Записки разведчика [Иван Иванович Бережной] (fb2) читать онлайн

Иван Бережной Записки разведчика

Книга первая

Новое назначение

Конец февраля. Ранним утром мы с коноводом Корсиковым выехали из села, где располагалась часть. Наш путь лежит в город Ливны, в штаб армии, где я должен был оформить назначение на курсы разведчиков.

Застоявшийся конь, екая селезенкой, идет резвой рысью, поскрипывают по укатанной зимней дороге подрезы полозьев. Злой мороз хватает за щеки и нос. Вокруг все бело от снега.

Дорога ведет через холмы и балки, через молчаливые села и хутора. Встречаются обозы с различным грузом для нашей дивизии. Корсиков все время говорит – изливает свое горе. Он беспокоится о судьбе семьи. Жена и дети остались в Харькове, оккупированном немцами. Что с ними? Я тоже ничего не знаю о своей семье, но сочувствую Корсикову и успокаиваю:

– В свете не без добрых людей, помогут перебиться в трудных условиях. Встретишь свою Наталку с дочурками.

Корсиков верит, надеется…

Вдруг подул обжигающий восточный ветер, и колючие снежинки заплясали в бешеном вихре. Перед нами в снежной крутоверти выросло село. Из труб клубами валит дым и, подхваченный ветром, тут же рассеивается. На улице ни души. Даже собаки и те лениво лают, не покидая своих конур. Под напором ветра поскрипывает где-то калитка, да на крыше избы неутомимо вертится млынок, сделанный детскими руками.

От села повеяло родным, с детства знакомым уютом. Потянуло к теплу, к домашнему очагу. На миг представилось родное село Нагольное в Воронежской области. Хата, а у горящей печки мама с ухватом. Родная, хорошая мама! Сколько сказок она нам с братом пересказала у горящей печки зимой…

Так и тянет зайти в дом. Но мы проезжаем без остановки.

Корсиков замолк. На меня нахлынули воспоминания. Мысленно переношусь в довоенное время, на Полтавщину, в военный лагерь на живописном берегу реки Псела, где меня застал сигнал боевой тревоги. Мы недоумевали тогда, чем вызвана тревога. И вдруг узнаем – война! А через несколько дней прощаемся с родными и Полтавой, уезжаем на фронт. Эшелон осаждают женщины и дети. Последние рукопожатия, прощальные поцелуи. В хаосе криков и женского плача простился и я с женой и полугодовалой дочуркой. Эшелон тронулся. Провожающие бегут рядом с вагонами, кричат вслед уходящему поезду, но стук колес заглушает их голоса.

С тех пор прошло восемь военных месяцев. Многих моих товарищей уже нет в живых…

Мне припомнился первый налет вражеской авиации, а затем месяц непрерывных упорных боев на реке Сож. Первые радости побед и горечь отступления…

Особенно запомнился мне день, когда меня принимали в ряды Коммунистической партии. Полк вел тогда тяжелые бои под Новгород-Северским. Я только что вернулся из разведки, как меня вызвали на бюро.

Заседание партийного бюро проходило в блиндаже комиссара полка. Взрывы снарядов временами встряхивали перекрытие. С потолка и стен осыпалась сухая глина.

Я давно ожидал этого момента и тщательно к нему готовился. Часто задумывался над вопросом: подготовлен ли к вступлению в партию? Вот и теперь, входя в землянку, я в который уже раз продумывал свое выступление. Мысли не слушались.

Но мое выступление не понадобилось.

Секретарь партбюро зачитал мое заявление и остальные документы. Члены бюро поинтересовались моей биографией. И тут-то оказалось, что говорить мне нечего. До 1937 года учился в школе, а затем добровольно пошел в Красную Армию. В 1939 году после окончания военного училища прибыл в полк командиром взвода конных разведчиков. Вот и всё.

Вопросов было мало. Члены бюро знали меня с первого дня моего пребывания в полку.

И вот меня поздравляют с приемом в ряды Коммунистической партии. И хотя прием прошел не в такой торжественной обстановке, какую я рисовал в своем воображении, тем не менее, выйдя из блиндажа, я почувствовал себя словно выросшим, возмужавшим. В моей жизни произошло знаменательное событие, навсегда определившее мой жизненный путь.

…В первых числах октября был получен приказ оставить оборону на реке Десне и совершить марш в глубь Брянских лесов.

Темная осенняя ночь. Лесная дорога, разбитая обозами и размытая дождями. Солдаты идут усталые и злые. Во мраке слышно хлюпанье жидкой грязи под ногами сотен людей. Никто не счищает ее с сапогов – бесполезный труд. Идут молча, каждый с тяжелой думой. Падают, подымаются и снова идут. Время от времени по лесу раздается приглушенное: «Раз, два – взяли! Еще – взяли!» Это артиллеристы помогают лошадям вытаскивать орудия, увязшие в грязи. Усталость сковывает тело, ноги еле передвигаются. Некоторые на ходу засыпают и валятся в грязь. Командиры отделений всех своих людей держат при себе, помогают отстающим.

Наконец переход окончен. Полк остановился в лесу возле села Денисовки. Запылали костры, задымили кухни. Люди очищались от грязи, брились, мылись.

Однако отдыхать долго не пришлось. Оказалось – мы попали в окружение. Противник еще 3 октября занял Орел, а 6-го — ворвался в Брянск.

На рассвете пошли на прорыв. Опрокинув заслоны врага, дивизия устремилась на юго-восток, громя тылы гитлеровских войск. На нашем пути попадались разрозненные группы фашистов, в панике разбегавшиеся в разные стороны. Обстановка была настолько запутана, что трудно было определить, где свои, а где чужие.

Противник подбрасывал войска с других участков и снова перекрывал дороги. Каждый метр пути мы брали с боем. Командир дивизии Бирюзов лично водил пехоту в атаку и в одном из боев был тяжело ранен.

После ряда ожесточенных атак мы прорвались из окружения и встретились с войсками, действовавшими с фронта в районе города Льгова.

Кратковременная передышка, и снова бои. Но теперь уже на Орловщине…

– Товарищ старший лейтенант, узнаёте местность? — прервал мои размышления Корсиков, когда мы проехали село Моногарово.

Я начал присматриваться и сквозь снежную пелену на холме увидел силуэты двух обгоревших танков, а чуть в стороне — подбитую бронемашину, полузанесенную снегом.

– Это здесь наша тридцатьчетверка вступила в единоборство с пятью гитлеровскими танками и двумя бронемашинами, — напомнил мой спутник.

Да, этот бой, как и многие другие, я хорошо помню! Каждая, хотя и маленькая, победа полка была и моей победой. До этого я себя не мыслил отдельно от полка и теперь особенно остро почувствовал, как крепко прирос к полку…

В первых числах января 1942 года положение на Брянском фронте стабилизировалось. Наступил тот период, о котором в сводках Совинформбюро говорилось: «Противник активных действий не проявлял» или «…на отдельных участках фронта велись бои местного значения».

Наш полк занимал оборону на участке сел Большая Муратовка и Жерновец, прикрывая дорогу из Дроскова на Ливны.

