Посвящается Дмитрию «Айсману» Дедовских
Этим летом случайно, от нечего делать, попал на концерт «АукцЫона»… От увиденного и услышанного получил такой сильный культурный шок, что потом не мог уснуть всю ночь. А на утро понял, что в моей жизни что-то изменилось…
Я, конечно, и раньше слышал, что есть, мол, такая группа, «АукцЫон», и даже слышал саму группу, но как-то не воспринимал их серьезно. Это нужно было видеть живьем!
Потом сходил на сольное выступление Леонида Федорова (уже целенаправленно). Я, конечно, и раньше слышал, что есть, мол, такой исполнитель, Леонид Федоров, и даже слышал что-то из его сольного творчества, но то, что я увидел, превзошло все ожидания! Что он вытворяет с одной гитарой и голосом! И дело не в каких-то там немыслимых переборах по всему грифу, наоборот, песня — два-три аккорда. Но каких! Откуда он берет эти звуки?! Федоров напоминает шамана с бубном, который впадает в транс и говорит на только ему понятном языке. Творчество Леонида Федорова — это не столько красиво, сколько мощно. Это как Ниагарский водопад, как Гималаи, как гроза в начале мая…
Реплика, найденная в ЖЖ в 2007 г.
У меня было три этапа отношения к «АукцЫону». Сначала я почувствовал, что это экзотически интересно. Затем их энергия показалась мне нездоровой, не полезной людям. Она меня напугала и заставила от «АукцЫона» надолго отшатнуться. И наконец, много позже, внимательно послушав Ленины песни, я понял, что он очень большая величина. Настоящий гений. А в целом «АукцЫон» — это фрики. И раньше, и теперь. Если они перестанут быть фриками, то какие же фрики у нас останутся?
Борис Гребенщиков, за чашкой утреннего кофе в московском клубе «Б1», осень 2009 г.
Вот и вышел, паскуда, в своем свитерке!..В чуть растянутом свитерке болотного цвета Леня появился на сцене где-то в первой половине 1990-х (раньше он использовал иные прикиды), и такой его облик оказался не менее выразительной и знаковой чертой «Ы», чем белые перчатки и инкрустированный бижутерией пиджак Гаркуши. К этому времени хребетная значимость Федорова в группе стала очевидна любому, кто хоть раз видел и слышал «АукцЫон». А до того реально «заведующий всем» Леня был квинтэссенцией «аукцыоновской» парадоксальности. Человек, вокруг которого, собственно, и строились история группы, ее мелодия, голос, кредо, казался самой миниатюрной и малоприметной фигурой в «Ы». Ну у какого еще коллектива найдется такой лидер? За подлинной федоровской индифферентностью к популярности и сторонним оценкам скрывались, как выяснилось, редкие основательность и мощь. Он, год за годом, от альбома к альбому, стремительно рос во всех переносных смыслах. И вырос, не побоюсь чуждой Леониду пафосности, в заметную личность русской современной культуры. — Ленька-то был парень довольно простой, а я — из интеллигенции петербургской, знал всю богему, хорошо тусовался, — рассуждает с высоты своих 50 лет «господин оформитель» раннего «Ы», художник-неформал Кирилл Миллер. — И я не ожидал, что впоследствии именно он ни с того ни с сего достигнет таких вершин. Федоров единственный музыкант из мне известных, кто, пребывая в фаворе, на волне успеха, полез в глубь музыки. Популярность почему-то останавливает развитие большинства музыкантов. Они начинают просто тиражировать себя, купаться в своей известности. А Ленька в пику собственному успеху заинтересовался бесконечностью музыки. Это меня потрясло и вызвало фантастическое к нему уважение. Потому и «паскуда» в эпиграфе, кстати. Здесь это не ругательство, а восторженное восклицание, типа каков стервец! Ведь начиналось-то все по-мальчишески типично и легкомысленно… — Еще в дошкольном возрасте родители отвели меня в музыкальную студию при ДПШ (Дом пионеров и школьников), — рассказывает Федоров. — Изначально я сам туда хотел, но после нескольких занятий на фортепиано мне все там дико не понравилось. Тем не менее я отходил в студию лет десять, наверное. И ничего из нее не вынес. Сольфеджио я игнорировал, специальных знаний фактически не приобрел, играть нормально не научился. Ну, руки мне там поставили кое-как, конечно, за такой-то срок. И всё. В первые школьные годы меня даже коробило от того, что я, как «ботан», хожу заниматься на пианино. Благо, нашлись в моем классе два приятеля, посещавшие ту же студию. Я с ними сошелся, и уже в девятилетнем возрасте мы пытались что-то вместе исполнять — «битлов», кажется. Приятели, кстати, играли гораздо лучше меня… Где-то году в семьдесят седьмом, зимой, я все-таки уговорил папу купить мне гитару и пошел учиться играть на ней в другой ДПШ, при ДК имени Газа. А летом, в деревне, один из моих старших товарищей, с которым мы до сих пор общаемся, показал мне три блатных аккорда. За каникулы я их хорошо освоил. С тем же парнем, к слову, я и курить начинал, и выпивать. Лет с двенадцати я уже алкоголь точно употреблял. Правда, года через два уже «завязал». В старших классах я не пил, не курил, поскольку спортом серьезно занимался. А до того, в каникулы, мы в основном пили какое-то эстонское яблочное вино. Деревня находилась недалеко от Нарвы. И любимые наши сигареты «Лайэр» были эстонскими. В четырнадцать лет я собрал свой первый ансамбль из одноклассников. Репетировали у меня в квартире, на первом этаже сталинского дома в районе Автово. Помнится, у нас были маленькие пионерские барабанчики, которые мы струбцинами прикрепляли к стульям. Собирались вечерами, раза три в неделю. И мои родители нас как-то терпели. Ансамбль состоял из гитариста, барабанщика и клавишника. Последний играл либо на моем домашнем пианино, либо на каких-то дешевых клавишах, которые мы впоследствии ему купили. Однажды в наш класс перевели из другой спортшколы парня по имени Миша Маков. Выяснилось, что он тоже играет на гитаре и поет. Я взял его в ансамбль, и вскоре он привел на репетицию своего приятеля, басиста Витю Бондарика. Это был 1978 год… Знаменательная встреча Лени и Вити считается некоторыми днем зарождения «АукцЫона». В таком случае сегодня «Ы» уже за тридцать. Солидно, но слегка преувеличенно. Та безымянная команда, что продолжила вместе с Бондариком репетировать у Федорова «на флэту», — не более чем Ленино «школьное сочинение». Впрочем, появление Вити годится для открытия списка животворных «аукцыоновских» случайностей, о которых упоминалось в предыдущей главе. Бондарик явился в федоровский бэнд тем еще басиситом. За его плечами был минимальный опыт подъездно-домашнего бренчания на обычной акустической гитаре с приятелем Маковым. Баса он в глаза не видел. Но когда пришел к Лене и получил положительный ответ на вопрос: «Можно ли с вами поиграть?» — отчего-то сказал, что хочет «попробовать на бас-гитаре». И на эту его просьбу откликнулись, мол, если желаешь — пробуй. — Других ансамблей у нас в районе я, честно говоря, не знал, — поясняет Виктор, — и очень обрадовался, что оказался в такой компании. Те наши занятия были для меня, в сущности, процессом обучения, поскольку ни в какие музыкальные кружки и школы я не ходил. Я привыкал, что называется, держать бас-гитару. И все свои навыки черпал по ходу дела: кто-то нам что-то показывал, у кого-то я что-то подсматривал… Гитары нам Ленькин отец делал. Пилил их из фанеры, сам паял схемы, крутил датчики. Искал нужную информацию по радиожурналам. Инженер-электротехник Валентин Федоров, по словам своего сына, «оказался вообще активным». — Когда собрался наш ансамбль, — вспоминает Виктор, — батя нашел какие-то специальные книжки и сделал мне гитару. Потом еще две: соло-гитару для меня и бас для Витьки. Да еще через профсоюз купил нам барабанную установку, клавиши, какие-то колонки. До окончания школы мы на всем этом и играли. А тот первый, самодельный, бас у Бондарика, кажется, до сих пор сохранился. Мы записывались тогда дома, на мой кассетный магнитофон, и по праздникам играли для своих друзей. Гаркуша говорит, что у него сохранилась какая-то пленка с теми записями. Откуда она у него взялась, не знаю, но чего-то такое он мне действительно как-то давал послушать.Юрий Арабов «Предпоследнее время»
Фрики (англ. freak — странный человек) — социальные группы людей, которые стараются выглядеть очень ярко и подчас вызывающе… Из общей массы их выделяет не только внешний вид, но и своеобразные взгляды на окружающий мир, слегка неадекватное поведение. Часто это творческие натуры — художники, поэты, певцы, актеры, диджеи. Образ мышления (мировоззрение) фриков характеризуется определенной свободой от социальных стереотипов.— В те далекие времена разделение общества по духовным признакам было гораздо слабее, чем теперь, — утверждает Озерский. — Сейчас пропасть между двоечником, не увлекающимся ничем, и теми, кто читает книжки, чем-то интересуется, — огромная. А раньше, по-моему, такой пропасти не было. Всех заставляли хотя бы некоторые вещи по программе читать. Зато достать что-то сверх того было трудно. И разрыв между культурными слоями был незначительный. Мы с Леней, например, хорошо проводили время и с разными нашими приятелями по месту жительства, и с однокурсниками по Политеху выпивали, веселились. Огромное количество людей находилось рядом, мы дружили. Но институтские ребята впоследствии, как и задумывали, стали металловедами… А Леня, Дима, Олег, даже отслуживший в армии Витя и иже с ними попали под вышеприведенную статью из сетевой энциклопедии. Тут с БГ не поспоришь (см. второй эпиграф к книге). Самую фриковую рок-группу Советского Союза собрал и возглавил не покорившийся логопеду (об этом чуть позже) Леня, который и в школе, и на первых курсах института оставался «абсолютно советским мальчиком, комсомольцем», то есть человеком никак не восстававшим против «социальных стереотипов». Федоров, строго говоря, сам являлся стереотипом. Представить его потенциальным советским инженером «на сотню рублей» было тогда проще, чем нетривиальным, одержимым музыкантом, пусть его ансамбль и продолжал регулярные репетиции в подростковом клубе. — Глядя на окружающую действительность, я и не мыслил, что она может быть какой-то иной, — объясняет Леня. — И сравнивать было не с чем. Жил как все — в некотором смысле как профан полный. Книги в старших классах практически забросил. Музыку слушал преимущественно ту, что издавала «Мелодия», хотя многое переписывал и у одноклассника, занимавшегося продажей пластинок. Поэтому предпочтения у меня были довольно разноплановые. Классе в восьмом я слушал второй альбом канадской прог-рок-команды Rush — «Fly by Night», «пинкфлойдовский» «The Dark Side of the Moon», «Imagine» Леннона, британскую команду 10 CC и тут же Nazareth, какие-то другие «тяжеляки». Потом только «битлов» мне довелось нормально послушать. А раньше я имел единственный «мелодиевский» миньон с их «Come together» на одной стороне и какой-то песней Харрисона на другой. Русский рок я в школьные годы почти не знал. «Машину Времени» впервые оценил тоже в восьмом или даже девятом классе. Зато знал всякие восточноевропейские рок-команды: «Пудис», «Локомотив ГТ» и т. п. Они уже даже начали приезжать к нам на гастроли. Так что иногда попадал на их концерты. Наши ВИА я не любил, разве что «Ариэль». «Песняры» мне не нравились, «Цветы» — тоже. «Земляне» и Юрий Антонов, правда, нормально воспринимались и для исполнения на танцах годились. А еще, помнится, я с боем купил пластинку «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты»… Комсомолец Федоров не увлекался и песнями Владимира Высоцкого, служившими нравственным паролем едва ли не половины населения страны. Он считал их не то чтобы блатными, но недостаточно мелодичными и гармоничными. — Мне даже советская эстрада больше нравилась, — поясняет Леня, — что-то типа Миансаровой, Кристалинской, музыки из кинофильмов. По крайней мере, я мог это слушать. Песня про медведей, например… Гипотетически на какую-то иную трансформацию Лени (не ту, что с ним постепенно произошла) могли повлиять два момента — его избавление от врожденного речевого недостатка или раннее узнавание им драматичной истории своей семьи. Случись что-то из этого, и, возможно, в Федорове проснулся бы уверенный в себе, лихой вожак-фронтмен вроде Гарика Сукачева или непримиримый русский рокер типа Михаила Борзыкина. Однако судьба, не колеблясь, вела его от обычного к гениальному. Из скроенного по советским лекалам студента (с легкой тягой к «зарубежной молодежной музыке», как выражались тогдашние газеты) по штришку нарисовался асоциальный, аполитичный, глубинно энергетичный, непредсказуемо креативный фрик, контрастировавший не только с «общей массой», но и с большей частью нарождавшегося отечественного рок-индепендента. — По молодости моя картавость казалась проблемой, — улыбается Леня. — Ее пытались исправить. Лет в двенадцать отец отвел меня к логопеду. Вышло очень смешно. Я начал заниматься, исправлять дефекты речи. Ходил туда так долго, что за этот срок три группы закончили «лечебный курс» и в них все научились говорить правильно, а я по-прежнему не мог. Логопеды обалдевали от моих результатов. Решили показать меня какому-то самому крутому специалисту, профессору, и тот сказал, что у меня «уздечка» языка короткая, надо операцию делать. Но операции я боялся настолько, что отец в конце концов просто забрал меня с этих логопедических занятий, и всё. Комплекс по этому поводу у меня, конечно, был. Дразнили иногда, евреем называли, хотя мне как-то невдомек было, что тут особенного. Вообще, я был картавый, маленький, но довольно бойкий и быстро бегал, чуть ли не быстрее всех сверстников. А бегать иногда приходилось… Отец Лени, чутко относившийся к желаниям сына и, думается, не в последнюю очередь повлиявший на его становление, не только спасал Федорова от скальпеля хирурга и мастерил ему первые гитары, но и оберегал от болезненной информации, ненужной, по его мнению, советскому молодому человеку брежневской эпохи. Может, в таком воспитании кроются истоки Лёниного буддистского спокойствия вне сцены, пренебрежительного отношения к политике и философского приятия того, что нельзя изменить? — Лишь в 1993 году мне рассказали, что мой дед, бывший крутым летчиком, полковником, прошедшим в тридцатых войну в Испании, не погиб позже, во время советско-финской войны, а был повешен в 1942-м в лагере под Свердловском, — вспоминает Леня. — Его арестовали по доносу и вынесли смертный приговор, что было в сталинское время обычной практикой. Когда батя мой, сразу после войны, в шестнадцатилетнем возрасте сам поступал в летное училище (в анкете он себе несколько лет «приписал», чтобы приняли), он скрыл от комиссии тот факт, что его отец был репрессирован. Вскоре это тем не менее выяснилось, и папу, по стопам деда, тоже отправили в соответствующие отдаленные места и освободили только в 1953-м, после смерти Сталина… С течением институтской жизни мировоззрение Федорова все-таки начало, по его собственным ощущениям, «резко меняться». Гаркуша и Озерский, составлявшие ближний круг его общения, играли тут не последнюю роль. Дима по максимуму отслеживал происходившие в Ленинграде культурные события, количество которых было «столь ограничено, что с равным желанием выстаивали ночь за билетами на концерт польского джаза или на чтецкий вечер Сергея Юрского». Олег уже активно тусовался в центре города, сблизился с питерскими неформалами, ходил в рок-клуб и даже наведывался на флэт к самому Бобу, жившему тогда на улице Софьи Перовской. — Будучи членом клуба коллекционеров пластинок, — говорит Гаркуша, — я доставал много дисков, особенно «нововолновских», The Jam, Clash, Talking Heads, и показывал их Федорову. Конечно, все это им впитывалось. Хотя если послушать записи еще «Фаэтона», то там композиции были достаточно жесткие, не хард-рок, но и не нью вэйв. А потом у Лени эстетика музыкальная сменилась… — Лет в девятнадцать мне уже конкретно нравилась новая волна, — подчеркивает Леня. — Озерский — первый, кто поставил мне «Полис». У него папа ездил тогда за границу и привозил много классных дисков. Впрочем, продвинутым сайгоновским чуваком я по-прежнему не был… Таковым являлся Гаркундель, ни на чем не игравший, но сочинявший стихи и сдружившийся с «Фаэтоном». — Я посетил два-три их концерта и стал у них кем-то вроде штатного звукооператора или, точнее говоря, снабженца. Работая киномехаником в кинотеатре «Современник», я, грубо говоря, имел возможность что-то со службы уносить. Провода, динамики, софиты, годные для концертных выступлений. Ничего из этого я, конечно, назад в кинотеатр не возвращал. Кстати, Бондарик когда-то попросил у меня для своего приятеля две колонки замечательные, с новейшими динамиками. Я достал. Бондарик их отдал тому человеку, и у него их украли. Так вот вещи-то хорошие исчезают…«Википедия»
В «Сайгон» и вообще в центровую тусовку я попал сравнительно поздно. Тогда, наверное, когда мы с помощью «Аквариума» пролезли в рок-клуб.Дмитрий Озерский
Для меня «АукцЫон» начался с 1983 года, когда мы впервые в рок-клубе сыграли и я еще был не на сцене, а в зале. Шумы ставил. Вступали в рок-клуб по совету музыкантов «Аквариума». Без каких-либо целей, просто было радостью где-то выступать.Олег Гаркуша
Если существует версия, что мы посодействовали появлению «АукцЫона» в рок-клубе, после того как «аукцыонщики» любезно пустили нас порепетировать у них на «точке», я рад этому. Но, честно говоря, не помню той истории. Хотя все репетиции «Аквариума» в восьмидесятых мне запомнились. Их и было-то три или четыре. Однажды мы действительно репетировали где-то в районе «Чернышевской». Но чья там была точка, сказать не могу.Борис Гребенщиков, за второй чашкой утреннего чая в «В1». Осень 2009-го
В рок-клуб нас приняли, но до конца 1985-го мы там ничего особенного из себя не представляли. Так, молодая группа…Ошеломить всех своим рок-клубовским дебютом у «АукцЫона» не вышло. Причем не вышло настолько, что, по утверждению Гаркуши, после вступительного концерта «Ы» Леня и Олег «сидели в гримерке и плакали горючими слезами». Гаркундель, пожалуй, раньше и полнее всех ощутил «нервяк» и проколы того сейшена, поскольку оценивал все, сидя за звукооператорским пультом. — Для нашей программы я купил в магазине пластинки с шумами, — рассказывает Олег, — и записал разные фонограммы — шум дождя, звук уходящего поезда и т. п. Магнитофон, на котором я собирался их прокручивать, должен был доставить в зал Скворцов. Так вот, еще минут за двадцать до нашего выхода на сцену ни его, ни магнитофона в рок-клубе не было. Скво с нужной техникой появился-таки на Рубинштейна, что называется, «на флажке» и поведал стремную историю о своем задержании на улице милицией и дальнейшем выпутывании из ситуации. Но это быстро стало мелочью по сравнению с тем обломом, который испытали «аукцыонщики» в ходе самого концертного сета. Гаркуша описал его в собственной книге, скупым, телеграфным слогом: «Музыканты потихоньку выходят. Им вроде хлопают. Грим. Необычные костюмы. А звук — полное говно. Я до сих пор не могу врубиться, почему на настройке все более-менее звучит, а на выступлении — жопа». Более велеречиво-дидактично подытожил презентацию «АукцЫона» в своей энциклопедической статье Андрей Бурлака: «…живописно костюмированная группа отыграла свои песни бойко, но несколько невнятно и вызвала добродушную, однако не особо серьезную реакцию зала, хотя уже тогда был отмечен ее несомненный мелодический потенциал и нестандартный подход к визуальному оформлению своих выступлений». Потенциал, оно, конечно, хорошо, но Леня-то думал и повторял в тот момент совершенно другое: «Мы сыграли отвратительно, программа сырая, звучали фигово. Исполнили нашу „Лампу", но и она особого резонанса не вызвала…» Когда выступали следующие участники того вечера, «Союз любителей музыки рок», «Стандарт», понурые «аукцыонщики» уже пили горькую в буфете, и, как очень быстро выяснилось, то были «поминки» по первому составу «Ы». — После этого концерта, — повествует Гаркуша, — трое от нас свалили: вокалист, басист и барабанщик. Затем нас выгнали с репетиционной точки, и, до кучи, у нас украли аппарат. Застрелиться можно сразу. Однако никто из нас стреляться не стал. Напротив, расправили крылья и через два года собрались, сделали программу «Вернись в Сорренто», после которой стали королями не королями, но личностями весьма известными. Сейчас такая ретроспекция звучит гордо и победоносно, но тогда на светлое будущее «АукцЫона» поставили бы немногие. — Мы вступили в рок-клуб и почти сразу развалились, — вздыхает Леня. — Барабанщик наш ногу сломал. Потом у нас начался какой-то раздрай. В 1984-м мы фактически не существовали. Хотя Гаркуша какие-то слухи о нас распускал, и «АукцЫон» превратился почти в мифическую группу. О ней знали, иногда что-то говорили, но никто нас не слышал. Если опираться на фатальный принцип: все, что ни делается, — к лучшему, тот «аукцыоновский» ступор после осеннего сейшена-83 выглядит благом. Несмотря на все огрехи «вступительного» перфоманса, в рок-клуб группу приняли. То есть основная в тот период задача решилась. «АукцЫонщики» перестали быть просто прикольными ребятами с улицы и влились в созвучную им среду. Покатись они в ней сразу как по маслу, получи сплошные восторги за первые свои опусы и эксперименты, могли и нюх потерять. А так — остановились, продышались, подумали, осмотрелись, перекурили… И двухлетний тайм-аут обернулся для «Ы» в некотором роде полезной медитацией. — До нашего принятия в рок-клуб я вообще смутно понимал, что он собой представляет, — признается Федоров. — Но когда попал туда, почувствовал, что это некий оазис. Всюду ведь царил такой мрак: на улице, на работе… Вот, приходишь на работу, вроде нормальные с виду люди вокруг, а с ними не то чтобы скучно, но как-то никак… А в рок-клубе возникало ощущение семьи. Мне тогда казалось, что в Москве музыканты размежеваны, а у нас, в Питере, тусовка выглядела более сплоченной, доброжелательной, позитивной. Никаких драк. Все одевались ярко. Серятина сразу уходила. Ленинградский рок-клуб не только являлся местом знакомств креативной молодежи, но и предоставлял своим членам полезные преференции. — У принятых в рок-клуб групп была возможность хотя бы один-два раза в год выступать на большой сцене и участвовать по крайней мере в отборах к фестивалям, — поясняет Леня. — А если уж отбирали на сам рок-клубовский фестиваль — вообще здорово. Это еще одно гарантированное крупное выступление и шанс получить потом приглашение поехать с концертом на какой-нибудь завод. К «АукцЫону», сами понимаете, подобные перспективы поначалу отношения не имели. Команды-то в реальности не было. Однако ее руководитель и, соответственно, член рок-клуба Федоров наличествовал и пользовался другими льготами принявшей его организации. — Я получил возможность посещать разные рок-концерты, — вспоминает Леня. — Нам в клубе давали на них билеты. И я постоянно ходил, слушал всякие группы. У меня вырабатывался какой-то собственный вкус. На первых порах запомнились «Пикник», «Зеркало», «Преферанс», «Мифы» с песней «Черная суббота». «Аквариум», конечно, был интересен. «Зоопарк» я спокойно воспринял. А больше всего вставили «Странные игры». Я понял, что это мне по-настоящему нравится. Проект пионеров российского ска Александра Давыдова и братьев Гриши и Вити Сологубов стал для «аукцыонщиков» определенной точкой отсчета. — Одна моя знакомая, — с довольной улыбкой рассказывает Гаркуша, — впоследствии ставшая женой нашего барабанщика Игоря Черидника, в разгар популярности группы «Странные игры» (которую я очень любил и люблю до сих пор) сказала мне: «Вы никогда не станете круче, чем они». Это было в конце 1983-го или начале 1984-го. И я ответил: «Ну-ну, посмотрим, посмотрим…» — С 1983-го по 1985-й я искал новых музыкантов, — говорит Леня, — поскольку четко осознавал, что «АукцЫон» должен играть значительно лучше, чем прежде. Ждал Витьку из армии, иногда встречался с Гаркушей, Озерским. Помнится, мы пытались что-то репетировать с парнем, который играл с Цоем в «Палате № б». Потрясающий музыкант, кстати. Он пел и играл на всем, барабанщиком был потрясающим, но потом куда-то исчез. Нам хотелось сделать веселую, драйвовую группу, как «Странные игры», только круче, чтобы все плясали. Тексты «Кино», даже «Аквариума» уже не вдохновляли, тянуло к чему-то совсем абсурдному. «Странные игры», скажем, делали песни на стихи Поля Элюара, Козьмы Пруткова. Мы понимали, что сами-то не Элюары, зато готовы сыграть еще отвязнее «Странных игр» и всех остальных…Леонид Федоров
Думаю, что первый состав, который действительно можно определить как «АукцЫон», образовался у нас с появлением в группе барабанщика Игоря Черидника.«Ну, спой что-нибудь», — предложил ударник рок-команды «Электростандарт» Черидник Лене Федорову, заглянувшему к нему на репетиционную точку в ленинградской вневедомственной гостинице при объединении «Авангард» на улице Металлистов. Лидер «полумифической» группы «АукцЫон» запел панковскую тему «Телега», написанную им на стих Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, народного поэта Литвы Эдуардаса Межелайтиса:Дмитрий Озерский
