В одной маленькой горной стране жил маленький человек, который очень хотел стать Большим. Звали его Бэби. С одной стороны, Бэби очень повезло: один его родственник был Великим человеком: он правил этой маленькой горной страной; его отец был Знаменитым и уважаемым человеком — он совершил подвиг в битве с врагами; старший брат Бэби уже был Большим человеком — его даже направили с посольством в чужую далекую страну, и все им очень гордились. С другой стороны, Бэби был очень несчастлив, потому что… Нет, у него была семья, дети, хорошее жилище и роста он был приличного, но Бэби оставался Маленьким. Наверное из‑за того, что все и всегда, с самого детства, ему были что‑то должны: ну, там уступить, позаботиться, помочь, похлопотать, а еще лучше что‑нибудь сделать за него — потому что родственник, потому что отец, потому что брат… Конечно, друзья, знакомые и незнакомые сами избаловали Бэби, стараясь предугадать, предупредить различные его желания. Ну, вы понимаете — ведь родственник, ведь отец, ведь брат…
В молодости Бэби провел несколько лет в большой северной стране, где и выучился на лекаря. Вернулся домой, нашлось теплое место в хорошей лечебнице: работай, расти. Расти хотелось и очень хотелось быть главным. Ведь стать главным — значило самому стать Большим человеком. А стать Большим человеком было его заветной мечтой. Ему хотелось поскорее вйти из‑под теней Великого, Знаменитого и Большого. Но мечты мечтами, а главный там уже был и уходить не собирался. Наверное, кто‑то интриговал против Бэби. Он чувствовал себя обманутым. Он любил, когда с его мнением считались: ну, вы помните… А тут такая незадача: коллеги — лекари не захотели разделить его высокое мнение о себе самом. Особенно главный. Конечно, с такими косными идиотами Бэби было не по пути. И он решил поменять сферу деятельности.
Так совпало, что как раз тогда и пришел в их город Кузнец. Пришел из большой северной страны, где когда‑то Бэби на лекаря обучался. Несмотря на молодость, у Кузнеца уже была густая борода, а длинные волосы его узкий сыромятный ремешок на лбу перетягивал. Как уж они повстречались — познакоми — лись, про то история умалчивает. А только заприя- тельствовали они. А чего не приятельствовать? Возраста примерно одного были, семьи, дети, опять же общие воспоминания о житье — бытье в стране северной. Стали они друг к дружке в гости захаживать, кофа пить. Кузнец‑то животом мучался, от разъездной, видать, жизни. Так Бэби его быстро вылечил чудесным снадобьем из меда, яиц, кислого молока и постного масла. За то сам Бэби лучшего слушателя и пожелать не мог: подливай кофа, да, знай, рассказывай истории о тупости местных лекарей.
Кузнец, перед тем как в этом городе объявиться, странствовал много, всякого повидал, так что историям этим сильно не удивлялся, даже если до конца в них и не верил. Сам‑то он был нрава веселого и очень любил разные байки, да придумки сочинять. Веселость ему сильно в жизни помогала. В роду у него ни великих, ни знаменитых не было. Всего приходилось самому добиваться: своим умом, своим умением. Работы он не боялся и, как говорится, своими руками счастье себе ковал… А через веселость характера с людьми быстро сходился, ценил их высоко и, коли была возможность, всегда помочь им старался. Посему не прошло и года, как знакомые да приятели у него уже во всех сословиях этой горной страны имелись. И строители, и воители, и министры, и поэты, и крестьяне, и хлебопеки, и купцы, и… Всех и не перечислишь.
Были среди них и такие, кто знал Бэби. «Как же, как же, — говорили они, — конечно знаем: он родственник, он сын, он младший брат…»
Правда, к тому времени уже сменился правитель маленькой горной страны, и ушел из жизни, вечная ему память, отец Бэби, и остался в чужой, далекой стране старший брат, и люди почему‑то перестали предугадывать, заботиться и хлопотать за Бэби с былой готовностью. А он так свыкся с их предупредительностью, что не всегда был способен объяснить, чего он, собственно, хочет и ждет от жизни и окружающих. Поэтому он искренне удивлялся их тупос — ти и все гадал, как это могло случиться, что кругом развелось столько идиотов?
Так или иначе, а работу' Бэби себе подыскивал серьезно. Наниматься в другую лечебницу — это было бы все равно, что шило на мыло менять: та же каждодневная неблагодарная суета и никаких гарантий, что новые коллеги отнесутся с большим пониманием к его запросам. И не намека на быструю известность.
И вот как‑то прослышал Бэби, что в табуне Его Нового Величества маленькой горной страны вакансия' образовалась. Как раз по лекарскому профилю. Пришел, и о, удача, заполнил ее собой. Помог знакомый. Или родственник. Или знакомый родственника. Прелесть маленьких стран в том, что одна четверть их жителей — родственники, вторая четверть — знакомые, а две оставшиеся четверти — это знакомые родственников и родственники знакомых. Одним словом, стал Бэби лекарем при двух десятках отборных боевых коней.
Надо сказать, табун скаковых был предметом всеобщей любви, а в дни победных забегов — и предметом всеобщей гордости жителей города и страны. Конечно, владел табуном не Его Новое Величество, а старый опытный табунщик. Его же Новое Величество выказывал в основном моральную поддержку, а в дни хороших урожаев, праздников и крупных побед над чужими скакунами выставлял отборный овес и радовал конское ухо звоном золотых монет.
