КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Ночной извозчик [Пьер Сувестр] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Пьер Сувестр Марсель Аллен Ночной извозчик

Глава 1 ДИРЕКТОР «ПАРИ-ГАЛЕРИ»

— Очень устали, мадемуазель?

— Ах, вернее сказать — совсем измучилась.

— Что-нибудь продали?

— Да ничего!

— По-моему, несговорчивая была у вас покупательница.

— Еще какая! Нога тридцать девятого размера, не меньше, а перемерила все тридцать седьмые!

— Ни стыда, ни совести…

— Барышни!

Суровый окрик прервал едва начавшийся разговор двух молодых продавщиц «Пари-Галери», огромного универсального магазина, расположенного на углу бульвара Малерб и площади Мадлен. К девушкам подошел один из заведующих отделами. Выглядел он щеголем, на нем ладно сидел сюртук от хорошего портного — ведь г-н Шаплар, директор «Пари-Галери» требовал, чтобы все его служащие хорошо одевались. Да, выглядел он щеголем, но был славным малым. Повелительно бросив «Барышни!», дабы покупатели слышали, что он призывает продавщиц к порядку, он добродушно обратился к ним:

— Н-ну, что такое случилось! Устали, вижу, бедные мои кошечки.

— Сил больше нет, господин Лермит.

— А вы лучше подумайте, какой процент вас ждет за сегодняшний горячий денек!

И впрямь, было ясно, что обеим продавщицам, с которыми беседовал г-н Лермит, заведующий отделом обуви «Пари-Галери», сегодня предстоит хорошо потрудиться, но зато высокий процент, иначе говоря, приработок, который придется на их долю, полностью вознаградит их за усталость.

Впрочем, в «Пари-Галери» никогда не иссякал поток покупателей и торговля шла бойко каждый день. С девяти часов утра и до семи вечера во всех отделах было полно и не оставалось сомнений, что в этом году, как и в предшествующие, доход этого торгового предприятия, одного из крупнейших в мире, составит весьма крупную цифру, на радость знаменитому его владельцу, г-ну Шаплару, о чьей жадности ходили весьма преувеличенные рассказы.

Между тем, только лишь десять лет тому назад «Пари-Галери» представлял собой всего-навсего магазинчик новинок, торгующий небольшим ассортиментом готового платья и модных изделий, но под умелым руководством весьма толкового г-на Шаплара торговля быстро стала процветать.

Предприятие постепенно расширялось, меняло облик, пока, наконец, не заняло три больших здания, отремонтированных по умело составленным планам и отделанных с впечатляющей роскошью и блеском. Теперь же фирма «Пари-Галери» полностью вошла в моду и славилась как одна из крупнейших не только в Европе, но и во всем мире.

Было пять часов пополудни; громадные часы, украшенные гербом «Пари-Галери», — старинная галера, плывущая по бурным водам Сены и несущая знаменитый девиз «Всё на все цены», — только что отметила время серебристым звоном… А покупатели, хлынувшие еще более густым потоком, суетились, толкались, давились, нервничали, требовали внимания, донельзя утомленные нестерпимой духотой, чуть ли не полным отсутствием воздуха, и весь этот поток вливался в громадный застекленный сверху зал, гигантские размеры которого составили особую славу «Пари-Галери».

Со всех концов к покупателю стремились служащие, стараясь по возможности предупредить их желания.

— Что вам угодно, сударыня?

— Канцелярский отдел, сударь.

— В глубине справа, сударыня.

— Спасибо, сударь.

Г-н Лермит, отличный работник, едва успевал вытереть лоснящийся от пота лоб и тут же вступал в переговоры:

— Вы кого-то ищете, сударыня… Продавщицу? Барышни, продавщицы, пожалуйста сюда… мадемуазель Маргерит, позовите продавщицу… вы что же, не слышите, что я вас зову?.. Да, вас, мадемуазель Берта… передайте все это в кассу… семнадцать и три — двадцать, и четыре, и девять, тридцать… отмечаю ваш процент, тридцать три франка… живо, живо, поторапливайтесь!

И так с утра и до вечера. Да, г-н Лермит не зря получал деньги, он трудился в поте лица, стараясь, чтобы его отдел был лучшим в магазине и давал бы наибольшую прибыль.

И вот он опять за работой:

— Хозяйственный отдел? Шестой этаж, сударыня, в глубине слева… эскалатор здесь, за выставкой юбок… ах, вы предпочитаете лифт? Сюда, сударыня, в конце отдела… Да, к вашим услугам.

Потом г-н Лермит повернулся к одной из своих старших продавщиц:

— Видели? — спросил он.

— Нет, что такое?

— Хозяин…

— Господин Шаплар?

— Да, господин Шаплар.

— А что вас удивляет? За два года, что вы здесь работаете, господин Лермит, пора бы привыкнуть, что хозяин каждый вечер приходит в магазин…

— Прекрасно знаю… но вчера на совещании он как раз предупредил нас, что вечером не придет, так как едет за город.

— Значит, передумал…

— Очевидно!

— А может быть, вы ошиблись?

— Что вы, я его сразу узнал.

Г-н Лермит не ошибся. Затерявшись среди людей, не подозревавших, что толкутся плечом к плечу с мультимиллионером, чуть ли не миллиардером, г-н Шаплар, владелец «Пари-Галери», он же директор фирмы, шел через главный зал, направляясь к собственному лифту, чтобы подняться к себе в кабинет.

А кабинет г-на Шаплара был чудом, гениальной находкой, последним изобретением этого умелого коммерсанта.

С целью поразить своих покупателей, наглядно доказать им, какого успеха и богатства достигла его фирма, г-н Шаплар пришел к удачному решению — поместить свой личный кабинет в самом центре универсального магазина.

И вот как раз посередине галереи второго этажа, опоясывающей главный зал, возникло просторное помещение с широкой многостворчатой дверью, выходящей на эту галерею.

В отсутствие г-на Шаплара дверь его директорского кабинета, богато обставленного, заполненного произведениями искусства и дорогой мебелью, оставалась открытой и посетители магазина имели возможность им любоваться и свободно рассматривать эту нарядную рабочую комнату. Когда же г-н Шаплар был на месте, достаточно было запереть дверь и протянуть два шнура перед выходом на галерею, чтобы оградить его от любопытных взглядов; таким образом г-н Шаплар мог спокойно предаваться своим многочисленным и важным делам.

Разумеется, рабочий кабинет сообщался также, с одной стороны, с рядом контор, где трудились служащие секретариата, а с другой — с двумя небольшими приемными, куда специально приставленный к этой должности слуга впускал посетителей с рекомендательными письмами или близких друзей, забегавших мимоходом, чтобы пожать руку хозяину фирмы.

Г-н Шаплар вышел из лифта, который, чуть дрогнув, остановился на уровне его кабинета, перед дверцей, прорезанной в металлической узорчатой решетке, и торопливо прошел по галерее, отвечая едва заметной улыбкой на почтительные поклоны двух швейцаров, подбежавших, чтобы запереть главную дверь.

Г-н Шаплар был человеком лет шестидесяти, небольшого роста, коренастым и полным, даже несколько обрюзгшим с годами, но лицо его казалось совсем юным благодаря светлой, чистой коже, холеным седым бакенбардам, стриженным «котлетками», и голубым глазам, живым, лукавым и способным уследить за всем сразу.

— Почту, Даниэль… сейчас же передайте мне почту и позовите заведующего секретариатом.

Слуга, которому г-н Шаплар отдал это распоряжение, почтительно поклонился. Давным-давно работая на своего хозяина, он хорошо усвоил, какую степень фамильярности мог себе позволить, не вызвав недовольства, и поэтому спросил, перед тем, как выйти из кабинета:

— Стало быть, сударь, вы не уехали, как собирались?

— Нет, нет, слишком много дел. Ну, ступайте же, быстрее…

На этот раз слуга ушел.

Г-н Шаплар трижды обошел кабинет, ожидая своих служащих. Но когда он, то ли машинально, то ли раздраженный слишком ярким светом, погасил половину лампы, зажженных слугой, а на столе оставил только маленькую лампочку с низко расположенным рефлектором, выражение лица его стало совсем иным, чем было во время прохода в магазин.

Многочисленные заведующие отделами, узнавшие директора и раскланившиеся с ним, когда он шел по нижнему этажу, могли бы поклясться, что хозяин находится в отличном настроении, весел и доволен жизнью — они это ясно видели по его неизменной улыбке, по счастливому лицу человека, разбогатевшего легко и быстро.

Между тем, сейчас, на этом лице прежняя улыбка сменилась выражением тревоги, более того — сильного волнения.

И г-н Шаплар говорил сам с собой: «Неужели она? Или я ошибся? Ах, что за игру я затеял! Черт побери, скорей бы вечер! Лишь бы… внимание!»

Будто отдав приказ своему лицу, сменив его выражение и укоротив нервы силой воли, г-н Шаплар опять выглядел самим собой — благодушным и жизнерадостным.

— Это вы, Соломон?

— Я, сударь, вы меня звали?

В комнату вошел молодой человек высокого роста, худощавый, тщательно выбритый, похожий на лицейского учителя, сбежавшего с занятий. Это был начальник коммерческого секретариата г-на Шаплара. Казалось, он был чем-то удивлен.

— Да, конечно, дорогой мой Соломон, я вас вызвал, чтобы спросить, какие новости.

— Никаких, сударь.

— А почта?

— Ничего особенного.

— Все-таки, покажите… Хорошо?

Лицо молодого человека выразило легкое замешательство.

— Извините, сударь, — сказал он. — Но вчера вечером мне показалось, что вас нынче не будет, и я, как доверенное лицо, расписался в получении почты и сейчас она уже разослана по адресам, — я ведь не рассчитывал на ваш приход.

Соломон говорил с растущей неуверенностью, пытаясь оправдать свое поведение, совершенно, впрочем, правильное. Г-н Шаплар стоял спиной к нему и рассматривал в маленьком зеркальце свои бакенбарды.

Доволен он был или рассержен? Г-н Соломон постепенно успокаивался. Хозяин наконец ответил:

— Вы хорошо поступили, друг мой, я ведь действительно собирался уехать в Фонтенбло, но по различным причинам задержался… Ну ладно, раз мне сегодня не удастся поработать с вами, сообщите начальнику юридического отдела, что мне надо его повидать.

Несколько минут спустя г-н Шаплар вместе с начальником юридического отдела фирмы уже дотошно изучал спорный вопрос об ожидаемом крупном денежном поступлении.


— Господин Лермит!

— Что, мадемуазель Раймонда?

Широко, приветливо улыбаясь, заведующий отделом обуви обернулся к самой красивой из своих продавщиц, которая окликнула его, едва только часы пробили шесть.

— Что вам от меня нужно, милочка?

— Не могла бы я сейчас уйти, сударь? То есть на час раньше?

— Что, устала?

— Да, сударь.

Г-н Лермит не стал возражать.

— Идите, идите, — ответил он.

Г-н Лермит был, в известной степени, психологом. Не успела мадемуазель Раймонда убежать, как он улыбнулся, кашлянул, пожал плечами.

— М-да… ну и ну… — начал он, как бы сам с собой.

Старшая продавщица заметила выражение его лица и спросила:

— Хозяин, да?

— Разумеется, — с усталым видом отозвался г-н Лермит. — Впрочем, вы ведь сами видели, как она покраснела, когда уверяла меня, что то ли больна, то ли устала… Уж если она больна, то я и подавно! Да-с! Тут не ошибешься — господин Шаплар пришел четверть часа тому назад — и вот, сами видите…

— А он-то что вам сказал?

— Кто «он»?

— Он, господин Шаплар.

— А, хотите знать, как он взялся за дело? Ей-богу, проще простого. Вызывает меня на прошлой неделе и говорит: Лермит, у вас в отделе работает продавщица № 26, некая мадемуазель Раймонда, у нее слабое здоровье. Я хочу позаботиться об этой девушке; поэтому отпускайте ее, если она попросит.

— А вы что ответили?

— Черт возьми! — сказал он. — Что еще я мог ответить? Подчинился!

Мадемуазель Раймонда, продавщица № 26, с незаслуженной и смехотворной легкостью получившая, благодаря заботам хозяина, право уходить с работы за час до закрытия магазина, могла, естественно, вызвать злобные пересуды всех своих товарок по работе. Несмотря на ровный, приветливый и кроткий крав, несмотря на то, что она, как говорится, из кожи вон лезла, стараясь угодить всем, кто нуждался в ее помощи, — в магазине ее не любили. В глазах всех своих сотрудников она отличалась крупнейшим недостатком — она была красивой брюнеткой, с большими, миндалевидными глазами и на редкость стройной фигуркой, да вдобавок ей был свойствен тот особый парижский шик, который нельзя приобрести никакими стараниями, ибо он дается от рождения и представляет собой чарующее сочетание приятного голоса, поведения и умения одеваться.

Вот уже несколько дней весь отдел обуви — где она оказалась в числе старших продавщиц, хотя до этого долгое время работала в других, менее важных отделах, — называл ее любовницей г-на Шаплара.

— Чего там! — говорили между собой продавщицы. — Шаплару все равно, одной больше, одной меньше, — сейчас не уступила, завтра уступит, а уж когда уступит, недолго ей придется поглядывать на нас свысока. Господин Шаплар не любит, когда у него на работе засиживаются бывшие любовницы.

Меж тем, в то время как добрый, но не больно-то умный г-н Лермит и старшая продавщица его отдела старались перещеголять друг друг в этих гадких сплетнях, красавица Раймонда спустилась в нижний этаж магазина по лестнице, закрытой для покупателей, взяла там свою шляпку, вуалетку, набросила на плечи шарф, который до этого изящными складками лежал на ее согнутой руке, и прошла в огромный торговый зал, где смешалась с толпой, движущейся к главному выходу на бульвар Малерб. Однако, еще не дойдя до площади Мадлен, девушка в нерешительности остановилась, чтобы поразмыслить: «Идти мне туда? Да или нет?»

Мгновение спустя Раймонда повернула назад, но вместо того, чтобы отправиться, как всегда, на вокзал Сен-Лазар и оттуда к себе домой, пошла по бульвару Малерб, затем по соседней улице и вскоре остановилась у маленького особняка, прилепившегося к гигантскому магазину «Пари-Галери». Толкнув незапертую дверь, она проникла в длинный коридор, который упирался в лестницу и, видимо, преодолевая сомнения, стала подниматься по хорошо знакомым ступенькам. Она поднялась на второй этаж по этой чистенькой, но тускло освещенной и далеко не роскошной лестнице, тихонько приоткрыла дверь, также выходившую в длинный коридор, и опять остановилась, охваченная нерешимостью.

«Постучаться? Да… постучусь… В конце концов просто отдам ему письмо, не зря же я его писала… А там будет видно».


Г-н Шаплар только что отпустил начальника юридического отдела и погрузился в глубокое размышление, сидя за письменным столом, опершись локтями на бювар и обхватив голову руками; внезапно ему показалось, что кто-то едва слышно постучался в потайную дверь его кабинета.

— Войдите! — сказал он резко.

Дверь открылась. Вошла Раймонда.

— Сударь… — начала она и остановилась в недоумении. Постучав в дверь и ожидая ответа, она и не предполагала, что ее появление вызовет такую растерянность у г-на Шаплара.

Едва директор магазина увидел девушку, как он вскочил с места, вздрогнув всем телом и опрокинув стул. С трудом он произнес:

— Я… я… я… прошу вас…

Раймонда, по всей вероятности, знала, с какой просьбой он сейчас обратится к ней, ибо даже не дала ему заговорить:

— Нет, нет, ни слова, вы мне писали, я принесла вам ответ.

Но она опять замерла в неподвижности, увидев, как ее слова подействовали на Шаплара.

Усталым движением директор провел рукой по лбу и в ответ на слова девушки произнес не своим, глухим от волнения голосом:

— Ах да, конечно, я вам писал… и что же? Каков ответ?

Этого вопроса, видимо, только и ждала красавица Раймонда.

— Мой ответ, сударь, — сказала она, — вот он. Поверьте, я бесконечно тронута… взволнована… не меньше, чем вы… Но нет, нет, я не хочу… это невозможно… не надейтесь, забудьте меня, вот и все…

Она чувствовала, как ее тоже охватывает все большее волнение. Тщетно пыталась она справиться с голосом — у нее перехватывало дыхание. Она спешно добавила:

— Впрочем, сударь, я не думала застать вас сегодня здесь и собиралась опустить письмо в почтовый ящик, как вдруг вы прошли по магазину, я увидела, что вы смотрите на меня, и поэтому зашла, но я не хочу объяснений, вот мое письмо, прочитайте его, мне к нему нечего добавить. — И с этими словами красавица Раймонда чуть ли не силой вложила в дрожащую руку г-на Шаплара письмо в конверте, которое он усталым жестом бросил на бювар.

— Вы… — с трудом произнес он, — вы…

Он собирался продолжить, но вдруг приоткрылась дверь маленькой приемной, где его обычно ожидали посетители.

— Вы одни? Ах, нет… простите…

Эти слова произнес женский голос; по-видимому, какой-то близкой его приятельнице надоело ждать, и она, потеряв терпение, осмелилась отворить дверь рабочего кабинета.

Г-н Шаплар раздраженно ответил, не оборачиваясь: — Минутку… минутку… — И снова повторил, обращаясь к Раймонде. — Вы… поразительно…

Но по всей вероятности, красавица-продавщица, несмотря на свой хрупкий, трогательный вид, обладала недюжинной волей. Изящным кивком она попрощалась с г-ном Шапларом и уверенным, легким шагом покинула кабинет, убежала!

Очевидно, мадемуазель Раймонда полагала, что после ее недвусмысленного отказа г-н Шаплар не будет настаивать на своем; она была, должно быть, уверена, что директор «Пари-Галери», как человек воспитанный, с уважением отнесется к ее отказу… Однако ей ппишлось убедиться в обратном.

Едва она сделала несколько шагов по коридору, как услышала, что он торопливо догоняет ее.

— Раймонда! Раймонда! — звал он.

Девушка ускорила шаг и чуть ли не бегом достигла лестницы.

Но г-н Шаплар бросился за нею вслед.


В то время как г-н Шаплар принимал у себя в кабинете прелестную продавщицу, за которой ухаживал без особых шансов на успех, слуга, которому надлежало пропускать в приемную гостей г-на Шаплара, увидел в дверях белокурую красавицу, с надменным или даже презрительным выражением лица, по виду иностранку, однако носившую вполне французское имя Матильды де Бремонваль.

Г-жу де Бремонваль хорошо знали в «Пари-Галери». С давних пор она там была известна как близкий друг, а по мнению иных — как любовница директора «Пари-Галери».

Слуга, естественно, не стал спрашивать, есть ли у нее приглашение.

— Сударыня желает повидать господина Шаплара? — спросил он.

— Да, если он не занят.

Слуга приоткрыл дверь кабинета и вернулся.

— Господин Шаплар занят с одной из продавщиц, — сказал он, — по-видимому, речь идет об увольнении, это, стало быть, не надолго, если мадам согласна обождать…

— Разумеется, подожду.

Слуга провел г-жу де Бремонваль в маленькую приемную рядом с кабинетом г-на Шаплара и ушел, а молодая женщина осталась одна. Но едва за слугой закрылась дверь, как улыбка на лице г-жи де Бремонваль сменилась выражением растерянности и тревоги. Казалось, молодой женщиной овладело точно такое же чувство, какое только что испытал г-н Шаплар, чье веселое настроение внезапно уступило место глубокой печали, едва он остался один у себя в кабинете.

Г-жа де Бремонваль несколько мгновений неподвижно сидела в глубоком кресле. «Нет, нет, — думала ома, — я сошла с ума, он не посмел бы… это не он… Это всего только глупая мысль, обман воображения…»

Но, видимо, она не очень-то умела владеть собой.

Не усидев на месте, она вскочила с кресла, не справившись с волнением.

— О, только бы знать! Только знать! Неужели после всех его обещаний, всех подлостей, всех нарушенных клятв!..

И тут же, уступив порыву, г-жа де Бремонваль бросилась к рабочему кабинету. О, эта красивая женщина умело рассчитала свои действия! Она чуть приоткрыла дверь, едва успела спросить: «Вы одни?» — и тотчас же отошла от двери, закрыв ее за собой.

Но как она переменилась! С какой внезапностью эта красивая молодая светская женщина стала воплощением предельного отчаяния! О, это уже была не та изящная, элегантная, надменная Матильда де Бремонваль, ожидавшая в приемной г-на Шаплара. Теперь это была женщина, охваченная страшным гневом, быть может, потерявшая рассудок, чьи глаза метали молнии, а бледные губы кривились в отчаянной усмешке.

— …Он… он… — шептала она, задыхаясь… — Это он!

Прошло всего две минуты, но красавице они показались веками. Стоя вплотную к двери кабинета, она ждала и слушала. «О чем они говорят? Неужели я услышу, как он клянется ей в любви?» Вдруг выражение ее лица опять изменилось. Она прохрипела: — Он уходит… они уходят вместе… ах, клянусь душой, я… И Матильда де Бремонваль опять порывисто отворила дверь рабочего кабинета и вошла.

Прежде она собиралась броситься вслед за г-ном Шапларом, но теперь замерла на месте, увидев письмо, отданное Раймондой директору «Пари-Галери» и забытое им на бюваре. Г-жа де Бремонваль не могла совладать с настойчивым любопытством.

— Боже мой… Боже мой… — пробормотала она, — я должна знать, я все узнаю!

Она схватила письмо и пробежала его глазами. Но то, что она прочитала, вызвало новый прилив чувств.

— Она отказывает ему, чтобы еще больше завлечь, — вздохнула она с горькой усмешкой, выдававшей страдание ее израненной души. — Ловкая, должно быть, девица… Ах, боже мой, сжалься над нами!

Г-жа де Бремонваль еще не раз перечитала бы это письмо, прежде чем наконец расстаться с ним, по вдруг послышались чьи-то шаги на потайной лестнице.

— Он идет сюда, это он… ах, если он застанет меня здесь…

У г-жи Бремонваль не было выбора. Она вернулась в маленькую приемную, пробормотала, обращаясь к слуге, что очень спешит и больше ждать не может, и ушла, затерялась в толпе, медленно расходившейся из «Пари-Галери».


— Позовите сюда кассиров!

— Да, сударь… Они уже здесь, сударь…

— Пусть войдут.

Г-н Шаплар, казалось, постарел на десять лет, он говорил усталым, надорванным голосом, с трудом, как бы из последних сил.

Между тем, к нему вошли старшие кассиры. Г-н Шаплар справился с собой и с прежним жизнерадостным выражением лица поздоровался со служащими, представлявшими собой верхушку персонала «Пари-Галери».

— Садитесь, господа; надеюсь, ничего нового?

— Ничего, господин директор, никаких новостей.

— Хорошая выручка за вчерашний день?

— Еще бы, господин директор, отличная… Четыреста девяносто семь тысяч франков, не считая сантимов.

— По-моему, вчера у нас была выставка товаров?

— Да, господин директор, но ничего особо замечательного, выставляли только новые ткани… Поэтому мы дали немного объявлений.

— Да, верно.

— Кстати, господин директор, должен вам сказать, что самую крупную выручку дал отдел ковров, благодаря двум большим восточным дорожкам… Представить вам подробный отчет, господин директор?

На этот вопрос главного кассира, лучше всех осведомленного о финансовом положении «Пари-Галери», г-н Шаплар ответил усталым пожатием плеч. Впрочем, он тут же добавил:

— Нет, право, не стоит. Я полагаюсь на вас в деле распределения премиальных… Я сегодня что-то совсем измучен…

— Передать вам наличность?

— Да…

— Пожалуйста, сударь…

Кассир принялся тщательно пересчитывать пачки банкнот и складывать их на столе г-на Шаплара.

Как правило, хозяин каждый вечер прятал дневную выручку в сейф, находившийся в глубине кабинета, но в этот вечер он не стал вытаскивать связку ключей.

— Значит, никаких происшествий, господа?

Это была классическая фраза, которой г-н Шаплар вежливо давал понять своим служащим, что «аудиенция» окончена.

Кассиры тотчас же вскочили все как один, а главный ответил за них:

— Нет, господин директор, происшествий никаких, все в полном порядке.

— Ну что ж, господа, до завтра.

Еще раз поклонившись, служащие вышли, сохраняя все то же спокойное достоинство.

А в это время, пока они удалялись, на лице г-на Шаплара, стоящего возле письменного стола, играла загадочная, насмешливая, издевательская улыбка.

Дождавшись, пока захлопнется тяжелая, обитая кожей дверь, он расхохотался, придя, очевидно, в прекраснейшее настроение.

— Четыреста девяносто семь тысяч франков! — прошептал ок. — Ого! А ведь они правы! Выручка отличная!

Шаплар сложил лежащие перед ним банкноты, спрятал их в бумажник и тщательно застегнул карман.

…Несколько минут спустя директор «Пари-Галери» самым скромным образом, пешком, шел по улице и никто из прохожих не догадался бы, что он несет с собой немалое состояние!

Глава 2 ПОХИЩЕНИЕ

— Который час на твоем бимбере?

— А никакой, накрылся бимбер!

— Небось, пружину перекрутил?

— Заткнись, дубина… Фараоны его накрыли.

— Накрыли бимбер? Чего-то не секу…

— Где уж тебе усечь!

— Ну давай-ка, выкладывай.

— Так вот, братец ты мой, представь себе, не было у меня бимбера, а мне без него хреново… словом, пора мне было разжиться кой-каким добром, да заодно половить кайф, вот я и пошел на дело…

— Забрался к старому жлобу в карман?

— Натюрлих! Так вот, значит, работаю я у толстяка в кармане, как раз на Елисейских Полях, заметь, еще луна только-только нос высунула, — словом, кой-чего раздобыл, братец… бумажник, бимбер… Два платка с шикарными метками, связка ключей, кисет с табаком…

— А ведь недурно наработал, старик…

— Еще бы!.. Словом, только бы жить и радоваться, да вдруг мой толстяк как завопит не своим голосом…

— А легавые тут как тут…

— То-то и есть! Несутся, понимаешь, за мной по пятам, беговым лошадям на зависть… Ну, само собой, — «Держи вора» орут… И народ кругом, тоже, конечно: «Держи его!»… Тут у меня будто крылья выросли…

— Значит, ушел?

— Еле-еле ушел. Лишь бы ноги унести, плевать мне на весь навар, все побросал к черту, платок направо — бац! бумажник налево — бряк! Что твой фейерверк, так и посыпалось! Конечно, народ за мной уже не гонится, подбирают… Только бимбер я себе оставил — так вот, около Алькасара откуда ни возьмись фараон: — Стой! — говорит… Ну, понимаешь, тут уж не до смеху, швырнул я часы и был таков…

— Выходит, нет у тебя часов?

— Выходит, так.

— Ну и трепач ты, скажем прямо! Это когда дело-то было?

— Да позавчера.

— Жаль, да ничего не попишешь. Слушай, еще по одной пропустим?

— А как же! Да покрепче!

Апаш, по кличке Фонарь, прервал беседу со своим закадычным приятелем Глазком и что было силы стукнул кулаком по столику, за которым они сидели уже чуть не целый час.

— Хозяин! Эй, хозяин! Два пойла, да не разбавлять! Скажите-ка, сколько на ваших ходиках?

— Половина десятого, приятель!

— Порядок…

Хозяин отошел, чтобы налить заказанные порции абсента, а Глазок наклонился к Фонарю и таинственным шепотом спросил:

— Слышь-ка, ты уверен, что она приедет, Коломбинка эта?

Фонарь с надменным видом пожал плечами:

— Не шурши! Не шурши! — И будучи остряком или, вернее, считая себя таковым, добавил: — Коломбина, старик, живет в Коломбе; а раз мы с тобой сейчас в Коломбе, мы тут и застанем нашу Коломбину…

И произнеся это тоном, ие допускающим возражений, он принялся, как полагается, размачивать кусок сахара водой из дешевого грязного графина. Потом добавил:

— Ну, если она, чего доброго, не приедет, то-то хлебнем мы с тобой горя! Да приедет она, приедет, дельце верняк, дельце катится как по маслу, дельце круглое, как монетка… Нечего зря кровь себе портить…

Глазок, в свою очередь, взялся за абсент.

Между тем, пока апаши беседовали друг с другом, порой переходя на шепот и не вступая в разговор ни с одним из посетителей бара, хозяин уже готовился закрывать свое заведение — небольшой трактирчик под названием «Свидание машинистов», расположенный как раз напротив красивого чистенького вокзала Буа-Коломб. Посещали его исключительно железнодорожные служащие, которые к десяти часам вечера, как правило, расходились, и в этот час хозяин просто-напросто прикрывал лавочку.

— Я, конечно, ничего такого не требую, — сказал он, обращаясь к Глазку, — не сочтите за обиду, только я через минутку закрываю.

Дело было обычное, но Глазок немедленно пришел в ярость.

— Эго что же такое? — заорал он, сжав кулаки и вызывающе глядя на хозяина, — это ты, значит, выгонять нас намылился? Так ведь, водолей несчастный? Мы с Фонарем уйдем, когда сами надумаем, не раньше. — И тут вдруг замолчал.

Дело в том, что хозяин трактира «Свидание машинистов» сам когда-то водил паровозы этой железнодорожной Компании. Несмотря на маленький рост и довольно хилую внешность, он был на редкость крепким здоровяком. Едва Глазок договорил, хозяин подошел к нему вплотную, взял его за шиворот и без видимых усилий стащил со стула.

— Вот что, — сказал он, — ты, смотри, не возникай; во-первых, мне это не по нутру, а во-вторых…

Лицо Глазка налилось кровью, задыхаясь от злости, он заорал:

— Эй, Фонарь, что же ты? Он же набросился на меня, кишки ему надо выпустить, тоже мне трактирщик нашелся!

Но Фонарь только покачал головой. Пока хозяин тряс за шиворот его приятеля, Фонарь успел одним глотком опорожнить обе рюмки абсента, стоявшие на столе. Затем он бросил деньги на обитый жестью прилавок и обратился к Глазку:

— Эй, Глазок, парень-то в своем праве, нечего бузу подымать… Давай, вали отсюда, до поживей, нам уже вкалывать пора.

Глазок что-то пробормотал, бросил злобный взгляд на трактирщика, ко все же последовал за приятелем.

— Ладно, ладно, — ворчал он, — сам знаю, что пора идти вкалывать, только я вот загляну на днях к этому хмырю.

Едва друзья вышли на вокзальную площадь, как между ними Вспыхиула ссора. Фонарь сразу же обругал приятеля:

— Ты что, совсем чокнулся, да еще на трезвую-то голову — ну, парень, не ожидал такого от тебя… Это как же выходит? Идем на дело, надо, чтобы все было шито-крыто, а ты вздумал задираться с этим фраером, совсем одурел, что ли?

— Когда оскорбляют человеческое достоинство…

— Э! Знаешь, куда я суну твое достоинство? Скажите на милость, достоинство у него… А ну-ка, подайся сюда, покажи, где оно у тебя…

Фонарь еле держался на ногах. Глазок шел увереннее. Они прошли, будто случайно, через двор, отделяющий вокзал от первых домов Буа-Коломб.

— Куда теперь завалимся? — спросил Глазок.

Фонарь погрузился в размышления.

В неверном свете уличных огней он казался еще более тощим, изможденным, трагическим воплощением нищеты и порока. Какое-то время си беспокойно озирался по сторонам, но наконец принял решение.

— Ну чего там, выбора у нас нет, из трактира нас выперли, засядем в нужнике, шикарней места не найти, чтоб стушеваться.

Глазок кивнул в знак согласия, и они направились к уличной уборной, которая приглянулась им как наблюдательный пункт. Внезапно Фонарь остановился.

— Прочисти-ка дыры — приказал он.

И так как Глазок по-прежнему молчал, Фонарь ткнул пальцем в темноту.

— Не слышишь, что ли?

— Нет.

— Да вот он.

— Кто?

— Ну и дурень же ты!

Он схватил приятеля за руку и поспешно оттащил его в темный закоулок; мгновение спустя к платформе с грохотом подошел поезд.

— Это наш, скорый, — прошептал Фонарь.

— Думаешь, она приехала?

— Будь спок.

— Приметы-то знаешь?

— Есть картинка.

Фонарь вытащил из кармана дрянной снимочек и принялся рассматривать его, перечисляя:

— Шляпа — синяя, платье синее, а туфли-то, старик, серые, да не кожаные, пошикарнее…

— Все это не очень-то ясно.

— Тебе неясно, а мне наоборот.

И тут же он прервал себя:

— Заткнись! — сказал приятелю, — хватит языком молоть, разуй гляделки, видишь, все фраера из вагонов повылезли…

Действительно, из вокзала высыпала толпа пассажиров поезда, остановившегося в Буа-Коломб.

Большей частью это были рабочие, работницы, служащие, стремившиеся поскорее вернуться домой, в свое жилье, выбранное ими за пределами Парижа, потому что здесь оно стоило дешевле и воздух был чище, чем в большом городе, где они проводили весь день на работе.

Они торопились домой, чтобы получше отдохнуть до следующего утра, когда им предстояло встать чуть ли не на рассвете, чтобы вовремя попасть на работу. И пока они поспешно покидали вокзальную площадь, за ними внимательно следили Фонарь и Глазок, спрятавшиеся в своем закутке.

Время от времени Глазок бормотал:

— Эх, пропади оно все пропадом, спорю, что ее тут нет…

Фонарь упорно молчал. По-видимому, он был совершенно уверен, что та, кого они ждут, непременно появится с минуты на минуту. Он был настолько уверен в этом, что его голос почти не дрогнул, когда он сказал Глазку:

— Глянь-ка, старик, вот она, наша краля… Видно, не из нищих, верно? Да вон она, видишь, направо повернула…

Глазок проговорил с убежденным видом:

— Ну, смазливая девка…

— Да, смазливая, — по твердил Фонарь очень серьезным тоном, полностью протрезвев и обретя привычное хладнокровие, с которым всегда шел на задуманное дело.

— Главное, — продолжал он, — чтобы она нас не углядела… Иди-ка ты впереди, шагов на десять, а я за тобой. Лишь бы она нас вместе не приметила. Тележку-то найдешь?

— Еще бы!

И Фонарь с Глазком пустились вслед за девушкой.

— Скажите, мадам, это дом семнадцать по улице Перванш?

— Правильно, семнадцатый номер и есть, а вам что нужно, господа хорошие?

Человек, обратившийся к привратнице небольшого дома, в котором, по-видимому, жил рабочий люд, подозвал своего приятеля, стоявшего на мостовой возле тележки, на которую был погружен матрац:

— Слушай: Артур, твою заказчицу как звать-то?

— Мадемуазель Раймонда.

Привратница услышала знакомое имя.

— Мадемуазель Раймонда? Да, она здесь живет, а вам-то что надобно?

— Матрац ей привезли, мадам, взамен старого.

— В такой-то час?

Рабочий равнодушно пожал плечами.

— Наше дело маленькое, — сказал он, — нас сюда послали. На каком она этаже-то?

Но он не учел сопротивления привратницы, охранявшей дом.

— В такой-то час, — повторила она, — матрац привезли? Да что это на вас нашло?

— А что такого? Ее дома нет, что ли?

— Дома-то она дома… только я в такой час не пускаю поставщиков.

— Ну, вот еще!..

Тот, кто привез тачку, подошел к привратнице.

— Дайте нам подняться, — сказал он добродушно, — мы не нашумим. Минутное дело! Надо же людям друг другу помогать… Мы ведь не по своей воле припозднились — какой вам-то прок, когда нас хозяин облает, если мы не доставим заказ?

Это был простейший довод, но он тронул добрую женщину, и она посторонилась, пропуская их.

— Ладно, подымайтесь! Четвертый этаж, дверь справа… Только тихо, тут у меня все жильцы рано встают, не любят, чтоб им спать мешали…

— Ладно… ладно.

И оба стали подниматься по лестнице, подхватив матрац, привезенный ими на ручной тележке, которую они оставили внизу, на обочине.


Раймонда, красивая продавщица из «Пари-Галери», пообедала, как всегда, в закусочной «Бульон» и направилась на вокзал Сен-Лазар, откуда она каждый вечер отправлялась домой, в Буа-Коломб. По приезде домой она поднялась к себе, положила шляпку на убогий комод и стала раздеваться, но вдруг с удивлением повернулась к двери.

— Кто там стучит? — спросила она. И остановилась посреди комнаты, прислушиваясь. — Странно, — тихо проговорила она, — я точно слышала, как кто-то ходит по моей площадке. Ну, значит, почудилось.

И она собралась было готовиться ко сну, как вдруг что-то заставило ее вздрогнуть.

— Нервы, должно быть, разошлись, — сказала она и подошла к окну, но тотчас же замерла на месте, потрясенная, дрожащая, полумертвая от страха — в окне показался какой-то человек. В руке он держал револьвер, угрожая ей, и она услышала его приказ:

— Молчать — не то башку разнесу!

Раймонда в ужасе отступила. Пригрозивший ей человек прыгнул в комнату и повторил:

— Слыхала? Только пикни — пришью на месте. — И с этими словами он нахальной походочкой, вразвалку, прошелся по комнате, а затем приблизился к девушке, сверля ее злобным взглядом и не опуская револьвер.

Раймонда, бледная как смерть, отступила и прислонилась к двери; ей казалось — она вот-вот умрет от страха, но ни за что не сможет пошевелиться, двинуться с места, хоть как-то оказать сопротивление тому, кто так неожиданно проник в ее комнату. Словно зачарованная, она не могла отвести глаз от лица негодяя, стоявшего х ней вплотную. Наконец она сделала над собой нечеловеческое усилие и произнесла почти беззвучно:

— Что вы хотите от меня? Кто вы такой?

Незнакомец ухмыльнулся:

— Кто я такой? Фонарь! Что, съела? А вот чего я хочу — сейчас узнаешь.

Но чары были нарушены: как только незнакомец ответил ей, Раймонда почувствовала, что она понемногу оживает.

— Я… я отдам вам все, что у меня есть, — прохрипела она, — только не убивайте меня, сжальтесь…

В тот же миг она резко повернулась и, надеясь застать бандита врасплох, быстрым движением открыла дверь, чтобы выпрыгнуть на лестничную площадку.

Увы! Это ей не удалось. Едва она распахнула дверь, как Фонарь откинулся назад и с издевкой крикнул:

— Подбирай черепки!

Попытка бедной Раймонды была напрасной. Не успела она переступить порог, как страшный удар кулаком в лицо чуть не свалил ее с ног, а насмешливый голос Глазка объявил:

— Один-ноль!

И так как он любил драться, Глазок снова обрушил кулак на голову несчастной девушки. Раймонда, даже не охнув, рухнула на пол; измученная страхом и болью, она потеряла сознание. Фонарь быстрым движением подхватил ее, перенес в спальню и положил на пол. Затем он стал торопить своего сообщника:

— Давай, давай, Глазок, действуй, работа слажена — обошлось без пальбы… тем лучше… тащи сюда матрац.

Глазок вышел на площадку и приволок оттуда матрац, который они принесли в дом, выдав себя за рабочих-матрасников. Он втащил матрац в спальню несчастной Раймонды и закрыл за собой дверь.

— Ну, парень, — хихикал он тихонько, — что ни говори, чистая работа. Спасибо нам скажут — классно все сварганили.

Фонарь спокойно добавил:

— Монету зазря не дадут.

Глазок не унимался:

— Все-таки подфартило нам, что окошко на площадке было открыто и ты по трубе залез к крале в окно, пока я стоял на стреме.

— Да, подфартило, это точно. А теперь заткни хайло, давай шевелись.

Странная сцена разыгралась затем в спальне несчастной продавщицы из «Пари-Галери».

Кто же такие были Фонарь и Глазок? Что им было нужно? Чего они добивались? Ограбление, видимо, не являлось их целью. Они не были «домушниками» и ничего красть не собирались. Зачем же они притащили матрац?

Бедняжка Раймонда по-прежнему лежала на полу без сознания, а Фонарь с Глазком аккуратно раскладывали на полу свой странный груз.

— Раскрывай! — приказал Фонарь. — Ты начинай с того конца, я с другого.

И они занялись престранным делом. Аккуратно распоров матрац, они вытащили половину шерсти, которой он был набит.

— А все-таки, все-таки, — приговаривал Фонарь, как бы размышляя, — ловко мы все это обмозговали.

Наконец, матрац был распорот.

— Гоп-ля! Закладывай девчонку!

Совершенно спокойно, будто занимаясь привычным делом, они схватили красавицу Раймонду — один за ноги, другой за плечи.

— Раз, два, три! — скомандовал Фонарь.

— Готово! — произнес в ответ Глазок.

Бесчувственное тело Раймонды лежало теперь внутри матраца.

Так-то оно так, — заявил Фонарь. — Только колбаска требует обвязки.

— Как положено.

— Вот и гони сюда ленты-банты.

Минуту спустя Раймонда была связана по рукам и ногам, с кляпом во рту, и даже, приди она в себя, ей не удалось бы ни крикнуть, ни пошевелиться.

— А теперь, — распорядился Фонарь, — все это дело надо как следует умять.

— Ладно, старик, умять так умять.

И они старательно запихали в матрац всю вытащенную прежде шерсть, а потом заделали распоротый шов. Никому и в голову не пришло бы, что в матрац зашито тело женщины.

Теперь, когда не оставалось никаких сомнений в том, что Раймонда полностью в их власти и спасения ей ждать неоткуда, Фонарь на радостях хлопнул себя по бокам.

— Ну, откололи номер! Как подумаю — полный кайф!

На площадке, закрывая за собой дверь, он крикнул, чтобы привратница слышала:

— Договорились, сударыня, мы доложим хозяину и вернем вам матрац через четыре дня. До свидания, сударыня, спасибо!


— Эй, парни, что везете?

— Да ничего особенного, месье, всего-навсего матрац.

— А в матраце-то ничего такого?

— Ничего такого? А что там может быть, кроме шерсти?

— Спиртное!

— Э, вон оно что, спиртное! Да я его не в матрац заливаю!

Дело происходило у въезда в городские ворота Монмартра, и Фонарь, прикидываясь этаким балагуром-работягой, отвечал на вопросы чиновника по сбору пошлины, задержавшего его тележку.

Глазок подпевал ему:

— Вот беда-то, нынче, видно, с министрами надо знаться, чтобы привезти в город дрянный матрац?

Но эти шуточки на чиновника не подействовали.

— Ладно, ладно, — сказал он. — Хватит языки чесать, сейчас разберемся, есть там что в матраце или нет, — и он взялся за свою пику.

Э, черт возьми, как же быть, если он и впрямь ткнет острием в матрац и ранит Раймонду, а на холсте выступит кровь?

Тут Фонаря осенила гениальная мысль.

— Вы что же это? — сказал он, сохраняя видимость спокойствия, хотя дрожал от страха. — Вы, никак, собрались проткнуть мой матрац этой вашей штукой?

— Вот именно, — ответил сборщик пошлины.

— И холстину мне попортите, благодарю покорно!

— Ничего не поделаешь, надо проверить.

— Я не против, да только вам достаточно кулаком ткнуть, сразу поймете, что там одна шерсть, черт подери!

Совет был дельным., чиновник согласился. В конце концов, какое ему дело? И имеет ли он право проткнуть острием матрац и попортить его?

— Ладно, ладно, — сказал он и ударил что было силы по матрацу рукоятью своей пики. — Проезжайте, — сказал он, — там все мягко, и впрямь одна только шерсть.

Но он еще не договорил, а Фонарь побледнел как полотно — матрац пошевелился. Видимо, несчастная Раймонда от сильного удара пришла в себя. Что теперь будет? К счастью, положение спас Глазок. Заметив, что чиновник курит, он сунул в рот сигарету.

— Дайте-ка огоньку, — попросил он, отвлекая тем самым внимание сборщика пошлины. И тот дал ему прикурить. В это же время Фонарь впрягся в оглобли тележки и провез ее через ворота; Глазок подталкивал сзади, попыхивая сигаретой.

— Ну, дерьмовая твоя рожа! — заявил он. — Скажу без трепа: жду не дождусь, когда будем на месте… Хорошо бы мы влипли, черт дери, если б этот тип увидел, что за окорок мы везем!

Но Фонарь уже предался обычному философскому спокойствию.

— Будет тебе, не заводись, — сказал он, — через четверть часа будем дома.

Тележка повернула на пустынный бульвар позади фортов. Куда же везли они Раймонду? Что ожидало несчастную девушку?

Глава 3 ДВЕ ТАЙНЫ

— Послушай, Фандор, тебя не очень затруднит убрать ноги?

— Убрать ноги? Что вы имеет ввиде, Жюв?

— Ну, друг мой Фандор, не в обиду тебе будь сказано, вот уже примерно четверть часа ты что есть сил стараешься вытереть свои грязные подошвы о мою диванную подушку… Черт побери! Не скажу, что она представляет такую же ценность, но все-таки…

— Жюв, вы просто мелочны.

— Фандор, ты просто невыносим.

— Жюв, вы брюзга…

— Фандор, ты лентяй…

— Вот это правда!

Фандор произнес это с такой убежденностью, что Жюв не выдержал и улыбнулся.

— По крайней мере, — сказал он, — ты не лицемер, ты признаешь, что тебе чертовски скучно, это уже кое-что, но далеко не все… Ты, значит, здорово заскучал, черт возьми, с тех пор как вернулся в Париж.

Жюв говорил это все с добродушной улыбкой и тщетно старался сделать вид, что осуждает Фандора.

Было совершенно ясно, что на самом деле полицейский и не думает попрекать своего закадычного друга, почти что сына, Жерома Фандора.

Они беседовали после завтрака в маленькой гостиной или рабочем кабинете, любимой комнате Жюва, где полицейский обычно проводил время, как только ему удавалось вернуться в свою квартиру на улице Бонопарт.

Каким образом смогли Жюв и Фандор приехать в Париж? Каким чудом спаслись они после невероятных приключений в Натале, когда им казалось, что они вот-вот схватят Фантомаса, раскроют все его тайны, арестуют его дочь, а вместо этого сами оказались в руках этого бандита, под угрозой неминуемой смерти?

Вот что произошло:

По счастливой случайности Жюв и Фандор оказались вдвоем на паровозе, который с бешеной скоростью мчал их навстречу страшной участи, и сумели, применив всю свою сноровку, отцепить тендер от паровоза.

И вот поезд, состоявший из тендера и пустого арестантского вагона, пробежал еще какое-то время по инерции и остановился.

Они оказались в безлюдной местности, без помощи, в одиночестве, во власти всевозможных опасностей, подстерегающих тех, кто, подобно им, затерялся в необъятных просторах вельда.

По счастью, Жюв и Фандор были слишком волевыми людьми, чтобы пасть духом. Прогнав опасения и тревогу, они напрягли последние силы и вместо того, чтобы прийти в отчаяние и опустить руки, заставили себя разработать точный план спасения; всего несколько часов тому назад Фантомас обрек их на страшную смерть — и вот они уже были вновь готовы к борьбе, к охоте на этого беспощадного бандита, на этого чудовищного преступника, неуловимого, гениального убийцу, Фантомаса!

— Жюв! — воскликнул тогда Фандор, — Фантомас опять одержал победу, но мы отыграемся!

— Да, Фандор, мы отыграемся!

Такие восклицания, такие слова надежды и воли к борьбе вырвались у обоих храбрецов еще до того, как они стали размышлять, каким способом выйти из труднейшего положения, на которое обрек их гениальный преступник Фантомас! Прошло совсем немного времени и Жюв, благодаря своему точному, быстрому, практичному уму, уже разработал план действий. Он по-отечески положил руку на плечо Фандора, который тоже был погружен в свои мысли, лежа в густой траве под железнодорожной насыпью, и сказал:

— Слушай, Фандор, я знаю, что тебя сейчас тревожит. Это участь Тедди, я хочу сказать — Элен. Неужели ты любишь эту девушку? Это было бы ужасно, это грозило бы тебе страшной бедой; и все же — она тебе мила? Ладно! Не сомневаюсь, тебе, прежде всего, хочется знать, что с ней сталось. Что ж, в этом есть своя логика… Вставай, Фандор! Выясним, как обстоят дела!

Преодолевая бесчисленные трудности, Жюв и журналист добрались до ближайшей железнодорожной станции. Там им сообщили удивительную новость — какой-то локомотив сошел с рельсов на повороте, но никто не пострадал; по крайней мере, железнодорожники утверждали, что на месте катастрофы не обнаружено человеческих останков.

Какой же напрашивался вывод? Черт возьми, все было ясно: Тедди, иначе говоря, Элен каким-то чудом оказалась невредимой и спаслась из страшной западни, в которую попала.

Перестав тревожиться об участи девушки, о которой они больше ничего не смогли узнать, Жюв и Фандор, оба без гроша в кармане, посовещались о том, что делать дальше, и Жюв, как всего, принял решение:

— Наталь опасен для нас, — сказал он. — Тебя здесь считают преступником, и тебе грозит смертный приговор; что касается меня, друг мой Фандор, мне в равной степени вредно будет предстать перед властями… Ну, слушай же, Фандор: вот уже десять лет как мы не жалеем усилий и рискуем жизнью, ведя борьбу с этим негодяем. Сто раз, должно быть, мы были близки к победе, и сто раз он ускользал от нас, но все же, слушай, слушай меня внимательно, Фандор: клянусь душой, сейчас Фантомас оказался ближе к поражению, чем когда-либо, сейчас он доступен для нашей справедливой мести… Итак…

Жюв остановился, и Фандор поспешно задал вопрос:

— Черт возьми, что вы хотите сказать?

— А вот что: до сих пор Фантомас был существом загадочным, неизвестным для нам; теперь же мы знаем, кого он любит, ради кого совершает эти набеги и преступления, ради кого он живет. Фандор, в сердце каждого человека есть какая-то уязвимая точка, любовь, страсть! До сих пор Фантомаса ничто не останавливало; до сих пор мы не знали, каким способом, какой хитростью парализовать его волю; все очень просто — нам не было известно, как с ним следует бороться… а теперь, поверь, мы вооружены куда лучше… Фантомас почти что равнодушен к своей любовнице, леди Бельтам, которая его боготворит, поэтому через эту женщину мы уже ничего не добьемся; зато мы теперь знаем, что у него есть дочь, Тедди, Элен, что он ее обожает и мечтает увидеть счастливой и богатой; нет сомнений, Фандор, чем сильней его любовь к ней, тем он сам становится слабее, поэтому теперь он в нашей власти.

И тут Жюв раскрыл Фандору составленный им план действий.

Надо было как можно скорей вернуться во Францию и ждать.

У Жюва все еще хранились бумаги, вынутые из таинственного черепа. Некоторые из них удалось перевести, другие остались непонятными. Эти бумаги и были той приманкой, которая заставит Фантомаса вернуться в Париж, чтобы завладеть ими, и тем самым подставить себя под удар Жюва и Фандора.

— Вернемся в Париж, — сказал Жюв, — притворимся, что убегаем от него и, будь уверен, Фантомас пустится за нами в погоню, и этот бой кончится нашей победой!

Фандор согласился.

Ценой бесчисленных трудностей, проявив сверхчеловеческую энергию, Жюв и Фандор добрались до побережья и тайком переправились в Англию, а оттуда в Париж. И вот уже прошло шесть месяцев, шесть долгих месяцев со дня их возвращения. Но если Жюв, как всегда флегматичный и спокойный, отлично мирился с жизнью в Париже, то Фандор, к сожалению, с каждым днем все более поддавался растущему волнению. Как отмечал король сыщиков, бедняга журналист просто не находил себе места. Он пребывал в постоянном раздражении, все время на что-то ворчал.

Жюв вернулся на работу в Сюртэ, не слишком распространяясь о том, как провел отпуск; что касается Фандора, он пока еще не работал в своей газете «Ла Капитель», но это уже было вопросом нескольких дней — журналист как раз и пришел к Жюву затем, чтобы объявить ему за завтраком, что он уже договорился с г-ном Дюпоном о своем возвращении туда в качестве главного редактора.

Жюв поздравил его с удачей, но Фандор час от часу становился все мрачней. Вот Жюв и выразил свое недовольство его поведением и, честно говоря, был совершенно прав. Действительно, Фандор разлегся во всю длину на большом диване в глубине гостиной и небрежно уперся ногами в спинку, не обращая внимания на то, что пачкает подушку грязными подошвами.

Фандор был молчалив и мрачен. Жюв тоже замолчал и сперва рассматривал его исподтишка, а потом попытался вернуть его к действительности.

— Ну что, малыш, что с тобой такое? Ты сегодня в убийственном настроении.

— У меня нет поводов для веселья, Жюв.

— А в чем дело? Скажи, пожалуйста.

— Я бы хотел что-нибудь услышать о Фантомасе.

— Ах, Фантомас!

Жюв и Фандор виделись каждый день, но имя страшного убийцы всегда заставляло их вздрогнуть.

Фантомас!

Что сталось с тем, кто так искусно умел наводить ужас?

Как случилось, что о нем ничего не слышно, как случилось, что не удается выйти на его след? Напрасно они уехали из Наталя.

Но в ответ на упреки журналиста Жюв только пожимал плечами: потерпи, Фандор, потерпи…

Казалось, его-то ничего не тревожит.

— Фандор, дружище, — сказал Жюв, — ты опять слишком торопишься. Еще шести месяцев не прошло, как мы потеряли след этого бандита, нечего отчаиваться, черт побери! Поверь слову Жюва — я обещал тебе, что мы отыграемся, и так оно и будет.

И, может быть, с целью отвлечь и занять чем-то другим мысли Фандора, Жюв добавил:

— Кстати, помнишь, Фандор, когда-то ты упрекал меня, что я просто помешался на Фантомасе? Так вот, мне кажется, что ты страдаешь тем же. Черт возьми, у полиции есть еще немало других дел. Знаешь, о каком странном происшествии я узнал сегодня утром и префектуре?

— Странное происшествие? Что именно, Жюв?

— Вот слушай, малыш, и посуди сам; представь себе…

Тут он остановился.

— Прежде всего, — сказал он совершенно спокойно, — я закурю сигару: один раз не в счет. Хочешь тоже? Или предпочитаешь сигареты?

Жюв два-три раза затянулся превосходной гаванской сигарой и затем продолжал:

— Так вот, представь себе, в Париже, в самом центре Парижа, творится что-то необычное, очень серьезное, абсолютно непонятное… и добавлю — весьма тревожное…

— Не тяните, Жюв! О чем речь?

— О привидении.

— Привидение? Вы шутите, Жюв?

— И не думаю. Вот как обстоит дело: в течение всей последней недели приходят сообщения — и могу уточнить от кого: от речников, — причем от всех речников, — от смотрителей шлюзов у моста Нотр-Дам, от парижских лодочников и даже от некоторых прохожих — все они рассказывают о невероятном явлении, повторяю, невероятном, которое имеет место чуть ли ни каждый вечер на Сене, под водой или на воде, в точности неизвестно, между Бийанкуром и Шарантоном.

— Какое же явление, Жюв?

— О, явление весьма необыкновенное, призрак…

— Призрак?

Фандор повторил это слово в полном изумлении. Это еще что такое, призрак на Сене, между Бийанкуром и Шарантоном — этому и впрямь трудно поверить! Как к этому отнестись? Уж не ошибся ли Жюв?

— Что это вы такое сочинили?

— Я ничего не сочинил, Фандор, я тебе излагаю все факты, какие есть, ничего не добавляя. Более ста человек, слышишь, более ста — внушительная цифра! — утверждают, что видели на Сене, в разных местах, в частности, между мостами в Бийанкуре и Шарантоне, примерно от восьми до часу ночи, то есть в самое темное время, какие-то огни, можно сказать, блуждающие огни, то на воде, то под водой. Речники сперва испугались, потом сообщили в префектуру; у одних развязались языки, другие принялись все отрицать; затем появились еще заявления такого же рода. Наконец, сегодня, на утреннем совещании, я получил белее точные сведения. Хозяин баржи, причаленной к острову Синь, четко описал, как в течение десяти минут горел этот огонек. Он сперва испугался, потом, по его словам, заинтересовался и уж не знал, что и предпринять. Наконец сел в лодку и поплыл к огоньку, а когда оказался вблизи — огонек погас.

— А что дальше, Жюв?

— Да что там… Ничего.

— Но каков же ваш вывод?

Жюв нахмурился.

— Вывод? — сказал он, изображая полное недоумение. — Да никакого вывода, ничего я не пониманию. Огонек этот существует, вне всяких сомнений, слишком много людей его видели, но что это за огонек, кто его зажигает — неизвестно…

И после недолгого размышления он добавил:

— Все-таки я собираюсь в ближайший вечер пройтись по набережным, чтобы самому убедиться, что там такое происходит; а еще я думаю, Фандор, что об этом блуждающем огоньке у тебя могла бы получиться неплохая заметка, как раз к твоему возвращению в газету, а? О чем ты думаешь?

Фандор был явно озабочен. Внезапно он вскочил и большими шагами стал ходить по гостиной.

— О чем я думаю… — произнес он наконец. — Вы будете смеяться… Я думаю, что мне не очень-то по душе таинственные и необъяснимые явления… помните, например, поющий ручей?

— Конечно.

— Сначала все в Париже потешались, а потом все-таки нашлось трагическое объяснение. Гм!.. Не нравится мне этот блуждающий огонек… А вам, Жюв?

— О, мне…

Жюв опять изобразил равнодушие, недоумение.

— Любопытно, — сказал он. — Любопытно — и только…

Он ничего не добавил, и оба замолчали, погрузившись в раздумье.

И тут в наступившей тишине раздался робкий стук в дверь, а затем она открылась, вошел старый слуга и доложил Жюву, что какой-то господин делает с ним поговорить.

— Что за господин? — спросил Жюв. — Кто именно? Он назвался?

— Вот его карточка.

Жюв бросил взгляд на визитную карточку и тотчас же сказал:

— Черт возьми, известное имя… Ну, Фандор, встряхнись, выйди в столовую, а я приму этого посетителя… Знаешь, кто это?

Фандор покачал головой.

— Нет, не знаю и знать не хочу, — заявил он.

— Однако, каким образом этот субъект узнал, где вы живете? Вы, значит, теперь принимаете на дому?

Жюв, в свою очередь, повернулся к слуге.

— Скажите, Жан, — спросил он. — Что сообщил вам этот господин? Как он узнал мой адрес?

— Он мне сказал, — ответил старик Жан, — что он пошел в префектуру, чтобы повидать вас, и после долгих переговоров добился наконец вашего адреса.

— Значит, у него дело к полиции?

— По всей вероятности, месье… Он мне сказал: «Передайте месье Жюву, что я хотел бы его повидать по важному и срочному делу».

— Хорошо, пусть войдет.

Слуга удалился, и Фандор тоже собрался было выйти, но полицейский окликнул его:

— Останься, — сказал он, — если это дело касается полиции, ты лишним не будешь, а к тому же на этого типа стоит посмотреть — это господин Шаплар, богач Шаплар, миллионер Шаплар, директор «Пари-Галери».

Жюв едва успел договорить, как старик слуга уже ввел знаменитого коммерсанта. И действительно, это был г-н Шаплар.

— Сударь, — начал он, садясь на стул, указанный ему Жювом, — мне надо поговорить с вами о невероятном, даже страшном деле, и желательно наедине.

Но Жюв и глазом не моргнул.

— Говорите же, сударь, — ответил он, — и позвольте представить вам моего друга, Жерома Фандора, это — мое второе «я», и вы можете довериться ему точно так же, как мне.

Г-н Шаплар прервал его взмахом руки.

— Достаточно! — заявил он. — Я счастлив, что нахожусь в обществе короля сыщиков, знаменитого, несравненного Жюва, и не менее польщен знакомством с журналистом Жеромом Фандором, чье имя мне, безусловно, знакомо, ибо вряд ли найдется человек, кому оно неизвестно.

Журналист поблагодарил его улыбкой, а Жюв принялся заводить часы, что всегда было у него признаком растущего раздражения.

— Ну что ж, вот мы и перезнакомились, — заявил он, не скрывая своей неприязни к комплиментам и пустой трате времени, — теперь можем и поговорить. Я вас слушаю: чему обязан честью вашего визита?

И тут Жюву показалось, что г-н Шаплар не решается ответить на его точный вопрос. Миллионер прикрыл глаза, глубоко задумался, потом, неожиданно, заявил:

— Господин Жюв, я не сумасшедший…

— Вот как? — отозвался полицейский, весьма удивленный подобным вступлением.

— Я не сошел с ума, — продолжал тот, — нет, не сошел, и в то же время в пережил кошмар, необъяснимую галлюцинацию… вы ведь знаете, сударь, кто я такой?

Жюв улыбнулся.

— Отлично знаю, — сказал он. — Мне, как и всем моим коллегам в Сюртэ, хорошо известен директор «Пари-Галери».

— Так вот, сударь, что со мной приключилось: три дня тому назад я сообщил моим служащим, что уезжаю на двое суток в свое поместье в Фонтенбло и поэтому в магазин не приду, стало быть, сообщил в понедельник вечером, что во вторник меня не будет… Вы меня слушаете?

— Конечно.

— Во вторник утром, господин Жюв, я действительно находился в одном из моих владений, в Фонтенбло. Я затеял там кое-какие переделки в доме и в саду и переписал вот сюда счет, представленный мне управляющим; вот, прошу взглянуть…

Жюв бросил рассеянный взгляд на документ, который г-н Шаплар вынул из бумажника и протянул ему.

— И что же? — спросил полицейский.

— А вот что, сударь: во вторник, слышите?.. В тот самый вторник, когда я был в Фонтенбло, я находился в то же самое время, в тот же самый час, в «Пари-Галери».

На этот раз Жюв растерялся.

— Что такое? — воскликнул он. — О чем вы говорите? Вы были в одно и то же время и в Фонтенбло, и в «Пари-Галери»?

— Да, сударь.

— Но это невозможно.

— Да, невозможно, но это было так.

— Действительно?

— Хотите доказательство?

Г-н Шаплар снова вытащил бумажник, вынул из него второй листок и протянул Жюву.

— Смотрите, — сказал он, — только что я показывал вам счет, переписанный мною в Фонтенбло, во вторник днем, а вот письмо, написанное мною же также во вторник днем, в «Пари-Галери». Итак, я был в Фонтенбло и тогда же был в «Пари-Галери».

На этот раз Жюв был ошарашен; он рассматривал оба документа, сравнивая подписи и не знал, что сказать. Фандор инстинктивно подошел ближе и теперь стоял позади г-на Шаплара.

— Это еще что такое? — резко спросил он. — Что за глупости вы говорите, сударь? Если вы были в Фонтенбло, значит, вы не были в «Пари-Галери».

Жюв, более сдержанный, чем Фандор, уточнил:

— Вы, по всей вероятности, ошиблись… Письмо вы, должно быть, написали в понедельник вечером и спутали понедельник со вторником.

Г-н Шаплар в отчаянии пожал плечами, опустился в кресло и возразил:

— Нет, нет и нет! Господин Жюв, я говорю с полной уверенностью, у меня есть доказательства, что я был в Фонтебло и тогда же — в «Пари-Галери».

К так как Жюв и Фандор отмалчивались, г-н Шаплар продолжал, все больше волнуясь:

— Я могу, к тому же, еще уточнить все сказанное. Вот каким образом я убедился, что был одновременно и там, и там: сегодня утром я пришел в «Пари-Галери», уверенный, что меня ждет вдвое больше дел, как это всегда бывает, если отсутствуешь целые сутки. И вот — ничего подобного. Сперва я удивился, потом подумал, что заведующие отделами сами справились с работой, и вызвал их к себе.

— И что же?

— А вот что, господин Жюв, слушайте меня внимательно: они мне сказали, что я вчера приходил… работал… распоряжался… подписывал письма и даже принимал посетителей!

И г-н Шаплар закончил дрожащим голосом:

— О, когда я это узнал, когда понял, что вчера приходил туда, я решил, что схожу с ума!

Доведя до конца этот невероятный рассказ, несчастный директор «Пари-Галери» вскочил с кресла, схватил Жюва за руки и воскликнул, сжимая их изо всех сил:

— Послушайте, господин Жюв, вы единственный человек на свете, способный разгадать эту тайну… ужасающуюся тайну… умоляю вас, обещайте, что займетесь этим…

Жюв осторожно высвободил руки.

— Право слово, — начал он, — по вашему рассказу дело и впрямь представляется загадочным и любопытным, но все же…

— Что все же, господин Жюв?

— Возможно, тут напрашивается очень простое объяснение.

— Какое же?

После минутного молчания Жюв набросал несколько строк на листке бумаги.

— Давайте рассуждать логично. Вас вчера видели в вашем магазине. Отлично. Кто именно?

— Мои сотрудники, слуги… Человек двадцать…

— И все они вас узнали?

— Все узнали!

— Превосходно… Чем вы занимались, придя в магазин?

— Я вам уже говорил, обычной работой. Подписывал письма, отдавал распоряжения, решал спорные вопросы…

— Удачно решали?

— Очень удачно. — Немного помолчав, г-н Шаплар продолжал. — Исключительно удачно. Например, я подписал одно соглашение, чрезвычайно для меня выгодное, которое я уж и не надеялся заключить.

На этот раз Жюв был изумлен.

— Ого! — сказал он. — Вот это уж совсем поразительно, ибо из этого вытекает, что тот, кто выдавал себя за вас — а это единственное, что можно предположить — это человек способный, на редкость способный. Как я понимаю, далеко не просто подменить вот так, с ходу, директора такого предприятия?

Жюв снова замолчал. Г-н Шаплар опять схватил его за руку.

— Нет, нет! — закричал он. — Вы неверно рассуждаете, господин Жюв! Вы, значит, сейчас решили, что кто-то явился вместе меня в «Пари-Галери», пока я был в Фонтенбло? Так ведь, не правда ли?

— Ну, как же еще?

— Так вот, этого не могло быть!

— Однако…

— Нет сударь! Нет, не могло этого быть! Вот вам еще доказательство: сегодня утром я обнаружил в моем бюваре письмо, сугубо личное письмо, написанное одной из моих продавщиц, молодой девушкой по имени Раймонда, за которой я ухаживаю… это письмо л сегодня утром прочитал впервые, а отдала мне его, как я понимаю, сама Раймонда во вторник вечером, то есть тогда, когда я был в Фонтенбло. Господин Жюв, послушайте, я повторю: я, по всей видимости, принял мадемуазель Раймонду, когда она принесла мне это письмо… распечатал его… прочитал в ее присутствии…

и, должно быть, хотел… в общем, я беседовал с этой девушкой!

— Каков же ваш вывод?

— Ну, совершенно ясно, если кто-то другой был на моем месте, девушка бы заметила?

Жюв снова встал.

— Гм, сударь! — сказал он. — Это не обязательно… подумайте все же: если мое предположение о подмене соответствует действительности, то это означает, что этот человек был так искусно загримирован, что сумел провести ваших служащих, кассиров, в общем, весь магазин «Пари-Галери». Что же удивительного, если эта девушка, Раймонда, как и все остальные, приняла его за вас?

— Ну… потому что… словом…

Жюв резко прервал его:

— Нет, — сказал он, — не спорьте, сударь! Вы не знаете, как искусно могут гримироваться субъекты такого рода, как превосходно владеют иные из них даром перевоплощения! Но вы утверждаете, что никто не мог занять ваше место? Тогда как же вы объясните все это приключение?

— Увы! Просто ничего не понимаю!

— Однако вам должно быть ясно, сударь, что тогда придется допустить дьявольские козни…

Г-н Шаплар ответил ему с таким отчаянием, что Жюв, несмотря ни на что, не мог сдержать улыбку.

— Черт возьми! — сказал он, — не надо так волноваться. Я повторяю, нет сомнения в том, что вы оказались жертвой ловкого мошенника, вот и все! Кто-то разобрался в ваших делах, занял ваше место, сыграл вашу роль… Другого быть не может… К тому же…

— Что к тому же, господин Жюв?

— Вы не поговорили нынче утром с этой девушкой, Раймондой? Не расспросили ее?

— Нет. Она не пришла на работу, не появилась… И вот именно…

Жюв немного помолчал, потом заявил:

— Право, господин Шаплар, история конечно курьезная, надо признаться, но в общем-то не трагическая, ничего страшного с вами не случилось в результате этого… раздвоения. Однако не могу не согласиться, вас не зря мучает эта загадка… Так вот, можете рассчитывать на меня, завтра я непременно зайду к вам, мы вместе проведем небольшое расследование и уж наверняка докопаемся до истины.


Прошло около двух часов после ухода г-на Шаплара, а Жюв и Фандор все еще обсуждали дело, которое привело к ним директора «Пари-Галери». Мнения их разошлись.

Молодой и пылкий журналист был захвачен этой историей. Она казалась ему невероятной, загадочной. Жюв рассуждал спокойнее и видел в ней всего лишь банальное происшествие.

Поэтому на все возражения Фандора Жюв упрямо отвечал:

— Совершенно неважно! Совсем неинтересно! Ты все увлекаешься, увлекаешься… Спрашивается, почему? А хочешь, я тебе скажу, как все обстоит на самом деле? Все это чистейшая выдумка господина Шаплара. Шаплар лжет… С какой целью? Не знаю, думаю, что с какой-то личной целью. Прежде всего, в деле замешана женщина, эта продавщица. Гм! Когда замешана женщина, надо всегда быть начеку.

Жюв уже чуть ли не в десятой раз повторял это скептическое рассуждение, как вдруг раздался телефонный звонок. Он подошел к аппарату.

— Алло! Алло!

Выслушав ответ, он побледнел и сказал:

— Положитесь на меня… Да, положитесь на меня.

Фандор ничего не понял, не догадался о причине звонка.

— Кто это звонил, черт бы его побрал? — спросил он.

Жюв в эту минуту повесил трубку. Он был очень взволнован и ответил Фандору без обиняков:

— Знаешь, малыш, плохо дело, я свалял дурака, история Шаплара очень серьезна.

— Почему, Жюв?

— Потому что он только что сообщил мне по телефону, что сверился с кассирами и обнаружил, что незнакомец, подменивший его во вторник вечером, похитил у него пятьсот тысяч франков.

— Здорово!

— Это бы еще ничего, а вот девица Раймонда, продавщица, за которой он ухаживал, исчезла из дому…

— Ах, дьявольщина!

Жюв, чрезвычайно взволнованный, продолжал:

— Кто-то, подменив Шаплара, забирает пятьсот тысяч франков, похищает девушку… Фандор, Фандор!.. Мне страшно!

Фандору пришла та же мысль, что и Жюву. Он тоже побледнел и, кусая губы до крови, ответил:

— Жюв! Жюв! Это никто иной, как ОН, ОН! Но это же безумие!

Жюв, помрачнев, прервал его:

— Молчи, Фандор. Там, где замешан ОН, нет места безумию. Ах, скорее бы настало завтра!

— Завтра, почему?

— Чтобы обследовать «Пари-Галери».

— Неужели вы не поедете туда сейчас же?

— Нет, боюсь привлечь внимание.

И не добавив более ни слова, Жюв и Фандор одновременно, как бы поневоле, подошли друг к другу и крепко, быстро обнялись.

— Жюв!

— Фандор!

— Если бы мы догадались раньше…

— Ах, если бы мы догадались!

Только что маленькая гостиная казалась светлой, приветливой. Но когда Жюв и Фандор произнесли эти слова, даже не уточняя их смысла, в комнате, казалось, потемнело и воздух сгустился, как перед грозой.

И даже сам Жюв, всегда спокойный Жюв, заметил это:

— Неужели я ошибаюсь? Нет, черт подери, нет — запахло порохом!

Глава 4 ДЕВСТВЕННИЦА И ДЕВКА

— Значит, Пантера, заметано? Все поняла? Без промаха сработаешь? Да ты, может, накирялась?

— Я же сказала, что нет.

— У меня с такими бабами, как ты, всегда сердце не на месте. Вот ведь беда, вечно ты трясешься, вечно воешь, того гляди — сдрейфишь.

— Да нет, что ты, Фонарь!

— Да нет, да нет, затвердила одно, думаешь, со мной пройдет. Ей-богу, Пантера, как посмотрю на твою рожу, сразу слинять хочется. Ладно, сматываюсь, приглядывай за предметом…

— А ты куда, Фонарь?

— К хозяину Клада.

— А кто такой?

— Кто такой? Так я тебе и сказал, у тебя, известное дело, язык без костей… Нет, ей-богу, ты меня еще не знаешь, Пантера… И вообще хватит, с концами, ничего я больше тебе не скажу… Дай-ка мой картуз…

— Ты не поздно вернешься, Фонарь?

— Когда вернусь, тогда и вернусь.

— А мне, значит, сидеть дома?

— Сиди, нагуливай жирок.

Так беседовал Фонарь со своей любовницей Пантерой в убогой комнатенке, грязной, нищенской, захламленной, какую только и встретишь в вонючих трущобах. Из зарешеченного окошка в стене с трудом, как бы нехотя, пробивался дневной свет, и все же его было достаточно, чтобы увидеть всю отвратительную уродливость этого жилья.

Но Фонарю и Пантере было ровным счетом наплевать на окружающую их обстановку. У него, тощего апаша, с развинченной походочкой и порочным, гнусным выражением лица, было только одно желание — поесть до отвала, одна страсть — напиться до беспамятства.

Что касается Пантеры, коротконогой, толстенькой женщины, которая, казалось, не ходила, а проскальзывала, — ей тоже хотелось только одного — бездельничать и по возможности — всегда. Поэтому, если их жилье было убогим по причине бедности, то грязным и запущенным оно было по вине хозяйки дома.

