КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Наследство одной ведьмы [Андрей Михайлович Марченко] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Марченко Андрей Михайлович Наследство одной ведьмы

Здравствуйте, я призрак.

Я спешу сообщить этот факт, чтобы снять уйму других вопросов.

В частности, о моем возрасте. Да, я стар, но если мы встретимся, и вы спутаете меня с живым человеком, то вы заметите, что я хорошо сохранился для своего возраста.

Это, конечно, если я сообщу свой возраст. Но знакомиться — так знакомиться. Я зову себя Францем Раухом. Остальные зовут меня реже — просто некому звать-то. И если бы я сам себе не напоминал свое имя, то вероятно бы и забыл. Я родился в 1918 году, еще через двадцать семь лет время для меня остановилось навсегда. Ведь призраки не стареют.

Погиб я на стройке, при восстановлении корпусов института. Строго говоря, над ремонтом зданий работало две бригады. И если про первую, студенческую писали статьи, ставили патетические радиопьесы, то второй от силы пугали детей.

Я работал во второй.

Нет, я не был преступником — разве что в той степени, в которой преступником может быть целый народ.

Я был солдатом — прошел Францию, Африку — сперва в одну сторону, а потом в обратном направлении. Война для меня закончилась в Бобруйском котле. Из моего взвода погибло две трети. Но не я. Я попал в плен.

Казалось бы — живи и радуйся. Условия и еда были неважными, но на земле уже не спали и люди уже не гибли сотнями. Но я все же умудрился умереть.

Погиб я при побеге. Вина в смерти лежит только на мне — ничью совесть я не запачкал необходимостью стрелять мне в спину.

Впрочем, того и названия, что побег — бегали-то все больше остальные: охранники, моя бригада. Я просто стоял и ждал.

И не дождался.

Получилось так — я присмотрел в подвале место и выложил там новую стенку — ровно так, чтоб за ней я смог спрятаться. Я думал — перестою ночь, дождусь, когда снимут оцепление и уйду.

Оцепление сняли только под утро, но было уже поздно — к тому времени я уже умер и смотрел на просыпающийся город, сидя на крыше.

Мой скелет до сих пор стоит там, за лестницей, где студенты тянут натощак свои дешевые папиросы. Они закоптили потолок и пожгли весь пол окурками.

Почему я их до сих пор не прогнал? Во-первых это без толку — мое появление они все равно спишут на действие табака.

А во-вторых, я там бываю, так же как и уборщицы — то есть редко. Не люблю я покойников…

* * *
За все эти годы я подружился только с одним человеком.

С профессором, чье имя вам ничего не скажет. Да и я сам, признаться, уже позабыл его фамилию.

В годы молодости он тоже был солдатом, правда, в иной армии. Мы воевали примерно в одно время в тех же самых местах, и, может, встречались на поле боя, смотрели друг на друга через прицелы.

Но это вряд ли — я был пехотинцем, фельдграу, он сапером. На мине он потерял три пальца. Но я-то видел, я-то знаю, что пальцы у него были на месте. Правда, иные, скроенные не из плоти, а из того же материала, из которого сделаны сны и призраки. По этой причине я выделил его из сотен прочих людей. Я сидел у него на лекциях, смотрел через его плечо, как он проверяет работы.

Затем у него погиб сын — утонул в пруду, и профессор стал часто оставаться в институте допоздна. В корпусах института гас свет и мы часто оставались одни в огромных лабораториях.

Профессор что-то писал, заваривал чай, разогревал в муфельных печах себе ужин. Один раз увлекся и забыл — весь борщ выкипел, выгорела картошка и алюминиевая миска превратилась в расплавленную лужу металла.

Еще я не мог понять — курит он или нет. Он носил с собой папиросы, которыми угощал знакомых по первой же просьбе. Но сам он их прилюдно не курил. А вот когда оставался один или со мной, зажигал и клал в пепельницу. Может, он и затягивался, когда я не видел, но думаю, он просто грелся от папиросного пепла. Комнаты были огромными, и в них было холодно даже в июльский полдень. Батареи центрального отопления почти не спасали.

Он был влюблен в свои установки и всегда был занят опытами, кои он ставил в разнообразии и во многом числе. Иногда мне кажется, что он умер не до конца, и то не вода, что шумит в трубах гидродинамических установок, кровь его. И манометры с трубками Бернулли меряют его пульс и давление.

Но вот беда — воду для опытов набирали самую обыкновенную, из-под кранов. И с окончанием опыта ее сливали в канализацию. Кто хочет для своей крови подобную судьбу?

Я долго не знал, что он меня видит — он не останавливал на мне взгляд, часто проходил через меня.

Наконец, одним поздним вечером он все же заговорил со мной. Закончив. Что-то писать, он откинулся на спинку стула, и потянулся, как человек довольный своей работой, посмотрел на меня и сказал:

— Ну что, — так и будем молчать? Скажи хоть что-то…

Я был настолько ошарашен, что на ум пришло только:

— Привет…

Если кто не знает, скажу — призрака не так уж и просто ошарашить.

Я бы подумал, что ты за мной, если бы к тому времени как я увидел, что ты проходишь сквозь стены, я бы привык к твоему виду… Скажи, что ты ищешь?

Я пожал плечами и опять пробормотал:

— Привет…

Чуть собравшись, я ответил по существу:

— Не знаю… Я вроде бы ничего не терял, чтоб искать.

— Кто ты?

Мне не оставалось ничего, кроме того, чтоб рассказать ему всю правду. Да и какой мне резон мне было врать.

— Призрак, значит… Великолепно. Получается, в один момент всю ортодоксальную науку — на фиг. Материализм и идеализм — туда же. Как думаешь, может, следует поговорить о тебе со знакомыми на кафедре философии?

— Не думаю, что изменит положение вещей… — осторожно ответил я.

Как я узнал позже, он все же с кем-то говорил, не сколько обо мне а про место призраков и потустороннего в марксовом учении. Легко вспомнили про бродящего по Европе призрака коммунизма, но дальше разговор не пошел.

В тот же день на стол парторга института легли две докладных в которых описывались политически невыдержанные слова профессора. Впрочем, доносы ему никак не повредили. Потому что дальше было некуда. За какие-то предыдущие грехи профессор уже был невыездным. Да и из-за возраста многие считали его не совсем здоровым умственно…

Впрочем, о большинстве окружающих он был мнения невысокого, и то что остальные думают о нем — его заботило мало.

Как и большинство гениальны людей он был немного аутеником — решал в уме дифференциальные уравнения, но мог четверть часа искать карандаш, который он заткнул за ухо.

Не то чтоб студенты его любили или не любили — за его спиной вертели пальцем у виска, впрочем, признавая, что свой предмет знает хорошо. Недопустимо хорошо, чтоб можно было сдать экзамен не прилагая никаких усилий. Иными словами, на шару или на халяву. У него не было любимчиков, он одинаково строго спрашивал с примерных отличников и с тех, кого впервые встречал только на экзаменах. И, о, ирония судьбы! Порой медалист шел в деканат за хвостовкой, зато сообразительный троечник любовался словом «хорошо» в своей зачетке.

Все же был в нем какой-то секрет — носился он по институту бегом, писал быстро. Его руки всегда были в меле — из-за спешки за тряпкой он никогда не ходил, а стирал ненужное прямо ладонью. Журналы посещения подписывал не глядя. Если приходил один студент — читал лекцию и для него, если не приходил вовсе никто, то закрывал кабинет и уходил на кафедру к своим установкам.

Я шел за ним. По дороге он мне что-то рассказывал из своего предмета — я провел рядом с ним семь лет, но даже на последнем году я понимал его речи ненамного лучше, чем в самом начале.

Думаю, и я ему был не нужен — не будь меня он бы все равно бормотал бы под нос свои формулы, как иной насвистывает опереточные мотивчики.

А затем он включал свои установки, вода с ревом наполняла огромные накопительные баки, и во всем институте резко падал напор воды.

Иногда он забывался и кричал мне наподобие:

— Покрути-ка седьмой вентиль.

Командовал он так уверенно, что я часто хватался за указанное. Но руки проходили сквозь рукояти. Все, на что меня хватало — это нажать какие-то не слишком тугие кнопки.

— Тоже мне — призрак. — Ругался профессор. Скажи мне, ты знаешь будущее?

— Я покачал головой.

— А скажем, вот можешь вызвать дух?… Ну, положим, Да Винчи?…

— На кой он вам? Вы же все равно не знаете итальянского?

— Да что за манера отвечать вопросом на вопрос. Ты не уходи от ответа, а прямо отвечай — можешь вызвать или нет?

— Тоже нет… — соглашался я.

— Так в чем же всесилье призрака? Что ты можешь такого, чего не могу я?

В смятении я пытался стереть пыль со стола, но вместо этого пальцы проваливались сквозь стол и даже сквозь пыль.

— Зато я буду жить вечно.

— Ну да — только потому что уже умер.

Но говорил он так, конечно, не со зла. Порой отдыхая и задумчиво жуя, он не глядя протягивал бутерброд. И только через время будто просыпался и бормотал:

— Прости, Франц, я не подумал… Прости…

* * *
Профессор умер примерно в то время, когда человек впервые стал паковать вещи в космос.

Умер он дома и я не видел, как он ушел. Он успокоился, хотя я надеялся, что он останется призраком.

На его похоронах я был единственным приведеньем.

Впрочем, и людей там было не густо.

* * *
Именно в те дни появилась легенда о призраке моторного корпуса.

Расстроенный смертью профессора я был немного не в себе, не разбирал дороги, путал места и времена. Иногда казалось, что я слышу в коридорах его шаги, его голос. Я выбегал — но то было лишь заблудившееся эхо.

И странное дело — порой, от волнений я становился видимым. Порой, я слышал, люди видели мои руки, голову, иногда даже целиком. Видинное вселяло в людей страх панический и иррациональный.

Но образ был расплывчатым, исчезал я быстро, и меня, конечно же никто не опознал.

Большинство тут же связало появившееся приведенье с недавней смертью профессора и стали именовать меня его призраком.

Но память, даже призрака небезбрежна — уже через полгода я почти не тосковал об умершем, перестал быть видимым.

Легенда прожила недолго — через десять лет я о ней уже не слышал.

О когда-то пропавшем без вести немце никто не вспомнил вовсе.

* * *
Что мне еще рассказать о себе, о своей жизни?

Я — земляк маршала Кессельринга. Кстати, мало кто знает, что он был не человеком.

Альберт Кессельринг, «Смеющийся Ал» был вампиром. Именно поэтому на большинстве фотографиях он в солнцезащитных очках. Вампиры вообще плохо переносят дневной свет. В следствие своей природы он пошел в авиацию — он не мог не летать.

В биографических справочниках вы найдете, что умер в Бад-Наумгейне. Но думаю, это не так — Альберт был жизнерадостным, и вряд ли в его планах было умирать в этом столетии. Вампиры практически вечны, и я думаю, что под могильной плитой лежит совершенно другой человек.

Говорят, у каждой не успокоившейся души есть невыполненное дело. У меня такого дела нет — или я его не знаю. Или знал, но забыл напрочь — мне нравится этот мир, и я не спешу его менять на что-то иное.

Про дела я слышал от людей — а много ли они разбираются в призраках? Думаю, поменьше призраков. Ведь приведения были людьми, а люди призраками — никогда. Во всяком случае, у всех моих знакомых призраков особых дел нет.

* * *
Много ли в городе наших? — спросите вы.

Призраков-то?…

Призраков, привидений, духов, фантомов?

Немного, но есть.

Я не буду рассказывать про всех, но несколько слов скажу.

Ночью пятого дня сентября на станции останавливается целый призрачный поезд. Его кондуктора злы и не пускают в вагоны посторонних, а билеты не продают ни в одной кассе. А в остальном — все как положено: из окон на нас смотрят пассажиры, впереди состава призрачный паровоз, которым управляют души машиниста и кочегара. В топке холодным синим светом бьется пламя, будто чье-то сердце. Машинист курит папироску и выглядывает в окно. Он будто смотрит на семафор, но семафора не вижу даже я. Наконец, он видит знак — дает гудок… Этот гудок слышат даже люди. Колеса раскручиваются, вместо дыма из трубы бьет туман, и поезд набирает скорость. Куда спешат они? Торопятся к отплытию Летучего Голландца, «Лузитании» или «Нормандии»?…

Еще бывает, посреди центральной площади вырастает церковь. Я узнавал — сто лет она действительно стояла на том месте. Двери храма закрыты и туда не могут войти даже приведенья. До утра слышно пенье, всю ночь идет служба, а к утру ветер рвет призрак на части.

От центральной площади к сортировочной идет узенькая улочка. В доме, где жил митрополит, сейчас собес. Те, кто работают в здании, клянутся, что иногда слышно шаги расстрелянного митрополита. Но это не так. Призрак там действительно есть, но это приведенье монастырской кухарки. Она и митрополит были примерно одинакового сложения, потому их шаги и путали. Женщиной она была спокойной и больше всего на свете любит спать — так она проспала свою смерть и последнее причастие.

В старом водонапорной башне живет призрак вовкулака-оборотня. Мы знакомы, но особо не общаемся. С ним невозможно говорить — он постоянно воет и теряет человеческий облик.

* * *
После смерти профессор а я опять остался один.

С иными привидениями общался я редко — город был слишком велик, чтоб пересекались наши интересы и дороги.

Я часто слушал чужие разговоры, но сам почти не разговаривал? Да и с кем? Только с собой.

Чем заняться одинокому призраку в городе живых?

Всезнающие люди говорят: перво-наперво мужчина-невидимка должен сходить в женскую баню.

Нет, я умер молодым, да и восемьдесят лет для призрака — совершенно детский возраст…

Ну сходил я туда пару раз… И что дальше?… Что мне делать с этим богатством.

Гораздо интересней оказалось ходить в кино и в театры. За свою жизнь, я вероятно не пропустил ни одной премьеры. И не только премьеры. И не только в этом городе — иногда я проводил в пути дни, пролетал тысячи километров, чтоб посетить то или иное представление.

Однажды самолет со мной разбился. В тот день появилось пять новых призраков. Но я был им совершенно чужим.

Часто я появлялся в библиотеке, читал книги, журналы и газеты из-за чужого плеча.

Иногда я появлялся там и ночью, включал светильник — на это меня хватало. И затем договаривался со сквозняком, чтоб он листал для меня страницы. Договориться с ним очень просто — мы же с ним говорим на одном языке.

И если вдруг на запотевшем стекле проступают буквы — знайте, это вам пишу я.

Зачем?

Да просто так. Когда живешь вечно, самая большая проблема — это скука. Не ищите особого смысла в моих посланиях.

Он неизвестен даже мне.

* * *
А затем появилась она.

Хотя нет, сначала в институте появились компьютера.

Безусловно, нечто иное было и раньше — огромные коробки размером в полкомнаты, с маленькими зелеными мониторами. Но работали они крайне невнятно и медленно, ломались по малейшему поводу и без оного.

Но вот пришли иные времена, от ветра перемен проржавел и рассыпался железный занавес.

Вместо одного институтского вычислительного центра, компьютера стали появляться то в одной то в другой лаборатории. Как всегда, чуда не хватало на всех, и часто студенты оставались на ночь, расписывали дежурства.

Даже заполночь коридоры наполняли звуки и свет. Студенты выходили курить, пытались прогнать сон шутками, чаем без сахара, громкой музыкой.

Не скажу, что я злился на них — мне не составляло труда найти вовсе тихий уголок. Напротив, они как-то разнообразили мне жизнь, с ними легче переносилась бессонница.

Но все же сон оказывался сильней их — мало кто выдерживал всю ночь. И часам к пяти спали все — на стульях, столах.

Контингент был все больше мужским, но это не было абсолютным правилом.

Я просто шел по своим делам — хотя, какие дела могут быть у призрака. Я выспался за всю свою земную жизнь и на сто лет вперед и потому мучался бессонницей. Гулял корпусами, переходами. Гонял консервную банку с блохастым котенком. Когда время повернуло к утру, я отправился встречать рассвет на крышу общежитий.

Я шел не разбирая пути — сквозь заборы, деревья, стены, парты. Достаточно мне было бы где-то свернуть, чтоб эта история не состоялась. Или же случилась позже. Или же произошла, но совсем по-другому.

А так — я прошел сквозь очередную стену, и увидел ее. Отчего я остановился? Что в ней было?

Думаю, ничего… Я не думал кого-то встретить на своем пути — но это произошло, я сбил шаг, остановился.

Кроме нас, никого в кабинете не было — если у нее и были напарники, то их уже сморил сон.

Стоял я тихо и иного объяснения, кроме того, что она почувствовала мой взгляд, у меня нет.

Она обернулась и вскрикнула:

— Кто вы? Что тут делаете? Как вы сюда попали? Уходите, не то закричу!

Ночь была слишком прекрасна, чтоб колоть ее криком. Я пожал плечами и вышел из комнаты. По рассеянности сделал я это как обычно — то есть через стену.

И он все же закричала — вероятно, тише чем собиралась. Но это было не средство женской самообороны а глас души. Вряд ли она потревожила сон вахтера в другом крыле корпуса. Сам я, стоя в другой комнате, едва слышал его.

Подумалось, что я поступил неумно и я даже хотелось вернуться, чтобы извиниться. Но вовремя одумался — мне не хотелось, чтоб она кричала громче.

* * *
А вот все же, отчего одни видят призраков — а другие нет?

Положим такую ситуацию — призрак в городе. Он идет по своим делам через толпу. И вы идете ему навстречу и видите… Но как вы узнаете, что это призрак? Ну если конечно он без косы и савана? Но что тот саван — иногда люди того хуже одеваются.

И если прямо на ваших глазах не пройдет.

Да, действительно, призраки не отражаются в зеркалах. Да вот только, во-первых зеркала сделаны человеком отражать человеческое. Зеркальных дел мастера о призраках как-то забывают. Во-вторых человек-то призрака не видит — с чего ему видеть и его отражение? Отражение невидимого? В-третьих призраку отражение тоже не нужно — призраки есть неизменными.

* * *
На следующий день я ожидал в институте переполоха. Я ждал, что коридорами института поползут слухи. Я корил себя за вчерашнюю неосторожность, но глубоко в душе был бы даже рад неожиданному переполоху.

Я даже надеялся на то, что в здании появится какой-то охотник за приведеньями, или даже экзорцист, священник, изгоняющий бесов. По своему опыту я знал, что все знания человечества о призраках — не более чем заблуждения — я спокойно заходил в церкви, не бежал от духа лампад и святой воды. Да что там, я просто их не чувствовал — дым проходил сквозь меня, святая вода не мочила мою одежду.

Но нет — институт жил своей жизнью, возможно даже более спокойной и сонной, нежели обычно. До сессии было далече, да и погода располагала ко сну: облака опустились низко, сжав воздух, иногда срывался мелкий дождик.

Все было как обычно. И тогда мне стало скучно до такой степени, что я решил учинить переполох сам.

Я знал ее имя и фамилию, и мне ничего не стоило узнать в какой аудитории сидит ее группа. Сначала я взглянул украдкой через окно — она была там.

Дверь в аудиторию была открыта, но я вошел через стену, прошел через доску, через формулы и графики, начерченные преподавателем, прошел через кафедру и подошел к ней.

Я ожидал, что она закричит. Но случилось иначе.

Она конечно же видела меня, она смотрела мне в глаза, но свое знание не выдала ничем иным — даже не толкнула и не позвала соседку по парте.

Что мне оставалось делать? Да только развернуться и уйти… Я так и сделал.

Но уйдя из кабинета, я не ушел из ее жизни. Да что там — я старался влезть в нее поглубже.

Я пользовался своей невидимостью, слушал разговоры ее подруг — ловил каждое слово, листал оставленные на перемену конспекты — особенно последние страницы, где обычно легкомысленные девы да и не только они пишут всякие пустяки, не слишком относящиеся к учебе, рисуют одноликих дам в креолинах. Но у Василисы там была все та же учеба — какие-то заметки, наброски.

Я пользовался своей невидимостью, слушал разговоры ее подруг — ловил каждое слово, листал оставленные на перемену конспекты — особенно последние страницы, где обычно легкомысленные девы да и не только они пишут всякие пустяки, не слишком относящиеся к учебы, рисуют одноликих дам в креолинах. Но у Василисы там была все та же учеба — какие-то заметки, наброски.

Была бы возможность — я бы влез в телефонную трубку и слушал бы ее разговоры.

Ну разве не низость?

* * *
Звали ее как в сказках — Василисой. И как ее сказочной тезке ей фатально не везло с женихами.

Впрочем, надо заметить, что часть вины лежит на родителях. Ибо, положим, есть у вас ребенок, и вы имели неосторожность окрестить подобным именем. Звать ребенка каждый раз таким именем не слишком удобно, ибо пока все имя произнесешь, забудешь, чего сказать хотел-то.

Посему имя укорачивается и превращается в мужское или кошачье — а именно в Васю. Может, родители назвали так ее специально — хотели сына а родился потенциальный носитель косичек.

Я буду стараться именовать ее Василисой. Не то чтобы мне это имя нравится, но все же лучше Василиса, чем Вася. Ведь имя — это слово, которое человек слышит если не чаще всего в своей жизни, то очень нередко. Человек дает имена — но имя влияет на человека, и коль у нее накопилась такая карма, я постараюсь попробовать спрямить эту линию.

С детства она водилась все больше с мальчишками, чем с девчонками, предпочитая обеим категориям все же книги.

Когда выросла же, оказалось, что знакомых много, а вот друзьями как-то обзавестись и забыла. Совершенно классическая история — юноши видели в ней человека близкого настолько, чтоб не ухаживать, но все же девчонку, с которой не пристало делиться своими тайнами и секретами. Еще меньше общего у нее было с подругами — она совсем на них не походила.

Василиса носила короткие стрижки, из одежды предпочитала свитера и джинсы. Одевала и другие брюки — но почти никогда платья или юбки.

Оказалось, она была правнучкой того самого профессора, с которым я когда-то был дружен, впрочем, думаю, прадед вряд ли что-то ей мог передать обо мне. Они разминулись лет на двадцать.

Обнаружилось это так — я следил за ней, и оказалось, что она живет в той же квартире, что и мой покойный друг.

Изначально я счел это чудовищным совпаденьем, но затем узнал, что они все же были родственниками, хотя уже далекими и даже с разными фамилиями.

Ну что же они были родственниками, и это многое отвечает — может, пройдет время и ученые найдут тот самый ген что отвечает за возможность видеть призраков и, кто знает — колдовать.

* * *
Больше всего я боялся, что она не придет на свое следующее дежурство. Она была в списке дежурных, но я опасался, что в ту ночь я видел ее в этих в стенах последний раз.

Конечно, она не могла всю свою жизнь провести на виду — когда-то бы она осталась одна и я бы вышел из любой стены.

Не явись она в ту пятницу — и я бы знал: она не хочет меня видеть.

Но она пришла — не обязательно, для того, чтоб увидеть меня, но все же у меня был шанс.

С ней был мальчишка — ее напарник. Я следил за ними из стены, ожидая своего времени. И оно наступило. Часа в два после полуночи паренька сморил сон — он взял ключи и ушел спать в оружейную.

Мы остались одни — два одиночества.

Я не вышел из стены, не стал смотреть ей в спину, пытаясь загипнотизировать. О нет, я слишком долго жил здесь, чтоб дремотная и хитрая Византия не въелась в мою кровь, не вошла в мою плоть. Я пошел в соседнюю аудиторию — там тоже стояли компьютеры, завязанные в сеть с компьютерами в кабинете Василисы.

Нажал две кнопки — включил компьютер. Дождался приглашения, ввел пароль и имя подсмотренные двумя днями раньше.

Сеть была замкнутой, и чтоб не бегать каждый раз из комнаты в комнату нашли программу, которая рассылала сообщения по сети.

Именно ее я и запустил.

Я размял пальцы и коснулся клавиш, набрал адрес.

Что-то родное и проснулось в моей душе. Я, кажется, не говорил что до войны я работал клоподавом. Иными словами — телеграфистом.

— Привет, — отбил я.

Я ожидал крика, шагов по лестнице. Но нет, в коридоре было тихо.

И ответ, появившийся на экране был для меня неожиданностью:

— Привет.

Вечная проблема — что сказать второй фразой при знакомстве. Какая сегодня погода? Да достаточно посмотреть в окно. Который час? Так часы висят на экране. Как пройти в библиотеку? А что делать, если ответит? Идти по указанному направлению? Спросить — кто ты? Но ведь я и так знал. Я неделю только то и делал, что лез в ее жизнь. Ну что же, сформулируем вопрос иначе:

— Кто я?

— Никто, — был ответ.

— Ну а кто говорит тогда с тобой? Неужели меня нет?

— Тебя нет, — согласилась она, — ты вирус в компьютере, ты — случайные помехи на линии.

— А может, я все же существую.