Новая работа очень понравилась Бэби. Это тебе не старческие болячки пополам с маразмом врачевать. Здесь, знай себе, копыта зеленкой мажь, да смотри, чтобы подковы ладно сидели, да ушибы — растяжения мазями целебными растирай, умащивай. Ну, еще там корма чтоб вволю и свежего, чтоб специальные кормовые добавки боевой дух коней поднимали…
Самые счастливые минуты выпадали для Бэби во время скачек, когда подвернет какой жеребец ногу, а то и вовсе с чужаком на всем ходу сшибется. Вот тогда приходило его время. Скачки на время прекращались, и Бэби на глазах у тысяч болельщиков бе жал по полю ипподрома к поверженному, бьющему копытом и от боли раздувающему ноздри коню. Это было незабываемое чувство. Да еще и платили исправно. Бэби даже подрос в собственных глазах. И другие начали замечать — растет Бэби. А тут еще странствия при табуне. И в ближние страны, и в не очень далекие дальние. Бэби даже разные языки стал разучивать. И то верно: толмач завсегда большим человеком считался. Сердце Бэби приятно щемило, при виде открывшего рот табунщика и косящих глазом, удивленно всхрапывающих коней, когда он, перемежая знакомые и чужие слова, объяснялся с заморскими купцами.
Кузнец, видя такое дело, радовался за приятеля. Он вообще умел радоваться чужому успеху. Он знал цену удачи, потому что многим в своей жизни помогал ковать ее. Вот только не привык он долго на одном месте сидеть.
Оставил Кузнец свое семейство и отправился странствовать за тридевять земель в заморское Королевство. Почитай без малого целый год и пространствовал. А в отсутствие его горе большое произошло, отец помер. Ну, спасибо, люди добрые помогли его семье. И Бэби помогал. Надо отдать ему должное, в беде или если плохо кому, или что со здоровьем — голова там разболится у кого — Бэби всегда был готов прийти на помощь.
Вернулся Кузнец из тридевятого Королевства, другом его признал. И дружить бы им не передружить, а только к тому сроку по окрестным странам, большим и малым, смутные времена начались. Вроде и не война, а мира нет. Товару в лавках заметно прибавляться стало, а купить их простому человеку все труднее: то ли денег в стране меньше вдруг стало, то ли обесценились они, что ли?
Кузнец‑то, правда, в тридевятом Королевстве подзаработать успел и, главное, знакомствами — приятель- сгвами, как обычно, обзавелся: купцы там всякие, артельщики, ремесленники заморские. И как бы трудно ни было, каждый день работал исправно, будущее свое ковал потихоньку.
2 Заказ 142
Бэби труднее пришлось. Как только времена смутные маленькой горной страны достигли, дела у табунщика пошли неважно. Кони его все чаще проигрывать стали. Лучших‑то варяги всякие пораскупи- ли, иные сами от табуна отбились. А те, что остались, за лишнее ведерко овса жилы, видно, рвать не хотели. Так или иначе, а народу на скачки меньше приходить стало, сборы упали. Табунщик жалование не повышал, куда там, даже то, что положено, и то не всякий месяц платил.
От этого, наверное, и стала бестолковость конская сильно раздражать Бэби. На дрессировках все вроде как надо, а попадут на ипподром, особенно на чужой — все у них наперекосяк. Бэби‑то со стороны виднее. Начал он, было, объяснять коням, как скакать следует, советы разные полезные давать. А они ржут. Он им дело говорит, а они, знай, ржут, заливаются. Ну, что с них взять — кони… Спасибо не лягнул никто.
Табунщик с дрессировщиком тоже хороши. Бэби быстро понял, что в скачках они понимают гораздо хуже него. Пока Все хорошо было, он с этим еще как‑то мирился. А как побеждать реже стали, он им, конечно, растолковать решил, что не так и почему. Так ведь тупые — не поняли. Придираться стали. «Иди, — говорят, — своим делом занимайся. Кони вон недовольны, новые подковы копыта трут»… Чего ж удивляться, что у таких тупых хозяев кони бестолочи…
Табунщик все‑таки из этого разговора выводы сделал и вообще перестал выдавать жалованье. А жить‑то надо. Стал Бэби всякой мелочью приторговывать. То вина солнечного с выездных скачек привезет, то еще чего. Концы с концами сводил, но расти опять перестал. Наоборот, как‑то скукожился внутренне.
Особенно волновало Бэби то, что все его друзья старинные уже чего‑то добились: кто пекарню открыл, кто мастерскую… Кузнец, вон, без году неделя как сюда перебрался, а живет припеваючи. Один он не у дел, хоть и родственник, и…
И, как это ни странно, про трудности его старые друзья знали, но никто работу Бэби не предложил ни в пекарне, ни в мастерской. Ведь они сами были там главными. А Бэби мог бы там быть тоже только главным потому, что он лучше всех разбирался в хлебопечении и в качестве работы ремесленников. Он бы сразу объяснил мастерам, что они практически все делают неправильно. Надо полагать, друзья его слишком хорошо знали и не хотели ничего менять, чтобы оставаться с ним в дружеских отношениях.
Кузнец знал Бэби гораздо хуже. А может он вообще его не знал. Может быть ему просто казалось, что он знает Бэби? Как бы там ни было, Кузнец помнил добро и не любил оставаться в долгу. Он решил помочь Бэби.
Через знакомых заморских купцов он помог Бэби и его жене открыть овощную лавку. Жители города, где они жили, очень любили овощи. А эти, заморские, оказались настолько хороши, что за ними стали специально приезжать повара из самых отдаленных провинций маленькой горной страны.
Мало — помалу дела у Бэби опять пошли на лад. У него появилось свое Дело! Денег стало хватать не только на хлеб с маслом, но и на сыр с медом. Он даже ушел от табунщика, оставив его коней на попечение другого лекаря. Правда, теперь при встречах с Бэби Кузнецу все чаще приходилось выслушивать его жалобы на жадность заморских купцов и их тупость: то не те овощи привезут, то не вовремя, то меньше, чем он просил, то больше. А главное, он им, дуракам, объясняет, как работать надо, так ведь не слушают: варвары — они варвары и есть…
— Ладно, все образуется, — успокаивал его Кузнец. А сам думает: «Надо бы подбодрить друга, не век же ему в овощной лавке сидеть. Там и жена его вполне справится. Пусть Дело свое расширяет. Будет Дело расти и сам он, глядишь, в росте прибавит". Подумал, подумал, пошел в кузню, выковал для Бэби косу. Не коса получилась, а настоящее чудо: косит сама, работает за троих да траву ровными валками укладывает.
