КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Пароль - Балтика [Михаил Львович Львов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Львов Михаил Львович Пароль — Балтика

Вступительная статья

Наша победа в войне с фашизмом, говоря возвышенным языком, — звездный час в жизни советского народа.

…Все самое трудное, самое ответственное в войне в первую очередь ложилось на плечи коммунистов… Хотел бы сказать молодым людям: охотники до нашей земли и наших завоеваний по-прежнему есть и, думаю, долго еще не переведутся. И потому в любой момент надо быть готовым к суровому часу…

Празднуя Победу, мы всегда будем вспоминать, какие качества нашего народа помогли одолеть врага. Терпение. Мужество. Величайшая стойкость. Любовь к Отечеству. Пусть эти проверенные огнем войны качества всегда нам сопутствуют. И всегда победа будет за нами.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, четырежды Герой Советского Союза
Есть корабли и части, которые в истории Вооруженных Сил СССР занимают особое место. К ним относятся крейсер революции "Аврора", прославленная чапаевская дивизия.

За исключительную отвагу, высокое воинское мастерство, беззаветную преданность всего личного состава Родине, Коммунистической партии, народу вошел в историю Военно-Морского Флота и Первый гвардейский Краснознаменный Клайпедский минно-торпедный авиационный полк Краснознаменного Балтийского флота.

Биография полка по времени невелика: он создан в 1938 году, но уже во время советско-финляндской войны 1939-40 годов летчики покрыли славой его боевое знамя.

Полк достойно исполнил долг перед Отчизной. Третья эскадрилья стала Краснознаменной, а ее командиру Н. А. Токареву присвоено звание Героя Советского Союза. Командир другой эскадрильи Е. Н. Преображенский был награжден орденом Ленина. Орден Красного Знамени получил лейтенант И. И. Борзов, который по приказу командования привел с Тихого океана подразделение дальних бомбардировщиков, вступил в бой в составе особой группы полка. В одном из боевых вылетов Борзов своим самолетом прикрыл поврежденный ДБ-3 товарища и охранял его до самого аэродрома. Геройски сражался командир звена Н. В. Челноков, награжденный орденом Красного Знамени.

Эти четыре летчика-командира внесли достойный вклад в боевое становление полка на различных этапах — от весны сорокового до весны сорок пятого года. Герой Советского Союза Н. А. Токарев командовал полком почти до начала Отечественной. В июле 1941 года полк возглавил Е. Н. Преображенский, с именем которого связана Операция по бомбардировкам Берлина в августе-сентябре 1941 года и организация борьбы с тяжелыми фашистскими батареями, обстреливавшими Ленинград. В сентябре 1943 года в командование вступил и водил полк в бой до февраля 1945 года И. И. Борзов. С именем И. И. Борзова в те годы связана атака вражеских судов в ночных рейдах "на лунной дорожке", комбинированные операции торпедоносцев и топмачтовиков, дерзкие атаки на акваториях военно-морских баз противника, полеты на отдаленные вражеские морские коммуникации.

Первый гвардейский уничтожил за годы войны более двухсот транспортов и боевых кораблей противника.

Полк дал Родине тридцать три Героя Советского Союза.

Когда задумываешься, в чем основа побед Первого гвардейского, приходишь к выводу, что главную роль в этом сыграли такие факторы, как отточенное мастерство, верность воинскому долгу, беспредельная преданность своей Отчизне. Ведущая роль в достижении боевых успехов принадлежит командному составу, коммунистам и комсомольцам. Командиры проявляли постоянную заботу о высокой дисциплине на земле и в воздухе, умело опираясь на партийную организацию, поощряли и развивали инициативу. Даже в самое напряженное время боевых действий командиры уделяли внимание боевому совершенствованию, умело обобщали опыт мастеров торпедной атаки и бомбовых ударов и делали этот опыт достоянием всего полка. Вместе с партийными и комсомольскими организациями они развивали активность всего воинского коллектива, берегли единство многонационального состава полка. Еще до войны полк занимал лидирующее положение в социалистическом соревновании, в новых формах оно продолжалось и на войне. Гвардейцы добивались поражения противника — первой торпедой, первой серией бомб, соревновались в усилиях быстрее уничтожить сотый, двухсотый фашистский корабль, быстрее ввести в строй вчерашних курсантов, заменявших погибших и раненых воздушных бойцов. Они больше жизни берегли самолеты. Так, в сорок первом И. И. Борзов спас горящий расстрелянный "мессерами" ДБ-3; в сорок третьем поврежденный торпедоносец сумел посадить на одно колесо на запасной базе. В такой же обстановке спасли свои боевые машины Герои Советского Союза А. В. Пресняков и Н. Д. Иванов, М. Ф. Шишков и И. Д. Бабанов, П. Ф. Стрелецкий и Н. Ф. Афанасьев.

Среди самых умелых и бесстрашных были коммунисты и комсомольцы. За годы войны в тяжелых боях полк потерял почти пятьсот гвардейцев. На смену им приходили вчерашние курсанты, школьники, молодые рабочие, которые с честью продолжали славу старших.

"Мы обязаны всегда помнить, — говорил в своем выступлении на встрече в Министерстве обороны СССР с ветеранами Советских Вооруженных Сил Маршал Советского Союза Д. Ф. Устинов, — что ветераны — это наш золотой фонд, это люди, которыми гордится вся страна, весь советский народ".

Летчики восьмидесятых годов летают на других, современных самолетах, но своими делами они так же, как и гвардейцы Первого гвардейского полка, доказывают преданность Родине, народу, великой ленинской партии. Крылатая молодежь наследует его традиции, традиции ветеранов Отечественной войны.

Высокой оценки Министра Обороны Маршала Советского Союза Д. Ф. Устинова удостоились балтийские летчики на учениях "Запад-81", где они действовали, как в бою. Немало примеров подлинного мастерства и отваги показали они в повседневной боевой учебе. Как и для героев Первого гвардейского и других полков времен Великой Отечественной войны, главным, решающим для авиаторов восьмидесятых лет является их готовность и способность вести успешные боевые действия в любой обстановке.

Примеров боевого мастерства, патриотической зрелости наших летчиков много, однако еще большего предстоит добиться. И в боевой и политической подготовке, в укреплении дисциплины, в повышении бдительности, готовности дать сокрушительный отпор агрессорам мы также должны черпать опыт истории, опыт таких полков, как Первый гвардейский. Никакого зазнайства, самоуспокоения, почивания на лаврах — вот чему учит боевой опыт гвардии и что необходимо сейчас каждому авиатору ВМФ.

Думаем, к такому выводу придут и молодые читатели этой книги, те, кто служит в Вооруженных Силах и кто еще только готовится стать в ряды защитников Советской Родины. Автор знает о героических подвигах гвардейских торпедоносцев не только по документам военной поры и рассказам очевидцев. Михаил Львов сам участвовал во многих операциях. В составе экипажей торпедоносцев Героев Советского Союза В. Евграфова и В. Бударагина, М. Шишкова и Н. Иванова, П. Стрелецкого и Н. Афанасьева, А. Гагиева и Р. Демидова, И. Шаманова, М. Лорина и А. Рензаева, летчиков В. Меркулова, П. Сквирского, Н. Разбежкина, И. Головчанского и других М. Л. Львов летал воздушным стрелком на торпедные и топмачтовые удары, в дальнюю разведку и на бомбардировку, минирование военно-морских баз противника.

Маршал авиации И.И. Борзов отмечал: "Михаил Львов прекрасно знает работу торпедоносцев, он не только писал о нас, он жил вместе с нами и вместе с нами участвовал в крейсерских полетах на торпедоносцах. Он крепко сдружился с летно-техническим составом. В полку о Львове говорили: наш корреспондент…"

Первую книжку о балтийских летчиках "Петр Бринько" Михаил Львов написал в осажденном Ленинграде осенью сорок первого года. Она открыла серию книг Лениздата "Герои Отечественной войны". В дальнейшем вышли его книги о гвардейцах четвертого полка и комиссаре Сербине; о летчиках рассказали книги "Веление долга", "Все небо в наследство", "Боевой! Так держать!", "Задание выполнено" и другие. Его очерки о балтийских летчиках помещены во всех шести вышедших книгах эпопеи "Герои огненных лет".

Подполковник в отставке М. Л. Львов на всю жизнь остался верен Балтийскому флоту, авиации, военной теме, но прежде всего — боевым друзьям, о чем свидетельствует повесть "Пароль — Балтика".

Г. А. Кузнецов, Герой Советского Союза, командующий авиацией Военно-Морского Флота СССР, лауреат Ленинской премии, заслуженный военный летчик СССР, генерал-полковник авиации

И. Г. Романенко, Герой Советского Союза, председатель президиума Совета ветеранов авиации Военно-Морского Флота СССР, генерал-лейтенант авиации

Битва за Ленинград

Линия подвига

Сентябрьским днем восьмидесятого года из Москвы, Ленинграда, Вильнюса, Риги, Таллина и Киева на поездах и самолетах с одним адресом — Калининград прибыли в янтарный край ветераны Первого гвардейского Краснознаменного Клайпедского минно-торпедного авиаполка ВВС Балтийского флота. У каждого муаровая ленточка с черными и зелеными полосами и медаль "За взятие Кенигсберга". Рядом с боевыми наградами-медали за трудовое отличие. Ветераны, сняв погоны, не ушли в отставку, они работают. Многие участники штурма Кенигсберга были в этих краях лишь в сорок пятом и теперь не перестают удивляться прекрасному городу.

Не сговариваясь, идем на Гвардейский проспект. Вижу у Вечного огня дважды Героя Советского Союза В. И. Ракова, Героев Советского Союза Андрея Ефремова, Николая Иванова, Александра Преснякова, Виктора Бударагина, Ивана Шаманова, Петра Хохлова, Александра Разгонина, Александра Гагиева, Ростислава Демидова…

У Первого гвардейского героическая история. В начале войны полк нанес сокрушительные удары по фашистскому агрессору в районах Кенигсберга, Пиллау и других. 30 июня этого же года, жертвуя собой, летчики Первого гвардейского бомбами преградили путь гитлеровским танкам в районе Двинска (Даугавпилс). В августе 1941 года по приказу Ставки летчики нанесли серию ударов по Берлину. Затем они бомбили батареи, обстреливавшие город Ленина, неприятельские аэродромы и военно-морские базы — Кенигсберг, Пиллау, торпедировали немецкие корабли на всей акватории Балтийского моря. Более пятисот гвардейцев погибли в боях за Отчизну. Их братская могила — волны Балтики.

Среди них комиссар полка П. П. Бушихин, немало парторгов и комсоргов эскадрилий. Вели гвардейцев в бой бесстрашные командиры — коммунисты Е. Н. Преображенский, Н. В. Челноков, И. И. Борзов, впоследствии Маршал авиации.

Военная судьба распорядилась так, что Первый полк, бомбивший Кенигсберг и Пиллау в первые дни войны, здесь же, в Пруссии, в Данцигской бухте, 10 мая 1945 года (через сутки после Дня Победы) совершил последний боевой вылет.

И вот они шагают по широким, зеленым, красивым калининградским улицам и вспоминают…

Сотни домов еще горели. А города, по существу, не было — повсюду груды битого кирпича, черепицы. Красноватая туча кирпичной пыли обволакивала почерневшие мертвые стволы деревьев, закрывала собой солнце. Мы шли вместе с комиссаром балтийской авиации, боевым летчиком — генералом И. И. Сербиным. Кто-то, показывая на горы битого кирпича, сказал тогда:

— Это — на веки вечные.

— Если будет нашим — построим новый, — возразил комиссар. — Сталинград-то поднимается!

В сорок шестом образована Калининградская область. Приехавшие сюда со всех концов России трудились по фронтовым нормам, определенным не графиком, а велением сердца.

Герой Советского Союза Н. Д. Иванов, обращаясь к калининградцам, говорил на митинге портовиков:

— Орден Ленина, которым награжден янтарный край, ордена и медали за ваш самоотверженный мирный труд нам так же дороги, как награды за ратный подвиг. Спасибо вам!

В эти осенние дни ветераны побывали на заводах, в колхозах, в высших и средних учебных заведениях, у моряков и летчиков Балтийского флота.

Трогательны были встречи с калининградскими школьниками. Пионерские отряды имени летчиков Первого гвардейского есть во многих городах. Но особенно много их в двух школах — в 49-й г. Калининграда и в 312-й г. Москвы. Здесь отряды носят имена маршала авиации И. И. Борзова, генерал-полковника авиации Е. Н. Преображенского, генералов Н. В. Челнокова, П. И. Хохлова, А. В. Преснякова, летчиков Н. Д. Иванова, А. И. Рензаева, В. А. Бударагина, А. М. Гагиева, Р. С. Демидова и других гвардейцев-торпедоносцев.

Многое зависит от организаторов. В 49-й школе в лице чекиста Первого полка гвардии майора в отставке И. Т. Шевченко ребята нашли душевного рассказчика, на память знающего историю героического полка.

Мне довелось участвовать в торжественном вручении комсомольских билетов ученикам 49-й школы. Ребят приветствовали и вручали билеты Герои Советского Союза — летчики и штурманы Первого гвардейского. Каждый принятый в комсомол получил цветы. И вдруг все комсомольцы разом подошли к И. Т. Шевченко и отдали ему букеты…

На встречу с ветеранами командование ВВС ДКБФ пригласило молодых летчиков, которым представило каждого ветерана. Василий Иванович Раков, дважды Герой Советского Союза. В одной дивизии служили Раков и Борзов, оба командовали гвардейскими полками. Петр Ильич Хохлов в одном строю с Борзовым воевал и в финскую и в первый год Отечественной. Вместе бомбили танковые части противника на переправах близ Даугавпилса. Иван Георгиевич Романенко. Его летчики-истребители прикрывали Борзова и его однополчан в самые трудные для Ленинграда дни. Александр Иванович Разгонин. Его по-отцовски требовательно учил и воспитывал Борзов. Александр Васильевич Пресняков. Это его назвал Борзов "морским волком" и призвал равняться на экипаж Преснякова. Александр Максимович Гагиев, которого за короткий срок Борзов подготовил как ведущего больших групп торпедоносцев. Николай Дмитриевич Иванов — в полной мере воспитанник Борзова. Андрей Яковлевич Ефремов, крыло в крыло с которым Борзов отбивал яростный натиск бронированных фашистских полчищ в сорок первом и сорок втором.

Молодые летчики приветствуют боевого штурмана торпедоносца Бориса Черных, полкового чекиста Ивана Шевченко, бесстрашную разведчицу Галину Гальченко — жену Героя Советского Союза Павла Колесника.

Эта встреча — звено нерушимой цепи, связывающей молодое и старшее поколения морских летчиков. Командующий рассказывает о боевой учебе тех, кто сейчас несет вахту над морем.

Нынешние авиационные командиры намного моложе гостей-ветеранов. Рассказывая о том, как овладевали новой техникой, они вспоминали, как их самих учил когда-то летать на реактивных самолетах Герой Советского рогоза Андрей Яковлевич Ефремов, учил требовательно, строго.

Было что рассказать и молодым летчикам.

— Все учебно-боевые задания наши экипажи выполняют только с отличной оценкой, — доложил летчик гвардии капитан Александр Симаков. — Подтверждено это учениями "Братство по оружию-80". Цели уничтожали с первого захода, первой бомбой, первым залпом.

Совет Министров Российской Федерации принял постановление о присвоении имени Евгения Преображенского и Ивана Борзова суперсейнерам тунцеловного флота, построенным польскими кораблестроителями по заказу Советского Союза. Суперсейнеры — последнее слово судостроительной техники и конструкторской мысли. Ныне оба судна — "Евгений Преображенский" и "Иван Борзов" — в далеких плаваниях, работают вместе, как вместе воевали герои Е. Н. Преображенский и И.И. Борзов.

Память о героях Первого гвардейского увековечена и в названиях десятков населенных пунктов и улиц по всей стране. Под Ленинградом, во Всеволожске есть улицы Михаила Плоткина и Вадима Евграфова, в Даугавпилсе — Петра Игашова, в Светлогорске Калининградской области — Евгения Преображенского. В городе Пионерском о летчиках Первого полка напоминают улицы Николая Афанасьева, Аркадия Чернышева, Алексея Рензаева, Павла Колесника, Василия Меркулова, Сергея Смолькова, погибших смертью героев.

Не раз Борзов пролетал над крепостью Кенигсберг с торпедами, бомбами, минами, не раз в море торпедировал суда противника. Теперь в городе Калининграде есть улица лидера торпедоносцев, как бы возглавляющая строй улиц, названных именами летчиков Первого гвардейского и других полков балтийской авиации.

Мне пришлось побывать в подразделении авиаторов, которое принимало участие в учениях "Братство по оружию — 80".

За отличные действия на учениях авиаторы получили благодарность министра обороны.

Среди пилотов я увидел одного, удивительно похожего на штурмана Андрея Шевченко. Андрей, высокий, стройный лейтенант, причинял массу хлопот начальнику вещевого довольствия: ему требовалась обувь сорок пятого размера.

В юности Андрей был ужасно худ, и приятели в изюмской школе фабрично-заводского ученичества на Украине называли его кащеем. Прозвище сохранилось и тогда, когда он стал токарем на паровозно-ремонтном заводе. Шевченко всерьез занялся спортом. Когда задумал пойти в авиацию, друзья смеялись:

— Где уж тебе!

Но остряков, также проходивших медкомиссию, забраковали, тогда как Андрей стал курсантом штурманского факультета Ейского училища, а затем штурманом в Первом полку. Когда началась война, жену штурмана и пятилетнюю дочку Нину эвакуировали в тыл. Андрей не смог проводить — выполнял боевое задание. Но ни на минуту не забывал их. Не так часто, правда, писал письма. Свою любовь выражал в двух песнях. Одна рассказывала о широко раскинувшемся море. Другая — о летчиках:

"В далекий край товарищ улетает, За ним родные ветры улетят…"

Дальше говорилось, что "знакомый город может спать спокойно и видеть сны и зеленеть среди весны…"

Андрей Шевченко вкладывал в эту песню много личного. Может быть, он напевал ее, пролетая летом сорок первого и над Кенигсбергом…

Дочь Шевченко привезла на Балтику горсть земли с Украины. Спрашивала, как воевал и погиб ее отец. Андрей Шевченко погиб на глазах А. Я. Ефремова. Бомбардировщик вспыхнул над островом, в несколько мгновений пламя охватило моторы и фюзеляж. Наверное, машина была повреждена над Берлином, или в пути ее атаковали перехватчики…

Совершает посадку экипаж воздушного корабля с бортовым номером "10", и хочется сказать — попадание в десятку, настолько точно приземлился самолет.

Молодые авиаторы вернулись из дальнего полета. Выполняли в глубинах моря ответственную задачу — поиск подводной лодки "противника". Известно, что подводные крейсеры обладают арсеналом средств, препятствующих их обнаружению. Так что засечь их — дело нелегкое. Но по лицам, по глазам членов экипажа, по безудержному смеху, сопровождающему каждое слово лейтенанта, ясно: задание выполнено.

— Она направо — я за ней. Не уйдешь, думаю, — заливается соловьем лейтенант, такой молодой и веселый, что невозможно не оглянуться на Героя Советского Союза Николая Дмитриевича Иванова. Сейчас Н. Д. Иванов, мягко говоря, пополнел, а в сорок первом был вот таким же худеньким сержантом и… таким же балагуром.

Послушаем же лейтенанта.

— Мисс, — говорю, — давайте познакомимся. Мы есть гвардейский экипаж, произношение, как у иностранца, разговаривающего при помощи словаря. — Мы есть гвардейцы, и напрасно опускаете голову, то есть зарываетесь в ил. Достанем, говорю, из-под земли. И тут как раз вот она, дорогая. Докладываю, мол, так и так. Настиг, говорю, есть контакт, и радирую: дорогая, если я обнял, ну, значит, догнал, то уж не отпущу. Серию желаете "бом-бом" с фейерверком или сами подниметесь? У нас, — знакомлю с обстановкой, сильнейший зюйд-вест, но небо пока чистое, и зонтик не требуется… И красотка сама отдает сердце и руку…

Повторю: поиск подводной лодки, установление контакта с ней и умение удержать контакт — дело трудное. Немало часов находился экипаж над морем, с первой до последней минуты все — в напряженной работе. И если достает сейчас сил шутить, представляя подводный крейсер в виде некой мисс, пытающейся избегнуть знакомства, значит молодые летчики в долгом полете над волнами чувствуют себя в своей стихии и готовы к выполнению настоящих боевых задач.

Один из лейтенантов ростом и обувью Гулливера напоминает оставшегося навсегда молодым Андрея Шевченко, другой доброй шуткой — Николая Иванова. Все это так. Но главное — летчики восьмидесятых лет напоминают славную гвардию готовностью по первому сигналу стать на защиту Советской Родины, решительным, и умелым почерком в небе над морем. Вот и Герой Советского Союза Андрей Яковлевич Ефремов, который целый день провел на отдаленной базе, в восторге от сыновей и внуков.

— Был на полетах, — говорит Ефремов. — Здорово молодые действуют. Настоящая боевая работа…

Эстафета доблести гвардейских торпедоносцев — в надежных руках.

Полк вступает в бой

Утром 21 июня сорок первого года парторг Первого минно-торпедного авиаполка Военно-Воздушных Сил Краснознаменного Балтийского флота Алексей Петрович Усков, замещавший вызванного в Ленинград замполита Г. 3. Оганезова, совершал обход эскадрилий. День замечательный, солнечный, безоблачный, и обход эскадрилий — одно удовольствие. Близ штаба эскадрильи М. Н. Плоткина. Ускова догнал замкомэска-3 И. И. Борзов, только что вернувшийся из очередного отпуска, и они вместе пошли на самолетную стоянку.

— Что, Иван Иванович, отпускное настроение кончилось? — спросил Усков.

— Настроился на работу.

— И правильно! Донесение не прочитал? Ну так слушай, — Усков закурил и негромко продолжал:

— Перевозки из Германии в Финляндию и Норвегию усиливаются. Фашистские самолеты нарушают воздушные границы СССР. Неподалеку от аэродрома Котлы задержаны диверсанты со взрывчаткой и радиостанцией. Немецкие торговые суда, не закончив разгрузку, спешно покидают Ленинград и порты Советской Прибалтики. Вот так — в двух словах…

— Понятно, — протянул Борзов, нахмурившись. Из этих сообщений одно взволновало особенно — что германские суда, не разгрузившись, возвращаются домой. В самом деле, разве раньше не задерживали шпионов и диверсантов близ наших военно-морских баз и аэродромов? Или нарушения воздушных границ… Балтика не забыла, как в феврале тридцать восьмого близ Котлов и Кингисеппа появился самолет с черными крестами на длоскостях. Летчик-истребитель Леонид Белоусов вылетел по тревоге. Фашистский разведчик убрался восвояси, а для Белоусова полет закончился тяжелой катастрофой: преследуя противника, он в снежной пелене врезался в холм. Самолет загорелся. С тех пор Белоусов ходит с обожженным лицом и обожженными руками. Он теперь на Ханко и, если что случится, одним из первых встретит врага…

По дороге, приближаясь, пылила командирская "эмка".

— Ну, как с командиром? — спросил Борзов.

— Не летает. Врачи окончательно списали… Мучительное это состояние когда вдруг запретят летать. Прежний командир Герой Советского Союза Н. А. Токарев убыл к новому месту службы на Черное море, и майора Н. В. Абрамова назначили командиром. Большая честь! Но в те самые дни, когда пришло назначение, медицинская комиссия проверяла летный состав. Майор, как и все, с шуткой входил в санитарную часть, а вышел — лица на нем не было. Стало ясно, что нет больше летчика, нет больше крылатой жизни. Отныне он оставался на земле, когда эскадрильи уходили в воздух.

…"Эмка" остановилась. Вместе с командиром в машине был начальник штаба полка майор Г. С. Пересада.

— Проведем короткий "военный совет" под открытым небом, — сказал командир и кивнул начальнику штаба:- Доложите о сообщении из штаба ВВС.

— Оперативный звонил напрямую, — начал Пересада, — отдыхать не рекомендуется, чтобы все было честь по чести на случай мероприятия.

"Мероприятие" — так и сейчас в военно-воздушных силах нередко называют сборы, полеты, учения. Больше ничего сказано не было.

— На берег завтра — как обычно, или отменим? — как бы советуясь, спросил командир.

В армейской авиации увольнительная записка дается "домой", "в город". В авиации флота, хотя аэродром на берегу, принято считать, что он — в море, и увольнение дается "на берег".

— Лучше не увольнять тех, кто может потребоваться, — убежденно сказал Усков, хотя понимал, что ему, парторгу, придется в первую очередь выслушивать обиды краснофлотцев и сержантов, мечтавших провести воскресенье с любимыми или в кругу друзей.

— Так и решим, — кивнул командир, Усков поговорил v Василием Гречишниковым и Александром Дроздовым, которые облетывали ДБ-3 после регламентных работ, затем встретился с Михаилом Плоткиным и Иваном Борзовым. Оба они на недавних учениях Балтфлота отличились в торпедной атаке и теперь, передавая свой опыт, рассказывали летчикам, как действовали. Как всегда, парторг зашел к сержантам. В кубрике стрелков-радистов и воздушных стрелков Ускова приветствовал сержант Николай Иванов, старательно утюживший брюки. Усков сразу заметил, что ширина брюк чуть не вдвое превышает положенный стандарт, и хотел об этом сказать новобранцу, но Иванов опередил:

— Осторожно, обрежетесь, товарищ старший политрук, они — как бритва!

Алексей Петрович решил не портить настроение сержанту. Усков вспомнил, как появился в полку этот невысокий худенький сержант в новеньком краснофлотском обмундировании. Гюйс, травленный хлоркой, должен был свидетельствовать о том, что его обладатель — моряк бывалый. На ленточке залихватски сидящей бескозырки надпись: "Военно-Воздушные Силы".

— Скажите, товарищ лейтенант, как пройти в штаб? — обратился сержант к Борзову, направлявшемуся на КП после полета.

— Я туда же, — ответил Борзов.

Так состоялось знакомство боевого летчика с новичком — штурманом Николаем Ивановым.

Еще год назад училища выпускали летчиков и штурманов лейтенантами. Потом последовал приказ Наркома Обороны Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко, и выпускники приходили в часть сержантами. Этот юный штурман оказался первым в полку в сержантском звании.

Борзову подумалось: сможет ли этот курносый сержант, не имевший ни дня практики, стать вровень со штурманами, имеющими боевой опыт минувшей войны и годы боевой учебы. Сам Борзов в послеучилищные годы успел овладеть несколькими самолетами Поликарпова, Бериева, Туполева, Ильюшина, участвовал в учениях и маневрах, наконец, в финской войне. Многое, конечно, зависит от того, в чьи руки попадет сержант. Если наставником станет, как у Борзова, опытный командир, — будет толк.

— Вы к кому назначены? — спросил лейтенант.

— К капитану Плоткину. Как он?

Когда началась финская война, Иван Борзов во главе группы торпедоносцев совершил бросок с Тихого океана на Балтику и под началом Плоткина вступил в бой. Вместе побывали в опаснейших переделках, и лейтенант Борзов в полной мере оценил командирские качества Плоткина. С тех пор они вместе вот уже полтора года. Как командир первого звена Борзов являлся теперь заместителем Плоткина. Сказал убежденно:

— Все комэски у нас отличные. И все же, думаю, вам повезло.

Вместе пошли на КП.

— Вот и подкрепление, — сказал Борзов Михаилу Николаевичу Плоткину.

— Штурман Иванов прибыл из училища Леваневского для прохождения службы, — звонко доложил сержант.

— Штурманом, значит? — Плоткин посмотрел на новоиспеченного штурмана. Что же получается? Обещали навигатора, готового хоть сегодня в бой, а прислали матросика с ноготок…

— Я много в жизни потерял из-за того, что ростом мал, — продекламировал сержант и, вздохнув, добавил:

— Что ж, если на торпедоносцах мне нет места, пойду в морскую пехоту.

— А плавать умеешь? — спросил Плоткин уже менее строго.

— Само собой!

— И стрелять?

— "Ворошиловский стрелок". Первое место на курсе.

— Берите штурмана, Михаил Николаевич, — посоветовал Борзов.

— Ладно, — капитан пригласил сержанта к столу, на котором лежали карты. — Включайся, изучай район, без этого… воздушному стрелку никак нельзя.

Не штурманом, а стрелком приняли комсомольца Николая Иванова. Но, будучи умным и веселым человеком, он не обиделся.

Вечером в полк позвонил начальник штаба ВВС. Командование полка доложило о готовности экипажей.

Все ДБ-3 рассредоточили и замаскировали. Под фюзеляжем двадцати трех ДБ-3 появились торпеды, остальные самолеты оснащались бомбами и минами. Штурманы проложили на картах вероятные маршруты — на случай учений. Разорвавшие ночную тишину сирены никого н(удивили. По аэродрому, опережая летчиков, бежали i самолетам техники и мотористы. Все считали тревога учебной. Никого не ввергло в панику и сообщение о том что это война, что фашистская Германия напала на страну. Балтийцы были подготовлены к испытаниям.

Полк сразу включился в боевые действия. Бомбил скопление вражеских войск и его транспорты, высаживавшие десанты в Прибалтике. Не обходилось без потерь, Раненого воздушного стрелка из экипажа старшего лейтенанта Бориса Громова на руках опустили из самолета, Надо было заменять вышедшего из строя бойца.

— Может, новичка пошлем? — сказал Борзов комэску.

— Проверили, как он стреляет?

— Проверил, — кивнул лейтенант, — хорошо бьет из пулемета и бомбит точно.

— Сержанта Иванова ко мне! — приказал комэск дежурному.

Иванов буквально влетел в комнату.

— Раненого видели? — начал Плоткин. — Боевой вылет всегда опасен. Тем более надо быть собранным, внимательным, не. теряться, если атакуют вражеские истребители. Понятно?

— Так точно, понятно.

Плоткин улыбнулся, подошел к Иванову, положил руку на плечо:

— Николаем тебя зовут? Ты, Коля, когда фашистские истребители увидишь, не стреляй издалека, это только придаст врагу нахальства. Ты подпусти поближе и уж тогда… поточнее…

В полдень полк был в воздухе. Вместе со стрелком-радистом Кочетковым Иванов решительно отбивал атаки "мессершмиттов", а после бомбового удара по мотомехчастям вел меткий огонь по прислуге зенитных автоматов. Старший лейтенант Громов и штурман Владимир Орлов доложили: сержант вел себя как бывалый боец.

На другой день экипаж Громова атаковали одновременно несколько "Мессершмиттов-109". Одного из них сбил Кочетков. Иванов также стрелял метко. Хотя он и не уничтожил истребитель, но и не подпустил пару, пытавшуюся подойти с нижней полусферы. Нередко самолет возвращался с ранеными или погибшими стрелками-радистами и воздушными стрелками. Заменял их Коля Иванов. За звонкий голосок Борзов назвал его колокольчиком. Прижилось. А тут еще обнаружили в нем дар никогда не унывающего шутника и окончательно приняли в боевую семью. Наверное, в каждом полку, на каждом корабле есть свой Василий Теркин. Умел Коля расшевелить экипаж после самого тяжелого боя. Но главное — он храбро вел себя в самом бою — это отмечали многие летчики и штурманы, с которыми Иванов летал.

— Хорошего ты мне парня сосватал, — сказал как-то иомэск Борзову.

Так начинал войну будущий знаменитый штурман-торпедоносец.

Полк атаковывал войска врага в районе Мемеля (Клайпеда) и Кенигсберга, бомбил транспорты, высаживавшие десант в районе Либавы (Лиепая).

Под фюзеляжем ДБ-3 Плоткина, Борзова и их товарищей были торпеды. Эскадрилья Гречишникова поднималась с бомбами. Несмотря на ожесточенное сопротивление, балтийцы нанесли противнику большой урон и без потерь вернулись на базу.

— Ну, как враг — силен? — спросил Пересада.

— Можно бить, — ответил Борзов.

Третью Краснознаменную попеременно водили в бой Плоткин и Борзов. Не всегда удавалось добиться успеха. 25 июня Михаил Плоткин, Иван Борзов и другие летчики в районе Ханко и севернее полдня искали финский броненосец береговой обороны "Вайнямяйнен". Полет над шхерами на малых высотах под яростным огнем зениток ничего не дал. Противник искусно укрыл свой флагманский корабль. Броненосец не обнаружили. Многие опасности подстерегали балтийцев при минировании подходов к портам Финляндии. Постановка мин велась с малой высоты. Одна из мин при ударе о воду взорвалась, и в самолет Борзова вонзилось несколько осколков. В другой раз готовая к действию морская мина, способная подорвать броненосец, не отделилась от бомбардировщика. Борзов повел ДБ-3 домой. Нужна была лекальная посадка, чтобы не сорвалась мина, когда колеса коснутся полосы. Не может быть и речи о "козле", как называют летчики грубую посадку, когда колеса ударяются о землю и машина подпрыгивает и вновь бьет колесами о грунт. Тогда, не только самолет Борзова, многие машины будут сметены могучим взрывом.

— Сел, как надо, — Плоткин улыбнулся и протянул Борзову руку.

Летчики рвались в бой, а так как самолетов было меньше, чем летчиков, то часто возниками споры и каждый пилот доказывал, что именно он должен лететь.

Парторг отмечал высокий боевой настрой не только у тех, кто прошел финскую войну, но и у молодого пополнения. И сам он, хотя и был снят с летной работы, нередко уходил на боевые задания в качестве штурмана.

Один рабочий день войны

Командир третьей Краснознаменной эскадрильи М. Н. Плоткин зачитал метеосводку. Синоптики обещали абсолютно безоблачную погоду на всем маршруте при видимости сто километров. Значит, все пространство открыто. Такому сообщению можно порадоваться, совершая рекордный мирный дальний бросок, все ориентиры к услугам летчика. Но сейчас лучше бы облачность, чтобы "мессершмитты" не перехватили на маршруте.

— В районе Двинска — Крустпилса на Западной Двине, — продолжал комэск, — положение критическое. Противник под прикрытием "мессершмиттов" и зенитных батарей наводит переправы для танков и мототехвойск.

"Будут ли нас сопровождать "ястребки"?" — хотелось спросить Борзову. О том же думали и другие. Капитан Плоткин, словно отвечая на незаданный вопрос, развеял надежды:

— Прикрытия не будет. "Ястребки" задействованы над военно-морскими базами и на воздушных рубежах перед Ленинградом. Все до единого. Но отсутствие истребителей не снимает нашей ответственности за успех операции. Скорее наоборот. Поэтому проверьте получше пулеметы…

Эскадрилья готова была идти за комэском в огонь и в воду с уверенностью, что "все будет, как надо, как учили".

Перед тем как приказать-"По самолетам!" — Плоткин спросил, есть ли вопросы. Пристально посмотрев на летчиков, штурманов, стрелков-радистов, он подумал: все ли, вернутся после удара по переправам, которые разведчики не без оснований называли мясорубкой. О себе, о том, что ему, ведущему, опасность угрожает прежде всего, Плоткин даже не вспомнил. Комэск Краснознаменной эскадрильи не знал, все ли вернутся с боевого задания. Но то, что никто не отступит от присяги, — за это. коммунист Плоткин мог поручиться

В третьем вылете — это видели Ефремов, Борзов, Шевченко и многие другие балтийцы — совершил двойной таран комсомольский экипаж в составе летчика рязанца Петра Игашова, штурмана новгородца Дмитрия Парфенова, стрелка-радиста сталинградца Александра Хохлачева и воздушного стрелка туляка Василия Новикова. Вначале летчик крылом ДБ-3 таранил "Мессершмитт-109", а потом на горящем самолете, с бомбами в люках пошел в пике на фашистские танки и автомобили. Четыре взрыва прогремели близ Двинска как салют бессмертному подвигу. Исключительную отвагу проявили в ударах по переправам летчики из группы Борзова и командир первой эскадрильи Н. В. Челноков.

Не вернулись из боя в тот день экипажи Кудинова, Копылова, Тяжельникова, Абраменко, Борисенко, Смирнова. Самолеты Плоткина, Дроздова, Пяткова получили: десятки крупных пробоин. Стрелки-радисты в экипажах Челнокова и Шеликасова были убиты в воздушном бою, и летчики прорывались к переправам и бомбили танки, не имея никакой защиты с задней полусферы. Николай Иванов в одном вылете вел огонь по врагу до тех пор, пока не израсходовал последние патроны. Бывалые летчики знают: нельзя оставаться без боезапаса. К Николаю-Иванову опыт пришел позднее.

Полк уничтожил до 50 танков, около 200 автомашин, много живой силы противника, потеряв при этом тринадцать самолетов и десять экипажей.

Для Борзова три первых полета прошли удачно. Paз за разом "клал" он бомбы на танки, бронетранспортеры, скопления, грузовиков. Ни одной царапины не получили члены экипажа. Об осколочных дырках в фюзеляже и крыльях речь не идет — техники их успевали залатать, пока самолет заправлялся горючим, пока подвешивались бомбы и пополнялся боекомплект пулеметов.

…И вот четвертый полет. Пять минут до цели — переправы через Западную Двину. Борзов на минуту поднял на лоб летные очки. Глаза осматривали пространство: в любую минуту можно ждать нападения "мессершмиттов". Но летчик не оставался равнодушным и к земной красе. Голубой лентой ослепительно сверкала в лучах солнца Западная Двина. Ярко-зеленым ковром обрамляли реку берега. До заданной точки оставалось пять минут полета, только пять!

Чем ближе цель, тем больше напряжение. Борзов вслушивается в гул моторов. "Нормально крутятся", — думает Борзов. По СПУ — самолетному переговорному устройству — напоминает, чтобы штурман и стрелок-радист яе теряли из виду машины товарищей и усилили наблюдение за воздухом.

Фашисты встретили летчиков плотным огнем. Снаряды рвались вокруг торпедоносца, но не причинили ему вреда: Борзов уверенно маневрировал. Фашисты поставили перед самолетами заградительную завесу. Борзов дашел "щель" в огненной стене. Это был не безопасный вариант.

— Сзади "мессеры", — доложил стрелок-радист Травкин.

— Стрелять только прицельно, — ответил Борзов.

— Есть!

Короткое "есть" — это значит, что человек готов к бою. Травкин стрелок отличный. Сегодня в первых трех полетах он вместе со штурманом Климовым отразил атаки четырех "мессершмиттов".

Борзов еще стремительнее рвется к заградительной огненной стене. "Мессершмитты", чтобы не попасть под снаряды собственных зениток, сбавляют обороты, отстают. А Борзов в крутом вираже проскакивает завесу и рвется к переправе. Артиллерийский барьер позади. Теперь надо точно отбомбиться. Пора. Пальцы выжимают кнопку электросбрасывателя. Запах пиропатрона привычно и волнующе бьет в нос. Сработал!

Первая серия бомб угодила в переправу. Прозвучали мощные взрывы. Искореженные фашистские танки, бронетранспортеры и автомобили были совсем рядом — так низко над рекой и берегом пронесся бомбардировщик Борзова.

Когда Борзов развернулся для новой бомбовой атаки, oблизко разорвался зенитный снаряд. Самолет сильно встряхнуло. Летчик удержал штурвал и не сошел с боевого курса. Он не изменил решения и когда увидел быстро приближающиеся "мессершмитты".

И вдруг запахло гарью. Из-под капота левого мотораi повалил дым, вырвалось короткое пламя: шесть "мессершмиттов" атаковали зажигательными снарядами. Стало" жарко в пилотской кабине. Огонь разгорался, а в бомболюках еще находились четыре фугаса. Избавиться от них? Нет! Борзов вывел самолет на боевой курс и нанес врагу еще больший урон, чем при первом заходе: все четыре фугаски попали в цель.

Горящий самолет снова подвергся удару фашистских: истребителей. Правда, теперь их было пять: шестого сбил Травкин. Резким скольжением, маневрами, которые, кажется, противопоказаны тяжелой большой машине, Бор-зов измотал преследователей. Включив противопожарные* баллоны и маскируясь на фоне леса, Борзов уводил ДБ-все дальше и достиг линии фронта.

Пламя не унималось. Если огонь подберется к бензобакам — гибель всему экипажу.

— Климов, Травкин, — вызвал по СПУ командир звена, — слышите меня? Немедленно покидайте самолет на парашюте — и домой.

Теперь надо побеспокоиться о машине. Чтобы убедиться в исправности шасси, поставил кран на выпуск. Шасси не сдвинулись с места. Попробовал выпустить "ноги" аварийно — бесполезно: снарядом вдребезги разбита гидросистема. Бросать самолет? Возможно, с земли и приказали бы оставить машину. Но рация молчала, а ее хозяин вместе со штурманом шагает к ближайшему населенному пункту. "Нет, машину не брошу", — решил летчик. Скользнул взглядом по расстилавшемуся впереди полю и решительно, будто на училищном аэродроме, повел самолет на посадку…

Инженер Баранов, бог наземной технической службы, за самолетом Борзова выезжал сам. Осмотрев ДБ, сказал: аэродромной команде, которой предстояло доставить бомбардировщик на базу:

— Не может быть!

Этим категорическим отрицанием, как было всем известно, инженер оценивал высшее мастерство, когда летчику удавалось сделать невозможное.

Борзов после крепкого сна направился к техникам, чтобы помочь ввести в строй свой самолет. Шедший на встречу комэск спросил, что больше всего запомнилось вчера лейтенанту.

— Западная Двина в пяти минутах полета до переправы. Чем-то Москву-реку напоминает. Красота! — ответил Борзов.

Плоткин задержал шаг от неожиданности: такой адский вылет, а командиру первого звена запомнилась больше всего полоса реки и земля, покрытая травой.

— М-да, — пробурчал Плоткин, но уже через мгновенье улыбнулся своим мыслям: не может победить лютый враг, если наши люди умеют так видеть и любить родную советскую землю!

Балтийские летчики выполнили задачу — задержали, сбили фашистские танковые колонны с опьяняющего наступательного темпа. Для лейтенанта Борзова и его друзей закончился девятый рабочий день Отечественной войны, в сущности только начальный лист ее четырехлетней истории. Но что-то важное уже произошло и будет определять ход боев до последней строки боевой истории: хваленого врага, триумфально прошедшего почти всю Европу, бить не только нужно, но и можно.

Балтийцы набирали силу, которая поможет выстоять летом сорок первого, преодолеть ленинградскую блокаду та перейти в решительное наступление на море, наступление, длившееся до последнего часа войны.

Борзова на этом большом пути ждала трудная, опасная и все же счастливая судьба.

Огненный июль

3 июля в полк поступило распоряжение: проверить трансляцию, ждать важное сообщение. Выступил И. В. Сталин.

— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы наoшей армии и флота! сказал Сталин. — К вам обращаюсь я, друзья мои.

Гречишников, Плоткин, Борзов, Иванов, все летчики, штурманы, стрелки-радисты и воздушные стрелки слушали откровенный рассказ о создавшемся военном положении. С каждым словом Сталина на их плечи ложился новый груз, но лица летчиков становились спокойнее и увереннее. Может быть, только сейчас они по настояще му поняли, какую трудную и великую борьбу ведет советский народ, отражая фашистское нашествие.

Почти сразу послевыступления И. В. Сталина полк разгромил вражескую мотомеханизированную колонну. Особенно отличилась эскадрилья Андрея Ефремова. На отходе от цели был подожжен ДБ-3 старшего лейтенанта Селиверстова. Вернувшись на базу, Ефремов попросил разрешения вылететь на санитарном варианте У-2, чтобы забрать экипаж.

— Это за линией фронта, — сказал Преображенский. — Есть ли хоть один шанс, Андрей?

— Много больше!

— Лети!

У-2 ушел в воздух, и через час Андрей Ефремов совершил посадку около еще дымящегося бомбардировщика. У стрелка-радиста были переломаны руки. Еще сильнее пострадал старший лейтенант Селиверстов, к тому же он обгорел. Что было дальше, рассказал сам Ефремов.

Уложили в кабину Селиверстова, затем втиснулись остальные, кроме штурмана Т. Нечипоренко, которому пришлось пешком пробираться через фронт.

Андрей дал мотору газ, машина пересекла всю поляну, а отрываться от земли не хотела. Повторил заход, затем третья, пятая… десятая попытка. Безрезультатно! На тринадцатой попытке по уже укатанному следу оторвал У-2 от земли, взлетел и пошел через фронт…

Так был спасен экипаж Селиверстова.

Еще недавно бои шли в районе Шяуляя и Двинска, теперь же, в июле, летчики с тревогой читали в сводках о таких направлениях, как Псковско-Порховское, Полоцко-Невельское. Некоторые аэродромы пришлось оставить, другие подвергались бомбардировкам.

Каждый день на политинформациях узнавали о зверствах врага. Однажды вместо информации провели собрание личного состава. Капитан Гречишников, только. что вернувшийся из одиночного рейда, взволнованно говорил однополчанам:

— Я пролетал над прибрежной дорогой и своими глазами видел, как "мессершмитты" с бреющего расстреливали детей и женщин.

Каждый в эту минуту вспомнил жену, мать, детей. Приняли постановление, самое короткое за всю историю полка: ни одной бомбы мимо цели.

Из боя экипажи возвращались, полностью израсходовав боекомплект. Оружейники не успевали снаряжать в звенья патроны. На помощь им пришли жены летчиков и техников, работавшие каждый день, пока их не эвакуировали в тыл.

Полк сражался на огромном пространстве. Он осуществлял минные постановки на путях к Турку, Котка, Хельсинки и в то же время наносил удары по наземным целям. Несмотря на ожесточенное сопротивление Красной Армии, фашисты вторглись в пределы Ленинградской области. 10 июля с рубежа реки Великой гитлеровские войска начали наступление на Ленинград. Одновременно наступали финны от Выборга через Карельский перешеек и от Сортавала в обход с севера Ладожского озера на Олонец — Петрозаводск. Полку ставилась задача задержать продвижение мотомехчастей противника в районе Порхова. Под прикрытием истребителей Борзов со своими летчиками нанес несколько эффективных бомбовых ударов и, несмотря на сильное противодействие, без потерь привел группу в Беззаботное. Сокрушительный удар нанес полк по фашистским войскам в районе озера Самро. Враг потерял здесь до ста танков.

На ДБ-3 Борзова в одном из вылетов зенитным снарядом разорвало плоскость. Несколько осколков пробили кабину рядом с летчиком.

Стараниями техника и мотористов машина была возвращена в строй, и лейтенант снова возглавил группу балтийцев, летящих на бомбежку.

В районе озера Самро в полной мере проявились летные и волевые качества летчиков А. Е. Мазуренко и Н. И. Николаева. 19 июля противник вынужден был прекратить наступление на Новгородско-Лужском направлении. Не в последнюю очередь это вызывалось действиями полка, нанесшего гитлеровцам серьезный урон в технике и живой силе. Скоро Первый полк атаковал фашистские войска, просочившиеся в район станции Воло-сово. После битвы над переправами через Западную Двину многим, в том числе Борзову, казалось, что испытания, выпавшие на полк, достигли предела. Но в июле, как и дальше, вплоть до глубокой осени, напряжение продолжало нарастать. 22 июля в командование полком вступил полковник Е. Н. Преображенский, начальником штаба стал капитан Д. Д. Бородавка. В полк были возвращены летчики, переведенные накануне войны в другие части.

Отлично понимая, что на войне особенно важна сила примера, Преображенский вместе со штурманом Хохловым неизменно сам водил полк в бой. После одного удара по моторизованным войскам противника бомбардировщик Преображенского подбили зенитки. Израненную машину атаковали "мессершмитты". Экипаж не дрогнул. Штурман и стрелки посылали по врагу одну пулеметную очередь за другой. Когда вернулись на базу, техник насчитал в машине сотню пробоин. Осмотрев машину, Преображенский сказал:

— Завтра я должен снова работать. Так и сказал — "работать".

Через несколько дней штаб ВВС приказал — задержать танковую колонну, рвавшуюся к Ленинграду. На пути к цели в левый мотор машины командира полка попал снаряд. Безжизненно остановился пропеллер. Преображенский едва справлялся с креном. Тем не менее решил бомбить. Многое значит пример командира. Но и сам командир становился сильнее, видя, с какой отвагой сражаются Гречишников, Ефремов, Плоткин, Тужилкин, Борзов. Изучал людей и комиссар Оганезов. После одного особенно тяжелого боя подошел к Борзову. Пока подвешивались бомбы для нового полета, успели поговорить о войне, товарищах, доме. В конце беседы Оганезов сказал:

— В партию вступать думаете? Да? Подавайте заявление. На собрании обязательно вопросы будут. Готовьтесь. Рекомендацию вам дам.

Заявление короткое, полтора десятка слов, не более, но пока Иван писал его, промелькнула перед глазами жизнь…

Борзов родился в 1915 году в деревне Староверове Егорьевского уезда Московской области. Дед и отец Вани уехали в Москву, да так и остались в городе, и матери пришлось одной и в поле работать и растить только что родившуюся дочку Полю и двухлетнего Ваню. Сказать, что жили трудно, — ничего не сказать. Надежда Васильевна голодной зимой двадцатого взяла ребятишек и поехала в Москву. Устроиться на завод или фабрику, конечно, не удалось: безработица свирепствовала по всей стране. Надежда Васильевна стирала белье и тем кормила детей. К ночи, вытирая потрескавшуюся кожу на пальцах, думала: ну вот завтра не придется голодать доченьке и сынишке.

Трудно было. И Ваня не раз видел на глазах матери слезы. Но, думая о ней, всегда вспоминал ее улыбчивой, красивой и сильной. Наступило еще более тяжелое время, и однажды Надежда Васильевна посадила Ваню за стол, сама села напротив и, помолчав, сказала, как взрослому:

— Вот, Ваня, не прокормить мне вас двоих. Придется в детдом тебе пойти.

И торопливо добавила:

— Как только полегчает, заберу тебя, верь слову…

Он не разлучался раньше с матерью ни на один день, а тут, может быть, придется расстаться навсегда. Сидел перед ней Ваня такой худой, только выделялись на лице черные глаза, и казались они такими большими, что в них можно было увидеть все переживания мальчика. Ваня боялся детдома, но не расплакался — расстроится мать.

Год провел в сокольническом детдоме. Все здесь было непривычно, но Ваня обладал, как сейчас называют, коммуникабельностью и скоро освоился. Здесь он начал и учиться в первом классе начальной школы. Мать и сестренка навещали Ваню, привозили гостинцы, и Ваня тут же раздавал их друзьям — обязательно поровну. Не этот ли первый урок коллективизма заставил Борзова в годы ленинградской блокады отдавать ленинградским детям и шоколад, и консервы, и хлеб!..

Прошел год. В очередное последнее воскресенье месяца, день посещения детдома, мать пришла веселая, красивая, празднично одетая.

— Меня на большой завод приняли, — сказала Надежда Васильевна, собирайся домой. Ваня стоял, как вкопанный.

— Ты что, не рад?

Он очень обрадовался, но и расстаться с новыми друзьями было трудно. Это сохранилось у Вани на всю жизнь: подружившись, он тяжело расставался с товарищами. А побывать ему довелось в разных концах страны — от Тихого океана до северо-западных границ Родины, и всюду окружали его настоящие друзья-товарищи.

Ваня учился хорошо, стараясь радовать мать. Теперь она делала галоши на "Красном богатыре". Круг ее интересов расширился. В комнатке появился репродуктор, часто Надежда Васильевна покупала газету и просила Ваню почитать.

В мире царило беспокойство. Какой-то лорд Керзон угрожал Советскому Союзу. Комсомольцы построили эскадрилью самолетов и назвали ее "Наш ответ Керзону". "Комсомольская правда" призывала: "Стройте модели! От модели — к планеру, от планера — к самолету".

В школьном кружке Ваня увлекался авиамоделированием, поступил в авиационный техникум и одновременно в аэроклуб Осоавиахима. Призывы "Комсомольской правды" — "Комсомолец — на самолет!", "Даешь небо!" захватили комсомольца Борзова, как и сотни тысяч других юношей, среди которых во время Отечественной прославятся имена бесстрашных летчиков Александра Покрышкина, Ивана Кожедуба, Бориса Сафонова, Ивана Борзова.

Удивительно, что решение Вани стать летчиком не вызвало возражений у Надежды Васильевны, которая впервые увидела летящий аэроплан лишь в Москве. Надежда Васильевна только посоветовала сыну учиться обстоятельно.

Логическим завершением юности Борзова была путевка ЦК ВЛКСМ в Ейское училище летчиков Военно-Морского Флота. Здесь он узнал, что воспитанниками Ейского училища являются четыре первых Героя Советского Союза, в том числе Анатолий Ляпидевский, награжденный Золотой Звездой Героя № 1. В этих же классах Анатолий Ляпидевский, Сигизмунд Леваневский, Василий Молоков и Иван Доронин, первые Герои Советского Союза, овладевали теорией, на училищном аэродроме оттачивали летное мастерство.

Борзов дал себе слово учиться хорошо, обстоятельно, как требовала мать, и скоро смог написать ей о первых успехах.

И вот досрочный выпуск, назначение на Черноморский флот, месячный отпуск, радость встречи с матерью.

За годы учебы Иван вытянулся, форма шла высокому, худощавому офицеру. В белоснежном кителе, на левом рукаве которого — крылья, символ принадлежности к воздушным силам Военно-Морского Флота, Борзов пришел в авиационный техникум, в котором учился, наведался в аэроклуб — стартовую площадку в боевую авиацию, чтобы сказать преподавателям и инструкторам искреннее спасибо.

Долгими и душевными были разговоры с матерью, понимавшей, что сын уже навсегда уходит в большую жизнь. Иван сказал, что будет ежемесячно высылать деньги — может быть, ей стоит уйти с работы, отдохнуть? Надежда Васильевна покачала головой:

— За помощь спасибо, а уходить с работы нельзя. Работа для меня не только зарплата. Я живу ею.

Больше никогда Иван не говорил Надежде Васильевне об отдыхе. Понял: как для него полеты — жизнь, так для нее жизнь — цех "Красного богатыря".

На Черном море Борзов освоил боевое применение авиации в бою с кораблями, полетал на нескольких типах самолетов, в том числе морском боевом разведчике, он встречался с корабельными офицерами, постигал корабельную науку. Тогда делал это из любознательности, но как впоследствии пригодилось знание морской техники и тактики, когда он взаимодействовал с кораблями Балт-флота и сражался против фашистских кораблей.

А потом назначение на Тихоокеанский флот, где участились провокации японских милитаристов, наконец, полет с Тихого океана на Балтику — на советско-финляндскую войну.

Обо всем этом рассказал Иван на партийном собрании. Что касается боевых качеств Борзова, то однополчане успели оценить их и в финскую, и теперь. Ивана Ивановича приняли кандидатом в члены партии.

Огненный июль подходил к концу. Летчики выполняли боевые задачи так, как требовала присяга. Они закалились, приобрели опыт. Ежедневно нанося удары по рвущимся к Ленинграду фашистским мотомехчастям, они втайне мечтали о бомбардировках глубинных районов гитлеровской Германии. Сердце требовало возмездия за налеты "юнкерсов", "хейнкелей" на Ленинград и Москву. Преображенский однажды так и сказал штурману:

— Мы могли бы ударить по Берлину!

Обычно спокойного, уравновешенного Хохлова захватила мысль командира. Взяв лежавшие без дела листы карты моря и Германии, Петр Ильич вначале просто проложил маршрут, затем разобрал его в деталях, так, как делал всегда. Конечно, он не знал, что в эти самые дни о том же маршруте думает в Москве руководство Военно-Морским Флотом.

В сорок первом — на Берлин

Командующий авиацией Военно-Морского Флота Семен Федорович Жаворонков пришел к наркому Военно-морского Флота Николаю Герасимовичу Кузнецову с докладом о действиях ВВС Балтийского флота. Генерал-лейтенант авиации Жаворонков всего несколько дней назад вернулся с Балтики. Рассказал об ударах балтийских летчиков по военным объектам Данцига, Мемеля, Гдыни, по ряду баз Финляндии.

— Атаки эффективны? — спросил Кузнецов. Жаворонков разложил на столе фотографии, сделанные во время бомбардировок. Кузнецов внимательно рассматривал каждый снимок. Вот взрыв на пирсе, рядом с подъемными кранами… Развороченный нос транспорта, стоявшего у причальной стенки… Горящие портовые склады… За каждой фотографией — опасный рейд, полет-подвиг. В штабах об этом не говорят. Не принято. Все и так. само собой понятно: и как трудно летчикам, и как опасно.

— В дальних полетах проблема навигации, пожалуй, самая важная, — думая о чем-то своем, проговорил нарком. — Не так ли?

— Да, конечно.

— Никаких ЧП не было в дальних рейсах?

— Не обошлось, Николай Герасимович,

— А именно?

Жаворонков рассказал.

Большая группа бомбардировщиков Первого минно-торпедного полка во главе с командиром полка Преображенским наносила удар по Данцигу и Мемелю. В рейде участвовали летчики Борзов, Пятков, Ефремов, Плоткин, Гречишников, Трычков, Победкин. Возвращались в сложной метеорологической обстановке, и штурман из экипажа Трычкова ошибся в прокладке курса. Когда по времени впереди должен был находиться свой аэродром, Трычков пробил облака. Сразу открылось летное поле. Летчик уже выпустил "ноги". Моторы работали на малых оборотах, самолет снижался. Вот-вот он коснется колесами земли. И вдруг Трычков понял: аэродром вражеский! Мгновенно пришло решение: полный газ — и в облака. Но с того момента, как бомбардировщик появился из белой пелены, за ним следила зенитная батарея. Она тут же открыла огонь. С большим трудом удалось Трычкову вывести самолет из зоны зенитного обстрела и добраться до своего аэродрома…

— Что у балтийцев по плану на ближайшее время? — спросил Кузнецов. Пиллау?

— Да, — подтвердил Жаворонков. — Предполагается бомбардировка кораблей.

— Пиллау — достойная цель, — откликнулся нарком.

— Но есть и другая…

— Берлин?

— Да, Николай Герасимович, Берлин. Мне эта мысль покоя не дает. А мы смогли бы с Балтики. Должны же мы ответить на бомбардировки Москвы и Ленинграда!

Нарком молчал. Перед самым приходом Жаворонкова он знакомился со сводками. Германская авиация за неделю — с 20 по 26 июля — совершила двенадцать массированных налетов на Ленинград. За одну неделю фашисты потеряли на подходах к городу более сорока "юнкерсов", но упрямо вновь и вновь пытались прорваться к центру. А Москва? За первым налетом на столицу, совершенным фашистами ровно через месяц после начала войны, последовал второй…

Жаворонков развернул перед Кузнецовым картину задуманной операции. Шестьдесят-семьдесят бомбардировщиков с экипажами, способными летать в сложных условиях погоды, нанесут удар по Берлину, обрушат на него десятки тонн бомб. Откуда лететь и на чем? Видимо, с острова Эзель, а точнее — с аэродромов у селений Кагул и Асте. Лететь надо на ДБ-3, машина надежная.

Они долго обсуждали план операции: чтобы докладывать Ставке, Кузнецову надо было вникнуть во все детали. С чисто "ведомственной" точки зрения, бомбардировка Пиллау, где находилось много фашистских кораблей, может быть, была ближе сердцу наркома Военно-Морского Флота. Но Кузнецов думал не о "чести мундира". Сказал:

— Будьте готовы, Семен Федорович, снова лететь на Балтику. А я доложу Ставке.

Отпустив Жаворонкова, нарком сел за документы, оставленные командующим авиацией Военно-Морского Флота. Ночью доложил в Ставке. Долго доказывать важность задуманного не пришлось — там сразу оценили. предложение. Решение было принято.

Вернувшись в наркомат, Кузнецов пригласил Жаворонкова. Рассказал о встрече с Верховным главнокомандующим, передал слова Сталина: "Поскольку Жаворонков внес это предложение, пошлите его и командовать этой операцией".

Сталин разрешил выделить для бомбардировки Берлина две эскадрильи самолетов ВВС Балтийского флота с летчиками, наиболее подготовленными для ночных полетов.

— Только две? — Жаворонков мечтал о более мощном ударе.

— Пока только две, — подтвердил Кузнецов. — Но при первой возможности Ставка усилит вашу группу двумя-тремя эскадрильями дальнебомбардировочной авиации. А возможно, кроме этой группы будет действовать еще одна…

На следующий день Семен Федорович Жаворонков уже был на Балтике. Встретившему его командующему ВВС Балтийского флота генерал-майору авиации Михаилу Ивановичу Самохину он рассказал о цели своего приезда и отпустил со словами:

— У вас, Михаил Иванович, своих забот полон рот, так что занимайтесь ими. А я полечу в бомбардировочную бригаду.

Через час после встречи с Самохиным Жаворонков был в штабе соединения и приказал вызвать командира и комиссара Первого минно-торпедного полка.

Захватив с собой стрелков-радистов Кротенко и Рудакова, полковник Преображенский направился на "эмке" в штаб, куда уже прибыл находившийся в политическом отделе комиссар полка Г.3. Оганезов.

Приехали в штаб. Стрелки-радисты остались у оперативного дежурного. Преображенский открыл дверь кабинета.

— Разрешите?

— Входите, товарищ Преображенский. — Жаворонков поднялся навстречу полковнику. — Ждем вас.

В комнате кроме генерала было несколько человек, среди них Оганезов. Преображенский кивнул комиссару, сел рядом и ткнул его локтем в бок, как бы спрашивая:

"Зачем вызвали?" Но Оганезов не успел ничего ответить Жаворонков потребовал доложить о боевых действиях полка.

Преображенскому было о чем рассказать. В Ирбенском проливе полк минировал важнейшие фарватеры. Бомбил фашистские конвои в море. Наносил удары по моторизованным, танковым колоннам и войскам врага в районах Пскова, Порхова, Гдова. Чтобы сорвать фашистское наступление на Ленинград, летчики Первого минно-торпедного полка, как и других частей балтийской авиации и авиации фронта, совершали по несколько вылетов в день. Среди отличившихся Преображенский назвал Борзова и Фокина.

— Мы обрели опыт, который позволяет полку выполнить любую задачу, сделал вывод полковник Преображенский, почему-то уже уверенный в том, что Жаворонков даст новое, и притом необычное, задание.

— Скажи о настроении людей, — шепнул Преображенскому Оганезов.

Жаворонков посмотрел на комиссара:

— Ваше слово, товарищ Оганезов!

— После напряженных вылетов мы предоставляем экипажам возможность отдохнуть. Но люди отказываются от отдыха, требуют снова послать их в бой. Привел случай с Борзовым: летчик обгорел, однако наотрез отказался ложиться в госпиталь и продолжает воевать.

Что ж, и Преображенский и Оганезов докладывали верно. Правда, они ничего не сказали об износе моторов, но Жаворонков и не спрашивал о состоянии техники. Это он выяснит сам. Главное, что боевой дух полка высок. Генерал встал. Участник гражданской войны, старый коммунист, он высоко ценил то, что называют моральным фактором.

— Товарищи! Верховное командование поставило перед вашим полком особо важную задачу. — Генералу словно не хватало воздуха. Он помолчал, переводя дыхание, и продолжал:

— В ответ на разрушение наших городов и бомбардировку Москвы Верховное командование приказало бомбить военные объекты в столице фашистской Германии Берлине!

Преображенский и Оганезов, как по команде, встали.

Командир полка произнес, как клятву:

— Мы выполним эту задачу!

— Не сомневайтесь, товарищ генерал! — сказал комиссар.

— Другого ответа от вас, товарищи, не ждал! — Жаворонков крепко пожал им руки.

Они стояли, смотрели на генерала, понимая, что не-все еще сказано. Жаворонков разгадал состояние летчи — ~ ков:

— Вы хотели бы, конечно, знать подробности. Но это позднее. Скажу лишь, что пока в операции будет занято двадцать экипажей. Какие именно? Это должно предложить командование полка, затем вместе обсудим. Помните только, что с полка не снимается ответственность и за выполнение задач, которые вы решаете сейчас. Из этого надо исходить…

— Откуда будем работать? — спросил Преображенский.

— Работать будем с острова Эзель, с аэродрома Кагул. — Генерал улыбнулся: ему понравилось любимое слово полковника — "работать". — Надеюсь, понятно, почему выбран именно Эзель. — Жаворонков подошел к карте. — Видите, сегодня ближе к Берлину нет ни одного нашего аэродрома.

Преображенский молча кивнул.

— Сколько времени потребуется вам на перебазирование? — спросил генерал.

— Четвертого августа на рассвете будем на Кагуле, — твердо сказал Преображенский.

— Хорошо. — И, обращаясь ко всем, Семен Федорович напомнил:

— До прибытия на Эзель об операции никому ни слова!

Жаворонков отпустил всех, кроме командира полка" Предстояло решить, кто будет командовать бомбардировщиками в рейдах на Берлин. Жаворонков сам очень хотел бы оказаться за штурвалом ведущего самолета, но это было невозможно: в последние годы генералу не выпадало возможности должным образом потренироваться в пилотировании. К тому же ДБ-3 требовал особенно тщательной подготовки… Значит, ему, Жаворонкову, руководить операцией приходилось на земле и с земли. А кто будет командовать в воздухе? Для себя генерал еще в Москве решил, что группу возглавит Преображенский. Но что он сам думает об этом? Жаворонков спросил у командира полка:

— Кого, по вашему мнению, следует назначить командиром группы удара по Берлину?

— Доверьте мне, товарищ генерал! — ответ Преображенского прозвучал как твердо принятое решение. Семен Федорович сделал вид, будто не согласен:

— Но ведь большая часть полка останется в Беззаботном. Следовательно…

— Товарищ генерал, я прошу назначить меня командиром группы. Я должен быть с той частью полка, которая выполняет задание Ставки, — волнуясь, настаивал полковник. — И в Беззаботном я оставлю надежные силы…

— Быть по-вашему, Евгений Николаевич, — совсем не по-военному сказал Жаворонков. — А кого возьмете штурманом группы?

— Капитан Хохлов лучше, чем кто-либо другой, справится с заданием.

— С вами, Евгений Николаевич, и с Хохловым — решено. К исходу дня доложите состав всех двадцати экипажей для операции, — сказал на прощание Жаворонков…

Стрелок-радист Кротенке удивленно посмотрел на командира, вышедшего из штаба бригады. Час назад был хмур, как туча, а теперь улыбается загадочно и мурлычет что-то под нос.

Преображенским овладело тревожное и одновременно радостное состояние. Знал, что поведет в пекло, в ад, что один осколок в двигатель — и верная гибель, но был счастлив, что ему и его летчикам доверено столь ответственное дело…

А генерал Жаворонков, оставшись один, засел за формуляры, доставленные по его требованию из полка: его интересовало состояние самолетов и двигателей. Сведения оказались неутешительными: многие машины изранены, моторы выработали значительный процент моторесурса. Жаворонков послал наркому Военно-Морского Флота радиограмму о состоянии техники, просил срочно пополнить самолетный парк. Затем он выехал снова в Ленинград, к командующему ВВС фронта генералу Александру Александровичу Новикову.

Новиков ломал голову: зачем прибыл Жаворонков?

А Семен Федорович молчал, напряженно думая о своем, и это напряжение передавалось Новикову. Наконец Жаворонков сказал:

— Александр Александрович! Вы третий человек в Ленинграде, которому я это сообщаю. Больше знать не должен никто…

Генерал Новиков — впоследствии Главный маршал авиации — в своих воспоминаниях рассказывал, что сообщение Жаворонкова удивило его. Новиков где-то в глубине души не очень поверил сначала в успех операции: "Как они будут прорываться через мощную систему противовоздушной обороны Берлина?"

И еще он думал о гражданском мужестве Жаворонкова, не побоявшегося пойти на такой риск. Ведь в случае неудачи…

Генерал Новиков отогнал эти мысли. Он распорядился, чтобы балтийцам была оказана помощь.

Моонзундский архипелаг до войны называли воротами к Риге, Таллину и Ленинграду. С началом боевых действий архипелаг стал щитом на пути к этим портам и сразу привлек внимание гитлеровского командования. Уже в июне фашистская авиация бомбила Эзель — крупнейший из островов Моонзунда. Несколько раз фашисты пытались высадить здесь десант. Над подступами к островам архипелага шли непрерывные воздушные бои, в которых отличились лейтенанты Александр Мироненко и Петр Сгибнев, впоследствии Герои Советского Союза, мастера воздушного боя.

И Жаворонков и Преображенский знали, что жизнь на Эзеле будет беспокойной и опасной. 4 августа перед самым вылетом командир полка предупредил командиров эскадрилий, чтобы экипажи проявляли особую бдительность в воздухе. Радиообмен он запретил.

Вылететь всей группой — двадцатью бомбардировщиками — не удалось. Пять машин нуждались в замене двигателей. В небе над Беззаботным построились и взяли курс на Эзель пятнадцать ДБ. Хотя доставку бомб на остров командующий КБФ возложил на корабли, Преображенский и его летчики взяли с собой по тысяче килограммов фугасок. Близ Нарвы — неожиданный встречный пулеметный бой с "юнкерсами". С маршрута балтийцы не сошли.

Островные аэродромы летчики знали лишь по карте. Пристально вглядываясь в изрез берега, они теперь старались запомнить наиболее характерные ориентиры.

По сравнению с обжитыми местами базирования на материке островной аэродром, к которому точно вывел Преображенский свою группу, ничем не напоминал такие базы, как Котлы или Беззаботное. Пейзаж унылый, однообразный. Далеко друг от друга как-то сиротливо стояли крестьянские дома.

Сделав круг над полем, Преображенский повел самолет на посадку. За ним Плоткин, Гречишников, Ефремов, Беляев, Фокин, Пятков и все остальные…

Балтийские летчики собрались в пустующем здании школы, в светлой классной комнате. Рядом с полковником Преображенским — генерал Жаворонков. Летчики смотрят на него. Ждут. Ждет и Преображенский. А генерал-лейтенант Жаворонков вглядывается в лица летчиков и штурманов, как бы оценивая, на что способен каждый из них.

Многое мог бы рассказать Семену Федоровичу об этих людях Преображенский — ведь он воевал с ними еще в финскую. К тому же подавляющее большинство летчиков и штурманов были однокашниками Евгения Николаевича по Ейскому училищу. Только полковник закончил училище раньше, чем, например, Гречишников, Плоткин, Серебряков, Пятков, Трычков, Евгений и Андреи Шевченко, Котов.

Михаил Плоткин, командир Краснознаменной эскадрильи, пожалуй, самый опытный в полку.

Василий Гречишников — уравновешенный, волевой пилот. Всего за несколько суток до перебазирования на Кагул торпедировал большой вражеский транспорт.

Вот Андрей Ефремов. Его ни разу не могли "достать" фашистские зенитки и истребители.

Сейчас балтийцы узнают о задании, которое еще не поручалось ни одному летчику…

Уж не забыл ли генерал, что пора начинать?

Жаворонков как-то вдруг понял, что ему будет мучительно трудно оставаться на земле, волноваться за балтийцев, ждать, пока они вернутся. И еще он понял, что завидует этим летчикам, которые скоро обрушат смертоносный груз на опьяненную военными успехами, самодовольную и кичливую столицу германского рейха.

— Начнем, дорогие друзья, — необычно для военных совещаний и особенно для себя сказал генерал-лейтенант Жаворонков. — Я уполномочен передать вам приказ Ставки — бомбардировать Берлин.

Словно пружина разжалась — летчики вскочили, грохнули табуретки, разлетаясь в — стороны, и грянуло громкое и гулкое "ура".

— Да, товарищи, Берлин! — генерал поднял руку, призывая к тишине. Знаете, что говорят фашистские главари? — Жаворонков достал из кителя несколько листков. — Геббельс неоднократно заявлял, что ни один русский самолет не в состоянии достичь столицы Германии, что никто не может преодолеть мощную противовоздушную оборону, опоясывающую район Берлина. А нас с вами вообще не существует, — усмехнулся Жаворонков. — Геринг хвастает, что вся русская авиация уничтожена.

Жаворонков когда-то был комиссаром. Он умел быстро создать нужное настроение, разбередить сердца. Он почти не комментировал слова Геринга и Геббельса, но ясно видел, что летчики испытывали те же чувства, что и он, и не стал больше тратить времени на объяснение обстановки.

— Карту, — приказал командующий авиацией Военно-Морского Флота.

Хохлов опередил офицера штаба и быстро извлек из планшета свою карту, привычным движением распахнул ее и положил на стол перед генералом.

Все увидели: красная карандашная линия вела по квадратам все дальше от островной базы Кагул в открытое море, затем поворачивала к германскому побережью, шла до Берлина.

Жаворонков недовольно скользнул взглядом по лицу Преображенского и спросил Хохлова:

— От кого вы узнали, что предстоит удар до Берлину?

— Ни от кого.

— То есть как ни от кого? Это знали лишь командир и комиссар. Кто из них вам сказал?

— Командир и комиссар ничего мне не говорили, товарищ генерал, ответил Хохлов, не опуская глаз. — Они ничего мне не говорили, но я знал. И все мы знали. Верили. Надеялись. Ждали.

— Да, мы все думали об ударе по Берлину, — сказал Плоткин.

— Давно готовы, — подтвердил Ефремов. Генерал смягчился.

— Ну, добро, — сказал он. — Я уж подумал, что у вас не знают, как хранить военную тайну.

Преображенский кивнул Хохлову, улыбнулся.

Мечта каждого командира — добиться единства взглядов с офицерами. Это очень трудно и не каждому удается. Преображенскому удалось, удалось в самый короткий срок. Жаворонков мог убедиться, что перед ним полк, живущий одной целью, одной волей, готовый решить поставленную задачу.

Снова склонились над картой. Карандаш Жаворон кова двигался по квадратам все дальше от островной базы Кагул в открытое море, к побережью Германии и дальше — к Берлину. Потом обсуждали предстоящий рейд в деталях. Говорили о бомбах, о том, в каком порядке будут стартовать, о подготовке самолетов, об опасностях, подстерегающих в пути. Ведь все понимали, что рейд на Берлин — на грани возможностей и людей, и техники.

Жаворонков был доволен разговором. Открытым текстом дал в Москву телеграмму: "Настроение боевое". Николай Герасимович Кузнецов, прочитав эту телеграмму, понял: балтийцы готовы нанести удар по Берлину.

Теперь необходимо было обезопасить авиаторов и боевую технику от возможных диверсионных актов на земле. Летный и технический состав получил стрелковое оружие, установили круглосуточное усиленное дежурство. Караульная служба велась в полном соответствии с требованиями Устава. Для большинства летчиков и техников это было — в новинку, так как в Беззаботном, как и на других базах, охрану вели специальные подразделения. Важно было, чтобы каждый понял обязательность и необходимость проведенных мероприятий. Главный вклад в создание "дисциплины переднего края" внесли комиссар Оганезов и чекист полка Иван Трофимович Шевченко-третий. Третьим Ивана Трофимовича называли потому, что в группе Преображенского уже были штурманы-однофамильцы Евгений и Андрей Шевченко.

Иван Трофимович и комиссар поговорили с каждым авиатором, помогли проверить и пристрелять оружие, провели тренировки по метанию гранат. И, главное, смогли убедить, что бдительность на земле так же важна, как в воздухе. Шевченко рассказал о свежем факте проникновения диверсанта на наш аэродром. Враг не смог вывести из строя ангар — он был сражен выстрелом младшего авиационного специалиста, находившегося на вахте. Не скрывал от летно-технического состава чекист и положение на острове. Отдыхать летчикам приходилось, держа под рукой оружие…

Начальник метеорологической службы Военно-Воздушных Сил Балтфлота Каспин ошибался реже своих коллег, и его прогнозы принимались с доверием. Он и сам не раз летал, чтобы уточнить погоду. Жаворонков счел необходимым провести пробный полет. Экипажи Плоткина, Ефремова, Дроздова, получившие это задание, уже в начале рейда оказались в сложных метеорологических условиях. Самолеты попали в грозовую облачность. Жестокая болтанка измотала летчиков. Шквальный ветер сбивал с курса. Летчики доложили: погода на всем пути плохая.

Если погода не зависела от желаний и усилий летчиков, то другие обстоятельства, связанные с предстоящими полетами на Берлин, требовали от них немалых хлопот.

До 4 августа на острове базировались только истребители и эскадрилья МБР-2 — морских ближних разведчиков. Прилет ДБ-3 не мог долго оставаться незамеченным. Первая же воздушная разведка, если не принять чрезвычайных мер маскировки, обнаружит бомбардировщики. Помочь ей в этом может вражеская агентура, о существовании которой Преображенский узнал не только от командования береговой обороны, но и от местных жителей — эстонцев.