Года через полтора после окончания Политеха я понял, что не стану в дальнейшем работать по специальности, а буду музыкантом.Молодой специалист-металловед производственного объединения «Русские самоцветы» Леонид Федоров, продолжавший формально числиться вместе со своим коллективом «АукцЫон» (тогда еще через «И») членом ленинградского рок-клуба, летом 1985-го, пожалуй, впервые ощутил, как на него «накатила суть». За несколько теплых месяцев, чередуя беспонтовые трудовые будни с «вяленькими пока» репетициями и выездами за город, Леня сочинил фактически весь материал для первой по-настоящему самостоятельной программы «Ы», которая очень скоро принесла группе победы, популярность и оказалась кладезем хитов, исполнявшихся потом на «аукцыоновских» концертах многие годы. «Книга учета жизни», «Чудный вечер», «Женщина»,«Волчица», «Деньги — это бумага»… Тексты Озерского и Гаркуши, резво избавлявшиеся от любительской угловатости, прямолинейности, шаблонности и обретавшие шутовство, изощренную наивность, ироничный сюрреализм Саши Черного, были в равной мере подвластны федоровскому мелодизму, вдруг брызнувшему фонтаном. — Эти песни родились в сжатый срок, — подчеркивает Леня, — фактически за одно лето. Иногда я писал музыку на готовый текст, иногда на какую-то показавшуюся удачной фразу. Скажем, «Волчица» (ее я сочинил на даче) появилась из одной строки Гаркуши «он идет к своей волчице». Дальше я придумал мелодию, а Озерский на нее дописал остальные слова. Разница между «АукцЫоном», принятым в 1983-м в рок-клуб, и одноименной группой, готовой напомнить о себе после двухлетнего «карантина», возрастала стремительно. Но на Рубинштейна мало кто об этом догадывался, ибо никаких «аукцыоновских» записей, тем более концертов (кроме того давнишнего, вступительного) никто пока не слышал. В руководстве рок-клуба за этот период и людей прибавилось. Появились такие, кто вовсе никогда не видел «живьем» участников «Ы» и даже приблизительно не представлял, в каком стиле эта команда играет. Осенью 1985-го нехило укрепившемуся составу «АукцЫона» с бронебойным и сенсационным на тот момент репертуаром и имиджем предстояло, в сущности, заново прописаться в рок-клубе, пройдя те же испытательные стадии, что и в первый раз. — Нас там уже порядком подзабыли, — рассказывает Леня. — Хотя Гаркуша продолжал какие-то слухи об «АукцЫоне» распространять. Когда мы начали осенью активно репетировать, к нам на точку стали приходить разные интересующиеся люди, всякие панки продвинутые. Слушали, говорили: «О, круто!» Поскольку от нас ушел Волк, а мой комплекс в отношении собственного вокала сохранялся и я считал, что нам нужен солист, мы периодически просматривали кого-то на эту роль. Но никто у нас не задерживался, до тех пор пока Озерский не нашел Сергея Рогожина… — Не сказал бы, что мы вели целенаправленный поиск вокалиста, — дополняет Бондарик. — Просто Ленька все еще не чувствовал в себе уверенность фронтмена, и было понятно, что кто-то нам на это место нужен. И тут Димка сказал, что в его институте учится парень, который очень хорошо поет. — Озерский подошел ко мне однажды в перерыве между лекциями в Институте культуры, где мы оба учились, и по-свойски так сказал: «Чувак, мы слышали, ты хорошо поешь», — вспоминает Рогожин. — Для меня тогда подобное обращение было непривычным. Я ж приехал в Питер из провинции этаким интеллигентом в маминой кофте. В молодости я все заблуждался на свой счет и думал, что стану оперным певцом. Примечательно, что масса людей помогала мне утверждаться в этом заблуждении. Поэтому сперва я решил поступать в Институт имени Гнесиных. Прослушивался там у самой Зары Долухановой. Потом пробовался в ГИТИС, во ВГИК, в столичные театральные вузы, в конце концов судьба привела меня в Питер, где я подумал, что профессия режиссера привлекательнее актерской. Если ты актер, то тебя имеет кто захочет, а когда ты режиссер, то сам всех имеешь. И я поступил на режиссерское отделение в Институт культуры. Пение при этом не забросил. Даже записал пару своих кассет, которые разошлись по общаге, где я жил, по институту. Меня начали приглашать выступать на различных вечерах. Среди студентов возник слух о моем неплохом вокале. При этом репертуар у меня был совсем не рокерский, а какие-то популярные арии, романсы… И тут вдруг Дима со своим вопросом. Я ему в ответ: «Ты сам-то слышал, как я пою?» Он сказал: «Нет. Но мне рассказывали». «Так, и что у вас за группа?» — интересуюсь. Озерский сказал: «„АукцЫон", Ленинградский рок-клуб». А тогда одно лишь словосочетание «рок-клуб» вызывало уважение. Это же Гребенщиков, Цой, Кинчев — уже «живые» легенды. Долго сомневаться не пришлось. «А когда я нужен?» — спрашиваю. «Еще вчера, — говорит Озерский. — Поехали». И мы отправились прямо из института куда-то в неведомое мне место, забив на оставшиеся у нас в тот день лекции… Понятия не имевший об «АукцЫоне» Рогожин, по собственному определению, попал в тот вечер на «кастинг». Однокашник Дима притащил его в ДК Металлистов на Кондратьевском проспекте в судьбоносный час прибытия туда же очередной рок-клубовской комиссии, намеревавшейся подтвердить или дезавуировать членство «Ы» в упомянутой организации и решить, достоин ли сей коллектив стать кандидатом на участие в ближайшем IV фестивале рок-клуба (то есть назначить группе дату официального презентационного концерта). Комиссию, между прочим, привести на прослушивание оказалось проблематичнее, чем Рогожина. Отдельных предводителей Ленинградского рок-клуба «неправильность» и безыдейность таинственного «Ы» почти бесила. — Как только мы отдали на «литовку» в рок-клуб наши новые тексты, сразу случился скандал, — улыбается Федоров. — Их стали разбирать с чрезвычайным пристрастием, еще до того, как нас «живьем» послушали. В частности, создатель «Санкт-Петербурга» Владимир Рекшан, заведовавший тогда в рок-клубе поэтическим семинаром, разбил тексты Димки и Олега в пух и прах, назвав их безграмотными. Нас обвинили чуть ли не в том, что мы засланные казачки — от кагэбэшников и наша задача развалить сплоченное рок-сообщество. Я, правда, на подобный семинар лишь однажды заглянул и больше туда не ходил. Я был тихим, интеллигентным человеком, вообще не шумел и чувствовал, что там мне делать нечего. А Гаркуша эти собрания посещал и с помощью все того же Бурлаки сумел-таки вновь заманить к нам на точку рок-клубовское руководство… — Захожу в ДК Металлистов, — продолжает Рогожин, — вижу пустой зал, где сидит комиссия, человек пять наверное. Тоже сажусь неприметно на стульчик в уголке, смотрю… На сцене безумие просто: носится Гаркуша со своей странной пластикой, поет Леня Федоров, не выговаривавший тогда, по-моему, 32 буквы алфавита. А текст-то тогда в нашей рок-музыке считался первичным… Комиссия смотрела, смотрела и вынесла вердикт: вы или солиста к логопеду сводите, или поменяйте его, что ли? «АукцЫонщики» стояли растерянные. Им же нужно было одобрение, фестиваль впереди. А их все «банят» и «банят», выражаясь сегодняшним сленгом. Тогда Леня спросил у Озерского: «Привел?» Тот отвечает: «Привел». Они поворачиваются к комиссии и заявляют: у нас есть солист. Вот он — в зале сидит. Это Леня говорит обо мне, не видев и не слышав меня до этого момента никогда. Полнейшая авантюра. А я не знаю ни одной песни «АукцЫона»! Кто-то из комиссии предложил: раз у вас есть солист, пусть выйдет и споет. Леня мне со сцены: «Ну чего, споешь?» «Спою», — говорю. И пока я иду к сцене, судорожно думаю: «Что мне спеть-то сейчас? Ариозо Германа из „Овода" не подойдет, ария индийского гостя из „Садко" — тоже. И „Белеет парус одинокий" — не то, и народные песни…» Перебираю весь свой репертуар и понимаю, что в нем нет ничего подходящего для данной ситуации. И тут меня осенило. Когда-то в Запорожье, где я вырос, к нам приезжала венгерская группа «Пирамеш» — хардилово такое. Мне страшно понравилась у них одна рок-баллада. И мои знакомые венгерские студентки, проходившие тогда практику в нашем местном вузе, меня этой песне научили. Ее я и решил исполнить. Выхожу на сцену, пацаны из «АукцЫона» спрашивают: «Ну что, тебе подыграть?» «Не надо», — говорю. И начинаю петь а капелла эту тему на венгерском языке!.. Комиссия офигевает, «АукцЫон», застыв, стоит на сцене. Это было из серии непонятно, но здорово. Я допел, и за моей спиной раздались одиночные аплодисменты. Хлопали сами «аукцыонщики». Из зала говорят: «Ну вот, у вас, оказывается, солист отличный, все слова слышны. Что же вы раньше о нем молчали?» Потом комиссия свинтила, и «АукцЫон» вновь приняли в рок-клуб.Леонид Федоров
Однажды в «Сайгоне» встретился с Гаркушей. Я был ярким художником, он — ярким тусовщиком. «Не хочешь ли поработать над оформлением программ „АукцЫона"?» — поинтересовался у меня Олег. Что это за группа, я не представлял, но предложение поступило от колоритной личности, и я подумал, что должно быть любопытно.Кирилл Миллер
В середине 1980-х большинство питерских рок-музыкантов мигрировали из группы в группу или совмещали участие в нескольких проектах. Барабанщик «Ы» Игорь Черидник, с которым я играл в «Оркестре профессора Мориарти», как-то пригласил меня на репетицию «АукцЫона», поскольку на носу был рок-клубовский фестиваль и у них созрела идея расширить свою духовую секцию. Что играет «АукцЫон», я совершенно не знал, но друг позвал, и я откликнулся.Магнетизм почти никому неведомого «АукцЫона» продолжал превращать группу в некий сказочный «теремок», где поселялись под одной крышей — для совместных экспериментов, безумств и удовольствия — все новые и новые, непохожие друг на друга личности. Вслед за несостоявшимся оперным певцом, провинциальным украинским интеллигентом Рогожиным нарисовался коренной питерец Миллер — эксцентричный, от всего независимый художник с ксивой маляра, полученной им по окончании ленинградского ПТУ № 61. О первом «приводе» господина-оформителя на репетицию «Ы» Гаркундель написал в мемуарах так: «…от вида Миллера и от его бешеной энергии все упали в обморок, но собрались и устроили маленький концерт. Ему, конечно, понравилось…» Кирилл Семенович, надо отметить, был слегка постарше обитателей «аукцыоновского» балаганчика и столь уж однозначно всему, что увидел, не умилялся. Бесспорно, эти молодые ребята импонировали его фриковской душе, но их спонтанное озорство нуждалось, на его взгляд, в некой театральной концептуализации. «Аукцыонщики» спорить с ним и не помышляли. Все были только «за». Для того, в принципе, Миллера и позвали. Пусть творит под сенью «Ы» что заблагорассудится. Здесь канонов и законов нет, сплошное буйство развеселых натур. — До знакомства с «аукцыонщиками» я с рок-музыкантами особо не контактировал, — повествует Кирилл. — Разве что с Гариком Сукачевым пересекался. Он даже предлагал мне с ним поработать, но как-то не сложилось. Все-таки «Бригада С» в Москве обитала… А когда я сообщил ему, что начал с «АукцЫоном» взаимодействовать, вопрос сам собой закрылся. Сукачев же, полагаю, рассчитывал на эксклюзивность… «АукцЫон» мне хотелось превратить в стильный, оригинальный коллектив, не копируя какие-то западные образцы. Изначально, на мой взгляд, они все же двигались по пути пародии, подражания. Панковали, как-то дежурно раскрашивали свои лица… В те времена почти все наши любительские рок-команды так поступали. Мне это было малоинтересно, поскольку никакой концепции тут не просматривалось и никто в «Ы» о ней толком не задумывался. Хотя у группы прослеживался потенциал для театрализации своих номеров. В ее рядах наличествовал такой человек, как Гаркуша, — не певец, не музыкант, а подлинный фрик, готовый персонаж для жизни на сцене. От него и стоило вести некую театральную линию «АукцЫона». Ребята были открыты для принятия моих идей, и мы стали творить нечто протестное, но не массового, не манифестного свойства, а интеллектуально-эстетического. — Мы были податливой глиной для любого эксперимента, — подтверждает миллеровские слова Озерский, — и близки тому, что придумывал Кирилл. У него получались интересные декорации и костюмы. «АукцЫон» постепенно становился этаким сообществом клоунов, превращавших некоторые свои концертные номера в гротескные мини-спектакли. Мы и к картинам Миллера относились скорее как к карикатурам на что-то, не выискивая в них серьезный протест. — Озерский сразу схватывал эстетику, к которой я стремился, — подчеркивает Миллер. — Помню, однажды он сказал, что хочет выступать в рубашке с божьими коровками, но чтобы головки у коровок были нарисованы отдельно от туловищ. Всё — для меня вопросов нет. Понятно, что фантазия этого человека абсолютно сочетается с тем, чего я хотел достичь с «АукцЫоном». Я нашел подходящую Диме рубашку и вручную разрисовал ее, согласно оговоренному эскизу. Когда рубашка слегка застирывалась, я подправлял нанесенный на нее рисунок… — Все как-то удачно у нас тогда сложилось, — оценивает Леня. — Примерно в одно время появился Миллер с идеями наших костюмов, Федорович с саксофоном, Рогожин с таким запоминающимся вокалом, что мы стали уже специально для него песни сочинять. «Книгу учета жизни» он, например, с ходу запел. И Гаркуша вышел на сцену. — В тот период мне нравилось ходить на репетиции, — говорит Олег, — хотя я по большому счету никто: не музыкант, не танцор, не поэт, не актер. Но так вышло, что постепенно я предстал во всех этих ипостасях. Моя сценическая история как раз и началась с репетиции. Федоров попросил меня в песне «Деньги это бумага» пропеть или прокричать строки: «Будет в будущем все без денег, / А сегодня хорошо. / А сегодня я бездельник, / На работу не пошел». Я это сделал, всем понравилось, после чего мое пребывание на сцене стало постоянным. — Да, как-то само собой получилось, что Олег стал с нами выступать, — рассуждает Озерский. — После той пробы на репетиционной «точке» никто в группе против такого дополнения к нашим концертам не был. Олег и так везде, где возможно, публично читал свои стихи, плюс к тому танцевал, стиляжничал. Как он может двигаться, мы более-менее представляли. Это выглядело не совсем так, как сейчас происходит. Гаркуша больший упор делал на своеобразную пантомиму… К своему презентационному или отборочному (на фестиваль) рок-клубовскому концерту осени 1985 года «АукцЫон» предстал уже реальной стихией, непредсказуемой и художественно-нахальной. — В руководство рок-клуба входили отдельные люди, которым мы нравились: те же Бурлака, Файнштейн, — вспоминает Леня. — А прочие «авторитеты» смотрели на нас как на что-то несуразное, не имеющее отношения к устоявшимся рок-клубовским традициям. Там же были свои фавориты: «Пикник», «Мифы», «Аквариум», «Кино», «Зоопарк». А мы — вообще другие. Пишем, с их точки зрения, графоманские тексты, исполняем абсолютно асоциальные песни… Восхищались только нашим барабанщиком, а остальные в «АукцЫоне» кто такие? Черидник, к слову, действительно был тогда, на мой взгляд, лучшим из барабанщиков в рок-клубе. Он, по-моему, единственный, кто мог ритмически играть. И пил он в тот момент еще немного, как, собственно, и Гаркуша. Мы вообще бухали скромно. По сравнению, скажем, с «Россиянами» или «Зоопарком» мы просто трезвенниками смотрелись. Они на сцену могли никакими выйти, но выглядели при этом рок-героями. А мы — совсем не герои, скорее антигерои. У нас Гаркуша к публике выходит — просто урод, конкретно эпатажный, с ним еще вокалист «голубоватого» вида, Рогожин то есть, и другой чувак поющий, который букву «р» не выговаривает. Все в непонятных одеждах, поют что-то бредовое, кривляются, а зацепиться критикам не за что. Мы же никаких лозунгов и идейных установок не озвучивали, ничего не провозглашали. «АукцЫон» занимался веселым музыкальным издевательством. — В рок-клубе, помимо концертов, еще какая-то жизнь бурлила, — добавляет Озерский. — Люди собирались на диспуты, что-то обсуждали, голосовали. И делали это абсолютно искренне и серьезно. А тут появляемся мы и хихикаем. Нам потому и тексты иногда со скрипом «литовать» приходилось, в них не проглядывала наша гражданская позиция, не было призывов, борьбы с чем-либо, реализма. Экспертам это казалось провокацией, мол, какую дурь приходится «литовать»…Николай Рубанов
За первый год пребывания в «АукцЫоне» я обрел долю здорового цинизма, необходимого каждому мужчине, чтобы при слове «жопа» не падать в обморок.Своевременно обнаруженный Озерским в недрах питерского «Кулька» сладкоголосый певец Рогожин хотя и покорил «аукцыонщиков» при всей честной рок-комиссии вокальными навыками, еще какое-то время сомневался — туда ли его занесло? Оставшиеся в родном Запорожье мама и жена поначалу, естественно, не ведали, на какую дорожку свернул их интеллигентный Сережа. А он им рассказывать о своих новых рок-клубовских коллегах не спешил, ибо сам себе еще не ответил на вопрос: подходит ему «АукцЫон» или стоит подождать каких-то более солидных предложений? «Попсовым Рогожин в те годы не был, — анализирует Гаркундель, — но от нас, питерских „гопников, наркоманов, алкашей" (как считала советская пресса и обыватели), конечно, отличался». «В нашем коллективе Сергей на первых порах немного особняком держался. Культурненький был, правильный, не пил», — дополняет рогожинский образ Леня. Тем не менее ассимилировался в «Ы» новый фронтмен быстро. — Слишком серьезно к тому, что делал «АукцЫон», я не относился, — признается Рогожин. — Но решил-таки вписаться в группу, как в творческий эксперимент. В подобной атмосфере я никогда прежде не находился, и такой опыт меня манил. Прикольно, что позже кто-то из «аукцыонщиков» мне рассказал, как в моем присутствии они стеснялись ругаться матом… Перебравшаяся вскоре к Сергею в Питер супруга с большим интересом выслушала новости о радикальных творческих изысканиях мужа, и, по словам Рогожина, «шока у нее не случилось». Однако в тусовку она не влилась. «Там у нас были все эти жуткие барышни с начесами, — вспоминает Сергей, — а мы со Светланой до этого в театре работали…» В сущности, Рогожин и остался в театре, только далеком от академизма, оседлости, чьей-либо жесткой режиссуры и «вертикали власти». — В «АукцЫоне» никто не пытался переделывать, переламывать меня под стиль группы, — подчеркивает Рогожин. — Напротив, думали о том, как меня, такого, каков я есть, вписать в общую картинку. И так происходило в этой команде с каждым, благодаря чему, я считаю, тот «золотой» состав «Ы» имел охренительный успех. Абсолютно разные люди фантасмагорическим образом вписывались в единое шоу… Лекала питерского рок-клуба вот-вот должны были затрещать под натиском столь иррациональной «аукцыоновской» силы. Она не искала направлений и не нуждалась в них. Можно было лишь наблюдать за ее действиями со стороны или присоединяться к ней, как к цыганскому табору. — В сущности, мы сразу дистанцировались от рок-клубовской среды, — развивает Леня тему независимости «Ы». — Помимо музыкантов в наш круг входила куча людей: художники, дизайнеры, панки… Это была внушительная компания более чем из двадцати человек. В рок-клубе к нам относились настороженно, поскольку мы казались другими и при этом никак от руководителей клуба не зависели. Нам по большому счету ничего от них не требовалось. Никого из них мы, что называется, не добивались, хотя и понимали, что приятнее играть в больших залах, нежели просто на танцах, а такую возможность предоставлял именно рок-клуб. Но «АукцЫон» сам по себе обрел большую популярность. Мы собирали залы, поскольку не просто пели песни, а делали хиты, неординарные даже по меркам рок-клуба. У нас был абсолютно шизоидный художник Миллер, какие-то самые модные, безумные парикмахеры и стилисты, создававшие нам экстравагантные прически, неожиданные костюмы… Некоторые из них добывались на «Ленфильме», где у Гаркуши в костюмерной работала тетя. Мы стали тем, что сегодня назвали бы «арт-проектом». А все наши художественные издевательства проистекали из чистого веселья. Скажем, нас с Димкой забавляли Гаркушины вирши, и кучу песен мы придумывали примерно так же, как «Волчицу», — брали смешную фразу Олега и от нее строили целую тему. — Как музыкант и человек с неплохим, надеюсь, вкусом, я смог оценить великолепие и нестандартность федоровского мелодизма, — говорит Рогожин. — Я такого раньше не пел. Мне стало по кайфу, тем более что над всем, происходившем в «АукцЫоне», витал здоровый стеб, оптимизм и эгоизм молодости. Это когда долго не задумываешься над тем, что делаешь, но получается все легко, играючи. Мне казалось, что и другие ребята в группе слишком серьезно то, чем занимались, не воспринимали. Они и к жизни-то своей не очень серьезно относились. Во всем у них присутствовал некоторый пофигизм. И никакой идеологии у «Ы» не было. Самым политизированным и диссидентствующим в этой компании, по-моему, являлся Кирилл Миллер. — Интересы Рогожина в то время во многом совпадали с нашими, — вспоминает Озерский. — Его склонность к театру и пению в «АукцЫоне» находила широкое применение. Пока мы увлеченно создавали шоу-программы, Сергей пребывал в близкой ему стихии. Он выходил на сцену в пиджаке с эполетами, вокруг него плясал Гаркуша и индийская барышня со свечами, отжимались культуристы… — Да, смотрелись первые представления «АукцЫона» феерично, — восторгается Рогожин. — Один участник группы весь концерт находится в каком-то эпилептическом припадке, другой с видом разорившегося графа что-то красиво выпевает в центре сцены, третий смахивает на Иванушку-дурачка в костюме, расписанном под березовую кору. Это Миллер для Лени придумал такой наряд… — Из всех «аукцыонщиков» только Гаркуша был уже вполне сформированным образом, — объясняет Миллер. — Его трудно, да и бессмысленно было переделывать. А остальных членов группы я хотел одеть согласно своему видению сути «АукцЫона» и учитывая то, что компания эта достаточно разношерстная, и по характерам людей, и по их мировосприятию. Вот Рогожин, например, был открыт для экспериментов, с ним можно было договариваться. Но именно он олицетворял этакую звезду, красавца, что противоречило всей «аукцыоновской» атмосфере. Я решил,что в контекст «Ы» его надо вписать в навязчивом образе а-ля Элвис Пресли. Так появился его тренч с эполетами и специфической росписью, изначально являвшийся пиджаком от обыкновенного черного костюма. Вообще, кардинально переодевать «аукцыонщиков», предлагать им какие-то совсем странные по фасону прикиды было не так легко. Определенная мера традиционности в их внешнем виде должна была сохраняться, и мне оставалось только всячески расписывать их наряды, то есть в самом традиционном костюме отыскивать нелогичные решения. Я добивался того, чтобы у «АукцЫона» на сцене не появлялось ни единого «пустого» персонажа, чтобы все они выглядели по-своему колоритно. Очень тяжело приходилось с Витей Бондариком. Он такой комплексатик, сам по себе. Поэтому сначала смотрел, что говорят и делают остальные «аукцыонщики», и лишь потом соглашался сделать «как все». Помню, его первый наряд я создавал очень аккуратно, без всякого панка. Просто весь Витькин костюм разукрасил жестким утверждением «2x2 = 3». То есть человек принципиально придерживается заведомо неправильной формулы, что служило достаточно выразительным знаком в той «аукцыоновской» концепции. Мол, не все так однозначно в этом мире.Сергей Рогожин
Мы знали, что станем популярными, потому что были в десять раз драйвовее, чем «Кино» или «Зоопарк».«Все, конечно, я не помню, но реакция публики была ураганной. Гримерка ломилась от фанов, друзей, каких-то журналистов, вина, травы, девчонок и черт знает чего. Мы вернулись в гримерку с сияющими фэйсами, совсем не уставшие и пьяные от удовольствия. У нас было полно энергии, и мы хотели (и сделали это) выплеснуть ее, утереть нос некоторым рокерам, которые возомнили себя чуть ли не Джаггерами, Элвисами и т. д.», — так смачно по прошествии многих лет Гаркундель в своих мемуарах высказался о том самом, прорывном, блицкриговом рок-клубовском сейшене «Ы» осени 1985 года, проходившем под незатейливой вывеской «Представляем молодых» и ознаменовавшем начало победоносного вторжения «АукцЫона» в российскую рок-элиту. — Тогда мы впервые показывали программу, которую сделали фактически за месяц-полтора после моего появления в группе, — конкретизирует Рогожин. — Мой вокал звучал в трех или четырех песнях, остальные ребята пели сами. Как человек с режиссерским образованием я стал придумывать, как обставить момент моего появления на сцене, то есть заявку нового солиста команды. У меня уже имелся миллеровский тренч с эполетами, но хотелось чего-то еще. В результате родилась следующая мизансцена: в середине концерта Гаркуша за кулисами накинул мне на лицо красный шарф и, словно на поводке, вывел меня на нем к публике и подвел и микрофону. Потом шарф с меня сдернули, подобно покрывалу на открытии памятника, и я, облаченный в упомянутый тренч, запел. Это тоже, как и весь тот «аукцыоновский» концерт, стало «бомбой». После нашего выступления многие мне говорили, как эффектно вышло, когда «среди такой „каши" и балагана вдруг зазвучал настоящий голос». Питерский журналист Миша Садчиков даже отметил в своей заметке, что «второй солист группы „АукцЫон" — обладатель бельканто». Короче, все были в шоке. Хотя, уходя со сцены, я еще не понял, что произошло: хорошо получилось или плохо? В зале стоял шум, грохот, не моя атмосфера совершенно. Но в гримерке ко мне подошел Леня Федоров и, взглянув на меня уже каким-то другим, не таким, как прежде, взглядом, сказал: «Чувак, а ты крут!» Затем Дима Матковский из «Мануфактуры», еще никак в тот момент не связанный с «АукцЫоном», с сожалением заметил: «Молодой человек, что же вы так мало спели? У вас потрясающий голос». Еще кто-то из рокеров, пока я эполеты не снял, в шутку крикнул мне через всю гримерку: «Ну, ты, Лермонтов!» В общем, первый блин не вышел комом, и я почувствовал уверенность. Можно было начинать активную подготовку к фестивалю. Хотя удивительные ощущения у меня оставались. Ведь прежде я в рок-клуб вхож не был. Разве что ходил на отдельные концерты, точнее, прорывался на них. Помнится, в ДК «Невский» слушал «Аквариум», когда они исполняли «Радио Африка». Получил колоссальное впечатление. А мог на тот сейшен и не попасть, если бы не подрабатывал тогда в «Невском» диджеем. Мы с супругой снимали квартиру, поскольку в общежитие нас вместе жить не пускали, и денег нам конкретно не хватало. Так вот, на «Аквариум» я попал через служебный вход как работник ДК. И увидел такой зрительский «лом», какого не знал ни один советский официальный артист. Я еле продрался сквозь толпу к сцене, попутно заметив и ментов, и всех этих гэбистов в штатском… О рок-клубе тогда, конечно, с придыханием говорили, и вот я сам становлюсь его полноценным представителем. Когда в институте узнали, что Рогожин теперь солист «АукцЫона», меня зауважали. При встрече где-нибудь в коридоре каждый хотел руку пожать. До этого я такой персоной там не был, хотя со многими общался, и некоторые слышали, как я пою. Но тут-то я стал рок-звездой… — В крутизне «АукцЫона» я тогда уже не сомневался, — с несвойственной ему самоуверенностью заявляет Леня. — Я слышал, что играют вокруг другие группы, и понимал, что хотя мы уступаем в исполнительском мастерстве многим, то есть, за исключением Черидника, играем плохо, зато находимся на острие современных тенденций. У нас получались неординарные мелодии. Может, не такие клевые, как у «Странных игр», но точно поинтереснее, чем у «Кино». Да и Гаркуша нас постоянно подбадривал — да, мол, мы крутые! После нашего повторного вступления в рок-клуб он ходил туда задравши нос, регулярно о чем-то общался с клубовской администрацией и т. д. А я к ним, в смысле к руководству, по-прежнему не показывался. С взрослыми, серьезными дядями я как-то не очень любил разговаривать… К «молодым», которых «представляли» в рок-клубе в знаменательный для «Ы» осенний вечер 1985-го, отнесли