Как же познакомился Фонарь с Пантерой? Это была обычная история — связь апаша с уличной девкой. Однажды они встретились на танцульке, возле укреплений, то ли в «Голубом каштане», то ли еще где, проплясали вальс-другой, не расстались до самого утра, да так и зажили вместе.

Фонарь ничем в жизни не занимался. Он смутно помнил, что когда-то собирался стать кровельщиком, но это все ушло из памяти, осталось только воспоминание о том, как сладко спалось на шиферной или железной крыше, нагретой солнцем, обвеваемой чистым ветерком, — вот это была, по его выражению, страсть что за житуха! Но он уже давно отказался от малейшей возможности что-либо заработать честным трудом.

— Потеть, стараться, пачкать руки и подтягивать брюхо, — разглагольствовал он иногда, — нет, это не про меня писано… Шесть с полтиной франков огрести — слуга покорный, со мной этот номер не проходит, если мне уж понадобятся деньжата, я их просто возьму, это куда проще и труда не требует.

Где же Фонарь брал деньги? Уж во всяком случае, не в своем сейфе; когда он, время от времени, появлялся с туго набитым бумажником, с улыбкой на лице к с попутным ветром в парусах, по живописному выражению, бытующему в преступном мире Парижа, Пантера безошибочно угадывала, как обстоят дела.

— Откуда явился? — спрашивала она. — Фраера пришил или только наведался в карман?

Как правило, Фонарь ничего не отвечал. Он ненавидел женское любопытство и предпочитал скрывать свои дела от Пантеры. Иногда, в виде исключения, когда ему случалось выпить лишнего, он снисходил до разъяснений.

— Да, точно, и нечего тут глаза закатывать и зубами скрипеть со страху. Наведался к нему, и всё, с концами…

«Наведался, пошарил» — ни в чем другом Фонарь никогда не признавался.

Неужели этот страшный субъект ни разу не пользовался более жестокими, более беспощадными способами, чтобы раздобыть нужные деньги, не прибегая к честному труду? В этом приходится усомниться.

Фонаря слишком хорошо знали среди апашей, а такую известность приобретает только тот, кто умело работает ножом или револьвером. От одной мысли об этом Пантеру бросало в дрожь.

Сама Пантера не была такой уж дурной женщиной. Бывшая служанка, в конце концов скатившаяся на панель, обрекшая себя на все постыдные уступки, на всю позорную судьбу уличной женщины, она все же никогда не решалась на воровство… а убийство внушало ей ужас!

Тем не менее Пантера любила Фонаря.

За исключением тех дней, когда он напивался, — в таких дней было, с давних пор, шесть на неделе, так как пил он, не просыхая, — Фонарь не был слишком жесток со своей бабой.

— Ну, как сказать, — сознавалась Пантера, когда ей случалось вести откровенную беседу с соседками, — орет он на меня часто, поколачивает, конечно, время от времени, в воду за мной не бросится, но на панель насильно не гонит. В общем-то невредный малый…

И все восхищались, все понимали и всех поражало, что Фонарь и впрямь не принуждает свою сожительницу продаваться на улице. Конечно, восхищения бы поубавилось, когда бы все узнали, что Фонарь не доверяет болтливому языку Пантеры, потому и уговаривает ее почаще сидеть дома, «нагуливать жирок», по его выражению.


Фонарь только что ушел из дому. Хлопнул дверью и выкатился, ручки в брючки. Пантера услышала, как он сказал «До свидания, мадам», проходя мимо привратницы, — и вот она одна дома!

И так как одиночество было ей весьма приятно, Пантера потянулась, зевнула, обошла свою убогую комнатенку, напевая какой-то куплет, и потом произнесла вслух:

— Это мне подфартило, что он умотался. Только вот куда, интересно… К хозяину Клада? Старикан, должно быть, какой-то пакостник… Ну, мое дело сторона… Все-таки, хотелось бы знать…

С этими словами Пантера остановилась посреди комнаты, уперлась руками в бока и наклонила голову, как бы раздумывая.

— Да, хотелось бы мне знать, — повторила она, — наверно, опять темное дельце, но здорово доходное, ничего не скажешь.

Пантера громко хмыкнула, что у нее означало одобрение; потом торопливо распустила свои длинные спутанные волосы, наспех уложила их в прическу, заколола шпилькой на затылке, чтобы не мешали, и внезапно приняла решение:

— Пойду-ка погляжу на нее, авось да сбрехнет она что-нибудь, чем черт не шутит!

Шаркая сношенными шлепанцами, которые еле держались у нее на ногах, она усталой походкой выбралась из комнаты, вошла в темный вонючий коридор и, нащупав стремянку, приставила ее к стене и начала подниматься по ступенькам.

Куда же направлялась Пантера?

Странным был этот дом, где жили Фонарь и его любовница; он им достался по смерти приятеля, факельщика, которого хватил удар; бедняга, по иронии судьбы, перешел в мир иной как раз на кладбище. Фонарь был на его похоронах.

— Ну, детка, — сказал он Пантере в тот же вечер, — нашел я хазу, что твой дворец! Завтра туда и завалимся.

И действительно, наша парочка не другой же день переехала в жилье покойного приятеля. Оно находилось в самом бедняцком районе, в Сент-Уане, возле укреплений; в глубине двора, заваленного мусором, ломанным железом и прочим хламом, залитого потоками мутной воды, стоял небольшой домишко. Внизу располагались две комнаты, а оттуда, приставив лесенку, а затем подняв откидную крышку, можно было выбраться на чердак. Когда-то этот дом служил складом или конюшней, потом какому-то чудаку пришло в голову выбелить стены и приспособить его под жилье.

Итак, Пантера поднялась по лесенке, откинула крышку и высунулась на чердак, с осторожностью прислушиваясь, не заметил ли кто-нибудь ее появления. Но до слуха ее из соседнего здания доносились только привычные звуки. Никто не следил за ней. Пока что она все еще стояла на верхней перекладине лесенки, только наполовину высунувшись, теперь же, успокоясь, она целиком выбралась на чердак. Но еще не поднявшись с колен, она окликнула:

— Эй, Клад, ты здесь, что ли?

Ответа не было.

Пантера опять позвала:

— Слушай-ка ты, Клад, чего ты там? Я же к тебе не со злом. Ты только, смотри, не вздумай на меня наброситься, слышишь?

Опять никакого ответа.

Пантера остановилась в нерешительности. Чердак был нежилым, там только громоздилось всякое старье, ломаная мебель, разного рода железки. Пантера спросила в третий раз, погромче, чуть не в крик:

— Ну, чего ты там, Клад ты этакий, если ты где спряталась, отвечай. Не люблю, когда дурака валяют…

Шлюха, разозлясь, сжала кулаки, готовясь в случае чего дать отпор или, если понадобится, самой напасть. Но на чердаке никто и ничто не шевелилось.

Странное впечатление производила тишина этого просторного помещения, где единственным звуком был гнусавый, нахальный голос уличной девки.

Пантера еще подождала минутку, потом заговорила, уже потише.

— Ах ты черт! Уж не подохла ли она? Ну и шум поднимет Фонарь, достанется мне вечером на орехи…

И позвала снова громким голосом:

— Эй, Клад! Клад, эй, ты!

Терпением Пантера не отличалась; поднялась она на чердак с самыми добрыми намерениями; теперь же ей почудилось, что над ней издеваются, и ею овладело глухое бешенство.

— Ах так! — сказала она. — В игрушки со мной надумала играть? Так дело не пойдет, я нахалок не терплю.

С этими словами девка принялась шарить на чердаке. Она сдвинула в угол стулья, детскую кроватку, громадную ширму, старые ящики… и вдруг заметила распоротый матрац.

— Эй ты, Клад! — крикнула она снова. — Вот я и нашла твою постель! Давай, откликайся!

Но на чердаке по-прежнему стояла тишина. Пантера все больше раздражалась. Она вцепилась обеими руками в холст матраца и убрала это последнее препятствие.

— Ну что, будешь отвечать?

И тут же замерла в изумлении.

— Ах ты черт! Так я и знала! Отдала концы! От этих аристократок только того и дождешься! К чертям собачьим! А мне-то что прикажете сделать?

И она замерла, свесив руки и тупо уставив глаза на неподвижное, бездыханное тело молодой женщины, распростертое на полу. Однако Пантере несвойственно было долго бездействовать и пребывать в нерешительности. У молодой женщины, лежавшей перед ней на полу, руки были связаны, а ноги скованы тяжелой цепью, прикрепленной к стене. И она не шевелилась.

— Ах, чтоб тебе провалиться! — пробормотала Пантера, встав на колени и наклонясь над лежащим перед ней телом. — Ведь и в самом деле… Ни задними лапами не шевельнет, ни передними…

Но фразу Пантера не закончила. Она внезапно заорала от боли, заорала нечеловеческим голосом. При этом она не двинулась с места и по-прежнему оставалась на коленях, только лицо ее побледнело, и на лбу выступил холодный пот.

Дело было в том, что молодая продавщица из «Пари-Галери», красавица Раймонда, внезапно повернулась на бок с необычайной быстротой, гибкостью и ловкостью, и схватив своими руками, связанными толстой веревкой, кисть Пантеры, яростно вывернула ее одним из тех приемов, которым учит таинственная борьба джиу-джитсу.

Пантера, укрощенная страшной болью, тяжело дышала и не решалась пошевелиться.

— Отлично! — раздался в тишине спокойный голос Раймонды. — По крайней мере, никто не скажет, что я не сопротивлялась. А ну — выпрямись-ка!

— Пустите!

— Смеешься?

— Вы мне пальцы оторвете!

— Вовсе нет, ничего с тобой не случится, если будешь слушаться.

Сейчас Пантере не было больно, так как Раймонда ослабила хватку, и она отвечала девушке дрожащим, хриплым голосом, выдававшим ее испуг.

Злополучная подруга Фонаря, растерянно озиралась вокруг, собираясь позвать на помощь. К счастью, Раймонду нельзя было застать врасплох. Она снова обратилась к Пантере:

— Выпрямись! Садись на пятки! И молчать, поняла? Только крикни, и я снова выверну тебе руку! Ясно?

Пантера кивнула:

— Понятно, влипла я здорово… Да я не пошевелюсь, только отпустите руку…

Раймонда расхохоталась.

— Не болтай глупости! — сказала она все с тем же спокойствием. — Если я тебя отпущу, как ты наивно меня просишь, мне, вероятно, несладко придется. Нет! Я тебя держу и не выпущу, пока не уйду с этого чердака.

— Уйдете с чердака? Да вы что! Никогда!

Раймонда возразила очень спокойно:

— Через десять минут я буду на свободе.

— Нет!

— Да!

Без видимого усилия Раймонда опять вывернула руку Пантеры, и та заорала:

— Мерзавка! Дрянь! Сволочь!

Но пленницу эта ругань ничуть не трогала. Она опять ослабила захват и повелительным тоном сказала:

— Не кричи и отвечай мне. Кто ты такая?

— А тебе не все равно? На что ты рассчитываешь?

В глазах Раймонды сверкнула молния, на мгновение лицо ее исказила злоба, и Пантера поняла, что надо сменить тон.

— Ну ладно, ладно, — заговорила эта подлая женщина, — ты только не сердись. Кто я такая? Пантера.

— Жена того, кто меня похитил?

— Да, Фонаря баба.

— Ах, его зовут Фонарь?

— Нет! Да! В общем-то…

Пантера совсем потеряла голову. Раймонда по-прежнему держала в руках ее кисть, и она боялась пошевелиться, подобно тому, как зверь, попавший в капкан, не решается рваться на свободу. К тому же ее до смерти напугала эта удивительная пленница, которая теперь отдавала ей приказы. Пантера робко спросила:

— Чего ты хочешь от меня? Отпусти!

— Сейчас.

Казалось, что Раймонда колеблется, потом она, видимо, приняла решение.

— Без глупостей, ясно? — повторила она. Отвечай правду. Почему твой парень похитил меня?

— Не знаю.

— Врешь!

— Нет…

— Ему заплатили? Он не сам это задумал? Ему велели меня схватить? Кто велел?

— Не знаю!

— Знаешь! Фантомас?

— Фантомас? Нет, не думаю. Фонарь уже три года как ушел из его шайки…

С губ Раймонды сорвался вздох облегчения — ведь с тех пор, как ее похитили и она оказалась во власти Фонаря и Глазка, несчастная много раз мучилась вопросом: неужели ей следует винить в этом страшного, неуловимого Повелителя Ужасов?

Но вряд ли сейчас было самое подходящее время для выяснения этого вопроса. Раймонда опять заговорила, уже спокойнее.

— Ладно, Пантера, все это не так важно… Кто бы ни заплатил твоему парню, Фантомас или кто другой, ты должна мне помочь выбраться отсюда.

В ответ Пантера резким движением попыталась вырваться. Уже до этого, в течение нескольких минут, любовница Фонаря не шевелилась, надеясь усыпить бдительность той, в чьей власти она оказалась.

— Будет болтать-то! — закричала она с издевкой. — Вот я…

Но издевка перешла в стон. — Нет, нет… не надо… сжалься…

Убежать ей не удалось — Раймонда была на чеку и снова подчинила ее себе, опять вывернув ей кисть.

— Поняла теперь? — пленница в свою очередь заговорила с насмешкой в голосе. — Не будешь сидеть спокойно — тебе же хуже. Ну, как? Будешь слушаться?

Пантера ответила невнятным ворчаньем:

— А как ты уйдешь-то отсюда?

— Ты же меня и развяжешь.

— Не могу.

— Можешь!

— Нет!

— Значит, не хочешь вести себя как следует?

Раймонда не выпускала из рук кисть злобной девки и стоило ей чуть-чуть стиснуть ее покрепче, как та сразу сдалась:

— Нет! Нет! Не мучай меня! Ведь не я же тебя сюда притащила…

Но Раймонда тут же прервала ее причитания.

— Мне сейчас нет дела до того, кто меня притащил сюда… Слушай внимательно, Пантера, ты должна вызволить меня отсюда. Должна, слышишь? А не вызволишь — я тебя тоже не отпущу, да еще…

— Не посмеешь!

— Еще как посмею!

Нет, никто не мог бы предположить, что красавица — продавщица из «Пари-Галери» — окажется такой смелой, энергичной, опасной! Каким же странным, поистине геройским духом обладала эта девушка, чтобы осмелиться на такую борьбу и с таким врагом!

— Что же я могу сделать, скажи на милость? — кричала теперь Пантера. — Во-первых, я и пошевелиться не могу, ты же меня держишь; и, во-вторых, ты в цепях, на ногах у тебя замок, мне его не открыть.

Но Раймонда повторяла все тоже:

— Ты должна меня выпустить!

Пантера покачала головой.

— Господи боже ты мой! Ну, прикажи, что делать, только не требуй невозможного!

Но она еще не понимала, что представляет собой ее гостья.

— Выверни карманы! — приказала Раймонда. — У тебя ведь вторая рука свободна. И не забывай — одно только движение мне во вред — и в одну секунду…

Ей не понадобилось продолжать. Легкое нажатие пальцев на больную кисть Пантеры решило вопрос лучше любой угрозы!

— Стой! Стой! — заорала злобная девка, — ты же видишь, я не рыпаюсь… выворачиваю карманы…

И свободной рукой Пантера действительно подняла юбку и вытащила наружу прикрепленный к ней карман.

— Да что тебе надобно-то? — спрашивала она. — У меня тут ничего нет.

— Давай, выворачивай наизнанку.

— Вот платок…

— Давай, давай…

— Кошелек…

— Давай дальше!

— Ничего больше нет… Ай-ай!

— Есть, вот пушка…

— Вот чего тебе нужно?

— Давай, тащи… Ты что, хочешь, чтобы я тебе руку сломала?

— Ладно! Ладно! Только откуда ты знала? Ай! Ай! Сволочь!

В ту минуту, когда Пантера, несмотря на все старания обмануть Раймонду, уже вытаскивала из кармана внушительных размеров револьвер, Раймонда опять вывернула ей кисть, на этот раз посильнее. Боль была такой, что усмиренная Пантера рухнула на пол и выпустила изруки оружие, даже не пытаясь им воспользоваться. Это и было нужно Раймонде. Она дала своей тюремщице отдышаться, а затем, не ослабляя захвата, приказала:

— Внимание! Ты можешь подтолкнуть ногой револьвер поближе ко мне? Я хочу взять его в руку! Нет, даже и не пытайся схватить его. Ногой подвинь, говорю! Так, подталкивай его ко мне… Отлично!

Пантера выполнила требование девушки, теперь та была вооружена.

— Видишь, — насмешливо сказала Раймонда, — всегда можно договориться, верно? Теперь, Пантера, не забывай — попытаешься убежать, всажу тебе пулю в голову, ясно?

Пантера кивнула в знак согласия. Потом спросила:

— Ты, стало быть, знала, что у меня пушка есть?

— Да, когда ты стояла на коленях, я видела, как вздут карман под юбкой. Ладно, теперь перережь ножом веревки у меня на руках… Ну, действуй, живо!

— Но как же?..

— Хочешь пулю в голову?

Пантере спять пришлось повиноваться. Раймонда, держа в связанных веревкой руках заполученный ею револьвер, наставила дуло на Пантеру и продолжала:

— Знай, Пантера, я не шучу. Действуй побыстрее!

Через минуту веревка была разрезана. Теперь руки девушки оказались свободны, и она без колебаний выпустила из них Пантеру, а та сразу, резким движением отпрянула назад.

— Ну, ну! — насмешливо сказала Раймонда, продолжая целиться в нее. — Без фокусов! Ноги-то у меня еще в цепях, я не забыла. Видишь, Пантера, теперь тебе ясно, что ты попалась, я все-таки посильней тебя — сними с меня цепь!

Но Пантера в ответ на угрозу только зубами скрипела, потом завопила:

— Ну, убей меня! Нет у меня ключей! Правду говорю!

— Ключи здесь, под этим сундуком, справа… Я видела, как Фонарь их прятал… Бери ключи, Пантера, живо!

Пантере снова пришлось действовать под угрозой револьвера.

— Бог ты мой пресвятой! — застонала она, поворачивая ключ в замке. — Что теперь мой парень-то скажет?

Раймонда не дала ей договорить.

— Твой парень? — засмеялась она и с довольным вздохом выпрямилась, когда Пантера отомкнула замок. — Твой парень? Ты ему скажи, Пантера, что он болван! Что такую пленницу, как я, надо было самому сторожить… и что я вскоре к нему наведаюсь. Прощай!

Пантера на миг окаменела, но тут же сообразила, что произошло, и, словно обезумевшая, бросилась наперерез Раймонде, решительно направлявшейся к откидному лазу; теперь Пантера, казалось, расхрабрилась и была готова на все.

— Не пройдешь! — крикнула она. — Не пущу!

Но и эта попытка сопротивления так же не удалась ей, как и предыдущая. Раймонда, продолжая целиться и отнюдь не испугавшаяся крика злобной девки, двинулась ей навстречу.

— Не пройду? — спросила она. — Вот еще! Да ты совсем сдурела, душа моя! Отойди в сторону… или я стреляю!

Прелестная рука девушки напряглась, грозя револьвером; решительность Раймонды, уверенность ее вынудили Пантеру сдаться и отступить.

Прошел час, а Пантера, все еще дрожа всем телом, возилась на чердаке, прибирая вещи, среди которых недавно находилась связанная узница, бежавшая теперь на свободу…

Пантера представляла себе, что скажет ее любовник. В то же время она со страхом предполагала, что в ее грязное жилье могут ворваться полицейские, а за ними толпа, требующая отмщения!

Внезапно она вздрогнула: дверь комнаты под ней, комнаты, через которую убежала Раймонда, открылась, потом с силой захлопнулась; послышались шаги, и Пантера, внимательно прислушиваясь, тотчас же их узнала.

— Дьявол! — прошептала она. — Ну и нагорит же мне! Ясно, это Фонарь явился… Вот как я погорела — он же увидит, что я спускалась с чердака, а птичка-то улетела! Вот невезуха-то!

Снизу раздался требовательный крик:

— Эй, Пантера, сыпь сюда, покажи морду, мы с Глазком вернулись и у обоих глотки пересохли!

— Потерпи минуточку, Фонарь! Бегу бегом!

Но Фонарь ждать не любил, и первая ступенька лестницы уже заскрипела под его тяжелым башмаком.

Глава 5 ПОДПИСЬ ФАНТОМАСА

Даниэль, хорошо вышколенный слуга г-на Шаплара, осторожно приоткрыл дверь рабочего кабинета хозяина.

Обычно г-н Шаплар никогда не приходил в магазин по утрам, но на этот раз он, в виде исключения, явился спозаранку и к тому же велел слуге никого не принимать, кроме некоего господина Жюва, который, видимо, придет в половине одиннадцатого.

Жюв?

Слуга и бровью не повел, но тем не менее был весьма удивлен. Жюв?

Жюв! О, черт возьми, это имя было ему хорошо знакомо, оно тотчас же вызвало в памяти облик короля сыщиков — ведь не раз этот слуга приходил в восторг, встречая в газетах имя знаменитого инспектора Сюртэ и неудивительно, что его потрясло известие о том, что хозяин прибегнул к его услугам.

Итак, Жюв явился ровно в половине одиннадцатого, как и рассчитывал г-н Шаплар. Слуга тихим голосом доложил о нем.

— Просить подождать, сударь?

— Конечно нет, сейчас же проводите его сюда.

Несколько мгновений спустя в кабинет вошел Жюв, а слуга закрыл за ним дверь, весьма сожалея, что не может присутствовать при предстоящем разговоре или хотя бы подслушать его. Жюв был очень бледен и едва раскланялся с хозяином кабинета.

— Какие новости? — спросил он.

Г-н Шаплар рассыпался в приветствиях.

— Как любезно с вашей стороны, — сказал он, — так быстро откликнуться на мою просьбу. Конечно, я понимаю, когда звонил вам вчера, чтобы сообщить об украденных у меня пятистах тысячах франков, что вы сочтете это дело достаточно серьезным, но тем не менее..

Жюв быстро прервал эти излияния; он взволнованно повторил:

— Какие новости?

Г-н Шаплар удивленно взглянул на инспектора.

— Никаких, а в чем дело?

— Никаких известий о Раймонде?

— Нет, никаких, кроме того, что я вам рассказал вчера, когда мне дали знать, что эта девушка исчезла из дому…

Жюв, усевшийся было по приглашению г-на Шаплара в глубокое кресло, вскочил одним прыжком с такой быстротой и ловкостью, которые трудно было ожидать от человека его возраста, если не знать, что его тело по-прежнему обладало удивительной гибкостью.

— Ах вот как, значит, никаких известий, — сказал он, — никаких известий.

— Никаких, уверяю вас.

— Вы можете поклясться?

На этот раз г-н Шаплар тоже поднялся: поведение полицейского озадачило его. Почему Жюв требовал от него какой-то клятвы? О чем он думал?

Г-н Шаплар волновался и поэтому сказал с некоторым раздражением:

— Конечно, клянусь вам. Что я могу знать о ней, если она исчезла?

Несколько мгновений Жюв молчал. Чувствуя себя совершенно свободно, ничуть не робея в присутствии архимиллионера — нашему Жюву и не с такими важными особами доводилось беседовать — полицейский прохаживался по роскошно обставленному кабинету, засунув руки в карманы.

— Ну что ж, — сказал он минуту спустя, — если у вас нет ничего нового, господин Шаплар, это становится просто непостижимым. — И отчеканил по слогам с расстроенным и в то же время сердитым видом, — Не-по-сти-жи-мая история!

Затем он опять заговорил:

— Что вы делали с самого утра, господин Шаплар? Что видели?

— С утра?

— Да, с утра? Как вы пришли сюда, через какой вход?

— Да как всегда, через вход в магазин.

— И поднялись прямо сюда?

— Сюда, в кабинет? Да, конечно.

— И прошли через главный зал?

— Да, прошел через главный зал.

— Не взглянув вверх?

— Нет, не взглянув вверх.

— Словом, вы ничего не видели?

По мере того как Жюв задавал эти вопросы, г-н Шаплар волновался и беспокоился все больше и больше. Наконец он спросил:

— Но что вы имеете в виду, в конце концов? Что означают все эти вопросы? Зачем вы спросили, взглянул ли я вверх?

— Чтобы знать, видели вы или нет…

Непонятный ответ полицейского, произнесенный едва слышным шепотом, окончательно расстроил Шаплара. Богач-директор «Пари-Галери» вскочил с места и воскликнул:

— Да что такое? Что вы хотите сказать? Что я должен был увидеть? Говорите же яснее, дьявол вас побери!

Но этот взрыв возмущения ничуть не тронул Жюва; он очень просто ответил:

— В этом надо разобраться любой ценой; надо любой ценой найти ключ к этой загадке.

С этими словами Жюв, казалось, погрузился в такое глубокое размышление, что г-н Шаплар не решился нарушить тишину.

Впрочем, бездействовал Жюв недолго. Со свойственной ему резкостью он схватил за руку г-на Шаплара и увлек его в глубину кабинета, к большой двери, выходившей в магазин.

— Она открывается? — спросил он, указывая на закрытые створки. Г-н Шаплар в недоумении кивнул головой.

— Так вот, прикажите открыть.

Г-н Шаплар нажал на кнопку звонка и велел вбежавшему швейцару:

— Откройте дверь.

Не успели створки распахнуться, как Жюв, вовсе отбросив всякую вежливость, вытащил г-на Шаплара на галерею, опоясывающую зал.

— Вот! — заявил ок. — Смотрите же и объясните мне, что это значит.

Г-н Шаплар онемел от изумления. Что означало странное поведение Жюва? Уж не спятил ли полицейский? Г-н Шаплар внимательно осмотрелся по сторонам, как требовал Жюв, но не увидел ничего, достойного внимания.

— Итак? — сказал он вопросительным тоном. — На что прикажете смотреть? Внизу — отдел обуви, напротив нас — читальный зал, слева…

— Да поднимите же голову!

Голос Жюва был полок ярости.

Г-н Шаплар посмотрел вверх. Но как только взгляд его коснулся застекленного купола главного зала, он пошатнулся и еле удержался на ногах.

Лицо его залила мертвенная бледность, из груди вырвалось глухое «Ах!»

— Что вы на это скажете? — спросил Жюв.

Но г-н Шаплар был не в состоянии ответить. Он только машинально повторил то, что Жюв произнес несколько мгновений тому назад: «Непостижимо! Совершенно непостижимо!»

Он не мог отвести глаз от стеклянного купола. Жюв, казалось, едва мог устоять на месте.

— Вы прочитали? Вы поняли? — спросил он.

Г-н Шаплар только покачивал головой, в знак отрицания.

То, что так поразило полицейского и директора «Пари-Галери», и впрямь должно было любого повергнуть в изумление.

На самой середине стеклянного свода красовалась надпись, начертанная, безусловно, в ночные часы, и ее крупные, отчетливые буквы гласили следующее: «Немедленно освободите Раймонду, не то вам не миновать страшных бед!»

Что это означало? Кто был автором надписи? К кому она была обращена? Что за угроза содержалась в ней?

Но главное, главное — кому хватило смелости написать такой приказ прямо на стеклянном своде главного зала?

Жюв предоставил г-ну Шаплару несколько минут не размышление, если бедняга, остолбеневший от всего случившегося, еще способен был размышлять.

Потом Жюв снова взял его под руку, и тот послушно, как ребенок, пошел за ним в кабинет.

Жюв усадил его на большой диван, а сам встал перед ним, скрестил руки и наконец обратился к нему с испытующим взглядом:

— Вот! — заявил он. — Вот, господин Шаплар! Вот и новости, да к тому же весьма любопытные!

— Но что все это значит?

— Это как раз вы и должны мне объяснить.

— Я? Но как же я могу?

Однако Жюв не дал ему времени на дальнейшие возражения.

— Право слово, — сказал он, — не надо мудрить над тем, что и так ясно. Слушайте меня внимательно, господин Шаплар, и вы поймете, о чем я думаю. Вы ухаживали за мадемуазель Раймондой, не так ли?

— Да.

— Эта девушка водила вас за нос?

— В день моего отъезда ока не сказала мне ни да, ни нет.

— Я так и говорю, она водила вас за нос… Ладно… После этого с вами происходят фантастические события. Вы утверждаете, что были одновременно в двух местах — в Фонтенбло и здесь… гм, очень странно… спустя час после этого вы замечаете, что у вас якобы похитили дневную выручку, то есть ограбили вас на пятьсот тысяч франков… это еще более странно и… и наконец сегодня утром, когда исчезла Раймонда, чьей любви вы домогались против ее желания, мы находим эту надпись, здесь у вас… адресованную, следовательно, вам — с требованием вернуть свободу этой девушке… Ну-с?.. Какой вывод прикажете сделать из всего этого?

Г-н Шаплар возмущенно закричал:

— Вы говорите так, будто считаете меня виновным…

Жюв спокойно кивнул.

— Так и есть, — хладнокровно ответил он. — Все обстоятельства против вас… Сознайтесь-ка, вы просто разыгрываете комедию, а Раймонду сами же и похитили.

Г-н Шаплар так и подпрыгнул от возмущения; он схватил Жюва за плечи и принялся трясти его, крича:

— Какая гнусность… какая гнусность… вы негодяй…

Разумеется, такой сильный человек, как Жюв, легко мог сбросить с себя г-на Шаплара, стоило ему захотеть, но, по всей видимости, он не хотел этого; он дал тому вволю поработать руками, а затем, когда измученный донельзя г-н Шаплар отпустил его, произнес уже более доброжелательно.

— Значит, не вы это сделали? Так вас надо понимать?

— Конечно, не я, не похищал я эту девушку!

— Быть может, чья-то месть?

— У меня нет врагов.

— Женщина? Брошенная любовница?

— Ни одна женщина не любила меня настолько, чтобы затеясь такую месть.

Миллионер произнес это с такой искренностью, что уверенность Жюва, видимо, поколебалась. К тому же по своей полицейской привычке Жюв еще до прихода к г-ну Шаплару провел небольшое расследование, собрал кое-какие данные, узнал кое-какие немаловажные подробности.

Он ответил миллионеру:

— Гм… гм… и это чистая правда?

Когда же директор «Пари-Галери» поднял руку, как бы для клятвы, Жюв поспешил добавить:

— Ну, между нами… мадам де Бремонваль? Прекрасная Матильда?

— Но мы с ней друзья! Только друзья! Она сама может подтвердить… Смотрите, вот тут у меня ее письма. Из них вам лучше, чем из моих слов, сразу станут ясными наши отношения.

Г-н Шаплар подбежал к письменному столу, оперся о него и нагнулся, чтобы вставить ключ в замок.

— Ах, боже, боже мой! — закричал он вдруг.

— Что такое? — бросился к нему Жюв.

— Вот… вот… читайте.

Но Жюв и без этого предложения уже прочел, раздраженно, озлобленно провел рукой по лбу, а затем сказал:

— Будь я проклят…

На зеленом листе бумаги, лежащем поверх бювара г-на Шаплара, были начертаны, явно измененным почерком, те же слова, что и на своде зала: «Немедленно освободите Раймонду, не то вам не миновать страшных бед».


Больше часа беседовал Жюв с г-ном Шапларом и, наконец, вынужден был признать, что тот говорит правду.

Поначалу он думал, что г-н Шаплар блестяще разыгрывает хитро задуманную комедию — то ли с целью сбить с толку полицию, то ли чтобы всех ввести в заблуждение, в общем — с каким-то преступным расчетом.

— Никаких сомнений, — подумал Жюв, увидев надпись на стеклянном куполе зала — ловкач все это проделал нарочно; сам похитил девушку, сам велел сделать надпись.

Жюв тем более утвердился в своей правоте, когда из разговоров со слугами узнал о приходе и поспешном уходе прекрасной г-жи де Бремонваль.

«Так-так, — решил тогда полицейский, — дело ясное: Шаплар был любовником госпожи де Бремонваль, госпожа де Бремонваль ревновала; ради нее, чтобы избежать сцены ревности, он и задумал окружить таинственностью похищение Раймонды!»

Но теперь от всех этих догадок не оставалось и следа.

Бывает, человек заговорит таким голосом, что ему нельзя не поверить, — именно так говорил г-н Шаплар.

Жюв пробежал глазами многочисленные письма г-жи де Бремонваль и убедился, что прекрасная Матильда никогда не была любовницей этого Шаплара. А искренняя взволнованность миллионера заставила Жюва признать, что г-ну Шаплару действительно ничего не известно о судьбе Раймонды.

Так что же тогда? Что же?

Поневоле Жюв вернулся к мысли, пришедшей ему в голову еще вчера, когда ему позвонил г-н Шаплар.

«Черт возьми, — думал полицейский, — удивительное ведь дело: сперва г-на Шаплара в течение целого дня подменял какой-то субъект, да с такой ловкостью, что никто не заметил обмана. Затем у него украли пятьсот тысяч франков, похитили Раймонду и теперь, вдобавок ко всему, какой-то незнакомец требует, чтобы ее освободили…»

Жюв совсем запутался в этих злоключениях, но, наконец, пришел к такому выводу: по всей вероятности тот, кто подменил г-на Шаплара, и тот, кто похитил Раймонду, — одно и то же лицо. Однако тот, кто требует ее освобождения, вряд ли сам является ее похитителем. И все же…

Теперь оба, г-н Шаплар и Жюв, молчали, погрузившись в раздумья.

Первым нарушил молчание миллионер.

— Что делать? Что делать? — прошептал он. — Все это вызовет неслыханную шумиху, с ума можно сойти.

Жюв был не менее взволнован.

— Право слово, — начал он, — я полагаю, сударь. — Но тут Жюв замолчал, так как в дверь директорского кабинета постучались и г-н Шаплар с обычной своей живостью отозвался:

— Войдите…

Вошедший, казалось, был очень смущен. Это был человек в длинном черном рединготе, и с первого взгляда было ясно, что это один из заведующих отделами «Пари-Галери», так как в петлице его красовалась белая гвоздика, по правилам, установленным г-ном Шапларом.

— Что вам нужно? — сердито спросил промышленник, уже готовый прогнать не во время явившегося служащего.

Тот, однако, поклонился, все более и более смущаясь, и пробормотал сквозь зубы:

— Не мог бы я поговорить с вами наедине, сударь?

— О чем?

— Срочное дело.

Тут вмешался Жюв, до сих пор хранивший молчание.

— Примите же этого господина, — посоветовал он г-ну Шаплару, и тот, послушавшись полицейского, спросил:

— Какое же дело?

Заведующий отделом, обрадованный вмешательством Жюва, все же не решался еще раскрыть повод, который привел его сюда.

— Дело в том, что… — с трудом выговорил он, — не знаю, могу ли я…

Г-н Шаплар снова обратился к нему:

— Ну же, говорите, не бойтесь. — И добавил, повернувшись к Жюву. — Это заведующий отделом фонографов.

Будучи представленным, заведующий отделом решился наконец открыть причину своего прихода. Он скрестил руки на груди и взволнованно начал:

— Господин директор, в моем отделе творится что-то невообразимое…

Он не успел закончить, как Жюв и г-н Шаплар одновременно бросились к нему.

— Невообразимое? Что такое? Говорите же, говорите!

Заведующий отделом продолжал:

— Представьте себе, месье, что почти все валики с записями, приготовленные у нас на полках, были нынешней ночью таинственным образом заменены другими, тоже записанными, но запись состоит из одной-единственной фразы… Я сперва счел это какой-то шуткой, но должен сознаться, что теперь просто теряю голову. Только что я, лично, собрался показать фонограф покупателю, взял валик с ярлычком «Корневильские колокола», вставил его в фонограф и услышал четкую фразу:

— Немедленно освободите Раймонду или вам не миновать страшных бед, — прервал его Жюв.

Заведующий отделом на этот раз утратил всякую сдержанность:

— Это еще что такое? — воскликнул он. — Откуда вы знаете, сударь?

Г-н Шаплар открыл было рот, чтобы ответить, но Жюв не дал ему заговорить:

— Это просто шутка, — сказал он, — просто шутка. Не вставляйте больше валиков в фонографы, вот и все…


Когда заведующий отделом фонографов ушел, в кабинет явился директор кинозала, что еще больше, понятно, взволновало г-на Шаплара и Жюва.

Уже с давних пор, по распоряжению г-на Шаплара, в самом центре «Пари-Галери» был открыт великолепный кинозал. Посетители магазина могли бесплатно смотреть фильмы, зал был всегда переполнен, и киносеансы шли ежедневно с огромным успехом. Меж тем директор кинозала прибежал к г-ну Шаплару в страшном возбуждении. Он был вне себя, растрепанный, запыленный, и если судить по его багровому лицу, его вот-вот мог хватить удар. Он был так взбешен, что даже заикался.

— Сударь… сударь… — прохрипел он, — случилось что-то неслыханное, возмутительное, мы опозорены… весь наш магазин… надо к черту гнать всех наших служащих! Представьте себе, месье, что, после того как показали первые четыре части, фильм прервался… следующий ролик кто-то, по-видимому, разрезал и к нему подклеил другую пленку, и вот мы, вместе со зрителями, ничего не увидели на белом полотне экрана, кроме абсолютно идиотской фразы, ничего общего не имеющей с фильмом, а именно.

Жюв и г-н Шаплар одновременно прервали его:

— Ладно, ладно, — говорил г-н Шаплар, — хватит.

А Жюв бормотал:

— Будь оно все проклято, дело осложняется.

Дело и впрямь, осложнялось.

Вслед за директором кинозала пришел заведующий отделом тканей.

— Просто безобразие, — сказал он, — кто-то ночью развернул рулоны и мелом написал на ткани те самые невразумительные слова, которые привлекают всеобщее внимание к стеклянному куполу главного зала; все меня расспрашивают, все хотят знать, в чем дело… Могу ли я, с вашего разрешения, спросить вас, что это означает?

Потом наступила очередь старшей продавщицы парфюмерного отдела. Таинственная надпись повторялась на визитных карточках, наклеенных на коробки с зубным порошком поверх рекомендации к употреблению.

После этого г-ну Шаплару принесли шесть телеграмм, отправленных из шести различных почтовых отделений и повторяющих тот же приказ, то же грозное требование: «Немедленно освободите Раймонду или вам не миновать страшных бед». События следовали одно за другим с такой скоростью, что г-н Шаплар и Жюв едва успевали сообразить, как вести себя дальше.

Однако после седьмой телеграммы Жюв поднялся с места.

— Сударь, — сказал он, — надо немедленно разработать план действий, если мы хотим разобраться в этом невероятном происшествии; дело обстоит, возможно, куда серьезнее, чем вы думаете и даже чем думал я сам часа два тому назад… Не скрою от вас, я порядком встревожен, но это не причина для бездействия, следует действовать. Итак, качнем!

— Но что же делать? Что делать? — спросил г-н Шаплар.

— Прежде всего обойти магазин, осмотреть весь «Пари-Галери» и вместе попытаться что-то обнаружить…

Г-н Шаплар был с этим вполне согласен. Таким образом, они с Жювом обошли все галереи, посетили отдел обуви, отдел хозяйственных товаров, отдел фотопринадлежностей, спустились на первый этаж, поднялись на пятый, но ничто не наводило их на нужный след. Зато повсюду им сообщали о найденных карточках все с тем же грозным требованием, которого г-н Шаплар не мог выполнить, ибо не был виновником похищения.

Наконец Жюв, в сопровождении директора, оказался в отделе писчебумажных товаров.

— Черт возьми! — буркнул Жюв, увидев, как навстречу им бросился продавец, заметивший хозяина «Пари-Глери», — опять нам поднесут ту же историю…

Но он ошибался.

Продавец поклонился г-ну Шаплару и очень спокойно спросил:

— Разрешите, сударь, задать вам вопрос?

— Конечно, друг мой, — ответил г-н Шаплар, готовый теперь ко всему.

— Итак, сударь, могу ли я вас просить привести мне доводы, которые вызвали ваше недовольство моей работой?

— Недовольство вашей работой? — переспросил г-н Шаплар. — Что такое с вами, друг мой? Почему вы так решили?

— Но, судзрь, просто потому, что вы распорядились переделать всю выставку товаров на моих полках…

— Я распорядился переделать?

Г-н Шаплар говорил с большим удивлением. Продавец, видимо, очень этому обрадовался.

— Если это сделано не по вашему приказанию, сударь, я уж и не знаю, кто себе позволил…

— Ну-ка, покажите, — перебил его Жюв.

Продавец только этого и хотел; он повел г-на Шаплара и Жюва к книжному прилавку и указал на него.

— Смотрите, — сказал он, — смотрите, сударь, что это значит? Весь выпуск автодорожных карт разложен в совершенно непонятном порядке. Вроде бы какой-то замысел есть, но какой — не пойму, как ни стараюсь.

Продавец был вне себя, и совершенно справедливо. Это был человек со вкусом, умело и тщательно располагавший товары своего отдела. Но в этот день прилавок, на который он указал г-ну Шаплару и Жюву, был в полном беспорядке и не имел никакого вида. Вместо того чтобы развернуть карты и разложить их на видном месте, дабы привлечь внимание и интерес покупателей, их оставили сложенными в конвертах и даже, как ни странно, нагромоздили эти конверты друг на друга стопками различной высоты.

Г-н Шаплар при виде этого пожал плечами.

— Напутал кто-то из служащих, вот и все, — заявил он тихим голосом, глядя на Жюва. Но внезапно добавил. — Что с вами такое?

Жюв сперва страшно побледнел, потом покраснел. Казалось, его что-то внезапно осенило. Он стал считать:

— Одна, две, шесть, десять, четырнадцать, двадцать… Двадцать карт в первой стопке… И всего одна по второй! Так… Бьюсь об заклад, в третьей их окажется тринадцать, в четвертой — восемнадцать… Чтоб мне провалиться!

Г-н Шаплар снова спросил, приходя все в большее волнение:

— Но скажите же, господин Жюв, объясните, что случилось… Что вы такое увидели на этом прилавке, кроме чьей-то очевидной ошибки?

Но г-н Шаплар умолк в полном изумлении, не закончив фразу, ибо Жюв возразил саркастическим тоном:

— Ошибка? Полноте, сударь. Такое расположение предметов на прилавке не ошибка, это подпись! Ах. в хорошую переделку мы попали, и это еще далеко не конец! Слушайте, вот вам добрый совет: идите-ка домой и будьте осторожны… Никого не принимайте, не выходите из дому, ни с кем не встречайтесь, а завтра я снова приду сюда к вам… в десять часов утра.

С этими непонятными для несчастного г-на Шаплара словами, произнесенными повелительным тоном, Жюв приготовился было уйти. Г-н Шаплар побежал за ним.

— Но все-таки, — сказал он с умоляющим видом, — может быть, вы мне скажете?

Но полицейский ускорил шаг, покидая собеседника.

— Нет, нет, ничего подобного! Ничего я вам не скажу, я еще не вполне уверен, и к тому же ничего нельзя сделать до завтра… Итак, до завтра… Да завтра в десять часов, месье!

По правде говоря, прощание это было таким внезапным, таким резким, таким ошеломляющим, что г-н Шаплар не решился настаивать и отпустил Жюва, не зная, что и думать, к спрашивая себя, не снится ли ему кошмар или полицейский вовсе лишился рассудка.

А Жюв, вернувшись домой, занялся престранным делом.

На глаза у Фандора, которому он подробно изложил все события, заставив того серьезно задуматься, Жюв выписал одну за другой все буквы алфавита, а затем пометил каждую из них цифрой, в соответствии с ее местом в алфавите.

— Понимаешь, — говорил он Фандору, — понимаешь, малыш, я уже был порядком удивлен этими необычайными надписями… поэтому, увидев дурацкое нагромождение автодорожных карт, я был настороже, взволнован, готов вот-вот все понять. И, право слово, догадался я довольно быстро. К тому же это весьма несложно: вот, смотри, я закончил картинку! Первая стопка состоит из двадцати карт, двадцать — это число, соответствующее месту буквы Ф в алфавите, хорошо; вторая стопка состояла всего из одной карты: единица — это А. В третьей их тринадцать: тринадцать — это К; продолжай в том же духе — восемнадцать, четырнадцать, двенадцать, один, семнадцать — вот количество конвертов с картами, находившихся в остальных стопках и, если эти фигуры заменить соответствующими буквами, я получу — т… о… м… а… с… Ясно, просто, четко!

— Да, — очень тихо сказал Фандор, — вы правы, Жюв, все зловеще ясно: эти буквы, поставленные в ряд, образуют подпись, подпись Фантомаса!

Жюв опустил голову. Фандор после недолгого молчания заговорил опять:

— Итак, по вашему мнению, Жюв, таинственные события в «Пари-Галери» обязаны своим появлением Фантомасу?

Жюв ответил ему без колебаний, твердо и уверенно:

— Да, ты прав, эта подпись не допускает возражений, нечего тешить себя иллюзиями: тут действует Фантомас и заняться нам надо Фантомасом. — И, помолчав, добавил: — И ведь самое страшное, Фандор, то, что после открытия, сделанного мной у книжного прилавка, после этого невероятного способа, выбранного Фантомасом, чтобы поставить свою подпись, мы должны неизбежно прийти к единственному выводу — схватка будет еще более отчаянной, более ожесточенной, чем когда-либо.

— Почему, Жюв? Не понимаю.

Жюв еле заметно улыбнулся, отвечая:

— Почему, Фандор? Да пойми ты, трижды глупыш: если Фантомас для собственного развлечения заявил о своем присутствии таким загадочным способом, раскладывая по стопкам конверты с картами, этому можно найти только одно объяснение.

— А именно?

— А вот какие, — с гордостью ответил Жюв. — Фантомас — единственный человек, сумевший похитить Раймонду, убить ее, быть может, и проделать с таким блеском все эти фокусы в «Пари-Галери», но он в то же время отлично знает, что единственный человек, способный разгадать тайну его подписи, — это я. Если Фантомас, забавы ради, подписался «Фантомас», не сомневайся, это означает, что ему известно: этим делом займусь я. Ну, что ни говори — Фантомас против Жюва в точно рассчитанной, четкой борьбе…

Фандор закончил его фразу:

— Да, — молвил он, — это очень страшно.

А потом добавил, со свойственной ему беспечной отвагой:

— Страшно, но в то же время увлекательно. Ах! Жюв, старик, дружище Жюв, мне все-таки больше по душе честно бороться с этим бандитом, рискуя своей шкурой, чем оставаться в неизвестности, не зная, что он делает, что задумал, какие сети плетет где-то во мраке. Да здравствует борьба! Борьба против Фантомаса!

Глава 6 ТАИНСТВЕННЫЙ ОГОНЕК

— Сколько там пробило на Нотр-Дам? Будь хоть на грош светлее, я бы мог взглянуть на часы, но, право же, при всем моем уважении к ночи, воспетой поэтами и обожествляемой влюбленными, сегодня она мрачна, как негр, страдающий зубной болью… Ладно! Должно быть, сейчас часов девять вечера, примерно так… Черт! Ко всему еще дождь пошел и стемнело пуще прежнего… Ну, хорошую пору я выбрал, чтобы полюбоваться цветущими берегами!..

Таков был монолог Фандора. Он шел по набережной, ведущей от моста Сен-Мишель к мосту Пти-Пон, переброшенному через один из рукавов Сены, неподалеку от казармы Муниципальной Гвардии и площади Парви.

Что тут понадобилось журналисту? Свой вчерашний разговор с Жювом Фандор продолжил с весьма приятным собеседником, а именно — с самим собой.

— Что за черт! — задавался вопросом Фандор. — Что за чудеса творятся вокруг? Вчера Жюв рассказывал о таинственных огнях, которые, по словам многочисленных свидетелей, мелькают в водах Сены, а сегодня какие-то загадочные события разыгрываются в «Пари-Галери». Разрази меня гром, ни черта не понимаю!

Журналист не хотел признаться себе в тайной тревоге, охватившей его, но как ни старался обмануть самого себя, он испытывал какой-то страх, даже ужас, при мысли о том, что те и другие удивительные происшествия, описанные Жювом, пожалуй, как-то связаны между собой.

Если в «Пари-Галери» подвизался Фантомас, то не исключено, что ему же обязаны своим появлением таинственные огни, замеченные на набережных — конечно, при условии, что огни эти существуют в действительности, а не в воображении доброхотов-наблюдателей.

Вот тогда-то Фандор и задал Жюву неожиданный вопрос.

— Помните, старый мой друг, с чего начали люди в те давние времена, когда пошла молва о курице, несущей золотые яйца?

Жюв, погрузившийся в это время в глубокое раздумье, так и подскочил, услышав нелепый вопрос Фандора.

— Что за ерунду ты несешь? — отозвался он.

Но на Фандора не произвел ни малейшего впечатления разъяренный вид полицейского.

— Мне думается, — продолжал он, — что в те минувшие дни добрые люди, прежде чем рассуждать о курице, несущей золотые яйца, взялись сперва выяснить, существует ли такая курица на деле.

Жюв хранил молчание. Фандор продолжал:

— А если они этого не сделали, значит, разыграли из себя круглых дураков…

— Ей-богу, — прервал его Жюв, — ты окончательно спятил, бедный мой Фандор.

Но Фандор, сохраняя полное спокойствие, добавил к сказанному:

— Между тем, дорогой Жюв, я смею утверждать, что ни вас, ни меня нельзя причислить к круглым дуракам…

— И что же из этого следует?

— Из этого следует, ч;о прежде чем рассуждать об огнях, увиденных в воде…

В ответ на это Жюв поднялся и недовольным тоном сказал:

— Ах, да, правда! Еще и это! Ей-богу, я совсем позабыл! Огни под водой! Префектура требует, чтоб я составил об этом донесение, вот досада-то, я бы предпочел отправиться завтра в «Пари-Галери».

Фандор поднялся в свою очередь:

— Правильно, — сказал он, — вот вы и пойдете в «Пари-Галери», Жюв, а я поброжу по набережным, расспрошу людей, прочищу мозги свидетелям, — словом, постараюсь раздобыть интересные сведения. Устраивает вас это, Жюв?

— Черт побери, ты меня здорово выручишь!

И тогда Жюв и Фандор улеглись спать.

На следующее утро Жюв пошел в «Пари-Галери»; что касается Фандора, то он сперва отправился в редакцию своей бывшей газеты «Ла Капиталь», чтобы восстановить старые связи перед возвращением на работу, а в девять часов вечера оказался на набережной.

Настроение у него было не блестящее — уже целый час бродил он по набережным, а расследование не сдвинулось ни на шаг.

Огней он не увидел, и это его не расстроило, так как в глубине души он не очень-то верил в их существование, но хуже было то, что не удалось спросить ни одного прохожего.

«До чего же глупо, — думал Фандор, — вот так шляться в девять часов вечера по набережной; скорее всего я так ни черта и не увижу, а уж что касается прохожих — ищи ветра в поле! Опять новость! Только компота мне недоставало!»

На красочном языке Фандора под «компотом» подразумевалось ни что иное, как дождь. Погода хмурилась весь день, тяжелые тучи застилали небо и, спустившись еще ниже, разразились наконец грозовым ливнем, который безжалостно хлестал по мостовой, не оставляя никакой надежды, что скоро прекратится.

Фандор пустился бегом в обратный путь по мосту Пти-Пон, надеясь добраться до какой-нибудь подворотни, где сможет укрыться.

— Тысяча чертей! — бормотал он. — Вот сволочная погодка… Веди тут расследование, когда льет как из ведра…

Фандор повернул на улицу Лагарп, все еще рассчитывая отыскать подворотню, но внезапно замер на месте, позабыв про дождь, и захохотал во все горло: его обогнал некий экипаж, поистине заслуживающий внимания.

Экипаж этот представлял собой тачку, которую тащил ослик, щеголявший, невзирая на поздний час, в огромной соломенной шляпе, из тех, что плетут по заказу Общества защиты животных на горе лошадям, а по мнению Общества — им на благо. На тачку была навалена груда ветоши, предназначенная, очевидно, для старьевщика; на ней в беспорядке громоздилась старая ломаная мебель, а на этом шатком возу сидел, с трудом удерживая равновесие, презабавный человечек: на плечах его красовалась церковная риза, защищавшая его от ливня и, видимо, с той же целью на голову была напялена жандармская треуголка. Впрочем, человечек этот пребывал в отличнейшем настроении и, подбадривая лихими ударами кнута ленивого осла, распевал во все горло отчаянно фальшивя и исказив мотив до неузнаваемости, любовный романс:

Усни, мое сердце,
Настала весна…
Потешаясь вовсю, Фандор рассматривал ослика, тачку и певца.

Улица Лагарп, начисто промытая грозовым ливнем, насквозь продутая ветром, была совершенно пустынна.

Ослик, не обращая никакого внимания на удары кнута, с философским спокойствием брел мелкими шажками, а хозяин его распевал все громче и громче.

«Ах, парижская улица, — думал Фандор. — Каких только забавных, неожиданных зрелищ тут ни насмотришься!»

Но когда диковинный экипаж поравнялся с журналистом, тот нахмурился и прошептал, уставясь на жандарма в ризе:

— Ей-богу, я не ошибся… это же он… — И громко окликнул возницу. — Бузий! Эй, Бузий!

Певец с удивительной ловкостью натянул вожжи, и злополучный ослик встал как вкопанный.

— Кто позволяет себе произносить мое имя, не предварив его титулом монсеньор?

На этот раз Фандор выругался:

— Нечистая сила! Да он же пьян, бьюсь об заклад!

Между тем, человечек, завидев Фандора, отважно скатился с поклажи, на которой восседал, бросил свой экипаж посреди улицы, пренебрегая всеми правилами уличного движения, и подбежал к Фандору.

— Как, неужели это вы, господин Фандор? Очень рад встрече! А мне как раз выпить захотелось.

Фандор, без какого-либо лицемерия или надменности, дружески пожал руку весельчака Бузия, — да, это был Бузий, старый знакомый, бывший бродяга Бузий.

— Скажите честно, — спросил Фандор, — с чего это вы так обрадовались нашей встрече?

— Так очень выпить захотелось, господин Фандор.

— И вы, стало быть, рассчитываете, что я оплачу вам выпивку, не так ли, Бузий?

— Именно так!

Бузий, по всей видимости, не сомневался в добрых намерениях Фандора.

— Конечно, я предложил бы вам место в моей коляске, — сказал он, указывая на ослика, — но я как раз еду со склада и полностью загружен.

— Со склада, Бузий? Чем же вы теперь занимаетесь?

— Я портной, к вашим услугам, — сказал Бузий, отвесив изысканный поклон. — Портной, виноторговец, скупщик железного лома, ювелир, уличный певец, непременный участник похоронных процессий и квартиросъемщик…

— Вы — квартиросъемщик, Бузий?

Бывший бродяга ответил, расплываясь в блаженной улыбке:

— А как же, а как же, господин Фандор, квартиросъемщик, не хуже всякого другого, не хуже вас, не хуже любого похоронного служителя или любого посла. Снимаю квартиру и оплачиваю в положенный срок. Пойдемте-ка, выпьем по стаканчику за ваш счет у меня в лавочке, это неподалеку, в двух шагах…

И вот уже полчаса как Фандор с Бузием вели беседу, сидя в удивительнейшем каретном сарае, превращенном стараниями Бузия в магазин; сарай этот находился на улице Лагарп, в одном из самых темных и грязных ее уголков, в двух шагах от комиссариата полиции, что очень льстило Бузию, ибо он почитал подобное соседство своего рода свидетельством его благонадежности.

Бузий оказал Фандору торжественный прием в своем жилища и с важностью сообщил ему о назначении каждого из четырех углов:

— В северном крыле у меня мебель, в южном — одежда, в западном — розничный товар, в восточном — все остальное. Я ведь торгую всяческим товаром, господин Фандор, и как только у меня заведутся лишние четыре су, я закажу вывеску, а текст к ней у меня уже готов: «У нас можно все найти, все купить и все продать!»

Фандора забавлял этот человечек, сияющий удовлетворенным тщеславием. Он поздравил Бузия, а тот отыскал в углу каморки парочку стаканов, вымыл их, на глазах у журналиста, под краном, торчавшим прямо из-под земляного пола, и вот журналист уже чокался с бывшим бродягой.

— За ваши успехи в торговле, господин Бузий.

— За ваши успехи в любви, господин Фандор!

И Бузий без устали рассказывал о том, как ему посчастливилось так ладно устроить свою жизнь.

— Помните старые времена, господин Фандор? И старых друзей — Бедо, Полэ, мамашу Тулуш — она вроде бы была ко мне неравнодушна, — и Лупара, и Автобуса, и долговязую Эрнестину?

— Да, конечно, всех я помню, Бузий; а что с ними сталось?

— Все теперь переселились в новые места…

— Какие-такие новые места? Что это значит?

— Это значит, что они строят дачные поселки…

— А где же?

— А в Новой Каледонии!

Судьба старых друзей, видимо, необычайно потешала Бузия, так как он хохотал во весь голос, растянув рот до ушей.

Фандор тоже смеялся, заразившись веселостью старого бродяги.

К тому же Фандор был рад неожиданной встрече с Бузием. Поговорить с ним было очень любопытно и даже полезно, — ведь Бузий в свое время знал всех членов шайки Фантомаса.

И Фандор принялся его расспрашивать.

— Ну, а Фонарь с Глазком, что они поделывают?

Услышав эти имена, Бузий помрачнел.

— Ну, эти-то, — сказал он, — они от меня теперь нос воротят.

— Что это значит, Бузий?

— А вот что, господин Фандор, не по-хорошему они поступают. Ну, скажем, вы заработали пятнадцать миллионов франков, господин Фандор — приятно вам будет, если ваши старые друзья вам даже кланяться перестанут? И все из зависти!

— Нет, конечно, только я не понимаю…

— А вот сейчас поймете, господин Фандор. Представьте себе, что Фонарь, Глазок и Пантера завистью исходят с того, что я завел торговлю. — И с трагическим жестом добавил, взмахнув рукой. — А ведь я-то, ей-богу, нисколько не загордился, я же знаю, как оно бывает — сегодня ты богат, а завтра в долгах… да мне наплевать… в общем-то, я их почти не встречаю. А дела у них, похоже, идут неплохо, прижились они, как говорится, на Монмартре, особнячок у них там есть — бывший амбар…


Потом Бузий и Фандор заговорили о делах. Фандору вдруг пришло в голову, что неплохо было бы порасспросить собеседника, и мысль эта ему понравилась.

— Бузий, — сказал он, — вам случается бывать на набережных?

Бузий не очень-то жаловал расспросы и поэтому слова Фандора его смутили.

— Случается, не случается, — уклончиво сказал он. — Скупаю-то одежду, где придется, опять же и продаю, где придется. А к чему вы это спросили, господин Фандор?

Фандор хорошо знал собеседника и ответил без колебаний:

— Чтобы дать вам заработать двадцать су, Бузий; ну как, идет?

— Ну, если только не в ущерб моей чести…

Фандор тут же рассеял его сомнения.

— Да нет, дружище, — сказал он, не беспокойтесь, мне просто нужно проверить кое-какие сведения. Слушайте, Бузий, это между нами, вы в последнее время не замечали чего-нибудь необычного на берегах Сены?

Бузий с первых слов догадался, о чем речь.

— Черт возьми, — сказал он, — это вы про огоньки?

— Именно… Вы их видели, Бузий?

— Вот как вас сейчас вижу.

— И вы знаете, что это такое?

Бузий снял свой головной убор и положил его на колени Фандору, сидевшему на груде старой мебели.

— Господин Фандор, — заявил он, — у меня на этот счет шевелятся разные домыслы, только, видите ли, я сам собираюсь податься в журналисты и поэтому не хотел бы делиться с вами моими сведениями… разве только вы у меня их купите — тогда, разумеется…

— За сколько, Бузий?

— Десять су за штуку, господин Фандор, все равно, что даром.

— По рукам, Бузий, говорите.

— Так что, собственно, вы хотите знать, господин Фандор?

— Бузий, вот вам пятьдесят сантимов — скажите прежде всего, что там все люди видят?

Бузий ловко поймал серебряную монету, которую Фандор бросил в треуголку.

— Ну, — начал он, — когда видишь огонек, значит, вот что видишь: огонек.

— Ясно, но какой он из себя?

— Огонек — он и есть, господин Фандор, в точности — огонек.

— Яснее, Бузий, черт побери… за мои десять су я ничего не получил.

— Так вот, скажу вам яснее, господин Фандор, хотя за эту цену, по правде говоря, вот и все, что я могу сказать: огонек этот — как бы световое пятно, шляется оно по Сене туда-сюда, мигает, то появится, то исчезнет, то здесь, то там, топоближе, то подальше, без причины-повода, и увидишь его как с моста, так и из-под моста, то с одного берега, то с другого…

Фандор засмеялся против воли.

— Гм! Все очень туманно, — сказал он. — Огонек этот появляется на поверхности воды или под водой?

— Чтобы это узнать, господин Фандор, с вас еще десять су.

— Вот они, Бузий, говорите же.

— Так вот, месье, сознаюсь вам прямо, что никто ничего толком не знает, а кто скажет, что знает, тот соврет и насчет того, над водой или под водой, так что, слово Бузия, ничего неизвестно.

Фандор встал, притворясь рассерженным на этот бессмысленный ответ.

— Бузий, — заявил он, — вы смеетесь надо мной, вы у меня выудили двадцать су и ничего не сказали: так ведет себя или хороший журналист, или нечестный коммерсант. Держу пари, вы этих огоньков сами-то никогда не видели!

— Это я-то не видел, господин Фандор, это я-то? Да вот не далее как четыре дня назад, в одиннадцать часов вечера, я их видел у острова Ситэ, а в полночь, как раз когда закурил трубку, я опять их видел с моста Дэз-Ар!

— И вам не приходила в голову мысль, Бузий, что это такое?

Бузий с самым благодушным видом ответил:

— Мысли-то у меня возникали, господин Фандор, только они кой-чего стоят, каждая из них…

— Вот десять су, Бузий.

— Ну, господин Фандор, есть у меня мыслишка, что это вроде призраки.

— Нет, Бузий, нет, не болтайте о призраках — еще что-нибудь?

— Тогда с вас еще десять су, господин Фандор.

— Нет, Бузий, ни за что, вы просто потешаетесь надо мной. Договоримся так: пятьдесят су и выкладывайте все, как есть.

Бузий нерешительно спросил:

— Вперед заплатите?

— Вот вам один франк и пятьдесят сантимов. Бузий, будете наконец говорить?

Бузий сунул деньги в карман и решился:

— Ну, раз договорились, я вам чистую правду выложу обо всем, что передумал. Я ведь во всех этих темных делах разбираюсь… Так вот, клянусь чревом пресвятой Девы, что в этой истории я вовсе ничего не понимаю. Вы меня спрашиваете, что за огни, и я тоже сам себя спрашиваю. Черт их побери совсем! Блуждающие огни? Нет! Светящиеся рыбки? Опять же нет! Может, скажете, рыбачит кто с сетью или с фонарем? Так лодки-то не видать. Слушайте, господин Фандор, дайте мне еще десять су, а я вам подам хорошую мысль.

— Ни за что, Бузий, это уж слишком.

— Ну, тогда четыре су, господин Фандор, в последний раз.

— Четыре су? Слишком многого хотите, Бузий.

— Ну, скажем, два су, вы же не такой жмот, господин Фандор, чтобы пожалеть два су.

Фандор, развеселясь, вынул два су.

— Ну, какая же мысль, Бузий?

— А вот какая, господин Фандор: это, должно быть, немецкие шпионы шпионят.

— За чем же они шпионят, Бузий? Такое объяснение ничего не объясняет.

— А как же, господин Фандор, верно говорю вам, немецкие шпионы исследуют глубину Сены, чтобы провести по ней в Париж броненосец и разбомбить Префектуру полиции.


Дождь к этому времени перестал. Фандор убедился, что Бузий водит его за нос и ничего интересного не скажет о таинственных огоньках; поэтому журналист расстался с ним и пошел пешком, погрузившись в раздумье, по направлению к Монмартру.

Досада все больше разбирала его. Чему верить? Что предполагать?

«Совершенно ясно, — думал он, — ничего нового Бузий мне не открыл, но с другой стороны так же ясно, что он сразу понял, о чем я хочу с ним говорить. Видел он эти огоньки или нет? А, впрочем, это пустое. Из моей с ним беседы вытекает — и это уже ясно, — что повсюду идут разные толки об этих загадочных огоньках. Бузий сам заинтригован… Ах, хотел бы я их увидеть!»

В это время Фандор находился на середине моста Пти-Пон. Он провел у Бузия много времени, сейчас было около одиннадцати. К этому часу ночная тьма сгустилась еще больше, чем тогда, когда он шел по этому мосту в первый раз.

Фандор нагнулся над парапетом, машинально вглядываясь в реку, мутные воды которой, бурно несущиеся между берегами, были едва различимы во мраке.

— Ах, если бы хоть что-то увидеть! — прошептал он. — Увидеть эти огоньки!

Но Фандор ничего не видел.

Перед ним, сколько хватало глазу, мчались черные, грязные волны, неся на себе всевозможные отбросы, ударяясь о камень набережных и с громовым гулом вливаясь под арки моста. По обе стороны тянулись пустынные берега, вдали же, слева, виднелась площадь Сен-Мишель, где мерным шагом прохаживались полицейские, завернувшись в плащи, а справа — площадь Отель-Дьё, где другие полицейские делали вечерний обход.

Париж беззаботно спал, не думая о реке, протекающей через его лоно, не вдаваясь в тайну, которую она, возможно, несла на себе.

Удивительная тайна! Безусловно, Фандор в эту случайную минуту покоя среди грозовой ночи много бы дал за любой домысел, любую гипотезу относительно огоньков, еще не увиденных им на Сене.

— Огни под водой, — повторял он, — какие-то огни плавают по воде или над водой и ни у кого ни мысли, ни хотя бы догадки, — невероятно!.. Если бы еще не было такого количества свидетелей, если бы Бузий, среди потока дурацкой болтовни, не признал это явление за бесспорную истину, ей-богу, бросил бы я это расследование, решил бы, что оно ни на чем не основано, что я имею дело с глупой выдумкой какого-то шутника, искателя забавных приключений, но нет же, многие их видели, эти проклятые огоньки… Не могу же я предположить, что все они были пьяны в дым… Черт побери, до жаркой поры еще далеко…

Он отошел от парапета, выпрямился, сделал несколько шагов. Внезапно опять полил дождь. Из черной тучи, еще более мрачной, чем остальные, ливень хлынул мощным потоком; Фандор в одну минуту промок до нитки.

— Будь ты проклят! — проворчал он.

Подняв воротник пальто, ничего не видя из-за ветра, швырявшего пригоршни дождя ему в лицо, Фандор повернулся спиной к Нотр-Дам и лицом к реке и глухо выругался:

— Ах ты, дьявол тебя…

В тот же миг грянул удар грома, сухой и резкий, за ним последовали гулкие раскаты. Но Фандору было не до грозы. Не замечая ливня, он со всех ног бросился на середину моста и, наклонясь над парапетом, указывая пальцем вниз, в полной растерянности закричал:

— Там… там… там… что это такое? Что же это такое?

На черной воде, в двадцати метрах от себя, журналист видел расплывшееся среди пенистых водоворотов белесоватое пятно шириной примерно в метр, как бы некое сияние, которое двигалось, перемещаясь с места на место, удалялось.

Нет, Фандор не ошибся.

— Огонек! Чтоб меня черти забрали, — повторял он. — Это и есть тот самый огонек, и я его видел!

Глава 7 УБИЙСТВО

Вот уже добрых пять минут Фонарь, до смешного кипя от нетерпения, топтался возле лесенки, ведущей на чердак, где, как он думал, пребывала его пленница, прелестная Раймонда. Он-то, Фонарь, давно поднялся бы туда, чтобы поторопить свою любовницу Пантеру, которая что-то не больно спешила спуститься к нему, но мешала ему привычная лень, о чем он и сообщил своему закадычному приятелю Глазку.

— Видишь ли, старик, — говорил Фонарь, — я бы слазил туда и намылил ей шею, чтоб знала, как надо шевелиться, да скажу по правде, я страх как обленился.

Глазок тем временем разлегся на убогом топчане, служившем любовникам постелью, — одна нога на одеяле, другая — на полу — и, пуская в потолок клубы дыма из подобранного на улице окурка, кивал головой.

— Обленился-то ты обленился, Фонарь… Это верно… только, главное, сдрейфил.

— Сдрейфил? С чего бы это?

— Дрейфишь перед Пантерой, черт возьми.

— Перед Пантерой? С чего бы мне перед Пантерой-то дрейфить? Ты что, совсем чокнулся? Сдрейфил! Подумать только! Сдрейфил! Ты что, старик, смеяться вздумал?

И Фонарь, желая показать власть над своей достойной подругой, заорал в приоткрытый лаз:

— Слушай, ты, Пантера, ты сегодня слезешь оттуда или ненароком рожать там собралась?

С чердака донесся неразборчивый ответ, вернее, какое-то ворчание, а Глазок преспокойно взялся за новый окурок и заявил:

— Дрейфишь, старик, труса празднуешь перед своей девкой, не то давно полез бы наверх.

Такая насмешка со стороны приятеля, да еще того самого Глазка, о котором ходила молва, что его, вообще-то, соплей перешибешь, вывела из себя Фонаря.

Он отошел от лесенки, ухватил Глазка за ногу и как бы шутя стащил его на пол.

— Слушай, ты, издеваться надо мной, что ли, вздумал, будто я труса праздную… Закрой-ка плевательницу…

Глазок рывком отбросил его.

— Ублюдок чертов! — выругался он. — Ты мне так ходуны обломаешь, у меня кость хрупкая.

И зацепившись за прежнюю мысль, без признака воображения, апаш повторил:

— А я тебе говорю, что у тебя поджилки трясутся перед Пантерой.

— С чего бы это?

— А с того, что она тебе по шее накостыляет.

— Она-то мне? Я, значит, трясусь, как бы она мне не накостыляла? Псих несчастный! Да я эту шалавку, Пантеру то есть, в порошок сотру, через мясорубку пропущу, по стене размажу, как клопа или там блоху…

Я, значит, сдрейфил, слыхали такое? Смеешься, что ли? Да я из нее сейчас капусту нашинкую!

И привязавшись, подобно Глазку, к единственной мысли, он опять заорал:

— Ты, Пантера, слезай наконец оттуда к чертям свинячьим, глумишься ты, что ли, надо мной?

Пантера не отвечала.

Глазок воспользовался этим, чтобы запустить в приятеля новой шуточкой:

— Ну, старик, — заявил он, — для такого дела и судья не нужен, глумится она над тобой, и делу конец.

Тут Фонарь подумал, что приятель, пожалуй, прав. Что же это такое нашло на Пантеру, почему она не откликается и признака жизни не подает? Ему только одного и надо — чтобы она принесла выпивку, эка невидаль! Черт подери, на то она и женщина! Он-то весь день вкалывал, глотка суха, что твоя пемза, должна же наконец женщина налить стакан или нет?

Фонарь вернулся к лесенке, готовый к решительным действиям.

— Пантера! Эй, Пантера! Слезешь ты оттуда, да или нет?

С чердака донеслось невразумительное бормотанье.

Фонарь разразился страшной руганью и полез наверх.

— Забери тебя черт, — орал он, — ей же богу, видно, бега-то нет! Даже выпить никто не подаст! Ну, подожди, я сейчас тебя вздую!

Не умолкая ни на миг, Фонарь лез по лесенке и вмиг оказался на чердаке. Но там было пусто.

— Ну, где ты тут?

Пантера не ответила.

— Где ты тут? — повторил Фонарь. — Опять, небось, к Кладу подбираешься, тварь такая! Подбери юбки и давай прямо сюда! Сыпь сюда по-хорошему!

Фонарь стоял посреди чердака и театральным жестом указывал на лаз.

— Дуй вниз, проклятая баба!

Но Пантера все не показывалась, а Глазок внизу, скандировал:

— Пан-те-ра, Пан-те-ра!

На этот раз Фонарь рассвирепел. Он изрыгал чудовищные ругательства, одно замысловатее другого, пока наконец не сообразил, что Пантера по какой-то неизвестной причине прячется в темном углу чердака. Он завопил:

— Вот я тебя сейчас, как клопа, выкурю из твоей дыры, пинками выгоню!

И с этими словами он принялся все крушить на чердаке. Он хватал валявшуюся там мебель, один предмет за другим, и отбрасывал их назад, поднимал густую пыль и страшный шум, который, однако, не мог заглушить высказываний Глазка, предлагавшего разные догадки.

— Эй, Фонарь! Ставлю десять против одного, что ты ее не найдешь! Идет, что ли?

Фонарь покончил с обстановкой, бросился к лазу и заорал страшным голосом:

— Ты, сволочь, заткни хайло, достал меня до печенок!

И, отлично зная, что Глазок не заткнется, он снова стал шарить на чердаке, разыскивая Пантеру.

— Вылезешь ты, наконец, сука вшивая?

Пантера до сих пор пряталась за грудой старой мебели в смутной надежде, что Фонарю надоест ее искать, но вскоре до нее дошло, что он найдет ее в конце концов. Злость его все нарастала, пора было сдаваться, пока он окончательно не взбеленился.

— Ну, чего? — проговорила она спокойным тягучим голосом. — Уже и поспать, выходит, запрещено?

Пантера казалась такой спокойной и уверенной, что ярость Фонаря вдруг улеглась.

— Нет, ты скажи, — начал он, — молитвы ты тут, что ли, читала?

И он, вероятно, совсем бы успокоился, если бы Глазок опять не крикнул снизу:

— Слушай, ставлю двадцать к одному! Ах ты, беда какая! Ну и дерьмовая у тебя чувиха! Потешается она над тобой, как пить дать!

Услышав это, Фонарь опять взъерепенился.

— А ты засохни, будь ты проклят, навязался мне на шею, граммофон чертов!

