КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Вечный Тук [Натали Бэббит] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Натали Бэббит Вечный Тук


Пролог


Первая неделя августа зависает на макушке лета, вершине целого года, словно самое верхнее сиденье чертова колеса, когда вращение его замирает.

Недели приближения к этому времени — всего лишь неторопливое восхождение из благоуханной весны, а те, что следуют за ним, — предвестники осенних холодов; но первая неделя августа — это недвижный зной. Удивительная тишина, с чистыми белыми рассветами и ослепительными полуднями, с закатами, расписывающими небосвод многоцветьем красок. По ночам небо то и дело озаряется вспышками одиноких зарниц. Но вокруг царит безмолвие: не слышно грома, и дождь не облегчает духоту. В эти странные, одуряюще жаркие, словно замершие дни людей порой тянет совершать поступки, о которых им наверняка придется позже жалеть.

Именно в это время не так уж давно и случились три события, как поначалу показалось, не имевшие друг к другу совершенно никакого отношения.

На рассвете Мэй Тук села на свою лошадь и отправилась в лес, что начинался прямо за околицей деревни Лесная Прогалина, чтобы встретиться с Майлзом и Джессом, своими сыновьями, — как она делала раз в десять лет.

Около полудня у Винни Фостер, чья семья владела этим лесом, терпение наконец лопнуло, и она решила, что пора сбежать.

А на закате у ворот Фостеров появился незнакомец. Он кого-то разыскивал, но кого именно — не говорил.

Судите сами: ну какая может быть связь между этими происшествиями? Но иногда события могут связываться самым невообразимым образом. В центре всего оказался лес — словно колесная ось. Ведь у каждого колеса должна быть ось. И у чертова колеса она есть, и даже у года с его круговоротом есть своя ось со ступицей-солнцем. Эти неподвижные точки лучше не трогать — иначе все может рухнуть. Однако порой люди понимают это слишком поздно.

Глава 1


Дорогу, что вела к деревне Лесная Прогалина, давным-давно протоптало стадо коров, бродившее здесь, как ему вздумается. Тропа петляла и изгибалась, плавно скатываясь вниз, устремляясь вверх, взбегая к вершине невысокого холма и снова ныряя вниз среди клевера и жужжания пчел, а от подножья сворачивала и пересекала луг напрямик. Тут она терялась. Расплывалась и вдруг обрывалась, будто приглашая коров на мирный пикник — неторопливо пожевать и предаться глубоким раздумьям о вечном. Затем появлялась вновь и тянулась дальше, подходя наконец к лесу Но, едва окунувшись в тень первых деревьев, резко сворачивала, словно впервые спохватившись — а куда, собственно, она забрела? — и огибала лес широкой дугой.

По другую сторону леса даже и представить было нельзя, что еще недавно по этой дороге шагалось так легко. Тропа больше не принадлежала коровам. Обнаруживалось вдруг, что это — владение человека. Внезапно солнце начинало нещадно палить, а из-под ног поднималась густая пыль, по обочинам торчали жалкие клочья жухлой травы. Налево от дороги, посреди неровно выкошенной лужайки, стоял первый дом — на совесть сработанный, приземистый, неприступного вида. Он был огорожен внушительным железным забором высотой фута в четыре, говорившим без слов, но яснее ясного: «Двигай дальше — тебя здесь не ждут». И дорога покорно шла дальше своим путем мимо все более приветливых коттеджей, попадавшихся навстречу все чаще. Но деревня к делу не относится — кроме, пожалуй, тюрьмы и виселицы. Важен только первый дом — первый дом, дорога и лес.

С лесом творилось что-то странное. Если первый дом выглядел так, что лучше бы его миновать, то к лесу тоже не хотелось приближаться, но совсем по другой причине. Дом раздувался такой спесью и самодовольством, что, проходя мимо, хотелось пошуметь как следует, а может, и запустить в него парой камней. Но в лесу хотелось говорить шепотом: он стоял сонный, застывший, отрешенный от всего мира. И коровы, должно быть, думали: «Пускай себе спит. Мы его не потревожим».

Ощущали все это жители деревни или нет — трудно сказать. Наверное, да, — но лишь некоторые. А остальные ходили окольной тропой не поэтому — просто дороги через лес не было. К тому же лес принадлежал Фостерам, хозяевам того самого неприступного дома, а значит, был частной собственностью, хотя и не находился у них за забором и был доступен всем.

Владение землей — странная вещь, если вдуматься. Прежде всего, до какой глубины оно простирается? Если человек владеет куском земли, принадлежит ли ему и все, что лежит внутри, в глубине, в самых недрах и дальше — до самого центра Земли, где, сужаясь до крошечной точки, сходятся все другие владения? Или вся его собственность — тонкий слой почвы, под которым черви могут ползать, как им вздумается, не заботясь о правах и границах?

В любом случае лес высился над землей (не считая, разумеется, корней), а значит, весь, от почек до сучьев, был собственностью Фостеров из неприступного дома; и что с того, что они никогда туда не ходили, никогда не бродили среди деревьев, — это ведь их личное дело! Винни, единственный ребенок в этом доме, тоже ни разу там не была, хотя временами, стоя у забора и бездумно колотя палкой по железным прутьям, поглядывала в сторону леса. Но на самом деле он ее никогда не интересовал. То, что тебе принадлежит, обычно не вызывает любопытства.

Да и что может быть интересного в каких-то нескольких акрах леса? Что там, кроме пронизанного лучами сумрака, кроме белок и птиц да рыхлого ковра прелых листьев и всякой прочей всячины, такой же привычной, хоть и не столь приятной, — вроде пауков, колючек и разных червяков?

А на самом деле своей уединенностью лес был обязан коровам: они были мудры по-настоящему — не в пример всяким умникам, утверждающим, будто коровам не понять, чем обладают. Если бы они протоптали свою тропу через лес, а не вокруг, люди бы тоже по ней ходили. Люди заметили бы в глубине леса гигантский ясень, а со временем — и родник, пробивающийся из-под корней меж скрывающими его камнями. И все обернулось бы такой непоправимой бедой, что усталая древняя земля — не важно, владеет ею кто-то до самого огненного ядра или нет, — вздрогнула бы на своей оси, словно жук, насаженный на булавку.

Глава 2


Итак, проснувшись на рассвете того дня первой недели августа, Мэй Тук долго лежала, с улыбкой глядя в потолок, затянутый паутиной. И наконец громко объявила:

— Завтра мальчики будут дома!

Ее муж, тоже лежавший рядом на спине, не шевельнулся. Он спал, тихо похрапывая, и на его сонном лице еще не проступили печальные дневные морщины. На какой-то миг уголки его губ приподнялись в улыбке. Тук почти никогда не улыбался — разве что во сне.

Мэй села в постели, снисходительно взглянула на него и повторила чуть громче:

— Завтра мальчики будут дома.

Тук вздрогнул, и улыбка его исчезла. Он открыл глаза и вздохнул:

— Зачем ты меня разбудила? Мне опять снился этот сон… хороший сон, где мы все на небесах и никогда даже слыхом не слыхали о Лесной Прогалине.

Мэй сидела нахмурившись — точь-в-точь огромная картофелина с круглым осмысленным лицом и спокойными карими глазами.

— Что толку смотреть этот сон. Все равно ничего не изменится.

— Ты мне твердишь это каждый день, — возразил Тук, поворачиваясь к ней спиной. — Будто сны от меня зависят.

— Может, и не зависят. Но все равно уже пора привыкнуть.

— Тогда я еще посплю, — проворчал Тук.

— А я возьму лошадь и поеду в лес. Встречу их.

— Кого?

— Мальчиков, Тук! Наших сыновей. Я поеду встречать их.

— Лучше не надо, — сказал Тук.

— Знаю, — ответила Мэй. — Но мне не терпится их увидеть. Я уже десять лет не показывалась в Лесной Прогалине, никто меня и не вспомнит. На закате доберусь до леса. В деревню заезжать не стану, а если кто меня и заметит — все равно не узнает. Как всегда.

— Дело твое, — прогудел Тук в подушку. — А я еще посплю.

Выбравшись из постели, Мэй Тук начала одеваться: три нижних юбки, за ними верхняя — коричневая, выцветшая, с огромным карманом; старый хлопковый жакет и вязаная шаль, которую она заколола на груди потускневшей металлической брошью. Тук давно уже различал на слух, во что она одевается.

— Зачем тебе шаль в середине лета? — пробормотал он, не открывая глаз.

Мэй пропустила это мимо ушей.

— С тобой ничего не случится? Мы вернемся только завтра, к концу дня.

Тук перевернулся на другой бок и уныло спросил:

— Что вообще может со мной случиться на этом свете?

— И правда. Я и забыла.

— А я — нет, — сказал Тук. — Счастливого пути. — И тут же заснул снова.

Мэй присела на край кровати и стала натягивать короткие кожаные сапожки — такие стоптанные, что непонятно было, как они до сих пор не развалились. Затем она поднялась и взяла с умывальника, стоявшего рядом, маленькую коробочку — музыкальную шкатулку, расписанную розами и ландышами. Это была ее единственная игрушка, и куда бы Мэй ни направилась, шкатулка всегда находилась при ней. Пальцы ее уже потянулись к ключику на дне коробочки, но, взглянув на спящего мужа, Мэй покачала головой, погладила шкатулку и опустила ее в карман. Теперь оставалось только натянуть на уши голубую соломенную шляпу с истрепанными обвисшими полями.

Но прежде она расчесала свои каштановые с проседью волосы и собрала их в пучок на затылке. Все это она проделала быстро и ловко, ни разу не взглянув в зеркало. Зеркало висело тут же, над умывальником, но Мэй Тук оно было ни к чему. Слишком уж хорошо она знала, что увидит, и давно уже не интересовалась своим отражением. Ибо за последние восемьдесят семь лет Мэй Тук и ее муж ничуть не изменились, как и их сыновья, Майлз и Джесс.

Глава 3


В полдень того же дня первой недели августа Винни Фостер, сидя на жесткой траве прямо у забора, говорила большой жабе, присевшей отдохнуть в нескольких ярдах от нее по ту сторону дороги:

— А я все равно так и сделаю. Вот увидишь! Может, даже завтра, и первым делом — пока все еще будут спать.

Слушала ли ее жаба? Кто знает. Вообще-то у нее была веская причина не обращать на девчонку внимания. Винни ведь подошла к забору в самый солнцепек, когда внутри у нее все уже вскипело и день тоже чуть не закипел, от зноя, — подошла и сразу заметила эту жабу. А больше вокруг не было ни души, разве что туча бешено снующих мошек, нависшая над раскаленной дорогой. У забора Винни подобрала несколько камешков и запустила одним в жабу, пытаясь хоть так выразить свои чувства. Она промахнулась, но продолжала швырять камешек за камешком — прямо сквозь рой мошкары. Но мошкам было не до камней — они совсем обезумели от жары, да и жаба даже с места не сдвинулась: ни один камешек так и не попал в цель. Может, она обиделась. Или просто дремала.

Короче, она даже не взглянула на девчонку, когда той наконец надоело бросаться камнями и она уселась на траву поведать о своих заботах.

— Послушай, жаба. — Просунув руки между прутьев забора, Винни принялась выдергивать сорняки с той стороны. — Я здесь уже больше не могу.

В этот момент окно в доме распахнулось и послышался тонкий скрипучий голос ее бабушки:

— Винифред! Не сиди на грязной траве! Испачкаешь чулки и башмаки!

И другой голос, построже, добавил:

— Ступай в дом, Винни! Немедленно! А то получишь солнечный удар. Пора обедать.

— Видишь? — сказала Винни жабе. — Я как раз об этом. И так каждую минуту. Будь у меня сестра или брат, им было бы к кому еще приставать. Но я здесь одна. Как мне надоели эти бесконечные придирки! Когда же они оставят меня в покое? — Винни прижалась лбом к забору, немного помолчала и задумчиво добавила: — Точно еще не знаю, что я сделаю, но что-нибудь интересное… чего еще никто не делал. Что-то такое, от чего все на свете переменится. Как славно бы для начала придумать себе новое имя, еще не затертое до дыр всеми этими «Винифред» да «Винни»! Может, даже заведу себе зверушку. Может, большую старую жабу вроде тебя, стану держать ее в хорошенькой клетке, где будет полно травы, и…

Тут жаба вздрогнула и моргнула. Приподняв тяжелое грязное брюхо, она прошлепала на несколько дюймов в сторону — подальше от Винни.

— Наверное, ты права. А то будешь как я сейчас. Зачем еще и тебе сидеть в клетке? Лучше я, как ты, окажусь на воле и буду жить сама по себе. Знаешь, меня даже не пускают одну со двора! Если я и дальше буду здесь торчать, никогда ничего стоящего у меня не выйдет. Так что, пожалуй, все-таки лучше сбежать. — Она умолкла, выжидающе глядя на жабу: как ей эта потрясающая мысль? Но жаба не выказала ни малейшего интереса. — Считаешь, духу не хватит? — возмутилась Винни. — А я все равно убегу! Вот увидишь! Может, даже завтра, и первым делом — пока все еще будут спать.

— Винни! — донеслось из окна.

— Да здесь я! Иду! — раздраженно откликнулась Винни, но тут же поспешно добавила: — Я имею в виду, я уже здесь, мама.

Она поднялась, отряхивая прилипшие к чулкам колючие травинки. Жаба снова вздрогнула, словно до нее дошло, что беседа окончена, подобралась и неуклюже запрыгала к лесу. Винни глядела ей вслед.

— Скачи! Скачи прочь, жаба! — крикнула она вдогонку. — Вот увидишь! Только подожди до утра.

Глава 4


На закате того же долгого дня на дороге, ведущей в деревню, показался незнакомец. Он дошагал до ворот Фостеров и остановился. Винни опять была во дворе. Она ловила светлячков и поначалу его не заметила. Последив за девочкой пару минут, мужчина окликнул ее:

— Добрый вечер!

Каким же долговязым и тощим он был! На длинном, узком подбородке торчала редкая бороденка, костюм веселенького цыплячьего цвета словно светился в сумерках, а в руке болталась черная шляпа. Увидев, что Винни направилась к нему, незнакомец пригладил свои редкие, тронутые сединой волосы.

— Светляков ловишь? — спросил он как бы невзначай.

— Ага.

— Неплохое занятие для летнего вечера, — прозвучал его глубокий голос. — Чудесное развлечение. Бывало, я тоже ловил их, когда был таким, как ты. Давно, конечно… совсем давно.

Незнакомец улыбнулся и, как бы оправдываясь, повертел длинными тонкими пальцами. Он ни минуты не оставался в покое — то резко, почти судорожно притопывал, то подергивал плечами, не сказать чтоб неуклюже: в нем была даже своего рода грация — изящество умело управляемой марионетки. В сумерках и в самом деле казалось, будто он подвешен в воздухе. Винни уставилась на него как завороженная, но внезапно вспомнила, что на двери их дома висят эти жесткие черные ленты — знак дедушкиных похорон. Она нахмурилась и пристально взглянула на мужчину. Но, похоже, все было в порядке. Улыбался он вполне дружелюбно.

— Ты здесь живешь? — спросил незнакомец, скрестив на груди руки и прислонившись к воротам.

— Да. Вам нужен мой отец?

— Возможно. Потом. Прежде хотелось бы поговорить с тобой. Вы давно здесь живете?

— Да. Вечно.

— Вечно… — задумчиво повторил мужчина.

— Ну, не вечно, конечно, — поспешила пояснить Винни, — но давно, как и многие тут. Моя бабушка здесь родилась. Она говорит, когда-то здесь были одни деревья, сплошной лес вокруг, но теперь его почти вырубили. Остался только вон там.

— Ясно, — сказал мужчина, подергивая себя за бороду, — Ты, видно, знаешь всех… и все, что здесь происходит.

— Ну, не очень-то. Откуда мне знать… А что?

— Ну, — мужчина приподнял брови, — я ищу кое-кого. Одну семью.

— Я тут почти никого не знаю, — пожала плечами Винни. — Лучше спросите отца.

— Да, наверное, — кивнул незнакомец. — Пожалуй, так я и сделаю.

Дверь дома отворилась, и в пятне света, упавшего на траву, показалась бабушка.

— Винифред! С кем ты разговариваешь?

— С одним человеком, — откликнулась Винни. — Он говорит, что кого-то ищет.

— В чем дело? — Бабушка подобрала юбки и направилась по дорожке к воротам. — Чего он хочет, ты говоришь?

Человек за забором слегка поклонился.

— Добрый вечер, мадам. Рад видеть вас в добром здравии.

— С чего бы мне не быть в добром здравии? — возмутилась она, вглядываясь в незнакомца сквозь сгущающиеся сумерки. Желтый костюм, похоже, удивил ее, и она подозрительно прищурилась. — Я вас не помню. Мы прежде не встречались. Кто вы? Кого ищете?

Ни на один вопрос незнакомец не ответил. Вместо этого он сказал:

— Эта юная леди говорит, что вы давно здесь живете, так вот я и подумал: возможно, вы знаете всех, кто здесь бывал.

Старуха покачала головой:

— Всех не знаю. И знать не желаю. И не собираюсь торчать здесь в темноте и рассуждать о подобных вещах с посторонними. И Винифред тоже. Так что…

Она вдруг умолкла. Сквозь ночное стрекотанье сверчков и шелест деревьев долетели какие-то удивительные, едва слышные звуки, и все трое, прислушиваясь, обернулись в сторону леса. Мгновение, и тихо позвякивающая мелодия умолкла.

— Боже! — воскликнула бабушка Винни, и глаза ее округлились. — Так я и знала… опять, после стольких лет! — Она сжала морщинистые руки, забыв о незнакомце в желтом костюме. — Ты слышала, Винифред? Это она! Музыка эльфов, я тебе о ней говорила! Я ее целую вечность не слышала! А ты так вообще впервые, да? Погоди, сейчас расскажем твоему отцу!

Схватив Винни за руку, она поспешила к дому.

— Минуточку! — торопливо окликнул ее мужчина у ворот. Он весь напрягся. — Вы говорите, что уже слышали эту музыку?

Однако ответа он не дождался: музыка зазвучала вновь, и все снова замерли. Короткая мелодия едва слышно прозвенела три раза и умолкла.

— Похоже на музыкальную шкатулку, — сказала Винни, когда растаял последний звук.

— Чепуха! Это эльфы! — возбужденно воскликнула бабушка. И обратилась к незнакомцу: — А теперь вы должны нас извинить. — Она потрясла щеколду прямо у него перед носом и, убедившись, что ворота заперты, опять схватила Винни за руку, прошла по дорожке в дом и плотно закрыла за собой дверь.

Человек в желтом костюме еще долго стоял на дороге, притопывая ногой. Угасли последние отблески солнца, сгущалась тьма, а он все глядел в сторону леса, пока меркнущие сумерки продолжали цепляться за едва различимые камни, пыльную дорогу и фигуру самого незнакомца, превращая их в расплывчато-синие тени.