К тому же посты наблюдения, призванные предупреждать о появлении вражеской авиации, находились всего в 10–20 километрах от Кагула, а это делало почти невозможным своевременное принятие мер. Ведь немецкие бомбардировщики "Юнкерс-88", обладая скоростью примерно 450 километров в час, могли пролететь расстояние от постов наблюдения до Кагула за две-три минуты.

Как же разместить самолеты, чтобы они были в безопасности? Как организовать их охрану, чтобы диверсанты не могли вывести машины из строя?

Жаворонков вместе с Преображенским, Оганезовым, командирами эскадрилий и командиром обслуживающего подразделения провел своеобразную рекогносцировку на аэродроме и близ него.

— Давайте поразмышляем за противника, — сказал генерал. — Как бы мы провели удар по такому аэродрому? Ваше мнение?

Евгений Николаевич бросил взгляд на поле. На Кагуле нет бетонированных взлетно-посадочных полос, а вывести из строя все поле не может и сотня "юнкерсов". Значит, этот вариант отпадает. Но есть другой, хорошо испытанный. Балтийцы сами так действовали, атакуя фашистские аэродромы. Вспомнилась недавняя бомбардировка фашистского аэродрома, произведенная Плоткиным, Гречишниковым, Борзовым и Пятковым. Они по рулежным дорожкам находили стоянки "юнкерсов" и "мессершмиттов" и обрушивали на них бомбы. Поэтому Преображенский, не задумываясь, показал, с какого направления и по каким именно участкам нанес бы он удар.

— Все ясно, — сказал Жаворонков. — Вариант рассредоточения самолетов по границам летного поля отпадает. Давайте искать иное решение.

Было много предложений, но ни одно не гарантировало безопасности боевых машин. В который раз оглядывая окрестности, Преображенский вдруг сказал:

— А если поставить самолеты к сараям около хуторов и накрыть маскировочной сетью?

— Как же мы будем рулить? Через заборы? — раздались возражения. — И как будет с охраной?

Предложение казалось малореальным и Жаворонко-ву. Но он не спешил отвергнуть мысль командира полка. Что-то в ней привлекало генерала. Еще не зная, как ответить на многочисленные возражения, Семен Федорович думал именно об этом. Черт возьми, это было бы совсем неплохо — разместить все ДБ "на постой" по хуторам! Кому придет в голову бомбить опустевшие, оставленные жителями хутора, когда рядом аэродром? Гитлеровцы ударят по границам поля. Обязательно по границам!

— Как же, в самом деле, быть тогда с охраной машин? — повторил Жаворонков.

— Может быть, у машин разместим технический состав? — предложил Оганезов.

— Правильно, — поддержал Преображенский. — Будут ближе к материальной части. И винтовку выдадим каждому матросу на случай боя с десантом.

— А рулежные дорожки? — напомнил генерал.

Хутора были опоясаны изгородями, канавами, поля пересекали глубокие борозды. О дорогах к хуторам и думать не приходилось — они послужили бы ориентиром для фашистской авиации. Даже трамбовать грунт не стали. Балтийцы засыпали рвы по ширине колеи самолета, разобрали изгороди. Там, где была свежая земля, проложили дерн. Работали все — от мотористов до летчиков. Затем Преображенский поднялся в воздух и облетал аэродром и хутора. Ни самолетов, ни рулежных дорожек экипаж не обнаружил.

— Ну? — спросил на земле Жаворонков. — Не найдут немцы. — Не найдут? Попробую я поискать.

Тридцать минут самолет "утюжил" небо над Кагулом. Генерал искал самолеты. Но безуспешно. Только после этого оценил проделанную работу:

— Маскировка отменная.

Вечером перед первым рейдом на Берлин командир полка пригласил генерала Жаворонкова отужинать с летным составом. Семен Федорович принял приглашение. Когда он вместе с Преображенским вошел в столовую, балтийцы стояли группами у окон, беседовали.

— Разрешите приглашать к столу? — спросил полковник.

Генерал кивнул.

— Прошу к столу, товарищи, — улыбаясь, сказал Преображенский.

В армии такого правила нет, это флотский обычай. В корабельной кают-компании никто не сядет за стол, пока не услышит приглашения командира или его старшего помощника. И, закончив трапезу, никто не поднимется без разрешения. Встанет командир и скажет:

— Вы свободны, товарищи!

Это означает, что каждый волен решать, посидеть ли еще за столом или покинуть кают-компанию.

Полк, которым командовал Преображенский, — боевая единица флота. Многие летчики, штурманы, стрелки-радисты, офицеры штаба окончили и военно-морские учебные заведения. Полк входил в авангард ударных сил флота и вместе с ним громил врага.

Советское войсковое товарищество — главное, что сплачивало балтийских моряков и летчиков. Но и флотский порядок, обычаи значили много. Флотские летчики не без гордости называли комнату — кубриком, табуретку — банкой, кухню — камбузом, а столовую — кают-компанией. Наконец, летчиков роднила с флотом и форма: они носили те же кители и фуражки, ту же эмблему. Их грудь облегала тельняшка — гордость военных моряков, символ их храбрости и отваги.

Первые минуты ужина прошли в необычном молчании.

Официантка принесла графин с водкой — вечером, после боевых вылетов, летчикам полагалось по сто граммов. Но Преображенский положил руку на плечо — девушки:

— Завтра, дочка. Сегодня мы еще поработаем. А вот чайку налей, пожалуйста, да заварку покрепче!

— Машенька, наполни термос, — попросил Ефремов. — С собой возьму.

— Московский водохлеб, — засмеялся Преображенский.

Ни намека на тревогу. Или нервов не было у балтийцев? В чем же дело? Да в том, что все — и Ставка, и нарком, и командующий авиацией Военно-Морского Флота — считали: летчики совершают подвиг, а Преображенский, Ефремов, Плоткин, Гречишников и другие этого не думали. Они готовились к боевому вылету.

Кончился ужин. Но никто не покидал кают-компанию. Ефремов попросил Андрея Шевченко:

— Сыграй.

Шевченко взял гитару, запел:

— "В далекий край товарищ улетает…"

Потом Преображенский развернул мехи баяна. Загляни сюда человек со стороны — ему в голову не пришло бы, что всего через несколько часов эти спокойные веселые люди поведут корабли в рейд, который потом назовут историческим.

…В августе на Балтике ночи короткие. Настолько короткие, что совершить удар по Берлину в пределах ночи не представлялось возможным. Расстояние Эзель — Берлин — Эзель составляет почти 1800 километров, из них 1300 — над морем. Семь часов требовалось, чтобы долететь до гитлеровской столицы, отбомбиться и вер нуться на островную базу. Это было почти пределом для изношенных ДБ. Любая задержка, бой с истребителями, попытка обойти грозовой фронт — и падай в море: ближе Эзеля к Берлину в те дни сорок первого года уже не было ни одного нашего аэродрома. А днем встреч с противником не избежать: целых два часа бомбардировщикам предстояло находиться над территорией врага.

Как быть?

Чтобы избежать столкновения с германскими истребителями, дежурившими на аэродромах прибрежной полосы Эстонии, Латвии и Литвы, решили вылетать засветло, когда сумерки еще не наступили, на бреющем выходить в море и лишь в отдалении от острова набирать высоту. Правда, бреющий полет требует большего расхода горючего и его резерв сокращается буквально до нескольких минут, но иного выхода нет.

Рейд на Берлин прорабатывался в школе, в обычном классе. На ученической доске, хранившей следы мела и теплых ребячьих рук, полковой оператор повесил большую карту. Командир полка вызывал то одного, то другого летчика.

— Материальная часть проверена?

— Проверена.

— Кислородное оборудование?

— Проверено.

— Карта отработана?

— Отработана.

— Прошу к карте.

Под перекрестными вопросами командира и его помощников экипажи "летали" в бой.

Каждый летчик и штурман получил карту, испещренную условными знаками, плод круглосуточной работы штурманов ВВС, бригады и полка. Маршрут проходил через зоны сплошного зенитного огня, густую сеть аэродромов, на которых базировались фашистские истребители. Члены экипажей за последние дни перечитали все разведданные, пересмотрели все карты. Они изучили характерные ориентиры Берлина, его главные военные объекты, вокзалы, хранилища горючего, предприятия военного комплекса.

— Если самолет перед бомбометанием получил повреждение, если разбит один двигатель, — спрашивал Преображенский, — ваши действия?

— Наношу удар на одном моторе, — ответил Гречишников.

— Правильно? — спросил командир полка, обращаясь теперь уже ко всем.

— Правильно, — сказал Ефремов.

— Только так, — кивнул Плоткин.

Собственно, только так и поступали летчики Первого минно-торпедного полка.

Побеждать во что бы то ни стало — полковая традиция, и эту традицию брали с собой балтийцы в рейд на Берлин.

Рейды на Берлин предварялись воздушной разведкой. Ее осуществляла группа капитана Ф.А. Усачева. Выполняла она свою опасную работу основательно и как-то незаметно, хотя каждый полет был сопряжен со смертельным риском. Командир группы даже в своей морской форме был похож больше на рабочего, чем на военного. Спокойно, тихо отвечал "есть", когда получал боевое задание. И так же спокойно, никогда не повышаяголоса, сам давал приказания подчиненным. За несколько часов до вылета бомбардировщиков Усачев провел свой самолет над морем почти до Штеттина, именно тем курсом, которым должны были лететь Преображенский и его однополчане. Он разведывал погоду.

Плохие сведения сообщать всегда неприятно. Такое положение было у разведчика: густая облачность, местами грозовые тучи. Сравнили его сведения с данными "бога погоды", как в шутку называли метеоролога балтийской авиации Каспина. Тот заверил:

— Дальше условия полета будут лучше.

Операция возмездия

7 августа 1941 года наши войска вели, упорные бои на Смоленском, Белоцерковском направлениях и на Эстонском участке фронта.

Фашисты в хвастливом сообщении о первых итогах войны, не замечая, что блицкриг уже дал трещину, называли астрономические цифры наших потерь. По их словам, мы потеряли 9082 самолета. Авиация СССР в который раз объявлялась уничтоженной.

7 августа 1941 года наша авиация продолжала наносить удары по мотомеханизированным частям, пехоте, артиллерии противника и аэродромам. Две группы из основной части Первого полка во главе с майором Тужил-киным и лейтенантом Борзовым обрушили бомбы на фашистские мотомехвойска в районе Кингисеппа.

Преображенский, улетая на Эзель, сказал остающимся в Беззаботном тридцати пяти экипажам:

— Вынужден забрать комэсков. Знаю, что вам будет трудно вести борьбу с танковыми колоннами врага. Но надеюсь на вас.

Тужилкин и Борзов не подвели командира…

В этот же день стороной от Ханко прошел "Юн-керс-88". Летчик-истребитель тихоокеанец Петр Бринько без труда определил курс вражеского самолета — остров Эзель. Он хорошо помнил предупреждение своего командира Героя Советского Союза Ивана Георгиевича Романенко: "Не допускать врага к Эзелю!" Бринько до защелки двинул вперед сектор газа, пристроился под хвостом "юнкерса" и снайперским залпом зажег бомбардировщик. Противник торопливо сбросил бомбы в море и попытался уйти от преследования, но спастись не смог. Объятая пламенем машина вошла в пике. "Юнкерс" ударился о каменистый берег и взорвался…

В этот же день экипажи, собранные на Эзеле, один за другим доложили: "К полету готовы!"

В меховых комбинезонах и унтах на земле невыносимо жарко.

— В парной — и то холоднее, — отдувается Преображенский.

Заняли свои места в самолете штурман Хохлов, стрелки-радисты Иван Рудаков и Владимир Кротенке. Они сделали это, пожалуй, рановато, ведь до вылета еще есть время. Но можно понять их нетерпение.

От самолета к самолету идет комиссар. Григорий Захарович Оганезов, "пламенный комиссар", как его называли в полку, в эти последние минуты перед стартом волновался, пожалуй, больше, чем летчики. Обходил экипажи, смотрел в глаза каждому, жал, — нет, стискивал руку. И для каждого находил несколько слов. Комиссар хотел лететь на Берлин рядовым воздушным стрелком, но Жаворонков ответил решительно "нет".

Это ведь совсем не легко — готовить людей к большому испытанию, провожать в полет, а самому оставаться на земле с мотористами, техниками, инженерами, ждать, думать, не подведут ли моторы, не заклинятся ли бомбосбрасвгватели.

Потом он будет проверять подготовку технического состава к приему самолетов, побывает на огневых точках вокруг аэродрома, будет ловить по радио сообщения из Москвы о положении на фронтах. И будет часто смотреть на часы. Вот они приближаются к цели… Вот истребители-перехватчики с черными крестами режут небо пулеметными очередями… Вот летчики прорываются через огонь… Вниз, на голову врага, летят бомбы… И снова взгляд на часы. Он не уйдет с аэродрома, пока последний дальний бомбардировщик не вернется на базу. Если же в бою погибнет экипаж, он, комиссар, посланец партии и сын партии, соберет коммунистов, соберет весь полк и обязательно найдет единственно нужные в такие минуты слова…

Последние секунды перед стартом. Оганезов подошел к машине Преображенского.

— Сверим часы.

— Сверим, комиссар.

Часы комиссара показывают то же, что и часы командира. Вот только полковник с виду спокойнее.

— Не волнуйся, комиссар.

— Хочу не волноваться, да не могу.

— А ты "моги", Гриша, — улыбается Преображенский. — И вот еще что. Мы прилетим голодные, как черти. Попроси сделать добрый завтрак. И не беспокойся о нас. Все будет хорошо. Бывай!

Преображенский прослушивает моторы. На малых оборотах. На больших. Сердце самолета — двигатели — в порядке.

Теперь переговорное устройство. Штурману:

— Как меня слышите?

— Нормально, — отвечает Хохлов.

— Кротенко, как меня слышите?

— Хорошо, товарищ командир.

— Я тоже хорошо, — говорит Рудаков.

Преображенский отодвигает стекло боковой секции, оглядывает поле. На старт выруливают однополчане — один за другим.

Пора. Яркая ракета прорезает балтийское небо.

Теперь на взлет. Это не просто при большой бомбовой нагрузке и максимальной заправке горючим, но командир уверен в мастерстве летчиков. На взлет!

Белый флажок в руке матроса-стартера бьется на ветру. Тяжело груженные бомбардировщики начинают разбег. Сегодня разбег очень велик. Преображенский смотрит на землю, убегающую из-под колес. Все дальше старт, все ближе граница поля, за которой начинаются хутора. Оставалось не больше 200 метров до конца поля, когда Преображенскому удалось оторвать машину от земли. Бомбардировщик летит медленно-медленно. Нужна большая точность пилотирования, чтобы удержать самолет в необходимом режиме. Но вот убраны шасси, командир следит за тем, как взлетают остальные.

Все в порядке. Все самолеты, выделенные для первого налета на Берлин, в воздухе. Заходящее солнце медью отливает на крыльях бомбардировщиков, которые летят навстречу ночи.

В бортжурнале появляется первая запись: "Взлет — 21.00". Именно это время назначил генерал Жаворонков для вылета.

Чем выше, тем холоднее. Уже совсем не жарко в меховых комбинезонах и унтах, и не хочется вынимать руки из теплых рукавиц. А предстоит забраться еще выше. На высоте 4500 метров надели кислородные маски…

Чем дальше от базы, тем лучше погода. Прав оказался синоптик ВВС Каспин.

Взгляд на часы: скоро берег. Преображенский-весь внимание. Именно по береговой черте можно уточнить время выхода на Штеттин.

Лишь на мгновение мелькнул сквозь облачность изрез берега, но уже ясно, что курс правильный.

— Слева Штеттин. — Штурман Хохлов объявляет это так обыденно, что Преображенский не удерживается от вопроса:

— Ты уверен?

— Точно.

— Ну здорово, если так… Впереди замелькали огни!

— Гавань, — узнает Преображенский. — Полный порядок!

Штеттин узнал и Ефремов.

Но что это? Вспыхнули лучи мощных прожекторов. На Штеттинском аэродроме включили стартовый свет.

Значит, обнаружили, и надо ждать боя с ночными истребителями. Внизу взлетали и садились самолеты, и балтийцы едва сдерживали желание нажать кнопки бомбосбрасывателей. Нет, на этот раз бомбы предназначались не Штеттину. Но почему молчат зенитки, если бомбардировщики обнаружены?

В чем дело? Видно, гитлеровцы приняли советские самолеты за свои. Быть может, это произошло потому, что фашистские зенитчики были уверены в полном уничтожении советской авиации, о чем они читали в своих газетах…

Оставалось каких-нибудь тридцать минут до Берлина. Высота, на которой шли бомбардировщики, достигла 7 тысяч метров. Вторая, черная, линия рядом с красной линией маршрута, намеченного на Кагуле, приближалась к концу…

Преображенский взглянул на землю и чуть не вскрикнул. Уж не галлюцинация ли? Такое случается ночью от сильного нервного перенапряжения: самолет летит правильно, приборы подтверждают это, а летчику кажется, что машина движется в перевернутом состоянии, колесами вверх.

Евгению Николаевичу ничего такого не почудилось, его поразило другое: впереди был виден огромный город. Окна домов не светились, но на улицах и площадях горел свет, четко выделялись квадраты и линии электрических фонарей. Берлин был как на ладони…

На командном пункте круглые морские часы мерно отсчитывали секунды. Оганезов смотрел на карту, на часы, курил и мысленно повторял: "Уже скоро! Уже скоро!"

Подошел к радисту Федору Рослякову:

— Найди Берлин!

Жаворонков, нервно ходивший по комнате, одобрительно кивнул.

Нить настройки побежала по шкале. Удрученный голос на английском сообщал, что противник подверг бомбардировке Лондон…

— Не то, не то, это Англия. Крути скорее… Марши. Громкие. Уверенные. И гимн-"Германия, Германия превыше всего".

И вдруг из репродуктора — сирена.

— Это там, в Берлине! — воскликнул радист, поднимаясь.

— Значит, наши, — голос комиссара дрогнул. — Это наши, конечно, наши.

А там, в столице гитлеровской Германии, где только что звучали бравурные марши, надрывался диктор:

— Воздушная тревога, воздушная тревога!

И смолкло все, как обрезало…

Бомбардировщики Первого минно-торпедного полка один за другим приближались к заданным целям. Вот она, минута возмездия. Самолеты с красными звездами на крыльях — над фашистской столицей.

Упругая струя воздуха с шумом врывается в фюзеляж. Это открылись бомболюки. Сбрасыватель освобожден от предохранителя.

На приборной доске пилотской кабины попеременно вспыхивают лампочки зеленая и красная, и Преображенский уточняет курс.

По водным ориентирам и крупным площадным объектам можно представить, где находятся важные цели — бензохранилища, сортировочная, где скрестились десятки железнодорожных путей, Штеттинский вокзал, откуда отправляются эшелоны с живой силой, танками, орудиями…

Штурман слился с прицелом. Вспыхнула белая лампочка, и он отрывисто выкрикнул:

— Боевой! Так держать!

Кнопка электрического сбрасывателя, всегда такая податливая, не хочет, кажется, сдвинуться с места. Но это только кажется: сбрасыватель сработал, и самолет вздрагивает, освобождаясь от бомбового груза.

Проходит немало секунд, прежде чем внизу появляются разрывы.

Яркое пламя вспыхивает в разных частях города.

— Вот пожар, еще взрыв, и еще, и еще! — почти кричит Преображенский…

Группа Ефремова подошла к германской столице через несколько минут после Преображенского. — Еще издали Андрей Яковлевич увидел взрывы и яркие пожары.

"Работа командира", — подумал он.

На фоне ночного неба рвутся снаряды. Но штурман Серебряков, будто его совершенно не беспокоят ни огонь, ни прожекторы, смотрит в прицел… В хвосте самолета свои заботы. Анисимов — у нижнего пулемета, Лучков — у верхнего. Оба в тревожном ожидании боя. Самолет на последней прямой.

— Все, — докладывает Серебряков, нажав кнопку бомбосбрасывателя, — все. Порядок! И дает новый курс. Сразу полегчавшая машина послушна управлению.

Уже в день, когда прилетели из Беззаботного, летчики установили добрые отношения с местными жителями. Эстонцы — рыбаки и земледельцы — охотно помогали балтийцам во всем, начиная от дооборудования аэродрома до снабжения летчиков молоком. Одним из таких надежных помощников был эстонский рыбак, которого все в полку называли дядюшка Энн. В эту ночь дядюшке Энну не спалось. Когда всю ночь гудят самолеты, он спит как убитый. Но сегодня ворочался-ворочался в кровати — не уснуть. Не гудели самолеты. Вечером поднялись, — он видел, — и с тех пор тишина. Смутная тревога заставила старого рыбака выйти из дому. Хотел даже пойти к аэродрому, но что он скажет? Зачем пришел? Уж лучше посидеть на крыльце.

Все дни с тех пор, как на остров прилетели бомбардировщики, дядюшка Энн смотрит на поле с надеждой. Сын у старика сражается в Красной Армии, от него не идут почему-то письма. Эти парни в MopcKoil форме тоже дерутся с фашистами, и дядюшка Энн называет их npи встрече сыновьями.

Когда фашисты сбросили на остров несколько парашютистов-диверсантов, дядюшка первым увидел их и сразу сообщил в полк. И. Т. Шевченко организовал преследование диверсантов. Троих фашистов краснофлотцы убили во время перестрелки. Четвертый, бросая снаряжение, пробежал близ дома старого рыбака, попытался скрыться в лесу, но был схвачен. Дядюшка Энн нашел брошенную фашистским диверсантом книжонку — разговорник для солдат и офицеров германского рейха.

— Подлая книжка, — решил рыбак и отнес ее в штаб.

— Вот гадость, — сказал Ефремов, полистав книжку. Комиссар Оганезов, поблагодарив дядюшку Энна, забрал книжку. Сел и стал читать страницу за страницей. Дочитал до последней строчки и решил собрать людей.

— Зачем? — спросил Преображенский.

— Документ фашистский буду читать.

— Ты серьезно?

— Серьезнен некуда. Ты только посмотри, что пишут!

— Я хочу познакомить вас с этим "ученым трудом", — начал комиссар, когда авиаторы собрались. — Здесь написано, как вести себя гитлеровцам в России и как мы с вами обязаны их принимать. Вот видите, — комиссар поднял над головой книжонку, — главные слова в разговоре с нами: "Вход воспрещается", "Проезд воспрещается", "Только для немцев", "Немцам добро пожаловать". Разговаривать с нами фашисты собираются так, — продолжал Оганезов, — "Вы должны дать", "Принесите мне", "Дайте мне масла, принесите дров, почистите мои сапоги, почините мои штаны". А вот обращение к нашим женам, сестрам, дочерям: "Идите за мной. Так, теперь постелите нам постель". Не дождутся! — закончил комиссар.

— Не дождутся, — повторил командир…Взрывы потрясают Берлин.

— Это за Москву, это за Ленинград! — можно подумать, будто фашисты слышат Преображенского.

На развороте Евгений Николаевич бросает долгий взгляд на Берлин.

— Ну, мы, кажется, отработали нормально.

— И другие отбомбились, — докладывает Рудаков. — Вон их работа…

Пламя бушует во многих местах.

— Володя, — вызывает Преображенский стрелка-радиста Кротенке.

— Слушаю.

— Записывай, диктую…

— …Командир вызывает! — крикнул радист полкового командного пункта Росляков.

Жаворонков встал за спиной радиста. Удача или нет?

И вдруг: "Мое место — Берлин. Задачу выполнили, возвращаюсь на базу. Преображенский".

Генерал опустился на стул. Оганезов выскочил иа командного пункта, побежал на линейку, где техники и мотористы ожидали возвращения своих самолетов.

— Они дошли, — говорил комиссар, переходя от стоянки к стоянке, — они дошли, понимаете, дошли! И повторял Володину радиограмму.

Вернувшись на КП, комиссар подумал, что не сделал что-то, и, вспомнив, что именно, снова покинул командный пункт. Он шел к старому эстонскому рыбаку дядюшке Энну. Он поделится с ним радостью. В день прилета на Эзель между Оганезовым и рыбаком произошел такой разговор.

— Что же это — Москву и Ленинград немец бомбит, — говорил дядюшка Энн, — а мы-то когда ударим?

— Ударим и мы, — отвечал Оганезов. Конечно, он не сказал ничего больше. Но сейчас он должен обрадовать старика.

— Дядюшка Энн, почему не спите?

— Не знаю, — поежился рыбак, — тишина какая-то тревожная.

— А у меня добрая весть. Старик молча ждал.

— Советские летчики бомбили Берлин.

— Когда?

— Только что.

— Как же вы узнали?

— По радио.

— Что, ваши это? — дядюшка Энн не надеялся на ответ. — Ну, наши?

— Конечно, раз советские, значит наши!

— Это мне очень понятно, спасибо, — поблагодарил дядюшка Энн и вдруг спросил:

— А вы чего не спите?

— Мне спать некогда. Скоро встречать… утро. Дядюшка Энн с любовью смотрел вслед комиссару:

"Вот, пришел ночью, чтобы поделиться радостью".

Подмигнул себе: "Он собирается встречать утро. Не утро он будет встречать, а летчиков. Утро! Старого воробья на мякине не проведешь".

Сидел и думал — о сыне, о морских летчиках. Твердо решил: "Не уйду, буду ждать. Встречать мне не положено. Не велик чин. Но когда прилетят, рукой им помашу и поклонюсь низко — этого мне никто не запретит…"

Как ни утомителен был полет к Берлину, возвращение оказалось еще более трудным.

Преображенскому не удалось налюбоваться панорамой охваченного паникой логова врага. Едва он успел разглядеть взрывы и взметнувшееся внизу пламя, как в городе чья-то рука рванула рубильники внешнего освещения. Квадрат за квадратом Берлин окунулся в темноту. Правда, по очагам пожаров теперь даже лучше стали видны результаты бомбардировки, но от радостного созерцания победы пришлось отказаться. Прожекторы схватили самолет.

Противозенитный маневр… Командир скольжением уводит машину от лучей прожекторов.

Наверное, это были самые опасные минуты многочасового полета. У Преображенского даже мелькнули мысль, не преждевременно ли он сообщил, что возвращается. Лучше бы радировать короче! "Мое место — Берлин, задание выполнили".

Новая тревога — истребители противника.

— "Мессер" слева! — кричит стрелок-радист Рудаков, прильнув к прицелу. — Проскочил "мессер", проскочил!

— Вот и хорошо, — голос командира ровен, и его спокойствие передается экипажу.

"Как там остальные?" — это больше всего тревожит командира полка.

Рыщут по берлинскому небу ночные истребители. Их бортовые прожекторы ощупывают пространство. Разное цветные очереди трассирующих пуль прорезают воздух.

…Ефремов отдал все внимание противозенитному маневру. Вот уже, кажется, можно облегченно вздохнуть. Но тут светящиеся трассы пулеметных пуль рассекли пространство, угрожая гибелью. Ефремов, штурман Серебряков, стрелок-радист Лучников и воздушный стрелок Анисимов поняли, что испытание вовсе не кончилось зенитный огонь был лишь первой проверкой. Развернув машину, Ефремов прибавил моторам обороты. ДБ послушно наращивал скорость.

В небе над Берлином балтийцы выиграли первый этап боя — прорвались к военным объектам фашистской столицы и бомбардировали их.

Но торжествовать победу рано. Новая опасность — аэростаты заграждения.

На самолете Преображенского первым их заметил Рудаков. Чтобы не врезаться в "колбасу", лучше всего снова набрать высоту, но надо экономить бензин. Члены экипажа напряженно осматривают пространство. Аэростат приближается, раскачиваемый ветром, и… проходит совсем близко.

— Можно отключить кислород, — сказал Преображенский, когда высотомер показал 3600 метров, и сорвал с лица кислородную маску. На щеках — синие полосы от резины. Дышится трудно. И не хочется говорить. А тут вызывает Кротенко:

— До чего ж хорошо, товарищ командир!

— Что — хорошо?

— Все, все хорошо! — счастливо восклицает Володя. Курс — на восток, где занимается утренняя заря. В последний раз открыли огонь фашистские зенитки… Берег. И море. Родное Балтийское море… Когда удалось оторваться от фашистских истребителей и волнение несколько спало, Преображенский сказал штурману Хохлову:

— Видел, как бомбы рвались?

— Видел. Морякам спасибо…

Операцию по доставке бомб и бензина из Кронштадта на Эзель моряки не без оснований окрестили "пороховой бочкой". Руководил перевозкой опасного груза штаб Балтийского флота. И пока шла погрузка на Котлине, пока корабли шли от Кронштадта до Эзеля и пока бомбы перевозили с островного пирса на аэродром, начальник штаба флота контр-адмирал Юрий Александрович Пантелеев пережил немало тревожных часов.

Начальник штаба Кронштадтской военно-морской базы капитан 2 ранга Зозуля, впоследствии адмирал, непосредственно руководил погрузкой. Всего несколько человек на флоте знали о готовящейся операции. Командующий флотом вице-адмирал Трибуц специально подчеркнул, что отправка бомб и горючего должна производиться в глубокой тайне.

Бензин в металлических бочках и бомбы ночью погрузили на базовые тральщики. Чтобы не привлечь внимания противника, решили не давать особого прикрытия.

Адмирал Пантелеев вспоминал: когда наконец оперативный дежурный доложил, что тральщики отдали якорь на Эзеле, ему показалось, будто он слышит шум якорной цепи.

Экипажи тральщиков не были информированы о том, для чего предназначен груз, но они знали, что именно везут, и знали, какая опасность им угрожает. Ведь при обстреле или штурмовке тральщики могли взорваться, как громадные бомбы. Потому летчики и исполнили просьбу моряков — на многих бомбах, сброшенных на Берлин, написали: "Балтфлот".

Рассветало, когда на горизонте появились наши бомбардировщики. На аэродроме не спали. Бодрствовали офицеры штаба, инженеры, техники, мотористы. Им положено встречать боевых друзей. Стоял возле своего домика эстонский рыбак дядюшка Энн и, завидев краснозвездные машины, шептал:

— Они вернулись, вернулись!

Летчики смотрели на приближающийся Кагул не так, как несколько дней назад. Все было другим. Своим, родным было теперь для них поле, казавшееся недавно пустым и безрадостным. И хутора эти не заброшены: там живут боевые друзья летчиков — инженеры, техники, мотористы, оружейники…

Бомбардировщики шли на посадку. Как на показательных полетах, точно у знака "Т", приземлился полковник Преображенскин. Зарулил в укрытие, требовательно, ревниво проследил, — как садятся остальные. Если бы это были учебные полеты, никто из пилотов не получил бы оценки выше тройки. Но командир знал, как устали его летчики, и сегодня не судил их строго.

У Преображенского гудели ноги, словно налитые свинцом. Пальцы дрожали. Воспаленным глазам все вокруг казалось нестерпимо ярким, хотя солнце еще не поднялось над горизонтом.

Летчики окружили своего командира. Полковник с гордостью и нежностью смотрел на боевых друзей. Он видел, что они устали так же, как и он. Вон Андрей Ефремов говорит, что спина болит, словно перебросал сотню тяжелых мешков. Говорит, а в глазах улыбка. Что ж, у балтийских летчиков действительно сегодня праздник. Ведь на всем фронте советские войска ведут ожесточенные оборонительные бои, а им посчастливилось сегодня провести наступательную операцию. И какую!

— Присесть, что ли?

Преображенский не сел — упал на выжженную солнцем, полную росы траву. Лег на спину, раскинул руки, вздохнул:

— Хорошо!

Закрыл глаза, и перед мысленным взором встал — мечущийся Берлин, во взрывах и пожарах, которые лучше всего скажут миру, что советская авиация не уничтожена, что она жива и еще покажет свою силу.

Подъехал на вездеходе Жаворонков. Командир полка поднялся.

— Товарищ генерал-лейтенант, задание выполнено. Вверенный мне полк бомбардировал Берлин.

— Поздравляю и благодарю, — сказал Жаворонков, обнял и расцеловал Преображенского и всех других участников рейда. — Сейчас доложу в Москву. Вы отдыхайте, разбор проведем позднее.

Подошел комиссар. Хотелось так много сказать вернувшимся друзьям, а сказал только, что завтрак ждет.

По дороге встретились три моториста:

— Разрешите обратиться.

— Слушаю.

— Вот рапорт…

"Просим послать нас в морскую пехоту, чтобы мы своими руками могли бить врага", — прочитал Преображенский. Поднял голову, посмотрел на парней.

— Во-первых, рапорт надо писать от себя лично, а не коллективно, медленно начал он…

Напоминание о порядке подачи рапортов потребовалось Преображенскому, чтобы выиграть время и за подчеркнутой строгостью скрыть свое волнение.

Все рвутся в бой! Только вчера пришлось вести неприятный разговор с летчиком Пятковым. Алексея Пяткова Преображенский включил в группу первого удара по Берлину, и он перелетел на Эзель вместе со всеми. Но перед вылетом техник обнаружил в масле металлическую стружку. На таких двигателях лететь на фашистскую столицу — самоубийство. И полковник приказал Пяткову:

— Лети в Беззаботное. Заменят двигатель — тогда и на Берлин можно.

Потрясенный тем, что не будет участвовать в первом полете, Пятков буквально умолял дать ему другой самолет.

— Чей же?

— А разве нет менее опытных летчиков? Преображенский не стал ломать боевые экипажи.

— Лети в Беззаботное, — повторил Евгений Николаевич. — И не думай, что полет легкий: Ленинград закрыт непогодой. Да и моторы, сам знаешь, в каком состоянии…

Над Финским заливом левый двигатель отказал. Пятков пилотировал мастерски и мог вести ДБ на одном моторе. Но тут штурман Волков доложил: впереди по курсу самолет. Фашистский морской разведчик поначалу не проявлял агрессивности, но, увидев, что бомбардировщик поврежден, атаковал его. Волков и стрелки " отчаянно отбивались, однако противнику удалось повредить и второй двигатель. Балтийцы оказались в заливе, держались на поясах резиновую лодочку не успели накачать. Проходивший неподалеку сторожевой корабль спас экипаж. А ДБ ушел на дно.

Пятков после этого совершил 250 боевых вылетов. Немало было трудных и опасных заданий, но вынужденных посадок — ни одной…

Прав ли был Пятков, стремясь участвовать в берлинской операции? Конечно! Прав, как и мотористы, которые рвутся в морскую пехоту. Их чувства понятны, но мотористы нужны здесь, на аэродроме.

— Рапорт я приму. Но всех, кого можно, мы уже послали, — сказал полковник. — А вы выполняете ответственную задачу — готовите к бою самолеты.

Мотористы отошли. Командир полка не удержался, окликнул:

— Ну вы хоть поняли меня?

— Так точно, — не очень уверенно ответил один. Другие промолчали.

— Недоработали мы, — сказал со вздохом командир. — Что ж делать с ребятами?

— Вернуть рапорт, — посоветовал Ефремов, — и делу конец.

— Делу конец! — повторил Преображенский. — А ты поставь себя на их место… Я этих мотористов понимаю. — Остановился. — Вот что, Андрей, разворот на сто восемьдесят. Идем на линейку.

Инженеры, техники, мотористы уже хлопотали у машин.

— Товарищи, — громко произнес командир. — Я хочу сказать о работе материальной части. Матчасть работала превосходно. Мы с вами, товарищи, поддали фашистам жару! Объявляю вам благодарность!

Так первую похвалу за берлинскую операцию полу чили инженеры, техники, мотористы. А через несколько часов пришла телеграмма из Ставки: Верховный Главнокомандующий горячо поздравлял летчиков-балтийцев с успешным выполнением задания.

Мир захлестнула весть о бомбардировке Берлина. Тревога и нервозность царили в фашистской столице. Недоумение овладело Англией. Сообщения из Соединенных Штатов Америки пестрили вопросительными и восклицательными знаками.

Нью-Йорк объявил: во время удара по Берлину в ночь на 8 августа повреждены Штеттинский вокзал в восточной части и железнодорожная станция Вицлебен в западной части Берлина.

Берлинское радио скрыть факт налета не смогло, но гитлеровцам и в голову не пришло, что удар произведен советскими летчиками. "В ночь с 7 на 8 августа, — сообщил Берлин, — крупные силы английской авиации пытались бомбить нашу столицу. Действиями истребительной авиации и огнем зенитной артиллерии основные силы авиации противника были рассеяны. Из прорвавшихся к городу 15 самолетов — 9 сбиты".

Но не было в ту ночь над Берлином ни одного британского самолета. Об этом объявили сами англичане.

"Германское сообщение о бомбежке Берлина, — поспешил внести ясность Лондон, — интересно и загадочно, так как 7–8 августа английская авиация над Берлином не летала".

Англичане не появлялись над Берлином. Тогда кто же?

В то, что советская авиация уничтожена, верили даже сами главари гитлеровского рейха. Уже после разгрома фашистской Германии был обнаружен дневник Геббельса. 21 июня 1941 года Геббельс записывает, что "испытывал новые фанфары… Нашел нужные". Для чего эта музыка, ясно из записи, сделанной в три часа тридцать минут следующего дня: "Загремели орудия. Господь, благослови наше оружие". Через несколько суток после начала войны с Советским Союзом: "Москва, по нашим данным, имеет еще в своем распоряжении около 2000 боеспособных самолетов… Большевики продолжают биться упорно и ожесточенно". 2 июля Геббельс записывает: "Мы снова за один день уничтожаем 235 русских самолетов. Если русские потеряют свой военно-воздушный флот, то они погибли. Дай бог!" Очень скоро они уверили себя, что советские военно-воздушные силы действительно погибли, и не раз сообщали об этом.

Взрывом бомбы прозвучало на весь мир сообщение из Москвы:

"В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина. В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы. Все наши самолеты вернулись на свои б азы без потерь".

Сообщение Советского информбюро вызвало переполох в стане врага. Гитлер потребовал объяснений. Геринг, главнокомандующий имперскими военно-воздушными силами, лично осматривал разрушенные объекты. Козлом отпущения избрали бывшего германского атташе в Москве, который сообщал-де неправильные данные о боевой готовности Красной Армии и авиации. Еще несколько ударов советских бомбардировщиков по фашистскому логову, и бывший германский военный атташе в Москве был по приказу фюрера расстрелян.

В "Крокодиле" сейчас мы часто видим рисунки художника Льва Самойлова. Во время войны он служил на Балтике. После первого удара по фашистской столице краснофлотец Самойлов "выдал на-гора" рисунок, который ветераны балтийской авиации помнят до сих пор. Сюжет его таков. Внизу, в своем берлинском бункере, Гитлер провозглашает, что советская авиация уничтожена. Наверху бомбардировщики. На город летят бомбы. На каждой надпись: "За Родину", "За Москву", "За Ленинград", "Балтфлот". В кабине ДБ весело пыхтит тульский самовар. Преображенский в тельняшке пьет чай, а Владимир Кротенко шлет в эфир радиограмму: "Мое место — Берлин".

Самовара с собой балтийцы, конечно, не брали, но в остальном рисунок можно считать документальным…

Весть о бомбардировке военных объектов Берлина вызвала ликование по всей Советской стране. На многочисленных митингах рабочие, колхозники, воины клялись все силы отдать для победы. Рабочие Кировского завода в Ленинграде пригласили к себе экипаж полковника Преображенского. Но балтийцы не могли отлучаться с острова: они готовились к новому удару по столице фашистского рейха.

Балтийские летчики были довольны результатами первого рейда. Но они понимали и то, что надо наращивать силу ударов. Недаром же Советское информбюро назвало первый полет разведывательным. Но как наличным числом самолетов сделать удар более мощным? На Эзель прилетели пять ДБ, остававшиеся в Беззаботном для ремонта. Теперь группа Преображенского составила уже двадцать самолетов. Если бы еще увеличить бомбовую нагрузку…

В первом полете ряд экипажей поднялся с бомбовой нагрузкой в 700 килограммов. Преображенский, Плоткин, Ефремов и Гречишников подняли бомбы весом 800 килограммов. Определяя нагрузку, полковник учитывал и мастерство летчиков, и износ двигателей. Но во всех случаях это были фугасные бомбы весом в 100 килограммов и зажигательные бомбы. А ведь моряки доставили из Кронштадта бомбы и большего веса, и балтийцам очень хотелось захватить их для атаки по логову фашизма.

Бомбы весом в четверть и половину тонны ДБ мог принять лишь на внешнюю подвеску. Но взлетать с неровной, мягкой и короткой взлетной полосы летчики с ними не могли. А вот если удлинить полосу… Генерал Жаворонков, находясь на старте, видел: чтобы оторвать машины от земли, летчикам приходится производить разбег через все поле — от каменных строений на одной границе аэродрома до кустарников на другой. С земли никаких резервов для удлинения взлетной полосы не было видно. Однако с воздуха Преображенский обратил внимание на то, что за кустарниками было еще небольшое свободное поле метров триста, не более, но ведь это же очень много на такой тесной базе как Кагул!

И вот люди с лопатами и ломами в руках вышли в поле. Здесь и солдаты обслуживающего подразделения, и матросы военно-морской базы, и местные жители. Включились в работу также летчики, штурманы, стрелки. Трудились всю ночь. Взлетная полоса была удлинена.

Теперь самолеты на внешней подвеске могли нести две фугасные бомбы весом 250 килограммов каждая, да еще в люках были бомбы меньшего калибра. На Кагул перед вторым рейдом на Берлин прилетел комиссар Военно-Воздушных Сил КБФ дивизионный комиссар Леонид Николаевич Пурник. Большой, веселый, стремительный, он сразу вошел в курс всех дел.

Оганезов, представляя Пурнику летчиков, расхваливал их.

— Что ты мне все хороших показываешь? — шутливо восклицал комиссар. Ты мне плохих давай, нытиков давай!

— Нет у нас таких, — улыбается Григорий Захаревич, — может, в других полках есть, а у нас нет.

— Ив других нет. Понимаешь, какая история — нет среди балтийцев нытиков!

Вместе с балтийцами Пурник посмеялся над немецким сообщением, будто бы Берлин бомбили англичане.

— Выходит, не признали вас? — притворно сокрушался комиссар, и в глазах его поблескивали веселые искорки. — Это надо поправить, обязательно поправить. Придется вам Гитлеру визитные карточки оставить. Я об этом побеспокоюсь.

Решили, кроме бомб, захватить с собой десять тысяч листовок, в которых рассказывалась правда о войне, о действительных потерях фашистов. А чтобы в Германии не было сомнений насчет того, кто бомбит фашистскую столицу, балтийцы сбросят на Берлин несколько сот экземпляров газеты "Красный флот" с сообщением о первом рейде советских бомбардировщиков.

Об этом полете Совинформбюро сообщало, что "группа наших самолетов совершила второй полет в Германию, главным образом, с разведывательными целями и сбросила в районе Берлина на военные объекты и железнодорожные пути зажигательные и фугасные бомбы. Летчики наблюдали пожары и взрывы. Действия германской зенитной артиллерии оказались малоэффективными.

Все наши самолеты вернулись на свои базы, кроме одного, который разыскивается".

И через трое суток: "В ночь с 11 на 12 августа имел место новый налет советских самолетов на военные объекты в районе Берлина.

Сброшены зажигательные и фугасные бомбы большой силы. В Берлине наблюдались пожары и взрывы.

Все наши самолеты вернулись на свои базы. Экипаж самолета, не возвратившегося из предыдущего полета, разыскан и возвратился на свою базу".

Многое пережили балтийцы за эти дни.

Началось с того, что совершенно испортилась погода. Облачность закрыла аэродром, и взлетать пришлось в серую вечернюю мглу.

На головном бомбардировщике вместе с Преображенским стрелком-радистом летел теперь Василий Лучников. Как ни любил командир полка Володю Кротенко, но отчислил из флагманского экипажа в другой за принятую им на земле лишнюю рюмку…

Не видно было ни моря, ни берега, ни ведомых воздушных кораблей, и поэтому командир приказал точно соблюдать установленный временной интервал.

По расчетам они находились на полпути между островом и вражеским берегом, когда Преображенский обнаружил, что перегревается левый мотор. Сказывалось увеличение бомбовой нагрузки.

Как быть? По инструкции надо повернуть поскорее, пока не заглох мотор, добраться до своего аэродрома. Но не было в боевой практике случая, когда бы Евгений Николаевич не дошел до цели, вернулся с бомбами домой, не выполнив задания. Преображенскому даже в голову не пришло возвращаться. Он решил: если винт остановится, сбросит бомбы на ближнюю запасную цель и будет тянуть домой на одном двигателе, сколько сможет. Конечно, в спасательном жилете в холодной воде долго не продержаться, но есть еще надувная лодочка. И моряки не оставят в беде: по приказу вице-адмирала Трибуца близ острова ходят сторожевики и торпедные катера.

Итак, пока лететь, лететь к Берлину. Преображенский хмурится, молчит. Вообще-то, это не похоже на него:

Евгении Николаевич может и запеть в воздухе после того, как бомбы лягут точно в цель. Тогда он улыбается, обнажая белые крепкие зубы. А если что-нибудь беспокоит, как сейчас, — глаза становятся, как щелочки, да желваки появляются.

В районе берега ненадолго прояснилось, и балтийцы по земным ориентирам проверили прокладку: все нормально.

Как само собой разумеющееся восприняли экипажи "салют" зенитных батарей. С аэродрома поднимались перехватчики. Уже не приглашали на посадку, как в первом полете.

Снова закрыло все небо.

Облака словно издевались: "окно" заволокло, и опять вокруг темень, и вести самолеты можно только по приборам.

Преображенский вслушивался в работу мотора. Думал: "Сколько прошли, осталось меньше. — И почти ласково:

— Тяни, дорогой, тяни".

Правильно говорят: одна беда не ходит. Мотор того гляди остановится, а тут, словно кто-то схватил за горло, дышать нельзя, и в глазах поплыли красные круги. Воздуха не хватало. А снижаться нельзя — скоро Берлин, аэростаты заграждения, десятки зенитных батарей, ночные истребители.

Преображенский, рискуя остаться без кислорода при возвращении, открывает аварийный краник, увеличивает подачу. Жадно дышит, и только одна мысль: "Не потерять сознание, не потерять сознание!"

Посмотрел: небо очистилось, облака отходят стороной.

А мотор все греется.

— Долго еще? — спрашивает штурмана.

— Осталось пять минут.

Тяжело дался этот рейд и другим экипажам. Ураганный ветер сбивал с курса. Штурман Серебряков просто замучил своего командира частыми поправками — то дай десять градусов вправо, то двадцать влево. Штурвал мотало из стороны в сторону, руки устали. На самолетах наших дней летчик включает автопилот и может быть спокоен: прибор не подведет. ДБ не имели автопилота, летчик не выпускал полубаранку из рук. И никакой передышки в течение семи часов!

Еще больше била качка стрелка: в хвостовой части самолета трясет вдвое сильнее. _

Серебряков закашлялся.

— Ты что, Иван? — окликнул его Ефремов.

— Не знаю, першит в горле. И голова трещит. Воздуха бы прибавить…

— Если совсем не можешь, прибавь.

— А ты?

— Я потерплю.

— Ну и я тоже.

Тянутся, тянутся секунды. Но вот Берлин открылся — вышли точно.

В первый раз Берлин светился тысячами уличных фонарей, сегодня съежился в темноте, притих, ощетинился тысячами зенитных орудий. Но, пожалуй, сегодня условия для бомбометания благоприятнее. Перед балтийцами весь Берлин, как на карте. Река, озера, канал расшифровали объекты, на которые скоро полетят фугасные бомбы.

Преображенский бомбит и считает разрывы. Бешенствуют зенитки, но балтийцы словно не замечают этого.

Зрелище пожаров, вызванных бомбардировкой, приковало внимание летчиков.

Лучников, открыв нижний люк, одну за другой бросает несколько пачек листовок, а следом газету "Красный флот".

— На закуску, — восклицает он, — вот вам на закуску!

Обратный курс…

Только развернув бомбардировщик, Преображенский вспомнил о моторе. Хотя самолет, освободившись от бомбового груза, стал намного легче, левый мотор по-прежнему перегревался и терял мощность. Но теперь командир был почти спокоен. Приказ выполнен, он доложил об этом на землю. Теперь выбора все равно нет.

На всякий случай вызвал по внутрисамолетной связи стрелка:

— Лучников! Жив?

— Жив.

— Тут такая штука… проверьте капку и лодку.

— Есть проверить.

А Преображенский продолжает:

— Левый мотор греется.

— Знаю.

— Знаете?

— Ну да, не зря же вы обороты убрали.

— Ничего, все будет хорошо, — говорит полковник, — дотянем, не в таких переделках бывали.

Что-то лихое, чапаевское было в Преображенском, и это привлекало к нему окружающих. Он и сам любил людей смелых, решительных и с большой симпатией относился к Лучникову.

На исходе рейда на Берлин, кажется, не моторы, а сердца балтийцев удерживали бомбардировщик в воздухе. Они дотянули. Сели осторожно. А подрулить в рей-фуге не смогли. Левый мотор затрясся, как в лихорадке, и винт замер.

— Счастливые мы, — говорит полковник. Подбежал инженер Георгий Герасимович Баранов. Беглого осмотра ему хватило, чтобы понять случившееся. Только спросил:

— Давно греться начал?

— Шесть часов назад.

Инженер больше ни о чем не спрашивал. Слишком хорошо он понимал всю меру опасности, которой подвергся экипаж.

— Надо снимать мотор, товарищ командир. Преображенский кивнул:

— Только учтите: сегодня же самолет должен быть в строю.

Преображенский считал идущие на посадку самолеты.

— Один не пришел…

— Кого нет?

— Афанасия, — ответил комиссар Оганезов.

Он уже знал, что случилось у Преображенского.

— Где же он? Неужели сбит над Берлином?

Беспокоясь за экипаж пропавшей машины, Преображенский долго ворочался в постели, не мог уснуть. Оделся, вышел на поле, закрытое туманом. Навстречу Баранов, докладывает:

— Самолет в строю.

Полковник взглянул на часы — стрелки показывали полдень. Подумал: "Ай да техники, герои!" Сказав только:

— Спасибо.

На командном пункте увидел Андрея Яковлевича.

— Не ложился?

— Ложился, кажется, даже подремал, — ответил Ефремов. И с нескрываемой тревогой:

— Что же все-таки с Афанасием?

Афанасий Фокин слыл в полку человеком с характером. Воля у него была сильная, и при этом он хотел всегда быть первым. Если полк получал сложное задание, он требовал:

— Прошу послать меня!

Таким он оставался и позднее, в сорок третьем, когда на Черном море воевал под командованием Ефремова. Здесь он заслужил звание Героя Советского Союза.

Над Берлином, сбрасывая бомбы, Фокин и так и сяк клял Гитлера:

— Москву тебе захотелось?.. Мы тебе покажем Москву…

Ну насколько дольше других пробыл Афанасий над логовом врага? На одну-две минуты. Но погода внезапно испортилась, и штурман Евгений Шевченко поежился.

Пелена тумана окутала самолет. Лететь можно было только по приборам. Штурман, давай курс, — потребовал Фокин.

Штурман не отвечал. И стрелок-радист молчал.

"Кислород, — мелькнуло в голове, — израсходовали кислород".

Нечего было и думать о сохранении высоты. Фокин резко повел самолет на снижение. Больно закололо в ушах…

Случалось ли вам быть в штормовом море?

Валы бьют в скулу корабля, кладут его то на один борт, то на другой. Нестерпимая качка! И молодой матрос не выдерживает. Зеленеет лицо, опускаются руки, подгибаются колени. Ни на что не годен тогда человек. Но вот подойдет старшина и прикажет стать у орудия, подавать снаряды или заделывать пробоину, в которую хлещет забортная вода. И приказ делает чудо: салажонок, который только что готов был упасть, начинает действовать, работать. И становится снова воином.

— Нанеси на карту наше место, — приказал Фокин. — Дай курс.

Штурман Евгений Шевченко негнущимися пальцами взялся за карту…

Посты наблюдения Балтийского флота обнаружили приближающийся к Курголовскому полуострову бомбардировщик. Приготовились к бою, но огонь не открыли.

— Свой, — передал дальномерщик, увидев на плоскостях красные звезды.

Бомбардировщик с ходу совершил посадку на поле около артиллерийской батареи береговой обороны, и моторы сразу заглохли — кончилось горючее.

Когда подбежали моряки, экипаж спал на траве, не реагируя на громкие разговоры моряков.

— Притомились, — сказал старшина, — пусть спят. А я сообщу начальству.

Остальное известно из сообщения Совинформбюро:

самолет перелетел на свою базу.

В сообщении о налете наших бомбардировщиков на Берлин в ночь на 12 августа уже ничего не говорилось о "разведывательных целях". Разведка боем была выполнена балтийцами.

В ту же ночь налет на фашистскую столицу совершила группа ТБ-7 (Пе-8) четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков конструкции В. М. Петлякова. Возглавлял группу Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. За штурвалом ведущего ТБ-7 во главе своей группы он совершил прыжок из глубокого тыла в Пушкин, под Ленинград.

Гигантские бомбардировщики дивизии Водопьянова дозаправились горючим, взяли на борт по четыре тонны бомб и вылетели курсом на Берлин. В пути соединение подверглось ожесточенным атакам противника. Один ТБ-7 был сбит вражеской зенитной артиллерией. Несмотря ни на что, Водопьянов и его ведомые обрушили на военные объекты вражеской столицы много тонн фугасных и зажигательных бомб. И как был рад Андрей Ефремов, когда узнал, что в одни часы с ним бомбил Берлин на ТБ-7 Эндель Карлович Пусэп, инструктор, давший ему когда-то путевку в небо.

На базу в ту ночь экипаж водопьяновского ТБ-7 не вернулся. Были пробиты два бака, горючее иссякло, когда под крыльями была железная дорога Таллин Ленинград. Водопьянов спланировал на лес…

Западная пресса сразу заметила, что в налетах на Берлин наряду с ДБ-3 приняли участие другие бомбардировщики. Для бомбардировок Берлина, писали западные газеты, были использованы новейшие советские самолеты, качества которых вызывают восхищение у всех авиационных специалистов.

К сожалению, этих машин было у нас очень мало.

В распоряжение генерала Жаворонкова Ставка прислала двадцать ДБ-3 с экипажами, готовыми действовать в сложных метеорологических условиях и ночью. Возглавляли группу дальнебомбардировочной авиации майор Василий Щелкунов и капитан Василий Тихонов.

Едва совершив посадку на втором эзельском аэродроме — Асте, срочно подготовленном балтийцами для боевых друзей — армейских летчиков, Щелкунов и Тихонов выехали на Кагул, чтобы под руководством генерала Жаворонкова вместе с Преображенским разработать план совместного удара по Берлину.

На совещании определили бомбовую нагрузку, соотношение фугасных и зажигательных зарядов, порядок взлета, следования.

Штурман ВВС КБФ Троцко дал Щелкунову и Тихонову рабочие карты от Эзеля до Берлина, расчеты на которых были уже проверены практически. По просьбе Щелкунова Преображенский поручил летчику Афанасию Фокину и штурману Евгению Шевченко, летчику Юрину и штурману Андрею Шевченко помочь армейским летчикам: они встречались над Берлином с "мессершмиттами", испытали зенитный огонь, непогоду, кислородное голодание. Балтийские и армейские летчики затем вместе бомбили фашистскую столицу.

Комиссар Оганезов с первого дня войны сделал правилом — записывать последние известия по радио. Он собирал партийный и комсомольский актив, агитаторов и обобщал сообщения из Москвы. А затем агитаторы на стоянках боевых машин рассказывали о событиях личному составу. Запись производил специальный дежурный радист. Полк и дня не жил без политической информации.

13 августа сорок первого года не составляло исключения. Но если радист обычно входил к комиссару со своими записями как полагается, с разрешения, то в этот день он пулей влетел в комнату и, оставив дверь настежь, закричал:

— Товарищ комиссар, товарищ комиссар!

— Что случилось? — Оганезов поднял мохнатые брови.

— Командир… пять человек наших, — возбужденно говорил радист.

— А яснее нельзя? Что, в конце концов, случилось?

— Вот, читайте.

Комиссар быстро пробежал глазами листок.

— Запомните на будущее, — стараясь быть строгим, сказал Оганезов, нельзя входить к начальству без разрешения…

— Есть!

— …Но если примете такую весть, как эта, — ругать не буду.

Преображенский, Хохлов, Ефремов, Плоткин, Гречишников отдыхали: накануне был очередной семичасовой рейд на Берлин. Они крепко спали и не подозревали, что Михаил Иванович Калинин только что подписал в Москве указ о присвоении им звания Героя Советского Союза…

Рейды на Берлин не обходились и без потерь. На боевом курсе над Берлином в самолет летчика Ивана Финягина угодил снаряд. Машина загорелась. Очевидно, было перебито рулевое управление. Бомбардировщик врезался в землю и взорвался.

Один ДБ, поврежденный зенитным огнем над Берлином, дотянул почти до Эзеля. Когда оставалось не более десяти километров, машина упала в воду. Балтийские катера, дежурившие неподалеку, пришли на помощь экипажу. А самолет спасти не удалось.

Погиб экипаж Дашковского. Он отбомбился по северо-западной части Берлина. Ничто, кажется, не предвещало беды. Самолет прошел над территорией противника, над морем и взорвался над самым Эзелем.

Не стало в боевом строю и экипажа летчика Александрова. Боевые друзья выполнили задачу — нанесли удар по Берлину. Но были ранены. И, раненые, три с половиной часа вели машину до Эзеля. Вот и остров. Круг над полем. И вдруг бомбардировщик вошел в пике… Отказало управление? Или сердце остановилось у летчика? Экипаж вернулся на базу, увидел поле, с которого взлетал, только не смог доложить: "Задание выполнено!" Но I это и без рапорта знал Преображенский. Вместе с Александровым погибли штурман Иван Буланов и стрелок-радист Виктор Диков. Воздушного стрелка Ивана Русакова при взрыве вместе с хвостовой частью ДБ отбросило в сторону, и он остался жив.

Следом приближался экипаж в составе Алексея Кравченко, Сергея Сергеева, Егора Титова и Виктора Родковского. Летчик тянул на одном моторе, да и тот давал перебои. И вот он заглох. Самолет врезался в землю, загорелся. Весь экипаж погиб.

На краю гибели — второй раз за месяц пребывания на Кагуле — был флагманский экипаж. Преображенский шел на Берлин, но когда оба мотора стали работать с перебоями, решил бомбить запасную цель. По совету Хохлова командир полетел на Виндаву. Так как моторы не позволяли подняться выше, балтийцы бомбили с высоты двух тысяч метров. Несколько десятков прожекторов схватили ДБ, и все зенитки порта открыли огонь. ДБ вибрировал от осколков, прошивавших фюзеляж и крылья. Тем не менее экипаж точно отбомбился.

Когда прилетели, техник насчитал в командирском самолете более шестидесяти крупных осколочных пробоин.

Прилет новой группы дальних бомбардировщиков на Эзель не остался незамеченным для действовавшей на острове вражеской агентуры. Да и воздушная разведка противника усилилась.

В полдень Ефремов сидел на командном пункте. Раздался телефонный звонок, и наблюдатель с поста торопливо и взволнованно сообщил:

— Приближаются чужие самолеты!

Оперативный дежурный едва успел повесить телефонную трубку, как раздались взрывы.

Самолеты "Юнкерс-88" с ходу, один за другим, начали бомбить границы аэродрома в полной уверенности, что на них замаскированы самолеты балтийских летчиков. Взлетели по тревоге наши истребители. "Юнкерсы" поспешно ушли, и догнать их не удалось.

Фугасные и осколочные бомбы не принесли ущерба боевой технике. Воронки на поле быстро засыпали. Но через несколько часов, встреченные интенсивным огнем, фашистские самолеты вновь появились над островной базой. "Мессершмитты", очевидно, фотографируя, прошли по прямой над аэродромом. Следующая за ними группа, образовав "карусель", начала штурмовку предполагаемой стоянки бомбардировщиков. Наши истребители завязали бой с противником. Все же гитлеровцам пулеметным огнем и осколочными бомбами удалось нанести урон зенитным батареям.

Оганезов в это время находился на ближней к командному пункту огневой точке. Осколком бомбы, разорвавшейся неподалеку, ранило наводчика. Замолчала пулеметная установка.

— Стреляй, — приказал Григорий Захарович второму номеру, а сам стал на его место.

Оганезов не случайно оказался именно у зенитчиков. Однажды молодые бойцы расчета настолько растерялись, что прекратили огонь. Крепко им тогда досталось и от летчиков, и от командира островной базы. Побывал и Оганезов у матросов. Но не ругал. Конечно, говорил комиссар, страшно и опасно под бомбами. Но гораздо хуже — спрятать голову вместо того, чтобы использовать оружие, которое тебе вручено. Надо по-матросски, наставлял Григорий Захарович, недаром, мол, тельняшки носим. Пообещал быть на батарее, когда фашисты прилетят. И, разумеется, сдержал обещание: комиссар полка слов на ветер не бросал.

Едва отбили атаку "мессершмиттов", послышалось резкое, душераздирающее завывание "юнкерсов". На них устанавливались сирены, целью которых было вывести из равновесия находящихся на земле, испугать, заставить бросить оружие. Но никто теперь не испугался, не бросил оружия, и по "юнкерсам", которые обрушились на летное поле, зенитчики вели непрекращающийся огонь.

Летчики не любят пережидать бомбежку на земле. Преображенский в укрытии явно нервничал, высасывая одну папиросу за другой. Неспокойно чувствовали себя и другие летчики. Как им хотелось быть в воздухе, пусть под огнем, но за штурвалом, в родной стихии, и с оружием в руках.

Гитлеровцы бросали фугасы крупного веса. Близ командного пункта взорвалась одна бомба, затем другая. Мощный накат выдержал, но бревна раздвинулись, и земля осыпала Жаворонкова, Преображенского и оперативного дежурного.

Потом взрывы стали реже и затихли совсем. Оперативный попробовал связаться с зенитчиками, но телефон молчал: обрыв.

Летчики, покинув укрытия, выбрались на поверхность.

Ослепительно сверкало солнце. Не успевшая подняться в воздух обгоревшая "чайка" припала на поврежденную бомбовым взрывом "ногу".

— Товарищ генерал, — доложил Оганезов, — ранено пять зенитчиков и мотористов.

Ни один осколок не задел упрятанные дальние бомбардировщики.

Однако именно во время налета Ефремов лишился штурмана.

Быстро засыпали воронки на взлетно-посадочной полосе, и Жаворонков приказал:

— Идите отдыхать. Все идите.

Это означало, что запланированный удар по Берлину состоится. Обязательно!

Когда позже все собрались для проработки задания, Ефремов напомнил Преображенскому, что штурман Серебряков вышел из строя.

Тут же откликнулся штурман бригады Александр Ермолаев:

— Я тебя, Андрей Яковлевич, устрою? "

— Очень рад.

Ефремов подумал в эту минуту о Жаворонкове: умеет генерал подбирать себе помощников. Ведь штаб полка почти весь остался в Беззаботном, а с Жаворонковым были лишь штурман ВВС КБФ Троцко, штурман бригады Ермолаев и майор Боков, адъютант начальника морской авиации. Но они делали все, что надо, чтобы обеспечить выполнение операции. А Троцко и Ермолаев не только готовили коллег, но и сами участвовали в рейдах на Берлин, заменяя выбывших из строя штурманов.

Ермолаев дважды летал с Ефремовым на Берлин.

Полеты на Берлин продолжались. Наши бомбардировщики сбрасывали на фашистскую столицу все больше бомб. И каждый раз германское верховное командование объявляло, что сбито шесть, девять, пятнадцать советских самолетов. На Балтике знали, что эти сообщения — утка.

Все чаще балтийцам приходилось вступать в бои с перехватчиками. Так случилось с экипажем Беляева. Он был атакован после бомбежки Берлина, когда до моря оставалось лишь с десяток минут. Из лучей прожекторов "мессершмитта", казалось, невозможно было выбраться. Трассирующие пули резали ночной воздух. Беляев умело маневрировал, помогая стрелку и штурману вести ответный огонь, и километр за километром приближался к береговой черте. Нельзя с уверенностью утверждать, что "мессер" был сбит, но его лучи вдруг погасли, огонь прекратился. Экипаж продолжал путь домой.

Несли потери и истребители, охранявшие остров и подступы к нему. Тяжело раненный, истекая кровью, вел воздушный 6oii летчик Сгибнев.

За все время пребывания на острове летчики только однажды усомнились: а верен ли прогноз, полученный от Каспина?

Балтийский метеоролог сообщал, что погода идет на улучшение. Данные были приняты во внимание при назначении очередного вылета с Кагула и Асте. Но когда до возвращения самолетов оставалось менее двух часов, местность вокруг островных аэродромов стало закрывать туманом. Видимость ухудшалась с каждой минутой.

Туман редко появляется мгновенно. Его, как правило, можно предвидеть. Выходит, оплошал Каспин? Жаворонков по радио связался с Таллином и Ленинградом:

— Как у вас?

— Отличная погода, видимость — сто километров.

Выходило, что туман — явление местное, связанное с неожиданным похолоданием. Но как быть, если и аэродромы закроет так, как закрыло посты наблюдения? Жаворонков поначалу решил по радио направить Преображенского и Щелкунова на аэродромы в Палдиски и Таллин — единственные базы в Эстонии, остававшиеся еще в руках Балтфлота.

Распоряжение принять самолеты было передано на аэродромы, оставалось лишь перенацелить ДБ, возвращавшиеся из рейда на Берлин.

И тут Жаворонков заметил странное явление: туман вокруг аэродрома стоял сплошной стеной, а само поле проглядывало сквозь редкую пелену. Генерал десять-пятнадцать минут стоял на поле вместе с Оганезовым, наблюдая за состоянием тумана.

— Ну, комиссар, становится хуже?

— Нет, хуже не становится, правда, и лучше не становится.

— И все же садиться можно, — решил — генерал.

Он сам вызвал по радио полковника Преображенского и майора Щелкунова. Сказал о тумане, о запасных аэродромах, на которые надо идти, если летчики не уверены:

в том, что смогут произвести посадку.

Преображенский, веря в мастерство своих летчиков, решил вести группу на Кагул.

На посадочном "Т" у ночных огней стояли Жаворонков и Оганезов. Как-то неожиданно вывалился из белой пелены ДБ Преображенского, приземлился, побежал по посадочной полосе и исчез в белой вате.

Ефремов напряженно смотрел вниз, пытаясь увидеть поле или какой-либо ориентир, чтобы убедиться в том, что вышел к Кагулу. Хотел уже пойти на второй круг, как вдруг из тумана возникла фигура матроса-стартера и белая парусина "Т". Дошли! Вот сейчас, когда зару-ливаешь в укрытие, можно считать, что полет завершен благополучно.

Сели Плоткин, Гречишников и другие балтийцы.

Несколько экипажей из полка дальней авиации, не видя посадочной полосы, ушли на запасной аэродром. А один все пытался сесть. Трижды заходил ДБ на посадку. Его отсылали в Палдиски, но, очевидно, горючее было на исходе. На развороте самолет свалился на крыло и пошел к земле. Роковым оказался туман…

В этом полете военным объектам Берлина был нанесен особенно большой урон. Но и во многих самолетах зияли пробоины от осколков снарядов и пулеметов перехватчиков.

— Значит, усиливается противодействие? — спросил Жаворонков, осматривая ДБ.

— Усиливается, — ответил Преображенский. — Но мы к этому привыкли еще над переправами у Двинска.

Профессиональный военный законно гордится, если операция проходит так, как им задумано. И Жаворонков был доволен тем, что, несмотря на растущее зенитное и истребительное противодействие, наши летчики регулярно бомбят Берлин. Бомбят в одни и те же часы и даже минуты.

Чередовали направление удара, сбрасывали бомбы с высоты то в 5, то в 7 тысяч метров, но в одно время. И к понятию "немецкая аккуратность" добавили аккуратность русскую, советскую.

Шла своеобразная дуэль: каждый день, а то и дважды в сутки гитлеровская авиация бомбила Кагул и Асте, и гитлеровские летчики, очевидно, не раз докладывали об уничтожении советских бомбардировщиков. Но в назначенный день и час наши ДБ уходили в воздух и шли от эстонского острова Эзель на Штеттин и затем — на Берлин.

Американское агентство Ассошиэйтед Пресс в те августовские дни писало, что берлинцы, которых в свое время уверяли, будто их городу не грозит опасность воздушного нападения, теперь знают, что германская столица уязвима для налетов как английской, так и советской авиации, это весьма важный психологический фактор, который окажет большое влияние на моральное состояние немцев.

Не приходилось сомневаться, что командование германских военно-воздушных сил постарается во что бы то ни стало уничтожить островную базу. Что если противник обрушится на Кагул и Асте в тот момент, когда ДБ-3 с подвешенными бомбами выруливают на старт?

И вот Жаворонков, настаивавший на точном соблюдении времени каждого вылета, решил изменить уже сложившийся график.

Преображенский и Щелкунов сделали все, чтобы выполнить приказ. Летчики, штурманы, стрелки-радисты отдыхали в этот день меньше обычного. Обслуживающее. подразделение к назначенному часу обеспечило все — от питания до бомб. Технический состав в более сжатые сроки подготовил ДБ к вылету. И раньше, чем обычно, вышли в море катера военно-морской базы — на случай, если летчикам потребуется помощь.

Солнце еще только собиралось садиться. Было совсем светло. Взлетать в такое время — одно удовольствие. А вот возвращаться придется в темень.

Дальние бомбардировщики поднимались один за другим. В воздухе уже ждали истребители. Они барражировали над базой на случай внезапного нападения. Истребители провожали наши бомбардировщики в море. С ними лететь хорошо, спокойно — так бы до Берлина. Но для истребителей это слишком дальний путь. Пройдет минут двадцать, и Лучников доложит командиру:

— "Маленькие" отвалили, возвращаются домой, — и в ответ на покачивание крыльев истребителей махнет им дружески рукой.

Это будет означать: "счастливого пути" и "счастливого возвращения".

Скоро выяснится, что путь советских бомбардировщиков действительно был счастливым, а вот истребителей подстерегала беда…

Как только летчики Щелкунова следом за балтийцами легли на курс, Жаворонков направился в Асте проверить организацию приема самолетов после ночного рейда. Убедившись в том, что служба поставлена четко, Семен Федорович покинул Асте.

Проехали, наверное, половину пути, когда генерал увидел группу самолетов, идущих на малой высоте. "Неужели наши возвращаются? Может быть, фашисты атаковали на маршруте?"

— Быстрее, — приказал генерал, охваченный тревогой.

Шофер включил третью скорость. Вдруг воздух словно раскололся, раздался страшный грохот. Сомнений не было: бомбили Кагул. Почти тотчас послышались взрывы со стороны Асте. Как видно, гитлеровцы решили одновременно покончить с советскими бомбардировщиками на обоих аэродромах. Покончить во время взлета. Но противник просчитался: бомбардировщики уже давно были в воздухе.

А наши истребители попали под бомбежку. Проводив группы Преображенского и Щелкунова, они вернулись за несколько минут до появления "юнкерсов" и не успели зарудить в капониры. Одну машину еще можно было отремонтировать, но две другие были уничтожены взрывами.

"Большая потеря", — подумал Жаворонков. Истребители были в те дни дороже золота. Многие авиационные заводы, эвакуированные на восток, еще не начали выпускать продукцию. Правда, англичане обещали прислать новые машины. Невеселая ирония сквозит в личном послании И. В. Сталина Черчиллю от 3 сентября 1941 года: "Приношу благодарность за обещание, кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, продать Советскому Союзу еще 200 истребителей". Да, на обещания Черчилль не скупился.

Аэродром был изранен. Комиссар Оганезов и командир обслуживающего подразделения Георгиади вывели на поле матросов, старшин и офицеров. Надо было спешно восстановить аэродром: приближалось время возвращения ДБ из рейда.

Приходилось бояться и другого — атаки по нашим самолетам на посадке. Это неизбежно, если фашисты поймут, что бомбили пустой аэродром. Жаворонков очень хотел, чтобы доклады экипажей "юнкерсов", атаковавших Кагул и Асте, были как можно более хвастливыми. Ведь как только группы Преображенского и Щелкунова отбомбятся по Берлину, гитлеровцы поймут, что обманулись в своих расчетах.

Жаворонков и Оганезов объехали огневые точки. Матросы заверяли, что, если их атакует даже сотня "мессершмиттов" и "юнкерсов", они не прекратят огня.

Ночь прошла в труде и тревоге, а когда с постов наблюдения сообщили, что возвращаются наши самолеты, работы на полосе были закончены.

Зарулив на стоянку, Преображенский и командиры эскадрилий пошли навстречу Жаворонкову, чтобы доложить о выполнении задачи. Из темноты перед ними вырос Оганезов — без кителя, с лопатой.

— Полюбуйтесь на комиссара! — воскликнул полковник и недоуменно добавил:-Ты что это, Григорий Захарович?

— Загораю, — устало улыбнулся комиссар.

— В самом деле, что случилось?

— Бомбили нас после вашего вылета. — Оганезов бросил лопату и посмотрел на ладони, покрывшиеся волдырями. — Вот трудовые.

Ну как после этого сказать комиссару, что смертельно устали? Всем трудно, все под огнем.

Уничтожить наши бомбардировщики с воздуха фашистам так и не удалось. К вечеру наши летчики все равно поднимались над Эзелем.

Не было рейдов на фашистскую столицу, которые можно было бы назвать легкими. Но среди смертельно опасных были самые трудные. Это когда над Балтикой бушевала непогода.

Так было в ночь на 21 августа. Самолеты в непосредственной близости от острова попали в полосу тумана. Видимость ухудшалась с каждой минутой. На пути встала сплошная облачность. Капельки воды, падавшие на плоскости, вначале казались совсем безобидными. Потом неожиданно пошел сильный снег.

Снег в августе! Такое случается нечасто. Не видно ни зги. Самолеты шли вслепую. В этом полете мастерство экипажей проходило проверку высшей строгости.

Снег прекратился, и снова струйки воды побежали по крыльям. Преображенский, известный своим хладнокровием, на сей раз не был спокоен. Он знал, что капли воды могут превратиться в лед. Так и случилось. Постепенно крылья машины становились толще на лобовой части и тяжелее, а машина неповоротливее. Падала скорость, терялась высота.

Пришлось снижаться — другого выхода не было, а потом снова набирать высоту, что потребовало дополни-, тельного расхода горючего. Некоторые в борьбе с обледенением потеряли много горючего и не могли долететь до Берлина. Пришлось атаковывать Данциг, Свинемюн-де, Либаву. До фашистской столицы, закрытой облаками, дошли три бомбардировщика.

С трудом довели летчики самолеты до базы. Не стали даже завтракать сон свалил всех.

После отдыха Преображенский сказал Ефремову:

— Перегоняй свой самолет на материк. Заменят двигатели — сразу обратно.

Ефремов едва успел зарулить на стоянку, как к Беззаботному подошла группа ДБ. Скоро он уже беседовал с однополчанами. Андрея забросали вопросами о бомбардировках Берлина. А потом он стал расспрашивать.

— Тобой особенно Плоткин интересовался, — сказал Ефремов Борзову. Как, мол, Иван без меня воюет, что нового.

— Пусть командир не беспокоится, мы тут держим марку, — ответил Борзов.

Конечно, каждому летчику хотелось быть среди тех, кто первым бомбил фашистскую столицу. Недаром группу Преображенского А. А. Жданов назвал "политической авиацией". Но и на долю Борзова, как и всех, кто из Беззаботного вылетал в бой с несвойственными для бомбардировщиков функциями истребителей танков, выпала задача первостепенной важности. Речь шла о самой судьбе Ленинграда. Как стало известно позднее, Гитлер решил "путем обстрела из артиллерии всех калибров и непрерывной бомбежки с воздуха" сравнять Ленинград с землей.

Летчики первого полка срывали людоедский план.

В дни, когда Плоткин бомбил Берлин, Борзов водил эскадрилью в район Кингисеппа. Советское информбюро сообщало, что здесь происходили наиболее ожесточенные бои.

Поговорив с Борзовым, Ефремов направился в штаб узнать, нет ли писем от жены. Ефремов зашел в авиаремонтные мастерские и оторопел: склонившись над оружейным столом, Фаина, его жена, от которой он ждал писем из Москвы, набивала патроны в пулеметные ленты.

