КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Загадка Фестского диска и змеепоклонники [Мачей Кучиньский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Мачей Кучиньский
ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА
ЗМЕЕПОКЛОННИКИ

ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА

Диск из Феста на Крите, маленький, диаметром едва 14 сантиметров[1], глиняный кружок, с оттиснутым с обеих сторон сводом знаков, относится, как и рисованные кодексы мексиканских индейцев, к наиболее интригующим из когда-либо обнаруженных памятников прошлого.

Да, Диск сделан не из золота или драгоценных камней, а из обыкновенной глины — в этом он даже проще индейских книг, изготовленных из простой растительной бумаги или оленьей кожи. Но значение их — и Диска и кодексов, — похоже, гораздо значительнее для нашего понимания мира и прошлого человека, нежели сто гробниц Тутанхамона.

Почему? Потому что заполняющие музей экспонаты прошлого помогли нам лишь построить хронологию человеческой цивилизации и реконструировать какие-то подробности повседневной жизни человека, войн, завоеваний, имен владык и порядок их следования. Несоизмеримо больше сообщают Диск из Феста и кодексы Мексики. За сотни лет до возникновения науки и изобретения микроскопа в Европе они возвестили идеи о происхождении жизни и ее клеточной природе, а также о механизме наследования свойств благодаря генетической «записи».

Таким образом, эти памятники — подтверждение того, о чем мы уже давно подозревали и что так трудно было доказать четко и однозначно, поскольку это древнее знание являлось нам в виде отрывочных свидетельств, происхождение которых не всегда было ясным. Уже за тысячи лет до нас наши далекие предки обладали во многих областях объективными знаниями, сравнимыми с нашими, а то и превосходящими их если не в лабораторных подробностях, то, по крайней мере, в обобщающем своем смысле.

Из разных частей света, из бездн времени, как далекое эхо, доходила до нас весть из Ура и Халдеи о шарообразности Земли, из Садома и Индии о ядерных взрывах и ракетных двигателях летательных машин, из Египта об электрических устройствах, из Британии о каменных астрономических компьютерах; с Юкатана о календарях не менее точных, чем наши, из Турции о свободной ото льда Антарктиде и вновь из Индии о физическом вакууме, который, как мы обнаружили теперь, есть конечная сущность материального бытия, и так далее…

И вот появляется еще одно, неизвестное дотоле, уже не отрывочное, а целое сообщение о действительно сложном и всеобъемлющем древнем знании. На этот раз — по биологии. Его суть отображена на Диске из Феста и в кодексах Мексики. Но фрагменты его, отдельные подробности запечатлены также на скалах и в пещерах, на кожах и керамике, на стенах и металлопластике всего этого ушедшего в небытие древнего мира: от Перу, Мексики и Калифорнии — через Скандинавию — до островов Средиземного моря, Египта, Месопотамии и древней цветущей Сахары.

Сообщение это повторяемое, проверяемое, датированное и подлинное вне всякого сомнения. Увы, оно не упоминается в научных трудах, ибо касается таких проблем, которых наши пращуры «не должны были знать», или якобы есть следствие «случайных совпадений». Однако содержание Диска и кодексов однозначно говорит о том, что случайность здесь ни при чем, а знание было истинным. Мы все более верим, что в том, ушедшем мире, возможно, свыше 11 тысяч лет назад, был какой — то источник знания, обладавшего научной точностью и распространившегося на обширные пространства.

Что отсюда следует? Выводы разнообразные и ошеломляющие. Но все по порядку! Если окажется, что так называемые примитивные народы через своих посвященных — колдунов и шаманов — могли познавать то, что наши ученые смогли выяснить, только создав микроскоп, то это станет подтверждением невероятных, сегодня исчезнувших свойств человека. Это должно заставить нас обратить внимание на исторически меняющееся состояние сознания и возможность «ненаучного» познания, не менее эффективного, чем современное научное исследование.

Но если обнаружится, что дело обстояло иначе и биологические знания оставили нам пришельцы из космоса, научив наших предков, живших в шалашах и пещерах, кое-чему, то это станет поводом к пересмотру нашего взгляда на разумную жизнь во Вселенной. Мы уже не будем одиноки, ожидая следующего «пришествия».

А если не подтвердится ни первое, ни второе — придется поискать в забытом ныне мире такую цивилизацию, которая была способна развить науку.

Биологические сведения, отображенные на Диске из Феста, в кодексах и на многочисленных памятниках древнего мира, представляются мне особо веским доводом в пользу существования Атлантиды, обширной островной страны, которая 11 тысяч лет назад связывала Старый и Новый Свет. Страна высокой цивилизации и культуры, она посылала свои корабли на восток и на запад, колонизовала целые побережья, обогащала населяющие их менее развитые народы своими идеями, знаниями и искусством.

Содержание Диска — на что указывает многое — можно считать первым известным нам сообщением, зафиксированным на острове, погрузившемся в океан. Прежде чем верно оценивая говорить об этом, следует ознакомиться с языком биологических символов американских индейцев, который послужит нам ключом в прочтении надписей на критском Диске из Феста. А они воистину могут повергнуть в изумление современного биолога.

Биологические знания, о которых пойдет речь[2], так шокирующе невероятны, так, по общепринятым понятиям, опережают свою эпоху, что, несмотря на их очевидность, с ними психологически трудно согласиться. Поэтому до изложения их сути я хотел бы показать, что они отнюдь не являются чем-то обособленным, исключительным и появились на той же почве, что и другие ранние достижения человечества. К сожалению, картина далекого прошлого, когда еще не было ни письменности, ни истории, ни науки — картина, которую нам рисуют археологи, не вполне соответствует истине. Она составлена из множества старательно выисканных предметов — каменных орудий, костяного оружия, керамических черепков, свидетельствующих, в общем, о низком, по нынешним оценкам, уровне жизни. Да ведь в том и ошибка наших археологов, что, интерпретируя предысторию человечества, они меряют ее теперешними мерками. Сегодня, обнаружив в лесах Новой Гвинеи племя, использующее кремневые рубила, мы не склонны думать, что оно достигло такого уровня знания о мире и человеке, которое обладает какими-то научными достоинствами. Еще меньше мы ожидаем, что оно может обладать какими-то изобретениями или умениями, превышающими все, что создала в этом роде современная техника. Это так, но это нельзя механически относить к эпохам, удаленным от нас на 6–8 тысяч лет.

Было что-то такое в том давнем мире, еще до Греции, Египта, Ура и Вавилона, до Индии, Китая, до культуры ольмеков и майя, чего археология не смогла уловить. Что-то, что почтенные собиратели костяных крючков и кремневых ножей упрощают, игнорируют, замалчивают подчас только ради того, чтобы не «исказить» тщательно выписанную картину существования примитивных, полуоседлых, полуохотничьих племен.

Но что значат все эти кремни в музеях мира по сравнению с рисунками в пещерах Ласко и Альтамиры (рис. 1)? Вот что прямо говорит о том, кем действительно были тогда люди!

Здесь, сокрытые во мраке пещер, живут — я это утверждаю — великие и вдохновенные произведения. В них чувствуется и дух, и сила, и настоящая жизнь; есть в них даже некая магическая мощь и та высокая выразительность, какой достигли в своем искусстве лишь несколько европейских художников. Разве это недостаточный повод, чтобы при всем уважении к научным исследованиям попытаться выработать собственный взгляд на доисторических людей?

Ну а от более близких к нам времен дошли до нас такие предметы, а также самобытные памятники такого масштаба, что уже бесспорно, что мир наших пращуров не был культурной пустыней, что они могли гордиться достижениями, сопоставимыми с нашими, хотя и шли к нам по совсем иным путям, а еще владели они и тем, о чем мы пока только мечтаем…

ОСКОЛКИ ТАЙНЫ

Прямым подтверждением того, что история цивилизации все еще покрыта темными пятнами, являются навигационные карты, на которых изображены кое-какие участки Америки до их «открытия».

В 1507 году Мартин Вальдзеемюллер издал в Германии, в Радольфцелле, карту, на которой впервые появилось название «Америка». Карта демонстрирует ту часть побережья Бразилии (с названиями рек на португальском языке), до которой Колумб не добрался даже во время своей четвертой экспедиции, закончившейся, как известно, в 1504 году (рис. 2). Первым эту часть побережья увидел Магеллан только в 1519 году.

Есть и другая удивительная карта — Вальдзеемюллера, датированная 1513 годом и озаглавленная «tabula terrae novae» (рис. 3). Изданная в Страсбурге и снабженная градусами географической широты, она изображает ту же часть побережья — и опять-таки за шесть лет до появления там первого европейца, Магеллана!

И еще одна сенсационная карта составлена в 1510 году молодым швейцарским ученым Генрихом Лорисом по прозвищу Глареанус (Henrich Loris, Glareanus). Из латинского текста, которым автор сопроводил свою работу, прямо следует, что он опирался на какую-то оригинальную карту, в свою очередь имевшую источником данные времен Клавдия Птолемея, александрийского астронома II века. Эта карта показывает всю Южную Америку и оба ее побережья, восточное и западное, а также ее южный мыс. Так ведь это прямо говорит о том, что континент обогнули задолго до Магеллана!

На этой карте показаны также Карибы и часть Северной Америки, которая, как считают, к 1510 году еще не была открыта. К западному побережью ее первым добрался Васко Нуньес Бальбоа именно в 1510 году. Карта, конечно, содержит названия и подробности, позг имствованные у Колумба; есть на ней также Исландия и Гренландия. Однако самое удивительное то, что правильно воспроизведен контур Южной Америки вместе с мысом Горн, а мимо него Магеллан проплыл только десять лет спустя, в 1520 году…

И наконец, лучше других известная карта турецкого адмирала Пири Рейса (рис. 4). На ней стоит дата: 1513 год, и в действительности она представляет собою лишь фрагменты карты, оторванные от больших листов. Особенностью кусков этой карты, как и описанных выше, является указание на них больших участков побережья Америки, которых ни Колумб, ни его люди не видели ни в одном из своих путешествий, а Магеллан в тех местах побывал лишь через 6 лет.

Турецкий историк профессор Афенинан (Afeninan) в книге «The Oldest тар of America» утверждает, что будто Рейс владел картой Колумба, на которой Америка была обозначена еще до ее «открытия». Сын Колумба, Фердинанд, в книге «Жизнь адмирала Христофора Колумба» прямо пишет, что отец точно знал: по другую сторону Атлантики находится континент, и притом отнюдь не «индийский»!

На карте Рейса правильно показано расстояние между Африкой и Америкой, но другие подробности уже не столь точны. Она представляет собою компиляцию, о чем свидетельствует «потеря» нескольких отрезков побережий общей протяженностью около 30 градусов, а также неверное ориентирование некоторых других участков по отношению к северу. Но это как раз придает карте ценность, поскольку свидетельствует о значительно более ранних источниках, из которых адмирал черпал сведения.

На фрагменте к северу от Гаити вообще полный кавардак, — например, мексиканский полуостров Юкатан превратился в остров. Линии побережий правильно воспроизведены от устья Амазонки до Ла-Платы (если не считать недостающего здесь участка). Однако на юге исчез пролив Дрейка, а побережье продлено до самой Антарктиды, контур которой представляет собою очень условное воспроизведение границы материкового льда.

Эта карта отнюдь не свидетельствует о том — как утверждают некоторые маниакальные приверженцы «приверженцев», — что она якобы представляет собою проекцию, выполненную из космоса или летательного аппарата и изображает Антарктиду еще свободной ото льда и соединенной с Огненной Землей. Такое утверждение может вызвать только улыбку у каждого, кто потрудится сравнить эту карту с любой современной. Ее неточность на уровне других карт того времени, она не содержит никаких подробностей внутри континентов. Отсутствие пролива Дрейка — еще одна ее ошибка, проистекающая из неверного соединения исходных карт. Непрерывная линия на юге может, конечно, означать границу материкового льда, но может быть и плодом фантазии картографа, у которого не хватило точных данных, кроме тех, которые он черпал из сообщений мореплавателей.

Подготовясь таким образом, мы можем сказать, что и то, что изображено правильно, достаточно сенсационно. Карта 1513 года показывает отрезки побережья, еще не открытые к гому времени, и подталкивает нас к мысли поискать неизвестных нам путешественников, которые до Колумба свободно передвигались по Атлантике. Северную Америку до Колумба открыли викинги. А кто — еще до них — открыл Южную Америку и Антарктиду?..

Нам неизвестны флоты, способные на подобное в те исторические времена, — такое оказалось не под силу и могущественным морским державам Испании и Португалии, а до них египетским и финикийским флотам, — стало быть, придется поискать их в более удаленное от нас время. И это были несомненно не одиночные плавания, как путешествия Магеллана. Чтобы вычертить тысячи километров побережий и устья множества рек, необходимы тысячи измерений, произведенных в ходе десятков к этим местам плаваний.

Кто-то в незапамятные времена бороздил Атлантику и открыл Новый Свет еще раньше, чем до Северной Америки добрались викинги.

Относительно сказанного можно предложить несколько гипотез. Очень серьезным доводом в пользу древнейших путешествий можно считать упомянутую выше вскользь миграцию ольмеков из иберийско-африканского региона на побережье Мексиканского залива еще 4 тысячи лет назад. Не исключено, что именно в том периоде следует искать наших таинственных мореплавателей.

Другое открытие, связанное уже не только с навигацией, сделано в 1900 году у побережья греческого островка Андикитира в Средиземном море. Ловцы губок обнаружили на глубине шестидесяти метров останки корабля, затонувшего около 65 года н. э. Из него извлекли кроме многочисленных амфор и статуй из бронзы и мрамора еще и обросший ракушками металлический прибор. Когда его очистили — установили, что механизм состоит из сорока зубчатых колес, нескольких шкал и снабжен регулировочными рычажками и передачами.

Сейчас он хранится в Археологическом музее в Афинах.

Лишь в 1959 году доктор Прайс (Price), ученый из Кембриджа, открыл, что этот прибор представляет собою действующую модель Солнечной системы, воспроизводящую взаимные движения Солнца, Земли, Луны и других планет, что соответствует теории Коперника, однако, выходит, известной по меньшей мере за 1500 лет до него.

Вызывает недоумение и удивительно точное изготовление шестеренок. Они выполнены из металла с точностью до одной десятой миллиметра — таково непременное условие работы этого механизма. При большом количестве передач малейшая ошибка увеличивала бы в десятки раз, а мельчайшая неправильность какого-нибудь колесика вообще сделала бы прибор непригодным. Но ведь нам ничего не известно о прецизионной обработке металла в те времена и о существовании юстировочных винтов и логарифмических линеек, обеспечивающих столь точные измерения! Считается, что первый часовой механизм был изобретен в Китае в 724 году, а в Европе — около 1000 года Гебертом из Орильяка. Находка на дне моря неизвестно какой эпохи свидетельствует о том, что наши представления об истории астрономии и механики отнюдь не полные. И в этих областях знаний и техники мы недооцениваем неведомых наших предшественников.

Те же вопросы вызывает так называемый манускрипт Войнича, оригинал которого состоял из 272 страниц, однако 26 из них уже недоставало, когда в 1912 году на него натолкнулся нью-йоркский антиквар Уилфрид У. Войнич, роясь в библиотеке одного дворца поблизости от Рима. В 1962 году рукопись была за 100 000 долларов выставлена на аукционе в Нью-Йорке. Знатоки, исследовав бумагу — разновидность пергамента, — состав чернил, характер письма, стиль рисунков и другие особенности, пришли к заключению, что манускрипт был написан около 1500 года.

Увы, его содержание зашифровано и лишь на последней странице — строка на латыни, переводимая так: «Ты раскрыл предо мной многие врата».

Все попытки расшифровать код текста, предпринятые военными экспертами из Вашингтона, людьми очень умелыми в прочтении немецких и японских военных шифровок, окончились ничем. Рукопись не прочтена до сих пор. Однако кроме текста она содержит многочисленные рисунки и схемы. Вот они и оказались одной из тех загадок прошлого, о которых мы говорим.

На некоторых рисунках изображены в разрезе листья и корни растений — с клеточной тканью! Шестнадцать из них относится к европейским видам. Удивительно то, что эти рисунки невозможно было выполнить без микроскопа, а он был изобретен, и в весьма примитивном еще виде, только в 1590 году голландцем Ван Янсеном. И только после усовершенствования его частей А. Левенгуком после 1677 года он мог давать увеличение в 300 раз.

Как мы увидим в следующей главе, в манускриптах, выполненных индейцами Мексики по другую сторону Атлантического океана примерно в то же время — до 1250 года, — отображены клеточные структуры, которые можно увидеть при увеличении их, по крайней мере, в 1000 раз…

В манускрипте Войнича есть рисунок спиральной туманности, напоминающей туманности Андромеды, которая невооруженному глазу представляется всего лишь светлой точечкой. Для обнаружения ее спирального строения необходим сильный телескоп, а такие, как известно, появились между 1600 и 1609 годами, сконструированные в Голландии Ван Янсеном и в Италии — Галилеем.

Немецкий инженер и археолог Вильгельм Кёниг, работавший перед самым началом Второй мировой войны в Ираке, сделал открытие особого рода. Во время раскопок вблизи Багдада он случайно обнаружил древнее поселение партов. В нем в одном месте были найдены глиняные сосуды в виде горшочков. Когда их извлекли и поставили в ряд, Кёниг, осмотрев их, пришел к мысли, что это может быть батареей электрических элементов.

В каждом сосуде был помещен свернутый цилиндром кусочек медной пластинки, охватывающей железный стержень. Этот медный цилиндр был облужен свинцово-цинковым сплавом в соотношении элементов 60: 40, а его дно закрывал медный кружок. Стержень, игравший, по мнению Кёнига, роль электрода, удерживался в вертикальном положении асфальтовой пробкой. Та же битумная масса служила изолятором. Достаточно было заполнить цилиндр электролитом, чтобы… После многих столетий в сосудах, естественно, не было и следа какой-либо жидкости. Находка вызвала интерес у специалистов. В лаборатории компании «Дженерал Электрик» в Питтсфельде, в Массачусетсе, изготовили точные копии «сосудов, хранящихся ныне в Национальном музее в Багдаде. Использовав в качестве электролита сульфат меди, получили от одного «сосуда» ток напряжением в 1,5 вольта. Последовательное соединение нескольких таких элементов позволяло суммировать напряжение.

До того как была сделана эта находка, считалось, что изобрел гальванический элемент Александр Вольта в 1800 году. Его конструкция немногим отличалась от неизвестного ему изобретения партов. Электроды Вольты были изготовлены из серебряного листа и цинка, а электролитом для них служила морская вода. Не исключено, что ее использовали и парты, опередившие, однако, Вольту, по меньшей мере на 1500 лет.

До сих пор неизвестно, на что шел полученный партами электрический ток. Служил ли он для освещения? Весьма сомнительно. Создание вакуумной или газонаполненной лампочки возможно только при очень развитой технике. На воздухе нити накаливания быстро перегорают. Однако не исключено, что тут мы сильно ошибаемся. Из множества источников мы знаем, что египетские жрецы использовали в храмах электрические эффекты. Кроме того, нам известны внутренние помещения египетских гробниц, в которых царит воистину тьма египетская, но стены их покрыты сложнейшими и красочными фресками. Чтобы их создать — требовалась не одна неделя работы при искусственном освещении. Если б этот свет давали масляные лампы или лучины — обыкновенное освещение в те времена, — то на стенах должна была бы осесть сажа. Однако, на удивление археологов, никаких ее следов ни на стенах, ни на потолках нет. Попутно скажу, что то же касается известных палеолитических рисунков в пещерах Франции и Испании, — таких, как в Ласко или Альтамире. Изображениями животных покрывались там стены и потолки просторных коридоров, лишенных дневного света, на протяжении многих лет. То, что не обнаружено следов лесов, легко объяснимо: их разобрали. Но на камнях и слое краски нет и признака копоти, а это уже совершенно непонятно. Долгое время горящие факелы или фитили должны были оставить явные ее следы. Очистка же от сажи сотен квадратных метров шероховатого камня — дело тогда невыполнимое. Загадка так заинтриговала французских ученых, что они провели специальные исследования, пытаясь обнаружить все, что могло осесть на камнях. И не нашли ничего, кроме естественных красителей. Это не меньшая загадка, чем происхождение самих изображений.

Если говорить о Древнем Египте, то Плутарх пишет, что во время посещения им египетского храма Аммона он видел «вечную лампу» и от жрецов узнал, что она горит непрерывно уже многие годы и ни ветер, ни вода не могут ее загасить.

Во вскрытой в 1401 году гробнице римлянина Палласа, сына Эвандера, нашли в изголовье саркофага лампу, горевшую «вечным огнем». Возможно, она горела бы и поныне, если б ее не разбили грабители. Святой Августин также описывает «вечную лампу», которую видел в храме Венеры. А византийский историк Кедринус (Cedrinus), живший в XI веке, упоминает о негаснущей лампе, горящей уже в течение 500 лет в Эдессе, в Сирии.

Знаменательно, что подобные сведения сохранились и в Америке. По словам полковника П. X. Фоусетта (P. Н. Fawcett), мандары, «белые индейцы» из Южной Америки, хранят память о предках, обитавших некогда «за океаном», в городах с никогда не гаснущим освещением. Неужели это из воспоминаний об Атлантиде? А может, от нее унаследовали этот свет народы по обеим сторонам Атлантического океана?

Нелишне будет привести еще один факт, не очень давний, известный по многим сообщениям путешественников, мореплавателей. И. Идрисс (I. Idriess) в книге «Dryms of Мег» (Сидней, 1962) сообщает, что всего несколько десятков лет назад островитяне в проливе Торреса владели Ьооуа — род круглых камней, излучавших яркий свет. Их украшали раковинами, зубами, перьями и волосами. Зеленовато-голубой свет, пронизывающий тьму ночи на значительном расстоянии, был абсолютной загадкой для белых, рассматривавших Ьооуа.

Этот краткий обзор изобретений минувших эпох, несомненно, свидетельствуете том, что какой — то период истории, не очень далекий, остается для нас в полной тени. Археологические следы его чрезвычайно скупы, устные сообщения о нем малопонятны. Лишь косвенные свидетельства говорят о культуре иного типа, нежели наша, с не меньшими, правда, единичными достижениями.

Несомненно, это была культура великая, влиявшая на народы, рассеянные по всей планете, и наверняка развившаяся не на технологических основах. Вот почему нам так трудно ее обнаружить. А ведь кроме описанных выше разрозненных следов она оставила доказательства масштабные, разбросанные по всему миру, прекрасно известные и — недооцененные. Они связаны с давно забытым непостижимым искусством передвигать на расстояние огромные тяжести.

МЕНГИРЫ, ДОЛМЕНЫ, КРОМЛЕХИ

Когда я впервые увидел доинкскую крепость Саксауаман, вздымающуюся высоко на каменной вершине над Куско; когда оказался у основания трех линий ступенчатых стен, сложенных из глыб размерами с дом, которые словно кубики лего были подогнаны одна к другой, — я понял, что передо мной тайна величайшая, в которой сокрыты такие колоссальные возможности человека, о которых мы сегодня можем только мечтать (рис. 5).


В поисках раскрытия этой тайны я прошел по различным странам и континентам и вскоре убедился, что обречен всего лишь на домыслы, пытаясь понять то необычайное, что знали наши забытые предки. Специальная археологическая литература не дает ни одного убедительного объяснения приемам того труда, размеры и необычность которого невозможно переоценить.

Но сначала — подробности. Стены Саксауамана, возведенные неизвестным народом, в седой древности, задолго до того, как здесь появились инки, сложены из тысяч каменных глыб весом от 2 до 7 тонн, которые можно было передвинуть примитивным способом: на катках из стволов деревьев или камней, а тянуть силою множества людей с помощью канатов из растительных волокон. Это задача вполне выполнимая, хотя каменоломня, удаленная от сооружения на километр, и лежит на 150 метров ниже стен. Однако есть здесь множество блоков весом от 20 до 60 и даже 150 тонн, поднять которые наверх этим способом просто невозможно. Своим весом они сначала вдавили бы катки в дерн, а потом измочалили бы их на неровностях каменного ложа.

Невыполнимо это и по той причине, что тянуть такую махину должны были бы примерно три с половиной тысячи человек — в расчете по сорок килограмм на каждого, что тоже вовсе не мало, — а на практике невозможно сделать синхронной работу такой массы людей: этот споткнулся, тот плохо ухватился за веревку, третьему необходимо передохнуть, четвертый только прикидывается, что работает… приставленные по четыреста сорок человек к каждому из восьми канатов в полутора метрах друг от друга, они заняли бы поле протяженностью семьсот метров. В Саксауамане перед стенами вообще нет такого пространства! А если б и было, то ведь еще надо поднять камень на возводимую стену. Как смогут его толкать вверх три с половиной тысячи человек? Как поставить его вертикально? Как, подняв на два метра, вставить на нужное место в стене? Как, наконец, проделывать то же самое с десятками других, не на многим более легких камней? И главное, зачем все это, коли стена из однотонных камней ничуть не хуже защищает от нападения копейщиков, лучников и пращников, нежели из десяти-или стотонных? Не проще ли было раскалывать камни на части поменьше, транспортировать и укладывать их на стены самым обыкновенным образом?

И еще одно существенное замечание: собрать для работы в каменоломнях, для транспортировки камня, возведения стен и снабжать пищей, водой и топливом по меньшей мере 10 тысяч мужчин и множество женщин было в те времена делом не менее проблематичным. Окружающие горы, гиганты Анды, и сегодня-то мало заселены, если не считать города Куско, который возник здесь через сотни лет после возведения этих циклопических стен. Там и сям, на склонах и в глубоких долинах притулилось несколько домиков, слепленных из камней и глины. Получается, что все мужчины древнего Перу должны были там работать…

Все это весьма и весьма сомнительно, поэтому стоит, и не без оснований, предположить, что те строители смотрели на свой труд совершенно иными глазами. То, что мы воспринимаем как предел человеческих усилий — для них таковым не был!

В действительности самые крупные камни отбирались ими умышленно — понял я это там!.. Но только спустя годы, после долгих путешествий смог ответить себе — почему…

Стоунхендж в Англии, возможно, самый известный мегалитический памятник в мире (рис. 6). Совершенно не похожий на перуанские стены. Однако, стоя в тени его семиметровых камней-гигантов, я не сомневался, что породили его тот же самый дух, та же самая потребность и то же самое знание.

Самые древние работы велись здесь примерно в 1900 году до н. э. Тогда был вырыт кольцевой ров и обрамлен двумя валами. Около 1750 года до н. э. начался второй этап строительства, предпринятый уже другим племенем или племенами. Двумя концентрическими окружностями установили не менее 82 долеритовых блоков из зеленовато-голубого крупнозернистого камня весом по 5 тонн каждый. Их переместили сюда с гор Пресцелли в Уэльсе на расстояние 384 километра, из них около 40 — по суше. Были использованы, как полагают, плоты и деревянные сани, двигавшиеся по каткам из стволов деревьев. Опыт, проведенный в 1954 году, показал, что 32 молодых, сильных мужчины могут передвигать камень весом в 1600 килограммов вверх по грунту склона с наклоном четыре градуса. Значит, для перемещения одной тонны потребуется человек шестнадцать, способных преодолевать полтора километра в день. Подсчитано, что все работы, в том числе вспомогательные, требовали затраты 200 тысяч человеко-часов.

Примерно в 1500 году до н. э. начался третий период строительства. Оно шло под некоторым влиянием культуры Средиземноморья вследствие оживленных торговых контактов с Мальтой. Был создан кромлех в виде подковы из трилитов — двух вертикально стоящих камней, накрытых третьим, линтелем, — а также из окружающего «подкову» кольца вертикальных столбов, накрытых непрерывным рядом балок-линтелей. Камни соединялись замком, для чего делали гнезда в одном камне и выступ в другом. Стоявший вне круга камень играл роль «визира» для определения места на горизонте, где всходит солнце в самый долгий летний день. Трилиты в «подкове» имеют высоту вместе с линтелями от 5,4 до 7,2 метра и в среднем весят по 45 тонн, а самый тяжелый 50 тонн. Камни круга — высотой 5,4 метра, при ширине 2,1 и толщине 1,05 метра. Их вес — по 25 тонн, линтели весят примерно по 7 тонн. Камень доставляли теперь из места, отстоящего на 32 километра. Нужны были монолитные глыбы из песчаника. Их не привелось добывать в скальном массиве: они лежали свободно, их надо было только обработать. Для передвижения одной глыбы требовалось 800 человек и 200 помощников, перекладывавших катки, вырубавших кустарник и направлявших сани. В общем, тысяча человек должны были здесь работать на протяжении семи лет. Неимоверного труда требовала обработка глыб каменными молотами. Им придавали нужне линии и сечение блоков, так что смотрящий снизу видел четкие вертикали и округлости. Огромных усилий потребовала вырубка сотен древесных стволов и возведение лесов для установки блоков и подъема линтелей на семиметровую высоту. Затем, еще плетение сотен метров толстых веревок, и обеспечение пищей, одеждой, орудиями, и планирование работ, и организация самих групп работников, наконец надзор за точностью исполнения замысла, поскольку строили в своем роде астрономический прибор — для вычислений, в частности, сроков затмений Солнца и Луны.

В итоге объем всех работ составил 1 300 000 человеко-часов. Если допустить, что каждый день трудились бы 1000 человек, то на все это дело теоретически потребовалось бы четыре года непрерывной работы…

Все население Англии не превышало тогда 300 000 человек. Это были полуоседлые, полупастушеские племена, разбросанные по обширной территории. Мужчин в расцвете сил было не больше 70 000, а значит, реально каждый седьмой из всего островного населения был занят на строительстве. Это совершенно невероятно. А ведь Англия прямо усеяна подобными объектами, возведенными из огромных глыб, а еще — гигантскими курганами, надгробиями из мегалитов, мегарельефами лошадей наизвестняковых склонах… Всетов 26 километрах от Сюунхенджа установлено 100 камней весом по 20–40 тонн! (рис. 7) Кто же мог заниматься всем этим тогда, если для того, чтобы только выжить— охотиться, ловить рыбу, собирать, заниматься примитивным земледелием, добывая пишу и одежду, — требовалось гораздо больше времени, чем сейчас. Не было ни хранилищ, ни ледников. Значительную часть пищи приходилось добывать чуть ли не ежедневно.

Все это заставляет усомниться в возможности перемещения монолитов описанным способом. Да и, в конце-то концов, блоки можно было составлять из нескольких глыб поменьше и полегче! Почему же выбрали самые большие из всех, какие только удалось отыскать? Я считаю — потому, что был открыт метод, позволявший переносить их легко, без принуждения тысяч людей к каторжной работе. Вероятно, это посланцы с Мальты принесли великий секрет и — не исключено — научили местные племена чему-то такому, что обладало всеми признаками сверхъестественного действия, свидетельствуя о сокрытых, магических силах, послушных человеку. Археологи уже почти согласились с тем, что Стоунхендж возник под влиянием эмиссаров из района Средиземного моря. Но они считают, что те прибыли сюда как миссионеры какой — то религии или тайного учения, которое якобы так взбудоражило островитян, что они сломя голову кинулись передвигать монолиты.

Не думаю, что было так. Ну какие слова заставили бы целый народ на долгие годы заняться переносом каменных глыб ради какой — то отвлеченной цели? И это в то сугубо практическое, требовательное, жестокое время? Нет, это более чем сомнительно. Поэтому я все-таки считаю, что Стоунхендж построили необычайным, «сверхъестественным» способом, который сам по себе потряс островитян, открыв им существование тайных сил, управляющих миром и милостивых к людям. Только такое «откровение» с далекой Мальты могло возбудить их сознание и подвигнуть на небывалое, великое дело.

Перенесемся за Ла-Манш, во французскую Бретань. Здесь, в районе Карнака, расположен самый большой в мире «мегалитический парк»: в нем свыше 3 тысяч вертикально стоящих камней, многочисленные каменные круги и могильные курганы. Считается, что здесь размещены самые древние каменные объекты, выполненные людьми, — например, погребальная камера, которой шесть тысяч семьсот лет.

Четыре отдельные вереницы менгиров — вертикально установленных камней — растянулись на 8 километров, пересекая сосновые лесочки и вересковые заросли. Когда стоишь между ними, глядя вдоль их шеренг, то кажется, будто это какая-то окаменевшая армия, застывшая на марше. У местных жителей бытует предание о том, что это римские легионеры, заклинаниями их предков превращенные в камень; в рождественскую ночь они оживают и спускаются к реке испить воды. Сегодня жители Бретани ничего не знают о чудесных событиях, разыгравшихся здесь, когда их далекие предки возводили эти каменные ряды.

Сотни менгиров весят по 12–15 тонн при высоте 3,7 метра. Самые высокие достигают 7 метров и весят до 50 тонн. А самый большой среди них — менгир, именуемый Эль Гра — Волшебный камень, который стерег могильный курган неподалеку от Локкарьяквера. Землетрясение 1722 года повалило этот колосс высотой 20 метров, и он рухнул, треснув на четыре части. По французским археологическим источникам, его вес составлял 360 тонн!

Вот и Эль Гра является веским доводом в пользу нашего предположения относительно особого способа перенесения громадных камней. Его двигали из места, удаленного по меньшей мере на километр. Это была бы явно непосильная работа для людей в ту пору. Как мы уже знаем по Стоунхенджу, если на одну тонну приходилось 46 человек, значит, здесь их потребовалось бы 5 тысяч. Невозможно разместить и содержать такую армию, невозможно и скоординировать в деле движения всех. Одни только веревки весили бы столько, что их трудно было бы поднять. Не выдержали бы никакие полозья и катки, а установить этот гигант в вертикальное положение с применением деревянных лесов вообще — это совершенно ясно — невозможно. А чтобы сосредоточить на многие месяцы в одном месте тысячи людей — потребовалось бы собирать их с половины территории той Франции, что тоже нереально.

Нет, камень был перенесен и установлен иным способом.


И наконец, тяжелейшее из тяжелейшего: мегалиты, из которых возведена знаменитая Баальбекская платформа, или терраса, в Ливане, созданная в скалистом районе на высоте 1150 метров над уровнем моря (рис. 8).

Впервые Баальбек упоминается в ассирийских источниках в 804 году до н. э. Сегодня мы видим там руины греческих и римских храмов, возведенных на каменной платформе, созданной в незапамятные времена неизвестно кем и как.

Но платформа существует, ее можно измерить и вычислить ее вес. В кладку одной из ее сторон входят три более чем 20-метровых блока, весом каждый выше 1 тысячи тонн. Каменоломня, в которой их вырубили, — в 400 метрах от платформы, у подножия возвышенности. А там лежит четвертый блок, вырубленный из монолита в форме неправильной призмы и известный под названием Камень Юга, или Миди (рис. 9). Его длина 21,72 метра, сечение с одного конца 4,25x4,35 метра, а с другого — поменее. Вес — нетрудно подсчитать — около полутора тысяч тонн.

Любители древностей и археологи, взглянув на этот блок-гигант, отринут всякую мысль о том, что люди способны передвинуть его вручную. Это исключено! Поднять блок в полторы тысячи тонн по неровному и крутому склону невозможно и сегодня без прокладки железобетонного пути и применения системы гидравлических подъемников. На склоне в Баальбеке нет и следа от работ такого масштаба.

Мегалитические постройки высятся и вдоль южных берегов Средиземного моря. Есть они и в Израиле, Сирии, Иране, в Индии и Пакистане. Есть в Скандинавии, Северной Германии и Испании.

Теперь обратим немного более внимания на Египет. Пирамиды возводили из блоков весом от 1 до 15 тонн. Великая пирамида в Гизе состоит из 2 миллионов 300 тысяч обработанных гранитных блоков, вздымается на высоту 146 метров, а некогда была облицована еще 10-тонными полированными блоками из белого известняка.

Чтобы поддержать иную точку зрения на возможность выполнения такой работы, проделаем несложные вычисления. Прочтенные археологами египетские источники сообщают, что строительство пирамиды продолжалось 20 лет. Итак, за дело:

365 дней х 20 лет = 7300 дней;

2 300 000 блоков: 7300 (дней) = 315 блоков в день;

315 блоков: 12 (часов) = 26,25 блока в час;

60 минут (то есть 1 час): 26,25 (блока в час) = 2,28 минуты на 1 блок.

Выходит, один блок укладывали каждые 2,3 минуты по 12 часов в день на протяжении 20 лет! Это невозможно. Так можно складывать кубики, ну, кирпичи, но никак не 4- и 10-тонные гранитные блоки.

Сохранились египетские рисунки, показывающие транспортировку этих блоков по горизонтали на влекомых множеством людей санях по грунту, который поливали водой или маслом. Да, такое возможно, но на просторной, ровной местности. Другое дело — наклонная платформа и ограниченная поверхность пирамиды. Возведение четырех пандусов с четырех сторон пирамиды надо сразу же исключить. Насыпать миллионы тонн земли — на одно это ушла бы половина всех лет строительства.

Ну, ладно, пусть будет пандус длиной около 800 метров и наклоном в 4 градуса. Но такой пандус был бы слишком узким местом для такого строительства — блоки пришлось бы двигать гуськом, один за другим. Попытаемся, однако, подсчитать. Опять же по Стоунхенджу мы помним, что втаскивать 1 тонну по наклону в 4 градуса могут 16 человек. Значит, при среднем весе блока 4 тонны, на подъем его потребуется 64 человека и 3 каната: по 21 человеку на каждый.

Итак:

1,5 метра (примерный интервал между людьми) х 21 (человек) = примерно 30 метров;

Длина саней — 2 метра интервал сани — люди — 2 метра интервал между группами людей — 6 метров всего на один блок — 40 метров

В подходящих условиях — в пустыне, например, — одним махом можно было бы переместить такой груз на 40 метров за 2,3 минуты. Но для того, чтобы преодолеть наклонный 800-метровый пандус, требуются остановки. А потом, уже на пирамиде, особенно когда ее стороны сократятся с 240 метров до 50, передвижение таких сорокаметровых верениц вообще было бы невозможно. Да и на всех площадках возводимой пирамиды перемещение блока вблизи края невообразимо, разве если люди не взлетали в воздух.

Положим, применяли другой способ. Блок перемещали с саней на катки и толкали к назначенному месту; там убирали катки, приподнимая блок «домкратами» из жердей, а потом плотно подгоняли его к другому блоку, проверяя, соответствует ли наклон боковой плоскости пирамиды 51,5 градуса и точно ли выдержана ориентация относительно сторон света. И все это за неполные 2,5 минуты?! А если блок весит 10 или 15 тонн? А как быть с сооружением камеры для саркофага, ее потолка, наклонных ходов, коридоров, вентиляционных каналов? И все это в 2,5-минутном ритме в течение 20 лет?..

Вывод может быть только один: если все верно относительно срока строительства пирамиды, ее размеров, веса и количества гранитных блоков, то придется согласиться, что строители применяли совершенно неведомый нам, более того — не вообразимый для нас способ укладки блоков.

И сегодня такой ритм не выдержать, даже если поставлять блоки флотилией вертолетов-кранов, подлетающих к пирамиде один за другим с подвешенными на них блоками. Покинем Египет и перенесемся в Новый Свет. Идея пирамиды преодолела Атлантику и распространилась по всей Центральной Америке. В одной только Мексике их 100 тысяч — огромных, больших и маленьких. Однако в большинстве случаев они созданы насыпью камней. Вообще самые крупные камни, какие мне довелось видеть в святилищах и дворцах, не превышают весом 10 тонн. Зато на побережье Мексиканского залива я созерцал вытесанные ольмеками гигантские головы диаметром 3 метра и весом 18 тонн. Их перемещали сюда многие километры.

В Сильюстани, в Перу, я увидел, как два кольца огромных менгиров образуют комплекс, во многом подобный Стоунхенджу (рис. 10).

И наконец, остров Пасхи. Его длина — 22,5 километра, и по всему периметру его некогда стояло 886 статуй mоаi весом по 15 тонн каждая, вынесенных из одной каменоломни, где их вытесывали из вулканического камня каменными топориками (рис. 11). Сотни статуй были перенесены на расстояние в 7, 10, 15 или 20 километров, целыми соединениями, по меньшей мере в 250–300 человек. Если в среднем путь для одной статуи составлял 10 километров, то в общей сложности вместе все они преодолели 8860 километров. Если люди передвигались по одному километру в день — на все эти километры ушло 8860 дней, то есть 24 года! И это еще при условии, что передвижение было идеально организованным и непрерывным.

Можно и согласиться, что всеэто грандиозное дело было совершено исключительно мускульной силой людей и заняло, быть может, даже не 24 года, а 50 или 100 лет — установить этого не удалось. Но вот вопрос: к чему столь неимоверные усилия? Какая цель могла оправдать их — привлечение к работам всего населения острова в течение одного или даже двух поколений? А может, вместо усилий была только чудесная, магическая демонстрация мощи? Ответ на эти вопросы, по-видимому, следует искать там, откуда островитяне приплыли: на островах Тихого океана, где подобные вертикальные каменные столбообразные фигуры стоят с незапамятных времен.

Тут нельзя обойти молчанием утверждение туземцев. Они сообщали и первым мореходам и, посмеиваясь над экспериментом Хейердала, использовавшего для перемещения статуй катки, до сих пор говорят, что все они из каменоломни «пришли своим ходом».

Уже беглый обзор этих древних памятников наводит на мысль, что существовало какое-то сокровенное согласие между их строителями или общий для всех источник очень сильного воодушевления. И затем, где бы ни устанавливали эти «камни», их обрабатывали каменными молотами или топорами, хотя обыкновенно тогда уже давно были в ходу более производительные бронзовые или железные орудия. Поразительна и схожесть орнаментов, выбитых на мегалитах. По сути это все спирали — извечный у людей символ созидательной праэнергии Вселенной.

Поразительно, однако, что столько разных народов несколько тысяч лет тому назад испытывало общую всепоглощающую страсть к перемещению великих тяжестей. И было это навязчивое устремление чертовски заразительным, если распространилось на такие обширные — и за океаном! — пространства. Можно подумать, что везде, где тогда жили люди, их основным делом вдруг стало вырубание из скал и перемещение гигантских блоков для возведения несокрушимых памятников. И дело это явно превышало их возможности, тянулось годы, отвлекало от жизненно важных занятий, истощало силы целых сообществ. Были ли для всего этого достаточные мотивы?

А может, все выглядело совсем иначе? Может, передвижение этих глыб было столь легким и одновременно столь поражающим сознание занятием, и так много говорило воображению, и так возбуждало чувство и мысль, что тот, кто хоть раз увидел это и участвовал в этом, уже не мог остановиться?..

Тяжелый камень всегда был тяжелым, так что если вдруг появился способ лишить его веса, это должно было подействовать как гром средь ясного неба, это должно было восприниматься как проявление божественной силы, к которой человек получил доступ. Поэтому камни не разбрасывали где попало и как попало, лишь бы только потешиться неожиданно обретенной особой силой, но из них возводили храмы, святилища и астрономические сооружения, чтобы воздать должное откровению и чтить потом в этих местах тайны природы.

Короче говоря, мегалитические культуры могли возникать потому, что люди открыли способ переноса тяжестей, не используя мускулы и механизмы. Ведь только так можно объяснить этот феномен. А происхождение его — на Мальте. На этом острове самые древние, построенные в наиболее первобытной форме мегалитические сооружения.

За три тысячи лет до нашей эры остров был центром развитой культуры. В бесчисленных святилищах обретались прорицатели, — оракулы, совета у которых просили даже египтяне. И сейчас там можно увидеть множество гигантских камней — древних надгробий и менгиров. У многочисленных подземных камер и коридоров, облицованных многометровыми камнями, столь замечательная, намеренно достигнутая акустика, что и тихий шепот в одном месте слышен в самых удаленных уголках. Здесь, на Мальте, камни стали покрывать изображениями спиралей, обозначавших священную энергию, непрерывно порождающую жизнь.

То было время интенсивного мореплавания, и не только по Средиземному морю, но и за пределами Геракловых столпов. Корабли вдоль атлантических берегов Испании и Франции добирались до Англии и Ирландии. Мегалитическая «лихорадка» охватила более примитивные, чем мальтийцы, народы и… канула в Лету. Поэтому есть основание полагать, что посвящение в тайну особой силы явилось с чужестранцами, но не с проповедниками какой — то веры, а с эмиссарами «мегалитического» чуда. Смотрите же: камни можно перемещать! Поэтому перемещали самые крупные и самые тяжелые из всех камней, какие только можно было найти. Чудо со временем было изжито. Но не совсем…

Тут мы не обречены на чистые домыслы. Известен арабский текст, сообщающий о способе постройки Великой пирамиды: «Под камни подкладывали большие листы папируса, на которых было начертано множество тайных слов; потом по камню ударяли палочкой, и он передвигался по воздуху на расстояние полета стрелы. Таким образом в конце концов он достигал пирамиды».

Есть и более близкое к нам указание. В западной части Индии, на пути из Пуны в Сатару, в деревне Шиапур возведена небольшая мечеть, посвященная суфийскому святому дервишу Куамару Али. Перед входом ее лежат два округлых гранитных валуна. Тот, что побольше, весит шестьдесят килограммов, поменьше — сорок пять.

Ежедневно к мечети являются паломники и всякий раз повторяется одна и та же таинственная церемония поднятия камня.

По какой-то теперь уже неизвестной причине ровно одиннадцать человек встают вокруг большего камня, каждый направляет, на него указательный палец правой руки, и все вместе громкими, звучными голосами начинают ритмично напевать: «Дервиш Куамар Али…» В какой-то момент камень отрывается от земли, несколько секунд висит в двух метрах над нею, а потом с громким стуком падает на прежнее место. То же повторяют с камнем поменьше — вокруг него встают девять человек.

Участвующие в поднятии камней, приверженцы различных религий — магометане, брамины, буддисты, христиане, — а также неверующие не считают, что вызываемая ими левитация камней каким-то образом связана с их верой и молитвой. Явление столь очевидно, а опыт так легко повторить, условия его так просты, что ни у кого не возникает сомнений в том, что за этим стоят какие-то физические законы, а не мистические силы. Несомненно и сознательное или подсознательное участие разума человека. Нам это не представляется чем-то невероятным. Влияние мысли на материальные явления давно пытаются объяснить современная физика и биология, отмечая бесчисленные его проявления. Известен связанный с этим научно подтвержденный феномен мальчиков и девочек в возрасте созревания, которые одним своим присутствием вызывают перемещение предметов на расстоянии в несколько метров. Чашки и тарелки со столов и полок летят в их сторону, выскакивает из шкафов металлическая утварь, падают со стен портреты и зеркала, умывальники «срываются» со стен. Эти вещи нередко проникают даже сквозь стены и потолки.

Нельзя исключить, что та же самая сила, но использованная целенаправленно и под контролем, помогала некогда переносить монолиты. Из всех этих своеобразных, чудесных явлений в прошлом, которых зафиксировано великое множество, вырисовывается картина самобытийной, особой духовной культуры, распространенной на Земле несколько тысяч лет тому назад. Возможно, ее истоки в Атлантиде, а то, что знали народы Мальты, Перу или Стоунхенджа, было только осколком, отзвуком тех изначальных знаний.

С приходом эпохи бронзы и железа человек стал превращаться в раба технологии, отошел от природы и естественного и в чем-то «инстинктивного» сосуществования с окружающим его гармоничным миром. Он перестал чувствовать природу, понимать ее, разучился вслушиваться в себя и в себе самом находить ответы на загадки мира.

Думаю, теперь психологически легче будет допустить, что в том давнем мире было место и для биологических знаний, которые опередили свое время. Но для истинного знания любое, время — свое. Оно всегда доступно людям. Просто мы оторвались от естественных источников, когда изобрели науку.

ДИСК ИЗ ФЕСТА ЗАГАДКА

В 1908 году итальянские археологи, ведя раскопки в Фесте на Крите, нашли в одной из боковых пристроек разрушенного дворца глиняную плитку, покрытую с обеих сторон знаками (рис. 12, 13). Они поняли, что находка эта уникальная. «Надпись» — как они ее назвали — была загадочна. Знаки были оттиснуты на глине чем-то вроде печаток, но ни тогда, ни потом другого образца такого письма найти не удалось. Руины дворца относятся примерно к 1700 году до н. э., а Диск — гораздо древнее. Установлено, что глины, из которой он создан, на Крите нет.

Все попытки прочесть «надпись» до сих пор ни к чему не привели. Считается, что содержание ее — загадка за семью печатями.

Я убежден, что исследователи выбрали неверный путь, допустив, что имеют дело именно с текстом и силясь связать со знаками какие-либо буквы или слоги. Десятки прочтений «надписи» посредством различных древних языков дали десятки текстов «молитв» и «гимнов», один фантастичнее другого.

Странно то, что символы Диска сочли уникальными. Стоило мне взглянуть на него, как меня тотчас охватило ощущение: я вижу нечто такое, что уже не раз видел. Да ведь это символы, известные всем культурам на всех обитаемых континентах! Это было не письмо, а символический язык знаков, совершенно понятных посвященным — мудрецам и жрецам древности, независимо от того, где они жили, каким богам поклонялись и на каком языке общались с людьми.

Итак, Диск — запись их знания. А о чем — это сразу видишь. В центре Диска — Солнце, а от него развертывается спираль, на всех витках которой эта самая запись. Спираль — значит, о жизни! Надпись, похоже, о какой — то тайне, о сути жизни. Язык символов ведь непригоден для передачи иного содержания: исторического, генеалогического или астрологического.

Со значениями символов я был уже знаком по древнемексиканским кодексам. Наступила минута их испытания. Гипотеза подтвердится, если предложенное мною раньше толкование знаков позволит вполне убедительно прочесть надпись на Диске из Феста.

Спираль — знак, известный с незапамятных времен практически всем народам, от джунглей Амазонки до Китая, от Гренландии и Скандинавии до Огненной Земли. Неизменно повторяющаяся на рельефах, рисунках, гравюрах, керамике, она есть символ творящей Вселенной, праначала жизни, а еще — знак непрерывного действия единожды высвобожденной силы как собственной энергии природы.

В этом значении энергии знак спирали распространен и в странах Средиземноморья. Недавно я увидел орнамент на гли няном горшке, найденном при раскопках засыпанного пеплом города на острове Санторин. Розетка в середине его дает начало спирали — почти точное повторение композиции на Диске! (рис. 14.)

Поэтому если здесь и в Мексике изображение волн на воде (о чем еще будет речь) обозначает небесный океан, божественную субстанцию как основу всех явлений Вселенной, то спираль символизирует творящее действие этой силы. Вот почему на Диске она композиционно организует, охватывает всю запись об акте творения.

Прямые черточки разделяют знаки сообщения на группы. Допустив, что эти группы образуют какие-то его смысловые единицы, я назвал их истинами, пронумеровав в порядке их прочтения. Часть Истин Диска я опускаю: одни из них отображены символами, которые я не смог объяснить с достаточной достоверностью, другие оказались вторым или даже третьим повторением уже отображенных Истин.

ПЕРВАЯ СТОРОНА ДИСКА

Истина 1
Первый знак, я думаю, есть «грудь, полная молока». По ассоциации с эгейской Богиней-Матерью, открытой грудью указующей на свою материнскую сущность, я читаю этот символ как «материнство», что равнозначно «воссозданию, творению жизни».

Второй знак — «волнистые линии» — символ праокеана Неба, небесной воды, источника и непременного условия всех явлений Вселенной — от возникновения богов и сотворения Земли до появления людей. Древнейшее и, пожалуй, самое изысканное понятие об этой первичной силе сохранили народы Тихого океана, называя ее «мана» и обозначая символами воды. В Древнем Египте ее представляли себе как праокеан (рис. 15).

«В самом начале был Нун… безграничный, вечный, аморфный водный простор. Нун содержал в себе зародыши всех элементов, из которых предстояло возникнуть и состоять миру. Таким образом, это была как бы извечная праматерия, содержащая в себе потенциальную творческую энергию… имманентного духа, демиурга, или Великого Бога… В иконографии его изображали как мужчину… с телом, покрытым волнистыми линиями, символизирующими воду». Так пишет о праокеане — Нуне Анджей Нивиньский в своей книге «Мифы и религиозные символы Древнего Египта». Чем-то подобным по своему значению были эти линии и в Мексике (рис. 16). Нетрудно убедиться, что это понятие было известно многим народам мира. Поэтому я считаю возможным прочесть знак воды как «праэнергия Вселенной», а всю Истину 1:

«Вначале была материнская/праэнергия Вселенной».

Истина 2
Первый знак — «лодка» — тоже один из распространеннейших в мире символов, по смыслу связанный с понятием праокеана Неба. В мифах многих народов души усопших уплывают на лодках в мир иной, а в мифологии Юго-Восточной Азии лодки служат духам-покровителям для посещения живых. У египтян Солнце тоже плывет по небу на лодке (рис. 15). Все это позволяет мне считать «лодку» на Диске средством небесного передвижения, обеспечивающим связь между мирами. Поэтому знак «лодка» я объясняю как «переплывание», и в основном внеземного пространства.

Второй знак — «колонна с капителью». На минойеком Крите колонна, соединяющая Небо,

Землю и подземный мир, была одним из воплощений Богшш-Матери (рис. 17а). По мифам Египта, мы знаем столп Юну и столп Джед — центр мира и место сотворения. Их явно материнское значение, похоже, говорит об оплодотворении Земли Небом и о последующем поддержании жизни — буквально ли, панепермически, или снабжением ее энергией, идущей от Солнца из Космического пространства, или же, наконец, эзотерическими импульсами, посылаемыми свыше. В результате каждого из таких воздействий или всех их одновременно возникает и поддерживается жизнь на Земле.

Среди символов есть «колонна Неба» — полоса с «поясом», связывающая Небо и Землю (рис. 176).

Исходя из всего сказанного выше, я интерпретирую знак как порождающую жизнь «связь Неба с Землей», понимая под этим нематериальные импульсы, идущие от высшего, разумного начала. Третий и четвертый знаки — «насекомое» и «животное». Таким образом, мы уже можем прочесть Истину 2, которая развивает Истины I, поэтому передаю их вместе:

«(1) Материнская праэнергия Вселенной, (2) плывущая с Неба,/ породила на Земле насекомое/ и других животных».

Истина 3
Третий знак этой Истины — «ветвь с листьями» есть, как я считаю, с мексиканского Древа Жизни или критского Священного Древа — воплощения Богини-Матери. Как и у мексиканцев, эта «ветвь» означает отдельный организм в его единении со всем миром живого, но ранимый и смертный. Тут речь, конечно, о человеке, поскольку именно на него указывают два следующих знака. Итак, запомним: «ветвь» означает «живое существо в его единении со всем миром живого».

Четвертый знак — «женщина», пятый изображает голову взрослого мужчины с султаном или особой прической. Я читаю его здесь как «мужчина», хотя в других Истинах он приобретает более общее значение — «человек».

Все вместе это звучит так:

«Материнская/связь Неба и Земли/ породила побег мира живого — человеческое существо/ в виде женщины и мужчины».

Истина 6
Ее начинает изображение постройки с балкой, выдвинутой в обе стороны, словно раскинутые руки. Думается, здесь изображение человеческого существа, воспринимаемого как храм, в котором творятся священные процессы жизни. О таком предназначении тела говорят, например, гимны-молитвы народов Тихого океана. Таким «домом богов» почитался человек и в Древней Мексике. Поэтому я это прочел так: «тело как дом жизни».

Второй знак напоминает наконечник стрелы. Такие стрелы выпускают боги Древней Мексики, и они несут (или пробуждают) жизнь. Интуитивно я воспринимаю это как «движение жизни» или «протекание жизненного процесса».

Прочтем все:

«Тело — дом, в котором/ жизнь течет/ благодаря связи с Небом,/ служа акту творения».

Истина 7
«Материнская/ праэнергия Вселенной/ творит всякую жизнь».

Истина 8
«Живое существо в единении со всем миром живого поддерживает/своим существованием протекание жизни/ и служит акту творения».

Истина 9
Последний знак «шкура животного». Объяснение подсказал мне мексиканский бог Шипе-Тотек, или Господин Кожи, «ответственный» за внешность людей: чтобы образующая их масса клеток не возникала, например, в форме собаки или кактуса. Но в Древней Америке такие «шкуры» обыкновенно рисовали и в значении генезиса — происхождения чего-либо вообще. Форма нашего тела, имеющая такое исключительное значение для нас, для «безразличной» природы не. имеет такого особого смысла. Поэтому я объясняю знак «шкура» как «форма живого существа» или «форма жизни». Теперь можно покуситься на прочтение Истины 9, соотнеся ее начало с Истиной 7:

«Прилив материнской энергии/с Неба на Землю/ создал насекомое/— одну из форм жизни».

Истина 15
Первый знак — «рыба» — был связан в Древней Мексике с символикой рождения, праначала жизни. Поскольку в мифах как Старого, так и Нового Света «небесный океан» заселяли исключительно пернатые птицы и змеи, а рыба была связана исключительно с океаном Земли, то я читаю этот знак прямо: «рыба», подчеркивая ее отстояние на эволюционном пути к сухопутным животным и человеку.

Второй знак — «расцветающий лотос». В Египте этот цветок связывали с рождением, выходом Солнца из праокеана, а еще — с ростком жизни. Здесь я выбираю первое значение: «выход из воды», поскольку символика рождений исчерпана другими знаками, а этот — дважды при эволюционном знаке «рыба».

Третий знак — «припавшая к земле птица». Уверен, что речь тут идет о той «небесной птице», которая на распростертых крыльях принесла дар космоса — энергию жизни (см. Истина 37). Но здесь она, «припавшая к земле», символизирует ту отданную уже энергию, которая дала жизни земным существам. В общем, она «ниспосланная на Землю солнечная энергия».

Вся же Истина 15 в следующем:

«Рыба/ вышла из воды/ и, как питаемое солнечной энергией/ существо, в единении со всем миром живого/ преобразовалась в женщину, прародительницу людей».

Истина 16
Первый знак — «шагающий человечек» — означает, как мне кажется, само действие: хождение, путешествие, переход. Отсюда все три знака следует читать так:

«Наступил переход/ от рыбы/ к сухопутному животному».

Истина 17
Второй знак чрезвычайно близок к египетскому иероглифу ахат, означающему «горизонт». Из-за горизонта всходило и за горизонт уходило Солнце, что было равнозначно погружению его в праокеан. Каждое его появление над горизонтом было для египтян как бы повторением его сотворения. Поэтому я полагаю, что здесь символ «рождение».

Последний знак — «зуб» или «нож», а они выражают понятие «смерть».

Истина 17 в целом такова:

«Жизнь движется/ от рождения/ к смерти».

Истина 18
Второй знак — с косой штриховкой, похоже, «моток пряжи». Если это действительно так, то он ассоциируется для нас с греческими мойрами, прядущими человеческую судьбу. Лахесис, с веретеном в руке, начинала прясть нить жизни; Клото, со Стилом или табличкой в руке, пряла ее дальше; Атропос, с клепсидрой, перерезала пряжку. А в скандинавской мифологии судьбой правили норны (интересно, случайно ли это созвучие с «мойры»?), которые «пряли нить судьбы героя», по выражению Станислава Пекарчйка в его «Германской мифологии»[3]. В Древней Мексике «шнуры, скрученные из двух нитей», напоминали о биогенезе человека (рис. 18а). Знаменательно, что все эти прядения нити в чем — то подобны «записи» — нити ДНК как носителя генетической информации.

Чтобы показать, что моя биологическая аналогия относительно «нити судьбы» имеет под собой основание и относительно Скандинавии, привожу здесь фрагмент одного из множества схожих наскальных изображений периода бронзового века, обнаруженных в Швеции в Экенберге, под Норчепингом (рис. 18в). На нем слева прекрасно известная нам спираль, а также (справа внизу) фигурка человека, несущего знак удваивающейся нити, или ленты, в обрамлении, напоминающем органическую клетку. Выше — фаллическая процессия, связанная с культом урожая и плодородия. Зная все эти знаки, мы полагаем, что здесь они отображают и фаллическое посвящение, и биологическое значение того, что предшествует оплодотворению и уже есть в ядре клетки.

Таким образом, у нас есть основание считать, что этот знак на Диске — «нить с записью судьбы». Но поскольку я до сих пор пользовался понятием «лента», то и здесь сохраню его, отказавшись при этом и от слова «судьба», чтобы не вдаваться в рассуждения о том, как его понимать. Таким образом, этот знак— «лента с «записью».

Истина 18 такова:

«Существо, которое в единении со всем миром живого/ и в соответствии с «записью» на лентах/ формы его тела, дома, жизни,/ порождает родственное тело, еще один дом жизни,/ есть животное».

Истина 19
Второй знак — «розетка», — несомненно, близок символике Солнца и цветка. В Древней Мексике одним из иероглифов, передающих понятие Солнца, было изображение цветка с четырьмя лепестками. В Японии, в африканском Бенине, и в Вавилоне Солнце тоже изображали в виде цветка (рис. 19). В Египте творчески претворялись идея лотоса с Солнцем в чашечке. На многочисленных фресках и вазах Крита мы видим вот такие солнечные розетки. Изображение на саркофаге в критской Айя — Триаде (примерно ХIV век до н. э.) явно свидетельствует о том, что Диск, хоть и не был создан на Крите, тем не менее появился в сфере воздействия того же знания (рис. 20). И наконец, изображение Солнца как центра развертывающейся спирали — концепции жизни — мы видим на другой стороне самого Диска.

Таким образом, перед нами знак Солнца, благодаря энергии которого расцветает жизнь. Собрав воедино все об этом знаке, я читаю его:

«Источником жизни на земле является Солнце, сосуд лучистой энергии, преобразуемой в живые организмы».

Рис. 20. Солнца-цветы, положившие начало спирали энергии (надгробие из Айя- Триады на Крите)
И вот содержание истины 19:

«Движущееся [по небу]/ Солнце является источником жизни, сосудом лучистой энергии/, которая, стекая [на Землю], принимает форму живых существ».

Истина 20
Первый знак — в виде объекта обтекаемой формы, разделенного на одинаковые половинки. В последнем, считаю, ключ к его пониманию. Но необходимо учитывать двойственность символов, связанных с биогенезом. Этот знак изображает не только деление целого надвое, но и зеркальное удвоение образца Как результат деления клетки. Низу знака придана форма подножия — для того, чтобы подчеркнуть значимость и устойчивый характер этого деления клеток и двоения генетической «записи» образца. Поэтому я читаю этот знак как «явление удвоения». Тот же смысл выражает знак «дом», изображаемый два раза подряд Или повторенный знак «шкура» на другой стороне Диска.

Второй знак по своему виду явно связан с Древом Жизни, возрастанием. Его разветвление символизирует репликацию, удвоение живых структур: от лент в яйцеклетке, хромосомных палочек и самих клеток до дочерних организмов, порождаемых материнским телом. Поэтому я толкую этот знак как «рождение», «размножение».

Третий знак — «безголовый змей». Такую декапитацию — обезглавливание я воспринимаю как указание на то, что этот змей не из тех, что держат в руках эгейские богини как символ рождения, и не древнемексиканский «пернатый змей» в клетке как знак хромосомы. Скорее всего, это «змей» из космоса: небесное тело, падающее на Землю, — метеорит или комета, как писал о ней финикийский историк Санхуниатен: «У змея скорость, которую ничто не может превысить. Своим блеском он осветил все».

Да и многие другие источники соседних народов, неизменно уподобляют комету или метеорит змею, а «небесного змея» — генезису. Именно такое значение я вижу в знаке «безголовой змеи», а при максимальном его обобщении: «прибытие из космоса».

Таким образом, все можно прочесть так:

«Явлением удвоения/ и размножения/ прибывшие из космоса/ создает человека».

Истина 21
«Существо в единении со всем миром живого,/ благодаря явлению удвоения/ строящее свое тело, дом жизни,/ служит акту творения».

Истина 24
Последний знак — в виде палочки, исходящей из маленького кружка. Подобные знаки встречаются повсюду в Мезоамерике (рис. 21а). Их повторяет и египетский символ (рис. 21 в). Я считаю, что эта удваивающаяся палочка, или лента, есть одна из форм хромосомы из клетки, схематично показанной в виде кружка. Контур палочки обозначен точками: это зерна материи (в этом мы убедимся по Истине 26). Последнее указывает на то, что палочка есть нечто материальное, а ее действие имеет целью созидание земного тела.

Следует заметить, что соотнесение здесь третьего и четвертого знаков в значении «переходящая из клетки в клетку палочка» — имеет аналог в мексиканском символе из кодекса Виндобоненси: там хромосомная палочка нарисована с «шагающими ногами». Чтобы не было сомнения относительно того, что эта палочка из клетки, она и показана при знаке клетки.

Все в целом читается так:

«Рыба/ вышла из воды/ благодаря переходящим/ из клетки в клетку палочкам».

Тут объяснение эволюционной роли хромосом. Видовые изменения шли одновременно с мутациями в генетической «записи».

Истина 25
Первый знак — «треугольник» — я объясняю, исходя из знания кагунов, меланезийских Стражей Тайны. По их учению, такой знак указывает на тройственную природу человека. Физическое тело его, отображенное точками, зернами материи, связано с тремя духами — силами: низшим духом — силой подсознания, средним духом сознания и высшим духом надсознания.

У каждого духа свое эфирное тело, а все вместе они обеспечивают физическое и духовное существование человека. Необходимо еще добавить, что первых два духа пребывают в физическом теле, а высший дух», опекающий их, — вне его.

Этот знак — впервые в сообщении — говорит не только о биологической, но и духовной сущности человека. Поэтому я и читаю его так: «физическое тело, связанное с тремя духами». Последний знак— «зуб» или «нож», выражает понятие «смерть».

Истина 25 в следующем:

«Физическое тело, связанное с тремя духами/ и живущее/ благодаря связи с Небом,/ смертно».

Истина 26

Первый знак— «круг с точками» (точки те же, что и на «треугольнике» предыдущей истины), читаю так: «невидимые зерна материи», это аналог атомов. В Древней Мексике идентичным знаком передавали мертвую материю, идущую в качестве «кирпичиков» на созидание живых организмов. В египетской иконографии такие точки — как на изображениях Неба, так и возвышенностей на Земле. А как их следует понимать — подсказывает обрамление известного из Кносса на Крите изображения акробатов, скачущих через быков (рис. 22). Оно выполнено в виде овальных щитков, покрытых попеременно точками и волнистыми линиями. Это — «песок» и «вода», а в целом — праокеан в двух его аспектах: материи и энергии.

Все читаем так:

«Невидимые зерна материи/ в соответствии с «записью» на лентах/создают тело, дом жизни, / — рыбу».

Истина 27
Здесь третий знак, похожий на перевернутую литеру «Y», символизирует способность к саморепликации, что, как нам известно, является первейшим проявлением жизни: саморазмножение молекулы ДНК при помощи репликативных вилочек. Эту удваивающуюся ленту издревле связывали с клеткой и рождением.



В эгейской культуре «удваивающаяся лента» была очень рапространенным символом. Например, в греческом Пилосе, одном из микенских городов, месте пребывания легендарного Нестора, обнаружен царский дворец, мегарон которого украшен богатой полихромией и ее элементы имеют явно биологический смысл: спирали, солнечные розеты, круги клеток, раздваивающиеся ленты вилок. Эти «вилочки» образуют на потолочных балках целые вереницы и, кажется, изображают потоки хромосом в их не прекращающемся во времени действии. А действие это — в непрестанном умножении клеток и переходе их генов из поколения в поколение. Каждая лента превращается в две, каждая дочерняя клетка вновь удваивается (рис. 23).

Значит, символ читается так: «удвоение ленты», а вся Истина 27:

«Форма, которую принимает живое существо,/ передана ему/ путем удвоения ленты».

Истина 28
Очевидно, что первый знак — «ребенок». Третий — изображение тянущегося вверх стебля — в контексте других растительных знаков и знаков этого ряда выражает «возрастание», «рост». Таким образом, Истина 28 такова:

«Ребенок/ благодаря связи с Небом/ растет,/ чтобы стать зрелым человеком».

Формула «связь с Небом» напоминает о том, что развитие организма процесс не сугубо материальный.

Истина 29
«Существо в единении со всем живым миром является/ материнской/ праэнергией Вселенной, которая и приняла форму живого существа».

Истина 30
«Акт творения/ делением клеток/ и удвоением лент,/ из невидимых зерен материи/создает человека».

На этом заканчивается «запись» на первой стороне диска. Теперь обратимся ко второй его стороне, сохранив порядок нумерации Истин.

ВТОРАЯ СТОРОНА ДИСКА

Истина 31
Второй знак — это делящаяся клетка! Пусть никого не смущает изображение головы; вовсе не клетка на щеке какого-то выбритого на африканский манер жреца, а совсем иное: клетке придан абрис человеческой головы. В Древней Мексике деление «драгоценного камня» — знак возникновения тела, а изображение двух жемчужин или двух улиток — указание на деление, размножение, и плодовитость.

А вот нечто с континента поближе. В Ираке (в древности — Месопотамия), в местности, называемой Телль-Браком, найдено поразительное собрание фигурок, относящихся примерно к третьему тысячелетию до н. э. Неверно объясняя необычный вид этих фигурок, обнаруживший их профессор Маллован назвал руины Храмом Глаза богини плодовитости (рис. 24).



Да при чем тут глаза, коли речь о плодовитости! Я убежден, что это изображение не глаз, а делящихся клеток: двух и четырех. Такие изображения есть и на Диске (см. Истина 37): клетка с перетянутой оболочкой в момент деления — знак плодовитости. А вот то, что эти клетки действительно напоминают глаза и помещены на постаменты, придает им антропоморфный вид.

Возвращаясь к знаку, надо сказать, что «бритая голова» еще не существует! Она станет ею в результате делений яйцеклетки и дочерних клеток. Вероятно поэтому она еще без волос или султана. Она — «замысел» человека, его генотип, «записанный» в яйцеклетке. Поэтому я читаю этот знак так: «Яйцеклетка, наделенная способностью к делению, является зачатком человека». Третий знак— «перо». Символ, близкий знаку «птица в полете», использованному один раз (Истина 37), и знаку «птица, приникшая к Земле» (Истина 15). Первый отображает Солнце, сосуд космической энергии, творящей земную жизнь, второй — энергию, отданную организмам Земли. Ну а знак «перо» скорее всего означает малую толику этой энергии, пошедшую на единичный организм. Поэтому это «перо» я читаю так: «Человек есть воплощенная в тело частица солнечной энергии».

Вот Истина 31:

«Солнце, источник жизни, средоточие лучистой энергии, питает/ делящуюся яйцеклетку, создающую человека,/— материализованную частицу солнечной энергии».

Истина 32
Оба знака я пояснял в истине 24, сказав, что помещенные рядом, они передают свойство хромосомы переходить из клетки в клетку и из поколения в поколение, передавая наследственный геном. Поэтому Истину 32 я читаю как продолжение истины 31:

«[Этому служит] переходящая [из клетки в клетку] палочка».

Истина 33
Объяснить первый геометрический знак не представляет трудности. Тут условное изображение фрагмента Древа Жизни — понятия универсального для многих эпох и народов. Древо — как бы целостный организм всего живущего на Земле, а упрощая — ее биомасса. В Древней Мексике (рис. 25 а) стилизованное изображение таких Древ соответствовало цели: показать разрастание его путем раздвоения и как каждое материнское существо «удваивается», порождая подобное себе создание.

Но как отражен этот биологический принцип на Диске? Достаточно увидеть сначала знак так, чтобы он походил на литеру «Н» (рис. 25 б). Тогда в центре его окажется один, исходный «ствол». Он расходится на две горизонтальные ветви — вправо и влево. Каждая из них, в свою очередь, реплицируется, порождая новые побеги — ветви, бегущие уже вертикально вверх и вниз, а те порождают еще по два горизонтально идущих отростка и т. д. И вот от одного «ствола» выходит восемь «дочерних», «внучатых», а далее уже бесконечное множество побегов.

И этот знак я читаю: «Древо Жизни, являющее собой все живые существа, растет путем удвоения своих побегов». А Истина 33 — в следующем:

«Древо жизни, являя все живое,/ растет,/ и порождает существо в его единении со всем живым миром,/ в форме по образу формы материнского существа,/ из невидимых зерен материи,/ и это — человек».

Истина 35
Второй знак, напоминающий букву «Н», есть только на этой стороне Диска, а вот знака «У» здесь нет. Это дает основание предположить, что по каким-то причинам была заменена печатка, но не сам символ «удвоение ленты», передающий репликацию ленты ДНК в виде «вилочки» — удвоение, которое относится к основным проявлениям жизни.

Читаем:

«Существо в единении со всем живым миром/ растет благодаря удвоению ленты/ и связи жизни с Небом».

Истина 36
«Перемещающаяся/ из клетки в клетку палочка/ из невидимых зерен материи/ создает человека».

Третий знак — «летящий орел». В величавом полете возникал в голубом небе мексиканский Орел. В Древней Мексике он отождествлялся с Солнцем и был покровителем клетки и двойной гелисы, питая их жизненной энергией (см. фото 7 на стр. 244).

И вот рядом на Диске знак делящейся яйцеклетки, соединенный с «орлом». Смысл этой подробности невозможно переоценить! Ведь мы знаем, что птичье яйцо не делится! Делятся клетки в яйце, невидимые глазу и образующие узел зародыша. Если создатель диска нарисовал перехваченное в середке яйцо, то воспроизводил он, скорее всего, яйцеклетку в том виде, в каком ее можно увидеть под микроскопом. Откуда у него это изображение — другой вопрос. Поэтому черточку, соединяющую тело «орла» с «яйцом», следует понимать как энергетическую связь, а еще — как указание на возникновение этого яйца за пределами Земли, как о том говорят мифы. О космическом генезисе обычно свидетельствует присутствие змея. И вот перед нами — слева от птицы— символизирующий падение с неба безголовый «змей»!

В Древнем Египте такие рисунки были широко распространены (рис. 26). Вот Небесный Сокол, из обращенной вниз, к Земле, головы которого стекает жизненная энергия в виде лучей Солнца, стилизованных под иероглиф анкх — «жизнь». Ей предназначено оживить мертвого Осириса.



Особого внимания заслуживает картинка, которая корни этого знания уводит в глубь времени — на добрые одиннадцать тысяч лет до нашей эры! Это палеолитический рисунок в пещере Ласко во Франции (рис. 27 а). На нем птица, соединенная линией с палочкой, которая может быть изображением хромосомы. К тому же периоду относятся рисунки с итальянских Альп: головы птиц соединены со знаком клетки (рис. 27 б). У этих рисунков есть аналог — в перуанском изображении орла, соединенного с ягуаром, символизирующим земные организмы (рис. 27 в). От времени греческого неолита до нас дошла удивительная фигурка, обнаруженная в городке Элефсис, что около Афин. Это один из многих вариантов «священной колонны» — жизнетворной связи Неба и Земли. Перед нами голова Орла-Солнца на Небе, от которой колоннообразная шея нисходит к Земле, чтобы преобразовать здесь свою энергию в человека (рис. 27 г).

Известен еще один близкий по смыслу палеолитический рисунок: змея с перьями (рис. 28). Это — аналог мексиканского Пернатого Змея (Кецалькоатль), выражающий ту же концепцию связи между земной «пернатой лентой» в клетке организма и небесной Птицей-Солнцем.



Думаю, что мы уже достаточно все выяснили, чтобы прочесть знак:

«Яйцеклетка, питаемая солнечной энергией, способная к делению».

Поскольку первый из знаков несет на себе точки-зерна материи, заставляет нас отвергнуть эзотерическое, читаем это место Диска так:

«Созданная из невидимых зерен материи/и прибывшая из космоса/яйцеклетка, питаемая солнечной энергией, способна к делению».

Вот таким утверждением Диск сообщает о внеземном происхождении жизни. Эта гипотеза в наше время имеет сторонников среди наиболее крупных ученых. Я вернусь к ней ниже.

Истина 39
«Внешняя форма существа прикрывает/движение в нем жизни,/ питаемое солнечной энергией,/ и придает/ форму, подобную себе,/ созидаемому из невидимых зерен материи человеку».

Истина 40
«Прибывшая из космоса/ яйцеклетка, питаемая солнечной энергией и способная к делению,/ из невидимых зерен материи/ создала человека».

Истина 42
«Жизнь продолжается/ благодаря связи с Небом, откуда/ частица энергии/ нисходит на Землю, чтобы/ принять форму живого существа/— человека».

Истина 44
«Связь Неба с Землей/ создала рыбу».

Истина 50
«Солнце, источник жизни,/ посылает на Землю/ свою энергию, которая/ совместно с невидимыми зернами материи/ создает человека».

Истина 51
Третий знак — «палочки-близнецы» — есть то, чего как раз недоставало, чтобы сообщение на Диске сопоставить с биологическим знанием Древней Мексики. Итак, он здесь есть, и думаю, что и здесь речь о палочке из клетки организма. Палочка создала свою копию, чтобы перенести содержащуюся в ней генетическую «запись» в дочернюю клетку. Вот так это показано и на одном этрусском кратере III века до новой эры: в виде орнамента, построенного на чередовании знака двоящейся палочки и знака клетки. А на золотой пластине с Крита я видел другой вид палочек-хромосом — лентами, — который они приобретают в момент между делениями клеток. Здесь они в виде двух одинаковых змеек (как и в Мексике), в орнаментальном окружении знаков клетки.

Поскольку наш знак в этой им следующей Истине при двойственных структурах, я считаю, что прочтение его будет правильным, если я о нем скажу: «удваивающаяся палочка». Понимать это надо в биологическом значении, как в Истине 12, отмечая роль бивалентной хромосомы. Итак:

«Созданию жизни/ служит деление [клеток],/удвоение палочек/ и их перемещение [из клетки в клетку]».

Истина 52
«Существо, растущее/ в единении со всем живым миром, благодаря удвоению ленты/ и удвоению палочек,/ созидаемое из невидимых зерен материи,/ есть человек».

Истина 53
«Существо в единении со всем живым миром/ зародилось от прибывшей из космоса/яйцеклетки, способной к делению, благодаря питанию солнечной энергией».

Истина 56
«Невидимые зерна материи/ и материнская/ праэнергия Вселенной/ создают формы живых существ».

Истина 57
Третий знак — в виде человечка со связанными за спиной руками. Думаю, что таким образом выражено понятие «связь» или «связывание». Попытаемся прочесть все:

«Рыба/ благодаря процессам деления [клеток]/ и связывания/ невидимых зерен материи/ преобразуется в человека».

Истина 58
Считаю, что ее следует читать в смысловой связи с предыдущей Истиной так:

«[От морских существ происходят также] насекомое/и другие животные».

Истина 59
«Материнская/ праэнергия Вселенной/ создала животное».

Истина 60
«Невидимые зерна материи/ и деление [клеток] созидают дом жизни — тело».

Истина 61
«Жизнь продолжается/ благодаря переходящим/ из клетки в клетку палочкам,/ созидающим из невидимых зерен материи/ человека».

На этом кончается запись на Диске из Феста. Теперьпосмотрим, как звучат прочитанные его фрагменты на современном языке.

СОДЕРЖАНИЕ ФЕСТСКОГО ДИСКА, ВЫРАЖЕННОЕ СОВРЕМЕННЫМИ ТЕРМИНАМИ

Сторона I
(1) Начало всему живому положила материнская праэнергия Вселенной.

(2) Это она породила на земле насекомых и других животных,

(3) а также выросшее из общего для всего живого Древа Жизни человеческое существо, рождающееся как женщина или мужчина…

(6) Она присутствует в каждом живом организме на Земле, который является ее домом.