Ни мы, ни противник не имели достаточных сил для наступления. Подразделения укрепляли свои рубежи. Первоначально никто не хотел верить, что переходим к обороне и, как после выяснилось, надолго. А поэтому окопы делали временные, из снега, и то с большим нежеланием. Но скоро был получен приказ – создать прочную оборону, отрыть в мерзлом грунте не только окопы, но и ходы сообщения и блиндажи. Теперь все поняли, что предстоит длительная остановка, но никто не думал, что она затянется на многие месяцы. Ночи напролет мы и немцы долбили мерзлую землю и зарывались в нее.

Началась самая тяжелая работа для разведчиков – ведение разведки обороняющегося противника зимой.

А в середине февраля в дивизию возвратился генерал Бирюзов. Его горячая натура не позволила дождаться полного выздоровления. Не долечившись, он выписался из госпиталя, прибыл в штаб фронта и попросил направить его в свою дивизию. При первой же встрече генерал поздравил меня с награждением медалью «За отвагу» и предложил ехать на курсы разведчиков. Я не знал, радоваться этому предложению или нет. С одной стороны, учиться никогда не вредно, тем более сейчас, но как же расстаться с товарищами, с полком?

В конце февраля окончательно решился вопрос о моей поездке на учебу. Чем меньше оставалось дней до отъезда, тем большее раздумье и беспокойство охватывали меня. Не хотелось уезжать. Я не мог представить жизни без веселых, задорных и отважных разведчиков.

Прошедшую ночь я провел во взводе. Вспомнили все, что пришлось нам вместе пережить с первого дня войны до момента расставания.

Под утро заботливый Корсиков уложил вещи в санки и проверил упряжь. Меня обступили товарищи, крепко жали руки, говорили добрые напутственные слова. Выражали пожелания, чтобы я вернулся в дивизию.

Начальник штаба полка капитан Агафонов вышел проводить меня.

– Что же это, товарищ капитан, еще один полтавчанин уезжает от нас? — спросил недовольно сержант Харченко.

– Да, все меньше и меньше остается товарищей, которые с полком приехали на фронт, — сказал начальник штаба. — Как только кто оперится, сразу же выпархивает из гнезда. Чувствую, что и этот больше к нам не вернется.

И вот мы уже в пути. Несутся навстречу заснеженные холмы, молчаливые перелески, полусожженные деревни…

В Ливны въехали ночью. На каждом шагу останавливают, проверяют документы. В разведотделе встречает дежурный. Начальник разведки на докладе. Будет поздно. Принять сумеет лишь утром. Дежурный послал солдата проводить нас на ночлег.

Мы вошли в просторный и холодный дом. На столе мерцает огонек коптилки. Окна завешаны тряпьем. В квартире почти пусто. Оказывается, здесь успели похозяйничать немцы.

Хозяйка, высокая пожилая женщина, встретила нас неласково.

– Здравствуйте, мамаша. Принимайте гостей, — сказал Корсиков, сваливая с плеч наше дорожное имущество.

– Здравствуй, — сказала безразличным голосом хозяйка, кутаясь в большой платок. — Коли ночевать, так ложитесь вон с ними. Соломы можно еще принесть. — На полу, устланном соломой, спали двое квартирантов.

– Мы замерзли, чайку бы согреть, — попросил Петя. — Да и поужинать не мешает.

– Поздно… Кипятку-то оно с дороги неплохо, только дров надо наколоть.

– Это мы мигом, даже топор свой имеем, — с готовностью отозвался Корсиков.

Потрескивая, в печке горят дрова. Хозяйка тихим ровным голосом рассказывает о зверствах гитлеровцев в городе. Много погубили фашисты безвинных людей. В первую очередь собрали всех евреев, вывели к реке и расстреляли. А потом — кто попадется…

Для нас такие истории не новость. Однако всякий раз, слушая рассказы очевидцев, диву даешься. Неужели немцы не люди? Неужели среди них не находится хороших и чутких?

Оказывается, все-таки иногда встречаются и такие.

Хозяйка рассказала, как ее вечером задержали на улице, а на следующий день повели расстреливать. Ее и еще шесть человек задержанных обвинили в неповиновении властям. Два немецких автоматчика вывели их за город, остановили в овраге. А затем начали совещаться между собою… После чего подходит один и на ломаном русском языке говорит: «Ви бегайт… Стреляй нихт. Ми арбайт…» Видя, что его не понимают, он показал свои корявые руки и для убедительности сжал кулаки и несколько раз взмахнул руками. «Кузнец», — догадался один из арестованных. Немец закивал утвердительно головой. Оба немецких автоматчика начали стрелять в крутой берег оврага, а затем, махнув рукой в сторону от города, сами пошли обратно с сознанием выполненного долга…

По комнате распространился щекочущий запах картошки «в мундире». Зашипел чайник. Корсиков выложил на стол хлеб, мясные консервы и сахар. Развернул газетный сверточек и передал хозяйке щепотку чая.

На столе появилась большая миска с дымящейся картошкой.

– Поужинайте с нами, мамаша, — пригласил Корсиков хозяйку.

Хозяйка сначала отнекивалась, но уступила нашим просьбам.

Спать легли далеко за полночь, но еще долго не могли уснуть.

Утро… Предстоит самое тяжелое — расставание с Корсиковым, моим неизменным коноводом, боевым товарищем. Здесь, в Ливнах, он – единственная нить, которая еще связывает меня с полком, с прошлым. Я стоял, не находя слов на прощание. Напоследок отдал ему свои валенки, теплые брюки, бритвенный и туалетный приборы, пуховые перчатки – праздничный подарок — и, наконец, свой любимый автомат.

Особенно тягостны последние минуты прощания. Я испытывал чувство, подобное тому, которое испытал при расставании с женой и дочкой в Полтаве. Чтобы быстрее покончить с этим, я обнял своего верного боевого друга, по русскому обычаю трижды поцеловал и сказал:

– Будь здоров, Петя!

– Мы будем ждать вас, — сказал он прерывистым голосом, пряча глаза, полные слез, затем прыгнул в сани и стегнул вожжами коня.

Конь, удивленный и напуганный неожиданной грубостью хозяина, рванулся с места и помчался крупной рысью, только комья снега летели от копыт.

Я долго стоял на дороге и не знал тогда, что мы уже больше не встретимся на боевом пути Великой Отечественной войны. Корсикову с разведчиками и полком предстояло пройти героический трудный путь от Орловщины до Эльбы. Мне же выпала иная судьба. Но об этом потом…

А сейчас я направился к начальнику разведки за получением направления на учебу. Там меня познакомили с тремя офицерами – они тоже ехали на курсы.

В Елец прибыли на попутной машине в половине второго ночи. Несмотря на позднее время, нас встретили, сводили в баню, накормили и предоставили каждому койку с белоснежными простынями, мягким матрацом и двумя байковыми одеялами..

– Вот это житуха, — восхищался мой новый знакомый, старший лейтенант Сидоров. — Первый раз за всю войну поспим по-настоящему. Здесь отдохнем…

Но отдохнуть не пришлось. На следующий же день приступили к занятиям. Занимались по десять-одиннадцать часов в сутки.

– Ну, как отдых? — спросил я Сидорова.

– Ничего, месяц вытерпим, а там и в часть. Но больше учиться меня не заставишь до конца войны, — ответил он.

Однажды меня вызвали в кабинет начальника курсов и познакомили с высоким худощавым полковником. Это был начальник разведки фронта полковник Павлов*. Он посмотрел на меня внимательным, изучающим взглядом, затем предложил сесть.

