КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Анатомия страха [Джонатан Сантлоуфер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джонатан Сантлоуфер Анатомия страха

Посвящается Джой и Дории

* * *
Человеку очень редко удается скрыть ложь.

Какие бы слова он ни произносил, его выдаст лицо.

Пол Экман. Как научиться снимать маски с лиц людей[1]

Пролог

Он видит это в мельчайших деталях.

Тротуар. На асфальте, распростершись на спине, лежит человек. Из-под его головы и тела струится кровь, впитывается в трещины, но ее слишком много, и под торсом быстро образуется лужа, по форме похожая на амебу.

Он это знает наверняка, потому что много лет спустя прочитал протокол осмотра места преступления и заключение медэксперта. Преступник произвел три выстрела – два в грудь и один в голову. Причем последний выстрел сделан позднее, когда человек уже лежал на асфальте, истекая кровью, но был еще жив. Медэксперт отметил, что сердце человека в тот момент работало и, судя по ожогам на виске, последний выстрел был сделан в упор.

Вот такая картина возникает в его воображении. Часто в момент пробуждения и перед сном, долго не давая уснуть.

Этот кошмар преследует его почти двадцать лет. Со временем он научился управляться с ним, так что это ему почти не мешает, как, например, безногому протез. Научился с этим одеваться, есть, беседовать с людьми, заниматься любовью и даже смеяться. Случаются моменты, когда он об этом забывает, но их немного. Потому что человек, лежащий на асфальте, его отец и виноват в его гибели он. Такое забыть не просто.

1

Полицейский детектив усадила девушку на стул.

– Это Лори Маграт.

Я внимательно ее оглядел и отвернулся, по привычке запоминая внешность – форму лица (овальное), цвет волос (темная блондинка), тот факт, что она молодая (не старше двадцати лет), а также что левый глаз у нее распух и прикрыт, на скуле синяк размером с серебряный доллар и нижняя пухлая губа рассечена, наложен шов, – затем откашлялся, чтобы привлечь внимание, и с улыбкой произнес:

– Привет. Лори. Меня зовут Натан Родригес. Надеюсь, ты мне поможешь.

– Конечно, поможет, – вмешалась детектив. Крашеные рыжие волосы зачесаны назад, шершавая кожа на худом лице покрыта толстым слоем компакт-пудры, на пришпиленной к блузке карточке значится: «Шмид».

Лори украдкой оглядела меня своим неповрежденным газом, видимо, тоже оценивая мою внешность. Черные глаза, черные волосы, длинный, с горбинкой, нос. Нос у меня от мамы, Джудит Эпштейн, родом из Форест-Хиллс, штат Нью-Йорк, а глаза, волосы и осанка от отца, Хуана Родригеса, сотрудника отдела по борьбе с наркотиками полицейского управления Нью-Йорка, уроженца Сан-Хуана Пуэрто-Рико.

– Лори уверена, что нападавший был латинос. – Шмид смущенно отвела взгляд, сообразив, что сказала что-то не то. Но я к подобному привык.

Как давно орудует этот подонок? Я вспомнил, что записано в полицейском протоколе: затаскивал женщин в переулок, угрожая ножом, насиловал, избивал, но даты из головы вылетели. Я их плохо запоминаю, не то что визуальные образы. Но девушка побывала в переделке недавно. День или два назад. Ссадины свежие.

– Лори, если не возражаешь, я попрошу детектива Шмид оставить нас на несколько минут одних.

Мы прежде не работали вместе, и детектив не знала, что меня следует оставлять с потерпевшими наедине. Девушка напрягла плечи, но кивнула. Я подождал, пока за детективом закроется дверь, и улыбнулся Лори.

– Ты где-то учишься?

Она немного помедлила с ответом.

– На косметичку. Ну, на курсах, где готовят косметологов и массажистов.

– Волосы или макияж?

– И то и другое. – Лори глубоко вздохнула. – Но мне больше нравится заниматься макияжем.

– Да, макияж, наверное, интереснее.

Я подумал, что это может быть полезным. Девушка привыкла оценивать лица. Мы поговорили еще. О том, какой она предпочитает использовать тип косметики, сколько продлится обучение, о ее планах. Мне было важно разговорить ее. Вскоре она, кажется, немного расслабилась, ее лицевые мышцы создавали последовательную серию микровыражений – подозрение, страх, уныние, – читать которые меня научил замечательный ученый-психолог Пол Экман, создатель «Системы кодировки лицевых движений».

Семь лет назад я прослушал курс его лекций в Квантико и с тех пор серьезно увлекся этой теорией. Экман доказал, что с помощью сорока трех «единиц движения» мышц лицо может приобрести свыше десяти тысяч различных выражений. Все эти выражения изучить и идентифицировать невозможно, но надежды я не оставлял.

– Так что, ты считаешь, тот человек был латиноамериканец? – спросил я.

– Да. Кожа у него была смуглая и…

– Как у меня?

Лори быстро подняла голову и опустила.

– Нет. У него много темнее.

К подобного рода комплиментам я тоже давно привык. Уж не помню сколько раз темнокожий латинос, услышав мою фамилию, с удивлением, смешанным с небольшой завистью, говорил, что я вполне могу сойти за белого. Меня эта придурь почему-то всегда задевала. Хотя что особенного втом, что я, наполовину еврей, мог сойти за белого?

– Закрой глаза, – предложил я. – Иногда это помогает. Легче извлечь из памяти зрительный образ.

– Не могу. Когда я так делаю… то все вижу.

– Понимаешь, Лори, это замечательно. Потому что, если ты его видишь, значит, можешь описать. – Я погладил двухдневную щетину на своих щеках и откинулся на спинку стула. – Просто закрой глаза и посиди так минуту-другую.

Лори кивнула. Плотно закрыла подбитый глаз, другой поблескивал пару секунд, но в конце концов тоже закрылся. Через пару мгновений она негромко охнула.

– Ты его видишь? – спросил я, зная, что это так. – Не отпускай. Это трудно, но постарайся. Главное, не переставай о нем думать.

Бумага наготове. Высококлассная, для рисования, фирмы «Арчес хот пресс», на которой можно сколько угодно стирать без всякого вреда и которую можно бесконечно долго хранить. Меня тешит мысль, что на хорошей бумаге рисунки получаются лучше. В одной руке я сжимал карандаш, тоже высококлассный, фирмы «Эбони», а в другой – серый шарик пластифицированного ластика.

– Итак, давай начнем с того, что проще. С формы лица. Попытайся представить его в виде какой-нибудь геометрической фигуры – круг, квадрат…

– Овал, – проговорила она, зажмуриваясь. – Подбородок заостренный.



– Фантастика! – восхитился я, двигая карандашом по бумаге, мысленно автоматически повторяя латинские названия: мандибуля, максилля, ос лакримале.[2] Анатомию я знаю не хуже любого медэксперта.

Начало у меня всегда одинаковое, что-то вроде шаблона. Где-то там внутри затаился образ, в этом нет сомнений. Свой набросок, шаблон, я представляю так же, как Микеланджело представлял кусок мрамора – что там внутри находится скульптура, нужно только обтесать его. Вот и я придерживаюсь той же концепции. Таких рисовальщиков сейчас остались считанные единицы. Нынче все работают на компьютерах. Я тоже пробовал все программы, в том числе и самую последнюю, «FACES», и убедился – это не для меня. Перемещая по экрану монитора отдельные элементы лица, она не учитывает чего-то важного. Может, душу, не знаю. Во всяком случае, я продолжаю черкать карандашом по бумаге, и у меня получается.

Что ни говори, а в Квантико готовят серьезно. Все, что я там изучал – психологию, теорию Экмана, а также специальные курсы прикладного рисования при расследовании уголовных преступлений, – мне потом очень пригодилось.

Лори продолжала сидеть зажмурившись. Я начал издалека, понимая, что прямые вопросы сейчас лучше не задавать:

– Так какой тип макияжа ты используешь на занятиях?

– А все. «Олмей», он не вызывает аллергии; «МАК»; тушь «Грейт лэш» фирмы «Мэйбеллин», очень надежная, и мне нравится туалетная вода «Гипноз» фирмы «Ланком». Она, конечно, дорогая, но очень качественная.

Мы подробно обсудили свойства туши для ресниц и бровей, затем я перевел разговор на карандаши для подведения глаз, а вскоре возник вопрос о глазах негодяя, который на нее напал.

– Их почти не было видно, а вот брови… они были тяжелые такие, ну, знаете, вроде как в форме буквы V.

– Сросшиеся?



– Ну да… густые, тяжелые. Это, наверное, будет звучать глупо, но…

– Говори, не стесняйся. Для меня важна любая мелочь.

– Хм… вы знаете, у него брови, почти как у Лео, ну, у Леонардо Ди Каприо, тоже расходятся над носом в форме буквы V.

Я вызвал в памяти лицо киноидола и быстро перенес эту деталь на бумагу.

Я рисовал всегда, сколько себя помню. В седьмом классе делал приятелям эскизы татуировок. Один соорудил для себя и сильно пожалел. Жалею и по сей день. Тогда лето стояло долгое и жаркое, а я парился в рубашках с длинными рукавами, пытался скрыть татуировку от мамы. Хотя она все равно увидела ее и закатила истерику. Но я же не знал, что мамина религия запрещает татуировки. И вообще не подозревал, что она настолько еврейка.

– Может, у него есть еще что-нибудь от Ди Каприо?

– Нет, только V. И много грубее и некрасивее.

Я набросал тяжелые брови и темные глаза. Затем попросил Лори описать нос.

– Толстый, – заявила она. – Широкий… а ноздри… вроде как… расширяются книзу.

Она добавила еще несколько деталей, касающихся носа и глаз, затем вернулась ко лбу, бровям и букве V. И тут произошло чудо – я тоже его увидел.



– Больше не могу. – Лори перестала жмуриться. – Очень мерзко.

– Ты права, – произнес я как можно мягче.

– Тогда хватит?

– Нет, Лори. – Я твердо посмотрел на нее. – Ты должна продолжить. Знаю, ты выдержишь. Пойми, этот парень подонок, животное, мы не должны допустить, чтобы он причинил зло еще какой-нибудь девушке. Ты же не хочешь этого, верно?

По ее щекам потекли слезы, и я осторожно взял ее за руку. Она поморщилась и неожиданно крепко ухватилась за мою ладонь. Мы посидели так пару минут, а потом я высвободил руку.

– Извини, но она мне нужна для работы.

Лори слабо улыбнулась и закрыла глаза.

– У него были шрамы? – спросил я.

– Нет. – Она открыла глаза, и слезы снова потекли.

– Лори, давай представим, что это просто игра. Ты вызываешь его образ в своей памяти и передаешь мне. Я отображаю образ на бумаге и делаю рукой вот так. После чего ты обо всем забываешь. Его больше нет, он стерт. Это такое шаманство. Понимаешь, о чем я?

– Вы вообще похожи на колдуна, – усмехнулась она.

Я улыбнулся. Нечто подобное мне часто приходилось слышать от свидетелей и потерпевших.

– Да, что-то вроде.

Я закрыл глаза, и на мгновение в моем сознании опять вспыхнуло его лицо. Иногда со мной случалась подобная необъяснимая метаморфоза. Я открыл глаза и принялся за работу.



А Лори заговорила, охваченная странным вдохновением, уточняя форму заостренного подбородка, носа и добавляя кое-что новое – полные губы.

– Толстые и надутые.

– Замечательно. Сколько лет ты бы дала ему?

– Наверное, тридцать. Может, немного старше.

Она, продолжала говорить, а я рисовать. Прошло минут двадцать.

– А теперь посмотри.



Я выждал секунду и повернул к ней рисунок. Лори тихо ахнула. Я молчал, покусывая кончик карандаша. Скверная привычка, от которой никак не удается избавиться.

– Похож, – тихо промолвила она. – Даже очень, но… подбородок не такой.

На суде адвокаты защиты часто подвергают сомнению способность потерпевших и свидетелей опознать того или иного человека. Однако, по моим наблюдениям, у большинства людей хорошая зрительная память. Уже много лет я делаю рисунки со слов свидетелей и потерпевших, и в половине случаев это помогает задержать подозреваемого и предать его суду. Так что я убедительно призываю судей отклонять подобные протесты адвокатов.

Лори с волнением рассматривала рисунок. Подобное выражение лица я видел в аналогичной ситуации у свидетелей и потерпевших множество раз.



– Чего-то не хватает, – пробормотала она. – Но не знаю чего.

– Вот, посмотри. – Я достал свою коллекцию карточек, собранную за семь лет работы. Ламинированные вырезки из газет, журналов и книг, где были представлены все типы лиц, расы, большей частью мужчины. Выбрал нужные, разложил на столе. – Что-нибудь видишь похожее?

Лори облизнула разбитую губу и отрицательно покачала головой. Я разложил другую группу карточек.

– А здесь?

– Нет, но… погодите. Вот! Его подбородок! Вот именно… он не то чтобы остроконечный, а такой… понимаете, вроде как козлиный. Как у этого парня на фотографии.

Я быстро добавил деталь к рисунку.

– А как насчет усов? Они у него были?

– Да. Вернее, нет. Будто он какое-то время не брился. – Она глянула на мои щеки. – Как у вас… щетина только на подбородке более обильная и, как я уже говорила, заостренная.

Я быстро подправил рисунок и повернул к ней посмотреть.



Лори испуганно охнула.

– Похож на него?

– Да. Но на нем была шапка!

– Какая? Вязаная или…

– Да, вязаная, шерстяная.

Вот теперь мы почти у цели. Мыслили синхронно.

– …грубая такая… чем-то запачкана. – Она качнула головой назад и вперед, словно пыталась вытеснить его образ из памяти.

– Продолжай, продолжай, Лори.

– Да… да… шапочка… ну, знаете, такие вязаные бывают, их натягивают на голову.

И у него вот также… – Лори напряженно прищурилась, – она покрывала верх ушей.

Я быстро закончил рисовать шапочку и повернул блокнот к ней.

– Боже, – прошептала она. – Это… он.



Чувствовалось, что ей очень тяжело смотреть на рисунок.

– Может, мне следует что-либо изменить?

Губы девушки дрожали. Я снова тронул ее за руку.

– Ты не забыла, что теперь он перешел из твоей головы на бумагу?

– Нет, он всегда будет у меня в голове.

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Посмотри, может, его там нет.

Было видно, что она боится попробовать.

– Давай же, – произнес я без нажима.

Лори тяжело вздохнула и закрыла глаза.

– Я все еще вижу его.

– Но он сейчас не такой четкий, верно?

– Может быть.

– А скоро вообще исчезнет.

Я надеялся, что мое лицо не выдает обмана. Потому что вряд ли он когда-либо покинет ее. Некоторые образы впечатываются в мозг навсегда.

Я похвалил девушку за храбрость, заявив, что она очень помогла следствию.

Лори ушла, а я остался заканчивать рисунок. Добавил теней, кое-какие места затер кусочком картона и пальцами, чтобы придать лицу больше объема, сделать более живым, затем откинулся на спинку стула и оценил рисунок.

Конечно, это не искусство с большой буквы, но все же неплохо. Я ведь тоже не поймешь кто – то ли коп, то ли художник. Нечто среднее.

Я спрыснул рисунок фиксатором и отнес детективу Шмид. Потом пошел в туалет, помыл руки, оросил лицо холодной водой. И вдруг почувствовал легкий озноб. Смутно знакомое необъяснимое предчувствие. Со мной иногда такое случается. Я не обращал внимания, и лишь позднее, когда происходило что-нибудь плохое, до меня доходило: «Ах вот, значит, что это было».

2

Комната без окон – камера, келья, такой он ее задумал, – отражает его сознание, сфокусированное на предмете одержимости, закрытое в данный момент для всего остального. Единственный звук здесь создает карандаш, царапающий бумагу; быстро, твердо частички графита оседают на тонких белесых волосках его мускулистых рук, линии переплетаются, формируя изображения. Это мертвые тела, разбросанные на тротуаре, как поломанные марионетки, руки и ноги торчат, повернутые под немыслимыми углами.



Но как изобразить крики и стоны?

Он прекращает работу, задумывается. Мертвые тела, потрескавшиеся тротуары, взорванные автомобили – это воспроизвести можно. Но крики – вряд ли. Звуковая дорожка всегда появляется позднее. Настоящий объемный звук системы «Долби». Все как положено.

Он рассматривает рисунок, прищурив бледно-голубые глаза. Нет, надо продолжать. Он открывает в блокноте новый лист, сдувает с него воображаемые пылинки и начинает легко и плавно наносить штрихи, казалось бы, беспорядочные, но так надо. И вот наконец это приходит, и на мгновение он видит человека. Зрительная память не подводит его.

Именно это ему и нужно.

Он принимается за работу. Один фрагмент. Затем другой.

Но рисунок не получается.

Проклятие!



Он принимается ходить по комнате, затем рывком опускается на пол, несколько раз быстро отжимается, и теперь, когда сердце заколотилось быстрее и дыхание стало прерывистым, перед его мысленным взором возникают новые фрагменты, и он торопится перенести их на бумагу, прежде чем они успевают исчезнуть.






Но это по-прежнему фрагменты. Где же целое? Почему всегда приходится вот так блуждать в неведении?

Он сосредоточивается, пытаясь определить в себе ту часть, которая может это знать, мозг работает, как мощный компьютер, кусочки объединяются. Он переводит дух, открывает чистый лист и рисует, стирает, снова рисует, каждый раз добавляя чуть больше информации.

Да, вот оно.



Один рисунок закончен, у мертвеца появилась голова. Он откладывает его в сторону. Половина пути пройдена, первая часть работы завершена. Но в голове уже роятся другие образы, требующие внимания. Он быстро затачивает карандаши. Мозг подает импульсы рукам, какие движения делать. В этом загадочном процессе рисования его воля будто не участвует. Пока ничего не выходит, но он не отчаивается. Мысленно шепчет себе: «Доверься интуиции. Прежде у тебя получалось, получится и сейчас».



Карандаш не просто инструмент, он продолжение его руки, они вместе сложный слаженный механизм, совершающий движение за движением, пока наконец не возникает… оно.

Он откидывается на спинку стула, отряхивает с перчаток графит – а он осторожен и всегда работает только в перчатках, – в жилах пульсирует адреналин. Да, рисунки приобрели смысл. Теперь он знает, что и как будет делать.


3

– Да оттесните же вы наконец этих людей назад! – буркнула Терри Руссо бруклинским полицейским, пытающимся навести порядок, и медленно двинулась дальше, выставив перед собой полицейский жетон.

Было темно, но желтые уличные фонари в сочетании с красными проблесковыми маячками автомобилей заливали толпу примерно в шестьдесят человек зловещим оранжевым сиянием. Люди не унимались, проталкивались ближе, чтобы лучше увидеть происходящее.

Для них это очередное реалити-шоу, с горечью подумала Терри. Теперь ведь трудно провести грань между жизнью и развлечением.

Она продолжила наблюдать за собравшимися. Ведь среди них может быть и он.

Последнее крупное дело ей удалось раскрыть быстро потому, что подонок, серийный убийца, обнаглел настолько, что вертелся вблизи места преступления среди зевак, прямо под носом полицейских и детективов. Смотрел, как они пытаются разбираться со злодейством, которое он сотворил. Терри узнала его по фотороботу и погналась, даже не подумав позвать с собой кого-нибудь. Разумеется, это было безрассудство. Коллеги примерно так ее поступок и оценили, тем более что она схлопотала себе пулю в правое плечо. Зато после этого Терри Руссо повысили, сделав начальником отдела расследования убийств центрального района Манхэттена. Значит, ей надо за это благодарить негодяя.

– Ну, что тут у нас? – спросила она бруклинского детектива, хотя уже знала, в чем дело. Иначе бы ее не вызвали. К телу убитого был прикреплен рисунок, как и у парня, которого зарезали на Манхэттене.

Но того зарезали, а этот застрелен. Странно.

Взгляд бруклинского детектива медленно скользнул по лицу Руссо, затем по грудям, которые прятались под облегающей джинсовой курткой, и вернулся к лицу, захватив темные волосы, завязанные в хвостик, от чего Терри выглядела восемнадцатилетней, хотя через неделю ей исполнялся тридцать один год.

С трудом подавив зевок, детектив протянул ей бумажник убитого.

– Афроамериканец, застрелен между шестью и шестью тридцатью. Есть двое свидетелей. Слышали выстрелы, но не видели, кто стрелял. Убитого зовут Харрисон Стоун, живет вон там. – Он показал на четырехэтажное здание из бурого песчаника. – Жена уже опознала его. Она прибыла на место происшествия примерно в то же время, что и патрульный автомобиль, то есть через десять минут после выстрелов. – Детектив кивнул в сторону группы полицейских, рядом с которыми стояла и плакала блондинка: – Его жена.

Последняя фраза прозвучала чуть насмешливо, но, может, Терри это показалось.

Она увидела, что один детектив, осматривающий место преступления, снял рисунок с трупа, собираясь положить в сумку, и начала надевать перчатки.

– Дайте его мне.

Наконец прибыл шеф полицейского управления Перри Дентон. Вид у него был такой, будто он ожидал, что перед ним сейчас расстелят красную ковровую дорожку, зажгут софиты и подойдет Джоан Риверс[3] с вопросом: «У кого вы одеваетесь?» Дентон невысокий, но держался так, словно был высоким. Сунув в рот неприкуренную сигару, он задумчиво оглядывал место преступления.



Терри подумала, что если бы сейчас кто-нибудь узнал о ее прошлой связи с Дейтоном, то наверняка бы решил, что ее повышение по службе связано именно с этим. Черта с два. Если бы все зависело от Дентона, не видать ей повышения как своих ушей. Потому что она резко оборвала отношения менее чем через месяц после начала. И это было больше года назад, когда Дентон возглавлял отдел по борьбе с распространением наркотиков. Откуда ей было знать, что он вскоре станет ее боссом?

Дентон взял у Терри рисунок, и его рука, случайно или намеренно, коснулась ее груди.

Интересно, знает ли его жена, что он готов трахнуть любую особу женского пола, подумала она и направилась к жене убитого, белокурой красотке, немного похожей на знаменитую кинозвезду пятидесятых Грейс Келли. Сейчас ее бледно-голубые глаза покраснели, а по щекам растекся макияж.

Терри выразила ей соболезнования.

– Но почему… Харрисон? Вот так… без всякой причины. Вы можете мне сказать… почему? – Женщина вгляделась в лицо Терри, ожидая ответа.

– Надеюсь, вы поможете нам это понять, – мягко проговорила она.

Красотка отрицательно покачала головой, тряхнув подстриженными «под пажа» белокурыми волосами.

Дентон поманил Терри. На его лице играла смутная улыбка, которая обычно не предвещала ничего хорошего. Он наклонился ближе, пахнув на нее табачным запахом, смешанным со знакомым лимонным лосьоном после бритья. Рядом стояли двое детективов и несколько технических экспертов.

– Нужно провести тщательный лабораторный анализ. – Дентон взмахнул рисунком. – Вы меня поняли?

Терри кивнула:

– Да.

Он наклонился к ее уху, стиснув плечо:

– Подвезти тебя в центр?

Терри вывернулась из его захвата. Плечо болело, ведь именно сюда попала та пуля. Осознавал ли это Дентон? Разумеется, потому что был по природе садистом.

– Я на своей машине, – ответила Терри, пытаясь не выдать своих чувств. С этим человеком надо быть осторожной. Он может доставить много неприятностей. Конечно, и Терри могла сделать то же самое для него, но лучше до этого не доводить. – Я тут задержусь. Посмотрю, что даст осмотр места преступления.

– Правильно, – согласился Дентон.

4

– Натан такой же латинос, как и еврей, – с улыбкой произнес Хулио. Они с женой, как обычно, обсуждали меня, не смущаясь моего присутствия.

А чего смущаться, ведь Хулио мой самый близкий и единственный друг. И по правде говоря, мне самому до конца неведомо, кто я есть – внук моей бабушки Розы или внук другой бабушки, Долорес.

Мы ужинали в гостиной их квартиры. Я, Хулио и его жена Джессика. Здесь же неподалеку в плетеной кроватке спал их младенец. Звучала негромкая музыка. «Голос», главный хит Гектора Лаво 1975 года. Но это только потому, что я принес недавно вышедший диск этого знаменитого пуэрто-риканского певца в стиле сальса. Иначе бы сейчас звучал Моцарт или Бетховен, к которым я до сих пор никак не привыкну.

Квартира у моих друзей отличная. Два этажа на Девяносто четвертой улице между Пятой авеню и Мэдисон-сквер. Просторная гостиная, кожаный диван, персидский ковер, антиквариат. По иронии судьбы отсюда всего несколько минут ходьбы до убогих улиц Эль-Баррио, где Хулио вырос.

Мы дружим целую вечность. Его тетя жила в одном доме с моей бабушкой, и Хулио постоянно находился у нее, поскольку тут было лучше, чем там, где он жил со своей мамой, которая с трудом зарабатывала на жизнь. Отца у него не было. Однажды я забрел на чердак, где мы и познакомились. Хулио там тайком покуривал травку. Вскоре он дал мне затянуться в первый раз. Нам было одиннадцать лет. Когда я пришел в себя от кашля, он начал мне рассказывать о музыке Принса и Карлоса Сантаны.


Вскоре мы стали неразлучны, как братья, и я начал бывать в квартале у Хулио почти каждый день. Мы жили в приличном районе, в просторной квартире на углу Восьмой авеню и Двадцать четвертой улицы, но в Эль-Баррио было просто здорово. Родители поначалу отнеслись к моим походам подозрительно, но я сказал, что хочу улучшить свой испанский, и они успокоились.

Хулио покупал косяки марихуаны у одного торговца, который часто появлялся у нашей школы. Мы лезли на чердак, накуривались и шли к моей бабушке смотреть телевизор или заниматься с игровой приставкой «Нинтендо». При этом нас все время разбирал смех, а бабушка спрашивала: «Que es tan chistoso?»[4] – что смешило нас еще сильнее.

Я вспомнил свою комнату в доме родителей, увешанную плакатами Че и Сантаны. А потом, как обычно, тот злополучный вечер и лицо отца.

Рано или поздно он должен был догадаться. Я понимал, что это неизбежно, и даже хотел, чтобы он узнал. Воображал себя крутым и бесстрашным, приносил домой это дерьмо, травку и крэк,[5] даже не заботясь как следует припрятать. И это при том, что мой отец служил в полиции, в отделе борьбы с распространением наркотиков. В общем, взрыв произошел. Отец обнаружил тайник.

– Ты что, не знаешь, чем я занимаюсь? Да мы каждую неделю находим таких ребят, как ты, погибшими от передозировки. Что с тобой случилось?

Отец продолжал еще очень долго. Лицо раскраснелось, жилки на лбу набухли. И он не отстал от меня, пока я не рассказал, откуда принес это дерьмо, потом ринулся искать негодяя, который превратил его сына в наркомана. Я перепугался. Позвонил Хулио, сказал, чтобы он предупредил торговца, мы договорились встретиться позднее.


Я очнулся от воспоминаний, потер виски.

– Голова разболелась, старина? – спросил Хулио.

– Да так, ничего.

У меня действительно иногда побаливает голова. Особенно когда дела идут неважно. Доктора никакой патологии не нашли, и мама настояла, чтобы я пошел к психоаналитику. Тот заявил, что это у меня от затаенного чувства вины. Я мысленно послал его в задницу и больше не приходил. Однако сейчас голова разболелась уж точно по иной причине. Из-за неопределенного странного предчувствия, которое меня охватило днем и не оставляло до сих пор.

Хулио увлеченно рассказывал об иске, каким занимался. Они с женой были младшими партнерами в солидной адвокатской фирме на Манхэттене. Хулио вел дела, связанные с недвижимостью.

– А помнишь, мы мечтали, что ты станешь музыкантом, а я буду делать обложки для твоих дисков?

Хулио усмехнулся:

– Это было давным-давно.

– Ты хочешь сказать, что не поменялся бы местами с Марком Энтони?[6]

– Да ни за что! Меня даже не соблазнит его роскошная жена, Джей-Ло. – Он бросил взгляд на свою жену. – Которая не идет ни в какое сравнение с Джессикой. И, к твоему сведению, я люблю свою работу. – Он улыбнулся.

Главные скуловые мышцы, управляющие движениями губ и щек, сработали синхронно с окологлазными мышцами, что означало подлинную улыбку. Ее невозможно сымитировать. Это была правда. Он действительно любил свою работу и жену. – А как насчет твоей мечты стать художником?

– А я и есть художник.

– Коп-художник. Это существенно сужает творческий диапазон. – Хулио снова улыбнулся. – Джесс, я говорил тебе, что Натан был самым лучшим на курсе в академии и получил много наград?

– Да уж раз десять, не меньше.

Я со вздохом посмотрел на Джесс:

– Не верь ничему, что говорит твой муж. Вернее, не так. Не верь всему, что говорит твой муж.

Я провел в патрульной службе всего шесть месяцев, но и этого оказалось достаточно. Дольше не выдержал. Меня раздражало все – дрянной кофе, мерзкие сутенеры, мелкие воришки и разная прочая дрянь. Я пошел туда, надеясь, что это уменьшит мучения, притушит чувство вины. Не получилось.

Ребенок заворочался в кроватке, я поднял его и начал баюкать, пока он не затих.

– Вот твое истинное призвание, старина. Тебе надо стать нянькой.

– Что ты мелешь? – возмутилась Джессика. – Натан просто прирожденный отец.

Брови Хулио поползли вверх, углы рта опустились. Эти «единицы движения» предполагали тревогу или печаль. Я не понимал почему.

Джесс наклонилась ко мне:

– Натан, у нас в офисе есть очень хорошая девушка, Оливия…

– Оливия? – перебил ее Хулио. – Для Натана? Исключено.

– Почему? Она симпатичная и…

– Нет, не годится. Натану нужна другая.

– Какая?

– Не Оливия.

– Ребята! – воскликнул я. – Вы не забыли, что я еще тут, в комнате?

– Ну и что? – улыбнулся Хулио.

Они продолжили обсуждение женщин, выбирая для меня невесту. Это всегда так. Семейные пары чувствуют себя обязанными непременно женить друга-холостяка. Я уже к этому привык и молча слушал, тихо баюкая ребенка.

В конце вечера у Хулио все еще на лице было это грустное выражение. Я собирался спросить, что случилось, но не успел. Он раньше заключил меня в свои медвежьи объятия.

5

Звонок детектива Терри Руссо явился для меня неожиданностью. Она сказала, что хочет мне кое-что показать. Наверное, рисунок, что же еще.

Я пересек площадь. Зимой в Нью-Йорке небо бывает очень красивым, как, например, сегодня – сплошная яркая кобальтовая синь, – но холод мне опротивел, и я тосковал по весне. Не верилось, что она когда-нибудь наступит. Я засунул руки поглубже в карманы старой кожаной куртки. Она не очень теплая, но я ухитрялся обходиться без пальто и носил ее уже много лет. Куртка была для меня как вторая кожа.

В просвете между зданиями, образующими площадь, было видно место, где стояли башни Всемирного торгового центра. В тот день я находился поблизости, работал над рисунком со свидетелем ограбления банка. Когда врезался первый самолет, мы выбежали на улицу. Дым, вспышки пламени. Что это? Пожар? Все стало ясно, когда через двадцать минут в башни врезался второй самолет. С того места, где я стоял, все было хорошо видно. В том числе и как падали вниз люди. Мне казалось, это какой-то кошмарный сон.

На лужайке перед зданием полицейского управления под снегом притаились несколько крокусов, которые храбро переносили тяготы и лишения зимы. На душе потеплело. Значит, не все потеряно и весна не за горами.

В вестибюле я потрогал щетину на подбородке – все-таки надо было побриться – и, выкладывая на столик содержимое карманов, чтобы пройти через металлодетектор, вспомнил первую и единственную встречу с детективом Руссо больше года назад. Красивая, но чересчур жесткая, такой она мне тогда показалась. Собственно, встреча заключалась в том, что я передал ей рисунок предполагаемого преступника, который сделал по описанию свидетелей. Рисунок оказался удачным, и вскоре преступника задержали. А Руссо получила повышение по службе. Во всяком случае, так я слышал. Не от нее. Нет, я не ждал какой-либо благодарности, но детектива Руссо не убыло бы, если бы она позвонила.


Дверь в кабинет была приоткрыта. Терри Руссо ходила там туда-сюда. Облегающие джинсы, черная футболка. Распущенные волосы, по которым она проводила пальцами. Это напомнило мне пастель Дега «После ванны». Когда я постучал, она быстро закрутила волосы в хвостик.

Детектив Терри Руссо оказалась еще красивее, чем я помнил. Высокий лоб, точеный нос, полные губы, похожа на киноактрису Анджелину Джоли.

– Извините, что заставила вас тащиться сюда, в центр. – Голос у нее тоже был глубже, чем я помнил, с местным выговором, то ли бруклинским, то ли Куинса. – Но в лаборатории еще не закончили с ними работать. – Она кивнула на рисунки на столе, которые уже привлекли мое внимание. – Правда, основные анализы сделаны. – Терри Руссо произносила слова с возбужденной торопливостью. – Я вызвала вас, поскольку мне нужен свежий взгляд. Может, вы увидите в них что-нибудь такое, чего не обнаружили технические эксперты.



Я ждал пояснений, но они не последовали.

– Какое ваше мнение?

– Они не плохи.

– Оценка художественных достоинств меня не интересует. Я хочу знать, их выполнил один человек или нет?

– Вы этого не спросили, а я мысли читать не умею.

– Неужели? А я слышала как раз наоборот. У вас репутация серьезного экстрасенса. – Ее губы тронула легкая улыбка. – Так что скажете?

– Вас интересует, являются ли оба рисунка работами одного художника?

– Да. – Она постучала пальцами по краю стола.

– Тогда, пожалуйста, вытащите их из файлов.

Терри Руссо кивнула и протянула мне перчатки. Я надел их, достал рисунки, начал рассматривать.

– Техника проведения линий кажется мне одинаковой, правда, один рисунок немного четче другого, – произнес я. – Дело в том, что манера рисовать так же индивидуальна, как и почерк. – Я продолжал внимательно рассматривать рисунки, а детектив Руссо барабанила пальцами по столу. Это раздражало. – Вы бы приняли чего-нибудь, – заметил я.

– Чего именно?

– Ну, успокаивающего.

Ее губы дрогнули. Я извинился, сказав, что пошутил, и стал вслух сравнивать отдельные фрагменты рисунков, указывая на сходство штрихов.



Руссо наклонилась ближе, и пространство между нами наполнилось ароматом ее духов. Это было что-то свежее и луговое.

– Думаю, рисунки выполнил один человек, и он правша. – Я это знал наверняка, поскольку сам был правшой и накладывал штрихи сходным образом.

– Согласно заключению лаборатории, он рисовал графитовым карандашом.

– Да. И довольно мягким. Вероятно, стандартным номер два, хотя скорее всего более мягким, номер три или четыре. – Я разъяснил ей насчет карандашей, твердых и мягких. Достал пенал и продемонстрировал каждый, закончив своим любимым «Эбони».

– Ваш карандаш выглядит, будто его погрыз бобер, – усмехнулась Руссо.

– Дурная привычка, – признался я, сдерживая желание рассказать анекдот о бобре, довольно грубый, который наверняка ей не понравится.

– Что еще вы можете сказать об этих рисунках?

Я пожал плечами:

– Лишь то, что он делает их быстро и довольно уверенно. Похоже, серьезно изучал рисунок и дизайн в какой-нибудь художественной школе.

Руссо внимательно слушала, сдвинув брови, прищурившись. Очевидно, оценивала информацию, а заодно и меня.

– В лаборатории наверняка уже убедились, что бумага, на которой сделаны рисунки, одинаковая. Но возможно, вам повезет, если этот тип оставил на ней капельки слюны или прикоснулся потной ладонью. Тогда можно будет определить ДНК.

– Вы рассуждаете как опытный полицейский эксперт.

– Я окончил академию.

– Вот как?

– Да, но искусством занимаюсь исключительно в полевых условиях, помогаю расследовать преступления.

– Не боитесь запачкать руки?

– Наоборот. – Я стянул перчатки и продемонстрировал ей руки. Графит и древесный уголь въелись в кожу навечно. Сколько ни мой, бесполезно.

– Я не хотела вас обидеть, – произнесла Терри Руссо. – К сожалению, в лаборатории пока не обнаружили на рисунках никаких следов. Только пятна крови убитых. – Она посмотрела мне в лицо. – Вы можете по этим рисункам сделать какие-нибудь выводы относительно личности убийцы?

Она уже разговаривала со мной, как с копом. Добрый знак.

– Вы имеете в виду, ненавидел ли он свою мать или мучил в детстве животных?

– Не совсем то, но…

– Я уловил смысл. Анализ личности художника по его произведению.

– Да.

– Надеюсь, мои рисунки подобному анализу подвергать никто не станет.

– Почему? Что там можно найти?

– Не знаю… ну, например, что я одержим насильниками и убийцами, поскольку только их и рисую.

Терри Руссо вскинула брови.

– Ну а как насчет этого типа?

– Я не психоаналитик, но рисунки дают основание полагать, что их автор человек аккуратный, одержим какой-то навязчивой идеей и работает очень точно, потому что я не заметил, чтобы он где-нибудь что-либо стирал. Но это мои домыслы. Он вполне может оказаться в жизни неряхой, несмотря на свои аккуратные рисунки. – В самом деле, мои рисунки были еще аккуратнее, но если бы кто-нибудь побывал в моей квартире и увидел, какой там кавардак, он бы никогда не догадался, что я их автор. – Вы можете послать их в Квантико на психологическую экспертизу.

– Сами разберемся, – заявила Руссо, но я понял, что это блеф, ведь на ее лице отразилось нечто противоположное.

Люди не осознают, что их мимикой управляют разнообразные лицевые мышцы, причем рефлекторно, независимо от воли. Поэтому, если вы желаете знать, говорит ли ваш собеседник правду, не доверяйте словам, а следите за его лицом.

Вот в данный момент Руссо пыталась нейтрализовать свое лицо, вроде как его заморозить, но мимика, обуславливаемая круговыми мышцами рта, ее выдавала. Например, чуть приподнятая вверх нижняя губа – верный признак тревоги. Вероятно, Терри Руссо тревожилась, что ей не удастся быстро закончить расследование и дело заберут федералы.

– А зачем, по-вашему, он рисует своих жертв? – спросила она.

– Не знаю. Он их предварительно выслеживает. Это лежит на поверхности. Иначе он бы не сумел нарисовать их.

– Да, почему он так поступает?

– Может, расписывается? Хочет показать всем, что это его работа.

Руссо взглянула на меня. Наверное, она ожидала, что я умнее, а увидела странноватого копа-рисовалыцика, забывающего побриться.

– Вам бы следовало стать психоаналитиком, Родригес.

– Дело в том, что психоанализ я довольно основательно изучал в академии, наряду с другими специальными предметами. – Я мог бы добавить, что моя мать была профессиональным психологом, но промолчал. – Каждый день выслушивать разнообразные излияния и жалобы…

Терри Руссо перевела взгляд на рисунки, затем снова посмотрела на меня. Что-то в душе детектива происходило. Я видел это по множеству микровыражений, сменяющихся на ее лице. Но ни одно не задерживалось надолго, чтобы расшифровать.

– Кстати, мне наконец представилась возможность поблагодарить вас, – вдруг произнесла она. – За рисунок, который вы сделали для моей группы. Конечно, мне давно следовало позвонить вам, но тогда я была очень занята, сами понимаете.

– Да, – отозвался я.

– Но какое потрясающее сходство! Я сразу узнала этого типа. Как вы это делаете? Я имею в виду – улавливаете сходство.

– Я опытный профессионал.

– Нет, серьезно.

– Не знаю. Я это умел всегда, сколько себя помню. Рисовал по памяти. Начал еще в младших классах, рисовал приятелей, когда их не было рядом, спортсменов и кинозвезд.

– Да, но их лица были вам знакомы. Вы видели их. А как вам удается нарисовать похожим человека, которого вы никогда не видели?

– Практика имеет большое значение, но… у меня возникают моменты просветления, и я вижу их.

– Каким образом?

– Трудно объяснить. Это своего рода… говоря языком психологии, эффект трансфера.

– Что?

– Ну, эти фрейдистские штучки. Связь, какая устанавливается между психотерапевтом и пациентом, когда они понимают друг друга без слов. В общем, не знаю, как это объяснить с научной точки зрения. Если вы спросите какого-нибудь компьютерного фаната, который эксплуатирует различные программы, то есть не водит карандашом по бумаге, как я, а передвигает по экрану носы, губы, глаза, он бы ответил, что интуиция – чушь, а полагаться надо на науку.

– Но вы не из таких?

– Нет. Я динозавр, люблю свои карандаши и бумагу, мне нравится общаться со свидетелем, знакомиться с ним, прислушиваться к тому, как он говорит, устанавливать контакт. – Я посмотрел на Терри Руссо, на ее совершенные черты лица, гладкую кожу, красиво вскинутые брони, прекрасной формы нижнюю челюсть, и улыбнулся.

– И вы можете нарисовать что угодно?

– Это тест?

– Родригес, не надо по любому поводу сразу принимать оборонительную стойку.

– Зовите меня Натан.

– Хорошо, Натан. Я просто задала вопрос.

– Полагаю, что могу нарисовать почти все.

– Да. – Руссо помедлила. – К сожалению, пока у нас нет ни одного свидетеля, который бы хоть мельком видел убийцу, по если появится, я вас обязательно приглашу.

Я кивнул.

– А что, если… – Терри Руссо бросила на меня взгляд, плотно сжала губы – она решала, задавать вопрос или нет, – у нас так и не появится свидетель?

– Не понял.

– В этом случае вы сумеете создать рисунок?

– Без свидетеля?

– Да.

– Но я не экстрасенс, что бы обо ни говорили.

– Это все верно, однако… – она вгляделась в мое лицо, – этот трансфер, как вы его назвали, он существует?

– Да, но мне нужен кто-то, с кем можно установить связь.

– Разумеется.

6

Образы наконец начали появляться. Правда, пока лишь в виде нескольких повторяющихся фрагментов.

Он берет новый лист бумаги, изображает эти фрагменты, но они по-прежнему отказываются соединяться. Он приказывает себе расслабиться. Глубоко дышит, прикрывает глаза, пытаясь представить, как он станет убивать и как жертвабудет умирать. Но образы противятся воле, фрагменты беспорядочно пляшут в его сознании, пока неготовые воплотиться во что-либо реальное.

Со свистящим вздохом он поднимается со стула, внимательно рассматривает рисунки, которые повесил на стенах для вдохновения. И не зря. Вдохновение приходит. Элементы пазла постепенно складываются, картинка приобретает смысл. Он быстро переносит их на бумагу. Сейчас, сейчас все прояснится.



Он откидывается на спинку стула, закрывает глаза и живо представляет последовательность действий. Как он собирает экипировку, переодевается, едет в метро, выслеживает свою жертву.

7

Терри Руссо посторонилась. Два копа впихнули парня в комнату регистрации задержанных.

– Отвалите от меня, засранцы!

– Что ты сказал? – с угрозой спросил один из копов, краснолицый, и ударил парня локтем под ребра. Затем с помощью напарника усадил его на металлический стул и прикрепил наручниками. Пусть теперь покрутится, даже интересно посмотреть.

Вскоре появилась детектив Дженни Шмид из отдела расследования преступлений на сексуальной почве.

– Ах вот он какой, этот кусок дерьма!

Краснолицый коп кивнул:

– Правда красавчик? И главное, один к одному. Посмотрите. – Он протянул Шмид рисунок.

– Права ему уже зачитали? – спросила Шмид, наклонившись над парнем. Тот пыхтел, как конь после забега, трепеща ноздрями. Она помахала рисунком перед его лицом. – Даже не верится, что ты не позировал.

Терри вгляделась в рисунок в руке детектива, затем в одержанного.

Остальные копы в комнате отвлеклись от работы и с любопытством следили за происходящим. Если бы возник малейший предлог застрелить подонка-насильника тут же, на месте, любой из них этим предлогом непременно воспользовался бы.



В комнату вошел служащий в брюках хаки и рубашке навыпуск с большой картонной коробкой с папками. Водрузил ее на стол. Шмид вгляделась в него поверх очков:

– Кто вы?

– Из отдела информации для общественности, – ответил он. – Принес материалы для детектива Тауэрз.

– Принесли? – сказала она. – Теперь уходите.

Служащий выложил несколько папок и поднял коробку, вглядываясь в рисунок.

– Ого. Здорово.

– Большое спасибо, ваше мнение мы очень ценим, но, пожалуйста, не задерживайтесь. – Шмид указала на дверь.

Служащий вздохнул и ушел, балансируя коробкой, как официант подносом.

Терри откашлялась. Шмид только сейчас увидела ее и холодно кивнула в знак приветствия.

– Дайте мне на минутку рисунок, – произнесла Терри. – Я хочу посмотреть, кто его сделал.

Шмид вздохнула, словно ее попросили пожертвовать почкой для пересадки, и неохотно протянула рисунок, но прежде еще раз взглянула на задержанного.

Терри перевернула рисунок обратной стороной, где были отмечены дата, время, имя и фамилия свидетельницы и рисовальщика. Натан Родригес. Затем посмотрела на прикованного к стулу задержанного. Сходство идеальное. У Родригеса есть дар, безусловно.

Как он это делает? Невероятно. И еще, тот же Родригес лишь взглянул на рисунки, и ему уже было ясно, что их сделал один человек, правша. Кстати, в лаборатории это подтвердили. Бумага взята из одного блокнота для рисования, что удалось определить по скрепляющему листы клею. Но это все крохи, их не представишь окружному прокурору. Пока на рисунках, кроме крови убитых, никаких посторонних субстанций обнаружить не удалось.

И в другом Родригес прав. Эти рисунки обозначают почерк преступника. Он соблюдает какой-то лишь ему известный ритуал. Компьютерный анализ двух рисунков, обнаруженных на телах двух погибших, не выявил соответствий.

«Серийный убийца». Эти слова очень не хотелось произносить вслух. Пока. Потому что – и Терри это твердо знала – немедленно возникнут федералы. Серийные убийцы – их прерогатива, и они ее никому не уступят. Хотя в последние несколько лет серийные убийцы оказались слегка понижены в статусе, уступив первое место террористам. Впрочем, и с теми и с другими ФБР справлялось одинаково «успешно». Особенно в предотвращении подобных преступлений. Что касалось серийных убийств, то Терри полагала, что следовало бы принять закон о стерилизации всех граждан, склонных к немотивированной жестокости. Для начала, пока не выявлены «гены зла», о которых в последнее время так много рассуждают ученые. В общем, сделать так, чтобы Джеффри Дамеры[7] не плодились по всему миру.

– Хотите сохранить этот рисунок на память? – спросила Шмид. – Вставить в рамку?

– Извините. – Терри протянула рисунок детективу и покинула комнату. Из головы не выходил Натан Родригес и его особый дар. Он ей поможет. Она пока не знала как, но обязательно поможет.

8

Я шагнул в квартиру и застыл на пороге. В нос ударил крепкий неприятный запах. Значит, бабушка опять варит какое-то зелье.

– Бабушка!

Я прошел по сумрачному коридору в кухню, где на плите в небольшой кастрюле что-то булькало. Дело в том, что моя бабушка Долорес – сантера,[8] жрица культа и одновременно знахарка. Клиентов у нее хоть отбавляй. Думаю, не в последнюю очередь потому, что она добрая и отзывчивая, знает, как помочь людям. Вот они к ней и тянутся.

В гостиной прежде всего привлекали внимание яркие пурпурные шторы на окнах и большой диван, покрытый шерстяным розовым пледом, с множеством подушечек. Стены увешаны моими рисунками, среди них несколько изображений святых. В углу располагался боведа, нечто вроде алтаря в память усопших предков, – покрытый белой скатертью столик. Над ним фотография моего отца, 20 х 30, где он был снят после окончания полицейской академии. Боведа у бабушки всякий раз был оформлен по-разному. Сейчас на столике стоял десяток бокалов с водой. Это означало, что она просила что-то у предков.

В конце коридора из «комнаты святых», где бабушка принимала посетителей, доносились голоса. Мне часто доводилось видеть, как люди, входя туда, крестились. Неудивительно. Большинство исповедующих сантерию оставались католиками. Да-да, поклонялись африканским идолам, оришам, просили у них прощения, советов и даже наказания для своих врагов. Их не смущало, что церковь осуждала сантерию.

Я пытался объяснить это противоречие бабушке. Подчеркивал тот факт, что сантерия возникла как следствие насильственного обращения в католичество африканских рабов, привезенных на Карибские острова. Но она не слушала. Регулярно ходила в церковь и не видела в этом никакого греха. Когда я был ребенком, она заставляла меня запоминать имена оришей и над чем каждый имеет власть, а по воскресеньям таскала в церковь. Вот так и метался я между моей еврейской бабушкой по матери, которая кормила меня латкес[9] и рассказывала о десяти казнях египетских, и пуэрто-риканской по отцу, представляющей собой сверхмощную смесь христианства и сантерии. Неудивительно, что я вырос агностиком.

Моя бабушка любила Иисуса не меньше, чем Олоду-маре, высшее божество в сантерии, а я любил ее и потому давно уже отказался от попыток в чем-либо убедить.

Дверь «комнаты святых» отворилась, и оттуда вышла бабушка и ее посетительница, пожилая женщина.

Бабушка повернулась к посетительнице, прошептала что-то по-испански, протянула свечи с изображениями святых, объяснила, когда зажигать.

– Ты взяла с нее за свечи? – спросил я, когда женщина ушла.

Бабушка уперла руки в бока и прищурилась.

– Я не обираю тех, кто страдает в нужде.

– Знаю. Но нельзя же тратить все свои деньги на других.

– Успокойся. – Она нежно взяла мое лицо в свои руки. При этом ее макушка едва достигала моего плеча. – Ven, estoycocinando.[10]

– А что ты там варишь, кошку?

– Перестань! – Она с улыбкой погрозила мне пальцем. – Почему ты не бреешься, Нато?

Бабушка называла меня деткой, деточкой, малышом, но теперь уже чаще Нато. Имя Натан ей произносить было трудно, и к тому же она его не любила. Она сообщала об этом моей матери по крайней мере раз в месяц и, надо отдать ей должное, так до сих пор и не прекратила. Когда-то бабушка лоббировала имена Антонио и Мануэль. В этом году, в январе, на мой тридцать третий день рождения она подарила мне бумажник с вытисненной буквой «А».

– Почему «А»? – спросил я.

– На случай, если ты все же решишь сменить имя на Антонио, – ответила она.