тогда группу «Электростандарт» того самого Сергея Белолипецкого, что в свое время «освободил» для «АукцЫона» репетиционную точку на улице Металлистов, хард-роковую команду «Присутствие» с экс-фронтменом «Рок-штата» Игорем Семеновым во главе и объемный по составу коллектив «Кофе», усиленный двумя музыкантами из «Телевизора». Завершать сей мини-фестиваль дебютантов в качестве хедлайнера призвали легендарный «Зоопарк», нигде не выступавший полтора года. На фоне обожаемого публикой Майка (а концерт был «открытый», то есть не только для членов рок-клуба, но и для простых школьников и студентов, в чьих учебных заведениях распространяли билеты) остальные участники сейшена вполне могли оказаться малоприметными. Однако «аукцыоновские» дерзость, эксцентрику и кураж к тому моменту уже не затмевали никакие авторитеты. — Те, кто впервые воочию увидел нас на том концерте, — рассказывает Гаркундель, — потом в «Сайгоне» говорили знакомым, какой там сумасшедший чувак выступал. А где-то в прессе меня описали примерно так: «Появился невероятно вытянутый человек по фамилии или кличке Гаркуша и заметался по сцене с криками и гримасами. Это надо видеть». Естественно, образ мой в тусовке начал стремительно обрастать культовостью, и впоследствии меня стали называть и символом рок-клуба, и его ходячим логотипом и т. п. При этом я ведь никогда специально к нашим концертам не готовился — ни к тому, в 1985-м, ни к любым другим. Разве что какой-то реквизит мог заранее припасти, типа туалетной бумаги для песни «Деньги это бумага» или кнута для «Телеги». А все движения на сцене у меня рождались, что называется, по ходу пьесы, без всякой отрепетированности. Как захочу, так и пляшу, как повернусь, так и повернусь… Ключевой рок-критик питерского самиздата Александр Старцев, под одним из своих псевдонимов Алек Зандер, в десятом номере журнала «Рокси» (главным редактором коего он являлся) в декабре 1985-го довольно точно обозначил тогдашнее восприятие «АукцЫона» пристрастными зрителями и степень своей информированности о группе (представьте, что домысливали в то время об «Ы» рядовые меломаны, если даже Старцев не сразу распознал устройство «аукцыоновского» механизма и кто там у них за старшего). В развернутой рецензии на сейшен «Представляем молодых» Зандер написал: «…самым веселым на этом концерте было шоу-выступление группы „Аукцион". Когда-то в рок-клубе была группа с таким названием, не знаю, остался ли сейчас кто-нибудь из того состава, но музыка изменилась совершенно. „Аукцион"-85 играет ярко выраженную „волну", причем странно-игровского направления. Не знаю точно, кто там начальник, но на сцене выделялся Олег Гаркуша, выглядевший как „лютый карлик", если того сильно вытянуть по оси ординат. Ну, а уж когда они спели „Песню для Сологуба" и Олег нацепил на себя темные очки с карикатурным носом, стало ясно, что от „Аукциона" можно ждать много большего, чем просто следования курсом „Игр". Второй вокалист выступал этаким князем — в военном сюртуке с эполетами — и сильным, поставленным голосом пел что-то о том, что вот, дескать, все исчезло, „и города, и мир", а в конце коротко и цинично добавил: „Жалко". На сцене происходили танцы под стробоскоп — все тот же неутомимый Гаркуша с девушкой в белом. Ребята держались уверенно — особенно гитарист-вокалист (его, к сожалению, было хуже всего слышно), да и вообще все приятно поражало продуманностью. Лучшим моментом стало исполнение суперхита „Деньги это бумага" с разматыванием туалетного рулона — опять же Олег Гаркуша. Единственной претензией является некоторое мельтешение большого числа народу на сцене. Впрочем, я думаю, что с приобретением опыта концертных выступлений чувство меры возьмет верх…» Итак, наблюдательный рок-хроникер Старцев-Зандер на экваторе 1980-х впечатлился перфомансом «Ы», но в тексте своем Федорова и Озерского даже не упомянул. Стержнем «АукцЫона» ему тогда показался случайно переведенный из звукооператоров в шоумены Гаркундель. Так еще довольно долгое время будет считать и большая часть поклонников «Ы» до тех пор, пока Леня окончательно не выйдет на передний план и все наконец разберутся, что «соль «аукцыоновской» земли» — тандем Федоров-Озерский; хотя и Гаркуша, конечно, фигура значимая и знаковая. Впрочем, близкие коллеги «Ы» по рок-н-роллу изначально понимали, «ху из ху» в этой команде. — В 1985-м мы сдружились с Гришей Сологубом из «Странных игр», — вспоминает Федоров. — А когда состоялся тот наш концерт в рок-клубе, их команда уже распалась. Гришка, конечно, сильно переживал эту ситуацию, но на наше выступление пришел. После концерта сидели с ним в гримерке, выпивали, и я спросил: «Ну, как тебе наша программа?» Он тут же откровенно ответил: «Это вообще пиздец! „Странные игры" умерли, родился „АукцЫон"!»Леонид Федоров
Про первые наши гастроли в Выборге можно отдельный роман написать…Сергей Рогожин
Когда Рогожин увидел, что такое премьерный выезд «АукцЫона» за пределы Питера — полный разврат, пьянка, беготня по коридорам выборгской гостиницы «Дружба», — он, по-моему, уже захотел от нас свалить. Но Федоров его каким-то образом еще на некоторое время удержал.Футуристский, скомороший, куражный, заводящийся с пол-оборота и удивляющий «АукцЫон» своим осенним возвращением в рок-клуб зацепил не только Старцева и Сологуба, но и, например, выборгского журналиста-промоутера Андрея Коломойского, экс-участника редчайшего в ту пору в СССР транс-нойзового трио «Stereo Зольдат». Он тут же зазвал Леню, Гаркунделя и компанию на северо-западную границу «совка», предложив им устроить сольник в считанных километрах от процветающего капиталистического мира, в ресторане «Север» Выборга. В народе это заведение, по словам Федорова, именовалось «Шайбой», и выступать там прежде (опять же, благодаря Коломойскому) доводилось отборным рок-клубовским командам: «Аквариуму», «Алисе», «Странным играм»… «АукцЫон», вероятно, перещеголял их всех, по крайней мере по части бэкграундной хроники. Если верить Гаркуше (а можно ли сомневаться в словах этого вечного, коммуникабельного дитя, чьими устами и должна глаголить истина?), «аукцыонщиков» штрафанули (с привлечением милиции) сразу по прибытии на выборгский перрон — «за безбилетный проезд и провоз багажа», то бишь аппаратуры в пригородной электричке. Потом были полдня роскошества в интуристовском отеле «с коврами и ванными», угарный сейшен «для пьяных финнов и советских проституток» в «едком неприятном дыму, на маленькой сцене», завершившийся песней «Волчица», в процессе исполнения которой перебухавший еще до концерта Черидник уснул за барабанами. И, наконец, в точном соответствии с начальной строкой одного из главных тогдашних «аукцыоновских» хитов, грянули «чудный вечер, бессонная ночь» и… депортация (опять-таки с участием правоохранительных органов) группы из гостиницы, с последующим экстренным размещением «по хатам» у местных знакомых с кликухами Губа и Шея. — В «АукцЫоне» никто никого потреблять алкоголь не принуждал, — повествует Рогожин. — Не хочешь — не пей. Я зачастую так и поступал. Но в тот раз, в Выборге, напился вместе со всеми жестко и в какой-то момент, в полном умате, завалился в кровать в одном из наших номеров. Разбудили меня среди ночи менты, причем, как вскоре выяснилось, первым из всего «АукцЫона». Ничего не соображая, открыл глаза. Мне светят в морду фонарем, вокруг стоят милиционеры, люди из администрации гостиницы, а рядом со мной, под одеялом, лежит какая-то чувиха. Ее пытаются растолкать, чтобы выяснить, что она делает в мужском номере. В советские времена существовали ведь такие понятия, как «мужской» номер и «женский». Я пробую объяснить, что это не она в мужском номере находится, а я — в женском. Тогда уже до меня представители гостиницы докопались: «Вы знаете, кто она? Как ее зовут, где работает?» «Не знаю», — отвечаю. Мы девушек, которые с нами тусили, по кличкам называли. Ту, что оказалась со мной, звали Фанера. Я обращаюсь к ней: «Фанера, ты где-нибудь работаешь? И, кстати, какое у тебя имя?» Тут уже менты встрепенулись: «0-па, так вы даже, как ее зовут, не знаете! Тогда поднимаемся, идем на выход…» На следующий день опохмелившиеся «аукцыонщики» сдюжили второй концерт в «Севере», получили на всю братию, согласно федоровской справке, 375 рублей, разделили их поровну (этот коммунарский, редкий для наших рок-групп принцип установился в «Ы» сразу и навсегда) и «пьяные и возбужденные» отправились домой. В Питере слухи о выборгских гастролях «АукцЫона», как пишет Гаркундель, «распространились с необычайной быстротой. Поговаривали о поджоге гостиницы, избиении милиционеров, перетрахивании всего персонала и т.д. … Многие прослышали, что „АукцЫон" — супергруппа. И мы потихонечку стали играть в различных ДК». Одному из таких сейшенов, состоявшемуся ранней весной 1986 года в Доме культуры «Нива» поселка Шушары Ленинградской области, удалось отпечататься в «аукцыоновской» истории — благодаря легендарному ныне звукорежиссеру-архивариусу питерского рока, совладельцу той самой котельной «Камчатка», где когда-то кидали уголек Цой, СашБаш и многие другие кумиры поколений, Сергею Фирсову. В середине 1980-х Фирик подружился с заново рожденным «АукцЫоном» — группой, на всю жизнь ставшей его самой любимой (так Фирсов заявил в одном интервью), директором которой он «с удовольствием бы работал», да Федоров его «никогда не брал», сколько Сергей ни просился. Фирсов записал шушарский сет «Ы» на пленку. «АукцЫон» выступал в «Ниве» первым, второе отделение отвели «Городу» — очередному проекту наставника рок-клубовских пиитов Владимира Рекшана. Спустя годы в своей автобиографической прозе «Кайф» Рекшан несколькими строками вспомнит о том соседстве с «Ы» в Шушарах: «…под афишу, чин-чинарем, мы концертируем за символические, зато легальные рубли вместе с экстравагантно-веселой группой „Аукцион". Эти ребята работают в новой волне остроумно и с жениховским напором, который и сублимирует в декадентский спектакль». Тот «спектакль» вскоре стараниями Фирика разошелся среди активных меломанов в виде самиздатовского альбома «Рио-де-Шушары» и, в сущности, открыл аудиографию «Ы». Правда, по утверждению Гаркунделя, ту запись сегодня отыскать почти нереально, ее нет даже у самих «аукцыонщиков». Любая же запротоколированная дискография «АукцЫона» начинается с альбома «Вернись в Сорренто», хотя он и не вполне альбом и официально издан не первым из работ группы. — После нашего нового вступления в рок-клуб я сразу хотел записывать альбом, — говорит Федоров. — Взял у кого-то, у Миллера возможно, портастудию, и мы на своей точке в «Авангарде» приступили к записи «Вернись в Сорренто». Я примерно знал, что должно быть в этом альбоме. Хотя никакой конкретной концепции у нас не существовало. Просто хотелось записать наши лучшие на тот период песни. Их имелось штук восемь. О каком-то особом звуке в процессе тех записей мы тоже не думали. Делали так, как могли и как было возможно. Андрей Тропилло уже начал тогда вокруг нас виться, чего-то хотел. Мы даже ездили в его известную студию в Доме юного техника на улице Панфилова. Он показывал нам, где писал все великие альбомы «Аквариума», «Зоопарка», «Алисы», «Кино»… Мы постоянно с ним общались, но что-то у него с «АукцЫоном» не срасталось. Мы как бы стояли в очереди к нему, поскольку вперед проходили «старшие товарищи» из русского рока. Поэтому я особо на Тропилло не надеялся. Зато через Гаркушу мы познакомились с Лешей Вишней. Он, по сути дела, и записал нам черидниковские барабаны для «Вернись в Сорренто». Чирик, конечно, уникальный человек. Он сыграл все свои партии в студии один, по памяти, без метронома. Настолько у него было врожденное чувство ритма. — Вишня как-то пробовал на нашей точке записывать нас сидя в туалете, так чтобы до него звук со сцены не долетал. Не получилось, к сожалению… — вздыхает Гаркуша. А Бондарик и сейчас с вдохновением вспоминает те первые «аукцыоновские» рекординговые упражнения: — Сперва мы в «Авангарде» записывались на два магнитофона и пытались потом весь материал согнать в одну запись. Мудрили так, что мама дорогая… Но когда у нас появилась четырехканальная миллеровская портастудия, началась другая работа, более профессиональная… Однако до профессионального издания «Вернись в Сорренто» оставалось еще несколько лет, а в первой половине 1986-го наливалась соком и стебом одноименная концертная программа «Ы». — Для меня «Сорренто» воспринималось случайно сформировавшейся программой, где все песни сочинялись как шутки, — признается Озерский. — Не только, когда нас опять приняли в рок-клуб, но даже после успеха «Вернись в Сорренто» я еще окончательно не решил, что буду музыкантом. Просто мы в «АукцЫоне» создавали действо, близкое к театру, которым я, собственно, и хотел заниматься. К тому моменту я благополучно окончил Институт культуры, распределился режиссером в один из ленинградских театров и приступил там к работе. Но смущала неблагодарность и волчья сущность режиссерской доли. Ты должен тащить на себе всех и чувствовать, что все это только тебе и нужно. А в музыкальной группе все друг друга подталкивают и дышат с тобой в унисон. Из тебя не высасывают энергию, а напротив — заряжают ею. Наверное, это в итоге и склонило меня в сторону музыки. — «АукцЫон» — это синергия, и мы творили коллективно, — воодушевленно говорит Рогожин. — Я, как и Озерский, был человеком с режиссерским дипломом, и моим креативным идеям ребята очень доверяли. Например, я придумал эффектную увертюру нашей программы, когда в полной тишине выходил на сцену и а капелла исполнял ту самую знаменитую, красивую канцону «Вернись в Сорренто» с райским текстом «Как прекрасная даль морская, / Как влечет она, сверкая…» А какие декорации тогда создал Миллер! Раздербанил ящики из-под апельсинов и нарисовал на них пальмы, домики, кошек… Все это цеплялось на некий каркас и поднималось под потолок, образуя красивый сценический задник. — «Вернись в Сорренто» — это же гламур, — поясняет Миллер. — И те декорации являлись интерпретацией гламура по-нашему, по-уличному. Я всегда стремился в оформлении концертов «АукцЫона» не столько рисовать что-то, сколько инсталлировать, находить предметы-образы. Вот гламур для меня тогда выражали ящики из-под марроканских апельсинов, с налепленными на них знаменитыми этикетками-ромбиками. И я подбирал эти ящики прямо на задворках советских магазинов.Олег Гаркуша
Миллер — мастер из говна сделать конфетку.Николай Рубанов
Зачастую считается, что художники желают уйти в некий свой внутренний мир. Мы же пытались вытащить наш внутренний мир наружу.Последней счастливой случайностью «АукцЫона» в дороге к большому успеху на IV рок-клубовском фесте явился петергофский пожарник-саксофонист Николай Рубанов. Сейчас он почти столь же фундаментальная единица «Ы», как Леня, Гаркундель или Озерский, а тогда — участник проектов «Оркестр профессора Мориарти» и «Время любить» (с этой молодой командой Рубанова, к слову, и приняли в рок-клуб). Весной 1986-го Рубанов по приглашению приятеля-барабанщика Игоря Черидника заглянул в «Авангард» на «аукцыоновскую» репетицию «разок поиграть, а там посмотрим». Естественно, Колик «совершенно не представлял репертуар и стилистику «АукцЫона» (другие люди в данный коллектив и не попадали) и «кроме Черидника и Рогожина никого там не знал». «Даже Гаркушу лишь мельком видел в „Сайгоне", где часто со своей университетской компанией пил кофе, но никогда с ним не общался», — вспоминает Рубанов. Однако общий язык с пришлым духовиком «аукцыонщики» нашли быстро, за один вечер. К тому же Николаю приглянулась обстановка на точке: «Хороший зал, железные шкафы для хранения инструментов — все там выглядело очень прилично». — У них уже был Коля Федорович на саксофоне, — продолжает Рубанов. — Но возникла идея расширить духовую секцию. Ребятам показалось, что с двумя саксами получится громче и веселее. Мы стали аранжировать вещи из программы «Вернись в Сорренто», которую потом и сыграли на фестивале. Изгнанный с дневного отделения физического факультета ЛГУ и год спустя восстановленный в альма-матер на вечернем отделении того же факультета, «нормальный распиздяй» Коля точно уловил, что «в „АукцЫоне" приживаются люди, соответствующие общим вибрациям в коллективе. Сильных музыкантов на конкретные позиции в „Ы" никто целенаправленно не ищет». И его присутствие в группе «не есть результат серьезного ментального анализа и взвешивания всех „за" и „против"». «В рок-команды тогда вообще никто не устраивался, — объясняет Рубанов. — Люди просто приходили в какой-то коллектив, пробовали себя, после чего оставались в нем или переходили в другую компанию. А устраивались советские граждане на официальную работу, с трудовой книжкой». К моменту появления в «Ы» женатый студент-вечерник Колик, похожий на «типичного хиппи своего времени — длинные, немытые волосы, чтение перепечатанных на машинке трудов Кастанеды и т. п.», — полезную официальную работу уже имел. Дабы получить питерскую прописку, саксофонист-самоучка (которого в юности «пытались обучить игре на фортепиано», а в университетском бэнде поочередно предлагали «банджо, губную гармошку, блок-флейту») устроился в пожарную охрану. После трудовой вахты начинающий повелитель огня достаточно регулярно на электричке и метро отправлялся далеко-далеко на репетицию. «Супруга это воспринимала нормально, а коллеги-пожарники смотрели с удивлением». Полыхающие постройки Северной Пальмиры распылявшийся между службой, учебой и музыкой Колик, к слову, тушил не часто. «За три года работы мне довелось выезжать на реальные пожары от силы раза четыре, — признается Рубанов. — В основном же я работал в охране художником». Подобно металловеду Лене, новый саксофонист «АукцЫона» весьма оперативно, еще недоучившись в универе, почувствовал, что юдоль физика (про пожарника и речи нет — это ж была временная мера) «не соответствует его характеру». Не то чтобы Николай разуверился в науке как таковой, но «лучезарный образ исполненного энтузиазмом ученого, нарисованный когда-то юношеским воображением, стал блекнуть». Колик понял, что в ближайшей перспективе его ожидает в лучшем случае рутинный труд в роли какого-нибудь мэнээса (младшего научного сотрудника), и сие, конечно, не убедительно. Движение, кайф и соблазняющее непредсказуемостью завтра обеспечивали преимущественно «репы» в «Авангарде». — Репетиции многих коллективов, — рассказывает Колик, — в те годы часто выглядели так: собрались на «точке», чего-то пару раз тренькнули, не пошло, и сели пивка попить. Но у «АукцЫона» все обстояло очень жестко. Мы именно репетировали. Более того, являлись самостоятельными единицами, каждая из которых излучала музыкальные идеи. Если человек ничего не предлагал, а просто ждал, когда ему подскажут, что делать, он быстро переставал появляться на наших репетициях. — Выпивание на репетициях или превращение их в посиделки мы прошли раньше, еще в «Фаэтоне», — говорит Озерский. — А при «втором созыве» «Ы» все приезжали на «точку» достаточно пунктуально и для того, чтобы делом заниматься, как, скажем, в театральной студии. Время репетиций определялось в зависимости от того, у кого из нас во сколько заканчивался рабочий день. Мы же все работали… — Изначально не любил совмещать пьянку и творчество, — четко поясняет Федоров. — Выпить после концертов или репетиций — да, пожалуйста (тем более я не пьянел никогда), а так чтобы до или во время — такое редко бывало. Серия репетиций без дуракаваляния, некоторая концертная практика («Нива» в Шушарах и еще несколько перфомансов в окраинных ДК), «шуточная» хитовая программа, гротескные декорации-инсталляции Миллера и двухсотпроцентный кураж — с таким арсеналом «АукцЫон» подошел к предпоследнему дню весны 1986 года, когда в здании диджейской подработки Рогожина — Доме культуры «Невский» — стартовал IV фест ленинградского рок-клуба. Он продлился с 30 мая по 1 июня. — Мы считали, что играем радикальнее всех и песни у нас не похожи ни на чьи другие, — разъясняет «аукцыоновскую» предфестивальную позицию Федоров. — Сложной инструментальной музыкой «АукцЫон» не занимался. Главное, думалось нам, чтобы барабанщик был хороший, а в остальном надо звучать просто, но экстремально. Основа всего — драйв. За него нас, собственно, тогда и любили. Через минуту после нашего появления на сцене публика стояла на ушах, и каких-то иных сверхзадач у нас не существовало. Поэтому и не каждый хороший музыкант мог закрепиться в «АукцЫоне». Те, кто не врубался в наше коллективное душевное состояние, быстро уходили, хотя к их исполнительскому уровню никаких претензий не было. Фестивальное жюри второй год подряд возглавляла представительница Ленинградского межсоюзного дома самодеятельного творчества (ЛМДСТ), куратор рок-клуба Наталья Веселова, женщина в ту пору «молодая, красивая и партийная» и как-то изначально позитивно расположенная к своим «неформальным» подопечным. Дабы Веселова, простите за каламбур, чересчур не развеселилась, прослушивая местные любительские рок-таланты, оценивать последних ей помогали товарищ Надиров из обкома ВЛКСМ и товарищ Красовская из Главного управления культуры. Остальные места в жюри занимали люди не столь официальные и идеологизированные, в частности экс-«аквариумист» Джордж Гуницкий, «рок-дилетант» Александр Житинский, журналистка Нина Барановская, та, что чуть позже напишет книгу о раннем «алисовском» периоде Кости Кинчева, а тогда отвечавшая за «литовку» текстов рок-клубовских групп. Именно Барановской пришлось на этом фестивале оказаться в эпицентре последней, пожалуй, цензурной разборки в истории питерского рока, когда нонконформистский и по сей день Миша Борзыкин со своим «Телевизором» исполнил в «Невском» несколько неутвержденных Ниной песен. «Телевизор» в тот раз ничем и не премировали, хотя годом раньше и годом позже на фестивалях рок-клуба эту команду без наград не оставляли. Но в 1986-м отмечали других, и в первую очередь «АукцЫон», которому удалось собрать тогда призов вровень с иконоподобным «Аквариумом», долгие годы почитаемым «Зоопарком» и звездным «Кино». Помимо общего лауреатского звания «аукцыонщики» удостоились и индивидуальных титулов: Рогожина признали «лучшим вокалистом», а Гаркушу оценили «за артистизм». «Нам вручили „ломовский" микрофон 82 Н, красную огромную книгу, птичку из дерева и три грамоты», — подытожит потом в мемуарах Гаркундель. А член жюри Житинский в своей известной книге «Путешествие рок-дилетанта» напишет: «„АукцЫон" разыграл представление „Вернись в Сорренто", полное искрящегося гротеска, иронии, молодой энергии и напора. Зал был повергнут ниц и выжат как тряпка. Я думаю, у этой группы большое будущее. Они чем-то напомнили мне „Странные игры" первого состава, хотелось бы, чтобы им повезло больше». — Наше выступление пришлось на самый сильный, на мой взгляд, фестивальный день, — убежден Рогожин. — Открывали программу новые «Игры» братьев Сологубов, потом шли мы, и после нас «Кино». «Игры» отработали очень прилично, но фактически в тот день оказались в роли «разогрева» перед «АукцЫоном», поскольку мы «порвали» публику, как тузик грелку. После чего сет «Кино», наверное, в первый и единственный раз в жизни прошел, образно говоря, под сурдинку. Помню, читал потом статьи, где описывалось, как Цой пел абсолютно «выжатым» зрителям. Когда мы доиграли, весь народ из зала удалили минут на двадцать, чтобы перестроить аппаратуру. Люди вроде проветрились, перекурили, кто-то пива попил. Типа, зарядились. Однако вышел Витя Цой к микрофону, и никакого особенного взрыва эмоций не произошло. «Киношники»-то привыкли, что уже при их появлении все в экстазе. А тут — фиг! Публика была перевозбуждена «АукцЫоном».Дмитрий Озерский
После нашего успеха на фестивале умолкли даже категорические противники «АукцЫона». Что они могли поделать? Мы на тот момент реально были лучше, если не всех, то многих. По крайней мере, создавали действо, которое никто больше не делал. Наша компания сметала устоявшиеся традиции.Чего-чего, а веру в собственную ураганность фестивальная удача «аукцыонщикам» серьезно укрепила. Одним махом они перепрыгнули в категорию тех рок-клубовских групп, за которыми с любопытством следили и самиздатовские эксперты, и передовая питерская тусовка. «Без рекламы и афиш мы стали запросто собирать „битки" в любых залах», — констатирует Федоров. Набирая популярность, «Ы» никоим образом не мимикрировал под русский рок-мейнстрим и продолжал непроизвольно оберегать (при максимальной своей открытости) собственную герметичность в ленинградской рок-среде. — Я постоянно спорил тогда со своей сестрой, очень ценившей питерский рок, — рассказывает сегодня Леня, — поскольку меня отталкивала его вторичность. Я, по крайней мере, мог сочинить оригинальную мелодию, чего многие в рок-клубе вообще не пытались делать и в лучшем случае, так или иначе, «снимали» Боба Дилана. До мажор, ре мажор, соль мажор… Вот тебе и вся музыка. Это бесило. Ну какого рожна! Попробуйте что-то еще, возьмите другой аккордик, может не самый хитовый, но свой, не похожий ни на что. К подобному стремились в Питере единицы — «Джунгли», «АВИА», «Странные игры»… На каких-то ранних наших концертах побывали студенты то ли из Франции, то ли из Англии, и потом, помнится, они восторженно нам говорили: «Вы играете, как крутые британские андеграундные команды!» А мы ничего такого еще в тот момент не слышали. И поэтому я понимал, что мы на правильном пути. Возможно, у нас далеко не образцовый исполнительский уровень, но мы никого не копируем. Когда появились «Звуки Му», они мне очень понравились. Московские команды, кстати, вообще выглядели поинтереснее ленинградских, те же «Звуки Му», «Николай Коперник», «Вежливый отказ»… Чувствовалось, насколько это оригинальнее того, что делали, скажем, Цой с «Кино», которые активно слушали The Smiths, Clash… и было ясно, откуда у них что берется. — Тесной дружбы с героями рок-клуба у нас никогда не было, — развивает мысль об обособленности «АукцЫона» Озерский. — Существовали приятельские отношения почти со всеми из них. Мы могли иногда вместе посидеть, выпить, как, например, с Костей Кинчевым, когда употребляли портвейн на крыше одного из питерских домов в ходе съемок фильма «Взломщик». Но так, чтобы регулярно названивать друг другу, ходить в гости, такого не происходило.Леонид Федоров
Все, кто хочет в группу «Форум», — играйте с Дмитрием Матковским.Журнал «Рокси», № 13, июнь-октябрь 1987 г.