{* Павлов – псевдоним начальника разведки штаба Брянского фронта П. Н. Чекмазова.}

Полковник говорил тихим, спокойным голосом, четко выговаривая каждое слово. Он подробно расспросил о моей жизни, учебе, работе до армии, службе в войсках и участии в боях. Мой рассказ слушал внимательно, утвердительно покачивая головой. В конце беседы Павлов предложил мне принять диверсионно-разведывательный отряд. После некоторых разъяснений полковника о характере задач, которые предстоит выполнить отряду, я дал согласие.

Прежде чем принять отряд, мне в течение двух недель пришлось работать в разведывательном отделе штаба фронта. В такой большой штаб я попал впервые и просто растерялся. Поражал объем работ. Передо мною открылась обстановка не только на всем фронте, но и во вражеском тылу. Удивляло и одновременно радовало множество красных кружков и стрелок на карте по ту сторону линии фронта. Возле кружков надписи: «Ковпак», «Федоров», «Сабуров». Так были отмечены районы действий партизанских отрядов.

Брянский лес обведен большим красным кругом, а в нем фамилии: «Емлютин», «Покровский», «Дука», «Гудзенко» и много других. Я обратил внимание, что одни отряды оставались на месте, а другие перемещались.

– Кочуют, — сказал низким голосом полковник Павлов, заметив, как я внимательно всматриваюсь в карту.

– Оказывается, тыл врага не такой уж спокойный, — сказал я и представил, как многие тысячи бородатых мужчин – непременно бородатых – во вражеском тылу на каждом шагу подстерегают фашистов.

– Скоро и ваши действия будут отмечаться такими же кружками, — сказал полковник. — Я думаю, вы достаточно ознакомились с обстановкой. Теперь вам понятно, какие вопросы могут интересовать штаб фронта относительно вражеского тыла… Принимайте отряд и готовьте людей к действиям. Приказ о вашем  назначении уже подписан. Начальник штаба отряда вызван ко мне…

Вошел адъютант и доложил о прибытии начальника штаба отряда.

– Пусть войдет, — разрешил полковник Павлов.

В кабинет вошел капитан, выше среднего роста, с чуть заметными следами оспы на лице. Его пышный чуб выбивался из-под фуражки у правого виска.

– Познакомьтесь, товарищ Ковалев. Ваш новый командир отряда, — отрекомендовал меня начальник разведки. Затем, указывая на вошедшего капитана, добавил: — Начальник штаба отряда.

– Бережной, — назвал я свою фамилию и протянул руку.

– Ковалев, — холодно сказал тот и небрежно пожал мою руку.

Его глаза явно избегали встречи с моими. Он был строен, чисто выбрит, одет опрятно. Все на нем подогнано, новое, как говорят, с иголочки. Сапоги начищены до зеркального блеска.

– Учтите, товарищ Бережной, люди в отряде хорошие, — главным образом, комсомольцы, добровольцы, — продолжал прерванный разговор Павлов. — Но отряд пополнился новыми бойцами, и за последнее время дисциплина несколько ослабла. Дошло до того, что вчера умудрились при возвращении с занятий открыть стрельбу в городе. Ваша задача наладить дисциплину и подготовить отряд к действиям в тылу врага. В вашем распоряжении месяц… Буду надеяться, что вы с помощью Ковалева и Бритаева с задачей справитесь.

– Постараемся общими усилиями устранить недостатки, — сказал я и посмотрел на Ковалева, ища в нем поддержки.

Начальник штаба был безучастен.

При выходе от начальника разведки мы встретили мужчину в гражданском, с черной бородкой клинышком. Маленькие, хитрые глаза выглядывали из-под густых бровей. Во всем облике этого человека было что-то знакомое и в то же время загадочное.

– Кто это? — спросил я Ковалева.

– Мало ли здесь всяких шляется, — неохотно ответил Ковалев.

По пути в отряд я пытался завязать разговор со своим начальником штаба.

– Сколько людей в отряде? — спросил я.

– Сто пятьдесят, — безразлично ответил тот.

– Что они собой представляют?

– Увидите, узнаете, — загадочно ответил Ковалев.

– Кто комиссар?

– Бритаев.

После нескольких подобных вопросов разговор наш был исчерпан. Я видел, что в нем кипит злость. Причины этой злости не знал, но и виноватым себя перед ним не чувствовал.

Во мне появилась неприязнь к этому человеку. Стали противны его блестящие сапоги, гладко выбритое лицо и поскрипывающие ремни снаряжения. Разговор завязать я больше не пытался и шел молча.

– Вот и отряд, — сказал Ковалев, когда мы вошли во двор, где полмесяца назад размещались разведывательные курсы. — Разрешите мне заниматься хозяйственными вопросами, товарищ старший лейтенант.

При этом он сделал особое ударение на словах «товарищ старший лейтенант». И тогда я понял, почему он так недружелюбно встретил меня: его задело, что командиром отряда назначен офицер ниже его по званию.

– Товарищ капитан, потрудитесь передать отряд в полном составе, а тогда посмотрим, какими вопросами вам заниматься, — решил я оборвать его и сбить с него спесь.

– Я считаю, что моя миссия окончена, — с обидой, но менее решительно продолжал упорствовать Ковалев. — Вот он, отряд. Командуйте.

– Передадите отряд и, если посчитаете низким для себя работать в должности начальника штаба, попросим полковника Павлова, он подыщет вам другую работу…

У здания, где расположился отряд, стояла группа разведчиков. Они оживленно и шумно разговаривали. К ним подошел Ковалев и что-то сказал. Веселого настроения как не бывало. Все внимательно и настороженно рассматривали меня.

Вошли в комнату, являющуюся одновременно штабом и общежитием для офицеров.

Навстречу нам из-за стола поднялся капитан среднего роста, с черными, коротко остриженными волосами. Густые, сросшиеся у переносицы брови расходились к вискам и напоминали крылья птицы. Это придавало лицу капитана выражение лихости. Говорил он с кавказским акцентом. При разговоре смотрел прямо в глаза собеседнику, как бы стараясь проникнуть в душу человека. Это был комиссар Бритаев.

В отличие от начальника штаба Бритаев приветливо встретил меня. У меня поднялось настроение. Но окончательно я успокоился, когда познакомился с секретарем. партийной организации. Это был опытный партийный работник, депутат Московского городского совета – Василий Фомич Никитин. От него я узнал историю отряда.

Раньше отрядом командовал капитан Титов, требовательный и деловой командир. Его очень любили разведчики. Но капитан заболел и был отправлен в Москву на лечение. Временно командование перешло к начальнику штаба Ковалеву. Однако отряд по-прежнему именовался отрядом Титова.

Николай Иванович Ковалев до назначения начальником штаба отряда работал на хозяйственных должностях. В отряде он изучил подрывное дело, участвовал в ряде диверсий и теперь считался хорошим специалистом-подрывником. Разведчики знали его и уважали. Но вместе с тем пользовались его недостаточной требовательностью, и дисциплина начала падать. Об этом и говорил полковник Павлов…

…А через день после моего появления в отряде мы провели общее собрание, обсудили задачи, поставленные командованием.