К счастью, этого не слышала моя мама, иначе бы она непременно сделала плотц – скандал. Это было любимым словечком моей еврейской бабушки. «Я сейчас сделаю плотц», – часто повторяла она. Обе бабушки обожали друг друга, хотя сомневаюсь, что понимали одна другую. Поэтому, наверное, и обожали. Иногда бабушка Долорес употребляла слово «плотц», чем меня невероятно смешила.

В кухне она снова спросила, почему я не бреюсь, и я ответил, что мне не нравится смотреть на свое лицо. Она назвала меня вруном и погрозила пальцем, звякнув браслетами.

– Варишь зелье для кого-нибудь из клиентов? – Я показал на кастрюлю на плите. – И за травы заплатила ты?

– Que importa?[11]

– Да, важно, потому что мне неприятно, что ты так расходуешь свои деньги.

– Было бы лучше, Нато, если бы ты позаботился немного о себе. Живешь один в своей запущенной квартире, на работе постоянно рисуешь преступников. Давно пора найти приличную девушку, завести детей.

– О Боже!

– И не надо говорить «О Боже!». Настало время найти хорошую девушку. – Она снова охватила мое лицо руками. – Oyes, guapo?[12]

Бабушка часто называла меня красавчиком, даже когда сердилась. Она искренне считала, что я похож на Фернандо Ламаса и всех остальных красивых актеров – латиноамериканцев и испанцев. На прошлой неделе она добавила к списку еще и Рики Мартина. К сожалению, я не похож ни на одного из них.

На мгновение ее лицо помрачнело. Я взглянул на кипящую кастрюлю и вспомнил, что этим зельем окропляют жилище, чтобы выгнать оттуда злых духов.

– Que pasa, uela? Pasa algo?[13]

– Я видела сон.

– Опять? Плохой?

Бабушка пожала плечами, взмахнула рукой в браслетах.

– Хочешь, чтобы я нарисовал его?

Я рисовал ее сны с незапамятных времен. Большей частью это были фантазии в стиле Шагала, с облаками, дикими растениями, латинскими крестами и танцующими животными. Но были и плохие сны, темные, тягучие, наполненные зловещими предзнаменованиями, которые меня в отрочестве повергали в дрожь. Эти рисунки бабушка не сохраняла. Подозреваю, что она сжигала их, принося в жертву оришам.

– Он был какой-то нечеткий, – произнесла она.

– Может, если ты мне опишешь его, он станет яснее.

– Потом. Вначале поешь. Сегодня я приготовила для тебя треску.

Упоминание о ее знаменитой жареной треске со специями вызвало у меня обильное слюноотделение.

– Здорово. А то я боялся, что ты собираешься меня кормить этим противным зельем.

– Не надо над этим насмехаться, мальчик. Нехорошо обижать оришей.

Бабушка сделалась серьезной, повернулась, сняла с полки небольшую синюю бутылку, затерянную среди нескольких десятков других. Быстро вытащила пробку, пробормотала что-то себе под нос, вытряхнула немного жидкости на пальцы и брызнула на меня.

– Muy bien. Un poco de agua santa.[14]

Я покорно стоял, зная, что спорить с ней бесполезно.

– Садись.

Бабушка зажгла горелку рядом с кастрюлей с варевом, достала из холодильника треску, разогрела солидную порцию, поставила передо мной. Я с аппетитом ел, а она принялась рассказывать об одной бедной душе, которая требует сострадания, потом о другой, о том, что людям надо быть светлее и добрее, о том, какие цены сейчас на рынке, затем снова посетовала, что у меня нет постоянной девушки. И в этот момент перед моими глазами вдруг возникла Терри Руссо, проводящая пальцами по своим роскошным волосам. Я сказал бабушке, что мне не везет с женщинами, и она предложила принести жертву Ошун, богине любви. Я вздохнул, и она тоже вздохнула.

От добавки я отказался. Бабушка перестала говорить о пустяках, вымыла посуду и велела мне следовать за ней. Было видно, что она готова.

Я, как обычно, начал напевать ее любимую песенку, правда, сейчас не в таком веселом ритме. Она начиналась словами: «Пожалуйста, будь осторожна, когда отдаешь свое сердце. Все может измениться к худшему».

В гостиной я достал из ящика блокнот и карандаши – они всегда хранились тут, – сел на диван и раскрыл чистый лист.

– Комната, – промолвила бабушка, располагаясь рядом со мной, чтобы наблюдать за моими действиями и направлять.

– Просто комната?

– Нет. – Ее голос прозвучал серьезно. Она приложила ладони к сердцу, закрыла глаза и начала описывать комнату.

Картина из ее сознания переместилась в мое, а потом на бумагу.

С бабушкой легко работать. Она точно описывала увиденное. Немаловажную роль, конечно, играло то обстоятельство, что за много лет мы замечательно настроились друг на друга.

Она глянула на мой рисунок.



– Очень хорошо.

Я работал, а бабушка продолжала описывать комнату. Затем наклонилась над блокнотом.

– Очень хорошо.

Она пока не улыбалась, но я понимал, что в душе ее просветлело. Может, в этом все и дело. Она рассказывала, я рисовал, и этот процесс как-то освобождал ее от тревоги. То, что я пытался объяснить Терри Руссо.



Бабушка вздохнула:

– Но кое-что нужно исправить. Здесь… и здесь. А вот тут добавить.

Наконец исправления закончились и я попал в точку. Как всегда.

– Хорошо. – Бабушка откинулась на спинку дивана и перекрестилась. – Нет, плохо.

– Что плохо? Мой рисунок?

– Нет. Комната.

– Она не кажется мне такой уж плохой.

Бабушка подняла руку, звякнув браслетами.



– В этой комнате есть человек… или его дух. Чанго послал мне предупреждение. Я не могу увидеть этого человека, но… может, ты сумеешь.

– Ты хочешь, чтобы я изобразил человека, которого не видел?

Бабушка смотрела на меня так, словно верила, что я действительно могу.

– Это похоже на ад. Не мой рисунок, а твой сон. – Я рассмеялся, но бабушка меня не поддержала. Она перекрестилась.



– В комнате есть что-то еще. Como se dice?[15] Перед окном круг… а внутри круга… я не успела увидеть… оно ушло.

– Закрой глаза, и оно вернется.

– Loveo![16] – провозгласила она спустя несколько секунд и рассказала мне, что нарисовать.

Когда я закончил, она улыбнулась, дав знак, что я славно поработал. Но улыбка вскоре пропала.

– В этой комнате аше не хорошие.

Аше – блоки, кирпичики, из которых, согласно сантерии, построено все сущее.

Она потянулась к моей руке.

– Нато, там кое-что еще!

– Что, бабушка?

– Там есть ты. В этой комнате. Не всегда, а… иногда. Это трудно объяснить. – Она отпустила мою руку и направилась к боведа, начала перебирать морские ракушки, разбросанные между бокалами с водой. – Я прочитаю раковины и точно определю, какой эбо будет тебя охранять. Не волнуйся.

– Я спокоен, бабушка.



– Нато… – Она попыталась улыбнуться. – Сделай свою бабушку счастливой. – Она взяла со стола большую пурпурную свечу и протянула мне: – Возьми ее и зажги в своей квартире. Ради меня, твоей бабушки.

– Но если человек не верит, это не помогает.

– Есть кое-что сильнее нас, Нато. Пожалуйста, возьми!

И я взял свечу.

9

– Перри, ты забыл, что у нас билеты в театр?

Дентон поморщился: «Неужели этот индийский акцент я когда-то считал прелестным?»

– Позови кого-нибудь из приятельниц, беби. – Он притянул жену к себе, крепко сцепив руки на ее спине, так, что их лица оказались в нескольких сантиметрах друг от друга.

– От тебя воняет сигарами. – Она уперлась рукой ему в грудь. – И не называй меня «беби».

Они познакомились на приеме в ООН. Он пришел с женщиной, с которой тогда встречался, длинноногой блондинкой, секретаршей одного из делегатов ООН, но, увидев Уриши, сразу забыл о блондинке. Уриши работала там переводчицей, она была самая красивая из всех женщин, кого он когда-либо встречал. Но это было семь лет назад. А как известно, любую, даже самую красивую женщину, в конце концов надоедает трахать. Перри Дентон не помнил, кто это изрек, но, безусловно, мысль мудрая.

– Прежде тебе это вроде нравилось, беби. – Он улыбнулся, сжал ее еще сильнее, потом отпустил и сделал шаг назад. – Послушай, ты пойдешь в театр, развлечешься, а мне предстоит встреча с мэром.

– Ты с ним проводишь больше времени, чем со мной. – Она надула губы. – Такая у меня работа.

– Мне кажется, иногда работа для тебя лишь предлог, чтобы уйти из дома.

Дентон напрягся. Ему очень хотелось ударить ее, но жена начальника полицейского управления не может показываться на людях с подбитым глазом. А жаль.

Она, похоже, прочитала его мысли.

– Извини.

– Ничего, беби. – Дентон изобразил улыбку. – Желаю получить удовольствие… и не жди меня, я приду поздно.


– Водителя вызвать, сэр? – Дежуривший у дверей молодой полицейский поднес руку к фуражке.

– Нет. Я просто решил прогуляться.

– Тогда, может, вызвать такси, сэр?

– Сидя в такси, трудно прогуливаться.

Дентон прикурил сигару и вышел на улицу.


Вагон метро был наполовину пуст, вечерняя суета давно закончилась. На станции «Девяносто шестая улицам большинство белых пассажиров вышли. Дентон поправил темные очки и огляделся. Никто из оставшихся в вагоне в его сторону не смотрел.

Поезд с шумом выехал на станцию. Дентон уже принял твердое решение, что в последний раз посещает Вэд, ли в этом дерьмовом Бронксе. Хватит идти на поводу этого типа.


Терри отвела взгляд от рисунка и посмотрела на лежащего на тротуаре убитого. Все один к одному. Реальность имитировала искусство. Она вернула рисунок детективу, осматривающему место преступления.

– Репортерам не показывайте. Ни в коем случае.



Терри медленно двинулась по тихой улице, застроенной четырех– и пятиэтажными домами и другими, более высокими зданиями, пытаясь представить, как стрелял преступник – в упор или издалека.

Она приблизилась к своему заместителю, Винни Дугану, курносому ирландцу. Неподалеку столпились жители соседних домов, которых разбудили полицейские сирены в два часа ночи. Если бы это случилось пораньше и в другом районе, не таком фешенебельном, то сейчас на этом спектакле был бы аншлаг.

– Есть свидетели?

– Нет, – ответил Дуган. – Даже выстрелов никто не слышал.

Странно. Кто-нибудь обязательно должен был их слышать! Терри в очередной раз оглядела тихую улицу. У преступника был глушитель? Но зачем? Это же явно не заказное убийство. Ведь присутствует рисунок, очередной поганый рисунок.

Терри тронула за плечо старшего группы технических экспертов:

– Вы сделали соскобы с рубашки убитого там, где был прикреплен рисунок?

– Конечно, – обиженно протянул тот.

– И булавку не забыли?

Он показал полиэтиленовый пакет с булавкой.

Медэксперт провел ватной палочкой по лбу трупа и отправил ее в пакет.

– Передам в лабораторию на анализ, но могу сейчас сказать, что ничего особенного они не найдут. Лишь продукты сгорания пороха.

Терри обратилась к фотографу:

– Сделайте несколько снимков этих людей. – Она кивнула на небольшую толпу у линии ограждения, затем посмотрела на Дугана: – Кто опрашивает жильцов соседних домов?

– Детективы с Двадцать третьей улицы. Это их район.

– А расследование наше, – с нажимом проговорила Терри. – Так что возьмите сотрудников и начинайте с северной стороны квартала. – Она повернулась к другим членам группы: – А О'Коннелл и Перес – с юга.

– Тут публика не любит, когда ее будят среди ночи, – заметил Перес.

– А мне плевать. – Терри вздохнула. – Послушайте, ребята, я знаю, что вы устали. Мне бы тоже хотелось находиться сейчас дома, в постели, как всем нормальным людям. Но такая у нас работа. Давайте заканчивайте и приходите в управление. Я угощу вас завтраком.

– Только настоящим, – усмехнулся О'Коннелл. – А не вареными яйцами.

– Непременно.

Терри посмотрела им вслед. Интересно, они уже перестали называть ее за глаза стервой? И где этот чертов Дентон? Наверное, трахает какую-нибудь смазливую стажерку. Из-за этого пропускает встречу с репортерами.

Они только что прибыли. Телевизионщики носились с микрофонами и камерами, торопились успеть запечатлеть, как заканчивают работу техники и врачи укладывают тело убитого в чехол.

Она бросила взгляд на молодого парня, который обнаружил труп. Он возвращался с холостяцкой вечеринки, сильно подвыпивший, едва не споткнулся о тело. Разумеется, никого не видел. Как же добыть хотя бы одного сносного свидетеля, который хоть что-нибудь видел? Чтобы с ним рядом сел Родригес и сотворил свое обычное чудо.

Терри улыбнулась.

А вот настоящее чудо свершилось бы, если бы Родригес создал лицо преступника из воздуха, вообще без свидетелей.

10

Кабинет Перри Дентона был именно таким, какой и подобает иметь большому начальнику. Кожаные кресла, диван, медные ручки, книжный шкаф во всю стену. Терри знала, что хозяин кабинета никогда его не открывает, лишь изредка пробегает взглядом по корешкам.

– Я вам звонила ночью.

– И вы пришли сейчас, чтобы сообщить мне об этом? – Дентон посмотрел на нее со значением. – Детектив Руссо, у меня нет времени посещать каждое место преступления. В мои обязанности это не входит.

– Извините, я просто думала… – Она замолчала, увидев на столе Дентона «Пост» и «Ньюс». Обе газеты раскрыты на страницах, где сообщалось об убийстве в Верхнем Ист-Сайде. Если бы кого-нибудь пристрелили в Гарлеме, журналисты бы и бровью не повели, а тут иное дело. Есть основания поднять шум.

Пока полицейскому управлению удавалось держать фамилии убитых в тайне, и, что более важно, рисунки. Если пресса докопается, то уж повеселится от души. И это только вопрос времени, прежде чем о преступлении пронюхает какой-нибудь жаждущий славы репортер. Так было всегда, и так будет. Терри это знала. И Дентон тоже.

Она хотела прочитать «Пост», но Дентон взял ее за руку. Терри высвободила руку и положила ему на стол рисунок.

– Что это?

– Рисунок. Одного из ваших сотрудников, Натана Родригеса.

– Да, я его знаю. Рисовальщик, составляет фотороботы подозреваемых. И что?

– А то, что преступника поймали. По рисунку. Детективы говорят, что сходство поразительное.

– Ну и что? Значит, он сделал хороший рисунок.

– Не то слово. Замечательный. Задержанному уже предъявили обвинение. Свидетельница опознала его.

– Замечательный так замечательный. – Дентон недоумевал, к чему Терри клонит.

– Родригес ценный работник. Хороший коп.

– А зачем вы все это мне рассказываете, детектив Руссо?

– А затем, что Родригеса недостаточно используют.

Дентон улыбнулся:

– У вас есть предложение, как его лучше использовать?

– Да. – Терри вздохнула. – Я хочу взять его к себе в группу и…

– Родригеса? На оперативную работу? Вы шутите?

– Нет.

– Погодите, погодите. – Дентон заговорщицки посмотрел на нее. – Вы что, вздыхаете по этому парню?

– Вздыхаю по этому парню? Вы. наверное, начитались любовных романов, Перри. Нет, к вашему сведению, я по нему не вздыхаю. Считаю, что он может помочь в расследовании. И все. Он – коп с особым талантом.

– Никакой он не коп, а просто рисовальщик.



Но сбить Терри с курса не просто. Она серьезно подготовилась к беседе. Внимательно прочитала личное дело Родригеса. О его учебе в колледже и полицейской академии, отзывы преподавателей из Квантико. Все упоминали о нем в превосходной степени.

– Нет, Родригес именно коп. Он был самым первым на курсе, по всем предметам. «Осмотр места преступления», «Элементы доказательства», «Допросы», «Общение».

– Я знаю, какие предметы проходят в академии, детектив Руссо. И что?

– В деле Родригеса есть десяток отзывов преподавателей, свидетельствующих о том, что он не просто способный, а талантливый. До академии он окончил Хантер-колледж Университета Нью-Йорка, прослушал специальные курсы по психологии и изобразительному искусству. – Терри подняла руку, предупреждая Дентона, чтобы он не прерывал ее. – А потом он прошел специальную подготовку в Квантико. Очень серьезную. Окончил с похвальной грамотой.

– Но как коп Родригес никак себя не проявил и…

– Мне не нужно, чтобы он в кого-нибудь стрелял. У меня Родригес будет заниматься тем. чем занимался всегда. Рисовать. Тут он проявил себя с лучшей стороны. Лишь за последний месяц по его рисункам проведены два задержания.

– Я впечатлен, – усмехнулся Дентон.

– Зря вы ерничаете, Перри. Половина полицейских управлений в Штатах мечтают заполучить его к себе. Сиэтл, Лос-Анджелес, Бостон. Нам повезло, что он работает у нас. – Терри замолчала, давая Дентону время усвоить сказанное. – Я надеюсь, он поможет в расследовании. Нарисовать преступника, которого мы ищем.

– Его же никто не видел. Вы что, забыли?

– Но я хочу, чтобы Родригес встретился с теми несколькими свидетелями, которые…

– …ничего не видели. – Дентон покачал головой. – Нет, это совершенно ни к чему.

– Но я прошу вас, Перри.

– Не надо просить.

– Послушайте…

– Нет, это вы послушайте. – Дентон наставил на нее палец на манер пистолета. – На мне город, за который я отвечаю перед обществом, где ежедневно совершают десятки преступлений. А вы тут лезете со всякой ерундой.

– У него талант. Он способен разговорить любого, а потом перенести на бумагу образы, которые возникают у этого человека в сознании.

– Но никто ничего не видел. Неужели мне нужно это повторять?

– Может, все же кто-нибудь что-то видел и Родригесу удастся это что-то вытянуть.

– Тогда вызовите людей, пригласите Родригеса, как это делают другие детективы. Зачем включать его в группу?

– Важно, чтобы он общался со свидетелями у них дома. И я хочу, чтобы он побывал на местах, где были совершены преступления. Вдруг он что-нибудь почувствует?

– Что он может почувствовать?

– Дело в том, – добавила Терри, – что с минуты на минуту могут появиться федералы. И тогда…

– Вы думаете, Родригес остановит федералов? Так вот, вы опоздали. Они уже появились. Назначена группа из манхэттенского отделения ФБР. Мы обязаны передать им все, что у нас есть. Фактический материал, результаты лабораторных анализов…

– Черт!

– Это вопрос решенный, детектив Руссо.

– Когда они начинают?

– Сейчас. – Дентон вздохнул. – А в чем дело? Пусть забирают себе расследование, если хотят. Это станет их проблемой, не нашей.

– Полагаю, вы ошибаетесь. Это по-прежнему останется нашей проблемой. Они привыкли снимать сливки, а нас заставят заниматься черной работой. – Терри помолчала. – Когда к нам пришлют психолога?

– Нас поставили на очередь.

– Но ведь придется ждать несколько недель.

– Ваши предложения?

– Родригес мыслит, как настоящий психолог.

– Да, но он никудышный полицейский.

– Зато прошел серьезную подготовку в Квантико.

– По рисованию.

– Перри, позвольте включить Родригеса в мою группу. Пусть он поговорит со свидетелями, порисует. Не получится так не получится. Мы все равно ничего не потеряем.

Дентон уже решил подарить ей эту игрушку, но не собирался пока говорить об этом. Ему доставляло удовольствие заставлять Терри томиться, ждать.

– Родригес работает у нас в управлении уже семь лет. Помог в расследовании сотен убийств, изнасилований и ограблений – больше, чем большинство копов.

– Он лишь делал рисунки, детектив Руссо.

– Вот я и хочу, чтобы он их делал. У меня. Только и всего. Господи, Перри, вы ждете, чтобы я вас умоляла?

Дентон наконец решил уступить. Он уже устал от этой игры, к тому же у него были более серьезные поводы для беспокойства.

– Ладно, если вам так приспичило с ним работать, берите. – Он снова нацелил на Терри палец. – Но учтите, Родригес поступает под вашу полную ответственность.

11

Утром позвонила Терри Руссо. Сообщила, что меня включили в ее группу, занимающуюся расследованием убийств с загадочными рисунками. Ничего не поделаешь, пришлось приехать, и она сразу повезла меня в морг.

Моя бабушка никогда бы не поверила, что все это просто так. Она бы сказала, что детектива Руссо привел ко мне какой-то ори.

И вот я в морге. В нос шибало формалином, не помогала даже специальная мазь, которую я забил в ноздри. Запах смерти. Если я ее обоняю, значит, и дышу ею? Неужели?

– Человек не видел, кто в него стрелял. Пуля прошла через мозжечок и вышла через лоб, – произнес патологоанатом, усталый пожилой человек. Его рабочий халат был заляпан пятнами крови и какими-то ошметками.

Терри Руссо тронула меня за руку.

– Я подумала, что для вас будет полезно увидеть не только рисунки, но и как выглядит убитый в реальности.

Я вгляделся в его лицо. Типичный латиноамериканец, лет тридцати пяти. Терри протянула мне рисунок в полиэтиленовой упаковке:

– Его сделал тот же человек?

– Наверное, так, но мне надо посмотреть остальные рисунки, положить их рядом и сравнить.



– Мы это сделаем потом, в моем кабинете.

Я продолжал рассматривать труп на рисунке и на столе морга.

– Убийца очень похоже изобразил его. Значит, заранее приговорил к смерти и следил за ним. Почему?

– Это главный вопрос, – отозвалась Руссо.

– Есть свидетели?

– Пока нет. Но я хочу, чтобы вы поговорили со всеми, кто общался с ним незадолго до гибели. Может, они что-нибудь знают.

– Я должен нарисовать что-либо по их описаниям?

– Попробуйте.

– Хорошо.

Маска на губах Терри не скрыла ее улыбку.

– У меня назначена встреча. – Она посмотрела на часы. – Начинайте без меня. Вот адрес и номер телефона жены убитого.

– Но ведь его еще не похоронили.

– К сожалению, это произойдет не скоро. А вам необходимо побеседовать с ней сейчас, пока все факты еще свежи в ее памяти.


Женщине, которая открыла дверь, было лет тридцать пять, но в данный момент ее возраст не поддавался оценке. Бледное изможденное лицо, покрасневшие глаза. Я показал ей свой жетон. Она устало вздохнула и пропустила меня в квартиру. Их дом находился в нескольких кварталах от того места, где жили Хулио и Джессика. Восемьдесят шестая улица и Парк-авеню.

– Примите мои соболезнования. Я хочу вам помочь.

Она равнодушно пожала плечами:

– И как вы собираетесь это сделать?

– Помогу найти убийцу.

В гостиной все стены украшали картины. И не какие попало, а настоящие произведения искусства. Энди Уорхол – «Коробка из-под щеточек для мытья посуды "Брилло"», работа холодного минималиста Роберта Манголда, пейзаж Катрин Мерфи, портрет кисти Чака Клоуза. Очень дорогая эклектика.

– Любопытная коллекция, – промолвил я.

– Это был предмет страсти Роберто. Но мне эти картины тоже нравятся. – Женщина с трудом выдавила слабую улыбку. – Он начал собирать их в восьмидесятые, после бума на Уолл-стрит.

– Ваш муж был биржевым маклером?

– Нет. У него был собственный капитал.

– То есть он преуспевал?

Она тяжело вздохнула:

– Да.

Мне удалось разговорить ее на тему искусства. Она сказала, что Уорхола ее муж купил недавно на аукционе, выложил свыше миллиона.

Вскоре я решил, что пора переходить к делу.

– Вы не могли бы рассказать по порядку, как проходил тот вечер, когда его убили?

– Это случилось вчера.

– Да, вчера. Но ловить преступника надо по горячим следам.

– Тут нечего особенно рассказывать. Роберто вдруг занервничал, собрался сходить купить газету. Я напомнила ему, что мы выписываем «Таймс» и «Джорнал», их приносят каждое утро, но, если Роберто что-либо решил, спорить с ним бесполезно. – Она всхлипнула. – Если бы только он тогда послушал меня.

– Не надо себя ни в чем винить, миссис Акоста.

– Кемпбелл. Я оставила девичью фамилию.

– Миссис Кемпбелл, вы ни в чем не виноваты. Вашего мужа подстерег коварный убийца. Мы должны найти его.

– Я все это сообщила полицейским, но могу повторить. Роберто ушел в магазин на Лексингтон-авеню за «Уолл-стрит джорнал» и не вернулся. Выстрелов я не слышала. И просто не могу представить, почему его убили. Ведь у Роберто не было врагов.

Я раскрыл блокнот и объяснил, зачем это нужно. Она недоуменно поморщилась, но я убедил женщину закрыть глаза и перебрать в памяти события прошлой недели.

– Не встречался ли поблизости от дома кто-нибудь, показавшийся вам подозрительным? Кто угодно. Например, мальчик-посыльный, который вел себя странно.

– Н-н-нет. Хотя… Был тут один человек, я видела его два раза. Нет, три. Он ничего не делал, просто стоял на углу Парк-авеню. Мне показалось странным, что он так долго стоит и смотрит на наш дом.

– Человек чернокожий или белый?

– Белый, но я видела его издали. Он стоял на той стороне улицы. Не сводил глаз с нашего подъезда. Когда мы вышли, я его сразу узнала – это было во второй раз – и сказала Роберто, но он посоветовал не обращать внимания. Мы поцеловались, как обычно, при расставании, и… – Она осеклась, промокнула платочком глаза. – Извините.

– Что произошло потом?

– Ничего. Роберто уехал на работу, а я посмотрела туда, где стоял этот человек, но его там уже не было.

– И все?

– Нет. Я бы, наверное, о нем не вспомнила, если бы он не появился опять, на следующий день. Понимаете, люди просто так, без дела, на Парк-авеню не болтаются. Я подумала, может, он риелтор, присматривается к дому. Однако этот человек не был похож на риелтора.

– Почему?

– Не знаю. У меня просто возникло… такое ощущение. Может, потому, что на нем была бейсбольная кепка.

– Что еще в нем было примечательного?

– Длинное пальто. Но видела я его в основном со спины. Он сразу же отвернулся, как только почувствовал, что я смотрю на него. Подул ветер, и пальто чуть приподнялось снизу.

Я начал рисовать. Миссис Кемпбелл негромко охнула.



– О Боже… Вы полагаете, это был он, который… – Она взглянула на мой набросок. – Да. Я запомнила его вот таким.

– Попробуйте описать его лицо.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет, лица я не видела. Он стоял далеко.

– Но вы сказали, мужчина белый.

– Да, я совершенно уверена. Не знаю почему.

– А рост? Он высокий или низкий?

– Трудно определить… скорее высокий.



– Попробуйте вспомнить, почему он показался вам высоким?

Она закрыла глаза.

– Он… стоял, опершись на столб уличного фонаря, и его голова почти доставала до таблички, где написано, когда можно и когда нельзя там парковаться. Вот почему он показался мне высоким.

– Замечательно.

– Если бы только… – Она опять заплакала.

Я попытался успокоить ее, вернуть к рисунку, но вошла экономка и так сердито посмотрела на меня, что я быстро извинился и ушел.

12

Я приехал домой, достал из холодильника пиво, сел за рабочий стол и раскрыл блокнот. Посмотрел, что удалось сделать. Да, порадовать Руссо пока нечем.

Вспомнил свою последнюю подружку, которая перед расставанием сказала, что через полгода – а именно столько времени мы встречались – я не стал для нее ни на йоту ближе.



Оглядел гостиную. Старая мебель, пожелтевшие, когда-то белые стены. Мне в принципе нравилось, что, не считая управляющего, я единственный жилец в этом доме, где остальные помещения занимали небольшие мастерские и офисы. Но в данный момент здесь было одиноко. Пять лет назад я получил лицензию художника, имеющего право на студию. Это означало, что мне официально позволено жить в офисных помещениях, по ночам необитаемых.

Я решил закончить рисунок человека в длинном пальто. Добавил еще теней. Но лицо отсутствовало, и с этим ничего нельзя было поделать.



Я выпил еще пива, включил проигрыватель и послушал музыку. Перед глазами возникла привычная картинка – одна из вариаций, какая преследовала меня многие годы. Я допил пиво, прибавил громкость. Но ни регги, ни рэп по-испански с примесью сальсы от печальных воспоминаний меня не отвлекли.

Оставаясь один, я всегда думал об отце. Отец… Он был для меня Суперменом, Бэтменом и всеми остальными необыкновенными людьми. Я попытался вспомнить приятное. Как отец учил меня орудовать битой, рассказывал о своем кумире Роберто Клементе, первом пуэрториканце, пробившемся в высшую бейсбольную лигу, о наших походах на стадион, в планетарий. Он привил мне любовь к музыке и кино. Мы посмотрели с ним сотни фильмов. Никогда не забуду, как мой крутой папа заплакал на «Удивительном путешествии», сентиментальном фильме о потерявшихся собаке и кошке, и я понял, что мне позволено тоже заплакать.

Поначалу он носил форму, стандартную синюю, а вскоре, когда мне исполнилось двенадцать, переоделся в костюм наркополиции – джинсы, кожаная куртка, темные очки в тяжелой оправе.

Скверно я повел себя потом, очень скверно. Прогуливал уроки, в середине дня ездил с Хулио на метро в центр, мы курили травку, нюхали кокаин в переулках, заброшенных домах. И вот наконец папа нашел дома мою заначку с наркотиками.

Он убежал искать этого торговца – убежал, чтобы больше никогда не вернуться, – а я отправился искать Хулио. Нам обоим не терпелось покурить. Помню, в тот вечер было очень душно. В Эль-Баррио все высыпали на улицу. Старики сидели на ящиках из-под молока, играли в домино, бегали дети, из динамиков гремела музыка, мужчины и женщины танцевали. Темнота маскировала все изъяны, мусор и прочее, и улица казалась мне очень красивой. Лунный свет серебрил кожу танцующих.

Мы с Хулио гуляли по улицам, раскурили несколько закруток, выпили бутылку рома. Поход закончили в кинотеатре. Я тупо смотрел на экран, но не видел ничего, кроме отцовского лица, напрягшегося от крика. К трем часам ночи я достаточно протрезвел, чтобы осознать, что мне предстоит с ним встретиться. Начал канючить, просить Хулио пойти со мной – мне казалось, что с ним будет как-то полегче, – но он уперся и ни в какую.

Я попытался стряхнугь воспоминания: выпил еще пива, поставил диск, где было много барабанов и перкуссии, – и в конце концов мне это удалось. Но на смену пришло беспокойство: я не справлюсь, разочарую детектива Терри Руссо, ведь я прежде по убийствам не работал.

Через пару секунд напомнил себе, что работал по убийствам, много раз, только иначе. Вдруг бросился к чулану, долго там рылся, пока не нашел револьвер «смит-и-вессон» с символикой полицейского управления Нью-Йорка, тридцать восьмого калибра, с тяжелым дулом. Я не прикасался к нему с тех пор, как бросил активную полицейскую работу, хотя разрешение у меня имелось. С удовольствием сжал рукоятку из нержавеющей стали, но сразу вспомнил, почему сменил его на карандаш.

Я вернулся к рабочему столу, начал новый рисунок. Через некоторое время присмотрелся и вздрогнул. Черт возьми, что это такое? Откуда это пришло? Может, я опьянел? Выпил слишком много пива? Но в любом случае протрезвел, рассмотрев свой рисунок.



Опять вспомнил отца, как он всегда поощрял мои занятия рисованием. Приносил мои удачные рисунки в участок, прикреплял внутри своего шкафчика для переодевания. Он гордился мной и моим талантом. В тот злосчастный вечер он несколько раз повторил, что я особенный, Бог наградил меня даром и я не имею права так мерзко транжирить свою жизнь.

Как мне хотелось, чтобы он оказался сейчас здесь! Я мог бы рассказать ему о своих успехах, о том, что я сделал все, как он мечтал. Но подобных подарков жизнь никогда не преподносит.

13

Утром я показал свои наброски Терри Руссо.

Она посмотрела на «глаза», недоуменно пожала плечами. А вот человек в пальто ее заинтересовал.

– Жена Акосты кое-что вспомнила, – пояснил я и поведал о человеке, наблюдавшем за подъездом.

– Это уже кое-что, – произнесла Терри. – Я сделаю копии рисунка и раздам копам, чтобы они показали людям, живущим в том районе. Может, кто-нибудь опознает. – Она разложила на столе рисунки с мест, где были совершены убийства. – В прошлый раз вы определили, что наш подозреваемый правша, аккуратен и обуреваем навязчивой идеей. Теперь у нас три рисунка. Может, разглядите в них что-нибудь еще?



Я просмотрел рисунки.

– Да, их выполнил один человек, теперь я не сомневаюсь. Одна и та же уверенная манера рисования. К тому же парень не лишен таланта. Изучал теорию перспективы. У Мантеньи, итальянского художник эпохи Возрождения, есть картина, где распятый Христос изображен вот в такой перспективе. И мне пришло в голову, что убийца представлял свои жертвы будто распятыми.

– Вы считаете, это имеет какой-то смысл?

– Трудно сказать. Может, он воображал их мучениками? Хотя вряд ли. Скорее уж себя. Или просто хотел показать, какой он хороший художник… и убийца. – Я снова внимательно изучил рисунки. – Мне кажется, он заранее моделирует их гибель.

– Конечно. Он тщательно готовится к этому.

– Да. Но не просто готовится. Вначале убивает их в своем воображении и переносит это на бумагу. – Я постучал пальцем по рисунку, где был изображен чернокожий мужчина из Бруклина. – Вот этот человек получил пулю в грудь. Убийца нарисовал это, а затем в точности исполнил. А если у него такой ритуал?

Терри кивнула.

– Но почему он выбрал именно этих людей? Наверняка не случайно.



– А что о них известно?

– Первый – студент старшего курса колледжа, двадцать один год. Проводил время с приятелями в баре. Убит вблизи автостоянки, где он поставил машину, в трех кварталах от бара.

– Приятели ничего не видели? Может, за ними кто-нибудь следил?

– В момент убийства они находились в баре. Говорят, что ничего подозрительного не заметили.

– А второй?

– Его зовут Харрисон Стоун. Он приехал на метро. Застрелен в четырех кварталах от станции. В этовремя по улице прогуливалась пожилая пара. Женщина говорит, что видела кого-то, склонившегося над убитым. То, что человек мертв, она обнаружила, когда они с мужем подошли ближе. Рядом уже никого не было.

– Она успела хоть как-то разглядеть того, который склонялся над убитым?

Терри усмехнулась:

– Утверждает, что это был мужчина.

– А ее муж что-нибудь заметил?

– Он слепой. Буквально.

– И никто в это время не проезжал мимо? Ни одного такси?

– Там тупик, практически нет движения.

– Вы сказали, что несчастный Харрисон Стоун прошел четыре квартала. Преступник мог застрелить его раньше, но почему-то медлил. Значит, знал, что там дальше тупик. – Я закрыл глаза, попытался представить, как это происходило, но не сумел. – Мне нужно побывать на месте преступления. И я хочу побеседовать с женщиной, которая видела человека, склонившегося над трупом. Может, в ее сознании что-либо запечатлелось, о чем она не подозревает.

Лицо Терри прояснилось. Видимо, этих слов она от меня и ожидала.

– У меня сейчас дела, примерно на час, – произнесла она, – а потом вместе поедем в Бруклин. Хорошо?

Я кивнул.

– После вы поговорите с парнем, приятелем убитого студента, который жил с ним в одной комнате в общежитии. Они общались незадолго до несчастья. – Руссо посмотрела мне в лицо. – У нас трое убитых, Родригес. Неужели никто ничего не видел?


Проводив Натана, Терри подошла к столу и взглянула на его рисунки. Человек в длинном пальто, жутковатый глаз крупным планом. Может, женщина из Бруклина что-нибудь добавит? В любом случае включение Родригеса в группу оправдывало себя. Особенно с учетом теперешней ситуации, когда к расследованию подключились федералы.

Она вспомнила сегодняшнее совещание, где агент ФБР Моника Коллинз бросалась терминами вроде «методология» и «виктимология»[17] с таким видом, будто она это изобрела, не забывая всякий раз спросить Терри, понятно ли она излагает. Та с улыбкой отвечала, что в основном попятно, но все равно большое спасибо, что вы спрашиваете. Стерва. Ну почему женщины так выпендриваются друг перед другом, стараются хоть чем-нибудь да навредить? Разве не должно быть наоборот? Разве они не должны вести себя друг с другом как сестры? Мужчины поступают иначе. Либо хватают тебя за задницу, либо вообще не обращают внимания. А женщины с улыбочкой норовят подставить тебе подножку.

Дентон вел совещание с таким видом, словно действительно знал все подробности расследования, хотя отчет Терри прочитал за десять минут до начала. Разумеется, не упустил возможности пофлиртовать с агентом Коллинз, постоянно улыбался ей своей знаменитой сексуальной улыбкой. Она, бедняжка, не догадывалась, что на самом деле шеф полиции Нью-Йорка Дентон флиртовал не с ней, а с ФБР.

Федералы занимались тем, что собирали данные о расследовании и отправляли в Квантико. О том, что полицейское управление Нью-Йорка передает дело им, пока ничего сказано не было. Но по умолчанию считалось, что руководство осуществляет ФБР. В общем, теперь, что ни найдешь, надо нести к ним. Вот такая ситуация.

Терри окинула взглядом рисунки, оставленные преступником на месте убийства, которые разложила для Родригеса. Убиты трое. Мужчины. Чернокожий, латиноамериканец и белый. Если бы не студент колледжа, белый молодой человек, то можно было подумать, что убийства совершены на почве расовой ненависти. А так вроде ни то ни се.

14

Перри Дентон отправил в рот таблетку, пять миллиграммов успокоительного, запил двумя глотками кофе без кофеина. Не так уж это необходимо, но помогает расслабиться. Если надо, он бросит принимать в любую минуту. Но сейчас наступило сложное время.

Телефон зазвонил в шестой раз. Он раздраженно снял трубку.

– Когда ты будешь дома, Перри?

– А что случилось?

– Ты забыл, что у нас гости?

«Конечно, забыл. Где эта чертова секретарша? Я же просил не пропускать звонки от жены».

Из головы не выходило утреннее совещание с федералами. Хорошо, что они подключились к расследованию, но еще лучше, если бы они совсем забрали его себе. Прежде чем газетчики пронюхают, что в городе орудует маньяк.

– Я буду дома поздно. У меня дел выше головы.

«Какого черта? Ведь я администратор. Мое дело – надзирать за работой всех подразделений полиции Нью-Йорка, а не вникать в подробности каждого преступления. Вот этот псих почему-то решил прикончить двоих, черного и латиноса. Ну и ладно. Так нет, он за компанию прихватил еще и студента. Белого, но самое главное – из богатой семьи. Шум обеспечен».

– Во сколько ты придешь, Перри? – Певучий голос жены прервал его размышления. – Мне неудобно постоянно искать для тебя оправдания.

– И не надо их искать! – Дентон швырнул трубку. – Дениз!

В дверях кабинета возникла грузная женщина.

– Где вы? Почему у меня все время звонит телефон?

– Я была в коридоре, сэр. Вы же сказали, что нужно срочно скопировать документы.

– Да, конечно.

Дентон вздохнул, взял у секретарши бумаги. Подождал, пока она закроет за собой дверь, затем внимательно посмотрел на записанный на листочке-стикере номер телефона. Разумеется, это рискованно, но иного выхода нет. Он уже запустил механизм, перевел половину требуемой суммы на указанный счет. Осталось купить дешевый сотовый телефон и сделать последний звонок.


Моника Коллинзе пользой провела вечер. Внимательно изучила материалы дела: отчеты, результаты вскрытий, баллистической экспертизы, описания предметов, обнаруженных на местах преступлений, рисунки. Выпила три чашки кофе. Отправила запросы коллегам в Квантико, но особых надежд получить быстрый ответ не питала. Сейчас там все силы были брошены на Оклендского Снайпера, который за полгода пристрелил шестерых. Она слышала, что курирующего это дело агента отстранили и перевели в какое-то захолустье.

Моника надеялась, что с ней подобного не случится. Университет, аспирантура, потом восемь лет бумажной работы в Квантико. Ее сверстницы выходили замуж, заводили детей, а она лишь недавно решилась подняться из-за письменного стола и перейти на оперативную работу. Данное дело давало ей реальный шанс выдвинуться. Пока все шло неплохо. Монике нравилась квартира, которую ей предоставило манхэттенское отделение ФБР. И город тоже нравился. Но особенно ей приглянулся шеф полицейского управления Перри Дентон. Такие мужчины редко обращали на нее внимание, а точнее – никогда. Конечно, это могло быть продиктовано интересами дела, но Монике почему-то так не казалось.

Она бросила взгляд на пробковую доску на стене, куда прикрепила фотографии убитых и копии рисунков.

Монику интриговали серийные убийцы, особенно красивые. Такие, как Тед Банди и Джеффри Дамер. Их побудительные мотивы одновременно ужасали и приводили в восторг. Долгое время ее любимцем оставался Банди, пока она не прочитала о юноше, отождествлявшем себя с Тигренком Тони, из нашумевшего дела двухлетней давности о Дальтонике.[18] Она навестила его в лечебнице для душевнобольных преступников. Исключительно с познавательными целями. Но никогда не забудет его почти девическую красоту, потрясающие холодные голубые глаза, чарующую, вызывающую тревогу улыбку. Лишь одно воспоминание о нем вызвало у Моники трепет и еще какие-то странные эмоции, которые не хотелось анализировать.

Моника Коллинз снова посмотрела на рисунки убийцы, О нем не было известно ничего, кроме того, что он живет где-то здесь, в городе, умеет рисовать и обращаться с оружием. Она поручила двоим своим подчиненным агентам, Ричардсону и Арчеру, искать по бумагам налоговой полиции трех ближайших штатов бывшего военного, работа которого была хотя бы в отдаленной степени связана с живописью, дизайном или архитектурой. А также студентов и преподавателей местных художественных училищ. Может, что-нибудь удастся найти, хотя обычно не удавалось. Она это знала.

Моника зевнула. Пора ложиться спать.

Психологический портрет убийцы пришлют из Квантико не скоро. Сейчас главным приоритетом для Бюро являлась национальная безопасность, на это уходили основные средства. Рассчитывать ей придется лишь на двоих помощников и сотрудничество группы детектива Руссо. От этой своенравной женщины неизвестно чего ждать. Моника читала ее личное дело и знала, что несколько лет назад Руссо провалила расследование. Так что если она начнет вставлять ей палки в колеса, придется об этом напомнить.

Моника Коллинз откинулась на спинку кресла и привычно полюбовалась ногами, которые считала своим главным достоянием. На следующее совещание с Дентоном надо обязательно надеть юбку.

15

– Я ничего не видела. – Престарелая миссис Адель Рубинштейн, немного похожая на мою бабушку Розу, поджала губы, обильно накрашенные вишнево-красной помадой. – Полицейские меня расспрашивали, и я им все рассказала. Больше мне добавить нечего. – Она бросила взгляд на Терри Руссо: – А на вас даже нет формы.

– Я же вам объяснила, мэм. Я детектив. Мы форму не носим.

Старуха пожала плечами.

– Понимаете, мэм, – Руссо отчаянно пыталась сдвинуться с мертвой точки, – это важно для расследования. Все, что вы…

– Я ничего толком не видела! – прервала ее старуха. – До того места был чуть ли не квартал, а зрение у меня не то, что раньше. Да, я заметила, что на земле лежит человек, а над ним наклонился кто-то. Но это все. Больше мне сказать нечего. Вы же не хотите, чтобы я выдумывала? – Она сложила руки на груди и насупилась.

Пришлось мне изобразить милого еврейского мальчика. Ничего не поделаешь.

– Миссис Рубинштейн, – я приветливо улыбнулся, – вы не возражаете, если я вмешаюсь в беседу?

Старуха пожала плечами. Моя улыбка на нее не подействовала. Пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию.

– Моя мама, Джудит Эпштейн, всегда в таких случаях говорила…

– Вы Эпштейн?

– Да, – ответил я. – Вернее, мой отец латиноамериканец, но мама стопроцентная еврейка.

Адель Рубинштейн посмотрела на меня с интересом.

– Надеюсь, вы понимаете, что еврейская линия идет от матери. Так что кто отец… – она взмахнула рукой, – значения не имеет. Вы еврей.

– Конечно.

– И справляли бар-мицву?[19]

– Еще бы! Это был большой праздник. Родственники, друзья, друзья друзей, вся… – Я решил, что если уж врать, так красиво. – А какой у нас был паштет, вы не поверите! Произведение искусства. Грех было его есть.

– А ваш отец не возражал?

– Мой отец… Как папа мог возражать? Ведь он принял иудаизм.

Старуха широко улыбнулась:

– Зовите меня Адель.

Руссо многозначительно посмотрела на меня, мол, пора переходить к делу.

– Адель, – продолжил я, – давайте договоримся. Вы расскажете мне все, что вспомните, а я это нарисую. Мы с бабушкой очень часто так играем. Она рассказывает мне свои сны, а я их рисую. И зовите меня Натан.

– Красивое имя.

– Бабушке оно тоже нравится. Итак, прошу вас, садитесь вот сюда, – я указал на кушетку, – откиньтесь на спинку, глубоко вздохните и расслабьтесь.

Гостиная дома, где Адель Рубинштейн жила со своим слепым мужем Сэмом с 1950 года, великолепием не блистала. Мебель они с того времени, очевидно, не меняли. Более или менее новым был кофейный столик, купленный в «ИКЕА». Замшевая обивка на креслах и кушетке выцвела.

– Итак, Натан, я готова.

Я раскрыл блокнот.

– Значит, вы гуляли на этой улице…

– Да, с Сэмом. Это был наш вечерний шпацир, прогулка. Сэму полезно подышать свежим воздухом. Он ведь отшельник. Готов сидеть у телевизора весь день. Я ему говорю: «Сэм, ты же слепой, что ты там можешь видеть?» А он отвечает: «Какая разница. Я слушаю». Он смотрит старые шоу, которые помнит. Ну, те, что видел до того, как ослеп. Он говорит, что все хорошо представляет, хотя я не уверена. Его любимый сериал – о военном лагере. Он готов смотреть его до бесконечности. – Адель грустно покачала головой, и я воспользовался случаем прервать ее:

– Вы видели человека, склонившегося над трупом.

– Боже, какой ужас! Тут, на улице, рядом с нами. – Она понизила голос до шепота. – Человек, которого застрелили, был цветной. Но очень милый. Мы были знакомы. Он всегда приветливо улыбался и здоровался. И красивый, вы не поверите, прямо вылитый Сидней Пуатье. Вы знаете Сиднея Пуатье? А… – она взмахнула рукой, – вас еще на свете не было, когда он блистал в кино. Чудесный актер. Получил «Оскара». Не помню, как называется фильм. Кажется… «Полевые лилии» или что-то вроде. Первый цветной актер, который получил «Оскара». Я знаю, вам не нравится слово «цветной». Непонятно почему. Когда я росла, у меня было полно цветных друзей, и они не возражали, чтобы их так называли. Они часто приходили к нам домой, мама нас кормила. Для нее человек всегда оставался человеком. Вы понимаете, о чем я говорю, Натан?

– Да. Конечно, понимаю. – Я также понимал, что работать с этой женщиной нелегко.

Руссо улыбалась. Видимо, была довольна.

– Итак, Адель, закройте глаза и попытайтесь представить все, что вы тогда видели. Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Только не длинно, а двумя-тремя словами. Вы сможете это сделать?

– А почему нет?

– Хорошо. Первый вопрос. Вы слышали какие-нибудь звуки? Например, выстрел?

– Нет. Но ведь это Бруклин, здесь интенсивное уличное движение. Из-за него я полночи не могу заснуть. На следующий день я сказала Сэму: «Ты знаешь…»

– Адель, не забывайте, всего несколько слов.

– Да-да, разумеется. Выстрела не было. То есть я его не слышала. Это достаточно коротко, Натан?

– Замечательно. И вы увидели человека, который склонился над другим человеком, лежащим на земле. Так?

– Не совсем. Он не склонился, а просто стоял. Я сказала мужу: «Сэм, кажется, кому-то стало плохо».

– Почему вы так решили?

– Натан, извините меня, но тут двумя словами не получится. Я увидела: на земле лежит человек без движения. Что бы вы подумали?

– Вы правы, Адель. А человек, который стоял, был высокий?

– Трудно сказать. – Адель задумалась. – Он был в пальто, длинном пальто.

Мы с Терри обменялись взглядами.

– Прекрасно. – Я раскрыл рисунок, который сделал после разговора с женой Акосты, убитого накануне.



– Так вот, – продолжила Адель, – мы гуляли, и я их заметила. Один стоял, другой лежал на земле без движения. Потом мы подошли ближе и… – Она прижала руки к щекам. – О вэй`з мир! Ужас. Несчастный человек. Было видно, что он мертвый. Кошмар. Шонда. И его несчастная жена. Я увидела ее потом, когда приехала полиция. Кошмар.

Адель замолчала.

– Как вы догадались, что это его жена?

– Потому что мы находились рядом и полицейские задавали нам вопросы. Мне и ей, бедняжке. – Адель Рубинштейн наклонилась ко мне и прошептала: – У них был смешанный брак. Теперь это очень распространено. Лично я ничего против не имею, но дети… им будет нелегко.

Странно, почему до сих пор никто не упоминал о такой существенной детали, что у погибшего чернокожего белая жена?

– Давайте вернемся к тому, что вы видели.

– А что там еще было?

– Вы можете об этом не знать, Адель. – Я погладил ее руку и попросил закрыть глаза. – Когда вы приблизились, стоящий человек вас увидел?

– Он… – Старуха зажмурилась.

– Не напрягайтесь, Адель. Я тут, рядом с вами. Вам ничего не угрожает. Просто думайте о том человеке.

– Он моментально исчез. Только что был и… – Она покачала головой.

– Ничего, ничего. – Я снова коснулся ее руки. – Самое главное – не давайте ему исчезнуть из вашей памяти.

Она тяжело вздохнула.

– Вы видели его лицо?

– Да. Нет. Я видела что-то. но… сейчас не вижу.

– Подождите. Скоро увидите.

Прошло несколько минут.

– Адель, вы вспоминаете? – спросил я.

Она кивнула.

– Итак, давайте представим. Вы снова на той улице. Прогуливаетесь. Рядом с вами Сэм. Вы смотрите вперед и видите двух мужчин…

– Да…

– Вы подходите ближе. Тот, что стоял, поднимает голову и видит вас. А вы видите его. – Выражение лица Адель изменилось. Испуг исчез. – Его лицо… Вы можете его видеть, я знаю, можете.

