КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Призраки бездонного озера [Леонид Игоревич Влодавец] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Леонид Влодавец Призраки бездонного озера


ПРОЛОГ

Черная ночь нависала над черной водой озера, над черными зарослями камыша, над болотами и лесами, окаймлявшими водную гладь, и над черной глыбой лесистого острова, окруженного ею. Безлунное и беззвездное небо, затянутое непроглядными тучами, казалось каменным. Ни единого огонька не светилось на болотистых берегах, ни звука не долетало из леса. Гробовая тишина, царившая над озером, таила в себе Великий Страх перед неведомым и жутким. Все замерло, притаилось, будто завороженное предчувствием чего-то таинственного и ужасного. Ни одна ночная птица не решалась подать голос, ни одна рыба не рисковала плеснуть хвостом, ни одно дерево не могло позволить себе скрипнуть или пошелестеть листьями. Близилась полночь.

И вот, когда незримые часы беззвучно пробили двенадцать, в непроглядной черноте ночи возникло слабое, призрачное пятно света. Нет, это не луна пробилась сквозь тучи, небо оставалось, как прежде, непроницаемо темным. Свет шел из-под воды, из неведомых глубин озера, издревле именуемого Бездонным.

Сперва это свечение было едва заметно, и не всякий глаз смог бы разглядеть его в окружающем мраке. Но с каждым мгновением свет становился ярче и ярче. Сперва он казался серым, потом белесым, затем желтовато-белым, позже голубовато-белым и, наконец, ослепительно ярким, серебристым, несмотря на то, что источник свечения все еще находился под водой. Впрочем, уже через несколько секунд из черных глубин бесшумно, без единого плеска вылетел сверкающий серебристо-белый шар и медленно поплыл над поверхностью озера в сторону острова. При этом шар продолжал плавно подниматься и вскоре оказался на одном уровне с вершинами самых высоких деревьев, росших на острове.

Перелетев через верхушки елей и сосен, шар начал снижаться и наконец мягко опустился на маленькую полянку, окруженную деревьями, в середину старого кострища. Сразу после этого шар стал медленно сплющиваться и превращаться в подобие не то улитки, не то часовой пружины. А еще через несколько мгновений эта спираль развернулась, и огромная серебристо-белая змея подняла чудовищную голову над кострищем…

Змея медленно поползла по траве, растянувшись на несколько десятков метров. Послышался шелест, а может быть, шипение. Странное, очень похожее на тихие, невнятно шепчущиеся человеческие голоса.

Наконец змея свилась в огромное кольцо, опоясывающее всю полянку. Миг — и это кольцо стало плоским, ни головы, ни хвоста змеи уже не просматривалось. А в следующее мгновение в четырех точках кольца бесшумно взметнулись вверх языки бело-зеленого пламени… Змея исчезла, и на ее месте возникли четыре белесые полупрозрачные фигуры, отдаленно напоминающие человеческие!

Но тут абсолютной тишине пришел конец. Откуда-то издалека послышалось нарастающее, назойливое жужжание лодочного мотора.

— Не в свой день он на озеро едет! — прошелестели над поляной загадочные слова. — Сам за бедой идет и другим беду везет!

Призрачные фигуры с неимоверной быстротой перелетели к кострищу, слились в сверкающий шар, затем шар вытянулся и превратился в подобие остроконечного веретена. Веретено словно бы ввинтилось в центр кострища и в мгновение ока исчезло.

Все вновь погрузилось в непроглядную тьму и тишину, слышался лишь рокот подвесного мотора. Впрочем, всего через пару минут послышался странный шорох, затем шипение, плеск, и наконец испуганный человеческий крик…

Глава I СБОРЫ НА РЫБАЛКУ

Папа вытащил из багажника чехол с надувной лодкой и насос, похожий на маленькую гармошку. Потом он вынул лодку из чехла, развернул ее и расстелил на траве. Подключив шланг насоса к лодке, он стал нажимать на педаль, и лодка начала медленно надуваться, превращаясь из подобия не то скатерти, не то клеенки в то, на чем действительно можно плавать по воде.

Мама в это время еще раз проверяла продукты, уложенные в рюкзак, а Женька, зайдя по щиколотки в речку, разглядывал через прозрачную воду многочисленные стайки глупых мальков, которые доверчиво подплывали почти к самым ногам и едва не касались больших пальцев. Наверно, их можно было бы запросто поймать если не рукой, то стеклянной банкой или марлевым сачком для ловли бабочек.

Но Женька эту мелочь ловить не собирался. Сегодня они с папой поедут настоящую рыбу добывать! На заветное папино озеро под таинственным, даже чуточку страшноватым названием Бездонное. Папа на это озеро ездил уже не первый год, и зимой, и летом, и никогда без рыбы не возвращался. Причем не маленьких окуньков или ершиков приносил, а большущих настоящих лещей размером с обеденную тарелку и судаков чуть ли не в полметра длиной. Причем ни сетками, ни электроудочками, ни иными браконьерскими приспособлениями не пользовался — это для него было дело принципа.

Обычно папа ездил на рыбалку со своим старым школьным приятелем, дядей Васей. У дяди Васи здесь, поблизости, был дом в деревне, где жили его родители. Там они оставляли машину, а потом отправлялись на озеро. Вот по этой самой речке, в которой сейчас бродил Женька. Зимой — на лыжах, а летом — на резиновой лодке.

Дело в том, что доехать до озера ни на машине, ни даже на мотоцикле или велосипеде было невозможно. Потому что никакой дороги или даже сносной тропы туда не вело. Вокруг всего озера расстилались густые леса и топкие болота, через которые весной, летом и осенью даже пешком не пробраться, а зимой все заносило снегом. Конечно, зимой болота замерзали, и на лыжах, попетляв между стволами деревьев, можно было, в принципе, добраться с любой стороны, но все-таки речка являлась самым удобным путем — на ней не заблудишься. Ну а летом, как сейчас, никак иначе на озеро не попадешь — только по речке. Наверно, какой-нибудь «новый русский» мог бы туда на вертолете прилететь, но, видно, пока про это озеро «новые русские» еще не знали.

Женька, конечно, не жалел, что у него вертолета нет. Проплыть пять километров по извилистой речке, где по берегам растет густой ивняк, а наверху сплошным сводом нависают кроны деревьев, почти как где-нибудь на Амазонке — это ведь интересно. Да еще с папой, который много всяких забавных или страшных историй знает! Как они соберутся вдвоем с дядей Васей, как начнут вспоминать и рассказывать — заслушаешься. Жаль, конечно, что дядя Вася заболел и не смог поехать. Но с другой стороны, если б дядя Вася не заболел, то Женьку папа на озеро взять не сумел бы. В лодке места не хватило бы.

Мама поехала просто так, воздухом подышать. На озеро она не собиралась, у нее тут, в деревне, свои дела были. Дяди Васина мать, Антонина Петровна, знала много всяких хитростей по части варений и солений. Она даже из помидоров умела варенье варить, да что там — из одуванчиков. А уж огурцы соленые у нее такие вкусные получались, что Женька с этими огурцами по две тарелки картошки съедал. Вот мама и решила с бабушкой Тоней насчет этих солений-варений проконсультироваться. А мужики пусть едут рыбу ловить и комаров кормить.

Но мама, конечно, не могла полностью отстраниться от подготовки к поездке на рыбалку. Во-первых, она не сомневалась, что без нее «мужики» обязательно что-нибудь забудут, а во-вторых, была убеждена, что Женьке не под силу тащить ту часть груза, которую для него приготовил папа. Поэтому мама решила, что до берега речки они доедут на машине, а потом она, мама то есть, вернется на ней в деревню. Папа, конечно, проворчал, что парню уже двенадцатый год идет, а ростом он вообще с тринадцатилетнего, и что Женька не надорвется, если пройдет полтора километра с десятикилограммовым грузом за плечами. Но мама сказала, что в этом случае она Женьку не отпустит, и папа, дабы не заводить скандала из-за пустяка, уступил. Не стал спорить он и насчет того, когда возвращаться. Вначале папа планировал, что они с Женькой вернутся в воскресенье к обеду, то есть порыбачат две вечерних зорьки и две утренних. Но мама, которая опасалась, что Женька простудится, потребовала, чтоб они уже завтра, в субботу, к обеду вернулись. Она строго заявила, что ровно в два подгонит к речке машину. И если папа с Женькой к этому сроку не приедут — у них будут неприятности. А кому охота неприятности иметь?! Никому.

…За Женькиной спиной послышались шаги, голоса родителей и шорох кустов — папа с мамой тащили к воде лодку. Конечно, лодка была совсем легкая, и папа вполне сумел бы ее донести один, но мама очень боялась, что он эту лодку случайно пропорет о какой-нибудь сучок. Когда папа несколько лет назад эту лодку купил, мама на него долго ругалась: «Ты что, миллионер?!» Как будто не знала, что миллионеры на яхтах катаются, а не на резиновых лодках. Впрочем, хоть лодка это, конечно, не яхта, но все-таки немалых денег стоит. Папа ее, вообще-то, уже не раз пропарывал, но благополучно латал с помощью сырой резины и автомобильного вулканизатора. У него и сейчас эти принадлежности были припасены.

Но маму, конечно, волновала не только лодка.

— Ради бога, Павлик, не давай Женьке одному кататься на лодке! — уже не в первый раз напоминала она папе.

— Обязательно, — послушно кивал папа своей зеленой бейсболкой. — Будь спокойна, он к ней близко не подойдет без моего разрешения.

Женька поморщился: что за манера у мамы по три раза одно и то же повторять?! Добро бы еще боялась, что он утонет. Но ведь знает же, что у нее сын целых сто метров в бассейне проплыл и даже не устал. Сама, своими глазами видела, а все равно чего-то боится. Правильно папа говорит: «Женщины — народ нервный!»

— Ох, как мне эта ваша поездка не нравится! — вздохнула мама. — Тяжесть какая-то на душе лежит… Предчувствую чего-то…

— Не порть настроение, а?! — довольно резко проворчал папа, хотя обычно относился к маминым предчувствиям гораздо спокойнее. — Может, тебе пора к психиатру обратиться?

Брям-м! — лодка с резиновым звоном шлепнулась днищем о воду, папа положил в нее весла, которые нес на плече, и сказал:

— Женя, придерживай лодку, чтоб не унесло, а мы пока за вещами сходим.

Женьке, конечно, очень хотелось залезть в лодку, вставить весла в резиновые уключины и хоть пару минуток самому погрести. Но он этого делать не стал. Потому как знал, что это может кончиться плохо. Не в том смысле, что он и впрямь утонет или лодку упустит — об этом речи не шло. Просто стоило маме увидеть, что Женька сидит в лодке и веслами ворочает, как она тут же рассердилась бы и заругалась: «Вот, смотри, папочка, как тебя сын слушается! Так и на озере будет, я уверена!» И хорошо, если папа ей ничего не ответит, а просто пропустит все мимо ушей. Потому что если ответит так, что этот ответ маме не понравится, то никакой рыбалки Женька не увидит. Зачем рисковать? Тем более что там, на озере, вдали от маминых глаз, папа наверняка разрешит ему самостоятельно покататься на лодке.

Так или иначе, но Женька честно простоял рядом с лодкой те несколько минут, что понадобились папе на то, чтоб принести свой рюкзак, к которому были приторочены сбоку чехол с разобранными удочками, подвесной мотор и бачок с бензином, а маме — палатку и ведро с продуктами.

Когда родители уже вышли на берег, мама внезапно охнула и едва не уронила свою поклажу. Женька в испуге обернулся, но успел заметить только пушистый черный хвост. Он принадлежал кошке, перескочившей тропку и молниеносно юркнувшей в кусты.

— Черная! — вскрикнула мама. — Черная кошка!

— Ну и что? — буркнул папа.

— Она же тебе дорогу перебежала! Дурная примета…

— Глупое суеверие! — раздраженно отмахнулся отец. — У тебя же высшее образование все-таки! А придаешь значение всякой чуши! Грузи вещи и не капай мне на мозги!

Затем папа установил на корму лодки мотор, погрузил бачок с горючим, положил на нос рюкзак и велел Женьке:

— Садись!

Женька влез в лодку, а папа ее придерживал на всякий случай, чтоб сын ее случайно не перевернул. Потом мама подала Женьке палатку и ведро. Наконец в лодку забрался папа, сказал маме:

— От винта! — и дернул за тросик мотора.

Мама отошла от лодки не торопясь, потому что знала, что с первого раза этот мотор еще ни разу не заводился.

Действительно, папе пришлось еще раза три подергать, прежде чем мотор затарахтел, зажужжал, вода за кормой забурлила, и лодка довольно быстро двинулась против течения речки.

— До свидания! — мама помахала рукой с берега, и Женька с папой помахали ей в ответ. Затем река стала забирать вправо, папа же плавно повернул мотор влево. Лодка обогнула мысок, — мама скрылась из виду, путешествие началось!

Глава II НА ПУТИ К ОЗЕРУ

Да, плыть по речке на моторной лодке оказалось куда интереснее, чем ехать на машине по шоссе. И даже интереснее, чем на прогулочном катере по Москве-реке. Конечно, автомобиль движется намного быстрее, и если бы речь шла только о том, как бы скорее добраться, то лодка с ним никакой конкуренции не выдерживала. И мотор у нее был маломощный, и плыли против течения, и поворотов на речке было гораздо больше, чем на шоссе. Но ведь папа с Женькой не срочную почту доставляли, а рыбачить собирались, то есть могли особо не спешить. Поэтому сетовать на то, что они будут почти целый час преодолевать несчастные пять километров, которые на машине можно за десять минут проскочить или даже за пять, Женька не собирался.

Во-первых, когда едешь в машине, то рассмотреть как следует то, что мимо тебя проносится, просто не успеваешь. То, что впереди, еще можно рассматривать, а то, что по бокам — нет. Шмыг! — и уже проскочили. А тут — смотри на все четыре стороны и любуйся природой.

Во-вторых, в машине всегда бензином пахнет, и от мотора жарко. То, что зимой в машине тепло, это конечно, удобно, но летом, когда солнышко печет — не очень. Даже если вентилятор включить и все боковые стекла опустить, духоты особо не убудет, зато пыли прибавится. Будешь выхлоп от впереди идущих машин нюхать, всякие там испарения с асфальта. А на лодке — совсем другое дело. Мотор весь бензиновый запах оставляет за кормой, впереди идущих лодок нету, а пыли на воде просто не бывает. Весь чистый лесной и речной воздух тебе достается. Одно удовольствие!

В-третьих, высовывать из машины голову или даже только руку — дело рискованное, а главное, бессмысленное. Все равно внизу ничего, кроме асфальта, не увидишь и уж, конечно, ничего с шоссе не поднимешь. Чиркнуть по асфальту пальцами может только дурак, которому своих пальцев не жалко. Женька, когда во дворе играл, много раз об этот асфальт коленки, локти и ладони ссаживал, так что ни за что не стал бы открывать дверцу машины и чиркать по асфальту пальцами. А вот из лодки — пожалуйста, свешивай пальцы за борт, и ничего с ними ужасного не будет. На какой-нибудь Амазонке такого, наверно, лучше не делать, чтоб крокодил или там пиранья какая-нибудь не цапнули, но здесь-то не Амазонка, слава богу! Тут ничего крупнее щук не водится, да и не дуры они — близко к лодке подплывать. Опять же, если б они прямо из воды за пальцы цапали, то их, наверно, очень легко бы ловить было, а папе, хоть он и с детства рыбачил, щук попадалось не так уж много.

И все-таки Женька руку из воды убрал. Потому что на несколько секунд испытал непонятный, неизвестно откуда пришедший страх. Может, оттого, что про щук подумал, а может, еще почему-то. Страх этот пробежал по спине быстрыми мурашками и пропал. Уже через несколько мгновений Женька перестал его ощущать, и настроение у него не испортилось.

В общем, не обмануло Женькиных надежд речное путешествие. Он и по сторонам глазел с удовольствием, рассматривая прибрежные заросли, и вперед глядел, предупреждая папу, где из воды коряга торчит или валун высовывается. Конечно, папа это и сам видел, сидя у руля, но то и дело похваливал Женьку: «Молодец, впередсмотрящий!» А заодно пояснил сквозь тарахтение мотора, что «впередсмотрящими» на старинных судах называли матросов, которые залезали на мачту, забирались в специальную бочку и оттуда глядели вперед, чтоб увидеть, не появилась ли наконец земля. Так что, вообще-то, если быть точным, то Америку, допустим, открыл вовсе не Колумб, а впередсмотрящий на корабле Колумба. Только вот как этого матроса звали, папа не знал. А может, и никто не знал, даже историки.

Женька, конечно, понимал, что они тут — ни на речке, ни на озере — никакой Америки не откроют, но все-таки это название — «впередсмотрящий» — ему очень понравилось. Потому что одно дело быть на корабле просто пассажиром, а другое — матросом. Лодка, конечно, не корабль, но все-таки маленькое судно. Папа на нем капитан, механик и рулевой, Женька — матрос-впередсмотрящий, а вместе они — экипаж или команда. И это не совсем понарошку, а почти по-настоящему.

Впереди лодки вода в речке была гладкая, как стекло, и только там, где из воды торчали камышинки, коряги и камни, от них расходились в стороны тоненькие «усики», показывавшие, что тут есть течение. А сзади, за кормой лодки, направо и налево расходились маленькие волны, как в той грустной, старинной песне, которую папа любил петь за столом вместе со своим другом дядей Васей: «…А волны бегут от винта за кормой и в дымке морской пропадают!» Здесь волны ни в какой дымке не пропадали, потому что до берега от середины речки набиралось всего метров по шесть с каждой стороны, а потому если поглядеть за корму, то было неплохо видно, как эти самые волны — у них даже пенные гребешки имелись, как у настоящих морских! — набегают на прибрежные кусты и валунчики.

Время от времени, как уже говорилось, Женька замечал торчащие из воды коряги и валуны, о которых докладывал своему «капитану». Папа их довольно легко объезжал, но для этого ему приходилось почти вплотную прижиматься к берегу. Глубины там хватало, и мотор по дну не шкрябал, зато можно было зацепить головой ветви, нависающие над водой, поэтому папа зычно, как настоящий капитан, командовал: «Головы!», и Женька пригибался аж до самого днища лодки, хотя иной раз ветки даже до папиной головы не доставали.

Между делом папа объяснил, что самые опасные камни и коряги — это те, которые прячутся под водой. Некоторые из них можно загодя разглядеть, потому что они лежат совсем неглубоко под поверхностью, и хотя их самих не видно, над ними можно заметить маленькие водоворотики, пузырьки и иные завихрения. Но еще хуже те, которые лежат достаточно глубоко, чтоб не оставлять никаких следов на поверхности воды, но достаточно мелко, чтоб мотор мог за них зацепиться.

Несколько раз Женьке хотелось, чтоб папа провел лодку поближе к желтым кувшинкам, росшим недалеко от берега. Прошлым летом они с дяди Васиным сыном Сережкой делали из этих кувшинок ожерелья, надевали на шею, а потом пристегивали резинками к голове куриные перья, делали луки со стрелами, рисовали себе глиной всякие узоры на лице — типа боевой раскраски — и играли в индейцев.

Но папа к кувшинкам подъезжать не хотел, потому что знал: там водорослей полно, и можно так намотать эти водоросли на винт, что он крутиться перестанет. Придется тогда выключать мотор, поднимать его из воды и очищать от водорослей. Кроме того, папа сказал, что если Женьке хочется в индейцев играть, как маленькому мальчику, то надо было дома оставаться. Там, поблизости от того места, где они с мамой расставались, есть заводь, в которой этих кувшинок полным-полно и даже большие белые лилии попадаются. Да и вообще, незачем кувшинки рвать, как и все другие цветы тоже. Потому что сорвать цветок — это значит его убить раньше времени и зазря. Потому что он тоже живое существо и ему больно. Только он кричать не может.

— Но ведь когда ты рыбу ловишь, то тоже ее убиваешь, да? — спросил Женька. — И рыбе тоже больно, когда она на крючок попадает… Кричать она тоже не может, зато как трепыхается!

— Ну… — замялся папа. — Мы же рыбу не просто так ловим, а для того, чтобы есть. А цветы просто так срывают, для красоты, для удовольствия.

Женька хотел сказать, что папа тоже рыбу для удовольствия ловит, а не потому, что дома кушать нечего, но не успел. Внезапно лодку тряхнуло, послышался металлический лязг, мотор неожиданно громко взревел, и папа, вполголоса выругавшись, поспешно перекрыл подачу топлива. Сразу наступила такая тишина, что стали слышны многие звуки, которые раньше нельзя было различить за шумом мотора. Например, пение птиц в лесу, журчание родничка, сбегавшего в речку с правого берега, жужжание стрекоз над водой.

— Так! — объявил папа строгим капитанским голосом. — Садись на весла и греби против течения, как я тебя учил. А мне придется с мотором разбираться…

— Что это было? — с легким страхом в голосе спросил Женька.

— Это мы на подводный камень налетели, — проворчал папа, поднимая мотор из воды и озабоченно рассматривая винт. — Лодка над ним прошла, а вот винт зацепился. Заболтался я с тобой, а про этот камень и позабыл… Ну, давай! Весла — на воду!

Вообще-то папа учил Женьку грести, когда они приезжали сюда в прошлом году. Тогда папа и дядя Вася Женьку на озеро не взяли, но папа дал ему возможность покататься по речке и погрести веслами. Хотя целый год и прошел, но как это делается, Женька помнил. По течению у него быстро получалось, а вот против — не очень. Еле-еле метров пять проехал и устал, но папа похвалил: «Я-то думал, что тебя на километр вниз по течению унесет! А ты, оказывается, крепкий парень!»

Но пять метров — это только пять метров, а тут до озера еще, наверное, километра два осталось. Неужели им так медленно ехать придется?

— А что, мотор совсем поломался? — спросил Женька настороженно.

— Нет, — мотнул головой папа, — ничего страшного. Лопасти целы, винт не сорвало, только шпонку срезало — и все. Сейчас починим. Но ты давай, греби, а то нас обратно к маме по течению унесет. Если она узнает, что мы в аварию попали — наверняка тебя дома оставит!

Да, это была серьезная угроза. С мамой шутки плохи! Поэтому Женька изо всех сил навалился на весла.

— Не части, не части, пожалуйста! — посоветовал папа. — Заноси весла вперед, погружай лопасти в воду — ра-аз! Загребай — два-а-а! И так в ритме. Вдо-ох… Вы-ыдох! Ра-аз… Два-а-а! Ра-аз… Два-а-а! Можешь сам себе вслух покомандовать!

— Ра-аз… Два-а-а! Ра-аз… Два-а-а! — послушно стал повторять Женька, на счет «ра-аз…» вдыхая воздух, а на счет «два-а-а!» — выдыхая. Так, конечно, получалось лучше, и лодка довольно быстро двинулась вперед. Правда, при этом Женьке приходилось то и дело поворачивать голову, чтоб случайно никуда не врезаться, а это заставляло его сбиваться с ритма и грести одним веслом слабее, чем другим, отчего лодку начинало «вести» то к правому берегу, то к левому. Но все-таки, прежде чем папа заменил на винте срезанную шпонку, он сумел двинуться вверх по течению метров двадцать, не меньше.

— Орел! — похвалил папа. — Суши весла, морская душа!

Вся операция по замене шпонки прошла у Женьки на глазах, и он теперь, наверно, сам бы смог исправить мотор, если б попал в такую мелкую аварию.

В большом заднем кармане папиного рюкзака находились промасленная брезентовая сумка с инструментами и прямоугольная жестяная коробочка из-под халвы, где у него лежали две запасные свечи, проводки, а также многочисленные винты, гайки и другие полезные железячки. Из жестяной коробочки папа вынул довольно большой гвоздь со шляпкой, а из сумки с инструментами увесистый гаечный ключ и пассатижи-кусачки.

Сперва папа довольно легко отделил винт от остального мотора. Потом пассатижами выдернул из сквозного отверстия в валу, на который был насажен винт, обломок старой шпонки. После этого папа взял гвоздь, вставил в какую-то дырочку, просверленную сбоку в той части винта, которой тот надевался на вал мотора, немного постучал по гвоздю гаечным ключом и выбил еще один, коротенький обломочек. Наконец папа вновь надел винт на вал и, орудуя гаечным ключом, как молотком, заколотил гвоздь в отверстия винта и вала, откусил пассатижами острие гвоздя, которое высунулось наружу с другой стороны винта, расплющил то, что еще торчало, и вновь опустил винт в воду.

После чего дернул за тросик, и мотор тут же завелся.

Теперь папа на разговоры не отвлекался и внимательно смотрел вперед, должно быть, припоминая все подводные камни, на которых в прошлые годы они с дядей Васей срезали шпонки. Женька тоже во все глаза глядел, чтоб не прозевать чего-нибудь неприятное. Да уж, тяжела ты, матросская служба! Настоящий капитан, наверно, велел бы строго наказать такого «впередсмотрящего», который прозевал подводный камень. Тут уж не до кувшинок…

Но все же того, что открылось буквально за следующим поворотом реки, ни «впередсмотрящий», ни «капитан» увидеть не ожидали.

Прямо поперек речки, перегородив ее от берега до берега, лежала огромная старая осина. Корни ее, должно быть, подмыло весенним паводком, а потом ветер, бушевавший во время недавней грозы, выворотил дерево из почвы и обрушил в реку.

На сей раз папа вовремя заглушил мотор и причалил к берегу, не доезжая до препятствия.

— Да-а! — сказал он, вылезая за борт и привязывая лодку к кусту. — Тут надо подумать…

— Мы что, дальше не сможем проехать, да? — грустно спросил Женька.

— Я же сказал: подумать надо! — ответил папа и побрел по воде к осине. Женька остался сидеть в лодке. По его разумению, никаких причин, чтоб очень долго думать, не было. Требовалось просто разгрузить лодку, вынуть ее из воды, перенести по берегу за осину, снова нагрузить и ехать дальше. Неужели папа думает, что можно как-нибудь по-быстрому убрать осину с дороги? Конечно, если б у них была с собой бензопила, то наверняка папа сумел бы за несколько минут разделать эту осину на три части, но такой пилы у них не имелось. Имелся только небольшой туристский топорик, которым, наверно, пришлось бы целый час тюкать. За это время можно два раза успеть разгрузить, перетащить и снова нагрузить лодку.

Но папа отчего-то минут пять рассматривал упавшее дерево, прошел и проплыл вдоль него от берега до берега, а затем вернулся к лодке.

— Разгружаться будем? — спросил Женька, надеясь на то, что папа, наконец-то, додумался до этого самого простого решения.

— Нет, — мотнул головой папа, — давай-ка топорик!

— Пап, им эту осину целый час рубить надо! Перетащить быстрее будет!

— Сказано: давай топорик! — папа повысил голос.

Женька знал, что если папа, который по пустякам, как мама, никогда не кричал, стал говорить резче обычного, значит, на то есть причина. И вытащив из чехла острый как бритва стальной топорик с коричневой текстолитовой рукояткой, подал его отцу.

Только когда папа с топором в руках направился к противоположному берегу, туда, где на мелководье торчали ветки осины, Женька более-менее понял, что задумал папа. Судя по всему, он решил отрубить верхушку дерева там, где ствол был потоньше, выбросить на берег и после этого протащить лодку через мелкое место.

— Пап! Я тебе помогу, да?! — вызвался Женька.

— Сиди, где сидел! — строго произнес отец. — Смотри, чтоб лодка не отвязалась!

Это он нарочно сказал, чтоб Женька больше не напрашивался помогать. Дескать, тебе другую работу приказал исполнять. Но Женька хорошо видел, что отцу не так-то легко будет одному возиться с осиной, и не понимал, почему он отказался от помощи. Уж во всяком случае не потому, что боялся, будто лодка ни с того ни с сего отвяжется. Ведь он ее сам привязывал, каким-то особым морским узлом. Нет, тут что-то не то!

Глава III ОСТРОВ НА ОЗЕРЕ

Вопреки Женькиным предположениям, папа отрубил верхушку осины очень быстро, тремя или четырьмя ударами топорика. Эту трехметровую верхушку вместе с ветками он выволок на берег и бросил около кустов. Затем папа вернулся к лодке и сказал:

— Ну вот, теперь путь свободен. А остальное как-нибудь позже уберем, когда с бензопилой приедем.

Папа не стал влезать в лодку, а, отвязав ее от кустов, потянул за собой на буксире.

— Пересаживайся на корму! — велел он Женьке. — Возьмись за ручку мотора и нажми на нее сверху, чтоб винт из воды поднялся!

Конечно, Женька все это выполнил безупречно. И когда папа перетягивал через мелководье облегченную от своего веса лодку — он аж девяносто килограмм весил! — то мотор за дно речки ни разу не зацепился.

— Ну, ладно… — как-то странно произнес папа, когда Женька, отпустив ручку мотора и погрузив винт в воду, перелез на свое место. — Кажется, можно дальше плыть…

Очень уж неуверенно он это произнес. Ни разу Женька не видел на отцовском лице такого напряженного, даже взволнованного выражения. Странно, очень странно! Тем более что волноваться-то уже не из-за чего — осина эта дурацкая позади осталась. Может, папа опасается, что там, впереди, еще несколько поваленных деревьев в реке валяется? Но ведь если даже их не удастся так же легко разрубить, можно обойти по берегу… Или папа боится, что какое-то дерево еще не упало и может прямо на лодку свалиться? Но ведь сейчас почти нет ветра, с чего бы ему падать?!

— Ладно! — словно бы стряхивая с себя сомнения, папа решительно влез в лодку. — Поехали!

Тут Женька неожиданно понял, что папа, похоже, какое-то время размышлял, не повернуть ли ему обратно. Из-за чего? Неужели только из-за того, что поперек реки осина упала? Что-то не верится. И уж навряд ли из-за того, что какое-то дерево, в принципе, может на лодку свалиться. Это на папу не похоже!

Ведь был же случай прошлой осенью, когда они всей семьей за грибами ездили. Шли-шли по просеке, и вдруг впереди, шагах в пятидесяти от них, рухнула наземь трухлявая береза. Какая-то большая птица с нее вспорхнула, оттолкнулась лапами, а береза и повалилась. Женька тогда здорово испугался и стал на все окружающие деревья таращиться — вдруг упадет?! А папа тогда только посмеялся и сказал, что вероятность попасть под падающее дерево в лесу гораздо меньше, чем попасть под падающую сосульку в городе.

Размышляя над изменениями в папином поведении, Женька ехал дальше. Мотор нормально тарахтел, никаких подводных камней больше не попадалось, упавших деревьев тоже. Падающих деревьев можно было и вовсе не опасаться, потому что и река, и ее берега вскоре стали совсем не такие, как раньше. Деревья уже не нависали над рекой, потому что река стала шире. Точнее, сама река, то есть полоска чистой воды, даже сузилась, но зато по бокам от нее появились камышовые заросли. Сперва из-за камышей еще были видны кусты и деревья, но потом лес настолько далеко отодвинулся в стороны, что с лодки уже ничего, кроме камыша, не просматривалось.

— Вот тут, с боков, за камышами — болота, — пояснил папа, — а впереди — озеро!

Протока между камышами оказалась длинная и извилистая. Женька все ждал, что вот-вот из-за очередного поворота появится большущий водоем, вроде Пестовского водохранилища на канале имени Москвы, куда они ездили купаться. Однако ничего такого не появилось. Просто протока постепенно расширилась, ряды камышей как бы раздвинулись в стороны, и Женькиным глазам открылся не бог весть какой водный простор — неправильной формы круг диаметром в несколько сот метров. Вся остальная площадь озера заросла камышами. Посередине озера камышей не было, но зато там возвышался довольно большой остров с обрывистыми берегами. Над краем обрыва нависали кусты, а дальше, в глубине острова, возвышались большие деревья — целый небольшой лесок.

— Вот здесь, на острове, и будем рыбачить! — объявил папа, направляя нос лодки к обрыву.

Когда подъехали ближе, то стало видно, что обрыв спускается не прямо к воде, а на небольшой песчаный пляжик. Папа заглушил мотор и вслед Женьке:

— Подгребай к берегу! Ра-аз… Два-а!

Женька, конечно, порадовался возможности еще раз поработать веслами, но все-таки никак не отвлекся от мыслей о том, почему папа так сильно волновался из-за упавшего дерева и почему он даже сейчас не успокоился. Конечно, голос у папы звучал бодро, но Женька уже научился различать, когда человек действительно весел и беззаботен, а когда просто прикидывается. Нет, папа и сейчас продолжал из-за чего-то волноваться, хотя никаких видимых причин для этого уже вроде бы не было.

Течения в этом месте не наблюдалось, и Женька довольно быстро подгреб к пляжу. Папа, не дождавшись, когда лодка коснется песка, вылез за борт, снял с кормы мотор, бачок с бензином и сказал:

— Вытягивай лодку на песок, выкладывай вещи и жди меня!