По моему предложению, на Ковалева была возложена ответственность за диверсионную подготовку. Это живое дело было ему по душе. Об уходе из отряда Ковалев больше не говорил. Он добросовестно выполнял обязанности начальника штаба. Повседневные встречи на занятиях постепенно вытеснили холодок, который первоначально был в наших отношениях. Тем более, что вскоре мне было присвоено звание капитана, и неловкость в положении Ковалева исчезла. О первой встрече мы не вспоминали. За месяц совместной работы мы даже сумели сдружиться. И теперь ждали того дня, когда отряд в полном составе выбросят в тыл врага.

Однако наши мечты не осуществились. Поступил приказ: из состава отряда сформировать группы по десять-пятнадцать человек во главе с офицером, каждой группе выделялась радиостанция. Предстояло действовать каждой группе самостоятельно, в различных районах.

Задачу командиры групп получали лично от полковника Павлова. Получил задачу и я.

Выброску групп предполагалось начать с 9 июня.

До скорой встречи!

С утра 11 июня шел дождь. Еще накануне все приготовления к отлету были закончены.

Пришла радистка с рацией. Звали ее Дусей. Это была девушка лет восемнадцати, хрупкая, с голубыми глазами и маленьким, как у птички, носиком. Одета она была в темно-синюю юбку и голубенькую кофточку. На ногах аккуратные сапожки.

Ее появление в группе вызвало недовольство некоторых разведчиков. Особенно неистовствовал шестнадцатилетний Юра Корольков.

– Вот еще, не хватало бабы среди нас, — говорил он с возмущением. — Баба на корабле – быть беде.

Разведчики, не привыкшие видеть в своей среде женщин, разделяли мнение Юры и сопровождали Дусю ироническими взглядами: «Тоже мне, вояка в юбке».

Я понимал, что от связи в основном зависит выполнение нами задачи, и предупредил всех разведчиков, чтобы они оказывали радистке всевозможную помощь, хотя сам был не очень доволен ее появлением в группе. Меня больше всего беспокоил вопрос: выдержит ли она все тяготы, которые предстоит перенести группе? Выйдет из строя радистка, и ее уж никто не заменит.

Дуся не могла не заметить холодного приема, но виду не показывала, казалась спокойной и довольной. Она старалась ни в чем не уступать разведчикам, как бы говоря: «А я все равно буду с вами, несмотря на ваши неприветливые взгляды». К полету она приготовилась со всей тщательностью: упаковала рацию и питание к ней, подогнала обмундирование и снаряжение и только недоверчиво посматривала на чехол с парашютом, предназначенным для нее.

– Приходилось прыгать? — солидно спросил Юра Корольков, заметив волнение девушки. Ему так и хотелось как-нибудь насолить Дусе.

– Нет, нет, — поспешно ответила Дуся.

– Трусишь? — продолжал допытываться Юра.

– Страшновато, — искренне призналась радистка и так доверчиво посмотрела на разведчика, что тот отказался от намерения посмеяться над ней, а, наоборот, решил подбодрить.

– Ничего, не бойся. Привыкнешь, — нравоучительно сказал он…

Разведчики возбужденно разговаривали. Они желали друг другу удачного приземления во вражеском тылу, намечали встречи после войны.

– Главное, Иван Иванович, цени труд людей, не обижай их, — говорил наставительно комиссар Бритаев. — Люди в твоей группе самые молодые. Все комсомольцы. Как ты себя с ними поведешь, такие и плоды пожнешь.

Комиссар Бритаев был уважаемым человеком в отряде. К нему за советом шли не только солдаты и сержанты, но и офицеры. И всегда он находил для каждого выход из затруднения. Одних подбадривал, другим делал внушение, третьим помогал словом и делом. Он знал не только боевые качества подчиненных, но и их семейное положение, настроения и желания. Нередки были случаи, когда он писал теплые благодарственные письма родным отличившихся солдат. Еще более теплые письма с ответами приходили от их родственников.

– Мне тяжело расставаться с отрядом и с тобою, — признался Бритаев.

– Еще бы! Сколько общего труда вложено в подготовку людей. Ведь мы надеялись, что отряд будет выброшен во вражеский тыл в полном составе, — сказал Ковалев. — Отсюда и все планы строили.

Помолчали…

– Ты помнишь нашу первую встречу? — спросил Ковалев. — Забудь ее… Знаешь, тогда зашевелился вредный червячок. Потом увидел, что был не прав. Привык я к тебе и Бритаеву.

– Не будем об этом вспоминать. Давай лучше чем-либо обменяемся на память.

– Да у меня ничего нет. Разве вот рубль, — улыбнулся Ковалев.

– Давай рубль… Напиши на нем дату, распишись и давай. А я тебе дам копейку.

Обменялись… Интересно, что в 1945 году в Москве состоялась наша встреча. Я возвратил Ковалеву его рубль. Моя же копейка у него не сохранилась…

В штаб доносился гул возбужденных голосов разведчиков, и мы радовались их хорошему настроению.

До выезда на аэродром оставалось несколько часов, а на улице продолжал моросить дождь. Низко над землей проносились облака.

– Опять погода подводит. Одним словом, нелетная, — сказал озабоченно Ковалев.

– Будем надеяться, что к вечеру облака если не рассеются, то, во всяком случае, подымутся, — сказал я. — Мы сегодня должны улететь во что бы то ни стало.

– Я беспокоюсь потому, что мы с комиссаром уже летали, но не выбросились. Не отыскали костров из-за тумана.

Некоторое время сидели молча.

Каждый думал о своем. Я думал о том, как сложится дальнейшая судьба группы, удастся ли нам долететь до пункта выброски и благополучно приземлиться. Необходимо установить сигнал, по которому будут собираться товарищи после приземления. Первым должен прыгать Калинин. За ним три-четыре разведчика, радистка, я. За мной остальные. Замыкающим Кормелицын. Такое распределение, по моему мнению, позволит при любом рассеивании каждой группе иметь с собою командира с картой. От места выброски надо будет отойти как можно дальше, чтобы избежать боя с противником, который может организовать облаву.

Не меньшей опасностью, чем встреча с противником, являлась возможность высадки на лес или в реку.

Тем, кто попадет в воду с грузом около двух пудов, не суждено будет явиться на место встречи. Придется ли нам всем возвратиться обратно? Если придется, то когда? Состоятся ли назначенные встречи? Сколько неразрешенных вопросов! Неизменно мысли возвращаются к семье. Прошел год войны, а я ничего не знал о судьбе жены и дочурки. Кто думал, что все так сложится? Даже в мыслях не допускал, чтобы врагу удалось дойти до Полтавы. Живы ли они, мои родные? Кто им поможет?

Из состояния задумчивости меня вывел комиссар.

– Письмо родным написал? — спросил он. Комиссар знал, что я с женой связи не имел, а родных только что разыскал. Им удалось переехать из Луганска в Майкоп.

– Написал. Спасибо тебе, друг, — поблагодарил я. Его чуткость растрогала меня.

До выезда на аэродром остались считанные минуты. Пообедали наспех.

– Теперь можно и в путь-дорогу дальнюю, — сказал я, собираясь выйти.

– Минуточку. По русскому обычаю положено перед расставанием присесть и помолчать, — сказал скороговоркой Ковалев.

Он сел. Мы последовали его примеру. Посидели…

Сколько торжественности в этой минуте молчания. Мудрый обычай. За минуту можешь запомнить на всю жизнь тех, с кем расстаешься. В этот момент вспоминается только хорошее о них, плохого как не бывало.

– Ну вот. Теперь можно и за дело, — сказал Ковалев с сознанием исполненного долга.