– Да. Я его вижу! – Она тихо охнула. – Он тоже был цветной. Нет, подождите, подождите. Не цветной. Я ошибаюсь. Я его сейчас отчетливо вижу. Он был в маске!

– Какой?

– Вязаной. Не такой, какую надевают на Хэллоуин.

Ну, натянутой на лицо, с дырками для глаз.

– Лыжной маске?

– Вот именно! Он был в лыжной маске.

– Она полностью закрывала его лицо?

– Да, полностью.

Я подправил рисунок. Повернул блокнот к ней.



– Ну, давайте посмотрим.

– Ой вэй! – Адель Рубинштейн поежилась. – Мурашки. У меня пошли по коже мурашки. Знаете, Натан, вы настоящий Гудини. Как будто сделали фотографию. – Она ткнула пальцем в мой набросок: – Это он. Тот, кого я видела.


Потом мы с Терри направились к месту, где произошло убийство.

– Вы отлично сработали. – произнесла она. – У вас интересная манера опрашивать свидетелей.

– Выработал с годами.

Терри улыбнулась:

– А вот насчет бар-мицва я не поняла. Что это за праздник?

– Я и сам толком не знаю. Дело в том, что моя мать полностью ассимилирована, а отец…

– Хуан Справедливый?

Я остановился и повернулся к ней.

– Вы знаете о моем отце?

– Да. Недавно прочитала о нем в вашем личном деле. У него было такое прозвище.

– Так его прозвали копы, но я об этом узнал только после…

– Да, сочувствую вам. Тяжело потерять отца, когда ты еще подросток.

Говорить мне об этом не хотелось, и я сменил тему:

– А у вас?

– Что у меня?

– Я слышал, ваш отец тоже служил в полиции.

Ее брови сдвинулись, углы рта опустились, что, согласно Экману, означало комбинацию грусти и раздражения.

– Он на пенсии и, слава Богу, еще жив, если можно назвать живым человека, который целыми днями не отходит от телевизора. Его бы свести со слепым Сэмом, получилась бы отличная пара.

– Этим расследованием собираются заняться федералы?

Терри кивнула и чуть приподняла верхнюю губу. Это, согласно тому же Экману, обозначало раздражение и недовольство.

– Да.

– А что же тогда мы?

– Нам поручено продолжать расследование, но теперь совместно с ФБР. – Раздражение в голосе Терри Руссо подтвердило то, что уже отобразилось на ее лице. – И я по-прежнему руководитель группы. Кстати, держитесь подальше от газетчиков. Они не должны ничего пронюхать.

– Но обо всех трех убийствах сообщалось в газетах, причем на первых полосах.

– Пока между ними не усмотрели никакой связи. Вы меня поняли? Серийных убийц любят разве что в Голливуде.

– Журналисты обязательно докопаются.

– Только не с нашей помощью, хорошо?

– Хорошо.

Руссо улыбнулась:

– Кстати, федералы уже присвоили предполагаемому преступнику кодовую кличку. Они это любят делать. Догадайтесь какую. Ну? – Она посмотрела на меня. – Рисовальщик.

– Лучше не придумаешь. Журналистам понравится.

– Да, однако пусть они подольше не знают о его существовании.

Мы приблизились к месту, где застрелили Харрисона. Стоуна. Я посмотрел на замыкающий улицу товарный склад, потом на темные пятна на асфальте, вероятно, от крови убитого, и в моем сознании что-то зашевелилось.

– Мне нужно немного порисовать. Несколько минут.

– Конечно. Я пойду прогуляюсь.



Я проводил Терри взглядом, невольно восхитившись ее походкой – твердой, решительной, с легким покачиванием бедер и потому удивительно чувственной. Затем открыл блокнот, и все остальное перестало для меня существовать.

Прошло минут пятнадцать.

Я изобразил того же человека в длинном пальто и лыжной маске. Но кое-что прибавилось. Откуда это взялось, я мог лишь догадываться.

Терри вернулась, посмотрела.

– Как вы быстро работаете, Родригес!

– В беседе со свидетелями у меня получается еще быстрее. Они транслируют мне образы, возникающие у них в памяти, и я должен успеть запечатлеть их на бумаге, прежде чем они исчезнут.

– Хм… я не слышала, чтобы Адель Рубинштейн что-нибудь упоминала насчет глаз предполагаемого преступника. Может, жена Акосты?

– Нет. Честно говоря, откуда взялись глаза, я не знаю.

– Думаю, их синтезировало ваше сознание. Вы действительно экстрасенс.

Я усмехнулся:

– Для опознания предполагаемого преступника этого недостаточно.

– Наверное. – Терри взглянула на меня. – Но это только начало.

16

Он внимательно просматривает газету, ищет упоминание о своих прежних подвигах. Но там написано лишь о последнем убийстве в Верхнем Ист-Сайде. Он вырезает заметку, прикрепляет над столом. Вглядываясь в нее, тянется за карандашом. Но прочитать ничего нельзя, буквы расплываются. Затем и вовсе все начинает вертеться в его сознании. Он едва успевает зафиксировать увиденное на бумаге.

Это всего лишь фрагмент, но он его узнает. Скоро, скоро начнется главное.

Он пишет под рисунком печатными буквами слово «Терпение» и откладывает его в сторону. Рука дрожит, сознание замутняется. Он чувствует, будто запутался в паутине. Но этого нельзя допустить.



Он буквально падает на пол и отжимается, балансируя на кончиках пальцев и мысках ботинок. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

Вот таким способом он подает в мозг горючее. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Пот собирается под мышками, капает со лба. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Кровь в жилах пульсирует быстрее, болят пальцы, мышцы рук подрагивают от напряжения, дыхание становится прерывистым, похожим на пистолетные выстрелы. Вверх-вниз. Вверх-вниз. К его рисунку устремляются демоны, разбиваются на фрагменты, рассасываются. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Опять они за свое. Ушли. Превратились в пыль.

Руки перестают держать его. Он перекатывается на бок, судорожно дышит, затем медленно приподнимается и рассматривает фрагмент рисунка. Это лишь часть опуса, его главной работы. Тут еще нужно расставить все по местам. В глубине сознания гремят негромкие взрывы, как фейерверк на Четвертое июля, великолепные, захватывающие, и он понимает, как закончить рисунок и осуществить это в реальности.

17

Терри торопилась в управление на очередное совещание с федералами. Она высадила меня у кампуса Нью-Йоркского университета и двинулась дальше.

Я провел полчаса с однокашником убитого Дэна Райса. Практически впустую. Все, что он рассказал, уже было известно. Да, они жили в одной комнате в общежитии. В гот вечер еще с несколькими приятелями пошли в бар пропустить по кружке пива, потом Райе отправился забрать машину, которую поставил на автостоянке в центре города. Он собирался поехать к родителям. Человека в длинном пальто однокашник не видел. Он посоветовал мне поговорить с подружкой Раиса.

– Она была с ним в тот вечер? – спросил я.

– Нет, но, вероятно, что-нибудь вам расскажет.

Я заявил парню, что из него мог бы выйти хороший кон, и тот улыбнулся.

Корпус, где жила Беверли Мейджорз, подружка убитого, сходился в противоположном конце кампуса. Я показал охраннику полицейский жетон, зашел в кабину лифта, нажал кнопку четвертого этажа. Да, Райе был из богатой семьи, но вряд ли это явилось поводом для убийства.

Беверли Мейджорз оказалась красивой, но важным было го, что она чернокожая. Вот такие дела. Убитый недавно Харрисон Стоун был тоже чернокожий, а вот его жена – белая. Погибший ранее от руки скорее всего того же убийцы латинос Акоста тоже имел белую жену.

То есть все три пары были смешанные. Это необходимо обсудить с Терри Руссо.

Беверли Мейджорз сообщила, что они встречались с убитым Дэном Райсом примерно год.

– Вы часто выходили гулять?

– Наверное, часто. – Девушка пожала плечами. Она с трудом сдерживала слезы. – Видите вон ту скамейку на Вашингтон-сквер? – Она показала в окно. – Наша любимая. Мы на ней познакомились и с тех пор приходили посидеть чуть ли не каждый день. Когда было время, долго гуляли в Центральном парке.

Вашингтон-сквер. Центральный парк. Места, открытые для обозрения. Но почему убийца выбрал не ее, а Раиса? Непонятно.

Мне было важно занять руки, и я попросил разрешения сделать с Беверли набросок.

– Только я выгляжу ужасно.

Я улыбнулся:

– Вы прекрасно выглядите.

– А зачем вам этот рисунок?

– Чтобы подарить вам.

Я вырвал лист из блокнота и протянул девушке. Для меня ценен не рисунок, а процесс его создания.



Может, убийца рисует свои будущие жертвы, поскольку для него тоже важен и ценен процесс?

Беверли Мейджорз поблагодарила меня и едва заметно улыбнулась. Она перестала жевать губу и немного расслабилась. Мне показалось, что контакт установлен, и я попросил ее вспомнить тот вечер, когда погиб Райс. Она устало вздохнула:

– Шел дождь. Я помню, потому что надела замшевые туфли и они промокли. Да плевать мне на туфли, но отпечаталось в моей памяти именно это. Я еще потом ступила ногой в лужу. – Беверли сглотнула. Она опять боролась со слезами.

Я попросил ее закрыть глаза и представить толпу, которая собралась, когда приехали копы.

– Может, среди этих людей был кто-то, кого вы уже видели в тот вечер или другие дни?

Беверли грустно усмехнулась:

– Дело в том, что я вообще на людей не смотрела. Стояла с опущенной головой. Не хотела видеть ничего вокруг. – По ее щеке скатилась слеза.

– Я знаю, вам очень трудно, но…

– Нет, все в порядке. Вам это покажется странным, но я до сих пор не могу разобраться в своих чувствах. Дэнни погиб, это ужасно, но… у нас с ним не было никакого будущего. – Она тяжело вздохнула. – Он – единственный сын богатых родителей, а я выросла в бедной многодетной семье. Сомневаюсь, чтобы родители Дэнни обрадовались, если бы он привел в дом чернокожую девушку. И Дэнни это хорошо знал. За все время нашего знакомства ни разу не пригласил меня к ним в гости.

Я хорошо понимал Беверли Мейджорз. Она красивая и обаятельная, в нее легко влюбиться, но расовые предрассудки порой оказываются сильнее любви. Больше мне ничего существенного узнать у нее не удалось. Но наша встреча была для меня очень полезной.

Я вышел на Вашингтон-сквер, сел на их любимую скамейку. Она стояла всего в нескольких метрах от арки и хорошо просматривалась со всех сторон. За ними было легко наблюдать. И убийца, очевидно, этим воспользовался.

Потом я позвонил Руссо.

– Смешанные пары! – воскликнула она. – Боже! Именно этого я и боялась. Убийства на расовой почве.

18

Агент Ричардсон протянул Монике Коллинз пачку листов толщиной пять сантиметров и опустился на стул ря дом со своим коллегой, агентом Майком Арчером.

– Это военнослужащие из трех штатов. Действующие и уволенные в запас.

Коллинз начала просматривать материалы.

– Там все маркировано разным цветом, – пояснил Ричардсон. – Армия, флот, Национальная гвардия, действующие и находящиеся в запасе. Синим помечены военнослужащие старше пятидесяти, так что их можно не смотреть. Желтым – действующие, но проходящие службу за границей. Тоже исключаются. Зеленым – действующие, но характер службы не оставляет им времени для такого хобби, как серийные убийства. Оранжевым помечены имеющие ранения и физические недостатки. Эти тоже нам неинтересны. Красным – уволенные из армии но причине психических отклонений. Вот эти, думаю, те самые. Их набралось тысяча двести шестнадцать человек Национальная гвардия выделена пурпурным цветом.

Коллинз легким кивком приняла к сведению сказанное, затем вернула пачку Ричардсону:

– Проверяйте этих, с психическими отклонениями Может, кто-либо из них имел приводы в полицию или отбывал заключение.

Она повернулась к Арчеру, и тот передал ей пачку примерно такой же толщины.

– Здесь список студентов и преподавателей живописи, живущих в Нью-Йорке. В том числе из бруклинского института Пратта, Куинс-колледжа и еще одного на Лонг-Айленде, где есть программа художественного творчества. Я звонил в Квантико, советовался со специалистами. Они предложили исключить женщин. По их мнению, наш Рисовальщик вряд ли может оказаться женщиной.

Коллинз согласилась. Конечно, существовала Эйлин Уорнос, серийная убийца, о которой сняли фильм «Чудовище», и несколько других, но женщины – серийные убийцы пока встречались редко.

– Да, проверяйте только мужчин, особенно студентов старших курсов и преподавателей. – Она посмотрела на помощников. – Это все прекрасно, но мы лишь начинаем.

Затем они обсудили каждое убийство. Отметили, что все три преступления совершались разными способами, а убитыми оказались белый, чернокожий и латинос.

Арчер показал фотографию ножа, которым был зарезан студент колледжа Дэн Райе. В том месте, где лезвие соединялось с рукояткой, на нем были выбиты слова «Оружие, которое ты выбираешь».

– Эта фирма выполняет небольшие заказы. Ее реклама есть в журнале «Солдат удачи» и нескольких других. Трудность заключается в том, что подобные ножи перестали делать шесть лет назад, а документы сохранились только за последние пять. Во всяком случае, так в фирме утверждают. С большим трудом мне удалось выцарапать список клиентов. – Арчер взмахнул листком. – Проверил адреса. Девяносто процентов – абонентские ящики.

– Это неудивительно, – произнесла Коллинз. – Вы проверили владельцев этих ящиков?

Арчер кивнул.

– Там оказалось примерно пятьдесят процентов возвратов, а другие пятьдесят арендовали ящик на месяц под именем Джон Смит, получали оружие и исчезали с концами. Платили наличными. – Он вздохнул. – Сейчас наши люди проверяют тех, кого еще можно проверить.

Коллинз кивнула. Маловероятно, что там можно что-либо найти. Убийца, судя по всему, им попался умный и вряд ли допустит такой прокол. Если бы он купил нож с доставкой по почте, то наверняка бы постарался прикрыть задницу. Но все равно этим заниматься надо. Она перешлет документы начальникам в Квантико. Им нравятся бумаги, а их у Коллинз уже много.

Она посмотрела на часы.

– Сейчас у нас совещание с местной полицией. Любопытно, что они предложат. – Она обвела взглядом помощников. – А нам свои наработки показывать вовсе не обязательно.

19

Терри вернулась в свой кабинет вместе с членами группы – Дуганом, Пересом и О'Коннеллом. Совещание закончилось. Большую часть времени обсуждали, как обойти журналистов. Дентон строго предупредил: в общении с прессой настаивать на версии, будто убийства совершены на бытовой почве. Ни о какой серийности и расовых мотивах не упоминать. Но как долго удастся скрывать правду?

Терри с задумчивым видом пожала плечами.

Расследование каждого убийства Дентон поручил полицейскому управлению округа, где оно было совершено. Тем самым подчеркивалось, что убийства никак не связаны друг с другом, хотя на самом деле все станут искать одного и того же преступника.

Терри считала, что подобная децентрализация замедлит расследование. Она работала давно и знала, что количество задействованных сотрудников не обязательно приводит к успеху, особенно если они работают в разных полицейских округах и у каждого свой начальник. Обязательно возникнет путаница, но с этим она ничего не могла поделать. Ее группе поручили расследование убийства Харрисона Стоуна, чернокожего из Бруклина. Федералы за всем этим будут досматривать сверху. Пусть полиция Нью-Йорка выполнит всю черную работу, а потом они заберут расследование себе.

Агент Коллинз и ее сотрудники опоздали на совещание и вели себя очень осторожно. Для Терри было очевидно, что они пытаются выудить у них информацию, а своей делиться не желают.

Терри посмотрела на О'Коннелла:

– У вас, кажется, родственник работает в том округе, где убит Акоста? Его фамилия Коул?

– Да, – подтвердил О'Коннелл, – муж моей сестры, хороший парень. Вы хотите, чтобы я разузнал, что они накопали?

– Да.

– Я вас понял.

– Скажите Коулу, что мы в долгу не останемся.

– Ну и как вам показалась эта Левински? – спросил Дуган.

– Кто?

– Ну, агент, которая поставлена надзирать за нашей работой, Моника, как ее там… в общем, Левински.

– Замечательно, – проговорила Терри со смехом. – Отныне она будет у нас Левински.

– Может, скинемся и купим ей голубое платье?[20] – ухмыльнулся О'Коннелл.

– С большим жирным пятном спереди, – добавил Перес.

Они долго смеялись.

Лучше всего людей объединяет общий враг, подумала Терри.

– Вы видели, как ведут себя федералы? – произнесла она, понизив голос. – Посвящать нас в свои дела явно не собираются. Так что и мы станем действовать соответственно, свое держать при себе.

Пока они обменивались мнениями и шутили, я сидел и молчал. Терри попросила меня прийти, когда закончится совещание с федералами. Надо сказать, что чувствовал я себя неуютно. Дуган и Перес поглядывали меня с видом «А этот что здесь делает?». Перес держался особенно недружелюбно, наверное, потому, что сам был пуэрториканцем и считал меня чуть ли не конкурентом. Чушь полная. О'Коннелл вроде был на моей стороне, но он показался мне чуточку навеселе.

Когда Терри закончила разбор совещания с агентами ФБР, тут же выступил Перес:

– А что, Родригес тоже участвует в нашем расследовании?

– Да, – ответила Терри. – Он будет рисовать.

– Что ему рисовать, если у нас нет ни одного очевидца?

– Попытается вытянуть из свидетелей все, что может. А может он много. – Она посмотрела на меня с легкой улыбкой, и я ей ответил такой же.

Затем они принялись обсуждать текущие дела. Я заметил, что детективы называют друг друга не по имени или фамилии, а по прозвищу. У Дугана их было целых два: Дугги и Ховсер.[21] Переса звали Претцель,[22] а О'Коннелла – Принс. Непонятно почему. Видимо, он был фаном знаменитой поп-звезды. Можно только гадать, какое прозвище достанется мне.

Терри вела себя с ними на равных, избегая начальственного тона, что было весьма мудро. Я достаточно потерся в полицейской среде и знал, что здешние ребята не очень любят, когда ими командуют женщины, особенно моложе их. Терри внимательно выслушивала каждого, кивая и прищуриваясь. Притворялась? Я так не думал. Дело в том, что я зауважал ее. Да что там скрывать, Терри мне начала серьезно нравиться. Да и как тут противиться, когда она чертовски сексуальна в своих облегающих черных джинсах и белой блузке с открытой шеей, на которой выделялась изящная золотая цепочка. Она иногда вскакивала из-за стола, ходила по кабинету, такая у нее привычка, и я подумал, не сделать ли мне с нее пару рисунков, но побоялся, что стану воображать ее обнаженной и это заведет меня совсем не туда.

– Теперь я прошу высказаться вас.

Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: она обращается ко мне. Я откашлялся.

– Убийца выслеживает свои жертвы, затем рисует их. Почему – нам пока не известно.

Перес насмешливо посмотрел на меня:

– Расскажи что-нибудь новенькое, чего мы не знаем. Ты ведь опытный коп, верно? Провел в патрулировании сколько? Говорят, аж целых три дня. Перетрудился, наверное.

О'Коннелл и Дуган заулыбались.

– Шесть месяцев, – уточнил я. – И не собираюсь притворяться, будто имею опыт оперативной работы. Но я окончил академию, ту же, что и ты, Перес. А потом еще стажировался в Квантико.

– Ах в Квантико. – Перес шутовски поднял руки в восхищении.

– Но я служу в полиции семь лет. А ты сколько? Напомни, я забыл. – Мне было известно, что Перес служит в полиции лишь пять лет.

– А тебе какое дело?

Терри тронула его за руку:

– Не надо.

– А чего он…

– Прошу вас, детектив Перес, ведите себя прилично, – строго проговорила Терри.

Перес открыл рот, собираясь что-то сказать, но промолчал.

Я тоже решил не обострять отношения. Но и не думал извиняться за отсутствие опыта оперативной работы. Я сделал сотни рисунков, а свидетелей опросил, наверное, больше, чем они все, вместе взятые.

– Убийца определенным образом устанавливает связь со своими жертвами. Об этом свидетельствуют его рисунки.

– Но они об этой связи не догадываются, – произнес Перес.

– Конечно, нет. Но для убийцы это не имеет значения. Связь возникает в его сознании. Есть тип людей, которые мыслят зрительными образами.

– Ты имеешь в виду чокнутых? – усмехнулся О'Коннелл.

– Пожалуй, да.

– Зачем ему нужна связь с жертвами? – спросила Терри.

– Видимо, для того, чтобы более отчетливо видеть их и планировать убийства. Я полагаю, первоначальный выбор жертв происходит случайно. Он наблюдает за парами – подчеркиваю, обязательно парами – и неожиданно зацикливается на какой-нибудь. Затем выбирает кого-то одного и начинает рисовать.

– А почему бы не фотографировать? – поинтересовался Дуган.

– Потому что на рисунке он может придать им разные позы, какие хочет. Вообразить их убитыми, потом перенести на бумагу.

Минут десять они оживленно обсуждали это, а я имел возможность понаблюдать за их лицами.

У О'Коннелла оно одутловатое и расслабленное. Скорее всего это результат довольно частого прикладывания к термосу с кофе, сдобренным спиртным. У Переса, напротив, лицо напряженное, верхняя губа застыла в постоянной насмешливой гримасе. Я слышал, он разведен, оставил жену с двумя маленькими девочками, с которыми не встречается. Вероятно, это и есть причина его озлобления. Лицо Дугана несет печать легкой грусти.

– Но почему он убил Райса, а не его черную подружку? – спросил Перес.

– Верно, – подхватил О'Коннелл. – Если он расист, то самое оно убить черную девушку.

– Может, он не убивает женщин, – предположила Терри. – Вдруг у него такой принцип – не трогать женщин и детей.

– Убийца с моральными принципами? – удивился Дуган.

– А как же, – сказала Терри, – маньяки – они очень даже принципиальные.

– Расисту вроде как положено убивать только черных или латиносов, – задумчиво проговорил Перес.

– Не пытайся найти в его действиях здравый смысл, – заметил я. – Мы не знаем, что для него значит это понятие. Например, серийный убийца Дэвид Берковиц утверждал, будто получает приказы от собаки.

– Ого! – воскликнул О'Коннелл и отвинтил крышку термоса.

Мы посмеялись, затем Терри подвела итог:

– Я побеседовала с ребятами из отдела расследования преступлений на расовой и национальной почве. Они посмотрят в своей базе данных, кто из их клиентов имеет художественное образование.

– Не думаю, что это связано с расовыми делами, – промолвил Перес.

– Самое главное – никому ни слова! – предупредила Терри.

20

Телефон зазвонил, когда Терри уже изучила большую часть материалов из отдела расследования преступлений на расовой и национальной почве.

Это был О'Коннелл. Ему только что позвонил зять и сообщил, что в районе старой пристани на Гудзоне нашли труп. С рисунком.


На участке между рекой и шоссе полицейские поставили палатку. Здесь неподалеку шла стройка, закладывали фундамент здания нового спорткомплекса «Челси-Пирс», и всюду были навалены кучи земли, собранной бульдозерами, когда они разравнивали площадку. Сейчас работы приостановили. Собрались десяток полицейских автомобилей, «скорая помощь» и фургон технического обслуживания. Движущиеся по шоссе автомобили тормозили, водители хотели посмотреть, что произошло, но полицейские приказывали им двигаться дальше.

Терри позвонила мне и попросила приехать. Я показал полицейскому жетон и вошел в палатку. Один из технических экспертов сразу протянул мне перчатки, маску и бахилы.

Сотрудники группы обследования места преступления изучали каждый дюйм земли, ползали по ней, как муравьи. Примерно треть пространства занимали несколько стоявших бетонных плит, демонтированных с пристани при строительстве. Пахло свежеразрытой землей, гнилью и еще чем-то знакомым. Я пытался дышать как можно реже. Эксперт, давший мне маску, перчатки и бахилы, предложил мазь.

Я смазал под носом и подошел к группе в дальнем конце палатки. Терри, ее детективы, медэксперт и незнакомые мне копы. Все они вглядывались под бетонную плиту длиной примерно метра три и шириной один метр. Она выступала из земли под острым углом, странно напомнив мне нос тонущего «Титаника».

Девушка казалась живой, если видеть только лицо. Она будто даже моргала. Я присмотрелся и сразу пожалел. Подвижность лицу придавали черви, которые скопились вокруг глазниц.

Закрывать глаза было поздно, образ уже впечатался мне в сетчатку.

– Тело, наверное, засунули под плиту уже после убийства, – сказал один из незнакомых копов.

– Да, чтобы спрятать, – согласился другой.

– Здесь холодно, поэтому она и сохранилась, – добавил медэксперт.

– Сколько времени она пролежала? – спросила Терри.

Медэксперт наклонился к телу на расстояние поцелуя.

– Полагаю, недели три. Но не исключено, что даже месяц или два. Ведь под этой плитой лед. – Он взял пинцетом несколько червячков и отправил в пакет. – В лаборатории проведут анализ и определят точнее.

Щелкали затворы фотокамер. При каждой вспышке вокруг волос девушки возникал ореол света.

Медэксперт приподнял концом карандаша ее мини-юбку.

– Мне кажется, изнасилования не было. Нижнее белье цело, и на внутренней стороне бедер нет ссадин. – Он осмотрел область вокруг разорванного топика. – Сколько ей нанесли ножевых ударов, я смогу сказать после того, как тело обмоют в морге. – Он указал на следы на внутренней стороне руки: – Она кололась.

– Скорее всего проститутка, – произнес Перес. – В этих краях их полно. – Он повернулся к эксперту: – При ней были какие-нибудь документы?

– Нет. Только деньги, немного. Убийца их оставил.

Терри поймала мой взгляд и кивнула в сторону стола с вещдоками. Я знал, что там лежит.

– Нашли рядом с ней, – проговорила она. – Даже частично под телом. Вы слышали, что сказал медэксперт? Прошло несколько недель, может, месяц. Это старое убийство.

– Да, я слышал. Значит, у него какие-то иные принципы.

Терри пожала плечами.


* * *
Моника Коллинз прибыла, когда полицейский технический фургон уже отъехал. Ее группа смотрелась весьма живописно. Моника посередине, помощники по бокам. Все вытянули перед собой жетоны.

– Почему мне не сообщили?! – нервно воскликнула она, надевая перчатки.

Один из детективов из управления Пятого округа, видимо, незаметил, что у нее жетон ФБР, и ляпнул:

– Извините, но у меня не было номера вашего телефона.

Коллинз спросила его фамилию и записала в блокнот. Вперед вышла Терри.

– Агент Коллинз, пока нет никаких свидетельств, что это связано с нашим делом. Поэтому мы решили вас не беспокоить понапрасну.

Коллинз молча направилась к бетонной плите, под которой лежал труп. Она не надела маску, и я был уверен, что скоро Коллинз пожалеет об этом. Все с интересом наблюдали, как она отшатнулась от трупа и прижала ладони к лицу.

– Хоть бы задохнулась, – прошептал О'Коннелл.

Наконец Коллинз надела маску и попыталась выглядеть невозмутимой, хотя ее лицо позеленело.

– Где рисунок?

– Забрали в лабораторию на анализ, – ответила Терри. – Уже?

– Они работают быстро.

– Там изображено то же, что и на других?

– Трудно определить. Он в очень плохом состоянии. Разорван и весь в пятнах. Может, это совпадение и рисунок вообще не имеет отношения к убитой. Прибило ветром или уже лежал под плитой.

Все, что сказала Терри, было правдой, но агенту Коллинз это не понравилось. Она еще сильнее взвинтилась.

Отвернулась от Терри, обвела собравшихся взглядом. Заметила меня.

– Вот вы, рисовальщик. Скажите, на рисунке была изображена убитая?

– Вы же видели ее лицо, агент Коллинз. От него ничего не осталось. Не с чем сравнивать. – Я гордился своим ответом и по слабой улыбке Терри догадался, что и она довольна.

– Ладно. – Агент Коллинз бросила взгляд на Терри и вышла.

– А мне ее немного жаль, – вздохнул я.

Терри повернулась к своим детективам:

– Слышали, ребята? Родригес жалеет ее.

Перес мгновенно оживился:

– А ты нарисуй эту Левински, вставь в рамочку, повесь над кроватью и молись каждое утро.

– Я бы лучше нарисовал твой портрет, Перес, и повесил в сортире.

Он дернулся в мою сторону, но О'Коннелл обнял его за плечи:

– Успокойся, Претцель. Роки не хотел тебя обидеть, верно, Рокки?

Рокки!

– Конечно, я пошутил.

– Pendejo,[23] – пробормотал Перес.

Я решил не обращать внимания.

Терри коротко переговорила со своими людьми, затем посмотрела на меня. Ее губы подрагивали в улыбке.

– Я и не знала, что вы Рокки.

21

Терри задействовала половину управления, и через несколько часов ей представили трех кандидаток на роль погибшей девушки. Вскоре удалось определить по зубам, что это Кэрол ин Спивак. Девятнадцать лет, сбежала из дома, задерживалась за проституцию и хранение наркотиков.


Через час мы уже входили в неказистое здание на Восточном Манхэттене, где в цокольном этаже располагался центр помощи сбежавшим из дома подросткам, юным матерям-одиночкам и завязавшим героиновым наркоманам. Кэролин Спивак значилась по этому адресу. Стены цвета фекалий, потрескавшийся линолеум, мерцающие флуоресцентные лампы. Терри пригласила меня на случай, если потребуется рисовать.

Нас встретил управляющий центром Морис Рид.

– В это невозможно поверить. Ведь Кэролин стала совсем другой. Единственным ее желанием было помогать тем, кто оказался в ее положении. Она работала тут восемь месяцев. Это была… замечательная девушка.

Да, Рид обнаружил, что девушка исчезла, и сообщил в полицию, но это не снимало с него подозрений. Убийцы сплошь и рядом сообщают властям о совершенных ими преступлениях, особенно если это кто-нибудь из близких.

– Ее родители знают? – спросил он.

– Да, – ответила Терри. – Они выехали из Цинциннати забрать тело.

Рид отвернулся. Было похоже, что он борется со слезами.

– Как Кэролин попала сюда? – произнесла Терри.

– Как и большинство. – Рид вздохнул. – Видимо, дошла до ручки, осталась без гроша, совершенно сломленная. Ее привел Ники.

– Кто это такой?

– Завязавший жулик. Он скоро придет, можете с ним поговорить.

– У нее на руках следы от уколов. – Терри слегка замялась. – Вы знаете об этом?

– Старые. Кэролин завязала с наркотиками, я уверен. Она работала здесь каждый день. Мне удалось включить ее в штат с небольшим жалованьем из фонда социальной программы. И ей приходилось каждую неделю сдавать анализ на наркотики. Так что она была совершенно чиста. Кэролин была очень чуткой с девушками, которые прошли через то же, что и она.

На его лице сменились десяток печальных микровыражений.

– А где она жила? – спросила Терри.

– Откуда мне знать?

– Вы сказали, она работала тут каждый день. И что, ни разу не сообщила, где живет?

Лицевые мышцы Рида свидетельствовали о том, что он испуган и насторожился. Я начал рисовать его.

– Что вы делаете?

– То, что мне и положено делать. Я рисовальщик.

– Подождите, вы думаете, я…

– Мистер Рид, вас никто ни в чем не подозревает, – успокоила его Терри. – Просто Родригесу нужно занять чем-нибудь руки.

Мой прием сработал. Рид занервничал.

– Я вспомнил. Она, кажется, жила где-то на Шестнадцатой улице. В меблированных комнатах.

– Хорошо, что вспомнили, мистер Рид, – сказала Терри.

– Да, Кэролин жила именно там. Оплата шла из бюджета штата.

– Вы бывали у нее?

Его веки дрогнули, и он отвернулся.

– Нет.

Ясно, что Рид лжет. Также очевидна и причина его лжи. Уверен, Терри знала об этом тоже. Но нам было важно докопаться, почему Кэролин Спивак убили. Я продолжал рисовать, хотя Рид либо смотрел вниз, либо отворачивался.

– Это легко проверить, мистер Рид, – произнесла Терри.

Она достала из сумки фотографию убитой, крупный план почти разложившегося лица, протянула Риду.

– Боже! – Тот охнул и отвернулся. – Зачем вы мне это показываете?

– Мистер Рид, – Терри держала фотографию перед его лицом, – мне нужно знать о ваших отношениях с девушкой. Прошу вас, расскажите немедленно, иначе я сделаю вывод, будто вы что-то скрываете.

– Ни в коем случае. Дело в том, что… – Он перевел дух, в глазах появились слезы. – Кэролин и я… Она жила со мной.

– Как жена?

– Ну что-то вроде… понимаете, это случилось как-то само собой.

Терри опустила фотографию.

– Продолжайте.

Рид взглянул украдкой на мой рисунок и нахмурился.

– Когда Кэролин пропала, я испугался. Думал, она вернулась к наркотикам. А то, что ее могли убить… мне это даже в голову не приходило.

– Почему вы сразу об этом не сказали?

– Понимаете, я почти что на государственной службе, в штате мэрии, то есть официальное лицо, а Кэролин… она ведь была много моложе.

Риду на вид было примерно лет сорок. Кэролин Спивак – девятнадцать.

– То есть вы держали свои отношения в тайне, – проговорил я. – Здесь, в этом центре.

– Да, мы это не афишировали, хотя у нас на подобное никто внимания не обращает.

– Но вас могли видеть вместе?

– Конечно.

– Где? Я имею в виду за пределами здания.

– Мы любили долго гулять вдоль Гудзона. По пешеходной дорожке, либо к центру, либо наоборот. Обсуждали ее будущее, я убеждал Кэролин помириться с родителями.

Вот там он их и увидел, подумал я. На пешеходной дорожке, что тянется вдоль реки, всегда полно людей. Кто-то делает пробежку, кто-то прогуливается.

– Ее и нашли у реки, – сказала Терри. – Где вы гуляли. Вам это не кажется странным, мистер Рид?

– Не знаю.

Я внимательно наблюдал за его лицом, чтобы определить, не управляет ли он им. Экман называет этот процесс модуляцией. Но противоречия между тем, что говорил Рид, и выражением его лица не было.

– И что, по вашему, она там делала? – спросила Терри.

Рид устало потер виски.

– Кэролин часто ходила к пристани поболтать с девочками, которые продавали себя. Предлагала помочь бросить это занятие.

– Она была одета как проститутка, – заметила Терри.

– А вот это вы зря. – Он покачал головой. – Моей племяннице семь лет, и она уже носит топики и короткие шорты. Хочет выглядеть как Бейонс.

Я закончил рисунок и собирался закрыть блокнот. Рид попросил посмотреть.



– Что вы с ним сделаете?

– Приобщим к расследованию, – ответила Терри.

Наконец появился Ники. Бледный тощий парень с иссиня-черными волосами и золотыми колечками, пропущенными через нижнюю губу. Услышав, что произошло с Кэролин, он искренне опечалился. Потом признался нам, что два года занимался проституцией, после того как отец выгнал его из дома, узнав, что он гей.

Я спросил его и Рида, может, они видели вблизи дома кого-нибудь, кто выглядел подозрительно. Ники рассмеялся и ответил, что все здешние обитатели выглядят подозрительно.

Мои рисунки человека в длинном пальто и лыжной маске ничего в их памяти не всколыхнули.

– Вы думаете, Кэролин убил какой-нибудь маньяк? – спросил Рид.

Терри внимательно посмотрела на него.

– Нет. Но вам обоим придется дать официальные показания.

Вскоре мы ушли.


– Еще одна смешанная пара, – вздохнула Терри, садясь в машину. – Вы здорово придумали – рисовать Рида. Он сразу заговорил.

– Карандаш имеет силу, – улыбнулся я. – Кстати, поясните, почему они прозвали меня Рокки?

Она убрала прядь волос за ухо.

– Не хотелось бы об этом вспоминать. Просто одно время я встречалась с Сильвестром Сталлоне. – Терри уверенно ввела автомобиль в общий поток. – Конечно, придется сотрудничать с Бюро, от этого никуда не денешься. Но всю информацию я им выдавать не стану. Обойдутся. И я заставлю их признать, что умею работать не хуже.

– Разве возникают сомнения?

– А как же. Они всегда работают лучше всех. Спросите у них. – Она взглянула на меня. – Тут дело сложнее. Мне нужно отличиться, чтобы загладить один серьезный промах в прошлом.

Серьезный промах в прошлом… Это мне знакомо.

– Агент Коллинз производит впечатление очень решительной женщины.

– Избави нас Бог от таких решительных женщин. – Терри усмехнулась. – Но я вовсе не стремлюсь обвести ее вокруг пальца. Однако не желаю, чтобы она спихнула меня с дороги, понимаете?

Я понимал.

Включился красный свет. Терри остановила машину, повернулась ко мне.

– Натан, сейчас у нас будет очередное совещание, и я хочу, чтобы вы там присутствовали и рассказали о рисунках убийцы.

Она снова называла меня Натаном. Чудесно.

– Подтвердите, что они выполнены одной рукой.

– Но уже есть лабораторное подтверждение.

– Анализы само собой, но вы эксперт. И я хочу, чтобы они услышали это от вас. Пусть Дентон убедится, что вы действительно ценный работник.

На самом деле Дентон должен был убедиться, насколько ценный работник Терри Руссо, что так умно поступила, включив меня в группу, но я не возражал доказать и свою ценность.

22

За семь лет работы в полиции я переговорил с сотнями свидетелей и потерпевших и при этом волновался крайне редко. А теперь, стоя в затененном зале заседаний, чувствовал, что у меня вспотели ладони. Я вставил в четыре кодоскопа копии рисунков.

– Рисунки отредактировали на компьютере, удалили все пятна, исправили повреждения. Теперь вы видите их в первозданном состоянии. И самое главное, все вместе.

Я переходил от одного рисунка к другому, обращал внимание на сходство наклонных штрихов, на характерные детали, указывающие, что автор рисунков правша, на его свободное, уверенное манипулирование образами, на качество графита. Все это не оставляло никаких сомнений, что рисунки выполнил один человек.

Меня слушали шеф полицейского управления Нью-Йорка Перри Дентон, руководитель оперативного отдела Мики Родер, специальный агент ФБР Моника Коллинз и два ее помощника, Арчер и Ричардсон, стенографистка, присланная из манхэттенского отделения ФБР, начальники полицейских управлений округов, где были совершены убийства, и, конечно, Терри Руссо со своей группой.

Во время выступления я неожиданно увидел на рисунке Кэролин Спивак деталь, которую пропустил прежде, но не стал на ней останавливаться. Во-первых, мне не терпелось побыстрее закончить, я не любил выступать на публике, а во-вторых, смысл детали следовало хорошенько обдумать.

Слово взял Дентон. Красивый мужчина, но слишком какой-то гладкий, лоснящийся в костюме от известного модельера и блестящих мокасинах с кисточками. Главный упор он сделал на необходимость как можно дольше держать в секрете серийность убийств. Тем более что обстановка пока позволяла. Убийства ушли с первых полос газет, а о рисунках прессе по-прежнему не было известно. Последняя обнаруженная жертва маньяка, Кэролин Спивак, была проституткой и наркоманкой, следовательно, она вообще никого не заинтересует.

– Но когда пресса установит связь между этими преступлениями, нам несдобровать, – закончил Дентон. – И в любом случае к этому надо готовиться. – Он бросил взгляд на Терри, и она напряглась. Непонятно почему.

Реплику подала агент Коллинз, сообщив, что держит постоянную связь со своим начальством в Квантико, а Дентон не преминул заметить, что несколько раз в день разговаривает по телефону с мэром. Наблюдая за их мимикой и телодвижениями, я пришел к выводу, что в данный момент они озабочены не только борьбой с преступностью. Агент Коллинз иногда чуть выше приподнимала юбку, чтобы продемонстрировать ноги. Дентон на это реагировал тем, что высовывал кончик языка. Лично мне этот прием показался более забавным.

Затем выступил Мики Родер. Симпатичный пожилой коп с лицом доброго бассета. Он обращался в основном к главам полицейских управлений округов, обсуждал с ними частные вопросы. При этом называл каждого по имени, у одного осведомился, как прошла операция жены, у другого сын окончил колледж, и он его поздравил. Говорил Родер только по делу и быстро закруглился.

Я радовался, что совещание наконец закончилось, и собирался уйти, однако Терри захотела познакомить меня с Дентоном.

– Вы согласны, что Родригес кое-что прояснил с рисунками?

– Да. – Дентон изобразил фальшивую улыбку, потому что главные скуловые мышцы у него оставались нейтральными. – Хорошая работа, Родригес. Продолжайте в том же духе, собирайте свидетельства. – Он заставил себя рассмеяться. – Хорошо, что вы работаете в группе.

Я поблагодарил, думая, как бы поскорее смыться, но Терри не унималась.

– У него уже есть кое-какие наброски нашего преступника, – сообщила она.

– В самом деле? – удивился Дентон, на сей раз искренне. – Но как такое возможно?

– У Родригеса дар. Он видит образы, возникающие в сознании людей.

– Вы шутите?

– Все гораздо проще, – произнес я. – Я лишь выполняю свою работу.

– Он скромничает.

Я начал догадываться, зачем Терри вытащила меня к шефу.

– Так вы, Родригес, умеете читать мысли? – проговорил Дентон.

– Нет, сэр. Только лица.

– В самом деле? И что вы сейчас видите на моем лице?

Я вгляделся. Улыбка в резком контрасте с твердым пристальным взглядом, когда веки приподняты к опущенным бровям, почти всегда предполагает первую фазу подавляемого гнева.

Этот человек пытается скрыть раздражение.

– Так что?

Я улыбнулся:

– Ваше лицо свидетельствует, что вы успешный, знающий себе цену человек.

– Вот так?

– Да, сэр.

Мы смотрели друг на друга, затем Дентон кивнул и попросил Терри следовать за ним. Я подождал, пока за ними закроется дверь, а затем щелкнул выключателем кодоскопа. Мне захотелось еще раз посмотреть на рисунок Кэролин Спивак. Настроил объектив на максимальное увеличение.

Что это? Вытаскивая рисунок из держателя, я вспомнил, где видел такой символ. Но это было совершенно непонятно.




В коридоре руководитель оперативного отдела Мики Родер разговаривал с Терри. Он попросил меня подойти.

– Вы славно поработали. Отец бы вами сейчас гордился.

Я замер.

– Вы знали моего отца?

– Да. Мы служили в одном отделе, занимались борьбой с наркотиками, много лет назад. – Он вгляделся в меня. – Вы на него похожи.

Неужели? Я никогда не позволял себе думать об этом.

– Хуан Родригес был хорошим человеком.

Мне оставалось лишь кивнуть, потому что голос пропал.

– Я один из немногих копов, – продолжил Родер, – кто не стал уходить в отставку, когда такая возможность появилась. Уверен, ваш отец тоже продолжал бы служить.

Я вгляделся в него и обнаружил, что он не такой старик, каким казался. Лет пятьдесят пять. То есть ровесник моего отца. Этот разговор меня тяготил, но Мики Родер не собирался заканчивать его.

– Да, вы очень похожи на отца. Я сидел на совещании и вспоминал, как он приносил ваши рисунки на работу и развешивал на стенах. Отец вами гордился.

Он, наверное, ждал, что я что-нибудь скажу, и, не дождавшись, хлопнул меня по плечу. Заявил, что надеется еще увидеться, пожелал успехов и двинулся по коридору. А я остался стоять с пересохшим горлом. Глаза жгли навернувшиеся слезы.

23

Я прошел пешком от Таймс-сквер к Центральному вокзалу, потом спустился в метро и стал ждать поезда.

«Вы очень похожи на отца… отец вами гордился…» Когда поезд наконец выехал на станцию, я даже испугался, настолько был погружен в мысли. В вагоне, ухватившись за поручень, я уставился на рекламу зубной пасты, но не видел ее. Перед глазами стоял рисунок Кэролин Спивак.

Невероятно…


Бабушка ждала меня у двери, на площадке третьего этажа.

– Лифт esta roto?[24]

Я отрицательно покачал головой и перевел дух.

– Нет, просто захотелось размяться.

Она взглянула на меня:

– Что случилось?

– Ничего, бабушка. Все в порядке.

– По глазам вижу: что-то произошло.

Бабушка умела читать по лицам лучше меня. Я наклонился поцеловать ее в щеку.

– Мне нужно кое-что посмотреть в блокноте.

Она положила руку на мою руку.

– Cuál es el problema?[25]

– Да все в порядке. Я же говорю, мне просто нужно посмотреть кое-что в блокноте для рисования.

Бабушка махнула рукой и направилась к небольшому стенному шкафу в холле, где лежал мой блокнот и карандаши, но я опередил ее. Достал блокнот и прижал к груди.

Она прищурилась.

– Пойду разогрею тебе что-нибудь поесть.

Я шагнул в гостиную и сел на диван. Дрожащими руками раскрыл блокнот на последнем рисунке, описывающем сон бабушки. Достал копию рисунка, найденного рядом с убитой Кэролин Спивак, и увеличенный символ на ее поясе.




Ошибки не было. Но как такое возможно? Неужели это просто немыслимое фантастическое совпадение – одинаковые символы на рисунке, найденном на месте преступления, и во сне бабушки?

– Qiiieres algo de tomar, serveza?[26] – крикнула бабушка из кухни.

– Да!

Ладно, пусть придет посмотрит, чем я тут занимаюсь.

Через минуту она появилась с банкой «Короны» и сразу наклонилась над диваном.

– Что такого важного для тебя в этом блокноте?

– Мне просто нужно было кое-что проверить.

– Que?[27]

– С каких это пор ты стала детективом?

– Я всегда им была.

– Вот именно, всегда. – Я улыбнулся и раскрыл блокнот. – Хорошо, смотри.

Она взглянула на рисунок и перекрестилась.

– Я говорила тебе, что в комнате плохой аше.

– Да, помню. Но что означает этот символ?

– Не знаю. Я просто увидела его. – Она села рядом. – А почему ты спрашиваешь?

Я не знал, что ответить. Непонятно, можно ли вообще доверять ее снам, в том смысле, что они что-либо означают.

Я вдруг вспомнил день накануне гибели отца. Мы с Хулио хорошо посидели на крыше, покурили травку и послушали доносящуюся из открытых окон музыку сальса. А когда потом спустились, я увидел, что у бабушки всюду зажжены свечи, а на боведа стоят бокалы с водой. На мой вопрос, зачем это, она отмахнулась.

Сейчас не хотелось бередить старые раны, но я должен был спросить.

– Помнишь, за день до гибели отца ты зажгла свечи и на полнила бокалы на боведа. Зачем?

– Hacemuchotiempo.[28]

– Да, бабушка, это было давно, но мне важно знать.

– Зачем?



Я молчал.

Она тяжело вздохнула.

– Мне приснился сон. Как раз перед тем… как это случилось.

Она начала рассказывать свой сон, и я вспомнил ту ночь двадцать лет назад.


Хулио уговорить не удалось, как я ни старался. Пришлось отправляться на заклание одному. Я вышел из метро и уныло поплелся по безлюдным улицам. Мне встретился лишь один прохожий, да и то сильно пьяный. В нашем доме окна горели только в одной квартире, и мне не нужно было считать этажи, чтобы определить в какой. Значит, родители не спят, ждут меня. Когда отец обнаружил мой тайник, мама была на работе. Но теперь она уже все знает.

Я отправил в рот пластинку жвачки, чтобы отбить запах выпивки и травки. Шагнул в тихий, как склеп, подъезд, поднялся в лифте на свой этаж. Из-под входных дверей нашей квартиры пробивался свет. Готовясь к взбучке, я несколько раз глубоко вздохнул и открыл дверь.

В гостиной стояли два детектива, которые служили с отцом. Мама, увидев меня, начала плакать. Вначале я подумал, что они пришли за мной. Ах, если бы это было так! Нет. Они огорошили меня кошмарным известием: «Твой отец убит при задержании преступника, наркодельца. Он всадил твоему отцу две пули в грудь и одну в голову. – Детектив положил руку мне на плечо. – Твой отец был настоящий герой. Ты можешь им гордиться».

Но они не знали, почему он погиб. Его убил я.


Бабушка призналась, что, увидев этот сон, потом советовалась с богами.

– Надо было предупредить его. Но как? Я же знала: мой сын неверующий и поднимет меня на смех. – В ее глазах мелькнули слезы. – Но все равно надо было попытаться. – Бабушка погладила мою руку и стала рассказывать о призраках, эгунах: – Каждому из нас отпущено определенное количество дней жизни на земле, и те, кто умирает раньше срока – насильственно умерщвленные, – странствуют по этому миру в виде призраков, пока не придет их время. – Она посмотрела на мои рисунки, ее лицо посуровело. – В той комнате было что-то важное. И вот теперь ты пришел снова посмотреть на это. Почему?



– Просто так, бабушка.

– Нато, рог favor,[29] не ври своей бабушке.

– Это связано с расследованием, которое ведет полиция. Не со мной лично.

Бабушка покачала головой:

– Ты должен держаться от этого дела подальше, Нато. Оно опасное.

– Это действительно опасно, бабушка, но не для меня.

– Я видела в той комнате тебя, Нато.

Я насторожился.

– Одного?

Бабушка откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

– Нет. Там находился еще человек.

– Какой?

– Noloveo.[30] Но по-прежнему чувствую. После того сна миновало много времени.

Я попросил ее расслабиться. Она опустила плечи, ее лицо разгладилось. Прошла минута.

– Ты помнишь, в той комнате было las flamas?[31]

– Конечно, помню. Но попробуй описать мне человека.

Бабушка зажмурилась.

– У него темное лицо. Он в маске.

Я похолодел.

– В этой маске есть дырки для глаз и носа. И для рта тоже. – Не открывая глаз, она показала на своем лице. – Я вижу его глаза, они светлые.

Я попросил ее посмотреть на рисунок человека в длинном пальто.



– Господи! – Она перекрестилась и что-то пробормотала.

– В этой комнате есть что-нибудь еще? – спросил я, чувствуя себя персонажем триллера «Омен». Я не верил ни в какие паранормальные явления. Но сейчас отмахнуться от этого было невозможно.

– Там больше ничего нет.

Я закончил рисунок. Бабушка посмотрела и снова перекрестилась.

– Да, у него именно такие глаза.



Я не знал, что подумать. Как могла моя бабушка, уже долгие годы не отходящая от своего дома дальше чем на несколько кварталов, увидеть во сне человека, за которым мы охотимся? И этот символ, который она так хорошо описала, убийца изобразил на поясе юбки Кэролин Спивак.

Бабушка схватила мое запястье.