А сам с мотором и бачком пошел куда-то влево. Женька посмотрел в ту сторону. Там, на обрыве, в промежутке между кустами, виднелась ступенчатая тропинка, укрепленная дощечками и плетенками из ивовых прутьев. Папа поднялся на обрыв, а Женька в это время выгрузил на берег папин рюкзак с притороченными удочками, ведро с продуктами и палатку в чехле. Вообще-то, попробовав на вес все эти вещи, он про себя прикинул, что запросто мог бы навьючить на себя рюкзак, взять в одну руку ведро, в другую — чехол с палаткой. Не так уж много все это весило. Наверно, он сумел бы дотащить такой груз до лестницы и даже подняться с ним наверх, тем более что тропка-лесенка была не очень крутая. Но раз папа сказал: «Жди!», значит, надо ждать и не оставлять лодку без присмотра. Как-никак Женька хорошо понимал, что если лодку как-то невзначай унесет, то им с папой будет очень трудно отсюда выбраться. Конечно, этот остров не в океане стоит, но все-таки…

Папа вернулся быстро, минут через пять, надел за спину рюкзак с удочками, подцепил левой рукой лодку за круглый надувной борт, правой взял оба весла и понес наверх.

— Остальное забери! — велел он Женьке, и тот ухватился за палатку и ведро.

Вообще-то тащить их оказалось намного труднее, чем предполагал Женька, особенно по тропке-лестнице, но он видел, что папин груз тяжелее, и вытерпел, дотащил. Наверху, за кустами, в окружении нескольких деревьев-великанов обнаружилась небольшая, поросшая невысокой травой полянка, посреди которой чернело старое кострище с двумя рогульками.

— Ну вот, это наше место, — сказал папа, укладывая лодку на траву в стороне от кострища.

— Сейчас поставим палатку, разожжем костер, сделаем себе на обед шашлык, а потом начнем к вечерней зорьке готовиться. Надо думать, на ужин у нас уха будет!

Вроде бы он все это спокойно говорил, без всяких нервных ноток в голосе. И все-таки что-то в его облике показывало: нет, он вовсе не спокоен, и даже чего-то побаивается. Даже не побаивается, а просто боится.

Папа? Боится?! По Женькиному разумению, папа ничего и никого, кроме мамы, не боялся. Это он не испугался приблудного ротвейлера, который на весь двор страху нагнал, потому что крепко цапнул за ногу какого-то подвыпившего дядьку. И вообще бы мог загрызть, если б папа не подбежал и не оттащил пса, сцапав за ошейник так, что тот, как ни дрыгался, не сумел его кусануть. И еще был случай, когда папа, увидев, что чужая машина свалилась с шоссе в кювет, вылез из-за баранки и побежал помогать незнакомому водителю. Та машина могла взорваться, но папа успел вытащить пострадавшего. Это все Женька своими глазами видел, а дядя Вася еще рассказывал, будто папа однажды помог милиционеру задержать какого-то психа, который ворвался в магазин и размахивал огромным ножом. Милиционер растерялся, потому что в магазине было много народу и он не имел права стрелять в хулигана, а папа — нет. Он схватил психа за запястье и выкрутил нож. Разве такой папа может чего-нибудь бояться?!

Конечно, мамы он побаивался, но только потому, что не хотел ее расстраивать. Ведь если мама расстроится, то будет кричать, ругаться, плакать или даже убежит к бабушке. А кому это нужно? Может, папа и сейчас боится, что мама, узнав от Женьки о том, что они на подводный камень наскочили и упавшую осину объезжали, начнет его ругать? Например, за то, что он повез сына в такое опасное путешествие? Смешно! Даже самому Женьке не верилось, будто именно в этом причина папиного страха.

И все же папа явно чего-то боялся. Может быть, не за самого себя, а за Женьку. Даже когда они вытащили из чехла и раскатали пахнущую смолистым дымом палатку, а затем начали ее ставить, папа нет-нет да и посматривал по сторонам, будто ожидал, что откуда-то из-за кустов или из-за деревьев выскочит что-нибудь опасное. Но что тут может быть опасного? Остров в общем-то маленький, и лесок на нем стоит негустой. Навряд ли тут стая волков обитает. Да и вообще тут волкам делать нечего. Рыбу они ловить не умеют, птиц — тоже, а если б тут зайцы жили, то волки бы их давно съели. Медведь тоже на таком островке не прокормится. Конечно, папа рассказывал, что на Камчатке медведи ловят рыбу, когда лососевые на нерест идут. Но, во-первых, тут не Камчатка, а во-вторых, и там медведи ее в мелких речках ловят, когда в них лосося больше, чем воды — просто подцепляют рыбу на когти и на берег выбрасывают. Здесь же глубокое озеро, недаром его Бездонным называют. Тут с поверхности хорошую рыбу не выловишь, а делать удочки-донки с колокольчиками, такие, как у папы, медведи еще не научились.

Может, папа насчет змей волнуется? Но ведь мама, перед тем как отпустить с ним Женьку, раз десять спрашивала, водятся на острове змеи или нет. И папа убежденно, с самой настоящей, неподдельной улыбкой на лице, отвечал: «Нет, Оля, не водятся!» Наверняка если б он точно не знал, водятся или нет, то не ответил бы так уверенно. К тому же они с дядей Васей уже столько раз сюда ездили, что должны были каждый сантиметр на этом острове облазить, и если б тут хоть когда-то жили змеи, то они бы их хоть раз да увидели.

Ну, что еще страшного может быть в российском лесу? Рысь? Она же просто большая и бесхвостая кошка, а кошки хоть и любят рыбку кушать, но предпочитают, чтоб им ее кто-нибудь наловил. Самих их без нужды в воду лезть не заставишь. То есть для того, чтоб рысь на этот остров заплыла каким-то образом, должно было случиться что-то из ряда вон выходящее… Так или иначе, но жить здесь долго рысь нипочем не заставишь.

Конечно, не такой уж был Женька маленький, чтоб не понимать: он живет в стране, где самые опасные звери — это люди. Не все, конечно, и даже не большинство, но все же вероятность натолкнуться на злого медведя гораздо меньше, чем на злого человека. В городе она вообще очень велика, но и здесь, на природе, не маленькая.

Злые люди, по Женькиному пониманию, делились на две категории: на хитрых, то есть тех, кто делает зло, чтоб на этом заработать, и на дураков, которые делают зло просто из вредности. Но и тем и другим вообще-то тут, на острове, делать было нечего. Не говоря уже о бандитах и ворах, которые магазины или квартиры грабят, даже браконьерам тут ничего особо не светило. То есть наловить рыбы с помощью всяких там запрещенных способов они, конечно, могли, и даже, наверно, много, но как это «много» потом отсюда вывезти? На машине к озеру не подъедешь, а на маленькой лодке много не увезешь. А браконьерам, как объяснял Женьке папа, нужно всегда много рыбы, потому что они ее ловят не для того, чтоб самим есть, а на продажу. Что же касается тех злых людей, которые делают зло из вредности, то сидеть на острове и специально ждать, чтоб в этой глухомани кто-то появился, они не будут. Проще пойти на танцы в сельский клуб и там драку устроить.

Женька не только мыслил, но и помогал папе устанавливать палатку: натягивал веревки, забивал колышки и так далее. Когда эта работа была закончена, папа сказал:

— Ну, а теперь я тебе наш с дядей Васей тайник покажу!

Наверно, если б Женьку не заботило папино настроение, он бы очень этим заинтересовался, хотя уже знал, что такой тайник на острове существует. Ничего особенного там не хранилось, просто папа и дядя Вася припрятали на острове чайник, котелок, кружки и маленькую переносную коптильню, чтобы не таскать все это каждый раз с собой. Тем не менее посмотреть, как этот тайник устроен, Женька мечтал еще задолго до того, как папа собрался взять его с собой на озеро.

Однако теперь эта маленькая тайна Женьку уже не интересовала. Потому что, как чуялось ему, главная, большая тайна скрывалась за папиным волнением…

Глава IV ВЕЩИЙ СОН

Папин тайник отыскался на небольшой прогалине между тремя довольно большими елками, сплошь засыпанной старой, желто-коричневой хвоей.

— Вот видишь, — произнес папа, указывая на прогалину, — вроде бы ровное место, ничего интересного нет. Сейчас я пройдусь по этим иголкам…

Папа пересек прогалину и повернулся к Женьке:

— Ничего не разглядел?

— Кажется, ничего…

— Теперь будет небольшой фокус-покус! — объявил папа и разгреб ногами хвою в самой середине прогалины.

Оказалось, что под слоем хвои была спрятана черная, просмоленная, на манер днища деревянной лодки, квадратная крышка, сбитая из четырех коротких обрезков довольно толстых досок. А с боков к этой крышке были прибиты ручки, сделанные из белого двужильного электропровода. Папа взялся за эти ручки и снял крышку. Под крышкой прятался не очень большой, тоже просмоленный, ящик, закопанный в землю. Однако внутри ящика, почти до самых краев и довольно плотно, лежали сыроватые стружки.

Папа отгреб стружки от середины ящика, покопался в нем и вытащил большой полиэтиленовый пакет, в котором обнаружился черный, сильно закопченный с внешней стороны чайник. Но внутри чайник оказался чистым, как видно, его хорошо помыли после прошлой рыбалки. Пара кружек, а также по паре больших и малых алюминиевых ложек обнаружились прямо внутри чайника. После этого папа вынул из ящика второй пакет, где лежал котелок, потом третий, с переносной коптильней, и, наконец, на самом дне ящика нашарил два шампура для шашлыка, похожих на маленькие шпаги.

— Все на месте! — произнес папа с явно преувеличенной радостью, словно бы перед этим опасался, что не обнаружит в ящике своего не больно ценного хозяйства. — Пошли, сейчас костер наладим.

Но хоть он и обрадовался, что вся эта посуда никуда не делась, Женька не сомневался, что он продолжает волноваться, и причина для беспокойства, похоже, никуда не делась.

Папа велел Женьке собирать хворост на растопку костра, а сам, расстелив полиэтиленовую клеенку и выгрузив на нее продукты, принялся нанизывать на шампуры загодя приготовленные куски мяса, лука, помидоров и перца. Все вместе это и должно было стать шашлыком. Нет, настроение у него не изменилось, даже, пожалуй, ухудшилось. Подтаскивая к костру дровишки, Женька видел, что лицо у отца мрачное, настороженное, что он, похоже, к каждому шороху прислушивается и постоянно смотрит в ту сторону, где должен находиться сын.

Теперь уже и сам Женька стал чего-то бояться.

Нет, папа — это не мама, которая по всякому пустяку готова волноваться. Он явно знает о какой-то серьезной, быть может, даже страшной опасности, которая им тут угрожает. Только, похоже, не в курсе, когда и как эта угроза проявится. А она, как видно, может в любой момент, что называется, «из-закустов выскочить».

Женьке очень не хотелось, чтоб на него что-нибудь внезапно выскочило. Если в первый раз, собирая дрова, он довольно далеко отошел от полянки, где стояла палатка и горел костер, то в последующие рейсы, когда ему передался папин страх, уже не рисковал удаляться больше чем метров на двадцать, топтался вокруг полянки.

Наконец папа счел, что дров достаточно, разжег костер, дал прогореть сучьям и начал жарить шашлык, поливая его уксусом. Вкусный запах распространился над поляной, у Женьки аж слюнки потекли.

Женька не раз видел, как папа жарит шашлык, и хорошо знал, что он всегда сопровождал эту работу всякими шутками и прибаутками. Вообще ничего другого — кроме плова и ухи, кажется, — он готовить не брался. И утверждал, что шашлык и плов могут только мужчины готовить, потому что женщины в этих блюдах ничего не понимают. Дядя Вася обычно говорил, что пельмени или хинкали он тоже женщинам не доверил бы. После этого у них начинался шутливый спор, в который обычно встревала мама и заступалась за женщин.

Но сегодня папа был очень серьезен и мрачен. Как будто он не любимое блюдо готовил, а какую-то нудную повинность исполнял. И даже не прикидывался уже, будто у него на душе спокойно. Несомненно, с каждой минутой тревога, которую он испытывал, все усиливалась и усиливалась.

Когда, наконец, шашлык был готов, папа против обыкновения не отдал Женьке шампур, а с помощью ножа счистил все пожаренное в миски. Это тоже было странно, потому что папа говорил, что вкуснее всего есть шашлык прямо с шампура. Мама все время была против этого: дескать, Женя обожжется или весь жиром обляпается, а папа только посмеивался. Почему же он сейчас поступил иначе?

Но Женька не стал конкретно про шашлык спрашивать. Потому что догадывался: все дело в папином настроении. И поскольку ему это папино настроение даже есть спокойно не давало, он не выдержал и спросил:

— Пап, что с тобой, а?

Папа ответил не сразу, а только после того, как внимательно посмотрел Женьке в глаза. Наверно, вначале соврать хотел, мол, ничего со мной, сынок, не происходит, но потом понял: большой сын уже, не обманешь.

— Видишь ли, Женя, — произнес отец, — сон мне вчера приснился неприятный. Вроде бы понимаю, что глупо это, в сны верить, а вот поди ж ты…

— И что ты во сне видел? — полушепотом спросил Женька, вдруг ощутив, как по спине мурашки пробежали.

— Да так, ничего особенного, поначалу. Приснилось, будто мы с тобой едем вот на этой самой лодке, по той же самой речке… — папа наскоро оглянулся и посмотрел по сторонам, будто опасался, что кто-то может его подслушать.

Женька тоже глянул по сторонам — нет, вроде бы никого поблизости не было.

— Едем мы, значит, — продолжил рассказ папа, — и вдруг наскакиваем на камень…

— Как сегодня?! — Женьку опять будто холодом обдало, и даже сердце чаще забилось от волнения.

— Почти так же. Главное, на том же самом месте. Хотя я про этот камень отлично знал, и когда мы с Васей ездили — никогда не натыкались. И во сне шпонку на винте срезало — точно так же, как наяву… — папа сдернул крышку с пивной банки и сделал жадный глоток — должно быть, во рту пересохло.

— А дальше что?

— Дальше во сне было вот что, — продолжил папа, — смотрю, из кустов на берег выползает Белая Змея. Такого цвета, чтоб совсем как снег, змей не бывает — это точно! А она еще и огромная, будто удав — здесь таких, наверно, даже в юрском периоде не водилось!

И папа опять беспокойно глянул по сторонам, хотя кругом было совсем светло и никакой змеи близко не наблюдалось.

— Так вот, — взволнованно произнес папа, еще разок хлебнув пива, — эта змея разинула пасть, прошипела: «Первое предупреждение, Паша! Не езди на Бездонное!» — и пропала. Потом вроде бы мы опять поехали…

— А я там, во сне, эту змею видел? — спросил Женька с легкой дрожью в голосе.

— Ты знаешь, вроде бы нет, — наморщил лоб папа. — Во всяком случае, ты ее не испугался. Поехали мы, значит, дальше — и что бы ты думал?

— Дерево реку перегородило… — догадался Женька и тоже почувствовал, что у него во рту пересыхает.

— Именно так! — подтвердил папа и вытер пот со лба. — Как раз там, где сегодня это наяву случилось. И снова появилась эта белая змеюка, будь она неладна! Появилась и шипит: «Второе предупреждение, Паша! Третьего не дождешься! Вернись, пока не поздно! Страшный день впереди, а ночь — еще страшнее!» И опять исчезла…

— А дальше что? — Женька тоже отхлебнул из банки, но не пиво, а пепси-колу.

— Дальше я проснулся, — произнес папа с досадой в голосе, словно бы винил себя в том, что не досмотрел свой страшный сон.

— Но ведь ты все-таки поехал?

— Поехал… — нахмурился папа. — Обещал ведь тебе, что поеду, верно? Вчера вечером мы с тобой червей копали, снасти готовили, лодку для пробы надували, чтоб посмотреть, нет ли в ней дырок. Ты такой радостный был, веселый… И вдруг я скажу, что все отменяется? Добро бы еще погода испортилась — тогда понятно. А погода-то вон какая классная — жара стоит, ни облачка на небе. Конечно, ты расстроишься, спросишь: «Папа, почему же мы не едем?» Что мне тогда отвечать? Что твой отец дурацкий сон увидел и испугался какой-то белой гадины, которой в природе не существует?! Как ты на меня должен был посмотреть после такого ответа? По-моему, как на дурака и труса, верно?!

Женька только вздохнул. Сейчас, после того, как он и сам чувствовал страх перед чем-то таинственным и неведомым, у него язык бы не повернулся даже мысленно обозвать отца такими словами. Но если б папа еще утром поведал о своем сне, Женька если и не вслух, то уж про себя точно назвал бы его дураком и трусом. И еще — вруном, который своего слова не держит. Но вернее всего Женька просто не поверил бы в эту байку про страшный сон. Наверняка ему показалось бы, что отец этот сон нарочно придумал, чтоб не брать Женьку на озеро. Например, потому, что папе не хотелось ехать туда без своего друга дяди Васи, с которым ему, конечно, веселее, чем с несмышленым сыном.

— Чувствую, что ты со мной согласен, — произнес папа. — Так что не поехать я просто не мог — совесть не позволяла. Да и потом, утром ночной сон совсем по-другому оцениваешь. Мало ли что во сне привидеться может?! Поэтому к тому моменту, когда мы в лодку садились, я все эти кошмары уже считал полной ерундой.

— А когда мы по-настоящему на камень налетели? — спросил Женька.

— Ну, — нехотя повторил папа, — про сон я, конечно, вспомнил. И даже про то, что это «первое предупреждение» было. Но только так, мимоходом. Мы ведь тогда заболтались, и я прозевал этот валун. Решил, что простое совпадение — особо не взволновался. Тем более что никакой змеи не показывалось.

— А после осины заволновался?

— Да, заволновался, — кивнул папа. — Во-первых, потому что два совпадения — это уже много. Ну и во-вторых, потому что вспомнил насчет того, что «третьего предупреждения не дождешься»… Неприятно ведь, правда? Тем более, если говорят, что «страшный день будет, а ночь еще страшнее». Вот я и сказал тогда: «Подумать надо!»

— Значит, мы могли бы от этой осины дальше не ехать?

— Наверно, если б ты не стал говорить насечет того, чтоб вещи выгрузить и обойти завал по суше, я бы повернул назад, — подтвердил папа. — Но ты это сказал, и я понял, что очень хочешь доехать до озера. К тому же мне опять подумалось, будто я боюсь пустого места. Ведь сон — это только сон, верно?

— Да… — пробормотал Женька, но страха у него не убавилось.

— Неприятно это, ждать неведомо чего, — произнес папа нехотя. — Если ты скажешь, что надо отсюда уезжать немедленно, то мы уедем. Может, как-нибудь в другой раз съездим…

Конечно, Женьке было очень жалко, что их рыбалка срывается из-за какого-то дурацкого сна. Но и чувствовать над собой какую-то неизвестную угрозу ему не хотелось. Даже если в конечном итоге ничего не случится, радости от этих суток, проведенных на острове, не будет никакой. Ну какой может быть отдых на природе, если постоянно будешь оглядываться: не ползет ли к тебе эта Белая Змея?! Кроме того, Женька подозревал, что отец не стал ему рассказывать весь сон, чтоб его не пугать понапрасну. Может быть, на самом деле папа видел во сне что-то гораздо более страшное, приключившееся с ним самим, с Женькой или с ними обоими?! И сейчас, когда сбылось уже два события, увиденных во сне, боится, что и третье, самое страшное, тоже сбудется?!

— Наверно, надо ехать… — ответил Женька. Ему при этом очень хотелось добавить еще три слова — «если тебе страшно», но он вовремя прикусил язык. Потому что понимал — папе эти слова будет очень обидно слышать. Тем более что самого Женьку, хотя он папиного сна не видел, тоже жуть брала.

— Ладно, — почти с облегчением вздохнул папа, — тогда доедаем шашлык и начинаем все сворачивать.

Шашлык, конечно, оказался вкусным, даже несмотря на то, что заметно остыл за время разговора. Но под такое печальное настроение его вкуснота ощущалась гораздо меньше. И вообще, при всех страхах уезжать отсюда было жалко.

— Так, — сказал папа, забирая у Женьки миску и ложку. — Сиди здесь и никуда не уходи. А я пойду помою посуду.

— Можно, я с тобой? — попросился Женька. Папа подумал пару секунд и ответил:

— Ладно, вдвоем спокойнее…

Глава V СЛОЖНЫЙ ВОПРОС

Пошли вниз, к озеру, но не туда, куда высаживались около часа назад, а на противоположный берег острова. С этой стороны обрывов не было, и трава, росшая на пологом склоне островной горки, доходила до самой воды. Берег тут здорово вдавался в сушу, и получилось что-то вроде мелководного заливчика, поросшего по краям камышами. В одном месте строй камышей разрывался, и можно было подойти к открытой воде, в которой, правда, плавало немало тины и ряски.

Оказывается, папа пошел сюда именно из-за этой тины. По его утверждению, тина отлично оттирает жир с мисок и ложек. Никакой горячей воды не надо, и даже «Fairy», которым, согласно рекламе, мыли посуду в какой-то из двух итальянских деревень — Вилла-Риба или Вилла-Баджо.

Действительно, миски и ложки удалось оттереть довольно быстро. Ополоснув их начисто, отец и сын зашагали в обратный путь. Они уже почти поднялись на горку, как вдруг справа, откуда-то из-за кустов, послышался глухой стон…

— Что это?! — испуганно пробормотал Женька.

— Не знаю… — ответил папа. — По-моему, кому-то плохо…

Он решительно направился в сторону кустов, а Женька, хоть и трусил чуточку, последовал за отцом.

Искать пришлось недолго, тем более что кусты оказались не очень густые, а стон повторился еще раз.

В высокой траве, росшей между кустами, вниз лицом лежал человек, одетый по-рыбацки: в брезентовую штормовку с капюшоном, резиновые сапоги-бродни и старую кожаную кепку. Услышав шаги, он с усилием приподнялся на локтях, и папа с Женькой увидели небритое, землисто-бледное лицо незнакомца, умоляюще посмотревшего на них воспаленными, ввалившимися глазами.

— Мужики… — прохрипел незнакомец. — Родимые… Худо мне…


И вновь упал лицом в траву.

Женька подумал, что этот тип, должно быть, пьяный, и к нему подходить не стоит. Он дернул отца за рукав, но тот пьяных не боялся, и к тому же, должно быть, уже почуял, что перегаром от небритого дядьки не пахнет.

— Что с тобой? — присев на корточки и приподняв незнакомца за плечи, папа перевернул его на спину и похлопал по щекам, приводя в чувство.

— Живот схватило… Не то почка, не то аппендицит… Жжет — сил нет, — простонал дядька.

Папа потрогал ему лоб, пощупал пульс и сказал:

— У него жар, точно. Надо в больницу везти поскорее…

Потом он как-то зябко поежился, хотя было тепло, и спросил незнакомца:

— Лодка твоя где?

— Утонула… — пробормотал больной, еле ворочая языком. — Со всем скарбом… На топляк наскочил в темноте, а у него сучок острый — пропорол резину… Воздух сошел, до берега догрести не успел… И мотор, и снасть — все на дно ушло. Сам еле доплыл в сапожищах, едва не утянули… А тут еще и заболело справа. Как огнем жжет! И температура, похоже, высокая…

— Идти можешь?

— Навряд ли… — помотал головой несчастный. — Но попробовать можно…

— Как тебя звать? — спросил папа, о чем-то размышляя про себя.

— Валера… — этот большущий дядька, выглядевший намного старше Женькиного папы, представился уменьшительным именем.

— Ясно, — кивнул отец, — держись за шею!

Женька еще раз порадовался за папу. Запросто взвалил тяжеленного Валеру на плечи и понес в сторону полянки. Правда, кепка с этого верзилы свалилась, но Женька ее подобрал. Приятно было чувствовать, что и ты помощь оказываешь!

— Я тебя, Валерий, прямо на берег отнесу, — пропыхтел папа, протаскивая свою ношу через кусты. — Потом принесу лодку и поедем отсюда…

— Добро, добро… — вяло бормотал больной.

Вряд ли он сейчас хорошо соображал. О чем думал в это время папа, Женька не знал, но догадывался. Его и самого эта мысль беспокоила.

Резиновая лодка, согласно прилагавшейся к ней инструкции — ее даже Женька читал! — числилась двухместной. То есть она, в принципе, была рассчитана на двух взрослых среднего веса, везущих с собой какое-то количество груза плюс мотор, весла и бачок с горючим. Но дядька по имени Валера был уж очень тяжелый. Намного тяжелее папы, это Женька даже на глаз мог сказать, не взвешивая. Папа тоже был тяжелее среднего веса, например, такого, как у дяди Васи, и когда они вдвоем садились в лодку, да еще какие-нибудь вещи грузили, то она очень глубоко оседала в воду. Прямо-таки до предела. Поэтому-то ни Женьку, ни дяди Васиного Сережку посадить в лодку было уже невозможно.

Как же они поедут?!

«Наверное, папа что-нибудь придумает!» — понадеялся Женька.

Когда дошли до полянки, где еще дымился погасший костер, папа на ходу сказал:

— Захвати весла и бачок с бензином! Дотащишь?

— Ага!

Женька попробовал бы и мотор унести, но не рискнул. Все-таки у него только две руки имелось. И так уж пришлось кепку этого Валеры на голову надеть, чтоб получше ухватить весла. Правда, ни бачок, где было не так уж много горючего, ни весла не показались Женьке особенно тяжелыми.

Спустившись вниз по тропке-лесенке, папа уложил Валерия на песок и, отдуваясь, произнес:

— Тяжел же ты, брат!

Тот ничего не ответил, только пробормотал:

— Спасибо! А то я уж думал, тут и помру…

— Не помрешь! — убежденно заявил папа. — Потерпи еще немножко, сейчас лодку принесем, мотор подвесим — и вниз по речке! За полчаса до села доедем, машину найдем, отвезем в больницу — все нормально будет!

Папа с Женькой вновь вернулись на полянку.

— Берем лодку вдвоем! Ее осторожно нести надо, чтоб не повредить!

С этим Женька, конечно, спорить не стал, как и с тем, что папа, взявшись левой рукой за лодку, правой подхватил мотор. Но вопрос, волновавший его больше всего, все-таки задал:

— Пап, по-моему, втроем мы не поместимся. Как быть?

— Посмотрим… — папа тоже не знал ответа.

Лодку и мотор они дотащили благополучно. Валерий, скорчившись, лежал на песке и вполголоса стонал.

— Так, — сказал папа Женьке, положив мотор на песок, а лодку на воду, — придерживай лодку, а я постараюсь погрузить Валеру…

Лицо его выглядело очень мрачным и сосредоточенным. Женька уже не сомневался, что отец тоже понял, что троих лодка никак не выдержит, даже если оставить на острове палатку, ведро, рюкзак и удочки. И даже если мотор с бачком снять, чего, конечно, делать никак нельзя, если желаешь побыстрее доставить Валеру в больницу. Когда папа перенес больного в лодку, это стало совсем ясно. Тем более — когда навесили мотор и поставили бачок. Даже Валерий это понял и прохрипел:

— Одному кому-то места не хватит…

Папа посмотрел на Валеру не очень добрым взглядом: дескать, навязался ты на нашу голову! Но ничего вслух не сказал. Он повернулся к Женьке и спросил строго:

— Евгений, ты уже почти взрослый парень, верно? Понимаешь, что я должен сперва больного отвезти, а потом за тобой вернуться?

— Понимаю, — со вздохом кивнул Женька.

— Я скоро вернусь, — пообещал папа, — в ту сторону по течению совсем быстро получится. И обратно, налегке, тоже. Сейчас еще только два часа дня с небольшим. Час туда, час обратно. Ну еще часок на то, чтоб Валерия в больницу отправить. Так что часов в пять, максимум в шесть, я сюда приеду и заберу тебя домой. Еще и темнеть не начнет… Ты, главное, ничего не бойся. Но, конечно, будь тут поосторожней, ладно?!

— Ты тоже поосторожней, — пробормотал Женька, когда папа влезал в лодку.

— Не волнуйся, — сказал папа, — все будет нормально!

Он дернул за тросик, мотор задорно зажужжал, и лодка, быстро проскочив открытую воду, исчезла за камышами. Женька некоторое время слышал это удаляющееся жужжание, но вскоре оно затихло вдали, в извивах лесной речки.

Глава VI КАК ХОРОШО БЫТЬ РОБИНЗОНОМ

В начале Женьке стало как-то не по себе. Даже просто страшно. Потому что когда он остался один, ему показалось, будто вот-вот, прямо сейчас, начнет сбываться что-нибудь ужасное из папиного кошмара, то, о чем он не стал рассказывать, чтоб не пугать Женьку.

Поэтому Женька несколько минут простоял у воды, то и дело поглядывая по сторонам, будто ожидал, что откуда-нибудь выползет огромная Белая Змея размером с удава. Сначала ему казалось, будто тут, у воды, на песке, гораздо безопаснее. Потому что место ровное, никакой травы и кустов поблизости нет, и он успеет вовремя заметить змею, откуда бы она ни выползла.

Но минут через пять Женька подумал, что никакого толку в том, что он успеет заметить змею, не будет. Защищаться-то нечем! А убежать с пляжа можно либо в воду, либо на обрыв вверх по тропке-лесенке. В воде змеи, говорят, плавают, и очень быстро. Папа даже показывал когда-то, правда, не в здешних местах, как по речке быстро-быстро юлил уж. Плыл он наверняка быстрее, чем это смог бы делать Женька, хотя ужик этот был маленький и тонкий, где-то размером с детский ремешок. А уж змея размером с удава навряд ли бы дала Женьке уплыть — только за счет длины успела бы догнать. Начнешь убегать вверх по лесенке на обрыв — тоже достанет. Даже если она не ядовитая, а как удав, душит, обвивая кольцами, то голыми руками с ней не справиться. А на полянке, у костра, все-таки кое-какое оружие имеется. Во-первых, острый топорик, которым папа отрубил верхушку осины, загораживавшей путь лодке, во-вторых, шампуры от шашлыка, которыми можно было проткнуть змеюку, а в-третьих — папин рыбацкий нож, тоже отточенный, как бритва.

В общем, Женька решил вернуться к кострищу. Все-таки лучше встретить опасность во всеоружии.

Конечно, когда он пробирался по тропинке через кусты, ему несколько раз мерещилось, будто что-то огромное ползет по траве или прямо по тропинке следом за ним. Нервно оглядываясь, Женька при этом гораздо больше боялся, что змеюка уже догадалась, куда он убежал, и поджидает его у костра, может быть, даже забравшись в палатку.

Но тем не менее ни у костра, ни в палатке, куда Женька заглянул, уже схватив отцовский топор, змеи не оказалось. И вот тут, пожалуй, Женькин страх начал потихоньку ослабевать.

Наверно, это произошло потому, что, вооружившись топориком, пристегнув к поясу чехол с большим ножом и воткнув в землю поблизости от себя острые шампуры, Женька перестал себя чувствовать совершенно беззащитным. Наоборот, ему даже захотелось, чтоб эта Белая Змея поскорее выползла. Вот тут он ей и покажет, где раки зимуют! Пусть только попробует его удавить — он ее шампурами к земле приколет, голову топором отрубит, а потом ножом, как колбасу, на кусочки порежет!

Поскольку змея не торопилась ему показываться, Женька еще больше расхрабрился. Он решил сам отыскать ее и уничтожить. Вначале он и впрямь верил в то, что Белая Змея существует, а потому бродил по кустам максимально осторожно, ощущая настоящую опасность и полную готовность нанести ответный удар. Но постепенно все это занятие перешло в игру. Чем дольше Женька ходил по острову, чем меньше оставалось не осмотренных им уголков этого маленького кусочка суши, тем больше он убеждался, что никакой Белой Змеи тут нет. Да и всякие прочие, самые обычные змеи на острове не водились. Во всяком случае за то время, что Женька исследовал остров, ему даже выползка старой змеиной кожи на глаза не попалось, не то что живой змеи.

Кроме того, пока Женька бродил по острову, он все больше чуял, что боится он, по большому счету, пустого места. То есть всего лишь отцовского сна, который по какому-то дурацкому совпадению дважды сбылся. То, что этот сон отцу голову заморочил и настроение испортил — понятно. Все-таки он сам все это во сне видел, и ему неприятно было, что какие-то дела наяву произошли. Но ведь Женька-то сна не видел, он просто заразился от отца страхом! Подозревает, будто тот во сне видел что-то еще более страшное, только не рассказывает… А может, папа действительно проснулся и вообще не видел, чем там все закончилось? Может, если б его мама не разбудила, то он узнал бы, что там, во сне, все хорошо кончается, как в американских фильмах? Но он-то этого не узнал, и от этого был не в своей тарелке, даже решил отказаться от любимой рыбалки. А потом, когда с настоящей бедой столкнулся, в которую попал Валера, когда у него лодка утонула и вдобавок не то аппендицит, не то почки заболели — разом из своей хандры вышел и стал решительно действовать. Ведь если б он действительно думал, будто Женьке на этом острове опасность угрожает, то не оставил бы его одного даже на минуту, не то что на час!

С этими мыслями Женька все больше успокаивался. Страх быстро угасал, и возвращалось хорошее настроение. Больше того, Женьке все больше нравилось тут, на острове. Ведь это же здорово, хотя бы на два часа почувствовать себя настоящим Робинзоном! Самостоятельным человеком, который один, без папы и мамы, живет на по-настоящему необитаемом острове. И может делать все, что захочет, исключительно по своему желанию, ни у кого не спрашивая разрешения!

