Дневник гения [Сальвадор Дали] (fb2) читать онлайн

Сальвадор Дали Дневник гения

Предисловие

Сальвадор Дали родился в 1904 году в испанском городе Фигерасе, в семье нотариуса. В 1929 году он присоединился к сюрреалистическому движению и вскоре стал одним из самых выдающихся его представителей. Яркая театральность и способность поражать в сочетании с технической виртуозностью сделали его противоречивой фигурой. Однако сегодня Дали признан одним из крупнейших новаторов искусства двадцатого столетия. Его энергия и изобретательность проявились в самых разных формах: он выполнял эскизы ювелирных украшений, оформлял витрины, принимал участие в театральных постановках и создании кинофильмов, проиллюстрировал популярную книгу "Песни Мальдорора" Лотреамона. Он написал две автобиографии "Тайная жизнь Сальвадора Дали" и "Дневник гения", новеллу "Скрытые лики", которые в переводах известны во всем мире.

Жизнь Сальвадора Дали связана с Испанией, Францией и США.

Его жена Гала, которую он часто писал и которой он посвятил свой "Дневник гения", до него была замужем за Полем Элюаром.

Посвящаю эту книгу моему гению — Гала Градива, Елене Троянской, Св. Елене, Гала, Галатее Плачида.

Пролог

Один человек отличается от другого больше, чем разнятся два животных разных видов.

Мишель де Монтень

Со времен Французской революции начало распространяться ошибочное суждение о том, что гений во всех отношениях (кроме его творчества) -- более или менее обычный смертный. Это обман И если это обман по отношению ко мне — высочайшему гению нашего времени, гению истинно современному, это тем более обман по отношению к тем, кто, подобно божественному Рафаэлю, воплотил самый гений Ренессанса.

Эта книга призвана доказать, что повседневная жизнь гения, его сон и отправления, его восторги, его пища, болезни, кровь, его жизнь и смерть существенно отличаются от того, что свойственно всему прочему человечеству. Это уникальная книга, ибо это первый дневник, написанный гением. Более того: она написана гением, которому удалось жениться на гениальной Гала — женщине, единственной в своем роде.

Разумеется, всего здесь не охватить. В этом дневнике, описывающем мою жизнь с 1952 по 1963 год, есть некоторые пробелы. По моему настоянию и соглашению с моим издателем, записи разных лет и отдельных дней в настоящее время не опубликованы. Демократическое общество не готово к появлению таких сокрушительных откровений. Неизданные части появятся позднее, в следующих восьми томах первого издания "Дневника гения", если позволят обстоятельства. В ином случае они появятся во втором издании, когда Европа уже реставрирует традиционную монархию.

А теперь, дорогие читатели, предлагаю вам затаить дыхание и внимать тому, что я расскажу об атоме Дали. Столь уникальны, удивительны и одновременно абсолютно правдивы события, которые сейчас будут изложены, что они, естественно, становятся дневником гения, достоверным дневником вашего покорного слуги.

Дали.

1952 Май Порт Льигат

Это герой, который восстает против отцовского авторитета и подавляет его.

Зигмунд Фрейд

Приступая к написанию нижеследующего, я надеваю фирменные кожаные туфли, которые никогда не способен был носить подолгу, ибо они ужасно жали. Обычно я надеваю их перед чтением лекций. Мучительная теснота, стискивающая ноги, возбуждает мои ораторские способности до предела. Острая, нестерпимая боль заставляет заливаться соловьем или петь подобно неаполитанским певцам, что тоже носят чрезмерно тесную обувь. Сильное внутреннее физическое напряжение, гнетущая пытка, производимая фирменными башмаками, побуждают меня к изречению чистых и высоких истин, вызванных к жизни предельной болью, терзающей ноги.

Итак, я надеваю ботинки и начинаю писать, не торопясь, как мазохист, всю правду о моем изгнании из сюрреалистического движения. При этом я не имею в виду клеветнические измышления, брошенные в мой адрес Андрэ Бретоном, который не может мне простить, что я был крайним (ортодоксальным) сюрреалистом. Это необходимо для того, чтобы когда-нибудь, когда я опубликую эти страницы, можно было понять, что происходило в действительности. Ради этого я должен обратиться к своему детству. Я никогда не был обычным средним учеником. То я производил впечатление вообще неподдающегося обучению абсолютного тупицы, то набрасывался на учебу с поражающим всех неистовством и рвением. Но пробудить мое усердие можно было, лишь предложив что-нибудь для меня привлекательное. Когда же пробуждался аппетит, во мне просыпался неутолимый голод.

Мой первый учитель дон Эстебан Трейтер внушал мне, что Бога нет. Тоном, не допускающим возражений, он говорил, что религия — это "занятие для женщин". Хотя я был очень молод, эта мысль была мне симпатична и казалась поразительно верной. Ежедневно я находил подтверждение ее истинности в собственной семье, ибо ходили в церковь только женщины, отец же уклонялся от этого, считая себя вольнодумцем. Особо ценя свободу мыслей, все, что произносил, он разукрашивал страшными, цветистыми ругательствами. Когда кто-нибудь осмеливался возразить ему, он цитировал афоризм своего друга Габриэля Аламара: "Ругательство — лучшее украшение каталанского языка".

Я уже пытался как-то подробно описать трагическую судьбу отца. Она достойна Софокла. Действительно, мой отец был человеком, не только вызывавшим не только мое восхищение, но и желание подражать, несмотря на то что я заставил его тяжко страдать. Я молил, чтобы Господь сохранил его, и думаю, что он услышал меня, ибо последние три года жизни отца прошли под знаком глубокого религиозного кризиса, который принес ему утешение. В этот период детства, когда ум мой жаждал знаний, я брал в библиотеке отца только книги по эстетике. Просматривая их, я настойчиво искал и не находил доказательств того, что Бога нет. С невероятным терпением я читал энциклопедистов, которых теперь считаю невыносимо скучными. Каждая страница "Философского словаря" Вольтера являла мне доказательства несуществования Бога.

Первое знакомство с Ницше глубоко потрясло меня. Прибегая к черно-белым тонам, он дерзко утверждал: "Бог умер" Как?

Меня учили, что Бога нет, а теперь мне говорят, что Он умер. Так возникли первые сомнения. На мой взгляд Заратустра был истинным героем, величие души которого восхищало меня, но ребячество подводило его. И я, Дали, мысленно стремился вперед. Когда-нибудь я поднимусь выше Через день после того, как я впервые прочел "Так говорил Заратустра", я уже все решил для себя относительно Ницше. Это был слабовольный человек, вполне беспомощный для того, чтобы сойти с ума. В этих раздумьях и родился первый девиз, который стал темой всей моей жизни: "Вся разница между сумасшедшим и мной состоит в том, что я не сумасшедший" Мне понадобилось три дня, чтобы освоить и законспектировать Ницше. В результате этого пиршества только одна черта личности философа захватила меня — его усы Позже Федерико Гарсия Лорка, восхищенный усами Гитлера, скажет: "Усы — трагическая константа в лице человека". И в том, что касается усов, я вознамерился превзойти Ницше Мои усы не будут подавленными, катастрофическими, отягощенными вагнеровской музыкой, аморфными Нет Они будут тонко очерченные, империалистические, ультрарационалистические, указующие, как вертикальный мистицизм, как вертикальные испанские синдикаты.

Вместо того, чтобы укрепить мой атеизм, Ницше вверг меня в сомнения мистического свойства, достигшие кульминации в 1951 году, когда я написал свой манифест; но, с другой стороны, его личность, философская система, его бескомпромиссное отношение к слезливым и стерильным добродетелям христианства способствовали становлению моих антисоциальных инстинктов и отсутствию родственных чувств, а во внешнем проявлении — трансформации моей наружности. После чтения "Заратустры" я отпустил баки, покрывшие щеки, и отрастил, как у женщины, свои смоляно-черные волосы. Ницше пробудил во мне идею Бога. Но образа, которым он заставил меня восхищаться и которым я стал, было довольно, чтобы моя семья отвернулась от меня. Отец изгнал меня за чрезмерно усердное изучение и слишком буквальное следование атеистическим и анархическим учениям его книг — оттолкнул, ибо не мог вынести моего превосходства над ним в чем бы то ни было, особенно с тех пор, когда мои проклятия стали ядовитее его.

Четыре года, предшествовавшие моему изгнанию из семьи, ушли на неуклонное и крайнее "духовное падение". Для меня эти четыре года были поистине ницшеанскими. В этот период я попал в тюрьму в Героне, за то, что одна из моих картин, показанных на осенней выставке в Барселоне, была отвергнута за непристойность, за то, что я писал подписанные мной и Бюнюэлем оскорбительные послания ученым и всем известным людям Испании, в том числе нобелевскому лауреату Хуану Рамону Хименесу. В большинстве случаев эти выпады были совершенно незаслуженными, но я таким способом надеялся утвердить свою "волю к власти" и показать, что неуязвим для раскаянья. Воплощением супермена для меня стала женщина — суперженщина Гала.

Когда сюрреалисты увидели в доме моего отца в Кадаке картину, которую я только что закончил и которую Поль Элюар назвал "Мрачная игра", они были шокированы наличием в изображении непристойных анальных элементов. Особенно протестовала против моей работы Гала, протестовала с отталкивающей горячностью, которую с тех я пор обожаю. Я был готов присоединиться к сюрреалистическому движению. Я основательно изучил, проанализировав до мельчайших подробностей, их лозунги и сюжеты. Я усвоил, что точка должна фиксировать идею спонтанно, без вмешательства рационального, эстетического или морального контроля. И теперь, когда я с самыми добрыми намерениями собрался войти в состав группы, они решили ограничить меня, как это уже случилось в моей семье. Гала первая предостерегала меня, что среди сюрреалистов на меня будет наложено такое же вето, что и всюду. И говорила, что в конечном счете все они буржуа. Моя творческая мощь, предрекала она, позволит мне держать дистанцию по отношению ко всем художественным и литературным движениям. Прислушиваясь к голосу своей интуиции, которая в то время была точнее моей, она говорила, что оригинальность моего метода параноико-критического анализа позволила бы любому из сюрреалистов организовать самостоятельную школу. Мой ницшеанский динамизм мешал прислушаться к Гала. Я категорически отказывался считать сюрреалистов очередной литературно-художественной группировкой. Я верил, что они способны избавить человека от тирании "практического, рационального мира". Я намеревался стать Ницше иррационального. Последовательный рационалист, я знал, чего хочу. Я не собирался подчиниться иррациональности, ее нарциссизму и пассивности, в которых погрязли другие. Я был занят как раз совершенно противоположным: боролся за преодоление иррационального. В то время иррациональное начало завладело моими друзьями; как и многие другие, включая Ницше, они поддались романтической слабости.

Освоив, наконец все, что было опубликовано сюрреалистами, вдохновленный Лотреамоном и маркизом де Садом, вооруженный иезуитской добродетелью, я вошел в группу с решимостью стать как можно скорее ее лидером.

Я воспринял сюрреализм буквально, игнорируя дискуссии вокруг крови и экскрементов. С тем же усердием, с каким я старался стать законченным атеистом, читая книги отца, я стал так прилежно изучать сюрреализм, что вскоре стал "интегральным сюрреалистом". До такой степени, что в конце концов был изгнан из группы, ибо был слишком сюрреалистом. Причины этого изгнания, полагаю, были те же, что и при отлучении от семьи. Гала-Градива, "подвижница", воплощение "безупречной интуиции", вновь оказалась права. Теперь можно сказать, что среди всех фактов моей биографии только два нельзя объяснить моей "волей к власти": первый — моя вера, которую я заново открыл в себе в 1949 году; второй — тот, что Гала всегда оказывалась права, предсказывая мое будущее.

Когда Бретон открыл мою живопись, его шокировали непристойности, которыми были усеяны мои полотна. Это удивляло меня. Я изображал человеческие нечистоты, которые с психоаналитической точки зрения можно трактовать как счастливый символ богатства, золота, которое, к счастью, постоянным потоком сыпалось на меня. Я пытался уверить сюрреалистов, что именно изображение непристойного принесет успех движению. Я мог привести примеры из иконографии всех времен и цивилизаций: курица, несущая золотые яйца, кишечные муки Данаи, осел с золотым пометом. Они не верили мне. Тогда я принял решение. Раз они не соглашаются с изображением нечистот, я великодушно предложил отдать все сокровища мне. Анаграмма, составленная спустя двадцать лет Бретоном, "Avida Dollars" могла появиться уже тогда.

Недели, проведенной с сюрреалистами, было достаточно, чтобы понять, что Гала была права. Они в какой-то мере терпели мои непристойности. С другой стороны, на что-то было наложено "табу". Здесь я встретился с теми же запретами, с которыми столкнулся в своем семейном кругу. Изображать кровь мне разрешили. Можно было добавлять немного нечистот. Мне было разрешено изображать половые органы, но запретили анальные фантазии. Они предпочитали лесбиянок гомосексуалистам. Можно было предаваться садизму, использовать зонтики, швейные машины, но никаких непристойностей и религиозных элементов, даже мистики

Я уже говорил, что стал стопроцентным сюрреалистом. Радея о чистоте совести, я решил довести свой эксперимент до логического конца. Я был готов действовать с таким средиземноморским параноидальным лицемерием, на которое, по своей порочности, был способен только я. Мне необходимо было в то время совершить максимум грехов, несмотря на то, что я был под глубоким впечатлением от поэмы "Иоанн Креститель", которую слушал во вдохновенном исполнении Гарсиа Лорки. Я предчувствовал, что тема религии позднее войдет в мою жизнь. Подражая Св. Августину, который не отказывал себе в оргиастическиких наслаждениях и распутстве и одновременно возносил молитвы к Господу, я взывал к небесам, приговаривая: "Ну, еще чуть-чуть…" Прежде чем моя жизнь стала такой, как сейчас,- примером аскетизма и добродетели, я держался за свой иллюзорный сюрреализм полиморфного искажения, стремясь продлить его хоть на несколько мгновений, подобно спящему, пытающемуся удержать последние минуты дионисийского сна. Ницшеанский Дионис, как терпеливый наставник, сопровождал меня повсюду, и я не заметил, как на его руке появилась повязка со свастикой.

Я никогда не мешал своему богатому и гибкому воображению приносить самые неожиданные плоды. Но они служили лишь подтверждением врожденного безумия. Вот почему я достиг большого успеха даже тогда, когда был лишь частью сюрреалистического движения, каждодневно завоевывая признание своей идеи или образа, который якобы "сюрреалистической манере" не соответствовал. В действительности, я предпочитал поступать против их желаний. Им не нравились анальные зоны — я старался надуть их и изобразить множество таковых, в основном в макиавеллевском духе, тщательно вуалируя. Если я создавал сюрреалистический "объект", в котором фантазии подобного рода отсутствовали, то символическая его функция носила анальный характер. Чистому и пассивному автоматизму я противопоставил активный импульс своего метода параноико-критического анализа. К тому же я противопоставлял энтузиазм Матисса, абстрактные тенденции и ультрарегрессивную разрушительную манеру Мейссонье. Чтобы внести изменения в мир обычных бытовых форм, я занялся созданием предметов быта "в стиле 1900" годов, образцы которого коллекционировали мы с Диором; увиденные "новым взглядом", они когда-нибудь вернутся к нам.

Тогда же, когда Бретон ничего не хотел слышать о религии, я стремился, разумеется, создать новую религию, которая будет одновременно садистской, мазохистской и параноической. Идея этой религии пришла мне в голову после чтения работ Огюста Конта. Может быть сюрреалисты смогут достичь того, чего не смогли добиться философы. Но прежде всего я должен был привлечь к мистицизму будущего верховного жреца новой религии — Андрэ Бретона. Я пытался объяснить ему, что идеи, которые мы проповедуем, верны, но их необходимо дополнить элементами мистического и религиозного характера. Я полагал, что теперь мы вернемся к концепции апостольской романо-католической религии, которая постепенно начала завладевать мною. Бретон с улыбкой принял мои объяснения и посоветовал обратиться к Фейербаху, философия которого, как мы теперь знаем, грешит идеалистическими недостатками, но тогда мы не понимали этого.

Пока я изучал Огюста Конта, дабы возвести мою новую религию на надежной основе, из нас двоих Гала оказалась большей позитивисткой, чем я. Целые дни она проводила в живописных лавках с торговцами антиквариатом и реставраторами, покупая кисти, лаки и все что мне было необходимо, чтобы начать работать. Конечно, я не желал ничего и слышать о технических вопросах, ибо творил далиниевскую космогонию с ее жареными яйцами, повисающими без сковородок, ее галлюцинациями, светящимися кругами ауры ангелов, с ее реминисценциями внутриутробного рая, потерянного в день моего появления на свет. Я не успевал все это записывать подобающим образом. Довольно уже того, что для меня все было ясно. Грядущее поколение увидит мою работу полностью завершенной. Гала не соглашалась со мной. Как маленькому ребенку, который плохо ест, она говорила: "Дали, малыш, попробуй Это что-то совершенно необычайное Это светло-желтая краска, не жженая. Говорят, этой краской писал Вермеер". С раздражением и неохотой я попробовал. "Да Эта краска недурна. Но ты ведь прекрасно знаешь, что у меня нет времени заниматься такими пустяками. У меня есть идея Идея, которая потрясет весь мир и, главное, сюрреалистов. Никто не сможет возразить что-нибудь против нее. Я уже не раз думал об этом — о новом Вильгельме Телле Речь идет о Ленине… Я напишу своего Ленина, даже если меня выгонят из сюрреалистической группы. Он будет держать на руках маленького мальчика — меня, на которого будет плотоядно взирать. Я закричу: "Он хочет съесть меня" Я не собираюсь сообщать об этом Бретону",- сказал я, углубившись в свои видения…"Хорошо,- тихо проговорила

Гала. — Завтра а принесу тебе желтую краску на лавандовом масле. Только бы удалось ее достать. Но мне хочется, чтобы ты ею писал своего Ленина".

…Я был разочарован. Мой Ленин не вызвал шока среди друзей-сюрреалистов. Это и огорчило и раззадорило меня. Тогда я пойду еще дальше и попытаюсь сделать что-то совершенно невероятное. Только Арагон возражал против моей "думающей машины", окруженной бокалами горячего молока.

"Довольно трюкачества, Дали — воскликнул он гневно. Теперь молоко будут давать детям безработных". Но Бретон поддержал меня, Арагон же выглядел довольно нелепо. Даже мое семейство посмеивалось над ним. Но тогда уже он был последователем отсталой политической концепции, которая привела его туда, где он теперь, т. е. в никуда.

В это время появилось слово "гитлеризация". Я написал нацистскую няньку за вязанием. Она попала в большую лужу. По настоянию одного из моих ближайших друзей-сюрреалистов, приписал ей нарукавную повязку со свастикой. Я никак не ожидал той бурной реакции, которую эта эмблема вызвала. Меня это настолько взволновало, что я распространил свои бредовые видения на личность Гитлера, который мне всегда казался женщиной. Много картин, написанных в этот период, было уничтожено во время оккупации Франции. Я был очарован мягкой повадкой, сутуловатостью Гитлера, его тесно облегающей формой. Всякий раз, когда я начинал писать кожаный ремень, переброшенный от пояса через плечо, мягкость, нежность плоти Гитлера, втиснутой в военный мундир, приводила меня в состояние экстаза, вызывала бурное сердцебиение,- чрезвычайно редкое для меня ощущение, которое я не испытывал даже занимаясь любовью. Полнокровная плоть Гитлера, которая напоминала мне пышное женское тело с белоснежной кожей, восхищала меня. Сознавая тем не менее психопатологический характер этих восторгов, я с трепетом внимал шепоту, раздававшемуся в моих ушах: "Да, на сей раз я верю, что я на грани настоящего сумасшествия"

Я сказал Гала: "Принеси мне желтую краску на лавандовом масле и самые тонкие в мире кисти. Нет ничего труднее, чем передать в ультрарегрессивной манере Мейссонье суперстрасти, мистический и чувственный экстаз, которые охватывают меня, когда я запечатлеваю на холсте кожаную портупею Гитлера".

Напрасно я уверял всех, что мое инспирированное Гитлером головокружение аполитично, что произведение, вызванное к жизни феминизированным образом фюрера, заключало в себе скандальную двусмысленность, что у изображенного есть оттенок патологического юмора, который присутствовал в образах Вильгельма Телля и Ленина. Сколько раз я объяснял все это моим друзьям, но все было бесполезно. Этот новый кризис моего творчества породил подозрительность среди сюрреалистов. Дела пошли совсем плохо, когда стали распространяться слухи, что Гитлер любит лебедей, одиночество, Вагнера, страдает манией величия. В своих картинах я собрал все приемы Иеронима Босха.

Я попросил Бретона созвать срочное совещание нашей группы, чтобы обсудить гитлеровский мистицизм с позиции ницшеанства и антикатолического иррационализма. Я надеялся, что антикатолический аспект дискуссии привлечет Бретона. К тому же я считал Гитлера законченным мазохистом, захваченным идеей развязать войну, во имя того, чтобы героически проиграть ее. Он осуществлял один из тех актов, которые были в это время популярны в нашей группе. Мое настойчивое требование рассматривать мистицизм Гитлера с сюрреалистической точки зрения, а также придать религиозный смысл садистическим элементам сюрреализма, которые были усилены моим параноико-критическим аналитическим методом, отрицавшим автоматизм и присущий ему нарциссизм, вызвало серию разрывов и многочисленных скандалов с Бретоном и его друзьями. Последние способствовали нашим раздорам, что было чревато опасностью для лидера движения.

Я написал пророческую картину о смерти фюрера. И назвал ее "Загадка Гитлера", что ускорило мое отлучение от наци и получило одобрение антифашистов. Сейчас, когда я пишу эти строки, должен сознаться, что так и не разгадал эту загадку.

Как-то вечером группа сюрреалистов собралась для осуждения моего так называемого "гитлеризма". К несчастью, я забыл подробности этого необычного заседания. Но, если Бретон вновь когда-нибудь пожелает увидеть меня, я хочу, чтобы он сообщил мне, что было занесено в протокол, который был составлен после этой встречи. Когда я вернулся домой в Париж, дверь моей квартиры была взломана.

Когда мы выясняли отношения, я несколько раз на коленях просил не изгонять меня, призывал Бретона понять, что моя навязчивая идея о Гитлере была параноидальной и абсолютно аполитичной. Я говорил, что я не наци и не могу им стать, ибо, если Гитлер завоюет всю Европу, он, конечно, не упустит случая разделаться с такими истерическими типами, как я, он уже сделал это в Германии, где его считали дегенератом. В конечном счете феминизированных черт, которыми я наделил личность Гитлера, будет достаточно, чтобы я выглядел иконоборцем в глазах нацистов. Одновременно мой фанатизм, отягощенный знанием Фрейда и Эйнштейна, которые вынуждены были покинуть Германию при Гитлере, делал очевидным то, что последний интересовал меня только как объект моей болезни, отчего он и казался мне ни с чем не сравнимой катастрофической ценностью.

В довершение всего, когда до их сознания дошла моя невиновность, я должен был подписать документ, в котором объявлял себя другом пролетариата. Я подписал его без неприязни, поскольку у меня никогда не было каких-либо определенных чувств по отношению к нему.

Истина, единая и неделимая, стала вдруг очевидной: нельзя быть радикальным сюрреалистом в группе, которая руководствуется только политическими мотивами, и это относилось к Бретону и Арагону.

Такой человек как я, человек, считающий себя безумцем, устроенный с пифагорейской точностью (в ницшеанском смысле слова), вероятно, не должен существовать. К чему все сводилось: Дали — законченный сюрреалист, проповедующий полное отсутствие эстетических и моральных норм, побуждаемый ницшеанской "волей к власти", утверждающий, что любой "эксперимент" может быть доведен до крайнего предела. Я требовал права изобразить зад Ленина девятифутовой длины, придать его портрету расплывчатую аморфность Гитлера, а если нужно, снабдить его романо-католическими символами…

Запахи тела обрели для меня литургический смысл. Эстетическое начало одухотворяло буйное цветение моего чувственного экстаза. Эту безумную страсть венчали многолетние образы знаменитого Великого Мастурбутора, напоминающие смахивающих на коммунистов насекомых, с наполеоновским брюшком и пухлыми бедрами Гитлера…

Все только началось… Но Бретон сказал Дали: "Нет" И в каком-то смысле он был прав, ибо в этом чудовищном смешении он хотел разделить добро и зло. Но он был прав не вполне, ибо, отстаивая свободу выбора, следовало уступить этому далиниевскому набору. Он не совсем прав потому, что Дали — абсолютный рационалист, стремившийся знать об иррациональном все, причем не для того, чтобы пополнить человеческий культурный репертуар, но, напротив, ослабить его, овладеть им. Циклотрон философского сквернословия Дали жаждал сокрушить все своей артиллерией внутриатомных нейтронов, дабы преобразовать в чистую мистическую энергию низменную, животную биологическую смесь, сущность которой открывала сюрреалистическая фантазия. Когда-нибудь эта загнивающая масса одухотворится. Миссия человека на Земле будет выполнена.

Этот момент был назван Кьеркегором…Все было потрясающе мерзко. Все экзистенциалистские канализационные крысы, прелюбодействовавшие в подвалах во времена оккупации, шипящие, визжащие на отбросах сюрреалистического банкета, — все это было великолепно, и человек был здесь лишним.

"Нет" — воскликнул Дали. Не раньше, чем все будет избавлено от иррациональности, не раньше, чем чувственный террор будет облагорожен и сублимирован высшей красотой смерти, следуя по тропе, ведущей к духовному совершенству и аскетизму Только испанец может осуществить эту миссию среди обилия дьявольских открытий всех эпох. Произойдет всеобщее очищение, и родится метафизическая геометрия.

Нужно вернуться к серебряной окиси и оливково-зеленому благородству Веласкеса и Сурбарана, к реализму и мистицизму, к которым мы должны приобщиться, дабы уподобиться им по значимости. Трансцендентная реальность должна быть интегрирована в некую чистую реальность. И это уже предполагает присутствие Бога, который и есть единственная высшая реальность.

Эта далиниевская попытка рационализации мира робка и — правда, не вполне осмысленно — была сделана в иллюстрациях журнала "Минотавр". Пикассо попросил издателя Скира поручить мне иллюстрировать "Les Chants de Maldoror".Гала устроила ленч для Скира и Бретона. Однако не будем говорить о несчастливой судьбе "Минотавра", который пасется теперь на материалистических полях Вервэ.

В двух случаях я лицемерно обсуждал с Бретоном мою будущую религию. Он не понимал меня. Я перестал убеждать. Мы стали все хуже понимать друг друга. Когда Бретон приехал в Нью-Йорк в 1940 году, я позвонил ему в день приезда поприветствовать его и договориться о встрече: мы договорились встретиться на следующий день. Я упомянул о новой платформе для наших идей. Мы должны были начать новое большое мистическое движение, призванное развить наш сюрреалистический опыт и раз и навсегда отделить его от материализма. Но в тот же вечер друзья сказали мне, что Бретон вновь оклеветал меня, назвав поклонником Гитлера. Это была опасная ложь. С тех пор мы больше не встречались.

Однако благодаря своей точной, как счетчик Гейгера, врожденной интуиции я понимаю, что Бретон был мне близок.

Его интеллектуальная активность, невзирая на внешние проявления, была чрезвычайно ценна и отсутствовала у экзистенциалистов, несмотря на их быстротечные театральные успехи.

С тех пор, как сорвалась моя последняя встреча с Бретоном, сюрреализм перестал существовать. Когда на следующий день корреспондент крупной газеты попросил меня дать определение сюрреализма, я ответил: "Сюрреализм — это я". Я так и думаю, ибо только я последовательно осуществлял его идеи. Я ни от чего не отрекаюсь, напротив, я подтверждаю, что сублимирую, иерархизирую, рационализирую, дематериализую, одушевляю все. Мой нынешний ядерный мистицизм — в значительной степени продукт, инспирированный Святым Духом, демоническими и сюрреалистическими экспериментами первой половины моей жизни.

Дотошный Бретон составил мстительную анаграмму на мое прекрасное имя, трансформировав его в "Avida Dollars". Хотя это не шедевр великого поэта, однако в контексте моей жизни, признаться, он довольно удачно отвечал тогдашним моим амбициям. Действительно, Гитлер умер в вагнеровском духе — в Берлине, на руках Евы Браун. Услышав эту новость, я подумал: Сальвадор Дали станет величайшей куртизанкой своего времени. Так и было. После смерти Гитлера началась новая мистическая и религиозная эра, которая поглотила все идеологии. Современное искусство, пропыленное наследие материализма, полученное от Французской революции, противостояли мне последние десять лет. Я обязан писать хорошо, ибо мой атомистический мистицизм сможет лишь тогда одержать победу, когда обретет прекрасную форму.

Я знаю, что искусство абстракционистов, веривших в "ничто" и, следовательно, писавших "ничто", послужило великолепным пьедесталом для Сальвадора Дали, изолированным в наш презренный век от материалистического декоративизма и любительского экзистенциализма. Все так и было. Но чтобы стоять крепко, я должен был быть сильнее прежнего. Я должен был делать деньги, чтобы выдержать. Деньги и здоровье Я совсем перестал пить и стал усиленно заботиться о себе. В то же время я старался придать больше блеска Гала, сделать ее счастливой. Мы тратили деньги, делая все во имя красоты и добродетели. Анаграмма подтверждала свою истинность.

Меня привлекало в философии О. Конта то, что он ставит во главе своей иерархии банкиров, которым придает большое значение. Меня всегда впечатляло золото в любом виде. В юности я думал о том, что Мигель Сервантес, написавший своего Дон Кихота во славу Испании, умер в черной нищете, Христофор Колумб, открывший Новый Свет, умер при тех же обстоятельствах и к тому же в тюрьме. Моя предусмотрительность подсказывала мне в юности два пути:

1. Попасть в тюрьму как можно раньше. Так и случилось.

2. Как можно скорее стать мультимиллионером. И это произошло. Как заметил католанский философ Франческо Ппуйель: "Самое сильное желание человека — обретение священной свободы жить, не нуждаясь в труде". Дали в свою очередь добавил к этому афоризму: эта свобода способствует проявлению человеческого героизма.

Я сын Вильгельма Телля, который превратил в слиток золота яблоко "каннибалистического" раздора, которое мои духовные отцы, Андре Бретон и Пабло Пикассо рискованно положили мне на голову, столь хрупкую и любимую мной. Да, я верил в то, что спасу современное искусство, я — единственный, кто способен сублимировать, интегрировать, рационализировать все эксперименты современной эпохи в великой классической традиции реализма и мистицизма, которые являются высшей миссией Испании.

Роль моей страны чрезвычайно важна для великого движения атомистического мистицизма, который характеризует нашу эпоху. Своим неслыханным техническим прогрессом Америка эмпирически подтверждает наличие этого нового мистицизма.