(7) Материнская праэнергия Вселенной породила всякую жизнь.

(8) Акту ее творения служит каждое живое существо.

(9) Это она, переходя в материальное состояние, приняла форму насекомого…

(15) Рыба вышла из воды и, как материализовавшаяся частица солнечной энергии, эволюционировала в существо, принадлежащее Древу Жизни, — в женщину, родительницу людей.

(16) Подобный эволюционный переход произошел также от рыбы к сухопутным животным.

(17) Земная жизнь созданных таким образом животных ограничена рождением и смертью организма.

(18) Каждое животное, хоть оно и является частью общего для всех Древа Жизни, имеет свой обособленный организм — дом жизни, построенный благодаря генетической информации, «записанной» на нитях ДНК по образцу родительского организма.

(19) Перемещающееся по небосклону Солнце является источником энергии, которая, нисходя на Землю, приобретает форму жизни.

(20) Созидающие человека процессы деления и размножения клеток имеют внеземное происхождение.

(21) Каждое существо, выросшее из Древа Жизни и созидающее делением клеток свой организм, дом жизни, исполняет тем самым в отношении развития жизни материнскую роль…

(24) Рыба своим эволюционным выходом на сушу также обязана хромосомам.

(25) Физическое тело человека, связанное с тремя духовными силами — подсознания, сознания и надсознания, «живет и умирает в результате действия материального фактора.

(26) Организм, в том числе и рыба, — дом жизни, возникает из материальных субстанций и информации, «записанной» на нитях ДНК.

(27) Форма, которую приобретает живое существо, передается ему посредством репликации нити ДНК.

(28) Ребенок превращается во взрослого человека при участии нематериального фактора. (

29) Каждое существо, вырастающее из Древа Жизни организмов Земли, есть не что иное, как материнская праэнергия Вселенной, принявшая форму этого существа.

(30) Ею является также и человек, рождающийся путем деления клеток, репликации нитей ДНК и материи.

Сторона II
(31) Солнце поставляет энергию делящейся яйцеклетке, создающей человека, в связи с чем он становится овеществленной частицей Солнца.

(32) Важную роль в этих делениях играют хромосомы, переходящие в дочерние клетки.

(33) Человек есть материальное существо, выросшее из Древа Жизни, принимающее форму по образу формы родителей…

(35) Возникновение живого существа происходит при участии репликации ДНК, благодаря нематериальному фактору,

(36) Однако человек есть материальное творение, созданное переходящими в дочерние клетки хромосомами.

(37) Материальное начало земной жизни положила принесенная из космоса клетка, оживленная Солнцем, размножившаяся путем деления…

(39). Человек есть одна из форм жизни, частица Солнца и порождает форму, подобную себе.

(40) А его генезис как материального существа обусловлен клеткой, принесенной из космоса, размножившейся делением…

(42) Процесс жизни, поддерживаемый нематериальным фактором, приводит к тому, что энергия Солнца, нисходящая на Землю, преобразуется в человека… (44) Рыба также возникла в результате воздействия нематериального фактора…

(50) Солнечная энергия воплощается на Земле в форме человека.

(51) Материнскую роль играют в этом процессе явления деления клеток, репликации хромосом и их перемещения в дочерние клетки.

(52) Поэтому и человек, как материальное существо, вырастает из Древа Организмов земли благодаря репликации нити ДНК и удвоению хромосом.

(53) Каждое существо, вырастающее из Древа Организмов Земли, имеет своим истоком клетку, некогда прибывшую из космоса, питаемую Солнцем и размножающуюся делением…

(56) Материя и материнская праэнергия Вселенной, приобретают форму живых существ. (

57) Рыба эволюционировала в человека через великий ряд делений клеток, требующих связывания материи.

(58) От моря происходят также насекомые и позвоночные животные.

(59) Но тем, что изначально создавало животных, является материнская праэнергия Вселенной.

(60) Материя и деление клеток создали организм — Дом

(61) Жизни, Дом Клеток с их переходящими из особи в особь и создавшими человека хромосомами.

Тут кончается запись на Диске из Феста. В ее вольном изложении я не придерживался строгой последовательности знаков. Мне важно было достигнуть связности прочтения. А вот тем, что действительно требует комментария, является сама суть сообщения…

ДИСК И СОВРЕМЕННАЯ НАУКА

Я обещал изложить суть сообщения с использованием современных понятий, по возможности близких научному видению, а между тем уже Истина 1 говорит о «материнской праматери Вселенной» как источнике всего сущего!

Вопреки общепринятому это вовсе не устаревшее утверждение. Куда уж современнее!

Нынешняя наука не предлагает нам ни одной достойной доверия гипотезы, которая объясняла бы загадку существования. Концепция Большого Взрыва, с которого якобы началась Вселенная, — всего лишь физико-математическая модель процесса с того момента во времени и месте в пространстве, которые мы в силах представить себе. Да только неизвестно, соответствует ли истине такая картина Вселенной, сжатой в своем объеме до ореховой скорлупы!

А если даже и так, то не следует забывать, что, согласившись с этим — видеть Вселенную бесконечно сжатой, — мы должны отказаться от известных законов физики, пространства и времени, а это поведет нас за пределы науки! И тогда незамедлительно встанет вопрос: а что же было до того, как возникла эта монолитная связанная масса, явно лишенная элементарных частиц, невообразимо горячая, не знающая времени, а возможно, и пространства, этот клубок энергии неведомого рода? Что сотворило ее столь малой, а затем принудило взрывом так невообразимо увеличить объем?

И вообще, почему бы в таком случае не допустить, что речь идет о клубке размером с булавочную головку, а может, в миллион раз меньшем? Или о идеальной точке, о пространстве, замкнутом в себе до нуля, то есть до несуществования? Тогда что же заставило его перейти в состояние существования и к возникновению с этого мгновения тяготения, взаимодействия частиц, электрических и магнитных полей, что предрешило дальнейшую судьбу Вселенной?.. Вопрошать можно долго. Пожалеем, однако, ученых: по существу, они молчаливо признали, что происхождение мира «ненаучно». Иначе говоря, вера в бесконечно сжатую (ведь такое утверждение — всего лишь вера) ничуть не научнее веры древних в материнскую бессмертную небесную воду, в тонкое поле, в ману, породившую все сущее.

Повторяю, гипотеза взрыва исходит из того, что в долю секунды были созданы все законы природы, действующие до сих пор; они же со временем создали все астрофизические структуры, весь химический котел, а затем уже и жизнь в нем животных, человека, ну и мысль, наконец, разум. Утверждение, что все это лишь результат удачного стечения случайных событий, столь же соответствует истине, как и вера в то, будто взрыв тонны динамита выкинет песок, который, оседая, уляжется по уравнению е = mс2. Древние, незнакомые с теорией вероятности, интуитивно признали в разумной, нематериальной силе источник бытия. Как сообщает Диск, эта сила путем «связи Неба и Земли» по-прежнему анимирует движение жизни. Что изумляет и заставляет задуматься, так это отсутствие в сообщении Диска знака, символизирующего бога. Явление необычайное для тех времен, когда обращение к богам было общим местом из устных речей и писаных текстов, не говоря уже об иконографии. А придание творящей роли «воде Вселенной», то есть некоей форме всеобъемлющего разумного поля, невероятно сближает содержание Диска с современными уже научными представлениями. Ведь даже библейский Бог должен был потрудиться, чтобы «слепить» Адама! Здесь же действуют совершенно иные, исключительно природные факторы, приводимые в действие нематериальным началом. Ну а процессы? Единство жизни, репликация клеток, ДНК, хромосомы… с таким содержанием сообщение приобретает особую силу и неожиданную достоверность. Здесь я хочу сказать: парадоксально то, что по мере' прогресса в своих исследованиях наука сегодня отнюдь не приблизилась к раскрытию этих извечных загадок бытия. И не потому, что увязла в лавиной умножающихся подробностях. Нет, дело в том, что именно эти подробности, объясняя что — что, вдруг приоткрыли особое, неизъяснимое пространство — иное измерение, недоступное научному познанию. Для все большего круга ученых становится очевидной потребность выйти за пределы ограничений, налагаемых традиционной наукой. Фритьоф Капра в своем «Дао физики» показал, что нереальный мир субатомных частиц и их эманирующее поле своими свойствами поразительно соотносятся с «праокеаном» народов Дальнего Востока. А у того много общего с «небесными водами» Мексики и Египта.

Я считаю, что по следу Капры должен теперь пойти кто-либо из биологов и указать то место, где субмикроскопический мир проникает в пространство непостижимых для научного познания явлений. Это пространство открывалось человеку, явилось, и — что особенно интересно, — именно там, где на «связь с Небом» указывают и Диск, и кодексы Мексики. Речь здесь идет о саморепликации ленты ДНК, образом которой у индейцев является символическое изображение вилочки или раздваивающегося шнура, скрученного из двух нитей. А Диск не раз повторяет, что это удвоение является знаком существования — и участия — нематериального фактора!

Биологи описали этот процесс. В ядре клетки двойная гелиса ДНК начинает расплетаться во многих местах одновременно, образуя те самые пары «вилочек»… Расплетение нити осуществляет рои белковых молекул, которые, словно тучи роботов, безошибочно, но вовсе не механически, а эластично добираются туда, где как раз и нужны, и «сотрудничают» друг с другом. При уже расплетенных нитях начинают работу другие молекулы, выхватывая из окружения и укрепляя на нити-образце составные «кирпичики» комплементарной нити. Так первоначальная двойная гелиса воспроизводится в двух дочерних повторениях. Поразительны точность и скорость, а также сложнейший «график» этой работы. Молекулы режут, соединяют, придерживают, перемещают вдоль цепочки, а в это время другие, двигающиеся следом, «распознают» ошибки монтажа, вырезают неправильные «кирпичики» и вставляют на их место нужные.

Когда на автозаводе мы видим монтажный конвейер, обслуживаемый роботами, — нам это понятно. Мы знаем, что за каждым роботом стоят инженеры, программы и компьютеры, гигантское «подсобное хозяйство», поставляющее детали, электроэнергию, газы или жидкости.

И каждый робот там напичкан десятками датчиков, электронных глаз, лазерных пальцев, пневматических мускулов и электромоторов, шестеренок и рычагов, приводных ремней, клещей, сверл, хватателей…

У белковой молекулы, представляющей собою всего лишь цепочку аминокислот, всегда свернутую одним и тем же образом, есть только места, которые позволяют ей легко соединяться с определенными частицами. И больше ничего. Не видно датчиков, которые бы сориентировали ее в пространстве; не видно часов, которые бы определяли время операции; не видно привода, перемещающего ее в соответствующее место и в соответствующее положение; не видно контролеров, инженеров, складов. Ничего!

Эти крохи действуют наподобие тех фантастических монтажных ключей, которые без участия руки, свободно перемещаясь в воздухе, сами отыскивали бы в коробочках гаечки, переносили их к нужным болтикам и накручивали в нужной последовательности. «Поведение» естественных роботов клетки слишком сложно, слишком разумно, целенаправленно и скоординированно, чтобы ими могли управлять только межатомные силы, электромагнитные поля, химические или же фотонные импульсы. За ними скрывается программа, некий идеальный план действий, выполняемых молекулами. Проблема в том, что и следа этого эталона нет ни в одной клеточной структуре, и трудно даже себе представить, что он мог быть каким-либо образом «записан» и «введен в действие». Разве если мы признаем истинным утверждение Диска о нематериальном факторе…

Инженер, вознамерившись построить искусственную клетку, которая, подражая естественным органическим процессам, удваивает свои хромосомы и разделяет сама, очень скоро убедится в невыполнимости такой задачи. Количество программ и взаимообслуживающих устройств росло бы в геометрической прогрессии. Компьютеры, энергостанции, плавающие в клеточной плазме, роботы, мостки, решетки, склады, лестницы, химические преобразователи, системы подачи и приема строительных материалов и горючего, внутреннего транспорта, удаления отходов… на все это не хватило бы, вероятно, объема земного шара, потому что каждая механическая структура требовала бы для своего обслуживания по меньшей мере нескольких других, а каждая из этих других— несколько следующих, и так до бесконечности.

Живым клеткам эти проблемы неведомы. Просто иерархия структур обрывается на некоем уровне, за которым нет ничего! Сложные клеточные устройства выполняют свою работу и… распадаются. Они нужны снова? Нет ничего проще: сквозь завесы клеточной плазмы мелкие составные частички сбегаются, соединяются и восстанавливают «прибор». Так происходит, например, с трубчатыми волокнами, которые перемещают хромосомы к дочерним клеткам (на Диске — символизированное «удвоение и переход палочек»). Эти волокна не существуют! До поры до времени. В определенный момент они как бы возникают сами — ничто их не создает. Строительные «кирпичики», свободно плавающие в цитоплазме, сами связываются, «знают», когда и что делать, в каком направлении расти и где прицепиться, а потом синхронно потянуть 46 хромосом к одному, а 46 остальных — к другому полюсу клетки. После выполнения своей задачи они опять расплываются.

Вот что можно обнаружить под микроскопом. Если за этой операцией и скрывается какой — то обслуживающий ее механизм — он невидим. Все выглядит так, как если бы некие звенья, свободно рассыпанные по полу банкетного зала, вдруг ожили, соединились в 92 цепи, каждая схватила бы одним концом ножку одного из 46 одинаковых стульев, а другим — одну из двух батарей отопления, после чего, сжимаясь, переместила 46 стульев к одной и столько же к другой стене, а затем эти цепи рассыпались бы снова на отдельные звенья. Если бы удалось доказать, что синхронизированными во времени и пространстве движениями цепей управляет какое-то силовое поле, которое каждому звену назначает путь и направление движения, то тем самым было бы доказано существование духа. А ведь эти духи действуют в любой момент в миллиардах ваших и моих клеток. Действия их — чудо. Выходит, целые коллективы биологов, ежедневно наблюдающих под микроскопами деление клеток, являются свидетелями чудес. Древние, объясняя генезис жизни и ее процессы, указывали на нематериальную и разумную силу. Но они не утверждали, будто бог своим перстом оживляет мельчайшие частицы материи. Они были убеждены, что бог, — говоря современным языком, — создал образцы, эталоны, разумные и эластичные нематериальные программы, которые управляют всеми действиями природы. Эти эталоны зачастую носили у них имена богов и божеств рангом поменьше. Здесь не место развивать эту тему, а любознательных я отсылаю к моим книгам «Змеепоклонники» и «Жизнь упала с неба».

На Диске не раз повторяется, что человек и животное — овеществленная энергия Солнца. Сегодня для нас это — общеизвестный факт. С помощью фотосинтеза свет питает растения, которые мы поглощаем. Но ведь тогда, за три тысячи лет до открытия молекул хлорофилла и фотосинтеза, никто не мог об этом знать!

Второй великой темой Диска, повторяемой как рефрен, является внеземное происхождение и прибытие живой клетки на Землю из космоса. Диск, по меньшей мере за 3700 лет до того, как Аррениуас сформулировал теорию панспермии, без обиняков сообщает о том, что жизнь возникла не на Земле…

Если это суждение и неверно, то, во всяком случае, вполне современно! Более того, оно поразительно актуально! Много известнейших современных биологов убеждены в том, что невозможно составить сценарий таких физико-химических событий, которые привели бы к возникновению жизни на нашей планете. Теорию Опарина о возникновении жизни из добиотических соединений в океаническом бульоне, еще бытующую в учебниках, принимать всерьез уже невозможно. В ведущих биологических центрах никто ее не поддерживает.

Фрэнсис Крик, получивший Нобелевскую премию за участие в открытии генетического кода, обосновывает в своей книге «Life Itself» мысль о неправдоподобности земного происхождения жизни. Он усматривает ее возникновение в «управляемой панспермии», как он ее назвал, то есть в засеве планет жизнью некой далекой звездной цивилизацией.

Не менее известные астрономы, Фред Хойл и Чандра Викрамасингха, в книге «The Life Cloud» выдвигают гипотезу возникновения первичных клеток в водных линзочках внутри ледяных ядер комет. Ведь их расчеты, касающиеся физико-химических условий на Земле после ее образования из тучи осколков в пространстве, показывают вероятность возникновения жизни в этих условиях, близких к нулю.

Некоторые другие ученые, правда не предлагая какого-либо решения проблемы, доказывают, что, не выйдя за пределы известных нам законов природы и того, что мы уже знаем о возникновении планеты, генезис жизни объяснить не удастся. Диск дает решение загадки бытия по крайней мере частично: жизнь возникла вне Земли. Невозможно отрицать, что при невообразимом разнообразии условий в космосе где-то они могли в большей степени, нежели у нас, благоприятствовать зарождению жизни. Совсем другое дело, что «запальником» жизни был, по мнению создателей Диска, импульс нематериального материнского начала.

Далее Диск, сообщая о происхождении животных и людей от делящейся яйцеклетки, дает первое в истории человечества изложение теории клеток, и это за тысячи лет до Шванна и Шлейдена (1839). Они тоже установили, что все живое «построено» из маленьких основных единичек, именуемых клетками, и клетки возникают только из других клеток в процессе их деления.

В Диске тоже есть знак о том, что вся земная жизнь берет начало от одной яйцеклетки. Все наши сегодняшние значения о ДНК, добытые в результате кропотливых компьютерных сравнений генетического материала различных видов животных, неотвратимо ведут к подобному же выводу: жизнь возникла только единожды — в одном месте и в один момент. А доказательством тому служит хотя бы единый, универсальный генетический код, общий для всех клеток всех живых существ мира!

Поэтому неудивительно, что Диск представляет все существа как ветви одного Древа Жизни, вырастающего из одного семени. Это Древо не что иное, как аналог родословного древа животного мира Земли, которое так любят составлять палеонтологи.

Недавно мы получили новые указания в пользу такого понимания генезиса. Проведенные у представителей различных человеческих рас исследования генетического материала митохондрий — внутриклеточных телец, вырабатывающих энергию и обладающих собственными ДНК, — привели к поразительнейшему выводу: все люди на Земле произошли от одной матери, а возможно, и от одной яйцеклетки! Миф о Еве стал научным фактом. Получается, что не эволюционирование видов животных, а один-единственный экземпляр млекопитающего в какую-то минуту истории породил ветвь рода человеческого на Древе Жизни.

Одним из самых ранних организмов на Диске обозначена рыба: до сухопутных животных и человека. Я считаю, что это указание на океаническое происхождение жизни, что мы давно считаем научно установленным фактом. Однако если диск и имеет в виду некий род «перехода» между рыбой и человеком, то это не обязательно должно означать дарвиновскую эволюцию, которая для нас уже перестала быть аксиомой. В данном случае речь может идти просто об очередности преобразования одних существ в другие.

Выходит, содержание Диска по меньшей мере близко к сегодняшнему видению того, что мы называем жизнью. Оно кружит вокруг одной темы — жизни: засев ее из космоса, единство мира живого, деление клеток, биологическая роль Солнца, роль ДНК и хромосом в процессе размножения. И наиважнейшее тут, быть может, то, что уже выходит за пределы научных рассуждений: существование высшей, нематериальной и разумной силы, стоящей за феноменом жизни.

Остается добавить, что запись на Диске, в целом неупорядоченная (частично в результате неточности ее толкования) и полная повторов, оставляет впечатление скорее мнемотехнических записок, нежели последовательного изложения вопроса.

В те баснословные времена речь была основным способом передачи сведений. Рассказы заучивали наизусть, чтобы множество раз повторять их у родовых костров и на ритуальных сборищах. Колдуны, шаманы племени, а позднее жрецы в храмах обучали свою «паству» текстам, которые следовало хранить в памяти. Это были не только молитвы и заклинания, но и притчи, мифы и деяния героев, а кроме того, объяснения природы вещей, зачастую таинственные или понятные вполне только посвященным.

Содержание Диска имеет характер именно посвящения в «герметичное» знание. Оно составлено с помощью пиктограмм для того, чтобы его можно было повторить точно, без переиначивания. Отсюда многократные, служащие развитию понятий возвращения к одним и тем же вопросам.

И тут мы подошли к важному утверждению: содержание Диска не должно да и не могло быть выучено наизусть, поскольку оно не представляет собою стабильного текста, выраженного на каком-либо из языков той эпохи. Записывание на Крите в те времена осуществлялось одним из двух видов линейного письма — «А» или «В». А Диск «написан» за пределами Крита, и такими символами, чтобы его можно было прочесть на любом языке мира. Я еще вернусь к этому вопросу, а сейчас остановлюсь на другом, не менее важном утверждении.

Диск достоин величайшего внимания еще и потому, что он — первое в истории сообщение, сознательно адресованное всему миру на все времена: и людям всех живших тогда народов, всем тем, кто будет жить до конца существования планеты. Его символы понятны всем посвященным в любой стране. А теперь и для нас уже не являются тайной. Поэтому нет ничего странного в том, что вот сегодня, по меньшей мере через четыре, а возможно, и двенадцать тысяч лет после того, как был создан Диск, на нем древнюю запись прочитывает «переводчик», не знающий ни одного из древних языков.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИСТИН

Теперь, когда нам уже известно содержание Фестского Диска, кодексов Мексики и их аналогов из стран различных частей света, — можно еще раз с изумлением повторить, что такими сведениями народы обоих континентов никак не могли обладать за тысячи лет до появления в Европе науки, лабораторий и современных методик исследований!

А однако же подлинности Диска, кодексов и наскальных рисунков отрицать невозможно. Они существуют! И говорят нам то, что говорят, а относительно содержащихся в них биологических положений можно сомневаться лишь в подробностях. Поэтому остается решить вопрос: откуда это и каким образом?

Ибо если еще до инков стотонную каменную глыбу в конце концов все-таки и могла установить в стене тысяча человек, вооружаясь рычагами и канатами, и если кто-то, держа в руке арбуз и глядя на чуть закругляющийся горизонт, над которым застыла круглая Луна, и мог догадаться о шарообразности Земли, то человек, нарисовавший несколько тысячелетий назад двадцать три хромосомные палочки, не мог прийти к этому никаким иным путем, а только увидев их в ядре яйцеклетки или сперматозоида через окуляр хорошего микроскопа и при этом зная, что эти палочки и их количество имеют основополагающее для жизни значение.

Так откуда же? Во вступлении я перечислил три напрашивающиеся сами собой гипотезы. Одна из них — Атлантида. Если она существовала свыше 11 тысяч лет тому назад, если ее цивилизация была столь высока, как говорит Платон, то она могла создать науку, сравнимую, по крайней мере в некоторых областях, с нашей современной.

Вторая гипотеза — пришельцы из космоса. В сторонниках ее нет недостатка. Если бы космиты еще тогда высадились на Земле, опережали бы нас на тысячелетия развития. Можно согласиться с тем, что они прибыли к землянам с сообщением об основах жизни. Но ведь этот контакт с космосом мог произойти и в Атлантиде, что прекрасно объясняло бы, почему до сих пор не обнаружен ни один его явный след, а мы обречены выискивать лишь косвенные свидетельства об этом.

Третья гипотеза — трансцендентальность этого знания. Не было науки, и не было космитов. Просто сам человек, живший в сокровенной близости к природе, обладал особыми свойствами, ныне забытыми. Они позволяли ему так воздействовать на свое сознание, чтобы разум, без посредства органов чувств, вступал в контакт с трансцендентальным пространством и из него

черпал знания, пребывающие там в неведомой нам духовной субстанции. Неоспоримые доказательства существования такого пространства и таким путем пришедшего знания представляют многочисленные факты ясновидения событий, отдаленных во времени и пространстве.

Эта гипотеза не исключает и первой, поскольку такой род познания мог быть свойственен мудрецам Атлантиды. Высокий уровень той культуры мог быть следствием иной, не технологической модели развития, что позволяло получать знания минуя науку, благодаря особым свойствам разума.

Как следует из всего сказанного — все дороги ведут на Атлантиду!

ДИСК ИЗ АТЛАНТИДЫ

Какие соображения склоняют меня считать Диск реликтом этой погибшей культуры? Ученые сходятся в одном: запись на Диске совершенно уникальна, никто и нигде на Земле не обнаружил элементов такого «письма». Но это, как я показал, попросту недоразумение! Во-первых, речь тут идет не о письме, где знакам соответствуют определенные звуки речи. На Диске рисунки символизируют идеи, которые можно высказать различными словами, с различной степенью точности — в зависимости от интеллекта, знаний, словарного запаса и, главное, от меры посвященности: и того, кто объясняет, и того, кто воспринимает объяснение. Однако проблема интерпретации — вопрос вторичный. Запись необходимо было сначала создать. И это осуществили связно, логично, заранее продуманным методом, выдающим прекрасное умение и навык не только в материальном закреплении, но и в самом способе записи. Об этом свидетельствуют заранее изготовленные печатки.

Во-вторых, как мы уже знаем, не может быть и речи об уникальном характере записи! Знаки, изображенные на Диске, относятся к наираспространеннейшим символам того ушедшего мира. Они есть, без преувеличения, везде: нарисованные на бумаге, выбитые в камне, вырезанные на дереве, нацарапанные на коре, оттиснутые в глине и металле. Можно только удивляться тому, что никто их не сопоставил со знаками Диска!

Однако человеку, который будет упорно твердить, что «надпись» исключительна, единственна, трудно будет отстоять такое утверждение еще и по другой причине. Чтобы систему идей выразить набором знаков — нужно время. Если этому набору назначено стать точным, однозначным и легко понимаемым — он должен быть следствием некоего продолжительного процесса. Определенный объем знаний должен вначале выкристаллизоваться в мысли и слова и только потом — в знаки. А знаки эволюционируют в течение долгого периода. Так возникали все письмена мира, и, опираясь на многочисленные более или менее крупные фрагменты, для них возможно выстроить целые вереницы перемен. Ничего такого не предшествовало знакам Диска! Неужто Диск — исключение? Такое утверждение отстоять невозможно, но очевидно одно: тут не «письмо».

Стоит лишь признать, что эти знаки представляют собою род идеограмм, известных уже раньше и повсеместно, и вопрос незамедлительно разрешается. Уникум перестает быть таковым, а идеограммы на Диске становятся тем, что археолог может увидеть везде, то есть обыкновенным.

Именно поэтому нельзя считать, что Диск был единственным в своем оде созданием, плодом вдохновения одного жреца. Такие символы были известны и понятны людям, которые говорили на различных языках, населяли весьма удаленные одна от другой территории, а в быту пользовались совсем разными видами своего обычного письма.

И еще: наш жрец (а может, писец, который лишь фиксировал то, что ему диктовали) заранее изготовил печатки. А ведь это — тот несомненный факт, из которого следует, что предполагалось создать несколько экземпляров Диска. Иначе «автор» ограничился бы, вероятнее всего, прорисовыванием знаков заостренной палочкой на одном кружке из глины, как он и поступил, вычерчивая от руки спираль. Отсюда еще один вывод: была серьезная необходимость в распространении записи. Как мы уже видели, в ней все знаки на тему об основах жизни. Существовал, стало быть, центр с таким уровнем развития, что собрал уже знания особые и счел необходимым их распространить.

Так мы получаем еще один аргумент в пользу Атлантиды. Диск был создан не на Крите. Там он был бы заполнен линейным письмом «А» или «В». Ну а в странах, окружающих Средиземное море, или на Востоке его заполнили бы клинописью или египетскими иероглифами, арабским алфавитом или санскритом. М-да, но если Атлантида, то почему «картинки», а не настоящее письмо?.. Страна со столь высоким уровнем культуры должна же была свое письмо создать, а использованы-то совершенно примитивные знаки! Да ведь тут, как говорится, и зарыта собака! Ну а если предположить, что Диск из Атлантиды был предназначен народам и племенам, стоявшим на значительно низшей ступени развития и способных понять только пиктограммы?

Да и появился он за несколько тысячелетий до всех алфавитов… Это объясняет отсутствие в раскопках других подобных табличек, а также каких-то следов того развитого центра, создавшего запись. А если допустить, что такой центр был на Атлантиде и прочие экземпляры записи, вместе с печатками, оказались на дне океана? Не исключено, что ужасная катастрофа произошла тогда, когда только один или несколько, экземпляров Диска было вывезено с острова. Вот и дошел до нас только один…

СВИДЕТЕЛЬСТВА СУЩЕСТВОВАНИЯ АТЛАНТИДЫ

Еще несколько лет назад мне наверняка и в голову бы не пришло связывать Диск с мифом, которым представлялась в то время Атлантида. Однако все изменилось: она уже не миф! Миф стал гипотезой, в поддержку которой объединились силы десятков исследователей, находящих все новые и новые неоспоримые данные. Сегодня их уже столько, что без свидетельства Платона мы сами воссоздали бы теперь картину Древней Атлантики с архипелагом островов, связывающих ее берега и начинающихся у Геркулесовых Столпов.

Полагаю, стоит ознакомиться с этими данными, чтобы убедиться, насколько реально былое существование этой страны и возможно ее прямое отношение к нашей гипотезе. А начну я с общего утверждения: как показала наука, в наших знаниях о мире нет ничего неизменного. Прогресс науки в постоянном отвержении предыдущего знания. Давно нет уже непреложных истин и нет бесспорных фактов. Взгляд на проблемы и объекты изучения подвергается порой коренному изменению. Собственно, единственным принципом, достойным человека науки, является сейчас готовность принимать самые неожиданные объяснения явлений, казалось бы однажды уже вполне объясненных.

В качестве примера обратимся к прошлому человека, чтобы сказать себе прямо, без обиняков: вся генеалогия человеческого рода, которую с таким усердием вдалбливали в нас самоуверенные или недобросовестные ученые, оказалась всего лишь умозрительным построением на бумаге! Учебники еще говорят о том, что миллион лет назад мы якобы спустились с деревьев. Между тем последние открытия в Африке показали существование осмысленно изготовленных кремневых орудий уже за 3,5 миллиона лет до нас.

Все мнимые «промежуточные звенья» между обезьяной и Homo sapiens, столь обожаемые палеонтологами, часто, увы, к вящей их славе, возвращаются на свои места в мире животных. А началось это после того, как в Танзании обнаружили более древние или равные им по возрасту вполне человеческие останки и оттиски ступней ног, ничем не отличающиеся от наших. И вот тогда несколько настоящих ученых отважились публично выразить свою убежденность в том, что собираемый десятилетиями «костный материал доказательств» далек от комплектности, скверно датирован, недостаточен, сомнителен, а то и фальсифицирован. И наконец, это «нечто», преподносимое в качестве предка человека, вполне может быть попросту параллельной ветвью. Одним словом, наука в ее теперешнем состоянии мало что имеет сказать о прошлом человека. Таким образом, древние культуры «получили'' сверх тысяч еще миллионы лет на свое историческое развитие. Если наш непосредственный предок за 10 тысяч лет ухитрился перейти от каменного пестика к электронному микроскопу, то возникает вопрос: что же, его африканский предшественник, со столь же ловкими руками и таким же объемом мозга, должен был потратить 3,5 миллиона лет, так ничего и не достигнув?..

И вот в нашем прошлом открылся невероятно длительный, необозримый период, за который с успехом могли расцветать и гибнуть такие культуры, которые нам и не снились! Вероятнее всего, они были именно такими, поскольку не оставили нам ржавеющих свалок и пластмассовых отвалов.

В этом непостижимом прошлом вполне достаточно места и для Атлантиды.

Как сказано у Платона, по островам Атлантиды «легко было перебраться на другие острова, а с островов — на весь противоположный материк, который охватывал то море, что и впрямь заслуживает такое название (ведь море по эту сторону упомянутого пролива являет собой всего лишь бухту с неким узким проходом в нее, тогда как море по ту сторону пролива есть море в собственном смысле слова, равно как и окружающая его земля воистину и вполне справедливо может быть названа материком)».

Поразительно это раннее упоминание об Америке; и совсем не похоже на литературный вымысел. Но не менее замечательно упоминание о цепи островов. Платон в свое время не мог знать об Атлантике того, что сегодня знаем мы: во время последнего оледенения уровень вод был ниже на 120–200 метров, и уже одно это означало, что поверхность Азор, Мадейры, Островов Зеленого Мыса, Бермудских и Багамских островов — во много раз превышала теперешнюю. Это были крупные острова, а их мелководный континентальный шельф, весьма облегчающий мореплавание, занимал огромные пространства.

Малоизвестно свидетельство Генриха Шлимана, знаменитого открывателя Трои (между прочим, ее уже открыли вторично, в другом месте). Он утверждает, что во время пребывания в Санкт-Петербурге нашел и прочитал хранившийся в Эрмитаже египетский папирус, в котором говорится следующее:

«Фараон выслал экспедицию на запад для поисков следов континента Атлантиды, из которой 3350 лет назад прибыли предки египтян, принесшие с собой все знания родной страны».

Интересно, что Аристотель, отвергавший сообщение Платона, утверждал, что финикийцы и карфагеняне знали о большом острове на западе Атлантики, который они называли Антилла.

Это название очень близко к греко-римскому «Атлантис» (так именовали погибший остров или континент).

Так что если мы докажем существование этой «цепи островов», то станет достоверной не только Атлантида, но исчезнут также и неясности в проблеме заселения Америки. «Сибирский путь» через Берингов перешеек не объясняет всего полностью ни по времени, ни по этническому составу южноамериканских народов. Некоторые из них, например мексиканские ольмеки с негроидными чертами, создатели древнейшей в этой стране культуры, прибыли (по мнению профессора Анджея Верчиньского), из иберо-африканского региона. Такое переселение было бы весьма сомнительным, не существуй трансатлантической островной цепи. Колыбель ряда других американских племен с явно индоевропейскими этническими чертами не без оснований можно было бы видеть именно на Атлантиде.

Древние источники пестрят многочисленными упоминаниями о нашествии в Европу и Африку «морских народов» с запада. Обитатели этого региона сохранили легенды, записи и даже какие-то руины — следы этих вторжений с моря. Египетские хроники упоминают о таинственных нападениях «людей моря». Ирландские легенды повествуют о фроборгах, прибывших с Атлантики. О нападениях, совершенных тысячи лет назад, свидетельствуют развалины древних каменных крепостей. И что интересно: эти камни носят следы воздействия высокой температуры. Атлантическое побережье Испании и Франции также полно древних развалин, овеянных им легендами о нападениях с запада в незапамятные времена.

Древние галлы, ирландцы, валлийцы и другие кельтские племена были убеждены в том, что их предки пришли с континента, который затонул в «западном море». Валлийцы именовали его Авалоном.

Баски, представляющие собою совершенно загадочный расовый и лингвистический «остров» в Юго-Западной Франции и Северной Испании, и по сей день считают, что они — потомки Атлантиды, которую называют Атлантикой. В Португалии также повсеместно распространено убеждение, что Атлантида была вблизи этой страны, а Азорские острова — ее остатки.

Коренные обитатели Канарских островов до сих пор называют их старым названием — Аталайя, а первым пришельцам с континента представлялись как далекие потомки немногочисленных предков, уцелевших во время великой катастрофы.

Викинги утверждали, что Атли была чудесной страной на западе. Для древних арабов первая цивилизация существовала на «континенте Ад в Западном Океане». Да что там, даже древние индийские тексты «Пураны» и «Махабхарата» упоминают «Аталлу, Белый Остров в Западном Океане», удаленный от Индии на «полмира».

И так далее и тому подобное. Множество таких следов прошлого имеется и в Америке. Например, в Венесуэле конкистадоры натолкнулись на селение «белых людей», именуемое Атланом. Впрочем, и другие завоеванные ими племена рассказывали о своем пришествии из-за моря, из мест, в названии которых повторялось звукосочетание атл.

Знаменательны культурные подобия на двух континентах. Уже первые испанцы услышали о вещах, прекрасно известных им по традициям Ближнего Востока, по Библии и другим текстам: о великом потопе, который пережили на лодках немногочисленные избранные и их животные; о строительстве» высокой башни для того, чтобы избежать очередного потопа; о покаянии и избавлении от грехов; о причастии в виде хлеба, воспринимаемого как тело бога, а еще о кресте, который оказался древнейшим изображением Древа Жизни.

Индейцы, в свою очередь, давно ожидали прибытия испанцев и с точностью до года предвидели возвращение «белых богов», которые много веков назад принесли им цивилизацию, а затем отплыли на восток.

Что еще поразило испанцев и поражает нас до сих пор, так это использование индейцами слов из древних языков Старого Света. Так, например, в ацтекском языке науатль есть слово теоакилли (ТеосаШ), означающее «дом богов», а в греческом — теоу калия (theou calia) — «божий дом». Другое слово языка науатль тепек (tepee), то есть «возвышенность», звучит почти как тепе (tehe) — «возвышенность» на тюркских языках. Индейское «Потомак» (река в США) и многочисленные названия других рек, начинающиеся с «пот», напоминает далекое греческое патомас (potomos) — «река». Слишком много встречается таких трансатлантических языковых подобий, чтобы считать их случайными. Вот еще несколько примеров из сотен других:



Перечень таких сходств можно продолжить. Он конечно же исключает какую-то случайность. Эти слова занесены за океан людьми. Мы не знаем, как давно и каким путем. Принято считать, что это сделали азиатские охотники и собиратели, которые мигрировали из Сибири, возможно, 50 тысяч лет тому назад. Самые старые костные останки людей на территории Соединенных Штатов датированы 40-м тысячелетием до нашей эры. Продвижение племен через Берингов пролив на Аляску, а затем через земли нынешних Канады, США, Мексики, Центральной Америки до Перу, Чили, Аргентины и Огненной Земли длилось тысячелетия, и за это время, прежде чем были преодолены пустыни, горы, джунгли и прерии, сменились сотни поколений. Ну допустим, что продолжительность жизни людей тех времен в среднем составляла 25 лет — это значит, за 1 тысячу лет — 40 поколений, а за 40 тысяч лет — около 1600 поколений. Это так много, что та древняя живая речь полностью изменилась, образовав нынешнюю мозаику чуть ли не коренным образом различающихся индейских языков.

Трудно согласиться с тем, что какое-то сибирское племя 40 тысяч лет назад употребляло слово meo (leo), «святой», и оно было занесено к ацтекам, а потом — к грекам и при этом не изменилось за 1600 поколений… А слово бал (bal) «топор», в Шумере и у отстоящих от них на три четверти пути вокруг Земли арауканцев? Ох, и маловероятно.

Этнический состав народов Америки подсказывает нам другое решение. Хотя в общей массе обитателям Нового Света, несомненно, присущи азиатские черты, есть там, однако, островки рас с негроидными и индоевропейскими этническими свойствами, и их присутствие никак нельзя объяснить сибирской миграцией. Они с их языками добрались до Америки из Старого Света иным путем.

На этом загадки не кончаются. Один крупный знаток санскрита по моей просьбе проанализировал некоторые слова языка науатль, с которыми я связываю биохимические значения. И что оказалось? У них санскритские корни и с тем же значением, что и в Мексике!

Например, название знака оллин (ollin) «движение» в обычном, обиходном значении — символизирует двойную хромосому. На ведическом санскрите корень «ил» (И) действительно означает «двигаться», «перемещаться», но также и «говорить»! Отсюда иллин (illin) — это «наделенный движением и речью», то есть«информацией»! А те две палочки, которые нарисованы в знаке клетки, действительно несут в себе генетическую информацию и «переходят из клетки в клетку».

Здесь слишком мало места, чтобы более подробно рассмотреть эту проблему, поэтому я только напомню, что обе Америки изобилуют названиями, бесспорно исходящими из ведического санскрита — «речи богов». Но как это возможно, если санскрит возник в записях 3,5 тысячи лет назад, а азиатские языки «проникли» в Америку на 10, 20, 30 столетий раньше? Напрашивается лишь один ответ: кто-то обучал народы и в Америке, и в Индии, и на Ближнем Востоке, и в районе Геркулесовых Столпов. И выполнял свою миссию ближайшим путем — атлантическим. Этот «кто-то» исчез с лица Земли вместе со своей страной.

Теперь перейдем к непосредственным доказательствам существования Атлантиды. Ими стали глубоководные открытия, сделанные в последнее время благодаря развитию техники погружений и подводных исследований. На морском шельфе Азорских, Канарских, Багамских и Бермудских островов аквалангисты обнаружили и сфотографировали многочисленные каменные стены, платформы и лестницы, уложенные рукой человека уже тысячи лет назад.

Примерно в 300 милях западнее Гибралтара лежит подводная гряда затонувших гор, возвышающихся на 5 километров над окружающими глубинами и не доходящих примерно 200 метров до поверхности воды. Расположенные полукругом, они получили название «Подкова».

Эта Подкова привлекает большое внимание многочисленных исследователей моря. Экспедиции под разными флагами брали там геологические пробы дна, придонной флоры и фауны, что принесло интереснейшие результаты.

Исследователи с изумлением обнаружили на глубине в несколько сотен метров специфические «морщины» дна. Это — песчаные валы, поверхность которых покрыта мелкими волнистыми морщинами, образующимися исключительно в прибрежных районах, где морские волны набегают на берег и скатываются с него мощными потоками, увлекая частицы песка. Обнаружены также клифы — береговые обрывы, подмытые волнами прибоя. Так были получены неопровержимые доказательства того, что целые районы Подковы были некогда сушей.

Но настоящей сенсацией оказались фотографии затонувшего плоскогорья Ампера, лежащего примерно в 70 метрах под поверхностью воды. Сделала их советская океанографическая экспедиция на исследовательском судне «Академик Петровский» в январе 1974 года. Ее участник, В. И. Маракуев, специалист по подводным съемкам, среди тысяч снимков дна «выловил» такие, которые оказались настолько сенсационными, что слово «Атлантида» тут же попало на первые полосы газет всего мира.

На одной из фотографий виден фрагмент стены высотой около полутора метров и длиной около двух, сложенный из каменных блоков, соединенных связкой. На другой — та же стена сверху. Фотоснимок позволяет определить толщину стены приблизительно в 0,75 метра, а также увидеть швы, соединяющие обработанные блоки. На третьей фотографии просматриваются пять ступеней, частью залитых лавой, а на четвертой — каменная платформа из плоских плит.

В свете этих и многих других находок сегодня уже невозможно отрицать, что Атлантика скрывает остатки какой — то человеческой цивилизации. Древнейшие сказания о «людях моря» и их постройках получили серьезное подтверждение в реальной действительности.

Геологи, бравшие в последующие годы пробы дна в различных частях Атлантики, собрали целую коллекцию вулканических пород, которые, без всякого сомнения, затвердевали и кристаллизовались в атмосфере, вне вод. Их возраст не превышает 15 тысяч лет. Так что можно считать доказанным, что в те времена значительные участки дна Атлантического океана были земной поверхностью.



Еще одно свидетельство дает нам теория дрейфа континентов Вегенера. Побережье Старого и Нового Света, некогда составлявших единое целое, визуально связываются на карте. Восточные берега Бразилии и Аргентины соответствуют западным берегам Африки. Гренландия тянется к Норвегии, Флорида — к Либерии. Имеется также и геологическое соответствие по обеим сторонам океана. Все здесь на месте. За одним исключением: из этой мозаики исчез кусочек, которому положено находиться в южной части Северной Атлантики. Но он именно там и находится. Только под водой! И в том самом месте, где большинство сказаний помешает Атлантиду (рис. 29).

О ней помнит и природа. Помнят птицы. Моряки и рыбаки сообщают о поразительном явлении, наблюдаемом к югу от Азорских островов. Оказывается, перелетные птицы во время зимних миграций из Европы в южную Америку начинают здесь кружить так низко над морем, словно ищут места, чтобы приземлиться. Не найдя земли, летят дальше, но много ослабевших птиц опускается на воду. Это повторяется здесь и весной, во время обратного перелета. Создается впечатление, что птицы инстинктивно ищут ту землю, на которой отдыхали тысячи лет назад стаи.

Аналогичная история и с бабочками. Вид са1орзШа, обитающий на северном побережье Южной Америки, похоже, «помнит» о какой — то суше, некогда выступавшей из вод к северо-западу от Гайаны. Каждый год самцы этой бабочки предпринимают массовый вылет в океан и там целыми тучами оседают на воду.

Что касается возможности опускания обширных участков суши на значительную глубину, то здесь очень многое прояснилось в последние годы. Знакомство с особенностями морского дна, движением континентальных плит, а также «программирование» вероятных столкновений в давние времена земного шара с гигантскими космическими телами позволяет сегодня научно обосновать несколько достоверных гипотез погружения Атлантиды в океан. Одна из них, учитывающая чрезвычайно много данных из различных областей и опирающаяся на солидную хронологию и вычисления, разработана доктором Эмилио Спендикато, физиком, профессором бергамского университета в Италии, — материалы по ней любезно предоставлены мне доктором Яном Голубцем из Польской Академии наук.

Эта гипотеза рассматривает катастрофическое исчезновение Атлантиды в соответствии с сообщением Платона. Она, в частности, во многом подтверждается фотографированием со спутников кратеров, появившихся вследствие соударений земли с крупными метеоритами, некоторые кратеры (например, в Бразилии, которому 220 миллионов лет) имеют диаметр в несколько десятков километров. Кратер в Канаде (полуостров Лабрадор) стал водохранилищем Маникоуаган, по размерам сравним он с кратером Коперник на Луне. Подобных кратеров, разумеется, гораздо больше на дне океанов.

Такие столкновения должны были приводить на Земле к неисчислимым долговременным последствиям: колоссальным геологическим, гравитационным и магнитным нарушениям, климатическим изменениям, катастрофическим для планеты.

По Платону, гибель Атлантиды произошла за 9 тысяч лет до него, то есть около 11,5 тысячи лет назад, считая от нашего времени. Профессор Спендикато заинтересовался тем, что произошло в тот период на всей планете. И что же? Именно тогда закончилось последнее оледенение на Земле. Ученый подсчитал, что метеорит диаметром около 1, 4 километра и плотностью 3, 3 грамма на кубический сантиметр врезался в Землю в районе Атлантики, вблизи великого острова, со скоростью 25 километров в секунду. Высвободившаяся энергия соответствовала взрыву миллиона мегатонных водородных бомб. Даже на расстоянии 10 тысяч километров от места удара температура поднялась на 30 градусов, а ветры со скоростью 100 километров в час дули в течение 14 часов.

В результате этого столкновения образовалась воронка глубиной 6 и диаметром 15 километров. Поскольку океан тогда был не таким глубоким как теперь, в его дне возник кратер и произошло землетрясение, вероятнее всего вызвавшее выделение жидкой магмы. Затем мгновенное заполнение колоссального кратера выброшенной и упавшей обратно водой образовало гигантскую волну километровой высоты, которая даже на расстоянии в 1 тысячу километров шла 100-метровой стеной. Термический удар привел к взрывному испарению громадных масс воды, насыщению атмосферы и долговременным ливням на всей Земле. В результате — библейский потоп, о котором остались предания у многих народов мира. Из-за тепличного эффекта температура на планете поднялась настолько, что началось быстрое таяние ледников и, как следствие, повышение уровня Мирового океана примерно на 120 метров.

На этом я закончу, чтобы обратиться к тому, что, по моему мнению, является одним из наиболее сильных аргументов в пользу существования Атлантиды, — к древней иконографии, касающейся загадок жизни и во многом общей для территорий, ныне разделенных Атлантическим океаном.

БИОЛОГИЧЕСКИЕ СИМВОЛЫ

Очень красноречиво их географическое бытование. Чтобы охватить это одним взглядом, я воспользовался картой, составленной в XIX веке И. Донелли. Принимая во внимание его заслуги в сборе доказательств и фанатичную приверженность идее, его называли «Платоном современной атлантологии». Донелли нанес на карту те области, которые, по различным источникам, находились под влиянием атлантов или были ими колонизированы. Я стал перебирать все те места, где были обнаружены знаки биологических символов. Они почти полностью совпали с отмеченными Донелли местами.

Я пометил для себя правдоподобное местонахождение Атлантиды и других островов, служивших мостом между двумя побережьями океана. Тут я опирался на новейшие открытия, в свое время не учтенные Донелли (рис. 30).


Рис. 30. Незачерненными показаны те части континентов, на которых мы сегодня обнаруживаем следы влияния одной и той же — атлантической — пракультуры: легенды о происхождении народов из затопленного континента и гигантской катастрофе; этнические, языковые, архитектурные, культовые подобия, а также общие биологические знания, выражающиеся в идентичных пиктографических сообщениях, сохранившихся на скалах, в пещерах в виде орнамента на одежде, в татуировке, полихромиях, металлопластике, скульптуре или на керамике.
Чтобы показать достоверность сообщения Платона о цепи островов, идущей к противолежащему континенту, то есть к Америке, я обозначил точками те районы Атлантики, в которых несколько десятков тысяч лет назад значительные пространства сегодняшнего дна выступали над водой. Это было во время последнего оледенения, когда уровень океана был ниже теперешнего примерно на 120 метров, так как великие массы воды были связаны ледниками. Двумя параллельными штриховыми линиями обозначены Северо-Атлантический и Южно-Атлантический хребты, проходящие вдоль рифта — разлома коры океанского дна. Из него выливалась полужидкая масса оболочки Земли, постоянно пополнявшая урон, наносимый передвижением плит литосферы, которые отдаляли Американский континент от Евразии и Африки. Зона рифта и сейчас чрезвычайно активна в сейсмическом отношении; там наблюдаются сильные горизонтальные и вертикальные смещения дна. Это открытие последнего десятилетия объясняет механизм катастрофы, описанной Платоном. Если сюда добавить еще и вероятный удар гигантского метеорита в тонкую океаническую поверхность, то станет понятным, что результатом могло быть погружение острова даже с тысячекилометровыми размерами, тем более что он лежал недалеко от рифта — там, где теперь Азорские острова.
Атлантида лежала в центре приатлантических областей, а влияние ее культуры почти равномерно распространялось на восток и запад. Составляя карту, Донелли учитывал «атлантические» легенды, подобия в архитектуре и искусстве, древнейшие руины с невыясненным происхождением, а также языковые и этнические следы (как, например, «белые индейцы»). В этих областях широко распространены знаки символов, известные нам по Диску и кодексам, а именно: цветы-солнца, энергетические спирали, древа жизни, змеи и двойные змеи, клетки с ядрами и делящиеся клетки, удваивающиеся двойные и зигзагообразные ленты, воспроизводящие двойные гелисы ДНК, и, наконец, двойные палочки хромосом. Как я уже показал, источником, распространявшим эти сведения, была Атлантида. Диск был переправлен на Крит.

Невероятно наглядна эта карта. Ибо если в том, что касается Старого Света, взаимные влияния можно легко объяснить каботажным плаванием, а также завоеваниями, которые известны нам по историческим источникам, то в отношении Америки этого сделать невозможно. Мы ничего не знаем о судоходстве и завоеваниях — на запад от Геркулесовых Столпов. Вот разве…

Разве что принять как истину, что они «имели место» во времена, для нас доисторические, — 11 тысяч лет назад, — и исходили от Атлантиды. Тут следовало бы согласиться, что до расцвета культуры Ближнего Востока, а затем Средиземноморья, с их сильным влиянием, вначале была эра Атлантиды и ее могучее влияние. Это ее «посев» мог повести к росту Урарту и Вавилона, к изумительным цивилизациям Черной Африки и государствам фараонов, финикиян и греков, а на другом побережье океана — к цивилизациям ольмеков и майя, Тиаунако в Боливии и теотиуакану в Мексике.

Частицей этого «посева» из Атлантиды было сокровенное знание о жизни. Наиболее полное его изложение содержат кодексы и другие памятники культуры Древней Мексики. В них более всего подробностей, особенно выразительно связно представленных. Но почему бы не посчитать, что этот канон знания был выработан в Мексике и распространился по свету? Конечно, можно, но за моряками ость другой центр культуры: Крит и Санторин. Их керамика, дворцовые фрески, мозаики вместе с Диском из Феста содержат тот же круг сведений, что и у древних мексиканцев!

Тут надо обратиться к хронологии, чтобы решить вопрос о том, где колыбель этого древнего знания. Мексиканские кодексы (те, что уцелели: огромное их количество было сожжено на кострах вначале ацтеками, а потом испанскими монахами) возникли около 1000 года до новой эры и позже. Фрески же дворца в Кноссе с «биологической» тематикой были созданы за 1700 лет до нашей эры. Вроде бы стрелка указывает с востока на запад? И разрыв во времени вполне подходящий — 2700 лет!

Чтобы обойти мели, на которые, похоже, относит наше рассуждение, скажу сразу, что и кодексы, и фрески Кносс — лишь наивысшее, наиболее рафинированное выражение этого знания. Но — не единственное! И до Мексики, и до египетской цивилизации, за тысячи лет до них, мир людей на нашей планете был наводнен изображениями знаков с аналогичным значением. Уже палеолит знал «пернатых змеев» и «двойные палочки». Неолит дал нам знаки клеток и схему их деления. Так что вывод может быть только один: не мексиканские жрецы и не мудрецы Крита добыли это знание первыми. Это сделал кто-то другой, за тысячелетия до них. А они только приняли «сообщение» — знание, давным-давно ходившее у людей, поняли его, расширили, обогатили и записали наново.

Распространением знания в страны обоих полушарий занимались ученые Атлантиды. Они овладели им ранее чем 11 тысяч лет назад. Их адепты, вместе с флотами, плыли на восток и на запад. Этому знанию обучались индейские шаманы, африканские колдуны, европейские и азиатские чудотворцы, монахи, жрецы и друиды.

Возвращаясь к Диску, представим себе, как один из многочисленных портов Атлантиды покидает корабль, чтобы разведать острова и побережья Средиземного моря, заселенные кланами родов и племенами охотников и рыболовов, крестьян и пастухов. Атлантида, возможно, ведет с ними торговлю, или ей необходимы люди для строительных работ, или она закупает продукты кожи.

Встречи носят дружественный характер. Атланты оделяют местных жителей своими сосудами, оружием и одеждой, чертежами более совершенной техники, кораблей, навигационных приборов. И — своими знаниями! О внешнем море, о континентах вокруг него, о звездах и планетах, об измерении времени, а еще — о природе жизни, происхождении животных и человека…

В составе экипажа нашего воображаемого корабля — ученый, один из. мудрецов Атлантиды. Он плывет, чтобы учить. После нескольких недель путешествия, миновав Геркулесовы Столпы, корабль причаливает к берегу. Может, это» Сардиния, а может, какой-нибудь залив в Тунисе? Ученый-посланец вступает в переговоры с местным жрецом, пробует посвятить его в сокровенное знание о природе. И вот тут понимает, сколь летучи, эфемерны его речи, как быстро, уже через несколько часов, то, что он рассказал, стирается из памяти людей, как переиначивается ими при попытке повторить его точные слова. А ведь их ожидают сотни повторений.

Тогда посланцу Атлантиды приходит в голову мысль изготовить постоянную запись. Он придумывает код из легко понимаемых знаков, некоторые из них заимствует из местной символики. Изготавливает печатки и оттискивает знакомую запись на глиняных кружках внутри спирали — символа жизненной энергии, чтобы придать записи силу. Один диск оставляет своему новому ученику и последователю, с другими плывет дальше. Прибывает на Крит и здесь начинает обучение. Истины, закрепленные на Диске знаками, получают пространное устное пояснение и гораздо легче запоминаются. Глядя на знаки, легко повторить их суть, ничего не добавляя от себя и не переиначивая. Они останутся неизменными на многие тысячелетия. Корабль выполняет свою миссию и уплывает. Увы, на обратном пути застигнутый бурей, он идет ко дну, а вместе с ним — и мешочек с горстью печаток. Но глиняный кружок остается на Крите под неусыпным надзором. Его хранят и оберегают как сокровище племени, магический ключ к знанию о жизни. А это знание дает власть над духами природы, над миром растений, животных и людей. Возможно, Диск хранят в тайнике, доступном только избранным. Но со временем символы понемногу просачиваются в коллективное сознание и начинают свою особую жизнь, хождение и применение. Один попадает на глиняный горшок, или на амфору, чтобы «оживлять» переносимую в них влагу, другой — на потолочную балку, чтобы «стеречь» дом. Третий — на подол одежды или рукоять меча, чтобы крепить руку и тело. Они появляются на валунах и стенах пещер, куда «приходят духи». Каждый что-либо означает. Спираль— это солнечная сила, извечная энергия, заключенная в вибрациях атома. Раздвоенная лента — самоорганизующаяся информация о способе существования всего живого.

Проходят тысячелетия. Череда событий приводит к тому, что Диск попадает в царский дворец на Крите. Его хранят как древнейший, изначальный источник знания, уже прекрасно известного властителям и жрецам. Это по их отнюдь не прихотливому желанию и «солнца», и «спирали», и «удвоенные ленты» украсили колонны и стены их дворцовых покоев.

Одним из нагляднейших примеров того, как естественнонаучные знания отразились в древнем искусстве, может служить известное по Кноссу изображение птиц и яйца (см. рис. 68а из книги М. Кучиньского «Змеепоклонники»). Насколько же необычно это яйцо! Оно вовсе не разукрашено цветными полосками наподобие пасхального, а поразительно точное воспроизведение важнейшего процесса, происходящего в яйцеклетке: репликации ДНК, то есть удвоения ленты для переноса «записанных» на ней генов на дочернюю ленту, а с нею — и в другие клетки, созидающие птенца. Шеи птиц над яйцом изображены так, словно одна является отражением другой, подчеркивая тем, что речь тут идет об органической зависимости генотип — фенотип. Гены, копирующиеся в яйце, приводят к тому, что один организм создает дочерний, представляющий собою его отображение.

Другой мексиканский рисунок иллюстрирует ту же идею (см. рис. 686 из книги М. Кучиньского «Змеепоклонники»). Ленты, копирующиеся в яйцеклетке, обеспечивают рост Древа Жизни — всех, всех организмов Земли. И на Диске мы видели делящееся яйцо — начало созидания человека — удваивающиеся ленты, а также «кожу», как бы отраженную от «кожи». Все это, вместе взятое, отображает копирование генов.

Я с полной уверенностью могу сказать, что искусствоведов и археологов ждет огромная работа по новой интерпретации древнего искусства!

Но возвратимся на Крит. Диск, сохраняемый с надлежащим пиететом, пожилыми жрецами передается их младшим последователям и конечно же с пояснениями о том, что он много веков назад завезен с острова в Атлантике, а остров ушел в море во время великой катастрофы. Проходят века, превращаются в руины критские дворцы. Заваленный обломками камней, Диск ждет своего часа. Проходят еще столетия, и этот час настает. Извлеченный из руин, Диск становится объектом новейших исследований. Археологи устанавливают, что ему по меньшей мере 3700 лет, а может, и в два-три раза более, и что привезен он, явно издалека: ведь глины, из которой его создали, на Крите нет. Решают, что он несомненно уникум, единственный пока в мире образчик письма такого рода.

И странно: почему-то никто не замечает сходства его символов с орнаментами на стенах дворца, храмов, жилых домов, на одеждах и сосудах, на украшениях и оружии, на изображениях богов всего этого региона, и соседних, и дальних, и во всем древнем мире: от Урарту до Вавилона, до Альп и Валь-Камоника с тысячами наскальных рисунков до Черной

Африки, до Скандинавии и, наконец, до Америки.

Но теперь мы уже знаем, что имеем дело с монотематическим, понятным сообщением глобального значения, высланным в будущее неведомой цивилизацией. Если это Атлантида, то Диск может оказаться единственным ее научным памятником, уцелевшим после ее гибели.

ДИСК ИЗ КОСМОСА

Географическая связь Диска с Атлантидой не объясняет и не раскрывает, естественно, источника отображенных на нем знаний. Ибо если атланты не имели настоящей науки, лабораторий и современной технологии исследований, то откуда же в таком случае взяли они эти сведения? Выходит, остается одно: из космоса… В неведомом прошлом высадились на землю космиты и, прежде чем улететь, посвятили людей в тайну происхождения их жизни.

Для нас сегодня это по-прежнему открытый вопрос: на Земле ли возникла жизнь? По мере прогресса науки все большее число ученых склоняется к мысли об ином генезисе жизни. Выходит, мы — ничего не знаем. Но пришельцы из космического пространства, с иным, быть может, на миллионы лет опережающим нас развитием, могли определенно знать, как возникла Земля и пришла на нее жизнь.

Да, не исключено, что эти знания — «из первых рук»! А может, именно пришельцы и посеяли на планету семена жизни во время первого своего визита, а по прошествии трех миллиардов лет (если наша геологическая хронология не врет) их ужасно далекие потомки явились, чтобы ознакомиться с «плантацией» предков и объяснить ее разумным «плодам» — людям — их происхождение…

И вот простой одноклеточный организм, «запущенный» ими некогда в праокеан, не оправдал их надежд. Хотя он и породил людей, но низкий уровень их техники, отсутствие науки, неспособность к абстрактному мышлению не позволили тогда передать им глубокие, абсолютные знания. Поэтому пришельцы ограничились только сообщением общих положений: о клеточной природе всего живого; о роли генеративных клеток; о способе переноса генетических эталонов — и ничего сверх того. Диск скупо излагает это знание. На Истинах 37 и 40 он напрямую говорит о происхождении жизни вне Земли. Напоминаю:

(37) Материальное начало земной жизни положила прибывшая из космоса клетка, оживленная Солнцем, размножающаяся путем деления.

(40) Генезис человека как материального существа обусловлен клеткой, прибывшей из космоса, размножающейся делением.

Здесь ничего не сказано о том, был ли «посев» управляемым — первые клетки доставлены на нашу планету иными существами, — или они занесены на землю в ходе естественного космического процесса. Крупные современные ученые допускают обе возможности.

Диск не дает ответа на эти вопросы, хотя, говоря о материнской праэнергии Вселенной, как будто намекает на естественный процесс, анимированный, однако, метафизическим, нематериальным фактором. Впрочем, одно дело — как возникла жизнь вообще, а другое — откуда ее появление на Земле. «Безголовый змей» может означать лишь направление: из космоса — на Землю.

Сторонники высадки на землю космитов приводят в подтверждение своей гипотезы множество доводов, хотя все они сомнительны. Я считаю, что те, древние изображения, которые, по их мнению, наиболее убеждают в этом — люди со шлемами на головах, — просто-напросто неверно ими объяснены. Думаю, я сумел читателя убедить («Змеепоклонники»), что все эти выцарапанные и нарисованные на скалах изображения показывают, скорее всего, происхождение человека из клетки: у этих фигурок не шлемы на головах, раздутые, словно пузыри, а то, чем человек был изначально, из чего он развился, — яйцеклетки! Многие из этих «шлемов», водруженных на плечи, воспроизведены именно как клетки, с их ядрами, со спиральными лентами ДНК внутри, с парами двойных хромосом. Никакие это не космиты, а мы, люди (см. рис. 140 из книги М. Кучиньского «Змеепоклонники»).

Особое значение имело бы точное установление времени создания Диска и других «биологических» изображений. Пока это невозможно. Но если бы оказалось, что Диск — самая древняя по отношению к другим из этого ряда находка, то не исключено, что он создан у самого источника биологического знания: там, где высадились пришельцы, где они передали свое знание, где помогли разработать понятные для не владевших письменностью народов, взятые из мира их представлений символы и оттиснуть их в глине.

В таком случае Диск оказался бы свидетельством этого контакта, который мог быть и в Атлантиде. Именно там космиты распространили свои знания и помогли атлантам создать их великую культуру. Частью этих знаний были сведения о происхождении жизни на Земле, зафиксированные на Диске.

Таким образом, похоже, на Атлантиде — объяснение тайны Диска, которое удовлетворило бы и сторонников палеоконтакта, и тех, кто запись на глине пожелал бы и впредь считать уникальной. Но все возможные свидетельства о пришельцах, а также, возможно, и мешочек с печатками, и другие экземпляры «надписи» — на дне морском, и обнаружить их не представляется возможным.

ИНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

После этих двух вероятных поговорим о третьей, не менее правдоподобной гипотезе происхождения записи на Диске. Чтобы ее умозрительно построить, я обратился к трансцендентальным способностям или свойствам человека. Доказательство положений этой гипотезы имело бы гораздо более важные, масштабные последствия, нежели подтверждение факта визита космитов или мифа об Атлантиде. Ибо оно означало бы, что человек в себе самом несет средство познания, столь же могущественное, как электронные микроскопы и прекрасно оборудованные лаборатории ученых XX века!

О каком «средстве», однако, речь? Достоверность явлений телепатии, а также предвидения событий, относящихся во времени и пространстве, доказана. Проверено множество раз и не подлежит сомнению, что какой — то слой человеческого разума может проникать в такое измерение Вселенной, в котором время и пространство теряют свое значение. Однако не каждому и не всегда это удается. В мире существуют исключительно одаренные личности — такие, как медиумы иди ясновидцы. В прошлом ими были и остаются сейчас ворожеи, шаманы, колдуны, маги. Хорошо известно (это достаточно полно описано этнологами), что эти люди, помогая себе танцем, пением, одурманивающими напитками или наркотиками, различными способами погружают себя в особое состояние измененного сознания, которое сами они именуют «переходом в мир духов». И делают это они для того, чтобы получить совет у предков, духов растений и животных, духов — покровителей племени. Так они это объясняют. И часто возвращаются с ответом, который поразительнейшим образом подтверждается потом.

Народы Мезоамерики очень широко использовали галлюциногенные средства, причем делали это не только шаманы, но и простые люди, и не только во время, сборищ, но и индивидуально, в быту. Применять эти средства приучали даже детей, поскольку вхождение в экстаз, позволяющий проникнуть в мир «духовных существ», требует многолетней тренировки, необходимой подготовки и тела, и психики.

Религиозные таинства — контакты с сакральным — для людей Запада ограничиваются словесной молитвой или религиозными переживаниями. Для индейцев же, кроме того, это приобретало вид чувственного восприятия иного мира, реальность существования которого во время транса подтверждали слух, зрение, обоняние, осязание и обостренное сознание. Поэтому обыкновенные в нашей литературе словесные формулы вроде: «индейцы верили» или «вера индейцев» или «индейские верования» — во многом ошибка. Индейцы не столько «верили» в двойственную природу мира, сколько о ней знали! Причем благодаря этим неустанно и в течение всей жизни повторяемым трансам. То был повсеместный и неизменный обычай, к тому же столь широко распространенный, что уже в 1620 году инквизиция издала декрет, запрещающий использовать кактус peyotle в качестве «пророческого» растения. Более того, без специального разрешения священники не могли «отпускать греха», связанного с его применением. Все это говорит о широком его использовании. Об этом же свидетельствуют обильные материалы процессов по обвинению индейцев, мулатов и метисов священнослужителями в использовании галлюциногенных снадобий в целях — как это им инкриминировалось — «идолопоклонничества» и «предсказательства». Однако все это не очень-то помогло!

Ведь даже в наше время, когда, казалось бы, все уже познано, сенсацией в антропологии культуры стало открытие того факта, что в Мексике до сих пор сохраняется культ галлюциногенных грибов, используемых в религиозно-магических целях, при проведении психического оздоровления и — для проникновения в мир сверхъестественного!..

Большие группы индейцев уичоли и тараумара продолжают почитать и использовать кактус peyotl, называя его «divino luminoso»— «светозарным ворожеем», — несущим в себе знание о всем сущем. А индейцы племени масатека по-прежнему жуют teonanacatl — священные грибы. С той же целью другие племена используют отвары из листьев, коры, сока, косточек и кореньев различных растений с аналогичным действием. Все это — обыкновенная практика и обитателей Амазонии. Она была всегда и существует поныне и у африканских, и у азиатских народов. Феномен шаманства и использования галлюциногенных средств, известный давно, был поверхностно описан антропологами, со знаменитым Мирче Элиаде во главе. Они не поняли его истинного значения, решив, что «вторая реальность», в которую погружается сознание под влиянием галлюциногенного вещества, — это нечто исключительно в пределах коры головного мозга… Такая точка зрения, однако, претерпевала изменения. В настоящее время полагают, что транс через подсознание позволяет заглянуть в иной, обычно недоступный нам план объективной реальности.

Лишь в середине XX века началось систематическое изучение действия галлюциногенных препаратов. Оказалось, что различные субстанции вызывают различные эффекты в восприятии реальности, времени и пространства. Человек, не теряя сознания, погружается как бы в мир снов, которые обыкновенно кажутся ему более реальными, нежели привычный мир. Краски набирают необычайную яркость, предметы становятся как бы независимыми, начинают приобретать некую индивидуальность. Под воздействием галлюциногенного средства человек покидает привычный мир и начинает существовать в ином времени и окружении, в ином измерении.

Надо сказать, что те вещества, о которых идет речь, отнюдь не наркотики, ставшие чумой «цивилизованных» обществ в конце XX века. Они не вызывают зависимости от них человека и не истощают его организм ни психически, ни физически, и, хотя некоторые эффекты их воздействия подобны наркотическим, ощущения и восприятия при их использовании имеют иной характер и значение. Тем не менее если эти вещества принимает духовно или ритуально не подготовленный к тому человек, их действие может оказаться губительным. Недаром шаманы практикуют посты, сексуальное воздержание, умерщвление плоти и другие формы аскезы, готовясь к экстазам.

Сегодня уже ясно, что психодислептические средства использовались (и используются) для установления контакта со «священным пространством» посредством химически вызванного экстаза. Семена xiabenun, узелки peyotl, грибы teonanacatl, листья matul и toloatzin, picietl и yauhtli и многие другие растения и грибы для индейца населены божествами, которые приходят, чтобы освятить его и слиться с ним и придать ему сверхчеловеческие силы. Эти силы — способность видения далеких в пространстве или будущих событий, понимание и лечение болезней и другие неожиданные знания. Поэтому неудивительно, что такие растения «силы» всегда почитались индейцами и как средства общения с миром духов, и как бесценный для них дар этого мира.

А теперь, когда мы уже знаем, насколько повсеместно и с какой целью индейцы используют «измененное состояние сознания», попробуем выяснить, насколько достоверно, объективно значение их опыта. Мирче Элиаде, один из крупнейших авторитетов в области истории религии, доказал принципиальную тождественность шаманских процедур во всем мире, но уверовал в силу шаманов не до конца. Он описывал их эксперименты, основываясь на их же не поддающихся проверке рассказах о том, как «душа покидает тело», о «посещении неба полмира», о «создании жизни на Земле духами, прибывшими с небес».

Но позже нашлись исследователи, решившиеся проверить на себе, что именно дает человеку «измененное состояние сознания». Наибольшее доверие вызывает антрополог Майкл Харнер, изучавший культуру индейцев конибо в Перуанской Амазонии. Когда он достиг понимания их религиозного мироощущения, ему сказали, что если он действительно хочет что-то знать, то должен выпить растительный отвар ауапиабса. Он согласился не без страха, потому что был предупрежден, что эксперимент будет жутковатым. Под наблюдением шамана он выпил треть бутылки страшно горькой розовой жидкости — и…

«В течение нескольких часов после того, как я выпил отвар, я находился, хотя и не спал, в мире, буквально выходящем за пределы моих самых диких снов. Встречал птицеголовых людей, драконоподобных существ, утверждавших, что они — истинные боги того мира. Я получал содействие других духовных помощников в моей попытке перелететь в самые удаленные участки Галактики. Перенесенный в трансе, в котором сверхъестественное казалось мне естественным, я понял, что антропологи, а в их числе и я сам, серьезно недооценивали значение наркотиков в формировании мировоззрения туземцев».

Харнер повторял этот эксперимент. В одной из книг он рассказывает, как в трансе прибыл в «небесный грот», где неистовствовал умопомрачительный карнавал демонов. Увидел две плывущие по воздуху удивительные лодки с огромными драконоподобными клювами, вроде тех, что были у кораблей викингов. На палубах толпилось множество людей с головами голубых соек и человеческими телами — такими изображены птицеголовые божества на стенах древнеегипетских усыпальниц.

Другой антрополог, который пожелал лично проверить, может ли, как утверждают индейцы, «измененное состояние сознания» быть источником объективного знания, был швейцарец Иеремия Нарби, проживший два года в Перуанской Амазонии у индейцев конибо на реке Пичис. Там, будучи серьезнейшим образом подготовлен шаманом, утверждавшим, что «духи явятся ему и все объяснят», он выпил отвар ауапиабса, и тогда…

«Меня затопили глубокие галлюцинации. Неожиданно я оказался между двумя гигантскими, как мне казалось, пятнадцатиметровыми боа-констикторами. Я был исполнен ужаса. Эти гигантские змеи — здесь. Глаза у меня закрыты, но я вижу ошеломляющий мир блестящих огней, и среди моих взбаламученных мыслей змеи начинают обращаться ко мне без слов. Объясняют, что я всего лишь человеческое существо… Я понимаю безбрежное невежество своих обыденных убеждений… Мне кажется, что я все понимаю, что здесь я в более могущественной реальности, которой не знал вообще и даже не подозревал о ее существовании. Я готов плакать перед лицом этого откровения… Я вижу зеленый лист со всеми прожилками, а потом человеческую ладонь с ее сосудами. Суть этого ясна: мы состоим из того же вещества, что и растительный мир…

Через день после опыта с ауапиазса я почувствовал себя новорожденным, слившимся с природой, гордым тем, что я — человек — часть необъятной сети жизни, оплетающей Планету».

Майкл Харнер не прекратил своих экспериментов. В ходе одного из трансов он обнаружил, что его видения исходят из гигантских змееобразных существ, лежащих на дне его мозга. Они начали демонстрировать-перед его глазами изображения.

«Вначале показали мне планету Земля, какой она была множество миллионолетий тому назад, еще до появления на ней жизни. Я увидел океан, пустынную сушу и яркое синее небо».

А теперь посмотрим, подтверждают ли эти сообщения возможность обретения миштеками вот таким путем биологических знаний, записанных ими символами на 36-й странице кодекса Нутталь[4].

Послушаем мексиканского исследователя Хосе Чика, которому индианка Инее из племени масатеков прописала лечение галлюциногенными грибами.

«Грипп усиливался… Началось воспаление бронхов. Я с трудом дышал… Тогда меня поглотила картина: неожиданно все стало ощущениями и существованием в форме легких. Я переживал что-то очень странное: мне казалось, что я вижу свои легкие спереди и одновременно что я сам есть суть этого видения… Я был очень испуган… Я мог видеть внешние и внутренние ткани легких…''

А цитированный выше Нарби видел в трансе зеленый лист с прожилками, а потом человеческую руку с ее сосудами. Харнер же видел первозданную Землю. Есть другие многочисленные свидетельства о видении того, что напоминает препараты, рассматриваемые под микроскопом. Поэтому представляется верной гипотеза, высказанная Нарби: будучи в трансе, сознание проникает на молекулярный уровень и обретает доступ к информации, связанной с ДНК. Там оно обнаруживает двойные гелисы и хромосомные палочки. Именно здесь шаманы черпали знания о том, что всем существам присуща одна «суть жизни», имеющая форму «скрученных змей».

Пора подвести итог сказанному. Древние жрецы и вообще посвященные люди у многих народов, как и индейцы Мезоамерики, использовали для своих целей «измененное состоянием сознание». Их разум в таком состоянии проникал в обычно скрытую сферу мира, о физической или метафизической природе которой мы по-прежнему ничего не знаем. Там они видели существа, ведущие себя весьма разумно, именуемые «предками», «духами природы», «духами-покровителями», «божествами», «злыми духами», и общались с ними. Существа эти имели подчас фантастическое обличье, передавали им информацию «прямо в мозг», минуя слова, или индуцировали обучающие изображения, «минуя глаза». Содержанием этих изображений были основные биологические структуры, принципиально необходимые для жизненных процессов. Демонстрация сопровождалась пояснениями их роли. Особое место в этих «картинах» занимала ДНК, изображаемая или в действительной форме двойной гелисы, или в символической — змеевидной.

В свете современных научных знаний исключить возможность всего сказанного нельзя. Нам еще слишком мало известно о свойствах ДНК и ее роли в созидании жизни. Напомню, что уже начаты исследования с целью выяснить материальное, физическое основание для такого рода видений. В начале 80-х годов благодаря использованию сложного, чувствительного измерительного прибора Фриц А. Попп с коллективом показали, что клетки всех организмов излучают фотоны в количестве ста единиц в секунду на квадратный сантиметр. Одновременно было доказано, что источником этого излучения является ДНК, которая в химическом смысле представляет собою апериодический кристалл. Длина волн излучаемых фотонов точно соответствует узкой полосе видимого света, от инфракрасного до ультрафиолетового.

Излучение столь же слабое, как свет свечи, наблюдаемый с расстояния в 10 километров; однако оно обладает особым свойством: чрезвычайно когезионно. Эти слабые розблески отличаются когерентностью, равной лазерной, а эффектом, всего этого является восприятие ярких красок, люминесценции и голографической объемности.

Следовательно, благодаря видению во время галлюциногенного транса индейцы получали информацию о таких вещах, о которых они, не достигнув уровня современной науки, «не должны были знать». И это сильный аргумент в пользу того, что наряду с научным существует иной путь познания!..

Думаю, именно таким образом древние жрецы, собравшиеся в храмах, вне суеты повседневной жизни возносились мыслью ввысь, пытаясь найти объяснение всему сущему. Им хорошо была известна техника «погружения в себя»: достаточно сформулировать особым образом вопросы. В этом состоянии они начинали вопрошать о строении человека и других живых существ, а когда узнали о клеточной природе жизни, стали заглядывать глубже, внутрь клетки. Так возник определенный канон знания, которое, будучи изображенным графическими символами, проделало путь от созерцаний глубин человеческих тканей до изображений на дворцовых стенах и храмовых рельефов.

Это было знание не полное, до конца не понятое. Оно давало общее представление о жизненных процессах. Поэтому его нельзя сравнивать с содержанием наших ученых трудов. Однако оно указывало на факты настолько истинные, что индейский автор кодексов, живший тысячи лет до нашей эры, или критский художник, писавший свои фрески почти 4 тысячи лет назад, могли бы свободно побеседовать с современным биологом. И как знать, не была ли бы эта беседа полезной в первую очередь именно для биолога! Древние мудрецы могли бы указать ему на некоторые зависимости там, где он их не видел, подсказать направление исследований, которое он проглядел.

Впрочем, не в этом сейчас дело. Не имеет также значения, сколько они, в конце концов, знали и в каком центре эти знания были сосредоточены. Достаточно, например, одного их знания о двойной гелисе в клеточном ядре или удвоении в том же ядре хромосом (рис. 21), чтобы повергнуть нас в изумление. И еще их способность доказать (а речь именно об этом), что возможно познание путем иным — не только научным, опирающимся на достижения сложнейшей техники и методикиисследований.

Древние символы с биологическим значением — вот неожиданное свидетельство о том, что люди обладают способностью получать знания без помощи органов чувств. Они показывают также реальность существования некоего духовного измерения в мире людей и всего сущего. Для древних это было непреложным фактом.

Разумеется, я не призываю отвергнуть технику и технологию научных исследований. Заменить их чем-либо иным невозможно, поскольку практическое использование каждого открытия требует выяснения мельчайших подробностей связанного с ним процесса. Но если бы технология была поддержана многократно усиленной интуицией, мы бы шли кратчайшим, прямым путем к сути проблем! Когда знаешь, где и что искать, и даже в общих чертах знаешь решение, то выйти на него гораздо легче, и при этом удается избежать ошибок и блужданий. Это гарантировало бы прогресс и чрезвычайно ускорило бы оптимальность решений.

Думаю, здесь есть смысл привести несколько замечательных примеров. Российский ученый, двадцатишестилетний Дмитрий Менделеев, как и многие современные ему химики, безрезультатно работал над приведением элементов в логичную научную схему. Атомы представлялись ему творениями хаотичными и капризными, с непредсказуемыми свойствами и поведением. Но вот 1 марта 1869 года, утомленный неудачным поиском, с головой, забитой этой проблемой, Менделеев заснул на диване. Во сне он увидел атомы, расположенные восемью вертикальными колонками, в зависимости от их атомного веса. Когда он проснулся — хватило нескольких минут, чтобы набросать то, что сегодня мы называем Периодической системой элементов Менделеева.