Первым делом Женька решил искупаться. Он уже абсолютно не боялся, что пресловутая Белая Змея всплывет из пучин Бездонного озера и ухватит его за пятку. Зато прекрасно помнил, с какими сложностями обычно приходилось отпрашиваться у мамы на речку. Прежде чем сбегать на часок к воде, надо было каждый раз по полчаса выслушивать мамины наставления! Добро бы еще разные, а то одни и те же. Будто Женька пятилетний малыш, который ни плавать не умеет, ни вообще никогда на речку не ходил. Будто он не знает, что опасно нырять вниз головой в незнакомом месте! Но самое смешное — это мамино всегдашнее предупреждение: «Не заплывай далеко!» Это на речке, вся ширина которой еле-еле десять метров!

А вот на озере, где ширина была вполне приличная, Женьку было некому предупреждать. Он мог плыть куда угодно и на любое возможное расстояние. Никто не закричал бы ему с берега: «Женя! Вернись! Утонешь!» Однако он ведь и сам дураком не был, чтоб попытаться проплыть больше, чем было ему под силу. Пятьдесят метров туда, пятьдесят обратно — Женька свою меру знал точно.

Вода была просто классная! С утра она здорово прогрелась, но не настолько, чтоб как «парное молоко». Потому что такая теплая вода не освежает. Та, в которую бултыхнулся Женька, оказалась в меру теплой и в меру прохладной, а главное — очень чистой и прозрачной. Иногда, просто посмотрев сквозь воду, можно было разглядеть, как внизу, метрах в двух или трех под поверхностью, проплывают довольно большие рыбы. Правда, при том, что вода была такая прозрачная, дно можно было увидеть только поблизости от острова, метрах в пяти от кромки его берега. И впрямь, Бездонное озеро! Сознавать, что ты проплываешь над такой глубиной, конечно, чуточку жутковато, но с другой стороны, после того, как проплыл — себя уважать начинаешь!

Женька сильно пожалел, что папа с мамой все еще не купили ему маску с трубкой или хотя бы очки для подводного плавания. Он бы тут с удовольствием понырял и посмотрел на подводный мир. И вообще, когда вырастет и будет сам деньги зарабатывать, обязательно купит себе настоящий акваланг, приедет сюда снова и узнает точно, какая тут глубина. Потому что на самом деле «бездонных» озер не бывает.

Благополучно вернувшись на пляжик, Женька с удовольствием растянулся на песочке. Хорошо! Солнышко греет, ветерок чуть-чуть обдувает, и никто не командует. Была бы здесь мама, так уже раза три бы, наверно, побеспокоилась: «Женя, накрой чем-нибудь голову! Женя, не лежи так долго на солнце — сгоришь!» А тут — свобода! Сгорать до красноты Женька, конечно, не собирался, тем более что он уже раньше загорел прилично, и кожа к солнцу привыкла. Да и вообще, вторая половина дня — это не то время, чтоб обугливаться.

Потом Женька взялся замок строить, из мокрого песка. Наверно, если б тут другие ребята были, он бы на это не решился. Могли бы засмеять, сказать, что он в песочек играет, как маленький. К тому же наверняка кому-нибудь захотелось бы этот замок растоптать или разбомбить камнями еще до того, как Женька успел его достроить. А тут, на необитаемом острове, никто не смеялся и не мешал строительству. Вот Женька и отвел душу, соорудив всякие там форты, стены, башни, ворота, местами даже очень похожие на настоящие.

Когда замок был готов, Женька еще раз искупался, повалялся на солнышке, которое, как ему показалось, совсем не торопилось садиться, и тут ему пришла в голову новая идея. Сделать около замка гавань и впустить туда кораблики, чтоб флот охранял замок от пиратов. Гавань — то есть ямку в прибрежном песке, быстро заполнившуюся водой — Женька выкопал быстро. А вот с корабликами пришлось повозиться.

Опять же о пользе самостоятельности. Если б был поблизости папа, то пришлось бы у него разрешения спрашивать: мол, можно, я твой нож возьму? И тут уж все от папы зависело, потому что он мог сказать: «Нет, нельзя, он мне сейчас самому нужен». Но если б тут еще и мама оказалась, то папа почти наверняка не разрешил бы взять нож, даже если б в данный момент ничего этим ножом не делал. Потому что мама обязательно завопила бы на папу «Ты в своем уме? Давать ребенку эту ужасную штуку?! Он же порезаться может!»

Но сейчас-то ни папы, ни мамы рядом не было. А нож — вот он, большой и острый. Как раз такой, какой нужен, чтобы вырезать кораблики из сосновой коры. А управляться с ним Женька умеет, так что насчет порезаться — это глупости.

Женька вырезал сперва один кораблик, потом другой, наконец, третий. После этого сделал из еловых веточек мачты, а из больших кленовых листьев — очень красивые зеленые паруса.

Пока он всем этим занимался, солнце заметно приблизилось к западу. До заката, однако, было еще далеко, а Женька увлекся игрой и особо не замечал течения времени, тем более что часов у него не имелось. Если б часы у него были, то он, возможно, забеспокоился бы, почему папа до сих пор не возвращается — ведь со времени его отъезда прошло уже больше трех часов.

Но разве будешь смотреть на время, когда есть возможность сколько угодно сидеть у воды и пускать кораблики?! А заодно и самому плавать вместе с ними, не ожидая, что вот-вот прибежит мама и позовет ужинать?! Конечно, тут вполне применима пословица: «Счастливые часов не наблюдают».

Счастливый человек Женька вспомнил о папе только тогда, когда почувствовал вечернюю прохладу и, поглядев на небо, увидел, что солнце уже почти касается краешком вершин елей, стоящих далеко за болотом, непосредственно примыкающим к озеру. К тому же над водой настырно запищали комары, и пришлось надеть штаны и рубашку с длинными рукавами. Оставаться у озера больше не захотелось, и Женька решил вернуться на полянку, к потухшему костру. Папа то ли позабыл взять с собой спички, то ли нарочно оставил их, а потому Женька снова разжег костер, набросав в него сырых веток с листьями. От этих сырых веток костер горел слабо, но зато сильно дымил и отгонял от поляны основную массу комаров. Отдельные, конечно, все равно добирались до Женьки и кусали, но это было, в принципе, вполне терпимо.

Несмотря на то, что часов у Женьки не было, на сей раз он определил время довольно точно. Вчера, когда солнце было примерно на той же высоте, мама позвала его домой: «Хватит гулять! Уже одиннадцатый час! Спать пора!»

«Одиннадцатый час» — это, значит, десять с чем-то. А папа обещал приехать в шесть вечера, не позднее. «Еще и темнеть не начнет», — Женька припомнил папину уверенную фразу. Но темнеть уже начало. Часа не пройдет, как солнце совсем сядет за лесом и наступит ночь.

Вот тут-то Женьке припомнилась фраза, которую, по папиным словам, произнесла Белая Змея: «Страшный день будет, а ночь — еще страшнее.

Конечно, день вроде бы уже почти закончился, но ничего страшного так и не произошло. По крайней мере, с Женькой. Хотя, прямо скажем, страху он натерпелся порядочно, ожидая, что вот-вот приползет Белая Змея и сотворит что-нибудь ужасное. Так что день в общем-то и для Женьки, можно считать, выдался страшным. Но сон все-таки снился папе, и это его во сне змея предупреждала, чтоб он не ездил на озеро. То, что папа вместо обещанных шести часов вечера и после десяти не вернулся на остров, могло означать только одно: с ним что-то произошло.

Глава VII СТРАХ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Женька почувствовал, как по его спине вновь забегали мурашки. Хотя ничего ужасного по-прежнему не наблюдалось. Солнце еще только самым краешком ушло за лес, золотистый закат предвещал назавтра хорошую погоду, в безоблачном темно-голубом небе на востоке уже маячили светлячки нескольких звездочек. Ветерок — он и днем был слабенький! — вообще стих. Ни один листик на деревьях и кустах не шевелился. И тишина стояла такая, что мама непременно назвала бы ее «благословенной». Только вот Женьке она казалась зловещей. Именно такой, «предвещающей зло», он ее сейчас воспринимал.

Нет, появления Белой Змеи сейчас, пока солнце еще светило, Женька не боялся. Он, правда, подтянул к себе поближе и топор, и нож, и шампуры, но всерьез насчет змеи не беспокоился. Потому что днем как следует облазил маленький остров и не нашел ни одного места, где эта гадина могла бы прятаться. Насчет того, что она может из озера на берег выползти, Женька, конечно, допускал, но был убежден, что загодя услышит, когда она начнет вылезать из воды. Сейчас, в предзакатной тишине, все шорохи и плески были очень хорошо слышны. Рыба — та самая, ради которой они с папой приехали! — то и дело плескалась у поверхности, будто ей и самой не терпелось угодить на крючок. То-то шуму наделает змеища, которая, по папиным словам, размером с большого удава, то есть намного крупнее леща или щуки.

Гораздо больше, чем змея, Женьку беспокоило папино отсутствие. Что же с ним могло произойти? Ведь ему надо было проплыть всего пять километров вниз по течению узкой и довольно мелкой речки, миновать то место, откуда они с Женькой отправлялись на озеро, и проехать еще полкилометра до села, где есть медицинский пункт и телефон. В медпункте больному Валере могли бы оказать первую помощь, а потом позвонили бы по телефону в райцентр, чтоб вызвать «Скорую» и отправить его в больницу. Конечно, мог быть и такой вариант, что телефон испортился. Тогда папа мог бы попросить о помощи кого-то из своих сельских знакомых — он тут всех автомобилистов знал! — и отправить больного на частнике. Наконец, если бы все они почему-либо не смогли поехать, то папа пробежал бы полтора километра до деревни, где жил дядя Вася, завел свою машину и отвез Валеру сам. Правда, если б он появился в доме дяди Васи, то мама наверняка отправила бы его на озеро за Женькой, а сама поехала бы в больницу с Валерой.

Женька хорошо помнил, что на озеро, преодолевая встречное течение реки, они с папой добирались примерно час или чуть больше, учитывая время на ремонт мотора после столкновения с камнем и преодоление упавшей осины. По течению реки лодка должна была плыть намного быстрее — Женька по математике такие задачки решал, где к скорости парохода, идущего вниз по реке, прибавлялась скорость течения. К тому же вовсе не обязательно, чтоб папа еще раз налетел на камень и вторично срубил шпонку на винте. И вторая упавшая осина вряд ли могла загородить ему дорогу. Так или иначе, но даже с учетом того, что ему пришлось бы проплыть лишние полкилометра до села, папа должен был проделать обратный путь быстрее.

Тут Женька вдруг вспомнил, что папа оставил здесь, на острове, свой рюкзак, а стало быть, и все инструменты, и ту коробочку из-под халвы, где лежали полезные железяки. В частности, гвозди, из которых он мог сделать новую шпонку, если поломалась старая.

Старый английский стишок — в переводе Маршака, конечно! — насчет того, как из-за одного гвоздя, которого в нужный момент не хватило в кузнице, произошло много печальных событий, Женьке прочитали еще до того, как он пошел в школу. Слова: «Враг вступает в город, пленных не щадя — оттого, что в кузнице не было гвоздя!» — он хорошо помнил. Помнить-то помнил, но только сейчас отнесся к этому стихотворению всерьез.

Действительно, ведь если папа опять налетел на камень, то ему нечем было заменить шпонку на винте. Где возьмешь гвоздь посреди леса? А значит, ему пришлось плыть дальше хоть и по течению, но на веслах, а это намного медленнее, чем на моторе. Раза в два, а то и в три. Значит, можно считать, что он не за полчаса до села добрался, как предполагал, а за полтора.

После этого Женька вспомнил и про осину. Ведь для того, чтоб освободить дорогу, отрубив верхушку упавшего дерева, папе понадобился топорик. А топорик-то вот он, здесь остался. Хоть и не очень вероятно, что вторая осина где-нибудь упала, но все-таки ничего совсем невозможного в этом нет. Раз одна упала, значит, и вторая могла грохнуться. Только вот на сей раз папе пришлось бы поступить так, как предлагал Женька. То есть на время высадить из лодки больного Валерия, выгрузить из нее мотор, весла и бачок, перенести все это ниже завала, а затем погрузить обратно и ехать дальше. На это тоже меньше получаса никак не уйдет.

Теперь можно себе представить, что, как и днем, эти непредвиденные случайности произошли одна за другой. Только теперь, допустим, сначала пришлось осину по берегу обходить, а потом шпонка сломалась. Значит, можно смело считать, что папа пять с половиной километров до села проехал часа за два. Допустим, что за час или полтора ему удалось уладить все дела по отправке Валерия в больницу, ну и починить мотор, конечно. Потом еще час обратного пути на остров… Итого четыре с половиной часа, можно для ровного счета пять. Нет, все равно это не объясняет, почему папы так долго нет.

Ведь они с Валерием уезжали, как сказал папа, «в два часа с небольшим». Даже если это «с небольшим» означало половину третьего, то папа, при повторении всех помянутых задержек, должен бы уже к половине восьмого сюда добраться. Ну, к восьми вечера, в крайнем случае. А сейчас-то уже к одиннадцати время подходит. Солнце уже на треть за лес спряталось.

На какое-то мгновение Женька заподозрил, будто этот самый Валерий — вовсе не больной, а какой-нибудь бандит. Что, если он откуда-нибудь из тюрьмы сбежал, а тут прятался? Решил угнать чужую лодку и на ней под видом рыбака куда-нибудь уплыть…

Но от этой «версии» Женька довольно быстро отказался. Ведь папа этому Валерию и ладонь ко лбу прикладывал, и пульс щупал. Папу не обманешь. Он запросто разберется, кто больной, а кто нет. Уж это-то Женька хорошо знал. Как-никак, раза два в прошлом, чтоб в школу не ходить, объявлял себя больным. Мама — та рада стараться: «Женечка, я сейчас врача вызову, наверно, у тебя грипп бестемпературный…» А папа — тот сразу: «Значит, косишь, симулянт? Ну-ка, рассказывай, чего сегодня не выучил!» И так посмотрит, что врать уже не хочется… Нет, его даже настоящий жулик не сумел бы обмануть.

Однако, размышляя насчет Валерия, Женька припомнил то, что этот дядька рассказывал про свои злоключения. То есть о том, как он наскочил в темноте на корягу и пропорол свою резиновую лодку, которая утонула вместе с мотором и всеми прибамбасами. Могло ведь что-нибудь похожее и с папиной лодкой случиться? Хотя они и ехали не в темноте, но корягу под водой углядеть нелегко. Что тогда?

Конечно, речка — это не широкое и глубокое Бездонное озеро. Даже если бы лодка пропорола себе борт и начала сдуваться, папа успел бы причалить к берегу и не дать ей утонуть. Однако заделать в ней пробоину он бы нипочем не сумел. Потому что и вулканизатор, и сырая резина, и даже простой резиновый клей — все это осталось здесь, на острове. И насос ножной, которым лодку надувают — тоже.

Поэтому папе, скорее всего, пришлось бросить лодку и все остальное на берегу речки, взваливать на спину этого Валеру в сто кило весом и тащить через густой лес вдоль берега. А это намного медленнее даже, чем плыть по реке на веслах. С таким грузом папа эти пять с половиной километров не смог бы пройти без остановок-передышек. Так что вполне мог и четыре, и даже пять часов на это дело затратить. Тогда в селе он мог появиться только в шестом часу. Час на отправку Валерия в больницу — получается уже шесть вечера. Но обратно-то ехать не на чем!

Женька начал соображать, что бы он делал на месте папы.

Перво-наперво выяснил бы, есть ли у кого-нибудь из сельских жителей резиновая лодка — дюралевых или деревянных тут точно не было, это даже Женька уже знал. Если б лодка нашлась, то попросил бы подвезти до места аварии и одолжил бы вулканизатор с резиной для того, чтоб заварить пробоину, и насос, чтоб потом накачать сдувшуюся лодку. А вот если б лодка не нашлась, то попросил бы вулканизатор и насос у кого-нибудь из шоферов и пошел бы пешком к оставленной лодке. Дошел бы налегке меньше чем за два часа, часок потратил на то, чтоб отремонтировать лодку и снова ее накачать…

Нет, все равно не получается! Даже при всех этих наворотах папа должен был приехать час назад, никак не позже!

Как раз к тому моменту, когда Женька путем напряженных арифметических вычислений сделал этот вывод, красноватое солнце окончательно скрылось за лесом. Заря медленно угасала, сумерки сгущались, приближалась ночь…

Глава VIII ОДИН У КОСТРА

Все, что Женька набросал в огонь, уже прогорело, и лишь слабенькое желто-синее пламя еще трепетало над рдеющими угольками и потрескавшимися головешками. Еще чуть-чуть — и костер погаснет. Так что пора было прекращать бессмысленные размышления и позаботиться о дровах, пока ночная темень не затопила всю поляну. Все-таки вечерняя зорька — та самая, в которую, по утверждению папы, «самый клев»! — еще кое-как освещала окрестности.

Держа топор наизготовку, Женька прошелся вокруг поляны, собирая поломанные ветки. Потом он наткнулся на место, где стояло несколько десятков засохших на корню елочек. Одну из них Женька срубил целиком и приволок к костру. Подбросив в угасающее пламя хворосту и убедившись, что огонь разгорелся, мальчик побежал за новой порцией топлива. Теперь, когда костер полыхал ярко, освещая всю поляну, Женьке стало малость повеселее. Сделав несколько рейсов, он натаскал к костру большую кучу хвороста, а под конец даже приволок довольно длинную березу, срубленную кем-то до него и забытую в лесу. Ловко орудуя топориком, Женька обрубил с нее все ветки, а потом стал разрубать сам ствол на поленья. Силенок у него, конечно, было поменьше, чем у отца, но упорства хватало. А главное — за работой страх ослабевал.

Когда Женька посчитал, что дров ему до утра хватит, то неожиданно почувствовал голод. Шашлык, конечно, еда сытная, но времени прошло уже много. Пришлось проверить продовольственные запасы. Осталось их не так уж и мало: полбуханки черного хлеба, пачка чая, десять больших кусков-кубиков сахара, четыре сваренных вкрутую яйца, помидор, стручок зеленого перца, несколько перьев зеленого лука, а также заправка, приготовленная для ухи, в отдельном полиэтиленовом пакете. Там были пара картофелин, две маленьких молодых морковки, корешок петрушки с зеленью и луковица. Еще спичечный коробок с солью имелся. Уксус папа весь извел на шашлык, а от кетчупа, которым приправили шашлык, осталось что-то на донышке.

Самое плохое — пить было нечего. Всю пепси-колу Женька за день выпил, а чайник вскипятить так и не догадался. Да и воды набрать в него, пока светло было, не додумался. Но не ужинать же всухомятку? Стало быть, надо уже сейчас, в темноте, топать к озеру и набирать воду.

Не сразу Женька решился на это дело. Костер, конечно, горел здорово и поляну с палаткой освещал хорошо. Но зато все, что находилось вне этого светового круга, полностью утонуло во тьме. Жутковато было соваться в эту темень, царившую уже за первым рядом деревьев, окружавших поляну. Ведь пламя костра постоянно приплясывало, двигалось, вздрагивало, а вместе с ним те же движения проделывали и тени, которые отбрасывали деревья, кусты, ветви и даже пни. Создавалось впечатление, будто там, в глубине леса, кишмя кишат какие-то таинственные, и, возможно, очень опасные существа, которые боятся света и поэтому не вылезают на полянку. Но стоит только выйти из светового круга, чуть-чуть углубиться в лес, как они осмелеют, набросятся со всех сторон, схватят тебя корявыми, когтистыми лапищами и растерзают на кусочки… Может, там и Белая Змея прячется, поджидая свою жертву?!

И все-таки Женька рискнул пойти. Насчет змеи и прочей возможной нечисти он рассудил просто: раз они огня или там света боятся, то надо идти мимо них со светом и огнем. То есть зажечь большую ветку, поднять ее над головой и шагать к реке. А чуть сунутся — прямо в морду им этой веткой! Сразу испугаются и убегут!

В общем, Женька взял один из больших сучьев, отрубленных от большой березы, немного укоротил его, чтоб был поухватистей, сунул в костер и зажег с толстого конца. Получилось типа факела. С этим факелом в правой руке и с чайником в левой Женька двинулся в сторону обрыва, туда, где была тропка-лесенка.

То ли и впрямь здешняя нечисть боялась огня и света, то ли ее тут просто не было, но никто на Женьку напасть не решился. Он благополучно зачерпнул в чайник воды из озера и даже задержался немного, чтоб посмотреть, не попала ли в чайник тина или какая-нибудь гадость. Посветив факелом, Женька убедился, что вода чистая, без лягушек и ничем противным от нее не пахнет.

Назад, к костру, он возвращался намного уверенней и уже особо не боялся, что кто-нибудь из темноты выскочит.

Для того чтоб повесить чайник над огнем, Женьке пришлось очистить от веток сухую елочку и превратить ее в жердь. Затем, уложив один конец жерди на рогульку, он продел жердь через дужку чайника, сдвинул чайник к середине жерди и уж после этого опустил другой конец жерди на вторую рогульку.

Пока чайник грелся, Женька размышлял над тем, надо ли ему съесть все, что имеется, или оставить что-то на завтрак. Конечно, он еще надеялся, что папа с минуты на минуту приедет, но уже былвполне готов к тому, что придется не только ночь, но и все утро провести на острове. Мало ли что…

Вообще-то слопать полбуханки хлеба Женьке так и так было не под силу. И сразу четыре яйца умять — тоже. Поэтому он решил, что еду надо экономить: отрезал от полбуханки два нетолстых ломтя хлеба, располовинил их и соорудил себе четыре бутерброда. Два полу-ломтика он полил остатком кетчупа, потом очистил крутое яйцо, разрезал его пополам и каждую половину положил на хлеб поверх соуса. А вторую пару бутербродов Женька сделал из половинок помидора и перьев зеленого лука, уложив их на посоленные ломтики хлеба.

Тем временем закипел чайник. Женька не без труда сумел в одиночку снять его с огня и умудрился при этом не обвариться. Всыпав прямо в чайник большую горсть заварки и закрыв его закопченной крышкой, «робинзон» подождал, пока чай заварится и малость поостынет, а уж потом налил в кружку. Чай все-таки оставался очень горячим, и пить его можно было только маленькими глотками, но получился он какой-то на редкость вкусный и ароматный. Сахар-рафинад в кубиках растворялся очень медленно, и поэтому Женька решил пить чай вприкуску. Неизвестно, смог бы он дома есть бутерброд с помидором, солью и луком, потом откусывать кусок сахара и запивать все это чаем. Но здесь, на природе, у костра, это вкусовое сочетание казалось просто восхитительным.

Тут ему вновь, как и днем, пришла в голову мысль, что Робинзоном быть не так уж плохо, даже если приходится одному сидеть у костра и ждать чего-то страшного. Зато можешь сам выбирать — кушать или не кушать, и если кушать, то что именно. Не то что дома: там мама наверняка бы сказала, что яйца с кетчупом не едят. Вот, наверно, почему эта пара бутербродов показалась Женьке особенно вкусной. Опять же мама наверняка не разрешила бы ему пить такой крепкий чай.

То ли от сытости, то ли от бодрящего чая, но Женька на некоторое время перестал бояться темноты и одиночества. Теперь его беспокоил только папа. Даже при всех уже обдуманных Женькой вариантах, включая прокол лодки, он должен был приехать в девять, самый крайний срок — в десять вечера. Но сейчас-то уже полночь близится. О том, что папа мог по какой-то причине отложить поездку за сыном до утра, Женька даже не думал. Не тот человек, чтоб слово нарушать. И если уж он не вернулся на остров, значит, произошло что-то совсем серьезное, гораздо хуже, чем прокол лодки или поломка мотора. Может быть, даже совсем ужасное…

Об этом, «совсем ужасном», Женька думать не хотел, но не думать ну никак не мог. Потому что другого, более убедительного объяснения папиному отсутствию он, как ни старался, найти не сумел.

А вдруг действительно еще одна осина рухнула в реку, но только не перед лодкой, а прямо на нее? Или тот дядька, Валерий, и впрямь оказался бандитом или маньяком? Сколько в мире ежедневно происходит ужасных случайностей, катастроф и преступлений! Каждый день слышишь по телевизору, что где-то кто-то утонул, попал в автомобильную аварию, на самолете разбился. Того застрелили, того зарезали, того взорвали… Даже сам Женька однажды чуть-чуть не погиб, когда как-то раз всего в нескольких метрах впереди него на тротуар грохнулась огромная сосулька, сорвавшаяся с крыши. Если б он тогда чуть-чуть быстрее шел и успел дойти до того места, где сосулька упала — не было бы его сейчас в живых… А еще был случай, когда они всей семьей пошли в гости, на день рождения маминой подруги. Когда собирались уходить, один из гостей, которого Григорий Михалыч звали, предложил их подвезти до дому на настоящей «Ауди», потому что у папы машина отчего-то не заводилась. Но папа отказался, продолжил со своими «Жигулями» возиться, хотя и мама, и Женька просили его не упираться. Женьке очень хотелось на «Ауди» прокатиться, и он даже обиделся на папу за упрямство и несговорчивость. Однако, когда папины «Жигули» все-таки завелись и они уже подъезжали к дому, то увидели машину гаишников, покосившийся фонарный столб и вдребезги разбитую «Ауди», в которую еще и «КамАЗ» сзади врезался… А когда папа притормозил и спросил у гаишников, что сталось с водителем, те печально развели руками: «Летальный исход». Позже мама объяснила Женьке, что «летальный исход» означает: Григорий Михайлович разбился насмерть. После этого случая вся семья целую неделю переживала. Даже Женька прекрасно понимал, что если б они тогда сели в эту злосчастную «Ауди», то был бы им всем летальный исход. Только папа позволил себе заметить, что вообще-то Григорий Михалыч на дне рождения выпить не отказывался, хоть и был за рулем, и чем садиться к такому в машину, лучше пешком идти.

Наконец, был еще один случай, пожалуй, самый нелепый и ужасный. Один старичок, живший в доме напротив и часто посиживавший во дворе за чтением газет, в то время как его маленькая собачка бегала по двору, как-то раз присел на свою любимую лавочку поблизости от хоккейной коробки, где Женька с товарищами играл в футбол. Сел и стал читать, а потом вроде бы задремал. Женька с ребятами, наигравшись вволю, убежали по домам, а старичок все так же сидел на скамеечке, и вокруг него вертелась его собачка, отстегнутая от поводка. По двору мимо скамейки прошел не один десяток людей, многие из которых хорошо знали этого старичка, а некоторые, проходя мимо него, даже говорили: «Здравствуйте!» или «Добрый вечер!». Лишь тогда, когда стемнело и собачонка, набегавшись досыта, стала сперва теребить старичка за брюки — мол, пора домой, хозяин! — а потом тревожно затявкала и, наконец, жалобно завыла, кто-то догадался, что дело неладно… Оказывается, старичок вовсе не заснул, а умер. И даже бабки, его ровесницы, которые все про всех во дворе знали, толком не выяснили, отчего он скончался. Просто сердце остановилось — и все.

Почему именно этот случай произвел на Женьку такое сильное впечатление, трудно сказать. Наверно, потому, что он хорошо понимал, отчего мог бы погибнуть, если б ему на голову сорвалась сосулька или если б он сидел в «Ауди», которая ударилась о столб, а тихая и незаметная смерть старичка содержала в себе какую-то загадку, тайну, неизвестность. То есть, конечно, врачи потом установили, отчего умер этот дедушка, составили медицинское заключение, где все по-научному объяснили и записали. Но Женька-то этого заключения не видел, а если б ему и дали его прочитать, то все равно ничего бы не понял. Зато он прекрасно помнил, как этот старичок выходил из своего подъезда, опираясь на палочку, с собачкой на поводке и с газетой в кармане — почти так же, как вчера, позавчера, поза-позавчера и еще много раз до этого. Ведь этот старик вышел на пенсию еще до того, как Женька родился! То есть можно сказать, что в течение всей Женькиной жизни он в одно и то же время выводил гулять свою собачку и садился на лавочку читать газету. Во всяком случае, когда погода позволяла. Много-много раз он садился на эту скамейку и разворачивал газету, будучи совершенно уверен в том, что, дав собачке погулять и подышав свежим воздухом, не спеша вернется в свой подъезд, поднимется на лифте в квартиру и продолжит жизнь по своему стариковскому распорядку. Может, книжку почитает, может, телевизор посмотрит, а может, просто вздремнуть приляжет. И в тот роковой для него день старичок, садясь на скамейку, наверняка не знал, что уже не вернется домой. Вот страшно-то!

Жуть пробрала Женьку, когда он вспомнил об этой тихой, незаметной, внезапной и вроде бы совершенно беспричинной смерти. Пришел человек посидеть на лавочке, почитать газету. Никто на него не нападал, никто в него не стрелял, ничего, кажется, у него не болело. Задремал и умер!

Женька толком не знал, была ли у покойного старичка семья, да и не интересовался этим никогда. Однако почему-то именно сейчас он отчетливо представил себе, как в опустевшую квартиру дедушки входят его дети, внуки, а может, и правнуки. Вещи остались, собачка осталась — а старика уже нет. Но каждая вещь в этой квартире еще долго будет напоминать родственникам об умершем. И вызывать тоску и боль в душе у тех, кто его любил.

Представляя себе эту сцену, Женька видел, однако, не квартиру покойного старика — он там никогда не был! — а свою, родную, ту, где жил с папой и мамой. А потому совершенно неожиданно и против своей воли увидел уже не расплывчатых, неведомых ему родственников старичка, а совершенно конкретных людей: себя, маму, двух дедушек и двух бабушек, папиного брата дядю Сергея. Не было только папы, и из общего настроения тех, кто привиделся Женьке, становилось ясно — папы уже не будет.

Женька аж головой помотал, чтоб отогнать эту непрошеную картинку, но она все время всплывала из глубин его мозга, навязчиво прилипала к глазам. И у Женьки как-то сами собой из глаз покатились слезы. Вообще-то он плакал редко, но теперь почему-то не удержался.

Может, от этих слез, а может, по какой другой причине страшная картинка все-таки отлипла от глаз. Женька пошмыгал носом, вытер глаза и очень рассердился на себя.

Во-первых, потому что расплакался, как девчонка. «Не мужское это дело — реветь!» — сказал как-то раз папа. А во-вторых, потому что ревел он, по сути дела, неизвестно из-за чего, просто-напросто сам себе голову заморочил. С чего он взял, будто с папой что-то ужасное случилось? Да ни с того ни с сего! Может, он просто повез Валерия в больницу на машине, потому что мама побоялась? А на обратном пути что-нибудь в моторе испортилось, и пришлось папе ждать, пока его в автосервис отбуксируют. А на сельской дороге машин мало, можно и два, и три часа «загорать», пока кто-нибудь не проедет…

Совершенно неожиданно Женька решил залезть в палатку и заснуть. Когда спишь, то ничего не чувствуешь, а главное — время летит быстро. Проснешься утром — а папа вот он, у костра сидит!

Так Женька и сделал, забрался в палатку, заполз в спальный мешок и стал сквозь приоткрытый полог смотреть на догорающий костер. Глаза, вообще-то, постепенно сами собой закрывались, но настоящий сон все не шел.

«Интересно, — подумал Женька, — сколько сейчас времени?»

Он и не знал, что остается всего несколько секунд до полуночи…

Глава IX ПОЛНОЧЬ НАСТАЛА

Неожиданно Женька услышал негромкий, далекий волчий вой. 

— Ву-у-у-у-у! Ву-у-у-у-у! — протяжно донеслось откуда-то из-за озера и болота. Сперва выл только один волк, потом ему ответил другой, третий, и вскоре целый хор волчьих голосов с разных сторон затянул свою жутковатую песню.

Затем в костре, который вроде бы уже едва тлел, вдруг что-то ярко вспыхнуло, будто в него бросили щепоть пороха, послышался громкий треск, и огромный, двухметровый язык странного, ярко-зеленого пламени рванулся вверх.

Сперва Женька скорее удивился, чем испугался, потому что знал точно: в костре уже все прогорело. Но зеленое пламя не унималось, оно факелом вырывалось откуда-то из середины погасшего костра, будто к этому месту была подведена газовая труба. Вся поляна озарилась зловещим зеленым светом. Женька затаил дыхание: он понял, что происходит нечто невероятное, может быть, сверхъестественное…

Некоторое время пламя отличалось от обычного только тем, что имело зеленый цвет и горело неизвестно откуда. Однако уже через несколько минут пламя стало изменять форму. Если вначале оно представляло собой один длинный, продолговатый и остроконечный язык, похожий на сильно увеличенный огонек свечи, то по прошествии помянутых минут верхняя часть разделилась натрое, а нижняя заметно расширилась. Затем два боковых языка сильно удлинились, вытянулись и стали похожи на рукава какого-то старинного платья. А средний язык стал похож сперва на карточного пикового туза, а потом на голову женщины в остроконечном кокошнике. Одновременно пламя постепенно блекло, теряло свой ядовито-зеленый цвет и все больше переставало походить на огонь. Еще несколько секунд прошло — и пламя превратилось в струящийся поток полупрозрачного белесого тумана, который к этому моменту явно принял очертания женщины, одетой в длинный старинный сарафан до пят и воздевшей руки к небу. Даже черты лица можно было разглядеть под кокошником — правда, пока еще расплывчатые.


Потом туман сгустился, потерял прозрачность и перестал струиться, а фигура, возникшая посреди костра, приобрела почти четкие очертания. Теперь были видны даже глаза на лице этой призрачной женщины. Вся фигура теперь светилась каким-то холодным, серебристым светом, будто луна в полнолуние.