Взошла луна. Мужчина опомнился и вздохнул. Похоже, он был доволен. Он надел шляпу; в лунном свете его длинные пальцы казались изящными и очень бледными. Затем он повернулся и исчез на темной дороге, тихонько насвистывая короткую мелодию, что недавно звенела в лесу.

Глава 5


На следующее утро Винни проснулась рано. Солнце еще едва проглянуло на востоке, и в доме царила тишина. Этой ночью Винни поняла, что сегодня не убежит. «Да и куда мне идти? — спрашивала она себя. — Некуда. Никуда мне на самом деле не хочется». А другая часть ее рассудка — та темная часть, где гнездились все ее старые страхи, — подсказывала, что есть еще одна причина оставаться дома: уходить одной боязно.

Одно дело — рассуждать, что нужно жить самостоятельно, заниматься чем-то важным, и совсем другое — сделать это, когда представится возможность. В книжках герои всегда сбегали из дому без раздумий и тревог, но в реальной жизни… Мир — опасное место. Ей всегда так говорили. И в нем не обойтись; без защиты. Об этом ей тоже твердили постоянно. Только никто не объяснял, что это значит — «не обойтись без защиты». А впрочем, она и не спрашивала. Воображение и без того рисовало ей всякие ужасы.

И все же так унизительно признаваться в собственной трусости! Когда Винни вспомнила о жабе, то и вовсе приуныла. Что, если жаба опять появится у забора? Что, если она решит, что Винни трусиха, и потихоньку посмеется над ней?

Да, из дому ей не сбежать, но, по крайней мере, в лес-то можно сходить — глядишь, удастся разузнать, что за музыка звучала там вчера вечером. Это уже что-то. А о том, что для настоящих перемен этого мало, Винни старалась не думать. Просто сказала себе в утешение: «Если окажусь в лесу и не захочу больше возвращаться, пусть так и будет». И почти поверила себе — потому что так было надо; и вера опять стала для нее верным другом и надежной опорой.

* * *
Вот и утро еще и наступить не успело, а уже было жарко и душно. Но в лесу стояла прохлада и приятная сырость. Робко пробираясь под спутанными ветвями, Винни вдруг удивилась: почему она раньше никогда сюда не приходила? Ведь здесь так славно!

Лес был полон света — совсем непривычного. То зеленый, то желто-янтарный, он был живым, мерцал на мягкой земле, сплошными полосами лился меж древесных стволов. Иногда Винни попадались цветы, каких она прежде никогда не встречала, белые и бледно-голубые; под ногами сплетались бесконечные ползучие стебли; там и сям валялись толстые сучья, полусгнившие, покрытые мягкими дорожками бархатистого ярко-зеленого мха.

И еще здесь была уйма живых существ. Рассветный воздух пронизывали гудение жуков, щебет птиц, шорохи муравьев, белок и других невидимых тварей — никем не пуганных, спокойно занятых своими делами. К радости Винни, жаба тоже была здесь. Она сидела на пеньке, словно гриб, и заметить ее было трудно. Но когда девочка поравнялась с ней, жаба моргнула и тем себя выдала.

— Вот видишь? — воскликнула Винни. — Я же тебе говорила, что утром первым делом приду сюда!

Жаба моргнула еще раз и кивнула. Или, может, проглотила муху. А потом мягко спрыгнула с края пня и исчезла в подлеске.

— Наверное, она ждала меня, — сказала себе Винни, очень довольная, что все-таки пришла.

Она долго бродила по лесу, все разглядывая, ко всему прислушиваясь, с радостью забыв тесный и суматошный мир, гул которого здесь был почти не слышен, и пытаясь вспомнить мелодию, звучавшую вчера вечером. И вдруг впереди, где было посветлее, а заросли были пореже, Винни заметила какое-то движение.

Она резко остановилась и присела: «Вдруг это на самом деле эльфы и я их увижу».

И хотя чутье подсказывало ей, что нужно повернуться и скорее бежать, любопытство, к счастью, пересилило. Винни стала потихоньку подкрадываться. Нужно подобраться как можно ближе, сказала она себе. Туда, откуда все будет видно. А уж потом можно убегать. Но, подойдя ближе и выглянув из-за дерева, Винни так и замерла на месте с открытым ртом. О том, чтобы повернуться и бежать, она и думать забыла.

Ей открылась поляна с огромным деревом посередине, толстые корни взрыли всю землю вокруг. У дерева, прислонившись спиной к стволу, отдыхал юноша, почти взрослый. И таким прекрасным он показался Винни, что она тут же в него влюбилась.

Он был стройным и загорелым, этот удивительный юноша с густой копной вьющихся темных волос. В своих потертых брюках и изношенной свободной рубахе он держался так, словно был одет в шелк и атлас. Пара зеленых помочей служила скорее украшением, завершавшим наряд молодого человека, он был бос, и между пальцев одной ступни торчал прутик. Так он и сидел, уставившись в ветви дерева, нависавшие над ним, лениво обмахиваясь веткой. Казалось, он был окутан золотистым сиянием утра, и когда листья вверху колыхались, яркие солнечные блики мелькали на его шее, смуглых руках, волосах и лице.

Юноша небрежно потер ухо, зевнул и потянулся. Переменив позу, он перевел взгляд на небольшую кучку камней рядом с ним. Затаив дыхание, Винни наблюдала, как он осторожно начал перекладывать камешек за камешком.

Влажная земля под ними заблестела в лучах солнца. Юноша поднял последний камень, и Винни увидела, как из-под него забила фонтаном тоненькая струйка и, изогнувшись дугой, стала падать на землю. Юноша наклонился, бесшумно напился, припав к струе, а затем снова сел и утерся рукавом. Тут он обернулся… и взгляды их встретились.

Юноша так и застыл, держа руку у рта. Долгое мгновение они молча смотрели друг на друга. Никто не шевельнулся. Наконец он опустил руку.

— Можешь выйти, — сказал он, нахмурившись.

Винни поднялась. Она была смущена и злилась из-за этого.

— Я не собиралась следить за тобой, — заявила она, выходя на поляну. — Я даже не знала, что здесь кто-то может быть.

Пока она подходила, юноша не спускал с нее глаз.

— Что ты здесь делаешь? — строго спросил он.

— Это мой лес, — ответила Винни, удивившись вопросу. — Я могу приходить сюда, когда захочу. Вообще-то, я никогда не бывала здесь раньше, хотя и могла приходить в любое время.

— О, — юноша с облегчением вздохнул. — Так ты из Фостеров.

— Я — Винни. А ты кто?

— Джесс Тук, — ответил он. — Привет. — И протянул ей руку.

Винни пожала ее, не спуская глаз с Джесса. Вблизи он оказался еще красивее.

— Ты где-то здесь живешь? — Она неохотно отпустила его руку. — Прежде я никогда тебя не видела. А в лесу ты часто бываешь? Сюда вроде бы никто не должен ходить. Это наш лес.

И поспешно добавила:

— Хотя это ничего, если ты бываешь здесь. То есть я не против.

Юноша улыбнулся.

— Нет, я живу далеко и здесь бываю редко. Просто иду лесом. Но спасибо. Рад, что ты не против.

— Это хорошо, — невпопад сказала Винни. Отступив на шаг, она с важным видом опустилась на землю невдалеке и, взглянув искоса на юношу, спросила: — Сколько тебе лет?

Помолчав, он произнес:

— А тебе зачем?

— Просто… интересно.

— Ладно. Мне сто четыре года, — сказал он серьезно.

— А на самом деле? — не отставала Винни.

— Ну, если тебе так нужно, то семнадцать.

— Семнадцать?

— Ага.

— О-о, — разочарованно протянула Винни. — Семнадцать… Так много…

— Даже не представляешь, — кивнул он, соглашаясь.

Винни показалось, что он смеется над ней, но по-доброму.

— Ты женат? — спросила она.

Теперь он рассмеялся уже вслух.

— Нет, не женат. А ты замужем?

На этот раз рассмеялась Винни.

— Конечно, нет. Мне только десять. Но скоро будет одиннадцать.

— И вот тогда ты выйдешь замуж, — заключил он.

Винни снова засмеялась, склонив голову набок и разглядывая его с восхищением. А затем указала на родник:

— Хорошая вода? Я хочу пить.

Лицо Джесса Тука мгновенно стало серьезным.

— О, это… Нет… нет! — поспешно проговорил он. — Эту воду нельзя пить. Она течет прямо из земли. Наверняка очень грязная.

И он снова стал нагромождать камешки над источником.

— Но ведь ты пил, — напомнила Винни.

— Ты видела? — Он встревоженно взглянул на нее. — Ну, я… Я могу пить что попало. То есть я привык к этому. Но тебе это вряд ли будет полезно.

— Почему? — Винни встала. — Это мой родник, раз он в лесу. Я хочу пить. У меня уже в горле пересохло.

Она подошла к Джессу и опустилась на колени рядом с грудой камешков.

— Поверь, Винни Фостер, если ты выпьешь этой воды, с тобой случится нечто ужасное. Просто жуткое. Я тебе не позволю.

— Не понимаю все-таки, почему нельзя, — жалобно произнесла Винни. — Больше не могу терпеть. Ведь тебе не навредило, значит, и мне ничего не будет. Если бы папа был здесь, он бы разрешил мне.

— Ты ведь не собираешься ему об этом рассказать? — спросил Джесс. Его загорелое лицо побледнело. Он встал и твердо наступил босой ногой прямо на камешки. — Я знал, что рано или поздно это случится… И что мне теперь делать?

Едва он проговорил это, как из-за деревьев послышался шум и раздался голос:

— Джесс?

— Слава богу! — с облегчением выдохнул юноша. — Это матушка и Майлз. Они придумают, как быть.

И точно, на поляне появилась полная женщина. Она вела старую упитанную лошадь, а рядом шагал молодой человек, почти такой же красивый, как Джесс. Это была Мэй Тук со своим вторым сыном, старшим братом Джесса. И стоило ей увидеть этих двоих — Джесса, придавившего пяткой кучку камней, и Винни рядом с ним на коленях, — как она все поняла. Рука ее опустилась на грудь, сжав брошь, которая скалывала шаль, и лицо ее побелело.

— Ну, мальчики, — проговорила она, — вот и все. Вот и случилось самое страшное.

Глава 6


Как вспоминала Винни позже, следующие несколько мгновений слились для нее в одно смутное пятно. Вот она стоит на коленях, пытаясь напиться из родника, и вдруг ее хватают, швыряют, она летит, разинув рот… и вот она уже верхом на спине старой толстобокой лошади, а по обе стороны торопливо шагают Джесс и Майлз, а впереди пыхтит Мэй, таща лошадь за уздечку.

Винни часто пыталась представить, каково это — быть похищенной. Но чтобы похитители были напуганы так же, как и она сама, — такого Винни даже вообразить не могла! Ей обычно представлялись дюжие верзилы с длинными черными усами. Они набрасывались на нее, заворачивали в одеяло и тащили, как мешок с картошкой, не обращая внимания на все ее мольбы. Но сейчас не Винни, а именно они, Мэй Тук, Майлз и Джесс, умоляли ее.

— Пожалуйста, детка… пожалуйста, милая… не бойся! — кричала ей через плечо бегущая изо всех сил Мэй. — Мы… не причиним тебе вреда… ни за что на свете!

— Если закричишь… или что-нибудь такое… — повторял Джесс, — тебя могут услышать… это слишком опасно!

А Майлз сказал:

— Мы все объясним… как только окажемся подальше отсюда.

Вцепившись в седло, Винни молчала. И хотя сердце ее колотилось, а по спине бежали ледяные мурашки, к своему удивлению, она оставалась совершенно спокойной. Одна за другой в голове проносились бессвязные мысли. «Так вот оно как — ехать на лошади… все равно я собиралась сегодня сбежать… что скажут, когда я не выйду к завтраку?., вот бы жаба меня сейчас видела!., эта женщина беспокоится обо мне… а Майлз выше Джесса… пожалуй, лучше пригнуться, а то эта ветка меня собьет».

Не сбавляя шага, они приближались к опушке. Дорога, ослепительно белая на солнце, уже виднелась впереди — там, где она резко сворачивала к лугу. И там, на дороге, стоял вчерашний мужчина — тот самый, в желтом костюме, с черной шляпой на голове.

Увидев его и заметив, как он удивлен, Винни могла бы воспользоваться случаем, но почему-то даже не шевельнулась. Вместо того чтобы позвать на помощь, она просто таращилась на незнакомца, пока тот не скрылся из виду. Одна Мэй Тук сообразила, что надо что-то сказать.

— Научим нашу малышку… ездить верхом! — вот и все, что ей пришло в голову.

Только тогда до Винни дошло, что она могла бы крикнуть, помахать руками, сделать хоть что-то. Но мужчина уже остался позади, и она боялась отпустить седло, боялась оглянуться, чтобы не свалиться с лошади. А потом стало слишком поздно: взлетев на холм, они уже начали спускаться по дальнему склону.

Вскоре дорога привела их к петлявшему чуть левее мелкому ручейку, скрытому ивами и невысоким кустарником.

— Все! — воскликнула Мэй. — Привал.

Майлз и Джесс резко натянули поводья, и Винни едва не перелетела через голову лошади.

— Снимите бедное дитя, — отдуваясь, выдохнула Мэй. — Передохнем у воды, все обсудим, а потом уж в путь.

Они доплелись до берега, но разговор не клеился. Мэй, видно, что-то тревожило, а Майлз и Джесс беспокойно поглядывали на мать. Никто не знал, с чего начать. Только теперь Винни начала понимать, что произошло. Горло ее сжалось, во рту пересохло. Это ей не мерещится! Все так и есть. Чужие люди схватили и увезли ее; они могут сделать все, что им вздумается. Может статься, она больше никогда не увидит маму! Вспомнив о маме, Винни почувствовала себя такой маленькой, слабой и беспомощной, что внезапно расплакалась.

Круглое лицо Мэй испуганно сморщилось.

— Ради бога, не плачь! Пожалуйста, не плачь, детка, — запричитала она. — Мы вовсе не злодеи. Честное слово, не злодеи. Нам пришлось увезти тебя… сейчас узнаешь почему… и мы привезем тебя обратно сразу, как сможем. Завтра же. Я обещаю.

Как только Мэй произнесла «завтра», всхлипывания Винни перешли в рыдания. Завтра! Это звучало так, словно ее похитили навсегда. Она хотела домой прямо сейчас — туда, за безопасный забор, где мамин голос из окна. Мэй потянулась к ней, но Винни увернулась, продолжая рыдать, закрыв лицо руками.

— Ужасно! — произнес Джесс. — Ты можешь что-нибудь сделать, ма? Бедняжка!

— Надо было лучше все продумать, — сказал Майлз.

— Верно, — беспомощно откликнулась Мэй. — Времени у нас было предостаточно, а рано или поздно такое должно было случиться. Это просто дурацкое везенье, что ничего такого не случилось до сих пор. Но я и представить не могла, что это будет ребенок!

В растерянности Мэй сунула руку в карман юбки, достала музыкальную шкатулку и машинально повернула ключик дрожащими пальцами.

Как только раздался тонкий мелодичный звон, рыдания Винни стихли. Прислушиваясь, она застыла у ручья, все еще не отнимая рук от лица. Да, это была та самая музыка, которую она слышала прошлым вечером! Непонятно отчего, но это ее успокоило. Мелодия словно ленточкой привязывала ее к привычным вещам.

«Как только вернусь домой, скажу бабушке, что это вовсе не музыка эльфов», — подумала Винни. Она, как смогла, вытерла лицо мокрыми руками, повернулась к Мэй и, шмыгая носом, пробормотала:

— Я слышала эту музыку вчера вечером. Когда гуляла во дворе. Бабушка сказала, что это эльфы.

— Да что ты, нет! — воскликнула Мэй, вглядываясь в ее лицо с надеждой. — Это просто музыкальная шкатулка. Я и не думала, что ее кто-то услышит. Хочешь посмотреть? — Она протянула шкатулку Винни.

— Красивая! — Винни повертела шкатулку в руках. Ключик еще вращался, но все медленнее. Мелодия стихала. Звякнули последние ноты, и все умолкло.

— Заведи, если хочешь, — сказала Мэй. — По часовой стрелке.

Винни повернула ключ. Он тихо пощелкивал. Несколько оборотов — и музыка, приободрившись, весело заиграла вновь. Нет, хозяйка такой шкатулки просто не может желать ей зла. Рассматривая нарисованные розы и ландыши, Винни невольно улыбнулась.

— Какая красивая! — повторила она, возвращая шкатулку Мэй.

Наконец-то все вздохнули спокойно. Майлз вытащил из заднего кармана платок и вытер лицо, Мэй грузно плюхнулась на камень и стала обмахиваться голубой соломенной шляпой.

— Послушай, Винни Фостер, — начал Джесс, — мы — твои друзья. Честное слово. Но ты должна нам помочь. Присядь, и мы расскажем тебе почему.

Глава 7


Такой удивительной истории Винни не слыхала никогда. Мэй, Майлз и Джесс обступили ее, как цыплята — наседку. Каждый пытался завладеть ее вниманием, а иногда они даже начинали говорить все вместе, нетерпеливо перекрикивая друг друга. Винни подумала, что они ни с кем до сих пор об этом не говорили, разве что друг с другом, и она оказалась их первым настоящим слушателем.

Восемьдесят семь лет тому назад семейство Тук пришло с востока, из дальних краев. Они искали где поселиться. В те времена лес был совсем не тот, что сейчас: сплошные заросли без конца и края — точно, как рассказывала бабушка. Туки решили: вот только они выйдут из этого леса, вот только деревья закончатся, и они тут же осядут и построят ферму. Но деревья все не кончались. И когда Туки добрели туда, где лес остался еще сейчас, и свернули с тропы для привала, то случайно наткнулись на чистый источник.

— Там было так уютно, — вздохнул Джесс. — Совсем как сейчас. Солнечная поляна, большое дерево с узловатыми корнями… Мы остановились и все напились из родника, даже лошадь.

— Нет, — перебила Мэй. — Не все. Кошка не пила. Это важно.

— Точно, — кивнул Майлз, — это важно. Мы все, кроме кошки.

— Ну так вот, — продолжал Джесс, — вода на вкус оказалась… какая-то странная. Но мы остановились на ночь. И па вырезал на стволе букву «Т» — в знак того, что мы здесь побывали. А потом мы пошли дальше.

Наконец они выбрались из леса, на много миль западнее, обнаружили маленькую деревеньку и обзавелись своим хозяйством.

— Мы поставили дом для мамы и папы, — сказал Майлз, — и хибарку для нас с Джессом. Мы надеялись, что вскоре обзаведемся своими семьями и построим дома и себе.

— Вот тогда-то мы в первый раз и заметили какую-то странность, — вставила Мэй. — Джесс упал с дерева…

— Я взобрался до середины, — перебил Джесс, — хотел спилить ветки потолще, прежде чем мы его срубим. Но потерял равновесие и упал…

— И грохнулся прямо головой оземь, — добавила Мэй, содрогнувшись. — Мы были уверены, что он свернул себе шею. Но парень остался целехонек!

