Love of My Life. На всю жизнь [Луиза Дуглас] (fb2) читать онлайн

Луиза Дуглас Love of My Life. На всю жизнь

Пролог

Я уже никогда не вернусь в Уотерсфорд.

Ничто не заставит меня снова приехать туда. Даже то, что там похоронен Лука.

Семья моего покойного мужа все-таки победила. Много лет Анжела и Натали хотели разлучить нас, и мечта их наконец-то осуществилась. Не думаю, что когда-либо я смогу простить их за это.

Хотя тому, что сделала я, тоже вряд ли можно найти оправдание. Никто из нас уже не сможет повернуть время вспять или что-либо исправить. Каждому придется научиться нести свой груз в одиночку и договариваться с собственной совестью.

После того ненастного летнего вечера, когда семейство Феликоне показало свое истинное лицо, я поняла, что больше никогда и никого из них не хочу видеть. Я вышла из ресторана, Села в свою припаркованную перед входом машину и темными ночными дорогами помчалась в Лондон, где жила моя сестра. Линетт любит меня, поэтому, вместо того чтобы расспрашивать о том, что привело меня в ее дом в три часа ночи, с размазанной по всему лицу тушью, без вещей и даже без зубной щетки, она просто приготовила чашку горячего какао, достала чистую пижаму, постелила мне в свободной комнате и, подоткнув одеяло, как будто я была маленькой девочкой, пожелала спокойной ночи.

Если бы я родилась лет пятьсот тому, то была бы обречена провести остаток своих дней в монастыре. В наше время в монастырь уходить как-то не принято, но это не мешает моей сестре Линетт верить в искупление грехов и силу исповеди. Поэтому сейчас, когда я почувствовала себя лучше, она принесла в мою спальню лэптоп своего мужа Шона и посоветовала записать все, что произошло. Линетт считает, что таким образом можно окончательно порвать со своим прошлым.

В отличие от нее, я совсем не уверена в действенности подобного метода, но попробовать можно, тем более что делать мне все равно нечего.

И вот я сижу на постели, скрестив ноги по-турецки, и смотрю на фотографию моего мужа, сделанную прошлым летом в Сорренто. Луку сфотографировали перед входом в ресторан. Он щурится от яркого солнца. В зубах зажата сигарета, в руках — бутылка «Перони». Я ужасно тоскую по нему, и с каждым вздохом, с каждым ударом сердца все больше и больше. Лука должен был составить счастье моей жизни до самого ее конца, но, как оказалось, всего лишь положил начало очень грустной истории.

Вот как развивались события после смерти моего мужа.

Глава 1

Все началось в день похорон Луки. Это был один из тех ясных холодных дней второй половины января, когда яркий солнечный свет способен сделать привлекательным даже унылый зимний пейзаж. В такие дни душа обычно устремляется ввысь и хочется взлететь следом за ней, чтобы птицей парить высоко над городом.

Однако связанный с похоронами церемониал, словно пушечные ядра, привязанные к ногам, надежно удерживал его участников на уотерсфордской земле. Родственники и друзья семьи слонялись по гостиной дома родителей Луки, тщетно пытаясь занять себя чем-нибудь полезным. Под руководством моей свекрови Анжелы другие ее невестки суетились между гостями, которые вынуждены были с благодарностью принимать у них чашки с кофе и крохотные, на один укус, покрытые сахарной глазурью печеньица.

По отношению ко мне все вели себя очень мило и тактично, если не считать Натали, которая откровенно избегала меня, хотя я постоянно ощущала на себе ее пристальный взгляд, даже находясь на противоположном конце комнаты. Неужели она по-прежнему ненавидит меня? Может быть, Натали даже радовалась тому, как все обернулось. Ведь в результате больше всех страдала именно я. Вполне возможно, что она считала меня виновницей смерти Луки, а мое вдовство — заслуженным воздаянием за грехи.

Сдержанная любезность, с которой относились ко мне остальные родственники, вынуждала меня чувствовать себя на похоронах собственного мужа кем-то вроде почетной гостьи. Никто из них даже не пытался делать вид, что я являюсь полноправным членом их семейства. Я всегда была для родни Луки чужой, но сейчас у них хватало такта и великодушия, чтобы выказывать в отношении меня ту толику уважения и сочувствия, которую требовали приличия. Я понимала, что мои ответы на их вежливые расспросы о том, как я доехала и в какой гостинице остановилась, могут показаться слишком односложными, но даже они давались мне нелегко. Впервые за более чем пятнадцать лет я оказалась одна среди многочисленных членов семейства Феликоне. Раньше на больших общесемейных мероприятиях рядом со мной всегда был Лука — мой адвокат, консультант по связям с общественностью и опекун в одном лице.

Честно говоря, мне было сейчас довольно страшно. Причем боялась я не столько предстоящих похорон, сколько неопределенности своего будущего. Этот страх сковывал мои движения и искажал восприятие окружающего мира. В какой-то момент у меня вдруг обострялся слух и любой голос отзывался в мозгу оглушительным эхом; или, напротив, он пропадал, и тогда все звуки и шумы доходили до меня словно сквозь плотный слой ваты. Во рту у меня пересохло. Я ощущала неприятное покалывание в кончиках пальцев и должна была периодически напоминать себе о необходимости дышать.

Стефано и близнец Луки, Марк, — двое из четверых здравствующих братьев — были единственными, кто проявил по отношению ко мне какие-то родственные чувства. Их объятия, поцелуи в щеку и утешения я воспринимала хотя и смутно, тем не менее они ощущались мной как слабые порывы теплого ветерка. Два других брата были полностью в своем репертуаре. Как всегда, чем-то недовольный Карло держался подчеркнуто отчужденно, а самый младший, Фабио, и вовсе засел наверху и играл в компьютерные игры. Я попыталась завести с ним разговор, но он то ли был слишком поглощен игрой, то ли предпочел сделать вид, что не заметил меня. Тем временем внизу старшие братья вышли покурить. Сквозь приглушенный, как в церкви, гул голосов в гостиной я услышала доносящийся из сада нервный смех, который сразу напомнил мне Луку. Должно быть, смеялся Марк. Собрав несколько пустых чашек и блюдец, я понесла их на кухню, где Анжела складывала нетронутую еду в пластмассовые коробки. Ей помогала пожилая хрупкая женщина в старомодном спецхалате на пуговицах, из-под которого виднелась выцветшая коричневая юбка. Узкое личико женщины обрамляли невероятно тугие завитки черных, с сильной проседью волос. На ее руках были желтые резиновые перчатки.

— Тебе не стоит беспокоиться, Оливия, — сказала Анжела, даже не взглянув на меня. — Позднее миссис Макгир все уберет. Она знает, где что лежит в этом доме.

Я робко улыбнулась, протягивая пожилой даме грязную посуду. Вид у госпожи Макгир был весьма суровый, но она, по крайней мере, хотя бы взглянула на меня и даже чуть заметно кивнула в знак благодарности. Судя по взгляду, женщина пыталась понять, кто я, собственно, такая. Разумеется, Анжеле и в голову не пришло представить нас друг другу.

— Может, я все-таки могу чем-то помочь? — поинтересовалась я.

— Нет, спасибо. Мы прекрасно справимся сами, — ответила моя свекровь.

Я побрела обратно в гостиную. У окна, поглаживая пальцами свежевыбритый подбородок, стоял отец Луки, Маурицио. Он задумчиво смотрел на улицу, где прохожие, для которых это был самый обычный день, куда-то спешили по своим важным и не очень делам. Я подошла и стала рядом с ним, спиной к гостям. Во-первых, нам с Маурицио всегда было комфортно вдвоем, а во-вторых, таким образом я была избавлена от общения с остальными.

Племянников и племянниц Луки под благовидным предлогом выдворили из комнаты. Им было поручено стоять на крыльце и караулить появление похоронного кортежа. Наконец один из детей ворвался в дом и подбежал к Маурицио.

— Nonno^[1], они едут, — возбужденно сообщил он, дергая деда за руку.

На миг все присутствующие затаили дыхание, после чего лихорадочно засуетились.

Люди отставляли в сторону недопитые бокалы с шерри, кофейные чашки и тарелки с бутербродами, вытирая руки накрахмаленными льняными салфетками Анжелы. Маурицио отправился наверх за Фабио. С изысканной учтивостью гости помогали друг другу надеть пальто и по натертому до блеска паркету прихожей направлялись к выходу, ненадолго задерживаясь перед зеркалом в вычурной золоченой раме, чтобы поправить выбившуюся прядь волос или смахнуть с плеч невидимые пылинки. Госпожа Макгир переместилась из кухни в гостиную, собираясь приняться за уборку.

Я же направилась в противоположную от входной двери сторону, закрылась в уборной, села на крышку унитаза и сжала голову руками, пытаясь хоть немного успокоиться. Сердце бешено колотилось в груди, руки дрожали. Мне казалось, что еще немного — и я упаду в обморок. В туалете было темно, прохладно и пахло освежителем воздуха с ароматом сирени. Схватив полотенце для рук, я прижала его к лицу. Оно было влажным.

В дверь постучали.

— Лив, с тобой все в порядке? — это был Марк. — Можно я зайду?

— Заходи.

Дверь открылась. Страх, написанный на лице Марка, был отражением моего собственного.

Его пальцы коснулись моей щеки.

— Господи, Лив…

— Я не поеду на кладбище, — прошептала я, съежившись на сиденье и обхватив себя руками. — Я этого просто не выдержу.

— Придется.

— Я не могу. Мне действительно страшно.

— Я знаю. Мне тоже.

Я посмотрела на Марка. Он выглядел бледным и осунувшимся.

— Хочешь выпить? — спросил он.

Я кивнула.

Марк достал из кармана маленькую плоскую фляжку и, отвинтив крышку, протянул ее мне.

— Пей сколько хочешь. Потом прополощешь рот. В шкафчике под раковиной есть зубной эликсир.

Я последовала его совету. Во фляжке оказалось виски. Я с удовольствием сделала несколько глотков. Марк тоже выпил. После этого мы оба прополоскали рот и дружно сплюнули в умывальник, словно двое детей, готовящихся ко сну.

— Ты специально держишь здесь зубной эликсир? — поинтересовалась я.

— Так, приготовил на всякий случай. Ты ведь никому не расскажешь?

Я улыбнулась.

Кроме зубного эликсира, среди стопок чистых полотенец Анжелы, рулонов туалетной бумаги и запасных баллонов с освежителем воздуха была спрятана также бутылка виски. Марк достал ее и снова наполнил фляжку.

— Вместе мы сможем это пережить, — сказал он, помогая мне встать. — И сегодня, и потом. Я буду помогать тебе, а ты — мне. Договорились?

Я вытерла рот и кивнула.

Глава 2

Когда я вышла из дома, щурясь от яркого утреннего света, то поняла, что не в состоянии даже посмотреть в сторону катафалка. Вместо этого я сосредоточилась на своих ногах, обутых в черные ботинки на высоких каблуках, на том, как они неуверенно переступают сначала по каменным ступенькам, а затем по тротуару, приближаясь к первому лимузину, в котором сидели самые близкие родственники Луки. Я села на заднее сиденье рядом с Анжелой, которая слегка подвинулась, освобождая место, и отвернулась от меня. Несмотря на то что она полностью сохраняла самообладание, я ощущала исходящие от нее ледяные волны бездонного черного горя. Перчатки не согревали руки, и я крепко сжала их между коленями.

Я не могла заставить себя посмотреть на гроб.

Поездка до кладбища казалась бесконечной, и всю дорогу я просидела, уставившись на собственные колени. Следующее, что я помню, — это промозглая, несмотря на электрические обогреватели, церковь и жуткие сдавленные мужские рыдания. Музыка эхом отражалась от высокого, украшенного витражами купола, сильно пахло пастилками от кашля, затхлостью и увядшими цветами. Хотя я по-прежнему не могла заставить себя взглянуть на гроб, я знала, что он там, где ему надлежит быть, — на катафалке посередине прохода, заваленный белыми лилиями, гвоздиками и розами. Я также знала, хотя и не могла в это поверить, что там, внутри, совсем один, отделенный от всех нас, лежит Лука. Наверное, ему там совсем темно, а может быть, сквозь щель между крышкой и гробом все-таки просачивается немного света. Я надеялась, что Луке там удобно, и его голова, как и положено, покоится на шелковой подушке.

Молитвы, надгробные речи и традиционные слова прощания, произносимые приглушенными голосами, сменяли друг друга, но я не хотела ничего этого слышать и предпочла погрузиться в собственные воспоминания о нашем отпуске прошлым летом. Я снова видела перед собой Луку. Вот он заснул на топчане возле бассейна. Его лицо повернуто ко мне. И я откладываю в сторону книгу, потому что мне доставляет удовольствие просто смотреть на него.

Панихида была традиционно торжественной. Я плохо воспринимала окружающее и потому не помню ни молитв, ни церковных гимнов, но уверена, что они прозвучали красиво. Безупречно причесанная Анжела в шляпке с вуалью и костюме от Шанель наверняка позаботилась об этом. Я сидела рядом с самым старшим братом Луки, Стефано, и на протяжении всей службы ощущала его теплое бедро. Стефано держал свой сборник церковных гимнов так, чтобы я тоже могла его видеть, хотя я была не в состоянии что-либо в нем прочитать, не говоря уже о том, чтобы подпевать.

Когда служба закончилась, Стефано встал и протиснулся мимо меня, чтобы присоединиться к остальным братьям. Вместе они подняли гроб и понесли его вверх по склону к приготовленной могиле. Никто не поддерживал меня, когда я, потупившись, шла следом за ними. Ощущение собственного влажного дыхания на лице было очень неприятным, но я все равно не поднимала головы.

Я не помню ни слова из того, что говорил священник у открытой могилы, но когда пришло время опускать гроб, он ласково обратился ко мне, подсказывая, что пора бросить в эту зияющую дыру розу, которую я держала в руке. И лишь после этого на меня вдруг волной накатило горе. Кажется, я не проронила ни звука. Я просто беспомощно стояла там в своих ботинках на высоких каблуках, новом пальто и с серебряными сережками в ушах, но внутри меня происходило нечто ужасное. Казалось, что чья-то жестокая рука с корнем вырывает все мои взлелеянные мечты и желания, оставляя глубокие, зияющие раны. Должно быть, эти душевные муки все-таки отразились на моем лице, потому что жена Стефано, Бриджет, которая стояла неподалеку с их младшей дочерью Эмилией на руках, что-то заметила и подтолкнула мужа локтем. Стефано подошел ко мне и нежно обнял, придерживая мою голову так, будто она была сделана из какого-то очень хрупкого и драгоценного материала. Закрыв глаза, я прильнула к нему, ощущая, как содрогается от рыданий его тело под плотной тканью пальто.

Когда все закончилось, люди стали постепенно расходиться. Невестки, племянники и племянницы, давние друзья семьи и сотрудники вереницей потянулись вниз по склону к машинам, которые стояли на парковке за церковью. У свежей могилы остались только самые близкие — четверо братьев, родители и я. Мы молча стояли, отбрасывая длинные тени под рано опустившимся к горизонту зимним солнцем. Карло первым развернулся и пошел прочь. За ним последовал Стефано, уводя за собой Фабио, а Марк прошептал мне на ухо:

— Они имеют право остаться с ним наедине.

Я согласно кивнула и позволила ему увести себя прочь, оставив Анжелу и Маурицио одних. Они стояли, не касаясь друг друга, и напоминали две кладбищенские скульптуры. Скорбящие родители у могилы своего блудного сына.

Примерно на полдороге вниз с холма Марк внезапно зарыдал — громко и безутешно, как ребенок. Для меня это стало последней каплей. А так как нам обоим совсем не хотелось, чтобы кто-то видел наши слезы, сопли и мою расплывшуюся тушь, мы инстинктивно свернули с главной дороги и оказались на небольшой боковой тропинке, которая вилась между деревьями, окружающими церковь. Именно на этой тропинке мы долго стояли, крепко взявшись за руки, и рыдали, ни от кого не таясь. А потом, когда наступил катарсис, принесший долгожданное облегчение, мы, не произнеся ни слова, поцеловались. Это был сладкий поцелуй, похожий на глоток воды для сгорающего от жажды в пустыне или воздуха для задыхающегося под водой. Это был поцелуй единственного человека на земле, который любил Луку так же, как любила его я.

Я чувствовала во рту соленый от моих слез язык Марка, то, как соприкасаются наши зубы, как его руки нежно гладят мои влажные щеки, и все это было настоящим подарком небес. Марк целовал меня нежно, но страстно, как будто вместе с моим дыханием он хотел впитать в себя частичку Луки. И чувствуя приятную тяжесть его тела, материальность его бедер, которые касались моих, я понимала, насколько мне повезло. У меня, по крайней мере, остался Марк, который всегда будет напоминать мне о Луке, а самому Марку некому напомнить о нем, кроме меня.

Глава 3

Мой муж Лука погиб в автокатастрофе седьмого января прошлого года на автостраде M1.

Та зима была необыкновенно холодной, и хотя коронер в своем отчете утверждал, что авария никак не была связана с погодными условиями, думаю, что сумеречный предвечерний свет все же сыграл тут свою роль. По крайней мере, разговаривая со мной по телефону за считанные секунды до аварии, Лука сказал, что «дорога — это какой-то мерзкий, слякотный кошмар».

Я избегаю думать о подробностях того, что произошло. Но иногда воображение все же уносит меня на тот злосчастный участок дороги, и на меня наваливается ужас реальности терпящего аварию грузовика — со звоном осколков стекла, скрежетом металла и хрустом переломанных костей. Если мне не удается вовремя спохватиться и взять себя в руки, я начинаю размышлять о том, что на самом деле видел и слышал перед смертью Лука, что он чувствовал, успел ли испугаться. В соответствии с моей версией событий Лука умер мгновенно и не успел не только ничего почувствовать, но даже понять, что произошло.

— Слава Богу, что он не страдал, — говорили те, кто пытался меня утешить. Они считали мою версию правдивой, но сама я отнюдь не была уверена в этом.

У Луки всегда было предчувствие, что однажды он погибнет в автокатастрофе. Каждый раз, когда мы с ним застревали в пробке, независимо от того, сколько времени нам приходилось в ней томиться, он всегда останавливал меня, если я начинала жаловаться.

— Скажи спасибо, что мы с тобой не на месте того бедняги, из-за которого она возникла, — говорил он, и я думала о том человеке, мужчине или женщине, который сегодня утром, как обычно, спокойно ушел из дому, не подозревая, что ждет его впереди. А сейчас он или она, в лучшем случае, лежит в машине «скорой помощи», которая мчится по встречной полосе, включив мигалку и завывая сиреной. И тогда я вздыхала, приглаживала волосы и говорила:

— Да, конечно. Слава Богу, мы с тобой на своем месте.

Лука не верил в Бога, но он, несомненно, способен был сохранять самообладание и чувство собственного достоинства в любой ситуации.

— Так почему бы не потратить эти десять минут на то, чтобы просмотреть результаты последних футбольных матчей? — обычно говорил он.

И пусть при этом мы опоздаем на свадьбу, пусть пропустим назначенную встречу — какое, черт побери, это имеет значение!

Глава 4

У Луки были широкие плечи, узкие бедра и длинные, стройные ноги футболиста. Его темно-карие глаза обрамляли черные пушистые ресницы. Будь глаза чуть побольше, он, пожалуй, выглядел бы слегка женственно. Из-за того что Лука был классическим брюнетом, он всегда казался небритым. Его смоляные тонкие волосы слегка вились и, отрастая, образовывали локоны. Когда Лука был помоложе, он носил длинные волосы, а в последнее время начал стричься довольно коротко, хотя все равно его стрижка была несколько длиннее, чем того требовала мода. В Лондоне это не имело никакого значения. В этом городе ты можешь позволить себе выглядеть так, как тебе заблагорассудится.

Лука всегда был довольно неряшлив, да он и не стремился к опрятности. По-моему, он вообще никогда не заправлял рубаху. Иногда его носки были разного цвета, а еще чаще он вообще их не надевал, несмотря на то что из-за этого кроссовки приобретали специфический запах. В отличие от большинства окружающих я ничего не имела против.

Лука был упрям. Причем это свое качество он считал добродетелью, так как всегда был непоколебимо уверен в собственной правоте. Для него не существовало полутонов. Все было либо черным, либо белым. Он или любил, или не любил, или принимал, или не принимал. Середины не существовало.

Лука был настоящим шеф-поваром. Он любил свою работу, любил своих коллег, и в том, что касалось дела, был чрезвычайно взыскательным. Он стремился к совершенству как в приготовлении, так и в подаче блюд. В его ресторане не могло быть пережаренной рыбы или недоваренных макарон. Он много смеялся, громко разговаривал. Он вообще производил много шума, был очень эмоциональным и в этом отношении походил на своего отца.

Когда Лука смотрел по телевизору футбольные матчи, он сидел, опершись локтями на колени. Он беспрестанно подбадривал игроков и выкрикивал указания. Если они следовали его рекомендациям и забивали гол, он ликовал и кричал: «Молодцы! Так держать!»

Если же ничего подобного не происходило, Лука откидывался на спинку стула, в отчаянии бил себя ладонью по лбу, и на несколько мгновений для него наступал настоящий конец света.

Любовь Луки к футболу выходила за рамки разумного. Он болел за «Наполи» и утверждал, что Диего Армандо Марадона — лучший футболист всех времен и народов. Правда, Стефано говорил, что сейчас даже как-то неловко признаваться в том, что болеешь за «Наполи» — уж очень паршиво они играют. Тем не менее иногда мы вместе с семьей Стефано все же отправлялись в Италию, чтобы братья могли воочию понаблюдать за очередным разгромом «Наполи», в то время как мы с Бриджет и детьми плавали в бассейне на арендованной вилле у подножия Везувия. В те чарующие итальянские вечера мы любовались закатами, пили вино и макали хлеб в оливковое масло, предвкушая очередной потрясающий ужин, который приготовит для нас Лука.

— Лив, ты попробуй, попробуй! — настаивал он, раздвигая пластиковые полоски занавески от мух и появляясь на пороге кухни с еще одной тарелкой чего-то нового и невероятно ароматного. Он обязательно запихивал какой-нибудь лакомый кусочек мне в рот, независимо от того, хотела я этого или нет. Дети визжали от восторга.

— Да оставь ты девочку в покое! — неизменно говорил Стефано, не выпуская изо рта сигарету и открывая очередную бутылку, зажав ее коленями.

Лука играл в футбол всегда и везде. Если у него не было мяча, он использовал вместо него смятую пачку сигарет, каштан, пустую жестянку из-под кока-колы и вообще все, что попадалось под ноги.

Я никогда не встречала человека, который бы курил столько, сколько Лука. За исключением разве что Марка.

Лука прекрасно играл на бас-гитаре. Когда-то он даже выступал с группой из Саусенда под названием «Кевины».

В том, что касалось внешнего вида, Луке были чужды какие бы то ни было комплексы. Он носил сережки в обоих ушах, и они были единственной неестественной деталью его облика.

Лежа в ванной, Лука любил прикрыть лицо махровым полотенцем, свесить руку и ногу за борт и слушать «Ред Хот Чили Пепперс».

Меня заводила одна лишь мысль о Луке. На работе, в метро, в супермаркете, как только мне становилось скучно, я начинала представлять себе, как мы занимаемся любовью. Я обожала его. Я бы никогда в жизни не смогла изменить ему. Да и зачем мне было обращать внимание на других мужчин, если ни один из них заведомо даже в подметки не годился моему мужу?

А еще Лука вытатуировал мое имя на левом плече, поближе к сердцу.

Глава 5

Луку похоронили на участке, который семья Феликоне приобрела на изрядно разросшемся викторианском кладбище под названием «Аркадская Долина», расположенном неподалеку от их дома в Уотерсфорде. Примерно в двенадцати милях на восток от него находится маленький прибрежный городок, где мы оба выросли. Уотерсфорд славится своим университетом, собором и изделиями из стекла. Производимые здесь бокалы из бело-розового марблита^[2] раньше ценились очень высоко, но лет сто назад залежи угля, который питал печи стеклодувов, истощились и все заводы закрылись. Анжела и Маурицио жили в шикарном особняке на две семьи с видом на залив, который располагался в одном из наиболее престижных и дорогих пригородов. Ведущая к их дому улица была обсажена старыми липами, мощные корни которых, вздыбливая асфальт, прорывались наружу. Изначально Уотерсфорд был основан на холме в излучине реки, и небольшая часть старого города, отгороженная уцелевшим участком массивной крепостной стены, сохранилась до сих пор. Она представляет собой лабиринт невероятно крутых и узких улочек, соединенных каменными лестницами с истертыми от времени ступенями. Большая же часть города застроена впечатляющими георгианскими и викторианскими особняками, выстроившимися вдоль реки. Государственные учреждения, университет, школы и основные торговые пассажи разместились в неоклассических зданиях из песчаника с устремленными вверх элегантными фасадами. Кроме того, как в каждом уважающем себя городе, здесь были фонтаны и церкви, кованые ограды и многочисленные памятники выдающимся горожанам. Во время Второй мировой войны городу не удалось избежать разрушений, и на освободившихся местах выросли кирпичные и бетонные сооружения, которые, к сожалению, переживут старые постройки. Среди них и уродливый торговый центр, который облюбовали местные наркоманы, и кегельбан, и парковка, и бывший ночной клуб «Ромео и Джульетта», в котором теперь разместилось казино. Этот деловой и торгово-развлекательный район был ступицей колеса, от которой многочисленными спицами расходились бульвары и улицы жилых районов, застроенные виллами, особняками и многоквартирными домами, сдаваемыми в аренду. По мере того как развивалось стеклодувное производство, росло и население Уотерсфорда. Очень скоро скромных кладбищ при церквах стало не хватать, и тогда для преодоления неумолимо надвигающегося кризиса на высоком противоположном берегу было выделено место для «Аркадской Долины». Ландшафтные дизайнеры хорошо поработали над планировкой кладбища. Создавалось впечатление, что с этого возвышения мертвые смотрят на живых, отделенных от них извилистой лентой реки.

Если бы Луке предоставили право выбора, он наверняка предпочел бы тихую кремацию и поминки сродни шумной и веселой попойке, подобной тем, на которых мы любили бывать в нашем лондонском пабе «Бау Бель». Но скорбь его родителей была настолько глубокой и неподдельной, что у меня язык не повернулся даже заикнуться о чем-либо подобном. Они хотели, чтобы их сын был похоронен со всеми должными почестями в «Аркадской Долине», и я смирилась с их решением. Это было наименьшим из того, что я могла для них сделать после всего того, через что им пришлось пройти по моей вине. Тогда мне казалось, что место последнего упокоения Луки не имеет для меня никакого значения.

Но это было не так.

К середине февраля мои тоска и депрессия обрели вид маленькой черной собачки, которая облюбовала себе место на моем плече. Конечно, мне доводилось слышать о подобных созданиях, но я впервые столкнулась с одним из них. Моя черная собачка была отнюдь не злобной. Скорее, это был верный и преданный товарищ, ни на секунду не оставляющий меня и не позволяющий забыть о своем несчастье. Черная собака тоски всегда была со мной. Я постоянно ощущала на плече ее давящую тяжесть, которая пригибала меня к земле, вынуждая спотыкаться на ходу, передвигаться, понурив голову и не поднимая глаз. Она сидела на моей подушке, когда я просыпалась, и сворачивалась клубочком на груди, когда я засыпала. В те редкие моменты, когда мне все же удавалось забыть о том, что произошло, собака оказывалась гут как тут, и я чувствовала ее горячее дыхание на своей щеке. Я понимала, что рано или поздно мне обязательно придется запастись метафорическими камнями или палкой и избавиться от нее, но на данном этапе ее компания была настолько желанной, что я даже начала с ней разговаривать. Лишь она понимала всю глубину моей тоски и одиночества, лишь она ощущала всепоглощающую силу моего страха. Мне казалось, что эта собака послана мне свыше, чтобы хоть как-то заполнить огромную, как Вселенная, пропасть, которую оставил после себя Лука.

В марте я начала просматривать соответствующие разделы национальных газет в поисках вакансий в Уотерсфорде, но специалисту по связям с общественностью найти работу не так-то легко. Разослав с десяток писем и поместив несчетное количество объявлений в Интернете, я наконец договорилась о собеседовании в пиар-компании, которая специализировалась на видах досуга, и отправилась в Уотерсфорд. Решительный отказ в глазах директоров я прочитала еще до того, как они встали, чтобы пожать мою холодную и дрожащую руку. Возможно, они учуяли запах перегара после выпитого мною накануне джина.

Необходимо было разработать какой-то другой план.

После похорон мать Луки, Анжела, время от времени продолжала звонить мне. Она пыталась разговаривать со мной заботливым и ласковым тоном, как будто ей действительно было до меня какое-то дело. Думаю, она поступала так в память о сыне. Мы обе знали, что менее всего ею двигала любовь ко мне.

При жизни Луки мы всегда соблюдали вежливую дистанцию, и на семейных мероприятиях были неизменно взаимно приветливы, а когда Анжела звонила по телефону и я снимала трубку, наши беседы были коротки и традиционно корректны. Она присылала мне поздравительные открытки ко дню рождения, пусть и без подписи «с любовью», а я, в свою очередь, тоже никогда не забывала поздравить ее по случаю именин, хотя нарочно выбирала вычурные, цветистые карточки со стихами, прекрасно зная, что она предпочла бы какую-нибудь неброскую, со вкусом написанную акварель. Это была моя маленькая месть за все те бесчисленные мелкие унижения, которые мне приходилось терпеть от нее в течение многих лет.

Казалось, Лука никогда ничего не замечал, но я-то всегда понимала, насколько лучше она относится к остальным своим невесткам, особенно к Натали. Если я все всегда делала не так, то Натали была непогрешима. С каждым годом она становилась все больше похожей на Анжелу, что сближало этих двух женщин сильнее и сильнее. Кровное родство между ними было очень дальним, но теперь никто бы не усомнился в том, что у них есть общие гены. У них были одинаковые ценности, верования и предрассудки. Им нравилась одна и та же музыка, они не любили одни и те же телевизионные передачи и были единодушны в своем мнении о том, что я не способна произнести что-либо, представляющее хоть какой-то интерес. Разумеется, я прекрасно понимала, чем вызвано такое отношение, но от этого мне было не легче. Не так-то просто долгие годы выносить равнодушие и ледяную вежливость на общесемейных мероприятиях и мириться с вечным статусом паршивой овцы.

В довершение всего, после тех испытаний, через которые пришлось пройти из-за меня этому семейству, я еще и не родила им долгожданных внуков. Бриджет, Натали и жена Карло, Шейла, рожали, как положено, безо всяких трудностей и проблем. Анжела, которая сама была многодетной матерью, считала зачатие чем-то само собой разумеющимся и естественным.

— По-прежнему никаких хороших новостей для нас, Оливия? — спрашивала она всякий раз, когда мы приезжали в гости. Лука утверждал, что таким образом она всего лишь проявляет интерес к нашей с ним жизни. Мне же это казалось проявлением вопиющей бестактности. Я уверена, что отсутствие у нас детей Анжела рассматривала как лишнее подтверждение того, что я недостаточно люблю ее сына. На самом же деле мы с Лукой очень хотели иметь детей и в течение многих лет делали все от нас зависящее. Но существовали определенные физиологические проблемы. Мои физиологические проблемы. Лука хотел рассказать об этом матери, но я считала, что это не ее дело. Ко всем многочисленным унижениям я не собиралась прибавлять еще и то, что моя интимная жизнь и дефекты детородной функции станут предметом обсуждения в ресторане Анжелы. Поэтому я делала вид, что слишком занята для того, чтобы думать о детях, и слишком люблю радости жизни, чтобы добровольно отказываться от них. Анжела презрительно хмыкала, качала головой и рассматривала эту «эгоистичность» как еще один пример, иллюстрирующий мой ужасный характер. Мне было все равно. Ведь в отличие от Анжелы я прекрасно знала, что это неправда.

При жизни Луки Анжела была моей Немезидой. Ей нравилось унижать меня в большом и в малом, особенно перед Натали. Теперь, когда мы обе пережили страшную потерю, все несколько изменилось. Мы стали более деликатны по отношению друг к другу. Я ценила проявления ее заботы, которые казались мне почти искренними. Даже несмотря на то что после традиционного обмена вопросами о здоровье и разговоре о погоде в соответствующих районах страны нам было тяжело найти какую-либо тему для беседы, она все равно продолжала мне звонить.

Думаю, увидев, во что я превратилась после смерти Луки, Анжела наконец поверила, что я все-таки любила ее сына. И теперь именно этого она не могла мне простить.

Мое сообщение о том, что я намереваюсь вернуться в Уотерсфорд, неприятно удивило Анжелу. Чувствовалось, что она далеко не в восторге от этой идеи. От изумления у нее даже перехватило дыхание, и лишь после продолжительной неловкой паузы Анжела наконец сказала:

— Оливия, я уверена, что Лука не хотел бы, чтобы ты куда-то переезжала.

Я нервно крутила пальцами телефонный провод.

— Анжела, я должна это сделать. Мне просто необходимо хотя бы некоторое время побыть ближе к нему.

— То есть ты не собираешься остаться здесь навсегда?

— Нет. По крайней мере, пока я этого не планирую.

— Ну и на том спасибо.

Я сделала вид, что не заметила этой реплики.

— Так какие у тебя планы? — продолжала Анжела.

— У меня, собственно, нет никаких планов.

Анжела попыталась зайти с другой стороны:

— Ты действительно думаешь, что это разумно — отказаться от привычного образа жизни? От дома, работы, друзей…

— Моей жизнью был Лука. Все остальное не имеет для меня никакого значения. Единственное, что мне необходимо сейчас, — это находиться в Уотерсфорде, поближе к нему.

— А как же Линетт? Ей наверняка хочется, чтобы ты жила в Лондоне.

— С Линетт мы уже все обсудили, — солгала я. Сестре о предстоящем переезде я пока ничего не говорила. — Она считает, что это хорошая идея.

— Ну что ж, понятно. А своей матери ты сказала?

— Я сообщу ей мой новый адрес.

Я живо представила себе, как Анжела глубоко вздыхает, постукивая ручкой по бухгалтерской книге и мысленно примиряясь с неизбежным. Как бы ни неприятна ей была мысль о моем переезде в Уотерсфорд, она не собиралась отговаривать меня. Вместо этого Анжела решила взять контроль над ситуацией в свои руки.

— Что ж, Оливия, раз ты так решила, мы с Маурицио будем, конечно, рады, если ты приедешь в Уотерсфорд и погостишь у нас несколько дней.

Я была готова к такому повороту.

— Нет, Анжела, спасибо за приглашение, но лучше я сниму квартиру.

Анжела снова вздохнула. Эту привычку она позаимствовала у своего мужа и с годами настолько усовершенствовала, что ее вздохи могли передавать целую гамму чувств и эмоций. Последний вздох демонстрировал разочарование с оттенком раздраженности.

— Ладно. Только когда найдешь жилье, сообщи мне. Чтобы мы, в случае чего, могли позаботиться о тебе.

Я пообещала, хотя в глубине души понимала, что меньше всего на свете мне хочется, чтобы бдительное око моей свекрови следило за каждым моим шагом.

Глава 6

Своего знакомства с Анжелой я не помню. Зато она помнит его хорошо. Как можно догадаться, первое впечатление было крайне неприятным. Анжела описывала меня как «очень несимпатичного ребенка». Когда мне было около года от роду, я была лысая, толстая, красная и орала в своей коляске, одетая в застегнутый на все пуговицы вязаный жакет. Эту большую подержанную старомодную коляску толкала перед собой моя многострадальная мать, совсем недавно переехавшая на жительство в Портистон — прибрежный городок, расположенный к востоку от Уотерсфорда. С нами была моя сестра Линетт — тихая, благовоспитанная четырехлетняя девчушка. С моря внезапно налетел шквалистый ветер, и моя мать, не желая, чтобы мы намокли под дождем, увела нас с набережной в ресторан «Маринелла». Первым делом она хотела поскорее купить что-то сладкое и засунуть мне в рот, чтобы и заткнулась и перестала орать.

Моя мать и Анжела были почти ровесницами. Родители моей матери были родом из Ланкашира. Анжела родилась в Глазго. Она была единственной дочерью итальянских эмигрантов второго поколения, владевших сетью закусочных. Обеих девушек забрали из школы в шестнадцать лет с тем, чтобы они могли освоить какую-то полезную профессию. Обе окончили курсы секретарш. Обе начали выходить в свет в двадцать, и обе вышли замуж в двадцать два. Разница между ними заключалась только в том, что брак Анжелы оказался более успешным.

Моя мать переехала в Портистон с двумя маленькими дочерьми, скрываясь от мелкого провинциального скандала, который преследовал ее по пятам. До переезда наша маленькая семья жила в дорогом пригороде Виган и была, как казалось, воплощением респектабельности и благопристойности. Однако от этого имиджа не осталось и следа, когда выяснилось, что у моего отца, электрика, был роман с несовершеннолетней девушкой, которая вела бухгалтерские книги в его мастерской. Собственно говоря, вести эти книги спокойно могла бы и моя мать, учитывая ее секретарский диплом, но она считала, что семейной женщине работать «неприлично».

Конечно, это всего лишь моя гипотеза, но, зная свою мать, могу предположить, что соседи, внешне выражая сочувствие, втайне злорадствовали по поводу происшедшего. Моя мать всегда была ужасным снобом, поэтому окружающие, скорее всего, считали, что она лишь получила то, на что напрашивалась.

Мать всегда жаждала респектабельности и была озабочена тем, чтобы ни в коем случае не стать предметом сплетен. Восхищение друзей и соседей было для нее превыше всего, поэтому их жалость была для нее столь же нестерпимой, как и их schadenfreude^[3]. Сложившаяся ситуация стала для нее невыносимой.

К счастью, кроме гордости у моей матери имелось также небольшое наследство, которое она предусмотрительно скрыла от мужа. У нее были ключи от дома ее покойной тетки — старой девы, которая всю жизнь прожила в Портистоне. Полностью обставленный дом, который никто даже не пытался продать, стоял пустым и был готов в любую минуту принять жильцов. Мы собрали пожитки и перебрались в Портистон, где никто не знал ни нас, ни нашу историю. Мать вполне удовлетворяло то, что окружающие считали ее вдовой. Мою сестру, Линетт, такая версия несколько смущала, но все остальные, включая меня, пока я достаточно подросла для того, чтобы понимать, что происходит, приняли эту ложь. Первые семнадцать лет своей жизни я действительно верила в то, что мой отец умер.

Что касается Анжелы, то она вышла замуж за Маурицио — доброго, трудолюбивого парня из Глазго, семья которого эмигрировала сюда из Неаполя. Его таланты ресторатора в комплексе с организаторскими способностями Анжелы дали прекрасный результат. Они были хорошей командой. Богатые родители Анжелы сделали молодым свадебный подарок — ресторан «Маринелла». Анжела и Маурицио усердно трудились, добиваясь процветания своего заведения, и жили в большой квартире над ним. Их семья росла вместе с их доходами.

Несмотря на тот факт, что у Анжелы были и деньги, и красивый веселый муж, который к тому же обожал свою жену, моя мать смотрела на нее свысока. Она считала, что беременной женщине «неприлично» стоять за прилавком «претенциозного кафе-мороженого». Именно так она предпочитала называть ресторан «Маринелла». Мать пребывала в твердой уверенности, что только выходцы из низов работают в ресторанном бизнесе, а женщина вообще работает только в том случае, если она плохая мать. Она также считала неприличным беременной женщине носить туфли на каблуках, пользоваться косметикой и вообще выглядеть как модель с обложки модного журнала.

В то время как моя мать наслаждалась относительным бездельем, Анжела непрестанно работала, делая перерыв только на сон. Первые месяцы нашего пребывания в Портистоне мы целые дни проводили в нашем темном доме, по которому бесконечно гуляли сквозняки. Мать то и дело полировала мебель и начищала полы. Ее единственной компанией были мы с сестрой. Одному Богу известно, насколько одинокой она себя чувствовала, и потому совершенно неудивительно, что вскоре она ударилась в религию. Иногда, если погода была хорошей, мать выводила нас на свежий воздух, и тогда мы играли на галечном пляже, отгоняя чаек от бутербродов с рыбным паштетом, которые она для нас готовила. Мать сидела и вязала, поглядывая на паром, который курсировал между берегом и островом Сил, пока мы с Линетт мастерили русалок из водорослей. А в это время беременная мать Луки вела хозяйство, воспитывала четверых сыновей и управляла рестораном, руководя своим любящим, но непредсказуемым мужем, не говоря уже о двух местных девушках, которые работали у нее официантками.

Анжела и моя мать не стали подругами, но довольно быстро наладили вполне светское знакомство. Помимо наших четко нормированных визитов в «Маринеллу» на кофе с пирожными, мать и Анжела встречались на школьных мероприятиях, а учитывая величину Портистона и ограниченное количество в нем общественных мест, также в магазинах, в приемной доктора, на почте, в банке и в церкви.

Анжела родила пятого мальчика. Маурицио был fam al settimo cielo — на седьмом небе от счастья, а она призналась моей матери, что настолько ждала маленькую девочку, что даже заказала розовую ткань на распашонки и связала розовые теплые кофточки. Анжела садилась за наш стол и гладила темноволосую головку Линетт, тоскуя о косичках, которые ей никогда не доведется заплетать, и бантиках, которые ей не придется завязывать. Красивый крепкий мальчик, Фабио, в чьих широко распахнутых глазенках не было и намека на злобность и подлость, в это время сидел напротив меня на своем детском складном стульчике, пуская пузыри маленькими розовыми губками, а я исподтишка пинала его своими толстыми ножками, надеясь сделать ему больно.

Глава 7

Я въехала в свою уотерсфордскую квартиру, расположенную на последнем этаже высокого георгианского дома по адресу Фор-стрит, 12, семнадцатого марта, в день святого Патрика. В окнах всех пабов красовалась реклама «Гиннеса», на каждом углу висели трилистники, а обитателям Уотерсфорда, которые еще не отошли после длинной инеобыкновенно холодной, даже по меркам этого северо-западного края, зимы, очень хотелось выпить. К тому же в этом году день святого Патрика пришелся на пятницу, и повсюду уже царил дух праздника. Обеспечив себя достаточным количеством вина и диазепама^[4], решила присоединиться к всеобщему веселью.

Квартира была в хорошем состоянии — в ней недавно сделали косметический ремонт. Очевидно, перед сдачей хозяева вызывали бригаду профессиональных уборщиков, отчего в помещении стоял сильный запах дезинфицирующего средства, к которому примешивался легкий душок влажного коврового покрытия. Я заплатила сумасшедшие деньги водителю фургона за то, чтобы он проделал путь в триста миль на северо-запад и перевез сюда кровать, на которой раньше спали мы с Лукой, диван, телевизор, несколько горшков с растениями, чьи шансы на выживание с каждым днем стремительно падали, коробки с книгами и компакт-дисками, а также всякие другие мелочи и дорогие мне предметы, которые либо пахли Лукой, либо были прожжены его сигаретами, запятнаны вином, которое он пролил, либо были им куплены, выбраны, сломаны или починены.

В квартире было холодно. Я включила центральное отопление на полную мощность и устроилась перед старомодным трехсекционным электрокамином в гостиной, ожидая, пока воздух в помещении прогреется. Так как квартира находилась под крышей и потолки были наклонными, необходимость в шторах отпадала. Но я все равно повесила на окна тюлевые занавески, оставив неприкрытым только окно задней спальни. Вид темного холма, на котором раскинулось кладбище, действовал на меня успокаивающе.

Я нарушила свое обещание и не стала сообщать Анжеле о своем прибытии в Уотерсфорд. У меня не было никакого желания разговаривать с ней.

Постелив постель, я достала грелку и одеяло с электрообогревом. За много лет эта кровать привыкла к нашим с Лукой телам. Теперь мне придется привыкать спать на той стороне, где когда-то спал Лука, повернувшись лицом к тому месту, где прежде лежала моя голова и чувствуя бедрами то легкое углубление, где раньше были его бедра. В таком положении я смогу смотреть в окно и засыпать, чувствуя себя настолько близкой к моему мужу, насколько позволяют обстоятельства.

Эти выходные я посвятила обследованию окрестностей и обнаружила, что чувствую себя очень неуютно, выходя из дому в одиночку. Я ощущала себя иностранкой в чужой стране, языка которой не знаю и культуры которой не понимаю. Несколько раз, заходя в магазин, я испытывала приступ паники, потому что не знала, где найти то, что хотела купить. Даже говорила я не так, как окружающие. Я слишком долго прожила в Лондоне и успела утратить свой северный акцент. В воскресенье я решила доехать до центра на автобусе, но, стоя на остановке, внезапно поняла, что не знаю ни номера, который мне нужен, ни того, сколько стоит билет. Отказавшись от своего намерения, я бегом вернулась в квартиру. Заперев за собой дверь — этот барьер между мной и внешним миром, — я прислонилась к ней спиной, стараясь унять дрожь в руках и уже в который раз задаваясь вопросом, не сошла ли я с ума.

К счастью, на первом этаже студенческого общежития в конце нашей улицы был небольшой супермаркет. Ассортимент продуктов, которые он предлагал, был вполне достаточным для того, чтобы я могла продержаться довольно долгое время. А учитывая то, что в другом конце улицы, примерно на таком же расстоянии от моего дома, находился винный магазин, у меня не было особой нужды путешествовать по городу.

У меня также не было необходимости работать — Лука много зарабатывал и позаботился о том, чтобы застраховать свою жизнь на крупную сумму. Кроме того, я уже вела переговоры с агентством о сдаче в аренду нашего лондонского дома, и они заверили меня, что это можно быстро и легко устроить. Конечно, когда-нибудь мне все-таки придется найти работу, чтобы не деградировать, но с этим можно было повременить. Я займусь ее поисками, когда почувствую себя сильнее, а пока все, что мне было нужно, находилось на расстоянии короткой пешей прогулки от моей квартиры.

К понедельнику я уже почувствовала, что начинаю осваиваться в своем новом жилище: привыкла к тому, как открываются и закрываются двери, знала, какая конфорка газовой плиты не работает, и насколько нужно повернуть в ванной кран горячей воды, чтобы она была идеальной температуры. Я заполнила крохотные кухонные шкафчики банками с консервированным супом, галетами и коробками с сухими завтраками — едой, которая не требовала никаких забот в приготовлении. Телевизор тоже работал исправно. Все мои насущные потребности были полностью удовлетворены. Теперь пришло время навестить Луку.

Март в том году был таким же холодным, как январь. Деревья и кусты «Аркадской Долины» выглядели еще более черными и мрачными, чем во время похорон. Казалось, что даже молчаливые ангелы на надгробиях сгорбились под порывами ветра и от этого выглядели особенно печальными.

Я шла вверх по холму к могиле мужа. Несмотря на мрачность окрестного пейзажа, я испытывала странное, иррациональное удовольствие от того, что снова нахожусь так физически близко к Луке.

На кладбище повсюду цвели примулы. Нежные и прелестные, они были гораздо красивее тех искусственных, купленных в магазине цветов, которые украшали большинство могил. Их бледно-желтые цветочки походили на пробившиеся сквозь окружающую серость капельки солнечного света. Вдоль тропинки, которая вела к могиле Луки, тоже цвели примулы, и поднимаясь по ней с букетиком тоненьких, неестественно желтых нарциссов в руках, я чувствовала себя невестой, идущей по проходу церкви к алтарю.

В нескольких шагах от могилы я остановилась.

— Извини, я не знала… Я…

Около холмика земли сидел на корточках Марк, подперев кулаками подбородок и глядя перед собой. Возможно, его глаза покраснели и припухли от холода, но я в этом не была уверена.

— Привет, Лив, — улыбнулся Марк, встал и вытер лицо ладонью. — Что ты здесь делаешь?

— Я больше не могла. Я должна была приехать сюда, — сказала я.

— Я тоже.

Некоторое время мы стояли молча, стараясь не смотреть друг на друга.

— Ты впервые здесь? На кладбище? — спросил Марк.

— Да.

— А я уже приезжал несколько раз. Только это не помогает.

Я кивнула. Я не знала, что ему сказать.

— Как у тебя дела?

— Хорошо, — соврала я. — Прекрасно. А у тебя?

Марк пожал плечами.

— Не знаю. Вроде нормально.

Я стояла, покачиваясь на каблуках.

— Так холодно.

— Да, не по сезону.

Не сговариваясь, мы посмотрели на могилу. Бедный Лука лежал там, под этой мерзлой землей. Наверное, ему очень холодно. На меня накатила волна жалости, и я судорожно вздохнула. Черная собака на моем плече стала ощутимо тяжелее.

— Сходить за водой для цветов? — спросил Марк. — Наверное, ты хочешь немного побыть с ним наедине…

Я кивнула.

— Да, спасибо. Это так мило с твоей стороны.

Марк взял цветы и оставил меня одну. Примулы еще не успели колонизировать могилу. Здесь были только почерневшие от морозов остатки принесенных ранее цветов. Посаженные кем-то растения были еще слишком маленькими, чтобы определить, что это такое. На придавленном камешком листке бумаги было написано то ли письмо, то ли стихотворение, но от влаги строчки совершенно расползлись и прочитать их было невозможно. Кто-то из племянников принес сюда маленького синего плюшевого медвежонка. Я опустилась на колени в изголовье могилы и погладила землю так, будто это были волосы Луки.

— Дорогой, я вернулась, — прошептала я. — Я тут совсем недалеко, у подножия холма.

Я закрыла глаза, пытаясь мысленно дотянуться до Луки, но у меня ничего не получалось.

Тогда я представила себе, как разгребаю землю руками, докапываюсь до гроба, открываю его и ложусь рядом с Лукой. Я лежу там и просто смотрю вверх, наблюдая за тем, как небо меняет свой цвет, сливаясь со Вселенной, которая постепенно превращается в крохотную точку на другом конце огромного телескопа.

Вокруг меня были тысячи и тысячи надгробий. И за каждым из них скрывалась боль потери. Боль покинутых мужей и жен, родителей и детей. У моих ног плескалось озеро, нет — море горя. А вокруг «Аркадской Долины» разлился океан скорби о невосполнимых утратах. Это было невыносимо. Как может существовать мир, в котором любовь неизбежно заканчивается такой печалью? У меня сжалось сердце, и я подумала: «Да, надо будет принести побольше таблеток и джина, раскопать могилу и лечь рядом с Лукой. Я буду лежать и смотреть в небо. Так меня и найдут».

Эта мысль оказалась настолько утешительной, что я почувствовала, как на глаза наворачиваются горячие слезы. Черная собака спрыгнула с плеча, легла рядом и положила морду мне на колени. Я погладила ее по голове.

— Лив? С тобой все в порядке?

Нос и щеки Марка покраснели от холода, но глаза стали более ясными. Он протягивал мне наполовину заполненную водой старую банку из-под маринованного лука, из которой, словно миниатюрные трубы, торчали мои бедные, неестественно желтые нарциссы.

— Все нормально, спасибо, — ответила я.

— Не за что.

Марк был в ботинках, джинсах, растянутом мешковатом джемпере и старой кожаной куртке. Шерстяную шапочку он натянул на уши, в каждом из которых было по сережке. Под глазами залегли темные тени усталости.

— Послушай, — сказал он, — я сейчас поеду. Вам нужно побыть вдвоем.

— Марк, — попросила я, — пожалуйста, не уходи.

Когда мы были детьми, мы повсюду ходили втроем — Лука, Марк и я. В этом идеальном треугольнике никто не был лишним. Так почему кто-то должен стать лишним сейчас?

Марк пожал плечами, похлопал себя по карманам, нашел табак и начал сворачивать сигарету.

— Мне невыносимо думать о том, что он лежит там, внизу, совсем один.

— Я тебя понимаю, — сказала я. — Собственно говоря, именно поэтому я и решила переехать сюда.

— Ты переехала в Уотерсфорд?

— Чтобы быть поближе к Луке.

— Ты вернулась в Уотерсфорд! Я просто не могу в это поверить.

— Я не представляла, насколько сильно буду тосковать по нему.

— Но ведь ты была так счастлива в Лондоне! Все твои друзья…

— Все изменилось. Теперь мне необходимо быть здесь. Из заднего окна моей квартиры видно кладбище, и это лучше, чем… чем ничего.

Марк кивнул и предложил мне сигарету. Я отказалась.

— Хочешь посмотреть мою квартиру? Это совсем близко. Я могу сварить кофе, — предложила я.

— Я бы предпочел что-нибудь покрепче.

— Договорились.

Мы не стали трогать машину Марка, которая была припаркована у входа на кладбище, сбоку от центральной клумбы. Выйдя из ворот, мы повернули направо и с полкилометра шли по главной дороге, прежде чем повернуть налево, на улицу, параллельную Фор-стрит. Здесь, на первом этаже одного из зданий, расположился милый старомодный паб под названием «Лошадь и Плюмаж». Марк открыл двери и пропустил меня вперед, в приятное, обволакивающее тепло. Внутри уютно пахло дымом, алкоголем и уксусными чипсами. Послеобеденная клиентура состояла из завсегдатаев и туристов. Первые стояли, небрежно облокотившись о стойку, и обсуждали транслируемый по телевизору матч по регби. Вторые отогревались, постепенно, слой за слоем, снимая с себя многочисленные одежки.

— Что ты будешь? — спросил Марк.

— Красное вино.

— Большой бокал?

Я кивнула.

Найдя столик у окна с матовыми стеклами, я села на красное плюшевое сиденье и в ожидании Марка вертела в руках подставку для пивной кружки. Он принес вино для меня и пинту пива для себя. Один бокал он уже выпил залпом у стойки.

Я сделала большой глоток вина.

— Ты выглядишь усталой, — сказал Марк.

— Ты тоже.

— Я никогда не мог себе представить, что может произойти нечто подобное. Я всегда думал, нет, я даже не думал, я просто знал, что Лука всегда будет здесь. Рядом со мной. Вместе со мной.

Большая, тяжелая слеза скатилась по его щеке и капнула на стол, растекшись на полированной поверхности маленькой влажной звездочкой.

— Черт побери, — сказал он. — За последнее время я столько плакал, что даже удивительно, откуда у меня еще берутся слезы.

— Я тебя понимаю, — грустно улыбнулась я.

— Тебе тоже все говорят, что скоро станет легче?

— Я ни с кем не разговариваю.

— Очень мудро с твоей стороны. За последнее время я выслушал столько благожелательных, но абсолютно идиотских утешений, что их хватило бы на увесистое пособие.

Он был так похож на Луку!

Марк скорчил скорбную мину и словно процитировал из этого самого пособия:

— «Время — великий лекарь. Жизнь продолжается. Значит, так было предопределено. Когда-нибудь мы поймем, какая роль была отведена Луке и его безвременной смерти в нашем бренном мире». И так далее, и тому подобное. А я хочу только одного: чтобы кто-нибудь рассказал мне, как заделать эту чертову дыру в моем сердце.

Марк говорил слишком громко. Пара, сидевшая за соседним столиком, начала бросать на нас неодобрительные взгляды. Я вызывающе посмотрела на них. В тот момент я бы даже не возражала против небольшого скандала.

— А самое тяжелое, — продолжал Марк, — что я все время нахожусь в «Маринелле». Там каждый сантиметр напоминает о Луке. В каждой начищенной ложке отражаются воспоминания.

— Быть вдали отсюда еще тяжелее, — сказала я. — Именно поэтому я и приехала.

— Я рад, что ты вернулась.

— Я еще никому не сообщала о своем приезде. Анжела не знает.

— Это я уже понял, ведь она ничего мне не говорила.

— Но она знала, что я собираюсь приехать. Ее это не слишком обрадовало.

— Ну, этого следовало ожидать, правда?

— Она даже предложила мне пожить несколько дней у них с Маурицио.

— Неужели? Похоже, она действительно не на шутку встревожилась. Ты отказалась?

— Я не хотела, чтобы кто-то лез мне в душу.

— Что? Чтобы в семействе Феликоне кто-то кому-то лез в душу? Лив, ты, должно быть, путаешь нас с кем-то.

Это было так забавно, что я чуть не рассмеялась.

— Как Натали и дети?

— Когда я их видел в последний раз, с ними все было прекрасно. Мы почти не говорим о Луке. Натали твердо убеждена в том, что чем меньше вспоминаешь, тем быстрее забываешь.

— Ты не можешь винить ее за это, Марк.

— Я знаю, — Марк допил остатки пива. — Но хватит об этом, Лив. Лучше пей. А то твой бокал совсем полный.

После этого мы повторили три или четыре раза. Я точно не помню. Мы говорили о прошлом. Мы смеялись, как мартышки, вспоминая, как восьмилетний Лука на спор залез на фонарный столб на набережной и застрял там. Перепугавшись, я побежала за Анжелой, которая вызвала пожарную команду. Пока те ехали, Луке все-таки удалось спуститься самостоятельно. Но для Анжелы была невыносима мысль о предстоящем публичном унижении. Ведь пожарные при всех начнут ей выговаривать за то, что она заставила их бесполезно потратить время. Поэтому Луке было приказано залезть обратно, чтобы пожарные могли спасти его как положено, по всем правилам.

Мы говорили о нашей дружбе. Марк рассказывал, как в детстве они с Лукой спорили, кто из них женится на мне. В конце концов, они разрешили этот спор, бросив монетку.

— Ну и что ты почувствовал, когда Лука выиграл? — поинтересовалась я.

— Вообще-то он проиграл, — ответил Марк. Я фыркнула.

Через некоторое время, когда совсем стемнело, Марк встал и натянул на уши свою вязаную шапочку.

— Наверное, нам пора. А то уже поздно.

Мы вышли на промозглый вечерний воздух. Я была пьяна, но не настолько, чтобы не понимать, что в данный момент мы находимся на распутье, и именно сейчас нужно выбрать ту дорогу, по которой мы пойдем. Марк поднял мне воротник и застегнул его под подбородком — точно так, как это обычно делал Лука. Я взяла его под руку.

— Проводишь меня? — спросила я, делая свой выбор. Марк, который всегда был ведомым, пошел по выбранному мною пути.

Марк был почти такого же роста и комплекции, как Лука. От него пахло, как от Луки. Он ругался, как Лука. Он точно так же запрокидывал голову и смеялся. Он был настолько похож на Луку, насколько это вообще возможно, и меня тянуло к нему, как мотылька к огню.