— Вот, Бэби, принимай красавицу, — говорит на другой день Кузнец. — Пройдешься с ней в сенокосную 2-
пору по ближним селам — она тебя на год вперед обеспечит: ни у кого такой нет. Крестьяне кто деньгами, кто зерном, кто живностью рассчитаются… Не ленись — и горя знать не будешь.
— Так я завтра же и начну, — решил Бэби. — Чего откладывать‑то?..
— Растешь, дружище, — похвалил его Кузнец.
Через день довольный Бэби пришел в кузню.
— Ну, — обрадовался Кузнец, — рассказывай, много ли накосил? Ты у крестьян, поди, нарасхват теперь?
— А что им меня расхватывать? Я косу‑то, это самое, продал.
Кузнец аж в лице переменился:
— Как продал?..
— Ты представляешь, — радостно заявил Бэби, — очень выгодно: мне теперь денег на полгода хватит! А просили, просили‑то как! Сам сельский староста, родственник одного моего приятеля, уж он меня умолял, уж он меня уговаривал… Я, конечно, не сразу…
— Ты поступил глупо, — грустно сказал Кузнец. Он был удивлен и расстроен. — Во — первых, я тебе, что в той притче — удочку дарил, чтоб ты рыбой себя мог обеспечивать, во — вторых, я же старался, душу в нее вкладывал и потом…
— О чем ты говоришь?!. — В свою очередь удивился Бэби. Его больно укололо нежелание Кузнеца разделить с ним радость успеха. — Какая «рыба»? Какая «душа»? Я денег на полгода вперед заработал! И без всяких хождений по этим дурацким сенокосам! На подводах я еще не ездил… Ты, знаешь, — оживился он вдруг, — я придумал! Я лучше буду эти самые косы продавать. Ты еще накуешь таких?…
Первый раз за все время их знакомства Кузнец не сдержался. Был за ним такой грех: ежели что не так — серчал быстро. Что сухая солома на ветру вспыхивал. Да и не мудрено, наверное, ведь всю жизнь свою в кузне с огнем да раскаленным железом дело имел. Короче, наорал он на Бэби, сказал все, что думал и про удачу его купеческую, и про новую его придумку…
Бэби тоже взвился:
— Да ты ничего не понимаешь!.. — кричал он Кузне цу. — Тебе легко рассуждать, а мне семью кормить надо!..
Жарко горит солома, да выгорает быстро. Так и Кузнец: наорался, пар спустил и уже собой недоволен. «Мягчей, мягчей надо с людьми. Привык со своим железом… Ему помощь твоя нужна, а не нотации…»
— Ладно, — говорит, — раз такое дело, косу я тебе новую ковать не буду, не надейся. Попробую я тебе другую удочку сладить. Уж эту‑то точно не продашь.
— Как это? — спрашивает Бэби.
— А вот так: приходи почаще в кузню, помогай, стой на подхвате, учись. Но сразу тебе скажу, так чтобы без обид, дружба дружбой, но в кузне Кузнец — главный. Я тебе, поначалу, буду говорить, что делать, чего не стоит: раскаленный металл штука серьезная. Выдержишь, научишься — Кузнецом станешь. А умение — оно навсегда с тобой останется. Сам- то я скоро в другие края подамся: обратно зовут, в большую страну. Работы там — ковать не перековать. Ну, а поднатореешь в делах кузнечных до того как уезжать буду, кузню тебе оставлю. Так что учись, работай, расти…
Из сказанного Кузнецом, Бэби понял две вещи. Одна его откровенно обрадовала: уедет этот бородатый приятель и кузня станет принадлежать ему, Бэби, а это уже серьезно, это не какая‑то там овощная лавка! Это прямой путь стать Большим! Его признают, с ним будут считаться! Кузнец ты там или кто, то дело десятое: приобщиться к кузне — вот что главное. Бить молотом по всяким железякам — так дурное дело не хотрое — это тебе не людей врачевать. А по подковам так он вообще, можно сказать, большой специалист: сколько раз по конскому копыту подгонять приходилось, когда у табунщика работал.
А вот вторая… Вторая новость его напрочь обескуражила. «Что значит стоять на подхвате? Это что, «стой здесь, беги туда»? Он что намекает, что я Маленький?.. Учиться еще куда ни шло, но «он мне будет говорить, что делать, а чего не стоит»?!. «Кузнец
— в кузне главный…» Я ему что, подчиняться должен?
Да он просто хочет поставить себя выше меня! И он еще смел называть себя моим другом?!. Да кто он такой, чтобы мне указывать? — И так его это задело, что аж под ложечкой засосало.
Искреннее негодование душило Бэби, но он понял главное: без выполнения этого дурацкого условия «поднатореть в делах кузнечных», то есть без ненавистного ему «подчинения на подхвате» кузню он не получит.
Пришлось Бэби гордыню свою смирить.
— Ладно, буду ходить, — примирительно пробурчал он, но обиду, видать, затаил немалую…
Несколько месяцев прошло прежде чем Кузнец все дела со своим переселением уладил. Трудные это были месяцы. Если и была раньше промеж ними какая дружба, то вся вышла. Бэби мучительно страдал от того, что ему приходилось быть на вторых ролях.
— О, — говорили их общие знакомые, — ты теперь у Кузнеца работаешь? Растешь! — Будто мало ему было тени Великого, Знаменитого и Большого, а тут еще и под тень Кузнеца попасть угораздило. «Эх, если б не обещанная кузня, стал бы он из себя ученика изображать?..»