— Похудела…

— Что ты! Вот ты похудел: Спишь мало?

— Целыми днями сплю.

И то правда: по ночам балтийцам спать не приходилось, отсыпались после ночных полетов днем…

Андрей взял с жены слово, что она с детьми уедет в Москву, и вернулся на Кагул.

Командир 13-го истребительного авиаполка полковник Романенко едва успел выйти из штабной землянки, как его догнал запыхавшийся вестовой:

— Командующий ВВС Балтфлота требует к телефону.

Разговор с генерал-майором авиации Самохиным был короткий: из Москвы летит Герой Советского Союза Владимир Коккинаки, надо его встретить в Таллине.

В воздухе появился И-16. Он зашел один раз, второе, приземлился и перед командным пунктом остановил мотор.

Командир полка просто рассвирепел, увидев такое нарушение. Разве можно, не подрулив к укрытию, оставлять самолет? А если налетят "мессершмитты" или "юнкерсы"?

— Вы что, не можете сесть как следует? — напал Романенко на летчика.

Тот сбросил шлем, улыбнулся, протянул руку:

— Прошу прощения. Горючее кончилось. Я Коккинаки.

Так они познакомились.

— Мне на Кагул. Ставка послала помочь в подготовке к взлету в перегрузочном варианте, — кратко информировал испытатель.

Романенко приказал заправить машину горючим, дал два истребителя прикрытия, и Коккинаки, попрощавшись, полетел на Эзель.

С 22 июля по 15 августа 1941 года гитлеровцы восемнадцать раз бомбили Москву. 1700 самолетов бросил Гитлер на Москву, но достигнуть ее смогло меньше 70. Советские авиаторы и воины ПВО зорко охраняли небо Москвы. В ночь на 7 августа, когда балтийцы готовились к первому удару по Берлину, летчик-истребитель Виктор Талалихин, израсходовав в бою над столицей весь боезапас, пошел на таран и уничтожил "юнкерс".

Массированным бомбардировкам подвергался город на Неве. В июле-сентябре 1941 года Ленинград пытались бомбить 4306 немецких самолетов. Прорвалось к городу 503. Защитники Ленинграда — летчики-истребители и зенитчики — сбили 333 фашистских бомбардировщика.

Наши летчики, и в их числе Борзов, подвергли ударам многие аэродромы противника. Тем не менее, взлетая с баз, находившихся на оккупированной территории, фашисты продолжали варварские бомбардировки советских городов. На них необходимо было ответить усилением ударов по Берлину.

Этим и было вызвано прибытие Коккинаки на Эзель. По расчетам внизу должен был появиться аэродром Кагул, и Коккинаки пошел на снижение. Он смотрел вниз, перекладывал И-16 с крыла на крыло, чтобы лучше обозревать раскинувшееся внизу пространство, но никаких признаков действующей авиационной базы не обнаружил.

"Где бомбардировщики? — раздумывал летчик. — Толи. это место, которое мне нужно?"

С сожалением посмотрел он вслед истребителям, которые, проводив его до острова, ушли на Таллин.

Тем временем на зеленом поле выложили посадочный знак. Внизу Коккинаки встречал Жаворонков. Поздоровались. Коккинаки спросил:

— А где же ваши самолеты?

Узнав, где размещены "на постой" ДБ, сказал:

— Я думал, что аэродромом ошибся.

Коккинаки рассказал, что Верховный главнокомандующий потребовал увеличить калибр бомб при атаках по Берлину. Нарком Кузнецов доложил: это невозможно. Конечно, на новых мощных моторах ДБ-3 может нести тысячекилограммовую бомбу. Но Кузнецов имел в виду не вообще ДБ-3, а конкретно машины полка Преображенского и те, что прислали на Эзель по распоряжению Ставки. К тому же нарком учитывал, что горючее в баки заливается полностью, до пробки. И вот, чтобы проверить это, Сталин решил послать на Балтику Владимира Коккинаки.

Обрушить на Берлин тяжелые бомбы было мечтой Преображенского и всех участников Берлинской операции. Но условия не позволяли брать бомбы весом 500 и 1000 килограммов. Внешняя их подвеска, ухудшая аэродинамические качества бомбардировщика, вела к снижению скорости, лишала возможности забираться на практический потолок высоты. Полет с тысячекилограммовыми бомбами с Кагула и Асте был признан невозможным. Ну, а "пятисотки"? На некоторых машинах моторы грелись даже при подвеске бомб весом 250 килограммов. Особенно изношены были моторы на машинах армейских летчиков.

Владимир Коккинаки в свое время давал путевку в жизнь бомбардировщику ДБ-3, установил на нем мировые рекорды: поднял груз в полтонны и в тонну на 12 тысяч метров, а 2 тонны-на 11 тысяч метров. Да, Коккинаки знал ДБ-3, как никто другой. Но моторы этих израненных в боях машин были слишком изношены, требовали замены.

После инструктажа, проведенного испытателем, командир эскадрильи Василий Гречишников стартовал с тысячекилограммовой бомбой. ДБ-3 долго-долго бежал по полосе, перевалил через изгородь и кустарники, но, не получив достаточной скорости, стал падать, снес "ноги" и загорелся. Вот-вот могла взорваться тысячекилограммовая бомба. Гречишникову и штурману Власову удалось быстро выбраться из кабин, а стрелок-радист Семенков оказался зажатым в турели: колпак намертво заклинило при ударе самолета о землю.

Подбежавшие к горящему бомбардировщику краснофлотцы штыками отсекли дюралевые листы обшивки фюзеляжа и вытащили стрелка-радиста из огня.

Испытателя не могло поразить то, что произошло. К подобным ситуациям он был готов каждый раз, когда поднимал в небо новый самолет.

Владимир Коккинаки, хмурясь, сказал Жаворонкову:

— Да, с такими моторами и с такого аэродрома тяжелые бомбы не поднять. Так и доложу Ставке.

Генерал Жаворонков и Владимир Коккинаки улетали в Москву.

— Вернусь самое большее через два-три дня, — говорил генерал. — Старшим всей группы остается командир Первого минно-торпедного полка. Прошу подумать, что можно сделать для увеличения бомбовой нагрузки.

Прибыв в Москву, Жаворонков встретился с Николаем Герасимовичем Кузнецовым, и они немедленно направились к Сталину. В приемной ждал командующий ВВС Красной Армии генерал П. Ф. Жигарев, вместе с которым Семен Федорович учился когда-то в Качинской летной школе. Вошли в кабинет.

В течение всего разговора Сталин ходил по комнате, задавая вопросы и требуя четких, прямых ответов.

— Вы послали на Балтику самолеты с изношенными моторами, — недовольно сказал Сталин генералу Жигареву.

— Это лучшее, что мы имеем, — ответил командующий ВВС.

— Но они не могут взлетать при максимальной нагрузке.

Жигарев промолчал. Сталин остановился перед Жаворонковым:

— Как воюют летчики Балтфлота?

Вопрос вернул Жаворонкову обычное состояние уверенности. Без каких-либо записей он всегда мог нарисовать точную картину, сложившуюся на любом театре военных действий. Удивительная память позволяла генералу помнить не только положение в общем, но и конкретно по всем полкам, введенным в бой. Он не по наградным листам, а в деле знал каждого командира полка, каждого комиссара, многих начальников штабов, штурманов и инженеров.

Сталин, не перебивая, слушал. Чуть наклонив голову, он смотрел на карту, прикрепленную поверх другой почти на всю стену. Жаворонков рассказывал о летчиках Эзеля, Ханко, Таллина и Ленинграда, о действиях тридцати пяти экипажей первого полка, оставшихся в Беззаботном.

— Какова их главная задача? — спросил Сталин.

— Бороться с танками противника, — доложил Семен Федорович.

Верховный главнокомандующий спросил, велики ли потери.

— Потери не только в боевых полетах, товарищ Сталин, — ответил генерал. — Фашисты бомбят аэродромы. В Копорье на рассвете подверглись бомбардировке линейки для стоянки самолетов и служебные постройки, где спал личный состав.

— А что делали истребители?

— Их слишком мало, чтобы всюду поспеть.

Нет ли угрозы самолетам на Эзеле?

Жаворонков рассказал о бомбардировках и штурмовках Кагула и Асте.

— Смотрите, вы лично отвечаете там за все. Сталин посмотрел поочередно на Кузнецова и Жаворонкова, и было неясно, к кому именно относится предупреждение. И новый вопрос:

— Каков резерв бензина при полете на Берлин и обратно на Эзель?

— Минут двадцать, пожалуй.

— Двадцать? — озабоченно переспросил Сталин. — И большая часть пути над морем?

— Да, товарищ Сталин.

— А если бомбардировщик подбит? Ведь на плаву QH держаться не сможет.

Это он сказал скорее самому себе, а не Жаворонкову.

— Флот окажет помощь, — сказал Жаворонков.

— Мы продумали это, — подтвердил Кузнецов.

— Я думаю, вам самому надо повести самолеты на Берлин, — сказал Верховный Главнокомандующий, обращаясь к Жаворонкову.

Тот объяснил, что очень хотел бы лично вести группу на Берлин, но не имеет опыта полетов на этом типе самолетов.

— Кого вы оставили за себя?

— Командира полка полковника Преображенского, — доложил Семен Федорович. — Справляется?

— Справляется, товарищ Сталин.

— Хорошо. — Сталин прошелся вдоль стены, снова остановился около карты балтийского театра военных действий. — Но позаботьтесь о наращивании ударов по Гитлеру.

— Есть, товарищ Сталин.

Когда прощались, Сталин пожал руку генералу:

— Передайте товарищам летчикам, что я крепко на них надеюсь.

Подробная телеграмма, посланная на остров Жаворонковым, была оглашена на открытом партийном собрании. Комиссар прочел вслух и сообщение, опубликованное в центральных газетах.

"Советская авиация, — писала "Правда", — имела полную возможность систематически бомбить Берлин в начале и в ходе войны. Но командование Красной Армии не делало этого, считая, что Берлин является большим столичным городом, с большим количеством трудящегося населения, в Берлине расположены иностранные посольства и миссии, и бомбежка такого города могла привести к серьезным жертвам среди гражданского населения.

Мы полагали, что немцы, в свою очередь, будут воздерживаться от бомбежки нашей столицы Москвы. Но оказалось, что для фашистских извергов законы не писаны и правила войны не существуют. В течение месяца, с 22 июля по 22 августа, немецкая авиация 24 раза произвела налеты на Москву. Жертвами этих налетов явились не военные объекты, а жилые здания в центре и на окраинах Москвы, больница и две поликлиники, три детских сада, театр имени Вахтангова, одно из зданий Академии наук СССР… В результате бомбардировки жилых домов вражеской авиацией в Москве убито 736, тяжело ранено 1444, легко ранено 2069 человек. Разумеется, советское командование не могло оставить безнаказанными эти зверские налеты немецкой авиации на Москву. На бомбежку мирного населения Москвы советская авиация ответила систематическими налетами на военные и промышленные объекты Берлина и других городов Германии".

Этому сообщению "Правды" Оганезов посвятил свое выступление на митинге. Вот тогда-то летчиками и были высказаны предложения, позволившие балтийцам взять в очередной рейд на Берлин тяжелые бомбы.

На каждом самолете в составе экипажа решили оставить одного стрелка-радиста вместо двух. Размонтировали и сняли тяжелые стальные замки наружной подвески торпед, создававшие завихрения. Оставили на земле" ящики с бортовым ремонтным инструментом. Сняли даже нижние пулеметы, что значительно уменьшило возможность противодействия "мессершмиттам".

Все это делалось во имя одного — увеличить бомбовую нагрузку.

В те же дни, когда группа Преображенского бомбила Берлин, Кенигсберг и Пиллау, основная часть Первого полка по заданию командования флотом, не зная передышки, наносила удары по живой силе и технике врага, рвавшегося к Ленинграду. Тужилкин, Борзов, Победкин, Черных, Иванов летали днем и ночью и чаще всего без какого-либо истребительного сопровождения. Они бомбили танки и войска в местах сосредоточения, переформирования и отдыха. Одно из заданий памятно однополчанам до сих пор, хотя прошло более четырех десятилетий. Связано оно с уничтожением большого числа высших и старших гитлеровских офицеров.

…Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц еще раз перечитал перевод лежавшего перед ним "Приглашения". "Немецкое командование, — читал адмирал, — имеет честь пригласить Вас на торжество по случаю важной победы-занятия города Пернов…", Дальше-адрес кинотеатра, где состоится пиршество, время прибытия. Форма, конечно, парадная.

— Форма парадная, — сказал комфлота так, будто его а не какого-то полковника приглашало немецкое командование.

Пернов — город приморский, значит, фашистское собрание будет "представительным" — вместе с армейской элитой будут и моряки-катерники, подводники, цвет фашистского флота. За целую навигацию не уничтожить столько высших и старших офицеров рейха, сколько сосредоточится в кинотеатре. Тут не приходится думать — стоящая операция или нет. Однако все ли так, как написано в "приглашении"? А может, совсем не так? Не может ли быть, наконец, что вместо гитлеровских генералов и офицеров в помещении окажется мирное население на обычном киносеансе?

— Откуда сведения? — спросил командующий.

— Сведения от партизан, заслуживают полного доверия, — ответил начразведотдела, — а добыла билет эстонская комсомолка, имя ее не сообщено. Что касается мирного населения, то его присутствие на банкете исключено, разве только на нем окажутся прихвостни оккупантов…

— И все же надо установить сигнал: если банкет не состоится, бомбежку кинотеатра отменить и перенацелить экипаж на запасной вариант.

Никто никогда, очевидно, не узнает имя юной эстонской патриотки, которая своим сигналом положила начало дерзкой операции. Пригласительный билет больше нигде не упоминался, но подготовка к "визиту" в приморский город началась немедленно. Решено было поднять на воздух здание через полчаса после начала торжеств и сделать это силами одного экипажа.

— Есть такой, — доложил командующий ВВС генерал М. И. Самохин адмиралу. — Это Ларионов. Окончил Военно-Воздушную академию, возглавлял оперативно-разведывательный отдел 73-го полка, а сейчас штурман эскадрильи в Первом минно-торпедном. Помните битву против немецких танков под Двинском? Ларионов зарекомендовал себя там с самой лучшей стороны.

— Давайте вызовем его сюда.

— Сейчас он в дальнем полете, — Самохин показал район Балтийского моря, где должен был находиться Ларионов.

— Хорошо, действуйте, только не перепутайте объект с другим каким-нибудь зданием.

…Вернувшись из боевого полета, Ларионов передал в штаб разведывательные сведения, доложил, где поставил мины, перекусил в столовой и прилег отдохнуть после семичасовой болтанки в воздухе. Но поспать не пришлось — вызвали в штаб ВВС. Командующий был вместе с начальником штаба полковником Д. И. Сурковым.

— Знаете этот город? — спросил командующий.

— Стоял там полк перед войной.

— А в кинотеатре не случалось бывать?

— Бывал, — ответил Григорий Федотович, — "Чапаева" смотрел.

— На этом плане сможете отыскать кинотеатр? — спросил Сурков.

— А чего искать, вот он, — показал штурман. Командующий и начштаба переглянулись: выбор удачен. Объяснили задачу, не скрывая трудностей и опасностей, которые могут подстерегать на пути к цели и над ней. Волнуясь ждали, что ответит Ларионов на их вопрос: справитесь?

— Ясно, товарищ командующий, — сказал штурман ровным и спокойным голосом.

…Одиночный ДБ-3 поднялся над аэродромом и сразу ушел к Финскому заливу. Не набирая большой высоты, полетел курсом на Пернов. Дважды встречались самолеты врага. ДБ не сближался с ними, уходил в облака. Последний маневр Ларионов рассчитал так, чтобы зайти с тыла.

…Там, в Пернове, весь город прочесывали специальные патрули. За километр до кинотеатра начались контрольные посты. Проникнуть к зданию невозможно никому. Что касается одиночного самолета, приближающегося к порту с "безопасной" стороны, то это, конечно же, "юнкерс" или "хейнкель". Пройдя порт, Ларионов сразу вышел в нужный район. Он не сомневался, что приближается к кинотеатру, и попросил летчика Николая По-бедкина точно, без резкости довернуть самолет на цель. Теперь — убедиться, что это именно та цель. Взгляд на схему, взгляд на цель. Да, это кинотеатр. На все даны секунды. Снижение, чтобы застраховаться от ошибок… Нажал кнопку общего электросбрасывателя, и бомбы всей серией падают на кинотеатр.

К небу взвилось пламя, отчетливо видна падающая стена и взрывы. А следом — почти без интервала — залпы зениток и близкие к самолету разрывы.

Доложил: бомбы попали точно в кинотеатр, он разрушен. Два дня ждали сообщений из Пернова, от партизан. И вдруг приказ Трибуца: срочно представить Ларионова к награде. Пришла информация от партизан. "250 фашистов погребены под обломками".

Ларионов летал много и эффективно. С 20 августа, то есть после уничтожения 250 гитлеровцев в кинотеатре Пернова, по 10 сентября экипаж, которому прокладывал курс Григорий Федотович, уничтожил до 30 танков, 40 автомашин, много другой техники.

250 успешных боевых вылетов совершил за Отечественную Ларионов. В их числе — десятки ударов по морскому противнику. Можно было бы рассказать, как он проложил 16 мая 1944 года курс двадцати двум штурмовикам в Нарвском заливе, в результате чего фашисты потеряли 3 тральщика, 2 сторожевых катера и сторожевой корабль, как он 24 июня того же года потопил транспорт водоизмещением 7000 тонн, как бомбил военно-морские базы противника, находясь в одном "иле" с Антоном Карасевым или Алексеем Мазуренко, будущим дважды Героем Советского Союза. Да и сам Григорий Федотович встретил победу кавалером четырех орденов и Героем Советского Союза — это звание ему присвоено 5 ноября 1944 года.

Но хочу рассказать об одном зимнем дне сорок четвертого, когда я увидел флаг-штурмана непохожим на того, кого знал с сорок первого года. Едва заглох мотор, Григорий Федотович, еще не расстегнув парашютные ремни, крикнул встречавшим его техникам, мотористам, вооруженцам:

— Товарищи, я видел Ленинград без светомаскировки! Это так прекрасно!

Человек, не умевший волноваться, утирал рукавом повлажневшие глаза… Но как же далеко было еще до разгрома фашистов под Ленинградом в те последние дни лета сорок первого года!

…Фашисты ожесточенно атаковывали Таллин, и в конце августа Ставка приказала оставить главную базу, кораблям прорваться в Кронштадт.

Экипажи боевых кораблей и транспортов под непрерывными бомбовыми ударами "юнкерсов", в условиях минной опасности исполнили приказ. Корабли Балтфлота стали щитом города Ленина. Многиематросы, старшины и офицеры, как это было и в годы гражданской войны, сошли на сушу и сражались в морских бригадах под Ленинградом и Москвой.

На большой земле к моменту ухода из Таллина были потеряны сравнительно близкие запасные аэродромы, в том числе Липово, что крайне осложнило обстановку на Эзеле. Летчики ни на минуту не расставались с личным оружием.

Гитлер, который чуть ли не каждую ночь прятался в подземном бункере, карал командование противовоздушной обороны Берлина, требовал уничтожения советских самолетов. "Юнкерсы" и "мессершмитты" регулярно обрушивались на аэродромы Кагул и Асте.

Фашистские самолеты прилетали несколько раз в день, образовывали "чертову карусель", бомбили и штурмовали. Однако как только штурмовка прекращалась, весь технический и обслуживающий персонал возобновлял работу: готовили к вылету машины, устраняли повреждения взлетной полосы. В сумерках балтийцы поднимались над островом, и ДБ снова брали курс на столицу фашистской Германии.

Однажды гитлеровские пилоты подожгли ДБ Афанасия Фокина, когда он рулил на старт. В другой раз, когда ночью к аэродрому приблизились эскадрильи "юнкерсов", воздух прочертили в направлении стоянок ДБ красные ракеты, выпущенные диверсантами. Только находчивость майора Бокова, адъютанта генерала Жаворонкова, помогла избежать крупных потерь: по предложению Бокова, Семен Федорович приказал немедленно открыть стрельбу красными ракетами в обратном от ДБ направлении. Бомбардировка была основательной, но потерь в самолетном парке не вызвала. Еще не закончилась бомбежка, а стрелковое подразделение, вместе с которым был Иван Трофимович Шевченко, начало прочесывать район, откуда давались целеуказания, чтобы обезвредить сброшенных на парашютах диверсантов.

Самыми напряженными для летчиков оказались последние десять дней пребывания на острове. 27 августа, наряду с бомбардировкой Берлина, балтийцы звеном атаковали и потопили в Ирбенском проливе транспорт противника. На отходе от цели стая "мессершмиттов" перехватила наши торпедоносцы. Экипаж в составе Евдокима Есина, штурмана Галима Хабибулина и стрелка-радиста Ивана Нянькина погиб. 31 августа на отходе от Берлина погибли летчик Михаил Русаков, штурман Василий Шилов, стрелок-радист Василий Саранча. 3 сентября над Берлином был сбит экипаж в составе летчика Константина Мильгунова, штурмана Петра Чубатенко, стрелка-радиста Георгия Кулешова…

В строю оставались считанные самолеты, когда Преображенский 4 сентября в последний раз взял курс в море. Чтобы возможно дольше держать Берлин в состоянии тревоги, балтийские и армейские бомбардировщики, сменяя друг друга, в течение часа бомбили Берлин, несмотря на ожесточенное артиллерийское прикрытие и активные действия перехватчиков.

Задачу, поставленную Ставкой, полк выполнил.

На нескольких самолетах курсом на Беззаботное вылетел весь летный состав за исключением экипажа Юрина. Накануне отлета, возвращаясь с боевого задания, Юрин посадил самолет на фюзеляж.

И все же летчик рискнул вылететь. Темной ночью при помощи бортовых фар совершил посадку близ Ленинграда на оставленном нашими войсками аэродроме; a jaa рассвете уже в Беззаботном техники заменили винты.

Тяжелым было прощание летчиков с мотористами, оружейниками, минерами, торпедистами, которые оставались на Кагуле для обороны острова. Летчики давно знали их, крепко сдружились. Воевали вчерашние авиаторы доблестно. Многие погибли в боях за архипелаг, другим посчастливилось встретить День Победы.

Как хотелось бы сказать о каждом, кто с винтовкой в руках сражался за честь полка, за Родину! Но для этого нужна особая книга, может быть, несколько книг. И все же об одном торпедисте и минере — Петре Бородавко — я расскажу. Когда сложилась тяжелая обстановка, Бородавке пошел сражаться на сухопутный фронт, был дважды ранен, потом вернулся в родной Первый гвардейский и провоевал до победы.

Многие годы не видел я Петра, и вдруг встреча на Балтике. С тех пор переписываемся. Петр живет в Феодосии, работает слесарем-бригадиром. Он организатор социалистического соревнования, во всех бригадах и на участках знают балтийца. Много лет Петр руководит цеховой партийной организацией…

В Беззаботном было не легче, чем на Эзеле. И все жр это — Большая земля, база, куда приходила почта. Преображенский получил сразу три письма от родных, а Ефремов — ни одного. Не случилось ли чего — поделился тревогой с Преображенским.

— Что гадать, Андрей. Лети на У-2 в Ленинград — хоть узнаешь, уехали или нет.

— Я Лучникова захвачу.

— Добро.

И вот под крыльями Ленинград, над которым много лет назад воспитанник 105-й бригады Вася Лучников "зайцем" совершил с Андреем Яковлевичем Ефремовым первый в жизни полет. Город выглядел непривычно. Только ориентируясь по мостам через Неву, Ефремов нашел Петропавловскую крепость и Адмиралтейство — их сверкающие шпили закрыла серая, как пасмурное небо, парусина. Сели на городском Комендантском аэродроме, зажатом со всех сторон домами.

Семья Андрея жила на Васильевском острове. С бьющимся сердцем подходил он к дому. Что это? Ефремов остановился. Дом зиял глазницами выбитых окон. На улице — груда кирпича и щебня.

Прохожий объяснил: прямое попадание бомбы. Жертвы? Да, погибло много женщин и детей. Точно об этом можно узнать в домоуправлении.

— Фаина Васильевна Ефремова? — переспросила дежурная. — Посмотрим.

Перелистала домовую книгу.

— Нет, о ней ничего не известно.

Ефремов пошел в Адмиралтейство, где размещался штаб ВВС КБФ. Но и там никто ничего не знал. Тогда по оперативному телефону комэск вызвал полк.

Преображенский пообещал тут же связаться с военным комендантом.

Из комендатуры ответили:

— Сын Ефремова в Ленинграде, в больнице Эрисмана.

…Когда Ефремов вошел в палату, Толик сразу увидел отца, рванулся к нему, но тотчас упал навзничь и заплакал.

— Что с тобой, сынок? Сын молчал.

— Нога, — сказал врач.

— Что нога? — Андрей Яковлевич, не помня себя, сдернул простыню и сразу опустил ее: правой ноги чуть ниже колена не было.

— Как же это, сыночек?

— Фашисты, папа.

Андрей Яковлевич обнимал и целовал сына, повторяя:

— Ничего, ничего, Тавик. Мы отомстим им, будь уверен. — Немного успокоившись, спросил:

— А где мама, Римма, Алла?

— Их эвакуировали, — объяснил врач. — Сына. мы не могли отдать вашей жене, он слишком слаб…

Когда летели обратно в полк, Василий как мог успокаивал командира.

— Что с сыном? — спросил Евгений Николаевич, едва Ефремов вернулся.

— Худо. Крови много потерял.

— Не пытался забрать?

— Даже Фаине не отдали. Главный врач заявил, что и думать об этом нечего.

— А мы подумаем.

Как только мальчишка немного поправился, Преображенский забрал его в полк.

Толя стал своим в полку, провожал экипажи в полет. В свободные минуты Преображенский учил мальчика играть на баяне. Кто знает, может быть, сегодняшний музыкант Анатолий Ефремов начался именно в голодное время ленинградской блокады, когда у командира полка получал первые уроки игры на баяне…

Собранный воедино полк продолжал наносить удары по врагу. Поднимались в воздух по три-четыре раза в сутки. Атаковывали подводные лодки, гитлеровские войска, рвавшиеся к Ленинграду, выводили из строя фашистскую тяжелую артиллерию, стрелявшую по городу. Все это делалось малым числом самолетов: значительной части ДБ полк лишился в боях. Поредел и летный состав.

Но и с меньшими силами полк сражался, не жалея крови и самой жизни.

В пору, когда группа Преображенского находилась на Кагуле, Тужилкин, Борзов, Балебин и другие летчики, составлявшие боевое ядро в Беззаботном, львиную долю всех боевых вылетов совершали для ударов по танковым и механизированным войскам. Действовать приходилось с малых высот, под огнем зенитных батарей и автоматов, и Борзов, командовавший в отсутствие Плоткина Краснознаменной эскадрильей, был признан не только одним из самых решительных летчиков, но и умелым организатором боя. Он тщательно прорабатывал задание со всем летным составом, и каждый летчик, штурман, стрелок-радист и стрелок знал свой маневр.

Его считали погибшим

…16 сентября оперативный ВВС, минуя штаб бригады, позвонил Преображенскому:

— Командующий приказал направить по условленным адресам группу. Сколько можете послать?

Преображенский посмотрел на доску, разделенную квадратами. В каждом квадратике, если все самолеты в исправности, висит модель ДБ-3. Сегодня только шесть моделей на доске, значит, только шесть самолетов могут немедленно лететь на задание. Другие на осмотре, регламентных работах после рейдов на Берлин, в ремонте. Уже вечером с десяток машин будут возвращены в строй. А сейчас…

— Могу послать шесть.

— Кто поведет?

— Капитан Федоров и штурман Хохлов.

— Минуту, доложу. — И после паузы:

— Командующий одобряет.

Итак, поведут заместитель командира полка и флаг-штурман, участник берлинской операции, Герой Советского Союза.

Условленные адреса — это Тосно и Кириши, где разведка обнаружила большое скопление фашистских войск и боевой техники. Важно не упустить врага, это понимает Преображенский и сразу отдает необходимые распоряжения.

Преображенский размышлял примерно так. Хохлов, как бы ни сложилась обстановка и погода, приведет к назначенным целям, точно отбомбит. Второе звено возглавляет Борзов, к которому "мессершмитты" сзади подходить побаиваются: экипаж стреляет снайперски. А в том, что лететь придется, как и раньше, без сопровождения и наверняка предстоит бой с "мессершмиттами", командир полка не сомневался. И не сомневался, что бой будет тяжелым, как в свое время над переправами через Западную Двину.

Но в последний момент эта продуманная в деталях организация оказалась поломанной. Позвонило начальство и потребовало отчет о полетах на Берлин. Преображенский спросил, нельзя ли повременить. На другом конце провода настаивали — необходимо срочно: берлинская операция, участники которой удостоились благодарности И. В. Сталина, оказалась в центре внимания.

На готовых к выруливанию самолетах уже запустили моторы. Преображенский направился к бомбардировщику Федорова. Вначале полковник не собирался забирать с собой штурмана, хотел лишь узнать у него, где находятся материалы. Но за гулом двигателей не мог расслышать ответ штурмана, показал ему жестом, чтобы спускался на землю. Вместо Хохлова к Федорову послали штурмана Астафьева, что лишило капитана равновесия. Не имея такого опыта, как Плоткин, Гречишников, Победкин или Борзов, он усомнился в том, что сможет в качестве ведущего выполнить задание. И он попросил — не приказал, а именно попросил — Борзова возглавить группу.

— А я, Иван Иванович, займу место правого ведомого в вашем звене, объяснил свое предложение капитан Федоров.

Такие перетасовки не могут содействовать успеху. Борзов это понимал. С другой стороны, Иван Иванович все равно должен был лететь. Всегда, когда требовалось повести в пекло, выбор падал на него. С ним полетели стрелок-радист Иван Беляев и штурман Астафьев, заменивший оставшегося на земле Хохлова. С Беляевым Бор-зов успел слетаться, стрелок понимал командира с полуслова. А вот с Астафьевым летел впервые, хотя и знал его давно.

Сообщение разведки оказалось точным: еще издали Борзов увидел, что станция Тосно забита войсками и техникой. Борзов приказал ведомым быть предельно внимательными, смотреть за ним и вместе с ним нанести удар по намеченным объектам. С высоты около трех тысяч метров на составы полетела первая серия бомб. Внизу запылал железнодорожный состав: от горящих цистерн высоко поднимался шлейф черного дыма. "Хорошо", — подумал Борзов. Оторвав взгляд с земли, летчик впереди по курсу увидел большую группу "мессершмиттов", сообщил об этом ведомым и приказал Астафьеву и Беляеву смотреть в оба.

Меткие очереди штурманов и стрелков-радистов несколько охладили пыл фашистов. Шестерка краснозвездных самолетов продолжала полет — теперь уже к Киришам.

До цели оставалось лишь несколько километров, когда "мессершмитты" атаковали со стороны солнца. Борзов радировал ведомым: "Не отрываться, огонь вести организованно и прицельно, защищая друг друга". Но ведомые не отвечали. Беляев сбил одного фашиста — "мессершмитт" свалился на крыло и падал, переворачиваясь, до самой земли. Другие помешать бомбардировке не смогли. Борзов осмотрелся, оценивая нанесенный врагу урон. На подъездных путях, неуклюже перегородив их, стояли потерявшие ход танки. Горели вагоны, и гитлеровцы поспешно от них бежали. Значит, вагоны с боеприпасами. В кювете вверх колесами лежал сметенный с платформы штабной автомобиль.

Еще оставались две бомбы, и, увидев с десяток танков, стоявших на тесном станционном пятачке, Борзов скомандовал:

— Боевой курс! Штурман молчал. Борзов по самолетному переговорному устройству повторил приказ и прислушался: молчание.

Вот когда летчик разволновался. Был спокоен, когда "мессершмитты" атаковали всей стаей, а сейчас разволновался. Может, штурман ранен, тогда необходимо встряхнуть товарища, не дать ему расслабиться от боли.

— Штурман, — крикнул летчик, — ты слышишь — боевой курс!

Перегнувшись, Борзов через проем в переборке увидел Астафьева на залитом кровью полу. Он был мертв.

"Когда же это случилось? — сверлила мысль. — Бомбы Астафьев сбросил сам, сбросил точно". И вдруг вспомнилось: два "мессершмитта" в момент сбрасывания бомб проскочили перед штурманской кабиной, и почти одновременно рядом разорвался зенитный снаряд. Самолет тряхнуло, словно в грозовом облаке. Вот тогда-то под пушечной очередью одного из проскочивших "мессершмиттов" и погиб штурман Астафьев.

Двадцать "мессершмиттов" атаковали повторно.

— Иван, отстреливайся за двоих, — передал Борзов стрелку-радисту, штурман убит.

И снова уверенно, решительно звучит команда:

— Боевой курс!

Это приказ Борзова самому себе.

Да, экипаж остался без человека, расчеты которого помогают точно поразить цель. Но для Ивана и это не причина, чтобы бросить бомбы куда попало. Он словно не замечает вспышки над левым мотором, языков пламени, лижущих плоскость. Рассчитывает удар. Танки в перекрестье прицела. Рука рвет рычаг аварийного сброса; Бомбы идут на танки. Возмездие за товарища!

— Попали, очень хорошо! — кричит Иван Беляев. А сзади — бой. "Мессершмитты" обрушились на ДБ. Видеть это нестерпимо, и собственные опасности кажутся Борзову меньшими, чем в действительности.

"Мессершмитты", покончив с двумя концевыми самолетами, возвращаются. Более десяти "мессеров" — Беляев устал их считать — ринулись на ведущий самолет. Одного Беляев сбил, другие наседали. Захлебывается мотор. В передней кабине короткие языки пламени: зажигательные снаряды врага вызвали пожар. Очевидно, "мессершмитты" не были уверены в своем успехе и продолжали атаки. Это помогло тем трем экипажам, что шли за ведущим. На какое-то время они оказались вне воздействия гитлеровских истребителей и уходили к линии фронта. Уже километров пять с боем отходил Борзов из района Киришей. В кабине духота, пламя подобралось вплотную. Борзов стонал от боли, но не отнимал обожженных рук от штурвала. Тяжко было Беляеву: тлел комбинезон, подгорели унты. Вдруг раздался взрыв, затем еще один. Самолет швырнуло в воздухе, на мгновенье он потерял управление, но Борзов сжал штурвал и снова овладел машиной.

Опять, в который уже раз, вздрогнул балтийский бомбардировщик: несколько крупных осколков пробили навылет фюзеляж. Самолет, снижаясь, летел. Шоссе и танки на опушке леса уходили под левую плоскость. В дыме и пламени танки врага теряли очертания, плыли. Так в мираже плывет над прицелом цель, когда перегревается ствол пулемета или винтовки. Борзов обдумывал решение. Он спросил стрелка-радиста:

— Ваня, понимаешь обстановку?

— Я понимаю, товарищ командир, — ответил Беляев и добавил:

— Если надо… Если надо…

Эта неоконченность, незавершенность мысли стрелка соответствовали его собственному решению. То, что в критическую минуту ему доверял Беляев и готов был вместе с ним отдать жизнь за Родину, вызвало у летчика такой душевный подъем, что он едва удержался от слов "идем на таран".

Он резко дал левую ногу вперед, двинул влево штурвал. Бомбардировщик должен теперь энергично пойти влево, туда, где на шоссе стояли десятки автофургонов, но он продолжал лететь по прямой, уходя все дальше от линии фронта. Летчик повторил необходимые движения, уже не автоматически, а проверяя себя, как курсант в первом самостоятельном полете. Бомбардировщик не изменял курса.

— Ваня, осмотрись, — неестественно спокойно распорядился летчик.

— Какая-то трубка болтается, не пойму откуда она, — ответил Беляев.

— А ты внимательно, — посоветовал Борзов.

— Тяга это, тяга, — крикнул стрелок-радист, — целый кусок оторван, у самого руля.

Вот почему самолет не слушается!

Огонь больно жжет руки, лицо, ноги, однако летчик все еще рассчитывал овладеть управлением.

— Возьми тягу, тяни, как я скажу, — передал Борзов Беляеву.

— Взял.

— Сильно на себя!

— Не двигается, — ответил Беляев, — где-то заклинило.

Нестерпимая жара. И боль — особенно руки болят, ведь они уже выдержали пытку огнем тридцатого июня, в тот памятный день над переправой.

Когда самолет слушается рулей, он — оружие летчика. ДБ перестал быть оружием. Летчик ничего не мог уже сделать. Минуты, проведенные на горящем самолете, еще на десять километров отдалили балтийцев от линии:

фронта. Дальше нельзя. Надо оставлять самолет, тем более, что языки пламени лижут и комбинезон, и рукавицы, и сапоги. Хуже того — огонь подбирается к бензобакам, и неизбежен взрыв.

Сколько до взрыва секунд?

И он крикнул Беляеву:

— Ваня, оставить самолет!

— А вы?

— Немедленно…

— Есть, — крикнул стрелок и выбросился из самолета.

На флоте закон: командир последним покидает гибнущий корабль. Последним из живых покидал самолет и старший лейтенант Борзов.

"И раз, и два, и три", — так вел Борзов счет секундам, потом рванул кольцо.

Едва вспыхнул купол, в вышине раздался оглушительный взрыв бомбардировщика больше не существовало. Борзов осмотрелся. Беляев уже приземлился, и летчик, подбирая стропы, заставил парашют идти в направлении, где находился стрелок-радист. Еще Борзов увидел, как три мотоцикла с гитлеровцами устремились в лес на сближение. Он ощупал кобуру. Ну что ж, "тульский Токарев" с двумя обоймами патронов кое-что значит, если ты хороший стрелок.

В восточной части неба экипажи трех балтийских самолетов отбивались от "мессершмиттов".

…Борзов и Беляев ринулись в глубь леса, а затем, когда стих шум мотоциклетных двигателей, устроились в "зарослях, чтобы посоветоваться, как быть. Летчик прыгал с самолета, имея планшет. Карта облегчала ориентировку. Наметив маршрут — подальше от шоссе и населенных пунктов, в которых могли находиться фашисты, балтийцы двинулись в путь. Они обдумали и то, как действовать, если столкновение с гитлеровцами окажется неизбежным. Во всех случаях плен исключался. Первое, что они сделали, это поочередно поспали, чтобы восстановить силы. Борзова особенно беспокоили обожженные ноги, вздулись волдыри на лице. Глаза оказались спасенными, потому что, несмотря на боль, Иван не сбросил очки. Сильнее всего ожоги поразили руки. При резких движениях лопалась кожа, и летчик едва сдерживал стон.

Беляев решил как-то облегчить положение командира. Несмотря на возражения Борзова, сержант разорвал свою тельняшку и перевязал старшему лейтенанту руки. К вечеру авиаторы увидели на опушке группу бойцов, обросших, настороженных, подавленных. Оказалось, красноармейцы плутают по лесу, не зная, как пробиться к своим.

Бойцы попросили морского летчика взять их под свое начало. И потом, на всем маршруте, петлявшем по самым глухим лесам и топким болотам, к Борзову присоединялись бойцы, с оружием и без него.

Хотя на этом пути все требовало внимания, настороженности, готовности к бою, все же время было и для размышлений, и Борзов часто вспоминал своих однополчан, много думал о матери.

Последний раз Иван виделся с ней в июле 1941 года. Помогая балтийцам, столица выделила десять новых ДБ-3. Борзову приказали перегнать эти самолеты. Прилетев в Москву, Иван вместе с летчиками поспешил домой, не обращая внимания на воздушную тревогу. Но дома никого не оказалось. Женщина, дежурившая на улице, посоветовала летчикам:

— Идите, товарищи, в бомбоубежище, там и найдете своих.

Однополчане остались около дома, а Иван пошел в бомбоубежище. Увидев Ивана, Надежда Васильевна и Полина обрадовались и испугались. Перед ними стоял их Ваня, и в то же время он мало походил на того жизнерадостного веселого парня. Взяв ключ, Иван бегом направился к товарищам. Когда объявили отбой, Надежда Васильевна и Поля поспешили домой… Свидание оказалось тревожным и очень коротким…

На другой день Иван с друзьями вернулся в Ленинград, на свою базу в Беззаботное, с новыми самолетами.

…Скитаясь по лесам, Борзов потерял счет времени. И вдруг его словно обожгло, когда он вспомнил, что с тех пор, как он оставил самолет, прошло, вероятно, больше трех дней. Значит, послана похоронная, возможно, даже сообщили телеграфом. Борзов застонал, представив мать и сестру, убитых страшной вестью.

— Больно, товарищ командир? — спросил Беляев.

— Да, — ответил Борзов и опустил голову, чтобы не встретиться взглядом со стрелком-радистом.

Снова шагает отряд красноармейцев во главе с летчиком к линии фронта, на соединение с войсками, защищающими город Ленина.

А вскоре эти пехотинцы и их добровольный командир встретили своих.

Генерал-лейтенант П. И. Хохлов вспоминал, что когда Борзов пробился через линию фронта, за ним шли триста бойцов Красной Армии.

В полку Борзова считали погибшим: кто-то из ведомых передал две радиограммы. Первая, что отбомбились успешно, вторая, что самолет Борзова, подожженный "мессершмиттами", взорвался в десяти километрах вос-точнее станции Кириши. И вдруг — вернулся. С ввалившимися глазами, в разодранной форме и развалившихся сапогах.

Начальник штаба полка капитан Д. Д. Бородавка долго тряс летчику руку, повторяя:

— Значит, долго вам жить, долго жить!

Усадил Борзова на топчан, помолчал и, вздохнув, протянул отпечатанный на машинке листок. Летчик стал читать и как-то не сразу понял, что речь здесь идет о нем самом.

"Уважаемая Надежда Васильевна!

Ваш сын, старший лейтенант Борзов Иван Иванович, заместитель командира Краснознаменной эскадрильи Первого минно-торпедного авиационного полка ВВС Краснознаменного Балтийского флота, 16 сентября 1941 года, выполнив боевую задачу, пал смертью храбрых, защищая город Ленина…"

— Послали? — отрешенно спросил старший лейтенант.

— Нет, — Бородавка помолчал, потом сказал:

— Я все думал, не может быть, чтобы все погибли…

— Разве никто не вернулся? — Борзов поднялся, хотя это стоило немалого труда. — Никто?

Борзов вспомнил, что, приземлившись после прыжка из горящей машины, видел, как три ДБ отбивались от "мессершмиттов". Значит, не отбились…

На КП быстрыми шагами вошел Преображенский. Обнял Борзова.

— Как я рад, что ты жив. Уж и не надеялся. — Посмотрев на Бородавку, он продолжил:

— Мы с начальником штаба не знали, что и думать. Я вызвал врача Баландина в санчасть. Из штаба ВВС сообщили, что ты вывел из окружения большую группу красноармейцев. Здорово: летчик сражается и на земле. Быть тебе маршалом, Ваня!

Несколько дней Борзов лежал в санчасти. Как только заканчивались полеты, к нему заходили друзья. От них и узнал, что на аэродроме Беззаботное полк находится последние дни. Борзов, с забинтованной головой, перевязанными по локоть руками, пришел на КП.

— Мне пора летать.

— Эскадрилье сейчас особенно нужен Борзов, — поддержал Плоткин. Потери большие…

Преображенский ответил, что медицина возражает. Но комиссар Оганезов не то всерьез, не то в шутку сказал:

— Евгений Николаевич, давай разрешим, а то уйдет в пехоту!

Командир полка улыбнулся:

— Пожалуй, ты прав, Григорий Захарович. — Среди многих замечательных командирских черт Преображенского была и такая: самокритичность, честность. Не боялся он признать и свою ошибку. Он сказал Борзову:

— Не могу себе простить, что перетасовал тогда экипажи. Нельзя ломать организацию… — Обнял Борзова, вздохнул:

— Это мне урок надолго.

Дружба, завязавшаяся и укрепившаяся в боях, сохранилась у Евгения Николаевича и Ивана Борзова навсегда.

Василий Гречишников

Борзов возобновил боевые вылеты. Несколько недель летал с перебинтованными руками, испытывая сильную боль, когда на пальцах лопалась обгоревшая кожа. Стрелком-радистом, пока Иван Беляев лежал в госпитале, с Борзовым летал Владимир Кротенко. Они ночью бомбили аэродром в Сиверской, охраняемый "мессершмиттами". Осколочно-зажигательные бомбы вызвали два очага пожара. На обратном курсе Кротенко доложил, что их догоняет вражеский ночной перехватчик с включенной фарой.

— Уйдем, — спокойно ответил Борзов.

Кротенко только ахнул, увидев, что Борзов ввел в пикирование непикирующий ДБ-3. Перехватчик потерял балтийцев.

Еще один полет с Борзовым и штурманом Ермолаевым памятен Кротенко. Стало известно, что с аэродрома Кресты враг готовит крупный налет. Борзову, капитану Г. Д. Зорину и майору Д. Г. Гончаренко поручили нанести удар по аэродрому. В ту ночь балтийцы уничтожили в Крестах более десяти "юнкерсов". Но и полк понес потери. Экипажи Зорина и Гончаренко, сбросив бомбы, погибли в зоне охваченного пожарами фашистского аэродрома. В бою с "мессершмиттами" самолет Борзова получил повреждения. С перебоями работал левый мотор. Но атаки "мессершмиттов" Кротенко и Ермолаев сумели отбить.

Враг, чтобы сломить сопротивление города Ленина, обрушивал на него бомбы и тяжелые снаряды. Свои войска германское командование оснастило многочисленными зенитными батареями и автоматами, целым воздушным флотом бомбардировщиков и истребителей. Балтийцам стоило неимоверных усилий прорываться к цели. Когда Жаворонков спрашивал Преображенского о силе зенитного противодействия над Берлином, тот обычно отвечал:

"Над переправами через Двину привыкли". Теперь таких "переправ" были десятки.

В сентябре и октябре сорок первого Борзову довелось много летать с Василием Гречишниковым. Перед войной Гречишников и Борзов командовали в третьей Краснознаменной эскадрилье звеньями, позднее Василий принял вторую эскадрилью. Но на задание нередко ходили вместе, и Иван видел, с каким хладнокровием и мастерством действует этот летчик. В один из осенних дней экипаж Гречишникова бомбил танки на дороге. Близ Волосово напали три одномоторных пикировщика "Юнкерс-87". Начался бой бомбардировщиков. По своим летно-тактическим качествам фашистские самолеты имели определенные преимущества в маневренности, но отогнать от цели ДБ-3 им не удалось. Гречишников точно положил бомбы на стоящий близ станции воинский эшелон.

Во втором вылете Гречишникова атаковали над Волосово уже истребители. Стрелки-радисты младший лейтенант Семенков и сержант Калошин сбили фашистский истребитель, а другие побоялись препятствовать бомбовому удару. Во время бомбометания ДБ-3 с такой силой бросило в воздухе, что Василий едва удержал штурвал. Самолет, плохо слушаясь рулей, непроизвольно снижался. Тридцать пять минут боролся летчик, стремясь достигнуть линии фронта. Наконец штурман Власов крикнул обрадованно:

— Дома, дома! Сели на своей территории.

— А говорят, что на решете летать нельзя! — улыбнулся Гречишников.

Василий вместе с Борзовым бомбил врага в районе Дудергофа, Красного Села, Пушкина, Красногвардейска, Чудова, Будогощи, Тихвина, Киришей, а позднее — в районе Таллина, Хельсинки, Котку. Помогали они и защитникам Ханко.

Враг варварски бомбил Ленинград. Советские люди тогда еще не знали, что бесноватый фюрер обстрелом из артиллерии всех калибров и непрерывной бомбежкой решил "стереть город Петербург с лица земли". Именно так в совершенно секретной директиве "О будущности Петербурга" заявил Гитлер 24 сентября 1941 года. По балтийцы бились за город Ленина, не щадя жизни. В районе Нарвы Гречишников, Дроздов, Борзов, Уваров и другие балтийцы разбомбили аэродром, на котором стояли готовые к старту двухмоторные "Юнкерсы-88". Бомбардировку Ленинграда удалось сорвать. Затем Борзов, Дроздов и их летчики разбомбили автомобильную колонну с войсками.

От партизан стало известно: в одном населенном пункте назначен банкет для старших и высших офицеров вермахта "по случаю скорой победы над СССР", как говорилось в приглашении. "Приветствовать" собрание вермахта Преображенский послал Борзова и Дроздова. Тридцать пять минут полета, все время в облаках. Близ цели облачность кончилась. Открыли огонь вражеские зенитки, выше проносились "мессершмитты". Штурман Ермолаев выкрикнул:

— Боевой!..

Тяжелые бомбы пошли вниз, и скоро экипаж увидел, что здание охвачено огнем и дымом…

Разведка сообщила, что удар по фашистскому собранию произведен точно, враг понес большие потери. В этом полете стрелок-радист Владимир Кротенко сбил "Мессер-шмитт-109", барражировавший над участком, где проводился банкет.

И снова Гречишников, Плоткин, Борзов, Пятков и их, товарищи атакуют скопления войск и эшелонов с техни кой на станции Волосово.

24 октября 1941 года экипаж Василия Гречишникова погиб. Это был вылет в район Грузине в интересах обороняющейся здесь советской пехотной дивизии. Уже сброшены бомбы, и Семенков радировал на землю: цель накрыта. Красноармейцы видели, как в выходящий из атаки ДБ-3 угодил снаряд. Торпедоносец вспыхнул и стал падать. Летчик овладел машиной и направил в идущие к переднему краю вражеские танки… Балтийцы, и среди них Иван Борзов, отомстили за товарищей. Бомбами, на которых было написано "За Гречишникова", они уничтожали врага.

…В день 24-й годовщины Октября командующий Краснознаменным Балтийским Флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц, члены Военного совета КБФ контр-адмирал Н. К. Смирнов и генерал-майор А. Д. Вербицкий приехали к летчикам, чтобы вручить Золотые Звезды Героев и ордена участникам берлинской операции. Из рук комфлота принимают ордена Ленина, Золотые Звезды и Грамоты Героя Советского Союза Е. П. Преображенский, А. Я. Ефремов, М. И. Плоткин, П. И. Хохлов.

— Грамота Героя Советского Союзка Василия Алексеевича Гречишникова, говорит вице-адмирал, — будет вручена его родным.

Орден Ленина получил Афанасий Фокин. При вручении он сказал:

— Отстоим Ленинград и Москву, будем биться, как Петр Игашов, как Василий Гречишников.

Не успел получить орден Ленина Петр Трычков, погибший в том бою, когда был подожжен и самолет Ивана Борзова. Иван Васильевич Егельский не получил орден Ленина по другой причине: именно в те минуты, когда вручались награды, он был в полете за линией фронта…

В поселке, где жили летчики первого полка, Василий Гречишников в сентябре сорок первого посадил среди сосен березку. После боевых полетов приходил посмотреть, как растет. Теперь это высокое, стройное дерево. На вбитом рядом колышке пионеры написали: "Это дерево посажено Героем Советского Союза Гречишниковым в 1941 году". В честь балтийца и пионерлагерь назван "Березкой". А в Грузине, где ушел в последнее пике самолет Гречишникова, жители села поставили памятник четырем балтийцам. Ежегодно в День Победы сюда приезжают однополчане. Бывал здесь и Иван Борзов, открывший осенью сорок первого счет мести за товарища, и Петр Хохлов, и Николай Иванов, боевые товарищи героя.

В 1972 году на Балтику прибыли ветераны Первого полка. С ними, как бы оттеняя разницу в возрасте, находились Владимир, сын Е. Н. Преображенского, и Валентина, дочь В. А. Гречишникова. Дети героев видели, как вспыхнул Вечный огонь в честь их отцов.

Неожиданная командировка

Еще шло награждение, когда Преображенский шепнул Борзову:

— Около Москвы сел на вынужденную Разгонин. А самолет нужен для обороны столицы. Лети — спасай ДБ-3.

Долги ли сборы боевого летчика? Чемоданчик с куском мыла, зубным порошком и щеткой, полотенце и бритва, вот и все… Сухой паек взять не удалось: уже свирепствовала блокада. Командир полка распорядился, чтобы экипаж как следует накормили.

Борзов летел пассажиром. Километров за полтораста до Москвы влезли в такой снежный заряд, что пришлось Борзову самому взять управление. Самолет Разгонина нашли. Борзов удачно приземлился.

Александр Разгонин пришел в полк в начале сорок первого. Путь в небо проложил еще в школьные годы, когда увлекся планеризмом. Стал мастером безмоторного парения. Окончив аэроклуб в Минеральных Водах, Разгонин пошел в авиационное училище. Участвовал в Великой Отечественной с первых дней. Не сразу раскрылся его характер. Обижался, когда выговаривали за неудачи, смущался, когда слышал похвалу.

Осмотрев самолет, Борзов решил, что Разгонин действовал грамотно. Конечно, садясь на "живот", он не мог не помять лопасти винтов, но этого не избежал бы никто. Борзов пошел в деревню, объяснил все, что нужно, и скоро десятки людей, больше всего женщин, поднимали самолет. Выпустили шасси, с помощью местных кузнецов выправили лопасти, расчистили полосу. Хотя вибрация винтов была угрожающей, Борзов поднял самолет над железной дорогой и довел его до аэродрома. Здесь заменили лопасти, и балтийский ДБ принял участие в бомбовых ударах по вражеским аэродромам.

Командующий авиацией ВМФ генерал-лейтенант С. Ф. Жаворонков вызвал к себе Борзова и неожиданно сказал:

— Перед тем как возвратиться на Балтику, посмотрите на фронтовую Москву и расскажите однополчанам. И дома побывайте, конечно.

Мать пришла после вечерней смены усталая, но как же она обрадовалась, увидев сына. Хотела незаметно убрать с этажерки его письма, но не успела Иван увидел. Понял, что их читает и перечитывает мама и, наверное, беседует с сыном, когда остается одна. Письмо с Тихого океана. "Когда это было? Да, еще в тридцать шестом". Рассказывается о житье-бытье молодого летчика, о безбрежном океане, о том, как хочется увидеться. А вот письмо, кажется, совсем недавнее, от 6 июня 1941 года, но как давно это было, как далеко отодвинулось то время от грозных дней, переживаемых Родиной.

— Иван писал из Беззаботного, находясь в лагере. Брезент накалился от полуденного зноя, и летчик вышел из палатки, пристроился на скамье, подложил под листок планшет и писал — о том, как горячо полюбил Балтику, как хорошо в летном лагере, писал о погоде. Удивили собственные слова о том, что "будут дожди со снегом". На Тихом океане так случалось, но почему он писал о предполагаемых дождях со снегом на Балтике? Вот в чем дело! Так пошутил Плоткин, когда полковой метеоролог Владимир Шестаков пообещал абсолютно безоблачное время… Он сообщал о том, что подал рапорт на заочное отделение академии. "Нельзя терять времени", — писал летчик. "Крепко целую тебя, мама, и Полечку", — так заканчивалось письмо.

А вот письмо, адресованное сестре. "Роднуська ты моя, знаю, как тебе и маме трудно, — это уже письмо после боевого вылета, едва не стоившего Борзову жизни. — За меня не беспокойся, у меня все в порядке, жив и здоров". Ни слова о ранении. А писал весь перебинтованный…

В столице Борзов узнал, что торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, прошло не в Большом театре, как в прежние годы, а на станции метро "Маяковская". Москва, как и Ленинград, стала городом-фронтом.

Узнал Иван и о параде на Красной площади. Пройдя торжественным маршем по брусчатке перед Мавзолеем В. И. Ленина, войска шли на фронт, находившийся уже в нескольких десятках километров от столицы.

Своими глазами видел балтийский летчик идущие на фронт войска и танки. На крышах домов виднелись пулеметные гнезда, позиции зенитных батарей находились близ мостов. Если потребуется, зенитки смогут прямой наводкой бить по танкам, как не раз поступали ленинградские артиллеристы.

Вернувшись на Балтику, Борзов доложил о выполнении задания, рассказал о том, как живет прифронтовая Москва.

— Сталин в Москве? — спрашивали друзья. — В Москве, — отвечал Борзов, задававший этот же вопрос в штабе авиации Военно-Морского Флота.

— Наша задача ясна, — сказал Преображенский, выслушав Борзова. — Так бить фашистов, чтобы они ни один самолет и танк не смогли перебросить к нашей родной столице.

Двадцать пять ДБ-3 повел в бой полковник Преображенский. В правом пеленге — Плоткин, Борзов, Пятков; в левом — Победкин, Иван Шеликасов. Шеликасова очень любили дети. Идет ли на отдых или на аэродром — следом ленинградские ребятишки. Любили его за улыбчивость, за фокусы, охотно показываемые по первой же — просьбе, и за смешную привычку дергать себя за нос. Владимир Кротенке и Николай Иванов по хронометру установили: Шеликасов делает это через каждые пятьдесят семь секунд. Андрей Ефремов под хохот однополчан с серьезнейшим видом справлялся у Шеликасова после боя:

— Не потерял нос?

Как нужна шутка после тяжелого вылета! Летят вперед торпедоносцы. Снова удар по Тосно. Этот населенный пункт в сорок первом упоминался так же часто, как под Москвой Петрищево, Волоколамское шоссе. Поочередно и вместе группы Плоткина, Тужилкина, Дроздова, Борзова бомбят врага. Морозной ночью техник Ситников и мотористы готовили к сотому с начала воины вылету машину Героя Советского Союза Ефремова. Не сомкнули глаз до рассвета. Но когда пришел летчик, смогли доложить:

— Самолет готов к вылету!

Ефремов и штурман Задорожный повели балтийцев курсом к станции Чудово. На бреющем отыскали эшелон. Бомбы легли точно, вагоны вспыхнули. Второй заход. Бьют зенитки — угрожающе близко; и Ефремов, приказав стрелку-радисту и штурману открыть пулеметный огонь, маневрирует, снова приближаясь к станции…

Бомбовые атаки балтийских летчиков сливались с могучими ударами Советской Армии под Москвой. Хотелось снова и снова летать на врага, громить его. На Хельсинки вылетели, воодушевленные сообщением о разгроме фашистов под Москвой. Особенно отличились Алексей Пятков и Евгений Шевченко. Штурман Шевченко сбросил над прибрежной частью финской столицы зажигательные бомбы и в зареве нашел корабли. Двадцать прожекторов схватили самолет. Все зенитки вели огонь по ДБ-3 Пяткова. "Мессершмитты"-перехватчики мелькали в пространстве, а Пятков и Шевченко не уходили они и должны были принять на себя весь огонь и все внимание в то время, когда Борзов и его ведомые приближались к базе противника.

Декабрь сорок первого — самое тяжелое время блокады Ленинграда. Холод. Обстрелы. Бомбардировки. И голод.

Фашисты решили разрушить Эрмитаж. Разбило снарядом портик, поддерживаемый атлантами. Гудела от осколков Александрийская колонна.

Балтийцы только что разгромили фашистский аэродром. Усталый и голодный, Ефремов направился на командный пункт. Спросил:

— Сегодня еще полетим?

— Нет, горючее подвезут только завтра.

— Может, сольем из поврежденных самолетов? — предложил летчик.

Так и сделали. Преображенский, Борзов и Ефремов визуально отыскивали тяжелые батареи.

— Мне кажется, горючки хватит еще на один рейд, — сказал штурман Соколов.

— Значит, летим, обстрел Эрмитажа прекратился.

Правофланговый морской гвардии

18 января 1942 года приказом наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова полк, которым командовал Преображенский, был преобразован в Первый гвардейский. Первый в морской авиации! Из Москвы доставили боевое знамя. Вручал его командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц. Эскадрильи выстроились на границе летного поля. Командующий поздравил полк с присвоением гвардейского звания, пожелал новых побед во имя Родины и, обняв Преображенского, передал ему знамя.

Холодный ветер развевал алое полотнище. Преображенский, крепко держа древко, опустился на колено и произнес взволнованно первые слова гвардейской клятвы:

— Родина, слушай нас!

— Родина, слушай нас! — могучим эхом отозвался полк.

— Сегодня мы приносим тебе святую клятву на верность.

— …Клятву на верность, — повторили Ефремов, Плоткии, Борзов, Котов, Иванов, Пятков, Шевченко, Лучников, Дроздов, все летчики и штурманы, стрелки-радисты, весь технический состав.

— …Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, уничтожать фашистских зверей, — повторяет вместе со всеми, преклонив колено, Иван Борзов.

— …Гвардейцы не отступают. Гвардеец может умереть, но должен победить.

Именно так и воевали балтийцы.

На поиск командира

Морозным февральским днем сорок второго года полк во главе с Преображенским перебазировался из-под Ленинграда в тыл и сразу же получил задание: ударить по эшелонам с вражеской техникой на железнодорожных путях в районе Пскова. Наскоро перекусив, вылетели. Хохлов проложил курс на железнодорожный узел. Бомбили эшелоны под жестоким зенитным огнем. В тот момент, когда Хохлов нажал кнопку сбрасывателя, самолет встряхнуло, левый мотор захлебнулся, выведенный из строя прямым попаданием снаряда. Но бомбы сделали свое дело — внизу взметнулось пламя. Вспыхнули цистерны с горючим. Преображенскому пришлось все мастерство и самообладание приложить, чтобы вывести самолет из зоны обстрела. Осколки попали и в правый мотор, и его винт уже не давал необходимые обороты. Сообщить о случившемся командир не мог: разбита рация. Ведомые, попав в облачность, потеряли командира. Ранняя ночь вступала в свои права. Одинокий самолет, снижаясь помимо воли Преображенского, медленно удалялся от Пскова в район гнилых болот. Чтобы машина не перевернулась, командир сажал ее "на живот", не выпуская шасси.

— Где мы находимся, Петр?

Хохлов показал по карте. До аэродрома более двухсот километров.

— А здесь — наши или нет?

— Здесь — болото, — ответил Хохлов, и это можно было понимать, что попали в безлюдный, "ничейный" район.

— Давай посмотрим, чем мы располагаем, — сказал Преображенский.

Бортового неприкосновенного пайка не оказалось совсем. Ни хлеба, ни сгущенки, ни плитки шоколада. Ничего удивительного — вылетали из голодного Ленинграда. Но потом-то могли заполнить НЗ! Могли, да не заполнили, вылетели ведьпо тревоге…

— Так, — неопределенно произнес командир. — Обдумаем наше положение. Достал портсигар. Раскрыл и присвистнул: в портсигаре всего три папиросы.

Это уже несчастье для командира. Правда, Хохлов и воздушный стрелок Виктор Алексеев не курят. А как быть Преображенскому? Он не просто курил. Он буквально кочегарил, и на день ему редко хватало двух пачек "Беломора". Преображенский решительно захлопнул портсигар:

— Поберегу. Возьмем только самое необходимое — и в путь.

Сняли пулемет. Хохлов сунул под комбинезон карты, взял из планшета компас.

Утопая в снегу, пошли по снежной целине.

— Петя, вся надежда на тебя, — сказал Преображенский. — Будь внимательнее. А то к немцам угодим…

В это время начальник штаба Д. Д. Бородавка допытывался у Пяткова, Зеленского, Тужилкина, Дроздова, что случилось с командиром. Видели, где сел командир? Нет, сильная метель не позволила это увидеть. Где надо искать? Все сходились на том, что самолет полковника следует искать за линией фронта.

Начальник штаба доложил комбригу полковнику Суханову и попросил разрешить ему, Бородавке, лететь на поиск Евгения Николаевича.

— Организацией занимайтесь. Командир пропал, не хватает еще и начштаба искать! — отрезал Суханов.

Бородавка как-то сразу сник, и летчики увидели то, что не замечали раньше: у начальника штаба лицо серое, ввалились глаза. Голос, который в недавние времена слышался с КП на самолетных стоянках, звучал приглушенно, хрипло. Борзов знал Бородавку еще с финской и сочувствовал ему. Бывает же: с виду — богатырь, а сердце шалит. Летчик-наблюдатель Бородавка когда-то слыл отличнейшим бомбардиром и не думал не гадал, что медицинская комиссия спишет его с летной работы. Он долго и настойчиво боролся за право летать, а потом отдал все силы штабной работе. Отличный организатор Бородавка многое делал для восстановления сил летчиков. Но сам еще ни разу с момента первой тревоги в ночь на 22 июня не поспал вволю. По старой штурманской привычке Бородавка каждый день тренировался в прокладке маршрутов, работе с приборами, простейшими в ту пору. Требуя, чтобы летчики изучали театр, капитан и сам назубок знал все основные ориентиры на маршрутах вероятного использования полка. Не раз Борзов слышал, как начштаба перед проработкой задания упрашивал кого-либо из комэсков взять его штурманом.

— Ты ведь знаешь, я умею бомбить.

И точно — по умению, знаниям, выдержке его, начштаба, место — в составе идущих на задание. Вот и сегодня… Разве его место не среди экипажей, уходящих на поиск?

На поиск командира вылетел Борзов. Метельным днем он на бреющем ходил в районе вражеского переднего края и дальше, по тому маршруту, где должен был пролететь Евгений Николаевич. Несколько раз Борзова обстреляли над передовой, но он продолжал полеты. Командира искали день, два, три, искали непрерывно. Но нашли не за линией фронта, в тылу врага, а на своей территории.

У гвардейцев были три папиросы и семнадцать спичек, пистолеты и пулемет. Утром осталось две папиросы. Помрачнел командир. Далеко ли они отошли? Может быть, на семь-десять километров.

Было голодно, и кружилась голова.

Ночью следующего дня наткнулись на десяток сухих прутьев, торчащих из снега. Разожгли костер. Это стоило целых пяти спичек! Так приятно было приблизить лицо к пламени. Захотелось спать, но командир сказал:

— Надо идти!

На исходе третьих суток они набрели на какую-то дорогу и буквально упали на нее. Сколько они так пролежали, согревая друг друга своим дыханием? Час? Два? Может быть, три?

По дороге приближался автомобиль.

— Командир, — едва слышно проговорил Хохлов и затряс уснувшего Преображенского. — Командир, смотри.

Грузовик подъехал, на снег спрыгнуло несколько человек в белых полушубках с автоматами наперевес:

— Кто такие?

…Через минуту балтийцам совали хлеб, но есть они не могли.

Солдаты — это были наши разведчики — укрыли авиаторов в кузове и повезли в часть. Оттуда в штаб армии.

— Да ведь их ищут! — воскликнул командующий армией. — Немедленно телеграмму в штаб Ленфронта и штаб флота!

В родной полк вернулись на рассвете. Изможденные, усталые. К ним бросились летчики, и по глазам друзей Преображенский и Хохлов поняли, как рады их возвращению.

Почти сутки спал командир. Потом, открыв глаза, сразу взялся за телефон. Аппарат молчал: начальник штаба приказал отключить, боясь, что кто-нибудь разбудит командира. Преображенский пошел в штаб, накинулся на капитана, но осекся, увидев красные от бессонницы глаза офицера.

— Что делаете? — поостыв, спросил полковник.

— Видите, — Бородавка протянул ладони, — мозоли натер. Все бумаги пишу. Отовсюду запрашивают: где Преображенский, где Хохлов, да что с ними?

— Ну-ну, — примирительно сказал командир, — сообщи, что живы-здоровы и сейчас же начнем работать.

Через минуту командир уже приказывал начальнику штаба проверить на всех самолетах бортпайки.

Инженер, когда показали, где оставлен самолет, спросил:

— Сможем ли его вытянуть оттуда?

— Сможете, — ответил Преображенский. — ДБ еще послужит.

Флагманский бомбардировщик отремонтировали, и скоро Преображенский снова вылетел на нем.

В полк доставили новые авиационные мины. Первая постановка была доверена Краснознаменной эскадрилье. Плоткин и штурман Рысенко мастерски выполнили задание. Затем разбор и уже массовая постановка. Как и в начале зимы, Пятков и Шевченко сорок пять минут кружили под стволами всех зениток над портом, время от времени сбрасывая по одной бомбе. Вся система ПВО "настроилась" на их самолет, одиноко галсирующий (Шевченко говорил: вальсирующий) над кораблями. А в это время другие ДБ-3 при лунном освещении выставили мины на самом оживленном фарватере. Сто сорок самолето-вылетов совершили гвардейцы в этот район. Агентурная разведка донесла о значительных и неожиданных для противника потерях гитлеровских судов на неизвестно кем и когда выставленных минах.

Тяжело терять боевых друзей в бою. Еще тяжелее" когда это случается после боя.

Седьмого марта сорок второго года Михаил Плоткин" Рысенко и стрелок-радист Кудряшов возвращались иа района Хельсинки. Остались позади "мессершмитты" прожектора, зенитный огонь. Под крыльями — наша территория. И вдруг висевший в хвосте бомбардировщик Бабушкина, потеряв, видимо, ориентировку, рванулся вперед под винты ведущего, и два самолета, разрушаясь" полетели вниз. Погибли Плоткин, Рысенко, Кудряшов ж штурман ведомой машины Надха.

Героя Советского Союза гвардии майора М. П. Плоткина хоронила вся Балтика. По Невскому прошла многотысячная процессия, в рядах которой были авиаторы, моряки, бойцы Красной Армии, рабочие предприятий… Впереди шли командующий флотом и командующий ВВС.

Тяжелейшее испытание выпало в этом полете и на долю воспитанника полка Василия Лучникова.

Над военно-морской базой противника осколком повредило рацию. Когда пересекли линию фронта, Лучников сбросил парашют, чтобы было удобнее ремонтировать рацию, и взял отвертку. В эту минуту раздался треск, и бомбардировщик стал разваливаться. Василия без парашюта выбросило из фюзеляжа. Тысячу двести метров он летел в плоском штопоре. Когда земля стала ближе, Василий выбросил в сторону правую руку. Штопор прекратился. Последней мыслью было упасть так, чтобы не удариться головой. Если есть один шанс из миллиона — надо попытаться использовать его.

Он попал в глубокий снег, прикрывший топкое болото, и остался жив. Но на этом испытание не кончилось. Операция, которой Лучников подвергся после своего фантастического падения, стоила стрелку-радисту ступней обеих ног и кистей обеих рук.

Командующий Краснознаменным Балтийским флотом В. Ф. Трибун в госпитале в присутствии Преображенского и Ефремова вручил Лучникову награду за доблесть и геройство, проявленные во многих боях, — орден Красного Знамени.

Василий долго кочевал по госпиталям. Много читал. Закончил десятилетку. Сдал экзамены в Московский юридический институт. Четыре года спустя дипломированный юрист Василий Лучников в Ленинградском районе столицы был избран народным судьей. Затем он много лет возглавлял отдел кадров одного крупного московского треста. У Василия хорошая, дружная семья. Еще когда учился, познакомился Василий с Леной — студенткой педагогического института. Сейчас Елена Дмитриевна — директор средней школы. Дочь Лучниковых Ирина научный сотрудник Физического института Академии наук СССР, сын Александр инженер…

Но все это было через годы, а тогда, в марте сорок второго, война продолжалась. Третью гвардейскую Краснознаменную вел в бой Иван Борзов.

В бой летят коммунистами

На партийном собрании по боевой характеристике принимали в члены партии Ивана Борзова и Николая Иванова.

Оба дрались с первого дня войны. Отвага Борзова служила примером летчикам. Воздушным стрелком начал Отечественную сержант Николай Иванов, потом заменял раненых и погибших штурманов, а когда Борзов после гибели М. Н. Плоткина принял командование третьей Краснознаменной эскадрильей, Иванов занял место в штурманской кабине дальнего гвардейского бомбардировщика.

Слово попросил член партийного бюро Герой Советского Союза Петр Ильич Хохлов.

— У пехотинцев есть правило, — сказал флаг-штурман, — в разведку брать только самых стойких и самых честных, чтобы не подвели. Если бы мне довелось идти в разведку на самое опасное дело, я бы хотел быть вместе с Иваном Ивановичем Борзовым, с Николаем Дмитриевичем Ивановым…

Борзов и Иванов были единогласно приняты в партию,

…Раздалась тревога. Борзов и Иванов летели в бой коммунистами.

Потери в полку возросли. Особенно остро встала штурманская проблема. Случалось, штурманы, вернувшись с боевого задания на одном самолете, сразу вылетали в составе другого экипажа. Пошли навстречу и капитану Д. Д. Бородавка: он получил возможность летать на боевые задания. Хохлов знал, как Бородавка мастерски работал с картой и навигационными инструментами, хорошо стрелял из пулемета. И летал он смело. А после вылетов начальник штаба отрабатывал документы проведенной операции и готовил материалы к следующей.

Одним из умелых штабистов был коммунист Д. Д. Бородавка. В докладах таких опытных летчиков, как Борзов, Дроздов, Пятков, он умел найти то, что помогало быстрее войти в строй молодым; у новичков обнаруживал сходные ошибки и на разборах мог дать наставления в советы, исполнение которых летчики считали для себя обязательными. И другие офицеры штаба полностью от давались службе и летали — кто штурманом, кто стрелком-радистом. Ведь потери не сразу удавалось ликвидировать за счет свежего пополнения. t Никто не мог бы сказать, когда отдыхали штабные офицеры. Если туман застилал Балтику и в воздух не;Поднимались самолеты, летчики и штурманы отсыпались за прошлое и впрок. А штаб работал. Разведчики обрабатывали разрозненные данные. Операторы обдумывали каждую деталь намеченного рейда по фашистским тылам, начальник штаба изучал район и в то же время думал, как новым тактическим приемом избежать потерь над кораблями противника.

В боях люди узнаются быстро. Борзов каждого летчика оценивал в опасной обстановке. Были они совершенно разными по характеру. Николай Иванов многим казался бесшабашным. Разгонин — застенчивым парнишкой. Пяткова считали чрезмерно осторожным, кое-кто даже его называл "инструкцией". Бывало, прогреваются двигатели, ведущий запрашивает о готовности, все отвечают "готовы", а Пятков ровным голосом докладывает:

— Еще минуту положено на прогрев.

— Ну и буквоед, — скажет ведущий.

Но Пятков не был буквоедом. Он прекрасно пилотировал и прекрасно знал материальную часть. И ЧП с ним не случалось, потому что видел он в инструкциях и наставлениях документы, помогающие точно выполнить боевое задание.

Пятков родом из Донбасса, комсомолец с двадцать восьмого года. В двадцать лет приехал в Москву, на отлично закончил первый курс института иностранных языков и… поехал в Ейское училище морских летчиков. Овладел самолетами У-2, Р-5, МБР-2. С 1936 года служил в 105-й бригаде на Балтике, летал на ТБ-1 в варианте торпедоносца: зимой — на лыжах, летом — на поплавках. Во время финской Борзов и Пятков воевали в соседних частях. Вместе получили и награды — ордена Красного Знамени. А с сорокового, когда эскадрилья, в которой служил Пятков, была передана в Первый полк, Борзов и Пятков одновременно отрабатывали учебные задачи. За три дня до начала Великой Отечественной войны Борзов поздравил Алексея с принятием в члены партии. Вместе и войну встретили и были в той группе, которая совершила первые боевые вылеты в море. В начале войны Пятков летал с Захаренко, Волковым, Уткиным, Серебряковым. Но больше всего — с Евгением Шевченко. Однажды в крупном промышленном центре противника балтийцы атаковали воинский эшелон. Прожектора схватили самолет. В кабине стало светло, как днем. Осколки застучали по фюзеляжу и крыльям. Борзов, бомбардируя соседний эшелон, видел, как Пятков и Шевченко дважды выходили на боевой курс, обрушивая на противника бомбы.

Эшелоны, подожженные Пятковым и Шевченко, Борзовым и Котовым, полыхали до утра.

Весна сорок второго на Балтике была дружная, теплая и радовала ленинградцев, которые, наряду с голодом, бомбежками и артобстрелами, испытывали и леденящую стужу давно не топленного жилья. Л балтийским летчикам весна несла новые трудности. Аэродромы, не имевшие твердого покрытия, раскисли. Лишь ценой огромного напряжения удавалось держать в готовности узкие короткие полосы, с которых взлетали наиболее подготовленные летчики, чтобы уничтожать вражеские дальнобойные орудия, обстреливающие Ленинград.