– Нато, будь осторожен!

– Разумеется, – произнеся, изобразив фальшивую улыбку. – Ты же знаешь, я трусливый.

– Не умничай! – Она погрозила мне пальцем. – Не надо все превращать в шутку. Я видела тебя в той комнате. Я не знаю, что это значит, но…

Она встала и направилась к боведа, сгребла со столика раковины и, бормоча что-то себе под нос, начала перекладывать их из руки в руку.

Я прислушался. Она повторяла:

– Будь осторожен… Будь осторожен…

24

– Можно задать вам нескромный вопрос? – спросил я, устроившись на стуле в кабинете Терри.

Она удивленно вскинула на меня глаза.

– Какой?

– Что у вас произошло с Дентоном?

– Не понимаю.

– Мне кажется, у вас с ним была какая-то история.

Ее глаза вспыхнули и погасли.

– С этим человеком у меня нет никакой истории.

В данной фразе ключевым было слово «этим». Помните, как Билл Клинтон твердо заявил: «С этой женщиной у меня не было никакого секса». Я еще тогда подумал: «Нет, Билл, раз ты так говоришь, значит, секс с этой женщиной у тебя был». Впрочем, я его ни капельки не осуждал. Если уж президент Соединенных Штатов не может позволить себе секс со стажеркой, то на что тогда надеяться остальным гражданам? Единственное, ему не следовало бы заниматься этим в Овальном кабинете.

– Ну не было истории – так не было. Хотя я уверен, что была.

Терри устало вздохнула:

– Ну допустим, а тебе-то какое дело, Родригес? – Она неожиданно перешла на ты, и мне это понравилось. – Да, пообщалась я однажды с этим сукиным сыном минут пять, ну и что? И было это до того, как он стал шефом полиции. Так что пошел ты в задницу со своими вопросами, Родригес!

– Я просто так спросил. Чего ты разозлилась?

– Ты спросил не просто так. А разозлилась я потому, что ты меня осуждаешь. Хотя это произошло, во-первых, давным-давно, во-вторых, абсолютно ничего не значит, а в-третьих, какое тебе до этого дело? Понял?

Я поднял руки, словно сдаваясь.

– Извини, ради Бога. Я тебя совсем не осуждаю.

– Осуждаешь. Это видно по высокомерному выражению твоего дурацкого лица, Родригес. И вообще, почему тебя трогает, с кем я спала?

– Меня не трогает.

– Трогает! – Она устремила на меня твердый взгляд. – Мистер Родригес, полагаю, вы получили на свой вопрос исчерпывающий ответ. А теперь перейдем к делу. Что ты принес?

Я положил перед ней рисунки.



– Что это?

– Увеличенный фрагмент рисунка Кэролин Спивак. Изображено на ее поясе. – Я не стал рассказывать о сне бабушки, иначе бы Терри подумала, что я спятил.

– И в чем тут дело?

– Я полазил по Интернету и нашел вот это. Точно такой же символ изображен на обложке «Библии белого человека», основного руководства расистов.

– А на других рисунках этот символ есть?

– Нет. – Я придвинул к ней стопку листов. – Это распечатки. «Библия белого человека» проповедует ненависть к чернокожим, евреям и арийцам-предателям, которые их защищают.

– А некоторые даже женятся на расово неполноценных и заводят с ними детей.

– Совершенно верно. Или общаются с ними. Например, такие, как Дэниел Райс или Кэролин Спивак.

– Арийцы-предатели. – Терри покачала головой. – Омерзительно. Но теперь становится понятным выбор жертв нашего подопечного.

– Он их наказывает. Они перед ним виноваты. – Я вытащил из пачки распечаток несколько листов. – Люди, подобные ему, объединены в организации. Общаются в Интернете, так безопаснее. Я хочу сказать, что сюда могут входить не только местные. Вот несколько названий организаций неонацистов, скинхедов и просто расистов: ку-клукс-клан, «Христианская идентичность», «Молодость», «Арийская нация», «Солдаты войны», «Всемирная церковь Создателя». Согласно официальной статистике, в США суммарная численность членов подобных групп составляет около двадцати тысяч, но аналитики, внимательно следящие за их деятельностью, приводят иную цифру – свыше миллиона человек, – и она имеет устойчивую тенденцию к увеличению.

– Боже! – охнула Терри.

– Можно догадываться, что эти выродки сделали бы с Христом, появись он в наши дни. Еврей, длинноволосый, да еще проповедующий любовь к ближнему.

– Итак, давай подведем итог. – Терри встала. – Наш клиент фанатик, в этом нет сомнений. Печально, но наши подозрения насчет расовой ненависти оказались верными. В общем, придется обращаться к федералам. Уверена, у них на подобную публику много информации и досье на всех лидеров.

– Но теперь мы кое-что о нем знаем.

– Что именно?

– А то, что он хочет стать известным. Ведь символ на поясе убитой девушки он изобразил намеренно, желая похвастаться.

Терри перестала ходить по кабинету. Подошла, села рядом, коснулась моей руки.

– Ты хорошо поработал, Родригес. Спасибо. – Она задержала свою руку на пару секунд, затем собрала бумаги и встала. – Пойду. Сначала в отдел расследования преступлений на расовой и национальной почве, а потом нанесу визит своей новой подруге, агенту Монике Коллинз.

25

Перри Дентон приблизился к дому и осмотрелся. Открыл дверь подъезда. Свет горел только на площадке второго этажа, тусклая красная лампочка. Ему предстояло подняться на четвертый. Плевать. Все равно он посещает эту дыру в Бронксе в последний раз.

Джо Вэлли сидел за столом в алькове, образующем миниатюрную кухню. Плита, небольшой холодильник, свисающая с потолка голая лампочка. Дентон не испытывал к нему никакой жалости. Бывший напарник сам виноват, что так получилось: он потерял работу и право на пенсию. Конечно, он считает, что в этом виноват Дентон, ну и пусть.

– Чего опоздал?

– Скажи спасибо, что вообще пришел.

– Попробовал бы не прийти. – Вэлли зло усмехнулся.

– В последний раз, Джо. – Дентон положил на стол пачку купюр. – Хватит.

– Не хватит, Перри. Даже не думай. – Вэлли хлебнул кофе из треснутой кружки.

Дентон едва сдерживался. Ему было противно смотреть на все это убожество. Ладно, хорошего понемногу.

– В последний раз, Джо. Я серьезно.

– Сделай то, что должен сделать, и расстанемся. А это, – он потрогал пачку денег, – на текущие расходы.

– Как ты себя чувствуешь? – Дентон благоразумно решил сменить тему.

– Доктор сказал, что я пошел на поправку. – Вэлли посмотрел на старого друга. – Ты ведь надеялся, что я загнусь. Признайся, надеялся?

– Ну, что-то в этом роде. – Дентон рассмеялся. – Шучу, шучу.

– Нет, не шутишь. Так вот, не надейся, мне умирать еще рано.

– Чего ты так на меня взъелся, Джо? Я был уверен, что ты справишься с болезнью. С твоим-то упорством.

Порой Перри Дентону казалось, что он зря беспокоится. Джо Вэлли не посмеет пикнуть. Ведь тогда он тоже отправится в тюрьму, и надолго. Однако терять этому мерзавцу нечего. Ладно, в любом случае это скоро закончится.

– Ты поторопись, Перри, – пробурчал Вэлли, словно прочитав его мысли.

– Только не надо на меня давить, Джо. – Дентон нахмурился. – Я делаю что могу.

– Ты очень много чего можешь, Перри. А срок уплаты первого взноса истекает. Вот я и говорю – поторопись. M не не терпится убраться из этого притона.

– Успокойся, Джо, все будет в порядке. Ты скоро поселишься в своей квартире в Гонолулу, молодая гавайская красавица по утрам станет подавать тебе в постель свежий ананасовый сок и исполнять все твои прихоти. Хотя Я забыл, секс тебя уже не интересует.

– Ты остался такой же скотиной, Перри, какой был всегда.

– Ладно тебе, Джо. Я же дурачусь, разве не видишь? Совсем потерял чувство юмора. Лучше вспомни старые добрые времена, как мы с тобой славно боролись с наркодельцами.

– Я думаю, – проворчал Вэлли, – сейчас найдется немало людей, готовых с интересом выслушать рассказ о некоторых наших с тобой прошлых делах.

Дентон стиснул зубы. А почему бы не убить этого сукина сына прямо сейчас? И деньги можно сэкономить.

Он встал.

– Ладно, я пошел. Скоро увидимся.

Джо Вэлли усмехнулся:

– Надеюсь, что скоро.

26

Жена хозяина дома обходит гостей с подносом, предлагает пиво. Он берет банку, провожает ее взглядом. Она исчезает в кухне и вскоре возвращается еще с пивом, ставит поднос на кофейный столик. Муж гладит ее по спине, как дрессированную собачку. Она улыбается.

«Жаль, моя жена не такая», – думает он, осматривая гостиную. Диван, мягкие кресла с невысокими спинками, переходящими в подлокотники, ковер с густым ворсом. В арочном проходе виден светло-коричневый кухонный гарнитур.

– Настоящий мужчина должен быть жестоким со своими врагами, – произносит парень в камуфляжном костюме военного образца.

Этот человек, называющий себя Этно, в группе новый. На встречу пришел впервые. Всем ясно, что он цитирует вождя «Всемирной церкви Создателя».

– Если у кого-нибудь есть безработные приятели, – продолжает Этно, – посоветуйте им, пусть идут в армию, желательно – в пехоту. Потому что на грядущей межэтнической войне будут нужны хорошие стрелки. А в армии их обучат бесплатно.

Присутствующие стоят, разбившись по двое-трое. Они с пониманием кивают, а потом возобновляют прерванные разговоры. Хозяин дома, он же руководитель группы, называющий себя Свифтом – здесь никто не знает ничьего имени, ни фамилии, все выбрали себе прозвища, – переходит от одной компании к другой. Сосредоточенный, с жестким взглядом, как и положено лидеру. Рукава рубашки закатаны, на руке видна голубовато-черная татуировка. Разумеется, свастика. Впрочем, тут такие татуировки у многих.

Свифт приближается к нему, трогает за плечо.

– Хорошо, что хотя бы здесь мы можем говорить свободно, отводим душу.

Они встречаются взглядами, и на мгновение ему кажется, что Свифту все известно. И вообще, как славно было бы вот так сейчас попросить внимания и объявить во всеуслышание о своих подвигах. Но он не решается. Подносит к губам банку с пивом. Сильно сжимает ее. Она сминается. В мозгу то и дело вспыхивают фрагменты образов. Они складываются и сразу рассыпаются.

Свифт собирает деньги на оплату адвокатов для находящихся под следствием товарищей, Ричарда Глинна и Дуэйна Холстена. Последний убил жену брата вместе с нерожденным ребенком, так повелел ему Бог.

Он это хорошо понимает.

Потом они по очереди читают вслух из «Заката великой расы» Мэдисона Гранта[32] и «Вечной религии природы» Бена Классена,[33] но он не может сосредоточиться. Мешают вибрирующие в сознании картинки того, что запланировано для последнего решающего шага.

Он собирается уходить, но Свифт останавливает его и ведет в подвал.

Там, за металлической дверью, находится комната с бетонными стенами, вдоль которых стоят стеллажи с пистолетами, ружьями, гранатометами и огнеметами. Все в заводских упаковках. В углу ящики с ручными гранатами и боеприпасами.

Свифт водит его по своему арсеналу, дает пояснения: – Мы это все пустим в ход, когда придет время. Он чувствует такую близость к этому человеку, что готов во всем признаться. Свифт поймет. И он это сделает, обязательно, в следующий раз.

27

Терри провела вечер за чтением материалов, которыми ее снабдило ФБР. Подробное досье на все организации белых расистов, существующих в Америке. В результате утром она прибыла на совещание с головной болью и в отвратительном настроении. Боль удалось унять с помощью экседрина и чашки кофе, а вот с настроением было сложнее. Она не могла примириться с мыслью, что человечество беспомощно перед этой фашистской заразой.

Федералы признали, что полиции удалось выявить мотивы преступлений. И все благодаря Натану. Он откопал логотип из «Библии белого человека». Терри радовалась, что включила его в свою группу. А вот Дентон был бы больше рад, если бы федералы совсем забрали у них расследование, взвалив ответственность на свои плечи. Однако они не торопились.

Дентон побыл на совещании немного и ушел, сославшись на важные дела. Терри не представляла, какие дела у него сейчас могут быть важнее. Тем более что на совещание прибыла психолог из Квантико.

Натан с интересом рассматривал ее. Высокая, стройная, в черном брючном костюме, жакет не застегнут, под ним видна изящная белая блузка. В этой женщине все было безупречно, включая великолепные рыжеватые волосы, убранные в пучок, готовый, как ему показалось, развалиться при легком прикосновении.

Агент Коллинз откашлялась.

– Позвольте представить вам доктора Штайр из аналитического отдела. Она крупный специалист по преступлениям на почве национальной и расовой ненависти, автор многих работ по…

– Спасибо, – прервала ее Штайр. – Полагаю, вряд ли моя биография интересна кому-либо из присутствующих. – Она вспыхнула белозубой улыбкой, и Натан почувствовал, что начинает влюбляться. – Я не уверена, что все без исключения тут достаточно подготовлены поданному вопросу, поэтому начну с кратких пояснений. Речь пойдет о социопатах, а затем мы поговорим о компонентах преступления на почве национальной и расовой ненависти. – Она обвела взглядом комнату, и Натан счел себя обязанным ей улыбнуться.

Это не ускользнуло от внимания Терри.

– Вначале давайте уточним, что это за психологический феномен, – произнесла Штайр лекторским тоном. – Социопат представляет собой разновидность психопата, патология поведения которого лежит в социальной сфере. Это индивид с клинической неспособностью к адаптации в человеческом социуме. Для него характерна, во-первых, – она начала загибать пальцы, – неспособность любить и принимать любовь, хотя социопаты, когда хотят, способны хорошо имитировать ее. Они вообще необычайно искусные имитаторы. Во-вторых, у социопата практически нет совести, он не испытывает раскаяния, тревоги или вины в случаях, когда эти чувства могут испытывать нормальные люди. И в-третьих, социопат эгоцентрик, для него не существует привычной системы ценностей, к человеческой жизни как таковой он относится с полным пренебрежением и убежден, что творимое им зло на самом деле добро. Разумеется, у каждого социопата есть свои характерные особенности. Причины социопатии до сих пор достоверно не выявлены, но нельзя отрицать, что неблагоприятная социальная среда может в принципе спровоцировать переход социопатии в активную форму.

Глаза доктора Штайр сияли. Социопатия – ее излюбленная тема.

– Для социопата очень важным является ощущение превосходства над другими. Он считает себя лучше меня, вас, любого и потому способен на чудовищные поступки. Но это же качество, я имею в виду самонадеянность, может оказаться его ахиллесовой пятой. Он может поддаться искушению подразнить власть, которую презирает. Вам известно, что социопаты нередко задирают прессу и полицию. – Она машинально вытащила гребень из волос, и локоны рассыпались по плечам.

Натан раскрыл блокнот и стал рисовать.

– Творимые злодеяния никаких сексуальных переживаний у социопата не вызывают. Хотя от своих действий он, несомненно, получает удовольствие. – Штайр на мгновение замолчала. – А социопат, убивающий на почве национальной или расовой ненависти, своих жертв вообще за людей не считает. И этим в принципе не отличается от солдат на войне, палачей и отдельных политиков.

Раздались сдержанные смешки. Доктор Штайр отбросила волосы назад и водрузила гребень на место.

– Нам важно помнить, что он всегда убежден в своей правоте. И потому может спокойно направить самолет с людьми в небоскреб. – Она опять сделала паузу, чтобы подчеркнуть важность сказанного. – Вот пример из недавнего прошлого. Некий Дуэйн Холстен отбывает пожизненное заключение в тюрьме для душевнобольных преступников за то, что два года назад убил в клинике абортов шестерых – четырех сестер и двух пациенток, – а ранее еще двоих. Так вот, он утверждает, что совершил это по Божьему велению и потому ни о чем не сожалеет.

Агент Арчер поднял руку:

– А кто эти двое?

– Его невестка и ее нерожденный ребенок. Холстен перерезал ей горло, потому что она собиралась сделать аборт. На суде он утверждал, будто накануне общался с Богом, который приказал ему убить этих людей. Я неоднократно беседовала с ним в течение года, и он продолжал настаивать, что наказал этих людей за оскорбление Бога. Я возражала ему, что, напротив, именно он оскорбил Бога, зарезав невестку, прервав беременность, но это веры в нем не поколебало. Он по-прежнему считает, что не совершил ничего плохого.

– Сукин сын, – пробормотал Арчер.

– Вы правы, – Штайр кивнула, – но Холстен считает себя Божьим избранником. Что же касается вашего Рисовальщика, то скорее всего свои жертвы он выбирает случайно. Точно вы узнаете это, когда он окажется в ваших руках. – Она потянулась за листом, где Натан изобразил символ из «Библии белого человека». – Судя по всему, он работает один, но наверняка поддерживает связь с какой-нибудь экстремистской организацией. И, возможно, нe с одной. Подобного рода индивид черпает силу от группы, частью которой является. Дуэйн Холстен десять лег являлся членом «Всемирной церкви Создателя» и «Христианской идентичности». Последняя организация не совсем даже организация, что существенно затрудняет нам работу. Это произвольно образованная сеть фанатиков, общающихся между собой через интернет-чаты. Проверка компьютера Холстена показала, что он большую часть дня торчал в форуме «Христианской идентичности». Подвал его дома набит неонацистской литературой, и он три гожа вел дневник, куда записывал свои разговоры с Богом. Вот почему Холстен сидит в тюремной психушке, а не приговорен к смертной казни.

– А он не мог сфабриковать дневник накануне убийств, чтобы избежать смертной казни? – спросила Терри.

– Нет, – ответила Штайр. – У меня создалось впечатление, что Холстен убежден, будто действительно разговаривал с Богом и получал от него откровения.

– То есть организовал горячую линию с Богом, – произнес Арчер. – Очень удобно.

– Это люди решительные и уверенные в своей правоте. – Штайр обвела взглядом присутствующих. – Но если вы абсолютно верите в свою правоту, в то, что спасение мира зависит от вас, что эту миссию возложил на ваши плечи сам Господь Бог, разве вы посмеете ослушаться его приказа? – Она грустно усмехнулась. – И все это подкреплено нацистской идеологией. Вот такая гремучая смесь.

Натан поднял руку:

– И наш убийца может вести нормальную жизнь?

– Да, если двойную жизнь можноназвать нормальной.


После совещания я подошел поговорить с психологом из Квантико.

– Вы сделали очень интересное сообщение. Чувствуется, вам нравится ваша работа.

– О да. Меня никогда не интересовала обычная практика психоаналитика. Это, конечно, прибыльно, но выслушивать каждый день заурядных невротиков… Нет, это не для меня. Куда увлекательнее беседовать с такими, как Дуэйн Холстен. Большинству специалистов так и не удается за всю жизнь поработать с настоящим социопатом, а я занимаюсь этим постоянно.

– Не страшно?

– Очень страшно. Зато невероятно интересно. – Она вопросительно посмотрела на меня. – Извините, вы…

– Натан Родригес. Рисовальщик.

– О, я видела ваши рисунки. Замечательно.



– Спасибо. – Я улыбнулся. – Наш убийца убежден в справедливости своих действий, я с этим согласен. Но что им все-таки движет?

– Полагаю, злоба, – ответила Штайр. – Злоба, которую он не может сдерживать.

– Но он ее сдерживает. Перед убийством много времени проводит за рисованием, наверняка делает массу эскизов, прежде чем остановиться на одном. Вам не кажется, что всю свою злобу он тратит на рисунки, а убивает потом совершенно бесстрастно?

Доктор Штайр вскинула брови и посмотрела на меня более внимательно.

– И к злобе у него должно примешиваться еще кое-что, – добавил я.

– Что именно?

– Пожалуй, страх. Страх перед объектом его злобы.

– Я вижу, вы человек образованный. – Штайр улыбнулась. – У кого вы учились?

– В частности, у Пола Экмана.

– О, у создателя «Системы кодировки лицевых движений». Я знакома с его работами.

– Экман считает, что люди часто направляют свою злобу на тех, кто не разделяет их взглядов и оскорбляет базовые ценности. Я достаточно долго изучал людские страхи и злобу, так что легко могу распознать эти эмоции на лицах и изобразить на бумаге. – Мне казалось, что это не звучит как бахвальство, хотя, вероятно, я ошибался.

Неожиданно рядом возникла Терри.

– Натан запросто рисует лица по памяти, и ему достаточно даже самого общего описания.

– Неужели? Тогда вам самое место в Квантико. – Штайр коснулась моей руки.

– Он уже там побывал, – сообщила Терри, опередив меня.

– Мне довелось там учиться, только и всего, – пояснил я.

– Не надо скромничать, Натан, – не унималась Терри.

– Действительно, Натан, зачем скромничать? – Штайр показала на мой блокнот: – Можно взглянуть?

Я раскрыл блокнот. Штайр охнула:

– Надо же, меня еще никогда не рисовали.

– Это всего лишь наброски, – сказал я.

– Да, но потрясающие.

Я вырвал лист из блокнота и протянул ей:

– Вот, возьмите. Но я хотел бы сделать с вами что-нибудь серьезное. Если бы вы согласились позировать.

– Зачем ты смущаешь доктора Штайр? – укоризненно проговорила Терри..

– Вовсе нет. – Штайр достала из сумки карточку и протянула мне. – Позвоните.

Я пообещал позвонить, и тут Терри потянула меня за руку:

– Извини, что прерываю ваш тет-а-тет, но у нас срочные дела.

– Срочные? – удивился я.

– Да. В «Пост» появилась статья. Связь между преступлениями установлена.

28

«НЬЮ-ЙОРК ПОСТ»
«РИСУНКИ УБИЙЦЫ»
Лу Санд
Три жестоких убийства, видимо, связаны друг с другом. Полицейское управление Нью-Йорка этого не подтверждает, но от источника, близкого к группе, ведущей расследование, нам стало известно, что к трупу каждого был прикреплен рисунок с изображением этого человека именно убитым и в той позе, в какой его обнаружили. Родственники погибших – Харрисона Стоуна из Бруклина, Дэниела Райса и Роберто Акосты, оба из Манхэттена, – данный факт никак не комментируют, но выражают досаду, что полиция до сих пор не нашла преступника. Руководитель группы, ведущей расследование, связь между этими преступлениями отрицает, указывая на то, что методы убийства разные: два человека застрелены, один зарезан. Шеф полицейского управления полиции Нью-Йорка, Перри Дентон, комментировать это отказался. Неудивительно. Ведь всем хорошо известно, что полиция очень неохотно признает существование серийных убийц.

Он отрывается от чтения.

«Значит, я для них серийный убийца! Впрочем, не следует удивляться. Пресса и власти, наверное, договорились представить меня в глазах людей монстром».

Факт, что убийства совершены в разных районах города, вынудил полицейское руководство объединить усилия управлений нескольких округов. В данный момент ведется полномасштабный поиск преступника, что скрывают от прессы. К делу может быть присовокуплено также и убийство молодой проститутки, чей труп недавно нашли рядом со строящимся спортивным комплексом на Манхэттене. Достоверно известно, что в расследование включились агенты ФБР и специалисты из Квантико.

К расследованию обязательно должно было подключиться ФБР. Он это знал и ожидал. Но не тревожился. ФБР занималось многими героями, достойными восхищения, и он был горд встать рядом с ними.

Анонимный источник сообщает, что в группе, ведущей расследование, работает один из самых способных рисовальщиков-криминалистов, Натан Родригес. Это дает основание предположить, что кто-нибудь из свидетелей мог видеть убийцу и рисовальщик работает с ним, чтобы создать так называемый фоторобот.

«Что? – Его пальцы сминают края газетного листа. – Рисовальщик? Создает мой фоторобот? Но меня никто не видел. Это исключено».

Он быстро спускается по лестнице, отпирает дверь, щелкает выключателем. Прерывисто дыша, расправляет на рабочем столе газету, пристально вглядывается, пока не начинают расплываться буквы. Затем ходит взад-вперед, пытаясь унять ярость. Заставляет себя сесть. Кладет пальцы на клавиатуру, входит в форум. Находит несколько знакомых имен, предлагает сыграть, надевает наушники, дожидается, когда экран вспыхнет кроваво-красным сиянием.

Начинается сюрреалистическая война. По экрану мечутся виртуальные враги, он стреляет по ним виртуальными пулями, а в наушниках слышны расистские проклятия реальных партнеров по игре, их тяжелое дыхание. Это все закачивается ему прямо в мозг вместе с грохотом орудийного огня и взрывами бомб. Виртуальные враги погибают и воскресают, погибают и воскресают, снова и снова, вспрыгивают, получая виртуальные секунды жизни после того, как были виртуально убиты, и это раздражает его, подрывает уверенность в себе. Ему кажется, что он вообще никогда ничего не добьется. Он срывает наушники, швыряет их через комнату в бетонную стену. Они падают на пол. Он пристально смотрит в киберпространство нa врага, легко и быстро проносящегося по теперь замолкшему экрану. Враг отказывается умирать.

Он закрывает глаза, но виртуальные враги продолжают носиться по сетчатке глаз. Глубоко вздыхает и открывает глаза. Видит плакаты на стенах, рисунки на столе и начинает чувствовать себя увереннее. Бросает взгляд на газетную статью, и опять рывком накатывает паранойя.

Он подается вперед, встряхивает руками, отстукивает на клавиатуре письмо человеку, который называет себя Свифтом.

От ‹Nordicmdn@interstate.com›

Отправлено: Воскресенье, 19 марта 2006, 2.58 ночи

Адресат: ‹swift@flochart.net›

Тема: Согласование


У тебя есть время поговорить?

Он смотрит на экран, ждет. Наконец появляется сообщение.

От ‹swift@flochart.net›

Отправлено: Воскресенье 19 марта 2006, 3.03 ночи

Адресат: ‹Nordicman@interstate.com›

Тема: Предупреждение


В чем дело? Думаю, время сейчас для общения не самое подходящее.

Он и сам не знает, почему посылал сообщение Свифту. Может, потому, что на него произвел впечатление арсенал в подвале. Он печатает:

«У меня ощущение, будто за мной кто-то наблюдает».

Свифт отвечает:

«Такое же ощущение и у меня. Думаю, что-то пошло не так. Не посылай сообщений, повторяю, не посылай сообщений.

Лучше вообще на некоторое время прервать контакты. Мое сообщение удали».

Что он имеет в виду? Что значит «что-то пошло не так»?

Его сердце отчаянно колотится. Он закрывает глаза, выбирает из памяти фразу из своего катехизиса и повторяет:

– Нести смерть и принимать ее. Нести смерть и принимать ее. Нести смерть и принимать ее. Нести смерть и принимать ее. Нести смерть и принимать ее нести смерть и принимать ее нести смерть и принимать ее нестисмертьиприниматьеенестисмертьиприниматьеенестисмертьиприниматьеенестисмертьиприниматьеенестисмертьиприниматьеенестисмертьиприниматьее…

Дольше задерживать дыхание не получается – начинает кружиться голова. И вновь поднимается тревога. Перед прикрытыми веками разворачивается транспарант.



А затем он слышит голос Бога, который предлагает простой план.

29

Дентон набрал номер. Он скоро выбросит этот недавно приобретенный дешевый мобильник. Сделает всего два звонка и сразу выбросит.

– Привет, Джо. Как дела?

– Вот сижу и жду, когда ты позвонишь и спросишь, как дела. Едва дождался. Уже начал подумывать, не позвонить ли кому-нибудь из репортеров или еще куда.

– Успокойся, Джо. Я был занят. Ты же знаешь, какая у меня работа. А что, собственно, случилось?

– Ничего. Просто мне надоело сидеть в этом дерьме, и я решил поехать в Гонолулу раньше, например в конце месяца.

– И что?

– Что-что… А то, что мне нужны деньги. Понял?

«Ах ты, сукин сын!»

– Будут тебе деньги. Кстати, взносы за твой кондоминиум уже заплачены. Не только очередной, но и последний.

– Ну и прекрасно. Теперь гони остальные, как обещал.

Дентон помолчал, сделав вид, будто задумался.

– Я принесу деньги. Сегодня вечером. Тебя устроит?

– Да.

– Тогда жди. Но я приду поздно. Ничего?

– Ничего-ничего. Я буду дома. Мне некуда идти.

Разъединившись с Джо, Дентон набрал другой номер и произнес всего одну короткую фразу:

– Сегодня вечером.

Теперь все, телефон можно выбрасывать. «Прощай, Джо».

Дентон перевел дух и переключился на текущие дела. Значит, газетчики уже все знают. Неудивительно. Это просто чудо, что они не докопались раньше. Теперь придется устроить пресс-конференцию, сгладить кое-какие шероховатости. Главное, чтобы они подольше не докопались до основного. Серийный убийца – это, конечно, скверно само по себе, но много хуже, если они узнают, что причина преступлений – расовая ненависть. Вот тогда уж все эти чертовы чувствительные либералы примутся за дело.

Он развернул «Пост» и просмотрел статью. Черт возьми, как они пронюхали о Родригесе? Впрочем, если работать с умом, это не так уж трудно.

– Так вы, Родригес, умеете читать мысли?

– Нет, сэр. Только лица.

– В самом деле? И что вы сейчас видите на моем лице?

– Ваше лицо свидетельствует, что вы успешный, знающий себе цену человек».

Казалось, что тут особенного, в этом коротком разговоре? Но почему-то у Дентона после этого испортилось настроение. Нет, не следовало разрешать Руссо включать его в группу. И конечно, она спит с этим парнем. Тут нет вопросов. Может, его раздражало именно это? За Родригесом нужен глаз да глаз. Кстати, и за Руссо тоже.


Штаб-квартира манхэттенского отделения ФБР была похожа на консервативную адвокатскую фирму. Только служащие одеты не так респектабельно.

Мы с Терри прибыли для участия в допросе подозреваемого и теперь следовали за агентом Ричардсоном. Он вел нас вдоль длинного прохода, по обе стороны которого располагались небольшие отгороженные закутки – видимо, кабинеты агентов. Помещение для допросов находилось в конце прохода и состояло из двух комнат. Через двустороннее стекло мы увидели агентов Коллинз и Арчера, а также великолепную женщину, доктора Штайр. Ричардсон сказал, чтобы мы подождали, но Терри двинулась за ним.

Вскоре она появилась в соседней комнате, по ту сторону стекла.

Я нашел выключатель, щелкнул им, и актеры за стеклом начали разыгрывать пьесу.

– В главном управлении решили, что допрос будет вести доктор Штайр, – сообщила Коллинз. Углы ее рта опустились, что означало разочарование и досаду. – Вы, Руссо, можете только наблюдать.

– Извините, – возразила Терри, – но Дентон настаивает, чтобы на допросе присутствовал представитель полицейского управления Нью-Йорка. Он поручил это мне. – Она пососала нижнюю губу и потерла ладонью глаза. Оба этих движения выдавали ложь.

Коллинз шумно вздохнула:

– Ладно, но, пожалуйста, не мешайте доктору Штайр. Тут и так собралось слишком много людей.

Штайр обратилась к Коллинз:

– К сожалению, вам придется перейти в соседнюю комнату.

Коллинз открыла рот, но не произнесла ни слова.

– Дело в том, – пояснила Штайр, – что подозреваемого ничто не должно отвлекать. Поэтому участие в допросе двух женщин мне кажется достаточным. Мне очень поможет, если вы будете внимательно наблюдать за допросом и фиксировать все мои огрехи. – Она улыбнулась. – Заранее большое спасибо.

Сомневаюсь, что Коллинз в этот момент что-то восприняла. Настолько силен был шок от того, что ее так бесцеремонно выпроводили.

Штайр повернулась к Арчеру и попросила его остаться. Секунду спустя Коллинз вошла ко мне, и вид у нее был такой, словно ей только что сообщили о большом несчастье. Я подвинулся, чтобы дать место, но она осталась стоять в гордом одиночестве.

Вскоре дверь в задней части комнаты для допросов отворилась. Охранник ввел арестованного в наручниках на руках и ногах. Я подался вперед, чтобы получше рассмотреть его. Черты лица у этого человека были мелкие и невыразительные. Охранник усадил его на стул, прикрепил ножную цепь к металлическому кольцу на полу.

– Зачем эта канитель с цепями? – спросил я.

– Он опасен, – произнес Ричардсон. – У него дома обнаружили арсенал оружия массового поражения, наверное, больше, чем у Саддама. Похоже, он готовился к третьей мировой войне, здесь, в Куинсе.

– Кто он?

– Карл Карфф. В его арсенале нашли пистолеты той же системы, из каких были убиты две наши жертвы. Ему предъявили обвинение в незаконном хранении оружия и подстрекательстве к совершению преступления.

– Одно время Карфф являлся главой «Всемирной церкви Создателя», – проговорила Коллинз, не поворачиваясь. – Он и теперь важная шишка в этой организации.

– Отсидел три года за физическое насилие, – добавил Ричардсон.

– Так что, вы начали облаву на белых расистов? – поинтересовался я.

– Нет, – ответил Ричардсон. – Карфф привлек наше внимание, во-первых, из-за оружия, а во-вторых, потому, что он художник-график. Одно время зарабатывал этим себе на жизнь. Создал много этикеток разных товаров.

В соседней комнате Арчер расположился напротив Карффа. Мне было понятно, почему Штайр выбрала его. Не потому, что он имел сложение боксера-тяжеловеса, а из-за того, что он чернокожий.

Карфф попытался скрестить руки на груди, но помешали наручники. Я заметил у него на внутренней стороне запястий татуировки, небольшие голубые свастики.

Терри ходила по комнате, не сводя глаз с Карффа. Ее лицо отвердело, губы вытянулись в прямую линию, она прищурилась. Такой я ее еще не видел. Она выглядела подурневшей.

Штайр просматривала свои записи, бормоча «Ого» или «Ничего себе».

Я вспомнил, как на одной из лекций в Квантико, посвященной технике допроса, преподаватель, опытный агент ФБР на пенсии, сказал: «У каждого есть что скрывать и чего стыдиться. Вам только нужно дать ему понять, что вы знаете об этом».

Я предположил, что сейчас Штайр следует его совету.

Арчер зачитал Карффу его права и напомнил, что он может потребовать присутствия адвоката.

– Мой адвокат – Бог, – усмехнулся тот.

Терри коротко, зло рассмеялась.

– Вам привет от Дуэйна Холстена, – сказала Штайр.

Карфф повернул голову и посмотрел на нее. Его лицевые мышцы невозможно было прочитать.

– Я не знаком с мистером Холстеном.

– Но он член вашей организации.

– Во «Всемирной церкви Создателя» много членов. Может, когда-нибудь вы с ними встретитесь. – Его губы тронула улыбка. – Что касается мистера Холстена, я с интересом следил за его судьбой. Кажется, недавно он подал апелляцию.

– Она отклонена, – произнесла Штайр. – Так что деньги свои вы потратили зря. Нам известно, что ваша организация финансировала его защиту на процессе. Ничего не получилось. И тогда же мы приметили вас, мистер Карфф. – Она раскрыла папку. – Или вы предпочитаете, чтобы я вас называла Свифт?

На его лице быстро сменились несколько микровыражений, означающих тревогу, но это длилось недолго. Вскоре маска вернулась на место.

– Итак, мы проследили за вашими передвижениями, – продолжила Штайр. – И знаем, куда вы направлялись, садясь поздно вечером в свой фургончик «форд», поцеловав перед этим на ночь жену и дочь.

Челюсть Карффа напряглась.

– Но пока не будем об этом. Не стоит торопиться. Скажите, мистер Карфф, вы христианин?

– Большинство христиан отказались от Бога и своей расы, – проговорил он, вглядываясь в карточку с фамилией на груди Штайр.

– У меня еврейская фамилия, мистер Карфф. Это вас оскорбляет?

– Ваши люди плетут заговор. Вы хотите поднять черных и вместе с ними уничтожить белую расу.

– А вы и ваши коллеги намерены с нами разобраться.

– И обязательно разберемся. – Карфф вскинул подбородок, и на шее мелькнули еще татуировки.

– Что это у него на шее? – спросил Ричардсон.

– Татуировки в виде стилизованных молний, – сказал я. – Как на форме эсэсовцев.

– Всех черных мы отправим обратно в Африку, откуда они пришли, – заявил Карфф. – А евреев лишим власти повесим на площадях как христопродавцев.

Антропологи утверждают, будто человеческий род эволюционировал. Да, согласен, эволюционировал от первобытной обезьяны до прямоходящего человека. Но данный тип, думаю, остался на стадии питекантропа.

Терри перестала ходить и наклонилась к лицу Карффа:

– Но вначале повесят тебя, сукин сын, можешь быть уверен.

Штайр позволила ей постоять над ним некоторое время, затем похлопала по руке:

– Дайте человеку отвести душу, детектив.

– Пусть отводит, недолго ему осталось. – Терри отошла.

Арчер сидел, сжав кулаки, готовый наброситься на Карффа. Штайр убедилась, что подонок заметил это, коснулась руки агента и прошептала:

– Подождите, ваша очередь наступит.

Не сговариваясь, они распределили между собой роли. Терри – злой полицейский, Штайр – добрый. Арчер – палач, экзекутор, его нужно сдерживать. У меня возникло непреодолимое желание стать участником постановки в роли рисовальщика. Чтобы добавить Карффу дискомфорта. Я предложил это агенту Коллинз.

– Вы шутите? – произнесла она, не оборачиваясь.

Я понял ее. Если там нельзя находиться ей, то разве можно позволить мне?

– И как вы станете осуществлять свой план? – спросила Штайр. – С помощью оружия, которое храните в подвалах и на антресолях?

– Мы сделаем то, что должны сделать, – огрызнулся Карфф. – И я вас предупреждаю: война грядет. – Он посмотрел на Арчера. – СВВОЙРА!

– Конечно, конечно, – проговорила Штайр, притворно подавляя зевоту. – Сввойра. Св – означает «священная», вой – «война», а ра – «раса». Боевой клич вашей организации. Кстати, очень похожий был в свое время у людоедов Новой Гвинеи. Правда, они в отличие от вас уже давно перестали этим заниматься.

– Ты считаешь себя очень умной, как и все ублюдки твоего племени. – Карфф сузил глаза. – Посмотрим, еврейская тварь, какой умной ты станешь, когда начнется война…

– Заткни пасть. – Арчер сжал руку Карффа.

Карфф поморщился, пристально глядя на темную руку Арчера на фоне своей бледной белой плоти.

Штайр позволила агенту Арчеру сделать подонку немного больно, затем мягко тронула его за плечо:

– Я думаю, пока этого достаточно.

Арчер, перед тем как отпустить, еще раз сильно сдавил руку Карффа.

– Итак, мистер Карфф, давайте все же вернемся к той войне, которую вы и ваши дружки ведете сегодня. Война маленькая, недостойная вас. За один раз вы редко убиваете больше чем одного человека. Понимаю, это досадно мало. – Штайр выложила на стол фотографии убитых.

– Я их не знаю, но уверен, что это грязное отребье, предавшее свою расу.

– Я считала, вы придумаете что-нибудь поумнее, мистер Карфф, – усмехнулась Штайр.

– Не знаю, что вы хотите, чтобы я сказал.

– Говорите что угодно, мистер Карфф. В конце концов, у нас свободная страна, где вам позволено отстаивать свои религиозные и расовые взгляды, не боясь наказания. Так выскажите то, что у вас накопилось в душе. Давайте. Поведайте, что вы думаете обо мне, об агенте Арчере, о людях, которых считаете грязным отребьем, предавшим свою расу. – Она сильно хлопнула рукой по фотографиям.

Карфф поморщился.

Терри стала хватать фотографии одну за другой и подносить к его лицу.

– Да посмотри же, посмотри, ты, моральный урод! Чего воротишь нос?

Карфф смотря прямо перед собой с застывшим лицом.

Это было лицо, какое я пытался увидеть в своем сознании? Пожалуй, нет. Оно слишком заурядное, пройдешь мимо и не заметишь.

Терри уронила фотографии на стол и придвинула лицо к лицу Карффа. Ноздри раздуты, глаза сужены.

– У тебя больше нет оружия, Карл. А без него ты ноль, верно? Жалкий хлюпик с нацистскими татуировками, которые ты сделал, желая чувствовать себя крутым. Да если сейчас агент Арчер ткнет тебя как следует пальцем, ты сразу загнешься. Испустишь дух. – Она посмотрела ему в глаза. – За тобой следили, Карл, за каждым твоим шагом.

Карфф уставился в пространство, но его веки подрагивали. Она его достала.

– Мы видели все, Карл. Черт возьми, моим друзьям из Федерального бюро расследований просто не терпится предать это гласности. Знаешь, что мы собираемся сделать с тобой, Карл? Сбить спесь, опустить, смешать с дерьмом, Карл. Опустить.

Я смотрел на Терри и верил, что она действительно может его опустить. Жилы на шее Карффа набухли, он весь напрягся. Штайр положила руку на плечо Терри. Вряд ли это был правильный жест, но, может, она просто хотела быть тут главной.

– Что? – буркнула Терри.

– Полагаю, пришло время показать мистеру Карффу фотографии, запечатлевшие его поездки поздно вечером. – Она оттеснила Терри. Та попятилась и глубоко вздохнула, приходя в себя.

Штайр разложила на столе другой комплект фотографий. В отличие от Карффа я не мог их видеть. Его глаза начали подергиваться, лобные мышцы сократились, подбородочные заставили вибрировать подбородок.

– Вот снимок, сделанный в одиннадцать четырнадцать вечера, – пояснила Штайр. – Вы покидаете свой дом в Куинсе, садитесь в мини-фургончик. Смотрите, дата и время отмечены в нижнем правом уголке. Чудесное изобретение – цифровая камера, правда? Не говоря уже об объективах с «зумом».

– Я вижу дату, – пробормотал Карфф. – И также вижу, что снимок сделан шесть месяцев назад.

– У нас есть такие же снимки, сделанные на прошлой неделе, и на позапрошлой тоже. Думаю, фотографу наскучило делать одни и те же снимки снова и снова. – Она положила перед ним следующую фотографию. – Давайте посмотрим, куда доехал ваш автомобиль. Вот он, на противоположной стороне реки, на Манхэттене, в одиннадцать сорок семь вечера, на пересечении Западной Четырнадцатой улицы и Гринвич-стрит. Интересно, чего вас туда занесло так поздно, почти в полночь? – Она вытянула из стопки еще фотографию. – Ваша машина на углу. А рядом кто? Не может быть, стройная высокая женщина, она наклонилась к окну вашего автомобиля со стороны водителя. Боже, черная женщина. Я вас неправильно оценила, мистер Карфф, оказывается, вы вовсе не расист. Это лишь подтверждает правило – нельзя выносить о людях скоропалительные суждения. Они могут оказаться ошибочными. – Штайр вгляделась в фотографию. – Погодите, погодите… да это же не женщина! – Она протянула фотографию Терри.

– Карл, ты плохой мальчик! – Терри хихикнула. – Посмотрите, агент Арчер. – Она помахала фотографией. – Карл снимает транссексуала.

Карфф побледнел. Штайр тем временем извлекла еще фотографию.

– А вот что происходило на том же месте в одиннадцать пятьдесят две. Вроде бы та же высокая женщина – ох, извините, черный мужчина, одетый как женщина, – садится в ваш автомобиль, и вы… о Боже, посмотрите, чем они занимаются! – Она подняла фотографию, чтобы увидел и Арчер и Терри.

– Я придумала! – воскликнула Терри. – Давайте поместим эти фотографии наличном сайте Карла. Нет, лучше на сайте «Всемирной церкви Создателя».

– Отличная идея! – заулыбалась Штайр.

– Это фотомонтаж, – поморщился Карфф.

– Мы-то вам охотно поверим, – отозвалась Штайр, – вероятно, это и так, однако что скажут другие?

– И для начала, – подхватила Терри, – давайте услышим, что скажет жена Карла.

– Вы этого не сделаете.

– Значит, вам можно делать все, а нам нельзя? – Штайр насупилась. – Нет, мистер Карфф, я сотрудница ФБР и могу поступать как захочу.

Нижняя губа Карффа задрожала.

– Я же говорил, что не знаю этих людей.

– Может, не знаете, а может, знаете, – усмехнулась Штайр. – Сейчас проверяют оружие из вашего арсенала, и скоро станет известно, стреляли недавно из одного из ваших пистолетов или нет. Если да, значит, вы нас обманываете. А пока я требую, чтобы вы назвали фамилии. Да, фамилии и адреса всех, кто связан с вашей организацией в Нью-Йорке и ближайших штатах, кто приходил к вам за советами, указаниями, с покаянием и так далее. Вы поняли, мистер Карфф? Иначе вас ждет незавидная участь. Послушайте, что придумала для вас еврейская тварь, как вы изволили деликатно выразиться. Вас посадят в камеру с убийцами и насильниками и намекнут, что вы считаете их грязным отребьем. Любопытно, что станет с вашей нежной белой попкой.

Лицо Карффа снова отвердело.

– Меня защитят мои арийские братья.

Я понял, что он имеет в виду арийское братство «Меч», как они себя называли, которое организовалось в шестидесятые годы в тюрьме Сан-Квентин для защиты белых заключенных от чернокожих и латиносов.

– О, я уверена, мы найдем место, где арийское братство не имеет численного превосходства, – заявила Терри. – А кроме того, им подкинут материалы о ваших ночных похождениях. Так что еще вопрос, захотят ли они после этого защищать вас. – Штайр кивнула. – В общем, выбирайте, мистер Карфф. Либо это, либо вы поможете нам отыскать убийцу. А сидеть вам все равно придется, и долго. Ведь оружие в таком количестве вы хранили незаконно. Все, что изображено на этих фотографиях, будет документально доказано. Этот джентльмен-афроамериканец в парике и мини-брючках уже дал показания. Вот они, в этой папке, мистер Карфф. Этот джентльмен, проходящий под именем Вероника, подтвердил, что вы именно тот человек из «форда», которого он – или, если хотите, она – обслуживал в указанное время.

Карфф поднял свои ледяные голубые глаза к потолку.

– Грядет день, когда запоют ангелы, и трубачи возвестят начало, и цепи падут, – он звякнул наручниками, – и мы возьмем оружие и возродим мир.

– Ага, – прохрипела Терри, – а до той поры ты будешь гнить в тюрьме.

Штайр опять разложила перед ним фотографии убитых. Напрасно. Он уже спрятался в свой панцирь, лишь пальцы подрагивали. Терри хотела приблизиться, но Штайр ее остановила. Неожиданно меня осенило:

– Его надо заставить рисовать.

– Что? – встрепенулась Коллинз.

– Пусть Карфф что-нибудь нарисует. Что угодно. Чтобы можно было сравнить с рисунками, найденными около трупов.

– Вы полагаете, он станет рисовать, если мы его попросим?

Я видел, что она оживилась. Ей очень хотелось быть там, участвовать в допросе. Нужно было убедить ее.

– Надо снять с него наручники, – произнес я, – оставить на столе карандаш, бумагу и уйти. Пусть он побудет один. Понимаете, он ведь какой-никакой, но художник. И потому обязательно станет рисовать. Графики не могут без этого, они постоянно черкают что-то на бумаге, делают наброски. Это у них как рефлекс.

Коллинз не ответила, но вскоре уже появилась по другую сторону стекла. Прошептала что-то на ухо доктору Штайр. Через минуту с Карффа сняли наручники, Арчер исчез и вернулся с большой чашкой кофе. Штайр собрала фотографии и папки, но как бы случайно оставила на столе чистые листы бумаги и черную авторучку.

– Прекрасная идея, – промолвила она, входя в комнату. – Но он, наверное, не такой дурак, чтобы купиться на это.

– Для нас он, разумеется, ничего рисовать не станет, но, будем надеяться, сделает какие-нибудь наброски для себя. – Я обратился к Терри: – Ты молодец, здорово прижала его.

– Могла бы и сильнее, если бы меня не останавливали. – Она посмотрела на Штайр: – Вы видели, как он отреагировал на прикосновение Арчера и когда я наклонилась к его лицу? Ему это очень не понравилось. Можно было надавить сильнее и…

– Послушайте, детектив, – произнесла Штайр негромко и отчетливо, – вы принимаете участие в допросе с нашего разрешения. Не забывайте, что допрос проводит Бюро. А у нас иные методы. Вы… действовали прекрасно, но позвольте продолжить нам.

Терри стиснула зубы, сдерживая ярость.

– После кофе он захочет пописать, а я не буду выпускать… очень долго, – проговорил Арчер, разряжая обстановку.

– Вы показали завидную сдержанность, – сказал я ему.

– Приходится, – буркнул он.

Затем мы все долго наблюдали за Карффом, как за животным в вольере.

Через десять минут он взял ручку, и мы подались вперед. А он положил ее и откинулся на спинку стула.

Мы ждали. Я болтал с доктором Штайр, и это, кажется, раздражало Терри, которая сделалась необычно тихой.

Прошло минут двадцать, и Штайр собралась уходить. Вслед за ней заторопилась Коллинз, забрав с собой Арчера.

– «Не забывайте», – прошептала мне Терри. – Ты слышал, она сказала мне «не забывайте».

– Не обращай внимания.

Карфф оставался без движения еще минут пятнадцать, и я уже стал думать, что неправильно рассчитал. Ричардсон заговорил о бейсболе, о том, что команда Нью-Йорка скверно начала сезон. Он расспрашивал меня, каковобыть рисовальщиком, а я его – каково быть агентом ФБР. Мы убивали время. Все лучше, чем наблюдать, как Карфф зевает и трет нос.

Неожиданно он взял авторучку и начал что-то рисовать на листе бумаги.

30

Примерно за полчаса Карл Карфф выдал весь свой репертуар. Он оказался левшой, и потому его «произведения» для Бюро и полицейского управления Нью-Йорка интереса не представляли.

Мы вернулись с Терри в ее кабинет усталые, но возбужденные.

– А он мог сымитировать левшу? – спросила она.

– Это возможно, лишь если Карфф одинаково свободно владеет обеими руками. Но я заметил, что правой он почти ничего не делал, разве что трогал нос.

Телефон Терри непрерывно звонил. Пресса пронюхала, что арестовали какого-то расиста. По каналу Си-эн-эн уже прошла передача «За кулисами организаций американских расистов». Завтра в газетах появится первая информация о Карффе, а вскоре таблоиды получат его фотографии. Пресса уничтожит Карффа, хотя эксперты уже подтвердили, что из его пистолетов пока никого не убили.

– Не сомневайся, его скоро выпустят под залог. – произнесла Терри. – У этой так называемой церкви хороший адвокат. Мне очень нравится, когда эти сволочи начинают стенать по поводу ущемления их гражданских прав.