Учить Бэби было очень трудно. Ведь он всегда и во всем разбирался лучше других и все знал заранее. Через это он не одну деталь, из Кузнецом заготовленных, попортил. Да еще, чтобы облегчить страдания своего самолюбия, он частенько пытался сам учить Кузнеца, как тому следует действовать или как тот или иной заказ выковать. Так что сухая солома за эти месяцы еще не раз жарким огнем вспыхивала.
Кузнец уж и сам не рад был, что пообещал Бэби кузню оставить. Тот явно не тянул на предложенную ему роль. Много ему чего для этого не доставало, а главное — настоящей Веры в себя. Еще с детских лет, со времен родственника, отца и брата, на ее месте прочно обосновалась агрессивная самоуверенность. Ну, да «слово — не воробей…», «уговор дороже денег…», оставил Кузнец ему свою кузню: взялся помочь — помогай! Азы кузнечного дела Бэби, с грехом пополам, усвоил, кузня есть, а остальное жизнь расставит по своим местам. Да и людям в округе можно будет из‑за простого гвоздя, кочерги или той же скобы строительной за семь верст киселя хлебать не ездить.
Как пришло время, собрал Кузнец свои пожитки, инструмент кое — какой, семью на подводу посадил и подался на новое место. Как из города‑то выезжать, с подводы соскочил, да в кузню, глянуть, как там у Бэби дела продвигаются.
Гордый Бэби показывал старинным друзьям свою кузню.
— А, это ты? — удивился Бэби. — Кофа будешь?
Кузнец сразу почувствовал, что его приход нарушил атмосферу радости Бэби за свое прибавление в росте, помноженной на радость его друзей за то, что у него все так удачно складывается. Сам Кузнец — уже был здесь лишним. Но дело оставалось.
— Слушай, — спросил он Бэби, оглядывая свои бывшие владения, — дело к жатве идет, а что‑то я у тебя заготовок серпов не вижу? Одни гвозди. Куда их тебе столько?..
— А то ты не знаешь: пока один серп изготовишь, сколько гвоздей наковать можно?!. Здесь, говорят, скоро большая стройка начнется. Гвоздей много потребуется, да и цены на них вырасти должны.
— А если не начнется, тогда что?
— Да что ты вечно со своими загадками: «начнется — не начнется», «будет — не будет», «купят — не купят»… Поживем — увидим! — Авторитетно заключил Бэби и подмигнул друзьям, дескать, сам знаю что к чему, не Маленький.
— Ты сам‑то как, еще не уезжал или уже успел вернуться? — пошутил Бэби.
— Да вот, решил на прощанье напомнить тебе пару своих советов, — серьезно ответил Кузнец.
— Так — так — так… — изобразил на своем лице снисходительную заинтересованность Бэби, в том смысле, что это даже интересно, чему ж ты опять меня учить собираешься?..
— Так вот, слушай, Бэби. Во — первых, чтобы выковать что‑то стоящее, чтобы только у тебя это получалось, чтобы тебя ценили и уважали за умение сде лать то, что никто другой не смог бы осилить — к жару горна не жалей своего внутреннего огня добавить. Любую работу делай с душой и легким сердцем. Люди- то, они сразу чувствуют — с душой сделана вещь или так — железка.
Во — вторых, никогда не говори, «это невозможно сделать». Поверь, сам поверь, что ты, и только ты добьешься результата, какой бы трудной и невыполнимой ни казалась остальным работа, задумка или ситуация. И у тебя получится…
— А в — третьих? — шутливо поинтересовался Бэби.
— А в — третьих, «поживем — увидим», — ответил его же словами Кузнец.
Бэби просто ненавидел, когда его начинали учить. Тем более в присутствии его друзей. Ведь он сам прекрасно во всем разбирался, даже в том, о чем не имел ни малейшего представления.
— Да о чем ты говоришь?!. — решил он осадить Кузнеца. — «Верить — не верить», — передразнил Бэби. — Это все твои теории. Куй железо, пока покупатель в кузне!.. Пока он от жара да от звона разомлел, вот тут ему «от всей души» товар и задвигай!.. Я это по своей овощной лавке знаю.
— Ну, тогда счастливо оставаться. — Кузнец вышел, прикрыл за собой дверь. С грустью посмотрел на кузницу, махнул рукой и пошел к подводе.
— Попрощались? — спросила его жена, когда он устроился на мешках с пожитками.
— Попрощались, — ответил Кузнец и, словно размышляя вслух, проговорил: «Да…не будет из него толку в кузнечном деле».
— Почему? — удивилась жена.
— Знаешь, какая поговорка у старых кузнецов — ко- валей была?
— Какая?
— «Ковать — не куковать, тут душу надобно имать…» Но!.. Пошла, родимая, — прикрикнул он, и лошадка бодро затрусила по хорошо накатанной дороге.
Прошло время. Большая стройка в маленькой горной стране так и не началась. Невостребованные гвозди так и валялись по всей кузне. Горн разжигался все реже. Дело постепенно хирело и, в конце концов, Бэби приспособил кузню под склад для своей овощной лавки. Несмотря на это, его уже нельзя было назвать маленьким человеком. Теперь это скорее был небольшой человек. Но ему‑то хотелось стать Большим… Ему хотелось выйти из ненавистной тени и хорошенько прогреться в теплых лучах известности и славы.
Время от времени Бэби приходил в кузню, заставленную полными овощей корзинами, где сквозь густые овощные ароматы неуловимо пробивался дух металла и остывшего горна. Там он садился на грубый дубовый табурет и думал о жизни. Мысли, по преимуществу, были мрачные. А чему радоваться? Уже за сорок, лучшая половина жизни за плечами, а основной своей цели — стать Большим — он так и не достиг. И, хотя, со временем, затруднявшие его рост тени несколько побледнели и между ними обозначились некоторые просветы, ему пока так и не удалось занять свое место под солнцем.