Когда вскрылся Финский залив, начались полеты в море. Движение судов противника становилось все более интенсивным, и Первый полк должен был этому противодействовать. 2 июня Андрей Ефремов и штурман Владимир Соколов на бреющем пролетели над Финским заливом, затем набрали высоту и, планируя, атаковали транспорт, стоящий в военно-морской базе. Тысячекилограммовая бомба Ефремова поразила транспорт водоизмещением 8000 тонн. Александр Дроздов, летевший следом, видел, как судно перевернулось и скрылось под водой. По самолету Ефремова били зенитки. Дроздов воспользовался тем, что противник сосредоточил внимание на самолете Ефремова, сам пошел в атаку и поразил танкер. В нем оказался бензин. Возник пожар, затем раздался такой силы взрыв, что самолет Дроздова подбросило. Зенитки поставили огневую завесу, чтобы балтийцы не могли уйти в море. Однако Дроздов снизился до бреющего и вырвался из базы без единой царапины.

На следующий день вылетели Преображенский и штурман Смирнов, Дроздов с Котовым. Теперь ДБ несли торпеды. Летчики вели свободный поиск. Долго не находили цель и, когда обнаружили небольшой транспорт, атаковали. Однако торпеды командира полка и Дроздова не принесли вреда судну. Транспорт как ни в чем ни бывало продолжал плавание, хотя летчики видели, что удар безошибочен, обе торпеды прошли по центру атакованной цели. Оказалось, у транспорта была слишком малая осадка, и торпеды прошли под ним.

— Израсходовать две торпеды, рисковать — и все зря! — корил себя командир.

Это был один из последних вылетов полковника в составе полка. Вскоре Преображенский возглавил 8-ю минно-торпедную авиационную бригаду. Начальником штурманской службы бригады стал Петр Ильич Хохлов. На Черное море перевели вскоре командиром полка Андрея Яковлевича Ефремова. В Первом полку не осталось ни одного из пяти Героев Советского Союза, участвовавших в бомбардировках Берлина. На смену им пришли летчики Юрий Бунимович, Павел Колесник, Александр Пресняков, Петр Стрелецкий, Вадим Евграфов, Иван Шаманов, Илья Пономаренко, штурманы Николай Афанасьев, Михаил Лорин, Петр Кошелев, Виктор Чванов, Михаил Советский, Алексей Рензаев, Виктор Бударагин. Почти все они имели фронтовой опыт, воевали на МБР-2, летающей лодке конструкции Г. М. Бериева, на которой в первые годы службы после окончания Ейского военно-морского авиационного училища летал и Борзов. 23 июня 1941 года на МБР-2 Пресняков штурмовал с бреющего колонну фашистов, наступавших на Либаву. 14 июля 1941 года штурман Советский на этой старой машине смог сбить фашистский истребитель, а 7 августа, как раз в те часы, когда Первый полк начал берлинскую операцию, Михаил Советский потопил в Финском заливе вражескую подводную лодку.

И у других новобранцев гвардейского полка были весомые боевые успехи. С каждым новичком Борзов вылетал на боевые задания, вместе разбирали полеты, устраняли ошибки. И скоро уже с них брали пример не только молодые, но и ветераны.

13 июня три экипажа — Дроздов и Котов, Пресняков и Кошелев, Бунимович и Таров — в районе о. Гогланд в сложной обстановке торпедировали транспорт и сторожевой корабль. Через несколько дней Пресняков с Ко-шелевым и Бунимович с Гришиным обнаружили в бухте близ острова два транспорта, стоявших на якоре, и торпедировали их. Но это была победа храбрости, а мастерства еще недоставало. Летчики не учли опасность заградительного огня минной артиллерии. Фашисты стреляли навстречу торпедоносцам "с недолетом", чтобы балтийцы врезались в водяной столб. Так и случилось. В момент сброса торпеды водяной столб с такой силой обрушился на ДБ Преснякова, что самолет едва не скапотировал. В фюзеляже образовалась огромная вмятина, сорвало антенну, повредило триммер высоты.

Противник, очевидно, видел, что балтийский торпедоносец удалось повредить при помощи минной артиллерии, и в июле нашим летчикам пришлось снова встретить на боевом курсе водяные столбы. Кроме того, фашисты стали бить по самолетам прямой наводкой из орудий крупного калибра и усилили прикрытие с воздуха. 11 июля на самолетах Стрелецкого и Преснякова истребители прострелили бензобаки. На торпедоносце Преснякова было кроме того повреждено шасси, выведен из строя люковый пулемет. Младший сержант Бабушкин и краснофлотец Лукашев, стреляя поочередно из одного пулемета, сбили истребитель ФД-21. Кошелев дал кратчайший курс на остров и Пресняков спас самолет.

9 августа сорок второго года командиром Первого гвардейского был назначен Герой Советского Союза Николай Васильевич Челноков, вместе с которым Борзову довелось в сорок первом году участвовать в боях над переправами у Двинска. Звание Героя он получил, доблестно воюя на штурмовиках Ил-2. Примером снайперской меткости торпедной и бомбовой атаки и точности минных постановок служили вылеты Борзова, Пяткова, Балебина, Дроздова. На них и призывал Челноков равняться. Осенью сорок второго года противник усилил оборону военно-морских баз, укрепленных пунктов и кораблей. Над Красногвардейском, например, Борзову, Пяткову, Балебину и их товарищам приходилось преодолевать огонь 15–20 зенитных батарей. Так же оснащена была фашистами и военно-морская база Котка и многие другие.

Балтика готовилась к прорыву блокады. Нагрузка на эскадрильи возрастала. Начались январские бои сорок третьего года. Перед ударной авиацией встала новая задача — начать невиданную раньше морскую войну не только в Финском заливе, но и в самых дальних районах Балтики. Для этого требовалось крупицы имеющегося в полках опыта собрать, осмыслить, обобщить, сделать достоянием всего летного состава. Командование решило возложить эту задачу на капитана Борзова, ставшего инспектором восьмой минно-торпедной дивизии ВВС. Но с полком Иван Иванович не порывал и как летчик-торпедоносец: его ДБ-3 всегда был готов возглавить ударную группу.

В первой половине сорок третьего ДБ-3 все еще оставался главным самолетом балтийских торпедоносцев. Но уже намечалась их постепенная замена. Испытанием, проверкой систем новых самолетов занялся Борзов, который затем подготовил для полетов на них десятки балтийских летчиков.

День за днем все чаще командир полка отмечал отвагу и растущее мастерство Петра Стрелецкого, с которым я познакомился еще на полуострове Ханко летом сорок первого. На Ханко Стрелецкий прошел, можно сказать, академический курс взаимодействия. Он штурмовал, обеспечивал высадку десанта и вел борьбу с вражеским десантом, сопровождал корабли и бомбил плавсредства противника, корректировал огонь кашей артиллерии и уничтожал вражеские батареи. Во многих случаях Петр летал один, часто — ведущим. Тогда же, в сорок первом, вступил в члены партии.

Особую отвагу проявил Стрелецкий, прикрывая идущий на Ханко транспорт с оружием и боеприпасами. Торпедные катера противника попытались уничтожить транспорт.

— Весь огонь и бомбы по головному катеру, — приказал Петр своему штурману и экипажу ведомого МБР-2. Но бомбы упали в стороне. Противник поворотом "все вдруг вправо" вышел из опасной зоны и снова устремился к нашему транспорту. Фашистам удалось пробить бензобак на летающей лодке Стрелецкого. И тогда он решился на последний шаг.

Вот как рассказывал об этом сам Петр:

"— Когда наберу высоту, можете выброситься на парашютах, вас подберет транспорт, а я стукну ведущий катер, — объяснил экипажу.

Ребята молчали.

— Штурман, слышишь?

— Вместе на таран.

— Георгий?

— Вместе будем…

— Тогда огонь и — вперед.

Снизившись, я нацелил самолет так, чтобы ударить катер левым поплавком. До противника 100, 80, 60, 50 метров. Через мгновенье все будет кончено. Прямой наводкой ведут огонь по самолету зенитки. Лобовое стекло превращается из прозрачного в матовое. По катера не выдержали. Головной рванулся вправо, другой — влево, и летающая лодка проскочила. Я развернулся и увидел, как на максимальной скорости уходят от транспорта катера. Вместе с Волковым я гнал их все дальше…"

Транспорт благополучно прибыл на Ханко.

В Первом гвардейском Стрелецкий, после короткого переучивания, уверенно начал воевать на ДБ-3. Торпедоносец был ему послушен в любой атаке — по наземным целям и морскому противнику.

Балтика — огненное поле боя

"Секреты" торпедной атаки

Обстановка в начале Великой Отечественной войны требовала сосредоточения авиации флота на сухопутном фронте. Лишь отдельными эпизодами были удары по кораблям. Но именно эти эпизоды должны были помочь Борзову в определении тактики будущих операций на Балтике.

Требовалась и определенная психологическая перестройка. Атак на море не было так давно, что о грозном оружии летчикам напоминали лишь самолетные торпедные замки, снимавшиеся лишь однажды на Кагуле. В первую очередь полезно было возобновить полеты всей бригады на море, но этого не позволяло положение дел на фронте. Значит, продолжая участвовать в сражениях на сухопутном фронте, надо использовать обретенный опыт бомбежки точечных целей под огнем зениток и истребителей. Борзов с головой ушел в новое дело. Он изучал тактику на разных этапах применения самолетов в борьбе с вражеским флотом, осмысливал информацию, приходившую с других театров мировой войны. Зачисление Борзова в Военно-морскую академию, конечно, вновь откладывалось. Но Иван Иванович учился, штудировал историю морских войн, а главное — по крупицам собирал и обобщал боевой опыт немногочисленных, но поучительных победами и неудачами торпедных атак. Умение глубоко анализировать помогло выработать рекомендации, которые заинтересовали командование соединения и ВВС флота.

Инспектируя полки, как и прежде, летал на боевые задания. Теория и практика, соединенные воедино, рождали у Борзова смелые планы. Для их осуществления приходилось больше работать в полках, советоваться с боевыми летчиками, штурманами, торпедистами и минерами и каждую победу в полетах над морем, как и неудачу, исследовать.

По-новому предстали перед Борзовым морские бои, проведенные Героями Советского Союза Крохалевым, Челноковым, Ефремовым, Плоткиным, Еречишниковым в самом начале войны. Уже не сам факт боя, не победа привлекали внимание инспектора, а то, как проходил бой, как действовали летчики и как противодействовал противник. Он занимался анатомией морских сражений.

Особо пристальное внимание Борзова привлекали действия однополчанина Героя Советского Союза Василия Балебина, с которым Иван Иванович воевал еще в финскую.

В сорок первом Василий потопил транспорт, канонерскую лодку и сторожевой корабль. 11 июля 1942 года во время "свободной охоты" потопил гитлеровский сторожевой корабль. Командующий флотом вице-адмирал В.Ф. Трибуц прислал отважному летчику поросенка. Вспомним, что это было в голодное время Ленинградской блокады. С тех пор каждому гвардейцу, добившемуся победы на море, вручали за обедом поросенка и называлось это "балебинским поросенком". Василию Алексеевичу досталось 8 поросят — по числу фашистских транспортов и боевых кораблей, потопление которых летчик подтвердил фотодокументами. Балебин широким жестом приглашал однополчан к лакомому блюду. Однажды он так распределил поросенка, что сам не отведал ни кусочка. Вот тогда-то и открыл тайну.

— Если бы мой экипаж умел лучше управляться с фотоаппаратом, — сказал Балебин, — может быть, поросят было бы вручено вдвое больше.

Многие в полку знали, что Балебин потопил полтора десятка вражеских судов. Случалось, прилетал на расстрелянной машине. Докладывал, что атаковал. О том, как тонуло гитлеровское судно, не докладывал: это делают за летчика фотографии. Но они не всегда удавались. Ведь не в фотоателье стрелку-радисту приходится фотографировать да к тому же и вести огонь из пулеметов. И аппаратура подводила: то пленка разорвется в кассете, то замерзнет затвор…

13 октября сорок второго года на самолеты Балебина и его ведомого напали шесть "мессершмиттов". В тяжелом бою гвардейцы два "мессера" сбили, третий повредили. И с победой вернулись на базу. 19 октября Василий потопил вражеский сторожевой корабль, 29 октября — миноносец. Это подтвердили фотодокументы, дешифрованные Е. Соловьевым.

Василия многие называли везучим. Но дело, конечно, не в этом. Анализируя действия Балебина, Борзов увидел в них отработанную методологию: скрытность подхода к цели, решительное сближение, атака с короткой дистанции, что и обеспечивало успех. Именно Балебину сдал Борзов эскадрилью, когда получил назначение на должность инспектора соединения. В третьем томе "Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг." имена Борзова, Балебина, Бунимовича названы в числе самых доблестных летчиков-торпедоносцев.

Рапорты Балебина отличались краткостью: время, место и результат атаки и фотосвидетельство. Борзов подолгу беседовал с летчиком, "раскладывал по полочкам" каждый элемент поиска, противозенитного маневра, действий на боевом курсе, сбрасывания торпеды, выхода из атаки. Из восьми подтвержденных фотографиями побед три Балебин одержал со штурманом Борисом Черных, три — с Николаем Комаровым, по одной — с Задорожным и Афанасьевым. Еще семь, которые не удалось засвидетельствовать фотоаппаратом, не вошли в боевой актив летчика, но какого напряжения они требовали! С Николаем Афанасьевым летчик в непогоду и туман атаковал вражеский транспорт водоизмещением свыше 5000 тонн. Видели, как корма уходила в пучину, нос задирался все выше. Прикованный взглядом к этой картине, стрелок-радист успел лишь один раз нажать кнопку аппарата. Но плотный туман размазал снимок, и нельзя было с уверенностью сказать, что судно ушло на дно. Да летчик и не настаивал. Борзову импонировала честность летчика, он и сам никогда не утверждал, что цель уничтожена, если не было объективного документального подтверждения. Что же полезного извлек Борзов из практики товарища? То, что Балебин не следовал шаблону в выборе направления атаки, не сбрасывал торпеду с дальних дистанций, скоростным маневром обеспечивал внезапность атаки. При встрече с истребителями противника показывал хвост лишь, если имелась облачность, в других случаях активно вел бой, маневрами помогая стрелкам и штурману, и сам не забывал пользоваться пулеметом.

Обобщенный материал Борзов довел до летчиков двух полков, а командование ВВС разослало разработку по всем соединениям.

И все же первая половина сорок третьего прошла, главным образом, в битвах на сухопутном фронте.

Между тем море требовало возрастающего внимания. Чтобы не допустить прорыва наших подводных лодок, противник создал в Финском заливе противолодочные рубежи, прикрываемые авиацией, кораблями и береговой артиллерией. Наиболее мощный рубеж — на выходе из залива, где было поставлено 85000 мин. И взрывоопасные тяжелые противолодочные сети. Торпедоносцы получили приказ обеспечить проводку подводных лодок в море, они пробивали также фарватеры в минных полях. Начались и крейсерские полеты, тщательно подготовленные командованием полка и инспектором дивизии Борзовым. 16 апреля 1943 года экипаж Победкина и Бажанова проник в гавань военно-морской базы противника и бомбами поджег транспорт. 20 апреля экипаж Самедова и Копылова потопил крупное десантное судно противника.

В первых числах мая Н. В. Челнокова снова перевели в штурмовое соединение. Чтобы усилить ударную силу полка, Борзову было приказано сосредоточить внимание на боевых действиях Первого гвардейского. Это вызывалось и тем, что офицер, сменивший Челнокова, оказался неподготовленным к осуществлению крутого поворота к боевым действиям на море и сам на боевое торпедирование не летал. Организатором крейсерских полетов стал Борзов. В его активе появились еще две победы на море. Началось более широкое втягивание летного состава в битву на море. 12 мая Самедов и Ларионов потопили большой транспорт. 29 мая Шаманов и Лорин также потопили транспорт. За июнь и июль сорок третьего гвардейцы потопили восемь вражеских транспортов, за август — семь.

Успехи были заметными, но требовались более масштабные победы. Командование решило поставить во главе Первого гвардейского Ивана Ивановича Борзова.

…Борзов вышел из штаба флота, когда уже стояла глухая ночь. По небу шарили прожектора. Недалеко разорвался снаряд. Начинался очередной обстрел города. Борзов, словно не замечая этого, вновь и вновь вспоминал подробности заседания Военного совета Краснознаменного Балтийского флота.

— Командование ВВС назначает вас, товарищ Борзов, на должность командира Первого гвардейского полка, — сказал командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц. — Справитесь?

Майор Борзов не успел ничего сказать, адмирал сам ответил на свой вопрос:

— Безусловно, справитесь!

Тепло говорил о Борзове член Военного совета вице-адмирал Смирнов:

— Флот знает вас как бесстрашного летчика. Покажите себя теперь и как командир полка. Поздравления передали вам члены Военного совета Ленинградского фронта товарищи Жданов и Кузнецов. Они говорят, что и честь и ответственность быть командиром полка — вам по; плечу.

Сентябрь сорок третьего в истории полка во многих отношениях стал переломным. Удалось одержать на море серьезные победы.

Но были и неудачи, вызванные малой практикой. Бор-зов организовал тренировки на тренажерах, с помощью известных корабельных командиров провел занятия по морской тактике, изучению тактико-технических данных и силуэтов вражеских кораблей и судов, создал в полку "летающую штурманскую лабораторию", использовав для этой цели ДБ Шаманова и Лорина.

В последний день сентября состоялось партийно-комсомольское собрание. Впервые с докладом Борзов выступил как командир полка. Партийно-комсомольская прослойка составляла девяносто шесть процентов личного состава, собрание было открытое. Повестка дня — "Добиваться дальнейшего повышения боеготовности" — являлась главной заботой каждого гвардейца.

Этот осенний месяц боевой работы вызывал законную гордость: успех гвардейцев в сентябре 1943 года оценивался цифрой — сто четыре тысячи. Это тоннаж потопленных фашистских кораблей.

— Да, товарищи, вы славно потрудились на земле и в воздухе, — говорил Борзов. — Ведь эти сто четыре тысячи — не только суда, но и сотни фашистских орудий, танков, тысячи тонн горючего, боевая техника, живая сила врага.

Борзов говорил о том, как складывалась эта цифра, с каким напряжением всех моральных и физических сил вели бой экипажи, топя суда в три, четыре, пять, реже шесть, еще реже семь тысяч тонн. Золотниками на весах войны становились победы в восемь-десять тысяч тонн. Командир называл творцов побед, таких как Разгонин, Бунимович, Васильев, Шаманов, Пресняков, Котов, Иванов, Чванов, Советский, Бударагин. Пройдет время, и все они станут Героями Советского Союза, как и сам командир — первый среди лучших торпедоносцев. Но это еще впереди, а сейчас командир задает вопрос гвардейцам и себе: можем ли воевать лучше? И отвечает:

— Можем и должны! Это относится к летчикам, штурманам, стрелкам-радистам. Это относится к инженерам, техникам, младшим авиационным специалистам, без самоотверженной работы которых полк ничего не стоит.

Впервые так ставился вопрос. Конечно, и раньше командиры отмечали хорошую работу технического состава. Но оценка роли техсостава в устах Борзова показывала, что техники, мотористы, вооруженцы, мастера спецоборудования не просто готовят матчасть, но и полностью разделяют ответственность и успехи экипажей.

— Недавно я беседовал с одним летчиком, — рассказывал Борзов. — Прошу назвать членов экипажа. Без запинки называет штурмана, стрелка-радиста, воздушного стрелка. Прошу вторично. И что же? Отвечает: "Я всех назвал". Нет, товарищи, наши экипажи полнее. Их полноправные члены — те, кто готовят самолеты и оружие. По итогам месяца работы — теперь это войдет в систему, продолжал командир, — будет издан приказ. Но уже сейчас я объявляю благодарность замечательным специалистам, создающим летному составу все условия для выполнения задач в воздухе. Лучшие из них представляются к правительственным наградам.

Командир дал оценку боевой работе летчиков и пожелал молодежи быстрее встать в ряды асов морского боя. Потом вернулся к сентябрьским боям.

— Итоги неплохие. Потопление двадцати судов — oo серьезный удар по гитлеровскому флоту. Это, безусловно, отразится на снабжении фашистских войск в Прибалтике…

Год с небольшим назад партийное собрание полка принимало в партию Николая Иванова, Александра Преснякова и его, Борзова. Николай и Александр оправдали звание коммуниста, как и он. Теперь ответственность Ивана Ивановича многократно выросла. Мало только самому воевать так, чтобы листовки политотдела призывали "брать пример с летчика Борзова". Теперь так должен воевать весь полк, и весь полк должен стать примером.

Командир счел необходимым сказать доброе слово и каждом, кто отличился. О Бунимовиче, Советском, Преснякове и Иванове, о Пономаренко, Шаманове, Чернышеве, Колеснике, которые становятся мастерами торпедной атаки.

— Отрадно, что и пополнение, пришедшее в полк совсем недавно, показывает мужество в морских сражениях, — продолжал Борзов. — Вот Николай Константюк, он у нас недавно. Но какая выучка! Одно слово — тихоокеанец. Вместе с опытным нашим штурманом гвардии капитаном Петром Кошелевым и гвардии младшим лейтенантом стрелком-радистом Черкашиным он одержал первую и очень важную, внушительную победу: потопил крупный транспорт.

Слушая командира, авиаторы испытывали чувство гордости: в полку растут новые герои. Так получилось, что после берлинской операции, за которую пять летчиков были удостоены звания Героя Советского Союза, на время как бы утихла слава Первого гвардейского. За весь сорок второй год лишь Николаю Челнокову было присвоено это высокое звание, да и то, когда уже перешел в штурмовую авиачасть. Сорок третий год вновь назвал полк главной ударной силой флота — теперь уже на море. Но за весь год лишь одному Василию Балебину вручен орден Ленина и Золотая Звезда Героя.

— Мы должны и можем уничтожать вражеские суда в любых метеоусловиях, при любых обстоятельствах, какими бы сложными и трудными они ни были, продолжал Борзов доклад. — Мы должны непрерывно нарушать вражеские коммуникации, деморализовать противника в его водах. Это наш долг перед Родиной. Технический состав у нас работает замечательно, — Иван Иванович улыбнулся и добавил: — работает не хуже нас, летчиков, все делает, чтобы мы воевали еще лучше…

В прениях выступили техник Лупач, летчик Пономаренко, штурман Иванов. Гвардейцы обещали трудиться и воевать лучше, чем раньше. Николай Иванов заверил, что двадцать шестую годовщину Великого Октября экипаж отметит достойно, "превратив еще несколько надводных фашистских судов в подводные…"

— Уж это мы сделаем, будьте уверены, — сказал Николай под аплодисменты однополчан.

Техник-лейтенант Адамчевский рассказывал, как командир экипажа Юрий Бунимович участвует в подготовке материальной части.

— Хороший пример! — поддержал командир. Юрий Бунимович, придя в полк, настойчиво просил немедленно послать его в бой.

— Самолет, предназначенный для вас, ремонтируется, — отвечали летчику, — отдохните пока.

Бунимович пошел на стоянку, вместе с техником и мотористом включился в ремонт. Самолет получил быстрее да и с новой для него техникой глубже освоился. Скоро Бунимович завоевал славу храбреца, мастера торпедной атаки.

Таких первоклассных летчиков не так уж много на всем флоте. Вот бы сейчас сюда Гречишникова, Плоткина, Трычкова, Пяткова, Фокина, Ефремова. Но нет их. Первые трое погибли, Пятков возглавил отдельную авиационную часть, Ефремов и Фокин — на Черном море вели в бой торпедоносцы. Задача Борзова вырастить новых героев, которые могли бы не только поддерживать традиции, но и создавать свои. И командир твердо решил все сделать, чтобы полк по всем показателям был первым.

Душевно и заинтересованно принял полк пополнение сорок третьего года. Теперь уже бывалые торпедоносцы коммунисты Пресняков, Бунимович, Советский, Иванов, Стрелецкий и другие делились своим опытом с молодежью. С одобрения Борзова командиры и штурманы звеньев в неурочное время и в непринужденной обстановке рассказывали об особенностях полетов на Балтике, о тактико-технических данных нового самолета, которого так ждали в полку, об особенностях его эксплуатации. Провели также вечер: торпедная атака в вопросах и ответах. Рассказы Борзова, Преснякова, Пономаренко — о полетах в сложных метеоусловиях, о тактике и технике торпедной атаки; штурманов Лорина, Чванова, Кошелева и Иванова — о расчетах при выходе в торпедную атаку, стрелка-радиста Кудрявцева — об отражении вражеских истребителей и фиксации результатов бомбо-торпедного удара, несомненно, сыграли свою роль в освоении летного мастерства молодыми летчиками.

Первый полк все теснее взаимодействовал с флотом, что требовало знания военно-морского искусства. Борзов и его летчики часто бывали на боевых кораблях Краснознаменного Балтийского флота и судах вспомогательного флота. И к летчикам приезжал мастер подводных атак Герой Советского Союза Ф.Г. Вершинин, который рассказал о тактике подводных лодок и о боевой практике подводных сил Балтфлота.

Командира во всех начинаниях поддержал заместитель по политчасти Григорий Захарович Оганезов, который вернулся в полк, когда погиб в боевом полете батальонный комиссар Н. П. Бушихин. Вместе с парторгом Николаем Букиным Григорий Захарович направлял усилия на укрепление боеготовности, повышение организованности и дисциплины. Регулярно проводились партийные и комсомольские собрания, а если обстановка не позволяла, то собирался партийно-комсомольский актив. Подводились итоги боевой работы, обсуждалась деятельность каждого члена ВКП(б) и ВЛКСМ.

Коммунисты заботились о продолжении боевых традиций, пропагандировали их, добивались, чтобы подвиги ветеранов служили примером для молодежи. Партийно-" политическая работа эффективно содействовала выполнению новых сложных задач, поставленных перед гвардейцами.

Война шла третий год. Третий год участвовал в боях гвардии майор Борзов. Теперь открылась новая страница и в войне и в его боевой жизни. На смену морским эпизодам пришла настоящая война на море. Поле боя с побережья перешло на глубинные квадраты Балтики.

Не щадя жизни

Октябрь сорок третьего отличался крайне неустойчивой погодой. Туманы над морем еще более затрудняли действия торпедоносцев. Но обстановка требовала усиления ударов по вражескому флоту. И какой бы ни была погода, воздушные крейсеры поднимались в воздух сразу после получения боевой задачи. В один из дней я летел воздушным стрелком в составе экипажа Вадима Евграфова и Виктора Бударагина. Скрываясь от фашистских береговых постов наблюдения, ДБ уходил все дальше от Ленинграда. Виктор точно привел самолет к отдаленной военно-морской базе, а затем вышел на боевой курс — к хранилищу горючего. Прицельно сброшены бомбы, над берегом и морем полыхнуло пламя. Яркий огонь высветил базу, корабли. В эту минуту ДБ схватили прожекторы, открыли огонь зенитные батареи. Снаряды рвались близко…

Вот так же 22 февраля сорок третьего схватили про-, векторы ДБ летчика комиссара полка Николая Павловича Бушихина. Огонь угрожающе приближался. Ни вправо, ни влево и тем более вперед, в район Таллинской военно-морской базы, пройти не было никакой возможности. А отказаться от намеченного — не в характере экипажа, в котором все коммунисты. Бушихин, сменивший переведенного с повышением в политотдел Оганезова, в партии с двадцать восьмого года. Штурман Алексей Глядеев — член партии с сорок первого. Стрелку-радисту Ивану Рудакову накануне этого боевого вылета начальник политотдела вручил партбилет, а воздушному стрелку Виктору Алексееву кандидатскую карточку. Комиссар был старше всех в полку по возрасту, летал давно. Бывалым штурманом слыл Глядеев. А Ивана Рудакова после берлинской эпопеи считали лучшим стрелком-радистом и уважительно называли Иваном Ивановичем. Самым молодым в экипаже был Алексеев. В полку он оказался как бы случайно. Однажды в полк прибыла из Ленинграда эстрадная бригада. В ее составе выступал улыбчивый юноша — аккордеонист Витя Алексеев. Парню не было и восемнадцати. Играл он замечательно, и Преображенский, сам игравший на баяне, в знак признательности повел Витю к самолетам, залез с ним в кабину, показал приборы, управление, оружие. Алексеев попросил:

— Оставьте меня в полку, хочу воевать!

И скоро Витя уже летал на флагманском бомбардировщике, летал смело, не раз бывал в переделках. А вечерами собирались в кубрике авиаторы и слушали, как на двух баянах играют "батя" и "сынок".

За несколько часов довылета в клубе полка после торжественного собрания, посвященного двадцать пятой годовщине Советской Армии и Военно-Морского Флота, состоялся вечер самодеятельности. Первую скрипку играл в нем Витя. А потом этот полет… Самолет прорвался сквозь стену разрывов, нанес удар, но был сбит. Комиссар Бушихин и его товарищи погибли.

…Борзов слушал доклад экипажа и делал пометки в своей рабочей тетради. Подчеркнул слова Евграфова о вызванном пожаре, уточнил расположение зенитных средств. Бросил взгляд на летчиков, которые вместе с ним слушали только что прилетевших товарищей: важно, чтобы они были внимательны, ведь следом за Евграфовым и Бударагиным вместе с Борзовым и Котовым должны лететь Пресняков и Иванов, Бунимович и Советский, Щаманов и Лорин и другие гвардейцы.

Много нового ввел Борзов, приняв командование. Доклады перед всем летным составом также способствовали сплачиванию воинского коллектива, лучшему изучению обстановки в квадрате боевых действий, разнообразию тактических средств и маршрутов подхода к цели. Позднее, когда доклад экипажа и его фотосвидетельства будут конкретизированы данными агентурной разведки, Борзов скажет гвардейцам:

— Бомбовый удар Евграфова и Бударагина дорого обошелся врагу: пожаром уничтожено крупное хранилище горючего.

За октябрь полк уничтожил 19 транспортов общим водоизмещением 85000 тонн. Среди пущенных на дно транспортов один был потоплен Борзовым, штурманом Котовым и стрелком-радистом Беляевым. Эта победа важна была не только сама по себе: в крейсерском полете 12 октября ярко проявилось новаторство командира.

Осенью сорок третьего торпедная атака стала главным оружием полка.

Но было и такое. В октябре экипажи вылетали один за другим, а возвращались ни с чем. Сплошной туман, облачность, дожди, снег, обледенение не позволяли пробиться к морю даже самым подготовленным гвардейцам Победкину, Летуновскому, Шаманову, Преснякову…

— Отдыхайте до вечера, — сказал как-то после такого полета Борзов летчикам, а сам пошел на аэродром. Скоро его торпедоносец взлетел в закрытое облаками небо. Через час Котов сказал:

— Командир, не пробьемся, надо возвращаться.

— Рано, — ответил Иван Иванович.

Видимости никакой, едва проглядывались консоли. Капельки воды рябью покрывали крылья и фюзеляж и застывали, превращаясь в лед. Бесперспективный, как считал Котов, полет становился все более опасным.

— Надо поворачивать, командир.

— Тщательнее веди прокладку, Никита.

Борзов прорвался. В дожде и снегопаде преодолел наиболее опасные участки маршрута, на бреющем проскочил над зенитными батареями, пролетел даже над, вражеским аэродромом.

В Рижском заливе в непогоду чувствовали себя спокойно фашистские транспорты. Охранение выставляли больше от подводных лодок Балтфлота. Появление торпедоносца явно не ждали. Ни транспорт, ни сторожевые корабли не успели включить на полную мощность средства ПВО, когда экипаж бросил торпеду…

…На командном пункте все повскакивали с мест, когда появился командирский экипаж. Но вопросов никто не задавал, по смеющимся черным глазам Борзова поняли: прорвался, нашел врага и потопил.

— Ну, отдохнули немножко? — улыбнулся Иван Иванович. — И прекрасно, пора дело делать.

— Думаете, прорвемся? — спросил Николай Иванов.

— Мы прорвались, почему вы не сможете? — ответил Борзов, сбрасывая с плеч "канадку".

— И не верю, что дома. Когда влезли в пургу и прижало к воде, я убеждал, что дальше лететь невозможно и надо возвращаться, — рассказывал Котов летчикам. — А командир в ответ: "Прекрати разговор, прокладкой занимайся". И ведь прорвались, потопили…

Пример командира помог обрести уверенность, нелетная погода становилась летной.

Не только по отваге и мастерству в бою судил Борзов о своих гвардейцах, но и по тому, как они относятся к подготовке материальной части. Если на торпедоносце меняли моторы, а летчик забивал "козла", полагая, что ремонт не его забота, командир строго выговаривал за это. А тех, кто вместе с наземной службой восстанавливал самолеты и моторы, Иван Иванович ставил в пример. Благодарность командира за помощь техникам получили Пресняков и Иванов.

В кабинете командира висели две доски. На одной прикреплялись модели ДБ, находящиеся в строю, на другой — ремонтирующиеся. Это позволяло знать и то, где находятся экипажи. Борзов обходил самолеты в ремонтной зоне, беседовал с техническим и летным составом, восстанавливающим самолеты. Видел: экипажи сплотились, стали дружнее.

Двадцать шестую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции полк встречал новыми победами. 2 ноября Летуновский и Демченко в крейсерском полете обнаружили транспорт водоизмещением 15000 тонн, охраняемый сторожевыми кораблями. Прорвавшись сквозь огонь, экипаж точно направил торпеду, и она взорвалась по центру судна. В момент отхода в лопасти винта разорвался снаряд зенитного автомата, мотор лишился мощности, и в самолет угодило еще несколько осколков. С трудом достигли берега. Неожиданно штурман увидел железнодорожный эшелон, шедший в сторону Ленинграда. Летуновский снизился, и экипаж обстрелял состав из пулеметов.

Выслушав доклад и рассмотрев фотопленку, Иван Иванович похвалил летчика за мужество в торпедной атаке и поругал за то, что тот на поврежденном самолете связался с эшелоном. Но тут же подумал, что, наверное, и сам бы поступил так же…

Отличились в первые дни ноября экипажи Соловьева и Константюка, потопившие два транспорта общим водоизмещением 14000 тонн.

"Лекарство" от усталости

В полк на праздник Октября прибыл только что назначенный начальником политотдела ВВС КБФ полковник Иван Иванович Сербии. Летчик-истребитель, он и в новой должности не оставлял своей боевой машины и прилетел на истребителе. Борзов знал Сербина еще с финской, вместе они получали и первую боевую награду — орден Красного Знамени. Встретились как соратники. Сербии беседовал с летным и техническим составом, спрашивал о нуждах, семьях, просил высказать пожелания по политическому обеспечению и культурному обслуживанию.

Среди других вопросов был один и такой: почему давно не приезжали артисты. Дружба полка с артистами началась еще в начале войны. Приезжали к летчикам Е. П. Корчагина-Александровская, Борис Бабочкин, Аркадий Райкин, Клавдия Шульженко. Борзову и многим другим лучшим летчикам присылались пригласительные билеты на премьеры ленинградских театров. Улетая, Сербин пообещал:

— На Новый год политотдел направит к вам целую бригаду артистов, а уж сейчас обойдитесь своими силами, готовьте самодеятельность.

7 ноября в полку состоялся "большой академический концерт", как назвал вечер самодеятельности конферансье — "народный артист из Знаменки" Николай Иванов. Николай Иванов в тот день читал "свои стихи и чужие", пел и танцевал. Штурман Евгений Шевченко отплясывал "яблочко", Александр Пресняков — "цыганочку", пел "Землянку" Иван Иванович, которому аккомпанировал на баяне Анатолий Иванов. Повязав голову пестрым платочком, Никита Котов изображал даму и приглашал на белый танец. Правильно говорят: в танце и песне ярко проявляется характер народа. Усталые люди, с натянутыми до предела нервами, светлели, улыбались, смеялись каждой шутке. Зрители и "артисты" менялись ролями. Всем было хорошо — оттого, что они единая семья, боевые друзья, братья, породнившиеся в тяжелых боях, что с ними, как настоящий товарищ, их славный командир, умеющий не только воевать, но и заглянуть в сердце и понять их души.

Борзов видел, как устали его гвардейцы. Тяжелые потери в бою теперь заставили пилотов летать на торпедные удары ночью. А днем какой сон.

Средство восстановить физические силы личного состава Борзов нашел в спорте, которым сам увлекался с детства: состязался со сверстниками, кто первым переплывет Москву-реку у Центрального парка o культуры и отдыха. В техникуме и аэроклубе играл в футбол и волейбол. В летном училище и на Черном море, где потом служил, занимался плаванием и греблей. На Тихом океане пристрастился к пулевой стрельбе. И сейчас решил:

спорт поможет, обязательно поможет восстановить силы.

Командир приказом объявил об организации ежедневной физзарядки, соревнований по футболу, баскет болу, волейболу, перетягиванию каната и стрельбе. Были определены ответственные по каждому виду спорта, вывешен календарь встреч. Приказ обязывал командиров эскадрилий и служб лично участвовать в соревнованиях. Пример показывал сам командир, игравший в футбол, волейбол и баскетбол. В перетягивании каната Борзов представлял одну команду, а комиссар полка В. М. Калашников, сменивший Оганезова, другую. Перетягивание каната и сейчас популярно на флоте. Но трудно передать, какое замечательное настроение давало оно на войне в часы отдыха перед труднейшими и опаснейшими операциями торпедоносцев.

Запомнились и стрелковые соревнования. Борзов стрелял из пистолета уверенно и метко. Да и однополчане знали толк в этом виде спорта. Однако случалось, пули летели "в молоко". Однажды Григорий Бажанов, опытный и смелый штурман, сошел с огневого рубежа, не сделав ни одной пробоины в черном яблоке. Конечно, штурман сейчас же попал под перекрестный огонь шуток и подначек, а Николай Иванов, сохраняя серьезность, во всеуслышание сказал:

— Это надо еще посмотреть, как всеми уважаемый товарищ Бажанов топит корабли, если в мишень попасть не может.

Бажанов, конечно, обиделся. Кончилось тем, что Григорий взял в пункте боепитания "цинку" патронов, каждый день тренировался и потом даже "обстрелял" Николая.

Вскоре полковой врач доложил: аппетит у личного состава улучшился, ликвидирована бессонница, а улучшение настроения было на виду.

Прилетевший в полк начальник политотдела ВВС КБФ полковник Иван Иванович Сербин, ознакомившись с постановкой спортивной работы в полку, рекомендовал командирам всех частей и подразделений следовать примеру Первого гвардейского.

Позднее, в 1944 году, на Балтийском флоте провели спартакиады боевых частей и кораблей. Первенство по баскетболу выиграла команда Первого гвардейского. Возглавлял команду Герой Советского Союза Николай Афанасьев, один из лучших штурманов-торпедоносцев.

В ожидании вылета

Как-то перед боевым вылетом Борзов играл в шахматы с Бунимовичем. Рядом о чем-то беседовали Пресняков, Иванов, Рензаев, Меркулов, Советский, Победкин. И вдруг принесли почту. Получившие письма торопливо вскрывали треугольники, а обделенные почтальоном этой радости скрывали свое огорчение. Борзов не получил письма. Он сидел на топчане и смотрел на счастливчиков. Я спросил, давно ли он получал весточку из дома?

— Недавно, — ответил Иван Иванович, — от мамы.

Это-"от мамы"-в устах бесстрашного и смелого командира прозвучало как-то по-особому мягко. Подумалось: Иван Иванович очень любит мать. Много позднее узнал, что это именно так.

…А на КП тишина таяла. Как шум волн, нарастал прибой чувств и разговоров. Летчики обменивались новостями из дома — кто какими.

Лицо Рензаева расплылось в широченной улыбке.

— Нет, послушайте, какой шельмец мой Борька, пять лет всего, а уже норовит мать обхитрить! — и Алексей Иванович стал громко читать письмо жены. — "Ты умывался?" — спрашиваю сыночка. "Умывался, посмотри, глаза мокрые". — "А шею мыл?" — "А шею ты не говорила мыть". — "Да ты, по-моему, вообще не умывался, мыло-то сухое". — "Умывался, умывался. Посмотри: мыло лежало здесь, а теперь совсем с другой стороны лежит, — отвечает Борька. Но если хочешь, я помочу мыло".

Эти наивные, казалось бы, ничего не значащие строки взбудоражили командный пункт. Летчики подходили к Рензаеву, хлопали по плечам, по спине и подначивали с грубоватой нежностью:

— Ну и хитрец у вас сынок, — говорил Петр Стрелецкий.

— Есть в кого, — басил Василий Меркулов.

— Мой бы Валерка ни за что такое не придумал, — продолжал Стрелецкий.

А Николай Иванов, подойдя поближе к Рензаеву, с серьезнейшим видом спрашивает:

— Алексей Иванович, а вы сами-то сегодня умывались?

— Умывался, умывался, — цитирует Рензаев сына, — видишь, мыло с другой стороны лежит.

Немало дней будут спрашивать у Алексея Иванови-ка, умывался ли он и что там еще придумал Борька. А потом будут раздумья о своих семьях, о том, как трудно женам, еще труднее, чем им, летчикам, как нестерпимо желание летчиков увидеть своих детей.

Проверяя самолетный парк, Борзов частенько видел в кабинах прикрепленные к приборной доске фотографии детей. Вроде не положено это, отвлекает в бою, некоторые советовали запретить "самодеятельность", но Иван Иванович понимал, как это необходимо тому же Петру Стрелецкому, в планшете которого лежит фотография Валерика. Петр не видел его с 22 июня 1941 года, когда прикрывал уходящий с Ханко турбоэлектроход "И. Сталин". На его борту среди трех тысяч пассажиров находился и Валерик с матерью, Инной Стрелецкой. Знал он и то, что это дорого, важно и всем его летчикам, ежедневно рискующим своей жизнью ради счастья всех детей.

Только самые близкие друзья знали, как мечтал иметь сына Борзов. Никита Котов — среди них. В одном экипаже они летали, вместе оказывались в опаснейших переделках, ему и сказал однажды Иван Иванович:

— Понимаешь, если что случится… наследника не останется.

…Покончив с "атаками" на Алексея Ивановича Рензаева, Николай Иванов просит внимания:

— Слушайте важное сообщение. Включились? Так вот, должен вам доложить, что я женюсь.

Знали о дружбе Николая с библиотекарем Евстолией. Летчики называли ее Толя.

— И Толя согласна?

— …Я Толе говорю: или вы выходите за меня замуж…

— Или? — прерывает Михаил Советский.

— Вот и Толя так спросила: или. А я ей: или я женюсь на вас…

— Конечно, Толя отказала! — подмигивает Победкин. Иванов снисходительно улыбнулся:

— Она сказала: "Я согласна".

— Полк несет потери… в холостяках, товарищ командир, — притворно вздыхает Советский, — если только Иванов серьезно…

— Серьезно, на всю жизнь.

И ведь правду сказал. Толя, Евстолия Михайловна, стала настоящей боевой подругой Николая. У них дочь и сын, два внука — Максим и Дмитрий…

Вошел оперативный:

— Товарищ командир, получено задание…

Александр Разгонин

Штаб подвел некоторые итоги боевой деятельности полка на море с 22 июня 1941 года по 1 декабря 1943 года. После встреч с гвардейцами противник потерял 68 транспортов, 10 сторожевых кораблей, 5 танкеров, 2 канонерские лодки, миноносец, плавучий маяк и еще несколько судов малого тоннажа, а всего — 90 единиц общим водоизмещением 342 000 тонн. Это по атакам, результаты которых подтверждены документально. Итогами можно гордиться, и все же Борзов главное внимание обратил на то, что десять судов хотя и были повреждены, но остались на плаву и, как показала разведка, были отбуксированы противником и, возможно, снова окажутся в строю.

— Наш поиск труден, опасна атака, — говорил Борзов, — тем более ни один вражеский корабль не должен уйти после удара.

Победы доставались гвардейцам дорогой ценой. Не вернулся с последнего задания гвардии старший лейтенант Александр Разгонин…

Летом сорок второго среди десяти лучших летчиков, начавших крейсерские полеты в море с торпедным оружием, был Разгонин. Тогда же начались и удары по военно-морским базам противника. Штурман Разгонина Виктор Чванов прокладывал курс на Мемель, Хельсинки, в порт Таллина, на Либаву, Пиллау, Котку. Десятки боевых полетов провели они вместе.

Однажды Разгонин в шхерном районе вел поиск крупного арсенала вражеского оружия, принимая на себя огонь зениток. Противнику показалось странным, что летчик не уходит из опасной зоны и… не бомбит. Разведка? Бесполезна в такое время. Но экипаж нашел цель, сбросил бомбы, и пламя охватило арсенал. Маневрируя, Разгонин кружил над базой, встречая приближающиеся самолеты однополчан с минами. Отвлекающий маневр он провел мастерски. Мины удалось поставить так, что противник о них узнал лишь, когда подорвались корабли.

В сорок втором в дальних районах Балтики фашистские транспорты редко встречались с нашими торпедоносцами и почти не прибегали к охранению. Решили днем нанести серию ударов одиночными самолетами. В один из дней Александру встретился фашистский сторожевой корабль с сильной зенитной обороной и опытным экипажем. Командир сторожевого корабля умело маневрировал, и гвардеец долго не решался бросать торпеду: противник мог увернуться. Но вот торпеда сброшена. Фашистский сторожевой корабль потрясли взрывы, и он пошел на дно.

Воля гвардейцев испытывалась и во время прорыва блокады. Александр и штурман Черных наносили удар по мгинскому железнодорожному узлу, где сосредоточились резервы противника. Уже самолет находился на боевом курсе, когда увидели, что заход неточен. Под ожесточенным огнем вторично вышли на боевой курс. Опять неудача! Прожекторы схватили, ослепили летчика, Раз-гонин развернулся и в третий раз вышел на боевой курс. Зенитный снаряд разорвался перед самолетом, и осколком сбило с правого мотора редуктор вместе с винтом. Впору думать о спасении, а Разгонин в четвертый раз выходит на боевой курс. Самолет не хочет слушаться рулей. Разгонин пробился к цели, бомбы накрыли эшелон, вызвали пожар и серию взрывов.

На одном моторе привел летчик боевую машину на аэродром.

Невысокому, с острыми плечами летчику можно было дать лет восемнадцать, хотя в действительности было 22 и он давно считался "стариком". С ним советовались не только вчерашние курсанты, но и командиры звеньев. Не теряющий самообладания в бою, он спокойно выдержал и испытание славой. Уже в 1943 году почти каждая передовая фронтовой газеты о торпедоносцах призывала учиться мужеству у Александра Разгонина.

Начало сентября 1943 года Разгонин ознаменовал дерзкой победой. Вылетел со штурманом Чвановым в туман и дождь, стремясь, как наставлял Борзов, извлечь преимущества и из неприятностей. "Туман и дождь, — говорил командир полка, — они и для противника означают то же самое".

Разгонин скрытно прошел над занятой врагом территорией и начал поиск в море. Многих сил требует атака. Но не меньшее напряжение испытывает экипаж в поиске — длительном, однообразном, когда прошедшие часы поиска кажутся до обидного бесполезными. Двухтрубный транспорт внезапно появился прямо по курсу.

Разгонин вышел на боевой курс. Сброшена торпеда. Небо вздрогнуло от серии мощных взрывов, — значит, фашисты везли боеприпасы, — и пламя поднялось выше самолета. Когда проявят пленку, дешифровщик установит:

водоизмещение транспорта — десять с половиной тысяч тонн. Несколько часов спустя гвардии старший лейтенант Разгонин потопил транспорт водоизмещением в 3000 тонн.

В полк позвонил командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц и поздравил с боевыми успехами.

— Я только что подписал приказ о награждении орденом Красного Знамени Разгонина, Бунимовича, Чернышева, Васильева, Чванова, Советского и Андреева, — сказал адмирал. — В ближайшее время вручим награды.

— Товарищ командующий, — ответил Борзов, — завтра у нас большая работа…

На другом конце провода раздалось покашливание:

— Понял, понял. Вечером буду у вас с наградами.

В крейсерский полет гвардейцы уходили с орденами на груди.

Шесть вражеских судов общим водоизмещением около тридцати пяти тысяч тонн уничтожил Разгонин. Последняя победа — транспорт 8000 тонн, до предела загруженный боевой техникой. Командующий авиацией Военно-Морского Флота СССР генерал-полковник авиации С. Ф. Жаворонков и командующий ВВС КБФ генерал-лейтенант авиации М. И. Самохин телеграфировали Разгонину:

"Горячо поздравляем вас и ваш славный экипаж с дерзкой победой. Входим с ходатайством о присвоении вам звания Героя Советского Союза…"

Комсомолец Разгонин продолжал наносить удары по врагу. Он совершил ряд опасных вылетов на постановку мин в военно-морских базах противника. 16 ноября отправился в полет вместе со штурманом Макаровым и стрелком-радистом Мигуновым.

Море на этот раз долго оставалось пустынным. Уже подумывали о возвращении: израсходована большая часть горючего. Балтика редко дарует хорошую погоду, дальнюю видимость. А уж в ноябре и подавно: только что хлестал дождь, за ним повалил мокрый снег, на крыльях — кристаллы льда. Все, время вышло.

— Зайдем на обратном пути к Либаве, — говорит Александр.

В базе — эскадренный миноносец, сторожевик, транспорты. Скорее выбрать цель и атаковать, ведь из-за непогоды снизились к самой воде. Маневрируя, Разгонин приблизился к транспорту. Торпеда пошла. В то же мгновенье — залп с эсминца и сторожевиков. Машину словно схватили за крылья. Едва долетели до берега, она врезалась в лес, прочертила просеку и разломилась. Все получили травмы. Решили пробиваться к фронту, но напали на полицаев. Летчика с травмой головы и ноги держали в тюрьме, затем гоняли по лагерям — все дальше и дальше от Родины. Стремясь помочь Разгонину, — он сильно хромал, — пленные через врача, тоже заключенного, добились перевода летчика истопником и уборщиком барака. Александр начал поправляться, осуществил побег. Вернулся на Родину, на Балтику. Боевые друзья с радостью встретили однополчанина.

Но это все уже происходило позднее. А тогда, 16 ноября сорок третьего года, считали, что Разгонин, потопив вражеский корабль, погиб.

Лунная дорожка

В конце сорок третьего на Балтике появилось выражение "лунная дорожка". Есть что-то в этом романтическое, возвышенное. Метафора для влюбленных, да и только. Однако "лунная дорожка", о которой идет речь, не имела никакого отношения к вздохам при луне. Это был новый тактический прием.

…День 12 октября 1943 года подходил к концу. Смеркалось, когда в холодное чистое небо ушел самолет командира полка гвардии майора Борзова.

Хотя была лунная ночь, экипажу удалось избежать столкновения с истребителями противника над занятой врагом территорией, и теперь торпедоносец выходил в район коммуникаций, по которым фашистская Германия получала морем технику и материалы из Финляндии, Норвегии, из других стран. Самолет Борзова "висит" в темной части горизонта. Борзов, Котов и Анатолий Иванов все внимание отдают лунной дорожке, разрезающей море. Когда вражеское судно появится на этой. дорожке, торпедоносец атакует. Многочасовой полет на ограниченном участке неба вызывает растущую усталость. Болят глаза от напряжения, а надо сохранить бдительность, иначе можно из охотника превратиться в жертву. А на палубах и надстройках кораблей противника десятки зенитных орудий и крупнокалиберных автоматов. Близ берега, занятого врагом, как правило, встречают "фокке-вульфы". Надо во что бы то ни стало обнаружить противника, с дистанции пистолетного выстрела метко бросить торпеду. Этот способ — торпедирование вражеских кораблей на лунной дорожке его, Борзова, идея, и он первым осуществлял ее на практике.

Заметив противника, гвардейцы ни на мгновение не теряли вышедшее на дорожку судно. Команды звучат приглушенно и лаконично и сразу же исполняются. От нетерпения и напряжения становится жарко. Глаза летчика напряженно всматриваются в волны. Майор — весь. внимание.

Транспорт уже почти на всю длину на лунной дорожке. Борзов атакует с самой малой высоты, почти на бреющем. Холодное море — под крыльями. Торпеда пошла, и Борзов вкладывает все свое искусство для выхода и" атаки. Он летит так низко, что мачта транспорта оказывается чуть ли не впритирку к крылу торпедоносца, несущегося на максимальной скорости.

Понятна радость летчика, когда он доводит до дома расстрелянный самолет после победы. У Борзова так было много раз. А сейчас — и это тоже радость не последовало ни одного залпа с транспорта, таким внезапным оказался удар.

Озаряя небо и волны, раздался взрыв. Пламя такое, что, кажется, луна бледнеет. Море встало дыбом, когда Борзов круто кладет торпедоносец на крыло. Иванов направляет на гибнущий транспорт фотоаппарат, крепко, как пулемет, держит камеру.

Летели домой и думали, как скорее сделать "лунную-дорожку" достоянием всего полка. И почему только полка? Это поможет победе, пусть все берут идею на вооружение.

— Успел заснять? — спрашивает Борзов.

— Все в порядке, — отвечает Анатолий. Анатолий Иванов — один из бывалых стрелков-радистов, ранее он много летал с Николаем Победкиным. В одном полете он смог отразить пулеметным огнем нападение четырех "мессершмиттов", в другом уничтожил истребитель, пытавшийся сбить торпедоносец с боевого курса. Дважды сбивали самолет, на котором летал Анатолий. Был случай, когда Иванова, выбросившегося из горящего бомбардировщика, спасли мальчишки. Толя и сам был похож на них — маленький и худенький. Когда приземлился на парашюте, мальчишки дали ему вместо флотских свои штаны, и он босиком, без рубашки (благо было это жарким летом сорок первого), катя перед собой железный обруч, вместе со своими спасителями проскочил мимо фашистского патруля. Преодолев линию фронта, Анатолий вернулся в полк.

Не избежал Иванов и ранений. 2 января 1942 года с малой высоты экипаж отбомбился по фашистским укреплениям близ Нарвы. Артиллерийская батарея врага взлетела на воздух, а другая — не заметили балтийцы — ударила прямой наводкой. Иванов вскрикнул от острой боли, захлебнулся кровью и помимо воли разжал пальцы на рукоятках пулемета. В это время оба мотора остановились, и эта тишина заставила стрелка-радиста снова взяться за пулемет. Планируя, перетянули линию фронта и садились в расположении бригады морской пехоты. Из машины Анатолия вытащили краснофлотцы. Живого места, казалось, на нем не было. Рваные раны на лице, спине. Изувечена правая рука, пальцы перебиты. Не только пулемет, даже карандаш держать не мог. Полный инвалид. Штаб решил демобилизовать Иванова. Но Анатолий запротестовал. Сказал, что заживут раны и он будет продолжать воевать в родном полку. Плоткин и Борзов поддержали просьбу стрелка-радиста. И скоро он возобновил боевые вылеты. Правая рука нестерпимо болела, но Анатолий всегда был готов к бою. Борзов без колебаний взял Иванова в свой экипаж.

…Дома мотористы, техники, инженеры удивились: неужели ни одной пробоины? Ни одной. Собрались все гвардейцы. На длинном узком столе перед каждым рабочая карта. Борзов рассказывает, как экипаж вел поиск, как атаковал. Возбуждение, радость победы ушли на второй план. Борзов анализировал ход рейда в своем стиле — четко, деловито, ясно.

Иван Шаманов задал вопрос, который заботил всех:

— А мы сможем так?

— Сможете, обязательно сможете! — положил руку на плечо Ивану Гавриловичу. — Я в этом уверен.

Новый тактический прием помог гвардейцам в короткий срок одержать десятки побед.

Нет, не молчали музы

Гвардейцы день ото дня наращивали удары по морскому противнику. Год завершался в полетах на минирование наиболее оживленных фарватеров и выходов из военно-морских баз и портов, в которых участвовали почти все экипажи. Днем 31 декабря 1943 года пришла телеграмма из политотдела ВВС: "Встречайте концертную бригаду". Григорий Захарович Оганезов сказал Борзову:

— Полковник Сербии сдержал обещание.

— Как же может быть иначе у комиссара? — ответил Борзов.

Он считал обязательным и для себя, чтобы слово не расходилось с делом.

Борзов улетел на минирование. Вечером в клубе собрался весь личный состав. Гвардейцы пришли в зал по-праздничному одетые, с орденами и медалями на кителях и форменных фланелевых матросских рубашках. Начало концерта задерживалось: ждали возвращения Борзова и Победкина. Вот уже и экипаж Николая Победкина прибыл. В воздухе — лишь командир. Не случилось ли беды?

Борзов между тем уже приближался к аэродрому. Мины экипаж бросил удачно: командир неслышно спланировал к военно-морской базе и закупорил выход из нее. Неспокойным будет новый год для противника. Правда, и экипажу пришлось поволноваться, когда на отходе довольно точно открыли огонь зенитки. В фюзеляже засвистел ветер в осколочных пробоинах. Борзов подумал: если достанется еще такая порция снарядов, можно… на концерт опоздать…

Как только командирский экипаж появился в клубе, начался концерт. Артистов встречали аплодисментами. А потом, после концерта, гвардейцы пригласили артистов вместе встречать Новый, 1944 год. И снова зазвучали песни. Особенно тепло встретили выступление выпускницы консерватории Клавдии, которая на "бис" исполняла песню "Я на подвиг тебя провожала" и при этом с улыбкой смотрела на Борзова. Николай Победкнн заметил, что и Иван Иванович с симпатией смотрел на девушку, и сказал Николаю Иванову, но так, чтобы слышали и другие:

— Командир наш "смертельно ранен"…

С нечаянного концерта завязалось знакомство Борзова в Клавы, и скоро они поженились. На свадьбе Николай Победкин от имени однополчан пожелал им счастья.

Старое изречение гласит: когда говорят пушки, молчат музы. Не так было в Отечественную. Даже в осажденном Ленинграде не молчали музы. 9 августа 1942 года Борзов вместе с Сербиным, Костылевым и другими асами балтийского неба был на премьере Седьмой симфонии Шостаковича. Большой зал филармонии был переполнен. Вместе с ними симфонию слушал весь Ленинград: на улицах ни на минуту не отключались мощные громкоговорители. Слушатели были захвачены музыкой. Лишь много времени спустя все узнали, что и дирижер и музыканты вместе с ленинградцами пережили блокаду.

В осажденном городе Борзов был и на премьере пьесы Всеволода Вишневского, Александра Крона и Всеволода Азарова "У стен Ленинграда". Удавалось побывать и на эстрадных концертах. Нечасто, но какие это были концерты!

В гости к балтийцам приезжали самые выдающиеся мастера Художественного театра. Возглавлял концертную группу Василий Иванович Качалов. Своим неповторимым голосом приветствовал он защитников Ленинграда.

Борис Ливанов, М. М. Яншин, К. Н. Еланская, О. Н. Андровская и другие актеры от всего сердца играли для моряков, летчиков, артиллеристов Балтики. Особенно восторженно принимали Василия Ивановича Качалова, читавшего отрывки из "Воскресения" и сыгравшего с К. Н. Еланской сцену из "Ричарда III". Радостные минуты доставили М. М. Яншин и О. Н. Андровская, исполнившие сцены из "Школы злословия" Шеридана.

…Кончился концерт. Мастера Художественного во главе с В. И. Качаловым вышли на сцену, и их аплодисмен ты защитникам города Ленина слились с овацией зала в честь советского искусства. Долго герои боев не отпускали желанных столичных гостей. Вдруг Михаил Михайлович Яншин заметил среди моряков летчика с Золотой Звездой Героя Советского Союза — гвардии капитана Геннадия Цоколаева. Оказалось, что они не просто земляки, а живут в одной квартире по улице Грановского, неподалеку от Кремля. Артист крепко обнял и поцеловал летчика.

Были среди зрителей вместе с Борзовым Герой Советского Союза Михаил Советский, знаменитые разведчики Герои Советского Союза Александр Курзенков и Григорий Давиденко. В ночь уходили в дальний опасный полет со светлым чувством приобщения к большому искусству.

Конечно, гости из Художественного — это счастливый и редкий случай. Что касается ленинградских эстрадных бригад, то они делили с балтийцами и праздники и будни. В свистящих от ветра фургонах актеры мчались на передовую к морским пехотинцам, на вмерзшие в лед боевые корабли, к артиллеристам, летчикам.

Клавдия Борзова, как и другие артисты, своим оружием — песней помогала воевать морякам, пехотинцам, летчикам.

Однажды она приехала молчаливая. Рассказала: по дороге на фронт попали под обстрел. Фургон пронизали осколки. Две актрисы погибли.

Иван Иванович не сомневался, что концерт не состоялся.

— Концерт состоялся, — сказала Клава. — Как же иначе? Ведь ты же летишь в бой, если погибает товарищ.

— Это совсем другое дело, — не соглашался Иван. — Но скажи, ты пела?

— Сколько хватило сил. А потом плакала…

Торпедоносцы все равно прорвутся

1944 год начался для летчиков тяжелыми боями. В составе всего Балтийского флота Первый гвардейский под командованием И. И. Борзова принял участие в стратегической операции под Ленинградом, закончившейся разгромом врага. Борзов и его летчики чередовали удары по ближним укрепленным районам врага с крейсерскими полетами на самые удаленные морские коммуникации противника. Родина достойно отметила их ратные дела. 22 января 1944 года Президиум Верховного Совета СССР присвоил Юрию Бунимовичу, Александру Разгонину, Михаилу Советскому, Аркадию Чернышеву и Ивану Шаманову звание Героя Советского Союза.

Радость гвардейцев омрачила тяжелая потеря: за неделю до Указа, 14 января 1944 года, погиб любимец полка Юрий Бунимович.

— Бунимович напоминает мне Василия Гречишникова, — сказал как-то Борзов политработнику В. М. Калашникову.

— Чем же? — спросил Виктор Михайлович, хорошо знавший Гречишникова, но лишь недавно познакомившийся с Бунимовичем.

— Такой же храбрости человек, и такое же у него высокое летное мастерство. Словно сливается с машиной. И еще одно, очень важное на фронте всегда вокруг него народ: и летчики, и техники, и матросы, значит — душа хорошая.

Когда Бунимович широким, уверенным шагом шел в белых унтах (единственных в полку такого цвета) к самолету, держа в одной руке планшет с картой, в другой шлем (даже в мороз Юрий снимал его, когда выслушивал доклад о готовности самолета), техник, моторист, воору-женцы радостно волновались. Может быть, он несколько нарушал устав, отвечая на доклад подчиненных домашним "спасибо", но Борзов, узнав от строевика об этой вольности, ответил, улыбаясь:

Попроситесь слетать с Бунимовичем в бой, тогда сами скажете "спасибо"…

Бунимович еще застал в полку ДБ-3, летавшие в сорок первом на Берлин, и гордился этим, и одержал на них ряд крупных побед. Одним из первых овладел и новым торпедоносцем. Уже к осени сорок третьего на груди гвардии старшего лейтенанта было три ордена Красного Знамени.

Однажды на вопрос, когда начал летать, Бунимович ответил друзьям:

— Давно!..

Неконкретно, но справедливо.

Юрий родился в девятнадцатом году в городе Орджоникидзе. В три года он лишился отца. Еще совсем маль чишкой, когда переселились в Пятигорск, часто ходил на аэродром Осоавиахима и тайно от матери летал на У-2. Пассажиром, конечно. После восьмилетки Юра устроился в аэроклуб наблюдателем метеослужбы. Когда кончалось дежурство, вместе с другими шел в учебные классы или на поле. Наблюдатель метеослужбы стал летчиком-спортсменом. А дальше — как у большинства воспитанников Осоавиахима: рекомендация аэроклуба и райкома комсомола, Ейское училище летчиков Военно-Морского Флота.

В январе 1941 года Юрий Бунимович прибыл на Балтику, воевал на морском базовом разведчике. В Первый гвардейский Бунимовича зачислили в апреле сорок второго старшим летчиком, и уже через два месяца он стал командиром звена. Был готов выполнить любое задание в любое время суток в любую непогоду. Осенью сорок второго, когда под Орджоникидзе Красная армия вела ожесточенные бои с противником, Юрий Бунимович наносил удары по военно-морским базам противника, его опорным o пунктам под Ленинградом. Много раз Бунимович участвовал в подавлении огня тяжелых батарей, обстреливавших Ленинград, и аэродромов, на которых базировались "юнкерсы". В том же году Юрий открыл свой счет потопленных фашистских кораблей.

На партийном собрании летом сорок третьего года Юрия Бунимовича принимали кандидатом в члены партии. Он по праву считался одним из лучших летчиков, на его счету было несколько потопленных кораблей. Но когда дали слово, Бунимович сказал:

— То, что сделано, лишь начало. С моими боевыми друзьями будем бить фашистов еще сильнее, не сомневайтесь, товарищи.

8 августа сквозь зенитный огонь он прорвался в Финский залив к сторожевому кораблю и потопил его. Через несколько дней — новая победа. 24 сентября Советское информбюро сообщило, что в Балтийском море потоплен вражеский транспорт водоизмещением в 6 000 тонн. Это тоже победа экипажа Бунимовича. Двумя днями позже Бунимович, штурман Михаил Советский, стрелок-радист Кудрявцев и воздушный стрелок Крылов в десятибалльной облачности нашли двухмачтовый транспорт водоизмещением 8 000 тонн. Через пять минут после атаки на месте, где только что находилось судно, лишь перекатывались волны. Сделанные Кудрявцевым фотографии атакованного и гибнущего фашистского транспорта обошли все фронтовые газеты на Балтике. Командующий ВВС Краснознаменного Балтийского флота генерал М. И. Самохин телеграфировал гвардии старшему лейтенанту Бунимовичу:

"Поздравляю с очередной блестящей победой вас и ваш славный экипаж. Вхожу с ходатайством в Военный совет о награждении вас и вашего штурмана Советского высшей правительственной наградой — присвоением звания Героя Советского Союза. Множте ваши победы, пускайте на морское дно больше фашистской нечисти! Уверен в ваших дальнейших успехах".

Газета "Красный Балтийский флот" 10 октября 1943 года широко рассказала о подвигах летчика. Вся вторая полоса посвящалась гвардейцам под рубрикой: "Транспорты врага топит экипаж Юрия Бунимовича". В газете — рассказ летчика, его биография. И еще статистика:

у фашистского флота после встречи с Бунимовичем — минус 40 000 тонн, 6 транспортов, огромный танкер, два боевых корабля — вот что достигнуто одним гвардейским экипажем летчиков-моряков.

Эту газету Юрий Бунимович держал в планшете, берег. Борзову сказал:

— Так расхвалили, товарищ командир, что боюсь подкачать…

Нет, не подкачал славный экипаж. Двадцать шестую годовщину Октября он встретил новой победой на море. А когда у одного необстрелянного экипажа дважды не получилось с торпедной атакой, Бунимович и Советский предложили поделиться опытом. Бунимович взял себе штурмана-новичка, Михаил Советский неудачливого летчика.

На исходе суток 13 января 1944 года в разных частях Балтики небо бороздили воздушные крейсеры. За штурвалом одного из них находился Юрий Бунимович. Еще когда вылетали, гвардейцы знали, что начинаются бои, цель которых — полный разгром фашистов под Ленинградом. Бунимович и молодой штурман выполнили задание, потопили транспорт. Горючее было на исходе, и тут выяснилось, что штурман потерял ориентировку, а когда восстановил ее с помощью летчика, прошло слишком много времени. Еще бы немного горючего, и Бунимович смог дать над аэродромом традиционную очередь из пулеметов, возвещавшую об одиннадцатой победе над морским противником. Но в баках — ни капли. И оба мотора, как обрезало. Самолет ударился в мачтовый лес…

Когда хоронили Бунимовича, Михаил Советский сказал:

— Друг мой, брат мой, Юра! Я буду драться за двоих, за себя и за тебя. До победы. Я знаю, победы над фашизмом ты хотел больше всего на свете.

Командующий флотом В. Ф. Трибуц прибыл для вручения Золотых Звезд. Конечно, он знал, что Юрий погиб. Однако начал вручение Золотых Звезд с имени замечательного летчика, как бы подчеркивая, что флот не забывает и никогда не забудет тех, кто отдал жизнь за Родину.

— Гвардии старший лейтенант Бунимович, — назвал адмирал.

— Погиб при возвращении с боевого задания, — ответил И. И. Борзов.

— Гвардии старший лейтенант Разгонин.

— Не вернулся с задания, — доложил командир полка.

— Гвардии старший лейтенант Советский. Из строя летчиков, которые заслужили Золотые Звезды и ордена, вышел Михаил Советский, штурман экипажа Бунимовича, и адмирал, вглядевшись в строгие черты его лица и в глаза, выражающие горе даже в эту радостную минуту, сказал вместо поздравительных слов совсем другие, но очень нужные слова:

— Я вас понимаю. Но надо жить, надо воевать.

— Служу Советскому Союзу! — ответил Советский и встал в строй.

Михаил Советский

Михаил Советский, как и Бунимович, начинал воевать на МБР-2, участвовал в финской войне, а в Отечественной — с первого дня. Осенью сорок второго года пришел стрелком-бомбардиром в третью Краснознаменную эскадрилью, которой командовал Борзов. Иван Иванович, зная боевые качества стрелка, решил сделать из него штурмана. После десяти боевых вылетов в качестве стрелка-бомбардира Борзов посадил Михаила "за парту", наставниками прикрепил к нему Михаила Лорина и Николая Иванова, для контроля сам слетал с Советским и представил командованию как потенциального штурмана. В дни прорыва блокады Ленинграда Советский уже прокладывал курс при бомбардировке вражеских укреплений. Талант Советского ярко проявился, когда командир объединил его в одном экипаже с Юрием Бунимовичем. Бунимович и Советский были подлинными мастерами бомбовых и торпедных атак. Сдружились они и любили друг друга, как братья. Сходной была их жизнь. Если Юра остался без отца в три года, то Миша вообще не помнил родителей. В три года постелью для Миши летом служили скамейки московского Сухаревского рынка, напротив института Склифосовского, а зимой — не успевшие остыть котлы, в которых варился асфальт на Трубной площади. Так было до 1922 года. Мише исполнилось пять лет. А может, и не пять, может, больше или меньше. Это определили позже. Мишу, как и других мальчишек, потерявших родителей в годы империалистической и гражданской, называли беспризорным. В стране царила разруха и голод. И несмотря на это, забота о детях была главным делом молодого Советского государства. Ф.Э. Дзержинский, отдавший все силы борьбе с контрреволюцией, получил задание Ленина — спасти скитавшихся по стране голодных, оборванных ребят.

…На рассвете наряды милиции окружили на Трубной площади котлы, в которых, прижавшись друг к другу, спали беспризорные. Старший наряда приказал:

— А ну, выходите все! Мальчишки затаили дыхание, молчали.

— Выходите, выходите, — повторил милиционер. Никто не выходил. Пришлось "помогать". А Миша, совсем еще крохотный, забился в глубь котла. Сердце отчаянно стучало. Потом, через годы, вспоминая о последней беспризорной ночи, Михаил говорил, что, наверное, его выдал тогда именно стук сердца. Всех посадили в кузов грузовика, а Мишу, самого младшего, старший наряда поднял в кабину и посадил себе на колени. Привезли в детский дом. В теплой комнате помогли сбросить лохмотья, повели в баню, остригли. С одеждой было плохо. Ребят постарше все же одели, а Мише пришлось сидеть нагишом, пока не укоротили почти новые штанишки. Он смотрел в зеркало и не узнавал себя.

На другой день Мишу привели к директору детского дома — высокому человеку в военной форме. Должно быть, оннедавно вернулся со службы из армии. Здесь же находились воспитатели. Мише, как большому, предложили сесть.

— Как тебя зовут? — спросил директор.

— Миша. Директор записал.

— А как зовут папу? Миша пожал плечами.

— Не знаешь? А где он живет? Может быть, знаешь, как зовут маму?

— Нет у меня ни папы, ни мамы.

— Понимаю. А фамилию свою знаешь?

— Нет.

Директор встал, подошел к мальчику, спросил нпр. тти-тателей:

— Сколько лет, по-вашему, Мише?

— Лет пять, — сказал кто-то.

— Я тоже так думаю, — кивнул директор, — это значит, ты родился… в семнадцатом году. — Поднял палец:

— Ты родился в год рождения Советской власти!

Они не были профессиональными педагогами, воспитатели детского дома, но ясно понимали важность порученного дела. И когда зашла речь о фамилии, то возникла мысль: человеку, родившемуся в один год в Советской властью, дать фамилию — Советский. А отчество — Александрович — уже через несколько лет взял себе Миша по имени полюбившегося ему воспитателя.

В 1930 году Мишу перевели в детский дом "Спартак" на улице Володарского. Здесь он вступил в пионеры. В 1935 году окончил девять классов средней школы № 1 Замоскворецкого района, затем учился на рабфаке имени В. И. Ленина Дзержинского района. Окончив аэроклуб, а затем училище морских летчиков, получил право выбора флота. Выбрал Балтику и полюбил ее навсегда.

…Видя, как штурман переживает гибель друга, командир полка предоставил Советскому отпуск. Но штурман категорически отказался:

— Ехать мне некуда, полк — моя семья. Воевать надо…

И продолжал воевать с прежней отвагой и еще большей решительностью. Крепко помогли Михаилу в те трудные недели боевые друзья — Николай Иванов, Александр Пресняков, Виктор Бударагин, Вадим Евграфов. Помогли вниманием и добрым словом.

Девиз Чернышева

"Выбирать из цели цель" — девиз командира первой эскадрильи гвардии капитана Аркадия Петровича Чернышева. Он так объяснял выбор объекта для атаки: если большой транспорт сильно охраняется, надо атаковать его, хотя это очень опасно. Если перед тобой несколько целей, скажем, катера, сторожевики и подводная лодка, — атакуй подводную лодку, она может принести больше вреда…

Так комэск наставлял молодежь. И, разумеется, так поступал сам.

Пилотировал Чернышев безупречно. Сказывалась выучка, полученная еще в московском небе, когда проходчик столичного метрополитена Аркадий Чернышев, выпускник аэроклуба, стал мастером высшего пилотажа на самолетах и планерах. В августе — сентябре 1941 года, когда летчики Первого полка с острова Эзель бомбили Берлин, Чернышев доставлял на остров с Большой земли боеприпасы, выполнял задания по связи. За ним охотились "мессершмитты", но не могли сбить.

Особая страница боевой биографии Чернышева — полеты на Ханко. "Героический Красный Гангут" — так и в сорок первом и сейчас называют полуостров. Гарнизон Ханко под командованием С.И. Кабанова героически сражался в далеком тылу противника, когда Прибалтика, значительная часть Ленинградской области были оккупированы. В эту пору ханковцы посылали боевой привет защитникам Москвы, а "Правда", оценивая мужество защитников Красного Гангута, писала: "Этот доблестный, героический подвиг защитников полуострова Ханко в грандиозных масштабах должна повторить Москва".

Оценка "Правды" воодушевила ханковцев.

Сто шестьдесят четыре дня гангутцы противостояли многократно превосходящим силам противника. Чернышев под огнем летал сюда с оружием, письмами и газетами для гангутцев, он вывозил с полуострова раненых.

Однажды Чернышев, руководя разгрузкой своего самолета под огнем противника, спросил офицера штаба, известно ли, где находится батарея противника. Офицер штаба показал на карте. Чернышев вылетел в указанный квадрат и уничтожил батарею.

В сорок втором году Чернышев выполнил ряд специальных заданий в интересах частей, сражающихся на сухопутном фронте.

На одном из участков готовилась атака полка балтийских моряков. Командовал полком В. Ф. Маргелов, впоследствии Герой Советского Союза, генерал армии, командующий парашютно-десантнымн войсками страны. Перед операцией требовалось обработать передний край противника. Летающая лодка Чернышева проштурмовала гитлеровцев из пулемета, сбросила серию мелких осколочных бомб, заставила залечь противника. Полк Маргелова выбил врага из укрепленного пункта.

Так воевал Чернышев. И вот Борзов поздравляет летчика с победой на море. Катера, уничтоженные Чернышевым в сорок первом, — "мелочь" по сравнению с торпедированным в море транспортом. Он выбрал цель из двух совершенно одинаковых судов.

— Почему решили атаковать именно этот? — спросил командир полка.

— Он сидел в воде по самую ватерлинию.

Выбрал, потому что транспорт сильнее загружен. Что бы там ни было танки, орудия, боеприпасы, — их на этом транспорте больше. Было больше. И после встречи с Чернышевым транспорт со всем грузом — на дне Балтики.

За три последних месяца сорок третьего года гвардии капитан Чернышев совершил тридцать девять боевых вылетов — с торпедами, минами, бомбами. В одних полетах он ставил мины на фарватерах и выходах из военно-морских баз противника, в других бомбил фашистские минные поля, уничтожал противолодочные сети. Экипажи наших подводных лодок умело пользовались "коридорами", проложенными Чернышевым и другими летчиками Первого гвардейского. В те же последние месяцы сорок третьего года Чернышев торпедировал пять транспортов общим водоизмещением в 20 600 тонн и один сторожевой корабль.