– Да, призывы к свержению законной власти – это вроде как не считается, но попробуй только коснуться их конституционных прав. Жаль, надо было Арчеру придавить его посильнее. Я получил бы огромное удовольствие.

– А я бы с удовольствием помогла Арчеру, но меня постоянно одергивала Штайр – Терри вздохнула и взглянула на звонящий телефон.

– Ты не собираешься снимать трубку? – спросил я.

– Надоели приставучие журналисты.

Потом она улучила момент и соединилась с дежурным. Велела, чтобы никакие звонки к ней не пропускали.

– Я не собираюсь становиться дежурной на «горячей линии», – закончила она, положила трубку и повернулась ко мне. – Надо немедленно отсюда уйти, иначе я взорвусь.

На улице было темно. Мы были чересчур взвинчены, и я предложил пойти куда-нибудь выпить. Просто так предложил, без всякой надежды, а она вдруг согласилась.

Погода стояла чудесная, и мы решили прогуляться. Наконец увидели кафе, зашли, сели у стойки бара. Я заказал пиво, она – виски с мартини.

– Никогда бы не подумал, что ты пьешь виски, – улыбнулся я.

– Считал, что я ударяю по пиву? Так оно и есть, но я решила научиться пить виски, только разбавленное. Надо же как-то меняться.

– А мне Терри Руссо нравится такой, какая она есть.

Она тоже улыбнулась, пригладила волосы. Чокнулась своим бокалом о мою бутылку:

– За то, чтобы все расисты отправились прямо в ад.

– Поддерживаю тост.

Терри глотнула виски и поморщилась:

– Чувствуется, эта Штайр произвела на тебя впечатление.

Я не понимал, к чему она клонит, и пожал плечами.

– Ладно тебе, Родригес. Ты даже нарисовал ее портрет.

– Во-первых, не портрет, а набросок. А во-вторых, это получилось чисто… рефлекторно.

– Вот именно, рефлекторно. Однако рефлекс был иной. В общем, не вешай мне лапшу на уши. – Он глотнула еще виски и опять поморщилась.

– Тебе следует оставаться верной пиву.

– А тебе следует завести постоянную девушку.

– Это в каком смысле?

– Ани в каком.

Я нацелился в нее своей бутылкой пива.

– Отвечай немедленно, Руссо.

– Просто меня раздражают такие женщины, как Штайр. Ты читал ее биографию?

– Где?

– В Интернете. Я прочитала. Она окончила Смит-колледж, потом получила диплом магистра в Колумбийском университете, а в Гарварде защитила диссертацию. Ты понял, что это за штучка?

– Она училась в престижных учебных заведениях, и что, ее нужно за это ненавидеть?

– При чем тут ненавидеть? Но она психолог, а не коп, и не должна проводить допрос.

– Она это сделала неплохо.

– Да, однако прижать его у нее не получилось. – Терри вздохнула. – А где учился ты? Можешь не отвечать. Я знаю. Хантер-колледж. Городской.

– Ты узнала тоже из Интернета?

– Из твоего личного дела. – Она улыбнулась.

– Детективу Руссо это положено.

– Естественно. Ведь я коп. Понимаешь, Штайр имеет дипломы и звания, это уже плохо само по себе, так она еще и красивая. Где же, черт возьми, справедливость? Одним все, а другим ничего.

– Тебе ли завидовать? Да ты в сто раз красивее.

– И прикид на ней, можешь мне поверить, не из универмага «Таргет». – Терри сделала вид, что не слышала моих слов.

– А когда ты в последний раз что-нибудь покупала? – спросил я.

– Представляешь, вчера. Набрела на одно милое местечко на Стейт-Айленде. Разумеется, «Таргет», но как будто побывала в раю. Видишь? – Она захватила пальцами свой свитер из джерси. – Восемь баксов. Я купила три.

– Ты умеешь покупать.

– Куда там! – Она глотнула из бокала и почувствовала себя лучше.

– Как у тебя с родителями? – спросил я.

– Кошмар. Папа сидит целыми днями перед телевизором и требует, чтобы мама сидела рядом, как рабыня. Она ему не перечит, не смеет. Мама вышла замуж рано, а когда опомнилась и поняла, что он сукин сын и никогда ничего ей дать не сможет, было уже поздно. Он был дерьмом с самого начала. Имел привычку поколачивать меня и брата и… ладно, зря я тебя этим нагружаю.

– Все в порядке. Только… грустно это слышать.

– Ничего. Все в прошлом. Я давно живу одна, и вообще… – Она посмотрела на меня. – А ты?

– Что – я?

– У тебя с родителями нормально?

– В принципе да. Я вырос здесь, на Манхэттене. Правда, с отцом… – Я допил пиво и заказал еще. Говорить об отце было тяжело. – Мама живет в Виргиния-Бич. Она врач-невропатолог. Там военно-морская база. Она говорит, что потерь среди моряков и сейчас, в мирное время, хватает. Правда, причины иные.

– Ты с ней часто видишься?

– Раз или два в год. – О матери мне тоже говорить не хотелось.

– А братья, сестры?

– Ты же читала мое личное дело.

– Верно. Забыла. – Терри улыбнулась. – Ты не похож на избалованного единственного ребенка.

– Спасибо, я тоже так думаю.

– Трудно было пережить гибель отца?

– Да. – Я напрягся. – Давай не будем об этом вспоминать.

– Извини. Я не собиралась переходить границы. – Она накрыла ладонью мою руку.

– Все в порядке, – проговорил я, наслаждаясь исходящим от нее теплом.

Она убрала руку.

– Ты молодец, Руссо, – промолвил я.

– Что ты имеешь в виду? – Она откинула голову на-»ад, ожидая ответа.

– Да хотя бы как ты прижала Карффа на допросе. Я даже немного испугался.

– Ах, ты об этом.

– А ты ожидала, что я скажу что-нибудь другое?

– Да, – отозвалась она, глядя мне в лицо.

Мы смотрели друг на друга, потом Терри глотнула из своего бокала и встала.

– Что? – спросил я.

– Ты проводишь меня домой?

31

Квартира у Терри была небольшая, но симпатичная. Одна спальня, гостиная, кухня. Стены гостиной оклеены приятными серыми обоями, в углу большой кожаный коричневый диван со множеством подушек. Терри пояснила, что большая часть жалованья уходит на оплату жилья, но это того стоит. Ей нравится район.

Через пять минут я не знал, куда деваться. Мы оба испытывали неловкость. Я видел: Терри уже жалеет, что пригласила меня. Движения ее лицевых мышц обнаруживали уйму нервозных выражений.

Она предложила мне выпить, и я согласился, хотя совсем не хотелось. Она достала из холодильника пиво, протянула мне, а затем вдруг выпалила:

– Да поцелуй же ты меня наконец, иначе я начну бояться и дам задний ход.

Я с удовольствием выполнил ее просьбу.

А потом все пошло хорошо. Мы быстро разделись, и нас почему-то разбирал смех. В постели мы перестали смеяться. Я чуть отодвинулся и стал рассматривать Терри. Она попыталась спрятаться под одеялом, но я сорвал его и много раз повторил, какая она красивая. Мы целовались, обнимались, и, наверное, впервые в жизни я почувствовал себя по-настоящему счастливым. И после не выпускал Терри из объятий.

– Ты считаешь меня потаскухой, да?

Я рассмеялся. Терри шлепнула меня по груди.

– Я серьезно, Родригес. Мне требуется поддержка.

– Почему ты не зовешь меня Натан?

– Мне нравится «Родригес». Это слово так приятно произносить. Род-ри-гес. Понимаешь? А у слова «Натан» нет такого очарования.

Я потрогал шрам на ее плече:

– Откуда это у тебя?

– От пули. Круто, а?

– Да. Ты Чудо-женщина,[34] я в этом не сомневался.

Она провела пальцем по татуировке на внутренней стороне моей руки, где был изображен ангел.

– Когда ты это сделал?

– В ранней молодости.

Терри перевернулась на живот и показала попку, милую, где на левой ягодице красовалась небольшая роза.

– А я это сделала ночью, после школьного выпускного вечера. Я тогда сильно накурилась. Повезло, что ограничилась только этим.

Я принялся целовать ее розу. Терри перевернулась и прижалась ко мне.

– Я рада, что мы вместе.

– Я тоже, даже если ты потаскуха.

Она снова шлепнула меня по груди, уже сильнее, и мы рассмеялись. А потом… впрочем, не стоит уточнять, что было потом, это и так ясно.

Часа через два Терри вдруг посерьезнела.

– Когда я спросила тебя об отце, ты… – Она осеклась, почувствовав, как я напрягся. – Но если расскажешь, это поможет. Неужели ты этого не знаешь?

– Раза два слышал от психоаналитика.

Терри провела пальцами по моей руке.

– Поверь, я умею слушать.

Я пожал плечами.

– Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, но… – Я вздохнул. В моей голове уже включился фильм, который идет там много лет. А вместе с ним и сопутствующие ему переживания. Горе, гнев, вина.

Терри коснулась моей щеки.

– Чего ты молчишь?

А что я мог сказать? Что мне не помогли даже психоаналитики? Но это, видимо, потому, что я им не помогал, не рассказывал о главном, что меня мучило.

– Эй, Родригес, давай рассказывай.

Я посмотрел в ее лицо и неожиданно для себя начал рассказывать о том, чего не знал никто. Особенно в детали не вдавался, но Терри поняла.

Выслушав, она подвергла сомнению мою вину, наверное, просто чтобы утешить меня. Я так ей и заявил.

– Нет, – возразила Терри. – Я детектив, не забывай. Чтобы сделать окончательный вывод, мне нужны факты. У тебя фактов нет. Откуда ты вообще это знаешь?

– Вот отсюда. – Я постучал по сердцу. – А теперь расскажи ты.

– О чем?

– О своем конфликте с федералами.

– Ах об этом. – Она вздохнула. – Так, ничего особенного. После одного серьезного преступления у нас создали «горячую линию». Ответственной назначили меня. Я должна была организовать прием звонков, отбирать сведения, представляющие интерес, и передавать в Бюро. Звонков поступало тысячи, большинство пустые, а людей, как всегда, не хватало, фактически трудилась я одна. Ну, в общем, прокололась, пропустила важную информацию. Меня обвинили в халатности. – Она опять вздохнула, и я крепко обнял ее. – На шесть месяцев отстранили от работы и предписали пройти принудительное лечение у психоаналитика. Пришлось полежать на кушетке перед доктором Фрейдом.

– Ну и как он? – Кто?

– Фрейд.

– Получше тебя. – Терри засмеялась и снова шлепнула меня по груди.

– Ты любишь драться?

– Нет. Только по необходимости. Кстати, психоаналитик сказал, что все мои действия с тех пор, как я стала копом, и до инцидента с «горячей линией» были продиктованы конфликтом с моим противным отцом. Вот так. – Она посмотрела на меня. – Так что не у тебя одного проблема с отцом.

Потом Терри поведала, что значит расти на Стейтен-Айленде, в семье итальянских эмигрантов четвертого поколения, где девушке положено выйти замуж обязательно за итальянца, завести не менее трех детей и жить рядом с родителями.

– Как видишь, я решила поломать традицию. – Она положила голову мне на грудь. – Я слышу твое дыхание, Родригес. Оказывается, ты дышишь.

– Не обращай внимания, это я притворяюсь.

Мы посмеялись, пошутили, затем она спросила:

– Ты кем себя считаешь, католиком или иудеем?

– И тем и другим. В том смысле, что не считаю. Родители моей мамы, польские евреи, давным-давно обосновались в Нижнем Ист-Сайде. Их достали погромы на родине. А родители отца переселились из пуэрто-риканского городка Майягес в Эль-Баррио на Манхэттене. Я успел побыть иудеем, ходил в синагогу, носил кипу и все такое, правда, недолго. Вскоре бабушка Долорес решила сделать меня католиком. Водила в церковь, но тоже ничего не получилось. Полагаю, моя религия –Нью-Йорк.

– Ты хотел бы снова заняться оперативной работой?

– Нет. Спасибо. Я предпочел бы остаться рисовальщиком.

– Да, согласна, тут тебе нет равных.

Я пожал плечами, хотя слышать это было очень приятно.

– Расскажи все-таки, что у тебя было с Дентоном.

– Зачем?

– Так, интересно.

– Я же не спрашиваю тебя насчет твоих прошлых связей.

– А у меня до тебя никого не было. Ты первая. – Я попытался все превратить в шутку, но Терри отодвинулась от меня и завернулась в одеяло.

– Ты хочешь знать, сколько раз мы занимались любовью или каким он был любовником?

– Я ничего не хочу знать. Забудь. Извини. Я же не думал, что это больное место.

– А что ты думал? Что я трахалась с Дентоном ради повышения по службе?

– Я этого не говорил.

– Но ты так думаешь.

– Нет. Чего ты всполошилась?

– Я не всполошилась. Решил, что если я легла с тобой в постель, то ты имеешь право копаться в моей жизни?

– Я не собирался копаться в твоей жизни. Лишь спросил о Дентоне. И очень об этом сожалею.

– К черту, – пробормотала она. – Собирайся и уходи.

– Что?

– Ничего. Уходи! – Лицо Терри исказилось гневом.

– Да ладно тебе, забудь.

– Забыть что… допрос, который ты мне учинил?

– Забудь все. – Я вскочил с постели и начал надевать брюки. – Забудь вообще, что я тут был.

– А разве ты тут был?

– Мне казалось, что да, но теперь вижу, что нет. – Я потянулся за рубашкой и, продолжая одеваться, ожидал, что Терри меня остановит. Но она не остановила.


«Зачем я это сделала? Какого черта?» Терри Руссо плюхнулась в постель, пытаясь понять, что произошло. Что сделала? Пригласила его домой или выгнала? Впрочем, значения это не имело, потому что опять не получилось, с очередным мужчиной. Но ей казалось, что Родригес другой.

Она поплелась в ванную комнату, убрала волосы в хвостик, вымыла лицо, посмотрелась в зеркало.

«Нет, что касается мужчин, у меня никогда ничего не получится нормально. Прав тот психоаналитик: мою жизнь действительно исковеркал отец».

– Что, дрянь, довольна? – спросила она у своего отражения. – Забыла золотое правило – не спи с кем работаешь.

«И что теперь? Как общаться с Родригесом на работе? сделать вид, будто ничего не произошло? Вряд ли получится. Да и не в этом дело. Черт побери, ведь он мне нравится».

Терри швырнула полотенце в корзину для грязного белья так, что она повалилась.

«Разве я спала с Дентоном, чтобы продвинуться по службе? Нет. Или все же догадывалась, что он на пути к вершине? И вот теперь этот Родригес, коп-рисовальщик с особым даром. Я тоже использую его?»

Терри вернулась в постель, уронила голову на подушку, зная, что впереди ее ждет тяжелая ночь. Слишком много Родригес всколыхнул чувств.


Я шел домой усталый и злой. Вопрос о Дентоне был праздный. Просто заело любопытство, почему Терри с ним спала. Зря спросил, конечно, но чего она так вскинулась? Это заставило меня осознать, что я о Терри Руссо ничего не знаю, кроме того, что она хороший детектив, красивая и замечательна в постели. Маловато.

И я начал задавать себе вопрос: действительно ли ей нравлюсь, или она пригласила меня по какой-то иной причине? Но какой? Ведь у меня нет власти, как у Дентона, и я никак не могу помочь ее карьере. Или все же могу?

Я не знал, что думать, и очень сожалел, что рассказал об отце. Проявил слабость. Захотелось излить душу, все, что там накопилось, той единственной, к которой у меня пробудились какие-то чувства. Теперь я сознавал, что совершил ошибку. И как мы будем общаться на работе? Общеизвестно, что спать с коллегой недопустимо.

Глупость.

Я брел по ночному городу, мимо пустых магазинов и офисов. В довершение ко всему заморосил ледяной дождик, а я без зонтика и старая кожаная куртка уже не греет.

Пошло оно все к черту!

Я поднял воротник, и вдруг в моем сознании возник человек в длинном пальто и лыжной маске. Почему? А потому что мне начало казаться, что за мной кто-то следит. Я свернул на Тридцать девятую улицу и обернулся.

Никого.

Я поежился и двинулся дальше. В этом городе мне никогда не было страшно. Потому что он – мой дом. Откуда эта глупая паранойя? Видимо, действует расследование тройного убийства, плюс отец, плюс история с Терри Руссо. Я миновал несколько гастрономов, про которые говорят, что они стимулируют швейную промышленность, поскольку торгуют продуктами, от которых толстеют, и ускорил шаг.

На Восьмой авеню было оживленно. В порт двигались рабочие ночной смены, крутились торговцы вином и наркотиками, несколько деловых мужчин околачивались у порношопов, у клуба «Эскуэлита», как обычно, стояли латиносы-трансвеститы. Трое сгрудились под фонарем, передавая друг другу закрутку с травкой и поправляя свои мини и топики.

– Эй, привет, guapo![35] – крикнул один. – Давай к нам. – Остальные загоготали. Сквозь макияжу них просвечивала щетина. Ничего себе удовольствие – провести с таким время.

Я ответил, что устал. Они обозвали меня mentiroso,[36] но оставили в покое. Слава Богу. Эти мальчики, несмотря на макияж и высокие каблуки, вовсе не слабаки. Многие щеголяли сделанными в тюрьме наколками, и почти у каждого была припрятана заточка или финка. У клуба нередко случались поножовщины. Первое, что бросилось мне в глаза, когда я переехал в этот район, был импровизированный алтарь – искусственные цветы, картинки святых, свечи, надпись на стене «В память об Ангеле» – На том месте, где кого-то прирезали. Пятна крови оставались на асфальте целую неделю, пока их не смыл дождь. Теперь, проходя мимо этого места, я напрягся, не знаю почему. Пришлось встряхнуться и строго приказать себе не дурить.

После клуба «Эскуэлита» все было спокойно, пара пустых автостоянок и офисные здания с темными окнами, включая мое. И мне вдруг стало неприятно, что я единственный житель в этом доме. Впервые с тех пор, как я сюда переехал.

Я находился у двери, когда опять появилось отчетливое ощущение, что за мной наблюдают. Взглянул через плечо и что-то увидел – какую-то фигуру, тень, – но не был уверен, что не спутал реальность с образами, скопившимися в сознании за многие годы.

В холле свет горел лишь у входа, задняя часть тонула в тени. Я отпер ключом дверь лифта, поднялся на свой этаж. О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. Я был слишком возбужден. Достал из холодильника пиво и хотел позвонить Терри, но не решился. Сел за рабочий стол, включил мощную лампу и раскрыл блокнот. На сей раз он был без пальто и лыжной маски. Только лицо. Но откуда это возникло? Может, это тот, за кем мы охотились? Или я его выдумал?



Надо показать Терри и свидетелям, хотя это бесполезно. Никто не опознает. Во-первых, лица еще нет, а во-вторых, его никто близко не видел.

Я долго сидел, закрыв глаза, и ждал, не придет ли что-нибудь еще. Не дождавшись, выключил свет и остался сидеть в темноте, размышляя о Терри Руссо и отце. Перед глазами мерцал образ, который я только что нарисовал.


Он наблюдает с противоположной стороны улицы, как гаснет свет в окне. Перед глазами еще долго пляшут желтые шарики, затем тускнеют, становятся черными, и он направляется к станции метро «Таймс-сквер», вспоминая об образах, какие собрал и записал в своем сознании, и о том, что будет с этим делать.

32

Угол Харви Тутсела напомнил Терри одну дурацкую комедию, название которой она не помнила, где у одного клерка-идиота был примерно такой же стол. Три чашки с коричневой жидкостью, похожей на кофе, штук пять открытых коробочек с заплесневевшим йогуртом «Данон», смятые салфетки, спортивная сумка с торчащими оттуда грязными носками.

– Что привело вас к нам? – спросил он, поднимая одну чашку, затем другую, пытаясь решить, какая налита самой последней. Принюхался к третьей, поморщился и поставил обратно.

– Эта последняя, наверное, налита три дня назад. – Его напарница, Мэри Перковски, появилась в дверях с двумя чашками кофе и парой свежих бубликов. Смахнула мусор на столе Тутсела в мусорную корзину, уронила спортивную сумку на пол и на ее место поставила свежий кофе и положила бублик.

– Как дела, Мэри? – спросила Терри.

– Как видишь, вся в делах.

Тутсел внимательно посмотрел на Терри:

– Вы пришли без звонка, значит, визит неофициальный?

Она протянула ему папку с уголовным делом восемьдесят шестого года об убийстве Родригеса.

– Хуан Энрике Родригес, – произнес Тутсел. – Это имеет какое-нибудь отношение к расследованию, которое вы сейчас ведете?

Терри пожала плечами. Она не собиралась делиться с ним информацией.

– Мы сейчас очень заняты. Руссо. – Он кивнул в сторону стопки папок. – Видите? Это все дела десяти-пятнадцатилетней давности. Только небольшая часть.

– Я понимаю, вы заняты, – произнесла Терри. – Но Родригес был копом, нашим коллегой, а убийцу так и не нашли. Это могло быть связано с делом, которое он тогда расследовал. В документах указано, что на пистолете обнаружена кровь, не принадлежащая убитому.

– В восемьдесят шестом? – Перковски вскинула голову. – Тогда еще не делали анализы на ДНК, но все частицы крови и органических тканей хранятся замороженные в архиве министерства юстиции. Из всех висяков. Я это знаю точно.

– Вы можете их затребовать и послать на анализ?

– Послушайте, Руссо, мы хотели бы вам помочь, но у нас катастрофически не хватает людей, – заявил Тутсел.

Терри понимала, что пора выложить козырь на стол.

– Неужели придется ждать еще двадцать лет? Да, кстати, Тутс, ваш племянник, кажется, хочет этим летом пройти стажировку в отделе по расследованию убийств?

– Мальчик моей сестры, очень славный, – оживился Тутсел. – Да, ему действительно нужно пройти стажировку, он оканчивает училище имени Джона Джея.

– Правильно, – кивнула Терри. – Значит, я не ошиблась. Дело в том, что его заявление лежит на моем столе. Так случайно получилось.

Тутсел понимающе улыбнулся и потянулся за ее папкой.

– Знаете, я вспомнил, один из наших ребят недавно закончил одно дело. – Он повернулся к напарнице: – Хортон свободен, верно, Мэри?

– Уже нет, – ответила она. – Я слышала, что он работает по делу Хуана Родригеса.


Он быстро шел по тускло освещенному коридору. Половицы скрипели, но это его не беспокоило. Он профессионал высокого класса и хорошо знает свое дело. Пару часов понаблюдал за домом. Дождался, когда нужный человек войдет в подъезд с продуктовой сумкой. Подождал еще. Работу надлежало выполнить вечером, а он уже наступил. Кто этот человек, ему безразлично. Чем меньше знаешь об объекте, тем лучше.

У двери он быстро осмотрелся и постучал, пробормотав имя, которое требовалось назвать.

– Открыто, – отозвался голос изнутри.

Он вошел в квартиру и по узкому коридору последовал в направлении мерцающего экрана телевизора. А вот и объект. Сидит с полной ложкой йогурта у рта.

Не мешкая он всадил ему две пули в сердце. Стул качнулся назад и опрокинулся. Тело с глухим стуком ударилось о пол. Убийца подождал несколько минут, посмотрел идущий по телевизору старый черно-белый фильм, где Ричард Уидмарк толкал по коридору инвалидную коляску со старой дамой и о чем-то болтал. Он рассмеялся шутке актера, затем наклонился проверить пульс объекта и увидел часы «Ролекс». Странно. Человек жил в дешевой грязной квартире – и вдруг на руке такие дорогие часы. Но он подумал об этом так, между прочим. Красть – против его принципов. Он сильно ударил мыском ботинка по рту убитого, проверил, все ли выбиты зубы, извлек из внутреннего кармана пиджака бутылочку с горючей жидкостью, вылил на него и чиркнул спичкой.

33

В комнате для совещаний свободных стульев не было. Арчер и Ричардсон расположились в первом ряду с несколькими незнакомцами в серых костюмах. Я понял, что пришло пополнение. Плохой знак для полицейского управления. Терри со своими людьми сидела прямо за ними, соблюдая иерархию.

Когда я вошел, наши взгляды встретились, и она сразу опустила голову. Я двинулся к заднему ряду, встал у стены. Вскоре появились несколько шефов окружных управлений, затем наконец Перри Дентон и специальный агент Моника Коллинз. Дентон прошептал ей что-то на ухо, положив руку на плечо. Вроде как заговорщицки и одновременно флиртуя. По лицу агента Коллинз было заметно, что ей это нравится. Да… Подобного эффекта на женщин я никогда не производил.

Дентон попросил внимания, в комнате стало тихо. Он начал с обсуждения последних событий, допроса Карла Карффа и фамилий, которые он все же назвал. Затем перешел к главному. С этого момента расследование становится федеральным, и править бал отныне станет ФБР. Он приказал передать все собранные полицией материалы агенту Коллинз, после чего заговорила она. Представила новых агентов, сообщила, что все имеющиеся материалы, включая трупы, будут направлены в лабораторию ФБР в Вашингтоне для тщательной перепроверки и дальнейших исследований.

– Естественно, Бюро ожидает от вас плодотворного сотрудничества.

Я не мог видеть Терри, но ожидал, что из того места, где она сидит, должно подняться облачко пара. Будет ли полицейское управление заниматься расследованием или нет, я так и не понял. Если федералы надеются на сотрудничество, значит, наверное, будет. В любом случае прекращать участие в расследовании мне не хотелось.

– Мы будем обсуждать с вами вопросы в рабочем порядке, – закончила свою речь Коллинз. – Надеюсь, если у вас вдруг выплывет что-нибудь новое, вы известите нас немедленно.

Терри подняла руку:

– Агент Коллинз, к нам ежедневно звонят сотни людей, детективы проверяют полученные сведения, однако…

– Манхэттенское отделение ФБР уже подключилось ко всем «горячим линиям» полицейского управления, так что вам, детектив Руссо, не нужно ни о чем беспокоиться. Этим займемся мы.

«Горячая линия» была у Терри чувствительным местом, и Коллинз, похоже, знала об этом.

– Пожалуйста, – подал голос Дентон, – сразу после совещания займитесь подготовкой материалов для передачи агентам Ричардсону и Арчеру. Диски и все прочее. – Он усмехнулся. – И не смотрите так недовольно, ребята. Бюро высвобождает вам время. Уверен, вы сможете найти ему полезное применение.

Совещание закончилось, и я хотел незаметно уйти. Но у двери стояли Дентон и Терри со своими детективами. Они о чем-то переговаривались с агентами ФБР. Я попытался проскользнуть, но Дентон поймал меня за руку.

– Что, Родригес, вернетесь теперь к своей обычной рутине?

– Да, – ответил я. – Но мне бы хотелось продолжить работу в группе.

– Чего уж теперь-то? – Дентон с улыбкой посмотрел на Терри: – Ему у вас нечего делать, верно?

Это вывело меня из себя. Я обратился к Коллинз:

– Позвольте спросить, что нового можно извлечь из трупов? Зачем их посылают в лабораторию?

Дентон не дал ей ответить.

– А почему это вас волнует, Родригес?

– Просто мне интересно, что агент Коллинз надеется получить от этих анализов.

– Зачем вам спрашивать, Родригес? Вы же умеете читать мысли.

Я понял, что он привязался ко мне всерьез. Надо выпутываться.

– Я не умею читать мысли, сэр.

Дентон, весело улыбаясь, посмотрел на Терри:

– Ваш молодой человек утверждает, что не умеет читать мысли. А вы не так давно убеждали меня в обратном.

Я ожидал, что произнесет Терри. Может, что-то вроде: «Начнем с того, Перри, что Родригес вовсе не мой молодой человек…» – но она сказала совсем другое.

– У Родригеса действительно есть определенный дар.

Видимо, она не так плохо ко мне относится? Или к Дентону относится еще хуже?

– Послушайте, Родригес, мы все после совещания устали, – проговорил Дентон. – Так давайте же немного развлечемся. Прочитайте чьи-нибудь мысли.

– К сожалению, я сегодня оставил свой магический кристалл дома.

Дентон рассмеялся, и все присутствующие тоже. Я подумал, что все закончилось, взглянул на Дентона, и случилось невероятное. В моем сознании вспыхнула картинка. Это длилось недолго, секунд пять, но картинка была абсолютно четкая. Я моргал и, наверное, выглядел испуганным. Собственно, так оно и было.



– С вами все в порядке, Родригес? – поинтересовался Дентон. – Может, вы случайно приняли послание с того света или откуда-нибудь еще?

– Все в порядке, – ответил я, приходя в себя.

– В самом деле? Вы выглядите так, будто только что увидели призрака.

– Он у нас такой, – подбавил жару Перес, и все засмеялись.

А у меня в глазах стоял образ объятого пламенем человека.

– Вот что, Руссо, вы, пожалуй, отведите Родригеса куда-нибудь выпить. Судя по виду, это ему не помешает. – Дентон повернулся ко мне, не переставая улыбаться: – Так что это было? Действительно призрак?

– Нет, – ляпнул я, – это был горящий человек.

Лицевые мышцы Дентона заработали. Он рассмеялся чересчур громко.

– Вас нужно оформить нашим штатным экстрасенсом, – промолвил Дентон. Он повернулся к присутствующим: – Вы читали, как сработал экстрасенс на прошлой неделе на Стейтен-Айленде, когда пытался помочь полиции отыскать пропавшую женщину? Указал место, где она якобы была зарыта. Ребята копали несколько часов и, представьте, нашли скелет. Правда, он оказался собачий! – И Дентон расхохотался.

– А мне отец рассказывал, – подала голос Терри, – что в семидесятые годы им действительно помогла женщина-экстрасенс, кстати, тоже на Стейтен-Айленде. Ребенка похитили по дороге в школу. Прошло пять или шесть недель и все уже отчаялись найти его, когда эта женщина-экстрасенс позвонила в участок и сообщила, что видела ребенка во сне, связанного, в комнате с вывеской хот-догов. Через день ребенка обнаружили в заброшенном здании на Кони-Айленде рядом со знаменитым заведением «Хот-доги Натана». Вы в это верите?

– Нет, – ответил Дентон. – Думаю, эта женщина просто знала, где находится ребенок, с самого начала.

– Нет, она ничего заранее не знала, – неожиданно вмешалась Коллинз. – Мы изучали этот случай в Квантико. Экстрасенс никак не была связана ни с жертвой, ни с преступниками.

– Неужели? – Дентон пытался сдержать пренебрежительную усмешку, но не получилось. – Не может быть, Моника, чтобы вы верили в подобную чепуху.

– Существуют вещи, которые невозможно объяснить, – заявила она. – И если это говорю вам я, агент ФБР, значит… – Она не закончила и рассмеялась.

Я надеялся, что тема закрыта, но Перес не мог успокоиться. Ему очень хотелось подколоть меня.

– Давай, Родригес, скажи, что там у меня в голове?

– Подожди секунду, Перес, я получше рассмотрю. Нет, там ничего не видно, одна пыль. Похоже, это место у себя ты давно не пылесосил.

Вот это Дентона по-настоящему рассмешило. Он загоготал, хлопнул меня по спине, а затем, решив, что уделил подчиненным достаточно времени, взял агента Коллинз под руку и повел в коридор.

34

Вскоре в комнате для совещаний остались мы двое. Я ждал, когда Терри что-нибудь скажет, но она молчала, и тогда я попросил у нее прощения.

– Мне не нужны твои извинения.

– Знаю, что не нужны, но все равно прости.

– Ну и прекрасно, – буркнула она.

Я коснулся ее руки и снова заговорил, но она отодвинулась от меня.

– Я вмешалась в разговор только потому, что Перри Дентон большое дерьмо… ну еще и потому, что ты мой подчиненный.

– Кто я?

– Ты меня слышал.

– А мне казалось, что я вроде как свободный рисовальщик, временно прикомандированный к твоей группе.

– Хоть и временно, но все равно подчиненный. Понял, Родригес?

– Это я понял, а вот чего ты от меня хочешь, не понимаю. Чтобы я вскрыл себе вены?

– Я не хочу от тебя ничего, Родригес. Ничего.

– Ладно.

Мы постояли молча с минуту. Терри кусала губу, отбрасывала с лица воображаемые волосы, в общем, вела себя так, как ведут себя люди, когда желают скрыть чувства. Наконец я не выдержал.

– Ты очень расстроена?

– Да, но к тебе это не имеет никакого отношения. Я расстроена из-за расследования.

– И что мы станем делать?

– Мы?

– Я бы хотел остаться в группе. Думаю, мог бы принести пользу.

Я ожидал очередного удара, но она внимательно посмотрела на меня.

– Ты действительно видел горящего человека?

– Да, и это была просто фантастика. Бабушка сказала бы, что это послание отдуха.

– И часто у тебя подобное случается, Родригес?

– Нет. Образы в моем сознании всегда были связаны с рисунками, которые я делал, беседуя со свидетелями. А это возникло ниоткуда. Я никогда не видел ничего подобного. Может, у меня начались галлюцинации? – Я посмотрел на нее. – В любом случае это все из-за тебя.

Терри вскинула глаза.

– Из-за меня?

– Да. Я постоянно пытаюсь создать для тебя портрет убийцы, и из-за этого в моем мозгу начали происходить какие-то химические реакции. И вот результат.

– Значит, ты старался лишь для меня? Врешь.

– Ну, может, немного и для себя.

Мы замолчали, устав препираться друг с другом.

– Пойдем прогуляемся? – предложил я.

– Сейчас?

– А почему нет? Ведь расследование передали федералам.

– Да, но у нас полно других дел, которые ждут очереди.

– Вот пусть и подождут.

* * *
Он прослеживает их глазами, как охотник дичь в прицеле ружья, и живо представляет, как в замедленном кадре. Пуля вращается и медленно двигается к цели, пока наконец не достигает ее. Затем прямое попадание, аорта лопается, из сердца женщины струей бьет кровь, пропитывая белую блузку, делая ее насыщенно темно-красной, как вино. Женщина опрокидывается назад с застывшим выражением лица. Мужчина наклоняется над ней, затем судорожно оглядывается, смотрит во всех направлениях, пытаясь определить, откуда вылетела пуля. Наконец они встречаются взглядами, такое бывает, и мужчина догадывается, но поздно. И следующая пуля попадает ему в голову.

Он моргает, и картинка бледнеет. А они пересекают улицу, садятся в машину, не сознавая, что уже убиты. У мужчины под мышкой блокнот для рисования.

Он ловит такси. Садится и говорит:

– Следуйте за тем автомобилем. – Потом выдавливает из себя смех. – Похоже на эпизод из кино, а?

Водитель, поворачивает голову, обернутую тюрбаном.

– Куда ехать, сэр?

– Затем автомобилем.

– Как скажете, сэр.

Он смотрит на пряди блестящих черных волос, которые выбились из-под тюрбана, и воображает шею этого человека, туго обвитую проволокой. Потом вспоминает, что нужно придумать причину, почему он неожиданно ушел с работы.


Расположенный напротив Центрального парка Эль-Баррио музей с его величественной колоннадой, разумеется, никак не был связан с тем Эль-Баррио, кварталом, который находился неподалеку.

– Я часто ходил сюда в детстве, – сказал я.

– Неужели музей существует так давно? – улыбнулась Терри.

– Его основали несколько преподавателей и общественных деятелей пуэрториканцев в 1969 году, то есть еще до моего рождения.

Много пространства, все скромно, ничего гламурного, затейливого. Это вызвало воспоминания. Мы с Хулио заглядывали сюда, когда некуда было податься и не хотелось ввязываться в неприятности. Это был единственный музей, где он чувствовал себя уютно. Пару раз мы ходили в Метрополитен-музей, но ему не понравились охранники. Они смотрели на него так, словно он собрался что-нибудь украсть. Я заметил, что охранники, наверное, правы.

– Для меня и моего самого близкого друга Хулио тут был приют отдохновения, – произнеся, вспоминая выставку искусства Карибских островов, когда экскурсовод рассказывала нашему классу по-испански об артефактах, которым сотни лет.

Хулио дернул меня за руку:

– Ты слышал, она сказала «сотни лет». Значит, пуэрториканцы тоже имеют историю и не такие никчемные, как нам пытаются вбить в голову.

Этот день изменил Хулио. Когда он вышел из колонии для несовершеннолетних, то сразу потащил меня сюда. А потом, много лет спустя, став адвокатом, вошел в попечительский совет музея.

Терри направилась к серии ярких портретов «Бунтующие душой» работы Хасмин Эрнандес. Тут я проявил эрудицию:

– Это Хулиа де Бургос, знаменитая пуэрториканка, поэт, а это Пири Томас, писатель, автор автобиографии «На этих убогих улицах». А вот это Эдди Палмери, джазовый пианист и руководитель оркестра.

– А про того можешь не говорить, – улыбнулась Терри. – Боба Марли я знаю. – И она замурлыкала его песенку «Не плачь, женщина».

Мы направились осматривать основную экспозицию, начинающуюся скромными и строгими работами Феликса Гонсалеса-Торреса.

– Что это? – Терри показала на пачку листов на полу, размером примерно метр на метр и сантиметров пятнадцать толщиной. Что там было изображено, трудно определить: то ли волны, накатывающие на песчаный берег, то ли облака, окутывающие горную вершину.

– Подними один лист, – попросил я.

– А сигнализация не сработает?

– Поднимай, не бойся.

Она сняла верхний лист.

– О, так тут везде одно и то же.

– Понимаешь, Гонсалес-Торрес хотел, чтобы его произведения мог иметь каждый желающий. Так что это просто стопка ксерокопий.

Терри свернула лист.

– Вставить в рамку и повесить? Это же произведение искусства, притом бесплатное. – Ее внимание привлекли небольшие рамки на стене с надписями. Она прочитала одну: – «Центр контроля и профилактики заболеваний 1981 стрикеры[37] 1974 туфли для исполнения эротических танцев 1965 кукла Барби 1960 хулахуп 1958 «Диснейленд» 1955 стереокино 1952». – Повернулась ко мне. – Что это значит?

– Случайная последовательность различных фактов и понятий с целью вызвать у зрителя неожиданные ассоциации.

– Нет, Родригес, подобное искусство не для меня.

– Оно вообще для немногих, но ты должна знать, на каком языке говорят такие художники.

– Полагаешь, может пригодиться в работе?

– Да, – сказал я. – Должен признаться, что Гонсалес-Торрес тоже не мой художник. Его концептуальные выверты кажутся мне чересчур заумными. Для него идея важнее холста и красок.

– Так много дешевле.

Я рассмеялся и увлек Терри в другой зал, где были выставлены карнавальные пуэрто-риканские маски семнадцатого века.

– Боже! – охнула Терри.

Я залюбовался ее прекрасным лицом рядом с ужасной маской рогатого дьявола.

– Ищешь десять различий, да?

Я засмеялся:

– Если бы не рога, то различий вовсе бы не было.

– Я знаю, – произнесла Терри, – ты сейчас читаешь, что написано на моем лице, по своему дурацкому методу. – Она хлопнула меня по руке.

– Угадала, я действительно пытаюсь понять, что говорят твои лицевые мышцы.

Она с вызовом посмотрела на меня:

– Ну и что там написано?

Я преувеличенно внимательно вгляделся.

– Так-так, опущенная нижняя губа и вскинутая правая бровь – явные признаки раздражения и самонадеянности. Веки чуть опущены, что означает легкую печаль. Итак, на твоем лице написано: «Я хороша собой, я великолепна, а этот человек, который стоит напротив, вчера мне испортил настроение. Он противный, но все равно хороший».

– Идиот. – Она засмеялась и спрятала лицо в ладони.

– Ну что, я попал в точку?

– Да, кроме того места, где ты хороший. – Она не отнимала рук от лица. – Ладно, Родригес, не смотри на меня больше. Хватит читать.

– Боишься, я прочитаю что-нибудь не то?

– Хватит. – Она снова хлопнула меня по руке.

– Что ты все дерешься?

– Считай это хорошим знаком.

Мы закончили обход музея в сувенирном магазине, где Терри купила коробку канцелярских принадлежностей и конвертов с репродукциями картин Фриды Кало, а я несколько открыток с кадрами из испаноязычных фильмов пятидесятых годов.

На улице голые зимние деревья в Центральном парке картинно смотрелись на фоне аспидно-серого неба. Я притянул Терри к себе и поцеловал. Она охнула, уперлась мне в грудь, и мы стали целоваться.

– Ты с ума сошел.

– Извини, не смог удержаться.

Она покачала головой и улыбнулась.



Он чувствует, как желчь поднимается к горлу. Целующиеся вызывают у него острую ненависть. Вот сука! Может, она наполовину латиноамериканка, как Родригес? Или еврейка?

В музей направляется группа школьников, и он, прячась за ними, подходит ближе. Они разговаривают, смеются, не осознавая, что он рядом. Затем Родригес поднимает руку, рукав его куртки сползает, и открывается татуировка.

Он глубоко вздыхает и быстро делает в блокноте несколько набросков, затем натягивает на лоб шапочку и следует за ними.


В управление мы возвращаться не стали, а поехали ко мне. Терри сказала, что в этому году это у нее первый выходной, но она все равно чувствует себя виноватой.

Мы сразу оказались в постели. А позднее я показал Терри свои последние рисунки.

– Конечно, информации пока маловато, – вздохнула она, – но, знаешь, что-то чувствуется в нем знакомое. Когда ты их сделал?

– Вчера ночью. Просто по наитию.

Терри пристально посмотрела на меня, словно пыталась разглядеть что-то внутри моей головы.

– Не надо так смотреть, будто я какой-то псих. Вот и Дентон на меня так смотрит.



– Дентон это делает специально. Он уверен, что я с тобой сплю.

– Как он узнал?

– Он не узнал, а догадался. – Она снова посмотрела на рисунки. – А что, если привлечь наших компьютерных умников? Пусть они поиграют с этим, вероятно, что-нибудь придумают.

– Ты намерена пригласить еще одного рисовальщика?

– Не надо обижаться, Родригес, я просто так предложила.

– Да, это у меня больное место. Дело в том, что большинство компьютерных рисовальщиков ничего в живописи не понимают. Научились таскать по экрану рты и носы и считают, что…

– Ладно, успокойся. Я подумала, что это как-нибудь ускорит дело. Ты надеешься сюда что-то еще прибавить?

– Не исключено, – ответил я, твердо решив, что покажу рисунки бабушке. Теперь это мне уже не казалось идиотизмом.

– Как только появится что-нибудь новое, сразу иди ко мне.

И тут на меня опять накатило. Подозрения, паранойя – называйте как хотите. Что я нужен Терри только чтобы по рисункам вычислить преступника. Не знаю почему, но я разозлился.

– Ты чего? – спросила Терри, глядя на меня.

– Ничего.

– Врешь. Родригес, я не умею читать по лицам, но вижу, что ты чем-то раздосадован.

– Нет.

– Ладно.

Я проводил ее до такси. Садясь в машину, она произнесла:

– Родригес, если тебя что-то тревожит, лучше расскажи.

– Мне нечего рассказывать, кроме того, что завтра я отправлюсь в Бостон.

Терри вздохнула и захлопнула дверцу. Такси отъехало.


Наконец они выходят из дома. Руссо садится в такси, а Родригес смотрит вслед автомобилю, пока он не сворачивает за угол. Он внимательно наблюдает за ними, а его веки постоянно открываются и закрываются, как затвор фотоаппарата, посылая в мозг один снимок за другим, снова… и снова… и снова.

35

Я проснулся в восемь часов. Раздраженный и встревоженный. Почему? Анализировать не хотелось. Быстро позавтракал, собрал принадлежности для рисования и двинул по Седьмой авеню. Верхушки манхэттенских небоскребов растворялись а серебристом утреннем небе, а свежевыпавший снег превращал все вокруг в скульптуры.

На Пенсильванском вокзале было, как всегда, многолюдно. Я купил билет на десять двадцать, на экспресс, что сокращало поездку примерно до четырех часов, уселся, раскрыл свежий номер журнала «Роллинг стоун», но не мог сосредоточиться на чтении. Из головы не выходила Терри и незаконченный рисунок.

Я закрыл глаза и попытался отвлечься. Вообразил Терри в постели. Отвлекся, но не расслабился. Потом вспомнил песчаный пляж под голубым небом во время моей первой и единственной поездки в Пуэрто-Рико. Мне тогда было девять лет. Мы с отцом много часов строили большой песчаный замок, который за пять минут смыли волны. Остались лишь округлые холмики. Отец тогда сказал: «Мы с тобой построим другой». Но нам так и не удалось ничего построить.


Он наблюдает за Родригесом, как тот уходит с сумкой на плече, где лежат принадлежности для рисования, следует за ним пешком до Пенсильванского вокзала, опустив голову, становится в очередь за билетом, между ними только три человека. Близость к Родригесу возбуждает его. Убедившись, что тот взял билет до Бостона, он выходит из очереди, возвращается к дому, проскальзывает внутрь за двумя рабочими, которые не обращают на него внимания, входит в лифт, поднимается на нужный этаж. В холле пусто. Он выжидает и принимается за дело. Возится недолго, замок дерьмовый.

Обстановка в квартире удивляет его. Вернее, отсутствие обстановки. Продавленный диван, старый столик с лампой, кровать застелена как попало. Неряха. Как можно жить в таком хлеву? В общем, недочеловек.

Он проходит мимо кровати, брезгливо отворачиваясь, будто боясь подхватить заразу. Его привлекает длинный рабочий стол, заваленный рисунками, карандашами, ластиками, растушевками, точилками, стружками и прочим. Отвратительный беспорядок.

Он включает мощную лампу, перебирает рисунки. Изучает стиль Родригеса. Ему все понятно. Вскоре он приходит к выводу, что Родригес, несомненно, талантлив. Неприятно признавать, но факт.

Он замечает портативный проигрыватель и включает его. Комнату наполняет музыка сальсы, пронзительная и противная. Он морщится, тянется выключить и сбрасывает проигрыватель на пол. Наклоняется поднять и видит на полке под столом блокнот для рисования. Открывает его и замирает.

Значит, репортер в газете написал правду. Просто не верится, что подобное возможно. Неряха – и с таким даром. Правда, именно поэтому он и взялся за ним следить, однако не ожидал обнаружить такое.

Дрожащими руками он хватает блокнот, рассматривает свой незаконченный портрет. Хочет вырвать его из блокнота, разорвать в клочья, но нельзя. Родригес не должен догадаться, что здесь кто-то побывал. Нужно все основательно продумать. Он закрывает глаза и, как обычно, ждет Божьего совета.


Поезд задержался в Нью-Хейвене, а потом в Хартфорде, в результате я прибыл в Бостон почти на два часа позже. Взял такси, оно довезло меня до внушительного здания из гранита и стекла, где располагалось полицейское управление. Там было все, включая лаборатории – ДНК и баллистическую, – оборудованные по последнему слову техники. У них в штате были также два компьютерных рисовальщика высшего класса, с ними я познакомился, когда был тут в последний раз. Но мастерам отличиться не удалось, коли вызвали меня. Прилив злорадства слегка согрел душу.

Полицейский проводил меня к кабинету детектива Невинз. Это была уже не каморка, которую она занимала три года назад. Табличка на двери гласила, что Невинз теперь руководитель отдела расследования ограблений.

Она метнула на меня взгляд и отбросила назад белокурые волосы. Выглядела Невинз прекрасно.

– Поздравляю с повышением, – произнес я.

– Ты опоздал! – резко отозвалась она. – Свидетель уже ушел.

– Но я не виноват, поезд опоздал. Что теперь делать?

– Ждать до утра. Можешь остаться?

– Конечно, – ответил я улыбаясь.

Она в ответ не улыбнулась. Подняла левую руку и показала, как блестит обручальное колечко.

– Ого! Поздравляю еще раз. Когда это случилось?

– Год назад. А ты думал, что я стану дожидаться тебя?

В последний мой приезд в Бостон Невинз была так довольна моими рисунками, что мы отправились выпить, а потом, как водится, оказались в постели.

– Ты так ни разу и не позвонил, свинья.

– Извини, замотался, дел было по горло.

– Тут неподалеку есть отель, – буркнула Невинз, – десять минут пешком. Расходы мы тебе оплатим.


Ответа ждать пришлось долго. Еще бы, ведь Бог так занят. Но для него Он все же выкроил время. Вначале напомнил о важности его миссии и о том, что он будет помещен в пантеон мучеников.

Он закрывает блокнот со своим незаконченным портретом и кладет на место. У проигрывателя треснул корпус. Надо сделать так, чтобы хозяин подумал, будто на него случайно упала с полки книга. Он оставляет проигрыватель лежать на полу. Приятно, что любимая игрушка рисовальщика немного поломана.

Он просматривает его рисунки и выбирает такой, где особенно ярко представлена техника: великолепно выписанные глаза, нос, губы, слегка приоткрытый рот. Вряд ли Родригес хватится этого рисунка. Он прячет лист в карман вместе с карандашом.



У двери опять недолго возится с замком, чтобы привести в порядок.

На улице он успокаивается. Родригес каким-то образом создал его портрет, ну и пусть. Это его больше не беспокоит. Скоро все станет на свои места.

Он вглядывается в небо и шепчет:

– Спасибо.

36

Отель оказался лучше, чем я ожидал. Красивое одиннадцатиэтажное здание, все блестит, чистота идеальная. Кругом одни бизнесмены. Я заглянул в свой номер, увидел двуспальную кровать, ванную комнату со стерильностью, как в операционной, домашний кинотеатр и отправился купить зубную щетку и поесть. Рядом располагались магазин и кафе, где я выпил бокал вина «Шираз» и съел отличный ужин, который немного испортила молодая парочка за соседним столом. Они ласкались и целовались практически в режиме нон-стоп. Я хотел прикрикнуть на них, предложить поискать более укромное место, но плюнул и вернулся в отель. И без того настроение было ни к черту.

В номере посмотрел с середины до конца какую-то серию «Места преступления», но настроение не улучшилось. На душе было муторно. Не давал покоя фантом, за которым я уже и не должен был охотиться. Ведь дело передали федералам.

Я посмотрел в окно, где падал снег, медленно и очень красиво.


Снежинки крутятся в воздухе, превращаются в сосульки и падают на тротуар. Где-то звучит сальса, все громче и громче, а вскоре появляются танцующие, мужчины и женщины. Они весело смеются. У одного в руке рисунок из сна моей бабушки. Он роняет его, рисунок вспыхивает голубоватым пламенем. У меня начинает жечь глаза. Я трогаю их, они горячие. Рядом возникает женщина, одетая в белое, с горящей свечой в руке. Она шепчет: «Город, город».