Гений иудейского народа дает эти доказательства непроизвольно благодаря Фрейду и Эйнштейну, их динамическим и антиэстетическим возможностям. Франция осуществляет важную дидактическую роль. Она, вероятно, создаст конституционную форму "атомистического мистицизма", обязанную ее интеллектуальной отваге. Но опять-таки миссия Испании состоит в облагораживании всего религиозной верой и красотой.

Анаграмма "Avida Dollars" — мой талисман. Она принесла с собой приятный и монотонный поток долларов. Когда-нибудь я расскажу правду о том, как собирались плоды священных расстройств Данаи. Это будет глава моей новой книги, вероятно, шедевра, "Жизнь Сальвадора Дали как произведение искусства".

А сейчас я хочу рассказать анекдот. Как-то одним весьма удачным вечером,  когда я возвращался в свою квартиру в нью-йоркском отеле, я услышал звон металла в своих ботинках после того, как заплатил таксисту. Сняв их, я обнаружил две пятидесятицентовые монеты. Гала, которая как раз не спала, окликнула меня из своей комнаты: "Дали, дорогой Мне только что приснилось, что дверь приоткрылась и   ты вошел с какими-то людьми. Вы взвешивали золото.". Я перекрестился в темноте и нежно прошептал: "Так и есть". После чего заключил в объятия мое сокровище.

Июнь

Дети никогда особенно не занимали меня, но еще меньше привлекали их рисунки и живопись. Ребенок-художник знает, что его картинка написана плохо. И ребенок-критик тоже знает, что тот знает, что картинка плоха. В таком случае для ребенка-критика, знающего, что тот знает, что он знает, что картинка написана плохо, остается только один выход: сказать, что она написана очень хорошо.

Благодарение Богу, в этот период моей жизни я спал и работал лучше и с большим удовлетворением, чем обычно. Так что я обязан вспомнить о нем, дабы избежать болезненных трещин, которые образуются по углам моего рта, неприятных физических ощущений от слюны, скапливающейся от удовлетворенности, вызванной этими двумя божественными наслаждениями — сном и занятиями живописью. Да, сон и живопись заставляют меня пускать слюни от удовольствия. Конечно же, быстрым или медленным движением тыльной стороны руки я могу смахнуть их после райских пробуждений или одной из моих не менее райских передышек во время работы, но я настолько бываю увлечен своим телесным и интеллектуальным экстазом, что не могу это сделать Отсюда возникает пока нерешенная моральная дилемма: либо пусть усугубляются трещины удовлетворенности, либо нужно вовремя вытереть слюну. До принятия решения я изобрел способ усыпления, способ, который, вероятно, когда-нибудь будет включен в антологию моих изобретений.

В основном люди, которые тревожно спят, принимают снотворные пилюли. Я поступаю иначе. Как раз в тот период жизни, когда мой сон достиг максимальной регулярности и вегетативного пароксизма, я с некоторой долей кокетства решил принять снотворную таблетку. Без преувеличения, я свалился замертво и проснулся совершенно обновленным, мой ум сверкал с новой энергией, не ослабевающей пока не созревали самые сложные мои идеи. Это произошло со мной утром, предшествующей ночью я принял пилюлю; дабы еще больше переполнить чашу моего тогдашнего равновесия. А что за пробуждение в половине двенадцатого на террасе, где я под солнцем и безоблачным небом пил свой кофе со сливками и медом

Между половиной третьего и пятью я отдыхал, продолжая ощущать действие ночной пилюли. Открыв глаза, я заметил, что моя подушка мокра от обильной слюны. "Но,- сказал я себе — Нет. Ты сегодня вытрешь лицо, сегодня воскресенье Да и какой смысл убирать слюну, если ты решил, что маленькая трещина, которая появится сейчас, будет последней. Тогда ты сможешь осмыслить эту биологическую погрешность в чистом виде".

Итак, я проснулся в пять часов. Появился Пригнау, хозяин дома. Я просил его прийти и помочь поработать над геометрическими фигурами моей картины. Мы заперлись в студии до 8 часов. Я сидел и давал указания: "Начертите еще октаэдр, еще один угол…, еще концентрическую окружность…"

И он, прилежный и скучный, как флорентийский школьник, делал все, что я говорил, почти сразу. Трижды он ошибся в своих расчетах, я каждый раз, обнаружив это после проверки, давал "петуха", полагая, что это огорчит его. "Кукареку" — это вопль, которым я разряжался от сильного напряжения. Ошибки были сублимированы. В одно мгновение они сделали то, что с трудом давалось моему мозгу. Когда Пригнау ушел, я сел в кресло. Затем углем написал на задней стенке холста слова, которые сейчас здесь воспроизведу. Когда я их повторяю, они кажутся еще лучше: "Ошибки почти всегда таят в себе скрытый смысл Никогда не стремитесь исправить их. Напротив, осмыслите их и отнеситесь к ним внимательно Тогда вы сможете сублимировать их. Занятия геометрией склоняют к утопии. Геометры редко бывают физически крепкими".

30 июня

Новый день был уготован для обильного слюновыделения. Я позавтракал в шесть утра и, хотя мне не терпелось начать писать небо в "Вознесении" ("Assumption"), поставил перед собой задачу написать сначала тщательно только одну чешуйку, несмотря на то, что пойманная вчера рыба сверкала и переливалась серебром. Я не остановился, пока не увидел, наконец, настоящую чешую, переливающуюся при ярком свете дня.

Это занятие особенно предрасположило меня к слюновыделению.

Я почувствовал трещину на губе, становившуюся все болезнее и ощутимее, мерцающую созвучно рыбьей чешуе, служившей мне натурой. С полудня до сумерек я писал небо, небо, которое опять-таки вызывало у меня обильную слюну. Маленькая трещина снова начала саднить. Я чувствовал, как мифологический червь разъедает углы рта, который напоминал мне одну из аллегорических фигур ботичеллиевской "Весны" с ее неясными и прекрасными растительными мотивами. Та же растительность разрасталась с моей маленькой трещиной в такт кантате Баха, которая в это время громко звучала на моем граммофоне.

Пришел Хуан, десятилетний мальчик, служивший мне моделью, и позвал поиграть с ним в футбол на набережной. Завлекая меня, он взял кисть и стал дирижировать последней частью кантаты такими ангельскими движениями, каких я в жизни не видел. Я пошел с Хуаном на набережную. День клонился к закату. Гала, чуть меланхоличная, загорелая и прекрасная, с более чем всегда беспорядочно спутанными волосами, вдруг привиделась мне светлячком, сверкавшим, подобно моей утренней рыбьей чешуе.

Это открытие напомнило мне о моем первом литературном опыте. Мне было семь лет, моя сказка была такова: мальчик июньским вечером совершает прогулку со своей матерью. Падают звезды. Мальчик ловит одну из них и несет на ладони. Придя домой, он кладет ее на свой маленький столик и затем прячет в стакане. Проснувшись утром, он кричит в ужасе: Ночью червь проглотил его звезду

Мой отец — храни его Господь — был очарован этой историей, которая ему всегда казалась гораздо лучше "Счастливого принца" Оскара Уайльда.

В ту ночь я заснул в совершенно далиниевском настроении под высокими небесами "Вознесения", написанными под впечатлением от сверкания чешуи начинающей гнить рыбы…Моя губа треснула.

Должен заметить, что все это происходило во время велосипедных гонок Тур де Франс, о которых Жорж Брике вел радиорепортаж. Лидер гонок Бобэ вывихнул себе ногу.

Казалось, вся Франция села на велосипеды, весь мир крутит педали, подчиняясь сладкому, томительному движению, одолевая, словно обессиленные безумцы, неприступные склоны, в то время как божественный Дали писал в сибаритском уединении Порт Льигата свои самые утонченные кошмары.

Да Французские велогонки принесли мне такое продолжительное чувство удовлетворения, что слюна незаметным, но постоянным потоком струилась на распухшие и покрывшиеся коркой углы моего рта — тупое, христианское, стигматизирующее раздражение трещин моего духовного наслаждения

Июль

Когда я проснулся в 6 часов, мое первое желание было коснуться кончиком языка маленькой трещины. Она подсохла за ночь, которая была исключительно теплой и сладостной. Я удивился, что она подсохла так быстро и что при прикосновении языка казалась твердой, как рубец. Я сказал себе: "Это становится забавным". Я не хотел прикасаться к ней — это было бы необдуманным расточительством по отношению к наслаждению в дни напряженной и кропотливой работы, во время которой я могу играть с засохшим рубцом. И в этот день я пережил один из самых мучительных своих опытов, ибо я превратился в рыбу Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней.

Спустя четверть часа после того, как я начал изображать на холсте сверкающую чешую моей летящей рыбы, я вынужден был прекратить это занятие из-за появления целой тучи больших мух (некоторые из них были зеленовато-золотистыми), которых привлек зловонный запах рыбьего трупа. Мухи эти носились в пространстве над трупом разлагающейся рыбы, моим лицом и руками, заставляя удваивать внимание и быть вдвое расторопнее прежнего. Как на пределе самой сложной работы, я должен был оставаться неуязвимым для них, невозмутимо продолжая накладывать свои мазки, не моргнув, рисовать контуры чешуи; но тут одна муха бешено впилась в мое веко, а три другие прилипли к модели. У меня появилось преимущество: в короткое мгновение, когда они меняли положение, я мог вести наблюдения. Я не могу вспомнить до сих пор муху, которая назойливо старалась сесть на мой рубец. Я прогнал ее на короткое время, яростно двинув уголками рта, который от природы был достаточно гармоничным. Чтобы не повредить мазкам кисти, я сдерживал дыхание. Иногда я умудрялся вытерпеть эту муку и не гнать муху, пока она резвилась на рубце.

Однако это поразительное страдание не заставило меня остановить работу, ибо здесь возникла задача живописания, поглощенного мухами, пленившими меня и толкавшими к чудесам изворотливости. Я уже не мог бы работать без них. Нет Что действительно заставило меня остановиться, так это зловонный запах рыбы. Я должен был убрать свою модель и начать писать Христа, но тотчас же мухи, которые до тех пор как-то разделяли меня и рыбу, скопились исключительно на моей коже. Я был совершенно голым, и тело мое было обрызгано опрокинутой бутылкой фиксатива. Думаю, что их привлекла эта жидкость, ибо я был абсолютно чистым. Усеянный мухами, я продолжал писать лучше, чем раньше, защищая свой струп языком и дыханием. Языком я облизывал и смягчал его, гармонизуя мои вздохи и ритм ударов кисти. Царапина совершенно зарубцевалась, и вмешательства моего языка было недостаточно, чтобы отделить тонкую чешуйку,если бы я при этом не помогал конвульсивной гримасой, появлявшейся всякий раз, когда я брал краску с палитры. Эта тонкая чешуйка была точно такой же, как чешуйка рыбы. При повторе операции бесчисленное множество раз я мог снять какое-то количество рыбных чешуек. Мой рубец был подобен фабрике, производящей рыбную чешую, похожую на слюду. Как только я снимал одну чешуйку, в углу рта моментально возникала новая.

Я сплюнул одну чешуйку себе на колено. Мне показалось, что она, словно жало, ужалила меня. Я тут же прекратил писать и закрыл глаза. Мне нужно было собрать всю волю, чтобы остаться неподвижным — так много сверхактивных мух было на моем лице. Терзаясь, мое сердце начало биться как сумасшедшее, и вдруг я понял, что отождествляюсь со своей гниющей рыбой, ибо чувствовал, что становлюсь таким же неподвижным, как она. "Боже мой Я превращаюсь в рыбу" — воскликнул я.

Доказательства реальности этой мысли не замедлили появиться. Чешуя с моего рубца жгла колено и стала размножаться. Я ощутил, как мои бедра, сначала одно, затем другое, потом живот стали покрываться чешуей. Я хотел насладиться этим чудом и продолжал держать глаза закрытыми почти четверть часа.

"Ну, — сказал я себе, все еще не веря, — сейчас я открою глаза и увижу, что превратился в рыбу".

Сладко несло по течению мое тело, и я купался в лучах заходящего солнца. Наконец я открыл глаза. О Я был покрыт сверкающими чешуйками. Но в ту же минуту я понял, откуда они взялись: это были всего-навсего брызги моего застывшего фиксатива.

В этот момент горничная должна была принести мне съестное: тосты, сдобренные оливковым маслом. Увидев меня, она поняла ситуацию: "Вы вымокли, как рыба Не понимаю, как вы можете работать со всеми этими ужасными вас мухами" Я углубился в свои видения до самых сумерек.

О, Сальвадор Твое превращение в рыбу — символ христианства — произошло благодаря мучениям с мухами. Какой типично далиниевский безумный способ идентифицироваться с Христом, когда ты пишешь Его

Кончиком языка, которому было больно от дневной работы, мне удалось, наконец, отделить весь струп, а не только одну из его хрупких чешуек. В то время, как я писал одной рукой, большим и указательным пальцами другой бесконечно осторожно я держал струп. Он был тонкий, я сжал его, он сломался. Я прислушался к его запаху. Запаха не было. С отсутствующим настроением я на мгновение уместил его между носом и верхней губой, которая приоткрылась в гримасе, точно передавшей мое чувство изнеможенного головокружения. Блаженная усталость незаметно овладела мной.

Я отодвинулся от стола. Струп едва не упал на пол. Я поймал его уже на тарелке, стоявшей у меня на коленях. Но это не вывело меня из состояния прострации, и мой рот застыл в гримасе как бы навечно. Но, к счастью, из состояния неодолимой апатии меня вывела радость обнаружения моего струпа. В панике я начал искать его на тарелке, где среди бесчисленных крошек от съеденного хлеба темнело коричневое пятно. Я подумал, что струп вновь мой, сжал его двумя пальцами2, чтобы поиграть с ним еще немного. Но ужасная мысль пришла мне в голову: я уже не был уверен, что это был мой струп. Мне надо было поразмыслить. Это была загадка, ибо я вообразил, что произвел его сам, но поскольку размер, вид и отсутствие запаха были те же, какое это имеет значение, настоящий это струп или нет? Это сравнение взбесило меня, ибо я подумал, что божественный Христос, которого я писал во время своего истязания мухами, никогда не существовал.

Яростные гримасы вместе с моей волей к власти углубили кровоточащую трещину в углу рта. Алая овальная капля стекла на подбородок.

Да Совершенно в испанском духе то, что я всегда мечу свои безумные игры кровью — способом, столь милым сердцу Ницше

3 июля

Как обычно через четверть часа после завтрака, я заложил за ухо цветок жасмина и пошел в туалет. Едва я уселся, кишечник начал работать, что происходило почти без запаха. Настолько, что душистая туалетная бумага и аромат жасмина преобладали. Это событие могло быть предварено блаженными и чрезвычайно приятными снами минувшей ночи, предвещавшими мне однородный, лишенный запаха стул. Сегодняшний стул был совершенным, ибо все соответствовало необходимым условиям. Я отношу это полностью за счет моего почти абсолютного аскетизма и с отвращением и почти ужасом вспоминаю о моем стуле во времена мадридских дебошей с Лоркой и Бюнюэлем, когда мне был двадцать один год. Это было неописуемо, ядовитый позор, 8лихорадочный, спастический, брызжущий, конвульсивный, инфернальный, дифирамбический, экзистенциальный, мучительный и кровавый; в сравнении с ним сегодняшняя ровность и душистость весь день заставляли меня думать о меде заботливой, суетящейся пчелы.

У меня была тетушка, которая приходила в ужас от всего вульгарного. Сама мысль о том, что она может испортить воздух, наполняла ее глаза слезами. Она готова была поклясться, что никогда в жизни не имела стула. Сейчас мне ее подвиг кажется не таким впечатляющим. На самом деле в периоды аскетизма и интенсивной духовной жизни я замечал, что оправляюсь совсем немного. Утверждение, часто встречающееся в старых текстах, о том, что у святых отшельников вообще не было экскрементов, кажется мне близким к истине, особенно если вспомнить мысль Филиппа Аврелия Теофаста Бомбастуса фон Гугенхайма^[1], который говорил, что рот — это не рот, но желудок, и он становится им после длительного разжевывания без последующего проглатывания пищи; если выплюнуть ее, она все еще остается питающая. Отшельники жевали и выплевывали насекомых. Наивный религиозный вымысел, что они жили на небесах, которые дарили им свою эйфорию.

Необходимость проглатывать — я писал об этом в своих исследованиях о каннибализме^[2] — меньше соответствует диетическому питанию, чем потребности эмоционального и морального порядка. Мы проглатываем пищу, чтобы максимально идентифицироваться с любыми. Таким же образом мы проглатываем Божественный ломоть, не прожевывая. Это объясняет антагонизм между прожевыванием и проглатыванием. Святой отшельник заботился о разделении этих двух актов. Чтобы посвятить себя такой "жвачной роли" на Земле, он старается кормиться, используя только свои челюсти, акт проглатывания остается, таким образом, уделом Господа Бога.

4 июля

Моя жизнь устроена, как заведенный механизм: все в ней строго согласовано. Как только я окончил работу, к моему дому подошли два посетителя с сопровождающей их группой людей. Один из них — L., барселонский издатель Дали, заявил, что он специально приехал из Аргентины; второй — Pla. Сначала меня посвятил в свои планы L.: он намерен издать в Аргентине четыре книги:

1. Фундаментальное исследование Рамона Гомеза де ла Серна, которому я обещал предоставить весьма любопытные материалы.

2. Мою "Рассекреченную "жизнь"^[3], которую я писал в это время.

3. "Скрытые лики" Серна, которую он уже приобрел в Барселоне.

4. Несколько моих рисунков эзотерического характера с комментариями ла Серна.

L. просил меня дать иллюстрации. Я же решил наоборот: пусть он сам организует иллюстративное оформление книги, написанной мной.

Pla., приехав, сразу повторил то, что сказал при нашей последней встрече: " В конце концов усы поранят Вас" Между ним и L. началась перепалка. Чтобы прекратить ее, я сказал, что Pla. написал статью, которая своей проницательностью произвела на меня сильное впечатление. На что тот ответил: "Говорите мне такое почаще, и я напишу столько статей, сколько вам захочется"

"Напишите обо мне книгу Вы сделаете это лучше, чем кто бы то ни было"

"Хорошо Я напишу ее"

"А я ее издам — воскликнул L. — Да и Рамон уже почти закон чил очередную книгу о Дали".

"Но Рамон даже не знаком с Дали лично" — возразил раздраженно Pla.^[4]

Неожиданно дом заполнился многочисленными друзьями Pla.

Их облик плохо поддается описанию. Однако их отличали две характерные детали: почти у всех были густые брови, и они производили впечатление гуляк, только что вывалившихся из кабака, где провели последние десять лет.

Провожая Pla., я сказал ему: "Когда-нибудь ваши усы проколот вас Необходимо срочно решить вопрос с публикацией пяти книг — либо моих, либо написанных обо мне Идея заключается в том, чтобы о моей личности вышло как можно больше публикаций, и везде нужно постоянно подчеркивать, что мои антиницщеанские усы устремлены к небесам подобно шпилям бургосского собора. Интерес к моей личности усилит интерес и к моему творчеству. Это более действенный способ непосредственно узнать о художнике чем получить о нем представление через его творчество. Меня, например, весьма привлекла бы возможность узнать все о Рафаэле-человеке.

5 июля

В этот день, когда поэт Лотен, от которого я получал многократные доказательства поклонения, подарил мне рог обожаемого мной носорога, я сказал Гала: "Этот рог будет охранять меня".

И это мое утверждение начинает обретать реальность. Работая над "Христом", я вдруг понял, что Его изображение составляется из носорожьих рогов. Словно одержимый, я начал писать каждую часть тела Христа так, как если бы это был рог носорога. Совершенен рог и совершенно и божественное тело Христа. Я был потрясен этим открытием и преклонил колена, дабы возблагодарить Господа, — и это вовсе не метафора. Нужно было видеть, как я, словно настоящий безумец, рухнул в мастерской на колени.

Художники на протяжении всей истории человеческой культуры мучительно пытались свести реальные формы к простейшим геометрическим фигурам. Леонардо всегда стремился воспроизвести форму яйца — самую совершенную согласно

Эвклиду. Энгр предпочитал форму шара, а Сезанн — кубы и цилиндры. И только Дали, благодаря своему изощренному уму, смог прийти к истине. Все поверхности человеческого тела имеют общую геометрическую форму; их можно свести к конусу совершенного носорожьего рога, вершина которого устремлена к земле или небесам.

6 июля

Изнурительная жара. На полную мощность включена музыка Баха. Кажется, голова вот-вот лопнет. Я преклонил колена, благодаря Всевышнего, — так хорошо продвигалась работа над "Вознесением". В сумерки подул южный ветер, горы вдали озарились сиянием. Гала вернулась с рыбной ловли и прислала горничную сказать, чтобы я обратил внимание на закат солнца, окрасивший море в аметистовые тона, перешедшие затем в багровые. Из окна я подал ей знак, что все вижу. Гала уселась на носу лодки, выкрашенной неаполитанской охрой. В этот день она показалась мне прекрасней, чем когда-либо. Рыбаки на берегу тоже смотрели на панораму пламенеющих гор. Я вновь обратился к Господу с благодарностью за красоту Гала, что сродни творениям Рафаэля.

Эта красота непостижима, и никто не способен воспринять ее живее и острее, чем я.

7 июля

Гала все хорошеет

Получил приглашение на мистерию в Эльче^[5] на 14 августа. Сквозь механически открывающееся отверстие в куполе церкви ангелы возносят Мадонну к небесам. Видимо, мы поедем туда. В Нью-Йорке мне заказали статью о

Даме Эльче. Примечательное совпадение — городок с таинственной Дамой и мистерия Вознесения, которую уже пытались запретить, однако представление было разрешено Папой Римским. В то же время я получил свой текст к "Вознесению", который появится в Etudes Carmelitaines. Отец Бруно посвятит журнал мне. Перечитал написанное и, признаюсь, был весьма удовлетворен. Ощущая вкус спекшейся крови на потрескавшихся губах, я сказал себе: "Я обещал и сдержу слово"

Вознесение — вершина ницшеанской феминизированной воли к власти: сверхчеловек в женском обличье возносится к небесам силою собственных антипротонов.

8 июля

Ко мне пришли два недалеких инженера. Я слышал разговор, который они вели, поднимаясь ко мне. Один говорил другому, что обожает сосны.^[6]

"В Порт Льигате слишком сухо и пустынно, а я люблю сосны и не за тень их крон, которой я никогда не пользовался, я просто любуюсь ими. Лето без этого наслаждения — для меня не лето".

Я подумал про себя: "Постой-ка Я сейчас тебе устрою сосны"

Я принял этих господ весьма радушно, усилием воли заставив себя поддерживать банальнейшую беседу. Гости были чрезвычайно довольны. Когда же я провожал их, мы вышли на террасу, и они увидели громадный череп слона.

"Что это?" — спросил кто-то из них.

"Череп слона, — ответил я. — Обожаю слоновьи черепа. Особенно летом. Просто не могу без них. Лето без черепа — для меня не лето"

9 июля

Приятно щемит от желания превзойти самого себя. Это божественное ощущение некоторого недовольства — знак того, что в душе зреет нечто такое, что принесет мне огромное удовлетворение. В сумерки я выглянул из окна и увидел Гала, которая показалась мне еще свежее и моложе, чем вчера. Она шла под парусом на своей новой лодке. Она пыталась поймать и приласкать пару лебедей, расположившихся на маленькой шлюпке, но это никак не удавалось: один из них отскочил в сторону, второй спрятался под носовой частью.^[7]

10 июля

Получил письмо от Артуро Лопеза. Судя по нему, я его лучший друг. Он собирается приехать на яхте с китайскими порфировыми столиками. Мы решили встретить его в Барселоне и после этого на яхте вернуться в Порт Льигат. Его приезд имел историческое значение, ибо мы намеревались сделать золотой кубок, украшенный эмалью и драгоценными камнями и предназначавшийся для Темпьетто Браманте в Риме.

12 июля

Всю ночь мне снились удивительные сны. В одном из них я создал большую коллекцию одежды, которой достаточно для того, чтобы обеспечить мне успех в качестве Couturier на протяжении чуть ли не семи сезонов. Забыв сон, я утратил это маленькое сокровище и смог восстановить только два платья, которые Гала будет носить этой зимой в Нью-Йорке. Но особенно впечатляющим был последний ночной сон. В нем я узнал способ фотографического изображения Вознесения. Я использовал его в Америке. И в состоянии бодрствования сон казался мне столь же прекрасным, что и во сне. Вот этот способ: берете пять порций турецкого горошка, затем пересыпаете их в мешочек; далее высыпаете горох с тридцатипятифутовой высоты. На падающий горох направляете яркий луч проектора с изображением Мадонны; зерна отделяются друг от друга подобно атомам, представляя собой мельчайшие частички образа; затем изображение переворачивается: благодаря ускорению, объясняющемуся законом гравитации, создается впечатление "вознесения". Следуя этим указаниям, вы получаете "возносящееся" изображение, полностью отвечающее всем физическим законам. Необходимо отметить, что это эксперимент, единственный в своем роде. Можно еще покрыть каждую горошину таким веществом, которое придаст движению своеобразный киноэффект.

13 июля

Написал письмо Pla.

Дорогой друг

L. забыл сказать, что Ваша книга, посвященная мне, пользовалась в Аргентине огромным успехом и переведена на несколько языков. Поскольку мне известно, что Вы в настоящее время много пишете, я думаю, что настал момент сделать еще одну книгу. Нужно только найти способ, чтобы она как бы написалась сама собой. Я, кажется, решил эту задачу, назвав ее "Атом Дали". Пролог уже готов, им должно стать это письмо. В нем мы укажем, что во всей Ампурданской области^[8] есть только один атом — атом Дали, в котором и будет заключаться весь смысл книги. Таким образом, Вы сосредоточитесь только на нем, и это с лихвой вознаградит Ваши усилия. При встрече с Вами я буду сообщать последние новости об "атоме", передам фотографии, документы. Вам останется только создать вокруг них определенную атмосферу, что для Вас с Вашим изысканным слогом не составит труда. Мой "атом" так активен, что пребывает в состоянии постоянного творчества. Повторяю: он, он, а не мы с Вами, напишет эту книгу.

Приезжайте к нам отобедать. Вы откушаете все, что пожелаете и что позволяет Ваша диета.

Ваш Дали 

15 июля

Не стремитесь быть современным

К сожалению, это единственное, чего вам не удастся избежать.

Сальвадор Дали

С благодарностью думаю о Зигмунде Фрейде, вновь подтверждая истинность его великого учения. Постоянно погруженный в дотошный анализ своих самых незначительных мыслей, я, наконец, понял, что, сам того не сознавая, всю свою жизнь писал только рог носорога. Мальчиком десяти лет, стоя на четвереньках, я молился перед столиком, сделанным из кости носорога. Как-то раздумывая над своими картинами, я был ошеломлен количеством содержавшихся в них носорогов. Даже мой знаменитый хлеб^[9] — это рог носорога, изящно устроившийся в корзинке. Теперь я понимаю свой энтузиазм, когда Артуро Лопез подарил мне знаменитую трость из носорожьей кости. Как только я стал ее обладателем, у меня возникло совершенно иррациональное ощущение. Я фетишизировал ее до такой степени, что однажды в Нью-Йорке ударил парикмахера, когда тот случайно чуть не сломал трость, слишком резко опустив вращающееся кресло, на котором я ее аккуратно пристроил. В бешенстве я стукнул его, весьма, естественно, обидев, но тотчас он был вознагражден огромными чаевыми.

16 июля

Одежда всегда имеет чрезвычайно важное значение. На протяжении всей моей жизни я редко опускался до партикулярного костюма. Я всегда был одет в униформу Сальвадора Дали. Сегодня я принимал одного юношу, пришедшего ко мне за советом перед отъездом в Америку. Это любопытно Итак, я оделся, как подобает Дали, и вышел к нему. Его дело заключается в следующем: он хочет уехать в Америку и добиться там успеха в том, в чем уже преуспел здесь. Его беспокоило, как он будет там жить. Я спросил его: "У вас есть какие-нибудь устойчивые привычки? Вы любите хорошо поесть?" Он ответил: "Я могу жить очень скромно: сушеные бобы и хлеб ежедневно в течение многих лет"

Он удивился моему вопросу. Я же сказал: "Если вы собираетесь есть одни бобы и хлеб, это обойдется вам слишком дорого, и на такую пищу трудно заработать. Если же вы хотите питаться икрой и шампанским, это не составит для вас никакого труда". Он озадаченно улыбнулся и подумал, что я шучу. "Я никогда не шучу," — заявил я со всей авторитетностью. Он весь превратился в слух. "Икру и шампанское вам будут предлагать разные весьма высокопоставленные дамы, украшенные самыми дорогими драгоценностями и благоухающие самыми дорогими духами. Однако, чтобы завоевать их, вы должны абсолютно отличаться от того человека, который пришел к Дали, принимающему вас в соответствующей одежде, с грязными ногтями. Ступайте и подумайте над этой проблемой И у вас изначально неверный взгляд на сушеные бобы. Что касается зеленого цвета ваших брюк, — не делайте этой ошибки: это цвет неудачников и преждевременных стариков" 

17 июля

Не боитесь совершенства

Вы никогда не достигнете его

Сальвадор Дали

Меня не покидает ощущение, что все, что касается моей персоны, уникально, исключительно. Завтракая, я вижу восход солнца и знаю, что, поскольку в географическом отношении Порт Льигат — самая восточная часть Испании, я — первый испанец, которого солнце касается своими лучами каждое утро. Даже в Кадаке, который в 10 минутах отсюда, оно встает позже.

Я вспоминаю о колоритных рыбацких прозвищах Порт Льигата: "маркиз", "министр", "африканец"; здесь есть даже три Иисуса Христа. Уверен, на свете мало мест, тем более таких крохотных, как это, где могут встретиться сразу три Христа.

18 июля

Quien madruga, Dios ayuda

Кто рано встает, тому Бог дает

(Испанская поговорка)

 Хотя "Вознесение" ощутимо продвинулось, меня озадачило то, что уже 18 июля. С каждым днем время идет все быстрее, и хотя я учитываю каждые 10 минут, сберегая их и превращая в выигранное сражение и победу духа, каждая из которых полна значения, проносились недели и я изо всех сил цеплялся за каждый миг своего драгоценного времени.

Пришла Росита с завтраком и принесла новость, которая привела меня в состояние экстаза. Завтра 19 июля, день, когда ровно год назад господин и госпожа вернулись из Парижа. Я издал истерический вопль Я еще не приехал Не приехал Только завтра я приеду в Порт Льигат В это время я еще не начинал "Христа". А сегодня "Вознесение" уже почти готово и устремлено к небесам

Я бросился в студию и работал, пока не свалился, пользуясь преимуществами момента, дабы сделать все возможное до времени моего прибытия. Весь Порт Льигат знал, что меня еще нет и вечером, когда я пришел ужинать, маленький Хуан весело объявил: "Сеньор Дали приезжает завтра вечером Сеньор Дали приезжает завтра вечером"

Гала взглянула на меня с выражением такой материнской любви, изобразить которую было подвластно лишь Леонардо. И 500-летний юбилей его рождения приходился именно на завтра

Несмотря на все мои усилия и ухищрения, направленные на то, чтобы продлить последние минуты моего отсутствия, я в конце концов здесь, дома, в Порт Льигате И я счастлив.