Немецкий химик фон Штрадониц работал в 1865 году над объяснением пространственной структуры сложных органических молекул. Соединение, именуемое бензолом, сопротивлялось всем его толкованиям. Но однажды фон Штрадониц, едучи в омнибусе, заснул и увидел атомы, расположенные в форме вращающегося кольца. Голова такой «змеи» заглотала собственный хвост. Химик очнулся с готовым ключом для открытия и описания целой группы кольцевых молекул — теории, играющей важную роль в современной органической химии.

Кольридж, английский композитор прошлого столетия, написал, а точнее, «услышал» своего «Кубилай-Хана» во сне. А проснувшись, только перенес его на нотную бумагу. Вот и Моцарт создавал свои лучшие произведения, подсказанные ему как бы «сном наяву», записывая музыку так, словно он ее переписывает из головы сразу в готовом виде на нотный лист.

Множество примеров говорит о том, что, когда ум чего-то ищет, концентрируется на чем-то, создает определенную потребность, — он может найти решение особым путем, приходя из сферы, в которую, как мы считаем, имеет доступ наше подсознание. Однако это всегда требует временного перерыва в логическом мышлении, торможения мыслительного монолога, размягчения контуров сознания и свободного плавания на волне интуиции, рассеяния внимания.

Парадоксально, хоть этого мы и не замечаем, но такой способ осознания является нашей повседневной практикой. Если бы развитие цивилизации зависело только от сухих логических расчетов и одних бесконечных опытов — мы все еще пребывали бы в железном или бронзовом веке. По сути, именно интуиция или инстинкт лежат в основе самых замечательных достижений человека. А ведь стоит воскресить эти стыдливо замалчиваемые способности, которые нашим пращурам, за сотни поколений до нас, позволили обрести уникальные биологические знания. Следует ли делать отсюда вывод, будто источником знания, зафиксированного на диске, было видение древних индейцев Мексики? И что же, отбросить гипотезу об Атлантиде? Отнюдь! И даже совсем наоборот. Ибо я полагаю, что если мы имеем дело с трансцендентальным познанием, то действительные условия для его проявления могли возникнуть не где-нибудь, а именно на Атлантиде. Почему?

Как мы убедились, древние «биологические школы», мексиканская и эгейская, не были первыми. Миштеки рисовали кодексы в первом тысячелетии нашей эры. Критские дворцы построены за две с половиной тысячи лет до них. Но гораздо раньше появились диск и неисчислимые петроглифы по всему миру. А в доисторическое время нам неизвестен ни один центр, способный разработать и распространить такого рода знания. Неизвестен, может быть, потому, что его-развалины лежат на дне Атлантического океана…

Но действительно ли должен был существовать такой центр? Думаю, это условие обязательное. Как я уже говорил, необходимо было действие группы посвященных — магов или жрецов, — которые дискутируют, формулируют проблемы, упорядочивают информацию, ищут ответы, записывают их и в результате получают круг знаний. Отдельные племенные, сельские шаманы, маги не способны на это. Даже если они проникают в «иное измерение», даже если выносят из него знания, то это, скорее, разрозненные озарения, которым не сложиться в стройное знание, способное распространяться по свету и воздействовать на сознание и воображение множества народов.

Сообщение с такой силою воздействия должно было исходить от могущественной культуры высшего порядка. Ее представители должны были повергать в изумление и трепет и своей внешностью, и силой, и оружием, и кораблями, и знанием о мире. Такой мощью воздействия в те времена могла обладать только погибшая культура Атлантиды. Ее духовные семена жили в течение тысячелетий после катастрофы и давали изумительные всходы там, где оказывалась благодатная почва: где были посвященные, которые хотели, могли и умели повторять опыты с «измененным состоянием сознания» и искать повсюду подтверждения этому пришедшему к ним знанию. Так было на Крите, потом у миштеков, а сегодня, в несравненно меньшем масштабе, у уичоли.

Поразительно высоким развитием Атлантида была обязана достижениям не техники, а духа. Быть может, именно там трансцендентальное познание получило такое развитие, что повело к возникновению гармоничного общества.

Объяснение феномена Атлантиды надо искать в прошлом, в котором высокий уровень знаний и морали неустанно порождал материальные достижения и благополучие. Ведь то были времена магии и всеобщей убежденности в иной духовной реальности, скрывающейся под маской внешних явлений и материальных объектов и приводящей их в движение. Люди в ту пору были эмоционально связаны с этим «иным измерением», чувствовали его существование и воздействие, а многие умели в него проникать, чтобы участвовать в испытаниях, недоступных обычному действию.

Поэтому, Читатель, если где-то во время своих путешествий ты увидишь выбитые на скале изображения спирали или окружности с кружочком в середине — символы энергии и жизни, — знай: перед тобой свидетельства существования в прошлом необычных способностей человека, а еще — не стертые временем следы Атлантиды…

ЗМЕЕПОКЛОННИКИ


ПЕРВОЕ,
что позвало меня в глубь Древней Мексики, было изображение рыцаря Орла, вырезанное на боевом деревянном барабане ацтеков. Мне, дилетанту, как обычно, сразу же показалось, что я обнаруживаю в этом предмете совсем не то, что ученые исследователи. Правда, они бесспорно доказали, что в Государстве Священной Войны, царстве ацтеков, существовали кланы рыцарей Орла и рыцарей Ягуара, шедших в бой под этими регалиями. Но здесь-то что за рыцарь? Ведь сразу бросается в глаза, что тут человек появляется из клюва птицы, а туловище ее — двойная спираль, согнутая подковой. Так что человек как бы явлен из какого-то спиралевидного создания.

Какие ассоциации мог вызвать этот символ индейцев у нас, живущих в эпоху, когда Уотсон и Крик[5] в 1953 году открыли уже структуру дезоксирибонуклеиновой кислоты? Ну конечно же символическую хромосому, в которой на собранных в ней генах записана вся программа строения и жизнедеятельности человеческого организма! Так это я и понял. Передо мной было краткое изложение нашего генезиса, аллегория происхождения человека.

Орел в Древней Мексике был символом Солнца и именно в качестве такового присутствовал на барабане. Он представлял здесь энергию, позволившую появиться жизни на планете, а может быть, и фактор, вообще присущий Вселенной, некое ее внутреннее свойство, дающее материи возможность преобразовываться из неживой в живую. Христиане называют этот фактор Духом Святым и тоже изображают в виде птицы — правда, не орла, а голубя. Но это я так, к слову. Первое сомнение — а не является ли двойная спираль самым обычнейшим декоративным элементом — легко было отбросить. Что это за орнамент, если она занимает центральное положение в столь многозначительной композиции? Ведь именно ей, спирали, приданы солнцевидные, лучистые орлиные крылья, хвост и голова! Выходит, из нее выглядывает человек!

Носителем подобной спирали предстает перед нами и каменный орел из Перу. Встречается она и на печатях шумеров как объект почитания жрецов, что говорит нам об особом ее значении, а вместе с тем и о том, что связанное с нею значение некогда принадлежало многим народам мира.




Второе замечание — о всеобщности знания — относится к характеру спирали в изображении: известно, что ДНК представляет собою двухисходную винтовую линию, так называемую гелису[6], которая идет двумя параллельными нитями, опоясывая некий цилиндрический объем. Я принялся просматривать школьные учебники и биологические труды, увидевшие свет вскоре после присуждения ученым— открывателям структуры ДНК Нобелевской премии. И что же оказалось?! Бесчисленные авторы этих книг, повторяя определение ДНК как двойной спирали, нередко именно так, схематично, переносят ее проекцию на плоскость. Что ж, можно простить подобную неточность ацтекским ваятелям и их заказчикам — жрецам, возможно, знавшим саму идею, но уж никак не в ее геометрически точном, объемном виде. И это еще не все! На шумерской печати и на плечах орла из Перу две полоски идут параллельно друг другу, и при этом зигзагами, что можно считать как бы намеком на винтовую линию, которую в миниатюре трудно изобразить иначе.



Что же касается двух переплетающихся лент, видимых на всех трех изображениях, то тут не могло быть никаких сомнений. ДНК построена из двух нитей. Таким образом, остался только вопрос, почему ленточки на ацтекском барабане разделены на три полоски? Структура ДНК подсказывает сразу два объяснения. Первое: каждая нить спирали построена из трех составляющих ее компонентов — сахаров, оснований и фосфорных остатков[7]. Второе: эти элементы расположены именно поясками.

Оставалось только понять, почему спираль изогнута в виде литеры «и»? Многое говорило за то, что это не случайность. Подобные «рогачики», подковы, ярма, согнутые в дужку палочки, часто встречаются по всей Америке. В неисчислимых наскальных рисунках, рельефах, керамике, тканях, а прежде всего в рисованных книгах миштеков — кодексах.



Дело в том, что форму «согнутой палочки» как раз и принимает хромосома в так называемой анафазе, одной из стадий деления клетки (рис. 6). Конечно, могут спросить, а почему хромосома именно в этой, а не в какой-либо другой фазе обратила на себя особое внимание человека? Ответить нетрудно: и другие фазы хромосомы в клеточном ядре тоже были объектом искусства и почитания, приобретая силу символа. Возможно, тут представление не столько о форме, сколько о хромосоме вообще. О том, до сих пор толком не изученном веществе, которое в различных количествах присутствует в ядрах клеток всех растений, животных и людей.



Биолог мог бы предъявить мне еще одно опровержение: «хромосомы» на барабане ацтеков и печати шумеров изображены совершенно неверно, поскольку в действительности нить ДНК во много тысяч раз длиннее самой хромосомы и умещается в ней только благодаря своему микроскопичному сечению и плотной «упаковке». Конечно, хромосому можно было бы назвать «мотком» или «шпулей» из нитей ДНК, не забывая, однако, что эти нити отнюдь не упакованы наматыванием на ось.

Да, оба изображения очень упрощенно и тем не менее правильно говорят о том, что наиважнейшей наряду с белком в составе хромосомы является двойная гелиса нити ДНК. Заложенная по всей ее длине генетическая информация есть потенциальная основа жизни того или иного организма.

Но только животворящая основа жизни — Солнце, с «орлиных крыльев» которого льется вечная энергия, выводит неодушевленную материю из бездействия в состояние живого, деятельного организма.

И вот по мере того как, исходя из биологических знаний, я старался понять символику этих знаков, приходит и понимание того, что мое понимание вовсе не противоречит признанному в наше время их историческому толкованию.

Да, это был все-таки рыцарь Орла!

Человек не вылезает из клюва. Орел-хромосома только накрывает его, и из-под орлиных перьев виднеются его руки и ноги. Барабан был необходим в бою: его звук своим мерным магическим воздействием придавал отваги и вел к победе на поле брани. Эти ацтекские войны, получившие название «цветочных», имели во многом ритуальный характер, с мыслями о Вселенной. Ацтеки верили в то, что для продления жизни Солнца необходимо приносить на алтарь человеческие сердца. Многочисленных пленников для жертвоприношений добывали профессиональные солдаты, объединенные в кланы рыцарей Орла и Ягуара[8]. В этом воспринимаемом ими космическом двуединстве Ягуар символизировал все земное.

А почему создатель боевого барабана представил рыцаря в виде орла— это понятно. Половина армий мира по сию пору имеет в своих эмблемах изображения орлов, демонстрировавших когда-то особую храбрость и силу. Но сегодня это всего лишь один из символов культуры народа, давно оторвавшийся от своих исторических пракорней и замененный новыми значениями. Например, сомнительно, чтобы уже римские легионеры знали что-нибудь о древнейших толкованиях своих знаков с орлами. Скорее всего, последними народами, которые связывали с такого рода символом особое исконное значение, были египтяне с их священным соколом и шумеры, изображавшие раскинутые над миром крылья, а значительно позже — древние мексиканцы.

Вырядившись «орлами» или «ягуарами», индейцы отправлялись в бой, думал я, уже не как люди, а как две силы, созидающие жизнь в холодной, мертвой Вселенной. Рыцарь и посылающий его в бой жрец— в этом я был уверен, ибо нашел убедительные тому доказательства, знали о существовании процессов, в котором солнечная энергия, взаимодействуя с гелисообразной структурой, создает жизнь, земные организмы, в том числе и человека. И кому же еще мог служить рыцарь, как не своему созидателю?

Хромосома, дезоксирибонуклеиновая кислота. Итак, эти слова произнесены. Я не мог не понимать, куда пытался с ними проникнуть. Да нет — пробиться, вторгнуться, ворваться в замурованный веками словник культурных понятий; в мир саг, былин, мифов, преданий, историй, письменных и устных пересказов, ритуалов, религий, верований, предрассудков, магических танцев, табу, тотемов, обычаев; в мир, опирающийся на материальную историю народов с их огнем, кремневыми топорами, обожженной глиной, тканями, бронзой и железом; шпильками и гребнями, челнами, зерном и оливками. И вдруг — хромосома! Разве этакая наглость не должна была вызвать сильнейшего противодействия? Это же не просто варварство, каким могут показаться поиски буквальных значений в символических знаках, и не просто насилие, учиненное над хорошим вкусом столкновением искусно сотканной, старательно присыпанной пылью веков эстетики иного мира с обнаженным, холодным, не затемненным иными значениями творением биохимиков, детищем лаборатории — некоей хромосомой! Это еще и вызов простому здравому смыслу: ну откуда вдруг взялось понимание хромосомы в Шумере, а потом и в Мексике минимум за четыреста лет до изобретения микроскопа в Европе?! Уже один этот резонный вопрос должен был раз и навсегда провести для меня черту, через которую я не смел переступать.

И все-таки я переступил ее. Не стоило задумываться — почему: обычное человеческое свойство. Ведь наш мозг позволяет нам создавать концепции, совершенно оторванные от достоверной, проверенной информации о мире. Он разрешает мысли перескакивать через преграды или пустоты, ею же самою созданные. И я совершил этот прыжок: воссоздал мир, существовавший, по моему разумению, тысячелетия тому назад, чтобы проникнуть в него.

В своих поисках я опирался в основном на наследие народов, населяющих центральную и восточную части Соединенных Штатов Мексики. Этот район я не совсем правильно с исторической точки зрения называл «Древней Мексикой». Мексикой во времена, предшествовавшие ее завоеванию, называли только земли вокруг теперешней столицы государства, а тогда столицы ацтеков — Теночтитлана.

Иногда я пользовался понятием «Мезоамерика», поскольку то, о чем я говорю, было присуще всему этому региону, а на востоке выходил за пределы современной Мексики, охватывал Гватемалу, Гондурас — до Коста-Рики.



Вскоре я убедился, что моя исходная мысль о том, что в этом регионе народы владели неким объемом биологических знаний, хотя и могла показаться полнейшей нелепицей, действовала на меня магически. Единожды использованная, она привела к тому, что в моем внутреннем взоре начали раскрываться наглухо замкнутые в себе изображения, непонятные символы власти и священнейшие знаки. И вот что еще: их прежнее толкование не утрачивало своей силы, и мне не приходилось подвергать сомнению ничего проделанного до меня! Просто объяснения изображений становились для меня более глубокими, корни их как бы уходили к более ранним прапричинам.

И все же, хотя бы ради сохранения собственного спокойствия, я вынужден был задать себе вопрос, касающийся этой исходной мысли: а не была ли она совершенно ложной.

Но это позже. А тогда передо мной открылась страна с предметами культа древнего мира и с клочками современных биологических знаний. И я прошел по ней для того, чтобы, как впоследствии оказалось, через окно, открытое древними мексиканцами, неожиданно заглянуть внутрь человека.

Мне; однажды настроившемуся на определенную волну, достаточно было увидеть золотое изваяние фараона, чтобы понять, что и Египет тоже….



Вот перед нами Тут-анкх-амон, мальчик-царь, захороненный три тысячи триста с небольшим лет назад в золотом саркофаге, выполненном в виде полихромного портрета. В скрещенных на груди руках— знаки божественной власти: два жезла. Две золотые регалии: одна именуемая цепом, вторая — посохом или пастушеской палкой. Первая в виде цифры «1», вторая похожа на цифру «2» или, скорее, на знак вопроса. Я не вникал в суть их подобий, хотя не исключено, что здесь можно бы попытаться усмотреть исходные формы для знаков, используемых нами в математике до сих пор. Существенно другое: обе регалии — ритуальных посоха воспроизводят форму хромосомы. И какой!..

В ядре каждой соматической клетки растений и животных содержится совокупность хромосом, характерная для данного вида. 46 у человека, 48 у кошки, 40 у мыши, 20 у кукурузы и так далее. Это— комплекс всех ген данного организма, план, код строения его тела и выполняемых им функций.

В таких совокупностях одна из хромосом организует работу всех остальных, как бы «запускает» все хромосомы. По мнению биологов, уже совершенно ясно, что и у растений, и многоклеточных организмов обязательно есть доминирующая, организующая хромосома.

Такая хромосома у саламандры амбистомы в последовательных фазах деления клетки принимает различные формы, в том числе и две, известные нам по регалиям фараона!



Древние египтяне, как и мексиканцы, почитали Солнце и птицу, священного сокола Нехбет — так, может быть, они знали кое-что и о хромосомах? А если так, то что в большей мере символизирует власть фараона-бога, организатора и созидателя всей жизни в стране, как не эта главная хромосома, которой подчиняются все жизненные процессы: она руководит тем Высшим Советом, коим для человеческой клетки является синклит из ее сорока шести мудрецов-хромосом, знающих все о жизни с самого ее возникновения, ибо их век есть век самой жизни?

Помимо формы регалий фараона еще кое-что достойно особого внимания: они раскрашены поперечными синими и золотыми полосками. А ведь полосчатость — об этом стоит знать — есть характерное свойство и хромосом! Их палочки органически расцвечены не равномерно, а как раз полосками. При этом расположение полосок, разделенных неокрашенными участками, постоянно для каждой хромосомы. Вот это навело меня на мысль, что полосы на скипетрах фараона не были случайностью.

Продолжая свой поиск, я неожиданно попал на дальний север Европы, где чуть ли не сразу убедился, насколько серьезна моя мысль о наличии у народов уже много веков назад замечательных биологических знаний. Не успел я осмотреть весь пантеон скандинавских богов, а уже увидел ее — небольшую скульптуру северогерманского повелителя молний и бурь. Бог Тор в конической шапке сидел на стуле, держа обеими руками свой непременный атрибут — так называемый «молот Тора».



Я тотчас подумал, что форму этого вот «молота» можно почерпнуть оттуда, где хромосомы — из живой клетки. Я смотрел на предмет в руках божка — поразительно похожий на модель одной очень важной молекулы — транспортирующей, переносящей рибонуклеиновую кислоту, сокращенно — тРНК.

Эти молекулы выполняют ключевую в жизни роль. Они соединяются с рассеянным в цитоплазме клетки строительным материалом, кирпичиками, то есть аминокислотами. И выстраивают их в белковые цепочки. Это происходит в соответствии с «указаниями», «записанными» в гене.

Но в чем же я усмотрел тождественность «молота Тора» и молекулы тРНК в ее упрощенной биохимической модели? А вот в чем: в их общем виде — четырехплечего креста с тремя плечами, похожими друг на друга, и четвертым, отличным от них; в близких пропорциях обеих фигур, длине плеч и форме их окончаний — шаровых. Двойное плечо подобия креста в молекуле тРНК образуют две нити. Тор обеими руками, сжатыми в кулаки, тоже держит две «рукояти» молота.

Последнее, в сочетании с шарообразными окончаниями двух других плеч, превращало крест Тора в объект столь необычный среди всех крестов мира, что возможность случайного совпадения его формы с молекулой тРНК казалась уже по меньшей мере сомнительной…

Правда, и схема модели вряд ли бы походила на саму молекулу тРНК, увидь мы ее под микроскопом: двухнитевые отрезки ее «плеч» в действительности сплетены в двойную винтовую линию, но это не помешало биохимикам представить схему.

Однако я продолжал свои сопоставления, потому что мог подкрепить их рядом наблюдений. И снова я вернулся к Тутанхамону. Это царское имя — по-египетски Тут-анкх-амон — переводится как «Живой портрет Амона» или «Прекрасна жизнь Амона». В данном случае разночтения египтологов не существенны — важно другое: не вызывает сомнения второй элемент имени, в египетском написании — «анкх», что значит «ключ жизни». Графическое начертание его есть не только иероглиф для понятия «жизнь», но и один из наиболее часто встречающихся знаков в древнеегипетской иконографии. Его воспроизводили на рельефах, картинах, в инкрустациях, драгоценностях, украшениях. С ним связаны священные, магические значения. Не потому ли это, что «анкх», как и «молот Тора», является более древним — египетским — изображением молекулы тРНК с ее двумя нитями четвертого «плеча»?..




И эта вот фигура так странно похожа на одну их регалий бога Шипе-Тотека в Древней Мексике. Ее условное изображение я нашел на четырнадцатой странице доиспанского рисованного манускрипта, известного под названием «Бурбонского кодекса». Да, поразительно похоже на египетский «анкх»…



Еще раз, и не последний, я натолкнулся на «хромосомное», знакомясь с культурным наследием Древней Мексики. Это были изображения погребальной керамики сапотеков — народа, населявшего горную страну к югу от центрального плоскогорья в Мексике. Антропоморфные уны и барельефы из обожженной глины выполнены в виде фигур божков, сидящих на земле и наряженных в фантастические одежды. Некоторые из них держат в вытянутой правой руке иксобразный предмет. Такая явная демонстрация, как и у покойных католиков, держащих в окостеневших пальцах крестик, только подтверждает особое значение этого предмета, какую-то его высокую связь с таинством веры.

На Монте-Альбане, горе со срезанной вершиной, застроенной десятками дворцов, пирамид, святилищ, урны заполняют подземные склепы, вырубленные в скалах, — это места захоронения вельмож сапотеков.



У многих народов мира склеп есть место, где человек совершает переход в мир иной, в царство мертвых, в обитель духов. Чтобы обеспечить умершему достойный прием там — в будущей его внеземной жизни, — производят церемониальное погребение и еще снабжают усопшего не только предметами обихода, пищей и напитками, но и записанными и изображенными на коре, глиняных табличках, папирусе, бумаге и олеографиях, молитвами, заклинаниями и символами, благодаря чему, по верованию, Боги (бог) отнесутся благосклонней к посвященному в их таинства.

Именно к таким, я полагаю, символам относится делящаяся хромосома, которую держат в руке божки, изваянные в виде урны.

Жизнь на Земле непрерывна благодаря нескончаемому делению клеток организмов. Ничто не рождается из ничего. Новые клетки, строящие тело — растения или животного, — возникают исключительно этим, единственным способом: капля цитоплазмы, окруженная оболочкой, — клетка распадается на две новые и, омоложенная таким раздвоением, живет в двух дочерних, до следующего деления. А начало делению дают хромосомы.

Каждая из сорока шести хромосом клетки человеческого организма копирует самое себя. Вдоль ее длинной, змеевидной нити синтезируется другая, новая хромосома, во всем подобная исходной. Ясно, что удваивается не только форма, но и генетическая информация, содержащаяся в хромосоме, и это самое главное.

Некоторое время обе хромосомы соединены еще одна с другой в месте, называемом центромерой, и носят общее название — бивалента. Перед делением бивалента извивается и съеживается, принимая форму двух палочек, после чего центромера разделяется и позволяет палочкам начать свой путь к двум половинкам клетки. Теперь оболочка клетки перехватывается в одном месте, как у рыбьего пузыря, и образуются две дочерние клетки, каждая из которых содержит идентичный набор из сорока шести хромосом.

Так развивается и идет жизнь. Это настоящая тайна, которую стоило унести с собою в могилу. Но не для того, чтобы спрятать ее от живых — они ее знали, — а чтобы вечно преисполняться бодрости из сознания разделенного с богами понимания того, что люди всего лишь недолговечные их творения, результат непонятной деятельности животворных палочек.

Именно они находились в сапотекских могилах — хромосомы, удвоившихеся в творящем акте умножения информации о жизни, еще связанные центромерой, но по концам уже расходящиеся, каждая в свою сторону, в стремлении начать самостоятельную жизнь.

И не только в могилах. Я без труда отыскал их на страницах миштекских кодексов — рисованных книг. Когда и те, и другие я сравнивал со снимками хромосом, сделанными под микроскопом, то в миштекских изображениях не нашел ничего такого, что могло бы поколебать мое мнение. Ну а если и были еще какие-то сомнения, то тотчас рассеялись, когда я взял в руки новейший труд по биохимии: ученый смело представил центромеру как своего рода поясок или застежку, хотя в действительности это место хромосомы выглядит иначе — как всего лишь сужение. По-видимому, автор вот так хотел выразить идею связи двух палочек. И сделал это, не ведая, что за много столетий до него то же самое запечатлел миштекский художник.



Потом мне пришло в голову, что идея разделяющихся хромосомных палочек объясняет и происхождение иероглифа оллин (ollin) — «движение», «землетрясение», — применявшегося в Древней Мексике для обозначения одного из двадцати дней тогдашнего календарного месяца. Этот иероглиф в многочисленных его стилизованных вариантах и видах значений встречается на керамике, каменных рельефах, фресках в святилищах и дворцах. Кроме двух палочек он часто включает одну или две окружности с еще меньшей окружностью в их центре, что напоминает схему клетки с ядром.

Но что еще, кроме этих чисто внешних подобий, свидетельствует о возможной связи иероглифа с бивалентой и клеткой?

Во-первых, этот знак — подобие клетки на языке науа назывался чалльчиуитль (chalchiyitl) — «драгоценный камень» — и был синонимом понятия «жизнь». Во-вторых, название иероглифа ollin происходит от корня ol, означающего «нечто круглое», а глагол olini применялся уже для обозначения не только «вращение вокруг», но — это особенно важно для моих выводов — и «движения, перемещения больших количеств людей». В сапотекском языке название иероглифа звучало шоо (хоо) — «огромный» и «Землетрясение». Майяские же племена цоциль-цельталь (tzotzil-tzeltal) называли его чик (chic), что означало «лишаться»! И наконец, майя с Юкатана имели очень похожий знак для слова кабан (caban) — «то, что находится снизу».

И тогда я пришел к заключению, что этот иероглиф, по форме так мало общего имеющий с «землетрясением», идеально объясним в биологическом контексте: как «то, что находится снизу», то есть укрыто в теле; что «огромно»; что «лишается, разделяется», чтобы «перемещаться большими количествами», и притом имеет вид двух палочек и круглого, как схема клетки, драгоценного камня — чалъчиуитлъ, и его скорее всего следует считать знаком бивалентной хромосомы — образования, которое, будучи укрытым в теле, отделяется от своего подобия, и оно, несомненно, огромно, могуче по своему генетическому воздействию и, наконец, перемещается соединением в двадцать три палочки в свою дочернюю клетку и несметными полчищами — из поколения в поколение. Последний момент толкования находил поразительное подтверждение в рисунке из миштекского рисованного манускрипта, где оллин-бивалента шагает на двух человеческих ногах!

И наконец, что уже совсем удивительно, символы, подобные оллин, были известны даже в каменную эпоху и при этом в разных частях света — в Азии, Европе, Северной Америке, — нарисованные или выцарапанные на камне, они напоминают тот, что мы обнаружили в Армении, а обозначают, по мнению ученых,» идею человека». Да, возможно, о человеке, но только в фазе хромосомы! Еще одним красноречивым подтверждением сказанному были антропоморфные рукоятки кельтских мечей из Центроальной Евопы!

Наряду с оллин — движением, другими знаками, обозначающими движение времени — дни, были окелотл (ocelotl — «ягуар», а также куаупыи (сиlaиtlа) — ''орел», смыслы которых, похоже, тоже связаны с основами жизни. Тремя этими символами, как я убедился, проблема бытия мексиканцев не исчерпывается. Связь времени и жизни в древней Центральной Америке имела особое значение.

И если было какое-то место, где я мог бы отыскать эту истину обнаженной, то это был прежде всего

ТЕОТИУАКАН

Одно древнее сказание, записанное францисканцем Бернардино де Саагуном вскоре после завоевания Мексики и опубликованное в его главном труде «Historia General de kas Cosos de Bueva Espana» («Полная история новой Испании»), включает такие слова:

«Прежде чем день наступил на свете, собрались боги в этом месте, именуемом Теутиоаканом[9], и один за другим говорили: — Боги, кто возьмет на себя освещение мира?» С началом нашей эры в этом районе, лежащем в 50 километрах к северу от столицы Мексики и названном так в честь мифической встречи богов, малоизвестный народ, который, не зная его имени, исследователи нарекли теотиуаканами, возвел первую посвященную Солнцу пирамиду. Через восемьсот лет огромный уже архитектурный комплекс был покинут. Модели пирамиды Солнца и Луны, Птицы-Змея и Тлалока, десятки возвышенных площадок, окруженных анфиладами лестниц, святилища, дворища, дома и дворцы превращались, особенно с появлением испанцев, в руины — источник камня для поселений и католических церквей в долине.

Через девятнадцать столетий после основания Города Богов — так с языка науатль переводится название этого города, на автостоянке у шоссе сосредоточилось около сотни автомобилей, и прибывали все новые. Я вышел под чистое, но уже охваченное солнечным сиянием, золотистое утреннее небо. Жар обжигал ноги, яркий блеск не позволял поднять глаза. Чувствуя, как пересыхает во рту, я по красной щебенке, хрустевшей под ногами, устремился к руинам. Об уединении нечего было и думать. Кругом были люди, они шли толпами — с детьми, свертками, горшками, бутылками, торчавшими из корзин, ведя за собой сестер, теток, стариков-отцов, тестей и тещ прямо к подножию пирамид, между опунциями и агавами, к рощице акаций, надеясь прийти в себя в их хилой тени.

Я сменил направление. Чтобы оторваться от толпы, я начал не с пирамид, а с дворцов и музея. Пересек еще пустынные утром, хранившие прохладу дворы, внутренние галереи и покои без окон. Сначала без всякой мысли смотрел не на архитектуру, а на то, что ее покрывает: фрески, рельефы и фризы. Всюду на стенах я видел змея — символ материи и земли. Покрытый перьями, он своим двойственным существом птицы-гада выражал связь земли и неба, материи и духа. Вот так понимаемый крылатый змей и кецалъкоатль (quetzal — птица, coatl — змей) говорил нам о небесном происхождении жизни, о материи, одухотворенной духом.

В то время, когда здесь творили индейские художники, в другой части света Христос проповедовал то, что имело такую же символику. А птица-голубь — от Святого Духа возвещала о жизни из праха земного.

А мне, уже в XX веке, предстояло отыскать современный, так сказать, аналог этого духа. И я нашел его в той энергии — силе извне, — вечное поступление которой образует и движет жизнь. Для всей Земли это лучистая энергия непрерывным потоком льется от Солнца.

Я увидел в залах шеренга кецалей с взъерошенными перьями и когорты солнцевидных орлов, ленты, завитые в двойные спирали, и мои «делящиеся палочки»… Изображения клеток с ядрами, палочек, изогнутых на манер посоха, наконец, Древо Жизни и Тлалокан — рай, где каждый человечек, держа во рту палочку, изогнутую в виде вопросительного знака, радостно или же со слезами как бы возглашал: «Я — хромосома!»

Я начинал понимать — здесь послание. В музее я увидел то, что воистину должно изумлять: город и его символы словно не знали исторического развития! Из древних корней сразу же, в законченном виде выросла могущественная метрополия Центральной Америки, а с нею науки, религия и искусство, и им в этой стране уже пятнадцать столетий. Возникла система мышления, детерминированная с самого начала, логически последовательная и ясная.

Археолог Лоретта Сежурне, автор множества открытий в Теотиуакане, в книге «Pensamiento у Religion en el Mexico Antique» («Мысль и религия древней Мексики») с изумлением задается вопросом, была ли эта научная картина мира созданием коллективным, или же она рождена одним духовидцем? И склоняется к последнему. Только могучее и ясное видение человека и пресмыкающимся во прахе, и окрыленным вдохновением с небес позволило создать этот пророческий символ змея-птицы.

Думаю, так оно и было. Ибо разве не так же возникали иные великие доктрины? Появлялся учитель, который излагал свое миропонимание в уже законченном виде. В Теотиуакане — его пророка мы знаем — это научное понимание жизни, думал я, было чем-то большим, нежели просто наитие по вдохновению. Оно было явлено как чистая информация о явлениях жизни с убедительной достоверностью, — отсюда и сила воссоздания его красками на стенах и резцом на камне. Это должно быть прозрачное и обращенное к всеобъемлющему разуму знание. Какое именно и о чем?

Эр было пять, Солнц мира пять, четыре уже миновали, и в пятой эре живут люди — учил миф о Солнцах. Каждая эра оканчивалась катастрофой, во время которой исчезали какие-то живые существа.

При первом же чтении в последовательности эр, приводимой в Хронике Куаутитлана, мне бросилось в глаза сходство ее мифа с историей Земли, ее животного царства, предложенной палеонтологами:




О том, что зарождение жизни связано с морем, сказано в книгах бытия многих народов (Библия, «Калевала», «Пополь-Вух», папирусы египтян и др.). Сказано в них также и о том, что создавал Бог все виды постепенно. Но ни один древний источник не классифицирует животного мира так детально, так логично, в таком соответствии с современными знаниями, как мексиканский Миф о Пяти великих эрах, или Пяти Солнцах.

Начать с того, что миф о Солнцах — это изложение эволюции. Графически она отображена в виде Древа Жизни. Я — стою перед ним, оно на стене, извлеченной из-под развалин Теотиуакана, поврежденной потеками: выцветшие краски складываются в исполненную глубочайшего смысла ценнейшую и менее других оцененную фреску мира.

Вот Рай. Это страна духов — человечков, говорящих на языке лент из двух полосок с двумя тройками квадратиков, как будто для выражения идеи трехбуквенного генетического кода; человечков, пытающихся перешагнуть через нечто или несущих на плечах нечто вроде ярма, так напоминающего форму, которую принимают хромосомы во время деления клеток…

Я вышел на свет. Ветер нес сухую пыль. Земля в это время года совершенно затвердела. Я начал взбираться на пирамиду. Камни были мелкие — вулканический туф. Камни, обработанные в виде брусков, составляли стены пирамиды, заполнена она была необработанным туфом.

Узкие, высокие ступени заставляли идти боком или чуть ли не на кончиках пальцев. Повизгивая и охая, тяжело дыша и размахивая руками, толпа, стадо благородных млекопитающих — взбиралась наверх, то и дело помогая себе руками.

— Почему разрешают проносить транзисторы сюда? Ведь запрещено! — на ломаном испанском вопрошал проводника американец, возмечтавший в тиши насладиться своим присутствием здесь. — Угомоните их!

— Si, senor! Да, господин, — соглашался с ним проводник в соломенной шляпе, с черными усиками. — Но они скажут, что здесь у себя дома. Дома!

Я глянул вокруг: всюду смуглые лица — кофе с молоком, охра или жженая сиена, юркие, словно огонь, дети, раздобревшие матроны. Веселая беззаботность, добродушная болтовня, семейные разговоры поверх голов. Да, они были у себя дома! Более того — в своей семье! Черные волосы и черные глаза у всех не были случайностью, а являли, так сказать, продукт генов, отличных от моих. Они были такими, потому что все в них развивалось по «плану», переданному генами людей, отживших здесь две тысячи лет назад. Эти гены, копировавшиеся на протяжении сорока поколений, явились сюда в новых телах.

Трое детей на верхней площадке, наклонившись над крутой лестницей, скандировали:

— Sube, Jgualita, sube! Лезь сюда, Игуалита, лезь! Пожилая служанка, индианка без примеси белой крови — не то что господа, взявшие ее с собой, — взбиралась по ступеням, кряхтя, задыхаясь, добродушно грозя детям. Она двигала тяжелыми бедрами, толстыми икрами. Слегка смущенная всеобщим вниманием и ничего не знающая о том, что она здесь — больше, чем кто-либо другой! — у себя. И больше, чем кто-либо другой, — на своей пирамиде. Ее поднимали вверх те же самые гены, и темный пигмент, обильное потовыделение и индейские черты были все те же, что у взбиравшихся здесь некогда строителей пирамид. Сто процентов ее генов брали начало здесь, а вот гены подтрунивавших над нею детей по меньшей мере наполовину были завезены из-за моря.

Я стоял на верхней площадке Пирамиды Солнца, уже внутренне примирившийся с ползающими по ней скопищами людей. Керро Гордо — Толстая Гора, — фиолетово — синяя вдали, заслоняла горизонт, лежала гигантским бревном на вылинявшей земле. На ее фоне в конце Дороги Мертвых высилась Пирамида Луны. Стоя на триста шестьдесят пять ступеней и — шестьдесят шесть метров выше окружающей местности, я видел вокруг себя волнистые коричневатые поля, покрытые в эту зимнюю пору пылью. Краснеющая глина, на ней ряды агав — черное с голубым, — бегущих ровными рядами через холмы. Дальше — горы повыше, а над ними — облака. Они уже начинали клубиться, уходить ввысь, набухать, напоминая цветную капусту: темно-синие снизу, снежно-белые сверху.

Солнце стояло уже в зените и его лучи, чтобы согреть меня, падали именно туда, где я стоял, — на самую верхнюю площадку пирамиды.

«Боги, — думал я, — кто из вас и зачем взялся освещать мир?»

«Тут бог, который назывался Текучицекатль, сказал:

— Я буду освещать мир.

Тогда снова заговорили боги и сказали:

— А кто будет вторым?

Они взглянули друг на друга и стали совещаться; кто будет вторым, и ни один из них не отважился жертвовать собой ради этого, все боялись и отказывались. Один из богов, — был он рябой, не очень все понимал и молча только слушал, что говорили другие боги. Другие обернулись к нему и сказали:

— Ты, рябой, будешь тем, кто осветит.

И он выслушан, что ему сказали, и ответил:

— Приму за честь, что вы мне сказали, пусть будет так…

Потом они разожгли костер, который был сложен на камне… Сказали ему:

— Итак, Нанауцин, попробуй ты. — И так как ему сказали боги, превозмог он себя и, закрыв глаза, напрягся и кинулся в огонь…

Когда увидел Текучицекатль, что кинулся он в огонь и горит, тоже напрягся и бросился в костер…

Когда взошло Солнце, то показалось, что оно очень красное и качается изстороны в сторону, и никто не мог глядеть на него… и потом взошла Луна в той же стороне восхода, рядом с Солнцем, сначала Солнце, а за ним Луна, в том же порядке, в каком вошли они в огонь, в таком же и вышли уже готовые Солнце и Луна…

Потом, когда оба поднялись над Землей, остались в неподвижности в одном месте Солнце и Луна и боги… сказали:

— Как нам жить? Не вращается Солнце… Так умрем же, и пусть оно оживет за счет нашей смерти.

И тогда воздух принялся убивать всех богов и убил их… Говорят, что, хотя стали неживыми боги, не поэтому двинулось Солнце; потом начал дуть ветер… и он заставил его двигаться, чтобы проходило оно свой путь».

Текст мифа позволил мне предположить, что за заботой о движении Солнца, которую с мексиканцами разделяли и египтяне в своих религиозных представлениях, кроется, быть может, какой — то отзвук научных сведений о том, что планетная система не может существовать без вращательного движения космических тел. Остановившаяся планета упала бы на Солнце, а слишком разогнавшаяся удалилась бы в ледяной холод космоса.

Можно было в том тексте вычитать и еще кое-что:

«Солнце — это сжигающий себя бог», — верили мексиканцы.

Солнце — это горящий водород, утверждают астрофизики.

Между этими идеями пространство в две тысячи лет. И оба они указывают на самое важное — термическое свойство не только согревающего нас космического тела.

О том, что представление древних мексиканцев о нашем светиле зиждилось на более глубоком соображении, нежели одно ощущение его жара, свидетельствуют слова из древнего текста майя:.

— Эй! Разве люди не как Солнце? Не из камня, из которого создана Желтизна?.. Это известно, это знает каждый.

Рассмотрение этого в высшей мере поразительного утверждения, ставящего знак равенства между «материалом» тела человеческого и тела небесного, я отложу на потом. А сейчас мое внимание занимают связи символов Солнца с символами жизни у древних мексиканцев. Мексиканцы верили, что солнечная энергия выводит материю из состояния инертности и дает ей жизнь. Так оно и есть ведь в действительности. При температуре абсолютного нуля материя почиет в неподвижности, в ней не протекает никаких процессов. Между прочим, исходя из этого, ученые предрекают тепловую гибель Вселенной.

Приток энергии взывает в мертвой материи изменения: атомы соединяются в молекулы, молекулы — в большие цепочки, а эти цепи — в такие уже сложные минеральные агрегаты, в которых могут начаться особенные жизненные процессы. Вот так, возможно, возникла жизнь на земле — через возникновение клеток — этих кирпичиков, из которых строится все живое. А далее история жизни — бесконечное, уже вечное деление клеток, которые благодаря солнечной энергии усваивают неодушевленную материю, неустанно увеличивая тем количество живой массы на планете. Существуя в праокеане или многомиллиардными колониями, образующими тела наземных растений, животных, в своей общей массе эти клетки представляют собою как бы гигантский накопитель солнечной энергии, низвергшейся на Землю. Они сохраняют эту энергию, удерживают от распыления ее в космическом пространстве.

Жизнь можно представить как целостную каплю протоплазмы, которая, однажды зародившись в море, растет на протяжении тысячелетий и разбрызгивается миллиардами капель, взбухает кругом, из моря выбирается животными на сушу, птицами взмывает в небо.

Современная физика ставит знак равенства между материей и энергий. Они суть два состояния одного и того же. Так вот, солнечное вещество, превратившееся в энергию и посланное на Землю в виде излучения, здесь, на планете, в процессе фотосинтеза вновь превращается в материю и продолжает существовать уже в живых организмах.

При таком взгляде жизнь на Земле можно считать копией Солнца, ибо оно переливается сюда, перенося свою частицу, а здесь растет в объеме и в определенном смысле уже тоже радиирует, излучает.

Именно как Солнце, пылающее на Земле, воспринимали жизнь древние мексиканцы.

Я сам был его частицей. Здесь, на пирамиде, пронизываемый его лучами, залитый его теплом, падающим сверху, ослепленный его светом, чувствуя его обжигающие прикосновения к коже, я не ведал сомнений: я и оно были единым.

Я глядел на людей, на акации и агавы внизу, на краснобрюхих ласточек, взмывающих в небо, и разделял всеобщую радость, с какою все живое выскальзывало из тени, вырывалось из-под земли, распускаю листья, сбрасывало покровы, чтобы всем собою, всеми клеточками кожи поглощать, пить лучи светила.

Да, в Теотиуакане пришло ко мне понимание одного из важнейших символов Древней Мексики. Я покинул руины и отправился в библиотеки, чтобы искать изображения, иллюстрирующие драгоценную святую связь:

СОЛНЦЕ — ЖИЗНЬ

Основным источником, бросавшим мне свет на биологическое значение древних символов, должны были стать индейские рисованные книги, известные под названием «кодексы» и содержащие ритуальные, календарные или генеалогические сведения. Кодексы рисовались на длинных, сложенных гармошкой полосах бумаги или оленьей кожи шириной около 30 сантиметров и длиной иногда свыше 14 метров. Эти полосы с двух сторон были покрыты цветными пиктограммами по белой известковой грунтовке.

Лишь немногие индейские кодексы, а некогда их было неисчислимое множество, пережили конкисту и инквизицию. Так, например, уцелели всего 3 кодекса майя, 13 кодексов, «написанных» миштеками, 5 кодексов из так называемой «группы Борджиа» не вполне ясного происхождения, хотя несомненно родственных миштекским, и несколько ацтекских кодексов. Сюда надо добавить некоторое количество кодексов, свернутых в рулоны или составленных из больших кусков полотна, — эти в основном созданы уже после завоевания Мексики испанцами. Майяские кодексы, несмотря на многочисленные попытки, все еще не прочитаны. В других, благодаря кропотливому труду нескольких поколений исследователей, приоткрыт смысл некоторых фрагментов или определенных слоев значений, а часть их была даже неплохо понята. Спасенные оригиналы, рассыпанные по библиотекам и музеям нескольких стран, были катологизированы и названы по именам своих первых исследователей, владельцев или по месту хранения.

В своих поисках я обращался к миштекскому кодексу Нутталь и кодексам Борджиа, Виндобоненси, Лауд, Фезервари-Майера. На их страницах я увидел многочисленные изображения Солнца — концентрические окружности, увенчанные лучами. Замечательно, что эти Солнца были составные — совместные изображения дисков: пылающего на небе и его порождения на Земле — жизни.

Вот, например, рисунок с 10-й, страницы кодекса Нутталь. Самый большой круг — желтый — изображает солнечный диск. На нем другой, зеленый, являет собою Землю. Внутри зеленого — третий, коричневый, обведенный «лесенкой», — это уже органическая клетка и в ней — ее ядро.



Да, забранный в поясок лесенки иероглиф, который у народов, говорящих на языке науатль, значит чальчиуитл — «драгоценный камень», действительно, как утверждают исследователи текстов Древнего мира, имел значение «клетка» в современном биологическом понимании. В подтверждение этому я имел уже различные научные доводы, начиная с утверждений известного комментатора кодексов Эдуарда Зелера:

«Чальчиуитль (спакпЫф был для мексиканцев символом, или изображением, жизни».

«Чальчиуитль апаско — «сосуд чальчиуитль», «сосуд драгоценного камня»… место… происхождения человечества».

Я решил, что этот сосуд означает яйцеклетку. Отложив на потом подробное рассмотрение двух вариантов символа, я сосредоточил свое внимание на значениях, которые приобретает понятие «драгоценный камень» в сочетании с символом Солнца.

Вообще-то, размышлял я, Солнце, как явление, наблюдаемое на небе, как светозарный диск, рассеивающий лучи, в кодексах не встречается. Оно всегда показано в его земной биологической роли.

Итак, вот диск на небе и помещенная в него символическая всеклетка Земли. Коричневые же лучи могут указывать на излучение живой субстанции, ее распространение при возрастании биомассы.

Из составленного таким образом символа выходили две отклоняющиеся друг от друга двойные полоски, одна — копия Другой. Так возникала бивалента — двуслойная хромосома. А точное копирование генной «записи», содержащейся в двойных нитях хромосомной ДНК, обусловливает непрерывное распространение жизни.

Второе изображение, на 40-й странице кодекса Борджиа, было настоящим апофеозом жизни, выраженным, как мне казалось, более осознанно и ближе к научному пониманию, нежели к мистическому представлению. Тело черного солнечного божества Йоуалитекутли составлено из клеток-солнц. Они едины в своем множестве, пусть выделены, но одинаковы — наполненные солнечной энергией капли живого вещества, одна исходящая из другой. Все они участвуют здесь в своем роде великой мистерии, в грандиозном делении клеток Земли, величественном умножении жизни, рождении и смене поколений, могучем продолжении существования всего живого.



А испускающие лучи кружочки клеток являются солнцами на земле, — они лопаются под ударами ритуальных кремней в руках кецалькоатлей, порхающих вокруг. Деление явлено жертвой, которой клетка приносит себя во имя рождения двух дочерних. Символическая кровь, изливающаяся из нее, и есть знак самопожертвования во имя движения, распространения жизни.

Но здесь кровь имеет не только символическое значение. Ее понимали буквально, как некую материальную субстанцию, с помощью которой боги создают тела. При таком понимании деление, или умножение, клеток, переданное на рисунке, следует разуметь как процесс, ведущий к возникновению многоклеточного организма.

Наконец, третье изображение, которое я нашел тоже в кодексе Борджиа на 57-й странице, представляло сцену, которую опять же озаряло Солнце-Жизнь. При этом оно все так же посылало лучи, состоящие из двойных хромосомных палочек, дополненных обрывками лесенок, уже так хорошо мне знакомых, и символами клеток! Значит, это была не просто звезда, а опять же именно распространяющаяся вширь жизнь.

Еще более интересное открытие принесла сцена пониже. Из сосуда, опирающегося на изображение двух клеток, возникающих из одной, выглядывал человек. Передо мною было сотворение Адама… В эти минуты я не мог не думать, что именно 57-ю страницу кодекса Борджиа следует считать американским аналогом Книги Бытия. Но не будем забегать вперед.



Лесенка, идущая по горловине сосуда, склоняла отождествить его с генеративной клеткой. Его заполняли початки кукурузы, а в соответствии с преданием боги создали человека именно из перемолотых зерен этого растения. Стало быть, уже был божественный сосуд, а в нем материал для созидания. Чего же недоставало?

Так вот стоящая справа от сосуда богиня живой воды Чальчиутлике держит в руке две взаимопереплетенные ленты чальчиуитль — ленты «драгоценного камня», со знаками клеток на концах. Вот что позволяло создать мыслящее существо, ибо тут изображена двойная спираль ДНК с генетическим «планом» человеческого организма.

Слева от сосуда видна только одна из таких лент — вероятно, «образец». Держит ее с «записью» генов согласно своему назначению в мире бог воды и обмена веществ — Тлалок. Что же он собирается с нею делать? А именно то, что он и Сделал: превратил в ребенка! Лента в руке бога переплетена с коскашль — ожерельем из драгоценных камней — клеток, которое в Древней Мексике было знаком близящегося рождения ребенка.

Заставило меня задуматься и изображение солнечного знака, так сильно отличающееся от примитивных кружочков с лучами у других народов. Ведь связь Солнца с жизнью можно показать понятнее, если поместить знак клетки под Солнцем. Но он расположен внутри солнечного круга. И я в соответствии с ранее принятым мною принципом, решил поискать обоснования этому в современной науке.



Наиболее очевидным даром Солнца всем земным организмам является непрерывно идущая от него лучистая энергия. Тепловая гибель Солнца, которая, по расчетам ученых, наступит примерно через 8 миллиардов лет, приведет к смерти всех организмов Земли, если, разумеется, мыслящие существа, потомки людей, а может, и дельфинов, не найдут какого-либо другого источника энергии. А пока зависимость жизни от Солнца полная. И правильнее поэтому будут рисунки, помещающие Землю и ее многоклеточные создания внутри солнечного диска.

И еще: другой пользой, которой жизнь обязана Солнцу, является созданный им заслон от космического излучения. Идущий из бездны Вселенной поток сверхбыстрых и проницающих все и вся частиц мог бы убить все живое на Земле. Да и вообще не позволил бы возникнуть жизни на планете около 4 миллиардов лет назад. Именно тогда, когда в праокеане простые молекулы могли бы объединиться в первые цепочки — клетки, способные образовывать себе подобных, они были бы уничтожены из космоса — и ни малейшей надежды на более высокий уровень организованности.

И только противодействие нашего светила сдерживает убийственный поток из космоса. Атомные реакции, происходящие внутри Солнца, высвобождают гигантские количества энергии и частиц, выбрасываемых наружу. Каждую секунду поверхность нашей звезды покидает четыре тысячи тонн материи. Помимо электромагнитного излучения, такого, как свет и тепло, это еще протоны и электроны с начальными скоростями около 500 километров в секунду. Начиная полет перпендикулярно поверхности Солнца, они изгибают траектории в виде вытянутых спиралей. И происходит это из-за вращения светила с периодом около 25 суток, что при гигантском диаметре звезды создает столь же большие скорости.

Дождь рассеиваемых во все стороны частичек, именуемый «солнечным ветром», есть не что иное, как сфера Солнца, его разреженное продолжение, оно само. Протяженность ее такова, что, как установлено в последнее время, она охватывает собою всю планетную систему и даже выходит за пределы орбиты Плутона. Она представляет собой среду, явственно отличную от собственно космического пространства за ее пределами, заполненного уже невероятно разреженной межзвездной материей.

Границей сферы Солнца является та поверхность, на которой веющий от него «ветер» соударяется с этой космической материей, создавая зону бурной турбулентности, движения соударяющихся частичек. Что еще важнее, электрические заряды этих частичек вызывают магнитные завихрения, а они-то и создают невидимую преграду. Правда, по сравнению с объемом всей солнечной сферы эта преграда тоньше оболочки воздушного шарика, но достаточно «крепка», чтобы задерживать излучение, идущее к Земле из глубин Вселенной.

Вот почему, в полном согласии с научным представлением, можно утверждать, что жизнь возникла и далее существует внутри Солнца, продолжает в нем развиваться, представляет собою его внутреннее явление, его собственный процесс.

Поэтому-то изображение древними мексиканцами символа жизни — клетки — внутри солнечного контура глубоко обоснованно.

Итак, этот символ в достаточной мере нами объяснен. Солнце, клетка, удвоение палочек хромосом, ленты, обвитые одна вокруг другой, — выходит, перед нами Книга Бытия?

Мне вспомнились слова Книги Моисеевой. В ее 27-м стихе первой главы сказано: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его».

И дальше, стих 7-й второй главы: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою».

Насколько же ближе к тому, что я знал о жизни теперь, показалась мне концепция миштеков!

Из-за невозможности до конца понять тайну существования остановились они как раз на том, что может быть проверено обитателями юдоли земной.

Вот как, перефразируя библейские слова, читал я их рисованное послание:

«Создали боги человека по образу, записанному в нитях двойной спирали».

И далее:

«Сотворили боги человека из клеток».

И наконец:

«Им незачем было вдыхать в него жизнь. Он изначально был живым, начиная с первой клеточки, ab ovo, ибо является живым отпрыском земного Солнца — самой жизни».

Я начинал понимать ольмекский культ ребенка. Ольмеки, создатели первой центрально-американской культуры и неповторимого искусства, за тысячу лет до нашей эры высекали из камня большие, шаровидные детские головы, выпуклые лбы, младенческие лица, маленькие носики, пухлые щечки. Они почитали ребенка, потому что видели в нем нечто особенное: зародыш духа человека, его нравственное начало, существо переходное на пути от незримого мира к зримому, к уже зрелому созданию. Явственное ли это доказательство, что в мире нечто происходит, действуют некие силы, которые из невидимого зерна в чреве матери создают тело, дают ему зрение и слух, способность двигаться, наделяют речью, развивают память, обогащают, готовят к жизни? Ольмеки почитали младенца, ибо еще девственный, не изуродованный сознанием, он был для них чудесным ростком, стебельком жизни, только что народившимся отпрыском Солнца на Земле. Он появлялся новой капелькой из биомассы планеты, новым побегом в мире бытия, обогащавшим великое

ДРЕВО ЖИЗНИ

Теперь я наконец-то понял это воистину мистическое древо! Сколько же понадобилось времени… многие годы оно было всего лишь неопределенным символом, и наконец здесь, в Мексике… Я столько раз встречал его почитателей, начиная с индейцев пиароа в бассейне Ориноко и кончая кочевниками в пустыне Гоби. Впрочем, достаточно сказать, что этот образ-символ лежит в основе верований народов почти во всех частях света.

И так же, как с потопом, мне частенько приходило в голову, что символ этот возник тоже не из одного воображения, а как следствие некоего события, какой — то информации, в каком-то месте планеты брошенной извне и распространенной кем-то. О, теперь я уже не сомневался: кто-то, где-то, когда-то изобразил в виде древа разрастание биосферы! Ибо этот простейший образ ствола, разветвлявшего во все стороны ветви, веточки и плоды, который так долго казался таким понятным, в действительности поразительно глубок! Чтобы умозрительно вывести все существующие разновидности растений и животных из единого начала и заключить в одном древе — надо было обладать новейшими естественно-научными знаниями.

Среди известных нам людей первым это сделал Чарльз Дарвин, опубликовав в 1859 году труд «О происхождении видов»: органический мир возник в результате естественного отбора видов, благодаря гену виды постепенно преобразовывались. А что до Дарвина? До него считалось, что виды неизменны: будучи однажды созданы сверхъестественным существом, они так ими остались навсегда. Для символического изображения такого мира понадобилось бы не древо, а целый лес. При этом каждый вид животных и растений был бы здесь обособленным, без родства с другими видами. И все же кто-то когда-то изобразил именно древо, предвосхитив чем — то современную палеонтологию на десятки столетий. Ведь изображаемые сегодня в учебниках генеалогические схемы мира растений, зверей, гадов или млекопитающих именуются именно древом потому, что своим видом напоминают древесный ствол с его многочисленными ответвлениями.

Общим началом, корнем жизни были первые клетки в праморе. Из них вырос целый ствол и, как веточки, от него пошли — всегда одна из другой — бактерии, растения и животные — морские, потом наземные: насекомые, пресмыкающиеся, птицы, млекопитающие и, наконец, среди них — человек.



По-видимому, древняя концепция Древа Жизни возникла задолго до возникновения науки, но она настолько современна, как будто ее авторы жили при Ламарке и Дарвине.

Подтверждение тому, что символику Древа надо понимать, именно так, биологически, а не иначе, я нашел в Мексике. Достаточно было раскрыть ее древние кодексы, и стало ясно, что в этой стране Древо Жизни было естественным развитием символа-образа Солнца-Жизни.

На первой странице кодекса Фехервари-Майера изображены четыре древа, растущих как бы на четыре стороны света и охраняемых пребывающим в центре Уеуетеотлем — богом — создателем.

В основании первого из дерев — символ Солнца, вскармливающего в своем чреве органическую клетку, обобщенно изображающую, как я пытался показать раньше, биомассу — сообщество организмов, заполнивших планету. Из этого Солнца вырастало питаемое им дерево, символизирующее динамику жизни, преобразование субстанции клеток в тело растений и животных. Я увидел в этом признак знания древними о том, что жизнь есть постоянное возрастание, точнее — разрастание. Ствол разветвляется, поскольку новая жизнь «возникает путем деления одного существа и порождает два новых — два нарисованных здесь горизонтально цветка. Каждый из них раздваивается вновь и порождает еще два новых — вертикальных.



Но точнее эту идею выражало дерево на 49-й странице кодекса Борджиа. Его ствол образован двумя лентами из драгоценных камней, сплетенными в двойную спираль. Точно такая вот на странице 57-й (рис. 20) как бы порождает человека. Она же туловище орла на боевом барабане из Малиналько. Каждая лента разделяется наподобие репликативных вилочек ДНК, порождая еще две дочерние ленты. Их плоды — кружочки чаль-чиуаитль— драгоценных камней, или клеток.



Невозможно замечательнее выразить идею Древа Жизни! Деление клеток на молекулярном уровне основано на синтезе ДНК в ядре клетки, с целью удвоить наследственную информацию о жизни. Переданная затем уже двум явленным клеткам, эта информация становится планом для рождения двух родственных существ. Таким образом — в своем наиболее глубоком смысле — рост Древа Жизни подобен росту лент ДНК, свернутых в двойную гелису.

Могли ли об этом знать древние мексиканцы? Не слишком ли все это для них научно? Но разве не пришло время дать ответ на вопрос? Ведь легионы исследователей растолковали уже почти всех их символы. И я, продолжив свои поиски, склоняюсь над старинными, вручную изготовленными бумагами и книгами в кожаном переплете, изданными лордом Кингсборо; я должен ответить себе на этот вопрос…

А то, что придавало мне энергии, веры, заставляло искать, хотя передо мной лежали совсем иные результаты исследований на протяжении десятков лет, иные ученейшие объяснения с подробными комментариями — было поразительное замечание Эдуарда Зелера, высказанное им в его «Комментариях к кодексу Борджиа»:

«Во всем этом речь идет не о постоянных, легализованных, твердо установленных концепциях.

Принципиальным свойством этой мудрости и знания, а одновременно глубочайшей тайной было то, что она изменчива, двузначна, позволяет объяснять себя противоположными способами, сложена из взаимопроникающих понятий».

Передо мной было еще одно Древо: из кодекса Виндобоненси, в иероглифе, символизирующем сад Тамоанчана, по мнению Саагна, «дом нисхождения, место рождения, мифический запад, где зачаты боги и люди».

С тем, что на этом рисунке (см. фото 1) отражено происхождение рода человеческого, в частности, народа миштеков, согласны все исследователи. Лоретта Сежурне заметила, что изображение прародины людей в виде дерева привело к тому, что некоторые народы, «как, например, миштеки, продолжавшие культуру науатль, которую они передали кочевым племенам, прибывшим позже на Центральное Плоскогорье, говорили о своем происхождении от деревьев и представляли свое начало изображением человека, выходящего из треснувшего ствола».



Ствол, разделенный в нижней части, по-видимому, иллюстрировал то же спиральное скручивание ленты, что и дерево из кодекса Борджиа. На лентах видны кружочки клеток и стрелы движения, войны, то есть жизни. У основания — человеческая голова с высунутым языком. Вероятно, это символ жертвы, поскольку индейцы верили, что кровь людей, принесенных в жертву, питает Солнце и тем позволяет поддерживать жизнь.

Под головой жертвы мы видим стилизованные перья, светлые и темные попеременно. Перья были атрибутом змея и играли важную роль в акте рождения. Местонахождением змея считался драгоценный сосуд, яйцеклетка, а стало быть, он и перья символизировали ленточные образования в яйце.

«Кецалькоэтль сформировался как драгоценный камень и богатые перья» — так звучало поучение ацтекского жреца, обращенное кающемуся грешнику.

На фоне перьев, лежащих у корней дерева, мы видим два круга или покрытых очками диска.

Они изображают шарики из смолы — копаля, которую возжигали в храмах и на домашних алтариках как некую жертву богам. Вьющиеся от шариков ленточки — это язычки пламени и струйки дыма. Я подумал, что внесение этих шариков в пиктограмму Тамоанчана — «места происхождения богов, людей и кукурузы» — меж символов, обозначающих разрастание живой субстанции, не могло иметь один лишь церемониальный смысл.

Я посмотрел десятки рисунков, на которых подобные струйки исходили из различнейших символов, а не только шариков копаля, пытаясь отыскать «их объяснение сразу для всех композиций, и понял, наконец, что горящий копаль символизирует одно из основных свойств жизни.

Чтобы существовать, живые организмы должны поглощать и излучать тепло. Обмен веществ внутри живой материи — есть процесс термический — медленное сгорание.

Всем организмам на Земле химическое топливо поставляет Солнце, благодаря фотосинтезу. Это топливо распространяется в цепи питания от зеленых растений, через травоядных животных и хищников, питающихся травоядными, и до бактерий, разлагающих мертвых животных и растения.

Знание такой взаимозависимости растений, животных и людей лежало в основе культа Солнца в Мезоамерике. Нарисованный либо высеченный на камне символ солнечного диска в единении со знаком клетки — драгоценного камня был еще и выражением знания о термической основе жизни. Жизнь есть сжигание солнечного топлива.

Так же, как оно, горит и шарик копаля. Струйка дыма от него — знак, что в нем теплится жизнь. Я подумал, что, быть может, здесь таится причина поклонения огню у различных народов. Всюду, где охраняли огонь — охраняли самое жизнь, причем не как символ, а именно как тепло, пламя, греющее и оживляющее изнутри человеческое тело. Но это — другая проблема.

В символе Тамоанчана копаль, горящий на фоне перьев — хромосом, говорит одно: чтобы зажглась и разгорелась жизнь, сокрытая в генах, необходимо тепло — солнечное топливо. Неожиданно в книге Деметра Соди, озаглавленной «Leliteratyra de los mayas» («Литература майя»), я нашел убедительное подтверждение моего истолкования среди текстов, записанных Альфредом М. Тоццером у лакандонов — ныне вымирающего племени группы майя, живущего на пограничье Мексики и Гватемалы. Вот что они причитали в начале столетия во время ритуального очищения зерен копаля, поливая их напитком бальче:

«Да лопнет! Да рассыплется! Я тебя жгу! Живи! Проснись! Не спи! Трудись! Я тот, кто тебя пробуждает к жизни. Я тот, кто возносит тебя к жизни в сосуде. Я тот, кто тебя оживляет. Я тот, кто пробуждает тебя к жизни. Я тот, кто возносит тебя к жизни. Я тот, кто творит твои кости. Я тот, кто творит твою голову. Я тот, кто творит твои легкие. Я тот, кто создает, я твой создатель. Для тебя этот священный напиток. Для тебя эта жертва из бальче. Я тот, кто возносит тебя к жизни. Проснись! Живи!»

Тамоанчан. Набор хромосом и рядом два шарика с зажженной жизнью. Еще кое-что я увидел на человеческой шее: как бы часть ожерелья. Однако это было не ожерель, а отрезок чальчиуитля, драгоценного камня. Это из него вырастает дерево. Круг догадок снова замкнулся. Драгоценный камень вновь явился в виде ovum[10]!

Я вернулся к символам, помещенным на фоне коры дерева. Они обрели новое значение: вот клетки, а рядом с ними — стрелы, в символике которых содержится и понятие оплодотворения. Эти «снаряды», выпускаемые богами, уже не раз объяснялись как нечто удобряющее, оплодотворяющее землю или живых существ. Так, вероятно, и здесь…

Я сидел над страницей, пораженный ясностью символов, столь просто переданных содержанием рисунка. Я чуть ли не слышал в этот момент жреца, который в залитом солнцем покое у основания пирамиды, раскрыв книгу на тростниковой циновке, показывает этот рисунок собравшимся вокруг него адептам священного знания и объясняет его великое значение.

Ни одной лишней подробности, каждая поясняет другие, связана с ними, легко запоминается. Да, это изумительная передача целой лекции, знаменующая обширную ее запись.

Был еще один существенный факт: рассеянные по музеям Мексики и частным коллекциям странные, необъяснимые фигуры, вырезанные из камня и по-испански именуемые yugo — ярмо по их сходству с деревянным хомутом, надеваемым на шею тягловым животным. Их находят по всей Мезоамерике и относят к периоду II–VIII столетий нашей эры. Археологи предполагают, что это ярмо являло собой часть одеяния участников ритуальной игры в мяч.



Не исключено, конечно… Однако мое внимание привлекло прежде всего соответствие их формы «подковкам», различно стилизованных на страницах кодексов. Вдобавок ярма были покрыты плоской резьбой в виде змей или вьющейся ленты, между которыми выглядывали головы людей или животных. Одно наиболее известное ярмо имело изображение Чудовища Земли, именуемого Тлалтекутли — божества, управляющего нижними небесами. Конечно, мог я сказать себе, все дороги ведут в Рим: к небу или к клетке. С ее хромосомами!

Наконец я обратился еще к одному изображению дерева, из другой, на этот раз майяской культуры, более известному как «майяский крест» или «дохристианский крест майя». Его изображения на каменных рельефах были обнаружены в руинах Паленке. Я уже давно знал их по фотографиям, а один из них — на могильной плите верховного жреца, открытой под пирамидой, — стал, надо сказать, нелепо знаменитым. С легкой руки тех, кто трубил о посещении Земли некой экспедицией из космоса, в нем видели изображение ракеты с космонавтом в кабине.

В определенной мере я и сам поддался притягательной силе такой интерпретации рельефа. Причиной тому был «технический» характер стилизации, подобие ее форм конструкциям из металла. Я решил, что обязан увидеть этот рельеф своими глазами. На снимках была изображена только плита, а ведь — это обширные руины храмов и дворцов. Я был убежден, что там что-то да проглядели. Нечто такое, что станет ключом к более полному толкованию символов.

ПАЛЕНКЕ

Я ехал в темноте, и ветер, обдувая кузов автомобиля, доносил ароматы сухой земли и увянувших трав. Заря угасала на западе неба, там, где, по мифу, Солнце спускалось в Тамоанчан — подземелье, откуда являются люди, где, по-моему, энергия нашего светила проникает в вещество Земли и оживляет его собою.

Кругом — акации и колючие кусты, пение цикад, заглушающее гул мотора, перемигивание светлячков. Все это плыло во мраке вместе с пересохшей равниной, мелькало в уголках глаз.

Я уперся взглядом в ленту асфальта перед машиной. Узкая, с желтыми пучками растений по бокам, она мягкими полудугами завораживала в свете фар то влево, то вправо, то уходила вверх, то скользила вниз, будто ползла по поверхности шаров, выступавших из-под растрескавшейся, словно сухая кожа, земли.

Утомленный многочасовой ездой в пышущей жаром железной коробке, я погружался в какой — то призрачный мир, и мне пришло в голову, что вот, вплетенный в эту извивающуюся ленту, в эту полосу, в эту змею, я как бы втянут, втиснут, поглощен в некий гигантский барельеф, высеченный майя. Ведь извивающаяся лента дороги была постоянным мотивом их искусства. Их стиль питался кривыми линиями, неустойчивыми, размытыми формами, сплетением и путаницей символов, настоящим их клубком.

Это не было для меня чем-то новым. В конце концов и там, на Центральном Плоскогорье, оставшемся позади, на севере, в центре культуры науатль, где земля была чистой и суровой, высокой, окруженной вулканами, прямыми линиями скал, под эмалированным небом, как и земля, лишенным всего; там, где бурые равнины ощетинились иглами кактусов. Уже и там все, что рисовали и выцарапывали на глине, коже, бумаге, алебастре, выдалбливали на камне и вырезали на дереве древние мексиканцы, было наполнено этими извивающимися нитями, покрывающими изображения, будто струйки дыма, языки пламени или потоки воды, словно узорчатые змеи, огнистые шкуры, разделенные надвое языки, спирали, ленты, шевелящиеся на ветру султаны… Но здесь!..

Здесь все будто подражало творениям жарких джунглей восточной Мексики и части Гватемалы, было подчинено им. На это должна была влиять и природа, менее суровая, нежели там: влажные леса, полные ползущих лиан и вьюнов, извивающихся, висящих цепями, спутывающихся, эти шевелящиеся листья банановых пальм, кисти папоротников, которые, казалось, плывут в тумане и испарениях, размытых, капризных.

На рельефах майя ленты, полосы, струи ползли, колебались, извивались, вертелись, делились и перекручивались, свивались в пружины. А меж ними, в сплетениях виднелись глаза, руки, лица; тут целая рука, там — нога, лицо бога, а скорее всего — человека, безжалостно схваченного, изрезанного на куски разнузданными мистическими кривыми — или, быть может, напротив, составляемого ими в единое целое и выбрасываемого в жизнь.

Исследуя это искусство, наверняка можно было бы многое узнать о характере майя, ихнатуре, поведении и видении мира, но сейчас меня интересовало совсем не это. Я обнаружил, что на таких сильно разнящихся территориях, как плоскогорье и Tierra Caliente— Знойная Земля Майя, развилось искусство, как бы вдохновленное одной и той же идеей серпантин, змей, полос. Это свидетельствовало о том, что решающую роль играло здесь не влияние природы, не воспринимаемый глазами художника внешний мир. Нет, над «уровнем» природы явно существовал какой — то диктат знания, некое учение, которое исповедовали жрецы обоих территорий.



Исходя из уже растолкованных символов, я считал, что этим знанием было проникновение в природу первоистоков человека, в тайну жизни, сокрытую в драгоценном камне, в микромире клеток. Именно там обиталище переплетающихся лент, змеящихся хромосом, делящихся языков ДНК. Там капелька полужидкой плазмы клетки, а в ней — нити генетической информации о будущем человеке, так прочитываемые и здесь превращавшиеся в органический материал, кости, руки, носы…

Может, именно это они хотели изобразить, думал я, на тростниковой бумаге и камне? Промелькнул щиток, прибитый к шесту. Одно слово: «Runas». Я немного сдал назад и свернул направо. Дорога пошла в гору, и я почувствовал на лице влагу. Водяная пыль покрыла кожу, проникла в легкие, пресная, теплая. В снопах света возникала нависшая над дорогой листва, черно-зеленая чаша — клубы зелени, в которые я врывался, мчась наверх по серпантину, откинувшись на сиденье, направляя капот машины в эту густеющую тучу и тягучую, как сироп, тьму.

«Стоянка — 200 метров», — мелькнула новая надпись. Я не стал ждать, притормозил и втиснул капот машины в первую же боковую дорожку. Мотор замолчал, чаща задрожала и сыпанула на металл капли. Я выключил фары и сидел неподвижно. Стало слышно, как скатываются капли и ползают насекомые, какое-то постукивание, поскрипывание, потрескивание, шорох лапок, шелест…

Взмокнув от пота еще в машине, я вылез на воздух. Лес тут же принял меня, начал тянуться ко мне из темноты влажными побегами, ласкать, прощупывать. Я отворил заднюю дверцу, резко щелкнул замок. Приготовил поесть, погасил газовую плитку, развернул матрас. Немного полежал, вслушиваясь в шелест крылышек, топотанье чьих-то лапок, копошение у меня в волосах, чувствовал щекотанье на коже, тоненькие уколы.

«Здесь они жили, такими были их ночи», — подумал я и уснул.

Проснулся я до рассвета. В абсолютной темноте переговаривались птицы. Я не спеша встал. Ночь посерела. Дорожку перегораживали ворота из нескольких толстых бревен, за ними открывался словно подводный вид на крутую поляну. Кусты неподвижно, словно водоросли, стояли в испарениях. Мокрые коровы, будто морские чудовища, тащились, волоча за собой шлейфы тумана, зацепившегося за рога.

Послышался шум двигателя. Я выглянул на дорогу. Наверх взбирался тронутый ржавчиной автобус с буквами INAH на борту, набитый сонными мужчинами и женщинами. Instituto National de Antropologia y Historia. Я дал им полчаса на «разграбление руин», допил чай, вымыл посуду.

У ворот я был первым. Вдали, среди деревьев и холмов, в сером. свете утра вырисовывался дворец; ближе, справа, — Пирамида Черепа, а за нею в ряд — другая, повыше, с Храмом Надписей на вершине. Здесь, под ней!..

Я пошел медленнее и, чтобы оттянуть момент встречи, начал с первой пирамиды, словно хотел остановить время и в той, что поменьше, не столь внушительной, полнее понять, где я: в Паленке, возведенном майя!

Взобрался по насыпи из камней, проросших травой, на цоколь храма, украшенный глифами. Все осыпалось, известняк крошился, изъеденный влагой. Из майяской кладки дожди вымывали связку и крупные ее зерна — камни, державшиеся тысячу лет, вываливались под собственной тяжестью.

Я рассматриваю глиф, заключенный в овал: он изображает лежащую горизонтально палочку с тремя точками над ней. «Хромосома, — думаю я, — а три жемчужины над ней символизируют троичное строение генетического кода в нитях ДНК». И тут же криво усмехаюсь. Это — предостережение! Ведь если б я еще не знал, или не хотел ничего знать об этих знаках, или был бы не столь принципиален, возможно, я попытался бы и всему миру вдолбить в сознание такое вот объяснение… Тысячи людей приняли бы его ничтоже сумняшеся. Тысячи не прочь были бы уверовать. Ну кому интересно выслушивать объяснения ученых мужей — глас вопиющего в пустыне, — что это всего-навсего цифра «8»: черточка означала «5», каждая точка — «1». Уж слишком прозаично…

Через лаз в полу Храма Надписей, при свете голой лампочки, висящей на проводе под потолком, я спускаюсь по ступеням, крутым и высоким, погружаясь в подвальный холод. Останавливаюсь на полпути, чтобы глянуть наверх, удивляясь, что еще тридцать лет назад весь колодец был забит намертво слежавшимися за тысячелетие камнями и щебнем. Три года их выбирали! Лестничная площадка, поворот — и второй марш ступеней… Черт возьми! Внизу решетка! Неожиданность! Почти ко всему в этих «zonas arquologicas» можно было прикасаться и по всему ходить… И надо же, именно здесь…

Но мне повезло: ключ торчал в замке, решетка была приоткрыта. Внутри склепа, еще двумя метрами ниже, на крышке саркофага — это была она! — сидел пожилой человек. Рукой с куском марли он тянулся к середине плиты. Глянул через плечо, когда я остановился позади.

— Добрый день, — шепнул я в чуткой тишине.

Он задержал взгляд на пачке листков и книжек, выглядывавших из сумки у меня на плече, слегка прищурился: опытный взгляд подсказал ему, к какой категории туристов меня можно отнести. Видимо, я был для него не из худших.

— Это был большой человек, — сказал он хрипловато, снова поворачиваясь к рельефу. Казалось, мы продолжаем недавно прерванную беседу.

— Жрец, который здесь лежит? — уточнил я.

— Нет, не этот, хотя он тоже, но я говорю о том, который это сделал, — старик провел тряпкой по плите. — Как вырезано! Наверно, дождется конца света, и люди будут дивиться, а от нас, от меня… — поправился он и пожал плечами.

— У вас есть дети? — спросил я.

— Конечно, — ответил он, думая, что я хочу переменить тему.

— Значит, вы тоже есть в этом древе, — указал я на крест в верхней части плиты. — Это — Древо Жизни.

— Знаю, доктор мне говорил… Хотите поработать? — спросил он, обернувшись к лестнице. — Только недолго. Как появятся люди, придется запереть решетку.

Должен согласиться, было что-то от техники в этом рельефе. Хотя каждой своей составляющей его частью, деталью и каждой черточкой он был неразрывно связан с искусством майя. Возможно, причиной была геометризованность композиции. Поместив рисунок в вытянутом прямоугольнике, художник старался и остальные линии провести параллельно сторонам рамы. Он добился чистоты и ясности линий и некоей строгой приподнятости, монументальности рельефа. Он разделил, выделил, упорядочил свои неопределенные, зыбкие символы. Но значило ли это, что таким образом он хотел придать изображению новое, поверх искусства звучание?

Я раскрыл «Мысль и религию Древней Мексики».

«В основании, — писала о рельефе Лоретта Сежурне, — Чудовище Земли, покрытие головы которого несет знак смерти и воскрешения. Потом человек»- ноги упираются на материю, голова же поднята к восходу, как Утренняя Звезда, — пронзенный космической осью, на острие которой сидит солнечная птица».

Так, по ее мнению, выражена связь трех миров: мертвая материя Земли, благодаря Древу Жизни, а потом человеку, поднимается до сферы духовной жизни, символизируемой небом.



Затем я отыскал свои выписки из произведения «великого пророка», объявившего миру о космических контактах древних землян. Вот что он говорит:

«Не имеет значения, как глядеть на изображение, вырезанное на плите, — вдоль либо поперек, — в любом случае оно ассоциируется с существом, находящимся в космическом аппарате… Какая-то сидящая и наклонившаяся вперед фигура (как космонавт в управляемой им кабине). На голове— шлем, из которого назад отходят двухканальные провода».

Я сразу же проверил: даю голову на отсечение, шлема не было — открытое ухо, выше — пряди волос, собранные в типичную для майя прическу, столь же хорошо известную, как и профиль псевдокосмонавта: крупный нос и лоб майя, сплющенный еще в младенческом возрасте досочкой. Где провода? От шеи бежали два коротких шнуракораллов с бахромой на конце, — так что же, выходит, имелись в виду не они?.. Выше с волосами человека соприкасаются две полоски, образующие одновременно обрамление дугообразно изогнутого элемента, — а вместе с другим таким же элементом, охватывающим человека снизу, они являют собою один из распространеннейших в Древней Мексике символов: челюсти мифического ящера — одно из олицетворений Земли, — из которых берет начало всякое живое существо. Итак, никаких проводов. И я стал читать дальше:

«…руками он манипулирует какими-то контрольными механизмами».

Верно: руки действительно в движении, но — механизмы? Долго я вглядывался — только при очень большом желании свернутые ленты и глифы, вырезанные на стволе Древа Жизни, можно принять за рулевые приборы…

«Внимание исследователя плиты из Паленке наверняка привлечет то, что «индеец на жертвенном алтаре» одет вполне современно: под самым подбородком у него что-то вроде высокого воротника от свитера, а идеально прилегающая верхняя часть одежды оканчивается около кистей резинками… Грубо тканные брюки, словно рейтузы, плотно обтягивают ноги… Ну и вот — перед нами «штатно» одетый космонавт!»