Рок-н-ролл — не просто музыкальный стиль, но и образ жизни, только не моей жизни.Усугубляя чем и кем возможно собственную театральность, еще сохраняя имидж этаких ряженых шутников, где-то даже юродивых от рок-н-ролла (среди когорты русских рок-мудрецов, поющих о вечных вопросах и поколенческой рефлексии), «аукцыонщики» в «Багдаде…» уже нащупывают известную в искусстве, но неповторимую у каждого талантливого автора ноту страдающего шута, острящего не улыбаясь, фехтующего с миром и обороняющегося от него убийственным смехом и испепеляющей независимостью своих мелодий, жестов и суждений.Сергей Рогожин
Коллектив у нас совершенно идиотский, сумасшедший. Люди в «АукцЫоне» появляются непостижимым образом и уходят так же.Олег Гаркуша
И после нескольких лет наших активных выступлений я не чувствовал себя сложившимся музыкантом. Да и сейчас не чувствую. Зато Игорь Черидник однажды сказал: «Смотрите-ка, Озерский свою клавишную партию наконец выучил, теперь его хрен из группы выгонишь». Сам он, правда, вскоре от нас ушел.«Гатчинский Бакст» поспел в «Ы» к сроку. И быстро совместил свое «время танцора» с трансформировавшейся и матеревшей «аукцыоновской» выразительностью. Еще полшага, и из «мальчика» (однострочного творения Гаркунделя) вырастет целый «предатель» — один из знаковых альбомов «Ы», да и всего, чего уж там, отечественного рока, «Как я стал предателем», к профессиональной записи коего группа приступит в мае 1988-го. После его появления глубину и интонационную филигранность «аукцыоновских» песен оценят, кажется, все, кому в принципе интересно такое искусство. И первобытно-абсурдистскую стихию Бовиных пластических экзерсисов примут как неотъемлемую часть превращения «Ы» в большую величину нашего рок-н-ролла. А пока, осенью 1987-го, «АукцЫон», микшируя две программы, с которыми выступал на ленинградских рок-фестивалях, плотно концертирует в усиленном составе, уже снимается на ТВ и даже в рекламных проектах. 2.12.87 (это не привет БГ, а просто дата) Вова кратко зафиксирует в своей «книге учета жизни»: «Реклама „Аукционом" западногерманских гитар. Фотосессия». — Появление Веселкина в «Ы» выглядело таким же экспериментом, как и все, чем мы занимались, — считает Бондарик. — И вышло удачно. С Гаркушей они образовали шикарный тандем. — Сначала Вова участвовал в наших выступлениях достаточно дозированно, — поясняет Гаркуша. — Номера мы с ним придумывали прямо перед концертом или импровизировали по ходу действа. На «Осколках», допустим, делали общий танец. В любом городе, где «АукцЫон» гастролировал, Веселкин находил что-то для использования в представлении: какую-то штангу за кулисами, колесо, палку — и тащил на сцену. Мог принести снег с улицы или сорванные с клумбы цветы, залезть на колонки либо другую сценическую конструкцию. — В плане самовыражения у Гаркуши и Веселкина была полная свобода, — вспоминает Федоров. — Главное, чтобы инструменты не трогали и играть нам не мешали. А в остальном — делайте что хотите, фантазируйте, прикалывайтесь. Я в их «кухню» вообще не лез. Димка иногда что-то по-режиссерски им подсказывал, Миллер подбрасывал какие-то идейки… — Веселкин добавил яркого безумства в представления «Ы», — рассказывает Миллер. — Причем поначалу он еще и практически не пил. Хотя все в группе с алкоголем дружили, и за кулисами или в поездках у нас всегда было весело. Но вели себя ребята вполне аккуратненько. Кроме Гаркуши, конечно, который зачастую отдельно от «АукцЫона» тусовался. Ему все прощалось, как особой фигуре. Мне казалось, что для поддержания эксклюзивного имиджа «Ы» Олега достаточно было просто выносить на сцену, класть где-нибудь на видном месте, и пусть он спит. Мол, вот вам Гаркуша собственной персоной. А по окончании концерта его уносить. После первого выступления с «АукцЫоном» в питерском кинотеатре «Прибой», 28 сентября 1987 года, Веселкин (вот ведь подходящая для члена «Ы» фамилия) отметит в своем дневнике: «…в самом начале, на „Колпаке", я и Миллер вынесли Олега через зал на сцену, запеленованного в золотисто-зеленую тряпку. Люди моментально насторожились, потом засвистели и зааплодировали… Когда я снова вышел на сцену на „Волчице" и сильно хлопнул дверью, кто-то выдавил: „Опять этот идет!" Моего танца люди испугались, при моем приближении отшатывались. Милицию возмущала моя дембельская форма. Впервые меня разрывали на сувениры. После концерта один знакомый сказал мне: „Странные, очень странные у тебя танцы. Такое впечатление, что ты начитался Солженицына". Смешно». Действительно смешно. Достигшую апогея (с приходом Веселкина) буффонаду «Ы» многие за чистую монету по-прежнему не принимали. В каждом деянии этих музыкантов и диковатых плясунов с размалеванными лицами пытались обнаружить политический, духовный или еще какой каверзный подтекст, самими «аукцыонщиками» не подразумевавшийся. Так было, если вспомнить, и в период «литования» первых текстов «АукцЫона» в рок-клубе, так продолжалось и в следующие годы. Стопроцентное веселье «Ы», шизоидное и «без примесей», именно неправдоподобной своей естественностью местных реалистов и настораживало. Вот западные «фирмачи», не разбиравшие ни одной «аукцыоновской» строчки и реагировавшие исключительно на гиперпанковские внешние формы команды и ее ломовой драйв в упаднических интерьерах Страны Советов, сразу приходили в изумление и восторг и с удовольствием общались с «АукцЫоном», снимали его в клипах и фильмах. Немецкий рокер, «художник и поэт» Удо Линденберг, запомнившийся нашему народу тем, что в середине 1980-х спел в Москве с Аллой Пугачевой, не поленился даже, будучи в тот период в Питере, заехать на «точку» к «Ы» (с подобающим такому случаю и своему статусу количеством невиданного в СССР бухла и провианта) и посмотреть «из какого сора», так сказать, произрастает гениальность сей фриковской группы товарищей. Вскоре соотечественники Удо уже снимали «АукцЫон», наряду с «Нолем» и «ЛЭМом», в картине «Давай, рок-н-ролл», убеждавшей, что перестройка в «совдепии» набрала крейсерский ход. Потом различные съемки у «Ы» пошли вообще косяком. 21 ноября 1987-го «АукцЫон» снимается в программе «Поп-шоу» в ленинградском Дворце спорта «Юбилейный», где Веселкин «впервые залез на колонки», чем сильно озадачил работников зала, да и сам перепугался. Помимо нескольких своих хитов «аукцыонщики» исполнили на том мероприятии (проводившемся как бы в поддержку Кости Кинчева, угодившего тогда в опалу у питерских властей) нечто такое, что в очередной раз повергло в сомнения и даже раздражение критиков группы. — Мы любую вещь превращали в ее противоположность, — говорит Леня. — На том концерте на мотив знаменитой темы «Караван» мы сыграли алисовскую «Мы вместе!». Нам хотелось добавить в нее ситар или какой-то другой аутентичный инструмент. Некоторые, конечно, стали на нас шикать, мол, как вы посмели опозорить великое дело Кинчева! Хотя ему самому это, естественно, было по барабану. Просто мы позиционировали себя иронично настроенными абсолютно ко всему, не только на сцене, но и в жизни. А Гаркуша являлся олицетворением этой позиции. Концовка содержательного 1987-го получилась у «АукцЫона» столь же непосредственной, как и весь год. В середине декабря группа на несколько дней смоталась в Баку, где показала себя «южным парням» в культурном центре «Джанги», поглотила энный объем местных одухотворяющих напитков и снялась на азербайджанском ТВ в неком подобии известной ленинградской телепередачи «Музыкальный ринг». Программу почему-то так и не выпустили в эфир и даже (по сведениям Гаркуши) запись ее размагнитили. Но «аукцыонщикам» сам процесс участия в ней принес определенное удовольствие, так что какая-то польза от данной телезатеи была. Не менее прикольным получилось и предновогоднее выступление «Ы» в питерском кинотеатре «Аврора». Сейшен был приурочен к премьере соловьевской картины «АССА», однако ее не показали. Зато к нетрезвому Гаркунделю и Вове в этот вечер на сцене добавился Кира Миллер в папахе и красной накидке. Через месяц Веселкин «подписал договор с „Аукционом" на ежемесячную оплату за выступления в размере 90 рублей». Хотя вот Колик, рассуждая о том времени, считает, что «про обеспечение своей жизни за счет участия в „АукцЫоне" тогда речи не шло. Более того, если бы у кого-то в группе такая мысль возникла, человека бы очень сильно высмеяли, а то могли бы и по сусалам дать…». Вову тем не менее коллеги бить не стали… В феврале итальянцы на квартире Озерского снимают клип на «Волчицу» и, по словам Веселкина, сулят «Ы» в тот момент радужные перспективы, даже что-то говорят о Каннах. По кумачовой ковровой дорожке на Лазурном Берегу «аукцыонщикам», впрочем, прогуляться не довелось, зато весной 1988-го они отыскали нового фронтмена. По крайней мере, так им в тот момент думалось. После череды «кастинговых» обломов «АукцЫон», точнее, Озерский все в той же «кузнице кадров», ленинградском Институте культуры, набрел на актера-скрипача Евгения Дятлова, нынешнюю звезду российского кино и телесериалов. — Дима, по-моему вместе с Леней Федоровым, вытащил меня из институтской аудитории чуть ли не по ходу лекции и спросил: «Хочешь петь в рок-группе?» — вспоминает Дятлов. — Слухи о том, что я неплохо пою, по вузу тогда уже бродили, к тому же с Озерским у нас были общие знакомые в театральной среде, которые тоже ему, наверное, что-то обо мне говорили. Я ответил: «Очень хочу», собственно, с этой целью и приехал в Ленинград. И Дима сказал: «Ну, тогда приходи к нам, и будем работать».Дмитрий Озерский
В группу пришел Шавейников Борис, длинноволосый, суровый и ранимый.Из дневника Вовы Веселкина
Однажды Гаркуша спросил Николая Ильича Рубанова: а что Боря делал на «гражданке» до призыва в армию? И Колик ответил: «Ебла крошил таким, как ты». Гаркуша сразу в лице изменился.Летом и осенью 1988-го «АукцЫон» не менее интенсивно, чем популярные филармонические ВИА, изучал карту родины. За пять месяцев, с песнями и редко трезвевшим Гаркунделем, группа проехала от Таллинна до Камчатки, позволив себе краткосрочный июльский «привал» в приэльбрусском санатории «Юность» в ущелье Адылсу, где созрел шедевральный хит «Пионер». В дороге потеряли барабанщика Черидника, не менее хмельного, чем аукцыоновский «тотем» Гаркуша. Чирик переметнулся в финансово более перспективные «Игры», а его свято место в «Ы» вскоре занял хард-роковый Борюсик. — Игорь захотел побольше зарабатывать, — говорит Федоров, — а «Игры» гастролировали чаще нас, при этом состав у них был вдвое меньше «аукцыоновского» и, естественно, гонорарная доля у каждого участника команды получалась выше. Кроме того, Черидник дико любил Гришку и Витьку Сологубов и ту музыку, которую они играли. Расстались мы без обид, спокойно. Если бы, предположим, Витька Бондарик куда-то от нас ушел — это было бы непонятно, поскольку мы старые друзья. А с Игорем такого сближения не произошло. Ну, пообщались несколько лет и разошлись. Причем в последний год его пребывания в группе я чувствовал, что он скоро свалит, и был к этому готов. Черидник начал сильно пить и, как следствие, хуже играть. Концерты заваливал, пару раз вообще на них не приезжал, склоки устраивал… Пьяным он был не подарочек. — Иногда Игорь мог с Олегом подраться, — добавляет Озерский. — Мол, ты мое пиво выпил и т. п. Оба примерно в одинаковом состоянии регулярно пребывали, при этом один другому по пояс — комичная картина… — Кто из нас круче бухал, я или Черидник, не знаю, — размышляет Гаркуша. — Но у Игоря серьезные проблемы были. Сейчас-то он, как и я, слава богу, не пьет и даже не курит. Но когда-то все обстояло жестко. Года четыре он вообще на корвалоле сидел, и однажды его просто в сумасшедший дом отвезли. Однако Чирик выкарабкался и сегодня жив-здоров. — После ухода Черидника пришлось срочно искать барабанщика, — констатирует Леня. — Пробовали разных кандидатов. Летом, помнится, взяли парня из группы «Лес». Он сыграл с нами, по-моему, концерта два… Надолго никто не приживался. И тут, в октябре, у нас нарисовались гастроли на целый месяц по Уралу и Дальнему Востоку, и как раз объявился Шавейников. — У меня тогда дочь родилась, а работы и денег фактически не было, — с предельной прямотой говорит Шавейников. — Если бы не материальные проблемы и отсутствие выбора, я, наверное, никогда бы в «АукцЫон» не пошел. До этого момента я ведь хард-рок играл. И членом рок-клуба стал еще в 1983-м, с группой «Пульс», где фронтменом был Игорь Семенов. Мы с ним раньше жили по соседству в Ломоносове, он на три года старше меня и в середине 1980-х уже считался достаточно известным музыкантом. Вот он, как старший товарищ, всюду меня за собой и таскал. Затем Семенов создал «Рок-штат», где я барабанил и из которого ушел в армию. Пока служил, Игорь меня в письмах подбадривал: «Ждем твоего возвращения в команду». В 1986-м я дембельнулся, пришел на рок-клубовский фестиваль и вижу: Семенов поет в «Присутствии», а «Рок-штата» никакого нет. Потом он его возродил, мы еще немного вместе поиграли и окончательно разругались. Я ушел из «Рок-штата», и деваться мне, в общем-то, стало некуда. Чуть-чуть поработал в «Проходном дворе» с Юрием Наумовым, пока он еще не уехал за кордон, и, собственно, все. Сам себя я никуда не предлагал. И тут кто-то из знакомых мне сообщил, что «АукцЫону» нужен барабанщик. Я с женой посоветовался, она сказала: «Да позвони ты Леньке, чего там…» Мы с Федоровым не были близко знакомы, но несколько раз виделись. Году в 1987-м «Рок-штат» даже выступал с «АукцЫоном» в Химках в одном концерте. В общем, что это за коллектив, я слегка представлял. Хотя записей их никогда не слушал. Ну, разве что «Волчицу» на известном виниле «Ленинградский рок-клуб представляет…». Предпочтительнее для меня, конечно, было бы играть с людьми, которых я хотя бы неплохо знаю. Но, повторю, выбирать в тот момент не приходилось, и я готов был влиться в совсем незнакомую мне компанию. Тут есть легкое преувеличение. Кое-кого из данной компании будущий Борюсик (прежние друзья хард-рокеры столь ласкательно Шавейникова не называли, это уже чисто «аукцыоновская» фишка) в некоторой степени знал. — Вскоре после возвращения из армии Боря зашел с Игорем Семеновым в «Сайгон», — вспоминает Олег, — увидел там меня, мягко говоря, всего такого странного и сказал другу: «Давай, я ему рожу набью». «Да ты что! — воскликнул Семенов. — Это же сам Гаркуша!» Мне, в принципе, не раз доводилось уклоняться от аналогичных ситуаций. А иногда и не уклонялся. Пиздили всякие гопники. Нечасто, но бывало. Даже когда «АукцЫон» уже стал популярен. Им-то, гопникам, откуда об этом знать? Они на концерты таких групп не ходят. — Если Гаркушу близко не знаешь, то, конечно, он кажется чудовищем, — с дружеской искренностью замечает Борис. — В «Сайгоне» я ему просто за внешний вид морду хотел набить. Я там, типа, хрен знает где, на БАМе, в армии корячился, а ты тут в Питере ни фига не делаешь, дурью маешься. Но позднее-то Гаркуша понял, что я, в общем-то, шучу. — По мировоззрению Шавейников с нами не совпадал абсолютно, — отмечает Федоров. — И хард-роковая исполнительская манера его мне была не близка, но «колотуха» понравилась. Удар у него плотный. Матковский, когда услышал Борюсика впервые, сразу сказал: «О, круто! Надо брать». Я ответил: «Давай, попробуем». Надо же с кем-то ехать в Свердловск, Хабаровск, Петропавловск-Камчатский… Нам должны были хорошо заплатить за то турне. В результате заплатили вдвое меньше, чем обещали, но зато предоплату дали какую-то безумную по тем временам. Тогда мы не думали о том, надолго ли приглашаем Шавейникова, но он как-то включился в наши песни, не так клево, как Черидник, но достаточно мощно, и остался в команде… — В первом нашем телефонном разговоре Леня спросил: «Ты хочешь с нами играть?» — рассказывает Шавейников. — Я ответил: «Нет». Он сказал: «Ну, тогда приходи к нам на точку». Думаю, ответь я иначе, вряд ли бы наш альянс сложился. А так, вроде, показался парнем с юмором. — С Борей я нормально познакомился на одной из «аукцыоновских» телесъемок, когда он уже вошел в наш состав, — вспоминает Гаркундель. — Я только вернулся из Швеции, где гастролировал с «Поп-механикой», раздавал всем жвачки, сигареты… Тут гляжу, стоит какой-то хиппак непонятный. А мне ребята говорят: это наш новый барабанщик. — Олег и директор «аукцыоновский» Скворцов подошли ко мне, отвели в сторону и поинтересовались: «Ты пьешь?» — вспоминает Борюсик. — «А вы нет, что ли?» — говорю. Ну, они сразу рассмеялись, и мы закорешились. Скрытый за ударной установкой Шавейников, если разобраться, не меньший шоумен «Ы», нежели Гаркундель или Веселкин. Но народу об этом практически неизвестно. Боря приколен и брутален внутри коллектива. «Аукцыонщиков» он периодически удивляет, озадачивает, настораживает с момента своего появления и по сей день. — В первый раз я бесполезно съездил на «аукцыоновскую» точку, — рассказывает Борюсик. — Посидел там, подождал, и, по-моему, кроме Паши Литвинова, никто из музыкантов в тот день не появился. Ленька уехал с Курехиным на какой-то концерт. Остальные не знаю где были. В общем, встреча не получилась. А в следующий раз вроде все собрались. Мне показали ударную установку, на которой предстояло сыграть. Она стояла на такой верхотуре, что до нее еще требовалось допрыгнуть. Но я, этакий армейский чувак, прыг-скок, как Виниту, и залез туда. Ленька попросил сыграть одну из их песен, чтобы понять, подхожу я группе или нет. Сыграл «Вечер мой», структуру которого сразу понял. Мощно сыграл, хэт согнул. И меня приняли в «АукцЫон», аккурат накануне гастролей по Дальнему Востоку. У нас намечалось там десять концертов, и за них выдали аванс — 500 рублей каждому. Представляешь, какая это сумма по тем временам! Значит, я попал в «десятку». Жена одобрила. — Те гастроли мы до сих пор со смехом вспоминаем, — говорит Гаркундель. — Ко мне домой тогда приехал человек с пятилитровой банкой красной икры и предоплатой за один концерт, то ли в Свердловске, то ли в Хабаровске. Предоплата оказалась очень внушительной, а речь он при этом вел о десяти выступлениях в том регионе. Когда мы туда приехали, выяснилось, что изначально товарищ заряжал стадионы под группу «Кино». Цой и компания по какой-то причине полететь не смогли, но билеты там уже продавались. Вместо «Кино» публике предложили «АукцЫон», и не на стадионах, а в разных ДК. Потом к нам присоединилась металлическая команда «Фронт». Мы играли по два концерта в день в полупустых залах. Но по молодости нам это было по фигу. Расстроились немного лишь, когда из хорошей гостиницы нас переместили в какую-то хреновую, с «пионерскими» номерами на десять человек. Сервисный катаклизм «аукцыонщики» испытали в Свердловске, после концерта в ДК Уралмаша, но не потому, что оказались не группой «Кино». Веселкин нашел другое объяснение, которое и зафиксировал в своих «путевых заметках»: «Из-за взрыва железнодорожного состава мы из „Интуриста" переселились в аэропортовскую гостиницу (детские номера)». Взрыв действительно был, да еще какой! За три дня до приезда «Ы» в уральскую столицу состав, перевозивший 47 тонн тротила и 40 тонн гексогена, врезался на станции Свердловск-Сортировочный в товарняк с углем! Чрезвычайную ситуацию, которая благодаря перестройке получила широкую огласку, обсуждала тогда вся страна, а уж непосредственно Свердловск бурлил и подавно: четверо погибших, более 500 раненых… Может, местной публике еще и поэтому было не совсем до «АукцЫона»? Следующие концерты — в Хабаровске и Петропавловске-Камчатском — прошли успешнее. И там, на краю страны, судьбоносная грамматическая ошибка Борюсика навсегда определила сакральный символ группы, ее необъяснимо-всеразъясняющее «Ы». Прежде чем, подобно Балбесу (сыгранному Юрием Никулиным) в знаменитой гайдаевской комедии, обозначать дело своих товарищей большой буквой «Ы», Шавейников успел в первой же поездке с новыми коллегами хапнуть «аукцыоновского» экстримчика и осознать, что так забавно ему еще нигде не было. Вова отмечал в те дни следующее: «15 октября на первом концерте в Хабаровске я ударил Олега в солнечное сплетение. Он мне вывихнул большой палец на руке»; «18 октября, на предпоследнем концерте в Хабаровске Олег разбил мне нос»; «21 октября на концерте в Петропавловске-Камчатском я впервые танцевал на колосниках, которые в процессе танца стали спускаться прямо Борюсику на голову». — В Хабаровске я с Веселкиным жил в одном гостиничном номере, — вспоминает Шавейников. — Он тогда на концертах какую-то хрень на себя надевал и йогой серьезно занимался. Однажды утром просыпаюсь, встаю с кровати и ощущаю, что ноги во что-то мягкое погружаются. Что за херня, думаю? А это Вова лежит на полу, упражнения делает. Мне ребята потом уже сказали, чтобы я ничему не удивлялся. Ну, я с ним еще пару дней пожил и решил, что больше не надо. К Леньке в номер переехал и долгое время на гастролях с ним соседствовал. В тот самый день, когда Вова чуть не свалился на концерте на голову Борюсику, последний и начертал на стене одного из камчатских домов (так выходит, если сопоставлять все данные и свидетельства) свое бессмертное «Ы». — Это спонтанно получилось, — ставит точки над Ы Шавейников. — 21 октября 1988-го, на гастролях, я вышел из гостиницы прогуляться, осмотреть окрестности. Я вообще люблю по городам гулять. А в тот раз еще и пивка, кажется, хотел купить, поднести Гаркуше, а то он лежал в номере, охал. Пиво там, помнится, тогда в полиэтиленовых пакетах продавали. Иду, разглядываю надписи на домах: «Миша, я тебя люблю!», «Маша, я тебя люблю!», «Наутилус Помпилиус», «Алиса» и т. п. И на доме возле гостиницы захотелось написать наше название. Без всякой задней мысли нацарапал «АукцЫон», типа, как слышится, так и пишется. В диктанте ведь тоже иногда люди машинально ошибки делают, хотя, как правильно пишется слово, знают… Потом Гаркуша пивка попил и тоже на улицу проветриться сходил. Вернулся и говорит: «Там какой-то идиот „АукцЫон" через „ы" написал». Я ответил: «Олег, во-первых, не надо говорить, что это идиот, а во-вторых, это написал я». Когда вечером в ресторане рассказали ребятам эту историю, Ленька крикнул: «Борюсик, ты гений!» — Все, что ни делается, — к лучшему, — подтверждает Гаркундель. — Боря, окончивший неполных семь классов, написал «Аукцион» через «Ы», и непроизвольно возник наш бренд. Миллер тут же начал обыгрывать «Ы» в различных арт-работах. Афиши придумывал, плакаты. За название «АукцЫон» он крепко ухватился. — Вскоре мы, особенно Миллер, даже стали обижаться: какого хрена нас где-то на афишах продолжают писать через «и», — развивает тему Шавейников. — Мы — «АукцЫон», пора бы понять и запомнить. Хотя какие-то депутаты, доводилось слышать, в ту пору возмущались, мол, что себе позволяют эти молодые рокеры, самовольно меняют грамматику русского языка, например пишут слово «аукцион» через «ы».Борис Шавейников
Боря первым в «АукцЫоне» воспротивился гримироваться и надевать миллеровские костюмы. Он жестко намекнул Кире, что если тот попытается его накрасить, то за это ответит.Олег Гаркуша
Однажды на гастролях мы с Миллером в одном номере поселились, и я ему как-то сурово сказал: «Слышь, ты, Пикассо…» Но Кирилл не обиделся, он понимал, что я пока еще не способен оценить его искусство.Возвращаясь с Востока на Запад, через весь доживавший последние годы Советский Союз, «АукцЫон» опять тормознулся на Урале и дал серию концертов в челябинском цирке, на одном из которых в процессе исполнения «Пионера» разносторонне одаренный йог Веселкин «вытащил помойную урну и опрокинул себе на голову, а потом в ней ковырялся…». Сидевший за барабанами Борюсик в этот момент, видимо, изо всех своих постармейских сил старался ничему не удивляться, как и рекомендовали ему новые товарищи по группе. — На тех гастролях мы продолжали присматриваться к Шавейникову, как и на первых наших совместных с ним репетициях, — вспоминает Леня. — Иногда смех разбирал от понимания того, что это явно не наш человек. Черидник, конечно, больше подходил нам по духу, а тогда я еще и считал, что играет он лучше Бори. Правда, потом мое мнение изменилось. Но поначалу мне казалось, что Игорь музыкант более просвещенный. Он, например, любую партию Стюарта Коупленда из Police с ходу мог сыграть. А когда я Шавейникова спросил: «Ты хоть раз слушал Police?» — он ответил: «Чего-то слушал, но как это играть, не знаю». Борюсик отдавал должное странности Коупленда, но музыка Police его не прикалывала. Ему и с нами-то было не особенно интересно. Он слушал Led Zeppelin, Black Sabbath, Deep Purple и играл в том же ключе. Мы тогда хихикали над ним, но и он тоже ухмылялся от всего, что происходило в «АукцЫоне». А потом вдруг Борюсик с Бондариком начал очень дружить. И Витек признал его нашим человеком. Они образовали крепкую ритм-секцию, с отличным взаимопониманием, и у нас стали уже с Шавейниковым новые песни получаться. — Не сказал бы, что с Виктором Романычем Бондариком у нас сразу установились такие дружеские отношения, какие есть теперь, — говорит Борюсик, — но мы старались друг другу помочь. Порой собирались вдвоем на «точке», отрабатывали какие-то упражнения, отдельно что-то репетировали, сыгрывались… Сейчас-то уж перестали так делать. И, к слову, помимо меня, из «АукцЫона» еще только Бондарик служил в армии. — С Шавейниковым мне было столь же непросто, как с Бондариком или Пашей Литвиновым, — сетует Миллер. — Пашка вообще скептически к любым предложениям относился. Он своеобразный клиент, всегда был слегка сам по себе и считал себя умнее всех. Приходилось его трясти, допытываться: «Ну, чего же ты, Паша, хочешь-то, в конце концов?» Бондарик периодически комплексовал, а Борис просто не желал участвовать ни в каких перфомансах. Впрочем, он появился в «АукцЫоне», когда группа, скажем так, повзрослела и постепенно стала играть музыку, которой не требовался театральный антураж. И публика у «Ы» начала меняться. На «аукцыоновские» сейшены все больше приходили те, кто слушал именно оригинальные, усложнявшиеся песни группы, а не реагировал на ее эпатажный имидж. — В момент прихода Шавейникова миллеровские костюмы отодвинулись у нас на второй план, — говорит Озерский. — Они были актуальны в «Сорренто» и «Багдаде», а дальнейшие наши программы строились абсолютно свободно, без каких-то концепций и театрализации. Было, правда, еще несколько съемок на телевидении. На «Осколки», кажется, питерский канал клип делал, и Борюсику пришлось, глупо хихикая, поучаствовать в нем в каком-то дурацком виде, играя под фонограмму, записанную «АукцЫоном», по-моему, еще с Черидником… Но вообще Боря — музыкант от Бога, приятный в компании человек, который что-то привнес в группу и дал толчок коллективной «аукцыоновской» личности. — Краситься и наряжаться я отказался не по каким-то там двусмысленным причинам, мол, за пидора примут и т. п., — разъясняет Шавейников. — Просто мне думалось тогда, что музыка важнее театральности. Ну, чего там прыгать по сцене и махать маракасами, как Олежка, когда надо исполнительский уровень повышать. В то время «аукцыонщики» еще не играли так качественно, как сейчас. То один из них «кривил», то другой… И потом, у меня с ними разные ориентиры были. Это сегодня мне понятны U2, Police, Clash, а в молодости я их не воспринимал. Музыкантов оценивал так: умеешь, как Бонэм или Блэкмор, — отлично; нет — пошел вон. Из рок-клуба мне, скажем, нравились «Россияне», а «Кино», «Алиса» — так себе… Когда я закрепился в «АукцЫоне», Леня, кстати, прямо сказал ребятам: «К нам пришел „тяжелый" барабанщик, и теперь наше звучание меняется». Первый альбом записанный «Ы» с моим участием, — «Жопа», по-моему, — существенно отличался от предыдущих «аукцыоновских» проектов. Столица впервые встретила «АукцЫон», пишущийся через «Ы» и с новым барабанщиком в составе, на октябрьских концертах 1988-го в ДС Динамо. Но более масштабная московская презентация группы могла состояться 20 ноября того же года на знаменитом мемориальном сборном рок-вечере во Дворце спорта «Лужники», посвященном погибшему в феврале Александру Башлачеву. Пожалуй, это была одна из последних значительных рок-н-ролльных акций в стране, проведенных до наступления эры тотального шоу-бизнеса. Для некоторых ее участников, и прежде всего «аукцыонщиков», она оказалась весьма экстремальной и в чем-то символической. На том концерте «АукцЫон» получил то, что суждено любому истинному трагикомическому клоуну-философу, клоуну-поэту, клоуну-художнику, — аромат внутренней свободы и ощущение чужеродности любым лагерям. Однозначно «чужие», то бишь менты, вязали Вову с Гаркунделем за кулисами, а вроде бы «свои» (некоторые из организаторов мероприятия) противились появлению «Ы» на лужниковской сцене. Да и аудитория трибьютного сейшена была не самой продвинутой. Помнится, некоторые зрители и о СашБаше-то ничего не слышали, поэтому, когда на весь Дворец спорта врубили его песни, в зале стоял изрядный гул. Народ переговаривался между собой в ожидании выхода живых рок-кумиров. А на финальной теме «Время колокольчиков» часть публики истошно требовала продолжения внезапно прерванного техническими службами зала сета «Кино». Пришлось Цою объявить всем, что в такой вечер, после такой песни Башлачева, он петь, разумеется, не станет. Ясное дело, что в подобной атмосфере соображенная на троих Леней, Веселкиным и Гаркушей (в полном составе «АукцЫону» выступить не позволили) клавишная изощренно-параноидальная композиция «Бомбы развозят…» была выслушана двенадцатитысячной толпой более с недоумением и где-то даже с раздражением, нежели с вдохновением и одобрением самого непафосного в этот вечер номера. Веселкин написал о том перфомансе отрывисто и эмоционально: «Благотворительный концерт памяти А. Башлачева. Лужники. Забрали в милицию. Через полчаса отпустили после разговора с крупным должностным лицом. Пока это лицо ждали, мы с Олегом послушали его убогих подчиненных с их угрозами, „наездами", оскорблениями. Билеты в Москву Олег, я и Леня покупали за свой счет, и на концерт — тоже… Пели и изображали „Бомбы". Леня за клавишами. Выступать нам запрещали, но мы пролезли. Я обманывал контролирующих организаторов, то фланируя со „звездами", то угощая их напитками и т. д. Выступали исступленно. Тормошил Леню, обманывал перед выходом еще и дружинников. Я на сцену вылез со стороны зала из ямы, ребята — из-под декораций. Для всех это было неожиданно…» — В Москву нас позвал один из организаторов того концерта, который потом стал нашим ближайшим другом, — рассказывает Федоров. — Мы приехали втроем, и он сказал нам: давайте, тоже выступите в Лужниках, там много групп собирается. Но, видимо, не все из устроителей сейшена поддерживали его инициативу. Мы же в тот период делали вещи, что называется, на грани всего, и «Бомбы развозят…» из их числа. Нас принимали за клоунов. А тут такое серьезное событие, мемориал Башлачеву, и вдруг выходят какие-то идиоты и поют не пойми чего. — Насколько я помню, — говорит Гаркуша, — нас официально пригласили на этот концерт, причем весь «АукцЫон». Потом, ближе к событию, кто-то из организаторов позвонил и сообщил, что всю группу они принять не смогут, но, условно говоря, трех человек от нас примут. Поехали Леня, Вова и я, поскольку у нас была песня «Бомбы», которую можно таким составом исполнить. Однако уже буквально перед выступлением нам вообще запретили на сцену выходить. Как это? — спрашиваем. Мы же в афишах значимся. Никто ничего вразумительного не ответил: просто нельзя, и все тут. Но мы-таки умудрились выскочить. Я потом догадался, из-за чего нас не пускали. Хотели вместо «АукцЫона» включить в программу кого-то из уважаемых артистов, изначально в концерте не заявленных. Александр Градский тогда, кажется, неожиданно подъехал, Андрей Мисин… Не думаю, что они были большими друзьями Башлачева, но их выступление, видимо, для кого-то из организаторов было поважнее нашего. А мы спели-сплясали «Бомбы», и Ленька ушел в одну кулису, а я с Вовой в другую, где нас тут же и повязали. Причем серьезно. Не милиционеры, а гэбэшники. Кто-то нас тогда спас. Возможно, Юрий Айзеншпис — хотя могу путать, — и он выручил меня после другого концерта, когда хохмы ради мы с потолка разбрасывали по залу какие-то бланки с моими автографами. Я уже не знал, как на них еще расписаться, и посоветовался с нашим директором Скворцовым. Он предложил: пиши просто — я хочу трахаться. Так я на одной бумажке и сделал и подписался — Гаркуша. По закону подлости именно она прилетела в руки милиционеру или он ее где-то на полу нашел, но в любом случае после концерта за мной пришли. Я начал отмазываться, объяснял, что адресовал эту записку своей девушке, а она ее потеряла и т. п. Но мне как-то не очень верили. И в этой ситуации, и в той, что произошла в Лужниках, мне хотели дать 15 суток за хулиганство. Спасало только вмешательство авторитетных людей.Борис Шавейников