Обругав приятеля граммофоном, Фонарь почувствовал некоторое удовлетворение, тем более что Глазок замолчал, видимо, не найдя что ответить; повернувшись опять к Пантере, Фонарь спросил:

— Слышь, девка, ты немую не разыгрывай, мне это не по нутру, — что ты тут делаешь?

— Да чего там, Фонарь… ничего…

— Вот как, ничего? Небось напакостила чего-то? Это тебе так не пройдет. Никак с Кладом трепалась?

— С Кладом? Да что ты, Фонарь, спятил?

Вместо ответа Фонарь одной рукой схватил свою любовницу, другой отвесил ей увесистую оплеуху.

— А ну-ка, повтори… я, значит, спятил? Это ты, старуха, здорово придумала… Нет, ты повтори-ка, что сказала…

И новая затрещина чуть не свалила с ног злополучную любовницу Фонаря. Собственная ярость опьяняла апаша. Ему уже было мало оплеух, хотелось принять меры посуровей.

На полу валялись обломки деревянных брусков; он схватил один из них и хриплым голосом заявил:

— Что-то тут нечисто… Тебе и делать-то здесь нечего. Давай, выкладывай…

Пантера, разумеется, помалкивала. Но Фонарь не собирался дать ей время на раздумывание. До сих пор его ничто не беспокоило, никакое подозрение не закралось в голову. Но вдруг его охватил какой-то страх, от волнения перехватило дыхание.

— А Клад? — прорычал он. — Клад-то почему голоса не подает?

Он с такой силой толкнул Пантеру, что она отлетела на другой конец чердака.

— Ну, черт тебя подери! Если ты посмела… — Фонарь не договорил. Глаза его застилало бешенство. Он побелел от ярости, голос его дрожал. — Если ты… если ты только…

Отчаянными рывками он разбросал мебель, которую сам же старательно нагромоздил утром вокруг несчастной связанной пленницы Раймонды… Когда мебель разлетелась во все стороны, он увидел пустой матрац. Ему тотчас же стало ясно, что Пантера помогла девушке бежать.

— Провались ты в преисподню! — закричал он. — Ты, что ли, ей ключ дала? — И он набросился на Пантеру, тряся ее за плечи. — Будешь отвечать, черт тебя дери!

На этот раз Пантера испугалась. Она попыталась оправдаться.

— Да отпусти ты меня…

— Отпущу, когда надо будет.

— Пусти же, Фонарь, мне больно.

— А мне-то какое дело? Это ты ей «побег» сварганила? Ну-ка, давай, отнекивайся…

— Неправда все это.

Фонарь оттолкнул любовницу и крикнул, сжимая кулаки:

— Выходит, не ты? Врунья ты, сволочь… Смотри, я тебя проучу по заслугам… Ну тебя к чертям собачьим, надо же мне было на такую сволочную бабу нарваться! Человек вкалывает до седьмого пота, соображает, пока морда не посинеет, как бы половчее дело обтяпать, а ты, значит, продаешь? Легавым меня заложила? А?

И каждое слово Фонарь сопровождал затрещиной, а его любовница отбивалась как могла. Однако ей было не под силу долго сопротивляться своему страшному сожителю.

Когда Фонарь отпустил ей еще одну оплеуху прямо в лицо, она захрипела от боли:

— Да перестань, ты же убьешь меня!

— Ну и что, если убью? Одной мерзкой тварью будет на свете меньше, и все тут!

Она упала на пол, а Фонарь пинал ее ногами и молотил кулаками.

— Отвечай, наконец! — вопил он. — Как она слиняла отсюдова?

— Сжалься, перестань! Она сама смоталась.

— Сама? Ишь ты, сама? Ничего лучше не придумала? Получай, падла, поймешь, что значит разозлить меня!

Фонарю показалось мало колотить ее руками и ногами, и он схватился за деревянный брусок, который выпустил было из рук.

— Ну, бандитка, — кричал он, — сейчас я тебя проучу, запомнишь!

И дубина, со свистом разрезав воздух, опустилась с глухим стуком на плечи Пантеры, со стонами валявшейся на полу. К несчастью для злополучной женщины Фонарь был из тех, кто, начав зверствовать, меры не знает. Пантера стонала, но не в крик. Это еще больше бесило его, он наносил ей все более жестокие удары.

— Нет, ты отвечай, ты отвечай! — повторил он, не находя других слов, так был взбешен. Дубина, между тем, так и ходила по плечам несчастной женщины. Потом еще более сильный удар пришелся ей по затылку. Пытаясь убежать, она приподнялась и прохрипела:

— Подлец, убил меня!

Одним пинком Фонарь опять уложил ее.

— Убьешь тебя, как же! — приговаривал он. — Я тебя проучу, ты у меня будешь по струнке ходить. Получай! Получай! И еще, на закуску.

Он схватил стул за ножки, поднял его над головой и с размаху ударил им Пантеру по голове.

И тут случилось что-то страшное и непредвиденное. Спинка стула пришлась Пантере как раз по лбу; из-под челки выступила тонкая красная струйка, потом все лицо залил густой поток крови, а тело изогнулось в страшной судороге. До Фонаря дошло, что он тяжело ранил свою любовницу, и он совсем потерял голову.

— Ладно, хватит с тебя! — заявил он, отбрасывая стул прочь. — Вставай и налей нам выпить. Потом еще потолкуем.

Но Пантера не встала. Она лежала на чердачном полу, вытянувшись по весь рост, и уже не вздрагивала.

— Ну, чего ты там? — спросил Фонарь невольно дрогнувшим голосом.

Ответа не было. Рыдания Пантеры смолкли.

— Черт те что такое… — пробормотал Фонарь. Он упал на колени и приподнял Пантеру. Ее неподвижное тело обмякло у него в руках.

Фонарь молча застыл, не шевелясь, дрожа от страха, не зная, что сказать, что сделать. Он смотрел на неподвижное тело Пантеры, свесив руки, раскрыв рот, уставившись в одну точку, на лбу его выступил холодный пот. Голова кружилась, Фонарь ничего не соображал. До него еще не дошло, почему молчит Пантера, но он смутно чувствовал, что надвигается беда, и он вот-вот узнает что-то ужасное. Потом она разозлился: что же это такое, в самом деле, из огня да в полымя, что ни затевай, все идет прахом, вечно трясешься, того гляди — влипнешь. Ну и штуки откалывает эта Пантера, пусть не воображает, что эти обмороки ей с рук сойдут — это ведь обморок, верно? Просто-напросто обморок, черт ее дери?

Он опять гаркнул, но голос его вздрагивал:

— Пантера, эй, подымайся, шкура дерьмовая!

Но Пантера оставалась неподвижной, и наконец Фонарь заметил, что она не дышит. Сидя на корточках, он схватил ее за волосы, дернул что было силы и стукнул ее головой об пол.

— Говори, наконец, чертовка, хватит прикидываться, герцогиню из себя строишь?

И вот Фонарь уже больше не мог ругаться, кричать, буйствовать. Он разжал руку, которой держал Пантеру за волосы, и невольно вздрогнул, услыхав, как ее голова стукнулась об пол. И тут же заметил, что в уголках ее губ появилась красноватая пена.

Тогда он все понял. Холодный пот заблестел у него на висках, и он пробормотал:

— Бог ты мой, никак окачурилась? Черт ее раздери, с нее станется. Куда же теперь с ней деваться? — И Фонарь замер в полной неподвижности перед трупом любовницы, которую он так подло прикончил.

— Так-то оно так, да не так, — приговаривал он, как бы про себя, — если она окачурилась, это скверно… дело табак!

Внезапно снизу раздался голос Глазка:

— Что я тебе говорил, Фонарь? Говорил я, что она тебе рога обломает, твоя краля-то… Ух, и задала она тебе, должно быть, трепку! Что скажешь, старик!

Фонарь не отвечал.

Наконец, он подбежал к лазу.

— А ты, ты… — закричал он. И стал спускаться по лесенке. На последней ступеньке он нос к носу столкнулся с Глазком.

— Я? Что я? — спросил тот.

Фонарь смерил его взглядом.

— Ты, — заявил он, — выметайся живо вон! Мотай, говорю, отсюда, черт тебя побери, или ровно столько же получишь! — И не поясняя своей мысли, ничего не растолковывая, он схватил Глазка за шиворот и вышвырнул его за дверь.

Но после этого Фонарь, чтобы удержаться на ногах, должен был прислониться к стене.

С ужасом он представлял себе несчастную женщину, лежащую там, наверху, на чердаке, мертвую, погибшую по его вине. Умерла? Да быть того не может. Нет, Пантера не умерла… Не может человек умереть так, вдруг, от удара палкой… Умерла из-за него, Фонаря? Нет, ни за что… а впрочем…

Апаш за всю свою подлую жизнь уже немало навидался такого и ошибиться не мог. Немало разных субъектов перешли у него на глазах в мир иной после того, как им задали хорошую трепку. Все они сперва дергались, ну, точь-в-точь как Пантера, а потом замирали и больше уже не шевелились, страшное дело! Но если он убил Пантеру, и это случилось у него, у них дома, об этом, стало быть, узнают, найдут труп?

Ни на мгновение Фонарь не почувствовал жалости к той, что была его сожительницей, любовницей, подругой, но он задрожал при мысли о полицейском расследовании. Он задрожал при мысли о судьях, о тюрьме — и внезапно перед ним предстало страшное видение: человек, скованный по ногам, в распахнутой рубахе, идет мелкими шажками в бледном свете утра среди толпы, сдерживаемой солдатами, и направляется он к уродливому сооружению — к гильотине! И этот человек, этот злополучный негодяй, которому сейчас оттяпают голову, — это он, Фонарь! Никто иной, как он!

Фонарь, побледнев как мертвец, упал на колени! А с улицы донесся насмешливый крик Глазка, изгнанного из дому:

— Ну, что скажешь; Я же тебе говорил, что она оттуда не слезет!

Глава 8 ПАНИКА

Господин Шаплар усталым жестом бросил на откидную доску своего огромного бюро многочисленные документы, под которыми он только что поставил подпись с затейливым и внушительным росчерком.

Он был очень бледен. По правде говоря, после вчерашних событий, когда он и Жюв были ошарашены многократным угрозами и требованиями освободить Раймонду, исходящими от неизвестного лица, больше не было ничего сколько-нибудь внушающего тревогу.

Проводив Жюва, г-н Шаплар отправился домой, не пошел в свой клуб и раньше обычного улегся спать; наутро — вот в это самое утро — он поднялся после бессонной ночи, чувствуя себя совсем разбитым, но все же больше не произошло ничего, напоминающего вчерашнее.

Против своего обыкновения, г-н Шаплар пришел в «Пари-Галери» спозаранку. Он вызвал заведующих отделами, но и они не сообщили ничего из ряда вон выходящего.

— Принесите мне бухгалтерские отчеты, — распорядился г-н Шаплар. — Вот эти-то отчеты он только что и скрепил своей подписью. Было около одиннадцати часов утра. Г-н Шаплар, удивленный тем, что Жюв не дает о себе знать, решил позвонить ему, снял телефонную трубку и принялся названивать на станцию, но там никто не отзывался.

— До чего же плохо они работают! — проворчал он. — С ума сойти можно. Пока эти барышни захотят вас соединить… — Внезапно он остановился, не договорив.

«Вот так-так! Это еще что такое? — подумал он, с изумлением уставившись на телефонный провод, укрепленный на стене, от пола до потолка. Удивлению его не было предела. «Как это могло случиться?» — задавался он вопросом, глядя на провод, перерезанный, по-видимому, одним взмахом ножниц, таким резким, что даже порвались обои. — «Ну и ну», — подумал г-н Шаплар, — этак я мог трезвонить сколько душе угодно, без всякого ответа».

Не придавая случившемуся особого значения, г-н Шаплар опустил руку под откидную доску бюро, нащупывая кнопку электрического звонка, предназначенную для вызова служащих секретариата фирмы. Но под рукой оказалось пустое место. Кнопки не было и провод от нее был перерезан.

— Ну и ну! Ну и ну! — бормотал испуганный промышленник. — Что все это значит? Кто посмел это сделать?

Он чуть ли не ползал на коленях, ощупывая перерезанные провода, потом поднялся, охваченный страхом.

— Перерезали телефонный провод! Перерезали звонок! Чертовщина…

Г-н Шаплар подбежал к двери, ведущий в секретариат, повернул ручку, дернул ее, нажал… дверь не поддавалась: она была снаружи заперта на ключ.

Г-н Шаплар побледнел как полотно. Без колебаний, без раздумий он бросился от двери, ведущей в секретариат, к другой, выходящей на потайную лестницу.

— Тоже заперта?

На этот раз он говорил сам с собой, глухим, предельно взволнованным голосом.

— Но что все это значит? — задал он себе вопрос, стоя посередине кабинета, неподвижный и бледный.

И внезапно охваченный таким страхом, справиться с которым вся его энергия была не в силах, он заорал:

— Сюда! На помощь! Спасите!

Г-н Шаплар кричал, что было сил. И кричал не впустую. В секретариате его услыхали, служащие сбежались в беспорядке, налетели на запертую дверь, стали спрашивать:

— Значит, вы еще здесь, хозяин? — Это вы звали на помощь? Что случилось? В чем дело?

Одновременно по ступеням потайной лестницы взлетел слуга, крича через закрытую дверь:

— Держитесь! Я тут!

В общем, началась легкая паника. К счастью, г-н Шаплар, услышав, что ему пришли на помощь, а главное, видя, что больше ничего страшного не происходит, обрел привычное хладнокровие. Он приказал:

— Ломайте двери… быстро, ломайте двери.

На это понадобилось всего несколько секунд. В кабинет ворвались, с одной стороны, служащие секретариата, с другой — конторский слуга. Все спрашивали: «Что случилось? Что случилось?»

На это у г-на Шаплара ответа не было. Кто запер двери? Кто перерезал телефонный провод и звонок? Никто не мог дать никаких объяснений.

— Сюда никто не приходил! — клялся слуга.

— Мы сегодня утром еще не входили в кабинет, — утверждали служащие.

Шло бесконечное обсуждение происшествия, раздавались испуганные возгласы, каждому приходили на память вчерашние трагикомические события, переплетавшиеся с угрозами незнакомца по поводу Раймонды.

Однако г-н Шаплар не терял голову. Видя, что ошеломленные служащие ничего не могут объяснить, он отослал их в контору и приказал:

— Пришлите сюда инспектора моей полиции.

В «Пари-Галери», как во всех универсальных магазинах, торгующих модными новинками, работал десяток сыщиков, которые, смешавшись с толпой, наблюдали за покупателями, чтобы вовремя пресечь намерения многочисленных клептоманов, а иногда и профессиональных воров, введенных в соблазн роскошными витринами.

Инспектор частной полиции тотчас же явился по срочному вызову г-на Шаплара. Было примерно одиннадцать часов, когда он, волнуясь, вошел в директорский кабинет.

— Значит, вы уже в курсе? — спросил он, войдя в кабинет и заметив бледность г-на Шаплара.

— В курсе чего? — задыхаясь, спросил тот. — Нет, я не в курсе… Совсем даже не в курсе… Не знаю, что тут творится… а что еще стряслось?

Инспектор частной полиции рухнул в кресло. Он слыл человеком начитанным и гордился своими историческими сведениями.

— Сударь, сударь… — сказал он, трагически взмахнув рукой, — мы вернулись во времена Борджиа!

— Во времена Борджиа! Что вы хотите сказать? Поясните!

— Сударь, цветы отравлены!

— Цветы отравлены?

Г-н Шаплар в страшном возбуждении подскочил к инспектору. Он повторял:

— Цветы отравлены? Да вы что, с ума сошли? Какие еще цветы?

— Искусственные…

— Цветы отравлены? Нет, вы просто свихнулись… Да говорите же, говорите. Боже мой!

Инспектор встал с кресла.

Это был славный человек, пехотный капитан в отставке; он был полон уважения к традициям, старался сохранять во всем требуемую форму. Он отвесил поклон и заговорил без выражения, как бы делая официальный доклад:

— Должен с сожалением сообщить вам, сударь, что сегодня утром три покупательницы, явившиеся в отдел искусственных цветов, машинально понюхали цветы гвоздики, кстати, великолепно выполненные, и были отравлены запахом этих цветов; они упали навзничь в глубоком обмороке и были переправлены в медицинскую часть, где медики привели их в сознание только после длительных и разнообразных усилий.

Инспектор закончил словами:

— Мы вернулись во времена Борджиа!

Он бы, вероятно, добавил еще немало соображений, если бы в эту минуту в директорский кабинет не явился милейший г-н Лермит, заведующий отделом обуви.

Несмотря на то, что г-н Шаплар, человек очень требовательный к дисциплине, никогда не разрешал заведующим отделами приходить к нему без предварительной договоренности, г-н Лермит явился без доклада.

Он даже оттолкнул по пути слугу, охранявшего вход в кабинет. Г-н Лермит был вне себя. Лицо его стало багровым и потным, волосы растрепались, он был предельно взволнован и едва мог выговорить:

— В моем отделе, сударь… в моем отделе, в отделе обуви, только что произошла ужаснейшая драма… Два покупателя мерили обувь, один — высокие ботинки из лайки, по цене двадцать семь франков семьдесят пять, а второй — охотничьи сапоги с высоким голенищем рыжего цвета, по цене сорок шесть франков девяносто пять, и страшнейшим образом поранились бритвенным лезвием, которое оказалось спрятанным в стельке, чуть выдаваясь оттуда, и разрезало им ступню…

Г-н Лермит не успел договорить, как в кабинет ворвался, отталкивая его, чтобы пройти вперед, заведующий перчаточным отделом, человек необычайно высокого роста, худой и бледный, получивший от своих сотрудников шутливую кличку «Скелет».

Он тоже был на пределе волнения:

— Сударь… сударь… — сказал он, протягивая к г-ну Шаплару костлявые руки, дрожавшие, как у пьяного. — Замшевые перчатки, размер 6 1/4, обработали каким-то ужасным составом… сейчас у меня пять покупательниц орут от боли, у всех пяти кожа на руках слезла, сожжена, страшным образом сожжена, будто серной кислотой…


В то время как г-н Шаплар выслушивал у себя в кабинете взволнованные сообщения своих старших служащих — под лепными карнизами, украшавшими потолок главного зала «Пари-Галери», два тихих голоса вели между собой разговор, почти что шепотом, очевидно, боясь быть подслушанными. Голоса эти исходили из двух гамаков, подвешенных там как бы для украшения магазина, и всячески старались не привлечь к себе внимания.

— Шеф, — начал первый голос, — у вас голова не кружится?

— Нет, но чертовски жарко…

— Естественно… Весь разогретый воздух поднимается сюда снизу…

— Лишь бы нас выдержали гамаки…

— Э! Не беспокойтесь, шеф, я выбрал для нас с вами лучшие гамаки, по 46 франков каждый…

Голоса ненадолго умолкли, потом раздались снова:

— Шеф, вы видели сейчас, в отделе обуви?

— Да, ужасно, двух покупателе пришлось унести…

— А в перчаточном отделе?

— Несчастные женщины!

— Вы не думаете, что пора спуститься, шеф?

— Нет, лучше продолжать прятаться. Отсюда мы видим все, а нас никто не заметит… Ах! Проклятье! Негодяй отлично подготовил свою затею…

Гамаки, висевшие под потолком, находились как раз над парфюмерным отделом, расположенным на первом этаже. И вот внезапно, неожиданно, из этого отдела раздался страшный, отчаянный вопль нестерпимой боли. В этом крике почти не было ничего человеческого, это был нескончаемый хриплый вой.

Из обоих гамаков в тот же миг осторожно высунулись головы собеседников.

— Ах ты, будь ты проклят!

— Вы поняли, шеф?

— Еще бы, черт побери!

Те, кто прятались в гамаках, под фризами потолка главного зала, были никто иные, как инспектор Мишель и король сыщиков Жюв!

Накануне вечером, расставшись с г-ном Шапларом, Жюв встретился с Фандором. Фандор взял на себя расследование таинственной истории с огнями на Сене; Жюв, освободившись, таким образом, от этого служебного поручения, отправился в Префектуру и, договорившись с г-ном Аваром, разработал план военных действий для поисков Фантомаса — хотя его имя не называлось, но Жюв был убежден, что именно этот опасный и неуловимый бандит и является виновником чудес, творящихся в «Пари-Галери». Жюв взял с собой Мишеля. Он уже давным-давно оценил по достоинству преданность, отвагу и умелые действия молодого инспектора.

Лучшего помощника ему было не нужно. Вот Жюв с Мишелем и направились в «Пари-Галери», куда проскользнули, не привлекая к себе внимания, воспользовавшись беготней и суетой служащих, занятых подготовкой к приему товаров на завтрашний день.

План Жюва был очень четким и очень простым. Он провел Мишеля на верхний этаж магазина; спрятавшись с ним в гамаках, он решил всю ночь вести наблюдение и оставаться на месте до тех пор, пока произойдет какое-то новое событие или они увидят нечто, представляющее интерес. Жюв и Мишель за всю долгую ночь не сомкнули глаз и утром чувствовали себя немного разбитыми. У человеческой энергии есть свои пределы, у физической силы свои ограничения. Бдительность обоих полицейских несколько притупилась, как вдруг совершенно неожиданно произошли вышеописанные страшные события и в отделе обуви, и с перчаточном, и в отделе искусственных цветов.

Увы! Этим происшествием не был подведен итог драматическим неожиданностям этого дня. Жюв не ошибся, когда сказал, что догадывается о причине вопля, донесшегося из парфюмерного отдела…

К автомату — распылителю духов, поставленному в отделе администрацией магазина «Пари-Галери» на радость покупательницам, подошла молодая женщина. Но едва она нажала на рычажок, пускающий в ход механизм, как ей в лицо ударила струя кислоты, и сейчас ее уносили, ослепшую, изуродованную этим чудовищным составом.

— Мишель!

— Жюв!

— Никогда еще Фантомас не действовал с такой наглостью…

— Что же делать? Что делать?

— Ничего, старина, ничего! Нам остается ждать, только ждать, и, может быть, понапрасну, вот что мучает меня больше всего… Ах, что-то будет? Знаете, Мишель, я бы десять лет жизни отдал, чтобы сейчас уже настал вечер, когда под покровом темноты я надеюсь напасть на след, хоть какой-то след, который поможет мне стать на правильный путь для разъяснения этого таинственного дела…

Мишель сперва ничего не ответил, а потом спросил со свойственной ему грубоватой прямотой:

— Но все-таки, Жюв, зачем Фантомас все это проделывает?

— Чтобы добиться освобождения Раймонды, так он дает понять…

— Но если, по-вашему, он сам похитил Раймонду…

— Ах, вот это-то… — Жюв ничего не добавил, ведь как раз то, что сказал Мишель, больше всего и смущало короля сыщиков.

Дилемма, которую высказал сейчас молодой инспектор Сюртэ, казалась Жюву совершенно неразрешимой. Ведь если Раймонду похитил Фантомас, то с какой же целью он это сделал и почему требовал ее освобождения? А если не он, то кто же похитил эту молодую женщину, ибо совершенно ясно, что г-н Шаплар в этом неповинен?

После трагических утренних происшествий протекло много спокойных, однообразных часов, в течение которых Жюв и Мишель, по-прежнему скрываясь в гамаках, продолжали неустанно следить за перемещением толпы покупателей по магазину, не спуская с них глаз и навострив уши. По-видимому дирекции удалось, с помощью денег и весьма влиятельных знакомств, временно избежать распространения слухов об утренних покушениях.

Жюв поделился с Мишелем своими мыслями по этому поводу:

— Странно, — сказал он вполголоса своему помощнику, — я почти что испытываю угрызения совести, но только…

— Угрызения, шеф?.. Почему угрызения?

— Вот потому что мы с тобой тут, старина…

— И следим за Фантомасом?

— Не в этом дело, Мишель, а в том, что, следя за Фантомасом, мы, конечно, выполняем свой долг, но так следить, как мы, не говоря ни слова…

— Как это — не говоря ни слова?

Жюв нередко выражался загадками и Мишель на этот раз потребовал уточнения.

— Объясните, друг мой Жюв, что вы хотите сказать.

— Так вот, — ответил полицейский. — Знаете о чем я сейчас думаю, Мишель? Мне безумно, чертовски хочется громко заорать, так, чтобы услышали все эти бедняги, которые тут толкутся: «Внимание! Берегитесь! Фантомас здесь!» Потому что ведь в какой-то мере преступно сидеть и ждать, не принимая никаких предосторожностей, пока Фантомас соизволит показаться… Черт дери, конечно ни Префектура, ни дирекция вовсе не желают объявить покупателям во весь голос, что здесь, в «Пари-Галери», что ни день творятся какие-то безобразия, я понимаю их молчание… но все же — не играем ли мы на руку Фантомасу и не было бы честнее закричать во всеуслышание: «Берегитесь! Опасность!»

Несколько мгновения Жюв молчал, потом добавил:

— Смотрите, Мишель, в этом торговом зале полным-полно людей, страшно подумать, что всем им грозят неожиданные удары Фантомаса, а они об этом и не подозревают…

И как будто эти его слова послужили сигналом, тут же произошло нечто чудовищное, ужасное, хуже чего, казалось, даже и быть не может. Огромная люстра, висящая над залом, сорвалась со своих металлических креплений и с невероятным грохотом, тут же заглушенным воплями сотен раненых, рухнула вниз, подминая своей тяжестью несчастных, находившихся на первом этаже!

Не успела свалиться эта гигантская люстра, как Жюв закричал почти беззвучным от волнения голосом:

— Вниз! Вниз!

В одно мгновение он и Мишель выскочили из гамаков, соскользнули вниз по колоннам и, проявив чудеса ловкости, оказались на первом этаже.

Чего бы это ни стоило, они хотели видеть, хотели знать…

То, что они увидели, было ужасно: после того как упал этот грохочущий метеорит, наступила страшная тишина; за ней, увы, последовал оглушительный шум, в котором слились крики и стоны всех, кто находился в «Пари-Галери».

Паника охватила покупателей и продавцов, мужчины и женщины в толкотне и давке пытались добраться до дверей и выбегали окровавленные и покалеченные, на площадь Мадлен и на бульвар Малерб.

Жюв в одно мгновение разобрался в случившемся.

Мишель, более пылкий, менее рассудительный, чем Жюв, готов уже был броситься на середину зала, где местные пожарные наспех пытались оказать помощь пострадавшим, но Жюв удержал его:

— Нет… нет… мы там сейчас не нужны, их там достаточно, а вас сомнет толпа…

Жюв подтащил своего ничего не понимавшего сотрудника под прилавок отдела тканей и властно сказал:

— Смотрите.

— Смотреть — куда? — Мишель, не понимая, выпучил глаза.

Внезапно Жюв выскочил из своей засады.

— Держите его! — заорал он. И, выхватив из кармана браунинг, стал целиться в сторону гигантского эскалатора, который шел наверх с первого этажа.

Что же там увидел Жюв?

В то время как все метались по «Пари-Галери», причем одни, в панике, рвались к выходу, а другие проявляли чудеса самоотверженности, спасая пострадавших, Жюв заметил на первой ступени эскалатора столь знакомый облик, что достаточно было беглого взгляда, чтобы его узнать.

Это был высокий, стройный, гибкий человек, одетый в элегантный темный костюм, превосходно сидевший на его спортивной фигуре, лицо же его было полностью скрыто глухой черной маской с прорезями для глаз. И этот человек в маске стоял неподвижно, в полном спокойствии, в котором сквозило и равнодушие, и даже насмешка.

Жюв закричал что было сил:

— Фантомас! Это Фантомас! Сейчас мы его схватим!

Жюв грозил ему револьвером, но не решился стрелять из опасения ранить кого-нибудь в густой толпе, отделявшей его от Фантомаса; Мишель тоже ничего не мог сделать: рванувшись вперед, он опрокинул на себя груду рулонов ткани и, задыхаясь под этим обвалом, он в бешенстве пытался выбраться из-под него.

Жюв в одно мгновение оценил обстоятельства.

Мишель уже ничем не мог ему помочь; звать кого-нибудь было бесполезно — кто в этой суете согласится поддержать его? Утратив всякую сдержанность в охватившем его бешеном порыве, он бросился к Фантомасу, кулаками пробивая себе дорогу среди тех, кто мешал ему.

— Фантомас! Фантомас! — кричал Жюв. — Это он! Вон там! Держите его!

И тут Жюв понял, что, несмотря на оглушительный шум, царивший в огромном зале, Фантомас заметил его. Бандит, спустившийся было по эскалатору, повернул назад и прыгнул на движущиеся ступени, которые вели на второй этаж. С издевкой он крикнул:

— Жюв, не надо было орать так громко!

Жюв усмехнулся. Его появление перед Фантомасом было не случайностью, а хорошо рассчитанным ходом. «Сейчас он поднимется по эскалатору, — решал Жюв, — на галереях никого нет, никаких сомнений, я буду стрелять…» И Жюв с размаху вскочил на эскалатор, поднял руку и уже готов был спустить курок, но на секунду задержался, чтобы лучше прицелиться на движущемся эскалаторе.

Фантомас был уже наверху.

Жюв крикнул:

— Сдавайтесь или я убью вас! — И выстрелил!

Но раньше, чем он успел нажать курок, Фантомас наклонился и нащупал рукой справа от эскалатора, за его поручнем, электрический переключатель.

Это был ловко задуманный, адский ход! Эскалатор на мгновение остановился, потом внезапно пошел вниз, и Жюв, не ожидавший этого, потерял равновесие и упал! Пуля его ушла в потолок, а он скатился вниз.

Однако он не зря изучил до малейших подробностей расположение «Пари-Галери». Он теперь разбирался в плане магазина не хуже, чем сам г-н Шаплар. Поэтому он не пал духом даже тогда, когда его сбросило с эскалатора, и крикнул, несмотря на боль от ушибов:

— Смелей, Мишель! По лестнице! Он у нас в руках, из галереи нет выхода!

Жюв и Мишель, которому, наконец, удалось выпутаться из тканей, в одну минуту взлетели по лестнице на второй этаж. Ворвавшись в галерею, где был отдел охотничьих костюмов, они пробежали ее из конца в конец, но она была пуста.

— Где же он… где он? — прорычал Жюв.

— Убежал… исчез… испарился, — ответил Мишель, возвращаясь.

И тут внезапно Жюва осенило:

— Ах, проклятье! — И он сжатым кулаком указал Мишелю на убегающего Фантомаса.

Бандит, оказавшись в тупике, попросту прыгнул на один из прилавков и, повернувшись спиной к преследователям, встал в позу манекена.

А Жюв и Мишель в спешке не заметили его, не догадались о хитрой уловке Неуловимого.

Они пробежали мимо него — и вот Фантомас ускользнул…

Глава 9 ЕЩЕ ОДИН ТРУП!

Матильда де Бремонваль, прелестная великосветская приятельница несчастного г-на Шаплара, вышла из своего маленького особняка на улице Лоран-Пиша, на углу авеню Буа, и села в свой роскошный автомобиль. Двум шоферам в парадной форме, ожидавшим ее, она бросила адрес, несколько удививший их:

— На площадь Клиши, остановите на углу улицы Санкт-Петербург.

Адрес был туманным, и слуги недоумевали, что понадобилось их элегантной хозяйке в такой час в этой части города, где нет ни шикарного ресторана, ни театра, в общем, ничего, что объяснило бы эту поездку.

Однако они привыкли не проявлять никакого удивления по поводу полученного приказания. Шофер дал газ, и машина, движимая мощным мотором, помчалась, прорезая тьму, вдоль зеленых аллей авеню Буа, к площади Этуаль.

В этот вечер г-жа де Бремонваль была одета очень скромно. Несмотря на то, что у нее были роскошные платья, великолепные меха, шляпы, украшенные перьями, — словом, одежды, стоившие целого состояния, она сегодня сочла уместным надеть простенькое манто, скромную шляпку, простыетуфельки, черные перчатки и, вопреки моде, не взяла с собой ни одной из маленьких сумочек, нарядных, как драгоценные украшения, которые женщины обычно носят с собой.

Многие позавидовали бы г-же де Бремонваль, увидев, как она едет, удобно откинувшись на мягкие подушки лимузина, она же выглядела грустной, опечаленной, испуганной. Ее лицо, обычно такое надменное и бесстрастное, отражало сейчас душевное волнение, вызванное какими-то тревожными смятенными мыслями.

Куда же направлялась эта молодая женщина? Каковы были ее намерения? Почему иногда по ее хрупкому, гибкому стану пробегала нервная дрожь, в то время как она в раздражении покусывала кружевной платочек?

Время от времени г-жа де Бремонваль как бы бессознательно сжимала под жабо своего корсажа некий маленький предмет, на ощупь металлический и холодный, — рукоятку крохотного револьвера, отделанного изящно, как прелестное и дорогое произведение искусства, но тем не менее смертельно опасного, — да, это было страшное оружие, с боевыми патронами, способными нанести самые жестокие раны.

Меж тем машина легко и ровно мчалась вперед.

Когда часы на бывшем монастыре августинцев пробили девять часов вечера, автомобиль выехал на улицу Санкт-Петербург и остановился у края тротуара.

Г-жа де Бремонваль, казалось, пробудилась от страшного сна, от подлинного кошмара. Она выпрямилась, бледная, широко раскрыв глаза, словно ее посетило какое-то видение.

— Ну что же… что же… — повторяла она.

Слуга спрыгнул со своего сиденья и открыл дверцу. Г-жа де Бремонваль вышла из машины, как всегда, грациозно, как будто обретя привычное спокойствие.

— Альфред, — сказала она шоферу, застывшему за рулем и ожидавшему распоряжений, не зная, выключать мотор или нет. — Альфред, немедленно возвращайтесь домой, вы мне больше не нужны.

Г-жа де Бремонваль отошла от машины и направилась по улице Санкт-Петербург к вокзалу Сен-Лазар. Она шла очень медленно, прислушиваясь.

— Ах! — прошептала она через несколько секунд, когда стихло ровное гудение машины, удалявшейся в сторону улицы Лоран-Пиша, — наконец-то я свободна, могу делать, что хочу, они уже не станут следить за мной…

Внезапно она остановилась, оглянулась, увидела, что машина исчезла и слуги не могут ее видеть. Она с досадой подумала: «Эти люди, должно быть, недоумевают, зачем я приехала сюда в такой час. Ладно! Все равно…»

Она повернула назад и пройденным путем пошла по улице Санкт-Петербург к площади Клиши, где в окнах многочисленных пивных с наступлением темноты зажигались красноватые огни.

Г-жа де Бремонваль ускорила шаг. Она дошла до середины площади, затем пустилась бегом и догнала трамвай, шедший к Сент-Уэну и остановившийся сейчас на углу площади Клиши. Она поднялась в вагон.

— Куда едете? — спросил кондуктор мгновение спустя, когда начал продавать билеты.

— К заставе, — ответила г-жа де Бремонваль.

Кондуктор оторвал билет, не сумев скрыть изумленного взгляда. Его тоже удивило, зачем эта изысканная, хрупкая пассажирка направляется в половине десятого вечера в такое пустынное и небезопасное место, как застава Сент-Уэн. А г-жа де Бремонваль, казалось, все больше волновалась и нервничала. Совершенно машинально, как автомат, вышла она из трамвая на остановке у заставы.

Это был густо населенный квартал, но сейчас, с наступлением темноты, он вовсе обезлюдел; моросил дождь, мокрый асфальт отражал огни фонарей, расставленных вдоль фортификационного вала, где мелькали то тут, то там отталкивающие фигуры пьяниц и апашей.

Г-жа де Бремонваль вздрогнула.

— Меня здесь, пожалуй, убьют, — прошептала она. Потом добавила. — Все равно, я должна… я хочу знать…

И она пошла вдоль фортов. Со страхом поглядывала она то налево, то направо, напуганная окружающими ее темнотой и тишиной. Немного успокоили ее вырисовывающиеся вдали силуэты двух полицейских, которые медленно и задумчиво шагали, делая обход, и она пошла быстрее.

Г-жа Бремонваль собиралась, по-видимому, подойти к этим полицейским, чтобы спросить дорогу, как вдруг ее остановил стук колес какого-то экипажа, который ехал по мостовой, подскакивая на камнях; она посмотрела — и увидела…

Навстречу ей ехал извозчик… Он ничем не отличался от ночных извозчиков, которые в самые поздние часы разъезжают по всему городу. Позади тощей лошаденки, то и дело спотыкавшейся, идущей таким шагом, что любой пешеход легко бы ее обогнал, виднелась фигура кучера, съежившегося на козлах, утонувшего в поднятой воротником пелерине некогда бежевого цвета, но ставшей зеленоватой от частых дождей; кучер дремал, согнувшись под слишком тяжелой для него извозчичьей шляпой из белой кожи, поблескивавшей в свете зеленых фонарей. Карета была закрыта, на колесах даже не было резиновых шин, и этот грязный, зловещий, подозрительный экипаж трясся и прыгал по разбитой мостовой.

«Убогая повозка», — подумала г-жа де Бремонваль, которая собиралась было остановить извозчика.

Меж тем он поравнялся с нею; г-жа де Бремонваль, все еще в нерешительности, машинально проверила, указывает ли флажок счетчика, что извозчик свободен.

Но карета была такого старого образца, что на ней даже не было счетчика.

Г-жа де Бремонваль подняла глаза, рассчитывая что-нибудь понять по лицу возницы. Но стоило ей на мгновение взглянуть на это лицо, как она смертельно побледнела. Глухое восклицание вырвалось у нее:

— Ах, Боже мой. Боже мой!

Она сделала еще несколько шагов, пошатываясь, потом внезапно, как бы приняв решение, позвала:

— Извозчик!

Но вместо того, чтобы остановиться в ответ на неожиданный зов, кучер внезапно выпрямился на козлах, взмахнул кнутом и ударил им свою клячу:

— Эй ты! Эй!

Г-жа Бремонваль повелительно крикнула еще раз:

— Извозчик! Извозчик!

Однако кляча чуть было не пустилась галопом, карета удалялась.

— Ну ты, там, мошенник! — вмешался внезапно полицейский, издали заметивший безрезультатные попытки г-жи де Бремонваль. — Ты что, не слышал, что тебя окликнули? Изволь отвечать!

Странным был этот возница. По установленным правилам он мог не обращать внимания на зов г-жи де Бремонваль, поскольку находился не на стоянке; однако окрик полицейского вызвал у него явный испуг, удивление, нерешительность. Он резко натянул вожжи, осадив свою тощую клячу, повернул и направился в сторону г-жи де Бремонваль.

— Извозчик! — позвала она опять, так как карета, видимо, собиралась проехать мимо нее, не останавливаясь.

Оба полицейские приближались; карета неожиданно остановилась.

— Ну садитесь же, садитесь!

Теперь г-жа де Бремонваль была, в свою очередь, в нерешительности; однако она все же вошла внутрь, захлопнула дверцу и не успела еще сказать адрес, как извозчик помчался рысью!


Едва г-жа де Бремонваль открыла дверцу этого странного ночного экипажа, как на лице ее отразился непередаваемый ужас. Шатаясь, не в силах удержаться на ногах, она упала на сиденье.

Ах, какой зловещий страх, какое отвращение, какой небывалый кошмар охватил ее, когда неожиданное зрелище представилось ее глазам.

Карета была уже занята…

Г-жа де Бремонваль увидела на подушках сиденья какую-то черную тень, очертания человеческой фигуры, лежащую женщину, вот-вот готовую рухнуть на пол от толчков повозки.

Спала ли она? Или была в обмороке? Что это была за женщина?

Ведь как только г-жа де Бремонваль услышала повелительный голос возницы, по-видимому, знакомый ей, она уже без колебаний поднялась в карету, захлопнула за собой дверцу, кучер хлестнул лошадь, заставив ее ускорить бег, полицейские остались далеко позади и не услышали бы ни зова, ни крика.

— Боже мой… Боже мой… — простонала г-жа де Бремонваль. — Боже, спаси меня… я погибла!

Внезапный рывок бросил несчастную женщину прямо на человеческую фигуру, лежащую на сиденье… Но та безмолвствовала, не пошевелилась…

— Сударыня! Сударыня! — позвала Матильда де Бремонваль, стараясь отодвинуться подальше от безмолвной незнакомки. — Сударыня! Что с вами? Кто вы?

Ответа не было.

Вот тогда Матильда де Бремонваль познала, что такое страх, ужас, доведенный до крайнего предела. Она рванулась к незнакомке, схватила ее за руки… руки были ледяными! Она опустила руку незнакомки — рука безвольно упала. Матильда поняла, что она едет с трупом, с мертвой, убитой женщиной! Значит, пресловутые рассказы о Ночном Извозчике, о страшном извозчике, который попадается в городе на глаза любому прохожему и возит по городу, не вызывая ни подозрения, ни нападок, трупы убитых, — эти рассказы, оказывается, правда!

Она поняла, что остановила Ночного Извозчика!

— Мертвая женщина! — прохрипела она. — Мертвая — но кто она? Кто?

Силы ее иссякли и, не выдержав более, г-жа де Бремонваль потеряла сознание.

Зловещий извозчик все еще катил по городу, когда г-жа де Бремонваль, придя в себя от ночной прохлады, открыла глаза.

Она внезапно вспомнила, что случилось, ей хотелось разобраться в этом, хотелось все узнать. Увидев, что она лежит на полу кареты, опустив свою изящную, красивую головку на колени мертвой женщины, г-жа де Бремонваль в ужасе выпрямилась. Оконное стекло было опущено; она провела рукой по лбу, как бы освобождаясь от власти кошмара, порожденного лихорадкой, и посмотрела в окно, чтобы понять, где она находится.

— Лес… — прошептала она. — Булонский лес? Да, несомненно, он нас везет в Булонский лес, там он выбросит труп, там он набросится на меня… нет, он не посмеет…

Внезапно повозка резко повернула. После густого леса взгляду г-жи де Бремонваль представилась широкая мощеная улица с проложенными по ней трамвайными рельсами, ярко освещенная фонарями. Карета еще раз свернула в сторону, спустилась по довольно крутому склону и оказалась на освещенной, но пустынной, безлюдной улице. На этот раз г-жа де Бремонваль полностью отдала себе отчет в том, где она находится.

— Улица Отей, — прошептала она. — Куда же он направляется? Куда?

Этот вопрос, самый страшный из всех, мучил г-жу де Бремонваль, пугая ее до такой степени, что минутами ей казалось — сердце ее, отчаянно бьющееся в груди, не выдержит и разорвется от страха! Фонарь! Она его узнала! Фонарь был возницей ужасного экипажа. Она знала, что он способен на все, знала, что он принадлежит к преступному дну Парижа, что он знаком всем апашам, что его уважает каждый, кто на парижских улицах зарабатывает себе на жизнь подлыми сделками, грабежами или убийствами!

«Несомненно, — думала несчастная женщина, — несомненно, он едет на какое-то таинственное свидание, чтобы встретиться с ужасной шайкой подобных ему преступников; или же он собирается бросить этот труп в глухом закоулке, на пустыре, возле фортов по ту сторону заставы!»

И будучи не в силах справиться с охватившей ее паникой, Матильда де Бремонваль пыталась припомнить расположение улиц и пустырей в районе Пуэн-дю-Жур.

«Выедем ли мы из Парижа? — думала она. — Нет, слишком опасно было бы для этого чудовищного ночного возницы выехать за черту города… нет, он, без сомнений, не решится на такую дерзкую затею… Тогда что же?»

По правде говоря, г-жа де Бремонваль уже не узнавала улиц, по которым ехала. Конечно, ей доводилось не раз бывать в Отей, но никогда не случалось забрести в такую пустынную, отдаленную его часть. И ей думалось к тому же, что вскоре они окажутся в опаснейших округах Гренель и Жавель.

Куда же он едет? Куда? Только этот страшный вопрос волновал теперь г-жу де Бремонваль, запертую в карете наедине с мертвой женщиной.

Скорость кареты между тем странным образом менялась. Если несколько мгновений назад, в пустынных аллеях Булонского леса возница зловещего экипажа пустил лошадь спокойной рысцой, то теперь, на освещенных улицах, он погнал ее галопом.

Как во сне, перед г-жой де Бремонваль пролетела рыночная площадь, потом церковь, здесь извозчик круто повернул на улицу Теофиль-Готье… По-видимому, они спускались к Сене, собираясь въехать на мост Мирабо…

И на каждом перекрестке, когда г-жу Бремонваль резко бросало на мертвую женщину, ее широко раскрытые испуганные глаза видели спокойные фигуры городских полицейских, которые мирно и хладнокровно продолжали обход, не догадываясь о том, какой зловещий груз везет ночной извозчик.

Позвать их было бы вовсе не трудно, но г-жа де Бремонваль молчала, скованная страхом.

Когда повозка запрыгала еще сильнее, пересекая рельсы трамвая Лувр-Версаль, несчастная поняла, что они едут по площади у въезда на мост Мирабо. Работы по строительству метрополитена вынудили кучера придержать лошадь, потом он стал подниматься на мост и перевел лошадь на шаг. Г-жа де Бремонваль почувствовала, как в окошко потянуло более прохладным воздухом, пропитанным речным туманом.

Она поняла, что находится совсем недалеко от зловещего района Жавель. Тогда она резко вскочила на ноги, опустила переднее стекло, отделявшее ее от возницы, судорожным движением ухватила его за огромный воротник, сильно дернула и закричала:

— Остановите, Фонарь! Остановите! Это безумие!

Но карета катила дальше и возница все нахлестывал лошадь.

— Стойте! Стойте! — закричала г-жа де Бремонваль что было сил. Стойте или вас схватят, вы с ума сошли… стойте же, Фонарь, стойте!

На этот раз повозка замедлила ход. Возница таким рывком осадил лошадь, что она тотчас же остановилась у тротуара под громкий скрип еще раскачивающейся кареты.


Одним прыжком г-жа де Бремонваль и Фонарь — ибо, действительно, Фонарь, зловещий апаш, и был кучером необычайного ночного экипажа, — оказались на мостовой. Г-жа де Бремонваль, несмотря на страшную бледность, казалось, отлично владела собой. Что же касается Фонаря, то его лицо позеленело, как у трупа, и он зесь дрожал. Однако не время было предаваться обуревавшим обоих чувствам. В то время как Фонарь еле слышным шепотом угрожал: «Ни слова, ни звука, иначе я…» — г-жа де Бремонваль умоляющим голосом повторяла: «Фонарь… Фонарь… Как это все понять? Кто эта мертвая женщина? Что вы натворили?»

Фонарь, не зная, что делать с кнутом, неуклюже и смешно выглядел в одежде извозчика, казалось, не очень-то понимал, что происходит. Вместо того, чтобы ответить молодой женщине, он угрожающе спросил:

— Прежде всего, вы-то как тут оказались? Вы что, шпионить за мной надумали? Вы знали, что я раздобыл этот рыдван?

Но г-жа де Бремонваль сама тоже не отвечала на вопросы собеседника:

— Кто эта женщина? — спрашивала она. — Это вы ее?..

Фонарь понемногу справился с охватившим его испугом.

— Отвечайте же! — сказал он, схватив г-жу де Бремонваль за руку и грубо встряхнув. — Как это вышло, что вы меня встретили? Следили, стало быть, за мной?

Г-жа де Бремонваль сообразила, что прежде всего надо успокоить бандита.

— Нет, нет! — поклялась она. — Вы не правы, Фонарь, я вас просто узнала в ту минуту, когда вы проезжали мимо меня, я в это время не знала, что вы везете…

— А что вы делали в моих краях?

— Я шла к вам.

— Ко мне? Вы — ко мне? Что это вам от меня понадобилось?

— Я хотела разузнать о Раймонде, о том, что с ней сталось.

— О Раймонде? О Раймонде? Да уж, Раймонда-то…

Фонарь не решался признаться, что Раймонда убежала. На всякий случай он сказал:

— Когда вы мне заплатили, чтобы я эту девицу похитил, вы сказали, будто хотите, чтобы она исчезла и что ко мне с этим делом никто лезть не будет. Фу ты, пропасть! Фу ты, пропасть! А теперь вы за мной бегаете. Уж не знаю, почему бы мне вас не…

Но г-жа де Бремонваль не дрогнула, хоть и была сейчас во власти этого человека, этого страшного Фонаря, — ведь она находилась с ним наедине, на пустынном мосту Мирабо, и не на кого было надеяться.

— Отпустите руку, — повелительно сказала она, — незачем мне угрожать; если вы меня убьете, вам со мной будет много возни, куда больше еще, чем с этой…

И когда укрощенный Фонарь, как бы помимо воли, отпустил ее руку, она продолжала:

— Ну, отвечайте же! Где Раймонда!

Фонарь решил солгать:

— Она умерла. Это она и есть…

Но это было неуклюжим враньем. Г-жа де Бремонваль разразилась странным хохотом, безумным, пугающим хохотом:

— Не скрывайте от меня ничего, — сказала она, — и не придумывайте небылиц… Я знаю, что у вас в карете вовсе не Раймонда, знаю, что Раймонда не умерла, а убежала — где она?

Фонаря, казалось, охватил страшный гнев.

— Проклятье! — выругался он, сжимая кулаки и глядя бешеными глазами на г-жу де Бремонваль. — Значит, вы и впрямь за мной шпионили, раз все это знаете?

— Может быть… но говорите же…

— Что еще говорить-то? Чтобы я вам сказал, где Раймонда? Понятия не имею. Что сбежала она это правда. Хотите знать, кто это мертвая женщина? Моя любовница, Пантера… а дальше что? Не побежите же вы доносить на меня? Если я прибил собственную бабу да так, что укокошил, это все ваша вина…

— Моя?

— Ясное дело, ваша; ведь она-то и выпустила вашу проклятую девку, вот за это я и…

Г-жа де Бремонваль не ответила. Бледная, полумертвая от страха, она опиралась о перила моста Мирабо, уставившись испуганными глазами на илистые воды.

Между мрачными сообщниками воцарилось долгое молчание.

— Но все-таки, что вы намерены делать с этим трупом?

Фонарь уныло пожал плечами.

— Почем мне знать! — ответил он. — Осточертело мне такой груз таскать… Это мне Пантера теперь мстит. А вы еще спрашиваете, что мне с трупом делать… ей-богу, не знаю!

— Карета-то ваша?

— Нет, я ее на одну ночь взял.

— Взяли? То есть украли?

— Нет, не украл, отдам я ее. Только взял без спросу.

Г-жа де Бремонваль молчала несколько мгновений.

Ах! Если бы те, кто бывал на блестящих празднествах, устраиваемых элегантной г-жой де Бремонваль в залах маленького особняка на улице Лоран-Пиша, застали сейчас эту самую элегантную молодую женщину на пустынном мосту за беседой с ночным извозчиком, извозчиком-убийцей, зловещим возницей рокового фиакра, — они бы, конечно, решили, что это сон… Какие же узы могли связывать г-жу де Бремонваль с апашем Фонарем? Для каких темных дел богатая владелица особняка в районе Дофин была вынуждена снюхаться с похитителем Раймонды, с тем самым похитителем Раймонды, который сказал ей и не услышал с ее стороны возражений: «Когда вы мне велели украсть Раймонду, вы заявили, будто вам нужно, чтобы она исчезла!»

— Послушайте, — задыхаясь сказала г-жа де Бремонваль, — послушайте, Фонарь, если вы только будете выполнять все, что я скажу, вы не попадете на эшафот.

Эшафот! При зловещем упоминании машины Дейблера, Фонарь опять задрожал.

Эшафот!.. Ему уже чудилось, как холодное лезвие гильотины касается его шеи. Заикаясь от ярости, он прохрипел:

— Если я попаду на эшафот, вы там тоже окажетесь!

Но его угрозы были напрасны, г-жа де Бремонваль оставалась совершенно спокойной.

— Я не дорожу жизнью, Фонарь, я уже больше ничем не дорожу. Нет, я дам вам совет просто из добрых чувств. Вам надо избавиться от трупа Пантеры, а также необходимо, чтобы никто не заметил исчезновения вашей кареты. Ладно… Слушайте внимательно. Никто, к счастью, не видел, как вы погружали труп в пролетку, надо этим воспользоваться… Эта несчастная женщина… насколько мне показалось… вы надели на нее платье Раймонды?

— Да, Пантера в первый же день слямзила ее тряпки, она в них была одета, когда я ее пришил, я ее не стал раздевать.

— Хорошо. А где драгоценности Раймонды? У вас?

Фонарь отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — у меня их нет, а даже если бы и были, вам бы они не достались… черт побери, вы должны дать мне хоть что-то заработать на всех этих ваших делишках; в общем-то с тех пор как я на вас, красавица, работаю, я вот уже второй раз рискую попасть на гильотину и ведь почти ничего за это не имею…

Но он не успел договорить.

— Скорей! Скорей! — сказала г-жа де Бремонваль, вытаскивая из сумочки пачку банкнот. — Вот вам деньги, Фонарь, на что они мне! Я вам дам еще гораздо больше, только отдайте мне драгоценности, которые были на Раймонде!

И пока Фонарь, ошеломленный голубыми купюрами, которые ему протянула г-жа де Бремонваль, прятал их в карман, она настойчиво повторяла:

— Драгоценности, Фонарь… Драгоценности…

Апаш вытащил из кармана два жалких колечка:

— Вот, а зачем они?

Но г-жа де Бремонваль не отвечала. Схватив кольца, она подбежала к карете. Преодолевая ужас, открыла дверцу, взяла застывшую руку своей рукой и надела на пальцы Пантеры кольца несчастной Раймонды.

— А теперь, Фонарь, теперь помогите мне, этот труп надо бросить в воду.

— Бросить Пантеру в воду? Да вы что, спятили? Завтра или через неделю ее выудят, и тогда…

— Давайте, давайте! Фонарь, когда ее выудят, все будут уверены, что это труп Раймонды, вам это не повредит, а я хочу, чтобы Раймонду считали умершей…

Фонарь был не в силах сопротивляться. После страшных волнений, пережитых им с вечера, точнее, со вчерашнего дня, апаш находился в таком подавленном состоянии, что у него не хватило духу спорить.

— Ладно, пусть будет по-вашему, — согласился он.

Ночь была темной, ветер свирепствовал, дождь хлестал вовсю, ни одного человека не видно было на мосту Мирабо.

Сообщники могли действовать спокойно. Фонарь вытащил из кареты бездыханное тело Пантеры, взял труп за плечи и, так как ноша оказалась тяжелой, взмолился, подняв глаза на г-жу де Бремонваль:

— Помогите же мне, черт возьми!

Но это уже было выше сил г-жи де Бремонваль.

— Нет, не могу, не могу…

И Фонарю пришлось в одиночку подтащить труп к парапету, поднять его и швырнуть в реку.

Послышался глухой всплеск, взлетели брызги. Потом течение сгладило всякий след преступления.

Сена текла своим путем, унося в черных водах труп убитой женщины, труп Пантеры.

Еще один труп!

Глава 10 ЮНГА С РЕЧНОЙ БАРЖИ

— Так что же, молодой человек, пришли поглазеть на собачью комедию?

— Да как же, хозяин, ведь представление-то бесплатное…

— А деньги у вас водятся редко, поэтому и такой театр сойдет, верно? Ладно, понятно. Везет же собачонкам, а?

— Еще как!

— Нам бы на их место, верно?

— Не откажусь…

— То-то и оно, к тому же у них все права, а у нас только обязанности. Хоть и в республике живем, однако… А ну-ка, Азор, поди сюда… Видите, молодой человек, упирается, скотина такая, чувствует, что я сейчас машинкой по нему пройдусь.

— Не нравится им эта обработка, хозяин?

— Должно быть, так… Сюда, Азор! Сюда! А ведь им, должно быть, от этого щекотно, представляете? Сюда, Азор… и ухом не ведет, упрямец такой… Я, кстати, всё думаю, почему это хозяева требуют, чтоб собак стригли под льва, даже грошовых дворняжек… эх, верно говорят, ничего нет хуже моды…

— На моду не жалуйтесь, хозяин, это ведь ваш хлеб.

— Это конечно, тут вы правы, я стригу собаку, режу, что надо, у котов, лишь бы денежки шли, а так мне наплевать, будь тут хоть папа римский, хоть император немецкий.

— Правильно!

Собеседники вели этот разговор на набережной, под откосом, спускающимся к воде. Справа от них высился мост Гренель, которому серая окраска придавала суровый вид, а напротив зеленели жалкие, крохотные деревца острова Синь; слева террасами поднимались сады Трокадеро.

Позади них люди грузили на баржи длинные железные брусья, и лязг металла сливался со свистом подъемных кранов, шипеньем паровых машин и хриплыми выкриками старших мастеров.

Стояло погожее весеннее утро и в солнечных бликах, игравших на реке, тусклые воды Сены казались светлыми, чуть ли не прозрачными. В воде плавал и барахтался тот самый пес Азор, полностью заслуживший потоки брани, которые изливал на него коренастый краснощекий толстяк с загорелыми, открытыми до локтя руками и веселым, добродушным лицом.

— Ты, наконец, идешь или нет, проклятый Азор, не зря про таких, как ты, говорится: зовешь не идут, гонишь — тут как тут. Понимаете, молодой человек, эта скотина хуже любого священника — и притворяться мастер, и себе на уме, думаешь, вот-вот подойдет, и ни фига! Иных в эту жижу палкой не загонишь, а этого оттуда нипочем не вытащишь!

Толстяк был стригалем, как он сам только что сказал, и об этом свидетельствовали два стоящих рядом ушата с мыльной водой и коробка, лежащая на берегу, в которой поблескивали две машинки для стрижки.

— Я только на вид сердитый, — заявил он, — а на деле люблю этих псов… Обманщики они все, конечно, и воры, а вот поди ж ты, я с ним готов весь день дурака валять. Ну, сюда, Азор!

Молодой собеседник стригаля не мог сдержать улыбку, услыхав такое высказывание.

— Но все-таки, — вставил он свое слово, — если все собаки, которых обслуживаете, доставляют вам столько хлопот, не много же у вас за день наберется клиентов!

— Ну, все-таки набегает три с половиной франка, а то и четыре, да, в среднем у меня будет до четырех франков. Иди же сюда, Азор, пес с тобой! А вы, молодой человек, без обиды будь сказано, что у вас за работа такая, что в десять часов утра стоите, ручки в брючки, и вроде бы помогаете мне бездельничать?

Потупившись, молодой человек признался:

— Да у меня нет постоянной работы…

— И непостоянной, видно, тоже нет?

— Да так, время от времени…

— Гм, силы-то у вас на вид немного.

Взглядом знатока стригаль сразу определил, насколько крепок его собеседник. Нет, сильным его назвать было нельзя.

Несмотря на то, что ему на вид было не больше восемнадцати лет, он производил довольно жалкое впечатление, благодаря усталому лицу, ввалившимся щекам и темным теням вокруг глаз, горевших, как в лихорадке. И одет он был как бродяга, из тех бедняков, что круглый год пробавляются случайными заработками, ничего не умеют и за все берутся, лишь бы схватить желанные гроши, чтобы хоть как-то прокормиться.

— Нет, сил-то у вас на вид немного… Ясное дело, в грузчики вы не годитесь.

— Почему? Руки-то у меня есть…

— А храбрости хватит?

— В этом недостатка нет, хозяин.

— Стало быть, работу ищете?

— Конечно. А у вас найдется?

Внезапно собеседникам пришлось прервать разговор. Славный пес Азор, до сих пор не желавший закончить, наконец, свое купанье, заметил, по-видимому, что вода стала прохладней, вылез на берег и подбежал к стригалю, тявкая и отряхиваясь.

Оба отскочили от него.

— Эй ты, старик, — закричал стригаль, — ты не мог бы отряхнуться где-нибудь подальше? Здорово ты меня окропил своим хвостом, черт тебя возьми!

Молодой человек тоже засмеялся.

— Ишь, — заметил он, — смешное дело, хозяин, ведь стоит собаке вылезти из воды, она непременно вплотную к вам прижмется, чтоб стряхнуть воду, не иначе…

— Это она так к нам ласкается.

— Да, конечно, но все-таки…

— Эй, сюда, Азор! Так вот, молодой человек, вы, значит, работу ищете?

— Признаться, ищу.

Стригаль между тем уселся на перевернутый ушат и, зажав коленями Азора, стал, крепко нажимая, расчесывать его жесткой щеткой.

— А какого рода работа подойдет вам? — спросил он.

— Какую предложат.

— На барже работа вас устроит?

— Конечно, а что?

— Тогда подойдите к «Жанне-Мари» — вон, та деревянная баржа, видите? Поговорите с папашей Дени, это речник, хозяин баржи, он славный человек и ему нужен юнга…


На всех ближних колокольнях пробило полдень, и набережные обезлюдели под знойными, ничем не затененными лучами солнца.

Папаша Дени, старый речник, вот уже более тридцати лет ходивший в речное плаванье, беседовал, сидя на носу баржи «Жанна-Мари», со своей женой, матушкой Жанной, его однолеткой, с добрым и улыбчивым лицом, обгорелым от солнца и иссеченным морщинами.

— Так что же, мать, ты находишь, что я неверно поступил?

— Говорю тебе, неосторожно, муженек.

— Да что тут может случиться плохого?

— Никогда не знаешь…

— Баржу-то он не угонит, надеюсь?

— Это — нет.

— И камни, что погружены, не украдет ведь?

— Нет, муженек, а все-таки…

— Ну что все-таки, мать? Вечно ты чего-то боишься…

— А ты ни с того ни с сего нанимаешь кого попало… Неосторожно это, хочешь не хочешь, неосторожно.

Матушка Жанна встала и пошла за похлебкой: они с мужем собирались завтракать под полотняным навесом, натянутым на двух шестах на носу баржи.

Матушка Дени была недовольна. За два часа до этого к ним пришел молодой человек, пройдя с берега по узенькой дощечке, соединявшей баржу с берегом. Он сказала, что зовут его Луи, и просил взять его на работу.

— А что ты умеешь делать? Ты уже плавал? — спросил папаша Дени.

Тот ответил, не пытаясь солгать.

— По правде говоря, хозяин, — сказал он, — ничего я толком делать не умею, зато работать люблю. Мне сказали, что вам нужен юнга, меня к вам собачий стригаль прислал. Ну, как, возьмете меня?

— Только знай, юнге жалованья я не плачу, лишь даю похлебку да ночевку.

— Это мне подходит.

— Тогда и мне тоже.

Папаша Дени, добряк, ни о чем больше его не расспрашивал. Для него тем человек и был хорош, что у него имелись две руки и охота работать.

— Раз парень согласен на похлебку и ночевку вместо платы, — объяснил он матушке Дени, — с какой стати мне ему отказывать? Слушай, матушка, тебе его одежка, что ли, не понравилась?

Матушка Дени надула губы.

— Эх, муженек, — ответила она, — лицо его мне не по душе.


Было три часа пополудни. Солнце уже не жарило с такой силой, на берег легла тень, а с ней появились и люди. Длинный ряд рыболовов выстроился вдоль Сены в надежде, тщетной, как всегда, поймать хотя бы одну из рыбок, случайно еще не отравленных сточными водами, обильно вливающимися в реку.

Внезапно около баржи «Жанна-Мари», хозяева которой сошли на береге, чтобы встретиться со своим судовладельцем, раздался громкий голос:

— Стары-вещи! Стары-вещи покупаю! Кто продаст стары-вещи? Кто купит стары-вещи? Стары-вещи!

Это был Бузий.

Бузий шел по берегу и вел на буксире своего тощего ослика, впряженного в тачку, битком набитую всякой ветошью.

— Эй, вы!

— Кто меня позвал?

— Эй, торговец платьем!

— А, это вы, молодой человек?

— Да, остановитесь, я хочу кое-что купить.

— Ладно… ладно… не спешите.

Молодой юнга, нанятый сегодня на баржу «Жанна-Мари», позвал оттуда бывшего бродягу. Он спрыгнул на берег и подбежал к тачке.

— Вы, надеюсь, не слишком дорого берете?

Бузий расплылся в любезнейшей улыбке.

— Во всем Париже ни у кого дешевле не найдете. Что вам угодно, молодой человек? Богатый выбор фраков! Только что скупил весь гардероб служителя похоронного бюро! Нет, это вас не устраивает? Однако, стоит только с фрака отодрать бляху… словом, не хотите? Тогда бархатные брюки? Шикарные брюки, с подкладкой на заду! — Произнося эту речь, Бузий забрался на тачку и, стоя на коленях на куче тряпья, рылся в ней, вытаскивая то одно, то другое, показывал покупателю и тут же отбрасывал: — Это вам не подойдет, вот это все, нет? Трудно же на вас угодить! У меня пока что нет отдела платья на заказ…

Желая хорошенько разобраться в груде старого хлама, молодой человек сам стал рыться в ней.

— Мне что-нибудь поновее, — сказал он наконец…

— И подешевле, — добавил Бузий, — это дело известное, это все покупатели хотят… Все нынче с ума посходили, хотят самое лучшее и задаром!

— Нет, вовсе нет, я могу заплатить…

Бузий изрек:

— Плата плате рознь, молодой человек… — И будучи любителем пышных словесных оборотов и широких жестов, он произнес: — За хорошую вещь сколько ни заплати, все будет дешево! — Но тут же он прервал свою речь. — Что это с вами такое? — спросил он. — Вы на себя не похожи! Это же вовсе не для вас… вы же видите, что это женское платье…

Юнга, действительно, вытащил из тачки черное платьице и внимательно разглядывал его, поворачивая его туда и сюда. Он побледнел и казался очень взволнованным.

— Стало быть, для подружки что-то ищите? Так надо было сразу сказать, я бы тут же вам подыскал все, что нужно.

Но юнга прервал монолог бывшего бродяги. Он спросил изменившимся голосом, все еще рассматривая платье:

— Слушайте, откуда оно у вас? Где вы взяли это платье?

— Как это — где я взял это платье?

— Да, кто вам его продал?

— Но…

— Где вы его взяли, скажите, наконец.

Бузий любопытных недолюбливал. Его как будто вывели из себя эти расспросы, совершенно, впрочем, естественные, и он грубо вырвал платье из рук юнги.

— Во-первых, это не ваше дело! И во-вторых, я не люблю, когда ко мне пристают, и еще я вам одно словечко скажу — зовут меня Бузий, я торгую старым платьем, зарабатываю себе на жизнь честным трудом, и если вы хотите подвести меня под неприятности или просто вздумали поиздеваться, напрасно стараетесь! До свидания!

Бузий ловко спрыгнул на землю, схватил осла за поводок и собрался уже увести его прочь. Но молодой человек побежал за ним вслед.

— Что на вас нашло? Не уходите, вы же видите, что это платье мне нравится.

— Вы хотите его купить?

— Я же вам это и говорю.

Бузий был в нерешительности. Он колебался между жаждой наживы и другим не очень похвальным чувством. Все еще держа осла за поводок, он спросил:

— Тогда зачем же вы меня засыпали вопросами?

— Да просто из любопытства.

— Как бы не так!

— Мне просто интересно, где вы находите такую массу вещей… и к тому же платье мокрое…

— Мокрое? Мокрое? Да это вам приснилось!

И Бузий торопливо потащил осла вперед:

— Идем, Гарибальди… Идем же, бездельник!

Но молодой человек опять догнал его:

— Ну и ну, — сказал он, — странный же вы торговец. Значит, не хотите продать мне это платье?

Бузий поморщился. Было совершенно ясно, что он больше всего хочет уйти подальше, но в то же время отказаться от сделки у него не хватало духа.

— А сколько дадите?

— А сколько вы хотите?

— Три франка пятьдесят.

— Нет, просто три франка.

— Тогда три десять… Мне спички надо купить, а мелочи нет.

Но молодому человеку было не до шуток. Он вытащил из кармана мелкие серебряные монетки:

— Вот вам три франка, давайте платье!

Несколько мгновений спустя после ухода Бузия молодой человек вернулся на баржу. Он спустился в глубокий трюм и там аккуратно разложил купленное платье.

— Боже мой… Боже мой… — шептал новый юнга папаши Дени. — Что все это значит, и как это случилось? Но ведь я не ошибаюсь! Нет, не ошибаюсь — это мое платье! То самое платье, которое я носила в «Пари-Галери», когда работала там продавщицей! Это платье было на мне в тот вечер, когда меня унес Фонарь, платье, которое Пантера украла у меня, а я, убегая, не подумала забрать с собой. Да, это то самое платье! Но как же оно теперь оказалось в тачке торговца старым хламом, и к тому же влажное, мокрое, будто побывало в воде? Ах, если бы я не боялась, я бы уж хорошенько расспросила этого типа!

И молодой юнга, который, оказывается, был ни кем иным, как Раймондой, продавщицей из «Пари-Галери», похищенной Фонарем и Глазком, убежавшей от них с помощью Пантеры и теперь носившей мужскую одежду, чтобы оставаться неузнанной, — молодой юнга долго оставался задумчивым и озабоченным.

— Да будь я проклята, — выругалась наконец молодая девушка, — надо мне разобраться во всех этих делах, надо понять, кто расставил западню, в которую в попалась, надо отомстить — и я отомщу!


— Эй, юнга!

— Да, хозяин?

— Ты ничего не слышал?

— Ничего, хозяин.

— И ничего не видел?

— Я спал, хозяин.

— А, черт побери! Все-таки это невероятно.

Была полночь. Луна, наполовину скрытая облаками, едва отбрасывала слабый свет, и на палубе «Жанны-Мари» было темным-темно.

Однако папаша Дени не жалел усилий, чтобы разглядеть что-то на поверхности реки, неподалеку от баржи. Он высунулся из своей каютки, где спал вместе с матушкой Дени, и позвал юнгу, пристроившегося в трюме на матрасе.

— Что до меня, — говорил папаша Дени, — то я видел, ясно видел… вот ведь беда, что никак не узнать, что это такое… на этот раз я отлично видел… я как раз у окошка стоял, набивая последнюю трубку перед сном…

— И что же вы видели, хозяин? — взволнованно спросил юнга.

— Э, те самые пятна, черт побери! Знаменитые пятна! Наконец уж и я начинаю их бояться, прямо как матушка Дени! Вон, вон! Смотри!

Папаша Дени резким взмахом руки указал на середину Сены. Там, действительно, светилось какое-то пятно, как будто сияние плыло по воде вверх по течению.

И папаша Дени повторял:

— Что же это может быть? Привидение? Чья-то грешная душа? Все это к беде! А на тебя что нашло? Куда ты? Ах ты, черт…

Молодой юнга внезапно выскочил, полуодетый, оттолкнул папашу Дени и прыгнул в воду. Папаша Дени, перепуганный, звал его:

— Да вернись же ты, черт! Что еще за фокусы? Эй! Малыш! Вернись! Вернись!

Но добрый старик мог кричать до хрипоты. Маленький юнга оказался превосходным пловцом и двигался вперед так умело, что заслужил бы похвалы любого учителя плавания. Вскоре он подплыл к светящемуся пятну и уже думал, что сейчас разглядит его. Увы! Как только он достиг пятна, сияние погасло, как будто его потушили.

— Вернись… вернись… кричал папаша Дени, пугаясь все больше, так как отважного юнгу почти нельзя было разглядеть. — Да вернись же! Если это привидение, не надо его сердить!

Юнга вернулся на баржу. Поднявшись на борт, он спокойно сказал:

— Я, должно быть, спугнул его, ничего не увидел, оно исчезло как раз, когда я подплыл.

Но папаша Дени ничего не ответил. Теперь, когда молодой человек, целый и невредимый, был опять на борту «Жанны-Мари», старого речника внезапно охватил страх.

— В общем-то, — сказал он, — ты увидел, что ничего не увидел! Этого все-таки быть не может, расскажи-ка все начистоту.

Но молодой юнга пожимал плечами, явно стесняясь.

— Хозяин, я вам говорю, ничегошеньки я не видел, — говорил он с наивным упрямством и несомненной искренностью, — и это самая что ни на есть чистая правда. Конечно, уж если бы я хоть как-нибудь разглядел эту штуковину, я бы сразу вам рассказал… но, пожалуй, с ними шутки плохи…

Папаша Дени помолчал, потом спросил:

— И та ничего не слышал, когда оказался на самом этом пятне?

— Ничего, хозяин, к тому же мне показалось, что оно скорей под водой, чем на воде, и вы же сами видели, оно погасло, когда я был от него в семи-восьми метрах.

Папаша Дени с огорчением, с печалью покачал головой.

— Ах, вот беда так беда, — сказал он, — как подумаешь, что так мы и не дознаемся, что там такое творится; выходит, человек в начальной школе учился и от времени вроде не отстал, а все-таки от таких приключений кровь в жилах стынет…

И тут же посоветовал юнге:

— Ты слушай: если это пятно света опять вернется, я тебе запрещаю к нему подплывать и разглядывать… больно надо! Еще накликаешь беду на «Жанну-Мари», нет уж, спасибо большое. А теперь иди, переоденься, да поживее, еще простудишься, барахтался в воде, как пес какой… — И так как старик Дени был поистине добряком, он добавил. — И заметь, завтра ничего об этом моей старухе не рассказывай, она еще обозлится на тебя, решит, что ты в этом деле как-то замешан…

Глаза 11 НОЧНОЙ ИЗВОЗЧИК

Фандор выскочил из экипажа у дверей Префектуры полиции, а точнее, у дверей ее пристройки на набережной Орлож, и поднялся, посвистывая, по грязной, обшарпанной лестнице, ведущей в отдел парижского транспорта. Быстрым шагом прошел он по служебным помещениям, по бесчисленным мрачным коридорам, где одна к другой лепились таблички: «Тележки розничных торговцев», «Похоронные дроги», «Вывоз мусора», наконец, он подошел к обширной конторе с очень грязными матовыми стеклами в дверях и надписью на них черными буквами: «Посторонним вход воспрещен». Фандор вошел туда с весьма развязным видом.