В нескольких сотнях метров от паба, в холодной мгле уотерсфордской ночи, мы непроизвольно прильнули друг к другу и начали целоваться. Но этот поцелуй был совсем не похож на наш поцелуй на кладбище. Сжав руками мою голову, Марк притиснул меня к стене, а я отвечала ему со страстью, которую уже и не надеялась когда-либо снова испытать. Обнимаясь и целуясь, мы преодолели весь путь до дома номер 12 по Фор-стрит, прошли через вестибюль, поднялись по парадной лестнице и, наконец, оказались в квартире. Не переставая целоваться, мы расстегивали друг на друге одежду. Я сбросила ботинки, чувствуя, как пальцы Марка расстегивают мои джинсы. Мои губы не отрывались от губ Марка, мое тело прижималось к его, стремясь к такой близости, какая только возможна между двумя человеческими существами. В этот момент смерти не было места рядом с нами. Это было торжество жизни. Это был единственный способ забыть о нашем горе, изгнать прочь непереносимое одиночество. Отступая к дивану, Марк с моей помощью расстегнул свои джинсы и снял мои. А потом был судорожный, грубый, примитивный секс, после которого наступил желанный катарсис. Невозможно описать ту волну эмоций, которая захлестнула и накрыла с головой нас обоих, когда все было кончено. Марк плакал, а я гладила его по голове и повторяла, что все будет хорошо.

Мы так и заснули на диване, продолжая обнимать друг друга. И впервые за многие недели черная собака тоски оставила меня в покое.

Я уже успела забыть, каково это — не чувствовать себя одинокой.

Меня разбудили звонок мобильника Марка и тяжесть его тела. Он крепко спал, слегка похрапывая, и его сон, как и у Луки, был по-детски безмятежным. Голова Марка все еще лежала у меня на плече, и моя рубашка была влажной под его щекой. Я понимала, что телефонный звонок означает проблемы, но не испытывала ни чувства вины, ни раскаяния. Собственно, я вообще не испытывала никаких чувств. Мне только очень не хотелось, чтобы этот волшебный миг закончился. Убрав волосы, упавшие на любимое лицо, я прошептала:

— Марк, просыпайся. Тебе звонят.

Марк лишь слегка пошевельнулся и что-то пробормотал.

— Марк…

Он открыл глаза, озадаченно огляделся по сторонам и воскликнул:

— Господи! Господи всемогущий! Который час?

Я понятия не имела. В моей беспорядочной жизни часы были ни к чему. Марк достал мобильный из кармана джинсов.

— Нат? Со мной все в порядке, не волнуйся. Все в порядке. Я тут немножко перебрал и заснул в машине… Нет, я могу вести машину… Послушай…

Я покачала головой. Машина осталась на кладбище. На ночь ворота запирают.

— Кажется, меня заперли на кладбище… Я не знаю…

Слава Богу, что Натали не могла оставить детей и примчаться за ним.

— Со мной все будет в порядке. Я возьму такси. Скоро буду дома. Не волнуйся.

Отключившись, Марк отложил телефон и обхватил голову руками.

— Господи… Господи…

— Я заварю чай, а потом отвезу тебя домой, — сказала я. — Не надо так переживать, Марк. Все в порядке. Честно.

Сейчас Марк ничем не напоминал того мужчину с горящими глазами, который зашел вместе со мной в эту квартиру несколько часов назад. Передо мной был уставший, встревоженный, осунувшийся человек, который сидел на диване со спущенными штанами, обхватив голову руками.

Я отправилась на маленькую кухоньку и поставила чайник. От меня пахло сексом, и этот запах напоминал мне о Луке. Я чувствовала себя совершенно обессиленной. Я чувствовала себя живой.

А потом мы с Марком сидели на диване и пили чай. Я положила голову ему на плечо, и он нежно поцеловал мои волосы.

— Хочешь поговорить об этом? — прошептал он.

— Лучше не надо.

— Слава Богу, что это ты, — сказал Марк, и я понимала, что он имеет в виду.

Моя старенькая «Клио» стояла на обочине уже несколько дней. Мотор совсем промерз и не хотел заводиться, но потом все-таки ожил и заурчал. Проехав двенадцать миль до Портистона, я высадила Марка в начале главной улицы, сжала на прощание его теплую руку и медленно поехала вдоль набережной. В такое время никто не мог меня здесь увидеть, а я хотела вспомнить старые добрые времена. В водах пролива отражались огни острова Сил. Я опустила окно и вдыхала знакомый холодный влажный воздух, прислушиваясь к шелесту волн, набегающих на галечный пляж. Я нашла то место, где однажды зимней ночью мы с Лукой сидели в фургоне его отца и смотрели на падающий за окнами снег. Воспоминания об этом немного подняли мне настроение. Но, наверное, окно оставалось открытым слишком долго, потому что на обратном пути в Уотерсфорд я заметила, что на никем не занятом пассажирском сиденье свернулась клубочком моя черная собака.

Я снова была одна.

Глава 8

Все мои лучшие детские воспоминания связаны с семьей Феликоне.

Когда я была маленькой, мать каждую субботу водила нас с Линетт в «Маринеллу». Этого события мы с нетерпением ожидали всю неделю. По случаю похода в ресторан наша мать даже красила губы и взбивала свои реденькие тусклые волосы. Она надевала хорошие туфли и по дороге рассматривала свое отражение в витринах магазинов. У нас с сестрой визиты в «Маринеллу» ассоциировались с теми редкими мгновениями, когда наша мать была почти что веселой.

Анжела всегда работала — либо в ресторане, либо у себя в кабинете. Маурицио хлопотал на кухне и обслуживал клиентов. Близнецы играли со своими машинками и солдатиками либо в самом ресторане, либо на ступеньках у входа. Тихий и серьезный Фабио сидел и наблюдал за играми братьев, но сам никогда к ним не присоединялся.

Жалея девчонок, которые растут без отца, Маурицио всегда устраивал нам королевский прием. Он говорил, какие мы красивые и необыкновенные. Он делал нам небольшие подарки и обращался с нами как с настоящими принцессами. Мы с Линетт принимали все за чистую монету и ловили каждое его слово. С нашей матерью Маурицио тоже вел себя соответственно и был единственным мужчиной, который был способен заставить ее покраснеть. Он целовал ей руку, расспрашивал о здоровье, внимательно выслушивал ответы, а если новости были неутешительными, всплескивал руками и восклицал: «Mio Dio!» После этого он исчезал на кухне и появлялся вновь с каким-то особым, фирменным лакомством, уверяя, что оно обязательно исцелит ее от всех недугов. Он лично обслуживал ее. Съев предложенное угощение, мать промокала губы салфеткой, оставляя на белоснежной ткани розовый след помады, и заверяла, что ей действительно стало намного лучше. Тогда Маурицио театрально осенял себя крестом и возносил коротенькую благодарственную молитву. Линетт и близнецы обменивались многозначительными взглядами. Я наблюдала за тем, как на материнском лице отражается целая гамма чувств. Она была довольна. Анжела следила за происходящим из-за стойки. Ее губы раздвигались в улыбке, но до глаз эта улыбка не доходила.

В ресторане звучала музыка. Обычно это был певец, который напоминал Тома Джонса, но только пел на итальянском. В «Маринелле» всегда царило оживление и не переводились посетители. Там было светло и восхитительно пахло. Там смеялись и разговаривали. Взрослые подходили к нам, заговаривали и трепали по щекам. Это место было полной противоположностью нашему молчаливому холодному дому с его темными углами и устоявшимся запахом моющих средств. Даже наша мать была совсем другой в «Маринелле». У нее появлялся румянец. Она улыбалась. Я часто пыталась представить себе, каково это — быть членом семьи Феликоне. Я воображала, как Маурицио подходит к моей кровати, чтобы подоткнуть одеяло и пожелать спокойной ночи, и возникающая картина была настолько восхитительной, что я начинала ерзать на своем месте, постанывая от удовольствия. А как, должно быть, весело сидеть за обеденным столом вместе со всеми этими мальчишками! Я представляла, как мы с Анжелой ходим за покупками. Почти вся моя одежда переходила ко мне после Линетт, но я была уверена, что Анжела обязательно поехала бы со мной в Уотерсфорд и купила совершенно новые вещи, которые были бы предназначены только для меня. Я представляла, каково это — расти в настоящей большой семье, где есть дедушки и бабушки, двоюродные братья и сестры и где рядом с тобой всегда будет кто-то из братьев и ты никогда не останешься в одиночестве. Мне грезилось Рождество и увешанная разноцветными фонариками елка, которая казалась совсем маленькой из-за огромной груды подарков, предназначенных для всех членов большой семьи. Я представляла жизнь в квартире над рестораном, и мальчишки Феликоне виделись мне самыми счастливыми детьми на свете.

Летом, по субботам, если мы с Линетт хорошо себя вели, в «Маринелле» нам приносили вазочки из матового стекла с маленькими шариками клубничного или вишневого gelati и хрустящей вафелькой. Каждая вазочка стояла на красивом фарфоровом блюдечке с бумажной салфеткой, а маленькая ложечка была холодной как лед. Зимой мы пили горячий шоколад из тонких стеклянных стаканов в металлических подстаканниках. Сверху плавала толстая шапка взбитых сливок, посыпанных кусочками настоящего шоколада. Даже сегодня я могу сказать, что никогда в жизни не пробовала ничего более вкусного.

Если в течение недели мы (чаще всего это была я) вели себя плохо, нас наказывали и оставляли дома. Это было ужасно — сидеть взаперти в спальне и представлять себе, скольких удовольствий ты лишилась. Если же мы были просто паиньками или если мать страдала от приступа мигрени и хотела дать нам дополнительный стимул вести себя тихо, для нас не было лучшей награды, чем внеочередной визит в «Маринеллу».

Портистон — маленький городок, и в нем была всего одна школа, потому вполне естественно, что мы с Линетт и мальчики Феликоне росли вместе. К тому времени как я пошла в начальную школу, Стефано уже перешел в среднюю. Карло учился в одном классе с Линетт. Лука и Марк были на два класса старше меня. Но так как в тот год, когда я пошла в школу Портистона, в ней было всего двадцать учеников в возрасте до одиннадцати лет, мы занимались в одной классной комнате.

Это была очень уютная школа. Она до сих пор располагается все в том же старом викторианском здании, которое в свое время было специально построено для учебных целей. Двери с надписями «Мальчики» и «Девочки» напоминают о тех временах, когда даже самых маленьких детей разделяли по половому признаку. Я не помню, как звали нашу учительницу, но она была молоденькой, с темными вьющимися волосами и носила очки. Она много улыбалась, а когда мы слишком возбуждались, клала руки нам на головы, чтобы успокоить. Это помогало.

Наша классная комната была просторной и светлой. На стенах висели яркие картинки, а звонкие голоса детей напоминали щебетание птиц. Я хорошо помню, как сидела между Лукой и Марком, раскрашивая изображение дракона жирными цветными карандашами. У нас с Марком всегда очень хорошо получалось раскрашивать, Луке же это быстро надоедало и тогда он начинал покрывать лист бумаги какими-то каракулями. Он вообще был непослушным ребенком, и его постоянно выгоняли из класса за плохое поведение. В общей сложности он провел в коридоре больше времени, чем все мы, вместе взятые. Для Марка даже эти короткие вынужденные разлуки с братом были невыносимы. Когда Луку выгоняли в коридор, он постоянно подходил к застекленной двери, становился на цыпочки и смотрел сквозь стекло, словно хотел убедиться, что брат все еще там, в поле его зрения, что с ним ничего не случилось.

У обоих мальчиков были очень тощие ноги с костлявыми коленями, и туфли на них всегда выглядели несоразмерно большими. В то время как я обычно ходила в коричневых сандалиях, мальчики Феликоне носили черные туфли со шнурками. Когда я была маленькой, мне больше нравился терпеливый и покладистый Марк. Если я просила его что-то сделать, он обычно выполнял мою просьбу. Лука никогда не соглашался ни с одним моим предложением. Даже в шестилетнем возрасте он любил командовать. Нам с Марком нравилось быть его верными оруженосцами.

Втроем мы построили убежище в небольшом лесочке за школой. Официально это место находилось уже за пределами школьной территории, и мы казались себе необыкновенно смелыми. Мы нашли выложенное кирпичом углубление в земле — наверное, раньше здесь было какое-то здание или старое бомбоубежище, — сделали крышу из веток, покрыли ее листьями и травой, оставив небольшой лаз, который можно было закрывать за собой так, чтобы нас вообще не было видно.

Убежище было крохотным. В нем едва хватало места для нас троих, и то если сидеть, поджав колени и обхватив их руками. Там пахло влажной листвой, землей и плесенью. Когда лаз закрывался, все вокруг становилось темно-зеленым, как под водой. Я боялась, что у меня в волосах запутаются пауки. Обычно мы делали вид, что прячемся от врагов. Я не знала, кто были наши враги. Это была игра близнецов, и она велась по их правилам, которых я не знала. Я не могла влиять ни на ход игры, ни на ее результат. Иногда враги захватывали меня в плен. Это означало, что я должна была оставаться в убежище и прятаться там, пока братья не вернутся и не спасут меня, но подчас они забывали это сделать.

Иногда Линетт разрешала мне поиграть с ней. Кроме того, у меня была подружка моего возраста по имени Аннели Роуз. Но я предпочитала играть с близнецами.

Почти все время учебы в начальной школе я проводила с Лукой и Марком. Мы были неразлучной троицей.

Наше детство за пределами школы было вполне идиллическим. К тому времени как мне исполнилось восемь, мать большую часть дня проводила в постели, в затемненной комнате. Тяжелые коричневые шторы на окнах всегда были задернуты. Мать говорила, что у нее мигрень, и нам с Линетт было запрещено ее беспокоить. Лучше всего выполнить это требование можно было, уйдя из дому. В результате, несмотря на все усилия матери держать нас на коротком поводке, мы пользовались практически неограниченной свободой. Линетт любила проводить время на берегу, рисуя или читая. Я же всегда отправлялась на поиски близнецов Феликоне. Нашим любимым времяпровождением было либо лазать по скалам, подглядывая за туристами, либо покачиваться на волнах гавани в лодке Маурицио. Лодка стояла на якоре, и нам было строжайше запрещено трогать якорный канат, но это не мешало нам представлять себя в открытом море. Мы ловили рыбу и плавали. Иногда вода была настолько обжигающе холодной, что у меня перехватывало дыхание. А когда нам хотелось есть, что случалось довольно часто, мы шли в «Маринеллу». Мальчишки отправлялись на кухню, а я садилась за столик на террасе и, обдирая шелушащуюся кожу на загорелых ногах, поддерживала псевдовзрослую светскую беседу с туристами. Появление Маурицио с подносом, полным пирожных и газированной воды, всегда выглядело впечатляюще.

— Шоколадный торт специально для вас, синьорина, — говорил он, нежно трепля меня по щеке, и я жмурилась от удовольствия.

Иногда с нами был Фабио, но к тому времени мы уже поняли, что он не совсем такой, как другие дети. Он всегда молчал и никак не участвовал в наших играх. Если Анжела говорила ему идти с нами, он послушно шел, но с тем же успехом мог находиться где-то за тридевять земель. Нам нравился Фабио, но он никогда не был одним из нас.

Сейчас, думая о прошлом, мне трудно выделить какое-нибудь особенное лето. В моих воспоминаниях они просто наслаиваются одно на другое. Помню то лето, когда мы с Лукой заработали небольшое состояние, сказав японским туристам, приехавшим в Портистон на литературную экскурсию, что мы являемся прямыми потомками нашей знаменитой писательницы, Мариан Рутерфорд. За пятьдесят пенсов мы фотографировались с ними под синей мемориальной доской, у стены дома, где она когда-то жила и где теперь находился ее музей. Туристы были слишком вежливы для того, чтобы усомниться в наших словах, но слух о нашей предпринимательской деятельности быстро докатился до Анжелы, и она немедленно положила ей конец, потребовав, чтобы мы отдали все полученные деньги на благотворительность. Моя мать сказала, что ей мучительно стыдно за меня, и я была должным образом наказана. Марк отказался принимать участие в нашей маленькой афере. Я уже не помню, какие соображения он приводил. Возможно, они были этического характера, а возможно, он попросту испугался неприятных последствий.

Тогда нам казалось, что лето будет длиться вечно. Но в воздухе начинало пахнуть осенью, и мы снова отправлялись в школу. Я — в одном из старых платьев Линетт, Лука и Марк — в новеньких брюках и рубашках, которые были на два размера больше, чтобы мальчики могли заворачивать манжеты. Мы думали, что наше детство никогда не закончится.

А когда наступил сентябрь после моего девятого дня рождения, я пришла в школу и обнаружила, что близнецов там нет. Они отправились в среднюю школу для мальчиков, которая находилась в Уотерсфорде. За время следующих летних каникул Лука и Марк утратили ко мне всякий интерес. Теперь они предпочитали проводить время в армейском кадетском корпусе или на футбольном поле. Новые точки соприкосновения возникли у нас лишь тогда, когда мы стали подростками. Но к тому времени я обнаружила, что мое место в треугольнике занято. В жизни близнецов появилась Натали Санто.

Глава 9

Я решила взять быка за рога и нанести визит в «Маринеллу». И пусть Анжела расспрашивает, что со мной стряслось, — я хотела снова увидеть Марка. Теперь он был моей новой болью, которая требовала утешения.

Поэтому в начале апреля я села за руль своей загаженной птицами «Клио», которая каким-то чудом все же завелась, и отправилась в Портистон. Я решила оставить «Клио» на набережной. Летом, в разгар туристического сезона, машин там было много и стоянка охранялась, но в апреле туристы не жаловали здешних мест с их суровым климатом.

Параллельно набережной протянулась главная улица Портистона. Окрашенные в пастельные тона дома с барами, ресторанами и магазинами на первых этажах фасадами были обращены к морю. Среди всех этих заведений «Маринелла» — самое большое и шикарное. Ресторан был основан в 1890 году предпринимателем-мороженщиком, который владел сетью кафе, охватывающей всю Шотландию и северную Англию. Все они процветали, поскольку летом в них подавали мороженое, зимой — горячий горох с уксусом. В 1901 году только в Уотерсфорде было двадцать одно кафе-мороженое, а через два года их число увеличилось до ста пятнадцати. Я знаю все эти цифры потому, что краткая история производства мороженого в Великобритании напечатана в меню ресторана «Маринелла», и за много лет я успела выучить ее наизусть.

Некоторое время я в нерешительности стояла на ветру, обхватив себя руками. На одном из столбиков, поддерживающих ограждение террасы «Маринеллы», сидела одинокая чайка и гортанно кричала, глядя на меня. Сделав глубокий вдох, я поднялась по ступеням и толкнула входную дверь.

Внутри не оказалось никого из знакомых. Для меня это было и огромным облегчением, и разочарованием одновременно. Посетители сидели лишь за двумя столиками. Пожилые дамы приятно проводили время за чаем с бутербродами, а похожие на туристов молодые люди, взявшись за руки, молча смотрели друг на друга. Мне показалось, что они молодожены. За стойкой незнакомый мне официант протирал посуду. На другом ее конце молодая женщина поправляла разложенные в стеклянной витрине пирожные. На обоих была униформа сотрудников «Маринеллы» — черные брюки, белоснежная рубашка и длинный белый фартук. Светловолосую головку девушки плотно обхватывала черная бархатная лента. Когда-то у меня была точно такая же.

Молодой человек улыбнулся мне:

— Пожалуйста, садитесь за столик. Я принесу вам меню.

— Благодарю, но мне нужна госпожа Феликоне, — ответила я. — Анжела Феликоне. Она здесь?

— Она вас ожидает?

— Нет. Но я член семьи.

Ну вот. Наконец-то я смогла произнести эти слова. Я сама себе присвоила статус, в котором Анжела всегда мне отказывала.

— Я спрошу, сможет ли она подойти.

— Скажите ей, что пришла Оливия.

— О… — мое имя явно произвело впечатление. Даже девушка у другого конца стойки отвлеклась от своего занятия и с любопытством уставилась на меня, сжимая в руке серебряный десертный нож. Молодой человек пришел в себя первым.

— Примите мои соболезнования…

В ответ я скупо улыбнулась отработанной «вдовьей» улыбкой — грустной и мужественной одновременно, сделала чуть заметное движение пальцами, означающее «не стоит обо мне беспокоиться, занимайтесь своими делами», взяла меню и сделала вид, что внимательно изучаю его. Парень поспешил прочь, на поиски Анжелы.

Она появилась в зале через считанные секунды. В одной руке очки, другая вытянута вперед в приветственном жесте. Анжела улыбалась, но эта улыбка была явно натянутой.

— Оливия, какая неожиданность! — вежливые объятия, аромат от Диора, розовая помада, высокие каблуки и запах лака для волос. Она, как всегда, была безупречна в своей темно-синей юбке и белоснежной блузке с наброшенным на плечи голубым вязаным жакетом и ниточкой жемчуга на шее.

— Как у тебя дела? — поинтересовалась Анжела, отстраняя меня на расстояние вытянутой руки, чтобы хорошенько рассмотреть со всех сторон.

— Прекрасно, — ответила я.

Анжела направила меня к одному из дальних столиков, подальше от двери, ведущей во внутренние помещения, где располагались офис и квартира, в которой теперь жили Марк и Натали. Я села на указанный мне стул.

— Пожалуйста, принеси нам кофе, Гевин, — обратилась она к официанту. — И еще кусочек апельсинового торта и кусочек розмаринового. Их пек Фабио, Оливия. Они необыкновенно вкусные. Посидим здесь, рядом с батареей. Тут так тепло.

На фоне безукоризненно одетой и ухоженной Анжелы я чувствовала себя почти что неряхой. Мои волосы были стянуты резинкой, на ногах — старые коричневые ботинки, а под длинным вязаным пальто, которое явно знавало лучшие времена, на мне были джинсы и один из шерстяных джемперов Луки. А если учесть, что я не стирала вещи Луки, надеясь как можно дольше сохранить родной запах, оставшийся в складках одежды, то нетрудно предположить, что вид у меня был далеко не презентабельный. Конечно, отправляясь сюда, мне следовало бы привести себя в порядок и надеть что-то более элегантное или, по крайней мере, чистое.

Анжела сидела передо мной, постукивая очками по столу.

Я нервно улыбнулась, осознавая, что мне не следовало сюда приезжать. На самом деле Анжеле было совершенно безразлично, где я и что со мной. Единственное, чего она хотела, — это чтобы я держалась подальше от ее семьи.

— Итак, насколько я понимаю, твой визит сюда означает, что ты вернулась в Уотерсфорд? — спросила она после мучительной паузы.

— Да. Я действительно вернулась.

— Понятно.

— Я просто хотела дать вам знать и поэтому…

— Да, конечно, я понимаю.

Положение спас официант, который подошел к нашему столику. Так же как все сотрудники «Маринеллы», он был безупречно вышколен. На столе появились льняные салфетки, серебряные вилочки для пирожных, три различных вида сахара и фарфоровые кувшинчики со сливками и молоком. После этого молодой человек поставил перед нами крохотные чашечки с кофе и отошел, чтобы через минуту вернуться с красивыми белыми тарелками, на которых лежали аккуратно нарезанные ломтики торта.

— Выглядит аппетитно.

— Ты должна обязательно это попробовать, — сказала Анжела, наливая мне в кофе именно столько сливок, сколько я любила. Торт был липким и вязким, а у меня и без того пересохло во рту, но тем не менее я выдавила из себя следующий вопрос:

— Как у вас идут дела?

— Что тебе сказать… Ты вряд ли поймешь. У нас свои проблемы. Маурицио не совсем в форме. Да он совсем не в форме. Не знаю, что бы я делала без Натали. Они с Марком взяли его с собой в патио, чтобы проверить работу обогревателей. Натали считает, что для Маурицио полезно заниматься какими-нибудь привычными, рутинными делами.

— Это очень мило с ее стороны, — сказала я.

— Она просто ангел, — подхватила Анжела.

— А Марк? — спросила я, сосредоточенно двигая по тарелке кусочек торта. — Как у него дела?

Анжела бросила на меня быстрый взгляд. Она не хотела впускать меня в жизнь своей семьи и не собиралась ничего мне рассказывать.

— У него все прекрасно, — сказала она. — Он очень хорошо справляется.

Взгляд Анжелы всегда оказывал на меня странное воздействие. Я чувствовала, что съеживаюсь, теряю индивидуальность и даже физически становлюсь меньше. Если бы со мной был Лука, все было бы по-другому. А сейчас мне казалось, что еще немного — и я вообще исчезну. Прекрасно осознавая свое превосходство, Анжела продолжала наступление.

— Теперь здесь все держится на Натали. Даже не знаю, что бы мы все без нее делали.

Я кивнула, положила в кофе ложку сахара и начала сосредоточенно его размешивать.

— Благословен тот день, когда она появилась в нашей семье, — добавила Анжела на тот случай, если до меня не дошел смысл предыдущих ее слов.

Я пыталась быть сильной, но понимала, что долго не выдержу. Противостояние унижениям, которым меня сознательно подвергала Анжела, требовало невероятного напряжения сил.

— Итак, — сменила тему Анжела, — когда ты планируешь вернуться в Лондон?

Я продолжала размешивать сахар.

— Пока у меня нет никаких конкретных планов.

К счастью, Анжела не успела ответить. Нас отвлекла суматоха, возникшая у входа. Двери открылись, и вместе с потоком холодного воздуха в ресторан вошли Маурицио, Марк, Натали и их дети — трое малышей с разрумянившимися щечками и розовыми от холода носами.

Сбрасывая на ходу шарфы, шапки и варежки, двое ребят постарше с порога бросились к бабушке. Маурицио тоже направился к нашему столу, чтобы потрепать меня по плечу. Его походка была нетвердой, и казалось, что за два месяца, прошедшие со дня похорон, он постарел лет на десять. Глаза слезились, и их почти не было видно из-под кустистых бровей. Натали, которая держала на руках младшего ребенка, не удосужилась изобразить даже видимость улыбки. Марк сохранял непроницаемое выражение лица, но я готова была поклясться, что при виде меня в его чертах что-то дрогнуло.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Натали. Марк стоял за ее спиной. Я встретилась с ним глазами и почувствовала, как напряжение отпускает меня.

— Я переехала в Уотерсфорд, — ответила я, целуя холодную румяную щечку малыша и вытирая своей салфеткой сопли, которые текли из его маленького носика.

— Зачем?

Я немного помедлила с ответом.

— Ну, чтобы быть поближе к Луке.

— Не понимаю. Что изменится от того, что ты будешь здесь?

— Просто мне кажется, что…

— Не знаю, что тебе кажется, Лив, но яуверена, что будет гораздо лучше, если ты уедешь обратно в Лондон.

— Я ей говорила то же самое, — подхватила Анжела.

— Тебе здесь совершенно нечего делать. У тебя здесь нет друзей.

— Нат, перестань, — попытался вмешаться Марк.

— Тебя здесь никто не любит. Никто не хочет, чтобы ты была здесь.

Натали повысила голос, и это привлекло внимание окружающих. Все посетители ресторана с интересом наблюдали за разворачивающейся сценой, предвкушая семейную ссору, а если повезет, то и скандал. Официант и официантка делали вид, что полностью поглощены своей работой, но при этом внимательно прислушивались к каждому слову.

Анжела не могла допустить семейных сцен на людях.

— Натали, дорогая, хочешь кусочек торта Фабио?

Натали стояла, переводя взгляд с мужа на торт и обратно. Ее лицо было бледным и напряженным.

— Съешь кусочек, carina, — вмешался Маурицио. — У тебя сегодня был такой тяжелый день. Кусочек торта пойдет тебе на пользу.

Тяжелый взгляд Натали переместился на меня.

— Я не хочу есть. Кроме того, нужно выкупать Бена.

— Не купаться. Торт, — с надеждой произнес ребенок.

— А я, пожалуй, съем кусочек, — сказал Марк, пододвигая себе стул и садясь между мной и Анжелой.

— Сегодня твоя очередь купать ребенка.

— Обязательно искупаю. После того как немного перекушу.

— Он замерз, Марк.

— Он в полном порядке.

— Марк… — попытался вмешаться Маурицио.

— Ладно, — решила сменить тактику Натали. — Как хочешь. Пойдемте, дети.

— Оставь их, — сказал Марк. — Пусть поедят мороженого.

— Они испортят аппетит перед обедом.

— Ничего страшного. Это же бывает не каждый день.

— Мама, ну пожалуйста, пожалуйста, — хором заныли дети.

— Марк… — снова начал Маурицио.

— Ладно, оставайтесь, — перебила его Натали. — Только если у детей испортится обмен веществ, Марк, это будет на твоей совести.

Забрав Бена, Натали стремительно прошла за стойку, к двери, которая вела в служебные помещения, и по внутренней лестнице поднялась в квартиру. Анжела тотчас же встала со своего места и отправилась следом за ней, бросив мне на прощание укоризненный взгляд типа — «посмотри, что ты наделала».

— Mio Dio, — произнес Маурицио. Размотав шарф, он повесил его на спинку стула, неуклюже опустился на сиденье и начал наводить порядок на столе. — Нехорошо получилось, Марк, — сказал он. — Совсем нехорошо. Ты должен проявлять уважение к своей жене.

— Папа, умоляю тебя, не начинай.

Я посадила на колени племянницу. Она уютно прижалась к моей груди, посасывая большой палец, и начала тереть нос клочком шелкового покрывала, с которым никогда не расставалась. Я поцеловала ее в лоб. От нее исходило приятное живое тепло.

Маурицио пошел за мороженым для детей. Марк направился к бару. Я не видела, что он налил себе, но для меня он принес куантро. Когда Марк ставил стакан на стол, его пальцы легонько коснулись моего затылка. Это прикосновение длилось всего лишь мгновение, но мне показалось, что на моей коже словно отпечаталась каждая вогнутость и выпуклость, каждая индивидуальная линия его пальца. Все мои нервные окончания сосредоточились на крохотном участке шеи.

— Мне необходимо тебя увидеть, — прошептал он. — Я скоро к тебе заеду.

Конечно, я прекрасно знала, как мне следовало бы себя повести. Я знала это тогда и знаю сейчас. Было еще не поздно. Никто бы не пострадал. Но мне тоже необходимо было увидеть его. Я хотела, чтобы меня обнимали, ласкали и любили. Я хотела, чтобы мне напоминали о Луке. Я нуждалась в утешении и исцелении.

Я провела в «Маринелле» около часа: выпила еще немного куантро, поиграла с племянниками. Из ресторана я вышла уже в сумерках. Направляясь к машине, я оглянулась на освещенный дом и увидела, что за мной наблюдают. Правда, из-за легкого опьянения я не могла с уверенностью определить, чьи именно глаза следили за мной сквозь оконное стекло второго этажа — Марка или Натали.

Глава 10

Я ждала его. Я ждала, а он не приходил.

И чем дольше я ждала, чем больше времени я проводила без Марка, тем труднее мне было отвлечься от мыслей о нем.

Я чувствовала, что он испытывает то же самое. Наши орбиты пересеклись, и пути назад уже не было.

Прошло несколько дней, и я поняла, что не в силах больше выносить собственное общество. Я отчаянно нуждалась в каком-то разнообразии. За несколько кварталов от моего дома Я присмотрела очень симпатичное кафе и теперь решила туда наведаться. К сожалению, переходя дорогу, я забыла посмотреть по сторонам и в результате чуть не попала под машину. Возмущенный водитель опустил стекло и обрушил на меня поток брани, сопровождая слова непристойными жестами. Эта безобразная сцена настолько выбила меня из колеи, что я, как ошпаренная, бросилась обратно в квартиру.

Я включила телевизор, принесла из спальни пуховое одеяло и устроилась на диване. Подобное никогда бы не произошло, если бы со мной был Лука. При нем мне не нужно было смотреть по сторонам. Он делал это за меня. Он обращался со мной так, будто я была хрупкой бесценной статуэткой из фарфора или стекла. Я могла себе позволить быть беспечной, потому что рядом всегда был мой муж — человек, который отведет любую опасность и справится с любыми неприятностями.

По телевизору показывали какую-то ужасно скучную викторину. В течение последних недель я столько раз видела эту передачу, что могла предсказать каждую реплику ведущей. Ее слова звучали в моей голове как мантры. Через некоторое время их монотонность усыпила меня, что было огромным облегчением, потому что во сне я, по крайней мере, не вспоминала об обезображенном злобой лице водителя. Не знаю, как долго я спала, но разбудил меня телефон. Определитель номера показывал, что звонит Марк.

— Я у твоего дома, — сказал он.

Закутавшись в одеяло, я подошла к окну и, отодвинув тюлевую занавеску, выглянула на улицу. Он стоял на тротуаре и курил. Даже издалека было заметно, что он нервничает. Я открыла окно и бросила ему ключи. Через несколько мгновений на лестнице послышались шаги и дверь открылась.

— Господи, — сказал Марк. — Тебе не кажется, что здесь нужно хотя бы изредка прибирать?

— Я тоже рада тебя видеть, — ответила я, забираясь с ногами на диван и поплотнее закутываясь в одеяло. Испытываемое мною облечение было настолько огромным, что мне пришлось прятать лицо. Я не хотела, чтобы Марк его увидел и понял, насколько нестерпимым для меня было ожидание. Кроме того, я прекрасно понимала, что сейчас происходит у него в душе. Лука вел себя точно так же. Неприятности и стрессы делали его раздражительным, и он начинал искать ссоры. Необходимо было набраться терпения и спокойствия, чтобы переждать бурю.

— Какая чудовищная грязь, — взяв с подоконника заплесневелую кофейную кружку, Марк брезгливо понюхал ее и поставил назад.

— Завтра приберу, — сказала я.

Продолжая раздраженно бурчать, Марк бродил по комнате, рассматривая и перекладывая вещи, которые попадались ему под руку. Я не возражала. У меня не было от него секретов.

Я терпеливо ждала, пока ему надоест изображать видимость уборки.

Через некоторое время Марк подошел ко мне, наклонился и провел рукой по моим волосам. Одна непослушная прядка упала мне на лицо, и он убрал ее за ухо. Я заглянула в его глаза и почувствовала, как учащается мое дыхание и кровь приливает к коже. Мне стало жарко, а внизу живота сосредоточилась тягучая, томная боль. Близость любимого лица сводила меня с ума.

— Господи, как ты красива, — прошептал он.

Конечно же, это случилось снова, и на этот раз мы действительно занимались любовью. То, что происходило, было необыкновенно чистым, нежным, светлым и исцеляющим. Это принесло огромное облегчение нам обоим. В отличие от первого раза между нами не было никакого чувства неловкости. Мы лишь ощутили себя более сильными и более здоровыми.

А потом мы сидели рядом и Марк гладил мое лицо, как будто мысленно делал его слепок, чтобы навсегда сохранить в памяти. Он сходил в магазин и принес нам вина и тайской еды. Я знала, что он обязательно вернется. Впервые за долгое время я ничего не имела против того, чтобы остаться в одиночестве.

Живя с Лукой, я иногда испытывала чувство полного удовлетворения — не счастья, не влюбленности, а именно удовлетворения. И если бы в такую минуту мне было суждено умереть, я бы сделала это без всякого сожаления. Подобные мысли приходили ко мне в самые неожиданные моменты в любых повседневных ситуациях. Это могло случиться во время совместной поездки в супермаркет или в один из тех вечеров, когда Лука смотрел футбол, а я читала, сидя рядом с ним. Все шло своим чередом, все происходило правильно и так, как нужно. Я чувствовала свою полную защищенность. И чем дольше я жила рядом с Лукой, тем более спокойной, уверенной и довольной себя ощущала. Я была очень счастливой женщиной.

А потом Луки не стало. И вместе с ним из моей жизни ушло нечто большее, чем прогулки под луной, дорогие подарки ко дню рождения, милые сумасбродства и маленькие интимные радости. Вместе с ним я потеряла свой привычный, повседневный мир, ощущение покоя и чувство защищенности.

В тот вечер мы с Марком сидели рядом, ели красный карри из коробочек, отогнув жестяную фольгу, пили вино и смотрели телевизор. Постепенно комната погрузилась в темноту.

Луки не было рядом, но я не испытывала привычного состояния, будто стою на краю пропасти и заглядываю в головокружительную бездну, на дне которой клубятся мои собственные страхи. В тот вечер я чувствовала себя защищенной.

Тогда мы впервые отправились в спальню и всю ночь провели вместе. Я не знаю, где в это время была Натали. Я ни о чем не спрашивала. Я просто радовалась близости большого тела Марка рядом с собой, тяжести его руки на моей талии, жесткости лобковых волос, щекочущих мои ягодицы, теплу коленей, упирающихся в мои голени. Он спал точно так же, как и его брат, задерживая дыхание на вдохе и выпуская его короткими отрывистыми толчками, напоминающими сопение ребенка. Я понимала, что рядом со мной не Лука, тем не менее, засыпая в ту ночь, я чувствовала себя почти удовлетворенной.

Глава 11

В эти выходные зима наконец-то отступила. Воздух прогрелся, и можно было гулять, не ежась под порывами ледяного ветра. Из раскрытых окон доносились звуки музыки, а на веревках во двориках и садах Уотерсфорда снова появилось сохнущее белье. Птицы и насекомые покинули свои убежища, и я решила последовать их примеру.

Я понимала, что мне необходимо чем-то себя занять в перерывах между встречами с Марком. Я никогда не принадлежала к тем людям, которых вполне удовлетворяет собственное общество. За прошедшие недели я столько времени провела в одиночестве, что этого должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Черная собака тоски действовала мне на нервы. Кроме того, я должна была чем-то занять свой мозг. Конечно, некоторое время выручал телевизор, но нельзя же до бесконечности смотреть передачи О'Грейди и реалити-шоу. От постоянного пребывания в помещении моя кожа приобрела нездоровый вид, мышцы потеряли тонус, волосы потускнели, а глаза потухли. Кроме того, я начала испытывать трудности с концентрацией внимания. Словом, постепенно я превращалась в некое существо, которое мне совсем не нравилось.

Поэтому, когда выглянуло долгожданное солнышко, я сочла это добрым предзнаменованием. Я приняла ванну, вымыла волосы и пешком прогулялась до кафе, которое находилось примерно в полукилометре от моего дома.

Оказавшись внутри, я повела себя как любой нормальный человек: села за столик у окна, с которого еще не успели убрать после предыдущих посетителей, и сделала заказ накачанному крепышу в засаленном фартуке с заткнутой за ухо сигаретой. Мне захотелось яичной болтушки и жареных помидоров с тостами. Сквозь стеклянную крышу струился солнечный свет, по радио передавали приятную музыку.

На стойке у двери лежали свежие номера «Уотерсфорд Ивнинг Эко». Я взяла газету и в ожидании завтрака стала просматривать раздел о вакансиях. По моей специальности там ничего не предлагали, но я напомнила себе о том, что уже давно хотела сменить профиль. Я до смерти устала от связей с общественностью во всех их проявлениях. Я отметила для себя две вакансии секретаря и должность ассистента профессора с хорошими навыками машинописи на историческом факультете местного университета.

К тому времени как я записала контактные телефоны в память своего мобильного, подоспел мой завтрак. Крепыш в фартуке принес мне чашку чая и еду, приготовленную настолько изумительно, что во мне проснулся давно забытый зверский аппетит. Яйца были нежными и острыми, помидоры — горячими и сладкими. Я поймала себя на том, что ощущаю себя вполне нормально, и даже поболтала немного с молодой женщиной, которая сидела за соседним столиком и ждала своего друга.

Расплатившись с хозяином, я поблагодарила его, пообещав заходить, и вышла на теплое утреннее солнышко. Повинуясь внезапной прихоти, я решила не возвращаться домой, а отправиться в центр города. Правда, я еще не могла заставить себя сесть в автобус, но пешая прогулка по живописным окрестностям Уотерсфорда была мне вполне по силам.

В Уотерсфорде нет университетского городка. Здания различных факультетов разбросаны по всему городу, хотя большинство их сосредоточено на относительно небольшой территории неподалеку от собора. В университет Уотерсфорда обычно поступают люди, которые вполне могли бы стать студентами Оксфорда или Кембриджа, но не делают этого по тем или иным соображениям. Умные высказывания профессоров университетов, подобных Уотерсфордскому, постоянно цитирует «Гардиан», а их студенты довольно часто становятся борцами за мир, рок-звездами и знаменитыми экологами.

Дорога все время шла в гору. Ориентиром для меня служил шпиль собора. Идти пешком было приятно, особенно теперь, когда у меня появилась определенная цель. Ведь долгое время конечным пунктом моих коротких прогулок были только кладбище и винный магазин. Я шла, наслаждаясь каждым шагом. Скоро мне стало настолько тепло, что я сняла джемпер и завязала его вокруг талии, подставив оголенные руки ласковым весенним лучам. Моя кожа уже полгода не видела солнца. Я вспомнила, как прошлым летом мы с Лукой гуляли вдоль канала. Он шел передо мной по тропинке, и его серая футболка почернела от пота. Дойдя до шлюза, Лука остановился и стал смотреть на воду. Я подошла к нему, он взял меня за руку, и мы некоторое время стояли рядом, соприкасаясь локтями.

Лука показал на остов старой баржи, торчащий из воды на отмели. Вокруг нее плавали щепки, обрывки бумаги и другой мусор. Когда я повернулась, чтобы понять, на что именно он показывает, Лука наклонился и поцеловал меня. Накануне мы получили плохие известия из клиники. Доктор был очень любезен, но категоричен. Он сказал, что мое тело не выполняет предназначенных ему природой функций, что я никогда не смогу зачать ребенка и никто ничего не сможет с этим поделать — ни он сам, ни кто-либо другой. Он дал нам какие-то брошюрки и посоветовал подумать над тем, что мы можем предпринять дальше. Я ожидала этого момента и боялась его, полагая, что для меня это будет страшным потрясением. Но, как ни странно, сообщение доктора не вызвало у меня каких-либо сильных эмоций. У входа в клинику счастливый молодой отец встречал свою жену с новорожденным на руках. Глядя на эту идиллическую картину, я тоже абсолютно ничего не почувствовала. Ни зависти, ни досады — ничего. Ведь меня интересовали только наши дети, наши с Лукой, а до остальных мне вообще не было никакого дела. Автоматические двери бесшумно открылись, мы вышли из здания и направились на автостоянку.

— Выкинуть это? — спросил Лука. Я кивнула, и весь ворох брошюрок отправился в ближайшую урну.

Вместо того чтобы последовать совету доктора и дома, в спокойной обстановке, обсудить вопрос о донорской яйцеклетке, мы отправились в Камден, нашли симпатичный бар, пили, танцевали и веселились до самого утра. Я не помню, как мы добрались домой, зато хорошо помню, что там мы открыли еще одну бутылку вина и немного погоревали о детях, которых у нас никогда не будет. А на следующее утро мы гуляли вдоль канала и у нас все было хорошо. У нас обоих. О детях мы больше не говорили. Лука понимал, что я не хочу возвращаться к этому вопросу. Он вообще всегда меня понимал.

Отвлекшись от своих воспоминаний, я поднялась вверх по ступенькам красивого здания, в котором располагалась главная университетская библиотека, обратив внимание на куривших у перил студентов. Они выглядели настолько юными, что скорее напоминали школьников. Я подумала о том, насколько повезло этим молодым людям. Они были свободны, умны, талантливы, и мне очень хотелось надеяться, что они не станут растрачивать свою молодость на экзистенциальные страхи и рефлексии.

В прохладной сумрачной тишине библиотеки седовласая служащая рассказала мне, как найти исторический факультет. Он располагался буквально за углом, в большом георгианском особняке. Наверное, раньше этот дом принадлежал какому-то очень богатому купцу. Оказавшись внутри, я поинтересовалась, к кому мне нужно обратиться по поводу должности ассистента. Молодая девушка протянула мне ручку и попросила заполнить бланк заявления, что я и сделала. Сидя на деревянном стуле с анкетой на коленях, я все еще не могла поверить в то, что окружающие относятся ко мне точно так же, как это было до смерти Луки. Я чувствовала себя совершенно другим человеком, но, похоже, никто не замечал во мне никаких особых странностей.

— На эту должность много претендентов? — поинтересовалась я у девушки.

Та покачала головой.

— Возможно, это не мое дело, но сразу хочу предупредить, что работа ужасно скучная, а зарплата просто дерьмовая, — сказала она. — За один час работы на подиуме в любом ночном клубе вы заработаете больше.

— Сомневаюсь, что мне вообще стали бы платить за работу на подиуме.

Девушка рассмеялась.

— А вы пробовали?

Я так и не поняла, что это было — шутка или своеобразный комплимент.

— Так вы дадите мне знать? По поводу работы?

— Думаю, что профессор сам с вами свяжется, если вы ему подойдете.

— А какой он?

Девушка пожала плечами и скорчила смешную рожицу.

— Нормальный. Старый. Жутковатый тип.

— Понятно.

Я настолько гордилась собой, что должна была поделиться с кем-то своими ощущениями. По дороге домой я достала мобильный и набрала номер Марка. Ответили почти сразу.

— Привет, — радостно сказала я. — Угадай, откуда я звоню?

— Кто это?

На мой звонок ответил не Марк. Это была Натали.

Наверное, он оставил свой мобильный на стойке.

Я быстро отключилась, моля Бога о том, чтобы Натали не узнала мой голос.

Глава 12

Узкий трехэтажный каменный дом, в котором мы жили, был абсолютно типичен для северной Англии вообще и для Портистона в частности. Это был прекрасный дом. Он и сегодня еще производит грандиозное впечатление, хотя новый владелец, какой-то лондонский гомосексуалист, приобрел его для сдачи в аренду. Линетт говорила мне, что он уже успел заработать на нем почти два миллиона фунтов. Моя мать извлекала максимум из того статуса, который ей давало владение подобным домом. Для соседей и знакомых, таких как Анжела Феликоне, он был приобретен ею на деньги, унаследованные от покойного мужа. Такая версия была удобна но всех отношениях. Помимо всего прочего, она предполагала, что покойный муж матери был состоятельным и преуспевающим человеком — крупным предпринимателем, бизнесменом или еще кем-то в этом роде.

Дом, который когда-то принадлежал тетке моей матери, был построен на совесть, но при этом по нему постоянно гуляли сквозняки. Из больших окон с раздвижными переплетами открывался вид на маленький садик. Моя мать расставляла там цветочные горшки. Бедные растения мужественно пытались противостоять соленому ветру и капризной северной погоде. Мать взялась было возделывать две длинные узкие полоски земли, которые она называла «своими клумбами», однако все ее насаждения придерживались другого мнения и упорно отказывались расти, если не считать нескольких кустиков жесткого декоративного папоротника. Через несколько лет мать отказалась от своих попыток озеленения, и с тех пор на этой бесплодной земле вообще ничего не всходило, даже сорняки.

Наши с Линетт комнаты, разделенные большой семейной ванной, располагались на третьем этаже, под самой крышей. Спальня матери была на втором, по соседству с большой гостиной, которой мы вообще не пользовались. Гостей обычно принимали в маленькой гостиной на первом этаже. Там же находились столовая и узкая кухня с выходом во двор.

Покойная тетка обставила дом крепкой, добротной, сделанной на века пресвитерианской мебелью. Больше всего на свете мать боялась каким-то образом повредить эти деревянные монстры.

Есть и пить нам разрешалось только за кухонным столом, который обязательно застилался клеенкой. По особым случаям, таким как Рождество, нас допускали в столовую, но во все остальные дни года дверь туда была плотно закрыта, чтобы ни пыль, ни дети не могли проникнуть внутрь. Как ни унизительно это было, но все детство нам с Линетт пришлось спать на прорезиненных матрацах. К такой жесткой мере мать прибегла после того, как в шестилетнем возрасте со мной произошла ночная неприятность.

Еще одним больным вопросом были хорошие манеры. Мать неустанно дрессировала нас, обучая вежливо обращаться с просьбой и отказываться от второй порции пудинга, даже если нам ее очень хотелось. Линетт никогда бы не осмелилась возразить взрослому или каким-то образом привлечь к себе излишнее внимание. Что касается меня, то я тоже прекрасно знала все правила, но забывала их с завидным постоянством, непрестанно испытывая терпение своей многострадальной матери.

— Линетт — такая славная девочка, — говорила Анжела Феликоне моей матери, когда та расплачивалась за кофе и мороженое у старомодной кассы на сверкающей мраморной стойке «Маринеллы». — Как бы я хотела иметь такую дочь!

Анжела — очаровательная, элегантная Анжела — выразительно закатывала глаза, в то время как ее сыновья бегали, шумели, смеялись, играли в стрелялки, боролись, катались по молу и путались под ногами у официанток. Это было так здорово и весело, что я не понимала, как их мать может хотеть какую-то скучную девчонку.

— Им бы следовало быть построже со своими мальчишками, — говорила моя мать. — А то так и до беды недалеко. Они плохо закончат, помяните мое слово.

Пророчества моей матери не оправдались. Единственным неблагополучным ребенком в Портистоне оказалась я.

Линетт была почти на четыре года старше. Так же как и у меня, у нее были прямые темные волосы, серо-зеленые глаза, веснушки на лице и руках и слегка неровные зубы. В отличие от меня, она ничего не теряла, не ломала и не портила. Линетт никогда не ссорилась, не кричала и никогда не злилась. Она нравилась окружающим, не прилагая к этому никаких усилий, занималась спортом, музыкой и прекрасно училась. Она всегда была доброй, умной и красивой.

Я уверена, что мать любила ее больше меня. Да и могло ли быть иначе? На месте матери из нас двоих я бы тоже выбрала Линетт. Любой бы выбрал.

К тому времени как я поступила в уотерсфордскую среднюю школу для девочек, Линетт уже была одной из лучших ее учениц. Через три года, когда ей исполнилось восемнадцать, ее избрали старостой школы. Она играла в школьном оркестре и в оркестре графства и дважды становилась финалисткой ежегодного конкурса молодых талантов ВВС. Линетт получила заманчивые предложения от нескольких ведущих университетов страны, включая Оксфорд, но предпочла Лондон.

На блестящем фоне сестры я выглядела весьма бледно.

Из-за астмы я так и не смогла достичь особых успехов ни в хоккее, ни в нетболе, хотя основная причина заключалась в том, что я испытывала непреодолимое отвращение к любому коллективному виду спорта. Не обладала я и какими-либо музыкальными способностями. Правда, какое-то время я брала уроки игры на пианино, но меня постоянно сравнивали с моей талантливой сестрой и, как можно догадаться, эти сравнения были не в мою пользу. Я была слишком ленива, чтобы бесконечно играть гаммы и упражнения, а уровня мастерства, необходимого для исполнения чего-то другого, я так и не достигла.

Особым умом, в отличие от Линетт, я тоже не блистала — по результатам экзаменов обычно оказывалась в нижней трети списка. Никогда в жизни я не побеждала ни в одном конкурсе, и учителя недвусмысленно дали понять и мне, и моей матери, что вряд ли найдется университет, который захочет видеть меня в числе своих студентов.

Тем не менее, когда я стала подростком, выяснилось, что во мне есть нечто такое, чего нет в Линетт. Я нравилась мальчишкам. Они бегали за мной. Они толкали меня. Они дергали меня за косички и отбирали вещи, чтобы привлечь мое внимание. Я возмущалась и жаловалась, но в глубине души понимала, что они делают это лишь потому, что я им нравлюсь. Мне льстило их внимание. Это повышало мой статус в глазах остальных девчонок, и я стала совершенствовать то, что мне было дано природой. Я подворачивала пояс на юбке, делая ее короче, закатывала рукава, мазала губы вишневым блеском и красила ресницы. Я начала дерзить учителям. Я постоянно жевала жвачку.

Мать видела, что творится с ее младшей дочерью. Сначала она ничего не говорила прямо, а только наблюдала и молча переживала. Но время шло, мой внешний вид и мое поведение становились все более неприличными и вызывающими. Тогда она попыталась приструнить меня, призывая к умеренности и постоянно напоминая о необходимости блюсти свое честное имя. Но я оставалась глуха к ее увещеваниям и продолжала холить и лелеять тот единственный талант, который был мне щедро отпущен природой.

К тому времени у матери появился друг. Это был некий мистер Хэнсли, и мать требовала, чтобы мы называли его дядюшка Колин. Но при каждом удобном случае я старалась подчеркнуть тот факт, что на самом деле мистер Хэнсли никакой нам не дядюшка. Мать познакомилась с ним на одном из церковных собраний, и он был скучнейшим человеком на земле. Сейчас я даже не могу вспомнить, как он выглядел. Помню только, что у него было узкое лицо, плохие зубы и жиденькие, мышиного цвета волосы. Я понимала, что он не испытывает ко мне особой симпатии, и эта неприязнь была взаимной.

В то лето, когда Линетт поступила в университет, мне исполнилось пятнадцать и моей лучшей подругой была Аннели Роуз, с которой мы дружили еще со времен начальной школы в Портистоне. Мы были очень близки — настолько близки, что даже могли угадывать мысли друг друга. Иногда нам достаточно было обменяться взглядами, чтобы зайтись неудержимым хохотом. Своим постоянным перешептыванием и хихиканьем мы доводили до исступления учителей и наших более прилежных соучениц. Сейчас я уже не могу вспомнить, о чем мы с ней болтали, но у нас всегда находились темы для беседы.

Аннели тоже нравилась мальчикам. Мы прекрасно дополняли друг друга, всячески подчеркивая и выпячивая свою раннюю сексуальность. В нашем классе я одной из первых начала бегать на свидания, постоянно меняя кавалеров. Мы ходили в кино и на танцы, держались за руки, и иногда я разрешала очередному поклоннику поцеловать себя. Но мне ни разу не встретился парень, который бы по-настоящему мне понравился. Наверное, из-за постоянной смены кавалеров я приобрела определенную репутацию, но распущенной в полном смысле этого слова я никогда не была. Я не относилась к тем несчастным девчонкам, которым приходилось буквально торговать собой, чтобы привлечь внимание мальчиков и завоевать определенный статус среди ровесниц.

Обучение мальчиков и девочек в двух средних школах Уотерсфорда было раздельным, но мы встречались на дискотеке в конце учебного года. Ни мне, ни Аннели не приходилось стоять у стены ни минуты. Я танцевала с разными мальчишками. Как-то на медленный танец под Уитни Хьюстон меня пригласил парень по имени Эйден Трейси. Он был очень пьян. Его горячее дыхание обжигало мое ухо, а напряженный член, распирая штаны, упирался мне в живот. Мы поцеловались. Я почувствовала на губах привкус «Кэмела» и пива. Он предложил мне прогуляться, но я отказалась.

Подстрекаемая мистером Хэнсли, моя мать в штыки воспринимала все, что я говорила, надевала и делала. Вскоре моя жизнь была регламентирована таким безумным количеством правил и запретов, что, обходя их, я стала настоящим мастером всяческих ухищрений.

Так как мне было запрещено покупать косметику в аптеке Портистона, мы с Аннели приноровились воровать разные мелочи в универмаге «Уосбрукс». (Не представляю, как выходят из положения современные подростки со всеми этими идентификаторами и защитными этикетками.) Потом мы забирались на второй этаж автобуса и по дороге из Уотерсфорда в Портистон с восторгом рассматривали свои трофеи. Когда у Аннели или у меня никого не было дома, мы делали друг другу макияж, стараясь добиться максимального эффекта.

Когда однажды нас увидел отец Аннели, он сказал:

— Не понимаю, зачем вам нужно замазывать свои хорошенькие личики этим дерьмом?

Мистер Феликоне выразился более поэтично. Заметив, как, сидя за столиком в «Маринелле», мы красим губы, он сказал, что не видит необходимости в том, чтобы наносить позолоту на живой цветок. В ответ мы лишь захихикали, как это обычно делают подростки.

Однажды мы попались. Мистер Хэнсли увидел, как мы с Аннели вылезаем из автобуса в почти прозрачных марлевых блузках и джинсовых шортах, настолько коротеньких, что из-под них виднелись трусики. Собранные в конский хвост волосы не мешали рассмотреть и сережки. В тот день нам удалось проколоть уши, убедив девушку в парикмахерской, что нам уже есть шестнадцать. После этого какие-то старшие ребята пригласили нас в паб и угостили коктейлем, в который входили сидр и шерри. На прощание они попросили у нас номера телефонов. В результате мы с Аннели были настолько возбуждены этим восхитительным приключением, что совсем забыли об осторожности и о длинных юбках, которые всегда надевали поверх, перед тем как выйти в Портистоне.

Хэнсли был шокирован. Он буквально запихнул нас в свою машину и отвез ко мне домой, где мы прослушали длинную лекцию о своем «распутном» поведении. Мы ерзали на стульях, нервно хихикая от страха и смущения, и надеялись только на то, что никто из знакомых нас не видел.

Потом были вызваны родители Аннели, и наше непристойное поведение стало предметом долгого и крайне неприятного для нас обсуждения. Вердикт был суров. Весь остаток лета нам было запрещено выезжать из Портистона без сопровождения взрослых, а восемь вечера объявлялись комендантским часом.

От Линетт я тоже не дождалась сочувствия. Когда я стала возмущаться несправедливостью наказания, она сказала:

— Послушай, тебе нужно потерпеть всего пару лет. Делай то, что тебе говорят, веди себя прилично, и твоя жизнь станет значительно легче. А когда тебе исполнится восемнадцать, ты сможешь поступать так, как тебе заблагорассудится, — носить, что хочешь, ездить, куда захочешь, и гулять хоть всю ночь напролет.

— Но восемнадцать мне будет только через три года!

— Поверь мне, они пролетят мгновенно. Ты даже не заметишь.

— А вдруг я умру до того, как мне исполнится восемнадцать? Ведь я даже пожить не успею.

— Ты не умрешь.

— А вдруг?

— Никаких вдруг.

— Почему?

— Потому!

— Ты не можешь этого знать!

Я представила себя умирающей от какой-то загадочной болезни, как лежу на своей кровати, на розовом нейлоновом стеганом покрывале в коротенькой ночной сорочке. Ногти на изящно вытянутых ногах покрыты голубым перламутровым лаком, руки скрещены на груди, темные волосы разбросаны по подушке, в ушах сверкают золотые сережки-гвоздики. Картина была настолько трогательной, что я чуть не заплакала, подумав, как моя мать будет горько раскаиваться в том, что послушала эту крысу Хэнсли и заперла меня в нашем мрачном, безрадостном доме в этом скучном маленьком городишке.