Я задумался, размял пальцы. Страдают ли призраки отложением солей? Вряд ли — но мои пальцы отвыкли от клавиатур. Хотя, о прогресс, клавиши телетайпов «Telefunken» и «Tesla», на которых мне приходилось работать, нажимались трудней.

Наконец, я придумал что ответить:

— Тогда зачем ты пришла?

Надо отметить, что набирала она гораздо быстрей меня. На то была еще одна веская причина — последний раз я печатал семьдесят лет назад на машинке с немецкой раскладкой. Здесь раскладка была другая. Но я знал — еще немного я и привыкну. Ведь я имперский клоподав — мой телеграфный адрес «parabellum»…

Пришел ответ:

— Посмотреть в глаза своему безумию.

— Отлично! — набрал я. — Я не стану отводить взгляд. Сама подойдешь, или мне зайти?

Я тут же отправил, даже не вникая в смыл написанного. И лишь когда сообщение было в пути, подумал: не стоило так расставлять акценты.

Но выбор сделан, камень брошен.

Я поднялся с места, по пандусу спустился на первый этаж аудитории, вышел в коридор.

Именно там мы и столкнулись.

В полутемном коридоре, который из-за своей ширины и длины именовался Бродвеем, мы сделали то, чем минутой раньше грозились друг другу — посмотрели один одному в глаза.

Я бежал, бежала и она. Мы вылетели — она из двери, я из стены и я просто проскочил через нее.

Мы остановились, обернулись, стали лицом к лицу, смотрели в глаза. И вот оно! Я видел свое отражение в ее зрачках. За моей спиной было метров триста коридора, но ее зрачки были маленькими — она смотрела на меня.

Я сделал полушаг назад и вправо. Она зеркально повторила мое движенье.

— Привет! — сказал я.

— Уже здоровались, — ответила она.

— Видишь, я существую и без проводов. Кто я?

Мы кружили, рассматривая друг друга, будто танцевали — каждый с собственной тенью.

— Ты легкое расстройство рассудка. Ты плод воображения.

— Чьего? Твоего? Или своего?

Я был сильней, я был готов к нашей встречи — ведь все же это был второй человек, который мог меня видеть. Она же видела первого в своей жизни призрака.

И конечно же она не выдержала:

— Уйди, — сказала она. — Ты силен ночью, ибо ты сон. Но попробуй явиться днем! Уйди! Изыди!

Затем она осенила меня крестным знаменем.

И я сделал то, что она просила. На пятках повернулся через левое плечо и ушел в ближайшую стену.

* * *
Я сделал, что она просила. Но не из-за крестного знамения — я могу зайти в церковь, потушить свечку, пройти сквозь алтарь — и мне ничего не будет.

Не буду утверждать, что Бога нет. Напротив, я верю в него всем сердцем, хотя становиться на колени, бить поклоны, возносить молитвы — определенно не мой стиль. Бог есть — по крайней мере у меня в душе. И пока он есть там — он будет вездесущим, в том числе и на небесах. И мне кажется, что там, вверху кто-то ко мне очень хорошо относится.

Свечка же — это такой пустяк, я потом отдам с процентами.

Я ушел по ее просьбе, но не против своей воли.

Дать ей спокойствие до утра, даже до понедельника, чтоб она выспалась в теплой постельке до такой степени, чтоб поняла — вокруг нее реальность, и если мир ущипнет за попку, будет синяк и будет довольно больно.

Больше чем на двое суток я оставил ее в покое.

В выходные институт замирал, запертый за периметром забора. Из трех проходных работала только одна, да и та в полсилы.

В воскресенье пошел дождь — погода стояла славная и выбрался погулять. Всю жизнь мечтал выходить сухим из воды…

Потом отправился в библиотеку — в каморке лаборант оставил открытой том Иосифа Флавия «Об иудейской войне». Уже давно я пытался восполнить пробел в знаниях и все же узнать, как был разрушен Иерусалим.

Спать лег рано, почти с закатом, но долго не мог заснуть.

Я долго успокаивал, что даже если просплю, в запасе есть все остальные дни недели, что я легко наверстаю. И вообще — проспать я не смогу, потому что я призрак и сплю мало…

* * *
… И конечно же проспал…

Место в катакомбах института, которое я избрал своей резиденцией, находилось в тридцати метрах под землей.

Там было тихо и темно — идеально для призрака, страдающего бессонницей. Когда-то здесь оборудовали бомбоубежище на случай атомной войны для ректората, обставили шикарной мебелью. Но власть поменялась, чертежи, и планы, как водиться, потерялись, хотя электрики так и не обесточили это убежище.

Я проснулся нехотя и с мыслю, типа: «кстати а который сейчас час». В убежище хронометры имелись в избытке, но все они остановились лет тридцать назад, а завести их я не имел сил.

Я поднялся вверх — там во всю светило солнце. Я прикрылся от него рукой. Не то чтоб я боялся солнце, как прочая нежить — просто за ночь в полной темноте я отвык от света.

Наверху был день. Именно день, ибо почти все утро я проспал. По институту бродили студенты.

Забежал в бухгалтерию, посмотрел на часы — половина двенадцатого, выругался, рванул в деканат знать ее расписание. Со звонком на пару вбежал нужный корпус, взлетел по ступенькам и лишь после преподавателя вбежал в аудиторию. Она сидела на предпоследнем ряду, одна за партой. Я упал рядом:

— Ну что, я не сильно опоздал?

Она посмотрела на меня краем глаза, вздохнула и вернулась к своим тетрадям.

Тут преподаватель начал читать лекцию — что-то скучнейшее о преобразовании матриц. Подобное я слышал многократно, и мог бы прочесть лекцию сам. При условии, конечно, если бы мог писать на доске и меня кто-то слышал. За последние пятьдесят лет в этой методике ничего не поменялось. Я откровенно заскучал сперва бродил по аудитории. Заглядывал всем в тетради, затем долго стоял у окна.

Потом все же не выдержал:

— Да ну его, — сказал я Василисе. — Пойду погуляю. Я вернусь!

* * *
Возвращаться пришлось два раза — первый раз в маленький перерыв. Но увидев меня Василиса тут же скрылась в дамском туалете и появилась только после звонка.

Я опять ушел — но недалеко. Остановился у выхода из корпуса, чуть в стороне, за живой изгородью. и моя осторожность оказалась не лишней — за пять минут до конца пары она выпорхнула из корпуса. Осмотрелась по сторонам, но меня не заметила. Кивнула и побежала.

Догнать ее мне не составило особого труда, но я не стал ее останавливать, а просто шел рядом с ней. Удивительно, но она так и ни разу не обернулась. Боялась, что ли увидеть там меня.

За проходной института была маленькая булочная. За сдобой вытянулась очередь. Василиса встала в конец. Когда подошла ее очередь, я стоял рядом с булочником.

Она расплатилась, взяла требуемое и мы не спеша вышли на воздух:

— И снова здравствуй, — сказал я щурясь от яркого дневного света. — пары прогуливаем, значит… Не хорошо…

— Слушай, ну чего ты ко мне прицепился! Что тебе надо.

Этот вопрос поверг меня в ступор. А и правда, чего? Любви? Нет, любви я не добьюсь, да и необязательна она мне была. Дружбы? Разрешения быть рядом с ней? Ну, положим, мне оно было не нужно — она не могла меня прогнать. Что она могла сделать? Пожаловаться в милицию, что к ней пристает призрак?

Я молчал, и говорила она:

— Ну за что мне горе такое — все в роду были нормальные! И вот мне радость такая!

Говорила она громко и люди, проходя мимом оборачивались на нее.

— Не кричи, — сказал я. На нас смотрят.

— На нас?

— Ну хорошо — на тебя… Хорошо… Я похоже, знаю что мне от тебя нужно.

— И если я это сделаю, ты исчезнешь?

Я покачала головой:

— Это вряд ли…

— Тогда что мне за интерес слушать тебя? Ну да ладно. Выкладывай, что у тебя за условия.

— Я хочу, чтоб ты поверила в мою реальность.

— Как можно верить в реальность призрака? Я просто рехнулась — тебя нет, и разговариваю сама с собой. Что мне делать?

Вывод напрашивался сам собой:

— Поехали к доктору?… — предложил я.

* * *
В городе было так много институтов, что В городе было так много институтов, что для студентов построили отдельную больницу.

Не знаю какой расчет здесь был, но я так подозреваю, было решено, что больной и больной студент — суть два разных больных. Следовательно, последних надо возвращать к жизни в отдельном месте, желательно людьми подготовленными.

Не скажу, что все студенты симулянты — напротив, порой, некоторые запускали болезни до такой степени, что… Но не будем о грустном.

Чтоб исключить подобное, каждую осень и весну больница чуть не трещала по швам — кураторы и деканы загоняли студентов на медосмотр.

Еще один наплыв, но уже добровольный начинался во время сессии. К терапевтам выстраивались длиннющие очереди, тех кто желал получить больничные листы. В очередях делились методами подъема температуры и описаниями симптомов.

Был совершенно уникальный случай, когда один, наслушавшись, что температуру подымает обыкновенный графит, наелся его до такой степени, что попал в больницу с отравлением.

В день нашего визита в коридорах больницы было благостное затишье, иногда у двери приема или результатов ожидали несколько человек, но попадались этажи, где в холлах не было ни одного человека.

Дежурный психиатр скучал в своем кабинете. Впрочем, думаю, скучал он и во все иные времена. Ибо, при осмотре свою работу он делал быстро:

— Проходите, садитесь… Жалобы есть? Посмотрите сюда… Сюда… Можете быть свободны. Следующий.

Даже во время сессии к нему попадали лишь самые изобретательные.

Похоже, жизнь у него была не пыльная до того самого дня, как в его дверь не вошли мы.

* * *
Василиса постучала в дверь.

За ней что-то хлопнуло и послышалось:

— Войдите.

Докторишка был классический — не то чтоб толстый, но полный, в очках. Из стакана он тянул давно остывший чай и что-то пописывал в чьей-то истории болезни.

— На что жалуетесь?

— На меня она жалуется! — ответил я.

Конечно же врач никак не прореагировал на мои слова.

— Ну что я говорил? — сказал я Василисе. — Полный лопух.

— Доктор, — начала Василиса, усевшись напротив врача. Меня… Мне кажется, что меня преследует один человек.

— А вы уверены, что это к нам? Может, вам в милицию надо обратиться?

— Дело в том, что он призрак, проходит через стены… И даже… — она понизила голос до шепота, даже сейчаc он здесь, с нами… В этой комнате…

— Не секретничай, — заметил я. — Все равно я все слышал.

— Шизофрения… — рассуждал в слух доктор, — возможно это шизофрения. Вы учитесь, работаете?

— Учусь в… — начала Василиса, но договорить не успела.

— Ну и как у вас с учебой?…

— Как всегда … Нормально то есть…

— Тогда не шизофрения. Галлюциноз, возможно… Вы его только слышите?

— Еще и вижу.

— А он вас касается?

— Нет…

— Странно… Есть слуховой галлюциниоз и визуальный, но нет тактильного. Хотя последний проще визуального… Впрочем, голова — предмет темный…

От его монотонного бормотания мне становилось скучно и кроме того…

— Этот коновал меня раздражает. — заметил я.

— Прошу тебя, — ответила Василиса, — веди себя скромно. Он скоро тебя вылечит.

— Это вы мне? — удивился врач.

— Нет, что вы… Это я ему… призраку…

Прогуливаясь по кабинету я отметил:

— Во-первых, я здоров… Во вторых лечить собирались тебя. в третьих тебя он тоже не вылечит по причине твоего здоровья. Ну а в четвертых — этот эскулап не справиться с геморроем у себя в заднице, не говоря уж про твою голову…

Я подошел к столу, погрузил свою голову в столешницу стола, желая узнать, что у него лежит в верхнем ящике стола. моя догадка оказалась правильной:

— Так я и думал — он тут детективы читает.

— Например, — продолжал врач, — он сейчас что-то говорит?

— Ну да, — согласилась Василиса. Неправда Как раз в тот момент я молчал.

— И что он говорит, если не секрет?

— Только вот сказал, что вы до нашего прихода вы читали книгу. она у вас в верхнем ящике стола. Доктор приоткрыл ящик — книга была на месте. Он вздохнул и задвинул ящик на место. интересно, как бы он прореагировал, если бы книга пропала. Врач придвинул к себе личную карточку Василисы, пролистал ее — времени это заняло немного: карточка была тощей. Затем из нижнего ящика стола вытащил лист с бумагой, вклеил его в — Это он так лечит! — Да в гробу я видел такое лечение!

— Раньше у нас не наблюдались? В психдиспансере не наблюдались? На наркологическом учете не состояли? Менингитом, сифилисом не болели?

Он потянулся к ручке, но я выбил ее из-под его пальцев. Ударил по стакану, но перевернуть и разбить его не смог, только толкнул — в нем заходили волны, часть жидкости выплеснулась на стол.

Я развернулся, задел бумаги, они полетели на пол, зазвенели стаканы, закрытые в шкафу.

— Ну вы знаете, это слишком!

Василиса, чуть не плача проговорила:

— Это не я… Это все он!

— А чего он обзывается? — ответил я.

Махая руками, я сбил с его головы колпак. Тот упал на стол.

Врач его поднял, вытер им пот со лба и с лысины. Поднялся с места, и подбежал к двери.

— Подождите меня немного, я сейчас, — выпалил он и скрылся за дверью.

Но «немного» затянулось — прошло четверть часа, затем половина, а потом и целый час.

— Пойти, поискать его? — предложил я.

— Сиди уже, — ответила Василиса, а то придет меня от тебя лечить, а тебя нету. Конфуз, нехорошо…

Прошло еще полчаса, наконец, дверь открылась. Мы оба вскочили. Но гремя ведрами, в кабинет вошла уборщица.

— Дохтора-то, сегодня не будет, — голос у нее был гремящий как и ее ведра, — Спрятался в манипуляторной и просил передать вам, что уехал по вызовам. Еще попросил, чтоб, значит, вы кабинет его освободили. И что я вам скажу… Вам бы девушка, того… Не к фершалу ходить надоть, а в церковь…

* * *
И что вы думали — Василиса так и сделала.

Благо, церковь была недалече, всего несколько кварталов. Церквушка был небольшая, местного значения, я бы даже сказал — повседневная. потому что венчаться здесь было отнюдь не шиком, но на обедню сходить можно, чтоб не бить ноги и не терять много времени..

И как больнице здесь было затишье.

Скучали все: нищие на паперти, бабушка в церковном ларьке. Даже синицы, что тягали зерно из подвешенной кормушки делали это спокойно — а к чему, собственно торопиться, никто не отберет ведь. Но Василиса шла решительно, спугнув своими шагами птиц. От скрипа снега под ее сапогами, проснулась бабушка в киоске, стала поправлять расставленные часословы, стаканы со свечками, иконки и объявление: «Черным магам свечи не продаем».

Пока Василиса покупала свечки, я прочел — Интересно, а белым, значит продавать можно? Или вот как они определяют — белый маг человек или нет? Черный ли маг человек, или просто плохо выглядит?… Василиса хмыкнула в ответ — отчего-то мне показалось, что думает она так же.

Оживились и нищие, стали вспоминать жалостливые легенды, кривить лицо, тянуть руку за милостыней. Василиса тут же раздала им мелочь. что скопилась в карманах.

Я же, памятуя сказания про юродивых у храма, начал кривляться и прыгать. Чуть не упал с крыльца — но никто на меня не обратил внимание. не заметил.

За нами закрылись двери. В храме было тепло и душно.

В храм я вошел вместе с ней, но почти сразу за порогом отстал от нее. Сделал это намеренно, ибо молитва, это есть разговор с богом, суть его интимна и слушать его — по крайней мере нетактично.

Да и к тому же храм был православным, ну а я был протесантом.

Поставив свечи каким-то святым, Василиса подошла к служке. Говорили они мало, как я понял Василиса просила позвать кого-то ближе к начальству, а стало быть и к богу. И действительно — через пару минут вышел… Нет, не Бог… Вышел приходской священник. с ним тоже разговор не затянулся. Василиса говорила много и импульсивно. Священник отвечал все больше киванием головы. Часто Василиса показывала в мою строну. тот смотрел в указанном направлении добросовестно, но по его глазам читал — он не видит ничего. кроме иконы за моей спиной. Наконец, разговор окончился. Священник ушел через Священные врата, Василиса возвратилась ко мне.

— Что, не помогло? — спросил я у нее.

Она кивнула.

— Что сказал священник?… Не отвечай, я угадаю… Он велел молиться, и зайти к врачам. Меня, он конечно не видел.

Василиса кивнула еще раз. К какому моему утверждению относилось ее согласие, она уточнять не стала. Я подумал, что вероятно, я был прав в обоих случаях.

— Даже не знаю, что тебе еще посоветовать…

Она отмахнулась и пошла прочь от храма.

С паперти к ней тянули руки нищие но она не подавала.

Никому…

* * *
Что ей еще оставалось?

Только поверить в меня, — скажите вы. Если, конечно не знаете женщин…

Против вампира, говорят, помогает чеснок и осиновый кол, против оборотня — серебряная пуля, для одержимых бесом вызывают экзорциста, а что делать с призраком?

Дело было уже к вечеру, и она отправилась домой. Туда надо было ехать трамваем через полгорода. В вагоне было прохладно и пусто, шел он быстро, но в темноте движенья было почти не видно. Василиса села в конце салона. Я присел рядышком и всю дорогу ей что-то рассказывал. Но она всю дорогу просидела без слова, прильнув щекой к стеклу и смотрела в никуда.

На меня она тоже не реагировала, и я даже на мгновение испугался, что она уже не видит меня. Но тут, обгоняя трамвай по дороге промчался автобус с проблесковыми маячками.

— Девушка, — спросил я, — а вы не подскажете, куда идет автобус за номером «02»…

Она улыбнулась краешками губ.

Может, она меня и не видела, но слышала точно.

Затем был ее дом, подъезд, лифт, похожий на пыточную клеть и с запахом то ли карцера, то ли клозета.

Василиса попыталась захлопнуть перед мои носом дверь, и ей это удалось. Почти удалось — я легко прошел через дверь.

— К вам можно? — спросил я.

— Нельзя.

— Да уже поздно — зашел уже.

Василиса сбросила куртку, хотела переодеться в домашнее, потянула, было за низ свитера, и я невольно оцепенел. Но онаостановилась и повернулась ко мне:

— Хоть отвернись! Не подсматривай!

— Ну вот еще. Меня же нету, я не существую. А как может подсматривать тот, кого не существует?

Василиса махнула рукой и осталась в том, в чем была. Пока она готовила ужин, я сидел в уголке кухни:

— А не проще ли смириться? К чему все это?

— Прямо мои мысли, — заметила Василиса. — Я об этом думала полчаса назад.

— И что надумала?

— Решила, что покоряться безумию глупо. Сегодня мне видишься ты, завтра, возможно, увижу еще десять призраков и решу, что я Жанна д'Арк.

— Ты не Жанна д'Арк…

— Ну и я о том же…

— Но ведь ты и так со мной разговариваешь — клянусь, мне больше не надо. Да и вдруг… Вдруг болезнь сама пройдет.

Садясь за трапезу она отрицательно покачала головой:

— Не надо заниматься самолечением.

Затем она улеглась спать, не раздеваясь, лишь укрывшись войлочным одеялом.

Я сел в кресло напротив и глядел как она спит. Она часто просыпалась, проверяя, на месте ли я.

Лишь часа в три ночи я решил, что неплохо бы пройтись размять ноги. Краем глаза я видел, что она заметила мой уход и выдохнула с облегчением.

Ну что ж — пусть поспит спокойно до утра.

А утром…

* * *
А утром я вернулся.

Прошел тихо и уселся на кухне, ожидая когда она проснется.

— Доброе утро, — сказал я ей, когда она вошла на кухню.

Ответом мне был горький вздох:

— Угу…

— А почему «угу» а не «ага»?

— Да ведь утро же… Еще не проснулась.

Поела она на скорую руку — кофе, бутерброды. За завтраком читала какую-то толстую книгу.

— А что читаешь? — спросил я.

— Историю Испанской инквизиции…

— Ну и как?…

— Забавная это вещица — испанская инквизиция.

Сразу после трапезы стала одеваться.

— Поехали? — позвала меня из прихожей.

— Да ладно, могу и здесь подождать.

— Нет уж, поехали — все же из-за тебя собралась.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ней.

Что у нее было на уме, я не знал. Она же мне не сообщала, вероятно, боясь спугнуть.

Мы проезжали мимо больниц, мимо церквей… Дорога была мне знакома — хотя в городе было мало дорог, которые я бы не знал. Мы возвращались к нашему институту.

Но не доехав одну остановку, Василиса вышла из троллейбуса. Это был студенческий квартал. И действительно — Василиса направилась к одному зданию, вошла, поднялась по лестнице, прошла полутемным коридором. Постучала в нужную дверь, толкнула ее — заперто, постучала опять. Я прошел сквозь стену, осмотрелся — берлога явно мужская. Вернулся к Василисе.

— Нету там никого. Но если хочешь, могу попробовать открыть дверь.

Василиса покачала головой: не надо…

Дальше по коридору сидели и курили ее сокурсники, она подошла к ним, поздоровалась и спросила какого-то Витю.

— А на кой он тебе нужен? Ответили ей вопросом на вопрос, — По какой причине ты его ищешь?…

— Причина эта, — ответила Василиса, — стоит за моим плечом и дышит мне в спину.

Ребята посмотрели в указанном направлении и сквозь меня. Конечно же на мне их взгляд не задержался.

— А, тогда понятно. Так бы сразу сказала, мол рехнулась и ищешь родственную душу. Да на базар он пошел… Можешь его у нас подождать, чайку попьешь, согреешься. Только заварка у нас старая и кипяток остыл вовсе.

Василиса покачала головой побрела прочь.

Благо базарчик был недалеко и не столь большой — разминуться с кем-то по дороге к нему было трудно, а найти кого-то там — проще простого.

Наш случай не стал исключением — мы нашли его в ряду, где он покупал куриные яйца. Яйца эти были мелкими, грязными, и как следствие — недорогими. Собственно все эти эпитеты можно было бы применить и к самому базарчику.

— Ой, чего это у тебя на лбу? — начала Василиса вместо приветствия.

На лбу у этого приятеля переливаясь всеми цветами радуги рос фурункул.

— Это, понимаешь ли, третий глаз Вишну.

— Во первых не Вишну, а Шивы, — заметил я, — а во-вторых Шива ему попался какой-то косоглазый.

Фурункул явно был больше смещен к левому глазу.

— Витя, мне нужна твоя помощь… —.

— Мне нужна твоя одежда, — попытался пошутить я, — и мотоцикл…

— А что случилось? — Ответил он.

— Разве ты сам не видишь?

Он внимательно вгляделся в Василису. Меня он, конечно же не видел.

— Да, — заметил он, — у тебя что-то с кармой…

— По-моему, вопрос исчерпан, — сказал я, — пошли отсюда.

Но нет, меня никто не послушал, хотя я и был услышан. С базара они пошли вместе.

Шли они взявшись под руку, чтоб не упасть.

Погода стояла премерзкая, дул жуткий ветер, дул ветер, заметая снежинки в карманы и во все складки одежды. Снег был редкий, но злой, он как наждачной бумагой обдирал лица прохожим.

И весь город медленно превращался в огромный каток. Льдом покрылись даже газоны.

Мороз и солнце боролись друг с другом с переменным успехом. Утром дворники подсыпали песка, но днем лед таял, песок опускался на дно луж, вода не сходила. Ближе к вечеру ее схватывал мороз, и прохожие ближе к ночи видели странную картину — дорожки щедро посыпаны, но до песка пять миллиметров крепкозамороженного льда.

Но Витя шел без перчаток, руки замерзли и он чтоб поменять руки, он отпустил Василису, сделав пару шагов сам.

И тут я его и ударил.

Удар призрака — не самая сильная вещь в мире. Вероятно, даже наоборот — иной призрак будет лупить вас целый день, замучается в конец, а вы вероятно. Но я у меня получилось — я сделал подсечку, Виктор словно крыльями часто замахал руками. Но не взлетел, а, напротив, рухнул вниз.

— Бинго! — воскликнул я. — Нокаут с одного удара! Три десятка яиц всмятку одним махом!

— А вот это уже подло…

— Ну а что мне еще делать, чтоб ты в меня поверила?

— И чем он теперь будет ужинать?

— Ничего страшного, пожарит яичницу вместе со скорлупой — молодой растущий организм нуждается в кальции.

— Что ты говоришь, прости, не расслышал, — отозвался Витя с земли.

В ответ Василиса молча протянула ему руку — вставай, мол, и пошли…

* * *
Через время я узнал, что когда-то Витя ухаживал за Василисой. Пытался ухаживать. Даже подарил тетрадочку, исписанную его виршами. Ее обложка была щедро украшена рисунками на готическую тему и обозначен адресат: «ВАсе». Именно так — через две большие буквы.