После одной победы самолет Чернышева настигли три "Фокке-Вульфа-190". Чернышев затащил их на семь тысяч метров и приказал экипажу "держать оборону". Стрелок-радист Самохин поджег тогда "Фокке-Вульф-190".

Потопление транспорта и уничтожение новейшего фашистского истребителя коммунист Чернышев посвятил двадцать шестой годовщине Октября. Недаром же на борту его самолета было два слова "За Родину!".

После присвоения звания Героя Советского Союза Чернышев с. еще большей боевой активностью вместе с Борзовым, Победкиным и Колесником искал и уничтожал врага.

Гвардии капитан Чернышев собирался после войны возобновить занятия авиационным спортом. Мечтал о рекордах и, несомненно, был подготовлен к их штурму. Но до победы гвардеец не дожил. 26 марта 1944 года Аркадий Чернышев совершил последнюю атаку вражеского судна. Командирский экипаж погиб в устье Финского залива, неподалеку от полуострова Ханко, где Чернышеву довелось воевать еще в сорок первом. Девизу комэска-1 — "выбирать из цели цель" продолжали следовать гвардейцы.

Иван Шаманов и Михаил Лорин

В отличие от Бунимовича, Советского, Разгонина и Чернышева, боевая практика Ивана Шаманова была короткой. Первый боевой вылет он сделал летом сорок второго. Со штурманом Михаилом Лориным они познакомились в 1936 году в Главном управлении геодезии и картографии при Совете Народных Комиссаров СССР и тут же решили, что будут летать вместе. Летчик Шаманов и штурман Лорин над суровой Якутией выполняли сложные и опасные задания для геологов. Когда началась Отечественная война, Шаманов и Лорин, как и тысячи других патриотов, принесли заявления в военкомат с просьбой немедленно послать на фронт.

— Задачи, которые вы здесь выполняете, сродни боевым, — ответили в военкомате.

Осенью Шаманов и Лорин прибыли в Москву за летающей лодкой для Якутской экспедиции и попросили генерал-лейтенанта С. Ф. Жаворонкова послать на фронт. Генерал, проверяя экипаж, дал задание перегнать МБР-2 из Москвы на юг. "Якуты", как назвали в штабе экипаж, в трудных условиях перегнали самолет. С. Ф. Жаворонков направил Лорина на Балтику, а Шаманова — в учебный полк. После переучивания на ДБ-3 Шаманова также послали на Балтику, в Первый гвардейский полк, где уже воевал воздушным стрелком-бомбардиром Михаил Лорин. В довоенные годы Шаманов освоил добрый десяток машин. С 1933 по 1936-й Шаманов каждую ночь летал по маршруту Москва — Харьков со свежими номерами газеты "Правда". Эта работа лучше всего объясняет, как гражданский авиатор в короткий срок стал в ряды лучших торпедоносцев Военно-Морского Флота.

По возрасту один из самых старых летчиков, он имел скромную должность командира экипажа, но заслужил уважение командира полка своей готовностью к любому полету.

О том, что Шаманов — "новичок", забыли, как только начались сражения по прорыву блокады. Его экипаж, наравне с Борзовым, Пятковым, Пресняковым и другими гвардейцами, наносил мощные бомбовые удары по долговременной обороне противника. Вместе с первым орденом Красного Знамени Шаманову и Лорину вручили медали "За оборону Ленинграда".

Освоив бомбометание, Шаманов приступил к минным постановкам и проявил в них умение осмыслить обстановку, сделать так, чтобы противнику был нанесен наибольший урон. Тактическая зоркость Шаманова проявилась и в операции по связи с нашими подводными лодками. Прорвавшись через многочисленные минные поля и противолодочные заграждения, вышли в море восемь наших подводных лодок. Связь с ними внезапно прекратилась. По разведывательным данным, немцы замкнули сильное противолодочное ограждение на всей акватории от полуострова Ханко до Таллина. Понятно беспокойство командования Балтфлота. Два гвардейских экипажа — Шаманов и Лорин, Алексей Пятков и Евгений Шевченко получили приказ разведать морскую обстановку, восстановить связь с подводниками. Сменяя друг друга, экипажи Шаманова и Пяткова каждую ночь по пять часов "висели" над заданным районом. Прилетев после очередного полета, Шаманов доложил, что видел фашистские суда, и попросил подвесить бомбы. Так как задание давал штаб ВВС, командир передал просьбу летчика командующему. Генерал-лейтенант авиации М. И. Самохин заинтересовался предложением. Между М. И. Самохиным и Шамановым произошел по телефону такой разговор:

— Шаманов, а торпеду возьмете?

— Не знаю, взлечу ли? Никогда не брал.

— Попробуйте. Если увидите, что аэродрома не хватает, убирайте "ноги" и садитесь "на живот".

…Шаманов, Лорин, стрелок-радист Павел Михайлов заняли свои места в ДБ-ЗФ. До сих пор Шаманов никогда не взлетал с торпедой. Взревели моторы. Начался разбег. Красные огни границы аэродрома все ближе. Может быть, придется прервать взлет, подвергая опасности и экипаж и самолет. Бомбардировщик оторвался от земли.

…Приближался Толбухин маяк. На фоне потемневшего от времени огнеупорного кирпича отчетливо виднелась белая полоса, окольцовывавшая башню. Летчики знали, что полоса — в двадцати пяти метрах от поверхности залива, если ветер с моря не нагонит слишком много воды. Эту полосу по просьбе летчиков нанесли матросы, смотрители маяка.

Пролетая здесь несколько часов назад, экипаж уже проверял приборы. Но Шаманов не упустил возможности снова сверить высоту по приборам с истинной высотой. Так всегда поступал и Борзов.

Бомбардировщик пролетел рядом с башней, и консоли прочертили воздух на уровне белой полосы. Теперь — только выдержать высоту, не позволить самолету уйти вверх или, наоборот, приблизиться к волнам.

Для экипажа это сейчас так же важно, как для пехотинца — правильно установить прицел на винтовке.

Штурман Лорин успел все проверить за несколько мгновений, пока самолет пролетал маяк: все нормально.

…Второй час полета. Внизу сплошные плотные облака.

— Пробивать скоро? — спрашивает командир.

— Еще тридцать пять минут, — отвечает штурман.

Транспорт долго искать не пришлось. Вот он, как на ладони. На палубе аккуратными рядами — танки.

Торпеда сброшена. Положив самолет на крыло, Шаманов смотрел на след торпеды, приближающейся к судну. На палубе царило спокойствие, не раздалось ни выстрела: враг, очевидно, никак не ожидал атаки. Торпеда ударила в транспорт. Ее взрыв в кормовой части оказался безошибочным. И тут еще один взрыв: очевидно, взорвались емкости с бензином.

Транспорт уходил на дно. Связь с подводниками была восстановлена.

Так к Шаманову и его боевым друзьям пришла первая победа на море. Командующий, объявляя экипажу благодарность, особенно отметил инициативу летчиков.

С боями приходил опыт. Торпедные атаки для экипажа Шаманова стали будничными, как бомбометание и минирование.

У Шаманова и Лорина было особое отношение к самолетам, которые, казалось, уже отжили свой век. Даже когда полк получил новый самолетный парк, экипаж Шаманова не торопился расстаться со стареньким, клепанным и переклепанным ДБ-ЗФ.

Одно время полк испытывал острый недостаток горючего. Число самолето-вылетов резко сократилось. На земле оставались многие экипажи. Но Шаманов и Лорин были в воздухе: их вылеты отличались высокой эффективностью.

В партию Шаманова и Лорина принимали на фронтовом аэродроме. Принимали по боевой характеристике. Шаманов горячо рассказывал об отваге и мастерстве своего штурмана. О Шаманове тепло говорил командир полка.

Однажды группу балтийских летчиков, в числе которых был и Шаманов, направили на восток для получения новой боевой техники. Там он встретил летчика Э.Г. Гептнера, с которым когда-то летал на севере. Гептнер с обидой сказал:

— На фронт не берут, хотя писал несколько заявлений, говорят, здесь нужен…

Шаманов пообещал поговорить с начальством, но хлопоты не помогли…

На рассвете самолеты взяли курс на столицу и дальше — на Балтику. Никто не знал, что в хвосте самолета Шаманова, укрытый брезентом, сидит человек без документов. Возглавлял группу Пономаренко, впоследствии Герой Советского Союза. Летчик не робкого десятка, решительный, но и он растерялся, увидев на фронтовом аэродроме незнакомца в сером помятом пиджаке, покидающего самолет Шаманова.

У Шаманова потребовали объяснение в самой строгой форме. Как посмел? Кто поручится?

— Посмел, потому что знаю летчика Гептнера. Поручусь я, как командир экипажа, а главное — как коммунист.

Командующий ВВС Балтфлота генерал М.И. Самохин разрешил Гептнеру летать.

А потом пришло еще одно поручительство — от знаменитой летчицы Героя Советского Союза Валентины Гризодубовой.

Гептнер за короткий срок уничтожил пять фашистских кораблей разных классов, был награжден тремя орденами Красного Знамени.

Через несколько месяцев после прибытия в полк Эрика Георгиевича приняли в партию. Гептнер и его экипаж погибли в бою над морем. Эту утрату тяжело переживали гвардейцы, а особенно Шаманов. Он очень любил старого товарища и мстил за него врагам.

…29 мая 1943 года Шаманов и Лорин по тревоге поднялись в ночное небо. В Рижском заливе они потопили транспорт водоизмещением в 5000 тонн. Днем позже экипаж бомбардировал укрепленный пункт противника.

Первым в Первом гвардейском полку Иван Гаврилович Шаманов был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

4 сентября 1943 года Шаманов и Лорин уничтожили груженный вооружением транспорт водоизмещением 7000 тонн. Через десять дней снова победа в крейсерском полете: потоплен транспорт, охраняемый сторожевым кораблем и катерами.

Вклад в ленинградскую победу

Битва за Ленинград завершилась великой победой советских воинов. Вражеская блокада, длившаяся долгих девятьсот дней и ночей, осталась позади. Большой вклад в победу внесли летчики Первого гвардейского. Иван Иванович Борзов был отмечен новой наградой — орденом Красного Знамени. Десятки летчиков, штурманов, стрелков-радистов, воздушных стрелков, многие техники и младшие авиационные специалисты получили ордена и медали. Борзов радовался: полк закрепил за собой звание правофлангового ударной авиации Балтфлота.

В боях выдвинулись десятки летчиков, штурманов, стрелков-радистов и воздушных стрелков. Среди них экипажи Колесника и Васильева.

За Павлом Колесником в полку утвердилась слава истребителя вражеских судов. Называли его также "факельщиком" — несколько раз он первым появлялся над целью, сбрасывал осветительные бомбы и обеспечивал прицельный удар однополчан. В этих определениях заключено главное: мастерство и отвага Павла Автономовича Колесника.

Школу боя Павел Колесник прошел на гидросамолете с 22 июня 1941 до весны 1942 года, совершив более ста боевых вылетов. Отвага Колесника в боях в районе озера Самро была отмечена благодарностью командующего Северо-Западным направлением Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова.

Осенью сорок первого на Волховском фронте Колесник на своем морском тихоходе по четыре раза в день бомбил и штурмовал противника. Когда на одном из участков фронта создалось угрожающее положение, командующий 54-й армией генерал И.И. Федюнинский попросил отобрать группу смельчаков-добровольцев, которые, несмотря на нелетную погоду, смогли бы помочь пехотинцам сдержать натиск противника. Одним из первых вызвался лететь комсомолец Колесник. "Хочу лететь в бой коммунистом", — заявил Павел. Тогда же, в последние дни сорок первого года, его приняли кандидатом в члены партии. С полным грузом бомб вылетел в бой Колесник, затем — второй, третий раз… В десятибалльную многослойную облачность, висевшую над самой землей, он по пять-шесть раз бомбил скопления войск врага и штурмовал их из пулемета.

С боевым опытом пришел в 1942 году Колесник в Первый гвардейский полк, быстро освоил новую машину и вместе с Борзовым, Пятковым, Пресняковым и другими гвардейцами участвовал в разгроме эшелонов на железнодорожном узле Гатчина.

Первую победу на море Колесник одержал в крейсерском полете 25 августа 1943 года. Видимость была плохая, и пришлось основательно "поутюжить" небо, прежде чем обнаружили транспорт. Четыре минуты потребовалось, чтобы атаковать торпедой и поразить судно.

Не всегда экипаж может в полной мере оценить важность обнаруженного во время полета объекта. В ночь на третье сентября 1943 года Колесник уничтожил плавучий маяк, однако не считал это крупным успехом. Когда же о победе узнали в штабе флота, командующий лично поблагодарил летчика: ликвидация плавучего маяка на какое-то время затруднила вражеские морские перевозки, так как (у маяка гитлеровцы получали разведданные и другую важную информацию.

Черным днем для противника стало 4 сентября 1943 года: гвардейцы отправили на дно семь фашистских транспортов с боевой техникой. Среди победителей был и старший лейтенант Колесник. Показательно, что из четырнадцати летчиков и штурманов, участвовавших в этом полете, десять стали впоследствии Героями Советского Союза — это Разгонин и Чванов, Шаманов и Лорин, Бунимович и Советский, Чернышев и Рензаев, Колесник и Васильев. Героически действовали также летчик Летуновский и штурман Черных, который является соавтором многих побед мастеров торпедных атак.

Исключительную отвагу Колесник проявил при бомбежке железнодорожного моста, прикрываемого зенитными орудиями и "мессершмиттами". Находиться долго над целью было опасно. Колесник понимал это. Торпедоносец подошел к цели, маскируясь в облачности, затем неожиданно пробил ее и устремился к мосту. Вражеские зенитчики опомнились, когда вниз уже пошла серия бомб. Не смогли настигнуть и "мессершмитты". Точными попаданиями мост надолго был выведен из строя.

…29 сентября Колесник поднял свой самолет, с тремя Звездочками за три потопленных фашистских судна, навстречу ночи. К этому дальнему полету техник П. Меленчук как всегда тщательно готовил торпедоносец. В напряжении летчик, штурман, стрелок-радист. И он, техник. Все, волнуясь, ждут. Вернулся Колесник только утром, и по его сияющему лицу старшина Меленчук понял победа.

Колесник, хлопая его по плечу, сказал:

— Спасибо, друг! Все в норме. Приготовь краску, придется еще одну звездочку нарисовать…

В этом полете Колесник потопил транспорт водоизмещением в 8000 тонн.

Новую победу одержал экипаж Колесника 19 октября 1943 года. Нижняя кромка облачности находилась всего в ста метрах от волн. Шесть часов тридцать минут галс за галсом обследовали гвардейцы море. Поиск оказался на редкость трудным. На непогоду и рассчитывал командир фашистского судна. Однако противник был обнаружен, атакован и потоплен.

Есть такое понятие "нелетная погода", при которой командование не отдает приказа о вылете, даже если это крайне необходимо. Так было 14 января сорок четвертого года. Ни один вражеский самолет не поднялся в воздух на обширном участке фронта на Балтике. А балтийцы летали. Шестьдесят семь самолетов бомбили и штурмовали вражеские укрепления. Действовать группами наши самолеты не могли, потому что столкновения в снежной пурге были более опасны, чем зенитный огонь. Как быть? Командование ВВС решило наносить удары одиночными самолетами, пилотируемыми опытными и наиболее подготовленными летчиками. Штурмовики по одному, но непрерывной цепью действовали над передним краем противника, поддерживая своим огнем войска 2-й ударной армии.

Предваряя их работу, летчики двух полков во главе с Борзовым и Курочкиным нанесли в ночь на 14 января бомбовые удары по узлам коммуникаций и аэродромам. Борзов каждому летчику ставил отдельную задачу, давал строгий отрезок времени для атаки. Он же первым поднялся в воздух, прорвался через пургу к вражескому аэродрому, прицельно с малой высоты сбросил бомбы на самолеты противника.

А как же с понятием "нелетная погода"? Борзов, Ку-рочкин, все летчики, летавшие в тот день, готовы были не только рисковать, но и отдать жизнь за город Ленина, за окончательный разгром врага. Полк Борзова выполнил в те нелетные сутки задание без потерь, тем самым подведя итог храбрости и высшего мастерства славных гвардейцев. o oV-s* А вот еще одна операция на сухопутном фронте. Командир дивизии поставил Первому гвардейскому полку задачу — разгромить опорный укрепленный пункт в Ропше. Борзов и его штаб подготовили решение: одиночные самолеты с интервалом в три минуты производят точечное бомбометание. Чтобы обеспечить наибольшую эффективность, над целью должен находиться самолет-осветитель. Эту опаснейшую работу поручили Павлу Колеснику и штурману Сагателову.

На митинге перед началом операции Борзов говорил:

— Помните, товарищи, идет битва за полный разгром фашистов под Ленинградом!. Долг каждого — выполнить свои обязанности по-гвардейски.

Когда расходились командир полка сказал Колеснику:

— Песня от запевалы зависит. В нашей песне вы сегодня запевала.

16 января в 20 часов 23 минуты Колесник поднял в воздух ДБ-ЗФ. Следом летели друзья: на каждой боевой машине по две ФАБ-500. Колесник понимал, что фашистские зенитчики и истребители постараются уничтожить источник освещения, и был готов к тому, чтобы висеть над целью столько, сколько потребуется, и непременно зажигать "фонари", освещая цели гвардейцам. И находился над целью в гуще рвущихся рядом снарядов.

Когда самолеты Преснякова, Победкина, Евграфова, Стрелецкого, Гептнера, Беликова, Пучкова и других гвардейцев подошли к заданному району, Колесник был над целью: трассы огня сходились там, где находился одинокий самолет. А от звезд к земле медленно опускались гигантские "фонари". Летчикам открылись укрепления, боевая техника, позиции орудий, и без труда они разобрали цели.

Начали бомбовую атаку Пресняков и Иванов. Один за другим гвардейцы сбрасывали тяжелые фугаски под огнем зениток. Самолет Соловьева получил три большие пробоины. Досталось и другим, но особенно — самолету Колесника.

В ту ночь, непрерывно сменяясь, экипажи совершили по три-четыре вылета, а экипаж Победкина даже пять. "Факельщик" Колесник бессменно дежурил над целью, наблюдая, как превращались в обломки мощные укрепления. Отбомбился последний самолет, и Павел Колесник, словно ставя точку, также сбросил на врага груз фугасок.

…Утром аэродром огласился раскатами фронтовой и корабельной балтийской артиллерии. Колесник и его друзья сжимали друг друга в объятиях: началось долгожданное ленинградское наступление. Командование ВВС и КБФ смогло своими глазами оценить эффективность удара балтийских летчиков. Прямыми попаданиями были разбиты доты, штаб гитлеровской дивизии, разбросаны орудия. Нашли свои конец десятки штабных офицеров, их трупы валялись вокруг блиндажа.

Орденами отметил Военный совет КБФ подвиг участников этой операции. Павел Колесник был представлен к присвоению звания Героя Советского Союза.

Выброска разведчиков в тылу противника поручалась немногим — Пяткову, Шаманову, Колеснику… Однажды старый коммунист полковник П. С. Фрумкин привез в полк худенькую светловолосую девушку. Колеснику поручили доставить Галю — так ее звали — в глубокий тыл врага и выбросить на парашюте. Павел и Галя полюбили друг друга. Несколько раз Павел отвозил Галю чуть не в самое логово врага и беспокоился за нее.

В один из вьюжных февральских дней 1944 года, сменяя друг друга, уходили в воздух торпедоносцы. Когда взлетал Колесник, погода совсем испортилась. Сплошная многослойная облачность висела в пятидесяти метрах от воды. Поиск вели на бреющем, в дождь и снег. Угрожало обледенение. 240 минут напряженно всматривались члены экипажа Колесника в мрачные холодные волны и нашли цель. Но и самолет сразу обнаружил враг, и его обстреляли пять сторожевых кораблей, охраняющих транспорт. Лишенный возможности маневрировать по высоте, Колесник тем не менее развернулся для атаки и торпедировал транспорт водоизмещением в 6000 тонн… С многочисленными пробоинами вернулся на базу. И здесь Колесник узнал: только что по радио передали Указ о присвоении Григорию Васильеву и ему звания Героя Советского Союза. Только вот Золотую Звезду Колесник не успел получить…

6 марта 1944 года гвардейцы летели на минные постановки. Надо было закупорить противнику выходы из-военно-морских баз. Встречи с истребителями противника в таких полетах очень часты. Уже все вернулись, а Колесника не было. С ним вместе находились штурман лейтенант Григорий Зименко, стрелок-радист старший сержант Михаил Кулемин, воздушный стрелок сержант Борис Моисеев. Никто не знает, что произошло с экипажем. Очевидно, торпедоносец атаковали фашистские перехватчики. Павлу было всего двадцать шесть лет. Молодым остался он в памяти балтийцев.

О том, что Павел погиб, Галя не знала. Прибыв с очередным заданием, сразу спросила, где Паша.

— Его нет сейчас, — ответил оперативный дежурный, — для вас выделен другой экипаж.

Так приказал отвечать Борзов, чтобы во вражеский тыл Галя летела спокойно. На беду, один штурман не знал об указании командира и на старте выразил сочувствие разведчице. Галя побелела, казалось, она упадет.

— В таком состоянии нельзя идти на задание, — тихо сказал начальник разведки и жестом показал пилоту, чтобы глушил моторы.

— Нет, товарищ полковник, — Галя сквозь слезы попыталась даже улыбнуться, — лететь надо. Я смогу…

Г.Н. Гальченко живет и трудится на Украине. Уже в восьмидесятые годы побывала на Балтике, в волнах которой могила Павла. Да, как сказал поэт Кронид Обойщиков, "У пилотов морских нет могил на войне, словно чайки, они исчезают в кипящей волне". Память о Колеснике и его боевых друзьях, с которыми Галя летала через огненный фронт, жива. В городе Пионерский вместе с Гальченко, штурманами Черных и Ивановым я видел улицу Колесника и улицы имени других первогвардейцев. А потом Гальченко вместе с самыми прославленными героями Балтики вручала комсомольские билеты старшеклассникам 49-й калининградской школы, где каждый отряд носит имя героя Первого гвардейского полка.

Через четыре десятилетия после того вылета Гальченко в прусское логово фашизма я спросил полковника в отставке П. С. Фрумкина, помнит ли Галю.

— Конечно, помню, — воскликнул главный балтийский разведчик Отечественной войны, — Галя более двадцати вылетов в войну имела. Бесстрашная комсомолка! И тот вечер, когда перед посадкой в торпедоносец она узнала, что погиб ее Павел, буду помнить всегда. Хотел заменить ее, но Галя полетела и выполнила задание. Переданные ею разведданные очень помогли флоту…

Галя Гальченко хладнокровно продолжала опасное дело. Волновалась больше тогда, когда провожала других разведчиков. Однажды Вадим Евграфов и Виктор Бударагин принимали на борт нашего разведчика… в форме офицера вермахта с двумя Железными крестами. Он и был немец — участник антифашистского движения. Разведчик шутил, улыбаясь, даже предложил Вадиму и Виктору глоток коньяка из фляги. А Галя не могла скрыть тревоги…

Григорий Васильев

Главным качеством Григория Васильева была решительность.

"Сближайся и бей", — напутствовал Васильев молодых.

— А если огонь?

— Сближайся и бей.

— А если вышел на боевой курс, и такой огонь, что невозможно бить?

— Сближайся и бей, — отвечал Васильев. — Это самый надежный метод атаки.

Так он поступал сам. Этот метод оправдывал себя. Стремительное сближение сводило к минимуму время полета в зоне огня. Григорию Дмитриевичу было тридцать два, когда в марте сорок третьего он рядовым летчиком пришел в полк. Сверстники давно командовали эскадрильями, а Борзов в неполные двадцать восемь командовал полком. Может, поэтому Васильев вначале держался скованно. Но уже в первых боевых полетах новичок показал себя с лучшей стороны. И командующий ВВС КБФ генерал-лейтенант М. И. Самохин 5 ноября 1943 года, накануне двадцать шестой годовщины Октября, назвал гвардии капитана Васильева в числе лучших истребителей вражеских транспортов.

Григорий родился в 1911 году на Орловщине в шахтерской семье. Ему было три года, когда в забое погиб отец. Мальчишка в десять лет уже пас скот, ходил за плугом. В 1928 году Васильев поступил в Военно-Морское училище имени М. В. Фрунзе, затем его перевели в Севастопольское училище береговой обороны. В 1932 году курсант Васильев вступил в партию. С третьего курса перевод в Ленинградское, затем — Ейское училище, которое закончили в свое время Е. Преображенский, И. Борзов и другие торпедоносцы. Курсант Васильев командир отделения, парторг эскадрильи.

На Черноморском флоте его служба началась в 124-й дальнебомбардировочной эскадрилье. Васильев летал вторым пилотом с командиром отряда Лемешко, впоследствии командующим ВВС ТОФ. Как лучшего летчика в 1938 году его направили на Хасан, затем он стал командиром звена 15-го отдельного отряда МБР-2 на Тихоокеанском флоте. Когда началась Великая Отечественная война, Васильеву поручили овладеть новой летающей лодкой. Выполнив задание, он написал рапорт с просьбой послать на фронт, но летчика посылают в военное училище — овладеть торпедоносцем и учить курсантов.

В марте 1943 года лейтенант Васильев начал летать в Первом гвардейском.

Когда потребовалось поставить вместо Александра Дроздова нового командира третьей Краснознаменной эскадрильи, выбор пал на Васильева. Дисциплинированный, требовательный к себе, он воспитывал эти качества в подчиненных, добивался безусловного выполнения задания и в то же время поощрял и развивал инициативу. Внутренняя собранность, готовность к бою и опрятный вид, молодцеватая выправка были характерны для членов экипажа Васильева.

Припоминаю июльский день сорок третьего года. Экипаж Васильева готовился к первому крейсерскому полету. Уже проработано задание, экипаж — у самолета. Васильев молчалив, смотрит на торпеду под фюзеляжем, думает, очевидно, о том, как будет атаковывать. И вдруг — перемена задания. Торпеда срочно снимается, берется полная бомбовая загрузка. Задание — нанести удар по гитлеровскому эшелону с живой силой и техникой, Васильев — ведомый у Балебина.

Самолеты подходили к цели под таким плотным вражеским артиллерийским огнем, что Герой Советского Союза Василий Балебин обеспокоено посмотрел на ведомого: не дрогнет ли? Нет, не дрогнул, не отвернул, и командир третьей Краснознаменной эскадрильи передал по радио:

— Хорошо держитесь!

Эшелон противника Балебин и Васильев накрыли прямыми попаданиями и уничтожили.

Важнейшая командирская черта — умение видеть свои ошибки, самокритично их анализировать и делать правильные выводы на будущее.

23 июля 1943 года Васильев в первом крейсерском полете потопил транспорт водоизмещением в 5–6 тысяч тонн. Такой победе порадовался бы и самый опытный торпедоносец. И новичок Васильев был счастливо взволнован: можно передать командиру пленку, вот она победа, и добавлять нечего, остается лишь принять поздравления. Однако совсем не так проходил доклад.

— Как противодействие? — спросил комэск.

— Атаку можно назвать учебно-тренировочной, — докладывал Васильев, транспорт не имел охранения, огонь беспорядочный и несильный. Но я допустил ошибку.

— Какую? Попадание, я вижу, точное.

Васильев рассказал: при заходе опоздал с маневром, и пришлось все повторить сначала на виду у зенитчиков транспорта…

Балебин ясно представил себе эту опаснейшую ситуацию. Добиться внезапности не удалось, более того — все зенитные средства нацелены на самолет Васильева. И никаких объективных причин, никакого оправдания!

— Покажите, как действовали, — попросил комэск. Модель торпедоносца в руках Васильева "летит" вокруг "маневрирующего транспорта".

— Все правильно, так где же ошибка?

— Ошибка — в моих неуверенных действиях, надо было маневрировать быстрее, энергичнее.

Кто-кто, а Балебин знает, как это трудно в первом морском бою. Но урок извлечен, ошибка понята, правильны выводы, к которым самостоятельно пришел летчик. Значит, будут победы. Так думает комэск и спрашивает:

— Что будем делать?

— Отрабатывать атаку, — отвечает Васильев.

Через несколько дней в крейсерском полете Васильев обнаружил транспорты в охранении сторожевых кораблей. Не могло быть и речи о повторении атаки. Все искусство надо вложить в первый удар. И хотя самолет находился под воздействием зениток не более семидесяти-восьмидесяти секунд, несколько осколков прошили фюзеляж. Это случилось на том отрезке пути, когда маневрировать уже нельзя, и Васильев прорывался к цели через стену разрывов.

Транспорт был потоплен.

Возглавив третью Краснознаменную эскадрилью, гвардии капитан Григорий Васильев бережно сохранял традиции ее славных командиров — Героев Советского Союза Николая Токарева, Михаила Плоткина, Ивана Борзова, Василия Балебина. И не только сохранял. Все делал, чтобы молодые летчики быстро входили в строй, воевали на уровне героев, которых сменили лейтенанты.

Краснознаменная эскадрилья воевала отменно, а командир показывал в этом пример: в 1943 году он совершил 46 полетов на разведку и на свободную охоту и потопил пять транспортов общим водоизмещением в 28 000 тонн.

Васильев продолжал воевать, чередуя атаки с минными постановками. Борзов не раз ставил в пример третью Краснознаменную. В один из дней командир полка и командир третьей Краснознаменной эскадрильи поздравили друг друга с победой: Борзов и штурман Котов потопили транспорт в 6000 тонн, а Васильев отправил на дно транспорт водоизмещением в 8000 тонн, охраняемый двумя миноносцами и 12 сторожевыми кораблями.

После этого сражения Васильева послали на высшие курсы совершенствования.

Вернулся он в конце войны в свой полк помощником командира по летной подготовке и воздушному бою.

Петр Стрелецкий и Николай Афанасьев

Все дальше летали гвардейцы, и гитлеровские корабли не чувствовали себя в безопасности даже у своих берегов. В боях рождались имена новых отважных мастеров торпедного удара. Среди них был Петр Стрелецкий. В начале войны служил на Ханко в эскадрилье МБР капитана Виктора Николаевича Каштанкина, товарища Ивана Ивановича Борзова по службе на Тихом океане. В августе сорок первого Каштанкина ранило, заменявший его летчик И.П. Игнатенко погиб, и командующий ВВС радиограммой назначил лейтенанта Стрелецкого исполняющим обязанности комэска. Следом приказ: немедленно вылететь на прикрытие транспорта с оружием и боеприпасами, идущего на Ханко. Задачу выполнили.

В сентябре сорок второго года пришел он пилотом в третью Краснознаменную эскадрилью Первого полка. Овладеть ДБ-3 помогали ему Борзов и Александр Разгонин. На все пополнение имелся лишь один самолет, на котором и шасси-то не убирались. Каждая минута учебных полетов была расписана, и все же Стрелецкий ухитрялся полетать больше других и получил боевой самолет ДБ-3, на котором раньше летал Преображенский.

В конце сорок второго года Стрелецкий в группе летчиков во главе с помощником командира Первого полка И.Н. Пономаренко летал в тыл за новой техникой — торпедоносцами "Бостон".

На борту одного из самолетов была любопытная надпись на английском языке: "Мы сделаем!". Все выяснилось, когда привели "Бостон" в полк. В запломбированном ящичке обнаружили письмо известного американского артиста Рэда Скелтона с просьбой вручить самолет "русскому другу".

Командование передало этот самолет с бортовым номером 1 командиру звена гвардии капитану Стрелецкому.

Первый боевой вылет на самолете Рэда Скелтона Стрелецкий сделал на разведку в район Ханко, где встретил Отечественную войну. Вспомнилось, как 22 июня 1941 года вечером кружил над турбоэлектроходом, увозившим его семью — жену и сына Валерика. С тех пор не виделись. Впрочем, сынишка теперь с ним: присланная женой фотография Валерика уютно устроилась поверх карты в планшете летчика. Четвертым членом экипажа назвал мальчишку штурман Афанасьев.

18 октября — крейсерский полет. Вылетели за час до рассвета. Прошли над заливом, галсируя с востока на запад и обратно, все дальше на юг, в глубь моря. Чист горизонт, спокойно в воздухе. Почти кричит Николай Афанасьев:

— Смотри, командир, вправо градусов под сорок пять транспорт!

Стрелецкий стал заходить так, чтобы силуэт судна рельефнее смотрелся на светлой части неба. Большой транспорт не имел охранения. И оттуда не стреляли. Стрелецкий привык быть под огнем, а тут тишина. И только подумал об этом, как ударили орудия и автоматы.

— Бросай торпеду! — крикнул Афанасьев.

— Еще немного, еще немного, — отвечает Стрелецкий, — чтобы наверняка. Ведь у меня это первая встреча с такой посудиной.

— Бросай, иначе за мачты зацепимся! — настаивал Афанасьев.

Стрелецкий нажал на кнопку электросбрасывателя: торпеда пошла. Теперь штурвал на себя. Мачты ушли назад под самыми плоскостями. Петр услышал радостный голос Трусова:

— Взрыв в корме!

В январе 1944 года летчики Первого гвардейского участвовали в разгроме опорных пунктов врага под Ленинградом. В числе тех, кто показал образцы мастерства, точности бомбометания, проявил мужество и стойкость в разгроме фашистских войск, газета "Летчик Балтики" назвала Петра Стрелецкого и Николая Афанасьева. Друзья были неразлучны и на земле и в воздухе. Оба любили книги, оба увлекались спортом. 31 декабря 1943 года фронтовая газета в заметке "Хоккейная команда гвардейцев" сообщала: "В подразделении гвардии майора Борзова создана хоккейная команда, в которой играют летчики, штурманы и стрелки-радисты. В составе команды капитаны Афанасьев и Бажанов (оба стали Героями Советского Союза), стрелки-радисты Успенский, Кудрявцев и другие. Возглавляет команду техник самолета мастер спорта Кузьмин…"

Хоккей — единственная игра, в которой не участвовал Петр Стрелецкий. Зато в волейбол и баскетбол он неизменно играл вместе с Афанасьевым.

Победы на море лучше всего подтверждали правильность принятого Борзовым решения — усилить спортивную подготовку гвардейцев.

Общим был боевой счет Стрелецкого и Афанасьева, общим был их личный счет к врагу. У Петра Стрелецкого мать находилась в оккупации, отец — на фронте. У Николая Афанасьева отец погиб на фронте, мать в Ленинграде умерла от голода.

Они всегда были готовы к полету. Отвага и выдержка боевых друзей в полной мере проявилась, когда Борзов выпустил их в хмурое небо осенью сорок третьего в дальний крейсерский полет. Видимость не превышала одного километра. Мокрый снег с дождем предвещал обледенение. Торпедоносец поднялся и сразу растаял в дымке. Штурман обнаружил перехватчики противника. Они-то и убедили, что поиск верен. И точно: прямо по курсу транспорт и охранение. Но атаковать с ходу не удалось: отсекли "мессершмитты". И Стрелецкий на время скрылся в низко висящих тучах. Несколько раз торпедоносец выскакивал из облачности, гвардейцы убеждались, что транспорт "не растворился", и снова в облака. И вот он, момент, когда решение принято. Самолет летит навстречу заградительному огню. Гвардейцам важно успеть выйти на боевой курс и сбросить торпеду раньше, чем атакуют гитлеровские истребители. Торпеда ударила в центр транспорта.

Вечером Стрелецкий и Афанасьев писали письмо. Через океан пошло сообщение Рэду Скелтону о том, что его девиз "Мы сделаем!" — они осуществляют на практике. "Мы сделаем все, чтобы как можно скорее уничтожить нашего общего врага — нацистов", — так писали гвардейцы.

Третью совместную победу Стрелецкий, Афанасьев и Трусов одержали в районе Хельсинки. Обнаружили большой транспорт в охранении четырех морских охотников. Командир транспорта искусно маневрировал, чтобы встретить торпеду носом судна и тем самым уменьшить вероятность поражения. К тому же зенитный огонь сильный и меткий. Осколок пробил обшивку и, ударившись о бронеспинку, оказался на штурманском сидении за спиной Петра. В это время штурман передал, что сзади бой:

— Командир, будь поточнее, а мы не подпустим "мессеры". Бросай!

Почему-то трудно поддавалась сегодня кнопка электросбрасывателя. Уже на земле Стрелецкий сказал Афанасьеву:

— Знаешь, твой голос, когда напали "мессеры", показался таким спокойным…

Афанасьев рассмеялся. Нет, нельзя было оставаться спокойным. До облаков рукой подать, однако самолет не успел дойти до них, перед кабиной раздался взрыв, из левого мотора выбилось пламя, самолет исчез за дымовой завесой. Когда самолет вошел в облака, мотор совсем заглох. С большим креном "вывалились" из облачности. В бой шли фашистские перехватчики. Петр всеми четырьмя пушками и двумя пулеметами бьет по ведущему "мессершмитту". И, наверное, бьет удачно, потому что "мессер" уходит.

Внизу метались сторожевики, транспорт скрылся в волнах. Сколько времени прошло? Афанасьев, не поверив своим штурманским, спросил у Петра.

— Да вроде все точно, и по моим расчетам прошло пять минут, но как долго они длились! — вздохнул Афанасьев.

В крейсерском полете 27 февраля 1944 года на долю экипажа выпало особенно трудное испытание.

…Борзов слушал доклад насупившись, хмуро, будто начальник метеослужбы виноват в том, что почти до самого района поиска облачность,снегопад и обледенение. Впрочем, одно замечание синоптиков обнадеживало. В районе Хельсинки малооблачно; в квадрате поиска, если иметь в виду, что ветер восточный, вообще может быть чистое небо. Хорошо это или плохо? Плохо, так как здесь действуют перехватчики. Но Борзов вдруг встал, зашагал по КП.

— Стрелецкого и Афанасьева ко мне, — распорядился Борзов.

Через пять минут Стрелецкий и его штурман Афанасьев сидели с Борзовым и обсуждали предстоящий крейсерский полет.

Что же придумал Иван Иванович? Какой тактический ход использует он, чтобы экипаж Стрелецкого смог пробиться незаметно в намеченный квадрат? О полете вслепую командир молчал — это само собой разумеется, и экипаж не спасует. А в районе Хельсинки торпедоносец появится, когда наша авиация дальнего действия будет бомбить железнодорожный узел, портовые сооружения, склады, казармы и заводы.

— Постарайтесь незаметно проскочить мимо Хельсинки в море, — наставлял Борзов.

…В середине ночи торпедоносец ушел в непогоду. На подходе к Гогланду почувствовали обледенение. Тяжелеют крылья. Штурман и стрелок-радист Трусов доложили, что киль и стабилизатор тоже покрываются льдом. Но не возвращаться же! Ведь командир именно их выбрал, он надеется. Стрелецкий решительно прибавил обороты, торопясь к намеченной цели.

Над Хельсинки почти безоблачно. И… светло. Пожары полыхали до горизонта. Дальняя авиация выполняла задачу, о которой говорил Борзов. Истребителям противника не до одиночного самолета, идущего в море. Долгий поиск заканчивался: не удалось обнаружить ни одного транспорта, а на востоке появилась тонкая светлая полоса.

— Как с горючим? — спросил штурман.

— Минут на 15–20 плюс на обратный путь, — ответил Стрелецкий.

— Пройдем западнее, тогда решим как быть, — сказал Афанасьев.

Минут через десять заметили дымки на горизонте. Вот она, цель: транспорт в сопровождении трех сторожевых кораблей. Самолет шел на заданной скорости над самой водой. Корабли все ближе и ближе. Вначале радостное возбуждение — противник прозевал. Но это заблуждение, огненные трассы рванулись со всех кораблей. Петр доворачивает самолет, как просит штурман. Еще несколько секунд полета и…

Стрелецкий вскрикнул от боли. Самолет, помимо его воли, скользнул вправо к самой воде. "Я ранен", — подумал Стрелецкий.

Афанасьеву — ни слова. Рука летчика автоматически убрала газ левому мотору и дала полные обороны правому. "Штурвал влево и на себя, высота опять заданная, глаза в прицел, черту на форштевень транспорта", — так думал Петр Стрелецкий, и так он делал.

Но Афанасьев недоволен вялым маневром. Он не знал, что пуля угодила другу в ногу и раздробила кость, что нестерпимая боль заставляет стонать Петра. Слабость обволакивала, лилась на пол кровь.

"Я, кажется, теряю сознание", — подумал летчик.

— Командир, бросай торпеду! Пора! — кричит штурман.

Стрелецкий нажал на кнопку сбрасывателя торпеды и рванул штурвал на себя. Машина вздыбилась над самыми мачтами. Рыская по курсу, она вышла на максимальной скорости из зоны зенитного огня.

— Взрыв! Торпеда попала в центр транспорта! — прокричал штурман Афанасьев. — Поверни, надо сфотографировать! Еще один взрыв! Командир, быстрее развернись! Транспорт тонет! Не успею заснять!

У Стрелецкого красные круги в глазах. Он попытался развернуться и только сейчас понял, что ранен тяжело и двинуть педаль не в состоянии. Левая нога сползла с педали и неестественно вывернулась.

— Командир, почему молчишь? — спросил Афанасьев. — Я же просил развернуть машину.

"Говорить или не говорить о ранении? — думал летчик. — Помочь они все равно ничем не могут. Лучше" пусть радуются победе".

— Все в порядке, — сказал Стрелецкий. Боязнь потерять сознание заставила летчика крепче сжать штурвал. Он хотел остановить кровь, но не мог дотянуться до аптечки. Где взять жгут? Ремешок от планшета, вот что поможет…

Потом, на земле, Борзов и все однополчане удивлялись, как Стрелецкому удалось наложить жгут на разбитую ногу и одновременно вести торпедоносец. Но сумел, хотя несколько раз самолет, теряя высоту и скорость, едва не задевал крылом воду…

— Командир, что с тобой? — тревожно спросил Афанасьев.

Гвардейцы подходили к району, где обычно встречались вражеские истребители. Стрелецкий думал именно об этом. Ведь маневрировать он не мог. И он сказал экипажу о том, что скрывал:

— По-видимому, мне покалечило ногу. Смотрите за воздухом. Вопросов задавайте поменьше, мне тяжело…

— Ясно, Петро. Веди самолет, а за хвост будь спокоен, — ответил Николай Афанасьев за себя и за Трусова.

Пилотировать на бреющем труднее. Тем более раненому летчику. Но Стрелецкий вел самолет над самой водой, чтобы не засекли посты наблюдения. В голове мутилось, хотелось закрыть глаза.

Вот и Эстония. Хватит ли бензина? Не остановятся ли внезапно моторы? Приборы не работали: осколки повредили электропроводку. А тут еще доклад Трусова:

— Слева приближается "Мессершмитт-110". Фашист начал догонять, но штурман и стрелок открыли угрожающий огонь. "Мессершмитт" отстал. Уже когда оторвались от преследования и напряжение несколько улеглось, Стрелецкий почувствовал тошноту, в глазах вновь поплыли красные круги. Усилием воли летчик заставил себя овладеть самолетом и даже набрал высоту, чтобы не врезаться в заснеженную землю.

— Держись, Петро! Уже скоро Чудское озеро, а там до аэродрома чуть больше двухсот километров. В крайнем случае сядем на запасном, все-таки ближе, — успокаивал Афанасьев.

— Нет, надо идти к себе, — упрямо ответил Стрелецкий.

Впереди покрытое льдом Чудское озеро. Самолет наскочил на фашистскую зенитную батарею. Фашисты забегали по огневой позиции, и стволы пушек начали быстро разворачиваться в сторону самолета.

И новая встреча с истребителями противника. Пара "Фокке-Вульфов-190" сразу же пошла в лобовую атаку. Подставить им хвост — значит подвергаться серьезной опасности. Да и не мог Петр маневрировать. Стрелецкий открыл огонь из всех огневых точек передней кабины…

Показался родной аэродром. Вот когда Петр разволновался. Боялся потерять сознание. Командир уже знал, что Стрелецкий тяжело ранен, и сам встал с флажком у "Т" тревожно следя за посадкой. Много раз Борзов возвращался из огня раненый, обоженный, но волновался меньше, чем сейчас. Самое простое решение для раненого пилота — сесть на фюзеляж. Но почему-то Борзов был уверен, что Петр не захочет калечить торпедоносец. Он, Борзов, во всяком случае попытался бы посадить самолет нормально. Так же решил и Стрелецкий.

Оставалось только выпустить шасси. Это так просто. Нужно наклониться влево и переставить кран на "выпуск". При первой попытке — неудача. Стрелецкий решил "схитрить": рывком передвинул кран на выпуск шасси, закричал от боли. И сразу — на посадку. Машина толчком коснулась бетонного покрытия и понеслась к снежной гряде за границей взлетно-посадочной полосы. "Немедленно левый тормоз", — работает мысль. Но как это сделать, если нога перебита? Левой рукой педаль не достал. Попытался перебросить правую ногу через штурвал. Тоже не получилось. Быстро схватив обеими руками левую, разбитую ногу, он сунул ее в педаль. Самолет дернулся влево, Стрелецкий выключил зажигание и сразу потерял сознание…

Очнулся в санчасти. У изголовья увидел командира полка.

— Товарищ командир! — начал докладывать.

— Знаю! — прервал Борзов доклад летчика. — Молодец, что живой. Сейчас придут штурман и стрелок-радист. Хочу с вами выпить по стопке, врач говорит — не повредит…

Так закончился этот крейсерский полет — последний для Стрелецкого.

В Ленинградском военно-морском госпитале все делали, чтобы спасти ногу. Стрелецкий до конца дней своих тепло вспоминал хирурга Федора Марковича Дановича, операционную сестру Анну Ивановну Юрзину, нянечек и тех, кто думал о нем не по служебному долгу. Несколь ко раз в критические для летчика дни давала ему кровь для переливания незнакомая ленинградка Настя Соловьева. Стрелецкому писали летчики, артиллеристы, морские пехотинцы, подводники. И еще были письма от Е. Д. Стасовой, соратницы В. И. Ленина, старейшего члена Коммунистической партии. Елена Дмитриевна проявила теплую, материнскую заинтересованность в судьбе летчика. Часто его навещали Борзов, заместитель командира полка по политической части В.М. Калашников, Николай Афанасьев, Иван Трусов. В один из дней командир от имени Военного совета КБФ вручил Петру орден Красного Знамени — за подвиг, совершенный 27 февраля. А впереди Петра Стрелецкого и Николая Афанасьева ожидала самая высокая награда: Борзов представил их за победы на море к званию Героя Советского Союза. 31 мая 1944 года Петру Федоровичу Стрелецкому и Николаю Федоровичу Афанасьеву, продолжавшему бить врага за себя и за своего друга, Указом Президиума Верховного Совета СССР это звание было присвоено.

Дорогая цена побед

Дорогой ценой добывались победы на море. После ранения Стрелецкого 26 марта погиб слетанный экипаж торпедоносца — Герой Советского Союза гвардии капитан Аркадий Чернышев, штурман гвардии старший лейтенант Н. Сагателов, стрелок-радист гвардии старший сержант А. Крылов и воздушный стрелок гвардии матрос В. Судаков. Все они были авиаторами высокой выучки, воевали с сорок первого года. Их гибель объяснялась резким повышением зенитного противодействия и появлением на Балтике многочисленных перехватчиков "Мессершмит-тов-109Ф" и "Фокке-Вульфов-190", которые сопровождали суда в открытое море, а другие вражеские перехватчики встречали свои суда. Что касается зенитных средств, то теперь каждый транспорт оснащался автоматическими установками высокой скорострельности, а боевые корабли каждый раз встречали торпедоносцы не только снарядами зениток и автоматов, но и били прямой наводкой главного калибра и минной артиллерией. Изменилась и тактика действий гитлеровского флота. Фарватеры пролегли по самым труднодоступным районам, и суда часто проходили незамеченными гвардейцами Первого полка и разведчиками.

Одно такое неуловимое судно вызывало особое беспокойство командования Краснознаменного Балтийского флота. Курсируя между базами противника, оно перебрасывало с одного участка фронта на другой крупные пар-тип боевой техники и живую силу.

Именно в это время полк получил бортовую радиолокационную станцию. Первому освоить ее в бою предстояло экипажу командира полка.

…Поздним вечером 5 апреля разведка доложила командующему ВВС КБФ, что вновь замечен "плавучий арсенал". В Первый гвардейский пришел приказ направить на поиск наиболее надежный экипаж. Борзов решил сам выполнить поставленную задачу. Он полагался при этом не только на себя, но и на мастерство Никиты Котова, флагманского штурмана. Этот немногословный майор прошел суровую жизненную и военную школу. Ровесник Борзова, он в пять лет остался сиротой и воспитывался в детском доме. Осенью 1936 года учился. в Ейске на курсах стрелков-бомбардиров, затем летал на Балтике на МБР и с начала формирования Первого полка летал в его составе. В августе 1938 года экстерном сдал экзамены на летчика-наблюдателя и получил офицерское звание. В войне 1939-40 гг., летая в экипаже летчика-комиссара Павлюка, Никита совершил сорок боевых вылетов, в том числе на броненосец противника, и был награжден орденом Красного Знамени.

В Отечественную Котов вступил штурманом звена. Летал с Александром Дроздовым на бомбовые удары по танковым и моторизованным колоннам противника, рвавшимся к Ленинграду. Вместе с Борзовым участвовал в боях под Двинском.

Отвага и мастерство Котова проявились не только в ближних полетах, но и в дальних. ДБ-ЗФ Дроздова и Котова бомбил Кенигсберг, Штеттин, Данциг, многие военно-морские базы противника. В одном из полетов на Штеттин отказал правый мотор. Благодаря тому, что Котов проложил кратчайший курс, экипаж смог вернуться на свой аэродром.

В одном из полетов ДБ-3 Дроздова попал в особо тяжелое положение. Он был атакован над целью. Стрелки В. Кузин и Я. Зильберштейн отражали атаки. Дроздов по расчетам, сделанным которым, вывел самолет на цель. Бомбы были сброшены точно на автоколонну. Три "мессершмитта" обрушились на ДБ-3. Оба стрелка получили ранения, но продолжали отражать атаки. Удачно вел стрельбу Котов.

В сорок втором году Никита Котов вместе с Борзовым был среди пионеров торпедного и бомбового удара по кораблям противника. Звено, которому Котов прокладывал курс, летом южнее Гогланда потопило сторожевой корабль, действовавший против наших подводных лодок. Всего же в сорок втором году на счету самолетов, которые выводил на боевой курс Котов, было потоплено пять судов противника общим водоизмещением 20000 тонн.

Одной из самых поучительных была атака фашистского транспорта в порту Котка. Предполагалось нанести бомбовый удар с 4000 метров, но за сплошной облачностью ни залив, ни земля не проглядывались.

— Надо пробивать, — сказал Котов.

Дроздов повел машину вниз. Когда снизились до 1700 метров, открылся порт. И сразу — сильнейший огонь зениток. Котов словно не видел близкие разрывы, углубился в расчеты и смотрел в прицел. Бомбы накрыли цель: транспорт водоизмещением в 6000 тонн затонул.

Признанием мастерства, отваги и хладнокровия было назначение старшего лейтенанта Котова штурманом третьей Краснознаменной эскадрильи, которой командовал Борзов. И снова он показал себя с самой лучшей стороны. Когда в сорок третьем году потребовалось вылететь на разведывательное задание в глубокий тыл противника, выбор Народного комиссара Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова пал на Котова. Задание в сложнейших условиях было выполнено. В октябре сорок третьего Котов вместе с Борзовым добился большой победы потопил однотрубный двухмачтовый транспорт противника в военно-морской базе, оснащенной мощными средствами противовоздушной обороны.

В одном из вылетов на боевом курсе сдал мотор. Борзову все труднее было справляться с креном. Котов пришел на помощь, ногой держал педаль руля поворота, а руками вместе с летчиком — штурвал. Одновременно провел атаку. Когда шли на базу, Иван Иванович волновался: не потерять бы ориентировку. Ведь руки у Никиты заняты управлением. Штурманскими инструментами он пользоваться не мог. Все высчитывал в уме, запоминал каждую цифру, делил показатели пути на показатели скорости. Нелегко вовсю работать руками и ногами и и то же время, как говорил штурман, "наполнять абстрактные формулы конкретным содержанием". Но Котов и летчику помог и свои обязанности выполнил.

Находчивость проявил Котов и в другом полете, когда в самолет попал осколок снаряда и нарушилось электропитание. Торпедоносец стал "глух": отказало переговорное устройство, застыла стрелка прибора скорости, не подавал признаков жизни авиагоризонт. А ночь темная, временами нельзя понять, что под крыльями — земля или море.

Менее опытный экипаж наверняка вернулся бы:

управление темной ночью без авиагоризонта не сулит ничего хорошего. И действительно, как ни всматривался Борзов, не мог определить, правильно ли летит торпедоносец. И все же торпедоносец вышел на цель и поразил ее. В зареве взрыва торпеды был хорошо виден итог работы флагманского экипажа тонущий транспорт.

…В ночь на 6 апреля сорок четвертого года Котов уходил с решимостью во что бы то ни стало найти и уничтожить груженное оружием судно. Дважды этот транспорт уходил безнаказанно, в третий не уйдет. Но прежде надо было незамеченными проскочить в море. Летели без истребительного прикрытия, чтобы не привлечь внимания фашистских перехватчиков. На бреющем перескакивали наиболее опасные участки и, лишь оставив за собой береговую черту, набрали высоту. Что знал экипаж? Только то, что транспорт вышел из Штеттина. Адресов прибытия могло быть много, значит, главное — обнаружить противника.

Включив радиолокационную станцию, начали, поиск. Конечно, это не такие совершенные средства обнаружения, которыми оснащены современные самолеты флота. Но тогда делался первый шаг, и командир полка Борзов, флагманский штурман Н. Д. Котов, начальник связи полка гвардии старший лейтенант А. Иванов и стрелок-радист А. Евсеенко не забывали о визуальном наблюдении. Впрочем, погода была такой, что легче найти иголку в сене, чем корабль в море. Все пространство было закрыто облачностью. Уже три часа бороздили море, методично галсировали, не оставляя без внимания ни один квадрат.

Море было безмолвно и пустынно. И вдруг Иванов, ждавший появления одной светящейся точки, увидел на экране целый пучок и сразу сообщил командиру. По сигналу штурмана Борзов повел торпедоносец на сближение с целью. Вот он, плавучий арсенал, идущий курсом на Таллин, по ватерлинию в воде. Значит, полностью загружен. Но что это? Из мороси неожиданно выплыли сторожевые корабли. Не ошибся Иванов, докладывая о многочисленных точках на экране: плавучий арсенал охранялся со всех сторон. Если самолет заметили, через несколько секунд огонь всех кораблей сольется в одной точке, там, где заходил на боевой курс торпедоносец Бор-зова. Надо быстрее атаковать. Борзов ювелирно выполнил сигналы Котова.

Последние метры, последние секунды. Иванов и Ев-сеенко у пулеметов. Локатор уже не нужен, все в руках командира и штурмана.

Торпеда сброшена. Самолет пронесся над самыми мачтами. Громко заговорили пулеметы Иванова и Евсеенко, поливая палубу огнем.

…Когда, набрав максимальную скорость, Борзов сделал боевой разворот, экипаж увидел, как над плавучим арсеналом взметнулся столб огня. За первым взрывом последовал другой, еще более сильный, — сдетонировали снаряды, мины, бомбы.

Транспорт кренился на борт и пока не ушел под воду, волны и облака озаряло пламя, а море раскалывалось взрывами.

…Подходили к аэродрому, когда Борзов передал по СПУ:

— Экипаж, спасибо за умелые действия.

В штаб ВВС Иван Иванович представил фотосвидетельство о потоплении транспорта. Его водоизмещение, как считал дешифровщик, составляло 12000 тонн. О победе балтийцев так сообщалось в оперативной сводке Советского информбюро от 7 апреля 1944 года: "Авиация Краснознаменного Балтийского флота сегодня обнаружила в Балтийском море конвой противника в составе транспорта и трех кораблей охранения. В результате атаки самолета-торпедоносца потоплен транспорт противника водоизмещением в 12000 тонн". Иностранные газеты и радио на другой день, по сведениям из немецких источников, внесли "поправку": потопленный транспорт имел водоизмещение не двенадцать, а пятнадцать тысяч тонн…

Информбюро, как правило, не сообщало фамилий летчиков, добившихся победы. Это сделала газета "Летчик Балтики". На всю первую полосу лег заголовок "Меткий удар торпедоносца. Экипаж гвардии майора Борзова торпедировал и потопил немецкий транспорт водоизмещением в 12 000 тонн". Рядом с фотографией была опубликована моя беседа с гвардии старшим лейтенантом Анатолием Ивановым о том, как был потоплен плавучий арсенал.

Победа Борзова важна была не только уничтожением крупного судна и целого арсенала оружия, которое перебрасывалось врагом в преддверии наступления Красной Армии в Прибалтике. Успех имел большое психологическое значение, поднимал уверенность всех летчиков в своих силах. В качестве рейдеров проявила себя целая группа гвардейцев, и первым среди них Борзов называл экипаж Александра Преснякова и Петра Кошелева. Гвардейцы наносили удары по военно-морским базам противника, атаковывали крупные военно-промышленные центры, железнодорожные узлы, аэродромы. Провели несколько боев против фашистских судов, летали на минирование баз и фарватеров.

Петр Кошелев

Командир полка И.И. Борзов к штурману Кошелеву относился с большим уважением, называл его, как правило, по имени-отчеству — Петр Львович. После проработки задания Иван Иванович часто говорил экипажам:

— Посоветуйтесь с Кошелевым, он в тех районах бывал.

Действительно, Кошелев за время службы облетал всю Балтику.

Биография Петра Кошелева сродни биографиям многих комсомольцев тридцатых годов. Сын кузнеца Сормовского завода, он после семилетки пошел в ФЗУ при машиностроительном заводе и в 1934 году, получив специальность фрезеровщика, работал с отцом и старшим братом на одном заводе. Трудиться здесь довелось недолго. Его, значкиста ГТО, спортсмена, одного из лучших стрелков завода, по комсомольской путевке направили в Ленинград, в Высшее военно-морское училище имени. М. В. Фрунзе. Юношу ждали морские дороги. Однако после окончания второго курса Петра и нескольких других курсантов перевели в Ейское училище, и после ускоренной подготовки летчик-наблюдатель лейтенант Кошелев в 1937 году прибыл на Балтику. Через год его выдвинули штурманом отряда, а в ноябре тридцать — девятого — штурманом эскадрильи.

В боях 1939–1940 годов Кошелев тридцать раз прокладывал курс своей эскадрилье. В одном из полетов самолет был подбит зенитками над полуостровом Ханко. Летчик Грошенков тянул к заливу и посадил МБР-2 на льдину. В резиновой спасательной лодочке, насквозь промокшие, авиаторы двое суток пробивались к своему берегу. Управлял все время лодкой Кошелев. Подобрал обессилевших летчиков корабль Балтфлота.

Орденом Красного Знамени отметила Родина штурмана Кошелева.

Отечественную войну Петр Львович встретил на Балтике. Штурман эскадрильи МБР-2 по пять-шесть раз в сутки летал на разведку и вел воздушные бои. За эти операции Петр Кошелев был награжден вторым орденом Красного Знамени. В начале сорок второго года его назначили штурманом звена в Первый минно-тор-педный полк. Вместе с Пресняковым они неоднократно бомбили военно-морские базы противника. Большой урон их бомбы нанесли портовым сооружениям в Хельсинки. На Котке Пресняков и Кошелев взорвали склад с горючим. С 8 по 16 июня 1942 года экипаж под ожесточенным огнем бомбил авиационные базы противника п уничтожил восемь "юнкерсов".

Кошелев никогда не терял ориентировки, помогала отличная память. Однажды после слепого полета он попросил Преснякова на секунду пробить облака. В "окно" штурман увидел небольшой островок. Только один раз, в начале войны, Кошелев пролетал над этим клочком земли в море, но сразу узнал и точно определил место нахождения самолета.

В битву на море Кошелев включился в числе первых торпедоносцев. 16 июня 1942 года с Пресняковым в составе звена Кошелев участвует в потоплении сторожевого корабля. Днем позже вместе с Юрием Бунимовичем и штурманом Гришиным Пресняков и Кошелев уничтожили транспорт водоизмещением в 5000 тонн, а затем, в группе с Бунимовичем и Александром Дроздовым, Пресняков и Кошелев торпедами потопили сторожевой корабль и канонерскую лодку противника.

В тот же день экипажу довелось вести бой с тремя "мессершмиттами", внезапно атаковавшими со стороны солнца. На бомбардировщике оказались пробиты бензобаки, повреждено шасси, разбит люковый пулемет. Стрелок-радист матрос Лукашов и воздушный стрелок младший сержант Бабушкин, стреляя из одного пулемета, сбили ФД-21, а другой вражеский истребитель подбили.

В сорок третьем году внушительные победы на море одержал экипаж гвардии капитана Н. Г. Константюка. Прокладывал ему курс, рассчитывал атаку Петр Львович Кошелев.

Накануне двадцать шестой годовщины Октября Константюк, Кошелев, стрелок-радист Скляренко обнаружили и потопили транспорт в 10000 тонн.

Три победы в 1944 году одержал Кошелев с летчиком капитаном Тарасовым. 24 мая и в ночь на 5 июня экипаж потопил два транспорта, оба водоизмещением по 5000 тонн. В ночь на 3 июля экипаж потопил транспорт в 3500 тонн. В этих полетах, наряду с прямыми обязанностями, штурман поработал и пулеметом: вместе со стрелком-радистом младшим лейтенантом Федоренко пришлось обороняться от "Фокке-Вульфов-190".

С разными летчиками, бывал в бою Кошелев. Его опыт и расчет обеспечили потопление девяти судов общим водоизмещением 33 500 тонн. К этому по справедливости следует приплюсовать и победы других торпедоносцев эскадрильи: ведь их учил Петр Львович.

Григорий Бажанов

Как и Кошелев, заслужили славу волевых и умелых мастеров навигации Григорий Бажанов и Виктор Чванов. Бажанов-общительный человек с разносторонними интересами. Любил книги и не упускал случая рассказать друзьям о прочитанном. Играл в шахматы и организовывал турниры. Заядлый спортсмен, он создал к эскадрилье команды по волейболу, футболу, баскетболу. Прыгал с парашютом и привлекал к прыжкам друзей. Его организаторский дар проявился еще в юности. Григорий учился в 6-й московской средней школе и там же был пионервожатым. Увлекся авиамоделизмом и стал инструктором Осоавиахима. В Ейском училище Григорий — член комсомольского комитета, на Балтике возглавил комсомольскую организацию эскадрильи. Во всех начинаниях был вожаком.

Великую Отечественную войну Григорий Бажанов начал штурманом эскадрильи 73-го авиаполка. 6 июля сорок первого года потопил в районе Виндавы транспорт. 13 июля экипаж, в котором летал Григорий, повредил миноносец противника. В декабре сорок второго Бажанова назначили в Первый гвардейский штурманом звена, а затем эскадрильи.

Вот несколько фактов его боевой работы. 14 февраля 1943 года его вылет вызвал два огромных пожара на военных объектах Таллина, оккупированного в то время врагом. 18 апреля 1943 года от его бомб возник пожар и взрыв на складе боеприпасов в Красногвардейске. 21 апреля 1943 года бомбардировал порт Котка. 16 августа 1943 года разбомбил вражеский транспорт в порту г. Таллина, 28 августа 1943 года — эшелоны на товарной станции г. Таллина.

На счету Григория Бажанова к июлю 1944 года было 145 успешных боевых вылетов, шесть потопленных вражеских кораблей общим водоизмещением 19 000 тонн, десятки уничтоженных танков, бронемашин и автомашин, много живой силы врага. Отвага и мастерство Бажанова было отмечено командиром полка Борзовым. 17 января 1944 года в течение одной ночи Григорий пять раз бомбардировал узел дорог и опорный пункт противника в районе железнодорожной станции Ропша под Ленинградом. Он был в числе тех гвардейцев, которые прямыми попаданиями подняли на воздух командный пункт соединения. После второго рейда самолет получил повреждение.

Когда экипаж доложил о результатах бомбежка Бор-зов тепло сказал:

— Видел сам, как вы потрудились. Спасибо.

Только в июне 1944 года Бажанов потопил три транспорта. Когда началось освобождение Прибалтики, Бор-зов выдвинул штурмана старшим офицером по разведке. Но и на разведку Григорий летал, как правило, с торпедой и продолжал увеличивать боевой счет.

Борзов так характеризовал Бажанова: "Умело обеспечивает боевую работу точными разведданными и одновременно принимает непосредственное участие в боевых полетах…" Всего Григорий совершил 258 боевых вылетов, потопил семь транспортов общим водоизмещением 24000 тонн и столько же судов, в том числе миноносец, вывел из строя.

Виктор Чванов

Виктор Чванов в 1936 году на Тихом океане закончил школу младших авиационных специалистов и там же в одной из разведывательных эскадрилий служил мастером по электрооборудованию. Поступил в Военно-Морское авиационное училище имени С. А. Леваневского. После окончания прибыл на Балтику в 41-ю эскадрилью морских ближних разведчиков.

В марте 1942 года в качестве воздушного стрелка-бомбардира Чванов пришел в Первый минно-торпедный полк. В составе третьей Краснознаменной эскадрильи Виктор совершил десятки боевых вылетов на бомбоудар и смело выполнял свои обязанности. Через несколько месяцев Чванова назначили штурманом самолета, а позднее — штурманом звена. Чванов безошибочно прокладывал курс к промышленным и военным объектам врага, бомбил его аэродромы, железнодорожные узлы, ставил мины на подходах к военно-морским базам, уничтожал минные поля и противолодочные сети в Финском заливе, обеспечивал проводку наших подводных лодок. Сорок третий год принес штурману славу мастера торпедных атак и точного бомбометания. 6 июня во время крейсерского полета в районе Либавы, где Виктору довелось бомбить врага в первые дни войны, летчик Кудряшов и штурман Чванов потопили транспорт водоизмещением 8000 тонн. 22 июля после атаки Чванова пошел на дно транспорт водоизмещением в 8000 тонн, а 1 августа он уничтожил еще один транспорт водоизмещением 6000 тонн. В те же недели Кудряшов и Чванов вместе с Евграфовым и Бударагиным совершили рейд, о котором с восхищением говорили в полку.

…Разведка установила, что в столице Эстонии противник сосредоточил много нефти. Отсюда ее перевозили по многим военно-морским базам водным путем и по железным дорогам. Несколько эшелонов с нефтью и танкеров гвардейцам удалось уничтожить. Возникла мысль уничтожить и нефтехранилище. В воздух ушли самолеты, одному из них курс прокладывал Чванов. Противодействие было сильным. Многие зенитные батареи вели огонь, пытаясь сбить с боевого курса наши самолеты, но гвардейцы прорвались. Бомбы накрыли нефтесклад.

Виктор Чванов в составе наиболее опытных экипажей уничтожал вражеские батареи, стрелявшие по Ленинграду.

Борзов с полным основанием считал Чванова бесстрашным парнем, не теряющимся в любой обстановке. И Виктор подтвердил эту оценку во многих вылетах.

Однажды экипаж Кудряшова возвращался с бомбардировки и увидел догоняющий их "Юнкерс-88". Балтийцы развернулись на врага.

Два двухмоторных бомбардировщика били в лоб друг друга. Казалось, столкновение уже неизбежно, но фашистский пилот дрогнул и отвернул, подставив "живот" под пулемет Чванова и стрелка, припавшего к оружию в астролюке.

"Юнкерс" врезался в землю.

2 сентября Чванов вылетел в составе экипажа Александра Разгонина, Торпедоносец с трудом оторвался от раскисшего поля. Все дальше оставался Ленинград. А вот и открытое море. Снова шли к дальним базам противника.

— Справа впереди видишь транспорты? — спросил летчик.

От точки тактического развертывания до боевого курса — считанные минуты. Противник заметил самолет еще издали и мгновенно открыл залповый огонь. Но летчик и штурман уверенно и смело ведут свою работу. Когда торпеда оторвалась и самолет оказался над палубой транспорта, по фюзеляжу и крыльям хлестнул стальной дождь осколков. Разгонин на полной скорости с разворотом уводил торпедоносец в море, и Чванов увидел, как пламя взметнулось над быстро кренящимся судном. Зачерпнув воду, громадина водоизмещением в 10500 тонн ушла на дно.

В ноябре сорок третьего полку дали одно место для направления на Высшие офицерские курсы ВВС ВМФ. Путевку Борзов вручил одному из лучших и любимых штурманов — Чванову. Но летчик отказался:

— Товарищ командир, у меня в Брянске оккупанты повесили отца и мать, двух моих сестер угнали в Германию на каторгу. Я поклялся отомстить. Как же я уеду?

Борзов обнял штурмана:

— Витя, я понимаю тебя, но надо учиться. Закончишь курсы — вернешься в полк. Место твое бронирую. Еще и штурманом эскадрильи будешь.

Александр Пресняков и Николай Иванов

Земляк Борзова, москвич Александр Пресняков начинал свой путь в авиацию, когда учился в ФЗУ. В конструкторском авиационном бюро ЦАГИ в юные годы ему посчастливилось встречаться с создателями самолетов А.Н. Туполевым, В.М. Петляковым, Н.Н. Поликарповым.

После окончания летного училища Александр на МБР-2 летал на Балтике, проявил незаурядную смелость в начале Великой Отечественной войны. Весной сорок второго пришел командиром звена в Первый полк.

Смелого летчика полюбили.

В сорок четвертом году Александр Пресняков считался одним из самых лучших мастеров торпедного удара. Борзов говорил молодому пополнению:

— Учитесь воевать у Преснякова!

Летал Пресняков мастерски. Ветераны помнят такой случай. В полк ночью, чтобы обеспечить скрытность, перегонялись новые самолеты. Когда торпедоносцы подходили к аэродрому, сквозь туман едва пробивался луч прожектора. Даже старые летчики уходили на второй круг. А Пресняков и Иванов с первого захода посадили машину.

Все у Преснякова теперь новое — и торпедоносец, и штурман: вместо Кошелева с Пресняковым летел Николай Иванов. Пресняков, знакомясь с новым штурманом, спросил, откуда он родом, Николай ответил:

— Вообще-то, я из Знаменки, но область назвать не могу, потому что Воронеж и Белгород никак поделить мое село не могут.

— Из-за тебя, что ли? — понял шутку Пресняков. Не только за веселый нрав любили Иванова. Прежде всего уважали в нем отвагу и мастерство.

Один из первых совместных боевых вылетов Пресняков и Иванов совершили на усиленно охраняемый порт. Зенитки пристрелялись по самолету, близко рвались снаряды. После сбрасывания бомб Пресняков сделал резкий разворот. Внизу вот-вот должны сработать бомбы, но вдруг взрыв где-то рядом. Правый мотор охватило пламя. Летчик автоматически рванул противопожарный кран и прекратил подачу горючего. Пламя погасло. Теряя высоту, вышли к заливу.

— Сколько до базы? — спрашивает Пресняков.

— На одном моторе полтора часа, — отвечает штурман и спокойно продолжает прокладку курса.

Потом выяснилось: два нижних цилиндра снарядом разбиты вдребезги, перебиты трубопроводы. Успел оплавиться дюралевый капот. Если бы Пресняков помедлил с противопожарным краном, полет мог кончиться трагически.

20 ноября на поле перед торпедоносцами выстроился весь личный состав. Борзов по поручению Военного совета КБФ вручал гвардейцам боевые награды. Пресняков и Иванов были удостоены ордена Красного Знамени.

— Уверен, что эта награда не будет последней, — тепло сказал командир.

…Экипаж капитана Константюка после бомбового удара возвращался на базу. Петр Кошелев точно вывел самолет в район аэродрома. Но тут все вокруг утонуло в густом тумане. При попытке посадить торпедоносец комэск зацепился за деревья, машина загорелась и свалилась на землю. Трудно сказать, что могло бы случиться, если бы не Кошелев. Верный закону гвардейцев "сам погибай, а товарища выручай", штурман полез в огонь, вытащил капитана.

23 февраля 1944 года в полку двойной праздник — День Красной Армии и награждение полка орденом Красного Знамени. Виктор Михайлович Калашников выступил. с докладом об истории Красной Армии. Пропагандист капитан Михаил Марголин подготовил карту боевых действий полка за прошедший год. Парторг майор Букин провел с молодыми беседу "Коммунисты в бою". Ему было о чем рассказать: в самых трудных боях впереди были члены ленинской партии. Много теплых слов сказал парторг о Преснякове и Иванове.

В ночь на 21 мая Борзов напутствовал Преснякова и Иванова перед крейсерством:

— Смотрите в оба на лунную дорожку, а сами скромно оставайтесь в тени.

Раньше по методу командира полка на лунной дорожке потопил транспорт Герой Советского Союза Шаманов. Успех в те сутки сопутствовал и экипажу Преснякова, но он уничтожил тральщик на рассвете, когда развиднелось.

А теперь — звездная ночь. В устье Финского залива гвардейцы обнаружили транспорт и два сторожевых корабля. Пресняков "скромно" держался в темной части горизонта. От луны к бомбардировщику идет лунная дорожка. Транспорт на ней четко виден. Пресняков и Иванов заходят в атаку, стремясь не выпустить транспорт за пределы светящейся полосы. Высота — минимальная. Дистанция менее шестисот метров. Иванов передает:

упреждение — треть длины транспорта.

Транспорт удалось потопить настолько внезапно, что с кораблей противника не раздалось ни одного выстрела. Действовали, как учил Борзов и как он сам потопил транспорт в декабре.

Борзов поздравлял:

— Молодцы! Эксперимент завершен, теперь можно и молодым начинать.

Через несколько дней победу на лунной дорожке одержали новобранцы полка — Михаил Шишков с Иваном Бабановым и Вадим Евграфов с Виктором Бударагиным.

В восемьдесят четвертом году я прочитал балладу флотского поэта, которая так и называлась "Лунная дорожка". Посвященная маршалу авиации Герою Советского Союза Ивану Ивановичу Борзову, баллада славила отвагу торпедоносцев, которые, проявляя исключительную выдержку, искали, находили и уничтожали фашистские корабли. Что ж, действия летчиков Первого гвардейского на лунной дорожке достойны поэтических строк.

Вадим Евграфов

Евграфов — самый молодой летчик Первого гвардейского, но летный стаж его исчислялся почти четырьмя годами. В свое время, занимаясь в 256-й московской средней школе, Вадим восьмиклассником поступил в аэроклуб и закончил его одновременно с десятилеткой. После Ейского училища — Балтика. Штурманом к сержанту Евграфову назначили Виктора Бударагина. Бударагин не кончал училище, как большинство гвардейцев. Служил краснофлотцем в 12-й истребительной эскадрилье. В начале Отечественной совершил в качестве стрелка-радиста 120 боевых вылетов, участвовал в потоплении сторожевого корабля, за что был награжден орденом Красного Знамени. Летом 1942 года раненого стрелка-радиста направили на ускоренные курсы летчиков-наблюдателей, а затем назначили штурманом к сержанту Евграфову.

На войне каждый полет-испытание. В одном случае удается выполнить приказ, не получив ни одной царапины. В другом возвращение похоже на чудо. Бывает р так, что однополчане уже считают экипаж погибшим, а он возвращается.

…Ночью группа МБР-2 бомбардировала железнодорожный узел в Нарве. Зенитная артиллерия неистовствовала. Когда МБР-2, ведомый Евграфовым, выходил на боевой курс, близко разорвался снаряд. Захлебнулся, теряя мощность, мотор. Но бомбы экипаж сбросил точно. На развороте в мотор попало еще несколько осколков, Евграфов сказал штурману:

— Тяну в залив!

МБР с безжизненным мотором ударился о воду…

Друзья, видевшие все это, доложили, что самолет Евграфова после выполнения задания сбит зенитной артиллерией. А экипаж в это время боролся за жизнь. Евграфов и стрелок-радист помогли получившему тяжелую травму Бударагину выбраться из самолета в надувную бортовую резиновую лодку. Авиаторы смогли добраться на ней к острову, где находились балтийские моряки. Удалось и самолет отбуксировать на свою базу. В нем насчитали более трехсот пробоин.