— А затем, — продолжал Майлз, — однажды на закате пришли охотники. Наша лошадь паслась под деревьями, и они ее застрелили. Решили, мол, что это олень. Представляешь? Но вся штука в том, что они ее не убили. Пуля прошла насквозь, но даже следа не осталось.

— А потом па укусила змея…

— А Джесс съел ядовитую поганку…

— А я сильно поранилась, — сказала Мэй. — Помните? Когда резала хлеб.

Но даже не это было самое странное. Они работали у себя на ферме, обустраивались, обзаводились друзьями. Прошло десять лет, потом еще двадцать, и в конце концов Туки были вынуждены признать ужасную правду: время шло и шло, а они оставались прежними, ни чуточки не старея.

— Мне было уже за сорок, — вздохнул Майлз. — Я был женат. У меня было двое детей. Но выглядел я все на те же двадцать два. Наконец моя жена решила, что я продал душу дьяволу Она меня бросила. Уехала и детей с собой забрала.

— Хорошо, что я так и не женился, — вставил Джесс.

— И с друзьями так же вышло, — добавила Мэй. — Все от нас отшатнулись. Пошли толки о колдовстве. О черной магии. Не стоит слишком винить их, но нам пришлось в конце концов бросить все наше хозяйство. Мы даже не представляли, куда податься. И двинулись обратно, откуда пришли, тем же путем, как бродяги. Будто цыгане какие-то. Когда мы добрались сюда, все уже, конечно, изменилось. Деревьев стало гораздо меньше. Но зато появились люди и новая деревня — Лесная Прогалина. И дорога уже была — правда, тогда это была, скорее, просто коровья тропа. Мы свернули в лес — сколько там от него осталось — и стали искать место для привала. Добрались до той поляны с деревом и родником и тут все вспомнили.

— А вот там все осталось прежним, точь-в-точь, как мы сами, — подхватил Майлз. — Спросишь, как мы это поняли? Па вырезал на дереве букву «Т», еще за двадцать лет до того, помнишь? Так вот, знак остался на том же месте. Дерево ни чуточки не выросло за все это время. Совсем не изменилось. И отметина была такой же свежей, словно па только что ее вырезал.

Потом они вспомнили, как пили воду из родника. Ее пили они… и лошадь. А кошка не пила. Она прожила долгую и счастливую жизнь на ферме, но десять лет назад умерла. И тогда все решили: в том, что они нисколько не изменились за все это время, виноват родник.

— И когда мы все это поняли, — продолжала Мэй, — Тук… это мой муж, Ангус Тук… так вот, он сказал, что должен убедиться раз и навсегда. Взял свой дробовик, направил на себя, как сумел, и спустил курок — мы и глазом моргнуть не успели.

Мэй надолго умолкла, сцепив руки на коленях.

— Выстрел сшиб его с ног, — наконец проговорила она. — Попал прямо в сердце. Куда он и целил. Пуля прошла навылет. Но от нее и следа не осталось. Почти как… ну, знаешь… как если выстрелить в воду. И Тук остался цел и невредим, словно ничего и не было.

— Мы чуть не свихнулись… — Джесс ухмыльнулся. — Черт, неужели мы будем жить вечно?! Представь, каково это?

— И тогда мы уселись и стали все обсуждать… — сказал Майлз.

— И обсуждаем до сих пор, — добавил Джесс.

— Мы решили, что, если об этом роднике узнают, будет очень плохо, — сказала Мэй. — И видно, не ошиблись. — Она пристально взглянула на Винни. — Понимаешь, детка? Эта вода… ты от нее сразу же перестанешь расти.

Если выпьешь ее сейчас, то навсегда останешься маленькой девочкой. И никогда не вырастешь. Никогда!

— Мы не знаем, как это получается и почему, — проговорил Майлз.

— Па считает, что родник остался от… ну, от какого-то другого плана, по которому должен был устроиться мир, — пояснил Джесс. — Плана, который толком не сработал. И тогда все пошло иначе. Кроме этого родника. Он каким-то образом уцелел. Может, па и прав. Не знаю… Видишь ли, Винни Фостер, когда я сказал, что мне сто четыре года, я не соврал. Но на самом деле мне всего семнадцать. И думаю, семнадцать и будет — до скончания веков.

Глава 8


Винни не верила сказкам. Она никогда не мечтала о волшебной палочке, не хотела выйти замуж за принца, а над бабушкиными рассказами об эльфах только посмеивалась. И сейчас она сидела разинув рот и вытаращив глаза, недоумевая, как же отнестись к этой невероятной истории. Этого не может быть, просто не может быть! И все же…

— Как здорово, что можно хоть кому-то рассказать об этом! — вырвалось у Джесса. — Только подумай, Винни Фостер, ведь ты единственный человек на свете, кроме нас, которому все известно!

— Остынь, — оборвал его Майлз. — Может, и не единственный. Может, таких, как мы, — полным-полно, и они так же, как и мы, бродят по свету.

— Может. Но мы-то их не знаем, — возразил Джесс. — Нам не с кем было об этом поговорить. А ведь правда это удивительно, а, Винни? Правда чудесно? Только подумай, сколько всего мы повидали! Исколько еще увидим!

— От таких разговоров ей только захочется побежать обратно и выхлебать добрый галлон этой дряни, — предостерег Майлз. — Тут одними восторгами не обойдешься, все куда серьезней.

— Ну почему дряни, — пожал плечами Джесс. — Раз уж так вышло, отчего бы не получать от этого удовольствие? Тут уж ничего не попишешь, и строить из себя святошу ни к чему.

— Никого я из себя не строю, — отрезал Майлз. — Просто считаю, что ты должен относиться к этому серьезней.

— Хватит, мальчики. — Опустившись на колени над ручьем, Мэй ополоснула холодной водой лицо и руки. — Ну и жара! — Она подняла голову, отстегнула брошь и вытерла мокрое лицо шалью. — Ну, детка, — обратилась она к Винни, поднимаясь на ноги, — теперь ты знаешь нашу тайну. Это большая, страшная тайна. И мы тебя очень просим никому ее не выдавать. У тебя, наверное, куча вопросов, но нам нельзя здесь больше оставаться.

Мэй повязала шаль вокруг пояса и вздохнула.

— Страшно подумать, как беспокоятся твои мама и папа, но тут уж ничего не поделаешь. Придется взять тебя с собой. Такой у нас был уговор. Тук… он захочет разобраться во всем, убедиться, что ты понимаешь, почему нельзя никому рассказывать. А завтра мы вернем тебя домой. Идет?

И все трое взглянули на Винни с надеждой.

— Идет, — кивнула Винни.

Она поняла, что выбора все равно нет. Придется пойти с ними. Наверное, ее все равно заставят пойти, что бы она сейчас ни сказала. Но она чувствовала, что бояться и вправду нечего. Похоже, эти люди добрые. Добрые… и еще они как дети. Рядом с ними она почувствовала себя взрослой. Они так говорили с ней, так на нее смотрели, что Винни ощутила себя какой-то особенной. Почти что важной персоной. Это было теплое, приятное чувство и совсем для нее новое. Оно ей нравилось. И эти люди тоже ей нравились, особенно Джесс, несмотря на все, что они тут нарассказали…

Но не Джесс, а Майлз взял ее за руку и сказал:

— Как здорово, что ты побудешь с нами, пусть даже всего день-другой.

А Джесс только испустил дикий вопль и прыгнул в ручей — брызги так и полетели во все стороны.

— Что ты принесла на завтрак, ма? Можно ведь поесть и по дороге. Умираю с голоду!

Вслед за поднимающимся все выше солнцем они вновь двинулись в путь, вторгаясь в августовскую тишину нестройным шумом, жуя на ходу хлеб и сыр. Джесс громко распевал смешные старинные песенки и раскачивался на ветках, как обезьяна, выставляясь перед Винни и выкрикивая то и дело:

— Эй, Винни Фостер! Глянь, как я умею!

И Винни, глядя на него, уже смеялась, ни о чем не тревожась. Все они стали друзьями, ее друзьями. Как-никак она убежала из дому, но не осталась одна. Винни захлопнула двери перед своими прежними страхами — как закрыла за собой ворота, выходя со двора, — и сейчас словно летела на крыльях, о которых всегда так мечтала. Внезапно ее охватил восторг. Где все ужасы, которыми ее вечно пугали? Их не было и в помине. Свежая душистая земля раскинулась перед ней во всю ширь, словно раскрывшийся цветок, ошеломляя мерцающим светом и маня надеждами. Исчезли и мамин голос, и дом, где Винни жила, и все ее мысли устремились вперед. Ведь она тоже может жить вечно в этом замечательном, только что открывшемся перед ней мире! Кто знает, может, все это правда! Теперь она уже не сидела на спине толстой старой лошади — она бежала по дороге, громко крича и размахивая руками, и шума от нее было больше, чем от всех ее спутников.

И всем было хорошо. Так хорошо, что никто не заметил, как человек, мимо которого они проехали на повороте к лугу, — тот самый, в желтом костюме, — подкрался к кустам у ручья и все-все слышал. Всю эту невероятную историю. И никто не заметил, как он крался за ними вдалеке, и губы его над реденькой седой бородой потихоньку кривились в улыбке.

Глава 9


Августовское солнце поднялось в зенит, зависло там на один ослепительный час и наконец покатилось на запад. Путники все еще шли, но Винни уже давно выдохлась. Какое-то время Майлз нес ее на руках. Щеки ее раскраснелись на солнце, нос забавно порозовел, но Мэй, чтобы Винни не обгорела, заставила ее надеть голубую соломенную шляпу. Винни понимала, что похожа на клоуна в этой шляпе, сползающей на уши, но тень от широких полей была такая приятная, что она быстро и думать забыла, как выглядит, и уютно задремала на руках у Майлза, обхватив его за шею.

Они шли через пастбища, поля и рощицы среди гудения пчел, и кузнечики при каждом их шаге отскакивали в стороны из-под ног, как камешки. Но все вокруг застыло и высохло, будто крекер, все изнемогало от зноя, затаив последние капли влаги в ожидании дождя, и пыльное кружево листьев дикой моркови покрывало луга, словно морская пена.

И все же было так здорово взобраться на высокий холм и увидеть впереди еще один, а вдалеке — зеленый океан соснового леса, и, поднимаясь все выше, ощущать, как воздух становится свежее и мягче. Вдыхая его, Винни оживилась и уже вновь могла ехать на лошади, устроившись позади Мэй. И наконец на свой неизменный вопрос: «Скоро уже приедем?» — она услышала желанный ответ: «Уже скоро. Через пару минут».

Смутно видневшаяся вдали стена темных сосен приблизилась, и Джесс внезапно воскликнул:

— Вот мы и дома! Это здесь, Винни Фостер!

Они с Майлзом помчались вперед и исчезли среди деревьев. Лошадь последовала за ними, свернув на избитую колею тропы, переплетенную корнями. Лес накрыл путников словно гигантским дуршлагом. Свет вечернего солнца проникал сюда лишь рассеянным мерцанием, вокруг застыло безмолвие, нетронутую землю покрывали мох и скользкая хвоя, а сосны, словно предлагая защиту, протягивали во все стороны свои изящные ветви. И здесь стояла прохлада, чудесная зеленая прохлада. Лошадь осторожно ступала по тропе, круто спускавшейся в овраг. Винни выглянула из-за широкой спины Мэй — впереди мелькнуло яркое пятно и что-то ослепительно блеснуло. Они сползли по склону оврага, и Винни наконец как следует разглядела простой уютный домик, а рядом — озерцо, на волнистой ряби котороо вспыхивали последние лучи солнца.

— Глядите! — воскликнула Винни. — Вода!

И тут же до них донеслись два шумных всплеска и два радостных вопля.

Мэй широко улыбнулась:

— Через минутку они вылезут. Что поделаешь! Такая жара. Если хочешь, можешь тоже окунуться.

У двери домика их уже поджидал Тук.

— Где ребенок? — спросил он, ибо Винни пряталась за спиной Мэй. — Мальчики сказали, что вы привезли настоящего, взаправдашнего, нормального ребенка!

— Ну да, — кивнула Мэй, слезая с лошади. — Вот она!

Винни оробела, как только увидела перед собой этого высокого, грустного мужчину в мешковатых брюках, но, заметив его взгляд, вновь почувствовала себя тёпло и уютно, совсем как там, у ручья. Склонив голову, мужчина ласково глядел на нее, и самая добрая на свете улыбка разгладила его печальные морщины. Он подошел снять ее с лошади и сказал:

— Как я рад тебя видеть! Просто слов нет! Это самое лучшее, что случилось за… — Он осекся, опустил Винни на землю и обернулся к Мэй: — Она знает?

— Конечно. А иначе зачем бы я ее сюда привезла? Винни, это мой муж, Ангус Тук. Тук, познакомься: Винни Фостер.

— Привет, Винни Фостер. — Тук торжественно пожал ей руку. — Итак! — Он выпрямился, не спуская с нее глаз, и Винни увидела, как он на нее смотрит. Словно на нежданный подарок, обернутый красивой бумагой и перевязанный лентой! Кажется, он даже не замечал, что на ней все еще напялена эта голубая шляпа. — Итак, — повторил Тук, — раз ты все знаешь, скажу как есть. Это самое лучшее, что случилось за… м-м… за последние восемьдесят лет.

Глава 10


С детства Винни окружал железный порядок. Она привыкла к нему. Под беспощадным двойным натиском бабушки и мамы дом, в котором она жила, всегда был до блеска вычищен, подметен и вымыт, дочиста оттерт — словом, доведен до полного смирения. Не могло быть и речи ни о малейшей небрежности, ни одно дело не откладывалось на потом. Женщины семейства Фостер возвели свою крепость из повседневных обязанностей и забот. В ее стенах они были полновластными хозяйками. И Винни приучали к тому же.

Поэтому маленький уютный домик у пруда застал ее врасплох: все здесь было неожиданностью — и облачка пыли, поднимающиеся при каждом шаге, и сети серебристой паутины, и мышь, благополучно обитавшая в выдвижном ящике стола. Комнат было всего три. Прежде всего — кухня. Тут первым в глаза бросался открытый шкафчик, где громоздились шаткими башнями груды тарелок, и больших, и поменьше, и совсем маленьких. Здесь же стояли огромная черная печь и металлическая раковина; а все стены, все полочки, все свободные места были увешаны, уставлены, завалены всякой всячиной — от луковиц до фонарей, от деревянных ложек до лоханей. А в углу стоял давно забытый Туком дробовик.

За кухней шла гостиная с расставленной как попало мебелью, расшатанной и покосившейся от времени. А посреди комнаты, перед камином, измазанным сажей и все еще покрытым толстым слоем пепла с прошлой зимы, лениво развалился обитый зеленым плюшем древний диван, словно поросшее мхом бревно. Стол (тот самый, где в ящике жила мышь) одиноко приютился в дальнем углу, а три кресла и престарелое кресло-качалка стояли сами по себе, словно посторонние, случайно забредшие на вечеринку.

Самой дальней комнатой была спальня, и почти всю ее занимала широкая хромоногая латунная кровать. Правда, рядом с ней еще оставалось место для умывальника с унылым зеркалом, а у изножья кровати — для дубового платяного шкафа, глубокого, как пещера, из недр которого сочился слабый запах камфары.

Узкая крутая лесенка вела на пыльный чердак. «Там спят мальчики, когда приезжают домой», — объяснила Мэй. Вот и все — больше в доме ничего не было. Хотя нет. Повсюду еще виднелись следы присутствия Мэй и Ангуса Тука. Следы ее шитья: лоскуты и обрезки яркой ткани; недошитые лоскутные одеяла и плетеные коврики; мешок ваты и белоснежные ватные клочки, разлетевшиеся по всем углам и щелям; торчащие из диванных валиков иголки с тянущимися из ушек нитками. Следы его столярных работ: пол, усыпанный кудрявыми стружками и горками щепок; покрывающие все вокруг опилки от бесконечного шлифования; разбросанные повсюду ручки и ножки недоделанных кукол и деревянных солдатиков; модель корабля на мышином столе, дожидающаяся, пока просохнет клей… И еще — груда деревянных мисок с отшлифованными, как бархат, боками, а в самой верхней миске — куча больших деревянных ложек и вилок, белеющих, как высохшие кости.

— Мы делаем вещи на продажу, — обводя комнату одобрительным взглядом, пояснила Мэй.

И даже это было еще не все. На старом, с открытыми стропилами потолке гостиной колыхались и плясали ярким миражом солнечные зайчики от залитого солнцем пруда. Кругом стояли вазочки с веселыми ромашками, белыми с желтой сердцевинкой. И надо всем этим — чистый, свежий запах воды и речной травы, щебет кружащего над прудом зимородка, радостные трели множества других птиц да изредка — булькающие басы невозмутимой лягушки-быка, отдыхающей где-то на илистом берегу.

Здесь, среди всего этого, и оказалась Винни. Она стояла широко раскрыв глаза от удивления. Ей казалось невообразимым, что люди могут жить среди такого беспорядка, но в то же время она была очарована. Оказывается, это… уютно! «Может, они считают, что у них целая вечность, чтобы навести порядок», — подумала Винни, взбираясь вслед за Мэй по лестнице на чердак. Но затем пришла другая мысль, куда более смелая: «А может, им просто не хочется убирать!»

— Мальчики не остаются дома надолго, — пояснила Мэй, когда Винни нырнула за ней в полутьму чердака. — Но когда приходят, спят здесь. Места тут полно.

На чердаке, забитом всяким хламом, царил такой же беспорядок, но на полу лежали два матраца, а на них — почти аккуратно сложенные чистые простыни и одеяла, дожидавшиеся, пока их расстелют.

— А куда они потом уходят? — спросила Винни. — Что они делают?

— О, где они только не бывают, чем только не занимаются. Берутся за любую работу, какая попадется, стараются принести денег домой. Майлз плотничает, а еще он неплохой кузнец. Но вот Джесс, похоже, никак не найдет себя. Конечно, он еще молод… — Мэй умолкла и улыбнулась. — Звучит забавно, не правда ли? И все же так и есть. В общем, Джесс… ну, он делает что придется — работает в поле, или в трактире, или еще где-нибудь, где что подвернется. Но, понимаешь, они ведь не могут оставаться на одном месте долго. Нам это нельзя. Люди начинают удивляться. — Мэй вздохнула. — Здесь мы уже долго прожили, скоро двадцать лет будет. Славное это место. Тук привык к нему, полюбил по-настоящему. И рыбы в пруду полно. Хорошо еще, что этот дом на отшибе, но до окрестных городков не слишком далеко. Когда нам что-нибудь нужно, мы едем то в один городок, то в другой, чтобы не слишком примелькаться. И, где можем, продаем то, что смастерили на продажу. Но сдается мне, настало время прощаться и с этим домом. Скоро мы и отсюда уедем — уже на днях.