20 июля

Росита продлила минуты моего счастья, напомнив, что в прошлом году я начал писать "Христа" через четыре дня после приезда. У меня вырвался вопль, еще более истерический, чем вчера, так что рыбаки, ушедшие довольно далеко в море, повернули головы в сторону нашего дома. Я чувствовал себя в крепких объятиях времени, и мне казалось, что я смог убежать от него на четыре дня. И подумал: если бы я каждый день узнавал новости, подобные сегодняшним, я бы смог повернуть реку времени вспять. Раз это возможно, я чувствую себя помолодевшим, обновленным, дьявольски сильным и готовым к завершению моего "Вознесения".

21 июля

Какое может быть сомнение в том, что все происходящее со мной совершенно исключительно? В пять часов дня я занимался исследованием восьмиугольных фигур Леонардо да Винчи. По-моему они оказывают царственное влияние на мое "Вознесение". Я поднял голову, чтобы рассмотреть одну из характерных форм моей композиции — гигантскую фигуру, возносящуюся вверх. В этот момент Росита принесла почту. Среди писем было послание мэра Эльче с программой мистерии, которая состоится 14 августа. На одной из фотографий раскрытый золотой гранат с ангелами, несущими Мадонну, спускается из-под купола. Я тут же сосчитал: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, наконец, восемь Гранат — восьмигранник А отверстие в центре купола очень напоминает то, что изображено в моей картине. Когда

приедет Артуро, я предложу устроить вечеринку, что, несомненно, вызовет всеобщее одобрение и ликование; и мы вместе отправимся на яхте в Эльче.

22 июля

Мадонна возносится к небесам не благодаря молитве, но силой своих антипротонов. Концепция "Вознесения" — концепция ницшеанская. Не священная слабость, как ошибочно считал великий философ Эуженио дОрс из-за собственного бессилия, "пароксизм" воли к власти вечно женственного — сущность "Вознесения". Ибо не Христос сверхчеловек как принято думать а именно Мадонна — сверхженщина, которая согласно сну о пяти горстках турецкого гороха возносится к небесам. И это указывает на то, что Бого-Мать оставляет тело и душу в раю благодаря своему весу, равному весу Бога-Отца. Это в точности напоминает приход Гала в дом моего отца.

23 июля

Три тысячи слоновых черепа.

В сумерки ко мне с визитом пожаловал французский полковник. Когда разговор коснулся черепа слона, я сказал ему: "У меня их уже целых пять штук" "Зачем так много?" — воскликнул он. "Мне нужно всего три тысячи. И они у меня будут Мой друг махараджа пришлет их морем. Рыбаки выгрузят их прямо здесь, на маленькой пристани. Я раскидаю их по всему Порт Льигату". "Это же прекрасно, прямо-таки в духе Данте" — вскричал мой гость. "Самое главное, это подходит для местной ситуации. На этой земле ничего нельзя вырастить, не поливая ее. Здесь никогда не будет сосен. Впечатление будет ужасающее: слоновьи черепа — лучшее, что можно придумать"

25 июля

День Св.Иакова праздник Кадаке. Моя бабушка, всегда чистенькая и аккуратная, когда я был совсем ребенком, никогда не упускала случая прочесть мне этот стих:

Этот стих как мне представляется, символ полной внутренней несообразности испанской натуры.

Вечером, по долгим, тяжелым сумеркам мы поняли, что будет одна из самых холодных и неприятных ночей этого лета. С прогулочной площадки что неподалеку от нашего дома, доносились незатейливые песенки. Эти импровизированные песнопения своей томностью и эмоциональной выразительностью доставили мне немалое удовольствие. Они возвращали меня в годы юности когда мы собирались с друзьями и пели. Если бы было в моей власти, я бы приказал наказать этих веселящихся юнцов ударами трости. За то, что они не такие как я Я знаю, они глупы, добры, увлекаются спортом. Я же в их возрасте укладывал в рюкзак Ницше и иссушал сво2й молодой мозг. 

26 июля

Если ты бездарен, но прилагаешь множество усилий для того, чтобы стать плохим художником все всё равно поймут, что ты — бездарь

Сальвадор Дали

После изнурительной дневной работы я получил телеграмму, подтверждавшую что в Рим пришли сто две иллюстрации к "Божественной комедии" Издатель Джейнс принес мне книгу "Нагой Дали". Мы отобедали с прекрасным шампанским, которое я с наслаждением потягивал маленькими глотками. Это были первые бокалы шампанского за последние восемь лет.

28 июля

Весь день шел дождь, поливая слоновый череп. Во время сиесты прогремел гром. В детстве мне обычно говорили: "Это передвигают мебель этажом выше". Думаю, что в доме нужно установить громоотвод. Вечером на кухне я обнаружил большой глиняный горшок, полный улиток. В течение дня я предавался созерцанию этих влажных деликатесов.

30 июля

Я очень обрадовался, поняв, что служанка ошиблась,

сказав, что месяц кончается сегодня. Перед обедом я узнал, что завтра только 31-е число. А это значит, что я допишу лицо Гала в "Вознесении" — самый прекрасный и удачный из всех сделанных мною портретов. 

Август

1 августа

Сегодня ночью впервые за целый год я взглянул на звездное небо. Оно кажется миниатюрным. Либо я стал больше, либо Вселенная дала усадку. Или то и другое вместе взятое. Как все отличается от мучительного созерцания звезд во времена моей юности Они очаровывали меня, поддерживая романтическую веру. Бездонная, бесконечная Вселенная Мною овладела меланхолия, ибо мои ощущения не поддавались классификации, в противоположном случае я мог бы снять с них слепок. В тот же момент я решил придать им форму, которая с предельной точностью соответствует ощущению, вызванному созерцанием небесного свода.

Я благодарен современной науке за то, что она подтверждает своими исследованиями наиболее привлекательное, сибаритское и антиромантическое представление о "конечности Вселенной". Мое ощущение обладает совершенной формой четырехстороннего континуума и чувствительностью космоса. Отправляясь спать, смертельно усталый после дневной работы, я стараюсь сохранить это свое ощущение и в постели, чувствуя глубокое удовлетворение и говоря себе, что при своей завершенности Вселенная еще способна развиваться, какой бы наполненной и огромной она не казалась. Я так счастлив лицезреть космос, сведенный, наконец, к разумным пропорциям, что готов потереть руки от удовольствия, если бы этот отвратительный жест не был бы чужд мне. И перед тем, как отправиться на покой, вместо этого я с высочайшим наслаждением целую свои руки, повторяя, что Вселенная как любая материя мала и тесна в сравнении, скажем, с челом, писанным Рафаэлем.

Они наконец сняли шоры с моих ощущений, и я решил сфотографировать этот четырехсторонний континуум. В саду 8прогуливаются мои друзья, и одна из дам поднимается ко мне. Внезапно, при взгляде на нее у меня вдруг мелькнула догадка: в женщине, что стоит передо мной, повернувшись спиной, содержатся две из четырех сторон моего континуума. Я прошу ее приблизиться и говорю, что ее таз воплощает мое видение Вселенной.

Не позволит ли она запечатлеть его? Она согласилась весьма непринужденно, скинула с себя платье и пока, перегнувшись через высокую балюстраду, она переговаривалась с друзьями, находившимися внизу на террасе и не имевшими никакого представления о том, что происходит, передо мной предстали ее ягодицы, открывая мне возможность сравнить форму и самую ее плоть.

Когда я закончил фотографировать, она оделась и протянула мне журнал, который принесла в сумочке. Это был замусоленный и потрепанный журнал, в котором с невообразимым волнением я увидел изображение геометрической фигуры со сходной с моим слепком формой: это была форма с совершенной непрерывной кривой, полученной в результате механического деления капли масла.

Такие типично далиниевские эпизоды, происшедшие за столь короткое время, подтвердили мое заключение: я достиг вершины моего гения. 

Сентябрь

1 сентября

Меня всегда поражали необычайные и экстраординарные события, происходившие со мной ежедневно, но, надо сказать, в тот день после освежающего четвертьчасового сна свершилось нечто уникальное.

Пытаясь снять со стены "Вознесение" для того, чтобы писать верхнюю часть полотна, и установить его так, чтобы ничто не мешало нормальной работе, я повернул механическое устройство, и холст тихо опустился с почти десятифутовой высоты в специальное вместилище, откуда я его поднимал по мере необходимости. И тут я ужаснулся, увидев, что картина поцарапана, может быть, даже порвана. Три месяца моей работы прошли впустую, или, в лучшем случае, мне придется потратить уйму времени на долгую и нудную реставрацию. Мои крики заставили прибежать горничную, увидевшую, что я бледен, как смерть. Я уже представил себе, как моя выставка в Нью-Йорке будет отсрочена или вообще отменена. Надо было кого-то позвать, чтобы вынести руины моего шедевра. К несчастью, в это время в Порт Льигате была сиеста. В бешенстве я отправился в отель. По дороге я потерял трость и даже не попытался поднять ее. Должно быть, я кошмарно выглядел со своими всклокоченными волосами и торчащими усами. При виде меня юная англичанка вскрикнула и отшатнулась. Наконец, я нашел Рафаэля — хозяина отеля и попросил его о помощи. Побледнев так же, как и я, он спустился вниз, и с величайшей осторожностью нам удалось вынести картину. О, чудо Она была цела и невредима Не единой царапины, не одного грязного пятнышка Никто из тех, кто пытался проанализировать случившееся, не мог понять, как это могло произойти, разве что помогло вмешательство ангелов.

Мысль о том, что моя картина могла погибнуть, была для меня таким ударом, что весь август я был под впечатлением от этого события. Я ведь боялся работать над картиной из-за сознания ее совершенства, медлил и робел. Теперь же, уразумев, что она может быть уничтожена, я работал быстро и бесстрашно. Остатка дня хватило, чтобы написать два фута холста, проработать его правую часть и закончить сферу, символизирующую земной шар. Во время работы я все время думал о Деве Марии, вознесшейся к небесам. То же произошло с моей Девой Марией, сошедшей в недра могилы. Мне удалось показать ее чудесное вознесение материально, морально и символически. Это чудо, полагаю, свершилось в этом мире благодаря лишь одному человеку, имя которого Сальвадор Дали. Благодарение Господу и его ангелам

2 сентября

Самый дурной художник в мире во всех отношениях и вне всякого сомнения — Тернер.

Сальвадор Дали

Этим утром, когда я был в туалете, я сделал поистине замечательное наблюдение. Мой стул, кстати, в это утро был мягким и лишенным запаха. Я размышлял о человеческом долголетии, на что натолкнул меня один восьмидесятилетний старец, поднявшийся над Сеной на красном шелковом парашюте. Интуиция мне подсказывала, если бы человеческие экскременты были бы жидкими, как мед, жизнь человека увеличилась, ибо экскременты (согласно Парацельсу) — это жизнь, и каждый сбой в работе кишечника или выход газов равносильны ее сокращению. Это эквивалент отрезка судьбы, который в то же время как бы рассекает ее. Источник земного бессмертия следует искать в нечистотах, экскрементах и нигде более…А пока высшая миссия человека на земле заключается в одухотворении всего сущего, его экскременты особенно необходимы. Поэтому мне страшно не нравятся все шутки по поводу человеческих отправлений и прочие фривольности на эту тему. Я удивлен тем, как мало философского, метафизического значения придает человек такому жизненно важному предмету, как экскременты. Когда я напишу трактат об этом, я наверное удивлю весь мир. Этот трактат будет полной противоположностью сочинению Свифта об отхожих местах.

3 сентября

Сегодня год со дня бала в Бейстегю. Воспоминание об этом прошлогоднем сентябрьском дне, проведенном в Венеции, пронзает сердце острой болью, но я сказал себе, что должен закончить нижнюю левую часть холста и начать писать "радиолориум"^[10] — земной шар носорожьих мучений. Через два дня я приступлю к своим "niqoids"^[11]. И уж потом предамся воспоминаниям о бале в Бейстегю. Мне это необходимо, дабы окунуться в блеск и венецианские корпускулы чудесного тела моей Гала.

Не единожды я старался оградить бал от тягучего потока моих раздумий. Мне удавалось отгородиться от этих видений подобно тому, как я, будучи ребенком с добрый час вертелся вокруг стола, умирая от жажды, и, наконец, взял стакан холодной воды и опорожнил его, утолив таким образом мою безумную жажду.

5 сентября

Продолжаю удерживать память от воспоминаний о бале, как иной сдерживает желание помочиться. Я прыгаю вокруг них и попутно изобретаю новую хореографию перед тем, как начать работать.

6 сентября

Как раз в тот момент, когда я собирался настроить наконец свой драгоценный, лелейный сальвадорианский мозг на воспоминания о бале, горничная доложила о приходе адвоката. Я вежливо объяснил, что работаю и смогу повидаться с ним в восемь часов вечера. Но то, что предвкушаемые мной размышления были уже чем-то ограничены, вызвало во мне чувство протеста. Горничная вернулась, сообщив, что нежданный гость настаивает на встрече, так как он приехал на такси, которое ожидает его. Этот довод показался мне чрезвычайно неуместным, ведь такси — не поезд, оно может и подождать. Я повторил Росите, что моим размышлениям и корпускулам чудесного тела Гала нельзя мешать до восьми часов вечера. Однако адвокат, считавший, видимо, себя моим большим другом, уже вошел в библиотеку, небрежно сдвинул мои редчайшие книги по искусству, сбросил мои математические расчеты, мои подлинные рисунки, столь ценные, что никому не дозволяется прикасаться к ним, и уже начал составлять бумагу с претензией по поводу того, что я отказываюсь принять его. При этом он попросил горничную поставить свою подпись. Она отказалась, видя в этом какой-то подвох, и пошла предупредить меня о складывающейся ситуации. Тогда я бросился в библиотеку, разорвал все бумаги, которые пришелец позволил себе разложить на моем столе^[12], после чего пинками вытолкнул его из дома, правда пинками, совершенно символическими, поскольку я даже не коснулся его.

7 сентября

Я наслаждаюсь грезами, пролагающими путь к балу в Бейстегю.

Я уже ощутил прустовскую связь между Порт Льигатом и Венецией. В шесть часов я наблюдал за отсветом тени в горах, где высилась башня. Мне показалось, что ее очертания точно совпадают с тенью, удлиняющей окна церкви Ла Салютэ на Большом канале. Колокол звенит также, как в день бала, около шести часов вечера, рядом с таможней.

Завтра я обязательно начну писать свои "niqoids" и предамся воспоминаниям о бале.

8 сентября

Все так и было. Я начал писать "niqoids", отыскивая дополнительные цвета, что доводило меня до пароксизма. Зеленый, оранжевый, оранжево-розовыый…Вот они, мои прекрасные корпускулярные nigoids. Но наслаждение было слишком чрезмерно, и я отложил размышления о бале на следующий день. Утром я вновь писал "nigoids", уже совершенно свободный от мыслей о бале, однако в полдень я позволил себе помечтать с навязчивым стремлением к абсолютной точности. Моя медлительная память утомляла, своей медлительностью доводя меня до изнеможения.

9 сентября

Сегодня я бы уж дал волю своим воспоминаниям о бале, если бы не появление полиции. Это результат инцидента с адвокатом. Полицейские сказали мне, что дело может обернуться двенадцатью месяцами тюрьмы. Я оставил свои воспоминания до лучших времен и тут же отправился на "Кадиллаке" к Г., а затем встретиться с послом М., чтобы попросить у него совета. Он был весьма взволнован и почтителен со мной. Мы позвонили двум министрам.

10, 11, 12, 13, 14 сентября

В полдень нам зачитали официальный документ. В эти дни я был измучен проблемами, связанными с адвокатом. Я всегда вел себя как тишайшая мышь по отношения ко всему официальному, публичному и т.д. Во всяком случае — это мой принцип. Если же я поступил вразрез с ним в этом особом случае, то только потому, что меня вдохновляли тогда мои niqoids, как собаку вдохновляет брошенная кость. Нет, это было нечто, гораздо более сильное. Мое вдохновение было космического порядка, и, конечно же, этого адвокат не мог понять. В тот момент мои ощущения приближались к экстазу в корпускулярном воплощении.

15 сентября

Страдания, связанные с перспективой двенадцатимесячного пребывания в тюрьме — результатом инцидента с адвокатом, породили во мне острое чувство самоценности мгновения. Я обожаю Гала больше прежнего. Работа идет легко, словно пение соловья. Внезапно моя канарейка заливается трелью, и это весьма странно, ведь она давно перестала петь. Маленький Хуан спит в нашей комнате. Он — настоящая смесь Мурильо и Рафаэля. Я сделал три рисунка сангиной с обнаженной Гала в молитвенной позе. Последние три дня мы разжигали большой камин. И когда свет выключали, огонь горящих поленьев освещал наши лица. Как хорошо, что я еще не в тюрьме Завтра я устрою себе каникулы перед тем, как погрузиться в волнующие воспоминания о бале в Бейстегю. Я закончил руки Девы Марии.

16 сентября

Начал писать корпускулы "Вознесения". Это ожидание тюрьмы, с точки зрения пароксизма, сообщало моим ощущениям привкус некой добровольной тюрьмы в собственном доме. Я уже готов предаться завтра, ровно в половине четвертого, грезам о бале.

Однако этого не случилось. Не было воспоминаний о бале. Я уже начал думать, что это затрудненность, связанная с воспоминаниями, которые (только при мысли о них) уже принесли мне столько наслаждения, есть нечто типично далиниевское, парадоксальное и уникальное. Поскольку у меня появилось ощущение легкой боли в печени, которую я приписываю мучениям, вызванным инцидентом с адвокатом, я стал рассматривать себя и в конце концов обнаружил, что у меня обложен язык. Это не случалось уже несколько лет и очень удивило меня. В конце концов я принял полтаблетки слабительного. Это очень мягкое слабительное, и, видимо, реакция наступит завтра. Тем не менее смутное ощущение, что я не в "форме" для столь милых моему сердцу воспоминаний можно было бы объяснить обложенным языком. Расстроенный желудок несовместим с высшей эйфорией, которая должна физиологически предшествовать интенсивному экстатическому акту творческого воображения.

Перед сном Гала зашла и поцеловала меня. Это был лучший поцелуй в моей жизни. 

Ноябрь Порт Льигат, 1 ноября

Когда умирает кто-то весьма или не слишком важный, у меня возникает чувство сильное и страшное и вместе с тем утешительное, что этот некто становится стопроцентно далиниевским персонажем.

Сальвадор Дали

Этот день был уготован для мыслей о смерти и о себе. Для размышлений о смерти Федерико Гарсия Лорки, которого застрелили в Гранаде, о самоубийстве Рене Кревеля в Париже, о Жане-Мишеле Франке в Нью-Йорке. О смерти сюрреализма. О князе Мдивани, гильотинированным собственным "роллс-ройсом". О кончине княгини Мдивани и Зигмунда Фрейда, эмигрировавшего в Англию. О двойном самоубийстве Стефана Цвейга и его жены.

О смерти принцессы Фосиньи-Люсинь. О смертях Христиана Берара и Луи Жувэ. Об уходе Гертруды Стайн и Хосе-Мария Серта. О смерти Миссии Серт и леди Мендель. Робера Десноса и Антонины Арто. О кончине экзистенциализма. О смерти моего отца. Смерти Поля Элюара.

Я точно знаю, что мне свойственны качества аналитика и психолога более значительные, чем у Марселя Пруста. Не только потому, что ему незнакомы многие методы психоанализа, которыми я пользуюсь, но главным образом из-за склада моего типично параноидного ума, моей предрасположенности к такого рода занятиям, тогда как характер ума Пруста — невротико-депрессивный и оттого менее пригодный для подобных исследований. Это легко понять по тоскливому и растерянному виду его усов, похожих на усы Ницше, у которого они, правда, были еще тоскливее; усы Пруста диаметрально противоположны бравым, веселым вакхическим усам Веласкеса и тем более ультра-носорожьим усам вашего покорного слуги и гения.

Меня всегда интересовал характер волосяного покрова: либо с эстетической точки зрения — для определения состояния идеального равновесия, которое зависит от системы расположения волос, либо в связи с психопатологическим толкованием типа усов — трагической константы человеческого характера и, несомненно, самой суровой черты мужской физиономии. К тому же я предпочитаю использовать гастрономические термины для своих трудных для изложения философских идей, которым мне всегда хотелось придать предельную ясность. Ибо я не выношу неясности, как бы незначительна она не была.

Почему я говорю, что Марсель Пруст с его мазохистским самоанализом и анальным садистским препарированием общества преуспел в приготовлении удивительного супа из креветок, импрессионистического, сверхтонкого иквазимузыкального. В его супе, правда, отсутствует лишь одна вещь — креветки, о которых можно сказать, что они существуют только в воображении. В то время как Сальвадор Дали, в противоположность Прусту, при помощи получения в процессе анализа всевозможных мельчайших эссенций и квинтэссенций удалось без каких-либо мучений предложить красующихся на тарелке реальных креветок, конкретных и сверкающих, как съедобные атрибуты живой действительности.

Пруст творит из креветок музыку, Дали же, напротив, удалось сотворить из нее креветок…

Но поговорим о смерти моих современников, кого я знал и кто был мне другом.

Первое утешительное чувство — что они были столь далиниевскими по своему складу, что служили источниками моих творческих идей. В то же время возникает и другое ощущение, тревожное и парадоксальное, — я уверен, что стал причиной их ухода из жизни.

Я получил множество доказательств моей преступной ответственности за их жизни на основании собственных параноических расследований. С объективной точки зрения, это совершенная чепуха, и тем не менее я уверен в том, что это сущая правда благодаря моим почти сверхчеловеческим интеллектуальным возможностям. И потому могу с грустью признаться, что одна за другой кончины моих друзей, последовательно укладывающиеся тонкими слоями "ложных греховных чувствований", в конечном счете образуют своего рода подушку, на которой я сплю ночью сном более свежим и покойным, чем когда-либо.

Смертельный выстрел в Гранаде, поэт злодейской смерти, Федерико Гарсия Лорка

Оле С этим типично испанским восклицанием в Париже я получил известие о смерти Лорки, лучшего друга моей бурной юности. Это восклицание, исторгаемое из биологического нутра любителями боя быков всякий раз, когда матадору удается красивый "пас" или когда зрители подбадривают певца фламенко, я издал в связи со смертью Лорки, продемонстрировав тем самым, как трагична и типична его испанская судьба.

По пять раз в день Лорка говорил о своей смерти. Вечером он не мог лечь спать, пока кто-нибудь из нас не "уложит его в постель". И уже лежа в постели, он опять находил способы до бесконечности продолжать самые трансцендентные беседы обо всей поэзии, какая только была известна в нашем столетии. Почти всегда свои рассуждения он заканчивал разговорами о смерти и главным образом о своей собственной смерти.

Лорка воспевал все, о чем говорил, особенно свое завещание. Он проигрывал все, что касалось его смерти. "Смотри,- говорил он, — на что я буду похож, когда умру". При этом он изображал нечто вроде горизонтального балетного номера, имитирующего изломанные движения тела в момент захоронения, когда, как в Гранаде, гроб медленно опускают по крутому склону. Затем он показывал, как его лицо будет выглядеть через несколько дней после смерти. И его черты, не отличавшиеся особым благообразием, вдруг начинали излучать какую-то новую красоту и необычайную привлекательность. И тогда, удовлетворенный впечатлением, произведенным на нас, он начинал улыбаться, испытывая чувство триумфа при виде состояния зрителей.

Он писал:

Более того, в конце оды (дважды бессмертной), посвященной Сальвадору Дали, Лорка недвусмысленно упоминал о своей кончине и просил меня не терять даром времени, пока моя жизнь и творчество на вершине благополучия.

В последний раз я видел Лорку в Барселоне, за два месяца до гражданской войны. Гала, ранее не знавшая его, была под глубоким впечатлением от его вязкого и совершенного лиризма. И это впечатление было обоюдным: три дня Лорка только и говорил о Гала. Эдвард Джеймс, не менее великий поэт, чувствительный, словно колибри, тоже был околдован, захвачен "вязкостью" личности Федерико. Джеймс был одет в тирольский костюм с богатой вышивкой, в кожаные штаны и рубашку, украшенную кружевом. О нем Лорка говорил, что это птичка колибри, разряженная, словно свифтовский вояка.

Во время нашей трапезы в ресторане крошечное, необычайно яркое насекомое разгуливало по скатерти утиной походкой. Лорка тут же разглядел сходство с Джеймсом, придавив букашку пальцем. Когда же он отнял его, от насекомого не осталось и следа. Это крошечное существо — поэт, одетый в тирольские кружева, сделал нечто такое, что изменило судьбу Лорки.

Действительно, Джеймс арендовал виллу Чимброне близ Амальфи, вдохновившего Вагнера на создание "Парсифаля". Он пригласил Лорку и меня приехать и оставаться столько, сколько нам заблагорассудится. Три дня мой друг пребывал в сомнениях: ехать ему или нет? Каждую четверть часа он менял решение. В Гранаде его отец, страдавший сердцем, боялся умереть. И

Лорка обещал, что присоединится к нам после того, как навестит отца и успокоит его. В это время началась гражданская война. Лорку убили, а его отец до сих пор жив…

Вильгельм Телль? Я до сих пор убежден, что, если бы нам и удалось забрать Федерико с собой, его характер, патологически беспокойный и нерешительный, не дал бы ему остаться с нами на вилле. И тем не менее именно тогда у меня появилось тяжелое чувство вины перед ним. Недостаточно усилий мы потратили на то, чтобы вырвать его из Испании. Если бы я действительно желал этого, я забрал бы его в Италию. Но в это время я писал большую лирическую поэму "Я пожираю Гала" и более или менее отчетливо чувствовал ревность Лорки. Я хотел остаться в Италии в одиночестве, любуясь кипарисовыми и цитрусовыми рощами, величественными храмами Пестума. И, между прочим, с точки зрения удовлетворения моей мании величия и жажды уединения я был вполне счастлив, чтобы не стремиться видеть Лорку… Да, во время открытия Дали Италии отношения с

Лоркой и наша бурная переписка по странному совпадению напоминала знаменитую ссору между Ницше и Вагнером. То был период, когда я выстраивал апологию "Анжелюса" Милле и писал свою лучшую книгу (которая все еще не опубликована) "Трагический миф Анжелюса Милле"^[13] и свой лучший и никогда не осуществленный балет "Анжелюс Милле", для которого я хотел использовать музыку "Арлезианки" Бизе, а также часть неизданных сочинений Ницше. Ницше писал свою партитуру, когда был на грани безумия во время одного из столкновений с Вагнером. Граф Этьен де Бомон нашел их, насколько мне известно, в библиотеке Базеля, и хотя я никогда не слышал ее, я уверен, что это единственное музыкальное сочинение, которое созвучно моему творчеству.

Красные, полукрасные, желтые и бледно-желтые — все старались с помощью гнусного шантажа извлечь пользу от постыдного и демагогического резонанса вокруг смерти Лорки. Они пытались, пытаются и сегодня сделать из него политического лидера. Но я, его лучший друг, готов свидетельствовать перед Богом и историей, что Лорка — стопроцентный поэт по самой своей сути — был самым чистым и праведным человеческим существом, которое я когда-либо знал. Он просто был искупительной жертвой сугубо частного характера и, помимо этого, отдан на заклание на жертвенный алтарь сокрушительной, мощной, вселенской смуты Испанской гражданской войны. Как бы то ни было, ясно одно. Всякий раз, когда в уединении мне в голову приходила какая-нибудь блестящая идея или удавался божественно чудесный удар кистью, я слышал глуховатый голос Лорки, который говорил мне: "Оле"

Другая история — смерть Рене Кревеля, если начать с самого начала, мне необходимо коротко изложить историю А.Е.А.Р. — Ассоциации революционных писателей и художников — набор слов, не имевший никакого смысла. Сюрреалисты, которые были в это время воодушевлены великими, благородными идеями и зачарованы малопонятным названием группы объединились в блок и составили большинство ассоциации ничтожных бюрократов. Как все ассоциации такого рода, обреченные на никчемность и пустоту, А.Е.А.Р. должна была созвать "Большой международный конгресс". Даже несмотря на то, что цель такого конгресса была очевидной, я был единственным, кто с самого начала предупреждал об опасности. В первую очередь были ликвидированы все писатели и художники, которые когда-нибудь подписали что-нибудь значительное, и прежде всего те, кто имел свои или поддерживал подрывные, а значит, революционные идеи. Конгрессы представляли собой подобие монстров и были окружены своеобразными коридорами, через которые проникали люди, физиологические пригодные для этого движения. И что бы мы не думали о Бретоне, среди всех них он один был честным и непреклонным как крест Св. Андрея. Во всех коридорах, при всех закулисных манипуляциях, особенно в конгрессе, он тут же становился самым неудобным и наименее приспосабливающимся из всех "инородцев". Он не мог ни подстраиваться, ни ломиться в стену. В этом заключалась одна из главных причин того, что сюрреалисты вообще никогда не появлялись на конгрессе Ассоциации революционных художников и писателей, что я весьма проницательно и предсказывал.

Единственным членом группы, верившим в действенность участия сюрреалистов в Международном конгрессе А.Е.А.Р., был Рене Кревель. Сейчас мы подходим к одной важной, полной значения детали: Кревель не случайно не был назван, как многие другие, ни Полем, ни Андрэ, ни, наконец, Сальвадором. Если в Каталонии "Гауди"^[14] и "Дали" означает "наслаждаться", "желать", то имя Кревеля Рене, по всей видимости, происходит от причастия  глагола "renaitre" — "возрождаться". Но его второе имя "Кревель" — от глагола "se crever", что означает "умирать", или, как сказали бы филологи-философы, "жизненное побуждение умереть". Рене был единственным, кто верил в возможности А.Е.А.Р., превратившуюся для него в любимую забаву, и стал ее пламенным апологетом. Он был наделен морфологическим свойством нераскрывшегося папоротника — перед тем, как он выбросит спираль нарождающегося цветка. Перед вами представало грубоватое лицо злого ангела бетховеновского типа — бутона в окружении завитков. Тогда он представлялся мне живым символическим эмбрионом, ныне же он кажется мне прекрасным экземпляром, принадлежащем самой современной науке под названием "фениксология", знакомой тем, кому посчастливилось читать мои сочинения. Но вполне вероятно, что вы, к сожалению, еще ничего о ней не знаете. Фениксология дает нам, смертным, великолепный шанс стать бессмертными в пределах земной жизни, что есть результат реализации наших тайных возможностей — способности возвращаться к своему эмбриональному состоянию и тем самым обретать возможность вечного возрождения из собственного пепла подобно Фениксу — мифической птице, имя которой и было заимствовано для того, чтобы окрестить новую науку, самую специальную из всех наук нашей эпохи.