Доискаться до причин такого неуспеха для Бэби особого труда не составляло: виноваты были все — и маленькая горная страна, в которой он жил, и большая северная, где он учился на лекаря, и глупость окружавших его людей, и непроходимая дремучесть правителей, алчность и бестолковость заморских поставщиков его овощной лавки. Но больше всех доставалось Кузнецу. Это с его появления у Бэби начались все проблемы и трудности. Это он — Змей Искуситель — сбил Бэби с правильного пути. Бросить коту под хвост столько лет учебы и успешной работы лекарем, оставить свой любимый табун боевых коней, будучи в пяти минутах от широкой известности и, может быть, славы… И ради чего? Ради овощной лавки? Ради нескольких потогонных лет в кузне? «Удочку, видете ли, он мне хотел подарить… Да у меня своих удилищ в чулане на пятерых хватит! Знаем мы его удочку: это он меня как живца использовал в своих интересах…» И еще много подобных мыслей и откровений, навеянных призрачными запахами кузни, роилось в его голове.
И все это было правдой. Его правдой. Правдой маленького человека, каким он на самом деле и оставался в душе, когда в любой ситуации, подобно ребенку, он ищет вокруг себя виноватых в своих ошибках, в своих неудачах, в мокрой своей постельке. Поискать причину своих проблем в себе самом было выше его понимания. Мировосприятие Бэби было крепко замешано на дрожжах детского комплекса — «виноваты все, потому что мне плохо».
Постепенно мыслям и откровениям становилось тесно и, чтобы как‑то освободиться от них, Бэби пробовал делиться ими со своею женой. Но и ее голова была забита тем же самым. Бесконечные разговоры о Кузнеце, его мелочности, бесчеловечном отношении к Бэби и о его неблаговидной роли в судьбе их семьи стали приобретать ритуальный характер и превратились в пикантную приправу к кофа, которым они традиционно потчевали друзей на своей уютной кухне. Однако этой малой отдушины явно не хватлало Бэби, чтобы как‑то облегчить внутренний напор захлестнувших его размышлений о жизни.
И вот ему на глаза попались коробка, полная клубков грубой шерстяной нити, на которой он почти ежедневно вязал узелки на память: кто что сказал, кто что сделал, кто сегодня плохой, кто еще хуже, кто его обидел или не любит, кто не любит того, кто его обидел или не любит… О, это была находка! Это был клад! Это был выход!
— Я обо всем напишу, — решил он. — Я обо всех напишу. Всем сестрам по серьгам… Вот я им ужо!.. Пусть знают с кем дело имели, кого оценить ума не доставало. И ты, Кузнец, держись. Я тебе покажу, КОГО у тебя жизни учить наглости хватало, КОГО ты на подхвате хотел держать, КОМУ ты по глупости своей вторые роли отводил!.. Я про тебя такое… Я тебя таким…
— Правильно, — поддержала жена. — Пора людям всю правду про него рассказать. А то уж столько лет прошло, а еще полно глупцов, которые его добрым словом вспоминают. Пиши былину или какую летопись. Пусть ему икнется. А тебя люди по всей стране узнают. То есть еще лучше узнают, — на всякий случай поправилась она.
— «Былину»… «летопись»… — проворчал Бэби, — это все старье, нафталином пахнущее. Я мемуарную историю писать буду. Попрошу не путать с амурной, — угостил он супругу каламбуром.
— Бэби, ты гений, — восхитилась она. — Все известные люди писали мемуары! Пиши скорее, мне нетер- пится почитать.
Бэби настолько воодушевился, что тут же сбегал в соседнюю лавку, купил чистых листов бумаги. На обратном пути, во дворе, несмотря на негодующий гогот гусей, надергал из них десяток перьев, старательно очинил их и принялся за работу.
Сочинял Бэби взахлеб. Перо так и порхало над бумагой, едва успевая фиксировать поток его сознания, и в той же мере напоминало собой гордую длин- ношеею птицу, в какой излагаемая с его помощью история напоминала реальные события, имевшие когда‑то место. Время от времени Бэби откладывал орудие труда с тем, чтобы свериться со своими узелками на том или ином шерстяном клубке.
Это было по — настоящему счастливое время для Бэби. Сидя на кухне, он творил, подгоняя свою и без того резвую мысль крепким, с горькой пенкой, кофа, и нещадно дымил свежим заморским табаком. Бэби громко смеялся над своими шутками и каламбурами, зачитывал особо удачные места вслух, сверяясь с ощущениями супруги — достаточно ли крепко он «приложил» того или иного «героя» своей истории. Потом, окрыленный поощрениями, возвращался к столь сладостному процессу скорописи.
Наконец толстая пачка исписанных мелким почерком листов была готова для того, чтобы Бэби отнес ее профессиональным переписчикам. Оставалось лишь придумать название. Это потребовало определенных усилий. Бэби был убежден, что успех его истории у читателей будет полностью зависеть от правильно выбранного названия. Оно должно было зацепить посетителя книжной лавки, вызвать его любопытство, а значит и желание купить новоиспеченные мемуары.
Где‑то внутри Бэби всегда оставался верен своей первой профессии, поэтому, перебрав массу возможных вариантов, он красиво вывел на титульном листе «История Болезни» и остался очень доволен своей изобретательностью. Такое оригинальное название гарантировало повышенный интерес со стороны лекарей и людей, склонных к самолечению, а число последних, как известно, постоянно растет.
Переписчики запросили дорого. Но удовольствие громко заявить о себе, сделать решительный шаг к достижению своей мечты, а заодно насолить этому самодовольному тупице — Кузнецу и утереть ему нос — это стоило любых денег. Тем более, что по расчетам Бэби раскупить его «мемуарную историю» должны были быстро, и так же быстро должны были вернуться потраченные на нее деньги.