Несколько секунд призрачная женщина была неподвижна, будто статуя, но затем плавно опустила руки и вытянула их ладонями вперед, в сторону палатки, где стучал зубами сжавшийся в комок «робинзон».

А затем Женька услышал голос, низкий, глубокий — контральто, как определила бы мама. При этом губы призрачной женщины не шелохнулись, лицо осталось неподвижным, будто было отлито из куска льда. Только широко открытые глаза, не мигая, уставились на Женьку. Но слова откуда-то доносились, гулко звенели в ушах, будто Женька находился не то в бетонном колодце, не то внутри стальной трубы:

— Здравствуй, гость дорогой, да нежданный и незваный! Не поверил отец твой моим предупреждениям. Гордыня непомерная обуяла, да и сына родного, тебя то есть, огорчать не захотел. Не поехал бы с утра на озеро — и сам бы день спокойно прожил, и тебя страхом не мучил бы. Вернулся бы сразу же после того, как вы на камень наскочили, или после того, как осина вам дорогу загородила — и то добро. Нет же, мужик — он и есть мужик: гром не грянет — лба не перекрестит. Теперь и сам пропасть может, и тебя, малолетнего, на погибель отдать! Вот она, гордыня мужицкая, до чего доводит.

— Вы кто? — дрожащим голосом рискнул спросить Женька.

— Я-то? На все руки мастерица, Ледяница-Студеница, Болотница-Охотница, Обманщица-Лихоманщица — зови, как хошь. В сей час я — Ледяница-Студеница, в другой — Болотница-Охотница, в третий — Обманщица-Лихоманщица. Голосом такова же, а обличьем — иная. Как обличье поменяю — значит, час прошел.

«Снится мне это, что ли? — подумал Женька. — Или все это наяву?»

— Привиделась я тебе, — словно прочитав Женькины мысли, пояснила Ледяница-Студеница. — А уж во сне ли, наяву ли — сам суди. Зимой бы повстречались, так худо б тебе уже сейчас было. Зимой у меня это обличье самое злое, а иные — добрее. Сейчас же, летом, я добрее всех, прохладу дарю, жару остужаю, а вот увидишь меня Обманщицей-Лихоманщицей — жди беды! В том обличье от меня спасу нет!

— Чем мы вам помешали-то? — спросил Женька.

— Заклятье на этом озере лежит. И я тому заклятью перечить не могу. Пятьсот лет между небом и землей скитаюсь, пятьсот лет бог и сатана за мою душу сражаются. Когда господь превозмогает — добрые дела делаю, удачу приношу, а когда нечистый — зло творю и людей гублю. Не в добрый час твой отец сюда поехал и не в свой день. И тебя повез, несмышленого.

— А почему «не в свой день»? — спросил Женька.

— Потому что у меня всем рыбакам здешним роспись имеется, список то есть. И на каждого дни установлены: кому удача, кому неловея, а кому и беда прописана. Разумеешь ли?

— «Неловея» — это когда рыба не ловится? — уточнил Женька.

— Так и есть, — подтвердила Ледяница-Студеница. — Батюшке твоему на нынешние сутки беда прописана. А дурню тому, Валерию, на прошлые сутки была беда назначена. Валерий-то в свою беду уже попал, да отец твой его от нее увезти решился. А того не знает, что не от чужой беды уезжает, а с собой две беды везет. И третью, твою беду — здесь оставил. Не простит вам нечистая сила, а господь за гордыню вашу от вас отступился…

— И что будет?! — с трепетом душевным спросил Женька.

— Отец твой Валерия к лекарям отвез да от беды избавил, — степенно и издалека начала Ледяница. — Но заклятье-то Валерьеву беду на его плечи перевалило. Скрутила раба божьего Павла нутряная язва. Это первая беда. Если б он об тебе не переживал, то остался б у лекарей и уже облегчение мукам обрел. Однако ж он, болезный, сухим путем покатил обратно, тебя выручать с острова. Но до реки не доехав, сознания лишился, коляску свою самобеглую разбил да и сам покалечился. Это его вторая беда была. Правда, добрый человек навстречу ехал, остановился, подобрал да и повез обратно в лечебницу. Может, и вылечат его, да только коли узнает он, что ты на острове сгинул — не перенесет. Вот это третья беда будет.

Женька по-прежнему сидел внутри спального мешка с накинутым на голову капюшоном и только кончик носа выставил из палатки, но ему стало холодно, будто стояла не теплая летняя ночь, а зимняя, студеная… Да уж, хорошо, что эта самая Ледяница ему летом показалась, а не зимой! Наверняка бы заморозила! Правда, неизвестно еще, какая она в роли Болотницы-Охотницы, а про Обманщицу-Лихоманщицу и вовсе подумать страшно. Сколько раз Женька мечтал, помнится, попасть в настоящую сказку, хотя бы во сне! А теперь вот попал, кажется. Только уж больно все страшно и жутко!

— Жалко мне тебя, малолетнего! — заявила Студеница. — Был бы ты молодец взрослый да разумный, так предложила бы счастья попытать, с нечистой силой сразиться, отца от бед его отвести да от заклятья озеро и меня заодно избавить. Хоть, конечно, уже многие удальцы на это решались, да только голов лишались А тебе-то, малому да несмышленому, и время тратить незачем.

— Но ведь мне же все равно пропадать — с неожиданным бесстрашием произнес Женька, который решил, что все-таки эта самая сказочная Ледяница-Студеница ему снится, а потому ничего страшного не произойдет в любом случае. — Если я полезу с нечистой силой воевать и не смогу одолеть — пропаду, и если не полезу — тоже.

— Так-то оно так, — согласилась Ледяница, — но коли ты покорен нечистой силе, то умрешь легкой смертью, а коли возжелаешь противиться, то будет твоя погибель лютая, ужасная…

— Но все-таки можно победить? — понастырничал Женька.

— До сих пор никому не удавалось… Но коли и впрямь решишься воевать, то знай: покамест я Ледяница-Студеница — всю правду скажу. Когда Болотницей-Охотницей стану, только полправды. А Лихоманщице-Обманщице — вовсе не верь. Она даже когда правду говорит, то все равно обманывает…

— Разве так может быть? — удивился Женька. — Обманывает, когда правду говорит?

— Увидишь еще и не такое! Но недосуг объяснять. Покамест меня послушай. Могу я тебе только первый совет дать, как против нечистой силы добрую силу добыть. Вылезай из шатра своего, стань лицом к кострищу, а после повернись направо. Дорожку я тебе постелю серебряную, иди по ней смело и никуда не сворачивай, чего бы тебе по сторонам в лесу ни привиделось — худое ли, доброе ли или же вовсе не пойми какое. Помни: на шаг с дорожки сойдешь — и все, отца не спасешь, и сам пропадешь. Коли будет что на самой дорожке лежать, прежде чем поднять или перешагнуть — меня спрашивай. Три раза подскажу, что делать, а вот на четвертый и далее — сам угадывай, как быть. Ошибешься — пеняй на себя, моей вины в том уже не будет. Ежели невредимым до края острова дойдешь, то поднимется из воды камень, а на камне том заколдованные слова гореть будут. Коли загадку колдовства разгадаешь да нужные слова на камне напишешь — обретешь силу, а не отгадаешь — лютой смертью сгинешь!

Конечно, Женьке очень хотелось спросить, какой может быть эта «лютая смерть», но спрашивать об этом он не решился. Уж лучше пока ничего не знать. Тем более что дело вроде бы во сне происходит…

— А дальше что делать? — спросил он.

— Ежели обретешь силу и сумеешь победить нечистых до рассвета — спасешь и себя, и отца! Не успеешь — с рассветом сила твоя пропадет и нечистые тебя с собой в пекло утащат. И жизнь потеряешь, и душу свою на веки веков погубишь! Не сиди сиднем, коли решил — так вставай и иди! — поторопила Ледяница.

Женька вылез из палатки, встал лицом к кострищу, то есть к Ледянице-Студенице, и повернулся направо. Неведомо откуда в руке у Ледяницы возник платок, она взмахнула им, будто судья, дающий отмашку на финише автогонок, и прямо от Женькиных ног, через всю полянку и дальше, через кусты и лес протянулась узкая, не шире обычного полотенца, длинная и извилистая дорожка, тускло поблескивавшая в темноте серебристыми искорками.

— Ступай с богом! — напоследок сказала Ледяница, и Женька пошел вперед.

Глава X ПО СЕРЕБРИСТОЙ ДОРОЖКЕ

До края поляны — то есть первые десять шагов или, может быть, одиннадцать — Женька прошел вполне благополучно. И первую пару кустов, окаймлявших поляну, тоже миновал спокойно. До них еще доходил серебристый свет, который излучала Ледяница-Студеница. А вот дальше ничего, кроме тускло-серебристых искорок дорожки, путь не освещало. Зато по обе стороны от Женьки сгустилась жутковатая, почти непроглядная тьма, в которой что-то громко шуршало, шипело, попискивало и даже, кажется, шевелилось. Хотя днем, разыскивая Белую Змею, Женька уже проходил по этому месту и даже, может быть, не один раз, сейчас он почти не узнавал его. То, что Женька днем эту змею не нашел, его лишь немного успокаивало. То, что змея оказалась одним из воплощений Ледяницы-Студеницы — тоже. Больше всего Женька надеялся на то, что все происходящее ему просто снится. Если будет уж совсем страшно — проснется и все. Вместе с тем, как это ни странно, просыпаться ему не хотелось. Почему — это он бы и сам объяснить не смог бы. Он ощущал примерно то же, что тогда, когда по телевизору шел какой-нибудь фильм ужасов. Вроде бы и страшно, даже хотелось на другую программу переключиться или вовсе от телевизора убежать, но в то же время интересно досмотреть до конца, чем кончится. И Женька не переключался на другой канал и не убегал, а продолжал смотреть. Правда, если мама замечала, что Женька смотрит ужастик, то сама прогоняла его от телевизора и отправляла спать. Именно поэтому Женька всегда испытывал определенную радость от того, что ему удавалось досмотреть все ужасы до конца.

На третьем или четвертом шаге, сделанном после того, как Женька миновал кусты на краю полянки, справа от тропки в темноте загорелась пара зеленых глаз — не то кошачьих, не то волчьих, не то даже тигриных, хотя тиграм здесь вроде бы водиться не полагалось. Потом такие же глаза загорелись и слева от серебристой дорожки. Женька сделал следующий шаг, и число глаз с обеих сторон удвоилось. Еще шаг — и теперь из темноты на Женьку хищно смотрели по восемь глаз с каждой стороны.

— Р-р-р! — угрожающее рычание вырвалось сразу из нескольких невидимых Женьке пастей.

«Если это настоящие волки… — мелькнула мысль у Женьки. — На кусочки разорвут! А я даже нож с собой не взял…»

Сразу же после этого зловещие огоньки зеленых глаз заметно приблизились к серебристой тропке. Будто почуяли, что Женька их боится. А рычание стало гораздо злее и громче.

Женька почуял инстинктивное желание бежать, спрыгнуть с дорожки и взобраться на дерево, которое просматривалось в двух шагах от дорожки. Если он не поддался этому желанию, то только по одной причине — вспомнил наставления Ледяницы-Студеницы: «Иди по дорожке смело и никуда не сворачивай, чего бы тебе по сторонам в лесу ни привиделось…» И хотя страх звал его на дерево, Женька все же сделал следующий шаг вперед. Рычание мигом оборвалось, огоньки глаз погасли, а вот дорожка, по которой топал Женька, засветилась заметно поярче.

Обогнув два или три больших дерева, Женька увидел в нескольких шагах от себя лежащий поперек тропы старинный меч в красных сафьяновых ножнах, богато украшенных золотом и самоцветными камнями. Рукоять меча была увенчана огромным бриллиантом, а концы перекладины, защищающей пальцы, украшали еще два, немного меньших по размерам. Вокруг меча загадочно светился и мерцал таинственный голубовато-фиолетовый ореол.

Вот это да! Настоящий меч-кладенец, которыми в сказках змей-горынычей разят, кащеев бессмертных и всякую иную нечисть! С таким никакие волки не страшны! Женька уже готов был бегом бежать к мечу и хватать его в руки, но все-таки не спеша пошел вперед, потому что и на этот раз вспомнил, что Ледяница говорила. «Коли будет что на самой дорожке лежать, прежде чем поднять или перешагнуть — меня спрашивай…»

— Ледяница! Ледяница! Вижу меч поперек дороги, — произнес Женька так, будто в рацию говорил. — Можно его брать или нет?

— Перешагивай через него, будто и не заметил, — отозвалась она. — Да примечай наперед, чем худую вещь от доброй отличить!

Хотя от того места, где стояла Ледяница-Студеница, до Женьки было уже несколько десятков метров, голос ее слышался так, будто она прямо в ухо ему говорила.

Женька перешагнул через меч и на всякий случай оглянулся. Голубовато-фиолетовый ореол тут же померк, контуры меча заколебались, и он прямо на Женькиных глазах превратился в здоровенную толстую змею! Вот тебе и «кладенец»! Схватил бы в руку — и получил бы ядовитый укус. Женька на секунду испугался, что змеюка за ним погонится, но, как видно, это было не предусмотрено. Уже в следующее мгновение после превращения змея вспыхнула синим пламенем и сгорела не оставив даже кучки пепла.

Еще пять шагов Женька прошел относительно спокойно. Правда, по обе стороны тропы во тьме продолжали слышаться всякие таинственные шорохи, шуршания и шипения, но никаких огоньков больше не загоралось и рычать тоже никто не пытался. А вот на шестом шаге по левую сторону от тропы из-за толстого ствола сосны вдруг показалось зеленовато-белесое свечение. Сделав седьмой шаг, Женька увидел такое же свечение и справа, а когда еще раз шагнул, то из-за деревьев с противным костяным бряканьем вышли два огромных двухметровых скелета с кривыми саблями в руках… Зеленовато-белесое свечение испускали именно они. Дзанг! — скелеты взмахнули саблями, и сталь ударила о сталь.

«Зарубят!» — мурашки в который раз пробежались по Женькиной спине. Но поскольку до того места, где скелеты решили заняться фехтованием, оставалось еще шагов пять, все-таки сделал шаг. Дзанг! Дзик-дзанг! — скелеты еще два раза рубанули саблей по сабле, да так, что от клинков искры отлетели. А Женьке опять захотелось соскочить с дорожки и обойти этих костлявых рубак. Причем гораздо сильнее, чем при встрече с волками. Но он напряг волю и сделал еще два шага вперед. Вообще-то Женька надеялся, что они после этого исчезнут, но вместо этого скелеты отчаянно быстро замахали саблями: дзик! дзанг! дзик! дзанг-дзик-дзанг! дзанг-дзик-дзанг! дзанг-дзик-дзанг! Причем казалось, что если Женька еще хоть на один маленький шажок к ним приблизится, то скелеты непременно рубанут его саблей по голове. Даже не нарочно, а нечаянно. Вместе с тем Женька хорошо помнил, что с серебристой дорожки сходить нельзя. Он почти не сомневался, что если сойдет хоть на шаг в одну или другую сторону, то скелеты изрубят его на куски. И Женька, решив еще раз поверить Ледянице, сделал шаг к сверкающим саблям. Зажмурившись, но сделал.

Вообще-то, и в этот раз Женька надеялся, что, даже если скелеты его «зарубят», он сумеет проснуться. Однако не исключал и того, что, закрыв глаза, больше никогда их не откроет…

Именно потому, что Женька сделал этот шаг с закрытыми глазами, он лишил себя удовольствия увидеть, как оба скелета роняют свои сабли и рассыпаются на отдельные косточки. Сразу после этого и кости, и сабли вспыхнули таким же синим пламенем, как давешняя змея — и порошинки пепла после себя не оставили.

Так что, когда Женька, так и не дождавшись сабельного удара по голове, все же рискнул приоткрыть глаза, то увидел только серебристую дорожку, которая светилась ярче прежнего. После этого он облегченно вздохнул и двинулся дальше. Женька догадывался, что вскорости на тропе должен появиться еще какой-нибудь предмет, наподобие меча, превращающегося в змею. И он не ошибся.

Действительно, протопав с десяток шагов и пройдя между двух толстых берез, Женька увидел на тропе зеленый, точнее, малахитовый ларец, отделанный чеканными золотыми украшениями. Ларец, как и меч, был окружен голубовато-фиолетовым ореолом. Крышка ларца была откинута, и Женька даже за пять шагов при очень слабом освещении мог разглядеть, что он доверху набит бриллиантами размером с куриное яйцо. Наверно, если б ларец Женьке попался на глаза даже раньше, чем меч, он его бы не стал трогать. А теперь и подавно.

— Вижу ларец! — доложил он Ледянице-Студенице. — Перешагивать?

— Перешагивай! — подтвердила та. — И примечай, чем худая вещь от доброй отличается!

Однако просто так перешагнуть через ларец Женька не мог. Мешала открытая крышка, а ноги у Женьки были коротковаты. Начнешь перелезать — непременно коснешься. Закрыть крышку нельзя по той же причине. В общем, Женька догадался: разбежался и прыгнул! Р-раз — и перескочил, а затем оглянулся и только поежился. Ларец и все его содержимое на несколько секунд превратились в огромную, свирепую и, скорее всего, бешеную собаку с огромными клыками. Собака было рванулась к Женьке, но тут же вспыхнула синим пламенем и исчезла.

Серебристая дорожка неожиданно свернула вправо, и тут откуда-то справа, прямо из темноты, выдвинулась огромная, когтистая лапища, похожая одновременно и на человеческую, и на медвежью. То ли эта лапа из какого-то дерева выросла, то ли прямо из воздуха — не поймешь, но только когти ее едва не вцепились в Женькину рубашку. От неожиданности Женька шарахнулся в сторону и наверняка соскочил бы с серебристой дорожки, если б не поскользнулся и не шлепнулся набок. Руки и голова у него оказались вне дорожки, а ноги остались на тропе Должно быть, в таком положении он все еще не считался сошедшим с нее. Правда, слева из тьмы высунулась вторая когтистая лапа, но она цапнула только воздух над Женькиной головой. Не иначе, эти лапы были запрограммированы на то, чтоб хватать жертв на определенной высоте, и ниже ее опускаться не могли.

Женька этот момент сразу просек. Он встал на четвереньки и пополз по тропе на карачках. Лапы продолжали высовываться из мрака то справа, то слева, но теперь не то что достать, а даже испугать Женьку не могли. В общем, после того, как он прополз метров пять на четырех точках, лапы перестали высовываться, а дорожка засветилась еще ярче — в знак того, что «добрый молодец» и с этим испытанием справился.

Дальше серебристая дорожка провела Женьку через кусты, за которыми обнаружилась небольшая ложбинка, шириной всего в пару метров. Однако дорожка не спускалась в нее, как нормальная тропа, а висела над ложбиной горизонтально, будто мостик. Наверно, будь на месте этой дорожки пара бревнышек такой же ширины, Женька легко и без рассуждений перебежал бы на ту сторону. Падать, если что, невысоко, метра даже не будет, камней внизу нет.

Но Женька прекрасно знал, что падать или даже спрыгивать с серебристой дорожки никак нельзя. Нет, равновесие на этом «мостике», шириной сантиметров сорок, он вполне мог бы удержать. Но вот в том, что дорожка, натянутая над ложбиной, выдержит его вес в сорок килограмм, он сильно сомневался. Ведь толщина-то у нее оказалась не больше, чем у фольги, в которую заворачивают шоколадки! Одна надежда на то, что Ледяница не обманывает.

Тем не менее Женька все-таки ступил на висячую дорожку и, хотя она заметно прогибалась и пошатывалась под его ногами, двинулся вперед. Конечно, он внимательно смотрел под ноги, а заодно и вниз, на дно ложбинки. Когда он сделал первый шажок, то серебристый свет, исходивший от дорожки, ничего, кроме травы, на дне ложбины не высвечивал. Однако когда Женька сделал второй шаг, то увидел, что там, внизу, копошится огромное скопище гигантских крыс, каждая размером с поросенка! Все эти супергрызуны вытягивали вверх злые остроконечные морды, хищно скалили длинные передние зубы, топорщили усы и гнусно попискивали, явно предвкушая, что Женька свалится с дорожки и попадет к ним на поживу. Некоторые особенно наглые крысы даже подскакивали в воздух, пытаясь цапнуть Женьку за ноги, но это им не удавалось — тропа, должно быть, имела какое-то защитное поле, которое отбрасывало этих мерзких тварей от Женьки.

В общем, он благополучно перебрался на другую сторону, раздвинул кусты и… чуть не шарахнулся обратно.

Прямо на тропе, всего в пяти шагах от него, сидел маленький — размером с овчарку, не больше! — крылатый дракончик, сверкающий золотистой, как у карася, чешуей, от которой исходило оранжево-красноватое свечение. Дракончик злобно разевал пасть, скалил клыки, которые были гораздо длиннее, чем у той же овчарки, шипел и высовывал длинный, раздвоенный на конце змеиный язык, угрожающе хлопал своими перепончатыми, как у летучей мыши, крыльями — словом, всем своим видом показывал, что к нему лучше не подходить.

Перешагнуть или даже перепрыгнуть через дракончика Женька однозначно не сумел бы.

Хоть голова у чудища была всего одна, шея вытягивалась метра на полтора. А Женька на физкультуре выше, чем на метр двадцать, еще не прыгал. Да если б он даже рекордсменом мира был, который чуть ли не два с половиной метра прыгает, этому крылатому и зубастому ничего не стоило бы сцапать его в воздухе!

— Вижу дракончика! — взволнованно доложил Женька. — Он мне дорогу загородил! Что делать?!

— А иди как шел, — сказала Ледяница. — Как подойдешь — по голове погладь, да возьми с собой — пригодится!

Издевается она, что ли? Или уже превратилась в Обманщицу?! Нет, вроде рано! Даже часа не прошло с момента ее появления.

Тут Женьке пришло на ум, что, возможно, Ледяница и не врет. Ведь те, прежние предметы, которые он видел на тропе, то есть меч-змея и ларец-собака, прикидывались неживыми и полезными, а на самом деле оказывались живыми и вредными. А этот с самого начала показывается драконом — живым, злым и опасным. Стало быть, он, возможно, на самом деле неживой и полезный!

Но одно дело — рассуждать, и совсем другое — подойти близко к этому маленькому, но довольно крутому чудовищу, которое шипит, зубами щелкает да еще и дорожку когтищами царапает. Да и на крыльях когти просматриваются, и хвост зубчатый, как пила — иди, погладь такого по головке! Тем более что на этой самой голове еще и гребешок имеется, только не мягкий, как у петуха или курицы, а костяной, острый и колючий, на манер плавника у ерша.

Так что Женька приближался к дракончику предельно медленно и осторожно. Тем более что тот начал еще и дым пускать из ноздрей, а из пасти один раз даже клубок огня выскочил, правда, до Женьки не долетел и тут же погас.

— Дракоша, дракоша, — забормотал Женька, когда до зверюги осталось всего два шага. — Дракоша хороший, не кусается…

Как ни странно, дракончик сразу после этих слов перестал щелкать зубами, пускать дым и даже хвостом завилял, как добрая дворняжка! Осмелевший Женька подошел к нему вплотную и осторожно, чтоб не поцарапаться, погладил по голове…

Щелк! — сверкнула оранжевая вспышка, от которой Женька непроизвольно зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел, что никакого дракончика впереди нет, и путь свободен. Однако еще больше Женьку удивило то, что произошло с его собственным обликом.

Откуда ни возьмись на нем появилась чешуйчатая кольчуга, судя по всему, стальная, но позолоченная, с маленьким круглым щитком на груди — зерцалом, где имелось чеканное изображение дракона. На голове возник шлем-шишак с забралом-личиной, как у Александра Невского в фильме, на руках железные перчатки, а на ногах красные сафьяновые сапоги со шпорами. Даже штаны оказались железными, выкованными из металлических колечек! Вот это да! В таком бронированном виде Женька себя гораздо уверенней почувствовал. Правда, все эти доспехи немалый вес имели, и прыгать в них Женька навряд ли сумел бы, но зато был почти уверен, что если какая-нибудь змея или крыса попробует тяпнуть его за руку, то враз обломает зубы о железные перчатки.

Женька смело направился дальше по серебристой дорожке и вскоре, раздвинув последние кусты, оказался всего в трех метрах от берега озера.

Однако эти три метра надо было еще пройти.

Дело было в том, что на этом коротеньком участке пути лежало сразу три предмета, которые пришлось бы либо поднимать с дорожки, либо каким-то образом миновать — перепрыгивать или перешагивать через них. А спрашивать у Ледяницы-Студеницы на сей раз было нельзя. Женька хорошо помнил ее слова: «Три раза подскажу, что делать, а вот на четвертый и далее — сам угадывай, как быть…» Помнилось ему и то, о чем Ледяница дважды напоминала: «Примечай, чем худая вещь от доброй отличается!»

После того как две с виду очень красивые вещи превратились в опасных животных, а страшный дракончик преобразовался в позолоченные доспехи, Женька, как уже говорилось, сделал кое-какие выводы. Однако то, что он увидел на последних трех метрах серебристой дорожки, сильно поколебало его уверенность в том, что он уже знает, как отличить «худую» вещь от «доброй».

Ближе всего к Женьке, окруженный оранжево-красноватым ореолом, лежал точно такой же меч, как тот, что впоследствии оказался гадюкой. Дальше, внутри такого же ореола, лежал красивый круглый щит с точно таким же чеканным изображением дракона, как на зерцале Женькиных доспехов. Наконец, почти у самой воды, под ореолом голубовато-фиолетового цвета, стояла золоченая клетка, в которой сидела гигантская сова.

Исходя из тех выводов, которые Женька сделал на основе предыдущего опыта, надо было перешагнуть через меч и щит, посмотреть, во что они превратятся, а потом взять с тропы клетку с совой. Однако что-то удержало его от поспешного решения. И уже через секунду или две Женька осознал, что именно.

Обе «худые» вещи, которые прежде попались ему на пути, излучали голубовато-фиолетовый свет, а «добрый» дракончик — оранжево-красноватый. Уж не здесь ли разгадка?

Впрочем, прежде чем Женька принял окончательное решение, откуда-то сзади, со стороны полянки послышался гулкий, звенящий, очень громкий удар колокола:

— Бом-м!

А вслед за тем в ушах послышался знакомый голос, только более бойкий, чем у Ледяницы-Студеницы:

— Час пробило — обличье сменило! Ледяница испарилась — Болотница появилась! Ха-ха-ха-ха!

И впереди, не очень далеко от Женьки, но уже на самом озере, в прибрежных камышах, прямо из воды вырвался высокий язык зеленого пламени…

Глава XI БОЛОТНИЦА-ОХОТНИЦА

Превращение зеленого пламени в Болотницу-Охотницу происходило примерно так же, как и в первый раз, когда из пламени появилась Ледяница-Студеница. То есть вначале возник один длинный, продолговатый и остроконечный язык, похожий на сильно увеличенный огонек свечи, потом верхняя часть разделилась натрое, а нижняя расширилась. Так же, как и в первый раз, два боковых языка удлинились, вытянулись и превратились в рукава, а средний язык — в голову женщины.

Однако были и кое-какие различия. Если в первый раз пламя постепенно блекло и теряло свой ядовито-зеленый цвет, превращаясь в белесое, то сейчас, наоборот, зеленый цвет темнел и густел. Через несколько секунд пламя превратилось в клубящийся поток темно-зеленого тумана, который окончательно принял форму женщины, но одетой не в сарафан, а в какое-то подобие длинного, до пят, одеяния, напоминавшего нечто среднее между старой офицерской плащ-палаткой и кавказской буркой (и то, и другое Женька видел на даче у маминого дедушки). Зеленым цветом одеяние напоминало плащ-палатку, но издали казалось мохнатым, как бурка. Впрочем, Женька довольно быстро разглядел, что сделано это одеяние не из овечьей шерсти, а из водорослей, осоки, тины и прочей болотной растительности. А на голове у Болотницы вместо красивого остроконечного кокошника, как у Ледяницы, была уродливая шляпа с высокой тульей и широкими полями, сплетенная из того же болотного материала.

Как и Ледяница-Студеница, Болотница-Охотница появилась перед Женькой воздевшей руки к небу, но опустила она их гораздо быстрее. Разглядеть черты ее лица оказалось почти невозможно, потому что у нее не только одежда, но и физиономия имели болотно-зеленый цвет.

Ясно, что появлению Болотницы Женька не очень обрадовался. Как-никак, Ледяница его ни разу не обманула, и вообще, если б не она, то он, возможно, уже погиб бы лютой смертью, то есть умер бы от укуса змеи или бешеной собаки, мог быть зарублен скелетами, растерзан волками, когтистыми лапами или крысами. И то, что сейчас на нем стальные, позолоченные доспехи, в которых как-то спокойнее, чем в рубашке и тренировочных, — тоже ее заслуга. А вот Болотница-Охотница — это похуже. Ведь загодя известно, что у нее есть привычка врать, и верить ей можно только наполовину. Конечно, это значит, что в половине случаев она все-таки правду говорит, но кто ее знает, когда она будет врать, а когда нет? Тем более в таком сложном положении, как сейчас, когда Женьке никак нельзя ошибиться.

— Что приуныл, добрый молодец? — ехидно спросила Болотница, у которой голос был не такой размеренно-холодный, как у Ледяницы. — Никак не решишься, брать себе меч или не брать? Так у меня спроси: всю правду скажу! Бери смело, этот меч в змею не превратится!

«Ну вот, — подумал Женька, — уже врать начала! «Всю правду скажу!»

— Не бойся, не бойся, я совсем добрая! — хихикнула Болотница. — Ежели и совру — то через раз.

Тут Женька прикинул: насчет того, что она совсем добрая — это, конечно, вранье, а вот насчет того, что соврет через раз — вроде бы правда. Стоп! А что если и на предыдущие два утверждения Болотницы таким же образом посмотреть. Тогда что выходит? А выходит, что если она насчет того, что «всю правду скажу», соврала, то насчет того, что меч можно смело брать — нет! Эх, была не была!

Женька осторожно потянулся рукой к мечу, окруженному оранжево-красноватым ореолом, дотронулся до него и спокойно поднял с тропы. Ни в змею, ни в крысу, ни в собаку меч превращаться не стал, и Женька пристегнул его к поясу своих доспехов. А заодно сделал окончательный вывод, что главным отличием «худой» вещи от «доброй» является цвет ореола. Если оранжево-красноватый, значит, ее можно касаться, если голубовато-фиолетовый — нет.

Именно поэтому Женька уверенно нагнулся за щитом. Но тут Болотница отчаянно заголосила:

— Не трожь, пропадешь!

От неожиданности Женька вздрогнул и отшатнулся от щита Впрочем, он испугался только на секунду, потому что вспомнил в предыдущей фразе, насчет того, что врет через раз, Болотница сказала правду, значит, «Не трожь, пропадешь!» было ложью. И Женька уже без колебаний поднял щит с изображением дракона. Нормальный щит оказался, ни в какую дрянь не превратился.

Правда, после этого произошло нечто, повергшее Женьку в напряженное размышление. Дело в том, что огромная сова, что сидела внутри клетки, стоявшей в самом конце серебристой дорожки, вдруг засветилась оранжево-красноватым светом. А сама клетка по-прежнему была окружена голубовато-фиолетовым ореолом. Вот и понимай, как хочешь, что с этой штукой делать!

— Рубани ее мечом, клетку эту! — подзудила Болотница. — И сову поганую не щади!

«Так, — подумал Женька, — впрошлый раз она соврала, и я спокойно взял щит. Значит, рубануть клетку, должно быть, можно, а сову надо обязательно пощадить!»

Меч, конечно, оказался тяжеловат, и хотя древние ратники, небось, одной рукой им орудовали, Женька все же его двумя руками поднял. Примерился получше, чтоб сову не зацепить, размахнулся изо всех сил и — р-раз! — ударил по клетке. Ш-ших! — меч со свистом рассек воздух. Брям! — угол позолоченной клетки с лязгом отвалился, и сова, не будь дурой, тут же выпорхнула из нее на волю.

— Спасибо, Иван-Царевич! — басом проухала сова, взмахивая крыльями и поднимаясь в воздух. — Будет худо — кликни меня, я тебе пригожусь!

— Во-первых, меня Женя зовут, а во-вторых, я не царевич… — произнес добрый молодец, но сова уже взмыла на большую высоту и стремительно унеслась куда-то за озеро, в сторону дальнего леса. К тому же в этот момент обломки позолоченной клетки сгорели тем же синим пламенем, что и все прошлые «худые вещи», и Женька смог сделать завершающий шаг по серебристой дорожке к берегу озера…

В ту же секунду впереди, в камышах, там, где возвышалась Болотница-Охотница, вода забурлила, заклокотала, из глубин озера повалил зеленоватый пар, а затем в считанные секунды из-под воды поднялся огромный, размером со стог, гладкий черный камень, по форме напоминавший чудовищных размеров яйцо, обращенное острым концом вверх. А Болотница-Охотница оказалась на самой верхушке этого камня и восторженно захихикала.

Камень стоял не совсем рядом с берегом, а метрах в десяти от него. Поэтому, должно быть, серебристая дорожка прямо на Женькиных глазах удлинилась, рассекла заросли камыша и уперлась прямо в камень.