Неожиданно я вижу вокруг множество рисунков убийцы. Они похожи на раненых птиц, беспомощно хлопающих крыльями. Я хватаю один, и он оживает. Неподалеку лежит человек, но не из тех, убитых. И я его знаю.



Сзади слышен шум, я поворачиваюсь и вижу убийцу с пистолетом. Он целится в того, который лежит. Я пытаюсь остановить его, но поздно.


Меня разбудили выстрелы.

Сначала я не мог сообразить, где нахожусь. Потом осознал, что в номере отеля в Бостоне, а музыка и выстрелы из телевизора. Поднялся, выключил телевизор, встал в темноте, наблюдая, как в черном окне кружатся белые снежинки. Вгляделся в свое отражение, призрачное и бесформенное, и поймал себя на том, что пытаюсь в нем разглядеть человека, чей незаконченный портрет остался у меня дома.

37

Свой приход Дики Маруэлл превратил в небольшую трехактную пьесу. В первом акте он появился в комнате для допросов свидетелей и снял плащ с щегольством Зорро. Весь второй акт был полностью посвящен сниманию перчаток, медленному и изящному. И наконец третий акт, где он преувеличенно долго изучал два совершенно одинаковых стула, затем уселся на один и картинно вздохнул.

Его попытки улыбнуться ни к чему не привели. Лицевые мышцы были закрепощены. Результат лазерной коррекции морщин. И все же я дал бы ему не менее восьмидесяти.

– Конечно, лучше, если бы мы поговорили где-нибудь в баре за коктейлем, – сказал он.

И тут я его узнал.

– Вы тот самый Дики Маруэлл? Я же видел все ваши фильмы на видео – «Дом, окропленный кровью», «Умри, умри, Дракула» и другие. Мой самый любимый – «Убийство восставшего из мертвых».

Маруэлл пришел в восторг.

– Даже не верится, что вы, молодой человек… ведь меня уже почти никто не помнит. Я давно ушел на покой, покинул Беверли-Хиллз. А… – Он махнул рукой.

Я хотел спросить, как это все было в пятидесятые, когда он пачками снимал свои дешевые фильмы ужасов, но мне платили совсем за другое и пришлось раскрыть блокнот.

Маруэлл внимательно смотрел на меня.

– А вы приятный мальчик, должен вам сказать. Имеете вид. И к тому же Родригес. Я уже вижу вас в кадре. Сейчас на латиносов большой спрос. Не обижайтесь, дорогой, но я уж по старинке. Да, я ушел из кино, однако, поверьте, не изменился. Чутье осталось. – Он сложил пальцами кадр и посмотрел через него на мое лицо. – Если бы я продолжал делать фильмы, то обязательно подписал бы с вами контракт. Без вопросов.

– Очередной фильм ужасов?

Маруэлл смотрел на меня через прямоугольник кадра.

– Уж в чем, в чем, а в лицах я разбираюсь. А у вас есть лицо.

– Я в этом не сомневался. Вижу его раза два-три в день.

– Но явно не сегодня утром. Когда вы в последний раз брились? Впрочем, не важно. Вид есть вид, и камера станет вас любить таким, какой выесть. Но все равно обещайте мне следить за собой.

Я пообещал, а потом попросил рассказать о правонарушителе.

– Правонарушитель… Это мне нравится. – Он драматически вздохнул. – Значит, у меня были гости, мы сидели в просмотровой комнате, я показывал им фильм «Горбатая гора». Рассадил своих бостонских приятелей и…

– Может, сразу перейдем к ограблению, мистер Маруэлл?

– Я режиссер, милейший, и сам знаю, когда и к чему переходить. И зовите меня Дики.

– Хорошо, Дики. Так что там с ограблением?

– После ухода гостей я почувствовал, что устал от всей этой болтовни, какая бывает на вечерниках, ну сами знаете.

Я не знал, но сообщать об этом не стал.

– В общем, я отправился прямо в постель. И проснулся ночью, не знаю, что меня разбудило. Смотрю, и – о Боже! – человек в черном комбинезоне – кстати, как будто прямо из фильма семидесятых, – так уверенно возится с моими вещами. И это происходит тут, в предместье Бостона. Я хочу сказать, что если бы подобное случилось в Беверли-Хиллз, в этом не было бы ничего удивительного, но…

– Мистер Маруэлл…

Он поднял палец.

– Дики.

– Извините, Дики. Человек в комбинезоне… вы можете его описать?

– У него был большой мешок, как у Санта-Клауса, и он положил туда золотой подсвечник, между прочим, подарок Винсента Прайса. Я притворился, будто сплю. Наверное, поэтому и остался жив.

Я вздохнул и начал задавать свои обычные вопросы: цвет кожи, форма лица и так далее, – и тут Маруэлл не подкачал.




Все вроде бы шло хорошо, уМаруэлла оказалась прекрасная зрительная память, но затем я взглянул на свою работу и пришел в ужас.

Оказывается, я совсем его не слушал. Мое сознание занимало иное лицо.

Я не хотел показывать рисунок Маруэллу, но он все равно увидел.

– Что это? О, вам определенно нужно взбодриться, мой мальчик.

Я извинился, сказал, что сам не знаю, как это получилось.

Мы сделали перерыв на кофе, поговорили о Голливуде. Маруэлл был готов болтать без остановки. Вскоре я снова попытался нарисовать грабителя по описанию Маруэлла, и на сей раз удачно. Маруэлл назвал мой рисунок великолепным и посетовал, что уже не снимает фильмы, иначе бы обязательно пригласил меня на главную роль.

– Вы бы стали новым Энди Гарсиа! – воскликнул он. – Только выше ростом.

На том мы и расстались.

Я передал рисунок Невинз. Она взяла, едва глянув, и опять уткнулась в свои бумаги.

– Спасибо. Спроси в секретариате, есть ли у них номер твоей карточки социального страхования, чтобы не было проблем с оплатой.

38

Дентон схватил со стола скрепку и начал разгибать ее. Неужели Родригес действительно что-то увидел? Но это невозможно. Впрочем, кто знает, что там творится в голове у таких, как он? Экстрасенс. Экстрасенсорное восприятие. Чепуха! А если нет?

Он раскрыл папку с личным делом Родригеса. Отец служил в отделе по борьбе с распространением наркотиков. Убит при задержании преступника. Одно время его напарником был Мики Родер, теперешний руководитель оперативного отдела.

Может, Родер что-нибудь знает? От Вэлли? Джо с ним как-то связался?

Скрепка сломалась.

«Нет, я просто начинаю сходить с ума. Если бы Вэлли что-то намекнул этому добропорядочному Родеру, это бы уже давно стало известно. К тому же я обо всем позаботился. Так что беспокоиться не о чем. Просто паранойя.

Однако не надо было позволять Родригесу заглядывать в мое сознание.

А Руссо за него уцепилась, не оторвешь. Поганка. Но пусть попробует пикнуть, сгорит тут же».

Дентон взял другую скрепку и начал скручивать ее.

«Да она так и так сгорит, рано или поздно, вместе с Родригесом. Я прослежу за этим».

* * *
Терри не понимала, зачем ей теперь фотографии убитых, когда дело окончательно передали федералам, а трупы переправили в Квантикодля каких-то анализов. Родригес прав. Что еще могут дать эти анализы? И с Родригесом как-то странно все получилось. Может, он действительно не такой, как все?

Терри задумалась.

«Почему я не радуюсь, что дело перешло к федералам? Правильно Дентон говорит, пусть теперь у них болит голова».

При воспоминании о Дентоне губы Терри скривились от отвращения.

«И надо наконец разобраться, в каком качестве мне нужен Родригес. Он просто талантливый рисовальщик, который помогает в расследовании, или я в него влюбилась?»

Терри раскрыла папку со свежими донесениями. Убит водитель такси. Это вытеснит Рисовальщика с первых полос газет? Ведь пресса всегда охотно бросается на свежие преступления. Тутселу звонить рано, вряд ли они что-нибудь уже нашли.

Терри закрыла папку и встала.

«Что бы они там ни говорили, но это мое расследование, и я буду его продолжать».


Домой я вернулся затемно.

Мне было хорошо известно, что в холодильнике, кроме шести бутылок пива, лежит еще кусок сыра чеддер, наверное, двухнедельной давности. Поэтому я заглянул по дороге в кафе, купил кусок пирога с мясной начинкой и два кекса. На ужин хватит.

В холле было тихо, как в склепе. В лифте пол усыпан бумажками и прочим мусором. Я вышел на своем этаже, вставил ключ в замок, повозился какое-то время – что-то он сегодня плохо открывался – и наконец ввалился в квартиру. Она показалась мне хуже, чем обычно, – беспорядок, грязь, обшарпанная мебель. Очевидно, потому, что я переночевал в стерильном отеле?

Я поставил сумку, отнес в кухню купленную еду, и у меня возникло неожиданное желание прибраться. Собрал грязное белье, положил в корзину для стирки и этим ограничился. Приблизился к кровати, ощутил запах Терри, взял мобильный телефон, чтобы позвонить, но тут же положил и принялся оглядывать комнату. Увидел проигрыватель на полу. Поднял, обнаружил, что треснул корпус. Судя по всему, на него с полки упал «Анатомический атлас». Странно. Невозможно представить, как это могло случиться.

Я бросился к столу, стал перебирать рисунки. Что-то в комнате не так. Заветный блокнот оказался на месте, на полке под столом. И там все было в порядке. В том числе и самый последний рисунок.



Но ощущение чьего-то присутствия не проходило. Я застыл, боясь оглянуться, но когда все же решился, там никого не было.

Я метнулся к шкафу, где хранился мой «смит-и-вессон» – он тоже находился на месте, – проверил обойму. Впервые за семь лет. Потом с колотящимся сердцем обошел квартиру, все тщательно осматривая, даже под кроватью. Но вроде все в порядке. Так почему же у меня возникло ощущение, будто здесь кто-то побывал?

Где же вы, боги сантерии, скажите мне, что случилось? Акадере, защищающий дом, и Абайле, отвечающий за перемещение вещей с места на место. Я подошел к окну, вгляделся в Тридцать девятую улицу, в сознании мерцал портрет, который так и не удавалось закончить. На подоконнике стояла бабушкина свеча.

«– Я видела в той комнате тебя, Нато.

– Одного?

– Нет. Там был еще человек».

Я нашел спичку и зажег свечу.


Долорес Родригес спала беспокойным сном, в котором ее внук метался по охваченной огнем комнате с каким-то злодеем.

Накануне она советовалась с богами, зажгла свечи, помолилась святой Варваре и купила яйца куропатки в качестве дара могущественному Бабалу. Но Долорес не покидало дурное предчувствие. Самое острое, какое посещало ее с тех пор, как убили сына.

Долорес знала, что внук неверующий, но это не имело значения. Она застелила боведа чистой белой материей, наполнила семь бокалов водой, добавила к этому распятие и нитку молитвенных четок, взглянула на фотографию сына и попросила охранять Нато. Она верила, что этого момента ждут ори Хуана, чтобы положить конец его странствиям по земле и привести пред очи Олодумаре и Орнуллы, которые наконец позволят его душе успокоиться.

39

Он не спал уже сутки, но усталости не чувствовал. Побывал дома, поговорил с Богом, сделал работу и вот возвращается с новым рисунком в кармане. Родригес появился в квартире час назад. Теперь вот стоит в окне.

Из подъезда вы шли две темнокожие женщины. Он натягивает на лоб шапочку, стремительно переходит улицу и придерживает дверь, чтобы она не закрылась. Женщины не замечают его, болтают друг с другом по-испански. У него мелькает мысль, что неплохо бы пристукнуть их. Да некогда.

В холле тихо. Он направляется к задней лестнице, удаляет небольшую деревяшку, которую подложил раньше, и открывает дверь.


Прошло два часа. Бабушкина свеча выгорела, наполнив воздух запахом имбиря. Я поужинал, съел пирог, вымыл посуду в раковине, протер везде пол, тщательно прибрал ванную комнату и душевую кабину, но скверное ощущение, что в моей квартире кто-то побывал, не проходило. Ложиться в постель не имело смысла, все равно не засну, слишком я издерган. Я включил телевизор, несколько минут посмотрел повторный показ какой-то серии «Сайнфелда», но не успокоился. К тому же в квартире было чертовски холодно. Опять этот противный пьяница управляющий выключил отопление. Вон, лед намерз на окнах. Этот ублюдок взял привычку сразу выключать отопление, как только учреждения заканчивали работу. Сам он живет на цокольном этаже, и у него-то, конечно, все в порядке. Мы ругаемся уже несколько лет, но его не прошибешь. Ведь я единственный жилец в доме.

Его телефон не отвечал. Ясно, принял скотина как следует и сидит себе, дремлет перед телевизором. Он был доминиканцем и относился ко мне с предубеждением. А как же, пуэрториканец и к тому же художник – значит, принадлежу к богеме. Он не знал, что я работаю в полиции. Пришлось утепляться. Я надел свитер, включил электрообогреватель и направился к рабочему столу. Заточил новый карандаш «Эбони», подышал на руки и принялся за работу.

Казалось, моей рукой водит какая-то сила. Вообще-то я никогда не верил ни в какую чертовщину, был твердым и последовательным материалистом, но в последнее время рядом со мной происходило столько необъяснимого…

Рисунок получился потрясающий. Глаз как будто ожил. И что-то в этом лице было мне знакомо. Я его где-то видел. Но где? В реальной жизни или во сне?

Черт возьми, а может, это Дентон? Тот человек, о котором меня предупреждала бабушка. Я присмотрелся. Нет, у Дентона глаза вроде не такие.



Я посидел, прислушиваясь к окружающим звукам – рядом бубнил телевизор, неподалеку сработало автомобильное сигнальное устройство, за стеной что-то шуршало, наверное, крысы, – попробовал опять рисовать, но сила, которая водила моей рукой, куда-то исчезла. И в комнате теплее не стало, несмотря на обогреватель. Оказалось, он не работает. Перегорел.

Тут я уже разозлился окончательно.


Он отключает отопление и долго сидит, желая убедиться, что оно перестало работать. Идет на цыпочках по тускло освещенному коридору, бормочет под нос свои фашистские заклинания.

Вот она, дверь. Он останавливается и вынимает новый охотничий нож, который заказал по почте. Прикладывает ухо к двери, слышит закадровый смех телевизионного комедийного сериала и удовлетворенно кивает. Хорошо, ничего не будет слышно. На замок у него уходит менее минуты.

40

Бригада технарей обследовала место преступления. Они рассредоточились по комнате, шурша по пыльному полу своими ботинками в полотняных чехлах, собирали улики. Отличить новое от давнишнего трудно. В квартире давно не убирали. Они обозначили мелом квадрат со стороной два с половиной метра с телом убитого в центре, контуры которого тоже обведены мелом. В этом квадрате пока работал только медэксперт.

Терри разбудили в четыре утра. Это не ее участок, но рядом с убитым обнаружили рисунок, поэтому расследование возглавило Бюро, а ее группу вызвали для поддержки. Какой, к черту, поддержки? Сейчас было почти шесть. Терри ничего не ела и боялась, что после всех этих картинок ее начнет тошнить.

В противоположном конце комнаты агент Ричардсон задавал вопросы свидетелю и записывал ответы в блокнот. Она подошла к медэксперту.

– Судя по всему, смерть наступила примерно шесть – восемь часов назад, – произнес он.

Терри прикинула. То есть между десятью и полуночью. Медэксперт расстегнул рубашку убитого.

– Ему нанесли четыре ножевые раны. Может, пять. Точно скажу, когда его вымоют.

– С этим он расправился жестче, чем с другими, – заметил Перес. – Вероятно, обозлился.

– Если обозлился, – проговорил Дуган, сдерживая зевоту, – то, может, перестанет так аккуратничатъ.

Вокруг трупа на цыпочках ходил фотограф. От каждой вспышки Терри чуть вздрагивала.

– А нам-то что, – усмехнулся Перес, – пусть теперь с этим возятся федералы.

– Заткнись, – буркнула Терри.

– Извини. – Перес поднял руки, будто сдаваясь.

Терри глубоко вздохнула и направилась к агенту Коллинз.

– Я хочу посмотреть рисунок.

– Идите домой, детектив. Мы во всем разберемся сами.

Терри сделала вид, что не заметила тона.

– Мне нужно сравнить его с остальными.

– Все сравнят в нашей лаборатории. Определят тип бумаги, карандаша и все остальное. Конечно, не исключено подражание, преступнику захотелось попасть на первые полосы газет.

– Я понимаю, однако…

Терри прервал агент Арчер:

– Убитый латиноамериканец, так что все сходится.

Зазвонил мобильный телефон Коллинз.

– Да, сэр. Нет, сэр. Здесь нет никого из журналистов. Да, сэр. Я думаю, мы сможем держать это под контролем.

Терри не сводила глаз с агента Коллинз. Черт возьми, почему эти люди из Бюро всегда так стремятся держать все в секрете? Если, не дай Бог, что-нибудь узнают журналисты, это для них трагедия. Неужели они не понимают, что все бесполезно? Никогда не слышали об Уотергейте, Монике Левински и иракской тюрьме Абу-Грейб? Они не верят, что журналисты в конце концов обязательно докопаются до истины?

– Будем надеяться, что рисунок даст нам нужную информацию, сэр.

Терри пыталась разглядеть рисунок в ее руке.



В другом конце комнаты агент Ричардсон продолжал беседовать со свидетелем. Ей хотелось находиться там, но вначале нужно посмотреть рисунок. Она снова взглянула на Коллинз и неожиданно прониклась к ней сочувствием. Усталая, измотанная женщина. На нее давят, да еще как, на карту поставлена карьера. Терри знала, что это такое. Она вспомнила, какое лицо было у Коллинз, когда Штайр вела допрос Карффа. Может, им нечего делить, ведь у них так много общего. Она тронула ее за руку.

– Представляю, как вам тяжело все это переносить.

Коллинз грустно усмехнулась:

– Ничего, пока справляюсь.

– Я понимаю, под каким прессом вы находитесь, и не намерена стоять у вас на дороге.

– Рада слышать. – Коллинз вздохнула. – Вероятно, в глазах полицейских мы выглядим плохими ребятами, но у нас такая работа. И мы должны ее делать, как и вы.

– Да, – печально проговорила Терри. – Ужасно постоянно чувствовать, что кругом все ждут, когда ты оступишься. – Она на секунду замолчала. – Но я занимаюсь этим делом с самого начала и хочу помочь. Поверьте, только помочь.

Коллинз протянула ей рисунок:

– Вот, пожалуйста.



Терри сразу направилась к Ричардсону:

– Может, вы сделаете перерыв и мы с Родригесом перекинемся парой слов?

Агент Ричардсон кивнул и отошел.

– Как ты? – спросила она.

Натан пожал плечами.

Терри повернула рисунок к нему.

– Ты это видел?

– Да.

– Мне показалось, он выглядит иначе. На сей раз он что-то добавил сбоку. Рот убитого? Или… Что ты скажешь?

У Натана дрожали руки. Он не спал ночь и очень устал. Сосредоточиться было трудно.

– Действительно… насей раз рисунок лучше проработан. И непонятно почему сбоку он отдельно изобразил рот.

Его знобило. Он оглядел гостиную – без окон, на цокольном этаже. На столе квитанции об уплате за аренду помещения и другие бумаги, старый факс, раковина с грязными тарелками и сам управляющий, мертвый на иолу. В это невозможно было поверить.

– По-твоему, это тот самый?

– А кто же еще?

– Но его рисунки уже появились в газетах. Видимо, кто-то решил прославиться и подражает. Ты уверен?

Натан вгляделся в рисунок.

– Да, выполнен иначе, помягче, штрихи не столь отчетливые, наверное, он использовал карандаш иного типа… – Его опять зазнобило. – Можно достать его из пакета?



Терри взглянула через плечо. Коллинз обсуждала что-то со своими людьми. Протянула Натану перчатки:

– Давай, только быстро.

Натан натянул перчатки и достал рисунок.

– Да, карандаш мягче, чем прежде. И больше оттенков и прорисовки.

– А что у него на руке?

– Не знаю, – ответил Натан, с трудом сдерживая озноб. – Похоже, какой-то символ расистов.

– Необходимо увеличить. Но черта с два Коллинз позволит это сделать. – Терри покосилась на факс, потом на Коллинз – та стояла, отвернувшись, прижав к уху мобильник, – и быстро вставила рисунок в аппарат.

Через тридцать секунд она положила в карман довольно сносную копию. Отнесла рисунок Коллинз.

– Спасибо.

– Удалось выяснить что-нибудь новое?

– Пожалуй, нет.

Коллинз обратилась к Натану:

– Вы должны пойти со мной, дать показания.

– Но я их уже дал агенту Ричардсону.

– Да, – согласилась Коллинз, – но это нужно сделать официально. Таковы правила.

41

Он может прекратить все сейчас, и тогда никто ничего не узнает. Но разве он этого хочет? Чтобы о нем никто никогда не узнал? Когда впереди такая важная миссия? Он раскладывает на столе несколько рисунков, которые сделал для вдохновения. Да, хорошо, однако надо все увидеть снова, чтобы обдумать, где и когда.



Он замирает на момент и начинает рисовать.



Да, сейчас он действительно продвинулся вперед.



Теперь осталось рассчитать время. На сей раз это будет что-нибудь по-настоящему большое. Грандиозное.

42

Я опять шел по коридору манхэттенского отделения ФБР, но уже в другом настроении. По бокам – агенты Ричардсон и Коллинз. Ричардсон не переставая болтал о бейсболе, политике и погоде. Коллинз молчала.

Меня пригласили в комнату без окон, где стояли только стол и два стула. Попросили подождать, сказали, что скоро вернутся. Миновало десять минут. За ними еще десять. Я ходил, мерил комнату шагами, двенадцать в одну сторону, девять в другую. Перед глазами картинка: Кордеро на полу, в луже крови. Каждую минуту поглядывал на часы. Прошло еще двадцать минут, когда открылась дверь и появилась Коллинз с каменным лицом. Она села, тщательно одернув юбку. Раскрыла блокнот, указала в сторону видеокамеры в углу под потолком:

– Наша беседа будет записана. Так положено.

Я кивнул.

Глядя в камеру, она отчетливо произнесла дату и время, затем фамилии, свою и мою, и задала первый вопрос, на который я уже отвечал раза три: во сколько я вернулся домой из Бостона. Потом спросила о моих отношениях с Мануэлем Кордеро.

– У нас не было никаких отношений, – произнес я. – Он работал управляющим в доме.

– Вы с ним ладили?

– В каком смысле?

– Успокойтесь.

Я не мог. В ее тоне и застывшем лице было что-то очень противное.

Коллинз посмотрела в камеру, в зеркало в стене, через которое за нашим разговором кто-то наблюдал.

– Итак, вы обнаружили тело Мануэля Кордеро примерно в одиннадцать тридцать.

– Да, я уже говорил это Ричардсону.

– А теперь говорите мне. – Коллинз сжала губы и прищурилась.

– Но я устал.

– Мы все устали. Вы должны повторить все перед камерой.

– Да, это было около одиннадцати тридцати.

– Почему вам это известно?

– Я посмотрел на часы.

– До или после того, как обнаружили труп?

– До. Когда еще находился у себя. Я сомневался, не слишком ли поздно спускаться к управляющему.

– И решили, что не поздно?

– Очевидно.

Коллинз бросила на меня внимательный взгляд.

– Я не считаю подобный ответ уместным.

Я промолчал.

– Значит, в одиннадцать тридцать. – Она сделала в блокноте пометку.

– Плюс-минус несколько минут.

– Когда вы обнаружили Кордеро, он лежал лицом вниз?

– Да, я это говорил сегодня, наверное, десять раз.

– Вы трогали его? Переворачивали?

– Зачем?

– Я просто спрашиваю.

– Нет. Я не трогал его. И без того было ясно, что он мертв.

– Почему?

– Он лежал лицом вниз в луже крови – большой луже – и не двигался. Для меня было ясно, что он мертв.

– Вот как? – Коллинз сделала пометку в блокноте и подняла голову. Выражение лица нейтральное, хотя треугольные мышцы рта напряглись. – Вообще-то он мог быть только ранен, но вы каким-то образом знали, что он мертв.

– Да. Я…

– Дверь его квартиры была открыта?

– Да…

– Так что вы могли заглянуть?

– Да, но…

– Что?

– Она была открыта лишь на пару дюймов, и что там происходит, я увидеть не мог. И объяснил это уже Ричардсону.

– Вы не могли бы перестать ссылаться на беседу с агентом Ричардсоном?

– Нет. – Мое сердце бешено колотилось. – Я устал повторять одно и то же.

– Я вам объяснила. – Коллинз кивнула на камеру. – Не понимаю, зачем вы все так усложняете. – Ее ледяной тон вполне соответствовал выражению лица. – Это выглядит не очень хорошо.

– А мне плевать, как это выглядит. – Я начал терять терпение.

– Итак, вы вошли.

– Что?

– В квартиру. Вошли.

– Да, вошел. И вы это знаете. Постучал, никто не ответил. Я подождал немного и опять постучал. Было слышно, что там включен телевизор, и виден голубоватый свет от экрана. Он отражался от стены в коридоре. Вы знаете, как это бывает.

– Нет, не знаю. Расскажите.

– Нечего рассказывать.

– Значит, дверь была приоткрыта, и вы вошли. Вас это не удивило?

– Что?

Коллинз пожала плечами:

– То, что дверь была не заперта. В квартире на цокольном этаже дома, в Нью-Йорке, в таком районе. Я не хочу сказать о вашем районе ничего плохого, Родригес, по все же это странно.

– Да, вы правы, у нас тут не Парк-авеню.

– Странно. Приоткрытая дверь. Разве не так?

– Так, так. Но такой ее оставил преступник, убивший Кордеро. – Я едва сдерживался. В ушах стучала кровь.

– Откуда вы это знаете?

– Сделал вывод путем логических рассуждений. Слышал, как один из технических экспертов, осматривавших место преступления, заявил, что замок взломан, и, поскольку я этого не делал, предположил, что это сделал убийца.

– Ах вот оно что.

– Что? У вас другие предположения, да? Вы предполагаете, будто Кордеро убил… я?

У меня вспотели ладони. Вам знакомо ощущение, когда на вас с подозрением смотрит охранник в магазине? Вы ничего не совершили, однако чувствуете себя виноватым.

– Я не предполагаю…

– В таком случае с меня довольно. Я ухожу.

– Садитесь. – Коллинз бросила взгляд на зеркало, затем на видеокамеру. – Успокойтесь, Родригес. Расслабьтесь.

Я глубоко вздохнул, но расслабиться не удалось.

– Еще несколько вопросов. И вам не о чем беспокоиться. – Она изобразила фальшивую улыбку, и я сел. – Теперь расскажите, что вы сделали, когда увидели Кордеро лежащим на полу.

– Позвонил девять-один-один.

– Сразу?

– Нет. Постоял минуту, потрясенный. Заметил рядом с убитым рисунок и подумал, что, вероятно, это не обычное ограбление.

– Что дальше?

– Я… захотел посмотреть рисунок.

– И подошли.

– Да.

– Поэтому подошвы ваших ботинок в крови Кордеро и следы чуть ли не по всей комнате.

Ужасно, но это правда.

– Я тогда не соображал, что делаю.

– Но у вас хватило здравомыслия приблизиться и посмотреть рисунок.

– Я член группы, ведущей расследование. Это что, не повод? – Меня снова охватила злость. – Да, я захотел посмотреть, не похож ли рисунок на остальные.

– А потом?

– Потом позвонил.

– Пожалуйста, посмотрите в камеру и повторите сказанное. Уточните, куда вы позвонили.

– Кому, черт возьми, я мог позвонить, своему брокеру?

– Сарказм здесь ни к чему. Просто у нас такой порядок.

– Послушайте, я устал. Не спал ночь и…

– Я знаю. Но убитого обнаружили вы.

В памяти всплыло правило из кодекса расследования убийств. Обнаруживший труп автоматически становится подозреваемым.

– Понятно, понятно. Я обнаружил тело, и… вы сразу допрашиваете меня, будто я убийца? Вот так? И то, что я служу в полиции, для вас не имеет никакого значения? Замечательно.

Коллинз молчала.

– Да, я его обнаружил. И совершил глупость – всюду наследил. Но убийца никогда не станет этого делать.

– Хорошо, – произнесла Коллинз.

– Что именно?

– Все хорошо.

– Я не убивал его.

– Вот я и говорю: хорошо.

Я стал чувствовать себя персонажем Кафки.

– Нет, вы понимаете, что к убийству Кордеро я не имею никакого отношения? Это какой-то абсурд.

Она молчала, но по судорожному сокращению лицевых мышц и суженным глазам было заметно, что я ее не убедил.

– Сколько раз я должен повторить? Я член группы, которая ведет, вернее, вела дело Рисовальщика. Вот почему я захотел – мне понадобилось – посмотреть его рисунок!

Я услышал в своем голосе пронзительные визгливые нотки и осекся.

– Зачем повышать голос? Я вас отлично слышу.

Пришлось разыграть классическую мизансцену, хотя очень не хотелось.

– Может, мне следует позвонить адвокату?

– Звоните, это ваше право, но я провожу обычную процедуру опроса свидетеля. Как положено. – Коллинз откинулась на спинку стула и сплела пальцы. – Вы ужасно нервный, Родригес.

Я не ответил, продолжая соображать, не позвонить ли мне Хулио, или это только укрепит их подозрения. Хулио занимается недвижимостью, но у него есть приятель, хороший адвокат по уголовным делам. Неужели он мне действительно нужен? Неужели дело дошло до этого?

Коллинз расплела пальцы и подалась вперед.

– Еще несколько вопросов, и вы пойдете домой. – Ее голос звучал спокойно, но лицо свидетельствовало об обратном.

А может, все в порядке и я зря нервничаю? Усталость не давала сосредоточиться, я плохо соображал.

– Почему, выдумаете, Кордеро выключил отопление?

– Не знаю. Наверное, для экономии.

– Он это делал прежде?

– Да. Можете спросить у владельца дома.

– Мы спросим, – произнесла она тем же ледяным тоном. – А пока давайте уточним некоторые детали.

И все началось по новой.


В лицо дул холодный пронзительный ветер, похолодало. Или это мне только казалось? Я остановился на полдороге, не в силах идти. Голова кружилась, тело болело. Неужели меня подозревают? Абсурд. Почему тогда не арестовали? Я вот иду сейчас по улице, свободный человек. Но ее лицо выражало сомнение. И что-то еще, чего я не сумел пока определить по причине усталости. Я чувствовал, что не могу сделать и шага. Слава Богу, показалось такси.

Я плюхнулся на сиденье, попытался расслабиться. Сказал себе, что все в порядке, я просто слегка спятил. Да, я оказался первым на месте преступления, и они обязаны допросить меня. Это их работа. И мое появление в квартире Кордеро – совпадение. Но в академии нас учили, что совпадений не бывает. Не так ли?

Я поежился, хотя в салоне было тепло.

Дело в том, что во всей этой ситуации было еще одно совпадение, которое уж точно им не являлось. Но сейчас я не мог размышлять об этом, слишком болела голова.

Я достал мобильник позвонить Терри и увидел два сообщения от нее. Мне нужно приехать в управление. Срочно.

43

– Вот. – Терри хмуро положила передо мной копию рисунка, найденного рядом с убитым Кордеро. – Я увеличила деталь. Это не расистский символ, как ты предполагал. – Она посмотрела на меня. – Узнаешь?

Я похолодел. На руке убитого Кордеро была изображена моя татуировка.



– Боже! Он за мной следил. Я чувствовал это.

Она молчала, крепко сжав губы.

– Видимо, прочитал обо мне в газете и начал следить. Это его фирменный прием. Он следил за всеми своими жертвами.

Я вспомнил ощущение, что за мной кто-то наблюдает, когда шел пешком домой от Терри.

По ее лицу пробежали микровыражения, но прочесть их у меня не было сил.

– Ладно, – произнесла она. – Допустим, он за тобой следил.

– Допустим?

– Но зачем ему на рисунке понадобилась твоя татуировка?

Я попытался поразмышлять, но ничего путного в голову не приходило.

– Ну, например, дать мне знать, что я у него в руках. Лишить меня спокойствия. В любом случае это сработало.

Мне очень хотелось, чтобы Терри обняла меня и сказала, что все в порядке. А она только смотрела. Думаю, ей правились крепкие, крутые мужчины, герои, а я в данный момент в эту категорию не попадал.

– Понимаешь, мне кажется, он побывал в моей квартире. Пока я находился в Бостоне. Когда я вернулся, то… это трудно объяснить… у меня возникло ощущение, будто что-то не так. В частности, проигрыватель лежал на полу с поврежденным корпусом и…

– Проигрыватель?

– Да. На него с полки упала толстая книга. Ни с того пи с сего. Такого не бывает. А теперь я уверен: он влез в мою квартиру, этот подонок, убийца, Рисовальщик. Он был там. И вскоре убил Кордеро. – Мне пришла в голову мысль, от которой потемнело в глазах. – Он придумал отличный ход – перевести стрелки на меня.

– Надо немедленно осмотреть квартиру, вероятно, он оставил там свои отпечатки. – Терри раскрыла мобильный телефон.

– О… черт… подожди. Я сделал там уборку.

– Что?

– Убрал в квартире. Там был такой беспорядок. Откуда мне было знать… не смотри на меня так, словно в чем-то подозреваешь.

– Никто тебя ни чем не подозревает.

– Нет? Я провел более двух часов с агентом Коллинз, и она вела себя так, будто я подозреваемый.

– Обычная процедура.

– Именно так она и заявила.

– Они тебя не подозревают… – Терри замолчала.

– Пока? Ты хотела сказать – пока?

Вместо ответа она загнула рукав моей рубашки и вгляделась в татуировку. Затем посмотрела на рисунок, где татуировка была изображена на руке убитого управляющего домом.

– Федералы обязательно обратят на это внимание… Уже обратили.

– Но они не знают, что это моя татуировка.

– Да. Но на трупе такой татуировки нет, значит, ее появление на рисунке означает нечто иное. Они проверят все салоны тату в стране.

– Эту татуировку я сделал двадцать лет назад.

– И никто из наших ее не видел?

– Не знаю.

Терри стала ходить по кабинету.

– Может, он решил похвастаться передо мной, – предположил я. – Показать, какой он хороший художник.

– Не исключено, – отозвалась Терри. – Но я считаю, тут что-то другое. Он… вернется.

– Вместо того чтобы так строго допрашивать, федералы должны были приставить ко мне охрану.

– Повторяю, это стандартная оперативная процедура.

– Да, стандартная, но почему ты выглядишь такой обеспокоенной?

– Я не то чтобы обеспокоена… – Терри попыталась улыбнуться, но не получилось. – Послушай, ты жил в одном доме с этим Кордеро и обнаружил его убитым. Поэтому первым проверяют тебя. Так положено. Но это ничего не значит, Натан. Все будет в порядке.

– О, черт, ты назвала меня Натан. Значит, дела действительно плохи.

Я надеялся, она рассмеется, но этого не случилось. Взглянул на свою татуировку. Вот к чему может привести ошибка, сделанная двадцать лет назад.

– Но если я убийца, для чего мне было помещать на рисунок свою татуировку? Зачем вызывать подозрения?

– Ты же сам только что предположил, что ему захотелось похвалиться. Так вот, федералы вполне могут приписать эти намерения тебе. Что ты решил похвалиться, подразнить копов. Сделал следующий шаг, вышел за обычные рамки. Маньяки часто затевают игры с копами.

– Неужели все так похоже на правду?

– Не знаю. Полагаю, они могут посмотреть на это и так. Ладно, будем надеяться на лучшее. Не беспокойся. Я верю, что все было именно так. как ты сказал. Он хочет тебя подставить. Так что… – она заставила себя улыбнуться, – все будет в порядке.

– Ты это уже говорила.

– И повторяю: все будет в порядке.

– Перестань.

– Что ты хочешь, чтобы я сказала, Родригес?

– Что ты на моей стороне.

Ее лицо смягчилось, она коснулась моей щеки.

– У них на тебя нет ничего, кроме того, что ты жил с Кордеро в одном доме и обнаружил его труп.

– Что мне теперь делать?

– Иди домой и поспи.

44

Я рухнул в постель, все тело болело, в голове сплошная мешанина. Если бы я не пошел пожаловаться на отсутствие тепла и не обнаружил его труп…

Если бы… если бы… если бы…

Я проигрывал ситуацию снова и снова. Вертелся в постели, взбивал подушку, бил ее кулаком. В ушах звучали вопросы Коллинз и мои ответы, которые теперь казались неубедительными. Но что еще я мог сказать? Я закрыл глаза, попытался глубоко дышать, представить облака, морской пейзаж, но видел лишь свою татуировку на рисунке.

Он за мной следил. Был в моей квартире. Несомненно. Но для федералов одних моих домыслов недостаточно. Где доказательства? Их нет.

Конечно, Терри верит мне, но если придется выбирать между работой и мной, что она предпочтет?

Я сбросил одеяло, подошел к окну, посмотрел вниз на Тридцать девятую улицу. Может, он и сейчас там где-нибудь стоит, наблюдает, ждет.

Плюхнулся обратно в постель, но сон не шел. Была середина дня, а в это время я никогда не засыпал, даже усталый. Я вгляделся в потолок и спросил себя, почему не позвонил в полицию сразу, как только увидел Кордеро, лежащего в луже крови.

Потому что хотел увидеть рисунок.

Но почему я захотел рассмотреть его поближе? Почему наследил по всей квартире? Я же обычно осмотрительный. Давно служу в полиции. Есть опыт. Что я увидел в том рисунке, что лишило меня рассудка?

Более мягкий карандаш. Иная штриховка. И небольшая деталь, изображенная сбоку.

Боже мой! Ведь это похоже на один из моих рисунков!

Я сел в постели и все тщательно обдумал. Он следил за мной, влез в квартиру, видел мои рисунки, затем сделал рисунок с убитым Кордеро в моем стиле, добавил деталь с одного из моих рисунков и поместил на руку убитого мою татуировку. Вместо подписи. Потом он убил Кордеро, оставил рядом с ним рисунок и привел меня к нему.

Великолепная ловушка. И самое главное, я ничего не могу доказать, поскольку сам в это едва поверил.

Я встал с постели. Нужно что-то делать. Коллинз уже что-то подозревает, но она еще не знает о татуировке и схожести последнего рисунка с моими. Это еще впереди. Не за горами.

Мой мозг лихорадочно работал. Я представил, как сотрудники лаборатории ФБР кладут рисунок, найденный на месте убийства Кордеро, рядом с моим. Но разве сходство настолько заметно? Они ведь не видели всех моих набросков, которые я делал просто так, для поддержания формы.

Я подошел к рабочему столу, взглянул на рисунки. Их так много, и все похожи на тот, который преступник взял в качестве образца. На мгновение у меня мелькнула мысль уничтожить их. Но это безумие. Пока никто не собирался сравнивать мой стиль рисования со стилем убийцы. И вообще, любой художник легко может имитировать стиль другого. А он, кстати, не так уж безупречно это сделал.

Кроме рта, пририсованного сбоку.

Я закрыл глаза, вспоминая вагон метро и молодого чернокожего парня напротив, разговаривающего с приятелем. Кажется, он тогда догадывался, что я его рисую.

Вот они, мои рисунки. Десятки похожих лиц, но того парня среди них нет. Я тасовал их и так и сяк, раскладывал по столу, швырял на пол, отчаянно искал, зная, что не найду.

Я никогда не выбрасывал свои рисунки. Никогда. Даже неудачные. Такая у меня привычка. Рисунок взял он. И теперь ясно зачем. Я представил Кордеро, мертвого, на полу в луже крови, рядом рисунок, выполненный в моем стиле. А по телевизору показывают какую-то дурацкую комедию с идиотским закадровым смехом. Пришлось скрестить руки, так они дрожали. Необходимо успокоиться. Я объясню им, и они поймут, что это подстава. Так что беспокоиться не о чем.

Я пошел в ванную комнату, умылся холодной водой, бросил взгляд на эту чертову татуировку на руке и покрылся потом. Вернулся, раскрыл блокнот с незаконченным лицом убийцы. Заточил карандаш, глубоко вздохнул и попробовал рисовать. Ничего не получалось. Попробовал еще, закрыл блокнот, однако сидеть спокойно не мог. Нужно выйти. Что-то сделать. Но что?

Я позвонил бабушке, сказал, что приеду. Надел джинсы, чистую белую рубашку, чтобы не расстраивать ее. По этой же причине решил побриться, протер лицо лимонным лосьоном. Причесался. Посмотрел в зеркало. Все равно вид ни к черту. Глаза покрасневшие, и вообще.

Сунул блокнот для рисования в сумку и вышел.


– Que pasa, Nato?[38] – Это были ее первые слова, как только я вошел в дверь.

– Ничего, бабушка.

Она взяла мое лицо обеими руками.

– Ты плохо выглядишь.

– Устал. Ездил в Бостон, не выспался.

Она смотрела прищурившись. Я попытался придумать что-нибудь интересное.

– Познакомился там со стариком, известным кинорежиссером.

– Собираешься сниматься в кино?

– Обязательно. – Я заставил себя улыбнуться. – Скоро буду звездой.

– Estas burlando de mi?[39] – Она наставила на меня палец.

– Ничего, бабушка. Клянусь. – Рядом с входной дверью я увидел кувшин с раковинами, четки и камни. Это был Элегга, защищающий дом. – Тебе понадобилась защита?

Она махнула рукой.

– Твоя мать рассказывала, что иудеи тоже ставят что-то такое у двери.

– Ты имеешь в виду мезузу?[40]

– Наверное.

В гостиной на боведа было полно раковин и бокалов с водой.

– Что происходит?

– Хочешь пива? – спросила бабушка, уклоняясь от ответа.

Я знал, давить бесполезно. Если она сочтет нужным, то расскажет, что ее тревожит. А потом я поведаю ей, что тревожит меня.

– Пошли в кухню, я тебя покормлю.

К отбивной котлете она наложила мне в тарелку отварного риса, фасоли и гренок. Все было очень вкусно, тем более что я не ел со вчерашнего дня. Бабушка смотрела на меня и качала головой. Ее что-то определенно беспокоило.

– Что-то произошло? – спросил я.

– Давай ешь. – Она слабо улыбнулась.

К процессу еды моя бабушка относилась очень серьезно и важных разговоров за столом никогда не заводила. Она лишь упомянула, что недавно говорила с моей мамой, и я почувствовал себя виноватым, потому что не звонил ей с тех пор, как начал работать в группе Терри. Обычно мы созванивались раз в неделю.

– Позвони маме. – Бабушка укоризненно покачала головой.

Я пообещал. Когда я закончил есть, она встала и сделала знак следовать за собой. Значит, разговор предстоял серьезный, если посуда осталась невымытой. Бабушка очень редко оставляла грязные тарелки на столе – боялась, что разведутся тараканы и мыши.

Мы двинулась по коридору. Миновали гостиную, где работал телевизор, шел «мыльный» сериал на испанском, но бабушка им не заинтересовалась и продолжила путь к последней комнате, которая одно время служила главной спальней.

– Мы будем беседовать здесь, в «комнате святых», – объявила она.

Мы вошли. Я не был тут с тех пор, как комната перестала служить бабушке спальней, и был потрясен.

Повсюду стояли импровизированные алтари. Один – с камнем на блюде, похожим на тот, что у двери, но тщательнее отшлифованным, украшенным красным и белым бисером, а также с инкрустированным драгоценными камнями распятием и кукольным домиком, задрапированным увядшим виноградом. Неподалеку другой – с заправленными в цветной целлофан картинками святых и небольшим распятием, покрытым розовым бисером. Там находились также алтари с куклами, украшенными павлиньими перьями и искусственными цветами, фруктами, игрушками, свечами, картинками святых и даже Буддой. Я не заметил только звезду Давида, но, наверное, присутствовала и она.

У бабушки всегда было несколько скромных алтарей со свечами и картинками святых, но такого я не ожидал.

– Я вижу, ты серьезно потратилась.

Она заметила, что насмешничать грех и почти все это принесли люди, которые приходили к ней за советами.

В центре комнаты располагались три деревянные церковные скамьи, со щербинками и потертостями. Они, видимо, простояли несколько месяцев на улице после сноса какой-нибудь церкви. Я не стал спрашивать, где бабушка приобрела их. Усадив меня на скамью, она коснулась рукава моей белой рубашки.

– Ты ее надел. Это хорошо, добрый знак.

– Она оказалась у меня единственной чистой рубашкой.

– Это тоже знак.

Бабушка сообщила, что недавно видела во сне комнату, где присутствовал злой дух. По описанию комната очень походила на мою гостиную, которую она никогда не видела.

Затем бабушка сказала, что у нее был еще сон и его необходимо нарисовать.

45

– Как видите, вопрос деликатный, поэтому я и решила вас потревожить, шеф Дентон, – закончила Коллинз.

– Спасибо, Моника, что ввели в курс дела. И зовите меня, пожалуйста, Перри. – Дентон попытался представить агента ФБР без одежды, но не смог.

– Слишком много совпадений, но ничего конкретного, – продолжила она. – Для ареста недостаточно. Но мы взяли его под наблюдение.

– Я понял. – Дентон сдерживал себя, чтобы не улыбнуться. Самая лучшая новость задень!

Агент Коллинз попыталась сконцентрироваться, но пронзительные голубые глаза шефа полиции смущали ее. Она не предполагала, что ею может заинтересоваться такой мужчина, но на совещаниях он часто клал ладонь на ее руку, пару раз заговорщицки подмигивал, а вот сейчас наклонился слишком близко и прошептал:

– Лично я был против этого с самого начала. Руссо настояла. Наверное, Родригес убедил ее, что поможет. – Дентон пожал плечами. – Но поймите меня правильно. Руссо – хороший детектив. Конечно, в прошлом у нее было несколько проколов, но кто от них застрахован?

– Родригес оставил свои отпечатки повсюду в квартире Кордеро, – произнесла Коллинз. – Хотя неизвестно, когда именно. Мы исходим из предположения, что это случилось, когда он обнаружил труп.

– Что ж, вполне резонно, Моника. – Дентон улыбнулся.

Коллинз откинулась на спинку стула.

– Мне не нравится, что он шлялся по квартире. Зачем копу намеренно загрязнять место преступления?

– Да, странно.

– Он утверждает, будто захотел увидеть рисунок поближе, но…

– Если нужно, я приставлю следить за ним одного из наших.

Коллинз удивленно округлила глаза, и Дентон забеспокоился, не слишком ли далеко зашел, поддерживая ее подозрения против одного из своих сотрудников. Он наклонился еще ближе.

– Моника, я хотел бы установить за Родригесом наше наблюдение, чтобы сразу знать, если окажется, что он… хм… как-то с этим связан.

– Думаю, вам не нужно беспокоиться. Если что-нибудь произойдет, я вам немедленно сообщу.


Рисовать не получилось.

– Это… взрыв, – повторила бабушка, не открывая глаз. – Но больше я ничего сказать не могу. Не вижу.



– Где он произошел, этот взрыв?

– Неясно.

Мы посидели еще немного, и я закрыл блокнот. Затем сообщил о своих подозрениях, что в моей квартире кто-то побывал. Бабушка перекрестилась, но, кажется, не удивилась. Заявила, что чувствовала это уже несколько дней, советовалась с оришами и создала для меня боведа. Затем попросила рассказать обо всем подробно. Я убедил бабушку, что рассказывать особенно не о чем, поскольку не хотел посвящать ее в эти дела с гибелью Кордеро и всем остальным. Она посмотрела мне в глаза и приложила ладонь к тому месту, где у меня сердце.

– У тебя не все благополучно. Иногда мы гневим оришей, сами не ведая. Порой не по своей вине, но боги на нас сердятся.

Я точно знал, чем прогневил богов, но не признавался.

– Злых духов отогнать можно, Нато. – Бабушка надела мне на шею ожерелье из бусинок, и я не противился. Странно, но это успокаивало. – Она коротко улыбнулась. – Но у меня нет такой силы. Нужен Бабалу, жрец самого высокого ранга, имеющий власть над будущим.

Я с удивлением обнаружил в себе желание пообщаться с ним. Всю жизнь в душе посмеивался над причудами бабушки, а сейчас захотелосьповерить. Вот так умирающий, никогда не посещавший церковь, неожиданно мечтает причаститься.

Бабушка выдернула из алтаря двусторонний молоточек, покрытый красными и белыми бусинками. Объяснила, что это символ Чанго, бога грома и молнии, очень мощный. Молоточек выглядел как дешевая детская игрушка, половина бусинок опала, и мой прагматизм снова всколыхнулся. Как может эта примитивная вещица иметь какую-то силу?

Бабушка поняла, о чем я думаю.

– Hичего, ориши тебя простят.

Она дала мне новые свечи и бусинки с раковинами для глаз и рта Элегги, который нужно соорудить у двери для защиты.

– Бери, Нато. Это очень важно.

Потом она велела мне вырезать маленький кусочек незaконченного рисунка убийцы и положить под Элеггу.

– Зачем?

– Это враг, и если ты положишь его под Элеггу, он потеряет силу. Будет еще лучше, если ты… окропишь Элегту кровью.

– Как это сделать? Зарезать курицу и исполнить какой-нибудь ритуал вуду?

Я немедленно пожалел о сказанном, потому что лицо бабушки потемнело.

– Извини, пожалуйста.

– Это не вуду. Я никогда не делаю жертвоприношений, но Элегга любит подарки.

Меня подмывало пошутить, спросить, что он любит больше – «Сникерсы» или красные лакричные конфеты, но не осмелился.

– Algo rojo,[41] – произнесла бабушка, словно прочитав мои мысли о красных леденцах.

Она зажгла у алтарей свечи, взяла меня за руку и попросила помолиться вместе с ней. Я повиновался.

Вам не приходилось наблюдать людей, которые решили стать верующими? Правда забавно? Я знал серьезных бизнесменов, они верили в фэншуй, переставляли мебель гак, чтобы находиться лицом к двери, то есть приглашать и дом деньги, ставили в углах маленькие статуэтки Будды, приносящие везение. Я всегда поднимал их на смех, а вот сейчас думал, что по дороге домой зайду в Центральный парк за камнями, чтобы Элегга помог отвратить зло, и куплю ему красных леденцов. Вдруг проголодается.

Дома я нашел большой кувшин, положил в него камни, прикрепил к ним бусинки. Конечно, я чувствовал себя немного глупо, но ведь в одном из своих снов бабушка видела мою квартиру, подробно описала ее, хотя никогда здесь не была. И подтвердила, что в ней побывал злой человек. И вообще, бабушка уже не раз доказала, что обладает даром предвидения.