Самое экстремальное событие в истории «Ы» — это мой алкоголизм. Он начался не сразу. Серьезный его этап пришелся на период с 1989 по 1995 год.Олег Гаркуша
Я влился в «АукцЫон» и понял, что здесь гораздо интереснее, чем в «Рок-штате», где у музыкантов постоянно возникали терки друг с другом и фронтмен тянул одеяло на себя. В «АукцЫоне» никто не диктовал, мол, надо играть так и вот так. И до сих пор этого нет.Борис Шавейников
2 декабря 1988-го. Ленинград. ДК им. Н. К. Крупской. Олег на «Пионере» вытащил металлическую конструкцию, опутанную тряпками, и стал на ней развлекаться. В результате сильно побил себе ноги. Пришлось выбросить ее в яму. Колик на «Волчице» надел предложенную мною большую насадку на пылесос. Она пришлась ему впору. Ребята хохотали прямо на сцене… 11 декабря. Москва. ДС «Крылья Советов». Фестиваль «Интершанс». Олегу чуть полегче, хотя рука малоподвижна. Оказывается, у него плюс два ушиба ребер к той травме, о которой я знал. За лечение буду платить… 12 декабря. Москва. Останкино. Съемки «Новогодней песни» для телепрограммы «Взгляд». Снимал один из лучших операторов ЦТ Андрей Разбаш. Под конец подошел Влад Листьев. Ошалел от нашего вида… В тот же день на «Интершансе» я прыгнул с колонок вниз. Ужас. Олег боится, что изуродую его окончательно. «У тебя глаза бешеные» — его слова…Обособленность «Ы» и выпадение из русского народного рок-алфавита зафиксировал не только башлачевский мемориал в Лужниках. Еще показательнее выглядели два объемных хит-парада, опубликованные в декабрьском номере журнала «Аврора» за 1988 год. Александр Житинский, заведовавший в сем издании рубрикой «Музыкальный эпистолярий» (самой, пожалуй, популярной на тот момент официальной рок-трибуной в СССР), еще в мае предложил читателям и «ведущим рок-журналистам страны» назвать «двадцатку лучших альбомов отечественной рок-музыки за все годы — как выпущенных фирмой „Мелодия", так и самодеятельных». За полгода в «Аврору» прислали столько вариантов «лучшего», что хит-парады расширили до 25 альбомов. Ни одной «аукцыоновской» работы в эти топовые списки не вошло. Критики сошлись с простыми читателями по большинству позиций (сегодня подобный факт выглядел бы странно), но в отличие от последних хотя бы протолкнули в свой хитпарад СашБаша и «Странные игры». Феерический же «АукцЫон», не похожий ни на кого, не провозглашавший ничего, ошеломлявший всем, стабильно востребованный западными телевизионщиками как один из ярчайших коллективов пустившейся в пляс «империи зла», проигнорировали обе категории респондентов. Примечательно, что в авроровских хит-парадах не нашлось тогда места и для «Звуков Му», и для «Ноля». Творцы «русского психоделического, космополитического рок-н-ролла» (формулировка Колика Рубанова) отслаивались от доминировавшего дискурса своего поколения. Его определяли «Наутилус Помпилиус», «Алиса», «ДДТ»… Перед «Ы» не стояло краеугольных духовно-нравственных задач. Вопреки классическому марксистскому утверждению «аукцыоновский» герой мог жить в нашем обществе и быть свободным от него. Общество наблюдало за ним с интересом и… недоумением.Из дневника Вовы Веселкина
Самой издевательской нашей программой, мрачнейшей, гнуснейшей по текстам и музыке получилась «Жопа». В ней же нет ничего, что может человека радовать. Жил-был веселый «АукцЫон», а стал вот такой…Леонид Федоров
Ни одного текста «АукцЫона» я наизусть не знаю. Они меня никогда не волновали. А то, что Дима сочиняет, до сих пор не понимаю. Ну, может, если выпьешь, что-то проясняется. Но если нравится человеку так писать — пусть пишет. Меня-то музыка волнует…Ради одной лишь встречи с Хвостом «АукцЫону» стоило добраться до Парижа. Франция оказалась (возможно, непроизвольно) для «креативного центра» группы — Федорова и Озерского — этаким местом силы. Регулярные вояжи «аукцыонщиков» в сей благоуханный край (да и вообще в Европу), крепнущая дружба с Хвостенко, гипнотизировавшим молодых музыкантов собственной внутренней свободой, поэтическим шутовством и занимательной эрудицией, существенно повлияли на интенсивный художественно-исполнительский рост«Ы». На исходе 1980-х и в начале 1990-х «АукцЫон» пережил свой ренессанс, выстрелил очередью из трех разноплановых альбомов-откровений: «Жопа» (он же «Дупло»), «Бодун», «Чайник вина» — и фактически подготовил плацдарм для материализации своего ключевого сюрреалистического шедевра, альбома «Птица», парадоксальным образом приведшего «Ы» в те самые народные хит-парады, где «АукцЫон» не значился даже в период своих успехов на рок-клубовских фестивалях. Миллер и Веселкин, постепенно консолидировавшиеся в самостоятельный творческий тандем, до «Птицы» в «Ы» не дотянули. «Жопой» и «Бодуном» их история в группе фактически завершилась. Впрочем, обо всем этом чуть позже, ибо на первом французском выезде о подобном раскладе еще никто не помышлял. Более того, Кира и Вова стали особыми героями тех исторических, дебютных гастролей… 4 апреля 1989-го, за день до первого концерта «АукцЫона» на форуме в Бурже, Миллеру стукнуло 30. По случаю круглой даты самого взрослого члена группы организаторы поездки на халяву вознесли «аукцыонщиков» (единственную команду из всей российской делегации) на пик Эйфелевой башни и угостили там шампанским. — Все происходило спонтанно, — вспоминает Миллер, — и было для меня очень важно. Мы подъехали к башне на автобусе, вдруг остановились, и нам, только нам, сопровождавшие французы предложили подняться на нее, чтобы выпить за мое здоровье! Я давно мечтал именно так отметить свой день рождения, но никаких специальных усилий для этого не прикладывал. А тут все свершилось само собой. Значит — судьба. Люди принесли огромную бутылку шампанского, наполнили наши бокалы, мне ребята хором прокричали: «Поздравляем!» — и потом я несколько минут стоял, пил шампанское, смотрел вниз и осознавал, что подо мной Париж. Достаточно этапный момент в моей жизни. У Вовы в те дни вышел иной памятный сюжет, связанный не с поздравлениями, а с извинениями (ну, или типа того), которых он, благодаря собственной неуемности, добился от газеты «Советская культура»! Последняя отреагировала на французские гастроли «Ы» резонерской, негативной заметкой (словно и не разгар перестройки на дворе) и «снимком голой задницы Веселкина» (как констатировал Гаркундель), сделанным во время его танца в песне «Нэпман». Вставила свои пять копеек в обличение аморальных «аукцыонщиков» и «Комсомольская правда». Французская подруга группы и ее тамошний концертный менеджер Натали, по словам Вовы, с ликованием восприняла данные публикации: «О! У вас такой успех, такой скандал. Вас начинают преследовать. Сейчас мы раздуем из этого политическую шумиху». Однако «аукцыонщики», впервые вдохнувшие свободный воздух Запада, были от такой перспективы не в восторге. Если в перестроечном «совке» еще возможны подобные материалы, то почему бы не последовать и известным санкциям: например, сделают скандальных музыкантов «невыездными», и дело с концом. Решительный Веселкин вместо провокационного пиара настроился на корректный отпор официозу и по приезде на родину, буквально за пару недель, обратившись за поддержкой к уважаемым деятелям культуры, заглянув в приемную ЦК КПСС и пообщавшись тет-а-тет с руководителями «наехавшей» на «Ы» редакции, добился от «Советской культуры» сатисфакции в виде согласия на публикацию «Открытого письма группы „АукцЫон"». Текст его выглядел так: «08.04.89 г. в вашей газете был напечатан комментарий к снимку, изображающему группу „АукцЫон". Из-за крайне плохого качества снимка бандаж (балетная мини-форма), используемый танцовщиком при пародировании стриптиза в костюме кабаретного стиля, не виден. Основываясь только на этом снимке и на коротком сообщении ТАСС о гастролях группы во Франции, журналистка вашей газеты, не найдя нужным познакомиться с творчеством „АукцЫона", вместо этого обратилась последовательно в Госконцерт, в Московскую рок-лабораторию, Министерство культуры и, наконец, в Главное управление культурно-массовой работы, библиотечного и музейного дела с привычным вопросом: „С чьей помощью выехал на гастроли «АукцЫон»?". Затем она крайне эмоционально описала свои впечатления от снимка и детективного расследования на тему: „Кто разрешил?", — отредактировав произвольным купированием фраз даже смысл заявления директора Международных программ фестиваля Жака Эрвана. Группа „АукцЫон" и танцовщик группы Владимир Веселкин заявляют, что написанное не имеет никакого отношения к их творчеству. Хотелось бы видеть у уважаемой нами прогрессивной и интересной газеты большую ответственность перед миллионами читателей. Оставляя на совести корреспондента уровень ее профессионализма при ознакомлении с предметом, мы хотим ее собственные слова применить к ее же публикации: „Речь в данном случае идет о чувстве собственного достоинства исполнителя, о его личной ответственности за содеянное, чувстве меры и вкуса"». Письмо опубликовали 12 мая 1989 года (накануне участия «Ы» в прямом эфире знаменитого «Музыкального ринга» на ленинградском ТВ), но еще 28 апреля, после всех переговоров с оппонентами, Вова эпически отметил в своем дневнике: «Добил „Советскую культуру". Сдались…» Сутки спустя партнер Гаркунделя по достижению предельной шизоидности «аукцыоновских» перфомансов начал сбор подписей за отмену статьи 121 УК РСФСР, предусматривавшей тюремное заключение за мужеложство… Понятно, что народная молва такие истории гиперболизировала и разукрашивала, и появления «Ы» в самой «живой» тогда музпередаче советского ТВ — на «ринге» у Тамары Максимовой — зрители ждали с нетерпеливым ерзанием. Тем более что программу с «АукцЫоном» анонсировали как «поединок самых эпатажных групп Москвы и Питера». С какого перепуга авторы «Музыкального ринга» причислили к означенной категории «Свою игру», запомнившуюся лихой скрипачкой Тамарой Сидоровой, дискотечное «Рондо» и диджея-пародиста Сергея Минаева — сейчас неважно. Но данный подбор участников превратил 17-й выпуск «ринга», по сути, в «аукцыоновский» бенефис. Весь сарказм, непонимание и восторг публики, находившейся в останкинской студии (здесь в первом ряду хохотал Владимир Винокур), и той, что сидела у телевизоров и названивала в эфир по десяти телефонам «горячей линии», достался «АукцЫону». В разной степени загримированные набитой рукой Миллера «аукцыонщики» из разных углов зала вылезли на квадратную сцену под свой жалостливый «напев шарманщика» «Мы тонем», и далее со всей конвульсивной страстью грянули «Осколки». Леня с маленьким хвостом на затылке фронтменил не хуже Рогожина, Гаркуша истово отплясывал в центре подиума, Веселкин быстро оголялся на краю сцены, разбрасывал розы и боролся с Гаркунделем, Литвинов с африканским драйвом окучивал перкуссию, Рубанов в шпанистой кепке носился перед телекамерами с саксофоном, Озерский проделывал нечто похожее с клавишами-«расческой» наперевес. Матковский с гитарой, Бондарик с басом и, конечно, Борюсик за барабанами выглядели сосредоточеннее остальных, но и их (раз уж они вписались в эту дикую компашку) непривыкшая к безыдейному гротеску часть аудитории рассматривала с прищуром. Снова, как и на концерте памятиБашлачева, «Ы» аукнулись «Бомбы», старательно-истерически пропетые Гаркунделем под фортепианный аккомпанемент Лени, который лупил по клавишам, садился на них, разве что не вставал ногами. После этого из зала последовала предсказуемая реплика: «Ваша нарочито-дегенеративная исполнительская манера смотрится дискредитацией русского рока». Интересовались, конечно, и тем, покажет ли «АукцЫон» сегодня, «кроме своего лица», ту часть тела, что демонстрировал в Париже (в конце программы Вова повторил на «Нэпмане» то, что видели французы и тассовский фотокор), просили ребят определить-таки собственный стиль и т.п. От лица группы вещал преимущественно Колик, который сначала повествовал о хаотичности «аукцыоновского» творчества, а затем со всем своим физико-пожарным реализмом выдал суровую формулировку, пресекшую всяческие споры: «Мы сейчас не в начальной стадии хаоса, а в конечной. И начинаем строить порядок». Слова Рубанова про порядок на фоне маячивших за его спиной Вовы с Гаркунделем и улыбавшегося в телекамеру Миллера звучали гордо. Сюда подошли бы и рассказанные мне позже «аукцыонщиками» воспоминания о Борюсике образца бакинских гастролей все того же 1989-го. — В стране тогда «сухой» закон был, — поясняет Леня. — А в Баку прямо из нашей гостиницы выходишь, и повсюду магазины, торгующие настоящим «Агдамом» и прочими алкогольными напитками. Ну, Борюсик перед концертом попробовал этот «Агдам» и на третьей песне просто убежал со сцены абсолютно пьяный. — В какой-то момент я почувствовал, что у нас барабанная партия пропала, — продолжает Озерский. — Повернулся, вижу: Борюсик, дико улыбаясь, играет соло на тарелочках, стоя с обратной стороны барабанов, спиной к залу. Доиграл он его и ушел. — Я поначалу и не понял, что произошло, — докручивает тему Федоров. — Когда увидел, что Борюсик исчез, побежал за ним в гримерку. А он там уже спал. Когда только успел? Тот концерт мы кое-как, по-быстрому, закончили, хотя догадывались, что нас сейчас могут и не понять. Народу в зале собралось много. Конферансье вышел на сцену и объявил, что «выступление группы завершено, поскольку барабанщик сломал руку». После этого вечера у нас там еще, по-моему, концертов пять должно было быть. Но из-за такого объявления их, естественно, отменили, хотя мы все оставшиеся дни так и просидели в Баку.Борис Шавейников
Что-то более-менее похожее на поэзию я начал выдавать, наверное, с «Бодуна». Тогда же мы окончательно поняли, что от броской внешней формы — грима, костюмов, танцев — «АукцЫону» надо уходить. Они начинали просто мешать.Дмитрий Озерский
Только на записи «Бодуна» я как бас-гитарист наконец почувствовал в себе определенную уверенность.Месяц спустя после феерии на «ринге» «АукцЫону» довелось подытожить недлинную, но насыщенную летопись фестивалей ленинградского рок-клуба. Седьмая серия феста, вернувшегося с Зимнего стадиона в знакомый зал ЛМДСТ на Рубинштейна, 13, смотрелась уныленько по сравнению с предыдущими и выделялась разве что первым и единственным появлением на форуме омской «Гражданской обороны». Она открывала вечернюю программу второго фестивального дня. А несколькими сутками позже, в ночь с 11 на 12 июня 1989 года, закрывать ежегодную питерскую рок-сходку выпало именно «аукцыонщикам». Они справились, хотя Вова и признался, что ощущение от происходящего осталось «вялое и хилое». Ничего удивительного. Прежний миропорядок в стране рассыпался на глазах, изменялись и все явления, возникшие под его влиянием или как реакция на него. В другую фазу самостоятельности входил и «этот русский рок-н-ролл», чему тот же «АукцЫон» служил отличным примером. Ленинградский рок-клуб и подобные организации постепенно становились анахронизмом и в 1990-х фактически прекратили активную деятельность. «Ы» в качестве сардонического десерта к последнему полновесному рок-клубовскому фестивалю выглядел почти иронией судьбы… Анализируя то «аукцыоновское» выступление на Рубинштейна, Веселкин отметил в дневнике: «Борюсик злобствовал, когда я рухнул на сцену вместе с колосником. Он изменился после Парижа, сплошные наезды закомплексованного „свободного" музыканта». В сентябрьских дневниковых записях все того же 1989-го Вова зафиксирует и замечания, сделанные ему после разных концертов Озерским, Федоровым… Не только Веселкин, вся шоу-гвардия «Ы» (Вова, Гаркундель, Кира) начала в тот период по разным причинам потихоньку входить в некую противофазу с музыкантами группы. На сейшенах «АукцЫона» второй половины 1989-го уже вовсю исполнялись не только «Самолет» и «Пионер», но и «Любовь», и «Ябеда». То есть дело планомерно шло к «Жопе», в которой арт-забавам «аукцыонщиков», не игравших на музыкальных инструментах, стало тесновато и неопределенно. — Нам в какой-то момент повезло, — говорит Озерский. — Мы почувствовали свою новую форму и смогли отойти от прежнего образа «АукцЫона». В 1980-е ведь не только мы, но и некоторые другие известные питерские команды привносили на сцену какие-то элементы театральности, создавали некие спектакли. Но почти все они однажды найденной формой загнали себя в тупик, и каждое их следующее действие являлось в общем-то пережевыванием предыдущего, только на порядок слабее. После «Жопы», «Бодуна» наша публика даже временно разделилась на две категории. Одна ее часть принимала изменившийся «АукцЫон» целиком, другая считала, что раз мы уже не просто прикалываемся, а поем порой вещи достаточно мрачные, то кривляния, скажем, Гаркуши более не уместны. Мол, «АукцЫон» их перерос. Люди просто не понимали, что «кривляния» Олега — не то, что осталось из прошлого, а параллельный выход нашей энергии, очень важный, на котором многое в «Ы» держится и тоже тащит группу вперед. Тем не менее Гаркундель, вступивший в «самый экстремальный», то бишь не просыхающий период своей жизни, превращался в «АукцЫоне» в фигуру достаточно обособленную. «На гастролях он старался все время быть один, — замечает Шавейников, — просил себе отдельный номер. Ну, а там — девчонки, пиво… Мы как бы сами по себе, он — сам по себе». И Миллер, старавшийся в «АукцЫоне» «всегда работать по максимуму» и получавший одинаковый с музыкантами гонорар (это ему «очень нравилось, ибо подчеркивало: в группе все равны»), вспоминает, что на пороге заключительного десятилетия прошлого века стал слегка отдаляться от «Ы». — Я уже не всегда выезжал с «аукцыонщиками» на гастроли, — вспоминает тот период Кира. — Особенно по российским городам. Хотя прежде делал это регулярно и отвечал за все декорации, костюмы, грим… Знаменитые Гаркушинытри полосочки на лице тоже я ему рисовал. Мы вместе придумали эту идею, но Олег не мог ее воплотить. И я создавал ему фирменный макияж, раскрашивал губы. А потом увидел фотографии с какого-то концерта «АукцЫона» в российской глубинке, куда я не ездил и где Гаркуша нарисовал себе полоски сам, и пришел в полный ужас! Он разукрасился, как индеец. А мне вовсе не индеец был нужен. Я стремился к изысканному гриму. Олег, конечно, добиться такой тонкости в рисовании не мог и малевал себе на лице просто три черных бревна. Я пытался объяснить ему, что лучше уж оставаться на сцене просто самим собой, чем появляться с такой раскраской. Впрочем, некоторые эстетические расхождения Веселкина и Миллера (параллельно вынашивавших тогда проект ОВД) с товарищами по группе принципиального влияния на «аукцыоновский» курс не оказывали. При всем демократизме «Ы» определенная субординация в коллективе сформировалась. — Когда мы записывали первые два альбома, все в «АукцЫоне» были равны, — считает Озерский. — Ну, может, Федоров чуть равнее. А потом постепенно мы на него навешали все руководящие функции. Мол, ты композитор, ты и выбирай-решай, как и какие песни будем петь, что и когда записывать. 17.10.89 в веселкинском дневнике появилась пометка: «Федоров говорил о Стасе Намине. Требование Лени — запись до января 1990 года». Это как раз о «Жопе», которую «аукцыонщики» через несколько месяцев сварганят в наминской студии SNC. Пробивной внук партийного функционера-долгожителя Анастаса Микояна, создатель группы «Цветы», бизнесмен от творчества или творец от бизнеса Анастас Микоян-второй к концу 1980-х создал в Москве креативный Центр имени себя, своевременно и эффективно заменивший многим молодым музыкантам целую цепочку советских институтов: от филармоний, всесоюзного радио и фирмы грамзаписи «Мелодия» до рок-клубов и рок-лабораторий. Наминский Центр, быстро превратившийся в наш первый реальный шоу-бизнес-холдинг SNC, предоставлял группам, как говорится, комплекс услуг: от записи и издания альбомов под его лейблом до ротации песен в эфире радиостанции SNC, организации сольных концертов и участия в звучных фестивалях. Забавно, что «аукцыонщики» всерьез взялись за «Жопу» в стенах «SNC Studio» вскоре после того, как государственная «Мелодия» наконец разродилась их первым виниловым гигантом — «В Багдаде все спокойно». По гамбургскому счету сия пластиночка, конечно, слегка запоздала. Но факт ее появления все равно был приятен. Зимой 1990-го жесткая, альтернативная, полуистерическая, гоголевско-кафкианская «Жопа» стала былью.Виктор Бондарик
Я пил абсолютно со всеми: от водопроводчиков до бандитов-олигархов. Мне было совершенно по барабану. Главное, чтобы у человека нашлось что выпить. Куролесил тогда по-всякому, перетрахал весь Советский Союз, ну и что?Олег Гаркуша
10.11.91. Кишинев. Дико напился в общаге, грабанули опять всю зарплату…Из дневника Вовы Веселкина
С Веселкиным стало сложно, когда он тоже, как Олег, «влез на стакан» и начал дичать.Отечественные политтехнологи, обслуживавшие партократию российских нулевых, прилепили предыдущему историческому десятилетию страны, щедро вскормившему их клиентов, ярлык «лихих девяностых». 