— Ступай сюда, Иван-Царевич! — приплясывая на верхушке камня, позвала Болотница-Охотница.

— Никакой я не царевич! — проворчал Женька. — И уж тем более не Иван! Меня, между прочим. Евгений Павлович зовут!

— Ишь, каков гордец-молодец! — презрительно хохотнула Болотница-Охотница. — Царевичем ему быть зазорно! Небось, в самые цари захотел, невежа?! Рано тебе еще с отчеством зваться, нос не дорос. А касательно того, что ты не Иван, так здесь у нас каждый состоит под тем именем, которое здешним обычаем уставлено. Далече ты залетел, соколик ясный! Все молодцы, что доспехи, меч да щит раздобыли и к Черному камню вышли, Иванами-Царевичами становятся.

Где она в этой своей речуге врала, а где нет, Женька разбираться не захотел. Потому что покамест в этом надобности не видел. Гораздо больше его волновало то, что камень выглядел совершенно черным и никаких надписей, о которых в свое время говорила Ледяница-Студеница, на нем не горело.

Но Ледяница и в этот раз не обманула. Едва Женька сошел с берега на висящее над водой продолжение серебристой дорожки, как на черной, как уголь, поверхности камня стали постепенно проступать светящиеся буквы, и чем ближе Женька подходил к камню, тем ярче эти буквы светились. Если в самом начале они были фиолетового цвета, то потом разгорелись до темно-синего и наконец стали небесно-голубыми.

Вообще-то Женька побаивался, что на камне будут написаны какие-нибудь непонятные значки или там иероглифы, которых он нипочем не прочтет, но буквы были самые обычные, русские и не древние, какими триста лет назад писали, а вполне современные. И надпись была вполне понятная, хотя и похожая на рекламную:

ВОТ, ЛИСА — Я ДАРЮ ТРЕСКУ!
— Тут треска не водится, — заметил Женька и тихонько вздохнул, вспомнив, как папа рассказывал ему о здешних щуках, судаках и лещах, которых собирался ловить на Бездонном озере.

— Верно, треска в море живет! — подтвердила Болотница, свесив ноги с верхушки камня, и Женька разглядел, что вместо ступней у нее не то ласты для подводного плавания, не то просто лягушачьи лапы огромного размера.

По идее, в следующем утверждении Болотницы должна была прозвучать ложь, и Женька не стал задавать вопрос, чтоб получить на него заведомо неверный ответ. Но Охотница не стала ждать, когда он начнет спрашивать, а сама бойко залопотала:

— Я тебе все как есть объясню, Иван-Царевич! Слушай меня, не пожалеешь! Ничего хитрого в словах этих нету. Надо только буквы передвинуть, слова иные составить, а после местами поменять. Всего и делов-то!

В то, что Болотница «все как есть» объяснит, Женька, конечно, не поверил. То, что, выслушав ее, он не пожалеет — признал справедливым. Насчет того, что «ничего хитрого в словах нет» — вранье. Стало быть, задача действительно состоит в том, чтоб буквы передвинуть и составить другие слова. Ну, а насчет «всего и делов-то» — опять брехня. Наверняка еще что-то понадобится.

— А как же буквы передвигать? — спросил Женька, поскольку на этот вопрос Болотница должна была дать правильный ответ.

— Приставь меч к одной букве, а потом к другой — они местами поменяются, — отозвалась Охотница. — А коли за пять минут не догадаешься — беды не будет. Сгоришь, как свечка — и только.

Женька все понял верно — его сожгут через пять минут, если он не разгадает, как переделать эту фразу. Часов не было, казалось, будто время летит с неимоверной быстротой и ему нипочем не успеть. И Женька начал напряженно размышлять.

Вспоминалось то, что говорила правдивая Ледяница: «…нужные слова на камне напишешь — обретешь силу…» Сила — вот главное, зачем он сюда пришел! Стало быть, в надписи этой должны быть буквы, из которых составляется слово «сила»…

Ба! Да вот же оно: «лиса»! «Лиса» — «сила»!

Женька приставил острие меча к букве «с» в слове «лиса», а затем перенес его к букве «л». Дзын-нь! — послышался легкий звон, похожий на тот, что звучит в телепередаче «Поле чудес», когда кто-нибудь верно угадывает букву. Буквы, к которым прикасалось острие меча, мигнули, на секунду пропали, а затем опять загорелись на новых местах. Но небесно-голубым слово «сила» оставалось лишь несколько мгновений. Уже без всякого Женькиного вмешательства все слово на миг исчезло, а затем загорелось ярким, как пламя, оранжево-алым цветом. «Иван-Царевич» тут же просек фишку: все «добрые вещи», которые он поднимал с серебристой дорожки, светились примерно таким же цветом! Во всяком случае, близкого оттенка. А это значит, он угадал первое слово!

ВОТ, СИЛА — Я ДАРЮ ТРЕСКУ!
Но все остальные слова по-прежнему светились голубым цветом. Женька начал соображать дальше. Против кого ему нужна сила? Против нечисти. А против нее главная сила — крест! Так бабушка говорила. Так-так-так! Если в слове «треску» поменять местами «к» и «т», то получится «кресту»! Женька приставил острие меча сперва к букве «т», а потом к букве «к». Дзын-нь! Буквы поменялись местами, но в слове «кресту» оранжево-алым цветом загорелись только первые пять букв, а «у» почему-то осталось голубым.

ВОТ, СИЛА — Я ДАРЮ КРЕСТУ!
— Торопись, две минуты прошло! — завопила Болотница. — Поставь-ка «у» впереди «д»!

Женька не вспомнил, что эта жаба через раз врет и наверняка бы ее послушался, если бы не стал вдумываться в смысл фразы — слишком уж заспешил, когда узнал, что две минуты прошло. Но потом сообразил, что ежели поставит «у» перед «д», то фраза прозвучит так: «Вот, сила — я ударю крест!» И сразу понял — врет Болотница! Такой фразе только нечисть рада будет… А какой она не обрадуется? Наверное, такой: «Крест — вот сила, я ударю!»

Женька и не заметил, как произнес эту фразу вслух. Нет, мечом он к камню на сей раз не прикасался, буквы, слова и знаки препинания не передвигал, однако же вся фраза, написанная к этому моменту на камне, мигнула, на пару секунд исчезла, а затем загорелась снова оранжево-алым цветом:

КРЕСТ — ВОТ СИЛА, Я УДАРЮ!
Едва эта фраза появилась на черном камне, как со всех сторон послышался ужасающий рев, визг, вой, свист, писк — аж в ушах засвербило! Не иначе вся нечистая сила здешних мест пришла в злобный ужас от того, что Женька верно угадал заклинание. Но, как видно, ничего поделать с этим уже не могла.

Сверкнула молния, и гром ударил — шара-ра-рах! Да так, что у Женьки на некоторое время уши заложило. Сразу после этого из-под воды послышался низкий, тяжелый гул, будто где-то на большой глубине происходило землетрясение. На поверхность вырвались огромные пузыри, вода вокруг камня заклокотала, будто в кипящем котле, а Болотница-Охотница, испуганно заверещав, ласточкой сиганула с камня вниз и исчезла где-то в камышах.

Еще раз сверкнула молния, угодив точно в то место, где перед тем восседала Болотница. Громовой удар вновь раскатился над озером. Надпись, горевшая на камне, ярко мигнула и погасла, а сам камень начал медленно погружаться в воду. Порыв неизвестно откуда налетевшего ветра едва не сбросил Женьку с серебристой дорожки. Точнее, он бы его наверняка сбросил, если б это был прежний Женька, без щита, меча и доспехов, и еще не получивший той магической богатырской силы, которая пришла к нему, когда он разгадал загадку. Но Женька только чуть-чуть покачнулся и устоял.

Гром ударил в третий раз, и на погружающемся камне в последний раз загорелись оранжево-алые слова. Но фраза изменилась! Теперь на камне было написано:

КРЕСТ — ТВОЯ СИЛА, ДАРУЮ!
Едва Женька успел прочесть эту надпись, как камень буквально ухнул в пучины Бездонного озера, подняв столб воды, с силой обрушившийся на Женьку, но не сумевший сбить его с ног или смыть с дорожки. И что особенно удивительно: хотя, вообще-то, окатиться совсем не теплой водой в одежде, да еще посреди весьма прохладной ночи — удовольствие ниже среднего, Женька никаких неприятных ощущений не испытывал. Наоборот, он почувствовал прилив сил, бодрости и бесстрашия. Промокшая до нитки одежда чудесным образом высохла уже через минуту — без солнца и огня, сама по себе! Но главное чудо обнаружилось лишь после того, как Женька опустил глаза и увидел, что на шее у него висит золотая цепочка, а на цепочке — довольно крупный православный крест, немного меньше, чем наперсные кресты, которые носят священники, но намного крупнее обычного нательного. Женька сразу понял, откуда он взялся…

Глава XII ЧЕРЕЗ ОЗЕРО ПЕШКОМ

Когда поверхность озера утихомирилась, Женька увидел, что серебристая дорожка получила продолжение и потянулась дальше, через камыши на открытую воду. Где-то там, посреди озера, маячил тусклый зеленый огонек. Должно быть, туда уплыла Болотница-Охотница.

Женька уверенно двинулся вперед. Похоже, что вся нечисть, водившаяся в здешних местах, опасалась к нему приближаться и срочно разбегалась подальше от дорожки. В камышах то и дело раздавались испуганные шорохи, охи и вздохи, кто-то тихонько выл от страха или громко стучал зубами. Какие-то особо нервные существа срочно ныряли под воду, пускали пузыри или наскоро уплывали, шлепая по воде лапами и хвостами.

Наконец, камыши кончились, и Женька пошел прямо над водой. Он уже ни чуточки не сомневался, что дорожка его выдержит, и вообще ничего не боялся. Единственно, о чем он думал, так это о том, что ему еще потребуется сделать, чтоб избавить озеро от нечистой силы и освободить от заклятья Ледяницу во всех ее ипостасях.

Действительно, там, где светился зеленый огонек, обнаружилась Болотница-Охотница, восседавшая на огромной коряге, дрейфовавшей посреди озера.

Когда Женька подошел к самому краю дорожки, который висел в полуметре над водой, ни на что не опираясь, Болотница уже совсем не так бойко и куда уважительнее, чем прежде, произнесла:

— Разумен ты, Иван-Царевич! Зело разумен, не по годам! Сколько тут за триста лет вашего брата побывало: и храбрых, и умелых, а загадку разгадать — только троим удалось, ты четвертый. Однако ты еще только полдела сделал. Силу-то ты обрел, а вот каково управишься с нею? Мелкой нечисти к тебе теперь и не подступиться, но не она озером правит. Покамест не одолеешь Водяного-Лиходея, Болотного Беса и самого Духа Прорвы!

С этими словами Болотница-Охотница бултыхнулась с коряги в озеро, плеснула своими ластами и нырнула — только пузыри пошли. В ту же секунду серебристая дорожка стала вытягиваться, удлиняться, извиваться над поверхностью озера, обогнула остров по огромной дуге и в конце концов уткнулась в камыши на заболоченном берегу, неподалеку от того места, где из озера вытекала речка. Та самая, по которой Женька с папой приплыли на резиновой лодке.

Женька пошел дальше не сразу. Он попытался разобраться в том, что наговорила Болотница-Охотница, то есть где она соврала, а где нет. Раньше, как известно, у нее одна фраза была враньем, а следующая — уже правдой, и вплоть до самого Черного камня это самое «правило» у нее строго соблюдалось. Может быть, за редкими исключениями. А все то, что Болотница говорила, сидя на плавучей коряге, было очень похоже на правду. Может, она теперь вообще врать разучилась? Или, допустим, стала врать не на половину, а только на четверть? Вопрос существенный!

Так или иначе, но Женька был готов поверить в то, что ему предстоит сразиться с Водяным-Лиходеем, Болотным Бесом и Духом Прорвы. Последний тут, как видно, был главным и основным чудищем. Конечно, силы Женьке теперь должно было хватить, но он справедливо полагал, что против всех этих типов одной силы мало, нужно и какое-то колдовство знать. По крайней мере, в сказках, которые Женька читал, требовалось, например, Кащееву смерть раздобыть, или там воду живую и мертвую, или меч-кладенец, на худой конец. Правда, какой-то меч у Женьки уже имелся, но кладенец он или просто единица холодного оружия — неизвестно.

Но просто так стоять и размышлять без конца было занятием бессмысленным и даже вредным. Ведь надо обязательно победить всю нечистую силу до рассвета! А до него, поди, не так долго и осталось. Скоро уже и Болотница-Охотница поменяет свое обличье и превратится в самую злую и вредную из трех ипостасей заколдованной тетки — Лихоманщицу-Обманщицу. От той никакой помощи не будет — только пакости одни.

В общем, Женька смело пошел вперед по серебристой дорожке, держа наготове обнаженный меч и внимательно поглядывая по сторонам на черную, едва заметную в ночи воду озера — не подплывает ли откуда-нибудь Водяной-Лиходей. По идее, он должен был первым появиться. Хорошо еще, что от меча, доспехов и щита исходило оранжево-красноватое сияние, да и дорожка светилась помаленьку, а то и вовсе ничего бы не рассмотреть.

Дорожка, как уже говорилось, извивалась над поверхностью озера, как лента серпантина. Она такие извивы и загогулины выписывала, что только держись! То вроде шла прямо, потом поворачивала влево, делала небольшой полукруг и уходила вправо. В некоторых местах извивы этого серпантина до того сближались, что казалось, можно сократить путь, перепрыгнув с витка на виток.

Но Женька все-таки пока не торопился делать эти прыжки. Потому что помнил: с тропы нельзя сходить ни на шаг. В том случае, если б он случайно недопрыгнул, его ждала бы лютая смерть. Кроме того, неизвестно, что получилось бы и в том случае, если б ему и впрямь удалось благополучно перескочить. Тут ведь не он правила игры устанавливал…

Поэтому поначалу Женька старательно проходил по всем изгибам и извивам дорожки, хотя местами для того, чтобы сократить путь, не надо было даже прыгать, а можно было просто перешагнуть через двадцать-тридцать сантиметров пустого пространства. Но потом он начал соображать: не иначе как эти самые извивы дорожки специально предназначены для того, чтоб удлинить его путь! Ведь время-то работает на нечистую силу! По прямой до тех же самых камышей — не больше трехсот метров, то есть расстояние, которое Женька в Москве каждое утро проходил от дома до школы не больше чем за пять минут, даже если шел очень спокойным шагом и разговаривал с кем-нибудь из приятелей. А со всеми этими поворотами-зигзагами получалось, наверно, почти три километра, то есть расстояние в десять раз большее, которое Женьке пришлось бы почти целый час преодолевать. Мало того, что за это время Болотницу сменит Лихоманщица-Обманщица, так и вовсе времени не останется на то, чтоб сразу трех монстров одолеть!

Так что Женька решил рискнуть. Выбрал место, где дорожка, уводившая влево, почти соприкасалась со своим продолжением, идущим вправо, и перешагнул через узенький зазор. Ничего плохого не случилось. Тогда Женька осмелел и перешагнул дальше, на следующий участок серебристого серпантина. Тоже ничего не стряслось, хотя расстояние было заметно пошире. После этого Женька подумал, что вполне сумеет перепрыгнуть через метровый промежуток между дорожками. Оттолкнулся, оторвал обе ноги от серебристой дорожки и…

Внезапно откуда-то из-под воды быстрее молнии взвилось нечто огромное, черное, склизкое. Нет, это была не змея, как на секунду подумалось Женьке, а осьминожье щупальце!

Щупальце молниеносно обвило Женькин левый сапог, и если б этот сапог сидел на ноге покрепче — наверняка бы сдернуло незадачливого «Иван-Царевича» в воду! Но сапоги были Женьке великоваты — небось, их на более взрослых царевичей шили! — а потому щупальце утянуло под воду только сапог, а сам Женька благополучно перелетел промежуток между дорожками и плюхнулся животом на серебристую ленту. При этом щит слетел у него с левой руки и бултыхнулся в озеро, шлем тоже свалился с головы и утонул, но меч Женька все-таки не выпустил. Обе ноги, и босая, и обутая, однако, болтались над водой, откуда исходила угроза. Левой рукой Женька судорожно уцепился за край серебристой дорожки и попытался встать, но в этот момент холодное и омерзительно-скользкое щупальце обвилось уже вокруг его босой ноги, и присоски накрепко припиявились к коже.

— Мама-а! — испуганно заорал Женька, позабыв на несколько секунд о своей богатырской силе. Однако от страха он еще крепче вцепился в край дорожки. Чудище, прятавшееся под водой, несколько раз дернуло его щупальцем, пытаясь стащить в воду, но не сумело преодолеть сопротивление.

Тогда на помощь первому из-под воды высунулось второе щупальце, ухватившее Женьку за обутую ногу. Однако и на этот раз щупальце сумело утащить только сапог. Женька остался босиком, но успел убрать правую ногу на серебристую дорожку, а левую резко, что было сил, дернул на себя.

Того, что произошло в следующий миг, Женька никак не ожидал. Он-то думал, что в лучшем случае вырвет у щупальца свою пятку, однако сила-то у него была богатырская! Не щупальце стащило Женьку в воду, а Женька выдернул из-под воды того, кто этими щупальцами орудовал! Фырр! — нечто бесформенное, мокрое, облепленное мохнатыми водорослями, похожее одновременно и на бурдюк, и на огромную человеческую голову с красными глазищами размером с чайные блюдца и огромной зубастой пастью, взвилось в воздух, бестолково размахивая множеством коротких и длинных щупалец, а затем шумно плюхнулось прямо на серебристую дорожку… Шлеп!

Пш-ш! — послышалось громкое шипение, очень похожее на то, какое издает обвалянная мукой рыба, когда ее бросают на сковородку в кипящее масло. Над чудищем аж пар заклубился, и запахло чем-то специфическим, типа отварного кальмара, из которых Женькина мама любила делать салаты.

— У-о-а-я-яя! — не то завыло, не то завизжало чудище, судорожно дергая не то двенадцатью, не то аж двадцатью щупальцами. Конечно, то щупальце, которое держало Женьку за пятку, тут же от нее отцепилось — не до жиру, быть бы живу! — и вместе со всеми остальными попыталось упереться в серебристую дорожку, чтобы столкнуть в воду бурдюкообразную голову. Однако ничего у них не получалось. Едва касаясь серебристой дорожки, щупальца судорожно отдергивались, будто обжегшись, а из зубастой пасти вырывались болезненные вопли:

— Уя-а-а! У-ю-ю-я-а!

Женька аж вздрагивал от омерзения. При этом его удивляло, что обладатель головы-бурдюка, судя по всему, чувствует себя жарящимся на сковороде, в то время как сам Женька, стоя босыми пятками на той же самой серебристой дорожке, никакого жара не чувствовал. Щупальца, прикасаясь к дорожке, не только обжигались, но и высыхали на одну треть или даже больше, превращаясь в подобие сухих и корявых веток. От резких движений эти засохшие щупальца с треском обламывались, а отломившиеся куски тут же без остатка сгорали синим пламенем.

В это самое время неподалеку от места, где стоял Женька, из воды высунулась кудлатая голова Болотницы-Охотницы (шляпа у нее на затылок съехала). Охотница азартно завопила:

— Ага! Попался, который кусался, Водяной-Лиходей, гнусный злодей! Рубани его, государь Иван-Царевич! Чтоб башка его поганая напополам развалилась!

Женька, в общем и целом, был вполне согласен с этой рекомендацией. Действительно, уж лучше зарубить это чудище, чтоб оно не мучилось так сильно и не орало! Но все же не следовало забывать, что от и до Болотнице верить нельзя. Не могла же она совершенно от вранья отучиться?!

Очень кстати Женьке припомнилась одна сказка, где какому-то молодцу уже почти удалось победить какое-то чудище, и оно, уже издыхающее, взмолилось: «Ударь меня еще раз, чтоб я не мучилось!» Молодец и ударил сдуру, а чудище ожило, силы его удесятерились, и оно, короче, молодца съело. Второго молодца чудище тоже на этот прикол поймало, и только третий — Иван-Дурак, конечно! — которого Баба-Яга загодя предупредила, не стал добивать чудище, и оно само по себе благополучно издохло.

Пока Женька вспоминал эту сказку и поигрывал мечом, Водяной-Лиходей продолжал орать так, что мороз по коже прокатывался, а кровожадная Болотница-Охотница ритмично хлопала в ладоши — они у нее тоже на лягушачьи лапы походили — и скандировала, словно болельщица на хоккее:

— Ру-би! Ру-би! Ру-би! — почти как: «Шай-бу! Шай-бу!»

Возможно, Женька и впрямь рубанул бы Водяного, надоевшего ему своими воплями, но тут страданиям Лиходея пришел конец.

Голова-бурдюк раздулась, как шар, и с грохотом лопнула, а все ошметки от нее тут же вспыхнули и сгорели все тем же синим пламенем. В ту же секунду серебристая дорожка-серпантин потеряла свою извилистую форму и выпрямилась как стрела, в результате чего необходимый путь до камышей намного сократился. Из воды один за другим сами собой выпрыгнули Женькины сафьяновые сапоги, а потом и щит — должно быть, гибель Водяного-Лиходея разом ликвидировала все его чары.

На месте взрыва осталось только белесое облачко пара, которое повело себя как-то странно. Оно не развеялось над водой, а, наоборот, немного уплотнилось, сформировалось в белый шар размером чуть больше футбольного мяча, а затем стало растягиваться сверху вниз. Сперва получилось что-то вроде большой перевернутой капли: круглым концом — вверх, острым — вниз. Потом нижний, острый конец «капли» раздвоился, от верхнего тоже отпочковались два отростка, и вскоре над серебристой дорожкой появилось полупрозрачное белесое подобие человеческой фигуры. Оно стало плавно подниматься в темное небо, сначала очень медленно, потом все быстрее и быстрее…

— Что это? — оторопело и даже испуганно пробормотал Женька, задрав голову. Вообще-то он ни к кому не обращался, но ему попыталась ответить Болотница-Охотница:

— Понеслась душа…

Договорить она не успела, ибо в этот миг над озером прокатился уже знакомый удар невидимого колокола:

— Бом-м! — и сразу за ним второй:

— Бом-м!

— Два пробило — обличье сменило! Болотница испарилась — Лихоманщица появилась! Ха-ха-ха-ха! — и на том месте, где только что плавала Болотница-Охотница, взвился уже привычный столб зеленого пламени, который стал преобразовываться в женскую фигуру.

Лихоманщица-Обманщица, как ей и подобало, выглядела страшнее и противнее всех остальных. Одета она была в неимоверно грязное платье, сшитое из драных тряпок — заплата на заплате. На руках были огромные когти, которым даже медведь мог бы позавидовать, а прическа напоминала воронье гнездо, только сделанное из спутанных рыжих волос, откуда во все стороны торчали какие-то веточки, соломинки, травинки и тряпочки. Но ужаснее всего выглядело лицо, точнее, морда, по сравнению с которой любая Баба-Яга смотрелась бы Василисой Прекрасной. На лбу, щеках, подбородке, на носу и даже на ушах пестрели целые скопища бородавок, родимых пятен, прыщей, шрамов, угрей и пупырышков всех цветов радуги. Сама физиономия была малинового цвета, нос — свекольного, а уши — коричневого. К тому же нос у Лихоманщицы был длинный, как у Буратино, но не прямой, а закрученный на манер штопора. Уши Лихоманщицы имели форму огурца, который разрезали пополам, а из половинок выгрызли сердцевину. К тому же эти уши торчали вверх, наискосок и немного назад, а на мочках у них топорщились какие-то рыжие кисточки. А уж пасть была — страшнее некуда! У нее имелось не четыре клыка, как у всех нормальных зверей — по два сверху и снизу, — а целых восемь, причем эти клыки торчали наружу даже тогда, когда пасть оставалась закрытой. Но голос, как это ни странно, и у Лихоманщицы был похож на голоса Ледяницы и Болотницы, только в нем чуялось больше злости и подлости.

— Ступай, ступай соколик ясный! Ждет тебя в камышах Болотный Бес, поди уж стол накрыл, чтоб дорогого гостя попотчевать! — ехидно заявила эта вредина, взмахнула широкими рукавами своего трепаного одеяния… и поднялась в воздух. А затем с мерзким хохотом улетела вперед и скрылась за стеной камыша.

Женька надел сапоги — они, как ни удивительно, оказались совершенно сухими! Потом подобрал щит и с мечом в руке направился к камышам. Конечно, он был очень рад, что с Водяным все так удачно получилось, но все же душу глодала тревога. Ведь теперь никаких верных подсказок ждать не приходилось. Жуткая Лихоманщица если и будет подсказывать, то неверно и специально для того, чтоб напакостить. Правда, если заранее знаешь, что тебя хотят обдурить, то получаешь кое-какое преимущество. Например, если придется опять выбирать одно из двух, и Лихоманщица подскажет: «Бери это, а то не трогай!», надо, наоборот, брать то, а это не трогать. Однако бывают ведь и более сложные случаи, когда, допустим, надо одно из трех выбирать, или даже одно из четырех… Тут уж придется самому решать!

Ноги довольно быстро донесли Женьку до прибрежных камышей. Как и следовало ожидать, никакого Беса тут не оказалось, и стола для торжественной встречи «гостя дорогого» он, естественно, не накрывал. «Иван-Царевич», распугивая мелкую нечисть, которая при его приближении разбегалась кто куда, без проблем прошел через камыши. Далее дорожка тянулась куда-то вглубь болотистого топкого берега и скрывалась в мутной полосе тумана, висевшего над топью. Женька был почти уверен, что Болотный Бес поджидает его именно там…

Глава XIII БИТВА С БОЛОТНЫМ БЕСОМ

Конечно, входить в туман Женьке показалось жутковато. Дорожка, правда, теперь, после победы на Водяным, светилась почти так же ярко, как лампа дневного света, но туман был настолько густой и непроглядный, что дальше, чем на два шага вперед, ничего, кроме подсвеченной дорожкой голубовато-белой мути, не просматривалось. А в том, что серебристая дорожка в одно прекрасное мгновение не оборвется, Женька сильно сомневался. Он с некоторым опозданием вспомнил, что дорожку в самом начале его путешествия прокладывала Ледяница-Студеница, а потом — Болотница-Охотница. Стало быть, теперь дорожкой распоряжается Лихоманщица-Обманщица. Если Ледяница-Студеница проложила дорожку вполне честно и дала Женьке три верные подсказки, то Болотница — возможно, по сговору с Водяным! — запетляла дорожку таким образом, что «Иван-Царевич», небось, и сейчас еще бродил бы по ней, если б не решился спрямить дорогу. Но там, на озере, Женька прекрасно видел, что дорожка извивается змеей, а здесь, в тумане, вообще ничего не разглядишь. Идешь-идешь, а на самом деле на одном месте крутишься… А до рассвета, возможно, не так уж много и осталось. Вообще-то у Антонины Петровны, мамы дяди Васи, в доме висел настенный календарь, где на каждый день было расписано время восхода и заката солнца. Но Женька вчера в этот календарь не заглядывал и теперь об этом очень жалел. Одно дело — если солнце взойдет, скажем, в четыре часа, и совсем другое — если в три с небольшим. Правда, в обоих случаях гнусная Лихоманщица должна будет уступить место вполне приятной и правдивой Ледянице, но одно дело, если у Женьки будет впереди целый час, а другое — если всего минут десять. Ведь надо не только отыскать этого Беса Болотного, но и с самим Духом Прорвы разобраться! На это десяти минут никак не хватит…

И тут Женька вспомнил про сову, которая сидела в позолоченной клетке. Она ведь, когда улетала, прокричала: «Будет худо — кликни меня, я тебе пригожусь!» Может, и впрямь позвать? Правда, вроде бы еще не совсем худо, просто ни зги не видно, но и хорошим свое положение не назовешь. Неизвестно, сколько еще этот Бес будет в тумане прятаться! Может, вообще не вылезет, а с рассветом, когда Женькина сила пропадет, утащит его куда-нибудь в пекло на веки вечные.

«Только вот чем мне может эта Сова помочь? — подумалось Женьке. — Неужели она сумеет этот проклятый туман разогнать?!»

— Угу! Угу! — послышалось откуда-то из тумана, и через несколько секунд Женька увидел сквозь его пелену знакомое оранжево-красноватое свечение, а еще через несколько мгновений Сова приземлилась прямо на серебристую дорожку в одном шаге впереди «Иван-Царевича».

— Как ты меня нашла? — удивился Женька. — Я ведь и не кричал вроде…

— Ты меня сердцем кликал, Иван-Царевич, — пояснила Сова, прохаживаясь по дорожке на своих коротких и мощных когтистых лапах. — А такой зов сильнее любого крика слышится. Ведома мне твоя кручина, но это не беда еще, а четверть беды. Помогу тебе от тумана отделаться. Возьми меч двумя руками, обведи им круг по воздуху да скажи таковы слова: «Туман-обман! Не служи Бесу, уйди от болота к лесу!» Потом трижды плюнь через левое плечо и перекрестись трижды. А далее — не зевай, что бы тебе справа или слева ни показалось — крести мечом! И повторяй, коли страшно будет: «С нами крестная сила!» Сим победишь! Да смотри, ежели повалишь Беса, более трех раз — не руби! Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Четвертый раз ударишь — пропадешь! Ну, да недосуг мне здесь оставаться. Еще два раза явлюсь, коли надобно, а более не смогу!

Сова вспорхнула и скрылась в тумане.

Женька стал выполнять ее указания: взялся за рукоять меча двумя руками, обвел им по воздуху круг, а потом произнес заклинание, благо запомнил его наизусть с первого раза:

— Туман-обман! Не служи Бесу, уйди от болота к лесу — и трижды плюнул через левое плечо, отцепил правую руку от меча, а затем трижды перекрестился. Сразу после этого он вновь взял меч в правую руку и приготовился к бою.

Что тут поднялось! Адский вой, рев, визг, скрежет зубовный аж просверлили Женьке уши. Топот не то ног, не то копыт заставил дрожать болотную почву. Но туман, окутывавший болото, действительно стал расходиться. Не рассеиваться, постепенно редея, как это бывает в природе, а отодвигаться от Женьки во все стороны. Сперва Женька оказался в середине свободного от тумана круга диаметром примерно в метр, потом — в десять метров, наконец — в пятьдесят… После этого где-то справа от Женьки круг разорвался, и стали видны камыши у берега озера. Затем разомкнувшиеся края туманного круга принялись все дальше расходиться друг от друга, словно бы какой-то сверхбогатырь распрямлял подкову. И когда эта туманная «подкова» превратилась в прямую линию, туманный фронт отодвинулся аж к деревьям дальнего леса.

На несколько секунд стало невероятно тихо. Ни одна рыба в озере не решалась хвостом плеснуть, ни змея травой прошелестеть, и даже комары над болотом перестали пищать.

Но длилось это недолго. Поверхность болота задрожала, затряслась, послышался подземный гул, во всех лужах и озерцах на поверхности болота забурлили пузыри болотного газа, а потом над ними еще и зловещее, багровое пламя вспыхнуло, хотя всем известно, что природный газ голубым пламенем горит. А потом сквозь тяжелое урчание подземного гула послышался резкий, омерзительный скрежет, будто кто-то волоком тащил по асфальту жестяной ящик — только во много раз сильнее! Женька лихорадочно завертел головой справа налево, пытаясь угадать, с какой стороны появится Болотный Бес. Скрежет нарастал, царапая уши и нервы, а Беса все не было. Зато справа, из камышей, размахивая рукавами-крыльями, выпорхнула зловредная Лихоманщица, подлетела совсем близко к тропе — но ровно настолько, чтобы Женька не смог достать ее мечом! — и стала приплясывать в воздухе, вращать своим носом-штопором, скалить все свои восемь клыков, да еще и язык показывать — бордовый, с желтыми чирьями и зелеными бородавками.

— Пропал молодец! Совсем пропал! Попадешь к Бесу на обед! — противно верещала злодейка.

Но ее Женька не опасался. Он уже догадался, что Лихоманщица сама в драку не полезет. Ее задача отвлечь внимание от Беса, который должен вот-вот явиться, а потому ежели она вертится справа, со стороны камышей, то Беса следует высматривать слева, со стороны леса. Поэтому Женька поскорее отвернулся от Лихоманщицы и посмотрел в противоположную сторону.

Однако Лихоманщица быстро отреагировала: в момент перелетела дорожку и продолжила свои кривляния уже на фоне леса. Женька повернулся налево — и Лихоманщица перескочила на ту же сторону. А скрежет, идущий из-под земли, все нарастал и нарастал, Бес явно должен был выскочить в ближайшие секунды.

Женька опять отвернулся, Лихоманщица опять взвилась в воздух, но на сей раз не стала перелетать на другую сторону, а повисла в воздухе метрах в трех над Женькиной головой и опять завизжала:

— Пропадешь, пропадешь беспременно! Куды тебе, малолетнему, с нечистой силой воевать?! Молоко на губах не обсохло! Вя-я-я!