Он выбрал самую хорошую бумагу, доплатил переписчикам за срочность и прилежание, заказал целую тысячу копий и отправился домой ждать Славы. По пути он уже ловил ее далекие отблески во взглядах ничего не понимавших прохожих. О, это было замечательное ощущение. Оно было сродни тому, что Бэби испытывал когда‑то, пробегая по полю ипподрома, чтобы оказать первую помощь павшему на бегах скакуну, и тысячи глаз были устремлены на него…
Кухня встретила его непривычной пустотой. Нет, все было на месте, и очаг, и стол с лавками, и полки с посудой, и жена с приготовленным к его приходу обедом… Пустота была внутренней. Бэби ощутил себя опустевшей верфью, с которой только что сошел корабль, привычно заполнявший все ее пространство в течение долгого времени.
Бэби попил кофа, покурил табаку, но не испытал былого удовлетворения. Чего‑то явно недоставало. Он рассеянно переложил с места на место несколько чистых листов бумаги, переставил чернильницу. И тут Бэби понял, что его неодолимо тянет писать. Рука сама потянулась к перу. Сладкая истома разлилась по всему телу. Он должен писать! Вот его предназначение.
Ему еще так много надо рассказать людям о себе! В коробке осталось еще столько шерстяных клубков с неразвязанными узелками…
Название новой истории Бэби придумал сразу. Оно было кратким, емким и вместе с тем обеспечивало полную преемственность с первой. К тому же, люди должны были сразу привыкать к почерку нового лекаря своих душ.
«Больная Душа», — написал Бэби и крикнул жене:
— Меня ни для кого нет дома!
Надпись получилась довольно жирной: пора было менять перо, но это было последним. Бэби бросился на улицу. Донесшийся оттуда заполошный гусиный гогот возвестил миру, что новоиспеченный сказитель решил основательно запастись перьями для своих новых историй.
А между тем, Кузнец продолжал жить в своей северной стране своей собственной жизнью: много работал, был весел, помогал людям и радовался, когда дела у них шли на лад. Как всегда, у него было много друзей и добрых знакомых. Иногда Кузнец вспоминал маленькую горную страну и друзей, оставшихся там. Вспоминал он и Бэби. И всякий раз его занимал вопрос: не пожалей он тогда его семью, не посочувствуй сидевшему на бобах Бэби, не помоги ему с овощной лавкой, не оставь ему кузню, глядишь, и остались бы до сих пор приятелями?.. И если б когда опять довелось заглянуть в маленькую горную страну, был бы у него желанным гостем. И сидел бы опять в его доме, и пил бы с Бэби его любимый кофа, и слушал бы его бесконечные истории о тупых лекарях, глупых табунщиках и безмозглых… ну, этих, с кем бы или у кого бы он теперь ни работал… И всякий раз ответ был тем же: он просто не смог бы «не пожалеть», «не посочувствовать», «не помочь», «не оставить» — иначе он бы не был самим собой, иначе он не был бы Кузнецом.
И вот как‑то пришлось Кузнецу опять в маленькую горную страну по делам наведаться. Он и не ожидал, сколько людей помнили его и были рады ви деть снова. Такой теплый прием и невольные воспоминания натолкнули Кузнеца на мысль повидать Бэби, узнать, что он и как он.
«Дело прошлое, время лечит, да и воды с тех пор утекло много, — думал Кузнец. — Оба, наверное, дров могли наломать. И вообще…»
Один их общий знакомый сказал Кузнецу, что Бэби начал писать истории и что их даже продают в книжной лавке.
— А ты их читал? — с интересом спросил Кузнец. — Понравилось?
— Да нет, — ответил знакомый, — дорого…
«Ну вот и хороший повод, чтобы с Бэби встретиться. Надо поздравить его с успехом.» — Кузнец искренне обрадовался удаче бывшего друга.
Он тут же пошел в книжную лавку и купил обе папки, красиво оформленные переписчиками, на которых красовалось имя Бэби, хотя просили за них, действительно, дороговато. Названия историй показались ему несколько мрачными, но забавными.
«Наверное, опять что‑нибудь про лекарей," — решил он и направился к дому Бэби.
На сочной траве возле забора паслась стая изрядно пощипанных гусей.
— Эк вас, болезных, потрепало, — посочувствовал Кузнец и постучал в ворота.
— Кто там? — раздался из‑за забора голос жены Бэби.
— Это я, Кузнец, — ответил он. — Сколько лет, сколько зим… Вот, узнал, что Бэби истории писать стал, приехал, купил, хочу поздравить…
— А его дома нет, — сообщила женщина.
— А когда вернется?
— Не знаю…
Потоптался Кузнец у закрытых ворот, пожал плечами.
— Что ж, — говорит, — тогда я попозже зайду.
— Я не знаю, когда он вернется, — повторила супруга Бэби, — может быть, очень поздно…
— Ну, тогда я, может быть, лучше завтра с утра загляну?
— Не знаю…
Подивился Кузнец такой неосведомленности и негостеприимности, через забор же попрощался да и отправился к приятелю, у которого по приезде остановился. «Пока суть да дело, дай‑ка, думает, я Бэбины истории полистаю.»
«Завтра с утра» Кузнец не пошел к Бэби. Это было бессмысленно: разговаривать с ним было уже больше не о чем. Бэби все сказал в своей «Истории Болезни». Когда Кузнец полистал ее и даже продрался сквозь весь сумбур типично Бэбиного изложения, он не то чтобы удивился или огорчился прочитанному. Просто еще раз убедился, что изначально слишком хорошо думает о людях, что иногда правы те, кто советует не делать людям добра — во избежание, что слепа не только любовь, но и ненависть… И хоть было в этой Бэбиной истории много такого, чего на самом деле никогда не было, Кузнец, скорее, порадовался прочитанному. Многое теперь встало на свои места. Сложилась мозаика из недосказанных когда‑то фраз, из, казалось бы, незаслуженных косых взглядов, необъяснимых обид. И, странное дело: на душе стало легче, точно прорвало годами зревший фурункул.