Я пытался укрепить раковины на камнях так, чтобы они образовали лицо, но они соскальзывали. Пришлось приклеить. Это было похоже на домашнюю работу шестиклассника, но я увлекся и создал Элегге довольно приличное лицо. А вот что делать с леденцами – не знал. Прикрепил их по краям кувшина. Пару минут постоял, разглядывая свое произведение и задавая вопрос, не окончательно ли спятил, но затем решил: была не была – и проколол палец булавкой. Выпустил три капли крови на камень, которые мгновенно впитались в пористую поверхность. Создавалось впечатление, будто их поглотил Элегга. Затем я отрезал у рисунка уголок, подсунул под камень и поставил сооружение у входной двери. Отошел назад, покачал головой.

Родригес, у тебя съехала крыша! Однако надо двигаться дальше. Я взял бабушкины свечи с изображениями Чанго и Бабалу и поставил одну в гостиной, а другую на подоконник в кухне. Может, Бабалу не любит холод и не должен стоять у окна, а Чанго, наоборот, нужен солнечный свет? Я зажег свечи. Не понимал зачем, но если надо – значит, надо. Я разделся, лег в постель и впервые за сутки крепко заснул.

46

Терри разложила на столе фотографии с места убийства Кордеро. Несколько комплектов. На первом управляющий домом, лежащий лицом вниз в луже крови, был представлен во всех ракурсах. Второй комплект содержал снимки отдельных частей его тела. Третий – снимки вещ-доков. Рисунок, коробка из-под пиццы, спички, наполовину выкуренная сигарета, карандаш. Пока ничто не привлекало внимания. Но в следующем комплекте имелась фотография места, где лежал Кордеро.




Она начала перебирать фотографии из третьего комплекта и быстро нашла. После чего дрожащей рукой набрала номер телефона лаборатории ФБР.


Телефон зазвонил в начале десятого. Я едва продрал глаза. Звонила Терри. Сказала, что едет ко мне. Я окончательно проснулся, когда она разложила на кухонной стойке фотографии.

– Ведь это не твой карандаш, верно?

Я попытался вспомнить, был ли у меня с собой карандаш, когда я шел к Кордеро. Не вспомнил.

– Вероятно, он выпал из кармана, когда я наклонился посмотреть рисунок.

Она положила передо мной другую фотографию, с контурами тела Кордеро и карандашом.

– Карандаш был под ним. Понял?

Что тут понимать?

– Может, это карандаш Кордеро, хотя… нет, карандаш мой. Он взял его вместе с рисунком. Решил подставить меня по-крупному.

Терри молчала.

– Ты мне не веришь?

– При чем здесь «веришь – не веришь»? – Она покачала головой. – Просто это плохо.

Я усмехнулся:

– Хуже, чем ты думаешь.

Терри посмотрела на меня.

– Рисунок, который он оставил рядом с убитым… ты его внимательно рассмотрела? Он скопировал мой стиль, взял карандаш помягче, мой карандаш «Эбони», вот этот. – Я постучал пальцем по фотографии. – Уверен, рисунок сделан моим карандашом. А то, что он пририсовал сбоку, я имею в виду рот, так это копия одного моего наброска, который исчез. Вот так, Терри.

– Родригес, все складывается очень скверно. Федералы провели анализ ДНК органических остатков на карандаше. Ты его кусал, и там осталась слюна, по ней очень просто определить ДНК.

– Откуда ты знаешь?

– Я звонила в лабораторию. Как только увидела фотографию карандаша, сразу поняла, что Коллинз наверняка послала его на анализ, и спросила, когда будут готовы результаты. Мне ответили, что у них сейчас запарка. Это единственная хорошая новость. – Терри вздохнула. – Полагаю, все решится через несколько дней.

Я уселся в кресло, пытаясь оценить размеры катастрофы.

– Придется пойти к ним, рассказать, прежде чем они обнаружат.

– Что ты им расскажешь? Что твой карандаш оказался под трупом Кордеро? Что некто неизвестный побывал и твоей квартире, взял этот карандаш и подсунул под убитого, а рядом положил рисунок, выполненный этим карандашом так, будто его сделал ты? А ты после посещения этого неизвестного все так тщательно в своей квартире прибрал, что никаких следов не найти.

Я попытался заговорить, но она меня прервала.

– В твоем личном деле указан код ДНК?

– Нет.

– Ладно. Тогда давай надеяться, что они получат результаты анализа ДНК с карандаша через два дня. А еще через два догадаются проверить твой.

– И что?

– А то, что в нашем распоряжении три-четыре дня.

* * *
Долорес Родригес вначале посоветовалась с Элеггой, потому что всегда начинала с него, с посланника богов, исцелившего отца небес Олодумаре, первого, кому воздавали почести при любой церемонии. Она подняла с пола алтарь, облила камни ромом, посыпала измельченным кокосом, хотя знала, что этот ориша предпочитает кровь петухов и черепах. Если положение не улучшится – не исчезнет ощущение, что с ее любимым внуком Нато может случиться что-то плохое, – придется искать помощи на стороне. Она сделает все для защиты внука.

Долорес стояла над Элеггой и читала молитву, которую запомнила по-английски.

– Посланник богов, помоги мне. Посланник богов, помоги мне. Помоги мне, как всегда ты помогал страждущим. Хозяин всех четырех углов и пути, отец мой, отведи от Нато смертельное зло.

Она переходила от алтаря к алтарю, принося дары. Кукурузную муку Чанго, семечки подсолнечника Озарин, жареную кукурузу Очоси, а на Инле покапала миндального масла. Затем села на скамью и попросила всех богов сантерии приглядеть за ее внуком и защитить от всяческих напастей. Потом Долорес Родригес повязала волосы шарфом, накинула на плечи шаль и направилась в церковь Святой Сесилии попросить о том же самом Иисуса Христа.

47

Моника Коллинз оглянулась на пробковую доску позади своего стола, где были прикреплены фотографии с места убийства Кордеро и рисунок преступника.

– Скоро должны прийти результаты анализов ДНК. Вместе с Арчером, Ричардсоном и психологом Робертой Штайр она просматривала видеозапись допроса Натана Родригеса.

– Вам не кажется, что он чересчур нервничал?

– Вы бы тоже занервничали, агент Коллинз, – заметила Штайр. – Нормальная реакция человека, попавшего в подобную ситуацию. Совпадения, намекающие на виновность, нервозность усиливают.

– А не обыскать ли нам его квартиру? – подал голос Ричардсон. – Посмотреть внимательно карандаши и принадлежности для рисования.

– Это не так просто, – возразила Коллинз, вспоминая разговор с Перри Дентоном. – Разве что Родригес сам позволит нам сделать это. Ордер мы не получим. И вообще, вопрос деликатный. Предъявить обвинение сотруднику полиции в совершении убийства без серьезных улик невозможно.

– По времени все совпадает, – проговорил Ричардсон. – В заключении медэксперта указано, что смерть наступила между десятью и полуночью. Родригес вернулся из Бостона в семь и сам признал, что вошел в квартиру Кордеро около одиннадцати тридцати.

– Слишком хорошо совпадает, – усмехнулся Арчер.

– Но этого недостаточно, – заметила Коллинз.

– А если он сбежит?

Коллинз посмотрела на Ричардсона:

– Зачем? Думаю, Родригес даже ни о чем не догадывается.

Ричардсон взглянул на экран.

– Но он действительно чересчур возбужден.

– С Родригесом многое неясно, – вздохнула Штайр. – Когда он был подростком, его отца, копа, застрелили при невыясненных обстоятельствах. Убийство так и осталось нераскрытым, и там вполне может оказаться что-нибудь более серьезное.

– Сомневаюсь.

– Я сказала «может», агент Коллинз. Кстати, тогда у следственной группы имелись какие-нибудь подозрения насчет Родригеса-младшего?

– Кажется, нет. Я побывала в отделе нераскрытых преступлений, и мне сообщили, что относительно недавно к ним пришла детектив Руссо и попросила вновь заняться убийством Хуана Родригеса, причем чуть ли не конфиденциально.

– Известно, почему она это сделала? – поинтересовалась Штайр.

– Нет, но я выясню.

– Они затребовали из банка данных министерства юстиции образцы органики двадцатилетней давности, обнаруженной на пистолете убийцы, и отправили на анализ ДНК, – произнес Арчер.

– А ДНК Родригеса у нас есть? – спросила Коллинз.

– Нет.

Она опять вспомнила разговор с Перри Дентоном и последовавший затем звонок с приглашением поужинать.

– Тогда пусть этим займется полиция. Я имею в виду его ДHК. Им проще. А потом результаты передадут нам. – Дентон обещал ей это. – Вес пройдет спокойно, не будем никого смущать и наступать на ноги. – Она заставила себя улыбнуться Роберте Штайр. – Ведь дело расследовать все равно придется нам.

– Вам не кажется странным, – спросил Арчер, – что Родригес захотел участвовать в расследовании дела Рисовальщика?

– Его попросила Руссо, – напомнила Коллинз.

– В том, что убийца порой участвует в расследовании своего дела, нет ничего необычного, – сообщила Штайр. – А сколько раз бывало, когда преступник оказывался на фотографии среди случайных свидетелей и зевак на месте убийства. Да что там далеко ходить за примерами. Мартин Смитсон, сотрудник полицейского управления Сиэтла, расследовал дело об изнасиловании и убийстве шести девушек в период с 1998 по 2000 год, сам будучи убийцей. Так что участие в расследовании собственного преступления – очень умный ход. Родригес, если он убийца, всегда был на шаг впереди нас. Преступники подобного рода обычно хладнокровны и очень изобретательны. Презирают власти и часто стремятся совершить какую-нибудь неслыханную дерзость прямо под нашим носом. – Штайр задумалась. – Родригес показался мне симпатичным и обаятельным. Но надо ли напоминать, что именно так и выглядит порой классический социопат.

– Например, Банди,[42] – напомнила Коллинз.

Штайр кивнула.

– Вы читали расшифровку стенограммы показаний Алберта де Сальво, Бостонского Душителя?[43] В ней он описывает эпизод, когда вся их семья собралась за ужином и сестра рассказала, что ходит в группу дзюдо, чтобы научиться защищаться. Де Сальво спросил, сможет ли она одолеть Душителя, и сестра ответила, что, наверное, сможет. Тогда он неожиданно прижал ее мертвой хваткой и сказал: «Попробуй вырваться», – а все вокруг наблюдали и смеялись. Во всяком случае, так об этом рассказывал де Сальво. Вы поняли, о чем я говорю?

– Да, – отозвалась Коллинз, радуясь найти что-то общее с психологом из Квантико. – Дэвид Берковиц любил поболтать с приятелем, почтовым работником, о маньяке, рассуждал, сумасшедший он или нет, и надеялся, что «этого сукина сына все-таки поймают».

– После каждого убийства он обязательно исполнял песенку.

– Аде Сальво, только что изнасиловав и убив девушку, приходил домой, ужинал и играл с детьми.

Арчер усмехнулся:

– Понятно. Но тогда Родригес сильно прокололся, если, конечно, он такой. Не проявил достаточно ума.

– Вероятно, устал, – произнесла Штайр. – Сам захотел, чтобы его поймали. – Она перелистнула копию его личного дела. – Он одинокий, никогда не был женат, несомненно, талантливый художник. И к тому же вопрос с гибелью отца до сих пор неясен.

– Да, – согласился Арчер, подумав, – но нашим Рисовальщиком движет расовая ненависть. А Родригес пуэрториканец. Где тут смысл?

– Он не только латинос, но еще и еврей, – добавила Коллинз.

– Полагаю, немало пострадал от этого в детстве, – заметил Ричардсон.

– Серийные убийцы иногда охотятся в своем собственном стаде, – пояснила Штайр. – Нельзя исключать, что он возненавидел себя и, убивая себе подобных, считал, что символически искореняет зло.

Арчер пожал плечами, видимо, вспоминая свой жизненный опыт:

– Лично я никогда не слышал о латиносе, еврее или чернокожем, который убивал бы из расовой ненависти.

– Вы совершенно правы, – кивнула Штайр. – Я вовсе не утверждаю, будто Родригес и есть тот самый Рисовальщик. А лишь говорю, что это вероятно.

– В общем, будем ждать анализов ДНК, – сказал Ричардсон.

– Да, – подтвердила Коллинз.

Штайр сняла со стены рисунок убийцы.

– Вам не кажется, что этот рисунок несколько иной?

48

Итак, я стал подозреваемым. Невероятно, но факт.

Терри обещала помочь, но не сказала как. Посоветовала набраться терпения, но опять же не уточнила, как это сделать.

А я не мог сидеть спокойно, весь дрожал. Боялся, что не выдержу и что-нибудь случится. Инфаркт или инсульт. Казалось, будто это приближается. На всякий случай принял две таблетки аспирина и позвонил Хулио.


Офис адвокатской фирмы «Расселл, Брэдли и Роуч» выглядел как респектабельная похоронная контора. Все вокруг в приглушенных серых тонах. И в кабинете Хулио тоже. Даже он сам сидел за столом в сером костюме в тонкую полоску.

Я рассказал об убийстве Кордеро, о моей татуировке, которую убийца изобразил на рисунке на его руке вместе с пририсованным сбоку ртом, точной копией моего пропавшего наброска, о моем карандаше, оказавшемся под трупом. Они скоро сведут все вместе, это лишь вопрос времени.

– Успокойся, старина, – проговорил он, пытаясь не хмуриться. – Улики косвенные.

Я засомневался, напомнив ему, что он адвокат по недвижимости. Хулио взялся шутить, заставил меня рассмеяться, но его лицо выдавало тревогу, которую невозможно было скрыть.

Зазвонил телефон. Ему нужно было идти на встречу. Он уже опаздывал. В общем, мы расстались, и я отправился домой.

Остановился у Элегги, нелепого сооружения у двери с леденцами на камешках. Надо бы взять это и выбросить, но я боялся обидеть богов. Никогда в жизни я не чувствовал такой безысходности. Стал соображать, чем бы заняться, и понял – надо закончить рисунок. Поискал блокнот, нигде не нашел, даже на мгновение запаниковал, что убийца опять побывал здесь.

Потом вспомнил, что оставил его у бабушки.


Увидев меня, бабушка обрадовалась, но в глазах мелькнула тревога. Я сказал, что пришел за блокнотом. Ей хотелось задать мне много вопросов, однако она сдержалась и оставила меня одного в гостиной.

Я раскрыл блокнот, чтобы просмотреть наброски. Заточил карандаш и стал ждать вдохновения, которое не приходило. Закрывал глаза, раскрывал, пытался расслабиться – ничего не помогало.

Вошла бабушка с банкой пива. Села рядом и коснулась моей щеки. Я снова почувствовал себя маленьким и рассказал ей обо всем. Она покачала головой, бормоча:

– Loco, loco.[44] – Таких слов я вообще никогда от нее не слышал. – Этот человек, este demonio desgraciado,[45] он наложил на тебя проклятие.

– Нет, – возразил я, пытаясь вы глядеть уверенным. – Это просто… ошибка.

– Нет, это не ошибка. На все есть причины.



Бабушка встала, попросила подождать. Я слышал, как она в соседней комнате говорит по телефону. Через минуту она появилась в дверях.

– Vamos.[46]

– Куда?

– Туда, куда нужно. – Бабушка разозлилась. – Пошли, не спрашивай.

– Но все-таки, куда ты собралась меня вести?

– К одной женщине, она продает лекарственные травы.

– Зачем, бабушка? Травами и заклинаниями не поможешь.

– Посмотрим. Все равно надо что-то делать. Ты выглядишь ужасно. – Она сама была невероятно напряжена. Никогда я такой ее не видел. – Я сделала все, что могла, Нато. Молилась Чанго, Осайну и Очоси, не помогло. Не знаю почему, но против тебя ополчились духи зла. Пришлось обратиться к тому, кто сильнее.

– Сильнее кого? – спросил я.

– Меня и тебя. Идем.

49

Бабушка нервно вертела в руках нитку розовых бусинок. Мы прошли шесть кварталов, свернули направо и приблизились к магазинчику, похожему на лавку старьевщика. «Лекарственные травы, сувениры и подарки». Ничего себе мещанина.

– Похоже, он закрыт, – произнес я, чувствуя облегчение.

– No para nosotros.[47] – Бабушка постучала в окно. – Она ждет нас и поможет.

Дверь открыла крупная темнокожая женщина.

Бабушка посмотрела на меня:

– Нато, познакомься. Это Мария Герреро.

Женщина взяла мою руку.

– Входите, пожалуйста.

Магазинчик, как и ожидалось, оказался маленьким. На полках разнообразные травяные снадобья, вперемежку с фигурками, свечами, живыми и искусственными цветами, пластиковыми мадоннами, ожерельями из многоцветных бусинок и прочими товарами, какие можно найти в христианском сувенирном магазине. Рядом с дверью на полу я увидел Элеггу из раковин каури, видимо, помощнее, чем тот, что я соорудил у себя. Месяц назад я бы, наверное, покачал головой и вздохнул, но сейчас даже бровью не повел.

– Ты знаешь Куинси Джонса?[48] – спросила Мария Герреро. – Очень приятный человек. Всегда заходит ко мне, когда бывает в Нью-Йорке. – Она улыбнулась, показав золотые коронки на двух передних зубах. – Ко мне «ходят все, черные, белые, католики, евреи. Всего два дня назад был рабби. Я католичка, но приветствую каждого. Также исповедую сантерию и занимаюсь спиритизмом. Я с этим родилась.

Мария Герреро оглядела меня и одобрила белую рубашку. Иначе мне пришлось бы переодеться. Я вспомнил, что белый цвет в сантерии считается священным, недаром боведа называют Белым Столом.

Она положила руку мне на грудь и сказала, что в моем сердце много боли. Вначале я напрягся, но она постояла гак несколько минут, и от ее руки у меня по телу начало распространиться тепло. Затем коснулась моего лба и спросила, как долго я страдаю головной болью.

Не представляю, как можно было об этом догадаться.

Мария дала мне глотнуть какого-то снадобья, взяла с боведа статуэтку святого Иуды, покровителя отчаявшихся, и поводила ею над моей головой.

– Сейчас пройдет.

Невероятно, но через несколько секунд головная боль у меня исчезла. Мария удовлетворенно кивнула. Я продолжал гадать, как такое оказалось возможным.

– Dios estâ en la atmosfera,[49] – проговорила она, словно прочитав мои мысли.

Я оглядел магазин. Четки и свечи, пыльные полки, запаленные травяными снадобьями, фигурки. Рациональная часть моего сознания этого не принимала. Откуда тут взяться Богу?

– Надо верить. – Мария Герреро погрозила мне пальцем.

Бабушка строго посмотрела на меня и протянула ей пачку банкнот. Сколько там было, я не понял, но, очевидно, не менее двух сотен. Сверху лежали двадцать долларов, а пачка была довольно толстая.

Мария Герреро повела нас в заднюю комнату, просторную и почти пустую. На белых стенах картинки с изображениями святых, в центре боведа с фигурками тех же святых и ангелов, бокалами с водой, обвешенным четками деревянным распятием и, конечно же, свечами, которые пока не горели.

Я пытался размышлять в том духе, что, по сути, здесь почти то же, что и в церкви, синагоге или буддийском храме.

– Верить очень важно, – промолвила Мария Герреро, касаясь моей головы, а затем сердца.

Она определенно читала мои мысли. Мария улыбнулась и сказала, что ей нужно выйти. Когда за ней закрылась дверь, я повернулся к бабушке.

– Сколько ты ей дала?

– Сколько нужно, столько и дала. За работу надо платить.

– Но я мог бы сам заплатить, бабушка.

Она приложила палец к моим губам и попросила успокоиться, иначе Мария Герреро услышит. Потом взяла меня за руку и крепко сжала.

– Есть вещи, Нато, которые мы не понимаем. Их нельзя объяснить, поскольку они приходят del mas alto.[50] В это можно только верить. И ты должен поверить. – Она посмотрела мне в глаза. – Иначе она тебе не поможет.

Я не знал, смогу ли поверить, если всю жизнь провел и неверии. Глубоко вздохнул и постарался расслабиться. Бабушка опять сжала мою руку, пытаясь транслировать в меня свою веру. Я видел, как напряглась каждая мышца па ее лице.

Вернулась Мария Герреро в белом хатате. С ножом в правой руке.

Я вздрогнул.

– Это нож, – мягко пояснила она, – чтобы отрезать ОТ тебя неприятности. – Она положила его на боведа и взяла книгу. Молитвенник.

Затем растолкла в металлическом горшочке ладан, зажгла, в воздух взметнулся ароматный дым. После чего протянула мне коробку спичек и попросила зажечь на столе две белые свечи.

Я сделал это дрожащими руками.

Мы вместе произнесли молитву, и Мария выключила свет. Комната озарилась теплым сиянием свечей. Она коснулась моих рук, и они перестали дрожать. Постучала пальцами по лбу, и мысли перестали вертеться в голове, провела пальцами по моей груди, и дыхание стало ровным. Мария сказала, что собирается исполнить лимпию, ритуальное очищение. Послала бабушку в торговый зал. Та вернулась с аэрозольным баллончиком с изображением птицы и индейцев в головных уборах из перьев. На этикетке было написано: «Для устранения зла». Мария окропила содержимым потолок, комнату и, наконец, меня. Это было вещество без цвета и запаха. Мне показалось, что внутри баллончика с такой забавной этикеткой находится обыкновенный воздух, но вскоре я ощутил в теле необычайную легкость, точно с груди сняли тяжелый груз.

Мария начала зажигать свечи и объяснять их назначение. Коричневая была призвана отвратить злую волю, черная – помочь мне в борьбе с врагами. Я изо всех сил пытался верить ей. Мне очень хотелось, чтобы все это было правдой.

Она закрыла глаза.

– Я вижу человека, он собирается причинить тебе зло. И я вижу корону.

– На нем корона? – спросил я.

– Нет. – Она отрицательно покачала головой, не открывая глаз. – Корона не на человеке.

Я сообразил, что эта корона – символ, изображенный на «Библии белого человека», которую видела во сне бабушка. Этот же символ был на рисунке, найденном на месте убийства.

Мария осыпала меня толченой травой и попросила Элеггу открыть для меня Путь. И я мысленно просил его вместе с ней. После этого Мария приказала мне прекратить есть красное мясо и картофельные чипсы. Откуда она узнала, что я живу на гамбургерах и чипсах? Тут поневоле станешь верующим. Заявила, что я должен изменить образ жизни, начать хорошо питаться, заниматься упражнениями, перестать пить пиво, избегать случайных связей. Последнее меня особенно восхитило. Я послушно кивал. Мария надела мне на шею ожерелье из бусинок, и мышцы там расслабились, чего не было уже несколько недель.

В довершение попросила меня снять рубашку. Бабушка, увидев, что я колеблюсь, стала расстегивать мне пояс на брюках, как ребенку. Пришлось быстро сбросить рубашку. Мария разбила яйцо в кувшин с водой, взболтала и вылила мне на шею. Содержимое кувшина медленно стекало по спине и груди. Конечности подергивало, как будто по ним пропускали электрический ток. Я поежился. Ощущение не было похоже ни на что из пережитого ранее.

Мария оторвала несколько цветков гладиолуса, размяла в руках и натерла ими мою грудь. Возникло ощущение легкого жжения, не скажу, что неприятное, но вскоре дрожь усилилась и начало крутить в желудке.

– Somos parte de la naturaleza,[51] и это надо помнить, – промолвила Мария Герреро.

Внутри меня желание верить боролось с сомнениями. Я стоял, облитый липкой водой, и вдруг все закачалось, комната начала медленно вращаться, картинки святых расплывались и опять становились резкими, мне казалось, Я вот-вот потеряю сознание. Мария и бабушка держали меня за руки. Бабушка бормотала колыбельную, которую пела мне в раннем детстве, а Мария Герреро – какие-то испанские заклинания, и вскоре я почувствовал себя лучше, озноб уменьшился, сознание прояснилось, в желудке успокоилось.

Мария взяла мою белую рубашку и обтерла ею мне грудь и спину. Затем скатала в шар и велела выбросить в мусорную урну сразу, как только я от нее выйду. Потому ч го рубашка впитала в себя находящееся во мне зло и я должен избавиться от нее. Она взяла кувшин, налила туда коду, накрошила трав, отчего вода посинела, и наказала всю следующую неделю омывать этой водой руки.

Наконец я осмелился задать вопрос:

– Как найти человека, которого вы видели, собирающегося причинить мне зло?

Мария Герреро открыла мой блокнот и посмотрел на рисунок.

– Ты способен его увидеть.

Осторожно, кончиками пальцев, она закрыла мне глаза.

И он появился. Лишь на мгновение. Как человек, объятый пламенем, во время разговора с Дентоном.

– Он появился. Но пропал, – произнес я.



Мария Герреро взяла мой карандаш, покрутила над ритуальными свечами и протянула мне. Я начал рисовать.

Сколько это длилось, определить невозможно. Я работал, пока в сознании мерцал его образ. А вскоре он исчез, я взглянул на рисунки и опять увидел его. Теперь на бумаге.



Потрясение было настолько сильным, что я лишился речи. Смотрел во все глаза на это лицо. На сдвинутые брови, напряженный злой рот, на лицевые мышцы, создававшие классический образ злодея, ненавидящего весь людской род.

– Ты его видел прежде, – проговорила Мария. И я понял: она права, я его действительно где-то видел.




– Но как его найти?

– Что-нибудь придумаешь.


На улице я сразу же выбросил грязную белую рубашку в мусорный контейнер и неожиданно почувствовал огромное облегчение. Застегнул куртку на все пуговицы и зашагал. Бабушка семенила рядом.

У своего дома она перекрестила меня и поцеловала в щеку. Сказала, что гордится мной и пойдет сейчас молиться за меня Иисусу. Вот только переоденется и отправится в церковь.

50

Он стоит в тени рекламной тумбы, наблюдает. Мимо проходят ребята, размахивают переносным музыкальным центром, откуда раздается раздражающая музыка сальсы.

А вот и они.

Он мысленно фотографирует Родригеса и старуху, вини мо, его бабушку. Наблюдает, как они обнимаются и целуются. Родригес уходит, а старуха направляется ко входу в подъезд. Он делает очередной мысленный снимок, а она вдруг поворачивается и пристально смотрит в его сторону, прищурившись. Ему становится не по себе. Он пятится в тень, ждет, когда за ней закроется дверь. Затем делает еще один снимок. Последний.

И благодарит Бога за идею, которая только что пришла ему в голову.

51

Я прилетел домой как на крыльях. Рисунок закончен. Случилось чудо. Потрясающе. Что теперь? Надо показать Терри, пусть проверит по базе данных. Но в управление идти не хотелось. Я оставил ей сообщение на автоответчик, попросил позвонить. Потом закрыл глаза и попытался вспомнить, где видел этого человека.

«Что-нибудь придумаешь», – сказала Мария Герреро. Вот и надо придумывать.

Я открыл в блокноте чистую страницу и начал рисовать.

Что-то получилось. Я узнал коридор и дверь. Но где же это? Я смотрел и смотрел, но не мог вспомнить.



Позвонил Терри на мобильный, тоже оставил сообщение. Затем позвонил ей на работу.

Трубку снял О'Коннелл, я его сразу узнал.

– О'Коннелл?

– Рокки?

– Да.

– Понимаешь, я не могу сейчас говорить, но… у тебя неприятности.

– Какие?

– Что-то с федералами.

– Ты знаешь, в чем дело?

– Нет, – прошептал он. – Но они тебя разыскивают. Я замер.

– А где Руссо?

– У Дентона. Извини, не могу говорить. – О'Коннелл положил трубку.

У меня задрожали руки. Наверное, к ним пришли результаты анализа ДНК слюны с карандаша. И они вычистит меня. Но еще есть время, верно? И что они там обсуждают, Терри с Дентоном? Ладно, скоро выясню.

Я посмотрел на сделанные рисунки, закрыл глаза, и но наконец случилось. Пришло озарение. На табличке проявились буквы, значение которых было для меня непонятно, пока я не перенес их на бумагу.

Ах вот оно в чем дело.

Я позвонил в управление, попросил соединить с детективом Шмид.



Она ответила после третьего гудка.

– Привет, это Натан Родригес, – произнес я будничным тоном. – Помните меня?

– Конечно, рисовальщик. Вы сделали тогда хорошую работу. По вашему рисунку насильника скоро задержали.

– Да, я слышал об этом. – Хорошо, что она меня помнит.

– Чем могу помочь?

– Там, дальше по коридору от вас, находится отдел общественной информации, я не ошибся?

– Нет, не ошиблись. Что вам там понадобилось?

– Нужно поговорить с одним человеком. Но не знаю его имени и фамилии. Могу лишь описать.

Детектив Шмид выслушала мое описание и ответила после непродолжительного молчания:

– Это Тим Райт. Он в этом отделе единственный мужчина. Но там вы его не найдете.

– Почему?

– Его уволили.

– Когда?

– Недавно. Подробностей не знаю, но слышала, что он отсутствовал на работе несколько дней подряд, даже не позвонил. И его уволили. Но вы можете поговорить с кем-нибудь другим.

– Нет, спасибо. Необходимость отпала.

Я позвонил в отдел общественной информации. Ответила дежурная.

– Это… из отдела личного состава. Нам нужен адрес Тима Райта и номер его телефона, для оформления увольнения.

Дежурная застучала по клавишам компьютера, и через несколько секунд я выяснил его координаты.

Тим Райт жил в Куинсе.

Теперь мне нужна Терри. Позарез. Мы должны срочно ехать туда. Счет времени пошел на минуты.

Анатомия страха

* * *
Мы должны побывать в квартире Тима Райта. Только так можно убедиться, что он именно тот человек, который изображен на моем рисунке. Теперь я точно вспомнил, что видел его в коридоре, когда он выходил из отдела общественной информации. Лицо отпечаталось в моей памяти. Мы обменялись короткими приветствиями, он даже улыбнулся. Но я тогда отметил, что улыбка фальшивая.

Если это он, тогда не все потеряно.

Я позвонил Хулио, попросил на несколько часов машину.

– Зачем? – поинтересовался он.

– Она мне необходима.

– Что случилось?

– Ничего.

– Врешь.

– Нет. Мне просто нужна машина.

– Старик, ты обязан мне рассказать.

– Расскажу. Позднее.

– Хочешь, я поеду с тобой?

Конечно, я хотел, чтобы рядом находился мой самый близкий друг, но втягивать его в это дело нельзя.

– Ты мне веришь, Хулио?

– Я всегда тебе верил.

– Тогда дай мне свой чертов автомобиль и ни о чем не спрашивай.


– Что случилось, приятель?

Сторож автостоянки попытался завести разговор, но и лишь кивнул, садясь в темно-синий «мерседес» Хулио. Выехал и остановился у тротуара, пытаясь унять дрожь в руках.

Отправляться туда одному, без поддержки, безумие. И помочь мне в этом деле могла только она, но я не знал, имею ли право просить ее об этом. У меня не было опыта, мне впервые в жизни действительно понадобилась помощь.

Мимо прошла влюбленная парочка, рука об руку. В ветровом стекле они смотрелись как кадр из фильма: улыбающиеся, счастливые лица. Они исчезли, и передо мной возник кадр из другого фильма – ужасов.

Кордеро, мертвый, в луже крови, мой карандаш засунут под его тело, рядом рисунок, где на руке убитого изображена моя татуировка.

Терри ответила по мобильному после второго гудка.

– Это я.

– Где ты?

– Ты получила мои сообщения?

– Да. Но… – Я слышал, как она вздыхает. – Пришел анализ ДНК с карандаша. Они собираются тебя проверить.

Я прекрасно понимал, как это все будет происходить. ДНК совпадет, потом арест, суд, в зале сидят моя мать и бабушка.

– Ты меня слышишь?

– Да. – Я пытался выбросить кошмар из головы. – Я закончил рисунок. Портрет убийцы.

– Как?

– Не важно. Ты должна его увидеть и…

– Что?

– Приезжай.

Я представил Терри – стоит, прижав к уху телефон, обдумывает, взвешивает последствия.

– Где ты?

Я сказал.

– Жди, скоро буду.

Я сидел в машине и размышлял. В принципе могло случиться все, что угодно. Терри могла сообщить обо мне кому следует. Тогда скоро подъедут полицейские автомобили, меня выволокут отсюда, наденут наручники. Да, такое вполне вероятно. Дело в том, что я не знал, можно ли ей доверять по-настоящему. Как не знал и того, что я для нее значу и что она значит для меня.

Рядом на сиденье лежал блокнот, открытый на законченном рисунке. Я коснулся его, чтобы убедиться, что он реальный. Человек на бумаге, он тоже реальный или просто фантом? Я должен это выяснить.

Рядом затормозила «краун-виктория». Терри опустила боковое стекло.

– Родригес, ты что, угнал машину? – Она качнула своей красивой головой и улыбнулась.

Я почувствовал неожиданный прилив счастья, казалось бы, совершенно неуместный приданных обстоятельствах, и засмеялся:

– Разумеется, угнал. Поэтому садись скорее, пока не появились копы.

Терри села рядом, и я показал ей рисунок.

– Я его знаю, – произнесла она. – Видела в участке, и комнате регистрации задержанных… он вошел с папками. Это он, уверена.

– Его зовут Тим Райт. Работал в отделе общественной информации.

– Да.

– Его уволили два дня назад.

Черт возьми, Родригес, как тебе это удалось?

Наконец-то пришло долгожданное наитие. – Я приободрился: Терри его узнала, значит, это действительно Тим Райт.

Она помолчала.

– Но тебе все равно придется к ним пойти.

– Ты же сама говорила, что мне не следует этого делать, что им ничего нельзя будет объяснить – татуировку, рисунок, мой карандаш.

Терри вздохнула:

– Иного выхода нет.

– Есть. Мы найдем Райта.

– Нет. Ты явишься к федералам, а я немедленно отправлю на него ориентировку.

– И что? Обыскать его дом не получится. Нет достаточных оснований. Что ты скажешь судье? «Ваша честь, вот рисунок, который состряпал Родригес. Ему так привиделось». Нет, Терри, ни один судья в Нью-Йорке под это ордер на обыск тебе не подпишет.

Терри поразмышляла с минуту. Я видел, как сомнения на ее лице сменились тревогой и даже легким испугом.

– Но ты должен меня понять, Родригес. Если окажется, что это не Тим Райт, то все, с работой мне придется распрощаться. Навсегда.

– Да. Но ты должна поверить в меня, несмотря ни на что. – Я коснулся ее руки.

– Не трогай меня! – Терри отдернула руку. – Я не могу думать, когда ты меня трогаешь.

Я молчал. Сидел, откинувшись на спинку сиденья, смотрел на Терри. Наконец она подняла голову.

– Послушай, Родригес…

– Ты права! – прервал ее я. – Это действительно большой риск. Я не имел права просить тебя об этом.

– Черт побери, Родригес, ты ничего не понял! – воскликнула Терри и хлопнула меня по руке. – Давай, поехали!


Я смотрел прямо перед собой, сжимая руль. С Терри мы почти не говорили. Я назвал ей адрес Райта в Куинсе, а она заявила мне, что я сошел с ума и она сошла с ума. Мы замолчали. Каждые несколько минут я поглядывал на Терри, тревога и страх на ее лице не проходили. Можно лишь догадываться, что она ощущает.

Я вспомнил, что в этих местах мы с Хулио когда-то подростками бросили на пустынной стоянке угнанный автомобиль и любовались сверху Ист-Ривер и городом, похожим на райскую долину. Величественные небоскребы весело мерцали в вечернем небе, как рождественские елки. Чувствовали мы себя тогда восхитительно. Теперь настроение было иное.

– А это что такое? – Терри заметила кувшин с голубой водой и повернула его к свету. – Ты перешел на акварели?

Я хотел соврать, но не стал.

– Это мне дала… бабушка. Вернее, ее приятельница… и общем, не знаю, как объяснить.

– А ты попробуй.

Я рассказал ей о посещении Марии Герреро и о том, что именно оно позволило мне закончить рисунок. Подробности, касающиеся разбитого яйца и цветков гладиолуса, я решил опустить. Терри выслушала меня задумчиво, затем кивнула на торчащую из кармана рукоятку «смит-и-вессона».

– Ты собирался ехать один?

– Да что ты. Нет.

– Врешь.

Она усмехнулась и сразу посерьезнела. Впереди показался Куинс.

52

Он чувствует себя превосходно. Изнурительный труд наконец принес плоды. План готов. Бог подсказал, что делать, и он не промахнется.

Он рассматривает свой рисунок, сминает его в руке и роняет в мусорную корзину. Ему больше не нужна никакая бутафория, никакой реквизит. И без того все предельно ясно.

Затем он стоит, вскинув голову к потолку. Там, наверху, гостиная со стильной мебелью, великолепные кресла, диван, телевизор с большим экраном. Он ради этого работал, считал важным. А теперь он другой, для него все это не имеет значения. Даже жена, которая ушла и забрала собой ребенка.

Когда это произошло? Несколько дней назад, месяцев, год?

А может, их вообще никогда не было? Все это выдумка? Он пытается представить лица жены и ребенка, но в его мозгу нет места. Там все заполнено картиной того, что он наметил совершить. Грандиозность замысла заслоняет опальное.

Он проверяет снаряжение. Все готово. Пора.

53

– Ты сказал: «Двадцать третья». Это улица или авеню?

– Не знаю. Дежурная продиктовала: «Двадцать третья, 202», я так и записал. Откуда мне было знать, что тут есть Двадцать третья улица и Двадцать третья авеню? Руки нужно оторвать тому, кто это придумал, чертов садист.

– Ладно, – усмехнулась Терри, – мы проехали всю Двадцать третью улицу, и там номера двести два не было. Значит, авеню.

Я выехал на Двадцать третью авеню, Терри смотрела номера. Наконец появился дом номер двести два, небольшой, кирпичный, на одну семью, на маленьком участке. Все очень буднично и скромно. А чего я ожидал? Что из трубы будет полыхать пламя, как на рисунке, сделанном по сну бабушки?

– Ну давай же, – поторопила Терри.

Я проехал мимо дома, развернулся и двинулся снова, пытаясь определить, есть ли там кто-нибудь. Автомобиля нигде не видно, но это ничего не значит. Я остановился на противоположной стороне улицы и опустил стекло.

– Попробуй туда заглянуть, – сказала Терри.

– Как? Сквозь стену, как Супермен?

– Я имела в виду окно, но если ты можешь видеть сквозь стены, то давай.

Окна закрыты жалюзи и шторами. Я повернулся к Терри:

– Извини, что втянул тебя в это дерьмо.

– Нет, – сказала она, – это ты извини, что я втянула тебя в расследование.

– Ну и что, мы так и будем извиняться друг перед другом? А время идет. Вот телефон, давай звони.

Терри набрала номер на своем мобильнике.

– Ну что там?

– Пока еще нет гудков. Расслабься. – Она прижала телефон куху. – Вот появились. Одни… два… три… четыре…

Я затаил дыхание.

– …пять… шесть… семь, – продолжила Терри. – Никто не берет трубку. Восемь… девять… десять. Там нет автоответчика. – Она отсоединилась.

– Как ты думаешь, он бы ответил, если бы находился там?

– Если бы заметил, что мы наблюдаем за его домом, то нет.

Мы посидели минут пятнадцать, ожидая каких-нибудь событий. Но ничего не произошло, и Терри произнесла:

– Пошли.

Она нажала ручку дверцы машины, но я ее остановил.

– Ты что, притащил меня сюда, а теперь струсил?

– Нет. Дай руку.

– Знаешь, Родригес, не время разыгрывать сейчас сюжеты с поздравительных открыток.

– Просто дай мне на секунду руку.

Я взял кувшин с голубой водой и окропил ею руки Терри, затем свои. Причем совершенно не чувствовал себя идиотом. Обычная подготовка перед битвой с сипами зла.

53

– Ты сказал: «Двадцать третья». Это улица или авеню?

– Не знаю. Дежурная продиктовала: «Двадцать третья, 202», я так и записал. Откуда мне было знать, что тут есть Двадцать третья улица и Двадцать третья авеню? Руки нужно оторвать тому, кто это придумал, чертов садист.

– Ладно, – усмехнулась Терри, – мы проехали всю Двадцать третью улицу, и там номера двести два не было. Значит, авеню.

Я выехал на Двадцать третью авеню, Терри смотрела номера. Наконец появился дом номер двести два, небольшой, кирпичный, на одну семью, на маленьком участке. Все очень буднично и скромно. А чего я ожидал? Что из трубы будет полыхать пламя, как на рисунке, сделанном по сну бабушки?

– Ну давай же, – поторопила Терри.

Я проехал мимо дома, развернулся и двинулся снова, пытаясь определить, есть ли там кто-нибудь. Автомобиля нигде не видно, но это ничего не значит. Я остановился на противоположной стороне улицы и опустил стекло.

– Попробуй туда заглянуть, – сказала Терри.

– Как? Сквозь стену, как Супермен?

– Я имела в виду окно, но если ты можешь видеть сквозь стены, то давай.

Окна закрыты жалюзи и шторами. Я повернулся к Терри:

– Извини,что втянул тебя в это дерьмо.

– Нет, – сказала она, – это ты извини, что я втянула тебя в расследование.

– Ну и что, мы так и будем извиняться друг перед другом? А время идет. Вот телефон, давай звони.

Терри набрала номер на своем мобильнике.

– Ну что там?

– Пока еще нет гудков. Расслабься. – Она прижала телефон к уху. – Вот появились. Одни… два… три… четыре…

Я затаил дыхание.

– …пять… шесть… семь, – продолжила Терри. – Никто не берет трубку. Восемь… девять… десять. Там нет автоответчика. – Она отсоединилась.

– Как ты думаешь, он бы ответил, если бы находился там?

– Если бы заметил, что мы наблюдаем за его домом, то нет.

Мы посидели минут пятнадцать, ожидая каких-нибудь событий. Но ничего не произошло, и Терри произнесла:

– Пошли.

Она нажала ручку дверцы машины, но я ее остановил.

– Ты что, притащил меня сюда, а теперь струсил?

– Нет. Дай руку.

– Знаешь, Родригес, не время разыгрывать сейчас сюжеты с поздравительных открыток.

– Просто дай мне на секунду руку.

Я взял кувшин с голубой водой и окропил ею руки Терри, затем свои. Причем совершенно не чувствовал себя идиотом. Обычная подготовка перед битвой с силами зла.

– О Боже! Прямо как в фильме «Изгоняющий дьявола».

– Это не больно, – заверил я.

Терри вытерла руки о рукав моей куртки, затем под своей проверила табельный пистолет.

– Ты готов?

– Да, – ответил я, сознавая, что начал готовиться к этому с тех пор, как сделал на бумаге первый карандашный штрих портрета Рисовальщика.

Мы вышли из машины и приблизились к дому.

Терри нажала кнопку звонка, который гулко отозвался где-то внутри.

– Что ты собираешься сказать ему?

– Что я из отдела личного состава, необходимо обсудить вопросы, связанные с его увольнением.

– Но если Райт тот самый Рисовальщик, то он наверняка знает, кто ты такая.

– Правильно. Тогда я что-нибудь придумаю по ходу дела. В любом случае, Родригес, поворачивать назад уже поздно. – Она снова нажала звонок. Без результата.

– Пойду посмотрю, что там сзади, – проговорил я.

Она кивнула:

– Ладно. И сразу дай мне знать, если что найдешь.

Терри смотрела вслед Родригесу, когда он свернул за угол дома. Хотела крикнуть: «Будь осторожен!» – но сдержалась. Она подошла к окну, вгляделась в щель между шторами. Увидела диван, большой телевизор с плоским экраном. Свет в гостиной не включен. Может, его нет дома. Или, наоборот, притаился и ждет их.

Она знала, что Рисовальщик терпеливый и времени не жалеет. Не исключено, что наблюдает за ней.

Задний дворик был небольшой, половину пространства занимал гараж. Я поднялся по бетонным ступеням к черному ходу. Попытался разглядеть что-нибудь в окне, но не удалось. Спустился, оглядел дом. Увидел приоткрытое окно наверху, на высоте примерно двух с половиной метров. Притащил металлический мусорный бак, днище которого сразу прогнулось и затрещало, едва выдерживая мой вес. Но я ухватился за наружный подоконник. Окно действительно было полуоткрыто сантиметра на два, но заклинено намертво, не поддавалось. Не особенно раздумывая, я обернул руку носовым платком и разбил окно. Стекла шумно посыпались вниз. Я подтянулся и влез в комнату. Мусорный бак со звоном повалился. Если в доме кто-нибудь находился, то меня ждал соответствующий прием.

Я огляделся. Кухня. Райт своего присутствия пока не обнаруживал, зато я увидел на полу несколько капелек крови и обнаружил, что порезал руку. Даже не почувствовал. По крови легко провести анализ ДНК, но теперь это значения не имело.

Я выхватил пистолет, вгляделся в арочный проход в гостиную и, затаив дыхание, метнулся к входной двери. Развернулся направо, потом налево. Никого.

Тогда я отпер дверь и впустил Терри, действуя тихо, насколько возможно. Она наклонилась ко мне и прошептала:

– Если мы выберемся отсюда живыми, Родригес, я тебя убью.

Я погрозил ей пальцем, мол, сейчас не до шуток, и мы с пистолетами наготове медленно двинулись по гостиной, затем наверх по лестнице, заглядывая во все комнаты – спальню, детскую, ванную. Нигде никого. А детская вообще пустая: ни игрушек, ни книжек, ни вещей.

– Похоже, жена от него ушла, с ребенком, – прошептала Терри.

Я сделал знак, что надо спускаться. Терри меня поняла. Нам нужен подвал.

Дверь обнаружилась в кухне. Мы с Терри посмотрели друг на друга, и я потянул ручку. Дверь поддалась, открыв проход на лестницу, которая терялась в темноте. На стене был выключатель, но я не осмелился повернуть его.

Может, он ждет нас внизу?

Спуск занял у нас от силы минуты три, а мне показалось – целый час.

Внизу слабо пахло гнилью и сыростью. Мы постояли, давая глазам привыкнуть к темноте. Подвал обычный. Бетонный пол, устройство для нагрева воды и… дверь.

Я приложил к ней ухо, оглянулся на Терри. Она думала о том же. Что за дверью у Тима Райта мог быть арсенал, как у Карла Карффа, и он стоит там, изготовившись для стрельбы, с каким-нибудь оружием.

Дверь открывалась внутрь. Я толкнул ее, она не поддалась, пришлось пнуть. Дверь скрипнула, раскрылась, и я по инерции влетел в темноту. Ничего видно не было, но я чувствовал здесь что-то неладное.

«В той комнате есть еще человек, Нато».

Мы постояли с Терри пару минут, убедились, что его тут нет. Затем я нащупал на стене выключатель, и нам открылся алтарь ненависти.



Свастика, другие нацистские символы, знаки «Всемирной церкви Создателя»… Разбираться в этой мерзости не хотелось. На рабочем столе идеальный порядок. Карандаши, рисунки, папки, каждая вещь на своем месте. На стене рядом прикреплены газетные вырезки, статьи о Рисовальщике. Он действительно гордился своими деяниями. Вот они, доказательства.

– В этих стопках рисунки, которые он приготовил для следующих убийств? – спросила Терри.

Я пожал плечами:

– Не знаю. Их слишком много.




Терри достала перчатки, мы надели их.

– Надо что-нибудь взять с собой.

– Подожди. – Я задумался. – Видишь, я оказался нрав. Он действительно аккуратный и одержим навязчивой идеей. Достаточно посмотреть на рабочий стол. Все на своем месте. Поэтому, полагаю, верхние рисунки самые поздние и отражают его последние планы.

– Но на что именно он сейчас нацелился? – произнесла Терри.

– Мне кажется, на какое-то здание.

Неожиданно меня осенило. Рисунок был похож на тот, что я сделал по сну бабушки. Другие рисунки являлись разновидностями первого. Он был довольно абстрактный, но не для меня. Неясно лишь где и когда.



Я разложил рисунки на столе, и Терри охнула:

– Боже, он собирается начать третью мировую войну?

– Похоже, что так, – усмехнулся я. – Вопрос только где.

Я пытался действовать спокойно, приноровиться к ходу его мыслей. Все необходимое находилось тут. Я просмотрел рисунки со взрывами и прочим. Открыл первую папку, где нашел набросок чернокожего Харрисона Стоуна, застреленного в Бруклине.



– Он делал эскизы своих жертв много раз, пока не достигал желаемого результата.

В другой папке оказался журнал наблюдений – даты и время. Я быстро перебрал папки, открывая одну за другой.

– Тут материалы по всем его жертвам, – произнесла Терри.

– Да, он педант, и упорный, – добавил я. – Рисует и перерисовывает свою добычу десятки раз.

Мы продолжали рыться в рисунках, надеясь найти что-нибудь, имеющее отношение к взрывам, но ничего не было. Внимательно оглядели комнату – стены в постерах, стол, пол – и заметили еще рисунок, смятый, в мусорной корзине под столом. Я расправил рисунок на столе и наконец понял замысел Рисовальщика. На это хватило несколько секунд.



– О Боже!

– Что?

Я объяснил, с трудом подбирая слова, и мы побежали вверх по лестнице. Надеялись, что успеем.

Двигатель «мерседеса» работал на полную мощность. Я держал одну руку на руле, другой нажимал кнопку повтора вызова на мобильнике, снова и снова. Ответа не было. Я давил ногой на газ и молился, чтобы не опоздать. Молился Иисусу, Чанго и всем святым и оришам, каких только мог вспомнить.

Молился и молился.

54

Как ни старался я лавировать в потоке машин, все равно застрял в пробке на шоссе Рузвельта.

– Порядок, – сообщила Терри, закрывая крышку мобильного телефона. – Я передала в управление ориентировку на Райта, к его дому уже выехала оперативная группа, они произведут обыск. К нашему объекту тоже направляется группа. Нас там встретят.

– Когда они там будут?

– Скоро.

– Может, позвонишь, чтобы нам дали сопровождение с сиреной?

– Да пока они станут продираться через пробку, мы сами доберемся. Тут ведь недалеко.

Я кое-как добрался по обочине до съезда с шоссе и погнал, хотя разрешенная скорость там была тридцать миль В час.

– Придется позвонить Коллинз, – произнесла Терри. – Очень не хочется, но лучше не давать им повод утверждать, будто я что-то от них скрывала.

– Надеюсь, теперь они от меня отстанут.

Терри позвонила и откинулась на спинку сиденья. Она еще не сказала Родригесу. что в управлении опять открыли дело об убийстве его отца. Желала помочь и чуть не навредила. Эти идиоты готовы подозревать его во всем. Но теперь все будет в порядке.

Она бросила взгляд на его профиль. Челюсть напряжена, в глазах остервенение.

Она в нем не ошиблась. Он помог раскрыть дело.


– Тихо.