0 какой и чьей лихости речь, всяк ныне волен толковать по-своему. Однако забавно, что предельно далеким от любых новорусских разборок и надолго выпавшим аккурат в те самые 1990-е из пейзажа родины «аукцыонщикам» сие звучное определение тоже подходит. Именно в эти годы они не только записали свои лучшие альбомы и перенасытились кочевничеством, но прошли еще и наивысшую фазу хмельного экстрима. За Гаркунделем, разумеется, никто не угнался, и тем не менее каждому в «АукцЫоне» есть что вспомнить из того, что помнится с трудом. «Когда, к примеру, после очередных гуляний мы пришли в столовую, я есть не мог просто потому, что вилкой в тарелку мне было никак не попасть. А уж чтобы вилкой еще и в еду — так это высший пилотаж. Толик недолго смотрел на этот цирковой номер, а просто взял ложечку и начал меня кормить. Вот так буквально не дал погибнуть». Это из мемуаров Гаркуши — слово об отзывчивом друге Толе Соколкове по кличке Начальник, опекавшем Олега в знаменитом волжском плавании под лозунгом «Рок чистой воды» в мае 1990-го. Поддержав благую культурно-экологическую миссию спасения великой русской реки от загрязнения (замысел этот родился у обитающей в стороне от волжских утесов уральской группы «Чайф»), несколько легких на подъем известных отечественных рок-команд (помимо «Чайфа» и «АукцЫона» это были «Телевизор» и «НЭП») и еще ряд локально популярных коллективов загрузились на теплоход «Капитан Рачков» и двинулись с концертами вниз по Волге-реке. Плавание по Советскому еще Союзу, только-только миновавшему пик тотальной антиалкогольной кампании, длилось полмесяца, а на корабле «работал буфет, в котором по специальному распоряжению продавались горячительные напитки». Остальное вы можете себе дорисовать, в зависимости от вашей фантазии и жизненного опыта. Часто вглядывающийся в свое затуманенное прошлое Гаркундель, вспоминая «Капитана Рачкова», указал, что «музыкантами в невероятных количествах поглощалось „Советское шампанское", а когда шампанское кончилось и осталась лишь водка, допили и ее». — У нас в группе непьющих-то никогда не было, — безмятежно поясняет Озерский, — но не у каждого случались такие проблемы с алкоголем, как у Черидника, Гаркуши или Веселкина. — Я стараюсь с крепкими напитками быть аккуратным, — объясняет Бондарик. — Так, чтобы распускать себя, все бросить и пить «горькую», — это никогда. Люблю выпивать на радостях, а горюшко какое заливать — глупо, будет только хуже. — В окружении алкогольных напитков я рос с детства, — признается Рубанов, — поэтому резкого вхождения в данную тему у меня не было. Она не казалась запретным плодом или чем-то особенным. На первых порах я пил сухое вино, портвейн не любил. А когда пришел в «АукцЫон», ситуация с алкогольными напитками в стране испортилась и любить уже приходилось то, что достанешь. — Когда мы познакомились с Гаркушей, я уже выпивал, а он еще нет, — констатирует Федоров. — Но Олег очень быстро превратился в алкоголика. Сначала он стал какое-то винцо потягивать, а позже втянулся, да еще с какими-то панками стусовался. В отличие от своих относительно рассудительных товарищей по «Ы» Гаркундель искал истину в вине самозабвенно и, возможно, нашел бы ее, если б вовремя не остановился. — Алкоголизм бывает генетическим и приобретенным, — с научным подходом анализирует Олег. — Отца своего я, к сожалению, не знал, но допускаю, что болезнь эта мне от него передалась. Впервые я серьезно напился лет в двадцать. Это поздно. Потом лет восемь я пил умеренно, по рюмочке, по бокальчику… А с развитием нашей гастрольной деятельности, возросшим количеством так называемых поклонников, друзей алкоголизация моя пошла волной. В день я выпивал уже не бутылку-другую пива, а, скажем так, ящик. С крепкими напитками — то же самое. По рассказам очевидцев, я, слава богу, по пьяни никого не резал и морду никому не бил. Поступал проще: напивался до безумия и ложился спать. Потом просыпался и дальше пил. Конечно, в тот период у меня была масса приключений, о них тома написать можно, но половины я не помню. — Мне всегда нравилось и сейчас нравится то, что Олег пишет, — говорит Озерский. — У него своеобразный ход мыслей. Слушая его стихи, я часто отмечаю, что сам бы так не подумал, не сказал. Но когда у него начались запои, мы практически перестали общаться. У меня есть огромное количество друзей, пивших больше Олега, однако с ними интересно в такие моменты, а с пьяным Гаркушей — нет. Веселкин тем не менее с бухим Олежкой не скучал, особенно когда настиг его по содержанию «промилле» в крови. Уже упоминавшееся в этой книге постепенное размежевание музыкантов и шоуменов в «Ы» проявилось и на излете волжского турне. Для большей части «аукцыонщиков» оно закончилось через десять дней в Самаре, откуда ребята отправились в домашний Питер. Вова с Олегом с ними не поехали. Под вывеской «Аукцион детей капитана Рачкова» они еще неделю развлекали публику в поволжских цирках. — С Веселкиным и Гаркушей порой бывало очень сложно, — рассказывает Рубанов. — Первый иногда становился непредсказуемым и просто опасным, второй нередко напивался так, что не соображал, чего творит. Находясь с ними на сцене, приходилось внимательно смотреть по сторонам, следить за их действиями. Скажем, когда Вова повредил Олегу ребра в процессе танца, я стоял примерно в метре от этого безобразия. Причем с виду ситуация выглядела стандартно для их номера. Это уже после концерта выяснилось, что и у того, и у другого какие-то неполадки с телами. — Помню такой момент, — подтверждает Гаркундель. — Вова как-то опрокинул меня в танце. Не специально, конечно, просто так вышло, я ударился обо что-то. А поскольку я подвыпивший был, то поначалу вроде не обратил на это особого внимания. Зато утром проснулся — с кровати встать не могу. Вся грудь в синяках. Звоню Веселкину, говорю: «Вова, лечи меня». Он нашел каких-то врачей, и они лазером чинили мне ушибленные ребра. — На том концерте, когда Веселкин мял Гаркушу, я слышал, как Олег говорил ему: «Мне больно», — добавляет Федоров, — а Вова злорадно шипел в ответ: «Нечего было мне коньяк наливать». — Любые сумасшествия Веселкина в группе принимали, в принципе, легко, — разъясняет Борюсик. — Никто ни за что его не ругал. Помнится, я как-то, на первых порах, возмутился после концерта, мол, на хрена ты, Вова, жопу свою на сцене показывал? Так Леня отвел меня в сторону и сказал: «Тихо, чего ты на него кричишь-то…» И я понял, что в «АукцЫоне» так реагировать на действия коллег нельзя… Хотя Коля Рубанов иногда с Олегом и Вовой пытался что-то выяснять. Наверное, переживал, что они могли инструмент ему разрушить. Меня-то барабаны так не волновали. Во-первых, на концертах они, как правило, не моими были, во-вторых, попробуй еще их разрушь. А саксофон — вещь хрупкая. Когда Гаркуша с Веселкиным впадали в угар на сцене, Колик им грозил: «Суки, блин…» А они изумлялись: что такое, все нормально, мы же в образе. — Наездов из серии «достали вы своими приколами» я на ребят никогда не делал, — утверждает Колик. — Другой вопрос, что Гаркушу я жестко отучил подходить ко мне со спины и трясти за плечи, когда я играю. В ответ на такие его действия я активно лягался, и Олег запомнил, что подбираться ко мне сзади так же небезопасно, как к коню. — Когда алкоголизм Олега достиг наивысшей фазы, многие в «Ы» задумывались о том, чтобы убрать его из группы, и я тоже говорил об этом, — откровенничает Озерский. — Конечно, всерьез и навеки никто Гаркушу выгонять из «АукцЫона» не собирался. Речь шла о том, чтобы поставить ему условие: либо ты завязываешь, либо мы с тобой расстаемся. То есть искали какой-то стимул, чтобы подвигнуть его к лечению, к выходу из «штопора». Постепенно ведь наступил момент, когда от него на концертах практически ничего не осталось. Его фирменный энергетический выхлоп, драйв, эксцентрика выродились в лучшем случае в какие-то кривляния, ужимки, ползание по сцене и т. п. А на наших длительных зарубежных гастролях угнетало и раздражало не то, что Олег бухал (у нас все так или иначе выпивали), а то, что это определяло его существование. Одно дело, если здоровье тебе позволяет «нажираться», но на следующий день и через день нормально играть концерты, и совсем другое — если ты месяц проводишь в неадекватном состоянии. Зачем тогда ехать? Оставайся дома и пей. — Иной раз Олега в начале гастролей грузили пьяным в наш автобус и через несколько недель таким же выгружали, — вспоминает Бондарик. — Это, конечно, уже крайняя стадия была. Дальше некуда. В автобусе он в основном спал. Выпивал и спал. Конкретная болезнь. Тем не менее впоследствии он с ней справился. Молодец. — Как только всплыла тема об изгнании Олега за пьянство, я сразу сказал, что, на мой взгляд, этого делать нельзя, — повествует Федоров, — поскольку всегда понимал, что Гаркуша, не знаю уж каким образом, но действительно является неким тотемом группы. Ребята предлагали: давай ты сам будешь выполнять его функции, шоуменить и прочее. Но я отвечал: дело не в этом. Без Гаркуши в любом случае «АукцЫон» — уже не «АукцЫон». Хотя однажды в каком-то питерском ДК мы играли без Олега, так как он опоздал, и концерт получился, в принципе, крутой. Но все равно мне было очевидно: с уходом Гаркунделя из «Ы» что-то неповторимое у нас исчезнет. И потом, в ту пору его просто было жаль. Я осознавал, что без группы он реально сдохнет. И нужно его как-то лечить. — На нашей студийной работе пьянство Гаркуши существенно не сказывалось, — говорит Рубанов. — Он же не играет ни на каких инструментах, только периодически приходит в студию, читает свои стихи. Основной его вклад в «Ы» — на концертах, где он движется, сверкает, бренчит погремушками и т. п. — И с началом безудержной алкоголизации, — подхватывает Озерский, — его креативный потенциал стал заметно угасать. Он попросту пропивал сам себя. А нарастить творческие «мускулы» вновь — практически невозможно. Понятно, что, когда Олег прекратил пить, стало лучше, прежде всего потому, что он просто жив остался. Но какая-то часть его энергии и таланта все-таки отрезалась запойным временем. — Гаркуше только за авторство «Самолета» можно памятник ставить! — восклицает Федоров. — Считаю, это одна из самых наших выдающихся песен. Недаром Владимир Мартынов и Татьяна Гринденко, впервые увидев Олега и услышав «Самолет», просто обалдели, а Таня упрекнула меня: «Что же ты раньше не рассказывал, что у вас есть такой человек в группе!» Возможно, мэтры нашей независимой музыки узнали о Гаркунделе вовремя — то есть уже в нынешнем тысячелетии. В конце прошлого миллениума его нестойкий образ мог вызвать у них излишние сомнения, подобные тем, что рождал у некоторой части «аукцыоновской» публики регулярный пакет молока на клавишах Озерского во время концертов. Мне встречались те, кто всерьез полагал, что молоко там из той же серии, что потребляли в баре «Корова» герои «Заводного апельсина» Энтони Бёрджесса. Хотя все обстояло (и по сей день обстоит) проще. — У меня еще во втором классе обнаружили язву, — поясняет Дмитрий. — При моей повышенной кислотности мне порой необходимо раз в десять минут сделать глоток молока. С алкоголем это, к слову, всегда сочетается нормально. И я даже не задумывался над таким вопросом… Свою дневниковую запись от 28 июля 1991 года Вова Веселкин завершил словами: «Слишком все много пили. Я чуть поезд не спалил». Эти скупые, но красноречивые строки о еще одной гуманитарной акции, не обошедшейся без «АукцЫона», — железнодорожном странствии под вывеской «Рок чистого воздуха». На взгляд Озерского, то были самые экстремальные гастроли из всех, что выпадали на его долю. — Типа в развитие темы «Рок чистой воды» год спустя инициативные люди устроили концертный тур «Рок чистого воздуха», — детализирует давние события Дмитрий. — С нами опять поехали «Чайф», «НЭП», еще, кажется, «Крематорий» и какие-то французы с американским вокалистом Майком Рэмбо. Только теперь вместо плавания на корабле мы перемещались на поезде. Авторы проекта нашли стоявший где-то в тупике старый состав, кое-как его реанимировали, загрузили в него всех музыкантов, и мы, значит, тронулись в путь… Путешествие мгновенно превратилось в инфернальный ужас. В разгар жаркого лета наш поезд двигался примерно по такому графику: 15 минут едем, 4 часа стоим. Вентиляция отсутствовала вообще. А ехали мы на юг, по-моему в Адлер. Температура в вагонах неизменно держалась в районе +32…+33 градуса. На второй-третий день пути уже невозможно было ни есть, ни спать. В поездной кухне, на которую все рассчитывали, сломалась какая-то форсунка, починить ее никто не мог, и, следовательно, ничего не работало. С обещанным нам в поезде душем — та же история. Он выключился в первый же день и больше не включался. Если российские музыканты при первой возможности еще выскакивали куда-то помыться — на станцию, например, или в какой-то пруд нырнуть, то французы с американцем сразу же обросли, почернели, переехали жить в тамбуры, потому что там было прохладнее, и через пару суток приобрели вид поездных сумасшедших или бомжей. От всех проблем участники «круиза» спасались обильным потреблением водки. — У этого тура какая еще приманка-то имелась, — припоминает Леня. — Обещали, что по окончании концертной программы можно будет пожить недельки две с семьями или подругами на одной из курортных турбаз у моря. Это как бы и был «гонорар» за выступления. Реальных денег никому фактически не платили. Но, думаю, в таком поезде те, кто поехал с женами, тот же Димка Озерский, Коля Рубанов, сильно пожалели, что взяли их с собой. — В той поездке и забавные моменты, конечно, случались, — добавляет Озерский. — Скажем, музыканты одной из групп умудрились увезти с собой из Ростова-на-Дону местную «мисс города». Или наш звукорежиссер Миша Раппопорт, пока мучился диареей, пытался гадить на ходу из тепловоза… Но завершилась вся эта вакханалия совсем невесело. В Адлере наш состав отогнали в «отстойник», то есть на сортировочную станцию, и там в одну из ночей саксофонисту «НЭПа» Алексею Волкову… отрезало руку. Он с ребятами возвращался с пляжа, переходил сортировочные пути, а в это время там отцепляли-прицепляли вагоны. Когда они по инерции в темноте катятся, их ведь не видно, не слышно. Парень сел на стрелку, а ее в этот момент переключили, и она его отбросила под проходящий вагон, рука попала под колесо, как под нож. В общем — жуть. «Скорая» приехала только минут через сорок, и все это время его, теряющего сознание, держал барабанщик «Чайфа». А Марьяна Цой бегала, искала отрезанную волковскую руку. Нашла. От такого зрелища я вообще медленно по стенке сполз. Вокруг та еще картина — стоит наш поезд, посреди грязи и копоти, повсюду куча пищевых отходов, под каждым вагонным туалетом соответствующий вид, и тут идет разбирательство инцидента. Кто-то в Москву хочет позвонить, кто-то в Сочи, чтобы узнать, где можно Алексею руку пришить. Пока выяснили — еще минут сорок прошло. Повезли его в одну из местных больниц, а там холодильник не работал. В общем, сделали ему какую-то культю и отправили в Питер, где уже продолжилось лечение… Этот случай стал апофеозом тех гастролей, и он по сей день меня ужасает. — Был у нас позже еще один экстремальный момент, — вспоминает Федоров. — Это уже в 1996-м в Дрездене произошло, когда перед выступлением нам сообщили о смерти в Питере ближайшего друга Колика, клавишника группы «Время любить» Михаила «Сэма» Семенова. Мы тут же выпили бутылку «Сибирской», и мне чего-то так вдарило по мозгам, что я вышел на сцену совсем пьяный и убитый. Стою и чувствую: играть не могу, петь тоже, и слов ни одной нашей песни не помню. Что делать? Кошмар, катастрофа. Остальные ребята тоже как-то еле колыхались. Один пьяный Борюсик собрался и отмолотил все бодро и ровно. Как-то мы проскочили…Леонид Федоров
«АукцЫон» меня штрафанул на 100 марок за пьяные выходки на концерте в Гамбурге: бил пивные кружки, пил с немцами водку и пиво прямо на сцене, резал себя и всюду брызгал кровью. Мы с Миллером все украсили туалетной бумагой. Ха! В зале драка из-за меня. Весело.Из дневника Вовы Веселкина. Осень 1991 г.
В апреле один концерт «АукцЫон» играл без меня — в Петродворце, в «Шайбе». Я занимался собой. Уже чувствовал, что долго с ними больше не протяну.Удачно на несколько лет прибившийся к «аукцыоновскому» племени Вова подбросил, бесспорно, парочку увесистых полешек в высокий, негасимый костер группы, но «тотемом» или еще каким непреходящим объектом «Ы», в отличие от Гаркунделя, не стал. Поэтому нянчиться с ним (когда парень начал основательно «слетать с катушек») никто в команде не думал, да и сам Веселкин в том не нуждался. В начале 1990-х его вулканическая творческая потенция требовала самостоятельности и простора. У Вовы созревала сольная программа из песен Клавдии Шульженко (в «АукцЫоне» его вокальные стремления сильно ограничивали), он козырял рассказами о том, что за границей его сравнивают с Нижинским и Барышниковым, и готовил парафраз на тему знаменитого балета «Послеполуденный отдых фавна». Молодой ленфильмовский режиссер Макс Эмк пригласил его сниматься сразу в двух своих документальных фильмах — «Тот самый Миллер» и «Фавн». Плюс ко всему продолжал как-то реализовываться, при содействии Киры, веселкинский музыкальный проект ОВД. Перспективы вырисовывались заманчивые, а Бовин эксцентризм (если не сказать экстремизм) в «Ы», видимо, достиг в тот период своего предела. Это ощущал и он, и все «аукцыонщики». Расставание Вовы с группой произошло почти что само собой. — Что у меня, что у Веселкина конкретного момента прощания с «АукцЫоном» не было, — рассказывает Миллер. — Просто группа уже как-то сама по себе существовала, и я, в принципе, мог не ездить с ней по гастролям. Тогда мы договорились с Вовой, что я стану помогать его сольным проектам, и, в сущности, весь его арт питерского периода (до того, как Веселкин перебрался в столицу) продюсировал я. Мы сделали проект ОВД, записали диск «Невозможная любовь», я содействовал съемкам клипов с участием Вовы и т. п. С «аукцыонщиками» из-за этого возникли некоторые сложности. Они стали коситься на чрезмерную творческую активность Веселкина и на то, что я уделял ему повышенное внимание. В «Ы» ведь была принята некая коллегиальная активность, а так, чтобы участники группы чего-то по отдельности делали (за исключением Коли Рубанова, конечно), — такого не происходило. Hv, и постепенно мы с Вовой как-то отпали от коллектива. У меня еще и художественная карьера начала активно развиваться. Последний памятный зарубежный выезд с «АукцЫоном» для Миллера и Веселкина пришелся на октябрьские немецкие гастроли 1991-го (это их вспоминал Вова в своем дневнике). Кира тогда уже полезно совмещал остаточные функции визажиста-сценографа «Ы» с продвижением собственных картин. Вова отметил в записях: «10.10.91. Люнебург (ФРГ). У Миллера выставка в миллионерском районе». — Той осенью я приобрел свою первую нормальную барабанную установку, — говорит Шавейников. — Мы выступали в Германии, и Кирилл привез туда какие-то свои работы и несколько из них продал. У него денежка появилась, и он ссудил мне нужную сумму для покупки барабанов. Потом я долг ему вернул. Не сразу, но вернул. Арийская земля в 1990-х превратилась для «аукцыонщиков» в особенный, почти домашний край. Там у них нашелся менеджер, настоящий немец Кристоф Карстен, и, соответственно, именно в Германии «Ы» гастролировал интенсивнее всего — иногда месяцами. — Мы звали его «дядюшка Кристоф», — улыбается Колик, — и он действительно был этаким немецким дядюшкой, без которого еще неизвестно, как повернулась бы история нашей группы. По-русски Кристоф не говорил. Он и сейчас с большим трудом это делает. Но, побывав на одном из первых наших европейских концертов, возможно в Гамбурге, где он тогда жил, «дядюшка» заинтересовался «АукцЫоном» и решил заняться организацией наших туров по Европе… Чем конкретно мы его зацепили — не знаю. Тем, что «Ы» — это «советский Madness»? Возможно. Нас вообще долгое время веселили краткие аннотации «АукцЫона», публиковавшиеся в немецких журналах. Каких только определений не удостаивалась наша музыка: фьюжн, фри-джаз, джаз-панк, арт-рок… Любые мыслимые сочетания применялись к нам запросто. Критики пытались как-то определить наш стиль, но у них это не получалось. О Кристофе, с которым «аукцыонщики» после нескольких лет знакомства основали рекорд-лейбл «Дядюшка рекордз», ходили в российской околороковой тусовке не самые точные сведения. Вернее, повторялся один и тот же факт: это немецкий таксист, решивший слегка помочь в качестве концертного промоутера русской группе, понравившейся ему своей нестандартностью. Ему удается «заряжать» выступления «АукцЫона» по клубам фатерлянда, и на сейшенах этих иногда собирается до 300-400 зрителей, но нередко приходит по 10-20 человек, что «аукцыонщиков», впрочем, совсем не смущает. Позже Озерский рассказал, что дядюшка Кристоф — не совсем или не только таксист. Он сотрудник компании «Das Taxi», нанимающей в качестве водителей своих таксомоторов перевоспитавшихся изгоев общества: экс-наркоманов-алкашей и подобный контингент. Карстен отвечал в упомянутой организации за культурный досуг ее сотрудников. Короче, исполнял обязанности главного массовика-затейника. 1 октября 1991-го он затеял в одном из гамбургских клубов концерт «АукцЫона» в рамках празднования юбилея какой-то местной фирмы.Из дневника Вовы Веселкина. Весна 1992 г.
«АукцЫон» привлек меня своей веселостью, жизнерадостностью, хорошим музыкальным драйвом, и мы как-то по-человечески сошлись.Из интервью Алексея Хвостенко Джорджу Гуницкому
С Хвостом было очень легко. Это человек-оазис, абсолютно светлая душа.Федоровское желание (о котором упоминалось в данной книге несколькими главами выше) сделать так, чтобы песни Хвоста услышало как можно больше людей на его родине, воплотилось в 1992-м. Вскоре после того, как смотритель парижского сквота поэт Алексей Хвостенко случайно залетел-таки в покинутое им Отечество после семнадцатилетней разлуки. Супруга Хвоста Римма такого камбэка, даже эпизодического, тогда совсем не желала, судя по словам общавшихся с ней «аукцыонщиков». Мол, выгнала нас родина, и шут с ней. Да и сам Хвостенко навещать развалившуюся красную империю не планировал. Однако до России добрался — в самолете с гуманитарной помощью (куда его смекалистые товарищи каким-то образом пристроили) — и пересек границу с сомнительными, чуть ли не временными документами. — В Хвосте я чувствовал доброту, какую можно встретить только у самых близких тебе людей, — говорит Леня. — Какое-то время он был для меня почти как отец. Мы созванивались едва ли не ежедневно. Нам было интересно общаться друг с другом, и, приезжая во Францию, я часто гостил у него дома. Идея сделать альбом на стихи Хвоста пришла мне в голову через несколько дней после нашего знакомства, и я предложил ему: «Давай мы с „АукцЫоном" поможем тебе записать пластинку». Сперва он всячески отнекивался, говорил, что в Париже это сделать сложно, поскольку у нас здесь мало времени, а в Россию он не поедет и т. п. Но однажды Хвост решил устроить некий званый обед в своем жилище, на который пригласил всю нашу группу. Я ему тогда сказал: «Может, мне приехать к тебе на час пораньше и, пока остальные подтянутся, ты напоешь мне свои песни?» Он согласился и на той нашей встрече дал мне распечатку своих стихов и напел песен 25, по куплету. Причем процесс этот сопровождался поглощением вина из вместительной бочки, которую Хвост купил для всего «АукцЫона». Мы вдвоем ее выпили, и, когда все ребята собрались, пришлось бежать в магазин за другой бочкой… В тот раз мы фактически и соорудили «Чайник вина». Отсылающий к древнекитайской поэзии, европейской лютневой музыке XVI—XVII столетий, нашему футуризму и постмодернизму века двадцатого, звучащий, как частушечное камлание космополита, «Чайник» в тот винный парижский вечер оказался сродни миражу или магическому наброску. Его захмелевшие авторы кайфовали от содеянного здесь и сейчас, но слабо верили в окончательную материализацию замысла. Точнее — верили, пока допивали вторую бочку. А с рассветом начал возвращаться реализм. Хвост остался в своем сквоте, «АукцЫон» двинулся дальше на гастроли, затем вернулся в Питер, и вероятность студийной записи «Чайника вина» вновь стала призрачной. Потребовалось выждать еще года полтора, прежде чем с перелетным гуманитарным грузом в самом конце голодного российского 1991-го Хвоста принесло в родную Северную Пальмиру. Вот тут-то, в студии «Титаник» на Фонтанке, за короткий отрезок зимы 1992-го, «Чайник вина» и превратился в завершенную работу, вскоре изданную на кассетах и виниловом гиганте с графической обложкой Васи Аземши. — С Хвостом мы первый альбом смешно записывали, — излагает Борюсик. — Меня, например, иногда вообще никто не предупреждал, что магнитофон включен. Сижу, пытаюсь чего-то подыгрывать, вдруг слышу: нормально, все записали. Не весь диск, конечно, но некоторые песни примерно так и получились. Акустический, почти кухонный, тихий альбом, сотканный из стихов Хвостенко, написанных в детсадовско-школьные годы «аукцыонщиков», по духу, нраву, обреченности и насмешливому сюру поразительно граничил с истерично-галлюциногенным «Бодуном». Но в «Чайнике вина» присутствовала и странная, магнетическая нота, не звучавшая у «АукцЫона» раньше. Этакий потусторонний шепот Мастера:Виктор Бондарик
Совершенно необходимо отдельно рассказать про наш автобус…Из мемуаров Олега Гаркуши
Мне, как человеку любящему путешествовать, очень нравилось, когда мы катались на своем автобусе в Европу. Сейчас таких ощущений не хватает.Николай Рубанов
Это был период настоящей цыганщины. Мы чувствовали себя кочевниками или, по крайней мере, дальнобойщиками.Неутомимый дядюшка Кристоф, заряжавший «АукцЫону» все новые и новые старосветские туры, и постепенное привыкание группы к обитанию в Европе (не повлиявшее на сравнительную бытовую непритязательность «аукцыонщиков») в 1993 году натолкнули коллектив на рентабельную мысль: а не обзавестись ли собственным автотранспортом? При грамотном подходе к делу он должен был в итоге обойтись дешевле регулярной аренды за границей минивэнов и более вместительных машин для гастролей «Ы». Когда замысел осуществился, известие об этом прозвучало на новорусской родине «АукцЫона», лечившейся в ту пору от советских болезней экономической «шоковой терапией», смачно: «Ы» в Германии купил себе «мерседесовский» автобус! Факт «аукцыоновского» преуспевания был, как говорится, налицо. Некоммерческая, независимая питерская команда действует с буржуйским шиком! В действительности все, конечно, обстояло скромнее. Заняв недостающую сумму, «аукцыонщики» за 20 с лишним тысяч марок купили на турецкой барахолке в Германии подержанный автобус «мерседес» — «старенький, но с отменными рекомендациями», как напишет позже Гаркундель. «Нахваливая его, — запомнил Олег, — турки повторяли на ломаном немецком, что мотор „вери-вери гуд". Мотор и вправду ни разу нас не подвел». За руль на первых порах усадили Бондарика. — У меня имелись права соответствующей категории, — объясняет Виктор. — После службы в армии я полтора года работал в автобусном парке. Два дня, с 4 утра до 11 вечера, вкалывал, потом следовали два выходных, и я отправлялся на «аукцыоновскую» точку, на Металлистов, репетировать… В одиночку я нашим автобусом порулил недолго. Мы нашли водителя, Володю Егорьева, который вскоре сделался практически членом группы. Тогда мне стало полегче…Дмитрий Озерский
После успеха «Птицы» возникло большое искушение поставить удачную схему на поток. И ежегодно выпускать альбомы типа «Птица-2» или «Птица-2000» и т.п. Но, к счастью, этого с нами не произошло.Николай Рубанов
Когда появились положительные отклики на «Птицу», на них было, честно говоря, наплевать, поскольку мне никогда не нравилось, как мы сделали эту пластинку.Леонид Федоров
То, что Федоров не любит «Птицу», — никакая не поза. Просто этот альбом получился, что называется, для всех и каждого, чего не скажешь о «Жопе» или даже «Багдаде…».В 1993-м «аукцыонщики» непроизвольно отметили десятилетие существования своего бренда записью хитовейшего альбома «Птица». Мимолетный экс-участник «Ы» Евгений Дятлов, продолживший и после своего ухода из группы интересоваться тем, что с ней происходит, как-то, по старому знакомству, заглянул в гости к Лене, а тот «сидел на кухне и сочинял „Дорогу"». «Федоров предложил мне послушать мелодию песни, которая позже стала одной из основных в „Птице", — говорит Евгений. — И я тогда уже сказал: это будет хит». Большинство отечественных рок-критиков в различных опросах или разговорах признавали «Птицу» лучшим альбомом 1993-го. При том что тот год получился весьма урожайным для российской рок-дискографии. «Бригада С» выпустила прощальный альбом «Реки», «Машина Времени» — «Внештатного командира земли», «Аквариум» — «Любимые песни Рамзеса IV», «Наутилус Помпилиус» — «Чужую землю», «Алиса» — «Для тех, кто свалился с Луны», «Калинов мост» — «Пояс Ульчи»… Но «Птица», щедро наполненная духовыми и струнными (Олег Рувинов на тубе, Аркадий Шилклопер на валторне, Рамиль Шамсутдинов на тромбоне, Терентий Дубровин на виолончели, Дима Матковский с ситаром и гавайской гитарой, наконец, скрипки, чье звучание не проявлялось в «Ы» с момента ухода Дятлова), взлетела выше всех. Этот факт казался очевидным, хотя Федоров разглядел его не сразу. — Мы записали «Птицу» осенью 1993-го, — конкретизирует Леня, — и только через год я услышал какую-то первую положительную рецензию на этот альбом. Мне вообще кажется, что ни одна программа «АукцЫона» изначально не воспринималась критиками положительно. Более того, про самые наши удачные альбомы писали наиболее отрицательно. На «Бодуна» я, помнится, прочитал какую-то жуткую рецензию в «Комсомолке», хотя до сих пор считаю его одной из лучших наших пластинок. Про «Жопу» вообще было молчание. О «Предателе» тоже никто ничего особо нам не говорил, кроме друзей. А «Жилец вершин», записанный после «Птицы», некоторые называли белибердой. Позитивные реакции появились тоже спустя примерно год. Но мы никогда и задачи не ставили, чтобы кому-то понравиться, чтобы нас оценили. Однажды смешной момент был: мы только свели «Бодуна» и сидели, слушали его в студии. Тут приехал тогдашний директор «Калинова моста», тоже послушал и сказал что-то типа: «Я-то считал, что „АукцЫон" говно, а у него даже ничего музычка…» Я на него взглянул и подумал: ну да, у «Калинова моста» музыка-то, конечно, ого-го!.. Короче, никогда на наши альбомы сразу восторженно не реагировали, кроме первой программы — «Вернись в Сорренто». Про нее тут же все закричали, что это здорово. Возможно, по Лениным критериям, «Птицу» народ распробовал чуть медленнее «Сорренто», но эта работа фактически сформировала новую генерацию почитателей «Ы» и годы спустя довела «аукцыоновскую» музыку до саундтреков к блокбастерам и рингтонов. — Многие из тех, кто сегодня приходит на наши концерты, видимо, действительно узнали об «АукцЫоне» по «Птице», — признает Озерский. — Сначала услышали этот альбом, потом стали раскапывать, что же мы делали раньше. Лене, однако, от снайперского попадания «Птицы» в сравнительно широкие массы (чего не происходило в таком масштабе ни с одним другим проектом «Ы») по сей день ни холодно, ни жарко. Конечно, в 99 случаях из 100, услышав авторское признание в неудовлетворенности собственным произведением, снискавшим громкий успех, вы справедливо примите это за кокетство, а то и за лицемерие. Но Федоров — тот единственный на сотню искренний случай «гамбургской» самооценки творца и безразличия к внешнему резонансу, которому, право, можно доверять. Причем речь конкретно о Лениной рефлексии и критериях. Остальным участникам группы «Птица» принесла радость не меньшую, чем «аукцыоновским» фанам. — Монтируя «Чайник вина», я осознал, что мы записали гениальную, на мой взгляд, пластинку, — рассказывает Федоров. — Мне вдруг стало понятно, что минимумом средств, ничего вроде специально не придумывая, можно делать офигенные вещи. И «Птица» была попыткой записать нечто подобное без Хвоста, чисто с «АукцЫоном». Но попытка провалилась. Сделать простую пластинку мы не смогли. «Птицу» загубили аранжировки. Предшествующие наши альбомы: «Как я стал предателем», «Бодун», «Жопа» — записаны именно так, как хотелось, они гораздо адекватнее «Птицы». В «Предателе», например, есть две песни, «Новогодняя» и «Вечер мой», которые в плане записи я считаю у нас чуть ли не сильнейшими. Они звучат отлично. А в «Птице» по-настоящему звучали только «Дорога», «Моя любовь» и «День рождения». «Седьмой» и «Все вертится» — плохо. «Глаза» — средне… При этом сами песни в «Птице» — одни из лучших написанных нами с Димкой — простые, открытые, ясные. Но музыку мы для них придумали хреновую, недоделанную какую-то. Я чувствовал в этом альбоме нестыковки. «Все вертится» мы, допустим, постоянно играли на концертах и сейчас еще играем. Это одна из лучших наших концертных вещей. А «Дорогу» или «Седьмого» перестали исполнять достаточно быстро и пока не собираемся. Хотя песни-то на самом деле отличные, но играть их в «живом» варианте неинтересно. Они