«А уж Бэби‑то как полегчало, — думал Кузнец. — Столько лет в себе носить этакую уйму желчи. Теперь, когда облегчился, авось больше радости ему в жизни будет, да злобы внутренней поубавится. Глядишь, и у него на душе свадьба в кои веки разгуляется. Ну, а то, что приврал, так Бог ему судья…»
И уехал Кузнец в свою большую северную страну, так и не узнав, рассказала ли супруга Бэби своему благоверному об этой несостоявшейся встрече или нет.
Тем временем сам Бэби ломал голову над загадкой, почему его мемуарные истории так плохо раскупаются посетителями книжной лавки. Нет, то, что ее владелец по природе своей глуп и не способен продавать даже такой великолепный товар, — это сомнений у Бэби не вызывало. Он даже решил ускорить продажу своих творений через овощную лавку. Правда, результат оказался не лучше. С большим сожале нием Бэби пришел к выводу, что народ в массе своей- просто не дорос до его уровня и не в состоянии оценить написанное. И он не был одинок в этом откровении: жена полностью разделяла и поддерживала его мнение.
Справедливости ради, надо сказать, что истории неплохо расходились в качестве подарков и презентов. Это приносило Бэби большое моральное удовлетворение, но не могло полностью заменить набитого монетами кошелька. А деньги были ой, как нужны. Бэби задался целью порадовать читателя своим первым трехтомником. Для этого он срочно дописывал большую психо — травматическую историю под броским названием «Перелом сознания». Но в долг переписчики принимать его заказ отказывались.
Ни курительный табак, ни поддержка и восхищения жены и друзей уже не успокаивали его. Бэби становился нервным и раздражительным.
Затаив дыхание, жена следила за тем, как его «Я» вновь начало сжиматься, точно под давлением внешних проблем из него, через невидимые отверстия, постепенно выходил воздух. Однажды она не выдержала и сказала:
— Бэбик, я слышала, в горах есть старец. Говорят, он может многое…
— Какой старец? Что он может? Что ты имеешь в виду? — вынырнул из глубин своих мыслей Бэби.
— Ты знаешь, зашла как‑то ко мне в лавку одна тетка. И берет овощи, и берет… Я спрашиваю: на свадьбу, что ли? А она говорит, что там свадьба, у нас праздник поважнее будет. А я спрашиваю, что, родился кто? А она говорит, можно и так сказать. Муж, дескать, как заново родился: был неудачник из неудачников, а теперь, как со старцем, отшельником этим, повидался, совсем другим человеком стал: удача во всем и дом — полная чаша. Я все узнала. Он в пещере живет…
— Кто? — уточнил Бэби.
— Ну, кто‑кто, отшельник этот, или знахарь, как там его…
— Да брось ты эти сказки! «Старец», «отшельник», «тетка с полной чашей в пещере с новорожденным мужем»… Что за бред? Ты бы лучше сказала, где денег для переписчиков взять?
— Так, Бэбик, может он и нам, может и у нас полная чаша?
Ни слова не говоря, Бэби выбежал на улицу. Тем более, что для этого была уважительная причина: запас перьев подходил к концу. В этот вечер снабжавшие его перьями гуси орали так, что их сородичи, некогда спасшие Рим, могли бы просто сдохнуть от зависти.
Неделей позже Бэби сам сказал жене:
— Так что ты там про старца‑то говорила? Может и вправду сходим?
Долго ли, коротко ли добирались они до пещеры, а нашли‑таки и ее и ее обитателя. Он был седовласый, босой старец, с длинной бородой и пронзительными глазами.
Бэби нервно поежился. Видно, старикашка этот был не простым знахарем. Бэби почти физически ощутил, как взгляд отшельника проникает внутрь сознания, бесстрастно рассматривает самые потаенные его утолки… Это продолжалось несколько мину!’. И все это время отшельник что‑то бубнил себе под нос, словно комментировал увиденное.
Из глухого бормотания старика можно было разобрать лишь отдельные фразы: «Ай — яй — яй, а ведь пятый десяток уже…», «Зависть может вызвать язвы душевные. Черная зависть — не щадит и тело…», «Кого же ты, болезный, любишь?…»
— Что привело тебя ко мне? — обратился наконец старец к Бэби, когда они вышли из невольного оцепенения и поклонились ему в знак приветствия.
— Вы понимаете… — начала было жена Бэби.
— Что привело тебя ко мне? — прервал ее старец, глядя прямо в глаза небольшого человека. На этот раз голос его звучал более сторого.
— Ну, в общем, это самое, — начал свое пояснение Бэби, — я написал две истории про свою жизнь. Так вот их плохо покупают, мои истории. А мне надо, чтобы их покупали лучше. Я хочу вернуть свои день ги, что переписчикам заплатил. И хотелось бы побыстрее…
— Сколько стоят эти твои басни? — неожиданно спросил старец.
— Это не басни, — обиделся Бэби, — это истории.
— Мне повторить вопрос? — жестко спросил седовласый.
— Одна тридцать четыре монеты, другая — тридцать шесть, — ответил Бэби, не понимая, чего этот старый козел злится.
— Их следовало бы уценить. Одну на четыре, другую на шесть монет… Тогда дело лучше пойдет: и цифра круглая, и цена соответствует…
Бэби дернулся, заскрипел зубами, но ничего не сказал старцу. В этом был весь Бэби: он мог беситься внутри, он мог потом не спать ночами, есть себя поедом, но всеми силами маскировал свое настоящее отношение к человеку, от которого он зависел, или от которого зависело его благополучие. Двуличие было его природой. А спасение для себя он находил в ритуальном вязании узелков на память: придет, дескать, время, и про тебя, гнус, историю напишу. Посмотрим тогда, кто больнее кусает…
Сейчас он зависел от этого козлобородого старика, который морализировал и учил его жизни в присутствии жены.