Я мысленно составляла газетные некрологи, планировала красивые, живописные похороны, на которых все поймут, какой талант они потеряли в моем лице. Линетт продекламирует стихи, а Аннели, возможно, исполнит какой-нибудь танец. Я хотела, чтобы на похоронах играла моя любимая музыка. Тогда к числу моих главных кумиров относились Мадонна и «Калче Клаб». Я представила себе, как рыдает моя мать, закрывая лицо носовым платком. Подавленный и бледный Хэнсли не находит себе места от стыда. Линетт снова и снова вспоминает наш последний разговор: «А вдруг я умру до того, как мне исполнится восемнадцать…» — «Ты не умрешь». Ха! Это заставит ее задуматься.

В тот момент я думала, что это будет самое скучное лето в моей жизни. На поверку же оно оказалось одним из самых восхитительных.

Глава 13

В четверг после обеда, когда я смотрела телевизор, зазвонил телефон. Номер был мне незнаком. Оказалось, что звонит секретарь исторического факультета университета. Она поинтересовалась, смогу ли я прийти на собеседование с профессором в следующую среду в три часа. Я попросила ее немного подождать и сделала вид, что проверяю свое расписание. Обойдя комнату по периметру три раза, я снова взяла трубку и сказала:

— Да, в среду я свободна. Время меня вполне устраивает.

Положив трубку, я схватила диванную подушку и закружилась в танце. Мне обязательно нужно было поделиться с кем-то моими чудесными новостями. Не рискнув снова звонить Марку, я набрала номер Линетт. Она все еще обижалась на меня. Во-первых, потому что я уехала за триста миль, не посоветовавшись с ней, во-вторых, потому что, переехав, я даже не удосужилась позвонить ей и сообщить, что со мной все в порядке, что я жива и здорова.

Своим самым жизнерадостным голосом я поинтересовалась, как дела у нее и Шона.

— Мы бы чувствовали себя значительно лучше, если бы ты была тут, с нами, Лив, — ответила Линетт. — Тебе нечего делать в Уотерсфорде. Ничего хорошего из твоей затеи не выйдет.

— Но…

— Никаких «но», Лив. Феликоне никогда не были твоей семьей. Твое место здесь, с нами. Мы любим тебя, мы скучаем по тебе и хотим, чтобы ты была с нами.

— Ничего подобного! — послышался притворно возмущенный голос Шона.

— Но тут Лука, — тихо сказала я.

— Лив, Луки там нет. Он в твоем сердце. Он будет с тобой, куда бы ты ни отправилась. А он бы хотел, чтобы ты была в Лондоне. И мы все это знаем.

— Ну… — уклончиво произнесла я, уходя от ответа. — Я хотела поделиться с тобой хорошими новостями. Я нашла работу.

— В самом деле?

— То есть саму работу я еще не получила, но договорилась о собеседовании. Причем с первой попытки.

— А как же быть с твоей настоящей работой?

— Что?

— С твоей настоящей работой в отделе связей с общественностью компании «Канари Варф» — компании, где все тебя любят и ценят?

Я не знала, что ответить. Собственно говоря, я не увольнялась из компании. Мое руководство пыталось связаться со мной, но я не отвечала ни на телефонные звонки, ни на письма. Как оказалось, Линетт это предусмотрела.

— На прошлой неделе я разговаривала с Эмбер. Она сказала, что ты можешь вернуться в любое время. Они тебя с радостью примут.

— Линетт, я бы не хотела, чтобы ты вмешивалась в мои дела.

В трубке послышался тихий вздох.

— Лив, я ни во что не вмешиваюсь. Просто я решила…

— Что ты лучше знаешь, что мне нужно.

— Нет-нет…

— Я не ребенок, Линетт. Представляешь, как я сейчас себя чувствую? Ты разговариваешь с моей начальницей за моей спиной. Извиняешься за меня, говоришь от моего имени…

— Лив, ты все неправильно поняла. Я хотела…

— Ты всегда считала меня неспособной принимать решения.

— Лив, ты ко мне несправедлива.

— А жизнь вообще несправедлива. Уж кому это знать, как не мне.

— Ты сама хоть понимаешь, что говоришь? — возмутилась Линетт. — Ты сейчас разговариваешь как…

Но я так и не узнала, как именно я разговариваю, потому что тупо повесила трубку.

Мне позвонила Анжела. Ее голос показался мне напряженным. Она спросила, как у меня дела. Я сказала, что прекрасно. Тогда она мимоходом поинтересовалась, давно ли я видела Марка. Я ответила, что это было при ней, в ресторане «Маринелла». Я даже не считала это обманом. Между человеком, который приходил ко мне три-четыре раза в неделю, и человеком, живущим вместе с Натали в квартире над рестораном, не было ничего общего.

— А почему ты спрашиваешь? — в свою очередь спросила я.

— Просто так, — ответила Анжела и натянуто рассмеялась.

На Пасху Марк пригласил меня в «Маринеллу» на семейный обед. Я сказала, что не считаю эту идею удачной. Он возразил, что если я не приду, то будет еще хуже. Люди могут подумать, что я избегаю встреч с семьей, потому что мне есть что скрывать.

Подобная мысль даже не приходила мне в голову.

— Все будет хорошо, — продолжал убеждать меня Марк. — Стефано и Бриджет прилетают из Лондона. Они расстроятся, если тебя не будет на пасхальном обеде. Папа уже говорил с Анжелой. Он убедил ее, что во имя памяти Луки ты всегда должна быть желанной гостьей в нашем доме. И уж если мама может сделать над собой усилие, то ты и подавно сможешь. Ты обязательно должна прийти. Если не ради себя, то хотя бы ради Луки.

— Ради Луки?

— Да.

В Портистоне не так много мест, где можно перекусить. И хотя в «Маринелле» никогда не подавали традиционных воскресных обедов, ресторан все равно был очень популярен как среди туристов, так и среди местных жителей. Обедать здесь по воскресеньям было настоящим удовольствием. Обстановка была теплой и домашней, еда — обильной и вкусной. Пасхальное воскресенье было особенным днем. Вся семья собиралась, чтобы отметить не только праздник, но и неофициальное открытие летнего сезона.

В семье Феликоне существовала традиция собираться вместе по всем большим праздникам. Сыновья, невестки и даже внуки, которые уже были достаточно взрослыми, помогали за стойкой, на кухне и в зале ресторана. Это создавало потрясающую семейную атмосферу. После обеда поток посетителей редел. Проводив последнего гостя, Маурицио запирал дверь, и семья садилась за стол, чтобы насладиться совместной трапезой. Даже для паршивой овцы вроде меня подобные мероприятия всегда были в радость. Маурицио умел принимать гостей. Он был щедрым и радушным хозяином, обожающим свою семью.

Но отныне все изменилось. Луки больше не было. Мои позиции в доме Феликоне никогда не были сильными, а теперь я стала особенно уязвимой. Меня пригласили на семейный обед, и я понимала, что должна предложить свою помощь. После долгих размышлений я решила позвонить Маурицио и спросить, не нужна ли им лишняя пара рук на кухне или в ресторане. С одной стороны, мне не хотелось приехать прямо к обеду и весь вечер испытывать угрызения совести из-за того, что Анжела и Натали целый день сбивались с ног, останавливаясь лишь для того, чтобы перемыть мне косточки. С другой — я очень надеялась на то, что мое предложение помочь будет отвергнуто.

Маурицио был сама доброта.

— Как это мило с твоей стороны, Оливия, — сказал он. — Но боюсь, что после стольких лет отсутствия ты вряд ли сможешь помочь нам в зале.

— Я могла бы мыть посуду, — весело ответила я, прекрасно зная, что он никогда не позволит мне это делать.

Маурицио смущенно откашлялся и попросил меня немного подождать. Я слышала, как он о чем-то советуется с Анжелой, но не могла разобрать, что они говорят. Единственное, что я расслышала — это «bambini», «Натали» и «poveretta» (бедная девочка). Голос Анжелы звучал резко. Маурицио отвечал тихо и спокойно.

Через некоторое время я снова услышала его в трубке.

— Было бы очень хорошо, если бы ты согласилась посидеть с детьми, чтобы Натали могла помочь Марку в ресторане, — сказал он. — Ты ничего не имеешь против?

— Конечно нет, — ответила я. — Только я не уверена, что Натали будет в восторге от этой идеи.

— Предоставь Натали мне.

Я положила трубку, жалея о том, что вообще ее сняла. Черная собака тоски, которая во время разговора сидела у моих ног, внимательно прислушиваясь, многозначительно вздохнула и запрыгнула мне на плечо. Под ее тяжестью моя спина согнулась колесом. Без Луки на семейном торжестве я буду совсем чужой. Ведь теперь меня вообще ничто не связывает с семейством Феликоне. За столом, где все друг другу приходятся либо супругами, либо детьми, либо родителями, либо братьями и сестрами, мне не было места.

Субботняя ночь накануне Пасхи показалась мне бесконечной. Хорошая погода сменилась бурей атлантического масштаба.

Устав от телевизора, я записалась в центральную библиотеку Уотерсфорда и взяла целую кучу книг, но оказалось, что я переоценила свои способности к концентрации. Мне следовало взять какое-нибудь легкое, необременительное чтиво — детектив или любовный роман. Но я боялась детективных романов. Я не хотела наткнуться на какое-нибудь заключение медицинской экспертизы с подробным перечислением телесных повреждений. После того, что произошло с Лукой, я бы этого просто не выдержала. И в моем нынешнем состоянии вряд ли я смогла бы адекватно воспринимать описания любовных игр и множественных оргазмов.

Поэтому я взяла умные научные книжки, читать которые у меня не было ни сил, ни желания, хотя они должны были стать альтернативой не только телевизору, но и алкоголю. Однако в 9.45 утра в субботу, этот «час X», когда я либо шла в винный магазин, либо нет, я надела одну из старых ветровок Луки и отправилась за бутылкой «Мерло» и джином. Остатки предыдущей бутылки я вылила в раковину часом раньше, наказав себя за убийственное похмелье. Женщина за кассой узнала меня и попыталась завязать разговор. Я пришла в ужас при мысли о том, что меня здесь считают постоянной клиенткой. Конечно, умение общаться с людьми, страдающими от алкогольной зависимости, составляет часть выучки продавцов подобных магазинов, но у меня не было никакого желания поддерживать беседу. Я попросила дать мне еще пачку мятной жевательной резинки и вернулась домой.

Я не понимала, в чем дело, но чувствовала себя ужасно. Как не преминул заметить Марк, в моей квартире действительно царил ужасный беспорядок, а учитывая ее небольшие размеры, это особенно бросалось в глаза и производило гнетущее впечатление. Я не могла открыть окна, потому что на улице лил дождь и дул пронзительный ветер. Я чувствовала, что задыхаюсь.

Подобно Сильвии Плат^[5] я тоже была уверена в том, что почти все душевные проблемы можно разрешить с помощью горячей ванны. Поэтому я расставила в крохотной ванной с полдесяткаразноцветных свечек, достала масло лаванды и ромашки, открыла кран и стала просматривать свои компакт-диски в поисках музыки, которая гарантированно поможет мне расслабиться. Остановив свой выбор на Sigur Ros, я проверила воду. Она была ледяной. В бойлере перегорела контрольная лампочка.

К тому времени я уже прикончила бутылку вина и смешала себе первый коктейль из джина с лимонадом. Поймав свое отражение в оконном стекле, я испугалась. На меня смотрело растрепанное безумное создание, больше похожее на привидение, чем на живого человека: волосы всклокочены, одежда в беспорядке, под глазами черные тени. Нервно меряя шагами квартиру, я выпила свой джин и почувствовала, что больше не в состоянии оставаться в одиночестве.

Впервые за долгое время я испытала сильную злость, причем эта злость была направлена на моего покойного мужа.

Надев ветровку и сапоги, я отправилась на кладбище. Порывы ледяного ветра напоминали удары хлыста. Намокшие волосы прилипли к голове, лицо и руки стали ледяными, струи дождя стекали с ветровки, и через считанные минуты мои джинсы промокли насквозь, но я не обращала на это внимания. Меня сжигал внутренний огонь. Я шла вперед по темным улицам, глядя на отражения тусклых фонарей в покрытых рябью лужах. С холма вниз несся стремительный поток воды. Деревья вокруг кладбища гнулись и стонали, как живые существа, испытывающие адские муки.

Естественно, ворота кладбища были заперты на большой висячий замок, но это меня не остановило. Стена ограждения была не очень высокой, меньше двух метров, а чуть дальше по дороге находилась автобусная остановка, на которой была скамейка. Подгоняемая злостью, я забралась на спинку скамейки, ухватилась за стену и подтянулась на руках. Это оказалось не труднее, чем вылезти из бассейна. Я даже не заметила торчащих из бетона осколков стекла.

Перекинув тело на другую сторону, я оказалась на кладбище. В окнах верхнего этажа сторожки горел свет. Смотритель кладбища и его жена, вероятно, готовились ко сну. Возможно, они сейчас чистят зубы, возможно, собираются заняться сексом. Я мысленно пожелала им удачи и стала пробираться между надгробиями вверх по холму, туда, где находилась могила Луки, громко выкрикивая свои гневные упреки.

— Ты мерзавец! — кричала я. — Как ты смел оставить меня одну! Ты ведь обещал мне, Лука! Ты обещал! Эгоистичный подонок! Ты клялся всегда заботиться обо мне! Посмотри на меня! Посмотри, что ты со мной сделал! Посмотри!..

На кладбище не было фонарей. Зачем мертвым свет? Тем не менее я прекрасно видела дорогу. Время от времени ветер разгонял тучи и сквозь них проглядывала ледяная луна. С каждым шагом вверх по холму мой гнев ослабевал. Чем выше я поднималась, тем больше успокаивалась и физически чувствовала, что меня со всех сторон окружают мертвые — добрые, заботливые мертвые. Готова поклясться, что я слышала их тихие голоса. В «Аркадской Долине» похоронено сто тридцать тысяч человек. Их души, видимо потревоженные моим ночным визитом, решили проявить свое сострадание ко мне, и я была благодарна им за поддержку.

Вытянув перед собой руки, я двигалась вперед. Мне казалось, что я захожу в теплое спокойное море и вода нежно обволакивает меня со всех сторон. Я шла в окружении мертвых, сопровождавших меня к могиле моего мужа.

Лука был одним из них. Он был не одинок.

Пробуждение было ужасным. Ему способствовал резкий звук будильника, сработавшего в моем мобильном телефоне. Повернувшись, чтобы его выключить, я сильно ушибла руку о прикроватную тумбочку. Извивающийся червячок острой боли, проделывающий ходы в моем мозгу, добрался до зрительного нерва, но мне было трудно открыть глаза, чтобы найти телефон, который я сбросила на пол.

Прежде чем мне удалось его нащупать, я еще раз ушибла руку. С трудом разлепив веки, я увидела на ладони безобразные кровавые следы порезов. На второй руке было то же самое. Один из порезов на правой ладони был настолько глубоким, что на него не мешало бы наложить швы.

Вся подушка была в кровавых пятнах. Простыни тоже. Рядом с кроватью стояли грязные сапоги, и на них уродливой грудой были свалены мои мокрые вещи — изорванные и окровавленные. Значит, предыдущая ночь не была дурным сном. Я не помнила, как попала домой, но, судя по всему, каким-то образом мне это удалось. Наверное, я снова перелезла через стену. А меньше чем через два часа мне нужно было быть в «Маринелле», чтобы присматривать за моими племянниками.

Я поставила чайник и, пока он закипал, включила бойлер, чтобы наполнить ванну. Приняв две таблетки ибупрофена, я искупалась и попыталась привести в порядок свои руки. Промыв порезы, я обработала их антисептическим аэрозолем. Мои колени тоже имели чудовищный вид, но их можно было, по крайней мере, спрятать под длинной цыганской бело-розовой юбкой. Я не стала снимать старую вылинявшую футболку. Просто надела сверху хлопчатобумажную блузку и голубую шерстяную кофту. Длинные рукава блузки немного прикрывали мои изуродованные руки.

Высушив волосы, я попыталась хотя бы немного привести их в порядок с помощью щипцов. Потом я замазала мелкие царапины на лице, замаскировала темные тени под глазами, нанесла ровный тон приятного, здорового оттенка, закапала глаза, чтобы придать им блеск, завила ресницы, почистила зубы, освежила дыхание, подушила запястья и шею и даже достала свои любимые серебряные сережки с бисером и бусы. Теперь в зеркале отражалась женщина, которая значительно больше походила на Оливию Феликоне, чем то безумное создание вчерашнего вечера. И я пообещала себе, что подобное больше никогда не повторится. Лука умер, и я должна с этим смириться.

Я приняла диазепам, чтобы унять дрожь в руках и подавить зарождающееся чувство паники.

По дороге в Портистон я слушала трансляцию пасхальной службы из какого-то собора. Ладони сильно болели, и руль приходилось держать пальцами, но, забываясь, я всей рукой хватала рычаг переключения скоростей, едва не взвизгивая от острой боли. По пути я репетировала вслух фразы, которые мне могут понадобиться.

— Пожалуйста, передай мне масло, Маурицио. Когда вы собираетесь кататься на лыжах, Карло? Позволь мне помочь тебе, Анжела.

На сиденье рядом со мной лежал букет поникших лилий, которые я купила накануне и забыла поставить в воду, а также пасхальная открытка в желтом конверте для Маурицио и Анжелы. Я не стала ее подписывать, потому что обычное «От Луки и Оливии с любовью» уже не подходило, а написать что-то другое у меня рука не поднималась. Поэтому я ограничилась фразой «Удачного дня» и тремя крестиками.

К счастью, в это утро в «Маринелле» был огромный наплыв посетителей. Все Феликоне были настолько заняты их обслуживанием и озабочены подготовкой к приему второй волны, которая ожидалась к обеду, что на меня почти не обратили внимания. В Портистон нежданно завернул туристический автобус из Уотерсфорда. Без предварительного предупреждения организатор экскурсии привез в «Маринеллу» группу из пятидесяти четырех туристов. Конечно, можно было бы отказать им в обслуживании, но Анжела и Маурицио не любили отказывать людям. Кроме того, был праздник. Поэтому случайных гостей приняли в «Маринелле» с распростертыми объятиями.

Когда я вошла в ресторан, Марк, с небрежно переброшенной через плечо салфеткой и блокнотом в руке, стоял возле большого стола на двенадцать человек и принимал заказ. Неожиданно меня охватило такое сильное желание, что я даже испугалась. Сколько раз, будучи юной девицей, я приходила в «Маринеллу» и наблюдала за тем, как Лука и Марк обслуживают клиентов. Конечно, с тех пор Марк сильно изменился. Он стал выше, толще, коренастее, волосатее, у него были широкие запястья и небольшой животик, профиль не мальчика, но мужа, его волосы начинали редеть, тем не менее это был все тот же Марк, близнец Луки. Это был человек, которого я знала много-много лет. Когда я проходила мимо, наши глаза встретились. Я попыталась улыбнуться, но не уверена, что у меня это получилось.

Пройдя в служебные помещения, я поприветствовала Маурицио и Фабио, которые хлопотали на кухне, поднялась по лестнице на второй этаж и постучала в двери квартиры. Мне открыла шестилетняя Эмилия, дочь Стефано и Бриджет.

— Привет, дорогая, — сказала я. — Как поживаешь?

— Привет, тетя Лив, — Эмилия встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку. — Что у тебя с руками?

Я ожидала этого вопроса, а потому смущенно хихикнула и сказала:

— По-дурацки получилось. Поскользнулась и упала прямо перед входом в квартиру. Представляешь?

— Бедняжка! — воскликнула Эмилия. — Ты была пьяной?

— Эмми! — из гостиной вышла Натали. Ее лицо было красным от злости. Она немного похудела, что, по моему мнению, было ей только на пользу.

— Но, тетя Нат, ты ведь сама говорила…

— Прекрати!

Угомонив племянницу, Натали соизволила обратиться ко мне:

— Ты уверена, что справишься?

— Конечно, — улыбнулась я, снимая кофту.

— Если вдруг что-то случится…

— То ты внизу, — спокойно ответила я, стараясь не вызывать се раздражения.

Натали смотрела на меня полным ненависти взглядом.

— Я терплю твое присутствие здесь только ради Маурицио, — сказала она. — Хочу, чтобы ты это знала.

Я вздохнула и погладила Эмилию по голове.

— Послушай, Натали, если ты не хочешь, чтобы я находилась в твоем доме, я просто встану и уйду.

— Естественно, я не хочу, чтобы ты находилась здесь, — теперь Натали почти шипела. — И никто не хочет. Ты это понимаешь? Даже Маурицио тебя не любит, а только терпит из жалости.

Я до крови закусила губу и небрежно пожала плечами, пытаясь изобразить полное безразличие. Как же мне хотелось сказать этой глупой корове, что я сплю с ее мужем. Но я этого не сделала. Конечно же, я этого не сделала.

Натали отвернулась от меня, поправила перед зеркалом прическу и присела на корточки перед племянницей.

— Эмилия, если у вас что-то будет не так, ты должна сразу же спуститься вниз и найти меня.

Эмилия с важностью кивнула.

Уже в дверях Натали обернулась, чтобы нанести финальный удар.

— Кстати, Лив, имей в виду, что Марк тоже терпеть тебя не может. Он считает тебя жуткой неряхой. Он презирает тебя.

— Это он тебе сам сказал? — невинным голосом поинтересовалась я.

— Да, — ответила Натали. — Это он сам мне сказал.

Я закрыла за ней дверь, испытывая непреодолимое желание сделать неприличный жест. К счастью, мне удалось сдержаться, потому что когда я обернулась к Эмилии, то увидела, что девочка смотрит на меня с опаской, как будто в любую секунду ожидает какой-то эксцентричной выходки.

— Я так не думаю, — сказала я. — Ладно, Эм. Пойдем поищем твоих кузенов.

Потом я провела несколько приятных часов на ковре гостиной квартиры Марка и Натали, играя со старшими в больницу, в то время как Бен забавно ковылял и ползал вокруг нас, что-то лопоча и пытаясь принять участие в общем веселье. Я почувствовала, что напряжение отпускает меня. Конечно, диазепам тоже сыграл свою роль, но мне уже начинало казаться, что все обойдется и день пройдет не так уж и плохо.

На обед я разогрела макароны, после чего уложила Бена спать, а мы с детьми стали смотреть «Шрека». Время от времени к нам заглядывал кто-нибудь из старших Феликоне. Наверное, чтобы убедиться, что я не напилась и не поубивала детей. В сумерках в квартиру поднялась измученная Натали. Ее волосы растрепались, руки были липкими, а фартук — грязным. Натали сразу направилась в ванную. Зашедший следом за ней Марк, к неописуемому восторгу детей, присоединился к нам. Рыча как дикий зверь, он немного поиграл с ними, прежде чем взять мои руки в свои и перевернуть их ладонями вверх. Я не знала, что ему нарассказывала Натали, но могла себе представить. Осмотрев мои ладони, Марк поднял голову и заглянул мне в глаза. Я пожала плечами.

— Не спрашивай, — прошептала я.

В тот момент я готова была отдать все на свете за несколько минут наедине с ним.

Марк продолжал смотреть мне в глаза. Казалось, это длится целую вечность. Потом он все-таки нашел в себе силы отвести взгляд и увидел четверых детей, которые собрались вокруг нас, внимательно наблюдая за тем, что происходит. Их внимание необходимо было чем-то отвлечь, и Марк нашелся мгновенно.

— Фу! Что это за гадкий запах? — воскликнул он, обводя детей подозрительным взглядом. — Кто это сделал? Это ты, Кирсти? — Марк выразительно повел носом в сторону дочери. — Неееет… Может, это Билли?.. Угу. Значит, это ты, Эмми?.. Нет, это не Эмми! Тогда кто же это? Должно быть, это Оливия!

— Это Бен! — хором воскликнули дети, прыгая по ковру и весело хохоча. Сам Бен, будучи в восторге от того, что оказался в центре внимания, радостно пищал и подпрыгивал на толстеньких ножках.

Подхватив малыша, Марк перевернул его и понюхал.

— Пфу! — театрально воскликнул он, разгоняя воздух руками. — Боюсь, что нам предстоит малоприятная процедура, Лив. Почему бы тебе не спуститься вниз? Налей себе чего-нибудь выпить, а мы присоединимся к тебе через несколько минут.

Я охотно согласилась. Когда я выходила из квартиры, дети кружком собрались вокруг Марка и с интересом изучали вонючее содержимое подгузника.

Глава 14

Не имея никакой возможности поехать в Уотерсфорд (наши родители не брезговали тем, чтобы обшаривать наши карманы, спальни и любые потайные места, где можно было бы припрятать деньги), мы с Аннели были обречены на скучное прозябание в Портистоне. Правда, однажды мы попытались поймать попутку, но ни к чему хорошему это не привело. Огромная краснолицая тетка в цветастом платье с темными пятнами пота под мышками, которая сидела за рулем первой машины, спросила нас, осознаем ли мы ту опасность, которой себя подвергаем, и понимаем ли, что нас может подобрать маньяк на белом фургоне, который будет делать с нами чудовищные вещи. Второй машиной оказался белый фургон с очень подозрительным водителем, большой слюнявой собакой и порнографическими журналами на пассажирском сиденье. После этого мы отказались от мысли добраться до Уотерсфорда.

У нас не было денег, и поэтому пару недель мы провели на пляже. Было уже достаточно тепло, чтобы загорать. Мы снимали джинсы и футболки (родители конфисковали наши шорты, равно как и бикини, а также другие слишком откровенные предметы одежды), стелили полотенца и вытягивались на них. Черные школьные форменные купальники были ужасны, но других у нас не было, и мы старались хоть как-то приукрасить себя, надевая розовые солнцезащитные очки в форме сердечек, которые бесплатно прилагались к подростковому журналу. Мы натирали друг друга маслом для загара. Я до сих пор помню приятный экзотический аромат и восхитительное ощущение мягкости блестящей маслянистой теплой кожи Аннели под моими пальцами. Кроме нас на пляже никого не было, и мы, лежа рядом, жевали «Риглиз Сперминт» и слушали портативный приемник Аннели. Вместе с радиоволнами к нам на пляж приходил целый мир, заставляя особенно остро ощущать, что жизнь проходит мимо.

Через две недели такой жизни мы почувствовали, что нам угрожает смерть от скуки. Нам нужны были деньги, а для этого надо было найти работу. Для подростков в Портистоне существовало всего два варианта — устроиться разносчиками газет, если были вакансии, или попробовать получить временное место в «Маринелле». Так как ресторан находился всего в двух шагах от пляжа, мы оделись и отправились туда. Не в последнюю очередь мы руководствовались теми соображениями, что примерно половина мальчишек-подростков Портистона проводит там значительную часть своего времени.

Анжела всегда отличалась суровостью. У нее были свои стандарты, от которых она никогда не отступала. Поэтому, когда две жующие, не очень опрятные девицы в тряпичных сандалиях, джинсах и завязанных узлом на животе рубахах ввалились в «Маринеллу» и спросили, не найдется ли для них работы, она ответила категорическим отказом.

— Но вы же давали объявление, что вам нужны официантки, — возразила Аннели, приподнимая свои очки-сердечки.

— Давала. Но у нас заведение высокого класса с соответствующим персоналом.

Подтекст был очевиден.

— Мы не всегда выглядим так, как сейчас, — вмешалась я. — Просто мы только что с пляжа.

— Это я уже успела заметить, Оливия, — ответила Анжела.

В то лето мы с Аннели были немного сумасшедшими, но идиотками мы никогда не были. Поэтому мы отправились ко мне домой, зная, что там в это время никого нет, приняли ванну и вымыли головы. Все мои вещи либо валялись на полу спальни, либо комом лежали на дне шкафа. Отделить чистое от грязного не представлялось возможным. К счастью для нас с Аннели, В комнате Линетт картина была совсем другой. В шкафу был хороший выбор длинных строгих юбок и чистых блузок. Все это было выстирано, выглажено и аккуратно развешано. Мы с Аннели перемеряли все. То, что нам не подходило, мы попросту сваливали на кровать Линетт.

Очень скоро на мне уже были надеты строгая белая хлопчатобумажная блузка и черная юбка с узором из крохотных маргариток. Аннели выбрала бежевую блузку с жабо и очень узкую юбку, которая была немного короче моей. После этого мы нашли в бельевом ящике две пары новых колготок, а Аннели позаимствовала у Линетт еще и пару мягких кожаных туфель на низком каблуке. Мы высушили друг дружке волосы феном, аккуратно их расчесали и убрали с лица, воспользовавшись заколками Линетт, затем слегка, почти незаметно, подкрасились.

— Теперь мы похожи на официанток, — удовлетворенно констатировала Аннели, рассматривая наше отражение в зеркале Линетт. По комнате как будто пронесся тайфун. Повсюду вперемешку валялись одежда, полотенца и косметика, и даже выдвижные ящики оставались вывернутыми. Но нам с Аннели было не до уборки. Нас ожидали более важные дела. Мы вернулись в «Маринеллу» и получили работу.

Глава 15

Внизу уже не было посетителей. Сотрудники «Маринеллы» закрыли ресторан, опустили жалюзи и начали готовить зал для семейного застолья.

Сдвинутые вместе столики накрыли белой льняной скатертью так, что получился один длинный стол. Свежие цветы, желтые салфетки и свечи придавали ему праздничный вид. Бутылки вина стояли через равные промежутки между приборами, рассчитанными на восемнадцать человек. Феликоне не забыли поставить прибор даже для Бена. Сервировка имела более симметричный вид, чем обычно. Наверное, потому, что без Луки число приборов стало четным.

Я поздоровалась с Карло, Шейлой и их детьми-подростками. Консервативный Карло очень отличался от остальных братьев как внешне, так и по характеру. Он был такого же роста, как Стефано, но гораздо толще и шире в кости. Его полное тело было дряблым, глаза заплыли жиром, а подбородок плавно переходил в шею почти по прямой. Он служил в полицейском управлении на какой-то административно-хозяйственной должности. Лука любил пошутить, что его брат рассылает квитанции людям, несправедливо оштрафованным за незначительное превышение скорости на тех участках дороги, где невозможно передвигаться, не превысив скорость. Сам Лука получал десятки таких квитанций. Карло был законченным конформистом. Я всегда удивлялась тому, как ему и Шейле, маленькой, невзрачной серой мышке, удалось зачать двух детей. Шейла была вполне под стать своему мужу. Она преподавала в начальной школе и была ярой поборницей строгой дисциплины. Их дети, по крайней мере на данный момент, были образцом благовоспитанности. Правда, Лука был уверен, что это не навсегда.

— Может быть, Лаура и выглядит как ангелочек, но я не удивлюсь, если узнаю, что она потихоньку делает минет байкерам за гаражами. И вряд ли Карло с Шейлой смогут удержать Эндрю, когда у него заиграют гормоны, — сказал он мне на Рождество. Я тогда еще упрекнула его за злой язык, потому что дети были действительно очень милыми, добрыми и гораздо более приятными, чем их родители.

— Прекрати, Лив. Для подростков ненормально быть милыми и добрыми. Они должны быть наглыми и эгоистичными, — ответил Лука.

— Как ты? — поинтересовалась я и взвизгнула, потому что Лука прыгнул на меня и повалил на кровать. Это произошло на второй день Рождества в доме Анжелы и Маурицио, в Уотерсфорде. Мы находились в гостевой спальне и переодевались для традиционного семейного похода в собор. Это было всего четыре месяца назад. Не считая похорон, именно тогда семья в последний раз собиралась вместе.

— Оливия? — Рядом со мной стоял Фабио. Выражение его лица было, как всегда, непроницаемым.

Я слегка встряхнула головой, чтобы отогнать воспоминания о Луке, и улыбнулась Фабио. При этом я не стала до него дотрагиваться. У Фабио было какое-то психическое расстройство, из-за которого он испытывал определенные трудности в общении. Он не любил, чтобы к нему прикасались, если только это было не по его инициативе.

— Привет, Фабио. Как дела? — спросила я.

— Ну, так, понимаешь, ммм… — ответил Фабио.

— Я сижу рядом с тобой? — поинтересовалась я.

— Анжела составила план.

— Конечно.

Анжела как будто ждала этой реплики. Хлопнув в ладоши, она объявила:

— Прошу к столу. Занимайте свои места. Поторопитесь.

Все начали добродушно подшучивать над организаторскими способностями Анжелы, о которых уже ходили легенды. Сидящий во главе стола Маурицио голосом Марлона Брандо жаловался на то, что он чувствует себя крестным отцом. Это была старая шутка, но именно благодаря ей я почувствовала себя более комфортно.

Я сидела по правую руку от Маурицио, рядом со Стефано. Прямо напротив меня сидели Лаура и Натали. Марка я не видела — он сидел по мою сторону стола, но в другом конце.

Мы произнесли короткую молитву и пустили по кругу большие круглые тарелки с bruscetta, собственноручно изготовленными Фабио. Этому крупному красивому мальчику пришлось оставить школу в семь лет, потому что учителя классифицировали его как «умственно неполноценного», но он был гением на кухне. Однажды репортер светской хроники из «Уотерсфорд Ивнинг Эко» позвонила в «Маринеллу», чтобы договориться об интервью с человеком, которого она назвала «Портистонским Риком Штайном». Маурицио тогда с трудом удалось отделаться от нее. Он не мог допустить, чтобы журналисты узнали правду о Фабио и раструбили об этом в газетах. Когда я вспоминала все те мелкие гадости, которые в детстве делала этому милому ребенку, мне становилось очень стыдно.

Я ела моцареллу и bruscetta с острым соусом, и мне казалось, что если у счастья есть вкус, то он должен быть именно таким. На какое-то время я даже забыла, кто я такая, и просто получала удовольствие от того, что являюсь частью шумной дружной семьи, которая собралась за общим столом. Но рука Маурицио коснулась моего запястья, и я вернулась с небес на землю.

— Извини, Оливия, я не хотел тебя испугать. Тебе какого вина — белого или красного?

Я подняла глаза и встретилась взглядом с Натали. Она наблюдала за мной.

— Спасибо, Маурицио, но я лучше выпью воды, если ты не возражаешь.

Маурицио покачал головой.

— Возражаю. Только не сегодня. Неужели ты лишишь меня удовольствия выпить с одной из четырех моих любимых невесток? Если ты не хочешь выпивши садиться за руль, то сегодня можешь переночевать здесь.

На лице Натали появилось такое выражение, что стало понятно — ночевать в «Маринелле» я останусь только через ее труп.

Маурицио взял в каждую руку по бутылке и показал мне.

— Выбирай.

— Тогда налей мне красного.

— Прекрасный выбор, дорогая. Прекрасный выбор. — Маурицио наполнил мой бокал. — Должен тебе сказать, Оливия, что ты сегодня прекрасно выглядишь.

Я подняла бокал.

— А ты, Маурицио, сегодня врешь как сивый мерин.

Внимательно прислушивавшуюся к нашему разговору Натали даже передернуло от такой фамильярности. Но сам Маурицио весело рассмеялся и нежно обнял меня.

Я обернулась к Стефано и подняла бокал за Фабио, который принимал заслуженные комплименты своим кулинарным талантам. Напротив Маурицио, на другом конце стола сидела Анжела, как всегда сдержанная и спокойная. Ее искренне радовало, что уже в который раз удалось собрать всю семью вместе, и даже мое присутствие не могло испортить ей настроение. Она решила не обращать внимания на эту ложку дегтя в бочке меда.

Дети вскоре забыли о том, что из-за отсутствия дяди Луки сегодняшний сбор семьи должен быть несколько печальным, а по мере того как опорожнялись бутылки с вином и опустошались тарелки с едой, об этом стали забывать и взрослые. Голоса за столом становились все громче, и постепенно все окончательно расслабились. Даже Натали.

Я была рада тому, что моим соседом по столу оказался Стефано. Среди братьев Феликоне он был интеллектуалом. Высокий, худой, с крупным носом, широкой улыбкой и добрым сердцем, Стефано больше других братьев был похож на своего отца. Он получил докторскую степень и преподавал в Лондонском университете. Проживая в одном городе, мы с Лукой много времени проводили со Стефано, Бриджет и их детьми. Бриджет тоже была очень славной. Ужасная фантазерка, она носила сережку-гвоздик в ноздре и любила вспоминать о своей бурной молодости. Она хранила фотографии марша-протеста против крылатых ракет в Гринэм Коммон, и ее несколько раз арестовывали за участие в демонстрациях. Она протестовала против всего — против вырубки деревьев, против депортации нелегальных иммигрантов, против экспорта говядины и тому подобное. Стефано обожал свою жену, она отвечала ему взаимностью, и у них были прелестные дети. Бокалы снова наполнили, и официанты поставили перед нами небольшие мисочки с макаронами, заправленными нежнейшим, невероятно вкусным соусом. Стефано и Маурицио наперебой ухаживали за мной, не позволяя ни на секунду погрузиться в свои мысли или почувствовать себя одинокой.

К тому времени как принесли мясо, я уже настолько наелась, что даже смотреть на него не могла, хотя украшенное блестящими от оливкового масла темно-зелеными листьями салата, зернышками граната и дольками апельсина блюдо было весьма живописным. А потом Стефано поправил очки и спросил меня, когда я собираюсь вернуться в Лондон.

— Нам тебя не хватает, Лив. Ты должна вернуться, — сказал он. Даже не глядя на противоположную сторону стола, я почувствовала, как напряглась Натали, прислушиваясь к нашему разговору.

— Не сейчас, — ответила я, накручивая на вилку лист салата. — К тому же на прошлой неделе мне звонили из агентства. Они уже сдали дом. Так что мне в любом случае некуда возвращаться.

— Что значит — некуда? — удивленно спросил Стефано. — Ты можешь жить у нас. Конечно, мы будем третировать тебя и обращаться, как с бедной родственницей, наши дети настоящие маленькие монстры, к тому же в нашем доме никто не убирает за собой в туалете, но мы будем очень тебе рады.

— Заманчивое предложение.

— Я серьезно, Лив. У нас большой дом. Никто не будет покушаться на твое жизненное пространство. Можешь там хоть свинарник устроить.

— Спасибо, Стефано. Я тебе очень благодарна. Честно. Но мне необходимо некоторое время пожить здесь.

Лаура что-то рассказывала Натали, и та делала вид, что слушает, но по наклону головы и выражению лица было понятно, что ее гораздо больше интересует наш разговор со Стефано.

— Понятно, — Стефано нахмурился и кивнул. — Я понимаю, что тобой движет, Лив. Но когда-нибудь тебе придется подвести черту под прошлым.

Я молчала, рассматривая свою тарелку.

— Мы понимаем твое горе, — продолжал Стефано. — Но все хорошо в меру. Наступает момент, когда чрезмерное погружение в воспоминания начинает угрожать психическому здоровью.

Я допила свой бокал и снова наполнила его.

— Не пытайся обрести счастье в прошлом, Лив. Ты должна жить дальше. Отбрось от себя все, что связано с этим городом. Уезжай отсюда.

Мне становилось все труднее игнорировать встревоженный бегающий взгляд Натали.

Стефано наклонился ко мне и прошептал на ухо:

— Возвращайся к нам, Лив. Мы позаботимся о тебе. Если ты останешься здесь, если будешь продолжать делать то, что делаешь сейчас… Пойми, пострадать могут все. И прежде всего Марк.

У меня перехватило дыхание. Во рту пересохло.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего. Просто я волнуюсь. Мы все волнуемся. Марк постоянно исчезает из дома. Он ни с кем не разговаривает. Ты напоминаешь ему о Луке. Он сам нам сказал. Когда ты находишься так близко, ему вдвойне тяжело. Да и тебе тоже тяжело, малышка. Я же вижу. Мы волнуемся за вас обоих.

К своему ужасу, я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами. Я не смогла сдержаться, они сами покатились по щекам и закапали на скатерть. Я вытерла лицо рукой и покачала головой.

Прохладная рука Стефано успокаивающе легла на мою.

— Я пыталась освободиться от Луки, но у меня ничего не получилось. И не получается, — сказала я.

— Может быть, стоит попытаться еще раз.

Я кивнула. Я чувствовала, что у меня начинается приступ клаустрофобии. В комнате было жарко, верхний свет выключили и вместо него в дальнем конце комнаты, возле камина, зажгли разноцветные фонарики. Дети включили караоке, и к неописуемому восторгу семейства горланили песню «Любой, у кого есть сердце».

— Прости меня, — прошептал Стефано, накрывая мою руку своей. — Я не хотел тебя расстраивать.

Я покачала головой.

— Ну что ты, Стефано. Дело не в тебе. Честно.

Громовой шепот Натали перекрыл гул голосов и пение детей.

— Вы только посмотрите на нее — наша вечно пьяная примадонна снова на сцене.

Лаура, которой была адресована эта реплика, вспыхнула и начала теребить свою салфетку.

Я почувствовала, как напрягся Стефано. Встав со своего места, он перегнулся через стол и тихо, но отчетливо произнес:

— Прекрати, Натали. Оставь Оливию в покое.

Позднее, когда мы убирали со стола, Марк спросил, о чем мы со Стефано говорили.

— Он считает, что я должна вернуться в Лондон, — ответила я. — Здесь все так считают.

— Нет, — испугался Марк. — Ты не должна, ты не можешь, только не сейчас!

— Он думает, что из-за моего присутствия в Уотерсфорде тебе тяжелее пережить смерть Луки.

— Если бы тебя здесь не было, я бы вообще сошел с ума, — Марк посмотрел мне в глаза. — Ты не должна бросать меня.

— Не волнуйся, — успокоила я его. — Я никуда не уеду.

Глава 16

Кабинет профессора находился на втором этаже здания исторического факультета. Это была большая комната с высоким потолком, которая, наверное, раньше служила гостиной. По периметру потолка шел лепной карниз, а сверкающая люстра свисала из центра огромной лепной розетки. Стены были увешаны видами Уотерсфорда разных лет. Я сразу заметила пейзаж, написанный в то время, когда город был еще совсем маленьким, и на том месте, где сейчас дом Анжелы и Маурицио, паслись овцы.

Впустив меня в кабинет, профессор вернулся за свой большой старомодный стол, на котором, радуя глаз, громоздились кипы книг и бумаг. Пол тоже был завален книгами и бумагами. К столу была прилажена пробковая доска, которую в три слоя покрывали бумажки с записями, сообщениями и списками неотложных дел.

В углу комнаты, под тремя высокими подъемными окнами, стоял еще один стол, поменьше, с выцветшими картонными папками и старым пыльным компьютером.

Я села на потертый кожаный диван, оказавшийся мягким и невероятно удобным. На ковре, который последний раз пылесосили неизвестно когда, стояли немытые чашки из-под кофе. В солнечном луче, пересекавшем комнату, плясали пылинки.

Профессор откашлялся, потер щеку и произнес:

— Итак, хм, да…

Я сидела, сложив руки на коленях, и улыбалась. Я изо всех сил старалась выглядеть, как настоящий ассистент. Моей целью было произвести впечатление умной, рассудительной и серьезной особы.

— Вы интересуетесь историей? — с американским акцентом спросил профессор. Это был высокий смуглый красивый мужчина всего на несколько лет старше меня.

— Да, — ответила я и подумала о том, что подтвердить это голословное утверждение мне нечем.

— Это хорошо, — сказал профессор. — Хорошее начало. Хотите кофе, э-э… мисс…

— Феликоне, — подсказала я. — Вообще-то я миссис. Я с удовольствием выпью кофе. Черный, без сахара, пожалуйста.

— Вы очень четко выражаете свои мысли, миссис Феликоне.

— Да.

Я потупилась и стала рассматривать свои руки.

Выйдя из-за стола, профессор обошел меня, просунул голову в двери и попросил девушку из приемной сделать кофе. После этого он вернулся на свое место. Казалось, он не имел ни малейшего представления, о чем меня спрашивать.

Я решила ему помочь и проявила инициативу.

— А какими именно исследованиями вы занимаетесь? — спросила я.

— Ну… Хороший вопрос. Я пишу историю Мариан Рутерфорд. Вы слышали про нее? — поинтересовался профессор.

— Конечно, — я почувствовала себя значительно увереннее. — Это американская писательница. Я выросла в Портистоне, знаю дом, где она жила, и все достопримечательности, которые с ней связаны. К нам каждое лето приезжали полные автобусы туристов на литературные экскурсии. Наверное, они и сейчас приезжают.

Профессор откинулся на спинку кресла и сложил руки домиком.

— Значит, вы знаете ее историю?

— Я знаю, что она приехала в Портистон по приглашению издателя и влюбилась в здешние места. Действие ее самого знаменитого романа «Эмили Кэмпбелл» разворачивается в Портистоне. Я даже могу показать место, откуда Эмили, предположительно, бросилась со скалы.

Профессор кивнул.

— Эпонимическая^[6] героиня, — сказал он.

Я тоже кивнула, мысленно отметив про себя, что нужно будет посмотреть слово «эпонимический» в словаре.

— Вы читали эту книгу? — спросил профессор.

— Конечно. И все остальные тоже. Но «Эмили Кэмпбелл» — моя любимая.

— Моя тоже. Вы умеете печатать?

— Да, конечно. Я умею печатать.

— А вы включаете радио, когда печатаете?

Я заколебалась с ответом, но потом решила ответить честно:

— Нет.

— Это хорошо. Потому что я не люблю, когда во время работы меня что-то отвлекает.

В этот момент дверь открылась и девушка внесла поднос с двумя чашками растворимого кофе и тарелкой с печеньем. Я взяла свою чашку, отказавшись от печенья. Профессор поблагодарил за кофе, разломил печеньице и окунул его в чашку.

— Скажите, — обратилась я к нему, — если вы решите взять меня на работу, в чем будут состоять мои обязанности?

— Вы будете печатать мои записи. Заносить их в компьютер. Увы, я предпочитаю писать ручкой.

— Понятно, — я улыбнулась и кивнула.

— Несовременная привычка, но ведь компьютер не возьмешь с собой в кровать, в поезд или на вершину скалы.

Я решила, что было бы бестактным указать профессору на то, что такое вполне возможно. Достаточно всего лишь купить лэптоп.

— То есть сама я не буду заниматься какими-либо исследованиями?

— Боюсь, что вы невнимательно читали объявление, — ответил профессор. — Там уточнялось, что я ищу ассистента, который бы помогал мне в моих исследованиях, а не занимался ими сам.

— Да, конечно, вы правы.

— Я мог бы дать объявление о том, что ищу машинистку, но побоялся, что это привлечет неподходящих соискателей.

— Ммм, — уклончиво пробормотала я и отпила кофе. Он был обжигающе горячим, но совсем жидким.

— Ну что ж, мне кажется, вы обладаете всеми необходимыми качествами для этой должности, — сказал профессор. — Честно говоря, мисс… эээ…

— Феликоне.

— Да, мисс Феликоне. Эти собеседования такие утомительные. Вам подходит эта работа?

— Ну, в общем-то, да, я…

— Рабочий день с девяти до четырех. Суббота и воскресенье — выходные. И я попрошу вас быть пунктуальной. Оплата по стандартной университетской ставке. Я понятия не имею, сколько это, но уверен, что немного. Вам придется на время работы отключать свой мобильный телефон, и хочу предупредить сразу, что я плохой собеседник. Люди считают меня необщительным.

— Меня это вполне устраивает.

— Прекрасно. Тогда я попрошу Дженни объявить о том, что место занято, — сказал профессор, поднимаясь и протягивая мне руку.

Я тоже встала. Рука профессора была прохладной и сухой. Это была рука ученого, кожа которой напоминала страницы старой книги. Профессор снял очки и едва заметно улыбнулся.

— А теперь извините, мне пора работать, — сказал он и вернулся к своим книгам.

Мы с Марком поехали на побережье в моей машине, взяв с собой теплые пальто, термос с кофе и одеяло. Доехав до конца дороги, мы по крутой, покрытой галькой тропинке спустились в маленькую бухточку, которую обнаружили много лет назад. Мы знали, что у подножия скалы есть пещера. Пенящиеся волны, набегая на берег, с мерным шорохом перекатывали гальку, а над морем истошно кричали чайки. Расстелив одеяло у входа в пещеру, мы сбросили с себя ботинки, джинсы и белье. На этот раз у нас был какой-то особенно радостный, бодрящий, жизнеутверждающий секс. А потом я лежала на спине и смеялась, глядя на проносящиеся по небу небольшие белые облака, в то время как Марк, немного нелепый в своем грубом свитере и толстых серых носках, сидел рядом со мной и фотографировал мобильником греющихся на скалах котиков. Его широкие, поросшие темными волосами бедра резко контрастировали с моими — узкими и бледными.

— Раньше люди считали, что котики — это души умерших, — сказал Марк, поворачивая ко мне свою растрепанную ветром голову. — Наверное, это связано со звуками, которые они издают. А может быть, с тем, как они лежат на скалах.

— На мой взгляд, они выглядят довольно здоровыми и упитанными.

— И все равно у них грустный вид. Обрати внимание на их глаза.

— Скорее всего, им просто до смерти надоело море. Согласись, несколько скучновато смотреть на него день за днем, безо всякого разнообразия.

— И каждый день есть только сырую рыбу.

— Угу.

— Не говоря уже о погоде.

— Бедные котики.

— Да, невеселая у них жизнь.

Марк обернулся и сфотографировал меня.

Я отбросила волосы с лица и уже открыла рот, чтобы возмутиться.

— Не волнуйся, — успокоил меня Марк. — Я ее удалю.

— Удали немедленно.

— Ладно, ладно.

— Марк…

— Ну все, успокойся, уже удалил.

Склонившись надо мной, он закрыл мне рот поцелуем. Его губы были солеными и сухими. Извиваясь всем телом, я прильнула к нему. Покачав головой, Марк улыбнулся, и его холодная рука оказалась у меня между ног. Я дрожала. Я хотела большего. Я вбирала его в себя.

Мы погружались в блаженное забытье. Это уже перестало быть только способом выжить. Наши отношения уже не были всего лишь бальзамом для душевных ран или взаимным утешением. Они переросли в нечто большее. В тот день, когда мы ездили на побережье, я испытала ощущения, о существовании которых уже успела забыть за прошедшие страшные месяцы. Сначала я даже не смогла их классифицировать, но позднее, когда вернулась в свою квартиру и вымывала из волос песок, меня осенило. Там, в бухте, я несколько мгновений была по-настоящему счастлива.

Глава 17

В свое первое лето работы в «Маринелле» я влюбилась в семейство Феликоне и в их образ жизни. Мне и раньше нравились эти красивые и обаятельные люди, теперь же они меня окончательно заворожили. По сравнению с моей матерью, с ее туфлями без каблуков, широкими лодыжками, короткими волосами с некрасивой сединой и мученическим выражением лица, Анжела выглядела как королева или кинозвезда. Миниатюрная элегантная блондинка с безупречным маникюром, она всегда улыбалась, даже когда отчитывала сотрудников за какую-то провинность. У Маурицио была маленькая аккуратная бородка и так называемый «высокий» лоб. На самом деле его волосы просто начинали редеть, как у маминого друга Хэнсли. Но, в отличие от Хэнсли, Маурицио очень много смеялся. А кроме того, он много пел, много целовался и любил цитировать стихи. И хотя он часто кричал, эти вспышки плохого настроения были кратковременными и дальше слов дело никогда не заходило. Он говорил нам с Аннели вычурные комплименты, подкрепляя слова выразительными жестами, постоянно скармливал нам лакомые кусочки, и каждый день мы уходили домой с пакетами, набитыми всякими вкусностями, оставшимися после клиентов. Мне нравилось это оживленное место с его запахами кухни, суетой, шумом, веселой болтовней и музыкой по радио. Когда я находилась в «Маринелле», жизнь была полна красок.

Жизнь в нашем доме была даже не черно-белой, а скорее серой. Дата отъезда Линетт в университет неумолимо приближалась, и я приходила в отчаяние от одной мысли, что останусь здесь совсем одна, с матерью и мистером Хэнсли. Дома мы ели только английскую еду, то есть белый хлеб с маслом, томатный суп «Хайнц», хрящеватые свиные сосиски и блюда из фарша. Иногда к обеду у нас были макароны, которые я очень любила, но это считалось баловством. По вечерам Хэнсли обычно ужинал с нами. Он засовывал салфетку за воротник и заставлял нас хором произносить: Возблагодарим Господа за хлеб наш насущный и за милость его. Он постоянно восторгался стряпней матери и, несмотря на свою худобу, очень много и жадно ел, часто разговаривая с набитым ртом и омерзительно чавкая, что вызывало у меня отвращение. При этом он считал, что мы с Линетт имеем право говорить только тогда, когда к нам обратятся.

Я не допускала даже мысли о том, что Хэнсли запустит свои волосатые пальцы в деликатесы из «Маринеллы». Если я не съедала содержимое пакетов, которыми снабжал нас Маурицио, по дороге домой, то скармливала остатки чайкам.

Когда мы с Аннели начали работать в «Маринелле», Стефано учился в университете, а Карло уже работал в каких-то силовых структурах Уотерсфорда и встречался с Шейлой. Поэтому мы редко видели старших мальчиков Феликоне.

Фабио все время был в «Маринелле». Он постоянно находился на кухне, где сосредоточенно колдовал над своими тортами и пирожными. Достаточно было один раз показать ему, как готовится то или иное блюдо, чтобы он запомнил его рецепт навсегда. Через некоторое время он начнет смело экспериментировать с ингредиентами и создавать свои собственные кулинарные шедевры, но тогда он был еще совсем юным, на год младше нас с Аннели. Он постепенно привыкал к тому, что сильно отличается от своих шумных бойких сверстников и что его оберегают и лелеют, как оранжерейный цветок.

Марк и Лука жили в квартире над рестораном и помогали родителям в их бизнесе. Кроме них в семействе Феликоне появилась еще одна помощница. Это была рыхлая девушка с нездоровым цветом лица по имени Натали Санто.

Марк рассказал нам, что мать Натали была двоюродной сестрой Анжелы и ее лучшей подругой. Они вместе учились в школе, и их семьи постоянно проводили вместе отпуска. Они пообещали друг другу, что если с одной из них что-то случится, то другая обязательнопозаботится о детях. Натали была единственным ребенком. Отца она даже не помнила, а теперь и мать умерла от рака. Когда она лежала на смертном одре, Анжела в присутствии всех членов семьи и священника поклялась, что Натали станет членом семьи Феликоне, где ее будут любить и оберегать. Она пообещала, что защитит ее от любых напастей, а в свое время обязательно позаботится о том, чтобы девочка удачно вышла замуж. Кузина умерла спокойно. Она знала, что Анжела — человек слова и ее дочь осталась в надежных руках.

Когда Натали переехала в дом Феликоне, ее окружили вниманием и заботой. Близнецам были даны четкие инструкции: Натали нуждается в ласке и покое, ее нельзя дразнить, пугать и втягивать в шумные игры. Мальчики были заинтригованы. У них никогда не было сестры, и присутствие девушки в доме будоражило их любопытство. Но Натали была умной и никогда не клала свое белье в общую корзину для стирки. Она держала свои секреты при себе.

Рассказанная Марком история показалась мне очень романтичной, и я немного ревновала к Натали. Но после того как новизна впечатлений от ее появления в семье прошла, мальчики перестали говорить о Натали, а я просто не обращала на нее внимания.

Теперь, испытав на себе, что такое горе, я понимаю, что мне следовало быть более чуткой.

Близнецы были на два года старше нас с Аннели и учились в средней школе для мальчиков. Несколько лет мы практически не общались, хотя часто встречались в городе и ездили в Уотерсфорд на одном и том же школьном автобусе. Шумный и уверенный в себе Лука был лидером. Он улыбался девчонкам, дерзил водителю, постоянно влипал в какие-то истории и всегда выходил сухим из воды благодаря своему потрясающему обаянию. Из двоих близнецов именно он своими выходками часто доводил мать до отчаяния. Лука никогда не мог правильно заправить рубашку в брюки, его галстук всегда сбивался набок, волосы были слишком непослушными, улыбка слишком широкой, а ресницы слишком темными. Его тело росло настолько быстро, что он не успевал привыкнуть ни к своим длинным худым ногам, ни к жилистой шее, ни к «взрослому» голосу. Девчонки сходили по нему с ума.

Более низкорослый и менее активный Марк всегда находился в тени брата, но его вполне устраивало такое положение дел. Из них двоих он был более умным, не столько в учебе, сколько в делах житейских. В отличие от деятельного Луки, Марк умел наблюдать и просчитывать последствия, легко находил подход к людям. Лука использовал свое обаяние инстинктивно, Марку же было необходимо прочувствовать окружение. Он был славным мальчиком. Его любили учителя. У него было много подружек, хотя большинство девчонок дружили с Марком лишь для того, чтобы подобраться поближе к Луке.

В наше первое лето в «Маринелле» мы с Аннели много времени проводили с близнецами. Естественно, нам не разрешали подниматься в квартиру над рестораном, но после работы, если погода была хорошей, мы вместе отправлялись на пляж, играли в футбол или фрисби, дурачились и флиртовали. Мы с Аннели переодевались в джинсы, закатывали их повыше и бегали по мелководью, а близнецы бросали в нас мячом, стараясь поднять побольше брызг и намочить нас с головы до ног. Мы визжали и ругались, но на самом деле эти невинные игры доставляли нам огромное удовольствие.

Натали была старше нас, и мы никогда не приглашали ее с нами на пляж. Мы вообще, как мне кажется, не думали о ней. Нам никогда даже в голову не приходило, что она может чувствовать себя одинокой или несчастной. Все свое время она проводила либо в «Маринелле», либо в квартире. Анжела постоянно держала Натали при себе, опекая и утешая в ее горе. Они стали практически неразлучными. Анжела считала, что Натали скорее придет в себя, если ее постоянно чем-то занимать. Она научила девушку вести бухгалтерию, руководить официантами и общаться с поставщиками. Натали поступила на курсы маркетинга при Уотерсфордском техническом колледже, чтобы со временем помогать Анжеле и Маурицио расширить дело.

Даже окончательно освоившись в семье Феликоне, Натали почти не разговаривала со мной и Аннели, если не считать указаний и выговоров за опоздания, неаккуратность или еще какое-нибудь отклонение от высоких стандартов «Маринеллы». За спиной мы называли ее надутой коровой. Скорее всего, она просто стремилась угодить Анжеле. А может быть, так проявлялась ее робость.