Склонившись над плитой, я наклонно расположенным фонариком пытаюсь извлечь из полумрака каждую черточку рельефа, мельчайшие канавки. Долго я не верю собственным глазам, но в конце концов вынужден сказать себе: этот «вполне современно одетый» человек просто-напросто… гол! «Идеально» лежит на нем его кожа! Никакого воротника, на голой шее только шнур кораллов, голые руки и плечи, брюк нет вообще, ноги не обуты, о чем однозначно свидетельствуют босые ступни «пилота». Единственное, что на нем есть, так это его декоративный пояс и сетчатая юбочка, украшенная камнями, — самое подходящее одеяние в душном лесу. Суставы же его рук и щиколотки ног украшены браслетами из полированных бамбуковых дощечек, какими в этих краях пользуются и по сей день. Одним словом, одежда эта хорошо известна и по настенным изображениям, и по страницам кодексов, и по описаниям испанцев…

«Кабина, в которой сидит космонавт, — продолжает открыватель, — по моему мнению, содержит следующие технические элементы:…в передней части корабля… можно разглядеть крупные электромагниты».

И тут я тоже долго всматриваюсь. Да, есть какое-то схематическое подобие металлическим пластинам, обкрученных проволокой. Но ведь это теперь меня не может обмануть! Просто три плеча креста оканчиваются стилизованными мужскими цветами кукурузы. Десятки подобных изображений я видел и в кодексах миштеков, и в кодексах майя, по-разному стилизованных, но именно цветов, и вне всякого сомнения, кукуруза была основной пищей этих народов, а в мифах она была и материалом, из которого боги лепили человеческие тела. Правда, в данном случае художник, следуя своему геометрическому стилю, делает жестче и преломляет эти в действительности сгибающиеся дугой стебли. Ну и что? Не электромагниты же? Не железные же плоды Древа Жизни?..

Еще один как будто не менее «технический» элемент: лента в форме омеги, обвивающая горизонтальное плечо креста, но заканчивающаяся двумя обращенными наружу раскрытыми змеиными пастями, которые выплевывают головы двух демонов. В этом-то как раз и объяснение символа. Такие же два чудовища опоясывают знаменитый Камень Солнца — круговой календарь ацтеков. Вообще, змея, или две сплетенные змеи, или двухголовая змея, или клубок змей в волосах, или змеиная юбка — все это в Древней Мексике символизировало что-то свое и служило разным богам. Змеей был Кецалькоатль, создатель человека. Обыкновенно змей изображали в сильно искаженном виде, разделенными на прямоугольники, квадраты, наклонно полосчатыми.

Нет, и этот змей на плите тоже отнюдь не прибор. Его внешность, по сути, не отличается от вида всей змеиной родни в тысячах ее изображений в Древней Мексике, а в них нет и намека на какие-то технические приспособления.

«За спиной астронавта виден атомный реактор: схематически представлены два атомных ядра, скорее всего водорода и гелия, а также их синтез…»

Конечно виден! А как же!

«Да простит тебя мудрое Чудовище Земли, издревле почитаемое изображение которого ни с того ни с сего превращается здесь в объект таких нелепых домыслов», — думал я. А что я?.. Если я видел в этом одно сумасшествие, невежество, зазнайство и глупость, то ведь разве сам я не гоняюсь за такими же химерами, не пытаюсь убедить себя и других, будто и я вижу нечто такое, чего не видят другие.

— Надо выходить, — дотронулся до моего плеча старик.

Мы вышли, он замкнул за нами решетку. Сверху уже мчалась человеческая лавина. Она обрушилась на поворот лестницы, отскочила от стены и с грохотом ботинок понеслась по ступеням к нам. Ученики из Мериды. Под их напором зазвенела решетка. Они кричали, ибо в гуле и скрежете нынешней музыки не было ничего слышно. Взрослый парень нес в рюкзаке радиоприемник — антенна скребла по потолку.

Из подземелья я выбирался к солнцу, наверх, навстречу потоку ног, льющемуся во всю ширину ступеней. Запыленные пальцы, выступающие из сандалий; стоптанные полуботинки, искривленные каблуки — приспособления, укрепленные на живом теле — видимые доказательства нашего разрыва с царством животных. Неловкие ноги, усталые, неуклюже ступающие по слишком крутым ступеням, как-то боком, жалкие конечности, с трудом сгибающиеся в суставах, ожиревшие колени, икры, трясущие черной щетиной; жилы, желтые пятки, облепленные пластырями; бесцветные тощие ноги. Сопя, свистя, постанывая, спазматически глотая воздух, размахивая платочками, эти толпища двигались вниз.

Через лаз в полу храма, некогда с пророческой предусмотрительностью забитый камнями после постройки в 692 году нашей эры, я вырвался на волю, под небо. Туман рассеялся, отступила серость пространства, солнечные блики играли на стенах. Уже всюду копошился люд, облеплял стены, ползал по дорожкам, толпился у храмиков, втискивался в руины через проломы дворца. Люди трогали глифы, щупали их руками. Скребли ногтями алебастр, водили пальцами по майяским носам. Извлеченными из карманов английскими булавками увековечивали кругом свои инициалы.

По странной случайности около Храма Креста не было никого. Он стоял на отшибе, и никто не мешал мне спокойно и долго рассматривать подробности Древа Жизни, которое и тут породило цветы кукурузы, а вырастало тоже из головы Чудовища Земли — только его морда, пожалуй, здесь чуть меньше напоминала ядерный реактор… Священная птица — кецаль, как и там, в склепе, сидела на священном дереве, а у двух любующихся ею жрецов в «космонавтских» юбчонках на голых суставах кистей рук и щиколотках тоже были надеты браслеты.

Трехплечесть — вот что отличало здешние каменные деревья от деревьев в древних рукописях. Там везде ствол разветвлялся на два горизонтальных плеча. Здесь он, кроме того, выпускал еще один мощный отросток вверх, придавая тем самым древу вид христианского креста. Это не нарушало идею, которую оно выражало, и, пожалуй, выражало ее даже лучше: безудержный рост Древа Жизни, его устремленность от неживой материи, и его боковые ответвления и его цветы: живые, но смертные существа, расцветающие, чтобы дать семена и вновь исчезнуть… Потом я забрался на башню дворца. Открытая, как колокольня, на четыре стороны света, она с каждого своего уровня позволяла содержать все более удаленные виды. Мало кто решался подняться сюда: у крутых, узких ступеней, олтходящих от стены, не было поручней. На самом верхнем уровне какая-то англо-саксонская пара, разговаривая шепотом, устанавливала кинокамеру. Я присел в просвете на противоположной стороне, опершись спиной о стол. Гул снизу едва доходил сюда. Я видел окружающую голый район величавую стену леса, мрачного, опутанного лианами.

Храмы, размером поменьше, стояли на своих курганчиках, пирамидках из дерна. Потемневший известняк, поросший травой, иссеченный долотом, полный подробностей, каким-то образом сочетался с фоном влажного, тенистого леса, травы и оставленных на вырубке кустов. Здесь архитектура была в полном единении с природой. Их формы и колорит взаимопроникались: одно как бы продолжало другое. Рядом с каменными стояли живые храмы — тенистые деревья с серебристой, как известняк, корой, разросшиеся столпы, раскинувшие прекрасные кроны над паркетом из сплетений узловатых корней.

Я подумал, что это место совершенно исключительное. Одно из тех, которые наше сознание заполняет чем-то наивысшим, в обыденной жизни забытым. Мне казалось, что я начинаю понимать, почему возводят эти храмы, в чем их назначение. Скорее всего, человек не умел сосредоточиваться, направлять мысли на определенные темы, не владел еще соответствующим мыслительным аппаратом. Может, те важные вопросы, которые он хотел обдумать и не забывать, ему приходилось для этого воплощать в камне, окружать стенами, снабжать символами и таким образом не держать их исключительно в голове, в этом нестойком органе, который слишком легко поддается разрушению, вырождению, а его содержимое — стиранию, выветриванию.

Разве не правда, что с давних времен богов почитали не только словами, и что недостаточно было только благовония? Это почитание необходимо было перенести на деревья, скалы, горы и молнии — так познавали бога. Так, сначала ограниченный, скованный первобытным воображением, он все более позволял проникнуть в свою таинственную суть, и сам проявлял свои великие деяния, проникал в сферы, которые занимал уже по высшему своему божественному праву. Объем информации, говоря современным языком, возрастал благодаря тому, что возникали хранилища, где ее накапливали и веками перерабатывали.

То же происходило и с удивительным ростом знаний у здешних народов — и не только у них — в области астрономии, математики, медицины. Этот прогресс был возможен только благодаря тому, что были созданы особые места для бесед, размышлений над этими проблемами, места для уединенного пребывания в них посвященных в тайны людей, а те в своем творящем мышлении опирались также и на собранные здесь записи того, что было уже воображено и придумано до них.

Я, не двигаясь, сидел на вершине башни, глубоко убежденный, что тут вот и находится место для таких размышлений, что его именно с этой целью создали. Я едва замечал снующих внизу людей — копии меня самого, ибо меня не могли обмануть какие-то психо- или морфологические различия: один образец нас создал, одна ветвь дерева дала одинаковые плоды. Один — отражение других. Скопированный с подобных, человек был результатом процессов копирования образца. Неправда, что он был неповторимым созданием! Весь он был неуклонным повторением, за исключением тех случаев, когда случались ошибки или мелкие нарушения при генетическом копировании.

Я смотрел на святыни, на их упорядоченность, лад, гармонию, рождающие покой. Их каменное существование,' их пребывание в ткани зеленых взгорий и пущ было таким же полным и органичным, как и пребывание атомов в кристаллической решетке. Я думал, что майя знали все, что могущество порождающей образец был им уже знаком. Впрочем, как и соседним, родственным народам. Они должны были видеть эту повторяющую силу при рождении человека. Чем, если не умножением, были у них, в их изображениях эти деления дерева, эти полосы, копирующие одна другую; разделяющиеся ленты-близнецы, делящиеся хромосомы; согнутые в ярма палочки, переносящие знание с одного живого существа на другое, растущее. Жизнь, думал я, это самоумножающаяся информация о том, как умножаться.

Именно такими и были человек, животное, растение. Информация, собранная в генах и структуре яйца, строила многоклеточное тело, которое обеспечивало условия для дальнейшего размножения яйца, а с ним — и информации, записанной в генах.

Такой подход наверняка повлиял на способ прочтения мною очередного послания миштеков, содержащегося в кодексе под названием «Иутталь». Я начал с 36-й страницы манускрипта, и остальные последовали за ней. Я приступал к работе, зная, что уже существует обширная библиография предмета. Миштекские книги изучали столько знаменитых исследователей, что я наверняка не отважился бы подкинуть им свои, как говорится, три гроша, если б не нечто вроде приманки, на которую я натолкнулся в трудах самого известного из них — Альфонсо Касо.

Именно он привел доказательства того, что восемь манускриптов, включенных в ту же, что и Нутталь, группу вследствие подобия стиля и изображений, созданы в южной части центральной Мексики. И еще: они содержат генеалогические и исторические записи народа миштеков. Кроме того, Касо дал ключ к их прочтению. Он показал, что содержанием книг является история правящих фамилий в городах Тилантонго и теосакоатль, лежащих в современном штате Оахака, в ареале бытования миштекского языка: рождения, свадьбы, смерти, политические события, войны, завоевания, примирения, религиозные обряды. Касо также установил, что изображенные в этих кодексах истории миштекских царей начинаются с 692 года нашей эры.

И это еще не все. В своем известном труде (1965) Касо писал, что повествования миштеков содержат информацию о «тысячах божественных предков царей, тем самым устанавливая истинную теологию. Земные истории начинаются на» небе».

Именно это утверждение я принял за исходный момент в своих исканиях. Я не нарушал теоретических установок ни этого, ни других ученых, пробуя только показать, что в понятии «неба» у народов древней Центральной Америки может входить также и биогенез, а теогония царей есть, по сути дела, их «биогония». Другой исследователь, Артур Миллер, писал, что космогония и космология этого региона «еще плохо поняты». Более того, по его мнению, манускрипты миштеков выражают в визуальной форме скорее концепции и идеи, нежели целостную картину мира природы. Объяснение же концепций — за это я ухватился — давало столько возможностей для поиска!

Итак, Нутталь, 36-я страница, описывающая

ПРОИСХОЖДЕНИЕ МИШТЕКОВ,

а если шире — вообще рода человеческого. Ни в чем не нарушая толкования пиктограмм, проделанного Касо, я попытался доискаться в них до наиболее глубокого, первоначального значения.



Вот перед нами струи воды — поток, разветвляющийся на многочисленные рукава, оканчивающиеся драгоценными камнями — символами клеток. У меня уже были серьезные основания, чтобы, следуя за Зелером, который называл вот такпоказанную жидкость живой водой, считать ее изображением живой субстанции вообще. Правда, Зелер в этом символе усматривал скорее кровь, однако не подтвердил своей догадки доказательствами. Я считал, что важным объяснением тут могут быть символы клеток и цвет воды: не красный, а бирюзовый — цвет драгоценного камня, и это позволило мне утверждать, что тут речь идет вовсе не о крови,

Начал я с хвоста змея, вытянутое тело которого было расположено в соответствии с направлением чтения кодексов — справа налево, а скорее всего о клеточной плазме — этой живой полужидкой, желеобразной массе, которая образует все организмы мира. Поэтому победоносное движение биомассы есть не что иное, как лавина этой плазмы, пополняемой плазмы — мириадов клеток бесконечно рождающихся растений и существ.



А в помещенных на ее фоне и покрытых желтыми точками кружочках с как бы закрученными хвостиками я признал — строя свою рабочую гипотезу — одни из того рода клеток, которые в многоклеточных организмах не покоятся в ткани и обладают некой инертной способностью перемещаться. Наряду с клетками крови это прежде всего генеративные клетки — яйца и сперматозоиды. Вскоре мне удалось обнаружить многочисленные подтверждения моего толкования. Гораздо труднее было объяснить значение «хвостиков». Вначале я предполагал, что они выражают способность клеток к самостоятельному движению и в них нечто от спертматозоидов. Однако я изменил свое мнение, когда подробнее изучил символ, помещенный справа от струй Живой Воды.

Да ведь это диск драгоценного камня! Хорошо известный символ; это он со своей характерной лесенкой, как я и предполагал, был знаком генеративной клетки — яйца. Чаще всего его изображали в окружении четырех миниатюрных дисков, как бы для выражения мысли, что вот они, драгоценные кавмни — клетка, как раз из этого яйца и являются в мир.


В другом изображении — коскатль — ожерелье драгоценных камней, символ «зачатого ребенка». А ведь зачатый ребенок есть не что иное, думал я, как вереница прирастающих клеток, берущих начало от яйца.



И вот яйцо распадается надвое, чтобы дать начало очередному делению, сотворить миллиарды клеток, образующих тело будущего человека. Из трещины выглядывал росток, как из семени растения, символизируя зачатие или первый побег начавшего свой рост существа. В так понимаемом знаке «хвостики» могли обозначать прорастание драгоценных камней — клеток, которые, как семена для растений, давали начало людям.

Из потока чальчиуатль — '«драгоценной живой воды» — вырастало крепко укоренившееся в нем Древо Жизни. Как и везде, оно символизировало здесь рост организмов путем деления их на два, на четыре… Его подобия листьев были словно раскрытые ладони — одна, отраженная от другой, как одно — по образцу другого.


Из воображенных таким вот образом элементов и процессов на таком познавательном фоне появился человек. На моей странице, однако, от него пока что был виден только голый зад и беспомощно дрыгающиеся ноги. Продолжением его туловища была лента, охватывающая с трех сторон весь рисунок.



И тут соединение этой ленты с туловищем показалось мне достойным особого внимания. В отличие от многочисленных пиктограмм и рельефов, где человек выплевывал змей или Чудовище Земли, где он высовывался из клюва орла или пасти ягуара, здесь он был единым с этой лентой, как бы переходил, превращался в нее, начиная со своих ребер, словно становился этим покрытым косыми штрихами мистическим существом, давая таким образом понять, что строение тела можно перевести в нечто такое, что сегодня именуется линейной информацией.

И я увидел доказательство того, что миштеки понимали, что человек, сведенный до уровня яйца — драгоценного камня, — существует в нем в иной, нежели телесная, форме. И еще: он не сидит там в виде крохотного человечка, а представляет собою кодовую запись — из знаков, а лучше сказать, из целых знаковых фраз, которые можно представить в виде набора цветов на лентах.



Такое объяснение близко предыдущему моему восприятию полос, палочек и ярем как хромосом, внутри которых на витках ДНК размещены гены.



Чтобы иметь возможность полнее выяснить символику этой страницы, я тотчас занялся двумя чалъчиуапастли, ''сосудами воды драгоценного камня», расположенными внизу, в середине композиции. Чем могли быть бесценные сосуды, содержащие живую воду, — напрашивалось само собою: конечно же яйцеклетками! А если так, рассуждал я, то, может быть, стоит проверить, почему миштеки рисовали стенки этих сосудов такими сложными — ничего общего с разрезом сосудов тех времен, изготовленных из тыкв, глины, керамики или дерева.

Я обратился к тому, где всегда искал объяснения уже стольким символам, — к биологическим трудам. В книге «Развитие млекопитающих» под редакцией К. Р. Аустина и Р. В. Шорта я нашел электронную фотографию разреза социта, то есть человеческой яйцеклетки, дозревающей в яичнике, и сравнил ее с рисунком чальчиуапастли.

Вот последовательность слоев от центра социта: первый — ядро клетки; второй — цитоплазма клетки с большими темными овалами митохондрий — тел, поставляющих клетке химическую энергию; третий — так называемая прозрачная плазматическая мембрана, возникающая вокруг социта и представляющая собою желеобразную, непроницаемую оболочку, полностью окружающую яйцо; четвертый — не входящий в состав яйца зернистый слой, образованный шестиугольными клетками матки; отростки именно этих клеток, пробив прозрачную оболочку, проникают в яйцо, питая его, как считается, материнским белком.

Органический материал прозрачной пленки не монолитен, а состоит из двух слоев, из которых наружный окрашивается интенсивней, чем внутренний. С поверхности яйца в. оболочку проникают микровыступы, навстречу им устремляется меньшее количество более длинных отростков зернистых клеток.



Легко убедиться, что все эти сферы, за исключением зернистых клеток (а возможно, они тоже?), имеют аналоги на рисунке из кодекса Нутталь. Была тут и «лесенка», которая, как я вначале предполагал, являла собою отображение схемы ДНК. Здесь же ее можно было считать, скорее, слоем прозрачной оболочки с отростками. Мне недоставало научных указаний, чтобы выбрать другой, может быть, еще более близкий биологический прототип. Однако одно было ясно — это знак, несомненно определенно связанный с символикой яйцеклетки, а стало быть, рождения. Таким образом, рисунок был еще одним в ряду тех, образцом для которых, похоже, служили биологические структуры.

Похоже — я все еще даже мысленно допускал сомнение. Ибо ведь даже столь явную, столь поразительную меру подобия нельзя считать доказательством. К тому же подобие было далеко не абсолютным, не говоря уж о том, что и сами «драгоценные сосуды» различались между собой. Сознавая это, я, однако, держал в памяти все ранее выявленные подобия, а они взаимно поддерживали друг друга и понемногу выстраивались во все более полное и связное древнее изложение биогенеза.



И тогда я вернулся к изображениям драгоценного сосуда. А вдруг, рассуждал я, это вовсе не яйца, коли их изобразили в виде разрезанного бака, а не сферы? Сомнения развеял маленький рисуночек, помещенный в нижнем правом углу страницы: вид замкнутого драгоценного сосуда был квадратной формы! Я понял, что здесь ему предназначена роль дополнительного пояснения: сосуд, давалось понять, не бак, а замкнутая сфера, изображаемая то в форме квадрата, то в форме круга. А в виде двух половинок его рисовали для того, чтобы показать особое его свойство.

Какое? Во-первых — пришло мне в голову, — способность к делению, которая является сущностью процесса роста тела. Во-вторых, нарисованный так в кодексах сосуд отличается от яиц или клеток вообще, он яйцо определенное, связанное с именами родителей, он сосуд, в котором зародился новый человек, помеченный именем и датой рождения. В-третьих, для повседневной храмовой практики гораздо пригоднее был литургический предмет, выполненный в форме символической чаши — дарительницы жизни. В такой форме крылось и нечто магическое: смотрите — вот драгоценный камень, заполненный живой водой; он раскрылся — стал драгоценным сосудом и породил жизнь, как только из него брызнула живая вода, а с нею и новое живое существо. Понимаемый так сосуд становился символом прорастания, роста, урожая, плодовитости.

Наконец, следует помнить, что ведь яйцеклетка — действительно сосуд, поскольку именно она в течение миллиардов лет переносит цитоплазму из поколения в поколение. Она — единственное связующее звено между материнскими и дочерними организмами. Без перенесенной яйцом капли цитоплазмы сами хромосомы не могли бы создать новое тело.

Сосуд слева заполняет живая вода. Здесь изображены точно такие же прямые и колеблющиеся линии, а цвет драгоценного камня бирюзовый, как и в струях, образующих подобие хвоста змея. По Касо, это — вода, на что указывает рыба — она также символ кормящего людей животворного моря. Это справедливое замечание показалось мне, однако, чрезмерно простоватым: тут имелось в виду нечто большее, чем практическое назначение океана или реки в повседневной жизни, а стало быть, и в сознании «людей облаков» — горного племени миштеков, пусть их земли спускались к Тихому океану с трехкилометровых высот, а значительную часть побережья контролировали завоеватели.

Я вспомнил миф о Солнцах, в котором прямо говорилось, что во вторую эру люди были превращены в рыб и, следовательно, были рыбами. Если этот миф был отражением эволюции человечества, то не исключено, что знавшие ее народы видели в океане колыбель жизни. А тогда и рыба, нарисованная внутри социта, может выражать человеческий прагенезис.



Линия половых клеток непрерывна в ходе всего периода истории, и наверняка в миштекском банке социтов каждую яйцеклетку последовательно порождала яйцеклетка в теле рыбы, земноводного, звероящера, прамлекопитающего. Этот эволюционный ряд наглядно виден в эмбрионе человека. Наш растущий эмбрион поочередно напоминает зародыш рыбы, земноводного, млекопитающего. Он какое-то время даже с жабрами или жаберными щелями, которые у обитателей морей через сетку тонких кровеносных сосудов поглощают кислород из воды. Человеческие легкие — это перестроенные плавательные пузыри. В раннем периоде жизни зародыша глаза расположены по бокам головы, как на «звериных» стадиях развития, потом они перемещаются вперед. Есть у него и хвост, который через несколько недель уменьшается до размеров маленькой хвостовой косточки — копчика. На четвертом же месяце весь плод покрыт густой шерстью, которая позже исчезает.

Именно в таком контексте я увидел роль знака рыбы, помещенного внутри драгоценного сосуда.



Следующие два знака, которые плавают в нем, были символами яйца, а также похожего на него остроконечного творения — оба с «хвостиками». Правда, их обычно считают изображениями моллюска и улитки, что указывает на характер жидкости в сосуде, то есть воды, но это объяснение совершенно неудовлетворительное, тем более что воды то в сосуде нет! Их значение здесь однозначно объясняется наблюдением Андреса де Олимосы в числе учтенных им слов с переносным значением: слово иолъкаиотль — «улитка» означало еще «начало родов».

В таком случае улитки, вероятно, играют здесь роль яйцеклетки и сперматозоида! Хвостики же в связи с этим оказываются «ростками» начинающего развиваться тела.

В сосуде также большая раковина. Нарисованный ниже домик морской улитки, иероглиф текчистли, тоже символ рождения или плода. Ведь говорил же комментатор кодекса Теллериано Ременсис: «Как из раковины выходит улитка, так человек выходит из утробы матери».

Остается еще пучок завязанных в узел лент. Они представляют собой растительные волокна, предназначенные для прядения. Но тут напрашивалось двоякое толкование этого символа. Его можно понимать как тканевое сырье одежд богов, подразумевая, однако, тела человеческие, поскольку в книге Чилам-Балам из Чумайели сказано: «…добрые люди? Моя одежда, мой наряд, сказали боги». Символ можно понимать и как материал для шнуров, скручиваемых индейцами из травы малинами. Как раз в правой половинке драгоценного сосуда желтая рука, держащая пучок травы, — иероглиф со значением малиналли, «скрученной вещи», «того, что скручено». Поскольку это «скрученное» в яйце, постольку оно должно означать, что у истоков живых существ стоит нечто «скрученное, как шнур». А не ДНК ли это со своей двунитьевой гелисоидалъной структурой?

Итак, завязывание в узел могло здесь означать, что действие скрученных лент в яйце вначале заторможено. Но когда начинается деление яйца — «скрученный предмет» в руке невидимого божества приходит в действие.



Нечто подобное здесь происходит и с рыбой! Она тоже «дала росток». Из ее рта высовывается не язык, а именно росток, и так же. как и у обеих улиток, на животе ее появляется подобие лесенки, как на знаке драгоценного камня, что связывает ее с сущностью рождения.

Ну а яйцо? Сперматозоида уже нет: он исчез в яйце, а она после оплодотворения удваивается, и каждая из двух дочерних клеток снова выпускает росток — предвестие бурного роста.

Весь этот ряд знаков — я мог уже подытожить — относился к одной теме: зачатию человека как существа, начиная с яйца — движителя жизни — с момента ее творения и хранителя информации о его процессах, через соединение его со сперматозоидом и до первого деления и использования генетической информации для созидания богоподобного тела.

Я еще раз вернулся к ленте, с трех сторон обрамляющей эту многозначительную страницу. На одном конце у нее половинка человеческого туловища, а на другом — раскрытая пасть змеи. Вдоль ее тела размещены завитки перьев, что напоминает о Пернатом Змее, именуемом «живым зародышем воды», «зверем из сосуда бога». Так был поставлен знак равенства между происхождением человека и информационной лентой в драгоценном «сосуде бога» — яйце. Вдоль тела змея бежит красная полоска с более темными круглыми пятнышками «митохондрий» — такая же, как на соседних рисунках — делящегося яйца и другого яйца, сведенного условно до формы квадрата. Это, несомненно, означало, что многоцветная, покрытая полосками лента имеет прямое отношение к клеткам человеческого тела. Я задумался, а нет ли какой-нибудь биологической структуры человека, которую можно было бы сопоставить с этим полосчатым символическим изображением? И легко, даже слишком легко нашел: да это же хромосома!



Тут необходимо уточнить: не хромосома, а система хромосом. Двадцать три из них находятся в яйце, столько же — в сперматозоиде; после оплодотворения это количество удваивается до сорока шести и таковым остается уже во всех клетках тела. Все вместе они содержат полную генетическую информацию, или генотип человека. А эту информацию, уложенную линейно, рассматриваемую как единое целое, можно представить себе как одну условную огромную хромосому.



Нечто такое как раз и представлено на рисунке майя. В таком случае единичные цветные полоски были бы условными единицами этой информации.

А вот как видел эту проблему биолог Влодзимеж Кинастовский в своем труде «Основы современной биологии»:

«Опыты над размножением клеток путем деления позволили установить, что именно хромосомы переносят генетическую информацию из поколения в поколение… В хромосоме линейно уложены гены — структурные единицы длины в пределах хромосомы».

Я не в силах был и на сей раз воспротивиться искушению обратиться к микроскопным снимкам. И снова явило себя то изумление, граничащее с сумасшествием, которому уже нельзя было отказать в методичности. Хромосомные полоски прекрасно известны биологам. Вначале их обнаружили у так называемых гигантских хромосом, содержащихся в клетках слюновыделяющих желез плодовой мушки. В искусственно окрашенных микроскопных препаратах на этих хромосомах проступают сочетания из светлых и темных полосок различной ширины. Как вскоре выяснилось, полосчатость — свойство не случайное, а постоянное, необходимое. Это свойство повторяется у всех представителей данного вида, хромосомы которого таким образом можно безошибочно узнавать. Более того, в ряде случае установлено, что отдельные полоски соответствуют местам определенных генов.

Дальнейшие подробности не столь существенны. Важно, что полосчатую структуру обнаружили затем и в человеческих хромосомах как особенность постоянно с ними связанную.

Итак, что я мог сказать? Я не намерен был доказывать, будто на 36-й странице кодекса Нутталь изображена хромосома, специально окрашенная для того, чтобы показать ее полосчатость! Однако я совершенно уверен уже, что автору этой страницы было известно нечто о построении человеческого тела из неживой материи благодаря информации, линейно записанной на некоем ленточном образовании.

Я, конечно, понимал, сколь бунтарским, ниспровергающим историко-научные основы шагом станет мое утверждение, что этим знанием обладали индейцы, жившие тысячу лет назад, во времена, когда в Европе считалось, будто мухи рождаются из грязи, черви — из гнилого мяса, а люди — от Духа Святого… И однако уже слишком много символов и указаний говорило в пользу такого предположения, чтобы так просто отказаться от него…

Правда, оставались еще загадочные подробности, с которыми я пока не мог справиться: они требовали более пространных поисков, и дело тут даже не в людях и богах, помеченных именами и календарными датами. О них — в кодексе Нутталь — уже все сказал Альфонсо Касо. Генеалогическая тематика 3б-й страницы не имела какого-либо значения для моих умозаключений о генезисе в понимании миштеков. Правда, я обещал себе со временем взяться и за нее, чтобы связать воедино оба плана: объяснить однозначно, почему весь этот сонм исторических личностей Мексики — все эти жрецы и цари, князья и княгини таскают на себе, прямо-таки сгибаясь, груз неисчислимых предметов и знаков: щитов, хоругвей, султанов, помпонов, ярем, ремней и ремешков, значков, лент, перьев, раковин, зеркал, камней и цветов, всякой рухляди и тряпок?..

Из оставшихся еще не выясненными подробностей меня особенно беспокоили маленькие, я бы сказал, крючочки, помещенные на покрытой наклонными полосками ленте. Они напоминали завитки стружек или перышки. Многочисленные сопоставления, которые я провел с другими рисунками, показали, что скорее всего это — перья Пернатого Змея. Заняться символикой этого Змея-птицы значило проникнуть в новую и обширную смысловую сферу. Прежде чем так поступить, я обратился к уже имеющимся сведениям о странном существе, пресмыкающемся во прахе и снабженном крыльями для полета.

Чтобы не ограничиваться одними только пиктограммами, я обратился к текстам, записанным отцом Саагуном и отменно отвечавшим тематике 36-й страницы.

Вот еще отрывки из уже цитированного поучения, обращенного к кающемуся грешнику ацтекским жрецом:

«Когда был ты сотворен и выслан, и отец твой и мать — Кецалъкоатль (Пернатый Змей) — сформировал тебя как драгоценный камень».

И далее:

«Начинаешь ты цвести и расти как очень чистый драгоценный камень, который выходит из чрева матери своей, где создается…»

А вот как отец из ацтекской столицы Теночтитлана уведомлял жреца о том, что его дочь счастливо зачала:

«Знайте же все, что господин наш оказал милость, поскольку положил в госпоже Ы., девушке, взятой недавно в жены, внутри нее, драгоценный камень и богатые перья, и теперь она уже стала беременной…».

И еще слова акушерки, обращенные к новорожденному:

«О драгоценный камень! О богатые перья! Был ты сотворен в том месте, где Великий Бог и Великая Богиня… Прибыла ты на этот свет… издалека, бедная и усталая… наш господин, Кецалькоатль, который есть творец, поместил драгоценный камень и богатые перья в пыли этой».

Мог ли я в своих поисках ожидать чего-либо еще более значительного, нежели эти слова безвестных, но несомненно живших когда-то индейцев, почитателей отца Саагуна! Это были уже не домыслы, не более или менее слабые попытки разгадать ребусы, не спекулятивные потуги доказательств. Это был голос тех, кто знал! Тут неопровержимое доказательство того, что в Древней Мексике повсеместно бытовало убеждение, что у истоков человека лежит чальчиуитль — драгоценный камень, то есть клетка…



Я нисколько не сомневался в сути такого понимания проблемы: не символ, не Дух Божий! Этот камень был вполне материальным объектом! Я повторил цитаты: «сформировал тебя как драгоценный камень», «драгоценный камень, который выходит из чрева матери, где создается», «поместил драгоценный камень и богатые перья в пыли этой»… Три короткие фразы, идентично переданные иконографически. Не оставалось сомнения: человек Мезоамерики тоже знал, что родился из яйцеклетки!

Другое дело: почему яйцеклетку именовали «сокровищем», «драгоценностью». Я сразу же объяснил себе это так: знание, не подкрепленное собственным опытом, не проверяемое из-за отсутствия микроскопа, должно было, чтобы не угаснуть, воспользоваться мнеможреческими приемами и легко запоминающимися символами. Именно по этой причине знак, присутствующий везде в рукописях, на керамике, на стенах — круг с меньшим кругом в середине, — обозначающий драгоценный камень, имел не метафизическое, а материальное значение: такое же, как для. нас яйцо.

Чтобы покончить с доказательствами, мне оставалось только решить, почему полосчатую ленту, генетическую «запись» человека, поместили внутри «драгоценного сосуда», который проходил стадию первого деления, на 36-й странице кодекса Нутталь. С этим сложностей не было.

Тот же кодекс на странице 9-й содержал многозначительный рисунок этого сосуда. Помещенная в нем желтая женская фигура, помеченная именем «8-Кремень», изображала княжну, история которой была темой нескольких страниц. Здесь летописец сообщал, что в день 13-Ястреб в году 12-Кролик произошло радостное событие: княгиня зачала. Но не это имело для меня особое значение. Перед фигурой женщины, в живой воде, помещенной в драгоценном сосуде, была изображена полосчатая лента! Именно там, где в соответствии с содержанием 36-й страницы ей и полагалось находиться! Именно под воздействием этой ленты из рук княжны возникали, вырывались новые струи живой воды, оканчивающиеся символами новообразованных клеток.



Точно о том же, но несколько по-иному говорит и рисунок из кодекса Бодли. Внутри стилизованного яйца — полосчатая палочка, а из нее вырастает Древо Жизни. Все верно! Ведь деревья растут по строгим генетическим законам, записанным на полосках хромосом. Плоды и листья дерева, возникающие в результате последовательного деления клеток, потому-то и одинаковы, что изначально скопированы их полосчатые структуры, переносящие свою информацию на дочерние создания.

Как всегда, и это дерево опекал орел, несший на крыльях из пространства необходимую жизни солнечную энергию. Справа — князь 8-Олень, Коготь Ягуара, натягивающий тетиву лука, чтобы послать в этого орла стрелу. Что это могло означать? Неужто князь собрался задержать рост дерева и в день 1-Трава года 12-Тростник совершил покушение на жизнь? В таком случае — на чью: рядом с деревом помещен знак имени 6-Орел, но сам рисунок изображал яйцо, а не человеческое тело. А что, если речь идет о каких-то злокозненных дворцовых интригах, о предотвращении рождения претендента на престол?..



Такого рода рассуждения я оставил. Они требовали глубоких и широких исторических познаний о тех временах и людях. Теперь мне вполне достаточно было того, что полосчатая лента введена внутрь драгоценного сосуда с живой водой! Неслыханное дело!..

КЕЦАЛЬКОАТЛЬ,

Пернатый Змей, великий символ, издревле известный в Мезоамерике, который здесь, в Тамоанчане, обрел новое значение и, возведенный в ранг бога, считался уже творцом и добродеем человека.

Я вознамерился отыскать связь между этим богом и записями в кодексах, говорящими о генезисе человека. Особенно многообещающей казалась мне именно 36-я страница кодекса Нутталь, которая без всяких оговорок приравнивала человека полосчатой ленте, украшенной перьями. Но для чего, спрашивал я себя, надобно было бога втискивать в драгоценный сосуд — в яйцо? Я уже знал, что миштекские храмовые художники видели в нем самое подходящее место для полосчатой ленты. Но змей?..

Ответ найти было нетрудно — стоило вернуться на 15-ю страницу того же манускрипта, содержащую эпизод из жизни уже известной мне княжны 3-ремень. Эта особа из древней хроники в присутствии жрицы 1-Орел приносила здесь жертву, сжигая копаль — смолу — в переносной кадильнице. Само по себе это действо было мне малоинтересно. Мое внимание живо привлекло тело женщины и место, в котором оно находилось.

Так вот, создатель пиктограммы, дабы придать акту молитвы и жертвования предельно глубокое, мистическое, значение, снабдил княжну змеиным телом, покрытым перьями. Из пасти змеи выглядывала всего лишь женская голова. И все это мистическое существо было целиком погружено в живую воду, заполняющую драгоценный сосуд!

Есть ли более веское доказательство тому, что я на верном пути? Ряд символов складывался в ясное, осмысленное целое: полосчатая лента приравнивалась змею, змей — человеческому телу, а местом их пребывания было яйцо. Да что там, тут дело даже не в символах, а в реальном теле, принадлежавшем в прошлом живой женщине, как доказал Альфонсо Касо. Вот так хроникер возвел сцену жертвоприношения до символического уровня, до «княжны в зародыше» — того, что дало начало ее существованию.



Так еще раз выяснилось, что человеческие головы, выглядывающие из пасти или клюва, несут в себе особое неожиданное значение. Мне оставалось одно: просмотреть микроскопные снимки ядер органических клеток, чтобы проверить, нет ли там какой-нибудь «змеиной» структуры. Долго искать не пришлось. Во многих специальных работах помещены изображения «щеточных» хромосом. Их подобие змею, покрытому взъерошенными перьями, было более чем очевидно.



Хромосома — это образование, так же изменяющее свой вид, как хамелеон цвет: в период между делениями клетки она не сохраняет форму палочки, ярма или волюты, а раскручивается, распрямляется в чрезвычайно длинную ленту. У различных позвоночных — социтах земноводных — можно наблюдать отходящие от продольной оси этой ленты многочисленные петли, напоминающие ершики для мытья бутылок или стекол керосиновых ламп — отсюда их название: «ламповые щетки». Петли считают нитями ДНК с генной записью для репродуцирования белков.

О ленте хромосомы — «пернатом змее» — говорит нам сегодня молекулярная биология.

Выходит, жрецы вмексиканских храмах еще в древности кое-что знали об этом. Ну а коли я убедился, что они знакомы с другими морфологическими формами хромосом, — чего ради исключать эту?..

На рисунке в кодексе княжна З-Кремень выныривает из собственной генетической записи, из символической змеи-хромосомы, покрытой петлями-перьями хроматина.

Возникает, однако, вопрос, почему, собственно, жрецы связывали человека с одной змеей, одной хромосомой, если у него их в клетке целых 46: 23 отцовских и 23 материнских? Допуская, что они знали об этом, было бы излишним требовать, чтобы они еще изображали в храмовом кодексе весь их комплект, тем более что создатели рисунков пребывали в мире знаков и символов, мифов, избегая, как и в других вопросах, дословности, законченности. Но есть указания на то, что они прекрасно знали об удвоении элементарных хромосом.

Биваленты они часто рисовали в виде двух сплетенных змей, или змеи с двумя головами, или же двух змей с одним общим хвостом.

30-я страница кодекса Борджиа представляла собою как бы синтез всего, что я смог установить по моей части (см. фото 2). Рисунок изображает череду события в «пyтeшecтвии'' планеты Венеры, отождествляемой с душой бога Кецалькоатля, Пернатого Змея, по миру подземелий. Комментарий Эдуарда Зелера объясняет нам астрономические явления, календарные даты и связанные с ними религиозные представления древних мексиканцев. Так, в период отсутствия планеты на небе она — Кецалькоатль, чистый, светлый дух — встречалась с мертвой материей земли, чтобы проникнуть в нее и наполнить жизнью.



Где происходил этот процесс? Вот перед нами кольцевидный драгоценный камень, окруженный его постоянным знаком — лестничкой. Вокруг — корона лучей, черных прямоугольных перьев — атрибут Пернатого Змея, а при них, по Зелеру, «некие палкоподобные объекты». Я убежден, что они изображают другой атрибут Кецалькоатля, известный как его способный раздваиваться «животворный жезл».



Внутри, в ядре драгоценного яйца, видна, как нельзя более к месту, биологическая структура — скрученный шнур малиналли, изображающий двойную гелису ДНК. Две ее нити, покрытые белыми, красными и желтыми полосками, выражают идею линейной генетической записи. Группировка полосок тройками может указывать на то, что код этой записи троичный.

В самом же центре этой страницы я обнаружил двойного Кецалькоатля в его змеиной ипостаси, хочется сказать — бивалент этого бога. Следовало бы добавить: бога, повсюду именуемого также Драгоценным Близнецом! Как ни объясняли это имя, в своем представлении я видел за ним двузмеиное божество внутри драгоценного камня. Вернее, я видел изображение яйцеклетки, в которой пребывал Кецалькоатль в виде двух хромосом близнецов…

Пасти змея украшены характерными масками с прямоугольным носом и раскрытым птичьим клювом. Это — постоянный атрибут иного воплощения Кецалькоатля, уже как бога ветра — Эекатля, который в мексиканской мифологии вдохнул душу в тело человека. Из раскрытых челюстей змея выскакивают две фигурки того же бога, своим черным цветом возвещая, что это Шолотль — еще одно воплощение Кецалькоатля. И в этом — важная мысль о двойственности змея.

Имя Шолотль означает «тот, кто появляется двойным», а на рисунках он появлялся с атрибутами Кецалькоатля, поскольку Кецалькоатль являл собой еще и Драгоценного Близнеца. Слово «близнец» следует понимать как «очень похожий», «одинаковый», «составленный из двух одинаковых частей». Стало быть, имя Драгоценного Близнеца относилось к двузмеиной фигуре бога, а не к его различным воплощениям. Ибо последнее — различные воплощения — противоречит понятию «близнецы». Об этом и говорило изображения, и подобных им можно было найти множество, однако я прекрасно понимал, что линию доказательств необходимо поддержать и с другой стороны. И я задался вопросом: а в самом ли деле можно в чем-то отождествлять «пернатого змея» Древней Америки с органической клеткой? Ведь этот символ древнейший, и прежде чем стать богом, он проделал долгий путь постепенного возвышения. Так вот, на какой стадии, скажем так, своего мифического бытия его существо не имело еще ровно никакого отношения к биологии?

Появился он во времена, когда на еще мало заселенном континенте сельскохозяйственные общины индейцев жили в мире магического, сверхъестественного, в котором правили различные духи, и только их действиями объяснялись явления природы и поступки человека.



В жизни этих людей царили маги — вдохновенные посредники между человеком и душами их предков и предметов. Почитались тотемы, что чрезвычайно привязывало к миру природы: земле, воде, животным, растениям, особенно к кукурузе. Женщину, как существо, дающее жизнь, уподобляли плодоносящей земле, а мужчин, его семя — удобрению и воде.



На низинном побережье Мексиканского залива ольмеки с их древнейшей культурой почитали ягуара как своего зверя-тотема. Вот тогда уже в условном изображении своего тотема пятна на шкуре ягуара они заменяли двумя перекрещенными палочками. На керамике появился особый декоративный мотив: ленты, переплетенные подобно двум змеям. Не исключено, что таинственный народ ольмеков, который — есть такое предположение — явился сюда из Африки, принеся с собой знание о какой — то связи полосчатых и палочкообразных созданий с развитием жизни.

Одновремено с культом ягуара существовал культ воды — рек и озер — в виде особого духа — водяного змея. Вскоре мифологическое скрещивание этих животных, ягуара как духа земли и змея как духа воды, породило ягуара-змея, дракона, ниспосылающего плодородие земле.

Ранняя культура ольмеков относится к 1500—900 годам до нашей эры. В последующие столетия, примерно до 100 года новой эры, приходящиеся на пик развития культуры ольмеков, магов-волшебников — заменили жрецы — служители культа — и стали возводиться церемониально-культовые центры — храмы. Развивалось искусство, появились календарь, иероглифическое письмо и умение счета. Древние тотемические животные давно стали всесильными богами, магия уступила место религии.

Однако идеи вместе с их символами и много столетий спустя продолжают жить в мировосприятии уже городского общества, возникшего тогда крупного центра мысли, религии и искусства — Теотиуакане. В этом городе-метрополии, управляемой кастой жрецов, развилось религиозное почитание змея-птицы. Внешность змея с драгоценными перьями порой являла признаки ягуара и пасть кипактли — Чудовища Земли. Пернатый Змей стал божеством. В настенных росписях он изображался с одним или двумя переплетенными телами, но всегда с одной головой или одним хвостом. Надо было, по-видимому, показать, что второй, новый змей (новая лента) возникает из первого, является его точным отображением и, прежде чем они разделятся, соединен с ним.

Змеи Теотиуакана были божествами дождя — из их пастей потоки воды изливались на землю. Но так было до поры до времени. Развитие религии и усиление вершимой с ее помощью власти понуждали жрецов призывать новых богов и разделять между ними их назначения. Так появился тлалок — бог дождя, создатель воды, молний и родственных им явлений. С этого момента змей-птица становится его ездовым существом. На нем Тлалок носился по небу, иначе говоря, змей-птица стал олицетворять тучу.

В Теотиуакане имели особое значение и такие символы, как простые и украшенные ленты; волюты в виде знака вопроса, истекающие изо ртов человечков и богов; окружности-круги как драгоценные камни; раковицы улиток — символы не только зародышей, но и воздуха и божественного дуновения; звездные глаза Тлалока; водяные потоки в форме меандров и др.

От 650 до 900 годов нашей эры культура ольмеков вступила в свой нисходящий период. Политеистическая религия аграрного типа достигла того состояния, которое уже не позволяло обществу развиваться далее. Для безграничной власти над людьми жрецы неимоверно расплодили богов, но теократия уже не в состоянии была разрешать проблемы неуправляемо растущего городского населения. Религиозные колонии Теотиуакана обретали независимость и переставали обеспечивать столицу продуктами питания. Наступал застой культуры, творческий дух метрополии истощался. Змей-птица в это время был уже второстепенным божеством, носящим Тлалока в небесах. Но в будущем его ожидало могущество бога — создателя человека. Эта поразительная метаморфоза произошла в

ШОЧИКАЛЬКО,

ныне штат Морелос, к западу от Мехико, где обитал народ, подвергшийся влиянию не только Теотиуакана, но и других культурных регионов. Именно там был явлен новый бог. Им стал Пернатый Змей — Кецалькоатль.

Более чем через тысячу лет после этого события, изложенного в статьях известного археолога Романа Пинья Чана, я, взбудораженный его мыслями, оказался там, чтобы искать путь, по коему змей, дождевое божество, ушел внутрь чальчиуапастли — драгоценного сосуда, то есть яйцеклетки. Я двинулся туда, где он когда-то явился, резонно полагая, что его изображения в камне — рельефах и скульптурах, — которые предстанут передо мной воочию, скажут моему сознанию несравненно больше документальных фотографий.

Толкнуло меня в путь и другое поразившее меня обстоятельство: в своей кандидатской работе Пинья Чан показал, что теперешний Шочикалько и есть тот самый считавшийся мифическим Тамоанчан. Стало быть, это «место нисхождения» бога вовсе не было фантастическим. Там росло Древо Жизни рода человеческого. Там — гласили легенды — было место рождения человека: Кецалькоатль создал его и, чтобы он не погиб от голода, дал ему пищу — кукурузу.



Отец Саагун записал в своей хронике, что, по преданию, первые переселенцы из района Уастека направлялись по берегам Мексиканского залива до самой Гватемалы, а часть их отклонилась в глубь континента, на запад, и заселила Темоанчан (наименование означает «ищем свой дом»).

Тамоанчан, некогда реальный, со временем стал мифом, а покинутые храмы рассыпались в прах. Потом новые поколения предпочли название «Шочикалько».

Одним из знаменитых символов легендарного Тамоанчана — я это помнил — был известный рисунок (см. фото 1) из кодекса Виндобоненси: покрытое знаками клеток дерево, вырастающее из перьев-хромосом и драгоценного сосуда-яйца. Зная это, я ждал, что и бог-змей, созданный воображением и знанием именно в Тамоанчане, окажется отображением какой — то биологической структуры…

С такими вот мечтами я по шоссе приближался к Шочикалько. Вечер уже наступил. Передо мной был запад. Волнистый ландшафт был под облаками, словно под нависшим потолком или свинцовым, волнующим над головой морем. В просвете между облаками и землей шар солнца сквозь испарения тяжко изливался вниз, поразительно желтый, яркий.

Какая декорация, подумал я, для моих поисков! Мне казалось, что меня затягивает эта светящаяся щель меж небом и землей, что я проскальзываю, вплываю в пространство между этими поверхностями, верхней и нижней, одинаково взвихренными, одна — холмами, другая — клубами испарений.

Пошел дождь. Он неожиданно сыпанул густым крупным горохом. Побелело и поплыло рекой шоссе. Завеса капель загородила солнце как будто стеклянной плитой. Я снижал скорость на широких виражах, которыми дорога обегала взгорья. «Помни, — предостерегал меня Фернандо Перес, — покрышки уже лысые». Я, однако, не настолько притормаживал, чтобы избежать столкновения, которое именно в этом месте и по времени, и при моих-то замыслах было совершенно нежелательно.

Машина пошла юзом. Сворачивая влево, я выходил из виража, когда вдруг почувствовал, что тяжелую машину заносит боком. С противоположной стороны приближались два автомобиля. Меня тянуло наружу, направо. Я мог попытаться вернуться на шоссе, но тогда мы почти наверняка столкнулись бы лбами. Вместо этого я оставил передние колеса вывернутыми в сторону юза наружу. У меня еще была слабая надежда, что дуги хватит, что каменистая обочина задержит скаты. Однако этого не получилось — колеса скатились с насыпи. Чтобы не кувыркнуться боком, я повернул машину капотом вниз — удлиненный снаряд цвета аметист слетел с шоссе и пал боком со склона.

«Неглубоко!» — пронеслось в голове.

В мозгу хорошо запечатлелись виды мексиканских каньонов, в которых десятки автомобилей — легковушек и автобусов— врезавшихся в кактусы, покореженных, смятых, разбившихся о камни, выгоревших до черных скелетов. И сотни часовенок, которые по обочинам ставят родственники погибших.

«На мне ремень безопасности!» — вторая радостная мысль.

Я уже ничего не мог сделать, кроме как судорожно сжимать баранку, чтобы удержать колеса в прямом положении. Двадцать метров по крутому склону я промчался, уверенный, что вот-вот перевернусь, — сделаю козла. Вогнутое дно котловины… Жуткая яма, оставшаяся после выбранной земли, — не было времени, чтобы ее обойти, машина чудом чиркнула рядом, скосив невысокие кусты, и опять же чудом промчалась между двумя деревьями. Задрав нос, она теперь неслась к противоположному склону. Справа — редкий лесок, слева — сложенная из камня стенка огораживала чье-то поле.

Рывок машины, грохот, скрежет — и неподвижность. Тишина. Машина сидела на стенке. Двигатель заглох. Я выскочил.

Автомобиль — в порядке. Я наклонился под дождем: достаточно было разобрать стенку, чтобы колеса снова коснулись земли.

«Ну вот, изволь, получай свое место нисхождения», — сказал я себе.

Дождь прекратился, солнце садилось. Трое крестьян помогли мне вытаскивать камни.

Утром я был среди вожделенных руин. Чистое небо, горячая волна била от раскаленной щебенки. Basamento de las Serpentes Emplumados — Фундамент Пернатых Змеев (см. фото 3).



Мощные наклонные стены из порфировых блоков, образующие основание, на котором сохранилась невысокая отвесная кладка. Я присел напротив, в тени куста, уставившись в резную поверхность, составленную из хаоса светлых выпуклостей, темных вмятин, длинных прорезей и насечек. Постепенно все это складывалось в изображение двух змей. Два огромных змеиных тела, отползающие в противоположные стороны. Тут уж никакое там не дождевое божество и не верховой змей Тлалока, а само воплощение бога, творца, сознающего свою мощь, а может, и какую-то вину, — создатель человека Кецалькоатль. Его двузмеиная сущность как двойная, бивалентная хромосома в яйцеклетке…

Волнами наплывал дрожащий воздух. У меня слезились глаза, изображение стало подвижным, контуры чуть колебались, словно погруженные в прозрачную воду. Казалось, змеи возвращаются в водную стихию, — туда, где их обитель, место их двойственности, — в свою живую воду в драгоценном ядре клетки. Колебались перья — петли хромосомы — Кукумаца, древнейшего майяского духа вод, который, возможно, не случайно был возвеличен новой религией, возведен выше других богов и помещен на центральном месте святилища.

Его окружали разрезанные раковины улиток — знаки не только воздуха и божественного дуновения, но и воды, то есть всего, что приводит к возникновению жизни. И еще знаки духа, мысли — тоже стихии, в которой творится особая жизнь.

Разделенные змеиные языки слишком тяжелые и толстые, огромные, увеличены явно для того, подумал я, чтобы придать им иное — не анатомическое значение. Такие, они напоминают, сказал я себе, принцип деления надвое, умножения образца, что обеспечивает образование цепочек клеток с генной записью, а значит и безмерное продолжение жизни.

И тут я обнаружил, словно в подтверждение этой мысли, одинарную полосу, оторванную от змея, помещенную перед фигурой жреца и разделенную наполовину наподобие перевернутой литеры Y на две новые полосы, именно таким образом делятся и умножаются нити ДНК в ядрах клеток…



В сплетениях змей проступают иероглифы, объясняемые как «7» и «9-Глаз Гада» или «Ветер», — дата рождения Кецалькоатля и его календарное имя.

Я встал, обошел каменную платформу вокруг: по два змея — на каждой его стороне. Наверняка, сказал я себе, это не случайность. Я знал таких змеев — род дракона, украшенного перьями-петлями, символизирующими то, что обладает способностью порождать себе подобных, пребывать парами и содержит в себе знание о человеке.

На западной стороне, справа от ступеней, ведущих на платформу, высечен иероглиф дня «5-Дом», за которым словно кто-то прячется — выступают лишь руки. Левая тянет к себе шнур, пытаясь приблизить охваченный им другой знак календаря — иероглиф дня «11-Обезьяна». Это должно означать, полагали исследователи, поправку либо уравнивание местного календаря с каким-то другим.



И это, и множество других свидетельств ясно говорило, что Шочикалько — Тамоанчан был местом, поддерживающим внешние связи, а поэтому и был открытым влиянию от удаленных культурных регионов. Среди рельефов — много элементов, заимствованных у майя, сапотеков, с побережья залива, из центра плоскогорья, из Теотиуакане. Возможно, кроме политических и торговых контактов тут имели место встречи высших жрецов. Этого требовала хотя бы необходимость сравнения и уточнения календарей. Думаю, особая каста посвященных — мудрецов и магов, независимо от эпох, стран и вероисповеданий всегда умела достичь взаимопонимания и делала это поверх голов своих народов. Могли и в Шочикалько происходить такие встречи: шел обмен идеями, разрешались извечные вопросы бытия, толковались глубинные значения мифов, и, наконец, жрецы делились тайными знаниями, сокрытыми от народов и используемыми для удержания их в повиновении, как какое-то особое средство полного подчинения их себе.

Саатун пишет о народе, который заселил Тамоанчан:

«У них всегда были мудрецы и прорицатели, которые звались амошоаке, то есть люди, разбирающиеся в древних картинках… из этих мудрецов осталось не больше четырех среди тех, кто поселились… благодаря им изобрели астрологию, искусство толкования снов, установили счет дням… и рассчитали разницу во времени. Это стерегли, охраняли во время царствования и правления тольтекских и мексиканских владык…»

Вероятно, нам никогда не узнать, думал я, что содержали эти книги, считавшиеся древними уже во время, предшествовавшее завоеванию Мексики. Можно только догадываться, что крохи из них рассеяны по немногочисленным кодексам, дошедшим до наших дней, а еще отображены в произведениях древнего искусства — скульптурах, рельефах, керамике.

У меня уже были основания — как мне казалось — утверждать, что эти книги содержали знания о природе жизни и происхождении человека, близкие во многом к тем, которые мы склонны принимать сейчас. Знания совершенно закрытые и ненужные народу, передаваемые из поколения в поколение только посвященными. И все же, по всему, в более ранние исторические эпохи они были распространенными на Земле…

Я считал, что жрецы древней Центральной Америки обладали этими знаниями, откуда бы они к ним ни пришли, и это позволило им, возможно, на встрече, скажем, на религиозном собрании в Шочикалько — мифологизировать нового бога и предложить его своему национальному миру. Что в таком случае вынудило их так поступить?

Наступают такие периоды в жизни народа, когда он так привыкает к своим богам, что перестает их бояться и уже не верит в их непременное вмешательство в судьбу обычных людей, ну а потому перестает почитать жрецов, не веря в их особую роль посредников. Это наступило и в Америке.

Ближайший к Тамоанчану и крупнейший в этой части света религиозный центр — Теотиуакан, достигший вершин развития, шел уже по нисходящей к своему концу. Внутренние, особенно хозяйственные, проблемы огромного города, население которого непомерно возросло, уже невозможно было разрешать силою теократии и ее официальной религии — начинался экономический закат метрополии, творческий дух народа замирал.

Такие же изменения, хотя и в меньшей мере, происходили и в других регионах — от вулканов на севере континента до джунглей на востоке, до Юкатана и Гватемалы. Вокруг религиозных центров располагались городские или сельские поселения. Их жители, трудившиеся, как мы бы теперь сказали, «в сфере услуг», купцы, ремесленники, чиновники, вне тяжкой работы, менее склонные к покорности, более свободные в разговорах, образованные, любознательные, не столь простодушные, как пеоны и как бы того хотелось жрецам, заражали вольномыслием и сельское население.

Жрецы, развившие политическую религию, ориентированную на сельское население и хозяйство, невероятно сложную, с тем чтобы легче было осуществлять свою власть, все еще плодили богов, многие из которых были олицетворением явлений природы: в том числе роста, цветения и плодоношения. Но этого уже было недостаточно людям, задававшим себе все более тяжкие вопросы в катастрофической своей жизни. Реже и скромнее были уже пожертвования в пользу храмов, труднее становилось управлять душами. Вера поблекла, ослабла и ей требовалась какая — то подпитка. Не столько во имя богов, сколько ради жрецов, их положения.

Я представил себе, что в качестве средства обновления религии открыли культ нового бога. Его становление не было постепенным, естественным, как это происходит, когда духовные свойства и нравственные наставления какого — то отдельного божества в какой — то момент начинают соответствовать и изменившемуся сознанию окружающих племен, благодаря чему божество возвышается и завоевывает новых адептов на новых пространствах.

Нет, тут археология располагает доказательствами того, что Кецалькоатль был создан сугубо сознательно. Однако остается загадкой, было ли это создание заслугой одних только жрецов Тамоанчана, впитавших различные культурные веяния и верования, или же здесь происходили встречи и совещания, на которых было решено придать новое, высокое значение издавна почитаемому, но отнюдь не перворазрядному божеству, связанному с водой змею-туче, носящему Тлалока по небу. Многое говорит за то, что. имело место последнее.

Культ, созданный тольтеками, достиг отдаленнейших регионов. Он воздействовал с такой невероятной силой, так завоевывал сознание и чувства, что кое-где перешел почти в монотеизм.

От состояния в ту великую для меня минуту размышлений не осталось уже ничего. В потоке солнечного жара я кружил по опустевшим руинам. Мне не светила красота ни одной из тех знаменитых, изумительных греческих фигур — на рельефах боги утопали в султанах, париках и шкурах ягуаров, потрясали украшенными погремушками палицами, размахивали кадильницами с дымящимся копалем: это от жрецов — для народа, чтобы потом, в храмах, благоговейно склониться им над древними книгами…

Приземистые строения из камня на приплюснутых возвышениях, поднимающиеся над холмистой, но тоже приглаженной местностью; испаханные поля, кактусовые рощи, редкие деревья на межах. Пустота, сушь, забвение, тишина. Кроме постамента со змеями ни одно из строений помельче не было декорировано. Я усомнился, удастся ли мне узнать побольше о том, что произошло здесь столетия назад, но тут я обратил внимание на три каменные стелы. Они торчали в стороне — три многогранных каменных столба, покрытые барельефами. Я заглянул в книгу Пиньи Чана — он писал, что эти стелы обнаружили в каменном ящике, поэтому они прекрасно сохранились. Сейчас их выставили под небо, на сияющее солнце, на них были видны мельчайшие подробности.



Барельефы первой стелы, отчетливые благодаря резким теням, и ее календарные иероглифы говорили о цикле, который проходит планета Венера — воплощение Кецалькоатля, — о ее восхождении на небо и превращении в вечернюю звезду. Вторая стела несла сведения о создании кецалькоатлем — Венерой Эры Пятого Солнца, в которой мы с вами живем, и об открытии им кукурузы — драгоценнейшей пищи людей. Третья стела описывала магическую связь Кецалькоатля с вожделенным дождем и временами года, с календарем, вообще с временем, превращая его во владыку времени, календарного года, дождя и молний, сосредоточивая в его дланях силы, умения прежних богов в сфере сельского хозяйства.

Стелы были достоверными и уже внушали доверие, подтверждаемое датами, мысль историков о решенном жрецами, обдуманном ими создании этого единодержавного бога.

С середины первой и третьей стел глядели человеческие глаза. Два лица, казавшиеся в солнечном освещении живыми. Лицо, собственно было одно и то же, но с разными выражениями. Рот первого раскрыт в радостной улыбке. А ведь из широко раскрытой пасти меж челюстями змея явлено это ликующее лицо человека, опьяненного воздухом, торжествующего в преддверии жизни. Он только появился и еще вырывается, преодолевая сопротивление из утробы, и он принудил змея этого мифического года исторгнуть его на землю, к солнцу. Одурманенный первым вздохом и удивленный тем, что узрел, он восхищен тем, что обрел человеческое тело, родился, что будет жить!

Рот того же лица на другой стеле раскрыт, губы искривлены в горькой улыбке и страхе от вдруг явленного знания человеческой судьбой.



Я долго стоял там, и мы смотрели друг на друга, он — в своих двух воплощениях, и я все более убеждался в том, что это вовсе не лицо бога. Достаточно было вглядеться, вдуматься в это лицо, понять его черты, два его выражения, их смысл, чтобы без сомнения знать: это — человек. Столь лишенного внутреннего покоя и гордости, столь искаженного земными чувствами лица люди богу не придают. Богом здесь не был ни змей, ни человек. Богом было их соединение воедино: змея и порождаемого им человека. А такое мистическое сочетание можно объяснить, естественно, только одним образом — как отождествление двух состояний, в которых мы существуем: вначале хромосомная лента в яйцеклетке, потом возникшее в соответствии с ее генетической записью тело.

Я понял, что здесь попросту почитали естественный процесс жизни. Охватывающие человеческое лицо змеиные челюсти, ноздри гада и висящий язык создавали как бы обрамление, состоящее из двух разделяющихся лент. Что символизируют эти ленты, — я уже хорошо знал. Мне тотчас вспомнилось изображение человека на ацтекском барабане, как бы выныривающего из-под согнутой в ярмо некоей плетеной структуры. И здесь и там — думал я — запечатлено знание о происхождении человека или, конкретнее, о его прохождении через фазы разных состояний. Повторялись тропы, и эти рельефные изображения, казалось, различным образом излагают идею хромосом.

Многое говорило за то, что я не ошибался. В конце концов и в коцексах, у столь многочисленных в них удвоенных и одинарных змей нет своих человеческих голов — они их только исторгают вместе с телами. Как доказал Альфонсо Касо, на 15-й странице кодекса Нутталь в пасти пернатого змея — голова княжны З-Кремень. Вот и ее изобразили так, поскольку на уровне клетки ведь и князья являются всего лишь хромосомными лентами, как прочие смертные.

Теперь новое значение обрели приведенные Альфредо Лопесом Аустином в его книге о «Человеке-Боге» слова, которые распевали в Древней Мексике тольтеки, обращаясь к своему богу:

«Я — копия Старого, змея ночи».

Разве они не отзвук знания древних мудрецов о полосчатых, змееобразных, генетических «записях», невидимых глазу, репродуцированием которых в ином виде является человек? И разве не здесь сокрыт ключ к пониманию утверждения Библии о создании человека по образу и подобию Божьему?

Я повторял себе, что явление столь великого Бога, каким стал Кецалькоатль, а вдобавок соединение его в мифе со змеем, уже известным, почитаемым, пусть имевшим многочисленных предшественников на небе, не могло не быть историческим событием. Тем более, что эта религиозная доктрина имела такую нравственную силу, что новый культ за короткое время охватил Мезоамерику и новый бог вытеснил других, давно почитаемых богов без особых миссий, войн и «крестовых походов» — одним только великим фактом своего появления.

Ведь жрецы создали, открыли особого бога, творца человека и дарителя пищи. Этот бог не только сотворил тело человека, но и наделил его душою, сознанием, и это дало ему знания и способность к искусству. Но, чтобы осуществить все это, он, по мифу, покинул свое небо, свое уединение, принял тело, согрешил, спалил себя на костре, покаялся. Не зря же его часто сравнивали с Христом. Он стал великой, одухотворенной личностью. Оттеснил в тень старого бога огня — Уеуетеотля, изображаемого человекоподобным, а также бога дождя, воды — Тлалока, с антропоморфным, но ужасным лицом; Тескатлипоку — божество всеприсутствующее, невидимое, изображаемое тоже в облике человека… А его, хоть он и был ближе прочих божеств к человеку, почему-то называли птицей-змеем! Но почему?

Если такого бога, размышлял я, создают для общества уже зрелого, культурного, далекого от слепого почитания сверхъестественных сил, то за этим должна стоять какая — то особая, поразительная причина.

Выбран — а это был выбор сознательный, запрограммированный — именно змей. Опираясь на систему растолкованных по сию пору символов, я пришел к выводу, что такой выбор скорее всего основан на биологическом знании о происхождении человека.

Я считал, что жрецы уже давно приберегли это знание, прежде чем пустить его в ход.

Вероятно, они решили, что удержать власть над метрополиями можно только при помощи аргументов максимальной силы, а именно точной наукой, которая в такой мере овладеет умами, что вновь понадобится ученое посредничество жрецов и их главенствующее участие в социальной жизни. Это могла быть только какая-то великая истина, проповедуемая с полной убежденностью, а не сказка о змее, летающем в облаках. Решено было раскрыть людям истину о происхождении человека.

Они знали, что его истоком в яйцеклетке, «драгоценном сосуде», является генетическая «запись» на нити ДНК, содержащаяся в сорока шести «мотках»-хромосомах — змеевидных, полосчатых органических образованиях. Реализация этой «записи» создает тело…

Кецалькоатль, думал я, мог быть деификацией процесса творения — от ленты ДНК к человеку.

В таком случае бог был бы и тем и другим, то есть всем, что с этим связано. Поэтому-то его и изображали в двух ипостасях — змея и человека. Но это еще не все. Такое морфологическое изменение божества порождало вопросы: этики, греха, вины, покаяния, страдания и других нравственных устремлений, нераздельно связанных с обретением животного тела, наделенного сознанием. Вместе с сознанием Кецалькоатль дарил человеку беспредел моральных обязанностей и сомнений. Именно поэтому новый бог приобрел такую власть над душами, так безоговорочно был принят людьми и так им стал близок, возвысившись в их глазах над пантеоном прежних богов.

Мне в голову приходила масса аргументов в пользу такого хода мысли. Надо сказать, что подобные соображения выдвигали многие исследователи, но проблема неожиданного, быстрого становления нового бога рассматривалась ими, в отличие от меня, в сугубо духовном, мистическом плане.

Прежде чем приняли на веру выдвинутые мною положения, мне необходимо было убедиться, что моя гипотеза не противоречит существующим в науке взглядам на «боготворчество». Ведь считается, что на сотворение двойственного божества, Кецалькоатля, жрецов из Шочикалько подвигли произведенные майя математические расчеты цикла планеты

ВЕНЕРА

Этот цикл длится 584 дня. В течение 236 дней Венера является людям как Утренняя Звезда, потом исчезает на 90 дней; снова возникает на 250 дней, но уже как Звезда Вечерняя, а затем в течение 8 дней вообще не видна на небе. Эти «исчезновения» планеты древние объясняли ее нисхождением в царство мертвых, в подземный мир, где ей приходилось бороться и побеждать, чтобы вновь появиться в небесах.

Так вот, именно Кецалькоатль в ипостаси Венеры, по мифу, и проделывал весь этот путь. Поэтому в фазах цикла он то под именем Тлауискальпантекутли — «повелителя зари» — воплощался в Утреннюю Звезду, то уже как Шолотль— Вечерняя Звезда — спускался в подземный мир. На небе же он пребывал и тем и другим, — вот почему имя двойственного бога в этой фазе — Накшитль, то есть Четырехногий.

Обо всем этом, а также о безмерном поле действий бога рассказывают три стелы в Шочикалько. Об одном только они умалчивают, равно как и рельефы и все фиксированные легенды о боге: то ли планету посчитали за бога, то ли созданного бога приравняли к планете…

Я уверен, что произошло последнее. Чрезвычайно сомнительно, думал я, чтобы одни лишь наблюдения за движением планеты, пусть и весьма непростые, могли породить столь интеллектуально сложную, богатую фантазией и многоплановую религиозную доктрину. Кроме того, иначе невозможно объяснить смысл ни змеиного воплощения бога, ни множественности приданных ему сил-функций.

Поэтому, говорил я себе, все было не так. Побуждающей основой сотворения такого бога могли быть биологические знания жрецов, не важно, насколько глубокие. Бога, уже сотворенного, уподобили планете для того, чтобы естественно и величественно показать его последовательные изменения, похожие, однако, на возникновение и жизнь человека. Этот гениальный ход жрецов давал любому простаку из народа, подняв голову, увидеть на небесах своего бога и не забывать катехизис новой веры — основные ее вопросы и ответы — благодаря вечным звездам.

Выходит, что Венера — Кецалькоатль был двойственным богом не только потому, что он, как планета, проходил утреннюю и вечернюю фазы, но и по той еще причине, что человеческие существа тоже проходят через две основные фазы: вначале они «запись» генов в ядре клетки, потом — само тело. Эта «запись» — нереализованный, не воплощенный еще в плоть «проект» — есть, по мифу, Шолотль, Драгоценный Близнец двойственного бога, сокрытый до поры в невидимом мире. Его светозарный выход на небо знаменует обретение человеком тела и сознания, вспышку его духа.

В этой фазе он становился Накшитлем — Четырехногим, ибо в нем теперь две сущности: Шолотль — эталонная генетическая «запись» в каждой клетке тела и возникшее в соответствии с этой «записью» само тело.



Велико было имя бога Кецалькоатля, считал я, ибо в такой змеиной, хромосомной ипостаси он пребывал на своем непостижимом небе — в клетках организма, невидимых людям. Ведь эта форма первична, исходна, божественна по отношению к телу и сознанию. Наконец, такое обличие наиболее подобает богу, ибо оно постоянно, вечно. А тело — Накшитль — подвержено уничтожению. Хромосомы же — пернатые змеи, по мифу, — по сорок шесть мотков с нитями «записи» могущественно живут. Они не только почти идентичны у всех людей и подобны хромосомам у растений и животных, но и ничтожно мало изменяются во времени. Иная только генетическая «запись», — по мифу, Шолотль — различна для каждого из существ в мире. Миллиард лет эволюции почти не отдалили друг от друга хромосомы человека и примитивнейшей мшанки. Хромосомы, независимо от рода содержащихся в них генов, сохраняют свою форму, создают копии самих себя и передают их при образовании новым клеткам.

На одном из углов каменного постамента в Шочикалько я вдруг увидел поразительную сцену. Ее изображение совершенно однозначно говорило о том, что причину двойственности великого бога следует искать не в фазах Венеры, а в самом человеке!



Это были две стоящие человеческие фигуры, изображенные от ног по пояс. Первая — в сандалиях, с лентами, завязанными бантом под коленом, в юбочке из перьев до половины бедра. Вторая, на ступеньке, вплотную к первой, была почти нагой, лишь полотняная повязка свисала у нее с ягодиц, да бедра охватывало yugo — ярмо, таинственная вещь с неизвестным до сих пор назначением.

Эту сцену все считали изображением Кецалькоатля и Шолотля — Драгоценных Близнецов. Иными словами — планетой Венерой в ее двух воплощениях — Утренней и Вечерней Звезды.

Так оно наверняка и есть, только под таким толкованием содержится, подумал я, более глубокое, тайное значение. Главный смысл этой сцены таился как иносказание в том, каким образом были показаны божественные братья. Оба обликом люди, но один — рослый и зрелый, вполне сформированный, богато наряженный человек, а другой, за ним, словно тень или его второе «я», недозревшее, нагое — тоже человек, но лишь в какой — то фазе развития и при этом, скорее, ранней… Если, как ранее я попытался показать, yugo было изображением согнутой хромосомы, то в таком случае Шолотля, охваченного этим ярмом, можно воспринимать как генетическую «запись» стоящей перед ним фигуры уже полноценного, божественно совершенного человека.

Я провел целый день среди руин, фотографируя, зарисовывая, читая, размышляя. Никто не мешал мне. Только раз двое французов попросили запечатлеть их на фоне «постамента змеев». Вечером, до захода солнца, явился служащий и попросил покинуть руины, а ежели сеньор желает остаться на ночь, то не ближе чем в трех километрах отсюда. Так вот охраняли остатки барельефов, которые еще не успели расхитить.

Я остановился под деревом на меже, на вспаханном поле, у края каньона, на мрачном дне которого гудел невидимый поток. И лежа в машине, не поднимая головы, я мог видеть «постамент змеев», вырисовывавшийся мощным выступом на фоне кобальтово-синего неба. Только отсюда можно было увидеть, насколько он величаво возвышается над окружающей местностью.

Я — это уже стало привычкой — заглянул в небольшую книжечку Лоретты Сежурне, которая, как я не раз убеждался, подсказывала мне поразительные выводы или давала волновавшие меня комментарии к моим умозаключениям.

Нашел я в этой книжице и Шолотля — рисунок, скопированный с фрески в Теотиуакане. Это зачаточное существо — не реализованное еще в теле и духе, — зародыш человека — было там представлено условно, в виде не лишенного выразительности контура. На груди — два зигзага, наподобие змеек удвоенной хромосомы, а на руках и ногах чернеют другие, примитивные формы той же хромосомы, съежившейся до подобия палочек. Изо рта этого создания явлены две волюты, словно тайный глас: «Я живу в лентах хромосом», — а к изгибам волют прилепились тройные квадратики — как знать, не информация ли это о троичном строении генетического кода? Но даже если бы мне было еще мало этих указаний на биологический смысл изображения — стоило взглянуть на ноги божества. Характерно вывернутые ступнями, беспомощные, они мне вначале показались пустою кожей, содранной с тела. Это даже можно было объяснить так: генетическая запись — общая схема человека, а тут оболочка кожи, которая заполнится в свой срок плотью… Но чуть ли не тут же я понял истинное содержание рисунка: это не кожа вовсе, а ноги, только по-младенчески косолапые.



Косолапость — врожденный недостаток, с которым являются на свет и живут многие люди. Она была известна и в Древней Мексике всем индейским племенам, и сегодня ее объясняют как результат наследственного дефекта, причина которого — генетическая мутация. И вот в таком объяснении рельефа я нашел ответ на вопрос, почему именно Шолотля сделали калекой!

Скорее всего, думал я, дефект объясняли именно генетической «записью», а ею в мифическом плане и был Шолотль, ну а наиболее убедительным подтверждением реальности таких познаний древних как раз и была демонстрация на рельефе этой «записи», экспрессии генов, как бы мы сегодня сказали, с выразительным показом отклонения от нормы, столь бросающимся в глаза и вызывающим вопрос: что это?..

А вот что прочел я у Лоретты Сежурне о Шолотле — планете-боге — в его подземном путешествии:

«На этих ужасающих глубинах человек-бог, один среди теней, есть не что иное, как нагое существо, охваченное страхом, проистекающим из неожиданной утраты веры в силу своего творческого акта…»

И дальше:

«Тогда, казалось бы, Шолотлъ, на долю которого выпаш неблагодарная задача противостоять реальности, является личинкой, возникшей в чреве кающегося грешника… будущей Утренней Звезды. Это означает, что Шолотль — воплощение того периода, когда Венера, исчезнув с западного небосклона, остается невидимой до появления на восточном, есть не что иное, как зародыш духа, заточенного в мрачной стране смерти, то есть в материи».

Что я мог тут добавить?.. Хотелось бы сказать проницательной ученой, что она в своих трудах уже выразила все и мне, дилетанту, нечего было тут присовокупить. Однако, чтобы перекинуть мост между нашими выводами (простите меня, мадам!), выводами внешне различными, чтобы уравнять их между собой, достаточно было одного только слова-ключа. В вашем понимании, мадам Шолотль, по мифу, есть зародыш духа, заключенный в материи. Для меня он зародыш самого человека, генетическая «информация» о нем, необходимая для построения его тела и духа.

Ведь лучше объясняет вот так миф о Кецалькоатле, а особенно это его мрачное воплощение — Шолотль?



Взять хотя бы вопрос о глазе! Вы, мадам, пишете об этом так:

«Таинственное изображение, которое постоянно присутствует в центрально-американской иконографии, — акт выковыривания глаза либо глаз из орбиты. Как и прыщи, выковыренный глаз — один из наиболее устойчивых атрибутов Шолотля, и, возможно, речь шла здесь о жертвовании внешнего видения ради достижения высшей степени проницательности».

Читая, я подумал, что тайна станет более доступной, если допустить, что Шолотль — это «идея человека», пока только одни гены, генотип и, разумеется, лишенный не только возможности видеть, заглядывать, но и, пользуясь вашим выражением, «высшей степени проницательности», а еще точнее — вообще не осознающий себя, своего существования. Ничего «более высшего» в этом смысле нельзя представить. Графическим выражением этой мысли было выбрано не отсутствие глаза вообще — он всегда существует в генах, — а изображение еговне орбиты, не как в жизни, еще бездействующим, не способным что-либо видеть. Как генотип ничего «не знает» о существовании самого себя, так абсолютно слеп и Шолотль.

Другой подробностью происхождения Шолотля тихо восхитил меня Эдуард Зелер. По его мнению, Шолотль родился из живой воды, в раковине, которая символизировала материнское лоно. Ну конечно же, тотчас согласился я, а как же иначе-то? Именно там, в «драгоценном сосуде» — яйцеклетке, как раз и место генетической «записи»…



По мифу известно еще одно воплощение Кецалькоатля, что никак не отображено в рельефах в Шочикалько, зато предостаточно на страницах кодексов. Под именем Эекатль он повелевал ветром и божественным дыханием. Изображали его в виде человека в странной маске с четырехугольным носом и острым птичьим клювом. Происхождение этой маски толком так и не было объяснено. Искали мифологическое родство Эекатля с планетой Венера, но это не приводило ни к чему, кроме измышлений. А вот видеть в нем источник жизненных процессов… О, это была плодотворная мысль! Божественное дыхание Эекатля, превращающее мертвую материю в живую, входило в систему тех атрибутов великого бога, которые, как я пытался показать, превращали Кецалькоатля в мифологический вариант сути биологических процессов, управляющих человеческим бытием.

«Viento, ветер, — говорит об Эекатле Зелер, — стали считать специфическим проявлением действия божества, однако понимаемым как жизнь, дыхание, веяние».

Стало быть, в этом случае речь шла о том свойстве живого вещества, благодаря которому мертвая материя включается в жизненные процессы, участвуя в обмене веществ. Проще говоря, нечто особо целостное, возникшее из неживых материальных частиц, уже живет.