не сделаны как концертные вещи. Это привело меня к какому-то слому после «Птицы». Я не понимал, почему так произошло. — По завершении записи этого альбома, — говорит Озерский, — все мы были очень довольны, кроме Лени, пребывавшего тогда в полном депресняке и упадке. Помню, приходим к нему домой, он сидит на лестнице и слушает «Птицу» на своем бумбоксе. Низы все убрал, верхи вытащил и заявляет: какое говно мы записали. Спрашиваем: «А зачем ты звук на магнитофоне так настроил?» Леня в ответ: «Народ-то именно так и станет это слушать…» — В тот период Озерский как-то сказал мне, — вспоминает Леня, — «тебе, видимо, нравятся песни Хвоста, потому что ты не участвовал в их сочинении». Возможно, и так. Записывая альбом с Хвостом, мне просто хотелось ему помочь, и мое участие в записи было абсолютно непроизвольным. А когда мы сочиняем с Димкой, то часто на ходу меняем слова, подбираем удачные варианты и сочетания, то есть это кропотливый процесс. Каждая песня выстрадана. Для «Птицы» мы написали песен 20. В окончательный вариант альбома попало вдвое меньше. Такого «отсева» мы, пожалуй, больше никогда не делали. Помню, Озерский принес на репетицию сразу две темы: «Моя любовь» и «Алкоголизм». Первая никому в группе не понравилась, а вторая понравилась всем. Мол, круто, вот это песня! В итоге «Алкоголизм» мы так и не смогли сделать и никогда группой не играли, а «Моя любовь» стала у нас одной из лучших концертных, да и студийных, вещей и уж точно лучшей записью в «Птице». К слову, те песни, что в «Птицу» не попали, я все равно до сих пор пою: тот же «Алкоголизм», «Подорожник», «Заведующий», «Небо напополам». — Мы с Леней садились на какой-нибудь кухне, — рассказывает Озерский, — и он под гитарку начинал петь «рыбу». Просто набор звуков. «Рыба» эта либо принималась за основу, либо я советовал что-то в ней изменить. Ленька ведь не всегда может уловить, как мелодия слышится со стороны. Иногда то же происходит у нас и с текстом: рождается некая фраза, но мы быстро понимаем, что она неестественна и так звучать не должна. Значит, ищем следующую. Если на чем-то останавливаемся, я начинаю вертеть в уме эту конструкцию, и вдруг подбирается нужное слово, затем бац, еще два-три слова или строка. Вокруг нее строим всю песню. Когда я зацепил мелодию, мне кажется, что текст уже написан и мне остается лишь его расшифровать. Но вот эта-то расшифровка порой выматывает капитально. Днями кручу в голове какую-то тему, не могу ни заснуть, ни успокоиться. И на нервной почве случаются приступы. Напишешь песню и на пару недель попадаешь в больницу. Наследственные проблемы со здоровьем, язва дают о себе знать. Я практически всегда в процессе работы над очередным альбомом проводил определенное время в больнице… И, наверное, в этом одна из причин, по которой ко всем нашим альбомам я отношусь хорошо. Какие-то из них могу переслушивать раз от раза, другие — забросить в архив лет на пять-десять. Но однозначно, что в каждом из них нет ни грамма нашей неискренности. И «Птицу», которая может Федорову и не нравится, мы тоже записывали искренне. Этот альбом я воспринимаю как завершение еще одного «аукцыоновского» этапа, после которого у нас началось нечто совершенно другое. — Основная нагрузка при воплощении наших альбомов ложится все-таки на Федорова, — констатирует Колик (чья супруга Татьяна нарисовала абстрактно-калейдоскопическую обложку «Птицы»). — Непосредственно студийная запись — не самое сложное. А вот мастеринг, сведение, создание, собственно, того, что теперь люди слышат на дисках в исполнении «АукцЫона», — прерогатива Лени. В этих вопросах у остальных участников группы всегда были, грубо говоря, совещательные голоса. И даром для Лени такая нагрузка не проходит. Он очень страстный человек, когда дело касается его музыкальных проектов. Несколько раз после окончания работы над альбомом (и над «Птицей», кажется, тоже) ему становилось элементарно плохо от накопившейся усталости. Так что, в принципе, можно было и к врачам обратиться. В отличие от Озерского или Федорова, Гаркуша в тот период если и рисковал угодить в клинику, то вряд ли из-за творческих мук. На креативном фронте ему как раз все давалось внешне играючи, даже когда тусовочно-питейное бытие почти полностью исключило его из созидательного «аукцыоновского» процесса. По свидетельствам участников «Ы», в период записи «Птицы» Гаркунделя они видели считанные разы и не подолгу. Тем не менее свою точечную лепту в самый популярный альбом «АукцЫона» Олег внес. Его перу принадлежит заглавная песня диска и текст, пристроенный к редкой композиции Матковского. Впрочем, оба «птичьих» стихотворения Гаркундель сочинил задолго до записи альбома. — Сама «Птица» получилась буквально за несколько минут, — утверждает Гаркуша. — Федоров мне наигрывал мелодию, и я судорожно придумывал под нее слова. Обычно так они с Озерским работают, а я просто пишу стихи, сам по себе. Но в данном случае применил их метод. Леня меня лишь чуть-чуть корректировал. Убирал отдельные мои слова и вставлял свои. А потом Дима Матковский, впервые в жизни наверное, сочинил инструментальную пьесу и сильно этим гордился. Как-то я зашел к Лене домой, он мне ее показал и говорит: надо эту тему не то чтобы подгладить, но подходящий стих ей найти. Я сразу предложил «Панковский сон», а затем прочел на ту же музыку «Пропали уши у меня средь бела дня…». «Уши» подошли. Правда, Дима обиделся. А на что обижаться-то? Это ж творчество. — Все песни — наши детища, и плохих среди них нет, — по-отечески высказывается Бондарик. — Леня считает, что «Седьмой» — не концертная вещь? А мне она, честно говоря, очень нравится. «Птица» вообще примечательный альбом. Раньше мы еще в студии многое переделывали, барабаны с басом записывали отдельно. А «Птица» — практически игра в реальном времени. Дубль пишется, и все. Неважно, хороший он или плохой. — По-моему, «Птицу» мы хорошо сыграли, — считает Шавейников. — Голова такая ясная была. Я во время студийных сессий, кажется, вообще ни разу тогда ничего не «махнул». Трезво подошел к записи, и кайфово получилось. Но Леня сказал, что больше таких альбомов писать не будет. Возможно, я не соглашался с его категоричностью, но что поделаешь? Ему всегда хотелось и хочется чего-то иного. То, что заранее претендует на широкую популярность, ему делать неинтересно. — В принципе, после «Птицы» мы вполне могли выпускать уже только концертные записи, типа как Grateful Dead, и это тоже нормально, — размышляет Рубанов. — Концерты же у нас разные получаются. А с годами и взаимопонимание наше поднимается на все более высокий уровень. Я, например, не являюсь студийным музыкантом, скорее именно концертным. Или можно было гнуть линию «Птицы». Но в какой-то личной беседе Федоров мне очень внятно объяснил, что повторяться не стоит. А кто у нас в группе главный?Олег Гаркуша
«АукцЫон» — группа не коммерческая. У нас директора-то никогда нормального не было.Товарищ Гаркунделя по хмельным «зажиганиям» и его гостиничный сосед на «аукцыоновских» гастролях раннего периода, Сергей Скворцов по прозвищу «Скво» (года три продержавшийся в группе в роли ее директора-администратора), а также гамбургский «таксист»-промоутер «дядюшка Кристоф» — вот, пожалуй, весь «административный штаб», оставивший след в биографии «Ы» на пути от «Сорренто» к «Птице». Были, конечно, и другие люди, которых в разное время принимали за директоров и продюсеров «АукцЫона». Скажем, Дмитрий Ицкович или Ольга Барабошкина. Но на самом деле тут речь просто о дружеской поддержке талантливой питерской команды столичными неформальными интеллигентами. Такую поддержку «аукцыонщикам» готовы были предоставить, и предоставляли в том или ином виде, многие отзывчивые, увлеченные граждане в разных городах по ту и эту сторону Российской Федерации. Большего, в общем-то, «АукцЫону» никогда и не требовалось. Группа, на протяжении многих лет «успешно боровшаяся со своей популярностью» (так об «Ы» вроде бы высказался однажды продюсер Сергей Шкодин), просто никогда не интегрировалась в шоу-бизнес. Ну, не надо ей было. Ломало. Долгосрочные контракты с рекорд-лейблами, жесткие ротации клипов и песен группы в эфирах музыкальных теле- и радиоканалов, массированный промоушен новых альбомов, детализация и пафосность бытового гастрольного райдера — это не про «АукцЫон». Ни прежде, ни сейчас. — С самого начала, с 1983-го года, мы не стремились к материальным достижениям, — уверен Гаркундель. — Хотя у многих молодых музыкантов такое стремление на лбу напечатано. Вот я нынче, помимо «АукцЫона», занимаюсь общественной деятельностью, участвую в просмотре групп для фестиваля «Окна открой», причастен к другим фестивалям и вижу, что примерно половина начинающих команд сразу хочет денег, а другая половина желает прежде всего творить. Мы в 1980-х были из второй когорты. Дайте нам просто песни попеть, и больше ничего не требуется. Хотя предложения о сотрудничестве со стороны королей шоу-бизнеса, скажем Юрия Айзеншписа, к нам поступали. Но «АукцЫон» их отвергал. Независимость важнее. Звучит, конечно, слегка бравурно. Но… простим протрезвевшему поэту высокопарный слог. Тем более что по сути все верно. Более чем четвертьвековая биография «Ы» — хороший пример сохранения собственного коллективного «я» вопреки пресловутой «объективной реальности». Даже если подобный стоицизм грозил лишить Озерского дежурного пакета молока на концерте. Никто ведь не выставлял специальных требований приглашавшей «АукцЫон» стороне. — Сложной в бытовом плане группой мы никогда не являлись, — считает Озерский. — Понтов у нас нет, и бытового райдера тоже. Несколько лет назад случайно довелось почитать райдер, который наш директор отправлял организаторам концертов в российских городах. Там было написано: «ребята едят и пьют все». Он, разумеется, наполучал от нас тумаков за такую вольность, хотя особо и не соврал. С любыми нашими директорами, что российскими, что зарубежными, мы всегда ругались по одному поводу: просили их в случае появления каких-то дополнительных средств вкладываться в улучшение качества концертного аппарата, а не в сервис повышенной комфортности. Поскольку на гастроли мы едем именно играть, а отдыхать в красивых отелях можно и в других местах, независимо от группы. За первую десятилетку существования «АукцЫона» в роли его директоров побывали человек восемь-девять. Пофамильно, без запинки, их сейчас, кажется, никто из «аукцыонщиков» не перечислит. — Почти все они работали с нами недолго, — объясняет Гаркуша, — и уходили по обычным в России, «директорским», причинам. Где-то чего-то недоплатили, скрыли, обманули, прокололись с предоплатой или гонораром за концерт… А потом у нас появился Сергей Васильев, который по странному стечению обстоятельств продержался директором дольше остальных. И держится до сих пор. Вроде бы он такой же, как и предыдущие наши директора, однако как-то в «АукцЫоне» прижился. Возможно, здесь такая же ситуация, как в семье: живешь с женой десять лет, двадцать, понимаешь, что она, может, не очень и хороша, но и полвека с ней проживешь, поскольку уже прикипел, притерся к ней. С Васильевым — похожая история. Есть он, и ладно, бог с ним. С Гаркушей у самого стойкого и преданного «аукцыоновского» директора сложились специфические отношения. — Олег, единственный в «АукцЫоне», порой проявлял элементы звездной болезни, — повествует Васильев. — Когда Гаркуша бухал, то мог, скажем, попросить меня во время концерта сбегать за пивом. Но я принципиально этого не делал и оставался у сцены, поскольку следил за различными моментами, которые во время концерта могут произойти и где потребуется мое вмешательство. Гаркушу, естественно, раздражало мое поведение, он не раз просил ребят: «Давайте уберем этого директора». Но Олег все же не тот человек в «АукцЫоне», кто в одиночку решает подобные вопросы. Остальных музыкантов я устраивал, и меня не уволили. Кадровые решения в «Ы» принимаются большинством голосов. Федоров, в принципе, может что-то утвердить самостоятельно, но только в том случае, если поймет, что ситуация выходит из-под контроля и мешает всем. Живи «АукцЫон» традиционными понятиями, а не в собственной системе координат, Васильева, вероятно, отлучили бы от группы еще до всяких трений с Гаркунделем. Например, после того, как «Ы» себе в убыток сыграл на первом организованном Сергеем концерте, или когда «новый директор» на дебютных для него заграничных гастролях заблевал «аукцыоновский» автобус. Но парня приняли таким, каков он есть, и получили настоящего Санчо Пансу группы. — С юных лет я был фанатом «АукцЫона», — рассказывает Васильев. — Для меня это команда № 1 в стране. Впервые оказался на ее концерте, когда подрабатывал гардеробщиком в питерском ДК Связи. Второй раз попал на «аукцыоновский» сольник в декабре 1993-го, уже после того, как они записали «Птицу». Мне тогда очень хотелось сделать их концерт в ЛИАПе, где я учился. Там была некая компания, «Crazy reds» кажется, организовавшая сольник «Колибри» и обещавшая, что в следующий раз пригласит «АукцЫон». Но время шло, а «АукцЫон» у нас в институте все не появлялся. Я уж диплом получил, а концерта «Ы» так и не дождался. Подумал: почему бы мне самому его не устроить? Связи в вузе у меня сохранились. Перед тем «аукцыоновским» выступлением в декабре 1993-го поймал в фойе кого-то из музыкантов группы и сообщил, что хочу пригласить «Ы» в ЛИАП. В ответ услышал: «Поговори с Федоровым». У «АукцЫона» в тот момент вообще директора не было. Я подошел после концерта к сцене, обратился к Федорову, и он сказал: «Минут через 20 загляни в гримерку». Сколько стоит «АукцЫон», я тогда понятия не имел. С этого вопроса и начал разговор с Леней. Когда он мне назвал сумму в рублях, эквивалентную 500 долларам, я был в шоке. Не мог поверить, что такая группа работает за столь скромные деньги. Тем не менее, для осторожности, попросил ради студентов еще стольник скинуть. Федоров без проблем согласился. Я испытал повторный шок. Известный музыкант, не торгуясь, на двадцать процентов уменьшил гонорар своей команды, даже не требуя от меня дополнительных объяснений! Для себя я решил, что если удастся все же выручить на этом мероприятии 500 долларов, то столько «АукцЫону» и отдам. Концерт состоялся в феврале 1994-го и прошел более-менее удачно, хотя опыт в проведении таких акций у меня был нулевой и материальные ресурсы отсутствовали. За институтский сейшен «Ы» мне удалось-таки выручить 500 баксов, и я отдал их группе перед выступлением. Осталась даже некоторая сумма, чтобы рассчитаться за аппарат, зал и т. п. Положил эти деньги в свой рюкзак, и во время концерта его украли. Еще один шок! Для меня, в то время нигде не работавшего, сумма в несколько сотен долларов, которую требовалось срочно отдать, выглядела неподъемной. А расплатиться надо было с людьми, с которыми я работал впервые в жизни. После концерта встретил Федорова, и он сам у меня спросил, чего я такой расстроенный, все ведь хорошо прошло. Деньги, говорю, украли, с партнерами нечем рассчитаться. «А сколько надо?» — заинтересовался Леня. «Триста», — отвечаю. И тут он спокойно отсчитывает эту сумму из «аукцыоновского» гонорара и возвращает мне со словами: иди, раздай и не парься. Я был поражен! Таких взаимоотношений не бывает в нашей стране в принципе. Мне, конечно, стыдно стало. Я обещал, что обязательно этот долг группе отдам. А на следующий день поехал к Федорову домой, чтобы еще раз объяснить ему ситуацию в спокойной обстановке. Понятно же, «аукцыонщики» могли подумать, что я их просто обманул. Приезжаю, а Леня мне с порога предлагает: «Поехали с нами в Германию». Это звучало невероятно! Я спросил что-то вроде: «Ты чудак, что ли? У меня вчера деньги пропали, а ты ведь даже не знаешь, украли их или я эту сумму просто прикарманил, и при этом зовешь меня с вами на гастроли!» Федоров невозмутимо ответил: «Да брось ты оправдываться. Поехали». И я действительно стал готовиться к поездке. Леня не говорил мне сразу — будешь у нас директором. Он просто объяснил, что группе нужен человек для помощи в разных внемузыкальных вопросах. И я включился в процесс: делал «аукцыонщикам» визы,выполнял какие-то поручения в дороге или когда проходили границу. Мне, в принципе, хотелось им помогать как близким людям, абсолютно бескорыстно. Тогда же я предложил Лене: «Давай я буду ваши пластинки на концертах продавать. У вас никто этим не занимается, а стоило бы заниматься». Федоров согласился. А на обратном пути из Германии у меня возник вопрос то ли о том, как разделить выручку от проданных дисков, то ли еще о чем-то, связанном с финансами, и Леня произнес: «Теперь ты директор, ты и решай». Вот с этого момента моя должность в группе была озвучена. Директор Васильев с «АукцЫоном» уже более 15 лет. Похоже, для него это призвание с религиозным отсветом и школа жизни. То есть никак не бизнес. Поэтому, видимо, столько и держится. — Моей мечтой, после того как я зацепился за «АукцЫон», было участие в записи их новой пластинки, — продолжает Васильев. — Ну то есть чтобы какой-то альбом был сделан при мне. И это сбылось. После «Птицы» вышел уже не один «аукцыоновский» диск. Когда записывали «Жилец вершин» и «Это мама», я присутствовал в студии. Как обычно, помогал, чем мог. Иногда Федоров даже интересовался у меня: как тебе такая вот песня? Не потому, что у меня какой-то авторитет, ему просто интересно порой услышать чье-то мнение… Я изначально старался делать для группы все максимально хорошо. Концерты «Ы» организовывал сам, фактически кустарным способом, но вкладывал в них все свои силы и душу. Зато не требовались никакие промоутеры со стороны. Что собрали с продажи билетов, то и есть наш гонорар. Если в феврале 1994-го в моем институте «АукцЫон» еще работал за 500 долларов, то уже в сентябре того же года мы впервые получили за концерт вдвое больше. Мои старания оправдывались… При этом случались «косяки», после которых думалось: всё, сейчас меня точно уволят. Например, когда в той, первой поездке в Германию я напился и облевал весь автобус. Проснулся с бодуна, жду, что сейчас мне скажут «до свидания». Но никто не ругался. Меня поражает в «аукцыонщиках» умение терпеть, прощать ошибки. И я у них этому научился…Олег Гаркуша
Закончив работу над «Птицей», я понял, что мы в тупике. Наступил конкретный кризис…Леонид Федоров
Из всех альбомов «АукцЫона» наиболее кропотливо создавался «Жилец вершин». На нем много копий было сломано…Развивая мысль Озерского о том, что «Птицей» для «Ы» завершился некий этап, вслед за которым «началось совершенно другое», можно подойти к утверждению, что упомянутый альбом вообще подытожил эволюцию «АукцЫона» как коллективной единицы. Вся дальнейшая история группы это, если хотите, движение по «тропику Федорова» с заездами на «запасные» пути. Пользоваться уже изведанным Леня, выпустив «Птицу», категорически не хотел. Однако быстро отыскать новую, заманчивую, «непаханую территорию» после записи четырех разноплановых альбомов за пять лет Федорову самостоятельно не удавалось. К накатившему на него тогда состоянию подошла бы формулировка «кризис как предчувствие». Лидер «Ы» внутренне был готов к переходу на другой уровень творческой реализации, но для такого шага ему, видимо, требовалась чья-то подсказка. И она прозвучала из уст «доброго сказочника» (как выразился однажды музкритик Сергей Гурьев), парижского друга «аукцыонщиков» Алексея Хвостенко. Седобородый пиит из содружества «Хеленкутов» поведал Лене о том, что мировая литература делится на три эпохи. Раньше была эпоха Гомера, затем Данте, а теперь эпоха Хлебникова, в которой, собственно, Хвост с Федоровым и имеют счастье обитать. Следовательно, нет ничего естественнее и интереснее, чем запеть на велимировском языке. К тому же никто еще не доказал, что это возможно. О поэзии Хлебникова, равно как и о самом алхимике славянской фонетики, Леня знал крайне мало, точнее — почти ничего. Сей пробел федоровской эрудиции Хвост ликвидировал в ресторане поезда Петербург-Москва, где за бутылкой водки подробно рассказал своему молодому соавтору-музыканту о гении русского футуризма. И тут Федорова «как ударило». Он «вдруг понял, что из всего этого может получиться что-то необычное. И для нас необычное, и вообще…». «Вернувшись в Питер, я созвонился с нашими и сказал: „Тащите все идеи, у кого что есть. Все что угодно…"» — вспоминал Леня в интервью Андрею Бурлаке. — О Хлебникове я знал и до того, как мы приступили к «Жильцу вершин», — говорит Рубанов. — Поэтому, честно говоря, сильно удивился, когда услышал, что Хвост предлагает сделать пластинку на хлебниковские стихи. Совершенно не представлял, что из такой затеи выйдет. А кто представлял-то? По теперешнему преданию альбом созревал символический срок — девять месяцев, и все это время в отечественных околомузыкальных кругах раздавалось немало скептических высказываний. Мол, куда-то «АукцЫон» совсем в дебри понесло. Как можно Хлебникова спеть? Кто это станет слушать? Оттягиваются ребята с Хвостом сами для себя и т. п. Естественно, звучал и эпитет «заумь», когда-то щедро употреблявшийся в отношении самого Хлебникова. С позиции прагматиков действия «Ы» смотрелись вообще дико: коллектив никак не развивает успех «Птицы», чего-то два года ждет и в 1995-м преподносит поклонникам полубезумный, фри-джазовый альбом с голым юношей на внутреннем развороте обложки и инопланетными причитаниями-заклинаниями «Проум. Праум. Приум. Ниум. Взум. Роум. Заум. Выум. Воум. Боум. Быум. Бом!..»; «…кучери тучери, мучери ночери, точери тучери, вечери очери…». Что бы это значило? Что? Вероятно, первое соприкосновение Федорова с бесконечностью, выход за края искусства, преодоление всех прежних форм. — Для меня «Жилец вершин» — куда более этапный наш альбом, чем все остальные, — заявляет Леня. — Он многое во мне перевернул. «Жилец…» в сто раз сложнее любых записей, что мы сделали до него. Однако, создавая именно эту пластинку, мы находили массу простых ходов и решений, которые отлично работают. Благодаря «Жильцу» потом появились «Анабэна», «Зимы не будет»… У нас изменился подход к песням. Чуть позже я опять проанализировал «Птицу» и заметил, что больше всего мне запоминаются в ней вещи, которые мы, что называется, не делали, не репетировали. Например, «Моя любовь» или «День рождения» (она придумалась вообще во время записи). То есть неотрепетированные песни наиболее «качают». Из таких вещей и складывался «Жилец вершин». Для «простых ходов» в хлебниковском альбоме «аукцыонщики» задействовали такое количество аутентичных инструментов и загадочных приспособлений, что даже скромный Леня, оценивая «Жильца», отметил: «…по использованию разных звуков мы там сами себя превзошли». Перкуссия Паши Литвинова деликатно сочеталась с флейтами интровертного духовика-саксофониста Анатолия Герасимова, музыканта-эмигранта, призванного «АукцЫоном» в компаньоны Колику. Последний, к слову, освоил в «Жильце вершин» египетскую тростниковую дудочку. Матковский взялся за гавайскую гитару, индийскую арфочку и тампуру. По утверждению Федорова, в студии иногда кто-то играл даже на метлах и газовых баллонах. Через всю эту чудодейственную звуковую вязь перетекала колыбельная хрипотца Хвоста, глаголившего велимировским слогом: «…и я думаю, что мир это только усмешка, что теплится на устах повешенного». — Мне в кайф было записывать этот альбом, в нем ощущалось что-то новенькое. Такого мы раньше в «АукцЫоне» не делали, — подчеркивает Шавейников. — Хотя никакого Хлебникова я, конечно, никогда не читал и не собирался. Я же двоечник, зачем мне сложная литература? Тем более непонятные стихи — из одних звуков. Я в детстве читал про «Робинзона Крузо», «Пятнадцатилетнего капитана», и всё. — О поэте Хлебникове я, как и Боря, до записи «Жильца» ничего не слышал, — признается Бондарик. — Но работать с материалом, предложенным Хвостом и Леней, оказалось интересно. Выяснилось, что и такие песни можно исполнять… А стихи Хлебникова я потом честно пытался почитать, но, видимо, уровень моей необразованности помешал мне «догнать» его поэзию… В «Жильце вершин» ни единой строчки Озерского, ни одной прибауточки Гаркунделя, ничего от интонаций и мелодизма «Птицы», но тем не менее это был «АукцЫон». Другой, доселе невидимый. «АукцЫон», под теплым взглядом Хвоста создавший андеграундную сказку, благодаря которой стало известно, что если правильно выйти (или войти) в хлебниковский космос, он — поется. И даже откликается хитами. Одна лишь композиция «Бобэоби» приблизила к «Ы» не меньше новых почитателей, чем до нее «Дорога» или «Самолет». Для Федорова сей проект стал еще и своего рода «рекомендательным письмом» к уже созвучной, но еще малознакомой ему творческой среде. — Благодаря этому альбому, — говорит Леня, — у меня состоялась масса знакомств с интересными музыкантами, не имевшими отношения к року, и с людьми из других областей искусства. Собственно, с Владимиром Волковым я пересекся потому, что он послушал «Жильца…» и, как я позже выяснил, он ему понравился. Без особых эмоций воспринял сенсационный труд «Ы», наверное, только Гаркундель, вообще прошедший мимо студии, где создавался «Жилец» (и потому никак не упомянутый в «титрах» на обложке диска). — В молодости я увлекался поэзией, — рассказывает Олег. — Читал и официально изданные поэтические сборники, и самиздатовские перепечатки. Мне нравились обэриуты: Хармс, Олейников, Введенский. Еще Ходасевич нравился. А Хлебников мне не был близок. Не люблю я всякую вычурную хуетень… Совсем избежать этой «вычурности» Гаркуше, однако, не удалось. Однажды «аукцыонщики» растормошили его, еще не проспавшегося после очередной попойки, и заставили сниматься в черно-белом клипе на песню «Призраки» из «Жильца вершин». Олег вошел в кадр и… «застрелился». Пальнул себе из пистолета в висок, так что пуля вылетела между лопаток, и рухнул на пол, усеянный листами разлетевшейся неизвестной рукописи…Николай Рубанов
Всегда был противником того, что коллектив много пьет, поскольку, по моим романтичным представлениям, артистам бухать — значит раньше срока помирать. А мне совсем не хочется, чтобы так происходило.Сергей Васильев
Не завяжи я в свое время, сейчас меня бы в «АукцЫоне» не было. Помер бы уже — к бабушке не ходи.Олег Гаркуша