«Как это грустно, — подумала Винни, — вечно переезжать вот так с места на место».

— Тяжело вам, наверное, — сказала она, робко взглянув на Мэй. — Все время переезжать… И совсем без друзей, без ничего…

Но Мэй только плечами пожала:

— У нас с Туком есть мы сами. А это уже немало. Ну а мальчики… у них своя жизнь. Они не такие, как мы, и не все у них всегда идет гладко. Но временами их тянет домой, и они возвращаются. А каждые десять лет в первую неделю августа непременно встречаются у того родника и идут домой вместе, и мы опять ненадолго становимся одной семьей. Вот почему мы оказались в лесу сегодня утром. Так что все у нас идет своим чередом и жаловаться не на что. — Мэй сложила руки на груди и задумчиво покивала головой — не столько Винни, сколько самой себе. — Жизнь нужно прожить, не важно — долгая она будет или короткая, — добавила она спокойно. — Надо принимать все, как есть. Мы просто живем, как все: день прошел — и ладно. Забавно… мы даже не чувствуем разницы. Я — так уж точно. Иногда даже забываю, что с нами случилось, ну прямо напрочь забываю. А порой на меня накатывает, и тогда я все спрашиваю себя: почему это случилось именно с нами? Мы, Туки, просты, как земля. Мы не достойны никакого благословенного дара — если считать это благословением. А если это проклятие — никакого проклятия мы не заслужили. И все же… нет смысла гадать, почему и отчего все так случилось. У Тука, правда, есть пара догадок, думаю, он тебе расскажет. Глянь-ка! Мальчики вернулись с пруда.

Снизу донеслись громкие голоса, лестница заскрипела — Майлз и Джесс уже поднимались на чердак.

— Эй, детка, — заторопилась Мэй, — закрой глаза! Мальчики! Вы в приличном виде? Или купались раздетыми? У меня здесь наверху Винни, вы слышите?

— Ради бога, ма! — воскликнул Джесс, появляясь на пороге. — Ты думаешь, мы собираемся разгуливать по дому нагишом при Винни Фостер?

А позади него Майлз добавил:

— Мы просто окунулись не раздеваясь. Лень было, слишком жарко.

И верно, с их мокрой, прилипшей к телу одежды уже натекли лужицы.

— Ладно, — с облегчением вздохнула Мэй. — Переоденьтесь во что-нибудь сухое. У папы уже, наверное, готов ужин. — И она легонько подтолкнула Винни к узкой лестнице.

Глава 11


Это был обычный ужин: оладьи, бекон, хлеб и яблочный сок, — но в гостиной все расселись не за столом, а как попало. Винни никогда еще не приходилось так есть, и поначалу она внимательно приглядывалась: может, у них какие-то особые правила, которых она не знает? Но похоже, правил никаких не было. Джесс сидел на полу, приспособив вместо стола кресло, остальные держали тарелки просто на коленях. Салфеток здесь тоже не подавали. Зато можно было слизывать кленовый сироп прямо с пальцев! Дома Винни никогда этого не позволяли, хотя она всегда считала, что так проще всего. И внезапно ужин показался ей роскошным.

Однако через пару минут она поняла, что по крайней мере одно правило все же существовало: все ели молча. Все четверо Туков сосредоточились на еде, не спуская с нее глаз. И в этой тишине, дающей время для размышлений, на Винни нахлынул бурный восторг, и вся она затрепетала от беспечной радости.

Как все переменилось! Там, на открытом воздухе, весь мир принадлежал каждому и вместе с тем никому. А здесь все принадлежало только им, все шло так, как заведено у Туков. Еда — это очень личное дело, вдруг поняла Винни, а не то, что можно делать вместе с чужими. И когда жуешь — это тоже твое личное дело. И все же она жевала здесь с незнакомцами, в незнакомом месте. Винни вздрогнула, нахмурилась и огляделась вокруг. Эта история, которую они ей рассказали… а вдруг они сумасшедшие? Вдруг это преступники? Они ее похитили прямо в ее собственном лесу, и теперь ей придется спать — всю ночь! — в этом странном грязном доме! Всю жизнь она спала только в собственной кровати. Винни отложила вилку и нерешительно произнесла:

— Я хочу домой.

Туки оторвались от еды и удивленно уставились на нее.

— Конечно, детка, — успокоила ее Мэй. — Само собой. Я отвезу тебя домой. Я же тебе обещала! Отвезу, как только мы объясним, почему ты должна пообещать, что никогда никому не станешь рассказывать о том источнике. Только поэтому мы тебя сюда и привели. Ты должна все понять.

И тут Майлз радостно воскликнул:

— У нас же есть лодка! Старая, но вполне еще годная! Я тебя покатаю на ней после ужина.

— Нет, лучше я, — возразил Джесс. — Пожалуйста! Я ведь первый нашел Винни! Правда ведь, Винни Фостер? Слушай, я тебе покажу, где живут лягушки, и…

— Тихо! — прервал его Тук. — Все тихо! Я сам покатаю Винни на лодке. Она должна узнать еще много важного, и лучше с этим не тянуть. Сдается мне, у нас не так уж много времени.

Джесс рассмеялся и небрежно взлохматил рукой свои мокрые кудри.

— Смешно, па. Сдается мне, время — единственное, чего у нас полно.

Но Мэй нахмурилась:

— Ты беспокоишься, Тук? В чем дело? Никто не видел нас по пути. Хотя погоди… кое-кто все-таки был. Мужчина на повороте от Лесной Прогалины. Но он ничего не сказал.

— А он меня знает! — заявила Винни. Она тоже забыла об этом мужчине в желтом костюме, но теперь, когда вспомнила, ей стало легче. — Он скажет моему папе, что видел меня.

— Ты с ним знакома? — еще больше нахмурилась Мэй. — Так почему же ты не позвала его, детка?

— Я слишком испугалась, — честно призналась Винни.

Тук покачал головой.

— Вот уж не думал, что дойдет до того, что мы станем пугать детей, — вздохнул он. — Мы перед тобой очень виноваты, Винни. Прости нас, пожалуйста, мы не хотели. Но кто этот человек?

— Не знаю, как его зовут, — ответила Винни, — но, думаю, он хороший. — И вправду, сейчас он казался ей замечательным: он придет, думала Винни, и непременно спасет ее. И она добавила: — Вчера вечером он подошел к нашим воротам, но в дом не заходил.

— Ну, это несерьезно, па, — сказал Майлз. — Наверное, он просто проходил мимо.

— И все же, Винни, мы отвезем тебя домой, — сказал Тук, решительно поднимаясь. — И как можно скорее. Чую, скоро все развалится, как размоченная лепешка. Но прежде мы поговорим, и пруд для этого — лучшее место. Пруд поможет найти все ответы. Пойдем, малышка. Пойдем к воде.

Глава 12


Небо ярко пестрело красным, розовым, оранжевым, и эта сияющая роспись отражалась, дробясь и разливаясь разноцветными красками на волнистой поверхности пруда. Солнце тускло-красным яичным желтком быстро опускалось за горизонт, и восток уже темнел пурпуром. Ободренная только что пришедшей ей мыслью о спасении, Винни храбро забралась в лодку. Каблуки ее башмаков глухо стукнули о мокрый борт, и звук этот гулко разнесся в знойной неподвижной тишине. На другом берегу пруда лягушка-бык отозвалась низким предостерегающим «ква-ак!». Тук тоже влез в лодку, оттолкнулся от берега и, вставив весла в уключины, одним сильным толчком погрузил их в илистую глубину пруда. Лодка тихо отчалила и плавно заскользила среди высокой речной травы, которая с шуршанием раздвигалась и снова смыкалась за кормой. То там, то тут спокойная гладь воды покрывалась рябью; бесшумно расходились, расширяясь и исчезая, блестящие круги.

— Время клева, — тихо сказал Тук.

Выглянув за борт, Винни увидала тучи крошечных мошек, снующих над водой.

— Самое время удить рыбу, когда она всплывает покормиться.

Тук придержал весла. Лодка замедлила ход и стала тихо прибиваться к дальнему берегу. Стояла такая тишина, что Винни чуть не подпрыгнула, когда лягушка-бык квакнула вновь. А вслед за тем из-за высоких сосен и берез, окружавших пруд, раздалась песня лесного дрозда, разливаясь чистыми и звонкими серебряными звуками.

— Знаешь, что это вокруг, Винни? — услышала она низкий голос Тука. — Это жизнь. Она движется, растет, изменяется, никогда не остается прежней даже на пару мгновений. Вот эта вода… ты смотришь на нее каждое утро, и она всегда выглядит одинаково, но это не так. Всю ночь напролет она движется, вытекает из ручья далеко на западе, вливается в ручей на востоке, вечно меняется, вечно движется, хоть и такая спокойная. Ты почти не замечаешь ее течения, верно? А подует ветер — и кажется, будто она течет в другую сторону. Но она всегда здесь, всегда в движении, и в конце концов, проделав долгий-долгий путь, она встречается с океаном.

Какое-то время они плыли молча. Лягушка-бык снова квакнула, и откуда-то сзади, издалека, из укромных тростниковых зарослей, ей ответила другая лягушка. В гаснущем вечернем свете деревья по берегам постепенно теряли свои очертания, превращаясь в плоские силуэты, словно вырезанные из черной бумаги и наклеенные на бледнеющее небо. С ближнего берега донесся голос еще одной лягушки, хриплый и уже не такой басистый.

— А знаешь, что происходит потом? — продолжал Тук. — С водой? Часть ее испаряется под солнцем прямо из океана и поднимается обратно к облакам, а затем проливается дождем, и капли дождя падают в ручей, и ручей продолжает течь, и все повторяется снова и снова. Это как колесо, Винни. Все вокруг — как колесо, вертится и вертится без остановки, не зная отдыха. И эти вот лягушки — часть колеса, и жуки тоже, и рыба, и лесной дрозд. И люди. Ничто не остается прежним. Все обновляется, изменяется и растет. Именно так и было задумано. Именно так все и есть.

Лодку наконец прибило к берегу, и нос ее врезался в полусгнившие ветки поваленных деревьев, опустивших свои толстые пальцы в воду. Тут нос лодки заклинило, и течение не могло справиться с нею, хоть корму и сносило в сторону. Вода текла мимо, меж зарослями тростника и ежевики, и устремлялась из привольных берегов пруда в узкое русло. Там она неслась уже быстрее, журча и пенясь среди камней, и исчезала из виду где-то вдали, торопливо огибая склонившуюся иву.

— Она течет, — повторил Тук, — к океану. Но эта лодка сейчас застряла. И если мы сами ее не сдвинем, она будет стоять здесь вечно, как бы ни старалась освободиться. То же и с нами, Туками. Мы застряли, Винни. Застряли и не можем сдвинуться. Мы больше не часть колеса. Нас словно сбросили. Высадили на обочине. Все вокруг нас движется, растет, изменяется. Например, ты. Сейчас ты ребенок, но когда-нибудь вырастешь и станешь женщиной. А затем придет время для новых детей.

Винни моргнула и внезапно поняла, о чем он говорит. Поняла, что ей — да-да, даже ей! — волей-неволей когда-нибудь придется покинуть этот мир. Погаснуть, как огонек свечи. И тут уж протестовать бесполезно. Этого не избежать. До сих пор Винни изо всех сил старалась не думать об этом, но иногда, вот как сейчас, приходилось. От беспомощности и обиды она разозлилась и выпалила:

— Я не хочу умирать!

— Конечно, — сказал Тук. — Твое время еще не пришло. Но смерть — это тоже часть колеса, за которой следует рождение. Нельзя вынуть из колеса одни кусочки, какие вздумается, а другие оставлять. Быть частью целого — благословенный дар. Но мы лишились его — мы, Туки.

Жизнь и без того тяжкий труд, Винни, а наш путь по жизни еще и бесполезен. Лишен всякого смысла. Если бы я только знал, как опять взобраться на колесо, я бы тут же сделал это не раздумывая.

Жизнь невозможна без смерти. То, что нам выпало, — это не жизнь. Мы не живем, Винни, а просто существуем, как камни у дороги.

Голос Тука звучал сейчас жестко, и изумленная Винни сидела не шелохнувшись. С ней еще никто никогда не говорил о подобных вещах.

— Я хочу снова расти! — горячо воскликнул Тук. — Расти, изменяться. И если это означает движение к концу жизни, я хочу и этого. Знаешь, Винни, на самом деле этого не понять, пока не испытаешь на собственной шкуре. Если люди узнают об источнике в Лесной Прогалине, они все ринутся туда, как свиньи к корыту, топча друг друга из-за этой воды. А кончится это очень-очень плохо… хотя и не сразу. Ты только представь себе! Все дети останутся навсегда детьми, а старики — стариками. Можешь вообразить, каково это? Навсегда! Колесо будет продолжать вращаться, вода все так же будет течь к океану, но люди навеки останутся прежними, как придорожные камни. Они просто не поймут, каково это, пока не окажется слишком поздно. — Тук взглянул на нее в упор. — Понимаешь, детка? Теперь понимаешь? О Боже, только бы ты поняла!

Наступило долгое-долгое молчание. Пытаясь справиться с охватившими ее мучительными чувствами, Винни оцепенела и сгорбилась. Шум воды не умолкал в ее ушах. Вода сейчас была серебристо-черной, она плескалась у бортов лодки и, огибая ее, спешила к ручью.

А затем с той стороны пруда послышался голос. Это был голос Майлза, и каждое слово, летящее над водой, отчетливо доносилось до них:

— Па! Па, возвращайся! Скорее, па! Лошадь исчезла! Ты слышишь? Кто-то украл лошадь!

Глава 13


Несколько позже человек в желтом костюме спешился и привязал лошадь Туков к забору Фостеров. Он проверил ворота — не заперто, протиснулся в приоткрытую щель и зашагал по дорожке к дому. Было уже очень поздно, около полуночи, но окна сияли золотистым светом: в доме не спали. Человек в желтом костюме снял шляпу и пригладил волосы длинными белыми пальцами. И постучал в дверь. Бабушка Винни сразу же открыла, но прежде, чем она успела хоть что-то сказать, мужчина быстро произнес:

— Добрый вечер! Можно войти? У меня для вас хорошие новости. Я знаю, кто похитил вашу девочку.

Глава 14


Тукам ничего не оставалось, как отправиться спать. Было уже слишком темно, чтобы искать конокрада. К тому же они понятия не имели, когда же он увел ее и куда отправился.

— Просто неслыханно, па, — возмутился Джесс, — явиться к людям и увести лошадь прямо у них из-под носа!

— Да, безобразие, — согласился Тук. — Но вопрос в том, обычный ли это вор, или у кого-то были особые причины. Не нравится мне это. У меня плохие предчувствия.

— Успокойся, Тук, — вмешалась Мэй. Она расстилала лоскутное одеяло на старом диване, готовя постель для Винни. — Слишком ты всего боишься. Сейчас уже ничего не поделаешь, и не стоит нервничать. И нечего думать о каких-то особых причинах. Пойдем хорошенько выспимся, а утром разберемся на свежую голову. Отправляйтесь к себе, мальчики, да не болтайте, а то мы не уснем. Винни, детка, твоя постель готова. Ты чудесно будешь спать здесь на диване.

Но Винни еще очень долго не могла заснуть. Диванные подушки были ужасно комковатые и пахли старыми газетами, а сиденье кресла, которое Мэй дала ей под голову, оказалось тонким и жестким, да вдобавок еще и шершавым. К тому же пришлось лечь не раздеваясь. Мэй предлагала ей ночную рубашку — невероятно длинную, из линялой бумазеи, но Винни отказалась. Она признавала только одну ночную рубашку — свою собственную, а без нее было тоскливо и грустно. Радость, охватившая Винни сегодня утром по пути сюда, куда-то улетучилась. Огромный мир снова съежился, старые страхи вернулись и опять обступили ее со всех сторон. Просто невероятно, что ей приходится ночевать в этом месте! Это возмутительно! Но что поделать? После беседы в лодке у нее совсем не оставалось сил.

Неужели все это правда? Они действительно никогда не умрут, эти Туки? Им, похоже, и в голову не приходило, что она может не поверить. Их волнует лишь одно: чтобы все сохранилось в тайне. А вот она взяла и не поверила. Это же чепуха, бред какой-то! Или нет? Или все-таки правда?

У Винни кружилась голова. Только мысль о человеке в желтом костюме не давала ей расплакаться. «Он уже рассказал им, — повторяла она про себя. — Они искали меня долго-долго. Но не знали где. А тот человек видел, куда мы пошли. Папа найдет меня. Они уже ищут меня и скоро придут».

Завернувшись в лоскутное одеяло, она твердила это снова и снова. А на дворе уже взошла луна, окрасив пруд серебром. Похолодало, и над водой уже поднимался легкий туман. Лягушки вели мирную беседу. Вскоре к ней присоединилось размеренное, пронзительное стрекотанье сверчков.

В ящике стола тихо шуршала мышь — подбирала крошки оладий, которые Мэй насыпала ей на ужин. И наконец ночные шорохи зазвучали в ушах Винни яснее и громче всех назойливых мыслей. Девочка постепенно успокоилась, прислушиваясь к полной звуков тишине. Но только она начала погружаться в сон, как раздались тихие шаги и над диваном склонилась Мэй.

— Тебе удобно, детка? — спросила она шепотом.

— Все хорошо, спасибо.

— Ты уж прости, что так вышло, — вздохнула Мэй. — У меня просто не оставалось другого выхода, как привезти тебя сюда. Знаю, тебе здесь не очень-то, но… ну, в общем… вы с Туком хорошо побеседовали?

— Кажется, да.

— Вот и славно. Ладно. Пойду спать. Постарайся выспаться.

— Хорошо, — ответила Винни.

Но Мэй все еще медлила.

— Мы так долго были одиноки, — наконец произнесла она. — Наверное, даже разучились обращаться с гостями. Но все-таки как приятно, что ты сейчас с нами. Мне бы хотелось, чтобы ты была… нашей.

Она неловко протянула руку и коснулась волос девочки.

— Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила Винни.

Немного позже пришел и Тук — взъерошенный, в длинной белой ночной рубахе — и обеспокоенно заглянул ей в лицо.

— О! — произнес он. — Ты еще не спишь? Тебе удобно?

— Да, — сказала Винни.

— Я не хотел тебя беспокоить. Просто все лежал и думал, что нужно бы посидеть с тобой, пока ты не заснешь.

— Ну зачем же? — удивилась Винни. Она была тронута. — Я и так усну.

Он взглянул на нее с сомнением.

— Ладно… Но если тебе что-нибудь понадобится, ты позовешь? Я рядом, в соседней комнате… Мигом буду здесь. — И добавил упавшим голосом: — Давненько это было, когда в доме у нас рос настоящий ребенок… Ну, попытайся немного поспать. Этот диван, наверное, не лучшая из постелей…

— Он замечательный, — заверила Винни.

— Моя кровать не лучше, а то бы я с тобой поменялся.