Причина такой орфографии выяснилась позже. Когда-то Виктор ухаживал за девушкой по имени Ася, и именно ей был приготовлен презент. Но, как водиться, не сошлись характерами или еще чем-то и подарок вернулся к автору.

Затем была такая себе Тася, верей ТАся, но и здесь непризнанный наследник Лермонтова остался при своих. Во всяком случае при своей тетрадочке — точно. Потом появилась Василиса, но попытка избавиться от сборника была неудачной. Над этой тетрадочкой к тому времени смеялся уже весь курс.

Затем из поэта он превратился в экстрасенса. Переход кажется натянутым только с первого взгляда. Ибо поэты творящие в штиле рок часто сползают в готику, где два цвета — черный и красный, где принято иллюстрировать стихи темницами, ржавыми кандалами, духами, призраками. Ну а там — прямая дорога к изучению всякого потустороннего.

Он искал воду с лозами в руке — к счастью, в нашей местности, где не копни — везде вода. Ну или по крайней мере трубы водопровода и канализации.

Его полки переполняли книги вроде «Арии в среднем Поволжье», «Вурдалаки Замоскворечья». На соседней полочке стояла подборка беллетристики мистического содержания, все больше серии «Великая Бабаида». Присутствовали труды с названиями: «Жиган Бабай: пощады не будет», «Ленин и Бабай», «Педро Бабай: дыхание страсти». Украшением, коллекции был безусловно «Боярин Бабай — нетопырь». С обложки книги смотрел граф Дракула, обряженный в кафтан и высокую шапку.

Так же Витя выдвинулся с утверждением, что тельняшка с горизонтальными полосами укрепляет ауру, а с вертикальными способствует угнетению оной ибо она стекает по полосам в землю.

Поддержки его ученье не получило. Даже напротив, друзья которые вчера с ним делились последним косяком, сегодня просили не грузить их этой галиматьей, обещая в противном случае надавать по чакрам.

Отчего-то Василиса решила, что от меня может помочь экстрасенс.

Конечно же, газеты пестрели объявлениями о явлению по многочисленным просьбам трудящихся всяких бабок, колдунов, гадалок, ясновидящих и даже одного шамана. Но все эти объявления были как на подбор — слева фото, справа письма благодарных, писанные как под копирку, ну и цена со схемой проезда. От такой рекламы за милю разило шарлатанством. Витя, по крайней мере выглядел откровенным.

* * *
— Я беседовала с докторами. — призналась Василиса, рассказав о своей беде, — Медицина не в силах объяснить этот факт.

— Он здесь? — спросил Витя.

— Здесь, — ответили я и Василиса хором.

Хотя я не думаю, что он услышал два голоса.

Разговор продолжался уже в комнате. Окно было занавешено тяжелыми шторами, поэтому не смотря на ранний час в комнате было довольно мрачно.

— Я думаю… — начал Витя…

— Думай, думай, глядишь, и понравится, войдет в привычку…

— Думаю… Думаю, что надо провести обряд очищения, может это порча, и если бы уцелело хоть одно яйцо, можно было бы попробовать выкатать порчу. Будем пробовать?

Василиса кивнула.

Витя тут же принялся за дело. Вовсе зашторил окно, выключил свет, зато зажег ароматические свечи. Они были тонкими, света давали мало, больше дыму.

Специальную свечку, низкую но толстую вложил в череп, поджег ее от зажигалки. В глазницах заиграл огонь.

— Халтура, — подытожил я, осмотрев ближе, — череп керамический-то…

Застенчиво ковыряясь пальцем в ухе, Виктор спросил:

— Приступим?

Из кармана он достал маленькое зеркальце на цепочке и начал его раскачивать перед глазами Василисы.

— Сам-то хоть не засни, — заметил я зевая.

Воздух в комнате стал тяжелым. Я видел — от дыма у Василисы стали слезиться глаза.

Но то ли действительно от зеркальца на цепочке, то ли все от того же дыма Василиса стала вялой. Витя же вероятно, к подобным запахам был привычен — на меня копоть не действовала вовсе — я призрак, я чувствую вонь но могу обходиться и без воздуха.

Пользуясь этим, Витя протянул к Василисе руки.

— Сольемся в экстазе, — шептал он станем едины! Войдем в дым, станем дымом. Я окончил пятидневные курсы тантрического секса!

— Руки от нее убери, урод прыщавый! — прокричал я, и уже привычно ударил его под коленку. И, странное дело, у меня опять получилось. Он упал на Василису, но совсем иначе, чем хотел.

Василиса вздрогнула, будто очнулась, ударила коленкой в челюсть, а изящной ножкой в пах.

Незадачливый ухажер завыл на вдохе и скатился вниз, упал на давно неметеный пол.

Я ударил по свечам, по черепу. Тот скатился на землю, воск залил огонь.

Одна свеча упала не потухнув, огонек перебежал на стол, поджег водку, вероятно пролитую вчера вечером. Загорелись тетради.

— Свет, да будет свет! — хохоча кричал я.

И Василиса и Витя вскочили. Василиса смела в охапку вещи и рванула к двери. Витя схватил полотенце и стал сбивать огонь со стола.

— Ведьма! — кричал он ей вслед.

— Мерзавец! Придурок! — отвечала она.

Я бежал за ней вслед, думая, что в общих чертах, они оба правы.

* * *
Остановилась она уже далече от общежития, в маленькой аллее. Сперва просто стояла, пытаясь отдышаться, затем присела на лавочку. Я сделал тоже, но сел выше, на спинку лавочки.

Она молчала и говорить пришлось мне:

— Каков подлец? Вот если б ты в меня поверила, не пришлось бы к нему ходить.

В ответ она кивнула.

— Есть еще какие-то варианты, — продолжил я, или будем мириться.

Она опять кивнула, не покачала головой, а именно кивнула.

— Мир? — переспросил я.

— Мир…

— Я все же убедил тебя в том, что я реален? Или это одолжение?

Она поднялась с лавочки и неспешно пошла к остановке.

— Ну да, убедил.

— Чем же, позвольте узнать?

— Ты говорил мне то, чего не знал Своими шутками. Только человек может шутить. Так как тебя зовут?

— Франц. Франц Раух к вашим услугам.

Я со щелчком свел каблуки и выбросил руку в самом щегольском салюте за всю мою жизнь.

В ответ она протянула руку, но поняв, что я не смогу пожать, тут же одернула:

— Василиса… Будем знакомы.

Ну что за глупость, — подумал я, — ведь мы уже давно знакомы.

Целую неделю…

* * *
Вите мы все же отомстили. Василиса пошла на почту и выписала на его имя какой-то журнал дурного качества и «клубничного» содержания, написанного скорей на подростка. Надо ли говорить, что нашему многострадальному знакомому не удалось убедить остальных, что журнал, ожидающий его на вахте общежития — досадное недоразуменье. Лишь после четвертого номера у него хватило сходить на почту и аннулировать подписку. Но Василисе этого показалось мало — я достал ей подшивку журналов «Вестник холодной штамповки» за 1972 год. Журналы расшили и раз в месяц Василиса стала подкидывать ему в почтовую ячейку.

Что было с несчастным Витей после этих журналов — я не уточнял.

Впрочем, я значительно забежал вперед.

* * *
И мы стали дружить. Я приходил без приглашения, входил в ее квартиру без ключа.

Когда ее не было, смотрел телевизор — она нарочно оставляла пульт так, что я мог переключать каналы.

Когда она переодевалась, я послушно выходил из комнаты. Я мог бы подсмотреть, зайдя в какую-то стену, но я оставался верен своему слову.

Я любил, когда она варила кофе. Призраки не могут пить, но странное дело – чувствуют запах. При жизни я, оказывается, любил кофе. О чем-то хорошем и теплом напоминал его запах.

Черное кофе и черное пиво — кровь черной ночи. Еще неплохо из смешать и пить до черноты в глазах…

Поэтому когда, я гостил у Василисы, она ставила чайник, готовила себе чай, а мне кофе. Запах кофе наполнял комнату, и чашка стояла нетронутой, пока жидкость в ней не остывала.

Бывала она и у меня в гостях. Институт особенно строился в разгар холодной войны, поэтому рос не сколько вширь и в высоту, сколько вниз. И действительно, на поверхности находилась хорошо если треть всего. Не то, чтоб экономили землю, ее в округе было предостаточно. Строители ожидали ракету, что прилетит из-за океана, сотрет все наземные строения, ну а тут внизу можно будет жить и работать. Прорыли даже два туннеля, длинной в три и пять километров к ближайшим заводам.

Ракета так и не прилетела, подземными лабораториями пользовались все реже — не было достаточной вентиляции, от сырости оставленный лист бумаги уже через неделю покрывался плесенью и превращался в размазню.

В подвалах обитал одно время начальник гражданской обороны института, но ему скоро надоело сидеть при гуле электрического света, он затосковал по солнцу, по ветру в форточку, а не сквознякам подземелья. И написал прошение о переводе.

Этот человек примечателен тем, что он порой меня видел. Не постоянно, как Василиса или ее прадед, а только время от времени. Жаль, но в это время он едва ворочал языком, не мог сосредоточить внимание на мне, потому что в то же время его отвлекали желтые мыши и группа зеленых чертей, пляшущих на его столе.

Но мы же отлично знаем — желтых мышей и зеленых чертей не существует! Черти как и мыши — серые! Или не так?…

Что же касается подземелий института, то они медленно, но неуклонно приходили в запустенье. В учебных корпусах хорошо если использовали первый этаж подвалов. Поскольку карты переходов потерялись, двери в неизвестные коридоры заваривали, чтоб никто не заблудился и чтоб вдруг оттуда не появился какой-то совсем незваный гость. Кое-где и заваривать не приходилось — двери закрывались на засовы, замки. Металл в сырости гнил, разбухал намертво затягивая малейшие щели.

Так, в конце концов от всего подземелья остался в пользовании осталась одна улочка, что соединяла два корпуса. В ней постоянно перегорала единственная лампочка, как раз над ступенькой, перед которой всегда собиралась вода. И очень многие, желая сберечь время, гукались в эту лужу.

Не то чтоб я хорошо знал подземелье. Некоторые места знал неплохо, особенно там где я жил, но погуляв, однажды по коридорам, решил туда не возвращаться. Не было там ну абсолютно ничего интересного.

Хотя и могло появиться…

Дело в том, что осадочные породы здесь шли метров на пятьдесят, хотя оценить высоту в подземельях — дело трудное. Ну а дальше начинались сланцевые породы.

Строительство и выемка земли вызвало колебание пород, они осыпались, и порой, на нижних этажа строений человеческих начинались сыпаться стены и проваливаться пол.

Я был там всего один раз, спустился метров на сто, и мне там не понравилось.

Там дул жуткий ветер, было довольно сыро… И еще — эти места не были необитаемы. Я не видел ни одного существа крупней мыши… Но дело в том, что это была не мышь, а паук. Паутину он плел в волос толщиной и я увидел скелет запутавшийся в ней крупной крысы. Еще в подземельях рос какой-то особенный вид плесени, который слабо светился. Не слишком ярко, но вполне достаточно, чтоб обозначить направления и размеры пещер.

Насколько я знал, плесень поднялась и в людские подземелья, но чем выше поднималась, тем реже становилась, хуже светила и уже совершенно не росла на третьем этаже человеческих катакомб.

Пауки же размером с мышь вовсе остались верны своему подземелью, вероятно не желая отходить от своих сквозняков и плесени.

И это, в общем, славно…

* * *
— А тебе, к примеру не кажется странным способ твоей жизни. Не думал, что этот мир…

— Не для меня? — Пришел я Василисе на помощь.

— Ну я не в том плане, чтоб ты искал пути из этого мира. Просто вот странно: жила, не верила ни в Деда в Мороза, ни в чудеса и вот, оказывается… Оказывается, что я особенная. Почему я?

— Во-первых, не хочу тебя расстраивать, но твой дар не единичен. Во-вторых, кто-то должен быть особенным — почему не ты? Опять же особенным людям и рассказать особо нечего.

— Ты не чувствуешь, что лишним в этом мире? Тебе не тесно с живыми?

Я покачал головой.

— Мы друг другу не мешаем. Делим одну и ту же площадь, но нам нужны разные вещи, посему мы сосуществуем, поддерживаем баланс, без нужды не лезем в дела друг друга. Скажем экзорцист придет к одержимому бесами. Но никогда не станет вызывать нечистую силу, просто чтоб надавать ей щелбанов.

— Но ведь сверхъестественное потому и называется так, потому что оно сверх…

— Естественно. Не «сверх» а просто «естественно». Пойми же — то что вы называете мистикой, она рядом. У тебя за шкафом, положим, зимует летучая мышь, разумеется вампир. Но тебя не трогает, потому что спит. Иногда она просыпается, ей хочется пить, хочется теплой крови. И ты спишь, и твоя шея такая теплая и прекрасная. Но мышь ползет в туалет и лакает воду из унитаза. Потому что — покусись она на твою кровь — она будет найдена и в лучшем случае убита сразу, а в худшем — выброшена на улицу где опять же умрет от холода.

Василиса вскочила с дивана, испуганно оглядываясь по сторонам:

— Где мышь? Где вампир?

— Нигде. Я же сказал к примеру.

— Или ты идешь по лесу, перешагиваешь ветку. Когда ты уходишь далеко, она подымается и уходит по своим делам.

— Вот, скажем ты…

— А что я?…

Обычно, по жизни Василиса носила короткое каре, но дома, чтоб волосы не мешали, закалывала, стягивала в узел на затылке.

Я совершенно отчетливо видел, что одно ее ушко отличается от другого:

— Знаешь, вот к примеру, отчего у тебя разные уши? У тебя в предках были эльфы, у них как известно уши заостренные. Вот это тебе и передалось.

— Не хочу тебя расстраивать, но это родовая травма — маменька меня рожала три часа и не обошлось без дефекта. Ты разочарован.

— Немного… Но лишь немного. Идея, в общем, не меняется. Есть свои преимущества, когда тебя никто не видит…

И ведь действительно, в первые месяцы по знакомству мы жили славно. Вместе сдали сессию: когда она писала ответы на вопросы, я смотрел в книгах, оставленных в соседней аудитории, поглядывал у соседей, потом диктовал ей ответы.

Затем мы постоянно на концерты ходили без билета. Я просто открывал ей служебные двери, говорил, как и куда можно пройти. Затем приловчились выигрывать билеты, которые разыгрывали на радио — я просто приходил на радиостанцию, ждал когда дозвониться Василиса, сбрасывая звонки остальных. Затем, из-за спины ведущего, читал ответы. Странное дело, но телефонные линии переносили мой голос.

В общем, мы жили как призраки.

Ей, это, похоже нравилось.

* * *
Получилось так — в институте отмечали какой-то праздник. Справляли его довольно шумно — с гуляниями, фейерверком, концертом, балаганами, реками пива, как водиться в студенческой среде на пустой желудок.

Поскольку ночи уже были достаточно теплыми, а студенты жили тут же, в студенческом городке при институте, на часы никто не смотрел. Гуляние затянулось до такой степени, что никакой транспорт не ходил.

В общежития к однокурсницам и однокурсникам Василиса идти не пожелала, и я предложил ей провести ночь у себя.

В ларьке она купила фонарик. Двери институтов были закрыты и я провел ее иным путем — сквозь обваленный пол на песочном складе.

Вел я ее путями кружными, не потому что хотел ее запутать, оттого, что большинство проходов были закрыты — запечатаны.

— Осторожно, — вещал я, не подверни ногу, тут скользкая ступенька. А здесь когда-то был бассейн для гидродинамических испытаний — твой пра… один профессор здесь часто копался… Бассейн потом осушили, а оборудование подняли. А за этой дверью — огневая лаборатория, хорошо запечатанная и в приличном состоянии.

Спустились еще на два уровня прошли длинный коридор.

— Как ты думаешь, где мы, — спросил я?

— Не знаю. Под главной аллей института как раз под памятником Ленину. На глубине 30 метров… Крути вот тот штурвал, по часовой…

Я боялся, что механизм безвозвратно пропал и сгнил, но проектировали его на века, а тут-то прошло всего сорок лет. Дверь открылась даже без скрипа.

— Прошу… Только дверь плотно закрывай, а то натянет холода. Выключатель справа, вверху.

Зажегся свет.

— Ух ты, ты тут и живешь?

Я кивнул.

— А у тебя тут хорошо. Чистенько…

— Призраки, знаешь ли, сорят мало…

У порога она сняла туфельки и босиком ступила на ковер.

— Это кабинет начальника?…

— Ректора… Но тут не только кабинет — я указал на дверь в глубине. там есть туалет и душ. Правда вода только холодная, по телефону, — я указал на эбонитовый аппарат ты можешь позвонить… Но я бы не стал этого делать — ты можешь рассекретишь нас.

Она уселась за стол, играясь с песочными часами. Признаться, я тоже любил их — кабинеты были обставлены довольно богато, но безделиц в них почти не было. Обычно, в таких случаях ставили календари. Здесь календаря не было — зато часов было двое — механические стали лет тридцать назад, а песочные перевернуть было под силу даже мне.

Зачем и кому понадобились в этом бункере песочные часы с ходом на пять минут. Вещица красивая и забавная, сделанная хитро — стоило нажать кнопку, и скрытые пружинки и рычаги переворачивали колбы и песок начинал отмерять бег времени.

Я любил эти часы и я знал почему. Песок в них был замкнутым миром, и жил по своим законам — я не мог ни ускорить бег, ни замедлить или остановить. Эти часы нельзя было перевести на летнее время.

Они отмеряли время беспристрастно или не отмеряли вовсе.

Душ она принимать не стала, но зубы почистила — нашлась зубная щетка, но вместо зубной пасты был припасен зубной порошок.

Чтоб согреться включили нагреватели, я нажал кнопку — за стенами бесшумно заработали вытяжные насосы.

В шкафу нашли постельное белье, запечатанное в пакеты из вощеной бумаги проложенное лавандой.

Спать Василиса легла в спальне, на кровати, я же разместился в кабинете на диване.

Двери меж комнатами оставили открытыми, и мы легко могли переговариваться.

Чем мы и занимались чуть не до утра.

Перед тем как все же заснуть, она позвала меня:

— Франц…

— Что?…

— А у тебя есть… Была девушка?

Я кивнул. Поняв, что видит она меня не может, добавил:

— Когда-то была. Солдату полезно уходить на войну с портретом любимой. Даже если с ней ты и не целовался.

Я вспомнил фотографию, которая до сих пор лежит в робе у одного скелета. Ах, Лили Марлен, Лили Марлен…

— Она тебя не дождалась? — спросил Василиса.

— А я разве возвращался?

— Значит не дождалась.

Ответом ей было молчание, то самое, которое знак согласия.

— Ты ее потом видел?

— Два раза… Один раз ездил домой после смерти. Тогда она уже сошлась с тем лейтенантишкой…

— А второй раз?

— Второй… Еще спустя тридцать лет. Лейтенант к тому времени умер полковником. Она же была сухонькой старушкой с кучей внучат.

— Ты ее сразу простил?

Да, — хотел сказать я, но отчего-то признался:

— Мысли были всякие. Но что я мог ей дать? Любовь призрака не самая существенная вещь. Я ревновал, но потом простил.

— Потом?

— Ну да. Когда увидел ее старухой во второй раз. Мне-то так и осталось двадцать семь.

* * *
Я знал — спать в подземелье было сладко. Именно поэтому, я мучимый бессоницами выбрал эту комнату своим домом — так глубокое не проникал ни один звук, здесь не мог разбудить луч света, грохот грома.

Я из соседней комнаты отлично слышал дыханье Василисы, тиканье ее наручных часов.

И когда она проснулась, ее дыхание изменилось. Но я не стал заходить к ней — подождал пока она придет в себя, вспомнит, где она находится.

— Франц, — наконец позвала она.

— Я здесь.

Я не стал спрашивать зачем я ей — просто она хотела услышать мой голос, узнать, что здесь она не одна.

И действительно — потом она надолго замолчала. Потом встала, оделась в темноте. Включила свет, убрала постель. Вышла ко мне.

— Франц, я есть хочу.

— Вот здесь уже ничем помочь не могу. Будем выбираться?

— Да…

* * *
Когда мы шли назад, она спросила:

— Какой это этаж?

— Смотря откуда считать, — ответил я. — Если с верху, то четвертый. Минус четвертый. У этого здания есть наземный четвертый этаж, поэтому уровень семь именовали «этаж минус четыре». А если считать снизу… То третий…

Мы как раз подошли к лестнице. Василиса остановилась и вместо того, чтоб ступить вверх, вдруг стала спускаться вниз.

— Стой! Вверх — это совсем в иную сторону!

— А что там внизу?

— Там нет ну решительно ничего интересного.

— Я все же взгляну?

— Ты же есть хотела?

— Как раз еще аппетит нагуляю.

Но что я мог сделать против женского любопытства. Я решил прибегнуть к последнему аргументы:

— Там крысы! — она на секунду остановилась и оглянулась. Я решил добить, — И эти… как их… Пауки! Размером с … э-э-э… Кошку!

— Правда что ли?… Пошли, посмотрим!

Эти коридоры были почти полностью открытыми — сварщики отказались так далеко тащить свои аппараты, посему двери завешивали амбарными замками. К нашему появлению они уже сгнили и осыпались на пол.

Ручки здесь были медные, покрытые бело-зеленой ржавчиной.

— А почему они не стальные?

— В туннелях может скапливаться метан. И чтоб вдруг не было случайной искры, от стали стараются отказаться…

— Я думала, метан только в глубоких шахтах… В километрах под землей.

— Да нет, бывает и в десяти метрах под землей связисты задыхаются…

— А мы не задохнемся?

— Не должны.

— Почему?

— Тут еще есть пещеры.

— Где?

В общем, через три минуты мы спустились и в пещеры.

А еще через пятнадцать минут банально заблудились.

Я не был склонен паниковать — существу, которое проходит сквозь стены не трудно найти выход из любого лабиринта. Хуже, что нервничать стала Василиса. К тому же китайский фонарик работал с перебоями и светил тускло.

Светящаяся плесень была повсюду, но к ее освещению надо было привыкнуть. Да и в ее свете плохо было видно паутину. Хотя, надо сказать, что пауки услышав шаги, тут же убежали или спрятались.

Мы вышли к подземной реке. Она была не широка, но глубину ее мерить мы не стали, но вода в ней холодила даже с расстояния нескольких метров и быстрое течение бесновалось в камнях.

Вдруг ногой я почувствовал что-то странное.

— Посвети-ка сюда.

Песок здесь был крупный, но на нем все же отпечатался след. Он был никак не меньше тридцати пяти сантиметров в длину.

— Это чудовище… — запричитала Василиса, — Смотри, какие лапы…

— Нет это не чудовище… Следы большие, но расстояние меж ними… — я сделал пару шагов. — сантиметров на пять выше меня. Весит где-то в полтора раза больше тебя. Неужели это так сложно?

— Мне все равно страшно…

— А ты громче кричи, он тебя услышит, придет и ты не будешь одинока. Некоторое малое время…

— Тогда объясни мне, отчего ты тянула нас в эти катакомбы?

Она всхлипнула. Мне не оставалось ничего кроме как ее успокоить.

— Пятки вдавливают грунт сильней — мы же идем в другую сторону. Стало быть скоро мы отдалимся достаточно далеко.

Но нет, нет не отдалились…

* * *
Он свалился нам на голову в прямом смысле этого слова. Что-то зашумело над нашими головам, посыпался песок, потом камни побольше.

Василиса отскочила в сторону, и вовремя — на место, где она только стояла упал человек.

Ууууу! Е-п… — увидев Василису, он поперхнулся, пробормотал: Простите, сударыня. но это было действительно больно.

Сверху посыпался ручеек песка — прямо ему на темечко и за шиворот. Пока он сидел, мы легко его могли рассмотреть: роста он был среднего, лет тридцати: черная кожаная куртка, стянутая в поясе. черные джинсы. и черные ботинки… Армейские ботинки с высокой шнуровкой. Я сразу понял, что след именно их мы видели у подземной реки. Просто они были с буртом и потому казались значительно больше чем размер ноги человека.

К поясу был приторочен четырехствольный пистолет. Только он нарушал цветовую гамму — вороненый ствол, деревянное ложе.

— Курточку — то вы порвали… — заметила Василиса.

И действительно — с правого локтя упавшего свисал изрядный лоскут. человек поднялся и осмотрел повреждения.

— Жаль куртейку… Жаль еще что тащился в такую глубь, в такую даль и напрасно…

Я увидел его руки — поверх черных же перчаток были надеты перстни все больше белого металла.

— Что вы здесь делаете?

— Этот же вопрос я могу задать и вам!

— Но я первый спросил?

— Вообще-то я первый спросил.

— Мы тут гуляем!