То, что Гаркуша бросил пить, — позитивный момент и для него, и для группы, потому что вместо пьяной обезьяны появился трезвый артист…Какие тектонические сдвиги повлияли на «Ы» в середине кодовой десятилетки прошлого века, можно только догадываться. Очевидно одно: после «Жильца вершин» с группой стали происходить невообразимые прежде вещи. «АукцЫон» перестал записывать новые альбомы, из коллектива (впервые!) волевым решением большинства был удален один из участников (гитарист Дмитрий Матковский), а Гаркундель… бросил пить! Последние два события случились практически в полугодичном интервале. Свой прощальный концерт с «АукцЫоном» Матковский отыграл в ноябре 1995-го. И достаточно холодно, если не сказать неприязненно, расстался с коллегами по многолетним гастрольным скитаниям, а потом и с отечеством, и с музыкой вообще. На главной странице своего персонального сайта экс-гитарист «Ы», осевший в Канаде, пояснил собственную трансформацию так: «Хвост как-то сказал: „Живопись — это музыка на холсте". Теперь я — художник. Добро пожаловать в мой худ-мир. Как говорится: „Худой мир лучше хорошей ссоры"». Примечательно, что количественный состав «Ы» с уходом Димы не изменился. Его место как бы занял духовик Михаил Коловский, в качестве сессионного инструменталиста привлекавшийся «АукцЫоном» к записи «Жильца». Новый собрат «аукцыонщиков» стал единственным дипломированным штатным музыкантом команды. — Если профессионалом называть человека, имеющего официальную бумагу, подтверждающую, что он является музыкантом, — рассуждает Колик, — то у нас в таковом статусе только Миша Коловский. У него есть соответствующий документ. — Мы не та группа, — подчеркивает Гаркуша, — которая вместо одного исполнителя сразу готова взять на его место другого, аналогичного плана. Нам, конечно, предлагали на замену Матковскому разных гитаристов, но так получилось, что вместо гитариста мы взяли тубиста. — К какому-то моменту Матковский уже всех достал, — констатирует Федоров. — Колик его терпеть не мог, Мишка Раппопорт и Пашка Литвинов тоже были против него. После многочисленных долгих поездок по Европе мы все, в принципе, подустали друг от друга, но с Димой находить контакт становилось особенно сложно. В конце концов я остался, по сути, единственным человеком в группе, кто мог с ним общаться. Но и у меня, на фоне морального кризиса, сил отстаивать его перед коллективом не нашлось. И Матковского действительно убрали из «АукцЫона». А он не особо и сопротивлялся такому развитию ситуации. — Кроме Матковского, из «АукцЫона» никого никогда официально не удаляли, — подтверждает Озерский. — Другие, из тех, кто уходил, делали это по собственной инициативе. Но с Димой мы постепенно разошлись во взглядах на музыку. Основательно это случилось уже после «Птицы», «Жильца вершин» и наших регулярных туров по Германии. «АукцЫон» оказался на некоем перепутье. Мы решали, в какую сторону двигаться: к большему импровизаторству, как предлагал, скажем, Рубанов, или к дисциплинированному исполнительству, чего хотел Матковский, хорошо придумывавший всякие риффы, строгие гитарные партии и т. п. Всем, видимо, захотелось тогда идти в сторону импровизации, и на собрании группы голосование сложилось не в пользу Димы. Выбор, конечно, пришлось делать не очень приятный. Но ничего закулисно не решалось. Вопрос стоял жестко: или Рубанов, или Матковский. Помимо прочих мотивов надо признать, что Николай Ильич на тот момент был гораздо более сильным музыкантом, чем Дима. — Нет, это не правда, — отрицает вышеизложенную трактовку Рубанов. — Столь радикальной альтернативы никому не предлагалось. В конце концов, ни Матковский, ни я своим отсутствием не могли поколебать победное шествие «АукцЫона». Просто Дима, на мой взгляд, перестал совпадать с группой по ритму жизни. Ему, скажем, больше нравилось сидеть в студии, а мы, напротив, много выступали. В отличие от других участников «Ы», я всего лишь отчетливо выразил свой конфликт с ним, обозначил различие наших взглядов на одну и ту же череду событий. Но все было очень вежливо. — Я считал тогда, что нам не надо расставаться с Матковским, — говорит Бондарик, — но вопрос решился иначе. Видимо, так и должно было быть. Дима — специфический человек, рациональный, немножко математик. Эта рациональность его и подвела. Он начал какие-то меркантильные, прагматичные вещи внедрять в «АукцЫон», но они группой отторгались. Тогда Матковский избрал свой путь, уехал в Канаду, и, насколько я понимаю, там он счастлив. — В ситуации с Матковским я никакую сторону не занимал, — рассказывает Шавейников. — Хотя с музыкальной точки зрения импровизацию в тот момент уже любил намного больше, чем строгую игру, заученные риффы. Хард-рок, скажем, меня перестал интересовать с тех пор, как я вжился в «АукцЫон» и почувствовал, какой здесь полет фантазии. — Кроме музыкальных расхождений, у нас с Димой разнились и жизненные стремления, — продолжает объяснения Озерский. — Он постепенно увлекся Индией, ездил в ашрамы, стал более погруженным в себя. Кроме того, приближался срок идти в армию его сыну, и Матковский спешил до этого момента оформить все документы на выезд, чтобы уехать с семьей в Канаду. В общем, его пребывание в группе по многим причинам подвисало, и мы в некотором смысле ускорили решение данного вопроса. При этом никакого кандидата на Димино место у нас не было. То есть мы не стремились его выпихнуть ради кого-то. Просто настал момент сказать ему, что дальше мы попробуем что-то делать без него. Пока «аукцыонщики» вынужденно и трудно «отцепляли» Матковского, ходячий символ «Ы» Гаркундель совершал последние витки по спирали спиртовых безумств. В короткой, заключительной главе своих непоследовательных, отрывочных реминисценций «Мальчик как мальчик» Олег отметит: «Порой мне казалось, что я чувствую запах алкоголя даже от собственной кожи». Все вокруг (и сам Гаркуша в короткие часы просветления) понимали, что парню пора всерьез лечиться, иначе — полный абзац. «Если бы Олег еще какое-то время продолжал пить в том же темпе, то наверняка бы загнулся», — уверен Рубанов. Но худшего, слава богу, не стряслось. «Когда я был уж совсем плох, — пишет Гаркуша, — чудесный человек Женя Мочулов, директор группы „ДДТ", предложил мне съездить в Америку. Для начала он предложил мне встретиться с американцами — членами организации анонимных алкоголиков». Гаркундель явился на встречу с женой и с «большого бодуна». Но все не зря. Довольно скоро он полетел «в волшебный край под названием Эшли», что расположен «между Вашингтоном и Балтимором». В краю этом есть некое лечебно-психологическое заведение, типа санатория-профилактория, где «каждый американец, имеющий страховку, может провести 28 дней и подумать, так ли необходим в его жизни алкоголь». Олег, хоть и не был застрахованным американцем, тоже крепко подумал на животрепещущую тему, и вышло так, что день его прилета в Штаты на лечение, 22 июля 1996 года, стал последним днем его беспредельных возлияний. Сегодня Гаркуша не пьет. — Абсолютно трезвым я прилетел в Россию 27 августа 1996 года, — повествует Олег. — И наш директор забацал тогда большой тур «АукцЫона» по стране. Начали мы с югов — Севастополь, Симферополь… А закончили Новосибирском. Где-то месяц катались. Ну и представь, выступаем на черноморском побережье, а там «красненькое сухое» рекой, портвейн, но мне уже по барабану. На сцене же я особых перемен в себе и в своих ощущениях не заметил. Даже кайфовее стало. Во всяком случае, ничего меня не обламывало, хотя многие утверждают, что алкоголь, наркотики, транквилизаторы всякие способствуют творчеству, раскрепощают… Хуйня это полная. Я и трезвый скачу на сцене так, что мама не горюй! — После отрезвления в действиях Гаркуши появилась некая сознательность, — считает Колик. — Конечно, сегодня он отличается от себя прежнего, но в образ «АукцЫона» Олег по-своему встраивается. — Теперь у меня есть возможность сравнивать, — рассуждает Гаркундель. — И то, что получается на концертах сейчас, — мне нравится. Вот недавно попалась видеозапись одного нашего выступления 1991 года, где я не то что совсем «в дрова», но изрядно пьяный на сцене. Так это ж смотреть невозможно. Мне стыдно. А раньше любому, кто сказал бы мне, что я там бухой, ответил бы: да нет, я — нормальный…Николай Рубанов
Я считаю, что в песнях смысла быть не должно. Это же не агитплакат, а прежде всего ассоциативный и энергетический посыл. Вот какой смысл, например, в песне «Вечерний звон»? Гениальная вещь, отстраненная…Леонид Федоров
С Леней я познакомилась в 1997 году, и, надо признать, с той поры он помудрел. По крайней мере, тогда он казался более бестолковым. А сейчас — очень толковый мальчик…Встреча Федорова со своей будущей, второй, супругой Лидой, трудившейся в продюсерской компании «Ы» (занятой организацией московских концертов отечественных рок-команд), хронологически совпала с началом его плодотворной и непредсказуемой сольной деятельности. Может, никакой взаимосвязи здесь нет, но звучит, согласитесь, поэтично. Поэтому так и запишем. Не менее примечательно, что как только Леня преисполнился новой любви, его основательно потянуло прочь от… лирики. И тянет, как ему кажется, поныне. В одном из вечерних чайно-коньячных разговоров на московской кухне Лиды и Лени в районе «Серпуховской» («помудревший» Федоров постепенно перебрался на ПМЖ в столицу) — уже после того, как минула дюжина лет «аукцыоновского» альбомного «безмолвия» и группа записала-таки очередной студийный диск «Девушки поют» (о нем в следующей главе), — Леня говорил мне так: «Ни в одной нашей песне вербального смысла нет. Смысл есть в определенном состоянии, создаваемом этими песнями. В поэзии надо искать абсолютный полюс холода, потому что это свобода. Таким текстам можно придавать любое настроение. Я вообще к страстной поэзии отношусь сдержанно. Мой друг, композитор Владимир Иванович Мартынов, например, считает, что поэзия такая кончилась давным-давно». Под «нашими песнями» неофутуристичный «заведующий всем» подразумевал в тот вечер не только (а скорее не столько) вещи, придуманные им с Озерским вне «Ы», а весь литературно-художественный пласт, перелопаченный и спетый Федоровым в начале нового тысячелетия при содействии расширившегося круга его друзей по авангардно-аутентичной музыке и эмпирическому общению. Кроме Хвоста и Хлебникова, Леня расщепил на ноты, аккорды и звуки стихи Анри Волохонского и Александра Введенского, прозу Джеймса Джойса, занимательную филологию Андрея Смурова и Артура Молева. Дошел даже до монастырских духовных стихов, псалмов царя Давида и пастушьих заговоров, укомплектованных в набор «душеполезных песен на каждый день». — Отталкиваешься от какого-то звука и нащупываешь песню, — разъясняет Леня. — 0 смысле текста не думаешь, он просто должен ложиться на музыку. Например, вся песня «Зима» на «Бодуне» выстроилась из слова «то ли». А, скажем, в «Предателе», одной из моих любимых «аукцыоновских» тем, есть противное звуковое сочетание «взвожу курки», которое, мне кажется, правильно так и не легло. Мы не нашли ему своевременно замену, и с тех пор оно торчит из песни. Мне важно, чтобы все фразы пелись, не вываливались интонационно из контекста. Последнее время я даже не учу песенные тексты, они сами всплывают в уме, когда звучит соответствующая музыка. Меня именно таким подходом к поэзии зацепил Хлебников. Я понял, что он отталкивался от звуковой, ритмической основы стиха, она была ему важнее вербальных смыслов. А вот у Пушкина вербальная поэзия. Во все вложен конкретный смысл. Но дар его таков, что позволял создавать при этом абсолютно музыкальные вещи. У других же известных поэтов прошлого музыкальность в стихах вообще отсутствует, хотя некоторые из них, возможно, были глубже и мастеровитее Пушкина. В другой раз, в том же московском жилище Лени, я слушал на его компьютере только что завершенный им альбом «Сноп снов».Лида Бенцианова, жена Леонида Федорова
После записи альбома «Девушки поют» все музыканты «АукцЫона» по-другому стали играть. И Борюсик тоже…Леонид Федоров
В «Девушках…» надо было головой думать, когда в студии сидели, и импровизировать не так, как раньше.Эволюционный вектор Лени в снежный рождественский день 2004 года направил «аукцыонщиков» в карнавальных прикидах (словно к ним вернулся Кира Миллер) на правую половину сцены (если глядеть из партера) столичного концертного зала имени Чайковского. Левую занимал ансамбль «Академия старинной музыки» под предводительством скрипачки Татьяны Гринденко в монашеских одеяниях. На стыке аутентичного средневековья и рок-андеграунда миллениума, то бишь по центру академической площадки, располагался неистовый импровизатор Владимир Волков с привычным к его «агрессии» контрабасом. Играли сочинение немецкого композитора XIV века Михаэля Преториуса и арию «Гения Холода» выдающегося английского маэстро XVII столетия Генри Перселла, меж ними вплетались вирши Гаркунделя под скрипичное сопровождение и этапные творения «Ы». В «неопсалом» ликующей души «Все вертится» из «аукцыоновской» «Птицы» проникал органный саунд так, словно изначально для него эта песня и предназначалась. «АукцЫон» на глазах слегка ошалевшей публики перемещался в какое-то иное измерение. Его музыканты перерастали традиции, на которые опирались ранее, и с радостью плескались в чем-то, доселе им неведомом. «Втянулись» в тот вечер «аукцыонщики» и в исполнение длинного, медитативно-нарастающего музыкального произведения «Листок из альбома» Владимира Мартынова, чей эсхатологический литературный труд «Конец времени композиторов» стал для Федорова в некотором роде путеводным на заре третьего тысячелетия. И «АукцЫону» оставалось это чувствовать и принимать. Буквально через полмесяца после рождественского перфоманса «Ы», 21 января 2004-го, произошло странное, но знаменательное событие. Тогдашний президент РФ В. В. Путин подписал указ о предоставлении парижскому сквотеру Алексею Хвостенко российского гражданства. Шестидесятитрехлетний Хвост отметил сей факт татуировкой скорпиона на своем левом плече и серией разнообразных весенних выступлений во вновь обретенном отечестве, в том числе — несколькими аншлаговыми концертами в Питере и Москве с любимым «АукцЫоном». Новое (как потом оказалось — последнее) пришествие Хвоста в Россию совпало с активнейшей фазой сотрудничества Лени с Анри Волохонским, который, напротив, ни под каким предлогом заглядывать на историческую родину не желал. Он творил издалека. И за один лишь, все тот же 2004 год Федоров записал две пластинки, «Горы и реки» и «Джойс» (близкие к мартыновским выводам о развитии музыки), где тексты, переводы и «магический голос» (определение Лени) Волохонского занимали центральное место. А Хвост… Хвост иногда встречался и пел с «аукцыонщиками», общался с митьками, проводил свои литературно-музыкальные вечера, познакомился с ивановской молодой группой «Дегенераторс» и записал с ней альбом… «Могила». 14 ноября 2004-го поэту Алексею Хвостенко исполнилось 64 года, а через две с небольшим недели, 30 ноября, он умер от сердечной недостаточности в 61-й московской больнице. Леня простился со своим «вторым отцом»… — Когда мы в последний раз виделись с Хвостом, это было уже удручающе, — вздыхает Озерский. — Если взрослый дяденька весит меньше сорока килограммов, то понятно, что все обстоит не очень хорошо… Каждый в «АукцЫоне» воспринял его уход с грустью. Но, конечно, Ленька отреагировал на случившееся сильнее всех. Его отношения с Хвостом были наиболее близкими. И 8 декабря 2004-го Леня первым из музыкантов вышел на сцену столичного ЦДХ, где в центре стоял высокий черный стул с раскрытой тетрадью, и запел «Конь унес любимого в далекую страну». Стул тот был приготовлен для Хвоста, ибо мероприятие, обернувшееся вечером его памяти, изначально планировалось как очередной поэтический концерт Хвостенко, билеты на который поступили в продажу еще с месяц назад. В конце апреля 2005-го «АукцЫон» отправился в десятидневное гастрольное турне по Штатам, уместив в него восемь клубных концертов в Сиэтле, Портленде, Сан-Франциско, Чикаго, Бостоне и Нью-Йорке. Тогда же группу, выбравшуюся из «ленинградского подполья на американскую сцену» и преподносящую публике «изящную чепуху с хриплой чувствительностью», пригласили на Третий нью-йоркский globalFEST, намеченный на январь 2006-го. «АукцЫон» сыграл там, но уже без… Паши Литвинова. Едва минул год со дня ухода Хвоста, как «аукцыонщикам» пришлось принять новый удар судьбы. 15 декабря 2005-го, после второго за полмесяца инсульта, бессменный перкуссионист «Ы» Литвинов скончался. Ему было 46. Двое его сыновей подросткового возраста остались фактически сиротами. Их мама умерла тремя годами раньше… Один из последних своих больших концертов с «АукцЫоном» Павел отыграл 1 октября того же 2005-го в питерском Дворце спорта «Юбилейный», когда презентовался DVD с фильмом «АукцЫон: Как слышится, так и пишется». Потом, правда, были еще короткие гастроли по Украине… — Неожиданно Пашка ушел, — говорит Гаркуша. — Был человек и нет. Да, он лежал последние две недели в больнице, но… Я тоже, вот, недавно лежал в больнице. У меня камни из почек пошли. Теоретически, наверное, мог коньки отбросить. Но обошлось же. И про Литвинова все так думали. И вдруг хряп, и всё. На Пашкиных поминках, кажется, кто-то из присутствовавших уже предлагал себя на его место в «АукцЫоне». Интересовались, собираемся ли мы нового перкуссиониста приглашать? Ну, разве так можно? — Резко все произошло, болезненно, — вздыхает Рубанов. — Коллектив осиротел. На сцене Паша располагался в моем углу, и еще долгое время после его смерти я на концертах осторожно делал шаги назад, хотя там теперь никого не было. Но на подсознательном уровне привычка сохранялась. Раньше ведь за моей спиной стояли его стоечки, барабанчики… «АукцЫон», в принципе, звучит и без перкуссии, но Павел был одним из нас, подходящим по духу человеком. Его не заменить просто другим перкуссионистом. — Горе это тяжело переживалось, — рассказывает Васильев. — Детей жалко. Им пришлось к пожилой бабушке переехать. Мы до сих пор отдаем им долю гонорара Павла с каждого концерта «АукцЫона». И квартиру его отремонтировали. Она ведь пустовала. А так стали ее сдавать, и у Пашиных ребят хоть какие-то средства появились. В июле 2009-го старшему из них стукнуло 18. А он такой, немножко трудный парень. Учился плохо, поступать никуда не хотел, балду гонял, короче. И я ему сказал: «Федя, теперь ты совершеннолетний. Либо поступай в институт, и тогда все остается по-прежнему, либо мы станем отдавать половину отцовского гонорара только Саше, а твою долю срежем». Федор задумался… — Смерть Литвинова — шок, что тут говорить, — краток Шавейников. — На первых концертах без него мне как-то не по себе становилось: поворачиваю голову влево, а там вместо Паши колонка какая-то стоит… Два концерта «АукцЫона» на globalFEST, 21-22 января 2006 года, имели грустный оттенок, ибо стали первыми выступлениями «Ы» с «осиротевшей» ритм-секцией. Но эти же сейшены (черно-белая пропорциональность жизни, увы, неизбывна) открыли группе путь к неожиданным возможностям и долгожданному новому альбому. Рождение последнего началось с того, что в «Большом Яблоке» (Нью-Йорке то есть) «аукцыонщиков» услышал трубач Фрэнк Лондон из разудалого, громадного коллектива бруклинских евреев The Klezmatics, что годом позже, в 2007-м, удостоился премии «Грэмми». Впечатленный «безумными русскими» Фрэнк пошел с ними знакомиться и заодно припас для «аукцыонщиков» почти сенсационное предложение. — Лондон сказал, что ему очень понравилось наше выступление (а мы там действительно хорошо сыграли), — рассказывает Леня, — и интересно было бы с «АукцЫоном» что-нибудь совместно записать. А вообще мы, типа, можем назвать любых нью-йоркских музыкантов, с которым хотели бы поработать, и он постарается с ними договориться, поскольку практически всех их лично знает. Они нам еще и «скидки сделают» со своих обычных сессионных гонораров. Мы, конечно, ошалели от такого сюрприза, и я ему ответил через сопровождавшего нас переводчика Макса, что хочу, мол, Джона Зорна, Марка Рибо, Джона Медески, ну и ты, Фрэнк, само собой, приходи… Через несколько дней Лондон на полном серьезе сообщил нам, что Медески и Рибо согласны, а Зорн, к сожалению, не может, поскольку в тот момент он вообще ни в каких чужих проектах решил не участвовать… Сколь вдохновился Леня готовой стать явью «американской мечтой», легко почувствовать, например, из фрагмента его интервью, опубликованного в мартовском номере русской версии журнала «Роллинг Стоун» за 2006 год. «РС»: — И когда вы едете на запись? Федоров: — Предварительно договорились на май-июнь. Я сейчас так говорю, будто все уже состоялось. Конечно, нет. Еще массу вопросов надо решить. «РС»: — Например, что, собственно, записывать? Федоров: — Как что? Новое, разумеется. «РС»: — Разве у «АукцЫона» есть новый материал? Федоров: — Пока нет. Но, думаю, не проблема будет найти. «РС»: — Странно. Почему же в течение 12 лет это было проблемой? Федоров: — Да никогда не было. Проблема была в том, чтобы получить удовольствие от процесса записи. Мы перепробовали здесь уже все и вся, нам стало просто скучно. В Штатах, надеюсь, все по-другому будет. В Нью-Йорке очень кайфово. Там атмосфера подвигает к творчеству, самовыражению. Весь воздух этим пропитан. А когда есть общий кайф, что-нибудь обязательно родится, пусть даже прямо в студии. Я знаю это по своему опыту… Лето 2006-го, однако, пришлось переждать. «АукцЫон» провел его на редкость публично в своем отечестве: поучаствовал с песнями в Открытом проекте телеканала ТВЦ, выступил на паре крупных опенэйров (на «Старом мельнике» в Самаре и «Крыльях» на столичном летном поле в Тушино), дал еще несколько сольных концертов и только в сентябре опять перемахнул через Атлантику, где в обещанной Фрэнком нью-йоркской студии «Stratosphere Sound» фактически в онлайн-режиме за неделю возник последний (на сегодняшний день), самый лапидарный, графический, зрелый, горячечный, вольный, изощренный «аукцыоновский» альбом «Девушки поют». Квартет маститых американцев (помимо гитариста Рибо, клавишника Медески, трубача Лондона, подыграть «Ы» согласился пятидесятилетний саксофонист-импровизатор, выпускник колледжа Беркли Нед Ротенберг) включился в аранжировки и запись предложенного «АукцЫоном» материала без единой совместной репетиции с неизвестной иностранной группой — и абсолютно не врубаясь в корневую суть приблизившихся к лучшим творениям русского футуризма, метафоричных, непереводимых, новых текстов Озерского, но буквально осязая их фонетику.Борис Шавейников
Сольно или с Вовой Волковым я сейчас зарабатываю значительно больше, чем с группой. Но «АукцЫон» — моя дань дружбе и удовольствие от совместных выступлений с его участниками.Леонид Федоров
На сегодняшний день участие в «АукцЫоне» дает мне, к сожалению, наименьшие средства к существованию.Николай Рубанов
Думаю, у нашей группы еще откроется второе дыхание. Во всяком случае, я на это надеюсь…Год 2010-й, тесная гримерка передового (в культурологическом смысле) московского клуба «Икра», час до концерта «Ы». Колик рассматривает мундштуки к своим саксофонам и кларнетам, Борюсик с Бондариком не спеша, до испарины, попивают чай, Озерский в уголке тихо беседует с кем-то из своих столичных знакомых, Леня самоуглубленно (или отстраненно) покуривает, Волков (а он теперь фактически штатный участник группы) тоже здесь, но словно растворен в воздухе, Коловский, Раппопорт — каждый занят чем-то своим… Плавность закулисной «аукцыоновской» обстановки — почти идиллическая. Потоки суетного извне традиционно принимает на себя Гаркундель. Облачаясь в куртуазный концертный прикид, он попутно отвечает на вопросы двух телевизионных съемочных групп, корреспондентки какого-то издания и делает чуть «звездный» жест в сторону молодой администраторши клуба: «Девушка, принесите мне, пожалуйста, капучино с четырьмя кусками сахара». Через час на сцене все «взорвется». Незримая, собственная внутренняя сила потащит, разметет «АукцЫон» в диапазоне от экстаза до транса, и с переполненным залом начнет происходить то же самое. Проект «Девушки поют» (за которым у группы опять наступило альбомное затишье, длящееся поныне) в определенной степени «просеял», «рассортировал» аудиторию «Ы» на ту, что самозабвенно входит в резонанс с сегодняшним, беспримерно высоко (хотя бы по меркам русского рока) взлетевшим «АукцЫоном», и ту, что «залипла» в фазе «Птицы» в надежде, что Леня со товарищи к ней еще вернутся. Вторых на «аукцыоновских» (тем паче федоровских сейшенах), на мой взгляд, становится все меньше. Надеюсь, они переходят в стан первых, ибо в целом народа на концертах «Ы» по-прежнему полно. «„Дорогу" давай!» — практически никто из зала уже не кричит, зато «Долги» или «Рогана Борна» встречают как «Отче наш». К излету нулевых уникально нестареющий «АукцЫон» превратился (по сути и форме своего существования) в этакое сообщество вольных трубадуров, которое в любом сочетании если не смех (привет «бременским музыкантам»), то уж радость точно приносит людям. Даже если группе неожиданно выпадает играть в усеченном составе, как на памятном июньском концерте 2009-го в подмосковном Архангельском на VI Международном фестивале «Усадьба-джаз», до которого вдруг не добрался Шавейников. От Питера до Москвы Борюсик с «АукцЫоном» в поезде еще как-то тогда доехал, но выйти вечером на сцену категорически не мог. Его унесло в алкогольный астрал, и чуть ли не впервые «аукцыонщики» отыграли (и клево получилось!) свою большую концертную программу без барабанов. Просто на фоне ударной установки. Шутить им, правда, после такого случая поначалу совсем не хотелось. — Лет 15-20 назад, будучи молодыми, мы, возможно, посмотрели бы на эту ситуацию спокойнее, — размышлял сразу после концерта в Архангельском Гаркуша, — но сейчас она напрягает. Боря — взрослый человек, и вытворять подобные вещи ему не стоит. Речь даже не столько об алкоголизме. Пусть пьет как собака, это его личное дело. Но у нас до «Усадьбы-джаз» месяца полтора концертов не было. Он что, не мог нажраться тогда? Нет, сделал это именно в момент московских гастролей. Вот что обидно. И ведь он не понимает всей серьезности ситуации. Его просто выгонят из группы, и тогда он запьет еще круче — однозначно. И впоследствии умрет. — У Бори не в первый раз подобный срыв произошел, — отмечал Васильев. — И в группе это всех, честно говоря, заебало. Ему нужно что-то кардинальное с собой сделать, подшиться, что ли. Короче, все зависит от того, как он себя теперь поведет. Простое извинение уже не проканает. Но это были, как вскоре выяснилось, сиюминутные эмоции. Все «проканало» для Борюсика даже без «простых извинений», поскольку и в зрелом своем возрасте «аукцыонщики» сохраняют ту же толерантность межличностных отношений, что стала их фирменной чертой еще на заре «Ы». — Проблема разрулилась мирным путем, — объясняет Васильев. — Месяц с Шавейниковым никто из группы не общался, а затем подошло время очередного нашего концерта, я ему позвонил и сказал, во сколько саунд-чек. Он приехал. Отыграл программу. — Никто из ребят не высказал мне упреков после того фестиваля, но мне было очень плохо, — признается Шавейников. — Не с бодуна плохо, а морально. Я чувствовал, что серьезно подвел группу. Вообще, надо стараться уважать коллектив и не бухать, во всяком случае так, как я это делаю. А то по пьяни начинаются всякие рассуждения из серии «Я — крутой!» или маразм старческий прет. Да и физических сил уже просто не хватает после бухалова, чтобы хорошо сыграть. На меня, конечно, никто в группе не орет, потому что коллектив у нас терпимый. Но я не хочу этим обстоятельством пользоваться. Мне важно, чтобы ребята не думали, будто я у Лени фаворит и поэтому могу делать, что захочу… Хотя были времена, когда я полагал, что махну на «АукцЫон» рукой. Мол, не хотите меня принимать таким, какой я есть, ну и ладно, упрашивать никого не стану, уйду. Но при этом совершенно не представлял, что делать дальше. Я же ничего другого, кроме игры на барабанах, не умею. Образования у меня нет. — Группа у нас странная, — улыбается Гаркундель. — Конечно, без ругани не обходится, но серьезных конфликтов я не помню. Если бы таковой случился, типа кто-то пальцы веером стал растопыривать, рассказывать, кому и что делать, как гонорары делить, меня бы, наверное, в «АукцЫоне» уже не было. Но мы вместе без малого тридцать лет, и все спокойно. — Я с «аукцыонщиками» сейчас как-то даже побаиваюсь выпивать, — признается Шавейников, — поскольку очень их люблю и уважаю и не хочу непредсказуемых ситуаций. Я ведь одной рюмочкой-то не ограничиваюсь, поэтому выпиваю обычно где-нибудь на стороне, чтобы стыдно не было… Гаркуша мне, конечно, постоянно рекомендует полечиться. Отправлял меня в этот знаменитый «Дом на горе» под Питером. Но мне там абсолютно не понравилось. Это ж психиатрическая лечебница какая-то, там сумасшедшая публика кругом, алкоголики беспросветные и прочие. А я все-таки человек творческий. Мне надо дома посидеть, позаниматься. Хотя у меня барабанов в квартире нет, но и дивана хватает «постучать». Включаю компьютер и под него барабаню, как в старые добрые времена под магнитофон. Причем ставлю что-то старое — «Дип Перпл» и т. п. И играю просто для себя, чтобы знать, что могу такое исполнить. Хотя и «аукцыновские» альбомы часто переслушиваю. Хочется вернуться в прошлое и внимательно взглянуть на то, что сейчас пролетает на концерте просто как отыгрыш… Понятно, что у Леньки ныне совсем другие проекты, он играет просто гениально. Насмотрелся на таких музыкантов-монстров, у которых есть чему поучиться. Тем не менее когда он начинает играть на репетициях, я, в принципе, быстро подхватываю и обыгрываю его идеи. После «Девушек…», однако, эта способность Борюсика «заведующему всем» пока не пригодилась. Федоров вновь слегка «отплыл» от «АукцЫона», укрылся в своей московской квартире-лаборатории и продолжил ежегодно выбрасывать из нее во внешний мир шедевры, получающиеся у него в процессе «поиска музыки, которой нет». В 2008-м, под Новый год, появился «Сноп снов», сделанный Леней и Вовой Волковым из текстов Волохонского и Хвоста, словно мимикрировавших под все пласты мировой поэзии сразу. Через год возникли «Волны» на темы Озерского, который успел к выходу этого альбома наконец-то издать и первый сборник своих изумительно-«детских» стихов «Там, где…». Оба проекта презентовались на майском концерте в столичном ЦДХ. Опять не постесняюсь цитирования фрагмента своей же газетной публикации о том событии. В ЦДХ отсутствовал Волков. Вместо него были сэмплы, синтезаторные «примочки», Озерский за клавишами и, разумеется, Федоров, скачущий на стуле с гитарой. Так «Волны» и пропели. К шестилетней давности «Лиловому дню», записанному Леней еще без Волкова, «Волны» ближе, чем, скажем, к прошлогоднему диску «Сноп снов». И в этом видится некая цикличность. Леня, аки «цветик-семицветик», совершив круг, вернулся на новом витке своего художественного роста к прежнему состоянию. А Озерский, как автор, за этот срок сделал серьезный шаг вперед, и две силы сошлись в «Волнах» где надо и когда следует. Для «АукцЫона» такая программа, возможно, оказалась бы слишком деликатной. Даже столь сыгранным коллективом ее могли слегка «придушить»… Из книги «Там, где…» в «Волны» попала пара тем, в том числе непоправимо-прощальная, ерническо-беззащитная «Мы уходим», на диске переименованная в «Тишину». Черты сегодняшнего поэта Озерского в ней особенно ясны и выпуклы. Впрочем, так же, как и в поэме «Бурбуляк» (это в книге), и в теме «Запрещено» (она есть и в книге, и в альбоме).Борис Шавейников