В сентябре нам пришлось оставить работу в «Маринелле» и отправиться в школу. Линетт уехала в университет. Я не знаю, кого больше опечалил ее отъезд — меня или мать. Мы вместе проводили ее на вокзале в Уотерсфорде. В ожидании поезда мы сидели в привокзальном кафе и пили чай, настолько жидкий, что я даже пошутила по поводу того, что у воды не сложились отношения с чайным пакетиком. Никто не засмеялся.

Чтобы немного поднять настроение, мама купила нам по плюшке, но они оказались совсем невкусными. В отличие от сладких сдобных плюшек из «Маринеллы», эти были черствыми и распадались на неаппетитные куски теста и подгорелые ягоды смородины. Вязкая глазурь напоминала клей и на ощупь, и на вкус.

С одной стороны, Линетт очень хотелось поскорее уехать из дома, но с другой — ей было страшно уезжать. В тот день на ней были ее любимые джинсы с широким кожаным поясом и черный свитер с высоким завернутым воротом, в котором она чувствовала себя увереннее. Волосы она затянула в тугой узел на затылке. Линетт слегка подкрасилась и надела высокие ботинки на низком каблуке. Она была очень хорошенькой. Глядя на нее, я чувствовала, что у меня начинает щипать глаза. Я не хотела, чтобы она уезжала, и не только потому, что любила ее. Я боялась остаться наедине с матерью в большом мрачном доме.

Что касается матери, то она была притворно весела, без умолку болтала о тех чудесных возможностях, которые открываются перед Линетт, об интересных людях, с которыми она познакомится, о замечательных книжках, которые прочитает. При этом она постоянно напоминала и вздыхала о том, что у нее самой таких возможностей никогда не было. Я бы предпочла проигнорировать эти жалобы, настолько они меня раздражали, но Линетт поступила иначе. Нежно взяв мать за руку, она сказала:

— Я это знаю, мама. И ты должна знать, что я всегда буду помнить и ценить все те жертвы, на которые тебе пришлось пойти ради того, чтобы я имела возможность поступить в университет. Я всегда буду тебе благодарна.

На глаза матери навернулись слезы умиления. Линетт печально улыбалась, разглядывая свою недоеденную плюшку, а я сидела, ссутулившись на своем стуле, жевала жвачку и с содроганием думала о том, какая жизнь меня ожидает в ближайшие несколько месяцев.

Когда объявили о прибытии поезда, это стало огромным облегчением для всех нас. Мы вышли на платформу, и я помогла Линетт занести в вагон багаж, которого было на удивление мало.

— Пообещай, что будешь звонить мне раз в неделю! — выкрикнула мать.

— Обязательно, — пообещала раскрасневшаяся от возбуждения Линетт, высовываясь из окна. Я подошла поближе, стала на цыпочки и поцеловала ее в щеку.

— Будь молодцом, Лив, — прошептала моя сестра. — Пойми, все проходит и все меняется, и как бы тебе ни было плохо и тяжело, ты всегда должна помнить о том, что и это тоже пройдет.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — расплакалась я.

— Перестань, — сказала Линетт. — Посмотри на это с другой стороны. Теперь моя спальня, моя одежда и мои диски в полном твоем распоряжении. Разве не об этом ты всегда мечтала?

— Нет, — продолжала рыдать я. — То есть да, я хотела, но…

Безошибочно почувствовав, что я уже вошла в роль и начинаю играть, Линетт прижала палец к губам.

— Пиши мне, Лив. Сообщай обо всем, что у вас происходит. И еще, Лив, пожалуйста, не делай ничего такого, чего бы не сделала я.

— Хорошо, — шмыгая носом, пообещала я и отошла в сторону, чтобы мать могла еще раз обнять на прощание свою хорошую дочку.

В ту минуту я действительно собиралась сдержать свое обещание. И некоторое время мне это даже удавалось.

Глава 18

В свой первый рабочий день в университете я пришла вовремя. Причем, несмотря на раннее время, я отлично себя чувствовала и была в прекрасном настроении, что для меня было большим достижением. Накануне, в субботу, я села в автобус и поехала в центр Уотерсфорда. Там я купила узкую и длинную, почти до щиколоток, коричневую юбку, которая великолепно смотрелась с моими ботинками, а также несколько джемперов с открытым воротом. Теперь мне было в чем ходить на работу. Коричневый цвет я выбрала не случайно. С одной стороны, он был модным, с другой — в нем было что-то академическое. Я выпрямила волосы, покрыла ногти бледно-розовым лаком и положила в сумочку такие нужные вещи, как кошелек и упаковка салфеток.

Я понимала, что мне невероятно повезло с работой в университете, и не собиралась упускать свой шанс. В моем нынешнем состоянии я бы не смогла работать в офисе. Я бы просто не выдержала обычных в таких местах сплетен и бесконечных разговоров о политике. И уж конечно я бы ни за что не справилась с работой, которая предполагает общение с клиентами. Перспектива необременительной деятельности в тихой комнате, где кроме меня будет только нелюдимый профессор, выглядела очень привлекательной. Я понимала, что большую часть дня мне придется тупо перепечатывать чужие записи, но, по крайней мере, предмет исследования профессора был мне знаком и интересен. Я заполнила все необходимые анкеты и договорилась о том, чтобы зарплату перечисляли на мой банковский счет. Я не нуждалась в деньгах. Для меня имело значение только то, что мне наконец удалось разорвать замкнутый круг и преодолеть ту вязкую апатию, в которую я погрузилась после смерти Луки.

Любой ребенок, который вырос в Уотерсфорде и ходил там в школу, знал о Мариан Рутерфорд и ее влиянии на литературу девятнадцатого века. А что уж говорить о тех, кому посчастливилось жить в Портистоне, где буквально каждый камень был каким-то образом связан с ней и облагорожен ее талантом. Каждый год, в августе, в нашем городке проходил литературный фестиваль, на который съезжались гости со всех концов света. Они ходили по памятным местам, слушали лекции о творчестве Мариан Рутерфорд и пили вино с писателями, поэтами, отставными политиками и знаменитостями разного калибра. Я неоднократно пыталась уговорить Луку съездить на один из этих фестивалей, потому что искренне интересовалась всем, связанным с единственной знаменитой дочерью Портистона (пусть даже не родной, а приемной). Но Лука смеялся и говорил, что на самом деле мне просто хочется потолкаться среди известных людей. Возможно, он был прав. Он всегда был прав.

В 8.50 утра в понедельник я уже стояла на ступеньках исторического факультета. Дженни появилась ровно в девять.

— Вы рано, — сказала она, отпирая двери.

— Профессор попросил меня быть пунктуальной, — ответила я.

— Старый лицемер! Он почти никогда не приходит раньше десяти. Заходи. Я поставлю чайник.

Я сидела в приемной, пила чай, слушала болтовню Дженни и чувствовала себя ужасно неловко. Мне не терпелось поскорее приступить к работе, но дверь в кабинет профессора была заперта, и мне ничего не оставалось, кроме как ждать.

Дженни было двадцать лет, у нее были очень короткие волосы и бойфренд по имени Юсуф, который изучал медицину и любил свою работу диджея. Дженни относилась к той категории людей, которые никогда не испытывают недостатка в темах для разговора и не нуждаются в ответных репликах. Меня это вполне устраивало. Мне было совершенно неинтересно то, что Дженни проколола пупок и занесла инфекцию, а также то, что ее соседка по комнате — лживая корова, которая постоянно берет без спроса ее вещи. Но эти рассказы не мешали мне сидеть и думать о Луке. Пока я грезила наяву, Дженни в очередной раз сменила тему и перешла на профессора. Я слушала ее без особого интереса. Мне уже было понятно, что она не в восторге от своего шефа. Нарисованный ею портрет можно было свести к одной фразе — сварливый, лишенный чувства юмора отшельник.

— Наверное, — продолжала Дженни, — он не всегда был таким. Но после того как жена то ли бросила его, то ли умерла, то ли еще что-то, у него просто крыша поехала. Меня от него в дрожь бросает. Ты понимаешь, что я имею в виду? И не только меня. На твоем месте никто не задерживался дольше нескольких недель. Твоя предшественница вообще продержалась всего три дня.

— Мне он показался довольно милым, — сказала я, полагая, что это должно было прозвучать очень по-взрослому. Мне хотелось дать понять Дженни, что перед ней зрелая женщина, которой нет дела до досужих сплетен. Однако я не успела войти в эту новую для меня роль, потому что появился профессор. Он был мрачнее тучи, но сразу же попросил меня не обращать на это внимания, потому что по утрам в понедельник это его естественное состояние.

Впустив меня в кабинет, профессор поинтересовался, знаю ли я, что делать с компьютером. На то, чтобы убедиться, что шнур подключен к розетке, и найти выключатель, у меня ушло примерно две минуты. Компьютер ожил и с сердитым урчанием начал медленно загружаться.

— Получилось? — поинтересовался профессор.

— Думаю, что да, — ответила я.

Теперь мне нужно было найти файлы, связанные с Мариан Рутерфорд. Кликнув по имени пользователя «ассистент», я нашла то, что искала.

Убедившись, что все готово к работе, я поинтересовалась у профессора, с чего мне начинать.

— С чего хотите, — ответил профессор, ткнув пальцем в бессистемное нагромождение картонных папок на моем столе. — Там масса записей, которые нужно занести в компьютер.

Я открыла верхнюю папку и обнаружила тонкую стопку исписанных от руки страничек. Почерк был мелким и корявым. Кроме того, страницы были испещрены перечеркиваниями, правками и сносками. В глазах рябило от звездочек и цифр, отсылающих к сноскам, которые надо было искать на другой, часто несуществующей, странице. В первой папке было около сорока листков. На столе было семь папок.

Я посмотрела на профессора. Он сидел за своим столом вполоборота ко мне — поза, исключающая возможность контакта. Потирая подбородок, профессор читал какой-то машинописный документ. Возможно, это была работа одного из студентов. Профессор казался полностью поглощенным чтением. Он постукивал карандашом по зубам и перекладывал страницы, склонялся над столом и делал пометки на полях. Я наблюдала за ним и понимала, что в данный момент для него не существует ничего, кроме этих машинописных страничек. О моем существовании он попросту забыл.

Я начала заносить записи в компьютер.

Расшифровка почерка профессора оказалась задачей не из легких. Я очень быстро поняла, что если хочу когда-нибудь закончить хотя бы одну папку, мне придется дать волю фантазии. Я сомневалась в том, что сам профессор дословно помнил свои записи, но была уверена, что он не станет просматривать сотни страниц, сверяя каждое слово. Достаточно было не делать ошибок в том, что касалось дат, имен и географических названий, а в остальном можно было полагаться на свои скромные познания и интуицию.

Процесс был сродни разгадыванию сложной головоломки и очень скоро увлек меня настолько, что я даже забыла о том, где нахожусь, и не заметила, как Дженни открыла дверь и принесла кофе.

— Как ты тут? — тихо спросила она, поставив чашку на стол.

— Нормально, — прошептала я в ответ. — Честно говоря, мне даже нравится.

— Ну, это не надолго.

Профессор кашлянул.

— Мисс, эээ…

— Миссис. Миссис Феликоне.

— Вам положен перерыв. Возможно, вы захотите выйти в сад и выпить свой кофе там?

— Нет, спасибо. Я останусь здесь, если вы не возражаете.

Я узнала, что Мариан Рутерфорд похоронена в «Аркадской Долине». В документах говорилось о том, что на ее могиле стоит белый надгробный камень, украшенный гирляндами лилий и плющом. Лилии символизировали чистоту, а плющ — бессмертие и дружбу. По мнению профессора, изысканная простота надгробия вполне соответствовала характеру писательницы. Мне захотелось узнать побольше.

Я продолжала разбирать записи. Профессор был по-прежнему погружен в чтение. Каждый молча занимался своим делом, и это устраивало обоих. Кажется, из нас получился неплохой тандем. Так продолжалось почти до конца рабочего дня, пока в моей сумочке неожиданно не зазвонил телефон. Я совсем забыла, что взяла его с собой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мне удалось его отключить, и все это время профессор исполнял пантомиму, которая должна была сообщить мне о его крайнем недовольстве. Он отбросил в сторону документ, снял очки, тяжело вздохнул и начал мерить шагами комнату.

— Извините меня, — сказала я. — Это больше не повторится.

— Я очень на это надеюсь. Подобные инциденты действуют мне на нервы.

— Извините, — повторила я.

— Поймите, это не каприз, — профессор снял очки и потер глаза. — Я не могу сосредоточиться, зная, что каждую минуту может раздаться телефонный звонок. Именно поэтому Дженни сидит в другой комнате. Она любит телефоны. Я — нет.

Я улыбнулась.

— Логично.

— Значит, до завтра, мисс, эээ…

— Прошу вас, — сказала я. — Зовите меня просто Оливией.

Глава 19

На следующее лето мы с Аннели снова устроились на работу в «Маринеллу». На этот раз Анжела и Маурицио даже не давали объявления — они взяли и пригласили нас. И это было чудесно — мы почувствовали себя почти что членами семьи. Последние две недели в школе прошли в нетерпеливом ожидании. Мы предвкушали целое лето в компании Луки и Марка, которые уже были в выпускном классе, что в наших глазах придавало им особый шарм. Однако нас ожидало горькое разочарование. Когда мы вышли на работу в «Маринеллу», оказалось, что близнецов там нет. Опасаясь, что дети забудут язык отцов и утратят связь со своими корнями, Анжела и Маурицио отправили мальчиков в Неаполь. Там они должны были работать в офисе кузена Маурицио, который занимался агротуризмом.

Нам с Аннели было вдвойне обидно, потому что к тому времени мы уже составили потрясающий план. Каждая из нас должна была выбрать одного из братьев и влюбить его в себя. Потом мы бы обвенчались в один день в одной и той же церкви и устроили бы общий свадебный прием. Мы бы переехали в квартиру над «Маринеллой» и стали жить в смежных комнатах. Мы бы стали не просто лучшими подругами, а почти сестрами. Мы бы вместе устраивали вечеринки. Мы бы вместе рожали детей. Мы бы жили долго и счастливо вместе с нашими замечательными мужьями-близнецами.

Но близнецы были в Неаполе, а мы остались в Портистоне, и Натали, с ее вечно кислым выражением лица, рассказывала нам, что и как мы должны делать. Она стала еще толще и некрасивее, чем была прошлым летом. Ей было не больше двадцати, но нам с Аннели она казалась взрослой женщиной. Причем женщиной, которая не умеет одеваться, не пользуется косметикой, не смотрит телевизор, не слушает поп-музыку, не увлекается модой и не любит сплетничать. Одним словом, она не интересовалось ничем из того, ради чего, по нашему с Аннели мнению, стоило жить. Она была барьером между нами и Феликоне. За прошедший год они с Анжелой сблизились еще больше — почти как мать и дочь.

Глава 20

— Где ты была? — Марк обнял меня, как герой старого бродвейского мюзикла. Расслабившись в его объятиях, я жадно вбирала частички апрельского тепла, которые он принес с собой.

— Я так по тебе соскучилась, — прошептала я ему на ухо.

— Но где ты была? Я не мог дозвониться.

— Я нашла работу.

— Да? Прекрасно.

— Я думала, ты будешь рад за меня.

— Возможно, я еще порадуюсь. И что это за работа?

— В университете. Я набираю тексты на компьютере.

— Ну что ж, спасибо.

— Марк, прекрати. Ты прекрасно понимаешь, что я никак не могла сообщить тебе раньше, — сказала я, отталкивая его. — Я ведь не могу взять и позвонить, не зная, один ты или нет. Кроме того, трубку может взять Натали. Я не имею на это права.

— Ты жена моего брата. Ты можешь звонить мне в любое время.

— Это было бы неправильно, — возразила я. — Ведь я не просто твоя невестка. Разве не так?

Марк сделал мне знак замолчать. Я затаила дыхание, и некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза.

— Я не мог тебе дозвониться, — повторил Марк. — Ты не отвечала на звонки.

— На работе мне приходится отключать телефон, — объяснила я. Его упреки начинали меня раздражать. — Я заканчиваю в четыре часа. Если ты позвонишь мне после четырех, я отвечу.

Мы оба знали, что в летние месяцы в четыре часа в «Маринелле» начинается наплыв посетителей, и Марк вряд ли сможет найти время и достаточно уединенное место, чтобы поговорить со мной.

— Как у тебя дела? — ласково спросила я. Он похудел, лицо выглядело изможденным, под опухшими глазами залегли темные круги.

Марк потер глаза и пожал плечами. Весь его вид выражал такое отчаяние, что я тотчас забыла все обиды, обняла его и крепко прижала к себе, пытаясь утешить.

— Все хорошо, дорогой, — шептала я. — Ни о чем не беспокойся. Все хорошо.

— Нет, неправда! — воскликнул Марк, вырываясь из моих объятий. — Все совсем не хорошо. Все плохо. В этом мире все идет неправильно. В моей жизни все идет неправильно.

— Ты сегодня свободен? — спросила я.

Он кивнул.

— Тогда поехали на наш пляж.

Мы отправились на побережье, гуляли по скалам, на которых крохотные цветочки тянулись навстречу весеннему солнышку. По небу по-прежнему проносились облака, но море сверкало и переливалось на солнце всеми оттенками синего. Сотни морских птиц летали над нами, под нами и вокруг нас. Я чувствовала, что у меня начинает кружиться голова. Согнутые ветром кусты утесника были в полном цвету. Я слегка прикрыла глаза. Сквозь ресницы окружающий мир выглядел сине-зелено-желтым.

Мы остановились на тропинке и поцеловались. Марк улыбнулся.

— Когда мы с тобой вдвоем, — сказал он, — только ты и я, жизнь кажется вполне сносной. Мы должны быть вместе.

— Я знаю.

— Когда я вдалеке от тебя, рядом со мной только пустота. Раньше там был Лука.

— Мне кажется, — осторожно сказала я, — что именно для этого мы друг другу и нужны. Мы заполняем друг для друга ту пустоту, где раньше был Лука.

— Не уверен, — возразил Марк. — Я думаю, что все гораздо сложнее.

Мы спустились на пляж по вырубленным в скале ступенькам. После нашего последнего визита здесь кто-то побывал. В пещере валялись банки из-под пива, а у входа виднелись остатки костра. Мы занимались любовью с необыкновенной деликатностью и нежностью. А потом мы сидели на берегу и держались за руки — два человеческих существа, которые были необходимы друг другу и только вместе обретали силы для противостояния окружающему враждебному миру. С острова на нас смотрели котики, и казалось, что их печальные, скорбные глаза заглядывают прямо в наши души.

Глава 21

Когда наступило третье, и последнее, лето нашей работы в «Маринелле», обнаружилось, что Лука и Натали официально встречаются. Они ходили на свидания и вполне сносно исполняли фокстрот на ежегодном балу Торговой ассоциации Портистона. Я не могла поверить в то, что Лука умеет танцевать фокстрот. Одна мысль об этом вызывала у меня тошноту. После того как мы поженились, мне так и не удалось выпытать у Луки, чем они с Натали занимались во время свиданий, но я уверена, что их отношения развивались очень, очень медленно.

Конечно, я ничего не могу утверждать наверняка — это была та часть жизни Луки, о которой он предпочитал забыть, — но подозреваю, что скрытым двигателем их отношений была Анжела. Конечно, она не могла заставить сына встречаться с Натали, но она могла хорошенько промыть ему мозги и убедить в том, что это хорошая идея. Натали была толковым администратором, а Лука проявлял задатки талантливого шеф-повара. Из них мог получиться такой же мощный и успешный тандем, как Анжела и Маурицио. Если бы Лука женился на Натали, все обещания, которые Анжела дала своей умирающей кузине, были бы выполнены. Ее любимый сын, которому предстояло унаследовать «Маринеллу», создаст брачный и коммерческий союз с девушкой, к которой она относилась как к родной дочери. Идеальный вариант. Лука никогда бы не вступил в открытое противостояние с матерью, а Анжела не относилась к числу тех людей, которые легко отказываются от своих планов. Возможно, он стал встречаться с Натали не только из-за того, что не посмел ослушаться мать. Возможно, Натали ему даже нравилась, и некоторое время ему казалось, что она — именно то, что ему нужно. Кроме того, ему, несомненно, льстил тот факт, что он встречается с женщиной, которая старше его. Это поднимало его статус в глазах сверстников. Хотя Бог свидетель: Лука никогда не нуждался в дополнительном самоутверждении.

Анжела любила и опекала Натали, и у нее выработалась весьма своеобразная логика. Натали была непохожа на других девушек Портистона, значит, эти девушки не соответствуют тем высоким моральным стандартам, которым, как она считала, полностью соответствовала Натали. В то последнее лето она как-то вызвала нас с Аннели в свой кабинет и строго отчитала. Оказалось, что Анжела наблюдала за нами и не одобряла нашего поведения вне работы. Она сочла неприличными наши прогулки под ручку вдоль набережной. По ее мнению, мы вели себя вызывающе. Нам было вынесено строгое предупреждение: или мы меняем свой образ жизни, или нам придется уйти из «Маринеллы». Она считала, что наше непристойное поведение плохо отражается на бизнесе.

К тому времени мы с Аннели уже отказались от своего плана. Что толку было мечтать о том, что мы выйдем замуж за близнецов, если Лука был занят? Я подозревала, что Аннели все еще нравится Марк, хотя она делала вид, что это не так. Но я-то видела, какие взгляды она на него бросает. А однажды, после того как мы выпили сидра на набережной, она выложила галькой его имя на террасе «Маринеллы». Я в то время встречалась с девятнадцатилетним Джорджи, в которого была немножко влюблена. Джорджи был студентом театрального факультета Манчестерского университета и на каникулах подрабатывал на пароме, принадлежащем его дяде. Паром курсировал между Портистоном и островом Сил.

В то лето у нас с Аннели было очень много работы. Мы сбивались с ног, разнося gelati и горячие бутерброды, прохладительные напитки и горячий чай. Мы обслуживали столики и в зале, и на террасе. У стойки всегда стояли длинные очереди, и время от времени истомившиеся от ожидания посетители просили нас разузнать, когда же, наконец, появится Лука или Марк, чтобы положить шарики одного из двенадцати сортов мороженого в восхитительные хрустящие сладкие вафельные стаканчики, которые тоже выпекали на кухне «Маринеллы».

Как только столик освобождался, мы должны были тотчас же вытереть его, подмести под ним, положить меню и посадить на освободившиеся места клиентов, которые ждали своей очереди. Мы сделали целое состояние на чаевых. Даже в плохую погоду ресторан всегда был полон. В дождь все старались занять места в зале, но если это не удавалось, люди все равно оставались сидеть на террасе. Большой красно-бело-зеленый навес надежно защищал от непогоды. В конце рабочего дня мы ног под собой не чуяли от усталости, но все равно были счастливы.

В последнюю субботу перед началом занятий в школе (Маурицио называл ее «последним днем лета») в «Маринелле» всегда устраивалась вечеринка для членов семьи, сотрудников и поставщиков.

В этот день ресторан закрылся в шесть часов, и мы все разошлись по домам, чтобы переодеться и привести себя в порядок.

Я отправилась переодеваться к Аннели. Обстановка в моем доме была просто невыносимой. Мать заранее скорбела о предстоящем отъезде Линетт в университет, а присутствие серого мистера Хэнсли с его вечно постным лицом только усугубляло ситуацию. Мне до смерти надоело постоянно ловить на себе полные укоризны взгляды. У Аннели было значительно приятнее и веселее.

В желто-розовом хаосе спальни, обклеенной яркими обоями и плакатами «Дюран Дюрана», мы помогли друг другу накраситься и перемеряли все вещи из гардероба Аннели, прежде чем нам удалось добиться желаемого эффекта. Нам хотелось быть одетыми в одном стиле, но в то же время совершенно не походить друг на друга.

В результате Аннели надела обтягивающие джинсовые шорты и облегающую черную рубашку, а я остановила свой выбор на короткой блестящей юбке «под кожу», черной кофточке со шлейкой вокруг шеи и старом кружевном кардигане. Мы также воспользовались духами. Я уже не помню, как они назывались, но это был очень приятный сладкий восточный аромат. В общем, выглядели мы и пахли очень хорошо.

— Лив, можно я тебе кое-что скажу? — спросила Аннели, выпрямляя мои волосы утюгом. Чтобы ей было удобнее, мне пришлось лечь на ее розовый ковер, положить голову на полотенце и скорчиться в позе эмбриона.

— Тебе все еще нравится Марк!

— Ладно, он мне нравится.

— Я знала, знала, знала, знала!

— Тоже мне, всезнайка.

— Но ведь я действительно всегда это знала! Это же чудесно! Вы так подходите друг другу!

— Так что же мне делать?

— Ты должна сказать ему об этом, что же еще?

— Как ты это себе представляешь?

Раскаленный утюг оказался в опасной близости от моего уха, когда Аннели наклонилась, чтобы заглянуть мне в лицо и убедиться, что я говорю серьезно.

— Я думаю, что ты ему тоже нравишься, — сказала я. — Я замечала, как он смотрит на тебя, когда думает, что этого никто не видит.

— Ты серьезно? В самом деле? Он действительно на меня смотрел?

— Аннели, ты сейчас обожжешь мне щеку.

— Лучше бы ты мне ничего не говорила. Теперь я вообще не смогу сказать и слова.

В комнате запахло паленой шерстью. Аннели провела рукой по моим волосам.

— Очень красиво. То, что нужно.

Я придирчиво осмотрела себя в зеркале бело-золотого туалетного столика Аннели. Волосы действительно производили впечатление. Я обняла подругу, и мы поменялись местами.

К сожалению, выйти из дома, не попрощавшись с родителями Аннели, не представлялось возможным. Они смотрели телевизор. Мать Аннели натянуто улыбнулась, пожелала нам удачного вечера и сказала, чтобы мы были дома до полуночи. Отец проявил большую оригинальность. Осмотрев меня с ног до головы, он поинтересовался:

— Оливия, ты уверена, что это юбка, а не ламбрекен?

— Ха-ха-ха, ужасно смешно, — парировала Аннели, целуя его в щеку. Ее глаза сияли от радостного предвкушения чудесного вечера. — Пока!

Когда мы появились в «Маринелле», вечеринка уже была в разгаре. В то время караоке еще не дошло до Портистона, но дух караоке там, несомненно, присутствовал. На «сцене» возле камина был Маурицио. Он стоял с микрофоном в руке и высоким голосом подпевал записи Джин Питни. Его жестикуляция была настолько выразительной, что содержание песни можно было понять и без слов.

— Я был всего в двадцати четырех часах от Талсы! Один день без твоих объятий…

Увидев нас, он приветственно помахал рукой. Мы помахали в ответ и направились к бару.

В зале было очень много гостей — молодых и в возрасте: друзья семьи и сотрудники «Маринеллы», представители пивоварни и чисто выбритые банковские служащие. Поставщица рыбы танцевала с изготовителем сантехники. Все развлекались и прекрасно проводили время.

Лука и Натали сидели рядышком за одним из столиков в напряженных неестественных позах и напоминали семейную пару на старой фотографии. Было странно видеть столь степенного Луку. Я его даже не сразу узнала. На нем были темные брюки и идеально отглаженная рубашка. Расстегнутый воротник открывал выпирающий кадык. Волосы были настолько тщательно прилизаны, что казались почти ровными. В тот момент он был похож на Карло — такой себе классический выпускник Стенфорда. Натали наконец-то надела на себя что-то женственное. Правда, свободный черно-зеленый костюм совершенно ей не шел. В нем она выглядела значительно старше своих лет. На ногах у нее были черные туфли с заостренными носками и квадратными каблуками. Они не общались, а просто сидели и наблюдали за веселящимися гостями.

Марк развлекался вовсю. Он танцевал с Фабио и двумя детьми под песню про Талсу, преувеличенно жестикулируя и передразнивая отца.

Увидев за стойкой бара Анжелу, мы сразу поняли, что алкогольных напитков нам не видать, как своих ушей. Это было жестокое разочарование, но, к счастью, Марк предусмотрел возможность такого развития событий и принял необходимые меры.

Закончив танцевать, запыхавшийся и смеющийся Марк подошел к нам. Мы немного поболтали, после чего он плеснул что-то в наши бокалы с фруктовым пуншем. Я не знаю, что именно он стащил из родительского погреба, но коктейль получился вкусным, и в голове приятно зашумело. А потом Маурицио попросил всех мужчин выйти на середину комнаты, закатать брюки до колен и снять башмаки и носки. Мы с Аннели давились от хохота, наблюдая за тем, как не только мальчики Феликоне, но и портистонские бизнесмены выполняют его указания. Затем Маурицио объявил конкурс на лучшего серфингиста и поставил песню Surfing USA. Глядя на то, как владельцы магазинов, поставщики, бухгалтеры и даже адвокат с викарием раскачиваются и шаркают по полу белыми волосатыми ногами, изображая серфингистов, мы рыдали от смеха. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что Натали даже не смотрит в нашу сторону. Без тени улыбки на лице она беседовала с Анжелой.

Когда песня закончилась, Маурицио обратился к женщинам с просьбой назвать имя победителя. Подпрыгивая и хлопая в ладоши, мы с Аннели закричали:

— Марк! Марк!

— Эй, а как же я? — обиженно спросил Лука, подходя к нам. С выбившейся из брюк рубашкой, сдвинутым набок галстуком и растрепанными волосами он был гораздо больше похож на того Луку, которого мы знали.

— Извини, — ехидно улыбнулась я. — Но твой брат был лучше.

Подняв руки вверх ладонями в типично итальянском жесте, означающем замешательство и недоумение, Лука подобрал свои туфли и вернулся к Натали. Марк продемонстрировал нам свой приз — флакон крема для загара. Он выглядел немного смущенным.

— Спасибо за поддержку! — сказал он.

Взглянув на свою подругу, я увидела, что она нервно теребит старательно отутюженную прядь волос, накручивая ее на палец.

Наверное, я была немного пьяна, иначе как объяснить то, что я сказала:

— Почему бы тебе не пригласить Аннели на танец?

— Лив!

— Давай, смелее, — продолжала настаивать я. — Она согласится.

Марк залился румянцем и начал надевать туфли. Он все-таки пригласил Аннели на танец, и она действительно приняла приглашение, и они, взявшись за руки, пошли танцевать. После того вечера Марк и Аннели начали встречаться.

Я огляделась по сторонам в поисках Луки. Он сидел между Натали и Анжелой с бутылкой пива в руке. Встретившись со мной взглядом, Лука отвернулся и отхлебнул прямо из горлышка.

Внезапно вечеринка перестала доставлять мне удовольствие. Я взяла свое пальто, незаметно выскользнула на улицу и отправилась встречать Джорджи с последнего парома. Мы сидели в темноте на гальке. Джорджи свернул сигарету с марихуаной, закурил и поднес ее к моим губам. Я глубоко затянулась и обожгла гортань. А потом он лежал на спине, пел Stairway to Heaven, а я делала ему минет и удивлялась тому, откуда это взялись яркие звездочки, вспыхивающие в чернильно-фиолетовой глубине моего сознания.

Глава 22

После каждого рабочего дня я узнавала немного больше о Мариан Рутерфорд и ничего не узнавала о профессоре. Но мне нравилось работать рядом с ним в его большом кабинете. Мне нравилась тишина, которую нарушали только стук клавиатуры моего компьютера и шелест страниц, переворачиваемых профессором. Нам было настолько комфортно рядом, что мы, вероятно, напоминали старую семейную пару, которая исчерпала все темы для разговоров много лет назад. Иногда он впускал меня в кабинет и уходил на лекции или индивидуальные занятия со студентами. Бывали и такие дни, когда он оставлял меня в кабинете, а сам отправлялся работать домой. Он говорил, что там ему легче сосредоточиться. Я представляла себе большой старый дом, запущенный и неприбранный, в котором вдоль всех стен тянутся книжные полки, на подоконнике спит парочка шелудивых котов, а за письменным столом сидит сам профессор и что-то пишет своим корявым почерком, как герой одного из романов Диккенса.

Мои рабочие дни были наполнены смыслом, а расшифровка неразборчивого почерка профессора требовала такой концентрации внимания, что в голове не оставалось места ни для каких других мыслей. Работа стала для меня тем же, чем в свое время были занятия в вечерней школе — способом отвлечься от реальности и снять напряжение. Я очень быстро печатала, но разбор записей требовал времени. Профессор никогда не спрашивал у меня отчета и не стоял над душой, заглядывая через плечо. Я была уверена, что он не проверяет компьютер в мое отсутствие, и радовалась тому, что мне доверяют.

Часто, когда профессора не было в кабинете, Дженни заходила ко мне поболтать. Поджав ноги, она садилась на кожаный диван и рассказывала мне о Юсуфе, о своей соседке-клептоманке, о баре, где она подрабатывает, и прочей ерунде. Она была очень забавной, и мне нравилось ее общество. Самым замечательным в Дженни было то, что она никогда не лезла мне в душу и не приставала с расспросами. Я ее интересовала только в качестве слушательницы. Если бы Дженни спросили обо мне, она вряд ли смогла бы сообщить что-нибудь, кроме имени.

На полках в кабинете стояли десятки различных изданий книг Мариан Рутерфорд, но я не осмеливалась их трогать. Вместо этого я отправилась в центральную библиотеку и заказала все ее книги, чтобы спокойно прочитать их дома. Я начала с «Эмили Кэмпбелл», которую читала еще в школе (точнее, пыталась читать, если быть совсем честной), а потом перечитывала несколько лет спустя, после того как случайно наткнулась на эту книгу в букинистическом магазине, расположенном рядом с нашим лондонским домом. Действие романа происходит в Портистоне, причем автор не предпринимает никаких попыток как-то замаскировать место действия. Очаровательная, своевольная и эгоистичная героиня романа, Эмили Кэмпбелл, разрывается между стремлением вырваться из городка, где она родилась и выросла, и желанием жить и умереть среди людей, которых она знала и любила. Олицетворением этих противоречивых устремлений Эмили являются мужчины, которые ее любят. Это красивый, верный, но полностью лишенный честолюбия Джуд Маккалистер и деятельный, но слегка опасный Джон Перриман.

Как и положено в хорошей драме, в характере Эмили заложен изъян, который в конечном итоге приводит ее к саморазрушению. Легковозбудимая и импульсивная, она не способна действовать логически. Не буду пересказывать сюжет, но на странице четыреста четырнадцать героиня бросается с вершины скалы. Так как в романе точно описано место трагедии, летом там можно увидеть толпы туристов с фотоаппаратами.

Расшифровывая записи профессора, я узнала, что с этого самого места на вершине скалы виден задний двор дома Эндрю Берда. Он был другом и издателем Мариан Рутерфорд, а также основной причиной ее приезда в Портистон. Реальная жизнь иногда бывает увлекательнее любого романа.

Изредка мы с профессором обменивались короткими вежливыми замечаниями, но дальше этого отношения не шли. Я ничего не имела против. Меня вполне устраивало наше мирное сосуществование в коконах анонимности. Но мне было необходимо поговорить с ним об «Эмили Кэмпбелл». Некоторые сюжетные линии казались мне незаконченными, и я хотела убедиться в том, что ничего не упустила. Я решила обязательно дождаться подходящего момента и затронуть этот вопрос, а тем временем постараться больше разузнать о самом профессоре. Наконец наступил долгожданный день, когда профессор предупредил меня, что будет работать дома и не вернется до полудня, а Дженни позвонила и отпросилась («Послушай, детка, я всю ночь пила и теперь блюю дальше, чем вижу, пожалуйста, скажи профессору, что у меня женские проблемы, и он не будет больше задавать вопросов»). Оставшись в полном одиночестве, я направилась прямиком к рабочему столу профессора и начала изучать содержимое его ящиков.

Глава 23

С наступлением осени Аннели и Марк начали встречаться, хотя мне казалось, что их отношения развиваются крайне медленно. Они держались за руки и целовались (не взасос), но дальше этого дело не шло. Марк не настаивал на интимной близости. Аннели говорила мне, что он ведет себя как настоящий джентльмен. И ей это нравилось. Несмотря на наше пристрастие к вызывающей одежде, в глубине души Аннели была очень консервативной. Она решила для себя раз и навсегда, что никогда не отдастся мужчине, если не будет уверена в том, что это именно тот мужчина, который ей нужен. В отношении Марка у нее такой уверенности не было.

Они ходили в кино, а по выходным слушали музыку в комнате Марка, которую он делил с Лукой, или смотрели телевизор вместе с родителями Аннели у нее дома. В школьном автобусе они далеко не всегда садились рядом. Гуляя по набережной, Марк никогда не обнимал Аннели. Я бы на ее месте обиделась, но казалось, что Аннели это вполне устраивает. Тем более что обычно она гуляла со мной.

Аннели была очень хорошей подругой.

Однажды я спросила ее, любит ли она Марка, и она воскликнула:

— О Лив, я не знаю!

— Но этого не может быть! — продолжала настаивать я. — Либо ты его любишь, либо нет. Ты должна это знать.

— Ладно, скажи, ты любишь Джорджи?

— У нас совсем другие отношения.

— А откуда ты знаешь, какие отношения у нас с Марком?

Мою наивность оправдывало только то, что мне было всего шестнадцать лет, и большую часть сведений о жизни и сексе я почерпнула из иллюстрированных журналов для подростков, которые в то время всячески поощряли в своих читателях романтические взгляды на мир.

— Если ты не знаешь, любишь ты его или нет, значит, ты его не любишь, — резюмировала я.

— Разве это имеет значение?

— Конечно, это имеет значение! Если ты собираешься прожить с ним всю жизнь…

Подобные разговоры мы вели довольно часто, но один запомнился мне особенно отчетливо. Он состоялся в начале следующего года. В школе были каникулы, и мы с Аннели решили съездить в уотерсфордский общественный бассейн, чтобы немного поплавать. Марк с Лукой тоже оказались там, но Натали с ними не было.

Я тогда не задумывалась над тем, почему Натали осталась дома. Я просто радовалась тому, что она не пришла. Возможно, у нее было много работы. Кажется, это была суббота. А может она не любила плавать. К тому же ей наверняка бы не понравился общественный бассейн с его общими раздевалками и шумными детьми. Я с трудом представляла себе Натали в купальном костюме.Наверняка это было малопривлекательное зрелище.

В отсутствие Натали Лука снова стал самим собой. Громкоголосый и жизнерадостный, он в первые же пять минут нарушил все правила поведения в бассейне. Выскочив из раздевалки, он пробежался вдоль бортика до глубокого конца и бомбой прыгнул в воду, обдав нас с Аннели фонтаном брызг. Мы завизжали, когда холодная, остро пахнущая хлоркой вода, намочила наши волосы и размыла косметику, а Лука уже вынырнул на поверхность рядом с нами, встряхивая головой, как собака. Капли веером разлетелись с его длинных черных волос. Марк снова выступал в привычной для него роли более спокойного и рассудительного близнеца. Скрестив руки на груди, он стоял в стороне и смеялся. Я тогда еще обратила внимание на его белые ступни с изящными лодыжками и длинными тонкими пальцами.

Мы резвились в бассейне, раздражая окружающих своей плещущей через край энергией. Мальчики проплывали под нами, поднимали на плечи и бросали в воду. Мы визжали и смеялись, плавали наперегонки и ныряли. У Луки было красивое тело атлета с широкими плечами и узкими бедрами. Длинные стройные ноги придавали ему сходство с породистым скакуном. Марк тоже был очень симпатичным, но ниже брата ростом и коренастее. Наши игры сопровождались довольно тесным физическим контактом и были не столь уж невинными. Да, прежде всего нам хотелось повеселиться, но я бы солгала, сказав, что мне не нравилось сидеть на плечах у Луки и чувствовать прикосновение его мокрых волос к своим ногам и бедрам. Мне нравилась физическая близость с Лукой. Я была очень рада, что Натали осталась дома. Она бы все равно не стала с нами играть.

Мы с Аннели вышли из бассейна первыми, потому что замерзли. Заняв смежные кабинки, сбросили свои мокрые купальники и с трудом натянули сухую одежду на еще влажные тела. Капельки холодной воды стекали с намокших волос мне на грудь. У меня было только одно полотенце, да и то настолько маленькое и старое, что от него не было никакого толка.

В ожидании близнецов мы сидели в кафе с видом на бассейн. Между нами на столе стояла упаковка чипсов, которые мы макали в общее блюдечко с кетчупом. На десерт мы купили в автомате по стаканчику горячего шоколада.

— Мне очень нравится Лука, — призналась я.

— Как обидно, что он занят, — подхватила Аннели.

— Может быть, Натали разорвет помолвку или уедет в Австралию, или умрет, или еще что-нибудь, — мечтательно сказала я.

— Я бы на твоем месте на это не рассчитывала, — ответила Аннели, помешивая кетчуп ломтиком картошки. — Мне кажется, что она его по-настоящему любит.

— Почему ты так думаешь?

— Я видела, как она на него смотрит, как старается все время быть поближе к нему. Она следит глазами за каждым его шагом.

— Звучит так, будто она преследует его.

— Ну почему? По-моему, это очень трогательно.

Я пожала плечами.

— Знаешь, Лив, если бы ты узнала Натали поближе, то поняла бы, что она не так уж плоха.

— Ладно, Бог с ней. Мне до нее нет никакого дела, — сказала я. — Лучше расскажи мне о вас с Марком.

Аннели вздохнула и положила чипсы обратно в коробку.

— Мне кажется, что я не люблю его, а он не любит меня.

— Ты уверена?

Аннели кивнула.

— Я не могу себе представить, как буду ходить с ним по магазинам или растить детей, или проводить вместе отпуск. Не могу представить, что проживу и состарюсь рядом с этим человеком.

Я закатила глаза.

— Господи, Аннели! О чем ты говоришь? Как будто тебе сорок лет. А как же страстная любовь, секс и тому подобное?

Аннели покачала головой.

— Этого я тоже не могу себе представить.

— То, что ты не можешь себе этого представить, еще не значит, что этого не может быть.

— Я знаю, что этого не может быть.

Я допила шоколад и облизала губы.

— И что ты собираешься делать?

— Я ничего не собираюсь делать. Мне не нужно ничего делать. Мы оба прекрасно понимаем, что между нами происходит.

Аннели всегда была значительно умнее меня. Если бы я была больше похожа на нее, следующие несколько месяцев моей жизни не превратились бы в ад.

Глава 24

— И что ты там нашла?

— Где?

— В столе твоего чудаковатого профессора.

— Он не чудаковатый, Марк. Он просто неразговорчивый.

— Это всегда плохой знак.

Мы сидели в кафе и ели кексы. На дворе бушевала гроза. Капли дождя барабанили по тротуару как пули. Время от времени яркий зигзаг молнии вспарывал свинцово-серое небо, и лампы в кафе начинали мигать. За молнией следовало оглушительное крещендо грома. От этих раскатов дребезжали оконные стекла. Гроза действовала мне на нервы.

— Я не нашла ничего особенного. Так, куча всякого хлама, ненужных мелочей и непонятных записей.

— Да ладно тебе, Лив. Не может быть, чтобы ты ничего не нашла. У каждого человека есть свои секреты.

Я покачала головой и облизала масло с пальцев. Мое любопытство сыграло со мной злую шутку. Теперь мне казалось, что я совершила предательство по отношению к профессору, обманула его доверие. Я очень стыдилась своего поступка и не хотела усугублять ситуацию, рассказывая о своих находках кому бы то ни было, даже Марку. Наверное, когда я узнаю профессора поближе, то смогу объяснить, почему в правом нижнем ящике его стола, под ежедневником, датированным 1989 годом, был спрятан пустой флакончик из-под духов, поношенный голубой кожаный детский башмачок и открытка с видом ночного Мадрида без какой-либо надписи.

— Там действительно были только рабочие записи, методички, списки студентов, ручки, канцелярские принадлежности, почтовая бумага и тому подобные мелочи.

— Никакого тайного дневника?

— Нет.

— Может быть, револьвер?

— Нет.

— Как насчет запасов марихуаны?

Я хихикнула.

— Нет.

— Бесстыдные письма от безумно влюбленных студенток?

— Прекрати, Марк.

— Женское белье?

— Заткнись.

— Я всего лишь проявляю интерес к твоей карьере.

— Чем такой интерес, лучше уж никакого.

— Не скажи. Я тут как-то слушал радио, и…

Я слушала его и думала о том, насколько они все-таки похожи с Лукой. Тот тоже всегда что-то слышал по радио или видел по телевизору, или где-то читал, или ему кто-то что-то рассказывал. Все интересные или необычные факты Лука складировал в тайниках своей памяти, чтобы извлечь их оттуда в подходящий момент. Меня это всегда умиляло.

При очередной вспышке молнии, осветившей кафе, лицо Марка показалось мне мертвенно-бледным. В висках у меня начинала пульсировать боль — верный признак приступа мигрени. Как будто почувствовав это, Марк наклонился ко мне и нежно провел кончиками пальцев по моему лицу. Я закрыла глаза и прильнула щекой к его руке.

Он что-то прошептал. Я не расслышала слов, но переспросить не успела. Накачанный хозяин кафе принес на наш стол две чашки с чаем.

— Как поживаешь, детка? — обратился он ко мне. За последние несколько недель я успела подружиться с этим мускулистым, покрытым татуировками человеком. Он понимал, что я переживаю тяжелые времена, хотя не знал никаких подробностей и был слишком тактичен, чтобы меня расспрашивать. Бросив на Марка косой взгляд, он многозначительно посмотрел на меня, будто спрашивая, не этот ли человек является источником моих проблем.

— Это Марк, мой деверь, — сказала я.

— Очень приятно, — ответил хозяин кафе, вытирая правую руку о фартук и протягивая ее Марку.

— Марк — управляющий рестораном «Маринелла» в Портистоне, — решила добавить я.

— В самом деле? Я знаю это место. На набережной? Уверен, это настоящая золотая жила.

— Дела действительно идут неплохо, — ответил Марк.

— Ладно, ребята, пейте свой чай. Я к вам еще подойду попозже.

Он отошел, и мы снова остались вдвоем. Мы сидели, взявшись за руки. На улице продолжал лить дождь. Струи стекали по оконному стеклу, которое настолько запотело, что было трудно различить лица прохожих. Опустив головы и засунув руки в карманы, они торопливо пробегали мимо в поисках укрытия. Я облизала сахар с губ, все еще припухших после наших утренних занятий любовью. Мне стало интересно, заметно ли это со стороны и понял ли хозяин кафе, что на самом деле происходит между мной и человеком, которого я представила как своего деверя.

Я заметила, что Марк бросил быстрый взгляд на часы, висевшие на стене за моей спиной. Скоро ему нужно будет уходить, чтобы успеть сделать те дела, которые он использовал в качестве прикрытия для встречи со мной сегодня утром. Я попыталась сделать вид, что ничего не заметила, но одиночество уже начало отвоевывать позиции, с которых временно отступило. Чай, в котором было слишком много молока, остыл, я нервно вздрагивала от каждого раската грома.

— Господи, как я устала, — прошептала я. Больше всего на свете мне хотелось сейчас оказаться в своей постели и погрузиться в благословенный сон. Я с удовольствием подумала о том, что у меня в квартире много выпивки. Для начала я выпью стаканчик вина, а потом джин с лимонадом, чтобы хорошо спалось. Интересно, неужели я всегда так проводила воскресенья? Конечно же, нет.

При жизни Луки воскресенья были чудесными. Это были самые лучшие дни. Ленивые дни, когда мы валялись в постели и пили кофе с тостами и шоколадом, затем неторопливо бродили по рынку, гуляли в парке, дремали перед телевизором, держась за руки. Иногда мы представляли себе, какой бы стала наша жизнь, если бы у нас были дети. Конечно, мы любили бы их, играли с ними и читали им умные книжки, но в целом, скорее всего, оказались бы не самыми лучшими родителями. Мы были слишком безалаберными, слишком эгоистичными. В глубине души я понимала, что наши воскресенья так прекрасны именно потому, что мы проводим их вдвоем, только он и я. Единственное, что омрачало их, — это понедельник, который неумолимо маячил на горизонте. Тем не менее вечером в воскресенье мы всегда пили вино, чтобы отметить конец выходных и наступление новой недели. Лука считал, что глупо страдать от похмелья по выходным, если для этого есть будни.

Лука работал в ресторане в Ковент-Гардене. Ему нравилась суета и шум, постоянный наплыв посетителей и болтовня с клиентами. Это было совсем не то, что работать в единственном ресторане маленького приморского городка, где знаешь всех жителей по именам и находишься в курсе всех событий местной общины. Лука получал удовольствие от анонимности большого города, от бесконечного разнообразия вкусов, языков и манер. Он хорошо ладил с хозяином и мечтал открыть свое собственное заведение. Не ресторан, а высококлассное кафе, где в обед подавали бы вкусные сэндвичи, супы и салаты, а вечером — легкие ужины. Он хотел, чтобы его постоянными клиентами были рабочие люди, а не местные пьяницы. Неподалеку от нашего дома, в Бау, продавали закусочную, и Лука собирался ее купить. Приближались Олимпийские игры, и он считал, что для его кафе это будет идеальное место. Он собирался назвать кафе «У Оливии».

— Лив?

— Прости, я задумалась. Что?

— Боюсь, что мне пора идти.

— Да, конечно. Я понимаю.

Я встала и взяла свое пальто со спинки стула. Помогая мне одеться, Марк поцеловал мои волосы.

— Мне так паршиво, — сказал он.

— Я знаю.

— Я обязательно что-нибудь придумаю, — пообещал он. — Мы должны куда-нибудь уехать на выходные, в какое-нибудь приятное место, подальше отсюда. Туда, где не надо будет постоянно оглядываться через плечо или смотреть на часы.

— Это было бы здорово.

Мы вышли из кафе под дождь. В дверях я обернулась и увидела, что хозяин внимательно наблюдает за нами, потирая подбородок. Интересно, что он подумал, когда мы с Марком, оказавшись на улице, немного постояли, держась за руки, а потом расплели пальцы и разошлись в разные стороны.

Глава 25

После апреля наступил май. Прекрасный, солнечный май, когда все деревья одновременно одеваются в свои пышные зеленые наряды, а сладкий, медовый запах цветущих живых изгородей пьянит сильнее вина. Розовые лепестки усеяли тротуары вокруг университета, и студенты начали сбрасывать с себя верхнюю одежду. Щеголяя оголенными животами, они весело щебетали — невинные и оптимистичные, как птенцы, впервые выглянувшие из гнезда под навесом крыши. Служащие теперь предпочитали съедать свои бутерброды в городских садах. Здесь на газонах загорали молодые люди. Они нежились на солнышке, болтали по мобильным и тискали друг друга, ничуть не стесняясь окружающих.

По вечерам, сидя в своей квартире, я мечтала оказаться в каком-нибудь саду. Я думала о том, что сейчас происходит на заднем дворе нашего лондонского дома. Прошлым летом он весь был заставлен цветочными ящиками и горшками. Лука выращивал картошку, сладкий перец, помидоры, базилик, кориандр и кабачки. Я отдавала предпочтение фрезиям, герани и розам. Эти огородно-садовые пристрастия отражали наши вкусы и характеры. Лука выращивал полезные растения, я — красивые. Лука собирал урожай и готовил из своих овощей вкусные блюда. Я постоянно забывала поливать цветы, и, если бы не Лука, мои розы никогда бы не расцвели.

— Посмотри, Лив, — говорил Лука, протягивая руку к молодому розовому кусту и нежно сжимая бутон пальцами. — Он весь покрыт тлей. Представляешь, как себя чувствует этот бедный цветок?

Его пальцы были зелеными и липкими от раздавленных насекомых. Глядя на них, я на несколько мгновений становилась розой, чувствуя боль и досаду. Я ощущала, как маленькие зубастые твари вгрызаются в мою плоть и с чавканьем пожирают ее. Мне казалось, что я умираю, и эта смерть была медленной и мучительной. Тогда мне становилось стыдно, и я начинала действовать. Я тщательно протирала каждый лепесток, каждый листик, избавляя их от паразитов. К июню мои розы были прекрасны.

Сейчас в нашем доме жили чужие люди. Вряд ли они станут заботиться о моих цветах. Они не станут поливать и подкармливать их, не будут обирать тлю с молодой листвы. Конечно, я могла позвонить Линетт и попросить ее забрать мои цветочные горшки к себе. Она бы обязательно выполнила мою просьбу. Но она бы не смогла окружить цветы той любовью и заботой, какой окружали их мы с Лукой. Чего ради?

У меня не было сада, но я знала место, где найду так необходимые мне цветы и свежий воздух. Я отправилась на кладбище. Земля была покрыта сочным ковром молодой травы. Я шла по тропинке, а в воздухе тучами вилась мошкара, и птицы щебетали в ветвях деревьев так звонко, будто это была самая первая весна со времен сотворения мира. Мне хотелось лечь рядом с могилой Луки и наслаждаться ласковыми лучами предвечернего солнца. Сквозь траву пробивались лютики и маленькие пурпурные цветы, похожие на анютины глазки. Этот зеленый ковер манил к себе, казался таким мягким и уютным. Но на кладбище было слишком много людей, живых людей, и я не хотела напугать их своим эксцентричным поведением. Поэтому я не стала ложиться, а просто постояла, глядя на могилу и представляя себе, как теплые лучи солнца проникают глубоко в землю, согревая и ее, и Луку, который в ней лежал. Я поменяла воду в банке из-под маринованного лука, выкинула сгнившие стебли нарциссов и заменила их желтыми тюльпанами. Я понимала, что цветы не простоят долго, но опавшие желтые лепестки будут хорошо смотреться на покрытой молодой зеленой травой могиле — яркие жизнеутверждающие цвета, наполняющие душу радостью и оптимизмом. Я улыбнулась. Мне нравилось, что могила Луки чем-то напоминает полотно импрессиониста.

После кладбища я отправилась в кафе, где заказала стаканчик вина и хлеб с оливками. В кафе было много женщин. Нарядные и накрашенные, в изящных туфлях на высоких каблуках, с тщательно уложенными с гелем волосами, они громко болтали и смеялись в предвкушении веселого вечера. Улыбающийся хозяин кафе принес мой заказ.

Иногда, по вечерам, я ездила в Портистон и бродила вдоль берега, наблюдая за тем, как солнце садится в море. Я вспоминала, как смотрела на закат в детстве. Тогда кто-то — кажется, это был Маурицио — обнял меня за плечи и сказал, что если я прислушаюсь, то обязательно услышу тихое шипение, когда раскаленное солнце коснется холодной воды. Солнце садилось в тучу за островом Сил, и эта туча казалась мне облаком пара, поднимающимся над вскипающей от соприкосновения с солнцем водой. Я садилась на гальку и бросала камешки в темнеющую на глазах воду. Каждый раз, приезжая в Портистон, я собиралась зайти в «Маринеллу» и каждый раз передумывала. Мне не хотелось видеть Натали, не хотелось испытывать на себе ее подозрительный взгляд. В Портистоне я чувствовала себя более одинокой, чем где бы то ни было, но не приезжать сюда я не могла.

Глава 26

Окончив университет, Линетт устроилась на работу в лондонскую компанию звукозаписи. Теперь она наведывалась в Портистон лишь изредка, и я видела, что она изменилась, очень сильно изменилась.

Ее долгожданные визиты становились все короче, и когда она уезжала, наш большой гулкий дом казался совсем пустым, заброшенным и печальным. Линетт постоянно упоминала в разговорах какого-то Шона, и мы с матерью понимали, что очень скоро она окончательно осядет в Лондоне и мы потеряем ее.

Когда Линетт была с нами, дом оживал и наполнялся цветом. Мне было с кем поговорить, и я не сбегала из дома при каждом удобном случае. Хотя когда в университете наступили каникулы и в Портистон приехал Джорджи, я почти все время проводила с ним.

В тот год мне исполнилось семнадцать, и мы были практически неразлучны. Когда паром приближался к берегу, Джорджи давал гудок, и я под каким-либо предлогом удирала из дома и бежала на пристань. К тому моменту прибывшие машины уже начинали съезжать на берег, а отбывающие выстраивались в очередь, ожидая погрузки. Мы знали, что в нашем распоряжении почти час, прежде чем паром отправится в обратный путь. Разгоряченные и возбужденные, мы занимались сексом, спрятавшись под пандусом. Галька здесь была усеяна нашими презервативами, напоминающими каких-то причудливых морских обитателей. Господи, мне действительно казалось, что я люблю Джорджи. Мне нравился исходивший от него запах машинного масла, нравилась щербинка между передними зубами, нравилось его худое жилистое тело и узкое лицо. По вечерам нам хотелось пойти в паб, но ни в одном из пабов Портистона мне бы никогда не налили спиртного, потому что их владельцы знали меня с детства и, будучи добрыми христианами, уважали взгляды моей матери на алкоголь. Поэтому Джорджи седлал свою «Ямаху» и мы ехали за город, чтобы выпить сидра в захудалом садике одного из сельских пабов. Меня все время тянуло к Джорджи, и я впервые узнала, что такое страстное влечение.

А потом каникулы закончились и Джорджи уехал, а я, замкнувшись в себе, постоянно пребывала в мрачном настроении. Мне не хватало секса, сигарет с травкой, вечерних поездок на мотоцикле и запачканной машинным маслом джинсовой куртки Джорджи, которую мне так нравилось надевать.

Моя мать больше не страдала от мигреней. Теперь ее жизнь была заполнена делами церковной общины и мистером Хэнсли. Она была членом различных комитетов и обществ, помогала организовывать благотворительные завтраки, сбор средств на новую крышу, а также корпела над шитьем чехлов, чтобы заменить износившиеся на подушечках для молитв. Минимум раз в неделю наш дом наводняли пожилые мужчины и женщины. Они пили жидкий кофе, ели пресное печенье и обсуждали очередное мероприятие церковной общины. Мистеру Хэнсли нравилось председательствовать на этих собраниях, хотя я не понимала, почему члены комитета его терпят. В этом человеке меня раздражало абсолютно все: его манера раскачиваться на пятках, его лоснящиеся на коленях брюки, которые были слишком короткими, и поэтому, когда он садился, из-под них выглядывали поросшие рыжими волосами костлявые лодыжки. Меня раздражали его большие торчащие уши и гусиная кожа на красной шее. У меня вызывала омерзение его тошнотворная манера прочищать горло от накопившейся слизи, которую он сплевывал в носовой платок, чтобы потом изучить его содержимое.