Женька задрал голову, то есть какое-то время не смотрел ни налево, ни направо. Вот тут-то, в этот самый момент слева от серебристой дорожки поверхность топи выпучилась конусом, как маленький новорожденный вулканчик, в воздух взлетел сперва фонтан мутной воды, потом — комья грязи, затем столб желтоватого дыма, пахнущего сероводородом, и наконец с ревом, похожим на гул ракетного двигателя, вверх рванул острый факел багрово-красного пламени. И вместе с этим свистящим огненным фонтаном из болотных недр вынеслась некая бесформенная, черная масса, которая поднялась на высоту в пару десятков метров, а затем раскинула в стороны черные перепончатые крылья.

— Ой, ахти мне! Пропаду ни за грош! — истерически завопила Лихоманщица и, часто-часто замахав руками, унеслась к озеру. Женька тоже почуял инстинктивное желание соскочить с тропы и задать стрекача прочь от пикирующего сверху чудовища. Потому что никто, даже Сова, не предупреждал его о том, что Болотный Бес умеет летать и имеет размеры, сравнимые с размерами спортивного самолета.

Но все-таки Женька твердо помнил, что с серебристой тропы спрыгивать нельзя, и, собрав всю силу воли в кулак, прикрыл голову щитом. Меч поднять он не успел — времени не хватило. Бес с непередаваемым, нечеловеческим воем налетел на Женьку и с огромной силой ударил в щит чудовищными когтями передних лап. Бум-м! — щит гулко лязгнул, но пробить его когти не смогли. Не сумел Бес и столкнуть Женьку с дорожки, даже с ног сбить не сумел. С явно досадливыми, хотя и неразборчивыми криками, Бес чаще замахал крыльями — четыре метра в размахе, не меньше! Он стал набирать высоту, чтоб разогнаться и повторить атаку с большей скоростью и силой. Только теперь, во время подъема, Женька сумел его кое-как рассмотреть, да и то в общих чертах.

Вообще-то Женька до этого столкновения представлял себе Беса таким, как в фильме «Ночь перед Рождеством». То есть обычным таким сказочным чертом: голова с маленькими рожками, кабаньим пятачком и оттопыренными ушами, когти на руках, копыта на ногах, ну и коровий хвост сзади. Правда, в упомянутом фильме черт летал и даже возил на себе бесстрашного кузнеца Вакулу в Петербург, но никаких четырехметровых крыльев не имел. Да и вообще, тот киношный черт был совсем небольшой.

Ну а тут Женьке пришлось биться против здоровенного, не ниже двух с половиной метров, верзилы К тому же защищенного не только чертовой кожей и кабаньей шерстью, а еще и латами, похожими на рыцарские, только к ним еще и крылья были приделаны. Рога у Беса имелись, но отнюдь не маленькие, а огромные, как у тех быков, что на корриде выступают. И эти рога были не костяные, а стальные или даже титановые. К тому же они не просто росли из головы, как у быка, а были не то приварены, не то приклепаны к сверкающему металлическому шлему. По форме этот шлем очень смахивал на мотоциклетный, но во лбу, между рогами, помещалось не то вогнутое зеркало, не то маленькая параболическая антенна, как для спутниковой связи. Когти на передних лапах были заостренные, длинные и прямые, как штыки, а вот на задних никаких копыт не просматривалось. Вместо них на ногах Беса располагалось что-то вроде реактивных двигателей, изрыгавших багровое пламя и придававших своему хозяину огромную скорость.

Используя эти двигатели, Бес с ревом взмыл в ночное небо, поднялся на высоту почти в тысячу метров (Женька так на глаз прикинул!), описал мертвую петлю и перешел в стремительное пике. Скорость у него была намного выше, чем в первый раз, и Женька понял, что если Бес ударит его с разгона, то наверняка сбросит с серебристой дорожки, а после этого утопит в болоте или растерзает на месте.

Женька решил, что надо выждать, пока Бес подлетит настолько близко, что уже не сможет изменить курс, и отскочить вперед или назад, не соскакивая с дорожки. Легко сказать «подождать», когда на тебя такое чудище пикирует! Все поджилки, кажется, тряслись мелкой дрожью, но Женька все-таки сумел справиться со страхом и, улучив момент, отпрыгнул в сторону, увернувшись от прямого столкновения с Бесом. При этом он даже успел взмахнуть мечом и сильно ударить Беса по левой ноге.

Дзанг! Бах! — сперва послышался металлический лязг, потом небольшой взрыв. Левый «ракетный ускоритель» оторвался от ноги Беса, а затем лопнул, как хлопушка, и разлетелся на кусочки. Обломки его ударили по Женькиному щиту, но сам «Иван-Царевич» повреждений не получил. Поскольку у Беса остался только один ускоритель, на правой ноге, его начало вращать, крутить, вертеть и носить по воздуху какими-то немыслимыми спиралями, будто фейерверочную шутиху. Но все-таки Бес сумел кое-как выйти из этого затруднительного положения: он сбросил с ноги правый ускоритель и, ловко манипулируя своими перепончатыми крыльями, прекратил свое суматошное вращение.

Правда, теперь он уже не мог налетать на Женьку с огромной скоростью, да и меча, как видно, побаивался. Поэтому Бес не стал вновь забираться на большую высоту, а поднялся всего метров на пятнадцать. Плавно пошевеливая крыльями, чтоб удержаться на этой высоте, он начал описывать вокруг Женьки круги с постоянным радиусом около полусотни метров. Волей-неволей и Женька вынужден был, стоя на одном месте, поворачиваться, чтоб следить за неприятелем и не оказаться к нему спиной в момент атаки.

«Что же он задумал? — размышлял Женька, наблюдая за этим кружением. — Может, хочет этак до рассвета продержаться? Эх, что-то, видно, Сова не рассчитала! Кстати, один раз я этого Беса уже рубанул. Но на землю он не свалился. Считается этот раз или нет? Или «за Отца, Сына и Святого Духа» можно еще три раза рубить?!»

«Иван-Царевич» почти всерьез рассчитывал, будто Сова опять услышит, как он ее «сердцем кличет», и прилетит, чтобы дать дополнительные инструкции. Однако, как видно, мудрая птица считала, что у Женьки достаточно информации для успешного продолжения боя, и не торопилась появляться попусту. Тем более, что больше двух раз прийти на помощь она уже не могла.

А Бес все продолжал описывать круги вокруг Женьки, словно коршун над курятником. Теперь Женьке казалось, что Болотный ждет, пока у «Иван-Царевича» голова закружится и он, потеряв равновесие, сам по себе свалится с серебристой дорожки, неподвластной нечистой силе. Дело в том, что круги, которые облетал Бес, с каждым разом все сужались и сужались, а потому Женьке тоже приходилось все быстрее поворачиваться. Еще немного — и все поплывет перед глазами, сольется в мутную круговерть, и не успеешь опомниться, как шлепнешься наземь. Такое с Женькой уже было однажды в Москве, когда он на спор решил повторить вращение волчком, которое показывала Зинка Шалаева в хоккейной коробке, залитой во дворе. Зинка занималась фигурным катанием и поспорила на мороженое, что никто так, как она, вращаться не сумеет. Женька тогда только мороженое проспорил, а нынче ставки были повыше… Нет, это вращение надо было срочно прекращать! Только вот как?!

Женька постарался еще раз припомнить все, что ему говорила Сова. «Что бы тебе справа или слева ни показалось — крести мечом! И повторяй, коли страшно будет: «С нами крестная сила!» Сим победишь!» — отчего-то ему припомнилась именно эта часть наставления. Когда Сова произнесла слова «крести мечом», Женька понял в переносном смысле — то есть как «руби!», однако сейчас он сильно засомневался. А что, если надо было понимать не в переносном, а в самом что ни на есть прямом? Ведь меч, если его перевернуть острием вниз, превратится в самый настоящий крест! А ну, попробуем!

Хотя лезвие меча было остро, как бритва, Женька порезаться не побоялся — у него ведь на руках железные перчатки были! — и смело взял меч за клинок. И постарался направить крест на Беса.

— С нами крестная сила! — произнес он громко.

В ту же секунду из бриллианта, венчавшего рукоять меча, вылетел ослепительно белый, очень тонкий луч, прямо как из лазера. Тиу! — с коротким свистом луч рассек ночной мрак и пронесся совсем близко от Беса, но не задел его.

Бес, как видно, сразу понял, что теперь ему угрожает нешуточная опасность, торопливо замахал крыльями и, прежде чем Женька сумел еще раз прицелиться, успел повернуть в его сторону свои огромные металлические рога.

Женька думал, что Бес собирается его боднуть, прикрылся щитом и постарался вновь перехватить меч за рукоятку, рассчитывая рубануть им Болотного, когда тот подлетит на расстояние вытянутой руки.

Но не тут-то было. На кончиках металлических рогов Беса засветились голубовато-лиловые ослепительные огоньки, словно на электродах дуговой сварки. В следующее мгновение огоньки вспыхнули ярче молнии, короткие тонкие лучи от рогов собрались в параболическом зеркале на лбу бесовского шлема, и оттуда, из зеркала, будто из прожектора, вырвался огромный лилово-белый луч, который с чудовищным ревом и свистом ударил в Женькин щит…

Шар-ра-рах! — болото вздрогнуло от громового удара, щит разлетелся на мелкие кусочки, будто был сделан из хрупкого стекла. Шлем словно бы сдуло с Женькиной головы и унесло неведомо куда. К тому же сила удара оказалась такой, что на сей раз Женька не смог устоять на ногах. Хорошо еще, что в момент этого бесовского залпа Женькастоял спиной к серебристой дорожке и поэтому не свалился с нее в болото.

Правда, и без того положение казалось отчаянным. Падая, Женька выронил меч. Вряд ли он упал далеко от серебристой дорожки, но подбирать у Женьки не было времени. Победоносно вереща и восторженно взвизгивая, Бес нацеливался нанести еще один удар лучом. Теперь он находился слева, со стороны леса. А меч-то упал справа от серебристой дорожки, и для того, чтоб попытаться его поднять, Женьке надо было повернуться к неприятелю спиной. Ясно, что даже если б волшебные доспехи защитили его от поражения лучом, то с тропы его непременно сбросило бы.

Но тут Женька вспомнил о кресте, что получил от Черного камня, и о том заклинании, которое сумел разгадать, переставив буквы и слова в дурацкой фразе про лису и треску:

КРЕСТ — ВОТ СИЛА, Я УДАРЮ!
В эту самую секунду рога и зеркало Беса послали в Женьку второй громоносный луч. Женька только зажмуриться успел да произнести не голосом, а душой это самое заклинание.

Шара-ра-рах! — дорожку, с которой Женька не успел подняться, тряхнуло намного сильнее, чем в первый раз, и «Ивана-Царевича» даже в воздух подбросило. Это было все, что он успел почувствовать, потому что глаза у него были закрыты, а уши заложило от грохота. Именно поэтому Женька не видел и не слышал, как от креста, висевшего у него на груди, во все стороны вытянулась тонкая золотистая паутина и мгновенно прикрыла его от громоносного луча. И не только прикрыла, а отбросила луч обратно к Бесу! Отраженный луч с силой ударил Болотного в туловище, прогрохотал гром, и бронированное чудище разлетелось на кусочки, которые тут же вспыхнули синим пламенем и, сгорая, дождем посыпались наземь, будто метеоры…

Глава XIV ПРОДЕЛКИ ЛИХОМАНЩИЦЫ

Женька сознания не терял, но все равно несколько минут не открывал глаза, боясь увидеть что-нибудь страшное. И вообще, «Иван-Царевич» некоторое время не понимал, жив он или мертв.

Но поскольку после того, как Болотный Бес взорвался и все его обломки сгорели, не долетев до земли, вокруг воцарилась тишина, Женька рискнул открыть один глаз, а потом второй. Кроме темного неба да серебристого сияния, исходившего от дорожки, он увидел только небольшую белесую черточку, уносившуюся к небесам. Почти такую же, как та, в которую превратилось полупрозрачное белесое подобие человеческой фигуры, возникшее после погибели Водяного-Лиходея. Что ж это такое? Правда, Болотница-Охотница, перед тем как исчезнуть и превратиться в Лихоманщицу-Обманщицу, успела прокричать что-то вроде: «Понеслась душа…», но куда именно, не сказала.

Вообще-то, похожую фразу Женька слыхивал. Произносил ее дядя Вася, когда они с папой выпивали по рюмочке. Только дядя Вася договаривал: «Понеслась душа в рай!»

Конечно, дядя Вася говорил это в шутку. Но Женька догадывался, что Болотница-Охотница не шутила. Уж очень похоже было то, что он видел, на то, что ему прежде рассказывали о бессмертных душах. И насчет того, что души праведников отправляются в рай, а грешные души — в ад, Женька тоже представление имел. Как и о том, что рай вроде бы должен находиться где-то на небе, но не прямо в космосе, потому что там его давно бы космонавты обнаружили, а в каком-нибудь гиперсуперпространстве, которое нельзя обнаружить даже с помощью радио- и рентгеновских телескопов. Насчет ада у Женьки тоже были свои понятия. Он находился, по его разумению, где-то в районе земного ядра, ниже земной коры и мантии, куда геологи еще не добурились.

Именно в этом направлении — то есть к центру Земли! — по мнению Женьки, должны были отправиться души Водяного-Лиходея и Болотного Беса после их погибели. Если, конечно, у них вообще эти самые души имелись. Почему же их понесло в обратном направлении, то есть в небеса?!

Если насчет того, что Водяной-Лиходей уничтожен, Женька не сомневался, поскольку сам видел, как он взорвался, то насчет того, что Болотного Беса постигла та же участь, он еще мог только догадываться. И подозревал, что Бес куда-нибудь спрятался, чтоб потом внезапно выскочить и напасть на Женьку.

Бес, конечно, не выскочил, но зато из камышей выпорхнула зловредная Лихоманщица и снова принялась вертеться в воздухе над Женьки-ной головой.

— Совсем пропал! Совсем пропал, Иван-Царевич! — голосила она. — До того ослабел — встать не может! Сейчас помрет! Говорили ведь — не суйся с суконным рылом в калашный ряд!

Женька разозлился — и встал на ноги. Как только он смог посмотреть на серебристую дорожку сверху вниз, то тут же увидел… свой щит, который, как ему хорошо помнилось, на куски разлетелся от удара громоносного луча. И шлем, улетевший неведомо куда, и меч, который вроде бы упал с дорожки, — тоже лежали рядом со щитом. Как только Женька подхватил свое оружие, ему стало ясно, что Болотный Бес побежден. Ведь после того как взорвался Водяной-Лиходей, к Женьке вернулись сапоги и щит, утонувшие в озере. Кроме того, Женька заметил, что туман, отступивший к лесу, вообще исчез. Точно так же, как выпрямилась дорожка после погибели Водяного. Стало быть, и тут произошло что-то подобное.

— Рано радуешься, соколик ясненький! — резко сменила тон Лихоманщица. — Думаешь, одолел Водяного и Беса, так и с Духом Прорвы справишься?! Как бы не так! Нипочем не одолеешь! А рассвет-то уж недалече!

— Кыш отсюда! — крикнул Женька и замахнулся мечом на эту надоеду. Но Лихоманщица порхала хоть и не высоко, но так, чтоб «Иван-Царевич» не мог ее достать, а потому продолжила дразниться. Женька совсем рассвирепел и даже хотел метнуть меч в Лихоманщицу, но тут в воздухе над лесом замерцало оранжево-красноватое пятнышко, послышался нарастающий шелест крыльев, и вскоре над серебристой дорожкой появилась мудрая Сова. Лихоманщица едва ее увидела, как тут же замахала рукавами и по какой-то корявой траектории улетела не только за камыши, но даже и за остров. Сова за ней гоняться не стала, а приземлилась на дорожку.

Женька, вообще-то, ее в данный момент ни голосом, ни душой не звал. Во всяком случае, как ему казалось, особой потребности в появлении Совы пока не было, и прилетела она, так сказать, по собственной инициативе.

— Добро повоевал, Иван-Царевич! — похвалила Сова. — Только одному смертному до тебя такая удача выпала, однако и он супротив Духа Прорвы не устоял. Да и с Бесом тебе, прямо скажем, чудом справиться удалось. Крест помог, и рубиться с Болотным тебе не пришлось. Однако против Духа сражаться куда тяжелее, на одном везении далеко не уедешь. Прежде всего надобно тебе до святого источника дойти. Коли выпьешь, не отрываясь, шелом святой воды да меч окропишь — силой тебя Дух не одолеет, сможет только хитростью или измором взять…

Женька снял шлем и прикинул, сколько в него воды войдет. М-да, никак не меньше двух литров! Да еще и не отрываясь! Пожалуй, даже если б это была не ключевая вода, а пепси-кола, Женька не рискнул бы столько выпить. Одна надежда на то, что он теперь богатырскую силу обрел и сразу не захлебнется…

— Самое-то сложное, — заметила Сова, — не воды испить, а источник найти и до него добраться. Дорожка-то тебя не к святому источнику может вывести, а к поганому. Потому что дорожку-то Лихоманщица-Обманщица ведет.

— А можно ее убить чем-нибудь? — Спросил Женька. — А то летает тут, каркает, врет постоянно и на мозги капает…

— Убить-то ее просто, — покачала головой Сова, — только от этого и тебе погибель придет, и отцу твоему, и еще бог весть какие беды сотворятся. Не забыл еще, что Ледяница, Болотница и Лихоманщица — это не три существа, а одно? Ты ведь сюда явился не убивать ее, а от заклятья освободить, али забыл?!

— Может, тогда надо подождать, пока вместо Лихоманщицы Ледяница вернется — спросил Женька. — Она ведь правильно дорожку прокладывает…

— Времени много даром потратишь, — возразила Сова. — Когда Ледяница вернется, до восхода всего полчаса останется. Не успеешь ни к источнику дойти, ни тем более духа одолеть. Поэтому лучше запоминай, чем поганый источник от святого отличается и как от поганого до святого дойти. Слушай и запоминай! Женька навострил уши, но при этом поинтересовался:

— А зачем отличие знать? Если и так известно, что Лихоманщица к хорошему источнику не приведет?!

— Этого я не говорила! — возразила Сова. — Она и к святому источнику может вывести, и даже к обоим сразу. Видом-то оба источника схожи. В земле круглая ямка, от ямки — канавка, а по канавке водица течет. Вот тебе голубые незабудки для памяти: коли обмакнешь в худую воду — станет цветок черным, а ежели в святую — то золотым. Ежели распознаешь, что дорожка тебя привела к поганому источнику, то стань к нему лицом, поворотись направо и произнеси таковы слова: «Вода худа, такой не хочу! Веди, дорожка, к святому ключу!»

— Ну, и чего ж тут сложного? — Женька даже разочаровался.

— А сложность в том, что Лихоманщица тебя по пути морочить будет, а какие мороки-заморочки ей на ум придут — того не ведаю. И окромя твоего ума-разума никто тебе не поможет. Я теперь только один раз прилететь смогу — ежели к источнику доберешься!

Сова взмахнула крыльями, поднялась в воздух и исчезла за лесом. А Женька, прицепив незабудки под зерцало кольчуги, двинулся вперед, размышляя над тем, какие заморочки могла припасти вредная Лихоманщица. Но ничего умного в голову не шло, и Женька решил, что будет на месте разбираться, как только эти заморочки себя проявят.

Дорожка пересекла болото, опять вошла в камыши, а затем пересекла ту самую речку, по которой Женька с папой приплыли на Бездонное озеро. Дальше опять пошли камыши, потом опять болото, и наконец дорожка углубилась в лес, стала подниматься на небольшую возвышенность. На всем протяжении этого пути ничего странного не появлялось, и сама Лихоманщица ниоткуда не высовывалась. Женька даже подумал, что, возможно, она и вовсе не появится. Небось, подслушала, как Сова Женьку инструктировала, и решила, что ловить нечего…

С этими самоуспокоительными мыслями Женька миновал большую березу, росшую на склоне горки, и тут, при серебристом свете, излучаемом дорожкой, увидел справа от себя густые заросли лесной малины. Прямо-таки рядышком, только руку протяни!

Одновременно Женька испытал неимоверную жажду. Если ему сейчас пришлось бы пить воду из святого источника, то он запросто выдул бы даже больше, чем два литра. Но источника покамест поблизости не было, зато совсем рядом висело множество сочных и ароматных ягод, пожалуй, не менее крупных, чем на садовых кустах малины.

Однако, когда Женька попробовал сорвать ягодку, оказалось, что он не может до нее дотянуться. Чуть-чуть, вроде бы сантиметра на три, руки не хватало. Тогда Женька подошел к самому краю серебристой дорожки и снова протянул руку за малиной. Как бы не так — не достал! И опять, как ему показалось, двух-трех сантиметров не хватило.

Женька хотел было рискнуть и сойти с дорожки. Всего на секунд очку — чтоб сорвать пару ягодок. Он уже занес ногу, чтоб перескочить к кустам, но тут его осенила неожиданная догадка. Ведь если он на три сантиметра не дотянулся до ягод, стоя в середине дорожки, то, перейдя на самый край, то есть примерно на двадцать пять сантиметров ближе к малиннику, он наверняка должен был дотянуться. А ему не хватило все тех же трех сантиметров… Нет, тут что-то не то! Наверняка это и есть проделки Лихоманщицы, те самые заморочки, о которых упоминала Сова!

Поэтому Женька скрепя сердце прошел мимо малинника. Вообще-то у него было сердитое желание изрубить всю эту липовую малину мечом — уж им-то, казалось бы, он наверняка смог бы дотянуться до кустов — но по здравом рассуждении Женька от этой задумки отказался. Во-первых, он сообразил, что если Лихоманщице под силу отодвинуть кусты на четверть метра, то она их может и на полтора отодвинуть, и даже на три, то есть на такое расстояние, где их Женька и мечом достать не сумеет. Во-вторых, Женька подумал, что сама Лихоманщица тоже может оказаться в этих кустах, и если он нечаянно рубанет ее по башке, то сам себя погубит. Наконец, в-третьих, бессмысленная рубка малины могла только отнять драгоценное время, но ничуточки не приблизить Женьку к святому источнику и к победе над Духом Прорвы. Так что даже в этом маленьком удовольствии Женьке пришлось себе отказать.

В сказках Женьке доводилось читать, что ежели Иван-Царевич или иной положительный герой не поддавался подобному искушению — а именно, не ел наливных яблочек с подозрительных яблонь, не присаживался отдыхать на неизвестно кем постеленный коврик, не пил воды из луж, оставленных лошадиными, коровьими и козьими копытами, то жажда и усталость быстро проходили. И поэтому Женька думал, что и тут будет так же. То есть как только он пройдет мимо соблазна, то жажда у него сама собой пройдет.

Однако, хотя Женька благополучно миновал малиновые заросли, жажда не прекратилась. Более того, она усилилась, да так, что язык к нёбу присох. Причем почти одновременно на Женьку накатила жуткая усталость. Ноги превратились в некое подобие отварных макарон, и чтобы переставлять их с место на место, Женьке пришлось употреблять колоссальные усилия, будто вокруг него был не воздух, а что-то вроде киселя или клейстера, к тому же сильно застывшего. Да еще и спать захотелось.

Насчет этого, последнего, то есть сонливости, у Женьки возникло какое-то странное чувство. Он вдруг вспомнил, что вся эта история, кажется, происходит во сне. Хотя уже довольно долго он все воспринимал как явь и ни чуточки не сомневался, что на самом деле угодил в какой-то сказочный мир, где его все принимают за Ивана-Царевича. А теперь, когда ему захотелось спать, то у него возникло и стало нарастать убеждение в обратном. Дескать, все это сон, ерунда, так не бывает и быть не может. «И вообще, если я тут, во сне, засну, то наяву проснусь где-нибудь на острове, в палатке и в спальном мешке, а папа будет сидеть у костра и варить уху из рыбы, пойманной на вечерней или уже на утренней зорьке. Или коптить рыбешек в своей переносной коптильне…» От этих мыслей Женькина сонливость стала нарастать с каждой секундой, и если он еще не заснул на ходу, то лишь потому, что ему до ужаса пить хотелось. Ну и, конечно, потому, что как-никак помнил о кознях вредной Лихоманщицы. Одновременно с желанием заснуть и проснуться уже в нормальном мире у него в голове все-таки удерживалось опасение, что, заснув, он может и вовсе не проснуться.

Сделав с превеликим трудом еще несколько шагов, Женька вдруг увидел справа от серебристой дорожки большущий валун. Прямо в середине валуна была дырочка, и оттуда била струйка воды. Явно очень чистой и холодной, как раз такой, какой ему очень хотелось попить. Правда, этот ключ совсем не походил на то описание, которое Сова давала святому источнику, то есть никакой ямки с канавкой тут не было. Но и на поганый источник, по тем же самым приметам, ключ не смахивал.

Тем не менее Женька решил проверить источник с помощью незабудок, об этом его полусонная голова все-таки помнила. Взяв стальной перчаткой один из цветочков за стебелек, Женька подставил его под струю воды. Ничего с этим цветочком не произошло. Он не почернел и не превратился в золотой — как был голубеньким, так и остался. Стало быть, из этого ключа била самая обыкновенная вода, не святая, но и не поганая. То есть вода, которой можно просто утолить жажду, не надеясь заполучить силу против Духа Прорвы, но и ничем особенно не рискуя.

Поэтому Женька подумал, что если он нальет в шлем немножко водицы, выпьет ее, а потом наденет мокрый шлем на голову, то сразу две пользы приобретет: и жажду утолит, и бодрости прибавит.

Неизвестно, что получилось бы, если б Женька так поступил. Может, он, как и в случае с малиной, просто не смог бы дотянуться до воды, встал бы на край серебристой дорожки и, забыв о предупреждении, сделанном еще Ледяницей-Студеницей, либо сам сошел бы с тропы, либо просто свалился с нее. А это обещало смерть лютую… Впрочем, возможно, что на сей раз Лихоманщица позволила бы Женьке выпить прохладной водички, только вот последствия этого могли быть очень печальными.

Однако что гадать по типу «если бы да кабы»?! Удержался Женька от соблазна и на сей раз, а помогла этому, как ни странно, та самая незабудка, которой он проверял качество ключевой воды.

Как уже говорилось, Женька для удобства засунул цветочки за зерцало, то есть маленький круглый щиток, приклепанный спереди к чешуйчатой кольчуге. А надо сказать, что кольчуга — это вовсе не герметический скафандр, то есть капли воды под нее проникают довольно свободно. Правда, если б на Женьке под кольчугой был надет какой-нибудь стеганый тягиляй, который носили в древности русские ратники, то он навряд ли почувствовал бы холод от мокрой незабудки. Но на нем такого тягиляя не было, а холода от капель воды не ощутилось. И не могло ощутиться, потому что все незабудки, в том числе и та, которую Женька подставлял под струю воды, оказались сухими. То есть, конечно, они не превратились в сено, но никаких капель воды на них не просматривалось…

Женька тут же понял — опять эта пакостница Лихоманщица шутки шутит! Пить сразу расхотелось: стало ясно, что ключ, бьющий прямо из камня, точно такая же приманка-обманка, как и кусты малины. Но вот сонливости почему-то не убыло, даже наоборот. С гигантским усилием Женька, еле переставляя ноги, которые будто приклеивались к серебристой дорожке, все-таки пошел дальше. Мысль о том, что, заснув, он проснется уже не в этом ужасном мире, переполненном нечистой силой и всякими иными пакостями, все больше завладевала его умом. А ноги все хуже слушались, и теперь Женька то и дело ощущал, что они его ведут не вперед, а все чаще подтаскивают к самому краю дорожки. Голова стала тяжелеть, будто была отлита из чугуна или даже из свинца. Мысли тоже стали вялые-превялые, тягучие-липучие, похожие на сгущенку с сахаром.

А тут еще справа от дорожки Женька вдруг увидел… ту самую полянку, где они с отцом разбили лагерь, костер с подвешенным над огнем чайником и палатку! А у костра, на бревнышке, сидел папа! В своей хорошо знакомой Женьке рыбацкой штормовке и болотных сапогах. Сидел и рыбу чистил, кажется, а поблизости лежали снасти, ведро, полное лещей и судаков, а также резиновая лодка, перевернутая мокрым дном вверх.

Женьку неудержимо потянуло туда, к отцу. Если б его ноги хорошо слушались, то он бы наверняка в один момент позабыл про все на свете, в том числе и про предупреждения Ледяницы, и про наставления Совы, спрыгнул бы с дорожки и побежал бы к костру, благо до него и двух метров не было вроде бы. Тем более что отец поднял голову и помахал ему рукой — мол, иди сюда, не бойся! Что б тогда было — сказать сложно, а догадаться нетрудно…

Но, как ни странно, сонливость и усталость уберегли Женьку от очередной заподлянки Лихоманщицы. «Вареные» ноги не дали ему быстро осуществить свое стремление. Вместо того чтоб подвести Женьку вправо, к краю дорожки, они повели его сперва вперед, а потом налево. Женька все же заставил их идти обратно, но одна нога зацепилась за другую, и «Иван-Царевич», запутавшись в них, потерял равновесие… Женька почуял, что падает, и испуганно вскрикнул. Бац!

Глава XV СВЯТОЙ ИСТОЧНИК

Слава богу, он не свалился с дорожки, а упал спиной на серебристую «фольгу». Только левая нога по колено свесилась с края, но до земли не достала.

Наверно, от этого падения у Женьки что-то в голове встряхнулось и встало на свое место. И усталость прошла, и силы вернулись, и мозги стали побыстрее соображать. Он сразу вспомнил, что не может тут быть никакой полянки, никакой палатки, и отца тоже быть не может. Словно пружиной Женьку подбросило и поставило на ноги. При этом он краем глаза успел заметить, что слева от тропы, поблизости от того места, над которым висела его нога, из кучки рыхлой земли, напоминающей кротовую нору, высунулась корявая когтистая лапа. Эта лапа уже тянулась к Женькиной ноге и непременно ухватила бы его за сапог, если б он не успел вовремя вскочить. Сразу после того, как Женька оказался на ногах, лапа поспешно убралась обратно под землю.

А там, где несколько секунд назад Женька видел полянку, костер и папу, заклубился зеленоватый пар, из которого высунулся сперва длинный и закрученный в штопор нос Лихоманщицы, а потом и вся ее омерзительная, пупырчато-бородавчатая рожа.

— Умный, да?! — визгливо завопила вредина. — Не попался, думаешь?! Ничего, еще попадешься! Не найти тебе святой источник нипочем, не сладить тебе с Духом Прорвы!

И опять стала противно верещать что-то нечленораздельное, рожи корчить, носом вертеть, плеваться и язык показывать. Наверно, специально для того, чтоб разозлить Женьку. Но Женька на провокации поддаваться не стал, вместо этого он тоже показал Лихоманщице язык, да еще и пальцем у виска повертел: мол, что с тебя взять, дура психованная? Это Лихоманщице показалось очень обидным, и она принялась плеваться в Женьку, но ни один из плевков до «Ивана-Царевича» не долетел, и он спокойно продолжил путь.

Серебристая дорожка обошла несколько кустов и деревьев, а затем спустилась в небольшую ложбинку на склоне горы. Вот тут-то, слева от себя, Женька увидел ямку, от которой вниз тянулась узенькая канавка с тихонько журчащей водой. Около этой ямки дорожка оборвалась.

Женька почему-то был на сто процентов убежден, что это поганый источник. Лихоманщица перелетела следом за ним, уселась на какое-то толстое разлапистое и корявое дерево метрах в пяти от серебристой дорожки и принялась зловредно хихикать, подначивая:

— Ну-ну, хлебни-ка святой водички! Сил прибавишь, все тебе нипочем будет!

Ясное дело, если эта гадина говорит «пей!», значит, вода поганая, и, выпив ее, Женька либо сразу окочурится, либо через некоторое время. Поэтому он даже не стал пробовать воду незабудкой, а сразу же, как учила Сова, стал лицом к источнику и повернулся направо и произнес волшебные слова:

— Вода худа, такой не хочу! Веди, дорожка, к святому ключу!

Дорожка тут же отреагировала, то есть повернула вправо, удлинилась, поднялась вверх по ложбине, а потом свернула налево и исчезла где-то в кустах.

— Ой, ахти мне, несчастной! — заныла Лихоманщица. — Догадался, злодей! Не поверил!

Женька, очень довольный собой, пошел дальше. Когда он дошел до кустов и миновал их, то увидел, что дальше просматривается почти такая же ложбинка, как та, по которой он только что поднялся наверх. А когда Женька спустился на дно ложбинки, то увидел там ямку, из которой по узенькой канавке выбегал маленький и очень чистый ручеек.

Лихоманщица тут же перелетела поближе, выставила из-за куста свой нос-штопор с прыщами и бородавками, радостно захлопала в ладоши и заверещала:

— Обманула! Обманула! Обманула Ваньку-Дурака! Вода-то поганая! Как хлебнешь — враз помрешь!


«Врет, конечно, — подумал Женька. — Раз кричит «Не пей!», значит, как раз эту воду пить можно!»

Он снял шлем и зачерпнул воды из ямки. Ух ты! Как же эти два литра не отрываясь выпить?! Женька уже стал подносить шлем ко рту, но тут то ли рука дрогнула, то ли просто вода в этой огромной «чашке» раскачалась, только маленькая волна перехлестнула через край шлема и несколько капель упали на Женькину кольчугу. А одна попала точно на цветок незабудки, торчавший из-под зерцала…

Лишь случайно Женька бросил взгляд на этот цветок и тут же в ужасе выплеснул воду из шлема, да и сам шлем уронил на серебристую дорожку.