Экипаж сплачивался в рейдах по базам противника. В районе Хельсинки Евграфову и Бударагину удалось "расшифровать" график движения транспортов. Сведения, которые привез экипаж, помогли нанести сильный удар по морскому противнику.

С таким "багажом" в сорок третьем году Евграфов и Бударагин прибыли в Первый полк и составили экипаж торпедоносца.

23 февраля 1943 года Евграфов и Бударагин с малой высоты нанесли бомбовый удар по эшелону на станции Молосковицы. Движение на этом участке дороги врагу не удалось восстановить в течение трех суток. В те же февральские дни Евграфов бомбил военно-морские базы противника и плавсредства в них.

Воевали Евграфов и Бударагин лихо и умело, об их боевых делах писали газеты, сообщало радио. Известность вполне заслуженная.

Однажды, когда заканчивалась предполетная проработка боевого задания, командир полка, улыбнувшись, сказал:

— А слава о Евграфове докатилась до Британии. — И протянул Вадиму голубой, как небо, конверт. Никогда еще не получал Вадим письма в таких шикарных конвертах. Из Москвы шли обычные в военную пору треугольники — от матери. Девушки вообще не писали, любовь еще не пришла. А тут незнакомка из Лондона, прочитав о блестящих победах русского аса, командира краснозвездного торпедоносца, обращалась к парню, которому едва перевалило за двадцать, но имени-отчеству — Вадим Николаевич, называла храбрым русским летчиком, поздравляла с победами, просила его и всех советских летчиков беспощадно бороться с фашистами. Берилл Нордскот — так звали англичанку огорчалась, что "в Лондоне вместо цветников появились огороды", но надеялась после войны вручить Вадиму Николаевичу самый большой букет, какой только можно переслать с британских островов в Советскую Россию.

Письмо сыграло неожиданную роль в жизни Евграфова. Раньше его даже многие командиры называли по имени. После вручения письма из Лондона к нему обращались только по имени-отчеству. Конечно, письмо — лишь повод, причина в другом: самый молодой летчик становился настоящим командиром воздушного крейсера. После ударов по опорным пунктам врага в Прибалтике он атаковывал корабли, транспорты, обеспечивал безопасную проводку наших подводных лодок в Балтийское море.

22 мая 1943 года экипаж Евграфова совершил ряд рейдов к Таллину, бомбардировал порт и вызвал в складских помещениях сильные взрывы. 30 мая стало известно, что в Финском заливе гитлеровцы пытаются создать безопасный фарватер для своего флота. Наши самолеты решительно атаковали противника. Евграфов и Бударагин с малых высот бомбили фашистский тральщик. Корабль был поврежден, потерял ход, но уцелел. И когда экипаж вернулся, Евграфов заявил:

— Уничтожить не удалось.

Командир успокоил:

— Вы не дали тральщику поработать. А соседи завершили дело, пустили тральщик на дно.

— Так это же соседи…

— Правильно, надо стремиться, чтобы каждая бомба поражала цель. Вот вы и подумайте с Бударагиным, в какой момент ошиблись, — посоветовал комэск.

Больше не пришлось Евграфову докладывать: "корабль поврежден". Корабли и транспорты, атакованные Евграфовым и Бударагиным, неизменно отправлялись на дно. Да и удары по сухопутным целям стали еще эффективнее. Летом сорок третьего года экипаж уничтожил в Усть-Луге крупный склад с боеприпасами. Через час после ухода Евграфова наш разведчик фотографировал многочисленные взрывы и пожары — следствие снайперского удара гвардейцев. Потом балтийцы разрушили полотно на железнодорожном участке Красногвардейск — Нарва.

Одно из последних заданий, которое Евграфов и Бударагин выполняли на МБР-2, - бомбежка минных полей противника. Операция проводилась в интересах флота. С большими трудностями и опасностями штаб флота определил расположение вражеских минных полей. Надо было пробить в них фарватер для наших подводных лодок. Сделать это силами тральщиков не было времени. Оставались самолеты. Евграфов — в числе тех, кому доверили поистине ювелирную работу. Летчики, не уклоняясь ни на градус от указанного курса, бомбили, казалось, пустынные воды. Но, словно вызванные цепной реакцией, вслед за взрывами бомб, сброшенных Бударагиным, в глубине начинали взрываться мощные морские мины. Фарватер был пробит. Подводные лодки Балтфлота скрытно выходили в, казалось бы, запертое пространство моря и наносили торпедные удары по гитлеровским кораблям. А скоро Евграфов с Бударагиным стали с торпедой подфюзеляжем крейсировать над самыми отдаленными уголками моря.

Специальных тренажеров для имитации торпедной атаки не было. Приспособили трактор, и в стороне от летного поля с рассвета до темна он таскал макет корабля, и Евграфов, Бударагин и другие молодые гвардейцы под руководством Борзова тренировались в расчетах торпедных атак, в работе с тяжелой пулеметной турелью. Зачеты сдавали непосредственно в бою.

К середине мая 1944 года счет потопленных гвардейцами фашистских судов приближался к сотне. Потери для гитлеровского флота были настолько тяжелыми, что-в Германии объявлялся национальный траур. Но и балтийцы понесли потери. На боевом курсе и после бомбовых и торпедных атак погибло в волнах немало гвардейцев. Полк мстил за них.

22 мая Евграфов, Бударагин, стрелок-радист гвардии краснофлотец Болыпов и воздушный стрелок гвардии сержант Перегуда вылетели в море. Прошли фронт, под крыльями уже виднелось море. Облачность становилась все ниже и ниже. Самолет прижимало к волнам, начался дождь. Видимость не превышала полтора-два километра. И все же экипаж нашел транспорты, охраняемые сторожевыми кораблями.

— Атакуем самый большой! — скомандовал Евграфов. Летчик вышел к транспорту под курсовым углом около 60 градусов — выгодное положение для уверенного удара. И тут на фашистских судах словно очнулись. Зенитки и автоматы открыли сильный огонь. Орудия стреляли не только по самолету, но и перед ним, в море, и торпедоносец встретила стена опасных водяных столбов. Но торпеда неотвратимо шла к транспорту, после взрыва он перевернулся и скрылся под водой.

В ночь на 27 мая торпедоносец; Евграфова снова ушел в дальний рейд. Перед вылетом на командном пункте собрались экипажи боевых летчиков Преснякова, Гептнера, Смолькова, Шишкова, Большакова, Пучкова, Тарасова, Евграфова. Борзов напомнил:

— Мы уничтожили девяносто девять кораблей противника. Сегодня кто-то из вас вступит в бой с сотым. И, я уверен, победит…

Торпедоносцы разошлись по своим районам поиска. Евграфов вел самолет, прижимаясь к морю. Внизу виднелись белые гребни волн. Евграфов и Бударагин вместе заметили транспорт. В эскорте — два сторожевых корабля. Суда находились как раз на том фарватере, куда посылал И. И. Борзов экипаж Евграфова. Летчик ушел на темную сторону горизонта и, оставаясь невидимым, вышел в атаку. Внезапный удар принес успех: ураганный огонь, открытый со стороны сторожевиков и гибнущего судна, уже не мог быть таким опасным, как на боевом курсе. Стрелок-радист доложил по радио: "00 часов 53 минуты, потоплен транспорт в 2500 тонн. Возвращаюсь домой, все в порядке. Евграфов". Самолет не получил ни одной царапины.

Через пятнадцать минут после приземления пленка была проявлена — победа очевидна.

На командном пункте ожидание сменилось радостью.

— Есть сто уничтоженных фашистских кораблей! — воскликнул начальник связи гвардии старший лейтенант Анатолий Иванов.

— Будем докладывать командующему? — спрашивает начальник штаба гвардии майор К.С. Люкшин.

— Нет, — отвечает командир, — доложим, когда вернутся все экипажи.

Другие экипажи, ушедшие в крейсерский полет, также вели настойчивый поиск.

…Чем дольше в воздухе, тем изнурительнее полет. Пора подумать о возвращении, но Иванов молчит, насупившись. И Пресняков молчит. Сверлит мысль: неужели зря утюжили воздух? Неужели действительно в этих квадратах, определенных Борзовым, не было никаких судов? А что если прозевали?..

"Сраму не оберешься", — думает Иванов. Экипаж в этот полет отправлялся на новеньком торпедоносце. Весь морской простор перед Николаем, и когда торпедоносец идет в атаку, Иванов видит все происходящее и сам бросает торпеду. Никита Котов увидел самолет и сказал Ивану Ивановичу:

— Наконец-то и мы полетаем на новой машине. Борзов улыбнулся, ответил мягко, но твердо:

— И мы полетаем, Никита Дмитриевич. Но сегодня даю самолет Преснякову. Заслужил. И к тому же я обещал…

…Ноет спина, слезятся от напряжения глаза. Усталость охватывает все тело. Надо встряхнуться. Иванов делает нечто похожее на физкультпаузу и советует то же самое командиру.

— Скляренко, — вызывает Иванов, — посмотри хорошенько.

Сергей Скляренко — настоящий щит торпедоносца. Зрение у него, как считают Пресняков и Иванов, удивительное. Недаром он — воздушный снайпер. Огонь Сергея стоил врагу многих потерь не только на земле и корабельных палубах: недавно он уничтожил фашистский перехватчик. И сейчас он смотрит в оба. Заколотилось в груди, когда он негромко, как бы рассуждая с самим собой, проговорил:

— Смотрите левее. По-моему, дымки у среза воды, А может, у меня дымки в глазах…

Пресняков сразу довернул на противника. Конвой — четыре транспорта и сторожевой корабль. Радость бушует в груди: нашли врага.

Иванов работает с линейкой, определяет скорость и курсовой угол движения конвоя и в то же время с нежностью повторяет:

— Ах, Сереженька, ну и удалец, гляделочки твои золотые. Понимаешь, радость моя, в этом конвое сотый дымит!

Скляренко отмалчивается. Он понимает, что сотый — это очень здорово, и сделает для победы все, от него зависящее.

Самый крупный транспорт идет третьим. Построение свидетельствовало о том, что именно это судно везет наиболее важный груз. Если мины — подорвутся те, кто впереди. Если атака подводных лодок или торпедоносцев — прикроют все. Именно этот транспорт и выбирает Александр Пресняков.

Теперь надо вспомнить, что советовал Иван Иванович". Главное, говорил командир полка, внезапность. Но не получилось на этот раз. Противник увидел приближаюищися самолет. Сторожевой корабль дал полный вперед — это гвардейцам подсказал сильный бурун за кормой корабля. Повисшая на парашюте осветительная ракета выхватила из темени торпедоносец, и близко рвутся трасси рующие снаряды. Девятьсот, восемьсот, семьсот метров до избранной цели — главной единицы конвоя. Надо ответить на огонь, ударить по прислуге зениток и автоматов. Пресняков прицеливается самолетом, успевает подумать об упреждении и поправке на траекторию и нажимает на гашетку.

Между тем до транспорта — пятьсот метров, и расстояние с каждым мгновением тает. Пресняков прижался к самым волнам. "Что там Коля, уснул, что ли?" — успел подумать Пресняков и сразу услышал голос друга:

— Бросил!

Пресняков на максимальной скорости, едва не задевая надстройки, пролетел над взорвавшимся транспортом.

Самый большой в конвое транспорт ушел на дно.

Сдав самолет технику, Пресняков и Иванов, возбужденные и довольные, побежали на командный пункт. Не сразу заметили, что в углу за картой сидят Вадим Евграфов и Виктор Бударагин.

— Товарищ гвардии подполковник, — докладывает Пресняков. — В Рижском заливе потопили транспорт водоизмещением в 5000 тонн…

— Поздравляю, — Борзов сильно жмет руки гвардейцам.

— …Это сотый, товарищ командир, — продолжает доклад Пресняков.

— Нет, не сотый, — улыбается Иван Иванович.

— Как не сотый?

— Сотый потоплен Евграфовым и Бударагиным.

— А мы? — Иванов так расстроен, что выступает вперед, — А наш?

— И ваш не пропадет, Иванов. Ваш — первый во второй сотне. Открыт новый счет.

Художник летчик Алексей Скрябин нарисовал в стенгазете дружеские шаржи на победителей. Иванов нарисован улыбающимся мальчишкой. Подпись под рисунком такая: "Мал Иванов, но дорог". Подпись сделал Пресняков. Ему виднее: вместе топили фашистские корабли.

Примерно через тридцать минут после победы Преснякова гвардии лейтенант Большаков, гвардии старший лейтенант Андреев, гвардии старший сержант Гуськов и гвардии сержант Юдкин также обнаружили транспорт водоизмещением 6000 тонн. Это была сто вторая по счету победа над морским противником. А поставил победную точку в ту ночь потоплением транспорта в 7000 тонн Гептнер, который получил звание лейтенанта. С ним были штурман Половко и стрелок-радист Бондаренко. Поиск экипаж вел долго и настойчиво. Зато, обнаружив противника, Гептнер атаковал настолько стремительно, что до сброса торпеды с судна не успели произвести ни одного выстрела.

Народный комиссар Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов, Военный совет Балтфлота тепло поздравили Борзова с победой гвардейских торпедоносцев. Гордые и радостные, слушали балтийцы оперативную сводку за 27 мая. Левитан читал: "В ночь на 27 мая самолеты-торпедоносцы Краснознаменного Балтийского флота наносили удары по транспортам противника. В результате действий торпедоносцев в Рижском заливе потоплены 2 крупных немецких транспорта. Кроме того, 2 транспорта противника водоизмещением в 7 тысяч тонн потоплены в Финском заливе".

Фамилий летчиков-героев в сообщении Совинформбюро не было, но вся Балтика уже знала имена Евграфова и Бударагина, Преснякова и Иванова, Большакова и Андреева, Гептнера и Половко. Эти летчики и штурманы и вместе с ними Сергей Скляренко в тот же день были награждены орденами Красного Знамени.

И еще одно радостное событие ожидало гвардейцев. В феврале указом Президиума Верховного Совета СССР Первый гвардейский минно-торпедный полк был награжден орденом Красного Знамени. И вот сейчас, через несколько часов после замечательной ночной победы 27 мая, на аэродром прибыли командующий Балтфлотом В.Ф. Трибуц и командующий балтийской авиацией М. И. Самохин. Знаменосец полка флагманский штурман Никита Котов, пройдя перед строем, передал знамя командиру полка И. И. Борзову. Адмирал В. Ф. Трибуц поздравил личный состав с потоплением сотого вражеского корабля и началом нового боевого счета.

— В вашем полку выросло четырнадцать Героев Советского Союза. Военный совет уверен, что их число будет расти. Усиливайте удары на море, беспощадно топите вражеские корабли…

Зачитав Указ, подписанный Михаилом Ивановичем Калининым, командующий прикрепил к гвардейскому знамени орден Красного Знамени…

Карты — на запад

Июнь сорок четвертого. Три года войны. Сколько аэродромов пришлось поменять! Вначале вынужденно с прибалтийских аэродромов перебазировались к Ленинграду. Позднее, чтобы не дать врагу вывести самолеты из строя, перешли на дальние аэродромы. А теперь торпедоносцы искали площадки ближе к району боевых действий. Вот и в первые дни июня — бросок на запад, правда, еще не большой, всего на сотню километров. Приблизились к району боев и истребители, которыми командовал П. И. Павлов. Они помогли уже в первые дни после перебазирования нанести противнику значительный урон.

Борзов держит под контролем торпедоносцев весь Финский залив и значительную часть моря. Торпедная атака стала привычной. Гвардейцы научились взаимодействовать, нанося удары парами и звеньями одновременно с разных направлений. Умело маневрировали и точно атаковали тихоокеанец Тарасов, Смольков, Девяткин, Турбин, Евграфов и Бударагин, Шишков и Бабанов, Пресняков и Иванов.

Противник резко усилил противовоздушную оборону. Даже небольшие по размеру транспорты оснащались скорострельными автоматами и зенитками. Борзову на поврежденной снарядами машине пришлось, спасая торпедоносец, на одно колесо сажать самолет на запасном аэродроме. Требовались еще большие волевые качества и гибкая тактика во время атаки.

Борзов не представлял службу без творческого отношения к боевому опыту. Каждый бой — урок. Командир воспитывал у гвардейцев инициативу, стремление к творческому мышлению и эти качества высоко ценил. Летчик Шарыгин, отчаявшись найти вражеское судно в открытом море, на бреющем ворвался в военно-морскую базу противника, сбросил торпеду на стоявший на рейде корабль и точно зафиксировал все суда, находившиеся в бухте. Сделал летчик это настолько неожиданно и дерзко, что зенитная артиллерия не успела открыть огонь. Сведения, которые летчик доставил, помогли нанести эффективный удар по кораблям. Эта инициатива заслужила одобрение командира полка, о ней он рассказал на общем полковом разборе.

В июне параллельно с боями на море разрабатывалась Свирско-Петрозаводская операция. Командование Карельского фронта предполагало, что во время форсирования нашими войсками реки Свирь в нижнем течении противник, открыв затворы Свирской плотины, постарается потоком воды из верхнего бьефа не только сорвать форсирование, но и отрезать уже переправившиеся войска. Значит нужно до наступления войск нарушить систему затворов и спустить воду. Дальнебомбардировочная авиация обычными методами выполнить задачу не могла. Требовались безошибочные попадания. Решили привлечь балтийских летчиков, освоивших топмачтовое (рикошети-рующее) бомбометание тяжелыми фугасами с бреющего полета.

Топмачтовое бомбометание в ту пору на Балтике уже прочно входило в практику. Поясним, что это такое. Наверное, каждому случалось бросать в воду камешки. Если бросок оказывался сильным и умелым, камешек, ударившись о воду, взлетает, снова ударяется о воду и снова взлетает, будоража поверхность реки. Пять, шесть, десять прыжков совершает камень, прежде чем уйти на дно. Так же происходит с бомбами, сброшенными с самолета на высоте корабельных тоновых огней. Отсюда — "топ-мачтовый удар". В сочетании с торпедной атакой топмачтовые удары обеспечили гвардейцам десятки побед. Борзов сам показал, как наиболее эффективно пользоваться новым методом.

В конце третьего года войны предстояло применить топмачтовое бомбометание не только по кораблям, но и по затворам плотины. Борзову и его летчикам приходилось уничтожать мосты, построенные руками советских людей, железнодорожные станции, наконец, собственные аэродромы, занятые врагом. Но тяжелее всего было разрушать эту плотину на Свири. С болью в сердце выслушали гвардейцы боевую задачу.

Руководство всей группой самолетов-миноносцев, топмачтовиков, штурмовиков и истребителей взял на себя командующий ВВС КБФ М.И. Самохин. Борзов вылетел на аэродром подскока. В его группе были Большаков, Шведов, Иванов, Крикуха, Пелевин, Андреев, Леонов, Фурса, Гладилин, Чуевский, Гришкевич, Веревкин, Еремин, Коршунов, Огородников, Сухоруков, Тихонов. Все они имели опыт топмачтового бомбометания. Вместе с гвардейцами боевую задачу выполняли летчики 51-го минно-торпедного пояка во главе с тихоокеанцем Иваном Тихомировым. По поручению командующего Борзов перед ударом организовал тренировки и на полигоне. С малых высот атаковали макеты затворов плотины, отработали тактические приемы. Под руководством Котова тщательно изучили маршрут, чтобы как можно незаметнее, без потерь подойти к цели.

В ночь на 20 июня Шведов и Миронов под прикрытием истребителей попытались пройти в район плотины, но туман с Ладоги не позволил найти цель. И второй полет — неудача. Шведов попал в зону сильнейшего зенитного огня и был сбит. В третьем полете, несмотря на интенсивное противодействие, балтийцы точно сбросили мины, и они пошли на плотину, взорвали в двух местах. Геройски действовали Тихомиров, Сачко, комсорг эскадрильи Филимонов, Конторовский. Каждый экипаж произвел по четыре вылета.

Вода из верхнего бьефа ушла, и войска Карельского фронта начали решительное и победоносное наступление. Командование Карельским фронтом объявило благодарность балтийским летчикам. В эти же дни гвардейцы вели напряженные бои на море, стоившие тяжелых потерь. Особенно горькой была гибель Героя Советского Союза штурмана гвардии капитана Михаила Советского.

В сложной метеобстановке Михаил привел самолет на базу. Сделали круг над аэродромом. Оставалось лишь точно приземлиться. Но переволновавшийся в бою летчик Гожев убрал… шасси. Самолет ударился о полосу, развернулся и врезался в заброшенную землянку…

Грамота о присвоении звания Героя Советского Союза в таких случаях передается близким. Советский не знал отца и матери, не было у него жены и детей. И грамоту Борзов направил в Москву, в школу, где учился Михаил. Уже сменилось не одно поколение пионеров, многие стали дедами, а Советский остался с ними вечно молодым… С почестями хоронили летчики товарища и поклялись воевать, как Михаил Советский.

Посланец Тихоокеанского флота гвардии капитан Тарасов торпедировал 2 июля транспорт водоизмещением 3500 тонн. Поздравляя экипаж с победой, Борзов с уважением думал о Кошелеве: лишь совсем недавно он, сам получив травмы, спас тихоокеанца Константюка, вытащив его из горящего, готового взорваться торпедоносца. И вот опять хладнокровно летает с другим летчиком и продолжает топить фашистские корабли. Успех гвардейцев отметило Советское информбюро. В сводке за 2 июля было сказано: "летчик Тарасов и штурман Кошелев торпедировали и потопили транспорт противника водоизмещением в 3500 тонн". В письме на Тихоокеанский флот Тарасов поделился со старыми друзьями своей радостью. Летчики были награждены орденами Красного Знамени. Получил награду — орден Отечественной войны — инженер Виктор Кузьмич Морозов, отлично готовивший к полетам материальную часть.

В оперативной сводке за 14 июля новое сообщение о победах летчиков Борзова: "Летчики Краснознаменного Балтийского флота потопили в Балтийском море два немецких транспорта. Один транспорт водоизмещением в 8000 тонн торпедирован и пущен ко дну летчиком лейтенантом Шишковым и штурманом лейтенантом Бабановым. Другой транспорт водоизмещением в 6000 тонн потопили летчик младший лейтенант Девяткин и штурман лейтенант Базаров"

Успех экипажа Шишкова и Бабанова разделяли сержант Двойнишников и младший сержант Долгов. В экипаже Девяткина хорошо проявили себя стрелок-радист Гладилин и воздушный стрелок Баженов. К успехам Шишкова уже стали привыкать, а решительная атака юного Девяткина стимулировала боевую работу пополнения.

17 июля на Балтике отмечали День физкультурника. Все воскресенье в перерывах между боевыми вылетами в полках проходили соревнования. В Первом гвардейском весь личный состав — от командира полка Борзова до моториста состязался в беге, метании гранаты, прыжках в высоту, плавании. А потом борьба сборных коллективов. Среди участников — чемпион СССР по прыжкам в воду гвардии старший лейтенант И. Баркан, Герой Советского Союза Н. Афанасьев. Вечером — футбольный матч между командами летчиков и береговой обороны. Победила команда ВВС, в составе которой было пять боевых летчиков из полка Борзова.

Спали после соревнований крепким сном. 18 июля со свежими силами отправлялись в крейсерский полет. Шишков и Бабанов продолжили победную серию, потопив транспорт водоизмещением в 4000 тонн. Пресняков и Иванов потопили транспорт водоизмещением в 10000 тонн. Не услышав в сводке о победе экипажа, Николай Иванов совсем было расстроился. Но потом заявил:

— Видимо, мы засекречены.

Но как он радовался, когда принесли газету и в ней было сказано, что "экипаж торпедоносца Краснознаменного Балтийского флота в составе летчика капитана Преснякова и штурмана старшего лейтенанта Иванова атаковал и потопил в Балтийском море крупный транспорт противника".

— Эх, догадались бы в Знаменке, что это я, Колька, — вздыхал Николай. А то ведь Ивановых у нас в полку и то добрый десяток…

Но скоро об отваге Иванова узнали и в родной Знаменке.

22 июля 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР командиру полка Ивану Ивановичу Борзо-ву, Григорию Бажанову, Николаю Иванову, Никите Ко-тову, Петру Кошелеву, Александру Преснякову, Виктору Чванову было присвоено звание Героя Советского Союза. Никогда раньше в полку такому числу авиаторов не присваивалась высшая степень отличия. Звание Героя Советского Союза этим же Указом было присвоено Иосифу Сачко, Ивану Тихомирову, Илье Пономаренко. Пономаренко до недавнего времени был помощником командира Первого гвардейского, его для передачи боевого опыта направили в 51-й полк. Тихомиров и Сачко вместе с летчиками Борзова участвовали в морских операциях. Гвардейцы порадовались за своих товарищей по оружию. Борзов поздравил со званием Героя Советского Союза летчиков-истребителей Александра Алексеевича Мироненко и Павла Ильича Павлова, прикрывавших торпедоносцы во многих боевых вылетах.

Сотни горячих пожеланий новых успехов и поздравлений от родных, друзей, трудовых коллективов, общественных, государственных и партийных органов получал в эти дни командир полка! Пришло письмо и от земляков Николая Иванова. Секретарь районного комитета партии Григорий Перфильевич Бескровных писал: "Гордимся, что наш земляк Николай Дмитриевич Иванов стал героем. Поклон ему и поклон командирам, которые сделали его таким замечательным воином". Борзов и Калашников отвечали:

"…И мы благодарим земляков нашего бесстрашного штурмана Иванова за то, что он такой, какой есть. Николай Дмитриевич Иванов с гордостью говорит, что он родом из Знаменки…"

Велика была радость гвардейцев. Каждый из них как бы листал неписаный дневник боев.

В очередной полет полк вел Герой Советского Союза гвардии подполковник Борзов. Курс прокладывал Герой Советского Союза Никита Котов. В правом пеленге летел торпедоносец двух Героев Советского Союза — Александра Преснякова и Николая Иванова. Далее летели Герой Советского Союза Иван Шаманов, вели прокладку Герои Советского Союза Петр Кошелев, Николай Афанасьев, Виктор Чванов, который, как и обещал командир, вернулся в полк после окончания Высших офицерских курсов.

Борзов оглядел строй, и его охватило чувство гордости за своих гвардейцев. Строй был четкий, надежный, красивый. Его летчики долг перед Советской Отчизной выполняют с честью. Теплом окутало глаза, и в горле запершило от переполнивших чувств любви к своим товарищам.

Полк во главе с Борзовым нанес бомбовый удар по военно-морской базе врага в Германии.

— Далековато летать, — сказал Котов.

— Готовь карты на запад, — улыбнулся Иван Иванович. — Перелетаем в Литву

Пресняков и Иванов потопили очередной транспорт врага. По традиции полагалось "сто граммов". Но штурману показалось мало, он "взял в долг" у кого-то из друзей. Уйти бы ему в кубрик, отоспаться после тяжелого полета. Но Иванову захотелось прокатиться на автомобиле, шофер которого в это время обедал. Иванов сел за руль. Машина тут же врезалась в стену. Иванов кое-как доехал до гаража.

— Парни, — сказал Николай, — помогите, потому что если командир узнает…. — Николай провел ребром ладони по горлу.

Организация службы в полку была поставлена по-уставному, и Борзову тотчас же доложили о происшествии. Все гадали, как поступит командир.

— Пусть отоспится, — сердито сказал командир полка. "Простил, — думали однополчане, — все-таки не рядовой летчик, а герой".

Утром следующего дня, выговаривая штурману, командир одновременно распорядился, чтобы разбитая Ивановым полуторка была доставлена к штабу, где построился полк, для наглядности. Автомобиль еще только подъезжал, когда Иван Иванович сказал стоявшим в строю авиаторам:

— Мы знали старшего лейтенанта Иванова как мастера торпедных ударов и за это хвалили его. Но вчера он нарушил дисциплину. В результате — разбил автомашину. Посмотрите, товарищи, на это безобразие.

Калашников, Люкшин, все гвардейцы заулыбались. Иван Иванович тоже посмотрел на машину и не смог сдержать улыбки. Слесари-умельцы так отремонтировали автомобиль, что он выглядел лучше прежнего.

— Безобразия мы не увидели, за это спасибо шоферам. Но Иванову — сутки ареста, — так решил Иван Иванович.

В полку никому не прощались проступки, даже таким знаменитым авиаторам, как Иванов. Было еще одно правило в дисциплинарной практике гвардии подполковника Борзова. Наказав нарушителя, он не приклеивал ярлык разгильдяя. Но провинившиеся долго помнили о проступке. Так было и с Николаем Ивановым.

Накануне вылета на новый аэродром полк получил день отдыха. В клубе собрался личный состав. Все были в приподнятом настроении: началось широкое наступление советских войск. Выступали летчики, рассказывали, как начинали воевать, как шли к большим победам. Взял слово и Николай Иванов. Он весь светился в новом кителе с Золотой Звездой Героя, орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, медалью "За оборону Ленинграда" и гвардейским знаком на груди. Медлил, вспоминая путь, который прошел в полковой семье от сержанта, воздушного стрелка, до штурмана эскадрильи.

— Я бесконечно благодарен вам, товарищи, за все, что вы сделали для меня, — говорит Иванов.

— За все? — переспрашивает, прищурившись Бор-зов. — А гауптвахту помните?

— Да. И за гауптвахту тоже благодарю…

Когда мы встречаемся, Николай Дмитриевич всегда вспоминает разбитый автомобиль и гауптвахту. Лишь заслуженное наказание оставляет такой глубокий след в памяти.

Здравствуй, Прибалтика!

За всю войну еще не приходилось совершать такой прыжок: поднялись с аэродрома под Ленинградом, а совершили посадку всем полком в Литве. Выключены моторы, тишина повисла над полем. Штаб занялся размещением личного состава, а Борзов отправился на взлетную полосу. Полоса — это главное сейчас. Сразу обнаружилось, что полоса короткая: с торпедой и полными баками для крейсерских полетов взлетать нельзя. Между тем Народный комиссар Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов, беседуя с Борзовым, выразил надежду, что с новой базы гвардейцы смогут контролировать самые отдаленные районы моря, прервут пути снабжения противника, что сейчас особенно важно.

Вместе с летчиками Борзова аэродром оседлали "яки" Павла Ивановича Павлова.

— Можете начинать работать, Иван Иванович, — говорит Павлов. — Мы вас будем прикрывать.

— Я бы рад, да полоса не позволяет. Видимо, лишь ветераны смогут действовать…

— С размещением, кажется, неплохо, — докладывает начштаба Люкшин. Видите дом на горке? Хозяин бежал с фашистами. Вилла, что надо: сухо, тепло, светло. Правда, Шевченко говорит, слишком хорошо: мол, виден дом со всех сторон, и к самолетам близко.

Да, пожалуй, лишь на Эзеле в сорок первом у чекиста Ивана Шевченко было так неспокойно на душе, как сейчас. И Борзов понимал это. В Литве в лесах находилось. немало недобитых гитлеровцев, скрывающихся от возмездия полицаев, буржуазных националистов, и все они вооружены.

Ночью над полем раздались залпы зениток: налетели "хейнкели". Из укрытий гвардейцы видели, как бомбардировщики противника атаковали дом, в котором они только что находились. Фашисты сбросили бомбы замедленного действия. Было ранено несколько авиаторов из истребительного полка.

Стало ясно, что фашисты нацелились на дом летного состава не случайно. Кто-то "подсказал". Значит, близко действует враг и надо проявить высокую бдительность.

Летный состав больше не ночевал в барском доме. После полетов гвардейцы в грузовиках отправлялись с аэродрома, заезжали то в одну деревню, то в другую. Спали в пустых помещениях школ, крестьянских домах, а то и на сеновалах. Ни разу не удалось бандитам напасть на летчиков во время отдыха.

Короткая полоса и малый запас торпед заставили Борзова на каждое задание отбирать наиболее подготовленные экипажи. В крейсерский полет 9 августа он послал капитана Василия Меркулова, штурмана Алексея Рензаева и начальника связи эскадрильи младшего лейтенанта Быкова. "В ночь на 9 августа самолет-торпедоносец Краснознаменного Балтийского флота (летчик-капитан Меркулов) торпедировал и потопил в Финском заливе транспорт противника водоизмещением в 8000 тонн"-говорилось в оперативной сводке Советского информбюро.

Этот бой помню во всех подробностях… Торпедоносец приближался к конвою под ожесточенным огнем. Близко разорвавшимся снарядом чуть не оглушило экипаж. Облаком дыма окутало самолет, и все решили, что торпедоносец подожжен. Но это было облако пыли: в правой плоскости разорвался снаряд. Трассы словно прошивали самолет, а он летел и летел вперед, пока Рензаев не сбросил торпеду. Теперь, словно собираясь сбить мачту, торпедоносец пролетел над судном, принимая на себя весь огонь зениток и автоматов с транспорта и кораблей охранения.

До неба донесся гул взрыва. Транспорт получил пробоину в центральной части. Минуты три-четыре он держался на поверхности, но тут судно словно подтолкнули. Транспорт повалился на правый борт и скрылся в волнах…

Меркулов и Рензаев были по характеру совершенно разными людьми. Первый — шутник, улыбчивый. Второй — серьезный, с виду мрачный. Даже в минуту большой радости лишь улыбнется уголками рта и глаза чуть потеплеют. Но вместе эти непохожие друг на друга люди составляли дружный и целеустремленный экипаж. Командир полка, не баловавший летчиков оценками в превосходной степени, на партийном собрании дал Меркулову и Рензаеву такую оценку:

— Этот экипаж — образец гвардейского стиля.

На командном пункте в ожидании приказа на вылет я спросил Ивана Ивановича: что он имел. в виду под такой обязывающей оценкой.

— Приведу один штрих, и сами поймете, — ответил командир.

…Коммунисты обсуждали итоги боевой работы за месяц. В числе наиболее отличившихся — Меркулов и Рензаев. И вот берет слово Рензаев и в пух и прах разделывает свою победную атаку. Оказывается, в зоне тактического развертывания экипаж не использовал всех возможностей для скрытого подхода к цели, а в точке боевого развертывания замешкались с выбором цели, подставив самолет под огонь зениток.

Конечно, не каждая торпеда находит цель, далеко не все бомбы поражают противника. Почти всегда есть объективная причина: торпеда "не пошла", оказались недостаточными глубины, корабельная артиллерия расстреляла, опытный командир вражеского корабля смог увернуться ловким манером. Можно найти и другие причины и оправдать себя. Но Рензаев признался честно — это вина штурмана и летчика.

Коммунисты ждали, что скажет Меркулов, как воспримет выступление штурмана. Вздохнув, он проговорил:

— Прав штурман. Только моей вины, пожалуй, больше…

— Чтобы так критически анализировать свои деист" вия, мало быть отличным летчиком, — сказал Борзов, завершая рассказ. — Тут — гражданская зрелость, понимание долга, партийного и воинского. За славой видеть недостатки — это и есть гвардейский стиль.

Участвовать в морских операциях Рензаев начал? раньше, чем Меркулов. Первые два года войны они воевали в разных полках. Совместный боевой успех к ним пришел осенью сорок третьего года в Финском заливе.

— Командир, видишь конвой? — передал Рензаев по переговорному устройству.

Меркулов пересчитал: восемь вымпелов. Четыре транспорта, четыре корабля охранения. Движения пилота стали резкими.

— Спокойнее, командир, — посоветовал Рензаев. Алексей Иванович уже участвовал во многих морских схватках, потопил несколько вражеских судов. В этом бою руководил, по существу, Рензаев. К чести Меркулова он "не заводился", а старался градус к градусу выполнять каждую команду штурмана. Транспорт, атакованный торпедоносцем, имел водоизмещение 2000 тонн, невелико судно, однополчанам встречались и впятеро крупнее. Но оберегали этот небольшой транспорт гитлеровцы весьма старательно. Стена артиллерийского огня встала на пути торпедоносца. Гвардейцы прорвались, и Рензаев точно послал торпеду. Меркулов не мог успокоиться и на земле, когда докладывал о победе.

— Волновались? — спросил Борзов, выслушав доклад.

— Из рубашки воду выжимать можно, — ответил Меркулов.

Борзов знал летчиков, которые и в первом бою вели себя спокойно. Знал таких, которые бодрились, но много часов не могли прийти в себя. Но редко кто признавался, что пробил холодный пот. А Меркулову признание, очевидно, помогло и самому: вытер лицо и расплылся в широченной белозубой улыбке:

— Теперь — спасибо штурману — я кое-что понял! Алексея Ивановича Рензаева отличало исключительное трудолюбие. Сам он говорил, что "серьезно относиться к работе жизнь научила". В сорок четвертом Рензаеву было тридцать два.

Сызмальства занимался Алексей хлеборобским трудом, но хлеба вдоволь имел редко. Недаром Пензенское село, в котором он родился, называлось Голодовка. Как тут не вспомнить некрасовские Неелово, Горелово, Неурожайка. В блокадном Ленинграде, делясь ломтиком хлеба с детьми, штурман иной раз говорил смущенному мальчишке:

— Бери, бери, мне ничего, я из Голодовки. В четырнадцать лет Алексей начал в поисках лучшей жизни колесить по стране. В Воронеже на литейном заводе был чернорабочим. Узнали, что малолеток, и уволили. Подался в Самарканд, где, по слухам, тепло и на хлеб заработать можно. Здесь пристрастился к "Фордзону", овладел им и стал трактористом одного из первых кооперативных хозяйств.

В Москву в тридцатом году его позвала мечта стать летчиком. Авиационные курсы, которые Алексей в 1932 году закончил в столице, только приблизили к цели: комсомолец Рензаев обрел специальность механика и после призыва служил в ВВС Красной Армии. Познав технику, Алексей еще больше захотел летать. Он закончил Ленинградскую военно-теоретическую школу летчиков и отделение летчиков-наблюдателей при Ейском училище морских летчиков. На Балтике был летчиком-наблюдателем, начальником парашютно-десантной службы отдельной эскадрильи. В 1938 году Алексей Рензаев стал членом партии.

Боевую закалку Алексей Иванович получил во время войны с финнами. Декабрьским морозным днем, возвращаясь после бомбового удара, Рензаев на шквальном ветру обморозил лицо, но продолжал воевать, совершил 40 боевых вылетов.

В Отечественной Рензаев с 22 июня сорок первого года. 172 бомбоудара по живой силе и боевой технике врага, штурмовки в районе озера Самро, Мги, Сенявино. В январе 1943 года, участвуя в прорыве блокады Ленинграда, Алексей Иванович взорвал склад с боеприпасами. Пожар длился более суток. В те же дни он взорвал четыре железнодорожных эшелона на станциях Тосно и Любань. 32 вылета экипаж произвел на постановку мин и уничтожение противолодочных сетей в Финском заливе.

Борзов как-то сказал: летчик, действующий лишь днем и в простых условиях, еще не летчик. Летчик тот, кто выполняет задания в сложных условиях — в облаках, ночью, когда ни зги не видно.

Рензаев проявил себя настоящим авиатором: из 300 боевых вылетов 238 он совершил ночью.

Опыт штурмана в сочетании с мастерством летчика а сделали экипаж Меркулова и Рензаева "образцом гвардейского стиля".

…Меркулов и Рензаев вернулись на рассвете. За ремонт самолета взялись техники, механики, младшие авиаспециалисты. Экипаж направился на отдых. А полку предстоял крейсерский дневной полет большой группой. Воздушная разведка обнаружила конвой: четыре транспорта в охранении шести сторожевых кораблей. Район, где разведка засекла противника, как и маршрут конвоя, озадачили Борзова:

— Получается, что противник приблизил к нам свой маршрут, хотя знает, что вся зона восточного побережья моря освоена балтийскими торпедоносцами.

— Очевидно, горячо фашистам стало, — вслух подумал начальник штаба. — Не успевают срочные грузы кружным путем перебрасывать, вот и рискуют…

— Может быть, — сказал Борзов, — и все-таки очень странно…

Тяжелый полет

Гитлеровцы последовательно усиливали противовоздушную оборону своих кораблей, оперативно вооружали транспорты, отрабатывали оборону конвоев. Чтобы противостоять одиночным торпедоносцам, они натренировали экипажи в резких маневрах, в результате чего немало наших торпед после опаснейших для экипажей атак прошли мимо целей. Когда днем в хорошую погоду шансы проскочить район действий балтийских торпедоносцев были сведены к нулю, немцы стали проводить конвои ночью. Стоило Борзову внедрить торпедную атаку на лунной дорожке, враг усилил действия ночных перехватчиков.

Борзов привык иметь дело с опытным врагом. Маршрут этого конвоя не мог не удивить. Люкшин повторно проверил, не ошиблась ли разведка, и получил те же данные. Командир поднял в воздух десять самолетов — шесть с торпедами, четыре с бомбами. Атака должна была проводиться комбинированно: четыре самолета с фугасками прорываются к охранению и, снизившись до высоты мачт, на максимальной скорости приблизившись к противнику на расстояние сто пятьдесят-двести метров, сбрасывают бомбы и расстреливают прислугу зениток из авиационных пушек. И сразу вступают в дело торпедоносцы.

Как ни мало было времени, Борзов успел провести и штабную игру. Операция была отработана.

Борзов летел впереди. В левом пеленге — Герои Советского Союза Пресняков и Иванов. Справа — Василий Кузнецов, совершавших! первый боевой вылет в составе полка. До этого Кузнецов командовал 51-м минно-торпедным полком. В Первый гвардейский он пришел помощником командира полка, чтобы перенять опыт Борзова и его гвардейцев. В составе группы были также Герои Советского Союза Николай Афанасьев, Петр Кошелев, Иосиф Сачко, Виктор Чванов. Вместе с борзовцами — истребители прикрытия. Они будут сопровождать до моря, а потом встретят при возвращении.

Над линией фронта — сильнейший огонь. Надо прорываться. Скорострельные пушки и пулеметы со всех десяти машин бьют по окопам, укреплениям, зенитным орудиям и автоматам.

Но и у гвардейцев потеря: в группе топмачтовиков было четыре самолета, осталось три…

Девять экипажей прорвались через фронт. Вот и море. "Як" Павла Ивановича Павлова проносится над самолетом Борзова, машет ему — мол, счастливого пути, Иван Иванович, и уходит.

В районе, который указала разведка, ни единого облачка. Видимость от горизонта до горизонта. Чистое небо и… чистое море. Кораблей нет. Что ж, надо набраться терпения. Пресняков в наушниках слышит приказ Борзова:

— Наблюдение круговое!

Час, второй исследуют море гвардейцы. Галсируют без лишних разговоров, только команды слышны.

Нет противника. Не только конвоя в десять вымпелов — захудалой "коробки" не видно на сверкающей глади моря. Борзов смотрит на приборы. На земле рассчитали запас горючего с обязательным сбрасыванием торпед. С ними не долететь, если еще задержаться. Надо уходить, как это ни обидно.

— Никита, мы не ошиблись районом? — спрашивает командир полка.

— Все абсолютно точно, — отвечает Котов.

— Будем садиться на ближайшем армейском аэродроме, — хриплым голосом передает Борзов в эфир. — Торпед не бросать!..

Многие сотни торпед использовал полк за время боевых действий. Случалось, приходилось и сбрасывать. Но сейчас нельзя, еще не прибыл на новую базу тыл, и приходится беречь торпеды: без них как воевать?

Через фронт — кратчайшим путем. Не выбирая более или менее безопасного участка, летят торпедоносцы.

— Доложите остаток горючего, — приказывает Борзов.

— У меня совсем мало, — докладывает Пресняков.

— Мигает красная лампочка, — передает Тарасов. И у других так. Кроме Смолькова, который утверждает, что у него бензина достаточно, до аэродрома хватит и еще останется. Смольков — немолодой летчик, командир эскадрильи. И все же Борзов требует:

— Проверьте внимательно!

— Мы больше бензина заправили, да и моторы новые, — отвечает Смольков.

— Смолькову действовать самостоятельно, — приказывает Борзов, — остальным разомкнуться для посадки…

Не пройдет и часа, как самолет Смолькова, оставшись без горючего, сядет на лес, а штурман Герой Советского Союза Виктор Чванов погибнет. Узнаем об этом на другой день. А сейчас на последних каплях бензина самолеты буквально падают на незнакомый аэродром. Никто их, конечно, не ждал, ночные огни отсутствовали. Борзов ориентировался лишь по памяти. Пресняков заходит на посадку, ориентируясь на белый огонек в хвосте командирской машины. Борзов сел, и почти сразу ведомый почувствовал, как коснулись земли колеса его торпедоносца. Майор Кузнецов в темноте приземлился поперек поля, чуть не задев стоящие на линейке "яки".

И "мессершмитты" не спасли

В боевом полете иной раз возникает самая неожиданная ситуация. Так однажды получилось с Пресняковым и Ивановым. Накануне Борзов рассказывал о выяснившихся особенностях плавания немецких судов:

— Противник теперь чаще ведет конвои ближе к береговой черте, держа наготове "мессершмитты" и "фокке-вульфы". Но это вовсе не значит, что нужно показывать хвост при виде "фокке-вульфов" или "мессершмиттов", — наставлял командир. — К тому же надо помнить и о глубинах: если мелко, торпеда зарывается в ил. Атака оказывается бесполезной.

Пресняков пробил облачность. Пора бы и воде открыться, но остров Осмуссар не обнаружили из-за плохой видимости. По сигналу Иванова в расчетной точке сделали разворот на юг. А скоро облачность и дымка пропали. Конец полету по приборам.

— Подходим к району поиска, — уверенно доложил штурман.

Галсируя с юга на север и с севера на юг, экипаж ведет поиск.

— Слева на западе что-то темнеет, — передал Иванов. Гвардейцы вглядываются в дымку и видят три транспорта. Один водоизмещением тысяч семь, два — по четыре-пять тысяч. Охранение — пять больших морских охотников и три сторожевых катера.

— Жди мощнейшего "салюта" в нашу честь, — сказал Иванов.

"Если не удастся подойти скрытно, "салют" будет действительно мощный," — подумал Пресняков.

Он решил проскочить к облаку и, прикрываясь им, определить направление для атаки. За ближайшим облаком промелькнула тень.

— Мне показалось — "мессер", — передал Пресняков.

— Давай еще раз выглянем, — ответил Иванов. — Если ничего нет, быстро проскакивай к другому облаку, и из-. за него мы опять посмотрим.

Так и сделали. В развороте — пара "мессершмиттов", значит, транспорты везут важный груз. Пришло дерзкое решение.

— Как только "мессеры" возьмут курс на конвой" мы, укрываясь за облаками, последуем за ними, — сказал Пресняков.

"Мессершмитты" не заметили торпедоносец, они развернулись и пошли к конвою. Следом — гвардейцы.

Остается пять, четыре километра до конвоя, а "мессеры" все вели балтийцев. Пресняков начал быстро снижаться и на максимальной скорости полетел над самой нодой.

— Корабль охранения закрывает от нас транспорт, — говорит штурман.

— Вижу, — отвечает командир экипажа. — Отверну влево и" будем атаковать с носовых курсовых углов…

Со всех судов открыли огонь. В крыльях появились пробоины. Пулеметные очереди застучали по фюзеляжу, пробили плексиглас фонаря кабины летчика.

— Саша, "мессеры" рвутся к нам, — крикнул штурман.

Вот уже четыреста метров до кораблей. Торпеда пошла.

— Саша, взрыв! Еще один взрыв! Смотри, корма встала на попа! — кричал Иванов.

Скляренко меткими очередями отбивал атаки истребителей. Тогда "мессершмитты" разделились. Один зашел слева сверху, другой — справа сверху. До берега отстреливался стрелок-радист. Увидев, что от противника не отвязаться, Пресняков решительноразвернул торпедоносец и ударил в лоб ведущему "мессершмитту". Ударил изо НСОХ точек. Фашисты ушли.

Плавучая артиллерийская ловушка

Снова перебазирование — на аэродром в Прибалтику. И в бой. Пригодились торпеды, с которыми Бор-зов и его летчики садились на армейскую базу. Двойного успеха 13 августа добился экипаж Михаила Шишкова и Ивана Бабанова. В первом крейсерском полете гвардейцы потопили груженный войсками транспорт водоизмещением 5000 тонн. Вернувшись на базу, Шишков попросил Борзова разрешить снова лететь в Балтийское море. На этот раз экипаж потопил сторожевой корабль. Летчики-истребители подполковника Павлова, прикрывавшие торпедоносец, тут же, над местом боя, по радио поздравили Шишкова. А он в свою очередь поздравил их с уничтожением двух тяжелых "Юнкерсов-52", встретившихся на маршруте.

15 августа разведчик сфотографировал в районе важнейших коммуникаций противника три цели. Дешифровщик на снимках определил: два транспорта и танкер. Борзов приказал Преснякову, Сачко и Токареву атаковать противника. Сачко и Токарев в варианте топмачтовиков взлетели с фугасками весом в четверть тонны каждая. Пресняков — с торпедой. До выхода в море их прикрывали "яки" гвардии старшего лейтенанта Бурунова. Охрана надежная: Бурунов уже сбил несколько "мессершмиттов" и "фокке-вульфов", он не оставит торпедоносцев в беде, даже если сам окажется под огнем.

Командир провожает экипажи до самой стоянки. Смотрит на гнущиеся на ветру сосны, быстро бегущие по небу облака. Погода не сахар. А в море и того хуже, крутая волна.

— Как бы не переломилась торпеда на волне, — вздыхает Пресняков.

— И я об этом думаю, — кивает Иванов. Борзов, конечно, знает, что так может случиться. Вдруг он останавливается, обнимает Преснякова за плечи и говорит, глядя в глаза:

— У тебя под самолетом наша последняя торпеда. Утопить ее не имеешь права. И промахнуться тоже. И к тебе, Николай, это относится в полной мере…

А в море разыгрывается шторм. "Торпеда наверняка не пойдет, — думает Пресняков. — Пойдем на ближний транспорт. Если Сачко и Токарев утопят его, пойду с торпедой на танкер. Если не попадут, попытаюсь торпедировать".

Вот он транспорт. Небольшой, но как здорово просел в воде, значит, перегружен.

— Атака! — приказывает Пресняков ведомым. Уже на подходе поняли, что внезапной атаки не получится: гитлеровцы были готовы к противодействию. Но такого огня никак не ожидали. Трассы снарядов пронзают самолет Сачко. Летчик отвечает огнем из четырех пушек и двух крупнокалиберных пулеметов. Сейчас Сачко сбросит бомбы. Но что это? Он перемахнул через транспорт, не сбросив бомбы. Не был уверен в расчете? Тогда зайдет снова. Бомбы Токарева взорвались с недолетом и не принесли вреда судну. Значит, надо торпедировать. Пресняков бросает машину из стороны в сторону, чтобы избежать поражения. Все же осколки пробивают крылья и фюзеляж. А в голове слова Ивана Ивановича: "Промахнуться не имеешь права…"

— Бросил! — восклицает Иванов.

— Торпеда пошла, — докладывает Скляренко.

Большая удача, что торпеда не сломалась на крутой волне. А уж попасть должны, упреждение Иванов дал точное. Торпедоносец над транспортом. Видели: атака неотвратима, торпеда идет точно по центру атакованной цели. Сейчас транспорт взорвется и уйдет на дно. Но что это? Торпеда проходит под транспортом, а самолет окутало вспышками десятков разрывов.

Развернув самолет, Пресняков в недоумении смотрит на судно. Как могло случиться, что торпеда прошла под груженым транспортом?

Звено собралось вместе. Остается одна надежда — на бомбы Сачко. Но прежде надо узнать, почему ведомый ни сбросил фугаски в первом заходе.

— Не раскрылись замки, — отвечает Сачко. — Пытался сбросить аварийно тоже бесполезно…

"Странный какой-то голос у Сачко," — подумал Пресняков, но спрашивать больше ни о чем не стал: понятно состояние летчика при такой неудаче.

Летели домой виноватые и злые.

…Пресняков и Токарев уже зарулили на стоянку, а Сачко ушел на второй круг. И вдруг тревожный голос Иванова:

— Без шасси заходит!

Тяжелая минута для летчика. Винты, коснувшись земли, мгновенно погнулись, заскрежетали створки бомбо-люков… Пресняков и Иванов подбежали к распластавшемуся самолету. Сачко неподвижно сидел в кабине. По лбу, заливая глаза, текла кровь…

Инженер Островский, видавший виды за войну, и тот удивлен:

— Непонятно, как Сачко дотянул — самолет избит снарядами сверх предела.

Доклады Борзов слушал хмурый. Преснякову казалось, что он читает мысли командира. Наверное, чертыхается в душе: "Мол, втроем не смогли потопить один транспорт размерами меньше среднего. Простительно Токареву, совсем молодому летчику. Простительно даже Сачко, он лишь считанные дни в полку. Но ты, Александр, как же ты мог, ведь на тебя с Ивановым я больше всего и рассчитывал". Так раздумывал Пресняков и был недалек от истины. Но почему так тщательно рассматривает командир каждую рваную пробоину в крыльях и в фюзеляже машины Сачко, почему ощупывает порванные провода и тросы, разрезанные патрубки и трубопроводы. Отчего не сбросились бомбы, он уже выяснил, но продолжает осматривать самолет. Кажется, он понял, что произошло, однако не спешил с выводами, хотел в чем-то окончательно убедиться.

— Поедем к вашей машине, — бросил командир Преснякову и Иванову.

Снова тщательный осмотр.

— Большинство попаданий — при пролете над транспортом, — размышляет вслух Иван Иванович. — Били в упор. Значит, вы атаковали правильно…

У Преснякова отлегло на душе: командир вовсе не думает, что экипажи бомбили и торпедировали в белый свет, как в копеечку, они атаковали с минимальных дистанций. Так и было. Борзов между тем продолжал:

— Но транспорт, говорите, не больше трех тысяч? Откуда же за несколько минут столько пробоин? Выходит, на транспорте десятка полтора стволов. Что-то не припомню, чтобы они были на таких судах.

Снова рассматривает и подсчитывает пробоины. Транспорт перегружен, сидит чуть не весь в воде, а торпеда проходит под килем, не задевая… И вот еще что: идет транспорт днем один, без всякого охранения, идет там, где его не только мы, но и пикировщики и даже штурмовики могут обнаружить. Будто заманивает. Гвардейцы слушают молча.

— Ловушку нам приготовили немцы, вот что, — вдруг убежденно говорит Борзов. — Соорудили плавучую батарею, замаскировали под транспорт и поставили, как охотник подсадную утку, близко к нам, а в это время дальними дорогами пропускают караваны.

Впервые за этот мучительный час осмотра Борзов улыбнулся:

— Вот мы на погоду обижались: мол, шторм, торпеда сломается. А это на счастье — фашисты не могли стрелять с обычной точностью. Так что повезло, все живы и секрет разгадан.

Уже в обычном, спокойном тоне спросил, как чувствуют себя Токарев и Сачко и, узнав, что они готовы снова лететь в бой, сказал Преснякову:

— Не горюй, что торпеда пропала. Черт с ней, что последняя. Уже тыл наш на подходе. А разгаданная тайна десяти торпед стоит. Пошли в штаб.

Звонок командиру дивизии. Через пятнадцать минут па проводе был командующий. М. И. Самохин хотел уточнить детали поведения "транспорта".

— Передайте мою благодарность экипажам, — сказал командующий Борзову. Меры мы примем.

Срочное предупреждение получил полк пикировщиков дважды Героя Советского Союза гвардии полковника В. И. Ракова и полки штурмовиков. Плавучая батарея была уничтожена штурмовиками Героя Советского Союза Г.А. Кузнецова, ныне командующего авиацией ВМФ.

19 августа звание дважды Героя Советского Союза было присвоено бывшему командиру Первого гвардейского полка гвардии подполковнику Н.В. Челнокову, летавшему теперь на штурмовиках, и двум воспитанникам Борзова — Вадиму Евграфову и Виктору Бударагину. Радость однополчан была омрачена на другой день трагической гибелью любимца всего полка Евграфова: возвращаясь из Ленинграда в полк на связном самолете, он крутил серию фигур высшего пилотажа и врезался в землю…

От гибели в бою на войне никто не застрахован. Погибнуть так, из-за переполнявшей душу радости, обидно и неоправданно.

День удивительных побед

Итоги работы гвардейского полка за 21 августа, спрессованные в нескольких строках сообщений Советского информбюро, выглядели так:

"Бомбардировочная и торпедоносная авиация Краснознаменного Балтийского флота потопила в Балтийском море два немецких транспорта общим водоизмещением в 8000 тонн и одну подводную лодку противника". "Самолеты-торпедоносцы Краснознаменного Балтийского флота потопили в районе Мемеля транспорт и подводную лодку противника".

В одну сводку эти данные не смогли войти по той причине, что летчики Борзова работали беспрерывно в течение суток.

Блестящий удар нанесли летчик гвардии лейтенант Карабасов и штурман Герой Советского Союза гвардии капитан Николай Афанасьев. Неделю назад в полк прилетел Герой Советского Союза Петр Стрелецкий. Друзей он нашел на волейбольной площадке. Здесь были Борзов, Котов, Афанасьев, Пресняков, Иванов, Кошелев, Евграфов и Бударагин. Они окружили Стрелецкого, не расставшегося еще с костылями.

— Хватит бездельничать, Петро. Не можешь играть, так посуди, — с улыбкой сказал Николай Афанасьев. Стрелецкий взял свисток.

Когда Петр улетал, Николай сказал:

— Очередная победа на море будет в твою честь. И вот этот полет. Карабасов и Афанасьев обнаружили конвой: три подводные лодки, два сторожевых корабля и транспорт. Атаковали подводную лодку. Торпеда угодила в корму. Подводная лодка взорвалась и затонула. Затем помощник Борзова Василий Кузнецов и штурман Герой Советского Союза Виктор Бударагин отправили на дно транспорт водоизмещением 6000 тонн. В другом районе моря четверка топмачтовиков гвардии капитана Тарасова потопила транспорт водоизмещением 3000 тонн. Очередную, восьмую победу одержали Михаил Шишков и Иван Бабанов: они взорвали торпедой транспорт водоизмещением 5000 тонн. Бабанов был тяжело ранен, но вывел самолет на боевой курс и точно направил торпеду.

В крейсерский полет в эти часы ушло звено, возглавляемое Пресняковым. Еще на КП тщательно разра ботали маршрут. Однако пришлось надолго уйти в облака, плотной грядой вставшие на пути. Сильнее, чем определили, оказался ветер, самолет снесло. Когда пробили облачность, Иванов крикнул:

— На Мемель выскочили!

С точки зрения навигации ошибка малая, район именно тот, который нужен, немного бы только мористее. Но ныскочить на малой высоте под жерла десятков зенитных батарей противника — хуже некуда.

"Прежде всего-оценить положение", — вспомнился совет командира полка.

Итак, торпедоносец над крышами просыпающегося города, но в него не стреляют. Может быть, батареи ведут самолеты, выцеливают, чтобы нанести безошибочный удар? Но огня нет. Значит, неожиданность? В самом дело, как мог противник предположить, что русские полнятся со стороны военно-морской базы, где и муха не должна незаметно пролететь? Ведь вокруг Мемеля днем ночью враг ведет усиленное наблюдение.

Если все именно так, значит, незачем, приковывая к "oобе внимание, набирать высоту или разворачиваться. Полет следует продолжать вот так, над островерхими крышами, доворачивая самолеты к порту, к рейду. На шоссе у закрытого железнодорожного шлагбаума стояла колонна автомашин и мотоциклов. Сотни гитлеровцев, задрав головы, смотрели на самолеты, ничего не предпринимая от неожиданности. Летчик хорошо видел их лица. Пианов-уже на земле-утверждал, что особенно ему но понравился один, с красным носом. Шутка шуткой, но Пресняков вел самолет в нескольких метрах от дымовых труб. Да, поволновались и Пресняков, и Иванов, и Склярочко, и экипажи Скрябина и Филимонова.

…Все в порядке, город уже позади. Иванов удивляется, что прошли без происшествий. Вспоминает, что в норные дни войны сюда летали однополчане Ефремов, Гречишников, Плоткин, Борзов, Пятков. И он, Николай Иванов, тоже летал — воздушным стрелком в экипаже Бориса Громова.

Прямо по курсу внизу большое портовое хозяйство, склады, автомашины, работающие краны на причальных стенках.

А что там впереди? Очертания смазаны дымкой. Пресняков протер глаза: не мираж ли?.

— Это же лодка! — не веря еще самому себе, кричит Иванов. — Подводная лодка…

— Атакую подводную лодку! — передает Пресняков ведомым.

И тут же из дымки выплывает… вторая подлодка. Алексей Скрябин сразу же устремляется к ней. Приходится пожалеть, что у Скрябина и Филимонова не торпеды, как у Преснякова, а бомбы-пятисотки. Охотились-то за другой целью!

— Курсовой — девяносто. Ход — три узла. Доворот на пятнадцать градусов влево, — передает Иванов исходные данные.

Пресняков быстро выполняет заданный Николаем до-ворот, сближается с подводной лодкой. В поле зрения появляется и сразу же открывает огонь транспорт и сторожевой корабль. Перед торпедоносцем Преснякова сноп трассирующих пуль и снарядов. Филимонов, чтобы помочь ведущему, взмывает, затем, снижаясь, поливает огнем всех передних точек палубу и надстройки сторожевика. Волей-неволей противник переносит огонь на Филимонова. А Пресняков тем временем вышел на боевой курс.

— Бросил! — выдыхает Николай Иванов и тут же приказывает стрелку-радисту:

— Фотографируй.

Подводная лодка — рукой подать. На палубе трое держатся за леера, смотрят вверх…

Александр Пресняков и Николай Иванов никогда не видели так близко лица врагов. В глазах немцев — страх и удивление. Наверное, не могли прийти в себя: как это советские самолеты атакуют их с самой неуязвимой стороны, со стороны военно-морской базы.

Круто развернув самолет, Пресняков искал взглядом только что атакованную лодку.

— Взрыв! — хором прокричали Иванов, Скляренко и воздушный стрелок Лепехин.

Пресняков и сам уже видит пламя, черный дым солярки и вздыбленную корму подводной лодки. Это конец. Иванов не может унять радость.

Бой продолжается. Вторая подводная лодка спешно погружается. Когда две "пятисотки" Алексея Скрябина, рикошетируя, пролетают над рубкой и рвутся неподалеку, лодка скрывается в пучине.

Гидроудар лодка испытала немалый. Однако уничтожена ли она? Скрябин не знает этого, и никто не знает, но он недоволен собой.

— Эх, на пять бы секунд раньше, и потопил лодку, — говорит Алексей. — А сейчас терзайся от мысли, что ушла…

Самолеты Преснякова и Скрябина не получили серьезных повреждений. А в крыльях самолета Филимонова невооруженным глазом видны крупные пробоины.

— Долетишь? — спрашивает Пресняков.

— Все нормально, долечу, — отвечает взволнованный летчик. — Вот только сердце…

— Что? — с тревогой переспрашивает Пресняков. — Кто-нибудь ранен в экипаже?

— Сердце, говорю, болит: неужели всплывет вторая? Пресняков больше ни о чем не спрашивает. Все и так ясно. Если молодой летчик, возвращаясь из такой переделки, думает о результатах удара — значит, все в порядке. Будут у него победы.

…Борзов не скрывает, что доволен. Он пять, десять минут рассматривает фотографии. Расспрашивает о курсовом угле атаки, о том, как отходили от цели. Необходимо, чтобы все летчики сегодня знали, как надо действовать. Ведь через несколько часов в небо снова уйдут торпедоносцы.

— Обедайте, отдыхайте накоротке, и пойдем вот сюда, — говорит Борзов и показывает на карте самый дальний маршрут.

После очередной победы фронтовой поэт написал такие стихи:

Торпедоносец Иванов

Фашистов в море бить здоров.

И он смеется в меру сип,

Он делал немцам оверкиль,

И от его улыбки тоже

Фашистов драл мороз по коже.

Экипажу Преснякова неоднократно доводилось попадать в трудные переделки. Однако в такой, как 24 июля, они еще никогда раньше не бывали. Вылетала четверка торпедоносцев во главе с Пресняковым без предварительной разработки. Начальник штаба указал Александру место и время обнаружения конвоя разведкой, его курс и скорость.

— Маршрут проложите в воздухе, — сказал Люкшин.

Линию фронта прошли благополучно. Когда оборвался лес, Иванов увидел почти одинаковой конфигурации бугры без каких-либо следов травы.

— Неужели самолетные капониры? — вслух подумал Иванов. — Не иначе площадку для "фокке-вульфов" делают, чтобы нас встречать. А может, уже и зенитки поставили?

Как в воду смотрел Иванов: с разных сторон одновременно ударили зенитные автоматы и пулеметы.

— На бреющий, — приказал Пресннков ведомым и сам прижал самолет к земле. Впереди — одинокая береза. Рванул на себя штурвал, но не успел избежать удара. Треск заглушил выстрелы. Только гул моторов свидетельствует о том, что полет продолжается. Снова удар, но слабее. Посыпались куски плексигласа. В кабину ворвался поток встречного воздуха. Пресняков охнул от острой боли. Не мог открыть глаза. Кровь заливала лицо.

— Командир, высоко от земли оторвались, — услышал летчик взволнованный голос Скляренко.

Пресняков чуть отдал штурвал и провел левой рукой по глазам. Пальцы ощутили кровь. Понемногу стал видеть. Прочные стекла кабины разбиты, пол завален ветками, корой и листьями. Дребезжит капот-обтекатель на левом моторе. На крыльях, неизвестно за что зацепившись, висят ветки березы. И с левым мотором неладно: греется сверх всяких норм. Торпеду пришлась сбросить на лес.

— Скляренко, доложи состояние самолета и самочувствие.

— Повредило стабилизатор, сорвало остекление кабины и антенну. Связи ни с кем не имею, ведомых не вижу, — сообщает старший сержант.

Особенно опасно повреждение стабилизатора, на нем крепятся рули глубины.

— Николай, почему молчишь, как себя чувствуешь? Коля, если слышишь, нажми световую сигнализацию.

Молчание. И лампочка не загорается. Что с Ивановым? Ранен? Без сознания? Или убит разорвавшимся в кабине снарядом?

— Коля, дорогой, отзовись, — кричит Пресняков. Все напрасно.

Линия фронта пройдена. Вот наконец аэродром. Пресняков выпускает шасси, хотя и не верит, что это удастся. Индикатор свидетельствует, что вышли все три колеса, но сомнения не рассеяны.

— Будем садиться на грунт! — со всем возможным в такой обстановке спокойствием сообщил Пресняков.

…Колеса коснулись земли. Все, кажется, нормально. Вдруг нос торпедоносца начал быстро опускаться. Пресняков едва успел выключить зажигание и рвануть штурвал на себя, как почувствовал удар, затем самолет передней кабиной начал вспарывать землю. Подвернулось левое шасси, не выдержав нагрузки, подломилось и правое. Летчика бросило на жесткие переборки. Все же он выбрался из самолета. В проеме полуразрушенной кабины залитый кровью штурман. Жив! Александр оттащил друга от самолета, бросился к Скляренко, зажатому в турели. Подбежавшие матросы освободили тяжело раненного стрелка-радиста из металлического плена.

Иванов потерял много крови, но ранения в голову оказались, к счастью, не очень опасными. Во всяком случае оптимизм и юмор не покинули Николая. Первое, о чем спросил, когда пришел в себя, это о березе.

— Саша, а березу ты довез до аэродрома?

— Довез, дьявол ее побери.

— Молодчина! — облегченно вздохнул Иванов. — После такой переделки баня нам просто необходима. И с березовым веничком…

— Коля, теперь я уверен, что мы с тобой еще полетаем.

— А как Сергей?

— Отлетался, — тихо проговорил Пресняков. Вернувшись из боевого полета, Борзов, осматривая самолет Преснякова, покачал головой:

— Живого места нет!

— Отремонтируем, — заверил инженер. — Послужит еще.

Борзов навестил Иванова и Скляренко. О полете не расспрашивал — только о самочувствии. Иным был разговор с Пресняковым. Проанализировал весь рейд, от взлета до посадки. Один отрезок пути вызывал досаду — от обнаруженного экипажем нового фашистского аэродрома до одинокой березы. "Я бы на нее не полез, — раздумывал Борзов, — прикрытие сомнительное, да и вообще, ударь Пресняков по дереву чуть пониже — и не было бы экипажа".

— Отдохни немного, — сказал Иван Иванович. Отдыхать Пресняков не мог. Он так и сказал командиру. В Прибалтике — напряженные бои. В районе Елгавы наши войска отбивают ожесточенные атаки фашистских танковых соединений. Гитлер бросил на карту весь флот, чтобы усилить снабжение своих армий, усилил истребительную авиацию. Редкая атака транспортов обходится без встречи торпедоносцев с "фокке-вульфами" и "мессер-шмиттами". Мог ли в такой ситуации Пресняков оставаться на земле?

— Я здоров, товарищ командир, и готов хоть сегодня в бой, — убеждал Пресняков.

— Подумаю, — Борзов протянул руку, — я подумаю.

Молодые входят в строй

Над многим пришлось думать Борзову жарким августом сорок четвертого. Прежде всего — о введении в бой молодых летчиков. Настоящие патриоты, они требовали осуществления своего права защищать Советскую Отчизну. Командир полка, которому не было еще и двадцати девяти лет, хорошо понимал юных летчиков и штурманов. Но считал себя обязанным вначале подготовить новобранцев к действиям над морем, вне видимости берегов, что намного сложнее, чем полеты над сушей, и требует особой психологической устойчивости. Очень точно объяснял состояние летчика в полете над морем лучший ас Отечественной войны трижды Герой Советского Союза Александр Покрышкин:

"…Когда я смотрел за борт и видел темное, штормовое море, я на какие-то секунды отключался от восприятия звуков мотора — меня всего поглощала страшная стихия воды. Усилием воли я избавлялся от ее магнетизма, возвращался к надежному мирку кабины, к стрелкам приборов. Но теперь, в первые секунды, мне казалось, что и мотор гудит не так, как раньше, и) стрелки угрожающе сдвинулись к критическим пределам… Нужно было некоторое время, чтобы снова проникнуться уравновешенной мощью своей машины".

Борзов вынужден был в минимальные сроки готовить экипажи к многочасовым рейдам над волнами за сотни миль от базы. Право первыми пройти боевое крещение получали пилоты и штурманы, проявившие волю и выдержку в сложных условиях.

…В группе, пополнившей гвардейский коллектив, — летчик Александр Гагиев и штурман Ростислав Демидов. Оба комсомольцы, одногодки — им было немногим больше двадцати. Осетин Гагиев и украинец Демидов составили экипаж еще на Тихоокеанском флоте. Назначены они были в 51-й минно-торпедный полк. Однажды в нелетную погоду над аэродромом раздался гул моторов. Борзов поспешил на поле. Несмотря на то, что были включены все огни, командир эскадрильи ушел на второй круг. Кто-то улетел на запасную базу. А один самолет уверенно снижался. "Пора убирать обороты", — подумал Борзов. В ту же секунду, словно услышав, летчик уменьшил газ. Блестяще совершив посадку, летчик зарулил на указанное место.

Это был Гагиев. Борзова поразили выдержка летчика, хотя посадка в такую непогоду таила немалую опасность. Поговорив с Гагиевым и Демидовым, Борзов спросил:

— Хотите летать в Первом гвардейском?

— Хотим, — ответил Александр за двоих.

— Все время вместе летаете?

— Да.

— Вот и прекрасно, будет готовый экипаж. Сейчас, после многих потерь, после гибели Виктора Чванова, ранения Ивана Бабанова и беды, которая произошла с Пресняковым, Ивановым и Скляренко, Борзов выпускал в тяжелый бой экипаж Гагиева. Сам давал задание, проверил карты, проанализировав на штабном стое десятки вариантов атаки и десятки вероятных встреч с истребителями противника. Когда-то эту школу прошли у Борзова Шишков и Бабанов, Пресняков и Иванов, Чванов и многие другие. Теперь — эти два тихоокеанца. Они уже выполняли задания Борзова на минные постановки, в крейсерском полете 5 июля потопили транспорт, правда, небольшой, в две тысячи тонн. И вот сегодня, 24 августа, летят ведущими в район, где, по сведениям разведки, развил активные действия фашистский флот. За Гагиевым, также с торпедой, летел лейтенант Порохня. С бомбами, предназначенными для топмачтового удара, шли самолеты Алексея Скрябина и Иосиф Сачко. Охраняемые "яками", торпедоносцы ушли на ипдапие. Ближе к фронту Гагиев снизился и, маскируясь" над самыми верхушками елей, сосен и берез, провел группу через фронт.

Видимость над морем — отменная. Ярко светило солнце. Поиск вести удобно. Но и сами, как на ладони. Вот он, караван: три транспорта и четыре сторожевых корабля. Транспорты — в кильватере. Правый борт охраняют два сторожевых корабля, по одному сторожевику впереди и позади строя.

— Атакуем вдвоем со стороны солнца концевой, самый крупный транспорт, передал в эфир Гагиев. — Топ-мачтовики, вперед!

Герой Советского Союза Сачко и Скрябин ринулись на корабли прикрытия. Они летели на высоте десять-пятнадцать метров, открыв огонь из всех пушек и крупнокалиберных пулеметов и принимая на себя сотни снарядов и тысячи пуль. А когда оставалось до цели несколько сот метров, вниз полетели бомбы. Ударяясь о воду, словно мячики, подскакивали в воздухе тяжелые фугаски. Демидов сбросил торпеду. Комбинированным ударом транспорт водоизмещением 8 000 тонн был поражен. Оседая на корму, он ушел под воду. В другом районе примерно в одно время с группой Гагиева потопили два транспорта гвардии старшие лейтенанты Николенко и Андреев, Герой Советского Союза Иван Шаманов и Михаил Лорин.

Молодые летчики Гагиев и Демидов, Скрябин и его штурман Лепин действовали под стать Героям Советского Союза Шаманову, Афанасьеву, Сачко.

В пример всему полку Борзов поставил отвагу молодого коммуниста Карабасова и его штурмана Пряхина. Увидев, что у комэска Смолькова, с которым после гибели Михаила Советского летал штурманом Герой Советского Союза Афанасьев, не пошла торпеда, Карабасов прорвался через стену разрывов и атаковал с четырехсот метров. Его торпеда врезалась в борт транспорта водоизмещением более десяти тысяч тонн и потопила его. Самолеты Смолькова, Карабасова и Филимонова оказались изрешеченными осколками и пулями. На машине Карабасова во многих местах пробит фюзеляж, хвостовое оперение, элероны. Роковым оказался участок над линией фронта. Зенитки вывели из строя левый мотор на поврежденной машине Карабасова, а затем заглох и правый. В двух километрах от родной базы торпедоносец, разворачиваясь, свалился на крыло и пошел к земле. Экипаж, проявивший в этом морском сражении исключительную храбрость, понимание долга и товарищества, погиб…

Карабасов и Пряхин не успели доложить о своей победе. За них это сделали товарищи.

Тяжелыми были последние дни августа. Погибли Герой Советского Союза И. Сачко и штурман Н. И. Байгозин, стрелок-радист М. М. Изюмов. Экипаж топмачтовым ударом потопил подводную лодку, но был атакован четырьмя фашистскими истребителями и расстрелян. Та же-участь постигла гвардии капитана С. И. Смолькова и Героя Советского Союза гвардии капитана Афанасьева. Принимавшие на себя первый удар фашистских истребителей, стрелки-радисты и воздушные стрелки Михаил Южалин, Николай Огородников, Сергей Можаев, Борис Черепанов, Анатолий Королев, Иван Дырин, Георгий Лукашев, Иван Долгов, Иван Балакирев также отдали свою жизнь в этих боях.

Борзов ходил туча-тучей. Да, в августе полк добился многих крупных побед, но какой ценой! Прилетая из боя на пробитом снарядами самолете, он, забывая о том, что сам только что находился между жизнью и смертью, шел в эскадрильи, чтобы поговорить с гвардейцами, сказать доброе слово отличившимся и ободрить тех, кого постигла неудача. Тщательно разбиралась каждая операция, действия одиночных экипажей. Стадо ясно: в условиях возросшего противодействия надо изменить тактику. Дневные полеты стоили слишком дорого. Снова встал вопрос о ночных действиях, хотя бы на короткое время. Полковник М. Курочкин, возглавивший дивизию, согласился с предложением Борзова.

Боевой дух Первого гвардейского, несмотря на потери" оставался высоким. Это обеспечивалось организаторской работой с личным примером командира в бою, настойчивой и целеустремленной деятельностью политработников, прежде всего В. М. Калашникова, партийной организации во главе с гвардии майором Николаем Букиным. Коммунисты и комсомольцы решительно шли в бой.