Я брезговала прикасаться к вещам, которых касалась рука мистера Хэнсли. Мне почему-то казалось, что он не моет руки после уборной. Я мысленно составила список вещей, которые он когда-либо держал в руках, и избегала контакта с зараженными предметами. Так как я не могла быть уверена в чистоте кухонной утвари, я ела только ту пищу, которую приготовила сама, и предпочитала делать это руками. В результате я сильно похудела, но мне шла худоба. Я тосковала по Джорджи. Мне хотелось поскорее заглянуть в его глаза и увидеть там свое отражение.

В отличие от меня моя мать была счастлива, как никогда, несмотря на то что ужасно скучала по Линетт. Каждый раз после ее отъезда мать тратила два дня на генеральную уборку ее комнаты, стирала шторы и постельное белье. Она хотела, чтобы комната всегда была готова к приезду любимой дочери.

Не могу сказать, чтобы я чувствовала себя сильно нелюбимой, но я знала, что когда настанет мой час, мать только обрадуется моему отъезду. А пока мы кое-как уживались вместе. Между нами было нечто вроде неписаного соглашения: я веду себя относительно благоразумно, одеваюсь более-менее прилично и не даю соседям повода для сплетен, а мать терпит мое присутствие и не третирует меня.

После отъезда Линетт привычный уклад нашей жизни был нарушен. К моей превеликой радости, мать перестала готовить. Теперь я могла сама делать себе бутерброды, натирать сыр и разогревать банки с томатным супом. Прежде чем сесть за стол, я тщательно перемывала все приборы, чтобы уничтожить любые следы, которые мог оставить на них мистер Хэнсли.

Мать жила своей жизнью, я — своей.

Если не считать дней заседания церковного комитета, в нашем большом доме всегда было очень тихо. Правда, мать иногда слушала «Радио-2» (ей нравились передачи Терри Вогана), но она испытывала одинаковое отвращение и к подросткам, и к «современной» музыке. Поэтому я никогда не приглашала к себе друзей и старалась ходить на цыпочках, когда мать была дома.

Другое дело, когда она куда-нибудь уходила. Тогда я включала радио на полную мощность и пускалась в пляс в гостиной. Я придумывала собственные танцевальные па, кружась и подпрыгивая на свободном от мебели пятачке.

Потом я взбегала по лестнице наверх и начинала примерять все вещи, находящиеся в гардеробе. Я экспериментировала с прическами — зачесывала волосы наверх, закалывала сзади, заплетала в косички, выпрямляла, завивала и завязывала узлом на затылке. Потом я делала макияж и начинала гримасничать, наблюдая в зеркале за сменой выражений своего лица. Сексапильное выражение лица, надутое выражение лица, сердитое, скучающее, трагическое, безумное, выражение «иди сюда» и выражение «пошел вон». Наконец, одевшись рок-звездой, я снова сбегала вниз, настраивала радио на волну ретро-панка и начинала готовить себе что-нибудь вкусненькое. Когда матери и мистера Хэнсли не было дома, у меня всегда просыпался зверский аппетит, а при них мне кусок в горло не лез.

Иногда я валялась на ковре в гостиной, болтала ногами и часами разговаривала по телефону с Аннели. Я рассказывала ей про все те замечательные вещи, которые мы вытворяли с Джорджи, и она слушала меня затаив дыхание, шокированная и заинтригованная одновременно. К тому времени ее отношения с Марком, по взаимному согласию, переросли в крепкую дружбу. Но она по-прежнему часто бывала в «Маринелле» почти что на правах члена семьи и сообщала мне обо всем, что происходит у Феликоне: о том, как продвигается подготовка к свадьбе Карло и Шейлы, как Натали и Анжела постоянно шепчутся по углам, словно две заговорщицы, строят козни и плетут интриги. Я обожала эти телефонные разговоры.

У меня появилось новое увлечение. Я завела дневник. Это был даже не дневник, а простая синяя тетрадь в линейку. Я скрупулезно заносила туда все свои впечатления. Иногда запись состояла всего из нескольких слов. Но бывали дни, когда у меня уходило несколько часов на то, чтобы составить иллюстрированный отчет обо всех событиях, мыслях, чувствах и впечатлениях. Я даже цитировала песни и стихи. Если бы я имела хоть малейшее представление о том, к каким неприятностям это приведет, я бы не стала так стараться.

Глава 27

— Ну, как продвигается ваша работа?

В этот день профессор выглядел на удивление жизнерадостным. В руке он держал ключи от машины и явно собирался поделиться со мной какими-то новостями. Была вторая половина дня среды.

— Хорошо, — ответила я. — Чем больше я узнаю, тем интереснее становится.

— А если бы мои записи издали отдельной книгой, вы бы ее купили?

— Конечно. И подарила бы по экземпляру всем своим друзьям на Рождество.

— Прекрасно, прекрасно.

— Я уверена, что ваша книга стала бы бестселлером.

— Ладно, не перестарайтесь с похвалами. На каком месте вы сейчас?

— Ну, я еще не закончила упорядочивать записи, но сейчас я перепечатываю то место, где вы рассказываете, как Мариан Рутерфорд приехала в Англию, чтобы встретиться с издателем.

— Вы, кажется, жили в Портистоне?

Я кивнула.

— Тогда, может быть, вы согласитесь отвезти меня туда сегодня? Мне нужно сделать несколько фотографий дома издателя.

Стояла чудесная погода, теплая и солнечная. В такой день трудно придумать более приятное времяпровождение, чем поездка на побережье. Я знала, где находится дом Эндрю Берда и могла показать его профессору.

Он попросил меня сесть за руль. Я почему-то ожидала, что машина профессора окажется старой и несуразной. Поэтому красная «Тойота-Селика» оказалась для меня полной неожиданностью.

— Bay, — только и смогла произнести я.

Профессор почесал за ухом — явный признак того, что мое восхищение ему приятно польстило.

— Мои студенты называют ее КСВ-турбо, — сказал он.

— Извините, я не очень хорошо разбираюсь в машинах.

— Кризис Среднего Возраста, — объяснил профессор. — Я купил ее после того, как от меня ушла жена. Думаю, студенты считают, что таким образом я пытался привлечь к себе внимание. — Профессор рассмеялся тихим низким смехом, который оказался настолько заразительным, что я тоже не смогла сдержать улыбки.

— Я уже сто лет не водила ничего подобного, — сказала я. На самом деле после гибели Луки я боялась любых машин, кроме моей любимой «Клио».

— Вы справитесь. Ею очень легко управлять, — успокоил меня профессор, неуклюже забираясь на пассажирское сиденье. — Я бы сам сел за руль, но мне время от времени надо будет выскакивать из машины, чтобы сделать фотографии.

— Боюсь, что у вас возникнут проблемы с выскакиванием, — заметила я. — Вы почти лежите.

Он улыбнулся.

— Мы ведь никуда не спешим, правда?

Мы действительно никуда не спешили. Мы ехали со скоростью, которая даже мне казалась черепашьей, осторожно притормаживая всякий раз, когда видели, что кто-то собирается переходить дорогу. Но если профессор и заметил мою чрезмерную осторожность, он не сказал мне ни слова. Надев очки, он просматривал какие-то бумаги, периодически поддакивая собственным мыслям. К тому времени как мы выехали на Портистонское шоссе, поездка стала доставлять мне удовольствие.

Мы остановились на гребне холма, который возвышался над городом. Нельзя сказать, что перед нами открылся прекрасный вид. Оттуда можно было рассмотреть лишь пристань, где мы с Джорджи когда-то любили друг друга, крыши домов и кончик церковного шпиля.

— Это единственная дорога в город, — сказал профессор. — Мариан Рутерфорд наверняка ехала по ней. Мне нужна фотография.

Ценой недюжинных усилий профессору все-таки удалось выбраться наружу с низкого сиденья. Он немного повертел камеру в руках, беспорядочно нажимая на какие-то кнопки, после чего окликнул меня:

— Оливия, вы разбираетесь в цифровых фотоаппаратах?

Иногда мне казалось, что он сознательно утрирует свою неспособность обращения с техникой. Прищурившись, я смотрела на него через лобовое стекло и молчала.

— У меня ничего не получается, — беспомощно сказал профессор.

Примерно тридцать секунд у меня ушло на то, чтобы показать ему, как действует фотоаппарат, после чего он начал снимать, а я стояла рядом с машиной, вдыхала свежий воздух и любовалась игрой солнечного света на синей поверхности моря. Высоко в небе над островом Сил парили белые птицы.

— Как долго вы жили в Портистоне? — спросил профессор, когда мы сели обратно в машину.

— Всю жизнь. До тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать.

— А потом вы уехали в университет?

Я улыбнулась, проходя крутой поворот, который был мне давно и хорошо знаком.

— Нет. Я не училась в университете.

— Понятно.

Профессор не стал ничего уточнять, и некоторое время мы ехали в полном молчании. Я не собиралась его нарушать до тех пор, пока мы не въедем в город.

— Куда теперь? — спросила я, когда мы выехали на главную улицу Портистона. — К дому Эндрю Берда?

— А вы знаете, где он находится?

— Естественно. В Портистоне это знает каждый ученик начальной школы, это чуть ли не самое знаменитое здание во всем городе.

— Здесь есть еще какой-то необычный ресторан в стиле арт-деко.

Последнюю реплику я предпочла проигнорировать.

— Он упомянут в путеводителе. Если у нас будет время, мы можем там перекусить.

Дом Эндрю Берда был одним из шести примечательных зданий эпохи регентства, которые располагались на террасе над набережной в северной части Портистона. Если Мариан Рутерфорд пересекла Атлантику, надеясь на романтическую встречу с человеком, которого много лет знала по переписке, то ее ожидало горькое разочарование. Она довольно подробно описала свои первые впечатления от встречи с Эндрю Бердом, который, судя по всему, перенес удар незадолго до ее прибытия в Англию. Профессор процитировал мне ее, когда мы сидели в машине перед домом.

— Она называла его «согбенным, бледным стариком с хриплым дыханием и слезящимися глазами, который, скрючившись, сидел в шезлонге в тени красивого сливового дерева, под которым особенно сильно ощущался аромат розовых кустов, растущих в саду».

— Мало похож на секс-символ.

— Это точно. Более того, он даже не понял, кто она такая. Судя по всему, он принял ее за свою служанку и выбранил за то, что она задает ему вопросы.

— О Господи, — вздохнула я. — Бедная Мариан.

— Не такая уж она и бедная, — возразил профессор, открывая дверцу машины. — Если бы она не приехала в Портистон, то никогда бы не написала свои лучшие произведения и не встретила настоящую любовь.

— Разве она умерла не старой девой?

— Не спешите, — улыбнулся профессор. У него была очень приятная улыбка. — Вы еще не дочитали эту историю до конца.

Перед домом, где когда-то жил Эндрю Берд, был длинный узкий садик, который новые хозяева почти полностью забетонировали. В самом доме, на стене которого висела синяя мемориальная доска, теперь располагалась одна из многочисленных частных гостиниц. Предупрежденная о нашем приезде хозяйка с гордостью продемонстрировала нам памятные вещи, которые она собирала в течение многих лет. Помимо нескольких редких и очень ценных первых изданий, хранящихся в застекленном книжном шкафу, тут было множество фотографий в рамках. Все стены длинного узкого коридора были увешаны снимками знаменитостей, когда-либо посещавших Портистонский литературный фестиваль.

Профессор отправился в сад, чтобы сделать фотографии места, где впервые встретились два литературных титана, а я сидела на кухне, пила чай и слушала рассказ хозяйки. Подоконник был сплошь заставлен искусственными цветами, мелкими сувенирами и вазочками с карандашами. Я выглянула в окно, чтобы посмотреть, как идут дела у профессора. Тот явно задался целью обследовать каждый уголок сада. Наверное, надеялся найти растения, которые сохранились со времен Мариан Рутерфорд. По крайней мере, ничего похожего на сливовое дерево в саду точно не было.

Когда профессор закончил осмотр, мы вернулись в центр Портистона, и он сделал несколько фотографий небольшого очаровательного домика на Черч-стрит, в котором когда-то жила Мариан Рутерфорд. В этом доме-музее, расположенном по соседству с кондитерской лавкой, она написала свой самый знаменитый роман. Фотографирование заняло довольно много времени, потому что мы приехали в один из тех редких дней, когда музей был открыт, хотя туристический сезон еще не наступил. Смотрительница музея, свирепая напористая тетка по имени мисс Скритч, которую я помнила еще со школы, заметила нас и сочла своим долгом выяснить, кто мы такие и что нам здесь нужно, а также сообщить некоторые факты из жизни Мариан Рутерфорд, которые она считала особенно важными.

— Ну, погодите… — с предвкушением сказал профессор, когда мы вернулись в машину. — Погодите, пока выйдет моя книга… — взволнованно говорил он, потирая руки. — Этой даме она совсем не понравится.

— Вы приготовили какие-то шокирующие откровения?

— Да, — ответил профессор. — Правда, осталось еще кое-что уточнить, но в целом материал уже готов. Что будем делать дальше? Вернемся в Уотерсфорд или все же заглянем в тот ресторан, о котором я говорил? Я угощу вас кофе.

А я-то надеялась, что он забыл.

— Я отвезу вас туда, — сказала я. — Но, с вашего позволения, подожду вас в машине.

Бросив на меня быстрый взгляд, профессор поудобнее устроился на сиденье.

Он мог бы задать мне тысячу щекотливых вопросов, но не стал этого делать.

— Ну что ж, — сказал он, — тогда не будем задерживаться. Я все равно хотел сегодня еще поработать. Испишу своими каракулями несколько страниц, чтобы вам было что переводить на английский.

Я благодарно улыбнулась.

Мне все больше нравился этот человек. Он никогда не лез в душу. И я тоже не задавала ему никаких вопросов.

Глава 28

Когда Линетт еще жила дома, ее постоянно приглашали присматривать за детьми. И это было вполне естественно, учитывая ее репутацию честной, надежной и рассудительной девушки. В таких маленьких городках, как Портистон, где все обо всех все знают, существует нечто вроде общинной памяти, куда заносится каждый поступок и проступок. Поэтому, после того как однажды в субботний вечер Линетт осталась с внучкой наших соседей и блестяще справилась со своей задачей, это не прошло незамеченным. С тех пор если жителям Портистона нужны были услуги бебиситтера, они обращались к Линетт.

После отъезда Линетт место штатного городского бебиситтера стало вакантным, и я очень хотела его занять.

От Линетт я знала, что главное в этом деле быть ласковой с детьми и в то же время уметь уложить их в постель до прихода родителей. Я также знала, что портистонские родители испытывают гипертрофированный комплекс вины, если им не удается вернуться домой к назначенному времени. Поэтому, если они обещали вернуться, скажем, к половине двенадцатого, а возвращались в час ночи, то чаще всего удваивали, а то и утраивали оговоренную оплату. И это происходило довольно часто.

К сожалению, в соответствии с хранящейся в общинной памяти информацией, моя репутация была далека от идеала. И хотя на меня, безусловно, падали отблески славы Линетт, у портистонской общественности все-таки оставались некоторые сомнения относительно уровня моих моральных устоев. Но наступил день, когда отчаянно нуждающиеся в услугах бебиситтера родители поняли, что даже не идеальная няня все равно лучше, чем никакой, и на все зимние месяцы я была обеспечена работой. Летом я собиралась вернуться к своей любимой работе в «Маринелле».

У меня было несколько постоянных клиентов, но одна семья мне особенно нравилась.

Паркеры жили в одном из больших новых особняков, расположенных вдоль дороги, ведущей из Портистона. Дом был кирпичным, с застекленными эркерами по фасаду, встроенными гаражами и мощеными подъездными дорожками. В отличие от большинства замшелых строений нашего городка, этот роскошный особняк не протекал, не пропускал сквозняков и не скрипел от резких порывов северного ветра.

Дом был красиво и со вкусом меблирован, а толстые пушистые ковры не имели ничего общего со своими потертыми пыльными собратьями, которые устилали полы у нас дома. Диваны были мягкими и уютными, в теплой ванной всегда приятно пахло, а центральное отопление настолько эффективно обогревало дом, что не было никакой необходимости жаться поближе к камину, чтобы согреться. Большая гостиная вся была равномерно теплой. Дети могли бегать по дому в одних пижамах даже в середине зимы.

У Паркеров было двое детей, Джесси и Кэл, и они ждали третьего. Очаровательные маленькие Паркеры, казалось, состояли из одних огромных глаз, темных ресниц и шелковистых волос. От них всегда приятно пахло детским шампунем. Правда, обычно я приходила, когда они уже были выкупаны, посыпаны присыпкой «Джонсонс» и полностью готовы ко сну. Я садилась на роскошный диван, а они сворачивались калачиками на подушках по обе стороны от меня. Джесси всегда была одета во фланелевую пижамку с розовыми кроликами, Кэл предпочитал желтых уток. Засунув большие пальцы в розовые ротики, они сонными глазенками рассматривали картинки в книжке, которую я им читала. Они не капризничали и не жаловались, когда я укладывала их в постель, и в этом не было ничего удивительного — ведь их спальни были такими красивыми, теплыми и уютными.

Миссис Паркер казалась мне воплощением женственности. Мне бы хотелось быть на нее похожей, хотя оказаться на ее месте я бы не хотела. Миниатюрная, с соблазнительными формами, она была очень хорошенькой. Ее медового цвета волосы всегда были гладкими и блестящими. Ее гардероб был полон красивой одежды и шикарной обуви. Невозможно было представить себе миссис Паркер за такими прозаическими занятиями, как бритье подмышек или выщипывание бровей, но, наверное, она все-таки это делала, потому что у нее всегда был безупречно ухоженный вид. Я никогда не видела более красивого маникюра, чем у нее. Однажды она призналась мне, что каждое утро встает раньше мужа, чтобы до его пробуждения успеть помыться, почистить зубы, сделать прическу и накраситься.

— Женщина не может себе позволить быть самодовольной, Лив, — говорила она мне. Я не совсем понимала, что она имеет в виду, но я никогда не видела ее в плохом настроении. Неизменно терпеливая и добрая миссис Паркер всегда улыбалась. Она часто покупала пирожные в местной кондитерской и оставляла несколько штук для меня. В нашем доме подобное расточительство было не принято, и эти пирожные казались мне самым изысканным лакомством. Миссис Паркер просила, чтобы я называла ее Аннабель, но у меня почему-то язык не поворачивался, хотя я практиковалась, перекатывая это имя во рту и произнося его вслух.

Но даже больше меня очаровал мистер Паркер. Думаю, что ему тогда было лет тридцать пять, и он сильно отличался от всех мужчин, которых я знала. В школе все учителя до единого были уродливыми и отталкивающими. У них всегда торчали волосы из ноздрей, а на руках вздувались узловатые вены. Они были либо костлявыми и угловатыми, с обсыпанными перхотью плечами, либо рыхлыми и желтолицыми, с выпирающими животами. Кроме них, к числу моих знакомых взрослых мужчин относились только мистер Хэнсли, Маурицио и отцы моих подруг.

Мистер Паркер был ни на кого из них не похож.

У него была широченная улыбка, которую он дарил каждому, кто оказывался достаточно близко. Он часто и искренне смеялся, запрокидывая голову. Я любила наблюдать за тем, как в такие моменты движется его кадык. У него не было ни одной из тех омерзительных привычек, которые я ненавидела во взрослых мужчинах. Он никогда не ковырялся в ухе и не почесывал промежность. Но самым замечательным в нем было то, что когда он обращался ко мне, у меня возникало ощущение собственной исключительности и неповторимости.

Я понимала, что он флиртует абсолютно со всеми женщинами, и знала, что он может быть жестоким. Но именно это сочетание делало его в моих глазах дьявольски привлекательным. Я слышала, как он разговаривает по телефону, переходя от дружеской болтовни к грубостям, даже не меняя тембра голоса. Он работал в шоу-бизнесе, и в туалете на первом этаже висел оправленный в рамку золотой диск. Говорили, что когда-то мистер Паркер был певцом, и в начале семидесятых его песни возглавляли хит-парады, но мне так и не удалось выяснить, насколько правдивы эти слухи. Когда Паркеры возвращались домой навеселе, на меня обрушивался шквал сомнительных комплиментов, но миссис Паркер обычно обрывала мужа.

— Уильям, хватит дразнить девочку. Она не понимает твоих шуток, — говорила она, доставая кошелек, чтобы расплатиться со мной.

— Оливия, не слушай ее. Ты, несомненно, самая красивая нянька во всей Великобритании, — продолжал мистер Паркер. — Хотя нет, прости, я ошибся, во всем Северном полушарии.

— Уильям, прекрати. Лив, десяти фунтов достаточно?

— Более чем, миссис Паркер. Спасибо.

— Нет, недостаточно. Для такой потрясающей няньки, как Лив, десяти фунтов недостаточно. Дай ей еще пять.

И каждый раз я начинала мотать головой, а миссис Паркер закатывала глаза, всем своим видом показывая, как ей надоела эта старая шутка. Но когда я покидала дом Паркеров и направлялась домой, потрясающие комплименты мистера Паркера еще долго продолжали звучать у меня в голове.

Если на улице шел дождь, мистер Паркер отвозил меня домой на своем «рейнджровере», даже если он был немного пьян.

— В такую погоду нечего опасаться полицейских, — говорил он. — Они наверняка сидят в участке, пьют дерьмовый кофе и решают кроссворды. — Он смешно растягивал гласные в слове «полицейских». Мне нравилось подражать ему.

В машине всегда было тепло и восхитительно пахло алкоголем, сигарами и духами. Сидя на высоком пассажирском сиденье и наблюдая за тем, как фары освещают знакомую дорогу, я понимала, что должна была ощущать миссис Паркер. Я чувствовала себя очень взрослой и сексапильной. Глядя на красивый профиль мистера Паркера в голубоватой подсветке приборной панели, я думала о том, как бы поступила, если бы он положил руку мне на бедро. Одна мысль об этом заставляла меня ерзать на месте.

Я почему-то была абсолютно уверена в том, что однажды он обязательно это сделает.

По дороге мистер Паркер расспрашивал меня о моей жизни.

— Значит, у тебя есть парень, Лив?

— Да. Он учится в университете.

— А с кем ты встречаешься, когда его нет?

— Ни с кем.

— То есть у тебя нет временного парня, когда твой постоянный уезжает в университет?

— Нет!

— Почему? Я уверен, что такой красивой девушке, как ты, парни просто прохода не дают.

Я покраснела и начала нервно одергивать юбку.

— Это было бы неправильно. Так делать нельзя.

— Черт побери, Лив! Только так и можно делать! Ты должна брать от жизни все, пока у тебя есть такая возможность.

— Я и беру. Но в Портистоне не так много парней, и среди них почти нет симпатичных.

— А как насчет того итальянского парня? Я заметил, как он на тебя смотрит.

— Лука?

— Да, он. В этом парне определенно что-то есть.

Я хихикнула и покачала головой.

— Он мне нравится, но у него уже есть девушка.

— Ну и что? — спросил мистер Паркер, сворачивая на дорогу, ведущую к моему дому.

Уложив детей Паркеров спать, я обычно отправлялась в спальню хозяев. Я никогда в жизни не видела более красивой комнаты. Она была оклеена обоями абрикосового цвета, на полу лежал чуть более темный ковер того же оттенка, а огромная кровать всегда была накрыта шелковистым кремовым покрывалом. У стены стоял большой туалетный столик с тремя овальными зеркалами, огромный стенной шкаф был разделен на две отдельные части для мистера и миссис Паркер, а в примыкающей к спальне ванной комнате была огромная ванна, утопленная в пол. Одна из стен здесь была полностью зеркальной. Я открывала бутылочки с маслами и ароматическими солями и вдыхала нежный аромат. Это был запах денег, Лондона и роскоши, запах миссис Паркер с ее изящными лодыжками, безупречным педикюром и сверкающими драгоценностями.

Я садилась перед туалетным столиком, пудрилась пуховкой миссис Паркер и душилась ее духами. Ее красная блестящая помада делала меня похожей на порнозвезду. Я вдевала в уши ее сережки и гримасничала перед зеркалом, представляя, что меня фотографируют папарацци.

Я не отваживалась залезть в постель, но я ложилась сверху на покрывало, закрывала глаза и воображала себя миссис Паркер.

— Ты идешь ко мне, дорогой? — шептала я. Из каких-то извращенных соображений мне нравилось думать, что мистер Паркер будет груб и неистов.

Как-то раз я решила исследовать содержимое прикроватной тумбочки миссис Паркер. Там был роман Даниэлы Стил, ватные тампоны, крем и книга о беременности с интересными иллюстрациями, изображающими человеческий эмбрион на разных стадиях развития. Я не решилась залезть в тумбочку мистера Паркера. Во-первых, я немного побаивалась того, что могу там обнаружить, а во-вторых, мне казалось, что он каким-то образом узнает о том, что я рылась в его вещах.

Я была совершенно очарована семейством Паркеров. Поэтому неудивительно, что они стали постоянно фигурировать в моем дневнике. Оглядываясь назад, могу сказать, что многие из записанных мною подробностей были совершенно лишними.

Однажды вечером, отвозя меня домой, мистер Паркер все-таки положил руку на мое бедро. Правда, сделал он это настолько небрежно и по-дружески, что я так и не поняла, должно это было что-то означать или нет. Я никак не отреагировала, но окружающий мир внезапно перестал для меня существовать. Я не слышала, что мне говорил мистер Паркер. Все мои ощущения сосредоточились на сильных, теплых пальцах, сжимающих мою ногу. Мы остановились, немного не доезжая до моего дома, и мистер Паркер спросил:

— Как насчет поцелуя?

Это было совсем не то, что целоваться с Джорджи. Нежный, глубокий, взрослый поцелуй моментально завел меня, тем более что одновременно опытная мужская рука ласкала мои соски. Я не выдержала и застонала. Мистер Паркер моментально отстранился от меня и, рассмеявшись, сказал:

— Заводимся с полуоборота, да?

Тогда я даже не поняла, что он имел в виду.

Вернувшись домой, я скрупулезно записала все события этого вечера в моем дневнике и спрятала его под матрац. Мне и в голову не приходило, что мои записи может читать еще кто-то, кроме меня. И уж меньше всего я ожидала, что их прочитает моя мать.

Глава 29

— Лив? Это я.

— Марк?..

— Извини, что разбудил.

— Что случилось? Марк, что-то случилось?

— Да нет, просто я…

Я откинулась на подушку.

— Марк…

В трубке послышался щелчок зажигалки. Где-то далеко, за двенадцать миль от меня, Марк закуривал сигарету.

— Я не мог заснуть.

— Господи, Марк…

— Мне снова снился этот сон.

— О Луке?

— Мне снилось, что мы снова стали детьми.

— Это был хороший сон?

— Да, чудесный. Мы играли в футбол. Лука всеми командовал.

— Он любил командовать.

— Да, я иногда даже ненавидел этого заносчивого ублюдка.

Марк глубоко затянулся сигаретой.

— Во сне я сказал ему, что думал, будто он умер. А он стоял передо мной, смеялся и говорил, что я просто болван и что все хорошо, все в порядке. Это было таким облегчением. Я подумал, что его смерть мне приснилась, а потом…

— Ты проснулся?

— Да. Я пытался разбудить Натали, чтобы поговорить с ней об этом, но она…

Марк глубоко вздохнул и замолчал. Я представила себе сонную Натали, которая равнодушно поворачивается к плачущему Марку своей жирной спиной, и у меня защемило сердце. Каким же одиноким, должно быть, он себя чувствует. Мне было до слез жалко его, но я сказала:

— Не вини ее, Марк. Она не все понимает.

— Но мне необходимо поговорить о Луке.

— Это я во всем виновата, — сказала я, чувствуя неприятное пощипывание в глазах.

— Нет, Лив, не вини себя. Мы должны быть вместе. Если бы мы сейчас были вместе, все было бы совсем по-другому.

Он судорожно вздохнул. Я слышала в трубке его неровное дыхание.

— Мне сказали, что ты сегодня была в Портистоне.

— Мы делали фотографии для книги профессора.

— Почему вы не зашли в «Маринеллу»?

— Ты прекрасно знаешь почему.

— Я бы лишний раз увидел тебя. Ты же знаешь, как много это для меня значит.

Я представила себе окутанное сигаретным дымом лицо Марка, его темные печальные глаза и жесткую щетину на подбородке.

— В следующие выходные, — сказал он, — я должен ехать в Ирландию на холостяцкую вечеринку. Если ты не против, я бы хотел, чтобы мы поехали туда вместе.

— На весь уик-энд?

— Да.

— Марк, я даже не знаю, что сказать. А что, если…

— Ну пожалуйста, Лив. Пожалуйста, скажи, что ты согласна. Ради меня. Ради Луки.

— Ладно, я согласна.

Мы поговорили еще немного. Марк сказал, что ему стало значительно легче. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и прошептали нежные слова. Когда я положила трубку, уже начинало светать. Я достала из-под кровати бутылку джина, плеснула в стакан изрядную порцию и залпом выпила. Я понимала, что все утро на работе буду мучиться похмельем, но мне необходимо было подавить чувство вины и заснуть, предвкушая целый уик-энд, который я проведу не в одиночестве.

Глава 30

Это произошло в начале последнего учебного года. В тот день, когда моя подозрительная мать нашла мой дневник и прочитала подробное, изобилующее эпитетами и романтизированное описание моего «романа» с Уильямом Паркером, мы с Аннели и другими ученицами выпускного класса встречались с представительницей муниципального центра профориентации. Аннели планировала поступить на медицинский факультет университета. Она мечтала работать в Африке от «Врачей без границ» или в какой-нибудь другой благотворительной миссии. Мои оценки не позволяли рассчитывать на поступление в университет, но мне это было безразлично. Вдохновленная эффектными рассказами мистера Паркера о шоу-бизнесе, я уже выбрала для себя карьеру актрисы.

Уотерсфордская средняя школа для девочек справедливо гордилась академическими успехами своих учениц, и в то время в ней активно пропагандировалась идея равных прав женщин и мужчин в получении рабочих мест. Выпускницам школы внушалась мысль о необходимости освоения новых путей и достижения небывалых высот. Нам и только нам было предназначено доказать всему миру, что все, что могут делать мужчины, женщины способны делать еще лучше. Поэтому все были несколько разочарованы, когда я, которая никогда не проявляла ни малейшего интереса к постановкам школьного драмкружка, внезапно заявила, что собираюсь стать звездой сцены, кино и телевидения (в любом порядке).

Пока моя мать сидела на моей неприбранной кровати и читала, что именно делал язык мистера Паркера у меня во рту, я сидела в пыльном кабинете с высокими окнами и беседовала с мисс Кин. Она была настроена иронично, но, тем не менее, пыталась убедить меня, что мир шоу-бизнеса безжалостен и жесток и что в нем очень трудно пробиться человеку, у которого нет нужных связей.

— Пойми, Оливия, не существует таких курсов, закончив которые ты сразу получишь главную роль в престижной постановке, — говорила она. — Тебе придется начинать с самого низа и много работать, чтобы проложить себе путь наверх.

— Значит, буду работать, — ответила я.

— И учти, что пробиться наверх удается только самым талантливым, — добавила мисс Кин. Не требовалось большого ума, чтобы понять ее недвусмысленный намек на то, что я к таковым не отношусь.

— Не хочу разочаровывать тебя, Оливия, — продолжала мисс Кин, — но тебе будет очень трудно. Почему бы тебе для начала не поступить на курсы секретарш? На ВВС можно попасть и таким путем.

Мать тоже вечно твердила мне про курсы секретарш, но я игнорировала ее советы.

Когда в тот день мы с Аннели вышли из школы, ничто не предвещало беды. По дороге мы зашли в булочную, купили себе по глазированному пончику и банке кока-колы, которую собирались выпить в автобусе по дороге домой. Мы неторопливо направлялись к остановке, болтая ни о чем и рассматривая витрины. Беседа мисс Кин с Аннели носила гораздо более конструктивный характер, нежели со мной. Мисс Кин снабдила ее названиями и адресами основных благотворительных медицинских миссий. Существовала даже вероятность получения гранта от университета. Я радовалась тому, что моя подруга так счастлива, и гордилась ею.

Мы заняли места в нижней части автобуса. Как ученицам выпускного класса нам было разрешено ходить в школу в своей собственной одежде, и мы не хотели смешиваться с младшими школьниками, особенно с шумной, возбужденной оравой из Портистона, которая монополизировала верхний ярус и заднее сиденье. Мы презрительно наблюдали за тем, как эти дети верещат и толкаются, поедая чипсы и яблоки. Этот автобус был настоящей столовой на колесах. Мне было искренне жаль тех, кому приходилось его убирать.

Как всегда, мы вышли в Портистоне, вместе дошли до перекрестка у газетного киоска, обнялись на прощание и разошлись в разные стороны. Я отправилась домой.

Даже открыв дверь нашего дома, я еще ничего не почувствовала.

— Эгей! Я вернулась! — крикнула я, бросая портфель на пол.

Я разулась, сняла куртку и в носках отправилась на кухню. То, что я там увидела, заставило меня похолодеть. За столом, на котором стояла чашка чая, сидела моя мать. Вид у нее был осунувшийся и изможденный. Рядом с ней сидела бледная как смерть миссис Паркер с огромным животом. На ее щеках виднелись черные разводы размазавшейся туши, а рядом с ней в пепельнице дотлевала ментоловая сигарета. Мистер Хэнсли стоял у окна спиной ко мне, но его осанка и угол наклона безобразной маленькой головки свидетельствовали о том, что произошло нечто ужасное.

Сначала я подумала, что кто-то умер. Но даже если это было так, оставалось непонятным, что миссис Паркер делает на нашей кухне. Я отвела взгляд от лица матери и посмотрела на миссис Паркер. Она уставилась в чашку, которую держала в руках, и явно избегала смотреть в мою сторону. Но ведь я не сделала ничего плохого! Тогда в чем же дело? Я все еще пыталась сообразить, что происходит, когда заметила на столе свой дневник. Я пошатнулась, как от удара.

— Ты что, читала мой дневник? — набросилась я на мать. Я была взбешена и напугана одновременно. — Ты не имела права! Это сугубо личное!

Конечно, сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что сказала именно то, чего ни в коем случае не следовало говорить.

Мать медленно поднялась из-за стола. Ее трясло от ярости. Я никогда не видела ее в таком состоянии.

— Как ты могла, Оливия? Как ты могла вести себя подобным образом? Приставать к женатому мужчине! Я стыжусь того, что ты моя дочь.

— Неправда! — выкрикнула я, непроизвольно сжимая кулаки. — Я ни к кому не приставала!

Миссис Паркер всхлипнула и уронила голову на руки. Ее плечи судорожно вздрагивали. Всхлипывания перешли в тоненькие завывания. Мать протянула руку и погладила миссис Паркер по худенькой спине.

— У тебя что, совсем нет стыда? — спросил мистер Хэнсли. — Развратная маленькая шлюха!

— Неправда! — снова выкрикнула я. — Я не шлюха! Это неправда!

— Как ты можешь стоять тут и все отрицать? — неумолимо продолжал мистер Хэнсли. — Если ты собственной рукой описала свое непристойное поведение.

— Нет! — Я сжала руки и замотала головой. Я отчаянно искала выход из сложившейся ситуации. В эту секунду я думала не столько о себе, сколько о мистере Паркере и о том, что он скажет, когда узнает, что произошло. — Я все это выдумала, — сказала я. — Это все неправда, от первого до последнего слова! Я все выдумала!

— Я знала, что ты это скажешь, — перебила меня мать. — Но это отнюдь не выдумки. Ты слишком точно описала все подробности.

Миссис Паркер подняла голову и повернула ко мне заплаканное лицо.

— Я знала, что он с кем-то встречается. Я это чувствовала. Но я доверяла тебе, Оливия. Ты не видела от меня ничего, кроме добра.

— Но, миссис Паркер, я бы никогда не сделала ничего, что могло бы причинить вам боль! — воскликнула я. — Честно! Поверьте мне.

— Ты такая же, как твой отец, — сказала мать. — Ты мне омерзительна.

Я расплакалась. Я была в отчаянии.

— Я все выдумала! Мистер Паркер даже пальцем ко мне не прикасался. Ни разу.

Миссис Паркер открыла сумочку и достала носовой платок. Все еще всхлипывая, она начала утирать слезы, не глядя в мою сторону.

— Но вы должны поверить мне! Не говорите ничего мистеру Паркеру. Он не сделал ничего плохого.

— Дело в том, Оливия, — сказала миссис Паркер, которая уже взяла себя в руки, — что мой муж известен своей слабостью к глупым маленьким девочкам. Не ты первая, не ты последняя.

— О Господи! — воскликнула мать, отворачиваясь от меня.

Мне казалось, что земля уходит у меня из-под ног. Ужасный стыд, охвативший меня, когда я поняла, что эти две женщины и мистер Хэнсли читали самые интимные отрывки из моего дневника, был гораздо менее мучительным, чем мысль о том, что произойдет, когда мистер Паркер узнает, какими именно словами я его описывала.

— Последний раз это произошло во время моей предыдущей беременности, — грустно произнесла миссис Паркер. — Тогда это была какая-то юная потаскушка из его офиса. Самое ужасное, что на этот раз это произошло с тобой. Ведь я тебе доверяла, Оливия. Ты мне нравилась.

Мне очень хотелось извиниться. Я бы сделала что угодно, только бы как-то исправить положение. Но я все еще надеялась убедить эту женщину в том, что записи в дневнике лишь плод моей фантазии.

— Миссис Паркер, пожалуйста, — умоляющим голосом говорила я. — Я прошу вас поверить мне. В моих записях нет ни слова правды.

Миссис Паркер лишь печально покачала головой и высморкалась. Мать успокаивающе погладила ее по руке.

— До меня доходили слухи о тебе и том парне с парома, — сказала миссис Паркер. — Я слышала, что ты спишь с кем попало, но не хотела этому верить.

— Я не сплю с кем попало, — обиделась я. — Я вообще ни с кем не сплю.

— Да простит тебя Бог, — сказал мистер Хэнсли.

— Боюсь, что я никогда не смогу простить тебя, — вздохнула миссис Паркер.

— Отправляйся в свою комнату, Оливия, — ледяным тоном резюмировала мать. — Я не желаю даже дышать одним воздухом с тобой.

Таким образом, моя участь была решена.

Глава 31

План был таким. Я должна была сама добраться до аэропорта. Марка подвезет кто-то из членов семьи. В пятницу вечером мы встретимся в кафе аэропорта и сядем на самолет, вылетающий в Шеннон. Прилетев в Ирландию, мы найдем какую-то небольшую частную гостиницу и проведем вместе ночь пятницы и большую часть субботы. Потом Марк отправится на холостяцкую вечеринку. Ему непременно нужно там появиться, потому что Натали приглашена на свадьбу, а там обязательно будут обсуждать состоявшийся накануне мальчишник. При первой же возможности, когда все напьются, Марк улизнет с вечеринки и вернется ко мне. В нашем распоряжении будет все воскресенье, до вечернего рейса. В Англии Марка, скорее всего, будут встречать. Поэтому по прилете я должна буду задержаться у ленты выдачи багажа. Выждав некоторое время, я могу спокойно отправляться домой. Именно этот момент настолько пугал меня, что мне хотелось позвонить Марку и отказаться от поездки. Я представляла себе, как сама выхожу из аэропорта. Вокруг толпятся люди, с нетерпением ожидающие своих близких. Я прохожу мимо них и в одиночестве брожу по площади в поисках остановки автобуса, который идет до города. Картина, представившаяся моему воображению, выглядела примерно столь же привлекательной, как и перспектива врезаться на моем «Клио» в каменную стену на скорости сто километров в час.

Но по здравому размышлению я пришла к выводу, что выходные, проведенные с Марком, дадут мне достаточный положительный заряд для того, чтобы я могла справиться со всеми теми отрицательными эмоциями, которые могут сопутствовать моему возвращению. Как говорится в одном стихотворении, смерть — это та цена, которую мы платим за жизнь. Поэтому всю неделю я с нетерпением ожидала пятницы. Я даже не могла сосредоточиться на работе. Каракули профессора плясали у меня перед глазами, и время от времени я пропускала какую-нибудь сноску или поправку.

В четверг вечером профессор, который был далеко не таким эгоцентричным и бесчувственным, как думали окружающие, спросил у меня, что случилось.

— Ничего, — ответила я. — Все в порядке.

— Мне показалось, что в последнее время вы сама не своя, — улыбнулся он, глядя на меня поверх очков.

— Да нет… Понимаете, я уезжаю на эти выходные.

— Вас это огорчает?

— Нет, что вы. Просто… Мы собираемся в Ирландию, а я боюсь летать.

— Понятно, — сказал профессор.

Через две минуты я нечаянно сбросила со стола одну из папок. Листы бумаги разлетелись во все стороны и спланировали на пыльный ковер, напоминая плоских дохлых рыбин, лежащих на морском дне.

— О Господи, — расстроилась я.

— Ничего страшного, — сказал профессор. — Случаются вещи и похуже.

Я наклонилась и начала собирать разлетевшиеся странички. Мне было настолько неудобно перед профессором, что я даже покраснела.

— Не понимаю, как такое могло случиться, — бормотала я.

— Не переживайте, — успокоил меня профессор. — Это всего лишь бумага.

— Но теперь тут все перепуталось.

— Ну и что? — спокойно сказал профессор, выходя из-за стола, чтобы мне помочь. — Записи в этих папках никогда не лежали в каком-то определенном порядке. Поэтому не имеет никакого значения, как мы их сейчас сложим.

— Только не подумайте, что я всегда такая неуклюжая. Просто я нервничаю сильнее, чем предполагала.

— Такое обычно происходит в случае, когда человек собирается сделать что-то, в чем он не уверен.

Я посмотрела на профессора. Он сосредоточенно собирал бумаги, не глядя на меня.

— После того как Элейн, моя жена, ушла от меня, я стал задумываться над вещами, о которых раньше и не помышлял, — сказал он.

Я очень надеялась, что обойдется без исповеди. Конечно, мне было интересно узнать побольше о личной жизни профессора и его бывшей жене, но каким-то окольным путем. Мне не хотелось становиться чьей-либо наперсницей. Тем временем профессор продолжал:

— Ее уход стал для меня совершеннейшей неожиданностью. Она никогда не давала понять, что несчастна со мной. Я не знал, куда она ушла. Некоторое время я даже не знал, жива ли она.

— Какой кошмар.

— Я был в растерянности. Мне хотелось забиться куда-нибудь и спрятаться ото всех. Но это было бы неправильно. Человек должен находиться среди людей. Особенно когда ему плохо.

Я кивнула.

— Если вам захочется с кем-то поговорить… — начал профессор.

— Спасибо, но у меня действительно все в порядке, — перебила я его.

Профессор поправил очки, и в кабинете повисло неловкое молчание.

Потом он откашлялся и протянул мне несколько листков. Наши руки соприкоснулись, и я непроизвольно вздрогнула. Необходимо было как-то выйти из этого нелепого положения. Я решила сделать вид, что ничего не произошло, и, отвернувшись, начала собирать оставшиеся бумаги.

Профессор сунул руки в карманы и некоторое время стоял, позвякивая мелочью. Потом он вздохнул и сказал:

— Пойду попрошу Дженни поставить чайник.

Господи, подумала я, как же это невыносимо.

Но все обошлось. Профессор больше не заговаривал со мной на щекотливые темы и ни о чем не расспрашивал. К тому времени как он вернулся с чашкой теплого и абсолютно безвкусного чая, который невозможно было пить, мне почти удалось сосредоточиться на жизни Мариан Рутерфорд, тем более что на одной странице она была молодой женщиной, недавно приехавшей в Портистон и только начинающей знакомиться с этим приморским городком и его «потрясающе» дружелюбными обитателями, а на следующей — пожилой известной писательницей, работающей над своей последней книгой.

Глава 32

Весть о моем романе с женатым мистером Паркером распространилась по Портистону с фантастической скоростью. Правда, я не сразу сообразила, почему при моем появлении в магазине посетители сразу умолкали и начинали как-то особенно сосредоточенно изучать выставленные на полках товары.

В воскресенье, когда мы обедали на кухне, атмосфера была настолько тягостной, что я не могла проглотить ни крошки. Мне казалось, что я нахожусь в камере смертников в ожидании неминуемой казни. Мистер Хэнсли сказал, что в церкви молились о спасении моей души. Я была слишком подавлена, чтобы поинтересоваться, называлось ли при этом мое имя. Впрочем, даже если священник пожалел меня и избавил от публичного унижения, все прихожане все равно поняли, о ком шла речь. Мать заявила мне открытым текстом, что для всех было бы лучше, если бы я вообще не появилась на свет. Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар. Я чувствовала себя заключенной в смирительную рубашку позора и не видела никакого выхода.

В довершение всего я получила письмо от Джорджи, в котором он сообщал, что ему очень жаль, но он больше не приедет в Портистон и не будет работать на пароме. Ему предложили место бас-гитариста в какой-то новой многообещающей рок-группе. Он писал, что любит меня, что всегда будет помнить обо мне и однажды обязательно напишет песню о нашей любви и назовет ее «Девочка с парома». Прочитав письмо, я спустилась на берег и долго сидела на пляже с бутылкой шерри, наблюдая за тем, как ярко освещенный паром движется по темным волнам, направляясь к острову Сил. Потом меня вырвало на скользкую, пахнущую водорослями гальку. Я не понимала, почему Джорджи не пригласил меня присоединиться к нему. Это бы решило все мои проблемы. (Как потом оказалось, к тому времени он уже встречался с девицей, которая была солисткой их группы. Впоследствии они поженились и жили долго и счастливо.) Учитывая сложившуюся ситуацию, сбежать с ним было бы единственным выходом.

Правда, бывали и приятные моменты. Я получила открытку от Линетт, на которой была всего одна фраза: «Нет ничего непоправимого, а кое-что и поправлять не стоит».

Аннели оказалась настоящей подругой. Она решительно отвергла попытки втянуть ее в процесс всеобщей травли. Я слышала, как она прошипела на ухо одной девице, которая презрительно скривилась при встрече со мной:

— Ты просто завидуешь, потому что ни один мужчина никогда даже не посмотрит в твою сторону.

Родители Аннели тоже старались поддержать меня. Как-то ее отец обнял меня и сказал:

— Выше нос, Лив. Через пару недель люди найдут себе другую тему для разговоров и забудут о тебе. Это лишь издержки жизни маленького скучного городишка.

По непонятной причине от таких добрых слов мне становилось еще хуже.

Через некоторое время, как и следовало ожидать, моя мать получила письмо из школы. Их с мистером Хэнсли просили зайти к директору. К счастью, я была избавлена от необходимости присутствовать при этом разговоре. Я ожидала своей участи в коридоре. Секретарша директора, проявив сострадание, принесла мне стакан воды и предложила подождать в приемной, вместо того чтобы сидеть в общем коридоре, под доской почета, на которой красовались имена самых лучших и успешных выпускниц школы. Написанное золотыми буквами имя Линетт встречалось на этой доске дважды — как старосты школы и как лауреата музыкального конкурса. На стене школы можно было увидеть и мое имя. Только это была стена туалета, а мое имя было написано несмываемым маркером.

Я поблагодарила секретаршу и отказалась, понимая, что в приемной буду чувствовать себя еще хуже, чем в коридоре. Секретарша смотрела на меня с таким сочувствием, что я начала осознавать, насколько плохи мои дела.

Хихикая и перешептываясь, ко мне приближались девочки лет одиннадцати-двенадцати. Глядя на их ободранные коленки, видневшееся из-под темно-синих форменных юбок, я попыталась улыбнуться. Всем своим видом я хотела показать, что меня вызвали к директору, чтобы похвалить, вручить какую-то грамоту или еще что-нибудь подобное.

Наконец меня позвали в кабинет. Он был огромным. Из многостворчатого окна открывался вид на розовую клумбу. Окно было открыто, и я сразу почувствовала запах навоза, которым садовник удобрял цветы. В косых солнечных лучах плясали пылинки.

Мать плакала. Ее веки и ноздри покраснели. Она промокала слезы скомканным платочком. Рядом с каменным лицом сидел мистер Хэнсли. Он выглядел еще гаже, чем обычно. Напротив них, за большим деревянным столом, сидела директор школы. Раньше мне не приходилось видеть ее так близко. Я не относилась к числу учениц, которых вызывают к директору. С одной стороны, я не была отличницей и ни в чем другом тоже не преуспела, с другой — мое поведение было не настолько плохим, чтобы удостоиться выговора из уст директора школы. Она показалась мне очень старой, хотя сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что ей было лет пятьдесят с небольшим. Кожа на ее лице и шее была мягкой и дряблой, но серебристо-седые волосы, уложенные в прическу, выглядели монолитом, из которого не выбивался ни один волосок. Я уже не помню, что именно она говорила, но все сводилось к тому, что меня исключают из школы. Мистер Паркер, судя по всему, был близким другом председателя совета попечителей. Он внес щедрое пожертвование на строительство нового школьного корпуса. Мое неблаговидное поведение стало достоянием общественности, и школа просто обязана должным образом отреагировать. И так далее, и тому подобное. Мать сопела и шмыгала носом. Мистер Хэнсли сидел как чурбан. Директор спросила меня, раскаиваюсь ли я в содеянном. Я кивнула.

Мне оставалось проучиться всего два семестра до получения аттестата. После этого передо мной бы открылись хоть какие-то возможности. Правда, директор доброжелательно заметила, что я могла бы найти частных педагогов и попытаться сдать выпускные экзамены экстерном. Но все мы понимали, что это нереально. С моим образованием было покончено.

По дороге домой, когда я, съежившись, сидела на заднем сиденье «Моррис-Майнора» мистера Хэнсли, мать рассказала мне об отце. Она говорила, что его распутство однажды уже испортило ей жизнь, и вот теперь я пошла по его стопам.

— То есть ты хочешь сказать, что мой отец жив? — потрясенно спросила я.

— Я понятия не имею, где он и что с ним, — ответила мать. — И не имею ни малейшего желания это выяснять.

— Ты не имела права говорить нам, что он умер!

— Не смей разговаривать с матерью в таком тоне, — оборвал меня мистер Хэнсли.

Мать даже не обернулась ко мне. Глядя прямо перед собой, она сказала:

— Я с самого начала знала, что ты плохо кончишь. Ты была таким трудным, капризным ребенком.

Она еще что-то говорила, но я ее уже не слушала. Прислонившись щекой к стеклу, я смотрела в окно. У меня появилась цель. Я решила уехать и жить с отцом. Ничто не удерживало меня в Портистоне, и я не видела никаких причин здесь оставаться.

Я больше никогда не видела Паркеров. Кто-то сказал мне, что они переехали в Эдинбург.

Глава 33

Я решила подождать такси в кафе.

— Куда-то собрались? — поинтересовался его мускулистый хозяин. Со мной был лишь небольшой пакет, но я постоянно открывала сумочку, чтобы убедиться, что не забыла билет и паспорт.

— Я уезжаю в Ирландию на выходные.

Он поставил передо мной чашку с кофе и почесал за ухом.

— С любовником?

Я улыбнулась.

— К сожалению, нет.

— Разве вы едете не со своим деверем?

Я посмотрела на него. В его взгляде не было ни осуждения, ни ехидства. Он просто задавал вопросы, которые казались ему абсолютно естественными. Отвернувшись, я начала помешивать кофе. Запах был божественным.

— Конечно, это не мое дело, — продолжал хозяин кафе, — но мне кажется, что такая женщина, как вы, не должна ждать такси в одиночестве.

— Это сложно объяснить.

— Это всегда сложно.

Я продолжала сосредоточенно помешивать кофе. Хозяин отошел и почти сразу же вернулся с небольшим ломтиком восхитительного пирога с патокой. Когда я поняла, что он хочет угостить меня, мне стало так приятно и комфортно, что я почувствовала себя как дома.

— Можно я присяду? — спросил он.

— Конечно.

— Не возражаете, если я закурю?

— Нет.

Достав из-за уха самокрутку, он начал щелкать одноразовой зажигалкой. Наконец ему удалось прикурить, и он глубоко затянулся. Я с удовольствием вдохнула запах табачного дыма, который был мне так же хорошо знаком, как запах моего старого шампуня.

— Мой муж тоже курил самокрутки, — сказала я.

Хозяин кафе слегка приподнял бровь.

— Отвратительная привычка.

— Он умер, — неожиданно для себя добавила я.

— От курения?

— Нет-нет. Он погиб в автомобильной катастрофе.

— Черт, извините. Жизнь бывает такой сволочной.

— Да, иногда.

— Так куда именно в Ирландии?

— В Шеннон.

— Красивый город. Вам там понравится. Ирландцы умеют развлекаться. Не то что здешние зануды.

Я собрала пенку с кофе и с удовольствием облизала ложку.

— Мой муж тоже был шеф-поваром.

— Как большинство настоящих альфа-самцов.

— Он собирался открыть собственный ресторан в Лондоне.

— Какой именно ресторан?

— Что-то типа вашего кафе. Только в итальянском стиле. Без горячих завтраков.

— Попробуйте пирог.

Я отделила вилкой крохотный кусочек и попробовала. Вкус был потрясающим. Пирог таял во рту, оставляя после себя нежнейшее карамельное послевкусие.

— Вам понравилось?

— Восхитительно.

— Я рад. Мне очень приятно…

— Вы что-то хотели сказать?

— Нет, ничего, — он затушил сигарету в стеклянной пепельнице. Я заметила, что его пальцы пожелтели от никотина.

— Точнее, я собирался сказать, что мне приятно видеть, как вы улыбаетесь, но потом подумал, что это прозвучит немного банально.

Мне было приятно и легко рядом с этим человеком. Я снова улыбнулась и съела еще кусочек пирога. Хозяин кафе встал из-за стола и вытер руки фартуком.

— Пусть ваш деверь обязательно свозит вас на скалы Мохер. Если в графстве Клэр и стоит на что-то посмотреть, то это на эти скалы. Они просто потрясающие. Вам там понравится.

— Ладно, учту, — сказала я. — Спасибо за пирог, ну и вообще за все.

Он пожал плечами.

— Берегите себя.

А потом приехало такси, и я отправилась в аэропорт на тайную встречу с моим любимым деверем, Марком. Это был наш первый совместный уик-энд. Он же оказался последним.

Глава 34

Было начало лета. Недавно мне исполнилось восемнадцать. Считается, что это самый лучший и счастливый возраст. Но, к сожалению, за прошедший год в Портистоне не произошло ни одного скандала, и я по-прежнему оставалась городской парией. Я отправилась в «Маринеллу» в надежде уговорить Анжелу взять меня на работу, наивно полагая, что она готова закрыть глаза на мое неблаговидное поведение. Ведь я так хорошо работала в прошлые годы. Дверь открылась с мелодичным звоном, и первым человеком, которого я увидела, был Лука. Он стоял за стойкой и вытирал бокалы.

Ему уже исполнилось двадцать. Он все еще был долговязым, с большими руками, широкими плечами, тонкой шеей и чуть заметными прыщиками на подбородке. Его черные шелковистые волосы до плеч, его улыбка могли свести с ума любую девчонку.

— Лив! — воскликнул он. Мое сердце екнуло и перевернулось в груди. Я видела, как искренне он обрадовался моему приходу, и это оказало на меня живительное воздействие. Я шла в «Маринеллу» с надеждой, но за прошедший год настолько привыкла к роли отверженной, что постоянно ходила, потупив взгляд, как кающаяся грешница. Теперь же я немного приободрилась.

Лука одним прыжком перемахнул через стойку — если бы это увидела Анжела, она бы пришла в ярость — и в два шага оказался возле меня. Я почувствовала, что мои ноги отрываются от земли.

— Девочка, ты очень плохо себя вела! — воскликнул он, перефразируя слова одной из наших любимых песен «Битлз».

У меня словно камень с души свалился. Было так приятно видеть его открытое радостное лицо, что я повисла у него на шее, уткнувшись носом в плечо. С наслаждением вдыхая его запах, я чувствовала, как ко мне возвращаются душевные силы. К сожалению, это длилось недолго, потому что в ресторан вошла Натали.

Услышав ее многозначительный кашель, я отстранилась от Луки, но он все равно продолжал смотреть на меня, широко улыбаясь.

— Это наша местная знаменитость, — сказал он Натали, хотя в этом не было никакой необходимости. Натали посмотрела на меня. В ее взгляде не было и намека на сочувствие. Глаза на непроницаемом лице были холодными и равнодушными.

— Что тебе принести? — спросила она, доставая блокнот и карандаш. Я обернулась к Луке, надеясь на его поддержку. Он стоял, закусив губу, и продолжал смотреть на меня.

— Честно говоря, я пришла к Анжеле, — сказала я. — Я хотела спросить насчет работы.

Натали даже бровью не повела.

— У нас нет вакансий, — сказала она.

Но я не сдавалась. Призвав на помощь все свои актерские способности, я скромно потупила взгляд и сказала:

— Меня устроит любая работа. Я бы могла…

— У нас нет вакансий, — повторила Натали.

— Перестань, Нат, — вмешался Лука. — Наверняка у нас найдется какая-нибудь работа для Лив. Она старый друг семьи. Она работала у нас три лета подряд.

Во взгляде Натали появилось нечто, не сулившее мне ничего хорошего.

— Какое это имеет значение? — спросила она.

— Мы могли бы, по крайне мере, спросить у папы, не нужна ли ему помощница на кухне.

Натали закатила глаза. Это длилось какую-то долю секунды, но мне стало неприятно. Она не имела никакого права так покровительственно относиться к Луке. Я чувствовала, что начинаю ненавидеть эту женщину.

— Не стоит беспокоиться, Лука, — нежно проворковала я. — Ты же видишь, что Натали некогда мной заниматься.

— Подожди минутку, я сейчас все узнаю, — сказал Лука, направляясь к двери, ведущей в служебные помещения.

Стоять рядом с Натали было очень неприятно. Каждой клеточкой своего тела я ощущала исходящие от нее волны ледяной злобы. Внезапно мне стало так зябко, что я непроизвольно поежилась.

— Как у тебя дела? — спросила я, пытаясь немного разрядить обстановку.

— Очень хорошо, — сказала Натали, раскладывая на подносе ножи, ложки и вилки. — Ты знаешь, что Лука сделал мне предложение?

— Нет, — ответила я. — Я этого не знала. — Я нервно сглотнула. Сообщение Натали застало меня врасплох. — Поздравляю.

— Спасибо.