Владеющий этим явлением Эекатль пребывает в полнейшей гармонии с остальными своими воплощениями. Я еще раз попытался выстроить их в смысловой ряд. Пернатый Змей — вечно существующая хромосома; Шолотль — суть содержащейся в хромосоме «записи», генотип человека; Эекатль — свойство, явление космического масштаба, позволяющее материи в соответствии с «записанными эталонами» формироваться и воспроизводить повторяющиеся процессы; наконец, Накшитль — человек, возникший благодаря всем этим факторам. И за всем этим был Кецалькоатль, повторял я себе.

Целое, как бы там ни объяснять символы, более или менее дословно, связывало символические действия и атрибуты пары Венера — Кецалькоатль вначале с созданием тела, а потом — с возникновением духа.

Я обратился к своим записям. Я выписывал из различных источников все, что подтверждало такую точку зрения.

По Зелеру, Кукумац — покрытый зелеными перьями змей из гватемальского мифа, — несомненно, означал живого зародыша воды. «Укушчо укушпало» («Uсихcho исухpalo») означало «сердце озера», «сердце воды».

Еще больше порадовала меня выписка из сапотекского словаря Хуана де Кардобы, где индейская фраза, определяющая змея: «шика питао мани» (xica pitao mano), переводилась как «зверь из сосуда бога»!..

Итак, у меня есть серьезные основания, подумал я, помещать змея в «драгоценном сосуде» — в яйце, в коем, как выяснилось, он отнюдь не символ, а зародыш жизни. Конечно, это была не моя заслуга — я лишь обнаружил то, что давным-давно знали миштекские создатели священных рисованных книг. Единственное, на что я решился, — это перевести древние символы на язык современных научных понятий: яйцеклетка и хромосома.

Легенда гласила, что Кецалькоатль родился партеногенетически (от греч. parthenes — девственница. — Ред.) из чрева девы Чимальмат, которая понесла его, проглотив драгоценный камень… Я принял это мифическое предание за весомое подтверждение того, что этакую драгоценность можно считать особым яйцом. И еще: мать бога солнца Уицилопочтли забеременела после того, как сокрыла в своем лоне клубок перьев, найденных в храме. Из этого явно следует, что у такой значительной мифологемы — перья, — связанной с Пернатым Змеем, было нечто явно общее с основами жизни…

Меня разбудило солнце, жарившее уже с утра, и ястреб, покрикивающий над полем. Я видел, как он упал между агавами недалекой, покинутой, как мне казалось, плантации. Растения немалого уже возраста, непомерно разросшиеся, напоминали конструкции из металла, позеленевшие отливки из меди, страшащие своими иглами. По тропинке подходил пеон, босой, в белой груботканой одежде. Он вел осла на веревке. По бокам животного висели два пластмассовых бидона. Пеон нес продолговатую тыкву и алюминиевую посуду.

— Buenos dias, senor, — поздоровался он, проходя мимо. — Cofecito (Кофеек)?.. — увидел он кружку у меня в руке.

— Buenos, — ответил я и уточнил: — Teciti (чаек). Он молча приподнял брови:

— Si le gusta, senor… (Коли вам нравится, сеньор). — Он вежливо кивнул и пошел дальше.

Я видел, как он проходит между замшелыми ветвями чудовищной агавы и просовывает руку в отверстие, прорезанное в ее стволе, наполняет скопившимся там прозрачным и сладковатым соком тыкву, а затем переливает его в бидон. О, тут начинался процесс приготовления pulque, благословенного уже столетия напитка…

Мои усилия обнаружить истинную природу Кецалькоатля до сих пор опирались в основном на свидетельства вырезанных или нарисованных фигур и знаков. Пора было обратиться к такому источнику, как

ЛЕГЕНДА О ПЕРНАТОМ ЗМЕЕ

Самое главное из преданий, касающихся этого бога, содержится в так называемых Хрониках из Куаутитлана. В них я прочел о сговоре трех других богов против Кецалькоатля:

«Те, кого звали Тескатлипока, Йуимекатль и Толътекатль, сказали:

— Надо, чтобы он покинул свое место, где должны жить мы. — И добавили: — Сделаем pulque, дадим ему выпить, чтобы замутить его разум и чтобы было ему приятно.

Потом сказал Тескатлипока:

— Говорю я, чтобы дали мы ему его тело.

Как тут не рассказать, как они договорились, чтобы это сделать!

Первым двинулся Тескатлипока, взял он двойное зеркало из благородного камня, завернул его, а когда прибыл туда, где находился Кецалькоатль, сказал стерегущим его пажам:

— Идите скажите жрецу: прибыл юноша, чтобы показать тебе, господин, и дать тебе твое тело. Вошли пажи уведомить Кецалькоатля, который сказал им:

— Что это, почтенный мой паж? Что это за вещь, мое тело? Посмотрите, что принес он, — только тогда он войдет.

Тот не хотел им показывать и сказал:

— Идите скажите жрецу, что я лично должен ему это показать.

Пошли они и сказали ему:

— Он не соглашается, требует сам показать тебе, господин. Сказал Кецалькоатль:

— Пусть войдет.

Пони пошли передать Тескатлипоке, и тот вошел, поздоровался и сказал:

— Отец мой, жрец Се-Акатль Кецалькоатль, приветствую тебя, а пришел я, господин, чтобы ты узрел тело свое.

Сказал Кецалькоатль:

— Добро пожаловать, почтенный, — откуда ты прибыл? Что там с телом моим? Да увижу его. Тот ответил:

— Отец мой, жрец, я твой подданный… смотри, господин, вот твое тело… — Потом подал ему зеркало и сказал: — Смотри на себя и узнай себя, ибо должен ты возникнуть в зеркале.

Тут увидел себя Кецалькоатль, сильно испугался и сказал:

— Если б видели меня мои подданные, наверняка бы убежали…»

Я прервал чтение и попытался представить себе, что место событий — невидимый для нас мир, образованный колоссальной массой всех организмов Земли. Эта масса — единое тело и состоит из разделенных только пленками клеток. По сути, она есть полужидкая цитоплазменная субстанция Древа Жизни. Это в нее погружены миллиарды миллиардов хромосом всех живых существ. В ней действуют силы и процессы, повелевающие живыми существами и подвластные, по мифу, как я пытался показать, только богам Мексики. И там именно, не ведая о существовании внешнего мира, таился Кецалькоатль.

И вот оттуда хитростью выманил его Тескатлипока, положив тем самым начало тем необратимым событиям, которые привели к возникновению людей. Он явно знал о том, что Кецалькоатль, будучи в потенции человеком, генетической его записью, в состоянии сам реализовать себя вне той сферы, в которой он, Тескатлипока, всесильный бог, вынужден, однако, обретаться вечно.

Источники ясно говорят, что этот бог, именуемый еще Богом Того, что Близко, и Того, что Рядом, пребывал и действовал в вечной ночи и, всегда незримый, управлял процессами жизни, никогда не принимая внешнего обличил, видимого людям. Он был всеприсутствующим «духом, воздухом, тьмой»; его конечностью, заменяющей ему стопу, было темное зеркало, источающее струйки дыма. «Тескатлипока» и переводится именно как «дымящееся зеркало». По Лоретте Се — журне, этот бог был персонификацией всего человечества со всеми присущими ему взлетами и падениями, высокими и прозаическими делами. «Таким образом, — пишет она, — различные воплощения бога представляют собою отражения непрозрачной массы, копошащейся в поисках избавления».

Теперь легко понять, почему Тескатлипока хотел дать тело Кецалькоатлю, подтолкнуть его к переходу из хромосомного состояния в человека, к созданию человечества со всей сферой его деятельности.

Но что же увидел Кецалькоатль, глядя в тот оптический прибор — зеркало, которое поднес к нему Тескатлипока? Чем его так напугало отображение собственной персоны? Неужто он увидел нечто, подобное тому, что видим под микроскопом мы в ядре клетки: извивающуюся ленточку хромосомы?..

Не спорю, такое предположение абсурдно, но я должен напомнить, что в кодексе Лауд на 21-й странице Эекатль — Кецалькоатль показан в виде именно такой вот появляющейся из моря живой воды, ленты, преобразующейся в человеческое тело!..

Такая же полосчатая лента на 36-й странице кодекса Нутталь тоже — как символ хромосомы — является, думаю, эквивалентом человека. Это прямо означает, что в Древней Мексике первичной, исходной формой Пернатого Змея считали именно раздваивающуюся ленту — по-современному хромосому.



Но — бедняга Кецалькоатль! Потрясенный открытием, лишенный покоя, он, каявшийся и постившийся до сих пор в своей обители — ибо чем же еще, как не постом является прозябание без земного тела, пусть даже в самой химически сложной структуре клетки, — поддается увещеваниям богов-созидателей. Он позволяет им соблазнить себя бокалом pulque и, одурманенный, угощает напитком прекрасную Кецальпетатль, после чего, опьянев, они уже совсем по-человечески проводят вместе ночь.

«Когда рассвело, — продолжаю читать я, — они очень смутились; растаяло сердце его. И сказал Кецалькоатль:

— Я, о, несчастный!

И запел жалостливую песню, которую сложил на прощание:

«Плохо заканчивать день вне дома своего. Слишком трудным и опасным считал я, чтобы отсутствующие так раскисали здесь. Пусть существует и поет только тот, у кого есть земное тело. Меня не угнетает лакейская работа».

Когда Кецалькоатль запел, все его пажи загрустили и заплакали. И тут же запели:

«Еще не обогатились в чужом доме наши господа. Нет у Кецалькоатля шапки из драгоценных камней. Древо чисто, может, только местами. Вот оно, здесь. Мы плачем»».

Кецалькоатль принял решение уйти, увидя самого себя, точнее свое предназначение. Ведь он был змееподобным созданием — на языке науки, мотком нитей с генетической «записью», которую надлежало реализовать в живое, видимое. Узнав об этом, он с отчаянием сказал:

«Пусть существует и поет только тот, у кого есть земное тело». (В этой фразе я увидел констатацию того, что у него такого тела еще нет.) Тем не менее он решил пожертвовать своим покоем, покинуть свой невидимый мир, принять человеческий облик, а вместе с ним и «лакейскую», рабскую работу и забвение в pulque, пении и плотских радостях…»

«Древо чисто, возможно, только местами», — предупредили пажи. Они пели, по моему убеждения, о куауипыь (cuahuitl) — «цветущем дереве», иными словами — о Древе Жизни. И верно, подумал я, реальная земная, телесная жизнь— ее и олицетворяет это древо — не свободна от грязи. Не зря ведь сокрушаются Кецалькоатль и его пажи, прощаясь со своим чистым, невинным состоянием — если научно: с существованием в виде генетической информации в полосчатой ленте.


«Когда кончили пажи петь, сказал им Кецалькоатль:

— Довольно, почтенные пажи. Покидаю я это место, ухожу. Прикажите, пусть сделают для меня каменный ящик.

Немедленно вырубили ему ящик из камня. И когда кончили его вырубать, уложили в него Кецалькоатля. Только четыре дня лежал он в каменном ящике. Когда почувствовал себя хуже, сказал своим пажам:

— Достаточно, почтенные пажи. Замните, где удастся, и спрячьте богатства и приятные вещи, которые мы открыли, и все наше добро.

Тут пошевелился Кецалькоатль, встал, призвал всех своих пажей и заплакал вместе с ними. Потом отправился в Тлиллан Тлапаллан на место сожжения…

Говорят, что… прибыв на небесное побережье божественной воды, остановился он, заплакал, надел свои украшения, взял свои регалии из перьев и свою зеленую маску… когда он уже приоделся, то сам разжег огонь и спалил себя… Говорят, что когда он сгорел, тут же вознесся его пепел, и, чтобы его увидеть, явились все драгоценные птицы, которые взмывают и навещают небо… И увидели в тот момент, когда догорел пепел, взмывающее сердце Кецалькоатля.

Видели, пошло оно на небо и ступило на небо. Старики говорили, что превратилось оно в звезду, которая восходит на рассвете, и говорят еще, что появилась она, когда умер Кецалькоатль, которого поэтому называли Господином Рассвета. Говорили, что когда он умер, то не появлялся только четыре дня, потому как находился меж мертвых, а также, что четыре дня запасался стрелами, из-за чего через восемь дней появилась большая звезда, которую зовут Кецалькоатль. И добавили, что тогда-то он вступил на престол как Господин».

«Прибыв на небесное побережье божественной воды…» — повторил я. А перед тем был вопрос, обращенный к Тескатлипоке: «Откуда ты приплыл?» В этих двух фразах, подумал я, скрывалось указание на то, что местом обитания, оставленным богом, была жидкая среда, скорее всего океан «живой воды», той самой, которая заполняла «драгоценный сосуд», — живой субстанции, текущей во всех клетках мира.

Такое прочтение этих строк легенды прекрасно подтверждается мифами многих племен. Например, тем, которого касается Эдуард Зелер в комментарии к кодексу Борджиа:

«Серия изображений, описывающих переход из места рождения тольтекского племени, осевшего в Мичкоане. Эти картинки находятся на так называемом «Полотне из Хукутакато»… Рисунок показывает, как племя выходит из чальчиуитль апаско (сЬакМиШ аразсо), совуда драгоценного камня, места своего происхождения и происхождения человечества, как пересекает море и прибывает в Чальчиккуайекан, то есть на побережье Веракрус. Море изображено на линии раздела первой и второй картинок в виде чего-то вроде пернатого змея, из которого выходит человек. Одних членов племени переносит на другой берег стадо из девяти черепах, другие пересекают море на собаках».

Итак, сутью этого мифа тоже является утверждение, что люди вышли из «драгоценного сосуда» — яйца, из его жидкой среды, что одно вышло из оперенного змееподобного, сходного со стилизованным изображением хромосомы. Быть может, тут и отзвук древнего знания о том, что жизнь зародилась в море…

Наверняка, сказал я себе, то, что Кецалькоатль увидел в зеркале, вовсе не было, как полагают исследователи, истощенным телом аскета, кающегося грешника. Да нет, его отражение ничем еще не походит на тело, а являло лентообразное существо, которому Тескатлипока еще только собирался «дать тело», высвободив к жизни содержащуюся в нем генетическую «запись». В этом исключалась божественная интрига богов!

А продолжение? Вот картинка с 47-й страницы кодекса Виндобоненси.



Здесь Кецалькоатль изображен уже в виде человека— существа, обладающего сознанием, на что указывала его мифическая маска Эекатля, владыки ветра и духа; на плечах он держит небо или, точнее, его границу, составленную из повторяющихся символов планеты Венера. Именно его, это небо, и должен был он пересечь, изгнанник по мифу. «Небесное побережье божественной воды…» Все сразу вставало на свои места! Над «берегом неба» мы видим и божественные воды! Лазурный поток с символами клеток на гребнях волн тот же, что на 36-й странице кодекса Нутталь омывает корни Древа Жизни. А в его русле, как и там, те же символы прорастающих клеток: яйцеклеток и сперматозоидов.



И еще один рисунок на странице 38-й повторяет это совершенно однозначно. Знак Венеры, то есть неба, помещен здесь непосредственно в «драгоценном сосуде», в яйце с его цитоплазмой, «живой водой». Над яйцом, поднятые гребнями волн, увековечены ею клетки-потомки.

Выходит, «небо Кецалькоатля» размещается внутри живых организмов!

Да, сказал я себе, этот миф, как и иллюстрирующие его рисунки, не обманул моих ожиданий. В нем запечатлен смысл иного — но столь связанного с нами! — мира удивительных созданий, заселяющих биохимическое «небо» клеток.

Я не раз задумывался, а не вульгаризует ли бога и связанных с ним верований мой метод прочтения этой религиозной доктрины. Не подменяю ли того духовного дара, который этот бог вручил миру, одной биологией? Не обхожу ли молчанием ту колоссальную этическую и вообще гуманитарную сферу, которую создал и которой оброс миф о Кецалькоатле?

Но именно в слове «оброс» был во многом укрепляющий меня в моем подходе ответ. Ведь чем дальше уходил новый бог от своих истоков, от дня своего порождения в Шочикалько, от клана посвященных в его мифологизацию жрецов, тем больше миф обогащался содержанием, сведениями, идеями, подробностями, признаками, отсутствовавшими в его первозданном образе. Это всем хорошо известный процесс возвеличивания идеи, идеализирования героя, порой настолько значительный, что в бездне времени теряется первоначальный, исходный смысл создания. Тем более здесь, в Мексике, которую после завоевания залил потоп новой религии, а древние истины начали пересказывать новым языком, приноравливая к новой доктрине, пуская в ход софистику христианских священников.

Естественно, все это только мешало мне в моих рассуждениях. Если же я и остановился на этом, то только для того, чтобы отметить, что по Кецалькоатлю у нас имеется два источника. Один оригинальный, чистый, незамутненный — он в рельефах и рисунках кодексов, изображающих именно то, что хотели сказать жрецы. А другой — это тексты, обросшие комментариями, предположениями, домыслами, порой далеко отстоящими, а то и совершенно ложными.

Вдобавок много путаницы в миф о боге привнесло исторически доказанное существование великого мудреца, жреца тольтеков, который под именем Кецалькоатля долгие годы подвизался среди народов того региона. Учения и действия его и его преемников, носивших то же имя, настолько переплелись с мифом о боге, что в конце концов даже самым проницательным исследователям было трудно отделить человека от бога.

Эти и другие причины должны были вызвать известное несоответствие между иконографией и текстами. Кецалькоатль, изображаемый на рисунках в кодексах, этих завораживающих ребусах, и вырезанный в камне, явился мне как бог, тесно связанный с жизнью, функциональный, практичный, если так можно сказать, выражающий физическое состояние бытия, хотя, несомненно, погруженный и в проблемы, порожденные человеческим сознанием. Такой образ уже отстоял от текстов, особенно комментариев, которые, считал я, уж слишком далеко ушли, пытаясь перевести этого бога в сферу чистой мистики или этики.

Я не посягал ограничивать божественные свойства Кецалькоатля. Однако те же самые источники ясно говорили о его действительном положении в мезоамериканском пантеоне богов. По сути он никогда в нем не был «главным» богом, хотя его и по духовному порыву почитали более других. Выше него стоял древний бог огня — Уеуетеотль. У майя над Кукульканом — Кецалькоатлем превалировал Унаб-Ку — единый бог, который, будучи творением чисто духовным, не мог являться людям в материализованном, телесном виде. Таким же незримым был у народа науа Тескатлипока — невидимый и вездесущий.

Что касается самого создания человека, то Кецалькоатль не был тем богом, который мог просто возгласить: «Да будет человек!» Он гораздо ближе был к роли естественного исполнителя, нежели мистического создателя чего бы то ни было. По книге киче «Пополь-Вух», решение о создании человека приняло Сердце Небес Уракан, единое в трех лицах, а исполняли его Тепев и Кукумац— Змей с зелеными перьями. А когда очередная попытка дала неудачный результат — людей, не соответствующих замыслу богов, то в книге даже молитвенно просят: «…Сердце Небес, не наказывай Тепева и Кукумаца — Змея с зелеными перьями»».

В другом источнике, из круга культуры науатль, Кецаль-коатль для того, чтобы создать людей, должен был, прибегая к различным способам, отнять их «кости» у бога мертвых — Миктлантекутли. Наконец, в самом акте творения всюду участвует пара первичных богов: Алом и Каолом, Великая Мать и Великий отец у киче, а у народов науа — пара «владык нашего тела», богов тринадцатого неба, мест двойственности — Омейокана, Тонакачиуатль и Тонакатекутли. Одним словом, все творческие усилия Кецалькоатля — такие, какими я их видел, — напоминали именно исполнение, воплощение в материю какой — то заданной программы. При этом всякие его шаги на этом поприще вызывали представления о естественном природном процессе. Но ежели только эти процессы были предметом мифа о веровании, то почему в таком случае с ним были связаны

ГРЕХ И ЧУВСТВО ВИНЫ?

Лоретта Сежурне так рассматривала эту проблему:

«Духовное содержание мифа Кецалькоатля прямо-таки утверждает: его удрученность грехом, его страстное желание очиститься, как и костер, который превращает его в свет, все это составляет суть религиозной доктрины, вполне сравнимой с теми, которые повсеместно известны человечеству под различными языковыми символами».

Стало быть, чтобы уберечь свою тезу, мне следовало связать воедино то, что обычно рассматривалось раздельно: естественные явления природы и грех. Иными словами, отыскать источник греха уже в самой природе, вне сознания человека, его души, возникновение которой в ходе эволюции природы было если не последним шагом, то неким рубежом…

Если бы после всех своих размышлений, думал я, во мне проснулись сомнения в возможности отрыва понятия греха от сферы этики, то я смог бы с чистой совестью ответить себе: да, возможно! То, что своим грешникам предписывали племена, религии, церкви, начиная со всевозможных форм табу и кончая десятью христианскими заповедями, в своем истоке не имело целью ничего иного, кроме сохранения здоровья тела за счет принудительной гигиены и правильного питания, либо избежания наследственных отклонений путем запрета супружеских связей в кругу родственников, либо же, наконец, поддержания общественного порядка и неколебимого авторитета и влияния жрецов.

Так что подавляющая часть наказов, проповедуемых во всем мире и во все эпохи, изначально напрямую касалось прежде всего тех или иных проблем тела, а отнюдь не души, из чего легко было сделать вывод, что именно тело для богов-вершителей имело существенное значение, и первейшим грехом было любое действие наперекор законам природы.

Я рассуждал так: человек зачинается в лентах ДНК. В таком состоянии он абсолютно безгрешен. Чистая информация о строении белков — сама невинность, белизна белее снега. Даже если в информации и содержатся какие-либо отклонения, а это случается, например, вследствие механических повреждений молекулы нуклеиновой кислоты, то до той поры, пока они не реализованы в теле, они остаются чем-то совершенно невинным, ибо бездействующим и неопасным.

Но все изменяется в тот момент, когда яйцеклетка начинает делиться и, реализуя информацию, почерпнутую из двойной гелисы, синтезировать белки и строить тело. Ошибки «записи», неточности копирования генов, то есть отклонения от «плана», начинают умножаться. Они нарушают основную идею, не соответствуют информативной «записи» человека. Стало быть, так называемый грех порожден уже на отрезке между лентой ДНК с генами и синтезированной на их основе белковой цепочкой. В результате человеческое тело оказывается настолько далеким от «указаний» богом-хромосомом в яйцеклетке, что человек становится прямо-таки скопищем отклонений — грехов. Деформации тела, функциональные расстройства организма, недоразвитость органов и психики…

Ну а хоть что-то в древних мезоамериканских источниках может подтвердить подобный подход к проблеме? «Пополь-Вух» приводит такие мифические слова богов-создателей человека:

«Так давайте же попытаемся создать послушных, исполненных почтительности существ, которые бы кормили и поддерживали нас… Из земли, из грязи они сделали человеческую плоть… Чтобы появились существа, которые взывали бы к нам, молились бы нам»

Разве эти слова из мифа не совпадали своим видением неба как сферы, низведенной на землю и образующей здесь проявление всяческой живой субстанции, а богов — как самих жизненных процессов? Ибо каких еще других богов должен был кормить человек? Такую потребность в якобы всемогущих богах можно было вернее понять, допустив, что наши создатели жили в нас самих, в наших телах. И об этом ясно говорит книга «Чилам-Балам» из Чумайеля:

«…Добрые люди? Моя одежда, мой наряд, сказали боги. Это известно, это ведомо каждому».

Вот так-то! Мы были и остаемся нарядом для богов! Таким образом, их наказы шли изнутри тела, где, закодированные, они почивали в хромосомных лентах. А требование послушания, верности, согласия с богами были требованиями следовать указаниям генов.

Одним словом, так понимаемый грех был не чем иным, как отступлением от генетического образца. Образцом же несоизмеримо более ранним, нежели страницы заповедей морали, была формула эталона, «записанная» генетическим кодом.

Кецалькоатль, пошедший на то, чтобы, на языке науки, преобразовать себя из информационного кода в плоть, тем самым взвалил на свои плечи все ее тяготы.

Лоретта Сежурне пишет, по сути, о том же:

«Абсолютная чистота царя (Кецалъкоатля) относится к его состоянию как планеты, когда он еще не был ничем, а только светом. Его грехи и угрызения совести соответствуют состоянию материализации этого света».

Возникший человек уже с самого начала не соответствовал генотипу, заложенному в хромосомах, а значит, не выполнял божеских предначертаний, изначально был обременен первородным грехом. Потом были отход от звериного состояния и пробуждение сознания. Кецалькоатль принял облик Эекатля, Владыки Вера и Духа. Тут он и обрел возможность распознавать грех, а стало быть, грешил, в связи с чем грех становится определеннее. И только сознание давало надежду вновь приблизиться к образцу, к согласию с природой, и даже подняться на высший, быть может, не подвластный телу уровень жизни — развивая миф: к новому, еще неведомому воплощению Кецалькоатля.

Итак, пришло время спросить себя: кем же, по моему убеждению, был бог Кецалькоатль? Мне пришло в голову, что проще было бы это сделать, подойдя с другой стороны: выяснить, кем он не был…

Итак, Кецалькоатль не был собственно двойной нитью гелисы ДНК с генетической «записью».

Не был он буквально мотком этих нитей, хромосомой — то змеевидным и покрытым петлями, то палочкообразным полосчатым созданием.

Не был он исключительно сутью генетической «записи», образующей комплексную информацию о человеке, то есть его генотипом.

Не был он только человеческим телом, реализованным по этой «записи», то есть фенотипом.

Не был он и только сознанием, разбуженным в этом теле.

А был он всем, всем этим одновременно. Кецалькоатль был олицетворением происходящего в природе динамического процесса, который преобразовывал генетическую информацию в homo sapiens, человека разумного, явленного в бездне Вселенной.

Такое определение этого бога в общих чертах соответствовало тому, что о нем думали ученые. С тою, однако, разницей, что они реконструировали Кецалькоатля-человека в мистическом плане, из духовного начала, видели в нем материализацию неземной, отделенной от Вселенной крупицы, обходя молчанием мифологизированный в нем процесс биогенеза.

Впрочем, иначе и быть не могло, коли не признавать, что народы или, во всяком случае, их жрецы обладали в древности естественно-научными познаниями. Однако я, накапливая все более о том данных, считал, что они как раз владели удивительными научными сведениями, в частности, о том, что человек рождался в ленточных структурах, пребывающих в чем-то таком, что они именовали «драгоценным камнем».

Для меня тот факт, что Чимальмат проглотила драгоценный камень, означал не только нисхождение на нее Святого Духа, в результате чего девственница зачала, но и овуляцию яйцеклетки, из которой предстояло явиться Кецалькоатлю. Настаивая на втором, я легко мог согласиться и с первым, общепризнанным. Ведь дева была сосудом, в котором, давая росток, начинался благословенный процесс развития жизни.

Именно поэтому Пернатый Змей, «Зверь из сосуда бога» — из яйцеклетки — был не только отображением хромосомы, но и символом материи — пресмыкания во прахе, — которая через одушевление (перья, крылья) возносится к небу. Ведь человеческое тело в генетическом плане структура, возникшая из мертвой материи, первозданной (?!) так, чтобы она могла осуществлять непрерывно усложняющийся, а стало быть, ведущий «ввысь» жизненный процесс, приводящий к сознанию и способности абстрактного мышления, а это означает переход от органического уровня к возрастающему духовному.

Вот почему Шолотль — это божество я перевел в план биологии как полную генетическую информацию о человеке — был «зародышем духа, заключенным в материю». Трудно найти более прекрасное, поэтическое и вместе с тем более точное определение функции генотипа. Ведь щепотка дезоксирибонуклеиновой кислоты, весящая миллионную долю грамма, развивается в мыслящего человека!

Вот почему Тлауискальпантекутли вначале был явлен благодаря Шолотлю — генетической информации — человеком, а уж потом, по возрастающей Владыкой Света, планетой. И еще: как Венера представлялась древним народам отпрыском Солнца, так и человек был отпрыском того всесущества, коим является вся живая материя Земли.

Вот почему Накшитль, Четырехногий, олицетворял собою не только Венеру в ее утреннем и вечернем движении по небу, но и человека в его двойственном единстве — тела и генетической «записи», а по мифу: Тлауискальпантекутли с Шолотлем, драгоценных близнецов. Лишь эти двое, уподобленные Эекатлю, дарителю духа, сознания, становились полноценным человеческим существом — Кецалькоатлем.

Пожалуй, в заключение лучше всего привести еще одну цитату.

В большинстве мифов о сотворении… — писала Лоретта Сежурне, — говорится, что во времена ранее уничтоженных четырех эр мир заселяли только животные и лишь с наступлением эпохи Кецалъкоатля было создано человечество. Похоже, это указывает на то, что лишь после открытия обитающего в нем духовного элемента Кецалькоатль был признан создателем человеческого существа и всех его деяний».

Рисунки кодекса Нутталь однозначно выводили человека из полосчатых лент, скрученных шнуров, которые отождествлялись с богом — змеем — Кецалькоатлем у миштеков, Кукульканом у майя в апогее развития их религиозных доктрин. Отсюда я заключил, что «полосы» и «шнуры», которые ведут к рождению человека, ни в коем случае не могут иметь какое-то покаянно-очистительное или иное церемониальное значение. Конечно, если они даже и играли такую роль в храмах, символизируя наказание, то не потому, что их подобиями бичевали либо связывали жертвы, а потому, что им самим придавалось особо важное значение. Они, как и христианское «Все произошло из праха»[11], возвещали тем народам: «Все произошло из скрученного шнура»…

Какое высокое значение им приписывалось, если их не только в литургическую принадлежность превратили, но и в один из главных объектов культа — об этом свидетельствует, на мой взгляд, один фрагмент из книги «Чилам-Балам» из Чумайеля, записанной на языке майя в 1782 году Хуаном Хосе Хойлем и озаглавленный «Los Dzules» — «Чужеземцы»; в нем говорится о последствиях нашествия испанцев:

«Покинули они поселок Где Падает Дождь, Эцемаль, там, где вступил сын Всебога, Господин Неба, Господин-Госпожа, тот, кто есть Чудотворная Дева. И сказал господин:

— Да опустят щиты свои чималлы из кинич Какмо. Нельзя уже здесь царствовать. Но остается Чудотворец, милосердный.

— Да будут унижены шнуры, да будут унижены ленты, упавшие с неба. Да будет унижено слово, упавшее с неба.

Так оказали честь его царствованию другие народы, сказано было, ибо ненужными стали владыки боги из Эмаля!..»


Эти ленты с неба, как бы приравненные богу, коли они вынуждены были уступить ему, должны были быть — и были! — чем-то чрезвычайно важным. Они были равноценны слову бога как слову созидающему, которое тоже пришло с небес. Ну с чем еще можно было сравнить слова, в такой мере уравненные с лентами-хромосомами, которые на рисунках кодексов изображены в яйцеклетке и перевоплощаются в человека, как не с генетической записью?

«И тогда ушли великие ицы… Дух их не хотел ни Дзулей, ни их христианства…»

Майя не только писали о них, но и выдолбили их на камне. С фасада храма в Каба, украшенного маскаронами, подобиями лент двойной гелисы и рядов клеток, спускались еще и висящие в воздухе каменные полосы со знаками клеток, изображающих носы Чака — бога дождя. Такими полосами были заполнены страницы кодексов и фрески в дворцах не только на земле майя и миштеков, но и в других регионах страны.

Угадав в них именно биологическое значение и приняв во внимание толкование мифа, и прежде всего смысла воплощений Кецалькоатля, я открыл себе путь к прочтению последующих глав рисованных хроник. С особым нетерпением я ждал того момента, когда смогу сказать что-то свое относительно 9-й страницы кодекса Нутталь. Ее содержанием, как его воспринял Альфонсо Касо, было переданное в рисунках, в сочетании с деяниями богов, рождение сына княжны З-Кремень. Я намерен был показать, что эти деяния следует понимать именно как природный процесс. И я проделал это, чтобы в конце узнать, что тело для индейцев по сути своей есть не что иное, как

ХРАМ ХРОМОСОМ!

Да, результат превзошел мои ожидания. Я мог это сказать с полной уверенностью. Древний кодекс заговорил, явив вдруг правду такого значения, такой силы и глубины, что она стала для меня ключом к пониманию психологии древних мексиканцев. Словно свет рассеял тот вечный мрак, в который для нынешних поколений погружено своеобразнейшее мышление тех древних народов Мексики. Открылась вообще истина, относящаяся не только к ним.

Читать я начал с нижнего правого угла.

Сосуд бога, заполненный драгоценной живой водой, — яйцеклетка. Тут начало княжеского чада: потомок, пока еще в генетической «записи», начинает жизнь Шолотлем, покидающим кувшин, свое прежнее обиталище. Отсюда он поднимается к более высокому состоянию, воплощая в жизнь «запись». На шее у него коскатль — «ожерелье драгоценных камней», или иероглиф слова «ребенок»; в руке же две струйки дыма — символ идущей жизни, «тлеющего», как копаля.

Рисунок выше изображает круглый драгоценный камень — органическую клетку, вписанную в солнечный диск, который своим «зубчатым» ободком символизирует йетекоматлъ (ие(есотаф — иероглиф слова «еда», «пища», что в целом читается как «солнце есть пища для жизни». Солнце же опирается на спину кецаля — священной птицы, одного из воплощений Солнечного Орла.



Из середины клетки выскакивает мрачный одноногий бог Тескатлипока, невидимый, вездесущий, тот, кто все знает и все видит своим глазом-кольцом, анауатль, и кто подтолкнул Шолотля — Кецалькоатля к материализации, к внешней жизни, уговорив его покинуть невидимое «небо» — клетку и посему оказался сотворцом первого в земной жизни человека и всех последующих людей. Не зря ведь на шее у него многозначительный иероглиф слова «ребенок», коскатль, а на голове — морда ягуара, символизирующего все сугубо земное, органическое.

На ладони он держит покрытое точечками веретено. Это текпатль — обсидиановый нож, используемый для извлечения сердца у жертвы. Здесь, однако, он играет роль символическую, как бы инициируя деление клетки, ее «разрезание» надвое — условие, биологически необходимое для образования и развития тела. Более подробное рассмотрение этой символики ножа я отложу до другого случая. Сейчас же ограничусь замечанием, что его точечное покрытие, такое же, как и на кусках копаля символизирующих пламя жизни, указывает на связь с чем-то невидимым, сокрытым от глаз, пребывающим в человеческих телах, точнее, в его клетках.

Третий рисунок — в середине страницы, сверху. И тут «драгоценный сосуд» — яйцеклетка, а в ней, чтобы не было сомнений, от кого она, — княжна З-Кремень со знаком своего имени на месте набедренной повязки. Нагая, как боги ее сотворили, ведь описываемое событие касается не положения при дворе, а исключительно ее порождающей плоти. В яйцеклетке изображена полосчатая лента — генетическая «запись» возникающего существа, а может, только часть «записи» от материнского организма. Из рук княжны в сосуд брызжут струи живой воды, с символами клеток на поверхности. В целом это означает, что в теле женщины, в соответствии с «записью» на полосчатых лентах, развивается живая субстанция жизни.

Над сосудом вздымается Солнце — Драгоценный Камень, как бы покоящийся на кроне Древа Жизни, образуемого из струй живой воды. Это Древо должно стать новым организмом, вырастающим из яйцеклетки.

Оттуда в том же году, 12-Кролик, явилось на свет дитя, что передает следующий, нижний средний рисунок. Сын княжеской пары родился в день З-Тростник, а при «крещении» в храме он кроме своего календарного имени получил второе, обиходное, — Тростник Полосчатой Ленты, если допустить, что это говорит знак, помещенный слева.

Следующий рисунок, в левом нижнем углу страницы, похоже, поясняет, что в день 10-Сыч года 8-Дом жрец 4-Ягуар с помощником принесли жертву во имя князька, который, возможно, был не вполне здоров, и тут же знак его, З-Тростник над головой жреца.

Убиение собаки символизирует покрытый точечками кусочек копаля, тлеющий на том месте, где у собаки расположено сердце, но уже погасший в руке жреца. Таким способом высвобождается пребывающая в собаке частица солнечной энергии, которая в виде желтого орла возносится к небу. Эта энергия, возвращенная дарителю жизни — Солнцу, должна в соответствии с целью жертвоприношения помочь малышу выздороветь.

Рисунок говорит еще и о другом. Его основная мысль — об идентичности «процессов, создавших как собаку, так и человека, абсолютном равенстве в плане органической клетки этих существ, даже если человеком является княгиня. Так происходит, ибо…

Об этом повествует следующий рисунок в верхнем левом углу страницы. Фундамент храма образован знаком оллин — «движение», — который, как я уже утверждал ранее, изображает деление клетки надвое и перемещение двух хромосомных палочек в две дочерние клетки. Они же, но теперь в виде маленьких ярм, украшают кровлю храма, увенчанную знаком куитлатль — «экскремент», «грех»…

Внутри, на белом жертвенном камне, возлежит удлиненная ярмо-хромосома с полоской, — как я тогда считал, гена, а на фоне ярма — две короткие палочки, связанные между собой, — бивалент или хромосома, воссоздающая самое себя. Это их, хромосомы собаки, принесли в жертву, чтобы спасти человека. Солнце приняло жертву — об этом говорит изображение орла с высунутым языком, спускающегося поживиться приношением.

Но самым ценным в принесенной Солнцу жертве была не собака, как таковая, а ее хромосомы. Ибо вместе с телом, существование которого кратко во времени, должны были исчезнуть и те священные ленты, от воспроизведения которых зависит непрерывность жизни.

Только этим и существует человек — хранилище, которое, заботясь о своей сохранности, создают гены…

Восхищенный этой истиной, этим откровением, этим древнейшим знанием, я смотрел на многоцветную страницу, которая всем своим содержанием, заключенным в рисованном, полумистическом ребусе, превосходит все наши книги, глаголящие об истине. Ни одна из священных книг мира не зашла в объяснении сути жизни столь далеко, глубоко и так близко к истине, как эти кодексы индейцев.

Я глядел на эту страницу. Прекрасно понимая, что, по сути, не о княжеском ребенке на ней сказано. Ослепленный своим антропоцентрическим видением, я чуть было не дал себя обмануть! С первого до последнего рисунка их персонажами были яйцеклетка и генотип; клетка субмикроскопических размеров, способная делиться; информация, записанная в полосчатой ленте, и наконец — бивалент. Разве не был это тот необычный, странный мир, инфрамундо, подмир древних мексиканцев, сфера из мифа о Кецалькоатле, океаном плазмы клеток, населенным ленточными созданиями?

Этой сферой были мы, она существовала в нас! Под защитой кожи жили ленточные города, манипулирующие нами. Там расхаживал Тескатлипока, невидимый Господин Того, что Близко, и Того, что Рядом, — господин клеток, сбившихся в кучу, занимающихся собой, собранных в массив, который миллионами лет опытов отрабатывал свою форму и учился коллективным действиям, дабы организоваться в двурукое и двуногое тело.Именно оттуда вырвался Кецалькоатль, из сумрака этого мира, чтобы сказать этому творению, что оно существует, что именуется человеком. И что в то же время оно — ничто, хоть и должно жить надеждой.

Здесь была истинная жизнь. Жили клетки, постоянно кипящая масса, биллионы биллионов — больше, чем звезд во Вселенной. Что им до того, что где-то там, попутно, они обретают форму ребенка З-Тростник или что кучку их кто-то назвал княжной З-Кремень?..

«Душа человека говорит: кто мы? Вот слово души человеческой, отгадай его, мудрец!».

«Тот дом, где ты родился, есть не что иное, как гнездо: заезжий во двор, в который ты прибыл, он — твой выход на этот свет, здесь зарождаешься ты и расцветаешь… собственная твоя земля — другая…»

— говорит ацтекская акушерка новорожденному.

Мы стоим на стене бирюзы:

окружена ею гора кецалей.

Над водой есть тот, что живет в пещерах,

я наконец прибыл туда, на змеиную равнину,

я несу на спине бирюзовый щит…

(Из ацтекской поэмы.)
Мы здесь всего лишь рабы, только люди стоят

перед тем, по воле которого все живет.

Он приходит, чтобы родиться, приходит жить на земле.

На краткое время он присвоил себе

славу того, по воле которого все живет.

Он приходит, чтобы родиться, приходит жить на земле.

(Из ацтекской поэмы.)
Мы только спать приходим,

только видеть сны приходим мы:

неправда, неправда, что мы пришли жить на земле…

…дают ростки драгоценные камни,

раскрываются перья кецаля:

быть может, они твое сердце, о жизнетворный.

(Из ацтекской поэмы.)
И это не все. То же, только еще выразительней, еще резче, совсем без околичностей было показано на продолжении пиктограмм, переходящих на 10-ю страницу, через божество, не щадящее человеческих чувств, полностью лишающее иллюзий, если у кого-то они были.



Вверху желтое Солнце, а на нем питающаяся его энергией, растущая, радиирующая биомасса клеток Земли в виде драгоценного камня. То, что она создает, самое важное, отнюдь не человек — ему здесь нет места! Жизнь творят полосчатые ленты, и существует она благодаря тому, что они копируют себя друг с друга и каждая копия вновь создает новую.

Пониже — желтый диск с божественной стрелой, а на нем две полосчатые ленты, как бы отраженные одна от другой так, как копируется ДНК хромосом, чтобы обеспечить непрерывность генных поколений.

Жизнь — это генетическая информация, повторил я себе, это самоумножающаяся информация о том, как самоумножаться.

Внизу те же две ленты размещены на фоне плаща или пелерины. Это должно было означать, что ленты образуют покрытие, кожу, которая их защищает.

Подобная фигура, повторенная справа внизу, уточняла сообщение. Вся поверхность плаща была покрыта цветными полосками, а это означало, что информация о форме внешнего открытия именно в этих полосчатых ленточках, так же как в хромосомах все знание о теле растения, животного, человека, которые носят их в себе.

«Моя одежда, мой наряд, сказали боги»… — не могли мне не вспомниться слова из «Чилам-Балам».

Наконец, чтобы окончательно установить, что эти полосы относятся непосредственно к жизненному процессу, я обратился к тем рисункам из кодекса Виндобоненси, на которых идентичный диск связан с Древом Жизни. Не может быть, считал я, чтобы это выражало что-то иное, а не великое значение ленточных делений для роста живой субстанции.

Раздумывая над этим, я вспомнил настенную роспись, созданную в период иной, далекой средиземноморской культуры и найденную в руинах Кносса на Крите. Изображением своим и значением она была поразительно близка дискам с полосами из Древней Мексики.



Здесь как бы в разрезе изображены птичьи яйца с толстой скорлупой, а внутри скорлуп — отклонившиеся одна от другой трехцветные полосы. Точно так же дугообразно отклонились полосчатые шеи двух птиц над яйцами. Вся сцена, казалось, говорит о том, что жизнь начинается в этом яйце с деления этих полосчатых лент, а эти зрелые существа, благодаря тем содержащимся в лентах сведениям, явлены в идентично воспроизведенных расцветках и вообще как копии одна с другой…

МОНТЕ-АЛЬБАН

я посетил с определенной целью. Я считал, что там, в одном из освященных мест, где некогда появились «черные и красные чернила», то есть рисованные книги, я смогу лучше, проникновеннее прочесть их страницы, нежели сделал бы это за столом при свете электрической лампы.

Монте-Альбан был местом сапотеков, создателей иероглифов и рисуночных надписей на каменных стелах, поэтому я надеялся отыскать там символы, которые что-то еще подскажут, объяснят пиктограммы, нарисованные в кодексах их соседями, миштеками, с которыми сапотеки постоянно сталкивались, борясь за земли, выплачивали им дань и поставляли рабов для жертвоприношений богам. Еще больше я рассчитывал на настроение, создаваемое храмом, воздействие стен, окружения, некогда задуманного так, чтобы оно благоприятствовало сосредоточению, поискам глубочайших истинных значений символов. И по обыкновению, нашел нечто совершенно иное: понимание масок Древней Мексики.

Я приехал туда ранним зимним утром, как только открыли доступ к руинам и пока еще не успели нахлынуть толпы из лежащего в долине города Оахака. Передо мной вздымалась плоская срезанная вершина могучей одинокой горы, образующей на высоте двух тысяч метров платформу под храмы, пирамиды, площади, стадионы для ритуальной игры в каучуковый мяч. Я отправился напрямую, мало что видя вокруг, кроме фрагментов стен, тяжелых, массивных, поразительно темных при ярком освещении. Мне показалось, что они скорее возведены в военных целях, нежели вызваны к жизни художественным или религиозным вдохновением.

Они не пробуждали во мне ожидаемого настроения. Километр каких-то пирамид, контрфорсов, ступеней… Я поднялся по лестницам, остановился наверху, спиной к солнцу, уже утомленный жарой. Распахнулось пространство, и именно в нем, а не в стенах явилось мне откровение духа. Я стоял под небом, — вернее, небо было вокруг меня. Страна, как с птичьего полета, раскинулась невероятно далеко, по ней ползали тени облаков. Она была ржавой и рыжей, спаленной зимней сушью, запыленной, черноватой и такой далекой, что казалось — видишь ее сквозь голубое стекло воздушного массива, дрожащего, раскаленного.

Я витал в небе вместе с платформой, застроенной храмами, погруженный в хрусталь, в голубоватый столп атмосферы. Вокруг никаких склонов — казалось, вершина горы вздымается как корабль, как палуба парящей под солнцем равнины. Я понял, что мощь священного места таилась как раз в этом вознесении. Человек, насквозь пронизанный лучами, золотыми и голубыми стрелами, легкий, воздушный, стоя здесь, должен был верить, что существуют просторы, сферы, именно такие, как небо, где, свободный от тягот жизни, высвобожденный из тел, чистый разум парит над раскинувшимися внизу далями, открывает тайны и сам раскрывается им навстречу. Здесь, как рассказывал ацтекский поэт, он

взывал, призывал бога,

того, кто находится

внутри небес;

ту, что в юбке из звезд;

того, кто придает блеск вещам;

госпожу нашего тела, господина нашего тела.

Ту, которая носит одежды черные;

того, кто носил одежды красные;

ту, которая парит над землей;

того, кто покрывает ее облаками.

К ним возносил он свой голос,

это было известно,

к Месту Двойственности,

к девяти уровням,

из которых состоит Небо…

Такому видению Монте-Альбана не противоречила установленная археологами военная роль этого горного комплекса. Самым древним строением здесь были оборонительные стены, а владыки горы, судя по многочисленным источникам, вели войны и собирали дань с обширных территорий. Однако это не мешало им, как подтверждают не менее многочисленные наглядные доказательства, — например, более поздние произведения архитектуры, — собирать здесь, в своих храмах, жрецов и мудрецов, чтобы отправлять ритуалы, играть в священные игры, приносить жертвы и стремиться познавать тайны природы.

Я ходил среди обширных руин, ища какой — то точки отсчета, чего-нибудь такого, что, как запал, подействовало бы на мое воображение — туриста, утомленного сотнями одинаково раскаленных стен и, самое большее, способного поэтому лишь равнодушно-поверхностно оценивать искусство строителей. Ну чего-нибудь, что позволит пробиться сквозь общепонятное и обнаружить хотя бы крупицы особого духа тех, кто некогда здесь жил.

Я остановился перед навалом коричневых темных камней, булыжников, соединенных связкой, разогретых вулканических туфов, порфиров, втиснутых в наклонную стену пирамиды. У ее основания размещалось несколько каменных плит с контурами фигур. Я догадался, что стою перед известной постройкой «Танцоры».

И тут, при первом же взгляде на оригинал, а не на десятки раз виденные репродукции с него, я понял истинное значение этого изображения. Передо мной был ряд фигур. Лишенные деталей, а из-за этого еще более убедительные изображения изуродованных существ: горбунов, карликов, макроцефалов, парализованных, с недоразвитыми конечностями, шишками на лбу, с четырьмя пальцами, чудовищной грыжей, дебилов, кретинов.

Я уже знал, что о персонажах этой каменной галереи написаны ученые труды» Их называли по-разному: «танцоры», «жрецы в состоянии экстаза», «болезненные отклонения». В конце концов, так и не придя к согласию, решили считать их «пленниками» и во всяком случае «убитыми», вероятнее всего, на жертвенном алтаре. В пользу последнего говорит распространение таких изображений в Мезоамерике: военнопленные, принесенные в жертву. Исследователь письма сапотеков, Джойс Маркус, даже заявил, что здешняя вереница уродов производит самое сильное впечатление среди других произведений на прославляющую войну тему в Древней Америке.

Не исключено, сказал я себе, но что тут славного для воинов, даже в те неясные времена, если они захватывают несчастных дебилов, кротко улыбающихся, с полураскрытыми ртами, из которых течет слюна, с паралитически выкрученными конечностями, покатыми лбами или срезанными подбородками, то ли с громадными шишками на спинах, то ли с горбами?..

Конечно, это впечатляло, но впечатление было совершенно иного рода. Да, эти люди могли быть захвачены и принесены в жертву богам на алтарном камне: об этом говорят их мертвенно закрытые глаза. Возможно, так отмечали какой-либо исключительный праздник, священную дату календаря. Но сделано это было вовсе не для прославления войн и ее доблестных участников, а чтобы почтить богов за появление таких вот физических и душевных отклонений в людях!




Считается, что создателями этих изображений были ольмеки, народ с отдаленного побережья Мексиканского залива, небольшая группа которых заселила Монте-Альбан задолго до сапотеков. Сапотеки же явились сюда и принялись расширять городище, раскидав камни с фигурами по всему району, так как использовали их уже в качестве строительного материала.

Такая «родословная» галереи подтолкнула меня к тому, чтобы сравнить ее с другим объектом поклонения ольмеков, а именно с «детскими лицами», типом изображений, именуемых исследователями «cara de nino». И тут я убедился, что те и другие, вместе взятые, образуют некое довольно понятное целое. Ведь й младенцы, и эти больные несчастные являются людьми, но как бы незавершенными, чего-то им недостает, прежде всего мысли и понятной речи, но еще законченности, пропорциональности их тела. Ребенок этот существо, возникающее малопонятным, таинственным образом, создаваемое «планово» неведомыми силами, сокрытыми в теле, — живое доказательство не метафизического, но вполне реального существования неких божеств, не явленных человеческому глазу.

Об их существовании свидетельствуют и аномалии взрослого тела. Не травмы или раны, нанесенные оружием или дикими животными, не переломы конечностей — таких изображений нет среди фигур Монте-Альбана, — а именно отклонения от образца, от определенного «плана» создания человека. Именно они, сокрытые внутри тела вершители жизни, по им одним ведомым причинам делали так, что рука у человека оказывалась без кисти, хотя эта кисть была у обоих его родителей, или выяснялось, что ум начисто отсутствовал даже в чрезмерно крупной голове. У большинства «танцоров» в ухе серьга в виде драгоценного камня — символа клетки. Быть может, причину физического или психического отклонения индейцы видели именно в клетке, в яйце.



Эти отклонения были и есть всегда. Наследственные пороки могут искажать строение и функции тела, обычно и то и другое одновременно. Обыкновенно они вызваны мутациями многих генов: или недостачей одной хромосомы, или каким-либо изменением в хромосоме. Вот причина таких заболеваний, как косолапие или врожденное отсутствие кисти, монголизм, умственная неполноценность или комплекс Тюрнера у женщин, проявляющийся в чрезмерно низком росте и в целой гамме других нарушений.

Человек — по мнению ольмеков, тольтеков, миштеков, сапотеков, ацтеков — был «необязательным» созданием, коли невидимые пальцы могли формовать его и так, и этак. Он был непостоянной формой какой — то иной, истинной жизни, пульсирующей в глубине живых существ. Это-то и демонстрируют изображения, известные у разных народов: фигуры горбунов или акробатов с гибкими, как резина, ногами и руками, часто воспроизводимые в керамике. С безошибочным чутьем, как бы исходящим из абсолютного знания, художники, скульпторы изображали те недостатки тела, которые были следствием отклонений от «эталона», возникших в полосчатых лентах, в палочках, в змеевидных созданиях с «записью» человека.

Дойдя в своих рассуждениях до этого момента, я не мог обойти молчанием то поразительное явление, имя которому

МАСКИ ДРЕВНЕЙ МЕКСИКИ

Их распространенность — как я считал — была явным выражением убежденности индейцев в «неподлинности» человека. Его некой побочной роли в великом жизненном процессе — только формы, служащей иной, истинно живой субстанции.

Набальзамированные тела умерших, например, индейцы усаживали с поджатыми ногами, окутывали их полотном и шнуровали, что благоприятствовало мумификации, но лицо прикрывали маской. Делалось это, думал я, для того, чтобы, когда тело уже разложится, а душа исчезнет в стране теней, осталось свидетельство того, что здесь был человек, а не кактус или попугай. Возможно, маска, считалось, помогала душе усопшего распознать свои останки, а богам знать, что они имеют дело с остатками клеток, некогда бывшими человеком, а не животным или растением.

В работе Витрауд Цендер, исследовательницы концепции двойственности в доиспанеком мире, я нашел такие слова, относящиеся к богам в масках в Америке:

«Это магическое перевоплощение, благодаря которому божество проникается натурой существа, представляемого маской, действует также и в обратном направлении: дух и мощь божества передаются существу точно так же, как могут быть перелиты и в какие-либо иные творения природы, какого-либо человека или животного, выбранного богом».


Но ведь и я говорил о том же! И человек, и животное как раз и были «какими-либо» формами, а в действительности же, в глазах природы, существенными были не формы, а то, что в них сокрыто… Нечто такое я все время искал в тогдашних научных сообщениях.

Мысль, что наше сознание трагически ошибается, идет по ложному пути, служит чему-то или кому-то, кто скрывается в теле, находило подтверждение в раскрытых беззубых ртах и пустых глазницах масок. Они мистическим своим видом давали понять, что под ними тщетно искать человека, ибо там, под внешней формой, скрывается нечто иное. Маски же, которым придали зрачки — например, маска из Теотиуакана, — изготовленные из зеленого камня, маска с глазами из обсидиана, глядели трагическим, осознанным, о том же говорящим взглядом…

Вот лицо человека, лишенного иллюзий, в изгибе его губ кроется тихий ужас открытия: я не я, я только внешность неведомого создания, покрытие непонятных процессов, а сам я — ничто. Неподвижный, невидящий взгляд: мысль обратилась вовнутрь, мгновенно познала чуждость увиденного — и отстранилась…

Похоже, человек осознавал, что он всего лишь тонкая оболочка, кожа, ну, может быть, еще лицо. Жалкий лоскут кожи, отграничивающей то ведомое, что внутри, от всего мира. Она только перегородка между чуждыми силами:- окружающей Вселенной и миром, скрытым под ней, в теле, которое он уже не мог считать своим. Не мог он полностью понять и своей вторичной роли носителя, хотя и вынужден был с нею смириться. Но ведомый мудрецами, он искал утешение в объяснении, понимании своего места в природе. Надежда была, по крайней мере, в том, что он, хоть и маска, но маска мыслящая, ибо он искал пути проникновения в эти два разделенные им самим пространства.

Я не мог не заметить, глядя вокруг, что такое мировоззрение пронизывало мышление в ту далекую пору, хотя наверняка гораздо менее осознанно. Древние мексиканцы, пытаясь смириться со своим положением, говорили: «Только песни, только цветы…» И еще:

Долой печаль, долой горечь,

будем радоваться.

Не будем походить на тех,

кто живет во гневе.

Широка Земля…

Господь наш дал нам смех,

сон, пищу, силу и бодрость,

а также телесный акт,

посредством которого

люди заселяют Землю.

Все это

делает жизнь на Земле радостнее,

и не всегда следует сетовать…

Затерявшийся, слишком далекий от истоков природы, чтобы искать в чем-либо утешение, человек в ощущении безысходности даже не замечает своего промежуточного положения, своей маски, он лишь — осознание двух чуждых ему миров, брошенный между ними.

Крайним выражением такого взгляда на лишенное величие положения человека показалась мне та фреска из Теотиуакана, на которой из чудотворных рук бога вытекают два потока, два каскада живой воды, покрытые символами порождаемых ею предметов: клеток, человечьих и звериных голов, носов, кистей рук, бабочек… Иначе говоря, здесь нет и мысли о целом человеческом теле как таковом. Есть его части, и нос его уравнивает в значении, есть точно такое же творение, как крылышко бабочки. И то и другое ничего не значило само по себе. Каждый из этих объектов, по мысли Лоретты Сежурне, «был не чем иным, как только оболочкой божественной частички».

Трудно, думал я, низвергнуть человека еще ниже. А ведь этот человек, единственный меж богов и мира форм ими сотворенных, предпринимал усилия — я упрямо повторял себе это — познать самого себя, понять все это…

Фреска подсказала мне сходство с одним явлением, обнаруженным современной медициной. Одна из разновидностей рака, известная под названием «тератома» и поражающая половые железы, образует подобие желваков значительных размеров — опухоли, появляющиеся вследствие безудержно, «беспланово» разрастающейся ткани. Клетки, пораженные этой болезнью, делятся, увеличивают свое количество и, размножаясь, строят случайные опухолевидные структуры. Однако удаляющие их хирурги часто обнаруживают в тканевой массе тератомы правильно оформленные иные части тела, такие, как кости, зубы, кожа, волосы… Причина их неуместного появления состоит в том, что больная клетка «запускает в работу» случайно выбранную генетическую информацию — ту самую, которая ранее, начиная с первой клетки — яйца, создала человека, «монтируя» ему зубы и прочее в соответствующем месте тела.



Подобные примеры дают и растительные ткани, выращиваемые в лабораторных условиях, в пробирках, с питательной средой. Их клетки делятся и размножаются, создавая беспорядочную, хаотичную массу. Однако, используя определенные раздражители, можно вызвать «запуск» части генетической информации, касающейся дифференциации клеток и пространственной формы растения. Тогда в этой совершенно случайной, аморфной массе новые деления клеток начинают с абсолютной точностью строить, например, лист клена… Без корней, без ствола, без веток, без стебля. Один лишь лист!

Это любопытное явление весьма наглядно показывает то, думал я, над чем в обыденной жизни мы не задумываемся, а именно: тела, в том числе и человеческие, создает биологический механизм, который в соответствующих условиях, как бы подчиняясь нажатию кнопки, построит любую структуру, выбранную с «перфорированных лент», с ДНК, хранящуюся в мотках хромосом.

Я покинул Монте-Альбан вечером. В сумерках машина спускалась с вышин к теплой, нагретой коричневой земле. Казалось, я приземлился после полета в небесах. Съехал с шоссе по дорожке, ломая кусты, так далеко, что затихло ворчание моторов. И дальше, за пригорок, через сухое русло ручья— и погрузился в кактусы. Они стояли редким леском, раскинувшись над моей головой, длинными иглами касались крыши автомобиля. Под ними была сухая, твердая, как бетон, разогретая красная земля и тропинки муравьев… Я развернул матрас, растянул от автомобиля до кактуса москитную сетку. Пели цикады. Всходила луна.

В 23.00 я кончил записи и погасил фонарик. Усиливалось тонкое гудение комаров. Я задернул сетку над головой, вытянулся, попытался задремать, но в тепле, идущем от земли, было слишком душно, а за сеткой стоял уже жуткий звон тысяч насекомых. Я лежал, полусонно глядя на клочки неба, усеянные звездами, и на луну, поразительно яркую, этакую светящуюся изнутри белую скорлупу.

Надо мной, облитые этим обесцвеченным светом, возвышались кактусы. Овальные, мясистые, толстые листья опунций. А рядом с моей головой — два шаровых кактуса, две раздувшиеся сферы, две бочки, залитые лунным светом, серебристые, поблескивающие серебряными волосками между иглами. Другие стелились по земле, словно ощетинившиеся иглами змеи, и, как змеи, поднимали головы к луне.

Я лежал между ними, такой же, как они, носитель хромосом, уравненный с ними в этой судьбе. Может, только более свободный благодаря способности мыслить, но, по сути, равно зависимый, запрограммированный.

Прямо в небо устремлялся канделябровый кактус, его параллельно расположенные ответвления походили на гигантские башни. Я увидел в нем космически великий город клеток, ужасные небоскребы, бесчисленные уровни, бесконечные этажи. С одного на другой перекачиваются соки, и на каждом — сонмы клетушек, как монастырские кельи, безоконные тюремные камеры, а в них — хромосомы. Миллиарды хромосом в миллиардах комнаток, и в каждой одинаковые семьи хромосом. Именно тут, в эту ночь, я долго раздумывал, не они ли случайно являются «базовыми», высшими созданиями природы, скрывающимися в разнообразных биологических структурах, в различных телах. Ведь в конечном итоге мое тело и тело комара были подобными, только внешне неодинаковыми городами хромосом.

Многое говорило в пользу особого места этих творений в природе. Мне пришло в голову, что кого бы ни имели в виду киче, говоря о создателях человека: «от великих мудрецов, от великих мыслителей начало их», но как раз к хромосомам эти слова подходили как нельзя лучше.

Ведь в хромосомах, в нитях ДНК, заключено все наследуемое генетическое знание, передаваемое потомкам материнскими организмами. И эти слова: «от великих мудрецов» — должны относиться именно к генетической информации, к «знанию» о строении тела, самого тела, ибо приобретенная сознанием, опытом информация не наследуется, о чем киче прекрасно знали хотя бы по наблюдениям за своими детьми.

О том, сколь невероятно сложна, богата эта информация, особенно у высших организмов, свидетельствует то, что она содержит данные о формировании тела не только в трехмерном пространстве, но и во времени, проводя это формирование через различные состояния и фазы. Она содержит не только «инструкции» для отдельных клеток о форме их самих и виде работы, которую им предстоит выполнять в тканях костей, мозга, сердца или печени, но и программы химических процессов для «внутриклеточного производства». Не только образцы «коллективного поведения» для мышечных тканей, но и «программы» движений, осуществляемых всей колонией клеток, всем телом. Не только физические «методы» влияния на окружение, путем применения силы, но и такие воздействующие сигналы, как осанка, выражение морды или лица. Эта информация содержит в себе также образцы, служащие базой для абстрактного мышления, ибо наше сознание тоже берет начало в генах, содержащихся в хромосомах.

Они не только мудры, думал я, но и совершенны! Новые хромосомы возникают за очень короткое время, копируемые с родительских почти сразу в законченном виде, не проходя никаких фаз развития. После копирования нити ДНК и укладки ее в сложную структуру, моток, в виде которого и существует хромосома; нить соединяется еще с гистонами — молекулами белков, помогающими хромосоме сохранять форму и, по-видимому, «включать» и «выключать» гены.

Известная нам сейчас форма хромосом настолько — пользуясь наиболее подходящим определением, — эффективна, что сохраняется в течение уже 90 процентов времени эволюции живого мира. За 3 миллиарда лет организмы прошли путь от комочка из нескольких клеток в океане до человеческого тела. Хромосомы же их в принципе остались тем, чем и были. Этому не. противоречит утверждение, что изменилось их генное содержимое, а также и то, что время от времени часть одной хромосомы намертво соединялась с другой. Моток оставался тем же мотком, независимо от того, какие нити содержал и какую длину они имели.

Исключительность хромосом состоит еще и в том, что если попробовать найти в организме наименьшую структуру — его «наименьшее кратное», — которая независимо от места принципиально не изменяется, то ею окажется именно хромосома. Правда, на ум тут приходят еще и клетки — «кирпичики», из которых сложены тела, но они-то как раз существенно различаются между собой: от метровых аксонов до микронных клеток печени, да и функции их различны: от проводника токовых импульсов до «фабрики» гормона. К тому же дифференциация клеток обусловлена тоже хромосомами. Это в их генах «записанные распоряжения», приводят к тому, что из половой клетки развиваются сотни других разновидностей, в ядрах которых всегда содержится одинаковый набор хромосом. Они являются одновременно и «памятью» и «распорядительным центром» клетки и всего тела, всегда действуют полным комплектом, всей своей «семьей», хотя, например, мышечной клетке нужны лишь те из сорока шести хромосом, которые содержат необходимые им гены.

Мне показалось, что более подробного рассмотрения заслуживает их «частная жизнь». Вот окончилось деление одной из клеток человека. Сорок шесть хромосом начинают самостоятельно действовать в новом ядре клетки. Сорок шесть мудрецов, совместно несущих память обо всей истории жизни, приступают к работе с абсолютной уверенностью в себе. Первой выдает инструкцию хромосома-организатор. По ее сигналу остальные расслабляют структуру, из плотных палочек превращаются в тонкие, змеевидные образования. И сразу же берутся за дело. Их новый дом, по сути, является их старым домом — самим же им нет надобности набираться опыта, чему-то учиться: им давно ведомо все. Они сами себе родители.

Их наипервейшая задача — немного расширить клеточную пленку, ставшую несколько тесноватой после деления клетки, и пополнить цитоплазму. Сразу же начинается подготовка к следующему делению, созданию собственных копий. Это требует накопления нуклеотидов, «кирпичиков» ДНК. Одновременно продолжается обыкновенная работа: клетка сквозь поры в оболочке принимает «поставки» извне, химически перерабатывает полученные вещества, часть использует на собственные энергетические или материальные нужды, удаляет отходы, высылает наружу свои специфические продукты, необходимые другим тканям тела.

В той химической фабрике, какую являет собою внутриклеточное пространство, роль инструментов и машин играют энзимы, сложные белковые молекулы. Именно они выхватывают элементарные частички, переносят их, разделяют либо связывают, составляют из них более сложные структуры.

Сведения же о строении энзимов содержатся в генах. Генетический «рецепт» энзима — белковой молекулы линейно «записан» в нити ДНК. «Изготовление» энзима начинается с копирования гена. Одна из двух нитей двойной гелисы служит образцом. Вдоль нее, в соответствии со знаками кода, прирастает, синтезируется из составных частиц комплементарная нить. На то, чтобы «переписать» ген, уходит несколько секунд. Затем нить отделяется и, как МРНК, переходит из ядра в цитоплазму — так как чертеж или технологическая карта на заводе переходят из конструкторского бюро в производственный цех. В цитоплазме нить будет использована в качестве образца для синтезирования энзима. А поскольку она недолговечна — в ядре уже происходит копирование следующей. Так вдоль тел хромосом, постоянно и бесперебойно, в размеренном ритме, буква за буквой, происходит прочтение древнейших строк— разыгрывается мистерия передачи знания, которое здесь, на этом самом месте, из слова становится телом, информационная формула преобразуется в живую материальную структуру. Когда поступает химический сигнал о том, что подготовительные работы окончены, семейство хромосом коллективно производит собственных детей — дочерние хромосомы. То, о чем иногда мечтают люди, фантазеры — оставить на свете свою во всем точную копию, — для хромосом обыкновенное дело. Это, вероятно, одна из величайших, поразительнейших вещей, какие только происходят в космосе, — нескончаемое преумножение и передача в будущее полного, грандиозного объема накопленной информации.

В определенный момент рядом с каждой из хромосом возникает ее копия, связанная с нею в узком месте — центромере. Некоторое время они существуют как сиамские близнецы. В идеальной гармонии обе копии, обе хроматиды — бивалент — позволяют копировать свои гены на потребу увеличения числа энзимов. И так до момента разделения — расставания навек. Змеевидные, покрытые петельками тельца съеживаются и свиваются, превращаясь в короткие толстенькие палочки, соединенные в центромере. И тут приходит конец их совместной жизни. К центромере с двух сторон прилегают волокна ахроматического веретена. Они начинают «на себя» тянуть — центромера разделяется, и две хроматиды отплывают друг от друга. Сорок шесть хромосом к одному, сорок шесть— к другому концу веретена. Их свободные плечи отклоняются назад, придавая палочкам, согнутым в центромере, форму маленьких ярм.

Между двумя группами сужается пленка клетки — деление совершено. В двух возникших дочерних клетках все начинается сызнова.

Однако со смертью тела гибнут и его хромосомы. Белки, ДНК и РНК разлагаются на элементарные составляющие, все это возвращается в землю, прекращаются жизненные процессы, клеточные образования переходят на низший уровень организованности, деградируют до состояния неживой материи. Зачем же тогда говорить о «божественности» этих смертных, как и человек, хромосом? Ведь они же гибнут колониями в неисчислимом количестве! Дело в том, что гибнут-то не все. Если перед смертью колония созрела настолько, чтобы породить гамету, то есть половую клетку, которая уже дала начало росту другого тела, то именно эта гамета, сперматозоид или яйцеклетка, унесла с собой в дальний полет во времени родственную систему хромосом. Избежав гибели, она будет размножаться дальше.

Коли так, подумал я, то можно ли вообще говорить о смерти хромосом? Если все они в теле были идентичными копиями, то, выходит, достаточно выжить одной, чтобы, в некотором смысле, продолжали существовать все. Так-то оно так, если б не одно «но»…

Хромосомы в гаметах перед оплодотворением совершают действие, именуемое «кроссинговером». Оно заключается в том, что двадцать три хромосомы матери располагаются параллельно двадцати трем, отцовским, образуя комплементарные пары, несущие гены, ответственные за одинаковые свойства, и обмениваются определенными отрезками, то есть определенными генами. Проще говоря, например, одна хромосома отдает ген черных глаз, а получает взамен ген глаз голубых…

После кроссинговера хромосома, хотя морфологически она мало изменяется, несет уже несколько иное содержимое. До того ген курносого носа в хромосоме шел в паре с геном черных глаз — теперь же рядом с ним будет ген голубых глаз. Подобно тому, если бы человек отдал знание, китайского языка взамен владение арабским: он уже не совсем такой, каким он был до обмена.

За миллиарды эволюционировавших поколений содержимое хромосом полностью изменилось. Одним оно было у праорганизма в море, другим у его потомка — жирафы. Так что с этой точки зрения хромосомы, как собрания генетической информации, изменяются с той же скоростью, с какой вследствие этого эволюционирует организм.

Это, считал я, серьезно нарушает мою тезу об их исключительном положении среди творений природы и указывает скорее на служебную роль как «кэш-памяти», прибегая к компьютерному языку. Если не из-за них и не ради них все это, рассуждал я, то, может, ради генов? Земля — обиталище генов? Не они ли являются тем знакомым миштекам и разыскиваемым мною людом, который населяет планету и тела — эти свои экипажи, свои машины, свои склероции для жизни?


Рис. 74. Митотическое (митоз) деление клетки (условно показано только ядро и две хромосомы):
а) ранняя профаза: каждая хромосома создала свою копию и, соединенная с нею центромерой, выступает как бивалент;

б) профаза; хромосомы сокращаются и утолщаются;

в) метафаза I: появляется ахроматическое веретено, а хромосомы размещаются в экваториальной плоскости;

г) метафаза II: центромеры разъединяются;

д) анафаза: дочерние хромосомы отходят к Противоположным полюсам, оттягиваемые волокнами веретена;

е) тело-фаза: хромосомы полностью разделились, образуются новые ядра;

ж) ранняя интерфаза: деление клетки закончено, хромосомы вытягиваются и готовятся к созданию своих копий перед новым делением


Рис. 75. Схема кроссинговера, происходящего при мейотическом (мейоз) делении половой клетки:
а) бивалентные гомологичные отцовские и материнские хромосомы, «ответственные «за одни и те же свойства, встают параллельно друг другу;

б) два плеча перекрещиваются;

в) каждое из перекрещенных плеч отделяется от своей хромосомы и соединяется с гомологичной хромосомой, перенося в нее свое генное содержание

Но пока я вынужден был отложить этот вопрос. А вернулся к нему, к своим ночным размышлениям под кактусами уже спустя какое-то время, когда, возобновив попытки прочесть символы в кодексе Нутталь, обратил внимание на 36-ю страницу. Мне показалось, что она развивает именно эту тему. А понять ее мне помог

МИФ О РОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА,

как излагала «Легенда о Солнцах», вскоре после завоевания Мексики записанная испанцами, которую я перевел, сохранив шероховатости испанского стиля и, как и он, не избегая повторяющихся выражений *.

* В переводе М. Кучиньского имеется ряд несущественных отклонений от испанского текста, приведенного в цитируемом источнике. Я сохранил в основном текст Кучиньского, сделав лишь небольшие поправки.

«Посовещались боги, говорят:

— Кто будет населять? Затвердело Небо и затвердела Госпожа Земля? Кто же будет жить на ней, о боги?

Отправился Кецалъкоатлъ в Страну Мертвых, прибыл к Господину и Госпоже Страны Мертвых и сказал:

— Прибыл я за драгоценными костями, которые ты стережешь.

А тот спросил:

— Что ты намерен делать, Кецалькоатль? Тот ответил ему:

— Боги попробуют 'сделать из них тех, кто населит Землю. Тогда сказал Господин Страны Мертвых:

— Пришел ты в добрый час. Сыграй намоейраковине и обнеси ее четырежды вокруг моего трона из изумрудов.

Но у его раковины не было отверстий для пальцев. Кликнул Кецалькоатль червей, чтобы сделали они отверстия, и тут же вошли туда шершни и пчелы ночные.

Услышал это Господин Страны Мертвых и второй раз сказал:

— Ну хорошо, бери кости.

И сказал он мертвым, своим подданным:

— Боже, идите сказать ему, что он должен их сюда вернуть. Но Кецалькоатль ответил:

— Нет, я забираю их навсегда. — И сказал своему двойнику: — Иди скажи им, что я их унесу.

И тот побежал, крича:

— Приду их оставить!

Поднялся Кецалькоатль, тут же, как только собрал драгоценные кости, отдельно кости мужчины и кости женщины. Взял он их, сделал из них вязанку и унес ее.

Снова сказал Господин Страны Мертвых своим подданным:

— Боже, и верно забрал Кецалькоатль драгоценные кости. О, Боже! Идите выкопать яму.

Пошли они, сделали это, и упал он на дно, ударился, а испугали его перепелки. Упал как мертвый, и рассыпал на дне драгоценные кости, и перепелки начали их клевать.

Понемногу пришел в себя Кецалькоатль, заплакал и сказал своему двойнику:

— Что же будет, двойник мой? А тот ответил:

— Что может быть? Ничего не получилось — пусть будет, что вышло.

Собрал он кости и сделал вязанку, которую тут же отнес в Тамоанчан. Сразу же, как только он ее принес, размолола их Квиацтли… и потом бросила в драгоценный сосуд. Оросил их Кецалькоатль кровью из члена мужского, и сразу оке начали каяться все боги… потом сказали:

— Родились подданные богов».

Хотя в легенде не сказано, как кости были превращены в людей, я легко догадался сам. Не зря же они оказались в «драгоценном сосуде!» Это, как я уже говорил, знал в те времена любой мексиканец. Не случайно же у них записано: «Наш Господин оказал милость… положил в нее драгоценный камень и богатые перья, из-за чего она уже беременна…»

Таким образом, оставалось решить, что представляют собою кости из этого мифа. Мне было ясно, что их следует понимать не как разбросанные в могилах распавшиеся скелеты, останки умерших мужчины и женщины, но как контур,» канву для ткани», «внутренние леса», «арматуру конструкции», которая заполняется живым содержанием. При таком понимании кости вполне могут быть хромосомами, несущими в себе «генетический скелет» человека. Так я и решил их понимать. В свою очередь, это потребовало принятия особой концепции Миктлана — Страны Мертвых, — совершенно отличного понятия загробного мира, выработанного европейской культурой, куда люди уходят после смерти и откуда нет возврата. У меня уже имелись некоторые указания на то, что Миктлан отнюдь не такая вот туманная равнина со слоняющимися по ней душами, но разобраться в этом я решил потом. Сейчас мне достаточно было отметить, что кости, вынесенные Кецалькоатлем, исходили из сферы, близкой к мертвой материи. Именно благодаря содержащимся в них генам, биохимическим «рецептам», простые химические соединения, мертвые составляющие, включаются в живые процессы.



А ежели речь идет о хромосомах, то, надеялся я, какой-нибудь рисунок из мексиканской иконографии должен подтверждать эту мою тезу. Может, найду, мечтал я, изображение той вязанки, того пучка, который был вынесен из Миктлана, чтобы стать человеком?

Первым знаком, что я на верном пути, стало изображение Кецалькоатля, которое я отыскал в Бурбонском кодексе. Здесь в маске Эекатля — как творец одухотворенных людей. В его богатом головном уборе я обнаружил берцовую кость, одну — о, как я надеялся! — из тех, которые он вынес из Миктлана. Эта кость — я глазом своим не верил — превращалась в ленту драгоценного камня, а камень, изумруд, распускался зеленым цветком…

«Расцветающая кость в его прическе, — писала Лоретта Сежурне, объясняя подобный рисунок, — символизирует переход материи на духовный уровень».

Итак, мог я сказать себе, кость-хромосома, или полосчатая лента, через «драгоценный камень» — яйцеклетку распускается цветком — сознанием человека! Лента переходит в змея, а он, как я уже не раз показывал, есть хромосома! И — что особенно существенно — он одновременно и божество, Пернатый Змей, Кецалькоатль, и хромосома, таким образом, обожествляется. Изображение дополняет ручная кадильница — сосуд для сжигания смолы. Однако она не в руке — она вырастает из ленты, из змея, из драгоценного камня. Из цветка! Дым же, который источает тлеющая в ней смола, символизирует, как известно, жизнь.


Рис. 77. Кецалькоатль и его двойная «животворная палочка» (кодекс Виндобоненси)
Где еще можно было поискать указания на природу того божественного трофея из Страны Мертвых, коему мы обязаны своим существованием? В памяти всплыло прекрасно известное, множество раз повторяемое изображение бога с предметом в руке, который исследователи считают именно его очень важным атрибутом — «животворным жезлом Кецалькоатля». В кодексе Виндобоненси на 48-й странице мы видим его вот таким:

Да, эти две соединенные палочки несут в себе животворную силу! Именно из-за них этого бога именовали тем, «который знает секрет всех чар», а его день в календаре был посвящен волшебникам, чародеям и магам. Одним словом, я был готов согласиться, что здесь Кецалькоатль держит в руке особые палочки, символизирующие идею удвоения живого создания. А способность к самокопированию есть квинтэссенция жизни. Жизнь возникла благодаря именно этому свойству хромосом. Первыми молекулами, которые можно было назвать живыми, были те, которые начали создавать копии самих себя. Вот ими четыре миллиарда лет спустяи должен был, по мифу, воспользоваться Кецалькоатль, дабы создать человека. Именно в них, в хромосомах, скрывается тайна прорыва материи из инертного, живого мира — в жизнь. Более того: в них чудо появления структур несоизмеримо более сложных, нежели они сами, хромосомы.

Круг замкнулся, мог сказать я себе. Вот она, на рисунке и в мифе, история костей, которые, вынесенные из Миктлана, превратились в тело и в нем распустились соцветием духа: мысли, науки, музыки, радующих игр Кецалькоатля.

Мысль об этом прошла в поколениях долгий путь, прежде чем ацтекский поэт мог пропеть эти слова:

…прорастает наше сердце,

несколько чашечек раскрывает

цветок нашего тела и потом засыхает!

… прорастают драгоценные камни,

раскрываются перья кецаля:

может, они — твое сердце, о ты, животворный.

…на короткое время одолжили мы твои прекрасные цветы:

в конце концов — цветы сухие!

Все эти поэтические, рисованные и мифические сообщения индейцев независимо от красочности и фантастичности их одежд неизменно имеют под собой логическую основу. Должны были пустить побеги эти драгоценные камни, раскрыться перья, задымить палочки и раскрутиться ленты, и это были не просто мистические символы, а биологические структуры, на что еще раз указывал замкнутый круг доказательств.