— Привет, старик!

— Смотри-ка, Фандор!.. Как дела? Тысячу лет вас не видели… Что поделываете?

— Да так! Ничего хорошего…

— Но и ничего плохого, надеюсь? Все в той же газете «Ла Капиталь»?

— Да, все там же.

— Но, по-моему, прошло немало месяцев с тех пор, как там появилась ваша подпись под чем-то интересным.

— Да, это верно. Но, знаете, у каждого своя тема, не хочется менять.

— Да, ведь вы специалист по Фантомасу. Другого бандита воспевать не желаете!

И чиновник Префектуры разразился веселым, добродушным хохотом.

За исключением службы Сюртэ, куда сходились наиболее точные сведения и где, в силу этого, давно уже перестали потешаться над Фантомасом, чиновники Префектуры с удовольствием подтрунивали над похождениями загадочного бандита, схватить которого не удавалось самым прославленным полицейским.

Однако Фандор избегал шутливых разговоров насчет Фантомаса. Он-то знал, что представляет собой Повелитель ужасов, ему было известно, что там, где появлялся этот неуловимый преступник, царят разрушение и смерть, что он не останавливается перед любым преступлением, не страшится самых черных дел, потому-то Фандор ни за что не позволил бы себе включиться в легкомысленное подшучивание насчет этого беспощадного врага.

— Ладно, оставим Фантомаса, — с легкостью ответил он. — Я не из-за него сюда пришел.

— Да, что-то он притих в последнее время. Так чем мы можем быть вам полезны?

— Мне нужна маленькая справка.

— Справка? Насчет чего?

— Кто занимается отправкой извозчичьих карет в загон?

— Отправкой их в загон? А вы что, нашли пустую карету, Фандор?

Фандор смеялся, но не спешил пояснить свою мысль.

— Что-то вроде этого, — сказал он, — так кто же этим занимается?

— Я сам.

— Вот как? А я думал, что ваше дело — штрафовать извозчиков по жалобе седоков.

Чиновник пожал плечами.

— Я всем здесь занимаюсь, — сказал он, — я так перегружен!

— До четырех часов дня, — насмешливо подхватил Фандор.

— Да, но с десяти утра…

— Тяжелая служба! — не моргнув глазом, сказал Фандор. Но не желая обидеть собеседника, продолжал. — Так вот, дружище, раз вы этим занимаетесь, скажите, понимаете ли вы что-нибудь вот в этом… Может быть, вы как раз в курсе… Вот, прочитайте эту заметочку.

И Фандор вынул из бумажника и передал чиновнику маленькую заметку, вырезанную из бюллетеня, который Агентство Гавас ежедневно издает для международной прессы и который, как правило, является краткой сводкой донесений, представленных всеми полицейскими комиссариатами Парижа.

Приятель Фандора, служащий Префектуры, бросил взгляд на документ, переданный ему журналистом, и прочел вслух:

— «Сегодня утром, около двух часов, была обнаружена на мосту Мирабо брошенная извозчичья карета. Полицейские 422 и 439 из комиссариата Отэй, дежурившие у въезда на мост, тщетно искали кучера, и, не найдя его, отвезли карету в загон. Следует добавить, что, будучи очень старого образца и чрезвычайно потрепанной, она издавала к тому же страшнейший трупный запах».

— И что же? — спросил чиновник.

— И чтоже? — подхватил Фандор. — Это правда, то, что тут написано?

— Гм, по всей вероятности.

— А вы могли бы проверить?

— Да, это легко сделать, если вас это интересует. Вам это нужно для расследования преступления?

Фандор с равнодушным видом пожал плечами.

— Ну, право же, — сказал он неуверенно, — признаюсь, я этому делу не придаю большого значения, но все же, поскольку сегодня у меня нет никаких сенсационных материалов, я был бы непрочь опубликовать кое-что на эту тему. Кстати, может получиться неплохая заметка — «Труп в карете»…

Чиновник встал и шумно расхохотался.

— Ну, чертов Фандор! Вечно в поисках звучного заголовка! — Говоря это, он листал толстую книгу. И тут же заметил: — Отлично, все так и есть, вот как раз это дело: я нашел донесение комиссариата XVI округа. Экипаж обнаружили на углу авеню Версаль и моста Мирабо. Лошадь брела сама по себе, ей, видно, наскучило стоять без возницы, и она двинулась с места, чем и привлекла внимание полицейских… Верно также, что в повозке пахло трупом. Видите, это указано в донесении комиссариата… Больше вам ничего не нужно, Фандор?

— А как же, черт возьми! Какой номер извозчика?

— Четырнадцать ноль тридцать два, ладно. Дайте-ка, я запишу… Ну вот, все в порядке. А как зовут кучера, старина?

— Виктор Тарполэн.

— Его адрес?

— Улица Фландр, тридцать два.

— Спасибо, старик.

— Не за что.

— Скажите-ка еще вот что…

— Что именно?

— Что в таких случаях происходит? Вот полицейские обнаружили карету — и что они сделали?

— Взяли ее под уздцы, Фандор, то есть я хочу сказать — взяли лошадь под уздцы и повели ее к комиссариату; там они составили рапорт, а наутро, то есть сегодня утром, отправили лошадь с повозкой в загон.

— А в загоне что сделали?

— Не спешите. В это же время мне было сообщено на утреннем совещании комиссаров полиции, что карета четырнадцать ноль тридцать два была найдена брошенной на проезжей части; я обратился к моим книгам, нашел фамилию извозчика и дал ему знать через полицейского, что его экипаж найден и отправлен в загон…

— И что тогда?

— Ну что? Ничего, Фандор. Извозчика Тарполэна вызовут в дисциплинарный совет по поводу брошенного фиакра. Совет, по всей вероятности, возьмет с него штраф и на несколько дней лишит права выезжать.

— А карета?

— Карета? А-а! Извозчик Тарползн явится в загон, предъявит удостоверение, оплатит хранение и ему все вернут.

— А трупный запах?

— Ну, что уж тут я могу поделать?

Чиновник, как подобает всякому достойному чиновнику, снова преспокойно развалился в своем мягком кожаном кресле и продолжал:

— Вот послушайте! Вы будете смеяться, я вам забавную шутку сейчас скажу: представьте себе, что двое полицейских обнаружили экипаж, обыкновенную извозчичью карету, не брошенную на улице, но издающую весьма подозрительный запах… начнется расследование, осмотр и т. д. И притом без малейшего промедления, а все потому, что жалоба или, точнее, замечание, будет передано в службу Сюртэ. А вот на этот раз, прежде чем сообщить о странном запахе в повозке, комиссариат Отэй отправил ее в загон. Это ведь для них главное, верно? Итак, поскольку им, в комиссариате Отэй, пришлось составить рапорт, который пришел непосредственно в мой отдел, и поскольку этот рапорт необходим мне для моего бумажного царства — никогда служба Сюртэ не будет поставлена в известность о примечании насчет дурного запаха. Полицейские свое донесение представили, с них больше спросу нет. А уж кучер-то вряд ли подаст жалобу. Ему на всю эту историю наплевать, даже если он ни в чем не замешан… Что касается меня…

— Что касается вас, вы умываете руки?

— Нет, нет, но мне не положено составлять новое донесение.

Фандор рассмеялся:

— Господи, до чего это глупо, вся эта административная возня… Вы согласны со мной?

Чиновник, человек честный, покачал головой.

— Меня, знаете, это кормит, — ответил он, — мне не к лицу ругать администрацию!


«Зловредная штука — это репортерское житье: ведь никогда не приходится посещать людей, живущих по соседству. Нашлась карета с трупным запахом, мне приходит в голову заняться этим делом — бац! — оказывается, я напал на какого-то Тарполэна, который живет у черта на куличках, на улице Фландр тридцать два! Куда как весело тащиться па улицу Фландр! Ладно, вот дом 37, теперь уже близко… Это еще что? Это еще что? Неужели дом 32 стоит на этом пустыре? Зловещего вида пустырь… идеальное место, чтобы выращивать шампиньоны или резать горло банковским служащим!»

Когда Жером Фандор вышел из здания Префектуры, у него не возникло ни малейших колебаний.

Несмотря на то, что в течение многих месяцев он в какой-то степени был оторван от своей профессии журналиста, Фандор в душе оставался все тем же рьяным репортером, охотником за интересными новостями, который чует нюхом, угадывает, а если надо — придумывает разнообразные детали, из которых может возникнуть сенсационная статья.

Утром, просмотрев в редакции своей газеты «Ла Капиталь» бюллетень Агентства Гавас, Жером Фандор тотчас же решил: «Карета, пахнущая трупом, — тысяча чертей, в этом что-то есть!»

И так как ум его был острым, а воображение — пылким, он быстро сообразил, что подозрительно пахнущая повозка была обнаружена неподалеку от Сены, а ведь как раз на Сене-то и появлялись таинственные, будоражащие рассудок светящиеся пятна! И хоть это было вовсе невероятным, хоть ничем нельзя было объяснить эту, в какой-то степени нелепую мысль, Фандор был убежден, что необходимо найти связь между найденной каретой и светящимися пятнами.

Журналист и пошел разыскивать извозчика Тарполэна, потому что в глубине души его жила уверенность, что разговор, на который он рассчитывал, прояснит волнующую загадку сияния, которое так часто бывало замечено на водах Сены.

«Извозчик, — уговаривал сам себя Фандор, не надеясь полностью на благоприятный исход будущей беседы, — извозчик, это человек положительный, человек, живущий своим домом, знающий, куда едет, осведомленный о разных разностях, ибо, в силу своей профессии, проводит время на улицах города, а поэтому наблюдает, замечает, угадывает такие происшествия, о которых окружающие и понятия не имеют. Черт побери! Провалиться мне на этом месте, если из разговора с извозчиком я не почерпну каких-то любопытных подробностей».

Размышляя таким образом, Фандор без устали шел вперед широким быстрым шагом, который был ему свойствен, ибо нет на свете человека более непоседливого, чем журналист, вопреки общему мнению, что он ведет сидячую жизнь.

На улице Фландр, где в это время мелькали только тощие подростки, игравшие в шары после школы до того часа, когда родители подзатыльниками загонят их домой, Фандор мог чувствовать себя совершенно свободным и готовым действовать по своему усмотрению.

Но по мере того, как он шел по этой улице, он хмурился и раздосадованно ворчал, уже проклиная задуманный репортаж: «Дела идут как нельзя лучше, оказывается, на этом пустыре действительно значится дом 32, но нет ни одной души, у кого бы справиться, кто там живет и как туда войти. Если бы только увидеть, что там, за этим забором!»

То место, которое журналист издалека принял за пустырь, было огорожено высоким забором из просмоленных досок, окрашенных в черный цвет. Ни единой щелочки, через которые можно было бы взглянуть, ни единого отверстия, куда прильнуть глазом.

— Все-таки, — пробурчал Фандор после того, как прошел вдоль забора, не увидел ничего, достойного внимания, и к тому же несколько раз ударил по нему тростью, в надежде, что кто-то появится. — Все-таки, если в Префектуре приняли такой адрес — улица Фландр, дом 32, — значит, на улице Фландр в доме 32 проживает некто Тарполэн, разве только…

Фандор внезапно остановился на этой безлюдной улице, охваченный сильным волнением. Ему вдруг припомнились таинственные, наводящие жуть рассказы, которые когда-то передавались шепотом из уст в уста по всему Парижу.

«В свое время, — думал Фандор, — когда я был еще мальчишкой, разве мало было разговоров о Ночном Извозчике? О коляске, якобы известной всем убийцам, в которой круглый год увозили неизвестно на какое кладбище, трупы убитых? А вдруг в этих россказнях была хоть крупица правды? А вдруг этот Ночной Извозчик существовал на самом деле? Существует и поныне?.. И я напал на его след?»

Но журналист тотчас же высмеял свое предположение. «Да я с ума сошел, — подумал он, — ни на какой след я не напал, если даже не могу найти, где живет пресловутый Тарполэн».

Надо было поразмыслить, наметить план поисков. Фандор недолго колебался: «Этот Тарполэн, если вообще существует некий Тарполэн, — извозчик, а извозчик это не только человек, который правит лошадью и возит седоков, это главное, человек, у которого есть свой трактир. Нет такого извозчика, у которого бы не было неподалеку от каретного сарая излюбленной забегаловки. Я не нашел Тарполэна, но я найду хотя бы его трактир».

Фандор быстро прошел улицу Фландр в обратном направлении, заходя по очереди в четыре или пять кабаков, находившихся поблизости.

— Мадам, вы не знаете извозчика Тарполэна? Я его ищу по поводу вознаграждения за найденную вещь…

Повсюду мне отвечали:

— Нет, месье, такого не знаем.

— Гм! — ворчал Фандор, расстроенный пятой неудачной попыткой, — неужели этот субъект дал Префектуре вымышленный адрес? Это дело серьезное, но маловероятное… Полиция тщательно следит за всеми парижскими извозчиками… Тогда что же?

Фандор не хотелось действовать смелее, чтобы не «засветиться», поэтому он не стал расспрашивать консьержей тех зданий, которые стояли вокруг пустыря под номером 32 на улице Фландр; он уже собирался уйти, как вдруг увидел в глубине отсыревшей подворотни, под железным навесом, маленькую распивочную весьма неряшливого и подозрительного вида под вывеской «Прачечная».

Фандор осмотрел этот притон снаружи.

«Нет, — подумал он, — это не распивочная для извозчиков, это бар для апашей… вполне возможно, что мой Тарполэн с его пахнущей смертью пролеткой не самый честный из честных людей! Ладно, войдем, а там видно будет!»

Но если в остальных трактирах Фандор без колебаний спрашивал, не знают ли там извозчика Тарполэна, то здесь он понял, что в этом вертепе надлежит держаться похитрее. Он вошел туда враскачку, сдвинув на затылок котелок, из-под которого выпустил растрепанную прядь. Медленно приоткрыв дверь в бар, он тут же ее захлопнул ударом ноги, выкрикнул, как это принято в такой среде: «Доброго здоровья, дамы-господа!» — и облокотился о стойку.

Хозяйкой бара была, по всей видимости, привратница прачечной. В ее лавке, а вернее — в ее конуре, превращенной в лавку, находился к приходу Фандора только один тощий субъект, занятый пересчитыванием монет по два су, которые он складывал в рулончики по десять штук в каждом.

Фандор, не подавая виду, окинул его внимательным взглядом и, убедившись, что этот посетитель даже не заметил его появления, спокойно ответил продавцу, спросившему, что ему угодно.

— Рюмку смородиновой, — и добавил. — А что, Тарполэн не приходил еще?

Задал он этот вопрос как бы невзначай, безразличным тоном, но сердце у него в груди билось что было сил.

И действительно, журналист здорово рисковал: если Тарполэна и впрямь знали в этом весьма подозрительном заведении, там могли счесть очень странным, что его спрашивает человек, никогда не приходивший сюда вместе с ним.

Что сможет ответить Фандор, если продавец, перебиравший сейчас бутылки, чтобы налить ему рюмку, вдруг задаст нескромный вопрос?

К счастью, журналисту повезло.

Продавец сразу не ответил на его вопрос, а подошел к двери, ведущей, очевидно, на хозяйскую половину, и крикнул:

— Слышь, мамаша, Тарполэна не видать было сегодня?

Фандор уже обрадовался было, что напал на след извозчика, как в ответ раздался злобный женский голос:

— А кто спрашивает-то?

Продавец с уверенностью ответил: — Да тут один «бук»…

«Здорово! — подумал Фандор, — вот меня и приняли за букмера».

По-видимому появление «бука», как определил продавец-физиономист, имело какое-то особое значение для хозяйки распивочной.

Фандор еще не успел вжиться в свою новую роль и завести беседу с продавцом, как шарканье разношенных туфель объявило о появлении хозяйки.

Это была растрепанная толстуха с огромной, обвислой грудью. Внимательно взглядываясь в Фандора, она спросила:

— А на что вам его надо, Тарполэна-то?

Это не смутило Фандора. Он отхлебнул из грязного стакана, утерся рукой, сплюнул на пол, из чего явствовало, что спешить он не собирается, и наконец ответил:

— Дельце к нему есть…

— А, вон что! Так нету его.

Фандор сделал еще глоток, чтобы проявить свою полную беззаботность. Затем задал новый вопрос:

— Он по-прежнему часто тут бывает?

— Да нет, все реже и реже.

— Но все такой же шалтай-болтай?

— Все хуже и хуже.

— А телега?

— Ну, телегу-то держит, как всегда, в тридцать втором.

— На пустыре?

— Да, на пустыре, построил там теперь что-то вроде сарая.

— Там и ночует?

— Нет, не думаю.

— В общем, не знаете, где его можно застать?

— Не знаю.

Фандор сообразил, что настаивать не следует.

— Ничего не попишешь, — заявил он, — авось в другой раз повезет.

Он бросил мелочь продавцу и, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания», вышел из кабака.

На улице он с довольным видом потер руки.

«Вот чертова старуха, — засмеялся он, — щипцами у нее из глотки слова вытягиваешь… Однако кое-что интересное я от нее узнал. Главное то, что на пустыре есть сарай, где, должно быть, стоит карета, если, конечно, Тарполэн уже привел ее из загона. К тому же я узнал, что Тарполэн работает кое-как и шляется по омерзительным кабакам… Гм! Это и мало, и много…»

Машинально он повернул назад и, сам того не желая (как ему казалось) снова очутился перед черным забором, окружавшим пустырь.

«Если бы я был уверен, — думал он, — что пресловутого Тарполэна в сарае нет, я бы навестил это местечко… но вот ведь штука, это опасно, для этого надо перелезть через забор, а в уголовном кодексе это называется…»

Было сумеречно, как всегда в эти мрачные, дождливые дни установившейся непогоды, когда улицы рано пустеют и ночь начинается с вечера. Фандор взглянул на часы.

— Гм, — сказал он, — шесть часов вечера, рискованно…

Он сделал несколько шагов, перешел на другую сторону улицы Фландр, быстро огляделся.

— И все-таки, — сознался он, — очень уж велик соблазн… никого не видно… и в конце концов!..

«В конце концов» было его любимым выражением.

Каждый раз, когда он брался за слишком опасное дело, затевал какую-то дерзкую вылазку, он приговаривал, как бы бросая вызов судьбе: «В конце концов… ну что? Чем я рискую?»

Он снова внимательно посмотрел во все стороны.

«Могут ли меня увидеть из соседних домов? Нет… Окна выходят на противоположную сторону… Остальные дома далеко… и все еще никого нет… ну, пора…»

Фандор вытащил револьвер и осмотрел его.

«Право, никогда ведь не знаешь, что может случиться».

Он сунул оружие обратно в карман, разбежался. Раз… два… три — гоп! И прыгнул.

Уцепившись руками за верх, он перебросил через забор одну ногу, за ней другую. Мгновение спустя он был по ту сторону черной ограды.

— И вот поди ж ты! — весело воскликнул он. — Всего-то! Ничего трудного!

Он бросился вперед, перед ним находился большой участок, поросший травой, заваленный мусором. В глубине стоял деревянный сарай, к которому он и устремился, желая поскорее покинуть открытое место, где его могли увидеть. Подойдя к сараю, Фандор постучал в дверь, но ответа не было, — тогда он решительно нажал на одну из створок, открыл дверь и вошел.


«Какой же я, в самом деле, болван — подумать только, я даже не заметил, что тут есть дверь, и дал себе труда лазать через забор… правда, надо знать, что это именно дверь… но все-таки, если бы Жюв был здесь, он-то уж не прошел бы мимо, не заметив ее… Кстати, вот бы насмехался надо мной Жюв, зная о моем предприятии!»

И чувствуя себя все-таки очень довольным, Фандор вышел из огороженного пустыря на улицу Фландр. Что же он там нашел? Ничего особенного, а вернее — очень мало.

Однако не успел Фандор проникнуть в этот сарай, недавно выстроенный, как ему сказали, извозчиком Тарполэном, он тут же почувствовал сильнейшее беспокойство: сарай был бесспорно пропитан отвратительным запахом, запахом разлагающегося трупа.

Это было убогое, совершенно неприбранное помещение. И находилась там только одна старая карета — карета под номером 14032.

Фандор осмотрел ее, но не обнаружил ничего подозрительного. Вообще, сколько он ни шарил по всем углам сарая, он не нашел ничего стоящего внимания. Решительно ничего… И все же он был очень обрадован.

«Мой репортаж… мой репортаж… — думал Фандор, выходя оттуда, — мой репортаж, по-видимому, сведется к следующему: мне известно, что в Париже, в наши дни, живет престранный извозчик по имени Тарполэн; живет он на улице Фландр, но его там нет, а есть там карета и сарай, пахнущие трупом… Лошади тоже там нет… И больше ничего…»

И вывод его был таким: «Конечно, все это ничто или почти ничто, но все-таки и это пригодится! Потому что, как бы там ни было, в памяти Фандора то и дело возникал таинственный Ночной Извозчик, о котором когда-то столько говорили и описание которого он когда-то давно читал. И поневоле ему думалось, что совершенно противоестественно, чтобы карета и сарай издавали такой сильнейший запах разложения… и в такой же степени противоестественно внезапное исчезновение извозчика Тарполэна!»

На этот раз Фандору, чтобы уйти с пустыря, не понадобилось лезть через ограду — изнутри он легко обнаружил почти незаметную снаружи дверь и вышел на улицу Фландр.

Журналист был человеком упрямым, и тут ему представился случай это доказать.

Он потратил более часа на расспросы всех живущих по соседству консьержей, коммерсантов, торговцев, которые, возможно, знали что-либо о Тарполэне.

— О, месье, описать, как он выглядит, очень трудно… Да, конечно, мы знаем извозчика из тридцать второго, но знаем просто потому, что он мимо проезжает, вот и все… сидит себе на козлах, и даже никогда не увидишь, как он входит к себе… и потом ведь ездит-то он очень редко… Должно быть, у него есть работа где-то в другом месте, а с каретой он выезжает, когда других дел нет… Но вообще-то, как правило, появляется он часов в десять вечера, а возвращается, должно быть, утром, попозже…

Из всех этих туманных сведений вырисовывался весьма загадочный облик извозчика Тарполэна, и эта загадочность была весьма по вкусу Фандору.

Журналист уже мысленно подстраивал к нему сюжет, интригу, трагическое повествование — повествование о Ночном Извозчике!

Глава 12 КАТАСТРОФА

— Итак, господин Шаплар, не скрою от вас, что события, которые разыгрались в вашем магазине и стали, несмотря на все ваши усилия, общеизвестны благодаря прессе, настроили Префектуру весьма отрицательно по отношению к «Пари-Галери». Вы, конечно, сами понимаете, нельзя допустить, чтобы подобные безобразия творились безнаказанно и по их поводу не принимались соответствующие меры.

Жюв говорил спокойно, четко, непререкаемо.

Г-н Шаплар в десятый раз воздел руки к небу:

— Э, что я могу, по-вашему, сделать? — восклицал он в полном отчаянии. — Все-таки это чересчур, — выходит, я же за все и отвечаю! Какого черта! Я плачу налоги, я оплачиваю патент, я делаю свой вклад в государственную казну, неужели я не имею права на защиту со стороны государства? Вам, господин Жюв, легко намекать, что Префектура не потерпит подобных скандальных происшествий; поверьте, я бы сам дорого дал, чтобы они наконец прекратились. Разве не полиции как раз и положено мне в этом помочь? Это я, что ли, сорвал люстру с потолка? Это я наполнил распылитель серной кислотой? Это я, что ли, сунул бритвенные лезвия в подошву ботинок? Это я…

— Нет, конечно, не вы.

— Тогда кто же?

— Что же, господин Шаплар, вы и правы, и неправы. Я ведь не приказ вам передаю, я делюсь с вами мнением, которое мне стало известно… Впрочем, подождите, не сердитесь, послушайте моего друга Фандора — меня, допустим, вы считаете пристрастным, но его? Он-то совершенно в стороне от всего, о чем думают в Префектуре.

Фандор несколько мгновений молчал, потом заговорил в свою очередь:

— Жюв прав, — заявил журналист. — Ведь действительно, все в высших сферах очень взволнованы трагическими событиями в «Пари-Галери». Вы в них не виновны, это вне всяких сомнений, но, с другой стороны, совершенно ясно, что такого положения дел терпеть далее нельзя. Вы находите, что Префектура должна вас защищать? Согласен! Не стану спорить! Но могу вас заверить, что она сделала все, что могла, направив к вам Жюва. Однако Жюву пока что не удается схватить преступника, следовательно, с минуты на минуту могут случиться еще более трагические происшествия… По этому поводу вы заявляете, что именно полиции следует вмешаться, и тут вы правы, но каким образом следует вмешаться? Она просто-напросто заявит, что вы не способны обеспечить порядок в своем магазине, и тогда будет издано распоряжение закрыть «Пари-Галери» для обеспечения безопасности… Что хорошего вам это даст?..

Было примерно пять часов вечера.

Жюв и Фандор с самого утра тщательно обследовали огромные подвалы «Пари-Галери», полагая, что, быть может, именно там скрывается Фантомас в дневные часы. Они не нашли ничего подозрительного, и весь день прошел к тому же без каких-либо происшествий.

Фандор все же находился в тревоге. Жюв тоже. Спокойствие, царившее в «Пари-Галери», было, по их мнению, только передышкой, можно было ожидать всего. Но, увы! Ожидать всего — но чего же?

Жюву и Фандору это было неясно.

Утомленные бесплодными поисками, раздраженные и усталые, они отправились в кабинет г-на Шаплара, который тотчас же их принял. Там Жюв с Фандором опять длительно и подробно обсудили все, что произошло за это время.

В чем заключалась интрига? Где крылся трагический повод к совершавшимся покушениям? Где Раймонда? Кто требовал освобождения этой девушки? Кто ее похитил?

Чем дальше, тем труднее становилось Жюву и Фандору распутывать этот сложный узел, тем труднее становилось составить по этому поводу четкое представление.

Казалось, что в невиновности г-на Шаплара сомневаться не приходится. Жюв на основании доказательств, представленных ему г-ном Шапларом и его слугами, которых он втайне допросил, отказался от каких-либо подозрений относительно очаровательной приятельницы г-на Шаплара Матильды де Бремонваль.

— Этот след никуда не ведет, — сказал Жюв Фандору, — несомненно, Матильда де Бремонваль только приятельница, всего-навсего приятельница г-на Шаплара, а вовсе не любовница, стало быть, нечего опасаться, что она устроила похищение Раймонды. Да к тому же, как она могла бы это сделать?

И оба они, Жюв с Фандором, перебирая мысленно так и этак все случившиеся трагедии и пытаясь определить их тайный смысл, думали про себя:

«Что Фантомас в этих делах замешан — это безусловно, мы его сами видели, мы сами сразу узнали его приемы по этим невероятным предупреждениям, распространенным им по всему магазину; потом мы — по крайней мере, я Жюв — я столкнулся с ним лицом к лицу… следовательно, он — виновник всех происшествий.

Но если он виновник, — он в то же время как будто жертва?

Жертва — но чья? Почему?

По-видимому, это он требует освобождения Раймонды. Стало быть, похитил ее не он. Однако можно почти с уверенностью сказать, что человек, похитивший Раймонду, сыгравший роль г-на Шаплара в тот знаменитый день, когда директор находился в Фонтенбло, и укравший, вдобавок, пятьсот тысяч франков — никто иной как Фантомас!»

Фандор не возражал полицейскому, он сказал другое, что еще добавило тому забот:

— И вы еще забыли, Жюв, историю со светящимися пятнами, с этими светящимися пятнами на Сене, а они заслуживают вашего внимания — не знаю, почему, у меня есть предчувствие, даже уверенность, что в один прекрасный день придется по поводу этих пятен опять, как всегда, вспомнить Фантомаса!

Фантомас — вот что терзало и тревожило Жюва и Фандора.

Конечно, они сами-то не боялись этого бандита, они были готовы продолжать против него отчаянную игру, где ставкой была их жизнь; но их пугала мысль, что он что-то готовит во мраке — против кого? Они этого не знали… Почему? Они не догадывались.

Жюв, беседуя с г-ном Шапларом о событиях в «Пари-Галери», внезапно произнес это имя, наводящее страх и ужас:

— Слушайте, — сказал он, — мне пришло в голову: уж не Фантомас ли напал на вас?

— Фантомас?

Произнеся это трехсложное имя, Жюв следил по лицу г-на Шаплара, какое впечатление, какое чувство отразится на нем.

Фантомас!

Услышав это имя, приводящее на память чудовищную цепь грабежей, убийств, нападений, целого ряда преступлений, оставшихся, может быть, навсегда безнаказанными, г-н Шаплар побледнел.

— Фантомас, — прошептал он, дрожа, белый, как полотно. — Фантомас!.. Вы думаете, что это все дело рук Фантомаса? Ах, господин Жюв, господин Жюв! Мне страшно! Мне страшно, потому что, сознаюсь, я уже подумал об этом неуловимом, беспощадном бандите…

Если вы не ошибаетесь, если тут замешан Фантомас, надо ждать ужаснейших катастроф.

Г-н Шаплар опустил голову и погрузился, казалось, в тревожные размышления, потом задал волнующий его вопрос:

— Но, право же, господин Жюв, ведь недопустимо, чтобы такой сыщик, как вы, король сыщиков, повторяю, оказался беспомощным в схватке с бандитом, даже с таким, как Фантомас! Вам уже двадцать раз удавалось остановить его, лишить его возможности действовать; двадцать раз вы оказывались победителем, пусть даже ненадолго… неужели вы теперь откажетесь от борьбы? Бросите ее?

Жюв рассмеялся в ответ.

— Господин Шаплар, — сказал он все с тем же поразительным хладнокровием, всем тем же спокойным голосом, никогда еще не дрогнувшим от волнения, — вы плохо нас знаете, меня и моего друга Жерома Фандора, если можете хотя бы на мгновение предположить, что мы намерены прекратить борьбу! Пока Фантомас остается опасным бандитом, творящим бесчисленные известные вам преступления, мы будем стоять у него на дороге, готовые к схватке, готовые победить его, готовые рисковать собственной шкурой, чтобы разделаться с ним!

— Тогда что же означали ваши слова?

— А вот что — в ваших магазинах полно народа, а Фантомас — ваш заклятый враг… и я дрожу при мысли, на что он способен, чтобы навредить вам… А теперь, господин Шаплар, прошу извинить нас, но мы с Фандором уходим, чтобы продолжать преследование…


Жюв простился с директором «Пари-Галерн», раскланявшись с достоинством, но довольно сухо, ибо одно только предположение, что он может бросить борьбу, его глубоко оскорбило. Полицейский стоял теперь со своим другом Фандором, опершись о перила галереи над центральным залом, и говорил ему:

— Вот, смотри, Фандор, смотри, как это толпа теснится между прилавками, толчется в проходах, проталкивается во все утлы и закоулки этого огромного здания… Тебя не бросает в дрожь при мысли, что вся эта толпа беззащитна перед нападением Фантомаса?

Но пока Жюв терялся в соображениях такого порядка, Фандор думал о том, что следует делать на практике.

— Жюв, что мы будем делать?

— Искать, дружок.

— Но где искать? Как? Если Фантомас притаился где-то в углу, как опасный зверь…

Жюв прервал его:

— Вот и надо заставить этого опасного зверя выйти из угла, где он прячется.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, дружище Фандор, что мы здесь еще не довели работу до конца. Мы ничего не нашли в подвалах… я убежден, что Фантомаса там нет… а как на галереях?

Фандор с удивлением посмотрел на полицейского.

— Вы всегда говорите загадками, Жюв! — заявил он. — Во-первых, почему вы так уверены, что Фантомас не прячется в подвалах? Конечно, мы их тщательно обыскали, но кто знает? Вполне возможно, что он ускользнул от нас в этом лабиринте… Почему вы думаете, что мы найдем его, если обыщем все галереи магазина, галереи, как сами заметили, переполненные людьми; это все равно что искать иголку в стоге сена.

Жюв положил руку на плечо Фандора и серьезным тоном ответил:

— Лиса, гиена, всякий зверь, в общем, прячется в своей норе. Собака туда добраться не может, а найти зверя надо… Фандор, как поступают в этом случае охотники?

— Подсовывают приманку, Жюв, но мы…

— Вот мы как раз и подсунем ему приманку, Фандор.

— Опять загадка!

— Ничуть! Вот что я думаю, малыш, и сообщаю тебе без всякого стеснения, потому что не сомневаюсь в тебе, как и ты во мне. Фандор, мы с тобой обойдем, беседуя, будто что-то разыскивая, поглядывая направо и налево, все отделы «Пари-Галери»… в особенности хозяйственный отдел, где легче всего спрятаться… и где, кстати, меньше всего покупателей… И мы неизбежно пройдем мимо Фантомаса, а также неизбежно…

Фандор уже все понял.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Я разгадал ваш план. Неизбежно, думаете вы, Фантомас попытается что-то предпринять против нас и выдаст себя?

— Вот именно!

— Значит, если вернуться к вашему сравнению, мы с вами, Жюв, предстаем в качестве отличной приманки? Вы рассчитываете на то, что Фантомасу очень захочется проломить голову одному из нас, и еще на то, что ему не удастся это сделать?

Как бы подтверждая простейшую мысль, Жюв ответил:

— Точь-в-точь так я и думаю.


В точности следуя плану, изложенному сыщиком полчаса тому назад, Жюв с Фандором обошли все отделы «Пари-Галери». Они подходили к прилавкам, подзывали друг друга, делали вид, будто рассматривают вещи, выставленные на продажу, а сами зорко глядели по сторонам, ожидая с минуты на минуту, по предсказанию Жюва, какого-то происшествия.

Однако как ни старались они естественно держаться, их все же выдавали походка и поведение. То и дело им приходилось отказываться от услуг предупредительных продавцов и продавщиц… Иногда, завидя вдалеке подозрительную, как им казалось, фигуру, они внезапно ускоряли шаг, расталкивая покупателей, которые возмущенно кричали им вслед: «Вот еще нахалы нашлись!.. Если вы так спешите, нечего в такой час ходить за покупками! Поосторожнее, месье!»

Но Жюв и Фандор пропускали эти замечания мимо ушей. К тому же Жюв шепнул Фандору:

— В такой толчее мы ничем не рискуем; Фантомас не осмелится стрелять; таким образом, нам гарантирована безопасность.

Друзья подошли к отделу мебели. Здесь, в длинных галереях толпа была не такой густой, покупателей было не так уж много, проход был свободен.

— Осторожней! — посоветовал Фандор. — Может быть, это как раз самое опасное место. Не нравятся мне эти шкафы светлого дерева. Только что мне издалека показалось, нет, я готов был поручиться, что в одном из них…

Но Фандор не успел договорить.

Жюв внезапно громко крикнул:

— Ложись! Ложись!

Жюв и Фандор распластались на полу, и тут же затрещали выстрелы, пули просвистели мимо и пробили медные кастрюли, развешанные по стенам неподалеку от них.

Тотчас же вслед за выстрелами раздались крики ужаса и тревоги. Продавцы и покупатели в страхе наперегонки бежали прочь, не догадываясь об истинной причине возникшей опасности, но, полагая, что внезапно разыгралась какая-то драма.

— На помощь! Помогите!

Галерея мгновенно опустела. Жюв и Фандор, лежа на полу, не теряли хладнокровия.

— Вперед! — торжествующе крикнул вдруг Жюв.

— Вот он! — раздался тут же голос Фандора.

Оба вмиг вскочили на ноги.

В то время как все с криками ужаса убегали с галереи, Жюв с Фандором, напротив, со всех ног бросились к нагроможденным друг на друга жестяным ваннам, откуда только что высунулась у них на глазах голова и плечи какого-то человека, несомненно — Фантомаса. Увы, как они ни спешили, прибежали туда слишком поздно. Когда они, с револьверами наготове, уже почти добрались до укрытия Фантомаса, тот выпрыгнул оттуда и мгновенно скрылся за поворотом галереи.

— Вперед, Жюв!

— Вперед, Фандор!

— Он прямо перед вами!

— Левей, левей!

— К фонографам!

— Я его не вижу!

— Сюда! Сюда!

Это была безумная, отчаянная гонка. Они мчались за убегающим Фантомасом, время от времени замечая его далеко впереди, и пробирались впопыхах через все отделы, встречавшиеся на их пути.

Этот пробег повергал всех в ужас. В то время как Фантомас уходил от них гораздо спокойнее, почти не привлекая внимания, они, потеряв голову, неслись вдогонку, потрясая револьверами.

— Держите его! Держите!

— На помощь!

Там, где они появлялись, возникала паника; женщины падали в обморок, мужчины кулаками пробивали себе дорогу по забитым людьми лестницам…

Неужели они упустят Фантомаса?

Внезапно бандит изменил тактику. Стрелять в Жюва и Фандора не имело смысла, потому что они так умело перебегали все время справа налево и наоборот, что попасть в них из револьвера было просто невозможно. Фантомас придумал другое. Вскинув руку, он прицелился в дуговые лампы и, пробегая под ними, пробил их пулями, одну за другой.

Таким образом, мало-помалу темнота поглощала опустевшие отделы, и в ту минуту, когда паника охватила и нижний, и верхний этаж, Жюв и Фандор остановились перед громоздившимися впереди предметами, уже неразличимыми в полутьме…

Полицейский в бешенстве закричал:

— Если увидишь его, стреляй!

Фандор только этого и хотел, но, к несчастью, Фантомас скрылся.

Наши герои стояли в полном недоумении.

— Куда он мог деться? — задыхаясь, спросил Жюв. Сыщик говорил шепотом, так как теперь галерея была совершенно пуста, никому не вздумалось остаться там, где происходили такие страшные события.

Фандор схватил друга за руку.

— Смотрите! Смотрите!

Фантомас перебил все лампы на том этаже, где они находились, но снизу шел слабый отблеск, светились лампы лестничных площадок. И когда глаза Фандора привыкли к полутьме, он различил менее чем в тридцати метрах от себя и Жюва силуэт Фантомаса. Тот стоял, опершись о решетку лифта, и нажимал на кнопку; видимо, он рассчитал, что таким образом, в полной тишине, ускользнет от них, Жюв с Фандором решат, что он все еще прячется в темноте и зря потратят время на поиски.

Жюв в одну минуту разгадал этот ход.

— Слушай, — прошептал он Фандору, — мы потихоньку подкрадемся к нему и, когда он вскочит в кабину, я вскочу вместе с ним.

— И я тоже.

— Нет, Фандор, без тебя. Вспомни, как он на днях перехитрил нас; кто знает, что он сейчас задумал? Я вскочу вслед за ним в кабину, а ты, черт возьми, оставайся здесь на случай, если он увезет меня с собой в лифте, ты должен быть готов к погоне… Расстанемся сейчас; таким образом, у нас будет меньше шансов угодить в ловушку.

Этот составленный наспех план был безусловно правильным.

Фандор кивнул в знак понимания.

Однако нельзя было терять ни мгновения. Полицейский и журналист ползком, совершенно беззвучно, как они это умели с давних пор, приблизились к лифту. Они уже были примерно в десяти метрах от него, когда бандит открыл дверцу кабины лифта и спокойно вошел в нее, уверенный в своей безопасности.

Ах, конечно, в этот миг Жюв и Фандор, стоявшие в темноте, с револьвером в руке, могли с легкостью покончить с Повелителем ужасов… Но если только что, в разгар погони, они были готовы безжалостно пристрелить Фантомаса, то теперь несколько поостыли и им показалось, что будет подлостью стрелять в него сзади, без предупреждения, сейчас, когда он находился в их власти.

Он ведь и так был уже у них в руках…


И в ту минуту, когда Фантомас входил в кабину лифта, Жюв громко крикнул:

— Здесь хватит места для двоих, Фантомас!

Бандит не успел захлопнуть дверцу, Жюв вскочил в кабину и схватил Фантомаса за плечи. Началась страшная борьба.

Фантомас злобно укусил Жюва за руку, но сыщик не разжал рук.

— Он попался, Фандор, попался! — закричал он. Голос его громко раскатился по пустому магазину, а Фандор крикнул в ответ:

— Держитесь, Жюв, держитесь!

Жюв успел нажать на кнопку. Лифт двинулся вниз, к первому этажу, где его уже ждали полицейские господина Лэпина, привлеченные шумом. На этот раз было ясно, что победа на стороне Жюва. Но внезапно у него вырвались ругательства:

— Ах, будь я проклят! Будь я проклят!

Произошло что-то неслыханное и непостижимое.

Жюв все еще держал Фантомаса, как вдруг почувствовал, что Фантомас исчезает из кабины, поднимается вверх, в шахту лифта, в то время как кабина продолжает опускаться. Сыщику показалось, что пол уходит у него из-под ног, — Фантомас висел в пустоте шахты, а кабина все шла вниз.

Что же случилось?

— На помощь! — крикнул Жюв. — Ко мне, Фандор!

Над ним раздался насмешливый голос:

— Дорогой Жюв, как видите, есть двадцать пять способов, как пользоваться лифтом!


В то время как Жюв, ошеломленный, не понимая, что произошло, лежал почти без сознания на полу кабины, та дошла до первого этажа и Жюв пришел в себя от легкого толчка при остановке.

Где же был Фантомас?

Полицейский поднял голову и был изумлен: бандит висел над ним, висел, казалось, в пустоте ни за что не держась.

— Дьявольщина! — закричал Жюв. — У него, конечно, был на поясе крючок, и в то время как я в кабине спускался вниз, он повис на крючке. Теперь он наверняка влезет по брусьям наверх и убежит по верхним галереям.

Но что же делал Фандор?

Пока Жюв, спустившийся на самый низ, находился на свету и поэтому шахта лифта казалась ему темной трубой, Фандор, оставшийся в темноте на шестом этаже, должен был отлично видеть Фантомаса.

— Стреляй! Стреляй! — заорал Жюв.

Голос Фандора отвечал:

— Я его не вижу! Фантомас опять куда-то исчез!

Любой, кроме Жюва, потерял бы голову, но сыщик без колебаний крикнул:

— Он на четвертом этаже! Спускайся, Фандор!

И Жюв выпрыгнул из кабины, рассчитывая взбежать вверх по лестнице. Но на ступеньках теснилась толпа.

Паника, которая поначалу царила только на пятом этаже, охватила теперь весь магазин; с криками отчаяния каждый пытался скорее убежать, каждый пробивался к выходу.

— Дорогу! Дорогу! — кричал Жюв.

Но стремящийся вниз человеческий поток уносил его с собой.

Жюв проталкивался изо всех сил, и лицо его было таким страшным, что его принимали за виновника сумятицы и расступались перед ним.

В один миг взлетел он наверх и позвал:

— Фандор! Фандор! Сюда… сюда!

Поднимаясь бегом по лестнице, Жюв мельком увидел силуэт Фантомаса, перегнувшегося через перила четвертого этажа, в отделе товаров для путешествия.

— Он попался, Фандор!

— Он попался, Жюв!

Действительно, не сговариваясь, друзья совершили блестящий маневр. Жюв выбежал с площадки лестницы на правую сторону длинной узкой, тупиковой галереи, где продавались товары в дорогу, тогда как Фандор прибежал туда же слева. Фантомас, оказавшись между ними, удрать не мог.

— Внимание, Фандор! Он прячется где-то здесь.

— Внимание, Жюв! Стреляем, как только он пошевелится!

Но что же делал Фантомас?

Жюв и Фандор двинулись друг за другом, каждый держал револьвер в руке, оба были настороже. Внезапно у Фандора вырвался крик ярости:

— Ах, черт!

— Что такое?

— Сундук! Смотрите, сундук!

Жюв тотчас же все понял… Повернувшись туда, куда указывал Фандор, он увидел огромный сундук, скользивший вниз по лотку для грузов, который обычно служил, чтобы переправлять покупки с различных этажей «Пари-Галери» к грузовым повозкам, доставлявшим их покупателям на дом.

— Сундук! — кричал Фандор, бросаясь туда.

— Сундук! — в отчаянии орал Жюв.

Сомнений не оставалось — в сундуке был Фантомас! Ясное дело, бандит придумал этот хитрый ход — спрятался в сундук, чтобы избежать преследователей.

Жюв был полон решимости.

— Он попался! Попался!

Он перешагнул через поручень лотка, рискуя переломать себе все кости, и бросился вслед за сундуком. Фандор, воодушевленный его примером, без промедления бросился туда же вслед за ним.

Начался головокружительный спуск…

Лоток, предназначенный для грузов, был расположен почти отвесно и вел с четвертого этажа на первый. Жюв и Фандор скользили по нему, кувыркаясь, перекатываясь с боку на бок, больно ударяясь то об один борт, то о другой, пока их не вышвырнуло на тротуар улицы Малерб, прямо к грузовым повозкам, и тут они оказались в окружении зевак, привлеченных к «Пари-Галери» отчаянными воплями бегущей оттуда толпы.

Нд секунду они замерли в неподвижности, совершенно ошеломленные этим спуском. Жюв первым вскочил на ноги.

— Сундук! Сундук!

Сундук был тут. Жюв бросился к нему, рванул крышку… Сундук был пуст!

— Ах, тысяча чертей!

— Что? Что такое?

— Он перехитрил нас, Фандор! Он бросил на лоток пустой сундук, понимая, что мы кинемся вслед за ним! Он все еще в «Пари-Галери».

Но каким образом вернуться в магазин? У каждого входа была невообразимая давка. Пытаться пройти было бы безумием!

— Сюда! Сюда!

Жюв не колебался ни мгновения. Цепляясь за скользкий лоток руками и ногами, он вместе с Фандором стал подниматься тем же путем, которым они спустились.

— Жюв!

— Да, Фандор?

— Мы должны…

Но его прервал чудовищный вопль, вопль ужаса, несшийся из магазина, вопль, вырвавшийся из тысячи глоток… Крики отчаяния, тщетные призывы на помощь, зловещие стоны почти что тонули в глухом рокоте…

— Это еще что такое?

Напрягая все силы, Жюв и Фандор выскочили из лотка на уровне второго этажа и бросились к главному залу. У них перехватило горло от густой, едкой и слепящей пыли, вернее, измельченной штукатурки.

Как в кошмарном сне, Жюв и Фандор увидели в зале беснующуюся толпу, людей, зажатых в невообразимой толчее, сотни перепуганных лиц. Перед ними теснились несчастные, залитые кровью, раненые, издающие хриплые стоны, и все они толкали друг друга, падали и валялись растоптанными на полу!

— Боже мой! Боже мой!

Жюв, потрясенный этим зрелищем, не понимал, что случилось. Фандор ему объяснил срывающимся голосом:

— Жюв! Жюв! Видите? Рухнула парадная лестница!

Неужели это тоже было делом рук Фантомаса?

Неужели бандит подготовил эту страшную катастрофу?

Или просто лестница не выдержала огромной тяжести бегущей из магазина толпы?

Фандор был прав: громадная парадная лестница «Пари-Галери», раскинувшая свои два крыла над залом, только что рухнула, погребя под обломками сотни жертв, раздавив своей тяжестью сотни трупов!


Больше часу вокруг «Пари-Галери» царило неописуемое смятение. На место бедствия явились г-н Лэпин, г-н Туни и другие полицейские власти Парижа.

По срочномувызову прибыли пожарные и делали все возможное для спасения погибающих, проявляя чудеса умелости и преданности своему делу.

И вот из разоренного универсального магазина потянулась длинное шествие: охраняемые цепью полицейских ряды носилок, с которых капала кровь, покидали роковое здание под множеством взглядов оцепеневших от ужаса людей, столпившихся на площади Мадлен и бульваре Малерб.

Жюв и Фандор, как всегда, отдались делу помощи пострадавшим, делая все, что возможно, чтобы облегчить их участь в эти трагические мгновения.

Понемногу начинало восстанавливаться спокойствие. Шел подсчет жертв катастрофы… Прибывала хорошо организованная помощь…

Г-н Лэпии, энергичный префект полиции, отвел в сторону Жюва, сопровождавшего группу санитаров.

— Жюв?

— Что, господин префект?

Казалось, что г-н Лэпин не решается задать вопрос своему подчиненному. Все же, сделав усилие над собой, он произнес только одно:

— Это Фантомас? Это Фантомас виновник?..

И когда Жюв утвердительно кивнул, г-н Лэпин отошел от него, с отчаянием пожимая плечами и глухо бормоча вне себя от ярости:

— А, будь он проклят!


В семь часов вечера г-н Шаплар, который в момент катастрофы был уже у себя дома, но как только узнал о случившемся, сразу вернулся на место происшествия, встретился с префектом полиции.

— Само собой разумеется, — сказал ему г-н Лэпин тоном, не допускающим возражений, — само собой разумеется, месье, завтра же «Офисъэль» опубликует постановление о закрытии вашего магазина… Ведь было бы недопустимо…

Г-н Шаплар опустил голову, как будто был виновником несчастья, — а ведь он сам был жертвой!

Глава 13 НЕЗНАКОМЕЦ С КУСКОМ СЫРОГО МЯСА

— Милый Фандор, дурачок мой Фандор, я сейчас поделюсь с тобой одним соображением, которое, может быть, тебя рассердит, а может, и обидит, но которое зато полностью соответствует истине. Ты ведешь себя как человек чрезвычайно легкомысленный, предельно глупый или очень наивный. Одним словом, физически невозможно доказать, являешься ли ты последним кретином или тончайшим дипломатом. В конце концов, что тебе рассказал Бузий?

Так Фандор беседовал сам с собой. Журналист уже давно усвоил привычку к таким монологам, ибо он считал, по образцу философов древности, что мысль приобретает точность, если высказать ее вслух.

В этот день Фандор стоял на берегу Сены, между мостом Гренель и Трокадеро. Одет был он более чем скромно, вернее, можно сказать, что он вырядился самым удивительным образом. На голове его красовалась старая соломенная шляпа с полями, сильно пострадавшими от долгого употребления; на шее не было воротничка, на мятой рубашке недоставало пуговицы, пиджак был весьма поношен, а пожелтевшие брюки спадали причудливыми складками на старые стоптанные башмаки.

Что же понадобилось, черт возьми, доброму другу Жюва на речном берегу в три часа дня, да еще в таком нелепом наряде?

Чтобы узнать это, достаточно прослушать его монолог.

— Так что же тебе рассказал Бузий? — продолжал Фандор. — А вот что: «Встретился мне на днях неподалеку от баржи «Жанна-Мари», пришвартованной у набережной Гренель, некий юнга, мальчишка, вызвавший у меня подозрение своим видом и повадками. Купил он у меня женское платье и забросал неприятными вопросами»… Вот что тебе рассказал Бузий, — продолжал Фандор, — только это и ничего более. А ты уже вышел на военную тропу и готов ко всему!..

Говоря это, воображая, что находится на военной тропе, Фандор прозаически следовал по набережной, направляясь к Трокадеро.

Он добавил:

— Ты, голубчик мой Фандор, вообразил, что существует некая связь между подозрительным юнгой, замеченным этим молодцом Бузием, и поразительным появлением световых пятен на Сене, но вообще-то ничто не доказывает, не наводит даже на мысль о том, что у тебя есть хотя бы ничтожные основания для подобных предположений… Итак, повторяю, если вдруг окажется, что он прав, если вдруг будущее подтвердит верность твоих гипотез, ты с полным основанием сможешь считать себя великим человеком; если же этого не случится, ты заслуживаешь звания круглого дурака, ибо, скажем прямо, действуешь ты наудачу, исходя, из данных, столь же верных, как те, что позволили каким-то ученым считать, будто рыбы ударами хвостов порождают волнение в Океане…

Произносить монологи — это, конечно, хорошо. Однако не тот человек был Фандор, чтобы удовольствоваться таким бесплодным занятием.

Накануне он пережил сильнейшее потрясение из-за событий в «Пари-Галери», долго беседовал о них с Жювом и расстался с сыщиком, твердо решив посвятить все силы выяснению таинственных явлений и трагических происшествий, в которых опять было замешано имя Фантомаса.

Однако Жюв и Фандор не во всем были согласны друг с другом.

В то время как сыщик, глубоко взволнованный катастрофой в «Пари-Галери», собирался опять продолжать, в течение всего дня, расследование в магазине, пока не найдет хоть какой-то след, знак, указание на то, что тут действовал Фантомас, Фандор, со своей стороны, утверждал, что надо совершенно изменить характер поисков.

— Друг мой Жюв, — сказал Фандор, следуя своей, на вид несколько странной логике, — по-моему, мы идем по неверному пути, упорно стараясь найти ключ ко всем тайнам в «Пари-Галери». Там нам следовало узнать только одно, и мы это узнали, а именно то, что во всем участвует Фантомас, но больше нам там узнавать нечего. Мы ведь стоим сейчас перед неразрешенной загадкой: какова роль Фантомаса в этих делах? Он ли похитил Раймонду? Или не он? Узнать это можно, во всяком случае, не в «Пари-Галери»… С другой стороны, вы систематически пренебрегаете расследованием появления световых пятен. И вы неправы, это феномен, достойный Фантомаса. А кто нам докажет, что это не связано с другими его поступками? Давайте займемся ими, возможно, это и есть уязвимое место.

Вместо ответа Жюв пожал плечами.

— Чушь! Ерунда!

И ушел.

Но если Жюв не выказал доверия к предположениям Фандора, Фандор, со своей стороны, был слишком упрям, чтобы склонить голову перед скептицизмом Жюва. «Пусть Жюв хоть всю жизнь просидит в «Пари-Галери», — решил он, — а я прогуляюсь в сторону Гренель, проверю рассказы Бузия».

К несчастью, между лучшими намерениями и их выполнением часто встают непреодолимые трудности. Сейчас, когда Фандор стоял на берегу возле баржи «Жанна-Мария», он не знал, как взяться за дело.

«У меня нет никаких оснований, — думал журналист, — и никакого повода для беседы с речниками на борту этой баржи… И так же нет ни малейшего, более или менее благовидного предлога, чтобы расспросить этого юнгу…»

Обычно изобретательный ум Фандора подсказывал ему хитроумные ходы и замыслы расследования. На этот же раз он ничего не мог придумать, ни один план не приходил ему в голову.

Что же делать?

Журналист надел на себя старое тряпье, смутно надеясь смешаться с грузчиками, которые, как он думал, работают на разгрузке баржи, но его постигло разочарование — никаких работ по разгрузке или загрузке не велось. Какой же найти предлог, чтобы подняться на борт, не привлекая внимания?

Фандор, погруженный в печальное раздумье, прошел мимо «Жанны-Марии», унидел пустую палубу и уселся на кромке берега, свесив ноги и устремив глаза в небо.

Яростный ветер гнал тяжелые дождевые облака, готовые вот-вот пролиться дождем, быстро наступала темнота.

«Вот черт, — подумал Фандор, — неужели никто из них не пойдет до вечера за покупками? Юнга, парнишка юнга, сказал мне Бузий, я его сразу узнаю и заговорю о чем попало, будь что будет…»

Фандор был в этот день плохо настроен, угрюм и мрачен; все не ладилось, расследование зашло в тупик; Жюв, по его мнению, шел неверным путем, но сам он тоже не представлял себе, как вести розыск. Минуты пробегали, а он продолжал, по всей видимости, бездействовать, в действительности же напряженно думал.

— Ну поди сюда, старая псина, поди сюда, тащи с собой всех своих блох! Ты, пес, на вид довольно славный малый. Не красавец, конечно, хвост короче, чем следует, уши обвисли, но ты мне по душе пришелся такой, как есть.

Фандор, обернувшись, увидел, что на него пристально смотрит большая собака, не то овчарка, не то дворняга, тощая донельзя, кожа да кости. Журналист любил животных. Он подозвал пса, погладил его и, когда тот доверчиво подставил спину и поднял на него слезящиеся глаза, Фандор продолжал разговор с новым знакомцем.

— Ну что ж, бедолага, — серьезно говорил он, — я-то знаю, что тебе сейчас подошло бы — густая похлебка, верно? Что поделаешь, чего нет — того нет, и не смотри на меня умоляющими глазами, бесполезное дело, у меня ведь даже цыплячьей косточки нет в кармане; и вообще, откуда ты такой взялся, — продолжал Фандор, — чей ты? Ошейника-то нет? Знаешь ли, очень ты смахиваешь на бродягу… Черт возьми! Это некстати. Если у тебя и впрямь нет хозяина, старик, а я тебе, видимо, приглянулся, ты ведь сейчас увяжешься за мной; а я, как бы ни хотел, не могу привести тебя к себе по той простой и убедительной причине, что моя консьержка не терпит в своем доме тебе подобных. Так что, сам понимаешь…

Фандор преспокойно беседовал с несчастной бродячей собакой, всей душой сочувствуя ее беде. Он все гладил ее, почесывал ей голову, а собака в благодарность ласково лизала ему руку.

— Да, конечно! Конечно! — заключил Фандор. — Ты, пес, не красавец, но зато добрый малый, ясное дело…

Внезапно он вздрогнул. Сзади него раздался низкий, суровый голос:

— Ваша собака?

Фандор вскочил на ноги.

— Нет, а что?

Отвечая, журналист рассматривал того, кто заговорил с ним. Странный был вид у этого человека. Он был высок ростом, хорошо сложен, широк в плечах и, по-видимому, крепок, но в то же время, трудно сказать почему, чувствовалось, что он из тех, кого образный язык улицы называет «дурно-мечеными».

Одет он был прилично, но костюм его был черным и плохо скроенным, а котелок был ему явно велик, да он еще нахлобучил его на низкий лоб, вернее, на слишком густые черные брови, сросшиеся на переносице. Глаза его были маленькие, налитые кровью, и мигал он непрерывно. На красном, словно пылающем лице его застыло злобное и хитрое выражение, говорившее о холодной жестокости.

Фандор в один миг все это заметил, заметил также и руки, ухоженные, но удивительно толстые и грубые, руки рабочего человека, но странной была, видимо, его работа. Ногти были в порядке, но очень коротко обрезаны, белья под рукавом не было видно. К тому же на нем были простые башмаки из грубой кожи, на толстой подошве. Что делает этот человек на берегу Сены?

Фандор повторил:

— Почему вы спрашиваете?

Тот пожал плечами и весьма невежливо ответил:

— Чтобы знать… и вообще, не ваше дело!

— Нет, это мое дело, точь-точь как и ваше, — возразил Фандор. — Я разговаривал с собакой, вы мне помешали. Мы с ней отлично ладим, а третий — лишний.

Фандор все это высказал довольно враждебным тоном, с некоторой издевкой, но, собственно говоря, упрекнуть незнакомца было не в чем, разве только в излишнем любопытстве.

— Так бы сразу и сказали, что помешал, — ответил незнакомец. — Однако, вы же меня не знаете?

— Если бы я вас знал, вы, может быть, и не помешали бы мне.

— Это еще вопрос…

Ответ был несколько загадочным, и Фандор собирался предложить незнакомцу пояснить свою мысль, как вдруг собака, до тех пор спокойно сидевшая позади журналиста, прервала их разговор. Она внезапно прыгнула вперед, рыча и скаля зубы, как будто была готова броситься на собеседника Фандора.

— Тихо! Тихо! — сказал незнакомец. — Чертова зверюга! Уже и кусаться готова… — И тихо, как бы самому себе, добавил. — Каков инстинкт у животных-то. — Но тут же он оборвал фразу и опять спросил: — Стало быть, не ваша собака?

Фандор ответил машинально, так как еще старался разгадать скрытый смысл услышанных слов:

— Нет, собака не моя, должно быть, бродячая…

Прохожий сперва промолчал, подумал, потом сказал:

— Вы ее уведете с собой?

— Я? — возразил Фандор. — Нет.

— Тогда я бы ее взял…

— Хотите приютить?

— Гм!.. Приютить… Значительное слово, молодой человек… Я просто хочу увести ее…

— Это одно и то же.

— Не совсем. Насильно приютить нельзя.

— Не понимаю.

— Еще бы!

Фандор удивлялся все больше. Решительно, разговор с этим прохожим становился странным. И что-то было в нем таинственное, что взволновало молодого журналиста.

Собака все еще рычала. Фандор наклонился, чтобы погладить ее.

— Слушайте, — заметил он. — Не знаю, охотно ли она пойдет с вами… Нрав у нее, как видно, крутой…

— Никто не идет за мной охотно!

Фраза эта прозвучала так неожиданно, что Фандор невольно воскликнул:

— Кто же вы такой?

Но этот человек, казалось, его не слышал.

— Но зато, — как бы продолжил он свою мысль, — я увожу с собой кого вздумаю… и последнее слово всегда остается за мной…

Фандор хотел еще что-то возразить, чуть ли не вступиться за собаку, которая все еще глухо рычала и показывала клыки незнакомцу, когда тот внезапно добавил, по-прежнему как бы обращаясь к самому себе и не замечая волнения и беспокойства Фандора:

— Друзья в наше время — редкость… Собака… могла бы стать другом… Другом! Пожалуй, друг мне очень нужен.

И тут же заявил громким голосом и очень резко:

— Друзья! Я их беру силой!

— Силой? — переспросил все более и более заинтригованный Фандор. — Это не лучший способ приобретать друзей. А что касается собак, то, по-моему, они любят того, кто с ними ласков…

— Быть может, — возразил загадочный незнакомец. — Однако, как вы сейчас убедитесь, молодой человек, ласковое обращение ничего не дает.

Он отошел на несколько шагов и внезапно свистнул, подзывая собаку:

— Эй! Пошли со мной! Иди сюда, иди же…

Одновременно он пошарил в кармане, вытащил оттуда что-то красное и липкое, что Фандор сразу и не признал.

— Что вы ей даете? — спросил он.

— Сырое мясо.

— Вы в кармане носите сырое мясо?

— Как видите…

Закончить он не успел.

Собака, двумя прыжками, как бешеная, бросилась на него с яростным лаем.

— Берегитесь! — закричал Фандор.

Но тут журналист от изумления опустил руки и вытаращил глаза.

Незнакомец даже не пошатнулся, когда собака с размаху прыгнула на него. Он просто протянул вперед руку, отразив оскаленные клыки, а потом схватил животное за загривок и без всяких видимых усилий отбросил его на десять шагов от себя…

— Вот! — заявил он. — Вот как действует ласка! Видели, молодой человек? Я угощаю эту скотину мясом, а она хочет перегрызть мне горло! Неблагодарный пес. Он мне нравится… Это почти человек…

Фандор удивлялся все больше и больше. Сцена, разыгравшаяся у него на глазах, казалась ему совершенно непонятной.

Несомненно, несчастный пес, которого он только что гладил, был голоден… Он страшно хотел есть… и в то же время отказался от еды, которую ему так щедро предложили. Почему? И что за мизантроп этот незнакомец? Почему он с такой настойчивостью хочет увести эту собаку с собой, тогда как она, напротив, злится все больше и больше, а рычанье ее стало просто зловещим?

— Да оставьте вы ее! — посоветовал журналист. — По всей вероятности, ей не хочется идти с вами…

— А я ее мнения не спрашиваю! Если бы я спрашивал, хотят ли идти со мной те, кого я увожу, они бы все отвечали — нет!

Говоря это, незнакомец приблизился к собаке, а она, удивленная тем, как он отразил ее нападение, распласталась на берегу и все еще угрожающе ворчала.

— Ты пойдешь со мной, — приказал незнакомец, — волей-неволей, а пойдешь… Ты что, думаешь запугать меня?

Фандор был так изумлен всем услышанным, что замер в молчании и неподвижности.

Незнакомец, казалось, вовсе позабыл о нем. Он вытащил из кармана платок, свернул его наподобие шнура, обвил им шею собаки и затянул петлей.

— Видишь, придется идти! — упрямо повторял он, таща за собой собаку, которая действительно принялась перебирать лапами.

— Она вас сейчас укусит! — сказал Фандор.

На это замечание журналиста незнакомец обернулся и, не выпуская собаку, спокойно сказал:

— А вам какое дело? Прощайте.

Прощание это было столь неожиданным, что Фандор не успел ответить. К тому же в последние мгновения его охватило какое-то беспокойство, какая-то мысль тревожила его.

Он все поглядывал туда, где только что стоял таинственный незнакомец, пока не убедился, что плиты набережной там, где незнакомец предлагал собаке мясо, запачканы кровью.

Журналист размышлял: все-таки это странно, ничего более странного не придумаешь, чтобы бродячая собака, искавшая, видимо, что поесть и где приткнуться, вдруг отказалась от мяса, которое ей любезно предлагают…

Это и было, собственно, основным в беспокойных размышлениях Фандора.

«Собака отказывается от мяса, — думал он, — ну, это в романе можно прочитать; мясо в таком случае должно быть отравленным, да ведь и на деле собаки часто попадаются на отравленное мясо… Значит, не этим можно объяснить, но тогда чем же? Вообразить, скажем, что это не обыкновенное мясо, а такое, что хорошая собака его есть не станет… гм!.. загадочно… и потом, как случилось, что прилично одетый человек, пусть даже хамоватого вида, таскает в карманах куски свежего сырого мяса? Нет, решительно, все это очень странно…»

Раздумывая таким образом, он шел по набережной, следя издалека за незнакомцем, уводившим собаку.

Внезапно он остановился, побледнев… Да, он был бледен, как мертвец, Жером Фандор, и крупные капли пота катились у него со лба.

«Что же это такое… чудится мне, что ли? Ясно ли я видел? Нет, я ошибся, наверняка ошибся… Это мясник. Никто иной, как мясник…»

Журналист повернул назад, разглядывая камни набережной.

«Куда он бросил этот кусок мяса?»

Фандор увидел на камнях расплывшиеся звездочками капли крови.

«Он стоял здесь, черт возьми! Вот и следы… Да, это там! Он, должно быть, бросил этот кусок мяса в Сену…»

Фандор стоял неподвижно и пристально смотрел на красные капли. Потом он тряхнул головой.

«С ума я схожу, — повторял он, — все эти дела ударили мне в голову, мне повсюду чудятся ужасы и преступления… Нет! Нет! Я ошибся! Я просто не разглядел!..»

На мгновение он умолк, пытаясь отвлечься, но это ему не удалось. И он повторял, сжимая кулаки:

«И все же, все же, когда он наклонился, чтобы обвязать платком эту злополучную собаку, я увидел под распахнувшимся жилетом рубашку в красных пятнах, в пятнах крови… Ах! Ну и страшный же субъект!»

Наконец совсем стемнело. Фандор уже терял терпение — больше четырех часов прогуливался он вдоль берега, ожидая чтобы кто-нибудь сошел, наконец, с баржи «Жанна-Мари».

«А может быть, на борту никого нет? — подумалось ему. — Ладно! Пойдем ва-банк!»

Журналист, так и не сумев вернуть обычное свое хладнокровие после встречи с таинственным незнакомцем, ускорил шаг и ступил на доску, соединявшую баржу с набережной наподобие хрупких сходней.

— Эй, там! — крикнул он. — Есть там кто-нибудь на борту «Жанны-Мари»?

На его голос одновременно вышли на палубу два человека.

Один из них оказался на носу — это был папаша Дени, который до сих пор дремал там, на полу, в растяжку.

Он спросил:

— Что вам надо?

Фандор стоял на сходнях.

— Это вы — хозяин «Жанны-Мари»?

— Он самый, а что вам нужно?

В этот миг Фандор пожалел, что не оделся поприличней. Видимо, хозяину баржи не пришелся по вкусу его наряд безработного. Однако, набравшись нахальства, он ответил:

— Кое-что спросить нужно.

Папаша Дени сделал несколько шагов.

— Так что же вы, поднимайтесь на борт, не стойте тут, — крикнул он. — Пройдет какое-нибудь судно, вас тут же волной сбросит в Сену, а в такой темноте…

Фандор только этого и ждал. Он быстро пробежал по дрожащей доске и ступил на палубу «Жанны-Мари».

— Не очень-то светло, — признался журналист. — как бы мне и без волны не свалиться в воду.

— Подождите, я фонарь принесу.

Папаша Дени спустился вниз. Фандор стоял неподвижно на узком борту баржи. Машинально скинув взглядом палубу, на которую падал слабый отблеск горевших на набережной фонарей, он заметил, что его пристально рассматривает молодой парнишка, стоящий на корме «Жанны-Мари».

«Черт! — подумал Фандор, — Уж не тот ли это юнга, о котором говорил Бузий?»

И долго не раздумывая, он шагнул по направлению к юноше.

И тут случилось нечто очень странное. Не успел Фандор сделать шаг-другой, как парнишка внезапно прижал руку к груди, сдерживая возглас, попятился, оступился на низком борту баржи и упал в воду, сильно ударившись головой о штурвал.

— Тысяча чертей! — крикнул Фандор. — На помощь!

Папаша Дени как раз в это время вылезал из трюма с фонарем в руке.

— Что случилось? Что случилось? — закричал он в свою очередь, с удивлением глядя, как Фандор бежит, сломя голову, на корму баржи.

— Ваш юнга упал в воду!

— Мой юнга?

Папаша Дени остановился.

— Ну, если дело в нем, нечего беспокоиться! Он плавает как рыба… и потом, послушайте-ка, я ведь знаю, куда он отправился… Пристрастился мальчишка к этому делу… Вон, смотрите! Он ведь, знаете ли, не упал, а сам прыгнул…

Фандор посмотрел туда, куда указывал папаша Дени.

В кромешной тьме он не мог разглядеть упавшего в воду юнгу, который, должно быть, как уверял папаша Дени, преспокойно плыл к берегу, ко зато на самой середине Сены он увидел, с изумлением и ужасом увидел световое пятно, то самое необычайное световое пятно, на которое уже однажды смотрел с моста Пти-Пон!

Глава 14 ОЖИВШИЕ ДОСПЕХИ

— Месье угодно кофе?

— Да, Батист, подайте мне сегодня вечером кофе и даже рюмочку шартреза.

— Месье будет пить шартрез?

— Да, Батист.

— Напрасно, месье.

— Ну, один раз не в счет!

— Но врач сказал, что месье нельзя пить шартрез.

— Все врачи — зануды, Батист.

— Но месье знает, что нет ничего дороже здоровья.

— Согласен, Батист, но это все-таки не значит, что от рюмочки ликера сразу выиграют мои наследники. К тому же, откровенно говоря, у меня сегодня хватает неприятностей, надо поднять настроение. Довольно проповедей и рецептов этих врачишек! Уверяю тебя, Батист, рюмочка ликера мне просто необходима!

Верный слуга, много лет прислуживавший г-ну Шаплару, неохотно отошел от стола, за которым заканчивал обед богатый директор «Пари-Галери».

Батист, в точности соблюдавший все предписания медицины и чрезвычайно уважавший рекомендации врачей, считал, что г-ну Шаплару вредно спиртное. Тем не менее он взял в погребе бутылку шартреза и налил на донышко, только на донышко, в рюмку, стоящую перед г-ном Шапларом.

— Я сегодня вам больше не нужен? — спросил он, убирая подальше бутылку, чтобы хозяину не пришло в голову увеличить эту порцию.

Г-н Шаплар покачал головой:

— Да нет, можешь идти.

Г-н Шаплар вынул из кармана портсигар, выбрал сигару и прикурил от лампы, которую Батист подал ему, взяв с соседнего столика.

— Можешь даже лечь спать, — приказал г-н Шаплар, — я разденусь сам.

— А разве месье не хочет спать?

— Ничуть! Пойду выкурю сигару на балконе, потом почитаю, а ты меня не жди, не стоит… ступай, друг мой Батист.

— Спокойной ночи, месье!

— Спокойной ночи, Батист, до завтра.

Бесшумно ступая, Батист вышел из комнаты, кивнув головой в знак согласия.


По мнению персонала «Пари-Галери», г-н Шаплар был человеком очень требовательным, в какой-то мере позером, но прежде всего точным до педантизма, а вот камердинер его попросту очень любил.

Слуга и хозяин отлично ладили друг с другом; Батист готов был броситься в огонь за г-на Шаплара, а г-н Шаплар, со своей стороны, много раз намекал слуге, что на его имя п завещании хозяина предусмотрена немалая сумма.

Когда Батист вышел, г-н Шаплар отодвинул тарелку с остатками обеда; маленькими глоточками он попивал кофз, смаковал шартрез, золотом отсвечивающий в рюмке, и попыхивал сигарой, дым от которой через равные промежутки времени подымался к дубовым панелям потолка.

Это происходило у него дома. Он жил на улице Мурильо, у парка Монсо, в роскошном особняке с прекрасным видом на этот великолепный сад.

Сидел он сейчас в своей столовой, за большим дубовым столом, где всегда обедал и ужинал. Это была прекрасная комната, украшенная замечательными произведениями искусства, достойными самых изысканных коллекций.

Разумеется, г-н Шаплар, быстро поднявшийся из низов, не получил никакого художественного образования, но зато сумел окружить себя весьма просвещенными знатоками, которые в нужное время и в нужном месте нашли для него редчайшие произведения искусства и объяснили ему их ценность.

Однако в этот вечер г-ну Шаплару было не до коллекций. Обычно, встав из-за стола, он с удовольствием прохаживался по комнатам первого этажа своего особняка, рассматривая то картины великих мастеров, развешанные по стенам, то дорогие статуэтки на старинных комодах, то безделушки, стоявшие под стеклом на этажерках.

Но на этот раз он и не подумал совершать привычный обход любимого дома; он остался сидеть за столом, оперевшись в него локтями и уронив голову на руки. Он был погружен в раздумье, и раздумье это было грустным.

И впрямь, судьба этого человека очень странно повернулась за несколько последних недель.

После невероятного изумления, постигшего его однажды, когда, приехав из Фонтенбло он узнал, что кто-то занял его место во главе «Пари-Галери», изумления, сменившегося тревогой и печалью по поводу исчезновения молодой прелестной продавщицы Раймонды, теперь каждый день на него стали сыпаться новые — пугающие и волнующие — события.