Никто не "умирал" ("creve") и не "возрождался" ("rene") так часто, как наш Рене Кревель. Его жизнь состояла из смены всяческих заседаний и передышек между ними. Он был уже на исходе сил, а затем появлялся вновь, цветущий и обновленный, сверкающий и радостный как, дитя. Но так долго продолжаться не могло. Страсть саморазрушения вскоре снова овладевала им, и он начинал нервничать, курить опиум, обсуждать неразрешимые проблемы идеологического, этического, эстетического и эмоционального свойства, страдая от бесконечной бессонницы и слез, пока ,наконец, не "умирал" в очередной раз. Тогда, как одержимый, с маниакальной настойчивостью он разглядывал себя во всех зеркалах прустовского Парижа тех дней, пребывая в состоянии глубокой депрессии и постоянно твердя: "Я выгляжу, как сама смерть", пока, на исходе сил, не объявлял своим близким: "Я бы лучше умер, чем жить, как сегодня". Его отправляли в санаторий, где приводили в чувство, и через несколько месяцев после усиленного лечения Рене возрождался. И когда мы встречали его в Париже, жизнь била в нем ключом, он был одет, как жиголо высшего класса, сверкающий, с вьющейся шевелюрой, уже страдающий от избытка оптимизма, выплеснувшегося в революционных деяниях. А затем медленно, но неотвратимо он опять начинал курить, опять истязать себя, свертываясь и увядая словно папоротник, уже не способный жить дальше.

Самый гармоничный период эйфории "неумирания" ("decrevelage") Рене провел в Порт Льигате — в месте, достойном Гомера, где обитали лишь Гала и я. Это были лучшие месяцы в его жизни, как он сам писал себе в письмах. Эти передышки продлевали ее ровно на столько, сколько времени он оставался у нас. Сильное впечатление производил на него мой аскетизм, и, следуя моему примеру, в Порт Льигате он вел отшельнический образ жизни. Он вставал до восхода солнца, раньше меня, и проводил целые дни в оливковой роще, совершенно обнаженный, взгляд его был обращен к небесам, самым бездонным и лазурным на всем Средиземном море, — самом близком к краю меридиана здесь в Испании — стране, самой близкой к смерти. Он любил меня больше всех, но еще больше он был привязан к Гала, которую, как и я, называл оливком, твердя, что если бы он не обрел ее — Гала, то его жизнь кончилась бы трагически. Именно в Порт Льигате Рене написал "Les piedes dans le plat" ("Следы на доске"), "Клавесин Дидро" и "Дали и антиобскурантизм". Недавно Гала, вспомнив его и сравнив с кем-то из наших молодых современников, воскликнула с тоской: "Они никогда не будут такими, как он"

Так, много лет назад на свет родилось нечто под названием А.Е.А.Р. У Кревеля появился настораживающе нездоровый взгляд. Ему казалось, что у него никогда в жизни не будет ничего лучше, чем Конгресс революционных писателей и художников, для удовлетворения всех его чувственных и прочих изнурительных устремлений, его идеологических терзаний и противоречий. Как сюрреалист, он искренне верил, что не пойдя ни на какие уступки, мы с коммунистами потерпим поражение. Но задолго до открытия Конгресса вокруг нас начались подлые интриги, нацеленные на незамедлительную ликвидацию идеологической платформы, на которую опиралась наша группа. Кревель метался между коммунистами и сюрреалистами, между мучительными сомнениями и отчаянными попытками примирения, постоянно умирая и возрождаясь. Каждое утро приносило разочарование и надежду. Но самый тяжелый кризис был связан с окончательным разрывом с Бретоном. Кревель пришел рассказать мне об этом весь в слезах. Он не получил у меня поддержки в отношении коммунистов. Следуя обычной своей тактике, я занялся выявлением во всех этих ситуациях всех неразрешимых противоречий, дабы из всего этого нагромождения случайностей извлечь их иррациональную сущность. Как раз в это время моя навязчивая идея "Вильгельм Телль — фортепиано — Ленин" уступала место другой — "великому съедобному параноику" (я имею в виду Адольфа Гитлера). На рыдания Кревеля я ответил, что из деятельности Конгресса А.Е.А.Р. можно сделать лишь один практический вывод — покончить с ним, усвоив движение, представленное в лице и пухлом заде Гитлера, наделенного притягательным романтическим даром, наличие которого не только не мешает борьбе с ним на политическом уровне, но скорее наоборот. В это самое время я поделился с Кревелем своими соображениями о каноне Поликлета и заключил их тем, что, по моему убеждению, Поликлет был типичный фашист. Кревель ушел совершено подавленный. Ведь он больше других моих друзей верил, что во всех моих самых абсурдных вымыслах всегда присутствуют, по словам Рэмю, элементы высшей истины.

Прошла неделя, а меня мучило острое чувство вины. Я понимал, что нужно позвонить Кревелю, иначе он решит, что я солидарен с Бретоном, хотя последний, впрочем как и весь Конгресс, не разделял моего романтического восприятия фигуры Гитлера. За эту неделю закулисные интриги в Конгрессе привели к тому, что Бретону запретили даже прочесть доклад сюрреалистической группы. Вместо этого Полю Элюару разрешили представить его сокращенный, обескровленный вариант. После этого Кревель начал метаться между долгом перед партией и претензиями сюрреалистов. Когда я наконец решил ему позвонить, на другом конце странный голос с олимпийским спокойствием сказал: "Если вы друг Кревеля, берите такси и срочно приезжайте. Он умирает. Он пытался покончить с собой".

Я схватил такси. Когда же мы добрались до улицы, где он жил, я был поражен зрелищем, которое являла собой собравшаяся толпа. Напротив его дома стояла пожарная машина. До меня не доходило, какая может быть связь между пожарным департаментом и самоубийством, и, подчиняясь чисто далиниевскому ходу мыслей, я полагал, что и пожар, и самоубийство должны были случиться в одном и том же доме. Я вошел в комнату Кревеля, заполненную пожарными. С жадностью ребенка Рене глотал кислород. Я не встречал никого, кто бы был так привязан к жизни. Отравившись парижским газом, он пытался заново родиться с помощью портльигатского кислорода. Перед тем, как убить себя, он прикрепил к левой манжете записку, на которой четкими заглавными буквами написал: РЕНЕ КРЕВЕЛЬ. Не соображая в тот момент, что можно позвонить по телефону, я побежал к виконту и к виконтессе де Ноэль, большим друзьям Кревеля, которым соответствующим обстоятельствам тоном и с предельно возможным тактом сообщил новость, взбудоражившую весь Париж. В гостиной, сверкающей позолоченной бронзой, обрамляющей темные оливково-зеленые фоны Гойи, Мари-Лаура произнесла о Кревеле какие-то высокопарные слова, которые тут же и забыла. Жан-Мишеля Франка, который немного времени спустя тоже покончил с собой, эта смерть потрясла, и в последующие дни с ним случались нервные припадки. Вечером в день смерти Кревеля мы вышли побродить по бульвару и посмотреть фильм о Франкенштейне. Как все виденные мною фильмы укладывались в рамки моей параноико-критической системы, так и он наглядно проиллюстрировал все до мельчайшей детали признаки некрофилии в крэвелевской навязчивой идее о смерти. Франкенштейновский монстр даже физически напоминал его.

Более того, весь сценарий основывался на мысли о смерти и возрождении — псевдонаучном предвосхищении новой науки фениксологии.

Война поглотила все идеологические метания. Кревель походил на завитки папоротника, которые могли распускаться лишь у края прозрачного, завихряющегося леонардовского водоворота идеологического моря. После Кревеля никто уже всерьез не говорил о диалектическом или механистическом материализме или о чем-либо другом в этом роде. Но Дали утверждает, что наступят дни, когда человеческий разум снова откроет их стройную красоту, слова же "монархия", "мистицизм", "морфология" и "атомистическая фениксология" вновь будут управлять миром.

Рене Кревель, я взываю к тебе: "Кревель, вернись" А ты на кастильском ответь мне: "Я жив"

Когда-то много лет тому назад было на свете такое сообщество под именем А.Е.А.Р… 

1953 Май Порт Льигат

1 мая

Я провел зиму в Нью-Йорке, как обычно, наслаждаясь огромным успехом, которым венчалось все, что я делал. Мы пробыли в Порт Льигате месяц, и сегодня, в тот же день, что и ровно год назад, я решил обратиться к своему дневнику. Май был ознаменован прежде всего неустанным трудом, ибо меня принуждали к тому сладкие муки творчества. Мои усы никогда не были так длинны: все тело скрыто одеждой, видны же только усы.

Думается, самая желанная свобода на Земле заключается для человека в возможности жить,- если так хочется — не испытывая нужды в заработке.

Я работаю от зари до зари: шесть математически выверенных лик ангелов такой волнующей красоты, что она пьянит меня. Отправляясь спать, я вспомнил сравнение Леонардо смерти, пресекающей полноту жизни, со сном, сменяющим долгий, наполненный трудом день.

3 мая

Во время работы у меня возникали смутные мысли о фениксологии. Я возродился к жизни третий раз, услышав по радио сообщение о новом изобретении с Лепеновского конгресса. Кажется, найдено средство окрашивать волосы, не умерщвляя их при этом. Мельчайшие частицы порошка заряжаются током со знаком, противоположным заряду волос, благодаря чему они должны изменить свой цвет. Значит, если понадобится, я смогу сохранить свои волосы по-прежнему совершенно черными в ожидании осуществления фениксологической утопии. Эта уверенность пробуждает во мне живейшую ребяческую радость, особенно нынешней весной, когда я чувствую себя во всех отношениях обновленным.

4 мая

По дороге в Кадаке Гала увидела ягненка. Ей захотелось взять его с собой, и она договорилась с пастухом о покупке.

5 мая

В качестве эпиграфа к моей книге о мастерстве^[15] я написал следующее: "Ван Гог отрезал себе ухо; перед тем как отрезать свое, прочти эту книгу". Прочтите этот дневник.

6 мая

Все можно делать либо плохо, либо хорошо. То же можно сказать и о моем творчестве.

7 мая

Да будет вам известно, что обладая художественным даром Леонардо или Вермеера, можно изобразить самое фантастическое видение, которое только способно породить воображение.

8 мая

Художник, ты оратор Так что работай и храни молчание.

9 мая

Если ты отказываешься изучать анатомию, искусство рисунка и перспективы, математические основы эстетики и науку о цвете, то, должен сказать, что это скорее признак лени, чем гениальности.

10 мая

Да будут прокляты ленивые шедевры.

11 мая

Работай, как старые мастера Если все будет сделано на совесть, ты всегда будешь почитаем.

12 мая

Зависть других художников всегда была мерилом моего успеха.

13 мая

Мастера Богатым быть лучше, чем бедным А раз так, следуйте моему совету.

14 мая

Работайте честно, по совести.

15 мая

Генри Мур — это истинный англичанин.

16 мая

Брак…Это всегда напоминает мне взаимоотношения Вольтера и Господа Бога: мы киваем друг на друга, но один не признает другого.

17 мая

Матисс: торжество буржуазного вкуса и непритязательности.

18 мая

Пьеро делла Франческа: торжество абсолютной монархии и целомудрия.

19 мая

Бретон: столько непреклонности из-за столь незначительного прегрешения.

20 мая

Арагон: столько усилий ради столь ничтожного результата.

21 мая

Элюар: столько суеты ради того, чтобы остаться вне подозрений.

22 мая

Рене Кревель: со своим бонапартистским троцкизмом он загубит (se crever) себя.

23 мая

Кандинский? Никакого бегства: он никогда не был бы русским художником. Он мог бы сделать чудесную головку-клюазонне для трости вроде той, что была подарена мне к рождеству Гала.

24 мая

Поллок: "Марсельеза" абстрактного. Романтик праздников и фейерверков, как первый ташист-сенсуалист Монтичелли. Он не так плох, как Тернер. Ведь он еще большее ничто.

25 мая

Популярность африканского, лапландского, бретонского, латышского, майорского или критского искусства — это выражение современного кретинизма. Есть еще китайское искусство, но, ведает Бог, я не люблю его.

26 мая

С самого раннего детства для меня был свойствен заскок: я считал, что отличаюсь от прочих смертных. И в этом заблуждении я весьма укрепился.

27 мая

Во-первых: Гала и Дали.

Во-вторых: Дали.

В-третьих: все остальные, включая опять-таки нас обоих.

28 мая

29 мая

30 мая

Самое дурное время для Мейссонье миновало.

Июнь

1 июня

Неделю назад я обнаружил, что все в моей жизни, включая фильмы, отстает на двенадцать лет. Например, одиннадцать лет назад я собирался сделать фильм, который был бы стопроцентно гипердалиниевским. По моим расчетам, он в конце концов будет снят в следующем году.

Я полная противоположность героя лафонтеновской басни "Волк и пастух". Ибо в своей жизни, еще в молодости, я совершил множество сенсационных открытий. И нынче, чтобы я не замышлял, скажем, представление литургического боя быков, в котором отчаянные попы отплясывают перед разъяренным быком, который после боя возносится на вертолете в небеса, — все, кроме меня, верят в этот проект, который, что самое удивительное, реализуется.

В возрасте 27 лет, когда я приехал в Париж, вместе с Луисом Бюнюэлем я сделал два фильма, которые вошли в историю кино,- "Андалузский пес" и "Золотой век". С тех пор Бюнюэль работал один, сделал другие фильмы, сослужив, однако, мне неоценимую службу тем, что публично заявил о том, кто на самом деле был причиной гениальности, а кто собственно отвечал за первоначальный замысел "Андалузского пса" и "Золотого века".

Когда я снимаю фильм, я должен быть уверен, что с начала до самого конца он будет цепью откровений, ибо кинозрелища теряют смысл, если они лишены сенсационности. Самую многочисленную публику, самую большую удачу мне принес фильм, который окрестили "Avida Dollars". Но чтобы фильм вызывал восхищение, первое необходимое условие заключается в том, чтобы публика верила в показываемые ей чудеса. Следует, во-первых, отказаться от сегодняшнего кинематографического ритма, от традиционного характера движения кинокамеры. Во-вторых, кто поверит даже в самую банальную мелодраму, где камера повсюду следует за убийцей, перемещаясь за ним даже в ванную, где он смывает следы крови. Вот почему Сальвадор Дали перед тем, как начать съемку, тщательно устанавливает камеру, прибивая ее к полу, как Христа к кресту. Скверно, если действие выходит за пределы кадра Публика должна ждать, негодуя, тяжело дыша, топая в экстазе ногами или, еще лучше, изнывая от тоски, требуя, чтобы изображение вернулось на экран. Истинный смысл далиниевской камеры — быть рабыней моего безудержного воображения.

Мой будущий фильм будет прямой противоположностью экспериментальным авангардистским фильмам, отрицая то, что сейчас называют "творческим кино", являющим собой не более чем рабское собрание общих мест нашего несчастного современного искусства. Я расскажу реальную историю о женщине-параноике, влюбленной в коляску, которая обретает в ее воображении все атрибуты любовника, мертвое тело которого служило транспортным средством. В конце фильма коляска перевоплощается и оживает. Поэтому картина будет названа "Живая коляска". Утонченная, искушенная или, наоборот, непритязательная, любая публика стремится принять участие в таком фетишистском бреду, ибо это абсолютно достоверный факт и преподнесен он будет так детально и убедительно, как это не сделал бы ни один документальный фильм. Несмотря на последовательный реализм, в картине будет несколько весьма любопытных эпизодов, и я не могу удержаться, чтобы не рассказать о них моим читателям заранее. Зрители увидят пятерых белых лебедей, поочередно взрывающихся в воздухе в поминутно сменяющихся кадрах, которые выстраиваются с божественной ритмичностью. Лебеди клюют настоящие гранаты, начиненные взрывчаткой, так что можно до мельчайших подробностей лицезреть разлетающиеся птичьи внутренности и веерообразный взрыв гранатовых зерен, который взметает облако перьев, подобно сталкивающимся частицам света. В моем эксперименте зерна граната — это все тот же мантеньевской реализм, а перья — некая туманность, которую изображал Эжен Каррьер^[16].

В фильме будет эпизод с фонтаном Треви в Риме. Окна домов, окружающих площадь, открыты, и шесть носорогов друг за другом падают в воду. При падении каждого из них со дна фонтана поднимается и раскрывается черный парашют.

В другом эпизоде Площадь Согласия на рассвете медленно в разных направлениях пересекают на велосипедах две тысячи священников, держащих в руках плакаты с расплывчатым, но узнаваемым изображением Маленкова. Затем в определенный момент я показываю толпу испанских цыган, на одной из мадридских улиц убивающих и кромсающих слона. Они оставляют от него только голый скелет, перемещаясь затем в эпизод в Африке, о котором я где-то читал. Как только обнажились ребра животного, двое из толпы, несмотря на все это варварское безумие, ни на минуту не переставая петь фламенко, пробираются внутрь туши, чтобы вырвать свежие потроха, сердце, почки и пр. Между ними завязывается драка. В это же время те, кто оставался в стороне, продолжают резать слона на кусочки, случайно задевая дерущихся внутри туши, с ужасающим сладострастием копошась во внутренностях животного, превращающегося теперь в огромную кровавую ловушку.

Впечатляюще будет выглядеть эпизод, в котором Ницше, Фрейд, Людвиг Баварский и Карл Маркс с необычайной виртуозностью поют свои доктрины на музыку Бизе. Эта сцена разворачивается на берегу озера Вилабертран, в середине которого, дрожа от холода и стоя по пояс в воде, глубокая старуха в костюме тореро пытается удержать на лысой голове омлет с великолепными овощами. Омлет все время соскальзывает в воду, и старая португалка заменяет его новым.

В конце картины появляется шар, то раздувающийся, то съеживающийся. Он расцвечивается узорами, исчезает, возникает вновь, оплывает, твердеет и т.д. Почти год я размышлял о политической истории материалистического гуманизма, символизируемого морфологическими трансформациями водоросли, простой и узнаваемой в очертаниях шара. Результат долгого и углубленного исследования занимает в фильме ровно минуту и походит на галлюцинацию человека, спящего на ярком солнце, прижав прикрытые веки ладонями.

Все это я сделал один, будучи неповторимым, ибо я уникален в сочетании с Гала, владеющей секретом, благодаря которому я могу делать фильмы, ничего в них не вырезая и не монтируя. Именно благодаря этому секрету у дверей кинотеатров, где демонстрируются мои фильмы, выстраиваются бесконечные очереди. Поэтому вопреки расхожим представлениям фильм "Живая коляска" — это не только произведение гения, но и коммерческая картина, поскольку в ней присутствует главное, что всегда привлекает внимание, — чудо. 

Август

1 августа

Я посадил себе на колени чудовище, и оно тотчас вызвало во мне отвращение.

2 августа

Все мы истосковались по конкретным образам. Абстрактное искусство хорошо для одного — для возвращения чистоты искусству фигуративному.

3 августа

Я мечтаю о методе, исцеляющем все болезни,- во всяком случае связанные с человеческой психикой.

6 августа

Лето пролетает незаметно и разжимает мои стиснутые челюсти, ка если бы у меня был столбняк. Уже шестое августа. Я опасаюсь браться за что-нибудь, так совершенна живопись моего "Corpus hypercubicus"^[17]. Мне в голову пришла абсолютно далиниевская идея: боязнь отсутствия фидиевых гениталий.

Я продолжаю работать над двумя очень разными и в то же время тесно связанными вещами: первая — это мошонка на торсе

Фидия, вторая — пупок на этом же торсе. Я почти потерял страх Браво, Дали, браво!

7 августа

Приезд "Гавьоты" — яхты Артуро Лопеза с Алексисом и его друзьями на борту. Я встал поздно и долго плавал в море, которое переливалось, словно оливковая роща. Закрыв глаза, я представил себе, что плаваю в жидкой оливковой листве. Прошедшей ночью, зная, что придет яхта, я грезил о море, покрытом разноцветными акварельными пятнами.

С помощью радара, который я изобрел сам, я устроил для гостей великолепное зрелище из "радарной" живописи. Я наслаждался какой минутой этого дня, думая, что я — тот самый застенчивый юноша, что не отважился даже пройти через террасу родительского дома. Я смущался и заливался румянцем, когда видел женщин или мужчин, казавшихся мне до такой степени элегантными, что это доводило меня до полуобморочного состояния. Сегодня мы фотографировались в маскарадных костюмах. Артуро в персидском одеянии с бриллиантовым ожерельем и эмблемой яхты. Я, последовательный ультраревизионист, надел турецкие шаровары и архиепископскую митру. В таком виде я уселся в легком кресле — копии оригинала, принадлежащему Луи XV, с черепаховой спинкой и золотым полумесяцем. Этот наряд объяснялся атмосферой ориентальности, царившей в доме, — в духе "тысячи и одной ночи", пронизывающем самое существо Гала, в каталонских цветах, в нашем ложе, мебели из Олота^[18], в редчайшем самоваре. Каталонская экспедиция на Восток триумфально завершилась в нашем доме, куда прибыл мудрейший Артуро Лопез. Наш ленч проходил в определенном радаром центре гавани под лучшее августовское шампанское, среди бриллиантов и золота. Роскошное кольцо барона Рэде было сделано Артуро. Оно уже пригрезилось мне однажды.

Спустя полчаса после отъезда Артуро скалы Кадаке начали переливаться всеми вермееровскими красками. Когда-нибудь каталонцы вернутся на восток. И я представил себе путешествие на "Гавьоте" в Россию. После последних политических событий^[19] толпа девушек возрадуется, увидев меня, спускающегося на берег по трапу яхты. Я появлюсь под взрыв аплодисментов.

8 августа

Я перевариваю вчерашний завтрак и мысленно готовлюсь к понедельнику, который наступит послезавтра, чтобы приняться за нетронутую часть картины с таким незамутненным чувством, как если бы это было впервые в жизни. Никогда я так не наслаждался работой. Мы отправились купаться в Юнкет, и вода приносила мне бесконечное наслаждение. То, что я плаваю, — доказательство того, что мое техническое мастерство связано с правым полушарием, а для философа плавание равносильно убийству преемника. Поэтому всякий раз, когда я плаваю, я идентифицирую себя с Вильгельмом Теллем. Как было бы отрадно видеть сотню философов, плывущих по течению, биение их сердец ложилось бы на музыку россиниевского "Вильгельма Телля".

Воскресенье прорывает тропу к совершенству. Все будет хорошо Этим летом мы виделись с Лопезом дважды. Мой Христос прекрасен. Я чувствую себя окрепшим. Мои усы импозантны. Мы с Гала любим друг друга все сильнее. Все будет хорошо С каждым часом мне становится легче, сквозь стиснутые зубы я ощущаю свое совершенство. Я — Дали Я — Дали Мои мечты полнятся нежными и прекрасными образами, дающими пищу для раздумий на целый день.

Многие лета, Дали и Гала

Суждено ли мне сотворить чудо?

Да, да, да, да и еще раз да.

10 августа

Я смотрю на черепаховую спинку кресла, которое подарил нам Артуро Лопез. Тонкий золотой полумесяц, венчающий его, означает, что через год мы поедем в Россию, иначе почему это драгоценное кресло оказалось в нашей комнате в Порт Льигате?

У Маленкова конституция, плоть и сущность резинового ластика. Мы заняты "подтиркой" коммунизма. Галочка уже приготовила "Кадиллак" для поездки в Россию, наготове и "Гавьота".

Сталин уже совсем "стерт", кто же он?

И где его мумия?

11 августа

Как раз, когда я собрался работать, чувствуя, что обязан использовать для этого каждую свободную минуту, ибо уйма времени уже была потеряна, Гала сказала, что ее очень огорчит, если мы опять не съездим на экскурсию в Кап-Крус.

Был самый спокойный и красивый летний день, и Гала хотела воспользоваться этим. Первое мое побуждение — сказать ей, что это невозможно, но раз путешествие принесет ей радость, я должен согласиться. Если ты очень занят, пассивное бездействие — чрезмерная роскошь Мое желание работать становилось все острее, и я уже предчувствовал, что из-за этого непредвиденного перерыва картина должна будет завершиться каким-то таинственным образом.

Мы божественно провели день. Скалы напоминали о творениях Фидия. Самое красивое место на Средиземном море — между Кап-Крусом и Туделой. Высшая красота моря близка красоте смерти. Параноические скалы Кулларо и Франкалоса — самые мертвые в мире. Их очертания лишены жизни.

Когда мы вернулись с нашей философской прогулки, появилось чувство, что нами прожит день смерти.

Я назвал этот исторический день так: возвращение из страны великой и тихой симулякры.

12 августа

Вечером нам принесли связку воздушных шаров. Один из них был похож на каталонского крестьянина. Его выпустили, и он унесся ввысь. Когда же он стал размером с блошиную головку, раздались возгласы: "Я еще вижу его", "Он улетел". Кому-то все еще казалось, что шар виден.

Мне напоминает это диалектику Гегеля, которая так мрачна от того, что все в ней растворяется в бесконечном пространстве. Конечное пространство — вот, что нам нужно

Мы увидели падающую звезду цвета веронезовской зелени — самую большую из тех, что мне приходилось видеть. Я сравнил ее с Гала, которая была для меня самой близкой падающей звездой, самой зримой и конечной.

13 августа

Филипс — молодой канадский художник, фанатичный поклонник Дали. Его послали мне ангелы. Я устроил для него мастерскую под навесом. Он рисовал с величайшей добросовестностью, которая была мне так необходима и давала возможность спокойно сосредоточиться на определенных кусках картины. В шесть утра Филипс был уже около моего дома и начал, как я его просил, рисовать лодку Гала.

Порт Льигат желтый и сухой. Таким он был, когда я поднимался из глубин своей атавистической арабской любовной страсти к Гала.

14 августа

Только жар прикосновения к Гала дарует мне способность творить Писать можно только спонтанно, стремительно, контрастными пятнами, заполняющими рисованные объемы с точно очерченными контурами, цветом образуя легкие тени ради усиления общего динамизма композиции.

Я порывисто обнял Гала.

15 августа

Наслаждаюсь этим божественным днем. Гремит гром, идет дождь. Я дописываю незаконченные куски, которые пришлось оставить из-за недостаточной освещенности. Размышляю о том, что надо вывести надежную формулу вечной жизни. Интуиция мне подсказывает, что она заложена в творчестве Раймондо Лульо, что в один прекрасный день я, наконец, отыщу ее. В этот период мое мастерство достигло такого совершенства, что я не допускал даже намека на мысль о смерти.

Мои седые волосы, повремените Повремените.

Изобретение знаменитых далиниевских яичниц без вмещающих их сковородок — итог того, что я — "антифаустианец без сковороды".

16 августа

В это воскресенье я уловил светло-коричневый оттенок в глазах Гала, который в сочетании с оливково-морским тоном занимал меня на протяжении всего дня. Я наблюдал за этими глазами, которые от Градивы, Галарины, Леды, Гала Плачиды перейдут в изображение головы (размером с квадратный метр) в моей будущей картине, которую я назову "Septembrenel". Это будет самая веселая картина на свете. Веселая настолько, что, если все удастся, в чем я уверен, своей ироничностью она будет провоцировать шумные взрывы хохота.

Филипс работает тщательно. Чтобы завершить картину, мне необходимо всего лишь уничтожить все, что он сделал.

Я чувствую в себе такую героическую мощь и хотел бы развить такую силу, чтобы уже ничего не страшиться.

17 августа

С величайшей осторожностью я кладу на холст так мало краски, что, если и пытаюсь внести какие-то поправки, лишь порчу картину. Мне слышится, как вокруг, словно божественная музыка, поднимается приглушенный рокот восхищенных голосов толпы, окружившей мой дом. Главный секрет заключается в том, что я, самый знаменитый в мире художник, не знаю, как делается картина. Мне трудно понять, как это происходит, но вдруг я создаю картину, которая превосходит старых мастеров. Я работаю над фидиевским торсом, и это придает мне силы.

О, если бы я не боялся писать С каждым ударом кисти я приближаюсь к совершенству.

Мои "кредиторы" хотят получить какой-нибудь совет. Но это невозможно, ибо я — не такой, как все.

18 августа

Как только я удаляюсь, за мной по пятам следует скандал.

Тирсо де Молина, "Дон Хуан"

Как с Дон Хуаном: где бы я не появился, разражается скандал.

Даже во время моего последнего путешествия в Италию: когда я приехал в Милан, доброжелатели затеяли судебный процесс по поводу моего атомистического мистицизма, открытие которого, по их заявлению, принадлежало им. Итальянская принцесса приехала ко мне на большой яхте в сопровождении целой свиты. Они почтительно называли меня мэтром, хотя гением меня делает высокая духовность моего мастерства.

Спокойствие Я верю, что завтра ночью фидиевский торс вдохновит меня на совершенную, благородную живопись.

19 августа

Сегодня меня посетили молодые ученые, специалисты по ядерной физике. Ушли возбужденные, пообещав прислать фотографическое изображение кубических кристаллов соли. Я люблю соль — символ стойкости. Надо работать, как я и Хуан Эррера.^[20]

20 августа

Уже во времена моей юности я был достаточно порочен, чтобы считать, что могу позволить себе нечто исключительное только из-за того, что меня зовут Сальвадор Дали. С тех пор мое поведение не изменилось.

Взглянув на полотно, я заметил изъян на изображении левого бедра. Он появился из-за абсолютной уверенности в связующих свойствах грунтованного холста. Для достижения абсолютной точности я расправляю и растягиваю холст до тех пор, пока его кромки не сойдутся.

21 августа

Заметьте для себя: краска может разрушиться по краям холста. Следует писать красками, начиная с середины и постепенно переходить к краям. Смазанные пятна получаются из-за плохо подготовленной краски.

22 августа

Весь день проходит в игре, темный смысл которой проясняет Гераклит: "Время — дитя". Все сегодня поверяется формулой, "время немыслимо без пространства".

Мы едим мускатный виноград. Я всегда знал, если виноградину приложить к уху, послышится музыка. Поэтому после трапезы я обычно беру одну ягоду и вкладываю ее в левое ухо. Ее прохладная плоть доставляет мне наслаждение, и я уже начинаю придумывать, как использовать это волшебство.

23 августа

Мы отправились в Барселону, куда Серж Лифарь, М.Бон и барон Ротшильд привезли макет для моего балета. Я знаю, что музыка, написанная для него, плоха. Фабула либретто, сочиненного Ротшильдом, ничтожна. Следовательно, я без помех могу разворачивать свои фантазии, заручившись поддержкой Бона и Лифаря.^[21]

Я упивался своей растущей популярностью.