— Вы уже назначили дату свадьбы?

Натали разгладила юбку.

— Мы поженимся на Рождество, — сказала она. — Так будет лучше для бизнеса. Кроме того, к тому времени на холмах наверняка уже выпадет снег, и получатся очень красивые фотографии.

— Конечно, — согласно кивнула я. — Вы все правильно решили.

Натали смотрела на меня без тени улыбки. Как всегда, ее костюм был безупречно чистым и отутюженным, но все равно имел такой вид, будто его купили на дешевой распродаже. Короткая стрижка абсолютно ей не шла, делая и без того массивную нижнюю челюсть еще тяжелее. Ровная юбка едва прикрывала колени и словно отграничивала ее некрасивые ноги, обтянутые плотными колготками желто-коричневого цвета. Каблуков Натали не носила.

Я одернула юбку, пытаясь прикрыть дыру на моих черных чулках. Лифчика на мне не было, и я знала, что сквозь тонкую темно-зеленую футболку с черным портретом Блонди^[7] просматривались мои соски. Стоя рядом с затянутой в строгий костюм Натали, я чувствовала себя голой. Я села у окна, за один из маленьких столиков на двоих и скрестила ноги. Подперев подбородок рукой, я смотрела на дверь и ждала, когда вернется Лука.

Ждать пришлось недолго. Через пару минут Лука вернулся вместе с Маурицио. С довольной улыбкой Чеширского кота Натали исчезла в служебных помещениях ресторана. Она прекрасно знала, что сейчас произойдет, потому что они с Анжелой предвидели мое появление в «Маринелле» и должным образом к нему подготовились.

— Оливия, carina, ты прекрасна, как всегда, — Маурицио положил руки мне на плечи, наклонился и поцеловал в обе щеки. От него пахло вином и чесноком. — Но, к сожалению, у меня для тебя плохие новости, — продолжал он, прижимая руки к груди. — Нам не нужны помощники. У нас слишком много взрослых сыновей, которых нужно обеспечить работой.

— Папа, — перебил его Лука. — Ты же постоянно жалуешься, что по выходным у нас не хватает сотрудников…

Маурицио поднял руку, делая ему знак замолчать.

— Твоя мать уже решила эту проблему.

Лука открыл рот, собираясь что-то возразить, но я уже вставала из-за стола.

— Спасибо, что поговорил со мной, Маурицио. Полагаю, не имеет смысла подходить попозже, в разгар сезона?

Маурицио лишь беспомощно развел руками.

Я видела, что Лука потрясен. Он никак не мог поверить в то, что происходит.

— Но папа, Лив одна из нас. Ты не можешь с ней так поступить!

— Все в порядке, Лука, — успокоила я его. — Не беспокойся обо мне. Я все понимаю.

Моей гордости был нанесен очередной сокрушительный удар. Я вышла из «Маринеллы», думая о том, что никогда больше туда не вернусь. Я шла вдоль берега, прислушиваясь к крикам чаек, и мне казалось, что они оплакивают мою разбитую жизнь. Волны сочувственно лизали мои ноги. Я ощущала себя самым несчастным человеком на земле. И в этот момент меня догнал Лука.

Глава 35

Широкая низкая кровать была застлана светло-зеленым хлопчатобумажным покрывалом, и в комнате приятно пахло освежителем воздуха. Здесь не было ни телевизора, ни чайника, но хозяин гостиницы принес нам поднос с чаем и печеньем. Мы сидели по разные стороны кровати и пили чай, как два абсолютно чужих человека, которые оказались вместе по непонятной прихоти судьбы.

Прилетев в Шеннон, мы арендовали «Форд-Фокус». Марк вел машину, а я сидела на пассажирском сиденье и рассматривала проносящиеся мимо пейзажи. По дороге мы останавливались у всех частных гостиниц, но нигде не было свободных мест. В конце концов нам все-таки повезло. Одноэтажный современный дом с верандой был выкрашен в жизнерадостный цвет, который Марк назвал «клэрским желтым», потому что большинство домовладельцев графства отдавали предпочтение именно ему. Дом был настолько новым, что на асфальтированной площадке, рассчитанной на несколько машин, до сих пор лежали груды кирпича и других стройматериалов.

Гостиница принадлежала молодому человеку с милым лицом и приятными манерами. Он буквально с ног сбивался, стараясь предупредить каждое наше желание. Я даже заподозрила, что мы с Марком его первые клиенты. Периодически откуда-то из глубины дома доносился детский плач и пение родителей, пытающихся успокоить ребенка. Они явно боялись, что шум потревожит постояльцев. Мне хотелось пойти к ним и сказать, что ребенок нам совсем не мешает, пусть себе плачет. Но Марк уговорил меня не делать этого. Он считал, что гораздо лучше сделать вид, что мы ничего не заметили. Тогда я села перед зеркалом и стала приводить себя в порядок. Я была взволнована и возбуждена. Мы с Марком решили куда-нибудь сходить. Впервые после смерти Луки я собиралась выйти в люди, и это наполняло мою душу радостным трепетом.

Марк был в ванной. Там клубились облака горячего пара, и сквозь открытую дверь до меня доносился приятный яблочный аромат моего шампуня. Широко раскрыв глаза, я накрасила ресницы и улыбнулась собственному отражению. Сколько раз за последнее время я смотрелась в зеркало и не узнавала себя! Но в тот вечер я снова стала похожа на Оливию Феликоне. Зеленоглазую Оливию с каштановыми волосами и широким ртом — жену Луки Феликоне, лучшего шеф-повара и самопровозглашенного секс-символа, который никогда не уставал напоминать своей жене, как ей повезло с мужем. Поэтому, когда обнаженный Марк вышел из ванной, вытирая голову голубым полотенцем, я сказала:

— Ты прав, Лука. Мне действительно очень повезло.

Я даже не заметила, что человек, который находится со мной в комнате, не мой муж.

Марк подошел и нежно поцеловал меня в шею.

— Это я, Марк, — прошептал он. — Извини.

Я сглотнула комок, подступивший к горлу.

— Марк, прости. Я просто забыла…

— Что ты забыла?

— Что я несчастна.

— Может быть, это означает, что ты счастлива?

— Может быть, — улыбнулась я. — Наверное, ты прав. Может быть, это и есть счастье.

Я надела голубую блузку и черные джинсы, дополнив этот ансамбль золотой цепочкой, которую Лука подарил мне на Рождество. Марк предпочел свою повседневную, не слишком опрятную одежду. Натянув джинсы и мешковатый свитер, он взъерошил свои влажные волосы и сказал, что готов. За последнее время он сильно похудел и стал еще больше похож на Луку. Мы хорошо смотрелись рядом.

Марк хотел выпить, поэтому мы оставили машину на площадке и пешком направились в паб, который заприметили по дороге в гостиницу. Идти было недалеко, меньше километра. В долине под нами протекала какая-то речка и мерцали огни домов. Марк обнял меня за плечи и прижал к себе. Время от времени он нежно целовал меня в макушку. Внезапно у меня промелькнула неопределенная, не вполне оформившаяся мысль о том, что чувства Марка ко мне никак не связаны с Лукой, но я тотчас же отогнала ее от себя, как надоедливую муху. Мы были друзьями по несчастью, и не более того. Просто два человека, которые помогают друг другу пережить тяжелые времена.

В пабе звучала музыка. Двое красивых мужчин среднего возраста играли на гитарах, а молодой парень отбивал ритм на зажатом между ногами барабане. Гитаристы очень слаженно исполняли какую-то песню, инекоторые посетители им подпевали.

Было уже поздно, но, умирая от голода, мы все же заказали тосты с сардинами. Мне не нравился вкус пива, и поэтому я пила виски с лимонадом. Вскоре в голове приятно зашумело. Воодушевленная музыкой и весельем окружающих, я пыталась танцевать ирландский народный танец с каким-то смешливым мужчиной с огромным животом и всклокоченной бородой. Остальные посетители паба столпились вокруг и хлопали в ладоши. Это было настолько весело, что я смеялась до изнеможения. Марк со слегка снисходительной улыбкой наблюдал за происходящим. Точно так же всегда делал Лука — стоял в стороне с кружкой пива в руке и смотрел на меня. Когда музыка закончилась, мой веселый партнер сказал, что желает выпить за нас. Обнажив в улыбке плохие зубы и обдавая меня кислым дыханием, он спросил наши имена. Мы представились. Услышав, что меня зовут Оливией Феликоне, а моего спутника Марком Феликоне, он провозгласил тост за мистера и миссис Феликоне. И в тот момент мы действительно чувствовали себя семейной парой.

Не выпуская из рук бокала, мой пузатый партнер обнял нас с Марком за плечи и сказал:

— Пусть самые смелые ваши желания станут самым малым из того, что вы получите!

Я пыталась сообразить, что он имел в виду, но потом решила просто выпить. И все вокруг улыбались, и тосты следовали один за другим, и мы пили снова и снова, и, честно говоря, я не помню, как мы в ту ночь вернулись в гостиницу.

Глава 36

Узкая тропинка круто поднималась вверх. Мы с Лукой поднялись на скалу и остановились на том месте, откуда, предположительно, бросилась вниз Эмили Кэмпбелл. Мы стояли и смотрели на море.

Во время крутого подъема я запыхалась и согрелась. Я рассказала Луке обо всем, что со мной произошло. О том, как мистер Паркер положил руку на мое бедро. О том, как в своем дневнике я приукрасила истину, потому что хотела сделать свой рассказ более выразительным и романтичным. Я рассказала, как пришла домой и обнаружила, что моя мать и миссис Паркер прочитали мой дневник. Я почти дословно передала ему наш разговор. Я рассказала, что меня исключили из школы. Не считая Линетт, Лука оказался единственным человеком, который сразу и безоговорочно поверил в мою версию событий. Линетт искренне сочувствовала мне, но я видела, что она шокирована. С Лукой все было совсем по-другому. Когда я закончила свой рассказ, он рассмеялся. Он смеялся так, будто никогда в жизни не слышал ничего более смешного.

— Это просто потрясающе, Лив! Ты пишешь чистосердечное признание в преступлении, которого не совершала, и тебя осуждают не за преступление, которого не было, а за твое признание.

— Заткнись, — сказала я.

— Но это же классика жанра, Лив!

— Прекрати, Лука. Это не смешно.

— Это не смешно?! Да я сейчас обмочусь от смеха!

— Ты гадкий бесчувственный тип, — обиженно сказала я и повернулась к нему спиной. Правда, последнее было вызвано тем, что на меня подействовал заразительный хохот Луки, а я не хотела, чтобы он видел, как я улыбаюсь. Вытирая рукавом глаза, я пыталась подавить начинающийся приступ смеха.

— Господи, это невероятно. Так каков мистер Паркер в постели?

— Прекрати! — выкрикнула я, оборачиваясь, чтобы влепить ему затрещину, но вместо этого сама начала давиться от смеха. Зажав руками рот, я все еще пыталась сдержаться, но вскоре мы с Лукой уже катались по траве, корчась от хохота.

Мы смеялись до полного изнеможения, а потом, совершенно выдохшиеся, долго лежали рядом. Я смотрела на синее небо, белые облака, парящих над нами чаек и чувствовала, как все мои проблемы уходят в небытие.

— Люди бывают очень злыми, — сказал Лука, взяв меня за руку. — Они любят раздувать скандалы, потому что их собственная жизнь скучна и неинтересна. А ты имела неосторожность дать им повод для сплетен.

— Почти то же самое мне говорил отец Аннели.

— Он прав. Через неделю или через месяц они найдут себе другую жертву и забудут о тебе.

— А как же бедная миссис Паркер?

— Она же сама сказала, что это не первый скандал, связанный с ее мужем. Тем не менее она все еще с ним. Эта женщина сама сделала свой выбор и должна быть готова к последствиям. Тебя это не должно волновать.

— Ты прав! — сказала я, садясь и глядя на Луку, который щурился на солнце. — Мне это как-то не приходило в голову. Я так переживала за нее, но теперь понимаю, что напрасно. Ты прав. Спасибо тебе.

Лука выглядел чрезвычайно довольным собой.

— Да ладно, — сказал он. — Я-то сразу сообразил, что к чему.

Я улыбнулась.

— Хвастун.

— Ничего подобного. У меня просто большая голова. А знаешь, что говорят про парней с большими головами?

— Немедленно прекрати это, Лука Феликоне.

— Но это же правда.

Я встала, одернула юбку и подошла к защитному ограждению. Какие-то добрые самаритяне прикрепили к нему записку с номером телефона для тех, кто собрался последовать примеру Эмили Кэмпбелл. Я стояла и смотрела вниз на освещенные ярким летним солнцем крыши домов. Отсюда, с вершины скалы, Портистон казался совсем маленьким, и я впервые задумалась над тем, что наш крохотный сонный городок — это всего лишь ничтожная частичка огромного мира. Я решила по возвращении домой найти свой экземпляр романа и выяснить, о чем думала героиня Мариан Рутерфорд перед тем как броситься вниз со скалы.

— Красиво, правда? — сказал Лука, подходя ко мне почти вплотную.

Я почувствовала опасность. Во всем, что касалось секса, я обладала почти сверхъестественным чутьем. Вот и сейчас я точно знала, что Лука хочет меня поцеловать, и не только. С одной стороны, разум подсказывал мне, что после всего, через что мне пришлось пройти, было бы глупо разрешать Луке Феликоне обнимать меня сзади и запускать руки под мою футболку. Но представив себе, как они ласкают мою грудь, я испытала сладкое томление. Меня тянуло к Луке. Я подумала про то, что в глазах окружающих я всегда буду малолетней потаскушкой, разрушающей чужие семьи. Мне было нечего терять. Так почему бы не дать воли своим чувствам?

В последний момент я все-таки обернулась и широко улыбнулась Луке, как будто понятия не имела о том, что он собирался сделать.

— Зачем ты женишься на Натали?

Лука как-то сразу сник.

— Это она тебе сказала? — спросил он после небольшой паузы.

— Да. Так зачем? Нет, я, конечно, знала, что ваш брак предопределен, но…

Лука вздохнул и понурил голову. Длинные волосы упали на его лицо, и я видела только темные шелковистые кудри, в которых запутались травинки и мелкие веточки. Лука наклонился, поднял небольшой голыш, размахнулся и бросил его через ограду. Не долетев до моря, камень упал на галечный пляж.

— Видишь ли, — начал объяснять он, — у меня не было выбора. Все ждали, что я сделаю Натали предложение, все этого хотели и…

— А чего хочешь ты сам, Лука?

Он лишь пожал плечами.

— Так чего ты хочешь? — повторила я.

— Я бы хотел уехать в Лондон. Открыть там собственное дело. Жить в большом городе.

— Почему же ты этого не сделаешь?

Он снова пожал плечами.

— Я не могу. Разве я могу оставить родителей? Я им нужен здесь.

Я внимательно посмотрела на него. Похоже, он не понимал, что попал в искусно расставленную ловушку.

— То есть ты считаешь, что у тебя нет другого выхода, кроме как остаться в Портистоне и жениться на Натали?

— А ты считаешь, что это не так?

Я покачала головой.

— Обязательно должен быть другой выход. И не один. Особенно для тебя.

— Карло и Стефано навсегда уехали из Портистона. Папе и Анжеле нужен помощник.

— Но почему этим помощником должен быть ты?

— А кто?

— Марк. Фабио. Прекрати, Лука. Не существует закона, согласно которому тебя могут принудить остаться в Портистоне, если ты этого не хочешь.

— Ты забываешь про мою семью. Это будет похлеще любого закона. — Лука запустил руки в волосы и начал чесать голову. Я помнила эту его привычку еще с детства. Он всегда так делал, когда нервничал.

— Они тоже не могут заставить тебя делать то, чего ты не хочешь.

Лука сорвал сережку с дерева, которое нависало над тропинкой, и начал разрывать ее на части.

— Понимаешь, последние несколько лет все только и говорят о том, как мы с Натали поженимся и будем вместе вести дело. Все. Не только Анжела и папа. Я не могу обмануть их ожидания.

Теперь уже настала моя очередь пожимать плечами.

— Лив, ты не понимаешь, каково это — быть членом моей семьи. Каждый должен выполнять свой долг. Интересы семьи прежде всего.

— Но ты же не в тюрьме, Лука. Ты можешь уехать в Лондон, если тебе действительно этого хочется.

— Не могу, — сказал Лука. — Натали не захочет переезжать в Лондон. Ей нравится здесь. Она часто говорит, что ни за что не уедет из «Маринеллы», что это единственное место, где она чувствует себя счастливой.

Я подумала о том, что у Натали странное представление о счастье, но ничего не сказала. Может быть, она действительно счастлива, когда я этого не вижу. Может быть, она просто умело скрывает это от посторонних. Некоторое время мы оба молчали. Я перекатывала носком туфли какой-то камешек.

— Я бы уехала с тобой в Лондон, — сказала я. — Если бы ты не был помолвлен.

Несколько секунд я с замиранием сердца ждала реакции Луки. Потом он сказал:

— Да, но разве можно ехать в Лондон с развратной девицей, которая разбивает чужие семьи?

— Ты еще пожалеешь о своих словах, Лука Феликоне! — выкрикнула я, набрасываясь на него с кулаками. Он повалил меня на землю, и мы начали шуточную борьбу. Только совсем выбившись из сил, мы спустились вниз, в наш маленький, провинциальный городок, и очень долго стояли на берегу. Нам не хотелось расставаться.

Думаю, уже в тот день я поняла, что нам суждено быть вместе. Мы оба это поняли.

Глава 37

На следующее утро мы завтракали в залитой солнцем небольшой пристройке, откуда открывался изумительный вид на цветущую зеленую долину. Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь стеклянную крышу и освещали три столика. Два из них были заняты. Точнее, с них еще не успели убрать грязную посуду, оставшуюся после более ранних постояльцев.

Мы сели за третий столик, и я залпом выпила свой апельсиновый сок. Заметив это, Марк заботливо пододвинул ко мне и свой стакан, я его с благодарностью приняла.

— Я больше никогда не буду пить, — простонала я.

— Надо было пить пиво. Я чувствую себя прекрасно.

— С чем я тебя и поздравляю.

К нам подошла молодая светловолосая женщина с добрым круглым лицом. Пожелав нам доброго утра, она спросила:

— Что вам принести?

— Мне обычный горячий завтрак, — сказал Марк. — А для Лив — тосты с парацетамолом.

— Ха-ха, — фыркнула я. — Мне только чай.

— Вы вчера вечером были в пабе? По пятницам там всегда очень весело.

— Лив осваивала ирландские народные танцы. Риверданс в ее исполнении был просто уникальным. Незабываемым. Завсегдатаи были в восторге.

Женщина рассмеялась и ушла на кухню, чтобы принести наш заказ. Я застонала и обхватила голову руками. Мои пальцы пахли мылом и сексом.

— Когда тебе надо быть в Лимерике?

— Мы встречаемся в четыре часа. Думаю, что мне надо будет выехать сразу после обеда. У нас еще есть несколько часов. Можем пойти прогуляться.

— Ладно.

— Ты уверена, что с тобой будет все в порядке, когда я уеду?

— А что со мной может случиться?

— Мне так не хочется оставлять тебя, Лив.

Я лишь пожала плечами. Мы оба понимали, что ехать все равно придется. Марк нежно сжал мою руку, которая безвольно лежала на цветастой хлопчатобумажной скатерти.

— Я так рад, что ты поехала со мной, Лив.

У меня опять промелькнула какая-то неопределенная мысль, которая почему-то вызвала смутное ощущение неловкости, но я решительно отогнала ее прочь. А потом вернулась наша официантка с подносом, на котором стояли чайник, молочник и сахарница, и мы стали завтракать, и все снова было хорошо.

Глава 38

Я не знала, как сказать Линетт о том, что наш отец, возможно, жив. Я все еще не могла привыкнуть к мысли о том, что он никогда не умирал. У меня в голове не укладывалось, как можно было внушить детям такую чудовищную ложь. Меня также потрясло то, что моя богобоязненная матушка, которая как огня боялась сплетен и всегда старалась быть святее Папы Римского, не испытывала ни малейших угрызений совести и совершенно не раскаивалась в содеянном. Она была убеждена, что избрала единственно правильный путь и что любая хорошая мать на ее месте поступила бы точно так же.

Позднее, повзрослев и став терпимее, я смогу если не разделить, то хотя бы понять ее точку зрения, но тогда, в возрасте восемнадцати лет, я была в ярости. Мне было грустно осознавать, что у меня где-то был живой, дышащий отец, если только за прошедшие годы с ним ничего не случилось, которого я совсем не знала. Моим первым побуждением было немедленно заняться его поисками. Но немного остыв, я поняла, что если бы он хотел встретиться со своими детьми, то обязательно стал бы нас искать. Найти нас было не так уж и сложно. Он наверняка знал координаты каких-то родственников матери. Если бы он к ним обратился, они бы подсказали ему правильное направление поисков. А что, если он нас нашел, а мать обманула его так же, как она обманула нас? Она могла сказать ему, что мы умерли. У меня были десятки вопросов. Но мать со мной не разговаривала, и я понимала, что ответов я не получу.

Теперь, когда мне не нужно было ходить в школу, а найти работу в Портистоне тоже не представлялось возможным, у меня было слишком много свободного времени. Аннели готовилась к выпускным экзаменам, и хотя она никогда бы не отказала мне в общении, я понимала, что с моей стороны было бы непорядочно загружать ее своей скукой. Иногда я часами бродила по улицам и тропинкам Портистона, скромно потупив взгляд и всем своим видом изображая раскаяние. Обычно я сбегала из дома, когда там были мать и мистер Хэнсли. Независимо от того, что они делали — смотрели телевизор или проводили одно из своих заседаний, дом выглядел серым и безрадостным. Здесь всегда было слишком тихо, никогда ничего не происходило и никогда ничего не менялось. Каждая следующая неделя была похожа на предыдущую: холодное мясо по понедельникам, рубленый бифштекс по вторникам, картофельная запеканка по средам, сосиски по четвергам, рыба по пятницам, сэндвичи с сыром по субботам и кусок мяса по воскресеньям. Все это было так же неизменно, как лоснящиеся костюмы мистера Хэнсли, поджатые губы матери, ее бесформенная стрижка и стареющее лицо. Они сознательно лишали себя даже самых невинных удовольствий. «Хочешь печенья?» — «Хочу, но не буду». — «После новостей будет интересная передача. Тебе понравится». — «Но посмотри на часы. Уже почти десять. Мне пора уходить». Они постоянно отказывали себе во всем и соревновались в самоуничижении. Взять из кастрюли последнюю картофелину считалось проявлением жадности, в результате вкусные кусочки еды выкидывались на помойку. Никто никогда не ходил смотреть на закат, потому что всегда нужно было мыть посуду или убирать со стола. Они отказывали себе во всем, что считали мотовством. Например, в плитке шоколада или баночке крема для рук. О людях, которые придерживались других взглядов на жизнь, мать и мистер Хэнсли говорили исключительно в пренебрежительном тоне. В нашем доме никогда не было ни милых безделушек, ни красивых вещей. Каждый предмет имел практическое применение. И только от меня не было никакой пользы.

Но время шло, и моя жизнь постепенно налаживалась. Мне удалось получить работу в универмаге «Уосбрукс», в Уотерсфорде. Это было чудесно. Каждый день, кроме воскресенья, я садилась на ранний утренний автобус и уезжала из Портистона. Мне нравилось заходить в большое красивое здание универмага через служебный вход, нравилось проходить через зону доставки, где разворачивались грузовики, нравилось здороваться с охранником. Это был сикх по имени Гарт, и он всегда угощал меня фруктовой ириской. Вскоре работа стала ассоциироваться у меня со вкусом этих конфет. Мне нравились раздевалки, где у меня был свой шкафчик и где женщины-продавцы сплетничали, смеялись и обменивались вещами. Я чувствовала себя членом стаи беспечных надушенных птичек. Мои старшие коллеги взяли меня под свое крыло. Они показывали мне, как лучше закалывать волосы, учили красить ногти бледным лаком и советовали купить туфли на низком каблуке, чтобы поберечь ноги. Они совсем не знали меня, но это не мешало им относиться ко мне с симпатией. В обеденный перерыв, когда мы сидели в столовой и ели сыр с булочками, женщины подшучивали над мужчинами и совершенно свободно говорили о сексе и контрацепции. Они много ругались. Думаю, что моя мать и мистер Хэнсли сочли бы их вульгарными, но они были щедрыми, добрыми и благожелательными. На работе, в своей форменной синей юбке, белой блузке и кардигане, я была среди друзей и чувствовала себя абсолютно счастливой. Единственное, что омрачало мое счастье, — это необходимость возвращаться домой.

Я была неквалифицированным продавцом, и меня не стали закреплять за каким-то конкретным отделом, предоставив возможность учиться. Я переходила из отдела в отдел, осваивая тонкости профессии, но я никогда не заходила в парфюмерные секции, где работали девушки с безупречным цветом лица, а также в те отделы, работа в которых требовала каких-либо специальных знаний. Тем не менее постепенно я начала узнавать массу полезных вещей. Вскоре я уже могла с одинаковой уверенностью продемонстрировать покупателю, как работает миксер, и обсудить с будущими родителями достоинства и недостатки различных колясок. Я знала, какая тесьма подходит к той или иной ткани и какая шляпка сочетается с теми или иными перчатками. На работе для меня не существовало неразрешимых проблем. Если я не знала ответа на какой-то вопрос, мне достаточно было всего лишь спросить у коллег.

Я экономила, как могла, но мать, со свойственной ей практичностью, брала с меня плату за питание, да и проезд на автобусе тоже был не бесплатным. Кроме того, у сотрудниц «Уосбрукса» существовала традиция заходить после работы в ближайший паб, и на это тоже нужны были деньги. Я с тоской думала о том, что пройдет целая вечность, прежде чем мне удастся скопить достаточно денег для того, чтобы снять квартиру в Уотерсфорде. Поэтому, когда хозяин паба предложил мне подрабатывать у него несколько вечеров в неделю, я с радостью согласилась. Во-первых, теперь я почти не бывала дома, во-вторых, мне приносила удовольствие эта работа. Хозяин и его жена были веселыми доброжелательными людьми, я хорошо зарабатывала и нравилась клиентам. Свои чаевые я складывала в пустую кружку из-под пива, которую прятала под стойкой.

Работая в пабе, я держала своих поклонников на расстоянии, избегала флирта с любым мужчиной среднего возраста, опасаясь того, что он может оказаться моим отцом. Для меня это была своего рода игра. Я смотрела на мужчину и задавала себе вопрос, хотела бы я иметь такого отца или нет. Мне не терпелось поскорее увидеть Линетт и поделиться с ней своим секретом.

Итак, жизнь налаживалась, я становилась все более независимой и с нетерпением ожидала того дня, когда наконец смогу переехать из Портистона в Уотерсфорд. А потом, в один из дней октября, когда я работала в отделе для молодоженов, туда зашли Анжела и Натали.

Они искали свадебное платье. Направившись прямо к манекену, они стали ощупывать атласные юбки и расшитый блестками шлейф. Я впервые видела Натали оживленной. Ее обычно безжизненные глаза сияли от возбуждения, когда они с Анжелой ворковали у манекена. Меня они не заметили.

В тот день я работала вместе с одной очень милой женщиной по имени Джин.

— Что с тобой, Оливия? — спросила она. — На тебе лица нет.

Закусив губу, я кивнула в сторону Анжелы и Натали.

— Эти две женщины. Я бы не хотела их обслуживать.

Джин нежно сжала мой локоть.

— Успокойся, малышка. Я о них позабочусь. А ты займись платьями подружек невесты. Мне кажется, что они не очень выигрышно смотрятся в витрине.

Я с благодарностью отошла к витрине и начала поправлять диадемы и букеты искусственных цветов. В этом не было никакой необходимости, но я должна была чем-то себя занять, чтобы не видеть того, что происходит всего в каких-то шести метрах от меня. Но я не могла заткнуть уши, и до меня все равно долетали отдельные слова и фразы, произносимые высоким монотонным голосом Анжелы. Эти слова казались мне такими же легкими и блестящими, как материал для свадебных платьев: «принцесса», «красивая», «аппликация», «нижняя юбка», «диадема», «мечты», «самый-счастливый-день-в-твоей-жизни».

Любая невеста, готовящаяся к свадьбе, обычно проводила в «Уосбруксе» несколько часов, примеряя разные платья, туфли, фаты и украшения. Натали не стала исключением. И все это время я старалась держаться от нее подальше. Я как раз наводила порядок в крохотных ящичках с аксессуарами, когда мое внимание привлекла печальная беременная молодая женщина, которая пришла в магазин в сопровождении матери. Плотно поджатые губы и мученическое выражение лица этой дамы делали ее невероятно похожей на мою мать.

Кабинки переодевания в отделе для молодоженов были просто роскошными — с мягким освещением, позолоченными стульями и высокими зеркалами. Беременная невеста находилась в одной из них, когда из соседней вышла Натали. Она выбрала платье в стиле пастушки с пышными юбками, глубоким вырезом в форме сердечка, старомодными лентами и кружевными рукавами. Плоскогрудая и сутулая, она была похожа на мужика, который решил переодеться невестой. Платье ей совершенно не шло, что не помешало Анжеле и Джин восторженно заохать, прижимая руки к груди. Умиленно глядя на свою будущую невестку, Анжела достала из сумочки салфетку и начала картинно промокать глаза. Натали подошла к огромному, изысканно украшенному шелковыми цветами зеркалу и начала неуклюже поворачиваться, рассматривая себя со всех сторон. В зеркале отражался почти весь отдел, и в какой-то момент Натали заметила меня. Мне пришлось подойти.

— Тебе очень идет это платье, Натали, — сказала я, профессионально улыбаясь. Я говорила с ней как с равной, будто и не было никаких унижений в прошлом и мне было совершенно безразлично то, что она выходит замуж за Луку Феликоне.

— Спасибо, — вежливо ответила Натали, но улыбка сошла с ее лица, а глаза потухли. — Ты здесь работаешь?

Я кивнула:

— Да. Это очень интересная работа.

— Ты собираешься стать менеджером?

— Нет, меня вполне устраивает работа продавца.

— Понятно.

— Ну что ж, я рада, что ты наконец нашла себя, Оливия, — сказала Анжела, подходя к нам. — Твоя бедная мать достаточно настрадалась.

Я заметила, как насторожилась мать беременной клиентки. Делая вид, что изучает рекламный проспект, она стала внимательно прислушиваться к нашему разговору.

Но мы были не в Портистоне. Здесь, в универмаге, я была на своей территории. Снисходительный тон Анжелы разозлил меня. Джин подошла и встала рядом со мной. Ее дружеская поддержка еще больше укрепила мои позиции и подействовала на меня успокаивающе.

— У вас уже все готово к свадьбе? — поинтересовалась она у Анжелы. — У МН всегда столько хлопот.

— Простите?

— У МН. Матери невесты.

Анжела и Натали смущенно переглянулись, но не стали поправлять Джин.

— Мы хотим, чтобы этот день стал действительно незабываемым, и для Натали, и для Луки, — сказала Анжела. — Мы так гордимся ими обоими.

Она ласково улыбнулась Натали, которая залилась багровым румянцем.

— Ах, — вздохнула Джин, разглаживая невидимую складку на юбке Натали. — Как я вас понимаю.

— А Лука тоже с нетерпением ожидает свадьбы? — невинно поинтересовалась я.

Натали мрачно рассматривала свои туфли. В глазах Анжелы появилось встревоженное выражение.

— Естественно. Конечно, он делает вид, что его не интересуют наши хлопоты, но в глубине души он так же взволнован, как и мы с Натали. Правда, девочка моя?

— Он считает, что свадебные хлопоты — это женское дело, — сказала Натали.

— Все мужчины одинаковы, — подхватила Джин. — Мой муж абсолютно не помогал мне с подготовкой, но видели бы вы его в день свадьбы. Он был самым счастливым человеком на земле. Мы вместе уже тридцать лет.

Я улыбнулась Натали.

— Будем надеяться, что ваш брак с Лукой продержится так же долго.

Натали открыла рот, собираясь что-то сказать, но в этот момент из кабинки вышла беременная невеста. Если Натали в свадебном платье напоминала персонаж водевиля, то эта бедная клиентка была вообще ни на что не похожа. Такое могло присниться только в страшном сне. Надо было быть настоящей садисткой, чтобы заставлять свою дочь выходить замуж на таком большом сроке беременности. Белое платье висело на плечах и туго обтягивало живот.

— Не думаю, что нам это подойдет, — скривилась мамаша. — Дайте ей платье на пару размеров больше.

Ее бедная дочь униженно поплелась обратно в кабинку. Я заметила, как Анжела и Натали обменялись насмешливо-снисходительными взглядами. Я была сыта ими по горло.

— Мне было очень приятно повидать вас обеих, — сказала я, решительно заканчивая разговор. — Передавайте привет Луке и Марку.

Потом я повернулась к матери беременной невесты, которая продолжала изображать великомученицу, и попыталась ненавязчиво убедить ее в том, что для всех будет гораздо лучше, если они перенесут свадьбу на более поздний срок, когда ребенок уже появится на свет. Я думала, что это поможет мне отвлечься от мыслей о Луке. Но я ошибалась.

Глава 39

Когда Марк уехал в Лимерик на встречу со своими друзьями, я сначала планировала отправиться на прогулку, но вместо этого вытянулась на бледно-зеленом покрывале и, лежа на боку, наблюдала за игрой света и тени на стене комнаты до тех пор, пока не уснула.

Мне приснился кошмар, и я подхватилась в холодном поту, не понимая, где нахожусь. Солнце уже село, и в комнате было совсем темно. Я приняла душ, растерлась полотенцем, смазала лицо увлажняющим кремом и долго стояла у окна, глядя на долину, где электрические огни мерцали точно так же, как и прошлой ночью. А потом я сидела в кровати, обложившись подушками, пила из чайной чашки вино, которое мне оставил Марк, и смотрела по телевизору фильм с Кэри Грантом.

Именно там, в одиночестве, за много километров от своего дома, все мои неопределенные мысли окончательно оформились, и я смогла посмотреть на сложившуюся ситуацию со стороны. Я увидела ее с беспощадной ясностью. Теперь я точно знала, как мне следует поступить.

Как бы это ни было болезненно, как бы одиноко я себя ни чувствовала, как бы мне ни нравился Марк и как бы я ни нравилась ему, для меня существовал только один разумный выход: мне следовало немедленно порвать с Марком.

Глава 40

Лука и Натали должны были пожениться в канун Рождества. Меня не пригласили на свадьбу, но моя мать помогала украшать церковь цветами, и ей пришлось отправиться к Анжеле, чтобы обсудить цвет платьев подружек невесты и тому подобные необходимые мелочи. По возвращении из «Маринеллы» она еще долго возмущалась чрезмерной пышностью свадьбы и невероятным расточительством Феликоне. В то же время мать неохотно воздала должное организаторским способностям Анжелы, которая подготовила и продумала все до мельчайших деталей.

— Если бы ты видела головные уборы подружек невесты, Оливия. Они просто великолепны — небольшие диадемы, украшенные шелковыми цветами и серебристо-пурпурными лентами, спадающими на спину, — говорила она и тотчас же, вздохнув, добавила: — Одному Богу известно, во сколько это обошлось. Выкидывать такие деньги на обычную свадьбу по меньшей мере неприлично.

— Ты видела Луку? — спросила я.

Я стояла у раковины и чистила картошку к обеду, закатав рукава рубашки до локтя. Мои мокрые холодные руки казались неестественно белыми. Кухонное окно полностью запотело от горячего пара, поднимающегося от кастрюли с кипящей водой, но я все равно смотрела в него, пытаясь представить себе осенний сад и желто-коричневый мокрый ковер опавших листьев, устилающий землю.

— Я видела кого-то из них, но я никогда не могла отличить этих мальчишек друг от друга, — ответила мать, опускаясь на кухонный стул и массируя уставшие ноги. — Ты достала сосиски из морозильника?

Наверное, был четверг.

Я кивнула. Проколотые сосиски уже лежали на тарелке и ждали, пока их отправят на сковороду.

— Натали такая славная девушка, — сказала мать. — Она напоминает мне Линетт.

— Она не стоит даже мизинца Линетт, — возмутилась я.

— Ну, Линетт действительно гораздо красивее, да и фигура у нее получше, — признала мать. — Но Натали столько пришлось пережить, и, несмотря на это, она всегда в первую очередь думает о других. Она так много работает, и на нее всегда можно положиться. Анжела говорит, что не знает, что бы она без нее делала.

Я скривилась и снова сосредоточилась на чистке картошки.

— Анжела говорит, что Натали заменила ей дочь, которой у нее никогда не было. Она считает их с Лукой идеальной парой.

— Не сомневаюсь, — сказала я, промывая бледные картофелины под холодной водой, которые напоминали мне маленьких мертвых животных.

— Анжела считает, что все сложилось как нельзя лучше. Теперь Натали с Лукой смогут переехать в квартиру над «Маринеллой» и взять на себя управление рестораном, чтобы у них с Маурицио была возможность немного отдохнуть. Может быть, они даже переедут в Уотерсфорд.

— Я за них рада, — буркнула я, разрезая картофелины на две части и бросая их в кастрюлю.

— Ты посолила воду?

— Да.

— Ты уверена?

— Да.

— Ты же знаешь, как мистер Хэнсли любит хорошо приготовленную картошку.

Я собрала очистки и сполоснула руки под краном.

— А отец любил картошку?

Мать проигнорировала мой вопрос.

— Ты знаешь, это будет изумительно красивая свадьба. Претенциозная, но красивая. Анжела сказала, что после венчания я обязательно должна зайти в «Маринеллу» и выпить бокал шампанского за молодых. Весь интерьер будет выдержан в серебристых, пурпурных и зеленых тонах, а снаружи они установят огромную елку, украшенную фонариками, и прикрепят цветочные гирлянды к перилам террасы. Кроме того, они заказали настоящего итальянского оперного певца. Невероятное расточительство.

— Это их дело, — сказала я, зажигая конфорку под сковородой и бросая на нее кусок жира. Мать еще немного поговорила о свадьбе, но вскоре пришел мистер Хэнсли, и она сменила тему. К тому времени как мы сели за стол, они уже увлеченно перемывали косточки учителю воскресной школы, и я смогла погрузиться в свои невеселые размышления о том, «что если бы» и «если бы только».

В университете была середина осеннего семестра, и Аннели приехала домой на короткие каникулы. Она выглядела не такой опрятной и ухоженной, как раньше, и была полна впечатлений от своей новой жизни и новых друзей, но по выражению ее лица я сразу поняла, что она рада меня видеть. Мы целый день провели в ее спальне, и Аннели без умолку говорила о жизни в университетском общежитии, о том, что мать ее соседки по комнате самая настоящая знаменитая кинозвезда, абсолютно лишенная предрассудков, о том, как все это непохоже на жизнь в Портистоне и как бы она хотела, чтобы я была там вместе с ней. Я бы тоже очень этого хотела. Все это время, пока Аннели училась, мне очень ее недоставало. Только она понимала, насколько отчаянно я хочу вырваться из Портистона.

В первый вечер после возвращения Аннели мы решили прогуляться по набережной, но пошел дождь, и мы зашли в паб «Черный Лебедь». Там, за кружкой пива, я рассказала Аннели о предстоящей свадьбе Луки и Натали. Когда я закончила свой рассказ, Аннели закатила глаза и сказала:

— Это один из тех браков, которые с самого начала обречены на неудачу.

Я спросила почему. И Аннели поведала мне, что ее мать дружна с женщиной, которая стирает белье для «Маринеллы», и та ей рассказывала, что с момента помолвки Лука как с цепи сорвался — пустился во все тяжкие, словно, как перед смертью, хочет надышаться.

— Мама считает, что нельзя идти наперекор судьбе, — говорила Аннели. — И я с ней полностью согласна.

— А что она имеет в виду? — спросила я, выпуская струйку дыма сквозь сложенные трубочкой губы. Эту привычку Аннели приобрела в университете, и я моментально ее переняла.

— Ну, что нужно идти по пути наименьшего сопротивления, и тому подобная ерунда.

Я смотрела на нее непонимающим взглядом.

— Господи, Лив, это же так просто. Если тебе сильно не хочется чего-то делать, не делай этого.

— Ты хочешь сказать, что Лука не должен жениться на Натали?

— Конечно, не должен. Его родители все за него решили, когда он был еще почти ребенком. В наше время это абсолютная нелепость.

— Хм, — задумчиво произнесла я. — Но я присутствовала при том, как Натали выбирала свадебное платье. Она показалась мне абсолютно счастливой и довольной.

Аннели загасила сигарету в пепельнице с эмблемой пива «Каридж», которая стояла на деревянном столе между нами.

— Натали просто не знает ничего другого. Анжела долго вбивала ей в голову романтические бредни о том, что она обязательно будет счастлива с Лукой, и та поверила в это, потому что хотела верить. Мне жаль ее. Ведь в конечном счете больше всех пострадает именно она.

— Это ужасно, — сказала я.

— Я знаю, что ты не любишь ее, Лив, но она действительно славная девушка. К тому же она немного боится тебя.

Я поперхнулась пивом и закашлялась, ловя на себе неодобрительные взгляды пожилых завсегдатаев «Черного Лебедя».

— Натали боится меня? С чего бы это ей меня бояться? Она всегда смотрела на меня свысока.

Аннели покачала головой и допила свое пиво.

— Тем не менее она боится тебя.

— Но почему? Что я могу сделать такого, чего бы ей следовало бояться?

Аннели пожала плечами.

— Я не знаю.

Мы сменили тему. В паб зашла пара наших старых школьных друзей, и мы немного поболтали с ними. Но пока мы пили и смеялись, в моем мозгу прорастало зерно надежды, зароненное Аннели. Моя давняя мечта, которую я задвинула в самый темный угол своего сознания, пробудилась ото сна, зевнула и начала протирать глаза.

На следующий вечер мы отправились в уотерсфордский клуб «Ромео и Джульетта». Мы даже не предполагали, что Лука тоже будет там.

Глава 41

Марк искренне раскаивался.

— Дорогая, я так виноват перед тобой. Прости меня, пожалуйста, — говорил он за завтраком, сжимая мои руки между коленями. Было воскресное утро, и у нас оставалось всего несколько часов на то, чтобы посмотреть скалы Мохера, после чего нам нужно было возвращаться в нашу повседневную жизнь. Я чувствовала себя усталой, и мне очень не хватало Луки. Я выдернула руку и начала размешивать сахар в чашке с чаем. На дворе моросил дождь.

— Я просто не смог уехать. Все были не так пьяны, как я ожидал, и Стив постоянно пересчитывал нас, чтобы убедиться, что никто не откололся от коллектива. Поверь, я не смог уехать.

— Не смог так не смог, — сказала я. Мне действительно было все равно.

— Лив, прошу тебя, не говори так.

— Я всего лишь хотела сказать, что не обижаюсь на тебя.

— Поверь, мне больше всего на свете хотелось быть тут, рядом с тобой.

— Все нормально, Марк. Я все понимаю.

— Что-то случилось? Скажи мне, что произошло?

— Ничего.

— У вас все в порядке? — К нам подошел молодой хозяин гостиницы с подносом, полным аппетитных тостов. Под его глазами залегли темные тени. Он слишком много работал, а тут еще маленький ребенок и все такое прочее.

— Все замечательно, спасибо, — успокоила я его.

— Планируете куда-нибудь поехать?

— Мы собираемся посмотреть скалы Мохера.

— О, вам там понравится. Это очень красивое место. Только там всегда слишком много туристов.

— Ничего, мы привыкли к туристам, — сказал Марк.

— Как жаль, что вам надо уезжать. Вы обязательно должны приехать сюда еще раз.

Марк широко улыбнулся.

— Непременно приедем. Правда, дорогая?

Я тоже попыталась улыбнуться.

— Возможно.

В то утро мной снова овладела апатия. Когда Марк пошел расплачиваться за гостиницу, я забралась в уютную широкую кровать накрылась одеялом и впала в оцепенение. Вернувшись, Марк тоже залез в постель и навалился на меня. Его холодные руки ласкали мое тело, горячее дыхание обжигало ухо, а я просто лежала, глядя в потолок через его массивное белое плечо и ждала, когда он кончит. Наконец он застонал, вздохнул и начал покрывать поцелуями мое лицо, шепча ласковые слова, но я не верила в то, что все было чудесно и замечательно. Я ничего не почувствовала — ни облегчения, ни избавления от горя. Я снова погружалась в бездонный колодец одиночества. Пока Марк собирал наши вещи и прибирал в комнате, я неподвижно лежала на своей половине кровати, уставившись в стену. Потом Марк помог мне выбраться из постели и усадил в арендованную машину. Предполагалось, что я буду сверяться с картой, чтобы мы не заблудились, но мне было лень сделать над собой даже такое незначительное усилие. Вместо этого я смотрела в окно на залитые дождем окрестности. Мы проезжали мимо мокрых скал и вересковых пустошей, древних памятников и современных одноэтажных домов, окруженных садами с аккуратно подстриженными деревьями. Я тосковала по Луке. Каждый вдох, каждый удар сердца напоминал мне о нем. Марк включил радио. Какой-то слушатель интересовался, почему ирландцы все реже посещают церковь по воскресеньям. Я не помню, что ему ответили, но все церкви, мимо которых мы проезжали, были окружены тесно припаркованными машинами — громоздкими, массивными внедорожниками, принадлежащими солидным семейным людям. Марк вел машину очень осторожно, и это меня раздражало. Мне не хватало бесшабашности Луки, скорости, на которой он проходил крутые повороты, его манеры убирать руки с руля и вести машину локтями, одновременно прикуривая сигарету и рассматривая карту или доставая мобильник из заднего кармана брюк. Я вспоминала, как Лука включал радио и покачивал головой в такт музыке, если передавали песню, которая ему нравилась (а его вкусы были весьма разнообразны). Если звучал рок, его голова начинала раскачиваться вверх и вниз, а длинные волосы падали на лицо. Я не могла забыть его широкую открытую улыбку и смеющиеся глаза.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Марк.

— Да так, ничему.

— Ты думала о Луке?

— Да.

Марк положил руку на мое бедро. Почувствовав это дружеское пожатие, я немного расслабилась и тихо заплакала. Слезы принесли мне облегчение.

Скалы Мохера находились в поросшем буйной зеленью уголке на крайнем западе Ирландии. К ним вела тропинка, вдоль которой стояли люди, торгующие компакт-дисками с кельтской музыкой, вязаными свитерами, шляпами, разнообразной бижутерией и небольшими картинками, нарисованными на полированных кусочках серого аспидного сланца.

Дождь прекратился, и из-за туч выглянуло солнце. Дул освежающий ветерок. Держась за руки, мы прошли по тропинке и остановились на возвышении. Я полной грудью вдыхала свежий морской воздух, смотрела на отвесные величественные скалы, так отличающиеся от своих миниатюрных портистонских собратьев, и чувствовала, как порывистый ветер, задувающий с Атлантики, уносит прочь мою тоску и мое отчаяние. Марк крепко обнял меня, и я прижалась к нему, снова чувствуя себя защищенной.

Потом мы спустились немного ниже, на горизонтальный выступ скалы. Море было очень далеко внизу. Я стояла, прижавшись спиной к поросшей травой теплой скале, стараясь держаться подальше от края обрыва. Одна мысль о бездонной пропасти под нами вызывала у меня головокружение. Марка же, как и большинство других молодых мужчин, как магнитом тянуло к самому краю. Наверное, таким образом они демонстрировали свою мужественность. Перепуганные женщины жались к скале рядом со мной и встревоженно наблюдали за мужчинами, которые уселись на самом краю выступа, свесив вниз ноги. Достаточно было малейшего толчка, чтобы они сорвались в пропасть.

Яркие солнечные блики на воде слепили глаза, и я видела лишь темный силуэт Марка в ряду тридцати или сорока других. Я даже не могла бы с уверенностью сказать, какой именно силуэт принадлежит ему, поэтому отвернулась и направилась вверх по поросшей травой тропинке.

Взобравшись на самый верх, я выпрямилась и прямо перед собой увидела лицо миссис Макгир, уборщицы из «Маринеллы».

Держа под руку свое второе, только более позднее, издание, она стояла на тропинке всего в каких-то двух метрах от меня. Длинное пальто, кожаные ботинки и шаль на голове надежно защищали ее от непогоды. Миссис Макгир выглядела несколько озадаченной, и я поняла, что она увидела знакомое лицо, но не может сообразить, откуда меня знает. Я быстро отвернулась, но было уже поздно, потому что в этот момент меня догнал Марк. Обхватив руками мою талию, он начал что-то шептать мне на ухо.

Не говоря ни слова, я развернулась и пошла прочь, подальше от него и миссис Макгир.

Не оборачиваясь назад, я быстрым шагом шла по тропинке, идущей вдоль скал в южном направлении. Лишь пройдя около полукилометра, я остановилась, села на траву, положила подбородок на поджатые колени и стала ждать Марка. Он появился довольно быстро.

— Она меня узнала?

— Не думаю, — ответил Марк. — Но совершенно очевидно, что мы приехали сюда вместе. Черт.

Он поднял голыш, размахнулся и бросил его со скалы. Я вспомнила, как много лет назад то же самое сделал Лука.

— И что же нам теперь делать?

— Ничего. Абсолютно ничего. — Марк достал из кармана пачку сигарет. — Хочешь?

Я покачала головой. Марк сел рядом со мной, и я прикрыла руками огонек зажигалки, чтобы он мог прикурить. Глубоко затянувшись, он посмотрел в сторону моря.

— Забавно осознавать, что если нырнуть здесь и плыть прямо вперед, не останавливаясь, то когда-нибудь обязательно доплывешь до Америки. Может быть, именно так нам стоит поступить?

Я улыбнулась, выдернула несколько травинок и начала нервно теребить их в руках.

— Она обязательно скажет, что видела нас, — если не Натали, то хотя бы Анжеле.

— Я знаю.

Марк выпустил облачко дыма. Ветер снес его в мою сторону. Он наклонился и поцеловал меня.

— Надо было заехать на край земли, чтобы встретить… — начал он.

— Это не смешно, Марк, — перебила я его. — Разве ты не боишься?

— Конечно, боюсь. Но могло быть и хуже. Миссис Макгир не знает тебя. Я скажу, что ты подруга Стива или еще что-нибудь в этом роде. Скажу, что случайно встретил хорошую знакомую. В общем, придумаю что-нибудь.

— Ну-ну.

— Я же не могу сказать правду.

— Это знак, — сказала я. — Судьба даетнам знак, что мы должны прекратить встречаться. Пока не случилось что-нибудь непоправимое.

— Что за ерунда, Лив? Никакой это не знак. Ты становишься параноиком.

Но я придерживалась другого мнения. Я была уверена, что встреча с миссис Макгир сыграет роковую роль в наших отношениях.

Глава 42

Клуб «Ромео и Джульетта» был местом, куда приходили, чтобы выпить, потанцевать и пофлиртовать. Раньше здесь, наверное, был танцзал или еще что-нибудь в этом роде. Этот клуб был одним из высококлассных заведений Уотерсфорда и сильно отличался от забегаловок, располагавшихся в нежилых районах, где никого не могли потревожить сотни подвыпивших молодых людей, которые в предрассветные часы, громко разговаривая и смеясь, наводняли близлежащие улочки и переулки, чтобы наспех заняться незамысловатым энергичным сексом. Выпивка в клубе была очень дорогой, и ее было не так-то легко добыть — очереди у небольших стоек были огромными. Зная об этом, мы с Аннели соответствующим образом подготовились, выпив несколько стаканов баккарди с кока-колой и прихватив с собой небольшую бутылку водки, которую я сунула за пояс своей юбки. Под моим зимним пальто ее не было видно. Швейцар на входе осмотрел наши сумочки, но, естественно, ему и в голову не пришло нас обыскивать. В то время это было не принято.

До десяти вечера девушек пропускали бесплатно, и мы с Аннели спокойно открыли стеклянные двери и поднялись по покрытой ковром лестнице, любуясь позолоченными канатами, натянутыми вдоль оклеенных тиснеными обоями стен, и чувствуя себя настоящими принцессами. В просторном вестибюле второго этажа мы сдали свои пальто в гардероб, получили взамен лотерейные билеты и сквозь раздвижные двери прошли в помещение клуба. Там было тепло и темно, а музыка играла так громко, что звук казался материальным. На танцплощадке уже толпился народ. В основном это были девушки, которые, как и мы с Аннели, постарались прийти до десяти часов. Ребята должны были появиться позднее, после того как закроются пабы. Мы сразу направились в туалет, зашли в одну кабинку, пописали и сделали по большому глотку водки. Крепкий напиток обжег мой желудок, а Аннели рыгнула и хихикнула. Затем нам пришлось выстоять очередь к зеркалу, чтобы подкрасить губы. В туалете было не продохнуть от запаха лака для волос, смешанного аромата десятков разных духов и алкоголя. Все тайком пили из принесенных бутылок. Мне это напомнило раздевалку для персонала в «Уосбруксе», только здесь было меньше пудры и больше ругани.

Вернувшись в зал, мы нашли свободные места. Они были не очень удачными — на скамье у стены, прямо за одной из стоек. Мы бы, конечно, предпочли места в бельэтаже, где пили свои коктейли более солидные и состоятельные клиенты. Здесь же, внизу, музыка была настолько громкой, что нам приходилось выкрикивать слова прямо в ухо друг другу.

Наше одиночество было недолгим. Очень скоро к нам подошли двое молодых людей и предложили угостить выпивкой. Мы, естественно, согласились. Гремящая музыка делала беседу невозможной. Диджей ставил один хит за другим. Мой молодой человек, широкоплечий бритоголовый солдат с обкусанными ногтями и отдающим металлом дыханием, все время лез ко мне целоваться. Мне это совсем не нравилось и потому, допив свои коктейли, мы с Аннели тотчас улизнули на танцпол. Мы не пробыли там и пяти минут, как кто-то наступил Аннели на ногу, и этот кто-то оказался Лукой. Он пришел сюда вместе с Марком, небольшой группой портистонских парней и игроками молодежной футбольной команды воскресной лиги. Я внимательно огляделась, но никаких признаков присутствия Натали не обнаружила.

Мы не слышали друг друга. В отсветах огней дискотеки его лицо казалось то зеленым, то синим, то красным, то серебряным в крапинку. Мы смеялись и обнимались, и Лука прокричал мне на ухо, что у него сегодня своего рода неофициальный мальчишник.

— Потом будет еще официальный, — кричал он, — с папой, дядьями и кузенами. Мы поедем в этот чертов Неаполь, чтобы встретиться с остальными членами семейной мафии. А сегодня я собираюсь просто напиться до беспамятства.

— А где же стриптизерша? — крикнула я в ответ.

— Пока нет, — весело ответил Лука. — Но я живу надеждой.

Мы танцевали вместе, и это было совершенно естественно. Ведь мы же были старыми друзьями. Я вся горела. Наверное, виной тому была водка. Я полностью отдавалась танцу — вибрировала всем телом, крутила бедрами и бросала исподлобья зажигательные взгляды (я часами практиковалась перед зеркалом и находила их очень соблазнительными), а потом диджей поставил какой-то дурацкий медленный танец, и мы прижимались друг к другу, делали смешные телодвижения и так хохотали, что у меня сводило скулы. Я знала, что Лука поглядывает на мою грудь, которая потрясающе смотрелась в обтягивающем кружевном топе с большим декольте, и я была невероятно, безмерно счастлива.

Когда мокрые от пота волосы Луки прилипли к лицу, а вся рубашка покрылась влажными темными пятнами, он предложил немного передохнуть, чтобы остыть. Мы вышли в просторный вестибюль, где гуляли сквозняки. Там царила блаженная прохлада. Я прислонилась к шершавой стене и сбросила тесные туфли. На мизинце выскочил маленький волдырь. Став на колени, Лука осмотрел его, сказал, что это не смертельно, и нежно подул на воспаленный палец, чтобы охладить его. Кроме нас, в вестибюле была масса народа. Парни и девушки обнимались, целовались, кто-то плакал, кто-то смеялся. Справа от нас какую-то девчонку рвало в огромную кадку с пластиковым деревом, украшенным китайскими фонариками. Видимо, друг держал ее волосы и сочувственно гладил по спине. Девушка где-то потеряла туфлю, и ее колготки были изодраны в клочья. Я отвернулась.

Лука поднялся и закурил сигарету, а потом вдруг сигарета куда-то исчезла и мы слились в поцелуе. Я чувствовала, как его руки гладят мои волосы, чувствовала его кисловатое от табака дыхание и всем телом ощущала, как он меня хочет. В ту ночь я впервые в жизни отчетливо поняла, что нахожусь именно там, где должна находиться, и делаю то, что должна делать. Я услышала, как открылась и закрылась дверь клуба, и выглянула из-за плеча Луки, чтобы проверить, нет ли в вестибюле наших общих знакомых. Их там не было.

— Господи, Лив, — прошептал Лука, прижимаясь ко мне. — Давай уйдем отсюда…

— Тихо, шшш, — прошептала я, касаясь пальцами его влажного лица и опуская руку к зипперу туго натянутых джинсов. Никто не видел того, что я делаю — Лука прикрывал меня своим телом, а за моей спиной была стена. Согнув правую ногу в колене, я уперлась босой ногой в тисненые обои. — Сегодня твой мальчишник. Ты не можешь просто так исчезнуть.

Лука застонал.

— Не надо этого делать, Лив. Пожалуйста, не надо.

— Шшш, — я расстегнула зиппер и засунула руку в горячую как печка внутренность его джинсов.

Каждая клеточка моего тела пылала. Мне казалось, что я состою из одних нервных окончаний, и все они искрятся и конвульсивно дергаются. Зарывшись лицом в мое плечо, Лука часто и быстро дышал, как человек, который чего-то боится.

— Если ты подержишь там свою руку еще одну секунду, я кончу, — прошептал он.

— Раз… — начала я отсчет.

Через несколько минут мы вернулись на танцпол. Обвив меня руками, Лука шептал мне на ухо восторженные слова благодарности.

К тому времени в клубе уже яблоку негде было упасть. Вся танцевальная площадка была заполнена народом. Немножко обалдевший Лука чем-то напоминал теленка. Марк все время пытался потанцевать со мной, и это меня раздражало. Я хотела, чтобы он ушел. Я хотела, чтобы все они ушли и оставили меня наедине с моим любимым. Но этого не произошло. Когда передо мной в миллионный раз замаячило ухмыляющееся лицо Марка, я взяла сумочку Аннели, в которой была бутылка с остатками водки, и направилась в туалет.