Похоже, Тук не знал, как закончить беседу. Но в конце концов он наклонился, быстро поцеловал Винни в щеку и ушел.

Винни лежала с открытыми глазами. Она чувствовала, как о ней заботятся… и это ее смущало. И вдруг она подумала: что будет с Туками, когда приедет ее отец? Что он с ними сделает? Ведь она никогда не сможет объяснить, как хорошо они к ней отнеслись, какие удивительные вещи помогли ей почувствовать. Она виновато вспомнила, как во время ужина решила, что эти люди преступники. Конечно, да… преступники… И все же…

И тут явился последний посетитель, смутивший ее окончательно. Чердачная лестница скрипнула, и показался Джесс, такой красивый в бледно-голубом свете луны.

— Эй, Винни Фостер! — шепотом окликнул он. — Ты спишь?

От неожиданности Винни подскочила и села, закутавшись в одеяло.

— Нет.

— Ну, тогда слушай.

Он опустился рядом с ней на колени. Глаза его были широко открыты, волосы растрепались.

— Я все обдумал. Па прав, что ты должна все держать в тайне. Оно и понятно почему. Но главное — ты-то уже знаешь о ручье и живешь рядом, так что можешь прийти туда, когда захочешь… В общем, знаешь что? А что, если ты подождешь, пока тебе исполнится семнадцать… ну, столько же, сколько мне… черт возьми, всего шесть лет осталось!.. Дождешься, а потом придешь, попьешь из ручья и уйдешь со мной! Мы даже сможем пожениться. Здорово будет, а? Ух, как мы повеселимся! Объездим весь мир, все увидим. Понимаешь, па и ма, и Майлз, они просто не знают, как пользоваться тем, что нам досталось. Ведь, черт побери, Винни, мы должны наслаждаться жизнью, разве не так? Для чего еще она нужна? Вот что я хотел сказать. Только представь, какое прекрасное время для нас наступит — и не кончится никогда-никогда! Ну, разве не здорово?

Он стоял рядом с нею на коленях, в лунном свете, и Винни снова залюбовалась. Нет, он не сумасшедший. Не может этого быть. Просто он… удивительный. Но Винни была ошарашена. Она не могла выдавить ни словечка — только смотрела на него изумленно.

— Подумай об этом, Винни Фостер, — серьезно прошептал Джесс. — Подумай… и сама поймешь, как это здорово. Ну, увидимся утром. Идет?

— Идет, — только и смогла прошептать Винни.

И Джесс исчез, только ступеньки заскрипели. А Винни продолжала сидеть, уже совсем забыв о сне, и щеки ее горели. Как же ей быть с этим чудесным предложением? И «подумать об этом» она не могла. Она просто не знала, чему теперь верить. Наконец она снова улеглась, но, прежде чем заснуть, еще долго глядела на лунное сияние.

Глава 15


А в Лесной Прогалине тот же лунный свет серебрил крышу неприступного дома, за стенами которого в ту ночь так и не гасили огни.

— Можете не сомневаться, — сказал мужчина в желтом костюме. — Я знаю, где она.

Он сидел в безупречно чистой гостиной Фостеров, откинувшись в кресле, скрестив свои длинные тощие ноги, нацепив на колено шляпу и ритмично покачивая болтающейся в воздухе пяткой. Он улыбался, прикрыв глаза.

— Я проследил за ними. Она сейчас там. Как только я увидел, что они добрались к себе, то повернулся — и прямиком обратно. Я знал, что вы не ляжете спать. Наверняка вы искали ее весь день. Должно быть, намучились…

Мужчина поглаживал свою редкую бороденку, не обращая внимания на возгласы, которыми Фостеры встретили его речь.

— Знаете, — задумчиво произнес он, — я приехал издалека, чтобы разыскать лес, точно такой, как рядом с вами. Мне просто необходимо приобрести его. И как приятно будет иметь таких соседей, как вы! Ясное дело, я не собираюсь вырубать много деревьев. Я же не варвар какой-то, сами видите. Ну, может, срублю кое-что. Но никто даже и не заметит.

Он повертел длинными белыми пальцами и улыбнулся, лицо его покрылось веселыми морщинками.

— Думаю, мы станем добрыми друзьями, — продолжал он. — Да что там, ведь мы и так уже друзья с вашей маленькой девочкой! Какая будет радость — снова увидеть ее дома целой и невредимой, не так ли? — Он нахмурился и прищелкнул языком. — Ужасное дело эти похищения. Счастье еще, что я оказался свидетелем! Без меня вы, может, о ней бы больше и не услышали. Эти деревенские невежи, которые ее забрали… грубые животные… кто знает, на что они способны! Да… — Он вздохнул, приподнял брови и опять улыбнулся. — Похоже, я — единственный на всем белом свете, кому известно, где ее искать.

И тут мужчина в желтом костюме подался вперед и обвел Фостеров жестким взглядом.

— Ну не растолковывать же вам, как малым детям. До некоторых не доходит, что многие проблемы решаются очень просто, и это весьма все затрудняет. Но вы… вам, я думаю, не придется объяснять ситуацию. У меня есть то, что нужно вам, у вас — что нужно мне. Конечно, вы можете найти ребенка и без меня, но… боюсь, будет слишком поздно. Итак: мне нужен лес, а вам — ребенок. Заключим сделку. Обычную сделку.

Он оглядел возмущенные лица всех троих и, словно ничего, кроме спокойного согласия, они не выражали, удовлетворенно улыбнулся и потер руки.

— Вот и славно! Я так и знал, я сказал себе: «Это умная, рассудительная семья!» Я редко ошибаюсь в людях. И очень редко разочаровываюсь. Ну, теперь лишь остается составить документ о передаче мне леса и подписать его. Согласитесь, лучше сделать все по закону. Остальное — пустяк. Вы пойдете к местному констеблю, и мы с ним поедем и привезем вашего ребенка и преступников. Нет-нет, мистер Фостер… понимаю ваше беспокойство, но не стоит ехать с нами. Сделаем так, как я сказал. Ну-ну, полно! Считайте, что все неприятности уже позади. Очень рад, что могу вас выручить.

Глава 16


Тучный констебль еще не совсем проснулся и хрипло пыхтел спросонья. Выслушав человека в желтом костюме, он недовольно заворчал:

— Сперва подняли с постели среди ночи, потом с рассвета я искал этого ребенка. А теперь вы хотите, чтоб я шел туда пешком? Говорю вам, лошадка моя не из самых крепких. Да и к чему мне сильная лошадь? Обычно и торопиться-то некуда. Пожалуй, стоило бы дождаться рассвета.

Мужчина в желтом костюме был, как всегда, учтив.

— Фостеры ждут со вчерашнего утра. Они очень расстроены. Чем раньше мы доберемся туда, тем скорее ребенок вернется домой.

— Интересно, а как вы оказались замешаны в этом деле? — подозрительно взглянул на него констебль. — Почем я знаю, может, вы в сговоре с похитителями? Вы должны были сразу же сообщить, когда увидели, что девочку схватили.

Мужчина в желтом костюме вздохнул.

— Нужно было сначала выяснить, куда ее везут, — терпеливо объяснил он. — А после я сразу же поехал назад. Фостеры мои друзья. Они… гм… продали мне свой лес.

Констебль вытаращил глаза.

— Да что вы! — воскликнул он. — Вот те на! Я и думать не мог, что они когда-нибудь продадут его, хоть другу, хоть кому угодно. Они ведь здесь самые первые. Важничают, что твой павлин. Кичатся своей землей. Так, значит, все-таки продали ее? Ну-ну. — И он присвистнул в изумлении.

Какое-то время они молча ехали вдоль опушки, а потом через луг, залитый звездным светом. Затем констебль широко зевнул и спросил:

— Сколько времени это займет? Далеко нам ехать-то?

— Двадцать миль к северу, — ответил мужчина в желтом костюме.

— Двадцать миль! — тяжело вздохнул констебль. Он поправил ружье и снова вздохнул. — Туда, к холмам, что ли? Ну да ладно, хорошо хоть дорога гладкая.

Ответа не последовало. Констебль провел пальцами по блестящему стволу ружья, пожал плечами и заерзал в седле.

— Ну что ж, надо так надо, — пропыхтел он неожиданно приветливо. — А ехать-то еще часа три-четыре.

И вновь никакого ответа.

— Да уж, сэр, — опять попытался завести разговор констебль, — похищение — это в наших краях что-то новенькое. Прежде ничего такого не случалось, а ведь я тут уже пятнадцать лет.

Он умолк, выжидая.

— Неужели? — наконец произнес его спутник.

— Уж поверьте, — с явным облегчением выдохнул констебль: может, хоть теперь разговор сложится. — Пятнадцать лет… Много было всякого, но чтоб такое! Конечно, как говорят, все когда-нибудь случается впервые. Вот у нас появилась новая тюрьма, вы заметили? Тюрьма что надо! Им теперь уж точно места хватит, этим похитителям! — Он хихикнул. — Правда, они тут надолго не задержатся. На следующей неделе приезжает окружной судья. Скорее всего, переведет их в Чарливилль, в окружную тюрьму. Как всегда за особо тяжкие преступления. Конечно, у нас тут и своя виселица есть, на всякий случай. С ней оно спокойнее — так я всегда говорю. Правда, до сих пор не пригодилась ни разу… Они там, в Чарливилле, сами разбираются с этими… особо тяжкими…

Констебль умолк, раскуривая сигару, выждал немного и наконец не выдержал:

— А что вы собираетесь делать с этим куском фостеровской земли? Вырубите лес? Построите дом или, может, магазин?

— Нет, — ответил человек в желтом костюме.

Констебль подождал еще чуть-чуть, но так больше ничего и не услышал. Настроение у него опять испортилось, он нахмурил брови и стряхнул пепел с сигары.

— А вы, видать, парень не из болтливых?

Человек в желтом костюме сощурил глаза. Его рот над редкой седой бородкой досадливо скривился.

— Знаете что, — проговорил он, едва сдерживая раздражение, — давайте я поеду вперед, вы не против? Я беспокоюсь о ребенке. Я вам расскажу, как туда добраться, а сам отправлюсь вперед и обо всем позабочусь.

— Ну… — замялся констебль, — если вы так уж спешите… Но только ни во что не вмешивайтесь, пока я не приеду. Постараюсь не отставать, но эта моя лошадь… она не из крепких. Быстрее она не пойдет, даже и пытаться нечего.

— Вот именно, — сказал человек в желтом костюме. — Так я поеду и подожду у дома, пока вы доберетесь.

Он подробно объяснил дорогу, пнул каблуками бока старой толстой лошади и, перейдя на легкий галоп, исчез во тьме, где далеко впереди, на вершине холма, едва забрезжил рассвет.

Констебль пожевал кончик сигары.

— Хм, — сказал он своей лошади. — Откуда он взялся, этот чудак в таком костюме? Да, чего только на свете не бывает…

Позевывая, он неторопливо двинулся следом, с каждой милей отставая от мужчины в желтом костюме все больше и больше.

Глава 17


Уже второе утро подряд Винни Фостер просыпалась рано. Оголтелый Я птичий хор в листве деревьев, окружавших пруд, славил на все лады W начало нового дня. Выбравшись из-под лоскутного одеяла, Винни подошла к окну. Еще не совсем рассвело, над водой клубился туман. Все было каким-то призрачным, и, проснувшись здесь, в измятой одежде, с всклокоченными волосами, Винни сама себе казалась ненастоящей. Онапротерла глаза. Под окном, прямо по росистой траве, прыгала жаба. Винни внимательно пригляделась к ней. Но нет… конечно же, это не та самая жаба. И вспомнив ту, другую жабу (мою, сказала она про себя почти с нежностью), Винни подумала: кажется, будто целая вечность прошла… Чердачная лестница заскрипела. Щеки Винни вспыхнули — «Джесс!».

Но это был Майлз. Он вошел в гостиную и, увидев, что девочка уже встала, улыбнулся и шепотом сказал:

— Проснулась? Хорошо… Пойдем, поможешь наловить рыбы на завтрак.

* * *
На этот раз Винни старалась не шуметь, залезая в лодку. Она пробралась к своему сиденью на корме, и Майлз протянул ей две старые тростниковые удочки, предупредив: «Осторожней с крючками!», и банку с наживкой — свиным салом, нарезанным маленькими кусочками. Из-под лопасти весла, прислоненного к сиденью, вспорхнула большая темная ночная бабочка и, трепеща крылышками, полетела неизвестно куда. А с берега что-то плюхнулось в воду. Лягушка? Винни лишь успела заметить, как она мелькнула, рассекая воздух. Вода была такая чистая, что можно было разглядеть крошечных бурых рыбок, снующих у самого дна.

Майлз запрыгнул в лодку, оттолкнув ее от берега, и вскоре они заскользили к тому месту пруда, куда впадал ручей. Уключины скрипели, но весла погружались в воду без малейшего плеска: Майлз греб умело. При каждом взмахе с весел падали капли, и позади лодки по воде тянулись дорожки из плавно разбегающихся кругов. Вокруг стоял такой покой…

«Сегодня меня отвезут домой», — подумала Винни. Она почему-то не сомневалась в этом, и ей уже становилось радостно. Ее похитили, но ничего плохого не случилось, и теперь уже почти все закончилось. Вспоминая сейчас ночные визиты, она улыбнулась… и поняла вдруг, что полюбила эту самую странную на свете семью. Они все же стали ее друзьями. Единственными друзьями.

— Как ты спала? — спросил Майлз.

— Хорошо, — ответила Винни.

— Приятно слышать. Ты когда-нибудь удила рыбу?

— Нет.

— Тебе понравится. Это забавно. — И Майлз улыбнулся ей.

Туман уже немного рассеялся, и над деревьями показалось солнце. Майлз направил лодку к листам кувшинок, лежащим на воде словно раскрытые ладони.

— Ну, тут и начнем, — сказал он. — Видишь, вон трава и камыши? Там форель водится. Дай-ка мне удочки, наживлю их.

Винни сидела тихонько, наблюдая, как он готовит снасти. Майлз был и похож, и не похож на Джесса. У Джесса щеки круглые, а у Майлза лицо худое и бледное, и волосы у него почти прямые, аккуратно подстриженные ниже ушей. И руки не такие, как у Джесса: пальцы толще, кожа чистая, но на костяшках и под ногтями темная. Винни вспомнила, что ему иногда приходилось работать кузнецом. И действительно, под изношенной рубашкой видно было, какие у него широкие, мускулистые плечи. Он выглядел крепким, как весло, а Джесс… ну, Джесс, подумала Винни, был словно вода: тонкий и подвижный.

Майлз, видимо, почувствовал, что за ним наблюдают. Он поднял глаза от банки с наживкой, и его мягкий взгляд встретился с ее взглядом.

— Помнишь, я говорил, что у меня было двое детей? — спросил он. — Так вот, одна из них была девочка. Я тоже брал ее с собой ловить рыбу. — Лицо его омрачилось, и он покачал головой. — Ее звали Анна. Боже, какой прелестной она была! Странно подумать, что сейчас ей около восьмидесяти, если она еще жива. А моему сыну… должно быть, уже восемьдесят два.

Винни взглянула на его молодое лицо и спустя мгновение спросила:

— Почему ты не отвел их к роднику и не дал им этой самой воды?

— Ну, ведь когда мы жили на ферме, то не знали, что все дело в роднике. А позже я собирался отыскать их. Ей-богу, я хотел этого! Но только что бы из этого вышло? Моей жене к тому времени было уже около сорока. А детям… в общем, какой смысл? Они были уже почти взрослыми. Их отец оказался бы одного возраста с ними. Нет, все так странно перепуталось, что вряд ли бы что-то вышло. Да еще наш па, он был решительно против. «О роднике знаем только мы, — сказал он, — и это должно остаться между нами». Держи, вот тебе удочка! Просто опусти крючок в воду. Когда начнет клевать, сама поймешь.

Сидя сбоку на корме, Винни крепко держала удилище и глядела, как крючок с наживкой медленно погружается в воду. Синяя стрекоза, словно яркий самоцвет, стремительно вспорхнула над листьями кувшинок, зависла на миг, затем взмыла вверх и исчезла. С ближнего берега донесся голос лягушки-быка.

— Как тут много лягушек, — заметила Винни.

— Да, — ответил Майлз. — И еще больше будет, если черепахи не появятся. Стоит этим обжорам заметить лягушку, как ее уже нет.

Винни вздохнула. Как жалко лягушек!

— Вот было бы здорово, если б никто никогда не умирал!

— Уж не знаю, — сказал Майлз. — Только представь, сколько на свете будет живых существ, и людей тоже, и как мы все станем давить друг друга.

Винни мельком взглянула на леску и попыталась представить себе этот битком набитый мир.

— М-м… да, думаю, ты прав.

Удочка в ее руке дернулась и изогнулась дугой, кончик ее потянуло вниз, почти к самой воде. Широко раскрыв глаза, Винни крепко вцепилась в удилище.

— Эй! — крикнул Майлз. — Гляди! У тебя клюет! Вот и свежая форель на завтрак.

Но так же внезапно удочка вновь распрямилась, и леска ослабла.

— Черт, — скривился Майлз. — Сорвалась.

— В общем, я того… рада, — призналась Винни, ослабляя хватку. — Это ведь ты хотел ее поймать, Майлз. А я не знаю, хочу ли.

Они еще немного проплыли по течению. Остатки тумана растаяли, в голубом бездонном небе солнце поднималось все выше над деревьями, уже припекая спину. Первая неделя августа снова набиралась сил после ночного отдыха. Наступал еще один знойный день.

Прилетел комар и уселся Винни на колено. Она рассеянно прихлопнула его, размышляя над словами Майлза. Если бы все эти комары жили вечно, а вместе с ними и все комарики, которые продолжали бы у них появляться, — вот был бы кошмар! Да, Туки правы. Лучше, если никто не узнает о роднике, в том числе и комары. Она никому не выдаст эту тайну.

Винни взглянула на Майлза и спросила: у А что ты собираешься делать, раз у тебя такая уйма времени?

— Когда-нибудь, — ответил Майлз, — я придумаю, как сделать что-нибудь важное.

Винни кивнула. Именно этого хотела и она.

— Как я это понимаю, — продолжал Майлз, — вовсе не стоит зарывать голову в песок, как па и многие другие. И в том, чтобы думать лишь о собственном удовольствии, нет ничего хорошего. Люди должны делать что-то полезное, если хотят прожить недаром.

— Но что же ты хочешь сделать? — не отставала Винни.

— Еще не знаю. У меня нет образования, понимаешь, и это все затрудняет. — Он стиснул зубы и добавил: — Но я найду способ. Я что-нибудь устрою.

Винни снова кивнула. Она потянулась к листу кувшинки, лежавшему на воде у самой лодки, и погладила его. Лист был теплый и очень сухой, как промокашка, но в самой середине его блестела капелька воды, выпуклая круглая капелька. Винни прикоснулась к ней, и палец стал мокрым, но капля воды, хоть и немного всколыхнулась, осталась все такой же круглой и выпуклой.