24 августа

У нас с Гала что-то вроде медового месяца. Наши отношения становятся еще идилличней, чем прежде. Ощущаю приближение мгновения, когда моя героическая жизнь станет совершенным произведением искусства. Я достигну его, ибо никогда не переставал быть героем.

Встретил в Барселоне Лифаря. Сочинил сценарий для пневматических насосов. Когда насос накачивают, он выбрасывает струю воды на стол с канделябром. Рядом я положу настоящий французский батон длиной в восемь ярдов.

25 августа

Мы вернулись в Порт Льигат. С тончайшим наслаждением готовя палитру, я страдал от кишечных спазм, которые все время повторялись и не давали спать. Кажется, этот случай мне послан провидением. Потерянное время заставилоприложить максимум усилий для завершения моего "Corpus hypercubicus".

26 августа

В этот день шел дождь. Спазмы исчезли. Я проспал весь день и настроился на завтрашнюю работу. Все это временные, поистине прекрасные, отсрочки. Дом полон тубероз и восхитительных красок. Я в постели. El gatito bonito^[22] мурлычет, производя точно такие же звуки, что и мой желудок во время кишечных расстройств. Два чистых и синхронных звука доставили мне глубокое удовлетворение. Почувствовав, что слюна подкатывается к углам рта, я отправляюсь спать.

Дует северный ветер, предвещающий, что завтра я буду наслаждаться райским утренним светом и вернусь к моему "Corpus hypercubicus".

27 августа

Браво

Эта болезнь — подарок Господа Я не готов. Не достоин того, чтобы принять болезнь кишечника и легких за мой "Corpus hypercubicus". Работаю над правым бедром. Мой желудок придет в норму, язык должен стать совсем чистым. Завтра буду работать над торсом Фидия в ожидании очищения кишечника.

Затем буду учиться писать от середины холста к краям.

28 августа

Благодарю тебя, Господи, за то, что Ты послал мне это кишечное недомогание. Я утратил равновесие. Сентябрь начнется с сентябрин. Согласно статистике люди набирают вес, совершают самоубийства и сходят с ума. Я заказал весы в Барселоне. Собираюсь взвешиваться.

Гала и Хуан нарядили el qatito bonito в желтый костюм тигра, и мы попытались уложить его в люльку, которую специально привезли из Барселоны. Сумерки и восход луны созвучны симфоническому звучанию котенка и моего желудка. Эта нутряная и лунная гармония подсказывает мне, как сделать "Corpus hypercubicus" вечным, неуязвимым для порчи. Его нужно поместить в неподверженную разрушению плесень моего желудка и мозга.

29 августа

О, ужас У меня поднялся жар и заставил днем лечь в постель. Мой желудок больше не шумит, кот не мурлычет. Мне видится мой жар, переливающийся всеми цветами радуги. Была ли это радуга моей болезни? Голуби^[23], спокойные все эти дни, начали шуметь и перекрыли шум моего больного желудка. Точно так же, как овца заняла место Исаака для свершения жертвоприношения.

Я дал цветок жасмина Андре Сагара, пришедшему ко мне вместе с Джоном и Фуа. Устроили большой банкет в честь поэта и гуманиста Карлоса Рибаса. Играли сарданью. Карлос Рибас положил всю жизнь на изучение Греции, не понимая, что за место занимала эта страна в древности. Как, впрочем, все гуманисты нашего времени…

30 августа

Воздаю хвалу Господу: болезнь миновала. Я чувствую себя очистившимся. Послезавтра я смогу работать над "Corpus hypercubicus".

Мне в голову пришла чисто далиниевская мысль: единственное, что в мире не подлежит переоценке, это уроки Греции, что впервые объяснил нам Фридрих Ницше. Ибо в самом деле аполлоновский дух в Греции достиг высочайшего универсального уровня, дионисийский дух в свою очередь преступил все крайности и чрезмерности. Обратите внимание хотя бы на трагическую мифологию эллинов. Оттого я и люблю Гауди, Раймондо Лульо и Хуана де Эррера, что среди всех, кто мне известен, это люди крайней чрезмерности.

31 августа

Сегодня впервые в жизни Сальвадор Дали ощутил ангельскую эйфорию: он прибавил в весе.

Утром меня разбудил шум крыльев голубя, попавшего в нашу комнату через дымоходную трубу. Это не простая случайность. Это знак того, что нездоровое урчание желудка наконец ушло. Клекот птиц подтверждал это ощущение: я стал прислушиваться к себе как бы со стороны, а не изнутри, как раньше. Пришло время: мы с Гала начали сооружать это "со стороны". Ведь у ангелов все "со стороны".

Сегодня родилась душа Дали.

К обеду пришла Дэзи Фэллоуз в сопровождении господина в красивых красных брюках, купленных в Аркашоне.

Сентябрь

1 сентября

Сентябрь — месяц улыбок и корпускул Гала.

"Corpus hypercubicus" — октябрь. Сентябрь можно считать месяцем гипер-Галаты.

Работаю над верхней частью груди Христа. Почти не ем. Проглатываю лишь горсть риса. Будущим летом закажу себе для работы ослепительно белый костюм. Буду кристально чистым и не допущу даже едва уловимого запаха ног, смешивающегося с ароматом жасмина, заложенного за ухо.

2 сентября

Я совершенствуюсь. Открыл новые живописные приемы.

Днем мне не хотелось сталкиваться с одним незнакомым господином, но, выйдя из дома насладиться предвечерними сумерками, спустившимися на Порт Льигат, я обнаружил, что он все еще поджидает меня. Я заговорил с ним и узнал, что по профессии он — китолов. Тут же я попросил его прислать скелет позвоночника этого млекопитающего. Он с необычайной почтительностью обещал выполнить мою просьбу.

Моя способность обязательно извлекать из чего бы то ни было пользу для себя поистине безгранична. Менее часа понадобилось, чтобы просчитать шестьдесят два варианта использования скелета кита: балет, фильм, картины, философия, терапия, магический эффект, галлюцинаторный метод для устранения у лилипутов комплекса мании величия, законы морфологии, пропорции, выходящие за пределы человеческих измерений, новый способ мочиться, дышать. Все это только вокруг китового позвоночника. Затем я пытаюсь вызвать в памяти обоняния образ разлагающегося кита, на которого в детстве ходил смотреть в Пуэрто де Льянса^[24], обнаружив, что этот воспроизведенный запах вводит меня в гипнотическое состояние, а возникший при этом образ напомнил о жертвоприношении Авраама. Этот образ был сероватого окраса, как если бы самая плоть тела кита была удалена.

Я заснул под звуки "Прекрасной Елены". Музыка и образ кита фонетически переплелись в моем подсознании.

3 сентября

Граф де Г., типично далиниевский протагонист, говорит: балы дают для тех, кого не приглашали. Хотя я получил несколько телеграмм с приглашениями на бал маркиза де Куэва, я остался в Порт Льигате; однако газеты, бдительные и педантичные, до сих пор комментируют мое пребывание в Биаррице. Самые удачные балы те, о которых говорят люди, там не присутствовавшие. Яичница без сковородки — бал без Дали. Это Дали

Вечером Гала пришла в восторг от моей картины. Я отправился спать, ощущая себя совершенно счастливым.

Счастливые картины нашей химерической реальной жизни. Милый сердцу сентябрь, прекрасные пейзажи окружают нас. Благодарю тебя, Гала Благодарю тебя — я стал настоящим художником.

Без тебя я не уверовал бы в свой дар Дай руку мне Я люблю тебя все сильнее.

4 сентября

Во время беседы с рыбаком, назвавшим свой возраст, мне вдруг представилось, что мне пятьдесят четыре года.^[25] Весь обед эта мысль беспокоила меня. Я подумал про себя: может быть, стоит просчитать годы в обратном порядке? Я вспомнил, как после публикации "Тайной жизни" отец сказал, что я прибавил себе несколько лет. Так что вполне возможно, что мне не больше сорока восьми. Прибавленные годы — пятьдесят три, пятьдесят два, пятьдесят один, пятьдесят, сорок девять — очень выгодны для меня. Я начал писать — лучше прежнего — грудь в "Corpus hypercubicus". Я задумал использовать новый прием. Я хочу быть счастливым и сделать счастливой Гала, так что все у нас будет хорошо. Мы будем работать неистовее прежнего

Вот и все Прочь, седые волосы

Я — безумное орудие труда, без сковородки, без яичницы.

5 сентября

В будущем году я стану самым маститым и ловким художником в мире. Когда-то я считал, что можно писать очень жидкой полупрозрачной краской, но это неверно. Жидкая краска абсорбирует умбру, и все желтеет.

6 сентября

Каждое утро, пробуждаясь, я испытываю высочайшее счастье, как я впервые сегодня понял, счастье быть Сальвадором Дали и с нетерпением думаю, какое чудо совершит этот Сальвадор Дали ныне. Непонятно, как вообще живут другие люди, не будучи ни Гала, ни Дали.

7 сентября

Гиперсферическое воскресенье. Мы с Гала, Артуро, Хуан и Филипс отправились в Портоло. Высадились на острове Бланка^[26]. Это самый чудесный день в этом году.

Галатея, нимфа Гала чистой бескрайней морской стихии, медленно и неуклонно принимает очертания моего будущего шедевра в рафаэлевском атомистическом духе.

Вечером приехал ко мне фотограф из Парижа. Он сказал, что всех разочаровал Хуан Миро. Он наносит на холст слишком много краски, как будто она сама по себе может создать цвет. Абстракционистов тысячи. Пикассо постарел за несколько месяцев.

Все время стоит прекрасная погода. Перед сном Гала съела большой кусок селедки. Этому воскресенью суждено было завершиться громадным геологическим, сахарным морским яйцом, абсолютно рафаэлевским, галатеанским и далиниевским. А в Париже в это время сюрэкзистенциалистское богемное дерьмо пребывает в полном упадке.

8 сентября

Наконец-то получилось лицо Гала.

9 сентября

Я одержимо работал над желтой драпировкой.

Вечером Маргарита Альберто и Дионисио с женой пришли на ужин. Гала надела коралловое ожерелье. Маргарита рассказала нам о бале у маркиза де Куэвы и стычке между ирландским принцем и югославским королем. Потом мы говорили о смерти. Одна Гала не боялась ее. Ее лишь беспокоило, как я буду жить, если ее не станет. Волнуясь, Дионисио прочел отрывок из пьесы Кальдерона "Жизнь — греза". У него была навязчивая идея или желание: якобы он — автор пьесы, причем эта мысль была до такой степени устойчивой, что он входил в образ Хосе Антонио.

Легли спать очень поздно, я не мог заснуть, и мне пришло в голову переписать руку в "Corpus hypercubicus". Приход друзей — словно мягкие осенние тени. Постепенно все вокруг Гала и Сальвадора Дали становится незримым. Вскоре мы останемся единственными реальными трансцендентными существами во вселенной. Дионисио написал мой портрет в масле, изобразив меня китайцем.

Бал у Куэвы прошел, как призрачные тени переодетых фантомов. Одни только Гала и Дали воспользовались образами из уже гибнущей мифологии. Я так люблю нас обоих.

Изображать шута запрещено^[27].

10 сентября

Запомни Умбру необходимо тщательно растворить в скипидаре. Твоя ошибка заключается в том, что ты добавил слишком много умбры. Работай влажной, хорошо смоченной тонкой кистью. Закрашивай поверхность холста осторожно, без клякс, которые могут дать потеки, и их трудно устранить, так как невозможно направить движение жидкой краски так, как нужно. Когда работаешь над наиболее сложными фрагментами, необходимо пользоваться для точности мазка более жидкими красками.

Погода переменилась. Идет дождь, сильный ветер. Горничная под моим наблюдением приготовила пирожное "галато" (игра слов: "gateau" и Гала). Я знаю почти все, что необходимо для создания живописного шедевра. Скоро все будут говорить: "Все, что делает мэтр Дали, восхитительно" Необходимо отдать дань тому терпению и уверенности, которые даровали мне Гала, мой "Corpus hypercubicus" и фидиев торс.

11 сентября

Я снова работаю над левой стороной картины. Снова, ибо в процессе высыхания краски приглушились и образовали пятно. Пятно можно убрать с помощью картофелины, а затем я перепишу этот кусок, ничего не стирая и не лессируя.

12-сентября

Опять пишу желтую драпировку, которая постепенно приближается к совершенству. Сегодня произошло нечто уникальное: впервые в жизни у меня возникло настоятельное желание посетить художественную галерею.

13 сентября

Если бы мне всегда удавалось писать только хорошо, я никогда не испытал бы чувства счастья. Кажется, ныне я

пребываю в том самом периоде зрелости, что и Гете, который, приехав в Рим, воскликнул: "Наконец-то Я появился на свет".

14 сентября

Мои поклонницы просят появиться у окна моей студии. Они аплодируют, приветствуя меня, я посылаю им воздушный поцелуй. Чувствую себя элегантным, как Чаплин, если он на самом деле был элегантным. Отхожу от окна, в голове все та же мысль: "Что же нужно для совершенства?"

15 сентября

Эуженио д'Ор, который не был в Кадаке около пятидесяти лет, приехал ко мне в окружении друзей. Он во власти очарования легенды о Лидии из Кадаке^[28]. Возможно, обе наши книги, посвященные ей, появятся одновременно. Во всяком случае его сочинение, то ли эстетическое, то ли псевдоплатоническое, философское, дополнительно оттенит реалистическую остроту и гиперкубизм моей.

16 сентября

Проснулся поздно. На улице ливень, так темно, что я не могу работать. Предчувствую, что в этом месяце потерплю творческое фиаско. Когда я писал драпировку, я стремился к мифическому совершенству, старался писать, почти не касаясь поверхности холста. Я пытался достичь вершины мастерства, квинтэссенции дематериализации. Результат оказался плачевным. Кусок, написанный всего за час, был великолепен, но по мере высыхания, под воздействием умбры все окрасилось желтым и покрылось пятнами. Этим сентябрьским днем 16 числа потемнение "Corpus hypercubicus" совпало с появлением тяжелых грозовых туч. Они омрачили весь день. Но к вечеру я постепенно понял эту самую странную из моих ошибок. Я получаю удовольствие от своих ошибок. Гала знает, как можно исправить дефект, просто очистив холст картофелиной перед самой переработкой. Меня радует возможность раскрыть известные мне технические ухищрения, привлекая при этом и мои неудачи. Еще некоторое время я упиваюсь своим огрехом, потом прошу принести нечто столь же ирреальное, сколь и реальное одновременно — картофелину. Когда она появляется передо мной, я вздыхаю подобно Гете: наконец-то, я появился на свет.

Хорошо появляться на свет в ненастный грозовой день.

17 сентября

Я пишу драпировку и тень на руке. В Мексике умер человек в возрасте ста пятидесяти лет, оставив сироту ста одного года. Как хотелось бы прожить столько или дольше Я всегда ожидал, что соответствующие науки (разумеется, с Божьей помощью) помогут значительно продлить человеческий век. На этот раз со мной произошло что-то похожее: возможность рождаться заново — путь к продлению жизни. Упорная моя память — мой безмолвный летописец, узнаешь ли ты меня?^[29]

Гала с Хуаном приехала в Барселону. В сумерки мы отправились на лодках на рыбалку, вооружившись длинными удочками, к концу которых прикрепили шелковые черные носки, изношенные на официальных раутах в Нью-Йорке.

Мир тебе, Гала, я постучу по дереву, чтобы с тобой ничего не случилось. Ты — это я, ты — зеница наших с тобой глаз

Приехал осветитель посмотреть на мой "Corpus hypercubicus". Оцепенев на мгновенье, он воскликнул: "Христос" В Каталонии это эквивалент тяжелого ругательства.

19 сентября

Я работаю над фрагментом драпировки увереннее, чем прежде, и делаю рисунок одеяния, призванного скрыть пол Христа. Несмотря на отсутствие электрического освещения.

20 сентября

Я переписываю левую сторону куба. Вечером начну с того, чему посвятил предыдущий день, — я буду писать то, что скроет пол Христа. Гала ушла с друзьями половить креветок.

21 сентября

Я открыл старинную рукопись (датированную 1880 годом) о природе и прочел историю стопроцентно далиниевскую. Из-за резкого глотка некто на дружеской вечеринке проглотил вилку, которая попала в желудок. Некий доктор Полайон извлек ее оттуда, сделав виртуозную операцию. История абсолютно далиниевская. Я изучил ее до мельчайших подробностей, особенно касавшихся болевых ощущений.

В связи с этим происшествием 24 августа было сделано очень интересное заявление на сессии Академии медицины. Привожу некоторые выдержки из него:

"Я имею честь представить академии вилку, которую извлек вчера при операции на желудке. Пациент по имени Альберт С., двадцати пяти лет, по профессии цирковой маг и жонглер, специализирующийся на скатологических номерах при участии ассистентки арабского происхождения. Находясь в Люшоне 8-го числа данного месяца, он развлекал друзей заглатыванием всевозможных острых предметов. Один из них попал в пищевод; в состоянии удушья Альберт С. глубоко вздохнул и потерял сознание. Придя в себя, он несколько раз пробовал выхватить вилку, проникая в горло пальцами. Но все было безуспешно. Вилка медленно передвигалась по пищеводу и попала в желудок. Единственным проявлением этого был выход кровавой слизи, связанный с травмированием слизистой оболочки глотки и пищевода; а на следующий день он уже продолжал свои скатологические номера. Через несколько дней пациент почувствовал некоторый дискомфорт в надчревной полости и решил обратиться к врачам. Д-р Лавернь предложил ему поехать в Париж и любезно рекомендовал меня в качестве специалиста. Последовав этому совету, он лег ко мне в госпиталь Питье 14 августа — через шесть дней после случившегося…"

"Рост пациента немного выше среднего. Мускулатура развита хорошо, но руки и ноги довольно тонки. Желудок разработан хорошо, без каких-либо жировых отложений, под кожным покровом ощущаются выпуклости и впадины его брюшных мышц; член очень мал, но крайне возбудим. Пациент очень четко объяснил, что вилка проникла в его желудок своей округлой оконечностью, он почувствовал ее в верхнем отделе желудка. Значит, вилка находилась в отклоненном положении, следуя, как он предполагал, несколько выше пуповины слева направо и снизу вверх; острая оконечность предмета, скрытая в левом гипохондриуме, и его тупой конец легко обошли пуповину и оказались в правом гипохондриуме".

"Вилка весьма тяжелая и большая. Пациент сказал, что чувствует боль в тот момент, когда желудок пуст. Поэтому ему приходится часто принимать пищу, чтобы ослабить боль. При этом желудок и кишечник функционировали нормально, не было ни кровохарканья, ни рвоты".

"Зондаж пищевода не дал никаких результатов. Это исследование, предложенное г-ном Коллином, должно было вызвать различимый на слух специалиста характерный звук при соприкосновении зонда с инородным телом, находящимся в желудке. Но зонд никакого слышимого звука не вызвал, и мы начали уже сомневаться, есть ли вилка в желудке вообще. Это, казалось, подтверждалось и болями, возникшими у пациента при проведении зондажа. Опять-таки, маловероятно, что человек, проглотивший вилку, испытывает такую боль при прохождении по пищеводу маленького зонда".

"Чтобы рассеять свои сомнения, я заручился помощью г-на Трувэ, который провел зондаж пищевода, используя прибор с электрическим сигналом для обнаружения присутствия в тканях испражнений. В тот момент, когда конец зонда проник в желудок, мы с Трувэ услышали сигнал электрической батареи на уровне верхней фракции. Но звук, который удалось получить вторично, был слишком короток для полной уверенности в наличии вилки в желудке".

"Дальнейшие исследования, рекомендованные г-ном Трувэ, уточнили диагноз полностью. Высокочувствительная магнитная стрелка при приближении к пациенту дала реакцию на уровне его желудка. Когда тот производил какие-то телодвижения, стрелка поворачивалась вслед за ними".

"Большой электромагнит, помещенный в нескольких миллиметрах от кишечной стенки, при подключении тока давал едва заметную реакцию на кожном покрове, как если бы какой-то предмет внутри брюшины двинулся в сторону магнита.

Когда магнит устанавливали прямо против зоны желудка больного, он при каждом подключении тока начинал колебаться и притягивался к кожной поверхности.

Все эти исследования ясно указывали на присутствие инородного тела вместе с фекалиями в верхнем отделе брюшной полости. Сопоставив полученные результаты с ощущениями пациента при внешних осмотрах кишечника, мы окончательно убедились в присутствии вилки в желудке".

"Когда диагноз был установлен, перед нами встала задача извлечь инородное тело. Поскольку хирург не может извлечь объемный предмет, вводя в пищевод щипцы или другие инструменты, я не стал терять время в этом направлении и решил разрезать желудок.

Операция на желудке, осуществленная согласно рекомендациям д-ра Лаббэ, была проведена 23 августа. Вилка была извлечена, и, больше того, д-р Полайон смог даже несколько рационализировать оперативный метод".

Прослушав это сообщение, барон Ларрей обратил внимание присутствующих на то, что такая операция на желудке уже была проведена в довольно давние времена и что он помнит, как прочитал в старинной книге сообщение о том, как девушка проглотила вилку. Спустя несколько месяцев она попала в надчревную полость, и, чтобы изъять ее, хирургу пришлось разрезать стенки кишечника и желудка. 

1954

Несмотря на незначительность внешних проявлений, 1954 год не был пустым. Напротив, это один из самых творчески наполненных периодов жизни Дали. Он начался с создания пьесы в трех действиях — мистико-эротической драматической фантазии для трех актеров. Эта драма с текстами эротического содержания, как и следовало ожидать, рассчитана на элитарную аудиторию. Дали написал также "120 дней содома божественного маркиза де Сада" и начал снимать фильм "Фантастические приключения кружевницы и носорога".

1955

Декабрь

Париж, 18 декабря

Апофеоз Дали в храме науки перед восхищенной толпой. Я еле пробрался туда на своем "роллс-ройсе", забитом цветной капустой, меня приветствовали тысячи фотовспышек. Я выступал в большой аудитории Сорбонны. Робеющая публика ждала от меня пророчеств. И она их услышала. Я решил рассказать о самых бредовых подробностях моей жизни, ибо Франция — самая образованная, самая рациональная страна в мире. Тогда как я, Сальвадор Дали, приехал из Испании — страны самой мистической в мире…Эти первые мои слова вызвали бурные аплодисменты, ибо никто так не чувствителен к комплиментам, как французы. Образованность и интеллигентность, сказал я, более всего уводят нас в сумрак скептицизма, смысл которого состоит в том, чтобы свести все к гастрономической, прустовской туманности. По этой причине необходимо, чтобы время от времени в Париж приезжали такие испанцы, как Пикассо и я, предъявляя французам сырой и кровавый срез реальной жизни.

При этих словах в зале заволновались. Я завоевал их.

Затем на одном дыхании я произнес следующее: Один из последних самых крупных современных художников — без сомнения Анри Матисс, но Матисс — один из последних наследников Французской революции, воплощение триумфа буржуазии и буржуазных вкусов. Бурные аплодисменты. Я продолжал: последствия развития новейшего искусства привели нас к максимальному рационализму и скептицизму. Нынешние молодые художники верят в "ничто". Совершенно естественно, что один ни во что не верит, другой создает это "ничто", являющееся объектом всего современного искусства, в том числе и абстракционизма, и академизма, за исключением работы группы американских художников из Нью-Йорка, которая, несмотря на отсутствие традиций и инстинктивный пароксизм, очень близка новой мистической вере, которая окончательно оформится, когда мир осмыслит прогрессивное значение ядерной физики. Во Франции, стоящей на позициях, диаметрально противоположных нью-йоркской школе, мне известен только один пример — художник — и это мой друг — Жорж Матье, который благодаря своему монархическому и космогоническому атавизму выработал позицию, представляющую собой полную противоположность академической новой живописи.

С этой точки зрения надо особо подчеркнуть важность моих открытий. Как я понимал, мне нечего было больше сообщить этой псевдонаучной интеллигенции. Я знал, что я — плохой оратор и, тем более, не ученый, но аудитория состояла из ученых и, в частности, специалистов по морфологии, которые были способны понять ценность и творческий характер моих фантазий.

В возрасте девяти лет, продолжал я, я жил в Фигерасе, в моем родном городе. Как-то сидя почти совершенно раздетым за обеденным столом, я облокотился на него и чуть было не заснул, но молоденькая горничная следила за мной. На столе были рассыпаны крошки засохшего хлеба, которые больно впивались в кожу локтя. Такая боль походит на лирическое состояние, которое обычно вызывает пение соловья — пение, заставляющее меня рыдать от восторга. Почти сразу же я заметил, что меня, как в горячечном бреду, преследует вермееровский образ "Кружевницы", репродукция которой висела на стене отцовского кабинета. Я всегда мог рассматривать эту репродукцию через приоткрытую дверь. В это же время я думал о роге носорога. Позже мои друзья расценивали эти фантазии как бред, и это была правда, Случилось так, что я, будучи уже взрослым молодым человеком, потерял репродукцию "Кружевницы" в Париже. Я был так расстроен, что не мог есть, пока не нашел замену.

Публика слушала меня, затаив дыхание. Я попытался объяснить, как мои постоянные занятия Вермеером и, в частности "Кружевницей", привели меня к решительным действиям. Я специально попросил в Лувре разрешения сделать копию этой картины. Утром я приехал в Лувр, думая о роге носорога. К великому удивлению друзей и главного хранителя, рисунок рога появился на приготовленном мною холсте.

Напряжение моей публики разрядилось во взрыве смеха, тотчас перешедшем в аплодисменты. Откровенно говоря, заключил я, я предполагал, что это произойдет.

Затем репродукция "Кружевницы" была показана на экране, и я смог объяснить, что более всего действует на меня в этой картине: все сходится точно на месте изображения иглы, которая на самом деле не написана и ее присутствие скорее предполагается. А остроту кончика иголки я ощутил на собственном локте, проснувшись от этого болезненного ощущения в разгар самой райской моей сиесты. До сих пор "Кружевницу" считали тихой, спокойной картиной, но для меня она обладает мощной художественной силой, которую можно разве что сравнить с энергией недавно открытого антипротона.

Затем я попросил ассистента показать на экране мою копию. Все встали, аплодируя и восклицая: "Она лучше оригинала Несомненно" Я объяснил, что, делая эту копию, я поначалу ничего не понимал в картине, и понадобилось целое лето работы, чтобы осознать, что я инстинктивно воспроизвел самые правильные и четкие линии. Столкновение хлебных крошек и корпускул вызвало к жизни образ кружевницы. Я решил, что продолжу работу: мои "носорожьи" идеи обрели такую ясность, что я послал Матье телеграмму: "На сей раз уже не Лувр. Я должен изобразить живого носорога".

Чтобы разрядить атмосферу и вернуть моих слушателей в мир реальности, ибо они явно были сбиты с толку, я показал фотографию, на которой мы с Гала купаемся в заливе у Кап-Круса. На переднем плане репродукция "Кружевницы", остальные пятьдесят репродукций были разбросаны по оливковой роще, постоянно приглашая к новым размышлениям над этой проблемой, значение которой чрезвычайно важно, так как именно в это время я углубился в изучение морфологии подсолнуха, в связи с которым Леонардо да Винчи уже сделал ряд очень интересных наблюдений. Тем летом 1955 года я открыл, что в точках сочленения лепестков, формирующих подсолнух, просматриваются совершенные очертания носорожьего рога. В настоящее время морфологи не совсем уверены, что лепестки подсолнуха представляют собой точные логарифмические кривые. Тем не менее я смог уверить аудиторию в Сорбонне, что с точки зрения логарифмической кривой в природе нет более совершенного экземпляра, чем кривая рога носорога.

Продолжая исследование подсолнуха и других кривых, более или менее близких к логарифмическим, я стал легко различать видимые контуры "Кружевницы" и ее атрибутов, ее прически, ее подушечки, исполненной в духе дивизиониозма Сера. В каждом подсолнухе я находил приблизительно пятнадцать вариантов "Кружевниц", наиболее близких к вермееровскому оригиналу.

Вот почему, продолжал я, когда я впервые увидел репродукцию "Кружевницы" и живого носорога вместе, я представил себе, что если бы между ними завязалась борьба, то победила бы "Кружевница", ибо с точки зрения морфологии она представляет собой рог носорога.

Смех и аплодисменты сопровождали первую часть моей лекции. Мне осталось только предъявить аудитории бедного носорога, несущего на носу крошечную "кружевницу", которая сама по себе и есть его рог, обладающий громадной духовной силой, ибо, не имея ничего общего со звериным обликом животного, "кружевница" является символом абсолютной монархии и целомудрия. Холст Вермеера — прямая противоположность произведениям Анри Матисса, идеального примера слабости, и талант последнего, его живопись не так целомудренны, как творчество Вермеера, который как бы не притрагивается к сущности объекта изображения. Матисс же деформирует реальность, трансформирует и доводит ее изображение до примитивности.

Осторожно, дабы не дать моей аудитории возможности отклониться от направления моих размышлений, я показал мою картину "Hypercubicus Christ" — пример более или менее привычной картины, в которой мой друг Робер Дюшарне, снимавший в это время фильм под названием "Необычайные приключения кружевницы и носорога", усмотрел лицо Гала, образованное восемнадцатью носорожьими рогами.

На сей раз за моими разглагольствованиями не последовало одобрительных "браво" или "ура", но они возобновились, когда я добавил, что некоторые видят явную евхаристическую связь между хлебом и ногами Христа, усматриваемую с точки зрения и значения, и морфологии формы. Всю жизнь я был одержим идеей раскрытия смыслового значения хлеба, который изображал бессчетное множество раз. Если анализировать некоторые кривые в моем "Corpus hypercubicus", можно увидеть божественную кривую рога носорога, который является сущностной основой всего целомудренного и художественного. Тот же рог, продолжал утверждать я, указывая на экран, на котором в этот момент была моя картина с изображением размягченных часов, можно уже обнаружить в этом раннем далиниевском произведении.

"Почему часы мягкие?" — спросил один из присутствующих.

"Мягкие или твердые, — ответил я, — это не имеет значения. Важно, что они показывают правильное время". В картине уже есть признаки рогов носорога, которые намекают на постоянную дематериализацию, которая постепенно трансформируется во мне в нечто абсолютно мистическое.

Нет, разумеется, рог носорога — не романтического дионисийского происхождения. Напротив, он содержит аполлоновское начало, как я понял при изучении формы шеи в портретах Рафаэля. Анализируя, я обнаружил, что все в них состоит из кубов и цилиндров. Рафаэль компоновал кубы и цилиндры — формы, подобные логарифмическим кривым, наблюдаемым в роге носорога.