Значит, пришло время продолжить чтение кодекса Нутталь. Его 16-я страница, как обычно с рисованным текстом, сказала мне прямо, без обиняков, что тут речь о генах, а гены — нечто иное, как

МУДРОСТЬ БОГОВ

Начал я с пиктограммы, которая показалась мне самым подходящим ключом к пониманию всей записи.

Справа в среднем ряду уже знакомая нам княжна З-Кремень связана с пуповиной с произведенным ею на свет ребенком. Стало быть, здесь изложена история ее очередных родов. Но — довольно своеобразно. За нагой женщиной змей, говорящий своим видом миштекским грамотеям, дошлым в расшифровке такого рода письма, о каком, собственно, действии идет речь и о том, что человеческое тело вначале подобно змееобразному существу. Все это показано на фоне округлого изумрудного пятна, сделанного в кодексе, скорее всего в виде исключения. Только еще один раз на 84 страницах рукописи я обнаружил такое же пятно и в такой же сцене.

Рисунок очень натуралистичен, а это не свойственно миштекским книгам, поэтому я решил, что картинку надо понимать как примечание, пояснение, приведенное как бы в скобках и на всякий случай. Настоящие же события происходят в ином плане, на ином уровне посвящения и касаются глубочайших, истинных причин того, что человеческому глазу становится доступным только в конечной фазе их познания.

Переход к этому иному измерению создатель рукописи совершает, показывая княжну 3-кремень уже одетой, в горизонтальном положении и головою до плеч погруженной в символ горы. Как и раньше, ей сопутствует змей — двойник тела, наше состояние в мире клеток.



Тут поставлен знак равенства между двумя символами. И дано понять, что тело следует воспринимать как некую гору, И действительно, подумал я, оно ведь и есть гора клеток! Цветные, наклонно расположенные полоски на горе подтверждали сию догадку. Они говорили мне, что содержимое горы есть производное тех полосок, которые на 36-й странице покрывают тело змея-хромосомы, и там приравненного к человеческому телу. Более того, «поры» на обрамлении горы такие же, что и на змеиной коже и на коре Древа Жизни! Наконец, многозначительно полосчатый плащ на странице 10-й — как наружное покрытие, земная форма существ, обязанных своею жизнью Солнцу.



Одним словом, ничто не мешало мне полагать, что полоски выражают здесь суть генов — свойств, «записанных» на полосчатой ленте и строящих по «записи» живые горы клеток — организмы. Да, ничто не мешало, кроме замечания, о котором я не могу умолчать, а именно: большинство исследователей считает символ горы знаком, иероглифом местности, города или селения. В некоторых случаях это действительно так и доказывалось. Однако, как писала М. Э. Смит: «В исторических кодексах упомянуто по меньшей мере несколько сотен названий местностей, но идентифицировано лишь около двадцати знаков». Это тем более странно, думал я, если учесть, что и сейчас живет около двухсот тысяч миштеков, называющих на своем языке города и поселки их древними именами.

Не исключено, что просчет исследователей можно объяснить, если считать, что часть таких знаков относится к людям» возможно, к целым их родам, а то и к местностям, но понимаемым — и это в перенасыщенном символикой мышлении мексиканцев вполне нормально — как популяции, колонии, места, заселенные скоплениями многоклеточных тел.



Я на время отложил более подробное рассмотрение этого вопроса, приняв за истину, что в изображении княжны З-Кремень ее тело и есть «гора». Кстати, на соседней, 15-й странице есть рисунок, который еще более убеждал меня в этом: княжна со знаком своего имени у ног держит в руке дымящую кадильницу. Эта на первый взгляд обыденная сцена жертвенного сожжения копаля приобретала для меня особое значение в сочетании с нарисованной перед княжной горой, как бы ее умозрительным отражением. У горы есть ноги, тоже обутые в сандалии, а ее поверхность на этот раз покрывают не полоски, а точки. Как я уже объяснял, точки означали не только ночное небо, но и ту невидимую сферу, в которой текут скрытые жизненные процессы. А поскольку одновременно это был и символ жертвенного копаля, все в своем единстве поддавалось точному объяснению: сжигая копаль в кадильнице, княжна как бы воспроизводила тот процесс, то течение жизни, которое идет в глубине ее тела, в ее клетках. Было и еще одно маленькое указание на то, что тут имеется в виду не ее жизнь, а другая жизнь, которая в ней зажглась. На треугольном «слюнявчике», повязанном под ее подбородком, знак раковины, выпускающей росток. А ведь раковина — символ зародыша, и это значит: княжна зачала! И в честь ребенка зажгла копаль. Зажгла его для того, чтобы наполнить теплом, оживить, напитать энергией видимую на ее одежде под левой рукой ленту, лесенку драгоценного камня. А какова особая роль таких лент, таких камней для развития плода— повторять не было нужды. Жертва принята — на следующей странице речь уже о родах.

Правда, подумал я, чтобы отвести возможные возражения, о таком изображении горы могут сказать, что она, дескать, попросту курящийся вулкан, умолчав при этом о такой «мелочишке», как торчащие внизу ноги в сандалиях. Но на это я, в свою очередь, ответил бы, что наши тела, горы наших клеток, вполне можно сравнить и с вулканами: они вырастают из маленьких горок, а внутреннее их тепло, жар есть проявление жизни.

Я нашел и еще один аргумент в пользу своей точки зрения. По мифу, после сотворения человека Кецалькоатль должен был дать ему пищу, тогда раздобыл сокрытую дотоле кукурузу… А ее миф именовал «горой нашего питания». Так словом «гора» — гора клеток — определяли организм вообще, как растения, так и человека.

Стало быть, перед нами гора, или тело, носившее некогда имя З-Кремень. И еще одним символом обозначалось тело — «дом» или «храм». Тут не требуется особых комментариев. Организм для древних мексиканцев есть место обитания богов — их действий, ответственных по поддержанию жизни, а потому он храм.

Из горы-женщины втекает изумрудный поток живой воды. Он в обрамлении — а в каком бы еще! — драгоценного сосуда, который уже при толковании 36-й страницы кодекса предстал как символ оплодотворенной яйцеклетки — ovum. И те же, что и там, плавают здесь в воде создания: рыба праначал и плодовитости жизни; раскрывающиеся раковины, прорастающие лентами, и просто раковина — знак зародыша и явленной души — в такую вот дул Эекатль, оделяя людей сознанием. Из воды при делении клетки вырастает первый побег Древа Жизни — один лист уже раскрылся, второй, его двойник, начинает еще только раскрываться. Система всех этих символов была повторением того, что помещено на округлом пятне: колония клеток порождает новую жизнь — драгоценный сосуд, который, раскрывшись, дает бесценной реке живой субстанции течь дальше, в будущее.

Даже биолог, подумал я, не смог бы, пожалуй, показать более обобщающе сущность рождения. Сочтя нижнюю правую четверть страницы объясненной, я вернулся к ее началу. Верхний правый рисунок состоит из двух частей. Центр занимает абрис горы. Внутри нее, подобный предыдущему, но дымящий храм еще раз напоминает о том, что речь идет не о рельефе местности, а о святыне жизни, «доме рождений», лоне женского тела. Об этом как будто говорит и помещенное рядом, тоже в абрисе. Изображение холма конусом, который тоже горит, но гораздо сильнее. Его внутренняя, зернистая структура наводила на мысль о клеточной ткани, вырастающей из первой белой клетки. Так это было, если подробнее, или иначе, но в целом все говорит за то, что речь идет тут о развитии нового «холма» в чреве большой «горы».

Вторая часть этого рисунка, как обрамление, изображает двух божеств, или по крайней мере жрецов, сидящих на неких вершинах и толкующих религиозный смысл того, что представлено пред ними, но на этот раз уже иным, я бы сказал, «биологическим» языком.

Возвышенность с левой стороны — материнский организм, помеченный генными полосками и выросший, на что указывает рисунок основания, из драгоценного сосуда; этот организм порождает яйцеклетки — изумрудные драгоценные камни на фоне питающих их солнечных дисков, окруженных колечком, нарисованным также в основании горы, обозначающим тыкву йетекоматль — иероглиф «пищи». Кроме того, последний справа драгоценный камень впитывал жизненную энергию, тлеющую в шарике покрытого точками копаля, помещенного за ним. Этот «камень» оплодотворен.

Он начинает производить на свет поколения клеток, и эти маленькие кружочки образуют растущую справа новую гору — детский организм. О том, что здесь говорится именно об этом, свидетельствует делящееся Древо Жизни, а также пучок палочек! Ибо в материнской горе «слои», созданные генами, уже осели и загустели, в то время как здесь еще продолжается процесс построения по «записи» в хромосомах.

И наконец, три символа, помещенных между двумя этими возвышенностями. Первый слева как бы накапливает элементы, существенные для созидания. Это, идя снизу: драгоценный сосуд, пучок палочек, полосчатая лента амапамитль и шарик смолы, «дымящей» пером кецаля. В соответствии с придаваемым им смыслом они были обозначением поочередно — яйцеклетки, комплекта хромосом, хромосомных полосок, а также энергии, необходимой жизненным процессам. Такой их набор на одном «алтарике» еще раз подтверждал правильность моего прочтения. О том же свидетельствуют и два следующих символа.

Это добыча Кецалькоатля из Миктлана. Тут пучки животворных палочек, которые в таком графическом изображении древние мексиканцы именовали «пучками бога Шипе-Тотека». Первый, как я считал, изображает материнский набор хромосом, украшенный лентами с полосками — как бы напоминание о генах. Второй, правее, дочерний, помеченный точками, уже входит в состав детского тела.

Вот такое обобщенное краткое изложение биологии рождения предваряло более подробные сведения, касающиеся княжны З-Кремень и растолкованные мною в начале моих рассуждений. Окончание истории рождения, тоже обобщенное, в левом нижнем углу страницы кодекса Нутталь.

Снова контур драгоценного сосуда, который раскрыт в чреве женщины. Чтобы не было никаких сомнений относительно этого, ее нагое тело, с именем З-Кремень у ее головы, плавает в живой воде меж двух богов, управляющих процессом. С левой стороны яйцеклетки поднимается уже известное нам Древо Жизни, ствол которого наделен такими же «порами», как и символ «тело-гора», что и понятно.

На спине княжны раковина — знак зародыша, а над раковиной рука княжны, так неудобно, условно вывернутая, держит нечто такое, что я для себя назвал «орлиным тотемом». Две отвернутых друг от друга, как бы в зеркальном отражении, орлиных головы с разинутыми клювами, соединенные в центре драгоценным камнем, а потом еще и ожерельем из драгоценных камней — иероглифом «ребенок». В разинутых клювах два совершенно одинаковых лица — копии. Орлиные перья украшены ножами, выражающими здесь, как я полагал, идею деления.

Все вместе взятое я толковал так: «орлиный тотем» — это ребенок, обозначенный именем 10-Кайман. Вырастает он в теле женщины из зародыша благодаря увеличению количества клеток — драгоценных камней в процессе деления, а также копированию при каждом таком делении генетических свойств тела (лица-копии). Весь же процесс — проявление созидательной солнечной силы, которая изображена в виде Орла.

Особо весомыми для моих рассуждений были два лица-двойника. Мне показалось, что они являются еще одним доказательством того, что создателям кодекса была понятна идея генов.

Не претендуя на раскрытие дефиниции гена, отнюдь не однозначной и даже усложняющейся по мере развития биологических знаний, я, однако, мог принять уже с достаточной для моих целей уверенностью, что ген есть «запись», занимающая часть хромосомы, какой — то ее участочек. Материальной основой «записи» является отрезок двойной гелисы ДНК, вдоль которого расположен ряд оснований, причем каждая последовательная их тройка есть кодовый знак для одной из аминокислот. Цепь аминокислот в соответствии с «рецептом», данным в гене, образует уже белковую молекулу.

Белки составляют большую часть материи организма, а кроме того, их молекулы контролируют все химические процессы внутри клетки, в определенное время и в необходимых местах «включая» и «выключая» их. Таким действенным белком является гемоглобин нашей крови. Его молекула состоит из 514 аминокислот, размещенных четырьмя цепочками, скрученными друг вокруг друга и образующими шарообразную, чрезвычайно сложную пространственную структуру. В ней нет ничего случайного. И еще: благодаря «рецепту», «записанному» в гене, 6 тысяч миллионов молекул гемоглобина, содержащихся в человеческом теле, ничем не отличаются одна от другой.

Гены являются носителями свойств, передаваемых из поколения в поколение, они — основа наследственности. Без кропотливой их работы по их «считыванию» в ядрах клеток не мог бы в теле матери возникнуть детский организм. Эффективность их деятельности основана на абсолютно верном копировании. Гены живут в астрономическом количестве особей, рассредоточенных в столь же невероятном числе организмов. То, что у людей — с тех пор, как они стали людьми, — на руках и ногах по пять пальцев, и то, что пять пальцев у млекопитающих, и то, что пять пальцев, хотя обыкновенно уже видоизмененных, атрофированных или рудиментных, имеют или имели все сухопутные позвоночные, есть единственно следствие того, что гены пяти пальцев, которые существовали в момент выхода первых позвоночных из моря 400 миллионов лет назад, у большинства развивающихся видов не изменились до сих пор. После неисчислимого количества копирований они по-прежнему остаются собою, все время безошибочно, при развитии зародыша, «отдают распоряжение» создавать пять зародышей пальцев.

Естественно, в генах тоже происходят изменения: ведь без, изменений в них эволюция живого была бы невозможна. Неверно скопированный ген может стать причиной того, что образуются вдруг не пять, а три пальца. Если это свойство при каких-либо обстоятельствах окажется полезным, особь, которая им обладает, будет успешно размножаться и передавать его своим детям. Так— упрощая, конечно, — возникнет новый вид, — носитель «трехпальцевого» гена.

Тело любой особи представляет собою лишь временное «хранилище» данной комбинации генов. Двуполое размножение ведет к тому, что гены перемещаются и тасуются. Благодаря оплодотворению и механизму обмена генов между хромосомами, осуществляемыми в половых клетках, нет двух особей с одинаковым «набором» генов, за исключением однояйцевых близнецов. Пути генов непрестанно пересекаются и расходятся по поколениям, и каждый ген является той малой единицей, которая проходит через огромное количество особей.

Именно такое свойство генов и выражает, считал я, несомая «орлиным тотемом» мысль. Изображенные в нем драгоценный камень и два лица с абсолютно одинаковыми чертами и цветом говорят именно о копировании свойств, во всяком случае — внешних признаков человека, как об одном из фундаментальных факторов жизненного процесса.

Итак, окончательно — гены? — спросил я себя. Вначале, на 9-й странице кодекса Нутталь, явлен апофеоз хромосом, теперь — снова гены. Их символ, два лица, интегрально соединенные с точно такой же двойной орлиной головой, придает этому явлению исключительное значение. Таким образом, способность к копированию выведена из более широкого плана: из той силы, которая — как мне казалось — лежит в основе всех природных явлений, позволяет материи организовываться до уровня молекул, способных уже к самокопированию — жизни.

Так которая же из структур была важнее для древних мексиканцев: хромосомы или гены? Гены были выражением мудрости богов, не осуществляющих власть над жизнью, но управляющих ею. Хромосомы были способом «упаковки» этих генов. Стало быть, не столь важным был сам змей на 36-й странице, сколько его полосчатость. Не столь существенной была сама лента в драгоценном сосуде на 9-й странице, сколько ее расцветка. И именно кодеры, размещенные один за другим, как линейная информация покрывали плащ бога на 10-й странице.

Однако сообщение майя равнозначно говорило о «лентах и шнурах, упавших с неба». В лентах я усматривал идею хромосом, а в скрученных, как двойная гелиса, отрезках шнура малиналли — подобие ДНК.

Чтобы найти разгадку дилеммы, я решил поискать указаний в современной науке. Обратился к тому, что говорит о самореплицирующихся молекулах в своих славословиях генам биолог Ричард Доукинс в книге «Эгоистичный ген»:

«Они роятся в гигантских колониях, находясь в безопасности внутри огромных грузовых роботов, отрезанные от внешнего мира, общающиеся с ним запутанными, кружными путями, манипулируя им с помощью управления на расстоянии. Они и в тебе, и во мне, они нас создали, тело и мысль, а их выживание есть единственное оправдание нашему существованию. Эти репликанты прошли древний путь. Сейчас они именуются генами, а мы— их машины, обеспечивающие им выживание».

Оказывается, я был не одинок в разрешении проблемы генов, да и древние символы мексиканцев, похоже, не были, как говорится, притянуты к ней за хвост. Современный биолог, Доукинс, размышляя о сущности генов как органического механизма, обеспечивающего продолжение жизни на Земле, тоже видел необходимость в их дифференциации, коли говорил:

«Если рассматривать хромосому как основную генетическую единицу, то история ее жизни занимает всего лишь одно поколение».

Так происходит потому, что «содержание» хромосом изменяется от тела к телу и никогда не повторяется дважды. Разве что за исключением случая однояйцевых близнецов, рожденных на основе единого генотипа. И дальше:

«Индивидуумы являются объектами не постоянными, а текучими. Хромосомы, как набор карт на руках у игроков после многочисленных раздач, перемешиваются до неузнаваемости. Но сами карты при этом сохраняются. Карта — это гены. Гены не уничтожаются при кроссинговере. Они лишь меняют партнера и двигаются дальше. Конечно двигаются! Это их задача! Они — репликанты, а мы их машины для выживания. Стоит нам выполнить свою задачу, и нас отбрасывают в сторону. Но вот гены-то — жители геологических периодов времени…»

Это свойство генов, их существование как малых генетических единиц в бесчисленных копиях обеспечивает им выживание в эволюционно значимом времени, в отличие не только от хромосом, но уже и индивидуумов, групп или видов, которые такой возможности не имеют.

«Другим аспектом исключительности гена есть то, что он не стареет, вероятность его смерти не зависит от времени. Он переносится из тела в тело через поколения. Манипулируя телами на своем «личном» пути к своим «личным» целям, покидая смертные тела прежде, чем те одряхлеют и умрут».

Таким образом, Доукинс был склонен признать», что у генов особое положение, особая роль внутри живой материи. И наконец, он высказал мысль, которая оказалась мне прекрасным комментарием к моему «переводу» 16-й страницы, которая сводит человека до уровня объекта, реплицирующего гены. Он писал:

«Некоторые пользуются метафорой «колония», описывая тело как колонию клеток. Я предпочитаю думать о теле как о колонии генов, а о клетках— как о предприятиях, необходимых для химического производства генов».

После штудирования Доукинса, его пространных и исчерпывающих доводов, однозначно говорящих в пользу исключительной роли генов, я пришел к выводу, что если я не ошибаюсь и кодексы действительно несут в себе биологическое содержание, то идея гена должна найти в них графическое отображение. Исходя из этого предположения, я принялся сравнивать современные изображения хромосом с нарисованными в кодексах лентами, которые украшали

УЗКИЕ И ШИРОКИЕ ПОЛОСКИ

Результат сказался незамедлительно. Пожалуй, это было слишком удивительно, чтобы быть правдой. Но сколько раз можно повторять одно и то же?

Так вот, на 75-й странице безотказного Нутталя есть рисунок, который можно принять чуть ли не за хрестоматийную иллюстрацию свойств хромосом. Это — лента, часто выполняющая роль набедренной повязки Кецалькоатля.



Левая ее часть, украшенная двумя полосками, узкой и широкой, почти точно отображает рисунок Х-хромосомы млекопитающих, взятый из современного специального труда — книги «Размножение млекопитающих». Там в подписи я и прочел: «Необходимо заметить, что на всех хромосомах проступают две одинаковые полоски — более толстая и более тонкая».

Правая же часть миштекского иероглифа изображает уже раздвоенную ленту или палочку, с дважды повторенной такой же полосчатостью, то есть показанную так, словно первоначальный объект создал копию самого себя, а полоски отразили друг друга. Именно на таком принципе — самосохраняемого удвоения — хромосомы создают собственных двойников, тем самым копируя свои полоски и свое генное содержание.

Раздумывая, почему древние миштеки выбрали именно Х-хромосому млекопитающих с ее полосчастьстью в качестве изображения идеи генов, я обратился к тексту названной выше работы и там нашел объяснение. Х-хромосома, прежде всего, является носителем половых признаков и как таковая в женском («XX») либо мужском («ХУ») «комплекте» хромосом имеется у всех типов позвоночных и беспозвоночных животных, а также у некоторых растений. Затем, ь то время как у млекопитающих различные части генома подвергались в процессе эволюции значительным изменениям, древний механизм полового детерминизма сохранился целиком. Таким образом, в мире хромосом нет ничего, что можно было бы отразить более универсальным символом.

Я также обязан был спросить себя, действительно ли эти полоски обозначают гены? Для плодовой мушки, у которой хромосомы клеток слюнных желез — так называемые гигантские хромосомы — благодаря своим размерам оказались прекрасным объектом для исследований, доказано, что некоторые полоски действительно одно с генами. Однако о хромосомах человека этого сказать нельзя. Конечно, окрашенные соответствующим реактивом, они показывают строго определенное для данной хромосомы размещение узких и широких полосок, разделенных бесцветными участками, что позволяет безошибочно их идентифицировать, однако рисунок этот не обязательно одно с генами. Например, у Х-хромосомы до сих пор установлено наличие 102 генов и для 16 из них приблизительно определено положение, о котором, однако, трудно окончательно сказать, что оно всегда соответствует полосчатости. Но так или иначе, учитывая все, что сегодня известно о генах, можно утверждать, что они являются отрезками хромосомы. И если на рисунке, так называемой генной карте, покрасить пространство, соответствующее каждому из генов, другим цветом, получается именно полосчатая лента. Так что пусть и условно, но можно считать, что полоска, как отрезок длины хромосомы, является графическим изображением гена.

Показав для начала, что миштекам в общих чертах была известна хромосома и явление ее полосчатости, я решил установить, «действовали» ли эти полоски в кодексах как гены. Для этого я избрал символ, который, за неимением лучшего названия, называют

«СТУПЕНЧАТЫЙ узор»

В генах записан состав белковых цепочек. Соответствующий механизм клетки служит для прочтения последовательных кодовых троек ДНК, из которых каждая является символом одной из двадцати аминокислот, а также указанием на размещение их в цепочках белка строго в соответствии с «рецептом».



Так, структура первого порядка белка образована строго поочередным расположением в нем образующих цепочки аминокислот— например: глициналанин, пролин, лизин и т. п. Структура второго порядка — это строгое расположение цепочки в пространстве. Она часто принимает вид, напоминающий согнутый гармошкой или ступенькой лист, точнее, полоску бумаги. Иная структура второго порядка у так называемой «альфы-гелисы» белка: она отличается свертыванием молекулы в спираль.

Что об этом говорит кодекс? Легко убедиться, что хромосомное образование с полосками (рис. 83 а; стр. 75 кодекса Нутталь), лежит в рамке, в которую заключен цветной ступенчатый узор. Так что если он изображает белковую молекулу, синтезированную на основе гена, то этот факт трудно отобразить нагляднее. Вот ступенчатая структура, вот рамка, поясняющая, что белковая молекула образует строго определенное, замкнутое в себе целое, вот и раскраска, как в полосчатых лентах. Параллельное размещение «белкового» узора с палочкой хромосомы, кажется, прямо говорит, что одно есть производное другого.



Такой же смысл имеет рисунок 83 б (стр. 65 кодекса Нутталь). Здесь «белок» изображен в комплекте с целым набором перьев-хромосом, уложенных так, как они обычно изображаются в символе Тамоанчана. К ним добавлен сверху пучок травы, означающий «скрученное», очевидный смысл этого уже не требует объяснений.

Такие белковые структуры я нашел еще на одеянии божества на странице 65-й кодекса (рис. 84).


«Моя одежда, мой наряд, сказали боги…»

«А что же есть тело, как не белки!» — подумал я. Вдоль ступенчатых и скрученных узоров виден, как и положено, «шнур, павший с неба», который их кодирует.

На этом я приостановился, хотя символами с тем же значением пестрели многие страницы кодекса Нутталь и неисчислимые листы кодекса Виндобоненси. Я решил, что, исходя из уже сказанного, можно с достаточной мерой уверенности считать ступенчатый узор иероглифом белка. Конечно, миштеки понимали белок обобщенно, без знания его химической природы, а просто как материал для создания тела, и то, что он представляет собою трансформацию «сведений», содержащихся в полосчатых лентах и «скрученных шнурах», им было известно.

Тут я нашел ответ на мой вопрос: действуют ли эти полоски в кодексах как гены. Действуют, несомненно, подтверждая тем самым мысль о связи изображений узкой и широкой полосок с полосчатостью хромосомы.

Теперь, взглянув на них повнимательнее, я увидел, что на страницах кодексов их изображали чуть ли не бесконечно. Прежде всего, Шипе-Тотек, «тот, который управлял пучком Шипе», (пучком палочек, приравненных мною к комплекту хромосом), охотнее всего появляется в одежде из «генных узоров». На 49-й странице кодекса Борджиа (см. фото 4) он несет флажки, украшенные полосками. Названный Нашим Господином, он более любого другого бога заслуживает такого имени, ибо кто мог обладать большей властью над людьми, чем тот, кто властвует над их генами? Более того, содранную кожу покрывают здесь ярма хромосом, на щите, на спине и жезле он несет знаки клеток, а изо рта у него выползают ленты, скрученные в двойную спираль и тоже украшенные символами клеток. Полное его имя звучало так: «Наш Господин с Ободранной Кожей», поэтому он был изображен накинутой на тело человеческой кожей. В этом я видел некоторое противоречие. Такое изображение Шипе явно не соответствовало его имени в версии, переведенной на испанский с науатль. Либо он был ободран, и тогда свободно свисающую с него кожу нельзя было считать человеческой, либо же покрылся человеческой кожей, но тогда сам ободран не был.



Неожиданную помощь в устранении этого противоречия оказала мне книга «Человек-Бог» Альфредо Лопеса Аустина, который, раздумывая над тем же, нашел чисто лингвистическое решение. Ссылаясь на других исследователей, он пришел к выводу, что «Шипе» (Xiре) вовсе не был, как считалось, «ошкуренным», или, по выражению Шульце-Йена, «с ободранной кожей», ибо «шип» (хр) с притяжательным суффиксом «е» и поэтому «Х iре» — Господин Кожи». Теперь образ Шипе стал внутренне связан и вполне понятен. Его роль лишалась какого-либо мистического характера и переходила в сферу жизненных процессов.

Шипе, по мифу, властвовал над кожей, то есть внешним видом человека, одной из бесчисленных масок или воплощений, принимаемых живой субстанцией. А в этой роли он не мог, понятно, быть без полосок, связанных с «записью» телесных форм. Таким образом, Шипе с человеческой кожей на плечах, господин пучка палочек, прекрасно подтверждает справедливость нашего восприятия полосок как генов. Ацтеки приносили ему в жертву человеческие кожи, сдираемые с пленников в храмах.

И так далее, почти до бесконечности, повторялась эта символика полосок. Характерной ее частью были еще полоски, сопутствующие изображениям смерти, трупов, сжигания жертв, черепов, божеств Страны Неживых. В первый момент это показалось мне странным: ну что могло быть общего у генов со смертью? Почему такими раскрашенными полосками украшали или, точнее говоря, отмечали человеческие останки?

Вскоре я понял, что в этом крылось указание чрезвычайное по своей важности, и обнаружить его помогла мне пиктограмма на 21-й странице кодекса Лауд (см. фото 5).



В клетке, помеченной датой 6-Дождь, изображались человеческие останки. В сидячем положении, обернутые полотном, как это было принято тогда, они в пасти Чудовища Земли, что означает их пребывание в сфере неживой материи. Челюсти покойного, освобожденные от мышц, также говорят о его переходе в Миктлан, Страну Неживых. Вся погребальная «упаковка» оплетена шнуром, скрученным из двух полос, а часть ее, как бы увеличенная, заменяет волосы. Шнур нарисован таким образом, что сразу ясно, что речь идет здесь именно о скрученном «шнуре, упавшем с неба», который я считал изображением двойной гелисы. Были там также знаки клеток, а из них вырастали ленточки со знакомыми полосками. Одна из полосок находилась у покойного под подбородком, как бы затянутая на его шее, словно из-за нее он расстался с жизнью.



Верно все это или нет, но это впечатляло: ведь все в целом как бы утверждало, что жизнь и смерть тела зависит от полосчатых лент — от генов. Вот они и повязывают останки, ибо они-то и определяют время жизни! Быть может, таким образом неведомый жрец, живший много веков назад, сказал свое слово в дискуссии, которую ведут и по сей день по этой проблеме ученые. Наступление смерти в строго определенное для тех или других видов время все еще непонятно нам.

По одной из гипотез, смерть вызывают ошибки в копировании генов, наслаивающиеся за время жизни индивидуума, так что в конце концов искаженная «запись» уже не в состоянии эффективно репродуцировать белок. Однако такой взгляд встречает серьезную критику, поскольку гены представляют собой настолько идеальные репликаторы, что состав неисчислимых белков в пределах геологического времени совершенно не изменился, несмотря на астрономическое количество копирований. По сравнению с этим период жизни одного индивидуума и количество делений клеток в его тел представляются мгновенным и мизерным. По другой гипотезе, выдвинутой сэром Питером Мидауэром, смерть от старости вызывают летальные гены замедленного действия. Он предположил существование таких генов, которые начинают действовать в организме лишь после того, как внутренняя химическая среда тела кардинально изменится, свидетельствуя о старости: в ней накопятся вещества, которых нет в молодом еще теле. Их появление является сигналом для летального гена начать свою разрушительную работу. Эти гены не удалены из генного банка вида — например, человеческого — и переносятся из поколения в поколение благодаря тому, что разрешение от бремени, а с ним и передача летального гена происходят в молодости, задолго до того, как ген мог бы начать действовать.

Эти и подобные им гипотезы, отнюдь научно еще не подтвержденные, тем не менее указывают направление поисков в современной науке, а также на растущее у ученых убеждение, что причины ограничения времени жизни следует искать в генетическом аппарате.

Такое убеждение, казалось, лежит и в основе ритуала ама-памитль — полосчатых погребальных флажков…



Я двинулся по следам генов. Кодекс Виндобоненси. Здесь в нескольких местах был изображен то ли гномик, то ли домовой, но, по крайней мере, не божок и уж тем более не бог, изображенный с подобием «слюнявчика на шее». «Слюнявчик» тут был важным знаком, поскольку его украшала тонкая одинарная полоска, указывающая как раз на то главное в ней. Тогда ее носитель, гномик, мог быть воплощением действия, вызванного этими полосками-генами и состоящего в том, что инертная кодированная «запись» оживает.

Рисунок на странице 52-й кодекса (см. фото 6), подпорченной действием времени, но еще поддающейся прочтению, заставлял задуматься о многом. Так вот, во втором ряду снизу по приказу черного божества ген-гномик с обезьяньей головой выглядывает из фигуры, именуемой

НЕЧТО ПОЛОСЧАТОЕ,

или тлапапалли (tlapapatli), изображаемой в виде прямоугольника, разделенного на четыре или три цветных поля, появляющейся часто, но малопонятной и неясно еще объясненной. Однако в контексте генов эти неясности немедленно исчезают! Ведь ген — это кодированная «запись» из четырех «букв»! На языке науки только четыре основания кодируют очередность аминокислот в белковой молекуле: аденин (А), тимин (Т), гуанин (Г), цитозин (Ц). А три из этих четырех оснований, называемые триплетом или кодоном, являются шифром для одной из двадцати аминокислот. Например, кодон AAA у всех организмов Земли обозначает аминокислоту лизин, а кодон ГЦА — аданин.

Выходит дело, я смотрел на заключенные в рамки изображения этих четырех оснований, обозначаемых биохимиками четырьмя буквами, а миштекскими жрецами ч- четырьмя колерами: коричневый, красный, голубой, желтый… Рядом же — просто не верится! — такая же рамка, но уже с тремя цветами, то есть самый что ни на есть настоящий кодон! Коричневый, красный, голубой!.. Неужто они и впрямь что-то кодировали?..

Привыкший к самым поразительным неожиданностям, я все равно не верил своим глазам. Пониже этих двух рамок — табличка из двадцати объектов. И в биохимии известны двадцать аминокислот, чаще всего входящих в состав белков!

Что дальше? Заставил задуматься появляющийся из колона вверх ногами гномик, которого пальцем отсылал вверх черный бог. Я решил, что этот переворот его означает, что кодон с момента трансляции на аминокислоту, а ряд кодонов — на белковую молекулу, превращаясь, преобразуясь — как бы «переворачиваясь», — перестают быть собою. Из дезоксирибонуклеиновой кислоты, ДНК, пропуская здесь промежуточные фазы, они становятся белковой цепочкой. Информация, заключенная в гене, становится белком.



Ничто, кроме цифр и красноречивой совокупности элементов этого «ребуса», не говорило в пользу моей догадки, но ведь… Если я понимал, что этого мало, то соседний рисунок в третьем ряду снизу по левой стороне демонстрировал ступенчатый узор в виде кирпичиков, а он-то, как я уже толковал, был знаком белков — продукта генов. Эту мысль подтверждали и другие рисунки, рассеянные по многим страницам кодекса, а среди них — в особенности тот, на котором такие же ступенчатые кирпичики служили опорой для человеческой головы и Древа Жизни. Оба эти символа идеально увязывались с толкованием белков как кирпичиков. Возвратившись на 52-ю страницу, я увидел в самой ее середине символ места, где возникают люди — Тамоанчана: набор перьев, или сжатых ярем-хромосом, и растение малинами, «скрученное», со струйкой крови, символизирующее преобразование «кодовой записи» двойной гелисы в тело. Далее изображена гора-организм, образованная, как я счел, этим комплектом хромосом, а рядом — ее творение: яйцо — драгоценный сосуд, наполненный живой водой. Повыше расположены по-разному составленные «белковые» структуры, обозначенные только четырьмя колерами.

Наверху слева, окруженная «белками» — она вся из них состоит, — нарисована агава. Оказывается, именно она была предметом всей этой рисованной «лекции». Да, агава, дающая сок для одного из основных напитков американских народов, была конечно же достойна попасть в священную книгу миштеков. Впрочем, на уровне клеток для миштеков не было существенной разницы между человеком и растением. Эти создания различались только «масками», только «кожей», являясь в принципе одной и той же субстанцией, но по-разному сформированной их богами.

Я снова вернулся к тому углу страницы, откуда следовало начинать ее чтение: к черным богам. У первого из уст появляется Слово — «ленты, упавшие с неба», в которых я усматривал символ генетической информации. Второй поставляет «строительный материал» — покрытое точечками вещество, которому в соответствии с «записью» предстоит стать телом. Третий, окруженный звездными глазами, олицетворяет необходимый для возникновения растения, животного и человека фактор — процесс преобразования материи. Ибо эти глаза, нарисованные на схеме клеток, наполовину белые и наполовину черные, символизируют превращение неживого вещества в живое.

Здесь следует заметить, что черные фигуры богов, вероятно, изображают Шолотля, двойника Кецалькоатля в подземельях, а также дух, душу, вообще второе «я», науаль всех живых существ.» Это идеально согласовалось и с «биологической» ролью, которую играл для меня Шолотль. Второе «Я» могло быть именно генотипом, праобразом существа, «живущим» в генетической «записи». Во всяком случае, здесь, на 52-й странице, деяния черных богов завершались как раз там, где кончалась и роль генов в образовании белков.

Всю эту страницу украшает и как бы поддерживает понизу фриз со знаками Венеры, тем самым, бесспорно, помещая все вышеназванные события на небе. Так я вновь получил серьезную поддержку в своем предположении относительно того, что «небо» для древних мексиканцев находилось внутри живых существ.

К рисованным подтверждениям генетического значения «четырех колеров» я мог добавить еще одно, со. страницы 50-й того же кодекса (рис. 87). Здесь изображенные в двух клетках, двух «колерах» — как бы записанные — идеи крови и сердца по мановению присутствующего бога Миктлана превращаются из «записи» в настоящие кровь и сердце!



И наконец, было еще подтверждение реченное. В числе ацтекских текстов сохранился и тот, который по древнему обычаю произносил перед домашним алтарем отец дочери, растолковывая ей идеи веры, этические принципы и смысл человеческого бытия. Вот так начиналось это поучение:

«Ты стоишь передо мной, доченька моя, мое ожерелье из драгоценных камней, мои перья кецаля, мое произведение, из меня рожденное. Ты моя кровь, мой цвет, мое отражение».

Конечно, сказал я себе, эти слова можно понимать как угодно, если не знаешь, что такие понятия, как «драгоценный камень», «перья кецаля», «кровь», «цвет» («колер»), «отражение» («двойственность») входили в катехизис ацтеков и имели для них строго определенные бытийные значения — те же, что и в рисованной версии их священных книг.

Вместе с тем мне казалось, что более убедительного обоснования требует моя мысль о равнозначности «трех колеров» и кодонов трех оснований. И я сказал себе, что скорее всего тот, кто знает полосчатые и спиральные объекты в качестве носителей генетической информации, должен знать и о способе кодирования этой информации — о трехбуквенном коде, тем более что он — одна из основ жизни. С того момента, как троичный код возник в виде первых репликаторов, химических частичек, способных создавать собственные копии, он стал столь же важным для непрерывности жизни, как и солнечное излучение. Вот как об этом писал S. Olmo в книге «Размножение млекопитающих»:

«Все организмы на Земле, начиная с простейших бактерий и кончая человеком, используют идентичный набор кодовых триплетов…

Кодоны универсальны не потому, что троичная система кодирования представляет собою идеальное решение проблемы, а лишь потому, что первый организм, точнее, первая самовоспроизводящаяся нуклеиновая кислота, возникшая в древнейшем прошлом на Земле, натолкнулась именно на эту достаточно эффективную систему кодирования. После того как система кодирования была единожды, в самом начале существования жизни, установлена, не было уже иного' пути, как только сохранить ее in toto(в целом) у мириад потомков этого первого существа. Любая более поздняя попытка сменить систему кодирования лишила бы смысла всю информацию, записанную ранее в ДНК, приведя к немедленному вымиранию того организма, который отважился бы это проделать. Таким образом, все организмы связаны спрошлым…»


Из сказанного следовало, что имелись все основания найти изображения кодонов и на страницах кодексов.



Однако указание на то, что я, по-видимому, не ошибаюсь, нашлось в памятнике древности другого региона — в Перу, в той самой стране, которая уже открыла мне каменного орла с двойной гелисой на спине. На сей раз это была ткань. На древнем килиме под названием «Смеющиеся боги», хранящемся в музее Беллериве в Цюрихе, нетрудно увидеть, что темой рисунка являются не сами божества и не их смех, а соприкасающиеся пальцами трехпалые руки. Уже то, что эти антропоморфные фигуры наделены только тремя пальцами, указывает на особое значение этого числа. Сопоставление же его с действием приобретает уже глубоко не символическое, а информативное значение. «Тройки» — способ преодоления пространства и времени, перехода от левого края этой ткани к правому, или наоборот. Именно так, рассуждал я, от одного поколения к другому, переносятся кодовые триплеты ДНК. Кодон ГАА либо АГА, безошибочно копируемый, переходит от родителей к детям, внукам, правнукам. И именно поэтому каждая из таких троек, несмотря на гигантский путь, пройденный ею через неисчислимое множество тел, означает сегодня совершенно то же, что и три миллиарда лет назад.

Стало быть, ткань из Перу повествовала об устойчивости кода во времени. Кроме того, на треугольных «шляпах» божков лежат изогнутые палочки, а оттопыренные уши, соединенные тонкими перепонками с головками, походят не столько на ушные раковины, сколько на знаки мексиканских драгоценных камней. Так что если и то и другое означало то же, что и их аналоги в кодексах миштеков, значит, я и здесь имел дело с клетками, хромосомами и троичным кодом.

ГОРА

была еще одним символом, заслуживающим особого изучения. Ее в принципе, хоть и не без оговорок, считают иероглифом слова «местность», «город» или «поселок». В пользу такого прочтения говорит несколько подобных наименований. Например, в районе Монте-Альбана еще и по сей день существуют две местности: одна — Тутутепек, раньше, по-видимому, называвшаяся Тототепек, что на ацтекском языке означало «Гора Птицы», и вторая — Окелотепек (Гора Ягуара). Для этих названий нашлись аналоги в виде сапотекских глифов, выбитых на камне в Монте-Альбане, а также подобные им глифы в одном из ацтекских кодексов. Поэтому полагают, и не без оснований, что ацтеки, завоевав эту территорию, перевели сапотекские названия на свой язык, и в таком звучании они дошли до наших дней.

Но, помнится, удалось растолковать не более двадцати из нескольких сотен символов горы, известных по кодексам, и это несмотря на то что с приходом испанцев местные народы не перестали говорить, говорят и сейчас на своих исконных языках, а местности в огромном большинстве сохранили прежние названия.

Существеннейшим аргументом в пользу биологического значения символа горы, который я мог привести, было наблюдение, опирающееся на кодекс Нутталь: ни одно из изображений горы в нем не повторяется. Хотя и бывают в чем-то похожие, но везде «горы» нарисованы в сопровождении различных знаков, иначе стилизованными или композиционно расположенными. Да и названия так не пишут! А поскольку кодекс касался генеалогии царствующих семей и охватывал большой промежуток времени, то трудно представить, чтобы в хронике событий не повторялись названия местностей. Ведь с одних и тех же деревушек собирали дань, одни и те же города захватывали — причем делали это одни и те же люди, — а знаки почему-то менялись. Неужто князья то и дело меняли свои резиденции и ленников, союзные города и места жертвоприношений?



Мне это казалось странным. Поэтому я проверил, нельзя ли шире использовать примененный мною метод прочтения символа горы, изображенной на 16-й странице кодекса Нутталь, где она однозначно уподоблялась телу княжны 3-Кремень, и тем самым подтвердить правильность избранного мною пути.

Но для начала я установил, что неисчислимые горы древнего мира Мексики были резиденциями богов, носили их имена, были даже в буквальном смысле слова их воплощениями и в такой ипостаси жили рядом со своими народами, покровительствуя им, поставляя им воду не без помощи Тлалока или Чальчиутлике — богини «драгоценной воды», живой субстанции мира. Наверняка многие пиктограммы относятся именно к этим богам, воплощенным в формы рельефа местности. Однако это не объясняло всех знаков — в частности, тех, рисунки которых были особым образом составлены из символов, имеющих биологическое значение. А еще и потому, что с недрами гор у мексиканцев были связаны и божества — змеи, ленточные создания, зародыши жизни, в том числе и человеческого тела.

Поэтому, решил я, гора, возможно, имеет еще и это значение. От безотказного Зелера я узнал, что было известно и употреблялось понятие: «гора драгоценных камней», означавшее, как полагал исследователь, место жертвоприношений. Конечно, при многозначности древней символики такой вывод сделать было нетрудно. Однако не думаю, чтобы подобное объяснение исчерпывало все значения иероглифа слова «гора». Жертвы приносили прежде всего в храмах, а многие — возможно и большинство их — на платформах, стилобатах, вознесенных над местностью, и на верхних площадках пирамид: жертвы приносили также на вершинах гор и других возвышенностях. Значит, первая часть понятия подтверждалась. Но почему это была гора именно «драгоценных камней», а не, скажем, «сердец» или «крови», хотя именно они-то и были истинным объектом жертвоприношений. И даже напротив, драгоценные камни были всегда даром богов, ниспосылаемым с неба, явленным ими во чреве женщины, дабы они развивались в ребенке, а иероглифом слова «ребенок» было как раз изображение ожерелья драгоценных камней.

Подтверждением тому, что я нахожусь на верном пути, стал для меня рисунок, полностью соответствующий рассмотренному выше представлению древних о горе. Это был рисунок горы, усеянной круглыми знаками драгоценных камней — как я считал, клеток с ядрами — и с характерной «лесенкой» в основании. Если такое изображение означало, что эта гора — многоклеточный организм, тогда все становилось совершенно ясным!



И еще один рисунок, взятый из Ватиканского кодекса, почти буквально показывает, как драгоценный сосуд — клетка преобразуется в гору. За этим актом присматривает бог с двумя именами: Тонакатекутли, Господин Жизни, которому, как утверждал один из комментаторов кодекса, Педро де Риос, «никогда не приносили жертв, ибо он их не желал». (Таким образом, была исключена связь «горы драгоценных камней» с местом жертвоприношений.) «Его также называли Господином Наших Тел». Первая часть имени, Тонака, как раз и означала «наше тело», «наше мясо»…



Принимая во внимание все сказанное, я имел основание считать структуру, на которую указывал пальцем этот бог, символом организма — тела. Возникающая гора, заполненная «драгоценной водой», полна плавающих в ней клеток, складывающихся в ожерелье — символ ребенка.

Все в целом составляло как бы рисунок на грубоватом одеяле, за которым в сидячем положении, обратившись лицами друг к другу, скрывалась первая пара людей, изображенных, как полагает Зелер, во время соития. А изображенная между их головами трость с погремушками ко всему была у древних символом плодовитости. Следовательно, изображенная тут «гора», дитя этой пары — живое существо.

О том, что такого рода «горы» возникают из яйца, недвусмысленно говорит та пиктограмма из кодекса Виндобоненси, где из драгоценного сосуда выглядывает гора. И действительно, сказал я себе, вряд ли этот рисунок можно объяснить как «остров на озере», как, например, поступили в отношении похожей пиктограммы, взятой из кодекса Нутталь, где этот якобы «остров», плавающий в «драгоценной воде», был помечен, однако, подобием хромосомы с полосками, а также ступенчатым узором — символом белка. Все это вкупе гораздо логичнее объяснялось как символ организма, нежели форма, рельеф.



Другим указанием на биологическое значение «горы» являются два рисунка из кодекса Виндобоненси. На первом изображение гор с «драгоценным камнем» внутри по абрису оплетают шнуры, выражая тем мысль, что форма горы-тела «записана» в этих «скрученных шнурах». На втором рисунке вещество горы изображено цветными полосками, чтобы дать понять, что она возникла из этих полосок, «записанных» на «лентах». А в ней головою вниз, то есть в известной из кодексов позиции нисхождения к земле, а в данном случае — рождения, висит «человек в полоску» — по мнению Зелера, «душа того, что должно родиться». Одним словом, рисунок однозначно говорил, что в определенном смысле человека можно представлять как гору— гору клеток, возведенную генами.

Подобные же значения приписывает горе другая пиктограмма из того же кодекса. Здесь она в сочетании со знаками бивалента и пучка палочек, поскольку созидателями таких «гор» являются именно хромосомы. А тот, кто этого еще не понимает, рядом может найти повторение: такой же бивалент и пучок опираются на знак Тамоанчана — мест рождений, — в виде перьев пернатого змея — хромосомы. Связка листьев малиналли сообщает, что в этих перьях содержится нечто «скрученное» — «шнуры». И наконец, третий рисунок в этом ряду показывает врисованный в делящуюся надвое гору (!) шагающий бивалент. Именно так! Ибо тело-гора размножается благодаря хромосомам, перемещающимся из тела в тело.

Возможные возражения, думал я, относительно правомерности сравнения столь массивного, мертвого, безжизненного объекта, как гора, с таким живым, теплым и подвижным телом организма. Однако следует помнить, что Мезоамерика была страной вулканов, многие местности Мексики ну прямо усеяны вулканическими конусами; уже не говоря о самых больших, всемирно известных вулканах, таких как Попокатепетль или Оризаба, надо помнить о тысячах меньших, даже ста- или двухсотметровых…

В 1943 году в селе Парикутин, в горной долине, после резкого толчка разверзлась щель и из нее вырвались клубы дыма. В течение первых суток пепел, песок и камни насыпали конус высотой в семь метров. Потом потекла лава.

Вулкан замер спустя девять лет, достигнув высоты в семьсот метров.

Если в Древней Мексике видели — а такие случаи можно считать несомненными, — как вулканы вырастают буквально на глазах у тысяч людей, то это могло, думал я, ассоциироваться в сознании с процессом роста тела. Ведь тело — носитель жизненных процессов, а увеличение его размеров происходит благодаря каким-то невидимым в нем внутренним действиям.

Я понимал, что можно отыскать уйму таких примеров — столько их было на всех раскрашенных страницах кодексов. Например, гора из кодекса Ботурини, описываемая как символ «пещеры, из которой мы происходим», или другая, известная по Хроникам из Куаукечоллана, в виде туловища орла. Я помнил, что орел был у мексиканцев носителем двойной спирали, а также клетки (см. фото 7), так что у меня были основания путем своеобразной интерполяции считать эту «гору» тоже живой — организмом.



Но неужели создатели этой пиктограммы считали человека колонией клеток? Неужели они думали, что именно клетки, а не хромосомы или гены были истинным объектом творения, его целью и причиной? Пупом жизни? Мы — ходячие города клеток?..



Мне пришло в голову, что миштекские мудрецы развенчали человека. Да что там — развенчали! Они сбросили его со всех пьедесталов, отказав в славе, исключительности и привилегированном положении меж всех творений великой природы. Даже его ум низведен до сравнения со сновидениями:

«Все — только сон,

никто не говорит здесь правды…»

Если же где-нибудь в кодексах какой-нибудь князь 8-Олень или княжна З-Кремень кем-то прославлялись, то этому они были обязаны не лично себе, а орлам, ягуарам, змеям и лентам, неким скрученным объектам и разноцветным полоскам. Стало быть, кодексы по их значимости для рода человеческого могли выполнять такую же историческую роль, какую в отношении Солнечной системы, а особенно — Земли, сыграл в Европе труд Коперника, отобравший у нашей планеты статус центра, пупа Вселенной.

Точно так же кодексы трактовали и человека, но с той единственной разницей, что если труд Коперника для его современников стал бы верстовым столбом истории науки, поворотом, переломом в мышлении, то рисованные тексты миштеков фиксировали истины, до них давно и хорошо известные посвященным этой земли, ну а простому люду выдавалось кое-что по мере потребностей, в силу «текущего момента»…

Такое прочтение кодексов только для меня могло быть потрясением, откровением: человек, разделанный на кусочки, человек-маска, человек, не являющийся самим собою…

Для читателя XX века — и не только в силу специальности посвященного в новейшие достижения естественных наук, а хотя бы просто знакомого с книгами генетика Дж. Монода «Неизбежность и случайность», зоолога Десмонда Морриса «Нагая обезьяна», биолога Р. Доукинса «Эгоистичный ген» или физика Ф. Капры «Дао физики» и уже поэтому одному думающего, что сенсаций Дарвина отнюдь не достаточно для описания места человека в природе, — тем не менее должно было стать поразительным открытием то, что он, современник многих открытий, еще только проникает в те сферы, в которых уже тысячу лет назад свободно ориентировались индейские ученые, сообщая о них в своих рисованных книгах…

Не было, как мне казалось, даже и нужды доказывать, что их видение человека, отраженное в кодексах, было близким, а по своей последовательности даже опережало самые смелые взгляды передового поколения современных биологов. Человек был для них динамическим явлениям, процессом, происходящим в пространстве и времени. В этом непрекращающемся процессе развития, роста, изменения, разложения он был результирующей разнообразнейших воздействий.

Именно в связи с таким особым видением его — человека — рисовали не в привычной, обыкновенной манере, а изобразительным языком, наподобие мозаики, собранной из знаков, символов, передающих особенности всех тех процессов, которые творят тела и сознание.

Среди этих поразительных изображений я искал ту пиктограмму, которая бы выражала наиболее обобщенную истину, являла бы собою какое-то элементарное, но основополагающее значение, сжато и точно определяющее человека. Я поочередно обращался к клеткам, хромосомам, генам, пока наконец не понял, что иду не тем путем. Человек миштеков не был колонией клеток— во всяком случае, не только ею. Правда, тело считалось горой клеток, но это было слишком упрощенное объяснение, и такой концепции недоставало широты, чтобы вместить в себя все то, что кодексы связывали с человеком. По той же причине и то, что тело древние мексиканцы представляли в виде скопища или храма хромосом, можно было считать лишь еще одним относительным приближением к ясности.

Убежден, что миштекские жрецы очень легко показали бы относительную ценность модели Доукинса с ее человеком как «машиной для существования генов», и вовсе ограниченной представилась бы им модель «нагой обезьяны» Морриса…

Я открыл суть концепции миштеков, нашел ключ к ней далеко от их собственной земли, и этим ключом была

ДРАГОЦЕННАЯ ВОДА

Чичен-Ица лежала в центре раскаленной плиты Юкатана. Словно недостаточно было жара, льющегося с неба, кто-то еще поджег — а может, она загорелась сама — низкую, плотную, игольчатую сельву по сторонам шоссе. Километр за километром я ехал, овеваемый дымом, грязно-голубым или рыжим, вдыхая его горький запах. Порой обзор сокращался до нескольких метров — тогда я тормозил: дым, казалось, прилипал к шоссе, сплавлялся с мягким асфальтом, а я дышал взвесью копоти. Пепел истлевших листьев сыпался, касаясь рук и лица. Невидимые языки пламени источали потоки дрожащего жара. Я закрывал окно, но спустя минуту поспешно вновь отворял его.

Пожар вскрывал скалы. Белые известняковые чешуйки лежали у их оснований. Гигантская плита прикрывала» весь безводный полуостров. Воду поглотил известняк, вернее, она растворяла эти камни и пробуравливала сеть подземных проходов, чтобы спрятаться в них. Любой дождь, даже самый обильный, в разгар сезона дождей, по тысячам щелей проникал в глубь известняка И скрытыми каналами стекал в море. Только иногда обвалившиеся кровли туннелей или размытые расщелины раскрывали в двадцати — тридцати метрах ниже черный, как ночь, поток. Там была страна Тлалока, хозяина вод разместившегося там мира, дарителя жизненной влаги; там скрывался он, в пещерах подземелий.

Я уехал именно на Юкатан и прежде всего к нему. В его святилища, укрытые под землей индейцами майя, так отличающиеся от храмов остальных богов. По пути — Чичен-Ица, знаменитые, особенно посещаемые руины. С ними я не связывал больших надежд. Уже на фотографиях я изучил каждый квадратный метр их стен. Прекрасно знакомая символика по сути, повторяла, хоть и условно, стилистически иначе, сущность сообщений «народов науатль. Змеи, Древа Жизни; ленты, сплетенные шнуры… Большинство из них композиционно больше похожи на аллегории, свод священных символов, нежели на записи, которые могли бы помочь открыть что-то новое…

Несколько домов у шоссе, торговцы сувенирами и напитками, современный отель под пальмами; другой, старый, вроде колониальной резиденции в большом саду; ряды автобусов. Над их крышами по одну сторону шоссе вздымалась пирамида с храмом на вершине, по другую, в просвете между деревьями, знаменитый Каракол-Улитка, храм, своей круговой проекцией — необычной для майя — свидетельствующий о том, что его создали тольтеки, точнее, только тольтекские строители.

Купив билет, я пошел туда, где, как мне казалось, будет меньше народу. Люди толпились на пирамиде и между высокими стенами арены для игры в каучуковый мяч. Я пошел напрямик по просторной площади к дорожке, ведущей через кусты к священному колодцу — сеноту. Все еще думая о Тлалоке, я хотел увидеть это творение природы, некогда почитаемое на территории всей Мезоамерики. Доказано, что к этому священному месту стекались с дарами пилигримы из самых отдаленных земель. А привлекали их вовсе не пирамиды, арены и храмы, возведенные людьми, а именно то, что создала сама природа.

Я уже приближался к провалу, когда какая — то экскурсия с гидом показалась из зарослей кустарника и, перейдя мне дорогу, облепила край колодца. Правда, я мог пройти дальше по гигантскому обводу, но решил дождаться своей очереди в скудной тени деревьев. Я глядел на красные, словно лишенные кожи, спины и такие же, слишком быстро загоревшие ноги. T-shirts и hot- pants[12] плотно облегали тела.

Совсем иных паломников, размышлял я, видела эта вода. Накидки из перьев, воздушные туники, венки, ожерелья, золотые украшения, шлемы с султанами, тотемы, трости с погремушками, священные луки и церемониальные стрелы, головы орлов и шкуры ягуаров на плечах рыцарей…

И юные девы, сталкиваемые в воду…

Наконец я увидел его. Непрозрачное, гигантского диаметра изумрудное зеркало, запавшее неожиданно глубоко, окруженное цилиндром стен. С них свисали лианы и корни сельвы, доходящие до воды. Поверхность воды была неподвижной, с островками листьев, культями торчащих из нее прутьев. Вода, очень глубокая — это было известно от ныряльщиков, казалась каким-то стеклянным зрачком, взирающим на небо из чрева земли.

Я сразу понял, что мои ожидания не оправдались. Это не владения Тлалока — он правил иными водами: холодными, свежими, ревущими в расщелинах, грохочущими водопадами, низвергающимися с неба, испаряющимися млечными клубами, тучами, блуждающими над вершинами гор.

Здешняя вода принадлежала другому божеству — Чальчиутлике, «богине живой, драгоценной воды и драгоценного сосуда». Прямо само собой напрашивалось такое представление. Разве этот естественный колодец не был идеально округлым, как и драгоценный камень на рисунках в кодексах, и не был заполнен изумрудной, драгоценной жидкостью? Разве не окружали его высокие, недоступные своды «сосуда», защищающие воду от жаждущих животных и людей? Она предназначалась не для питья — не для этого приоткрыли ее боги здесь, на безводных равнинах Юкатана. Она была изображением, огромным, могучим, священным изображением чего-то, что обычно сокрыто от глаз человеческих. Изображением драгоценного сосуда, из которого исходит каждое живое существо, изображением первой делящейся клетки — яйца.

Эта изумрудная жидкость, в которую сбрасывались жертвы, не могла быть водой! Я начинал понимать истинный смысл жертвоприношений…

«Господин был у колодца запада. Там были боги…» — неожиданно вспомнились мне слова из короткого текста, озаглавленного «Происхождение ица» (ица — это те, кто дал название: Чичен-ица), текста, входящего в состав книги «Чилам-Балам» из Чумайеля, записанной на языке майя Хуаном Хосе Хойлем в селении Чумайель в 1782 году, и столь необычайного, что стоило его прочесть несколько раз, и фразы его навсегда оставались в памяти. Его считают переполненным символикой, с трудом поддающимся переводу и объяснению. И однако в тот день, там, над сенотом, я попытался сделать это сам.

«Тринадцать раз восемь тысяч катунов отдыхали на своем камне. Тогда задвигалось семя Унак Кеел Аауа. Вот его песня: «Гей! Это люди как Солнце? Из камня, из которого состоит Желтизна?»»

Это поразительное утверждение! Ведь оно, сказал я себе, равнозначно научному открытию! Оно констатирует: человек создан из той же материи, что и мир неодушевленных предметов. Желтизна — излучение Солнца — возникает благодаря соединению атомов водорода в атомы гелия, и человек состоит из атомов… Тут открывался широкий простор для размышлений, на этот раз над состоянием в той древности физических знаний. Но это была уже особая тема…

«Из камня, из которого состоит Желтизна? Гей, отсюда хорошие люди? Моя одежда, мой убор, сказали боги»[13].

Раньше я уже комментировал эти слова как убедительное указание на то, что боги для индейцев ица были процессами, протекающими внутри тела. После такого двойного вступления, рисующего биологическую и космическую подоплеку истории, излагались события не столь глобального, а малого — исторического — масштаба.

«На ласковую землю, что на берегу колодца, на мягкую землю пришли, завоевывая, воюя. В Чичен были ицы, еретики. Там они были и в день 1-Имиш достигли неба. Господин был здесь у колодца запада. Там были боги. Так было сказано, в день -1-Имиш»*.

Я решил, что первая фраза касается прибытия испанцев. На это указывал и другой текст, записанный в той же Чумайели и говорящий о нашествии чужаков и необходимости «шнурам и лентам, упавшим с неба» покориться Господину христиан. Таким образом, здесь, у священного сенота, конкистадоры застали ица, еретиков, — это подчеркнуто особой, поскольку новой веры, как гласит дальнейший текст, они не приняли и предпочли уйти всем племенем «со своими богами спереди и сзади» в глубь страны. Так испанцы в день 1-Имиш достигли «неба», то есть колодца. Это Господь Бог христиан оказался «у колодца», а в нем были боги ица.

Небо — колодец — боги. Три понятия в идеальном согласии с гипотезой неба клеток, изображением которого, моделью, ковчегом был священный круговой сенот, разверзающийся в камне.

«Дух человеческий говорит: кто мы? Вот слово духа человеческого. Разгадай его, мудрец. Я зачат в темноте, откуда народился. Или это тоже неправда? Меня породил Мицита Аауа. И до конца я был надтреснутым. Огорчил ли я кого-нибудь своей песней?» И эти слова автора текста, поэта, певца, а может и пророка народа ица, прекрасно согласовывались с тем видением мира, которое пронизывало и рисованные тексты, и все произведения искусства тех земель в те времена. Совершенно отчетливо увидел я здесь связь с уже известной мне идеей о человеке, который является не собой, а лишь маской для сокрытых от него самого явлений, лишь формой, им служащей. Формой, которая изначально, уже по самой идее, была чем-то преходящим, «сломанным», «надтреснутым», как ствол дерева из Тамоанчана, или чем-то «развратным», «испорченным», ибо так можно было понять слово roto. в испанском переводе текста. Однако я считал, что эта «сломанность» лучше всего выражает судьбу человека: он побег, отросток, ветвь Древа Жизни, не имеющая никакой возможности выйти за назначенные ей природою пределы.

«Они там были Я мертв, сказал жрец селения, я укрыт, сказал тот, кто теряет селение… Мудрец тот, кто теряет селение, наполняется горечью от моей песни. Там были!»*

Смысл этих фраз напомнил мне другие строки: из легенды об изгнании Кецалькоатля. Там Тескатлипока сказал: «необходимо, чтобы ты покинул свое селение» (pueblo в испанском переводе с науатль). А Кецалькоатля он, обращаясь к нему, назвал «сыном моим, жрецом». В результате оговора богов наш герой — человек, — стеная покинул свое селение.

И вот здесь, на территории майя, отозвалось эхо тех слов. К тому же эхо своеобразно усиленное. Тогда я считал, что Кецалькоатль, на языке науки, покидает уединение клетки, чтобы обрести тело, преобразовать в него свою генетическую «запись». И здесь — если действительно речь шла о нем, — он снова повторял, что сокрыт, существует и, однако, не живет, а пребывает в виде духа. Иначе говоря, он выступал точно в том же значении, хорошо передающем сущность процесса, в котором «информация» в яйцеклетке имеет целью создание тела, развитие в нем потенции сознания 'и вывод из яйца во внешний мир. Он разрывает свои путы в «драгоценном камне», покидает это ограниченное «селение», выходя в необъятный простор жизни.

«Это пение, все это пение служит истинному восхвалению Господа Бога». Последней фразой поэт, пророк признает, что возлюбил Бога испанцев и почтил его песней о побежденных родных богах…

Я смотрел в глубину сенота, на его живую воду, в которую сбрасывали девушек в расчете на то, что одна из них вынырнет с посланием от богов… Я думал, что церемония эта не казалась тогда столь жестокой, как теперь она представляется нам. Тот, кто хоть раз в жизни видел процессию, направляющуюся к вратам церкви, или странную фигуру со стертой на локтях й коленях кожей; фанатиков, истекающих кровью, разрезающих перочинными ножичками или расцарапывающих английскими булавками свои руки, чтобы этими кровоточащими стигмами подражать ранам Господа на кресте; слышал, как они при этом поют, с каким рвением стараются перещеголять друг друга, в причинении себе все больших страданий, видел, как готовы они увеличивать свои раны, язвы или уродства, лишь бы толпа смотрела на них, — тот поймет, что принесение в жертву себя, собственной жизни тогда не обязательно, было вынужденным, а могло быть — по порыву — и добровольным.

А если такой акт самопожертвования нравственно и духом поддерживался глубоко укоренившейся верой в особое значение этой воды… Тут я подошел к проблеме жертвоприношений вообще. Нe вдаваясь сейчас в подробности, я ограничусь замечанием: боги Мезоамерики, по мифам, не были кровожадными и жертв не требовали. Наоборот, они жертвовали собою ради продолжения жизни. Поэтому и людей именовали макеуалес — те, которые возникли благодаря жертве богов.

Потребность в кровавых жертвах возникла у людей. Люди решили, что надо жертвовать собой, чтобы, во-первых, показать своим богам, что они благодарны им за их жертвы и поэтому тоже способны к самопожертвованию; а во-вторых, во имя… продолжения жизни. Они верили, что «жизненная энергия», сосредоточенная в живых существах, должна вновь поступать во всеобщее, вселенское обращение. Справедливо считалось, что Солнце является средоточием такой энергии. И еще: Солнце связано с драгоценным камнем-символом.

И здесь, в Чичен-Ице, в белой скале открывался глазам всех гигантский драгоценный камень. Невозможно было придумать жертвоприношение более непосредственное и экстатическое, ибо оно воспринималось всеми как действительное, а не символическое возвращение своего тела Драгоценной Живой Воде — все той же жизни…

Я подумал, что вот так замкнулся очередной круг подтверждений, а в результате я получаю ответ на мой вопрос: что же такое в действительности человек?

Итак, о Драгоценной Живой Воде.

У меня перед глазами встали десятки пиктограмм и целые страницы кодексов с изображениями изумрудной жидкости, до этого совершенно невразумительных, а теперь так неожиданно раскрывшихся, ставших понятными… Надо было набраться терпения. Тысячи километров отделяли меня от библиотек и изданных стараниями лорда Кингсборо толстенных многоцветных фолиантов с копиями кодексов — тех, увы, немногих, разворованных, оторванных от своей земли, от своего народа, блуждавших по миру, по Венам, Римам, Мадридам, Лондонам. Да и не совсем еще понятых, но зато уцелевших.

До вечера и весь следующий день я осматривал руины Чичен-ицы, потом двинулся к пещерам Баланканче, к дворцам Тлалока. Понадобился месяц, прежде чем мне удалось разобраться в символических подробностях миштекских Книг Жизни, а тогда…

Кодекс Виндобоненси, страница 47-я, пожалуй, чаще других воспроизводимая в качестве доиспанской еретической диковинки. Мне уже было ясно, что и они, да и весь сложенный гармошкой том, после того как они будут прочитаны, станут в один ряд с величайшими книгами человечества.



Одна из пиктограмм (см. рис. 63 и фото 8) изображала Кецалькоатля, держащего на плечах странное удлиненное сооружение. Я уже толковал его как небо, с коего был изгнан Кецалькоатль, и поинтересовался, проверяя себя, что видит в нем один из проницательнейших умов центральноамериканской археологии, Альфонсо Касо. Вот что говорит ученый: Кецалькоатль держит Небо Воды, упавшее на Землю.

Еще одно слово — и столь неясное утверждение стало бы совершенно понятным. Тут, конечно, ничего общего с библейским потопом. Стоило сказать: Небо Драгоценной Живой Воды! Это же ее изображение в виде текущей в обе стороны реки — не крови, как думал Зелер, не обычной воды, Н2О элемента атрибута Тлалока, а клеточной плазмы, живой полужидкой субстанции всех клеток мира. Знаками клеток увенчаны струи этого потока, поскольку их-то и образует цитоплазма: они замыкают ее в себе, окружая пленкой. От момента зарождения жизни на Земле количество живых клеток непрестанно возрастает — увеличивается и объем цитоплазмы. Так что перед нами настоящая река жизни, текущая во времени и в пространстве.

Общая биомасса всех организмов Земли, некогда столь ничтожная в первых ее немногочисленных клетках, ныне оценивается в 10'3 килограммов. В основном ее составляют растения, и прежде всего ее три четверти — бактерии. В тысячи раз меньше зооматерия, объем которой не превышает кубического километра, ну а тела людей тут можно было бы уместить в 0,1 кубического километра.

«Именно своему динамизму, согласованности как целое, притоку и аккумуляции энергии обязана биосфера своим существованием в течение миллиарда лет», — писал Влодзимеж Кинастовский, и этой научной мысли вполне соответствует представление жизни во всех ее формах в виде текущей реки. Течет она, как рисовали ее миштеки, многими потоками. При каждом делении клетки капля ее цитоплазмы переходит в подобную же клетку, а из нее, пополненная, передается далее, новому поколению. Так продолжается неустанное движение полужидкой субстанции с ее органеллами, столь необходимыми для поддержания жизни образованиями, как митохондрии, центриоли, хромосомы. Но ни одно из этих удивительных образований природы, взятое порознь, не способно к самостоятельному существованию.

Надо еще добавить, что эта драгоценная вода связывала огромное количество обычной воды. В то время как все реки мира содержат 1,25 тысячи кубических километров жидкости, в растениях и животных организмах ее содержится 6 тысяч кубических километров. Стало быть, в них и течет эта сверхрека — гигантский поток.

Вода является основным по массе элементом живой субстанции, составляя от 60 до 98 процентов живого организма. Первые живые существа возникли в праморях — обширных водных растворах. После сотен миллионов лет эволюции потребный для жизни клетки водный раствор соответствующих солей замкнулся внутри нее. Так возникло одно из условий для выхода жизни на сушу. Организмы прихватили с собой растворы своего окружения; а со временем роль морской воды начали выполнять жидкости организма— такие, как кровь или лимфа. Кинастовский писал:

«Довольно приближенно, хоть и несколько преувеличивая, можно сказать, что в наших телах течет разбавленная морская вода».

Я занялся водой, когда понял, что именно этот ее, биологический аспект был решающим в объяснении могущества культа Тлалока. Я убедился, что Тлалока почитали не только как хозяина обыкновенной жидкости, утоляющей жажду растений, животных, людей, но и прежде всего как дарителя влаги в составе той драгоценной воды, которая внутри живых клеток этих драгоценных камней, где она составляет их основную массу, материю. Отсюда понимание ее значения и изображение гор-организмов с внешностью Тлалока. Отсюда ее связь в мифах со змеем. Ибо «зверь из сосуда бога» был «живым зародышем воды», так что Тлалок, давая воду «драгоценным сосудам», создавал нужную среду их змееобразным созданиям — нитям хромосом. Мифы упоминают о Небе Воды, которое некогда упало на Землю. Я понимал это не только в переносном, но и прямом значении. Земля в ранней фазе своего возникновения, когда образовывалась в пространстве как комок осколков, была сферическим минеральным объектом, который, уменьшаясь в диаметре под влиянием сил тяготения, повышал внутреннее давление, а тем самым и температуру. Высокая температура начала расплавлять первоначальное вещество, из которого через щели в коре вырывались газы, создавая первичную атмосферу. Можно сказать, что это был пот Земли. В полужидкой массе возникли условия для связывания различных элементов в более или менее сложные соединения. В частности, водород соединялся с кислородом, образуя воду в газообразном состоянии. Выделяемая неисчислимыми трещинами, она собиралась в тучи над Землей. Охлаждаясь, конденсировалась и опадала проливными дождями. Но в то время температура Земли была очень высока. Любая капля, коснувшись поверхности раскаленных камней, тотчас превращалась в пар. Небо над Землей тогда почти целиком состояло из водяного пара, оно было «небом воды», и кроме него, не существовало ни одного сборника воды: ни ручейка, ни озерка, ни, тем более, моря. Сотни тысяч лет ушли на охлаждение земной поверхности, и в конце концов вода в жидком состоянии начала заполнять углубления на планете. Вот что это значит: «Небо Воды упало на Землю». Кто знает, не по этой ли причине Тлалока издревле почитали и как бога огня — он даже носил на голове его знак. Почему? Может, ответ скрывается в древнем знании о происхождении воды из раскаленной лавы?

Но не это меня в тот момент интересовало. Воды упали на Землю, став средою для возникновения первых органических клеток, а одновременно материальной их основой. Так что вместе с водой с неба упала и жизнь.

Именно под таким углом зрения, думалось, следует рассматривать рисунок на 47-й странице кодекса Виндобоненси (см. рис. 63 и фото 8). Река Драгоценной Воды — клеточной плазмы, — которую держит Кецалькоатль, несет в себе символы, связанные с рождением. Слева направо изображены похожая на раковину морской улитки круглая, с коричневым ядром прорастающая яйцеклетка; продолговатый, заостренный, тоже ростком, объект с двумя полосками генов, выражающий, быть может, идею сперматозоида; затем — помеченный такими же полосками символ тоже пустившей росток горы-организма в зачаточном состоянии.

Зачем здесь эти знаки — легко объяснить. Существование Реки Жизни зависит от половых клеток, обеспечивающих ее перетекание в последующие поколения. В отличие от них соматические клетки, «кирпичики» организмов, погибают, представляют собою тупиковые ответвления потока жизни, что тоже показано на рисунке.

Это вневременное движение жизни подчеркнуто на рисунке фризом со знаками Венеры, однозначно указывающими на то, что вода эта — в небе. Таким вот неожиданным, но, честно говоря, наиболее желанным для меня заключением закончилось мое толкование. Я давно пытался показать, что миштекское небо, по крайней мере одно из тринадцати, а их было именно столько, сияло не в высях, а в телах, в их клетках, и заселяли его боги, управлявшие великим жизненным процессом. И вот наконец, после вереницы частных доказательств, оно явилось мне: нарисованное во всей красе Небо Драгоценной Воды — живой, изливающейся субстанции биомассы.

Рисунок принес для меня и другие сенсации. Дело в том, что это небо поддерживал плечами не кто иной, как Эекатль — Кецалькоатль в маске бога ветра и духа, символизирующей и сознание человека, единственного в нашей части космоса существа, которое благодаря способности мыслить перестало быть инертным творением этого потока бытия и обрело способности воздействовать на нее, тормозить либо ускорять ее движение, вполне ведая, что он творит. Сознание поставило нас вне потока, за пределами неба, вне него. Это было… изгнанием.

И наконец, прямая связь с мифом. Жрец; покинувший свое селение, чтобы обрести тело, был Кецалькоатлем!

«Прибыв на небесное побережье божественной воды, сам разжег костер и спалил себя…»

Кецалькоатль, будучи еще, на языке науки, хромосомой, выбрал изгнание. «Спалив себя в процессах преобразования материи, он создал собственное тело, а вместе с ним — разум.



Замкнулись за ним пределы неба. С этого момента он мог только держать его на руках. Обладать сознанием — значит достойно нести на своих плечах груз жизни, ее тяготы, и не только в мученическом значении. Главное — нести ответственность за свою жизнь. В Древней Мексике чрезмерное чувство этой ответственности толкало людей приносить жертвы жизнями соплеменников. Сегодня эта ответственность понимается как путь к высшему бытию — от единичного, через видовое к планетарному уровню организованности жизни.

Следующие рисунки не оставляли места сомнениям относительно закономерности такого прочтения.

На страницах 40-й и 44-й кодекса Виндобоненси показано, что Драгоценная Живая Вода, изливающаяся из яйца, несет, как и гены, полосчатые ленты и умножающиеся скрученные шнуры.

Наряду с частичными пояснениями мексиканский мудрец обращался в своих рисунках также и к человеку.



Так вот на 5-й странице Бурбонского кодекса Река Живой Воды вытекала из-под трона Чальчиутлике, богини этой Драгоценной Воды, неся в своем потоке двух человек, двух созданий, которые были ее; богини, творением, еще одной разновидностью ее бесчисленных воплощений, ее новой маской, сосудом жизни в ее победоносном движении.

Чтобы не оставалось сомнений относительно роли, выполняемой человеком в этом потоке, кодекс Нутталь на 19-й странице так изображает бракосочетание княжны 3-кремень с князем 12-Ветер:

Двое сочетающихся обращены лицами друг к другу, стоят на коленях на двух связках палочек, несущих их имена. Тут, скорее, связано с чем-то таким очень важным, исходным, первопричинным, как генотип, «набор» генов человека, а не с таким вторичным, результативным, «поверхностным», «внешним», как его тело.


Рис. 98. Супруги княжна З-Кремель и князь 12-Ветер как два потока Живой Воды (кодекс Нутталь)
В брак вступают именно эти две связки палочек, два «набора» генов, которые свели, столкнули между собой своих носителей, эту человеческую пару. Сочетание на рисунке происходит под патронатом вытянутой полосчатой ленты, согнутой в виде ярма: не потому ли, что она изображает здесь хромосому? Сверху две жрицы, 10-Дом и 6-Кремень, выливают на головы врачующейся пары из драгоценных сосудов две струи живой воды, изображенной — и это знаменательно! — с генными полосками, попеременно узкими и широкими. Традиционное объяснение этой сцены как свадьбы, несомненно, вторично. Важнее то, что здесь символично изображено истинное значение брака. А в верхней части рисунка предстоит встретиться на супружеском ложе двум потокам живой воды, до этого протекавшим отдельно в двух разных телах.

Потребностям этой Драгоценной Живой Воды служили бракосочетания и в династических интересах царствующих домов. Конечно, не исключалась и любовь молодых. Однако они сами, их чувства, принципы их политики — все было эманацией этой особой Воды, ее творением, малым, бренным, преходящим, подчиненным лишь тому, чтобы она могла протекать во времени…

Но в этом был и проблеск надежды. Ибо хотя людям и была отведена некая служебная, второстепенная роль, они тем не менее были очень нужны этому потоку. Ах, если б они еще знали, куда он течет!..

Окончательный синтез знаний о драгоценной, живой воде, извечной реке клеточной плазмы и органической связи с нею человека я обнаружил на 21-й странице кодекса Лауд (см. фото 5). Исключительному значению представленных здесь сцен соответствовало графическое их исполнение. Идеально скомпанованный, прозрачный рисунок, восхищающий правильностью и точностью повторяющихся знаков, твердость, четкость и чистота линий, их элегантная выразительность заставляли думать о прекрасно разработанной, рафинированной технике, наверняка включавшей не только линейки, лекала и шаблоны, но и перья или приборы, близкие к рейсфедеру, которые, однако, и сегодня не дадут более совершенного результата.

Суть двух изображенных внизу сцен представилась мне прекрасным итогом всего того, что я уже сказал себе о биологическом знании в Древней Мексике. Справа, в нижнем углу, темный, мглистый фон с перьями кецаля означает его укрытую, невидимую человеческому глазу сферу. Скелетоподобное существо с черепом и… отросшими человеческимируками и ногой были, счел я, теми костями, которые Кецалькоатль вынес из Миктлана. Это — время, когда генетический скелет облекается плотью. Вот второй череп… уже частью покрылся волосами, в которых светятся столь важные для воссоздания жизни «драгоценные камни» — клетки с ядрами. Тут же два змея, «живые зародыши воды» — символы бивалентных хромосом, полосчатых лент, — первоначальная ипостась Кецалькоатля. И сам Кецалькоатль! Бог, как процесс творения человека, с палочкой полосчатой Х-хромосомы на лбу. Преобразовавшись из змееподобного создания — генетической «записи», — он уже выставил из невидимого мира свои человеческие руку и голову, под маской Эекатля — бога души, сознания, духа.

Таково происхождение каждого из нас.

Левый рисунок внизу изображает то же самое. Но уже как бы в глобальном масштабе. Река драгоценной воды — сама жизнь, течет по руслу, выстеленному перьями — хромосомами. В ее потоке плывут ножи, окровавленные с двух сторон, выражая идею бесконечных делений — сущность течения этой реки жизни. И тут вот высунутая из потока рука человека. Да, да! И та самая, которую на рисунке рядом выставляет Кецалькоатль. Но здесь она уже покрыта кожей и с браслетом на кисти.

Перед нами не взывающий о помощи утопающий, а человек, стремящийся выйти вовне из этой текучей, волнующейся массы. Она становится его телом от загустения краешка жидкости. А тело, другое, во всей красе уже шествует, облаченное в кожу, с маской Эекатля на животе, с покаянными остриями в одной руке. Повернувшись лицом к реке, из которой он вынырнул, человек многообещающим движением пальца второй руки вызывает другого, еще только возникающего, и что-то ему «говорит» лентою, явленною из его рта как струйки пара. Может, о тех лентах, в которых надежда на вечную жизнь?..