Наконец, сегодня произошло то, чего он опасался; Префектура полиции, встревоженная последним покушением, потребовала закрытия магазина модных новинок, а это было позором, это было страшным ударом по его делу, это было неизвестностью, которой грозил завтрашний день, ибо кто мог отныне угадать, когда разрешат «Пари-Галери» заново распахнуть свои двери?

Г-н Шаплар от всей души проклинал распоряжения г-на Лэпина. Он считал его поступок глупым и незаслуженным.

Миллионер, никогда и нигде не встречавший сопротивления даже самым неожиданным своим прихотям, не мог согласиться с вмешательством Префектуры полиции в дела «Пари-Галери».

— Закрыли они мою лавку, — ворчал он (ибо г-н Шаплар, помня о скромном начале своей карьеры, всегда называл «лавкой» свой огромный магазин), — ну, закрыли, хорошо, а что они, собственно, на этом выиграли? Это ведь не поможет им схватить Фантомаса. Тогда какова же их цель?

Однако г-н Шаплар был слишком честным и добросовестным человеком, чтобы не признать, что все-таки распоряжение закрыть «Пари-Галери» имело вполне законные основания.

«Еще бы! — думал миллионер. — В конце концов, это же страшное дело: каждый день что-то случалось, каждый день разыгрывались настоящие катастрофы… и чем все это кончится?»

Г-н Шаплар поднялся со стула и прижал горящий, как в лихорадке, лоб к стеклу углового окна, выходившего не в парк Монсо, а на улицу.

— Смотри-ка! — заметил миллионер. — Оказывается, в моем особняке идет ремонт? Странно, ни Батист мне не сказал об этом, ни секретарь, ни архитектор, в общем, никто… Наверно, пустяки.

Г-н Шаплар поднял глаза, посмотрел на легкие леса, пристроенные недалеко от окна, у которого он стоял, на высоте обширной галереи, занимавшей весь первый этаж его дома, потом отвернулся и стал опять глядеть на улицу, где почти не было прохожих, так как жители этих аристократических особняков к такому часу все разошлись по театрам, клубам и светским приемам.

— Вот убогий экипаж! — прошептал он, увидев ветхую извозчичью повозку с тощей клячей, стоявшие неподалеку. — Ну и ну! Значит, есть еще в Париже колымаги без дутых шин или резиновых покрышек? До чего же надо дойти, чтобы сесть в эту развалюху? И где кучер?

Эти размышления г-на Шаплара были, разумеется, вызваны его вынужденным бездельем и расстроенными нервами.

По правде говоря, карета извозчика, стоявшая возле особняка, ничем не отличалась от других, заполнявших парижские улицы, разве что была уж очень грязной и обшарпанной.

Г-н Шаплар все еще курил. Но ему хотелось пить. Он спокойно налил себе стакан воды, залпом проглотил его, а напившись, вскочил, одним очень гибким для его возраста движением отодвинул кресло и снова посмотрел в окно:

— Но какого черта он тут торчит, этот извозчик? — пробормотал он, будто против воли. — Вот дьявольщина! Будь я трусом, мне бы он напомнил знаменитого Ночного Извозчика, о котором когда-то толковали и о ком мне рассказывал недавно этот занятный журналист, Жером Фандор, представленный мне Жювом… Ну, что за бред такой! Ночной Извозчик… Возница мертвецов! Возница убийц! Все это репортерские выдумки… Лучше бы не думать об этом и лечь спать. Завтра надо зайти в министерство и в Префектуру, чтобы разобраться во всех этих делах с «Пари-Галери».

Г-н Шаплар на этот раз решительно отошел от окна и, бросив в пепельницу недокуренную сигару, собрался было пройти в галерею, как вдруг остановился.

— Кто там ходит? — спросил он.

Его голос громко прозвучал в гулкой пустоте лестницы, разбудив отдаленное эхо, но ответа не было.

— Странно, — пробормотал г-н Шаплар, — я готов поклясться, что слышал, как кто-то ходит… двигается, словом…

Тут же он пожал плечами и снова направился в галерею.

— Это, должно быть, Батист прибирает в курительной, — подумалось ему.

Он приоткрыл дверь этой маленькой комнатки — там было темно и Батиста там не было.

— Почудилось, — пробормотал г-н Шаплар, — почудилось…

Он снова направился вперед и уже дошел до конца галереи, как вдруг опять остановился.

— Ей-богу, — признался он сам себе, — нечего мне хитрить с собой… если я не пойду и не посмотрю, всю ночь буду беспокоиться!..

Ему казалось, что шум, только что смутивший его, раздавался в столовой, поэтому он снова прошел из конца в конец всю галерею, повернул выключатель и убедился, что в столовой никого нет.

— Ладно! Ладно! — сказал он, улыбаясь, — очевидно, я сошел с ума, никого нет, никто тут не ходит, прямо какой-то сон наяву. — И добавил снова. — С ума схожу, вот что такое нервы, совсем одержимым стал!

Г-н Шаплар ушел из столовой и направился по галерее к себе в спальню. Убедившись, что ему просто почудилось, он уже не прислушивался к каким бы то ни было звукам и шел большими шагами, что-то даже насвистывая.

Увы! Этот свист внезапно застыл у него в горле.

В этот миг он находился примерно на середине галереи, между столовой на одном ее конце и дверью в спальню — на другом; справа от него изумительно красивая лестница кованого железа вела к выходу из особняка в парк Монсо, а справа стена была затянута великолепным гобеленом и перед ней красовались старинные рыцарские доспехи с тончайшей чеканкой, которым нашлось бы достойное место не только в национальном музее, но даже в коллекции какого-нибудь американского сахарного короля.

Но то, что вызвало внезапный испуг г-на Шаплара, могло и впрямь напугать кого угодно.

Ему показалось, нет, он увидел, да он и сейчас еще видел, как один из этих рыцарей в доспехах, стоявший перед ним, вдруг пошевелился, ожил, соскочил с подставки и пошел ему навстречу, размахивая руками. И там, где полагалось быть глазам, что-то вспыхивало в отверстиях рыцарского шлема.

Г-н Шаплар чуть не потерял сознание от неожиданности и испуга. Однако он был крепок духом, — это был дух борца, привыкшего сражаться со всякими жизненными трудностями, как нравственными, так и физическими.

Он быстро взял себя в руки и уже был готов действовать.

Увидев, как этот рыцарь в доспехах соскочил со своей подставки и шел к нему, отбросив в то же время свою драгоценную шпагу, г-н Шаплар отступил на шаг и сунул руку в брючный карман.

Как всякий богатый человек, опасающийся нападения грабителей, г-н Шаплар был всегда вооружен. Он выхватил свой браунинг, чудесное оружие, которое искусные ювелиры разукрасили тонкой чеканкой и инкрустациями золотом, серебром и платиной, поднял руку и выстрелил!

Шесть пуль ударились о панцирь, скользнули по дамасской стали и отскочили рикошетом во все углы галереи, прорвав холст картин, разбив статуи, а оживший рыцарь в доспехах все так же шел вперед!

Оставшись безоружным, г-н Шаплар ждал… Ждать ему пришлось недолго. Из-под железной маски, из отверстия между краями забрала раздался красивый, ничуть не дрогнувший, насмешливый мужской голос:

— Ну что, кончили упражняться в стрельбе? Теперь вы убедились, господин Шаплар, что качество ваших старинных рыцарских доспехов действительно очень высокое, металл отлично закален и не боится вашего браунинга? Верно? Тогда побеседуем!

Г-н Шаплар закричал, тщетно стараясь, чтобы голос не дрожал:

— Кто вы такой? Что вам от меня надо? Мой слуга здесь, рядом, убирайтесь, или я позову его на помощь, уходите…

Ему не удалось закончить.

Тот же насмешливый голос незнакомца с опущенным забралом прервал его:

— Спокойно! — сказал он, — спокойно! Вы ведете себя как ребенок. Кто я такой? Что мне надо? Не остроумно и некстати, господин Шаплар, угрожать, что позовете слуг. Во-первых, они не придут вам на помощь по той простой причине, что в вино им подмешали снотворное, и они сейчас крепко спят. И Батист, и остальные… Кто я такой? Ха! Вы достаточно скоро это узнаете…

Г-н Шаплар в свою очередь перебил его:

— Что вам от меня надо?

— Что мне надо… гм, это вопрос уже более четкий и более умный.

Незнакомец потребовал уже другим, резким, повелительным, властным голосом:

— Ключи! Ключи от вашего сейфа!

— Но… — начал было г-н Шаплар.

— Я сказал: дайте мне ваши ключи, я никогда не приказываю дважды: ключи, или я убью вас!

Незнакомец, все еще не видимый под сплошными доспехами, держался так властно, что г-н Шаплар не посмел сопротивляться; в конце концов, что значила для его огромного состояния потеря пусть даже крупной суммы!

Он вынул ключи и положил их на протянутую к нему руку в металлической перчатке.

— Теперь скажите ваш тайный код… Код вашего сейфа?

Г-н Шаплар, понимая, что возражать не приходится и надо делать хорошее лицо при плохой игре, проговорил слабым голосом:

— Я открываю сейф, набирая по буквам слова: труд, упорство, воля…

— Прекрасный девиз! — с издевкой подхватил голос.

Г-н Шаплар теперь был готов ко всему. Он назвал правильную комбинацию букв, с помощью которой открывался сейф, понимая, что стоящий перед ним бандит сейчас привяжет его к какому-нибудь предмету из обстановки, потом, лишив его возможности звать на помощь, ограбит особняк, очистит сейф, но в конце концов уйдет, не причинив ему другого зла.

Размышления его прервал насмешливый голос:

— Что ж, господин Шаплар, очень разумно с вашей стороны, что вы так кротко дали мне нужные сведения. Теперь я уверен, что мы с вами договоримся. Черт возьми, мы же не дураки, правда?

— Что вы еще хотите? — задыхаясь, спросил г-н Шаплар, снова испуганный этой речью.

— Ба, сейчас узнаете, но послушайте-ка, что это вы так побледнели? Гм! Скверная у вас рожа сейчас. Что это с вами? Боитесь? Вы боитесь? Как жаль! Поверьте, я сочувствую вашим бедам, господин Шаплар! Ну, вам лучше беседовать со мной сидя… Садитесь! Я позволяю вам сесть!

Незнакомец, владевший собой в такой же мере, как был взволнован и ошеломлен г-н Шаплар, придвинул ему кресло, в которое и упал окончательно обессиленный миллионер, совершенно лишенный возможности даже сопротивляться.

Незнакомец продолжал насмехаться.

— Вот так-то! — заявил он. — Вам лучше стало? Удобно сидите? Да? Я в восторге! Итак — побеседуем!

— Но что вам нужно? Кто вы такой?

— Слишком много вопросов сразу… Ну, ладно, раз вы так уж любопытны, а я имею возможность, ответив, доставить вам большое удовольствие, зачем же мне отказывать вам в этом? Кто я такой, господин Шаплар? Мое имя, должно быть, известно вам; итак, разрешите представиться! — До сих пор голос незнакомца звучал мягко, с ласковыми интонациями, теперь же в нем зазвучал металл. — Я — Фантомас!

— Фантомас?!

Услышав страшное имя, г-н Шаплар задрожал от ужаса и вскочил с кресла, прижав руки к груди, как бы сдерживая бешено бьющееся сердце.

— Фантомас! Вы — Фантомас! — прохрипел он. — Чего же вы хотите от меня?

Фантомас — а это был он, этот неуловимый Повелитель ужасов, проникший в дом через окно с помощью лесов и в рыцарских доспехах поджидавший появления г-на Шаплара, — Фантомас ответил:

— Чего я хочу? Ха! Это очень просто… очень просто… однако прошу вас, господин Шаплар, отнестись к этому с предельным вниманием… Господин Шаплар, только что я подшучивал… но сейчас я меняю тон… Берегитесь, я уже не смеюсь, я приказываю!..

Г-н Шаплар не мог ничего возразить, и Фантомас продолжал:

— И вот что я вам приказываю: вы, господин Шаплар, без малейшего промедления укажете мне, где находится ваша продавщица Раймонда… ваша пленница Раймонда, хотя этот болван Жюв полагает, что это не так… Немедленно, слышите, мы с вами освободим Раймонду, а не то…

Г-н Шаплар упал на колени перед Фантомасом и завопил:

— Клянусь вам, что…

— Не то вы умрете!

Г-н Шаплар едва слышным голосом, задыхаясь, еле шепча, как умирающий, повторил:

— Клянусь всем, что у меня есть святого, Раймонды здесь нет! Клянусь жизнью, я не похищал эту девушку!

Увы, Фантомас был твердо убежден в обратном. Бандит твердо верил и считал, что у него есть на это все основания, будто похитителем Раймонды был именно злополучный владелец фирмы.

Какую бы цель ни преследовал Фантомас, разыскивая продавщицу из «Пари-Галери», — не такой он был человек, чтобы поверить клятве, он был из тех, кто никогда не признает, что был неправ. Железная перчатка, надетая на его правую руку, грубо сжала плечо г-на Шаплара; он был брошен на пол.

— Вы — похититель Раймонды! — заявил Фантомас. — Я даю вам десять секунд, чтобы сказать, где вы прячете вашу пленницу… Считаю: один! два! три!..

— Сжальтесь… сжальтесь… это неправда!

— Четыре!.. пять… шесть!

— Клянусь честью! Вы ошибаетесь! Нет, не убивайте меня!..

— Семь!.. восемь!

— Да я сам дал бы все, что угодно, чтобы отыскать Раймонду.

— Девять!

— Сжальтесь!

— Десять! Я вас предупреждал!

И произнеся роковое слово, отмерившее последнюю секунду, которая еще оставалась г-ну Шаплару, Фантомас бросился на него. И тут разыгралась страшная, чудовищная сцена, подобная бреду безумца.

Фантомас вытащил из-под своего панциря мокрую тряпку, покрытую толстым слоем глины. Бандит, упершись коленями о грудь несчастного миллионера, наложил ему своеобразную маску на его лицо.

Мягкая, хорошо размятая глина пристала к лицу г-на Шаплара, приняла форму его подбородка, затекла в ноздри, заполнила рот, открывшийся для последнего хрипа, последнего крика…

Сопротивляться г-н Шаплар не мог. Отчаянные бешеные судороги сотрясли его тело, руки взметнулись в последний раз, скрюченные пальцы, казалось, царапали пустоту; потом тело его выгнулось, из-под маски раздался слабый стон, уши, на которые смотрел Фантомас, покраснели, потом стали лиловыми и наконец — черными.

Вскоре тело его осталось неподвижным.

Г-н Шаплар был мертв!

Директор «Пари-Галери» был теперь всего-навсего изувеченным трупом, с лицом, искаженным страшной усмешкой неописуемой смертной муки.

Фантомас медленно поднялся с колен. Он убрал тряпку с глиной, наложенную на лицо его жертвы, и наклонился над мертвецом.

— Ну что ж, — сказал он спокойным и довольным голосом, — вот я испробовал сегодня еще один, новый способ; результат оказался превосходным, и славный господин Шаплар вовсе не будет изуродован… Через десять минут лицо его примет обычный, спокойный вид, черты разгладятся… право, хорошо! Очень хорошо!

Чудовище-убийца был, по-видимому, весьма доволен собой и с удовлетворением разглядывал убитого им человека; затем он небрежно смял в комок глиняную маску, сунул ее в карман, снял по частям надетые доспехи и потянулся, как человек, закончивший удачную работу.

— Сейчас заглянем в сейф, — сказал он, — а потом… Ну, что ж, потом мы оба отправимся в путь.

Оба? Кого же он имел в виду?

Глава 15 В ГЛУБИНЕ СКЛЕПА

Что же произошло в тот момент, когда Жером Фандор поднялся на борт «Жанны-Мари»? Как случилось, что молоденький юнга упал с баржи в Сену?

Молоденький юнга был никем иным, как Раймондой, прелестной продавщицей из «Пари-Галери»; напуганная всем, что ей пришлось пережить, она приняла решение переодеться на некоторое время в мужской костюм, затеряться в преступном мире, спрятаться в нем; а в тот миг, стоя на корме баржи, она рассматривала женское платье, купленное у Бузия за несколько дней до того.

Со страстным любопытством рассматривала она это платье. Она вертела его и так, и этак, ничего не понимая: ведь это черное платье, найденное ею в куче тряпья, которым торговал Бузий, было некогда ее собственным платьем, платьем продавщицы из «Пари-Галери».

Каким образом это платье, которое Раймонда сняла по требованию Фонаря вскоре после того, как апаш ее похитил, — каким образом попало оно в руки Бузия?

Почему оно было кое-где порвано и запачкано, почему оно было влажным, как будто долго пролежало в воде?

Раймонда и подозревать, конечно, не могла, что это платье носила Пантера, что Пантеру убил Фонарь, а потом бросил ее труп в Сену, поэтому она не могла найти никакого объяснения этой загадке, которая интересовала ее все больше и больше.

Итак, спокойно размышляя об этом на корме баржи, Раймонда подняла голову и вдруг увидела Жерома Фандора, который только что поднялся на борт.

Что же происходило в душе девушки, в душе этой беглянки? Был ли ее поступок вызван какой-то тайной причиной? Или же она попросту решила убежать от незнакомого человека?

Как бы там ни было, Раймонда вскочила и, не выпуская из судорожно сжатых рук свое платье, платье продавщицы, очертя голову бросилась вниз, в темные воды Сены.

Плавала девушка превосходно. Сперва ее подхватило течение, а потом, сильными взмахами рассекая воду, она направилась к другому берегу, противоположному тому, где была пришвартована «Жанна-Мари». Она плыла вперед, сопротивляясь довольно сильному течению, никакая опасность, по всей вероятности, ей не грозила, как вдруг что-то стеснило, как бы сковало ее движения.

— На помощь! Я… я…

Сдавленным голосом попыталась она позвать на помощь, но тут же пошла ко дну. Вода шумела у нее в ушах, она задыхалась, ей казалось — вот-вот она умрет.

Раймонда закрыла глаза, не в силах бороться. Еще несколько мгновений в мозгу еечто-то отчаянно звенело, потом судорога железным узлом стиснула ей горло, потом она погрузилась в беспамятство, в небытие… Она больше не билась, она уже исчезла в глубине реки, потонула!

Эта драма разыгралась в течение нескольких секунд, и как раз в тот миг, когда Раймонда окончательно погрузилась в пучину вод, Жером Фандор и папаша Дени, стоя на палубе «Жанны-Мари», невольно указали пальцем туда, где прямо у них на глазах, к их изумлению и ужасу, снова появились те самые, непостижимые, загадочные, таинственные световые пятна!

Сперва это было нечто смутное и неопределенное, словно непрестанное и в то же время неслышное жужжание, как тепло, не имеющее никакого источника, как темный луч, затерявшийся во мраке, не будучи в силах этот мрак преодолеть!

Но вскоре из хаоса смутных ощущений возникли новые, более четкие! Было холодно, страшно холодно и при всем том в этом леденящем холоде что-то жгло огнем, что-то как щипцами рвало тело, что-то будто иглами кололо нервы, вызывая неистовый крик боли.

Неистовый крик? Да нет же. Все было тихо, но это была тяжкая, глубокая, безмерная тишина, которую ничем не нарушить, тишина, как бы царящая внутри сплошной, непробиваемой мраморной глыбы. Тишина небытия…

Но чьи же это были ощущения? Чьи?

Вот вопрос, которым задавался тот или та, кто их испытывал…

— Кто я? Где я? Мертва или жива?

Шли минуты, или секунды, или века. Оставалось одно — все то же пугающее чувство полного непонимания. И все то же странное ощущение — все более и более нестерпимое — обжигающего жара и леденящего холода.

Внезапно жертва этого мучительного бреда проговорила слабым голосом:

— Вспоминаю! Я — умерла! Я — Раймонда! Умерла?..

Но мертвые не вспоминают. Нет, это медленно ползла мысль несчастной девушки, мало-помалу возвращающейся к жизни.

Она просыпалась.

Раймонда, утонувшая в Сене, постепенно оживала. Понемногу она приходила в сознание, наблюдая за собой с любопытством и в то же время со страхом. Действительно ли она жива или это какая-то иная жизнь? Она так отчетливо чувствовала прежде, что умирает, и сейчас понимала, что уже разучилась жить.

Но вот внезапно кровообращение, ослабевшее, почти что остановившееся во время ее обморока, начало с трудом восстанавливаться и набирать прежнюю силу.

На этот раз Раймонда полностью очнулась и уже была способна соображать и действовать. И тут ее охватило жгучее любопытство.

— Где я? Что со мной случилось?

Раймонда все еще чувствовала себя разбитой, все кости ее ныли, болели все мышцы. Она прекрасно помнила то мгновение, когда, плывя по Сене, она вдруг почувствовала, что ей становится непосильно тяжело, трудно, утомительно двигаться, что плыть дальше она не может и тонет, идет ко дну… Но относительно того, что было дальше, память не сохранила ничего, она больше ничего не помнила, не знала…

Жизнь постепенно возвращалась к ней, кровь с удвоенной силой билась в жилах, бодрила ее, возвращая ей прежнюю энергию.

«Черт возьми, надо наконец посмотреть, где я», — подумала она.

Но она была еще такой усталой, смерть была еще так недалеко от нее, что, размышляя обо всем, она еще не открыла глаза. Веки ее слиплись, ей казалось, будто кто-то закрыл ей глаза, склеив ресницы, но все же нечеловеческим усилием она поборола эту болезненную вялость, заставила себя открыть глаза и посмотрела вокруг.

Ничего определенного она не увидела.

Что это за тусклый, едва различимый свет? Что же это — еле видное, но светлое, вплотную прижатое к ее глазам?

Сперва Раймонда решительно ничего не понимала, потом она стала догадываться, и с ее губ, молчавших до сих пор, издававших только жалобные, бессмысленные стоны, сорвались первые слова:

— Простыня… Это простыня…

С этих слов, услышанных ею самою, началось ее подлинное пробуждение. Как-то вдруг притупился ужас, только недавно терзавший ее, не давая ощутить, угадать, что же происходит в действительности.

Она резко выпрямилась и села на своем твердом, холодном ложе. Она была запеленута в простыню… она встряхнулась, подняла руки, сбросила эту ткань, непонятно зачем облепившую ее, осмотрелась вокруг и вдруг, ахнув от ужаса, почувствовала, что снова находится во власти кошмара, бредовых видений, галлюцинаций…

Где же она все-таки?

Кинув взгляд кругом, Раймонда прежде всего увидела, что она наполовину раздета и что те, кто обернул ее сброшенной сейчас простыней, уложили ее на длинный, слегка наклонный мраморный стол. Пол был вымощен красноватыми плитами.

И в неясном полумраке, какой обычно царит в подвалах, куда свет еле проникает через небольшую отдушину, ей смутно виделись другие, так же наклонные столы и на них очертания белых фигур, укутанных в белые простыни, точно так, как была только что укутана она.

— Но… но… — пробормотала девушка, — где же это я? Где я? Морг, это морг! Меня нашли в реке… решили, что я утонула… Ах!

Но она тотчас же отказалась от этого страшного предположения. Она внимательно посмотрела вокруг себя, и то, что она увидела, убедило ее, что она ошиблась и находится она вовсе не в морге.

На столах страшного помещения, где несчастная Раймонда постепенно возвращалась к жизни, были развешаны предметы, способные внушить нечеловеческий ужас. Прижатые один к другому, подвешенные к потолку на длинных веревках и сплошь покрывая собой стены, красовались бесчисленные уродливые скелеты. В полумраке тускло отблескивали белые кости, а черепа с пустыми глазницами и угрожающей усмешкой оскаленных челюстей, распевали, казалось, бесконечные, беззвучные заупокойные мотивы.

— Скелеты? Что означают эти скелеты? Почему их так много? Различного вида? Любой величины?

Раймонда не могла отвести от низ глаз, словно магнитом смеющиеся оскалы притягивали ее взгляд; были тут крупные скелеты — когда-то, видимо, это были крепкие и сильные люди; другие же, тонкие и хрупкие, изжелта-белые, как слоновая кость, казались совсем легкими и наводили на мысль о том, что это кости подростков и женщин; наконец, совсем маленькие и, очевидно, невесомые были, по всей вероятности, останками детей, может быть, вовсе младенческого возраста.

Казалось, будто какой-то спрут затащил сюда своими щупальцами бесчисленные разновидности человеческих скелетов.

Бледная, растерянная Раймонда, чувствуя, что вот-вот опять лишится чувств, отвела, наконец, глаза от стен и взглянула на соседние столы. Раньше она их плохо разглядела. Теперь она видела их более отчетливо. И то, что она увидела, испугало ее еще больше, как будто ее коснулась рука мрачной богини Смерти.

На двух столах, стоящих возле нее, лежали две белые фигуры, запеленатые в простыни, служившие им саваном, и она догадалась, что это за простыни.

Но что же она увидела чуть подальше?

Обезумев от ужаса, она спрыгнула со своего ложа. Под ногами она чувствовала влажный, леденящий холод липких плит. Она подбежала, а вернее, дотащилась до последних столов.

— Боже мой! Боже мой! — хрипло вырвалось у нее.

На этих последних столах лежало нечто отталкивающее, отвратительное, неописуемое, нечто превосходящее по своему ужасному виду все, что может представить себе самое разнузданное воображение.

Во всю длину распласталось на одном из этих столов тело мертвой женщины, очевидно, молодой, так как руки и ноги ее еще сохранили изящные и благородные очертания… Но это тело уже полностью разложилось. Страшным образом фосфоресцировала лиловая плоть; одного глаза не было вовсе, на его месте было пустое отверстие, половина левой щеки свисала, как тряпка. На месте живота омерзительно кишели и вились черви, которым отдается на расправу человеческое тело, когда становится падалью.

— Боже мой! Боже мой! — опять прохрипела Раймонда, откинувшись назад. Но этим движением она толкнула другой стол, и что-то тяжелое и в то же время рыхлое свалилось оттуда и шлепнулось на пол с глухим, мягким звуком. Раймонда бросила на это беглый взгляд и побледнела еще пуще.

То, что упало, было человеческой ногой, оторвавшейся от бедра, но еще сохранившей на себе, по странной случайности, нетронутую тлением плоть. Зато кости стопы и голени были полностью обнажены и даже как-то отскоблены.

— Но я сошла с ума, обезумела… — пробормотала несчастная Раймонда и побежала, схватившись за голову, на другой конец помещения.

Увы! Пробегая мимо стола, где незадолго до этого она лежала сама, завернутая в белый саван, она в спешке зацепилась ногой за конец этого савана и потеряла равновесие. Она попыталась освободить ногу, еще больше запуталась в складках савана и упала. Но, падая, взмахнув руками, она ухватилась за какой-то предмет, опрокинула его на себя и с невообразимым ужасом почувствовала, что на ее обнаженную руку льется какая-то холодная жидкость, льется медленно, капля за каплей, и застывает тут же, и жидкость эта — красного цвета, и жидкость эта — кровь. Отчаянным движением она все-таки вскочила на ноги.

Погреб, где она находилась, был невелик. Двумя прыжками она оказалась у противоположной стены и прижалась к ней спиной. Все смешалось в ее мозгу, она уже не видела больше того, что окружало ее — белые столы с мертвецами, лежащими бок о бок, обнаженный труп, кишащий червями, чуть подальше и тесные ряды скелетов вдоль стен, скелетов, смеющихся над ее испугом и как бы танцующих, один за другим, в страшном хороводе смерти.

Долгое время девушка оставалась в неподвижности, чувствуя, что мозг ее вот-вот не выдержит, и либо смерть, либо безумие избавят ее, наконец, от все растущего страха.

Где же она находится? Что с ней случилось? К счастью, несмотря на страх, любопытство не покинуло ее. Ей хотелось отдать себе точный отчет в том, что с ней произошло, и это желание привязывало ее к действительности, не давало ее измученному рассудку впасть в безумный бред.

— Где же я?

По-видимому, Раймонда обладала какой-то яростной энергией, замечательно крепкими нервами, если она была еще в силах задавать себе этот вопрос. Она настойчиво допрашивала себя, напрягая всю свою волю. Гоня прочь страх перед окружающей ее смертью, перед этой уродливой, оскаленной смертью в самых гнусные ее проявлениях, Раймонда решилась смотреть и видеть, и вот она видела.

Да! Она находилась в погребе, тусклый свет шел не кз отдушины, как ей сперва показалось, а падал от коптящей лампы, подвешенной к потолку.

Где же вход?

Этот простой вопрос сперва не пришел ей в голову, теперь же она заметила две двери на одной из стен. Но обратив на них взгляд, она тут же вскрикнула от испуга.

Из-под одной двери пробивался тоненький луч света, это означало, что по ту сторону есть кто-то живой и бодрствующий.

Любая другая, но не Раймонда сочла бы этот луч знаком спасения, любая другая бросилась бы к этому свету, говорящему о чьем-то присутствии, любая другая позвала бы на помощь, побежала бы к двери, однако Раймонда проявила прямо противоположные чувства.

«Бежать! Надо бежать, — думала она, — бежать во что бы то ни стало и как можно скорей, но как?»

И тут вдруг она поймала себя на том, что наполовину обнажена. Можно ли решиться на побег в таком виде? Решиться, почти без надежд на успех? Конечно, нет!

Но ее охватила настоящая лихорадка. Уже совсем равнодушная к трупам, окружавшим ее и, казалось, разглядывавшим ее застывшими глазами, следившим за каждым ее шагом, за каждым движением, она шла между столами.

— Вот тут, тут, — прошептала она, — тут, кажется, я видела какую-то одежду.

Она не ошиблась.

В углу, действительно, валялось вперемешку старое тряпье. Раймонда стала торопливо шарить в этой куче. Лохмотья были отвратительными, грязными, запачканными зеленоватой тиной. Должно быть, это была одежда несчастных покойников, которые спали последним сном в этом погребе, но Раймонде это было безразлично. Ее дрожащая рука вытащила из кучи ветоши юбку, блузу, широкий плащ. Трех минут хватило несчастной девушке, чтобы надеть их на себя; с безумной радостью напялила она эти холодные, влажные, липкие тряпки. С ее уст сорвалось только одно слово: Бежать… бежать… бежать…

Одевшись, сунув ноги в найденные тут же старые башмаки, Раймонда осторожными шагами, сдерживая дыхание, направилась ко второй двери, под которой не было света.

— Бежать! Бежать! — шептала она. — Сейчас убегу отсюда…

Но внезапно, проходя мимо первой двери, Раймонда застыла в неподвижности и оцепенении, охваченная страшной дрожью.

— Боже мой! Боже мой! — пробормотала она. И стоя на месте, опираясь рукой о стену, перепуганная, но в то же время с горящими энергией глазами, Раймонда долго прислушивалась к разговору в соседней комнате, где живые люди громкими голосами тревожили сон своих соседей, мертвецов!

Глава 16 МЕРТВЕЦ НА КОЗЛАХ

«Очень спокойной выглядит эта улица… Ничего тут не происходит… и даже никто тут не проходит, по правде говоря… Спрашивается, зачем я, круглый болван, упорно сторожу здесь, хотя в этом нет никакой необходимости и пользы тоже никакой. Торчу тут в темном углу и выгляжу точь-в-точь так же глупо, как шляпа на тумбе, или блоха в ампуле с лекарством, или депутат перед избирателями… А что, если уйти?.. Нет, ни за что. Буду жертвой долга, раз уж я принял решение наблюдать в течение всей ночи. Только вот сигареты кончились… Ну и что? Могу же я, наконец, пойти купить пачку… даже позволю себе раскошелиться на «Египетские». Правда, это обойдется дорого… Нет уж, дождусь пока старик Шаплар, ради которого я затеял всю эту возню, оплатит мне самый шикарный табак, скажем, «Скаферлати», не будем залезать в непомерные траты… Фортуна нынче жестока… Ну, взглянем еще разок: никого? Никого? Никого, отлично, все прекрасно! Пол-оборота налево — и через четверть часа я снова тут как тут!»

Этот монолог произносил не кто иной, как удивительнейший человек Жером Фандор. Вот уже целый час он, спрятавшись за углом улицы Мурильо, не спускал глаз с особняка г-на Шаплара, богатого владельца «Пари-Галери».

Жером Фандор подсмеивался над самим собой и бранил тоже самого себя. Отважный приятель Жюва старался сохранить бодрое настроение и с этой целью ругательски себя ругал. А на самом-то деле он себя обманывал, ибо вовсе на себя не злился и подшучивать над собой не имел никакого желания.

Накануне Жером Фандор посетил баржу «Жанна-Мари», твердо решив разузнать все, что можно, насчет ежедневных загадочных происшествий на Сене. Но главной целью посещения баржи был странный юнга, о непонятном поведении которого рассказал ему бывший бродяга, а теперь — торговец подержанным платьем Бузий.

Однако события развернулись так, что у него не было времени заняться как следует этим юнгой. Не успел он подняться на борт «Жанны-Мари» и начать расспрашивать папашу Дени, как тот, ахнув от изумления, указал ему на середину реки, где четко вырисовывались те самые световые пятна, которые вот уже несколько дней занимали Фандора и будоражили общественное мнение.

Разумеется, Жерома Фандора совершенно ошеломило появление таинственного, необъяснимого сияния. Он вместе с папашей Дени спрыгнул в ялик, но хотя оба и налегли на весла что было сил, ничего они не увидели, когда добрались до места. Зато поделились друг с другом удивлением по поводу другого, таинственного и трагического события — исчезновения маленького юнги.

— Он замечательно плавает! — сказал поначалу папаша Дени, когда его молодой помощник нырнул в реку в момент появления Фандора на палубе «Жанны-Мари». — Так что не беспокойтесь…

Но несколько минут спустя старик пожалел, что сказал это.

Юнга на берегу не появился, на зов не отвечал — исчез! «Быть может, утонул? Сбежал?»— подумал Фандор.

Все было очень неясно, в этой истории было что-то загадочное и трагичное, и это сильно смущало и тревожило Фандора.

Почему этот парнишка бросился в воду, едва только журналист поднялся на борт? Что с ним сталось? Не связано ли его исчезновение с поразительным, необычайным появлением светящихся пятен? Но где же, черт побери, был источник этого света?

Взволнованный Фандор засыпал всевозможными вопросами папашу Дени, но не получил ни единого толкового или просто интересного ответа от славного старика — хозяина «Жанны-Мари».

— Вот уже пятый или шестой раз, — сказал тот, — вижу я эти проклятые огни и каждый раз так же ненадолго; то они здесь, то они там, то вверх по течению, то вниз, иногда за полночь, иногда с вечера, и ведь ничего не случается ни до их появления, ни после, словом, совершенно ничего я не могу вам на этот счет доложить, ни малейшей подробности, кроме того, что я уже говорил. Вот расспросите остальных речников на соседних баржах, ручаюсь — они вам ничего другого и не расскажут!

Фандор не преминул последовать совету папаши Дени. Пораженный появлением светящихся пятен, он уже забыл о своем намерении побеседовать с юнгой и принялся расспрашивать речников на баржах, пришвартованных к тому же берегу, что и «Жанна-Мари».

К сожалению, сколько он ни лазал по баржам, сколько ни разговаривал со всеми встречными речниками, ничего интересного он не узнал. Все эти славные люди, будь то владельцы барж или их служащие, от всей души старались отвечать на его вопросы, все они повидали пресловутые световые пятна, все были напуганы ими, все строили самые разнообразные предположения на их счет, но ни одно из этих предположений не стоило сколько-нибудь серьезного внимания.

Фандор разозлился и ушел, проклиная про себя всех речников, а в особенности — хозяина «Жанны-Мари».

«Вот скотина, симпатичная скотина, но все-таки скотина… Смотри-ка, я и не подумал спросить его, не знает ли он случайно того престранного субъекта, что подошел сегодня ко мне на берегу и увел несчастного бродягу-пса. Да ладно, это все неважно…»

Фандор вернулся домой и с обычной искренностью признался себе, что в этот день он не выполнил своего долга, не сделал никакого интересного открытия и даже не напал хотя бы на самый ничтожный след.

— Ладно, — откровенно сказал он себе, — сегодня, дружище, ты остался с носом, пора тебе менять курс!

С чего же заново начать расследование? Какие факты, события, люди могут подсказать нужные сведения? Дать хоть малейший намек? Фандор напряженно раздумывал, борясь со сном, и мало-помалу из всех соображений осталось только одно.

— Бег ты мой! — воскликнул он тут и сел в кровати, сжав кулаки. — Как же мне раньше это не пришло в голову! Ведь единственный человек, за которым надо следить, не спуская глаз, человек, которому грозят чудовищные напасти, — это Шаплар.

Вот какая мысль внезапно осенила Фандора.

«Что происходило до сих пор? — спросил себя журналист. — Трагические события в «Пари-Галери». Почему же они происходили там? Чтобы заставить господина Шаплара освободить эту девицу Раймонду, которую он, кстати, и не думал похищать. Значит ли это, что господина Шаплара оставят в покое? Конечно, нет; это попросту значит, что тот или те, кто взялся за этого богача-промышленника, в скором времени нападут на него, но уже не в магазине, поскольку его там нет, а у него дома, в парке Монсо… Черт побери, нельзя терять ни минуты! Не знаю, что сейчас делает Жюв, но все равно, я знаю, что времени он зря не теряет, а мне следует теперь стать на стражу в парке Монсо…»

Таким образом, на следующий вечер Фандор после десяти часов терпеливой слежки, съев бутерброд на завтрак и крутое яйцо на обед, вынужден был признаться себе, что ночь, по всей вероятности, пройдет спокойно, ничего особенного не случится, и прячется он тут совершенно попусту.

Устав от тщетного ожидания, на которое он днем обрек себя, Фандор вышел из густой тени, облюбованной им в стороне от яркой цепочки газовых фонарей, и вышел на улицу Монсо.

«Я согласен ничего не есть, — журналист вернулся к привычному для него монологу, — я согласен ничего не пить, я согласен ради общественного блага стоять всю ночь на страже, но я не могу отказаться от радости выкурить хотя бы одну сигарету! Это выше человеческих сил! Такого обета воздержания я не давал, а посему иду в табачную лавку!»

Фандор запасся нужным товаром быстро и в изобилии. Из экономии, поскольку богатым он не был, он запихал в свои просторные карманы четыре пачки сигарет по пятьдесят сантимов, три коробочки ветровых спичек и, убедившись, что в этом удовольствии ему не придется себе отказывать, вернулся к особняку г-на Шаплара.

Было примерно одиннадцать часов вечера, и на аристократичной улице, где стоял особняк богатого владельца «Пари-Галери», не было ни единой живой души. Фандору, следовательно, можно было не прятаться, и он шел прямо по тротуару, держась, однако, вплотную к фасаду домов.

— Один! Дна! Три! — сосчитал Фандор. — Сколько же дней я буду вынужден созерцать этот пейзаж, где ничего не происходит? Три ночи — этого, пожалуй, будет достаточно. Ей-богу, если через три ночи я ничего тут не увижу… Досадно, конечно, что мне сегодня не удалось повидать Жюва, я бы поделился с ним моим планом, и мне думается…

Внезапно Фандор резким движением прижался спиной к стене шестиэтажного дома, справа от него.

С его губ сорвалось тихое ругательство, и он в полном изумлении сжал кулаки.

— Ах, дьявольщина, — сказал он, — неужели я ошибся?.. Но все же… Нет, это уж было бы чересчур!

Он осторожно наклонил голову и посмотрел в сторону особняка, где попусту простоял весь день на страже.

— Черт возьми, — продолжил он, — есть, конечно, способ это выяснить — надо разглядеть номер… да, но это риск… и все же… ах, дьявол его возьми!

Жером Фандор воскликнул это с яростью, с возмущением человека, которому помешали осуществить тщательно задуманный план.

— Дьявол его возьми, — повторил журналист, — он сейчас проедет здесь, что мне делать? Где спрятаться? Хорошо бы, чтобы он меня не видел, а я бы его рассмотрел…

Но такая нерешительность была недолгой, Фандор резко повернул назад, дошел до угла соседней улицы и там застыл в ожидании.

Чего же ждал Жером Фандор?

Поначалу на безмолвной улице не раздавалось ни звука. Разумеется, кругом, в богатых домах, все спали, поскольку не было там ни бала, ни приема. Час был еще слишком ранним для возвращения экипажей полуночников, проводивших вечер в ресторане или клубе, а слуги давным-давно поднялись к себе. Не трудно было догадаться, что там, в прихожих, за дверями, завешанными плотными портьерами, ждут возвращения хозяев лакеи, горничные и камердинеры, чтоб помочь им улечься спать и получить, наконец, право самим оказаться на долгожданном ложе.

Одного взгляда Фандора было достаточно, чтобы убедиться, что улица пуста, и тогда он сунул руку в карман, привычным, машинальным жестом проверяя, заряжен ли его браунинг.

— Я готов, — сказал он, — отлично!.. Предстоит поединок. В конечном счете надо решить, кто прав, а кто — нет, и главное — надо, наконец, во всем разобраться.

Молодой человек умолк и сновз прислушался. Где-то вдалеке, возле особняка г-на Шаплара, слышался стук копыт явно усталой, бегущей неровной рысцой лошади, встряхивающей на неровной мостовой свою плохо закрепленную колымагу.

— Что, если я ошибся? — прошептал Фандор. — Что, если это он? Вдруг я найду ключ ко всем этим тайнам, если Повелитель ужасов…

Фандор не успел закончить.

Лошадь все той же рысцой добралась как раз до угла улицы, где прятался Фандор. Он стоял спиной и сообразил, что надо дать экипажу проехать… Когда тот удалился всего на несколько метров, Фандор повернулся и, сильно побледнев, проводил его растерянным взглядом.

— Будь я тысячу раз проклят! — выругался журналист. — Нет сомнений, это он! Ах, я должен убедиться…

Почему же Фандор так заинтересовался экипажем, в котором, казалось бы, не было ничего необычного, ничего, достойного внимания? Это была обыкновенная старенькая извозчичья карета и тащила ее худущая кляча, а на козлах возвышался великан-кучер в белом кожаном цилиндре, чуть ли не по самые уши утонувший в огромном коричневом воротнике пелериной, — одним словом, это была старая извозчичья колымага — одна из тех, что стоят возле вокзалов убогие, дряхлые, готовые при первой же встряске рассыпаться на куски.

— Я должен убедиться, — повторил журналист, — но нет никаких сомнений, это и есть та самая повозка, которую я осматривал в таинственном сарае на улице Фландр и которая была брошена на мосту Мирабо; это ночной извозчик, но что же он делал возле особняка господина Шаплара, если только не привез туда или не увез оттуда неуловимого Фантомаса?

И поразмыслив таким образом, а на размышление ему хватило доли секунды, так как рассудок его, возбужденный появлением таинственной кареты, работал с поразительной быстротой и четкостью, Фандор бросился вперед и догнал ее, что для него, человека ловкого и гибкого, привычного к любым физическим нагрузкам, к разнообразнейшим гимнастическим упражнениям — для него это было даже не игрой, а забавой!

Он догнал ночного извозчика за три секунды. Обогнать? Ухватить лошадь за голову? Задержать кучера?

Но имеет ли он на это право?

Фандор не колебался.

— Прежде всего, — решил он, — требуется узнать, куда направляется эта карета. — И одним беззвучным, мягким прыжком, с кошачьей ловкостью он оказался на запятках. А стоя на них, уже было нетрудно уцепиться за верх и подтянуться, держа равновесие не хуже любого гимнаста, что было для него азбукой акробатики. Поэтому, едва вскарабкавшись на запятки, Фандор задиристо воскликнул:

— Но-но, лошадка, поехали! А уж если там, в этом почтенном экипаже, творится нечто подозрительное, вряд ли найдется такой хитрец, что мне помешает туда заглянуть!

Однако прошло несколько минут и оптимизм Фандора начал угасать вместе с его уверенностью в благополучном исходе опасного приключения, в которое он ввязался. Кто же все-таки сидит там, внутри? Сперва он надеялся заглянуть туда через окошко, вделанное, как обычно, в заднюю стенку. Однако он быстро убедился, что именно здесь-то такого окошка не было. Ветхий экипаж был слишком старого образца. Нечего было и думать о том, чтобы бросить туда взгляд.

— Ладно, — решил Фандор. — Будем действовать иначе. Заберусь-ка я на крышу этой повозки, схвачу с налета кучера за уши и черта с два он не ответит мне!

Забраться наверх, ухватить кучера за уши — все это было легко на словах, а вот сделать оказалось невозможным!

Когда Фандор вскочил на запятки зловещей колымаги, она ехала довольно медленно, но внезапно прибавила скорости и помчалась вперед. Ни о каких добавочных акробатических упражнениях нечего было и думать, Фандору и так хватало труда, чтобы удержаться на месте и не рухнуть на мостовую.

«Дьявольщина! — подумал журналист. — Неужели этот злосчастный возница не замечает, что взял меня на буксир? Чтоб ему провалиться! Можно подумать, что он изо всех сил старается меня потерять по дороге!»

И действительно — бойкая рысь лошади перешла теперь в галоп. С быстротой молнии промчались они по площади Этуаль и теперь во всю прыть неслись вниз по авеню Булонского леса.

— Если так пойдет и дальше, — проворчал журналист спустя несколько минут, — мне представится отличная возможность переломать себе все кости.

Извозчик внезапно сделал отчаянный поворот под прямым углом, налетел на поребрик тротуара и помчался дальше по бульвару, вдоль фортов, в сторону квартала Отэй.

— Черт проклятый! Куда он едет? Куда же он едет?

Фандору было уже не до смеха. Скорчившись на запятках, он еле удерживал равновесие на скользкой подножке, в то время как руки его тщетно пытались поудобнее ухватиться за крышу кареты. Мостовая здесь была неровной, экипаж то и дело подпрыгивал, лошадь бежала зигзагами, но все тем же галопом. Положение у Фандора было трагикомическое.

«Если я сорвусь, — думал он, — я, во-первых, переломаю себе кости, а затем, по всей вероятности, за что-то зацеплюсь и меня протащит дальше по дороге, а я все равно ничего так и не узнаю.»

Фандор охотно пожертвовал бы жизнью, чтобы узнать или, по крайней мере, согласился бы ради этого подвергнуться любой опасности, но как раз сейчас, когда казалось, что он вот-вот достигнет цели, ему вовсе не хотелось свернуть себе шею! Ибо все время, пока он цеплялся за карету, он не упускал из виду свое расследование. И несмотря на то, что это рискованное предприятие вполне могло кончиться катастрофой, он радовался от всего сердца!

«Нет, нет, — думал он, — я не ошибся, возница заметил, что я вскарабкался на запятки и гонит лошадь бешеным галопом вовсе не случайно, а чтобы от меня отделаться… Дудки, не отделается!»

Время шло, а он по-прежнему цеплялся за карету.

Они проехали по авеню Анри-Мартэн, повернули к Булонскому лесу; потом перед ними предстала Ла-Мюэтт — ее безлюдные, печальные сады казались еще прекраснее в лунном свете.

Извозчик ехал по бульвару, который тянется вдоль фортов до самого вокзала Отэй.

— Шикарные места, — бормотал Фандор, — мы проезжаем самые шикарные места… гм! Если мы отсюда выедем — плохо дело! По ту сторону авеню де Булонь начинаются пустыри, а там уже и Пуэн-дю-Жур. Нехороший район… Но неужели мы туда доберемся?

Фандор еще пытался шутить, но на деле был охвачен беспокойством. Мрачное путешествие на этой подозрительной колымаге действовало на него сильнее, чем он сам себе хотел признаться. Ах, заглянуть бы одним глазком туда, внутрь! Узнать, кто же этот таинственный ездок, затаившийся в повозке ночного извозчика! Но как раз это и было невозможным!

«А кучер-то, — думал Фандор, поднимаясь время от времени на цыпочки, едва лишь извозчик немного придерживал лошадь, — как это случилось, что он даже голову не повернул, когда я сюда вскочил, а ведь он это слышал, слыхал, будь он проклят!»

Внезапно он вздрогнул.

— Дьявольщина! — прошептал он.

Карета миновала авеню де Булонь, выехала на бульвар Мюрата и все с той же скоростью помчалась вниз к виадуку Пуэн-дю-Жур.

— Черт, сейчас мы будем возле Сены… О! Неужели?..

Невольно Фандору пришли на ум старые, обошедшие некогда весь Париж легенды о Ночном Извозчике, который свозил трупы убитых к Сене, молчаливой хранительнице всех тайн…

Нет, нет, прочь эти вздорные мысли. Не стоит уделять им внимания даже хотя бы на мгновение!

Фандор волновался все больше и больше; к тому же он страшно устал от пребывания в столь неустойчивом положении и уже начинал всерьез подумывать, не вытащить ли браунинг и выстрелить наудачу, в воздух, с целью испугать кучера и вынудить его остановиться, но тут он заметил, что лошадь мало-помалу замедляет бег.

«Неужели приехали?»— подумал журналист.

Внезапно лошадь перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась, тяжело дыша, чуть ли не перегородив улицу, словно ее удерживали силой или она чего-то испугалась.

Одним прыжком Фандор соскочил с запяток, бросился к дверце кареты и, грозя револьвером, крикнул:

— Ни с места, или я застрелю вас!

Конечно, угрожая таким образом невидимому ездоку, Фандор подвергался опасности со стороны сидевшего на козлах возницы, тем не менее он порывистым движением распахнул дверцу.

— Ни с места! — повторил он.

Но едва распахнув ее — с такой силой, что она чуть ли не сорвалась с петель, — Фандор отскочил в изумлении.

— Это еще что такое?

Карета была пуста, совершенно пуста!

— Эй, кучер! Черт побери, кучер!

Отскочив назад, Фандор подумал было, что сейчас же увидит вдалеке убегающую фигуру, хотя таинственный ездок, если такой существовал, никак не мог выйти незамеченным. Теперь Фандор бросился к невозмутимому вознице ночного экипажа.

— Кучер! Кто был в этой карете? Эй, отвечайте!

Кучер даже головы не повернул.

— Отвечайте же! — крикнул Фандор на пределе волнения. Убежденный, что именно кучер-то и является преступником, Фандор наставил на него револьвер и уже готов был схватить его за горло.

— Отвечайте! Руки вверх, или я стреляю!

Но в ответ на эти слова, которые Фандор выкрикнул громким голосом, особенно громким в полной тишине, царившей на пустырях вокруг бульвара, кучер даже не дрогнул, не поднял руку, остался недвижим.

Его поведение так удивило Фандора, ожидавшего яростной схватки с этим человеком, готовым, как он думал, дать ему отпор, что он тоже на мгновение замер в неподвижности.

— Вот как! — начал он. — Вы…

Но тут, произнеся эти слова, журналист, и без того очень бледный, побледнел еще больше.

Взбешенный, охваченный безудержным порывом, он вскочил на козлы и обхватил возницу обеими руками! И тотчас же, пошатнувшись, ошеломленный увиденным, охваченный ужасом, соскользнул на мостовую. Глухое восклицание вырвалось у него:

— Мертвец! Мертвец! Это же мертвец!

Какое-то короткое время Фандор не сознавал, жив он сам или нет, так потрясло его невероятное открытие.

Что же все это значило? В какую новую, зловещую, непонятную тайну оказался он замешан?

Отбежав сперва на несколько шагов от кареты, он снова подошел к ней, снова вскарабкался на козлы, где по-прежнему неподвижно восседал кучер.

Теперь журналист тщательно осмотрел необычайный экипаж, на котором он только что совершил столь страшную поездку.

— Мертвец! — повторил журналист. — Кучер-мертвец! Да когда же его успели убить? Он ведь только что правил лошадью… Да нет, я с ума сошел!.. Ага, понял, понял…

И он, действительно, наконец все понял. Сидя на козлах и наклоняясь вниз, он разгадал ужасную хитрость, на которую сперва попался: да, кучер, этот невозмутимый кучер, которому он тщетно угрожал, действительно был мертв. На труп был напялен коричневый плащ с многослойным воротником-пелериной, лицо скрывал огромный кожаный цилиндр, нахлобученный на лоб, чуть ли не касаясь поднятого воротника. Этот труп неподвижно сидел на козлах, и рука его держала вожжи, оттого что он был крепко-накрепко привязан к деревянной спинке с прибитой к ней подушкой; руки его тоже были привязаны к коленям — вот как тщательно приготовили несчастного для этой жуткой комедии.

— Черт побери, — сказал вслух Фандор, в конце растерявшись от сделанных им открытий, — кто же тогда правил лошадью, раз этот мертвец действительно мертвец? Но ведь кто-то же ею правил!

Оставив покойника на козлах, Фандор снова открыл дверцу кареты и заглянул внутрь.

— Какой запах! — прошептал он, так как ему чуть ли не стало дурно от страшной вони разлагающейся плоти, и, значит он не ошибся, когда осматривал эту карету в сарае, ясно, что она не раз служила для перевозки трупов и немало их перевезла!

Но тут же у него вырвалось чуть ли не радостное восклицание:

— Какой я дурак! — сказал он. — Я еще раздумывал, кто же правил лошадью. Да это детская игра! Кучер сидел на козлах и держал в руках фальшивые вожжи, а правил-то человек, сидевший в карете, правил настоящими вожжами, вот они, продернуты сквозь перегородку, через эти два отверстия под козлами, и таким образом можно отлично править изнутри, никто об этом и не догадается!

Но что-то в этом открытии еще не совсем устраивало Фандора.

Если было понятно, как покойник на козлах мог сойти за обычного кучера, то оставался невыясненным вопрос, каким образом человек, который завел карету в это глухое место, сумел выйти и убежать, оставшись незамеченным для Фандора.

— Нет, тысяча чертей, я в этом разберусь!

Фандор, желая дознаться до конца, забрался в карету ночного извозчика и, лишь оказался там, опять выругался:

— Ах! Будь я проклят! Да ведь это тоже ребенку должно быть ясно… Как же я не догадался?

И действительно, едва он поставил ногу на коврик, устилавший пол кареты, как с удивлением ощутил, что коврик уходит у него из-под ног. Пола не было, коврик держался не на досках, а просто на пружине. И тут Фандор отлично понял, каким образом таинственный ночной возница сумел обмануть его.

— Он проскользнул у меня под ногами, — сказал вслух Фандор, — да, сомневаться не приходится…

Впрочем, для окончательной проверки журналист сам проделал то же самое: сел на сиденье, потом, держась за дверцы, соскользнул вниз, на коврик. Коврик подался под его тяжестью, Фандор сполз на мостовую и пробрался между задними колесами.

— Да, это ясно даже ребенку, — повторил он, — и это означает также… Ах, никогда себе не прощу, я упустил Фантомаса!.. Безусловно, в карете ехал Фантомас, это он загнал ее на пустырь, здесь он мог с полной безопасностью придержать лошадь и соскользнуть на мостовую, в то время как я по глупости цеплялся за заднюю рессору. Он убежал, а карета еще катилась вперед… Но ведь когда я соскочил и подбежал к дверце, Фантомас, черт возьми, был от меня не более чем в десяти метрах!..

Фандор был в отчаянии. Только что проявив несравненную отвагу, он обвинял себя в небрежности и с обычной строгостью укорял себя:

— Надо было подумать, надо было сообразить…

Но тут же он вздрогнул.

— Все это так, — с казал он, — но в хорошую же историю я-то влип! Фантомас, если это был он, удрал, а я остался наедине с каретой, воняющей трупами, и с мертвецом на козлах! Весело, нечего сказать! Если вдруг появятся полицейские с обходом…

Внезапно среди потока беспорядочных мыслей одна особо пронзила его ужасом:

— Но этот мертвец… этот мертвец… он-то кто такой? И снова Фандор бросился к козлам и резким движением сорвал кожаный цилиндр. А когда голова трупа, наконец, обнажилась и предстала его взору в лунном свете, Фандор в испуге откинулся назад с криком:

— Шаплар! Это господин Шаплар! Этот мертвец, этот ночной извозчик — несчастный господин Шаплар!


Фандору на мгновение показалось, что он сходит с ума: еще бы — узнать господина Шаплара в привязанном к козлам трупе, изображающем ночного возницу обычной с виду кареты, подобной многим другим, что проезжают по всему Парижу, не возбуждая никаких подозрений.

Но вскоре ему удалось преодолеть ужас и вернуть привычное спокойствие. И поэтому с несколько нарочитой беззаботностью, за которой, естественно, еще скрывались остатки пережитого потрясения, он воскликнул:

— А, к черту! Тут и впрямь растеряешься: понять-то ни черта нельзя! Словом, остаются одно — пойти к Жюву.

Пойти к Жюву! Да, так он твердо решил, но — как пойти?

«Не могу же я, — думал Фандор, — бросить карету здесь на произвол судьбы. Как бы тут ни было безлюдно, все же вполне возможно, что кто-то по улице проедет, увидит ее, обнаружит мертвого кучера и это весьма усложнит расследование, за которое, несомненно, возьмется Жюв. Гм! С другой стороны, у меня нет ни малейшей охоты вести сей экипаж в полицейский участок и еще меньше хочется забраться на место, где сидел Фантомас, взяться за его вожжи и двинуться на улицу Бонапарт. Тогда что же?..»

Принять решение было нелегко, но рассудок Фандора был богат на хитроумные выдумки. Прошло не более минуты, и ночной извозчик уже нашел пристанище на пустыре, где не мог привлечь ничьего внимания. Для пущей безопасности Фандор распряг лошадь, а затем впряг ее снова, но головой к повозке.

— Ну-с, что скажете? — зубоскалил Фандор, по-прежнему стараясь бороться с волнением при помощи напускной веселости. — Покойник, экипаж и лошадки отдохнут часок-другой здесь, на пустыре. А к тому времени я вернусь вместе с Жювом и, будь я неладен, если мы вдвоем не сумеем…

Фандор выбежал с пустыря и осмотрелся: в ста метрах от него текла Сена, поэтому он двинулся в сторону виадука, решив, что ужас отступил, он опять был готов к борьбе, его заботило только одно — поскорее привести сюда Жюва и начать поиски таинственного владельца зловещей кареты, перевозившего труп несчастного господина Шаплара.

Глава 17 ДОМИНИК ЮССОН

Странного прохожего, которого Жером Фандор встретил днем на берегу Сены, когда тот «беседовал» с бродячей собакой, и которого журналист рассматривал с удивлением, пораженный его речью и поведением, — этого прохожего звали Доминик Юссон.

Это имя знали все, кто жил по соседству с его скромным домишкой, стоявшим на набережной Жавель, возле моста Пуэн-дю-Жур, между железнодорожным полотном и кое-как мощеной улицей, ведущей к виадуку.

А больше о Доминике Юссоне никто из соседей ничего не знал. Однако о нем ходили зловещие слухи. На него распространялась та всеобщая неприязнь, которой, как правило, пользуются могильщики или палачи, вследствие чего эти люди, необходимые слуги общества, оказываются в то же время как бы выброшенными из этого общества. Между тем, Доминик Юссон не был ни палачом, ни могильщиком, и никто не приписывал ему занятий такого рода.

Чем же занимался Доминик Юссон?

Если здесь, в квартале Жавель, всем была знакома его коренастая крупная фигура, багровое лицо с угрюмым и несколько пугающим выражением, если дом его все видели только снаружи, если всем было известно, что он якшается лишь со своими четырьмя-пятью рабочими, такими же молчаливыми, страшноватыми и непонятными, как их хозяин, то был в Париже другой квартал, где Доминика Юссона знали гораздо лучше, хотя вряд ли ценили больше.

Позади Парижского института медицины, между главными его зданиями, фасадом выходящими на бульвар Сен-Жермен и новыми строениями, прозванными студентами «Павильонами практических занятий», находится улочка, которая, разветвляясь затем на два узких переулка, становится извилистой, темной, сырой, грязной и опасной, ибо посещают ее весьма подозрительные личности.

Вот там-то и помещался магазин Доминика Юссона, большой магазин, над огромной витриной которого сверкало выведенное золотыми буквами имя владельца и куда прохожий все-таки избегал заглядывать, как бы охваченный суеверным страхом.

По сути дела, Доминик Юссон был почти что государственным служащим. Таковым же был его отец, чья профессия перешла к нему по наследству. Семейство это владело монополией на изготовление и продажу восковых муляжей, костей, скелетов и всяческих анатомических препаратов, необходимых для изучения медицины.

В то время как кончина богатого человека бывает чаще всего окружена дорогостоящими церемониями, молитвами, речами, похоронами и посмертными торжествами, смерть бедняка является, как правило, последним актом трагедии нищеты, которая мучает человека от колыбели, где он мерзнет, до больничной койки, где он умирает без пожатия дружеской руки…

Тело умершего в больнице иногда забирают родные и, внеся по своему желанию небольшую сумму, предают земле, но очень часто одинокий, брошенный близкими покойник остается в больнице и поступает в распоряжение врачей, оплачивая своим телом полученный от них уход.

Вот эти-то трупы после небрежного вскрытия в анатомическом театре чаще всего перевозит большой коричневый фургон (каждый из нас, должно быть, встречал его на улицах Парижа, не догадываясь о его мрачном грузе), в мертвецкую, расположенную в подвалах, предназначенных дляпрактических занятий.

Здесь эти трупы оказываются в руках медиков, которые в течение нескольких дней препарируют их под бесполезным предлогом усовершенствования науки, в поисках каких-нибудь анатомических тайн, скрытых в этих телах.

Но на лабораторных столах, где неопытный скальпель молодых студентов врезается в мертвую плоть, отнюдь не наступает конец услугам, которые оказывают медикам трупы несчастных, попавших к ним в руки.

Существует такая разновидность торговли, где продавца трудно себе представить, а о покупателе противно думать, — и это торговля легальная, вполне законная и чрезвычайно важная, которая зарождается в тот момент, когда рабочие, обслуживающие анатомический театр, отправляют расчлененный труп в общую могилу, — как все думают…

Но если несчастный покойник, а теперь попросту «Объект», не слишком попорчен исследованиями медиков, если это мертвое тело находится в полном порядке и сохранности — его тщательно отбирают и под большим секретом продают Доминику Юссону, в чьи обязанности входит отделить плоть от костей, очистить скелет, отбелить его, собрать на проволочные нити, словом, привести в хороший вид и затем продать. Мужской скелет стоит от семидесяти пяти до ста франков; любой человек может приобрести череп максимум за один луи!

Но Доминик Юссон, покупатель трупов и продавец скелетов, не ограничивал свои операции только сборкой костей. Собственно говоря, в силу своей монополии на эту вполне законную и добропорядочную торговлю, он готовил все, что можно было назвать экспонатами анатомического музея. В его магазине можно было увидеть все страшные патологические уродства, представленные образцами, вызывающими ужас и отвращение. Имелись у него кости, изъеденные эксудатом, деформированные туберкулезом; в крепких спиртовых растворах хранились руки с исхудавшими, искривленными пальцами, плоть, изъеденная раком, чудовищные, отвратительно искалеченные болезнями части тела, словом, всяческие устрашающие, редчайшие физиологические отклонения от нормы.

По сути дела, все, что болезни, нищета или случай могут сделать с человеческим телом, было собрано здесь, тщательно распределено и разложено по полкам. На это и жил Доминик Юссон, так как у него были многочисленные покупатели, хорошо ему платившие, среди которых, помимо врачей и студентов, насчитывалось немало сумасшедших садистов, извращенцев, кто покупал череп, чтобы сделать из него табакерку, или развлечения ради подвешивал к потолку праздничней гостиной кости скелета, кости человека, некогда подобного им самим и ставшего тем, чем они сами когда-нибудь станут!

Торговля скелетами, кстати, и была самой крупной статьей дохода Доминика Юссона. Они требовали тщательной обработки, внимательного ухода, но зато и продавались в большом количестве постоянно и бесперебойно.

— Все на свете падаль! — говаривал порой Доминик Юссон хриплым от постоянной выпивки голосом. — А на падаль всегда покупателей хватит!

Разумеется, Доминик Юссон готовил свои анатомические препараты не в квартале Института медицины. Его фабрика, а он действительно располагал настоящей маленькой фабрикой, находилась именно в Жавеле, в том самом домишке, на который все показывали пальцем, не зная, что он собой представляет, не зная, что за товар там изготовляют, и все же инстинктивно опасаясь его.

Там-то, в двух больших мастерских, Доминик Юссон разместил все необходимое для превращения разложившихся трупов в чистые, белые скелеты, подобные тем, что красовались на витрине его магазина. Трупы привозили ему в больших, наглухо закрытых фургонах, которые он впускал в сад, окруженный высокой оградой, а затем этот груз попадал в своеобразный чан, некое преддверие жилища смерти. Каждый месяц трупы вперемешку погружались в один из этих гигантских котлов. Котел затем плотно закрывали и в течение долгих двенадцати месяцев через него безостановочно бежала вода, уходившая оттуда в стоки, полные отбросов, загаженные человеческими останками.

Когда через год открывали один из этих чанов, он оказывался заполненным бесформенными обрывками плоти, еще не отделившимися полностью от липких, студенистых костей. Вот тут-то и начиналась настоящая, страшная и отвратительная работа Доминика Юссона и его помощников. Кости скребли, очищали от последних клочков мяса, а потом уносили в обширное поле, которым владел Доминик Юссон невдалеке от зеленых холмов Сен-Клу. Там их раскладывали на солнце и оставляли, пока они не высохнут и не побелеют. Когда же они вновь попадали на фабрику, оставалось только проделать в них отверстия с помощью крошечных буравчиков, соединить их позолоченными проволочными нитками, собрать по всем правилам и законам науки и составить нередко из костей различных трупов цельный скелет.

Странным превращениям подверглась душа Доминика Юссона на этой работе в постоянном, тесном общении со смертью, — он весь сроднился с нею, она его кормила, она поставляла ему товар.

Будучи безнадежным алкоголиком, он пил уже не от простой тяги к вину, а от ужасающей потребности все уничтожить в опьянении, и переходил от страшных приступов ярости к полнейшему упадку и отупению. То он орал не своим голосом, все переворачивая в мастерских, браня рабочих, швыряя им в лицо в припадке бессмысленной злобы первые попавшие ему под руку кости, разложенные на мраморных столах в этих просторных помещениях; то он замыкался в полном молчании, в равнодушии ко всему и ко всем.

Ведь он ни от кого не зависел. Торговля его не была запрещена законом, однако ему по ряду причин вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь проявлял к ней излишний интерес. Когда ему изредка приходилось беседовать с каким-нибудь официальным лицом, он обходился краткими изречениями в оправдание своей мрачной профессии: священные требования науки, прогресс медицины на благо страдающего человечества… Он утверждал, что к смерти относится с уважением. На все были готовые формулы, и его совсем не устраивало, чтобы кто-то вздумал их проверить на деле.

Зарабатывал он много и был богат, но вел самое убогое существование; по странной случайности, не столь уж редкой, этот человек, живший бок о бок со смертью, страшно боялся умереть. Прикрываясь абсолютным материализмом, осыпая разлагающиеся трупы самой грубой руганью, он в то же время вздрагивал иногда при мысли, что настанет день, когда и ему придется издать последний вздох и стать достоянием червей.

Но всего более Доминик Юссон страдал от того, что не было у него друга, не было на всем свете никого, кому бы он мог с откровенностью излить душу. Рабочие его боялись, посторонние же, как бы движимые неким предчувствием, держались от него подальше и даже животные, нюхом чувствуя шедший от него едва уловимый, пугающий запах смерти, издавали вой, едва завидев его, или в страхе убегали прочь.


— Пить! Еще пить! Пить всегда! Только одно и есть наслаждение для меня на свете — спиртное! Черт побери… я храню в спирте все, что отжило свой век, все виды плоти, все язвы, всю мерзость человеческого тела — неужто мне не будет дано пропитаться спиртом до такой степени, чтобы навечно сохранить жизнь! Гниль, падаль… меня презирают, да, люди меня презирают… а, пусть болтают, что хотят, мне-то какое дело? Ведь многие из тех, кто указывал на меня пальцем, будут когда-нибудь лежать вот тут, в моем складе, в моих чанах, и кости их пройдут через мои руки в обмен на несколько золотых монет — пусть сейчас они попрекают меня этим золотом, когда-нибудь я на них же его заработаю!..

Наступил вечер. Пробило полночь на соседней колокольне церкви Отэй, а Доминик Юссон, сидя перед бутылкой спиртного, продолжал, невзирая на поздний час, поглощать обычную для него порцию этой отравы.

Он находился в своей мрачной мастерской, загроможденной длинными столами, где в желобках стыла красноватая густая жидкость, где на полу валялись вперемешку полувыскобленные кости, еще не собранные по порядку, и бесчисленные отбросы, упавшие с разделочных столов. Огромные мухи кормились на этом разлагающемся мясе!

В глубине помещения выступали из-под пола, куда они были до половины погружены, двенадцать огромных котлов, где отмокали трупы.

Любой другой задрожал бы при одной только мысли о том, чтобы провести в одиночестве хотя бы полчаса в этой угрюмой мастерской, где Доминик Юссон наживался на смерти, торгуя ею и получая прибыль, с каждым днем все большую.

В полной тишине этого помещения, где раздавалось только бульканье холодной воды, капля за каплей стекающей в чаны и уносящей в сток обрывки плоти, оторвавшиеся от костей, малейший шум казался зловещим и страшным, и человек непривычный стал бы, конечно, прислушиваться, словно ожидая, что мертвецы вот-вот заговорят, все эти мертвецы, как те, что лежали на разделочных столах, так и другие, что висели на стенах в виде скелетов, или же те, что еще ждали обработки и в своих белых саванах, мягко спадающих широкими свободными складками, походили на призраков!

Доминик Юссон, по счастью для себя, был совершенно нечувствителен к мертвящему ужасу своей мастерской. Он так давно сжился с ней, так давно привык ко всем видам разложения, так давно глаза его созерцали все омерзительные красоты распада плоти, что он пришел к полному безразличию, видел не видя, чувствовал не чувствуя, трогал не трогая…

И поскольку он дошел до предела насыщенности алкоголем, его органы чувств, усталые, измученные, уже ничего не воспринимали. Он существовал наподобие автомата, и тут ему посчастливилось, ибо не будь этого, его бы давно настигло безумие.

Внезапно, налив еще стакан спиртного, Доминик Юссон вскочил, чем-то встревоженный:

— Кто стучится? — спросил он громким голосом.

Потом помолчал, прислушиваясь. Когда сильные удары вновь сотрясли садовую дверь, он бросился туда.

— Кто стучится? — повторил он. — Кто тут? Кто пришел? Что надобно?

Из-за садовой двери ответил звучный, подобно металлу, голос:

— Это я, Доминик. Живо, открывайте.

— Открываю… открываю… Но, господи боже мой, что вам понадобилось?

— Сейчас узнаете, черт побери! И не воображайте, что я буду перекликаться с вами из-за двери. Ну, шевелитесь, вы, болтун!

Повторное требование посетителя было уже ненужным. Понял ли Доминик Юссон, кто явился к нему в такой час? Должно быть, сразу понял, ибо он, проявлявший обычно предельную осторожность и открывавший дверь только в случае крайней необходимости, сейчас торопился, спешил, как только мог. Вскоре дверь приоткрылась.

Доминик Юссон все повторял — Входите… входите… Боже мой, что это у вас такое?

— По-моему, вам-то сразу следовало догадаться!

Гость, который вошел, тяжело ступая, тащя за собой какой-то огромный тюк, был одет чрезвычайно странно.

На голове у него была своеобразная маска, вроде черного капюшона с прорезями для глаз, с плеч спадал, скрывая фигуру, черный плащ, даже руки были в черных перчатках, безликий, невидимый, — таков был этот трагический и властный облик.

О, этот силуэт, страшный, легендарный силуэт, о котором говорил весь мир, — это был силуэт Фантомаса.

Да, то был Фантомас, явившийся к Доминику Юссону, торговцу трупами!

И как ни отупел до скотского состояния Доминик Юссон, он без колебания узнал Повелителя Ужасов! Разумеется, не впервые встречался он с этим страшным бандитом.

— Хозяин, хозяин, — приговаривал он, в то время как Фантомас все шел вперед, — ради бога, скажите, что вы принесли? Что это вы тащите за собой?

Вместо ответа Фантомас, все еще идя по садику, приказал:

— Запри же вход в свое жилье, Доминик!

Доминик поспешно выполнил приказ, но тут же у него вырвалось глухое восклицание:

— Боже мой, перед домом стоит карета… Чья она? Вам известно?

— Глупец! Запри двери!

На этот раз Доминик Юссон ни слова не промолвил. Как всегда, он не мог противиться Фантомасу и стоял перед ним, подавленный, обессиленный, покорный. Повинуясь полученному приказанию, он запер вход в сад, а потом снова обратился к Повелителю Ужасов, бросившему наземь тюк, который волочил за собой.

— Хозяин, хозяин! — взмолился он в третий раз. — Что это вы принесли ко мне?

И в третий раз Фантомас ответил:

— Черт возьми! Мог бы и сам додуматься: это труп!

— Труп!

— Да, я тебе отдаю его, чтобы избавиться; право, не знаю, что с ним делать.

— Труп! — повторил Доминик Юссон. — Сжальтесь, хозяин, подумайте, ведь вы, конечно, принесли труп убитого, и я думаю…

Вместо ответа Фантомас пожал плечами.

— Нечего тут думать, — грубо сказал он, — твое дело слушаться меня. Мне этот труп мешает, я его принес тебе, ты его спрячешь к себе в погреб, а через год продашь как скелет… Делай с ним что захочешь, мне все равно! Он мне мешает, я тебе отдаю его, черт возьми, это же твое ремесло!

— Но…

— Довольно!