Для подтверждения сказанного был показан слайд с моей копией картины Рафаэля, в которой явно просматривалось влияние моей навязчивой идеи о носорогах. Эта картина "Распятие" — один из высочайших образцов конической организации поверхности. Как уже отмечалось, это не тот рог носорога, который мы находили у Вермеера (у которого он обладает значительно большей силой) — нет, это рог, который можно было назвать неоплатонической диаграммой, сделанной на основе этой картины и выявляющей в ней самое существенное,- это диаграмма, в которой все фигуры разделены в соответствии с божественным монархическим отношением Лукаса Пачелли, постоянно использующего в своих рассуждениях по эстетике слово "монархия", ибо пять правильных фигур полностью подчинены абсолютной сферической монархии.

Вновь аудитория слушала меня, затаив дыхание. Я преподнес ей еще одну суровую истину. На экране фотография, на которой носорог, снятый сзади; я проанализировал ее чуть раньше, чтобы доказать, что это ничто иное, как удвоенный подсолнух. Носорог не удовлетворяется только ношением самых прекрасных логарифмических кривых на оконечности своего носа, в дополнение ко всему на теле он носит своего рода галактику логарифмических кривых в форме подсолнуха.

Раздались возгласы: "Браво" Аудитория вновь была у меня в руках. Все мы пребывали в состоянии чистого далинизма. Это был поистине миг прозрения.

Изучив морфологию подсолнуха, сказал я, я понял, что его основные точки, кривые и тени обладают безмолвностью в полном соответствии с глубокой меланхолией самого Леонардо. Затем я подумал про себя, не слишком ли это толкование механистично. Динамический покров подсолнуха не позволяет мне увидеть в нем "Кружевницу". Я изучал этот вопрос, когда рассматривал фотографию кочана цветной капусты. Я понял: морфология цветной капусты идентична морфологии подсолнуха, поскольку и она состоит из правильных логарифмических кривых — лепестков, но ее розетка обладает особой, почти ядерной энергией. Напряжение распускающегося плода сходно с упрямым менингитическим лбом, который я так страстно люблю в "Кружевнице". Я приехал в Сорбонну на "роллс-ройсе", заполненном капустой, но в это время был не сезон для полноценных больших ее головок. Надо подождать до марта. Самая большая из найденных мной головок была сфотографирована под определенным углом. Я дал слово чести: когда снимок будет готов, все увидят в нем "кружевницу".

Совершенное безумие охватило зал. теперь уже следовало рассказать им что-нибудь забавное. Я решил вспомнить историю о Чингис-хане. Однажды Чингис-хан услышал соловьиное пение в райском уголке, где он хотел быть похороненным. На следующий день он увидел во сне белого носорога-альбиноса с красными глазами. Он счел этот сон дурным предзнаменованием и отказался от завоевания Тибета.

Не напоминает ли это детские впечатления, которые, как вы помните, тоже начинались с пения соловья, предшествовавшего появлению навязчивой идеи о "кружевнице", крошках сухого хлеба и рога носорога? Изучая жизнь Чингиз-хана я получил приглашение выступить с лекцией от Мишеля Чингиз-хана — постоянного генерального секретаря Международного центра эстетических исследований. Для меня с моей репутацией и врожденными империалистическими склонностями это оказалось естественным совпадением.

Другая история. Спустя два дня я столкнулся с другим, более печальным совпадением. Я обедал с Жаном Кокто и рассказывал ему о предмете нашего разговора, как увидел, что он побледнел.

"Что смутило тебя в моих словах?"

И перед зачарованной аудиторией, которая пребывала в состоянии крайнего возбуждения, я помахал в воздухе "предметом" — это был фитиль, которым булочник Вермеера разжигал печь в своей пекарне. Вермеер, у которого не было денег, чтобы заплатить булочнику, обычно давал ему в обмен на хлеб картины или какие-то вещицы, и пекарь разжигал ими печь. Этот предмет из Дельфта состоял из птички и рога, правда, не носорожьего, но видимо, более или менее правильного логарифмического типа и принад лежавшего какому-то другому животному. Это чрезвычайно редкая вещица, ибо о Вермеере, кроме свидетельства об этой вещице, ничего неизвестно.

Публика, сидящая в зале, как только я упомянул имя Жана Кокто, заволновалась, в связи с чем я должен был сказать, что преклоняюсь перед членами Французской академии. Этого было довольно, чтобы вызвать аплодисменты. Я преклоняюсь перед членами Французской академии особенно с тех пор, как один из самых знаменитых членов академии Испании, философ Эуженио Монтес сказал мне нечто такое, что мне очень понравилось, ибо я всегда считал себя гением. Он сказал: "Дали ближе всех к божественному Раймондо Лульо".

Шквал аплодисментов приветствовал эту цитату.

Я успокоил аудиторию и добавил: "Я думаю, что после моих сегодняшних повествований они поняли, чтобы перейти от "кружевницы" к подсолнуху, от подсолнуха к носорогу, от носорога к цветной капусте, действительно нужно что-то иметь в голове".

1956

Май

Порт Льигат, 8 мая

Газеты и радио с большим подъемом сообщают, что сегодня годовщина окончания войны в Европе. Проснувшись ровно в шесть утра, я воодушевился мыслью о том, что, видимо, именно Дали выиграл эту воину. Это порадовало меня. Я не был знаком с Адольфом лично, но теоретически мы могли встретиться в приватном порядке в двух случаях. Накануне Нюрнбергского конгресса, увидев в моем творчестве большевистскую и вагнерианскую настроенность, мой уважаемый друг лорд Бернерс попросил подписать мою книгу "Покорение иррационального" с тем, чтобы передать ее лично Гитлеру. Взяв книгу из рук лорда, я пришел в легкое замешательство: я вспомнил безграмотных крестьян, которые приходили в контору моего отца и в представленных им документах вместо подписи ставили крест. И я, как бы солидаризируясь с ними, в свою очередь, тоже поставил крест.

Я понимал, что совершил, видимо, нечто чрезвычайно важное (не совершив на самом деле ничего), но мне не могло прийти в голову, что крест станет знаком, который обозначит катастрофический провал Гитлера. Дали — специалисту по крестам (величайшему из когда-либо существовавших) удалось двумя легкими росчерками выразить — графически, повелительно, магически — квинтэссенцию, пятую сущность тотального конфликта свастики, — динамического, ницшеанского, искривленного гитлеровского креста.

Я изобразил стоический крест, самый стоический, самый веласкесовский и самый антигитлеровский из всех, — испанский крест дионисийской ясности. Адольф Гитлер, несомненно, был наделен антенной, наполненной астральной силой и магией, и он, видимо, на протяжении долгого времени, до самого смертного часа в берлинском бункере испытывал страх из-за моего предсказания. Разумеется, Германия, несмотря на ее суперусилия, была обречена на поражение, и именно Испания, не принимавшая участия в конфликте, оставшаяся в стороне с ее дантовской судьбой и Божьей помощью привела к победе, выиграла и все еще одерживает духовную победу в этой самой воине. Вся разница между Испанией и Германией мазохиста Гитлера заключается в том, что мы — испанцы и немцы — абсолютно противоположны друг другу.

9 мая

Я невероятно везуч. Я глубоко постигаю математическое противоречие Вселенной. За последние два года я завершил четырнадцать работ, одна прекраснее другой. Мадонна и младенец Иисус озаряют все мои творения, при этом я использую жесткие математические правила. Христос расщепляется на 888 частиц, растворяющихся в магической "девятке". Теперь я перестану писать с терпеливой кропотливостью. Быстрее, быстрее Я отдам всего себя, я жажду победы Ускорение уже дает свои результаты. Одним прекрасным парижским утром я направился в Лувр, чтобы за час скопировать "Кружевницу" Вермеера. Я хотел изобразить ее между четырьмя корками хлеба, как если бы она родилась от связи хлебных молекул согласно принципу моего четырехстороннего континуума. Все увидели нового Вермеера.

Вы вступили в эру великого искусства. Предшествующая эпоха завершилась в 1954 году со смертью поэта морских водорослей, воплотившего вкусы среднего класса. Я имею в виду Анри Матисса — художника Французской революции 1789 года. Это творческая аристократия, рожденная в бреду. Все — от коммунистов до христиан — все воспринимают мои иллюстрации к Данте. Они опоздали на 100 лет Гюстав Дорэ представлял себе преисподнюю в виде угольной шахты; я же со все возрастающим ужасом вижу ее под средиземноморскими небесами.

Подходит время моего фильма "Живая коляска", о котором я уже упоминал. Когда он задумывался, я прежде всего отработал сценарий: женщина влюбляется в коляску, живет с ней и ребенком, прекрасным, как Бог. Коляска обладает всеми атрибутами живого существа.

10 мая

Я пребываю в состоянии интеллектуального подъема, все мои желания исполняются. Литургическая коррида начинает обретать реальные черты. Все интересуются ею. Отважные священники отплясывают вокруг быка в соответствии с иберийским эстетическим ритуалом боя быков. Самое любопытное заключается в замещении обычного кругового движения быка движением вертикальным, осуществляемым с помощью автожира — совершенно мистического инструмента, черпающего энергию из самого себя, о чем свидетельствует его название. Чтобы сообщить зрелищу максимум опустошительной динамической энергии, автожир увлекает тушу быка ввысь, скажем, в горы Монсеррат, где ее растерзают орлы, завершив тем самым невиданную прежде псевдолитургическую корриду.

Добавлю, что сообразно далиниевскому варианту оформления боевого ринга за contrabarrera должны быть скрыты штаны, принимающие разнообразные формы, напоминающие главным обра2зом очертания кишечника. Штаны надуваются под давлением мощной струи горячего скисшего молока. Ипостась испанского мистицизма из бездны субмарины Нарцисса Монтуриоля^[30] возносится на геликоптере к небесам.

11 мая

Ежегодно, в обязательном порядке, меня навещает какой-нибудь молодой человек, интересующийся моими делами. Пришедшему в это утро я сказал: "Чтобы обрести прочную репутацию в обществе, будучи наделенным талантом, стоит уже в юности нанести резкий удар по его устоям. Нужно также, подобно мне, быть снобом.

Эта черта была мне свойственна уже в детские годы. Я восхищался высшим обществом, которое для меня олицетворяла леди Урсула Маттас. Она была родом из Аргентины, я был влюблен в нее главным образом за то, что она носила шляпу (в моей семье шляпы не носили) и жила на втором этаже. По мере взросления мой снобизм уже не ограничивался вторым этажом. Сам я всегда стремился жить на самых престижных этажах. Когда я приехал в Париж, мною овладела навязчивая идея попасть в дома, которых, как мне представлялось, я был достоин. Как-то меня в такой дом пригласили, и мое тщеславие было удовлетворено подобно тому, как болезнь начинает проходить, едва доктор ступает на порог дома. Позднее я, правда, очень редко наносил визиты в те дома, куда меня приглашали. А уж если я отправлялся куда-нибудь, то устраивал скандал, который тут же привлекал ко мне внимание, после чего я мгновенно исчезал. Но для меня снобизм, особенно в сюрреалистический период был по сути своеобразной тактикой, ибо, кроме Рене Кревеля, только меня принимали в свете. Для других сюрреалистов этот круг был недоступен, их там не принимали. Находясь среди них, я мог вскочить и заявить: "Мне нужно в город на званный обед", заставляя их теряться в догадках и позже узнать (хотя все становилось известно на следующий же день, и в каком-то смысле было даже лучше, что новости доходили до них через третьих лиц), что я обедал, к примеру, у Фоссиньи-Люсинь или в семействе, общество которого они считали "запретным плодом", поскольку туда их не приглашали. Как только я приехал в теперешний свой дом, я начал пользоваться другой формой снобизма, еще более вызывающей.Я мог, например, сказать: "Я уйду сразу после кофе. Мне нужно встретиться с сюрреалистами", которых я представлял как группу, более труднодоступную, чем аристократы, чем все, кого онизнали, ибо сюрреалисты посылали мне оскорбительные письма, считали представителей высшего света ничего не понимающими идиотами. В то время снобизмом считалось сказать что-нибудь неожиданное для всех: "Я собираюсь на Плас Бланка, там у меня очень важная встреча с сюрреалистами". Это производило огромное впечатление. С одной стороны, я был в обществе людей, которым было крайне любопытно, что я иду туда, куда они пойти не могут, а с другой — сюрреалисты. Что же до меня, то я всегда бывал в тех местах, где те или другие оказаться не могли. Снобизм заключался в способности поставить одних в такое положение, в которым другие быть не могли что приводило к тому, что, находясь рядом, те и другие ощущали собственную неполноценность. Во всех вариантах человеческих отношений всегда кроется возможность для абсолютного владения ситуацией. Это, собственно, и было моей тактикой по отношению к сюрреалистам. Стоит добавить вот что: я не принимал участия в обычных сплетнях и не знал, кто с кем в каких отношениях. Подобно комедийному актеру Гарри Лэндону, я всегда направлялся именно туда, куда ходить не следовало. Высший свет был сердит на Лопеза из-за меня и фильма "Золотой век". Все знали, что аристократы ссорились и не признавали друг друга по этой причине. Я же, Дали, невозмутимо продолжал наносить визиты в высшем свете, а после всего направлялся к Лопезам, ничего не ведая об этих взаимных недовольствах, а если я почему-либо знал о них, то не придавал им ни малейшего значения. Это напоминало конфликт между Коко Шанель и Эльзой Скиапарелли, которые учинили целую гражданскую войну из-за моды. Я завтракал с первой, приходил на чай ко второй, а вечером снова ужинал с первой. И это подняло водоворот злобы. Я из той редкой породы людей, что существуют в самых парадоксальных условиях, совершенно закрытых по отношению друг к другу, и кто внедряется в них, когда вздумается. Я поступал так из чистого снобизма, причем по отношению к самым высоким кругам.

Глаза юноши, слушавшего меня, округлились, как у рыбы. "Что еще вы хотите узнать?" — спросил я.

"Ваши усы. Они не стали длиннее по сравнению с первым днем, когда я видел вас?"

"Длина их постоянно колеблется, они не бывают одинаковыми даже два дня подряд. Сейчас они не совсем в порядке, так как у меня не было времени ими заняться из-за вашего прихода. Я еще не начинал работать. Мне еще нужно по-настоящему проснуться".

Поразмыслив, я подумал, что эти слова слишком банальны для Дали, что вызвало во мне чувство неудовлетворенности, которое подтолкнуло меня к уникальному изобретению, я сказал: "Подождите".

И вышел, чтобы приклеить к кончикам усов два волокнистых овощных отростка. У этих отростков странное свойство скручиваться и раскручиваться. Вернувшись, я продемонстрировал свое изобретение гостю: я изобрел усы-радары.

12 мая

Критика — занятие высшего порядка. Оно достойно только гениев. Только я могу написать памфлет о критике, ибо я изобрел параноико-критический метод. И я написал его.^[31] Но и в нем, как в этом дневнике моей "Тайной жизни", я сказал далеко не все и оставил в резерве часть взрывоопасных гранатов, а если бы меня, к примеру, спросили, кто самая посредственная личность из известных мне людей, я бы ответил: это Кристиан Зервос. Если бы мне сказали, что все цвета Матисса дополнительные, я бы подтвердил, что это правда, что все они вполне соотносятся. И затем я сказал бы, что неплохо бы обратить внимание на абстрактное искусство. Поскольку его денежная ценность тоже очень скоро приблизится к абстрактной. Существует определенная градация в печальных ликах нонфигуративного искусства: во-первых, собственно абстрактное искусство, облик которого ужасающ во-вторых, это художник-абстракционист, что, может быть, еще печальнее; затем печаль перерастает в беду, когда лицом к лицу сталкиваешься с поклонником абстрактного искусства; но самый зловещий вариант — это критики абстрактной живописи, так называемый эксперт. Порою происходит нечто чудовищное: все критики единодушно считают, что то или иное "произведение" очень хорошо либо очень плохо. В такой ситуации можно быть уверенным, что все они лгут. И нужно быть величайшим болваном, чтобы настаивать на том, что если волосы седеют, то, совершенно естественно, бумага тоже должна желтеть.

Я назвал свой памфлет "Рогоносцы современного искусства", но я не сказал, что самые великолепные из всех рогоносцев — рогоносцы-дадаисты. Постаревшие, поседевшие, но все еще крайне нонконформисты, они страстно любят получать золотые медали на каком-нибудь очередном биеннале за произведения, созданные с единственным желанием шокировать публику. Есть еще рогоносцы, менее великолепные — если это возможно,- чем эти старики: рогоносцы, вручающие награду Кальдеру. А Кальдер — это даже и не дадаист, и хотя все так думают, никто не отваживается сказать, что его "произведения" вообще никто не купит. Никогда не купит.

13 мая

Из Нью-Йорка приехал журналист, чтобы узнать, что я думаю о Моне Лизе Леонардо. Я сказал ему следующее.

"Я — большой поклонник Марселя Дюшана, ему удалось придумать знаменитую трансформацию лица Джоконды. Он пририсовал ей короткие усики — усики по сути далиниевские. Под репродукцией он очень мелкими, едва читаемыми буквами сделал надпись: "Q.H.O.O".. — "У нее жар в заднице".

Что касается меня, то я всегда восхищался смелостью Дюшана, который в то время задавался куда более важными вопросами, например: нужно ли сжечь Лувр или нет? Тогда я был уже горячим поклонником ультраконсервативной живописи великого Мейссонье, которого я всегда считал художником более высокого класса, чем Сезанн. Разумеется, я был одним из тех, кто сказал, что Лувр сжигать нельзя. До сих пор я думаю, что моя точка зрения была принята во внимание: Лувр не сожгли. Но если бы вдруг приняли решение его сжечь, то "Джоконду" следовало бы спасти, даже, может быть, отправить ее с соответствующей охраной в Америку.^[32] И не только потому, что она с любой точки зрения очень хрупка. Джокондофилия распространилась по всему свету. Многие нападали на "Джоконду", несколько лет назад в нее даже бросили камень — совершенный пример чудовищной агрессии по отношению к собственной матери. Зная концепцию Фрейда относительно Леонардо да Винчи, все подсознательное, что скрывало его искусство, легко сделать вывод, что, когда он писал "Джоконду", он был влюблен в свою мать. Сам того не зная, он писал ту женщину, что обладала всеми чертами его матери. У нее был большой бюст, и тем, кто мог их сравнить, она очень напоминала образ матери Леонардо. В то же время у нее двусмысленная улыбка. Так что эдипов комплекс, который обуревает какого-нибудь несчастного, заключается во влюбленности в собственную мать. Такой бедолага отправляется в музей. Музей — дом, открытый для публики. В подсознании одержимого это публичный дом. И в этом публичном доме он встречает прототипы множества матерей. Мучительное присутствие образа матери, обращающей к нему нежный взор и двусмысленную улыбку, и толкает его на криминальный акт. Он совершает убийство матери, схватив первое, что попалось под руку, — камень, и разрушает картину. Это типичный пример агрессивного параноика…"

Уезжая, журналист сказал мне: "Одно это стоило того, чтобы приехать сюда"

Думаю, что действительно стоило Я наблюдал за ним, видя, как в глубоком раздумье морщился его лоб, как, когда мы прогуливались, он пытался подобрать какой-то камень.

Сентябрь

2 сентября

Я получил телеграмму от принцессы П., сообщавшей мне о своем приезде. Я полагал, что она привезет "китайскую мастурбирующую скрипку", которую ее муж, принц, обещал привезти мне в подарок из последней поездки в Китай. После обеда под ласковым небом я грезил о китайской скрипке, снабженной вибрирующим придатком. Механизм придатка устроен так, что его можно вложить в задний проход или во влагалище. Когда он уже на месте, музыкант начинает водить смычком по струнам скрипки, естественно, ничего не играя, но следуя нотной записи только в целях мастурбации. Затем извлекая звук легкими ударами смычка, вызывающими движение вибратора, сообщающегося с придатком, музыкант испытывает оргазм именно в тот момент, когда наступает музыкальная кульминация.

Предаваясь эротическим грезам, я краем уха слышал беседу трех барселонцев, которые рассуждали о проблемах Вселенной. Один из них рассказывал историю о звезде, которая существовала около миллиона лет, и свет ее был виден до сих пор и т.д., и т.п.

Я не разделял их ленивого изумления и сказал, что ничто, происходящее во Вселенной, не удивляет меня. И это абсолютная правда. Один из этой тройки, очень известный часовой мастер, говорит мне, не желая продолжать спор:

"Ничто вас не удивляет Но, давайте, пофантазируем. Уже полночь, и на горизонте забрезжил легкий свет, возвещающий о закате. Вы напряженно всматриваетесь и внезапно видите, как восходит солнце В полночь Это по меньшей мере не удивило бы вас?"

"Нет, — ответил я, — это не удивило бы меня ни в малейшей степени".

Часовщик из Барселоны воскликнул: "Меня бы это потрясло И настолько, что я решил бы, что сошел с ума"

Тут Сальвадор Дали изрекает один из тех фундаментальных софизмов, секретом которых владеет он один:

"По-моему, как раз наоборот Я бы подумал, что это солнце сошло с ума".

3 сентября

Принцесса приехала без китайской скрипки. Сказала, что с тех пор, как я придумал этот самый знаменитый оргазм, вызываемый вибрацией в заднем проходе, она боялась пересекать с ней границу, во избежание необходимости объяснять таможенникам, как работает инструмент. Вместо скрипки она привезла китайского гуся, которого мы поместили в центре стола. Когда я рассказывал принцессе какую-то дивную историю о гусе, мне неожиданно пришла в голову фантастическая мысль. Я вдруг вообразил, что у меня шея этого гуся, распиленная тем самым скульптором, которого я нанял, чтобы он выполнил гениталии торса Фидия. С наступлением обеденного времени я закрыл живого гуся в фарфоровой гусятнице. Только голова и шея оставались снаружи. Если он поднимет шум, мы набросим ему на клюв золотой крючок. Затем я подумал об отверстии, которое было гусиным задом. Когда за столом воцарилась меланхолическая атмосфера, в комнату вошел японец в кимоно с китайской скрипкой с вибрирующим придатком, который он намеревался поместить в зад гуся. Играя послеобеденную музыку, он вызывал у гуся оргазм в то время, как тот стоял на столе среди беседующих за обедом гостей…

4 сентября

В этот день четвертого сентября (сентябрь сентябреющий, луны и львы мая) в четыре часа дня произошло одно из тех событий, которое я приписываю божественному провидению. Когда я рассматривал старинную книгу, на одной из страниц которой был изображен лев, из нее выпал маленький конвертик. Я вскрыл его. Это была открытка Раймонда Русселя^[33], который благодарит меня за то, что я послал ему свои книги. Руссель, выраженный невротик, совершил самоубийство в Палермо, и я, будучи ему духовно и физически преданным, очень переживал эту трагедию, думая, что сойду с ума. При виде открытки меня опять охватила горечь воспоминаний, я упал на колени, благодаря Господа за эту маленькую весть от Русселя.

Стоя на коленях, я заметил через окно желтую лодку Гала, направлявшуюся к пирсу. Я выбежал из дома и бросился обнять мое сокровище. Господь послал ее мне Она была больше, чем когда-либо, похожа на льва кинофирмы "Метро-Голдвин-Майер". И мне никогда так не хотелось съесть ее. Но страх перед смертельными муками льва рассеялся, и я попросил Гала смочить мне лоб, что она незамедлительно и сделала.

5 сентября

Я тупо постучал себя по голове. Потом несколько раз сплюнул, памятуя, что родители не раз говорили, что это помогает против действия ветра. Легкий нажим на припухлость вызвал боль, сладостную, как меланхоличность сливовых деревьев 15 августа.

6 сентября

Мы отправились на рынок в Фигерас, где я приобрел десяток шляп, а Гала — разнокалиберные стулья. Шляпы были из соломы и похожи на те, что надевают маленьким детям, чтобы защитить при падении. Придя домой, я разложил шляпы по стульям. Почти литургический вид этой композиции вызвал во мне чувство невольного подъема. Я пошел в студию помолиться и возблагодарить Господа. Дали никогда не сойдет с ума, ибо он заключил самый гармоничный из всех брачных союзов на Земле. А для тех, кто пишет целые тома о победной мощи бреда,- психоаналитиков и прочих специалистов — чтобы осчастливить их, скажу: горе тому, кто еще не увидел в стульях с маленькой подушкой, набитой гусиным пером, призрак кибернетической анальной скрипки — далиниевской машины для размышлений о будущем.

7 сентября

Воскресенье. Проснулся очень поздно. Выглянув из окна, я увидел выходящего из лодки негра — из тех, что поселились по соседству.

На его теле были следы крови, и он нес на руках нашего лебедя, смертельно раненного. Этот чернокожий турист думал, что просто поймал редкую птицу. Зрелище вызвало во мне до странности приятное тоскливое чувство. Гала выбежала из дома и обняла лебедя. В этот момент послышался шум, заставивший всех вздрогнуть. С грохотом опрокинулась тележка с антрацитом для нашей печи. Эта тележка — своего рода катализатор, мифический атрибут. В наши дни, каждый, если он наблюдателен, сможет усмотреть промысел Юпитера в неожиданном появлении таких "тележек", которые так велики, что их нельзя увидеть.

8 сентября

Друзья позвонили мне и сказали, что король Италии Умберто намерен посетить нас. По этому случаю я заказал сардинский оркестр. Король будет первым, кто пройдется по дороге, которую я недавно побелил.

Она обсажена гранатовыми деревьями. В полдень лег спать с мыслями о приезде короля, который привяжет к кончикам моих усов цветки жасмина. Потом я забылся несравненным сном.

Лебедь наполнен гранатами, которые заставляют его взрываться.

Я увидел мельчайшие частицы его внутренностей, как в стробоскопическом фильме. Полет каждого перышка повторяет очертания миниатюрных летающих скрипок.

Проснувшись, я упал на колени и возблагодарил Мадонну за этот пророческий сон.

9, 10 сентября

Моя обязанность — говорить обо всем, даже самом невероятном. Моя личность исключает всякую возможность розыгрыша или мистификации, ибо я — мистик, а мистики и мистификации, по закону сообщающихся сосудов, формально противостоят друг другу.

Утром меня пришел навестить старый приятель моего отца, пожелавший удостоверить авторство давней моей картины из его семейной коллекции. Я подтвердил, что картина подлинная. Его поразило, что я смог подтвердить авторство, не видя холста. Но мне было достаточно увидеть его самого. Он, однако, настаивал на том, чтобы показать картину, которую он оставил в холле.

"Давай же, посмотри на нее…Я оставил ее возле чучела медведя".

"Это невозможно, — сказал я, — Его величество король переодевает купальный костюм как раз рядом с чучелом". Это была абсолютная правда.

"О — воскликнул тот с укором в голосе, — если бы ты не был величайшим на свете плутом, ты был бы величайшим художником".

Но ведь я говорил ему чистую правду.

Это напомнило мне мой двухлетней давности визит к Его Преосвященству папе Пию X. Одним прекрасным утром, будучи в Риме, я сбежал по лестнице "Гранд-отеля", держа в руках странный на вид ящик, стянутый веревками и кожаными ремнями. В ящике находилась одна из моих работ. В вестибюле сидел Рене Клер и читал газету. Он поднял глаза — выражение их всегда было скептическим — с темными кругами, присутствие которых было связано с тем, что он был неизлечимо болен картезианскими иллюзиями. Он спросил меня: "Куда это вы так спешите со всеми этими веревками?" Я ответил сдержанно, с чувством собственного достоинства: "Я иду к Папе, скоро вернусь. Подождите меня здесь"

Рене Клер не поверил мне тогда и сказал театральным тоном, подчеркнуто серьезно: "Соблаговолите передать ему мой нижайший поклон"

Ровно через три четверти часа я вернулся. Рене все еще сидел в вестибюле. С удивлением он показал мне газету, которую читал. Сразу после моего ухода он открыл рубрику новостей из Ватикана, где сообщалось о моем визите к Папе. В ящике, который я нес, лежал портрет Гала в образе Мадонны Порт Льигата, который я показывал Папе Римскому.

Но Рене Клер еще не знал, что среди трехсот пятидесяти причин моего визита к Папе была причина номер один — необходимость получить высочайшее разрешение на венчание с Гала в церкви. Это было достаточно сложно, ибо ее первый муж, Поль Элюар, был еще, к всеобщей радости, жив.

Вчера, 9 сентября, я проконтролировал резервы моего гения, чтобы понять, увеличились ли они, ведь цифра "девять" — последний куб в гиперкубе. Все шло, как было задумано А сегодня я получил письмо, в котором меня уведомляли о том, что в одном из американских коллекторов обнаружена книга "Покорение иррационального", которую я подарил Адольфу Гитлеру с моим автографом в виде креста вместо посвящения. С этого момента у меня появились основания верить, что я могу вернуть свой магический талисман, который заставил Гитлера потерпеть поражение в самом конце войны, проиграв последнее сражение. Более того, разве не отвел я с помощью божественных ухищрений открытую угрозу сумасшествия, достигшего кульминации в философском, эйфорическом сне о взрывающемся лебеде?

Вчера меня посетил король, и я твердо решил жениться на моей прекрасной Елене-Гала, чтобы еще раз обмануть Рене Клера, который был добрым символом вольтерианского Сен-Трапеза.

Нынешний куб номер девять, олицетворяющий мою жизненную силу гораздо мощнее "девятки" прошлого года. Сравнивая их, я уже не думаю ни о короле, ни о войне. Было просто больше отваги Вместо Рене Клера существует имя, которое запрещено упоминать, оканчивающееся на "oie" (гусь).

1957

Порт Льигат, 9 мая

Проснувшись, я чмокнул Гала в ухо, почувствовав кончиком языка толщину маленькой выпуклости родинки на мочке. В этот момент я вспомнил о Пикассо. О Пикассо — самом живом из всех людей, которых я когда-либо знал, у которого на мочке левого уха тоже была родинка. Эта отметина, скорее оливковая, чем густо-золотая и чуть-чуть выступающая, — точно такая же, что и у моей дорогой Гала. Она, видимо, замышлялась как ее точная копия. Часто когда я вспоминаю о Пикассо, я поглаживаю эту легкую выпуклость в уголке левого уха Гала. А это случается нередко, ибо Пикассо — человек, о котором я думаю, после моего отца, чаще всего. Оба они — отец и Пикассо — в большей или меньшей мере были для меня олицетворением Вильгельма Телля. Против их авторитета я уже в ранней юности решительно поднял героический бунт.

Эта родинка Гала — всего лишь живая частица ее тела, которое я могу охватить двумя пальцами, хотя сделать это можно только иррациональным путем, благодаря ее фениксологическому бессмертию. И я люблю ее сильнее, чем мать, сильнее, чем отца, чем Пикассо, даже сильнее, чем деньги

Испании всегда принадлежала почетная роль потрясать мир величайшими и мощными контрастами. Эти контрасты в двадцатом веке воплотились в двух личностях — Пабло Пикассо и вашего покорного слуги. Главное, что может произойти с современным художником, это:

1. Родиться испанцем;

2. Носить имя Гала Сальвадор Дали.