Вот окончательно, без оговорок изреченная правда о человеке! Не был он никакой колонией хромосом или генов. Если я об этом и размышлял, то только в мечтаниях своего существа, жаждущего быть всегда если не собой, то, во всяком случае, хоть чем-то, составленным из частичек фиксированных, постоянных и значительных.

Миштеки развеяли мои заблуждения. Они прекрасно знали, что мы есть нечто столь же преходящее, как водоворот или волна на воде. Одно из миллиардов воплощений этой воды. Она застывает на мгновение, сгущается, обволакивает свои полосчатые ленты, нарастает вокруг них, вздымается бурунчиком, складываясь в указанные ими формы. А потом, когда созданное ею существо оказывается на вершине своего бытия, откидывает его, как выброшенный на берег песок, отделяет от себя, чтобы оно распалось на мертвые составляющие, растворилось там и впиталось в нежную материю Земли.

Но при этом нечто сулит ему частичное вознаграждение: новое смешение с потоками великой Живой Воды, новое воплощение в иную, столь же невечную структуру.

В кодексе Виндобоненси я нашел страницу, которая эти сведения о живой воде повторяла и расширяла, показывая способ, к которому прибегает природа для поддержания жизни в мире. Эта рисованная «глава» книги показалась мне заслуживающей особого доверия, потому что говорила она относительно растения абсолютно то же самое, что кодекс Лауд сказал о человеке.

Начало — справа вверху — представляет собою как бы вступление, иллюстрирующее религиозный, мистический аспект биологического процесса. Два старых бога, ответственных за жизнь, сидят на драгоценном сосуде, в котором начала формироваться «гора» организма.

Другие боги — ниже — держат необходимые для этого действия природы причиндалы. Уже дымится животворный двойной жезл Кецалькоатля. Тут и сосуд с дымящимся копалем, горение жизни, и, наконец, три листа травы малиналли для скручивания шнуров. Два божества — еще ниже — трубят в раковины, символизирующие рождение тела и духа.



Затем в дело вступает сама природа. В самом низу справа изображен знак клетки, а рядом — календарный символ солнечного луча, связанный шнуром. Два божка скручивают из двух нитей шнур, подобный двойной гелисе, содержащей генетический «план» созидаемого растения. Слева от них шагающий прямоугольник с полосками и лентой, что должно означать, что генетическая информация о растении является образцом, переходящим из поколения в поколение. Пониже две пары двойных хромосом служат основаниями: одна для храма, другая для пирамиды — мест, посвященных культу жизни. Каменные блоки для этих строений связаны шнуром малиналли, подобно тому как информация о белковой материи заключена в структурах ДНК.

В нижнем углу слева храм со скрученным шнуром на крыше — место почитания змея (глаза) с его генетической мудростью. В этом левом ряду выше еще три храма. Первый, с аттиком в виде ступенчатых кирпичиков (символ белка) и с изображением драгоценных камней (клетки) на фризе, — место поклонения Солнечной птице — частичке Солнца, пребывающей на Земле. Второй — его фриз с изображением драгоценных камней, — священное место двойственности, где благодаря удвоению клеток возникает материя тела, символизированная в виде крови — двойной ее, в зеркальном отражении, струи. Третий храм, с «белковым» аттиком и фризом, — хранитель процесса, в котором материнский плод какао, отдавая собственное вещество, питает им возникающий дочерний плод.

В третьем ряду снизу — повторение: драгоценный сосуд — здесь семя какао, — разделившись порождает еще одну «гору» клеток — новый куст какао. Всему этому помогает отвечающее за гены божество, несущее ленточку с узкими и широкими полосками, а также три листка. И другое божество, добывающее жизнь с помощью тростника, вращая его в отверстии деревянного чурбачка.

Выше идет завершение «главы», содержащее ряд обобщений. Храм в середине с фрагментом драгоценного сосуда и покрытым точками шариком в нем оберегает генеративную клетку— семя какао, — служащую сохранению искры жизни: ведь шарик копаля означает поддержание этого огня. Другой храм — первый в этом ряду — содержит внутри фрагментарно изображенного драгоценного сосуда некое семя как источник, из которого брызжет новая струя драгоценной воды — еще одно растение. Между двумя этими храмами, в рамке из ступенчатых кирпичиков (белков) вздымается волна великой Живой Воды, несущая знаки раковин: круглой, как яйцо; заостренной, как сперматозоид, и закругленной, подобно горе. Эта волна и есть растение. Ибо растение нестойко, как волна, и являет собой форму, временно принятую Живой Водой. Оно — всего лишь одна из форм, творимых богами из единой субстанции и предназначенных после короткой жизни к распаду.

А выше эта Живая Вода — тоже в обрамлении ступенчатых кирпичиков (белков): ведь и растения созидаемы из белков — закручивается в виде спирали, что говорит о том, что ее жизненная сила основана на внутренних свойствах материи, которые управляют и неживым миром. Спираль у древних мексиканцев была знаком камня.

Рядом еще два символических изображения: храм сломанного, мертвого какаового деревца: ведь смерть ждет на Земле каждое растение. И храм двух изломанных животворных жезлов Кецалькоатля, бивалентной хромосомы: ведь одновременно с разложением клеток гибнут и их хромосомы. Таков конец любого оживотворенного всплеска Живой Воды.

И все же река течет дальше. Об этом возвещают два рисунка правее: нижний как будто только напоминает, что драгоценный сосуд созидает всего лишь неизбежно «горы» — смертные организмы, — зато верхний воспринимается как жизнеутверждение, показывая, как оплодотворенный драгоценный сосуд (раковина — сперматозоид внутри него) порождает другой такой же драгоценный сосуд — семя какао, благодаря чему и течет в будущее жизнь, и это символически показано в виде оберегаемой птицей кецаль бьющей ввысь драгоценной струи Живой Воды, несущей все те же сперматозоиды и яйца, творящие из все тех же клеток (они ее окаймление) все те же неисчислимые для этого мира тела.

Закончив эту свою попытку прочтения текста, я понял, что он мне дал гораздо больше, чем я мог ожидать. Он однозначно, так сказать, черным по белому, поведал о том, что существуют два рода клеток: генеративные и соматические. Первые, изображаемые в виде драгоценных сосудов, наполненных драгоценной водой, служат продолжению жизни; это — яйцеклетки. Вторые, рисуемые в виде драгоценных камней из двух концентрических кружочков, создают временные структуры, что свойственно клеткам тела. Здесь на этой странице на одном рисунке показаны в действии сразу и те и другие. Предельно верно здесь изложение биологического принципа жизни высокоорганизованных многоклеточных существ как в растительном, так и животном мире: не каждая клетка тела участвует в размножении, а только особые половые клетки. Они и переносят генетическую информацию, образец будущего существа, из поколения в поколение вместе с определенным количеством протоплазмы. Остальным клеткам тела, хотя они тоже несут такую информацию, суждено погибнуть, а генетическим сведениям в их хромосомах — пропасть. Палочки переламываются…

И еще одно, не менее поразительное положение записано на этой странице: символы клетки (драгоценный сосуд или кружочки), мертвой материи (камень), организма (гора), а также источника жизни (живая вода), используемые для описания биогенеза растения, совершенно такие же у миштеков и в применении к рождению человека. Ценность этой информации воистину высоконаучна. К выводу об идентичности определенных элементов размножения человека и растения биологи пришли лишь через несколько столетий после миштеков.

О том, как глубоко эти биологические знания укоренились в сознании древних мексиканцев, и не только у их мудрецов, свидетельствуют поэты. Вот что писал о бренности нашей жизни ацтек:

Ничем, только лишь цветком является человек на земле.

Очень краткий миг радуется человек весенним цветам… Я плачу, я грущу, я всего лишь певец. Если б когда-нибудь мог я покрыться цветами, если б мог украситься ими там, где те, что без тела![14]

Значит, и он знал о том внутреннем громадном небе бестелесных созданий, откуда явился он сам, о потоках драгоценной воды клеток. Он хотел бы там зацвесть, иначе говоря, обрести сознание меж существ постоянных: лент хромосом и полосок-генов, живущих тысячи и миллионы лет. Погруженный в эту бесцветную жидкость, он не страдал бы от сознания своей смертности, был бы вечным вневременным в своих бесконечных копиях, повторяющих одна другую до мельчайших подробностей…

В свете этих свидетельств древнего знания, подумал я, могло бы показаться, что у миштеков не было надобности еще более растворять, обезличивать человека, лишать его какого-либо значения. Вероятно, это и так угнетало, заставляло искать забвения в песнях, танцах, цветах. Это даже толкало искать умозрительного возврата, фигурально говоря, под собственную кожу, в те сокровенные процессы, что протекают в теле. Иллюзию такого возврата давало состояние, вызываемое одурманивающими напитками из кактуса, еще сильнее — галлюциногенными грибами горных лесов, а также пейотлем пустынь. Их употребление изменяло восприятие, обостряло зрение, слух и осязание, позволяло даже обращать действия органов чувств внутрь себя и переноситься в мир иного измерения в «обитель богов»[15].

Однако чувство тоски и отчаяния у мексиканцев древности имело более глубокое объяснение, нежели только осознание недолговечности личной жизни. Правда о Живой Воде, каплями которой, увы, обреченными на высыхание, являемся мы, не была последним словом ученых-философов миштекских храмов. Они шли еще глубже, и эту драгоценную воду тоже «познали до дна» — до самого Миктлана.

Но на их пути была еще одна, выше царства мертвых, страна —

ОМЕЙОКАН

Там я задержался подольше, обнаружив, что концепция этого города двойственности тесно связана как с небом клеток, так и с драгоценной водой.

Кецалькоатль из кодекса Виндобоненси, держащий на плечах «небо воды», вызывал у меня в памяти часто повторяющуюся пиктограмму, которую называют «колонной Неба», непонятной, во многом не объясненной до сих пор, как, впрочем, и парная к ней пиктограмма— «колонна Земли». Вот каким образом эта «колонна Неба» изображена в кодексе Нутталь на 75-й странице:



В драгоценном сосуде — яйцеклетке, — наполненном живой водой, цитоплазмой, множество знаков, символизирующих его свойства: раскрывшаяся круглая раковинка — делящееся яйцо и остроконечная, с полосками (гены), раковинка — живчик. А третья, уже большая раковина морской улитки, выпускающая двойной росток, символизирует зародыш. Рыба над нею, как всегда, говорит о начале жизни в праокеане. Ее орлиный клюв и крыло — о глубоких основах жизни, о связи ее с Солнцем и космосом. Пернатый Змей выражает сложную символику полосчатых лент — хромосом и созидания ими тела; с этим процессом связаны «звездные глаза» «перемены», изменения. Наконец, Чудовище Земли, в присущем ему виде, без нижней челюсти, являет собою неживую материю, необходимую для созидания яйца, порождающего организм. Этот организм, возводимый из обрамленных ступенчатых кирпичиков-белков, согласно «записи» в удваивающейся полосчатой ленте — хромосоме, уже появляется из сосуда в виде горы. По поверхности вод к горе приближаются на плотах бог Солнца Уициолопочтли и Кецалькоатль в двух своих воплощениях. По некоторым комментариям, это просто рыцари, атакующие гору острова средь озера. О их нападении якобы свидетельствует в горе стрела. Я не стал ломать голову над таким объяснением, поскольку независимо от меры его справедливости оно ничем не противоречило моей концепции событий в биологическом плане. Ведь индейцы воспринимали окружающий мир в его мистической ипостаси, и обыденные земные явления представлялись им всегда отражением событий, происходящих в ином, невидимом мире.

Ну а дальше? Слева от горы с опорой на драгоценный сосуд — яйцеклетку, стоит колонна Неба. Узкая и широкая полосы на ней воспринимаются как полоски хромосомы «х». Ее цвета — «черные и красные чернила» (только полосы черные, а вся она красная) — у индейцев символизируют «знание», «мудрость» — напоминая не забывать о самой древней и бесценной генетической «записи».

Вот такая колонна подпирает на рисунке небо, а небо совсем такое же, как на другой картинке, где его поддерживает Кецалькоатль. Недостает только символа Живой Воды. Одним словом, ничто не обрадовало бы Ричарда Доукинса, биолога, автора «Эгоистического гена», сильнее… Обнаружив таким образом еще одно подтверждение тому, что небо миштеков, по крайней мере, одно из тринадцати или, по другим источникам, — девятое, сияет внутри живых организмов, я решил заняться вопросом о нем.

После всего того, что я смог выявить относительно деления, удвоения, копирования двойника, трудно было как-то не соотнести эти биологические явления с Омейоканом — (местом Двойственности, «на языке науатль) — самым высоким, тринадцатым небом.

«Тексты индейских информаторов» сообщают:

«…и знали толыпеки, что небес множество, говорили они, что их двенадцать, лежащих наверху.

Там живет истинный бог и его подруга,

бог небесный зовется господином Двойственности

Ометекутли,

а его спутница зовется Госпожей Двойственности,

Омечиуатль.

Небесная госпожа речет:

над двенадцатью небесами стоит царь, стоит Господин».

К этому объяснению отец Саагун добавляет:

«Говорили, что от этого великого бога зависело существование всех вещей и что он позволял божественному существованию всего и оказывал божескую милость и сердечность, благодаря чему в утробах матерей зачинались дети».

Оба эти речения, наряду со многими другими, скорее всего указывают на вполне определенный характер двойственности. Я приходил к заключению, что здесь речь идет о той великой борьбе противоположностей, которою пронизано Бытие: день и ночь, солнце и луна, дождь и сушь, жизнь и смерть, холод и тепло, добро и зло, прекрасное и безобразное, развитие и застой, правые и левые и т. д. Мне показалось, что эта двойственность у индейцев касается прежде всего биологических основ размножения. Мотив двойственности с наидревнейших времен пронизывает все культуры Мезоамерики и связан прежде всего с культом плодородия на различных ее территориях. Археолог Витрауд Цандер так писала об этом:

«Мы склоняемся к тому, чтобы поверить гипотезе, гласящей, что плодовитость является общим фундаментом и единственным источником всех традиций и проявлений двойственности».

Если так, сказал я себе, то, исходя из того, что я уже выяснил относительно древнего биологического мышления, почему бы не употребить наиболее подходящие тут слова — «оплодотворение» и «репликация», которые незамедлительно переведут проблему из мистического плана в реальный мир клеток.

Так я и поступил, и тут же пара двойственных божеств пришла на память в присущей им сфере: в яйцеклетке. В ходе оплодотворения в ней встречаются две совокупленности хромосом — отцовская и материнская. Благодаря последовательным делениям остаются они и в каждой клетке тела. Любое свойство ребенка обусловлено двумя генами — «аллелями», как называют их биологи: геном, унаследованным от матери, и геном отцовским. Понятие двойственности могло как-то объяснить природу 2-Господина и 2-Госпожи. При этом я, конечно, не забывал, что высшее, мыслящее существо сложено прежде всего из духовных начал. Двойственность глобально отразилась во всех существах на Земле: физически — в их двуполости, психически — в инстинктивном поведении особей или в особенностях мышления и психики индивидуумов. Ацтеки верили, что Ометекутли положил начало жизни своим дыханием. Однако что было началом жизни, как не репликация? Первые частицы в химическом «бульоне» океана свыше четырех миллиардов лет назад начали удваиваться, создавая точные копии самих себя. Сегодня их называют генами. В этом их свойстве органического копирования кроется причина начала и движения жизни.

В праокеане возник Омейокан — 2-Место. А самореплицирующиеся молекулы и есть «шнуры и ленты, упавшие с неба».

И от этого вот уровня я решил проследить структуры клеток и найти в Древней Мексике соответствующие им изображения особей, которыми можно заполнить общую картину Места Двойственности.



Итак, прежде всего гены. В кодексах они изображены в виде полосок умерших, амапамитль, и полосок на жертвенных флажках — узкой и широкой.

Гены, «записанные» в двух нитях двойной гелисы, «калькируются» так: молекулы ДНК расплетаются, и к каждой из нитей достраивается комплементарная нить, воспроизводя таким образом первоначальную молекулу в двух копиях. Символично это изображают раздвоенные змеиные языки тлаицко-шитли — или узор расходящегося в виде буквы «V» гена драгоценного орежелья, а еще — удваивающихся молекул на щитах Кецалькоатля и других богов.

Структурой более высокого порядка является хромосома — моток нитей ДНК. Хромосома, создав свою копию, некоторое время остается с нею связанной, и два змеевидных образования носят названия бивалента.



Биваленту удивительно соответствуют условные изображения змея с двумя головами или двух переплетшихся змей, или параллельно лежащих змей, глаза которых, порой чрезмерно увеличенные, ассоциируются с дочерними клетками. Удивляет и заставляет задуматься то, что древние майя уподобляли единичного перистого змея «живому зародышу воды».. А удвоение в таком случае подобно хромосоме как созданию, оживотворяющему «драгоценную воду».




Эту фазу — удвоение, — считал я, изображает знак оллин — движения в различных его вариантах. Наиболее соответствует его условному образцу фигурка, изображающая дугообразно отклонившиеся одна от другой палочки с человеческими лицами. Симметрия раздвоения, как я уже заметил при описании «орлиною тотема» со страницы 16-й кодекса Нутталь, визуально выражает идею копирования генов в хромосомах, удвоение их «записи», дающей индивидуальную неповторимость лица и всего тела.



Таким же образом следует воспринимать и глиняную фигурку из Тлатилько.

Две ее удлиненные головы, подобные одна другой, как и в предыдущем примере (кстати, из того же района), казалось, открывали новое направление для моих поисков. Но я отложил это ради иной работы, отметив лишь, что многочисленные фигурки, относящиеся к различным регионам и временам, изображающие антропоморфных существ с чрезмерно вытянутыми головами, могут тоже иметь «хромосомное» происхождение. И в конце концов, как знать, не это ли было причиной намеренной деформации голов у майя? Своим новорожденным они сжимали лбы досочками, что и приводило к удлинению черепов. Эту мысль о уподоблении хромосоме удивительно подтверждает тот майяский рисунок, на котором человеческая голова превращается в нечто змееподобное и ярмообразное.

Мне еще подумалось, а не в палочках ли хромосом следует искать генезис так называемых фаллических памятников мира? Обелиски, удлиненные валуны, стоящие парами; столбы, менгиры, палицы, столбовые тотемы, гладкие и с рельефами; световиды с одним, двумя, четырьмя лицами — может, все это вовсе не фаллосы, а хромосомы? Или и то и другое одновременно? Но я несколько отвлекся…

Возвращаясь к нашей теме, ее развитие я увидел в фигурке двух женских тел-хромосом, еще соединенных между собой, но уже с некоей печатью наступающей репликации деления. С их плеч свисают по две параллельные ленты или палочки — конечно же не косы! Того же типа фигурка из Монте-Альбана напоминает не только хромосому, но и животворный жезл Кецалькоатля, функциональное сходство которого с бивалентом я старался показать уже при совсем других обстоятельствах.

Удвоение нити ДНК и последующее удвоение их мотков — хромосом предвосхищает самое важное событие в жизни клеток — их деление и образование от каждой двух дочерних клеток.

И вот пришло время задать себе кардинальный вопрос: а знали ли миштеки о делении клеток, и отражали ли в своих рисунках именно этот столь глобальный для продолжения жизни процесс? Изображения, которые я исследовал до сих пор, прямым доказательством того не были. Чальчиукокатдь— шнур, ожерелье из драгоценных камней, иероглиф понятия «ребенок» — мог, конечно, быть цепочкой клеток, но ничего не говорил о том, каким образом клетки возникают.

В других же случаях, там, например, где давший трещину драгоценный камень выпускал росток, наличие трещины отнюдь не говорило прямо о начале деления камня на два дочерних.



Первым же примером, наводящим на размышления по моему вопросу, показалась мне фигурка из доклассического периода, найденная в Тлатилько и изготовленная из раскрашенной глины.



Два соединенных в одно тела казались верным изображением делящейся клетки! Конечно, тут мог быть всего-навсего двойной клубень, но… это «всего-навсего» мало соответствовало месту находки: Тлатилько, зато там обнаружено неисчислимое множество других двойных объектов, — например, две детские головы с ольмекскими чертами лиц — и все на ту же самую тему о делящихся палочках. Да и в «клубнях» тоже что-то явно таилось; как бы два носа, надавливающих изнутри на внешнюю оболочку, как бы элементы лиц, которые только еще начали формироваться. Это изображение, как и прочие в этом роде из того же района, несло в себе касающийся двойственности сокровенный смысл. А поскольку другие фигурки так явно изображали именно бивалент — напрашивалось соотнесение их с наиболее близкими к хромосомам, делящимися сферическими объектами. Ими были «драгоценные камни»-клетки.


Рис. 108. Разделяющиеся драгоценные камни (кодекс Виндобоненси) и пять драгоценных камней, соединенных в знак кинкунке (кодекс Нутталь)
О том, что я был на верном пути, прямо сказал мне рисунок из кодекса Виндобоненси. Глядя на него, трудно было усомниться, что речь тут идет именно о двух клетках, условно изображенных в момент после деления.

На это всем видом своим указывают два движущих клетками духа, яростно устремленных друг от друга в противоположные стороны, с одной целью — оторваться от двойника. А рядом я увидел схематичный рисунок кремневого ножа. Его присутствие здесь невозможно было понять иначе, как подтверждение моей мысли, что жертвенный нож текпатль (tecpatl) символизировал у миштеков не только жертвоприношение, но и раздвоение.

Следующую фазу деления — уже на четыре клетки, казалось, демонстрировал знак в виде кинкунке (qyincynce), который обыкновенно у миштеков носили боги, или они его помещали в некоторые из своих тотемов.

Но лишь новые для меня рисунки из кодекса Виндобоненси прямо и несомненно сказали о том, как возникают драгоценные камни — клетки.

Изображенное там построение очень напоминает гору из кодекса Нутталь, на 16-й странице. Как и там, оно содержит в себе знак храма, а рядом — конус. Следуя принятому тогда мною объяснению, я и на этот раз счел, что храм здесь является мистическим изображением тела, заселенного божествами-процессами. Конус же символизирует новую, растущую, подобно вулкану, гору клеток— плод. Здесь даже есть объяснение, что этот рост происходит благодаря делениям драгоценных камней — клеток: внутри изображен лопающийся «созревший» драгоценный камень, а два подобных, и тоже делящихся, мы видим в аттике.



А рисунок рядом показывает следующую фазу этого деления — на четыре клетки! Драгоценный камень, поделясь, дал уже четыре драгоценных камня, как и оплодотворенное яйцо в начале своих делений.

Более того, на 31-й странице делящаяся клетка изображена как объект поклонения: она поднята на возвышенное основание — нечто вроде пьедестала. Слева от нее начавшая делиться клетка в обрамлении из ступенчатых кирпичиков-белков: явно для того, чтобы показать знающему читателю кодекса, что процесс этот протекает внутри белкового создания — тела.

А рисунок справа показывает, что эти невидимые глазу деления имеют целью и копирование генетических особенностей листа или плода.

Это же Омейокан! Истинное Место Двойственности!



При таком его биологическом толковании я не мог не принять за истину, что двойные двухголовые фигурки очеловеченных подобий хромосом относились к архаической эпохе и начинавшему развиваться сельскому хозяйству, а поэтому могли использоваться как средство для получения помощи от высших сил. Так что, по крайней мере, толика биологических знаний была распространена в народе как миниму за несколько столетий до появления таких основательных «учебников», какими являются дошедшие до нас кодексы миштеков. О последних известно, что созданы они были, скорее всего, незадолго до 1330 года. Фигурки же из Тлатилько датируются примерно 860 годом до нашей эры. Невольно возникает мысль о существовании в Древней Мексике каких-то двух источников информации. Один теряется во мгле веков — от него дошел культ палочки, жезла, столба, тотема, часто двойных, параллельных или пересеченных, со всеми их разновидностями, запечатленными на стенах пещер уже в каменном веке, а также культ змеи, как живого зародыша воды. И второй более поздний источник, который, по той причине, что он появился при более развитых культурах, мог быть понят точнее, подробнее и дать знание в виде настоящей доктрины.

В Мексике принято, как исторический факт, что человеком, который создал культ Кецалькоатля со всей сопутствующей ему символикой, был верховный жрец тольтеков, носивший то же имя. Он-то и развил религиозно-мистическое учение об Омейокане с его владыкой Ометеотлем — Двойственным Богом.

Затем я узнал, что о фигурках из Тлатилько написано исследование по проблеме двойственности. Витрауд Цендер считает, что эти фигурки изображали не богов и не были портретами людей. Конечно же, мог добавить я, они попросту отображали процесс репликации — копирования.

В ацтекские времена существовал обычай приобщения родившегося ребенка богу Ометеотлю такими словами, произносимыми женщиной, принимавшей роды:

«Ты, Господи, владыка наш, ты, Госпожа в юбке из жада[16], ты, излучающий солнечный блеск. Вот явился человек, а прислали его сюда наша мать, наш отец, Господин Двойственности, Госпожа Двойственности, тот [который обитает] на девяти уровнях, тот, кто из места двойственности».

Это более намек на естественный источник, которому ребенок обязан своим рождением, чем обращение к высшей силе, управляющей Вселенной, хотя и о ней упоминается («солнечный блеск»). Ведь не зря сказано в кодексе, что именно Ометекутли, 2-Господин, положил начало жизни, Биолог мог бы уточнить, добавив от себя: начало жизни положили репликаторы.

Как бы графический итог всему тому, что мне удалось установить относительно Омейокана, я нашел на 18-й странице кодекса Нутталь.



В верхнем правом углу два старых бога, Ометекутли и Омечиуатль, восседают на своем двойственном небе, в обрамлении подобном тому, которое обыкновенно имеют драгоценные сосуды — яйцеклетки. В ленте изумрудной драгоценной воды нарисованы знаки Венеры, говорящие о небесном характере этой сферы, а выпученные глаза— о ее недоступности человеческому взору. Между богами — Солнце, вскармливающее в своих недрах драгоценный сосуд, из которого расходятся четыре ленты драгоценных камней — дочерних клеток, а в самом центре его знак оллин символизирует жизнеполагающее свойство Омей-окана: удваивание палочек и драгоценных камней.

Из этого пространства ниспадает «лента, упавшая с неба»; она из шнура малиналли, «скрученного», а также перьев кецаля, что как раз и означает место ее происхождения. Лента несет в себе и с собою жизнь, атрибуты которой держат два шагающих вниз по ней божка. Первый божок несет кинкунке из пяти клеток и мешок смолы — копаля, горение его — символ тепла, жара жизни. Перед ним — ожерелье из драгоценных камней — иероглиф, обозначающий ребенка. И это раскрывает смысл всей записи.

Второй божок несет на спине тоже ленту, «упавшую с неба», которой были связаны две змеи — почти бивалент, — а также храм, помеченный поверху шнуром, — им, храмом, должно стать возникшее из ленты тело новорожденного.

Под большим скрученным шнуром, — символической генетической «записью», возникающей из пучин полужидкого неба биомассы, — покоится драгоценный сосуд — яйцеклетка, со всеми ее обычными символами. В нем уже дымит смола — горит жизнь.

Яйцеклетка вместе со своей драгоценной водой помещена в пещере — теле. Его обозначает иероглиф горы справа, созданной из полосчатой материи изогнутой влево, чтобы образовать свод этой «пещеры».

На драгоценном сосуде у конца шнура, ниспадающего с неба, стоит нечто вроде алтарчика, составленного из символов: двойного, как бивалент, жезла Кецалькоатля, связанного ленточками амапамитль с узкой и широкой полосками генов; деревянного бруска для добывания огня с тремя отверстиями и тростника, который, если его быстро вращать в отверстии, лунке, «вырабатывает» тепло, а потом огонь — жизнь.

АТЛЬ-ТЛАЧИНОЛЛИ

был одним из наиболее «темных» иероглифов в ацтекском тексте. Атль означает «вода», тлачинолли — «сгоревшая вещь», «сжигание», «горение», а также «пожар». Получается, что все вместе, как ни крути, должно означать «сгоревшая вода»…



Этот иероглиф, составленный из двух противоположных по свойствам элементов — огонь и вода, был символом войны, и в частности «войны цветов», или «цветочных войн», — ритуальных баталий, ацтеков с целью захватить пленных для принесения в жертву их крови. Сердца и кровь плененных непрерывно сжигали в храмах, «возвращая» Солнцу его истощающуюся жизненную энергию…

По мнению Альфонсо Касо, этот символ у индейцев составлен из изображений струи воды, с дисками и улитками, на ее разбрызгах, а также некоего объекта, подобного шиукоатль (хшпсоаф — змее, исторгающей пламя. Иероглиф атль — «вода» означает еще и «пускание стрел», что синонимично понятию «воевать». «Огонь», «сгоревшая вещь» — это ведь намек на уничтожение, на жертвы. Отсюда все в целом следовало понимать как «война ради добычи жертв».

И тут я понял, что чуть было не прозевал: древние мексиканцы утвердили идею небесного океана — илъуикатль. Он у них окружал Землю и изображался волнистыми линиями, толстыми и тонкими попеременно; и «спиралями энергии», такими, например, как камень (см. раздел «СПИРАЛЬ И КАМЕНЬ»), — совершенно так же, как живая вода в сугубо земных драгоценных сосудах. Стало быть, эта вода — с неба.

Мне тотчас по ассоциации пришла в голову мысль о Египте, где праокеан Нут, заполняющий Вселенную, был прапричиной всего сущего, и из него брала начало священная река Нил. В таком случае илъуикатль наверняка был не простой водой, а чем-то таким, что индейцы Северной Америки называли мана (.mana) — род жизненной энергии, заполняющей Вселенную и дающей начало всему на свете, в том числе и жизни. Выходит, Н2О, дождевая и речная вода,

как и кровь человеческая, считалась земными эманациями илъуикатль. В таком духе мне надлежало углубить толкования понятие о драгоценной Живой Воде в драгоценных сосудах. Вот почему ее считали драгоценной и живой, отмечали знаком спирали, а иногда и знаком Венеры, то есть Неба.

Теперь знак аль-тлачинолли проявил иной смысл. Один из двух его элементов — водяная струя у индейцев падала с неба и была правеществом, дарующим жизнь. А змеевидная полоса при струе, родственная шиукоатль, змеям огня, тоже звездного происхождения, тоже пришла оттуда, сверху. Ко всему кроме своей змеевидности имела в своем изображении ожерелье драгоценных камней и отдельные или соединенные парами ярма. Да ведь это же не раз нами объясненные шнур или лента, «упавшие с неба»! Иными словами, символ линейной генетической информации — непременной основы органической жизни. Эта лента оканчивалась знаком клетки и чашечкой цветка. Иначе и быть не могло ведь: «задача» ее и драгоценного камня — «выращивание» стебелька и цветка, тела и духа.

Знак аль-тлачинолли, объединяющий в себе генетическую информацию с энергией, воплощающей ее в жизнь, стал для меня знаком сущности жизни на молекулярном уровне.

Здесь она начинается, жизнь в этой ленте, со струею из соединения этих двух элементов. Стало быть, атль-тлачинолли означал «жизнь». И это не противоречило его «военному» толкованию. Было здесь место и для «сжигания» — та же самая символика тлеющего копаля как знака горения жизни. Но главное жизнь — как процесс преобразования материи простых молекул в сложные системы благодаря энергии, идущей от Солнца.

В. Кинастовский в уже упоминавшемся его труде говорит об этом так:

«Все живые клетки получают необходимую энергию путем окисления, сжигания топлива, каковым является получаемая ими пища».

Так вот о чем шла речь! Атль-тлачинолли не был «aguna qyemada», «сгоревшая вода», как перевели на испанский, а скорее всего тут горение надо понимать как преобразование материи, ведущее к органической жизни.

«Война!» — так звучало в те времена у мексиканцев древнее понятие жизни. Знак атль-тлачинолли выражал и то и другое. Все живые существа, в том числе и человек, были органическим результатом этого — в особом значении — «военного» процесса. О том же, видимо, говорит и рисунок на 10-й странице кодекса Нутталь, где бог Солнца Тонатиу с лицом Кецалькоатля держит на распростертых руках двух воинов — рыцарей Орла и Ягуара. Схватка, которую они ведут, — это борьба за жизнь, о чем свидетельствуют бьющие из их колен струйки огня и дыма.

Процесс жизни был для мексиканцев постоянной борьбой, боем, войной между невидимыми и неясно понимаемыми ими силами, в иной, шедшей на небе, на земле и под землей, в телах животных и людей. Этот процесс был для них неугасающим пожаром, постоянным поглощением одних существ другими, непрекращающимся жертвоприношением одних существ ради жизни других.





«Война!» — восклицает Орел на ацтекском рельефе, хранящемся в Музее истории и антропологии в Мехико. «Жизнь!» — слышалось мне, и я считал, что так именно и надо слышать крик царственной птицы. Этот крик — знак атль-тлачинолли— на рельефе под самым ее раскрывшимся клювом. Ведь Орел-Солнце, принося в мир энергию, движущая сила жизни. Прорастает опунция и дает плоды — на рельефе они со знаками клеток. Корни ее в челюстях Черепа Миктлантекутли, непрестанно дающего материю для этого роста. Сам череп в обрамлении наподобие драгоценного, сосуда — яйцеклетки или семени, через который движется река Живой Воды. Божество, явленное таким вот образом, было у индейцев распорядительницей воды — богиней Чальчиутлике.



Рельеф говорит о космических масштабах процесса, происходящего между Солнцем и Землей.

Теперь становилось понятным, почему ацтеки считали роды битвой, а рождение ребенка — захватом пленника. И неудивительно, что женщины, «полегшие», умершие при родах, удостаивались чести называться «славными воинами».

Вот почему на страницах кодексов ведущие бои боги и рыцари Орла и Ягуара носят круглые, ну как стеклышки микроскопов, боевые щиты, со знаками, словно показывающими в огромном увеличении невидимые глазу самокопирующиеся подобно ДНК вереницы драгоценных камней — клеток.

Вот почему их стрелы, попадая в цель, чаще инициируют жизнь, нежели убивают. Этот змей, раненный такой благословенной стрелой Солнца-Орла, украшенный его перьями, истекает кровью хромосом, дает росток и благодаря символически изображенному делению клеток порождает цветы тела и духа, а они ведь от Кецалькоатля-Эекатля, наделившего человека «и тем и другим.

Я хотел знать, что за небеса были ниже, под Омейоканом. Их должно было быть тринадцать либо девять. Где-то в этом вертикальном ряду, на одном из. уровней, распростерся Тлалок со своим Тлалоканом — земным раем, изображенным на фреске в Теотиуакане. Относительно других небес оставалось только строить предположение. Исключением здесь был

МИКТЛАН,

самое низшее небо, если вообще можно называть небом место, помещаемое древними мексиканцами под землей. Во всяком случае, туда после смерти у них отправлялись души и там же проживали владыки этой страны — Миктлантекутли с супругою Миктекачиуатль.

Их значение в религиозно-мистической жизни Древней Мексики было удивительным, прямо невообразимым. Жрецам не было нужды при каждом случае напоминать народам мезоамерики что-нибудь вроде: memento mori(думай о смерти — лат.), потому что символы смерти — черепа и берцовые кости — были у них всюду, куда ни кинь взгляд. Они украшали храмы, изображались на керамике, барельефах, картинах и в скульптурах. В специально предназначенных для этого апофеоза смерти помещениях храмов черепа принесенных в жертву людей, насаженные сквозь отверстия в висках на шесты, висели тут сотнями. И думается, это не вызывало особого трепета, который испытывают теперь поклонники того древнего «искусства». По многочисленным древним свидетельствам, каждый в те времена знал, что несет в теле скелет, а его лицо всего лишь прикрытие черепа — лика бога смерти. И это было не просто анатомическим знанием, и дело даже не в том, как я убедился, что тот человек знал, что уже с рождения «носит в себе смерть». Нет, в этом видели нечто более глубокое, некую истину, восходящую к истокам бытия.

Остатки такого восприятия смерти дошли до наших дней. Достаточно в День Мертвых пройтись по улицам Мехико, чтобы убедиться в этом.

В тот день я добрался до столицы уже в сумерках, по южному шоссе. В четырех переливающихся цветными волнами рядах автомобилей я двигался по асфальтированной ленте Мишкоакана, извивающейся, словно змея, то вправо, то влево, то вверх, то вниз между темными домами, нависшими над проезжей частью улицы, будто скалы в ущелье. Огни встречных машин слепили глаза. Прогрохотал над головой туннель, разгорелись восково-желтые неоны; хор моторов гудел, словно глухой соборный орган; удушали выхлопные газы. «МАДЕРО» — блеснула в темноте надпись. Я вырвался из потока, свернул на «улитку» и оказался в тиши переулка с аркадами. Втиснул машину между двумя автомобилями. Дальше пошел пешком по древней, еще колониальных времен, улочке в сторону Сокало.

Вокруг — кованые ворота, дубовые двери, стены из вулканического камня, резные обрамления окон из красноватого туфа, тяжелые ставни.



Где-то в глубине, за темными окнами, горели слабые огоньки; они таились во мраке, в коридорах, комнатах, словно в Ночь Мертвых только духи остались в этих стенах. Я не очень-то ошибался. Свернул с улицы Боливара на Мадеро. Утомленный, с лицом, покрытым пылью дальней дороги, знающий, правда, что следует ожидать, но невольно приготовившийся — пришелец из Европы — к заупокойной тишине, задумчивости, меланхолии, едва обогнув каменный контрфорс, я сразу же понял, куда подевались жители этого района. Я оказался в толпе и потоке огней.

Здесь и всегда-то было многолюдно и шумно, но в тот вечер! Ярко освещенные магазины — я протискивался к сердцу торгового района, окруженный горящими, веселыми лицами, смехом, шутками, восклицаниями. И при всем том у меня было ощущение, будто я нахожусь на кладбище, меж рядами склепов, приподнятые плиты которых позволяют взглянуть на игры скелетов. Ими были полны витрины. В магазинеигрушек огромный скелет объезжал коня на колесиках, другой обнимал за талию двух кукол, третий выглядывал из детской Коляски, которую толкал тоже скелет. Рядом, в мебельном магазине, закинув нога на ногу, в глубоких креслах сидели два скелета в натуральную величину с сигарами в оскаленных зубах, подняв за здравие своими фалангами бокалы с коньяком.

— У меня за спиной мексиканская семья — отец, мать, несколько детишек и domestica[17] — заливались смехом. Уличный торговец на поставленном у стены столике раскладывал рядами сахарные черепа и черепочки, ярко раскрашенные, с выписанными розовой глазурью на лбах именами — Хосе, Хуан, Мария, Пепе, Лаура, Лопе. Торговля шла бойко. Мексиканцы искали нужные им имена дорогих сердцу усопших. Переходили от лотка к лотку. Маленький ребенок на руках у отца, воспользовавшись минутным невниманием, вонзил зубки в череп дедушки Энрике и захрустел сахаром.

Пекарня выставила «хлеб мертвых» — хлебцы и булочки, выпеченные в виде птиц, животных, людей, ползающих вокруг всего этого зверинца змей, посыпанных сахарной пудрой всех цветов радуги.

Я добрался до Сокало, крупнейшего центра колониального Мехико, окруженного домами, помнившими времена вице-короля. В глубине — кафедральный собор Virgen Guadelupe[18]храм христианского Бога. А после него — недавно обнаруженные, еще все в глубоких ямах и траншеях руины величайшего святилища ацтеков: Темпло Майор — Священного Сердца Теночтитлана. Пятисотлетние стены, останки величайшей некогда державы здешнего мира, который, однако, уже знал — не совсем ушел в небытие. Если б сейчас ожил кто-нибудь из древних жрецов и взглянул на витрины — увиденное вряд ли бы удивило его. Может, он только подумал бы: что-то изменился обычай, коли скелеты и черепа вышли из храма и кружат меж людьми, а поскольку настоящих костей недостает, вот и стали их делать из сахара, гипса и бумаги.

Навсегда дано мне было запомнить этот вечер. Тогда-то и подумалось, что давнее индейское видение потустороннего мира, не убитое проповедями церкви, очевиднейшим образом легло в основу теперешнего обычая. Не было во всем этом раздумий над страшной могилой, тоски по умершим, ушедшим, утраченным навсегда. Потому это, подумал я, смерть, может, не была для них концом жизни?..

Археологические находки и письменные памятники говорят, что умерших, обернутых полотном и оплетенных шнурами, хоронили вместе с их собаками или сжигали на кострах.

Люди свято верили, что душа усопшего через четыре года после смерти, избежав многочисленных опасностей, прибывает в подземный мир на берегу реки Чикунауапан, и тут ей следует помочь переправиться через стремнину. Сделать это можно было лишь в том случае, если на другом берегу ее ожидает песик, вернее, его душа, которая, узнав душу своего хозяина, кидается в воду, и они вместе переплывают поток.

Собак, предназначенных в мир иной, предпочтительно палевого окраса, убивали стрелой, направленной в шею, затем обвязывали неплетеным хлопковым шпагатом. Кроме собаки высокородного покойника сопровождали его женщины, а также невольники, но это было привилегией избранных.

До сих пор представления о Миктлане напоминали картину Аида. Он тоже лежал в бездне земли, его тоже окружала мрачная река, и в нем тоже была собака, правда, страшная, трехглавая и отнюдь не помогавшая душе, а, скорее, напротив: но дальше начинались существенные различия. В Миктлан попадали только души умерших в результате несчастных случаев и болезней. Те, кто тонул или был убит молнией, то есть оказывались во власти Тлалока, а еще прокаженные, покрытые коростами, запаршивевшие, подагрики, — шли в земной рай, Тлалокан, на вершины гор, покрытые облаками. Воины же, полегшие на поле брани, а также люди, принесенные в жертву богам и светилу, отправлялись на Восток и оттуда сопровождали Солнце в его ежедневном восхождении к зениту. Женщины, умершие во время родов — рождение считалось боем, а успешное рождение ребенка приравнивалось к захвату пленного, — принимались Солнцем в зените и спускались с ним к Западу, месту своего пребывания. Одним словом, никто не умирал, но никто и не мог утешить ближних заверением в том, что они встретятся на том свете.

…На площади Сокало в аркадах плотно теснились ювелирные магазинчики с витринами, горящими золотом, серебром и драгоценными камнями. Я стоял, притиснутый к стене, в плотной толпе зевак, глядя на два женских скелета, увешанных драгоценностями, в диадемах, с костями, потяжелевшими от браслетов, в юбках из нитей жемчуга, с бюстгальтерами из бриллиантовых брошей, прикрепленных к ребрам, и смотрел, как, повиснув на проволочках, они, подчиняясь работе укрытых моторчиков, призывно покачивали бедрами…

Мне почудилось, что подобные же дивы прогуливаются по тротуарам, вознесенные на своих вытянутых, как кость скелета, каблуках, в таких тугих юбках, что, казалось, они охватывают уже кости их таза. В полумраке в их темных глазных впадинах загорались огоньки, когда также, как они, скелеты — мужчины поворачивали свои черепа им вслед.

Двигаясь вокруг площади, я начал обдумывать суть Миктлана и понял, что необходимо отделить разговоры о душе от мыслей о теле. Бессмертная душа была прекрасной мечтой, никак не проверяемой надеждой на то, что, быть может, сознание не исчезает после смерти. Это была сказка для взрослых, которую тогда, как и сегодня, рассказывали перед смертью, на вечный сон грядущий. И сегодня этой сказке не может воспротивиться никто, даже, пожалуй, самый рационалистически мыслящий ученый, и нет оснований думать, будто когда-то было иначе.

Другой разговор — тело, его жизненные процессы. Сегодня, хотя в общепринятом понимании, могила есть конец пути, тупик, стена, о которую разбивается жизнь, а скелет— символ смертного конца, люди образованные, знакомые с достижениями естественных наук, не говоря уже о биологах, знают, что в природе ничто не начинается и не кончается, что все в ней движется, что одно тело превращается в другое и что в ней нет никакого тупика. Так вот им, индейцам Мезоамерики, сознание которых было столь удивительно пронизано биологическим видением, подумал я, скелет должен был напоминать нечто прямо противоположное концу, а именно: некое начало, сокрытую реальность, из которой снова и снова возникают люди.

Смерть и разложение тела лишь вскрывали для них внутренние его леса, сущность тех процессов, которые, действуя невидимо, в укрытии, создали это тело. Скелет — выразительный «представитель» всех тех несметных созданий. Которые сидят в человеке и как бы говорят:

«Мое убранство, мое тело». Я снова слышал голоса многочисленных ацтекских поэтов, отрицавших смерть как конец:

«Может, тебе кажется, сердце мое, что только на земле ты будешь жить?».

«Тот дом, где ты родился, есть лишь гнездо, есть лишь заезжий двор, в который ты прибыл… В ином месте находится твоя настоящая земля».

«Над цветами поет Царь о тех, что возвращаются».

«Ацтекские мудрецы, поучая, говорили, что жизнь — это приготовление к смерти, которая есть истинное рождение. Саагун записал: «Они говорили, что не умирали, а пробуждались ото сна, который пережили…»[19]

Так чем же в таком случае был для индейцев Миктлан, ежели смерти для них не существовало? В чем же тогда была роль Господина Мертвых — Миктлантекутли? В одном я не сомневался ни на минуту: чтобы до конца понять Миктлан, надо было его увидеть в общей системе мышления древних мексиканцев, похоже, глубоко биологического, как все говорило о том до сих пор.

Я стал рассматривать изображения этого бога. В исконном виде, как и в кругу европейской культуры, он был человеческим скелетом: там Смерть, Костлявая — этакая мертвенная старуха в просторном белом балахоне, вооруженная косой, гоняется за жертвами, чтобы отсечь им головы, а у миштеков Миктлантекутль, скелет в одной набедренной повязке, пользовался для той же цели кремневым ножом, но чаще вскрывал им грудную клетку, чтобы выхватить из нее сердце. Что ж, в действии он представал именно как Бог Смерти, Непонятными — только были его украшения и принадлежности, поскольку они отнюдь не ограничивались ножом и скрещенными костями…

Он носил на себе пантойауалли (pantoyahualli) — сломанные двойные флажки умерших, помеченные узкой и широкой полосками. А ведь удваивание полосок было у индейцев символом жизни! Бедра его часто прикрывала юбочка из травы мали-налли — знак чего-то скрученного. А если он был в полотняной набедренной повязке, то, во всяком случае, пучок этой травы для скручивания животворных шнуров имелся где-нибудь при нем. На спине он носил связку хвороста в виде палочек, что легко счесть за топливо для погребального костра, если б не то обстоятельство, что очень уж напоминали они пучки Шипе, а они в объяснениях процесса размножения, помещенных в кодексах, играли роль набора хромосом.

На одних изображениях у него из уха брызжет кровь, как у кающегося в храме грешника, колющего себя до крови иглою агавы уицтли (huitzli) или костяным шилом омитль. На других — живое сердце выглядывает у него меж ребер, живое потому, что оно дымится, и, что замечательно, с цветком, который говорит здесь о возобновлении жизни.

В кодексе Борджиа этот скелет появляется с источником жизни — диском Солнца на спине, и тут даже Эдуард Зелер, далекий от мысли, что этот бог вне стереотипа, не придумал ничего лучшего, как дать ему такое имя: Солнечный Бог Подмира!

Выходило, что бог Смерти был также и богом Жизни! Такое понимание его подтверждалось еще и тем, что на некоторых рисунках он нес жреческую суму со смолой — копанем, а тлеющий копать, как нам известно, был у миштеков символом идущей жизни.

И наконец, его спутница, черепоглазая богиня подземного мира, часто изображалась с телом в виде двойной спирали! Выходит, Миктлантекутли был обручен с мифическим воплощением этой органической структуры, химической молекулы, строение которой, делая возможным самокопирование, давало жизнь, и жизнь бесконечную, вечную!

В том, что я нахожусь на пути к открытию необычному, я понял, прочтя о том, что на 61-й странице кодекса Мальябеччи, созданного уже после завоевания Мексики, Кецалькоатль назван «сыном иного бога, которого зовут Миктлантекутли и который является господином места мертвых». Для меня не могло быть более поразительного утверждения! Кецалькоатль, этот мифологизированный человек в процессе его возникновения и развития, от набора генов до деятельного сознания, рожден из мертвого?.. Смерть не отнимает жизнь, а дает ее. Да, так у индейцев, и трудно было в этом усомниться. Ведь абсолютно то же передавал рисунок из кодекса Лауд: Кецалькоатль-человек, изображенный вначале в виде лент с черепами, обрастает плотью, принимает человеческий облик и выныривает из потока Живой Воды.

За подтверждением я обратился к кодексу Борджиа, на пятнадцати страницах которого, названных Зелером «Путешествием Венеры в ад», помещен исчерпывающий «путеводитель» по Миктлану. Гидом мог быть только Кецалькоатль, потому что за символом этой планеты стоял он. Он пересекал восток, север, центр, запад, юг и подземное царство, где встречал души и те явления и процессы, которые лежат в основе возникновения жизни и человека. Он был там не сторонним наблюдателем, а объектом воздействия и формирования, тем существом, которое превращалось в зрелого, точнее во вполне расцветшего человека, с его совершенным телом и сознанием.

Я шел ему вслед, и открытия приходили одно за другим. Всеобъемлющим было то, что власть Миктлантекутли выходит за пределы подземного мира, проникая внутрь живых существ. Ничего странного, мог сказать я себе: ведь он должен присутствовать всюду, где смерть гасит жизнь.

Он должен прерывать биение сердца, останавливать дыхание, замораживать кровь в жилах и разлагать тело. И он проникал туда и действовал, но… совершенно с другой целью. Он участвовал в «скручивании шнуров», в излиянии струй живой воды, в разжигании жизни. Из отворенных им врат Миктлана появлялся Кецалькоатль, и в преддверии мертвого царства начиналось деление «драгоценных камней», из них вырастали полосчатые стебли хромосом, трепетали листья генов…

Все это подсказывало мне только одно: Миктлантекутли правил не только смертью — по-видимому, он правил еще той пограничной сферой, где неживая материя органически входит в живые структуры. Он поставлял эту неживую материю для неких созданий, уже способных размножению: для «лент», «змей», «шнуров» и — клеток! Подумав об этом, я тут же спросил себя, действительно ли речь идет о неживой материи? Ведь будь так, Миктлантекутли, по мифу, не мог стать родителем Кецалькоатля, пернатого Змея, ибо из мертвого не может самопроизвольно происходить живое.

А поскольку я уже привык рассуждать, идя как бы двумя путями одновременно: первый памятник Мексики, второй — современная наука, — постольку мне пришло в голову, что в свете субатомной физики такое понятие, как «мертвая материя», вообще не имеет смысла. Материя есть форма энергии, поэтому она изначально обладает потенциальной способностью к изменениям, связям, объединению в более сложные структуры. Жизнь, движение неотъемлемы от материи, ее внутренней энергии; по сути своей материя и есть жизнь, движение.

Такой метод прочтения или толкования, как я не раз убеждался, вполне удавалось применить к любым изображениям Миктлана. Не противореча «религиозной биологии» древних мексиканцев, правда о Миктлане составляла с нею единое целое. Она не только дополняла ее, лучше объясняла природу внутриклеточных процессов, но и открывала новый, громадный раздел этих знаний.

Миктлан не был последним пристанищем бытия, но лишь этапом. Жизнь не начиналась ни здесь, ни в Омейокане, ни на Солнце, ни на Земле. Она оказывалась явлением космическим, исток которого следовало искать в безднах Вселенной. Прежде чем устремиться этим путем, я попытался упорядочить и научно подтвердить, если это окажется возможным, все, что я узнал о тайне этого подземного мира.

Миктлан был обширной сферой, отнюдь не ограниченной одними только подземельями. Он находился всюду, где неживая материя» органически входит в живую субстанцию. Одним словом, Миктлан окружал всю биомассу планеты: мертвая материя «притаилась» сразу же за оболочками клеток. Река драгоценной Живой Воды текла в русле Миктлана. Она постоянно пополнялась за счет него, обновляла свои запасы, перерабатывая его неживое вещество в свое. Но Миктлан проникал также и «внутрь» живого: ведь питающие клетки соединения, до того как живая субстанция использует их, тоже были неживой материей.

Поразительно, насколько это видение границы между мертвым и живым в кодексах миштеков было близко взглядам современного биолога Кинастовского, который писал:

«Трудно установить какую-то непроницаемую границу между материей живой и средой, поскольку живая материя функционирует как открытая система, постоянно находящаяся в материально-энергетическом обмене с окружающим миром».

Добывая ему материю, Миктлантекутли и его подданные, скелеты, копошились в Омейокане среди «тех, кто без тела» — «шнуров» и «полосчатых лент»: ведь это из них возникает каждый организм на Земле, они растят его тела. Можно сказать, в каждом человеке в виде его собственного скелета сидит один из «соавторов» жизни — Миктлантекутли.



Творческую роль этого бога прекрасно выражают два изображения. Один — из кодекса Виндобоненси. Это — череп с раскрытыми челюстями, из которых истекает струя живой воды. Это так выразительно дает понять то, что источником живой субстанции является мертвая материя: химические элементы, газы и жидкости, камни, песок, которые лишены свойств, присущих органической жизни. Тут глубокая, философская мысль о непрерывности и единстве природных явлений. Сущностью мертвого и живого в мире является одно и то же, только на разных уровнях организованности. И только уровень имеет значение при решении вопроса о принадлежности к той или другой сфере.

Второе изображение — ацтекский барельеф, на котором череп испускал из себя знак атль-тлачинолли (живая вода— сгорание), что относится к нашей теме, поясняя, каким образом неживая материя преобразуется в жизнь.

Тут и лента со знаками хромосом, и ожерелье драгоценных камней, и сам камень, нагреваемый пламенем — преобразованным в огонь материи.

Наряду со столь неожиданной ролью в жизни Миктлантекутли выполнял еще одну, как будто более свойственную ему роль — Господина Смерти, отнимающего у всего живого жизнь. С одной стороны, он позволял Живой Воде течь, а с другой — приводил к тому, что отдельные ее струи, всплески непрестанно гибли, умирали, распадались и возвращали свое Миктлану. Этими мгновенными всплесками потока бытия были организмы. Достигнув высокого уровня органического развития, они естественно распадались. Господин Мертвых не уничтожал их материю, он не обладал такой возможностью, силой — он только разрушал преходящие органические системы — тела растений, Животных, людей — то, что было миром объектов, созданных другими богами: лица-маски, руки, лапы, крылья, листья, волосы, корни… Он распылял эти временные структуры, забирал однажды подаренную жизни материю, чтобы вскоре опять «запустить ее в производство» — в жизнь.

Эта двойственность бога — два направления его действия — выражала представление древних мексиканцев о процессе жизни. Биоморфология Древней Мексики, как и современная наука, исходила из идеи неустанного течения, обмена материей и энергией между различными уровнями развития материи. Пожалуй, наиболее ясным и ярким графическим выражением этой идеи является давно известное изображение из кодекса Борджиа, где Миктлантекутли и Кецалькоатль стоят, отвернувшись друг от друга, но соприкасаясь спинами (см. фото 9).



К сожалению, широкая известность этого удивительного изображения не привела, как я убедился, к полному его пониманию, что, конечно, удивительно. Но как было его понять, не отбрасывая мистического плана и не ища объяснений в природе?..

Даже обыкновенно весьма проницательная в своих комментариях Лоретта Сежурне не видит здесь всей глубины символики, когда пишет:

«Кодекс Борджиа показывает его [Кецалькоатля] в роли чудотворца, изобразив в паре со скелетом, который он наполняет жизнью. Результатом волшебной операции является сердце, которое выглядывает из-за обнаженных ребер».

Да, биохимия — волшебство. Но не об этом здесь речь, что очевидно при толковании рисунков с этими богами на других страницах кодекса. Ближе к истине был предшественник Сежурне, блестящий эрудит Зелер, но и он остался во властистереотипа: «Они представляют два аспекта существования, жизнь и смерть». Тут он мало что объяснил, но далее развил свою мысль: «Я думаю, что в таком представлении жизни и смерти следует усматривать прежде всего божественную потенцию, овеществлением которой была жизнь, либо смерть, умирание и воскрешение».

Я и не сомневался, что создатели кодекса вложили в этот рисунок не столь избитый, вульгаризованный смысл. Были все основания считать, что речь здесь идет не столько о рождении и смерти, сколько о попытке выразить мысль о том, что мир неживой и живой образуют единое целое, что эти миры являются двумя составляющими одной и той же исходной субстанции, двумя принимаемыми ею формами.

Здесь следует заметить: если я хотел, чтобы мое толкование не только соответствовало рисунку, но и чтобы под ним мог подписаться любой биолог, требовалось выяснить некий особый аспект жизни. Жизнь не переходит в смерть, и смерть не переходит в жизнь. Омейокан не впадает в Миктлан, как и Миктлан не впадает в Омейокан. Протекает по этим двум сферам и связывает их одна и та же созидающая их материя.

По сути, само возникновение жизни на Земле было событием, которое произошло только один раз, около четырех миллиардов лет назад, и с тех пор больше не повторялось! Единожды возникшие репликаторы, именуемые генами, дошли до наших дней. Они совершенствуются, приспосабливаются, но по-прежнему остаются потомками тех, которые возникли единожды в незапамятные времена. Они по-прежнему созидают и обновляют древнейшую живую субстанцию, обеспечивают возрастание ее массы, черпая для этого материю и энергию из неоживленного мира, возвращая ему продукты своего распада и отбирая их для нового использования. Одним словом, биомасса есть нечто постоянное и — независимо от условий обмена — обособленное. Она — живая капля на мертвой коре Земли. Для древних мексиканцев она была Омейоканом, опирающимся на ложе Миктлана, или Кецалькоатлем, упирающимся спиной в спину Миктлантекутли.

Граница между живым и неживым, обозначенная в природе пленкою — а формы внеклеточной субстанции нам неизвестны, — преодолима для материи и энергии. Проникая внутрь клеток, они включаются в процесс развития жизни и обретают свойства, присущие жизни. Будучи удалены за пределы клетки, они теряют эти свойства, снова становятся мертвыми. Внутри неживой материи — хотя один раз это все же случилось — жизнь на Земле не возникает. Поэтому Кецалькоатль не мог оживить скелет иначе, как только приняв его в себя. — И единственно возможная форма «воскрешения» есть частичное возвращение отмершей и уже неорганической материи в живые организмы.

Понимая это, создатель рисунка в двух мистических фигурах показал Жизнь и Смерть, снабдив их тем единственным, что их объединяет, — генами: только они до сих пор позволяли неживой материи в определенном химическом состоянии переходить в живое.

И у Кецалькоатля и у Миктлантекутли бедра украшены удваивающимися лентами, которые помечены узкой и широкой полосками, и то же — на жезлах, которые держат боги.

Боги срослись спинами, как сиамские близнецы, поскольку один другому органически необходимы. Мертвый может частично жить только в теле живого. Живой не может жить, если не питается частично веществом мертвого. Оба произошли от одной материи — вещества, перетекающего в обе стороны: по сторону смерти оно рассеянно, по сторону жизни — соединено в недолговечное существо, хрупкую структуру, которая быстро рассыпается и снова опадает в Миктлан…

Я считал, что все, что мне до сих пор удалось прочесть в древних рисованных книгах, должно здорово помочь пониманию пока неясной символики других памятников Мексики. Поэтому я не мог воспротивиться искушению приступить к толкованию одной из известнейших ацтекских каменных скульптур того времени (см. фото 10): Матери Богов и Людей, — Госпожи Звезд и Луны — богини

КОАТЛИКЕ,

одетой в юбочку из змей… Она производит на нынешнего зрителя тяжелое впечатление. Я убедился в этом, наблюдая в Национальном музее в Мехико, с каким изумлением, беспокойством, неприязнью и даже отвращением взирают на эту скульптуру пришельцы из разных стран мира, как они пытаются понять, зачем и почему столь нравственно прекрасное — мать и богиня — представлено скопищем конвульсивно извивающихся змей, клыков, когтей, черепов; как спустя несколько мгновений, неприятно пораженные, они бредут дальше.



Да, это изображение и невозможно понять, если не проникнуться мировоззрениями древних мексиканцев, их видением явлений жизни. Более того, даже и это проникновение, как мне показалось, все равно не дает полного понимания этого произведения до тех пор, пока ты остаешься в кругу мистических представлений науатль, в сфере его философии и поэзии, доктрины военной, космической жертвы и прочего. Потому-то в отличном толковании скульптуры Хустино Фернандеса, обширном, глубоком, заслуживающем доверия, недостает тем не менее последнего слова. Я считал, что у меня есть основания так говорить после всех, какие только я сумел обнаружить, указаний на биологическое значение змееобразных богов с их ленточным, полосчатым, информационным содержанием.

Недоразумением, казалось мне, были попытки видеть в этой фигуре, много веков назад созданной из огромного камня неведомым творческим гением, женское тело. Правда, ее общий вид был антропоморфным, но такою ее создали лишь для того, чтобы дать понять: здесь отражены те явления, крайним и наиболее сложным следствием которых является человек. Поэтому ошибались те, кто утверждал, что Коатлике якобы лишены головы, а вместо нее на плечах у богини две змеи, при этом обосновывали свою точку зрения ссылками на сообщения мифов и древний ритуал декапитации — обезглавливании. Ничего подобного! У этой Коатлике никогда не было головы, так же, как никогда не было шеи, рук, ног, груди и живота. Она собрание знаков, которые можно было сочетать и по-иному. Ее единственной, истинной головой, о которой имело смысл говорить, были две змеиные пасти, которые благодаря тонкому искусству скульптора можно было принять за одну огромную морду, если смотреть на нее как на анфас, или две морды. Столкнувшиеся носами и пастями, — профиль.

Эти две змеи, явленные из Омейокана, Мест Двойственности, являются его генетической мудростью, записанной в их телах, а благодаря удвоению — способом передачи этой информации будущим поколениям. Ничто более, а только бивалентная хромосома с ее памятью, уходящей к истокам жизни, не заслуживает того, чтобы покоиться на том месте, где у людей голова.

Почти всю поверхность скульптуры покрывают знаки драгоценных камней — клеток, содержание которых и есть Омейокан, живая субстанция в ее простейшей форме, принимающей потом вид растений, животных, людей. «Материнскую» по отношению к этим формам роль змей и драгоценных камней демонстрирует пектораль (драгоценный нагрудник) в виде женской груди. Ее обрамляют два сердца и четыре ладони: ведь в Омейокане происходит удвоение тела ради сотворения другого. Ладони расположены так, что как бы одна является отражением другой, и это дает понять, что НОВОЕ ТЕЛО возникает по образцу СТАРОГО, что ЖИЗНЬ порождает такую же ЖИЗНЬ, что для ее непрерывности великое значение имеет ОБРАЗЕЦ. О том же говорят раздвоенные ленты или палочки хромосом по бокам скульптуры.

Над ними — две ягуарьи лапы. Ягуар был для древних мексиканцев тем творением на Земле, которое воплощало собой все существующие и ведущие борьбу за существование организмы. В нем были Омейокан и драгоценные камни.

Череп с пустыми глазницами в самом центре скульптуры привносит в нее тему Миктлана — той сферы, которая поставляет неживую материю для развития живых организмов, отбирает у них жизнь, чтобы материю их тел снова включить в кругооборот жизни, из которого выходит и в который неизбежно возвращается любая, даже предельно сложная, наделенная сознанием, органическая структура.

Из-под этого черепа свисают два связанных между собой змея: в Миктлане они благодаря своей способности образовывать копии передают информацию о том, что происходит с мертвой материей, прежде чем она станет живой.

Ниже — уже клубок змей вместо богининой «юбки». Их так много потому, что на Земле их несметное множество: они живут в каждом существе, от одноклеточного до самого сложного, в каждой из неисчислимых клеток, и они вечно Необходимое, скрытое от глаз, вечно копошащееся, пребывающее в неустанном повседневном труде племя, без которого невозможна жизнь.

Коатлике стоит, крепко упираясь орлиными когтями в землю, ибо составляющие процессы и образования есть не что иное, как результат достигающей планеты энергии Солнца и Вселенной, с которой связан Орел. Перед нами как бы нисхождение богов в их тождестве с космосом. Между могучими когтями великой птицы — маленькая лапка Ягуара. Он ступал только по земле и был созданием земным, слабым и смертным: таким сотворил его Орел.

И наконец, маленькое, почти незаметное добавление к Орлиной лапе: отрезок малиналли, скрученного шнура — знак биохимической подоплеки, превращения Орла в Ягуара, союза Неба и Земли.

Сколько каменных символов, и каждый оброс еще множеством значений, которые я все пытаюсь понять. О Коатлике сказано, что она являет собою «человеческую, полную драматического напряжения фигуру». Не думаю, что это так. Во всяком случае, она не для современного «потребителя» искусства. Когда-то, возможно, она и могла быть такою для ацтеков, но и тогда, считал я, сквозь ее «человеческое» обличье проглядывало то, что сокрыто, невидимо глазу, чего не охватывает сознание; что, будучи не только человеческим, таится во всех телах, под кожей: иная реальность, лежащая в основе всего живого. Это — иная, «темная» сторона человека. Поэтому столь необычным было драматическое напряжение, эманируемое скульптурой, справедливо считающейся вершиной в наследии, оставленном человечеству ацтеками.

Я считал, что для завершения моего опыта по изучению биологического знания древних жрецов недостает совсем малого. Оставалась лишь темная, закрытая для меня зона, лежащая где-то у основы Миктлана, связывающая человека и жизнь вообще с космосом. Ключом к ней должны были стать

СПИРАЛЬ И КАМЕНЬ



Во время скитаний не только по Мексике, но и по Перу, Соединенным Штатам, Африке, Индии или Непалу я не раз встречал этот знак, высеченный на скалах и камнях, обыкновенно заросших высокой травой, в стороне от излюбленных туристами руин. Когда я в какой-нибудь забытой Богом деревушке, укрывшейся в каменном ущелье, спрашивал, нет ли в округе наскальных рисунков или рельефов, меня вели сквозь душные заросли, срубали мачете одичавшую агаву или колючую ветку, и мне открывалось несколько разбросанных известняковых плит или ниша в скале. Так вот среди полустершихся от времени изображений я почти всегда находил спираль. Я знал, что этот чрезвычайно распространенный в мире знак, — его можно увидеть в горах, пустынях и по берегам морей, на самых древних стенах многих стран, от Индии до Перу — считается символом «жизненной силы». «Жизненная сила развивается по спирали» — так говорят древнейшие источники. Я не очень-то задумывался над этими словами до тех пор, пока, корпя над миштекскими кодексами, не понял, что, не вникнув в суть этого символа, не прочту до конца всех сложных их пиктограмм.

Просматривая кодекс Борджиа, я обратил внимание на то, что именно спиралями выложено было глубочайшее дно Миктлана, Страны Мертвых. Удивительным было присутствие в столь неподходящем месте знаков «жизненной силы». И еще: к ним, похоже, имели какое-то отношение окружающие их ярма хромосом, как будто ими порожденные.

Таким же по значению был на 29-й странице рисунок «границы», опоясывающей Миктлан.

Около этих спиралей и ярем бежала еще двойная спираль. Однако, как я уже писал, пробуя дать объяснение этой странице, никакого противоречия в такой тесной близости смерти-жизни не было. Миктлан в его мертвом состоянии был неизбежной фазой, через которую проходит неживая материя, чтобы стать живой. Стало быть, спирали здесь говорят о существовании некоего ведущего к этой метаморфозе фактора. О том, что так оно и есть, что они находятся и действуют у истока жизни, свидетельствуют другие пиктограммы, касающиеся высших форм материи.

Так, на 54-й странице кодекса нарисован змей — «живой зародыш воды», символ информационной ленты — но он с оторванной головой и как бы для того, чтобы показать сокрытую в его теле спираль как знак жизненной силы, оживотворения. Фон изображения желтый и испещренный черточками, Зелер определил как «сжигание» — тлачинолли Таким образом, композиция, казалось, утверждает: энергия, генетическая информация (змей), обмен веществ («сжигание») — вот что необходимо для непрерывного движения жизни…



Теперь пришел черед омывающей эти спирали драгоценной живой воды. На 65-й странице кодекса Борджиа (см. фото 11) она запечатлена в виде вытекающей из-под ног Чаль-чиутлике, богини Живой Воды, бурной реки, в потоке которой. выразительно показаны именно эти спирали. Думаю, что тут н «просто водовороты, пусть сам Зелер приписывает им особое значение и — без достаточных на то оснований — наименование атокоуа (atacohua), что в переводе с науатль: «все уносится, смывается водой» — должно говорить о бренности жизни. Трудно согласиться с этим толкованием. На таких же календарных рисунках в кодексах Бурбонском и Тональаматле из коллекции Аубин в драгоценной живой воде тоже спирали, идентичные тем, что мы видим в Миктлане



Рис. 121. Тетль-Камень (кодекс Борджиа)
Спиралям раки сопутствует погружаемое жрицей в воду ожерелье драгоценных камней — иероглиф «ребенок», а на конце струи уже возник исполненный радости жизни человек — творение клеток Живой Воды. Не исключено, что это жрец с тремя стрелами. Так что знак спирали более связан с созидательной стороны жизни, нежели с преходящей.

Я пришел к заключению, что, стремясь понять этот символ, я невольно иду в направлении, указанном современной физикой и… Зелером. Дело в том, что спираль, по утверждению ученого, была еще обозначением Камня. Тетль (Tetl) — Камень в весьма своеобразном виде — показан на 29-й странице кодекса Борджиа.

Для объяснения этого знака особое значение имеет то место, где он помещен. А изображен он в раскрытом клюве маски Эекатля, той самой, которую носит дарующий жизнь Кецалькоатль. Этой маской здесь оканчивается лента, возникающая из мертвой материи Миктлана.

Помеченная ярмами хромосом и «звездными глазами» «перемены», эта лента участвует в созидании наделенного сознанием человека. Коли так, то и Камень играет в антропогенезе, по кодексу, какую-то важную роль. Глаз змееподобного Камня похож на пустые глазницы скелетов Миктлантекутли, и он, вместе со спиралью, пребывает в царстве мертвого, в сфере неживой материи. Однако спираль с ее динамикой и струйка дыма, вьющаяся из змеевидной пасти Камня, свидетельствуют о потенциально таящейся в нем жизни. Кроме того, камень окружен уицтли — иглами агавы, которые не только знак покаяния (от их способности колоть, причинять боль при покаянном самоистязании), но и знак обжигающего огня. Струйка дыма и эти иглы, объединенные в рисунке, привносят в символическое значение камня представление о высокой температуре. То же выражает желтый, солнечный цвет всего Камня, кроме черной в нем спирали.

И тут я понял! «Гей! Разве люди как Солнце? Из Камня, из которого состоит Желтизна?» — подсказала мне память слова надменных ица. «Это известно, это знает каждый», — добавил поэт. Теперь я сомневался, что материя Солнца и человеческого тела для миштектов по сути своей было одно и то же.

А что это на языке науки сегодня: конечно же атом! Яростная желтизна Солнца вызвана тем, что в его недрах каждые четыре атома водорода соединяются в один атом гелия, высвобождая в целом — всем светилом — гигантское количество энергии, излучающейся вовне. Отсюда и поразительная температура солнечной поверхности и ослепительно желтый цвет его раскаленных газов.

Вот и человек весь из атомов: он «построен» из них, как из «кирпичиков». Так что если допустить, что Камень — символ атома, то его спираль означает заключенную в нем атомную энергию!

Тогда я снова подумал, а нет ли чего-нибудь такого в современной физике, что подтверждало бы обозначение, атома спиралью. Всего пятьдесят лет назад в атоме видели микроскопическую модель планетной системы: в центре ядро, а вокруг него кружащие, как планеты вокруг Солнца, электроны. Но — сегодня! Атомы, оказывается, обширные пустые пространства. Если атом увеличить до размеров купола храма Святого Петра в Риме, то его ядро будет величиной с зернышко соли! Электроны же… ну а их вообще словно и не было! Нет, они, конечно, существуют, но совершенно не так, как их традиционно изображали: в виде былинок на периметре купола.

Вот что пишет физик Фритьоф Капра:

«Всякий раз, когда частица оказывается в малом объеме пространства, она отвечает на «заточение» круговым вращением, и чем меньше пределы узилища, тем быстрее частица вращается. В атоме сосуществуют две соперничающие силы. С одной стороны, электроны связаны с ядром электрическими узами, пытающимися удерживать их по возможности близко. С другой — они отвечают на это вращательным движением, и чем сильнее их притягивает к ядру, тем большей будет их скорость. В действительности притяжение электронов в атоме вызывает их гигантские скорости, порядка 1000 км/с. Столь огромные скорости придают атому видимость жесткой сферы».

Так что совсем не абсурдна идея, представив в атоме это поразительное вращательное движение, графически показать его в виде спирали.

Далекий от того, чтобы выдавать все вышеизложенное за истину, я все же подумал, что есть во всем этом то, что вместе с другими соображениями и фактами позволяет в определенной мере обосновать вырисовывающуюся все четче картину. Одно было несомненно: если древние мексиканцы именно так воспринимали спираль, то в свете биологических данных это свидетельствует о том, что их знания о мире были в чем-то сопоставимы со знаниями людей конца XX века.

ХРАМ СОЛНЦА

В шестидесяти километрах к югу от Теночтитлана, некогда могущественной столицы царства ацтеков, а ныне главного города Мексики, лежит Малиналько. Сегодня это, как и в колониальные времена, небольшой населенный пункт. В 1476 году его захватили ацтеки, разгромив своих соседей, — матласинков. Вскоре здесь начали создавать вырубаемые в монолите скульптуры и храмы. Вид найденных там скульптур подсказал исследователям, что это было священное место, где посвящали в рыцари Орла и рыцари Ягуара, по-видимому, проводили рыцарские турниры.

Оба эти ордена по своей сути составляли один — рыцарей Солнца. Принимали в него далеко не всякого, а лишь особо отличившихся на поле брани, самых отважных и стойких. Одни носили деревянные каски, изображавшие голову птицы с раскрытым клювом, из которого выглядывает лицо бойца, другие — шкуру, содранную с головы ягуара.

Содержание обряда посвящения, вероятно, уже никогда не удастся восстановить полностью. Однако, судя по тому, что ацтекские рыцари Солнца готовились для ведения священных «войн цветов» с целью через обряд жертвоприношения крови пленников восстанавливать энергию Солнца — источник жизни в мире, надо думать, их допускали к тайным знаниям жрецов о Вселенной. Поэтому именно в Малиналько, более чем где бы то ни было, рассчитывал я найти символы всеобъемлющего значения, упорядочивающие рассеянное по рисункам, рельефам, скульптурам и фрескам древнее знание Мезоамерики. Диего Муньес Камарго в своей «Истории Тлашкалы» пишет:

«Процедура посвящения в рыцари уроженцев Мексики и Тлашкалы, как и других провинций с мексиканским языком, — действие повсеместно знакомое… Посвящение в рыцари происходило с большими церемониями; прежде всего претендентов запирали на сорок или шестьдесят дней в храме своих богов, и они постились все это время и не встречались ни с кем, кроме тех, кто им прислуживал; затем их препровождали в Большой Храм и там излагали великие истины жизни, которые они должны были блюсти и охранять…».

Многообещающей показалась мне уже сама панорама, открывающаяся за стеклами автомобиля.

B пасмурный день из-за холмов, покрытых влажной темной зеленью, поднималась стена. Я не сразу рассмотрел ее, решив было, что это тяжелые мрачные тучи. Но вот ветер разогнал туман, и я увидел, что впереди вздымается могучая, недвижная каменная преграда. Ее высоту невозможно было определить: она касалась туч.

Разрезающее стену гигантское ущелье само по себе казалось открытыми вратами святилища, за которыми стоял тревожный темно-синий полумрак. Завороженный этой картиной, я до последнего момента не замечал городка, лежащего у подножия скалы. Проехав несколько улочек, я по указанию дорожного знака добрался до ущелья. Здесь мексиканское семейство, зарабатывавшее себе на хлеб на строениях, возведенных предками, окружило мой автомобиль, уговаривая поставить его на территории сада. Там под листьями банановых пальм, в их зеленых туннелях, стояли уже туристические машины.

Отсчитав пять песо и кладя серебристые монеты на темную ладонь мексиканца, я решил, что с таким грабежом средь белого дня здесь, в таком месте, можно смириться без ропота. К тому же именно здесь местные жители нашли в храме и сохранили, не отдали испанцам, и знаменитый теперь деревянный барабан. Это на нем вырезан тот Орел, у которого вместо туловища шнур, скрученный из двух нитей, — но из изображений, которые навели меня на мысль заняться изучением удивительного наследия Мексики. И вот сегодня благодаря всему, что мне удалось узнать о древнемексиканской символике, я мог уже взглянуть на него совершенно другими глазами. Некоторые из моих мыслей по ассоциации оказались неверными тропами, но вот скрученный шнур не только с честью выдержал многочисленные проверки фактами, но и завоевал положение чуть ли не основного доказательства в моей гипотезе.

Я двинулся пешком по мощеной дороге, круто уходящей вверх, не отводя глаз от древней церквушки. Возведенная в стиле колониального барокко, искусно украшенная рельефами, покрытыми патиной, замшелая, сросшаяся со скалами, кустами, травой, темная, слившаяся с подножием горы, она казалась мне свидетельством не менее достойным внимания, чем постройки ацтеков.

По идущему зигзагами вверх пути я взбирался на угловую скалу ущелья. А издалека, огромная, она казалась почти отвесной. Теперь я убедился, что ее наклон позволил вырубить в ней сотни ступеней. Первое впечатление, заставившее меня сравнить ущелье со святилищем, еще больше усилилось. По мере того как я поднимался над землей, над долиной, стены, казалось, вырастали, а пространство раздвигалось. Словно дымки кадильниц в гигантском нефе, зависли недвижные клубы белых испарений. Голубая мгла, заполнявшая каньон, вызвала настроение таинственности и торжественного сосредоточения. Трудно было найти место более подходящее для восприятия тайн природы. Великий Храм в столице был творением рук человеческих, там можно было приносить покаяния и вникать наставлениям, но только здесь,в этом храме природы, можно было ощутить и понять те космические силы, которые правят миром. А ведь они, как я надеялся, если их уметь видеть так, как видим их мы, были содержанием тех поучений, которым внимали рыцари Орла и рыцари Ягуара.

Я остановился перед святилищами. Их было несколько: на выбитых в скалах платформах и на различных уровнях. От некоторых, построенных из камня, мало что осталось, от одного — лишь стилобат в форме небольшой усеченной пирамиды. Но важнейший храм, как говорили — Земная Обитель Солнца, вырубленный в монолите, к счастью, уцелел. Четырнадцать очень крутых ступеней, охраняемых безголовым каменным ягуаром, вели на высокую скальную платформу. Узкий ход, пробитый в скале, открывал мрачную внутренность святилища. Меня поразили размеры помещения, но об этом я тотчас забыл. Душа этого места не изменилась. Тому, кто пожелал бы ее здесь найти, она могла бы сказать то же, что и пятьсот лет назад.

Входом служила узкая щель, по обеим сторонам которой были вырезаны в камне две зубастые змеиные пасти, раскрытые навстречу входящему. Они напомнили мне, что я и тут вступаю в магический круг все той же, неизменной символики религиозного мировосприятия, которая упорно повторяет свою веру в удваивающуюся змеевидную ленту.