Можно высчитать число торпед, бомб, снарядов и патронов. Это подвластно математике. Но то, что называется моральным духом, не укладывается ни в какие расчеты, бесполезна и штурманская логарифмическая линейка. Тут особая область науки, особое видение. И счастлив полк, командир которого мог не только заглянуть в души летчиков, но и укрепить их души.

Минутой молчания в память о погибших 30 августа 1944 года началось партийное собрание полка. На собрание прибыли командующий ВВС М.И. Самохин, комиссар крылатой Балтики И. И. Сербин, командир дивизии М.А. Курочкин, заместитель начальника политотдела подполковник Г.3. Оганезов.

Борзов докладывает: потоплено за месяц пятнадцать судов водоизмещением 74 000 тонн, среди них подводные лодки и сторожевые корабли. Есть и поврежденные суда. Борзов называет лучших: Шаманова и Лорина, Преснякова и Иванова, Шишкова и Баранова, Сачко и Карабасова, Афанасьева и Чванова, Гагиева и Демидова. Командир отмечает техника Пичугина, инженера-вооруженца Третьякова, старшего техника Лебедева, инженера Островского. В одном списке — живые и погибшие, потому что, говорит Борзов, они остались с нами навечно, их подвиг зовет полк к новым боям и победам.

Кратким был перечень побед и достижений. Главное внимание Иван Иванович сосредоточил на подготовке к предстоящим операциям.

Выступил М. И. Самохин. Командующий дал высокую оценку самоотверженным действиям полка, поставил задачи в связи с решительным наступлением Советской Армии в Эстонии.

Поднялся генерал Иван Иванович Сербии.

— Я только что был на партийных собраниях истребителей и штурмовиков, начал Сербии. — Коммунисты истребители и штурмовики гвардейских полков просили передать вам горячий привет. Они восхищены вашей отвагой. Но, как говорится, старая слава новую любит. То, что сделали вы вчера, — это уже история. И хорошо, что командир полка Иван Иванович Борзов, как подобает коммунисту, смотрит не назад, а вперед, в будущее. Это — залог успеха. Балтика надеется на вас, товарищи, она уверена, что правофланговый полк парализует коммуникации противника на море в решающий момент наступления, которое ведут войска родной Красной Армии.

Гвардейцы заверили, что выполнят свой долг, как подобает коммунистам.

Первого сентября разведка доложила: юго-западнее Либавы в тридцати километрах от берега курсом шесть десят градусов идут четыре транспорта в охранении трех сторожевых кораблей. Борзов поднял Николенко, Токарева, Разбежкина, Баженова, Пискунова и Сенюгина. Десять "яков" прикрывали гвардейцев. Но от вражеских зениток их уберечь они не могли. Над линией фронта был сильно поврежден самолет Токарева. Пять других экипажей продолжали полет и скоро обнаружили конвой — четыре транспорта и четыре сторожевых корабля. Летчики устремились в атаку. Пятисотки Баженова и Пискунова потопили транспорт водоизмещением 6 000 тонн. Два транспорта водоизмещением по 5 000 тонн получили повреждения от ударов Сенюгина и Разбежкина. Их самолеты были серьезно повреждены. Особенно досталось Разбежкину. Машину он довел до аэродрома, но садиться пришлось "на живот".

Этот дневной полет был важен по результатам. Оставшиеся на плаву транспорты в следующем вылете удалось без потерь добить. Борзов объявил благодарность молодым летчикам. Однако сами они, в особенности Николай Разбежкин, испытывали досаду, не сумев смертельно поразить цель. В этом полете я был стрелком в экипаже Разбежкина. Николай, синеглазый красавец с льняными волосами, считал, что совершил ошибку и поэтому лишь повредил транспорт. Вместе со штурманом Ильиных вновь и вновь проверял расчеты. Они были правильны, а вот скорость вражеской "коробки" определили с ошибкой…

Критический анализ нравился Борзову.

Недолго воевал Разбежкин, но урон врагу на море нанес ощутимый.

Наряду с дневными полетами молодежи, широко развернулись ночные действия. В который раз добился победы экипаж Героя Советского Союза летчика Ивана Шаманова и штурмана Михаила Лорина на ДБ-ЗФ. Они потопили транспорт противника водоизмещением 6 000 тонн. И еще одна победа порадовала Борзова: Гагиев и Демидов в крейсерском полете продолжили свой боевой счет, уничтожив такой же транспорт, какой потопил Шаманов. Гагиев и Демидов вошли в ряды асов торпедной атаки. Их имена стали известны во всех полках минно-торпедной, пикировочной, штурмовой и истребительной авиации флота.

Не все получается, как задумано

…Пресняков повел семнадцать самолетов — пять торпедоносцев и двенадцать скоростных истребителей Як-9. Чтобы избежать участившихся потерь над линией фронта, штаб дивизии решил применить такой тактический прием: вся группа пробьет облака и вне видимости земли преодолеет фронт. Зенитки не смогут вести прицельный огонь, и, таким образом, безопасность будет обеспечена. Конечно, комдив предвидел трудности и задачу ставил сам.

— Нижняя кромка облаков — пять тысяч метров, — предупредил полковник Курочкин. — В районе поиска пробивайся в окно и веди за собой всех.

…Через окно, вернее щель в сплошной облачности, идут самолеты. Все выше и выше. Уже и моторы не тянут с обычной силой. Но надо преодолеть белый, как вата, слой.

— Внимание, всем прижаться ко мне, сохраняя расстояние до своих ведущих. Верить только приборам. Двадцать секунд-никакого крена, — передает Пресняков. Вверх, к солнцу, прорвались лишь три самолета. Операция сорвалась. Хорошо хоть без потерь. 14 сентября Александр Гагиев повел на море пять торпедоносцев в охранении восьми истребителей. В районе цели их атаковали двадцать фашистских самолетов. "Яки" вступили в бой. Гагиев и Демидов вышли на боевой курс и потопили транспорт водоизмещением 4000 тонн. Разъяренные потерей судна, "фокке-вульфы" обрушились на торпедоносец. Воздушный стрелок комсомолец Соколов меткой очередью поджег и уничтожил вражеский истребитель, а другого отогнал стрелок-радист Поваров. Отважно вели бой Скрябин, Васильев, Ильясов, Ефименко, Воробьев, Пискунов. Но силы были неравны. Погибли летчики Николай Ильясов, Владимир Ефименко, Николай Пирушкин, штурманы Феодосии Андриенко, Андрей Антоненко, Мендель Дорфман.

Крепка стала оборона у противника. Фашисты с запада подбрасывали подкрепление — истребители и зенитные средства. В лоб не возьмешь. Позднее командование включило в дело штурмовики: Ил-2 обрабатывали передний край фашистов, а торпедоносцы прорывались к морю.

— Что будем делать? — спрашивает комдив Борзова.

— Усилим ночные удары, — говорит Борзов. — Активизируем минные постановки. В лунные ночи будем крейсировать над путями интенсивного движения противника. И отработаем новые приемы прорыва линии фронта.

Ночь на 18 сентября занимает видное место в истории полка. Борзов вместе с начальником штаба Люкшиным разработал крейсерскую операцию с участием большого числа экипажей. Каждый должен был действовать в строго определенном районе и только при отсутствии цели имел право переходить на свободную охоту. Эти районы указаны были флотской разведкой. Борзов предписывал атаковать с минимальных дистанций.

Среди поднявшихся в ночное небо был и командир Первого гвардейского полка Борзов. Александр Гагиев и Ростислав Демидов потопили транспорт водоизмещением 6000 тонн. Затем поступила радиограмма Ивана Шамано-ва и Михаила Лорина, они отправили на дно второй транспорт такого же водоизмещения. Транспорт водоизмещением 8000 тонн потопил экипаж, гвардии лейтенанта Васильева и гвардии младшего лейтенанта Воробьева. Их успех развили экипажи младших лейтенантов Соколова и Николаева, потопивших транспорт в 7000 тонн.

Борзов отыскал судно по мерцающим огням. Это был транспорт водоизмещением в 6000 тонн. Энергичным маневром Борзов вышел на боевой курс.

— Восемьсот метров, — доложил Котов.

— Рано, — ответил Борзов.

— Семьсот!

— Рано…

— Пятьсот!

— Рано…

— Четыреста!

— Бросай! — приказал командир.

Секунды ожидания. Взрыв и пламя над морем. Транспорт ушел на дно.

В 6 часов 45 минут — посадка. Нестерпимо хочется спать, но Борзов не уходит с командного пункта. Надо отработать задание с молодыми летчиками…

В приказе Верховного Главнокомандующего от 22 сентября 1944 года объявлена благодарность летчикам полковника Курочкина. Это и оценка отваге и доблести гвардейцев Первого полка. Борзов был награжден орденом Красного Знамени.

Михаил Шишков

Комбинированной торпедно-бомбовой атакой гвардейцы потопили днем два транспорта — один водоизмещением в 10000 тонн, другой в 6000 тонн. Победный итог подвел экипаж Меркулова и Рензаева, уничтоживший транспорт водоизмещением в 5000 тонн.

Полк Борзова делом отвечал на благодарность Верховного Главнокомандующего.

13 октября 1944 года, по представлению Борзова, Военный совет КБФ наградил орденом Красного Знамени большую группу летчиков Первого гвардейского. Среди них, наряду со "стариками" Шамановым, Меркуловым и Рензаевым, были молодые коммунисты Александр Гагиев, Ростислав Демидов, Алексей Скрябин, Михаил Шишков. Эти не по годам зрелые торпедоносцы и топмачтовики быстро выдвигались в число лучших летчиков.

В октябре 1944 года экипаж Шишкова потопил девятый по счету транспорт. Для штурмана капитана Сурина это была первая победа.

А началось с того, что вылетали по тревоге и Сурину пришлось в считанные минуты подготовить карту для полета в район, который он еще не успел изучить. Развод-данные оказались точными, и торпедоносец вышел на цель. Однако противник обнаружил самолет, и комендоры встретили его ураганным и довольно метким огнем. Шишков не имел оснований не доверять штурману: звание капитана свидетельствовало, что он имеет и опыт и стаж штурманской работы. Но взаимопонимание в бою еще не пришло, и Шишков, получая расчетные данные, больше полагался на себя. Маневрируя, он продрался сквозь заградительный огонь на дистанцию, когда и сам мог оценить в совокупности все элементы атаки. Впрочем, Сурин делал все, что положено. Его сигнал "Бросай!" слился с привычным движением руки летчика. Торпеда попала в кормовую часть транспорта, и стальная махина водоизмещением в 7000 тонн быстро затонула.

Когда Шишков уходил с аэродрома, его сопровождали "яки" 21-го полка, соседи по аэродрому. Теперь они встречали победителей. И вовремя! Четыре "Фокке-Вуль-фа-190" ринулись на торпедоносец. Но их мгновенно отсекли наши истребители, связали боем и тем самым обеспечили возвращение.

Сурин, осматривая на земле самолет, удивленно качал головой. Шишков лишь улыбнулся: ведь десяток-дру-гой пробоин — это пустяк по сравнению с тем, сколько их насчитывали техники в торпедоносце после атаки каравана, сопровождаемого сторожевыми кораблями. Техник Пичугин, когда требовалось, не уходил от поврежденного самолета сутками. И он не был исключением: вся техническая служба, все вооруженцы, минеры, торпедисты, прибористы трудились самоотверженно.

Командир полка Борзов на торжественном собрании, посвященном Великой Октябрьской социалистической революции, говорил:

— Не думайте, товарищи техники, что вы остаетесь на земле, когда торпедоносцы уходят в небо. Вы с нами под огнем, на боевом курсе. Мы вместе нажимаем на бомбосбрасыватель, вместе торпедируем врага. И когда на разбитых самолетах тянем домой — вы тоже с нами. Ваша работа — такой же подвиг, как боевая работа самых лучших летчиков…

"Победа в воздухе куется на земле". Эти слова стали крылатыми.

Бабанов взял под личный контроль приготовление, доставку и подвеску торпед. У машины Шишкова — так уж получалось — он задерживался. Рукой проводил по гладкому телу торпеды, смотрел, как занимает его место в кабине другой штурман, желал удачи… и ревновал, мучительно завидовал идущим в опасный полет.

Мне довелось летать с Шишковым. Курс торпедоносцу прокладывал Николай Иванов. Бабанову нечего было посоветовать Иванову: тот летал с сорок первого года. И все же Бабанов не мог удержаться, чтобы не спросить, не забыл ли чего штурман. Помню полет на минирование выходов из Либавской военно-морской базы. Мы шли с командного пункта молча, вообще я заметил, что перед ночными рейдами все становятся как-то молчаливее. Пичугин доложил: самолет к рейду готов. Шишков поблагодарил, пожал технику руку. Уже сделали шаг к машине, когда из темноты на свет фонаря вышел Бабанов.

— Давайте внимательнее, — сказал он. — И ни пуха, ни пера всем.

На пути к Либаве дважды встретились с ночным перехватчиком "Мессершмиттом-110", трассы прошли несколько раз в опасной близости — рядом с консолью и над левой плоскостью. Но все обошлось, и мины удалось поставить, не получив серьезных повреждений от зениток. Шишков считался мастером минных постановок. На его минах, как засвидетельствовали разведчики, весной сорок четвертого подорвались два неприятельских корабля. Мы возвращались с надеждой, что и нынешний полет будет эффективным. Противнику придется тралить и тралить акваторию. Вспоминаю, Шишков весной потопил немецкий танкер, а летчик Большаков в тот же день пустил на дно фашистский тральщик, очищавший фарватер от мин, поставленных Шишковым и Гагиевым.

Были в полку летчики, преуспевавшие в каком-либо одном виде боевой деятельности. Скажем, в торпедной атаке отличились Шаманов и Пресняков, в бомбовых ударах — Николай Победкин и Алексей Пятков, в комбинированных торпедно-бомбовых ударах — Александр Гагиев, Алексей Скрябин, Иван Васин, Филимонов, в разведывательных полетах — Павел Сквирский. Но были еще и летчики, которых Борзов называл универсалами. К ним и относился Михаил Шишков. Начинал он летать не так блестяще, как, скажем, Иван Шаманов. В первое время он испытал ряд неудач. В двух полетах торпеда прошла мимо, в третьем, когда, казалось, вражескому кораблю уже не уйти, торпеда зарылась в ил.

Но Борзов верил в этого парня. Шишков пришел в полк, когда ему было двадцать два года. Тяжело переживал первые неудачи, но рук не опускал.

Н постепенно пришел успех. В одном полете Борзов наблюдал за действиями Шишкова. У командира полка не нашлось к нему существенных замечаний. В конце сорок третьего года в целях контроля эффективности минных постановок командование ВВС КБФ организовало воздушное разведывательное патрулирование в районе минных постановок. Около двадцати полетов совершил летчик Шишков. Разведка доложила: 7 декабря в районе Котки подорвался на минах Шишкова эскадренный миноносец, 24 декабря в районе Борго — транспорт. Так же умело и бесстрашно Шишковбомбил укрепления врага во время разгрома противника под Ленинградом.

Все это служило подготовительным этапом к дальним крейсерским полетам, к бомбо-торпедным ударам по кораблям — главной задаче летчиков Первого гвардейского. Экипаж Шишкова с Бабановым все признали удачным. Они вместе потопили семь судов противника. Кавалером четырех орденов Красного Знамени стал Шишков всего через год после первого боевого вылета. Но одно дело отвечать за экипаж или даже за звено торпедоносцев, и совсем иное командовать гвардейской эскадрильей. У пикировщиков, как правило, комэск в полете видит всех питомцев, видит, как они держатся в строю, отражают атаки истребителей, наносят удар. Командир торпедоносной эскадрильи представляет действия экипажей прежде всего по фотосвидетельству победы, а о других слагаемых крейсерского полета может лишь предполагать. Ведь действуют они часто в одиночку.

Шишков по-борзовски много работал с летным составом на земле. И когда торпедоносцы на завершающем этапе войны наносили удары группой, выяснилось, что Шишков не только хороший ученик Борзова, но и умелый учитель. Ряд побед Шишков одержал, возглавляя комбинированные группы самолетов, часть которых атаковывала торпедами, часть — бомбами с малых высот методом рикошетирования. Шишков и штурман Николай Иванов и их ведомые в марте-апреле сорок пятого потопили транспорты водоизмещением в 7 000 и 12 000 тонн и сторожевой корабль. Отличились вместе с Шишковым Васин, Гурьянов, Бударагин, Скрябин, Головчанский, Можакин, Подъячий и многие другие гвардейцы.

Блестяще осуществил Шишков комбинированную операцию в марте сорок пятого года севернее Данцига. Вот несколько строк из сообщения, которое я послал в редакцию: "…Очередной удар по немецким кораблям нанесла группа торпедоносцев-бомбардировщиков Героя Советского Союза Шишкова. Севернее Данцига летчики вступили в бой с конвоем, в состав которого входил тяжело груженный транспорт водоизмещением в 12 000 тонн. Сломив огневое противодействие боевых кораблей эскорта, авиаторы атаковали этот крупный транспорт и мощным ударом своего оружия потопили его. Точными попаданиями бомб был уничтожен также и фашистский сторожевой корабль".

Даже сейчас, через много лет, не могу забыть морских сражений в Данцигской бухте и в заливе Фришес-Хафф. Это было в двадцатых числах марта последнего года войны. Транспорты и боевые корабли противника прикрывались десятками "Фокке-Вульфов-190".

Михаил Шишков и штурман Николай Иванов рвутся к транспорту, прикрытому со всех сторон сторожевыми кораблями. Транспорт водоизмещением в 7 000 тонн идет на дно. Но торпедоносец не спешит уходить после выполненной задачи. Экипаж Шишкова огневыми установками обрушивается на зенитные средства вражеских кораблей, создавая условия для удара другим самолетам эскадрильи.

Весь день продолжалась битва на море. Было. потоплено семь транспортов, два сторожевых корабля, быстроходная десантная баржа. Два поврежденных транспорта пришлось добивать. Понесли потери гитлеровцы и в воздухе. Летчики истребительных полков, которыми командовали Герои Советского Союза П. Павлов и А. Мироненко, сбили два "Фокке-Вульфа-190" и один "Мессершмитт-109". Свой вклад в победу внесли и воздушные стрелки: два "фокке-вульфа" вынуждены были прекратить атаки торпедоносцев и покинуть район боя.

Нарастало боевое напряжение. Торпедоносцы по два-три раза в день вылетали на задание. В апреле сорок пятого экипаж Шишкова потопил транспорт в 5 000 тонн. В воздухе и на море Шишков, проявлял настоящее тактическое искусство. В сложной ситуации, когда, казалось, к вражескому транспорту невозможно было подойти, Шишков находил способы. Ведомые провели один за другим отвлекающие маневры, ложные атаки. Противник среагировал на них, рассредоточивая свой огонь. По расчетам Николая Иванова, Шишков, сбросив торпеду, потопил судно. Мастерски уничтожил Шишков и транспорт водоизмещением в 12 000 тонн. Его успехи в морской войне были высоко отмечены Родиной: в мае 1945 года Михаил Федорович был награжден орденом Ушакова 2-й степени.

Десять транспортов, танкер и сторожевой корабль — вот боевой счет Шишкова в Великой Отечественной войне. Сюда следует приплюсовать и бомбовые удары, которые гвардеец нанес по укреплениям врага под Ленинградом и в дальних базах. Эскадрилья, которой Шишков командовал на завершающем этапе войны, уничтожила почти двадцать судов противника общим водоизмещением около 200 000 тонн.

Гвардеец выдержал испытание боем и славой. До 1975 года Шишков учил и воспитывал новые поколения морских летчиков, передавал им свой богатый боевой опыт. И сам продолжал совершенствоваться, стал заслуженным военным летчиком СССР.

Но это позднее, а пока шла осень тысяча девятьсот сорок четвертого года.

Счастье великое — дети

…Как-то в штаб вызвали Шишкова и Иванова.

— Получите спецзадание, — сказал Борзов. Летчик и штурман вынули карты моря.

— Карты потребуются другие, — улыбнулся Иван Иванович, — на Ленинград.

Шишков и Иванов удивленно переглянулись.

— Да, Ленинград, — повторил Борзов. — Надо перегнать в ремонт торпедоносец, подучить другой и забрать в штабе фронта материалы для полка.

Борзов многим летчикам давал краткосрочные отпуска для восстановления сил. И это задание не являлось исключением: в последнее время напряженно воевал Шишков, а Иванов трижды попадал под жестокий огонь, падал на поврежденной машине, был ранен. Борзову и самому следовало бы отдохнуть. Он похудел, нервы на пределе. К тому же в Ленинграде находилась жена. Побывать. дома за время войны довелось лишь однажды летом, Вошел тогда в квартиру, а на столе его ждала записка:

"Ваня, я на фронте, адреса нет, все время в разъезде, Скоро, возможно, буду неподалеку от твоего полка. Вырвусь обязательно. Жди. Целую крепко. Твоя Клава". А как хотелось бы увидеться! Сейчас Клава, конечно, дома — в середине сентября пришла телеграмма: родилась дочь.

…В одно время намечался их вылет: Борзов — на топмачтовый удар, Шишков — в Ленинград. Борзов подозвал Иванова. Сказал, застегивая шлемофон:

— Николай Дмитриевич! Если можешь, забеги на минуту ко мне, навести наследницу…

— О чем речь, товарищ командир.

— Счастливого пути.

— Вам счастливого боя, — ответил Николай, убирая " планшет адрес Клавдии Николаевны.

Борзова любили летчики и за его судвбу беспокоились больше, чем за свою жизнь. Однажды с Иваном Ивановичем произошел такой случай. Встречая возвращавшиеся из далекого рейда торпедоносцы, гвардейцы увидели, что на командирской машине разбито переднее стекло кабины. Решили: Борзов ранен. Мгновенно появились носилки.

Торпедоносец с бетонной взлетно-посадочной полосы зарулил на стоянку. Летчики, инженеры, техники ринулись было в самолет, но в проеме показался командир полка. Его лицо, шлем и китель были залиты кровью. Борзов мгновенно оказался на руках товарищей, притихших и встревоженных. Глаза командира, обычно строгие, смеялись.

— Не надо, не надо, — говорил летчик, — я не ранен… Оказалось, во время крейсерства, когда цель была уже обнаружена, какая-то большая птица врезалась в самолет. Удар оказался настолько сильным, что лобовое стекло разбилось. Кровь погибшей птицы и залила летчика. Ветер ворвался в кабину, мешая управлению. И все же Иван Иванович точно вывел торпедоносец на боевой курс. Труднее было строить противозенитный маневр, тем более, что глаза залило кровью и летчик не сразу понял, что произошло. Атака, как всегда, была проведена блестяще. °OTOKaMepa засвидетельствовала гибель еще одного фашистского транспорта, груженного боевой техникой и живой силой.

…Иванов побывал на квартире командира. Передал привет и плитку шоколада:

— Больше ничего не успел Иван Иванович передать… Как назвали дочку, Клавдия Николаевна?

— Поля, Полина, — ответила Клавдия Николаевна, — в честь сестры Ивана Ивановича.

Скоро и сам Борзов побывал в Ленинграде. День выдался трудный: совещание в штабе фронта длилось долго. Только вечером взял на руки дочку…

Человек, пожалуй, суровый, Борзов с нежностью говорил о матери. В его партбилете всегда лежала ее маленькая карточка. Начальство во многих аттестациях отмечало самостоятельность, прямоту и честность Борзова. Иван Иванович как-то сказал, что если эти качества у него есть, то от матери. Одно она требовала — чтобы сын учился, как следует. И он учился так, как хотела мать, — всю жизнь. Окончил школу, техникум, аэроклуб, летное училище. На войне Иван Иванович учился летному мастерству. Иван Иванович никогда не забывал о матери, как мог, помогал ей, с фронтовыми авиационными оказиями посылал ей гостинцы, писал трогательные и нежные письма, в которых как бы отчитывался за свою боевую работу. Давно, с сорок первого, не был Борзов в Москве. А в сорок четвертом умерла мать. Никогда не обращался он с личными просьбами, а тут попросил у командующего разрешения проститься с матерью. В самолете вместе с мужем в Москву летела и Клавдия Николаевна.

…Много случаев из боевой жизни Борзова приходит на память. Как-то вернувшись из боя, Борзов у посадочного знака встречал экипажи. По что это? К аэродрому приближался самолет с полуоторвавшейся миной под фюзеляжем. Значит, поврежден вражеским огнем замок. А может быть, и летчик ранен. Страшное несчастье может вызвать взрыв морской мины.

Все укрылись, кроме Борзова и матроса-стартера.

— Товарищ командир, — сказал матрос, — а вы?

— Нам с вами придется побыть здесь — ведь мы на посту! — ответил командир полка.

Эти секунды проходили медленнее, чем на боевом курсе, под ураганным огнем. Каждое мгновенье могла разразиться катастрофа, а командир полка, которому в начале войны самому пришлось садиться с миной под самолетом, внешне спокойно стоял у посадочного знака. Матрос восхищался подполковником и сам перестал волноваться. Ни один мускул не дрогнул на лице Борзова. Неторопливым движением руки он словно вел летчика на посадку.

— Спокойно, спокойно, сынок! Никогда раньше он так не говорил. Позднее у Борзова спросили: мог ли он помочь лейтенанту?

— Мне хотелось быть там, за штурвалом поврежденного самолета. Это легче, чем переживать за своего летчика. Я и был с ним, и лейтенант потом сказал, что, увидев командира у посадочного знака, обрел уверенность.

По возрасту Борзов не подходил в отцы своим летчикам, но по боевому опыту командир был для них батей.

…Было у командира Борзова любимое словечко — соколики. Употреблялось оно со множеством оттенков — от похвалы до возмущения. Как благодарность воспринималось, когда Иван Иванович скажет по-отцовски: "Хорошо сработали, соколики". Ну, а если спросит: "Куда, соколики, бомбы сбросили?" — для летчика хуже нет наказания. Как-то и я попал под его многозначительное словечко:

— Все, соколик, хватит летать!

Оказалось, на Ленинградском фронте кинооператор хотел с борта бомбардировщика заснять удар по укрепленному пункту врага и погиб. Я возразил: в воздухе выполняю обязанности не корреспондента, а стрелка. Подошедший к нам командир дивизии полковник М. Куроч-кин поддержал меня.

— Посмотрим, как вы стреляете, — сказал Иван Иванович.

В юности я был чемпионом Москвы по стрельбе, позднее чемпионом Балтфлота. В полку меня тренировали мастера воздушной стрельбы Анатолий Иванов (стрелок-радист экипажа Борзова) и штурманы Виктор Бударагин и Николай Иванов. И все-таки волновался, стреляя в присутствии Ивана Ивановича. Получилось нормально.

— Разрешаю, соколик, летать на любое задание, с любым летчиком.

Недавно Алексей Скрябин писал мне: "Мы удивлялись, почему ты на торпедный или бомбовый удар летал, как правило, с нами, молодыми". Очевидно, нравились их задор и удаль…

Доверяй, но проверяй

Командующий флотом адмирал В. Ф. Трибун, чтобы глубже осмыслить тактику противника и лучше представить работу торпедоносцев, послал в полк контролеров. Как говорится, доверяй, но проверяй.

— По вашим боевым донесениям видно, что экипаж Шаманова потопил за короткий срок несколько судов противника, — сказал инспектор Борзову. — С Шаманова и начнем…

— Экипаж Шаманова на КП! — приказал командир полка.

Сентябрьской ночью сорок четвертого года в 3 часа 51 минуту ДБ-ЗФ оторвался от бетона, и контролеры — инспектор капитан 3 ранга Петров и радист старший лейтенант Строков — увидели, как летчик и штурман слаженно, внимательно и сосредоточенно выполняют свою работу. Короткие команды, лаконичные доклады, ни слова лишнего.

Вышли в море. Торпедоносец все дальше уходил от берега. Взгляд вниз не вызывал ничего, кроме боли в глазах — от напряженного, но пока безуспешного поиска. Лорин, быть может, после тысячного галса обыденным ровным голосом произнес:

— Справа впереди коробка.

Капитан 3 ранга Петров, опытный, бывалый моряк, не удержался:

— Где, где, покажите!

— Справа впереди, — повторил Лорин. И командиру:- Давай, как учили.

Шаманов так круто развернул самолет, что Петрову и Строкову пришлось крепко вцепиться в сиденье. Проверяющие потеряли транспорт из виду. Теперь, когда торпедоносец находился на темной стороне горизонта, штурман определил, что это крупный транспорт, идущий курсом на Пиллау. Его осадка свидетельствовала о полной загрузке. Скорость судна, направление атаки — все уже было рассчитано.

Атака. Петров и Строков, хотя и впервые шли в воздушную атаку, как истинные моряки могли в полной мере оценить молниеносные, точные и решительные действия экипажа.

Торпеда сброшена, вошла в воду и сближается с целью. Трассы огня по самолету слились воедино с — взрывом внизу и пламенем, нервно полыхающим над пораженным транспортом. Агония судна была недолгой. Оседая на нос транспорт уходил в пучину.

…На базе экипаж сразу отдал фотопленку в лабораторию. Но еще до ее проявления инспекторы флота сказали командиру полка Борзову:

— Подтверждаем победу экипажа Шаманова. Командующему флотом мы доложили с места событий.

Шаманов и Лорин умели быстро переключаться с одного задания на другое. Хотя значительная часть их полетов приходилась на чисто морскую войну атаки на коммуникациях, они бомбили почти все опорные пункты противника от Финского залива до Пруссии. Красногвардейск, Нарва, Урицк, Ропша, Котка, Хельсинки, Таллин, Либава, Кенигсберг, Пиллау — это далеко не полный перечень тех мест, над которыми под интенсивным вражеским огнем выполнял задание экипаж Шаманова. В его летной книжке их записано 240. И среди них такие, как полеты над Ивановскими порогами во время прорыва блокады Ленинграда, операция в районе Пулкова, где Шаманов и Лорин висели над целью пять часов, время от времени сбрасывая одну-две бомбы. Когда прилетел экипаж, командир сказал:

— Пока вы были в воздухе, гитлеровцы не стреляли по городу. Очевидно, вы вывели орудия из строя.

— Я не уверен в этом, — ответил Шаманов.

Не убедившись в результате, он никогда не докладывал об успехе.

Нанося удары по вражеским укреплениям и орудиям, Шаманов всегда помнил о том, что здесь, в Ленинграде, зимой сорок первого погибла мать Лорина, и мстил врагу.

Осенью 1944 года газета "Красный флот" в передовой статье "Экипаж торпедоносца" призывала в основу обучения и воспитания экипажей положить боевой опыт Борзова, Шаманова и других мастеров торпедной атаки.

Чтобы улучшить подготовку к боям, Борзов организовал в перерывах между ними учебу штурманского состава. Самолет Шаманова становился "летающей лабораторией". В роли наставников выступали Михаил Лорин и Никита Котов. Занимавшие места в самолете молодые штурманы проходили строгий экзамен, прокладывая курс. Среди тех, кто на борту самолета Шаманова научился пользоваться радионавигацией, был Герой Советского Союза Виктор Бударагин. Мне довелось и самому в полете быть "за партой", а потом я видел этих штурманов в боевых полетах. И тогда все с благодарностью вспоминали "летающую лабораторию" Шаманова.

В конце 1944 года командира третьей эскадрильи Первого полка И. Г. Шаманова с повышением назначили в учебный полк. Но он просил вернуть его на фронт. Нашли такое решение: Шаманова назначили летчиком-инструктором штаба ВВС КБФ. А практически Иван Гаврилович оставался гвардейцем-торпедоносцем. Лорин завершил войну помощником флагманского штурмана ВВС КБФ.

Опора командира

Коммунисты — опора командира. Когда надо, подвергали товарищей острой критике и в то же время делали все, чтобы воспитать человека настоящим патриотом.

Воевал в полку Павел Сквирский. Мне довелось лететь с ним на задание, которое можно считать комбинированным: с бомбами (на случай обнаружения кораблей njap-тивника) на разведку погоды.

Подполковник Борзов напутствовал:

— Если сможете прорваться к Пиллау, сразу радируйте, десятка торпедоносцев будет дежурить в немедленной готовности.

Таким образом, Сквирскому доверялось определить, возможна ли в ближайшие часы боевая работа полка. Вылет был в первой половине дня. Опасности начались над побережьем, занятым оккупантами. Разрывы снарядов ложились близко к самолету, но особых повреждений не нанесли: Павел великолепно маневрировал. Потом мы долго летали над темными в этот ненастный зимний день волнами. Видимость — не более пятисот метров. Никакой "коробки" не встретили. Сквирский приказал передать: "Нахожусь в заданном месте, погода, как дома, гостинцы при мне".

Да, "гостинцы", то есть бомбы, не довелось использовать. И бросать рыбам пожалели. При возвращении Павел вдруг резко скользнул вниз, к волнам, затем снова вверх, над берегом летел низко и все время маневрировал, а когда осталось полсотни километров до родного аэродрома, вдруг вплотную прижался к лесу, так что рубил винтами верхушки елей. Это было более чем неприятно. Вот и аэродром. Посадка.

— Ну как, — улыбается Павел, — понравилось? Я ответил в том духе, что не уверен в необходимости такого лихачества, и показал на ветки, торчавшие из капота правого мотора. Мол, не хватало после такого полета врезаться в лес на глазах всего полка.

— Так вы не видели "мессершмитт"?

— Какой еще "мессершмитт"? — удивился я. Сквирский показал несколько свежих пробоин в левом крыле…

Признаюсь, я не увидел фашистский истребитель, хотя это была в первую очередь моя обязанность…

Да, пилотировал Павел Сквирский мастерски, воевал смело. К двум орденам Красного Знамени представил Бор-зов лейтенанта. Однажды позвонил полковник В.И. Сталин и попросил Борзова выделить наиболее подготовленный, решительный и умелый экипаж для разведки.

— Есть такой экипаж, — ответил Борзов. Экипаж получил от В. И. Сталина приказ: на двухсоткилометровом фронте заснять укрепления переднего края. Сквирский с минимальной высоты под ожесточенным огнем произвел фотографирование и был удостоен благодарности армейского командования.

И вдруг ЧП. Сквирский вылетел ведущим четверки торпедоносцев и возвращается. В чем дело?

— Отказало радио, — докладывает летчик. Без радио в групповой атаке ведущему лететь плохо, хотя ветераны Борзов, Котов, Пресняков, Иванов, Бударагин могли бы рассказать лейтенанту, как они в сорок первом часто оказывались без связи, но вступали в бой. В данном случае радио было ни при чем. Просто Сквирский не заметил, как шнур шлемофона выскочил из розетки.

— Как же это назвать, лейтенант Сквирский? — Спрашивал Борзов.

Коммунисты не пощадили самолюбия товарища и откровенно сказали, что за "промашкой" Павла — сорванный боевой полет. Павел Сквирский, даже перейдя в разведывательный полк, до конца войны помнил оплошность и бескомпромиссную критику боевых друзей.

Главная поддержка, оказываемая командиру партийной организацией, заключалась в личном примере коммунистов в бою.

"Наша низовая партийная ячейка", — так часто говорил о своем экипаже Василий Меркулов. Все трое: Меркулов, штурман Алексей Иванович Рензаев и стрелок-радист, он же начальник связи эскадрильи Александр Грибовский коммунисты. Все трое постоянно показывали в боях пример бесстрашия. Гвардейцы методично осваивали коммуникации и дальние военно-морские базы противника. В свободном поиске в Балтийском море экипаж топил один за другим вражеские транспорты. В конце сентября 1944 года Рензаев точно рассчитанным ударом. отправил на дно судно водоизмещением в 5000 тонн. И в октябре экипаж продолжал топить вражеские корабли, несмотря на растущее артиллерийское и воздушное противодействие. 10 октября Меркулов и Рензаев потопили транспорт водоизмещением 4000 тонн. Так воевали коммунисты.

Виктор Бударагин

Вадим Евграфов и Виктор Бударагин были неразлучными друзьями. Они и в полете вместе, и в баскетбол — в одной команде, в одной паре играли и в домино. Часто в ожидании полета вместе устраивались на топчане голова к голове и читали.

После гибели Евграфова Виктор остался, как он считал, совсем один и очень грустил. Лишь когда получали приказ о неожиданном вылете, Бударагин забывался. Командир эскадрильи предлагал штурману отпуск, но Борзов решил иначе. Пришел в кубрик и сказал Бударагину:

— Кузнецов без штурмана остался. Включайся.

В привычной работе и в морском бою Виктор оттаивал. Так было и в этом полете, когда он вывел на боевой курс торпедоносец Кузнецова и потопил транспорт водоизмещением 6000 тонн

С новой силой защемило сердце, когда Виктору вручали Золотую Звезду Героя Советского Союза. Звание Героя было присвоено 19 августа 1944 года двоим — Евграфову и Бударагину, но Вадим на другой день после Указа погиб, и чествовали одного Виктора. Вечер был вроде поминок. Штурман принимал поздравления, чокался, но так и не опрокинул кружку; после торжеств ушел на задание с Пресняковым (штурман Николай Иванов был ранен). Полет оказался неудачным. Еще над сушей фашистские зенитки пробили фюзеляжный бак, стрелка бензомера. пошла на ноль. Пресняков повернул на базу.

Самолетовождение над морем, вне видимости берега, потруднее, чем над сушей. Однако Бударагин никогда не терял ориентировку, хотя у него не было за плечами поенного училища, как у большинства других штурманов. Вся его "академия" — ШМАС — школа младших авиационных специалистов. 128 боевых вылетов сделал он в начальный период войны. На морском базовом разведчике экипаж потопил сторожевой корабль противника, за что Бударагин получил орден Красного Знамени. Я дважды летал с Евграфовым и Бударагиным. Наносили удар по минной гавани в Таллине, и оба раза крепко завидовал хладнокровию Вадима и Виктора.

С апреля до 18 августа сорок четвертого года Бударагин с Евграфовым и Рукавишниковым совершили тридцать успешных боевых полетов на торпедные и бомбовые удары и минирование военно-морских баз противника.

У Бударагина после гибели Вадима некоторое время яе было командира экипажа. Его посылали, когда надо было проверить огнем новичка, научить не имеющего боевого опыта летчика мастерству торпедной атаки. И, наверное, добрый десяток молодых летчиков-торпедоносцев вспомнят, как напутствовал Борзов:

— С вами посылаю Бударагина. Значит, должны победить.

Среди продолжавших боевой счет в октябре был и экипаж молодых коммунистов Александра Гагиева и Ростислава Демидова. Заместитель начальника политотдела Григорий Захарович Оганезов вручил им перед вылетом партийный билет.

Борзов и Калашников поздравили Гагиева и Демидова, и вот они в воздухе. Цель определили сразу — самый большой транспорт в караване, тысяч на восемь, а то и больше. Шли сквозь огонь, приближаясь на дистанцию сброса. Бросили торпеду, она достигла цели. Летчики видели, как торпеда ударила в борт, как транспорт взорвался и загорелся, а потом образовалась гигантская воронка и втянула в пучину судно.

Калашников доложил политотделу о победа экипажа.

— Иначе и быть не может у борзовцев, — ответил Оганезов.

Наступательный порыв наших войск был велик. И все летчики хотели быть участниками боев. Много раз Борзо-ву звонили из санчасти раненые гвардейцы, просили посодействовать их возвращению в строй. Случалось, командир убеждал, что надо продолжать лечение, или до- говаривался с врачами, что полк обеспечит выздоровление и ввод в строй гвардейцев.

Как-то на командный пункт вызвали Преснякова. Прибыл он с Ивановым.

— Сбежал из лазарета? — спросил! Борзов.

— Никак нет, — не моргнув глазом ответил Николай.

— Проверю, — Борзов потянулся к телефону.

— Товарищ командир, — взмолился штурман, — я совершенно здоров.

Наверное, потому, что и сам командир был в таком положении в сорок первом и летал, Иван Иванович не стал звонить в санчасть: если рвется человек в бой, значит, сможет выполнять боевые задания.

В ночь на девятое октября Пресняков и Иванов участвовали в крейсерском полете.

Поиск оказался изнурительным и долгим. Самолет болтало, как щепку в океане. Началось обледенение, ДБ дрожал, словно в лихорадке. Время уходило, запас бензина таял, а в море не находилось ни одной "посудины". Хотели уходить, но в награду за долготерпение обнаружили противника — транспорт водоизмещением в 6500 тонн. И потопили его, несмотря на сильный заградительный огонь. После полета уснули, как убитые. Дежурный к завтраку летчиков не поднял, без обеда же оставить! не решился. Растолкал Иванова, а Преснякова "взял на себя" штурман. Сдернул одеяло с Александра, и началась веселая, озорная свалка, будто и не было трудной ночи. А через несколько дней Преснякова перевели в учебный полк для передачи боевого опыта, и Николай Иванов остался без постоянного экипажа. Преснякова провожали тепло.

— Знаю, что ты не по доброй воле едешь в учебный полк, — говорил Борзов. — Но приказ есть приказ. Готовь нам кадры получше, чтобы воевали, как ты воевал.

Николай Дмитриевич Иванов стал штурманом эскадрильи.

Сколько уже убыло из Первого гвардейского опытных летчиков. Но в полку было такое правило: те, кто остается и кто приходит, должны заменить уходящих и воевать так же, как они. В один из дней после топмачтового удара на одной машине зависла под фюзеляжем на поврежденном замке ФАБ-500 полутонная бомба мгновенного действия. Сесть удалось лейтенанту нормально, но экипаж и все, кто был на поле, испытали немалый страх. Борзов вспомнил случай с Евграфовым и Бударагиным, когда, не найдя цели, они решили вернуться с торпедой на базу. Но над фронтом их обстреляли. На по-сндке торпеда оторвалась от креплений, ее двигатель заработал, и торпеда, шипя, поползла… на боесклад. И хотя знали, что торпеда не должна взорваться, так как "вертушка" не могла на суше вывернуться, все постарались укрыться.

Бударагин в середине октября с Василием Кузнецовым потопил транспорт водоизмещением в 8000 тонн.

Топмачтовые удары

Октябрь сорок четвертого принес радостные вести. Наши войска продолжали наступление западнее Риги. Летчики флота за активное участие в этих операциях удостоились наград и благодарности Верховного Главнокомандующего. В тяжелых, кровопролитных боях добывались эти победы.

Возвращаясь как-то после групповых атак, Борзов с болью посмотрел на поредевший строй своих самолетов. Сбиты зенитной артиллерией над фашистскими кораблями экипажи Михаила Иванова, Николая Казакова, Ивана Овчинникова, Михаила Крылова, Михаила Муравьева… Погибли девятнадцатилетние штурманы Геннадий Алексин, Михаил Коптяев, Яков Дергаченко, стрелки-радисты и воздушные стрелки.

Но война продолжалась, выпускники училищ принимали гвардейскую клятву и, заменяя погибших товарищей, курсом в море летели за командиром Первого гвардейского гвардии подполковником Борзовым. В это напряженное время командир летал днем на топмачтовые удары, ночью — на крейсирование. Газета "Летчик Балтики" сообщала 17 октября 1944 года: "Торпедным залпом экипаж Героя Советского Союза гвардии подполковника Борзова потопил немецкий транспорт в 8000 тонн водоизмещением. С Борзовым, как всегда, Герой Советского Союза Никита Котов и Анатолий Иванов. Михаил Шишков в этот день одержал девятую победу на море. Его самолет прорвался к конвою под ураганным огнем сторожевых кораблей и потопил транспорт водоизмещением в 7000 тонн. На обратном пути торпедоносец атаковали четыре гитлеровских "Фокке-Вульф-190", но наши истребители защитили товарища. Успех и опасности в этом полете вместе с Шишковым разделил штурман гвардии капитан Сурин. В те же часы Александр Гагиев и Ростислав Демидов потопили транспорт водоизмещением в 7000 тонн, груженный вражескими войсками".

Полк провел на море ряд комбинированных ударов по большим конвоям противника. В них участвовали мастера торпедных атак и топмачтового удара.

Идея торпедной атаки на лунной дорожке связана с именем Борзова. Топмачтовый удар разработали и первыми у нас применили черноморцы. Метод заинтересовал Борзова. Командир полка в совершенстве овладел рико-шетирующим бомбометанием и научил этому молодежь.

Преимущество топмачтового удара в том, что почти наверняка вражеский корабль будет уничтожен, если в секунды, когда экипаж вышел на боевой курс, летчик не дрогнет перед шквалом огня и самолет не будет сбит этим шквалом.

Перед тем, как послать в бой молодежь, топмачтовый удар провели Борзов и другие опытные гвардейцы. Котов тогда обнаружил противника, идущего курсом на Либаву. Борзов развернул самолет и устремился навстречу врагу. Вот они, секунды стопроцентного риска.

— Все правильно?

— Да, — Котов уверен.

Моторы дают максимальные обороты. И скорость тоже максимальная. Уже видны лица стреляющих с палубы, с надстроек. Задыхаются зенитки, выбрасывая навстречу торпедоносцу бесконечный град рвущихся снарядов.

Молния атаки.

Бомбы пошли вниз. Они ударяются об упругую воду и взлетают снова, неотвратимо приближаясь. Не может быть и речи о том, чтобы успеть сманеврировать. И отчаяние, когда гибель представляется неизбежной, выливается в яростный, конвульсивный огонь из орудий, пулеметов, автоматов и пистолетов.

Эти четыре секунды, как обоюдоострая бритва, опасны и для гвардейского экипажа.

Но вот Борзов взмывает над самыми мачтами, круто разворачивает самолет.

Взрыв потрясает воздух, второй, третий. Бомбы сделали свое дело.

Корабль уходит в пучину — с танками и орудиями, которые нетерпеливо ждали гитлеровцы в Либаве.

Несколько ялов мечутся под крыльями. Кто-то из гитлеровцев пытается вскарабкаться на них, по его бьют по рукам прикладом. Фашистский офицер на носу угрожает пистолетом каждому, кто плывет к ялу, в надежде спастись самому. Волчий закон фашизма.

Борзов обучил полк всем видам боевой деятельности на море. Передовая статья газеты Военно-Морского Флота "Красный флот" осенью сорок четвертого призывала:

"В основу обучения и воспитания экипажей должен быть положен боевой опыт таких передовых офицеров торпедоносной авиации, как Борзов и Шаманов, Обухов и Францев, Пирогов и Шкаруба. Внимательное изучение их опыта позволит командирам частей и подразделений непрерывно растить новых мастеров торпедной атаки с воздуха, умеющих действовать и в одиночку и в составе самых различных тактических групп".

На партийном активе дивизии, докладывая об итогах боевой работы, полковник Курочкин в числе лучших мастеров ударной авиации назвал Борзова и его боевых друзей Котова, Шаманова и Лорина, Шишкова и Иванова, Кузнецова и Бударагина, Гагиева и Демидова, Скрябина и Рензаева…

30 октября полк вел крейсерские полеты. Василий Кузнецов и Виктор Бударагин потопили транспорт водоизмещением в 5000 тонн. Снова добились успеха Гагиев и Демидов, уничтожившие средний транспорт. В опаснейшей переделке оказался экипаж Михаила Шишкова. Он выбрал для атаки головной-транспорт из шести, составлявших караван. Под огнем всех судов подошли на пятьсот метров к цели.

— Бросил! — доложил Иванов. Но торпеда не пошла. Риск атаки, пробоины в самолете — все напрасно! Противник безнаказанно уходил.

— Что будем делать? — спросил Николай.

— Давай еще раз зайдем, — предложил Шишков.

— Правильно, — в один голос сказали стрелок-радист Федоренко и стрелок сержант Китаев.

Фашисты были уверены, что торпедоносец не вернется. И вот торпедоносец снова на боевом курсе. Под огнем приближается к тому же транспорту. На этот раз торпеда пошла. У борта судна взметнулся столб воды, огня и дыма…

В праздничном настроении встречал полк 27-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Более двадцати гвардейцев были награждены орденом Красного Знамени, а троим — Михаилу Шишкову, Ивану Бабанову и Михаилу Лорину — 6 ноября 1944 года присвоено звание Героя Советского Союза.

Прекрасное время наступления

В двухэтажном красивом домике близ аэродрома светло и тепло. Потрескивают березовые поленья в печке. Из окна видны на летном поле ряды самолетов. В комнатe — Борзов, Котов, Иванов, Меркулов, Рензаев, Гагиев, Шишков, Демидов, Бударагин, Кузнецов, Скрябин, много и молодых летчиков, только что принявших гвардейскую клятву.

— Генералу Токареву в Крыму памятник решено поставить, — говорит Николай Разбежкин, — говорят, он в нашем полку летал?

— Эскадрильей в финскую командовал, — подтверждает Иван Иванович Борзов, — а позднее полком. На Черное море Героя Советского Союза Николая Александровича Токарева незадолго до Отечественной перевели. Там воевали и другие наши летчики — Герои Советского Союза Андрей Яковлевич Ефремов, Афанасий Иванович Фокин, Петр Ильич Хохлов. А на севере — генерал-майор авиации Герой Советского Союза Евгений Николаевич Преображенский. В приказах Верховного Главнокомандующего его не раз называли. Наш командир и в должности начальника штаба ВВС флота летает. Не только на торпедоносце, но и на истребителе… И третий наш командир — Николай Васильевич Челноков знаменит на всю страну, на штурмовиках сражается, дважды Герой. Начинали все в нашем полку, на Балтике. Балтика — словно пароль мужества и отваги…

Чувствовалось, любит Иван Иванович знаменитых однополчан, любит Балтику.

— Много было у нас, на Балтике, трудностей, — продолжал командир. Голод, холод, обстрелы… Столько бомбили врага на сухопутье, что и забывать стали, что мы морские летчики. Даже форму на какое-то время сменили. Теперь вот занялись тем, ради чего Родина создавала минно-торпедный полк. Прекрасное время!

Борзов поднялся, подошел к карте, заполнившей всю стену. И молодые летчики услышали рассказ об истории Первого гвардейского. Нет, не о первых бомбардировках Берлина в сорок первом году, не об ударах по Кенигсбергу, Штеттину и Тильзиту. Об этом знал в полку каждый летчик, штурман, стрелок, потому что с рассказа о рейдах Преображенского начиналась служба пополнения. Это был рассказ о море — о пионерах торпедного удара Плоткине, Гречишникове, Ефремове, Балебине, Пяткове, Бунимовиче, Советском. Для молодых эти имена история. А Борзов, Котов, Иванов с ними совершали самые трудные рейды в начале войны. Теперь заканчивается сорок четвертый год — год победоносного советского наступления в Прибалтике, который Иван Иванович Борзов назвал прекрасным временем.

О друзьях-товарищах, которых уже нет в полку, Борзов говорил потому, что они все — в его сердце. И еще потому, чтобы лучше видеть будущее.

Пять орденов Красного Знамени на кителе — награда за личную отвагу Борзова и за то, что он сумел сделать полк грозой для фашистского флота. Ученик Героев Советского Союза генералов Е. Н. Преображенского и Н. А. Токарева, он сам стал воспитателем сотен гвардейцев.

Рядом с Борзовым и под его командованием выросли замечательные бойцы, такие, как Котов, Пресняков, Иванов, Шаманов, Лорин, Шишков, Бабанов и многие другие.

Страна готовила трудовые подарки к 27-й годовщине Великого Октября. Очередным ударом по врагу решили отметить эту знаменательную дату гвардейцы. Застегнув кожаный реглан, Борзов вместе со штурманом направился на стоянку самолетов. На улице темно, хлещет дождь. В такую непогоду противник обязательно попытается провести конвой к Либаве в надежде, что балтийские торпедоносцы останутся на аэродроме. Борзова не смущает непогода. Утирая дождинки с лица, он как-то по-особому торжественно говорит Котову:

— Чувствую дыхание близкой победы.

Связь с самолетами поддерживает лучший радист Балтийской авиации Федор Росляков. Это он в сорок первом принял с борта самолета Преображенского радиограмму: "Мое место — Берлин". Теперь Федор работал с торпедоносцами-топмачтовиками. Докладывал штабу о победах и о радиограммах, звучавших как прощание: "Моторы разбиты, падаем в море". Еще одна обязанность Рослякова — записывать последние известия и другие важнейшие материалы.

Борзов привлекал однополчан цельным характером, отвагой и стойкостью. Смело и талантливо решал он тактические задачи. Был умелым воспитателем. Командир умел поднять боевой дух летчиков.

Вспоминаю такой случай. В районе Пиллау обнаружили сильно вооруженный и охраняемый "фокке-вуль-фами" караван судов, груженных войсками и техникой. Наш разведчик был сбит, хотя фотографировал с большой высоты. Фашисты как бы говорили: никому не прорваться. Гвардейцы знали о силе зенитных и воздушных заслонов врага. Знали и то, что большое удаление от базы не позволяет истребителям сопровождать торпедоносцы в район встречи.

Скажем так: особо положительных эмоций задание в полку не вызвало. Борзов заметил, что даже неистощимый на шутку Иванов нахмурился. К самолетам шли торопливо и молча. И вдруг, уже на линейке, Борзов громко сказал инженеру:

— К нашему возвращению подготовьте весь боезапас, до последнего патрона, мы сразу повторим рейд…

У инженера удивленно поднялись брови: к чему это предупреждение, и так ясно, что все должно быть готово.

— Есть, — ответил инженер и, быть может, только после этого понял, что командир обращался не к нему, а к летчикам, чтобы знали: это не последний полет, впереди много таких и еще более опасных.

Тяжелую схватку гвардейские торпедоносцы и топмачтовики выиграли. Сразу изменилось настроение. Пока подвешивались торпеды и бомбы и пополнялся боезапас к пулеметам, летчики возбужденно обсуждали перипетии только что прошедшей битвы. Во второй рейд уходили с обычной уверенностью, хотя понимали, что противодействие будет еще более ожесточенным.

— Товарищ командир, предупредили инженера, чтобы торпеды и бомбы доставил к третьему нашему полету? — Николай Иванов говорил серьезно, но бесовские огоньки в глазах выдавали шутку. — Право слово, забудет инженер.

— Не забудет, — улыбнулся Борзов, — важно, что ты помнишь…

— Я лично не могу, товарищ командир, у меня билеты в кино куплены. Евстолия Михайловна будет ждать.

— Кино тебе сейчас там "фокке-вульфы" бесплатно покажут, — подмигнул Алексей Скрябин.

— Вот уж это не выйдет. Пропадай пропадом билеты, но фашистам я сам покажу… все, что надо. Записываюсь добровольцем в третий полет. Кто со мной? Прошу штаб дать мне официальную бумагу, что я весь день был занят по службе, чтобы жена чего не подумала…

В том полете комбинированным ударом было уничтожено три транспорта. Конечно, внезапности добиться не удалось. Но на это и не рассчитывали. Не менее важной, чем уничтожение вражеских судов, была для летчиков победа психологическая.

Декабрь сорок четвертого стал месяцем минных постановок.

В опасных рейдах к военно-морским базам противника участвовали многие летчики. Непрерывной цепочкой, со строгим временным интервалом уходили в морозное ночное небо самолеты с минами сокрушительной силы на борту. Происходила "укупорка" выходов из военно-морских баз.

Вспоминаю тяжелый полет с Героями Советского Союза Михаилом Шишковым и Николаем Ивановым. Кроме обычных опасностей, еще изнурительная болтанка. Когда вернулись, Иванов сказал:

— Прошу на меня в ближайшие два часа не рассчитывать.

Прилег на жесткий топчан и через минуту уснул.

Не прошло и четверти часа, штурман потребовался Борзову. Но увидев, что он спит, командир не стал тревожить гвардейца.

И еще одно воспоминание о сорок четвертом. 5 декабря отмечали День Конституции. В столовой ждал праздничный стол. Все вошли в зал при орденах и медалях. Николай Иванов, намекая на сияние наград, воскликнул:

— Гвардейцы, нельзя ли уменьшить свет!

Все рассмеялись: и у Николая Дмитриевича Иванова наград много. Шумно расселись, смотрели на бутылки с трофейным вином, которое раздобыли интенданты, потирали руки:

— Пропустим по одной-другой!

Вошел Герой Советского Союза гвардии подполковник Борзов.

— Ну, сейчас будет тост, — шепнул мне Иванов. Борзов услышал. Улыбнулся:

— Тост будет без водки.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — вздыхает Николай.

…Первый гвардейский получил задание — ночная крейсерская операция в дальних районах Балтийского моря и минирование подходов к военно-морской базе Пиллау. Снова лечу в экипаже Михаила Шишкова и Николая Иванова. В воздух уходим первыми.

Полет прошел без встреч с "мессершмиттами", мины мы поставили точно.

Однажды в ожидании приказа летчики собрались на командном пункте. Борзов переговорил по телефону со штабом, взял карту. Всем ясно: полет.

— Ночью пойдем на Либаву и Мемель. Действовать без шума: подойдем на планировании. Торпедоносцы сохраняют дистанцию. Ночь темная, туман движется в нашу сторону. Наверняка встретят ночные истребители противника, будьте внимательны, — говорит командир.

Поразительно хладнокровие Борзова. А мы ведь знаем, что прошлой ночью Иван Иванович вел торпедоносец по тому самому маршруту, по которому предстояло лететь нам. Выполнив задание, командир возвращался. Штурман Котов крикнул:

— "Мессеры"!

Двухмоторный "Мессершмитт-110" всеми пушками ударил в живот машины Борзова. Она задрожала от рвущихся снарядов. Фюзеляж торпедоносца оказался распоротым. Бензин выплеснулся из баков и окатил экипаж.

Передать о настигнувшей опасности стрелок-радист не мог: рация оказалась поврежденной, антенна болталась.

Подполковник бросил торпедоносец вниз, на лес, скользнул в сторону и вырвал машину над деревьями — темным мрачным массивом — и на бреющем привел самолет на базу. В ту же ночь фашистский перехватчик атаковал и самолет Меркулова…

Сейчас Борзов напоминает о бдительности, требует проверить вооружение. Предполагалось, что я лечу в экипаже гвардии лейтенанта Чистякова, но Борзов решил иначе.

— Летите с Шишковым, — приказ командира полка. Наш самолет уходит в воздух. Взлетаем безпрожекторов, отрываемся от бетона, гудим над лесом, темной стеной встающим за летным полем. В наушниках голос командира:

— Будьте внимательны!

— Есть! — отвечаем по очереди.

Николай Иванов теперь — флаг-штурман эскадрильи. Как всегда, он спокоен и настроен весело.

Стрелок-радист гвардии младший лейтенант Федорен-ко в противоположность штурману подчеркнуто серьезен. Федоренко, как и Иванов, стал офицером во время войны. Он не раз смело отражал атаки гитлеровских истребителей. Молодым воздушным стрелкам он внушал:

— Когда нападают "фокке-вульфы", не суетитесь. Прицельтесь и жмите на гашетку. Спокойно. Ну, а если собьете, до земли глазами не провожайте, осматривайте небо…

Гвардии сержант Китаев тоже крепко усвоил методу Федоренко: прицелься получше — и жми… Он не раз поддерживал друга огнем спаренных крупнокалиберных пулеметов.

Летим на высоте сто метров. Внизу светлые огоньки хуторов и деревень. Близ истребительного аэродрома, где базируются армейские летчики, даем условную ракету:

не дай бог свои собьют…

Железная дорога, различимая по черным ниткам рельсов на белоснежной площади, убегает назад и вправо. Небо чисто, и полумесяц слегка освещает землю. Кажется, ничто не предвещает ухудшения погоды, но тем неприятнее туман и дымка, начинающие сверху Давить на торпедоносец. Вначале это марля, прозрачная сетка, сквозь которую без труда видна Полярная звезда.

Стою в фюзеляже, через стеклянный колпак астролю-ка смотрю на сгущающийся туман. Шишков пробует пробиться вверх. Безуспешно! Уже — непроницаемая густая сплошная белая стена на пути торпедоносца.

Вверх идти нельзя: начинается обледенение. Машину бросает. Что-то непонятное в ее поведении. Как нервная дрожь мерзнущего человека. Упираюсь головой в стекло, так лучше видно землю. Она все ближе с каждой секундой. На нашем пути возвышенность; надо быть осторожным.

По приказу командира Федоренко радирует: "Погоды нет, сплошной туман".

Шишков спешил предотвратить вылет друзей, но, взглянув на часы, понял: все торпедоносцы уже поднялись в ночное небо.

— Товарищ командир, — настороженно спрашивает Федоренко. — Мы будем возвращаться?

— Мы? — слышится мальчишески звонкий голос Иванова. — Мы пройдем.

— Верно, мы пройдем, — подтверждает Шишков. Голос у Шишкова спокойный, негромкий. Я не вижу командира, мы в разных кабинах, но мне кажется, что он рядом.

…Капельки воды, тысячи капелек, быстро превращаются в лед. Вибрация самолета усиливается. Надо снова снижаться, и Шишков ведет машину вниз, пока позволяет стрелка высотомера.

— Мы однажды с Пресняковым в такую кашу влезли. Крылья льдом покрылись, не тянут моторы и все, — делится воспоминаниями Иванов. — Пришлось торпеду сбросить…

— А мы мины будем сбрасывать только в точку, указанную Борзовым, отвечает Шишков.

Сколько бы не менял торпедоносец курс, он неизменно приближался к цели. Слева возвышенность. Легко врезаться. Но Шишков внимательно изменял курс, когда этого требовал штурман. Иванов вдоль и поперек измерил край, знал все пути-дороги, но сейчас не видно ни дорог, ни других ориентиров.

Плыл туман, били по крыльям и превращались в лед капли дождя, и самолет тяжелел под их весом. Так мы летели в тумане, веря лишь расчетам Николая Иванова. Оборвался лес. Торпедоносец получил десяток метров для маневрирования. Шишков сразу использовал эту возможность.

Знаю Шишкова с лета сорок третьего года. Это на войне большой срок. Он родом из Башкирии. В девятнадцать лет надел армейскую форму. После авиаучилища служил в одной из эскадрилий ВВС Красной Армии инструктором. В полку Шишкова все, начиная с командира и кончая матросами, охраняющими самолеты, очень любят. Прежде всего, конечно, за отвагу. Но не только за лее. Вызывает уважение его спокойствие в воздухе, скромность и доброжелательность на земле. В сорок четвертом Шишков, еще комсомолец, водил большие группы на торпедные и топмачтовые удары. Конечно же, гвардейцы, особенно новички, волновались. Шишков вселял в них уверенность не только личным хладнокровием, но и простым, добрым словом, необидной шуткой. Если, направляясь к самолету, забежишь вперед, Шишков с улыбкой остановит:

— Что, без командира лететь собираешься?

Скажет Иванову, штурману:

— Коля, следующий полет у нас на торпедный удар, досмотри, чтобы нам по ошибке мины не привезли. А то представляешь…

Когда я полетел с Шишковым, он, улыбаясь, сказал:

— Встретимся на пути к цели с "фокке-вульфами", не старайся весь боезапас расстрелять одной очередью, может пригодиться и на обратном пути.

Шутка? По форме шутка. А если подумать — строгое командирское предупреждение: смотри, не расплавь ствол пулемета. Стреляй прицельно.

У нас были встречи с перехватчиками. Шишков и Николай Иванов работали под огнем удивительно спокойно, чего не могу сказать о себе. Но, слыша их уверенные команды, невозможно было не выполнить свои обязанности, как положено.

Туман поредел. Вновь открылись звезды. Шишков потянул на себя штурвал, чтобы набрать высоту.

— Слева сзади самолет! — крикнул Китаев, и мы схватились за рукоятки пулеметов.

"Мессершмитт-110" выше нас и на фоне неба отчетливо виден. Вот он разворачивается, но не заметил нас. Мы не в обиде за это.

Удаляемся от берега на высоте, которая бесконтрольна для радаров противника, — почти над самой водой.

Торпедоносец набирает высоту. Можно представить, как мечутся немецкие офицеры на командном пункте. Приходим неожиданно, и это заслуга Шишкова и Иванова. Ночью видна каждая трасса, каждый снаряд. И каждая трасса, каждый разрыв кажутся направленными в твою сторону, в твой самолет.

Встающие на пути взрывы слепят, волей-неволей заставляя жать на гашетку пулемета. Однако стрелять нельзя: иной раз противник ведет огонь неприцельно, лишь на звук летящего самолета.

Последние минуты. Все мысли о фарватере, над которым пролетает торпедоносец, чтобы в эти сто секунд полета над сторожевыми кораблями обмануть врага и выполнить задание.

По времени, мы знаем это, командир полка уже отвез "новогодние гостинцы" — морские мины. Как Иван Иванович прошел эту зону огня? Не задели ли его снаряды?

Набираем высоту уже вблизи военно-морской базы. Видны вспышки ракет, трассы автоматного огня, разрывы снарядов и пламя. Там — фронт, а мы — в тылу у врага. Вот и заданная высота. До цели несколько тысяч метров. Не могу оторваться от темного силуэта Либавы. Раньше я видел ее только днем, когда летал с пикировщиками дважды Героя Советского Союза Василия Ивановича Ракова и Героя Советского Союза Константина Степановича Усенко. Тогда нас встретили яростным огнем. Стреляли корабли, город, порт. Разгорелся воздушный бой истребителей прикрытия и "фокке-вульфов". Множество наших бомбардировщиков пикировали на транспорты, миноносцы, подводные лодки. Теперь мы были одни точка в бездонном небе.

Взметнулись лучи прожекторов. Небо вспыхнуло сотнями разрывов. Однако воспрепятствовать выполнению задачи фашисты уже не могли. Шишков сбавляет обороты. Почти неслышно летим к аванпорту, планируем.

— Пора, — говорит Иванов командиру.

И вниз летят мины. Пусть-ка теперь попробуют гитлеровцы привезти в Либаву подкрепление!

На бреющем, над самой водой, удаляемся от Либавы. Близ Шяуляя снова атаковал немецкий ночной перехватчик. Пристроился сзади. Несмотря на наш огонь, он подсылает очередь за очередью. Казалось, что его трассы идут мимо, но Иванов закричал:

— Вы что, спите там?

Откуда-то появился наш истребитель, и немецкий самолет из преследователя превратился в преследуемого.

Выходим точно на свой аэродром. Легкий удар на все три колеса, самолет катится к стоянке.

Выбираемся из машины усталые, но довольные.

— Командир дома? — спрашивает Шишков.

— Пять минут назад прилетел.

Спешим осмотреть самолет. Подходит Виктор Бударагин, тоже летавший на минные постановки. Он вернулся раньше нас.

— Ты же с Чистяковым собирался? — говорит мне Виктор.

— Командир решил иначе. А что?

— Чистяков не вернулся, — Бударагин лучом фонарика осветил плоскости, фюзеляж:

— И вам тоже досталось.

Но мое внимание меньше привлекли пробоины, чем бортовой номер. Там стояла цифра 13.

— Постой, да ведь сегодня тринадцатое декабря! — …И мой тринадцатый боевой вылет в полку, — сказал я, сам не зная почему.

— Михаил, да ты талисман, ты счастливый, — не то в шутку, не то всерьез сказал Бударагин.

— Конечно, счастливый, раз с нами полетел, — подмигнул Иванов, — а в приметы, между прочим, мы не верим.

Один за другим, с небольшим интервалом, возвращались самолеты. Машины Чистякова среди них не было.

С ним летел опытный штурман — гвардии старший лейтенант Грабов. И это обнадеживало. Мы ждали и мысленно подсчитывали, сколько еще у торпедоносца в баках горючего. Вначале скрывали волнение: всякое случается, придет! Но время шло, и по самым оптимистическим расчетам стало ясно, что в баках воздушного крейсера не должно остаться ни капли бензина. Никто в оставшиеся часы ночи не сомкнул глаз. Неужели сбили? Где они? Погибли? Или холодные декабрьские волны бросают сейчас резиновую спасательную шлюпку?

…Чистякова встретили над Либавой таким огнем, что нe помогло и маневрирование. Но он спланировал, как было приказано, и минировал подступы к базе.

Снаряд, разорвавшийся в кабине, изуродовал приборную доску. Заклинило управление, вышла из строя радия. Все-таки Чистяков развернул самолет и повел его, чувствуя, что скорее кружит над морем, чем выдерживает курс.

Напрягая все силы, довел торпедоносец до берега. Больше машина не слушалась. Резко снижаясь, она шла к земле. Парашютами воспользоваться было нельзя — мала высота. Да и как он, комсомолец, командир, мог покинуть самолет, когда, лишенный связи, в задней кабине оставался стрелок-радист!

Торпедоносец врезался в лес. Экипаж оказался в армейском госпитале. Узнали мы об этом через сутки.

Вернувшись в полк, комсомольский экипаж Чистякова неоднократно бомбил Либаву. Но тогда, 13 декабря, мы еще не знали о его судьбе, а брошенное Виктором слово "талисман" возымело действие.

— Ну, "талисман", а на топмачтовый с нами полетишь? — спрашивал меня Бударагин.

Куда денешься, если "талисман"? Полечу.

В Данцигской бухте

Долго ждали вылета на комбинированный торпедный, бомбовый и топмачтовый удар, а приказ поступил неожиданно. Бежим к самолетам. Летчик Иван Головчан-ский спрашивает:

— Никто ничего не забыл?

— Забыли! Фотоаппарат, — говорит штурман Зайфман. — Ну, черт с ним!

Штурман — совсем мальчишка — явно волнуется. Но вот включены моторы, начинается обычная работа, и Зайфман успокаивается. Этот самолет в варианте, когда штурман не в передней кабине, а за летчиком, вместе с нами, воздушными стрелками. Опробую пулемет, все нормально. Штурман колдует над картой.

Взлет. Ведущий нашей волны — Василий Меркулов. Я летал уже в его экипаже. Меркулов и Рензаев потопили тогда транспорт. Борзов похвалил экипаж за стремительные действия. А теперь Меркулов поведет за собой большую группу. Он кружит над аэродромом, ожидая, пока все мы пристроимся. Последний самолет только взлетает. И вдруг я слышу приказ Борзова:

— Сбор прекратить, идите на посадку.

Голос командира невозможно спутать ни с чьим другим, но я не спешу сообщить Головчанскому. Мало ли что? На одном нашем аэродроме однажды знакомый голос передал:

— Батурин, вам курс…

Хорошо, что это был многоопытный Герой Советского Союза Александр Батурин. А если бы новичок? Курс был дан под жерла четырех зенитных батарей. Потом напрасно искали автора радиограммы. Не нашли. И я молчу. Но вот земля повторяет приказ, я вижу, что самолет Меркулова разворачивается. Значит, все правильно.

— Полет отменен, — передаю по СПУ.

— Что? Отменен? Лучше бы лететь, — говорит штурман.

Это правда, лучше лететь, чем снова томиться в ожидании приказа. Ждали, впрочем, недолго.

…Мы везли фугасы мгновенного действия. Смотрю на близко летящий самолет Николая Разбежкина. Вчера с Николаем толковал командир. Иван Иванович спрашивал, давно ли младший лейтенант писал матери.

— Недели две назад, — ответил Николай.

— А вот Пелагея Николаевна беспокоится, — и Борзов протянул летчику треугольник, — старый человек, надо понимать.

В ту пору нам люди в сорок казались стариками.

— Может, пропало мое письмо? — недоумевал Николай. — Я обязательно напишу, сейчас же напишу, товарищ командир.

— Вот и договорились, — кивнул Борзов и продолжал:

— Судя по адресу, вы с комэском Шишковым оба из Башкирии. Знатный у вас земляк. Надеюсь, и вы таким станете. В партию собираетесь вступать? Вам уже двадцать два, зрелый возраст, и воюете хорошо. Если решите, буду вас рекомендовать…

И вот Разбежкин и штурман Ильиных летят на топ-мачтовый удар, летят в одном строю с Героями Советского Союза Борзовым, Котовым, Шишковым, Ивановым, Бударагиным, рядом с опытными Меркуловым и Рензаевым, с успевшими себя проявить в яростных боях Гагиевым и Демидовым, Скрябиным, Головчанским, Чистяковым…

Свои бомбы, когда они сброшены, не видишь. Но бомбы Разбежкина — вот они, летят в воздухе, плашмя бьются о воду, потом еще и еще раз и ударяются в борт транспорта. Взрывы потрясают транспорт, он рушится, и невозможно оторвать взгляда от тонущего судна. Звучат новые взрывы — гвардейцы громят караван, прорывающийся к Либаве.

В следующем полете Разбежкин действовал в паре с экипажем старшего лейтенанта Филимонова. На самолете Разбежкина разнесло снарядом мотор. А тут еще беда: транспорт успел отвернуть от филимоновской торпеды. Комсомолец Разбежкин на поврежденной машине пошел в атаку. Правда, ему не удалось на одном моторе под огнем точно нацелить самолет, но одна его бомба взорвалась в корме, и поврежденный транспорт потерял ход.

После этого вылета Борзов выдвинул младшего лейтенанта командиром звена.

Готовилось собрание комсомольского актива дивизии, и в полк позвонил Григорий Захарович Оганезов.

— Иван Иванович, — сказал Оганезов, — мне доклад делать на активе, попросите, чтобы Калашников, Букин и Белов подготовили заслуживающие внимания факты.

— Передам, Григорий Захарович, но пока ты запиши несколько фамилий: Разбежкин, Ильиных, Головчанский, Скрябин. Настоящие комсомольцы, отважны в бою.

— А дисциплина?

— Уставная.

— А общественная работа?

— Хочешь послушать хорошую политическую информацию — приходи утром, когда ее проводит Головчанский. Агитаторами являются Ильиных и Скрябин. Ну, а если не забыл, что тебя мы пригласили на новогодний вечер, то увидишь большой концерт.

Борзову не надо лезть в записные книжки, он все время с гвардейцами, знает их и гордится талантами подчиненных.

Потом, на комсомольском активе, когда начались прения, Иван Иванович слушал рассказ политработника Добрицкого о том, как живут комсомольцы в другом минно-торпедном полку.

— Молодости подчас в комсомольцах не чувствуется, — говорил Добрицкий. — Вот пришли в клуб — не танцуют комсомольцы, а если комсорг — и подавно: "стыдно, неудобно". Рано стареете, товарищи. Такая "серьезность" толкает к казенщине. Полюбили комсорги директивы давать. Получается так: даю комсоргу дело, он вызывает заместителя, дает указания, тот в свою очередь дает указания комсоргам подразделений и т. д. Все дают директивы. Где уж тут работать!

"Метко замечено, — думает Борзов, — но в Первом гвардейском директив, писанины минимум. Каждый комсомолец делает то, что может. Потому и политическая активность высока, и спорт развит, и художественная самодеятельность постоянно действует". Об этом рассказал активу Калашников.

"Вы летите ведущим"

Командирской обязанностью считал Борзов вовремя заметить у подчиненных такие качества, как инициатива, организаторские способности, нешаблонность тактического мышления, вовремя повышать молодых пилотов в должности. Радовался Борзов назначению командиром эскадрильи Михаила Шишкова. Ведь двадцатитрехлетний комэск лишь за полгода прошел путь от новичка до мастера торпедной атаки. Но это не случайность. Борзов растил командиров звеньев и эскадрилий постоянно, растил внимательно и заинтересованно.

Вслед за выдвижением Шишкова, Иванова и других авиаторов Борзов обратил внимание на Александра Гагиева. Он летал на минирование и торпедный удар одиночным экипажем. В топмачтовых атаках бывал ведущим пары, четверки. Для лидирования больших групп еще, казалось, было рановато. Однажды Борзов прорабатывал задание на комбинированный удар большой группой. Разыграли бой с конвоем. Вначале Борзов рассказал, как будет действовать сам, затем о своих действиях доложил каждый экипаж. Отработали взаимосвязь, взаимоподдержку, очередность и последовательность ударов. Уже прогревали моторы, когда командир дивизии сообщил, что прилетает командующий, и приказал послать ведущим кого-либо из комэсков. Закончив переговоры с командиром дивизии, Иван Иванович сказал:

— Давайте кратко повторим задание. Группу поведет гвардии лейтенант Гагиев, он полетит на голубой "двойке".

Голубая "двойка" — командирская машина. Борзов дал ее лейтенанту, чтобы не было трудностей у "яков", прикрывающих самолеты и знающих командирский торпедоносец. В группе летели Шишков, Меркулов, Филимонов, Чистяков, Разбежкин, Массальцев, Подъячев, Голов-чанский, Скрябин. Восемь "Яковлевых" во главе с Героем Советского Союза подполковником П. И. Павловым охраняли гвардейцев. Когда конвой уже был неподалеку, двадцать "Фокке-Вульфов-190" появились из облаков. Завязался неравный бой. Можно представить волнение Павлова, когда он увидел, как прорывается враг к борзов-ской голубой "двойке".