И то и другое коснулось меня. Как свидетельствует мое христианское имя Сальвадор, мне уготовано судьбой спасти современное искусство от пассивности и хаоса. Мое второе имя Дали, что в Каталонии значит "желать". И у меня есть Гала. Пикассо, конечно, не испанец, но в сравнении с Гала — он лишь биологическая тень в уголке ее ухода, и его зовут Пабло, как Пабло Казальса, как Папу Римского, иначе говоря, его зовут, как многих других.

10 мая

Время от времени в обществе я встречаю очень элегантных (а следовательно, весьма умеренно хорошеньких) женщин с чрезмерно развитым и низким тазом. Уже много лет такого типа женщины жаждут познакомиться со мной лично. Беседа разворачивается, как правило, таким образом:

Дама: Разумеется, я знаю, кто вы.

Дали: И я знаю.

Дама: Вы, верно, уже заметили, что я пристально слежу за Вами? Мне кажется, вы очарованы

Дали: И я так думаю.

Дама: Вы мне льстите По-моему, вы меня вообще не замечаете.

Дали: Я говорю о себе, мадам

Дама: Интересно, как вам удается, что кончики ваших усов всегда смотрят вверх?

Дали: Финики

Дама: Простите?

Дали: Да Плоды финиковой пальмы. На десерт я прошу принести финики, съедаю их и перед тем, как сполоснуть пальцы в миске с водой, я слегка провожу ими по усам. Этого довольно, чтобы они поднялись кверху.

Дама: О

Дали: Второе преимущество заключается в том, что сахар обязательно привлекает мух.

Дама: Какой ужас

Дали: Я обожаю мух. Я вполне счастлив лишь тогда, когда лежу на солнце, обнаженный и усеянный мухами.

Дама: (уже уверовав по моему строгому и убедительному тону в правдивость сказанного) Но как можно любить такое? Это же мерзость, грязь.

Дали: Ненавижу грязных мух. Люблю только абсолютно чистых мух.

Дама: Интересно, как вы можете отличить чистых мух от грязных.

Дали: Я отличаю их моментально. Терпеть не могу грязных городских или деревенских мух с раздутым брюхом, желтым, как майонез, и такими черными крыльями, как будто их вывозили в могильно-черной туши. Мне нравятся только чистые мухи, резвые, одетые в крохотный серебристо-серый валенсийский наряд, переливающийся всеми цветами радуги, прозрачный, словно слюда, с красноватыми глазками и брюшком благородного неаполитанского желтого цвета, — такие, как прелестные оливковые мушки из Порт Льигата, где, кроме нас с Гала, никого нет. Эти мушки всегда грациозно садятся на серебристую сторону оливковой листвы. Средиземноморские красавицы. Они вдохновляли античных философов, проводивших всю жизнь под солнцем и облепленных мухами… Мечтательное выражение вашего лица говорит о том, что мухи, кажется, покорили и вас… Завершая наш разговор, должен сказать, что в тот день, когда мои размышления были прерваны появлением облепивших меня мух, я понял, что это означает, что мои идеи лишены мощи того параноидального мыслительного потока, который является доказательством моей гениальности. С другой стороны, если я не замечаю мух, это вернейший признак того, что я полностью владею духовным состоянием.

Дама: Знаете, такое впечатление, что все, что вы говорите, обладает каким-то сокровенным смыслом Значит, ваши усы — это антенны, через которые вы получаете свои идеи.

В ответ на этот вопрос божественный Дали ничего не сказал.

И затем он превосходит самого себя. Он плетет свои излюбленные сюжеты, выписывает вермееровские кружева столь тонко и изящно, что от назойливой дамы не остается ничего, кроме ее низкого копчика. Вы, вероятно, уже догадались: это моя воображаемая лукавствующая любовница, которая благодаря моим кибернетическим манипуляциям, изменят своему мужу (любовнику любовницы).

11 мая

Во время моих встреч с Фрейдом я заметил, что его черты напоминают бургундскую улитку.^[34]  Отсюда: если вам угодно усвоить его идеи, вам нужно "подцепить" их крючком, и тогда они выйдут на поверхность. Если же нет, они разрушатся и с этим ничего уже нельзя сделать, вы до них уже никогда не доберетесь. Напомнив о смерти Фрейда, добавлю, что снаружи раковина бургундской улитки выглядит столь же совершенно, что и картины Эль Греко. И Эль Греко, и улитка не имеют никакого определенного вкуса. С обычной гастрономической точки зрения, они менее сочны и мягки, чем, скажем, резиновый ластик.

Я уже слышу, что любители улиток громко выражают свое недовольство. Стало быть, мне следует остановиться на этом суждении поподробнее. Хотя улитка и Эль Греко сами по себе лишены какого бы то ни было вкуса, они обладают другим, крайне редким и чудесным, достоинством "трансцендентной вкусовой мимикрии", которое заключается в самоуничтожении создания (в силу их пресноты и отсутствия собственных вкусовых качеств) благоприятной почвы для использования разного рода пряностей и приправ, с которыми их употребляют в пищу. Оба они представляют собой чудодейственное средство для удовлетворения самых разнообразных вкусов. И поэтому каждая из специй, с которыми готовятся Эль Греко и бургундская улитка, может обрести свое plain chaut^[35] совершенное и полнокровное звучание.

Если у улитки есть свой собственный вкус, то может ли человеческое небо дать точное пифагорово представление о том, что в средиземноморской цивилизации представлено маленьким лиловато-синим полумесяцем, луноподобным и агзирующим в экстатической эйфории — зубчиком чеснока? Чеснок излучает такое сияние, что вызывает слезы, открывает безоблачный небесный свод пресного безвкусия улитки.

Так и отсутствие вкусовых качеств у Эль Греко схоже с безвкусием бургундской улитки без приправы. Но — обратите внимание — подобно улитке, Эль Греко обладает мощной способностью придавать всем цветам уникальную оргиастическую силу. Пока он не покинул Италию, его живопись была золотой, более чувственной и пышной, чем "венецианский купец"; но взгляните на него после переезда в Толедо: он вдруг начинает впитывать все запахи, существо и квинтэссенцию мистического духа Испании. Он становится большим: испанцем, чем сами испанцы, ибо, мазохист, пресный, как улитка, он идеально подходит для того, чтобы превратиться во "вместилище", пассивную плоть для стигматизации сефардовыми кинжалами аристократов. Именно отсюда его черный и серый — основные цвета католической веры и воинст2вующей человеческой сущности в облике гигантской чесночной дольки в форме луны, идущей на убыль в умирающем серебре Лорки. Это тот самый лунный свет, что разлит в пейзажах Толедо и мерцающих серебром складках и драпировках его "Вознесения" — с одной из самых вытянутых фигур Эль Греко, столь во всех отношениях близкой округлым очертаниям сдобренной пряностями бургундской улитки, — присмотритесь, как она ползет и вытягивается на острие вашей иглы Вообразите, что это сила гравитации, которая притягивает ее к земле и — если вы как бы "вывернете" образ наизнанку, — сила, которая возносит ее ввысь, к небесам

Таково, только в одном визуальном образе, доказательство, которым я подтверждаю свой тезис, пока еще не получивший поддержки, согласно которому Фрейд — ничто иное, как "великий мистик наизнанку". Ибо если его мозг, тяжелый и полный всяческой бестолковщиной материализма, вместо гнетущей тяжести, вытолкнутой силой гравитации самых глубоких подземных слоев, вызывает по контрасту иной, чем от небесной бездонной выси, вид головокружения, — этот мозг, повторяю, вместо сходства с аммиачной улиткой смерти поразительно напоминает знаменитое "Вознесение" Эль Греко, о котором уже говорилось чуть выше.

Мозг Фрейда, одного из самых острых и значительных умов современности, — это par exellence улитка земной смерти. По этой причине в нем существо вечной трагедии иудейского гения, лишенного первичного элемента — красоты — условия, необходимого для познания Бога, непостижимо прекрасного.

Еще не осознав всего этого, за год до смерти Фрейда я нарисовал его карандашный портрет, в котором изобразил его земную смерть. У меня была мысль сделать вместо обычного портрета психиатра чисто морфологическое изображение гения психоанализа. Когда портрет был готов, я попросил Стефана Цвейга, который был связующим звеном между нами, показать его Фрейду и с волнением ожидал его реакции. Когда-то я был весьма польщен его фразой, сказанной с чувством при нашей встрече: "Никогда не встречал столь совершенный испанский типаж Что за фанатик"

Он сказал это и Цвейгу после длительного и весьма напряженного изучения моей персоны. Но ответ Фрейда я узнал только спустя четыре месяца, когда в сопровождении Гала вновь встретил Стефана с женой на ленче в Нью-Йорке. Мне так не терпелось, что я, не дожидаясь кофе, спросил, как воспринял Фрейд мой портрет.

"Он ему очень понравился", — сказал Цвейг.

Я попросил его рассказать обо всем поподробнее, горя желанием узнать, сделал ли Фрейд какие-нибудь конкретные замечания или по меньшей мере комментарий, бесконечно ценный для меня, но, как мне показалось, Цвейг уклонился от ответа, либо его занимали другие мысли. Он сказал только, что Фрейд высоко оценил тонкость исполнения и передачи черт лица, и затем поднял разговор о своей idee fixe: и он хотел, чтобы мы вместе с ним отправились в Бразилию.

Путешествие, говорил он, должно быть незабываемым и привнесет в нашу жизнь благие перемены. Эта навязчивая идея возникла у него на почве преследований евреев в Германии и была постоянным лейтмотивом всех разговоров. Складывалось впечатление, что мне, чтобы выжить, действительно необходимо уехать в Бразилию.

Я же утверждал, что терпеть не могу тропики. Художник, доказывал я, не может жить вне атмосферы серебряных оливковых рощ и буроватой земли Сиены. Мой страх перед экзотикой расстроил Цвейга чуть ли не до слез. Он напомнил мне об огромных бразильских бабочках, но я стиснул зубы: большие бабочки есть повсюду. Цвейг был в отчаянии. Он считал, что только в Бразилии мы с Гала будем совершенно счастливы.

Цвейги оставили свой адрес, написанный с дотошной педантичностью. Стефан не мог поверить, что я останусь таким же упрямым и несговорчивым. Вероятно, вы подумали, что наш отъезд в Бразилию был бы вопросом жизни и смерти для этой четы

Спустя два месяца мы узнали о двойном самоубийстве Цвейгов в Бразилии. Они решились на это в совершенно ясном сознании.

Бабочки, которые были слишком большими.

Лишь прочтя заключительную главу посмертной книги Цвейга "Мир завтра", я, наконец, узнал правду о своем рисунке. Фрейд никогда не видел своего портрета. Цвейг очень ценил и уважал меня. По его мнению, портрет настолько ясно прорицал близкую смерть Фрейда, что он не посмел его показать, боясь расстроить его и уже зная, что он неизлечимо болен раком.

Вне всякого сомнения, я отношу Фрейда к разряду героев. Он высоко вознес народ пророка Моисея — величайшего из его героев. Он доказал, что Моисей был египтянином, и в предисловии к своей книге о нем — самой трагической и лучшей из его книг, — он сообщает читателям, что подтверждением этого является труднейшая, крайне честолюбивая и губительно горькая задача, которую он поставил перед собой Не стало больших бабочек.

Ноябрь

Париж, 6 ноября

Жозеф Форе принес первую книгу "Кихота" с моими иллюстрациями, выполненными в такой технике, которая обрела с момента ее создания мировую известность хотя бы потому, что она была неповторима. Вновь Сальвадор Дали одержал царственную победу. И это уже не в первый раз В возрасте двадцати лет я заключил пари, что выиграю Гран при Мадридской королевской академии, написав картину, которая будет исполнена без единого прикосновения кисти. Разумеется, я выиграл приз. На картине была изображена обнаженная молодая женщина. Стоя на расстоянии трех футов от мольберта, я бросал краски, растекшиеся затем по холсту. Самое поразительное, что каждое красочное пятно оказывалось на своем месте. И каждое было безукоризненно.

Спустя год я выиграл такое же пари уже в Париже. Как-то летом Жозеф Форе приехал ко мне с большим грузом из тяжелых литографских камней. Он настаивал, чтобы я выполнил иллюстрации к "Дон Кихоту" именно на этих камнях. В то время я был против литографской техники по эстетическим, моральным и философским причинам. Я считал, что творческий процесс должен реализовываться без применения силы, без монархии и инквизиции. По моим представлениям, он должен быть либеральным, бюрократическим и благородным. Однако настойчивость Форе, привезшего камни, разбудила мою антилитографскую волю к власти с точки зрения агрессивного гиперэстетизма. В этом состоянии в голову мне пришла божественная идея. Разве не говорил Ганди: "Ангелы господствуют над обстоятельствами, не нуждаясь в плане"?

Незамедлительно, подобно ангелу, я овладел ситуацией моего "Дон Кихота".

Я не мог стрелять из аркебуза по бумаге, не пробивая ее, но можно было стрелять по камню, не разрушая его. Убежденный Форе, я телеграфировал в Париж, чтобы к моему приезду приготовили аркебуз. Мой друг, художник Жорж Матье, подарил мне очень редкий аркебуз XV века, затвор которого был инкрустирован слоновой костью. И 6 ноября 1956 года, окруженный сотней овец, принесенных в жертву самой первой пергаментной книге, на палубе речной баржи, на Сене, я выпустил первую в мире свинцовую пулю, наполненную литографской тушью. Разорвавшаяся пуля открыла эру "пулизма". На камне появилась божественная клякса, похожая на крыло ангела, аэродинамические свойства и динамическая сила которого превосходит все когда-либо применявшиеся технические усовершенствования. Всю неделю я был погружен в фантастические эксперименты. На Монмартре, перед беснующейся толпой, окруженный восемьюдесятью девушками, на вершине экстаза, я наполнил два полых носорожьих рога хлебными корками, пропитанными тушью и затем, памятуя о Вильгельме Телле, с силой разбил их о камень. Благодарение Господу Результат был великолепным: рога носорогов запечатлели два крыла мельницы. Затем двойное "чудо": когда я получил первые результаты, неудачный "захват" оставил на камне ненужный след. Я счел своим долгом использовать эти пятна для иллюстрирования литургического таинства в параноидальном духе. Дон Кихот сталкивается во внешнем мире с параноическими великанами, один из которых сидит в нем. В эпизоде с винными бурдюками Дали узнает олицетворение химерической крови героя романа и логарифмическую кривую, пересекающую лоб Минервы. Лучше бы Дон Кихот, будучи испанцем и реалистом, не искал лампу Алладина Для него довольно сжать пальцами желудь, и воссияет Золотой век.

Как только я вернулся в Нью-Йорк, телевизионные продюсеры развернули целую кампанию против моего "пулизма". Я же все время спал, чтобы во сне найти самый эффективный и точный способ стрельбы пулями, наполненными тушью, дабы остающийся след был математически точен. Находясь среди специалистов по истории оружия, Нью-Йоркской военной академии, я просыпался каждое утро от звука стрельбы из аркебузов. Каждый взрыв давал жизнь целой литографии, которую мне оставалось только подписать для издателей, выхватывавших ее из-под моих рук за баснословную цену. Я снова почувствовал, что стою у истоков фундаментального научного открытия, когда узнал, что спустя три месяца после моего первого выстрела из аркебуза ученые использовали пушку и пули, подобные моим для исследования творческого процесса.

В мае этого года я снова был в Порт Льигате. Жозеф Форе ожи дал меня, багажник его автомобиля был полон новыми камнями. Новые взрывы аркебуза вновь дали жизнь Дон Кихоту.

Потрясенный страданиями, он трансформируется в юношу, печаль которого пристала его увенчанной кровавым венцом голове. При свете, достойном Вермеера и просачивающемся сквозь испано-мавританскую оконную нишу, он читает истории о куртуазной любви. С помощью "силли путти" — тюбика, с которым играют обычно американские дети, я изобрел спирали, направляющие поток литографской туши. Это была божественная форма пробуждающегося дня. Дон Кихот — параноидальный микрокосм погрузился, а затем отделился от Млечного Пути, который есть ничто иное, как тропа Св.Георгия.

Св.Георгий наблюдал за моей работой. Он заявил о себе в свой день — 25 августа, когда в процессе своих экспериментов я добился такого взрыва, который навсегда войдет в историю морфологической науки. Он был навеки выгравирован на одном из камней, которые Форе со священным упорством уготавливал для ударов молнии моей безудержной фантазии. Я взял пустую бургундскую улитку, заполнил ее литографской тушью. Затем заложил ее в ствол аркебуза и прицелился в камень с очень близкого расстояния. Когда я выстрелил, вся жидкость выплеснулась и обрисовала кривую спирали улитки, образовав пятно, которое после длительного изучения показалось мне поистине божественным, ибо здесь было ничто иное, как великолепие "улиточной галактики" в высочайший момент ее творения. День Св. Георгия вошел тем не менее в историю как день, засвидетельствовавший самую безоговорочную победу Дали над антропоморфизмом.

На следующий день, последовавший за благословенным предыдущим, была буря, шел дождь, малюсенькие лягушата запрыгивали в тушь, оставляя контуры расшитого костюма Дон Кихота. Эти существа развели болотную сырость, противоположную ослепительной сухости равнин Кастилии, которая господствовала в голове героя. Химера химер С химерами было покончено. Санчо появился, как только Дон Кихот коснулся демона доктора Юнга.

Сегодня, когда Жозеф Форе положил передо мной первую книжку, я воскликнул: "Браво, Дали Ты проиллюстрировал Сервантеса. В каждом из твоих взрывов таились и мельница, и титан. Твое творение — библиографический гигант, вершина самых плодотворных литографических несообразностей"

1958

Сентябрь

Порт Льигат

1 сентября

Трудно удерживать всеобщий интерес к своей персоне больше получаса кряду. Мне же это удавалось ежедневно на протяжении двенадцати лет. Мой девиз: "Пусть о Дали говорят, даже если говорят хорошо" Газеты печатали обо мне скандальные новости, полученные по телетайпу.

ПАРИЖ. Дали прочел в Сорбонне лекцию о "Кружевнице" Вермеера и носороге. Приехал он на белом "роллс-ройсе", заваленном головками цветной капусты.

РИМ. В садах принцессы Паллавичини Дали пережил "второе рождение", появившись неожиданно для всех из огромного яйца, покрытого магическими изречениями Раймондо Лульо, и произнес ошеломившую всех речь на латыни.

ГЕРОНА. Дали заключил тайный литургический брак с Гала в капелле Мадонны с ангелами. Он заявил: "Мы приобщились к архангелам".

ВЕНЕЦИЯ. Гала и Дали в костюмах гигантов восемнадцатифутовой высоты прибыли во дворец Бейстегю и приняли участие в веселье приветствовавшей их толпы.

ПАРИЖ. На Монмартре, напротив Мулен де ла Галетт, Дали иллюстрировал "Дон Кихота" стрельбой из аркебуза по литографским камням. Он сказал: "Мельница производит муку, я же собираюсь из муки сотворить мельницу". И наполнив два носорожьих рога мукой и хлебными крошками, смоченными в литографской туши, он выстрелил ими из аркебуза, получив желаемый результат.

МАДРИД. Дали произнес речь, призвав Пикассо вернуться в Испанию. Он начал словами: "Пикассо — испанец, испанец и я, Пикассо — гений, и я — гений Пикассо — коммунист, но я — не из их числа".

ГЛАЗГО. Знаменитый "Христос Св. Иоанна на кресте" был куплен муниципалитетом. Цена, заплаченная за это произведение, вызвала бурю споров и негодования.

НИЦЦА. Дали заявил, что собирается снимать фильм "Живая коляска" с Анной Маньяни.

ПАРИЖ. Дали в сопровождении процессии прошествовал по городу, неся огромный хлебный батон длиной пятнадцать ярдов. Батон был водружен на сцене Театра Этуаль, где Дали произнес истерическую речь о "космических контактах Гейзенберга".

БАРСЕЛОНА. Дали и Луис Мигель Домингин решили устроить сюрреалистический бой быков, в конце которого геликоптер, убранный, как инфанта, в валенсийском костюме, уносит жертвенного быка в небеса и оставляет его в священных горах Монсеррат на растерзание хищникам. В это время на импровизированном Парнасе Домингин увенчивает короной Гала в костюме Леды; из огромного яйца, лежащего у ее ног, появляется обнаженный Дали.

ЛОНДОН. В планетарии сотрудники специально составили такую картину звездного неба, какой она была над Порт Льигатом в день рождения Дали. Сам он утверждает, что согласно концепции его психиатра д-ра Румжера он с Гала воплощает величественный космический миф о братьях Диоскурах (Касторе и Поллуксе). "Мы с Гала — дети Юпитера".

НЬЮ-ЙОРК. Дали прибыл в Нью-Йорк в просторном золотом одеянии на знаменитом изобретенном им "овосипеде". Прозрачный шар, он представляет собой новое средство передвижения, созданное на основе фантазий, порожденных "внутриутробным раем".

Никогда, никогда, никогда, никогда избыток денег, славы, успеха, популярности даже на долю секунды не вызывали у меня мысли о самоубийстве,… наоборот, все это было мне по сердцу. Не так давно один приятель, который никак не мог понять, как весь этот шум и суета не причиняют мне страданий, осторожно спросил меня: "Разве тебя не мучит весь этот трескучий успех?"

"Нет".

Взмолившись (в голосе его слышалась надежда): "И никакой, хотя бы легкой формы невроза?"

"Нет" — ответил я категорически.

И тогда, поскольку он был фантастически богат, я добавил: " Я могу доказать тебе, что охотно, не моргнув глазом, тут же приму чек на 50 тысяч долларов".

Всем, особенно в Америке, хотелось узнать секрет моего необычайного успеха. Он заключается в параноико-критическом методе, который я изобрел тридцать лет назад и по сей день пользуюсь им, хотя до сих пор до конца не понимаю, в чем его сущность. Если коротко, это жесткая систематизация самых бредовых феноменов и явлений, сообщающая моим опасным фантастическим идеям мощную творческую энергию. Этот метод действен только в том случае, когда в нем заложен тонкий механизм божественного происхождения, живой атом, именуемый Гала, ведь все дело в одной Гала.

В качестве примера я предлагаю моим читателям историю одного дня накануне мой последней поездки в Нью-Йорк, вполне отвечающей моему параноико-критическому методу.

На рассвете мне приснилось, что у меня вышел белый кал, очень чистый и весьма подходящий для моих творческих замыслов, я сказал Гала: "Жди сегодня золота".

Этот сон, по Фрейду, прямо указывал, что я подобен курице, несущей золотые яйца, и легендарному золотому ослу, который, поднимая хвост, сыпал золотыми монетами, не говоря уже о божественных расстройствах Данаи с их полужидким золотом. Что касается меня, то я чувствовал себя алхимиком и уже неделю строил планы на последнюю ночь перед отъездом в Нью-Йорк, я хотел собрать друзей, в том числе и четырех самых красивых манекенщиц города в отеле"Эль Марокко". Город уже замер в ожидании предстоящего Парсифалева действа. Этот воображаемый Парсифаль, идею которого я обещал себе довести до совершенства, удивительно стимулировал все мои способности, и моя энергия, которая достигнет в этот день высшей точки, должна помочь решить все проблемы разом, заставив всех щелкать передо мной каблуками на прусский манер.

В половине двенадцатого я покинул отель,поставив перед собой две четкие задачи: добыть фотографию иррационального характера у Филиппа Халсмана и попытаться до завтрака продать американскому миллионеру и меценату Хантингтону Хартфорду картину "Святой Георгий Компостела, патрон Испании". По чистой случайности лифт остановился на втором этаже, где меня встретила аплодисментами толпа ожидавших журналистов. Совершенно забыл о пресс-конференции, на которой я должен представить эскиз флакона новых духов. Меня сфотографировали, вручили чек, который я сложил и сунул в карман жилета, слегка раздраженный тем, что у меня не оставалось другого выхода, как предъявить флакон, оговоренный в контракте, о котором я давно забыл. Не раздумывая, я выхватил у фотографа фотовспышку. Она была цвета голубого льда. Как драгоценность, сжал ее между большим и указательным пальцами.

"Вот в этом заключается мой замысел".

"Но это же не эскиз".

"Так даже лучше Вы уже видите готовую модель Осталось только тщательно ее скопировать"

Я осторожно прижал лампу к столу; она незаметно треснула, основание ее как бы слегка расплющилось, и она "встала". Я показал на патрон, который, сказал я, станет золотой пробкой флакона. Один восхищенный парфюмерщик воскликнул:

"Это же колумбово яйцо Вам нужно еще подумать над этим, дорогой мэтр А какое название будет у этих уникальных духов?"

Ответ Дали ограничился одним словом: "Вспышка"

"Вспышка Вспышка Вспышка" — закричали все хором.

Меня прижали к двери и спросили:

"Что такое мода?"

"То, что уже немодно".

Меня умоляли сказать что-нибудь о том, что, на мой взгляд, должны носить женщины.

Поскольку я торопился, я ответил:

"Груди на спине".

"Зачем?"

"Потому что в грудях есть белое молоко, способное сотворить атрибуты ангелов".

"Вы имеете в виду тонкую кожу?"

"Я имею в виду женские лопатки. Когда из грудей фонтаном брызнут две струи молока, лопатки на спине как бы удлиняются если при этом сделать стробоскопическую фотографию, вы увидите в итоге "капельные" крылья ангелов, напоминающие те, что писал Мемлинг".

Захваченный этой идеей, я отправился к Филиппу Халсману, имея твердое намерение фотографически воспроизвести "капельные крылья", которые уже поразили и очаровали меня.

Но у Халсмана не было нужного оборудования для стробоскопической фотосъемки, и я решил попутно сделать фотографию "капиллярной истории" марксизма. С этой целью я взял шесть листов фотобумаги и поочередно приложил к своим усам, выступившим в роли "капель". На каждом из листов Халсман напечатал портреты Карла Маркса с львиной бородой и шевелюрой; Энгельса — с такими же, но значительно смягченными атрибутами; Ленина — наполовину лысого, с жиденькими усами и козлиной бородкой; Сталина — с густыми усами; Маленкова — гладковыбритого. Когда остался последний лист, я предусмотрительно сохранил его для Хрущева с его лысой макушкой.

Я отправился к Хантингтону Хартфорду, в одной руке держа пустой лист, а в другой — репродукцию моего "Святого Георгия", которую собирался показать ему. Поднимаясь на лифте, я вспомнил, что этажом выше живет принц Али Хан. И из-за врожденного неукротимого снобизма после минутного колебания я отдал бою репродукцию в качестве подарка принцу в знак моего уважения. И тут же почувствовал себя полным идиотом, ибо, попав в апартаменты Хартфорда, оказался не только с пустыми руками, но и с пустым листом, что было смехотворно вдвойне, ибо то и другое было взаимосвязано. Я уже начал смаковать абсурдность ситуации, думая про себя, что неплохо бы ее повторить. Да, мой параноико-критический метод требовал немедленно превратить этот бредовый случай в самое примечательное событие дня.

Хантингтон Хартфорд сразу спросил, принес ли я цветную репродукцию "Святого Георгия". Я ответил отрицательно. Тогда он спросил, может быть стоит распаковать эту картину в галерее. Но в эту минуту, сам не знаю почему, я вдруг решил, что мой "Георгий" будет продан в Канаду.

"Лучше я напишу для вас другую картину — "Открытие Нового Света Христофором Колумбом"".

Это прозвучало как заклинание. Ведь будущий музей Хантингтона Хартфорда должны были построить в округе Колумба, прямо напротив единственного в Нью-Йорке памятника Христофору Колумбу, — совпадение, о котором мы узнали лишь спустя несколько месяцев. Когда я все это записывал, д-р Колин, бывший у нас в это время, остановил меня и спросил, не помню ли я, что лифт в доме, где жил принц, произведен промышленной компанией Данн Ко. В самом деле, я думал о леди Данн — осознанно или нет — как о показателе моего "Святого Георгия", и так уж вышло, что купила его впоследствии именно она.

Я до сих пор благодарен Филиппу Халсману эа то, что тот не стал печатать портрет Хрущева на последнем листе. Я думаю, что вправе назвать его "Мой округ Колумба", поскольку без него я, вероятно, никогда не создал бы космическую фантазию о Христофоре Колумбе. Последние географические карты, составленные советскими учеными, как раз доказали основной тезис, развитый в моей картине, что сделало ее особенно интересной для выставки в России. Только сегодня мой друг Сол Юрок взял репродукцию, чтобы предложить картину Советскому правительству для культурного обмена, подключив таким образом мое имя к другим моим великим соотечественникам — Виктории Лос Анжелес и Андреа Сеговия.

Я пришел к завтраку на пять минут раньше положенного. Перед тем, как я сел за стол, зазвонил телефон из Пальм Бича. На проводе м-р Уинстон Гест, он просит меня написать Мадонну Гваделупы и портрет его двенадцатилетнего сына Александра, который, как я мельком видел, пострижен под "ежик". Когда я хотел, наконец, сесть завтракать, меня позвали к соседнему столу и заговорили о возможности заказать мне яйцо, украшенное эмалью в духе Фаберже (оно предназначалось для хранения жемчуга).

Я уже не понимал, голоден ли я или мне просто дурно: чувство, овладевшее мной, напоминало слабые позывы к рвоте и одновременно некое эротическое ощущение (которое с каждым разом становится все острее) при мысли о Парсифале, ожидавшем меня в полночь. Завтрак состоял из яйца всмятку и нескольких бисквитов. Опять-таки следует отметить, что параноико-критический метод действует эффективно в силу моих параноидно-кишечных биохимических особенностей, к которым добавляется целый набор элементов, необходимых для "высиживания" всех воображаемых яиц, столь близких к совершенству Эвклидова яйца, форму которого придал голове Мадонны Пьеро делла Франческа.

В полумраке "зала шампанского" уже сияла полночная эротическая звезда — мной Парсифаль, мысль о котором придавала мне новые силы. После того, как прибыли вельможные персоны и миллионеры, я решил, что пора спуститься в подвал к цыганам. Уже порядком измотанный, я отправился заплатить за выступление маленькой цыганке Чунге, танцевавшей для испанских эмигрантов в Гринвич Виллидже.

В этот момент вспышка в руках фотографа, собиравшегося сфотографировать нас, вызвала у меня приступ тошноты. Было такое ощущение, что я должен немедленно проглотить ее и затем освободиться от нее через кишечник. Я попросил друга отвести меня обратно в отель. И тут меня стошнило, и почти одновременно был такой обильный стул, как никогда в жизни. Это напоминает мне одну деликатную ситуацию, о которой мне как-то рассказал Хосе Мария Серт: он встретил одного человека, от которого так дурно пахло, и он так зловонно отрыгивал, что Серт ему "тактично" посоветовал: "Уж лучше бы вы выпускали газы"

Я лег весь в холодном поту, и вдруг на моих губах появилась одна из самых тонких моих улыбок, которая привела Гала в замешательство. Я сказал ей: "Я испытал странное, двойственное ощущение силы, достаточной, чтобы сорвать банк, и в то же время чувство ускользающей удачи".