– Друзья, запомните эту минуту, — сказал с волнением комиссар, подымаясь с ящика. — Когда-нибудь после войны соберемся, ну, скажем, в Москве. Сядем вот так же и вспомним 11 июня 1942 года.

– Дай бог нашему теляти да волка поймати, — пошутил Ковалев.

Хорошие пожелания. Суждено ли им сбыться? Только вышли из помещения, как нас оглушила команда:

– Смирно! Равнение направо! Товарищ капитан, отряд построен для проводов вашей группы на выполнение задания в тылу врага. Дежурный по отряду лейтенант Гапоненко! — Закончив рапорт, он сделал шаг в сторону и поворот, давая мне дорогу.

Я в недоумении посмотрел на строй, а затем на комиссара. Бритаев выглядывал из-за Ковалева и улыбался. «Его проделки», — подумал я.

Это было так неожиданно, что я растерялся и не знал, с чего начать. Поздороваться? Сегодня уже принимал рапорт и здоровался. Что же я стою? Надо что-то сказать.

– Дорогие друзья! - начал я. — Вот мы и расстаемся. Закончилась наша теоретическая подготовка. Предстоят практические дела. Но учтите, что учеба и там будет продолжаться. Многие из вас уже получили задания, — продолжал я, а сам думал: «Не то говорю». Надо что-то важное сказать, а важное не шло на ум.

– Завтра вылетает группа лейтенанта Гапоненко. Затем группы комиссара, начальника штаба и другие. Но где бы вы ни были, не забывайте наш отряд, своих друзей… Разрешите от всего сердца пожелать вам удачи при выполнении задания и хорошего здоровья. Желаю всем вам возвратиться живыми и здоровыми. Будьте дисциплинированными. Крепите дружбу. Помните, что в этом залог успеха. До свидания. До скорого свидания, товарищи разведчики.

– До свидания.

– Желаем успехов, — отвечали хором разведчики.

– Разойдись! — скомандовал Гапоненко.

Сразу двор наполнился гулом голосов. Моя группа – в центре внимания. Сегодня нас провожают. Завтра – очередь группы Гапоненко. И так все дни до полной отправки всех групп.

– Калинин, Леша! Завтра встречай нас с Антоном Петровичем, — кричал Маркиданов.

– Прилетайте, — выкрикнул Петя Кормелицын. — Мы вам газетку подстелим.

– Прыгайте на мягкое место, на газетку, — подхватил Юра Корольков.

– Эх, хорошо бы встретиться в тылу противника всем отрядом. Это была бы сила, — сказал воодушевленно Рыбинский.

– Чтобы с оркестром встречали. Оркестр обязательно, — кричал громче всех Володя Лапин, командир отделения из группы Гапоненко.

– Смотри, чтобы на немецкую «симфонию» не напороться, — отвечал Стрелюк…

Прощание подходило к концу. Груз уложен на машину. Время отъезжать.

– Группа, к машине! — командует Калинин. — Садись.

Прощаюсь с офицерами. Подхожу к Гапоненко.

– Большое тебе, Коля, спасибо за последний рапорт, — сказал я, пожимая обеими руками широкую шершавую руку Гапоненко. — Желаю тебе всего наилучшего. Береги людей и себя. Не стесняйся советов Землянко и Лапина – они твои помощники.

Коля Гапоненко – молодой лейтенант из Донбасса. В отряд пришел несколькими днями раньше меня. Требовательный и в то же время заботливый командир и хороший товарищ, он быстро завоевал авторитет среди товарищей. На его обветренных губах всегда играла приветливая улыбка. В отряде он был командиром взвода. Теперь ему поручено командование группой. Его группе предстояло действовать в Курской области. Это был самый близкий к линии фронта район, а следовательно, самый трудный. В его группу были включены наиболее опытные разведчики, такие, как Землянко, Лапин, Маркиданов, Остроухов и другие.

– Итак, до свидания, Коля, — сказал я и обнял его на прощание.

Провожать группу на аэродром поехали Бритаев и Ковалев. Наиболее предприимчивым разведчикам – Лапину, Маркиданову и Демину – тоже удалось прорваться на аэродром.

На аэродроме нас встретил начальник воздушно-десантной службы майор Юсупов. Широкоплечий, неуклюжий, как медведь, татарин, с широким обветренным лицом, казавшимся безразличным ко всему окружающему, он был известен всем разведчикам, которым приходилось иметь дело с парашютом в пределах Брянского фронта, как смелый десантник и чуткий товарищ. Он руководил подготовкой парашютистов, лично наблюдал за укладкой парашютов и руководил выброской десантных групп в тылу врага. Это он «помог» Юре и Маркиданову совершить пробный прыжок. Это у него прошел парашютную школу Вершигора Петр Петрович, выросший за время действий в тылу врага от разведчика до генерала, Героя Советского Союза, командира прославленного партизанского соединения.

– Снимите груз и постройте людей, а машину отведите в сторону, — сказал Юсупов с сильным татарским акцентом.

– Во сколько будете отчаливать? — спросил Ковалев.

– Еще точно не решили, — ответил майор.

Я ушел выполнять распоряжения майора Юсупова. Юсупов не спеша, вразвалку подошел к группе и так же не спеша, старайсь как можно точнее выговаривать слова, спросил:

– Как настроение?

– Бодрое, — ответил за всех Кормелицын.

– Ну, раз бодрое – значит, хорошо, — продолжал майор. — Объясняю порядок посадки. Сначала погрузим имущество. Для этого два человека подымутся в самолет, а остальные выстроятся у входа и будут подавать груз. Груз укладывать к стенкам, не загромождая прохода. Каждый должен свои вещи держать при себе.

Говорил он ясно, подробно и четко, как на занятиях по перевозкам.

– Когда будет подана команда на посадку, подходить к самолетам по одному. Не шуметь. В полете парашюты держать наготове. При выброске не задерживаться. Прыгать на плечах предыдущего, тогда приземление будет кучное. Вот так. Остальное я вам говорил на занятиях. Понятно?

– Понятно, — дружно ответили разведчики.

– Раз понятно, значит, хорошо, — сказал майор и, обращаясь ко мне, добавил: - Пойдем к летчикам.

Возле самолета мы услышали оживленный разговор. Спорили начальник аэродрома и командир машины.

– Ответственность за выпуск самолетов возложена на меня, и при такой погоде я не дам разрешения на полет, — спокойно говорил начальник аэродрома, высокий и по-юношески стройный полковник.

Вы не выпускали меня и прошлый раз, а я прилетел к объекту, — возражал человек в кожанке, нервно бегая вокруг полковника. — Погода благодать, костры как на ладошке. Видно, как возле костров бегают партизаны. Поймите, товарищ полковник, ведь люди ждут! Я им обещал прилететь, а теперь скажут: «Лгун, трус Кузнецов».

«Вот это кто, — подумал я. — Вот какой ты, прославленный летчик, Герой Советского Союза!»

– Не волнуйтесь, товарищ Кузнецов, — успокаивал полковник расходившегося летчика. — Я не меньше вас беспокоюсь о партизанах, о вашей репутации, о чести летчика. Сам летчик. Но поймите, что можно не достичь цели и потерять самолет и экипаж. К тому же я вам сказал – ждем ответа на наш запрос о состоянии погоды над объектом.