Цветок почернел, как сажа! Женька едва-едва не хлебнул поганой воды! Это что же, выходит, Лихоманщица говорила правду?!

Женька тут же припомнил странную фразу, которую сказала Ледяница-Студеница, отправляя его в этот опасный поход: «А Лихоманщице-Обманщице — вовсе не верь. Она даже когда правду говорит, то все равно обманывает…» Он тогда удивился, как же так может быть, а Ледянице, видишь ли, «недосуг» объяснить было! Теперь вот узнал, когда, можно сказать, секунда до смерти оставалась…

Ишь, как все рассчитала, ведьма носатая! Приучила Женьку, что все время врет, и когда сказала правду — он ей не поверил и сам себя едва не обманул! А ведь мог бы еще там, у того источника проверить воду незабудкой! Ну и дурак же он, ну и дурак! У Женьки аж зла на самого себя не хватало. Если б он случайно воду не пролил и эта вода случайно на незабудку не капнула, чтоб тогда было?!

На кольчуге и на краешке зерцала поганая вода оставила черные пятна. На стальной перчатке и внутри шлема — тоже. Несколько капель, похоже, просочились и под кольчугу, потому что Женька некоторое время чувствовал зуд, как от крапивы. Но все же, как видно, особого вреда эта дрянь нанести не сумела.

Теперь перед Женькой встал вопрос: можно ли наливать святую воду в шлем, где уже поганая вещь побывала? Ведь есть же такая пословица, что ложка дегтя бочку меда портит! Может, от этих черных пятен на шлеме вся святая вода в поганую превратится?!

Был с Женькой в Москве такой случай. Купила мама пакет молока, свежего и вкусного. Стакан она дала выпить Женьке, а из остального хотела молочную лапшу сварить и поставила кипятиться. Но Женьке больше некипяченое молоко нравилось. Взял он и отчерпнул прямо из кастрюльки еще один большой стакан и выпил, а в кастрюльку, чтоб мама не заметила, взял да и долил остаток из старого пакета, в котором молоко уже скисло. Потому что думал, будто, вскипятившись вместе со свежим, кислое молоко будет пригодно для питья… Как бы не так! Когда эта смесь вскипела, то оказалось, что все молоко свернулось. Мама, конечно, потом ругалась, а папа Женьке объяснил, что кислота из прокисшего молока испортила свежее.

Тем не менее Женька решил возвращаться по уже проложенной дорожке к тому источнику, от которого он по дурости отказался. Он поднялся вверх по ложбинке, прошел через кусты и… остановился в недоумении.

Почти сразу же за кустами, по идее, дорожка должна была свернуть вправо и вниз, в ту ложбинку, где находился святой источник. Это Женька помнил отлично. Однако дорожка повела влево, вверх по склону, то есть туда, куда ему совсем не нужно было. Не иначе подлая Лихоманщица изменила ее направление!

Вообще-то ложбинку со святым источником при свете серебристой дорожки было неплохо видно. И даже саму ямку, из которой бил этот ключ, Женька легко мог разглядеть — по прямой и пяти метров не набиралось. Однако, чтобы преодолеть эти пять метров, требовалось сойти с дорожки. Сразу вспомнилась когтистая лапа, высунувшаяся из «кротовой норы». Сойдешь наземь, а оттуда вылезут штук пять таких же, вопьются когтями и раздерут на кусочки — вот и будет та «смерть лютая», о которой предупреждала еще Ледяница-Студеница… Нет, слезать с дорожки нельзя ни в коем случае. Но что же делать? Сову звать?

Женька повертел головой, обшарил взглядом небо — нет, что-то не видать мудрой птицы. Видать, считает, что ее время еще не пришло. Ведь она теперь должна в последний раз появиться, дать указания перед самым боем с Духом Прорвы. А Женька покамест еще эту, казалось бы, самую простую, вспомогательную задачу не выполнил — не добрался до святого источника. Хотя ему все четко растолковали и разъяснили, как и что надо делать. Не должна же мудрая Сова по два раза одно и то же повторять для особо тупых Иван-царевичей! Это даже учителя в школе не очень любят.

В общем, Женька понял, что надо самому чего-то придумывать. Конечно, он хорошо помнил, что, согласно наставлениям Совы, попав к поганому источнику, надо стать к нему лицом, повернуться направо и произнести заклинание: «Вода худа, такой не хочу! Веди, дорожка, к святому ключу!» Но ведь, как выяснилось, когда он произнес это заклинание, находясь около святого источника, то дорожка не остановилась там, где этот святой ключ, а повела его к поганому. Могло быть и так, что дорожка на заклинание не отреагировала, а контроль над ней захватила гнусная Лихоманщица, которая протянула ее к поганому источнику. Стало быть, надеяться на то, что, вернувшись к поганому источнику и еще раз повторив заклинание, обязательно придешь к святому, нельзя. Кроме того, неизвестно, можно ли повторять это заклинание дважды. Хорошо, если оно при этом просто не сработает — это еще полбеды. Но ведь колдовство — вещь очень опасная. Повторишь заклинание, которое нельзя повторять, и провалишься в тартарары какие-нибудь, окаменеешь или вообще испаришься…

Тем не менее Женька все-таки решил вернуться к поганому источнику и повторить заклинание. Все одно пропадать, если что не так. Он повернулся, вошел в кусты, за которыми начинался спуск в ложбинку поганого источника, и… опять оторопел от неожиданности.

Дорожка, по которой он всего пару минут назад поднялся наверх, теперь отвернула в сторону и в ложбинку не спускалась! А это означало, что и к поганому источнику он не мог вернуться иначе, как соскочив с серебристой дорожки.

— Хи-хи-хи-хи! Хи-хи-хи-хи! — Лихоманщица, оседлав толстую ветку на большущем дереве, так и закатывалась визгливым хохотом. — Вот и влип Иван-Царевич! Влип, как кур в ощип! Хи-хи-хи-хи! Чего глаза пялишь?! Спрыгивай ты с этой дорожки да беги к источнику! А то совсем запутаю, вовек не выберешься!

Еще четверть часа назад, наверно, Женька бы просто отмахнулся от этих ехидных «подсказок», потому что наверняка знал, что Лихоманщица врет. Но теперь, после того, как этой вредине удалось обмануть Женьку, сказав ему правду, «Иван-Царевич» всерьез задумался.

Действительно, если Лихоманщица захочет его запутать, то запутает обязательно. Дорожкой она управляет — никуда не денешься. Куда бы Женька сейчас ни направился, эта прыщавая карга ни за что не повернет дорожку к источникам, даже к поганому, не говоря уже о святом. И вполне может так далеко увести от них, что Женька до самого рассвета не найдет дороги к святому ключу. Правда, за полчаса до рассвета должна вернуться Ледяница-Студеница, но даже если Женька при ее помощи доберется до святого источника, времени на разборку с Духом Прорвы уже не останется. Этот самый Дух может просто спрятаться, дождаться восхода и вылезти только для того, чтоб утащить с собой Женьку. Значит, если Женька будет просто стоять тут, у кустов, на пригорке между двумя ложбинками, никуда не сходя с серебристой дорожки, и дожидаться Ледяницу, то ничего толкового не дождется.

Но прыгать с дорожки на землю, из которой могут высунуться всякие жуткие лапы с когтями, Женьке тоже не хотелось. Конечно, может быть, и можно, помахав мечом как следует и поотрубав эти лапы, прорваться к святому источнику. Но ведь там, около самого источника, надо будет воду зачерпывать шеломом и пить не отрываясь. Отмахиваться мечом в таких условиях не удастся. Стало быть, когтистые лапы непременно сцапают Женьку, и… «пойдут клочки по закоулочкам», как говорилось в одной сказке.

И так плохо, и по-другому не лучше, а по-третьему вообще никуда не годится. Пойдешь по дорожке — запутаешься, останешься стоять — время потеряешь, спрыгнешь с дорожки — попадешь в когти. Что же делать-то?! Ну, где же ты, мудрая Сова?!

Нет, Сова не появлялась. Надо самому что-то придумывать.

Женька решил, что особой беды не будет, если он тут, прямо на горке, не подходя к поганому источнику, произнесет заклинание.

— Вода худа, такой не хочу! Веди, дорожка, к святому ключу! — с трепетом в душе вымолвил Женька.

Ничего ужасного после этого не случилось, Женька не провалился в тартарары, не окаменел и даже не испарился. Но кое-какая неожиданность произошла. Серебристая дорожка слегка завибрировала, будто металлический лист, рядом с которым включили звуковую колонку, а затем Женька услышал звенящий голос, идущий вроде бы прямо из воздуха:

— Пришел не туда, далёко вода! Иди, как всегда, найдешь, где вода! К простой придешь — и святую найдешь!

Уже через секунду Женька понял, что все эти стишки читала серебристая дорожка. До сих пор она помалкивала и вообще никаких признаков жизни не подавала. Только висела в воздухе, над сушей, над водой или над чем-то средним, типа болота. Ну и удлинялась, конечно, периодически. А теперь взяла да и заговорила!

Вообще-то Женька уже привык ко всяким чудесам, а потому особо не удивился. Но к заявлению дорожки прислушался внимательно. Скорее всего, дорожка навряд ли была разумным существом, а являлась чем-то вроде компьютера, который говорит словами или пишет на мониторе только то, что заложено в его программах. В данном случае, получив стандартную команду «Вода худа, такой не хочу! Веди, дорожка, к святому ключу!» в несоответствующих условиях — слишком далеко от какого-либо источника воды! — этот самый «компьютер» отреагировал предусмотренным образом, примерно так, как обычный, когда на монитор выводятся слова: «Bad command or file name», что в переводе на русский значит: «Неправильная команда или название файла».

Впрочем, дорожка, отказавшись выполнять эту самую «bad command», одновременно дала и подсказку: «Иди, как всегда, найдешь, где вода. К простой придешь — и святую найдешь!»

Так или иначе, Женька понял, что надо идти по серебристой дорожке до того места, где имеется хоть какая-нибудь вода. Причем на совсем небольшом расстоянии от дорожки. Возможно, вообще впритык, ибо на расстоянии пяти-шести метров от источника дорожка считала, что «далёко вода».

Женька пустился в путь, на ходу размышляя над тем, что может предпринять проклятая Лихоманщица. Ясно как день, она слышала подсказку дорожки и теперь постарается сделать все, чтоб Женька ни в коем случае не добрался до воды. То есть будет менять направление дорожки таким образом, чтоб дорожка никогда не подошла к какой бы то ни было воде. Стало быть, может водить Женьку очень долго, до самого рассвета, но к воде не подпустить. Эх, знать бы, как управлять этой дорожкой! Но увы, похоже, в эту науку «Ивана-Царевича» никто посвящать не собирался.

Несколько минут пришлось потратить на размышления. По ходу их Женька припомнил кое-какие закономерности в движении дорожки. Во-первых, дорожка удлинялась, только если Женька стоял лицом к ее краю. Во-вторых, не было ни одного случая, чтоб дорожка сама себя пересекла или хотя бы прошла выше или ниже ранее проложенного пути. В-третьих, только один раз дорожка укорачивалась впереди Женьки — после победы над Водяным-Лиходеем. Наконец, когда Женька попытался вернуться назад от поганого источника к святому, дорожка сократилась, а не удлинилась.

Женька рискнул предположить, что дорожка удлиняется только в тех случаях, когда он идет вперед, считая от исходного пункта — костра на острове. Спрямление после схватки с Водяным — не в счет, это случилось от того, что чары Лиходея рассеялись. Ну и соответственно, если Женька пойдет в обратном направлении, то удлинить ее Лихоманщица не сможет, потому что при обратном движении к исходному пункту дорожка может только укорачиваться. А раз так, то Женьке надо идти обратно, ибо он прекрасно помнил, что позади осталась речка. Вот она и вода! «К простой придешь — и святую найдешь!»

Возможно, эти предположения были слишком смелыми и недостаточно взвешенными, но тем не менее они оправдались. Действительно, едва Женька двинулся обратно, как дорожка за его спиной начала исчезать, а впереди — спрямляться. И чем быстрее Женька топал, тем быстрее сокращалась дорожка. Постепенно он совсем осмелел и даже бегом побежал, не опасаясь поскользнуться. Лихоманщица, конечно, выла, ныла, плевалась и чертыхалась, но сделать ничего не могла. Пять минут — и Женька очутился на берегу речки, у камышей.

Тут Женька все проделал по инструкции, то есть встал лицом к воде, повернулся направо и произнес заклинание в третий раз:

— Вода худа, такой не хочу! Веди, дорожка, к святому ключу!

Дорожка мгновенно вытянулась в направлении леса, но при этом оказалась намного прямее и короче прежней. Женька, припустив бегом во весь дух, меньше чем через пару минут оказался рядом с ямкой и канавкой. Хотя теперь вроде бы можно было и не сомневаться в том, что дорожка привела его туда, куда надо, Женька для страховки все же достал незабудку и осторожно окунул в наполненную водой ямку. Тинь! Голубенький цветочек мигом приобрел цвет червонного золота, да и вообще, кажется, стал металлическим.

Теперь оставалось решить вопрос со шлемом. Все-таки черные пятна, оставленные на металле поганой водой, Женьку здорово пугали. Посомневавшись, «Иван-Царевич» сорвал один из лопухов, росших поблизости от источника, обмакнул его в святую воду и протер шелом изнутри. Когда Женька заглянул в шлем, то увидел, что черные пятна бесследно исчезли. Вот это моющее средство! Куда там «Fairy» из известной рекламы! Выбросив первый лопух, Женька сорвал второй и протер пострадавшие от поганой воды кольчугу и зерцало — засияли как новенькие!

Потом Женька окропил святой водой меч, то есть зачерпнул воду в ладонь и поплескал на лезвие. Подумал-подумал — и вообще окунул клинок в источник.

Лишь после этого Женька решился зачерпнуть в шлем святой воды, а затем поднести эту двухлитровую чашу к губам. Жажды особой у него в этот момент не было, по крайней мере такой, как тогда, когда Лихоманщица его морочила малиновым кустом или ключом, бьющим прямо из камня. Женька никак не ожидал, что ему удастся выпить все, не отрываясь.

Однако едва он сделал первый глоток, как почувствовал, что ему по силам не только всю эту воду без остатка выпить, но и горы свернуть. Такая мощь, сила и уверенность появились — куда там всем сказочным богатырям!

Едва Женька осушил шлем до конца, как между кронами деревьев замерцало оранжево-красноватое сияние, и над серебристой дорожкой появилась мудрая Сова…

Глава XVI ЗА ДВАДЦАТЬ МИНУТ ДО РАССВЕТА

Сова приземлилась и спросила: — Не иначе ты меня, Иван-Царевич, недобрым словом вспоминал. Что-то сильно мне нынче икалось! Небось, думал, что я сразу прилечу, а как не прилетела, так ругаться стал?

— Да были тут кое-какие затруднения… — смущенно ответил Женька. — Но я сам разобраться сумел.

— И молодец, что сам. Если б я тебе помогла святой источник найти, то уж советов, как с Духом Прорвы биться, дать не смогла бы. Да и времени, я чаю, на то много лишнего ушло бы. Сейчас его тоже немного осталось, десять минут Лихоманщицы да полчаса Ледяницы — стало быть, сорок минут всего. Так что слушай, запоминай, да переспрашивай поменьше! Для начала затверди накрепко заклинание, которым надо Духа Прорвы на бой вызывать. Сам он нипочем не вылезет, потому что знает: без боя его верх будет! А коли заклинание прочтешь, то не выйти он уже не сможет. Вот оно, заклинание это:

Выходи, поганый Дух,
И не делай вид, что глух!
Коль не явишься на бой,
Будешь съеден Сатаной!
Женька как-то непроизвольно поежился. Страшновато стало.

— А что если вместо Духа Прорвы сам Сатана явится?

— Не явится! — успокоила Сова. — А вот если Дух после этого заклинания не вылезет, то Сатана и впрямь его съест.

— Но ведь он не вылез, когда ты это заклинание произнесла? — заметил Женька.

— Потому что я его здесь, за речкой произнесла. Тут оно не действует, рядом со святым источником. Произнести заклинание надо на острове, там, где вы с отцом костер разводили. После этого Дух явится прямо из кострища. Все, что я тебе про Болотного Беса говорила, помнишь?

— Помню, — кивнул Женька, — правда, там многое не пригодилось…

— Ну, в тот раз не пригодилось, так в этот раз наверняка сгодится. Прежде чем заклинание читать — перекрестись трижды. А далее, как Дух Прорвы явится — держи ухо востро! Он поначалу начнет тебе силу свою показывать, а она у него немалая, куда там Бесу или Водяному. Но коли ты его силы не испугаешься, а будешь стоять на дорожке твердо и бежать не захочешь, Дух Прорвы сразу почует, что ты от святого источника пришел и силы против него имеешь больше. Тогда захочет он тебя обманом победить. Мороки будет наводить — не чета тем заморочкам, что Лихоманщица-Обманщица напускала. Что бы тебе справа или слева ни показалось — крести мечом! Так, как Беса! Ежели только скажешь: «С нами крестная сила!», то один луч пошлешь, а ежели скажешь: «Во имя Отца, Сына и Святаго Духа!», то сразу три луча ударят. Если победишь все наваждения, Дух Прорвы от отчаяния опять захочет силой помериться — вот тут-то ему и погибель придет. Но более трех раз — не руби! Во имя Отца, Сына и Святаго Духа! Четвертый раз ударишь — пропадешь! Помни это!

В это время над озером послышались уже хорошо знакомые Женьке удары колокола:

— Бом-м! Бом-м! Бом-м!

— Три пробило — обличье сменило! Лихоманщица испарилась — Ледяница появилась! — и на том месте, где только что копошилась вредная Лихоманщица, взвился привычный столб зеленого пламени, который стал преобразовываться в знакомую белесую полупрозрачную фигуру. Женька обрадовался ей, прямо как родному человеку.

— Поспешай! — хором произнесли и Сова, и Ледяница-Студеница. — Полчаса всего осталось! Бегом беги!

Женька рванул по-спринтерски, хотя ему вообще-то предстояло бежать почти полтора километра. Конечно, если б он оставался тем, кем был до того, как угодил в эту сказку-небыль, то, наверно, быстро бы выдохся. Тем более после того, как два литра воды выпил. Но в том-то и дело, что Женька уже стал настоящим сказочным героем, Иван-Царевичем, которому все по плечу и который от святой воды еще силушки поднабрался.

Пулей Женька пронесся по лесу, пересек речку, камыши, озеро, выбежав на остров примерно там, где днем строил свой песчаный замок и пускал кораблики, вырезанные из коры. Только теперь ему не понадобилось взбираться на обрыв по тропинке-лесенке, так как серебристая дорожка напрямую вывела его к кустам, а затем к полянке, где по-прежнему стояла палатка и курился слабый дымок над потухшим костром.

Куда делась Сова, Женька так и не заметил — то ли в лес улетела, то ли вообще испарилась, выполнив свое обещание три раза ему помочь. А вот Ледяница-Студеница никуда не исчезла, она, оказывается, тоже умела летать и припорхала на полянку почти одновременно с Женькой.

Серебристая дорожка, как обещалось, уперлась прямо в кострище. Женька почувствовал сильное волнение: как-никак именно отсюда, из-под серого пепла должен появиться Дух Прорвы. Хотя, конечно, после трехчасового путешествия по озеру и его окрестностям, обретения силы и побед над Водяным и Бесом, а также успешного противодействия заморочкам Лихоманщицы уверенности в себе у Женьки хватало. Да и Ледяница-Студеница опять появилась, что подбадривало — все-таки она являлась самым лучшим из всех трех воплощений.

— Поспешай, Иван-Царевич! — напомнила Ледяница. — Время не ждет, пять минут ты сюда бежал, а до рассвета всего двадцать пять осталось!

Женька стал лихорадочно вспоминать наставления Совы. Значит, сначала надо перекреститься, потом прочитать заклинание, вызывающее Духа, потом пойдут какие-то мороки, не чета мелкимзаморочкам Лихоманщицы. Надо будет от них отделаться, потом Дух от отчаяния полезет в драку, и тут надо его три раза рубануть мечом, но ни в коем случае не больше…

— Торопись же! Время идет! — подгоняла Ледяница.

— А ты, если что, подсказывать будешь?! — спросил Женька.

— Один раз только подсказать смогу, — ответила Ледяница. — А ежели забудешь и спросишь еще раз — обману похуже Лихоманщицы. Такова сила заклятья, не смогу ей противиться!

Женька трижды перекрестился, сглотнул слюну — во рту что-то пересохло некстати! — а затем произнес заклинание:

Выходи, поганый Дух,
И не делай вид, что глух!
Коль не явишься на бой,
Будешь съеден Сатаной!
Вообще-то в школе Женька не очень любил учить стихи наизусть, но тут, как говорится, иного выбора не было. И если в школе для него затвердить даже одно четверостишие было проблемой, то тут все как-то само собой наизусть выучилось и запомнилось. Даже полуторакилометровая пробежка не вытрясла заклинание — оно больше напоминало считалку или дразнилку — из Женькиной головы.

В первую секунду после прочтения заклинания ничего не произошло, и Женьке на мгновение показалось, будто он что-то прочел не так или не слишком внятно. Опять вспомнил про компьютер, который может не понять команду, если в ней не хватает одной буквы или любого другого знака, а затем вывести на монитор что-нибудь вроде уже упоминавшейся надписи «Bad commander or file name»…

Однако уже через секунду из-под земли послышался сперва почти неслышный, но стремительно нарастающий гул. Сначала он был чем-то похож на тот, которым сопровождалось появление Болотного Беса, и Женька подумал, будто вот-вот раздастся жестяной скрежет. Однако, несмотря на то что сухая почва островной полянки задрожала даже сильнее, чем до того болото, в остальном все происходило совсем по-иному.

Никакого скрежета Женька так и не услышал. И почва не стала вспучиваться, как грязевой вулканчик, и пламя из-под земли не вырвалось, и ничего оттуда с ракетным гулом не вылетело. Как раз наоборот, в самой середине погасшего костра появилась сперва совсем неглубокая и почти незаметная вороночка. Но малозаметной эта воронка оставалась совсем недолго — несколько мгновений.

Слой серого пепла, древесных углей и недогоревших головешек, который за несколько секунд до этого совершенно спокойно лежал на земле между двумя рогульками, внезапно пришел в движение. Все кострище превратилось в подобие водоворота, вращающегося с бешеной скоростью. А та малюсенькая вороночка, что была в самой середине, за какие-то доли секунды углубилась до метра.

Кострище исчезло, рогульки попадали, и их тоже завертело в раскручивающемся водовороте, точнее, землевороте. Затем весь дерн на полянке покрылся концентрическими кругами трещин. Полянка стала проваливаться и одновременно втягиваться в воронку, вовлекаясь в бешеное вращение. Подземный гул давил на барабанные перепонки.

Серебристую дорожку землеворот не затрагивал, вращалась только почва и более глубокие слои грунта. Женька стоял над воронкой и не без волнения смотрел, как она все глубже уходит в недра земли, одновременно распространяясь на все большую территорию. Вскоре уже и палатка, и все вещи, остававшиеся у костра, и все деревья с кустами, и весь остров были втянуты в воронку. Затем стало вращаться озеро, превратившись в один огромный водоворот, а глубина воронки достигла какой-то невероятной величины.

Не очень это приятное дело — стоять на узкой, полуметровой ширины, дорожке, сделанной из чего-то вроде тонкой алюминиевой фольги, когда под тобой километровая (это как минимум!) пропасть! К тому же крутящаяся, как смерч. Пожалуй, будь Женька в нормальном состоянии или даже в таком, как во время битвы с Болотным Бесом, у него непременно бы закружилась голова и он свалился бы с серебристой дорожки.

Но Женька, как видно, все же не зря два литра святой воды выпил. Конечно, кое-какие неприятные ощущения у него появились, но голова не закружилась, и на ногах Женька стоял крепко. Более того, он отважно смотрел вниз, в глубину чудовищного землеводоворота, ожидая, что вот-вот оттуда покажется Дух Прорвы. Но Дух все еще не появлялся, хотя с того момента, как Женька прочитал заклинание, уже прошло более минуты.

Между тем воронка уже охватила собой все пространство до самого горизонта. При этом глубина ее уже достигла не одного, а нескольких километров, и где-то глубоко внизу появилось багровое свечение — то ли магма проглядывала, то ли адское пламя. Гул, исходивший оттуда, превышал все мыслимые величины, и если б Женька не превратился в чудо-богатыря, то наверняка уже погиб бы от воздействия этих убийственных децибелов.

Прошло еще две минуты, а Духа Прорвы все не было. Женька уже стал сомневаться — не ошибся ли он при чтении заклинания? К тому же он стал подумывать, а действительно ли Дух обязан подчиниться этой команде?

Однако и эти сомнения оказались напрасными. Там, в самом низу воронки, из каких-то неведомых глубин преисподней, где вместо водо- или землеворота бушевал некий багрово-черный огневорот, появилась какая-то яркая оранжевая точка. Эта точка стала стремительно подниматься вверх, быстро увеличиваясь в размерах и постепенно меняя форму. Сначала это была именно тонка, потом точка выросла в маленький шарик величиной с горошину, затем шарик приобрел размеры и форму мандарина, имеющего в середине небольшое углубление-вмятину. Однако чем выше поднимался «мандарин», тем больше это углубление напоминало воронку. Когда «мандарин» поднялся еще выше, стало видно, что это не воронка, а сквозная дыра, наподобие тех, что бывают в середине пончиков. Но и «пончиком» эта штуковина смотрелась недолго. Еще через несколько секунд она стала походить на огромный бублик. Этот «бублик» по мере своего подъема светился все ярче и ярче, превращаясь из оранжево-красного в оранжево-белый, на который, наверно, нужно было смотреть через темное стекло, как на расплавленную сталь. Наверняка, если б Женьке не помогали всякие потусторонние силы, он бы давно уже ослеп. Но поскольку он был теперь сказочным героем, то глаза его испытывали не большую нагрузку, чем глаза человека, долго глядящего на пламя небольшой свечки.

Когда «бублик» поднялся еще выше и его от того места, где находился Женька, отделяло не более ста метров, стал чувствоваться неимоверный жар, исходящий от раскаленного оранжево-белого кольца. Опять же не будь Женька защищен сверхъестественными силами, то на нем, давно бы загорелась одежда, а может, и кожа задымилась бы. Однако ничего такого не произошло. Даже когда «бублик» подлетел еще ближе, Женька ощущал примерно то же, что чувствует человек в пиджаке или куртке, стоящий на солнцепеке при температуре плюс двадцать пять градусов Цельсия. Жарковато, конечно, но вполне терпимо.

Последние сто метров «бублик» поднимался намного медленнее, чем прежде. Его движению вверх явно мешала какая-то сила. Правда, «бублик», хоть и с трудом, ее преодолевал, пока до серебристой дорожки, на которой стоял Женька, не осталось всего метров десять. Выше «бублик» подняться не мог, и с ним вновь начало что-то происходить.

Сначала он заметно снизил свою яркость, снова став оранжевым, а потом даже красновато-оранжевым. Затем стала изменяться форма. «Бублик» начал терять свою округлость и постепенно сплющиваться. По мере этого отверстие в середине «бублика» стало как бы затягиваться, а потом и вовсе исчезло. Наоборот, в середине его появилось утолщение, и еще через какие-то доли секунды бывший «бублик», заметно уменьшившись в диаметре, стал выглядеть, как летающая тарелка.

Наверно, это несло какую-то опасность, потому что серебристая дорожка, на которой стоял Женька, мгновенно отреагировала на этот маневр. От краев дорожки вверх вытянулись многочисленные очень тонкие голубые нити, которые в считанные секунды изогнулись, сомкнулись и переплелись между собой, образовав нечто вроде полупрозрачной трубы. С торца, то есть у висевшего над пропастью края дорожки, голубые нити сплелись в некое подобие паутины, и она, словно щит, выпятилась в сторону новоявленной «тарелки», которая к этому времени, между прочим, уже сумела преодолеть десять метров, но не по прямой, а наискось, и повисла в воздухе на одном уровне с серебристой дорожкой.

Наверняка «тарелка» готовилась атаковать. Она принялась бешено вращаться, и по краям ее появилось нечто вроде зубцов, как на режущем круге циркулярной пилы. Вот в этот-то самый момент «труба», возникшая вокруг серебристой дорожки, и приготовилась к самозащите. Когда тонкие оранжевые края «тарелки» соприкоснулись остриями зубцов с мерцающим щитом из голубой «паутины», прикрывающей торец «трубы», послышался омерзительный скрежет, лязг, шипение, треск, во все стороны полетели оранжевые и голубые искры, а затем сквозь гул неистово вращающейся суперворонки донесся какой-то глухой болезненный вой. «Тарелка» шарахнулась назад, завертелась еще быстрее, снова уменьшилась в диаметре, и оказалось, что зубцов у нее больше нет. Должно быть, «тарелка» обломала их о голубую «паутину».

Впрочем, первая неудача, похоже, лишь разъярила Духа — Женька не сомневался в том, что «тарелка» является либо самим Духом Прорвы в чистом виде, либо каким-то транспортным средством, внутри которого Дух скрывается.

Так или иначе, но «тарелка» резко изменила форму, сперва превратившись в некое подобие волчка-юлы, а затем — во что-то вроде остроконечной морковки. При этом «морковка» приняла горизонтальное положение и нацелилась огненным острием прямо в центр щита из голубой «паутины». Потом «морковка» стала медленно отодвигаться назад, явно набирая дистанцию для разгона.

Женька на всякий случай приготовил свой щит — ему почему-то казалось, что голубая «паутина» не устоит под ударом огненного острия. И меч тоже занес — хотя, честно сказать, ему не очень верилось, что это оружие сможет отразить удар «морковки». Ведь на самом деле эта самая «морковка» была размером с большущую ракету — не меньше чем десять метров в длину имела!

«Морковка» отлетела почти на километр от Женьки, на какое-то время зависла неподвижно, а затем с неимоверной скоростью понеслась вперед! Этот самый километр она промчалась меньше чем за одну секунду и ударила прямо в центр голубой «паутины».

Удар был очень силен, в этом никаких сомнений быть не могло. Но прорвать «паутину» огненное острие не сумело. Голубоватые нити, составлявшие «щит», вогнулись, и «морковка» оказалась внутри «трубы». При этом позади, там, где у настоящей морковки находится ботва, голубые нити сомкнулись, и огненная «морковка» стала напоминать рыбу, угодившую в сети. «Труба» впереди Женьки начала медленно сжиматься, словно стальная пружина, а вместе с ней укорачивалась и попавшая в плен «морковка».

В считанные секунды «морковка» превратилась в неправильной формы оранжевый шар, похожий на огромную тыкву. «Тыква», оплетенная голубой «паутиной», начала бешено трепыхаться и дергаться туда-сюда. Во все стороны начали с треском лететь зеленые искры. Они попадали в нити «паутины» и кое-где перебивали их, но нити снова склеивались и не выпускали «тыкву» из плена. Несколько искр пролетели через паутину в сторону Женьки и ударили в щит, который он держал перед собой. При каждом таком попадании слышался лязг и звон, щит вздрагивал, но пробить его искры не смогли.

Женька уже подумывал, не рубануть ли «тыкву» мечом, но опасался, что при этом повредит защитную «паутину» и даст возможность «тыкве» вырваться на свободу. Точнее, он боялся, что «тыква», проскочив через «паутину», нападет на него.

Но пока он сомневался, «тыква» внезапно еще раз изменила свою форму. Она в мгновение ока превратилась в огромный клубок оранжевых ниток! Еще более тонких, чем голубые нити, из которых были сплетены защитная «паутина» и «труба», окружавшая серебристую дорожку. И эти оранжевые нити очень быстро и почти одновременно вытянулись из клубка в разные стороны, просунулись в промежутки между голубыми нитями «паутины», а затем в считанные секунды выскользнули из «трубы»! В следующее мгновение все эти разрозненные нити соединились в одной точке, и там вновь возникла шарообразная «тыква». Чуть позже вредная «тыква» опять вытянулась в остроконечную «морковку», но, как показалось Женьке, гораздо меньшего размера, чем прежняя. Кроме того, Женьке показалось, что яркость свечения «морковки» заметно потускнела.

«Наверно, много энергии потратила, чтоб вырваться!» — предположил Женька.

Но самое удивительное — чудовищная воронка перестала вращаться! Теперь воронка уже не была ни земле-, ни водо-, ни огневоротом, а превратилась в огромный — от горизонта до горизонта! — неподвижный кратер с неровными краями.

Гул и грохот стихли, воцарилась такая мертвая тишина, будто на всей земле не осталось ни одной живой души…

Впрочем, обнаружилось, что и защита изрядно пострадала. «Паутина» после того, как через нее проскочили оранжевые нити, сильно поредела. И «труба» стала намного прозрачнее.

«К чему бы это?!» — тревожно подумал Женька.

Ответ не заставил себя долго ждать.