— Однако…

— Довольно, я сказал!

Он произнес это таким голосом, что Доминик Юссон больше не посмел возражать.

Фантомас продолжал:

— Нам надо поговорить, идем.

— Ко мне?

— К тебе. Ну, пошли.

Фантомас чуть ли не вел за собой несчастного Доминика Юссона. Как человек, хорошо знакомый с домом, он открыл дверь мастерской и вошел в это мрачное помещение, пропахшее тлением.

— Проклятье! — сказал Фантомас, смерив взглядом дрожащего Доминика Юссона. — Опять ты тут напивался! Нет, решительно, никогда больше ничего для тебя делать не буду, — пьяница не умеет держать язык за зубами.

— Я еще ни разу не проболтался, хозяин…

— Так-то оно так, однако…

И вдруг Фантомас, не договорив, в каком-то необъяснимом порыве кинулся вперед. Одним прыжком, словно обезумев, он оказался на другом конце мастерской и там упал на колени перед грудой старой одежды, в беспорядке валявшейся в углу.

— Хозяин… хозяин, — прохрипел Доминик Юссон. — Что это с вами? Что случилось?

Почти беззвучным, дрожащим голосом, с трудом вырывавшимся из стиснутого спазмом волнения горла, Фантомас спросил, сжимая в руках женское платье:

— Эта одежда — эта одежда…

— Да… а что такое?

— Откуда она у тебя?

— Откуда она у меня?

— Где ты ее нашел? На ком было это платье?

— Но… но…

Быстрый, как молния, Фантомас вскочил на ноги и прыгнул к Доминику Юссону, который уже готов был убежать, перепугавшись насмерть.

— Ну же, отвечай, Доминик! Отвечай или поплатишься жизнью! Пощады от меня не дождешься… Где ты нашел это платье?

Побелев от страха, Доминик Юссон с трудом проговорил:

— Да оно у меня уже давно.

— Давно? Ложь!.. Десять дней? Пятнадцать?

У Доминика Юссона голова шла кругом.

— Нет… нет… — заверил он Фантомаса. — Я ошибся… всего час… два…

— Ложь!

— Нет, хозяин, я правду говорю.

— Врешь!.. Впрочем, кто же был в этом платье? Чей труп ты раздел? Да говори же, говори!

Сильным рывком Доминик Юссон высвободился из рук Фантомаса. Он отскочил, оказался по другую сторону большого разделочного стола и, чувствуя себя там поспокойнее, отвечал:

— Господи, хозяин, да что на вас нашло? Не все ли вам равно? Вы же знаете, что мне иногда приносят еще не раздетые трупы. Это платье было на молодой женщине, и я собирался его продать некоему Бузию, скупщику, старой одежды, который и не подозревает, как эта одежда попадает ко мне.

Пока Доминик Юссон говорил, ярость Фантомаса сменялась безмерным отчаянием.

— Ах! — горестно прошептал он. — Ах, проклятье Господне тяготеет надо мной… Судьба теперь против меня… неужели настал час искупления?

Но вскоре он взял себя в руки: этот человек, не ведавший страха, всегда умел подчинить тело велению рассудка.

— Ты снял это платье с трупа молодой женщины? Когда? Где? Подробности!

— Не помню я ничего.

— Вспоминай!

— Да зачем вам, хозяин?

— Зачем? Ты хочешь знать, зачем, Доминик? Так вот, слушай же: у меня, Фантомаса, слышишь ли ты, Доминик, у меня есть дочь, любимая дочь, Элен, моя Элен, которую я, рискуя жизнью разыскал в Натале, а потом чуть ли не двадцать раз мог потерять; за нее я готов тысячу раз пожертвовать собственной жизнью, пролить свою кровь до последней капли, слышишь, Доминик? У меня, Фантомаса, есть дочь! И эта дочь, эта Элен, ненавидит меня, своего отца, потому что ей известно, что я бандит, а она честная и чистая девушка. Месяц тому назад я нашел ее, скрывающуюся под именем Раймонды, продавщицы в «Пари-Галери»… Ты слушаешь меня, Доминик?.. И эта Раймонда, моя дочь, в тот самый день, когда я нашел ее, исчезла, похищена, украдена, — кем же? Не знаю! Возможно, тем самым человеком, чей труп я тебе сегодня принес! Шапларом!

— Как, это труп Шаплара?

— Да! Слушай же, это все неважно, но вот это платье, платье, которое ты снял с мертвой женщины, я узнал его, это платье моей девочки, Элен, это платье Раймонды… Значит, Раймонда умерла? О, я отомщу!

Лицо Доминика Юссона исказилось таким ужасом, пока он слушал эти отчаянные речи, что Фантомас внезапно обрел какое-то подобие надежды. Лихорадочным жестом он отбросил свой капюшон и открыл смертельно бледное лицо с дрожащими губами и полными слез глазами, метавшими молнии.

Он снова заговорил чуть ли не умоляющим голосом:

— Доминик Юссон, скажи мне, что ты солгал, скажи, что дочь моя не умерла! Скажи мне…

Доминик Юссон машинально провел рукой по лбу. Недавний хмель слетел с него, к нему вернулся здравый смысл, еще подстегиваемый волнением, пережитым за этот час.

— Фантомас… Фантомас… — сказал он. — Я вспоминаю. Вот посуди сам, потому что я уже ничего больше во всем этом не понимаю… это платье, которое ты держишь в руках… платье твоей дочери… я его два раза снимал с разных трупов…

— Два раза?!

— Да, два раза.

— Что ты хочешь этим сказать, боже мой!

— Постарайся понять, а то я уж вовсе не соображаю. Вот тебе чистая правда, Фантомас. Две недели тому назад, здесь, у меня, находился труп женщины, найденной в Сене мертвой, утонувшей, и на ней было это платье. Ты слушай… слушай… Я это платье продал Бузию и уж не знаю, кому Бузий его перепродал, только клянусь тебе, как раз сегодня я увидел это самое платье в руках юноши, утонувшего в Сене.

— Юноши? Да ты с ума сошел!

— Клянусь тебе, что это правда.

Удрученный, вконец измученный Фантомас уже ничего не понимал в той невероятной путанице, когда платье его дочери Раймонды дважды попалось на крючок страшной «удочки» Доминика Юссона. Он продолжал спрашивать:

— Ах, Бога ради! Припомни же! Сделай еще усилие! Как выглядела эта женщина, которую ты в первый раз вытащил из воды? Молодая? Красивая? Блондинка? Брюнетка? Дочь моя или нет?

Увы! Доминик Юссон покачал головой.

— Ну, что я могу тебе сказать? — ответил он. — Столько я их тут перевидал, этих безымянных мертвецов, разве упомнишь их лица?

Услышав эти слова, Фантомас вновь погрузился в отчаяние и долго оставался недвижим, опустив голову и горько рыдая. Внезапно он выпрямился:

— Доминик, были на этой женщине драгоценности?

— Нет, хозяин.

— Да! Да! Я знаю, что у нее были… были кольца. Ах, ворюга, ты их украл? Покажи их мне! Я хочу их видеть! Я сразу узнаю их, если это кольца моей дочери!

— Нет их у меня, ты ошибаешься, Фантомас.

Но, отвечая так, Доминик Юссон побледнел. Он еще старался говорить с уверенностью, но тут же замолчал, так как Фантомас, перегнувшись через стол, схватил его за горло и чуть было не задушил.

— Кольца! Доминик Юссон, покажи мне ее кольца! Покажи кольца, которые были на утопленице, вытащенной в первый раз, одетой в это платье!

Чувствуя, как сильные руки бандита смыкаются у него на шее, предвидя близкую смерть, если он еще попытается сопротивляться, Доминик Юссон признал себя побежденным.

— Ладно, — сказал он, — отпусти меня, и я тебе их отдам!

— Ага! Значит, я прав!

Фантомас отпустил и оттолкнул Доминика Юссона, готовый опять схватить его, если тот вздумает его обмануть. И все повторял:

— Кольца! Показывай кольца!

Доминик Юссон нажал пружину потайного ящичка, пошарил там и бросил на мраморный стол перед Фантомасом два золотых кольца.

— Смотри! Вот они…

Фантомас схватил эти украшения, которые Доминик Юссон из жадности оставил себе, и его вновь охватило глубочайшее отчаяние. Этот бандит, палач, перед которым дрожал весь белый свет, который не останавливался ни перед каким насилием и без колебаний совершал страшные преступления, внезапно разразился рыданиями, узнав эти скромные украшения, кольца, которые носила его дочь, — ведь это было подтверждением того, что она умерла!

— Это что такое? Что там происходит? — спросил вдруг Доминик Юссон.

Действительно, раздался какой-то шум…

Фантомас прислушался и остался равнодушным:

— Да ничего особенного! Какой-нибудь запоздалый прохожий!

И он снова погрузился в мрачное молчание. А звук, настороживший сперва их обоих, был обыкновеннейшим из звуков: стук колес, стук извозчичьих колес по разбитой мостовой!

Глава 18 ДОЧЬ ФАНТОМАСА

Раймонда стояла неподвижно, прислушиваясь к голосам за стеной с возрастающим волнением; бледная, застывшая, перепуганная новой неожиданностью, она, казалось, полностью забыла о страшном месте, где находилась, о близости смерти, об опасностях, окружавших ее со всех сторон, словом, обо всем, что ей угрожало.

Голоса за стеной, привлекшие ее внимание, стали громче — в одном из них прорывались вспышки ярости, второй, задыхающийся, робкий, произносил то и дело едва разборчивые слова.

— Боже мой! Боже мой! — повторяла Раймонда, словно в бреду, уже на пределе испуга.

Вскоре до ее слуха донесся громкий спор, и резкий, хриплый голос приказал:

— Кольца! Покажи мне кольца! Я хочу все знать, Доминик!

Да, эти люди, разговаривающие друг с другом в помещении рядом с мрачным подвалом, где очнулась Раймонда, были Фантомас и Доминик Юссон. Да, Раймонда очнулась именно в доме препаратора Медицинского института, у изготовителя скелетов, и слух ее привлек спор между Домиником Юссоном и Фантомасом как раз в ту минуту, когда она была готова уже, невзирая ни на какие препятствия, бежать из этого страшного места.

Сперва она слышала только голоса и не разбирала, о чем говорят собеседники. Но вскоре до нее дошел смысл их разговора. Вот тогда-то Раймонда пошатнулась и воскликнула с отчаянием и непередаваемым ужасом:

— Фантомас! Фантомас здесь! Мой отец!..

Ее отец!

И тут Раймонду, а верней Элен, словно молнией пронзило воспоминание о страшных приключениях, оживавших в ее памяти при одном только имени Фантомаса!

О, эти часы, полные мучений, ужаса, отвращения, страха, пережитые ею в Натале из-за этого Фантомаса, бандита, короля преступников, отца ее!

Ах, конечно, он любил ее, она слышала, как он в отчаянии рыдает, убитый горем, думая, что она умерла, утонула. Но как ни была Элен-Раймонда тронута горем этого человека, ее сочувствия, увы, не хватало на то, чтобы стереть из памяти страшные преступления, совершенные тем, кто сейчас ее оплакивал.

Да! Пусть он любит ее, пусть его потрясла ее смерть, пусть она даже верила в его отцовские чувства, но она не могла забыть о том, сколько у него на совести было подлых убийств, какая неотступная жестокость была всегда свойственна ему, какие гнусности числились за ним. Все смешалось в ее мозгу, и в страшном кружении мыслей ей припоминались последние дни, пережитые в Натале, и смерть Летиции! Убийство Летиции, чума, разразившаяся по вине Фантомаса на борту прекрасного судна «Бритиш-Куин», опасность, которой подверглись из-за него же Фандор, Жюв и она сама, когда Фантомас — опять Фантомас! — послал их всех троих на верную смерть на паровозе, несущемся навстречу экспрессу из Претории!

Нет! Если Раймонда и была тронута горем Фантомаса, если она вздрогнула, услышав, как он здесь, в нескольких метрах от нее, повторял надломленным от страдания голосом: «Моя дочь! Моя дочь! Это моя дочь!» — ненависть к нему все же была сильней.

Кроме того, многое из того, что случилось, оставалось для нее непонятным, неясным. Разумеется, она догадывалась, что Фантомас замешан во всем, что произошло в «Пари-Галери», во всем, что стало ей известно после ее побега от похитившего ее Фонаря, побега, удавшегося благодаря Пантере.

Однако ей было совершенно непонятно, кто приказал ее похитить, так как ей, знавшей, как обстоит дело, не могло и в голову прийти, что виновником ее похищения мог быть г-н Шаплар.

И еще — почему сейчас Фантомас полагает, что она умерла?

Раймонда, конечно, не знала, что Фонарь убил Пантеру, и поэтому не могла догадаться, кто же та женщина, чей труп доставили Доминику Юссону, женщина, одетая в ее, Раймонды, платье, то самое платье, которое она потом купила у Бузия и вчера еще держала в руках, когда, изображая юнгу Луи, переодетая в мужской костюм, бросилась в Сену и чуть не утонула, пытаясь разгадать тайну светящихся пятен.

Как распутать этот фантастический клубок?

Какая причина породила невероятные происшествия, которые выпали на ее долю, где то и дело возникала эта беспощадная, поразительная фигура — Фантомас? Вслушиваясь в подробности глубоко личной драмы, которая разыгрывалась рядом, Раймонда вдруг подумала — как странно, что Фантомас оказался сейчас жертвой недоразумения. Ей пришло в голову, что какое-то высшее божество наконец вынуждает ее отца искупить свои страшные преступления.

— Нашелся некто посильнее его! — прошептала она.

И на мгновение перед мысленным взором Раймонды-Элен, дочери Фантомаса, возникли силуэты двух неразлучных друзей, двух вершителей правосудия, Жюва и Фандора. Но тут же она возразила самой себе. Нет! Жюв и Фандор являются, подобно ей, только свидетелями, а не вожаками событий — ведь только накануне она, Раймонда, бросилась в воду, оттого что увидела Жерома Фандора, поднявшегося на борт «Жанны-Мари», и поняла, что журналист ведет расследование: это означало, что он, как и она сама, пытается узнать истину, но пока что безуспешно.

Но у Раймонды уже не оставалось времени, чтобы размышлять над этими волнующими ее вопросами. С минуты на минуту Доминик Юссон и Фантомас могли войти сюда, в мертвецкую. Ведь Фантомас неизбежно захочет увидеть труп молодого человека, у которого в руках было найдено пресловутое платье Раймонды. А Доминик Юссон слишком боялся бандита, чтобы отказать ему в чем бы то ни было. Да, конечно, они вот-вот появятся, застанут ее, значит, — надо бежать, бежать во что бы то ни стало!

Несчастная Раймонда, спотыкаясь, налетая то на одну стену, то на другую, пробиралась ощупью, пытаясь выйти из этого страшного помещения. Но вот она дошла до двери и открыла ее неуверенной рукой. Дверь выходила в садик, вернее — во двор, посыпанный песком, на который в этот ночной час падали бледные отблески лунного света, придавая ему зловещий вид.

— Бежать! — повторяла Раймонда, сосредоточив все свои мысли, всю свою энергию только на одном — на побеге.

На этот раз она постаралась действовать совсем беззвучно. Поэтому очень осторожными большими шагами она прошла по садику, но внезапно побледнела, увидев под кустами лежащую человеческую фигуру, по-видимому, мертвеца, завернутого в какую-то ткань и брошенного здесь.

Она нашла решетчатую дверь сада, не запертую, а только прикрытую. Дрожь охватила ее при мысли, что ржавые петли, должно быть, заскрипят, когда она попытается выйти.

Вдруг кто-то придет! Ну, если только придут, Раймонда сумеет бороться, кричать, вопить! Им придется отпустить ее!

По счастью, случай оказался на ее стороне. Дверь бесшумно приоткрылась. Раймонда вышла из сада никем не услышанная. Увы! Это еще не было концом ее бед!

Выйдя из таинственного жилища Доминика Юссона, она оказалась на улице, ведущей к виадуку Пуэн-дю-Жур. И тут она, вздрогнув, остановилась. Перед ней, у самого тротуара, стояла извозчичья карета. Сперва Раймонда не решалась даже пошевелиться. Но мало-помалу к ней вернулась прежняя отвага.

Казалось, что карета брошена здесь, на улице; она выглядела совсем ветхой, а тощая кляча, запряженная в нее, уныло и покорно стояла в полной неподвижности, словно прикованная к мостовой. Кучера нигде не было видно…

Раймонда сделала несколько шагов и, осмелев от царившей кругом тишины, заглянула внутрь кареты. Она была пуста.

Раймонда не собиралась терять времени на осмотр этого таинственного экипажа, но внезапно ее внимание привлекла свисающая с колеса на мостовую широкая кучерская накидка коричневого цвета с многослойной пелериной, кем-то, видимо, оставленная здесь.

«Боже мой, — подумала девушка. — А что сталось с кучером?»

И ей невольно припомнилась человеческая фигура, только что замеченная ею в садике Доминика Юссона.

Все равно! Девушка собралась с силами, ей надо было бежать отсюда, бежать…

И тут ей пришла в голову хитроумнейшая мысль. Править лошадью было для нее детской игрой, ведь она выросла на равнинах африканского Наталя… Отлично! Раз эту карету бросили здесь, она воспользуется ею для побега.

Раймонда набросила на себя громоздкую накидку, вскочила на козлы, схватила вожжи и стегнула кнутом худосочную клячу.

Экипаж медленно тронулся с места. Вот в этот-то миг и вздрогнули в мастерской Фантомас и Доминик Юссон, заслышав стук колес.


Что же происходило, между тем, в это самое время? Вернемся к Жерому Фандору, который бросил карету ночного извозчика на пустыре, возле укреплений, и торопливо пошел по улицам, ведущим к Пуэн-дю-Жур. Там он окликнул такси, посулил шоферу хорошие чаевые и велел отвезти себя на улицу Бонапарт.

Вот уже много лет как Жером Фандор в качестве близкого друга Жюва имел ключи от его квартиры. Он с шумом отворил дверь, бегом промчался по квартире и влетел в спальню сыщика.

— Жюв! Жюв!

— Ни с места или я убью вас!

В тот же миг Жюв на кровати левой рукой повернул выключатель, правой схватил револьвер. Фандор понял, что дело плохо. Он отскочил с криком:

— Эй, не валяйте дурака, черт возьми! Жюв! Это я! Я, Фандор! Ну, чтоб вас черти задрали, опасно же вас будить!

Жюв неподвижно сидел в кровати, моргая глазами, еще затуманенными сном.

— Как, это ты? — проговорил он медленно, трудно собираясь с мыслями. — Это ты, Фандор?

— Да, да, я самый! Вы же видите, что это я! Проснитесь, наконец!

— Просыпаюсь…

— Но с трудом!

— Ты думаешь, что это так смешно? Мне как раз только что удалось заснуть.

Жюв был невозмутимо спокоен, Фандор волновался все больше и больше.

— Подумаешь! — сказал он. — Жюв, Жюв, у меня важные новости.

— А, черт возьми, что ты там еще придумал?

Было ясно, что Жюв все еще не полностью очнулся.

Как правило, у него был очень чуткий сон, он был всегда начеку, но если ему случалось крепко заснуть, разбудить его было нелегко. Фандор кипел, но понимал, что его другу требуется время, чтобы опомниться. Однако он не вытерпел, подошел к умывальнику, налил воды из кувшина в таз и принес таз Жюву.

— Вот, — сказал он, — окуните голову в воду, дружище Жюв! Это хорошо прочищает рассудок.

Жюв повиновался, после чего Фандор отнес таз на место и бросил полицейскому его одежду, сложенную на стуле.

Жюв постепенно приходил в себя.

— Что такое? — спросил он, когда Фандор протянул ему брюки. — Что такое стряслось, малыш? Давай говори, я теперь готов тебя выслушать.

— Давно пора… Вы полностью проснулись, Жюв?

— Безусловно. Что случилось?

— Шаплар умер!

— Умер?

— Да, убит. И Фантомас только что ускользнул от меня!

О, на этот раз у Жюва сна не осталось ни в одном глазу! Он побледнел, услышав слова Фандора. За себя он никогда не боялся, но его бросило в дрожь при известии о новом убийстве, совершенном Фантомасом. Однако в нем зародилось сомнение и он спросил:

— Умер? Фандор, ты уверен, что Шаплар умер? Это чудовищно…

— Чудовищно… Да, Жюв, вы нашли верное слово. Фантомас опять совершил чудовищное преступление. Слушайте, я вам расскажу все, что мне стало известно.

И за десять минут Фандор с характерной для него четкостью вкратце изложил Жюву все происшествия, свидетелем и участником которых он оказался. Он рассказал, как принял решение последить за особняком богатого владельца «Пари-Галери», как привлек его внимание ночной извозчик, как он прокатился, стоя на запятках этой страшной кареты, которой Фантомас правил изнутри, в то время как возница, сидевший на козлах, был мертвецом, а мертвец этот был не кто иной, как Шаплар. Он объяснил, как Фантомасу удалось выскользнуть из кареты, и закончил словами:

— Карету эту, Жюв, я оставил на пустыре и выпряг лошадь, чтобы наверняка застать их на том же месте, и вот прибежал за вами.

Жером Фандор был очень возбужден, но рассказывал все это с известным удовольствием, и в речи его сквозили хвастливые нотки.

Поэтому он был ошарашен, когда Жюв ему попросту ответил:

— Недоумок! Болван!

— Это вы про меня, Жюв?

— Нет, про папу римского!

И тут Жюв замолчал. Он топнул ногой, охваченный внезапным приступом гнева, как это с ним часто случалось.

— Черт! — сказал он. — Да не снится ли мне все это? Страшный сон наяву? Шаплар умер! Шаплар убит! Ничего не поймешь! Теперь уж мы никогда не узнаем, кто похитил Раймонду, чего, собственно, добивается Фантомас и какова роль Шаплара во всем этом деле.

Но он опять замолчал, одним прыжком подскочил к телефону и стал яростно набирать номер.

— Куда вы звоните, что вы делаете? Вы хотите переговорить с Префектурой, Жюв?

— Нет. Я хочу расспросить камердинера Шаплара.

— Зачем?

— Потому, что ты наверняка напутал, потому, что я не могу поверить тому, что ты тут мне наговорил, потому, что…

— Потому что, Жюв?

— Потому что мне страшно!

Жюв долго звонил, но телефонистка молчала. Жюв никогда не отличался терпеливостью, а уж на этот раз он имел все основания раздражаться.

— Послушайте, барышня! — заорал он в трубку, когда девушка наконец откликнулась после доброго десятка звонков, — послушайте, это невыносимо, неужели нельзя соединить меня?

— Там не отвечают, сударь…

— Быть этого не может!

— Может, сударь, там не отвечают.

Телефонистка говорила с такой уверенностью, что Жюв умолк в недоумении, встревоженный в высшей степени.

— Черт, черт! — сказал он тихо, вешая трубку. — Невероятно, чтобы у Шаплара никто не подошел к телефону. Уж слуга-то его, по крайней мере, дома… Гм! Что же делать?

Жюв не стал дожидаться, чтобы Фандор подсказал ему решение. Сыщик схватил друга за руку, вывел его из квартиры и со всех ног помчался вместе с ним по улице Бонапарт. Когда мимо них проехал извозчик, Фандор окликнул его, дал адрес Шаплара и посулил хорошие чаевые. Быстрей, кучер, быстрей!

Четверть часа спустя Фандор и Жюв, ни словом не обменявшиеся за всю дорогу, так поглощены были тревожными мыслями, стояли у дверей роскошного особняка, принадлежащего богатому владельцу «Пари-Галери». Жюв с лихорадочной энергией дернул звонок, но никто не открыл.

— Ого! — пробормотал полицейский, бросив на Фандора многозначительный взгляд. — Это уже совсем серьезно…

Говоря это, он дергал и дергал звонок, не думая о том, какой, должно быть, трезвон раздается в особняке.

— Ну, если там спят, — заметил Фандор, — то надо сказать — глубокий же это сон!

Теперь полицейский действовал иначе: поняв, что звонить бесполезно, он стал стучать в дверь кулаками и ногами. Через несколько минут Жюв и Фандор одновременно вскрикнули:

— Наконец-то! Идут, идут!

Действительно, кто-то шел к двери.

Раздались шаги, потом хриплый голос спросил:

— Кто там?

— Полиция! Откройте!

Через секунду дверь открылась, на пороге стоял старик-служащий Жан, наконец-то услышавший шум. Он был совершенно потрясен и не дал Жюву и Фандору произнести ни слова. Сразу же узнав обоих полицейских, которые, как он знал, последнее время работали с его хозяином, старик воскликнул:

— Ах, господа; господа, какой ужас! Какое безобразие! Меня опоили каким-то зельем, снотворным… я ничего не слышал, а в это время… Бог ты мой!.. Господин мой исчез, дом разграблен, сейф взломан… Ах, боже мой, боже мой!

Жалобные вопли старика больше не интересовали Жюва и Фандора, и они не стали его слушать. Раз все это случилось на самом деле, раз такие события произошли в особняке Шаплара, значит, Жюв мог уже не сомневаться в сообщении Фандора. Он положил руку на плечо журналиста и, не обращая внимания на слугу, изумленного тем, что они собираются уйти, распорядился:

— Пошли туда! Фандор, пошли туда! Пожертвуем своей шкурой, если понадобится, но все равно — пора, наконец, выяснить причину всех этих убийств, всех этих преступлений, пора схватить Фантомаса… Ах, если бы ты не…


— Ты уверен, что это было здесь, на этом пустыре?

— О, совершенно уверен!

— Значит, нас ловко провели…

— Нет, быть не может!

— Однако, все же…

— Но я уверяю вас, что сперва распряг лошадь, а потом запряг ее головой к карете.

— Ну, и что из этого?

— Из этого следует, Жюв, что кзрета не могла сдвинуться с места!

— Не могла-то не могла, да вот сдвинулась!

Жюв и Фандор приехали на такси к тому пустырю, где журналист за час до этого оставил повозку ночного извозчика. Они расплатились с шофером и отпустили его, вовсе не желая, чтобы он присутствовал при расследовании, а затем отправились на поиски зловещего экипажа.

Увы! Едва только полицейский и журналист оказались на пустыре, как Фандор увидел, что никакой кареты нет и в помине. Но если он, Фандор, был этим предельно изумлен, то Жюв, напротив, сохранял полное спокойствие и не проявлял никакого удивления. Вскоре он сказал:

— Бедолага Фандор, нечего нам тут торчать, можешь быть уверен, что здесь мы не найдем ни этого фиакра, ни тела Шаплара.

— Но все же…

— О, никаких «все же».

— Что вы хотите сказать?

Жюв взорвался:

— Что я хочу сказать? Ну, черт возьми, ты даешь! Да просто хочу сказать то, что уже сказал, — что ты недоумок, что тебе нет прощения.

— Объясните же, черт побери!

— И так все ясно, по-моему! Подумать только, тебе подвалила такая удача: ты сделал это неслыханное, невероятное, потрясающее открытие — нашел таинственную карету с мертвым возницей и Фантомасом в роли кучера, но был настолько глуп, что оставил ее здесь и побежал за мной! Но ведь было совершенно очевидно, Фандор, что и труп, и карета исчезнут!

— Но однако…

— Пойми же, это было вовсе несложно, на мой взгляд. Вот послушай, ты знаешь, что сделал Фантомас, когда ты вылез из кареты?

— Да, черт возьми, я это сразу понял, он выскользнул из нее снизу, на мостовую, и убежал.

— Вот и нет, не убежал он.

— Но он не собирался…

— Да нет, чудак! Он только спрятался — он ведь был в десяти метрах от тебя.

— В десяти метрах?

— Конечно! Вот, слушай, что он сделал. Он знает, не так ли, что ты торчишь здесь сзади, на запятках? Ты ему мешаешь… Как быть? Ну, он не такой простак, как ты, он соскальзывает вниз, но вовсе не думает уйти.

Конечно, лошадь, которой никто не правит, останавливается. Ты вылезаешь. Рассматриваешь эту штуку. Догадываешься обо всем, уводишь лошадь с повозкой на пустырь и бежишь за мной. А ты понимаешь, что в это время делает Фантомас?

На этот раз фандор понурил голову.

— Да! — сказал он смущенно. — Вы, стало быть, полагаете, Жюв, что когда я ушел, Фантомас, который попросту прятался в тени, бросился на пустырь, перепряг заново лошадь и продолжал путь, избавившись ог меня?

— Разумеется!

Фандор молчал, вконец расстроенный. Потом спросил:

— А теперь куда же идти?

— Спать! — проворчал Жюв. — Если мы сообщим полиции об убийстве Шаплара, то подвергнемся бесчисленным попрекам за то, что тебя так легко удалось одурачить, дружок мой Фандор. Поэтому лучшее, что мы можем предпринять, это ждать, как развернутся события.

Жюв, должно быть, и впрямь был в очень уж плохом настроении, если наговорил все это Фандору: ведь, в конце концов, тот совершил не такую уж страшную оплошность, а открытие сделал все-таки сенсационное.

Однако Фандор не возражал; он еще больше, чем Жюв, злился на себя за то, что упустил единственную, может быть, возможность раскрыть тайну, которая была так важна для них обоих.

Они шли по бульвару, беседуя, споря, встревоженные неожиданным оборотом событий. Оба были так поглощены разговором, что, не заметив поворота на авеню Версаль, пошли дальше, куда глаза глядят, и ступили на мост Пуэн-дю-Жур.

— Вот видишь, Фандор, — говорил Жюв, — опять Фантомас посмеялся над нашими стараниями! И сейчас он — больше чем когда-либо — Повелитель Ужасов, а главное — больше чем когда-либо — Неуловимый…

— Ах, черт возьми! — Этим внезапным восклицанием Фандор прервал Жюва. И тут же добавил. — Молчите… молчите… будь он проклят! — Вдруг он вскинул руку, делая выразительный жест, и позвал. — Извозчик, извозчик! Эй, сюда! Эй, извозчик!

Жюв, ничего не понимая, спросил:

— Ты что, с ума сошел? Видишь, он нас не берет, он, должно быть, уже занят.

Фандор продолжал:

— Извозчик! Извозчик!

Внезапно Жюва осенило:

— Ночной извозчик! Тот самый ночной извозчик, Фандор?

— Да… но… ах, слишком поздно!

Отчаянные крики Фандора были, по-видимому, услышаны возницей мрачного экипажа. Разумеется, человеку, правившему лошадью, вовсе не нужны были седоки. Едва он понял, что обращаются к нему, он придержал лошадь, потом повернул назад в попытке улизнуть.

Но Фандор не колебался. В одну секунду он решил, что делать. И когда карета, ехавшая по мосту, развернулась, чтобы дать тягу, Фандор, оставив Жюва, бросился со всех ног вперед, к роковому экипажу:

— Стой!.. стой… стрелять буду!

Кучер не испугался угрозы. Карета уже полностью повернула, Фандор оказался позади нее, — как же стрелять в таком положении? Но Фандор был молод, безумное волнение толкало его вперед, и через мгновение он догнал ее несмотря на то, что лошадь бежала галопом. И как раз вовремя — он уже совсем задыхался. Но все же у него хватило сил вцепиться в заднюю рессору и, то ли тащась по земле, то ли вися на руках, — он упорно держался за этот таинственный экипаж. Конечно, он мог в любой момент сорваться под колеса, переломать себе кости. Другой давно отказался бы от преследования, но он об этом и не думал!

Как ни неслась галопом тощая лошаденка под ударами кнута, хватка Фандора не ослабевала. Однако долго это не могло продолжаться. Кучер резким движением направил свой экипаж на откос, который тянется от виадука Пуэн-дю-Жур до набережной Жавель. Фандор воспользовался этим и отпустил заднюю рессору, за которую цеплялся. Он бросился к лошади» схватил ее за морду и, не обращая внимания на удары кнута, сыпавшиеся ему на плечи, потащил лошадь в сторону, стараясь опрокинуть карету.

Помог случай.

Лошадь, испуганная шумом и человеком, вцепившимся ей в ноздри, попыталась встать на дыбы, колесо кареты налетело натумбу — и экипаж перевернулся!

— Ни с места, черт дери, ни с места! — Фандор уже поднялся, схватил кучера за горло, прижал его коленом к мостовой, сорвал с него шляпу, наклонился к его лицу…

— Ах! Боже мой!

Журналист разжал руки и в глубоком потрясении повторял:

— Я сошел с ума! Я сошел с ума! — потому что в тот миг, когда Фандор разглядел, наконец, черты возницы, он, не веря глазам своим, узнал в нем Элен, дочь Фантомаса, да, ту самую Элен, прелестную девушку, с которой он познакомился в Натале и чей след потерял при трагических обстоятельствах.

Впрочем, дочъ Фантомаса воспользовалась волнением журналиста. Когда он, потрясенный своим невероятным открытием, отпустил ее, она выскользнула из его рук, выпрямилась и сказала:

— Да, вы правы, Фандор! Это я, Элен! Да, это я, Раймонда! Это я…

Но тут она замолчала, а Фандора с ног до головы охватила дрожь: ночную тишину прорезал крик… нет, стон… страшный вопль, донесшийся с середины Сены.

— Ко мне, Фандор! На помощь! Ко мне! Меня сейчас утопят!

Да, это был голос Жюаа, перепуганный донельзя голос Жюва.

Он, теперь Жерому Фандору было совсем не до ночного извозчика и даже не до Элен, дочери Фантомаса!

Жюв звал на помощь!

Жюву грозила опасность!

Фандор, не раздумывая, закричал во весь голос:

— Держитесь! Держитесь, Жюв! Я здесь!

И перешагнув парапет, Жером Фандор, не раздеваясь, бросился головой вперед в реку и как можно быстрее поплыл к Жюву, туда, где слышались бурные всплески воды и шум борьбы.

Глава 19 ДРАМА НА ДНЕ СЕНЫ

Что же случилось? Жюв звал на помощь! Какая опасность грозила сыщику до такой степени, что ему в отчаянии пришлось звать на помощь Фандора, весьма занятого в это время совсем другим делом?

Когда журналист окликнул ночного извозчика и, не получив ответа, бросился со всех ног догонять его, а затем сумел опрокинуть страшную карету, Жюв, со своей стороны, попытался ему помочь. Однако он уже был не молод, и в то время как Фандор, быстроногий и ловкий, сумел догнать ночного извозчика, Жюв, несмотря на все свои старания, остался далеко позади.

— Сто чертей, сто чертей, — шепотом ругался полицейский, чувствуя, что ему уже не хватает дыхания. — Фандора могут прикончить, а я даже не могу выстрелить в проклятого кучера, ведь Фандор находится между ним и мной!

Жюв бежал, пока хватало дыхания, потом у него закружилась голова, и он остановился, а там и вовсе опустился на землю, с такой силой у него закололо в боку. Он был безмерно огорчен тем, что ему пришлось прекратить преследование. В этот миг король сыщиков отдал бы все на свете, чтобы владеть своим телом так, как его друг, и быть рядом с ним во время опасной борьбы. Проклиная жизнь, он встал и оперся на парапет моста, согнувшись пополам от боли в боку, и машинально вглядывался в темные воды реки, плещущие в проемах моста, почти ничего не видя, так как луна ушла и темнота совсем сгустилась. Жюв тяжело дышал и все еще не мог разогнуться, так сильно кололо в боку, но вдруг то, что он увидел, заставило его с глухим ругательством выпрямиться.

— Там… Там!..

Он произнес это вслух, хотя был один, и, протянув руку к Сене, уставился в темноту безумным взглядом. Однако то, что он увидел, не было галлюцинацией. Это не было выдумкой перенапряженного мозга — нет, он прекрасно видел то, что видел! Посередине реки, в каких-нибудь двадцати метрах от моста, резко выделяясь среди окружающей тьмы, большое светлое пятно, светящееся пятно, фантастически сияющий ореол медленно двигался по направлению к виадуку.

— Проклятие! — прохрипел Жюв, совершенно ошеломленный увиденным и забыв в этот миг и Фандора, и ночного извозчика. — Проклятие! Вот око, светящееся пятно!

После страшных событий в «Пари-Галери» Жюв полностью выбросил из головы эти световые пятна, взбудоражившие жителей Парижа и пробудившие любопытство Фандора, и вот теперь он был потрясен! Тут же сопоставил появление ночного извозчика с этими световыми пятнами. Неужели и впрямь была какая-то связь между таинственным свечением и драматическими происшествиями, в которых был замешан Фантомас? Нелепо, глупо, однако — возможно. Секунду он потратил на размышления. Но еще меньше ему понадобилось, чтобы решиться на поступок — и совершить его! Позабыв про колотье в боку, позабыл про стесненное дыхание и увидев издалека, что Фандору удалось догнать пролетку и повиснуть на ней, Жюв перешагнул парапет и, внимая только собственной отваге, прыгнул в воду с высоты моста!

«Клянусь богом, — подумал он, — надо же, наконец, раз и навсегда узнать, что это за пятна…»

Жюв хорошо плавал, но надо было принять в расчет прыжок. Виадук Пуэн-дю-Жур находится над водой на большой высоте. Жюв очень сильно ударился о поверхность воды, тем более, что не сообразил броситься, согласно правилам, головой вперед. Потеряв соображение, почти лишившись сознания от этого удара, он пошел было ко дну, не имея сил сопротивляться. К счастью, холодная речная вода быстро привела его в чувство. Он всплыл на поверхность и осмотрелся. Течение, довольно спокойное в других отрезках Сены, было очень быстрым как раз в том месте, где упал Жюв, оттого что река, тесно зажатая между берегами, пробивала себе путь через узкие каменные проемы моста. Жюва к тому же отнесло в сторону, он понял это и выругался:

— Дьявол, найду ли я теперь эти пятна?

Вслепую, стесненный мокрой, отяжелевшей одеждой, Жюв все же оставался отличным пловцом; он поплыл вверх по реке и вскоре радостно воскликнул:

— Вот, вот оно!

Меньше чем в десяти метрах от него светилось пятно.

— Что за черт такой эти пятна?

Теперь Жюв уже не чувствовал ни холода, ни усталости. Удвоив усилия, он смело направился прямо к пятну. Оно было совсем близко, он мог уже, казалось, дотронуться до него, — но тут у него вырвалось хриплое восклицание:

— Ах, будь я проклят!

Свет погас! Пятно исчезло в одно мгновение, с поразительной быстротой, как будто его потушили.

«Однако, — думал Жюв, — оно же было здесь, рядом со мной…»

Но продолжая плыть, несчастный полицейский вдруг снова испытал чувство ужаса. Что-то вцепилось ему в ноги, что-то мешало ему двигаться, что-то сковало его — но что? Он не знал, однако шел ко дну. Он тонул!

Нужно было обладать поразительным хладнокровием, чтобы еще пытаться спастись, оказавшись в таком безнадежном положении.

К счастью, Жюв никогда не терял голову.

«Гм! — подумал он, поняв, что сопротивляться бесполезно, и поэтому стараясь вобрать в легкие возможно больше воздуха. — Гм! Я, должно быть, попал в какие-то сети».

И тут он предпринял единственный разумный в этом случае ход. Вместо того чтобы бороться с препятствием до изнеможения, он поддался ему.

— Эта сеть сама собой развяжется, по все вероятности, или же…

Но так как связавшие его путы вовсе не ослабевали, Жюв внезапным усилием попытался вырваться из тисков, сковавших ему ноги. Он то сжимался в комок, то резко вытягивался во всю длину, надеясь таким образом порвать таинственные путы, стягивающие его, не давая всплыть на поверхность.

Ужас!

В ту минуту, когда он предпринял еще одну отчаянную попытку, все так же находясь под водой, ослепительный свет заставил его зажмурить глаза, до того времени открытые, как у всякого хорошего пловца. И этот яркий луч, несомненно, породивший световое пятно, дал Жюву возможность смутно разглядеть самое неожиданное, самое устрашающее зрелище!

Нет, не водоросли, как он было подумал, сковали его ноги. Все, что произошло с ним, вовсе не было случайностью — это было куда опасней!

Жюв увидел, как под ним, шагая по руслу реки с электрическим фонарем в руке, шел человек в скафандре и сверкающем шлеме, таща за собой веревку, ту самую веревку, что обвила ему ноги!

Водолаз шел по дну Сены, что и вызывало пятна света! Именно он-то, этот водолаз, и связал веревкой несчастного Жюва, забросив ее, как лассо.

Открытие это внесло в события известную ясность. Как молния, Жюва поразила мысль: «Фантомас! Это может быть только Фантомас! На этот раз я погиб…»

Задыхаясь и все же не желая сдаться, Жюв сделал еще одно усилие. Кровь гудела у него в висках, дыхание останавливалось, но еще оставалась возможность спастись.

Повернувшись вокруг собственной оси и, невзирая на водолаза, который продолжал выбирать веревку и скоро мог уже схватить его за руку, Жюв сделал стремительный рывок книзу и освободил одну ногу. Веревка ослабла, и Жюв тут же освободил вторую. Тремя взмахами он поднялся на поверхность и с жадностью вдохнул воздух. Он готовился к борьбе! Но — увы! — в состоянии ли он был бороться? Его противник, затаившийся под водой, мог свободно передвигаться, а Жюв, измученный холодом, ослабленный долгим пребыванием под водой, скованный тяжелой, намокшей одеждой, был обречен на поражение. И едва только он поднялся на поверхность, как почувствовал, что роковая веревка снова обвилась вокруг его ног и снова потащила его на дно. Его ждала неминуемая гибель. Оставалась только одна надежда — Фандор!

— Ко мне! На помощь! Меня сейчас утопят!

Жюв выкрикнул это отчаянным голосом, и снова, барахтаясь, пошел ко дну, не имея больше сил сопротивляться.


— Жюв! Жюв! Держитесь! Смелей! Я здесь!

Фандор быстро плыл к тому месту, откуда раздался отчаянный, душераздирающий призыв Жюва.

— Держитесь! Вот и я! Вот и я!

Быстро двигаясь вперед, Фандор кричал что было сил. Он тоже заметил таинственный свет! И понял, что тут разыгрывается страшная драма.

— Я здесь!

Фандор достиг светящегося пятна в тот самый миг, когда Жюв, совсем лишившийся дыхания, перестал уже биться в воде и безнадежно тонул.

К счастью, журналист тоже умел сохранять хладнокровие. В один миг он разглядел и водолаза, и веревку, связавшую ноги Жюва, и понял, насколько велика опасность. Что делать? Без колебаний он набрал полные легкие воздуха, выхватил из кармана нож, нырнул… Немного времени понадобилось ему, чтобы спасти Жюва. Мысль, мгновенно осенившая его, была, действительно, превосходной, и осуществил он ее с необычайной быстротой.

Он вступил в светящееся пятно со стороны, противоположной той, где находился водолаз; тому же мешали шлем и тело Жюва, которое он подтаскивал к себе, и он не успел заметить Фандора, чем тот и воспользовался. Он нырнул, оказался вплотную с водолазу и, не затевая с ним борьбу, — что мог он сделать с человеком в скафандре? — пробил ножом баллон с кислородом, которым водолаз дышал.

Результат не замедлил сказаться. К удивлению водолаза, кислородный баллон наполнился водой, и тот, в свою очередь, стал задыхаться, отпустил Жюва, взмахнул руками, выронил фонарик, который тут же был унесен течением, и упал навзничь.

Фандор уже был на поверхности. Но, всплывая, молодой храбрец ухватил Жюва за полу пиджака. Фандор едва дышал от усталости, но не отпускал Жюва. У него еще хватило соображения не пытаться плыть против течения, наоборот, он отдался ему. И когда, уносимый течением, он оказался под аркой моста, Фандор одной рукой ухватился за тяжелое железное кольцо, вделанное в камень, а другой все еще поддерживал над водой голову Жюва.


— Фандор!

— Жюв!

— Ну, я счастливо отделался!

— Еще бы!

— Ух, как хорошо дышать воздухом!

— Да… Ну как, сил прибавилось?

— Уже хорошо!

— Тогда схватитесь тоже за это кольцо, а то я больше не могу.

Жюз немедленно выполнил просьбу своего спасителя, и теперь они оба держались за кольцо под мостовым проемом.

— Фандор… это был Фантомас?

— Гм! Вполне возможно.

— А извозчик?

— Карета опрокинулась. Мы найдем ее на берегу.

— А кучер?

На этот вопрос Жюва Фандор, никогда не упускавший такого случая, ответил громким смехом:

— Ну и ну! — воскликнул он.” Нет, Жюв, это уж слишком! Мы оба чуть не утонули, мы еще мокнем тут под мостом и нас поджидают черт знает какие опасности, а вы уже меня допрашиваете… Ладно, черт побери, мы с вами едва выплыли, но боюсь, как бы вы не пошли ко дну от изумления, когда я вам отвечу.

— Почему! Кто этот кучер?

— Жюв, кучер — это Элен! Это Раймонда! Это прелестная продавщица из «Пари-Галери», за которой ухаживал несчастный Шаплар… Раймонда, она же Элен, дочь Фантомаса!

Жюв выслушал последние слова Фандора с удивлением и ужасом.

Неужели это правда? Неужели возможно? Дочь Фантомаса? Элен — Раймонда? И эта Элен-Раймонда оказалась ночным возницей? Жюв был так увлечен мыслями о расследовании злодеяний Фантомаса, что совершенно забыл, как и сказал ему Фандор — в каком опасном положении они сейчас оба находятся!

— Дочь Фантомаса! Это — дочь Фантомаса! — Жюв повторил эти слова в такой растерянности, что вызвал у Фандора новый взрыв хохота. Журналисту сейчас были безразличны ровным счетом все проделки рокового Повелителя Ужасов. Полностью отдавшись радости, охватившей его, когда ему удалось спасти Жюва, он ответил:

— Да, именно она! Что поделаешь, дорогой мой Жюв, яблоко от яблони… Пока Фантомас пытался справиться с вами под водой — ведь водолаз — это несомненно он! — я боролся с Раймондой, достойной его дочерью!

— Что же ты с ней сделал?

— Вот вопрос! Когда я услышал, что вы зовете на помощь, я тут же бросил Раймонду с ее каретой и ни о чем больше не думал, кроме вас!

На этот раз Жюв довольно долго молчал. Он снова мысленно пережил те мучительные мгновения, когда тонул, и думал о том, как Фандор на деле доказал ему свою дружбу и преданность. Ведь без малейших колебаний этот храбрый юноша рискнул пойти ва-банк и бросился ему на помощь!

Волнение сжало ему горло, но тут же он взял себя в руки и привычным ворчливым тоном поблагодарил друга:

— Ну и глупец же ты, скажу тебе! — начал он. — Неужели ты не мог дать мне утонуть? Опять сделал ту же оплошность, как и тогда, когда бросил карету на пустыре, — теперь ты упустил Раймонду, и нам не видать ее, как своих ушей!

Фандор в свою очередь поддержал тот же шутливый тон:

— Гм! Что верно, то верно, — признался он, — надо было взять ее с собой… но правда и то, дружище Жюв, что это было бы несколько неуместно, так как она бы увидела мою схватку с водолазом, а водолаз-то, пожалуй…

— Да, что касается водолаза, Фандор, боюсь, что сегодня он совершил свою последнюю прогулку по дну Сены… Но был ли это действительно Фантомас?

Так беседовали Жюв и Фандор о Фантомасе, цепляясь за свое железное кольцо. Такой уж был нрав у этих храбрецов, что даже теперь, пережив смертельную опасность, они все же не переставали думать об увлекательной тайне, занимавшей их столько лет.

Был ли Фантомасом человек в водолазном шлеме? Неужели это был он, Повелитель Ужасов? Но что он делал там, на дне Сены? А главное — неужели Фантомас и впрямь погиб?

И тут Жюв встряхнул Фандора:

— Ладно, лентяй! Пошли! Вернее, поплыли! Мы хорошо отдохнули, теперь пора вылезти на берег и взглянуть, уж не ждет ли нас там Раймонда?

Они отпустили кольцо, за которое держались, и поплыли к берегу. Там никого не было. Очевидно, пока они боролись с Фантомасом, Раймонде удалось сбежать. Более того, преследуя какую-то тайную цель, она подняла опрокинутую карету и увела ее. И, таким образом, таинственный ночной извозчик снова исчез.

Фандор и Жюв, тщетно проблуждав по безлюдной набережной, не пустились на поиски. Оба умирали от усталости, мокрая одежда, облепившая их, затрудняла ходьбу.

— Жюв, — признался Фандор, — я промерз насквозь.

— И я не меньше, — ответил Жюв.

— Что будем делать?

— Прежде всего, надо обсушиться.

— Согласен, но где?

Жюв пожал плечами и обнял Фандора.

— Вот что мне пришло в голову, — сказал он. — Мы находимся в пяти минутах ходьбы от товарной станции Жавель. Черт возьми, сейчас мы согреемся на каком-нибудь паровозе. Скажем машинисту, что нечаянно упали в воду. Они там все славные парни, никто нас оттуда не прогонит.

— Пошли! — согласился Фандор.

Глава 20 ОТ ПРИКЛЮЧЕНИЙ К ПРИКЛЮЧЕНИЯМ

В тот миг, когда Фандор услышал, что Жюв зовет на помощь, и когда голос сыщика нарушил спокойную тишину ночи, журналист одним прыжком оказался на берегу, сразу же позабыв о ночном извозчике которого он остановил, рискуя жизнью, позабыв также о кучере этого мрачного экипажа, о кучере, в котором он, с несказанным изумлением узнал Раймонду, а главное — Элен, дочь страшного Фантомаса.

Что же произошло?

Фандор не догадывался о том, что, когда он, движимый отвагой, бросился в реку спасать друга, Раймонда, или вернее Элен, дочь Фантомаса, не больше, чем он, понимала, что случилось. За несколько часов до того молодая девушка убежала из зловещего дома Доминика Юссона, где она очнулась чуть ли не заживо похороненной, и увидела у дверей этого дома роковую карету, в которой Фантомас привез труп несчастного г-на Шаплара.

Набросить на себя кучерскую накидку, изобразить из себя возницу, захватить карету и скрыться вместе с ней, — все это Раймонда могла сделать, повинуясь почти инстинктивному порыву.

Но после этого события замелькали друг за другом с головокружительной быстротой.

Едва только дочери Фантомаса удалось отъехать от жилища Доминика Юссона, как Фандор увидел и узнал эту карету, пустился за ней вдогонку, вцепился в рессору и опрокинул экипаж на мостовую. И тут разыгралась трагическая сцена, когда Фандору почудилось, что он сходит с ума: в правившем каретой кучере он узнал дочь Фантомаса! При этом на лице его выразилось такое смятение, что бедная девушка растерялась. Но Фандор тут же покинул ее: голос Жюва позвал на помощь и журналист прыгнул в реку.

Оставшись в одиночестве на безмолвном берегу, невдалеке от жилища Доминика Юссона, Раймонда подумала только об одном — бежать во что бы то ни стало и как можно быстрей. Дочь Фантомаса, бесстрашная, энергичная девушка, недолго раздумывала; вскоре она овладела собой и была готова бороться, прибегая к любой хитрости.

— Куда он побежал? Что случилось? — машинально бормотала она про себя. — Кто звал на помощь? Конечно, черт возьми, Жюв! Ну, если Фандор и Жюв где-то здесь, я пропала! Пропала? Нет!

Она бросилась к проклятой карете и, проявив все свое умение, приобретенное в Натале, где когда-то воспитывалась, поставила ее на колеса, даже не выпрягая для этого несчастную клячу, вскочила на козлы и умчалась. А в это самое время Фандор схватился на дне реки с таинственным водолазом.

Куда ехать?

Раймонда сперва даже не думала о том, что ей делать. С губ ее срывались восклицания то ярости, то испуга, то бешеной злобы. Стоя на передке, она нахлестывала лошадь, гнала ее галопом, мчалась со всей возможной быстротой наудачу, вперед, охваченная страстным желанием оказаться как можно дальше от проклятого жилища Доминика Юссона, от Жюва и Фандора.

Карета неслась галопом по пустынным берегам, вдоль набережной Гренель, тускло освещенной небольшими газовыми фонарями, чьи огоньки трепетали под ночным ветром, окруженные бледным ореолом света. Раймонда-Элен вскоре почувствовала себя спокойнее. Бросив быстрый взгляд вокруг, она убедилась, что никто за ней не гонится, не следит, что она теперь уже далеко от виадука Пуэн-дю-Жур, — она замела следы, она свободна!

Девушка резко натянула вожжи, и измученная кляча, которая только что бежала галопом, пошла шагом. На этот раз Элен дала волю своим печальным размышлениям.

«Фандор! Это был Фандор! Теперь он знает, кто я такая. Ах! Как понять, как разгадать все эти интриги? Неужели Фантомас всегда будет стоять у меня на дороге? Что же станется со мной теперь? Где мне найти убежище?»

Так раздумывала она, вздрагивая от ночного ветра, раздумывала о том, как усложнилась теперь ее жизнь.

Она была почти раздета, если не считать кучерской накидки, наброшенной на плечи. Она понимала, что с рассветом ее странная одежда привлечет внимание. Надо было, наконец, бросить где-то карету, иначе этот экипаж в конце концов выдаст ее.

Повинуясь своему порывистому нраву, она готова была расстаться с каретой прямо тут, на набережной, куда она выехала после Эспланады Инвалидов, и бежать куда глаза глядят, прочь из Парижа, куда-нибудь в пригород, но тут новый поворот событий вынудил ее опять изменить решение.

Чей-то голос окликнул ее из-за густых кустов:

— Эй, извозчик!

И перед ней появился человек, размахивающий что есть силы руками и шляпой, делая какие-то непонятные знаки.

«Это еще что такое?»— подумала беглянка.

Инстинктивно она взмахнула кнутом, чтобы поскорее умчаться прочь, однако запоздалый полуночник, вышедший ей навстречу, имел, видимо, самые мирные намерения. Несмотря на неверное ночное освещение, можно было разглядеть, что одет он плохо, в грязный сюртук и мягкую шляпу и что нетвердо стоит на ногах, а говорит тонким голоском, гнусаво и нараспев.

— Кучер? А кучер? С чего бы это вы не хотите меня взять?

Раймонда так и подскочила. Черт побери! Отвезти этого человека означало, что можно заработать несколько су, необходимых, чтобы завтра же купить какую-то одежду, в которой ее никто не узнает. Нельзя было упустить такой счастливый случай! Раймонда спросила, стараясь возможно лучше подражать речи извозчиков:

— А куда везти-то, хозяин?

— В мое заведение! Эй, кучер, не отказывайтесь, обещаю чаевые натурой! У меня найдется не одна добрая бутылочка, и хоть я и коммерсант, а выпить с вами не откажусь!

По мере того как он говорил, стоя теперь рядом с ней, Раймонду охватывало изумление. Неужели возможно, чтобы подвернулся такой счастливый случай? Ведь этот человечек — это… Раймонда спросила погромче:

— А где это ваше заведение, хозяин?

— Молодой человек, оно в самом шикарном районе Парижа… Вы, кстати, не с кем попало имеете дело, и вашей карете выпадет большая честь, если я в нее усядусь… Да стойте же, извозчик! Ей-богу, меняя аж ноги не держат от усталости… А заведение мое, говорю, на улице Лагарп, и если вам этого мало, добавлю, что зовут меня Бузий и торгую я готовым платьем… на заказ и по случаю!

Конечно, этот славный малый, Бузий, — а это именно он, бывший бродяга, окликнул Раймонду, — был сейчас под мухой… Но девушке было совершенно безразлично! Она уже приняла решение, остановилась и предложила торговцу готовым платьем занять там место:

— Ладно, хозяин! Так и быть, отвезу!

Бузий Раймонду не узнал, зато она-то сразу его узнала. Ведь это Раймонда была в свое время юнгой на борту «Жанны-Мари»; это Раймонда купила у Бузия платье, то самое платье, которое держала в руке, когда нырнула в реку, чтобы убежать в первый раз от Жерома Фандора… И Раймонда, направляясь на улицу Лагарп, думала не переставая: «Бузий! Это Бузий остановил меня, это Бузия я везу в ней сейчас! С ума можно сойти! Почему случилось так, что именно он попался мне на пути нынешней ночью? Скажет ли он мне что-нибудь? Что я узнаю от него?»

Раймонда уже рассчитывала воспользоваться встречей, узнать от Бузия поразившую ее тайну, — каким образом платье, отданное ею Пантере, было обнаружено ею же у Бузия?

Раймонда, сидя на козлах, не погоняла лошадь и та бежала сонной рысцой, свойственной несчастным извозчичьим клячам, а порядком захмелевший Бузий беспокоился — ерзал, садился, вставал и то и дело принюхивался. Раймонда погрузилась в свои размышления, но бывший бродяга вдруг высунулся из окошка кареты, протянул руку и схватил ее за рукав.

— Эй, извозчик!

— Чего вам, хозяин?

— Что за чертовщину вы возите в своем фаэтоне?

— То есть как, хозяин?

— Странным чем-то у вас там припахивает!

Девушка, испугавшись, хотела что-то возразить, но Бузий продолжал:

— Ей-богу, вот незадача, один раз в жизни хотел прокатиться, и вот тебе на! Не больнс-то хорош ваш экипаж, извозчик! Напоминает бедняцкую повозку, дроги похоронные я имею в виду! Эй, вот что я надумал: ну-ка, стойте!

Раймонда задрожала: в этот самый миг она увидела неподалеку двух сержантов полиции, уныло стоящих на карауле у Палаты Депутатов. Неужели Бузий собрался окликнуть этих представителей власти? Но нет, такая дурная мысль ему и в голове не могла прийти.

— Остановите же! — повторил он. — Я хочу подняться на империал.

— На империал?

— Да, на козлы, к вам! — И говоря это, Бузий, сохранивший ловкость, несмотря на раннюю старость, тут же взялся за выполнение своего намерения. Он открыл дверцу, выскочил на мостовую, а затем одним прыжком оказался на козлах рядом с Раймондой.

— Готово! — обрадованно воскликнул он, потирая руки. — Ух ты! Здесь получше, чем там, внутри… Там здорово покойником припахивает. Эй, кучер, вид у вас такой веселый, будто вас на виселицу везут! Однако ремесло-то у вас превосходное… — Вдруг он прервал болтовню и замолчал, открыв рот, выпучив от изумления глаза. — Ну и ну! — заговорил он после недолгого молчания. — Вот так хитрая бестия! Вот так ящичек с секретом! Нанимаю кучера, а оказывается — кучерица… а кроме того… как же… как же…

Бузий вдруг изменился в лице. Он был растерян, но еще больше испуган. Повернувшись к кучеру, вернее, к «кучерице», он с тревогой разглядывал ее черты. Потом, наконец, решился сказать:

— Вот ведь потеха! Послушайте, госпожа кучерица где-то я вас когда-то видел?

— Чудится вам!

— Нет! Нет, не чудится! Я верно говорю — видел я вас где-то, только вы тогда были парнем…

— С ума вы сошли!

— А вот и нет!

Бузий замолчал, думая, размышлял, напрягая память. Красноречие внезапно покинуло его, его место заняло недоверие.

Когда карета наконец, выехала на улицу Лагарп и остановилась у престранного сарая, который Бузий превратил в склад, он взял Раймонду за руки и, несмотря на ее протесты из боязни, что ее узнают, потащил за собой.

— Хотите, я вам скажу, мадам… мадемуазель кучерица? — спросил он. — Так вот, когда-то вас звали Луи, юнгой Луи, и этот парнишка Луи купил у меня женское платье! Вот что я вам скажу… Пойдем, пропустим по стаканчику! И вы мне расскажете, как это все получилось…

Два часа спустя Раймонда и Бузий продолжали начатую беседу в его лавке — Бузий по-свойски расположился прямо на полу, а «Раймонда уселась на ветхий сундук. За это недолгое время они стали закадычными друзьями, Бузий рассказал девушке, рассеянно слушавшей его, о своих планах на будущее.

— Меня-то, — заявил он после очередного стаканчика, — меня торговля не устраивает. По сути говоря, я душой исследователь… а на улице Лагарп исследовать вроде бы нечего, так что я с этим всем расстанусь.

— Но что же вы будете делать?

— Гм… гм… путешествовать.

— Путешествовать?

— Да, путешествовать… Выхожу в отставку…

— Вы, значит, много денег заработали, господин Бузий?

— То-то и есть, что нет! И вообще, все, что язаработал, пошло виноторговцу, так что…

— Но как же будет?

— А очень просто, надоела мне вся эта возня, торговля одеждой и прочим хламом; теперь я намерен стать богатым нищим.

— Богатым нищим?

— Ясное дело, отменное ремесло. Послушайте, мадам, мадемуазель, кучерица моя дорогая, вот как я возьмусь за это дело: значит, распродаю имущество — это нетрудно, товара у меня почти что не осталось — а затем потихоньку-полегоньку подамся в Монако; вот в Монако-то я и устроюсь нищим. Найду себе местечко возле дома, где богачи деньги в кошелек гонят, и мимоходом с каждого возьму по грошику. Ловко задумано?

— Задумано-то очень ловко… но чтобы туда добраться…

— А на что мой ослик?

— Такой путь!

— Ну, ну, не так уж это трудно. В свое время у меня даже автомобили водились, но я вернулся к ослику; знаете, тише едешь — дальше будешь. Да, вот еще что мне пришло в голову, мадемуазель, мадам, дорогая моя кучерица…

— Что, господин Бузий?

— В случае, если вдруг надоест вам извозчиком ездить, не продадите ли мне лошадку?

На этот раз Раймонда навострила уши. А вдруг Бузий и впрямь готов избавить ее от кареты, ставшей теперь только помехой? Дочь Фантомаса предложила:

— Вот что, Бузий, послушайте: вы дадите мне двадцать франков…

— Ого!

— Да, двадцать франков и что-нибудь приличное из одежды.

— Мужской или женской?

— Женской.

— Тогда, черт возьми, это обойдется подороже.

— Да нет, Бузий! А я зато отдам вам и экипаж, и лошадь.

Бузий покачивал головой, раздумывал, соображал; наконец решился:

— Гм! Гм! Все-таки надо мне рассмотреть ваш экипаж.

И, припадая на ногу (торгуя одеждой, Бузий, чтобы придать себе интересу, начинал ни с того ни с сего хромать), он отправился на улицу Лагарп, где стояла карета.

Опытным глазом старого лошадника он осмотрел упряжку, потом сделал презрительную гримасу:

— Ну, рыдван-то только на дрова пустить, и все дела… А вот лошадь… Она что у вас, живая?

— То есть, как так живая? — возмутилась Раймонда. — Она же нас сюда привезла.

— Это еще ни о чем не говорит.

Бузий подошел к тощей кляче, похлопал ее по спине.

— Коняга ты, коняга, — ласково сказал он. — Ну, здравствуй, коняшка… гм… гм… не чистокровный бегун, конечно… Ну, ладно… Послушайте, а вы ручаетесь, что у вашего коня есть хвост?

— Хвост?

— Да, и грива.

— Как так — грива?

— Да, для меня это чрезвычайно важно. — К Бузию внезапно вернулось красноречие, и он объяснил. — Стало быть, еду я в Монако, чтоб стать богатым нищим, но в дороге есть-то надо. Так вот, если я заберу вашу лошадь, я создам небольшое предприятие.

— Господи, какое еще предприятие?

— А мне пригодится волос из гривы и хвоста на кольца и часовые цепочки, меня в свое время научил их делать один мой кореш по имени Фонарь, их здорово раскупают.


Прошло четверть часа с тех пор, как Бузий с Раймондой вернулись в жалкую лавчонку старого бродяги. Они уже почти что договорились, и Бузий подыскал для Раймонды черную юбочку и полосатую ситцевую кофточку, которые она тотчас же надела, да еще впридачу дал большую корзинку, в которых продавщицы цветов носят букеты. Но после таких щедрот он заупрямился и не очень-то спешил отдать ей обещанный луи. А Раймонда тоже заупрямилась и требовала с него эти деньги. Уходить она пока что не собиралась — и деньги нужны ей были позарез, и узнать хотелось кое-что от Бузия, который назвал заинтересовавшее ее имя. Ведь он признал в ней парнишку Луи, юнгу с баржи «Жанна-Мари», но она сразу не решалась расспросить его, понимая, что он держится настороженно и лишнего болтать не станет. А ей было о чем расспросить Бузия.

— Слушайте! — сказал наконец бродяга. — Слушайте, красавица, двадцать франков это чересчур, а вот десять я вам дам, если, конечно, фонари в порядке…

— Пойдем, взглянем!

Они опять вышли из грязного сарая. Бузий захватил бидон с горючим и стал заполнять пустые фонари кареты.

— Вот увидите, как сейчас вспыхнут! — приговаривал Бузий. — Я ведь еще и фонарщик…

Бузий не преувеличивал, когда сказал «вспыхнут». То ли он был неосторожен, то ли неумело взялся за дело — только Раймонда вскрикнула вдруг:

— Ах, Боже мой!

Стряслась беда…

Бузий опрокинул бидон на сиденье, а одной искры от его сигареты было достаточно, чтобы карета заполыхала.

— Э! э! — закричал Бузий. — Без дураков, тушить надо!

Но как тушить горящий экипаж? Мрачная, древняя повозка, сколоченная из старого дерева, пылала, как факел. Через минуту стало ясно, что потушить пожар невозможно. И как на беду лошадь, испугавшись огня и уже опалившись, внезапно очнулась и галопом поскакала по улице Лагарп.

— Провались она! — выругался Бузий.

— Черт побери! — воскликнула Раймонда.

Оба дружно припустились бегом, пытаясь догнать убегавшую от них карету. Та же, подобно гигантскому костру, неслась по улице Лагарп к мосту Пти-Пон. лошадь совсем обезумела.

Чувствуя, что огонь подбирается к ней все ближе, несчастное животное взбежало на тротуар и повернуло было в сторону моста Пти-Пон, к площади Нотр-Дам. К несчастью, карета ударилась о край тротуара, налетела на фонарь, опрокинулась на парапет и рухнула вниз! Подбежав туда, Бузий и Раймонда увидели это поразительное зрелище: пылающая карета свисает с моста, а лошадь, упираясь в мостовую копытами, сопротивляется тяжелому экипажу, тащившему ее в реку.

Оба, Бузий и Раймонда, смотрели, не зная, что делать.

— Черт возьми! — сказал Бузий.

И тут же у него вырвалось:

— Ах, тысяча чертей!

Догоравшая карета внезапно развалилась пополам. Сиденье и задние колеса упали в воду и пошли ко дну, а лошадь рванулась вперед, таща за собой разломанный передок.

Бузий, однако, не был слишком испуган. Он быстро помог лошади стать на ноги и осмотрел передние колеса с оглоблями.

— Отлично! — сказал он. — Вот потеха-то! Выходит, я теперь владелец беговой колясочки, «паучком» их называют те, кто ходит на бега. Я же вам говорю, мадемуазель, мадам, кучерица моя дорогая, что я всегда хотел шикарно жить!

И, посмеиваясь, добавил то, что было чрезвычайно интересным для Раймонды:

— Вырву-ка я нынче пару волосков из хвоста моего Пегаса, а завтра, пожалуй, загляну в «Трехгрошовую кружку» и спрошу Фонаря, не поможет ли он мне сплести часовые цепочки…

Что же касается Раймонды, то она ничуть не огорчилась, что роковая карета навсегда прекратила свое существование!

Глава 21 ХИТРОУМНАЯ ЦВЕТОЧНИЦА

В «Трехгрошовой кружке», кабаке, где собиралось общество отнюдь не смешанное, ибо состояло целиком из зловещих апашей и отпетых мошенников, в этот вечер царили необычайное оживление, суета, возбуждение, что говорило о нешуточном происшествии.

— Толково предложил! И толково выиграл!

— За яйца платишь ты…

— Знаешь, парень, тебе разве что верблюд нос утрет…

— Черт дери, шикарно сработано!

— Схряпал дюжину крутых яиц, да по-быстрому, да не запивая… Ну, сила! Какое здоровье надо иметь…

Завсегдатаи этого заведения, начиная с Заставы-Монпарно и кончая Грозой-Легашей, Титаном по кличке Жаба, Толстяком и самим хозяином «Кружки», пребывали в почтительном восхищении.

Все они дружно осыпали восторженными хвалами одного из своей же братии — ненасытную утробу по имени Фонарь.

Долговязый Фонарь только что побился об заклад, что отколет небывалый номер, и вышел победителем. Он умял подряд, не передохнув, ничем не запивая, дюжину крутых яиц.

— Ну, брат, нет слов, — заявил Толстяк, огромный мужчина с непомерно раздутым брюхом, выпиравшим из-под широкого красного пояса, который он то и дело подтягивал, чтобы удержать спадающие штаны. — Если когда-нибудь судьи надумают оттяпать тебе голову, ты попроси у них таксе же угощение, перед тем как полезть по ступенькам церкви святого Подневолия. Сам Дейблер рот бы разинул!

— И дал бы ему драпануть! — заключил Жаба.

Фонарь принимал все это с равнодушием, достоинством и гордостью, откинувшись на стойку и опираясь на нее локтями, но лицо его расплылось от блаженства.

— Все это ладно, — заявил он тут же гнусавым голосом истого жителя предместья, — хватит кропилом-то махать, налили бы чего покрепче святой воды?

— Пить будешь?

— Как лошадь!

Тут вышел вперед Гроза-Легашей, престранного вида субъект, сутулый и кривоногий:

— Давай, угощаю… наливай, обезьяна! Слыхал?

«Обезьяна» — хозяин «Кружки» — все отлично слышал. Такого предложения ему никогда не надо было повторять дважды. Бывалый торговец, умелый кабатчик, он обладал особым нюхом на тягу к выпивке, порой еще дремлющую в душе посетителя.

— Такое дело требует, чтоб каждый каждому поставил! — посоветовал он.

Фонарь одобрил:

— Хорошо сказано, приятель!

Кабатчик поспешил добавить:

— Я тоже ставлю, сколько вас тут будет?

Их было семеро; хозяин налил семь стопок.

— Ваше здоровье!

— За твое!

— Ух, хорошо прошла!

— Полезней всякого лекарства!

Стопки враз опустели — в этом кабаке спиртное глотали залпом — и хозяин снова наполнил их своей невероятной смесью, образно прозванной им «Коньяк Бей-дубина». Однако после первого возлияния ловкий хозяин «Кружки» незаметно вылил свою стопочку на пол, отлично зная секрет приготовления этого пойла, и провозгласил:

— Один круг прошел, шесть осталось!

Ему ответили развеселыми восклицаниями:

— Еще бы, сукин ты сын, когда набьешь живот крутыми яйцами, поневоле будешь веселиться!

— Эй, Фонарь! Много пьешь, не боишься огонь загасить? Намокнет фитиль-то!

— Брось ты! У этого Фонаря заместо фитиля спиртовая лампа!

Каждый старался вставить острое словцо, изощряясь по своим возможностям. Зато Фонарь, казалось, потерял интерес ко всему. Он уже крепко выпил полчаса назад, когда предложил свое поразительное пари, развеселившее всех собравшихся, теперь же, после нескольких стопок был пьян вдрызг. Он побледнел, то и дело клевал носом и время от времени вздрагивал всем телом, хотя в «Кружке» было нестерпимо жарко. Словом, выглядел он еще хуже, чем обычно; его длинное, тощее тело казалось таким хрупким, что вот-вот переломится, а ноги держали его разве что только по привычке.

— Не знаю уж, чья тут вина, крутых яиц или купороса, — вмешался Толстяк, — только гляньте-ка на парня! С чего это он шары вылупил? Смотри, как бы не выскочили!

Апаши окружили Фонаря, рассматривая его без всякой жалости, напротив, с каким-то удивлением, восхищением, а он машинально, как автомат, опрокидывал стопку за стопкой, с упрямством, свойственным пьяницам, которые упорно продолжают пить, уже не понимая, что пьют.

И вот в то время, как все сгрудились вокруг Фонаря, здесь появилась еще одна посетительница.

Это была молоденькая девушка, почти что девчонка, одетая кое-как, растрепанная, но глаза ее блестели, на щеках играл румянец и движения были полны изящества. В руках она держала огромную корзину с букетами фиалок. Она вошла в «Трехгрошовую кружку» весьма уверенной походкой.

— Купите цветочки, дамы-господа, дешево отдаю, все равно что даром!

— Эй, девчонка! — позвал ее Гроза-Легашей.

Девушка подошла к стойке, окинула взглядом собравшихся, но особенный интерес у нее вызвал Фонарь.

— Эй, девчонка! — повторил апаш. — Сколько тебе за всю корзину?

— Пол-луи.

— Ну, ты и даешь! Губа не дура!

— Я за эту цену сама купила.

— Заткнись! Смеешься, что ли?

— Да нет, ничуть…

— Бабушке своей рассказывай!

Гроза-Легашей взял девушку за плечи и чуть ли не силой подвел к стойке.

— Давай чокнемся… Хозяин, налей девчонке пойла, видел, какая славная пичужка!

Цветочница стряхнула с себя руку непрошенного кавалера.

— Прочь лапы! — скомандовала она решительным, отнюдь не испуганным тоном. Потом спросила, указывая на Фонаря, который искоса глядел на нее в полном одурении:

— Что это с парнем стряслось?

— Да, видно, живот схватило.

— Это вы его напоили?

Толстяк возразил:

— Нет, послушай… так это твой, твой парень? Какая храбрая заступница выискалась! Эй ты, девчонка! Ты что же, думаешь, что он еще мал, сам упиться не умеет? Не дорос еще? Тебе нужны — которые подлиннее?

Между тем цветочница подошла вплотную к Фонарю и с любопытством его рассматривала. Очень спокойным голосом она обратилась к пьяному:

— Ты и впрямь упился? Скажи, деточка! Букетик фиалок не желаешь?