— Что с тобой? — спросила Аннели, семеня рядом со мной на своих высоких каблуках. — Это связано с Лукой? Что случилось?

— Ничего, — ответила я, присоединяясь к очереди в туалет, состоящей в основном из совершенно пьяных девиц с черными кругами размазавшейся вокруг глаз туши. Музыка начинала давить мне на виски. Я оглянулась по сторонам и, убедившись, что поблизости нет ни вышибал, ни других сотрудников клуба, быстро сделала большой глоток водки. Потом еще один. Бутылка почти опустела. Пол был липким от пролитого кем-то ликера.

— Но я же вижу, что с тобой что-то происходит, — сказала Аннели. — Ты что-то недоговариваешь.

Я вытерла губы рукой. Она все еще пахла Лукой.

— Что-то изменилось? Ты какая-то другая, — продолжала настаивать Аннели.

— Нет, честно, ничего не изменилось.

Аннели закусила губу. Я шагнула к ней, но она отступила назад.

— Ты с ним целовалась.

— Или он целовался со мной. Какое это имеет значение? Он пьян.

Аннели нахмурилась.

— Не смотри на меня так. Это действительно ничего не значит.

— Ты же не станешь делать глупостей, Лив?

Я попыталась рассмеяться, но сама понимала, насколько фальшиво звучит мой смех.

— Конечно, не стану, — сказала я.

— Он помолвлен, Лив. Через восемь недель у него свадьба. Если ты сейчас станешь путаться под ногами, все закончится в миллион раз хуже, чем история с мистером Паркером.

Я взяла ее чистые руки в свои, пропахшие пороком.

— Аннели, я тебе обещаю, что не сделаю ничего дурного.

Потом мы с Лукой танцевали медленный танец под песню «Если ты ищешь выход», и его губы касались моих волос, а большие худые руки крепко сжимали меня в объятиях. Аннели танцевала с Марком и демонстративно избегала смотреть в нашу сторону. Марк же, напротив, не сводил с нас глаз.

Когда песня закончилась, большинство парочек начали целоваться. Это были глубокие влажные поцелуи пьяных малознакомых людей. Мы с Лукой целомудренно отступили друг от друга. Аннели делала мне нетерпеливые знаки, показывая на часы и кивая в сторону дверей. На улице нас уже ждало такси.

Я взяла свою сумочку и попрощалась с Лукой.

— Я увижу тебя завтра? — беззвучно произнесли его губы. — Ты сможешь прийти в «Маринеллу»?

Я кивнула.

— Я зайду выпить кофе, после того как проснусь, — пообещала я.

Я выполнила свое обещание. Тогда-то все и началось.

Глава 43

Обратный полет в Уотерсфорд показался мне бесконечно затянувшимся прощанием. При мысли о том, что может ожидать нас по возвращении, меня охватывал неописуемый ужас. В аэропорту Шеннона я постоянно нервно оглядывалась по сторонам, опасаясь того, что миссис Макгир будет возвращаться в Англию тем же рейсом, что и мы. Правда, она сказала Марку, что приехала в Ирландию с дочерью на целую неделю, но даже это меня не успокоило. Из собачьей преданности Анжеле она могла ринуться в аэропорт, чтобы выследить нас.

— А вдруг мы встретим кого-то из твоих друзей? Из тех, кто был на мальчишнике?

— Не встретим! Почти все улетели утренним рейсом, а те, кто остался, уехали в Дублин.

— Но ведь кто-то мог опоздать на самолет.

— Лив, прекрати. Не нервируй меня.

— Мне кажется, что ты слишком легкомысленно к этому относишься.

— Лив, откуда у тебя эти параноидальные настроения?

— Миссис Макгир видела нас.

— Она не знает тебя. Она не может знать, что между нами происходит что-то предосудительное. Но даже если она что-то заподозрила, чем это может нам угрожать?

— Да ничем особенным. Просто твой мир рухнет.

Марк пожал плечами, нахмурился и направился в беспошлинный магазин аэропорта, а я села на пластиковое сиденье и закрыла лицо руками.

На борту самолета, убедившись, что никого из знакомых в салоне нет, я немного успокоилась и стала любоваться пушистым ковром облаков, расстилавшимся под нами. Это было завораживающее зрелище, но выпитое вино жгло желудок как кислота, а от каждого толчка и поскрипывания мое сердце начинало бешено колотиться и в кончиках пальцев ощущалось неприятное покалывание. Думаю, что Марк чувствовал то же самое. Он сжимал мою руку, лежащую на разделяющем нас подлокотнике кресла, и слишком часто спрашивал, все ли со мной в порядке. Я боялась предстоящего расставания в аэропорту, боялась того, что мне придется в одиночестве слоняться вокруг ленты выдачи багажа, пока Марк будет радостно обнимать Натали или Маурицио.

— Мы больше не должны встречаться, — прошептала я.

Марк лишь сильнее сжал мои пальцы.

— Мы не должны быть любовниками, Марк. Это неправильно.

— Не говори так.

— Я лишь называю вещи своими именами.

— Нет. Любовники — это совсем другое. В этом есть что-то пошлое и вульгарное.

— Но именно так называют людей, которые состоят в таких отношениях, как мы с тобой.

— Лив, прошу тебя, не нужно заранее переживать из-за событий, которые еще не произошли. Забудь про миссис Макгир. Она видела тебя всего несколько секунд. Она не узнала тебя. Но даже если и узнала, у нее не хватит фантазии, чтобы сообразить, что между нами существует связь.

— А фантазия ей и не понадобится, Марк, — сказала я. — Достаточно логических рассуждений.

Марк вздохнул, отпустил мою руку и откинул голову на подголовник кресла. У меня заложило уши. Самолет начал снижаться, заходя на посадку в Уотерсфорде.

— Ты действительно этого хочешь, Лив? Ты хочешь, чтобы мы перестали встречаться?

— Нет. Не знаю. Мне не хочется с тобой расставаться, но…

— Что?

— Это единственно возможный выход для нас обоих.

— Но почему именно сейчас? Мы еще к этому не готовы.

— Мы должны расстаться прежде, чем кто-то пострадает. Я имею в виду Натали.

Марк пожал плечами.

— Не понимаю, почему ты так из-за нее переживаешь. Ведь ей наплевать на твои чувства.

— У меня есть на то свои причины.

Когда мы опустились ниже облаков, самолет заложил вираж влево и стали видны огни транспортной развязки, забитой машинами, направляющимися в аэропорт. Скорее всего, в одной из них сидела Натали. Она наверняка идеально рассчитала время своего прибытия в аэропорт. Сейчас она сидит в машине и слушает классическую музыку. Ее волосы чисто вымыты, одежда идеально отутюжена, а дыхание пахнет мятой. Она барабанит своими короткими ногтями по рулю. Дети остались дома, в квартире над «Маринеллой», на попечении дедушки и бабушки. Малыш Бен в голубой пижаме с синими кроликами лежит на спине в своей кроватке, раскидав ручонки и сладко посапывая, а двое старших детей, наверное, сидят в гостиной и смотрят телевизор. Кирсти свернулась калачиком на диване и теребит прядку темных волос, а Билли, растянувшись на ковре и подперев подбородок руками, завороженно смотрит на экран, не замечая того, что грубые носки давно сползли с его маленьких ножек.

Я приняла окончательное решение.

— Мы должны расстаться, Марк. Мы должны сказать друг другу «прощай» здесь и сейчас.

— Как скажешь, — ответил Марк, но я видела, что он не воспринял мои слова всерьез.

Глава 44

Лука и Натали должны были пожениться в канун Рождества. Мы с Лукой начали встречаться в конце октября. К началу ноября мы стали любовниками. В конце ноября Лука сказал мне, что наши отношения — это нечто большее, чем прощальный загул мужчины, который скоро должен жениться.

Невероятно холодная осень приближалась к концу, и наступала зима, обещающая побить все рекорды низких температур. Мы с Лукой проявляли чудеса изворотливости, чтобы побыть наедине. В Портистоне это было практически невозможно. Несмотря на холодность и откровенную враждебность со стороны Анжелы и Натали, я очень часто бывала в «Маринелле». Я испытывала непреодолимую потребность постоянно быть рядом с Лукой. На работе в «Уосбруксе» я грезила наяву и манкировала своими прямыми обязанностями. Однажды в субботу, после того как я чуть не сорвала работу в отделе стеклянных изделий, менеджер даже отослал меня домой, сказав, что от меня все равно нет никакого толку. Он решил, что я заболела гриппом, но на самом деле накануне вечером мне удалось незаметно провести Луку в свою спальню, и мы не спали ни минуты. Правда, страх быть обнаруженными значительно подпортил нам удовольствие. Я вздрагивала от каждого скрипа половиц нашего старого чопорного дома, от каждого порыва ветра. Мне все время казалось, что я слышу шаги матери.

Мы знали, что рано или поздно наша тайна будет раскрыта. Бесконечное стремление быть вместе толкало нас на безрассудные и опрометчивые поступки. В одно из воскресений мы занимались сексом прямо в крохотном заднем дворике «Маринеллы», после чего Лука отправился обслуживать группу туристов, приехавших на автобусе из Литама. В другой раз, когда Натали и Анжела уехали в Уотерсфорд, чтобы сделать заказ на свадебные фотографии, Лука вызвал меня на пристань и, несмотря на жуткий холод, мы занимались сексом в моем старом убежище под пандусом. Лука пришел туда прямо в форменной одежде «Маринеллы», и когда он уходил, его брюки были безнадежно испорчены машинным маслом и водорослями. Иногда ему удавалось вырваться в Уотерсфорд, и тогда мы проводили восхитительных полчаса в салоне его старенькой машины. Мы никогда не говорили о будущем.

Мы почти никогда не разговаривали. У нас просто не было на это времени. У нас не было мобильных телефонов, у нас не было возможностей, у нас не было уединения, но ничто не могло помешать нам быть вместе так часто, как только возможно.

Впоследствии все решили, что мы заранее все продумали и распланировали, но это было не так. Я никогда не задумывалась о будущем. Я жила только настоящим, потому что была уверена, что это единственное, что мне отпущено судьбой.

В декабре в «Уосбруксе» было очень много работы. Менеджер постоянно просил меня задерживаться и работать сверхурочно, и я всегда соглашалась, потому что, во-первых, мне нужны были деньги, чтобы как можно скорее сбежать из Портистона, во-вторых, это отвлекало меня от мыслей о предстоящей свадьбе Луки. Кроме того, задерживаясь на работе, я оттягивала возвращение домой. Наплыв посетителей был огромным, и мне это нравилось, хотя часто наши клиенты покидали магазин в предобморочном состоянии, а кражи приняли угрожающие масштабы. В сумках представительниц среднего класса, которые были постоянными клиентками «Уосбрукса», исчезали горы товаров. Меня тошнило от непрестанно играющей в магазине рождественской музыки, но мне нравилась предрождественская суета. Мне нравилось наблюдать за тем, как красноносые покупатели, у которых было мало времени и денег, отчаянно пытались найти идеальные рождественские подарки для своих близких. Мне нравилось выходить из магазина на темную зимнюю улицу и видеть, что весь город украшен яркими светящимися гирляндами. Иногда на эстраде в центре города оркестр Армии спасения исполнял рождественские гимны, а как-то раз я видела, как мимо магазина на моторизованных санях проехал Санта-Клаус. Он пригоршнями разбрасывал конфеты и, словно королева, махал прохожим рукой. Сопровождавший его эльф сообщил мне, что они собирают пожертвования в благотворительный пожарный фонд.

Я ощущала постоянный приток адреналина. Мне везде мерещилось лицо Луки. Иногда я видела перед собой его широкие плечи, его непослушные волосы, или то, как он стоит, слегка расставив ноги и засунув большие пальцы рук в карманы джинсов. Тогда я срывалась с места и бежала вслед только для того, чтобы обнаружить, что это не Лука, а кто-то даже не очень на него похожий.

Из-за того, что я неизменно пребывала в состоянии сексуального возбуждения, мои глаза сияли, а со щек не сходил легкий румянец. Никогда в жизни я не пользовалась большим успехом у мужчин, чем теперь. Молодые люди постоянно заигрывали со мной. Одни вежливо приглашали на чашечку кофе в обеденный перерыв. Другие — те, которым я отдавала предпочтение — широко улыбались, говорили комплименты и поддразнивали меня, чтобы в конце концов набраться храбрости и пригласить меня выпить после работы. Более взрослые мужчины пытались делать мне подарки. Сотрудники тоже постоянно проявляли по отношению ко мне знаки внимания. Я вежливо благодарила всех и объясняла, что у меня есть парень. А потом, перед рождественской вечеринкой для персонала, я поняла, что сама загнала себя в угол, потому что мне не с кем было на нее пойти. Ведь Лука не принадлежал мне, он принадлежал Натали.

Вечеринка должна была состояться семнадцатого декабря, в пятницу, за неделю до свадьбы Луки и Натали. Мне пришло в голову, что Лука мог бы привезти меня на вечеринку, а потом сразу уйти под каким-то благовидным предлогом. Это не повредит Луке и поможет мне — все убедятся, что я не лгала и у меня действительно есть парень. Этот план казался мне безупречным. Я не могла найти в нем ни одного изъяна.

Когда темным зимним вечером я зашла в теплый уютный зал «Маринеллы», чтобы обсудить с Лукой все детали моего плана, я увидела, что подготовка к свадьбе идет полным ходом. За стойкой громоздились картонные коробки с бокалами и шампанским. В дальнем конце ресторана сделали маленькую эстраду — наверное, для оркестра, а под потолком закрепили кронштейн с небольшими прожекторами. В другом конце зала стояли большие декоративные напольные вазы, а рождественские украшения, выдержанные в зеленых и пурпурных тонах, переплетались с прелестными изящными китайскими фонариками. За стойкой стоял Фабио и старательно делал крохотные розовато-лиловые розочки из сахарной глазури.

Как всегда безупречно причесанная Анжела была настолько взвинчена, что даже не попыталась быть вежливой, когда я подошла к стойке.

— Что тебе надо, Оливия? — спросила она без всяких предисловий.

— Чашечку кофе, пожалуйста, — сказала я.

— Ты не можешь заказать только кофе. Мы сейчас слишком заняты. Ты должна заказать еду.

Справа от меня, за столиком, сидела группа из четырех американских туристов, которые пили кофе. Я выразительно взглянула на них, но когда снова перевела взгляд на Анжелу, оказалось, что она уже разговаривает с одной из официанток и даже не смотрит в мою сторону.

В любой другой день я бы попросту развернулась и ушла, но в тот вечер мне необходимо было увидеть Луку.

Я кашлянула. Анжела снова обернулась ко мне.

— Что тебе надо?

— Вы не могли бы позвать Луку? Мне очень нужно сказать ему пару слов.

— Это невозможно. Они с Натали в церкви на генеральной репетиции свадьбы.

— Может быть, я могу чем-то помочь? — раздался голос Марка, который вышел из служебных помещений с охапкой нарядных рождественских скатертей и салфеток. Он дружелюбно улыбался, и меня осенило.

— Да, конечно.

— Хочешь кофе?

Анжела бросила на меня злобный взгляд, но не стала вмешиваться. Поэтому я кивнула, и Марк принес нам обоим по чашечке эспрессо. Мы расположились за столиком у запотевшего окна. Снег еще не выпал, но первые снежинки уже кружились в воздухе как предвестники приближающегося Рождества.

— Как у тебя дела? — спросил Марк, зачерпывая кофе чайной ложкой.

— Нормально, — ответила я. — Честно говоря, я хотела спросить у тебя, что ты делаешь завтра вечером?

— Точно не знаю, но почти не сомневаюсь, что буду помогать с подготовкой к свадьбе.

Он широко улыбнулся и подул на ложечку.

— Господи, Лив, это какой-то ужас.

— Не хочешь вместо этого сходить со мной на вечеринку?

Марк ошарашенно уставился на меня, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба.

— Ладно, забудь, — сказала я, сосредоточенно размешивая сахар. — Я же понимаю, что у тебя слишком много дел и…

— Нет-нет, ты меня неправильно поняла, — широко улыбнулся Марк. — Я с удовольствием пойду с тобой. Просто я никогда не думал, что ты, ну…

— Что я?

— Пригласишь меня на свидание. Господи, Лив, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Я столько лет мечтал об этом.

Я растерялась и не знала, как исправить положение. Я не хотела обидеть Марка, а если бы начала говорить о том, что мы с ним только друзья, он бы обязательно обиделся. Поэтому я проигнорировала его слова и весело сказала:

— Значит, договорились. Ты сможешь заехать за мной около шести?

— Конечно.

— Там будет много выпивки и еды, и дирекция пригласила комика, чтобы он выступил перед нами. Вполне возможно, что там будет страшная скукотища, но…

— О чем ты говоришь? В любом случае, это гораздо интереснее, чем наблюдать за тем, как Анжела пытается вовлечь Луку в обсуждение цвета салфеток. Кстати, зачем ты хотела его видеть?

Я пожала плечами.

— Да так, ерунда. Моя мать хотела что-то у него узнать о шаферах в церкви.

— Сказать ему, чтобы он позвонил тебе?

— Да, — ответила я. — Пожалуйста, скажи ему, чтобы он мне позвонил.

Глава 45

В Уотерсфорде было очень много зелени, и летом этот город был удивительно красив. Некоторые деревья зацветали в мае и продолжали цвести почти до середины июня, наполняя вечерний воздух нежным медовым ароматом. В свете уличных фонарей все дома приобретали розовый или абрикосовый оттенок, и люди, обернув джемпера вокруг талии и закатав рукава рубашек, сидели на террасах пабов, пили холодное пиво и улыбались.

После поездки в Ирландию я была рада вернуться в свою квартиру и остаться в одиночестве. В связи с тем, что мне теперь приходилось рано вставать, я стала лучше спать, и ко мне вернулся аппетит. Я чувствовала себя более здоровой. Я поняла, что моя повседневная жизнь полна приятных моментов, которые мне очень нравятся. Я не звонила Марку, и он не звонил мне. Это позволяло надеяться на то, что мы смогли пережить нашу тяжелую утрату и успели разорвать нашу любовную связь прежде, чем кто-нибудь пострадал. Конечно, я скучала по нему, но это было ничто в сравнении с моей тоской по Луке, хотя даже эта тоска постепенно становилась менее тягостной.

Каждое утро я заходила в кафе, чтобы выпить кофе с тостами. Я подружилась с мускулистым хозяином. Как оказалось, его звали Крис. Мне нравились наши беседы, и я с нетерпением ожидала очередной встречи. Крис вставал очень рано и поэтому всегда был в курсе всех событий. Жаря яичницу для тех жителей Уотерсфорда, которым было далеко добираться на работу, и муниципальных рабочих, возвращающихся с ночной смены, он слушал «Радио-4». Так как я каждый день заходила в кафе в одно и то же время, то начала узнавать постоянных клиентов, а они узнавали меня. Мы расспрашивали друг друга о делах и здоровье. Постепенно я узнала имена их жен, мужей и детей. Мне стало известно, чей племянник играет на бас-гитаре в рок-группе под названием «Мамм-Ра», чья мать выиграла сто фунтов в экспресс-лотерею, кто посещает вечерние курсы испанского языка и чей четырехлетний ребенок болен аутизмом. Незаметно для себя я стала членом небольшой дружной и очень разношерстой общины.

После кафе я ехала на работу. Дженни всегда приезжала раньше меня, даже в те дни, когда страдала от похмелья, и в те, когда ее ноги болели после ночной смены в баре, где она подрабатывала. Независимо от того, приходил профессор или нет, я включала компьютер и начинала перепечатывать результаты его дотошных исследований. Так как записи были в полном беспорядке, история жизни Мариан Рутерфорд разворачивалась передо мной в виде отдельных эпизодов, и мне не терпелось поскорее свести их воедино и сложить эту мозаику в цельную картину.

Я садилась за стол и подбирала под себя ноги. По одну сторону клавиатуры обычно стояла чашка с кофе, по другую лежали записи профессора, огромный старый словарь с мягкими пожелтевшими страницами и цветной карандаш — им я помечала все места, которые невозможно было ни прочитать, ни расшифровать.

Профессор вел себя как обычно. Он был невозмутим и абсолютно непроницаем. Правда, он оказывал мне небольшие знаки внимания и говорил любезности, но при этом создавалось впечатление, что он делает это только ради проформы. Он больше не пытался вызвать меня на откровенный разговор и не рассказывал о себе, за что я была ему очень благодарна. Никогда раньше я не встречала человека, который бы все время находился среди людей и в то же время оставался для них загадкой. Иногда мне казалось, что этот человек не дышит, не оставляет отпечатков пальцев и не отражается в зеркале. Я надеялась, что однажды наступит день, когда мы сможем откровенно поговорить, а пока меня вполне устраивало наше взаимное невмешательство в частную жизнь друг друга. На работе я чувствовала себя в полной безопасности. Большой светлый пыльный, вечно заваленный бумагами кабинет был надежным прибежищем и для меня, и для профессора.

Через три недели после возвращения из Ирландии внезапно объявился Марк. По окончании необычайно плодотворного рабочего дня я включила телефон и обнаружила, что он несколько раз пытался мне дозвониться. Кроме того, Марк оставил сообщение, в котором предупреждал, чтобы я ни в коем случае не пыталась с ним связаться.

У меня подкосились ноги.

— С вами все в порядке, Оливия? — спросил профессор, который вышел следом за мной из здания исторического факультета, чтобы запереть дверь.

— Да, спасибо, все нормально, — сказала я.

Профессора мои слова не убедили.

— Но на вас лица нет.

— Просто получила не очень приятные известия.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Нет, благодарю вас. Ничего серьезного. Я справлюсь.

Пожелав профессору приятных выходных, я быстрым шагом пошла по направлению к Фор-стрит.

Миссис Макгир вернулась и что-то рассказала Анжеле. Я была уверена в этом. Не замечая ничего вокруг, я лихорадочно пыталась придумать какое-то объяснение своему пребыванию в одном из самых знаменитых и прекрасных мест южной Ирландии одновременно с Марком. Тот факт, что мы оказались там вместе, еще ничего не означал. В жизни бывают и более невероятные совпадения. Люди встречают знакомых в самых неожиданных местах. Правда, обычно это случается в кино или в книжках.

Вернувшись в свою квартиру, я залпом выпила два стакана вина, переоделась в джинсы, натянула на себя одну из старых нестиранных футболок Луки и снова вышла на улицу.

Я не хотела, чтобы мы с Марком стали любовниками. Я действительно этого не хотела и была уверена в том, что Марк тоже к этому не стремился. То, что произошло между нами, было вызвано подсознательным стремлением хоть как-то смягчить боль от нашей общей тяжелой утраты. Такое своеобразное проявление эгоизма было опасным, но, в некотором роде, неизбежным. Когда же мы оба немного пришли в себя, мы приняли единственно правильное решение. Мы поняли, что любая интимная близость между нами недопустима, и мы должны снова стать лишь деверем и невесткой. Нас свела вместе смерть близкого нам обоим человека, но теперь она же должна была стать причиной нашего расставания. Мы не хотели никому причинить боль, мы лишь стремились облегчить собственные страдания.

Думая о Луке, я сама не заметила, как ноги понесли меня в направлении кладбища. Но ворота оказались запертыми, хотя на улице было еще совсем светло.

Я снова почувствовала себя бесконечно одинокой. Меня пытались разлучить даже с мертвым Лукой. Мысль о том, что мне придется провести этот вечер пятницы в пустой квартире, вызывала у меня приступ депрессии. Развернувшись, я направилась обратно в город. Я как раз заходила в винный магазин, когда позвонил Марк.

Он пытался говорить спокойно, но по тону его голоса я сразу поняла, что он в отчаянии.

— Откуда ты звонишь?

— Из дома.

— А что это за шум?

— Я в ванной. Включил воду, чтобы Натали не могла ничего расслышать. Она следит за мной.

Я вышла из магазина, отошла на несколько шагов от входа и прислонилась к стене, чтобы не мешать прохожим.

— Что случилось? Она узнала про нас?

— Она думает, что я с тобой встречаюсь.

У меня перехватило дыхание. Я чувствовала, как ледяная рука страха сжимает мое сердце.

— О Господи.

— Не волнуйся, она не знает ничего наверняка, но…

— Миссис Макгир! Она рассказала Анжеле, что видела нас?

— Нет. Миссис Макгир здесь ни при чем.

Я снова обрела способность нормально дышать. От перенесенного потрясения меня начало подташнивать. Я потерла лоб и немного согнулась, чтобы побороть ощущение дурноты.

— Слава Богу. Тогда это всего лишь подозрения, и нам нечего бояться, потому что мы больше не встречаемся. Кроме миссис Макгир никто из общих знакомых никогда не видел нас вместе.

Несмотря на шум воды, я услышала, как вздохнул Марк. Это был вздох человека, который боится, что все потеряно.

— Марк, что с тобой? Чего ты боишься?

— Это не просто подозрения. Она нашла фотографию.

— Какую фотографию?

— Твою фотографию в моем телефоне.

— В твоем телефоне есть моя фотография?

— Ну, помнишь, та, которую я сделал на берегу.

— Но ты же обещал, что удалишь ее…

— Я не смог. Я хотел, чтобы у меня была хоть какая-то частичка тебя.

Ноги не держали меня, и я села на корточки. Мое дыхание стало прерывистым, пальцы онемели, во рту пересохло.

— Мне очень жаль, что так получилось…

— Господи, Марк! Я же была почти голая. Что же нам теперь делать?

— Дорогая, с вами все в порядке?

Надо мной склонилась пожилая дама с густо напудренным лицом. Я подняла голову и кивнула, хотя все было совсем не в порядке.

— На вас кто-то напал?

— Нет-нет, благодарю вас, со мной все в порядке, честно.

Наверное, сердобольная дама подумала, что я наркоманка. Подозрительно оглядев меня, она пошла прочь. С ней была маленькая грязная белая собачонка, которую она тащила за собой на поводке. Собачонка упиралась и оглядывалась.

— Марк? Ты меня слышишь?

— Да.

— Что ты ей сказал?

— Сказал, что Лука выслал мне эту фотографию прошлым летом.

— Зачем бы он стал это делать?

— Но ведь теоретически такое возможно. Ты там выглядишь такой сексуальной. Я сказал Натали, что просто забыл про эту фотографию.

— Думаешь, она тебе поверила?

— Не уверен, но ты же знаешь, Лив, как к тебе относится Натали. Даже если она мне поверила, то все равно сильно расстроилась.

— Бедная Натали, — прошептала я.

Выпрямившись, я сделала глубокий вдох и помотала головой.

— Как ты мог сохранить эту фотографию в телефоне? У меня это даже в голове не укладывается.

— Ну теперь-то я ее удалил.

— И Натали нечего больше опасаться, потому что между нами все кончено.

— Ты действительно так считаешь?

— Мне казалось, что мы обо всем договорились в самолете.

— Мне очень тяжело без тебя, Лив, — сказал Марк. — Я не механическая игрушка, которую можно включить и выключить. Я не могу в одночасье отказаться от своих чувств, будь то горе, любовь или еще что-нибудь. Твоя фотография стала для меня частичкой тебя, которая постоянно была со мной.

— Перестань, Марк.

— Если она позвонит тебе…

— То теперь я знаю, что ей сказать.

— Прости меня, Лив. Просто я…

Но с меня было довольно. Я устала от Марка, устала от постоянного чувства тревоги, устала от наших с ним отношений.

— Мне нужно идти, — сказала я. — Принимай свой душ и оставь меня в покое.

Глава 46

Поздно вечером Лука пришел ко мне домой. Я уже приняла ванну, надела пижаму и сидела на кровати, скрестив ноги по-турецки, слушая Боба Марли и заплетая свои влажные волосы в тоненькие косички, чтобы утром они стали волнистыми и я хорошо выглядела на вечеринке. Услышав тихий стук в дверь, я сразу поняла, что это ко мне. Был одиннадцатый час, и мать уже легла спать.

Я сбежала по ступеням, открыла входную дверь и увидела Луку. На дворе падал первый снег, и снежинки налипли на его челку и ресницы. Нос и щеки покраснели от холода.

— Что случилось? — встревоженным шепотом спросила я, но мать уже вышла на лестницу и перегнулась через перила, всматриваясь в темноту прихожей.

— Что там происходит, Оливия?

— Ничего, — отозвалась я и затащила Луку внутрь, чтобы остатки тепла не улетучились через открытую дверь.

— Кто там с тобой?

— Это мои друзья.

— Скажи им, чтобы они уходили.

— Я просто обещала им одну книгу.

Я сделала вид, что прощаюсь, открыла и снова закрыла дверь.

Потом, с трудом сдерживая смех, я приложила палец к губам, и Лука на цыпочках прошел следом за мной на кухню. Она находилась прямо под комнатой матери. Если бы мать снова вышла, мы бы это обязательно услышали и Лука успел бы сбежать через заднюю дверь.

Я не стала включать электричество, но в кухне и без того было достаточно светло. Свежевыпавший люминесцирующий снег отражал огни уличных фонарей и свет, льющийся с неба и из окон соседних домов. Мне было холодно стоять босыми ногами на линолеуме. Лука, казавшийся огромным в своем зимнем пальто, крепко прижал меня к себе. Я попыталась было отстраниться, чтобы видеть его лицо, но он не отпускал меня.

— Что случилось? — прошептала я.

— Пожалуйста, не ходи на вечеринку с Марком.

— Но, Лука, это же ничего не значит. Я хотела попросить тебя, чтобы ты меня туда отвез, но тебя не было и…

Забыв про необходимость соблюдать тишину, Лука подвинул стул. Раздался неприятный, скрипучий звук. Тотчас же над нашими головами послышались шаги моей матери.

Я не стала ждать, пока она снова выйдет на лестницу. Схватив с крючка свое пальто, я сунула ноги в высокие сапоги, и мы с Лукой выскочили на улицу через заднюю дверь. Мы перелезли через две ограды, пересекли задние дворы двух соседей и оказались в узком переулке. Потом мы побежали. Точнее, побежал Лука, а я, цепляясь за его обтянутую перчаткой руку, изо всех сил старалась не отставать, ковыляя следом в сапогах, которые были слишком большими и совсем не грели.

— Давай зайдем в паб, — сказал Лука.

— Я же в пижаме.

— Черт. Давай подумаем, куда можно пойти.

Я пожала плечами и, стуча зубами от холода, сказала:

— Никуда.

— Ты совсем замерзла.

— Вот как бывает, когда у тебя нет никакого долбанного плана, — хихикнула я, цитируя одну из своих сослуживиц. — Все идет шиворот-навыворот.

Лука ухмыльнулся и прижал меня к себе.

— Вот что мне в тебе нравится, Лив.

— Что именно?

— Что ты способна зимней ночью стоять в пижаме в центре Портистона и философствовать.

— Это помогает мне согреться.

— Может, зайдем в ночной магазин?

— Чтобы через несколько секунд об этом узнали в «Маринелле»?

Мне было ужасно холодно. Мои влажные косички превратились в сосульки.

— Пошли, — сказал Лука.

Мы направились к «Маринелле». Попросив меня немного подождать, Лука быстрым шагом направился в дом. Дрожа от холода, я спряталась за мусорными баками, но, к счастью, ждать пришлось недолго. Через несколько минут Лука вернулся с ключами от фургона и охапкой одеял. Фургон был припаркован на боковой улице, довольно далеко от ресторана, и можно было не опасаться, что кто-то услышит звук работающего мотора. Я забралась на пассажирское сиденье, а Лука сел за руль и передал мне одеяла. Плотно закутавшись в них, я сбросила сапоги и поджала под себя ледяные босые ноги. Осторожно доехав до конца набережной, Лука остановил машину так, чтобы мы могли видеть море, но лобовое стекло все время заносило снегом, и огни острова Сил казались лишь бледными размытыми пятнами. В салоне было тепло, и Лука не стал выключать мотор, чтобы печка продолжала работать. Дворники он тоже оставил включенными.

— Они без труда нас найдут, — сказала я. Следы от шин нашего фургона были, вероятнее всего, единственными на свежевыпавшем снегу. Оглянувшись через плечо, я убедилась в том, что они четко просматриваются до самого поворота на улицу, с которой мы приехали.

— Будем надеяться, что они не станут нас искать, — ответил Лука. Включив приемник, он настроил его на музыкальную волну, после чего запустил руку под сиденье и достал бутылку вина.

— Его закупили для свадьбы, — объяснил он.

— Но Анжела может заметить, что бутылка исчезла.

— Не заметит. Папа уже несколько недель потихоньку таскает бутылки из свадебных запасов.

Лука сорвал зубами пластиковый колпачок.

— Черт, у нас же нет штопора, — спохватился он.

Это заняло некоторое время, но в конце концов с помощью отвертки, которую мы нашли под сиденьем, нам все же удалось протолкнуть пробку внутрь, и мы по очереди стали пить вино прямо из горлышка. Оно стекало по моему подбородку и заливало пижаму. Мы хихикали как дети.

— Мы с тобой похожи на старую супружескую пару, — сказал Лука.

— Чем? Тем, что в метель пьем вино из горлышка в угнанном фургоне?

— Нет, тем, что сидим в машине на набережной и смотрим на море. Пожилые супруги всегда так делают.

На приборной панели лежала пачка «Мальборо». Там была только одна сигарета, Лука вытряхнул ее из пачки и прикурил от зажигалки, которая была в машине. Салон заполнился табачным дымом. Затянувшись, Лука передал сигарету мне, и мы поцеловались. По радио пел Трейси Чепмэн. Я совершенно размякла.

— Мне кажется, что ты не должен жениться на Натали, — прошептала я. — Она тебе совсем не подходит.

— Я знаю.

— И как же ты собираешься выйти из положения?

Лука выдохнул струю дыма.

— Нам нужно уехать отсюда.

— Из Портистона?

— Угу.

— Нам?

— Тебе и мне. Я много об этом думал, Лив. Когда я откажусь жениться на Натали, они во всем будут обвинять тебя. Нам нельзя здесь оставаться.

— Мы могли бы продолжать встречаться тайно.

— Нет, — решительно сказал Лука, делая глубокую затяжку. — Чего ради мы должны скрываться, как преступники? Мы уедем куда-нибудь, где сможем быть вместе.

— И что ты предлагаешь конкретно? Скрыться?

В этом слове было что-то волшебное и завораживающее. Это было слово из лексикона Ромео и Джульетты. Кажется, я никогда раньше его не употребляла.

— Можно, конечно, и скрыться, если тебе так хочется. А можно просто сбежать.

Снегопад усилился. Стена вокруг стоянки и берег тоже почти полностью исчезли под пышным белым покрывалом. Дворники не справлялись с толстым слоем снега, который в одночасье засыпал машину, создавая иллюзию полного уединения.

— Я не могу жениться на Натали, — сказал Лука. — Честно, не могу. Она очень милая девушка и все такое, она незаменимая помощница в «Маринелле», она член семьи, и ее любят папа и Анжела, но…

— Что?

— Мне с ней ужасно скучно. Это совсем не то, что быть с тобой.

Я смотрела на красивый темный профиль Луки. Когда он опускал глаза, чтобы стряхнуть пепел, его длинные ресницы отбрасывали густую тень на щеки. Я любовалась его волевым подбородком, линией его носа и очертанием губ, подсвеченных огоньками приборной панели. Я понимала, что не смогу жить без него.

— Когда ты планируешь сбежать, Лука?

— Может быть, завтра?

— Хорошо.

— Значит, ты согласна?

— У меня нет никаких других планов.

Я забыла о вечеринке. И забыла о своем свидании с Марком.

Глава 47

Все утро профессор пытался встретиться со мной взглядом, и это действовало мне нанервы. Я с головой ушла в изучение истории Мариан Рутерфорд и не хотела, чтобы меня что-то отвлекало от работы. Я прошла сквозь волшебное зеркало и очутилась в мире профессора. Работая, я действовала и думала, как он. Я старалась не мешать ему, когда он был погружен в свои изыскания, и теперь меня раздражало, что он позволяет себе отвлекать меня.

Мне было трудно сосредоточиться, сознавая, что профессор почти все время смотрит на меня. В конце концов я не выдержала, отодвинула от себя клавиатуру, сложила руки на груди и довольно резко спросила:

— Что?

Профессор, который в этот момент стоял у книжных полок, вытер ладони о штанины брюк.

— Я хотел кое о чем вас попросить, — сказал он. — Но, пожалуйста, не считайте, что вы обязаны согласиться. Я нисколько не обижусь, если вы отклоните мою просьбу, и надеюсь, что даже в этом случае у нас сохранятся прекрасные рабочие отношения.

— Я вас слушаю.

Профессор снял очки и протер стекла полой рубашки, которую вытянул из штанов.

— На следующей неделе на факультете устраивают праздничный ужин. Обычно я хожу на подобные мероприятия один, но на этот раз хотел попросить вас составить мне компанию.

— Право, я не знаю…

— Вечер обещает быть очень приятным. Ужин состоится в отеле «Гроув Хаус». Три перемены блюд, вино, танцы, так что…

— Звучит очень привлекательно.

— Так вы согласны?

— Я с удовольствием составлю вам компанию.

— Вот и славно, — сказал профессор. — Очень хорошо.

После этого он вернулся за свой стол и полностью погрузился в работу. Нормальный ход вещей был восстановлен.

Глава 48

Вернувшись в свою спальню, я посмотрела на нее совершенно другими глазами. Ведь сегодня была моя последняя ночь в этой комнате. Я сердцем чувствовала, что больше никогда не вернусь сюда. Лампочка под потолком была очень слабой, и в углах узкой и высокой комнаты залегали темные тени. Безобразные пятна замазки горчичного цвета не скрывали, а, напротив, обнаруживали дефекты штукатурки. Я попыталась отыскать в своей душе хоть какие-то признаки ностальгии, но ничего не почувствовала. Да и с чего бы мне было испытывать привязанность к месту, где я никогда не была по-настоящему счастлива? Под кроватью было полно паутины, жесткий потертый ковер и вовсе производил жалкое впечатление. Вопреки тяге матери к спартанской простоте, я всегда пыталась хоть как-то приукрасить свой быт. Громоздкий туалетный столик был заставлен косметикой, духами и симпатичными маленькими безделушками. Подоконник занимала моя коллекция фарфоровых пони. Они паслись, смотрели в окно, а один даже встал на дыбы, прижав уши к развевающейся гриве. Прикрепленные скотчем фотографии и плакаты поп-звезд закрывали пятна только до середины безобразных стен.

Я ужасно замерзла, но залезать в холодную неуютную постель, застеленную старомодным атласным покрывалом и колючими одеялами, не хотелось. Вместо этого я вышла в коридор и прокралась в комнату Линетт.

Когда Линетт в последний раз приезжала домой, она спала в своей узкой девичьей кровати. Шон ночевал в моей комнате, а мне выдали спальный мешок и уложили на полу в спальне Линетт (мать хотела быть уверенной в том, что под крышей ее дома никто не будет заниматься никакими глупостями). Правда, я предлагала Шону поменяться местами, когда мать заснет, но Линетт сказала, что игра не стоит свеч, тем более что ей хотелось побольше побыть со мной. Это была чудесная ночь. Мы шептались почти до рассвета. Линетт нагнулась ко мне, погладила мою щеку, и мы довольно долго держались за руки, разговаривая об отце и о том, как мы обе, независимо друг от друга, решили не разыскивать его. По крайней мере, пока. Линетт сообщила мне, что они с Шоном собираются пожениться, и сказала, что если я захочу, то смогу приехать и жить с ними в Лондоне. Я вспоминала наш разговор, когда забиралась в кровать Линетт.

Простыни были холодными, зато от наволочки исходил уютный запах шампуня сестры. Я обняла старого плюшевого мишку, который лежал на покрывале, и стала думать о завтрашнем дне. От этих мыслей меня охватило приятное возбуждение. Мне предстояла масса дел — надо было написать письма, попрощаться, собрать вещи и тому подобное. Я мысленно попыталась составить весь список. Но прежде чем я закончила, наступило утро, и меня разбудил голос матери, сообщавший, что пора вставать и собираться на работу.

Я надела свою обычную форменную одежду «Уосбрукса» — темно-синюю юбку, белую блузку, темные колготки и практичные удобные туфли на низком каблуке.

Мать уже сидела на кухне и ела сухой завтрак с отрубями. По ее позе я сразу определила, что она сердится. Мать догадалась, что прошлой ночью я выходила из дома. Я не знала, как мне оправдаться, и не была уверена в том, что это вообще стоит делать.

Сад за окном был полностью засыпан изумительно красивым белым снегом, сверкающим на солнце. Красота и чистота окружающего мира растрогали меня до слез. Откинувшись на спинку стула, я наблюдала за малиновкой, которая резво прыгала по спинке садовой скамейки.

— Не забывай подкармливать птичек, — сказала я.

— Ничего с ними не случится. Господь о них позаботится, — ответила мать и, взглянув на меня, добавила: — Ты сегодня бледная. Можешь не ждать от меня сочувствия, если ты подхватила простуду.

— А я и не жду.

Я потрогала чайник. Он был еще теплый. Я сделала себе чашку чая. Мать сказала, что ничего не хочет, но ее тон подразумевал, что она вообще не желает принимать что бы то ни было из моих рук.

— Почему ты сказала нам, что отец умер? — спросила я.

— Оливия, ты опять за свое?

— Ну пожалуйста, мама.

— Так было лучше.

— Лучше для кого?

— Для всех нас. Нет ничего хуже публичного унижения, Оливия. А мы бы обязательно оказались в положении униженных, если бы люди узнали, как поступил с нами ваш отец.

Я прихлебывала чай. Меня слегка трясло, но было трудно сказать, чем это вызвано — то ли я действительно простудилась, то ли просто боялась.

— Извини меня, пожалуйста, — сказала я.

— Не задавала бы глупых вопросов, не пришлось бы извиняться.

— Ты меня не так поняла. Я извиняюсь за то, что тебе пришлось испытать по моей вине.

— История с мистером Паркером полностью на твоей совести, Оливия. Я здесь ни при чем, и думаю, что люди это понимают. Хотя, конечно, я невольно оказалась к ней причастна. Ведь это я тебя так воспитала.

Я кивнула.

— Но ведь тебе не обязательно было рассказывать миссис Паркер о моем дневнике. Мы могли бы все решить между собой. Зачем было посвящать в это весь город?

— Затем, что люди имеют право знать правду.

— И кому она нужна, эта правда?

— Всем. Тем более что рано или поздно эта история все равно выплыла бы наружу. Шила в мешке не утаишь, Оливия.

— Понятно, — только и смогла произнести я.

— Тебе лучше поторопиться, — сказала мать. — Ты опоздаешь на автобус.

Я вышла в прихожую и сняла с крючка свое пальто.

— Ты сегодня идешь в церковь?

— Сегодня пятница — день заседания женского комитета. Естественно, я иду в церковь.

— Понятно, — сказала я. Застегнув пальто и натянув на голову шерстяную шапочку, я посмотрела в зеркало. Глаза покраснели и слезились, на щеках горел лихорадочный румянец.

— Кажется, я простудилась, — сказала я.

— Меньше надо шляться по ночам.

Я подошла к матери, положила руки ей на плечи и поцеловала в висок. От нее пахло пылью и беконом. Мать отшатнулась от меня, как от прокаженной.

— Что ты делаешь?

— Ничего.

— Что это на тебя нашло?

— Мне просто захотелось поцеловать тебя.

Мать фыркнула и поднялась из-за стола, как будто боялась, что я ее еще раз поцелую.

— Что за блажь? — сказала она. — Никогда не слышала ничего более глупого.

Как ни грустно, но это были последние слова, которые я услышала от своей матери.

Глава 49

По дороге домой я зашла в кафе. Был чудесный, благоуханный летний вечер, и птицы звонко щебетали в ветвях деревьев. Шум транспорта сливался с гулом голосов и звуками музыки, льющимися из проезжающих машин, такси и фургонов. Обитатели близлежащих домов подняли рамы своих окон, чтобы подышать свежим воздухом, полить цветы в наружных ящиках и понаблюдать за прохожими.

Крис вынес несколько столиков на тротуар. Я зашла в кафе, собираясь всего лишь выпить стакан газированной воды, но запах жареных помидоров и базилика был настолько соблазнительным, что я решила заказать еще и макароны с томатным соусом. Это блюдо пробуждало во мне ностальгические воспоминания. Сделав заказ, я взяла свою воду, прихватила экземпляр «Эха Уотерсфорда», вышла на свежий воздух и устроилась за одним из столиков. Вскоре Крис поставил передо мной макароны, миску со свеженатертым пармезаном и огромную деревянную перечницу.

— Можно я присяду и покурю, пока ты будешь есть?

— Крис, ты что, решил пофлиртовать со мной?

— Я уже сто лет этим занимаюсь, просто ты не обращала внимания.

— Извини, но у меня было слишком много проблем.

— Я знаю.

— Необыкновенно вкусно.

— Я рад, что тебе нравится.

— Ты готовишь их почти так же, как это делал Лука.

— А кто такой Лука?

— Мой муж. Тот, который умер.

— Извини.

— Тебе не за что извиняться. Я уже думала, что никогда больше не попробую таких макарон. Они действительно очень вкусные.

Крис улыбнулся и посмотрел на свои большие красные руки. Табачный дым тоненькой струйкой поднимался вверх от его тлеющей сигареты. Я внезапно поняла, что этот бритоголовый мускулистый парень по-своему красив.

— Может быть, когда-нибудь ты согласишься пообедать со мной. Я бы приготовил что-нибудь особенное.

Я облизала соус с губ и насмешливо посмотрела на него.

— Ты не понимаешь, с кем связался. Я ведь в чистом виде ходячая катастрофа.

— Ничего. Я крупный специалист по катастрофам.

Я не смогла сдержать улыбки.

Крис бросил окурок на тротуар и раздавил его каблуком.

— Значит, договорились? — сказал он, поднимаясь из-за стола.

— Договорились, — ответила я.

Глава 50

В тот день я не села на автобус. По засыпанному снегом тротуару, на котором уже оставили свои следы те, кто уехал более ранним рейсом, я дошла до остановки и исполнила небольшую пантомиму, делая вид, что забыла кошелек. Получилось довольно убедительно. После этого я развернулась и пошла обратно, по направлению к дому. Притаившись за газетным киоском в конце улицы, я стала ждать. Наконец появилась мать. Закутанная в длинное коричневое пальто, с шалью на голове, она прошла мимо меня, осторожно переставляя ноги, обутые в коричневые ботинки из кожзаменителя. Снег на тротуаре уже успел слежаться, и было очень скользко. Мне стало немного грустно, но я быстро взяла себя в руки. Впадать в уныние было некогда. Как только мать повернула за угол и исчезла из моего поля зрения, я вышла из своего укрытия и быстрым шагом направилась к дому. К тому времени у меня уже разболелось горло, поэтому я сначала поставила чайник и лишь потом поднялась в свою комнату, чтобы собрать вещи.

Я никак не могла решить, что взять с собой. Сначала я упаковала то, что мне могло понадобиться в первую очередь, — белье, теплые свитера, джинсы и туалетные принадлежности, но когда чемодан был уже почти полон, мне вдруг пришло в голову, что могут понадобиться и летние вещи. Мне почему-то казалось, что в Лондоне значительно теплее, чем в Портистоне. Кроме того, надо было взять нарядную одежду, чтобы было в чем показаться на людях. А ведь были еще мои любимые записи, книги, рисовальные принадлежности, плакаты, школьные фотографии и обширная коллекция дешевой бижутерии.

На сборы ушло довольно много времени, и под конец я почувствовала себя настолько плохо, что мне пришлось присесть на кровать. Судя по всему, у меня начинался жар. Несмотря на лихорадочное состояние, мой мозг работал ясно и четко. Только сейчас я в полной мере осознала то, что мы собирались сделать, и при свете дня наш план показался мне совершенно безумным. Я была уверена, что Лука ощущает то же самое. А может, он с самого начала не собирался никуда уезжать? Возможно, он просто пошутил? Нет, я не сомневалась, что он не хочет жениться на Натали и уже долго вынашивает отчаянный план побега. Но говорить о побеге — это одно, а решиться на него — совсем другое.

Я прилегла на кровать, размышляя о том, как буду объясняться с матерью. Если сказать, что мне стало дурно и я вернулась с полдороги, мать совершенно изведет меня своими нотациями. Лучше соврать, что я таки приехала на работу, но менеджер отослал меня домой. Я закрыла глаза и незаметно для себя заснула настолько глубоким сном, что он скорее напоминал забытье. Проснулась я от того, что кто-то тряс меня за руку. Я открыла глаза и прямо над собой увидела бледное и встревоженное лицо Луки.

— Вставай, Лив. Нам нужно торопиться, — сказал он.

Свесив ноги, я сидела на кровати и наблюдала за тем, как Лука затягивает ремни на моем чемодане.

— Я еще не написала прощальную записку.

— Так напиши, только поскорее.

Взяв блокнот и ручку, которые уже лежали наготове, я написала:

— Дорогая мама…

На этом моя фантазия истощилась, и я решила обратиться за советом к Луке.

— А что ты написал в своем письме?

— Черт побери, Лив. Ты понимаешь, что у нас совершенно нет времени?

Я тяжело вздохнула, и Лука сдался. Сев на кровать рядом со мной, он обнял меня за плечи.

— Я написал три письма. Еще вчера, сразу после того как вернулся домой.

— Три?

— Одно для Нат, одно для папы и Анжелы и одно для Марка. Нат я написал, что не смогу сделать ее счастливой и она заслуживает гораздо лучшего мужа, чем я. Родителям я написал правду — что я уезжаю с тобой, что мне очень жаль, что так получилось, но я ничего не могу с собой поделать.

— А Марку?

— Это было тяжелее всего. Я написал, что надеюсь, что он сможет понять и простить меня, и пообещал позвонить, как только мы с тобой найдем квартиру. Тогда он сможет приехать и жить с нами, если захочет.

— Это ты хорошо придумал.

— Бедный Марк. Ведь именно ему придется расхлебывать кашу, которую я заварил, — сказал Лука, нервно кусая ногти.

— Он справится.

— Я очень на это надеюсь. Пожалуйста, Лив, поторопись. Чем скорее мы уберемся отсюда, тем лучше.

Я уже не помню точно, что написала в своем письме, но оно получилось совсем коротким. Я не стала ничего объяснять, просто извинилась и попросила не держать на меня зла. Потом я положила записку в конверт и заклеила его.

— Готова?

— Да.

Лука взял мой чемодан, а я в последний раз окинула взглядом комнату, собрала с подоконника своих фарфоровых пони и рассовала их по карманам. Я понимала, что они, скорее всего, разобьются в дороге, но оставить их здесь не могла.

Переступая через порог своей бывшей комнаты, я понимала, что навсегда расстаюсь с прошлым.

Чтобы мать быстро обнаружила конверт, я засунула его между солонкой и перечницей, которые стояли посередине кухонного стола. Я надеялась, что она вернется из церкви вместе с мистером Хэнсли. Ей понадобится моральная поддержка. Лука исследовал кухонные шкафчики на предмет какой-нибудь провизии.

— Я не мог взять еду в «Маринелле», — объяснил он. — Ведь по идее я поехал к нашему оптовику делать закупки.

— То есть твоим родителям предстоит обнаружить, что ты не только сбежал, но и оставил их без продуктов?

— Вряд ли они сегодня вечером откроют ресторан, — сказал Лука. — Они будут слишком заняты нашими поисками. Именно поэтому нам надо поторопиться.

Я в последний раз окинула взглядом кухню, на которой завтракала, обедала и ужинала всю свою жизнь. После того как за нами захлопнулась входная дверь, Лука взял меня за руку.

— У нас все будет хорошо, — сказал он, нежно сжимая мои пальцы. — Мы обязательно будем счастливы. Очень, очень счастливы. Мы будем самыми счастливыми беглецами в мире.

И он оказался прав.

Глава 51

За неделю до их общего с Лукой дня рождения ко мне пришел Марк. Я не видела его больше месяца и страшно обрадовалась. Сбежав вниз по лестнице, я открыла входную дверь и бросилась ему на шею. Марк крепко обнял меня и начал гладить мою спину. Я чувствовала на виске его горячее дыхание. Сережка-гвоздик царапала мою щеку.

— Лив… — шептал он. — Лив…

Он произносил мое имя так, будто это было заклинание или молитва.

Он спросил, не хочу ли я сходить в кафе, но я ответила, что предпочла бы чего-нибудь выпить, и мы отправились в ближайший паб. Все окна и двери были открыты, а клиентура представляла собой обычное сочетание из завсегдатаев и туристов. Мы взяли по бутылке пива и вышли на свежий воздух. Окруженный стенами со всех четырех сторон, задний дворик паба был похож на колодец. Казалось, что он притягивает к себе солнечные лучи. Полузасохшие розы отчаянно боролись за жизнь, пытаясь карабкаться вверх по решеткам, прикрепленным к желтым оштукатуренным стенам.

Все места за столиками были заняты, и нам пришлось сесть на пожухлую, усеянную окурками траву. Мы сидели, прислонившись к стене и касаясь друг друга плечами.

— Я больше не могу оставаться с Натали, — начал Марк без всяких предисловий. — Я хочу быть с тобой, Лив. Достаточно одного твоего слова, и я уйду из семьи. Пожалуйста, скажи его. Я прошу тебя об этом в первый и в последний раз.

Зажав бутылку между коленями, я начала срывать растущие рядом ромашки для венка. Я старалась не смотреть на Марка.

— Ты должен сам принимать решения, — сказала я. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты бросил Натали. Пожалуйста, Марк, не делай этого. А нас с тобой связывает только Лука. Мы никогда не были любовниками в полном смысле этого слова.

Марк поднес к губам бутылку и сделал большой глоток. Я начала переплетать стебли цветков.

— Боюсь, что мы по-разному воспринимаем наши с тобой отношения, Лив. Для меня ты не просто вдова моего брата. Ты мне необходима, как воздух. Я не представляю своей жизни без тебя.

Я украдкой взглянула на Марка. Он сидел, уставившись перед собой невидящим взглядом.

— Это не так, Марк, — тихо сказала я. — В твоей жизни всегда будут дети и Натали. И «Маринелла». А наши с тобой отношения всегда были опосредованными. Что бы ты ни говорил, между нами всегда стоял Лука. Если бы он не погиб, мы бы никогда не были вместе.

Марк кивнул. Его лицо было лишено всякого выражения. Я видела, как дернулся его кадык, когда он сглотнул.

— Я всегда хотел быть с тобой, Лив.

— Нет, Марк. Это неправда.

— Правда. Я всегда был в тебя влюблен. С самого детства.

Я сделала несколько глотков пива, запрокинула голову назад и закрыла глаза.

— Не открывай мне своих секретов, Марк. Я не хочу ничего знать.

— Лука знал.

— Что он знал?

— Как я к тебе отношусь.

Я выпрямилась.

— Господи, Марк, что ты такое говоришь?

— Это правда. Именно поэтому мы так долго не общались после того как вы уехали из Портистона.

— Так почему же ты никогда ни словом не обмолвился об этом и даже не пытался ухаживать за мной?

— Во-первых, ты сама устроила все так, что я стал встречаться с Аннели, во-вторых, у тебя был роман с тем худющим парнем с парома. А потом, когда я подумал, что судьба наконец дает мне шанс, в тот день, когда у нас должно было быть свидание, ты сбежала с моим братом.

— Боже мой, Марк! Мне очень жаль, что так получилось. Я не хотела тебя обидеть.

— Я знаю.

— Мы с Лукой приняли решение совершенно неожиданно. Мы ничего не планировали заранее, поверь.

— Лука планировал.

— Неправда, Марк. Зачем ты так говоришь?

— Это правда. Я понимал, что он что-то задумал. Он готовился. Потихоньку таскал у папы деньги.

Я покачала головой.

— Лука не мог делать ничего подобного.

— Но он делал. Он отогнал машину в мастерскую, чтобы ее привели в порядок, и сказал, чтобы счет выслали в «Маринеллу». Это было за несколько дней до того, как вы сбежали.

Марк вздохнул, достал из кармана жестянку с табаком и начал сворачивать самокрутку.

— Пожалуйста, Марк, не продолжай, — попросила я. — Я не хочу ничего знать.

Некоторое время мы молчали. Марк занимался своей самокруткой, сначала тщательно сворачивая ее, а потом долго раскуривая. Я же углубилась в лабиринты своей памяти, пытаясь отыскать там свидетельства того, что Лука действительно заранее планировал наш побег. Но все мои изыскания оказались тщетными. Во время наших встреч Лука ни разу не упоминал, что готовится к побегу, и уж конечно я понятия не имела о том, что он ворует деньги у родителей. Если это было действительно так, то Анжела и Натали, скорее всего, обвиняли во всем меня. Они наверняка приписывали мне пагубное влияние на Луку. Я сорвала еще одну ромашку.

— Почему ты женился на Натали, Марк?

Он пожал плечами и отогнал муху, которая норовила сесть на горлышко его бутылки.

— Мы с ней оказались приблизительно в одинаковом положении, и это нас сблизило. Мы чувствовали себя обманутыми.

— Марк, мне так жаль. Прости меня.

— Нас объединила общая боль. Мы понимали чувства друг друга.

— Почти так же, как мы с тобой. Нас ведь тоже объединило общее горе.

— Вот именно, что почти, — сказал Марк. — Понимаешь, Натали ведь любила Луку. По-настоящему любила. Она так и не смогла полюбить меня.

— Я уверена, что это не так.

— Кроме того, когда все поняли, что Лука уехал навсегда, никто особо и не интересовался моим мнением. Считалось само собой разумеющимся, что я займу его место и буду управлять рестораном вместе с Нат. Думаю, что Анжела заранее предусмотрела такой вариант. Я был ее планом Б.

Я невольно улыбнулась.

— Тебя послушать, так Анжела предстает этаким авторитарным монстром.

— Ничего подобного, — покачал головой Марк. — Она просто мать, которая любит свою семью и делает все, чтобы ее дети были счастливы. А Натали она любит, как родную дочь, и стремится защитить ее.

— Логично.

— А мы с Натали всего лишь придерживаемся правил игры и делаем то, чего от нас ожидают. Не более того.