— В атаку, — приказывает лейтенант Гагиев, уклоняясь от приближающейся трассы снарядов. Стрелок Соколов сбил один "Фокке-Вульф-190", остальных связали боем и отогнали истребители. Гагиев торпедировал транспорт, три других судна уничтожили ведомые. Потерь гвардейцы не имели.

После посадки Гагиев и Демидов расцеловали стрелка. На командном пункте провели разбор. Докладывали Гагиев, Демидов, все летчики. Но прежде всего "доложила" пленка: победы гвардейцев бесспорны. Оперативный сообщил, что на проводе командир 21-го истребительного полка Павлов.

— Слушаю, Павел Иванович, — сказал Борзов.

— Прошу замечания, Иван Иванович, по прикрытию.

— Передаю трубку лейтенанту Гагиеву.

— Но ведь ведущим были вы, Иван Иванович!

— Нет. Ведущим был Гагиев. А у вас к нему есть замечания?

— Нет, Иван Иванович, хорошо он вел, я считал, что это вы.

Какой командир не мечтает о такша бойцах. Их в полку теперь много. Можно доверять молодым, они не уронят чести и заменят в бою.

По требованию штаба флота полк в январе сорок пятого интенсивно минировал вражеские военно-морские базы. Возглавлял рейды под огонь зенитных береговых батарей и "фокке-вульфов" командир полка. Это были трудные и опасные полеты. 15 января едва не погиб на минировании экипаж Борзова. Перехватчики подстерегли, когда командир и штурман только что сбросили мины в заданной точке. "Фокке-вульф" полоснул по кабине. И тут Борзов проявил стремительность, свойственную, пожалуй, только истребителям. На максимальной скорости снижаясь, он подошел к самой воде и, маневрируя над волнами, ушел. "Фокке-вульфы" не стали преследовать: можно запросто оказаться в ледяных волнах…

— Удачно оторвались, — сказал Котов, — и, кажется, без серьезных повреждений.

Штурман и Борзов не знали, что пушечной очередью перебита "нога". Это выяснилось над аэродромом. В третий раз за войну сажал! торпедоносец на одно колесо Борзов и вновь сумел сохранить машину для боя.

Январь сорок пятого был очень тяжелым по боевому напряжению и непогоде. И летать, кажется, нельзя, и оставаться на земле невозможно, когда знаешь, что происходит на сухопутном фронте. А происходило вот что: окруженная в районе Мемеля (Клайпеда) группировка фашистских войск предприняла на узкой прибрежной полосе отчаянный прорыв на соединение со своей кур-ляндской группировкой. Части нашего 92-го стрелкового корпуса были потеснены. Летчики 3-й воздушной армии 1-го Прибалтийского фронта из-за крайне неблагоприятной метеорологической обстановки не смогли вылететь на помощь своим войскам. Тогда балтийские штурмовики под командованием полковника Д. И. Манжосова обрушились на врага. А летчики Борзова уничтожали суда, на которых в район Мемеля перебрасывалась боевая техника и живая сила.

Полк внес большой вклад в освобождение Мемеля. 5 апреля ему было присвоено почетное наименование Клайпедского.

Ночи проходили у Борзова в боях. Он был очень удивлен, когда ему приказали надеть все ордена и лететь в Ленинград. 26 января 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за выдающиеся заслуги трудящихся Ленинграда перед Родиной, за мужество и героизм, дисциплину и стойкость, проявленные в борьбе с немецкими захватчиками в трудных условиях вражеской блокады, город Ленинград награждался орденом Ленина. Вручал награду Михаил Иванович Калинин. Гвардии подполковник Борзов был среди тех, кто участвовал в торжественном собрании в театре имени С. М. Кирова.

В эти часы Иван Иванович еще не знал, что назначен заместителем начальника военно-морского авиационного училища. Выдвижение большое и ответственное, но больно расставаться с воинским коллективом.

— Довоевали бы с нами, товарищ командир, — сказал Николай Иванов.

— Приказ есть приказ, — отвечал Борзов. — Об одном прошу — воюйте, как со мной, нет, воюйте еще лучше… Буду следить за вашими успехами…

Всеми помыслами, сердцем Иван Иванович по-прежнему оставался с родным полком. На его место был назначен майор Кузнецов. До победы оставалось три месяца и девять дней.

Первый гвардейский продолжал громить врага на море. Все чаще отличался Алексей Скрябин. Вместе со штурманом Романовским и стрелком-радистом Леонтьевым, он в феврале уничтожил транспорт, груженный боевой техникой. Как ни маневрировал противник, уйти от торпеды Скрябина не удалось. Другой гвардеец — лейтенант Можакин — атаковал и повредил бомбами канонерскую лодку. 19 февраля тихоокеанец гвардии капитан Иван Гурьянов вместе с Героем Советского Союза Виктором Бударагиным и экипаж гвардии старшего лейтенанта Ивана Васина и штурмана Пашкова в Данцигской бухте обнаружили конвой, состоявший из четырех транспортов в охранении четырех миноносцев и пяти сторожевых кораблей. Оберегаемые охранением, транспорты пытались уйти в открытое море, однако это им не удалось. Как условились на земле, Васин атаковал топмачтовым методом. Три бомбы, угодившие в корму, решили судьбу транспорта водоизмещением 8 000 тонн. А Бударагин рассчитал атаку торпедой, и она взорвалась в центреo транспорта еще большего водоизмещения — в 10 000 тонн. Техническому составу пришлось после этого полета заделывать пробоины, заменять агрегаты и приборы. Зенитная артиллерия противника явно "прибавила в меткости", как говорили летчики.

Снова крепко досталось торпедоносцу Чистякова. Повреждения оказались серьезными, однако Чистяков, штурман Грабов и стрелок-радист Новиков не потеряли самообладания, торпедировали транспорт водоизмещением в — 8 000 тонн и привели машину домой.

"Большинству командиров подразделений торпедоносцев делает честь то, что они быстро и правильно оценили особенности свободной охоты на дальних коммуникациях противника и сумели в соответствии с этим организовать подготовку экипажей. За короткий срок были подготовлены замечательные кадры мастеров свободной охоты. Вслед за прославленными летчиками Борзовым, Шамановым, Гарбузом, Пироговым стали совершать успешные крейсерские полеты десятки других экипажей… Семь судов противника отправил на дно гвардии старший лейтенант Евграфов. Молодой летчик Шишков, воюющий всего полгода, довел свой личный боевой счет до одиннадцати уничтоженных немецких кораблей и стал недавно Героем Советского Союза".

Читая передовую статью газеты "Красный флот", из которой приведены эти строки, Иван Иванович мысленно проследил путь, по которому вел полк. Да, собирая по крупицам опыт одиночек, Иван Иванович обучил и воспитал целую плеяду мастеров торпедной атаки. Покидая февральским днем родной полк, Борзов оставлял боевым друзьям свой опыт и знания. И свое сердце. Гвардии подполковник Борзов выполнил наказ и оправдал надежды Военного совета КБФ сделать море полем боя Первого гвардейского полка.

16 февраля погиб экипаж Николая Разбежкина, смелого юноши с льняными волосами, которого Иван Иванович думал увидеть кавалером многих орденов, а может быть, и Героем Советского Союза. Николай не успел вступить в партию, но сражался и погиб, как коммунист.

Разбежкин наносил удар с высоты мачт кораблей. Враг стрелял из всех видов оружия — от главного калибра до автоматов, и все — прямой наводкой. Когда экипаж Разбежкина уже приготовился к сбрасыванию бомб, в самолет попал снаряд. Разбежкин сбросил все фугасы, и они врезались в борт корабля. Судно было потоплено, но и балтийский торпедоносец взорвался, упал и скрылся в пучине.

За гибель друзей дорого заплатил враг. Скрябин, Чистяков, Гагиев, Демидов, Шишков, Иванов, Бударагин, Кузнецов, Филимонов уничтожили более десяти фашистских кораблей.

В один из дней Иван Иванович получил бандероль. В ней было несколько номеров газеты "Летчик Балтики", кусочек карты с районом Либавы, Кенигсберга, Пиллау, косы Фрише-Нерунг. На обороте карты записка: "Дорогой товарищ командир, Вы будете теперь получать нашу газету до победы". Однополчане по-прежнему считали Борзова своим командиром в продолжающихся боях.

А что может быть для него дороже? Тогда, прощаясь, он так хотел обнять каждого летчика, штурмана, радиста, стрелка, обнять и расцеловать "богов наземной подготовки" — от инженеров Островского и Голова до моториста Костина. И вот сейчас кто-то из них газетами, кусочком карты, безымянной запиской докладывал о том, как гвардейцы бьют врага.

Двадцать седьмую годовщину Красной Армии и Военно-Морского Флота гвардейцы встречали новыми победами. Гурьянов, Бударагин и Рукавишников вместе с топ-мачтовиками Васиным, Пашковым и Волковым обрушились на конвой. С четырех вражеских транспортов, двух миноносцев и пяти сторожевых кораблей вели огонь орудия, автоматы и пулеметы. Не помогло. Бомбы Васина уничтожили транспорт водоизмещением в 8 000 тонн, торпеда Гурьянова и Бударагина отправила на дно судно-водоизмещением в 10 000 тонн.

Перед тем как покинуть полк Иван Иванович подготовил ряд представлений на присвоение звания Героя Советского Союза наиболее отличившимся гвардейцам.

6 марта сорок пятого года Иван Иванович включил радио. Передавали сводку Информбюро. Сообщалось, что в Штеттине в результате бомбардировок возникло много пожаров, сопровождающихся взрывами. В Кенигсберге прямыми попаданиями бомб взорвали склад боеприпасов. Самолеты КБФ прямым попаданием бомб потопили в Балтийском море транспорт противника водоизмещением в 5000 тонн. Значит, применили топмачтовый метод, внедренный в полку Борзовым.

Интересно, кто из однополчан отличился? А диктор между тем начал передавать Указы о присвоении звания Героя Советского Союза офицерскому и старшинскому составу Военно-Морского Флота, и первая же фамилия привлекла внимание: старшина первой статьи Андрусен-ко Валентин Кузьмич! Вспомнился один из лучших в полку мастеров по вооружению. Воистину на земле, в небесах, и на море воевал Валентин. Как мастер по вооружению, отлично готовил пулеметы на многих самолетах, в том числе и на борзовском. И сам летал в качестве воздушного стрелка. Когда потребовалось, воевал в морской пехоте, а после ранения геройски действовал как командир сторожевого катера СКА-65. Летом сорок четвертого сбил из автомата Ю-88, вывел из строя большой катер противника. Осенью участвовал в высадке десанта на Даго и Эзель. Теперь он уже командовал шхуной. В решающий момент вражеский снаряд, попавший в шхуну, зажег боезапас. Малейшая растерянность — и гибель шхуны со всеми десантниками была бы неизбежна. Андрусенко перебросал в воду горящий боезапас, спас личный состав и шхуну…

Диктор называл все новые имена Героев Советского Союза, и среди них его летчики — Александр Гагиев, Ростислав Демидов, Василий Кузнецов, Алексей Рензаев. "Полк Героев", — так сказал о Первом гвардейском Народный комиссар Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Многие из тридцати трех самых доблестных сынов полка, удостоенных Золотых Звезд, погибли, но они остались навечно в строю. Кроме этих тридцати трех, вместе с Бо-зовым в полку воевали и получили звание Героя в других частях и корабельных экипажах еще десять храбрецов — дважды Герои Советского Союза Николай Челноков, Алексей Мазуренко, Герои Советского Союза Николай Николаев, Афанасий Фокин, Владимир Бурматов, Александр Жестков, Григорий Ларионов, Иван Немков, Илья, Пономаренко, Иосиф Сачко, Валентин Андрусенко. Такого созвездия не имел ни один другой полк Военно-морского Флота. Борзов мог гордиться, что двадцать семь героев вырастил он. Не одному летчику дал путевку в небо сам Борзов. Владимира Бурматова Иван Иванович помнил связистом, тянувшим телефонные провода на аэродромах в сорок первом году. Однажды Владимир обратился к летчику за помощью — он хотел летать. Борзов переговорил с командиром узла связи, и краснофлотец был направлен в училище, стал летчиком-истребителем, мастером воздушного боя. Как и Валентин Андрусенко, Бур-матов стал Героем.

В сорок четвертом Борзов ответил на присвоение ему звания Героя потоплением вражеского корабля. Так же поступил Герой Советского Союза Михаил Шишков. Вместе с Николаем Ивановым он повел в бой группу самолетов, сломил сопротивление эскорта и потопил близ Кенигсберга транспорт водоизмещением в 12 000 тонн, а его товарищи в эти самые минуты уничтожили сторожевой корабль.

У летчиков той весной словно второе дыхание открылось, потому что все чувствовали приближение победы.

Чем ближе победа

"Предстоят тяжелые, суровые бои, которые потребуют напряжения сил всего советского народа", — писала газета "Правда" и приводила указание Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина: "…Чем ближе наша победа, тем выше должна быть наша бдительность, тем-сильнее должны быть наши удары по врагу". Полк стоял в Германии. Он участвовал в блокировании либавской группировки фашистских войск с моря и в обеспечении правого фланга войск Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского. Командир полка Кузнецов сам проверил, можно ли с боевой нагрузкой взлететь с неприспособленного поля. Металлической сеткой накрыли взлетно-посадочную полосу. Скрябин, Васин, Головчанский и Можакив обнаружили в Данцигской бухте два вражеских миноносца, девять сторожевых кораблей и подводную лодку, сопровождавших пять транспортов противника, идущих к Кенигсбергу. Фашисты ожесточенно обстреливали гвардейцев. Скрябин приказал топмачтовикам выйти вперед и атаковать. Гвардейцы всем оружием обрушились на охранение. Одна из четырех бомб Васина поразила транспорт противника водоизмещением в 5 000 тонн. Бомбы Можакина разнесли вражеский сторожевой корабль. Го-ловчанскому не повезло: осколками снарядов разорвало-проводку системы сбрасывания торпеды, и он, смертельно рискуя, напрасно еще дважды выходил на боевой курс. А Скрябин нацелился на транспорт водоизмещением в. 10 000 тонн. Взрывные волны швыряли самолет. И все ж& Скрябин прорвался, нанес точный удар, и транспорт ушел на дно.

— Ура! — закричал штурман.

— За воздухом смотри! — оборвал Скрябин. В воздухе появились "фокке-вудьфы". Под прикрытием "яков" Скрябин увел группу домой.

Алексея Скрябина Борзов считал перспективным командиром. Иван Иванович трижды представлял его к награждению орденом Красного Знамени. А вскоре он получил и четвертый. С января сорок четвертого воевал Алексей в Первом гвардейском. Он участвовал во многих морских сражениях. В марте сорок пятого Алексей в паре с Шишковым и Ивановым потопил крупный транспорт, И вот новая победа, и потом еще две. Скрябина представили к званию Героя Советского Союза. Пройдут годы, и этот летчик, словно рожденный для решительных битв, станет известным украинским художником.

19 марта гвардейцы вели бой в Померанской бухте. Алексей Скрябин вернулся на базу на расстрелянном самолете. Рензаев и Меркулов в этот день отдыхали и на проработке задания не присутствовали. Но, узнав о воздушной битве, которую ведут товарищи, направились в штаб. Зная, что Меркулов и Рензаев не были на проработке задания, Кузнецов не без колебаний разрешил им лететь.

Меркулов бросил на стул новенькую шинель, только что полученную в портновской мастерской, и побежал вместе с Рензаевым к самолету. Скрябин видел это. Он считал недопустимым посылать в пекло летчиков, не отдохнувших после предыдущего рейда и к тому же не проработавших в деталях ни задание, ни обстановку. Рензаева можно было понять: лишь недавно ему присвоили звание Героя Советского Союза, и он считал, что обидели Меркулова, с которым он одержал большинство побед. Он так и сказал Меркулову:

— Я очень огорчен, что Героя дали мне одному, а не вместе нам с тобой.

Меркулов обнял друга и ответил:

— Нет. Все правильно, Алеша! Скрябин обратился к Кузнецову:

— Товарищ командир, нельзя Меркулову лететь.

— Поздно, — ответил Кузнецов, выглянув в окно. И вот уже командирский торпедоносец и самолеты Массальцева, Подъячева, Головчанского оторвались от аэродрома. Оперативный дежурный сделал запись: 14 часов 42 минуты…

В 16.03. по радио все услышали меркуловский басок:

— Внимание, слева по курсу дымы. Идем на сближение.

Шесть крупных транспортов. Охранение — девять сторожевых кораблей и три сторожевых катера. Никогда я не видел такого скопления вражеских судов. Да и Головчанский, командир торпедоносца, не видел. Это только говорится "посудина". А на каждой "посудине" — зенитки и крупнокалиберные скорострельные автоматы. Во все глаза следим за ведущим, ждем приказа. И вот Меркулов снова басит:

— Массальцев по головному сторожевому кораблю. Головчанский и Подъячев — по головному транспорту. В атаку!

Подъячев, как и Меркулов, с торпедой. А Массальцев и Головчанский — с бомбами. Значит, надо лететь на бреющем, на высоте мачт. Под ожесточенным артогнем приблизились к цели. Водяные столбы возникают перед моторами. Клочковатое облачное небо и натужный гул двигателей, артиллерийская канонада и тонущие корабли — все смешалось.

Бомбы Массальцева взорвали сторожевой корабль, и он тонет. Головчанский в паре с Подъячевым, почти касаясь воды, приближаются к точке сброса. Кажется, бомбы поразят свой же самолет, так они близки к моторам. Но вот море встает на дыбы. Это Головчанский "перемахивает" через транспорт, слышатся взрывы бомб и еще более мощный взрыв торпеды. Сколько тысяч тонн в этом транспорте, расколовшемся надвое? Страшно смотреть на обнажившиеся внутренности судна: еще работающие машины, вываливающиеся грузы…

Можно представить радостное настроение Меркулова и Рензаева: ведомые отработали отлично. Рензаев проложил курс к самому большому в группе транспорту водоизмещением 10 000 тонн. Рассчитывал атаку в огне, как всегда, с хладнокровной уверенностью. А командир, может быть, даже пел.

…Головчанский крикнул:

— Командир горит!

Снаряды пробили фюзеляж самолета комэска. За левым мотором тянулась полоса черного дыма и, хотя бой происходил днем, виднелось выбивавшееся из-под капота короткое пламя.

Срывающимся голосом Головчанский передал в эфир о беде. Теперь все, что происходило в воздухе, было связано с Меркуловым и Рензаевым. Пробоины в своем самолете забыты.

Что будет с командиром?

Уже не больше восьмисот метров до транспорта, пора бросать торпеду, если только Меркулов и Рензаев могут это сделать. Командирский торпедоносец летел, не сворачивая.

Торпеда выскочила не из самолета, а из бушующего костра. И пошла на транспорт. Теперь, как учил Борзов, надо скорее выйти из опасной зоны. Но самолет, снижаясь, продолжает идти по прямой. Перебито управление? Или у раненого летчика нет больше сил? Экипаж все сделал, что надо. Рензаев рассчитал атаку. Меркулов не свернул, когда снаряды зажгли торпедоносец. Все, как в гвардейской клятве: "Гвардеец может умереть, но должен победить".

Взрыв торпеды, тонущее фашистское судно — последнее, что видели Василий Меркулов и Алексей Рензаев. Головчанский доложил, что горящий командирский торпедоносец таранил судно.

Широта 55° 00, долгота 15° 45. Здесь погиб экипаж торпедоносца летчик В. А. Меркулов, штурман А. И. Рензаев, начальник связи эскадрильи стрелок-радист А. П. Грибовский, воздушный стрелок В. С. Растяпин. Но это не только точка гибели. Это место подвига.

…Командир полка В. М. Кузнецов выслушал каждого командира торпедоносца. Нервно ходил по КП. Молчал. А вот и телефонный звонок.

— Вы же говорили, что Меркулов отдыхает? — слышится в трубке голос полковника Курочкина.

— Меркулов и Рензаев потребовали, что я мог поделать? — отвечает Кузнецов.

— Соберите вещи членов экипажа, — приказывает Ку-рочкин.

— Все сделаем, товарищ полковник.

— Все не надо. Повремените сообщать родным, что они погибли. Ну, несколько дней.

Курочкин всегда надеялся на лучшее. Однажды мне довелось лететь в волне пикировщиков, которую вел комдив. Бомбили военно-морскую базу Котка. Один самолет был сбит. Курочкин распорядился не спешить с похоронкой. И был счастлив, когда экипаж вернулся. Может, и с экипажем Меркулова так произойдет? Нет, они погибли…

В городе Пионерский Калининградской области есть две улицы — Героя Советского Союза гвардии майора Алексея Рензаева и кавалера многих орденов гвардии майора Василия Меркулова. Улицы рядом. Рядом, в одном торпедоносце летали и погибли летчик и штурман.

Вспоминаю фронтовые стихи авиатора старшего лейтенанта Николая Евстифеева:

Когда-нибудь потом, чтоб все узнали,
Мы памятник воздвигнем на века:
На самолетном сломанном штурвале
Горящая, но твердая рука.
Это о Меркулове, Рензаеве, Чернышеве, Разбежкине, о всех балтийских летчиках, ценой жизни победивших врага в боях над морем.

22 марта Шишков, Чистяков, Ковалев, Васин, Головчанский, Панов, Можакин, Солдатенко вели смертельный бой в Данцигской бухте и в заливе Фришес-Хафф. Васин потопил сторожевой корабль, Чистяков и Головчанский транспорт водоизмещением в 7 000 тонн. Панов, Можакин и Ковалев обеспечили уничтожение летчиком Солдатенко транспорта водоизмещением в 4 000 тонн. Герои Советского Союза Шишков и Николай Иванов отправили на дно транспорт водоизмещением в 7 000 тонн. Все действовали решительно. Но вернулись домой из восьми самолетов семь. Самолет Ковалева прямым попаданием поразили снаряды.

24 марта экипаж в составе гвардии младшего лейтенанта Подъячего, штурмана гвардии младшего лейтенанта Зайфмана и стрелка-радиста гвардии сержанта Джимок потопил транспорт водоизмещением в 12 000 тонн. Это была знаменательная победа. Давно ли Борзов поздравлял Вадима Евграфова и Виктора Бударагина с юбилейным сотым транспортом? Сегодня комсомольский экипаж Подъячего уничтожил двухсотый транспорт. А Герой Советского Союза Бударагин и летчик Гурьянов через две минуты после победы Подъячего отправили на дно двести первый транспорт такого же водоизмещения. Счет продолжал расти. Топили суда противника Чистяков, Скрябин, Головчанский, Можакин…

Благодарность Верховного — за Кёнигсберг

После уличных боев был завершен разгром кёнигсбергской группы немецких войск и штурмом взят Кенигсберг. Этой победе своими действиями на море активно содействовал Первый гвардейский.

Впервые я увидел Кенигсберг осенней ночью сорок четвертого года. Мы вывалились из облаков, и близ торпедоносца сразу возникли разрывы. Шишков на земле сказал:

— Пребольшущий городище!

— После наших бомб убавится, — откликнулся Николай Иванов.

Но убавлялся Кенигсберг медленно, хотя балтийцы вместе с армейскими летчиками систематически бомбардировали эту крепость прусского милитаризма. Позднее, уже в апреле сорок пятого, я видел, как в вечерний час по Кенигсбергу вели огонь "катюши"…

Непосредственно перед штурмом гвардейцы потопили несколько судов в порту Пиллау и в Данцигской бухте. В приказе Верховного Главнокомандующего летчикам дивизии полковника Курочкина, в состав которой входил Первый гвардейский, была объявлена благодарность.

Когда наши войска овладели Кенигсбергом, гитлеровцы устремились к порту Пиллау. В охранении пятидесяти кораблей различного класса фашисты начали вывод крупных транспортов из Кенигсберга. Штаб дивизии разработал комбинированный удар топмачтовиков, пикирующих бомбардировщиков и торпедоносцев с применением высотной торпедной атаки. Герой Советского Союза Котов вместе с начальником минно-торпедной службы гвардии майором Орловым и штурманами экипажей предложили несколько вариантов атаки. Опыта уничтожения кораблей высотными торпедами не было. 9 апреля в 14.00 ударная группа ушла в воздух. Ведущими высотных самолетов летели Александр Гагиев и Ростислав Демидов. За ними — Корзин и Головчанский.

Первый удар наносили топмачтовики двух полков — Первого и Пятьдесят первого. Затем на вражеские корабли обрушились пикирующие бомбардировщики во главе с командиром Двенадцатого гвардейского полка Героем Советского Союза Константином Усенко. Наконец включилась в битву группа Гагиева. С большой высоты сброшены торпеды. Покачиваясь на парашютах, стальные "сигары" приближались к воде и опускались в расчетных точках. Циркулируя спиралью, они мертвой хваткой опоясывали транспорты. Торпеда Гагиева и Демидова ударила в транспорт водоизмещением в 10 000 тонн и потопила его. Летчиков вел тихоокеанец гвардии майор Щербаков, сменивший погибшего комэска Меркулова. Они потопили транспорт водоизмещением в 5 000 тонн. Через несколько дней Щербаков снова отличился. Майор повел за собой Головчанского с торпедой и пару Абалмасова и Маруева с бомбами. В районе цели Щербаков скомандовал:

— Топмачтовикам набрать скорость, выйти вперед, удар с ходу с минимальной дистанции. Абалмасову — уничтожить сторожевой корабль, Маруеву танкер. Вперед!

Топмачтовики ринулись к цели. Взрывы их бомо слились, в сплошной грохот. Сторожевик,взорвавшись, скрылся под волнами. Танкер уничтожил Головчанский, транспорт торпедировал Щербаков. Из четырех вражеских судов лишь одно осталось на поверхности моря. Эксперимент удался.

Гвардейцы сражались до последнего часа войны. Даже 10 мая они поднялись в воздух, чтобы "убедить" гитлеровцев сложить оружие. Но бомбы сбрасывать не пришлось…

9 мая, в День Победы, на полковом митинге Герои Советского Союза Василий Кузнецов, Григорий Бажанов, Николай Иванов, комиссар Виктор Михайлович Калашников, инженер Голов, комсорг Белов тепло говорили о полковнике Е. Н. Преображенском, водившем в сорок первом году полк на Берлин, и о подполковнике И. И. Борзове, под командованием которого одержаны блистательные победы на море.

Вспомнили очень многих, но прежде всего — Героев Советского Союза. Вот их список.

Афанасьев Николай Федорович — 31.5.44 г.

Бабанов Иван Дмитриевич — 5.11.44 г.

Бажанов Григорий Сергеевич — 22.7.44 г.

Балебин Василий Алексеевич — 6.3.45 г.

Борзов Иван Иванович — 22.2.43 г.

Бударагин Виктор Александрович — 22.7.44 г.

Бунимович Юрий Эммануилович — 19.8.44 г.

Васильев Григорий Дмитриевич — 22.1.44 г.

Гагиев Александр Максимович — 22.2.44 г.

Гречишников Василий Алексеевич — 13.8.41 г.

Демидов Ростислав Сергеевич — 6.3.45 г.

Евграфов Вадим Николаевич — 19.8.44 г.

Ефремов Андрей Яковлевич 13.8.41 г.

Иванов Николай Дмитриевич 22.7.44 г.

Колесник Павел Автономович 22.2.44 г.

Котов Никита Дмитриевич 22.7.44 г.

Кошелев Петр Львович 22.7.44 г.

Кузнецов Василий Михайлович 6.3.45 г.

Лорин Михаил Васильевич 5.11.44 г.

Плоткин Михаил Николаевич 13.8.41 г.

Преображенский Евгений Николаевич 13.8.41 г.

Пресняков Александр Васильевич 22.7.44 г.

Разгонин Александр Иванович 22.1.44 г.

Рензаев Алексей Иванович 6.3.45 г.

Сачко Иосиф Кузьмич 22.7.44 г.

Советский Михаил Александрович 22.1.44 г.

Стрелецкий Петр Федорович 31.5.44 г.

Токарев Николай Александрович 21.4.40 г.

Хохлов Петр Ильич 13.8.41 г.

Чванов Виктор Тимофеевич 22.7.44 г.

Чернышев Аркадий Петрович 22.1.44 г.

Шаманов Иван Гаврилович 22.1.44 г.

Шишков Михаил Федорович 5.11.44 г.1

Летчики Первого полка, отмеченные званием Героя Советского Союза в других частях и на кораблях ВМФ

Дважды Герои Советского Союза:

Мазуренко Алексей Ефимович — 23.10.42 г., 5.11.44 г.

Челноков Николай Васильевич — 14.6.42 г., 19.8.44 г.

Герои Советского Союза:

Андрусенко Валентин Кузьмич — 6.3.45 г.

Бурматов Владимир Александрович — 31.5.44 г.

Жестков Александр Иванович — 5.11.44 г.

Ларионов Григорий Федотович — 5.11.44 г.

Немков Иван Андреевич — 24.7.43 г.

Николаев Николай Иванович — 16.5.44 г.

Пономаренко Илья Неофитович — 22.7.44 г.

Фокин Афанасий Иванович — 16.5.44 г.

Последний военный номер газеты "Летчик Балтики" датирован десятым мая сорок пятого года. Он издан в Берлине. На первой странице — обращение И.В. Сталина к народу. "Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества, — не пропали даром и увенчались полной победой над врагом", — говорилось в послании. На третьей странице летчиков-балтийцев приветствовал начальник гарнизона советских войск и первый военный комендант Берлина генерал-полковник Н. Берзарин: "В день всенародного торжества великого праздника нашей победы — советские воины, штурмовавшие Берлин, горячо приветствуют летчиков морской авиации Краснознаменного Балтийского флота. Вы первыми в начале войны нанесли с воздуха удар по фашистской столице. Мы теперь, после героического штурма, вступили в эту столицу. Ваши полеты на Берлин и удары по немецкому флоту на море, равно как и победный путь наших доблестных воинов к Берлину, войдут яркими страницами в летопись Великой Отечественной войны".

8 августа 1945 года Советский Союз объявил войну империалистической Японии. Это решение было продиктовано стремлением быстрее положить конец второй мировой войне, положить конец страданиям народов Дальнего Востока и спасти сам японский народ от разрушительных последствий войны. 9 августа начались военные действия, в которых приняли участие многие балтийцы, боевые товарищи Ивана Ивановича Борзова. Заместитель командующего ВВС ТОФ генерал Евгений Николаевич Преображенский руководил высадкой воздушного десанта и освобождением военно-морской базы Порт-Артур от японских милитаристов. Вел в бой истребительную дивизию Герой Советского Союза Иван Георгиевич Ро-маненко. Подполковник Андрей Яковлевич Ефремов командовал полком торпедоносцев. Вместе с летчиками Первого гвардейского сражались на Тихом океане и подготовленные Борзовым выпускники авиационного училища.

Действия этих летчиков получили высокую оценку: все они были награждены орденами.

Вторая мировая война закончилась. Начинался новый этап развития военно-морской авиации. За парту сели многие герои Отечественной войны. Борзов стал слушателем Военно-морской академии, в которой в свое время учились Нарком Военно-Морского Флота СССР в годы Великой Отечественной войны Н. Кузнецов, адмирал флота Советского Союза С. Горшков, командующие флотами адмиралы А. Головко, И. Юмашев, В. Трибуц, академики кораблестроитель А. Крылов и географ Ю. Шокальский.

Поступили в учебные заведения и многие другие авиаторы. Герой Советского Союза штурман Николай Дмитриевич Иванов учился на высших курсах штурманов Советской Армии и в академии, затем служил на Тихоокеанском флоте. Одним из первых на флоте он освоил полеты в сложных условиях на реактивных торпедоносцах и получил звание "Военный штурман 1-го класса". Александр Васильевич Пресняков, "морской волк", как с уважением называли его летчики на Балтике, окончил Военно-морскую академию и Военную академию Генерального штаба. На Тихоокеанском флоте он командовал полком, был заместителем командующего военно-воздушными силами флота…

Борзов в академии учился с увлечением. Представилась возможность осмыслить, проанализировать богатейший опыт, накопленный за две войны им лично, его летчиками, всеми полками ударной авиации флота. Хотелось освоить и то, что рождалось в торпедной авиации других флотов и стран. К зачетам и экзаменам шел, как в боевой вылет, тщательно подготовленным. В 1946 году редакции газеты "Красный флот" потребовалась статья об ударах авиации по кораблям и военно-морским базам, и я обратился к Ивану Ивановичу в Ленинград.

"Уважаемый т. Львов, — отвечал Иван Иванович Борзов. — Ваше письмо от 6 мая дошло до меня только три дня тому назад, как раз в тот момент, когда я совершенно не имею времени. Сейчас в академии страдная пора для слушателей: с 1 июля экзамены. В ближайшее время рассчитывать на мою статью нельзя. Но, мне кажется, беда невелика. Вы прекрасно знаете работу торпедоносцев, много вращались среди летчиков и сами имеете боевые полеты на торпедоносцах. Если Вы напишете статью хотя бы немного технического порядка (а на это у Вас есть необходимые знания), то найдется много летчиков, которые откликнутся на нее.

Желаю Вам успеха! 21.6.46. И. Борзов"

Именно Иван Иванович посоветовал мне написать книгу о Первом гвардейском и при встрече всегда спрашивал, как продвигается дело…

Дипломную работу гвардии полковника Борзова премировала государственная комиссия. С отличием закончено обучение. Борзов оставлен старшим преподавателем академии. Пионера крейсерских полетов, автора тактики действий торпедоносцев на лунной дорожке, командира, внедрившего в практику комбинированные действия торпедоносцев и топмачтовиков, сделавшего Балтийское море победным полем боя славного полка, приходили слушать и с других факультетов, и коллеги, и преподаватели. Но он по-прежнему был сердцем на аэродроме, над морем. А тут письмо от генерала Евгения Николаевича Преображенского, служившего на Тихом океане, и вроде случайные строчки: "Так уж тут нужен опытный человек в ранге Курочкина". А Курочкин командовал на войне частью. Значит, нужен командир части.

Иван Иванович ответил Преображенскому, что готов ехать на ТОФ. Начальник академии пробовал отговорить:

— Как ученого, я уверен, вас ждет блестящее будущее. Все у вас есть для серьезной научной работы: знания, упорство, эрудиция, умение осмыслить явления и ярко донести до слушателей. И огромный боевой опыт…

— Товарищ адмирал, — ответил Борзов, — мне очень многое дала академия как слушателю и преподавателю. Я от души благодарю. И в знак благодарности хочу рекомендовать вам однополчанина — штурмана Героя Советского Союза Демидова.

В 1977 году начальника кафедры доктора военных наук профессора полковника Ростислава Демидова, которого Борзов на фронте выпускал в первую торпедную атаку, "Красная звезда" назвала в числе опытнейших ученых, создающих славу трижды орденоносной Военно-морской академии имени Маршала Советского Союза А. А. Гречко…

Борзов с семьей — в это время у него уже было двое детей: дочь Полина и сын Иван — улетел на Тихий океан. Он снова окунулся в родную стихию.

Товарищ Командующий

Борзов командовал частью и сделал ее лучшей на Тихоокеанском флоте, руководил штабом ВВС, трудился рука об руку с Преображенским, Романенко, Мироненко. Затем он — командующий ВВС Северного и Балтийского флотов. Служба командующего — это постоянное напряжение, высокая ответственность. Генерал Борзов с достоинством и честью прошел выпавшие на его долю испытания. С 1957 года он — заместитель командующего авиацией Военно-Морского Флота, трудится вместе с Преображенским, командующим авиацией ВМФ. В 1962 году генерал-полковник авиации Преображенский тяжело заболел, сменил его генерал Иван Иванович Борзов.

Перед авиацией Военно-морского Флота встали новые задачи. Ушли в прошлое времена, когда авиация флота летала, главным образом, в прибрежных районах. Сменился парк боевых самолетов, и маршруты реактивной раке тоносной авиации, оснащенной современными поисковыми средствами и мощным оружием, протянулись над мировым океаном за тысячи километров от родных берегов. На войне экипаж Борзова в бою освоил первое на Балтике бортовое радиолокационное устройство и потопил крупнейший вражеский плавучий арсенал. Теперь каждый боевой самолет оснащен надежными средствами поиска, каждый большой современный корабль имеет палубные самолеты и вертолеты.

Командующий авиацией учил тому, что необходимо в бою. Летая на ракетоносцах и противолодочных воздушных кораблях, он лучше, чем кто-либо другой, сознавал, как много делает Коммунистическая партия и Советское правительство для дальнейшего повышения боевой готовности авиации Военно-морского Флота.

Яркой страницей в жизни морских летчиков стали учения "Океан". Командиры авиационных частей действовали с полной отдачей в условиях, максимально приближенных к боевым.

Учения живо напомнили Борзову то далекое время, когда он был лейтенантом. Тот же боевой настрой, стремление как можно лучше выполнить полетное задание. В сорок первом на учениях перед войной Борзов атаковал торпедой линейный катер и удостоился благодарности комфлота. Ныне благодарности министра обороны и главкома ВМФ адмирала флота Советского Союза С. Г. Горшкова за отличные действия удостоились многие части и соединения авиации ВМФ.

Перед командующим на планшетах морей и океанов проходила напряженная работа его летчиков-разведчиков, реактивных ракетоносцев, могучих противолодочных воздушных кораблей. И в то же время проходила вся его, Борзова, жизнь на флоте.

Как-то в перерыве между заседаниями комсомольской конференции дважды Краснознаменного Балтийского флота лейтенант, отвечая, очевидно, своим мыслям, обратился к генералу Борзову:

— Товарищ командующий, известны случаи, когда недисциплинированный прежде воин на войне становился героем, средний летчик — мастером боя. Так не слишком ли мы напираем на дисциплину во всем, на тренировки до седьмого пота?

Тут прозвучал звонок, и все вернулись в зал. Но без ответа вопрос делегата комсомольской конференции не остался. Свое выступление командующий авиацией ВМФ начал именно этим вопросом лейтенанта.

— Да, так бывает иногда, что у человека дисциплинарная карточка исписана взысканиями, а в решающий, момент он собрался, сделал все, как надо. Бывает, что и средний пилот совершает подвиг. Есть такие исключения из правил. Но разве этим отменяется само правило? Нет, не отменяется, — горячо проговорил Иван Иванович. — В годы войны мне выпала честь командовать Первым гвардейским Краснознаменным Клайпедским минно-торпедным полком. В нем были сотни героев, тридцать три авиатора стали Героями Советского Союза. Еще десять однополчан получили Золотые Звезды Героев, воюя уже в других частях и соединениях. Полком Героев называли Первый гвардейский. И все это — на основе высокой дисциплины, на основе тренировок до седьмого пота… В юности, — продолжал командующий, — многое видится поверхностно. Опоздал на построение, не выучил урок по навигации, не проверил матчасть — так это, мол, на земле, а там, в небе, я себя покажу. С нарушением пилотировал, создал предпосылку к аварии? Пустяки! Не правда ли, так иногда видятся нарушения дисциплины, несоблюдение плановой таблицы, наставления по производству полетов? А это ведь прямая дорога к беде.

Я сам в ваши годы не избежал ошибок. И если остался тогда лейтенант Борзов жив-здоров, то уж поистине по воле счастливого случая. Моим кумиром был Валерий Чкалов. Но тогда, в юности, не великие его перелеты, которые без высшего мастерства и железной дисциплины нельзя совершить, а его шалости пролет под мостом на Неве, высший пилотаж на малых высотах — привлекали мое внимание. Такой угол зрения на издержки таланта опасен. В то же время, борясь за дисциплину, правильно оценивая достигнутое в боевой учебе, нельзя приклеивать одному ярлык нарушителя, другому — пожизненное звание передовика. Оступился человек — помогите ему подняться. А самым лучшим полезно усвоить истину, что нет высоты, на которой можно почивать на лаврах. Уже сама мысль, что все достигнуто, есть начало отставания. А теперь, улыбнулся командующий, — одна притча. Жил-был один лейтенант, комсорг, любил небо, как вы, летал над волнами Тихого океана, потом, как лучшего, послали его на войну 1939-40 годов, потом на другую — Отечественную. Хвалили его, орденами награждали. И забыл лейтенант, что всего добился дисциплиной матушкой победы. Забыл об этом всего на несколько минут, а последствия? На спортивно-тренировочном самолете стал над землей такое вытворять, что и сейчас неловко перед старыми товарищами. Конечно, лейтенант был сурово наказан. Но самым суровым был суд собственный. Командиры и товарищи простили. А себя простить лейтенант, наверное, никогда не сможет. Этот лейтенант, дорогие товарищи, перед вами. Да, все это было со мной…

Молчание зала прервалось долгими аплодисментами. Это было ответом комсомольского актива командующему, который откровенно рассказал об одном не слишком приятном эпизоде из своей лейтенантской службы, хотя мог бы рассказать о подвигах, которые он совершил на войне и на которые равнялись торпедоносцы Военно-Морского Флота.

И, словно услышав призыв комсомольцев, Иван Иванович действительно перешел к подвигам, но говорил уже не о себе, а о комсомольцах Александре Преснякове и Николае Иванове, Михаиле Шишкове и Алексее Скрябине, Иване Головчанском и Николае Разбежкине, чья доблесть служила примером всему личному составу Первого гвардейского полка.

— Сейчас авиация флота вооружена новейшей техникой. Но и ответственность возросла. Требуются глубокие инженерные знания, опыт, отвага, воля и мастерство, чтобы успешно решать поставленные задачи. Вы знаете, что ряд летчиков и штурманов получили боевые ордена за образцовое выполнение сложных учебных задач и высокую боевую готовность. Воля и мастерство, проявленные ими, сродни воле и мастерству героев Отечественной войны…

Это была новая, смелая, зовущая к дальнейшему совершенствованию оценка успехов мастеров снайперского пуска ракет и торпедного удара.

В 1971 году начальником штаба авиации ВМФ стал Герой Советского Союза генерал-полковник авиации А. А. Мироненко. В войну Борзов и Мироненко в одной дивизии командовали полками. Мысль о единстве природы подвига в бою и учебе Мироненко и его штаб внедряли на всех флотах, и это способствовало воспитанию сотен замечательных боевых летчиков.

Учить и воспитывать бесстрашных пилотов

Морская авиация стала скоростной и ракетоносной, с огромным радиусом действия. Нет в мировых океанах точки, куда не могут долететь самолеты советского Военно-морского Флота. Борзов многое сделал, чтобы крылья флота стали грозным оружием. И не только грозным, но и надежным. И. И. Борзов добивался, чтобы летчики в дальних рейдах могли сосредоточить все внимание на выполнении боевого задания, были уверены, что техника не подведет. В воздушном сражении все может случиться. И тогда безотказными должны быть спасательные средства. Во время войны врагу не удавалось сбивать Борзова над морем. Но он знал немало случаев, когда приходилось выбрасываться из горящих торпедоносцев на парашютах в студеные воды. Встречаясь с конструкторами, Иван Иванович призывал их думать о том, как сделать спасательные средства надежными и удобными, помогающими преодолеть холод. После одной такой встречи, как вспоминают ветераны, конструкторы, в соответствии с заданием И. И. Борзова, усовершенствовали индивидуальные спасательные средства членов экипажей самолетов морской авиации.

Командующий приковывает внимание к дисциплине, к овладению тактикой, к воспитанию инициативы у летного состава. Однажды он присутствовал у противолодочников на тактических занятиях. Командир хорошо знал предмет, рассказывал о возможных атаках. Но, Борзов видел, внимание у летчиков все более ослаблялось. А ведь говорил майор правильные вещи. Командующий объявил короткий перерыв, затем, извинившись перед майором, сказал, что ночью улетает и поэтому нет другого времени, чтобы поговорить с летчиками. Чтобы не смущать командира, Иван Иванович взял другую тему, близкую к предстоящим учениям, приказал разобрать модели самолетов, сам расставил модели атомных подводных лодок и их охранения.

— В занятиях участвуют все, — предупредил командующий. — Мои предложения можете оспорить, и я могу вам возразить. Вот закон этой нашей работы.

Занятие стало своеобразным учением. Усталость пропала, и сам майор почувствовал облегчение, увидев, что его подчиненные заинтересованно доказывают, почему надо поступать так, а не иначе.

Среди летчиков был старший лейтенант Николай Иванов. Его решения нравились командующему веским обоснованием, но выходил он на условный боевой курс медленно.

— В сорок четвертом однажды я послал группу торпедоносцев для удара по судам противника. Ведущими были Александр Пресняков и штурман Николай Иванов, ваш тезка и однофамилец, — улыбнулся командующий. — Так вот, летели топить транспорты, а увидели две подводные лодки. Медлить нельзя ни секунды. Пресняков и Иванов с ходу пустили торпеду и потопили подводную лодку. А другой экипаж засмотрелся на фашистскую субмарину, и его рекошетирующий удар лишь повредил подводную лодку. Так что тренировать себя надо, чтобы не опаздывать с решением, потому что и несколько секунд задержки могут свести на нет атаку.

— В какой позиции были лодки, с какого направления заходили гвардейцы? — спрашивали противолодоч-ники.

Борзов представил на моделях всю картину боя, рассказал, что заходили гвардейцы необычно: в сплошной облачности оказались над Клайпедой под стволами десятков зенитных батарей и обрушились на субмарины не (с моря, то есть с самого ожидаемого противником направления, а как бы с тыла…

Командующий чутко прислушивался к вопросам, они свидетельствовали о большом интересе.

— Спасибо, товарищ командующий, за предметный урок, — сказал майор, когда закончились занятия.

Известна настойчивость Борзова в воспитании у авиаторов высокой воинской дисциплины. В то же время он считал недопустимым подменять воспитательную работу взысканиями и разносами. В одном полку ему доложили:

— Закручиваем гайки.

— Если уж прибегаете в воспитании к слесарным выражениям, — предостерег командующий, — то не сорвите резьбу. Ведь дисциплина должна быть сознательной. Так у Ленина…

Глаза раненого олененка

Разносторонняя и напряженная деятельность требовала восстановления сил. Этим, к сожалению, Иван Иванович пренебрегал. Бывая в частях, всегда выяснял, как отдыхает летный состав, заботился о профилакториях, где могли бы летчики провести вечер, день или несколько суток после трудных полетов или перед ними. А сам все реже бывал на отдыхе. Рыбалкой заниматься не находил времени. И в лесу бывал редко, хотя очень любил лес. Друзья, пытаясь заразить охотой, подарили Ивану Ивановичу ружье знаменитой на весь мир фирмы. Отделка — настоящее произведение искусства. Но на охоту с ним командующий выезжал лишь однажды.

…По лесу шли в отведенном каждому направлении, чутко вслушиваясь в шорохи. Вдруг справа раздались выстрелы, возбужденные возгласы, и все бросились на опушку. То, что увидел командующий, поразило: на траве лежал олененок, из ран горячими струйками текла кровь. Еще сильнее потрясли глаза олененка. А тут собаки начали рвать добычу.

— Это не охота, а убийство, — сказал командующий и ушел в охотничий домик. Вернувшись в Москву, поставил ружье за книжный шкаф и больше никогда не вынимал его из чехла, словно забыл о его существовании. Но не забыл заплаканные глаза олененка. В лес шел, чтобы побродить, собрать букет цветов, "поохотиться" за грибами и ягодами.

Однажды в Таллине командующий отпустил машину, и мы пошли через парк Кадриорг в госпиталь, где лечил старые раны фронтовой товарищ Ивана Ивановича. Белки, не боясь людей, играли на деревьях, как малые дети, спускались вниз, с рук брали орешки. У мальчишек мы тоже купили семечек, и белки доверчиво брали лакомство с ладоней.

— В сущности, олененок был таким же ребенком, — задумчиво произнес командующий.

Олененок вспомнился мне, когда по телевидению передавали беседу дважды Героя Социалистического Труда почетного академика народного агронома Т.С. Мальцева. Он выразил мысль, созвучную мысли Борзова, о том, что охота превратилась в убийство. Настало время, сказал Мальцев, отобрать ружья, запретить охоту.

Думаю, Иван Иванович без колебаний поддержал бы эту мысль…

Друзья-однополчане

На ежегодные встречи ветеранов в Ленинграде едут и летят авиаторы из сотен городов и сел. В зале можно увидеть бывших летчиков из Владивостока и Северомор-ска, Севастополя и Одессы, Калининграда и Таллина, Риги и Лиепаи. Собирались и мы, москвичи.

Накануне встречи каждому позвонил по телефону дежурный по перелетам:

— Поздравляю с праздником! Командующий приказал o передать: вылет в 11.00, сбор у штаба в 9.00. Дорого ветеранам это краткое сообщение. В 8.50 командующий подъехал к штабу, вышел из машины, каждому сказал доброе слово.

Есть на Невском проспекте, на стороне с четными номерами домов, сохранившееся с войны предупреждение: эта сторона наиболее опасна при артобстреле. Ветераны помнят, как рвались здесь снаряды самого крупного калибра. И так уж повелось с военных лет, что именно на этой стороне случаются самые неожиданные встречи.

…Два высоких человека идут друг другу навстречу. Один — маршал авиации в форме морского летчика с Золотой Звездой Героя Советского Союза над орденскими планками, другой — с Золотой медалью "Серп и Молот" Героя Социалистического Труда. Встретились взглядом, остановились, как вкопанные, и обнялись крепко-крепко. Только и слышалось:

— Иван Иванович…

— Григорий Владимирович…

Так встретились маршал авиации Борзов и механик самолета Пашковский.

— Сколько же времени не виделись?

— С сорок пятого.

На войне, по представлению командира Первого гвардейского, механик Пашковский был отмечен орденами Отечественной войны 2-й степени, Красной Звезды, медалями "За оборону Ленинграда", "За взятие Кенигсберга" и за Победу. А теперь на его груди еще два ордена Ленина, орден Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, Золотая медаль "Серп и Молот" Героя Социалистического Труда.

— Моей жизнью стало сельское хозяйство, — рассказывал Григорий Владимирович. — На войне я считал так: вы, летчики, воюете, мы, техники и механики, обеспечиваем. А теперь я воюю за изобилие продуктов, а вы обеспечиваете наш мирный труд.

Пашковского по праву уважали в полку за надежную подготовку материальной части. Он был механиком в экипаже Героя Советского Союза Василия Балебина, летал и Борзов на подготовленном Григорием Владимировичем ДБ-3. Было еще одно памятное обоим событие: в сорок втором коммунисты полка в одно время приняли в свои ряды И.И. Борзова, Г. В. Пашковского, Н. Д. Иванова, А. В. Преснякова. И каждый из них ведет большую работу. Александр Пресняков стал генералом. Николай Иванов — старшим инженером-испытателем, Григорий Пашковский — председателем колхоза "Украина" Николаевской области. Девять благодарностей Верховного-Главнокомандующего имел на фронте механик торпедоносца. Всенародную благодарность получил он и как руководитель передового хозяйства.

Командующий авиацией ВМФ и председатель колхоза "Украина" вместе направились в Большой драматический театр, где собралось более тысячи ветеранов. Много волнующих встреч произошло в тот день у командующего.

Председатель Совета ветеранов авиации ВМФ Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Иван Георгиевич Романенко доложил о проделанной работе, о юных следопытах, ведущих поиск героев.

Отряд имени Первого гвардейского полка рапортовал:

— Здравствуй, слет ветеранов! У могил твоих товарищей в почетном карауле — вся страна!

Знак ветерана авиации может по статуту вручаться только ветеранам. Но в этом году статут был нарушен. о — Дорогие товарищи, — взволнованно говорил И. Г. Романенко, — я должен доложить вам об одном нарушении. Мы отметили знаками ветеранов большую группу юных пионеров. Это они разыскали место гибели сотен наших боевых товарищей. Это они участвовали в походах по местам сражений морских летчиков, создали отряды имени Преображенского, Борзова, Мироненко, имени наших прославленных полков и эскадрилий. И в том, что по всей Балтике ныне имеются стелы с именами погибших летчиков, тоже есть доля их труда. Вот почему я пошел на нарушение статута и вручил юным ленинцам дорогой наш ветеранский знак.

Бурей аплодисментов утвердило собрание ветеранов решение Совета.

Затем выступил Иван Иванович Борзов.

— Об истории говорить не буду, — сказал командующий, — вы сами творили ее, дорогие товарищи! Наверное, каждый сейчас, слушая Ивана Георгиевича Романенко, прокрутил в памяти ролик воспоминаний. Поговорим лучше о современной морской авиации и ее задачах, о проблемах обучения и воспитания и о том, чем вы можете и обязаны помочь делу воспитания молодых летчиков сверхскоростной ракетоносной океанской авиации Военно-Морского Флота, и о том, что необходимо сделать для вас штабу и мне как командующему.

Смотрю на Иванова. У него на парадной тужурке подполковника орден Ленина, Золотая Звезда Героя, четыре ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны 1-й степени, много медалей. Сегодня, в День Победы, мы листали его летную книжку. Лаконичные записи вызывают уважение. 220 успешных вылетов, в том числе 180 бомбардировок укреплений, войск и кораблей врага. 11 минных постановок, 29 торпедных ударов, 9 уничтоженных транспортов противника с боевой техникой и живой силой, тральщик, подводная лодка, сторожевой корабль. 15 "юнкерсов" Николай уничтожил на аэродромах, не позволив им бомбить Ленинград. Это — личный вклад, а ведь Иванов был не только штурманом самолета, но и звена, эскадрильи. После Отечественной флаг-штурман полка П. Д. Иванов учил молодежь тому, что необходимо в бою.

Отрадно, что и через десятилетия он по-прежнему дружен с однополчанами, помнит каждого погибшего товарища. Несколько лет Николай Дмитриевич по крупицам собирал факты о пятистах летчиках, штурманах, стрелках-радистах, воздушных стрелках, техниках и мотористах, погибших в битвах против фашизма. Использовал отпуска для работы в архивах, Центральном музее Военно-Морского Флота. К сорокалетию Победы, очевидно, можно будет сказать о всех первогвардейцах: ничто не забыто, никто не забыт.

А вот в окружении гвардейцев А. 3. Пятков. Вся грудь в орденах, только Звезды Героя нет.

Я очень рад встретиться с ним на родной Балтике. Алексей Захарович на войне с интересом относился к журналистской работе, не раз консультировал меня и сам часто выступал в "Летчике Балтики". Мы встречались и после того, как Пятков был назначен командиром отдельной авиационной части. На транспортном, лишь символически вооруженном "Дугласе", пилотируемом Алексеем Пятковым, мне десятки раз доводилось летать на оперативные аэродромы и в штаб. Случалось попадать под огонь перехватчиков, и если ни разу самолет и экипаж не пострадал, то это заслуга Пяткова: опытный торпедоносец и за штурвалом "Дугласа" оставался мастером нестандартного маневрирования.

Пятков не только в бою, но и на земле всегда готов был помочь. Я тоже испытал подлинно товарищеское отношение А.3. Пяткова.

Незадолго до окончания войны я был назначен ответственным редактором газеты Первой гвардейской авиадивизии ВВС КБФ. Однажды позвонил Пятков:

— Я привез из Ленинграда твоего брата Григория,

Розыгрыш? Это не для Алексея Захаровича. Если бы Коля Иванов — тогда другое дело. Брат Григорий у меня действительно есть, но с сорок первого от него ни весточки.

— Ты что, не слышишь?

— Слышу, Алексей Захарович, но в толк не возьму…

— Он в штабе ВВС тебя ждет, поторопись — и возьмешь в толк.

Оказалось, брат воевал на Карельском фронте в составе морской пехоты, награжден медалью "За отвагу". После тяжелого ранения лежал в госпитале, теперь демобилизован. В Ленинграде зашел в столовую и оказался за одним столиком с членами экипажа майора Пяткова. Разговорились, и Григорий сказал, что я служил, а может, и служу в Балтийской авиации. И надо же было так случиться, что ребята знали меня. Посоветовали Григорию ехать с ними на аэродром, обратиться к майору Пяткову. На аэродроме штурман и стрелок-радист доложили Алексею Захаровичу, он порасспросил Григория, проверил документы, сказал, что хорошо знает меня и постарается помочь.

Подъехал адмирал В.Ф. Трибуц. Докладывая о готовности к вылету, Алексей Захарович сказал:

— Вот старший матрос после ранения добирается на перекладных к брату, моему однополчанину. Документы в порядке. Разрешите захватить, товарищ командующий?

Как много значит доклад! В. Ф. Трибуц посмотрел на Григория, поздоровался, энергичным жестом показал на открытую дверцу самолета:

— Прошу!

Алексей Захарович долго летал, почти все однокашники ушли с летной работы, а он продолжал водить воздушный корабль над всеми морями и океанами. Много раз он водил самолеты, на борту которых находились Николай Герасимович Кузнецов, а позднее главнокомандующий Военно-Морским Флотом адмирал флота Советского Союза С. Г. Горшков. Оставив штурвал, заслуженный военный летчик СССР, гвардии полковник А. 3. Пятков, боевой балтийский торпедоносец, сердцем не ушел из авиации. В центральной печати появились его рассказы об однополчанах — Е. Н. Преображенском, И. И. Борзове, А. Я. Ефремове, М. Н. Плоткине, В. А. Гречишникове и других.

На товарищеском ужине Борзов произнес один тост:

— За летчиков — коммунистов и комсомольцев, ковавших победу своей беззаветной отвагой, за политработников, проводников партийной воли, за крылатого комиссара балтийской авиации Ивана Ивановича Сербина, за всех наших комиссаров.

— Спасибо… Особенно рад услышать такие слова от командующего авиацией всех морей Ивана Ивановича Борзова, чья биография — это одновременно биография раненного балтийского неба, — растроганно ответил крылатый комиссар.

Борзов крепко обнял Сербина и трижды по-русски расцеловал.

Тысяча ветеранов, прославленных в боях летчиков, рукоплескала Ивану Ивановичу Борзову и Ивану Ивановичу Сербину.

После встречи маршал авиации долго беседовал с И. Г. Романенко о работе, проделанной Советом ветеранов, решил вопросы, которые зависели от него, командующего, и от штаба авиации Военно-Морского Флота.

— Спасибо, Иван Георгиевич, за большую помощь в воспитании молодых летчиков, — сказал на прощанье И. И. Борзов.

В Москву я возвращался на самолете командующего авиацией. Иван Иванович был полон впечатлений, тепло Говорил о друзьях-товарищах.

— На глазах молодеют седые летчики, живая история флотской авиации, говорил И. И. Борзов.

Он и сам чувствовал целительную силу общения с однополчанами.

Тепло вспоминали Герои Советского Союза Никита Котов, Александр Разгонин, Николай Иванов обо всем, что Иван Иванович сделал для них лично и для всех боевых летчиков. Как магнит, притягивал Борзов к себе крылатую гвардию. Стоило ему появиться в Ленинграде, Калининграде, Североморске, Севастополе или Владивостоке, к нему собирались летчики и техники со своими радостями и заботами. Еще более настойчивой была забота командующего о том, чтобы ветераны занимали активную жизненную позицию, оставались бойцами, встречались с молодежью, передавали, ей в наследство доблесть и верность Отчизне.

Со многими однополчанами командующего связывала трогательная личная дружба. Одним из близких товарищей был стрелок-радист командира полка Борзова Анатолий Иванов. Как-то Иванов заболел. И вдруг приехал командующий:

— Болеешь и, наверное, забыл, какой сегодня день?

— Шестое апреля, — ответил Анатолий.

— Вот именно! В этот день в сорок четвертом мы с тобой и Никитой Дмитриевичем Котовым потопили фашистский плавучий арсенал!

Они вспоминали о товарищах, смотрели пожелтевшие фотографии военных лет. Борзов попросил Иванова сыграть на баяне, а сам стал петь, как пел на фронте в минуты отдыха.

Крепкие узы товарищества связывали маршала с Андреем Яковлевичем Ефремовым. Когда наступила пора уходить в запас, Ефремов вернулся домой, в Москву, и райком партии предложил ему должность директора Таганского парка культуры и отдыха. Андрей Яковлевич, в прошлом рабочий, не очень-то был уверен, что справится. Пришел к Ивану Ивановичу посоветоваться. Борзов помнил, что Ефремов был не только отличным организатором учебы и боя, но и знал толк в самодеятельности, в спорте. Сказал: берись, у тебя пойдет.

И пошло. Парк стал одним из лучших в столице. Ефремову было присвоено звание заслуженного работника культуры РСФСР. Герой Советского Союза заслуженный работник культуры!

Как-то в семьдесят третьем Ефремов позвонил мне:

— Жду тебя, приедет Иван Иванович.

Конечно, я сразу поехал в парк. На трибуне уютного маленького стадиона Борзов и Ефремов смотрели футбольный матч между командами двух заводов. Как в юности, как на войне, Борзов и сейчас был неравнодушен к спорту. Стадион на Таганке так понравился, что он попросил Андрея Яковлевича дать ему технические описания: пусть в частях ВВС, на флотах возьмут за основу.

Однажды по поручению И. И. Борзова и с заданием редакции газеты "Красная звезда" я летел на Балтику на открытие монумента торпедоносцу ДБ-3, на котором воевал Первый гвардейский. На митинге, как и в сорок втором, прозвучал "Марш Первого гвардейского", написанный поэтом Николаем Брауном в осажденном Ленинграде.

Во славу знамени родного

Лети ты, песня, как небо, широка!

И днем и ночью в полет готовы

Гвардейцы Первого полка.

Нет в мире нашей доли краше,

У нас в моторах — стук сердец,

Преображенский — гордость наша,

И Оганезов — наш отец.

Для внуков сказкой станут были,

Споют о славе тех годин,

Как мы на Хельсинки ходили

И как бомбили мы Берлин.

Нас именами дорогими

К победам Родина зовет,

Зовет Гречишникова имя,

И доблесть Плоткина ведет.

Как Игашов, в бою суровом

Тараном бей из облаков!

Сияй нам, мужество Хохлова,

Веди в полет нас, Челноков!..

Герой Советского Союза Николай Иванов дополнил марш своими стихами.

Вместе с командиром передового гвардейского подразделения Николай Иванов развернул лист ватмана, и глазам балтийцев предстали строки, написанные боевым штурманом, прокладывавшим курс в огненные годы Великой Отечественной войны. Редко видел я Николая Дмитриевича в таком волнении, как в эти минуты. В стихотворении говорилось:

Наш полк всегда готов был к бою,

Отчизны выполняя зов,

И вел вперед нас за собою

Иван Иванович Борзов.

И коль наступит час суровый,

То мы сильнее во сто крат.

Врагов громить готовы снова,

Как тридцать лет тому назад.

…Падает покрывало, и глазам ветеранов на высокой бетонной стреле, словно настоящий, открывается ДБ-3 в наборе высоты. Ветер гонит облака, а кажется, будто торпедоносец летит на задание… Монумент своими руками создали молодые балтийцы, наследники славы Первого гвардейского, и тем дороже он ветеранам.

Семь Героев Советского Союза стояли в строю перед монументом — Андрей Ефремов, Николай Иванов, Иван Бабанов, Александр Разгонин, Виктор Бударагин, Петр Хохлов, Иван Шаманов. Тут же герои многих сражений Алексей Пятков, Алексей Скрябин, Иван Васин, Иван Головчанский, Василий Лучников. Решено зажечь Вечный огонь в честь гвардейцев Первого полка, и чести этой удостоен Андрей Ефремов.

Строй застыл, держа равнение на лейтенанта, вышедшего из глубины аллеи с горящим факелом в правой руке. Лейтенант чеканил шаг, как на параде. Он прошел перед строем и, приблизившись к монументу, протянул факел Ефремову. Ефремов поднес факел к плите монумента. Вспыхнул огонь. Вечный огонь доблести…

Стоявший рядом Алексей Скрябин, крепко сжав мою руку, сказал:

— Этого мы никогда не забудем…

Вернувшись в Москву, я доложил Ивану Ивановичу об открытии монумента, встречах с ветеранами полка и добрый час отвечал на его вопросы.

На страже мира

Одиннадцать лет командовал авиацией Военно-Морского Флота маршал И. И. Борзов.

Одна из последних командировок маршала — на Балтийский флот. После проверки боевой и политической учебы, как всегда, Иван Иванович интересовался организацией спорта и художественной самодеятельности, бытовыми заботами, семейной жизнью молодых авиаторов. Говорил убежденно:

— Семья — опора летчика.

Наверное, в эту минуту Иван Иванович думал о Клавдии Николаевне. После войны она всегда находилась там, куда посылала Родина Ивана Ивановича. По местам рождения детей видно, что не довелось ей "построить крепкий дом", зато построила дружную семью. В Ленинграде родилась Полина, на Тихом океане — Иван, затем в Ленинграде родился Юрий, на Балтике — Надя.

Где бы ни жили, Клавдия Николаевна работала, занималась общественными делами, была организатором художественной самодеятельности, руководила женсоветом. На конкурсах ее коллектив неизменно занимал призовые места. Клавдия Николаевна выступала и как профессиональная певица. Однажды я прибыл из Москвы в Калининград и, устроившись в гостинице, включил радио. Передавали песни Отечественной войны. Я сразу вспомнил встречу Нового сорок четвертого года, когда к гвардейцам приехала бригада артистов ленинградского Дома офицеров. Да, это пела Клавдия Николаевна Борзова.

Скоро я был в штабе у командующего. Разговорились, и я сказал Борзову, что слышал сегодня, как пела его жена. Командующий после минутного молчания проговорил тепло и с гордостью:

— Предлагал: может, бросишь работу? Ни в какую!.. Почти тридцать лет К.Н. Борзова — музыкальный редактор Москонцерта и более четверти века возглавляет партийную организацию.

Весной семьдесят четвертого маршала увезли в госпиталь. Многое делая для поддержания здоровья летчиков и авиационных командиров, он сам работал на "форсаже", откладывая лечение до "более спокойных времен". В итоге тяжелая болезнь.

В один из дней Иван Иванович сказал начальнику отделения госпиталя, что чувствует себя лучше и хочет проехать по Москве.

— Пошлем с вами врача, товарищ маршал.

— Спасибо, не нужно.

В машине с Иваном Ивановичем и Клавдией Николаевной были сыновья Юрий и Иван и старый товарищ, однополчанин, знавший Борзова с тридцать девятого.

— Буду вашим гидом, — сказал Иван Иванович. На двадцать третьем километре Ленинградского шоссе, где монументом стойкости защитников Москвы стоят противотанковые ежи, вышли из машины.

— До сих пор не могу спокойно думать о том, что фашисты так близко подошли к Москве в сорок первом, — негромко произнес Борзов. И добавил убежденно:

— Надо всегда помнить об этом и так работать, чтобы никогда не повторилось…

Так он и работал — не щадя себя. Врачи давно советовали подлечиться, наконец, просто отдохнуть, Иван Иванович соглашался:

— Непременно, вот вернусь с Севера… Или с Балтики. Или с Черного моря. Или с Тихого океана.

Лишь когда слег, признал:

— Нарушил я закон авиации — вовремя делать профилактический ремонт…

В этот день спидометр накрутил почти три сотни километров. Съездили в Петрищево, к памятнику Зое Космодемьянской, затем вернулись в Москву. Проехали Сокольники, здесь в детском доме год провел Ваня Борзов, когда матери не на что было купить ломоть хлеба. На Кропоткинской площади показал:

— Вот этот дом, напротив, я строил. Зарабатывал на хлеб в тринадцать лет. Еще один дом я строил на набережной.

На Арбате, у театра Вахтангова, крепко сжав руку жены, он спросил:

— Помнишь? Здесь мы с тобой смотрели "Принцессу Турандот". Веселая штука.

У консерватории откинул назад голову, словно вслушивался. Чайковский бередил душу? Или вошли в сердце полные веры в победу заключительные аккорды Ленинградской симфонии, на премьере которой был в осажденном городе Ленина?

Последний виток — к улице 25 Октября, откуда видна вся Красная площадь, к Александровскому саду, к могиле Неизвестного солдата…

— А теперь хочу побыть дома.

…Из окна видна старая Москва. Та, которую Ваня в детстве исходил босиком. Маршал смотрит в окно, на ленту реки, на бассейн "Москва". Даже один из домов, построенных и его руками, виден отсюдав лучах яркого солнца.

Иван Иванович долго смотрит на Москву, говорит:

— Надо возвращаться в госпиталь. Вот только в штаб позвоню. Александр Алексеевич? Как идет подготовка к партактиву?

— По плану, товарищ командующий, — отвечает генерал-полковник авиации А. А. Мироненко. — Добрые вести с Балтики. Задачи, поставленные вами, балтийцы выполнили. Завершается подготовка к партактиву, на нем выступят отличные летчики, снайперы атак.

— Если я не смогу быть, — командующий говорит медленно, трудно, обязательно подчеркните мысль: герои боевой учебы на новой технике — это родные братья героев Отечественной. Надо поднимать на щит передовых летчиков, мастеров первой атаки…

— Ясно, товарищ командующий. Завтра я буду у вас в госпитале с важнейшими материалами. Все мы надеемся, что доклад на партактиве сделаете вы.

4 июня 1974 года Ивана Ивановича Борзова не стало. Доклад делал фронтовой товарищ маршала авиации Борзова Герой Советского Союза А. А. Мироненко. Начал он выступление горячим словом о командующем, о задачах партийных организаций в воспитании отличных летчиков, мастеров атаки, умеющих действовать над морями И океанами в любой обстановке.

— Отличные летчики, снайперы, уничтожающие цели первой атакой, — говорил А. А. Мироненко, — это продолжение славы героев Отечественной войны. Так ставил вопрос маршал авиации Иван Иванович Борзов.

Каждый раз, прилетая на Балтику, брожу по улицам Калининграда. Думали ли Евгений Преображенский, Павел Колесник, Виктор Чванов, Юрий Бунимович, Михаил Плоткин, Вадим Евграфов, Василий Гречишников, Алексей Рензаев, Василий Меркулов и десятки других гвардейцев, что их именами на Балтике будут названы улицы? Улица маршала авиации Борзова в Калининграде как бы венчает подвиг летчиков Первого гвардейского.

За свою службу мне довелось летать на торпедоносцах и пикирующих бомбардировщиках, а после войны как военному журналисту ходить на торпедных катерах, эскадренных миноносцах, крейсерах, подводных лодках, летать на полный радиус на реактивных торпедоносцах. В восемьдесят первом я совершил поход на борту современного противолодочного корабля. Сложную задачу бороться с подводными силами агрессора — учится решать этот корабль вместе с летчиками флота.

Вот и сейчас над нами на большой высоте — крылья пилотов восьмидесятых лет. Отличные летчики наследуют славу балтийской гвардии. Один из них гвардии лейтенант молодой коммунист Борис Коротков. Однажды, выполнив учебную задачу, Борис повел самолет на снижение сквозь гряду облачности. И вдруг увидел стремительно приближающийся огненный шар. Физики называют такое "солнце" статическим зарядом атмосферного электричества, в народе говорят "шаровая молния". Явление не только редкое, но и загадочное. И вот — грозная встреча, в воздухе остановился двигатель. В мгновение надо принять решение

— Катапультируйтесь, — передала земля. Одно отработанное на тренажере движение — и летчик окажется за бортом поврежденного самолета. Но почему так трудно на это решиться! Авиаторы поймут: нет для летчика ничего тяжелее, чем оставить свою машину, свое оружие. Коротков пытается запустить двигатель. Неудача. Уже редеют облака, скоро откроется земля. Об этом напоминает голос с командного пункта. Прежде чем ответить, лейтенант опять пытается оживить двигатель. Удача!

— Запуск! Обороты растут! — волнуясь, докладывает Коротков.

Это волнение воина, помогавшее ветеранам войны в смертельно опасных атаках…

Противолодочный корабль стремительно поглощает милю за милей. Вдруг палубу охватило какое-то движение: моряки строятся. Лица их сосредоточены, взгляды устремлены вдаль.

Мой молчаливый вопрос понял — капитан-лейтенант, стоявший рядом.

— Там — маяк Тахкуна, — говорит капитан-лейтенант приглушенным голосом. — А в той стороне-маяк Русса-ре. Пересекая линию между этими маяками, боевые корабли отдают воинские почести защитникам Ханко и Моонзундских островов и летчикам Первого гвардейского минно-торпедного полка.

Смотрю сосредоточенно на белые гребешки нарастающих волн.

— Ищете линию? — капитан-лейтенант объясняет:

— Не увидите, линия воображаемая.

Киваю, мол, понятно. Но для меня это не воображаемая, а реальная линия, я вижу ее, как вижу подвиг тех, кто построил Калининград: военная судьба крепко связала меня с Ленинградом, Кронштадтом, Ханко, Моонзундскими островами, с летчиками Первого гвардейского Краснознаменного Клайпедского минно-торпедного авиационного полка.

Подходит к концу повесть о летчиках Первого гвардейского полка.

В ней много имен. Не о всех рассказано, как хоте-лось, многих лишь назвал. Еще о большем числе гвардейцев не смог сказать ничего. Хочется заверить друзей, что с их помощью продолжу работу, пока хватит сил. Вижу в этом долг перед каждым, кто доблестно воевал в. огненном балтийском небе и кто на земле самоотверженно готовил к бою торпедоносцы.

В Балтийске, Калининграде, Риге, Вильнюсе, Лиепае, Таллине, Москве, Ленинграде, Кронштадте и других городах, как и в музеях, живет память о героях Отечественной войны. Я знаю это. Но торжественно-строгий флотский ритуал у воображаемой линии между маяками, выполняемый в походе, вижу впервые… Моряки с осторожностью опускают на волны венок — героям-отцам. Пройдет время, моряки будут опускать венок уже дедам, прадедам — и так всегда, как Вечный огонь у могилы Неизвестного солдата. Смотрю неотрывно на венок, на волны, и память выхватывает из того огненного времени лица друзей — летчиков, штурманов, стрелков-радистов, инженеров, техников, мотористов, вооруженцев Первого гвардейского.

Дважды Краснознаменная Балтика свято чтит их память. И не только Балтика. На каком бы флоте вы не оказались, дорогой читатель, всмотритесь в волны, как я вглядывался в них на траверсе Тахкуна-Руссаре: торпедоносцы Первого гвардейского героически сражались и на Черном море, и на Севере, и на Тихом океане. Так было и так будет. Летчики флота — противолодочники, истребители, штурмовики, вертолетчики, — как в Отечественную их отцы и деды, с честью выполнят любой самый трудный приказ Родины. Ведь Балтика — это пароль верности Отчизне, пароль, завещанный героями Первого гвардейского.


Оглавление

  • Вступительная статья
  • Битва за Ленинград
  •   Линия подвига
  •   Полк вступает в бой
  •   Один рабочий день войны
  •   Огненный июль
  •   В сорок первом — на Берлин
  •   Операция возмездия
  •   Его считали погибшим
  •   Василий Гречишников
  •   Неожиданная командировка
  •   Правофланговый морской гвардии
  •   На поиск командира
  •   В бой летят коммунистами
  • Балтика — огненное поле боя
  •   "Секреты" торпедной атаки
  •   Не щадя жизни
  •   "Лекарство" от усталости
  •   В ожидании вылета
  •   Александр Разгонин
  •   Лунная дорожка
  •   Нет, не молчали музы
  •   Торпедоносцы все равно прорвутся
  •   Михаил Советский
  •   Девиз Чернышева
  •   Иван Шаманов и Михаил Лорин
  •   Вклад в ленинградскую победу
  •   Григорий Васильев
  •   Петр Стрелецкий и Николай Афанасьев
  •   Дорогая цена побед
  •   Петр Кошелев
  •   Григорий Бажанов
  •   Виктор Чванов
  •   Александр Пресняков и Николай Иванов
  •   Вадим Евграфов
  •   Карты — на запад
  •   Здравствуй, Прибалтика!
  •   Тяжелый полет
  •   И "мессершмитты" не спасли
  •   Плавучая артиллерийская ловушка
  •   День удивительных побед
  •   Молодые входят в строй
  •   Не все получается, как задумано
  •   Михаил Шишков
  •   Счастье великое — дети
  •   Доверяй, но проверяй
  •   Опора командира
  •   Виктор Бударагин
  •   Топмачтовые удары
  •   Прекрасное время наступления
  •   В Данцигской бухте
  •   "Вы летите ведущим"
  •   Чем ближе победа
  •   Благодарность Верховного — за Кёнигсберг
  •   Товарищ Командующий
  •   Учить и воспитывать бесстрашных пилотов
  •   Глаза раненого олененка
  •   Друзья-однополчане
  •   На страже мира