И тут Майлз поймал рыбу. Она забилась на дне лодки, хватая ртом воздух, жабры ее раздувались. Поджав колени, Винни уставилась на нее. Какая красивая рыба! Блестящая, радужно переливающаяся чешуя, глаза словно мраморные… Но они тускнеют… И крючок, вонзившийся в верхнюю губу… Как это ужасно!

У Винни навернулись слезы на глаза.

— Отпусти ее, Майлз, — потребовала она. — Отпусти немедленно!

Майлз запротестовал было, но, взглянув ей в лицо, поднял форель и осторожно вынул зазубренный крючок.

— Ладно, Винни.

Он выбросил рыбу в воду, и та, взмахнув хвостом, исчезла под листом кувшинки.

— С ней все будет хорошо? — спросила Винни, чувствуя себя такой глупой и одновременно счастливой.

— Конечно, — успокоил ее Майлз. И добавил: — Люди иногда едят мясо. Это естественно. Им приходится убивать животных.

— Знаю, — прошептала Винни. — И все же…

— Да, — кивнул Майлз. — Я понимаю.

Глава 18


Итак, на завтрак снова были оладьи, но, похоже, никто не возражал.

— Не клевало, да? — спросила Мэй.

— Угу, — ответил Майлз. — Одна мелочь.

В общем-то, он не соврал. Винни покраснела, но была благодарна, что Майлз не пустился в объяснения.

— Пустяки, — сказала Мэй. — Просто ты давно не удил. Может, завтра получится.

— Ну да, — кивнул Майлз. — Завтра.

Но Винни уже не думала о рыбе: что ее сейчас волновало на самом деле, так это мысль о Джессе. Сейчас она снова его увидит! Наконец он спустился с чердака, разрумянившийся после сна, зевая и приглаживая волосы. Мэй как раз раскладывала оладьи по тарелкам.

— Ну, соня, — ласково взглянула она на него, — ты чуть не проспал завтрак. Майлз и Винни уже давно на ногах, успели порыбачить и вернулись.

— О! — Джесс взглянул на Майлза. — А где же рыба? Почему одни оладьи?

— Не повезло, — сказала Мэй. — Почему-то не клевало.

— Почему-то? Майлз просто ловить не умеет. — Джесс ухмыльнулся, поглядев на Винни, и она потупилась. Сердце ее забилось.

— Не важно, — возразила Мэй. — Хватит нам и этого. Забирайте свои тарелки.

Они снова расселись по всей гостиной, как и прошлым вечером. На потолке играли яркие солнечные блики, свет заливал пыльный, усыпанный стружками пол. Окинув комнату взглядом, Мэй удовлетворенно вздохнула.

— Замечательно! — Вилка ее замерла над тарелкой. — Мы все вместе. И Винни с нами — ну просто праздник!

— Точно, — кивнули Майлз и Джесс, и Винни стало вдруг так радостно.

— И все же нам есть о чем поговорить, — напомнил Тук. — Ведь у нас украли лошадь. А мы собирались отвезти Винни домой, где ей и следует находиться. Как же нам теперь без лошади?

— После завтрака, — отрезала Мэй. — Поговорим после завтрака. Не стоит портить хорошую еду разговорами. Еще успеем все обсудить.

Они продолжали есть молча, и Винни, даже не потрудившись вспомнить о приличиях, слизывала сироп с пальцев. Все вчерашние страхи, накатившие на нее во время ужина, казались теперь чепухой. Может, эти люди и чокнутые, но они не преступники. И они ей нравились. С ними было хорошо.

— Как спала, детка? — спросил Тук.

— Просто замечательно, — ответила Винни, и на какой-то миг ей захотелось навсегда остаться здесь, в этом солнечном безалаберном домике у пруда.

Вырасти рядом с Туками, и если насчет источника это правда… то, может, когда ей исполнится семнадцать… Винни взглянула на Джесса, сидевшего на полу. Его кудрявая голова склонилась над тарелкой. Затем она посмотрела на Майлза. А потом взгляд ее задержался на печальном, изрезанном морщинами лице Тука. Ей вдруг показалось, что он для нее здесь дороже всех, хотя она и не понимала почему.

Но обдумать эту мысль она не успела: в дверь постучали.

Этот стук прозвучал так чуждо и неожиданно, что Мэй уронила вилку и все испуганно уставились друг на друга.

— Кто бы это? — спросил Тук.

— Понятия не имею, — прошептала Мэй. — За все время, что мы здесь, к нам никто никогда не приходил.

Стук повторился.

— Пойду гляну, ма, — сказал Майлз.

— Нет, оставайся здесь. Я сама.

Она осторожно поставила тарелку на пол и встала, оправив юбку. Затем прошла на кухню и открыла дверь.

Винни сразу же узнала этот голос — глубокий и приятный. Человек в желтом костюме! И он произнес:

— Доброе утро, миссис Тук! Вы миссис Тук, не так ли? Можно войти?

Глава 19


Человек в желтом костюме вошел в залитую солнцем гостиную. Постоял немного, оглядев всех — Мэй, Майлза, Джесса, Тука и Винни тоже. Выражение его лица ни о чем не говорило, но было в нем что-то неприятное. Винни сразу ощутила это и, хотя голос его звучал мягко, тут же заподозрила неладное.

— Теперь ты в безопасности, Винифред. Я пришел забрать тебя домой.

— Мы сами собирались вскоре отвезти ее. — Тук медленно встал. — Здесь ей ничто не угрожало.

— Полагаю, вы — мистер Тук? — спросил человек в желтом костюме.

— Да, — сухо прозвучало в ответ. Тук расправил плечи.

— Пожалуй, вам лучше присесть. И вам, миссис Тук. Я должен о многом рассказать, а времени у меня очень мало.

Мэй опустилась на край кресла-качалки, Тук тоже сел, прищурив глаза.

— Да кто вы вообще такой, чтобы… — вырвалось у Джесса. Но Тук остановил его:

— Тише, сынок. Пусть говорит.

— Разумно, — заметил человек в желтом костюме. — Буду по возможности краток.

Он снял свою шляпу, положил ее на каминную полку и стоял, постукивая ногой о нечищеный камин. Лицо его оставалось невозмутимым.

— Я родился к западу отсюда, — начал он, — и, пока рос, моя бабка рассказывала мне всякие сказки. Дикие, невероятные, но я верил ее россказням. Речь в них шла о закадычной подруге моей бабки, которая вышла замуж и попала в одну очень странную семью. Ее мужем стал старший из двух сыновей, и у них было двое детей. Только после их рождения она стала замечать, что семья какая-то странная. Она прожила со своим мужем почти двадцать лет, эта бабкина подруга, и трудно даже поверить, но он совсем не старел. Она старилась, а он нет. И его отец, и мать, и брат тоже не старели. Люди начали удивляться, и подруга бабки решила наконец, что они колдуны, если не хуже. Она бросила мужа и на время перебралась жить к моей бабке. А потом уехала на запад. Не знаю, что с ней потом сталось. Но моя мать до сих пор помнит, как играла с ее детьми, почти одного с ней возраста. С мальчиком и девочкой.

— Анна, — прошептал Майлз.

— Вас никто не звал сюда, и нечего нас тревожить! — воскликнула Мэй.

А Тук резко добавил:

— Вы собирались что-то сказать? Так выкладывайте.

— Ну-ну, полно! — Человек в желтом костюме успокаивающим жестом выставил вперед ладонь с длинными белыми пальцами. — Дайте договорить.

Как я уже сказал, от бабкиных историй у меня дух захватывало. Люди, которые никогда не стареют! Чудеса! Я только об этом и думал. И я решил посвятить жизнь тому, чтобы выяснить, правда ли это, и если да, то каким образом это могло случиться и почему. Я ходил в школу, учился в университете, изучал философию, метафизику и даже немного медицину. Но это мне ничего не дало. Только древние легенды, и ничего больше. Я едва не бросил все. Вся затея казалась нелепой, просто глупой тратой времени. И я уехал домой. Моя бабка тогда была уже очень старой. Однажды я купил ей в подарок музыкальную шкатулку. И этот подарок ей кое о чем напомнил: у той женщины, матери нестареющего семейства, тоже была музыкальная шкатулка.

Рука Мэй опустилась в карман юбки. Рот ее открылся, но она тут же закусила губу.

— Та музыкальная шкатулка играла необычную мелодию, — продолжал мужчина в желтом костюме. — Подруга моей бабки и ее дочь… Анна? Так ведь ее звали? Они часто слышали эту мелодию и знали наизусть. Они напевали ее моей матери, когда жили у нас. И много позже, годы спустя, мы — моя мать, бабка и я — вспомнили об этом. Мать наконец припомнила ту мелодию. И напела ее мне. Прошло уже почти двадцать лет, но я храню ее в памяти. Это — ключ к разгадке.

Человек в желтом костюме скрестил на груди руки и стал покачиваться. Голос его звучал ровно, почти дружелюбно.

— Все эти двадцать лет я был занят другими делами. Но не мог забыть эту мелодию и ту самую семью, что не старилась. Они являлись мне во сне. Несколько месяцев назад я покинул дом и отправился на поиски, тем путем, которым, как рассказывали, они ушли, оставив свою ферму. Кого бы я ни расспрашивал по пути, никто ничего не знал. Никто не слыхал о них и не припоминал их имен. Но позавчера я услышал музыкальную шкатулку — это была та самая мелодия, и доносилась она из леса Фостеров. А на следующее утро я наконец увидал ту самую семью, и она увозила Винифред. Я последовал за ними и услыхал их историю, всю, слово в слово.

Лицо Мэй помертвело. Тук хриплым голосом спросил:

— И что вы собираетесь делать?

Человек в желтом костюме улыбнулся.

— Фостеры отдали мне лес. В обмен на то, что я приведу Винифред домой. Видите ли, я — единственный, кто знает, где она. Так что это сделка.

Да, я следовал за вами, миссис Тук, а потом взял вашу лошадь — и прямиком назад.

В гостиной повисло тяжкое молчание. У Винни перехватило дух. Значит, все это правда! Или этот человек, стоящий здесь, тоже сумасшедший?

— Так вот кто ее украл! — воскликнул Тук. — Что ж, вернемся к нашему разговору. И что вы теперь собираетесь делать?

— Все очень просто, — произнес человек в желтом костюме. Лицо его постепенно утрачивало прежнюю невозмутимость. Шея покрылась слабым румянцем, голос зазвучал выше и моментами гораздо резче. — Все значительное — очень просто. Лес и родник теперь принадлежат мне. — Он похлопал себя по нагрудному карману. — У меня здесь бумага, все подписано, все законно, все оформлено. Видите ли, я собираюсь продавать воду.

— Вы не смеете! — прорычал Тук. — Вы с ума сошли!

Человек в желтом костюме нахмурился:

— Но я не собираюсь продавать ее кому попало. Только тем, кто достоин. И стоить это будет дорого, очень дорого. Но кто не отдал бы целое состояние, чтобы жить вечно?

— Я, — мрачно произнес Тук.

— Вот именно, — согласился человек в желтом костюме. — Невежественные люди, вроде вас, не должны жить вечно. Такая возможность должна сохраняться для… других. И для меня. Но так как это уже произошло, вы можете принять участие в моих планах. Покажете мне, где этот родник, и поможете в рекламе. Устроим демонстрацию. Ведь то, что для иных может оказаться роковым, вам ничуть не повредит. Разумеется, я заплачу вам за труды. Думаю, новости разлетятся повсюду в мгновение ока. А потом можете отправляться куда хотите. Ну, что скажете?

— Уродами, — глухо произнес Джесс. — Вы хотите выставить нас уродами в своем медицинском представлении?

Человек в желтом костюме поднял брови, и в его голосе почувствовалось раздражение.

— Конечно, если эта идея не привлекает вас, — сказал он, быстро заморгав, — можете отказаться. Я сам найду родник и справлюсь без вас. Это было джентльменское предложение. В конце концов, — добавил он, окидывая взглядом загроможденную комнату, — вы бы смогли снова жить как люди, а не как свиньи.

Это оказалось последней каплей. Все четверо Туков вскочили на ноги, а перепуганная Винни съежилась в кресле.

— Вы псих! Чокнутый! — заорал Тук. — Никто не должен знать об этой воде! Вы что, не понимаете, чем это может закончиться?

— Я давал вам шанс, — выкрикнул мужчина в желтом костюме, — но вы отказались. — Он грубо схватил Винни за руку и стащил с кресла. — Я забираю ребенка и займусь своим делом.

Тук был вне себя, лицо его напряглось от ужаса.

— Псих! — выкрикнул он.

Майлз и Джесс тоже закричали, глядя, как человек в желтом костюме тащит Винни через всю кухню к двери.

— Нет! — вопила она, теперь уже возненавидев его. — Я не пойду с вами! Не пойду!

Но он распахнул дверь и вытолкнул ее вперед. Лицо его исказилось, невидящие глаза горели, словно угли.

Вдруг крики резко оборвались, и среди внезапно наступившей тишины прозвучал голос Мэй, ровный и холодный:

— Не троньте ребенка.

Винни уставилась на нее. Мэй стояла на пороге. Она держала за ствол, словно дубинку, давно заброшенный Туком дробовик.

Человек в желтом костюме мрачно улыбнулся:

— Не понимаю, что вас так расстроило. Неужели вы действительно думали, что сможете держать эту воду только для себя? Невообразимый эгоизм! Но еще хуже, что вы просто глупы. Вы могли давным-давно сделать то, что я собираюсь сделать сейчас. Но теперь слишком поздно. Как только Винифред выпьет этой воды, она с таким же успехом подойдет для моих демонстраций. И даже лучше. Дети гораздо привлекательнее. Так что будьте спокойны. Вам меня не остановить.

Но он ошибался. Мэй подняла ружье. Позади нее охнул Джесс:

— Ма! Нет!

Но лицо Мэй побагровело.

— Только не Винни! — бросила она сквозь зубы. — Вы не сделаете этого с Винни. И никому не выдадите тайну.

Дробовик, рассекая воздух, колесом вертелся в ее сильных руках. Человек в желтом костюме рванулся было прочь, но слишком поздно. Приклад с глухим треском врезался ему в затылок. Человек в желтом костюме рухнул как подкошенный, глаза его были открыты, на лице застыло изумление. И в этот самый миг из-за сосен показался констебль Лесной Прогалины — как раз вовремя, чтобы все это увидеть.

Глава 20


Дрожа и крепко зажмурившись, Винни прижалась щекой к груди Тука, крепко обхватив его руками. Она чувствовала его дыхание — прерывистое и очень тихое.

Констебль опустился на колени перед неподвижным телом.

— Он еще жив. По крайней мере, пока.

Винни тут же открыла глаза. Ружье валялось на траве — там, где Мэй его уронила. Взгляд ее остановился на руках Мэй: они то сжимались в кулаки, то бессильно опускались. Солнце пекло немилосердно, и над ухом у Винни гудел комар.

Констебль поднялся.

— Почему вы его ударили? — возмущенно прохрипел он.

— Он забирал девочку, — бесцветным голосом ответила Мэй. — Он хотел забрать девочку против ее воли.

Констебль вскинулся:

— Черт побери, женщина! Что ты такое несешь? Хотел забрать девочку против ее воли? Это ты ее забрала! Ты похитила этого ребенка!

Винни разжала руки и обернулась. Страх куда-то исчез.

— Они не похищали меня! Я сама пришла, потому что хотела.

Тук, стоявший рядом, резко выдохнул.

— Ты хотела? — выпучил глаза констебль, не веря своим ушам. — Ты хотела?!

— Да, — твердо повторила Винни. — Это мои друзья.

Констебль уставился на нее, подняв брови. Положив свое ружье на землю, он поскреб подбородок. Затем пожал плечами и посмотрел на человека в желтом костюме, неподвижно лежавшего на траве. Жгучие лучи солнца ярко освещали его лицо и руки. Глаза его теперь были закрыты, но сейчас этот человек больше, чем когда-либо, походил на марионетку, небрежно брошенную в углу с раскинутыми среди спутанных нитей руками и ногами.

Винни достаточно было одного взгляда, чтобы его вид навсегда запечатлелся в ее памяти. Она быстро отвела взгляд и посмотрела на Тука, ища утешения. Но Тук не оглянулся на нее. Он стоял слегка подавшись вперед, брови его опустились, рот приоткрылся, взгляд его был прикован к телу, лежащему на земле. Он глядел на него, словно завороженный и… да, именно так: словно охваченный завистью… будто умирающий с голоду, который заглядывает в окно, где идет пир. Винни не могла этого вынести. Протянув руку, она прикоснулась к нему, и чары разрушились. Тук моргнул и сжал ее руку.

— Так, и все же, — наконец сказал констебль, возвращаясь к делу, — я должен приступить к своим обязанностям. Отнесите этого парня в дом, пока он здесь не изжарился. А теперь слушайте: если он не делал того, о чем вы здесь мне рассказывали, вы влипли, ясно? В общем, так. Ты, — он указал на Мэй, — пойдешь со мной. Ты и девочка. Ты отправишься в тюрьму, а девочка… ну, ее я доставлю домой. Остальные останутся здесь с ним. Позаботьтесь о нем. Я как можно скорее вернусь с доктором. Следовало бы приехать с помощником, да кто ж знал, что случится такое. Ну да что теперь!.. Ладно, двинули.

— Ма! Мы тебя вытащим. И глазом моргнуть не успеешь, — шепнул Майлз.

— Точно, ма, — добавил Джесс.

— Не беспокойтесь обо мне. — Голос Мэй звучал так же бесцветно. — Сама справлюсь.

— Справишься? — воскликнул констебль. — Ну ты даешь! Если парень помрет, то тебе виселица светит, вот с чем придется справляться.

Тук нахмурился.

— Виселица? — шепотом переспросил он. — Ее повесят?

— Именно. Таков закон. А теперь поехали.

Майлз и Джесс подняли человека в желтом костюме и осторожно перенесли его в дом, а Тук все стоял, глядя в одну точку, и Винни догадывалась, о чем он думает. Констебль подсадил ее в седло и велел Мэй сесть на ее лошадь. Но Винни не сводила глаз с Тука. Он побледнел, морщины стали глубже, глаза запали.

— Виселица! — снова прошептал он.

И тогда Винни произнесла то, чего никогда прежде не говорила, но слова эти она иногда слышала и часто очень хотела услышать. В ее устах они прозвучали необычно, заставив ее невольно развернуть плечи.

— Мистер Тук, — сказала она, — не беспокойтесь. Все будет хорошо.

Констебль возвел глаза к небу и покачал головой. Крепко сжав ружье, он взобрался в седло позади Винни и повернул лошадь к тропе.

— Ступай вперед! — рявкнул он Мэй. — Я с тебя глаз не спущу. А ты, — мрачно добавил он, обратившись к Туку, — лучше моли Бога, чтобы парень выжил. Я постараюсь не задержаться.

— Все будет хорошо, — медленно повторил Тук.