Мы еще некоторое время посидели на траве заднего дворика паба, пили пиво и разговаривали. Нам обоим было немного грустно, но эта грусть была легкой. Мне казалось, что мы поступаем честно и благородно. Мы понимали, что между нами все кончено, и хотели поскорее обрубить все концы. Мы старались отвлечься от собственных эмоций и в первую очередь думать о чувствах других людей.

Потом Марк проводил меня до квартиры. У меня на шее болтался венок из ромашек. Мы остановились у дверей, но я не приглашала его войти.

— Ты справишься? — спросил Марк, нежно касаясь пальцами моей щеки. Я кивнула.

— А ты?

— Мне приходилось переживать и худшие моменты.

— Мы же все равно будем иногда видеться.

Марк поцеловал меня в лоб.

— Я никогда не забуду того, что было между нами, Лив. Ты помогла мне пережить эти полгода. Я не знаю, что бы со мной было, если бы не ты. И я всегда буду тебе благодарен за это.

— Я тоже.

— Господи, как я ненавижу прощаться, — сказал Марк.

— Так уходи.

— Уже иду, только…

— Что?

— Спасибо тебе.

Тогда я думала, что этим все и закончится. Мы оба так думали. Я радовалась, что никто не пострадал.

Глава 52

Итак, мы с Лукой сбежали из Портистона. Мы направлялись в Лондон, но по дороге мне стало так плохо, что нам пришлось сделать остановку в Лидсе. Мы нашли дешевую гостиницу, где могли отсидеться, не привлекая к себе лишнего внимания и полагая, что это всего на пару дней. Но грязная комната была сырой и холодной, и моя простуда перешла в бронхит. Мы боялись обращаться к врачу, потому что он обязательно затребовал бы мою медицинскую карту у старого доктора Клейтона, который был нашим участковым терапевтом в Портистоне, а тот непременно сообщил бы моей матери и Анжеле, где мы находимся. Доктор Клейтон никогда не верил в святость соблюдения врачебной тайны и частенько нарушал конфиденциальность, выбалтывая секреты своих пациентов, не предназначенные для чужих ушей.

В конце концов, когда я начала задыхаться, Лука отвез меня в отделение «скорой помощи», и меня положили в лидскую городскую больницу с диагнозом пневмония. В тот день, когда должна была состояться его свадьба с Натали, Лука позвонил моей матери и объяснил, что я не давала о себе знать потому, что нахожусь в больнице. Мать ответила, что ей нет до меня никакого дела и для всех будет гораздо лучше, если я вообще умру. Лука рассказал мне об этом разговоре лишь много лет спустя, когда я в тысячный раз безуспешно пыталась хоть как-то наладить отношения с матерью. Лука считал мою мать бездушной злобной мегерой. Линетт же всегда говорила, что она просто несчастная женщина, которой не повезло в жизни.

Поговорив с моей матерью, Лука позвонил в «Маринеллу». Судя по тому, как быстро Анжела схватила трубку, она даже ночевала рядом с телефоном. Услышав голос сына, она обрушила на него поток итальянской брани, направленной в основном против меня. Об этом разговоре Лука мне тоже не рассказал, но я и так понимала, что Анжела, естественно, обвиняет во всем меня. Это я сбила с пути ее дорогого мальчика. Используя свою сексуальность, я завлекла Луку в свои сети и заставила его бросить непорочную и почти святую Натали. Она называла меня половой террористкой, говорила Луке, что я получаю удовольствие от того, что разрушаю отношения порядочных людей, совершенно не задумываясь о том, какие мучения причиняю окружающим. Она взывала к его состраданию, говорила, что жизнь Натали разбита, и умоляла вернуться. Она обещала, что если он немедленно вернется домой, никто не будет осуждать его. Ведь все произошло исключительно по моей вине. Она даже готова была пойти на компромисс: никто не станет заставлять его жениться на Натали, если он еще не готов вступить в брак. Пусть только он поскорее вернется в «Маринеллу», и вся эта история навсегда будет предана забвению. Никто не пострадает. Все будут довольны и счастливы.

Деньги закончились прежде, чем Лука успел что-то ответить. Он звонил из телефона-автомата в приемном покое больницы. В связи с гололедом там было очень много людей с переломами и другими травмами. Телефон обычно использовался для того, чтобы сообщить очень радостные или очень грустные новости. По нему говорили о рождении и смерти. Измученному голодному испуганному и одинокому Луке казалось, что для него тоже решается вопрос жизни и смерти. Он купил газету и съел горячий обед в больничном кафетерии. Комната была украшена мишурой и выцветшими лентами серпантина, которые использовались явно уже не первый год. Под потолком медленно вращались большие складные снежинки, сделанные из золотой и серебряной фольги. Окна запотели. На головах у раздатчиц красовались бумажные короны, а у некоторых за ухом была приколота еще и веточка омелы. Звучали унылые рождественские гимны. За некоторыми столами сидели медсестры и санитары. Они громко разговаривали и весело смеялись. Были тут и люди с напряженными, встревоженными лицами, которые без особого энтузиазма ковырялись в своих тарелках и бесконечно долго размешивали чай или кофе. Дети хныкали и ерзали на своих складных стульчиках.

В тот день подавали индейку. Это было самое дешевое блюдо. Вместо того чтобы сидеть во главе свадебного стола в «Маринелле», наслаждаясь маринованной говядиной и другими деликатесами, и выслушивать здравицы многочисленных членов большой и дружной итальянской семьи, мой любимый Лука сидел в полном одиночестве в кафетерии лидской городской больницы и ел тушеную индейку с гарниром из твердой как камень жареной картошки, политой переваренным соусом.

Позднее, в больничной палате, Лука уверял меня, что никогда в жизни не ел ничего более вкусного.

— Это самый счастливый день в моей жизни, — сказал он.

— Не говори ерунды, — ответила я, полулежа на высоких подушках и жадно хватая ртом воздух.

Но Лука, как всегда, оказался прав. Наша счастливая совместная жизнь, наполненная радостью и любовью, началась именно с этого дня.

Глава 53

Мне нужно было купить вечернее платье для праздничного ужина, и я села на автобус, который шел в центр Уотерсфорда. Это оказалось совсем несложно. Оставалось только удивляться тому, почему еще несколько месяцев назад я так боялась общественного транспорта.

Я быстро пробежалась по нескольким бутикам, расположенным на главной улице, хотя с самого начала знала, в какой именно магазин мне хочется пойти. Не найдя ничего приличного и сексуального одновременно, я отправилась в «Уосбрукс».

Со времен моей юности он почти не изменился. Правда, в оформлении витрин теперь чувствовалась рука опытного дизайнера, а ковровое покрытие заменили настилом «под дерево», но форменная одежда продавцов осталась прежней, и все отделы пребывали на своих традиционных местах.

Я поднялась эскалатором на третий этаж, где находился отдел для молодоженов. На возвышении стояли два манекена, и я готова была поклясться, что они те же самые, что и пятнадцать лет назад. На одном из манекенов было платье в пасторальном стиле, похожее на то, которое в свое время так понравилось Натали, на другом — узкая, облегающая фигуру туника цвета слоновой кости. Юная девушка в синей юбке и белой блузке стояла за прилавком и раскладывала бижутерию. Я улыбнулась ей.

— Когда-то я работала в этом отделе, — сказала я. — Мне было столько же лет, сколько вам.

— Что вы говорите? — вежливо удивилась девушка. Поддавшись чувству ностальгии по прошлому, я дала ей пять фунтов чаевых. Девушка очень мило поблагодарила меня.

Потом я спустилась на второй этаж и долго бродила по отделу женской одежды. Я так давно ничего себе не покупала, что теперь испытывала трудности с выбором. В конце концов я купила неброское темно-синее платье с длинным рукавом и элегантные туфли на высоких каблуках. Я подумала, что профессору может не понравиться, если я буду слишком сильно выделяться из толпы, и поэтому выбирала платье по принципу «чем скромнее, тем лучше».

В тот вечер я приняла ванну, вымыла голову, поставила диск «Суга Бейбз» и начала одеваться. Кроме платья и туфель я также купила косметику — новую крем-пудру, тушь для ресниц и розовато-коричневые тени. Впервые после смерти Луки я выщипала брови, удалила волосы на ногах и наклеила искусственные ногти. Посмотрев на себя в зеркало, я осталась довольна. Мне нравилось, как я выгляжу.

Профессор прислал за мной такси, которое отвезло меня в отель «Гроув Хаус». Оказавшись в вестибюле, я запаниковала. Вокруг меня толпились сотни незнакомых людей. Большинство мужчин были в том возрасте, когда волосы либо начинают редеть, либо полностью исчезают. Женщины в вечерних платьях без рукавов кутались в шали, прикрывая дряблые руки. Я всматривалась в толпу в поисках хотя бы одного знакомого лица. А потом вдруг ниоткуда появилась Дженни, потрясающе эффектная в своем платье от Карен Миллен. Они с Юсуфом провели меня через весь вестибюль к тому месту, где профессор увлеченно беседовал с каким-то лысым польским джентльменом с длинной бородой.

— Оливия, как я рад вас видеть, — сдержанно поприветствовал меня профессор. Мы не стали целоваться. Вместо этого профессор как-то собственнически слегка приобнял меня за талию и представил польскому историку.

За ужином я почти не разговаривала. Мы сидели за круглым столом, и разговоры велись преимущественно на исторические и литературные темы. Почти все присутствующие старательно пускали пыль в глаза, стараясь предстать перед коллегами в наиболее выгодном свете. Я же очень медленно ела рыбу под соусом из петрушки и резала молодой картофель на малюсенькие кусочки, чтобы не закончить раньше других. Я почти не пила вина, отдавая предпочтение воде, и благополучно уклонялась от интеллектуальных разговоров. В общем и целом можно было считать, что вечер удался.

Потом было еще много скучных утомительных речей, и я почувствовала настоятельную потребность выпить. Прикончив целую бутылку красного вина, я все еще оставалась достаточно трезвой. Главное было держать рот на замке и следить за тем, чтобы у меня не заплетались ноги.

Когда речи наконец закончились, профессор пригласил меня в сад, чтобы выпить по стаканчику в ожидании такси, которое должно было развезти нас по домам.

Вдоль задней стены отеля тянулась длинная каменная терраса. Здесь собрались в основном молодые мужчины и женщины, которые довольно сдержанно флиртовали друг с другом. В вечернем воздухе разливалось восхитительное благоухание цветущего сада. Женщины сбросили туфли, мужчины курили сигары. Спустившись по ступенькам с террасы, мы с профессором оказались в саду. Ярко подсвеченный фонтан бил прямо из центра небольшого пруда, и этот свет притягивал к себе мириады ночных бабочек.

— Вы почти закончили перепечатывать мою рукопись, — сказал профессор. — Вы первая моя помощница, которая смогла выстоять до конца.

— Мне очень нравится моя работа, — сказала я. — Это так увлекательно. Ваша книга будет иметь большой успех.

— Погодите, вы еще не дошли до самого интересного.

— В самом деле? — Я сделала небольшой глоток куантро, мысленно вознося хвалу Господу за эту летнюю ночь, лунный свет и апельсиновый ликер.

— Сами увидите.

Я изрядно опьянела и потому решилась задать вопрос, который никогда бы не задала в трезвом состоянии.

— Простите мне мое любопытство, профессор, — сказала я. — Но как долго вы тосковали по своей жене, после того как она ушла?

Профессор сжал свой бокал обеими руками.

— Тоска — это болезнь. Разные люди переносят ее по-разному и лечат ее разными средствами.

Я сорвала веточку лаванды и растерла ее между пальцами. В теплом воздухе разлился приятный аромат.

— Это как вирус, — оживленно продолжал профессор. Судя по всему, его воодушевила затронутая мной тема. — Когда вирус попадает в вашу кровь, вы уже не можете от него избавиться, и лекарства от него не существует. Остается только наблюдать за тем, как будет развиваться болезнь.

— Сколько вы уже живете один?

— Десять лет.

— Десять лет? И вы до сих пор не излечились?

Профессор сел на изогнутую каменную скамью, зажал свой бокал между коленями и некоторое время смотрел на фонтан, наблюдая за игрой пузырящихся струй. Потом его губы тронула легкая улыбка.

— Вы считаете, что я слишком потакаю своим слабостям?

— В общем-то, да.

— Наверное, мне следует сделать над собой усилие и окончательно расстаться с прошлым.

— Конечно.

— Я ценю вашу искренность, Оливия.

— Я к вашим услугам, профессор. В любое время.

Наша беседа протекала легко и непринужденно. Это был чудесный вечер. А когда в понедельник я пришла на работу, все было точно так же, как всегда. Так, как должно было быть.

Глава 54

Добравшись до Лондона, мы с Лукой начали нашу совместную жизнь в комнатушке на третьем этаже старого дома в Вулвиче. Это была ужасная дыра, но мы находили романтику даже во влажных пятнах плесени на потолке, отстающих обоях и зараженном паразитами матраце на полу. Прямо под домом проходила железная дорога, и оконные стекла постоянно дребезжали. На первом этаже жили страдающий шизофренией поэт и пожилая дама с маленьким Джек-Рассел терьером по имени Минетт, а прямо под нами обитали какие-то робкие и пугливые беженцы. Туалет и ванная были общими. Лука обычно писал в умывальник. Я так его любила, что с удовольствием вдыхала острый сладковатый запах мочи, когда по утрам чистила зубы. Мы постоянно занимались сексом. Мы курили травку. Мы все время были под кайфом. Мы были очень худыми и красивыми. Мы ходили на вечеринки. Мы любили Лондон.

Мать отказалась от меня. Линетт относилась ко мне с пониманием и сочувствием. Они с Шоном регулярно подкармливали нас и с нежностью любящих родителей наблюдали за тем, как мы с волчьим аппетитом сметали все подряд и ели сахар прямо из сахарницы. Мы с Линетт очень сблизились и собирались разыскать нашего отца. Линетт приносила нам пластиковые контейнеры с едой. Она говорила, чтобы мы обязательно ее разогревали, но мы все время были настолько голодны, что съедали все сразу после ее ухода. Мы ели руками прямо из миски, не удосуживаясь выложить еду на тарелки.

Луке было значительно тяжелее, чем мне. Как-то раз к нам в гости зашел Стефано, который еще не был женат на Бриджет, но уже жил в Лондоне. Он собирался проявить суровость, но, заглянув в виноватые, обрамленные длинными темными ресницами глаза Луки, тотчас смягчился. Он крепко обнял брата, и они стояли посередине комнаты и плакали. Я же забилась в угол, нервно одергивала длинные рукава рубашки и беспокойно переступала с ноги на ногу. Лука ужасно скучал по родителям и братьям, особенно по Марку. Иногда он тихонько выскальзывал из дому и шел к телефону-автомату, который находился на углу. Возвратившись, он ложился на матрац, отворачивался к стене и закрывал лицо руками, чтобы я не видела его слез. В такие моменты я старалась не беспокоить его. Он писал Марку письма и передавал их через Стефано. Стефано рассказал нам, что Марк, которому пришлось расхлебывать кашу, которую мы заварили, пытался возненавидеть своего эгоистичного брата, но у него ничего не получилось. Тем не менее прошло несколько месяцев, прежде чем их отношения начали потихоньку налаживаться.

В солнечные дни и дождливые вечера мы бродили по улицам Лондона. Мы держались за руки, наши глаза сияли, у нас не было денег даже на «Макдональдс», но мы были слишком счастливы, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Самое необходимое — еду, туалетные принадлежности, презервативы, сигареты, компакт-диски и косметику — мы просто воровали в магазинах. Нам было нелегко, но мы справлялись.

Вскоре Лука нашел работу в ресторане, а Линетт обратилась к своему другу, и по его протекции я получила работу в приемной шикарного агентства по связям с общественностью.

Прошел целый год после нашего бегства, прежде чем мы с Лукой решились приехать в Портистон. К тому времени моя мать продала дом и уехала. Она не смогла перенести еще одного громкого скандала. От Линетт я узнала, что мистер Хэнсли пристроил ее к своей знакомой, которая руководила церковно-приходской школой в Халле. Анжела, Маурицио, Фабио, Марк и Натали по-прежнему управляли «Маринеллой». Правда, Анжела и Маурицио купили дом в Уотерсфорде и оставили квартиру над рестораном Марку. Марк уже был помолвлен с Натали.

Для меня вход в «Маринеллу» был закрыт.

Анжела предупреждала по телефону, что не пустит меня на порог, но Лука надеялся, что она передумает, когда мы приедем в Портистон. Она не передумала. Когда Лука отправился навещать своих родственников, я осталась в слишком жаркой, но уютной комнате гостиницы, которая располагалась в доме, когда-то принадлежавшем Эндрю Берду. Я валялась в постели, читала старый, потрепанный экземпляр «Долины Кукол» и ела шоколадное печенье. Так прошло несколько часов, а Лука все не возвращался. Мне стало ужасно скучно, и я отправилась на берег. Я шла вдоль пляжа, поднимала плоские голыши, бросала их в воду и наблюдала за тем, как они подпрыгивают на волнах. Ветер хлестал меня по щекам, и голова под шерстяной шапочкой ужасно чесалась. У пристани я остановилась возле пандуса и немного постояла, улыбаясь воспоминаниям о Джорджи и вороша гальку носком ботинка. Потом я развернулась и пошла обратно в город.

Я не смотрела в сторону «Маринеллы», но мне пришлось пройти мимо. Был ясный ветреный серебристо-серый декабрьский день, но окна ресторана светились золотистым теплым светом. Даже не глядя в ту сторону, я чувствовала, как там, внутри, движутся люди. Я любила эту семью и очень хотела, чтобы они меня тоже любили.

Та зима была не такая холодная, как предыдущая, но все же был канун Рождества, и белые облачка пара вырывались у меня изо рта и окутывали лицо влажной вуалью. Я шла по главной улице Портистона мимо витрин небольших магазинчиков, празднично украшенных мишурой и мигающими фонариками. К счастью, кафе, торгующее горячей жареной картошкой и рыбой, было открыто. Его окна полностью запотели, а внутри было тепло и аппетитно пахло.

Я сразу узнала розовощекую девушку, которая стояла за стойкой. Она была на один класс старше меня. Белый фартук подчеркивал ее беременность, а закатанные рукава обнажали руки, испещренные маленькими пятнышками ожогов.

— Что вам угодно? — улыбнулась она, приготовившись записать мой заказ огрызком карандаша на куске оберточной бумаги.

— Мне только жареную картошку, пожалуйста.

Девушка схватила шумовку, зачерпнула изрядную порцию картошки и выложила золотистые ломтики на бумагу. Я была такая голодная, что у меня заурчало в животе.

— Вы же Оливия, да? — спросила она, присаливая картошку.

Я кивнула.

— На прошлое Рождество вы с этим парнем Феликоне устроили тут изрядный переполох.

— Мне очень жаль.

— Да что ты, о чем тут жалеть? — улыбнулась девушка, заворачивая ломтики жареного картофеля в бумагу — Я лично считаю, что это ужасно романтично. Хотя его семье это, конечно, не понравилось.

— Лука как раз сейчас там. Пытается наладить отношения, — сказала я, протягивая ей деньги.

— Скоро все уладится само собой, — сказала девушка, отсчитывая сдачу. — Ничто не длится вечно. Все забудется.

Я поблагодарила ее, забрала свой пакет и снова вышла на морозный воздух. Я решила перекусить под навесом у пристани. Там пахло мочой и машинным маслом. Мне под ноги попалась пустая банка из-под пива. Картошка была необыкновенно вкусной — жирной, соленой и такой горячей, что я обожгла язык. В желудке возникло ощущение приятной тяжести.

Потом я вернулась в гостиницу и заснула. Лука пришел позже, заплаканный и расстроенный. Анжела пригласила его провести Рождество с ними, но без меня. Натали не хотела даже смотреть в его сторону, а Маурицио сильно постарел. И только Марк спрашивал обо мне. Он передал мне кусочек торта, завернутый в оловянную фольгу. Я съела его на пассажирском сиденье нашей машины. Лимонная глазурь таяла на языке. Мы возвращались в Лондон.

Глава 55

Первого сентября был день рождения Марка и Луки. Я не знала, как мне удастся пережить этот день. Утро было ясным и солнечным. Собрав волосы в хвост, я посмотрелась в зеркало и улыбнулась своему отражению. Я видела перед собой лицо, которое так любил Лука, и это делало меня почти счастливой.

День обещал быть долгим. Сначала я должна была отправиться в зал городского музея Уотерсфорда на концептуальную лекцию профессора о жизни и любви Мариан Рутерфорд. После этого я хотела провести пару часов наедине с Лукой. Я не представляла, что буду делать потом, и решила ориентироваться по обстоятельствам.

Зайдя вкафе, я увидела, что на моем столике стоит вазочка с турецкими гвоздиками. Их сильный, пряный аромат смешивался с запахом эспрессо. Крис принес маленькую чашечку и стакан воды со льдом еще до того, как я успела сесть.

— Для вас, мадам, только самое лучшее, — сказал он, расправляя салфетку.

Он принес мне frittata, приготовленный по новому рецепту. Нежный желтый омлет со сладкими овощами выглядел очень аппетитно. Я была не голодна, но съела все до последнего кусочка и закусила ванильным пирожным, посыпанным сахаром и миндальной крошкой, запив все это вторым эспрессо. К концу завтрака я окончательно проснулась и ощутила прилив энергии. Предстоящий день больше не казался суровым испытанием, через которое нужно было пройти. Он стал обычным днем, одним из многих, только связанным с большим количеством воспоминаний.

— Ты должен прекратить закармливать меня, Крис, — сказала я, облизывая пальцы и собирая с тарелки сладкие крошки. — Я скоро в дверь проходить не буду.

Он сел напротив меня и закурил сигарету. Это уже стало доброй традицией.

— Настоящие мужчины не любят костлявых женщин.

— Лука говорил то же самое.

— Судя по всему, твой муж был классным мужиком.

— Это действительно так, — сказала я.

— Расскажи мне, каким он был?

Он был красивым. Он был совершенством. Он был лучше всех. Я не могла подобрать слов.

— Разве ты не хочешь поговорить о нем?

— Да нет, просто… Просто сегодня его день рождения.

Крис хлопнул себя по лбу.

— Ну почему ты никогда не останавливаешь меня, когда я начинаю говорить совершенно неуместные вещи?

— Честно говоря, — сказала я, — мне приятно поговорить о Луке с человеком, который не смотрит на меня печальными, полными сочувствия глазами.

Крис улыбнулся.

— На самом деле я тебе очень сочувствую.

— Я знаю.

— Но мне трудно это выразить.

Я покачала головой. На глаза навернулись слезы. Я чувствовала себя полной дурой, но ничего не могла с этим поделать.

— Это все из-за тестостерона. Мы, альфа-самцы, просто гормонально неспособны к… Господи, ты плачешь? Ради бога, прости меня!

Я вытерла глаза рукой и покачала головой, но ничего не сказала. Я боялась, что мой голос будет дрожать. Крис пододвинул свой стул поближе и обнял меня. Сначала я напряглась в его объятиях, но очень быстро расслабилась и позволила ему по-дружески утешать себя.

Глава 56

Спустя восемнадцать месяцев Марк женился на Натали, и Лука был приглашен на свадьбу, естественно, без меня. Я говорила ему, что он должен туда поехать, я умоляла его туда поехать. Мы много спорили. Я убеждала, что он должен это сделать не для того, чтобы кому-то что-то доказать или показать, а исключительно ради Марка.

— Без тебя я никуда не поеду, — отвечал Лука.

— Но ведь я ничего не имею против того, чтобы остаться дома, — в миллионный раз повторяла я.

— Зато я имею, — настаивал на своем Лука и начинал целовать меня. И несмотря на свою молодость я понимала, как это прекрасно — быть настолько любимой.

В результате мы не поехали на свадьбу, но Лука написал Марку длинное, полное любви письмо, и Марк прислал ответ. В конверте были фотографии. Лука часами разглядывал групповые снимки, находя тетушек и дядьев, приехавших на свадьбу из Италии, и пытаясь определить, кто кем кому приходится.

Я заметила, что на Натали было другое платье, не то, которое она выбрала для свадьбы с Лукой. Это платье было не таким красивым и более строгим, но оно шло ей значительно больше. По крайней мере, в нем она выглядела не как персонаж из водевиля, а как обычная женщина, которая прилагает все усилия к тому, чтобы выглядеть как можно лучше. На постановочных снимках Натали улыбалась, но на тех фотографиях, где камера застигла ее врасплох, было заметно, что она чувствует себя немного не в своей тарелке. Марк выглядел просто потрясающе. Темный костюм и пурпурный галстук были ему к лицу.

— Он похож на официанта, — сказал Лука.

Мне показалось, что в его голосе прозвучали ревнивые нотки, и я украдкой взглянула на него, чтобы проверить свои подозрения, но он уже отвернулся. Я подумала, что ему обязательно следовало быть на свадьбе. Я злилась на Анжелу, которая пыталась вбить клин между нами, заставляя Луку выбирать между мной и семьей. Этим она лишь причиняла ненужную боль своему сыну.

— Сука, — пробормотала я, глядя на сердцевидное личико на фотографии. Анжела улыбалась мне из-под своей прелестной голубой шляпки так, будто ее сердце было из плоти и крови, а не из камня.

Тем временем жизнь продолжалась.

Лука очень много работал, но он был хорошим поваром, и клиенты любили его. Он унаследовал актерские способности Маурицио и умел превратить обслуживание в настоящее шоу.

Если Лука был в хорошем настроении, он пел на кухне, и тогда посетители ресторана сравнивали его блюда с музыкальными экспромтами. Это были настоящие итальянские блюда. Слухами земля полнится, и вскоре у Луки не было отбоя от предложений. В Лондоне была масса итальянских ресторанов, и он мог позволить себе быть разборчивым.

В моем агентстве по связям с общественностью меня все любили, а я любила свою работу в приемной. Мне нравилось знакомиться с людьми и непринужденно болтать с ними на самые разные темы. Начальство стало все чаще заговаривать о моем дальнейшем обучении и продвижении по службе. Я отправилась в «Мисс Селфридж» и купила себе новую одежду, а затем постриглась в хорошем салоне. Позже я встретилась с Линетт за обедом, мы ели итальянский суп с овощами, макаронами и пармезаном, и она сказала мне, что я прекрасно выгляжу. Мне даже показалось, что на ее глаза навернулись слезы. Мы по-прежнему говорили о том, что надо бы найти отца, хотя и она, и я понимали, что не станем этого делать. К тому времени наша мать с головой ушла в богоугодные дела и вела почти монашеский образ жизни вместе с лопоухим мистером Хэнсли. Я была уверена в том, что их связывали чисто платонические отношения. Я почти совсем не скучала по ней. Моей семьей были Линетт и Лука — люди, которых я любила. И никакая другая семья мне была не нужна.

Первый ребенок Марка и Натали появился на свет в положенный срок. Лука был приглашен на крестины. Я — нет. Марк позвонил, чтобы узнать, почему Лука не приехал. Трубку взяла я.

— Лив? — нерешительно произнес он. Я поняла, что он бы с радостью повесил трубку, лишь бы не разговаривать со мной. — Как поживаешь?

— Спасибо, хорошо, — ответила я и торопливо пустилась в объяснения. Мне не хотелось, чтобы Марк думал, что это я не отпускаю Луку на семейные торжества. — Понимаешь, Марк, я все время говорю Луке, что он обязательно должен поехать и повидаться с тобой. Я говорю, что я совсем не против, но он…

Марк вздохнул.

— Выходи за него замуж, Лив. Если вы будете женаты, она не сможет не принимать тебя в своем доме. Ты станешь членом семьи.

Я не поняла, кого именно имел в виду Марк, говоря «она», — Анжелу или Натали. Да это и не имело значения. В тот же вечер, когда Лука вернулся с работы, я ждала его с охлажденным в холодильнике пивом и предложением.

— Твою мать! — сказал Лука, целуя меня. Его губы были влажными и холодными. — Мне нравится эта идея.

Таким образом, мы с Лукой отправились в кройдонскую мэрию и узаконили наши отношения. Это была более чем скромная свадебная церемония. Лука был в потертых джинсах, мешковатой футболке и солнцезащитных очках, а я надела белое летнее платье и матерчатые туфли на веревочной подошве. Довершали мой образ браслеты на запястьях и щиколотках. Наши семьи были представлены соответственно: Стефано и Бриджет с одной стороны, Линетт и Шон — с другой. На фотографиях, которые сделала Линетт своей миниатюрной камерой «Кодак», мы с Лукой были похожи на брата и сестру. У обоих — темные волосы, длинные и волнистые, оба широко улыбались, демонстрируя белые зубы. Линетт хотела сделать романтическую фотографию у фонтана, но в последнюю секунду Лука выставил два пальца за моей головой, изображая заячьи ушки. После церемонии мы отправились в ресторан «Дино», где в то время работал Лука. Мы ели макароны и пили кьянти, а коллеги Луки сделали потрясающий торт, украшенный бенгальскими огнями и лепестками роз. Это была самая замечательная свадьба в мире.

Марк оказался прав. После того как мы поженились, меня стали приглашать на все семейные мероприятия как жену Луки. Правда, Анжела и Натали никогда меня не привечали, но, по крайней мере, Лука снова был вместе со своей семьей, и я радовалась тому, что это делает его счастливым.

Глава 57

Профессор читал лекцию, а я ему ассистировала. Я отвечала за показ слайдов, которые иллюстрировали его рассказ. Он очень красиво смотрелся на сцене актового зала, особенно когда закатал рукава и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В зале было ужасно жарко. Количество студентов, которые пришли, чтобы прослушать лекцию профессора о жизни и любви Мариан Рутерфорд, впечатляло. Кроме студентов в зале было несколько профессоров, которые облюбовали себе места в задних рядах, и даже пара журналистов из художественного журнала. Последние были друзьями профессора, которых он пригласил лично.

Ни для кого не было секретом, что во время этой лекции профессор собирается преподнести аудитории настоящую литературную бомбу. Но я чрезвычайно гордилась тем, что, кроме профессора, была единственным человеком в этом зале, который знал, в чем суть дела. Несколько дней назад я лично расшифровывала соответствующие записи.

Как это ни странно, несмотря на свою обычную неразговорчивость, профессор был очень хорошим лектором. Я сидела на ступеньках в центральном проходе и видела, что он совершенно очаровал аудиторию. Мы с профессором провели несколько репетиций его лекции, которую он предпочитал называть «шоу», и идеально синхронизировали наши действия. Теперь я сидела, вытянув перед собой голые загорелые ноги, обутые в сандалии, в тон которым покрыла ногти бронзовым лаком. По обусловленному знаку я щелкнула мышкой, и на экране появилась фотография Мариан Рутерфорд, которая стояла возле своего небольшого домика.

На ней был застегнутый на все пуговицы жакет с закрытым воротом и длинная юбка, из-под которой выглядывали только носки ботинок. Волосы ее были слишком туго затянуты назад, но наклон подбородка свидетельствовал о добродушии. Она не улыбалась — в позднюю викторианскую эпоху это было немодно, — но в ее темных глазах горели веселые искорки, а аккуратные тоненькие брови были насмешливо приподняты. В изгибе руки, которой она опиралась на выточенную из слоновой кости ручку зонтика в форме головы лебедя, ощущалось что-то пижонское.

— Сильные мира сего уважали и любили Мариан. В их числе были и представители Уотерсфорда, — сказал профессор, и я снова щелкнула мышкой. На экране появилось изображение писательницы, которая позировала фотографу, стоя рядом с одним из бывших мэров — огромным толстым человеком, напоминавшим одетый в мантию, отороченную горностаем, и увешанный медалями шар с бакенбардами.

— Мариан быстро стала всеобщей любимицей и всегда находилась в центре литературной и светской жизни. Она была очень знаменита. Ее популярность в те времена можно сравнить, наверное, с популярностью Дэвида Бэкхема сегодня. Тем не менее она всегда говорила, что по-настоящему счастлива только тогда, когда бродит по берегу моря или среди скал Портистона и наслаждается незатейливыми радостями жизни в маленьком приморском городке.

Я включила слайд живописной панорамы города, снятой профессором во время нашей недавней поездки в Портистон. На большом экране можно было даже рассмотреть фасад «Маринеллы». Мое сердце екнуло.

К счастью, у меня не было времени на то, чтобы углубляться в ностальгические воспоминания.

— Мариан так никогда и не вышла замуж, — говорил профессор. — И отнюдь не из-за того, что испытывала недостаток в поклонниках.

Я подряд показала несколько фото ухажеров Мариан — длинноволосых молодых людей богемного вида, которые явно питали пристрастие к мягким фетровым шляпам и трубкам.

— Ходили слухи, — продолжал профессор, — что у нее был роман с человеком намного младше ее. Говорили, что он, ни больше ни меньше, сын викария. Считается, что один из самых сексуальных литературных персонажей девятнадцатого века, Дан де Брун, списан с него, хотя никакого внешнего сходства между ними не наблюдается.

Я возбужденно заерзала на своем месте. Я знала, что сейчас будет. Справа от меня сидели журналисты. Один из них, высокий костлявый мужчина, слушал, наклонившись вперед и подперев рукой подбородок. Его спина представляла собой идеальную букву «С». Он был обут в открытые сандалии, из которых виднелись волосатые пальцы с длинными желтыми ногтями. Второй журналист был значительно старше. Сквозь его тщательно зачесанные седые волосы просматривалась розовая кожа. Они ничего не записывали. Я заметила, как профессор чуть заметно кивнул им, будто предупреждая, что сейчас начнется самое интересное.

Я снова сосредоточилась на своей работе. Один слайд сменял другой, иллюстрируя рассказ профессора о том, почему Мариан так никогда и не вернулась в Америку и никуда не уезжала из небольшого симпатичного домика, который снимала в Портистоне. Мариан Рутерфорд дожила до весьма преклонного возраста и умерла во сне в своей спальне в возрасте восьмидесяти шести лет.

— Если верить ее преданной подруге и компаньонке Даниэле Урбин, — говорил профессор, — это была спокойная и достойная смерть.

Профессор прочистил горло и обвел взглядом аудиторию. Пока что никто ничего не понимал.

— О самой Даниэле известно очень мало, — продолжал профессор. — В ходе исследований я наткнулся на ее фотографию, а письмо, которое я цитировал, можно в любое время увидеть на стене портистонской гостиницы. Остается только удивляться тому, что до сих пор никто ничего не заметил. Я прошу вас взглянуть на фотографию Даниэлы…

Я щелкнула мышкой, и на экране появилось изображение молодой женщины. Она была весьма привлекательна, даже при некоторой небрежности относительно строгого стиля того времени, но главным в ее внешности было не это. Даниэла Урбин носила повязку на одном глазу.

В аудитории сидели отнюдь не дураки. Все были хорошо знакомы с творчеством Рутерфорд, и все знали, что Даниэль де Брун на дуэли потерял левый глаз и с тех пор был вынужден носить повязку. Слушатели быстро провели очевидные параллели и разгадали эту несложную анаграмму.

Это был настоящий фурор. Когда стихли аплодисменты и одобрительные возгласы, вокруг профессора столпились его коллеги, среди которых было много женщин, и они начали обсуждать влияние лесбийской традиции на литературу Викторианской эпохи. Они говорили о том, что необходимо внести изменения в программу очередного литературного фестиваля в Портистоне. Профессор, оказавшись внезапно в центре всеобщего внимания, тогда еще не мог знать, что уже через месяц он будет давать интервью для журналистов ведущих национальных газет. Его будут приглашать на телевидение для участия в дискуссионных и литературоведческих программах, а его лицо и голос станут хорошо знакомы телезрителям во многих странах мира. Таким было будущее профессора, а пока я, его ассистентка, порадовавшись успеху шефа, собиралась отправиться на кладбище.

Профессор знал, что мне нужно уходить. Я поймала его взгляд, и он помахал мне рукой на прощание. Его губы беззвучно зашевелились, произнося «спасибо». Я проартикулировала «пожалуйста», положила фотографию Даниэлы Урбин в застегивающийся на молнию кармашек своей сумки и вышла из зала, жмурясь от яркого солнечного света. Убрать за собой я поручила Дженни.

Глава 58

Я долго готовилась к этому визиту на кладбище в день рождения Луки. Я хотела сделать его особенным. Поэтому после лекции я вернулась в квартиру, послала воздушный поцелуй в направлении кладбища, приняла ванну и вымыла голову. Было очень тепло, и я не стала сушить волосы феном, а только аккуратно расчесала их. Обернувшись в полотенце, я немного прибралась в квартире, после чего налила себе стакан холодного апельсинового сока и выудила из банки в холодильнике несколько маслин. Я поставила диск Ирены Гранди — мне хотелось послушать итальянские любовные песни.

У меня было мало летних вещей. Я почти ничего не привезла с собой из Лондона, а после переезда в Уотерсфорд покупала только то, что годилось для работы. Но сегодня мне хотелось приодеться для Луки. Тихонько напевая, я пересмотрела весь свой гардероб. Те вещи, которые мне не нравились или не подходили для такого торжественного случая, я попросту бросала на пол. В результате я остановила свой выбор на паре очень старых джинсов Луки, которые пришлось затянуть кожаным ремнем, отчего они собрались в складки вокруг талии, и вышитом шелком белом топе. Я вспомнила, как прошлым летом Лука обнимал меня сзади и целовал мои плечи. Тогда на мне тоже был этот топ. Возможно, тонкая ткань до сих пор сохраняет частички его кожи. Мне нравилось думать, что его ДНК находится так близко к моему телу.

Я сделала полный макияж — наложила тон и румяна, подвела глаза, нанесла тени, накрасила ресницы и губы. Я подрисовала брови и с помощью более темной пудры подчеркнула линию скул. Я надушила шею и запястья и, посмотрев в зеркало, улыбнулась своему отражению. Я выглядела просто потрясающе. Лука гордился бы мной.

Ключи от машины, мобильный телефон и кошелек уже лежали в моей сумочке. На полке возле двери были приготовлены поздравительная открытка для Марка и блестящий красный подарочный пакет с бутылкой вина. Сначала я купила ему в подарок голубую хлопчатобумажную рубашку, но потом решила, что такой презент может показаться слишком личным. Я не хотела, чтобы у него были вещи, которые напоминали бы ему обо мне. Подарок и открытку я собиралась оставить на пороге «Маринеллы». Марк наверняка будет отмечать день рождения в семейном кругу, и мне не хотелось напрашиваться на это торжество. Вместе с тем я хотела, чтобы он знал о том, что я не забыла про него. Кроме этого на полке лежал подарок для Луки — стихотворение и серебряное кольцо вечности, которое я купила в Уотерсфорде в небольшом магазинчике при соборе. Я собиралась похоронить его в могиле Луки, чтобы даже когда я буду далеко, рядом с ним всегда была частичка меня.

Я села в машину и поехала на кладбище. Во всем моем теле ощущалась необыкновенная легкость. Мне казалось, что я плыву по воздуху, не касаясь ногами земли.

Припарковав машину в дальнем конце стоянки, я приветливо кивнула женщине, которая меняла цветы на одной из могил, достала стихотворение и, зажав в руке кольцо, направилась вверх по склону холма.

Был один из тех благодатных вечеров позднего лета, когда в воздухе тучами вьется мошкара, а земля еще хранит тепло жаркого солнечного дня. Увядающие цветы свесили свои поникшие головки над краями ваз, над головой носились проворные ласточки, а ленивые голуби нежно ворковали в ветвях деревьев.

Я шла по тропинке между бордюром из лютиков и маргариток. Сквозь траву, которая уже начинала колоситься, пробивались нежные луговые цветы, и вокруг моих ног порхали бабочки. Солнце уже стояло низко над горизонтом, и казалось, будто оно устало, целый день согревая землю своими ласковыми лучами. Я прошла мимо старика с лейкой, который вежливо поздоровался со мной, и молодого человека, который держал за руку маленькую девочку. Он стоял потупившись и даже не посмотрел в мою сторону.

Чем ближе я подходила к могиле Луки, тем сильнее билось мое сердце. Дыхание участилось и стало прерывистым не столько от того, что я запыхалась, сколько от предвкушения встречи с любимым.

Но повернув налево и дойдя до ясеня, который рос прямо напротив могилы Луки, я не поверила своим глазам. Я была настолько ошарашена, что листок со стихотворением выскользнул из моей руки и спланировал на землю, а кольцо упало в высокую траву. Я непроизвольно зажала рот руками.

На могиле Луки стояло черное мраморное надгробие, почти полностью заваленное цветами.

Я, конечно, понимала, что члены семьи обязательно придут сегодня на кладбище, но меня потрясло невероятное количество цветов, и я ничего не знала о надгробии. Со мной никто не посоветовался. Они даже не соизволили сообщить мне о том, что собираются его установить.

Я подошла поближе и с замиранием сердца прочитала надпись, выбитую на мраморе:

Светлой памяти Луки Феликоне

Горячо любимого сына и брата

Ты вечно будешь жить в наших сердцах

Любящие и помнящие тебя

Анжела, Маурицио, Карло, Стефано,

Марк, Фабио и Натали.

И все. И больше ничего.

Ни слова о том, что Лука был еще и любимым мужем.

Ни слова обо мне.

— Вы немного опоздали, дорогая, — послышался ласковый голос за моей спиной. Это был кладбищенский смотритель.

— Да, действительно, — дрожащим голосом ответила я.

— Сегодня какой-то особенный день?

— Да, — сказала я. — Сегодня ему бы исполнилось тридцать пять лет.

— Я так и подумал. Примите мои соболезнования.

Я улыбнулась печальной вдовьей улыбкой, чтобы скрыть те чувства, которые бушевали в моей груди, и спросила:

— Они приходили все вместе? Я имею в виду членов семьи.

— Да. Какая жалость, что вы опоздали. Это была такая красивая церемония. Пришло не меньше двадцати человек.

От горы лишенных воды цветов уже исходил сладковатый запах гниения. Для меня это место перестало быть могилой Луки. Я не знала, где находится мой любимый муж, но чувствовала, что он далек от меня как никогда.

Смотритель ушел, а я еще долго стояла у могилы и смотрела на надгробие, из-за которого я теперь была навечно вычеркнута из жизни Луки. Мусор, оставшийся после поминок, на которые меня не пригласили, еще не успели убрать, и он со всех сторон окружал могилу.

На меня навалилась черная тоска. Мне вдруг стало холодно и неуютно. Где-то вдали пророкотал гром, возвещая о приближении грозы.

А потом со мной произошла странная метаморфоза.

Во мне как будто что-то перевернулось. В груди начал закипать гнев. На смену тоске пришла злость. Причем не обычная злость, а самая настоящая безудержная ярость.

Я развернулась, сняла сандалии и босиком побежала вниз по склону холма. Я промчалась мимо смотрителя с его тачкой и молодого человека с ребенком, запрыгнула в свою машину и, взвизгнув шинами, резко сорвалась с места. Я не помню, как доехала до Портистона, но помню, что ощущала небывалый прилив энергии и дикую злость. И это было замечательное ощущение.

Я резко затормозила на стоянке возле «Маринеллы», выскочила из машины, захлопнув дверцу с такой силой, которой в себе даже не подозревала, и взбежала по ступенькам. Я распахнула входную дверь. Толчок был настолько мощным, что ручка двери ударилась о стену ресторана. Это произвело желаемый эффект. Родственники и друзья семьи, которые собрались, чтобы отметить день рождения Марка, замолкли на полуслове и как по команде обернулись в мою сторону.

Зал ресторана был украшен для предстоящего торжества, но более скромно, чем обычно. Столы были застелены красивыми скатертями, и на них стояли вазы с цветами и бутылки с вином, но не было ни воздушных шариков, ни разноцветных транспарантов с пожеланиями счастья и здоровья. Дети были одеты в праздничную одежду.

В последний раз я видела такое количество собравшихся вместе родственников и друзей семьи на похоронах Луки. Среди соседей и знакомых Анжелы и Маурицио я заметила нескольких одноклассников Марка и Луки. Здесь были Карло и Шейла с ее плоским постным лицом. Фабио, даже не заметивший повисшего в воздухе напряжения, спокойно стоял за стойкой и протирал бокалы. Маурицио, наверное, был на кухне, а Анжела, со стопкой тарелок в руках, стояла в непосредственной близости от меня. Натали, приложив руку к животу, в упор смотрела на меня. Рядом был Марк. Мой дорогой Марк. Мой утешитель, любовник, исповедник и единственный человек во всем мире, который понимал всю глубину моего горя. Он стоял рядом с Натали, обнимая ее за плечи. Удивительным образом моя злость выплеснулась наружу одновременно с первыми раскатами грома.

— Оливия, — невозмутимо приветствовала меня Анжела. Поставив тарелки на стол, она шагнула ко мне, протягивая руку. — У нас у всех сегодня был тяжелый день. Почему бы тебе не присесть, не выпить вина и…

— Не прикасайся ко мне! — произнесла я каким-то чужим голосом и оттолкнула ее от себя с такой силой, что она, отшатнувшись, задела стол. Стол накренился, и тарелки с грохотом посыпались на пол. Все затаили дыхание. Я была в ярости. Я чувствовала себя сильной. У меня открылись глаза. Я впервые поняла, что на самом деле представляют собой эти люди. Мне наконец открылась правда о семье Феликоне.

— Лив…

Марк сделал шаг вперед. Его лицо было бледным и напряженным.

— Лив, дорогая…

— Ты знал! — выкрикнула я, впившись взглядом в его лицо. — Ты наверняка знал о надгробии и ничего мне не сказал! Не смей приближаться ко мне! Мерзавец!

— Нельзя ли обойтись без грубостей? — попытался вмешаться кто-то из соседей.

Марк беспомощно развел руками.

— Я не хотел тебя расстраивать. Пожалуйста, Лив…

— Пожалуйста что?

Вспышка молнии ярко осветила ресторан, и я увидела лицо Натали. Я готова была поклясться, что она выглядела абсолютно счастливой. Она радовалась тому, что я сорвалась. Внезапно мне пришла в голову мысль, что вся эта история с надгробием была спланирована ею и Анжелой, чтобы выставить меня сумасшедшей.

Если это было действительно так, то они сделали роковую ошибку. Потому что на самом деле они были гораздо уязвимее меня. Я могла одной фразой разрушить их искусственно созданный мирок.

— Пожалуйста, не надо… — прошептал Марк.

— Вспомни, что ты говорил мне всего несколько дней назад… — тихо сказала я. — Неужели все это было лишь чудовищной ложью?

Заламывая руки, Марк покачал головой.

— Пожалуйста… — беззвучно шевеля губами, повторил он.

К нам подошла Натали.

— Мне кажется, что тебе лучше уйти, Оливия, — сказала она. — Это наш дом, и мы не потерпим тут такого безобразного поведения.

Гости зашептались.

Марк сделал еще один шаг по направлению ко мне.

— Лив…

— Не прикасайся ко мне! — прошипела я. — Никогда больше не смей прикасаться ко мне.

Анжела выглядела немного испуганной и встревоженной. Она начала незаметно подбираться поближе ко мне. Карло последовал ее примеру. Я пожалела, что у меня нет ножа или какого-то другого оружия, чтобы защитить себя. У меня был только мой гнев. Тяжелые капли дождя забарабанили по оконным стеклам, как пули.

Натали стояла, переводя взгляд с Марка на меня и обратно. Я знала, что в этот момент она думает о фотографии, которую обнаружила в телефоне. Я знала, что она что-то подозревает. От меня не укрылось также и то, что она постоянно держит руку на животе, и то, что она снова надела цветастую блузку с розами. Она всегда носила ее во время беременности.

Кто-то из детей заплакал. Наверное, ребенок испугался грозы. А может быть, меня. Небо над Портистоном стало почти черным. В ресторане тоже стало совсем темно.

Марк сделал еще одну попытку.

— Лив, я умоляю тебя…

— Умоляешь меня не говорить правду, Марк? Значит, вот как ты теперь запел?

— Что все это значит, Марк? — спросила Натали, дергая его за рукав. — О чем она говорит?

Марк был бледен как смерть. Я видела, что он в панике. Я презирала его. Он не стоил и мизинца Луки.

— Скажи ей, Марк, — насмешливо произнесла я. — Давай, смелее. Скажи ей.

Марк повернулся к Натали и взял ее руки в свои.

— Нат, я…

— Оливия, — послышался новый голос. Это был Маурицио. Его рука успокаивающе легла мне на плечо. — Пожалуйста, не делай этого. Подумай о Луке.

Я подумала о Луке.

Марк не сводил с меня глаз. Я посмотрела на некрасивое растерянное лицо Натали. Она напоминала обиженного ребенка. Рука Маурицио слегка сжала мое плечо.

Я сдалась.

Какое я имела право снова врываться в ее жизнь?

Я принесла ей достаточно горя.

— Ему нечего рассказать тебе, Натали, — сказала я. Мой голос был ровным и спокойным. — А меня можешь не опасаться. Я больше не желаю иметь ничего общего ни с кем из вас.

Дождь усилился. Тяжелые капли барабанили по оконному стеклу как миллионы крохотных кулачков. Если я хотела, чтобы меня услышали, надо было говорить громко. Я отступила от Маурицио. Мне больше не нужна была его доброта. Слишком поздно. Я посмотрела на лица окружающих меня людей. Половина из них были связаны генетическими и кровными узами. И я все поняла. Они не ненавидели меня, они просто ревновали. Они завидовали мне, потому что Лука выбрал меня. Он предпочел меня всем им. И эпитафия на надгробии была всего лишь одним из проявлений их ревности.

— Вы просто лицемеры, — сказала я. — Все вы. Вы всегда утверждали, что любите Луку и желаете ему счастья. Но это неправда. Потому что Лука был счастлив только рядом со мной.

В просторном помещении «Маринеллы» вдруг стало очень тихо. За окном было серым-серо, струи дождя хлестали по стеклу, и я вдруг почувствовала себя очень усталой. Расслабившийся и благодарный Марк протянул мне стакан с каким-то напитком. Это было что-то вроде чистого спирта. Я выпила его залпом. Мои колени подогнулись, и мне пришлось опереться на стол, чтобы не упасть.

Как-то я слышала по радио выступление какой-то дамы-астронома. Она объясняла, что во Вселенной ничто не исчезает и ничто не заканчивается. Она говорила, что расстояние от Земли до ближайшей обитаемой планеты составляет восемь световых лет. А это значит, что инопланетянин, рассматривающий «Маринеллу» в телескоп, сейчас видит Луку, который стоит рядом со мной на их с Марком дне рождения восемь лет назад. Как же я завидовала этому инопланетянину с его телескопом!

Глава 59

Под пристальными взглядами всех присутствующих я вышла из ресторана. Я ни разу не оглянулась. Я знала, что никогда больше не вернусь сюда. Дверь захлопнулась за моей спиной. Я стояла на террасе «Маринеллы» рядом с гигантским пластиковым стаканчиком мороженого и смотрела на море. Ливень продолжался, и очертания строений на набережной казались размытыми. Остров Сил был лишь бесформенной бледно-серой массой и напоминал какую-то брошенную и забытую вещь. Все краски окружающего мира поблекли и сгустились до различных оттенков серой, в воздухе пахло влажным асфальтом и печалью.

Дождь заливал глаза, и мне приходилось постоянно моргать. Тоненькие струйки дождевой воды уже стекали по моей шее и рукам. Одежда прилипла к телу, но я не двигалась с места, чувствуя, как этот ливень смывает все мои печали. Они стекали к моим ногам и вместе с потоком воды уносились в сточную систему, оттуда попадали в пролив и бесследно растворялись в бескрайних морских просторах.

Я услышала, как за моей спиной открылась дверь, и меня окатила волна теплого воздуха. Ко мне подошел Маурицио. На нем по-прежнему был фартук и рубашка с короткими рукавами. Он принес зонтик и раскрыл его над моей головой. Мы молча стояли рядом и смотрели, как миллионы капель дождя вспенивают серо-зеленую поверхность моря.

Через некоторое время Маурицио сказал:

— Ты сможешь простить нас, Оливия?

Я ничего не ответила. Что я могла ему сказать?..

— Мы все знаем правду, — продолжал Маурицио. — Мы все знали, как относится к тебе Лука, задолго до того, как он увез тебя в Лондон. Нам нужно было поддерживать вас, а мы все время пытались вас разлучить.

Я покачала головой. Слишком поздно. Уже ничего нельзя было исправить.

— Мы не захотели и не смогли понять Луку, — сказал Маурицио. — Он сделал то, что должен был сделать, а мы, вместо того чтобы корить себя за то, что вынудили его к таким действиям, во всем винили тебя. Все это время мы во всем винили тебя. Мы очень виноваты перед тобой, Оливия.

Я закрыла глаза. Маурицио вздохнул.

— Так было проще всего, и это устраивало всех нас, — сказал он. — Особенно Анжелу. Но это было неправильно.

Небольшие волны, разбиваясь о гальку, откатывались назад и снова набегали на берег. Дождь, струящийся с неба, растворялся в море. Вечный, неизбежный круговорот… Все возвращалось на круги своя.

Я вернулась в Лондон.

Глава 60

Моя сестра Линетт настояла на том, чтобы я осталась у них с Шоном. Она выделила мне свободную спальню, поставила на туалетный столик вазу с цветами, принесла журналы, «Лукозейд»^[8] и кишмиш и ухаживала за мной, как за тяжелобольной. Она предоставила в мое распоряжение старый лэптоп Шона и посоветовала написать обо всем, что со мной произошло. Она сказала, что это принесет мне облегчение, и она была права.

Вот уже несколько месяцев мои родственники нежны, добры и терпеливы, как святые. Они готовят мне напитки и бутерброды, а я с удовольствием помогаю им в приятных повседневных хлопотах: обрезаю увядшие розы в саду, крашу оконные рамы и шью новые чехлы для диванных подушек. Линетт все время пытается вовлечь меня в обсуждение телевизионных передач. Ей нравятся документальные фильмы о людях, которые покупают старые сараи и превращают их в красивые дома. Шон старается рассмешить меня и снабжает алкоголем. Он тоже курит самокрутки, и я с удовольствием вдыхаю знакомый сладковатый запах табака. Когда они уходят на работу, я пишу свою исповедь и валяюсь в постели. Иногда я хожу гулять. Черная собака тоски всегда со мной. Я понимаю, что она никуда не денется, пока я не научусь жить самостоятельно.

Мне очень не хватает Криса и его кафе. Я позвонила ему и объяснила, почему так внезапно исчезла. Он сказал, что главное то, что уехала я не из-за него, и он очень этому рад. Я рассмеялась. Он сказал, что тоже скучает по мне, и пообещал приехать в Лондон, чтобы я показала ему достопримечательности. Периодически он присылает мне открытки с рецептами на обороте. Мы с Линетт иногда пытаемся что-то приготовить, хотя уже давно поняли, что ни из нее, ни из меня никогда не получится хорошая повариха.

Я пытаюсь найти кафе, в котором бы чувствовала себя уютно и анонимно. В парке есть озеро с островом посередине, а на этом острове есть некое заведение, попасть в которое можно, только перейдя через небольшой деревянный мостик. По озеру плавают лебеди, утки и гуси, и гуляющие подкармливают их хлебом. Недавно я заметила, что в озере появились головастики, а в воздухе восхитительно пахнет весной, особенно по утрам.

Кафе на острове — это, кажется, то, что мне подходит. Хозяйка — тучная женщина с полными руками и двойным подбородком — много смеется и называет всех «цыплятками». Ее огромная грудь мягко колышется, когда она ставит кофе на мой столик. В этом кафе приятно почитать книжку или полистать рекламные проспекты художественных выставок, концертов и различных манифестаций.

По воскресеньям к нам на обед обычно приходят Стефано и Бриджет с детьми. Иногда они приглашают нас к себе. Мы много говорим о Луке, но никогда не вспоминаем о Марке, разве что только мимоходом. Стефано сказал, что семья могла отобрать у меня могилу Луки, но это ничего не значит, потому что сердце Луки всегда будет принадлежать мне. И все те годы, которые мы провели вместе, принадлежат только нам двоим, и никто не сможет отнять их у меня. Мне были приятны его слова, пусть даже кому-то они могут показаться шаблонными. Мы все слишком много пьем, даже Линетт, а выпив, размякаем, надеваем розовые очки и смотрим сквозь них на свое детство и юность.

Самая прекрасная новость за последнее время — это то, что я снова получила работу. Я приступаю на следующей неделе. Опыт, который я приобрела, будучи ассистенткой профессора в Уотерсфордском университете, сослужил мне добрую службу. Благодаря ему я была привлечена к работе над самым грандиозным историко-литературным проектом десятилетия. Исследования профессора, обнаружившие лесбийские склонности Мариан Рутерфорд, положили начало совершенно новому направлению в изучении ее литературного наследия. Все ее книги были переизданы и переосмыслены. Учебные планы также были откорректированы с учетом открывшихся обстоятельств жизни писательницы.

Профессор переехал из Уотерсфорда в Лондон, где перед ним открывались значительно более широкие возможности. Здесь он мог продолжать свои исследования, писать книги и выступать по телевидению. Он попросил меня снова стать его ассистенткой, потому что у нас очень хорошо получалось работать вместе и в то же время — независимо друг от друга.

И Лука.

Лука умер, но он всегда будет со мной. Он в крови, которая течет по моим жилам, он в каждой мысли, которая рождается в моем мозгу, он в каждом моем шаге, в каждом цветке, который я срываю, в каждой птице, каждом листочке, каждой дождевой капле, каждом слове, каждом отпечатке пальца, каждой звезде, каждом рассвете и каждом закате.

Он в каждом моем вздохе и каждом ударе сердца.

Лука.

Любовь моей жизни.

Примечания

1

Nonno — дедушка (итал.). (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Марблит — стекло с прожилками разного цвета, имеющее вид мрамора.

(обратно)

3

Schadenfreude — злорадство (нем.)

(обратно)

4

Диазепам — транквилизатор, успокаивающий и снимающий возбуждение препарат, использующийся также как противосудорожное средство.

(обратно)

5

Американская поэтесса, автор романтических исповедальных стихов. В 1981 году была удостоена Пулитцеровской премии.

(обратно)

6

Эпонимический — дающий свое имя (обычно о мифических персонажах, именами которых называли города и народности).

(обратно)

7

Блонди — героиня одного из самых известных комиксов.

(обратно)

8

«Лукозейд» — фирменное название витаминизированного напитка компании «Бичам», особенно рекомендуется выздоравливающим.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

*** Примечания ***