Окружающие расхохотались.

— Вот черт-те что, потешная какая девчонка, животики надорвешь от такой дурацкой трепотни! Фонарь у нее в деточках ходит! Ну, смех да и только!

Однако вскоре им все это надоело. Достаточно времени потратили они на цветочницу, почесали языки на ее счет — и хватит, заговорили о другом, а разговор завел все тот же Гроза-Легашей.

— Слушайте, ребята, — обратился он ко всем сразу, — вы не знаете случайно, что подумывают фараоны насчет ночного извозчика и пришитого папаши Шаплара?

Вопрос остался без ответа, никто ничего об этом не слыхал, даже Толстяк.

— Фонарь-то, конечно, мог бы кое-что порассказать на сей счет, — заявил Жаба, — но сейчас его расспрашивать — все равно что на Триумфальную арку плевать, чтобы она покраснела. Ничего тут не попишешь. Повезло ему…

Толстяк все не мог расстаться со своим вопросом:

— Ну и гвалт поднимется вокруг этого чертова дела с убийством хозяина «Пари-Галери»…

И так как Гроза-Легашей делал вид, будто это не так уж важно, Толстяк разозлился и заорал:

— Я-то знаю, что говорю! У моей барули в Префектуре есть парень не промах, ей потому и на панели лафа… Так вот я от него знаю…

— И что же ты такое знаешь?

— В общем-то россказней хоть отбавляй… Вроде бы старика Шаплара ухлопал Фантомас, потом его увезли на извозчике, потом куда-то пропали и труп, и извозчик, — брык! И все прямо под носом у этого писаки несчастного, то ли журналиста, то ли легавого, пресловутого Фандора, кореша Жюва…

Жюв! Странно прозвучало это имя в кабаке, где каждый выпивоха нет-нет да и вздрагивал когда-то при мысли о нежданной встрече с королем сыщиков! Да, этого все знали! С ним шутки плохи! Он тебя за пять секунд расколет по всем правилам. А заведешься, можешь и по зубам схлопотать, этот инспектор не постесняется, ух, сволочь легавая!

Разговор стал общим.

Хозяин наливал уже по пятому кругу, самые остервенелые выпивохи чрезмерно разгорячились, в голове у всех шумело, переходили от столика к столику, присаживались где попало, перекликались из конца в конец, кричали:

— Э, ни черта вы не знаете! Все это чепуха на постном масле, фараоновы враки, Шаплар-то жив и не думал подыхать!

— Как это не подох?

Услыхав от Заставы-Монпарно такое ошеломляющее заявление, Толстяк соскочил со стола, на котором сидел, свесив ноги, и бросился навстречу своему корешу, уперев кулаки в бока, набычившись, кипя от злости:

— Сдурел? Чокнулся? Говоришь — не подох? А ну, давай, выкладывай дело, чем просто языком трепать… или вздумал над ребятами поиздеваться?

По счастью, Застава-Монпарно хорошо знал, с кем имеет дело Сам он был не местным — нет, уж он-то никогда на Монмартре жить не будет — крутому парню в этих краях делать нечего… тем не менее он знал, как вести себя в темных вертепах и творил суд и расправу на авеню Мэи. Поэтому он ничуть не испугался наскока Толстяка. Тот был просто-напросто пьян и орал только потому, что водка, настоенная на перце, бросилась ему в башку.

— Не заводись ты! — спокойно сказал Застава-Монпарно, — объяснения тебе нужны? Вот они! — И распахнув рубашку на волосатой груди, он вытащил скомканный экземпляр одной из утренних газет.

— Вот в этом грошовом листке все рассказано. Распечатай уши. По-видимому, говорится в статейке, папаша Шаплар такой же покойник, как мы с тобой, и просто-напросто воспользовался тем, что его магазины прикрыли, и укатил в Швейцарию. И не долее как сегодня утром прислал оттуда распоряжения своим кассирам. Вот… читайте… Здесь про все это написано.

От слов Заставы-Монпарно все оцепенели. Сперва подумали, что он брешет, но, внимательно рассмотрев газету, убедились, что его слова — чистая правда. Всебыло написано черным по белому: «в магазин «Пари-Галери» пришло письмо, сообщающее о скором возвращении промышленника», а раз это напечатано, стало быть, все правда.

Толстяк прочитал заметку во всеуслышание и с удивлением добавил:

— Ничего не понимаю! Зачем же этот Фандор направо и налево рассказывал, что своими глазами видел труп старика Шаплара на козлах?

Но вопрос остался без ответа. Все чувствовали, что в этой истории с мертвецом, который, в конечном счете, мертвецом не был, крылось какое-то чрезвычайно важное дело, вроде бы тайно направляемое самой полицией, и это, само собой разумеется, внушало уважение.

На время разговоры прекратились, каждый о чем-то раздумывал, смущенный этим таинственным происшествием, — и тут общее внимание опять было привлечено цветочницей. Она подошла к Фонарю, взяла его под руку и ласково нашептывала ему:

— Пойдешь со мной, миленький? Что? Хватит тебе пить-то! Лучше воздухом подышать… Ну, пойдем же!

Все разразились хохотом:

— Ну и ну! Ничего себе вкус у девчонки! Подбирает самых отпетых пьяниц, какие уж на ногах не держатся… Видно, не терпится ей получить отменную трепку… Очень уж зол бывает Фонарь наутро после крепкой выпивки, С похмелья он страшен…

Тут кто-то негромко вспомнил Пантеру, его бывшую любовницу, которая внезапно куда-то пропала — уж ей-то было известно, каков он после пьянки. Однако цветочница оказалась настойчивой, а когда ей удалось потащить Фонаря к дверям, весь кабак разразился аплодисментами.

— Браво, малышка, молодец! Побольше бы таких женщин! Ну, черт побери, у этой, видно, поджилки не трясутся!

Но цветочнице, по-видимому, не было никакого дела до мнения собравшихся в трактире апашей. Она повела за собой Фонаря и чуть ли не силой вытащила его за порог.


— Ну как, легче стало? Вы меня слышите, Фонарь? Давайте, подымайтесь! Нет, о руках бросьте думать, это я связала их вам за спиной… И не рыпайтесь! Только пошевелитесь — пристрелю как собаку!

Слабым жалобным голосом Фонарь спросил:

— Да кто вы такая?

— Как? Вы меня еще не узнали?

Сцена эта разыгрывалась на пустыре, неподалеку от кабака «Трехгрошовая кружка». Фонарь, протрезвевший от нашатыря и дрожащий под наставленным на него дулом револьвера, тщетно всматривался в темноту, пытаясь понять, кто же такая эта удивительная цветочница, которая привела его не к себе домой, как он ожидал, а сюда, на пустырь, пользуясь тем, что он пьян в стельку, а теперь отдавала приказания.

— Вы меня не узнаете, — продолжала она, — что же, могу представиться. Цветочница, стоящая перед вами, — это Раймонда! Раймонда, ваша бывшая пленница, Раймонда, сбежавшая от вас и призвавшая вас теперь к ответу…

На этот раз Фонарь задрожал всем телом. Он, бедняга, не сомневался, что пришел его последний час — не зря наставила на него свой маленький револьвер Раймонда, — Раймонда, прикинувшаяся цветочницей, Раймонда, смешавшаяся с воровским сбродом, чтобы избежать преследования Жюва и Фандора.

— К ответу? За что? — пробормотал апаш, чуть ли не пуская слезу, — Я вам ничего плохого не сделал… Даже наоборот!

Раймонда казалась очень спокойной, очень решительной и ничуть не испуганной.

— Слушайте внимательно, Фонарь, — сказала она, — и не будем терять времени. Вы меня не знаете, но можете мне доверять. Сейчас вы у меня в руках, постарайтесь это понять и отвечайте правду на все мои вопросы, помогите мне узнать то, что мне нужно. С другой стороны, если попытаетесь обмануть меня или сопротивляться…

— Если буду сопротивляться? — дрожа спросил Фонарь.

— Я вас пристрелю, — просто ответила Раймонда и подтвердила свое заявление недвусмысленным жестом — взвела курок револьвера.

— Понятно? — спросила бывшая продавщица из «Пари-Галери». — Что вы решаете?

У Фонаря не было ни малейшего желания сопротивляться. Положение его становилось аховым. После привычной пьянки он вдруг очнулся беззащитным, со связанными руками, и перед ним стояла женщина, имевшая все основания ему мстить. Хитрить было поздно, с ним справились, связали руки, и он это признал.

— Ну, спрашивайте, что ли. Что вы хотите узнать?

— Почему вы меня похитили?

— Мне велели.

— Это не основание…

— Посулили денежки.

— Не сомневаюсь… Но кто вам велел это сделать? Кто вам платил?

Фонарь скорчил отвратительную рожу:

— Гм! — начал он, явно подбирая слова. — Гм! Вот этого я сказать не могу.

— Вот еще!

— Если я вам скажу, мне крышка.

— Пустое… К тому же, Фонарь, я вас держу под прицелом…

— Это я вижу!

— Говорите же…

Но Фонарь не мог, никак не мог решиться.

— А вы сами-то на кого думаете?

На этот раз Раймонда сама смутилась от столь прямого вопроса. Кого она винила в том, что ее похитили? Ах, признаться в этом было ужасно… но разве следовало понимать все иначе? У кого хватило бы смелости обратиться к Фонарю и посулить ему денег за такое злодеяние? Кто мог толкнуть апаша на это? Кто?

День за днем Раймонда задавала себе этот вопрос и отвечала на него только одним именем: страшным, кровавым именем! Именем своего отца!

Да, она винила отца в том, что случилось, так как знала, что он способен на все, и он, по ее мнению, был виноват во всех ее бедах!

— Кто, по-моему, виноват? Не знаю, Фонарь… Фантомас!

И произнеся это имя, Раймонда невольно вздрогнула.

— Фантомас? — спросил Фонарь совершенно спокойно, не замечая волнения девушки и думая только о собственном спасении. — Фантомас? Нет, не он, я вообще не знаю, что с ним стало, шайка его разбежалась… нет, это не Фантомас!

— Тогда кто же?

— Ну… ладно, говорить так говорить… Это тот, кто им здорово интересуется…

— Да говорите же!

— Ладно, ладно, сейчас скажу! Это одна дамочка, которая вроде бы приревновала к симпатии Фантомаса… в общем, дамочка эта держала на вас зло, оттого как знала, что вы станете любовницей Фантомаса!

— Любовницей Фантомаса!

Раймонда, знавшая, что она дочь этого бандита, не представляла себе, как разобраться в такой невероятной путанице. Не все ли равно ей было, какая причина вызвала ненависть этой незнакомки? Ей нужно было только одно — узнать имя этой женщины и отомстить! Задыхаясь, она спросила:

— Кто это? Кто? кто?

— Матильда де Бремонваль…

Матильда де Бремонваль? Тщетно Раймонда силилась вспомнить это имя, ничего ей не говорившее. Об этой женщине она никогда в жизни не слыхала. Наконец, она задала следующий вопрос:

— Ее адрес?

Фонарю скрывать уже было нечего, он ответил без колебаний:

— Улица Лоран-Пиша, это шикарная грачиха… хватки и решительности ей не занимать… Вот, например, в тот день, когда Пантера дала вам смыться, а я ее за это вздул, да ненароком и прикончил, так вот как раз тогда эта самая дамочка с улицы Лоран-Пиша…


В этот же вечер, около полуночи, г-жа де Бремонваль выпорхнула из своего автомобиля, остановившегося у ее дома.

— Купите фиалочек, сударыня, купите на счастье фиалочек!

Г-жа де Бремонваль, расщедрившись, бросила несколько серебряных монет подошедшей к ней молоденькой цветочнице и вошла в дом. Автомобиль тут же удалился. Удалилась и цветочница Раймонда, понурив голову. И на ходу, погрузившись в мрачное раздумье, она бормотала:

— Она! Это она! Да, я уверена, что это она и есть! О, я отомщу ей, я отомщу… лишь бы Фонарь сдержал обещание, лишь бы он ей не проболтался!

Глава 22 ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ

— Пошевеливайтесь, Бузий!

— Да я и шевелюсь, господин Фандор!

— Как черепаха!

— Вовсе нет, я не черепаха, а человек, который везет тачку.

— Да в тачке-то у вас ничего нет, Бузий, неужели она, по-вашему, такая тяжелая?

— Господин Фандор, тачка — это тачка, и весит она сколько положено тачке… Да еще на пустой желудок…

— Бузий, это уже сверхъестественное нахальство, я же только что оплатил ваш обед, какой там пустой желудок! Вот неблагодарная утроба!

— Ну, за обед-то спасибо, зато в глотке пересохло!

— Иначе говоря, выпить хотите, Бузий?

— Да, господин Фандор.

— Ну что же, дружище, будет вам и выпивка, когда доставите меня куда надо. Нет, нет, не спорьте, это бесполезно, сейчас угощать вас не стану. К тому же мы опаздываем.

Фандор ускорил шаг, и Бузию тоже пришлось идти быстрее, чтобы от него не отстать.

Куда же они направлялись?

Фандор был без шляпы, в старом пиджаке, в потертых брюках, а Бузий, бывший бродяга, толкал перед собой тачку, в которой валялась большая, грубая на вид холстина, очень грязная и мокрая.

Пройдя улицу Алезия, Фандор тотчас же повернул на набережную и направился вперед, внимательно поглядывая на реку, воды которой в это позднее время — было около десяти часов вечера — казались черными, как чернила.

— Скажите на милость, господин Фандор, — обратился к нему Бузий, которому, как всегда, хотелось почесать язык, — скажите на милость, как насчет денег?

— Каких денег, Бузий?

— Я про те деньги, что он заплатит.

— Да, ну и что же?

— Так вот, господин Фандор, денежки-то пойдут мне или вам?

— Вам, Бузий.

— Верное дело?

— Совершенно верное.

— Слово даете?

Увидев встревоженное лицо славного бродяги, Фандор расхохотался:

— Черт возьми, конечно, даю честное слово! Кстати, Бузий, как вы себе представляете, разве я в тот момент смогу протянуть руку и забрать деньги?

Бузий пожал плечами и продолжал уже спокойней.

— Ну, где мне знать! — сказал он. — Столько случается разных разностей, а вы иногда такие штуки выкидываете, что я полагаю — вы на все способны!

— Ладно! Так вот что, Бузий, можете мне поверить — сейчас я вполне способен дать вам по-дружески хорошего пинка ногой в спину — как можно ниже! — если вы не соблаговолите наконец идти побыстрее!

Вместо ответа Бузий хладнокровно сплюнул в сторону:

— Ладно вам, господин Фандор, вы не такой злой, как прикидываетесь, а если вы и впрямь это сделаете, я при случае вам отомщу…

— Каким же образом, Бузий?

— Опрокину, к черту, тачку!

Видимо, в намеке бродяги было что-то смешное, а угроза его показалась такой забавной, что Фандор невольно рассмеялся.

— Бузий, вы просто невыносимы… Разве вы не побоялись бы попортить свой товар?

— О, господин Фандор, за этот товар цена всегда одна, свежий он или попорченный!

Фандор опять улыбнулся, потом остановился, осмотрелся по сторонам в нерешительности.

— Скажите-ка, Бузий, далеко еще?

— Метров двести, господин Фандор.

— Не больше?

Бузий тоже остановился, приподнял шляпу и в смущении потер лоб.

— Нет, — сказал он, — до его дома не более двухсот метров, но только подъем…

— Какой подъем, Бузий?

— Дорога идет вверх.

— И что же?

— А то, господин Фандор, что, может быть, нам лучше подойти поближе?..

На беду славного малого, ставшего в этот вечер участником приключений Фандора, журналист вовсе не был расположен продолжать путь. Он вытащил часы и сказал:

— Бузий, сейчас без четверти десять. Пора действовать, дружище! Сделайте одолжение, снимите-ка с тачки вашу холстину, и приступим к делу!

С этими словами Фандор снял обувь и сбросил пиджак.

— Так, — добавил он, пряча одежду в щель между двумя огромными тесаными камнями, недавно выгруженными с баржи, — если ночные бродяги не займутся этим тайником, я утром все заберу… Да, кстати, Бузий, у «них» что — ноги босые? Или «они» обычно в носках?

Если бы случайный прохожий услышал эти слова журналиста, они были бы ему непонятны, однако для Бузия смысл их был прост и ясен. Тем не менее бродяга снова снял шляпу, опять потер лоб и принял весьма смущенный вид.

— Ну что же, — сказал Фандор, — отвечайте!

Но Бузий не спешил с ответом.

— Так ведь это зависит… — сказал он. — Бывают и такие, и другие… Вернее сказать, господин Фандор, те, кого я вожу, они-то чаще всего без носков, а вот другие…

— Да, разумеется, Бузий, вы лучше прямо скажите, — те, кого вы возите, вы обираете догола… Да, кстати! Может, покажется странным, что я одет?

— Пф-ф! Да вы так плохо одеты!

Бузий сказал это с таким презрением, окинув взглядом одежду Фандора, что тот промолчал.

Потом скромно заметил:

— Конечно, Бузий, что тут поделаешь, я не так богат, чтобы зазря лишиться нового костюма… Ладно, конец болтовне!

Бузий с усталым видом уселся на оглобли тачки, а Фандор тем временем направился к реке.

— Вот черт! — выругался он. — Забыли расстелить ковер… Ох, дьявол побери все это! До чего же больно ступать по камням!..

Подпрыгивая на ходу, так как ногам в носках действительно было больно на каменистом склоне, Фандор пошел к реке.

По-видимому, журналисту и впрямь пришла в голову какая-то необычайная затея, так как на Сене не видно было ничего, достойного внимание.

— Где же эта чертова лестница, Бузий?

— Правее, господин Фандор.

— Спасибо, вижу!

Теперь Фандор уже спускался по ступеням, прорубленным прямо в склоне берега; на последней ступени, у кромки воды, он в нерешительности остановился.

— Гм! Бузий, вода-то на вид холодная!

— И на вкус не больно приятная, господин Фандор… Эту жидкость с хорошей «зелененькой» не сравнишь, нет!

И, вспомнив цвет абсента, Бузий предался сладостным грезам. Но в конце концов встал и подошел с дружелюбным видом к лестнице, где Фандор все еще стоял в нерешительности.

— Давайте-ка! — подбодрил он того. — Пора, наконец, собраться с духом, тем более в отчаянии…

— Как это в отчаянии, Бузий?

— Ну, раз вы пошли топиться!

Этот последний довод сразил Фандора, — он тяжело вздохнул, пробормотал что-то неразборчивое, упомянув вскользь имена Жюва и Фантомаса, потом, окончательно признав неизбежность предстоящего шага, спустился в ледяную воду Сены. И наконец-то окунулся в нее по самую шею, вымокнув, как настоящий утопленник.

— Эге! Господин Фандор! Что скажете насчет температуры воды?

Бузий неожиданно сменил прежний тон на насмешливый. Вся эта история его очень забавляла, и он еле удерживался от откровенной издевки.

— Ну и ну! — продолжал он. — Любопытный у вас купальный костюм, ничего не скажешь. Не в обиду вам будь сказано, господин Фандор, но очень уж дурацкий у вас вид — полезли в воду в рубашке и брюках. Утопленничек из вас — потешней не найдешь!

Но Фандор на этот раз вовсе не был расположен шутить. Добросовестно намокнув, он поспешил вылезти на берег, чувствуя, что замерзает и стучит зубами от пронизывающего его холода.

— Бузий!

— Да, господин Фандор?

— Что же делать, черт возьми, если я и дальше буду так стучать зубами?

— Такого еще ни с кем не было…

Бузий в растерянности потер лоб. Этот привычный жест, по-видимому, вдохновил его на добрый совет.

— Пробегитесь-ка рысцой, господин Фандор. К тому же вы слишком уж чистенький, вам бы надо в грязи вываляться!

— Обязательно надо, Бузий?

— Всенепременно! Понимаете, я их навидался сотнями, а то и тысячами…

Фандор не стал противиться. Он послушно пробежался туда-сюда по берегу, чтобы разогреться. Когда зубы его перестали выбивать дрожь, он, по совету Бузия, вывалялся в куче песка. Вылез он из этой кучи неузнаваемым. Песок налип на его мокрую одежду клейкой грязью, а волосы, еще недавно аккуратно причесанные на пробор, превратились в отвратительную грязную паклю. Настоящий утопленник! Он встал перед Бузием и с беспокойствием спросил:

— Ну как, Бузий, похож?

Бузий неуверенно кашлянул.

— Еще кой-чего не хватает, господин Фандор.

— А именно?

— Гримасы!

Тут же Фандор перепробовал несколько вариантов гримас, одну за другой, после каждой спрашивая:

— Которая лучше, Бузий, на ваш вкус?

Но Бузий был не в состоянии ответить. На него напал отчаянный, неудержимый смех, и он смотрел на Фандора, потешаясь, но в то же время в явной растерянности.

— Господин Фандор, — выдавил он, наконец, между приступами хохота, — лучшей гримасой будет такая, которую вы дольше всего сумеете удержать.

— Вы правы, Бузий!

— И при которой вы в то же самое время сможете вести наблюдение.

— Ладно, тогда вот такая! — И Фандор скорчил чудовищную рожу, зажмурив один глаз, широко открыв другой и оскалив зубы в страшной ухмылке.

— И побыстрее, Бузий. Времени у нас в обрез. Где мой катафалк?

— Неужели вы влезете сейчас в тачку, господин Фандор?

— Конечно.

— Но дорога идет вверх.

— Ну и что? Придется вам приналечь, черт возьми! Я же сказал, что деньги пойдут вам.

На этот раз Фандор говорил повелительным тоном, не терпящим возражений.

Бузий повиновался, бурча что-то себе под нос.

— Ладно, забирайтесь в экипаж. Надо же быть таким лентяем, чтоб заставить другого себя таскать, где же равенство? — И, продолжая ворчать, но ворчать вполне добродушно, так как долго сердиться Бузий был просто неспособен, он пошел за тачкой, подвез ее к Фандору и сбросил с нее холстину.

— И сколько же вы весите, господин Фандор?

— Шестьдесят восемь килограммов, приятель!

Бузий вздохнул:

— Шестьдесят восемь — это в сухом виде! — сказал он. — А сейчас, мокрый-то…

Однако Фандор, не обращая внимания на причитания своего помощника, растянулся во всю длину на тачке, свесив ноги между оглоблями и откинув голову.

— Ну, Бузий, теперь главное — не натворить глупостей! С этой минуты договор вступает в силу: я мертвец и не говорю больше ни слова.

В это самое время Бузий набросил на него тяжелую холстину, укрыв его с головой. Фандор тут же высунул из-под нее голову и грустно спросил:

— Еще одно только слово, Бузий, — этой холстиной вы уже пользовались?

— Нет, господин Фандор.

— Честное слово?

— О, честное слово!

— Гм!

И Фандор снова исчез под холстиной, а Бузий, крякнув от натуги, взялся за оглобли тачки.


— Кто тут? Кого надо?

Только что пробило половину одиннадцатого, и по голосу Доминика Юссона, когда он спросил, кто стучится к нему в дверь, можно было понять, что чей-то приход в такой час был для него непривычен и даже страшен. Но тут же он успокоился, так как ему ответил знакомый голос Бузия.

— Не пугайтесь, господин Доминик, это я!

— Что вам нужно, Бузий?

— Я вам гостя привел.

— Гостя? Вы с ума сошли?

— Ничуть, господин Доминик… Мне, главное, очень выпить хочется… откроете? Что скажете?

Бузий услышал, что вместо ответа Доминик Юссон отодвигает засовы.

— Ну, чего вам, Бузий? — спросил опять препаратор медицинского института, осторожно просунув голову в полуоткрытую дверь.

— Привез вам кое-какой товар…

На этот раз дверь раскрылась во всю ширь.

— Очень кстати! — сказал Доминик Юссон. — У меня как раз не хватает объектов. Мужчина или женщина?

Бузий, обычно весьма разговорчивый, на этот раз оказался немногословным. На естественный вопрос Доминика Юссона он ответил:

— Утопленник!

— Это не ответ.

— И мне за него нужно тридцать франков, не меньше!

— Тридцать франков? Не может быть, Бузий!

— Очень даже может!

Время для споров было неподходящее, и Доминик Юссон дал это ясно понять.

— Ладно, входите! — И он сам помог Бузию с его тачкой пройти в садик, а через него — в мастерскую. Едва бывший бродяга оказался в этом мрачном помещении, как Доминик Юссон одним привычным движением руки сорвал холстину, прикрывавшую тело Фандора. Голова журналиста показалась на свет — на лице его застыла страшная гримаса, которая незадолго до этого была им выбрана как самая подходящая.

— Гм! Недурен! Этот мне по вкусу! Не слишком попорчен!.. Бузий, вы получите свои тридцать франков!

Как только Доминик Юссон, сам того не желая, произнес эти слова, Бузий вовсе потерял голову и спросил:

— А одежду его я смогу забрать?

— Если пожелаете. Впрочем, одежды на продажу у меня целая груда.

Однако в этот вечер Бузий не очень-то был расположен говорить о делах.

— Ладно, ладно, — добавил он, спохватившись и якобы передумав. — Я еще зайду, господин Юссон, еще другой разок зайду.

Такой поворот разговора был столь необычным для Бузия, что Доминик Юссон удивился чрезвычайно. Более того, он испугался и уже с недоверием посмотрел на труп. (Фандор тщательно сохранял позу и гримасу мертвеца). А Бузий вдруг отвернулся, что было еще большей ошибкой.

— Послушайте-ка… — начал Доминик Юссон.

— Ничего! Ничего!

— То есть, как это — ничего?

— То есть, я хочу сказать… вы ошибаетесь!

Доминик Юссон был в недоумении. Сперва он что-то смутно заподозрил, потом его опасения стали более отчетливыми.

Что, собственно говоря, хочет сказать Бузий?

И он стал нажимать на бывшего бродягу.

— Знаете что, приятель, — сказал он Бузию, — по-моему, вы сегодня занимаетесь весьма странным делом.

— Ну что вы, ничуть, уверяю вас.

— Да будет вам! Где вы его выудили?

— Кого?

— Да вот этого мертвеца?

— Он бросился в воду в двухстах метрах отсюда…

— Бросился в воду?

— То есть, собственно говоря… Да, так и есть, бросился в воду!

Бузий запутывался все больше и больше, а Доминика Юссона это все больше и больше заинтриговывало. Внезапно этот отвратительный тип разразился громкими восклицаниями и непонятным смехом:

— Ах, сволочи! Ах, падаль! Ах, гады! Все вы друг друга стоите, и вы, Бузий, не лучше других, и в один прекрасный день доберусь я до ваших костей, брошу их в мой чан… И вот еще что: можете врать, сколько влезет, и прикидываться Христосиком, а я-то отлично понимаю, что к чему…

— Но… как же…

— Никаких «но»! Хотите, я вам всю правду выложу? Не бросился этот малый в воду, это вы его туда, в водичку, спровадили! Что, не так, Бузий? Вы, черт возьми, подумали — Доминик Юссон купит любой труп, какой ему притащат, и достаточно вытащить хоть одного из воды, вот и готов хороший заработок! Да… но товар-то редкий, так не изготовить ли его самому? Смотри-ка, остроумная мысль… Эге, Бузий! Поздравляю с такими мыслями! Ну, хватит разговоров, приятель. Что-то вид у вас неважный… Ну-ка, признавайтесь… признавайтесь, вы ведь не лучше других, правда? Утопили парня за тридцать франков…

И Доминик Юссон, выкрикивая эти слова, с безумным лицом тряс за плечи несчастного бродягу, чуть ли не бил его.

— Все еще отрицаете? Черт возьми, Бузий, да у вас совсем мозги не варят! А ведь что такое убить человека? Пустяк! Хе-хе! К тому же это забавная штука! Ха-ха! В меня пальцами тычут за то, что я смертью торгую… вот болваны-то! А вы, Бузий? Разве то, что вы сделали, не в сто раз хуже?

Но Бузий, вконец перепуганный издевательским хохотом и перекошенной усмешкой Доминика Юссона, рывком освободился из сжимавших его рук.

— Клянусь вам! — крикнул он. — Да я никогда в жизни… За кого вы меня принимаете?

Доминик Юссон не дал ему договорить.

— Черт возьми, дружище, — продолжал он, перемежая слова взрывами безумного хохота, — затеи у вас отличные, превосходные… Какого черта вы все отрицаете? Вы продаете трупы, я их покупаю — друг друга стоим… И внезапно, в неожиданном приступе ярости, Доминик Юссон бросился на бродягу и схватил его за горло. — Нет, ты сознаешься! — вопил он. — Ты сознаешься, висельник! Сознаешься, убийца! Или я тебя придушу! Разве я свое ремесло скрываю, я-то? Чего же ты своего ремесла стыдишься? Если бы не такие лицемеры, как ты, меня бы так не презирали! Довольно с меня… Ну, рассказывай, как ты убил этого парня! Давай, Бузий, правду за правду! Ты мне расскажешь, как ты парня прикончил, а я тебе в обмен расскажу, как я затащил на дно юнгу с «Жанны-Мари»…

Внезапно Доминик Юссон прервал свою безумную болтовню; его яростное лицо исказилось еще больше, стало почти неузнаваемым.

— А в общем-то мне наплевать, Бузий, сознаешься ты или нет, наплевать… Если хочешь, прикидывайся честным человеком, а я все-таки накажу тебя за все твои злодейства… Вот, посмотри-ка на этого мертвеца, — тут Доминик Юссон изо всех сил притянул несчастного Бузия к телу Фандора, — полюбуйся на него!.. Сейчас я вас обоих кину в мой чан… Сию же минуту!

Схваченный за горло Бузий хрипел, объятый страхом — как бы обезумевший потрошитель и впрямь не вздумал выполнить эти угрозы. Он задыхался.

Но будучи не по возрасту сильным, он вдруг нанес кулаком удар в грудь Доминика Юссона:

— А ну, отпустите меня!

Бузий совсем потерял голову и, вырвавшись из цепких рук препаратора, кинулся к Фандору, который лежал все так же неподвижно и переводил дыхание только тогда, когда на него не смотрели.

— Скорей! — крикнул он журналисту. — Скорей! Бежим! Слышите, господин Фандор… Он с ума сошел! Вот-вот нас укокошит! Живо, живо! Не валяйте дурака, пошли, пошли, господин Фандор, вы и так уже много чего разузнали!

Бузий, конечно, был уверен, что Фандор послушает его и перестанет прикидываться мертвецом. Но это только доказывало, что он не знал, насколько отважен этот молодой человек, насколько он тверд духом. Что бы там ни твердил ему бродяга, приятель Жюва по-прежнему сохранял полную неподвижность.

Между тем Доминик Юссон приволок крепкий канат и с пеной на губах кинулся на Бузия, заливаясь безумным смехом.

— Ага, Бузий! Ты у меня увидишь! Ты увидишь!

Но Бузий вовсе не хотел что-либо увидеть. Он был донельзя испуган молчанием Фандора, но еще больше пугали его недвусмысленные намерения Доминика Юссона, который готовил ему чудовищную пытку.

— А, черт с вами обоими! — заорал Бузий. — Разбирайтесь меж собой, как сумеете! — И, отпрыгнув с обезьяньей ловкостью на другой конец мастерской, он без дальнейших проволочек удрал, покинув и Доминика Юссона, одержимого неистовым приступом безумия, и Фандора, неподвижно лежащего в тачке, как настоящий мертвец!

Глава 23 ЧАС УЖАСА

Итак, Бузий убежал.

Доминик Юссон и не думал преследовать бродягу, улизнувшего со свойственной ему ловкостью, — напротив, он, видимо, был обрадован таким оборотом событий. По крайней мере, об этом говорило его повеселевшее лицо и раскаты смеха, с которыми он прыгал по мастерской при тусклом свете лампы, налетая на запачканные кровью мраморные столы и разбрасывая по сторонам, в какой-то неистовой пляске груды костей, собранные по углам, и скелеты, подвешенные к стенам.

По-видимому, несчастный препаратор медицинского института внезапно потерял рассудок. Этот сумрачный, молчаливый человек, на которого все посматривали с отвращением и страхом, находился теперь в состоянии болезненного возбуждения.

— Ага! Ага! — кричал он. — Бузий ушел не солоно хлебавши! испугался, небось… Да как не испугаться! Хе-хе! Хе-хе! Я бы сунул его в котел, пусть варится у меня с остальными, пока косточки не побелеют, не станут вот такими же хорошенькими, как эти… Тридцать франков Бузий хотел с меня содрать и ни единого су не получил! Мертвецы-то вообще ничего не стоят! Если тебе нужен мертвец, ты его можешь сам изготовить! Это и проще, и дешевле обойдется… Ого-го! Сколько же я теперь их изготовлю, мертвецов-то!

Фандор все так же неподвижно лежал на тачке, но создавшееся положение начинало его тревожить. Бузий убежал — конечно, помощи от него было бы немного, но все-таки лучше бы он остался здесь: теперь Фандору предстояло в одиночку расхлебывать опасные последствия приступа бешенства Доминика Юссона.

Ну и страшный же это субъект!

Фандор по-прежнему не шевелился — сейчас ему вовсе не хотелось, чтобы Доминик Юссон разгадал хитрую уловку, благодаря которой он сюда проник, — но в то же время он исподтишка подглядывал, как мечется этот человек, внезапно охваченный болезненным неистовством. Кто же он все-таки, этот зловещий торговец сомнительным товаром? Какими темными делами зарабатывает он на жизнь? И как надо с ним держаться? А главное — как сбежать отсюда, не подставив себя под удар и не привлекая внимания соседей, что также было бы весьма опасно?

Фандор уже подумывал о том, не слишком ли далеко завлекли его любовь к приключениям и свойственная ему отвага, заставившие его уговорить Бузия привезти его сюда на тачке в качестве мертвеца.

«Экая досада! — думал журналист, с трудом удерживаясь от того, чтобы не чихнуть, и еле-еле сохранял на лице гримасу утопленника, — экая досада, что я не решился поделиться моими планами с дорогим моим Жювом, — уж он-то наверняка увязался бы за мной и, может быть, сумел бы сделать интересные выводы из сегодняшнего посещения?..»


А собственно говоря, зачем Фандор заставил Бузия привезти его к Доминику Юссону?

Журналист уже много раз в своей жизни проявлял мудрость суждений и удивительную удачливость в предпринимаемых им хитроумных затеях, и на этот раз он вовсе не полагался на волю случая.

Когда они с Жювом выбрались вчера ночью из Сены и направились к вокзалу Жавель, чтобы спрятаться там от холодного ветра, пронизывавшего липнувшую к телу мокрую одежду, они оба пришли к выводу, что пережитая ими ночь подарила им немало интересных сведений, но отнюдь не внесла ясности в тайны, разгадку которых они так страстно искали.

— Надо найти ответ на два или даже три вопроса, — сказал Фандор. — Как вы думаете, Жюв?

— Что ты имеешь в виду?

— Вот что: во-первых, надо разузнать, что сталось с дочерью Фантомаса; во-вторых, надо точнейшим образом установить личность этого водолаза, с которым мы только что сражались.

— И узнать, удалось ли ему спастись?

— Разумеется. И в-третьих, нам следует решить, друг мой Жюв, вот какую задачу: выяснить, по какому совпадению мы застали в непосредственной близости друг от друга водолаза и дочь Фантомаса, причем, она оказалась к тому же на козлах кареты, на которой за час до того везли труп Шаплара!

В ответ на эти замечания Фандора Жюв только раздраженно пожал плечами.

— Безусловно, — сказал он, — все это требуется разузнать, и с твоей стороны очень мило, Фандор, что ты ставишь перед нами все эти вопросы. Да, в вопросах-то сомнения нет, а вот ответы на них что-то в голову не приходят!

Фандор ничего не ответил, оттого что по тону Жюва понял, как расстроен сыщик всем ходом событий.

Дна часа спустя Фандор вернулся домой, пожелав спокойной ночи раздраженному Жюву, и погрузился в длительные и беспокойные размышления.

«У всего, чему мы оказались свидетелями, была своя причина, — пришел он к выводу. — Нет, не случайно Фантомас привез труп Шаплара к мосту Пуэн-дю-Жур, а мы с Жювом именно там встретились и с водолазом, и его световыми пятнами, и с ночным извозчиком, и с дочерью Фантомаса!»

Все остальные ночные часы Фандор потратил на обдумывание различных вариантов предстоящего расследования… На чем остановиться? Все открытия последнего времени — ночной извозчик, возница кареты, происхождение таинственных световых пятен — все это было настолько невероятно, даже сверхъестественно, что минутами ему казалось, будто все это — цепь случайных совпадений. Но как ни соблазняла его такая мысль, подсказанная природной ленью, он все же отдавал себе отчет, что это ошибочный путь. На рассвете он встал, наспех оделся и, составив наконец план расследования, направился кратчайшим путем к своему доброму другу Бузию.

— Не может быть! Господин Фандор? — воскликнул тот.

— Да, Бузий, это я.

— Каким добрым ветром?

— Не ветер, а буря, Бузий: мне надо расспросить вас об очень важных делах.

И в беседе с Бузием Фандор полностью использовал свое превосходное владение индуктивным и дедуктивным методами. Он недаром прошел школу короля сыщиков, своего друга Жюва. Несмотря на молодость, несмотря на свою порывистость и сохранившиеся еще мальчишеские замашки, он стал превосходным знатоком человеческой психологии и научился проникать в скрытые мысли того, с кем вел беседу. В общем, из Фандора получился бы отличный следователь.

«Гм! — подумал он, заметив смущение Бузия. — Уж не натворил ли что-то этот малый? Или ему, возможно, стали известны чьи-то противозаконные проделки?»

Это было вполне возможно, если учесть, что у Бузия было несметное количество знакомых и его хорошо знали в самых разных слоях общества.

Разумеется, Фандор не поделился с Бузием своими подозрениями. Но он дал ему понять, что знает о нем немало интересного и намерен в ближайшем будущем узнать еще кое-что поважнее, если только Бузий сам ему немедленно об этом не сообщит.

Бузий отбивался как только мог. Он призвал в свидетели всех святых, сколько их насчитывалось в раю, что совесть его чиста и душа спокойна, что упрекнуть его не в чем, что он полностью остепенился и даже торговля, которой он занимается, — весьма уважаемый род занятий. Фандор, не зная уже, с какой стороны подступиться к бродяге, чтобы вырвать у него нужные признания, положился на волю случая и, конечно, на свой превосходный нюх.

— Гм! Бузий, — вставил он совершенно неожиданно для того, — ваша торговля, ваша торговля… о ней бы вам лучше помалкивать. Я ведь знаю, что творится возле Пуэн-дю-Жура!

Фандор сказал это совершенно наудачу и был в восторге, увидев, что его слова потрясли Бузия… Бродяга совсем растерялся.

— Но, господин Фандор… попробовал он еще возразить.

Но было уже поздно. Фандор теперь был во всеоружии, чтобы вытянуть из этого славного малого все необходимые ему сведения.

Постепенно он раскалывал Бузия, заставляя того раскрыть источник неожиданно свалившегося него благосостояния. А источник этот был престранным и высшей степени любопытным.

— Видите ли, господин Фандор, — сознался Бузий, — все добро привалило ко мне в тот день, когда я, ну, совершенно случайно, бродя наудачу по берегу Сены, познакомился с неким Домиником Юссоном, торговцем трупами…

— Знаю! Знаю! — перебил его Фандор, который ровным счетом ничего не знал.

— Короче говоря, этот малый имеет, по-видимому, разрешение официальных лиц на покупку в больницах известного числа трупов для изготовления скелетов, а жмуриков ему постоянно недостает…

— И что же, Бузий?

— А то, господин Фандор, что я обещал их ему поставлять… а найти их вовсе не трудно, когда знаешь, как я, в какие именно местечки Сена уносит своих утопленников…

— И с этого вы живете, Бузий?

— И с этого, и с другого еще, господин Фандор. Понимаете, не я один поставщик у Доминика Юссона. Конечно, я не знаю, кто именно мои коллеги и где они раздобывают трупы, только мне известно, что не одна моя тачка возит жмуриков к Доминику Юссону. Этих-то привозят одетыми… ну, вот Доминик Юссон и продает мне их вещи…

Бузий разоткровенничался и теперь говорил без умолку.

Прибыль у него была стопроцентная, так как мертвецы, которых он продавал изготовителю скелетов, доставались ему даром, надо было только их отыскать, а уж на то, чтобы доставить их в целости и сохранности в мастерскую препаратора, умения у него хватало!

По мере того, как говорил Бузий, лицо Фандора становилось то обрадованным, то мрачным. Удивительными были для него откровения Бузия! Совершенно неожиданно Фандор получил от него чрезвычайно важные сведения.

Но кто же такой был этот Доминик Юссон? Откуда он взялся? Что ему было нужно? И чем он все-таки занимался, что это было за ремесло? Одно высказывание Бузия особенно подогрело интерес Фандора:

— Еще хорошо, — сказал бродяга, — еще хорошо, что он живет в Жавеле, возле Пуэн-дю-Жур, словом, в таком месте, где по ночам живой души не встретишь!

Этого было достаточно, чтобы Фандор немедленно задумал план, несомненно очень дерзкий, но способный принести весьма интересные плоды. Не понадобилось ему и часа, чтобы уговорить Бузия на участие в невероятнейшей комедии… Фандор прикинется мертвецом! Бузий продаст его Доминику Юссону и деньги возьмет себе! И Фандор обещает, что никаких неприятностей это бывшему бродяге не принесет.

Увы, этот план, тщательно выполненный Фандором, не принес ему желанных сведений, а внезапное помешательство Доминика Юссона и побег Бузия еще усложнили положение.


Фандор лежал в тачке и по-прежнему прикидывался мертвецом, а сам серьезно подумывал о том, что придется ускорить развязку этого приключения, пустившись, в свою очередь, наутек; но тут внезапно Доминик Юссон, приплясывавший по своей мастерской, испустил хриплый вопль и отскочил назад. Потом чем-то, по-видимому, страшно перепуганный, он забился в угол и, прижавшись к стенке, уставился безумными глазами в пол.

«Черт возьми! — подумал Фандор. — Что это с ним творится?»

Ни о чем другом журналист больше не успел подумать, так как развернувшиеся события сами принесли ему ответ на этот вопрос и объяснили поведение препаратора института.

Фандор прислушался и медленно, чтобы не было заметно, повернул голову к тому месту, на которое так пристально смотрел Доминик Юссон. Вдруг он чуть не подскочил. «Дьявольщина! — изумился он. — Это еще что такое?»

Снизу, из-под пола, раздался глухой размеренный шум с ровными промежутками, словно это были чьи-то тяжелые шаги.

«Ну и ну! — подумал журналист, — уж не ходит ли кто-то там, под этим погребом? Но кто?»

К изумлению Фандора, его предположение подтвердилось. Пол в том месте, куда по-прежнему был направлен обезумевший взор Доминика Юссона, казалось, представлял собой единую плиту. Но в ней, оказывается, имелся люк, и крышка этого люка внезапно приподнялась и откинулась назад, а под ней открылся узкий ход.

«Ого! — заметил про себя Фандор. — Кто, черт его побери, вылезет сейчас оттуда?»

И тут Фандор, притворявшийся мертвецом, и впрямь чуть не умер от изумления, увидев, кто появился из этого странного отверстия. Сперва показалось нечто круглое, металлическое, блестящее, вроде стального шара, — Фандор совершенно не мог понять, что это за предмет. Прибор? Машина? Эта догадка была ошибочной, что вскоре и разъяснилось. Вслед за шаром, постепенно вылезавшим из люка, последовало что-то, похожее на человеческую фигуру, затянутую в резиновый костюм, с которого стекали потоки воды и свисали водоросли.

«Ах ты, черт! — подумал Фандор, совсем позабыв о гримасе мертвеца, до сих пор державшейся на его лице. — Будь он проклят, это ведь вчерашний водолаз! Ну и влип же я! Это Фантомас!»

Но был ли то Фантомас?

Сомневаться не приходилось, ибо никто другой, кроме Фантомаса, не мог бы иметь таких тесных сношений с Домиником Юссоном, не мог бы явиться к нему в таком неожиданном виде, не мог бы решиться надеть скафандр, чтобы вызвать появление световых пятен в водах Сены, пятен, которые вот уже много месяцев волновали население Парижа. Но если эти рассуждения и приводили Фандора к мысли, что это Фантомас, уверенности в этом все же у него не было.

Человек, приподнявший крышку люка, полностью скрытый скафандром и тяжелым металлическим шлемом с отверстиями для глаз под толстыми стеклами, был все же невидим и неузнаваем. И в этом силуэте было что-то фантастическое и устрашающее.

— Тьфу ты, пропасть, — тихо выругался Фандор, увидев неуверенную походку водолаза, — похоже, что дом этот ему знаком не лучше, чем мне!

«Неужели Фантомас впервые является сюда?» — подумал было он, но его размышления опять были неожиданно прерваны.

Если водолаз, появившийся из глубин люка, сперва, казалось, не знал, куда направиться, то теперь поведение его резко изменилось. Поначалу он долго рассматривал Доминика Юссона, застывшего в неподвижности и хохотавшего, как безумец, потом круто повернулся и увидел Фандора. В одно мгновение, взмахнув руками, он бросился к журналисту. Но Фандор не стал дожидаться его!

— Фантомас! Фантомас! — завопил он, соскочив, наконец, с тачки, где в течение часа принуждал себя сохранять мучительную неподвижность. — Фантомас! Фантомас! Ну, кто кого?

Полуголый, забыв о Доминике Юссоне, который смотрел еще более испуганными, чем раньше, глазами, на неожиданное воскрешение трупа, привезенного Бузием, Фандор набросился на водолаза и, пользуясь тем, что тяжелый скафандр стеснял движения незнакомца, попытался его опрокинуть на пол. Водолаз, схваченный им за пояс, с трудом мог сопротивляться. И тут развернулась трагическая схватка между водолазом и Фандором, в этой угрюмой мастерской, где в тусклом свете наступающего утра на стенах постепенно вырисовывались оскаленные челюсти скелетов, в мастерской, которую совсем утративший рассудок Доминик Юссон оглашал нечленораздельными криками, в этом ледяном помещении, где каждый предмет внушал отвращение и смертельный ужас.

Потерявший голову Фандор был убежден, что схватился именно с Фантомасом, что тот, наконец, у него в руках; отлично сознавая, что если он не справится с бандитом, тот безусловно покончит с ним, Фандор боролся, не щадя соперника, не щадя самого себя! Время от времени он хрипло приговаривал:

— Фантомас! Фантомас! Кто кого? Настал для тебя час расплаты!

Наконец, журналист уверенной рукой вцепился в горло водолаза и стал душить его, причем гнев придавал ему все больше сил.

— Ага, я его сделаю! — кричал он.

Но внезапно борьба приняла иной оборот. До сих пор победа была, несомненно, на стороне Фандора, но водолаз сделал неожиданный рывок, отчаянное усилие, и перевес оказался на его стороне. Он, в свою очередь, схватил Фандора за горло и так рьяно накинулся на него, что опрокинул его на один из мраморных столов. Фандор понял, что конец его близок! Огромный вес соперника пригвоздил его к столу. Одна рука его была завернута за спину, он мог действовать только одной… Жить ему оставалось всего несколько секунд…

Но в то мгновение, когда журналист уже мысленно прощался с жизнью, его поразило странное, необъяснимое поведение водолаза. Тот и не думал душить его — только удерживал в неподвижности, придавив ему грудь коленом и держа за плечо рукой, — а другой рукой медленно вывинчивали винты своего шлема.

«Это еще что? — подумал Фандор. — Оказывается, Фантомас собрался пощадить меня?»

И он невольно вздрогнул при мысли, что опять окажется у него заложником, как это уже было однажды.

Но верно ли, что Фантомас собирался пощадить его? С той минуты, как соперник уложил его навзничь, Фандор понимал, что бороться бесполезно, и сохранял неподвижность, но тут он попытался вскочить…

— Ах, проклятье!

Беспощадная рука удержала его. И в это самое мгновение Фандор побледнел, открыл рот, как бы пытаясь что-то сказать, но, потрясенный, не мог вымолвить ни слова. Наклонясь над ним, вплотную приблизившись к нему, водолаз указал ему на глазницы, прорезанные в шлеме… и сквозь эти глазницы, сквозь их толстые стекла Фандор узнал… нет, не Фантомаса… а Жюва! Да, Жюва, своего верного друга!

Изумление Фандора так ясно отразилось на его лице, что водолаз понял — Фандор наконец-то сообразил, с кем имеет дело. Тогда Жюв выпрямился и отпустил Фандора Черт возьми, все теперь было ясно: до сих пор Жюв только отбивался от журналиста, теперь же он знаками просил его помочь снять это громоздкое снаряжение.


Что же произошло? Каким образом Жюв и Фандор, вовсе не договорившись друг с другомо встрече, оказались именно в этой омерзительной клоаке — мастерской Доминика Юссона?

Это могло бы удивить только того, кому незнакомы были одинаковый ум, одинаковое мастерство, короче говоря, одинаковый нюх, свойственным обоим — Жюву и Фандору.

И поэтому, в то время как журналист еще накануне вечером, вернувшись домой, принял решение пойти побеседовать с Бузием, а затем отправиться под видом трупа к Доминику Юссону, Жюв, со своей стороны, тоже не терял времени попусту. Не поделившись с Фандором своими намерениями, так как по телефону ему сообщили, что журналист ушел с самого утра, Жюв направился к некоему предпринимателю, изготовляющему скафандры, предъявил ему свое удостоверение инспектора Сюртэ и легко добился разрешения взять во временное пользование один из скафандров.

«Прежде всего, — думал Жюв, — мне необходимо выяснить, что за человек вчера вечером пытался утопить меня, кто этот таинственный водолаз, чей кислородный баллон проткнул Фандор. Если он погиб, что стало с его трупом? Чтобы все это узнать, надо оказаться на дне Сены».

Разумеется, Жюв не затеял бы эту подводную экспедицию, не будь он уверен в результате этого необычного расследования, но предпринял он его не днем, а вечером, никому не сообщив о своих намерениях. Итак, с наступлением темноты полицейский явился на берег Сены; и было уже больше десяти часов вечера, когда Жюв с беспримерной отвагой погрузился в темные воды реки.

«Найду ли я там что-нибудь?» — вот единственное, что беспокоило его в это время. Другой дрожал бы от страха, а Жюв трепетал от любопытства!

Долго он обшаривал русло Сены. Но течение было таким сильным, что даже на дне не нашлось никакого следа, наводящего на мысль о судьбе таинственного водолаза. Погиб ли он? Или спасся? Унесло ли его тело течением? Или, наоборот, он сумел добраться до берега? После поисков, длившихся час с лишним, Жюв признался себе, что сегодня он ничего не узнает. Помня, что запас воздуха в баллоне очень невелик, он уже собирался выйти на берег, как вдруг, шагая по дну, споткнулся обо что-то, сам не понимая, что это такое. Он наклонился, потом присел на корточки и каково же было его изумление, когда оказалось, что под ногами у него просто-напросто люк, причем даже кольцо на крышке можно было различить в темноте. Куда же вел этот люк, устроенный на дне Сены? А главное — почему на крышке имелось кольцо, с помощью которого люк открывался? Жюв ни мгновения не колебался. Ему тут же пришло в голову любопытнейшее подозрение: что, если вчерашний водолаз именно таким путем пробирался в реку? Что, если этим же путем он и убежал?

Любой ценой это надо было выяснить. Жюв приподнял крышку, проскользнул в полную воды яму, а затем, нащупывая дорогу, пошел по узкому, тоже залитому водой коридору.

«Куда же я приду, черт побери?» — думал он.

Коридор вел куда-то вверх. Сперва подъем был почти незаметен, но постепенно становился все круче, и наконец Жюв почувствовал под ногами ступени.

«По здравом размышлении, — подумал Жюв, — я прошел с десяток метров, а находился меньше чем в пяти метрах от берега, стало быть, сейчас я прошел под железной дорогой…»

Поднявшись по ступеням, Жюв проник в какое-то подобие склепа, где прежде всего увидел висящий на стене скафандр с пробитым баллоном.

— Ах ты, дьявол! — выругался он. — Значит, вчерашний незнакомец все-таки удрал.

Но в то же время это открытие еще больше подзадорило Жюва. Что теперь делать? Полицейский и секунды не потратил на пустые размышления. Прямо перед ним в стену были вделаны, одна над другой, две железные скобы, образующие как бы лестницу. Жюв сбросил просвинцованные подметки, составлявшие часть скафандра, и поднялся по этим ступенькам. Он быстро наткнулся на свод склепа, но ему показалось, что этот свод образован крышкой, и он эту крышку приподнял. Вот так, к своему удивлению, он и оказался в мастерской Доминика Юссона; легко представить себе, как он оторопел, увидев полуобнаженное тело Фандора, к которому он бросился в отчаянии, в полной уверенности, что тот мертв, и в полной готовности отомстить за него!


Едва Жюв и Фандор узнали друг друга, едва журналист стал помогать сыщику сбросить скафандр, как события опять ускорили свой бег. У входа в страшное помещение раздался шум, послышались крики — очевидно, там собралась целая толпа. Фандор услышал голос Бузия:

— Мертвец-то? Да, он, должно быть, убил его, а сам сошел с ума, берегитесь!

Фандор понял, что дело опять принимает скверный оборот. Инстинктивно он закричал, забыв, что Жюв не может его расслышать:

— Сообщники!

Жюву, очевидно, пришла в голову та же мысль. И не имея возможности посоветоваться друг с другом, оба еще раз проявили свойственное им присутствие духа. Жюв в три приема снова прикрутил свой шлем, подбежал к люку и исчез, захлопнув за собой крышку.

Фандор опять улегся на тачке, стоявшей на пороге холодильной камеры, и опять стал мертвецом, — через силу!..

— Это здесь?

— Да, господин полицейский, здесь!

— Соблюдать порядок! Приказ есть приказ, верно? И мой приказ следует выполнять. Никакой стрельбы без необходимости, спокойствие, хладнокровие… Вы-то… во-первых, как ваше имя?

— Бузий, к вашим услугам, господин полицейский!

— Так вот, Бузий, вы нам покажете, кто тут правонарушитель. Порядок? Вы готовы? Я стучу в дверь!

Пятеро полицейских, которых перепуганный Бузий привел из участка, расположенного по соседству с Пуэн-дю-Журом, оцепили дом Доминика Юссона. Во главе их был бригадир, и по его важному виду можно было понять, что он считает предпринятое им дело чрезвычайно серьезным. Бросив взгляд на своих подчиненных и убедившись, что они его поняли и готовы как защищаться, так и нападать, бригадир постучался в дверь:

— Именем закона, откройте! — Никто не ответил. — Именем закона, откройте! — повторил бригадир.

— Ну что ж, — проворчал бригадир, — поскольку имеет место нарушение порядка и явное преступление, колебаться нечего. Взломать дверь!

Полицейские, казалось, только этого и ждали — с таким жаром принялись они выполнять приказ начальника. Не прошло и секунды, как садовая дверь рухнула под яростными ударами, которые они наносили кулаками и ногами, полицейские ворвались в садик и бросились вперед, готовые к отчаянной схватке.

Но в садике никого не было!

Дверь в мастерскую, на которую Бузий указал, держась сам на весьма отдаленном расстоянии, была полуоткрыта. Четверо полицейских распахнули ее с решительным видом:

— Именем закона!..

И тут наши храбрецы остановились, растерянные, потрясенные омерзительным зрелищем мастерской Доминика Юссона. Но здесь, впрочем, не было никого.

Бригадир, потративший немало сил, чтобы отважно «взять штурмом» этот брошенный дом, сердито обратился к Бузию:

— Это еще что за шутки? — начал он. — Означает ли это, что вы сознательно, последовательно, продуманно ввели нас в заблуждение, дабы посмеяться над представителями власти?

Но Бузий, успокоенный тишиной, царившей в доме, в свою очередь вошел в мастерскую и покачал головой:

— Господин полицейский, — сказал он, — только что хозяин дома был тут и… Смотрите… вот… вот! — Он умолк, от волнения у него перехватило дыхание.

Полицейским уже ничего не надо было объяснять. Повернувшись туда, куда указывал Бузий, они тоже увидели субъекта, перепугавшего их вожатого. Доминик Юссон сидел верхом на одном из своих огромных приспособлений… В приступе буйного помешательства он разделся догола и сидел, гримасничая, сверкая глазами, высоко подняв над головой, как дубины, две длинные человеческие берцовые кости, подобранные им, очевидно, в кучах костей, валявшихся по углам.

— Провалиться мне на этом месте! — пробормотал бригадир, слегка растерявшись; вид несчастного безумца смутил его еще тем, что, несмотря на храбрость, он сам испытывал суеверный страх перед смертью и всем, что с ней связано.

— Как будем действовать?

К счастью, полицейские были не так взволнованы, как их начальник. Один из них, не обращая внимания на угрожающие и весьма убедительные жесты сумасшедшего, забрался на стул и схватил его. И тут началась недолгая, но жестокая борьба между Домиником Юссоном и полицейским. Сумасшедший вопил, кусался, отбивался, звал на помощь скелеты, грозил полицейским, что сейчас перебьет их и бросит в чаны, заполучит их кости и превратит их всех в скелеты. К счастью, они были в большинстве и через несколько минут справились с несчастным, связали его и собрались унести.

— Ну, черт побери! — сказал бригадир, когда борьбе пришел конец и избитый по всем правилам Доминик Юссон лежал почти без сознания, а полицейские утирали пот с лба, — ну, черт побери! По-моему, нам здесь больше делать нечего. Если комиссар сочтет нужным начать следствие, он даст нам приказ. Налево кругом!

Полицейские шагнули было к двери, но тут бригадир спохватился:

— А где же наш вожатый? Пресловутый Бузий?

Бузий исчез.

Пока полицейские управлялись с Домиником Юссоном, Бузий заметил, что труп Фандора пошевелился. А ему вовсе не хотелось присутствовать при выяснении подробностей «кончины» журналиста.

Без шума, без славы, без укоров совести Бузий удрал… Сперва на цыпочках, маленькими шажками, чтоб никто не услышал… А выйдя на берег, он со всех ног припустился бежать — со всех своих старческих ног!

И все бежал да бежал…

Глава 24 ПО ЗАКОНАМ ЛОГИКИ

— Жюв! Жюв!

Едва полицейские увели несчастного Доминика Юссона, как мнимый мертвец вскочил и поднял крышку люка, ведущего в подземелье, где скрылся Жюв.

Так друзья снова — в который раз! — оказались вместе. Фандор не стал терять времени. Он быстро помог Жюву снять водолазный шлем, из-за которого Жюв не мог говорить с ним, и наконец-то к Жюву вернулась речь.

— Дружище, — сказал он, — нам остается только одно — смотаться отсюда поживее!

Фандор согласился, но добавил:

— Смотаться — это да, но смотаться для того, чтобы схватить Фантомаса!

Да, теперь ни у Жюва, ни у Фандора не оставалось никаких сомнений относительно того, как им следует поступать и за какие дела необходимо приняться! Все таинственные приключения, с которыми им довелось столкнуться в течение долгих месяцев, сейчас, наконец-то, получили объяснение, пусть даже не полное, но хотя бы частичное.

Жюв и Фандор привыкли преодолевать любые преграды и посему их ничуть не смутила ограда садика Доминика Юссона. В один миг журналист и сыщик перебрались через нее; не прошло и четверти часа с тех пор, как полиция увела сумасшедшего, Жюв с Фандором уже покинули этот мрачный дом и быстро шагали вдоль набережной Сены по направлению к мосту Мирабо.

— Жюв!

— Что, малыш?

— Вы не станете возражать, если я пойду заберу мою обувь и пиджак?

— О, ничуть!

— Тогда, друг мой Жюв, свернем, прошу вас, направо. Недавно, перед смертью, я оставил все это вот здесь…

Пока Фандор одевался, наслаждаясь сухой одеждой, Жюв, как всегда, вытащил из кармана сигарету и закурил.

— Фандор!

— Ну что?

— Собственно говоря, какой вывод ты сделаешь из всего этого?

Но Фандор был весьма осторожным человеком, он давно привык к насмешливым уколам Жюва, чтобы вот так, сгоряча, ответить на подобный вопрос.

— Дорогой Жюв, — произнес он, — школьник молчит, пока не выскажется учитель. Вам слово! Каков ваш вывод?

Жюв кратко ответил:

— Мы круглые дураки.

— Печально. Но почему, Жюв?

— Потому что, друг мой Фандор, совершенно очевидно, что вовсе не Фантомас прогуливался вчера вечером по дну Сены и чуть не сыграл со мной злую шутку, как тебе известно.

Фандор, услышав, это, забыл про одежду.

— Черт возьми! — сказал он. — Ну и удивили вы меня! А кто же тогда этот таинственный водолаз? В этом снаряжении вчера предстал передо мной один субъект, а сегодня другой. Сегодняшним были вы, Жюв, а вчерашний?

Жюв хладнокровно пускал к небу клубы дыма.

— Вчерашний, Фандор? О, тут нет и тени сомнений, вчерашним водолазом был Доминик Юссон.

— Доминик Юссон?

— Конечно. Напрасно ты смотришь на меня с таким удивлением, это, конечно, был Доминик Юссон, и он же изображал водолаза всякий раз, когда появлялись световые пятна на Сене.

— А что же, по-вашему, он там делал?

— Следовало бы догадаться, Фандор.

— Конечно следовало бы, но не могу.

— Тогда слушай. Доминик Юссон торгует трупами, так ведь? Вернее, он скупает трупы, чтобы превращать их в скелеты. Хорошо. Благодаря своей монополии на эту работу, он имеет право, как тебе должно быть известно, на определенное количество трупов, но не более. Однако жажда наживы берет свое, и Доминик Юссон, как всякий хороший коммерсант, хочет раздобыть возможно больше товара. Не ищи других разгадок, — он шлялся под Сеной просто-напросто в поисках утопленников. По той же причине — Бузий ведь тебе в этом признался — он водился с темными личностями, так как они, эти темные личности, сбывали ему трупы, которые ежедневно появляются в преступном мире и от которых этому миру требуется поскорей избавиться!.. Будь я неладен, дружище, если не скажу тебе, что немало таинственных преступлений, не раскрытых полицией, были бы с легкостью разгаданы, если бы мы узнали имена тех несчастных, которые нашли последнее пристанище в котлах Доминика Юссона!

Предположение Жюва было весьма убедительным, и Фандор не стал ему возражать.

— Пусть так! — сказал он. — Допустим, Жюв, вы правы и водолазом был не Фантомас, а Доминик Юссон. Тем не менее, это не исключает того, что Доминик Юссон знаком с Фантомасом, так как, не забудьте, дорогой Жюв, что мы занялись Домиником Юссоном именно тогда, когда шли по следу Фантомаса, перевозившего труп несчастного Шаплара, и обнаружили таинственного ночного извозчика как раз у дома Доминика Юссона.

Жюв, улыбаясь, покачал головой.

— Фандор, малыш, — заявил он, увлеченный спором и потому позабывший о спешке. — Ты, конечно, лучший из всех парней на свете, но, право же, ты, как никто, умеешь запутывать самые простые явления… Вот и теперь ты хочешь свалить в кучу все известные нам приключения. Гм! Не вовремя ты это затеял, нам предстоит распутывать, а не запутывать…

— Э! — ответил несколько обиженный Фандор. — Давайте, распутывайте, если вам это так легко!

— Легко, нет… но возможно. Посмотрим, какова во всем этом роль Доминика Юссона. Тебе это кажется ясным?

— Да.

— Тогда перейдем к другому. Что ты думаешь, Фандор, о ночном извозчике?

Услышав этот простой вопрос Жюва, Фандор хлопнул себя по лбу, как будто его осенила какая-то догадка:

— Боже, до чего же я глуп! — воскликнул он. — Я сейчас догадался, чем занимался ночной извозчик… Это им пользуются преступники, чтобы перевозить трупы к Доминику Юссону, так ведь, Жюв?

— Конечно, Фандор. И добавь к этому, что именно тогда, когда ты следил за Фантомасом, а он изнутри кареты правил лошадью, он вез труп Шаплара к Доминику Юссону.

Фандор помолчал, подумал, потом покачал головой:

— Да, вполне возможно, но осталась еще одна неясность… Как вы объясните, Жюв, что карета, брошенная мной после того, как ею правил Фантомас, оказалась в руках Раймонды, дочери Фантомаса? Неужели она тоже преступница? Вы действительно уверены в этом, Жюв? И вам это не кажется ужасным, чудовищным?

— Ну, ну! — улыбнулся Жюв. — Не заводись. Какой пыл! Какая убежденная защита молодой девицы, которую я вовсе не обвиняю! Ну, хорошо, побольше хладнокровия: ты можешь что-нибудь придумать, чтобы объяснить, каким образом дочь Фантомаса оказалась на козлах ночного извозчика?

— Нет… или, по крайней мере…

— А вот мне кое-что пришло в голову… Слушай, Фандор, помнишь, ты мне на днях говорил, что Бузий упомянул о каком-то парнишке-юнге… юнге на барже «Жанна-Мари», а потом ты надумал этого юнгу повидать, и он исчез как раз в тот миг, когда ты поднялся на борт баржи, и как раз в тот момент, когда появились светящиеся, пятна?

Фандор, расстроенный, потрясенный, снова хлопнул себя по лбу:

— Ах, Жюв, Жюв! — воскликнул он. — Вы и в самом деле король сыщиков, не зря вас так прозвали! В одну минуту, как ни в чем не бывало, вы растолковали мне то, чего я без вас никогда бы не понял!

Жюв слегка пожал плечами:

— Возможно! Возможно, я и умею рассуждать, но, право слово, голубчик мой Фандор, если говорить по справедливости, надо признать, что я делал только вывод из всех этих происшествий, но рассказал-то мне об этом ты! Да, да, именно от тебя я узнал об исчезновении маленького юнги… По сути дела, Фандор, что я, по-твоему, сейчас думаю?

— Вы во всем правы, Жюв. Вы сообразили, что маленького юнгу чуть было не утопил водолаз, иначе говоря — Доминик Юссон. Вы сопоставили это с тем, что мы заметили, как дочь Фантомаса вроде бы вышла из дома Доминика Юссона, и вы пришли к выводу, что юнгой была Раймонда, дочь Фантомаса. Так или не так, Жюв?

— Безусловно так, Фандор, и ты можешь опять-таки добавить, что все это говорит в пользу Раймонды, так как, если она действительно вышла из дома Доминика Юссона, это значит, что ее принесли к этому страшному субъекту в виде трупа!

И, помолчав немного, Жюв продолжал:

— Скажу тебе больше, Фандор: по всей вероятности, Раймонда, дочь Фантомаса, является во всех этих происшествиях только жертвой. Она была жертвой, когда исчезла из магазина, она была жертвой, когда оказалась среди подонков преступного мира, она была жертвой, когда спрыгнула с баржи, она была жертвой, когда ты набросился на нее в тот момент — тут тоже нет и тени сомнения, — когда он сбежала от Доминика Юссона.

Фандор был с ним совершенно согласен, однако он все еще был погружен в глубокую задумчивость.

— Прошу прощения! Все, что вы раскрыли, друг мой Жюв, это хорошо и прекрасно, но в общем-то, боюсь, вы со мной не согласитесь, — это трижды ничего, так как мы все-таки не знаем, кто похитил Раймонду в первый раз, а именно это и следует разузнать, так как это явилось причиной всех загадочных событий в «Пари-Галери», всех драм, которые возникли, как их следствие, в том числе и самой смерти бедняги Шаплара…

Но тут Фандор замолчал, так как Жюв внезапно поднялся:

— Фандор?

— Да!

— Ты надел, наконец, ботинки?

— Что это на вас нашло, Жюв?

— А вот что нашло, малыш, — ответил Жюв, увлекая друга вперед, — нашло на меня то, что сейчас три часа ночи и нам давно пора спать Ну, черт побери, ты прав, многого мы еще не знаем, но, по крайней мере, мы уже знаем, каким путем идти. А это, малыш, уже много. И к тому же, дружище, раз мы теперь знаем, кто такая Раймонда, наше расследование быстро продвинется вперед.

— А что, по-вашему, нам надо сейчас делать?

Жюв был в хорошем расположении духа и потому отшутился:

— Да я тебе уже сказал… надо идти спать, вот главное.

— Ну, хорошо, это сегодня, а завтра?

— Завтра? Завтра, Фандор, мы ничего не будем делать. — И видя, что журналист очень удивлен таким ответом, Жюв поспешил добавить. — Нет, нам нечего делать ни завтра, ни послезавтра, если только…

— Если только что, Жюв?

— Если только, дружище Фандор, мы не займемся чрезвычайно важным делом…

— Каким именно?

— Арестом Фантомаса…

— Арестовать?

— Непременно…

— Жюв… Жюв… Вы говорите загадками.

— Ничего подобного, Фандор, я говорю очень ясно.

И Жюв объяснил свою мысль, проявив опять свойственную ему замечательную ясность суждений.

— Нынче вечером, Фандор, мы получили массу сведений; одни из них просто интересны, другие же очень важны для окончательных выводов. Видишь, наше расследование вступило в такую стадию, когда его можно довести до хорошего конца только одним способом — затаиться, исчезнуть… Черт побери, я тебе сейчас сказал, что дочь Фантомаса все время была жертвой… так вот, характер ее нам известен — дочь Фантомаса захочет отомстить… Со своей стороны, Фантомас будет стремиться завладеть ею, это тоже ясно, Фандор… Поверь мне, Фандор, нам остается только следить за ходом событий и, бьюсь об заклад, что к концу недели… слышишь ты, дня через три-четыре мы узнаем, где найти дочь Фантомаса или человека, виновного в ее первом похищении, а может быть… а может быть, и самого Фантомаса!

Жюв говорил с такой уверенностью и таким властным тоном, что Фандор только позволил себе еле заметно, с сомнением покачать головой.

Глава 25 ЕГО ЛЮБОВНИЦА И ЕГО ДОЧЬ

Г-жа де Бремонваль в этот вечер была еще очаровательнее, чем обычно: изящное платье голубого шелка, усыпанное блестками, эффектное, как театральный костюм, подчеркивало ее красоту, которая свела бы с ума даже святого.

Эта знатная дама стояла сейчас перед высоким зеркалом, занимавшим весь угол ее туалетной комнаты, и внимательно следила за тем, как умелые руки горничной завершали ее прическу.

— Нет, цветов в волосы не надо, — сказала она, — простота — вот что красивее всего и я всегда останусь верна ей.

И г-жа де Бремонваль была совершенно права, предпочитая любому украшению привычную гладкую прическу, подчеркивающую блеск ее изумительных золотых волос, тонких, как шелковые нити, и сияющих, как солнечные лучи.

— Вот и все! — заявила она, ловким щелчком пальцев поправив непослушную волну. — На этот раз я довольна своим видом — могу спокойно ждать гостей.

В этот вечер у г-жи де Бремонваль был большой прием.

Красавица Матильда, как всегда, готовилась принять гостей в своем особняке, украшенном цветами, ярко освещенном искусно выделанными электрическими светильниками, продушенном легким, нежным и пьянящим ароматом.

Г-жа де Бремонваль отошла от зеркала и дала горничной последние наставления:

— Постарайтесь, Адель, чтобы в прихожей не перемешались верхние вещи моих гостей, как это было на днях. Это всегда производит смешное впечатление, а мне такие глупости ни к чему…

Г-жа де Бремонваль была превосходной хозяйкой дома. Приемы ее всегда были безупречными, но зато она была чрезвычайно требовательна к слугам, не терпела ни малейшей оплошности, умела приказывать и это властным голосом, что, впрочем, очень ей шло.

— Пойду взгляну, хорошо ли накрыт стол, — проговорила она.

Выйдя из туалетной комнаты, она прошла по длинному коридору, разделявшему апартаменты надвое, и оказалась в пышной столовой, стены которой до половины были отделаны панелями из дуба, а выше затянуты старинными гобеленами, обрамленными резным деревом; она наклонилась над великолепно убранным столом, усыпанным цветами, сверкающим хрусталем, тончайшим фарфором, изысканными серебряными приборами.

Но стоило ей бросить взгляд на этот стол, который любого привел бы в восхищение своим совершенным убранством, как она обнаружила вопиющие недостатки.

— Это невыносимо! — воскликнула он. — Видимо, все надо делать самой, иначе жди любых нелепостей.

Она раздраженно нажала на кнопку звонка, скрытого под столом, и тотчас же явился лакей.

— Альфред! Кто накрывал на стол? Вы или дворецкий?

— Мы вместе накрывали, сударыня.

— Поздравить вас не с чем, эти россыпи цветов крайне неуклюже выглядят… переделайте все это!

Г-жа де Бремонваль потратила немного времени на то, чтобы с помощью лакея уложить в другом порядке дорожку живых цветов, усыпавших середину стола, затем перешла в гостиную.

Это была самая красивая комната в доме, которую г-жа де Бремонваль обставила и украсила с удивительным чувством меры и безупречным вкусом. Это была просторная, удобная, мягко освещенная комната, стены которой были сплошь увешаны коллекцией редчайших, исключительно ценных старинных гравюр. Г-жа де Бремонваль со страстью предавалась коллекционированию, и ее хорошо знали в тех кругах, где иногда, во имя Красоты, беспощадно используют наивность, всегда живущую на дне души дилетантов.

Г-жа де Бремонваль постояла на пороге, охватила взглядом гостиную в целом и не смогла сдержать улыбку:

— Неплохо, — прошептала она, — право же, обстановка гостиной мне удалась…

Однако в этот вечер молодая женщина все же была чем-то раздражена, чуть ли не казалась угрюмой. Несмотря на естественное чувство удовлетворения, свойственного хорошей хозяйке дома, убедившейся, что созданная ею обстановка удовлетворит самый требовательный вкус, тонкие брови хмурились, не предвещая ничего хорошего.