Несколько в стороне от споривших спокойно прохаживался командир второй машины – Таран. Невозмутимый и молчаливый, он, кажется, не интересовался исходом спора.

Нашей группе предстояло лететь на самолете Тарана.

Мы познакомились.

– Парашюты прикажите снять, — спокойно сказал Таран. — Летим к брянским партизанам с посадкой.

– Вы даете указания, а вопрос о полете еще не решен, — сказал я, имея в виду спор.

– Вопрос решен. Поспорят немного – и полетим, — по-прежнему спокойным тоном ответил Таран.

Известие о полете с посадкой разведчики восприняли по-разному. Одни радовались, в том числе и я, что не придется прыгать. Дуся даже повеселела от этой вести. Другие – любители острых ощущений – были разочарованы. Однако те и другие приказание выполнили быстро.

– Жаль, Юра лишается удовольствия еще раз прыгнуть с парашютом, — сказал с иронией Рыбинский.

– Пожалей лучше себя, — отозвался беззлобно Юра, снимая парашют.

Когда я возвратился к самолету, то застал такую картину: Кузнецов от души благодарил полковника.

– Вот это чуткость, — говорил он, сияя. — Прилечу и скажу партизанам, что есть такой человек на Большой земле, полковник, который в любую погоду, при любой обстановке пришлет вам помощь.

– Так уж и скажешь? – спрашивает с лукавой улыбкой полковник. — Как только закроешь за собой дверцы, так сразу и забудешь про меня. Знаю я тебя.

– Получено разрешение на вылет, — сказал Таран. — Начинайте грузить имущество.

Имущество грузили под наблюдением майора Юсупова.

Когда группа выстроилась для посадки, к самолету подъехал полковник Павлов.

– Как раз вовремя, — сказал он, здороваясь с летчиками. Затем подошел к разведчикам.

– Пришел к вам проститься и еще раз напомнить о важности выполняемой вами задачи. Рассчитывайте только на свои силы и возможности. Берегите друг друга. Учтите, что основная ваша задача – разведка, а диверсии и бой – вспомогательная. Охраняйте радистку и рацию. Потеряете связь – не выполните задания…

Полковник Павлов попрощался с разведчиками и, повернувшись ко мне, сказал:

– Помните, что данные о работе железной дороги Бахмач – Ворожба и передвижении войск противника для нас нужны, как воздух. Особое внимание обращаю на донесения. Информация, информация и еще раз информация. Берегите разведчиков и сами будьте осмотрительны. Желаю счастливого пути!

– Приготовиться к посадке! — подал команду Юсупов.

Истекают последние минуты нашего пребывания на Большой земле.

– На посадку, бегом марш! — услыхали мы последнюю команду.

Разведчики по лестнице вбежали в самолет. Быстро разместились, кто на чем. Радистке предоставили кресло возле окна. Она уселась, прижалась лицом к окну, жадно всматриваясь в очертания города, еле видимого в вечерней дымке.

Закрыта дверь. Взревели моторы. Мы все у окошек. Нам что-то кричат и показывают руками. Ничего не слышно. Отрицательно крутим головами. Провожающие машут на прощание, кто рукой, кто фуражкой.

Самолет выруливает на стартовую дорожку и, дрожа всем корпусом, набирает скорость. Чуть заметный толчок – и мы в воздухе. Два прощальных круга над городом, и самолет ложится на заданный курс.

Город остался позади, а вместе с ним – сборы, ожидания, друзья…

Полет состоялся

До линии фронта более ста километров. Хотя уже наступили сумерки, но дороги и реки под нами вьются отчетливыми змейками. Постепенно успокаиваемся. Думать о прошлом не хочется, а будущее весьма туманно. Земные будничные заботы отошли на второй план.

Дуся смотрела вниз, увидела извилистую ленту, змейкой вьющуюся по земле, и взглядом спросила меня: «Что это?»

– Река, — прокричал я ей в самое ухо. Ее брови недоуменно поднялись:

– Неужели?

Оказывается, лететь не так уж страшно, как ей казалось до этого. Как в автомашине, даже плавнее, только иногда чувствуешь холодок внутри. Это самолет падает в воздушную яму.

Время идет. Самолет поглощает километр за километром. Я стараюсь определить, где обороняется дивизия, в которой прослужил два с половиной года до войны, принял боевое крещение и в течение восьми месяцев сражался в ее рядах.

Вдруг мы резко пошли на снижение. В чем дело? Неужели? По спине пробегает неприятный холодок. Нет, миновало… Самолет снова пошел ровно. И лишь теперь мы увидели гирлянды трассирующих пуль, снарядов и ракет за хвостом самолета. Не знаю, как остальные мои спутники, но у меня волосы зашевелились на голове. Скажу откровенно: прескверная штука летать на самолете без парашюта и попасть в зону неприятельского зенитного огня. К нашему счастью, это продолжалось недолго. Самолет вышел из-под обстрела. Огненные светлячки остались далеко позади. На душе отлегло. Гробовое молчание прорвалось многоголосыми выкриками. Заговорили сразу все. Особенно старались самые юные.

– Да ты, Юра, не бойся, — подчеркнуто хладнокровно сказал Костя Стрелюк.

– А я не из пугливых, — задиристо ответил Юрка. — Наверное, сам струхнул?

– Красивая иллюминация, — сказал Володя Савкин, любитель споров и подковырок.

– Фейерверк.

– Еще бы повторить, — расхрабрился Юра.

– Не беспокойся. Фашисты могут удовлетворить твое светлейшее желание и прислать пару «мессеров», — сказал с издевкой Володя Савкин.

– Этим ты Юру не испугаешь. Он их ручными гранатами – и дело с концом, — подлил масла в огонь Стрелюк.

Взрыв хохота потряс самолет. Разведчики, стремясь успокоить товарища, на самом деле подбадривали каждый себя.

Дуся прислушивалась к словесной перепалке, и взгляд ее теплел, когда она смотрела на ребят.

Самолет окутался туманом. Мы в облаках. Однако не прошло и пяти минут, как начало быстро светлеть. Самолет подмял под себя облака и продолжал набирать высоту.

Разговоры постепенно стихают. Разведчики подремывают, прикорнув кто на чем. Сон овладевает и мною…

Резкая боль в ушах заставила проснуться. Проскользнула догадка: самолет идет на снижение.

– Костры, — сказал летчик, довольный удачным перелетом. — Хотите посмотреть?

Еще бы! Конечно, хочу! Вошел в кабину, и мне указали на пять точек, расположенных конвертом. Вот они – заветные костры. Сколько надежд на них возлагают партизаны и разведчики. По мере приближения огоньки увеличивались.

– Вот он, Партизанский край, — сказал я.

– Да еще какой – целое государство, — прокричал мне в ухо летчик.

Самолет шел на снижение прямо с курса. Видно, аэродром летчикам был хорошо знаком. Толчок, еще толчок, и самолет, замедляя ход, побежал, подпрыгивая на кочках. Приземлились на поляне, рядом с самолетом Кузнецова.

На самолеты налетели партизаны. Закипела работа. Выгружали тол, патроны, снаряды. То и дело слышались команды, поторапливавшие партизан. Необходимо было спешить, чтобы до рассвета самолеты могли пройти опасные зоны.

– Васька, осторожнее. Это тебе не куль с мукой, а ящик с минами. Как ахнет, так и самолета не останется, — говорил один партизан другому.

– Так воны розряжени, — отвечал партизан тягучим голосом.