— Странное место для прогулок. Хотя, отчего и нет? Гулять так гулять!

— А вы тут тоже… Прогуливаетесь?… — спросил я.

— Это что за голоса? Я слышу еще один голос… Кроме нас еще кто-то есть.

Он вытащил из кармана монокль из полированного изумруда, оправленного серебром, и вставил его себе в глаз.

— Вот теперь вижу… Не подсказывайте мне… Это… э-э-э… это призрак. Ваш друг, сударыня?

Василиса кивнула.

— Надеюсь, друг проверенный. Потому что среди призраков попадаются довольно самобытные экземпляры. Позвольте спросить Вас, мил-сударь призрак, на кой вы затащили прелестную деву в подземелье?

— Это не я ее… Это она меня…

Василиса кивнула еще раз.

— У вас есть имя?

Спрашивал он меня, но ответила она:

— Я — Василиса, а это — Франц…

— Очень приятно… — начал он, но я прервал его:

— Было бы еще приятней, если бы вы тоже представились…

— Ах да, действительно… Мои родители дали мне имя двойное — Рагволд-Борис. Для удобства окружающих я отзываюсь на оба. Но некоторые старые друзья именуют меня исключительно отчеством — Всеславович. Ротмистр Его императорского величества отдельный курень специального назначения по работе с нежитью!

— Вот теперь действительно — приятно…

Конечно же я немного врал. отчего-то он мне не понравился. и я даже догадываюсь отчего, ибо познакомься мы в ином месте и при иных обстоятельствах, возможно бы стали друзьями, ходили бы на огонек, к друг другу, играли бы в шахматы. но здесь была Василиса, и кто-то из нас был третьим. Возможно и лишним.

У подземной реки мы расположились на привал.

В породе нашли ниточку угля, несколько кусков дерева не слишком окаменелого. Сложили все в кучу. Наш собеседник сложил пальцы в знак и бросил его на костер. Тот загорелся. Рагволд достал из сумки какие-то консервы, одну подал Василисе. Поскольку у нее рот был занят, говорил я.

— А что у вас за линза такая? — спросил я про монокль, через который он меня видел, — Сами сделали?

— Ну нет, что вы, амуниция по долгу службы. Скажем вот и слышу я вас из-за простого артефакта.

Он откинул пядь волос и показал нам клипсу, подвешенную к уху.

— По долгу службы? А что вы тут делаете? Пауков убивате?

— Не велика доблесть давить пауков. Даже размером с мышь. Мой предмет поиска — совершенно иной.

— Ну да, слишком жирно палить по паукам из такой пушки.

— Это не пушка, это стандартная фузея с осиновым шомполом, заряжена серебряной картечью…

— И на что вы здесь охотитесь?

— «Охочусь» — не совсем верный термин. Никеля я здесь ищу.

— Ах, да вы геолог значит? А что есть подозрения, что под городом имеются залежи этого металла.

— Да нет, под землей обитают духи пещер так же никелями именуемые, сиречь шубиными или штрекмастерами. И должен я его был не уничтожить. А всего лишь найти и препроводить в должное место, чтоб он дал показания по одному путаному делу…

* * *
Затем мы вышли на поверхность — сделали это быстро. По какому-то прибору Рагволд быстро нашел нужные проходы. Как ему удавалось это и на каком принципе работал этот прибор, я не знаю. он не просто указывал направление, но и уклон с высотой. Был он размером с компас, хотя думаю, из-за обилия железной руды, компас был бы в пещерах бесполезен.

Наконец, по оставленному штормтрапу поднялись в подвал обычного одноэтажного дома.

Хозяина, невысокого бородатого старичка наше появление совсем не удивило. Он кивнул всем троим, не подымаясь с лавки. У его ног лежал огромный котяра, который осмотрел нас и повторил движенье хозяина — то есть кивнул.

— Старик — Ваш человек, спросил я.

— Вроде того. Это домовой. Хозяева съехали, а дом остался. Ну мы ему выкупили здание — нужна конспиративная квартира и точка входа в подземелье. А кота вы не узнали?

— А должны?

— Да вроде как. Это же кот Баюн. Он работает по специальности в больнице напротив. — по какой специальности? Мышей ловит?

— Ну что вы! Он работает сном! В смысле анестезиологом…

Во дворе дома стоял джип. Когда мы подошли, Рагволд пропел какую-то песенку, маячок сигнализации моргнул, открылись двери. Он снял куртку и бросил ее на заднее сиденье.

— Садитесь я подвезу.

Мне было все равно где сидеть, но из-за куртки Василиса заняла место рядом с водителем. Я уже начинал нашего знакомого тихонько ненавидеть.

Машина тихо завелась, тронулась.

— Хороша машинка… Сколько конских сил?… Заметил я, пытаясь им помешать говорить меж собой, — Кажется, в мое время на танки двигатели и то по слабей ставили. И много ли газолина жрет?

Ротмистр хохотнул:

— Простите, но когда эту машину строили в первоначальном виде, то ее создатель мерил мощность в верблюжьих силах. Ну или в пересчете в тогдашнюю международную — в драконьих силах. И, соответственно, эта телега газолин, pardon, не «жрет»…

— Это как.

— Да очень просто. Эту карету построил Абу Ресиф, звездочет и чернокнижник, в тот самый год, когда на луне загорелась звезда — сие событие — запечатлено на большинстве арабских знамений. В качестве движителя она пользует силу четырех стихий, и не нуждается ни в газолине, ни в угле, ни входящем ныне в моду плутонии… Конечно, ее истинная сущность сокрыта от постороннего, и во все времена приходилось скрывать ее сущность, то привязывая впереди никому ненужных скакунов, а вот теперь — облицевали под автомобиль.

— А гул двигателя?

— Простая имитация.

К моей вящей радости, ротмистр Рагволд-Борис исчез так же быстро, как и появился. Довез Василису до дома, но от приглашения на чай отказался, сославшись на срочную дорогу. Своих телефонов не давал, ее не спрашивал, исчез в тумане. Где-то с месяц я шпионил за домом Василисы, ожидая, что зашуршат колеса, притормозит автомобиль, и на землю ступят ноги в армейских ботинках. Но шли недели, а никто так и не появился.

И я даже стал о нем потихоньку забывать.

А зря…

* * *
— Призрак, — прошелестели вверху деревья, — я козырнул в ответ.

— Призрак, — пропела падающая звезда. Эта звезда падала в мою честь, но загадывать желание я не стал. В ту ночь я был и так счастлив.

— Призрак — шептала трава где-то там внизу.

Где-то там, где-то там…

На плоской крыше лаборатории я танцевал вальс, пел песни, дразнил летучих мышей. Ночь была колдовская, сказочная Я приглашал на танец ветер, прошлогодний листопад.

— Призрак! — вскрикнул кто-то.

Призрак — ну а кто еще. Кому в голову взбредет танцевать посреди ночи на крышах спящих домов? И пусть меня сегодня видят — что с того?…

— Призрак — где ты!

Похоже, звали меня — я посмотрел за край крыши.

Внизу стояла Василиса.

Я разбежался и перепрыгнул на другую крышу, скатился по водосточной трубе, спрыгнул на землю с высоты где-то метров пяти. И, конечно же не рассчитал высоту, вошел в землю по колено. Пришлось сделать шаг, чтоб стать на поверхность земли.

Я подошел к ней со спины, стараясь не спугнуть листопад.

— Звала меня?

Василиса вздрогнула и обернулась — я все же испугал ее.

— Звала меня? — повторил я.

Вверху зашумел ветер, от него зашумели деревья, загремели водосточные трубы.

Я посмотрел вверх, увидел как качаются верхушки деревьев, столбы, крыши деревьев, небо вместе с луной и звездами.

Но нет — небо и крыши не могут качаться. Значит в этом причина другая. Ах да, вот оно что — качаюсь я сам…

— Ты пьян! — заметила Василиса.

— А то! — согласился я с гордостью.

— Разве призрак может быть пьяным? Что ты пил?

Что может пить призрак? Лунный свет, время, осколки воспоминаний о том, как я был пьян, когда был жив. Но я не стал это ей объяснять — чтоб понять это надо самому быть призраком. Я развел руки, пожал плечами и улыбнулся. Кажется, улыбка у меня получилась довольно глупой.

— И что же ты отмечаешь? Или пьянеешь без причины.

— Ну что ты, — ответил я, — повод есть, причем значительный. Сегодня — юбилей с моей смерти. Правда жутко некруглый, но…

— И ты отмечаешь день смерти?

— А почему нет? Это ведь не всем дано.

— А когда будешь трезв?

Я улыбнулся еще шире. Настолько широко, что заболели мои призрачные скулы.

Василиса резко развернулась и пошла прочь.

— Постой, ты куда?… Ты же говорила, что вроде бы ко мне какое-то дело…

— Зайдешь ко мне, когда не будешь пьян. — в ее голосе звучало отчаянье. Я подумал, что еще немного и она заплачет.

— Стой! Посмотри сюда!

Над лесом висела луна. Ее свет был в ту ночь особенно ярким — я же говорил, ночь была чудесная и колдовская.

Угол здания и колонна подрезали лунный свет так, что оставалась узкая полоса, лунная дорожка в полпяди шириной. Я встал на цыпочки и прошел по ней полдюжины метров, так и не ступив на неосвещенную лунным светом землю.

— Ты трезв? — удивилась она.

— А то… — ответил я, — аки стеклышко.

— А что с хмелем?

— Его унес ветер — глядишь, еще кому-то пригодиться… Так что там у тебя? Выкладывай!

— Франц, у меня беда…

* * *
— Так значит они лежали здесь…

— Ну да, — ответила она.

— А теперь их нету…

— Чуткое замечание.

Мне оставалось только кивнуть. Пока в моей силе не было ничего, кроме простой констатации фактов.

— И много было? В смысле пачка большая?

— Неа, маленькая… С папиросную пачку. А сумма там была больша-а-а-я…

Она все же заревела. Я бы хотел ее обнять, прижать к себе, успокоить. Но и это было не в возможностях призрака. Я смог только сказать:

— Не реви… Не разводи сырость. Давай лучше подумаем…

Она подтянула сопли и кивнула:

— Давай…

— Она не могла куда-то завалиться?

— Я уже сто раз смотрела. Куда еще посмотреть?

Если верить Василисе… Ну а, в принципе, отчего мне ей не верить?…

Ну да…

С ее слов выходило, что деньги лежали в пенале, меж стенкой и коробкой с лекарствами. Тайник был не то чтоб слишком надежным, но ничем не лучше большинства остальных.

Я лег на пол, заглядывая за кровать, за батарею. Я даже зашел в квартиру к соседям и посмотрел на пол сквозь стену. Денег не было нигде.

Уточнять, на что собирались деньги я не стал. Лишь уточнил:

— К какому числу они тебе нужны были?

— Через месяц — крайний срок…

— Украли? — спросил я ее, — кто мог их украсть?

— Да я не знаю. Никого в квартире не было. Ну кроме тебя… — она поперхнулась и добавила: И меня… До этого еще слесаря приходили, меняли трубы. Да только я деньги убирала, и после них опять на место положила.

— Что делать, Франц, что делать… Ты знаешь?

— Знаю, ответил я, — Будем искать…

— Искать? Как? Где? Что?

— На последний вопрос отвечу совершенно точно — искать будем деньги. Как абстрактную категорию. А у ж где и как — будет видно. Твои это будут деньги или нет — не суть важно.

* * *
На всякий случай я понаблюдал за слесарями. Но те, похоже были все же невиновны и слишком просты для хитроумной кражи. Они жевали свои бутерброды с высохшим сыром, стреляли друг у друга папироски, не брезговали докурить после приятеля, не слишком сожженный окурок прятали, чтоб лишний раз не бегать за папиросами.

Водку, покупали дешевую, с рук на базарчике. На нее собирали, вскладчину. Пока шапка шла по кругу, я успевал заглянуть каждому в бумажник — купюры там были некрупными, да и тех немного.

Как потомственные алкоголики, напивались они с наперстка, а потом вели задушевные беседы. Признавались во многих грехах, в том числе и в придуманных — все больше в прелюбодеяниях, и в реальных — воровстве труб, мену электродов на самогон…

Но о деньгах Василисы не сказали ни слова, хотя о ней самой обмолвились вскользь.

Причем довольно скабрезно.

В ответ я столкнул на пол початую бутылку.

Она не разбилась, но пролилось много.

* * *
— Неделя заканчивается плохо, — подытожила Василиса. Впрочем, и начиналась она неважно.

— А с чего же она начиналась?

— Ну известно с чего — с понедельника…

Действительно, неделя подходила к концу, а денег найти не удавалось.

— Ну что же, коль именно твои деньги найти не удается, поищем чужие.

— В смысле?

— Ну все элементарно. Выбираем банк. Не самый большой, а такой, маленький… Сперва яподсматриваю кода, затем выбираем ночь. Я прохожу сквозь стену, выключаю сигнализацию, открываю дверь. Ты входишь и берешь, сколько тебе надо. Подходит?…

Конечно, план был не ахти: без налетов, без преследований, без сложного расчета — психологического и технического. По таким ограблениям не снимают фильмы, не пишут книги. Но будучи простым, он от этого не становился неэффективным и мог сработать. Я знал на районе банков пять, которые ночью охранялись только сигнализацией.

— Нет, не подходит. — ответила Василиса.

— Это почему?…

— Да потому что это воровство. А воровать нехорошо. Даже не настаивай.

— Это все чистоплюйство чистой воды. Но настаивать так и быть, не буду — ибо настаивают обычно на спирту.

Очевидно, до сегодняшнего Василиса не читала газет, в которых писали о том, какими путями сколачивались банковские состояния.

— Хорошо, а что ты можешь предложить?

— Скажем, выиграть в лотерее? Или на автоматах?

— Без толку. Лотерея слишком сложная — много шариков. Да и игорные автоматы… Говорят, раньше были механические, там шанс был. А теперь ведь сплошная электроника.

Василиса задумалась. Но ненадолго.

— Слушай, Франц… Говорят, призраки часто охраняют клады? У тебя точно нет никакого клада?

Я пожал плечами — единственный мой тайник содержал меня же.

— А ты не можешь походить поспрашивать, мало ли. Вряд ли призракам нужны деньги… Может кто-то что-то слышал?

* * *
— Ну что? Поговорил? — спросила Василиса через два дня.

Я кивнул:

— Говорил, с некоторыми по два раза. Никто не знает ни о каких кладах.

— А ты со всеми поговорил?…

— Ну… — замялся я.

Василиса поняла все сразу же.

— Значит не со всеми. Выкладывай кто такой, отчего им брезгуешь.

— Брезгую, потому что он не человек. И никогда им не был. Он призрак оборотня и я не хочу я с ним говорить…

— Почему?

— Да потому он как есть — собака бешеная. К тому же откуда у собаки деньги?

— Ну а вдруг?…

Я задумался — и действительно, откуда. Прямо любопытно. Думал я недопустимо долго. Мое раздумье Василиса истолковала неправильно:

— Сходил бы ты все же к нему…

— Да нету у него денег. И не было никогда.

— Может, и не было, но ты все равно сходи! Ну хоть ради меня?

Я говорил, что призракам женщины не нужны? Но что-то было в ее голосе, какое-то очарование, сила потаенная, та самая, что заставляла мужчин драться на рыцарских турнирах, плыть на кораблях по бурному морю, осаждать и карабкаться на стены иных городов, кровью на снегу писать стихи, строить лестницу до неба — и обратно…

Самая большая сила на земле — это женское слово произнесенное в нужное время и нужному собеседнику.

А вы говорите магии мало в жизни, мистики…

И я тоже сделал маленький подвиг — поднялся и пошел к оборотню.

* * *
Я вспоминаю американский плакат времен второй мировой войны. На нем был изображен мужчина за рулем открытого автомобиля-кабриолета. Рядом с ним был контуром прорисован Гитлер.

Надпись рядом гласила: «Едешь сам — везешь Гитлера». Вероятно, так взывали к экономности американцев. Хотя, насколько знаю я тогда американцы особой нужды в горючем не испытывали. Или же этот плакат призывал экономить что-то иное?…

Ну это не важно — так просто, к слову вспомнилось.

В город я добрался почти подобным образом.

У заезда с шоссе в город стоял светофор, где останавливались десятки машин.

Я выбрал себе машину, в которой кроме шофера никого не было и сел на заднее сиденье. За время дороги я ничем не выдал свое присутствие, и не отвлекал водителя.

Доехав до центра, вышел, перешел площадь, не обращая внимания на светофоры и машины. Вокруг меня были тысячи людей, но никто не обратил внимания на меня.

Никто не закричал, видя как я прохожу сквозь машину. Не видел меня никто что ли, или просто они были заняты своими делами и мыслями так, что некогда было посмотреть по сторонам.

Они шли, размышляя есть ли жизнь после стоматолога.

Вероятно, желая подбодрить окружающих, гробовых дел мастер вынес свой товар на свежий воздух. Вроде как не печалься человече, что тебе плохо, ведь кому-то подобный товар понадобиться. Ты и завтра пойдешь по этой земле, а кого-то в нее зароют уже сегодня.

Пройдя перекресток, я сел в другую машину. сделав еще одну пересадку был на месте. Ну или почти на месте. Дальше машины не шли и мне приходилось добираться своими ногами…

* * *
Насколько я знал, умер вовкулак ненамного раньше меня, и причиной его смерти стала все та же железная дорога. Пути проложили через его охотничьи владенья и его рев часто заглушал гудок паровозов. Однажды он не выдержал и вышел на полотно, дабы появившегося стального зверя остановить, перекричать, испугать и прогнать прочь.

Однако, время он выбрал неважное — ночь была хоть с полнолунием, но все же ночью. Машинист просто не заметил оборотня, и того разбросало вдоль полотна на сотни метров.

Вовкулаки обладают высоким бессмертием, говорят, их совсем не просто убить. Ходят слухи, что у них даже то ли прирастают то ли отрастают оторванные конечности. Но здесь был, похоже, не тот случай.

Утром нашли кровь и останки, провели расследование. Но затем решили, что кости вряд ли принадлежали человеку, и объявили погибшим какого-то крупного то ли волка то ли медведя.

Опять же: за раздавленного волка, пусть и крупного — машиниста судить не надо.

Призрак оборотня жил в старой водонапорной башне на старом вокзале.

Давным-давно, еще до моего рождения, когда железную дорогу тянули к этому городу, для вокзала отвели совершенно крысиный угол. Паровозы-то тогда давали больше копоти, чем пользы, посему место отвели на краю города, между свалкой и кладбищем.

Но город отстраивался, рос. На другом конце города построили новый вокзал и проложили от него пути во все стороны света. Кладбище возле старого вокзала стало городским, престижным. Свалку срыли и перенесли в другое время, хотя, как на меня, неважный запах тех мест остался. Или просто у запаха тоже есть призрак, который улавливают приведенья, но не люди.

Вокзал тут все же оставили, и даже чуть достроили. Но он остался маленьким, сюда приходили пригородные электрички, и ожидали, пока наполнятся живым грузом, прежде чем пуститься в обратный путь. Ибо железнодорожные пути здесь перечеркивали ограничительные рельсы. Поезд дальше не идет, конечная станция, просьба освободить вагоны.

За запасными путями, меж депо и цехом стояла водонапорная башня, которую построили, вероятно, столетия полтора назад. Конечно, за это время она много раз переходила из рук в руки, ее начинку поменяли, в последнее время поставили автоматические насосы и регуляторы, закрыли на замки и без особой нужды не заходили.

Да и раньше сюда люди не стремились. Призрак вовкулака характером обладал скверным и постоянно творил какую-то пакость. Впрочем, на глаза он старался не показываться и почти никто не знал, что он там.

Замки и двери меня не остановили — я в вошел вовнутрь водонапорной башни, постояв минутку, чтоб привыкнуть к полумраку башни.

Есть тут кто!?! — крикнул я.

Здесь я! Давай, подымайся…

По винтовой лестнице я поднялся наверх. Вовкулак сидел на краю резервуара с водой и плевал туда. Плевки долетали до воды, подымали на глади небольшую волну, но с водой не смешивались, а летели дальше, пока не выпадали через дно бассейна.

— Напрасный труд. — Заметил я. — Если ты думаешь кого-то так заразить бешенством, то вряд ли что-то получится. Даже если б твоя слюна смешивалась с водой, все равно отсюда берут только на промывку вагонов.

— А это ты, Шульц…

— Я не Шульц, я Франц.

— И правда, Франц… Уже забываю, как тебя зовут. Сколько мы с тобой не виделись?

— Лет пять, примерно, — сказал я. Но, прикинув, подумал, что, пожалуй, и поболее.

— Ну да, живем, вроде бы в одном городе, а встречаемся редко, хотя вроде бы друзья.

От таких бы друзей я бы, пожалуй, держался бы подальше, но в тот момент счел за лучшее об этом умолчать.

— Слушай, — пробормотал я… У меня тут вопрос. — сказал я и поперхнулся.

— Ну да ладно, давай уже…

И тут я подумал — а может, ну его, все равно добра из этого уже не будет? Откланяться и уйти — пусть он ломает голову зачем я приходил. Все равно от вовкулаков никакой пользы.

Но нет, как всегда к здравой мысли я не прислушался.

— Слушай, — я попытался вспомнить, как его зовут, но нет, не смог. — поэтому на личности счел лучшим не переходить: Слушай, тут такое дело. Чисто случайно, ты не знаешь, где можно взять деньги.

— Конечно знаю, — ответил он. — В банке. Хотя не пойму, на кой призраку деньги…

— Не твое… — начал я, но опомнился. Нет, банк не подходит… скажи, а ты не знаешь, чтоб кто-то где-то давно потерял какое-то сокровище? Или просто зарыл клад?

Вовкулак подумал, но совсем недолго. Раньше я думал, что у вовкулаков мозгов немного — ровно настолько, чтоб бегать, рвать мясо и жевать. Последующие события меня убедили что я ошибался.

— Ты знаешь, я тебе, пожалуй помогу.

— Мне это не понравилось сразу же. Скажу на будущее — когда вервольф предлагает помощь, самое разумное. Что вы можете сделать — это отдернуть руку и пересчитать пальцы.

Но тогда я об этом не знал. А грабли уже были разложены часто, и мне ничего не оставалось, кроме как станцевать на них вальс.

— Значит, слушай, когда я был человеком, в местах, где я жил, обитала еще бабулька…

— … божий одуванчик, — сорвалось у меня.

— Не перебивай… Если с чем ту каргу сравнивать, то сушеный мухомор — самое то. Сморщенная, в пятнах, если не двигается, то и не поймешь, жива или померла неделю назад…

— Ну и как? Померла старушка?

— Ну а как же. Только не неделю назад, а поболее. За собой оставила уйму всякой дребедени, и думаю, деньги у нее водились. Значит, запоминай, где она жила.

Он продиктовал место, затем повторял, пока я его не заучил.

— А откуда у нее деньги?

— За колдовство приносили… Брала-то она немного, да жила долго. Наследников у нее не было, так что на твоем месте я бы съездил. Старушка скупа была до безобразия, придешь, бывалоча к ней, скажешь, мол, бабка, дай пошамать чего-то… А он тебе…

— Тебе… Не мне, а тебе… — поправил я оборотня.

— Ну да… А она мне — а осиновым колом тебя не угостить?

Вовкулак поднялся на ноги и стал обходить резервуар:

— Ну как? — Спросил он. — Помог я тебе?

Я кивнул — утверждать обратное было бы по крайней мере неумно. Но немного я засомневался:

— А все же, с какой радости ты мне советы даешь? Твой-то интерес какой? Что тебе надо? Ну кроме призрака сыворотки Пастера, конечно?… Лосьон от облысения? Средство от потливости ног?

— Злой ты, Франц… Тебя так послушать — ты, когда бежал, на пулеметную пургу напоролся. И не скажешь ведь, что сам себя замуровал. Я, может, от души тебе помочь хочу. Потому что мы, призраки, должны помогать друг другу. Если мы друг дружке не поможем, хто ж тогда поможет? Сейчас я тебе посоветовал, ну а потом ты мне что-то сделаешь? Ведь так?

Я смятенно кивнул в знак согласия. Мол, помогу, а как же. Не знал я в тот момент, что уже начал помогать оборотню.

Самым непосредственным образом.

* * *
— А где это?… — было первым вопросом Василисы.

Я, собственно говоря, тоже представлял эту местность с трудом. Сперва Василиса сходила в книжный магазин и купила обыкновенную туристическую. На ней деревни, указанной оборотнем не было. Тогда я предложил съездить на книжную толкучку. Там мы нашли старые туристические карты, к тому же потертую копию послевоенных времен.

— Кстати, — заметил я, как ты думаешь, а в тех местах люди знают что это такое — деньги? Ты веришь, что там есть клад?

Поскольку Василиса молчала, я продолжил:

— Верую, потому что абсурдно!