Он заклеивает ей рот скотчем и морщится, отворачивается от взгляда.

– Тихо, я сказал. Перестань скулить.

Его нервируют пронзительные глаза. Конечно, можно убить ее сейчас, но тогда нарушится замысел.

Он прислушивается к шагам наверху, достает из спортивной сумки снаряжение и принимается за работу.

55

У двери квартиры нас встретили двое полицейских из местного отделения. Один – крупный рыжий парень, другой – примерно той же комплекции, но чернокожий. Оба, похоже, только что окончили академию.

– Чего вы тут стоите? – проворчал я, с трудом вставляя ключ в замок. Я был готов оторвать им головы.

– Мы только что приехали, – ответил рыжий. – Я постучал, никто не открыл.

– А где твоя группа поддержки? – Я повернулся к Терри.

Она тронула меня за руку.

– Перестань психовать.

Мне захотелось оторвать ей голову тоже.

– Нам приказали прибыть к дому, – добавил чернокожий коп, – но не…

Я выхватил пистолет и рванул на себя дверь. Оба копа гоже выхватили пистолеты. Мы вошли в квартиру.

– Бабушка! – крикнул я.

Она не отозвалась.

– Эго что, вуду? – хмыкнул рыжий коп, заметив у двери Элеггу.

Я едва не стукнул его.

Терри приказала ему идти опрашивать жильцов дома, видимо, чтобы убрать его с моих глаз. Мы медленно двинулись по коридору, где я бегал в детстве.

– Оставайтесь здесь, – велела Терри чернокожему копу. – Будете прикрывать нас сзади.

Он напрягся.

– Вы думаете, преступник еще тут?

Терри пожала плечами и взглянула на меня.

Мы осмотрели все Места, где можно было спрятаться. Стенной шкаф в коридоре, гостиную, спальню, «комнату святых» (там Терри удивленно вскинула брови, но ничего не сказала), кухню, ванную. Нигде никого.

– Может, ты позвонишь ей еще раз? – предложила она.

– Вот ее телефон.

– У твоей бабушки нет мобильного?

– Конечно. Она еще не доросла до обычного беспроводного.

Мы зашли в кухню, я положил на стол последний рисунок Райта, который он бросил в мусорную корзину. Видимо, я понял его неверно. Молодой коп склонился над моим плечом:

– Что это?

– Рисунок дома!

Я едва сдерживался. Ясно, что Тим Райт увел мою бабушку. Куда?




– Похоже, – произнес коп. – Но номер другой.

– Что?

– Номер этого дома 301, а здесь, – он показал на рисунок, – стоит 106.

Боже, как я не заметил! Конечно, там, у Райта, я лишь увидел на рисунке дом, узнал его и сразу помчался сюда. А ведь здесь все дома одинаковые. Я разложил все три рисунка, которые мы взяли с рабочего стола Райта, и начал соображать, куда он мог увести ее.

Вернулся рыжий коп, запыхавшийся.

– Чертов лифт не работает.

– Ну, как соседи? – спросила Терри. – Видели, слышали что-нибудь?

– В доме почти никого нет, – ответил он. – Ведь сегодня воскресенье, к тому же праздник.

– Какой праздник? – спросил я.

– Благовещение. Праздник не очень большой, но настоящие католики, например как моя жена Морин, обязательно в этот день идут в церковь. Что касается Морин, так она вообще не пропускает ни одного…

Я перестал слушать. Произнес вслух: «Один-ноль-шесть», – задумался. Наконец в моем сознании что-то щелкнуло, и я сообразил, где сейчас Райт.

– Боже мой!

Я вспомнил, что бабушка, когда мы расставались, собиралась переодеться и отправиться в церковь.



– Церковь! – крикнул я, двигаясь к двери. – Райт должен находиться там. Один-ноль-шесть – это Сто шестая улица. Церковь Святой Сесилии, куда ходит моя бабушка.

56

О том, что замыслил Райт, я рассказал Терри, пока гнал «мерседес» по улицам Испанского Гарлема. Она немедленно связалась с управлением и попросила прислать еще поддержку.

– Ты уверен?

Я кивнул, не отрывая глаз от дороги. Мне казалось, я чувствую этого человека. Понимаю ход его мыслей, чем он живет, что дает ему силы.

– Все, что он сделал прежде, – это лишь подготовительные упражнения. Вспомни его рисунки. Каждую жертву он рисовал четыре и более раз, прежде чем достигал желаемого результата. Полагаю, все эти убийства Райт совершал, чтобы набраться сил для самого главного.

В моем сознании вспыхивали образы: мы с бабушкой идем в церковь… небольшая комната в церковном подвале, где дети под моим руководством, среди них и Хулио, рисуют репродукцию «Тайной Вечери»… рисунки Райта, на которых взрывы… прошлое… настоящее…

Я резко свернул на Сто шестую улицу так, что взвизгнули шины.

– Вот она. Церковь Святой Сесилии.


Занята была половина скамей. Райт, наверное, ожидал, что людей будет больше, но все равно их пришло достаточно, чтобы он мог сказать свое слово.

Священник читал молитвы, переходя с испанского на английский, на фоне безвкусно раскрашенного большого распятия. Бледновато-желтое тело Христа было испещрено ярко-красными полосками, имитирующими кровь. Горящие свечи и запах ладана заставили меня вспомнить посещение Марии Герреро.

Я оглядел прихожан, но бабушки среди них не было.

– Я не вижу ее.

– Не волнуйся, – произнесла Терри, – она должна находиться где-то тут.

А если ее здесь нет, что тогда? А если Райт специально подсунул мне рисунок с таким номером дома, чтобы сбить со следа?

Я двинулся по проходу, выискивая знакомые лица, шепча один и тот же вопрос:

– На visto a Dolores Rodriguez?[52]

Одна женщина недовольно на меня шикнула:

– Silencio![53]

Наконец удалось найти бабушкину приятельницу. Она сообщила, что они договорились встретиться, но бабушка так и не появилась.

Священник остановил службу и недоуменно посмотрел на меня и Терри. Я подошел, спросил о бабушке. Он ответил, что не видел ее, и попросил меня уйти, не срывать службу. Я наклонился и прошептал:

– Пожалуйста, сделайте так, чтобы все немедленно вышли отсюда.

Священник посмотрел на меня как на сумасшедшего. Прихожане начали волноваться, перешептываться. Священник взял меня за плечи и потребовал уйти.

– Прибыла группа поддержки, – проговорила Терри. – Пойду встречу их. – Она обратилась к священнику: – Где-то в помещениях вашей церкви затаился опасный террорист. По нашим данным, у него мощное взрывное устройство. Через несколько минут тут будет много полицейских. Попросите прихожан спокойно разойтись. Вы меня поняли?

Священник кивнул. Его губы дрожали.

По обе стороны алтаря были двери, ведущие в ризницу. Я выбрал ближнюю.


Когда Терри вышла, площадь перед церковью была похожа на съемочную площадку крутого боевика. Десяток полицейских автомобилей и «скорой помощи», ревущие сирены, вспыхивающие проблесковые маячки, спецназовцы из группы «Антитеррор», два микроавтобуса с полицейским спецназом, О'Коннелл и Перес, еще детективы и полицейские.

И все они были в подчинении Терри, потому что она руководит расследованием. Во всяком случае, пока не прибудут федералы. А находится ли в церкви Райт, по-прежнему неизвестно. Если нет, то виноватой во всем сделают Терри. Тем более что на противоположной стороне улицы уже расположились машины со съемочными группами телевизионных новостей.

К Терри приблизился грузный мужчина с красным лицом, капитан местного отделения полиции:

– Что случилось?

– Пока ничего, – ответила она. – Будем надеяться, и не случится. Прикажите своим людям установить ограждения и оттеснить зевак подальше. Телевизионщиков пока близко не подпускайте.

Капитан пошел отдавать распоряжения, а Терри, почувствовав прилив сил – власть всегда приободряет, – направилась к командиру полицейских спецназовцев, огромному мускулистому детине. Его ребята, десять человек с автоматами «МАК-10», тоже были все как на подбор.

– Паники быть не должно, – произнесла она. – Священник обещал, что прихожане спокойно разойдутся.

* * *
Я услышал рев сирен. Если Райт в церкви, он тоже их слышал. Сердце бешено колотилось, в ушах пульсировала кровь, но надо оставаться спокойным, не потерять способности думать. Где он мог спрятаться? Только в подвале. Туда трудно добраться, и оттуда можно нанести церкви максимальный вред. Где же лестница? Я помнил, что она должна быть где-то рядом. Наконец нашел и стал спускаться.





57

Увидев меня, бабушка начала отчаянно крутиться. Он схватил ее и повалил на пол.



Я нацелил на него пистолет, хотя стрелять было нельзя. На нем был «пояс шахида», а в руке детонатор. Рот бабушки он залепил скотчем, она смотрела на меня в ужасе, широко раскрыв глаза.

Я знал, что у Райта хватит духу взорвать себя. Вспомнил слова доктора Штайр, специалистки по фанатикам: «Нам важно помнить, что такой человек всегда убежден в своей правоте и потому может спокойно направить самолет с людьми в небоскреб».

Оставалось одно – вызвать его на разговор, вдруг получится.

– Ты молодец, Райт, – произнес я. – Здорово сымитировал мой стиль рисования. И здорово меня подставил. Теперь копы считают, будто это я. Не ты, а я. Понимаешь? Ты можешь выйти отсюда, и они даже никогда не узнают о тебе. За твои убийства потащат в суд меня.

Он молчал.

– Ты можешь отсюда уйти совершенно свободно. Тебя никто не остановит. Ты меня понял?

Райт по-прежнему молчал.

– Я даже могу тебе помочь. Хочешь? Дай мне свою маску. Я ее надену и стану тобой.

– Поздно, – глухо пробурчал он. – У меня приказ, который я обязан выполнить.

– Ты уверен, что Он хочет этого? А если ты ошибаешься?

– Он не ошибается.

– Я говорю не про Него, а про тебя. Все смертные ошибаются. А ты ведь смертный, верно? Или считаешь себя богом?

Я увидел, как он напрягся. Губы бабушки шевелились под скотчем. Я знал, она молится. Нас разделяло всего два метра. Я слышал его дыхание. О чем он сейчас думает? О подвале, газетных вырезках на стене, о своих подвигах?

– Сними маску. Дай мне хотя бы посмотреть на твое лицо. Увидеть героя, который блюдет чистоту расы и выполняет приказы Бога.

Он сорвал маску так неожиданно, что я вздрогнул и чуть не нажал на курок.

* * *
Из церкви вышел последний человек. Терри нахмурилась. Значит, Родригес нашел Райта, иначе бы он тоже вышел со всеми. Она дала знак Пересу и О'Коннеллу следовать за ней и обратилась к командиру спецназовцев:

– У вас, конечно, все ребята хорошо стреляют. Дайте двоих, больше не надо.


Я вглядывался в лицо, которое совсем недавно нарисовал. И вот оно ожило. Знакомые глаза теперь тоже пристально рассматривали меня.



Mне очень хотелось знать, что сделало Тима Райта таким. Откуда у него эта ненависть?



Эта злоба в глазах, это безумие?



Но за ненавистью и злобой проступало что-то еще. На мгновение его зрачки расширились, и лицевые мышцы заставили брови приподняться.

А также растянули губы и тут же их плотно сдвинули.

Подбородок дрогнул.

Для меня не было сомнений. Оказывается, в глубине этой ненависти таился страх.

Вдруг вспомнилась цитата из одной книги: «Люди часто ненавидят то, чего боятся».

Я наблюдал за работой его лицевых мышц, как они судорожно сокращаются, и сознавал, что он пытается подавить страх и выглядеть крутым. Но меня не обманешь. Стоило ему приподнять свои доспехи, как я увидел, что он напуган.

– Ты прячешься за спину Бога. Используешь Его для оправдания своей ненависти, оправдания злу, какое творишь. Но это чепуха. На самом деле Бог ненавидит тебя и считает жалким ублюдком.

Он вздрогнул от моих слов, как от удара. Бороздка между бровями стала глубже, губы напряглись, злоба на его лице окончательно победила страх.

Не понимаю, как это меня угораздило расслабиться в такой ответственный момент. Райт стремительно метнулся ко мне и сбил с ног. Я выронил револьвер, повалился спиной на пол. Он снова бросился на меня, но я успел ударить его ногой в живот. Он пошатнулся и выпустил из руки детонатор. Я задержал дыхание, ожидая взрыва. Детонатор упал на пол, но ничего не произошло. А Райт прыгнул на меня, и все завертелось. Его лицо было в нескольких сантиметрах от моего, но я видел лишь расплывшееся пятно. Я умею драться, научился в юности, но он, видимо, тоже не промах. Так что драка у нас завязалась серьезная, не на жизнь, а на смерть. Крики, вопли, проклятия… Как всегда в подобных случаях, меня подвел нос – слегка длинноват, – а он пару раз очень удачно к нему приложился. Я, в свою очередь, изловчился и сильно двинул его локтем в ребра, а когда он откинулся назад, ударил в челюсть так, как еще никогда не бил в жизни. Даже костяшки заныли от боли.

Райт повалился на бок, а я использовал эти мгновения, чтобы освободить от пут руки и ноги бабушки. Но она не сдвинулась с места, не хотела оставлять меня.

– Нато…

– Уходи! – крикнул я – Скорее!

И тут он опять бросился на меня.


Это кричал Натан, Терри была уверена. Она подала знак копам. Они вместе побежали по коридору подвала и едва не столкнулись с бабушкой Натана. Старая женщина не могла говорить, вся тряслась и показывала на полуоткрытую дверь сзади.

Через несколько секунд оттуда выскочил Райт с детонатором в руке. Спецназовцы изготовились для стрельбы, но он заорал:

– На пол! Оружие на пол! Иначе я взорву себя и вас! Терри подняла руку с пистолетом, затем очень медленно положила его на пол. Остальные сделали то же самое.

Его лицо было в крови. Значит, он дрался с Родригесом.

– Райт, успокойтесь, – произнесла Терри. – Давайте попробуем договориться.

– На пол! – взвизгнул он и поднял руку с детонатором. – Все ложитесь на пол! Немедленно!

Терри видела, что он невменяем. Пришлось подчиниться.

Райт дождался, пока они все улягутся на пол, и двинулся к выходу. Когда его ботинки оказались перед глазами Терри, у нее на мгновение возникло искушение схватить за них, но она не решилась. Слишком опасно.

У лестницы он быстро оглянулся, крикнул: «Сввойра!» – и исчез.

Двое спецназовцев тут же бросились вслед. А Терри подняла старую женщину и повернулась к О'Коннеллу и Пересу:

– Выведите ее отсюда. Быстро.

– Но там мой внук…

– С ним все будет хорошо, – успокоила ее Терри.

– А вы? – спросил Перес.

– Пойду искать Родригеса.

– Я с вами, – сказал он. – Женщину отведет О'Коннелл.

Долго искать им не пришлось. Вскоре из двери, шатаясь, вышел Натан, тоже весь в крови.

– Где бабушка?…

– Не беспокойся, с ней О'Коннелл, – проговорила Терри. – Что у тебя с лицом?

– Об этом после, – ответил Натан. – Пошли.


Когда мыс Терри выбрались к алтарю, Райт уже находился в конце прохода. Расстояние между ним и спецназовцами не превышало пяти метров. Он медленно пятился, не спуская с них глаз. Они пока не стреляли, и правильно делали. Потому что его лицо изменилось. Я это заметил сразу. Лицевые мышцы расслабились, он успокоился. Значит, принял решение.

– Теперь он действительно собрался взорвать себя, – прошептал я Терри.

Она кивнула в ответ. Положила пистолет на скамью, подняла руки и двинулась по главному проходу.

– Тим, – ее голос звучал очень мягко, – ты меня знаешь. Я Терри Руссо из управления. Я помогу тебе выйти отсюда живым. Зачем тебе умирать, такому молодому? Пожалуйста, положи детонатор на пол.

Мне показалось, что слова Терри заинтересовали его. Он позволил сделать ей несколько шагов и даже немного опустил руку с детонатором. Но у одного из спецназовцев, молодого парня, видимо, не выдержали нервы, и он поднял автомат. Райт заметил это и застыл, а затем быстро попятился к двери церкви.

58

Тим Райт медленно спускался по церковным ступеням на мостовую, подняв детонатор над головой.

Около церкви остались только бойцы группы «Антитеррор», спецназовцы и мы – я, Терри и Перес. Я внимательно вглядывался в противоположную сторону улицы. Искал бабушку. Вначале увидел Коллинз с агентами, они обсуждали что-то с полицейскими, а потом наконец и О'Коннелла с бабушкой. Он сажал ее в патрульную машину. У меня отлегло от сердца.

– Тим Райт. – Напряженную тишину разорвал голос специального агента Коллинз, усиленный мегафоном. – Не делайте этого.

Райт глянул в ее направлении и отвернулся, бормоча что-то насчет небес и Бога. Его лицевые мышцы расслабились окончательно. Лицо было спокойным, с него исчезла даже злоба.

– Он готов, – сообщил я Терри.

Она посмотрела на командира спецназовцев и кивнула. Чуть-чуть, но он заметил. Коллинз тем временем предприняла еще попытку:

– Райт. Не делайте этого. Еще есть время. Я предлагаю вам…

Я увидел, как дернулся большой палец Райта, прижимающий детонатор. Командир спецназовцев тоже увидел и крикнул:

– Огонь!

Звуки автоматных выстрелов перекрыл грохот взрыва, и Тим Райт превратился в огненный шар.


Взрывная волна отбросила нас назад, чуть приподняла, а затем припечатала к асфальту. Терри упала на меня, слава Богу, и я успел ее обнять до того, как все вокруг потемнело. Яркие цветные вспышки погасли, время остановилось. И никаких звуков, будто кто-то повернул выключатель. Не знаю, сколько времени это длилось, наверное, несколько минут.

Выключатель снова повернули, и тишину взорвал вой сирен, крики, гул и шум. Я ухитрился подняться, помог Терри. Мы осмотрелись. Вокруг бегали, суетились полицейские, спецназ, врачи «скорой помощи». Черный дым начал рассеиваться. На месте, где стоял Тим Райт, зияла воронка. Неподалеку что-то горело.

– Я сейчас. – Терри коснулась моей руки и направилась к своим детективам.

Внимательно оглядевшись, я поблагодарил Бога и Чанго за то, что церковь по-прежнему стоит на месте и никто, кажется, не пострадал. Кроме Райта, конечно. Если бы вот так, одним взрывом, можно было стереть с лица земли всю ненависть и злобу!

Вернулись Терри и Перес. Он посмотрел на меня с симпатией. Странно…

– Ну и вид у тебя, Родригес.

Я провел пальцами по лицу. Оно кровоточило. Терри и Перес подхватили меня под руки и потащили к «скорой помощи». Я пытался что-то говорить, даже шутить, но через минуту к моему лицу уже приложили пакет со льдом. Машина тронулась под завывание сирены.


59

Тим Райт стал знаменитым. А вместе с ним и я.

На следующий день многие газеты вышли с моим рисунком на первой полосе. Хорошо, что пока никто не спрашивал меня, откуда он взялся, потому что я не знал, как объяснить.

Жизнь и смерть Тима Райта несколько дней была гвоздем программ почти на всех телеканалах, а также газет и журналов. Везде лишь о нем и говорили. Брали интервью у его соседей в Куинсе. Один сказал, что Райт был «спокойный, вежливый и свой газон всегда держал в идеальном порядке», другой был в шоке и смятении от того, что жил рядом с монстром.

Добрались и до его матери, секретарши на пенсии, шестидесяти лет, которая поплакалась на страницах «Фокс ньюс».

Телевизионщики разыскали жену Райта, она жила у сестры в Йонкерсе. Ее подстерегли, когда она выходила из дома. Симпатичная женщина, миниатюрная блондинка. Репортеры набросились на нее как свора собак, когда она усаживала маленькую дочку в старый «форд-фокус». Она заявила, что фанатизм мужа пугал ее, жить с ним стало опасно, особенно когда в семье ребенок, и она ушла от него несколько месяцев назад.

– Может, мне следовало набраться терпения и подождать? – спросила она, то ли себя, то ли репортера. – И он бы успокоился?

Камера сделала наезд, показав ее лицо крупным планом, наморщенный лоб, печальные глаза. Тяжелая сцена, даже больно было смотреть.

Дентон и Коллинз устроили совместную пресс-конференцию, на ней убедили общественность, что федералы и полиция действовали слаженно и сообща. Каждый приписал себе определенные заслуги. Дентон заявил, что благодаря умелым действиям полиции Нью-Йорка, которая вовремя прибыла на место и оцепила прилегающий район, от взрыва, устроенного Райтом, никто не пострадал, хотя могли быть сотни жертв, а в церкви Святой Сесилии нужно только подремонтировать ступени у входа и дверь. Коллинз сказала, что ФБР раскрыло и обезвредило организации экстремистов по всей стране.

Терри на пресс-конференцию не пригласили, но ее фамилия фигурировала в каждой сводке новостей как руководителя группы детективов, которая вышла на Рисовальщика.

Я провел около шести часов в травматологической клинике Бельвью, где мне подправили нос и наложили на лицо несколько швов. Большую часть времени Терри находилась со мной.

Потом мы расстались. Я поехал домой. Там меня сразу начали одолевать звонки. Предлагали участвовать в телевизионных шоу, выступить в различных программах. Я всем отказал, кроме куратора музея Уитни,[54] предложившего устроить там выставку моих рисунков, сделанных для полиции.

В конце концов я отключил телефон и лег спать.

* * *
Все закончилось. Я так думал, пока не позвонила Терри и не сообщила, что есть серьезный разговор. Я надеялся, что она просто хочет отметить нашу с ней победу, но когда вошел в ее кабинет, сразу понял, что это не так.

– Не буду тянуть, скажу сразу, – начала она. – Я добилась, чтобы вновь открыли дело об убийстве твоего отца.

– Зачем?

– Я думала, что если ты выяснишь, как это случилось, то…

– Но все, что можно было выяснить, уже выяснили тогда. Ведь проводилось серьезное расследование.

– Да, но в то время еще не умели делать анализы ДНК.

– При чем здесь это, не понимаю?

– А при том, что на пистолете, из которого убили твоего отца, тогда еще было взято три образца органики. Слюна и кусочек ткани на курке. Преступник, видимо, прищемил руку, когда его спускал. Образцы заморозили и поместили в банк данных министерства юстиции. А сейчас, когда опять открыли дело, разморозили и сделали анализ на ДНК.

Она протянула мне бумагу. Заключение.

– Два образца принадлежали Уилли Педрере. Ты знаешь, кто он?

Фамилия была мне знакома, но я не мог вспомнить.

– Он отбывает пожизненное заключение в тюрьме «Грин хейвен» за убийство. Неизвестно, долго ли протянет. По моим сведениям, Педрера тяжело болен.

– А третий образец?

– А вот третий образец принадлежит человеку, которого скоро арестуют. – Она ткнула пальцем в строку, где была написана фамилия.

У меня потемнело в глазах. Потребовалось время, чтобы оправиться от шока. Затем я начал умолять Терри повременить с арестом.

Она. молчала, прикусив нижнюю губу.

– Доверься мне еще раз, – произнес я. – Это очень важно.

Она кивнула.

– Спасибо. – Я встал. – Мне нужно обязательно все выяснить самому.


Через десять минут я ехал в такси по Бродвею, охваченный воспоминаниями двадцатилетней давности. Отец обнаруживает мой тайник с наркотиками и направляется задержать дилера, а я, совсем еще мальчик, до смерти испугавшись, ничего не соображая, звоню Хулио и говорю, чтобы он предупредил дилера, а потом встретился со мной в нашем районе. Двадцать лет я представлял это именно так: наркодилер убил моего отца, потому что был готов к встрече, я его предупредил. Но теперь оказалось, что все произошло иначе.

60

Хулио беседовал с клиентом.

Я прошел мимо секретарши в кабинет. Он посмотрел на меня, затем на клиента, солидного человека в синем костюме в узкую белую полоску.

– Мне необходимо поговорить с тобой, – произнес я.

– Не сейчас. – Хулио показал на клиента.

– Сейчас, – сказал я с нажимом. – Это важно.

Человек в синем костюме ушел, и я протянул Хулио заключение лаборатории.

– Ты что, Натан, спятил? Это был очень солидный клиент.

– Читай. – Я постучал пальцами по отчету. – Это результаты анализа ДНК с образца двадцатилетней давности. Слюна на пистолете, из которого убили моего отца, твоя.

Когда мы наконец встретились в тот вечер, двадцать лет назад, Хулио уже так был нагружен наркотиками, что едва мог говорить. И сильно раздражался по каждому поводу. Мы вскоре расстались, а потом он, непонятно зачем, угнал машину и врезался на ней в фонарный столб. Его замели копы, забалдевшего, с травкой в кармане, доставили в участок. Он использовал свое право на единственный звонок, чтобы позвонить мне. Хотел что-то рассказать, но я почти ничего не соображал. Ведь только что погиб отец, по моей вине. В общем, Хулио оказался в «Споффорде», тюрьме для несовершеннолетних. Мне очень хотелось поменяться с ним местами. Это было бы справедливо. Я не мог смотреть в глаза маме, бабушке и вообще никому. Этот год у меня прошел как в угаре. Я по-прежнему курил травку, принимал метамфетамин, и если бы было что покрепче, то обязательно пустил бы в ход. Все, что угодно, лишь бы заглушить боль. Я серьезно подумывал о самоубийстве, и если бы не Хулио, то это бы скорее всего случилось. Он вернулся из «Споффорда» совсем другим и помог мне избавиться от пороков. Всегда находился рядом, готовый ради меня выпрыгнуть из кожи. О том вечере мы больше не вспоминали. Это была тайна, наша с Хулио. Я не знал, что все эти годы он хранил еще и свою тайну.


Я смотрел на него. Ждал.

Хулио молчат. Удивление на его лице вскоре сменили печаль и боль.

– Ты должен мне поверить, старик. – Он тяжело вздохнул и опустился в кресло. – Я пытался остановить его. Я был тогда с этим дилером, Педрерой, когда появился твой отец. После короткого разговора дилер вытащил пистолет. Я схватил его за руку, мы начали бороться. Но я был мальчишкой, я он взрослым парнем, много сильнее и выше почти на голову. В общем, Уилли Педрера застрелил твоего отца. У меня на глазах. Затем он выгнал меня и угрожал убить, если я кому-нибудь расскажу. Эту угрозу мне снова передали, когда я был в «Споффорде».

– Неужели ничего нельзя было сделать?

– Натан, я видел, как он застрелил твоего отца. Ему ничего не стоило убить человека. – Хулио потер переносицу. – Он звонил мне каждые несколько месяцев, напоминал, что убьет не только меня, но и мою маму. А потом… – он снова вздохнул, – прошло время. И рассказывать тебе об этом было поздно.

– Сейчас Педрера в тюрьме, – произнес я. – А тебя собираются арестовать по подозрению в убийстве. Твою слюну или еще что-то обнаружили на его пистолете.

– Но я же сказал, мы боролись. Я хватался за пистолет, вероятно, туда попала слюна или капелька пота. – Хулио опустил голову. – Я постоянно мучился, переживал, боялся, что это когда-нибудь откроется. И вот теперь… – Он посмотрел на меня. – Ты мне веришь?

Его лицевые мышцы не допускали никакой двусмысленности. Я видел, что он говорит правду.

– Да, я тебе верю, Хулио. Но копы… Совсем недавно они подозревали, что я и есть Рисовальщик. Их одними словами не убедишь. Нужны доказательства. Тебе в любом случае придется встретиться с ними. Я обещал привезти тебя.

Он кивнул:

– Я сам к ним приеду.

Я позвонил Терри, сообщил, что Хулио подъедет к ней, попросил встретить его лично. Потом обратился к нему:

– Хулио, я сделаю все, чтобы уладить проблему. Не переживай, все будет в порядке.

Он кивнул:

– Я на тебя надеюсь, старик.


За пару часов мне удалось оформить все документы. Я поставил полицейский проблесковый маячок на крышу «мерседеса» и помчался по шоссе.

Тюрьма «Грин хейвен» находилась в городке Сторм-вилл, в восьмидесяти милях от Нью-Йорка. Я добрался туда менее чем за час. Поставил машину на стоянке, откуда была видна десяти метровая стена и охранные вышки. Словно кадры из фильмов «Птицелов из Алькатраса» и «Побег из Шоушенка».

«Грин хейвен» являлась тюрьмой самого строгого режима, куда помещали совершивших особо тяжкие преступления.

На проходной ко мне отнеслись благожелательно, спасибо Пересу. Он позвонил начальнику тюрьмы, который был его давним приятелем. После третьего проверочного пункта меня встретил надзиратель по фамилии Маршалл.

– Ваш заключенный находится в ИО.

– Что это такое?

– Инвалидное отделение. Расположено в блоке С, на цокольном этаже, потому что там многие передвигаются в инвалидных колясках.

Маршалл, крупный чернокожий детина, был со мной приветлив. Он вообще производил впечатление добряка. Непонятно, как такой человек работает в этой страшной тюрьме. Он вел меня по коридорам и болтал без умолку. Очень гордился своей тюрьмой. Сказал, что сыроварня, на которой работают заключенные, прибыльное предприятие. А еще здесь есть цех, где изготавливают драпировки.

– У нас тут был электрический стул, но его недавно убрали. Теперь приговоренным делают инъекции яда. Думаю, это намного лучше.

Я кивнул, хотя лично меня не устроило бы ни то ни другое.

Инвалидное отделение больше походило на больницу, чем на тюрьму. Пост медсестер, в коридоре врачи с блокнотами и бумагами. Маршалл остановился перед одной дверью, постучал и сразу отпер. Велел мне входить.

– Я буду тут неподалеку.

В камере у зарешеченного окна в инвалидном кресле сидел человек. Старик. Впалые щеки, голый череп, невероятная худоба. Я видел данные Педреры и знал, что он старше меня всего на пять лет, а выглядел на все восемьдесят. Мне даже показалось, что Маршалл ошибся и привел меня не туда, но сидящий в коляске человек подтвердил, что он действительно Уилли Педрера. Из вены у него торчал катетер.

– Меня зовут Натан Родригес.

Он лениво повернул голову, посмотрел слезящимися глазами.

– Что-то я тебя не припомню, хотя мне сказали, чей ты сын.

Он меня и не мог помнить, ведь наркотики всегда покупал Хулио. А я видел Педреру лишь однажды, мимоходом.

– Так зачем пожаловал? Купить немного травки? – Педрера рассмеялся и закашлялся. На лбу набухли вены. Он вытер испарину и потянулся к небольшой одноногой фигурке, прислоненной к деревянному кресту на подоконнике. – Это Арони, мощный целитель. Но мне уже не помогает.

– Почему бы тебе не обратиться за исцелением к Инле? – произнес я. – И к Бабалу, ему подвластны все болезни. И к Люббе-Бара-Люббе, которому подвластны твое прошлое… и будущее.

– У меня нет будущего. – Он вгляделся в меня. – Ты, я вижу, знаток. Веришь?

– Конечно, – ответил я без колебаний.

– Это хорошо. – Педрера кивнул и закрыл глаза. Его губы тронула слабая улыбка.

– У меня есть друг, Хулио Санчес, ты его помнишь? – спросил я.

Он ненадолго задумался.

– Да… помню.

– Он был у тебя в тот вечер.

Педрера насторожился.

– В какой вечер?

– Когда ты убил моего отца.

Он медленно покачал головой:

– Я не убивал.

Его лицевые мышцы находились в угнетенном состоянии, но я все равно понимал, что он лжет. Углы рта то приподнимались, то опускались, скуловые мышцы натягивали дряблые щеки.

– Это копам хорошо известно. Ты меня слышишь? А теперь уходи… оставь меня. Ты что, не видишь, я умираю?

– Вижу. Так зачем тебе лгать?

– А зачем мне помогать копам? – Его губы злобно скривились. – В первый раз меня упрятали за решетку в восемнадцать. За какую-то мелочь, горстку наркотиков. Бросили в камеру к насильникам и убийцам.

«И поделом тебе», – подумал я.

– Там зачем мне помогать им?

– При чем тут они?

Он устало махнул рукой:

– Да никому я не хочу помогать. Никому. Мне никто не помогал. Никогда. – Он откинул голову на спинку кресла и сдавленно вздохнул.

– Но это твой последний шанс, Уилли. Последний. Чтобы спасти душу, свою ари.

Он закрыл глаза и отвернулся.

– Ты сократил число дней моего отца на земле, – продолжил я, – и этим обидел Элеггу, Чанго и Ошун. Их всех. Ты желаешь, чтобы твоя ори искала успокоения вечно? Не хочешь, чтобы боги простили тебя?

Он долго молчал, вдруг подался вперед, потянулся и схватил мою руку:

– Сделай кое-что для меня.

Я кивнул.

– Приведи ко мне кого-нибудь настоящего, кто общается с богами. – Он перевел дух и тяжело сглотнул. – Не ведунью какую-нибудь, а настоящего. – Он заглянул мне в лицо. – Ты можешь это сделать?

– Да.

– Обещай. – Его костлявые пальцы сжали мои.

Я пообещал. Решил, что привезу сюда Марию Герреро. Заплачу, сколько она попросит. Надеюсь, что начальник тюрьмы, друг Переса, разрешит. Тем более что умирающий заключенный признается в совершении еще одного преступления.

Я позвал надзирателя Маршалла, чтобы он был свидетелем. И Педрера при нем рассказал, как двадцать лет назад он торговал наркотиками и однажды вечером у него произошла стычка с моим отцом. Он говорил очень долго, все не мог закончить, заходился приступами кашля, во время которых задыхался, ловил ртом воздух и даже прослезился. Я скрупулезно записывал каждое его слово. Наконец он добрался до фатальных выстрелов в моего отца.

– А что Хулио Санчес? – спросил я.

– Этот парень находился там, но твоего отца не убивал, –проговорил Педрера. – Это сделал я. А он пытался остановить меня. Не получилось.

Я заставил его повторить эти слова еще раз, а потом он подписал свое признание, и мы с Маршаллом тоже.

Я опять пообещал, что привезу общающуюся с богами женщину, а он попросил, чтобы я поторопился.

61

На следующий день я повез Марию Герреро в «Грин хейвен». Она провела с Педрерой два часа и, выйдя, сообщила, что сделала все, чтобы очистить его, но он умрет. Затем вернула мне деньги.

Через два дня Уилли Педрера действительно умер.

По дороге обратно Мария рассказала мне сон, который видела вчера. В этом сне я искал какого-то человека, горящего в огне. Я сразу вспомнил непонятное озарение, возникшее у меня тогда в управлении при разговоре с Дейтоном, когда он потребовал прочитать чьи-нибудь мысли. Мария успокоила меня, заверила, что я по-прежнему нахожусь под защитой богов, но мне следует прийти к ней за свечами и травами. Я обещал.

А вечером, вдохновленный ее рассказом, попытался восстановить в памяти тогдашнее свое видение и нарисовать.

Правда, сейчас, непонятно почему, я увидел горящего человека в какой-то долине. Мне кажется, тогда этого не было. К тому же с кровью на груди. Я взял красную тушь, чтобы показать ее на рисунке. Странно, горящий человек, в долине. Я решил показать рисунок бабушке и Марии Герреро.



А утром неожиданно позвонил шеф оперативного отдела полиции Нью-Йорка Мики Родер и попросил приехать.

Он похлопал меня по спине, поздравил с успехом. Справился о моем самочувствии, и я ответил, что все прекрасно. Родер сказал, что хочет предложить мне участвовать в одном интересном расследовании. Предложение застало меня врасплох, но я мгновенно согласился.

– Разумеется, я приглашаю вас в основном как рисовальщика, – объяснил Родер. – Руководит расследованием Билл Гатри. В двух словах суть дела такова: в бедном квартале в Бронксе в одной из квартир возник пожар. Видимо, поджог. В огне сгорел человек. Опознать невозможно, даже по зубам. Они выбиты. То есть зацепиться совершенно не за что.

Я вздрогнул, услышав о сгоревшем в огне человеке. Ведь только вчера я вспомнил о своем странном озарении и сделал рисунок. Но случайных совпадений не бывает, так, кажется, нас учили в Квантико.

– Управляющий тоже не смог опознать его? – спросил я.

– Нет, человека никто не знал. Это же район трущоб. Управляющий сообщил, что съемщик аккуратно платил наличными каждый месяц. Однако во всем этом есть одна странность. На руке человека были часы, они уцелели, причем не простые, а золотые. «Ролекс» за пять тысяч долларов. Они расплавились, но в лаборатории определили точно. Удивительно, правда? Человек живет в такой дыре и носит дорогие часы.

– Значит, поджог совершен не с целью ограбления?

– Вот именно. – Родер подмигнул. – К тому же медэксперт обнаружил в останках два кусочка металла. Так что поджог учинили для прикрытия убийства. И зубы выбили намеренно, чтобы нельзя было провести по ним экспертизу. Гатри предполагает, что убийство заказное. Наша задача – выяснить, кто прикончил этого человека… и почему. – Родер посмотрел на меня: – Вам когда-нибудь приходилось восстанавливать лицо?

– Вы имеете в виду восстановление облика человека по черепу?

– Да.

Однажды в Квантико инструктор привел нас в морг и дал задание нарисовать лицо погибшего в автомобильной катастрофе. Большая часть лица у него отсутствовала. Его предлагалось реконструировать по костям черепа. Потом нам показали фотографию этого человека, и мой рисунок был признан самым удачным. В другой раз мы делали то же самое в глине и гипсе.

– Мне приходилось заниматься этим несколько раз во время учебы в Квантико, – произнес я. – Это было давно, но я не возражаю попробовать поработать с глиной.

– Замечательно. Итак, я включаю вас в группу Гатри. Его люди будут очень рады работать с вами. Вы доказали, чего стоите. – Он улыбнулся.

Я колебался, говорить или нет. Дело в том, что меня не покидала мысль о какой-то таинственной связи возникшего в моем видении горящего человека с Дентоном.

– Шеф Дентон заинтересовался этим делом?

Родер сдвинул брови.

– Почему вы спросили?

– Просто так. Из интереса.

– Может, Руссо права и вы действительно экстрасенс?

– Да что вы!

– А я думаю, она права. Дентон действительно заинтересовался данным делом. Что весьма странно. Не помню, чтобы наш шеф проявлял какой-нибудь интерес к подобным делам. Тем более что это верный «глухарь». Впрочем, он и не должен. Это не его работа. Но сегодня на совещании, рутинном, когда я упомянул о человеке, сгоревшем в квартире в Бронксе, Дентон вдруг непривычно оживился и задал много вопросов. Даже попросил показать материалы осмотра места происшествия и заключение патологоанатома. Странно, ведь шеф обычно в такие вещи никогда не вникал. Вот какое это дело, дорогой мой. Надеюсь, с вашей помощью оно не останется «глухарем».

Я пообещал, что сделаю все, что в моих силах.

– Отец действительно мог бы вами гордиться, – продолжил Родер. – Как сейчас помню его шкафчик для одежды. Ребята обычно оклеивают их разными картинками с девочками, а он свой украсил вашими рисунками. И каждые несколько дней менял на новые. Поворачивался ко мне и говорил: «Посмотри, что сделал мой парень». И поверьте, это воспринималось не как хвастовство, знаете, иные родители похваляются успехами своих детей, нет. Хуан Родригес очень вами гордился. Уверен, еще больше он гордился бы вами сейчас.

Я сглотнул, пытаясь сдержать навернувшиеся слезы. Сказал, что хочу поехать к Гатри и сразу приступить к работе. Мики Родер пожал мне руку, и мы расстались.


Я не видел Терри с тех пор, как узнал о возобновлении расследования убийства отца. Мы встретились в баре неподалеку от ее дома. Она выглядела, как всегда, превосходно, может, только слегка напряжена.

Мы поцеловались, заказали выпить и сели за столик у бара.

– Наверное, мне не следовало этого делать, – начала она. – Я имею в виду – открывать дело по убийству твоего отца, но я хотела тебе помочь.

– Ты все правильно сделала, – возразил я. – Мне это действительно помогло. Стало ясно, что Хулио не предупреждал наркодилера и в гибели отца я виноват лишь косвенно. Но все равно, конечно, виноват. Если бы не мой тайник с наркотиками дома, он бы туда не пошел. Прошлое изменить нельзя, придется с этим жить.

Терри коснулась моей руки.

– Как дела у твоего друга?

– Вроде все нормально.

Я вспомнил долгую ночь, которую мы провели с ним в разговорах и даже поплакали вместе, отбросив всякий стыд. Я понял, почему Хулио не мог мне рассказать. Потому же, почему я не мог открыться маме. Не хотел бередить старую рану. Это бы добавило ей боли.

– Да, – произнес я, – теперь известно, как все произошло на самом деле. И единственное, что нас немного оправдывает, – юность. Мы ведь тогда были еще дети.

Терри кивнула и подняла бокал, чокнуться со мной.

– Давай выпьем за то, чтобы больше об этом не вспоминать.

Мы выпили, помолчали.

– Я хочу, чтобы ты знала: я тебе очень благодарен. За то, что ты в меня поверила, поставила на карту свою работу, репутацию. Ведь все могло повернуться иначе.

– Разумеется. Ты бы сейчас мог сидеть в камере с каким-нибудь головорезом в тюрьме строгого режима.

– Вот как? Я, значит, тебе раскрываю душу, а ты мне про тюрьму? Замечательно.

– Просто я говорю тебе, Родригес, как все могло повернуться. – Терри улыбнулась. – Но я поверила в тебя с самого начала. И не ошиблась. Ты нашел преступника. – Она глотнула из своего бокала. – Впрочем, хватит об этом.

– А о чем бы ты хотела поговорить?

– Хотя бы о том… зря или нет я трачу с тобой время.

– Не зря. Я именно тот, кто тебе нужен.

– Я серьезно, Родригес. – Терри поставила бокал и посмотрела на меня. – Зачем мне болван, который не собирается связывать себя никакими обязательствами?

– Ого.

– Это и есть твой ответ? Ого?

– Ты меня так огорошила, что я не успел подумать.

– А что тут думать? Ведь речь идет не о том, чтобы ты попросил моей руки. Я, может, вообще не собираюсь выходить замуж. Просто надоело все это.

Разговор приобретал любопытный оборот. Я попытался сосредоточиться.

– А чего ты желаешь?

– Понимаешь, Родригес, мы с тобой почти конченые люди. Ну сам посуди. Тебе за тридцать, и мне тоже. Тебе женщина нужна только для того, чтобы иногда поужинать вместе и переспать, а я вот-вот превращусь в настоящую стерву. – Терри махнула рукой. – Ладно, не обращай внимания. Это я так, расчувствовалась.

– Клянусь, относительно тебя мои планы распространяются далеко за пределы сегодняшнего ужина! – воскликнул я. – Давай в следующее воскресенье устроим обед, совмещенный с завтраком.

– Ха-ха!

– Да ладно тебе, Терри!

– Все, я поняла, что совершила ошибку. Не первую и, очевидно, не последнюю.

– Ну давай подождем, Терри, посмотрим, куда нас это приведет.

– В постель нас приведет, Родригес. Вот куда.

– Не так уж плохо.

Она вздохнула:

– Я не знаю, как тебе, Родригес, а мне уже хочется в жизни чего-то большего, чем просто занятия любовью с субботы на воскресенье.

Я задумался. Вспомнил свою квартиру, которая так и не стала мне домом и. наверное, никогда не станет. Вспомнил Хулио и Джесс, как они постоянно пытаются меня остепенить. Вспомнил их ребенка, он скоро подрастет и будет называть меня дядей Натаном; еженедельные встречи с бабушкой, которая уже третий год подряд спрашивает, когда же я наконец заведу постоянную девушку. Затем я вспомнил отца, как водил меня на бейсбол и читал на ночь сказки, и понял, что мне тоже в жизни нужно нечто большее. И оно у меня есть.

– Терри… – Я встал, сделал попытку притянуть ее к себе, но она увернулась.

– Родригес, если хочешь, чтобы я осталась, не только сейчас, а вообще в твоей жизни, ты должен это сказать.

Терри сделала несколько шагов назад, и я испугался, что она сейчас исчезнет. Схватил ее за руку:

– Не уходи, прошу тебя. Я очень хочу, чтобы ты осталась.

– Уже неплохо звучит, Родригес.

– Ты что, собираешься вечно называть меня Родригесом?

Терри улыбнулась:

– Наконец-то ты произнес ключевое слово – «вечно».

Я тоже улыбнулся:

– Дело не в словах, Терри. Слова мало значат. Если ты желаешь знать, о чем я думаю, смотри на мое лицо.

Она вгляделась в меня, вскинув брови.

– Да, да, я кое-что вижу.

– Конечно, дорогая. Это не так трудно увидеть.

Благодарности

Выражаю признательность за помощь в работе над этой книгой: блистательной Сьюзен Глак; моему замечательному редактору Дэвиду Хайфиллу; чудесной читательнице и другу Дженис Динер; Райану Эрнсту, позволившему использовать свое лицо и компьютерную экспертизу; Габи Робинсон, Дэну Конуэю, Элейн Ричардсон, корпорации «Йаддо», Райнеру Лейсту, Эс-Джей Розану, Энтони Ромеро, Мануэлю Маринасу, Сарайви Оренч-Рейнату, который помогал мне в испанском без сетования и насмешек; Уильяму Морроу из издательства «Харпер-Коллинз», которое всегда меня поддерживало, Джейн Фридман, Лайзе Галлаэр, Майклу Моррисону, Дэбби Стир, Дэниелу Бартлетту, Карле Паркер, Линн Грейди, Карлу Леннерцу, Тавии Ковальчук, Шарин Розенблюм, Майку Спрадлину, Кристин Танигава, Брайану Масшерри, Джульетт Шарпланд и многим другим. Бетти Лью, Ричард Акан и Джимми Иакобелли заслуживают медалей, поскольку их старания далеко выходили за рамки обязанностей.

Благодарю также сестру Роберту, маму Эдит, дочь Дорию и жену Джой.

А также тех, кто торгует книгами, и читателей, с которыми я встречался во время своих поездок. Они очень поддержали меня. Где бы я был без вас?

Примечания

1

Пол Экман (род. в 1934 г.) – выдающийся психолог, профессор Калифорнийского университета в Сан-Франциско. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Нижняя челюсть, верхняя челюсть, слезная кость.

(обратно)

3

Известная американская комедийная актриса и ведущая ток-шоу.

(обратно)

4

Что вас так смешит? (исп.)

(обратно)

5

Дешевая смесь кокаина с примесями.

(обратно)

6

Знаменитый американский эстрадный певец латиноамериканского происхождения, супруг Дженнифер Лопес.

(обратно)

7

Американский серийный убийца и каннибал, убивший и изнасиловавший 17 мальчиков и юношей в период с 1978 по 1991 год.

(обратно)

8

Что-то вроде духовного сана для отправителей культа сантерии, афрокарибской религиозной традиции.

(обратно)

9

Латкес – оладьи из тертого картофеля, национальное блюдо восточноевропейских евреев.

(обратно)

10

Видишь, я готовлю снадобье (исп.).

(обратно)

11

Разве это важно? (исп.)

(обратно)

12

Слышишь, красавчик? (исп.)

(обратно)

13

Что случилось, ба? Ведь что-то случилось? (исп.)

(обратно)

14

Очень хорошо. Это просто святая вода (исп.).

(обратно)

15

Как бы это сказать? (исп.)

(обратно)

16

Вижу! (исп.)

(обратно)

17

Наука, изучающая поведение жертв преступлений, которое могло их спровоцировать.

(обратно)

18

Персонаж романа Дж. Сантлоуфера «Дальтоник».

(обратно)

19

В иудаизме религиозное совершеннолетие мальчика (в тринадцать лет) и праздник, устраиваемый в эту честь.

(обратно)

20

Намек на пресловутое голубое платье Моники Левински, главную улику, фигурирующую в знаменитом скандале.

(обратно)

21

Персонажи известного комедийного сериала.

(обратно)

22

Сухой кренделек, посыпанный солью; закуска к пиву.

(обратно)

23

Трус (исп.).

(обратно)

24

сломался (исп.).

(обратно)

25

Все-таки, в чем дело? (исп.)

(обратно)

26

Принести тебе пива? (исп.)

(обратно)

27

Что? (исп.)

(обратно)

28

Прошло много времени (исп.).

(обратно)

29

пожалуйста (исп.).

(обратно)

30

Я его не вижу (исп.).

(обратно)

31

пламя (исп.)

(обратно)

32

Мэдисон Грант (1865–1937) – американский юрист, известный своими расистскими работами по евгенике.

(обратно)

33

Бен Классен (1918–1993) – американский неонацист, основатель секты «Всемирная церковь Создателя», в 1993 г. покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

34

Героиня мультипликационных и игровых фильмов, амазонка с Бермудских островов, неуязвимая для пуль; известна не меньше, чем Бэтмен и Супермен.

(обратно)

35

красавчик (исп.).

(обратно)

36

врун (исп.).

(обратно)

37

Те, кто бегает в голом виде, протестуя против условностей.

(обратно)

38

Что случилось, Нато? (исп.)

(обратно)

39

Ты шутишь со мной? (исп.)

(обратно)

40

В иудаизме – прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента, содержащий часть текста молитвы Шма (еврейский литургический текст, состоящий из 4 цитат из Пятикнижия, декларирует единственность Бога, любовь к Нему и верность Его заповедям).

(обратно)

41

Что-нибудь красное (исп.).

(обратно)

42

Серийная убийца; симпатичная вдова с двумя детьми.

(обратно)

43

Серийный убийца, признавшийся в убийстве 13 женщин.

(обратно)

44

Безумие, безумие (исп.).

(обратно)

45

проклятый демон (исп.).

(обратно)

46

Пойдем (исп.).

(обратно)

47

Но не для нас (исп.).

(обратно)

48

Знаменитый американский джазовый композитор и продюсер.

(обратно)

49

Здесь воздух напоен Богом (исп.).

(обратно)

50

свыше (исп.).

(обратно)

51

Мы часть природы (исп.)

(обратно)

52

Вы не видели Долорес Родригес? (исп.)

(обратно)

53

Тише! (исп.)

(обратно)

54

Художественный музей в Нью-Йорке, основанный в 1930 г. скульптором Г. Уитни.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31
  • 32
  • 33
  • 34
  • 35
  • 36
  • 37
  • 38
  • 39
  • 40
  • 41
  • 42
  • 43
  • 44
  • 45
  • 46
  • 47
  • 48
  • 49
  • 50
  • 51
  • 52
  • 53
  • 53
  • 54
  • 55
  • 56
  • 57
  • 58
  • 59
  • 60
  • 61
  • Благодарности
  • *** Примечания ***