– А как с духовной пищей? — спросил высокий партизан.

– Есть и духовная. И письма есть, и газеты. Пройдите ко второй машине, — ответил Таран.

– Вот этокрасота! — обрадовался партизан.

– Может, кто угостит махорочкой? Отечественной хочется. Трофейные сигареты – дрянь. Никакого вкуса нет, один дым.

– Меньше разговоров, — поторапливал партизанский командир. — Быстрее разгружайте.

– Раненых на погрузку. Живо…

Видно было, что здесь все рассчитано до секунд. Каждый знает, что ему делать. В течение каких-то восьми-десяти минут груз был снят и раненые внесены в самолет.

– Смотрите, товарищи, как надо действовать, — позавидовал Калинин. — Как часовой механизм. Видно, обстановка научила ценить каждую минуту.

Кузнецов и Таран разговаривали с партизаном, которого все называли «товарищем командиром».

– Товарищ Таран, большое спасибо всему экипажу за благополучную доставку, — сказал я, когда он распрощался с партизаном.

– Не стоит благодарить. Это наше обычное дело, — сказал летчик.

– Прошу вас, передайте полковнику Павлову, что все в порядке.

– Обязательно передам. Желаю успеха. До свидания.

Самолеты, взревев моторами, подняли облако пыли, разбросали костры, разбежались, и один за другим оттолкнулись от партизанского аэродрома. Сделав круг над поляной, они помигали бортовыми огнями и легли на обратный курс.

В дальнейшем Таран не раз вызволял нас в тяжелые минуты, даже не подозревая, кому он доставляет груз. По-иному сложилась судьба Кузнецова. Он погиб со всем экипажем…

– Старшего прилетевшей группы автоматчиков к командиру, — позвал кто-то из партизан, когда стих звук моторов.

Меня представили командиру партизанского соединения Емлютину.

– Расположитесь в деревне, — сказал Емлютин после того, как состоялось наше знакомство.

– А почему в деревне? — спросил я.

– Все прибывшие с Большой земли задают один и тот же вопрос. Потому что у нас здесь Советская власть на месте и противника, вернее его войск, ближе тридцати километров нет, — сказал, улыбаясь, Емлютин. — Так что можете спокойно спать. Если в чем будете нуждаться – приходите в штаб. А сейчас отдыхайте. Вас проводят…

«Так вот почему Таран говорил, что здесь целое государство», — думал я, входя в партизанскую деревню.

Партизанский край

Брянский лес встретил нас суровой настороженностью.

Огромный массив Брянских лесов уже в то время получил название Партизанского края. Он включал в себя территорию нескольких районов, откуда народные мстители изгнали немцев и восстановили Советскую власть. Этот край являлся базой для развертывания партизанского движения, опорным пунктом для нанесения ударов по тылам врага на территории Брянской, Орловской, Курской, Сумской и Черниговской областей.

В Брянских лесах базировались многие прославленные партизанские отряды. Одним из них был отряд, возглавляемый Емлютиным, в прошлом работником органов внутренних дел. На аэродроме этого отряда мы и приземлились.

Группа расположилась в просторном доме в селе Вздружное. Непривычные к длительным перелетам, разведчики и радистка сразу же заснули на полу, устеленном свежим сеном. Сон был крепкий. Проснулись, когда солнце ярко светило в окна, а часы-ходики показывали десять.

Хозяйка, пожилая женщина в ситцевой кофточке, домотканой холщовой юбке и таком же фартуке, спокойно и уверенно действовала ухватом в печке, переставляя чугуны. Комната была наполнена приятным запахом жареной баранины.

– Проснулись, соколики? — сказала хозяйка, шепелявя беззубым ртом. — Не могла дождаться, когда вы проснетесь.

– Доброе утро, мамаша, — сказал Леша. — Что же вас интересует?

– Ох, касатики, многое нас интересует, — вытирая руки о передник, продолжала хозяйка. — Скажите, скоро ли придет к нам Красная Армия?

– Фашистов прогонит и придет, — ответил Леша.

– Ага. А когда же их прогонят?

– Этого сказать не могу. Сам не знаю.

– Выходит, что и вам не все известно, — сказала разочарованно хозяйка.

Помолчали.

– А как люди?

– Люди работают, — сказал Калинин. — Перед вылетом сюда я получил письмо из Саратова. Есть такой город на Волге. Слыхали?

– Так, так. От мамы, значит, весточку получил, — сказала хозяйка, и на ее лице появилась добрая улыбка, как будто хотела сказать: «Вот какие мы, матери! При любых условиях не забываем вас».

– Угадали. От нее. Так вот, она пишет, что работают по нескольку смен, не выходя из завода. Пенсионеры и те пошли работать. У станков и едят.

– А как с продуктами-то?

– Трудновато. По карточкам получают…

– Всем приходится трудно, — сказала с печалью хозяйка. — Намедни нам партизанский комиссар говорил на счет второго фронта. Не слыхать, когда он там откроется? Все бы нам облегчение было.

– Есть поговорка, мамаша, — вмешался в разговор Кормелицын, — на бога надейся, а сам не плошай.

– Ишь ты! Молодой, а старинные поговорки знаешь, — сказала довольная тетя Фрося – так звали нашу хозяйку.

– Второй фронт – это партизаны. Партизаны должны больше бить фашистов с тыла…

Разведчики выходили во двор, умывались, а тетя Фрося продолжала осаждать Лешу и Петю вопросами.

– Что правда, то правда, насчет партизанов-то. Да только опять же нужно оружие. А какое у наших оружие – одни ружья? Ни тебе танков, ни тебе автоматов. А разве без автоматов супротив танки управишься? Хорошо ковпаковцам: у них есть и танки, и еропланы…

– Бабушка, да с автоматом против танка ничего не сделаешь, — солидно сказал Юра под общий смех товарищей. — Для этого нужны гранаты, бронебойки и орудия.

– Что же вы смеетесь? — недовольно сказала тетя Фрося. — Я говорю то, что другие сказывают.

– Не обращайте на них внимания, — решил выправить положение Леша. — Нужны и автоматы, и орудия, и гранаты. Все это получат партизаны.

Хозяйка смахнула со стола хлебные крошки, оставшиеся после ужина, и начала готовить на стол. Она нарезала большими ломтями черный хлеб, поставила большой чугун с тушеной картошкой и бараниной.

– Я же и говорю, что без автоматов нам не одолеть Гитлера, — сказала тетя Фрося, с благодарностью адресуя ответ Леше.

Когда хозяйка вышла во двор, Калинин, обращаясь к разведчикам, сказал:

– Зачем обижаете старого человека? Понимать ее надо. Иной раз ей поддакнуть можно. Видите, как она для нас старается?

Вошла тетя Фрося, и на столе появился свежий, только что сорванный с грядки лук.

– Садитесь завтракать. Не знаю, угодила вам или нет. Кто хочет, можно с лучком, — сказала она и, сложив руки на груди, стала у печки.

Ели с преувеличенным аппетитом, похваливая завтрак. Хозяйка заметно веселела. Глаза ее потеплели.

Когда с картошкой покончили, на столе появился второй чугун с кипятком, заваренным фруктовым чаем. Этот чай напомнил мне далекое детство. Такой чай, кирпичиком, я любил есть вместо повидла. По-видимому, бережливая хозяйка держала его для дорогих гостей.