Хотел сказать еще что-то но замолчал — Василиса была не в том настроении, чтоб испытывать ее надежду.

— Ну что, поедем?

— А у нас есть выбор?

Она была права — особого выбора не было.

— Рассиживаться нечего, завтра едем.

— Завтра? — Удивился я.

— А чего нам ждать?

Логично — ждать было нечего.

* * *
Сборы были недолгими. Я, как всегда, путешествовал налегке. Василиса еще с вечера собрала рюкзак, и легла спать одетой. Возможно, она стеснялась при мне переодеваться, но, скорей, потому что для сна времени было мало. А после сна следовало просыпаться, облачаться в холодную одежду, идти на еще более холодную улицу. Я бы сам сделал так, будь я живым — всю ночь бы грел свои одежды, чтоб унести с собой в дорогу немного домашнего тепла.

Спала она плохо — ворочалась и то и дело смотрела на будильник.

— Да спи ты, — просил я ее. — Еще долго. Я тебя разбужу.

— А ты не проспишь?

— Я не хочу спать…

Она поворачивалась, но через полчаса все повторялось снова.

За час до подъема она все же заснула крепко, и я действительно стал опасаться, что она проспит, не услышит мой зов и писк будильника.

Но она проснулась за пять минут до срока.

Поднялась, выключила так и не зазвеневший будильник. Закипятила чайник, набрала горячую воду в термос и…

— Ну что пора ехать?…

— Пора… — ответил я, — Давно пора…

* * *
Автобус был совершенно пустой и я сел рядом с ней.

Закрылись двери, остановка поплыла назад.

— Отлично… — заметил я, — Дорога началась.

Улицы города были пусты, иногда попадались одинокие пешеходы, кто-то выгуливал собак, кто-то спешил на работу, кто-то возвращался домой, к теплу, к чашке чая и теплой постели.

Эх, чашка кофе — когда теперь свидимся?

На востоке только рождался рассвет. Он был молодым, выглядел еще слабым и бессильным над ночью, что продолжала висеть над городом. Но по приметам известным мне я знал — рассвет и день будет сильным и злым, солнечным, хотя и холодным.

Электричка уже ждала нас в своем тупике. Она была, вероятно, из парка, или простояла тут всю ночь, поэтому вымерзла до основания. Все ее двери были открыты. Свободных мест здесь тоже имелось в избытке — желающих ехать в том направлении было немного.

Электричка отправилась в указанное время. Впрочем, вероятно, это было единственное, что она сделала вовремя. Дальше она останавливалась на каждом полустанке и стояла там до непонятного долго. Однажды, заинтересовавшись очередной остановкой, я прошел в голову состава и обнаружил, что наш электропоезд едет несамостоятельно, а его тянет тепловоз, к которому нас прицепили на какой-то узловой станции.

И тогда я заметил, что вдоль полотна нет столбов, а над нами — контактного провода. В краях, в которые мы отправлялись до сих пор не добрались поезда на электрической тяге — туда ходили тепловозы, а может быть, в ином месте до сих пор горел уголь в топках паровозов.

Конечно, название станций здесь не объявляли, и нам пришлось перейти в голову состава, чтоб успевать читать название полустанков.

Но помогало это не слишком — на большинстве полустанков не было даже названий… люди узнавали их по своим приметам, сходили, кто-то напротив заходил, занимал места в вагонах.

Не сдержавшись, Василиса спросила, далеко ли до нашей станции.

— Да где ж вы раньше были? Чего раньше не спросили — Водяную мы давно проехали.

— Как проехали?

— Ну так и проехали, она была через четверть часа как мы из города выехали.

— Да чего ты им голову морочишь, — отозвались с соседней лавки. — Тут на линии три Водяных. Ты сперва спроси, до какой им, а потом пугай. А то ведь, с перепугу выпрыгнут из поезда, разобьются, так на твоей душе грех будет.

Наконец, разобрались — Василиса вытащила карту, разложила ее на лавках. Вокруг ее тут же собралась чуть не половина вагона. Советов давали мало, впрочем мешали тоже немного. Скоро выяснилось, что мы не проехали и половины пути.

— Да вы эта… — Сказал наш собеседник, — Кладите-то рюкзак под голову да спите. Я вас разбужу… Если не забуду, конечно…

— Простите, — робко спросила Василиса, — а отчего здесь так много Водяных. Здесь что?… Нечисти много?…

Ответом ей был смех — не слишком громкий, не такой, который можно было бы принять за оскорбление.

— Да не, барышня не потому. Нечисть-то у нас тихая. Конечно и домовые шалят, кикиморы, и водяные опять же… Да не настолько они мешают, чтоб в их честь села называть. Тут когда паровозы ходили, им нужны были остановки для того, чтоб в котлы воду набирать. Вот и построили станций… Ну а как их называть, если все что есть на них — колодец и помпа? Ась?…

* * *
Опоздав на два часа поезд, заскрипел тормозными колодками и остановился. Народ неспешно поднимался со своих мест и сходил на платформу. Сошли и мы.

Напротив здания станции была небольшая площадь. Да что там площадь — просто, приближаясь к вокзалу, дорога чуть утолщалась. Народ, сошедший с поезда рассаживался прямо на траве — можно было сделать вывод, что если здесь и есть автобусное сообщение, то остановка где-то здесь.

Рядышком расположились и мы. Василиса снова вытащила карту.

Деревня, указанная вовкулаком, на карте имелась, но к ней не вела ни одна дорога. Это при том, что за неимением иных на карту старательно наносились даже грунтовые шляхи, непроходимые и после средненького дождя. Даже ленточка реки, которая вроде бы должна была протекать через деревушку, километрах в семи вдруг резко сворачивала в сторону, кралась вдоль опушки леса и терялась в болотах и озерах.

Да и деревни здесь были как на подбор с названиями странными — Грязево, Выдрино, Дураково…

Посовещавшись немного, мы решили ехать в Хмырово. От искомого места деревенька эта была далече, но с иных сторон к месту подобраться было и вовсе невозможно.

Постояв с четверть часа, поезд на котором мы стояли, тронулся. Автобуса все не было.

Наконец, еще через полчаса появился какой-то шарабан, видимо украденный из музея техники.

К тому времени мы уже знали, что прямиком в те края не доехать, и придется ехать с пересадкой.

Проехав с полчаса, мы сошли в какой-то деревушке названия которой я не помню.

Места здесь были дикими. Городские жители в ста километрах отсюда именовали себя европейцами. Но стоило проехать все те же сто километров, причем на запад, начинались места, которые назвать Азией, значило обидеть Азию.

Нет, безусловно, здесь было много хорошего — природа, люди неплохие, добрые и даже красивые. Но цивилизация здесь была вещью недосягаемой.

Скажем вот, в одной деревеньке я даже видел светофор. Движение здесь было не таким уж и большим, и зачем его поставили — я так и не смог понять. Вероятно, он был вроде местной достопримечательности, сюда, возможно, приводили детей и показывали им диковинку. Мол, в больших городах есть вот такие вещи и пользуются ими так-то. Учитесь, детки, а то вдруг когда в город попадете.

Причем светофор был здесь авторитетом и почти культом поклонения. Бывало, машина или телега останавливалась на красном свете, и, хотя, до ближайшего человека было метров сто, ждали разрешающего сигнала светофора.

Здесь время было неторопливо, будто патока и его мерили часами. Здесь до сих пор пикетные столбы вдоль дороги отмечали не метры и километры, а сажени и версты.

Центральная площадь деревни, куда мы попали, одной стороной выходила на пустырь, где мирно паслись коровы. Вероятно, когда проектировали деревню, предполагали, что когда она дорастет до города, пустырь превратят в городской сад. Да только деревня так и осталась таковой, а садов в окрестностях и без того было в избытке.

На площади скучали старики. Василиса подошла к ним и спросила:

— Когда был последний автобус на Хмырово?… — спросила Василиса.

— На прошлой неделе был, доченька. — Успокоила сердобольная старушка, которой Василиса годилась скорей во внучки.

— Как на прошлой? А когда теперь будет?

— Дак когда шофер его отремонтирует, тогда и будет… Обломался он. Да ты не переживай — доедешь. Я и сама тудой еду к сыну и к снохе-то… Чичас грузовик приедет, на нем и поедем.

Сейчас случилось еще через полтора часа. Грузовик, надо думать, шел вне расписания и по личному почину шофера.

Как оказалось, старики не просто отдыхали на площади, а тоже куда-то ехали.

Место в кабине уже было занято, да и в кузове было изрядно живого груза. Ожидавшие начали закидывать свои сумки и узлы, и запрыгивать сами. Получалось у них это резво — даже дряхлые старики занимали места без посторонней помощи.

Затем появился шофер, собрал деньги. Обмолвился словом с каждым, конечно, исключая нас. Василису он смерил взглядом, который мне совсем не понравился.

Но плохо или хорошо мы тронулись. Скорей, конечно первое, потому что в кузове трясло, грузовик передними колесами подымал пяль, которую глотали сидящие в кузове. Еще дул жуткий ветер, но смущало это, наверное только нам.

Старики качались в такт рессорам грузовика, делясь своими бедами:

— А я вот в райцентр ездил, — рассказывал всем старик. — За пенсию хлопотать.

Отчего мне не плотють, шо я, почитай, всю войну проработал! С чепырнадцати лет в поле! А мне отвечают, мол ты эта… Не на тех хозяевов тогда работал. Мол, они уже далече, и стаж ваш подтвердить не могут, а если б и могли толку с того ноль, потому как не нашего это пенсионного фонду взносы. Во как! Дык ить земле все равно, под какой она властью!

Скоро Грузовик притормозил возле почтамта в Хмырово. Василиса спрыгнула на землю и помогла спуститься нашей знакомой. Кроме нас никто не стал сходить, зато на грузовик село четверо. Даже если считать меня за одного, баланс получался все равно не в пользу этой деревеньки.

— И я понимал почему — мне тоже здесь решительно не нравилось.

— А вы к кому сюда приехали? — спросила старуха.

— Ни к кому. Нам… Мне не сюда. Мне бы в Зверево…

— Ой, горюшко… Да на кой вам туда — дикие ведь места там вовсе.

Я осмотрелся по сторонам — если эти места собеседница считала не дикими, то что же по ее мнению глушь? Неужели бывает еще хуже.

— Надо мне туда. Вы нам только дорогу скажите.

— Дак нету туда дороги!

— Ну а как вы туда попадаете?

— А на кой нам тудой попадать? Чего мы там забыли? Тамотки только хозяин и живет… Лесник-то. Бывалоча, конечно, забредали за грибами-то, за брусникой опять же.

— Через лес, значит… В какую сторону идти? — не успокаивалась Василиса.

Старушка всплеснула руками:

— Да куда ж вы на ночь глядя — до сумерек вам туда не дойти. А если в темноте заблудитесь, так можешь и в трясину попасть. На кой мне грех на душу брать.

Оставайтесь здесь до утра. Глядишь, с утра найдем вам проводника, да и опять же, — она почему-то понизила голос до шепота, — утро вечера мудреней…

Участие нашей новой знакомой не распространялось так далеко, чтоб предлагать нам крышу над головой. Но ее сватья в местном колхозе была заведующей, иначе говоря, ключницей.

* * *
Под ночевку Василисе определили местное общежитие. В данное время, в данный исторический период оно пустовало. Кроме нас в нем не было никого.

Общежитие находилось почти в центре деревни. Представляло оно собой двухэтажное здание. Его двери были обиты металлическими полосами, а окна, даже на втором этаже — забраны решетками.

Строили его в старые времена, когда институты отправляли студентов помочь колхозам бороться с урожаем. Здание по идее было не таким уж и плохим — с большими комнатами, высокими потолками. Лампы дневного света безумно жужжали, но света давали более чем достаточно.

На каждые четыре комнаты имелся туалет и душ. Но вот беда — ни водопровода, ни канализации в деревне не было. Вероятно, собирались потом построить коллектор и насосную, да так и не нашли времени.

Заведующая открыла каморку, выдала Василисе матрац и кипу одеял — ночь обещала быть прохладной.

Затем заведующая оставила нам ключ, сказала, что зайдет завтра, и ушла.

До ночи было еще далече, и мы немного прогулялись по деревне — Василиса зашла в магазин, купить хлеба.

Там на полках ровными рядами стояли банки с консервами и бутылки с плодовым вином только одной марки. Жидкость в бутылках была разлита неровно и уровень разнился, пожалуй, на пару пальцев. Спроса на вино не было — это было видно по слою пыли. Скорей всего местные обитатели пили продукт кустарного производства. То бишь самогон.

Еще был хлеб, того сорта, который медленно черствеет. С иной стороны, этот хлеб никогда не был мягким, даже сразу после выпечки.

В углу, довершая картину, валялась уйма резиновых сапог.

Мы вернулись в общежитие, и Василиса заперла за собой дверь. От нечего делать прошли по всем комнатам. Но там ничего не было — только пустые кровати. В каждой комнате была розетка для радиоточки, мы нашли даже одну тарелку громкоговорителя, но радиотрансляция, как и все остальное, в этом здании, не работала.

Еще нашли газету за 1985 год — ею, вероятно вместо скатерти накрывали стол. Больше никаких развлечений в том здании не было.

— Ложись спать, — сказал я Василисе, глядя в окно. За ним было почти темно.

— А ты?…

— А я пойду погуляю.

— Ты мало спишь. — сказала Василиса, укладываясь в кровать.

— Старые люди спят мало…

— Ты совсем не старый, Франц…

Я потушил в комнате свет и вышел.

* * *
Деревня отходила ко сну. Горели ока и фонари, но и тех и других было мало, и они почти не мешали свету звезд. Живя в городе я и забыл, что в небе может их столько поместиться. Горел Млечный путь, вдоль него летел какой-то мигающий огонек — вероятно самолет. Малая медведица показывала время около десяти.

По трассе, что была главной улицей деревни проносились машины. Они попали сюда из другого мира и спешили вернуться обратно.

Трасса шла по самой вершине длинного холма и, от нее в обе стороны спускались вниз деревенские кварталы. Слева за деревней начинались поля. Справа, внизу лежали черные зеркала прудов, за ними уже на иной холм карабкался лес.

По тракту я прошел возможно с пару километров. Добрел до местных рассадников культуры — друг напротив друга стояли деревенский клуб, в котором как всегда были танцы и обыкновенная забегаловка.

Я зашел и туда и туда, хотя нигде не задержался больше чем на пять минут. И там и там я был совершенно чужим. Не только потому что был призраком — в иные дни я сам ехал в центр города и до утра слушал чужие разговоры, музыку. Здесь было и то и другое — да вот беда, они были совсем иными нежели я любил…

И я пошел вниз, к прудам. Их было, наверное с полдюжины. Они соединялись каналами, через которые были перекинуты мостки и плотины. Надо думать, здесь разводили рыбу, а затем спускали воду и драли ее голыми руками.

Туман на прудах лежал так низко, будто он был второй кожей воды. Я сошел с берега и отправился гулять по воде. И странное дело — за мной на тумане оставались следы. Тогда я нагнулся и собрал туман в пригоршню. Он был мягким как вата, лепился будто снег, но совсем не холодил руки. Раскрошив, я подбросил его в воздух. Он взлетел и стал падать медленно. Что-то осело на мне — материя это тумана не проходила сквозь меня. Я сгреб еще немного этого марева, слепил из него комок и зашвырнул его прочь. Он полетел яркий словно метеор, теряя искры цвета лунного света.

Снова и снова я собирал туман, швырял его вверх. Мне казалось, что я опять маленький и играю со снегом на заднем двору школы. Я смеялся, пел детские песни — и удивительно, то ли из-за леса то ли из-за холмов мне отвечало эхо.

Я смотрел вверх, клочки падали, но мне казалось, что падают не они, а это я взлетаю.

Когда я наигрался, то оказалось, что я весь облеплен туманными снежинками. Я мог их струсить — но зачем, они мне совсем не мешали. И затем — это было красиво — в каждой отражался то ли лунный свет, то ли звезды.

Упав на воду, я начал сгребать туман в одну кучу, начал лепить из него комья, стал их катать и довольно скоро слепил будто снеговика. Затем стал отбрасывать от него лишний материал и время, сделав из бабы сперва женщину, а затем девушку.

Я никогда не был скульптором, но удивительно — у меня получалось, будто туман слушал не столько мои пальцы, сколь мои мысли и воображение. Хотя спроси меня, о чем я тогда думал, я вероятно не смогу ответить даже себе. Да ни о чем, вероятно…

Когда я закончил и отошел, оказалось, что туманная девушка была похожа на Василису.

И тут я уже точно задумался — а не влюбился ли я?…

Ты совсем не старый Франц… — повторял я, стараясь убедить и успокоить себя — совсем не старый…

Но тут подул ветер, от него туман стал таять будто снег. Блестки срывались с меня да и моя скульптура стала таять.

Я побрел назад в деревню.

* * *
Еще издалека я увидел, что возле нашего прибежища что-то происходит. У входа в общежитие собралась дюжина мужчин. Нельзя сказать, что они были молодыми — возраст старших был примерно равен моему. Разумеется, на момент моей смерти.

Говорили они много, но все больше матом. Смысл сказанного сводился, что все городские девушки вовсе не девушки, а крайне распущенные создания и с этим необходимо бороться, к примеру, показав пыл простого мужика и пустив по кругу, чтоб еще долго не хотелось.

Я тоже выругался — кратко и на другом языке.

Затем бросился бежать — я боялся не успеть. Двери хоть и были окованы железом, дрожали. Кто-то уже побежал за ломами.

Я вошел в общежитие — благо двери мне для этого не требовались. Тут же нос к носу я столкнулся с Василисой. Она бегала по коридору то и дело пускаясь в плачь, включая и выключая свет. Кричала во всю силу — но ее голос тонул в реве, доносившемся с улицы.

Увидев меня, она попятилась назад, вероятно приняв меня за одного из местных, как-то проникшего в здание.

— Франц, они убьют меня… — шептала Василиса сквозь слезы.

Мне захотелось обнять ее, прижать к себе, вдохнуть запах ее волос, стать от него сильным. Но даже это было не в моих силах.

— Не убьют… Не бойся, я с тобой, я постараюсь их остановить.

— Что ты можешь сделать! Ты же призрак!

— Посмотрим… По крайней мере я попытаюсь. С иной стороны — мне они тоже мне ничего не сделают.

У призрака нет иного оружия кроме его призрачности и невидимости. Но порой призраки становятся видимыми для всех — как и почему, я не знаю сам. Просто в тот день я был взбешен.

Я прошел коридорами и вышел на улицу прямо сквозь дверь. Все, кто там были, замерли, увидев меня.

— Уходите, — сказал я.

Они попятились, но не ушли. Кто-то ударил меня ломом, тот прошел сквозь меня и царапнул дверь.

— Уходите… — повторил я.

Но они не ушли.

Они просто бросились бежать.

* * *
Остаток ночи прошел спокойно.

Даже слишком спокойно.

Никто больше не горланил пьяных песен, не будил три деревни в окрест своим криком. Даже собаки лаяли будто в полголоса, не сколько брехали, сколько перекликались меж собой — все ли на месте, все ли в строю, не нужна ли помощь. Василиса забылась крепким сном. Я тоже забылся на пару часов, хотя, думаю, мало кто в ту ночь в деревне сомкнул глаза. Я знаю толк в ночах перед казнями и битвами — и поверьте моему опыту, именно такой была та ночь: будто сжатая пружина.

Над этим всем висела полная луна — великая чаровница, rоторая, возможно и спасла нас.

Мы оба уснули. Я спал сном крепким, и когда проснулся, Василиса уже сидела на кровати:

— Давно не спишь? — спросил я.

— Не слишком. Пойдем уже?… Я не хочу тут оставаться.

Мы вышли на улицу. Как оказалось, нас уже ждали: наша вчерашняя знакомая и ключница сидели чуть в стороне на лавочке. Думаю, ожидали они нас с рассвета, но побоялись тревожить наш сон.

Когда мы вышли, бабушка, которая ехала с нами, встала и быстрым шагом подошла к нам.

— Вот, значит как… — бормотала она. Стал-быть вам дорога и правда к хозяину. Мы тут собрали ему гостинца — передавайте ему поклон…

Бабушка протянула Василисе узелок. Та не подала руки, и старушка положила его к ногам моей подруги.

Меня она похоже, не видела — обращалась она только к Василисе. Чтоб убедиться, я поводил перед ее носом рукой — та никак на то не прореагировала.

— Ночью вы прогнали хлопцев… Потом внук Мартынихин говорит, что ночью на прудах какие-то фигуры бродили…

Василиса посмотрела в мою сторону. Мне не осталось ничего кроме как кивнуть в знак согласья.

Старушка считала свой долг выполненным и начала пятиться назад.

— Так как туда добраться?… К хозяину-то? Вы же говорили, что нет к нему дорог?

— Когда есть, а когда и нету — он сам решает, кому эту дорогу дать, кому положить под ноги, а кому… Эта… Пару назад из Дурово к нему дорога была, так он когда осерчал, кусок пути под воду ушел, в болоте провалился. А остальное — буреломом завалило. А иногда нагонит ветры, так и проломает просеку прямо к своему дому.

— И где эта просека…

— Была!.. Была еще лет пятнадцать назад, да ее подновлять некому вот она и заросла… Вы эта… Идите к прудам, дойдете до леса — направо повернете. Идите вдоль опушки, ближе к деревьям. Дойдете до большой ямы — там старая просека начинается. И вдоль рва, вдоль рва… Может, и дойдете… А теперь уходите сами. Прошу вас. И не возвращайтесь больше сюда…

* * *
Уйти из деревни оказалось самым простым.

Но дальше дело не заладилось. Ямы попадались чуть не каждые полкилометра, но рядом с ними никаких просек не было.

Довольно скоро я понял, отчего старушка говорила нам держаться опушки — уже в пяти шагах от деревьев начиналось болото.

Провалилась и попытка свериться по карте. На месте болота она определяла сады, а на месте леса озера.

— Стоило бы компас взять, — заметил я.

— Я им не умею пользоваться. А ты?…

— Не знаю, — признался я.

Лет шестьдесят назад, армейский инструктор пытался нас чему-то обучить и у меня даже был свой компас. Но слушал я его в пол-уха, и теперь вряд ли мог хоть что-то припомнить. В те времена мы редко ходили в одиночку и компас был нужен на всякий случай. На мою жизнь таковой не выпал.

— Жаль, что они не дали нам проводника. — пробормотал я, и тут же опомнился, представив как пришлось бы расплачиваться за благодушие деревенских. — Прости, глупость сказал…

— Да ладно, ничего… В конце концов проводников разогнал ты. — попыталась пошутить Василиса. Оказывается, мы думали одинаково.

— Ну да ладно. Есть идея… Идти в лес. Если сильно не собьемся, выйдем к реке. От нее…

— А если собьемся?…

— Тогда вероятно, не выйдем. Мы заблудимся…

— Не слишком радостно?

— Ну да. А что делать?

Василиса вздохнула, сложила карту, накинула рюкзак и пошла в лес…

* * *
И все же ров мы нашли.

Он бежал ломаной линией и был нам, пожалуй, по колено. Лес просто был изрыт ямами. Мелкими, не очень и просто глубокими. Земля здесь была напоена влагой и часто в них стояла вода.

Однажды мы чуть не попали в лесное озеро — притаилось оно среди большой поляны и его поверхность покрывала ряска похожая на ту заячью капусту, что росла на земле вокруг.

Я не заметил подвоха и пошел по ряске словно посуху — ведь для призрака главное не то, по чему он идет, а то, как он воспринимает эту поверхность…

А вот Василиса провалилась в воду, и замочила ноги.

Я предложил остановиться.

Пока она выжимала носки, я успел пройти вперед осмотреться по сторонам.

Когда я вернулся, увидел, что она вытирает ногу куском ткани, отчего-то эта картина всколыхнула во мне воспоминания. Выглядело это так, будто Василиса, собиралась наматывать на ногу портянку.

И тут я понял.

— Слушай… Это ведь не ров был… Это окопы. И не ямы то, а воронки или блиндаж обвалившийся. Здесь война проходила…

— Ну и что? — удивилась она.

— Не знаю. Просто подумалось…

— Франц, здесь война была всюду. Так что ничего нового эта информация не несет…

Она натянула кроссовок. Зашнуровала его:

— Ну что, пошли?…

* * *
Пошли-то пошли, да вот куда. Дороги тут не было, направления тут были размыты, солнца за высокими кронами не было видно. Мох, который вроде бы должен был расти на северной стороне дерева, вероятно об этом не знал, и рос либо по всему стволу, либо не рос вовсе. Началась и закончилась поляна, заросшая папоротниками. Чуда здесь тоже не было — ни один из них не цвел.

Вдруг Василиса остановила меня:

— Тише, ты ничего не слышишь?