Нельзя было забывать, что каждая деталь этой монолитной архитектуры имеет глубоко символическое значение. Язык змея, вырезанный в полу, был у меня под ногами. Ничто не мешало разнести его по пылинке на подошвах, а ведь ему нет цены. Раздвоенность его — один из ключей к пониманию Древней Мексики. Этот змеиный язык был для индейцев всегда доступным, наглядным воплощением идеи «наивысшего неба» — Омейокана. Там священные ленты делятся надвое, чтобы длить жизнь.

Я заглянул в мрачное помещение храма, пустое, суровое, лишенное каких бы то ни было украшений. Круглая комната шести- или семиметрового диаметра, со слегка сглаженными стенами. По периметру ее опоясывает что-то вроде низкой скамьи, на которой напротив входа лежит, тоже высеченная из камня, распростертая шкура ягуара с задранным к стене хвостом; по обе стороны шкуры в одинаковых позах замерли два каменных орла. Посреди покоя — наполовину ушедший в пол еще один орел.

Храмовая пышность была бы здесь ни к месту, и я понимал — почему. Священные каменные символы, соединяясь, врастают в родную материнскую скалу, и красноречивость этого сурового единения сильнее любых изукрашенных изображений. Словно речь здесь держит сама Природа, являя человеку свой наипервейший принцип — единство всего сущего.

Этот храм вырубил в камне человек, полностью сознававший его назначение, думал я. Ничто здесь не отвлекает внимания, направляя его — сосредоточенное и возвышенное — на важные символы. В полумраке и тишине я снова, который уже раз, ощутил на рассеянную веками мощь, исходящую от всего окружающего. Я глядел на этих Орлов и Ягуара. Между ними разыгрывалась драма жизни. Орел — Солнце давало жизни начало. Оно изливало свою энергию с неба на Змея-с-Перьями — зародыш всего живого, который несметные свои скрученные шнуры и полосчатые ленты облекал в плоть растений, животных, людей в лице Ягуара. Орел и Ягуар. Солнце космоса и организмы Земли. Две ипостаси энергии жизни, одна — изначальная, другая энергия, организованная в высшие формы материи. Два борющихся хищника. И два в определенном смысле противоположных состояния. Солнце, пышущее внутренней энергией, все время возбужденное, раскаленное, атакующее ливнями пламени. И материя тела, жаждущая покоя, движущаяся в сторону распада, существующая в своем состоянии только благодаря побуждению, питанию, разогреву — нападению Орла с его солнечными стрелами на Ягуара.



И вот, по верованиям ацтеков и других, предшествовавших им народов, Орел, побуждая Ягуара к жизни, отдавал ему свою энергию и исчерпывал тем свою великую силу. Он нуждался тогда в восполнении вещества, отданного на зарождение и развитие сонмищ тел. Без этого постоянного кружения материи, учили жрецы, Орел погибнет, а с ним — все живое. Поэтому жизнь, энергию жизни, отнятую у принесенных в жертву животных и людей, возвращали Орлу — Солнцу, сжигая в храмах жертвенные кровь и сердца.

Однако единожды обретшие жизнь существа защищались, не хотели умирать. Тела, возникнув, хотели сохранить себя навсегда. Ягуар яростно защищал свое существование, в неисчислимых воплощениях. Орлу приходилось вырывать у него свои жертвы.

Мне вспомнился рисунок на 69-й странице кодекса Нутталь, выразительно изображающий эту борьбу. Ягуар защищает гору — организм, возникший из записанной на полосчатой ленте информации.

Я посмотрел на вход в храм — на две змеиные пасти. Нет, не случайно поместили их там, на границе святилища, вроде бы при нем и, однако, уже выставленными наружу. Они были важны, но не настолько, чтобы попасть внутрь храма наравне с Орлом и Ягуаром. Я понимаю, почему для жизни они были творением необходимым, но не главным. Жизнь есть превращение материи Орла в тело Ягуара. Змей же — бивалентная хромосома — изображал лишь механизм этого органического превращения.

Выйдя из храма, я стал подниматься вверх, чтобы охватить взглядом всю панораму. Выше стен ущелья склоны становились пологими и превращались в высокие курганы, поросшие травой, и их вершины сливались с облаками. На склонах таились невидимые из-за расстояния или укрытые под дерном и проглядывающие лишь местами остатки других строений и малых святилищ ацтеков.

Я наклонился над попавшимися мне на пути нагромождением камней, надеясь обнаружить что-нибудь достойное внимания: обломок скульптуры или плиты с иероглифом — но увидел только змею. Она, извиваясь, проползла в траве и не спеша скрылась под большим камнем. Я вдруг понял символический смысл этого безногого тела «зверя из сосуда бога», с раздвоенным, как самокопирующаяся лента, языком. Это пресмыкающееся существо, всем своим естеством прикованное к земле, однажды «приоделось» в перья, чтобы показать всем — жизнью его наделил Орел. В природе это происходит не мистическим, сверхъестественным, а сугубо материальным путем: в результате физико-химического процесса. Солнце источает свои фотоны, благодаря чему некая змейка в прахе земном начинает играть важную роль ленты будущего зародыша в драгоценной живой воде.

Мне — не имеет значения, справедливо это или нет — уже не хотелось по ассоциации считать эти перья петлями хромосом. Своим символическим языком они говорили, в общем, о том же.

Во всем своде символики этого верования только такая роль могла выпасть на долю змеи.

Я уже поднялся высоко. Клубы тумана проплывали рядом, смазывая картину потока на дне каньона, каменных стен, маленьких деревьев внизу. Земля расплывалась, смешивалась с водяным паром, разорванным на громадные клочья, и, казалось, уже плыла, с куском руин, контуром прямоугольного храма…

ПУТЬ

Даже при беглом просмотре кодексов в глаза бросаются маленькие изображения, напоминающие следы босых ног, словно прошедших по странице. Их можно отыскать и на храмовых стенах. Комментаторы дали им название их «путь» — отли. Например, Лоретта Сежурне так писала об этом:

«Иконография и ритуалы несомненно указывают на то, что след ноги выдает невидимое присутствие божества. В кодексах, где эти следы появляются на теле некоторых персонажей и на иероглифах, они имеют значение, которое выходит за рамки элементарного объяснения, что они якобы могут означать движение в его физическом смысле — например, перемещение кочевых племен».

Исследовательница связывала следы с личностью Тесюсатлипоки — Господина Того, что Близко, и Того, что Рядом — бога ночи, того, который ходит во тьме, знает все, видит все, а сам невидим и неощутим для людей. Однако что в этих словах показалось мне заслуживающим особого внимания, так это указание на связь «следов» с процессами природы. И тут мне в голову пришла мысль использовать для объяснения миштекского отли китайское понятие «дао». Эта великая концепция древних китайских философов означает «путь» как «процесс вселенной», или иначе — космическая закономерность. Дао — последняя, не поддающаяся описанию реальность, космический процесс, который охватывает все сущее, характеризуется непрестанным взаимопревращением и взаимопорождением, согласно постоянным образцам, циклично возвращающимися, как, например, времена года.

Таким образом, даосизм занимался прежде всего наблюдениями природы и выявлением путей ее развития. Даосисты считали, что человек достигает счастья, если следует естественному движению жизни путем спонтанных действий, исходящих из интуитивных знаний. По словам одного китайского философа второго столетия до нашей эры, приведенным Ф. Капрой, «тот, кто соглашается» с направлением дао, следуя за естественными процессами неба и земли, убеждается, что легко может царить над миром».

Главное в дао — борьба противоположностей, постоянное движение и изменение.



В Теотиуакане была обнаружена композиция, в основе которой символ драгоценного камня, то есть клетки. От него в двух направлениях идут следы ног, оставленные невидимым богом. В самом центре рука обозначает создаваемое божеством множество телесных форм, возникающих из клеток. Не подлежало сомнению, особенно в свете того, что я себе уже объяснил относительно этих и других биологических символов, что вот так скомпонованное целое относится именно к природному процессу.

Внешне по-иному, а по смыслу о том же, говорит рисунок из кодекса Фезхервари-Майера. Тело змея превращается в человеческую руку. Внутреннее сходство этого изображения с рисунком на странице 3б-й кодекса Нутталь, где тело человека переходит в тело змеи, прямо удивительно. Речь ведь идет об одном и том же акте: преобразовании информационной ленты в тело. Ну а оттиск ноги — знак того, что это превращение есть процесс природы, ее «путь».



Если эти и многие другие в этом роде изображения оставляли некоторые сомнения относительно сходства индейского и китайского понимания «к пути», то отметало их монументальное изображение такой же символики в кодексе Виндобоненси, связывающее космос с Землей, с жизнью на ней.

Вверху справа вздымается Солнце со своим богом — Тонатиу — внутри. Как было принято, излучающий энергию диск нашей звезды объединен с впаянным в него кругом драгоценного камня: ведь от нее нисходит животворная сила.



Силу эту зримо выражает нисходящая к Земле колонна, красная, как кровь и пламя. Ее образуют две, как в символе генов, полосы: широкая посередине и две узкие по ее бокам. Колонну обрамляют еще две полосы — из верениц двойных, как бивалентные хромосомы, палочек и кружков, означающих, по-видимому, два потока клеток.

Вместе с этой колонной-потоком опускается на Землю жизнь. О ней говорит повторенный ниже подобный Солнцу диск. В центре его, однако, уже не божество, а знак Се-Шочитль — Один-Цветок — обозначающий юг Земли, подвластный Тонатию. А поскольку цветок был у индейцев и символом крови, жизни, постольку все изображение можно понимать как Солнце, творящее жизнь на Земле. Ее исходные формы — клетки, испускаются в виде лесенки драгоценных камней. Запечатленный таким образом круг жизни, охватывая все организмы мира, покоится на пирамиде, что позволяет видеть в нем и земной храм Солнца. Своды пирамиды несут знаки клеток, удвоенные палочки и особо выделенные язычки пламени — иероглифы горения, жизни.

Три рисунка поменьше, помещенные слева, дополняют это символическое сообщение данными из области физики и биологии. Первый из них, верхний, изображает тот же солнечный диск, измененный наполовину. Правую часть замещает полукруг ночного неба со «звездными глазами» в соответствии с левой частью, давая, по-моему, понять, что у жизни всегда есть видимая и невидимая для человека сторона. Зримое в виде Солнца тело существа, — и незримые, сокрытые в этом теле жизненные процессы.

Из этого знака солнечная энергия изливается двойной полосой. Левая, красная, как кровь, и питает видимую часть тела; правая, покрытая точками и коричневая, как тлачинолли («сгоревшее»), питает сокрытые от глаз процессы обмена веществ. Обе полосы — единый поток фотонов — несут из космоса энергию, необходимую для жизни, наполняя ею символическую гору — организм.

На втором слева рисунке та же энергия истекает в Тамоанчан — место зарождений — на согнутые в ярма женские и мужские хромосомы. Вырастающие из них листья травы мали-налли («скрученное») говорили мне о том, что хромосомы состоят из ДНК — шнуров, скрученных из двух нитей.

Наконец, третий рисунок слева извещал следующее: животворная звезда с ее излучаемой на Землю энергией всего лишь одно из явлений Вселенной на пути из неведомого пространства к неведомому людям предназначению — пути ступенчатого, как кирпичики белков и как ступеньки пирамиды, по которым божество — наивысшая реальность — нисходит к своим творениям.

Прекрасным дополнением к такому пониманию всех символов показались мне два текста, приводимые Зелером в комментарии к кодексу Борджиа. Один — песня в честь бога кукурузы и цветов, Шочипилли, носящего также имя Се-Шонитль — Один-Цветок:

Родился бог кукурузы в доме нисхождения, в месте, где есть цветы, Один-Цветок, родился бог кукурузы в месте тумана и воды, где делаются человеческие дети, в мичоакане драгоценного камня.

Мичоакан был у индейцев аналогом Тамоанчана — на языке науки, пространства внутри яйцеклетки. В переводе на тот же язык последние три строки я прочёл так:

…кукуруза возникла в цитоплазме

органической клетки,

где возникают и дети людей.

Эта песня оказалась таким неожиданным и прекрасным объяснением диска жизни, спускающегося с Солнца под именем Один-Цветок, и, что еще удивительнее, одинаково выводила и человека, и растение из органической клетки! Одно это положение, с его глубочайшим биологическим смыслом, могло быть уже достижением, добытым фактом в моих поисках. Не найти более убедительного подтверждения тому, что не мистика, а биология вдохновляла этого поэта.

Другая песня, посвященная Шипе-Тотеку, Господину Кожи, замечательна второй своей строфой:

Мой бог — носитель драгоценных камней,

спускается по реке,

мудрец кецаля, зеленый змей кецаля…

Я считал, что это можно понимать так:

Мой бог, носитель клеток, спускает по реке протоплазмы

драгоценную генетическую запись, драгоценную хромосому…

Слова «спускается по реке» позволяли соотнести этот текст с тем местом в кодексе Борджиа, где понятие пути связано с потоком Живой Воды. Здесь и там это путь природы и ее структур, обеспечивающих непрерывность жизни. Тот самый путь, о котором, называя его «дао», говорили китайцы.

Любопытно было бы выяснить, как эти биологические знания влияли на ежедневные настроения людей. Вызывали ли они тревоги и страдания или же, напротив, — безмятежность и покой? Ответить нелегко. Проникновение в тайны жизни могло будить и наверняка будило — как свидетельствуют хотя бы поэты — мысль о своей ничтожности и бренности перед лицом природы, ее открытых от глаз процессов. Сознание нереальности и иллюзорности того, что видишь, ощущение, что ты движешься меж масок, ширм и видимостей, которыми отгородился полагаемый истинным мир, уверенность, что твой путь — судьба — предрешен и уже в день рождения занесен в твой календарь, что жизнь таит заданную неизбежность, которую приходится принимать, — все это могло угнетать, ложась тяжким бременем на сознание.

Но вот достоверно известно, что тольтеки, создавшие свою «биологическую» религию, связав воедино элементы, заимствованные из различных эпох и у разных народов и выработавшие завершенную форму космической модели птицы-змея — человека и теологическую доктрину двойственного бога Ометеотля, достигли также и чрезвычайно высокого уровня культуры.

Вот что об этом писал Мигель Портилья в книге «Древние мексиканцы»:

«Как свидетельствуют древние хроники, тольтеки были прекрасными ремесленниками, великими строителями пирамид, дворцов, художниками и резчиками, «которые вкладывали в свои произведения сердца, вознесенные к божественным вершинам»… изумительными керамиками, которые «учили глину лгать», создавая фигурки, куклы и разнообразные головки. Но прежде всего тольтекам приписывается культ бога Кецалькоатля, бога верховного, поклонника мира, осуждающего человеческие жертвоприношения и призывающего своих приверженцев к моральному совершенствованию».

Такие замечательные достижения, думал я, пожалуй, были бы невозможны у народов, отягощенных сознанием своего ничтожества и бренности; у таких народов не были бы в ходу прекрасные слова «зарождаться» и «расцветать», их поэты не обращались бы в песнях к цветам, и уж конечно же не оказали бы такого колоссального влияния на другие народы.

Выходит, можно считать, что знания, которыми обладали тольтеки, не угнетали их сознания, пожалуй, напротив, эти знания освобождали их от ощущения тяжести жизни. Уверенность, что ты — «тело богов», что существуешь благодаря их жертвам, что ради твоего существования проистекают многочисленные и сложные процессы, что в твое существование вовлечена вся природа, что человек связан с космосом, что в нем живет небо и Солнце, что он является нитью паутины Вселенной, а еще струею в великом потоке жизни, и ветвью Древа Жизни, и, наконец, храмом, — этот круг мыслей должен был успокаивать человека, исполнять его гордости, смелости и доверия к жизни, придавать ему сил, разделяемых со всем сущим…

В таком случае человек, вместо того чтобы предаваться отчаянию, мог посвятить себя лучшему, прекрасному в жизни и черпать покой в убеждении, что он не одинок в мире, ибо является не просто собою, а представляет все сущее, что он необходим созидательным силам точно так же, как все остальное, как Солнце, звезды, Земля; что в его возникновение, как и в возникновение каждой травинки и дерева, каждой собаки и птицы, вложили все свои силы и труды создатели, отцы Формирующий, Кукумац. Ведь это они создали Вселенную, чтобы она, однажды оживотворенная изнутри, могла порождать живые структуры, и чтобы запульсировала в ней Река Жизни, и чтобы какой — то всплеск ее сложился в человеческое тело и человек явлен был по подобию своих богов и равным Пм…

Если было именно так, думал я, то тольтеков следует считать народом исключительным, возможно, единственным за всю историю человечества открывшим правду о природе, привнеся ее в коллективное сознание и реализовав в созидательной деятельности. Увы, и у тольтеков это было недолговечно. Хроники из Куаутитлана ясно говорят:

Говорили, упоминали,

что когда правил Кецалькоатль первый,

тот, имя которому было 1-Тростник,

он никогда не жаждал жертв человеческих.

Но когда правил Уемак, начали их приносить,

и со временем они превратились в обычай.

Начало тому положили колдуны… —

а окончание, мог сказать я себе, дописали ацтеки. Так рассуждал я и не думал, что потребуется обратить особое внимание на

КРОВАВЫЕ ЖЕРТВЫ

Однако это пришлось сделать, когда я понял, что «биологическая религия» может помочь мне понять трагическую дилемму, возникшую именно в связи с человеческими жертвоприношениями. Они были распространены в Америке в различные времена и у различных племен и совершенно неожиданно появились у высококультурных тольтеков и достигли апогея у их духовных наследников — ацтеков.

Последним тоже нельзя было отказать в замечательной культуре. Они выказали удивительно высокий уровень мышления, культивировали прекрасные обычаи в семье, школе, труде, создавали вдохновенные, глубокие произведения искусства, не превзойденные до сих пор по богатству содержащихся в них сведений и идей; воспитывали молодежь, исходя из гуманных принципов, — и при всем этом стали человекоубийцами…

Я натолкнулся на два текста, записанных отцом Саагуном, которые, как мне показалось, хорошо иллюстрируют это труднообъяснимое резкое противоречие, более того — моральную, духовную ущербность.

Вот отрывок вступительного поучения к юношам, только что принятым в ацтекскую коллегию, готовившую вельмож царства:

«Оставайтесь в мире со всем, избегайте бесстыдства по отношению к каждому, не унижайте никого, уважайте каждого, относитесь с почтением к каждому, не ставьте себя выше других, не обижайте напрасно никого… смиряйтесь перед всеми, что бы они ни стали говорить о вас, молчите и, если будут вас всячески унижать, не отвечайте им ни словом…»

А вот свидетельство:

«В начале первого месяца… убивали множество детей, принося их в жертву во многих местах, на вершинах гор, вырывая у них сердца в честь бога воды…

В первый день второго месяца устраивали праздник в честь бога по имени Тотек… где убивали и сдирали кожу со многих рабов и пленных… В первый день третьего месяца устраивали праздник бога по имени Тлалок… Во время этого праздника убивали много детей на вершинах гор…

В первый день четвертого месяца устраивали праздник в честь бога кукурузы… и убивали много детей… В пятом месяце устраивали большой праздник в честь бога по имени… Тескатлипока… в его честь убивали во время праздника выбранного юношу, у которого не было ни одного пятнышка на теле… В шестом месяце… убивали много пленных и рабов, увешенных украшениями божков, именуемых тлалоками…

В седьмом месяце… устраивали праздник богини соли… убивали в честь этой богини женщину, обряженную украшениями, которые выделывали в честь этой богини…»

И так продолжалось в течение восемнадцати месяцев ацтекского года. Впрочем, это еще не все. Саагун пишет:

«Устраивали пышный праздник бога по имени Шипе-Тотек, а также в честь Уицилопочтли. На этом празднике убивали всех — мужчин, женщин и детей… Хозяева пленников вручали их жрецам у стоп ку[20], а те влекли их за волосы, каждый своего, по ступеням наверх, а если кто не хотел идти по ступеням, тащили его, волоча, к жертвенному камню, где должны были его убить, вырывая у каждого из них сердце… потом его сбрасывали с лестницы вниз, где были другие жрецы, которые снимали с него кожу… После этого… несли тело в кальпуко [саlрисо], где хозяин пленника складывал свои дары… там их делили и посылали Моктесуме, мускулы на съедение, а то, что осталось, разделяли между другими сановниками и родственниками…»

Бога огня почитали несколько иным образом:

«Все хозяева брали за волосы своих пленников и вели к месту, именуемому Апатлак, и там их оставляли, после чего спускались те, кто должен был бросать их в огонь и окуривать им лица фимиамом. Затем брали их, связывали им руки на спине, а также ноги, закидывали их на плечи и вносили на высоту ку, где был великий огонь… и там в огне начинал извиваться… несчастный… и, находящегося в агонии, его вытаскивали и клали на жертвенный камень, и вскрывали ему грудь… вырывали сердце и бросали к ногам изваяния Шиуштикутли… бога огня».

Здесь надобно заметить, что, как следует из других записок Саагуна, жрец, руководивший такого рода жертвоприношением, должен был быть «добродетельным, покорным, мягким, и серьезным, и расторопным, и милосердным, и милостивым, и сердобольным, и благочестивым, и дружелюбно относиться ко всем».

И при всем том под властью таких добродетельных жрецов государство ацтеков превратилось в страну ужаса и слез для родителей принесенных в жертву детей, для всех граждан, чьи родственники подверглись обряду вырывания сердца, и для всего народа. Смерть кружила по стране, и никто не был уверен в своем будущем. От смерти не спасало ни право высокого рождения, ни привилегированное положение, ни заслуги. Малейшая провинность или оплошность, независимый поступок, неосторожное слово, не соответствующая происхождению одежда, появление в запрещенном месте — все это неизбежно приводило на жертвенный камень.

У ацтеков произошла какая-то ужасающая идеологическая деформация, какое-то духовное извращение, чудовищное искажение воспринятой от тольтеков доктрины. Их многостороннее и богатое духовное наследие было сведено, похоже, к одной доминирующей догме: единственная цель существования человека на Земле есть питание божественного Солнца собственной кровью, дабы оно не погасло от истощения…

Оказавшись перед такой альтернативой, владыки царства вынуждены были, по мнению наших ученых, выбирать между кровавой резней и концом света. Впрочем, не все соглашаются с таким утверждением — некоторые полагают, что догмат проводился в жизнь с преувеличенной, ужасающей жестокостью исключительно ради сохранения императорской власти. Это служило не только удержанию в повиновении общества — догмат оправдывал непрекращающиеся завоевания, которые давали и тысячи пленников для жертвоприношений, и богатые трофеи и контрибуции. Товары, скот, продукты, меха, драгоценности и множество изделий ремесла стекались в Теночтитлан со всех концов мезоамериканского мира.

Лоретта Сежурне считает, что эта деформация была неизбежна. Пытаясь понять, что творилось в этом государстве, она пишет:

«По сути дела, речь идет об использовании примитивных волшебств: материальной передаче Солнцу человеческой энергии. Возвышенная проповедь вечного единства духа обернулась всеобъемлющим людоедством».

И далее:

«Если принять во внимание, что интеллектуальный уровень этих охотничьих, кочевых народов был в большинстве случаев весьма примитивным, не говоря уже о том, что некоторое время по прибытии на плоскогорье ацтеки еще управлялись колдуньей, то станет очевидным преобразование их мистической мысли в магию».

Независимо от того, кто и что писал на эту тему, подумал я, все сводится на том, что целью гекатомб была подпитка Солнца кровью жертв, которую, как и сердца, для этой цели сжигали в храмах. Да, несомненно, такая мистическая цель была в общественной жизни ацтеков. И рисунки в кодексах, и изображения на стелах, и многочисленные сообщения очевидцев, записанные миссионерами, убедительно подтверждают это. Остается только удивляться, какой же несокрушимой силой обладал этот догмат, если во имя него общество позволило Навязать себе такое ярмо бесконечных жертв! Море страдания! Жестокий закон безропотно принимается не только людьми, скованными военной дисциплиной, но и всеми слоями общества. Среди рыцарей Орла и Ягуара были даже настоящие фанатики, убедившие себя, что их священным долгом является не защита страны, родины и семьи от врага, а смерть во имя вечного Солнца на небе. Какою же силой убеждения обладал этот мистический аргумент, если он безотказно действовал на протяжении трехсот лет, а в последние сто перед нашествием испанцев достиг степени террора! Какое он должен был иметь особое значение для самих жрецов, коли придавал такой жар и силу их доводам и, что еще удивительнее, нравственно позволял им придерживаться столь бесчеловечных постулатов! Ведь почти невероятно, что за целые века не пробуждалось сомнения, действительно ли Солнце погаснет, если мученически не погибнет мое дитя? — а вслед за сомнением— протест, сопротивление; что разнообразные политические силы не использовали возможное брожение для захвата власти; что веками народ покорно истекал кровью или равнодушно взирал на ежедневные муки пленников, захваченных среди родственных племен; что, наконец, при всей этой кровавой свистопляске ежедневно вещали о любви и милосердии.

Это можно было бы объяснить невероятным коварством политиков или какими-то чрезвычайными интересами государства, думал я, но только не за такое, исчисляемое веками, время, но только не при таких немыслимых, масштабах совершаемых жестокостей!

И тут мне пришло в голову, что, принимая во внимание и примитивность ацтеков, и имперские интересы, и жажду власти, и потребности политики, стоило, однако, более пристальное внимание обратить и на сам догмат.



Питание Солнца людской кровью… Особенно выразительно и исчерпывающе этот ритуал веры отображен на 1-й странице кодекса Лауд (см. фото 12).

Справа Миктлантекутли, Господин Смерти, обсидиановым ножом, который он держит в левой руке, рассекает грудь человека, а правой извлекает из нее сердце. Из-под ножа брызжет кровь. Изо рта бога смерти облако темной материи истекает к диску Солнца, частично заслоняя его. Это, как обычно, диск, скомпонованный из символов пламени и драгоценного камня, поскольку Солнце несет жизнь в ее первоначальной, энергетической фазе. Бог Солнца, Тонатику, восседая в светиле, пальцем касается этой темной материи, из которой в ответ появляется лента. Бросается в глаза сходство этого изображения с рисунком из кодекса Борджиа, на котором темная материя такого же происхождения превращается в драгоценном сосуде в змеящиеся ленты с целью трансформироваться в человека. Так вот о чем шла речь! Об органической материи, возвращаемой всем живым существам умершими телами!

Здесь струя крови из груди жертвы отнюдь не питает Солнце. Да, Орел касается клювом кольца крови, окружающего солнечный диск, но у этого кольца нет связи с Землей! Оно только символ. На рисунке Солнцу — источнику жизни — отдается темная, еще неживая материя.

Неужели, подумал я, рисунок приоткрывает «второе дно» доктрины, ее глубинное значение? Все говорило за то. Может быть, приношение крови Солнцу было лишь ритуальной демонстрацией, а суть таила мысль о круговороте «пищи», энергии в природе? Я имел основание так думать после того как обнаружил многочисленные соответствия между религией тольтеков и современной биологией. Я решил проверить, не скрывается ли какое-либо рациональное зерно в идее о возвращении Солнцу того, что было им дано. Может, тогда эта идея окажется не столь сумасбродной и чудовищной, а ее исполнители — не просто варвары и убийцы?

Солнце для тех народов было понятием сложным. Об этом ясно говорят его графические символы, объединяющие диск звезды с кольцами драгоценного камня, или те, на которых из Солнца появляются двойные ленты или вырастает Древо Жизни. Солнце для индейцев было не просто огненным феноменом, совершающим движение по небу, но представлялось им хранилищем живой энергии, которая, истекая сверху на Землю, созидает здесь дочернее Солнце, пылающее в миллиардах клеток биомассы. Оба они были для них чем-то единым, и земное существовало внутри небесного. Ведь Земля, по сути, погружена в Солнце, в его газовую оболочку, в его излучение в виде частиц, которые эту оболочку образуют, а также в ливень электромагнитного излучения. Так что если рассматривать проблему в свете данных физики, жизнь на Земле невозможно рассматривать иначе, как только внутри или в пределах солнечного объекта. При таком подходе правильнее было бы говорить, что человек живет внутри Солнца, а Солнце живет жизнью им самим внутри себя созданной.

Вот такому, как мне кажется, Солнцу и самой жизни грозила, по религиозному убеждению ацтеков, гибель, и ей, по-видимому, они старались самоотверженно противодействовать.

«Все химические составляющие поверхности и атмосферы Земли находятся в постоянном обращении, так как на ограниченном пространстве планеты такое поведение материи является основным требованием, обеспечивающим непрерывное существование и развитие жизни».

Эти слова сказал не ацтекский мудрец и не отец Саагун записал их! А ведь словно из уст ацтеков они прозвучали для меня, когда я выписывал их из труда «Основы современной биологии» Влодзимежа Кинастовского. И далее ученый пишет:

«Циркуляция элементов и материи в биосфере носит характер питательных соединений… Травоядные животные потребляют растения, хищные поедают травоядных либо себе подобных. Водные бассейны и почву заполняют продукты обмена веществ, в первую очередь разлагаются мертвые тела растений и животных… образуя простые соединения, — и эти циклы постоянно повторяются».

Проще говоря: жизнь питается жизнью, одни организмы должны питаться другими, одни должны погибнуть, чтобы другие могли произвести потомство, прежде чем погибнут сами. Если бы какая — то космическая причина вынудила живой мир отказаться от этого неумолимого принципа, то за короткое время с поверхности Земли исчезли бы и растения, и животные, и люди. Остались бы, возможно, кое-какие бактерии, способные перерабатывать в пищу лишенные жизни минералы. С этой точки зрения живой мир и есть тот змей, который питается сам собою, заглатывая собственный хвост, а еще солнечную энергию, без которой он погиб бы от энергетического голода.

При таком взгляде на вопрос рисунок в кодексе Лауд становился понятным. То, что Орел пьет кровь, было лишь символом, эвфемизмом, облагораживанием прозаического и религиозного обобщения, за которым был естественный процесс: возвращение разложившихся органических субстанций в живой кругооборот.

Я обнаружил и другие указания на то, что речь у ацтеков могла идти именно об этом. Событие, излагаемое в кодексе Лауд, вершат присутствующие боги, ответственные за жизненные процессы. Согласно письменным источникам человеческие жертвы приносились не Только Солнцу, но и таким богам, как Шипе-Тотек — Господин Кожи и Уеуетеотль — «бог огня, отвечающий за горение, дление жизни.

Однако возникает вопрос, почему передача материи на рисунке сопровождена гибелью человека, приносимого в жертву? Но разве все жизненные процессы, представленные в кодексах, не сопровождаются знаками жертвенного ножа и вообще символами жертв и покаяния? А что общего имели с этим жизнь и смерть и можно ли их рассматривать в категориях жертвоприношения?

И, однако, все было именно так. Прежде всего, как гласят мифы, люди возникли благодаря самопожертвованию богов. В частности — Кецалькоатль, который покинул свой рай, свое исполненное созерцания уединение и, сложив костер, сжег себя на нем. И это самосожжение я теперь воспринимал как атльтлачинолли — процесс превращения, ибо бог превратился из змеевидной ленты в человека, а обретя плоть и человеческое сознание, взвалил на себя весь груз земной, всю осознаваемую тяжесть жизни. Это тоже было жертвой с его стороны. Вместе с телом он принял на себя все, что с ним связано, то есть добровольно отяготил себя греховностью. Он стал смертным существом. Тело его неизбежно обречено на уничтожение.

Оно, правда, снова возродится в драгоценном сосуде, но снова с печатью обреченности. Так что мифическое самосожжение Кецалькоатля в Тлиллане Тлапаллана повторяется при каждом рождении до бесконечности.

На языке науки обо всем этом можно сказать так: собранная в «пищевой цепи» в теле индивидуума солнечная энергия в результате его смерти, естественной или насильственной, возвращается в круговорот природы и передается новым существам. Смерть означает конец миллиардов клеток, погибающих во имя того, чтобы другие могли совершить свой жизненный круг.

Если кому-то покажется, подумал я, что сведение возвышенного понятия жертвы к проблеме передачи материальной субстанции от особи к особи попахивает вульгаризацией, легко будет показать, что это вовсе не так, что в акте жертвоприношения именно это и существенно. Как раз в виде действа жертвоприношения отмечали в Древней Мексике праздник бога Солнца Уицилопочтли, так описанный Саагуном:

«…когда мука была уже достаточно мелкой, замешивали ее и вылепляли из теста тело Уицилопочтли. На следующий день человек, которого звали Кецалькоатлем, метал в тело этого Уицилопочтли стрелу с кремневым наконечником и пробивал ею сердце (сердце тоже вылепляли из теста. — М. К.)… и после убиения раздевали его… и сердце Уицилопочтли брали для хозяина или царя, а все тело и куски его разделяли равными частями между жителями Мехико и Тлателолько… таким образом разделяли между ними четыре куска тела Уицилопочтли… В кварталах каждый съедал кусочек тела этого бога… и говорили, что это есть тело бога».

Здесь прямо, без обиняков, сказано, что, питаясь, мы едим тело бога — Солнца, и этот торжественный обряд причастия есть не что иное, как самое прозаическое, повседневное действие — принятие пищи, но ему на празднике придан особый, возвышенный характер. В конце концов, подумал я, не тем же ли занимаются христианские «жрецы», когда при литургии, пригубливая вино и заедая его просфирой, повторяют слова Христа: «Вот кровь моя, вот тело мое»? Я убежден, что тот, кто хочет видеть в жертвоприношениях только одни символы, глубоко ошибается. Ничего символического нет в сотворении человека из земли ни в Библии, ни в Пополь-Вух, а также отнюдь не символический, а реальный человек должен чем-то питаться — другими существами, возникшими в том же самом акте творения, равным образом несущими бога в себе, Иегову или Уицилопочтли со всем его пантеоном.

Таким образом, все яснее вырисовывался смысл жертвоприношения, а истоки такого понимания природы лежали, как мне казалось, в мироощущении тех племен, которые, живя в пустынях и лесах в основном за счет охоты и собирательства, считали животных и растения тоже «людьми», и уж, во всяком случае, равными себе существами, коих надо было вопрошать, чтобы они позволили себя сорвать, или поймать и убить, а потом вымаливать у них прощение за то, что пришлось лишить их жизни. Столь же древним обычаем, истоки которого теряются во тьме веков, было принесение богам или божествам пищи и напитков.

Не вдаваясь подробно в этот вопрос, скажу одно: отношения между людьми и богами всегда, во всяком случае, в значительной мере, вращались вокруг проблемы питания либо человека, либо объекта его поклонения. Таким образом, суть жертвоприношения состояла на передаче своего тела другому в качестве пищи.

Именно эту идею отображают, считал я, рисунки в кодексах Борджиа и Бурбонском. В первом изображен змей, кормящий своим телом другого змея, а на уровне клеток суть питания именно-в этом. Ленты-змеи, создавшие один организм, погибают вместе с ним, становясь пищей для змеевидных лент другого организма.

Второй рисунок» показывает, как тело умершего человека возвращается — его заглатывает символический змей в пищевое обращение лент живых организмов.



Рис. 127. Кукуруза, приносимая как пища в жертву человеку; выше — бог кукурузы (кодекс Фехервари-Майера)
Я мог утверждать так, основываясь, в частности, на рисунке из кодекса Фехервари-Майера, поясняющем этот особый у индейцев смысл питания. По мнению Эдуарда Зелера, рисунок изображает четвертого из девяти Господ Ночных Часов — бога кукурузы. Рядом с богом — цветущее дерево, а ответвления его корней образуют нечто вроде сосуда с жертвой, предназначенной для сжигания. Изображен здесь и человек, поглощающий пищу с расщепленного Древа Жизни, символ Тамоанчана, места рождения людей и кукурузы.

Это Древо, вырастающее, по мифу, из головы Чудовища Земли и кормящее человека, здесь сломлено и из него торчат два флажка, а ими всегда обозначены в кодексах жертвы. Стало быть, сломленное дерево, как убиение, лишение жизни, обозначает тоже жертву. Жертвенную смерть приняла тут кукуруза, на что указывает присутствие ее бога, и было это жертвой, принесенной на благо человека, для его питания. По той же причине то, другое деревце, при боге охватывает корнями символ жертвы, поскольку предназначение растений — в питании этой жертвой и Солнцем, и, в свою очередь, в питании собою животных и людей.

В Мексике тела убитых, принесенных в жертву, нередко варили и съедали — выходит, жертва в буквальном смысле питала других своим телом.

Ацтеки, считал я, прониклись этим мироощущением более, чем кто-либо до них. Они приняли как постулат, что жизнь требует поддержания поставкой ей материи органических веществ и что эти вещества должны быть самым ценным из всего, чем располагает человек, а именно: его собственным телом. И боги кроме пищи получали еще религиозное заверение в том, что человек во имя их готов отдать свою жизнь, как некогда они пожертвовали собою ради него. Благие намерения вылились, однако, в изуверскую форму. Я пытался понять — почему. Существенной причиной тому была примитивность сознания ацтеков в те времена, когда они пришли на Центральное Плоскогорье и, как охотники-кочевники, перемещались к югу. Важнейшим событием у них в то время было низложение главы племени — колдуньи, которая, как полагали, верили ее подданные, управляла ими с помощью волшебных сил. Символически власть после колдуньи перешла к Уицилопочтли, который якобы явился в сновидении жрецу и поведал ему, что путь племени к силе и власти над другими, величию и славе лежит не через волшебство и чары, а только через волю и отвагу руки и сердца. Это был переломный момент: признание воли человека единственно допустимой магической силой толкнуло племя двинуться на завоевания. До мозга костей поглощенные этой миссией, возложенной на них богом, они, не колеблясь, кинулись в водоворот борьбы за земли и политическое подчинение местных племен. Вскоре они владели уже огромным пространством — и сами менялись, подвергаясь глубоким преобразованиям.

Безжалостные, жестокие, мужественные, жаждущие власти, лишенные сантиментов, истинные варвары, завоевывающие себе место под солнцем силой, хитростью и предательством, твердо стоящие на земле, они столкнулись с народами, которые бесконечно превосходили их своей тысячелетиями выпестованной культурой. Ацтеки не могли не понимать своего более низкого в этой сфере состояния и возжелали духовно сравняться с теми из подвластных им, кем, возможно, втайне восхищались. Их собственная вера в роль избранного народа, якобы открытая им самим богом, не давала импримириться с тем, что не у них, а у других такая удивительная культура. Лишь проникновение в нее, понимание, усвоение могло освободить ацтеков от сдерживающих начал, ежели таковые существовали, пусть даже подсознательно.

Только постижение того, что невозможно добыть копьем и палицей — мировоззрения и всех достижений другого народа, могло стать истинным завершением завоеваний.

Так и произошло. По мере расширения завоеваний ацтеки усваивали богатейшие культурные и религиозные традиции захватываемой территории. Они, простые, суровые солдаты, восприняли без колебаний, со страстной верой неофитов все, что им было сообщено о Вселенной, о мире, о месте в нем человека. То, что им открылось, было настоящим потрясением: волшебство и чары, которые они отбросили, — существуют! Называются они — знанием. Но насколько же отличаются они от фокусов их колдуньи. Их посвятили в знания связанные, упорядоченные, обоснованные и логичные. Это была настоящая наука, положения которой можно было проверить опытным путем любое количество раз. Все в ней складывалось в идеальное целое. Энергия Солнца, рост растений, питание животных, семена и яйца, наследуемые свойства, обмен веществ, постоянная температура тела. Этому знанию невозможно было, противостоять. От него невозможно было отмахнуться. Такое откровение можно было только принять на веру, принять его своим и отождествить себя с ним.

Так они попали в неволю, в рабство мысли — не тела, неожиданно для себя побежденные теми, кого победили в бою. Чтобы освободиться — у них был только один способ: раз это знание — религию невозможно отбросить, надо овладеть им вполне и развить самим. Надо показать всем, что обладаешь им даже в большей мере, нежели учителя, что тебе тоже есть что сказать. Они привыкли к действию. Их воля и активность привели к тому, что в Мезоамерике наступило время ацтеков. В довершение они поняли еще суть космоса и незамедлительно пожелали воспользоваться тем, что проистекало из этого знания. Слова учения они рвались осуществить на деле. Им недостаточно было получать знания в храмах. Эти знания следовало практически использовать. Им, ацтекам, надо было произнести то последнее, решительное слово, которое доказало бы всем верховенство их и в этой сфере.

Ну что может горделиво показать миру мастер, как не свое самое превосходное, свое достижение? Ремеслом ацтеков была война, убийство; для их солдат— дело обычное. И вот они — именно они — провозгласили священные Войны цветов, чтобы, отдавая в них свою жизнь и добывая пленников, которые умрут на жертвенном камне, питать тем Солнце, сияющее над миром.

Такая миссия рыцарей Орла и рыцарей Ягуара — дело всего народа — не была следствием жестокости ацтеков, жажды крови или страсти к уничтожению, превращению в прах — нет, ее источником была глубоко обоснованная религиозная потребность. Кругообращение питательного вещества в природе было для них установленным фактом. Значит, если кто-то и был здесь жестоким, так это только, при рода. Она принуждала свои живые творения жертвовать собою, она немилосердно ограничивала жизнь особей, чтобы они кормили собою следующие поколения.

Вступила ли в противоречие с усвоенной культурой эта измышленная миссия? Трудно сказать. Ведь если они верили в необходимость чего-то, если у них имелись доказательства, что именно так и нужно, если смерть была для них делом обыденным, то зачем им, принося кровавые жертвы, отказываться от художества, скульптуры, прекрасных поэм, танцев, да и моральных устоев и этических принципов? Разве одно обязательно исключает другое? Ведь жертвы уходили из жизни именно для того, чтобы могли расцветать жизнь людей и их культура.

Шел XIII век. Америка была погружена в магическое мышление — такой она в значительной степени и осталась. Племена и народы не были готовы к тому, чтобы вместить в сознание правильное учение о мире. И, однако, это учение с неожиданной силой завоевывало умы. Оно было первой системой, позволявшей понять живой мир в целом, от простейших до наиболее сложных его проявлений. Его невозможно было отбросить, но оно сразу было обречено на искаженное понимание. Его не смогли осилить тольтеки, а уж ацтекские жрецы — тем более.

Об этом можно сожалеть, но нечему удивляться, имея перед глазами в чем — то подобный опыт в середине двадцатого столетия. Ведь через пятьсот лет после ацтеков, в старой Европе, насчитывающей тысячелетия культуры, нашелся народ, который достижениями генетики пытался обосновать необходимость уничтожения других народов для того, чтобы жизнь продолжалась в расово «высшей», «чистейшей» форме, «лучше» связанной с Солнцем, — и начал реализовать свой план, прикрываясь знаком солнечного креста с изломами на конусах и под сопровождение» песнопений и возвышенной музыки…

Я понимаю, что такое сравнение оскорбительно для ацтеков. Правда, и они считали себя избранным народом, но им никогда не приходило в голову, что кукуруза, собака или человек другого племени — нечто иное, и худшее, чем они. Они никогда не стремились сжить со свету. Более того, они приносили в жертву самих себя, собственный народ. Эго, конечно, драматично и ужасно.

Но миссия, которую они приняли на себя, имела целью сохранение жизни вообще, всех ее проявлений на Земле. Поэтому нельзя отрицать, что ацтеки стали первым народом в истории человечества, который проявил столь глобально заботу о природе, но жестоко заблуждаясь в средствах.

Именно так, был я убежден, следует понимать их действия. Рыцари орденов Солнца жертвовали жизнью ради того, чтобы продолжала существовать природа, протекали процессы развития и роста. Это не было эгоизмом, повторял я себе, народ ацтеков сам истекал кровью.

Замысел такого рода, сегодня, по прошествии половины тысячелетия, должен показаться чем-то неслыханным, невероятным, а меж тем он был именно таким. Письменные памятники говорят о том, что действительно существовал такой народ, уже тогда реализовывавший «проект» с целями, до которых не дорос мир XX века и о которых только еще начали говорить.

Вначале должно быть посвящение, заслуживающее глубокого доверия, с признаками истинного знания, затем — реакция на него, соответствующая времени.

Таков был механизм. А его внутренняя, психологическая база? — продолжал я размышлять. Ответ, казалось мне, крылся в особых свойствах того феномена, каким является человеческое сознание. Тоже творение природы, выросшее из нее во всех своих проявлениях, неразрывно с нею связанное и, однако же, в высшем своем проявлении полностью оторванное, отрезанное от корней, лишенное возможности прямого взаимопонимания со своим телом, чуждое внешнему миру, трагически заплутавшее, обреченное на поиски, сомнения и ошибки, на жестокие промахи или бесцельные усилия и блуждания.

Пятьсот лет, отделяющие нас от ацтеков, — это ведь в эволюции меньше, чем мгновение, по сравнению со всем временем человечества. Значит, рассуждал я, механизм мышления ацтеков был абсолютно таким же, как наш. Только вот информация, которую их сознание воспринимало из внешнего мира, значительно отличалась от нашей. Так что как ни ищи понимания жестокой дилеммы этих наших древних братьев, великих и ужасных ацтеков, а начинать следует с попытки понять себя.

Размышляя над этой заботой ацтеков о Солнце и жизни, я для себя отметил, что ацтеки в этом стремлении были не первыми среди народов Мезоамерики. Я имею в виду не человеческие жертвоприношения, совершавшиеся, как известно, уже за две с половиной тысячи лет до ацтеков ольмеками, хоть И в несоизмеримо меньших масштабах. Таким магическим действом, имевшим целью поддержание мира живых, была придуманная тоже ольмеками

ИГРА В МЯЧ

До сего дня неизвестно, как именно она выглядела в их исполнении и Даже какою была конфигурация их травяного поля. Спустя много столетий поле приняло форму двух литер «Т», соединенных «ножками». Именно такие поля, выполненные с геометрической точностью, я видел рядом со всеми крупными храмовыми комплексами древних мексиканцев. От земли майя, по побережью залива, в сторону миштеков и сапотеков, до центральной Мексики, Теотиуакана, тольтеков и ацтеков.

Играли в мяч из твердого сырого каучука диаметром 10–13 сантиметров, который надо было бросать, а прикасаться к нему иначе или толкать разрешалось только коленями и ягодицами, прикрытыми для этого кожаными щитками. Как это удавалось — сегодня трудно сказать. Один из вариантов игры, практикуемый до сих пор в северо-восточной Мексике, значительно упрощен: мяч, кажется, надо подбивать с земли чем-то вроде биты. Зато точно известно, что требовалось провести его через одно из двух каменных колец, вертикально вмурованных в стены, перегораживавшие поле по центру.

Но главное, по утверждению различных источников, эти игры имели великое религиозное значение и от их результата порой зависела свобода игроков и зрителей и даже независимость царских дворов. Интерес к исходу игры был настолько велик, что практиковались заклады, на что шло имущество, жены, дети и даже собственная свобода и жизнь. Игра была жертвоприношением богам: соревнующиеся отдавали ей все свои силы и жизнь.

Обоснования цели казались мне, однако, слишком поверхностными. Риск, выходило, был несоизмерим с целью. Игры проводились задолго до ацтекских гекатомб, когда жизнь ценилась выше, а достаточной жертвой богам была цесарка или кролик. Во имя чего же люди решались терять свободу или голову?

Объяснение пришло мне, когда в Шочикалько под палящим солнцем, меж раскаленных стен стадиона я глянул на каменное кольцо в центре, освещенное сверху так, что тени резко выделяли его рельеф. И я увидел обрамляющую это двойную спираль! Это было словно из кодекса Борджиа перенесенное, хорошо мне известное изображение драгоценного камня — клетки. Там — содержащее в ядре двух змеи, здесь — в виде отверстия, через которое должен пройти мяч. И тут я понял, что по ассоциации — это более всего напоминает акт оплодотворения.

Вскоре я проверил свою догадку, изучая рисунки в кодексах. И снова максимум информации дал мне кодекс Борджиа, где на рисунке 21-й страницы священную игру ведут Тескатлипока Черный с Тескатлипокой Красным (см. фото 13).



Здесь кольца изображены наподобие лент драгоценного камня, подтверждая тем самым мою догадку. Кольца играют роль яйцеклеток. Правда, при них нет двойной спирали, но зато из окружности обоих колец высовывается змея крови — ленточное создание, связанное с хромосомой и рождением живого существа. Из-под горла у нее свисает ленточка эмапа-митль — «слюнявчик» с узкой и широкой полосками генов, а это значит, что всю композицию кольца надо понимать как Драгоценный сосуд с его информативными лентами.

Каучуковый мяч, на который указывает перстом Тескатлипока Черный, тоже соединен со змеей крови и кровью же обрамлен как символ тела. А по Лоретте Сежурне, символически — змей, когда так кровоточит, есть пробуждение к жизни. Если кровь на мяче — следствие прохода его сквозь кольцо, значит, оплодотворение произошло…

На середине поля — человек, весь испещренный красными полосками, что, по Зелеру, обозначает «нечто, долженствующее родиться», «душу, которая еще не обрела тела». Руки человека связаны шнуром, скрученным из двух нитей, — стало быть, он играет здесь роль будущей жертвы, пока еще бестелесной, существующей только в генах. Текпатль — жертвенный нож из обсидиана — вскрывает ему грудь, высвобождая эти гены. Они покрываются кровью-телом и рассеивают маленькие ярма и палочки хромосом. Человеку предстоит родиться благодаря принесению в жертву своих генов — своих божков.

Так что этого человека, обретающего тело в результате прохождения мяча-змея сквозь кольцо драгоценного камня, можно понимать как финал мистерии оплодотворения, разыгрываемой на поле.

Особую конфигурацию поля стадиона поясняют многочисленные рисунки в кодексах Нутталь и Виндобоненси, на которых оно составлено из «четырех колеров» и более чем наполовину покрыто многоцветными полосами, что может указывать на родственность его вида и значения знаку оллин и уподобление его абрису пары хромосом.

Следовательно, все элементы богослужения-игры, отправляемого столь своеобразно, отражали у древних мексиканцев генетическую информацию, заключенную в лентах ДНК, хромосомах, и ее «запуск в действие».



Придя к такому выводу, я, однако, был далек от мысли, что речь здесь идет об оплодотворении как соединения сперматозоида с яйцеклеткой. Собственно, во всех известных мне изображениях нет прямых, однозначных указаний на то, что древним мексиканцам были известны существование сперматозоидов и их морфологическая форма. Хотя действие их было им понятно. Недаром с древних времен мужское семя приравнивалось к живой воде.

Так или иначе, игра в мяч символизировала начало жизненного процесса в яйцеклетке. Отсюда и ее значение в жизни. Похождение мяса сквозь кольцо обещало поддержание, продление жизни, ее обновление, сулило возрастание урожаев, крупный приплод и обилие всего. А эти высшие и всеобщие цели на благо мира, людей, а возможно и всей Вселенной, конечно же стоили единичной жертвы.

И еще: общественный характер игры говорит о том, что она не была ни ворожбой, ни попыткой прочесть «предначертанное». Напротив, от нее в чем-то зависело будущее. Сверхусилия игроков и страстные желания зрителей были внутренней работой на будущее, нравственной заботой о будущей жизни, о ее благополучном продолжении. Поэтому, возможно, я не очень преувеличивал, сравнив эту игру в мяч с мобилизующим «насыщением» Солнца путем кровавых жертвоприношений. Более того, не исключено, что эта игра подготавливала сознание народа к таким жертвам, затем она приучала людей к мысли, что необходимы постоянные усилия, постоянные действия каждого человека на благо жизни.

Когда ацтеки начали увеличивать количество жертв, никто не подверг сомнению цель: она не вызывала сомнений, потому что уже много веков назад прочно вошла в общественный канон мышления.

Наряду с временным аспектом этого биологического мышления существовал еще аспект территориальный. У меня была масса подтверждений тому, что элементы религии-биологии распространены в Южной Америке, на территории Перу и через Центральную Америку проникли в Северную Америку, до нынешней границы Мексики и Соединенных Штатов. Конечно, эта условная линия не имела никакого действительного значения, поэтому неудивительно, что, сравнив материалы, собранные на территории США и Карибских островов, с перуанскими, я нашел в них удивительное тематическое соответствие. Этими материалами были

НАСКАЛЬНЫЕ РИСУНКИ

в калифорнийских горах Санта-Барбара, Санта-Сузана, Сан — Эмидио, а также Сьерра-Невада в районе Туларе и, наконец, в Перу. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в их важности для хода моих рассуждений. Их были десятки тысяч — в каменных нишах, гротах и пещерах, нарисованных яркими красками до и после испанского нашествия.

Не знаю, рассматривал ли их кто-нибудь из исследователей под таким углом зрения, но я за короткое время смог составить большую сравнительную таблицу чуть ли не идентичных символов в кодексах миштеков и в горах Калифорнии. Это прямо указывало, на какой территории жили люди, исповедовавшие «биологическую религию». Но теперь меня интересовали не сопоставления: они могли стать обширной темой сами по себе. Зная, что уцелело всего несколько экземпляров кодексов, я понимал, что в них наверняка только часть символов — понятий, которыми владели создатели этих книг. На скалах же символов было превеликое множество: сотни тысяч! Не только хорошо известные по миштекским пиктограммам, но и масса других, и, что самое главное, те и другие были стилистически иными, в совершенно особенных сочетаниях, композициях и сценах. А это не только могло существенно расширить знание об уже известном, но и позволяло расшифровать еще непонятное.



У наскальных рисунков свои законы. Они передают содержание максимально коротко, упрощенно и понятно для каждого; показывают связи; являют целое, замкнутое в самом себе. На них чрезвычайно редко можно увидеть какое-либо повествование. Сообщение сведено до смысла знака. Оно как современный плакат: само значение. Ни украшений, ни необязательных деталей. Поэтому, когда его читают, найдя к нему ключ, знаки понимаются полностью и однозначно.

Вот когда я смог убедиться в том, каким эффективным инструментом толкования была моя гипотеза. А проверять свое я мог по Кемпбеллу Гранту, который в номере 6(194) «Natural History» опубликовал множество собственноручных копий этих поразительных рисунков — настоящих произведений искусства.



Там я нашел выбранные из чрезвычайно обширной и удивительно монотематической, даже монотонной череды изображений солнечные диски как с прямыми, так и идущими по изогнутым линиям лучами. Эта «изогнутость», скрученность, как я уже пытался показать, была чем-то чрезвычайным, загадочным для тех людей: ведь они не владели никакими иными способами исследования природы, кроме непосредственного наблюдения. Между тем каждому известно, что солнечные лучи всегда устремляются по прямым линиям, что прекрасно видно, когда они пробиваются в узких разрывах облаков. Вращательное движение Солнца не заметно глазу, как и испускаемые им, помимо видимого света, потоки частиц, изогнутые траектории которых как раз и обусловлены вращением светила. Тот, что вот так рисует Солнце — и не только в Америке, но и на других континентах, — не мог об этом узнать из каких-то ненаучных, без развитой техники источников…

Многочисленны и изображения клеток. Некоторые из них составлены из множества концентрических колец, придающих им сходство с мишенью в тире; с ядром, покрытым точками; с лучами наподобие тех, что изображены при кодексном Солнце, соединенном с драгоценным камнем. Среди них наиболее важными я счел те, которые изображают деление: ведь это свойство относится к клеткам, а не к дискам. Рядом с одним из рисунков я обнаружил добавление в виде маленького кружочка, разделенного на четыре части, — очень похожего на делящиеся драгоценные камни — клетки — из кодекса Виндобоненси.

Знаки клеток обыкновенно связаны здесь со знаками лент и одинарных или двойных палочек. Самый интересный в этой группе рисунок из Сьерра-Невады, изображающий ну прямо бивалент — хромосому, образовавшую свою копию, — и по обеим сторонам от нее клетки: в них этот процесс протекает, и в результате него они возникают.



В пещере гор Сан-Эмилио есть рисунок палочки-хромосомы со знаком клетки, приданным ей наподобие головы и с конечностями, что, как я считал, означает содержащуюся в палочке потенциальную возможность стать телом. О том, что палочка является внутриклеточным образованием тела, а тело возникает путем деления клеток, говорят две по бокам туловищевидной палочки половинки разделившейся клетки, испускающие лучи.



Попутно следует упомянуть чрезвычайно схожие знаки, выражающие понятие «человека» и относящиеся к каменному веку, — обнаружены они в Европе. Их прекрасно обобщал рисунок из Мае д'Асиль в Восточной Испании.

Широко распространены и символы бивалентов, стилистически похожие на знак оллин в Древней Мексике. Однако здесь — это замечательная особенность — имеет и варианты, что передает хромосомный прагенезис! Значение же знака подтверждает, например, рисунок в горах Санта-Барбара: раздвоенная на одном конце палочка появляется из клетки.

И для этих двух знаков я нашел аналоги, обнаруженные на отдаленных территориях. Взять хотя бы неолитический знак из долины Инда, выражающий понятие «человек». У этого «человечка» нет головы не из-за неумело рисовавшего его, решил я, а по той простой причине, что он изображает не человека, а предшествующую ему бивалентную хромосому. Известны толкования этих рисунков. Например, что они изображают людей, обезглавленных при жертвоприношениях, однако мне больше импонировало предположение, что вначале люди выцарапывали на камнях биваленты, а уж потом, чтобы почтить их как божественных создателей своих, придавали форму этого бивалента жертвам, лишая их головы.

В Сан-Эмидио есть рисунок: две ленты, как бы отраженные одна от другой, и каждая с раздвоенным концом — знак их способности к новому делению. Указание на то, что эти копии содержат одни и те же сведения, что они вообще представляют собою запись какого-то идентичного сообщения, я увидел в парах дужек, симметрично помещенных на лентах, а также в их похожих отрезках, покрытых точками.



Палочка-хромосома, повторяющая геометрически знак оллин, превращается в звериную шкуру, покрытую, как невидимое вещество, точками, а оба ее бока с зигзагами показались мне указанием на две нити двойной гелисы ДНК. При ней — известный по кодексам животворный жезл Кецалькоатля, что подтверждало мою мысль о хромосомном происхождении этого жезла.



Совсем просто, но выразительно показано, как благодаря удваивающейся палочке возникает человек, на рисунке из Кальенте-Рандже, где биваленту придано условное очертание головы.



Развитием этой биологической идеи стал для меня бивалент из той же пещеры, преобразующийся в человеческую кожу, а сопровождает его, что было знаменательно для меня и, похоже, замыкало круг моих доказательств, маленький значок оллин, той самой формы, которая известна по множеству мексиканских его изображений.

Палочка с зигзагами из Сан — Эмидио, преобразующаяся в тело какого-то двурукого пятипалого существа, словно демонстрирует механизм копирования генетической информации: к каждой из двух зигзагообразных нитей прирастает новая зигзагообразная нить. Именно так ДНК копирует свои комплементарные нити.



Пожалуй, самым большим, волнующим открытием стало для меня ныне, увы, уничтоженное вандалами, но к счастью сфотографированное в 1890 году изображение из Санта-Барбары. Там одна из множества палочек содержит внутри себя ленту, сплетенную из двух нитей, воспроизводящих двойную гелису ДНК, что, как я полагал, говорит о содержимом именно хромосомной палочки. Больше того, вдоль нее идут орнаментом трехлепестковые цветы, а это, думал я, прямое указание на ее троичный код… О том, что тройки не были случайностью, свидетельствует, в частности, «ряд троек» с гор Сан-Рафаель. Они невероятно напоминают структурную схему гена, который, как известно, тоже представляет собою ряд триплетов, как их называют биологи, определяющих очередность аминокислот в белковой цепочке. Можно также считать, что в таком, как здесь, расположении они, кроме того, иллюстрируют постоянство кода, триплеты которого без изменений наследуются всеми поколениями каждого из всех живых существ с самого начала жизни. С этой точки зрения рисунок можно считать идентичным той перуанской ткани, на которой ряд божеств подает друг другу трехпалые руки и наверняка символически с той же целью.

На другом изображении палочки из Санта-Барбары тоже двойная гелиса, однако, вследствие ее малых размеров, плетения превратились в крестики. Изменение несущественное. Зато ряд уменьшающихся белых, пустых подобий палочки, расположенных вдоль настоящей, означает нечто невероятное! Это что-то принципиально новое среди всех изображений, ибо здесь сообщено о количестве палочек-хромосом! Двадцать три! Точно по стольку содержится их в человеческой яйцеклетке и сперматозоиде перед оплодотворением. И точно также изображают их в научных публикациях: от наибольшей — к наименьшей! В результате слияния яйцеклетки со сперматозоидом восстанавливается комплект из сорока шести хромосом, присущих каждой клетке тела.



Конечно, можно подумать, что все это случайности. Выходящая из клетки палочка, которая раздваивается и превращается в человека; палочка, которая содержит в себе двойную гелису, и палочка, которая изображена с комплектом из двадцати трех ее подобий неравной длины. Да, взятые порознь, они могут быть случайностью. Но такое количество примеров, объединяющееся в систему, и такое точное число — 23 — делали для меня вероятность случайности ничтожно малой.

И наконец, два рисунка, как бы интегрирующие эти раздельные данные. Первый — на той же фреске, что и оба изображения палочек с гор Санта-Барбары, — показывает, как возникает человек: делится клетка — удваивается вместе с нею хромосома. Палочкам приданы человеческие головы и сросшиеся руки: ведь после деления они остаются вместе, по-прежнему тесно связанные между собой. Ниже — ожерелье драгоценных камней, а в Мексике оно иероглиф понятия «ребенок», — вероятно, и здесь оно изображает множество клеток, возникших из яйцеклетки и связанных между собой, как камушки в ожерелье. Другая лента над хромосомой, с короткими отростками, возможно, передает принцип линейной информации.

Второй рисунок — из Кальенте Радже — связывает процесс возникновения человека с космосом.



Вращающееся Солнце, рассеивающее свои частицы по спиральным траекториям, передает энергию биваленту, уже превратившемуся в существо с человеческим обличьем. О том, что оно возникло из делящихся клеток и удваивающихся вместе с ними лент хромосом, говорит символ под ним. Грудь его пересекает ломаная линия— знак линейной генетической информации об этом существе: ведь одинарная нить двойной гелисы, спроецированной на плоскость, имеет вид именно зигзага. Впрочем, не исключено, что тут изображение ступенчатой белковой молекулы, наподобие тех, что в кодексах.

В иной территории, отстающей на четыре тысячи километров, относятся изображения из Topo Муэрто в Перу. Мне их показали в пустынной долине между гор, поблизости от Арекипы. Десятками тысяч покрывали они камни, их засыпали пески, кочующие с ветрами. То, что открылось глазам, имело единую тематику: солнца с прямыми и изогнутыми лучами, клетки с ядрами, палочки, зигзагообразные ленты, лесенки, двойные или двухголовые змеи, животные и люди.



Я достал толкующую эти рисунки книгу французской исследовательницы Кристин Декерлор, ну прямо с дэникеновским названием «Внеземные гости в древности». Древность ли тут — неизвестно: Никто время этих рисунков не устанавливал физико-химическим методом. Однако некоторые признаки позволяют отнести их к доконкистским временам. Так что им может быть как один-два, так и много десятков столетий…

Декерлор вложила уйму труда в попытку доказать, что эта наскальная «галерея», одна из обширнейших в мире, увековечила факт приземления в этих местах пришельцев — космитов. В своих усилиях она явно следует распространившейся в последнее время моде. Возможно, она не сделала бы этого, если бы предварительно ознакомилась с какой-либо работой по рисованным книгам Мезоамерики: подобные символы не вызывают у исследователей мысли о космитах, поскольку более простые их объяснения — в природных явлениях на самой Земле. А если даже какие-то знаки указывают на космос, то лишь для того, чтобы сказать о значении Солнца и всей Вселенной для возникновения и развития жизни.

Чрезвычайно многочисленны в Topo Муэрто (буквально: «Мертвый Бык») человеческие фигурки, изображенные в движении — в танце, беге, но с необычными головами.

Просмотрев буквально десятки тысяч таких фигурок, отличающихся незначительными подробностями, я пришел к выводу, что породило их то же древнее знание, что отображено в рисунках индейцев Северной Америки, с одной лишь разницей: там тело человека выводили из палочки-хромосомы, а здесь — из клетки.

Ведь все эти головы — клетки… Человек возникает из яйцеклетки. Для биолога яйцеклетка, по сути, то же самое, что и человек, но в одной из стадий развития. Другие стадии: зародыш, эмбрион, новорожденный, ребенок… К концу — старик. А у истока — яйцо. Оно во всех этих изображениях заменяет голову: от него как от священного начала, посева богов, символа плодовитости, вели человеческое тело.

Яйцеклетки иногда рисовались в виде окружностей, порой — наподобие прямоугольников с ядром внутри или без него. Вместо ядра в нее вносили — и правильно делали! — две палочки — бивалент хромосом — или зигзагообразные линии — ленты ДНК. Внутри некоторых «голов» — две клетки и выходящая из каждой лента, что иллюстрирует процесс деления и копирования, которому мы обязаны жизнью. Три, но иногда два волоска на «голове», могут быть намеком на троичный код. Вот что такое, считал я, эти «космические шлемы с бликами на стекле»…

Более обобщающие сведения дает тот рисунок, где человеческие силуэты сопровождены четвероногими животными и птицами.

Птицы, скорее всего, аналоги солнечного орла из Мексики.



В пользу такой их интерпретации, по-моему, говорит известный рельеф орла, тоже из Перу, несущий на спине отрезок двойной гелисы, — о нем в начале этой книги. В низу рисунка распластан змей в виде ленты хромосома, дающей жизнь всем земным созданиям. Понятно поэтому, почему из такого «змея» на рисунке вырастают организмы животных, тоже один из другого, с зигзагообразной лентой на шее, похожей на клетку, идущей от глаза.



Образчиком следующей группы изображений из Topo Муэрто, которые Кристин Декерлор окрестила «летающими палочками» — космическими ракетами! — был камень, на котором — внизу — я разглядел двух изящных лам в позе соития, а над. ними — охотящегося ягуара. Это прямо указывало на тематику всего рисунка: питание и размножение. Поэтому палочку здесь целесообразнее объяснить как хромосому, а стоящих на ней словно на плоту человечков с головками, клеточками, можно, пожалуй, считать и путешественниками, ибо движение хромосома — это. путешествие от тела к телу. Или: хромосома есть носитель информации от клетки к клетке и от тела к телу. И еще: хромосома — в своем роде «экипаж» генов, летящих не только в пространстве, сколько во времени, а их небо, космос — клетка.

Чрезвычайно существенными показались мне два символа, высеченные на этом камне по обе стороны от палочки. Слева — известная зигзагообразная лента, с правой — тоже лента зигзагом, но в виде троек штришков. Так можно изобразить троичные кодоны для аминокислот, идущие вдоль гелисоидальной нити ДНК. Разделение этой ленты (биологическая роль ее в понимании наших предков показана мною на многочисленных примерах) на троичные группы придает ей информационное значение.



Еще один удивительный рисунок заслуживает серьезного изучения, поскольку дает, как мне кажется, возможность понять некоторые мексиканские символы. Два треугольника, соприкасающихся в пространстве вершинами — и бегущий по основанию верхнего человечка с головкой клеточкой и тремя волосинками. Да ведь это же — показалось мне — формула жизни! Организм— тоже треугольник или пирамида, — на рисунке внизу, — вырастающей из миллиардов клеток ради того, чтобы на вершине ее оказалась только одна клетка — конечная цель развития, ее венец: яйцо. Оно начинает делиться и преумножением созидать новое тело — новую пирамиду от вершины предыдущей, из точки связи двух поколений В определенной мере подтверждением такого толкования этого символического рисунка может быть похожий на него орнамент на керамическом сосуде из Чупикуаро в Мексике. На нем точку соприкосновения вершин треугольников-пирамид удвоили, как бы показывая тем принцип возникновения нового организма. Для равновесия, да и по смыслу его, знаку придали еще два треугольника, лежащих горизонтально, с тем же значением удвоения тела, благодаря чему в целом получилось некое подобие креста. Изображение завершают четыре луча, как бы указывающие направления распространения жизни: вовне от центра — места двойственности — на все четыре стороны света.



Графическое родство с этими знаками — пирамида и звезда — очевидно и в многочисленных крестах, названных «крестами Кецалькоатля»; поэтому не исключено, что в них отображена та же мысль. С нею, похоже, соотносятся и те изображения из кодекса Виндобоненси, где из основания, образованного двумя хромосомами, вырастает организм в виде пирамиды.



Чтобы покончить с этим рядом примеров, поддерживающих мою гипотезу, я отмечу еще один символ, широко распространенный, всегда присутствующий на рисунках в гротах и пещерных стоянках Нового Света — например, в Восточных Андах Колумбии, в Венесуэле, на Антильских островах, а также на Кубе. На Кубе были найдены два его варианта, сфотографированные Антонио Нуньесом Хименесом и опубликованные в работе: «Куба»: наскальные рисунки».

Я считал, что черная пиктограмма № 8 из Пещеры Рамоса на полуострове Кагаунес отображает принцип деления клеток, снабженных ядрами и связанных двойной лентой или двойной палочкой, что наглядно передает идею наличия в обеих клетках сестрах идентичной хромосомной информации.

Пиктограмма № 3 из Пещеры Рисунков в провинции Лас-Вильяс указывает на происхождение двух клеток из одной материнской.



Как я убедился, у «гравюр» из Topo Муэрто, рисунков из Калифорнии и центральноамериканских символов есть свои аналоги в различных уголках Земли: в Австралии, Африке, Европе, Азии. Спирали, солнца с изогнутыми лучами, окружности клеток без лучей; зато с ядрами, палочки-близнецы, змеи — все это мы находим не только на скалах и в пещерах, но и в гораздо более поздних произведениях искусства; на рельефах, металло-пластике, керамике и дереве. Для исследователей они всегда были выражением связи человека с природой, в глобальном смысле с Землей и Солнцем, как источником земной жизни. Мои поиски, когда я для древней символики искал объяснение не в общих категориях, а в структурах и процессах природы, приводили к тому же. Поэтому я считал, что «великие и малые марсиане» в «шлемах с антеннами», на скалах нашей планеты, есть попросту мы сами, и «межпланетные корабли» — это наши хромосомы, а «галактические тропы», бегущие зигзагами, — ленты внутри наших клеток. Ну а змеи и драконы, якобы символизирующие «галактические путешествия», намертво связаны с Землей, возникли на ней, могут удваиваться, преумножаться и обрастать плотью, являясь живыми зародышами именно земной жизни. Змей, считал я, существо наиболее похожее на информационную ленту, которая «планирует» живой организм. Как максимально похожего по своему виду на эту внутриклеточную структуру, змея почитали всюду, где хоть что-нибудь было известно о внутриклеточном зачатии человека.

Есть один аспект этой проблемы, заслуживающий краткого упоминания, хотя бы как курьез. Независимо от того, опускалось ли когда-нибудь на землю какое-либо существо извне, возможность чего я своим толкованием знаков исключить никак не могу, существует некий вид пришельцев из космоса, которые ежесекундно оседают на нее. Я имею в виду микрометеориты, посыпающие нашу планету мельчайшей пылью; часть этой космической пыли порождена другими звездными системами и путешествует по Вселенной со скоростью, которую придало ей световое давление, или завлечена в наши пределы — например, кометами. Кометы, вероятно, иногда выхватываются со своих невероятно вытянутых орбит силами притяжения звезд, к которым подходят чересчур близко, и за время своего существования навещают околицы многих звезд с их планетами. Кроме того, ведь наша Солнечная система с огромной скоростью перемещается внутри Галактики и то и дело проносится сквозь облака материи, значительное количество которой выпадает на поверхность Земли. Исходя из всего этого, Сванте Аррениус в 1908 году сформулировал теорию панспермии в ее первоначальном виде. Он полагал, что мелкие бактерии и другие склероциевые формы могут добираться до Земли из других звездных систем — они-то и стали у нас зачатками жизни. Теория Аррениуса ожила за последние годы в связи с тем, что во Вселенной обнаружено присутствие органических молекул и допущена вероятность «бегства» земных бактерий и вирусов за пределы атмосферы и зоны тяготения Земли.

Говорю я об этом потому, что какую-то связь с теорией панспермии могли иметь утверждения майя о том, что почитаемые ими ленты и шнуры «упали с неба». Поскольку в «скрученных шнурах», как мне представляется, следует видеть носитель генетической информации, ДНК, постольку они вполне могут быть именно тем, о чем говорил Аррениус, и не подозревавший, что подобное кто-то знал за тысячи лет до него.

То же самое могут выражать присущие различным культурам и эпохам изображения змей и драконов, спускающихся с неба. Многочисленные авторы полагают, что они могут быть отображением межпланетных путешествий. А может быть, тут тоже имелась в виду панспермия?

ПРИЛОЖЕНИЕ ТАБЛИЦА СИМВОЛОВ С БИОЛОГИЧЕСКИМ ЗНАЧЕНИЕМ








Примечания

1

По другим данным — 16 сантиметров. {Прим. перев.)

(обратно)

2

Подробно об этом говорится в книге Мачея Кучиньского «Змеепоклонники».

(обратно)

3

В «Первой песни о Хельги…» («Старшая Эдда») норны при рождении героя прядут нить его судьбы, предсказывая его славное будущее. — (Прим. перев.)

(обратно)

4

См.: «Змеепоклонники».

(обратно)

5

Уотсон Д. Д. (р. 1928) — американский биохимик, вместе с Криком Ф. X. (р. 1926) создал модель пространственной структуры ДНК (двойная спираль).

(обратно)

6

Гелиса — понятие из начертательной геометрии, которое М. Кучиньский счел более точным для передачи пространственного строения молекулы ДНК вместо традиционного в биохимии термина «двойная спираль». — Прим. перев.

(обратно)

7

Точнее, сахаров (дезоксирибоза), азотистых оснований (аденин, гуанин, цитозин, тимин) и остатков фосфорной кислоты.

(обратно)

8

Когда ацтекским жрецам недоставало пленников для жертвоприношений, Верховный правитель повелевал городам начать войну, в которой один из противников был вооружен игрушечным, ненастоящим оружием и захваченные столь варварским способом пленники приносились в жертву богам.

(обратно)

9

Перевод дан нами по польскому тексту, приведенному М. Кучиньским по его переводу с испанского.

В. И. Гуляев в книге «Древние майя. Загадка погибшей цивилизации»

(М., Знание, 1983) дает несколько иной текст:

«Затем было создано третье Солнце. Его знаком бшо «Дождь-4''. Оно называюсь «Солнцем огненного дождя». В это время выпал огненный дождь из мелких камней. И говорят, что именно в это время упали сверху камни, которые мы сейчас видим, что кипел от жары камень «тесонтли» и что тогда появились скалы красного цвета».

Поскольку в данном случае важна суть, а не форма, я оставил текст, приведенный М. Кучиньским.

Мануэль Галич («История доколумбовых цивилизаций»/ Перевод Ершовой Г. Г. и Гурвица М. М.; М.: Мысль, 1990. С. 108) приводит такой текст:

«Первым Солнцем было Солнце Ночи, или Солнце Земли. Оно изображаюсь в виде головы животного из семейства кошачьих (Оселотонатиу) и воплощало царство тьмы, без надежды на избавление. Там жили созданные богами великаны, растерзанные хищниками за неумение обрабатывать землю. Второе Солнце было Солнцем Дыхания (Экекотонатиу) — чистый дух, предназначенный для возрождения. Благодаря ему люди, чтобы спастись от истребления ураганами, превратились в обезьян. Третье Солнце было Солнцем Огненного Ливня (Киаутонатиу). Тогда мир оказался залитым ливнем из лавы и огня, от которого спаслись лишь птицы. Четвертое Солнце было Солнцем воды (Атонтиу). Оно исчезло в водах потопа, во время которого появились рыбы. Пятое Солнце — это то, в котором живем мы, Солнце Движения (Наоллин), Солнце Кецалькоатля и Теотиуакане».

(обратно)

10

Ovum — яйцо (лат.).

(обратно)

11

Екклесиаст, 3, 20.

(обратно)

12

Тенниски и плотно прилегающие брючки.

(обратно)

13

3десь и ниже перевод с испанского сделан С. В. Мироновой (помечены знаком поскольку М. Кучиньский в ряде случаев дал лишь пересказ соответствующих текстов

(обратно)

14

Перевод С. Мироновой.

(обратно)

15

Мысль о возможности такого способа познания самого себя более подробно освещена в книге М. Кучиньского «Диск из Атлантиды» (М.: Пангея, 1994).

(обратно)

16

Жад или жадеит — полудрагоценный камень.

(обратно)

17

Домработница, прислуга, слуга (исп.).

(обратно)

18

Собор Пресвятой Девы Марии Гваделупекой.

(обратно)

19

Перевод С. В. Мироновой.

(обратно)

20

Ку — пирамида (на языке науатль).

(обратно)

Оглавление

  • Мачей Кучиньский ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА ЗМЕЕПОКЛОННИКИ
  •   ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА
  •     ОСКОЛКИ ТАЙНЫ
  •     МЕНГИРЫ, ДОЛМЕНЫ, КРОМЛЕХИ
  •     ДИСК ИЗ ФЕСТА ЗАГАДКА
  •     ПЕРВАЯ СТОРОНА ДИСКА
  •     ВТОРАЯ СТОРОНА ДИСКА
  •     СОДЕРЖАНИЕ ФЕСТСКОГО ДИСКА, ВЫРАЖЕННОЕ СОВРЕМЕННЫМИ ТЕРМИНАМИ
  •     ДИСК И СОВРЕМЕННАЯ НАУКА
  •     ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИСТИН
  •     ДИСК ИЗ АТЛАНТИДЫ
  •     СВИДЕТЕЛЬСТВА СУЩЕСТВОВАНИЯ АТЛАНТИДЫ
  •     БИОЛОГИЧЕСКИЕ СИМВОЛЫ
  •     ДИСК ИЗ КОСМОСА
  •     ИНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
  •   ЗМЕЕПОКЛОННИКИ
  •     ТЕОТИУАКАН
  •     СОЛНЦЕ — ЖИЗНЬ
  •     ДРЕВО ЖИЗНИ
  •     ПАЛЕНКЕ
  •     ПРОИСХОЖДЕНИЕ МИШТЕКОВ,
  •     КЕЦАЛЬКОАТЛЬ,
  •     ШОЧИКАЛЬКО,
  •     ВЕНЕРА
  •     ЛЕГЕНДА О ПЕРНАТОМ ЗМЕЕ
  •     ГРЕХ И ЧУВСТВО ВИНЫ?
  •     ХРАМ ХРОМОСОМ!
  •     МОНТЕ-АЛЬБАН
  •     МАСКИ ДРЕВНЕЙ МЕКСИКИ
  •     МИФ О РОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА,
  •     МУДРОСТЬ БОГОВ
  •     УЗКИЕ И ШИРОКИЕ ПОЛОСКИ
  •     «СТУПЕНЧАТЫЙ узор»
  •     НЕЧТО ПОЛОСЧАТОЕ,
  •     ГОРА
  •     ДРАГОЦЕННАЯ ВОДА
  •     ОМЕЙОКАН
  •     АТЛЬ-ТЛАЧИНОЛЛИ
  •     МИКТЛАН,
  •     КОАТЛИКЕ,
  •     СПИРАЛЬ И КАМЕНЬ
  •     ХРАМ СОЛНЦА
  •     ПУТЬ
  •     КРОВАВЫЕ ЖЕРТВЫ
  •     ИГРА В МЯЧ
  •     НАСКАЛЬНЫЕ РИСУНКИ
  •     ПРИЛОЖЕНИЕ ТАБЛИЦА СИМВОЛОВ С БИОЛОГИЧЕСКИМ ЗНАЧЕНИЕМ
  • *** Примечания ***