Ничего не ответив, Мэй тяжело опустилась на спину старой толстой лошади. Винни, наклонившись, выглянула из-за спины констебля.

— Вот увидишь! — сказала она Туку. Затем, распрямив плечи, повернулась, глядя вперед. Она ехала домой, но мысли ее витали далеко. Впереди был виден круп лошади, со свистом взмахивающей жестким запыленным хвостом, и покачивающаяся ссутулившаяся спина женщины, которая ехала на ней.

Сквозь сумрачные стволы сосен, мимо которых они проезжали, сквозь пыхтение констебля у нее над ухом, сквозь прохладу и зелень Винни вновь увидела раскинувшийся перед ней широкий мир, наполненный мерцающим светом. Но теперь все изменилось. Теперь главное — не то, что могло случиться с ней, а то, чего она сама не должна допустить. Ибо то единственное, о чем она могла сейчас думать, было ясной и жуткой необходимостью: Мэй Тук не должна угодить на виселицу. Что бы ни случилось с тем человеком в желтом костюме, Мэй Тук не должны повесить. Ведь если все, что они рассказали, — правда, то Мэй, будь она даже самой жестокой убийцей, заслуживающей смерти, умереть не сможет.

Глава 21


Винни подтянула свое детское кресло-качалку к окну спальни и уселась в него. Кресло подарили ей, когда она была еще совсем маленькой, но до сих пор она любила раскачиваться, втиснувшись в него, когда никто не видел. Это вызывало в памяти что-то приятное, утешительное, давно позабытое. А сегодня вечером ей хотелось именно этого.

Констебль привез ее домой. Все тут же бросились к ней, схватили, оставив ворота незапертыми, мама плакала, отец молча сжимал ее в объятиях, бабушка что-то возбужденно бормотала. Когда констебль сказал, что она сбежала по собственному желанию, наступило тягостное молчание, но продлилось оно не более минуты. Они не поверили, просто не могли поверить этому, и бабушка заявила:

— Это все эльфы. Мы слышали их. Они ее околдовали.

Ее привели в дом, искупали, накормили и продолжали ласкать, и обнимать, и расспрашивать, с улыбкой отказываясь верить ее ответам: она убежала с Туками, потому что… ну, просто ей так захотелось… Туки очень хорошо отнеслись к ней, кормили ее оладьями, брали с собой на рыбалку…

Туки — хорошие и добрые люди. Однако все хорошее впечатление, которое Винни пыталась создать о своих друзьях, вмиг развеялось, когда она рассказала, что случилось с человеком в желтом костюме. Неужели родители и вправду отдали ему лес в обмен на нее? Да, отдали. Ну, так, возможно, он ему уже не понадобится. Мэй ударила его ружьем. Ему сейчас очень скверно.

Родители выслушали новость со смешанным чувством надежды и страха, и отец сказал:

— Надеюсь, лес снова будет нашим, если этот человек… то есть если он не…

— То есть если он умрет, — твердо произнесла Винни, и все, поразившись, словно застыли на миг.

Затем ее уложили спать, осыпав поцелуями. Но, выходя на цыпочках из спальни, они с беспокойством оглядывались на нее, будто почуяв, что в девочке что-то изменилось.

Что ж, думала Винни, опершись руками о подоконник, она и впрямь изменилась. То, что с ней случилось, касалось только ее, и с этим ничего не поделаешь. Это — факт. И сколько бы она ни объясняла, все равно ее не поймут. Ей было радостно и вместе с тем одиноко. Она раскачивалась в кресле и вглядывалась в сумерки, погружаясь в надежный покой. Это чувство связывало ее с мамой, отцом и бабушкой крепкими нитями, слишком давними и дорогими для нее, чтобы их можно было разорвать. Но сейчас появились и новые нити, так же крепко привязывающие ее к Тукам, и она ощущала, как настойчиво они притягивают ее к ним.

За окном, над лесом, небо погружалось в темноту. Ни малейшее дуновение ветерка не освежало душную августовскую ночь. А вдали, на горизонте, над вершинами деревьев, блеснула яркая вспышка. Ослепительные белые молнии беззвучно сверкали вновь и вновь. Словно вспышки боли, подумала Винни. Скорей бы разразилась гроза!

Обхватив голову руками, она зажмурилась. И тут же перед ней возник человек в желтом костюме. Винни как наяву видела его, неподвижно лежащего на выжженной солнцем траве.

— Он не может умереть, — прошептала она, подумав о Мэй. — Не должен!

Винни вспомнила, что этот человек собирался сделать с источником, и словно услышала голос Тука: «Они все ринутся туда, как свиньи к корыту…» И поймала себя на мысли: «Если это правда насчет источника, тогда ему лучше умереть. Вот почему Мэй его…»

Вдалеке на дороге послышался дробный стук копыт: всадник торопился в деревню. А вскоре Винни услышала шаги, и в дверь постучали. Потихоньку выскользнув из комнаты, она затаилась наверху в тени лестницы. Это был констебль. Винни слышала, как он говорит:

— Значит так, мистер Фостер. Мы не можем настаивать на обвинении в похищении, так как ваша дочь заявляет, что похищения не было. Но в данном случае это не важно. Только что вернулся доктор. Этот парень… тот самый, которому вы продали землю… он умер.

Наступила тишина. Затем послышалось невнятное бормотание нескольких голосов, затем чиркнули спичкой, и до Винни донесся едкий сигарный дым.

— Да, здорово она его огрела. Он так и не очнулся. В общем, дело ясное, я все видел сам. Я все видел. Так что никаких вопросов. Ее как пить дать повесят.

Винни вернулась в комнату и забралась в постель. Она лежала в темноте, подмяв под себя подушку, и глядела в светлеющий прямоугольник окна, туда, где у самого края неба жарко вспыхивали зарницы. «Словно вспышки боли, — вновь подумала она, — тупой боли. Мэй убила человека в желтом костюме. Она и хотела его убить».

Однажды Винни убила осу, от испуга и злости, и как раз вовремя — когда та собиралась ужалить ее. Она прихлопнула осу тяжелой книжкой. А потом поглядела на раздавленное брюшко, на замершие тонкие крылышки, и ей захотелось, чтобы оса снова ожила. Она плакала над этой осой. Станет ли Винни плакать сейчас из-за этого мужчины в желтом костюме? Захочет ли она, чтобы он снова ожил? Кто знает… Но Мэй сделала то, что считала нужным. Винни закрыла глаза, чтобы не видеть эти беззвучные сполохи. Теперь очередь за ней. Она еще не знала точно, что именно, но что-то она сделает. Мэй Тук не должна оказаться на виселице.

Глава 22


На следующее утро Винни вышла к забору сразу после завтрака. Этот день был самым жарким — настолько душным и знойным, что при малейшем движении пот тек ручьями и все тело охватывало изнеможение. Винни не выпускали из дому целых два дня, да и этим утром над ней тряслись, словно над хрупким яичком.

— Я выйду во двор погулять, — сказала она и услышала в ответ:

— Хорошо, дорогая, но, если будет слишком жарко, ты сразу вернешься в дом, договорились?

И она кивнула:

— Да.

Истертая земля под воротами потрескалась и стала мертвой, тускло-коричневой, твердой, как камень. Дорога, словно просека, пролегла в ослепительно-бархатистой пыли. Винни прислонилась к забору, ухватившись за теплые железные прутья, и подумала о Мэй — сейчас она тоже за железными прутьями, в тюрьме. А потом Винни подняла голову и увидела жабу.

— Привет! — обрадованно воскликнула она.

Жаба даже не шевельнулась и не моргнула. Сегодня она выглядела какой-то высохшей. «Она хочет пить, — подумала Винни. — Неудивительно в такой день».

Отойдя от забора, она вернулась в дом.

— Бабушка, можно мне взять немного воды в миске? Там, на улице, жаба, она умирает от жажды.

— Жаба? — с отвращением наморщила нос бабушка. — Какая гадость!

— Но не эта, — возразила Винни. — Эта всегда сидит там, и я люблю ее. Можно я дам ей воды?

— Жабы не пьют воду, Винифред. Ей это не поможет.

— Они совсем не пьют?

— Совсем. Они впитывают воду кожей, как губка. Когда идет дождь.

— Но дождя не было целую вечность! — встревожилась Винни. — Я могу побрызгать ее водой. Ведь это поможет?

— Думаю, да, — ответила бабушка. — Где она? Во дворе?

— Нет, на дороге.

— Тогда я пойду с тобой. Не хочу, чтобы ты одна выходила со двора.

Винни взяла миску с водой и осторожно, стараясь не расплескать, понесла ее к забору. Но когда они с бабушкой подошли ближе, жабы уже не было.

— Похоже, ничего с ней не стряслось, — сказала бабушка, — раз она смогла ускакать.

Разочарованная и вместе с тем успокоенная, Винни полила потрескавшуюся землю у ворот. Вода сразу же впиталась, и мокрое коричневое пятно быстро побледнело и испарилось.

— За всю свою жизнь не припомню такой жары, как сейчас. — Бабушка тщетно вытирала шею носовым платком. — Не стой тут слишком долго.

— Не буду. — И Винни опять осталась во дворе одна.

Присев на траву, она вздохнула. Мэй! Как же освободить ее? Винни закрыла глаза, подставив лицо солнечному свету, и следила, как маленькие сверкающие красные пятнышки пляшут под веками. Голова у нее слегка кружилась. И вдруг она услышала шепот:

— Винни! Ты спишь?

Это прошептал Джесс, непонятно каким чудесным образом подкравшийся к забору.

— Джесс! — Винни мгновенно открыла глаза и, просунув руку сквозь прутья в заборе, схватила Джесса за локоть. — Как я рада! Что мы можем сделать? Мы должны ее вызволить!

— У Майлза есть план, но не знаю, сработает ли он, — торопливо, почти шепотом произнес Джесс. — Майлз — хороший плотник. Он говорит, что сможет вынуть оконную раму в камере Мэй прямо из стены, вместе с решеткой и всем прочим, и она сумеет выбраться.

Мы хотим попытаться сегодня ночью, когда стемнеет. Но констебль — он глаз с нее не спускает, проверяет каждую минуту, от гордости чуть не лопается, что в его новой тюрьме появился узник. Мы были там и ее видели. Она в порядке. Но даже если сможет пролезть в окно, констебль вскоре заметит, что ее нет. Обнаружит это сразу. И мы не успеем убежать. Но попытаться все же надо. Другого выхода нет. В общем, я пришел попрощаться. Если выберемся отсюда, то очень-очень долго не сможем появиться здесь. Ведь маму будут разыскивать. Послушай, Винни… может статься, что мы с тобой не увидимся еще целую вечность… Гляди: вот бутылка с водой из родника. Сохрани ее. А когда тебе исполнится семнадцать — не важно, где ты будешь, — можешь выпить ее, Винни, а потом разыскать нас. Мы оставим о себе какие-нибудь весточки. Ну пожалуйста, скажи, что ты согласна!

Он втиснул ей в руку маленькую бутылочку, и Винни сжала ее.

— Джесс, погоди, — прошептала она. У нее перехватило дыхание: внезапно ее осенило. — Я могу помочь! Когда твоя мама вылезет из окна, я заберусь туда вместо нее. Я завернусь в ее одеяло, и констебль ни о чем не догадается. Тем более в темноте. Майлз даже успеет вставить окно обратно. И вы успеете убежать! По крайней мере, до утра у вас будет время.

Джесс прищурился.

— Ого!.. Пожалуй, это может сработать. Только не знаю, захочет ли па, чтобы ты рисковала. Интересно, что скажут тебе, когда все обнаружится?

— Не знаю. Да и не важно. Передай отцу, что я хочу помочь. Я должна помочь. Ведь это из-за меня вы влипли! Так что скажи ему: я просто обязана…

— Ну… ладно. Ты сможешь выйти, когда стемнеет?

— Да.

— Тогда… до ночи, Винни. Я буду ждать тебя здесь же в полночь.

— Винифред! — послышался встревоженный голос из дома. — С кем это ты разговариваешь?

Винни встала и обернулась.

— Это просто мальчик, бабушка. Я вернусь через секунду.

Когда она повернулась, Джесса и след простыл. Часто дыша, прижав к себе бутылочку обеими руками, Винни пыталась успокоиться. Сегодня ночью она сделает что-то очень важное!

Глава 23


Это был самый долгий день, невыразимо, неописуемо жаркий. Жаркий до одури. И двор, и Лесная Прогалина, и лес — все застыло. Солнце, словно огромное колесо, беззвучно катившее по небу, сверкало так ослепительно и безжалостно, что укрыться от него нельзя было даже за шторами гостиной Фостеров. Спасения не было нигде.

Мама и бабушка Винни, непричесанные и неодетые, весь день, скучая, просидели в гостиной, обмахиваясь веером и потягивая лимонад. Это было совсем на них не похоже. Куда подевались их аристократические замашки! Честно говоря, сейчас они выглядели куда интереснее. Но Винни не осталась с ними, она забрала полный до краев стакан к себе в комнату и уселась в маленькое кресло-качалку у окна. Бутылку, которую дал ей Джесс, она спрятала в ящике комода, и больше уже никаких дел не было, оставалось только ждать. В коридоре мерно тикали бабушкины часы, и Винни обнаружила, что раскачивается в том же ритме: вперед-назад, вперед-назад, тик-так, тик-так… Она попыталась было читать, но не могла сосредоточиться среди всей этой скуки и обрадовалась, когда наконец пришло время ужина. Хоть какое-то разнообразие. Правда, почти никто ничего не ел.

Но позже, когда Винни снова вышла к забору, она заметила, что небо изменилось. Не то чтобы оно затянулось облаками, но все как-то потемнело, чистая голубизна подернулась мглистой дымкой. А когда солнце неохотно уползло за верхушки деревьев, сгустилась желто-коричневая мгла. Деревья в лесу засеребрились, повернув листву изнанкой кверху.

Винни стало трудно дышать: духота, повисшая в воздухе, давила грудь. Она повернулась и пошла в дом.

— Кажется, будет дождь, — объявила она в гостиной, и сидевшие без сил мама и бабушка встретили эту новость вздохом облегчения.

Спать все улеглись рано, и перед тем, как отправиться в спальни, плотно закрыли все окна. Хотя уже почти стемнело, желто-коричневые полоски света еще резко очерчивали контуры предметов, а порывы ветра уже сотрясали ворота и шумели в кронах деревьев. В воздухе повис свежий запах дождя.

— Ну и неделька была! — воскликнула бабушка Винни. — Слава богу, кажется, все заканчивается.

И Винни подумала про себя: «Да, кажется, все заканчивается».

* * *
До полуночи оставалось еще целых три часа. Винни бродила по комнате, садилась в кресло-качалку, ложилась на кровать, прислушиваясь к тиканью часов в коридоре. Она не только волновалась — ее не оставляло чувство вины. Ибо она знала: то, что она собирается сейчас сделать, уже во второй раз за последние три коротких — впрочем, не таких уж и коротких — дня, ей бы ни за что не позволили. Даже спрашивать не стоило.

Винни имела свое представление о справедливости — и очень твердое. Она понимала, что всегда может потом сказать: «Ну вы же никогда не говорили мне, что этого делать нельзя». Но ведь это глупо! Конечно же, им никогда бы не пришло в голову упомянуть о подобном, перечисляя все, что Винни не положено делать. Она улыбнулась, представив, как ей говорят: «А теперь запомни, Винни: нельзя грызть ногти, нельзя перебивать, когда кто-либо говорит, и нельзя ходить в тюрьму в полночь, чтобы поменяться местами с заключенным».

И все же это не смешно. Что будет, когда утром констебль обнаружит ее в тюремной камере и снова приведет домой? Что скажут дома? Поверят ли ей после этого еще хоть когда-нибудь? Винни заерзала в креслице и нервно сглотнула. Объяснить она ничего не сможет, но заставить их понять ей придется.

Часы в коридоре пробили одиннадцать. Ветер утих. Казалось, все затаилось в ожидании. Винни лежала с закрытыми глазами. Она думала о Туке и Мэй, о Майлзе и Джессе, и на душе у нее становилось спокойнее. Она нужна им. О них нужно позаботиться. Ибо, как ни странно, — и это поразило ее еще с самого начала — они были беспомощными. Или слишком доверчивыми. В общем, что-то вроде того. Но в любом случае она нужна им. И она их не разочарует. Мэй будет свободна. Никто не узнает — Винни этого не допустит, — что Мэй не может… Тут Винни даже думать не захотела, как будет ужасно, если тайна выйдет на свет. Вместо этого она стала думать о Джессе. Когда ей исполнится семнадцать — сделает ли она это? Если все это правда, отважится ли она? И если нет, то не пожалеет ли позже? Тук говорил: «На самом деле этого не понять, пока не испытаешь на собственной шкуре». Нет… это все неправда. Здесь, в своей спальне, Винни уже не сомневалась: все-таки они сумасшедшие. Но она все равно их любит. Она нужна им. И с этой мыслью Винни заснула.

Через какое-то время она, вздрогнув, в испуге села на кровати. Часы мерно тикали. Было совсем темно. Ночь, казалось, застыла, вытянувшись на цыпочках и затаив дыхание в ожидании бури. Винни выскользнула в коридор и, нахмурившись, стала вглядываться сквозь сумрак в циферблат часов. Черные римские цифры на белом фоне были едва различимы, латунные стрелки слабо светились. Наконец ей удалось различить их. Пока она вглядывалась, длинная стрелка с громким щелчком прыгнула еще на одно деление. Винни не опоздала: было без пяти двенадцать.

Глава 24


Выйти из дому оказалось до смешного легко. Винни почти не сомневалась, что, как только ступит на лестницу, все тут же вскочат со своих кроватей и накинутся на нее с упреками. Но никто даже не пошевелился. Винни это поразило: оказывается, если бы она захотела, то могла бы сбегать из дому каждую ночь, и никто не узналбы. Угрызения совести вспыхнули в ней с новой силой… но ведь сегодня — особый случай! Она должна это сделать. Другого выхода нет.

Отворив дверь, Винни тихонько выскользнула в душную августовскую ночь — и словно ступила из реальности в страну грез. Казалось, она не идет, а плывет по дорожке к воротам. Джесс уже ждал ее. Они не обменялись ни словом. Джесс взял ее за руку, и они побежали по дороге мимо спящих домиков к центру деревни, темному и пустому. Окнам домов было не до них; словно прикрытые веками огромные глаза, они едва замечали Винни и Джесса, которые почти не отражались в их стеклах. Кузница, мельница, церковь, сельские лавки, столь оживленные днем, сейчас, нахохлившись, стояли одинокими, темными, бессмысленными громадами. А вот наконец и тюрьма. Новые стены еще не успели покрасить, окно на фасаде светилось. А в глубине пустого тюремного двора, словно огромная перевернутая буква «L», высилась виселица.

Небо озарилось белой вспышкой. Но на сей раз это была не просто зарница: через мгновение издалека донеслись глухие раскаты грома, наконец возвещающие приход грозы. Порыв свежего ветра взметнул волосы Винни, а где-то позади залаял деревенский пес.