Я остановился и прислушался — в шум леса вплетался иной звук, такой которому здесь было не место. Вроде бы кто-то плакал или…

— Поют, — сказала Василиса, — кто-то поет.

Звук был негромкий, слов разобрать было нельзя — казалось просто напевают какой-то звук, насвистывают простенькую мелодийку. Мы пошли в одну стону поляны, потом в другую, наконец определились с направлением, прошли в рощицу.

В ней была яма, где-то мне по пояс. Ее дно было завалено строительным мусором.

Поломанные бетонные балки торчали из земли, как иногда торчат не погребенные кости.

Звук шел оттуда.

— Это бункер… Или дот. В него попала бомба и обвалилась крыша.

— Но там же люди, они живы, ты слышишь, они поют…

Я покачал головой:

— Они мертвы лет шестьдесят. Как и я. Они сидят в бункере и ждут червя — процитировал я песенку и добавил, — Я схожу к ним…

— Франц, не иди, мне страшно…

— Не говори глупостей. Я просто спрошу у них дорогу.

Я закрыл глаза и представил, что подо мной вода. Земля пропустила меня…

* * *
И я действительно не задержался.

Ребята под землей действительно были рады меня видеть и в честь меня тут же затянули то ли марш, то ли тушь. Но я объяснил, что меня ждут, и что я не надолго. Спросил самое необходимое и выбрался на поверхность.

— Сколько их там?

— Пятеро, — ответил я.

— И что они делают?

— Сидят…

— А кроме того, что сидят?

— Еще поют.

— И где клад не знают?…

— Говорят, не слышали, он им ни к чему. Могут еще дать оружие, патроны есть, опять-таки консервы, но они пропали, и водка.

— А деревня?

Я повторил жест сидящих пятью метрами ниже — пожал плечами. О деревне они знали еще меньше нашего — то есть ничего.

* * *
Темнело. Своей цели мы не достигли, но возвращаться не было никакого резона, мы бы все равно не успели бы к темноте? Да и куда возвращаться? Надо было посмотреть правде в глаза и признаться — мы заблудились. Лес впереди и лес сзади ничем не отличались друг от друга.

Вверху еще во всю светило солнце, но меж деревьев уже стоял полумрак и что-то рассмотреть было затруднительно.

Двигаться дальше было совсем небезопасно и мы остановились, Василиса собрала сухостоя, наломала еловых лап, разожгла костер. Но ветки не сколько горели, сколько дымили.

Где-то далеко кто-то завыл. Походило на волчий вой, но отсюда был мой знакомый вервольф, и кто знает, может здесь был их целый выводок. Впрочем, с вовкулаком у меня получалось беседовать, но я сомневался, что удастся заболтать зубы волчьей стае.

— Франц…

— Чего?…

— Мне совсем не страшно умирать. Когда я умру, я стану как ты призраком, и мы будем вместе. Ты ведь меня не бросишь?

Я вспомнил про ее прадедушку. Но рассказывать ей не стал, а только прошептал:

— Ну с чего тебе умирать. Ночь пройдет и мы с тобой выйдем из этого леса, найдем лесника, откроем клад.

Ее ответом было тихое всхлипывание — она заплакала. Я сплюнул и добавил:

— Не брошу… Что бы не случилось — я тебя не брошу.

На небе уже стали появляться первые звезды, когда мы услышали шаги — кто-то шел к нам. Еще до того, как он появился из-за деревьев, я знал — это не животное. Ветки хрустели под сапогом, шаги совсем не походили на бег животного.

Это был лесничий.

— А ну, тушите костер! — были его первые слова. — Тушите немедля. Огонь хорош в свое время, в своем месте, а лес огня не любит… И веток наломали живых… Да как же вам не стыдно!

В тушение огня он принял непосредственное участие, засыпав его пригоршнями земли, а затем потоптавшись по пепелищу сапогами.

Когда пропал последний дымок, он довольно кивнул:

— Пойдет… К весне и следа не будет… И что это вас обоих сюда занесло…

Он так и сказал — «обоих». Значит, он видел и меня.

* * *
Затем он повел нас из леса — просто сделал знак подыматься и пошел прочь.

Шел он быстро, уверенно, так словно не боялся упасть в яму или какое-то озеро. Он будто знал весь лес наизусть, и мы едва поспевали за ним.

По поваленным стволам мы переходили овраги, мелкие речушки.

За все время пути он ни разу не обернулся, не полюбопытствовал — не тяжело ли нам, не отстали ли мы.

Но странное дело — если весь день мы часто просто продирались сквозь чащу, то теперь лесник вел нас тореной дорогой. Ветки расступались, на пути не встречалось особых колдобин или препятствий.

Наконец, мы вышли из леса, перешли поле. За ним на холме размещалась деревушка. Деревня была маленькая, — домов в шесть. Домишки были скромными, деревянными, в один этаж. Да и холм тот был невелик.

Ни в одном окне в деревне не горел огонь.

Я бы сказал, что дом лесника был с краю, ну так если в деревне полдюжины домов, как ни крути — не меньше четырех хат будет стоять на краю деревни.

Мы вошли в дом.

На столе стояла керосиновая лампа — электричества здесь, похоже никогда не водилось. Старик зажег огонь.

Тогда-то я и увидел его при свете.

Старик-лесник производил впечатление, будто высеченного из дерева. Причем для этой цели стамеску выбрали побольше да поплоше. Казалось, прислушайся еще немного и услышишь, как скрипят его суставы.

— Вам тут из Хмырова гостинец собрали. — отдала Василиса ему передачку.

Старик принял узелок и тут же развязал его. Внутри было две бутылки самогона, лесничий отставил их под лавку с видом крайне недовольным:

— За кого они меня держат, — пробормотал он.

Зато плиткам жевательного табака оказался рад, отложил и спички.

— Давайте-ка перекусим, — пробормотал он, вдруг смутившись, — да отдыхать… А то как-то нехорошо, не покормил, спать не уложил, а за подарки схватился. Я-то обычно, в это время сплю, да вышел на крыльцо, чтоб значит после чая… — лесник посмотрел на Василису и поперхнулся. — Ну да, так вот, вышел, гляжу дым над лесом. Так я бегом… Завтрева баньку вам истоплю.

Трапезничали молча. На завтрак снова был чай, хотя думаю, отвар какой-то травы, смахивающей на чай. Чтоб окончательно сбить запах, дед потчевал Василису полудюжиной видов варенья и тремя сортами меда.

— А ты чего не ешь, — обратился он ко мне.

— А я это… На диете.

— А это как?

— А я после заката не ем.

— А, ну ясен — корень, так бы и сказал, что постишься…

Только раз он спросил:

— Что вы тут делаете?

— По делу или так, заблудились.

— Вообще-то заблудились, но шли по делу…

Василиса, скорей всего хотела рассказать старику про клад, но тот не дал ей молвить слово:

— Ну по делу так по делу. Только ваше дело пущай до утрапотерпит. Потому как в темноте никакое дело делать несподручно.

Затем уложил нас спать — Василисе место определил на кровати, меня положил на лавку возле окна, сам залез на печь.

Как водиться, долго не смыкали глаз, разговаривали, Лесник на сон грядущий рассказывал нам то ли сказки то ли чистую правду.

Прямо не разберешь.

— Речка, что мы переходили когда в деревню шли, еще две версты протекает и в болоте теряется. Там клюква, я вам доложу!.. Но токма вам луче туда не ходить. Потому как топь там хитрая — только прошел по твердому, а она, значит, хлоп и переползла… А еще на том болоте когда-то дракон жил.

* * *
В том болоте когда-то жил дракон…

Был он древний и трехголовый. Не дать не взять — Змей Горыныч из сказок.

Вообще-то его предки были самыми обыкновенными — двухголовыми. С них еще известного орла рисовали.

А предки их и того проще были — одноголовыми были.

Народец дракона, конечно, видел, но все больше издалека. А что видел — прописал в былинах. Ну а чего не видел — придумал и тоже прописал. К примеру, решили, что трехглавый дракон в три раза страшней одноголового. А другие былинщики и вовсе заврались — и про шестиголовых спели, и про двенадцатиголовых. И даже про змеев о двух дюжинах голов. Только враки это все. Ну сами посудите — что это за дракон такой получится, больше на ежа похож будет.

Только дракон был незлобив — только в порядке самообороны съел одного богатыря, трех красноармейцев и двух партизан. И все…

Мало того, этот дракон, так же именуемый Змеем Горынычем, был незлобив, застенчив и нерешителен.

И хотя желудок один, но у всех трех голов свои интересы. Одной голове спать хочется, другой, скажем — пошалить, человеческим голосом с заблудившимся подорожним поговорить. Третьей хочется полетать над миром, поискать — а нет ли поблизости какой-то молодой незанятой драконихи, пусть и одноглавой. В случае чего — две головы и отвернуться могут…

Да мало ли…

Жизнь он прожил долгую и неспокойную.

Дружил с беглыми каторжанинами, раскольниками-староверами, возил волхвов в тайный град Китеж.

Последним его другом был геолог, человек, который не верил в драконов.

Вы можете себе это представить? И такое, оказывается, бывает!

Да, так вот… Геолог в него не верил, считал его плодом своего воображения, что не мешало дракону верить в человека, конкретно в этого и в человека как в абстрактную категорию.

Вот вы скажете — человека можно встретить на углу всех улиц, а драконов не бывает. Это почему же не бывает? Только потому что их не видели? Так вот Антарктиду, положим, много ваших друзей-знакомых видели? Может, это заговор, может и нету никакой Антарктиды, а что-то иное — Земля Санникова туда переплыла, Эльдорадо, или, положим, все тот же Китеж-град перелетел.

А драконы, позволю себе заметить, хоть и велики, но гораздо меньше Антарктиды.

Несколько раз в дракона стреляли. Первый раз — сделали засаду и саданули из баллисты. Промахнулись — дракон в ответ пыхнул огнем, сгорела баллиста, запылали стрельцы, прыгнули в болото да там и утопли. Позже стреляли из ручницы, в последнем веке — из трехлинейки и даже полоснули очередью из автомата. Финал и этих стрельцов был стремительным и категорическим.

Ну а потом, человеку места стало не хватать на твердой земле — полезли в болота.

Кто-то за торфом лезет. Иные сделать обещают из болота цветущий сад. Только веры им никакой. Потому что, скажем, раньше брались они из леса сад сделать — пустыня получилась. Пробовали реки повернуть — на месте рек — все та же пустыня.

Посему, однажды дракон однажды поднялся в воздух, сделал круг над родными топями да полетел за тридевять земель, за три моря и один океан, прямо на ледяной остров, где и вмерз в глыбу льда. С той мыслью он себя в льды вморозил, что лет через тысячу потеплеет на земле, льды растают, вода смоет человека, зазеленеют леса и над ними опять, как в древние времена закружат драконы.

* * *
Когда все утихло, я слез с печки и вышел из комнаты и из хаты.

Странно, месяц в ту ночь был таким острым, что казалось — еще немного и распорет небо, хлынут звездопадом небесные огни. И при всей тонкости месяца ночь была очень светлой.

Я вышел за двор, присел на трухлявую доску, прибитую на двух пеньках. Вся деревня лежала предо мной. Домов с полдюжины — и только один обитаемый, ну не странно ли. В таких условиях было бы страшно и мне — на меня бы давили пустые дома.

Чтоб казаться самому себе выше, я встал, распрямил спину, протянул руки к небу, тихонько запел песню:

«… Когда придет заката час
Зажгутся звезд цветы
Я в мыслях буду в тех краях
В которых не был ты …»
Сделал шаг назад повернулся вправо, пробежал два шага вперед, развернулся кругом.

Я танцевал.

Что-то было в этих краях звериное, это скалилось из-за каждого угла, а когда человек засыпал, выходило не только на волчьи тропы, но и на человечьи дороги.

И теперь я заклинал это, стараясь приободрить себя


«…Пилот ведет корабль свой
В далекий перелет
Пусть снег или дикий ураган
Полет сей не прервет …»
Я пустился в бег пробежал половину деревни, перепрыгнул через забор. Пригнулся к земле, изготовившись к прыжку…

Но не прыгнул — произошло нечто иное.

На мгновение небо осветил метеор он был большим и тяжелым, летел низко. В его свете я отлично рассмотрел в пыли след. След тяжелого армейского ботинка. Дальше росла трава, и определить, примята она или нет в темноте я определить не мог.

Танцы кончились…

Началась охота.

Я кружил по деревне — выскакивал из-за стен, проходил сквозь заборы. Но мой противник был или хитрей меня или давно ушел.

Проблуждав с час, я все же сдался — развернулся и пошел назад.

Сквозь закрытую дверь я прошел в сени. Уже собирался пройти на свое место и подремать до рассвета, но я услышал как в уголке кто-то кашлянул. Ровно настолько чтоб не разбудить спящую в соседней комнате Василису и привлечь мое вниманье. На лавочке, почти в самом углу сидел хозяин:

— Значит, я правильно угадал. Ты призрак. Проходи, присядь, поговорим.

Мне ничего не оставалось как занять место рядом с ним.

— Значит, ты меня видишь?…

Вопрос был лишним. Ответ был понятен и для меня и для него. Но я произнес его, лишь бы что-то сказать, чтоб начать разговор.

И действительно: молчанье прервалось.

— Я сразу понял, что ты не человек. — ответил лесничий, — Ты не отбрасываешь тень, не мнешь траву. Просто я боялся, что ты…

Он замолчал, потирая пальцем нос. Видно было, что он подбирает слова. Я понимал его — в подобной глуши запросто можно было забыть человеческую речь. Но оказалось, не все так просто.

— Да и сейчас боюсь… Мутный вы народ, призраки. Вроде и видишь вас насквозь, да все равно не понятно, что у вас на уме. Кто она тебе?…

Я не сразу понял, что он говорит о Василисе.

— Друг, — ответил я, не задумываясь.

— И вы здесь не просто так — это к бабке не ходи. По чьим делам вы сюда забрели?

— Все больше по ее…

— Все больше? Значит, и твой интерес имеется.

— Интерес моих друзей — это мой интерес.

Он не спешил задавать следующий вопрос, поэтому снова заговорил я:

— Вопрос на вопрос. Ты ведь тоже не человек?

— Конечно же нет. Я хозяин леса. Леший то есть.

— Вот и познакомились.

— Так зачем вы здесь.

Делать было нечего и я выложил ему всю правду.

На мое удивление, мое откровение он воспринял спокойно и тоже ответил правдой.

— Была тут бабка. Не тут прямо, а по близи. Верст десять, наверное…

Я прикинул — в поле или в городе это не расстояние, но в лесу…

— Я завтрева поспрашиваю про старуху-то, а нет, так просто проведу куда смогу. Мне-то туда путь заказан.

— Это почему?

— Да старуха, хоть и ведьмой была, да все ж человеком. И нежить жуть как не любила. Поэтому заклятье наложила — нежите на пять верст подходить к ее жилищу нельзя.

Я промолчал, соображая — нежить я или нет.

— Ну да ладно, пойдем спать-отдыхать, сил набираться. Потому как силушка вам понадобиться…

* * *
С утра следующего дня леший действительно затопил баню.

Мой сон чуток, да и спал я возле двери, но когда леший проснулся и ушел колоть дрова, я не услышал.

Пока Василиса купалась, он закинул за спину ружье, сказал, что придет после обеда и пошел то ли по своим, то ли по нашим делам.

Пока никого не было, я сбегал на то место, где обнаружил след. Но утром прошел дождь, смыл пыли и след, распрямил траву. А может, и не было его? Может, приснилось мне, привиделось в волшебном лунном свете?

Я вернулся к той лавочке, на которой сидел ночью в дневном свете деревня выглядела совсем иначе, почти неузнаваемой. Тени спрятались, цветов стало больше.

Наконец из бани вышла Василиса. Оделась она в длинную холщовую рубашку, почти до пят, которую леший нашел в своих запасах. Волосы, обычно стянутые в узел на затылке, сейчас были распущены.

— У меня для тебя новость…

— Хорошая или плохая?

— Да вот я не знаю какая. Просто новость. В общем хозяин-то наш не человек.

— А кто?

— Вроде бы лешак, леший-то.

Она пожала плечами — этот жест был полон очарования, все же рубаха до пят шла ей больше, чем свитера и джинсы.

Я понял ее мысль — нечеловеческое происхождение лешего ее волновало мало. Как и меня.

Пока лешего не было, она вымела избу, натаскала воды, помыла посуду. Я рассказал ей, как топиться печь. В закромах нашли кули с крупой и Василиса стала варить кашу.

Пока грелись казанки, протерла окна в избушке. Сразу стало светлей.

Ближе к полудню, вернулся хозяин. Оставил ружье сразу за порогом, в сенях, зашел залюбовался Василисой:

— Ах, хороша, у меня гостья! Чудо просто как хороша! Ну не дать ни взять — русалка или там нимфа!

Василиса зарделась и посмотрела на меня:

— Я бы сказал тебе, что ты прекрасна, но эта информация не несет тебе ничего нового.

* * *
Обедали молча, и только за чем леший заговорил о делах:

— Поспрашивал я про вашу бабульку.

— У кого?

— Есть источники. Вспомнили, где был ее дом, только кикимора говорит, что у убиенной старушенции денег отродясь не водилось. Мол, мы ее с кем-то спутали.

— И что теперь? — спросила Василиса.

— Куда смогу, я вас доведу, на нужную дорожку направлю. Завтра, вроде дождь намечтается. Я его прогоню. Когда будете оттуда выбираться, пришлю я помощь. Но сам я туда не могу — я говорил вашему кавалеру…

Я кивнул.

— …Да и на его бы месте я бы тоже не ходил тудой…

— Посмотрим! — отрезал я подчеркивая своим тоном, что смотреть буду исключительно я.

Остаток дня провели в праздности. Вечер встречали втроем, сидя на завалинке, коротая время за разговором.

— …А что? Оставайтесь тут навсегда? Красиво-то здесь как! А осень придет — так вообще, леса в золоте. Грибы…

— Да нет, дедушка, надо нам в город, дела, обязательства…

— А может, я вас не захочу выпускать, замету тропинки листвой, запутаю дороги, завяжу дороги узлом и куда б вы не пошли, все одно ко мне вернетесь.

— Не сделаешь, — ответила Василиса.

— Интересно, узнать почему.

— Да потому что ты не злой.

— Все же хорошо здесь! — заметил я глядя как садиться солнце.

— Ну а ты думал! — ответил леший с гордостью. — Было бы иначе я бы здесь не жил. Места здесь таки да — сказочные. Вот скажем, есть у нас пруд, а в нем вода…

— Минеральная!

— Да не, не перебивай… Соленая там вода. Знающие говорят как есть морская. И в ней рыбы морские плавают, осетры, камбалы, дельфины, и даже рыба-кит, что фонтаны пускает.

— Так как она сюда попадает? Неужели заплывает по рекам?

— Сие мне не известно, как попадает, только из этого озера реки не текут — только в него… А рядышком от него есть иной пруд — Серебряный. Не из-за серебра конечно так поименованный, а потому как рыбы там столько, что вылови ее всю в пруду останется хорошо если кружка воды. А все остальное — серебро живое чешуи окуней, карасей да щук.

— И давно ты здесь живешь?

— Да сколько себя помню — столько и живу. Еще, подозреваю, что я тут жил до того, как я могу вспомнить.

Я с удивлением посмотрел по сторонам — деревня выглядела старой, но не настолько.

— Что, прям здесь? В этой деревне?

— Не… до этого в лесу жил. Потом люди пришли, поселились. Всего недолго пожили — ушли… — Леший задумался, что-то вспоминая, — ну да кто умер, кто сам ушел, и опустела деревенька. Тогда надумал я сюда съехать. А что, место на горушке, далече отсюда видно. Опять же — люди ушли, а огороды остались. Скажем вот репа — замечательнейший продукт. Ты ее не сажаешь, а она все равно лезет — только не забывай ее по осени копать. Вещи человеческие тоже, доложу тебе!!! Календари, правда дрянь — слишком быстротечные. Я так подозреваю, что я старей людских календарей…

— Ну и как сюда продукты доставляешь?

— Как да очень просто. Иду в факторию, сдаю шкуры, на деньги покупаю патроны, покупаю крупу и муку мешками, несу до опушки, ну а дальше — медведи грузят на лосей — и всех-то делов.

— Идиллия… — вмешалась в разговор Василиса, — Вас так послушать — все у вас живут в мире и благоденствии и медведи не задирают лосей.

— Задирают канешна… — согласился леший, — Но только тогда, когда они мои мешки не везут.

* * *
В ту ночь я заснул легко. Так легко, что это мне показалось странным. Но я, засыпая списал все на чудодейственность мест. И укладываясь спать допустил еще одну ошибку — лег на спину.

Я давно заметил — кошмары мне снятся, когда я сплю на спине.

Скорей, скорей!

По склону оврага наверх.

Рукоять пистолет-пулемета.

Быстро, перебежками…

Лес закончился.

Остановились, отдышались Взводный показал — Вперед.

Проскочили половину поляны. Почти, почти…

Затрещал пулемет. Пулеметы, винтовки.

Кто успел, тот залег, кто не успел — рухнул. Об лопатку стукнулась пуля и отскочила в лес.

Отползли, пересчитались — взвод поредел на треть.

Вернулись к опушке, заняли оборону…

Что это со мной! Я не виноват! Я не убивал! В том бою я никого не убивал! Это вообще не мой бой!

В ствол мину — отскочил.

Птицей из ствола, через лес и вниз за спинами обороняющихся.

— Перелет…

Следующий не долетел. Дальше мины ложились где надо — дрожала земля. Осколки вспарывали кожу, стучали по каскам.

Взвод — снова в атаку. Не подымаясь в полный рост, не жалея патронов.

Вбежали в лес.

Я понимал — я сплю, я силился открыть глаза, но не мог. Я знал этот сон настоящий, подлинный настолько, что получи я в нем пулю, я останусь раненым на всю жизнь. Или умру. Или уже умер.

Ночь. Снайпер. Грудь в прицеле. Выстрел, удар, кровь.

Да что это такое! Я умер совсем иначе.

Это не мой кошмар, выпустите меня отсюда.

Я хотел закричать, разбудить себя своим же воплем, но тот не вышел из меня. Еще немного я бы задохнулся. Но я вскочил, сел на лавку, судорожно вспоминая, что призрак может не дышать, что его не может бросить в холодный пот…

* * *
— Как спала? — спросил я у Василисы, когда она вышла из дому.

— Спасибо, хорошо… — Защебетала она. — кажется, я никогда не спала так сладко. Тишина, покой — леший прав, тут просто волшебные места… А тебе как спалось?

— Спасибо, отвратительно.

— А что такое?

— Кошмары…

— Кошмары?

Я подумал и поправился.

— Нет, вряд ли это был кошмар, это был вещий сон. Этот сон сбудется. Или уже сбылся. И хорошо бы чтоб только один раз.

* * *
Леший, давний житель лесной, компасами не пользовался, но ориентировался в лесу, будто я в своем подземелье, и давал нам советы, касающиеся тех мест, в которых мы никогда не были:

— Значит, пять верст, это часа два пути. Старайтесь идти так, чтоб солнце у вас было за спиной. Чтоб вы свою тень, значит, топтали Солнце, конечно кружит, и вас тоже отведет от прямой. Да только в полдень вы будете в аккурат по серединке пути и после полудня солнце как раз вас повернет в иную сторону.

— А назад?

— А назад, уж не обессудьте — примечайте путь да топайте по своему разумению. Я пришлю вам помощь, только вы на них не сильно надейтесь. Энта помощь завсегда… хе-хе… в лес смотрит. Но ваше дело — выйти за круг. Где бы вы не вышли, ждите, я вам приду на подмогу.

Наконец, мы вышли на поляну.

Она была поделена почти на пополам. По ней была будто пропахана широкая полоса, на которой не росла трава. Зато ровно посредине полосы ровным рядком росли поганки. Казалось, что эта линия прямая, но нет, если присмотреться, выходило, что это все же дуга, развернутая к нам выпуклой стороной.

— Все, дальше я не пойду, — сказал Леший, — это ее знак. Ведьмин-то. Ведьмовской круг. Типа как за ним — ее землица, и ходить нежити туда запрещено. — леший замолчал, а потом посмотрел на меня внимательней: Ты бы эта… Тоже б не ходил.

— Нет… Насколько я понял, заклинание касалось только нежити. А я человек. Хоть и бывший…

— Франц, может все же не рисковал бы?

Василиса говорила тихо и выглядела такой испуганной, что я хоть и немного сомневался раньше, теперь был уверен — без меня ей не справится. Даже, если эти поганки никакой не круг, а просто такой сорт, что разрастается лишь по линии, даже если никаких заклинаний не существует, Василиса все равно сделает глупость и хорошо, если просто вернется ни с чем.

— Нет… — повторил я теперь ей, — идем дальше вместе.