Не стесняясь Гала, для которой чистота была предметом культа, с ее отвратительной привычкой к почитанию принятых норм, я мог легко умножить золотые плоды своего знаменитого параноико-критического метода. Таково еще одно достоинство алхимического яйца по средневековым представлениям, которое предполагает возможность трансмутации ума и драгоценных металлов.

Незамедлительно появившийся доктор Карбалейро сказал, что это был всего-навсего скоротечный, так называемый двадцатичетырехчасовой грипп.

Завтра я должен был покинуть Европу, но у меня был еще жар, достаточный для того, чтобы предаться моей самой тайной "кледанистской"^[36] фантазии, которая преследовала меня, не реализуясь, на протяжении всех иррациональных событий этого дня, дабы дать возможность одержать победу моему аскетизму и безукоризненной верности Гала. Я послал моим гостям эмиссара, чтобы он сообщил, что я не могу присоединиться к ним и спешу уверить в том, что их ожидает царское (лишь с незначительными ограничениям) угощение. Так прошла ночь Парсифаля — без яиц и сковородок, без Дали и Гала, которые стали крепким сном.

На следующий день, когда я должен был уезжать в Соединенные Штаты, я спросил себя: кто способен в один день, с самого его начала, трансмутировать в ценную творческую энергию сырой, бесформенный материал горячечного бреда? Кто способен отыскать число 77 758 469 312 — магическую фигуру, выводящую на реальную жизнеспособную дорогу всю абстрактную живопись и современное искусство в целом? Кто может столь молниеносно преуспеть во внедрении большой картины "Космические фантазии Христофора Колумба" в мраморное здание музея за три года до того, как он будет отстроен? Кто, повторяю, в один единственный день может совместить совершенную чистоту белоснежного яйца с самыми греховными помыслами? Кто в конце концов смог бы агонизировать так долго, воздерживаясь от еды и рвоты, и так ошельмовывать всех? Пусть тот, кто отважится сказать, что способен все это сделать, бросит в меня камень.

Теперь же из сферы анекдота переместимся в иерархию категорий, связанных с Гала, которая является хрупким двигателем, обеспечивающим жизнеспособность моего параноико-критического метода, преобразуя в духовную энергию один из самых безумных и зловонных дней моей жизни. Далее вы увидите, как действует галарианское ядро, когда попадает в высочайшую духовную сферу гомеровского пространства.

2 сентября

Порт Льигат.

Мне снятся два моих несчастных зуба мудрости, выпавших так поздно, и, проснувшись, я прошу Гала последовательно восстановить события минувшего дня.

Весь день я ничего не делаю в сравнении с тем, как я работал на протяжении шести месяцев, живя в Порт Льигате т.е. круглосуточно, без перерыва. Гала сидит у меня на коленях, как обезьянка, как весенняя тучка или как крошечная корзинка, украшенная миртовой гирляндой. Чтобы не терять времени, я прошу ее назвать все яблоки, "вошедшие в историю". Она начинает перечислять их в форме литании: "Яблоко первородного греха Евы", анатомическое "адамово яблоко", "эстетическое яблоко" Париса, яблоко любви Вильгельма Телля, ньютоново яблоко гравитации, структурное живописное яблоко Сезанна…"

Тут она со смехом говорит: "Все "Исторические яблоки" кончились, последнее яблоко — атомное, оно должно взорваться".

"Когда это случится?" — спрашиваю я.

"Днем".

Я верю ей, потому что она всегда говорит правду. Днем я увидел, что короткая дорожка со стороны патио вытянулась до 300 ярдов; оказывается Гала тайком купила саженцы оливковых деревьев, которые высадили этим утром, и вновь образованная дорожка была покрыта мелом. У ее начала было посажено гранатовое дерево. В форме граната и было сокрыто взрывающееся яблоко.

Как бы предупреждая мои желания, Гала предложила сделать из шести латунных листов ящик и заполнить его "картечью из гвоздей и других острых металлических предметов. При взрыве граната, помещенного в центре, стенки ящика мгновенно превратятся в клише шести иллюстраций к "Апокалипсису" по Св.Иоанну.^[37]

Маленькая обезьянка присела мне на колени, чтобы отдохнуть от образа атомистической Леды^[38], которую я в это время переписывал. Пальцы ног ощущали легкое тепло, которое может исходить только от Юпитера. И тут я говорю Гала о своей новой прихоти, которая на сей раз даже мне кажется совершенно сумасбродной:

"Снеси мне яйцо"

Она "снесла" два.

В тот вечер в нашем патио — О Гарсиа Лорка — великая стена Испании — опьяненный ароматом жасмина, я поверил д-ру Румжеру, по теории которого мы с Гала олицетворяем миф о Диоскурах, появившихся на свет из одного — из двух божественных яиц Леды. В тот момент, когда яйцо нашего двойного обиталища было уже как бы "очищено от скорлупы", я узнал, что Гала устроила для меня огромную залу сферической формы с гладкими стенами. Я укладываюсь спать, мысленно возвращаясь к событиям этого дня, которые разворачивались без каких-либо параноико-критических акций: нам подарили двух лебедей (о которых я забыл упомянуть); взрывающийся гранат, яйцо моей атомистическои Леды… Но и это еще не все

В половине одиннадцатого, прервав мой первый сон, меня разбудил приход делегации от мэра Фигераса — моего родного города. Чувство удовлетворенности достигло своей высшей точки Гиганты, костюмы которых Гала вместе с Кристианом Диором изобрела для бала в Бейстегю, обрели, наконец, свою плоть Эмиссары прибыли сообщить мне о желании города включить в Ампурданскую мифологию двух гигантов, имеющих портретное сходство со мной и Гала. После их ухода я, наконец, отправился спать. Два зуба мудрости сомнительной белизны из моего утреннего сна трансформировались в двух реальных титанов безукоризненной белизны. Это были Гала и я. Они твердо шагали по дороге, сделанной Гала, высоко неся плоды нашей гигантской работы…

Если в наш век квазикарликов, когда так трудно быть гением, нас еще, как собак, не побили камнями и мы не умираем от голода, то это только благодаря милости Господней.

1959

На двери дома Дали в 1959 году появилась надпись на англий ском и французском "Прошу не беспокоить" Дали работал, писал книги, занимался медитацией. Позже он "откроет" тайну этого года — одного из самых плодотворных в его жизни.

Май

Париж, 19 мая

В окружении людей, шептавших мое имя и называвших "мэтром"; я должен был открыть выставку ста моих иллюстраций к "Божественной комедии" в музее Гайера. Волшебные волны восхищения окутывали меня, как бы подчеркивая бессмысленность абстрактного искусства, "умиравшего от зависти". Когда меня спросили, почему у меня преисподняя изображена в светлых тонах, я ответил, что романтизм порвал с ложным представлением об аде, черном, как угольные шахты Гюстава Дорэ, в которых ничего нельзя разглядеть. Это неверно Преисподняя Данте освещена солнцем Средиземноморья, вот почему ее кошмары с их божественной вязкостью в моих иллюстрациях аналитичны и тягучи.

Пищеварительная гиперэстетика в изображении пожирающих друг друга людей впервые присутствует в моих иллюстрациях, и эта сцена залита светом. Это свет неистовствующего мистического зловонного ликования.

Мне хотелось, чтобы в моих иллюстрациях ощущалась одуряющая плесневелость божественного сыра. Этим объясняется и цветовая пест рота крыльев бабочек.

Мистицизм — это сыр; Христос — это сыр, вернее горы сыра Не говорит ли нам именно об этом Святой Августин. Христос говорит: "montanus coagulatus, montanus fermentatus", что следует понимать как "гора сыра" Это сказал не Дали, так говорил Св.Августин, Дали же повторил его слова, что следует понимать как "гора сыра".

Еще во времена божественной Эллады эллины понимали трагизм пространства и времени, знали о духовности человека, метаниях его души. Следуя за эллинами, Дали испытывает чувство удовлетворения лишь тогда, когда творит из страданий пространства — времени, души — сыра. О, мистический, божественный сыр

Сентябрь

1 сентября

Двенадцать лет спустя, когда я писал эпилог к своей "Тайной жизни", волосы мои были еще черны, ноги не знали деформирующей подагры, начинающееся ожирение откорректировалось само собой после операции аппендицита, вернув к форме, в какой я был в юности. Я стал героем Вернее, двумя героями Согласно Фрейду, герой — это человек, восстающий против отцовского авторитета, против отца, которого он в конце концов побеждает. Так было с моим отцом, который был очень привязан ко мне. Сейчас, на небесах, он может быть счастлив уже от того, что благодаря ему его сын стал героем. То же и с Пикассо — моим духовным отцом. Несмотря на то, что я восстал против его авторитета, Пикассо доставляло это удовольствие при жизни. Если кому-то суждено стать героем, лучше быть им дважды, чем не быть совсем.

После написания эпилога я не развелся, подобно другим, напротив, я вновь обвенчался с собственной женой в лоне католической, апостольско-романской церкви, как первый поэт Франции^[39], который был первым мужем Гала. Этот брак стал возможен для нас только благодаря его смерти. После того, как состоялся мой тайный брак, мною овладело безудержное желание обвенчаться с Гала еще раз. И я знаю, что на земле нет такого лекарства, которое способно излечить меня от неутолимой жажды ко всему пышному, церемониальному, ритуальному.

Эта новая прихоть, как бы разновидность зубной боли, появилась через пятнадцать минут после того первого венчания. Вернувшись в Порт Льигат в сумерки, у моря, застывшего в ожидании прилива, я встретил священника, присевшего отдохнуть на берегу (так уж случалось, что я часто встречал священников при похожих обстоятельствах). Я поцеловал его руку, а потом я проделал это еще раз с удвоенной почтительностью, так как он объяснил мне, что я могу снова вступить в брак по коптскому обряду — самому продолжительному, сложному и утомительному из всех существующих. Он сказал, что этот обряд в сущности ничего не добавляет к католическому таинству, но ничего и не отнимает от него. Это для тебя, Дали, Диоскур

В связи с предстоящим венчанием я задумал большой далиниевский бал, который должен был длиться несколько дней. Но в это время Жорж Матье написал мне, что "во Франции деградация придворных празднеств началась со вступления на престол Валуа, которые отказались от участия в них толпы, затем они стали приходить в упадок под итальянским влиянием, благодаря которому балы преобразовались в спектакли с мифологической и аллегорической символикой, единственная цель которых была покорить великолепием и "хорошим вкусом". Современные балы, ведущие свое начало от тех старинных, — устроены ли они мессиром Артуром Лопезом, Шарлем де Бейстегю, маркизом де Куэва или маркизом дАршанже, — это всего лишь археологическая "реконструкция".

"Жить — значит участвовать". Со времени Дионисня Ареопагита никто на Западе — ни Леонардо, ни Парацельс, ни Гете, ни Ницше, — не были так глубоко связаны с космосом, как Дали. Избраннику доступен творческий процесс, ему открывается космос. И эта роль отведена Художнику. Поэтому огромная заслуга великих аристократов и итальянского ренессанса состоит в том, что они понимали это и почитали своим долгом устраивать празднества во славу Леонардо и Брунеллески.

В эпоху позднего ренессанса балы уже были нужны для услады снобов, маккиавелиевских дельцов, церковников, эстетствующих мошенников, иезуитов и пр.

Ныне же только кибернетика с ее высочайшим информационным потенциалом на новой статистической основе способна быстро охватить все аспекты и задачи бала-празднества. Как говорил граф Этьен де Бомон: "Балы устраивают для тех, кого не приглашали".

Новые кибернетические празднества возникнут спонтанно, как только будет реставрирована традиционная монархия и родится испано-европейское общество.

Монархи всех царствующих домов весьма озабочены этими роскошными действами, но им следует помнить, что рауты и приемы устраиваются не ради их забавы, но во славу и во имя народа.

Я упорно откладываю путешествие в Китай или в страны Ближнего и Дальнего Востока. Существуют только два места, которые мне хочется видеть всегда при возвращении из Нью-Йорка, — что с математической регулярностью происходит из года в год, — это вход в знаменитое парижское метро, олицетворяющее, по моему мнению, духовность Нового Времени, представленную Марксом, Фрейдом, Гитлер, Прустом, Пикассо, Эйнштейном, Максом Планком, Гала Дали и др.; другое такое место — крохотный вокзал в Перпиньяне, где по еще не вполне ясным мне причинам Дали посещают самые высокие идеи. Именно в Перпиньяме родились строки:

Я призван черпать в живописи "энергию", которая в наше время управляет микрофизическими структурами, а ее можно почерпнуть, лишь объединив все качества, не связанные с эстетическими оценками, во имя общения с космосом…

Живопись, живопись… Космос, космос… Я начал с упорядочивания живописи, живопи-си, с упорядочивания живо-писи, с упо-ря-дочи-вания жи-во-пи-си. Я извлек на поверхность содержимое морских чудовищ-осьминогов, родившихся в морской пучине. Рядом с ними, я сам превращаюсь в чудовище. Я изображал морских ежей, "впрыскивая" в них дозу адреналина, дабы содрогаясь в агонии, они вызывали легкую вибрацию на восковой поверхности. Я рисовал лягушат, низвергающихся с грозовых небес, и вслед за их падением появлялся прекрасный узор на камзоле Дон Кихота. Я соединял тела обнаженных женщин, погружая их в краску и как бы покрывая тем самым пестрыми ткаными лоскутами, с кастрированными боровами и ревущими мотоциклами, чтобы из этой чудовищной смеси получить невиданный доселе эффект. Я заставлял взрываться живых лебедей, нафаршированных гранатами, дабы, прибегая к стробоскопической фотографии, фиксировать кровоточащие раны их полуживой плоти.

Как-то я вошел в оливковую рощу, где производил свои эксперименты, не принеся ни наполненной тушью пушки, ни носорожьего рога, так пригодившегося для литографских дел, ни полумертвого осьминога. Но Гала нашла кисть и принесла мне, сказав: "Попробуй, поработай"

Я попробовал. И свершилось чудо Двенадцатилетние эксперименты соединились в уникальном божественном мазке Всю жизнь я ждал этого Энергия живописи, живописи ожила в небрежно-артистическом прикосновении кисти Дон Диего Веласкеса де Сильва, воплотясь на сей раз в живописи Дали, живописи, жи-вописи. Казалось, я услышал голос Веласкеса, его кисть, переливаясь красками, спросила: "Ты не поранился, дитя мое?" Какова же сила этого великого мастера, несмотря на царящий антиреалистический хаос, триумф "живописи действия" Спустя триста лет, он оказался единственным истинным художником в истории человеческой культуры. Гала с кротостью, присущей только ее соотечественникам, прошептала "Да, Вы очень помогли ему"

Я взглянул на нее, хотя в этом не было нужды, чтобы увидеть, что она с ее волосами цвета лесного ореха маленькая обезьянка, корзинка, убранная миртовым венком, постепенно все более походит на весеннего Веласкеса, перед которым я преклоняюсь.

Картина, оживающая под прикосновением кисти, и любовь суть одно и то же.

Шафарринада, шафарринада, шафарринада, шафарринада, шафарринада — это новый вид спермы, из которой родятся будущие великие мастера, ибо "шафарринада" Веласкеса священна

1961

На первой странице рукописи, в которой Дали запечатлевал свои мысли в 1961 году, было большими красными буквами написано "Совершенно секретно" В дальнейшем мы узнаем, над чем размышлял Дали в Порт Льигате и Нью-Йорке. Сейчас же отдадим дань уважения его осторожности, столь для него не характерной.

1962

Ноябрь

Порт Льигат, 5 ноября

Из шестнадцати чисел-символов Раймондо Лульо можно составить 20 922 789 888 комбинаций. Я проснулся с намерением получить такое число в прозрачном шаре, с которым четыре дня назад начал проводить эксперименты (первые, насколько мне известно) на "полете мух".

Но тут пришли слуги и с волнением сообщили, что море штормит, вода резко прибывает. Это самый сильный шторм за последние тридцать лет. Электричество отключилось, стало темно, как ночью. Пришлось зажечь свечи. Якорь лодки Гала разбило, и ее кружило посреди бухты. Наш матрос кричал и стучал кулаком по столу: "Я не вынесу, если лод ка разобьется"

Я все слышал из мастерской, ко мне пришла Гала и попросила успокоить сходившего с ума матроса. И направляясь к нему, проходя через кухню, я с невероятной ловкостью, одним махом поймал на лету муху, которая нужна была для моих экспериментов. Никто ничего не заметил.

Я увещевал матроса: "Не принимай это так близко к сердцу Мы купим другую лодку. Кто же мог знать заранее, что будет такой шторм?" И с неуместной игривостью я опустил руку с зажатой в ней мухой ему на плечо. Тотчас, как мне показалось, он успокоился, и я ушел назад в мастерскую, чтобы поместить муху в шар. Наблюдая за ее полетом, я вдруг услышал громкие крики на берегу. Вышел из дома. Собравшиеся слуги и рыбаки кричали: "Чудо" Оказывается, порывом внезапно переменившегося ветра лодку, которая вот-вот должна была разбиться о скалы, повернуло, и она словно послушное животное, остановилась у песчаной отмели прямо против нашего дома. С нечеловеческим проворством матрос подцепил ее на тонкий трос; ее, наконец, вытянули из волн, отбрасывавших ее назад к скалам. Нет надобности упоминать, что кроме имени "Гала", лодка носила имя "Milagros", что буквально значит "чудеса".

Вернувшись в мастерскую, я обнаружил, что моя муха в свою очередь тоже сотворила некие чудеса, среди которых самым важным было то, что она осуществила все 20 922 789 888 комбинаций Раймондо Лульо, чего я так жаждал еще сегодня утром.

Это случилось ровно за восемь минут до полудня.

Жизнь наполнена подобными событиями, которые являют собой смесь случая и волнующей закономерности Это напоминает мне об отце, который как-то июньским утром неожиданно прорычал, как лев: "Идите Идите все сюда немедленно Немедленно" В тревоге мы бросились к нему и увидели, как он показывает пальцем на парафиновую спичку, которая горела, стоя в вертикальном положении, на кафельном полу. Дело в том, что зажигая сигару, отец очень высоко подбросил спичку, которая, описав полуокружность и как будто погаснув, приземлилась на пол и установилась на перегревшейся плитке, которая как бы снова зажгла ее. Отец позвал столпившихся около дома крестьян: "Идите Идите сюда Вы больше никогда такого не увидите"

В конце трапезы, все еще под впечатлением от этого случая, я изо всех сил подбросил в воздух пробку; ударившись о потолок, она соскочила на буфет и остановилась в вертикальном положении, раскачиваясь. Отец был изумлен и этим явлением. Добрый час он созерцал пробку, запретив кому бы то ни было двигать ее с места, где еще несколько дней ее могли видеть наши гости и слуги.

6 ноября

Я пролил кофе себе на рубашку. Первая реакция любого — разумеется, не такого гения, как я, — стереть его следы. Что касается меня, я поступаю как раз наоборот. Еще в детстве у меня была привычка выжидать момент, когда слуги и родители не обращают на меня внимания, и я мог быстро, украдкой опрокинуть себе за пазуху липкие остатки кофейной гущи. Помимо невыразимой сладостности ощущения жидкости, стекающей к животу, ее постепенное высыхание и прилипание к коже давали мне возможность для некоторых наблюдений. Растягивая удовольствие, постепенно или рывками, я прижимал ткань рубашки к груди, и эти ощущения давали пищу для размышлений на протяжении всего дня. Это тайное наслаждение моего не по возрасту развитого ума достигло апогея, когда уже в юношеском возрасте при такой же процедуре волосы слиплись посередине груди (в том самом месте, где, как я полагал, находился центр моей религиозной веры), скручивая ткань рубашки (литургической оболочки). Эти слипшиеся волоски, как я теперь понимаю, поддерживали электронный контакт, преобразовавшийся в элемент мистического кибернетического механизма, который я, с Божьей помощью, изобрел утром 6-го ноября благодаря обильной гуще липкого кофе и сливок, в которых было слишком много сахара (о чем я не подозревал). Образовалась сахарная корка, из-за которой моя красивая рубашка приклеилась к груди, наполненной религиозным чувством.

Подводя итог всему сказанному, нужно добавить, что, только будучи гением, при таком простом случае (который многие сочли бы досадной мелочью) Дали удается все возможности, заложенные в нем, преобразовать в тонкий кибернетический механизм, благодаря которому я смогу хотя бы в какой-то мере приобщиться к истинной вере, которая до сих пор была божественной прерогативой.

7 ноября

Из всех сибаритских удовольствий моей жизни, может быть, самое сильное (даже без "может быть") наслаждение — лежать на солнце покрытым мухами.

"Придите ко мне, мои маленькие мушки".

Во время завтрака в Порт Льигате я пролил масло из тарелки с анчоусами. Тут же откуда-то появились и зажужжали мухи. Редчайший случай, когда их присутствие обеспокоило меня, и это знак того, что что-то неправильно, и кибернетический механизм моих открытий может прекратить свою работу, — такое значение придавал я этим средиземноморским "красавицам". Еще в древности они покрывали лица моих прославленных предшественников — Сократа, Платона, Гомера, который с закрытыми слепыми глазами воспевал знаменитые тучи мух, жужжащих над кувшином с молоком. Напомню читателям, что я люблю только чистых мух, облаченных в валенсийские кружева, но не тех, которых, как я уже говорил, можно встретить в офисах или в квартирах среднего класса, а тех, что живут на листве оливковых деревьев, что летают вокруг начинающих разлагаться морских ежей.

Сегодня, 7 ноября, я прочел в одной немецкой книге, что план храма, нарисованный Фидием, своими очертаниями напоминает морского ежа, который воплощает божественную пятиугольную структуру. И именно сегодня в два часа пополудни, глядя на стайку мух, суетящихся над панцирем морского ежа, я видел, что они двигались по спирали справа налево. Если эта закономерность подтвердится, то я ни минуты не сомневаюсь, что это будет один из фундаментальных законов космоса, сродни закону знаменитого ньютонова яблока. И я утверждаю, что муха, которую каждый норовит прогнать, пронизана энергией, и с ее помощью Бог как бы указует человеку на один из самых скрытых, сокровенных законов Вселенной.

8 ноября

Засыпаю я с мыслью о том, что моя жизнь реально начнется завтра или послезавтра, или послепослезавтра, во всяком случае скоро (ведь это неизбежно случится). За четверть часа до пробуждения я вижу очень любопытный сон, предельно театрализованный. Театральное представление начинается с тяжелого, сверкающего золотом занавеса с каким-то небольшим странным изображением посредине, привлекающим к себе внимание публики. Когда он поднимается, как бы сразу разворачивается грандиозное действо. Удар грома Юпитера мгновенно погружает все во тьму. Все ждут каких-то фантастических эффектов, однако свет вновь зажигается и освещает уже второй занавес. Все присутствующие, кроме Дали и Гала, чувствуют себя слегка одураченными. Они думают, что смотрят начало оперного спектакля о нашей жизни, но это не так… Занавес но трогается с места…

1963

Сентябрь

3 сентября

У меня есть привычка просматривать газеты, перевернув их вверх ногами. Не читая, я их просто рассматриваю. Так я смотрел в юности бледные телевизионные репортажи о футболе. И бывало, что в середине тайма я уходил от телевизора — так меня изматывали все эти мелькания на поле. Сегодня, держа газету вверх ногами, я увидел нечто божественное, двигающееся с такой скоростью, что, вдохновившись, я решил перепечатать отдельные фрагменты газеты, в которых присутствовало такое эстетическое качество, которое было достойно Фидия.

Красоту газетных листов я ощутил, увидев коллажи из пожелтевших и засиженных мухами газет Пабло Пикассо и Жоржа Брака…

Вечером радио наполнило комнату шумом ружейных выстрелов, которые были произведены в связи со смертью Брака. Брака — который, помимо всего прочего, прославился своим открытием эстетики газетных коллажей. И в знак преклонения перед его талантом я посвятил ему свой самый трансцендентный и моментально обретший широкую популярность бюст Сократа, усеянный мухами.

19 сентября

На железнодорожной станции Перпиньян мне в голову всегда приходят самые значительные мысли. Мозг начинает активно работать уже за несколько миль до Перпиньяна, в Булу, но именно по прибытии на станцию Перпиньян происходит настоящее мыслительное извержение, которое достигает необычайной высоты. На этом уровне я пребываю довольно продолжительное время, и можно заметить, что в эти моменты мое лицо ничего не выражает. На пути к Лиону, однако, напряжение спадает, и я прибываю в Париж уже умиротворенным. Мой мозг возвращается в нормальное состояние, хотя, разумеется, я все равно остаюсь гением, и мои читатели должны не забывать об этом. Да 19-го сентября на станции Перпиньян я пережил своего рода космогонический экстаз, более сильный, чем все предыдущие. Я увидел образ Вселенной. Вселенная, самая четко ограниченная из всего сущего субстанция, все пропорции ее соразмерны и по своей структуре тождественны железнодорожной станции в Перпиньяне с той лишь разницей, что он связан с билетной кассой; в этой маленькой вселенной стоит загадочная скульптура, репродукция с которой уже несколько дней интригует меня. Полая часть скульптуры засижена мухами из Булу. Читатель, посмотри на мою иллюстрацию и запомни, что так рождается космогония Bonjour

Примечания

1

Парацельс (1493-1541)

(обратно)

2

Действительно Дали говорил об этом в своей книге "Тайная жизнь", но полностью исследование пока не опубликовано и выйдет в 2-х или 3-х томах.

(обратно)

3

Речь идет о "Дневнике гения".

(обратно)

4

Из всех проектов был реализован только один — фотографический альбом, названный "Усы Дали", в котором, используя фотографии Халсмана, Дали попытался классифицировать каждый волосок своих усов.

(обратно)

5

Городок в провинции Аликанте.

(обратно)

6

Каменный идол, найденный во время раскопок в XX веке.

(обратно)

7

Дали купил этих лебедей для Порт Льигата. 

(обратно)

8

Область Коста Брава, в которую входят Кадаке и Порт Льигат.

(обратно)

9

Картина 1945 года.

(обратно)

10

"Радиолория" содержится в каждом элементе кольцеобразной сферы, которая обычно изображается в руках португальских королей.

(обратно)

11

("niqoids") — корпускулярные частицы, составляющие Corpuscularia Lapislazulina Дали.

(обратно)

12

Впоследствии Дали понял, что то, он разорвал "документ", — акт греховный, нарушающий закон.

(обратно)

13

Она опубликована Ж.Ж. Пувэром в 1963 году.

(обратно)

14

Архитектор, создатель средиземноморской готики, автор проекта собора Св. Семейства в Барселоне, многих жилых домов, городских парков.

(обратно)

15

"50 секретов магического мастерства Сальвадора Дали". Нью-Йорк, 1948. "50 secrets of magic craftsmanship" by Salvador Dali, N.Y. 1948

(обратно)

16

 Французский живописец (1849-1906), известный под именем Ларус. Родился в Гурне. Его картины характерны тем, что человеческие фигуры он изображал на туманном фоне.

(обратно)

17

"Христос на кресте", переданный Честер Дейлом Метрополитен-музею в Нью-Йорке.

(обратно)

18

Городок близ Фигераса, где Гала приобрела целый гарнитур мебели для дома в Порт Льигате.

(обратно)

19

Смерть Сталина.

(обратно)

20

Испанский архитектор, создатель Эскуриала, автор "Бесед о кубических формах", вдохновивших Дали.

(обратно)

21

Дали имеет в виду балет "Осеннее таинство" на музыку А.Согэ.

(обратно)

22

Хорошенький котенок (исп.)

(обратно)

23

  В голубятне, ощетинившейся вилообразными деревянными костылями, Дали держал около двадцати птиц.

(обратно)

24

Небольшой порт севернее Кадаке.

(обратно)

25

Дали, родившемуся в 1904 году, было в это время сорок девять.

(обратно)

26

Дали, родившемуся в 1904 году, было в это время сорок девять.

(обратно)

27

"Смейся, паяц, смейся" — название эссе, готовящегося к печати. Дали пытается показать в нем, что механизм возникновения смеха в публике объясняется тем, что клоун-шут имеет право на нанесение моральных и физических ударов. См. конец фильма "Голубой ангел".

(обратно)

28

В своей "Тайной жизни" Дали рассказывает историю этой каталонской матроны, приютившей его с Гала после изгнания из родительского дома. Лидия для Эуженио — образ любви.

(обратно)

29

Ссылка на знаменитую картину Дали, принадлежащую семье Рейнольда Морсе, которой художник дал следующее толкование: "После двадцати лет полной неподвижности эти невидимые часы разрушаются, но хромосомы тем не менее продолжают функционировать на фоне моих врожденных арабских атавизмов".

(обратно)

30

Нарцисс Монтуриоль, соотечественник Дали, родился в Фигерасе, предполагают, что он изобретатель подводной лодки.

(обратно)

31

Пройдя в апреле Атланту, Дали написал свой памфлет "Рогоносцы современного искусства", изданный Фаскелле в 1956 году.

(обратно)

32

В "Новостях искусства" за март 1963 года Дали возвращается к этой теме с большой детальностью, предполагая, что пусть любой, кто сможет дать внятное объяснение нападок, пережитых "Моной Лизой", бросит в него первый камень. Он поднимет его, чтобы продолжить путь к истине.

(обратно)

33

Раймонд Руссель (1877 — 1933) — признанный среди сюрреалистов автор "Африканских впечатлений", "Дублера", "Locus solus" и т.д.

(обратно)

34

В своей "Тайной жизни" Дали вновь возвращается к очень щекотливому вопросу. Его недоброжелатели утверждали, что он никогда не встречался с Фрейдом. Однако Ф.Каул в книге "Дали. Жизнь великого эксцентрика" доказала с помощью письма, написанного Фрейдом Дали, что художник и врач встречались в Лондоне

(обратно)

35

 Буквально: церковное пение (Фр.)

(обратно)

36

Кледанизм — сексуальное извращение, получившее название от имени Соланж де Кледа.

(обратно)

37

Издана Жозефом Форе в Париже в 1960 году.

(обратно)

38

Ссылка на картину Дали (1954), принадлежащую м-м Гала Дали и "написанную в полном соответствии с божественными пропорциями Лукаса Паччиоли".

(обратно)

39

 Поль Элюар.

(обратно)

Оглавление

Сальвадор Дали Дневник гения

  Предисловие

  Пролог

  1952 Май Порт Льигат

  Июнь

  Июль

  15 июля

  17 июля

  18 июля

  26 июля

  Август

  Сентябрь

  2 сентября

  Ноябрь Порт Льигат, 1 ноября

  1953 Май Порт Льигат

  Август

  Сентябрь

  1954

  1955

  1956

  Сентябрь

  1957

  Ноябрь

  1958

  1959

  1961

  1962

  1963

*** Примечания ***