— Ответь, сколько правды в этих твоих баснях, — поинтересовался старец. — Половина? Треть? Четверть? Ну, как на духу?
Бэби сопел, наклонив голову.
— Ладно. Ты знаешь. И я знаю. Теперь скажи, ты пришел просить, чтобы я изменил судьбу твоих басен или твою собственную?
— Мою.
— Ладно. Попробуем, что там можно придумать… Только сначала давай с баснями закончим. «История Болезни» и «Больная Душа» так кажется? — Уточнил старец.
— Откуда ты знаешь названия?.. — растерялся Бэби.
— Я много чего знаю… — со вздохом пояснил тот. — Да, так басни… Все очень просто. Твоя «История Бо лезни», как бы ты ее сам ни задумывал, была написана больше для самооправдания. Людям же нравится читать мемуары тех, кто действительно добился успеха, а не путаные оправдания почему‑де что‑то не получилось или получилось так, как получилось. К тому же читатель любит басни, в которых мораль есть. А у тебя ее, друг ты мой ситный, увы…
Это было слишком. Бэби пришел сюда, чтобы ему помогли, чтобы изменили его судьбу к лучшему, чтобы исполнили его мечту и сделали, наконец, Большим человеком. А этот старик просто издевается над ним! Его надо было срочно поставить на место.
— А вот скажи‑ка мне, как лекарь лекарю, — шутливо — доверительно начал Бэби, — как это у тебя получается, чужую судьбу менять: откуда власть такая? Ты что с Богом или с нечистой силой знаешься?
— Ты не лекарь, ты — пекарь, — ответил старец.
— С чего ты взял, что я пекарь? — удивился Бэби.
— А с чего ты взял, что я — лекарь? — ответил старец тоном, который не предполагал дальнейшего обсуждения. — Ты мне лучше скажи, чем тебе Кузнец так в жизни насолил? Откуда столько ненависти? Вы ведь, кажется, в друзьях ходили?
— В друзьях… Он растоптал нашу дружбу, он хотел, чтобы я подчинялся ему, он зазнался, он сначала обнадежил меня, а потом делал все, чтобы навредить мне!.. — сорвался на крик Бэби. — А я, я лечил его, я помогал его семье, когда он сам был неизвестно где, я всегда был готов помочь в трудную минуту…
— Да, — согласился старец, — друг познается в беде… Но настоящий друг должен еще пройти испытание чужой радостью, чужим счастьем и чужим успехом. Чужими медными трубами, если хочешь. Не всем, ой не всем, кто готовразделить чужое горе и нужду, удается преодолеть его. Легко помогать тем, кому горше тебя…
И не благодарил ли он тебя за помощь твою? И не помогал ли сам, когда тебе было трудно? А насчет подчинения… Ты всегда мечтал быть лидером, командиром, вести за собой людей. Не обижайся, Бэби, ты на это не способен, ибо ты сам никогда не умел и не хотел кому бы то ни было подчиняться. И уже не научишься.
Ты говоришь, он что‑то делал, чтобы навредить тебе? Пустое, Бэби. Никто не навредит тебе больше, чем твои собственные истории, внимательно прочитанные тем, у кого на это терпения хватит. А Кузнец тогда честно предупредил тебя, что дело для него главнее. Вот он и думал о деле, а ты все время думал об его отношении к тебе.
Не держи зла на Кузнеца, Бэби. Вы просто слишком разные в своем отношении к жизни: его стакан всегда будет наполовину полон, твой — наполовину пуст…
Ну, что, соколик, пойдем твою судьбу менять, — без всякого перехода предложил старец и взял в руку стоявший у входа в пещеру посох.
— К — куда пойдем? — переспросила жена Бэби.
— Знамо куда, на перекресток, — ответил седовласый старик. Он зашагал вниз по едва заметной тропе, что вела к дальнему тракту. Поднявшийся ветер трепал его длинные тонкие волосы. Полы накидки развевались, как два большие крыла. Старец шел не- оглядываясь.
Бэби с женой отправились следом.
Они пересекли тракт и еще долго шагали через пустынные земли. В конце концов тропа привела их к большому валуну на распутье.
Шагах в двадцати от него старец остановился, положил руки на посох. Он еще раз испытующе посмотрел на Бэби. Тот не отвел взгляда.
— Ты можешь стать Большим… — задумчиво произнес старик.
— Ну, так чего же ты тянешь? Я хочу осуществить свою мечту!..
— Не перебивай, дослушай. Да, ты можешь стать Большим, потому что я привел тебя на Большой Перекресток. Видишь тот Большой Камень?
— Ну? — нетерпеливо подтвердил Бэби.
— Что, ну? — отозвался старец. — Коли от этого камня налево пойдешь — Большим пройдохой по женской части будешь. Прямо пойдешь — Большим негодя ем станешь. Ну, а направо повернешь — Большим чудаком среди людей прослывешь… Есть, правда, еще один Путь. Он самый трудный. И нет гарантии, что ты станешь именно Большим.
— Ну же, не тяни, — горел от нетерпения Бэби.
— Ты еще можешь вернуться по этой дороге назад, можешь попытаться понять, что ты сам делал в своей жизни не так, в чем ты был неправ… И тогда ты бы мог стать настоящим Другом, добрым Сказочником, хорошим Кузнецом… — Последнее слово подействовало на Бэби точно красная тряпка на быка.
— О чем ты говоришь! Я никогда не отступаю! — Вскричал он и оттолкнул старика. Его черные глаза азартно блеснули. Он бегом бросился в сторону камня. Судьба маленького человека осталась позади. Его вела надежда. Впереди его ждало Большое будущее…
2001