Но никто не сдвинулся с места и не сказал ни слова. Тогда я со злостью пнул поганки — у одного слетела шапка. Мне оставалось сделать только шаг, и я уже был в круге, был за границей.

— Видите! Я уже вошел! Ничего не произошло!

Конечно было глупо полагать, что проклятье ведьмы обрушится на меня с первого моего шага за ее линию.

Посему, я развернулся и пошел вглубь леса. Василиса последовала за мной…

* * *
… И почти сразу мы чуть не попалив беду.

Дорога лежала через рощицу, которая, вероятно совсем недавно была поляной, и деревья на ней были невысокими и тоненькими как стебли травы. И меж ними торчал стальной прутик, с пластинкой наверху. Краска уже осыпалась, оставив только ржавчину.

Что-то было знакомо в этом флажке. Это было давно. Чуть не в прошлой жизни. Так помечали…

Мины…

Минер успел найти и пометить минное поле, но забыл или не успел нанести его на карты, как следствие, никто не вернулся, чтоб собрать урожай войны.

Я обернулся, предупредить Василису и увидел, что она вот-вот ногой снесет натянутую нить.

Еще мгновение и было бы поздно.

— Стой! Замри!

Она остановилась, спросила:

— Что случилось?

— Мина. — прошептал я.

— Что я должна делать.

Ответ на этот вопрос я знал отлично, будто и не было шестидесяти лет полусмерти.

— Проверь, еще проводов нету?…

Шнур был один. По нему она дошла до мины.

— Надо что-то тонкое? Гвоздь, проволока?

Из волос Василиса вытащила булавку.

— Там под рифленой шайбой должно быть отверстие… Нашла? Зачекуй! Э-э-э… Вставь туда заколку… Есть? Обрывай леску. Вытаскивай мину… Нежно, осторожно не тряси…

В ее руках оказалась противопехотная мина, знакомой мне модификации — S-34. Мина немецкая, знакомая. Я ставил и обезвреживал такие сотнями. Но кто ее поставил?… Да кто угодно. Если бабулька не была выдающейся дурой, то смогла бы управиться. Руководство к минам было простое и в картинках, справился бы и неграмотный.

— Попробуй вывинтить взрыватель. Против часовой…

К моему удивлению резьба поддалась, две части мины лежали у нее в разных руках.

— Что теперь с ними делать? — спросила она.

Тут я опомнился — передо мной был не новичок, которого следовало спешно научить минному делу, а девушка знакомая с войной только по книгам.

— Выбрось… — ответил я. — Выбрось в разные стороны.

Я пошел дальше, ругаясь.

— Зря… Ой как зря… Не надо было рисковать. Могли бы просто перешагнуть и пойти дальше. А вдруг бы там все сгнило, вдруг соскочила бы пружина?…

— Франц…

— Что?

— Не ругайся. Это ведь не зря было. Ну хорошо, ты у меня такой умный, а вдруг бы кто после нас пошел, а мы бы мину бы не убрали.

Я быстро прикинул — до мины было метров семь. Если бы повезло, человек бы остался калекой. Если бы не повезло, тогда….

Но ей говорить этого не стал — не захотел пугать тем, что она держала в руках смерть. Кто знает, может нас впереди ждали вещи и пострашней.

— А может и не было бы ничего. Вдруг пружина бы сгнила, вдруг капсюль проржавел.

— Ну видишь, тогда нам вовсе не о чем волноваться.

И действительно, ругаться я перестал. Шел, повторяя в уме ее слова: «ты у меня такой умный».

Ишь ты…

* * *
Мы пошли дальше.

А чаще оставалась еще одна мина, как раз под кордовым шнуром которой росло маленькое деревцо. Шнур был изрядно сгнивший и легко тянулся. Казалось, еще немного и лопнет.

Но нет, очень скоро дерево подрастет, натянет шнур так, что он выдернет чеку, сорвется боевая пружина, разгонит боек, тот наколет капсюль…

Вот тогда и рванет…

Через год…

Но об этом никто не знает.

Даже я…

* * *
— Как видишь, сокровище ведьмы защищено не только ее заклинаниями. Помнишь, я тебе говорил, что здесь когда-то был бой?

— Ну?… — неуверенно переспросила Василиса.

— Ну так забудь. Бой здесь не закончился. Здесь до сих пор сотни непохороненных солдат, здесь бродят сновиденья-сироты, ничейные кошмары, которые ищут в чьи сны бы им вторгнуться. А еще здесь наверняка есть неснятые мины. Их никто не известил, что война закончилась. Они ждут чего-то иного. Не тебя ли?

— Ты меня пугаешь…

Я кивнул — именно на это я и рассчитывал — испуганный солдат выживал в бою чаще. дальше просека чуть расширялась, а потом и вовсе расходилась поляной. Та была будто в котловине, чтоб попасть на нее надо было сбежать по короткому склону.

Я остановился:

— Подожди…

Василиса сделала шаг и тоже замерла.

— Что такое?

— Подожди… — повторил я.

Я совершенно отчетливо понял — здесь был бой… Более того — я был в этом бою. Верней этот был во мне этой ночью.

— Миномет стоял чуть выше. Там, — я указал на опушку, — была линия обороны. А наступали оттуда. Они бежали скорей…

* * *
Скорей, скорей!!!

Скатились по склону оврага, не останавливаясь, на одной инерции взлетели наверх.

Лопатка бьет по бедрам, рифленая рукоять пистолет-пулемета не вбирает пот.

Двигались быстро, но осторожно, мелкими перебежками от дерева к дереву, не брезгуя упасть в грязь, залечь за пень, вжаться в ствол дерева.

Но лес вдруг закончился — спасительная тень деревьев опять начиналась дальше, через поляну, метров через двести.

Остановились, подтянулся отставший взвод, отдышались, осмотрелись. Вроде тихо, будто спокойно. Где-то далеко кукушка отмеряла долгие годы кому-то. Кому? Ему или тебе?… А может, твоя кукушка уже замолчала?

Кто-то выскочил вперед, подразнил, пробежал немного, залег, поднялся, вернулся. Тишина. Неужели там, на той стороны нет никого?

Молодой лейтенант, взводный, ручным кодом показал — все вместе, цепью, бегом… Вперед.

Рванул и сам, впереди взвода, с пистолетом в руке.

Проскочили половину поляны. Последним бежал молодой ефрейтор — он старался бежать быстрей из всех сил, но отставал — не хватало дыхания.

Казалось, еще немного, и вот они деревья, вот оно лес. Почти проскочили. Почти, почти…

Но нет, не проскочили — сухо затрещал станковый пулемет. За ним заработали ручные пулеметы, редко защелкали винтовки.

Кто успел, тот залег, кто не успел — подкошенный пулями рухнул наземь.

Уткнулись носами в землю, в траву — какое тут небо!

Об саперную лопатку ефрейтора стукнулась пуля, разорвала подсумок, чиркнула об металл и отскочила в лес.

Отползли, в лесном овражке собрались, пересчитались, взвод поредел на треть. Еще половина было ранено — все больше легко. Тяжелораненые остались там, на поляне. Не было и взводного.

Вернулись к опушке, но уже ползком, заняли оборону, укрывшись за деревьями.

— Здесь бы танк… Или пушку бы протащить… — замети кто-то.

Многие печально вздохнули, вспоминая дорогу сюда — танк бы здесь не прошел, да и пушку тянуть сюда почти невозможно.

Но выход нашелся — вернулись назад, нашли миномет.

— Кто умеет обращаться с таким, — спросил старшина.

Робко поднял руку ефрейтор:

— Нам что-то показывали в училище…

— Ну тогда банкуй!

Миномет поднесли к опушке, собрали.

Ефрейтор выставил уклон зашвырнул в ствол мину, отскочил, зажав уши.

Что-то щелкнуло внизу трубы, но тут же все заглушил рев снаряда. Огненной птицей он вылетел из ствола, перелетел через лес и пошла вниз за спинами обороняющихся.

— Ух ты, — прошептал парень, — перелет…

Следующий выстрел не долетел, упал в метрах двадцати, от чужой опушке. Зато дальше мины ложились там, где надо — дрожала земля, деревья теряли ветки. Уже там кто-то вжимался в землю, осколки вспарывали ткань и кожу, стучали по каскам.

Под прикрытием минометного огня взвод снова пошел в атаку. Не подымаясь в полный рост, не жалея патронов, подбадривая себя и пугая врагов криком.

Вбежали в лес — но враг уже выходил из соприкосновения.

Бой окончился — с поляны вынесли раненых, павших похоронили тут же, повесив на срубленный тут же крест каску лейтенанта.

Героем дня стал ефрейтор — минометным огнем он сбил пулемет и положил человек семь.

Но этот день уже таял за лесом. И уже до ночи дожили не все — вечером бивуачный костер привлек снайпера. Он не спеша расположился, уперев винтовку в расселине дерева. Дослал в ствол патрон, поймал грудь в прицел, на выдохе нажал на спусковой крючок.

Выстрел! От удара ефрейтор пошатнулся, кровь брызнула в костер. Он упал лицом прямо в угли, затушив огонь.

Пока снайпера отогнали, тот сумел положить еще четверых.

Их похоронили утром.

* * *
И снова лес сошел на нет.

За ним была короткая опушка, она снижалась и переходила в болото. Здесь мы остановились. Василиса вернулась в лес и двумя ударами топора вырубила себе шест.

Потом наша тень легла на воды болота. Леший предупреждал о подобном, заметив, что дорога через трясину точно есть.

И действительно — проход через топь был хорошо отмечен.

Вешки из палок давно бы сгнили, но тот кто жил, может та же ведьма позаботилась об этом, посадив на островках деревца. Конечно, ей они были без разницы, думаю, прожив здесь пару лет, она дороги знала наизусть, но вот стезю все равно отметила навеки. Кому? Своим клиентам? А может быть нам?

Деревья выросшие на островках, как на подбор были низкими и корявыми, но одно было особенно жутким, будто, будто законы растительного мира были прописаны не для него и оно вместо того, чтоб тянуться к солнцу, жалось к земле.

Когда мы подошли ближе, оказалось что странностей у этого места есть немало.

И, хотя в лесу и на болте было тихо, на этом островке будто ураган трепал тщедушное деревце. Действительно — когда мы ступили на этот островок, увидали, что редкая трава плотно была прижата к земле. На островке дул жуткий ветер, хотя на остальном болоте не шевелилась и былинка.

Сделаешь шаг вперед — попадаешь в зону сильного ветра. Отойдешь назад — тишь да гладь.

— Смотри, — вскрикнула Василиса, указывая на землю.

Земля здесь остекленела, стала белой и прозрачной — не такой прозрачной, как горный хрусталь или стекло, скорей походило на слюду, с вкраплением земли и пузырей воздуха.

А там, внизу, что-то было, силуэт, похожий на человека. Это была…

— Ведьма! Вот здесь ее убило!

* * *
Мина взорвалась от удара об воду. Рассыпалась осколками. Оторвавшимся стабилизатором старухе отняло часть головы. Она так и не узнала, что ее убило, не успела вспомнить предсказание о том, что ее смерть будет крылата. Что она придет на стальных крыльях.

Она рухнула наземь замертво. Но земля отказалась принять ее душу вытолкнула ее из тела, заставила восстать из мертвых до срока.

С семи различных частей болота выполз туман семи разных цветов и пополз к острову. Из чистого неба по клубящимся болотным маревам били молнии. Наконец, облака пропитались молниями до такой меры, что молнии не сходили на землю, а жили внутри них, будто пробегали по поверхности.

Семь туманов соединились в один клубок, который в мгновение глаза менял цвета от черного до прозрачного.

И наконец грянул иной взрыв — болото вздрогнуло до своих самых потаенных глубин, вода взлетела вверх, земля ушла вниз.

Молнии ушли к центру земли, расплавляя землю на своем пути, но так и не тронув тело колдуньи. Ее же душа, слившись с туманом набирала скорость, отрываясь от земли.

Она перечеркнула небо, оставляя ниже собой самолеты и вздохи. То упавшая когда-то звезда возвращалась на свое место.

Волхвы имеют душу вечную. Не бессмертную, а именно вечную. Бессмертие отрицает понятие смерти. Вечность же антагонистична времени. Стало быть бессмертный должен быть рожден. Вечный же существует всегда.

Природа провожала свою подругу, свою великую колдунью.

Ни один человек этого не видел.

А напрасно…

* * *
Сейчас мне кажется чудом, что мы нашли ведьмин дом. Думаю, девяносто девять шансов из ста, что в иных условиях мы бы прошли мимо и вышли на ведмовской круг с другой стороны.

Но тол и звезды смотрели на нас благостно, то ли леший путеводную нить наколдовал, то ли самой бабке хотелось, чтоб ее наследство не сгнило без последствий.

Конечно Никакой избушки на курьих ножках там не было.

За войну я насмотрелся на разные дома, в том числе и на куриных ножках. Правда о том, что они таковые узнал только после. На самом деле рубили деревья, на пни набрасывали балки, к ним приколачивали пол, стены. Делалось это из практических побуждений: в лесу главная беда — сырость, земля не высыхает никогда, поэтому желательна воздушная подушка.

Если смотреть издалека, то пни действительно можно было спутать с узловатыми когтями какой-то птицы.

Здесь дом то ли за старостью времен, от ли от зыбкости почвы будто врос в землю.

Хотя, думаю, он изначально так строился: выкопали яму, выстроили стены, как раз, чтоб подоконники стали чуть выше земли, вывели крышу с уклоном. Выход из дома сделали в маленький овражек. Может, чтоб вода особо не затекала, может, какой иной расчет был. Типа придут гости незваные, а хозяин бочком, бочком, да в лес…

Но ясно, отчего выбрали такую планировку — если из дома на ветвях видно далеко, соответственно и тебя издалека видать. Здесь же идея была совсем иная — кто не знает — в пяти метрах пройдет и не заметит. А кому надо — найдет… Не сразу, конечно, а так, походит и найдет. Если повезет, конечно…

Безусловно, я не мог представить себе старуху с мотыгой или лопатой, копающей яму под землянку. Еще трудней вообразить, что она рубила лес, стаскивала сюда бревна. Можно было бы предположить, что по подобию с нашим другом-лешим, здесь работали звери. Но я подумал, что вероятно, не все так просто — избушка выглядела не просто старой. Она была древней — ее не укрывали мхом и травой для маскировки, они росли здесь самым естественным образом, вокруг избушки росли высокие папоротники, какие-то кусты. Старушка не была первой обитательницей этого дома. Кто-то построил его раньше. Кто? Почему?

— Ну что? Вот мы и у цели. И вроде бы никаких особых сложностей — где обещанные ловушки и заклятия?

— Не накликал бы…

Я огляделся по сторонам — все было спокойно.

— Отойди-ка, — сказал я Василисе, — где-то до того дерева.

— Зачем, я хочу быть с тобой рядом.

— Отойди, прошу тебя. Магии не видно, зато могли навесить мину. Я ее тогда просто подорву.

Василиса исполнила просимое.

Я мысленно перекрестила и шагнул через дверь. В избушке было темно, и я немного постоял без движения, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Если не считать обилия паутины, то избушка была в довольно неплохом состоянии. Потолок был высокий, под ним висели пучки трав — они высохли до такой степени, что уже не держали ни цвета ни запаха.

Прошелся по дому, осмотрелся — ничего необычного. Чисто, убрано, пыли нет, только в окошке паучок плетет узор — оптимист, нечего сказать. Домик будто закупорен, сюда муха так просто не залетит. Хотя, скоро все, вероятно измениться.

Стол, сколоченный из грубых досок. На нем стояла чистая миска, лежал сморщенный шмат хлеба, стоял казанок с высохшими остатками похлебки.

Бабушка, придя с прогулки, очевидно собиралась покушать. Но не судьба…

Подошел к окну. На мое удивление обзор оказался довольно хорошим, а уровень подоконника был ближе к груди.

Пулемет… — подумал я. — Сюда бы пулемет.

Задумался — при чем здесь пулемет.

Ах ну да — слишком хорошее место для засады. Если еще пехота прикроет по флангам…

Хотя нет — бойница слишком узкая и слишком высокая. Вероятно здесь была охотничья засада, на полянке делали солончак и стреляли отсюда вот лосей.

Я собрался уходить, и вдруг вспомнил, я же сюда не просто так зашел. Тогда я огляделся по сторонам — нет, мины здесь не было. Тут было иное…

Я вышел на улицу. Увидев меня, Василиса вышла из укрытия.

— Ну что, чисто?

— Относительно. Когда будешь открывать дверь, стой за стеной, дверь открывай резко…

Она сделала как я сказал. Из-под крыши сорвалось бревно и вылетело наружу. Достигло своего максимума, ушло назад качаясь на тросах.

— Ого, — прошептала Василиса.

Желая ее успокоить я притворно зевнул.

— Так просто, что даже скучно…

Полено было метра полтора длинной, в руку толщиной, заточенное со стороны обращенной к двери. Острие было оббито белым металлом.

— А это, если я не ошибаюсь серебро. Можешь взять в счет будущего сокровища. Только сразу предупреждаю — проба наверняка самоварная. Много не дадут…

— Если серебром тут оковывают оружие, то представляю, что там внутри… — проговорила Василиса и переступила порог.

* * *
И тут все началось.

В лесу сразу потемнело. У деревьев тут же выросло множество теней. Они становились все длинней, все четче, наконец отрывались от предмета, что их отбрасывал, вспучивались. Позли по земле, приминая траву. Сталкивались, соединялись воедино, расползались.

— Скорей в избу! — крикнула Василиса, и вбежала вовнутрь. Оттуда прокричала мне:

— Ну давай же! Сюда!

Я зашел вовнутрь, Василиса захлопнула за мной дверь, набросила засов.

В лесу поднялся вой — так воют волки когда зимней порой собираются в стаю, чтоб напасть, добыть себе пищу или умереть.

Так плачет над своим одиночеством осенний ветер, заблудившийся на пустырях и оврагах.

Так собака оплакивает смерть своего хозяина — когда тот еще жив не чувствует еще своей гибели.

В дверь что-то скреблось и стонало через щели:

— Пусти… Пусти нас…

— Свет! Нам нужен свет!

Она металась по комнате. Что-то мелькало за окнами делая, свет в избушке вовсе скудным.

Василиса взглянула в окно, вскрикнула, задернула шторы. Я в этом логики не видел — стало еще темней.

— Пойду, выйду, наверное…

— Не ходи, Франц?

— А что нам делать? Сидеть здесь да издохнуть с голоду?

Удержать она меня не смогла — да и если бы хотела, вряд ли бы у нее получилось.

Я вышел за дверь — действительно, тварей было много.

Еще раз осмотрелся по сторонам — отчего-то самобеглые тени меня не пугали. Выглядели они скверно и даже жутко, но умишка у них, очевидно, было не больше, чем у кочки.

Но тут были иные тени — корявые, невысокие, медлительные. Будь я человеком, через три таких бы я проскочил, штук семь бы раскидал кулаками. Но, к сожалению, не был я человеком, и было их тут не семь, не пять, а гораздо больше.

И все равно что-то не вязалось — старуха вроде бы нечисть не любила, а тут целая поляна.

— Ну что, — прокричал я им, — что ли здравствуйте…

Мне ответом было многоголосое шипение. Тени остановились, развернулись в мою сторону.

Они явно не знали что со мной делать. И это было обоюдно.

— Я не знаю, где вы прятались… — продолжил я, — но отчего бы не вернуться по домам?

— Не приказывай нам… — прошипело что-то у моих ног — не имеешшшшь такого права…

— Ну отчего я вам приказываю? Разве мы, призраки не заслуживаем того, чтоб быть свободными, чтоб распрямить силу показать свою волю!

— Мятежжжж… Нехорошшшшо… Ты не можешшшь нас отпустить. Ты не хоззззяин…

Многие тени двинулись ко мне — похоже, мой призыв освободиться и освободить поляну, попал не по адресу.

Но вдруг они замерли, пригнулись будто к прыжку, смотрели сквозь меня. Я подумал, что это подвох — отвернись я, они тут же бросились бы мне на спину.

— Хоззззяйка… — прошипело все то же создание.

— Хозяйка, — подхватили остальные.

Я аккуратно обернулся. За моей спиной стояла Василиса… Была она одета в уродливую шляпу, в плащ, в руках держала метлу…

— Хозяйка, хозяйка, пусти нас…

— Пускаю… — ответила Василиса.

Нечисть замерла остановилась и попятилась.

— Пускаю! — Крикнула она.

И тени двинулись вспять.

* * *
Когда исчезла последняя тень, когда тьма скрылась с неба, я все же спросил ее:

— Ну и скажи мне на милость, зачем ты так вырядилась?

— Я думала, думала… — она чуть не рыдала… — Я думала, что шапка — невидимка, а на метле я смогу отсюда улететь.

— Эй, как улететь? А я?…

— Ну у тебя так хорошо получалось с ними говорить, что я подумала — ты их отвлечешь, а я тем временем…

— Хороша подруга, ничего не скажешь…

Но отчего-то злобы я на нее не чувствовал — напряжение спало и мне хотелось хохотать: покойная старушка одевала эту шляпу, чтоб темечко не слишком пекло солнце, а этой метлой мели пол в избе. И ничего более.

В избушке мы нашли обещанный старушкин сундучок.

Он был совсем небольшим, размером не с слишком большой чемодан. На его крышке была приделана ручка, и нести его мог один человек.

Я обошел дом сверху до низу в поисках спрятанных сокровищ. Но таковых не было. Впрочем и с неспрятанными было негусто.

Сразу сверху лежал череп. Не керамический, как у нашего знакомого, а обыкновенный, костяной, совсем не желтый. Походил он на череп человека, но лоб был покат, челюсти выступали далеко вперед. Да и не видел я у людей таких клыков. В височной кости зияла значительная трещина.

— Какая мерзость… — проговорила Василиса с восторгом, и аккуратно отложила его в сторону.

Дальше лежали книги. Было их немного, а именно четыре. Но прочесть их не удалось ни одну. Книги были толстыми, с толстыми же страницами, основной текст был написан от руки неизвестным для меня языком:

— Рунное письмо, — предположил я. — Дьявольщина, и тут тайная доктрина.

Кроме текста, книга была исписана и дополнена — дополняли ее в разные времена, и, похоже, разные люди, разных эпох.

Были здесь и деньги: в маленьком кошельке звенела монеты. Но никаких сокровищ не было: монетки были плевого номинала и все больше из серебра. Золотых не было вовсе, зато нашлись монетки из меди со стертым номиналом. В некоторых монетах были пробиты отверстия.

— Не иначе как пуговицы… — заметил я.

И действительно, рядом лежал клубок с нитками, в него было воткнуто несколько иголок. От вида одной меня пробрала дрожь — она была кривой — такими обычно сшивают раны.

Но скоро осмотрев содержимое, мы покидали все обратно — пора было отсюда выбираться.

Из-за деревьев выходили медведь и лось. Я понял — это за нами.

* * *
Я предлагал содержимое перебрать, часть выбросить прямо здесь — скажем, что нам толку от снадобий, если мы даже не знаем их названий и для чего они. Тем паче, что у большинства, наверняка истек срок годности.

Предлагал я выкинуть и сундук, разумеется, предварительно ободрав с него серебро.

Но Василиса отказалась что-то выбрасывать — даже жуткий череп. Леший дал мне знак — не перечь ей. Я пожал плечами и согласился.

На следующий день мы отправились в дорогу. Вышли ранним утром, погрузили сундук на лося и пошли за лесником.

Он вел нас дорогами, известными только ему и ближе к вечеру вывел к железнодорожному полотну.

Поезд ждали часа полтора, пока, наконец из-за угла не появился медленный товарняк. Мы думали, что он проедет мимо — но тормоза заскрипели и машинист сделал нам знак забираться в кабину.

Леший помог поднять сундук в тепловоз. Приходилось распрощаться.

Солнце уже почти коснулось леса:

— Да как же вы домой дойдете по темноте?… — испугалась Василиса.

— А я к дядьке зайду, к водяному значит… Он тут недалече рыбинспектором работает. А то вы, небойсь думали, что если леший, то и родни нету? Ну, значица, до встречи. Осенью жду вас на грибы.

— Обязательно, дедушка, — пообещала Василиса.

Я тоже кивнул: сюда стоило бы вернуться.

Машинист дал гудок, поторапливая нас. Поезд тронулся — леший еще долго стоял на платформе и махал нам вслед.

Еще через три часа мы были в городе — машинист не взял с нас за проезд ни копейки — ему хватило, что в пути было с кем поговорить.

* * *
— Ну что… Монеты стоят не многим больше металла, из которого сделаны. То есть не много. Найденные книги представляют не сколько финансовую ценность, сколько научную. Вероятно они бесценны, посему все постараются купить за бесценок. А еще лучше — даром. Итоги подведем — в активе: загородная прогулка за сравнительно небольшие деньги. В пассиве… В пассиве — все остальное: потеряно время, потраченные деньги упомянутые в активе.