Дело было в том, что она взглянула на старинные часы, величественно отбивавшие минуты искусно выточенным маятником.

— Без двадцати восемь! — прошептала она. — Быть не может! Он должен уже был прийти… Что же это значит? Чем это грозит? Ах, это не жизнь — вечно мучить душу страхом, вечно дрожать, вечно ждать страшнейших катастроф!

Г-жа де Бремонваль присела на маленький диванчик, взяла попавшееся ей под руку редкое иллюстрированное издание каталога произведений искусства, перелистала его. Но, видимо, мысли ее витали где-то далеко и чтение не захватывало ее, как прежде. А если уж г-жа де Бремонваль, с ее страстью к коллекционированию, рассеянно просматривала список гравюр, можно было ясно представить себе, что ее гнетут тяжелые заботы. Вскоре красавица бросила чтение, закрыла глаза и погрузилась в задумчивость.

— Без четверти восемь! Ах, я с ума сойду! с ума сойду!.. Ведь он должен был прийти непременно… Я была в этом уверена после его письма… Ему нужны деньги, я бы ему заплатила… Боже мой… Боже мой…

Она ходила по гостиной, прежняя ее легкая изящная походка сменилась нервными неуверенными шагами.

Она резко нажала кнопку звонка:

— В конце концов, чем я рискую? Сейчас спрошу…

Звонок еще раздавался, а дверь гостиной уже распахнулась, и почтительный голос вымолвил:

— Мадам что-нибудь угодно?

Г-жа де Бремонваль, даже головы не повернув, резко спросила:

— Ко мне никто не приходил?

— Нет, мадам, никто.

— Хорошо. Мне должны принести кое-какие покупки, как только придут, дайте мне знать… даже если уже соберутся гости.

— Хорошо, мадам.

— Можете идти.

Дверь бесшумно закрылась и г-жа де Бремонваль вновь погрузилась в раздумье, еще более печальное, еще более горькое!..

Но правду ли сказал своей хозяйке дворецкий? Верно ли, что его никто не просил оказать любезность и провести к г-же де Бремонваль? Если бы красавица Матильда могла увидеть лицо своего дворецкого после того как он закрыл за собой дверь гостиной, она бы несомненно вздрогнула! Она бы, несомненно, что-то заподозрила… Дело в том, что г-жа де Бремонваль, хоть и жила в ошеломляющей роскоши, никогда не интересовалась теми, кто ее обслуживают. Управляющему, человеку, заслуживающему всяческого доверия, были поручены все хозяйственные заботы как в парижском особняке, так и в поместье г-жи де Бремонваль в Бретани. Она же своих слуг почти не знала в лицо. Накануне она едва обратила внимание на то, что дворецкого заменили, и его место занял другой.

— Мадам, — сообщил ей управляющий, — мне пришлось взять другого дворецкого, так как наш заболел.

Г-жа де Бремонваль в знак согласия кивнула с равнодушным видом, заранее зная, что ее прием от этой замены не пострадает, так как Париж располагает большим числом хороших слуг. И впрямь, дворецкий, которого нанял управляющий, отлично разбирался в своем деле. Более того, его внешний вид сразу же располагал в его пользу. Гладко выбритое лицо со строгим выражением, слегка лысеющее темя человека, которому уже под шестьдесят, — как говорится, внешность была под стать роду занятий.

В то время как г-жа Бремонваль волновалась из-за того, что тот, кого она с такой тревогой ждала, все еще не приходил, дворецкий шел по коридору и улыбался, а дойдя до буфетной, тихо произнес:

— А как же, черт возьми, приходили! Да, красавица моя, приходили к вам, но, похоже, я не был бы самим собой, если бы не сумел разгадать ваши хитрости, помешать вашим коварным замыслам… Да, черт возьми! Спрашивали вас, но дело-то имели со мной…

Что же хотел сказать этот странный слуга?

Двадцатью минутами раньше, когда г-жа де Бремон еще занималась последними деталями своего вечернего туалета, Октав, главный камердинер, обратился к дворецкому:

— Взгляните-ка… там, у входа для слуг, какой-то человек спрашивает госпожу…

Дворецкий, умело раскладывавший в это время фрукты в большой чаше, прервал свое занятие и с величавым достоинством направился к служебному входу. Там стоял долговязый парень, невероятно тощий, державшийся робко и даже боязливо и говоривший отвратительным языком жителя парижского предместья.

— Что вам угодно? — спросил дворецкий.

— Мне вот что надобно, — ответил парень, — с хозяйкой три минутки потолковать…

— Вы хотите повидать мадам? По какому поводу?

— Еще чего! У меня к хозяйке разговор, не к тебе.

Этот краткий и не очень-то вежливый ответ парня величественному дворецкому вызвал у остальных присутствующих тут слуг легкую улыбку. Сейчас этот достойный человек обернется и с возмущением прикажет одному из лакеев вышвырнуть за дверь нахала, который позволяет себе так выражаться.

Но ничего подобного не произошло. Напротив, дворецкий тихим голосом спросил, весьма любезно ул ыбнувшись:

— Ваше имя Фонарь, не так ли?

Эгот короткий вопрос вызвал отчаянное смятение у того, кто и впрямь носил это прозвище.

— А? Чего? — сказал он, отступая на шаг, будто собираясь бежать отсюда. — Во-первых, не ваше дело это… идите, идите… скажите про меня хозяйке… и не лезьте в мою тарелку… каждому свое жаркое дорого…

Дворецкий стал еще любезней:

— Напрасно сердитесь, сударь, — сказал он. — Мне сообщили, что вы придете.

— Сообщили? Кто?

— Госпожа де Бремонваль.

Фонарь, видимо, колебался.

— Да, да, сказать-то все можно. Ну ладно, если хозяйка вам сказала, что я приду, она, верно, велела меня сразу впустить, так что…

Слуги застыли в изумлении. Какого черта дворецкий так вел себя? Что за этим последует?

— Госпожа безусловно все мне сообщила, — все с тем же достоинством продолжал дворецкий, — и к тому же дала мне для вас поручение… Не пойдете ли вы со мной? О, это недалеко, совсем рядом. Мне надо передать вам два письма.


Часы в гостиной пробили восемь, и г-жа де Бремонваль, предельно взволнованная, не пробуя даже бороться с охватившей ее тревогой, силилась догадаться, что именно могло задержать человека, которого она ждала.

«С минуты на минуту, — думала она, — начнут собираться гости, ужин назначен на половину девятого… Боже мой! Боже мой!»

Г-жа де Бремонваль опять поднялась и снова позвонила. И снова, прежде чем лакеи отозвались на звонок, в гостиную направился дворецкий:

— Мадам звонила?

— Меня никто не спрашивал?

Ответом было молчание. Молчание это так удивило г-жу де Бремонваль, что она, недоумевая, почему дворецкий не отвечает, повернулась к двери. И тут ее охватило удивление, даже изумление. Дворецкий перешагнул порог, затворил за собой дверь и вошел в гостиную.

— Итак, что же? — спросила г-жа де Бремонваль, внезапно побледнев.

Ей ответил низкий, насмешливый, иронический голос:

— Итак, леди Бельтам, да, вас спрашивали! Никто иной, как Фонарь, которому я заплатил вместо вас за все преступления, которые вы заставили его совершить, заплатил и выгнал… Теперь у меня нет оснований скрывать это… Поговорим! Поговорим? Леди Бельтам?!

Г-жа де Бремонваль, услышав это обращение, смертельно побледнела, и ее с ног до головы охватила дрожь; она стиснула руки и как в бреду бросилась к дворецкому, сверкая глазами:

— Вы!.. Вы!..

Дворецкий небрежно раскинулся на диване.

— Да, сударыня, я! Фантомас!

Наступило долгое, тягостное молчание: молчали оба героя этой трагедии, те, кто столько лет любили и ненавидели друг друга, — мнимый слуга, он же Фантомас, неуловимый король преступников, палач, чье имя внушало ужас, и Матильда де Бремонваль, его бывшая сообщница и бывшая любовница, леди Бельтам. Он, человек, никогда ни перед чем не отступавший, и она, молодая красавица, пошедшая на все из любви к нему.

Но в то время как леди Бельтам была на грани обморока и прижимала обе руки к лихорадочно бьющемуся сердцу, на лице мнимого дворецкого, Фантомаса, появилась улыбка.

— Сударыня, — заговорил он через несколько минут, — я приношу вам глубочайшие извинения за то, что я так неожиданно явился к вам и в особенности за то, что я только что посмел вести себя у вас, как хозяин, как в те времена, когда мы с вами были любовниками, и выгнал отсюда этого Фонаря, этого апаша, эту гадину! Что делать, придется вам простить меня, ведь прошли только сутки с тех пор, как я узнал, что госпожа де Бремонваль — это леди Бельтам!

Фантомас умолк на несколько минут и, так как любовница его все еще молчала, продолжал:

— Впрочем, чрезвычайно жаль, мадам, что я не узнал значительно раньше, кто вы такая. Вот уже полгода, как я вернулся из Наталя, и все это время искал вас… Вы исчезли, вас невозможно было найти. Не знаю, какое чувству управляло вами, но вы скрылись, вы, леди Бельтам, которую я так любил!

Но на этот раз Фантомас зашел слишком далеко. Он довел иронию до такого предела, которого уже не могла стерпеть его любовница, как ни владела она собой.

Она вышла из себя:

— Негодяй! — вскричала она. В гневе она была поразительно хороша. — Негодяй! Вы смеете говорить, что любите меня? Нет! Нет! Довольно лжи! Довольно обманов! Я слишком долго прощала вас, теперь я вас ненавижу! Теперь я вам не верю! Да, теперь я вас ненавижу!

Очень спокойно Фантомас прервал ее:

— Нет, леди Бельтам! Нет! Не клевещите на любовь… на… нашу любовь!

Фантомас встал и говорил так властно, что г-жа де Бремонваль… леди Бельтам… не решалась перебить его. Вся дрожа, она в изумлении слушала его.

— Сударыня, — продолжал Фантомас, — если бы я по возвращении из Африки нашел вас там, где я велел вам ждать, не случилось бы того, что вам известно.

— Но ваши злодеяния! Ваши преступные злодеяния!

— Вы тому причиной!

Услышав это чудовищное обвинение, громко произнесенное бандитом, которого она все еще любила несмотря ни на что, леди Бельтам сказала, дрожа, готовая, казалось, наброситься на это чудовище:

— Как! Вы смеете! Когда вы и Раймонда…

Казалось, Фантомас только и ждал, когда она произнесла это имя. Резким голосом он крикнул ей:

— Молчите, сударыня! Позже, через несколько часов после этого ужина, за которым вы будете принимать, а я обслуживать ваших высокопоставленных друзей, мы с вами окончательно объяснимся. Сейчас это было бы неуместно.

У леди Бельтам вырвалось глухое рыданье, а Фантомас добавил:

— Довольно! Без истерики! Вам известно, что я этого не терплю… Я вам сказал, что мы с вами объяснимся… Вы ведь решили, что у меня с Раймондой… то, чего нет и в помине.

— Ложь!

— Нет, правда! Я и не подозревал — это я-то, сознаюсь! — что во всем случившемся с Раймондой виноваты вы. Я винил Шаплара, винил Жюва, винил Фандора. А мне следовало проклинать вас!

— Меня? Меня проклинать?

— Да, вас.

Фантомас снова развалился в кресле и шутливым тоном продолжал:

— Но разве можно проклинать женщину? Да что вы! Вчера еще я ничего не понимал в этой неразберихе. Теперь я знаю все — и улыбаюсь!

— Негодяй!

— Вовсе нет. Я смеюсь потому, что вас подвела ревность… и прощаю вам эту ошибку, оттого что я сам также ошибался!

— Но наконец… эта Раймонда?..

Загадочная улыбка мелькнула на губах Фантомаса.

— Эта Раймонда, мадам, к которой вы так меня приревновали, никогда не была моей любовницей, как вам это пришло в голову в тот день, когда вы узнали меня, игравшего в течение часа роль Шаплара! Эта Раймонда, которую я считал жертвой Шаплара, тогда как она была вашей жертвой, — она не должна вас тревожить…

— Меня? И вы думаете, я не отомщу вашей любовнице?

Когда леди Бельтам произнесла эти слова, дверь гостиной медленно раскрылась, лакей просунул голову. Фантомас только-только успел принять почтительную позу слуги, выслушивающего распоряжение, как лакей спросил:

— Разрешит ли госпожа привести к ней молодую цветочницу, которая настоятельно просит о свидании с мадам?

Фантомас тихо подсказал:

— Скажите — да.

Машинально леди Бельтам ответила лакею:

— Да, впустите ее.

Когда дверь закрылась, она спросила:

— Кто она такая?

Неожиданный ответ Фантомаса ошеломил светскую красавицу, эту трагическую героиню, леди Бельтам, которой вот уже год поклонялся весь Париж, называя ее Матильдой де Бремонваль.

— Эта цветочница, мадам, — Раймонда, и вы непременно должны ее принять! Нет, не возражайте, время не терпит… Примите ее, леди Бельтам, побеседуйте с ней полчасика… и не бойтесь ничего. Думайте обо мне, Фантомасе, вашем любовнике, и знайте, что меня никогда нельзя застать врасплох, а я могу подчинить своей воле любое событие!

Он поклонился и вышел из гостиной, повторяя:

— Улыбайтесь, мадам! Держитесь повеселей! Сегодня я распутываю фантастическую неразбериху!

Г-жа де Бремонваль все еще неподвижно стояла посредине гостиной, когда лакей, отправившийся за цветочницей, о которой он доложил, появился снова.

— Входите, барышня, — сказал он, вводя в гостиную скромно одетую девушку с великолепным букетом, — вот, мадам…

Г-жа де Бремонваль еще не сумела справиться с собой и поэтому стояла, отвернувшись, и ждала, пока закроется дверь, чтобы наконец стать лицом к вошедшей девушке. Несчастная женщина, побледнев еще больше, сделал тщетную попытку улыбнуться и дрожащими губами произнесла:

— Что вам угодно, барышня?

С трудом сказав эти несколько слов, она окинула взглядом Раймонду, а та, тоже сильно побледнев, сделала несколько шагов вперед и словно оцепенела. Однако дочери Фантомаса все же пришлось ответить элегантной женщине, разговора с которой она добивалась.

— Сударыня, — начала она, — я обманом проникла сюда! Я выдала себя за цветочницу, но вовсе не цветочница говорит сейчас с вами…

Раймонда, сперва растерявшаяся в присутствии г-жи де Бремонваль, снова обрела все свое хладнокровие. Это была уже не робкая девушка, трепещущая под надменным взглядом прекрасной Матильды, — нет, это была отважная Элен, та, что жила когда-то в Натале под именем Тэдди и явилась теперь, чтобы предъявить счет леди Бельтам!

Властным движением руки и таким же повелительным тоном, которым перед этим говорил Фантомас, Раймонда не дала заговорить светской красавице.

— Говорить буду я, — сказала она, — и вы услышите страшные слова, мадам…

— Барышня! — Матильда де Бремонваль — бледная, дрожащая — не посмела продолжать.

— Сударыня, — снова заговорила девушка, смерив ее взглядом, — вам незачем играть комедию, в которой обмануть друг друга мы не можем.

— Но что же вы хотите, наконец, сказать?

— А вот что! Я знаю, кто вы такая, Матильда де Бремонваль: вы — леди Бельтам, любовница Фантомаса, роковая женщина, принесшая несчастье тому, кого когда-то звали Гюрн, тому, кто теперь, благодаря вам, ради вас, совершил столько злодеяний, не чурался никаких преступлений, погрузился на дно бесчестья, стал неуловимым Повелителем ужасов, словом, Фантомасом!

Раймонда была удивительно хороша, произнося эти слова с отчаянным вызовом, ненавистью, страстью. Г-жа де Бремонваль, леди Бельтам, не могла сдержать охватившую ее дрожь.

— Бросьте! — сказала она, тоже придя в неистовство и сразу позабыв советы своего любовника, — бросьте! Если вы не хотите, чтобы мы притворялись друг перед другом, будь по-вашему! Довольно лгать, мадемуазель: вы меня не за то ненавидите, что Фантомас стал из-за меня бандитом, вы ненавидите меня за то, что я его любовница, за то, что он любит меня!

По мере того, как г-жа де Бремонваль, или леди Бельтам, произносила эти страстные речи, стараясь уязвить Раймонду, считая ее любовницей своего возлюбленного, Раймонда внезапно совершенно переменилась. Ее лицо уже не выражало ни гнева, и ярости, — оно дышало холодной, презрительной насмешкой.

— Сударыня, — заговорила она снова, — вы ошибаетесь; вы дошли до таких глубин падения, что вам стали свойственны только самые дурные и ошибочные мысли. Вы принимаете меня за любовницу Фантомаса?

— А вы отрицаете это?

— Вы считаете, что имеете право говорить со мной как с соперницей?

— Опять же — вы отрицаете?

— Мадам, я никогда не была той, кем вы меня считаете.

— Ну да! Вы, может быть, вовсе не Раймонда?

— Нет, мадам, действительно Раймонда — ваша жертва, та самая Раймонда, которую по вашему требованию похитил Фонарь, апаш, вами оплаченный. Да, я Раймонда! Но знаете ли вы, кто такая Раймонда?

Леди Бельтам снова пришла в неистовство.

— Та, которую думал полюбить Фантомас! — сказала она. — Чтобы добиться вас, он пошел на эту хитрость — выдать себя за Шаплара, одного из моих приятелей. Да, вы упрекаете меня за то, что я велела вас похитить, за то, что я платила Фонарю? Тем хуже для вас! Мой гнев настигнет любую, кто станет у меня на пути, любую, кто вздумает отнять у меня любовника… а гнев мой страшен, мадемуазель, и я вас ненавижу! О, не смейтесь, вы еще не победили, ведь Фантомас…

Что хотела сказать леди Бельтам? Чем собиралась она пригрозить прелестной Раймонде, когда речь ее внезапно прервалась?

Раймонда промолвила спокойным глубоким голосом с металлическим призвуком, чем-то напоминавшим голос Фантомаса.

— Сударыня, вы опять ошиблись, я никогда не была любовницей Фантомаса… я его дочь, меня зовут Элен, Элен Гюрн… Фантомас — мой отец…

Услышав это неожиданное откровение, как бы пронзившее ей сердце, леди Бельтам, любовница Фантомаса, полумертвой рухнула на колени:

— Его дочь? Его дочь! Вы — его дочь?

Шло время, леди Бельтам тяжело дышала, а Раймонда стояла, полная презрения, скрестив руки на груди, и смотрела на ненавистную ей женщину, но ни та, ни другая не решались прервать молчания.

— Черт возьми! — сказала, наконец, мнимая цветочница полным презрения голосом, — черт возьми, сударыня, вы получили сегодня суровый урок, вы только начинаете чувствовать, сколь тяжело искупать свою вину. К тому же вы слишком мало платите вашим сообщникам, чтобы быть уверенной, будто держите их в руках, они чересчур трусливы! Никогда бы я не догадалась, кто вы такая, что именно по вашей вине меня похитили, что именно вы причина всех случившихся бед, если бы я не заставила Фонаря все мне рассказать под дулом револьвера! А узнав, что мой враг — это Матильда де Бремонваль, зная, что Фантомас — мой отец, догадавшись, что он однажды занял место господина Шаплара, а вы неожиданно оказались там же и решили, что я любовница мнимого господина Шаплара, — мне нетрудно было сообразить, что Матильда де Бремонваль никто иной, как леди Бельтам. И если уж я пришла сюда, мадам, — я пришла, чтобы отомстить!

Но тут Раймонда внезапно умолкла. Дверь гостиной с грохотом распахнулась и дворецкий в сопровождении всех слуг ворвалсяв гостиную. Фантомас закричал:

— Мадам, оставайтесь на месте! Мы с вами, ничего не бойтесь! Мы все узнали!.. Никого не выпускать! Эта девица — воровка!.. Сударыня, пропали все ваши драгоценности!

Глава 26 ВОРОВКА!

Дворецкий проводил Фонаря до лестницы и, выслушав не слишком-то вежливые слова, сказанные Фонарем на прощанье, удалился, неодобрительно покачивая головой.

Апаш бормотал:

— Ух, не перевариваю я этих «белобрюхих»! Вот макака! Вот свинья-то! Вот нахал! Так и сыплет «сударь», «сударыня»… Видно, у епископов служил, не иначе, от него за пятьдесят метров святой водой разит. Нет, такое мне не по нутру, я этих святош на дух не переношу. А говорит-то, говорит-то как! «Если вам угодно» да «будьте любезны» — и вдруг все иначе повернет! Достал он меня — дальше некуда, в печенку въелся, и что ему только от меня нужно, провались он к чертям собачьим! Вроде бы насмехается со своими любезностями да приятностями и вдруг нежданно-негаданно… Ах ты, черт! С ним базарить не станешь, мигом огорошит приказом, поставит по стойке «смирно» — и не отвертишься, надо подчиниться.

Фонарь остановился и задумчиво хмыкнул:

— А поручение-то какое… ну, дела! Шкуру-то с меня за это не сдерут? Зато, по правде говоря…

Фонарь застыл в неподвижности на краю тротуара, не решаясь перейти улицу. Он порылся в кармане пиджака и вытащил письмо, которое за минуту до этого успел надорвать с уголка.

— Заплатил-то он прилично! — продолжал Фонарь. — Но все-таки… чего-то боязно… Конечно, пятнадцать голубеньких — это пятнадцать тысяч монет, гм! — невредно… и еще, говорит, отвалит столько же, если я отнесу эту писульку в полицию… только вот идти к фараонам это не по мне, ух, не терплю я фараонов! Неохота мне идти!

Нерешительность Фонаря возрастала с каждой минутой. Он делал шаг-другой, потом снова останавливался, где посветлее, опять вытаскивал из кармана другой конверт, внимательно рассматривал его, но распечатать не решался.

«Господину комиссару полиции. Срочно»… — прочитал он вслух. — Не очень-то я обожаю, когда срочно… правда, пятнадцать кусков — это все-таки пятнадцать кусков!

Фонарь делал несколько шагов вперед, останавливался, снова пускался в путь…


Если апаш, который в свое время без зазрения совести похитил Раймонду, соблазнившись щедрой платой леди Бельтам, пребывал теперь в нерешительности, это объяснялось не столько его природной трусостью, сколько непонятным и действительно сложным положением, в котором он очутился.

Когда он под дулом револьвера назвал Раймонде имя г-жи де Бремонваль и дал ее адрес, то через несколько дней он успокаивал себя очень простым рассуждением.

«Ей же богу, — думал тогда Фонарь, — дело, видимо, запахло керосином. Пора рвать когти, не то попадусь на крючок… Иначе говоря, эта девчушка, что меня так ловко расколола, даст шороху у тетки Бремонваль, которая до сих пор меня прикармливала. Пусть у тетки Бремонваль в ушах зазвенит, на это мне с высокой сосны наплевать. Поделом ей! Да только у этой красотки котелок варит, она быстро усечет, что это я о ней Раймонде сбрехнул. Стало быть, сынок, когда до госпожи де Бремонваль дойдет, что это ты ее сдал, тебе придется сигануть куда подальше, иначе не миновать беды…»

Фонарь все рассказал Раймонде потому, что боялся револьвера. Теперь он боялся г-жи де Бремонваль.

«Да ну их к черту! — подумал он. — Суток спокойно не проживешь, это уже не работа! Если дальше так пойдет, придется завязать и жить по-честному!»

Но тут же ему пришло в голову, как избежать сей горькой участи.

«Яснее ясного, — рассуждал апаш, — пресловутая Раймонда ударит во все колокола у г-жи де Бремонваль, но ясно так же, что пойдет она туда не сегодня, а скорее завтра… Ну, а я еще успею перехватить несколько штук голубеньких у этой дамочки… и без всякого риска!»

Набравшись храбрости после таких размышлений, Фонарь, не очень беспокоясь, явился тогда к леди Бельтам. Но тут уж он вовсе перестал понимать, что происходит. Почему его принял дворецкий? Вряд ли г-жа де Бремонваль делилась своими тайнами с простым холуем?

Весьма удивленный приглашением дворецкого следовать за ним, Фонарь еще больше удивился странному поведению этого слуги.

— Вы ведь за деньгами пришли? — спросил без обиняков величественный дворецкий, как будто это само собой разумелось. — Мадам их передала мне для вас. Вот вам конверт, в нем пятнадцать тысяч франков.

Фонарь торопливо сунул конверт с деньгами в карман, а дворецкий меж тем продолжал:

— Кроме того, мадам поручила мне сказать вам следующее: если вы снесете вот это письмо в полицейский участок, — а снести его вы должны, слышите, должны! — вы сегодня же вечером получите еще пятнадцать купюр по тысяче каждая, после чего сможете убраться отсюда ко всем чертям!


Фонарь в десятый раз остановился и опять пошел. Хмурясь все больше по мере того, как он приближался к полицейскому участку, издалека светившемуся красным огоньком, Фонарь размышлял:

«Снесу, допустим, письмо и получу пятнадцать тысяч монет, пятнадцать да пятнадцать — тридцать, выходит — неплохое дельце; с другой стороны, если я снесу туда это письмо, меня, может, самого заметут — выходит, дело дрянь… Гм!»

Фонарь был труслив, но еще больше того падок на деньги.

Первый раз он прошел мимо участка, бросив взгляд внутрь, где несколько полицейских беседовали между собой, потом повернул назад.

«Все-таки ради пятнадцати тысяч монет, пожалуй, стоит рискнуть?»

И Фонарь вошел туда с непринужденным видом, решив исполнить поручение дворецкого, хотя, конечно, ему в голову не могло прийти, что он таким образом выполняет приказ Фантомаса.

— Будьте любезны, господин полицейский…

— Что вам нужно?

— Мне бы господина комиссара.

— Его нет… По какому вы делу?

— Да по срочному.

— А что это за такое срочное дело?

— Да вот, письмо.

— Так давайте сюда письмо, завтра ему передадут.

Фонарь не мог удержаться от улыбки, видя, как равнодушны к нему полицейские, в то время как он отлично знал, что любой из этих славных малых был бы вне себя от радости, узнай он, что перед ним сам апаш Фонарь. Все же он еще колебался. Конечно, он мог оставить письмо у служителей порядка и выбросить его из головы, но он помнил наставление дворецкого — передать его комиссару полиции немедленно. Если он не выполнит это распоряжение, пятнадцати тысяч ему не видать как своих ушей, а уже если он решился войти в полицейский участок, то хотел получить должную награду за свою храбрость! И он сказал:

— Письмо-то, видите ли, донельзя срочное и надо, чтобы господин комиссар тотчас же ознакомился с его содержанием.

Фонарь был в восторге от того, как он красиво выразился. Еще больше он обрадовался, когда бригадир подошел, взглянул на письмо и спросил:

— А кто писал письмо? Не вы ведь, любезный?

— Нет, сударь.

— А кто же?

— Не знаю, сударь.

На этот раз бригадир нахмурил брови.

— Слушай, парень, — начал он, — ты дурачком не прикидывайся! Принес письмо, стало бы, знаешь, от кого оно… Кто тебе его дал?

Фонарь сообразил, что надо отвечать более толково, не то дело примет плохой оборот. К тому же его не оставляло чувство, что он влип в скверную историю и только нахальство может его вызволить.

— Право слово, господин полицейский, — сказал он, почтительно кланяясь бригадиру, — одно могу вам сказать, передал мне это письмецо дворецкий госпожи де Бремонваль и сказал, чтобы я к вам по-быстрому припустился… дело, видать, срочное…

Имя г-жи де Бремонваль, дерзко названное Фонарем, оказало немедленное действие. Бригадир и его подчиненные отлично знали эту богатую молодую женщину, которая не раз награждала щедрыми чаевыми полицейских, которых вызывала для охраны своего особняка всякий раз, когда устраивала там прием.

— Ого! — сказал бригадир. — Ну, если вы пришли от госпожи де Бремонваль, тогда дело другое! — И хоть он очень не любил вставать с места, он все же это сделал со словами. — Пойду узнаю, придет ли нынче вечером господин комиссар. Если нет, его секретарь все возьмет на себя.

Но не успел он повернуться к двери, как в участок вошел человек, с виду еще довольно молодой и энергичный, и спросил:

— Массон? Бригадир Массон? Вы меня ищете?

— Ах, господин комиссар, вот как кстати, господин комиссар, да, именно вас, господин комиссар! Тут вам письмо принесли…

— Дайте сюда.

Комиссар полиции только что пообедал и заглянул в участок по чистой случайности; он еще докуривал толстую сигару и был, по-видимому, в прекрасном настроении. Но Фонарь, услышав, что это комиссар полиции, иначе говоря, личность, чрезвычайно для него опасная, предусмотрительно отодвинулся в тень.

Комиссар полиции, насвистывая веселый мотивчик, вскрыл конверт.

— Ого! — сказал он, бросив взгляд на листок, где торопливым почерком были кой-как начертаны несколько слов. — Ого, дело действительно срочное… Массон, возьмите с собой двух человек и идите вслед за подателем письма… А где же этот податель?

В эту минуту Фонарь подумал: «Готово! Влип!» Но мог ли он возражать? И он сделал шаг вперед.

— Это я! — сказал он. — А что от меня нужно?

— Ах, это вы? Вы в курсе дела? Вы знаете, что в этом письме?

— Нет, господин комиссар.

— Нет? Значит, хотят, чтобы все было по-тихому. Ладно, поживее, Массон, прочитайте это письмо. Готово? Все поняли? Скажите там, что я сейчас приду.

И без дальнейших слов комиссар поднялся к себе в кабинет, напоследок бросив Фонарю такое наставление:

— Вы проводите туда полицейских, так ведь? В случае надобности наймите извозчика.

Бригадир Массон по выходе из участка повелительным взмахом руки остановил извозчика и дал адрес г-жи де Бремонваль.

— И давайте по-быстрому! — распорядился он. — Живо! Надо схватить вора.

— Вора? — Фонарь побелел, как полотно. «Ясное дело, — думал он, влезая в карету вместе с полицейскими, сопровождавшими бригадира Массона, — ясное дело, обо мне речь… Ах ты, пропасть! Почему же они меня сразу не засадили, когда я был в участке, зачем они меня туда везут?»

Пока апаш размышлял об этом, бригадир Массон давал распоряжения своим полицейским:

— Вы, 733, — сказал он, — останетесь возле дома, у самого входа, слева; никого не впускать в дом. Вы, 647, пойдете со мной и мы обыщем весь дом, если понадобится… Видимо, дело серьезное…


— Кто там?

— Полиция! Откройте!

— Ах, это вы, господа! Скорей, скорей!

Едва бригадир Массон робко постучался в дверь особняка г-жи де Бремонваль, как ему тотчас же открыли. Достойные представители закона увидели побледневшее лицо дворецкого.

— Скорее, скорее! — сказал он, улыбнувшись заодно и Фонарю, который совсем не знал, куда себя деть, и очень был обеспокоен грозящими ему последствиями всех этих событий. — Вы еще застанете воровку в гостиной, мне удалось ее задержать и привязать к стулу!

Полицейские бросились вперед.

Под их тяжелыми шагами задрожали хрупкие статуэтки на изящных этажерках, и полицейские, по-боевому надвинув кепи и не снимая с плеч накидок, последовали за дворецким, который шел так легко, словно скользил по паркету.

— Сюда!

Дворецкий распахнул настежь дверь в гостиную. Бригадир Массон с первого взгляда оценил царивший там беспорядок.

— Именем закона! — начал он. И положил тяжелую руку на дрожащее плечо несчастной Раймонды, крепко привязанной к стулу толстой бечевкой.

— Это и есть воровка? — спросил бригадир Массон.

— Да, воровка! Мы с госпожой де Бремонваль ее обыскали и нашли при ней вот эти кольца и украшения.

И дворецкий указал на кучку драгоценностей, лежащих на столике; бригадир Массон тоже бросил на них возмущенный взгляд.

— Подумать только, безобразие какое! — проговорил этот славный малый, сурово глядя на Раймонду.

— И это все вы украли?

— Нет, — глухо ответила она.

— А как же случилось, что их при вас нашли?

— Нет, их не нашли при мне.

— Вы, что же, утверждаете, что этот господин говорит неправду? — Бригадир указал на дворецкого; он ожидал яростного потока слов со стороны обвиняемой и был изумлен, когда она только молча пожала плечами.

Дворецкий зато принялся оправдываться:

— Право же, господин полицейский, — заговорил он с возмущением, — наглость этой девицы не знает пределов; к счастью, у меня есть улики, я могу доказать… И к тому же мадам…

— Да, правда, где же госпожа де Бремонваль?

— У нее был нервный припадок, господин полицейский, она у себя в спальне нюхает соли…

Но тут дворецкого опять прервали — вошел еще один человек, комиссар полиции.

— Ну что? Что происходит? — спросил он.

Дворецкий снова выступил вперед.

— Господин комиссар, — сказал он. — Мы с госпожой де Бремонваль застигли эту девицу, когда она воровала драгоценности. Мне удалось схватить ее и привязать к стулу, без разговоров, а потом я послал за сами… все это, чтобы обойтись без лишнего шума…

— Ладно, ладно… А где госпожа де Бремонваль?

— Господин комиссар хочет с ней поговорить?

— Разумеется.

— Если господину комиссару будет угодно пройти в малую гостиную, я позову госпожу…

— Ладно, ладно… минутку!

Комиссар встал прямо перед несчастной Раймондой, не говорившей, по-прежнему, ни слова, и стал допрашивать ее:

— Что вы можете сказать в свое оправдание? Признаете ли вы, что украли эти драгоценности?

— Это ложь!

— Ах, вот как? Вы отрицаете, что вас захватили с поличным?

— Отрицаю!

— Ладно, ладно… Там будет видно.

Комиссар не стал больше ни о чем ее спрашивать и повернулся к бригадиру Массону:

— Снимите обувь с этой девицы! — И пока бригадир выполнял приказ, комиссар объяснил. — Если она действительно воровка, ручаюсь вам, что мы найдем еще какое-нибудь колечко в ее туфле… Это обычный воровской фокус… вот, смотрите…

Дворецкий, однако, не дал «господину бригадиру Массону», к которому выказывал глубочайшее почтение, выполнить приказ комиссара. Он сам стал на колени и сам, торжествуя, показал кольцо, найденное им в туфле той, которую считали воровкой!

— Ах, господин комиссар! — воскликнул он, смеясь. — Вот уж не повезло ей, так не повезло!

Но комиссар не хотел отвлекаться на малоинтересные подробности.

— Установлено, что она схвачена с поличным, — заявил он. — Этого вполне достаточно. Бригадир Массон, вы отведете эту девицу в участок, где я вскоре допрошу ее. Да, дайте знать моему секретарю, пусть он составит сообщение для агентства Гавас: Ограбление госпожи де Бремонваль — это настоящие парижские новости! Чрезвычайно интересно! — Потом он повернулся к дворецкому и потребовал. — Проводите меня к вашей госпоже.

Десять минут спустя полицейские увели в участок несчастную Раймонду, которая, казалось, была совершенно равнодушна к своему аресту и даже не пыталась защищаться: ведь защищаться означало бы обвинять дворецкого, а дворецкого она отлично узнала — это был ее отец!

Г-жа де Бремонваль, со своей стороны, уже проводила комиссара полиции к выходу из особняка. Теперь, вернувшись в большую гостиную, она позвонила. Явился Фантомас.

Как только она осталась с ним наедине, леди Бельтам в растерянности спросила:

— Ваша дочь, Фантомас? Это ваша дочь?

— Без сомнения, — насмешливо сказал бандит.

— Ах, почему вы раньше мне не сказали?

— Как я мог?

— И потом, что это за комедия? Она же не воровка!

Фантомас собирался ответить, но ему помешали.

Дверь в гостиную опять неожиданно распахнулась. Лакей провозгласил:

— Господин граф Пэйрбрюн! Господин маркиз Толоза!

Это съезжались первые гости г-жи де Бремонваль.

Глава 27 БЕЛОБРЮХИЙ

Было без пяти двенадцать, и заседание суда должно было вскоре начаться.

Это происходило во Дворце Юстиции, в том его помещении, где разбирают уголовные дела. Одиннадцатый зал должен был открыться первым, в двенадцать пятнадцать, а перед тамбуром с двойной дверью, через который надо было пройти в зал, уже теснилась густая толпа. Величественный, горделивый и наводящий страх солдат муниципальной гвардии заслонял могучей фигурой подступы к тамбуру, и держатели повесток почтительно топтались позади этого представителя власти, с ангельским терпением дожидаясь указанного в расписании часа, когда публику начнут пускать в зал. Внезапно толпа всколыхнулась оттого, что из темноты неожиданно возник уродливый, кривобокий человечек в бархатной ермолке и грязной, заплатанной визитке. Он подошел к солдату муниципальной гвардии, что-то прошептал ему на ухо с весьма таинственным видом и тотчас же исчез, как будто его ждали очень важные, неотложные дела. Завсегдатаи уголовного суда — а их в толпе было немало, — знали, что означает это явление, которое на театре непременно назвали бы «комическим выходом». А означало оно, что сей персонаж, числящийся в администрации Дворца Юстиции, сообщил муниципальному гвардейцу, что зал суда готов к приему публики и, следовательно, ее разрешено впустить.

Толпа ринулась к тамбуру, но солдат тотчас же преградил ей дорогу, требуя, чтобы каждый предъявил повестку. Те лица, которых действительно вызвали в суд, пользовались правом занять сидячие места, зевакам же предстояло остаться на ногах.

Залы суда уголовной полиции построены по единому принципу, с широкими окнами, выходящими во двор Сент-Шапель, и благодаря яркому дневному свету не кажутся столь торжественными и даже несколько угрожающими, как залы старых помещений Дворца Юстиции. Напротив, они выглядят светлыми и приветливыми, хоть и обставлены без малейшей роскоши. Впрочем, в той части зала, что предназначена для членов суда, можно заметить некое подобие комфорта. Ступени, ведущие к судейскому столу и креслу прокурора, затянуты зеленым сукном; по обе стороны, за перегородками, находятся два небольших отсека: в тот, что примыкает к окнам, можно пройти из зала, там расставлены пюпитры — это ложа судейской прессы, откуда репортеры, входящие в ее состав, следят за ходом сенсационных процессов. В другой отсек, напротив первого, проходят через потайную дверь, скрытую в стене и ведущую в коридоры «мышеловки», — он предназначен для арестованных, которых приводят в суд в сопровождении четырех-пяти конвойных. На языке преступного мира это место называют «турникетом». Что касается самого зала, то он напоминает скромный театральный зал: в первых рядах, ближе всего к Суду, на мягких, обтянутых кожей банкетках, сидят адвокаты, а позади них расставлены простые деревянные скамьи, узкие и жесткие, где рассаживаются зрители.

В этот день одиннадцатый зал уголовного суда был заполнен до отказа, так как судьи, ведущие там дела, известны были своей суровостью; к тому же в этот день судили схваченных с поличным и, стало быть, по мнению завсегдатаев, могли иметь место любые неожиданности, любые непредвиденные эпизоды.

Дважды в неделю Уголовный суд разбирает с быстротой, вовсе недостойной величия возложенной на него задачи, все дела, которые, благодаря своей очевидности, не требуют предварительного следствия.

Чаще всего это мелкие проступки, по которым суд должен вынести решение: пьяный дебош, оскорбление полицейских, нарушение порядка на улице, мошенничество всякого рода, карманные кражи или воровство любого вида — при условии, что преступник схвачен с поличным и не пытается отрицать свою вину.


В то время как толпа стремительно заполняла предназначенные ей места, «турникет» оставался пустым, зияя слева от судейского стола, как большая дыра. По залу пронеслось долгое «ах», когда дверь, скрытая в стене, наконец приоткрылась. Первым вошел один солдат муниципальной гвардии; ему было очень жарко, он отирал пот со лба и шел со скромным видом, опустив глаза, что вовсе не соответствовало его важной роли. Он уселся на кончик скамьи белой бородой, который, согнувшись в три погибели, следовал за ним, пытаясь скрыть от глаз толпы эту цепь, превратившую его в жалкого арестанта.

Скамья подсудимых быстро заполнялась. За стариком последовал негр, потом растрепанная краснощекая толстуха. Ей не сиделось на месте, она то и дело болтала с соседями, ерзала, поглядывая вправо-влево. Рядом с ней, стремясь быть незаметным, сидел молодой апаш с напомаженными волосами. Но вот появилась еще одна подсудимая, сразу приковавшая к себе все взгляды и внимание. Это была удивительно красивая молодая девушка, стройная, элегантная, несмотря на скромную одежду. Она была без шляпы, и в ее белокурых кудрявых волосах, обрамлявших лицо, были только черепаховый гребень и синяя бархатная лента.

Этой девушкой была наша бедная Раймонда, арестованная накануне в роскошном особняке Матильды де Бремонваль, Раймонда, которую ждал суд по унизительному обвинению в том, что ее якобы поймали с поличным! Девушка была очень бледна, а когда увидела перед собой эту беспощадную, ненавидящую ее толпу, ее охватило чувство безмерного стыда, страшного отчаяния, рыдания подступили ей к горлу, и глаза наполнились слезами.

Что же такого она сделала, чтобы заслужить это предельное оскорбление, из-за которого она оказалась в одном ряду с подлейшими преступниками, и, быть, может, по приятному заранее решению правосудия, ей предстояло стать той жертвой, которую Общество приносит Праву и Справедливости?

Конечно, дочь Фантомаса обладала бесстрашной душой и в свое время не дрогнула даже в самых опасных, самых зловещих обстоятельствах. Но появиться здесь, испытать позорное обвинение в воровстве — это было для нее невыносимым оскорблением, страшным ударом судьбы!

И несчастная Раймонда, которая сохраняла хладнокровие при чудовищных катастрофах, теперь трепетала, как сотрясаемый ветром листок, при одной лишь мысли о том, какой ужасный час ей предстоит пережить!

О, она дрожала не от страха перед наказанием, каким бы оно ни было, ей было безразлично, каковым будет решение суда. И свобода была ей не нужна — тюрьма ее не пугала! Свобода! На что ей она? Ах, конечно, решись она заговорить, рассказать, кто она такая и как случилось, что ее обвинили в краже драгоценностей у светской дамы, известной всем под именем Матильды де Бремонваль, а ей еще известной как любовница и сообщница Фантомаса, знаменитой леди Бельтам, — конечно, она добилась бы всяческого внимания со стороны суда! Но Раймонда решила, что ответит презрительным молчанием на все вопросы членов суда и ни при каких обстоятельствах не выдаст своего отца, а следовательно, никому не откроет, кто она такая.

Что ей, в конце концов, жизнь, честь, доброе имя? Не потеряла ли она всяческую надежду с тех пор, как убедилась — справедливо или ошибочно — в поведении тех, на чью защиту рассчитывала? Ничто теперь на этом свете не могло привлечь ее внимания!


Внезапно Раймонда широко раскрыла глаза и чуть не лишилась чувств. Она увидела среди людей, толпившихся в глубине зала, лицо, чьи знакомые, благородные черты так волновали ее когда-то и из-за которых так билось когда-то ее сердце!

— Фандор! — прошептала она. — Жером Фандор здесь!

Несчастная не хотела его видеть. Она закрыла глаза, чтобы изгнать из памяти лицо этого человека. Но внезапно ей пришлось открыть их. Хорошо знакомый голос, голос Жерома Фандора что-то прошептал ей на ухо!

Журналисту удалось пробиться сквозь толпу и приблизиться к скамье подсудимых! Не думая о том, что могут сказать или подумать, он наклонился к девушке и тихим, взволнованным голосом позвал ее. Но Раймонда вздрогнула и всем своим существом выразила протест. Глазами, полными ненависти, она в упор посмотрела на журналиста.

— Подлый, подлый человек! — молвила она сквозь стиснутые зубы, изменившись в лице. — Я вам так доверяла, а вы меня продали! Я надеялась на вас одного, а вы бросили меня!

Журналист, в свою очередь, побледнел. Он совершенно не понял яростных слов девушки и, рискуя привлечь всеобщее внимание, собрался уже ответить ей, потребовать объяснения. Но внезапно его грубо вытолкали оттуда, где он стоял, и вывели в глубину зала. Это сделал один из солдат муниципальной гвардии, схватив его за плечо.

В это же время на одну из ступенек поднялся судебный исполнитель и громко провозгласил:

— Суд идет, господа!

Все поднялись. Потом председатель суда снял головной убор, и заседание суда началось.

Сперва раздавался только смутный, неразборчивый шум; судебный исполнитель расхаживая взад-вперед среди публики, являясь как бы связующим звеном между залом и членами Суда; затем он подвел нескольких человек к судейскому столу и председатель очень торопливо, с равнодушным видом произнес решение суда, которое он, в заботах об истине и правосудии, откладывал целую неделю. Затем перешли к перечислению предстоящих дел. Наконец, назвали имена обвиняемых, присутствующих в зале суда. И тотчас же судья без приличествующих случаю вступительных слов, обратив вопрошающий взгляд на сгорбленного старика с длинной белой бородой, спросил, что привело его на эту позорную скамью. Это печальное и постыдное дело было рассмотрено чрезвычайно быстро: речь шла о посягательстве на невинность, совершенном этим человеком, который до сих пор вел приличную, безупречную жизнь. Старик лил обильные слезы и чуть было не лишился чувств, когда его приговорили к восемнадцати месяцам тюрьмы без права обжалования.

Стража увела его почти что в обморочном состоянии.

Зал развеселился, когда начался допрос негра, обвиняемого в том, что не хотел платить за комнату в меблирашках под тем предлогом, что однажды ночью, когда он вернулся очень поздно, хозяин его не впустил, утверждая, будто он так пьян, что не сумеет подняться по лестнице. Поскольку негр задал хозяину трепку, он получил две недели тюремного заключения, чем, видимо, остался вполне доволен.

Затем председатель вступил в долгий и нудный спор с болтливой толстухой, торговкой вразнос, которую обвиняли в том, что она отказалась уйти с облюбованного места, как ей велели полицейские, да еще, как водится, обозвала их суками и шлюхами.

После этого наступила очередь Раймонды. Председатель подал знак, и девушка, выпрямившись, поднялась с позорной скамьи, бледная, как смерть. Судебный исполнитель пробежал глазами свои бумаги, заволновался и объявил пронзительным голосом:

— Дело о краже на улице Лоран-Пиша… Соблюдать тишину, господа! Свидетели явились? Господа Руллош, Жермен Дюваль, девица Огюста, госпожа де Бремонваль, бригадир Массон!..

В зале возникла суматоха, свидетели по очереди подходили к судебному исполнителю, и он, отметив их отсылал прочь. Г-жа де Бремонваль не явилась. Председатель суда с иронической усмешкой передал своим помощникам надушенную записочку, в которой эта знатная дама, под предлогом внезапной болезни, сообщала о невозможности присутствовать на заседании суда.

Меж тем Фандор, смешавшись с толпой, дал волю своему удивлению. Он подтолкнул локтем Жюва, стоящего с ним рядом.

— Жюв, — сказал он, — вы узнали, кто они такие?

Жюв кивнул.

— Конечно, — ответил он шепотом, — этот Руллош никто иной, как таинственный Фонарь, имени которого мы до сих пор не знали… Дюваль и Огюста, по-видимому, слуги этой госпожи де Бремонваль. Что касается бригадира Массона — нам ли его не знать!

— Жюв, — сказал опять Фандор, указывая на противоположный конец зала, где стоял какой-то человек, явившийся, видимо, поглазеть на процесс. — Жюв, никак это Глазок? Закадычный приятель Фонаря?

Это и впрямь был Глазок, который, забившись в угол, присутствовал на судебном заседании, в котором его лучший друг неожиданно принимал участие, против обыкновения, в качестве не обвиняемого, а свидетеля.

Однако Жюв и Фандор не стали терять попусту времени на закадычного друга таинственного Фонаря; их чрезвычайно беспокоил вопрос, чем кончится дело, героиней и, вероятно, жертвой которого оказалась Раймонда.

Сыщик и журналист по чистой случайности узнали в это самое утро об аресте девушки и странном обвинении, предъявленном ей.

На какой-то миг Жюв, давно проникшийся глубочайшим скептицизмом за долгие годы общения с разными людьми, подумал было, что вполне возможно, Раймонда действительно виновна! Но Фандор, как человек очень непосредственный и далеко не такой пессимист, как инспектор Сюртэ, так горячо вступился за девушку и привел столько доказательств ее невиновности, что Жюв мало-помалу дал себя убедить.

— Это все штуки Фантомаса! — говорил Фандор. — Слава богу, мы здесь, чтобы не дать им ходу!

Фандор со свойственной ему пылкостью готов был еще до начала слушания дела пойти к председателю суда, рассказать ему, кто такая Раймонда, и вступиться за нее, даже не зная толком, в чем состоит обвинение, но уверенный, что оно ложное.

Жюв, более рассудительный, чем его друг, был против этого преждевременного вмешательства.

— Вполне, — заявил он, — и даже, думается мне, можно наверняка сказать, что это обвинение, обрушившееся на хорошенькую головку Раймонды, состряпано ее страшным отцом! Но было бы неосторожностью показать, что мы собираемся защищать эту несчастную девушку, пока не знаем толком, что ей угрожает! Подождем, пусть события развернутся, будем ко всему готовы, но вмешиваться пока что не станем, чтобы не было хуже.

Фандор согласился с этим мудрым решением. Однако за последний час он дошел до точки кипения, в особенности после того, как Раймонда в нескольких коротких, но — увы! — решительных словах выразила ему свое презрение.

Начинался новый допрос. Ответом было молчание. Раймонда не решалась заговорить. Ведь от ее ответа будет зависеть весь дальнейший ход этого трагического события!

Девушка глубоко вздохнула, чтобы голос ее не дрожал, и, скрывая волнение под мнимым спокойствием, небрежно ответила:

— Меня зовут… девчонка-Букетик!

Председатель покачал головой.

— Девчонка-Букетик? — повторил он, напуская на себя важность в угоду публике и почесывая пером бакенбарды. — Это не фамилия! Скажите хотя бы ваше имя!

Раймонда промолчала.

— Ну, отвечайте же, — сказал председатель уже более сурово.

Раймонда упрямо повторила:

— Девчонка-Букетик, нет у меня другого имени!

Председатель не стал настаивать.

— Сколько вам лет?

— Не знаю.

— Где вы живете?

— Нигде!

Судья, несколько удивленный этими уклончивыми и в то же время четкими ответами, почти что ласково взглянул на девушку: ее красота, бесспорно, вызывала его жалость, чуть ли не симпатию. Он слегка пожал плечами, по привычке смиряясь с обстоятельствами, и снова заговорил, помня о слушателях в зале:

— В наших досье вы не значитесь… Вы еще ни разу не были судимы, по крайней мере, здесь, в Париже… Напрасно вы скрываете, кто вы такая. От вашей искренности зависит доброе отношение суда к вам…

Раймонда тихо склонила голову, но ничего не ответила.

— Вы обвиняетесь в том, что явились вечером в дом госпожи де Бремонваль под предлогом продажи цветов и, воспользовавшись тем, что слуги зазевались, присвоили драгоценности — кольца и броши — на сумму примерно пятнадцать тысяч франков. К несчастью, а вернее будет сказать, к счастью, — смотря, кто говорит, — один из слуг застал вас, а при вас были найдены эти драгоценности, причем две из них — в ваших туфлях. Тогда послали за полицией, которая и препроводила вас в участок. Признаете ли вы эти обвинения?

Раймонда с гордостью выпрямилась и, всем своим видом отрицая обвинение, воскликнула:

— Я никогда не воровала! Я честная женщина!

— Однако, — настаивал председатель, — вас взяли с поличным?

Раймонда не дала ему договорить!

— Не было этого! — закричала она не своим голосом. — Не было!

Судьи пожимали плечами. Председатель распорядился:

— Переходим к допросу свидетелей.

Судебный исполнитель тотчас же подошел к двери, которая вела в коридор, где находились свидетели.

— Бригадир Массон! — позвал он.

Полицейский вошел в зал суда и грубым твердым голосом дал показания: его вызвали из участка, чтобы арестовать воровку, которую слуги госпожи де Бремонваль схватили и связали в доме своей хозяйки. При краже он не присутствовал, но зато при нем из туфли этой девушки вынули спрятанные там бриллиантовые кольца.

— Руллош! — позвал затем судебный исполнитель.

И появился Фонарь.

Долговязый апаш, резко перейдя из темноты коридора в светлый зал, нерешительными шагами двинулся к судейскому столу. Искоса он бросал взгляды то туда, то сюда, как затравленный зверь, но в тоже время пытался делать вид, что ему все нипочем. Весьма неуместным приветствием: «Добрый вечер, дамы-господа», — он вызвал бурю восторга, прекратившуюся, только когда исполнитель пригрозил вывезти всех из зала.

Затем Фонарь присягнул, что будет говорить «правду и только правду», утер усы обшлагом и пустился в невероятно запутанный рассказ, пытаясь объяснить судьям, как и почему «Белобрюхий» послал его за фараонами ввиду того, что «поймал цыпочку на хазе».

— Прошу прощения, — еле сдерживая улыбку, спросил председатель, — кого вы имеете в виду под «Белобрюхим»?

— Так холуя же! Который горшок за господами выносит! С шести утра и до самой ночи ходит — на заду хвост, а перёд до пупа распахнут — форма у него, значит, такая…

В глубине зала Глазок устроил сущий балаган, — притоптывал ногами, держался за бока от хохота:

— Во дает Фонарь, разрази его гром! — орал он, сплевывая направо и налево, — Вот трепач-то! С таким не соскучишься! С три короба наговорил этим следакам, ему бы в «болтуны» или в священники податься, он для такого ремесла на свет родился! Ух ты, Фонарь треклятый!..

Судебный исполнитель всерьез разозлился — с него хватит, при малейшем шуме удалит всех из зала.

Но Фонарь свое уже отговорил. Раскачиваясь на ходу, как длинный стебель спаржи со слабым корнем, он смешался с толпой, не забыв отвесить несколько поклонов суду. К тому же успел бросить насмешливый взгляд в сторону Раймонды и даже подмигнул ей, в то время как несчастная, упав на скамью, изо всех сил старалась не потерять сознание.

Фонарь уселся, наконец, рядом с Глазком.

— Здорово я ей дал прикурить! — прошептал он, указывая на Раймонду. — Поделом ей, она-то попробовала было меня сделать.

После Фонаря настала очередь «Белобрюхого». Это был Жермен Дюваль, — по крайней мере так он называл себя. Правосудию он был известен как дворецкий г-жи де Бремонваль, но Раймонда-то отлично знала, что это ее отец, она давно узнала в нем Фантомаса!

Изменив голос под стать лицемерию — подобострастной манере держаться — бандит очень тихо, едва слышно, излагал суду мельчайшие подробности происшествия. Он отлично разглядел в зале Жюва и Фандора. До сих пор он старался остаться незамеченным ими, но как быть теперь, когда к нему было приковано всеобщее внимание?

Но главное — сейчас, возле него, совсем рядом с ним, в упор глядя на его поразительно светлыми глазами, сидела Раймонда, его дочь, Раймонда, которую вчера он обвинил в воровстве, Раймонда, которую из-за него должны осудить и заключить в тюрьму! Зачем он это сделал?

Несомненно одно: его поступок, с первого взгляда непонятный, имел точную цель, ибо Фантомас никогда и ничего не оставлял на волю случая.

Как же твердо был уверен в себе этот человек, как убежден был, что никто, включая даже его дочь, не выдаст его, не раскроет, кто он такой! Впрочем, вполне возможно, что он все же не исключал того непредвиденного случая, если Раймонда скажет: «Тот, кто обвиняет меня, это мой отец, а я — дочь Фантомаса!» И, конечно, заговори она так, Фантомас все же сумел бы скрыться от тех, кто бросился бы на него, прибегнул бы к какой-нибудь невообразимо хитрой уловке, на которые он был столь непревзойденным мастером!

Но все шло гладко, как он и предвидел, и Фантомас, оставшись дворецким в глазах всех присутствующих, закончил свои показания, выслушанные судом с полнейшим равнодушием. Он сумел все это изложить настолько неинтересно, что никто просто не обращал внимания на его речь. К тому же, суд считал дело совершенно ясным — кражу отрицать было невозможно, виновность подсудимой была несомненной!

Мнимый Жермен Дюваль незаметно проскользнул в глубину зала и затерялся в толпе; он мало-помалу приближался к выходу на тот случай, если произойдет что-то неожиданное: например, вдруг он почему-либо покажется подозрительным Жюву и Фандору, до сих пор не обращавшим на него ни малейшего внимания, и они сообразят, кто он такой!

А между тем, пока судьи тихими голосами совещались, Жюв и Фандор вели между собой оживленный разговор.

— Жюв, — умолял журналист, — вмешайтесь же! Пора! Надо ее спасать! Вы же сами только что мне сказали, что у вас при себе есть все сведения, все доказательства, которые могут избавить Элен от тюрьмы, невзирая на ее непонятное упрямство?

Жюв кивнул, молча пожал ему руку и, проталкиваясь через толпу, подошел к ограждению судейского стола.

— Господин председатель суда! — сказал он громким, уверенным голосом.

Судьи, удивленные, даже несколько недовольные, подняли головы.

— В чем дело? — произнес председатель, в то время как судебный исполнитель и секретарь поднялись с места и направились к дерзкому незнакомцу. Не смущаясь этим, Жюв продолжал своим четким, глубоким голосом:

— Разрешите представиться, господин председатель суда! Жюв, инспектор Сюртэ! Я должен сделать суду чрезвычайно важное заявление, и очень прошу вас любезно предоставить мне для этого несколько минут.

Судьи теперь уже с дружелюбным любопытством смотрели на знаменитого сыщика, стоявшего перед ними, — в зале же, словно чудом, установилась полная тишина.

Сперва все повторяли имя Жюва. Это короткое, односложное, известное каждому имя перебегало из уст в уста, потом все стали внимательно слушать, желая узнать, что скажет полицейский.

— Господа! — заявил Жюв. — Девушка, чью участь вы сейчас собираетесь решать, имеет право на ваше снисхождение, ибо по своему возрасту она действовала «без разумения». Следовательно, я имею честь просить у суда ее оправдания. Несколько минут тому назад ее защитник сказал, что общество должно проявить сострадание к несчастьям молодых. И общество готово это сделать: мне поручено обратиться к суду с просьбой отправить эту девушку, до ее совершеннолетия, на Сельскохозяйственную Ферму Дочерей Франции.

Сельскохозяйственная Ферма Дочерей Франции была, как это отлично знал уголовный суд, одним из самых уважаемых «исправительных заведений» для несовершеннолетних правонарушителей. Это благотворительное учреждение, основанное одним из бывших президентов Республики, находилось в сельской местности Пикардии и славилось своим серьезным и честным отношением к делу, за что и пользовалось большим уважением судебного ведомства.

— Простите, — перебил его председатель суда, — господин Жюв, мы были бы готовы выполнить вашу просьбу, но, к сожалению, нам неизвестно, достигла или нет эта девушка совершеннолетия, так как она отказалась сообщить свое имя и дату рождения.

— Дело в том, господин председатель, что она сама их не знает, — ответил Жюв, приветливо взглянув на Раймонду, которая в крайнем изумлении, буквально впитывала слова полицейского, — но мне-то лично они известны.

И Жюв продолжал, приводя весьма удивительные доказательства. Молодую цветочницу звали на самом деле Элен Гюрн, она родилась в Южной Африке и ей только-только минуло шестнадцать лет. Жюв не довольствовался одними словами, он собирался предъявить письменные доказательства и уже торопливо перебирал их в своем бумажнике. Изумление председателя возрастало с каждой минутой.

— Но зачем, — спросил он, — зачем было держать все это в тайне? Элен Гюрн?

— Элен Гюрн! — воскликнул Жюв дрожащим от волнения голосом. — Неужели вы забыли, господин председатель, ужасающую драму, которая потрясла Париж примерно десять лет тому назад? Гюрн — это никто иной, как неуловимый бандит, которого преследует все человечество, а Элен Гюрн — дочь Фантомаса!

Если бы в зале разразился удар грома, он бы не вызвал большей сумятицы! Потрясенные судьи едва могли усидеть на своих местах. Прокурор Республики воздел руки к небу, а потом в полном отчаянии с размаху уронил их на свой стол.

— Фантомас, Фантомас! — вопили кругом. — Это — дочь Фантомаса!

Тщетно судебный исполнитель пытался добиться тишины. Что касается солдат национальной гвардии, они были не в силах справиться с толпой. Но внезапно раздался страшный крик. Это закричала Раймонда и упала на скамью. В то же время кто-то со страшной силой набросился на Жюва и, повалив на пол, лишил всякой возможности сопротивляться. Сыщик, в свою очередь, закричал от ярости и отчаяния. Кто-то вырывал у него из рук бумажник, и этот «кто-то» был «Белобрюхий», как назвал его Фонарь, человек, только что дававший суду показания против девушки! Бумажник украл никто иной, как дворецкий! С поразительной ловкостью этот странный субъект взбежал прямо на ступени, ведущие к судейскому столу. Окно, выходившее во двор Сент-Шапель, было раскрыто настежь, но несмотря на то, что зал суда помещался на третьем этаже, человек выскочил в окно и исчез! Однако перед этим он успел раскрыть Жюву свое истинное лицо. На мгновение они встретились глазами, и с искривленных ненавистью губ мнимого дворецкого, подобно плевку, сорвался вызов:

— Чтоб Жюв завладел дочерью Фантомаса? Никогда в жизни! Дочь Фантомаса принадлежит Фантомасу! — И еще тише он добавил. — Принадлежит мне!

Вот в этот-то миг полицейский и узнал неуловимого бандита.

Да, Фантомас еще раз победил своего неутомимого преследователя!

Но куда же он делся?

Глава 28 ОДИН — ИЛИ ДВОЕ?

Г-н Казамажоль схватился за голову. Он повторял:

— Это невообразимо! Это безумие какое-то. Никогда мы не выпутаемся из этой неразберихи… никогда!.. Вот уже больше двух часов я пытаюсь хоть как-то в этом разобраться, но чем больше я узнаю, тем меньше понимаю!

Действительно, в течение двух часов в кабинете генерального прокурора толпилось множество сотрудников судебного ведомства и полиции.

Было уже очень поздно, на улицах совсем стемнело и из Дворца Юстиции давно разошлись все те, кто обычно там проводит время. Однако генеральный прокурор вовсе не думал покидать это здание, не думали об этом и окружавшие его лица.

В тот самый миг, когда господин Казамажоль сменил свой рабочий пиджак на сюртук, а дежурный привратник почтительно подал ему цилиндр, в кабинет, к большому его удивлению, ворвался его заместитель, прикрепленный к одиннадцатому отделу уголовной полиции.

У молодого прокурора был такой измученный вид, такое расстроенное лицо, что г-н Казамажоль тотчас же понял — случилось что-то оченьсерьезное. Он приготовился выслушать рассказ об этом происшествии, забавном или трагическом, но не мог даже заподозрить, каким оно в самом деле оказалось, и никогда не смог бы догадаться о том, что ему расскажет заместитель. Тот же произнес поначалу несколько бессвязных фраз, стараясь при этом, чтобы они были возможно более понятными, и ввел наконец своего начальника в курс событий, имевших место в конце судебного заседания.

На полицейского Жюва, который установил личность обвиняемой, предъявив суду ее документы, набросился какой-то человек, выхватил у Жюва из рук бумажник и выскочил в окно. Сперва все решили, что это какой-то сумасшедший, предположили, что он разбился, выпав из окна третьего этажа во двор Сент-Шапель, но — ничего подобного! Он внезапно исчез, не упал на землю, испарился! Что же произошло? Вскоре это стало известно. С необычайной ловкостью, со сверхъестественным проворством человек этот перелез из одного окна в другое и, таким образом покинув зал уголовного суда, оказался в совещательной комнате председателя и оттуда сразу же вышел в коридор. Там он неожиданно столкнулся нос к носу с солдатом муниципальной гвардии, которому была поручена охрана подсудимой. Солдат этот сумел очень кстати вывести ее из зала суда, когда там началась суматоха, и собирался отвести ее в одно из помещений, предназначенных для свидетелей. Но как раз тогда, когда он готов был осуществить этот весьма разумный замысел, он получил пулю в грудь и упал, обливаясь кровью. По-видимому, убийца хотел устроить побег обвиняемой и, следовательно, выполнил первую часть своего плана. Однако ему не удалось подойти к той, кого он хотел освободить. Ему пришлось бежать в другую сторону, так как в него тоже кто-то стрелял!

Между тем коридоры заполнились зеваками и перепуганными людьми. Беспорядок, только что царивший в зале суда, перекинулся теперь и в коридоры, только принял куда более бурный характер. Пользуясь сумятицей, убийца исчез, на сей раз окончательно, а обвиняемая тоже скрылась, по-видимому, с помощью неизвестного сообщника.

Тем временем стало известно, кто герой этой драмы. Жюву достаточно было одного взгляда, чтобы узнать, кто похитил его бумажник, он выкрикнул имя Фантомаса, и это страшное, пугающее всех имя стало передаваться из уст в уста, все дальше и дальше, как эхо, как жуткая весть.

Все это рассказал господину Казамажолю его заместитель по одиннадцатому отделу уголовного суда.

Затем в кабинет этого судебного деятеля поочередно приходили: Жюв, подтвердивший сообщение молодого юриста, г-н Авар, вызванный в срочном порядке и присоединившийся там к остальным, в то время как охранники Дворца с помощью полицейских в штатском и муниципальной гвардии встали у выходов из одиннадцатого зала суда и тщательно проверяли личность каждого, кто еще оставался в зале.

Были арестованы все свидетели по делу, разбирательство которого привело к кровавой драме, и г-н Авар, выйдя от прокурора, так умело повел допрос двух главных свидетелей, Фонаря и Глазка, что друзья-приятели с перепугу рассорились и стали продавать друг друга. Глазок, невзирая на всю свою дружбу с Фонарем, обвинил его в убийстве и сокрытии трупа своей любовницы — Пантеры! Фонарь же, слишком перетрусивший, чтобы все отрицать, не только признал это преступление, но еще добавил, что именно ему в свое время было поручено похищение девушки, представшей только что перед судом, и что знал он эту девушку не как дочь Фантомаса, о чем сказал Жюв, а как продавщицу по имени Раймонда, работавшую в ту пору, когда он ее похитил, в магазине «Пари-Галери».

Все эти сведения были Жюву ясны и понятны, и признания Фонаря, сообщенные ему г-ном Аваром в кабинете генерального прокурора, дали сыщику возможность рассматривать все это дело в совершенно новом свете. Он попросил, без объяснения причины, срочно послать на дом к г-же де Бремонваль двух полицейских инспекторов. Они вернулись и сообщили, что названная особа уехала, не оставив адреса.

— Черт возьми, — сказал Жюв, — это подтверждает мои подозрения.

И тут Жюв окончательно пришел к выводу, что Матильда де Бремонваль — это леди Бельтам. Теперь поступки Фантомаса стали ему совершенно понятны. Бандит решил обвинить дочь в воровстве и засадить ее в тюрьму, чтобы она, таким образом, оказалась в его власти, ибо он отлично знал неукротимый нрав той, которая благодаря ему появилась на свет. По всей вероятности, он рассчитывал, что, как только Элен окажется в тюрьме, он сумеет справиться с ней, заставить ее подчиниться. Но для этого было необходимо, чтобы никто не узнал, кто она такая. Между тем только один человек на свете мог доказать, что Раймонда — дочь Фантомаса, и это был Жюв, завладевший ее документами, теми самыми документами, за которыми так давно охотился Фантомас.

Увы! Жюв не только сообщил суду об этих бумагах, но еще сказал, что они у него при себе, в бумажнике. Тогда Фантомас ринулся на полицейского и, рискуя быть тут же схваченным, вырвал у него из рук драгоценный бумажник. Драгоценный? Что ж, пусть Фантомас так и считает! Жюв ничуть не пожалел о похищенном бумажнике, ибо осмотрительность, недоверчивость, осторожность давно стали основными чертами его характера. Да, конечно, Фантомас выхватил у него из рук бумажник. Но документов Элен там не было!

Эти документы Жюв держал при себе в потайном кармане. Следовательно, похищение бумажника ничего не дало Фантомасу. Это уже было победой! Но была еще одна победа, предполагал Жюв. Он был почти уверен, что таинственный человек, стрелявший в Фантомаса в коридоре уголовного суда в тот момент, когда страшный бандит убил солдата муниципальной гвардии, чтобы отнять у него свою дочь, — этот человек был, несомненно, Фандор, чья отвага и дерзость помешали Фантомасу выполнить свой замысел. Безусловно, Фандор увел Элен и помог ей скрыться. И очень скоро, полагал Жюв, это предположение подтвердится.

Он предавался этим размышлениям, ожидая в кабинете генерального прокурора, пока тот примет решение по поводу сложного дела, которое началось и тут же мгновенно закончилось на заседании уголовного суда, как вдруг конторский служащий приоткрыл дверь и, увидев Жюва, сказал ему:

— Господин инспектор, тут вас спрашивают, в коридоре, это ваш приятель, журналист…

Жюв не дал ему договорить и выскочил в коридор.

— Ну что? — спросил он. — Куда ты ее дел? Что с ней?

Фандор поджал губы.

— Жюв, — тихо проговорил он, — она превзошла ловкостью и вас, и меня, и самого Фантомаса! Она не хотела попасть в руки отца, но она также не хотела, чтобы я ее спас… Да, конечно, я не дал Фантомасу встать у нее на пути, но в то же время я освободил дорогу для дочери Фантомаса! Жюв, что же нам теперь делать?

— А ты как думаешь, что нам делать, Фандор? — с многозначительной усмешкой ответил Жюв. — Прежде мы гонялись за одним противником, а теперь, возможно, у нас их двое. Как знать? Там будет видно!

ББК-84.4Фр

С89

Переводы с французского Г. Филатовой и Н. Фарфель

Вступительная статья доктора филологических наук профессора В. Балаханова

Редактор В. Назаров Художник Л. Яценко

© Г. Филатова, перевод, 1992 г.

© Н. Фарфель, перевод, 1992 г.

ISBN 5-7078-0138-3

© Л. Яценко, оформление, 1992 г.


Сувестр П., Аллен М.

С 89

Пустой гроб: Романы, —С.-П.: СП «СМАРТ», 1991. 638 с.

ISBN 5-7078-0138-3

Всемирную славу и популярность Пьеру Сувестру и Марселю Аллену принесла серия романов о таинственном Фантомасе. В книги «Ночной извозчик» и «Пустой гроб» вошли лучшие романы из известной серии.


ББК-84.4Фр


СУВЕСТР Пьер

АЛЛЕН Марсель

НОЧНОЙ ИЗВОЗЧИК

ПУСТОЙ ГРОБ


Технический редактор Г. В. Преснова

Корректор Н. Л. Тушенкова


Сдано в набор 9.10.91. Подписано к печати 21.08.92.

Формат 84X108 1/32. Бумага офсетная. Гарн. «Антиква».

Печать высокая. Усл. печ. л. 33,60. Уч. — изд. л. 35,06.

Тираж 200 000 экз. Зак. 1053.

СП «СМАРТ», 190000, Санкт-Петербург, Адмиралтейский пр., 8, при участии кооператива «Автограф» и фирмы «Сабо».

Отпечатано с готовых диапозитивов в ордена Трудового Красного знамени ГП «Техническая книга» Мининформпечати РФ. 198052, г. Санкт-Петербург, Измайловский пр., 29.


Оглавление

  • Глава 1 ДИРЕКТОР «ПАРИ-ГАЛЕРИ»
  • Глава 2 ПОХИЩЕНИЕ
  • Глава 3 ДВЕ ТАЙНЫ
  • Глава 4 ДЕВСТВЕННИЦА И ДЕВКА
  • Глава 5 ПОДПИСЬ ФАНТОМАСА
  • Глава 6 ТАИНСТВЕННЫЙ ОГОНЕК
  • Глава 7 УБИЙСТВО
  • Глава 8 ПАНИКА
  • Глава 9 ЕЩЕ ОДИН ТРУП!
  • Глава 10 ЮНГА С РЕЧНОЙ БАРЖИ
  • Глаза 11 НОЧНОЙ ИЗВОЗЧИК
  • Глава 12 КАТАСТРОФА
  • Глава 13 НЕЗНАКОМЕЦ С КУСКОМ СЫРОГО МЯСА
  • Глава 14 ОЖИВШИЕ ДОСПЕХИ
  • Глава 15 В ГЛУБИНЕ СКЛЕПА
  • Глава 16 МЕРТВЕЦ НА КОЗЛАХ
  • Глава 17 ДОМИНИК ЮССОН
  • Глава 18 ДОЧЬ ФАНТОМАСА
  • Глава 19 ДРАМА НА ДНЕ СЕНЫ
  • Глава 20 ОТ ПРИКЛЮЧЕНИЙ К ПРИКЛЮЧЕНИЯМ
  • Глава 21 ХИТРОУМНАЯ ЦВЕТОЧНИЦА
  • Глава 22 ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ
  • Глава 23 ЧАС УЖАСА
  • Глава 24 ПО ЗАКОНАМ ЛОГИКИ
  • Глава 25 ЕГО ЛЮБОВНИЦА И ЕГО ДОЧЬ
  • Глава 26 ВОРОВКА!
  • Глава 27 БЕЛОБРЮХИЙ
  • Глава 28 ОДИН — ИЛИ ДВОЕ?