Глава XVII РЕШАЮЩАЯ СХВАТКА

«Морковка» некоторое время неподвижно висела в воздухе — секунд десять, может быть. Потом она вновь выбросила из себя множество оранжевых нитей, из которых за несколько мгновений свилась полупрозрачная «труба», почти такая же, как та, что защищала серебристую дорожку, только короче и чуть шире диаметром. Сама «морковка» стала намного тоньше, но зато ярче засияла, а ее огненное острие вообще раскалилось добела. Оранжевая труба с «морковкой» внутри стала медленно приближаться к голубой, и с торца у нее выпятилась оранжевая «паутина»-щит — очень похожая на ту, что отразила две предыдущие атаки «морковки». После этого вся конструкция стала чем-то походить на кукурузный початок, только полупрозрачный, конечно. «Початок» при этом медленно вращался словно сверло вокруг продольной оси по часовой стрелке.

Дальше произошло еще одно удивительное дело: оранжевая «труба» (или «початок»!) раздвоилась, и вместо одной «морковки» в большой «трубе» появилось две маленьких в двух «трубах» меньшего диаметра. Потом обе «трубы» резко ускорили вращение вокруг продольных осей. «Морковки» внутри этих «труб» тоже стали вращаться, но в противоположную сторону — против часовой стрелки. При этом с каждым оборотом вокруг продольной оси «морковки» меняли форму. И вот Женька увидел, что обе «морковки» постепенно превращаются в подобие человеческих фигур! Это было сумасшедшее зрелище…

Наверно, если б Женька все это видел в кино, по телевизору или на мониторе компьютера, то особо не удивился бы. Сейчас куда более сложные спецэффекты придумывают. Да и вообще за прошедшую ночь Женька уже столько чудес насмотрелся, что впору было к ним совсем привыкнуть. Но все-таки превращение раскаленных добела «морковок» в нечто человекоподобное на него произвело впечатление.

Прежде всего Женька удивился тому, что возникло сразу две фигуры, похожие друг на друга как две капли воды. То ли это Дух Прорвы раздвоился, то ли одна из фигурок создана, чтоб внимание отвлекать — как хочешь, так и думай.

Может, сейчас как раз настала пора Ледяницу-Студеницу спросить? Правда, если она сейчас правильно подскажет, то больше от нее помощи не дождешься. Женька пошарил глазами по сторонам — Ледяницы поблизости не было. «Ладно, — решил «Иван-Царевич», — пока сам попробую разобраться!»

Между тем бывшие «морковки», окруженные защитными сетками, похожими на кукурузные початки, закончили свое превращение в человекоподобные фигуры. Именно в человекоподобные, а не в человеческие, потому что все сходство с людьми у этих фигур исчерпывалось наличием головы, туловища, рук и ног. Да и эти части тела лишь отдаленно напоминали человеческие. Например, головы у них представляли собой усеченные конусы, перевернутые основанием вверх. На этих абсолютно плоских макушках располагались не то шапки, не то шевелюры. Эти шапки-шевелюры, сделанные не то из кабаньей щетины, не то вообще из стальной проволоки, торчащей вертикально, были окаймлены обручами, наподобие того, который увенчивает голову статуи Свободы в Нью-Йорке. То есть от этих обручей во все стороны торчали длинные и остроконечные штыри. Ни носа, ни ушей страшилища не имели, зато половину лица (если, конечно, это можно назвать «лицом»!) занимали огромные, выпуклые, как линзы, красные овальные глазищи, а ниже, на месте рта, располагалась прямоугольная прорезь, из которой торчали выдвижные челюсти с острыми, как у двуручной пилы, зубами. Челюсти эти больше всего походили на охотничьи капканы. Вместо шей у чудовищ были какие-то гофрированные трубы, похожие на металлический шланг душа, только гораздо толще. Из таких же труб, только еще более толстых и длинных, были составлены руки и ноги, а туловища походили на огромные бочки. На плечах, локтях, коленях и поясницах щетинились такие же металлические острия, как и на головном обруче. Вместо пальцев на руках чудовищ было по пять складных лезвий, похожих и на ножи, и на когти одновременно, а вместо ступней на ногах — тяжеленные стальные башмаки, смахивающие на пожарные топоры. То есть имеющие спереди рубящее острие, а сзади — остроконечный «клюв». На металлических туловищах чудищ играли зловещие блики от свечения, которое испускали защитные оболочки-«початки».

«Роботы, что ли? — подумалось Женьке. — А при чем тут Дух Прорвы?»

Между тем чудища медленно приближались. Одно заходило справа, другое слева, должно быть, собираясь наброситься на «Ивана-Царевича» сразу с двух сторон.


Женька, конечно, помнил, что надо взять меч за лезвие, так, чтоб получился крест, навести его на супостата и сказать: «С нами крестная сила!» Но это средство, как известно, действует против всяких потусторонних сил — бесов, духов и так далее. А то, что появилось сейчас, смахивало не на чертей, а на роботов. То есть на машины с какими-нибудь там компьютерами-процессорами вместо мозгов и, уж конечно, безо всяких намеков на душу. Попробуй-ка остановить крестным знамением автомобиль, если он на тебя мчится! Ясно, что ничего не выйдет — собьет обязательно, если водитель вовремя не затормозит.

И все-таки Женька решил рискнуть. Ведь говорила же Сова: что бы тебе справа или слева ни показалось — крести мечом! В конце концов, ничего другого не оставалось.

Сперва Женька решил навести крест на того робота, что заходил справа. Потом передумал и прицелился в левого. Но говорить «С нами крестная сила!» повременил. Дело в том, что именно в этот момент оба робота попали в поле его зрения, и он углядел то, что помогло ему сделать правильный выбор.

Женька сумел заметить, что роботы в полете совершают свои движения не одновременно. Первым начинал правый, а левый только повторял его маневры. А вот наоборот, то есть чтобы правый повторял маневры левого — не было ни разу. И такого, чтоб левый действовал совершенно самостоятельно, тоже не случалось. Отсюда Женька сделал вывод: Дух, должно быть, прячется в правом роботе, а левым дистанционно управляет. По радио, может быть, или с помощью всяких там колдовских-бесовских сил.

В общем, Женька снова навел крест на правого робота и быстро выкрикнул:

— С нами крестная сила!

Тиу! Из бриллианта на рукояти меча вылетел уже знакомый Женьке тонкий белый луч, и одна из топорообразных ступней робота отлетела прочь, будто срезанная ножом. Пш-ш! — синее пламя охватило падающий в кратер обломок, и он сгорел, не долетев до дна.

— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа! — воскликнул Женька, обрадованный первым успехом.

Тиу-у! — теперь лучи высверкнули не только из бриллианта, украшавшего самый верх рукояти, но и из тех двух, что были на правом и левом концах крестовины. На сей раз у робота отвалились не только обе руки, но и голова. Впрочем, правильнее будет сказать, что отвалилось туловище, потому что именно оно полетело вниз, сгорая в синем пламени, а голова осталась летать.

Женька быстро обернулся и поглядел на второго робота. И понял, что думал правильно. Хотя левый робот никаких повреждений не получил и вроде бы имел возможность атаковать Женьку с тылу, он бессмысленно висел в воздухе, вяло болтая руками и ногами. Только бестолково вертел головой, пытаясь повторять движения своего «командира», от которого, кроме конусообразной башки с челюстями, ничего не осталось.

Однако Дух, как видно, сдаваться не собирался. Из огромных красных глазищ головы, болтавшейся в воздухе, вылетели два оранжевых шара размером с апельсин и со свистом пронеслись над голубоватой «трубой», защищавшей серебристую дорожку. Подлетев к второму роботу, шары превратились в маленькие «морковки» и влетели куда-то в пасть чудища. Сразу после этого у головы, оставшейся от первого робота, погасли глазницы, а сама она вспыхнула синим пламенем и полетела в пропасть. Зато робот, находившийся по левую руку от Женьки, пришел в движение.

Он не стал висеть в воздухе, дожидаясь, пока Женька наведет на него свой крест-меч, а принялся вращаться вокруг голубоватой трубы. Это был прием, знакомый Женьке еще по битве с Болотным Бесом. Только Бес описывал вокруг «Ивана-Царевича» виражи, а Дух, как видно, перескочив из одного робота в другого, решил поупражняться в мертвых петлях. Наверняка Дух надеялся протянуть до восхода солнца, благо до него оставалось не более пятнадцати минут.

Женька и так прикладывался, и этак, но никак не мог точно навести крест на летучего робота. Может, опять попробовать тот, нагрудный крест? И против Беса он оказался решающим оружием…

— Крест — вот сила, я ударю! — вскричал «Иван-Царевич» и тут же увидел, как от нагрудного креста во все стороны раскидывается золотистая паутина, превращающая его в некое подобие зонтика или параболической антенны, обращенных вогнутой стороной к неприятелю. Затем от краев этой паутинной «антенны» выбросились сотни мелких и тонких лучиков. В мгновение ока лучики соединились в одной точке, где-то в метре от Женьки. Там образовался ослепительно-яркий бело-голубой шар, который пробил голубоватую «трубу» и с огромной скоростью понесся в сторону робота. Правда, при этом голубые нити, составлявшие «трубу», вспыхнули и сгорели синим пламенем, так что Женька остался стоять над пропастью на ничем не защищенной дорожке.

Однако Духу пришлось гораздо хуже. Конечно, он не стал дожидаться, пока бело-голубой шар его ударит. Робот, в котором прятался Дух, взвился куда-то в небеса и принялся выделывать такие фигуры высшего пилотажа, которые не только самолету, но даже НЛО не под силу. Но шар следовал за ним как пришитый — ни одна ракета с инфракрасным наведением так не смогла бы! — и все-таки настиг! Шара-рах! Высоко-высоко в небе — возможно, в стратосфере где-нибудь! — сверкнула маленькая, но очень яркая вспышка. Затем небо прочертило несколько синих искорок — должно быть, это сгорали падавшие вниз обломки робота. Лишь через десять секунд или даже побольше до Женькиных ушей долетел гулкий грохот, похожий на короткий удар грома.

В следующее мгновение послышался уже знакомый Женьке тяжкий гул, застывший кратер вновь пришел в движение и превратился в бешено вращающуюся воронку. Однако Женька сразу рассмотрел, что теперь воронка вращалась в обратном направлении! А еще через несколько секунд стало видно: она не расширяется и углубляется, как прежде, а сужается и становится мельче. Более того, из воронки стали вылетать те предметы, которые вроде бы бесследно пропали в ее недрах.

Сперва из воронки вынесло деревья того самого леса, что окаймлял озеро по горизонту, и через какие-то считанные секунды они заняли свои места там, где стояли прежде. Потом наверх выхлестнули воды озера, камыши, ил, рыба… Несколько мгновений — и Бездонное озеро вернулось на прежнее место. Затем снова полетели деревья, кусты, песок, хвоя — это восстанавливался остров. Наконец как ни в чем не бывало из небытия возвратилась полянка, кострище с рогульками, палатка, рюкзаки — в общем, все, что Женька считал безвозвратно потерянным. Еще мгновение — и все приняло первоначальный вид. Даже дымок над пеплом погасшего костра курился так, как тогда, когда Женька прибежал на полянку, чтоб начать битву с Духом Прорвы.

«Неужели все уже кончилось?! — подумал Женька. — Нет, тут что-то не то… Ведь Сова предупреждала, что Дух Прорвы сперва силу показывать будет, потом — мороки напускать, а под самый конец, от отчаяния, захочет силой помериться…»

Серебристая дорожка теперь висела, как и прежде, в полуметре над землей, и казалось, что если Женька спрыгнет с нее на траву, то ничего ужасного не произойдет. А на востоке было уже совсем светло, до восхода солнца оставались считанные минуты.

Неужели Дух Прорвы, не испугавшись перспективы быть съеденным Сатаной, сбежал с поля битвы и укрылся в преисподней?! Но если заклинание, прочтенное Женькой перед битвой, не есть пустое сотрясение воздуха, то Сатана уже сожрал своего трусливого подручного. Тогда вроде бы бояться нечего…

Женька уже занес было ногу, готовясь спрыгнуть на землю, но в это время над поляной появилась Ледяница, которая, торопливо взмахивая рукавами своего белого одеяния, подлетела к дорожке и повисла в воздухе, не касаясь земли ногами.

— Не спеши, Иван-Царевич! — произнесла она. — Брось-ка сперва щит на землю!

Сказано — сделано. Женька снял щит с левой руки и бросил его на траву рядом с кострищем…

В ту же секунду там, куда упал щит, вспыхнул факел багрового пламени, вырвавшегося из-под земли. Мгновение — и от щита только кучка пепла осталась. Одновременно над поляной разнесся дикий вой, и Женька увидел, как дымок, курившийся над кострищем, на несколько секунд приобрел черты призрачной фигуры, похожей на человеческую. Эта фигура злобно потрясла кулаками и аж подпрыгнула с досады. Сразу после этого Женька увидел в середине кострища маленькую вороночку — точно такую же, как перед явлением Духа Прорвы. Нет, никуда он не делся! Прячется, ждет восхода, чтобы в самый последний момент утащить Женьку!

«Ну, погоди же ты у меня! — разъярился «Иван-Царевич». — Ты меня достал!»

Женька вновь взял меч за лезвие, нацелился на вороночку в пепле и произнес:

— С нами крестная сила!

Тиу! Белый луч со свистом вонзился в вороночку, над кострищем взвихрилось облако пепла. Женька был готов к тому, что это облако превратится во что-нибудь ужасное, но оно просто осело на землю. Зато откуда-то сзади, с той стороны, куда Женька вовсе не смотрел, прозвучал голос, который он никак не ожидал здесь услышать…

— Женечка, сыночек!

Этот голос принадлежал его маме!

Женька обернулся и обомлел: около палатки, вернувшейся из небытия, действительно стояла мама. Бледная, усталая, в мокрой одежде, трясущаяся от холода. Но на лице ее была счастливая улыбка.

— Как хорошо, что я тебя нашла! — воскликнула мама. — Я и пешком шла, и озеро переплыла… Боже мой, что мне пережить пришлось! Но теперь-то все хорошо, ты жив, это самое главное…

У Женьки аж слезы на глаза навернулись: бедная мамочка! Как же она волновалась и переживала, наверно, раз не испугалась среди ночи отправиться пешком вдоль речки через дремучий и заболоченный лес, а потом еще и переплыть озеро! Как же она отважилась на это?! Ведь она всегда всего боялась, даже тогда, когда ничего страшного быть не могло…

— Мама! — крикнул Женька и уже готов был спрыгнуть с дорожки. — Я сейчас! Я костер разведу, чтоб ты согрелась!

Наверно, он спрыгнул бы с дорожки, если б не услышал голос Ледяницы-Студеницы:

— Быстрее! Выручай матушку! Простынет!

Вроде бы после этих слов Ледяницы он уж точно должен был прыгнуть, но…

Женьку словно огнем обожгло: ведь Ледяница уже дала ему одну правильную подсказку. Сразу вспомнилось, как она говорила: «А ежели забудешь и спросишь еще раз — обману похуже Лихоманщицы. Такова сила заклятья, не смогу ей противиться!» То есть раз она сейчас требует, чтоб Женька поторопился на помощь маме, значит, обманывает…

И Женька остановился на краю дорожки.

— С нами крестная сила! — сказал он.

Тиу! Блеснул луч, и мамин силуэт, заколебавшись, преобразовался в иссиня-черное облако, а воздух потряс чудовищный рев Духа Прорвы, убедившегося, что и эта, самая подлая морока, которую он напустил на Женьку, потерпела крах.

Уже через несколько секунд черное облако преобразовалось в огромного рыцаря в черных латах, вооруженного длинным двуручным мечом. Лицо его было наглухо спрятано под забрало шлема, только через треугольные прорези светили зловещие красные глаза без зрачков.

— Готовься к смерти, Иван-Царевич! — омерзительным голосом проскрежетал Дух Прорвы. — На куски изрублю!

Наверно, если б Женька не успел перехватить меч за рукоятку, а попытался бы еще раз использовать крестную силу, то не успел бы договорить, и пришлось бы ему худо.

Черный двуручный меч Духа с устрашающим свистом рассек воздух, но Женька, у которого теперь не было щита, сумел подставить свой меч под удар и парировать его. Дзанг! Сталь лязгнула о сталь, целый сноп оранжевых искр вылетел из-под столкнувшихся клинков.

Дух вновь взметнул меч и наискось ударил, намереваясь отрубить Женьке голову, но и в этот раз «Иван-Царевич» сумел отразить удар. Снова искры, лязг — и больше ничего ужасного.

Надо сказать, что в первые секунды боя Женька здорово испугался. Потому что черный рыцарь, внутри которого прятался Дух Прорвы, был гораздо выше ростом. Даже стоя на серебристой дорожке, поднимавшей Женьку на полметра в воздух, «Иван-Царевич» оказался ниже рыцаря на целую голову. И меч у него был раза в два длиннее Женькиного, и черные латы выглядели более крепкими, чем кольчуга с зерцалом. Сначала казалось, будто этому Духу-рыцарю удастся одним ударом сшибить «Ивана-Царевича» с серебристой дорожки.

Однако после того, как Женька сумел отразить первые удары Духа, он почуял, что силы у этой железной фигуры намного меньше, чем кажется. И когда рыцарь вновь занес за спину свой огромный меч, Женька быстро размахнулся и со всего размаху рубанул его по шлему… Бум-м! Бряк! — удар оказался настолько сильным, что шлем развалился пополам, будто был не из стали сделан, а из папье-маше.

После того как разрубленный шлем распался на две половинки и упал наземь, где почти мгновенно сгорел синим пламенем, стало видно, что вместо настоящей головы у рыцаря есть только желтовато-белый череп, из глазниц которого выпучены два оранжево-красных шарика размером с небольшие мандаринки.

Но все-таки Дух еще раз взмахнул мечом, пытаясь горизонтальным ударом сбросить Женьку с серебристой дорожки. Не тут-то было! Женька пригнулся — и меч просвистел над его головой. Поскольку двуручный меч черного рыцаря был тяжеленный, то при вращении потянул за собой своего владельца, и Дух Прорвы на несколько мгновений повернулся к Женьке спиной. «Иван-Царевич» подпрыгнул в воздух аж на метр или больше, быстро взмахнул мечом и обрушил его на стальной наплечник. Бам-м! Бряк! — наплечник разлетелся на куски, будто был стеклянный или фарфоровый, а осколки его еще в воздухе сгорели синим пламенем. Кроме того, у черного рыцаря отвалилась вся левая рука вместе с налокотником и стальной перчаткой. Когда рука упала наземь, то доспехи на ней тут же вспыхнули и сгорели, а на траве остались только плечевые и лучевые кости, да скелет кисти руки с фалангами пальцев, которые, как это ни удивительно, продолжали шевелиться.

Как оказалось, одной рукой Дух рубить и вовсе не мог. Он, конечно, попытался замахнутся, но когда «Иван-Царевич» отразил этот удар, то черный рыцарь не сумел удержать свое оружие. Меч вылетел у него из ладони, шлепнулся на траву и тут же сгорел синим пламенем. К тому же рыцарь потерял равновесие и сам повалился наземь. При этом у него отломилась голова — череп откатился в сторону, а глаза-«мандаринки» выпрыгнули из орбит и торопливо юркнули куда-то под панцирь. Все остальные доспехи на руках и ногах развалившегося рыцаря сгорели, и теперь только желтые кости судорожно дергались, повинуясь остаткам нечистой силы.

Глава XVIII ПОБЕДА

В ту же секунду сверкнула вспышка, и серебристая дорожка бесследно исчезла. Женька обнаружил, что стоит прямо на земле и ничего ужасного с ним не происходит.

Недолго думая, он подскочил к обломкам рыцаря, размахнулся и со всей силы рубанул мечом по черному нагруднику, под которым спрятались «мандаринки»:

— Во имя Отца! — выдохнул Женька.

Нагрудник треснул от удара, но не распался.

Сквозь трещины проглянуло оранжевое свечение.

Женьке даже показалось, будто Дух Прорвы, от которого по ходу битвы остались только маленькие оранжевые шарики, пытается наскоро заварить трещины изнутри. Кроме того, после удара от туловища отвалилась вторая рука и стала беспомощно дрыгаться в стороне от нагрудника.

Женька второй раз взмахнул мечом — вж-жить!

— Во имя Сына!

Бряк! — от нагрудника отвалилась нижняя часть и тут же сгорела синим пламенем, а ноги отлетели от скелета аж на метр вправо и влево.

— Во имя Духа Святого! — провозгласил Женька и нанес третий удар. Вжить! Бряк! — обломки того, что оставалось от нагрудника, так и брызнули во все стороны.

Однако остался скелет грудной клетки, черный, будто обгоревший, а под ним неярко мерцал не то уголек, не то остаток «мандаринки». Правда, размером уже не больше горошины.

— Руби! Еще руби, Иван-Царевич! — воскликнула Ледяница-Студеница, выпорхнув откуда-то из-за кустов.

Женька сгоряча и впрямь занес меч и уже готов был обрушить его на красную «горошинку», когда вспомнил наставление мудрой Совы: «…более трех раз — не руби! Во имя Отца, Сына и Свя-таго Духа! Четвертый раз ударишь — пропадешь! Помни это!»

— Что же ты! — завопила Ледяница. — До восхода одна лишь минута осталась!!! Сгинешь, коли не добьешь Духа Прорвы!

Но Женька помнил и то, о чем сама Ледяница предупреждала. Насчет того, что, дав одну верную подсказку, начнет обманывать, подчиняясь силе висящего над ней заклятия. Он опустил меч, а затем и вонзил в землю. Будь что будет!

Секунды, оставшиеся до восхода, тянулись удивительно долго. Несколько раз Женьке начинало казаться, будто ему все-таки надо еще раз ударить, иначе дьявольские силы, отступая перед зарождающимся днем, напоследок утащат его с собой. К тому же Ледяница постоянно верещала — и впрямь, хуже Лихоманщицы сделалась! — мол, пропадешь, душу погубишь, утащит тебя Дух и так далее. Но все же «Иван-Царевич» не поддался на это кликушество, удержался… Даже тогда, когда Ледяница начала, выражаясь по-космически, обратный отсчет секунд:

— Пять! Четыре! Три! Две! Одна! Восход!!!

Краешек солнца показался из-за дальнего леса. В ту же секунду все кости, оставшиеся на поляне от черного рыцаря, вспыхнули синим пламенем и исчезли без следа. А красная «горошинка» с легким шипением лопнула, и из нее вверх заструился легкий белый пар. Женька сразу припомнил, что нечто похожее он видел после того, как взорвались Водяной-Лиходей и Болотный Бес. И про последние слова Болотницы-Охотницы вспомнил: «Понеслась душа…»

Пар, в который обратилась красная «горошина», между тем принял очертания призрачной, полупрозрачной человеческой фигуры. Эти очертания были туманны и расплывчаты, однако Женька сумел рассмотреть кольчугу, шелом, меч и щит, очень похожие на те, которыми обладал сам. Даже черты лица призрака удалось разглядеть. На Женьку он, конечно, был не похож, потому что был намного старше, с бородой и усами.

Призрак приложил ладонь к груди и поклонился Женьке в пояс.

— Спасибо тебе, добрый молодец! — произнес он звенящим, явно потусторонним, но совсем не страшным голосом. — Освободил ты от злого заклятия и меня, Ивана-Княжича, и братьев моих, Петра да Сидора, и сестрицу нашу меньшую Василисушку!

В это время прямо из воздуха появились еще два призрака, очень похожих на первый, а Ледяница-Студеница приземлилась на полянку рядом с ними. Она как-то сразу потеряла все свои холодно-зловещие черты, стала прозрачнее, воздушнее, и Женьке стало ясно, что она-то и есть Василисушка, меньшая сестрица троих братьев — Ивана, Петра и Сидора…

— Пятьсот лет тому назад, — начал рассказ Иван-Княжич, — озеро сие в нашей вотчине было. И зимой, и летом в нем наши холопы рыбу ловили, и для отца, и для деда, и для иных предков наших. А когда отец наш помирать собрался, то завещал озеро Бездонное в приданое Василисушке. Но перед смертью наказал строго, чтоб более двенадцати пудов рыбы никто не вылавливал. Василиса же сего завета не исполнила. Послала зимой рыбаков на озеро и повелела мужикам, чтоб ловили, сколь наловится. Те ей еще раз батюшкин наказ напомнили, но сестрица наша строга была — перечить ей далее побоялись. И наловили они за один раз тринадцать пудов. А в те поры Василиса сама на озеро в санях прикатила, чтоб присмотреть за ловцами. И как поехали обратно, лед ни с того ни с сего провалился. Мужики-рыбаки выскочить успели, а княжна под лед ушла. Погоревали мы о ней, помолились за упокой души. А на третий день после смерти явилась нашему брату Сидору Белая Змея и рассказала, будто сестру нашу Василису Водяной-Лиходей себе забрал. Снарядился Сидор в путь и пропал безвестно. На девятый день Белая Змея брату Петру явилась и сказала, что-де Василису Болотный Бес в полоне держит. Ушел Петр, да и пропал вовсе. Ну а на сороковины мой черед пришел. Явилась мне во сне Белая Змея и сказала, что Василиса в плену у Духа Прорвы. Пошел я на озеро, и весь тот путь, коим ты, добрый молодец, проследовал, за спиной оставил. И оружье волшебное добыл, и загадку на камне разгадал, и Водяного одолел, и Беса… Заодно узнал, как братья мои пропали. Сидор не утерпел, да и рубанул Водяного, и за то в его, Лиходея, шкуру попал на пятьсот лет. Петр с Бесом Болотным сию же оплошку допустил — и сам стал Бесом Болотным на полтыщи лет. Ну а я оплошал — четвертый раз Духа Прорвы ударил. И за то промаялся до сего дня. А Василиса наша в обличьях Ледяницы-Студеницы, Болотницы-Охотницы и Лихоманщицы-Обманщицы пребывала. Ночью по заклятью сатанинскому все мы зло творили, души губили, а днем в пекле адскими муками мучились. Много сюда за пятьсот лет всякого люда в неурочные дни приезжали и беды наживали. Но далее камня с загадкой никто не доходил. И лишь ты, добрый молодец, нас и озеро от заклятья освободил! Ну, еще раз благодарствуем тебе — да недосуг нам…

С этими словами Иван-Княжич стал медленно подниматься над поляной куда-то в светлеющее небо, а следом за ним воспарили его братья и сестрица. Некоторое время их контуры еще можно было различить, но уже через пару минут, когда восходящее солнце окончательно вышло из-за леса и осветило поляну косыми красноватыми лучами, призраки совершенно исчезли в небесной синеве…

В тот же самый миг небо стало вращаться с огромной скоростью, и Женька, у которого начала от этого голова кружиться, как-то непроизвольно зажмурил глаза.

Глава XIX СОН ИЛИ ЯВЬ?

Нет, Женька отчетливо помнил, что не терял сознание. Просто зажмурился ненадолго — и все. А потом, секунд через десять, не больше, снова открыл их и… очень удивился.

Никакого неба над ним не просматривалось. Чуть выше, чем на расстоянии вытянутой руки, над Женькой нависала брезентовая крыша палатки. Через откинутый полог виднелась освещенная солнцем поляна, вкусно пахло дымом и копченой рыбой. К тому же Женька лежал, как выяснилось, в спальном мешке — хотя точно помнил, как вылезал и из спального мешка, и из палатки перед тем, как отправиться в свой боевой поход. Ну и уж, конечно, не было на нем ни шлема, ни кольчуги с зерцалом, ни сафьяновых сапог, ни меча-кладенца.

Неужели все приснилось?!

Женька прислушался. Поначалу снаружи доносились только птичьи голоса да потрескивание дров в костре. Потом послышались приближающиеся шаги нескольких пар ног, хрустнула ветка, брякнуло ведро… Затем донесся до боли знакомый голос:

— Ну как, Валера? Ничего лещик, а?! Кило на три, по-моему!

Это, несомненно, говорил папа.

— Прибавляешь, Паша! — добродушно отозвался менее знакомый, но тоже хорошо узнаваемый голос того самого дядьки, которого Женькин отец вроде бы повез в больницу.

— Это точно! — согласился третий голос, который еще больше удивил Женьку, потому что принадлежал дяде Васе. Тому самому, что вчера вроде бы был болен и вовсе не поехал на озеро.

— Ну, самое малое — два с половиной! — упорствовал папа по поводу своего леща. Нет, на больного он ну никак не смахивал. Да и Валерий, должно быть, никаких аппендицитных симптомов не ощущал, потому что беззаботно захихикал и сказал:

— Еще полкило скинуть — будет в самую точку!

— А у меня безмен есть, — сообщил дядя Вася, — возьмем да и взвесим! А слабо поспорить?! Принимаю ставки, господа!

Нет, он тоже был очень бодрый, не похоже, что только-только из больницы.

Конечно, при такой ситуации Женька не стал оставаться в палатке. Он вылез из спального мешка, надел кроссовки и вышел к костру. Посмотрел по сторонам — и еще раз удивился.

Нет, конечно, он не удивился тому, что в трех шагах от него стояли папа, дядя Вася и тот самый Валерий, который вчера вроде бы мучался болями в животе. И даже тому, что они азартно, как мальчишки, обсуждали, сколько весит крупный лещ, пойманный папой на донку.

Гораздо больше его удивило, что на полянке сушатся две резиновых лодки — одна папина, а вторая, не иначе, Валерия. Та самая, которая вроде бы потонула! И палаток около костра стояло две…

Но еще больше Женька удивился тому, что солнце, которое, по идее, встало всего минут пятнадцать-двадцать назад, поднялось так высоко над горизонтом. И рыбаки явно уже вернулись с утреннего клева. Причем дядя Вася, должно быть, пришел пораньше и раскочегарил свою коптильню, которая дымила около костра, распространяя аромат копченой рыбы.

— Та-ак, — произнес папа шутливо, — а вот и Евгений Палыч проснулись! Маловато поспал, малыш… Наверно, мы тебя своим галдежем разбудили?

Женька еще больше удивился. Ничего себе «маловато поспал»! Ведь если ему приснилось все, начиная, допустим, с того момента, как они нашли больного Валерия, то он почти сутки во сне провел! А если ему приснилось все, начиная с того, что дядя Вася заболел и на рыбалку не поехал, то получается и того больше. Но как же он тогда сюда попал? Ведь если б дядя Вася поехал, то Женьку бы на рыбалку не взяли… Ерунда какая-то!

— Есть хочешь? — заботливо спросил папа.

— Ага… — пробормотал Женька, растерянно хлопая глазами.

— Что я говорил? — хмыкнул дядя Вася. — Почуял запах копченой рыбки — вот и вскочил. Вкуснотища-а!

Оноткрыл крышку коптильни и снял с решетки небольшую, позолоченную копчением плотвичку, положил на ломоть черного хлеба, отщипнул пару перьев лука, пристроил поверх рыбешки и сверху еще ломоть положил.

— На! Сам поймал, сам и сжевал! Это тебе не фишбургер какой-нибудь! — усмехнулся дядя Вася.

— Как это, «сам поймал»?! — искренне удивился Женька. — Я разве ловил?!

— А ты думал, во сне приснилось? — расхохотался папа. — Ну, ты, брат, точно не выспался…

Женька больше ничего не стал спрашивать. Он ел удивительно вкусную копченую рыбку с луком, посматривая на то, как папа, Валерий и дядя Вася взвешивают безменом пойманного папой леща, но думал совсем о другом.

Он понял, что ничего ему не приснилось, и то, что он сейчас видит, тоже ему не снится. Просто после того, как он снял заклятие с Бездонного озера, каким-то непостижимым путем изменилась ИСТОРИЯ. То есть дядя Вася не заболел, Валера не утопил свою лодку, папа не повез Валеру в больницу и сам остался вполне здоровым и невредимым. А Женька, как видно, просто ловил рыбу в компании со взрослыми на вечерней, а может, и на утренней зорьке. Поймал вот эту самую плотвичку, которую закоптил дядя Вася, а потом лег поспать. Во всяком случае, именно это происходило на глазах папы и остальных рыбаков. И конечно, бесполезно им рассказывать о тех приключениях, которые Женька пережил ради того, чтоб всем им было хорошо. Все равно не поверят. Да и зачем это нужно, своими подвигами хвастаться?! Главное — самому знать, что доброе дело сделал…


Оглавление

  • ПРОЛОГ
  • Глава I СБОРЫ НА РЫБАЛКУ
  • Глава II НА ПУТИ К ОЗЕРУ
  • Глава III ОСТРОВ НА ОЗЕРЕ
  • Глава IV ВЕЩИЙ СОН
  • Глава V СЛОЖНЫЙ ВОПРОС
  • Глава VI КАК ХОРОШО БЫТЬ РОБИНЗОНОМ
  • Глава VII СТРАХ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
  • Глава VIII ОДИН У КОСТРА
  • Глава IX ПОЛНОЧЬ НАСТАЛА
  • Глава X ПО СЕРЕБРИСТОЙ ДОРОЖКЕ
  • Глава XI БОЛОТНИЦА-ОХОТНИЦА
  • Глава XII ЧЕРЕЗ ОЗЕРО ПЕШКОМ
  • Глава XIII БИТВА С БОЛОТНЫМ БЕСОМ
  • Глава XIV ПРОДЕЛКИ ЛИХОМАНЩИЦЫ
  • Глава XV СВЯТОЙ ИСТОЧНИК
  • Глава XVI ЗА ДВАДЦАТЬ МИНУТ ДО РАССВЕТА
  • Глава XVII РЕШАЮЩАЯ СХВАТКА
  • Глава XVIII ПОБЕДА
  • Глава XIX СОН ИЛИ ЯВЬ?