Получалось, что проблему мы не решили. Я подумал, что неплохо бы сходить к оборотню и поговорить с ним. Возможно, даже поколотить. Но что призраку с мордобития? Тем более, что вервольф выглядел крепче меня и побитым мог оказаться я.

Да и откуда ему было знать, сколько денег было в том сундуке. Сундук был, деньги были, а что там тех денег как раз на одну облезлую кошку, так это вопрос другой.

— Стало быть вернулись на исходную позицию…

Василиса кивнула.

— Новых кладов на горизонте не предвидится, лотерею отметаем. Что у нас получается?

Ответом мне был тяжелый вздох.

— Полностью согласен с тобой. Идем грабить банк.

— Франц, мне страшно. Я никогда не грабила банки.

— Каждый день что-то происходит впервые. Попробуем раз, а там, может, и понравится.

Я поднялся с места:

— Ты куда? — спросила она.

— Пойду, поищу подходящий сейф с деньгами.

— Нас же могут поймать. Верней меня… Я не выдержу тюрьмы.

— В таком случае обещаю, что просижу весь срок вместе с тобой. Помнишь, в лесу я обещал, что не покину тебя.

В ответ она вздохнула — печально и громко. Я подумал, что мои обещания не слишком ее успокоили. Выходя из комнаты, я бросил:

— Не печалься, если тебе плохо… Завтра может быть еще хуже.

* * *
Благо банков у нас в районе было много.

Стояло несколько зданий, замков из камня и бетона, увешанных камерами, обставленных охраной снаружи и изнутри. Но подобные заведения я отклонил, даже не заходя вовнутрь — в самую глубокую ночь в операционных залах не гас свет, ночная охрана исчислялась десятками.

Но были еще мелкие отделения. Охрана была подстать обороту в банке, то есть небольшой. Деньги или вывозили на ночь в центральное отделение, или хранили в сейфах.

Я обошел отделений семь, и нашел довольно симпатичный для ограбления банк. Все происходящее в здании снималось на камеры, но магнитофоны я мог легко отключить. То же касалось сигнализации — мне было достаточно запомнить нехитрый код. Даже замок, грозный снаружи, изнутри открывался легким нажатием на клавишу.

Конечно и сумма в сейфе была невелика, но нам ее почти хватало.

Обойдя для очистки совести еще пару банков, я вернулся домой к Василисе…

* * *
— Франц, я умоляю тебя… Ты только не ругайся. Я нашла деньги!

Деньги валялись на столе — вся пачка. Была она небольшая, и могла послужить предметом для философских размышлений — такая маленькая стопка раскрашенной и нарезанной бумаги привела к таким приключениям — с оборотнями, поездкой на край географии, где дракон улетел вот на прошлой неделе, где до сих пор живут лешие…

Василиса то ли смеялась, то ли плакала.

— Спрячь их… А то на виду — мало ли. Где они были?

Я даже не знал, что больше шумело во мне — то ли облегчение, что сегодня – завтра совсем не надо волноваться, идти в чужие места, что самим стать богаче, а кому-то прибавить проблем. То ли напротив — то, что наши поиски были напрасными и искать надо было не за тридевять земель.

— Так где они были? — переспросил я, — мне-то все равно, но отчего их нашли только сейчас? Объяснись…

Василиса объяснилась — деньги комнату не покидали. Но мы искали их внизу, в то время как они лежали чуть выше предыдущего местонахождения.

Нет, они не взлетели, они упали. Сразу после слесарей Василиса переставляла коробки на антресоли и одна коробка стояла под пеналом, где лежали деньги. Деньги, вероятно выпали и упали в коробку. Затем Василиса завалила их каким-то хламом.

И только через две недели искала какую-то безделицу, открыла коробку и…

— Все равно не понимаю, — заметил я. — Деньги так просто не падают. Равно как и чашка поставленная на край стола может стоять до бесконечности. И пока ее не толкнуть — она не упадет. И деньги кто-то уронил…

— Ну я, наверное и уронила, задела рукавом халата.

На том тогда и порешили — ответ устраивал нас обоих. Он не был лучшим, но вполне логичным.

И не такое бывает.

— Ну что же… — заметил я, — Как бы там ни было, приключение закончилось. Мы можем спокойно отдохнуть…

Но кто знал, что наши приключения всего лишь входили в новую фазу.

* * *
Началась все совсем не страшно. Кажется, произойди события сами по себе, никто бы не обратил на них внимания.

Скажем, велика ли беда — пропал череп. Тот самый, то ли человечий, то ли звериный, найденный в сундуке у покойной колдуньи.

Получилось так — Василиса собралась перебрать наследство старушки и вытереть с вещей пыль. И хотя терла хорошо, джинн не появился. Череп и пробирки складывала на подоконник. Куда-то отошла (ну может же девушка не отчитываться куда отходит), а когда вернулась черепа не было. Думала, что его скинуло рамой вниз, но внизу ничего не было. Еще пропала одна пробирка. Поскольку Василиса надписей, выцарапанных в стекле прочесть не могла, то складывала их по цветам содержимого.

Пробирка пропала цвета темно-пурпурного, хотя таковых еще осталось с полдюжины.

Сообщила она мне это поздно вечером, между делом, да и я сам этому придал значение небольшое. Да что там — не придал никакого. Череп мне не нравился с самого начала и бы его все же определил на свалку или попросил передать Вите…

Второе событие произошло в тот же день, но мы узнали об этом только под вечер следующего. Прочли об этом в газетах. Я освобожу читателя от необходимости отделения зерен от плевел, от чтения новостей того дня — мне-то эта новость известна, как и известны события за ней последующие.

Посему, игра с причинно-следственным механизмом с моей точки зрения — кокетство.

Итак слушайте: прежде чем у нас пропал череп из морга исчез труп.

Пропал странно — сторож утверждал, что покойник лежащий на столе и ожидающий вскрытия, назначенного на утро поднялся, обошел холодильники, обобрал своих собратьев по несчастью на предмет одежды и ушел прочь.

Но поскольку к утру сторож только начал трезветь, а ночью. Вероятно был пьян в дымину, его показаниям не поверили. А зря…

Утром следующего дня, ровно через день после пропажи труп нашли на кладбище, возле разрытой братской могилы, в которой больница когда-то хоронила неопознанных умерших пациентов.

Возле могилы лежала лопата, руки покойника были испачканы землей.

Возникало впечатление, что труп прошел полгорода, дабы отрыть себе могилу, но на то чтоб закопаться — не хватило сил.

Город жил в благостной полудреме и газетчики сбивались с ног, что раскопать мало-мальски приличную новость. Посему новость поспешили раздуть. Надо отметить, основания для этого были. В архивах они нашли подобные случаи.

В феврале 1953 года труп, валяющийся в бассейне с формалином на третий день своего плаванья вдруг на виду студентов медицинского факультета поднялся и ушел в ночь. Курс почти в полном составе упал в обморок, преподавателя едва откачали. Покойника нашли через месяц в какой-то посадке. Формалин и холод замедлили распад тканей, но покойный представлял жалкое зрелище. От подробностей воздерживался даже дотошный милицейский архив. Событие сие в те времена замяли без особого труда — его скоро затмила иная смерть.

В 1972 году произошел почти аналогичный случай — труп, на этот раз молодой девушки 22 лет исчез из анатомического театра, встав прямо из-под занесенного ножа патологоанатома. Через неделю покойную нашли в парке. Говорят, в городе, нашлось человека три, которые утверждают будто общались с покойной меж ее смертями довольно плотно. Плотно, до отвращения, учитывая сущность умершей. Патологоанатом, все же довершив свое дело, сделал однозначный вывод: покойная мертва уже недели полторы.

В 1987 покойный, ожидающий кремации поднялся и, не обращая внимания на увещевания успокоиться и вести себя в соответствии с процедурой, ушел… Этого так и не нашли. Но я не склонен как-то выделять этот случай из ряда подобных.

Мало ли у нас в городе мест, где можно спрятать покойника?

* * *
Когда мы стали что-то подозревать?

Да почти сразу.

Мне с самого начала не нравился этот череп. Знал бы что начнутся такие дела тут же, в старушачей избушке расколошматил бы его канделябром. Хотя нет, канделябров там не было, но я бы все же что-то нашел.

Следующее событие снова было прописано в газетах, но попало лишь на последнюю страницу.

Кто как, но я обычно оттуда газеты и читаю — там самое интересное.

Впрочем, многие считают иначе, поэтому читают все же с первой.

Но новость была такая, что даже я не слишком обратил на нее внимания.

А именно — в районе старого вокзала стали гибнуть кошки. Как бродячие, беспородные, так и породистые, но все же гуляющие сами по себе. Убивали их жестоко, разрывая на части.

Обеспокоилось местное общество охраны животных, подняло шум, но имени злодеев назвать было нельзя. Человеку, в общем трудно поймать кошку, иначе как обманом. Говорили, что это бесчинствует какая-то большая собака, ибо однажды на месте преступления нашли клок серой шерсти. Но следующая погибшая кошка, похоже укрылась на вершине дерева, но ее не спасло и это — кто-то залез на дерево, ломая по пути ветки, и снял ее с самой верхушки.

Стали говорить о собаке и ее безумном хозяине.

Но дальше стали гибнуть и собаки. Сперва бездомные шавки, потом цепные дворняги — к утру хозяева находили окровавленную цепь и ошейник. Собаки прятались в конуре, пытались спрятаться под дровами, но цепь, призванная сдерживать их ярость теперь мешала им бежать.

После этого преследование коснулось и породистых собак. Гибли собаки не мелкие и бойцовские — боксеры, бульдоги.

Задрали и огромного добермана, коего боялась вся округа. Зато каким-то странным способом победителем ночной битвы вышла такса. Она была исцарапана, кожа местами весела лохмотьями, но она осталась жива, и выглядела победительницей. Впрочем, не исключено, что она дралась не с таинственным пришельцем, а, скажем с котом.

А затем новости о нападениях с последней страницы перекочевала на предпоследнюю, а именно в раздел криминальной хроники.

Это существо напало на человека. Токарь местного депо возвращался домой в предместье, походкой нетвердой по причине полулитра самогона принятого на грудь.

И тут на него напало некое существо. Эта тварь снесла его с ног, порвало куртку, рубашку и уже готово было приняться терзать его плоть, но токарь закричал, обдав нападающего перегаром. Этого хватило, чтоб тварь отказалась от своей задумки и ринулась в сторону пакгаузов.

Готов побиться о заклад, что перегар был ни причем. Причем была закуска — токарь явно закушивал самогон чем-то острым, приправленным чесноком.

Милиция была склонна списать этот случай на пьяные бредни, если бы не раны на теле потерпевшего — медэкспертиза определила их происхождение либо рубящим ударом кинжалов, либо касательным ударом заточенными вилами. Пришлось возбуждать уголовное дело.

Милиция пыталась списать все на хулиганов или синхедов. Но токарь хоть и был чумазым от работы, на негра не походил и держался свое версии: нападающий был один, был лохмат, весу было килограмм семьдесят, роста около полутора метров и очень острые зубы с когтями.

Мы знали ответ на вопрос, хотя он не касался нас прямо.

Знали, но хранили его в тайне, не столько друг от друга сколько от себя.

Но в тот день когда появилась заметка о токаре, я прошел на кладбище, к той самой братской могиле, где когда-то местная больница хоронила свои отходы. Я знал что искать — поэтому нашел легко — в землю была втоптана пробирка с таким же знаком, который несли подобные в саквояже старушки.

Надо ли говорить, что пробирка была пустой?

Придя к Василисе домой, я описал увиденное и подытожил:

— Короче, наш общий друг поупражнялся на кошечках и теперь выходит на большую охоту. Как тебе это нравиться?

Она не ответила, но было ясно — это не нравилось ни ей ни мне.

— Я не буду, — продолжил я же, патетически рассуждать о том, что наш долг убить зверя. В конце концов, мы просто можем сделать вид, что просто ни причем и подождать, пока его не убьют другие или он не уберется в края где мы были однажды, где люди смелы. Особенно по отношению к одиноким девам… Но эта тварь воскресла с нашей помощью. Может, мы ее и не убьем но в своем отношении к ней определиться должны. Значит, голосую… — я поднял руку вверх, — смерть.

В след за моей рукой поднялась еще одна.

* * *
Итак, финал — все мочат вервольфа.

Кому мешала животинка?

Да всем подряд!

Воет громко? Спать мешает?

Думаю, верфольфов не любят за ум и красоту. То бишь за дурные наклонности, звериные повадки, острые зубы и способность линять, оставляя на ковре шерсть. Еще говорят, вервольфы, плохо поддаются дрессировке. Вероятно по этой причине никто не слышал про сторожевого или одомашненного оборотня.

Для начала мы взяли топор и пошли с ним… Нет, не на оборотня.

Если мы и были наивными, то не настолько, чтоб ходить на вовкулака с туристическим топориком.

Василиса срубила в парке осинку, вырубила из нее кол. Собирались оббить его серебром, но за недостатком времени решили не связываться. Впрочем, кой-какие изменения в конструкцию все же внесли: намазали его чесноком приделали крестовину, вроде как сделали колу рукоять, чтоб удобней было бить с одной руки.

Остаток осины порубили на стрелы, оперив их перьями из подушки, и вставив кусочки серебра вместо острия.

Сделали арбалет. Во дворе валялся разбитый и всеми брошенный «Запорожец». Если у него и оставалось что-то от машины, то после нашего визита там осталось еще меньше — мы сняли пластинчатые торсионы. Арбалет сделали самый простой, со спуском от гнутого прута, натяжкой крюком и стременем.

Затем отправились на охоту.

И луна была в кресченте, не в полнолунии стало быть оборотень был не в полной силе. И гороскопы сулили нам удачу. Впрочем, бывало ли в гороскопах иначе?

До вокзала добрались до вокзала — арбалет завернули в мешковину. Колу Василиса сообразили из ткани ножны и повесила все себе за спину. Деревянную рукоять было видно за версту — но мало ли сейчас по улицам носится людей с деревянными мечами?

Вдруг опять за городом очередной съезд, на котором будут искать то ли цвет папоротника, то ли орков. Но не найдут ни того ни другого, но время проведут, в общем славно, хотя и странно.

Странное дело по пути нам встретились еще несколько любителей игр с деревянными мечами — два парня и девушка. Они салютовали Василисе почтыми бутылками.

Одна и та же дорога привела нас на один и тот же вокзал. Под посадкой стояла электричка, но не мы не они в вагон входить не стали.

Один из парней порывался подойти к нам, но Василиса схватилась за рукоять и он тут же откатился на исходную.

Затем они все же зашли в вагон. Мы стояли на перроне.

Наконец, зашипели и закрылись двери, электричка покатилась прочь.

Огни на перроне стали тусклей.

Электричек на сегодня больше не было.

Мы спрыгнули с перрона и пошли в темноту. Свет далеких светофоров и полной луны отражался в отполированных колесами рельсах.

Вероятно, это была единственная в мире настоящая лунная дорожка.

Мы пошли по ней — охота началась.

Кто кого?

* * *
Конечно же мы его. — что за вопрос.

В конце концов добро должно побеждать зло. Хоть иногда, хоть в книгах. Я не уверен, что я есть апофеоз добран, но уж поверьте — многим лучше вервольфа.

И еще, чуть не самое главное — если бы мы, а не он остались на холодных рельсах заштатного вокзала, то этих строк не было.

А может быть и читателей было бы поменьше.

Мы победили — это так, но черт возьми, это была нелегкая победа.

И я должен сказать о ней хоть немного.

Мы были с Василисой вместе, как в старой доброй венчальной формулировке: В горе и в радости. Жаль, что радостей нам выпадало немного.

Но ведь выпадали же.

* * *
Я так и не понял, кто на кого охотился. Думаю, оборотень ждал нас, и вел нашу пару как только мы спрыгнули с перрона. Но напал на нас только тогда, когда был уверен, что никто не придет к нам на помощь.

Тьма меж рельсами обрела форму, оторвалась от земли, обросла мускулами напряглась.

Бросилась на нас.

Щелкнул спуск, стрела пронеслась — но слишком высоко.

Василиса отбросила бесполезный уже арбалет, и когда вервольф был близко, огрела его колом как дубиной, по башке. Тот отскочил, помотал головой и бросился опять, открыв пасть.

Василиса опять среагировала, но не так как надо кол попал в рот вовкулаку боком. Челюсти сошлись, осина затрещала, полетела щепа — оборотень. То ли на него так действовала осина, то ли просто рот занозил.

Теперь Василиса была безоружна.

Вовкулак расплевался осиной и теперь двинулся на Василису. Она могла только тихонько пятиться.

— Беги, крикнул я ей, беги.

Она будто вросла в землю. Зато на нее рванул оборотень.

Я сделал то что мог — подставил подножку. Он растянулся, окрасил рельсы кровью. В свете луны она казалась черной. Или действительно была таковой?

Но оборотень поднялся. Пригнувшись, пошел на Василису, пригнулся для прыжка…

Прыгнул!

Казалось — еще чуть и когти вопьются в тело, зубы в шею, казалось Василисе осталось жить ровно столько, сколь займет этот полет.

Но когда оборотень был в высшей точке прыжка, что-то громыхнуло и его смело с траектории прыжка.

Он прокатился кубарем, смог подняться на четыре лапы. Его морду заливала кровь — но это была кровь не из разбитого носа, теперь она хлестала ручьями.

Вервольф будто был еще силен, будто приготовился к еще одному прыжку, но вдруг часто задышал и упал на бок.

Из тени пакгаузов выходил…

— Рагволд… — прошептала Василиса.

— Борис… — отозвался я.

Он прошел мимо нас, встал над поверженным противником и его пушка громыхнула еще три раза. После чего он откинул стволы, выбросил гильзы вложил четыре новых патрона. И держа пистолет наготове проверил вовкулака:

— Exitium… Porro non quo…

Я не знал латынь, но перевод не понадобился даже мне. Вовкулак умер во второй раз — и теперь, похоже навсегда…

— А ты неплохо дралась — заметил я Василисе.

— Думаешь?

— Уверен, только на будущее: кол все же оружие колющего действия. Возможно — ударного. Никак не рубящего.

— Я, — начал он, — удивляюсь вашей то ли смелости то ли глупости. Сам не люблю ходить на вервольфа даже с пистолетом, а вы только с колом… Мои аплодисменты.

Он вернул пистолет на пояс и повернулся к нам.

— Ну что пошли?

— А это? — указал я на тело.

— Уже не воскреснет. Это уж поверьте мне.

— И не будете заметать следы?

— Да ну, надо же о чем-то писать в газетах. Я даже серебро выковыривать не буду.

* * *
— Простите, что опоздал. — сказал он уже в машине. — Не стоило мне вас оставлять — я не думал, что вы будете расторопней меня.

На сей раз я оказался расторопней их обоих и занял место рядом с водителем, я боялся, правда, что водитель нужен этой карете лишь для проформы и они оба сядут на заднее сиденье. Но все оказалось иначе.

— К тому же, — продолжал ротмистр, — с моей каретой произошла сущая нелепица — я оставил ее в одной деревне, и на нее позарилась местная молодежь. Угнать конечно, не угнали, и даже в салон не залезли — тут слово надо знать заповедное. Но колеса все же сняли. Я попытался отыграть пространство временем, но увы, заплутал, стукнулся о барьер Минковского, три недели провел среди древних кельтов… Впрочем, вряд ли это вам интересно.

Может в иной момент я бы и поинтересовался судьбой древних кельтов, но тогда меня интересовал другой вопрос:

— Вы были в деревне?

— В Хмырово?

— Ну да.

— Был, не стану отрицать. Я хотел изъять сундук до того как вы до него доберетесь. Но я вышел раньше вас, а вернулся позже… Проводник — все же великое дело. Бабушка-колдунья была под нашим наблюденьем, но она была человеком, и на свой дом и место жительства наложила заклинание, чтоб нежить не смогла достать. Посему мы не стали его изымать. Но вот такой вариант, что нежить с помощью обмана человека извлечет. Только объясните мне все же, что вас выгнало в путь? Отчего мы с вами так часто встречаемся?

Мы ему рассказали все — не было никакого смысла что-то скрывать. Василиса рассказывала быстро, цветисто и сбиваясь. Я дополнял короткими фразами.

Но в целом рассказали все правильно.

— Сами ли вы затеяли дело, потеряли деньги, я не знаю. — Прокомментировал наши приключения Рагволд-Борис. — Вполне возможно, что их уронил оборотень, но его об этом уже не спросишь.

— А вы как тут оказались?

— Когда воскрес вервольф качнулись чаши весов земного и потустороннего. Мы тогда не знали, что случилось, но поняли — баланс был нарушен. Я только вернулся после неудачного поиска наследства ведьмы, и меня опять бросили в бой. Поскольку иных знакомых у меня в этом городе не было, я стал искать вас. Да вот еще, отдельное спасибо за мину. Я был настроен ловить магию и простое, человеческое взяло бы меня врасплох. Тем паче, что разминированию меня не учили, herr Rauh…

Я небрежно козырнул в ответ:

— Всегда к вашим услугам.

— А те, кто охранял ее дом? — вмешалась Василиса, — Как же насчет ненависти старушки к нечестии?

Рагволд-Борис потер лоб:

— Нечисть нечестии рознь. Ту что вы видели, господин Франц, была, я конечно извиняюсь, но сродни вам. Это навьи — души убитых врагов. Думаю. Собирали их не одно столетие, не знаю кто их убил — но вот такое вам досталось наследство. И когда вы сказал им, мол отпускаю, они и пошли по своим делам и нуждам…

* * *
Разговор мы продолжили у Василисы дома — они пили свой полуночный чай, я дышал ароматом своего кофе.

Печенье с паштетом нашлось в машине Рагволда. Впрочем, думаю я, что это были все же галеты.

— А что насчет верольфа. О нем вы знали?

— Надо свериться по картотеке, наверняка такой значился. Но если и значился, то после аварии вычеркнули. Иначе бы я знал — даже призрак вервольфа — жутко опасное существо. Скажем то, что он вселяется в покойных…

— Только в покойных?

— Возможно не только, но власть над живым можно захватить лишь на время. Конечно, если это не полный кретин. Но кретинв обычно дряхлы телом… Тягать раз в месяц труп из морга — слишком бросается в глаза. Посему недовольный статусом призрака он решил воскреснуть. Придумал аферу со старушкиным чемоданчиком, стянул мензурку с молодильной волчьей ягодой…

Ближе к утру Рагволд засобирался — все же было бы нелепо, если бы утром соседи увидели молодого человека, выходящего из квартиры Василисы. Когда он был уже в прихожей, она спросила:

— Вероятно, мы должны отдать сундук вам?

— Ну что вы — это ваш трофей. И он попал в достойные руки. Вы только берегите его.

— Было бы неплохо знать все же что мы бережем… Не хотите ли взглянуть?

— Вообще-то мне не положено. Но по правде говоря, страсть как хочется.

Рагволд-Борис вытащил из кармана повязку и надел ее на правый глаз.

— Так и быть, взгляну одним глазком.

Но пользы от него было немного — он знал назначение хорошо если четверти предметов.

Назвал одну книгу.

— Это «Некро…»… «Некрометорум» что ли, или «Некромитрон» — книга ведьмовских заклинаний. Имперский конклав владеет несколькими, но оттуда расшифровано лишь несколько предложений. Думаю ведьма и сама не умела читать, а просто ее предшественница заставила выучить какие-то страницы.

Достал из-под стенки сундука блюдце:

— А это то самое блюдечко с голубой каемочкой. Телекомунникационный портал, или далекогляд по старому. Правда, что его включить нужен активатор с источником энергии.

— Яблочко с голубой каемочкой, — заметила Василиса.

Рагволд согласился:

— Иногда его называют и так… А это менторское зеркало — только вы с ним поосторожней, некоторые вопросы его приводят в ступор. Скажем, «Свет мой зеркальце…» Ну вы продолжение знаете.

* * *
Мы не стали провожать его — он спустился во двор, сел в свою машину и укатил. Мы смотрели на это свысока — из окон квартир.

— Франц, как здорово, у нас куча магических вещей. Мы можем, скажем воскресить твое тело? Где оно?

Я покачал головой.

— Ты не хочешь воскреснуть? Почему?

— Я слишком стар… — Я хотел сказать «стар для тебя», но удержался.

— Ты же будешь не дряхлым старцем.

— Все равно — двадцать семь лет, достаточно много. Я подожду до того времени, пока ты не поймешь это, пока наша разница в возрасте станет меньше. Я подожду тебя.

— Я не хочу стареть, — ответила она. — Может мне есть смысл стать призраком?

Я снова покачал головой — в положении живого были свои преимущества. Равно как и в положении призрака.

Впрочем, об этом стоило подумать, на свежую голову.

То есть выспавшись.


Оглавление

  • Марченко Андрей Михайлович Наследство одной ведьмы