Две тени выступили из тьмы. Тук притянул Винни к себе и крепко обнял, а Майлз сжал ее руку. Никто не произнес ни слова. Затем все четверо двинулись на цыпочках к тыльной стороне тюремного здания. Там находилось зарешеченное окно — слишком высокое, чтобы Винни могла заглянуть в него, а внутри виднелась слабо освещенная камера. Запрокинув голову, Винни вглядывалась в темную решетку, сквозь которую пробивался тускло-золотистый свет.

Уму и сердцу не страшна
Решетка на окне… —
вдруг вспомнились ей строки из старинного стихотворения. Они звучали в голове вновь и вновь, пока не превратились в какую-то бессмыслицу. Снова послышались раскаты грома. Гроза приближалась.

Майлз взобрался на ящик и стал поливать маслом оконную раму. Ветер донес до Винни густой, крепкий запах. Тук подал клещи, и Майлз стал поддевать гвозди, крепившие раму. Он и вправду знал свое дело. Винни дрожала, вцепившись в руку Джесса. Вот уже один гвоздь вынут. Вот и другой. Тук брал их, один за другим. Майлз потянул четвертый гвоздь, но тот заскрипел, и Майлз подлил еще немного масла.

Констебль у тюремного крыльца громко зевнул и начал насвистывать. Свист становился громче, и Майлз спрыгнул вниз. Шаги констебля послышались у камеры Мэй. Лязгнула дверная решетка. Затем шаги стали удаляться, свист постепенно стихал. Внутренняя дверь закрылась, и отблеск фонаря в окне исчез.

Майлз тут же снова влез на ящик и продолжил свою работу. Вот и восьмой, девятый, десятый… Винни старательно считала вынутые гвозди, а где-то за этим подсчетом в ее голове продолжало упорно звучать: «Уму и сердцу не страшна…»

Майлз вернул клещи отцу, ухватил оконную решетку, приготовившись ее выдернуть, и вдруг застыл. «Чего он ждет? — подумала Винни. — Почему не?..» И тут сверкнула молния, раздался удар грома. Майлз изо всех сил рванул решетку… но она не поддалась.

Гром утих. У Винни сжалось сердце. Что, если все напрасно? Что, если решетка так и не сдвинется с места? Что, если… Обернувшись, она снова увидела темный силуэт виселицы и содрогнулась.

Опять сверкнула молния, и бушующий небесный вихрь разразился жутким громовым раскатом. Майлз рванул раму. Та отскочила, и. Майлз, не отпуская прутьев решетки, свалился вместе с ней на землю. Дело сделано!

В образовавшемся проеме окна появились руки. Мэй! Показалась ее голова, но лица в темноте было не различить. Это окно… что, если оно слишком маленькое и Мэй не пролезет? Что, если… Но Мэй уже протиснула плечи. Она тихо вздохнула. Еще одна вспышка молнии на мгновение осветила ее лицо, и Винни заметила, как она сосредоточена: нижняя губа закушена, брови сдвинуты…

Теперь уже на ящике стоял Тук, помогая ей, подставляя плечо, а Майлз и Джесс по обе стороны от него протянули руки, приготовившись подхватить мать. Вот уже она и пролезла — взмахнув руками и оставив куски юбок на зазубренных краях досок, и вот они уже все в куче барахтаются на земле. Еще один раскат грома заглушил торжествующий смех Джесса. Мэй на свободе!

Винни радостно сжала дрожащие руки.

И тут первая капля дождя упала ей прямо на кончик носа. Тук встал и повернулся к ней. Хлынул дождь. Туки, один за другим, притягивали Винни к себе и целовали ее. И она целовала их в ответ — одного за другим. Что это на лице у Мэй, капли дождя? А у Тука? Или это слезы? Джесс подошел к ней последним. Крепко прижав ее к себе, он прошептал единственное слово: «Помни!»

А потом Майлз снова взобрался на ящик и поднял Винни. Ухватившись руками за край окна, она дожидалась вместе с ним. И когда грянул гром, разорвав небо грохотом, Винни скользнула внутрь и забралась на койку, целая и невредимая. Она взглянула вверх, в пустой проем окна, и увидела руки Майлза, державшего раму. Еще один раскат — и рама на месте. Винни ждала: станет ли Майлз заколачивать гвозди?

Дождь лил как из ведра, порывы ветра швыряли его струи туда-сюда в ночной тьме. Стрелы молний сверкали яркими вспышками, и маленькое здание тюрьмы сотрясалось от грома. Иссохшая земля жадно впитывала влагу. Винни и сама расслабилась, ощутив внезапно страшную усталость.

Но она продолжала ждать. Станет ли Майлз заколачивать гвозди? Наконец, встав на постели, Винни поднялась на цыпочки, ухватилась за оконную решетку и подтянулась, пытаясь выглянуть. Ливень хлестал ей в лицо, но при следующей вспышке молнии она все-таки глянула вниз. Двор был уже пуст. Но прежде чем успел прогреметь гром, в тот краткий миг, когда ветер и дождь стихли, ей показалось, что вдали, замирая, прозвенела короткая мелодия музыкальной шкатулки.

Глава 25


Первая неделя августа осталась далеко позади. И теперь, хотя до осени было еще несколько недель, уже казалось, что год начал закругляться и колесо опять повернулось, поначалу медленно, но все больше набирая ход в своем вечном, неизменном круговороте. Стоя у забора напротив неприступного дома, Винни уже слышала новые нотки в птичьих голосах. Целые стаи с гомоном взмывали в небо над лесом, затем садились, но лишь для того, чтобы миг спустя взлететь снова. За дорогой зацвел золотарник. А рано увядающий молочай раскрыл свои шершавые стручки, выставив напоказ уйму пушистых головок. И пока Винни разглядывала их, одна из пушинок поднялась под легким дуновением ветерка и тихо поплыла куда-то прочь, а другие выглядывали из коробочки, словно провожая ее взглядом.

Винни уселась на траве, поджав ноги. Прошло две недели с той грозовой ночи — ночи побега Мэй Тук. Мэй так и не нашли. Не осталось никаких следов — ни ее, ни Тука, ни Майлза или Джесса. Винни страшно этому радовалась. Но до чего же она устала! Это были очень-очень трудные две недели.

Сотни раз она возвращалась мысленно к той ночи, вспоминая, как констебль вошел в камеру, едва она успела устроиться на койке; как он опустил ставень окна, чтобы дождь не лил внутрь; как он потом стоял над ней, а она горбилась под одеялом, тяжело дыша и пытаясь выглядеть как можно крупнее; как он ушел наконец и больше не возвращался до самого утра.

Но заснуть Винни так и не посмела: она боялась, что сбросит во сне одеяло и обман обнаружится. Она лежала не смыкая глаз, и сердце ее колотилось как сумасшедшее. Никогда не забыть ей стук дождя о тюремную крышу, влажный запах леса, тьму, укрывшую их; не забыть, как трудно было сдержать кашель. У Винни запершило в горле сразу же, как только она поняла, что кашлять сейчас нельзя, и долгие часы она пыталась с этим справиться. И никогда она не забудет мерный скрип, доносившийся снаружи, — до самого утра она гадала, что бы это могло быть, и лишь по дороге домой увидела, как раскачивается на ветру виселица.

До сих пор ее бросает в дрожь, когда она вспоминает лицо констебля, обнаружившего ее в камере. Вначале она услыхала шум у тюремного крыльца, затем до нее донесся запах свежего кофе. Винни села, застыв ох страха. Отворилась внутренняя дверь, отделявшая, как она только сейчас заметила, служебное помещение от камер, и в луче света появился констебль, несущий поднос с завтраком. Он весело насвистывал. Подойдя к решетке ее камеры, он заглянул внутрь… Свист замер у него на губах — словно бы у него закончился завод. Винни едва не хихикнула, но тут же ей опять стало не до смеха. Лицо констебля побагровело от гнева.

Винни сидела на койке, потупив глаза, не зная, куда деваться от смущения… она чувствовала себя преступницей. Да констебль так и сказал: «Будь она старше, то не вышла бы отсюда так просто… Она преступница! — кричал он. — Соучастница! Она помогла бежать убийце. И это самое настоящее преступление. Но она слишком мала, чтобы понести законную кару. И очень жаль, — добавил констебль, — ибо она этого заслуживает».

Затем он сдал ее под опеку отца и матери. От этих новых слов — «преступница» и «опека» — у Винни кровь в жилах стыла. Вновь и вновь родители спрашивали ее, вначале с возмущением, а затем уже с безнадежным сожалением: почему, ну почему она так поступила? Почему? Ведь она их дочь! Они ей доверяли. Они старались правильно ее воспитывать, учили тому, что хорошо, а что плохо. Они просто не в силах понять!.. И наконец Винни прорыдала в мамино плечо единственную правду, единственное объяснение: Туки были ее друзьями. Она сделала это, потому что… любила их, несмотря ни на что.

По крайней мере это ее семья поняла и тогда уж встала за нее горой. Винни знала, как это нелегко для них, и ей было больно. Ведь они такие гордые, а она их опозорила. И все же такой оборот дела оказался полезным, по крайней мере для Винни. Хотя теперь ей и не разрешали выходить со двора, даже с мамой или бабушкой, соседские дети стали бродить вокруг их дома и заговаривать с ней через забор. Это же надо — вытворить такое! Теперь она стала для них героиней — не то что прежде: слишком аккуратная, слишком чопорная, какая-то даже слишком приличная, чтобы быть настоящим другом.

Винни вздохнула и в задумчивости стала выдергивать траву у ног. Скоро в школу. Не так уж и плохо! И в самом деле, подумала она, воспрянув духом, этот год может оказаться довольно приятным.

Но тут произошли два события. Прежде всего из сорняков появилась жаба — как всегда, усевшись на своем месте у дороги. Она выпрыгнула из-под ковра старых одуванчиковых листьев и приземлилась — плюх! — прямо за забором. Винни сейчас запросто бы до нее дотянулась, просунув руку между прутьев. А затем на дороге показалась большая рыжая собака с высунутым языком. Она приближалась к ним легкими прыжками. Остановившись у забора, собака поглядела на Винни, дружелюбно помахивая хвостом, и вдруг заметила жабу. Глаза ее загорелись, она залилась пронзительным лаем и запрыгала вокруг, едва не касаясь ее носом.

— Нет! — закричала Винни, вскочив на ноги и размахивая руками. — Убирайся, собака! Прекрати! Убирайся… кыш!

Собака замерла, взглянув на дикую пляску Винни, а потом посмотрела на жабу, которая, закрыв глаза, прижалась к грязной земле. Ну, это уж слишком! Снова залаяв, она потянулась к жабе своей длинной лапой.

— Ой! — вскрикнула Винни. — Ой! Не смей! Не трожь мою жабу!

И, даже не успев сообразить, что она делает, изогнулась, просунула руку сквозь прутья, схватила жабу и опустила ее на траву во дворе — от беды подальше.

Внезапно ее охватило отвращение. Собака скулила, тщетно скребла забор, а Винни застыла на месте, уставившись на жабу, снова и снова вытирая руку о юбку. Но затем она вспомнила свои прежние встречи с жабой, и отвращение исчезло. Опустившись на колени, Винни прикоснулась к ее спинке. Кожа была шершавой и в то же время мягкой. И холодной.

Винни встала и поглядела на собаку. Та ждала за забором, склонив голову набок, не спуская с жабы алчного взгляда.

— Это моя жаба, — сказала ей Винни. — Оставь ее в покое.

А затем повернулась и побежала в дом, к себе в комнату, к комоду, где она спрятала бутылочку Джесса — бутылочку с водой из источника. И мигом вернулась назад. Жаба все еще сидела там, где она ее оставила, и собака все так же ждала у забора. Винни вынула пробку из горлышка и, присев, очень медленно и осторожно вылила драгоценную воду на жабу.

Собака наблюдала за ними, а потом, вдруг заскучав, зевнула. Она повернулась и вприпрыжку помчалась по дороге в деревню. Винни подняла жабу и долго держала ее на ладони, уже совсем без отвращения. Жаба, моргая, сидела спокойно, ее влажная от воды спина блестела.

Маленькая бутылочка была теперь пуста. Она валялась на траве у ног Винни. Но если все это правда, то там, в лесу, еще много воды. Там ее гораздо больше. Когда ей исполнится семнадцать… если она решится, там, в лесу, еще много воды. Винни улыбнулась. А потом наклонилась, просунула руку сквозь прутья и отпустила жабу.

— Ну вот! — сказала она. — Ты свободна. Навсегда.

Эпилог


«Добро пожаловать в Лесную Прогалину» — возвещала придорожная надпись, однако с трудом верилось, что это — та самая Лесная Прогалина. Главная улица почти не изменилась, но появилось множество других, пересекавших ее. Дорогу, покрытую теперь асфальтом, разделяла белая полоса.

Мэй и Тук в громыхающем деревянном фургоне, запряженном старой откормленной лошадью, неспешно въехали в Лесную Прогалину. Вообще-то их уже не удивляли постоянные перемены, но здесь они казались ужасающими и наводили тоску.

— Гляди, — сказал Тук. — Гляди, Мэй. Разве не здесь был лес? Он исчез! И пенька не осталось! И ее дом… его тоже нет.

Здесь уже ничего нельзя было узнать, но Туки надеялись, что рассмотрят все получше с холма, когда-то высившегося за деревней, а теперь уже почти сплошь застроенного.

—  Да, — кивнула Мэй, — думаю, здесь. Но не уверена… столько времени прошло…

Теперь на этом месте стояла бензоколонка. Молодой человек в грязном комбинезоне вытирал ветровые стекла широкого старомодного «хадсона». Завидев Туков, молодой человек ухмыльнулся хозяину машины, лениво прислонившемуся к колесу:

—  Гляньте-ка! Деревенщина пожаловала!

И оба захихикали.

Тряский фургон катил мимо сельских домиков, вскоре сменившихся магазинами и другими заведениями: палатка с хот-догами, химчистка, аптека, универмаг, еще одна бензоколонка, высокое белое здание с нарядной верандой, местная гостиница с дешевым ресторанчиком… Почта. А вот и тюрьма, но не та, что прежде: побольше, выкрашена в бурый цвет, с конторой для представителя округа. Перед входом в контору стоял черно-белый полицейский автомобиль с красной мигалкой на крыше и похожей на мухобойку антенной на ветровом стекле.

Мэй взглянула на здание тюрьмы и тут же отвернулась.

—  Видишь вон там? — указала она. — Вон ту закусочную? Давай выпьем по чашечке кофе. А?

— Давай. Может, там что-то узнаем.

Внутри закусочная вся блестела и пахла линолеумом и кетчупом. Мэй и Тук уселись за длинной стойкой на скрипучие табуреты-вертушки. Из-за двери кухни возник бармен и окинул их оценивающим взглядом. Посетители как посетители. Немного странные, пожалуй… особенно одежда… но на вид вроде не мошенники. Он бросил им меню и оперся о булькающий охладитель оранжада.

— Вы, ребята, откуда?

—  Да вот, — сказал Тук. — Проездом.

—  Ясно… — кивнул бармен.

— А скажите, — вертя в руках меню, осторожно начал Тук, — ведь правда там, на другой стороне поселка, когда-то был лес?

—  Ну да, — ответил бармен. — Только года три назад, или около того, приключилась страшная гроза. Молния ударила в большое дерево и расщепила его до самой середины. Начался пожар, ну и сами понимаете… Сплошной бурелом. Пришлось все расчищать бульдозерами.

—  О! — Туки переглянулись.

—  Две чашечки кофе, пожалуйста, — сказала Мэй. — Черного.

— Конечно. — Бармен отложил меню, налил кофе в глиняные кружки и опять прислонился к охладителю.

— В этом лесу был пресный источник, — отважился Тук, прихлебывая кофе.

— Насчет этого ничего не знаю, — пожал плечами бармен. — Говорю же, все расчистили бульдозерами.

—  О! — только и произнес Тук.

Позже, когда Мэй отправилась за продуктами, Тук пешком через весь поселок вернулся назад к холму — тем же путем, которым они приехали. Теперь здесь стояли дома и зернохранилище, но на дальнем склоне виднелась железная ограда кладбища.

Сердце Тука забилось чаще. Он еще раньше заметил кладбище, как только они сюда въехали. И Мэй тоже. Но тогда они промолчали, хотя оба знали, что здесь могут храниться ответы и на другие вопросы. Тук одернул свою старую куртку, прошел в арку с причудливым кованым орнаментом и остановился.

Прищурив глаза, он вглядывался в заросшие травой ряды надгробий. И вот вдалеке, справа, он увидел высокий памятник, на вид внушительный, но уже слегка покосившийся. На нем было высечено только одно имя: «Фостер».

Тук не спеша направился к нему. И, приближаясь, увидел, что памятник окружают другие надгробия, поменьше. Семейный участок... И тут горло его перехватило. Это здесь... Он хотел, чтобы именно так и было, но теперь его охватила печаль. Опустившись на колени, он прочитал надпись: «Вечной памяти Винифред Фостер Джексон. Любимой жене. Любимой матери. 1870-1948».

«Значит, — сказал сам себе Тук, — два года. Она умерла два года назад». Он поднялся с колен и огляделся в замешательстве, пытаясь сглотнуть ком в горле. Но вокруг было пусто, никто его не видел. На кладбище стояла глубокая тишина. Позади в ветвях ивы щебетал черный, с красными крыльями дрозд. Тук торопливо вытер глаза. Затем снова одернул куртку и, подняв руку в коротком прощальном жесте, громко сказал:

— Умница девочка!

А потом повернулся и быстрым шагом покинул кладбище.

Позднее, когда они с Мэй выехали из Лесной Прогалины, Мэй, не глядя на него, тихо спросила:

— Она умерла?

— Умерла, — кивнул Тук.

Они долго молчали, и наконец Мэй произнесла:

— Бедняга Джесс...

— Да ведь он знал. Он знал, ведь она не пришла. Мы все это знали, давным-давно.

— И все-таки... — вздохнула Мэй. Потом расправила плени. — Ну, и куда теперь, Тук? Сюда возвращаться больше незачем.

— И то... Давай прямо по этой дороге. Авось что-нибудь да отыщем.

— Авось, — кивнула Мэй. Тут она тронула его за плечо: — Гляди, жаба! Тук тоже заметил ее. Он придержал лошадь и выбрался из фургона. Жаба припала к земле прямо посреди дороги, совершенно ни о чем не заботясь. По встречной полосе промчался грузовик, взметнув ветер, и жаба плотно зажмурила глаза. Но с места не сдвинулась. Тук подождал, пока проедет грузовик, поднял жабу и перенес ее в траву на обочине.

— Глупышка! Наверное, собирается жить вечно, — усмехнулся он Мэй. Вскоре, оставив Лесную Прогалину позади, они вновь катили по дороге, и вместе с ними удалялась тонкая мелодия музыкальной шкатулки, пока, постепенно стихая, не растаяла вдалеке.


Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Эпилог