– Большое вам спасибо за завтрак, — сказал я, подымаясь из-за стола. — Давно мне не приходилось есть такой вкусной картошки. Но особенно мне понравился чай.

– Спасибо…

– Благодарим, — наперебой заговорили разведчики.

– На доброе здоровье, сыночки, — расплылась в улыбке тетя Фрося. — Не обессудьте. Как умела, так и приготовила…

После завтрака Дуся с помощью Сережи Рябченкова и Юры развернула рацию и впервые связалась с Большой землей. Она передала мое донесение о результатах перелета. И только успела убрать рацию, как попала во власть гостеприимных хозяйских дочерей и их партизанских подружек.

Нам тоже пришлось выдержать бурную «атаку» партизан, ожидавших нас на улице. Вопросы сыпались со всех сторон, только успевай отвечать.

– Как дела на фронте?

– Когда откроется второй фронт?

– Много ли у нас самолетов и танков? Чьи лучше – наши или немецкие?

– Знают ли на Большой земле о партизанах?

– Останетесь в нашем отряде или дальше пойдете?

Мы еле успевали отвечать. Конечно, наши ответы не могли в полной мере удовлетворить любопытство наших новых друзей.

– Правда ли, что нам пришлют новое оружие? — спрашивали они.

– Раньше вы не получали ни патронов, ни взрывчатки, а теперь получаете. Скоро получите автоматы и бронебойки, — заверяли мы партизан.

– Правильно капитан говорит, — поддержал меня один из партизан, обладатель немецкого автомата. — Видишь, их вот прислали с автоматами, а раньше присылали с винтовками.

– Говорят, что отряду Ковпака уже прислали автоматы, — сказал рябоватый детина.

Мы в свою очередь расспрашивали партизан об их действиях, о диверсиях, а также об обстановке в Брянской и Сумской областях…

Для получения наиболее полных данных, интересующих нас, мы пошли в партизанский штаб.

– Леша, запасайся махоркой, — рекомендует Петя.

– Да, с куревом у них дело дрянь, — говорит Калинин.

Идем по улице. Не верится, что находимся в нескольких сотнях километров за линией фронта.

– Неужели мы в тылу врага?! – с наивным восхищением спрашивает Петя.

– Смотрите, женщины в поле работают, — удивляется Лёша.

– Точно так же, как в деревнях под Ельцом…- вспоминаю я.

Война войной, а жизнь идет своим чередом. Для того, чтобы жить, надо иметь пищу. А для того, чтобы ее иметь, надо работать.

При выходе из села нас остановила девушка с винтовкой.

– Куда идете? — спросила она официальным голосом.

– Нам надо в штаб, красавица, — ответил игриво Кормелицын, поправляя пышный чуб цвета спелой соломы.

– Кто вы такие, что вам нужен штаб? Предъявите, документы, — строго потребовала партизанка.

– Какие у нас могут быть документы?-вмешался я.

– Пропуск на право выхода из села должен быть, — сказала девушка, — иначе не выпущу.

Мы стояли в растерянности. Черт его знает, какие здесь порядки, но нарушать их не следует. Решили попробовать договориться с девушкой мирным путем.

– Мы прилетели ночью. Нам надо пройти к вашему командиру. Он нас ждет, — объяснял я партизанке.

– Командир наш в деревне. Тетя Варвара – наш командир. Она обороной заворачивает. Без ее разрешения никого не пропущу, — отрезала она.

– Брось шутить, красавица, — сказал Кормелицын, намереваясь пройти.

– Стой! Кому говорю!? Стрелять буду! – выпалила одним духом партизанка, беря на изготовку винтовку выпуска двадцатых годов.

– Что же нам, возле тебя сидеть?- спросил Леша Калинин.

– Не мое дело. Что хотите, то и делайте. А без пропуска не выпущу, — последовал ответ.

По всему было видно, что придется возвращаться в деревню. К счастью, подошел партизан, который устраивал нас на отдых.

– Здравствуйте, товарищи. Что, Любаша, уже познакомилась? — спросил он.

– Да вот им нужно пройти в штаб, — кивнув головой в нашу сторону, стараясь быть безразличной, сказала девушка.

– Я туда иду. Идемте, товарищи.

Мы облегченно вздохнули. Наконец-то прорвали одну блокаду.

– Это хорошо, что ввели пропуска. Посторонний не попадет к партизанам, — сказал я, довольный оборотом дела.

– Какие пропуска? — удивленно спросил провожатый.

– На право передвижения из одного села в другое.

– У нас таких пропусков нет, — еще больше удивился тот.

– Как нет? У нас девушка спрашивала пропуск, — в один голос заговорили мы.

– Кто? Любаша? Это она решила над вами подшутить, — сказал партизан и улыбнулся.

– Не может быть! — удивились мы. — Она вполне серьезно спрашивала.

– Вот те на! — протянул Петя и почесал затылок. — Теперь смеху будет.

– Не вы первые попадаетесь ей на удочку. Просто ей приятно было с вами побеседовать. Хотела показать, что и она начальник. Она у нас такая, — с гордостью сказал партизан.

Мы были осмеяны на первом шагу.

Весь путь до партизанского штаба прошли лесом и не встретили ни одного человека, за исключением часового, непосредственно охранявшего штаб.

В моем представлении штаб сохранился таким, каким я привык его видеть в полку, дивизии, армии. Это хорошо слаженная машина, со множеством различных специалистов, где обязанности строго распределены между исполнителями.

Штаб партизанского отряда я представлял как штаб полка, а штаб соединения – как штаб дивизии. Штаб, в который мы пришли, по значимости можно было приравнять к дивизионному. Но по методам работы и по его организации он во многом отличался от дивизионного. В нем не было специалистов. На командные и штабные должности шли люди, не проходившие никакой подготовки. Народ сам выдвигал командиров.

В штабе царило оживление. Партизаны готовились к проведению очередных операций. Прибывали командиры отрядов, рот и групп, получали задание и уходили. Одни должны были произвести диверсии на железной дороге, другие – разгромить гарнизон противника, третьи – устроить засаду на шоссе. Во всех направлениях непрерывно действовали разведывательные группы. Сюда, в штаб, стекалось множество различных сведений. Все делалось без всякой официальности, по-домашнему. Но это ничуть не вредило делу.

В штабе мы задержались недолго.

– Пойдете на юг, встретите Севский партизанский отряд или ковпаковцев – они расскажут обстановку в Сумской, Курской и Черниговской областях. Эти области им более знакомы, — посоветовали нам в штабе.

На ближайшее время нас устраивали данные, полученные здесь. Район нашего действия находился в Сумской области, на расстоянии более двухсот километров. Туда и надлежало нам идти.

Но, прежде чем выйти из пределов Партизанского края, нам предстояло покрыть расстояние свыше пятидесяти километров, поэтому товарищ Емлютин предложил нам подводу под груз, которую мы с благодарностью приняли.

Выход группы был назначен на 15 июня.

Шумел сурово брянский лес

Еще до восхода солнца группа покинула расположение брянских партизан и направилась на юг. Груз был уложен на повозку и мы шли налегке, лишь с автоматами. Шли сплошным лесом, мимо кряжистых дубов, веселых березок, стоявших в обнимку с елками и сосенками, мимо кленов с зубчатыми листьями и лип, пряно пахнущих медом. Несмотря на знойное солнце, которое успело взбежать по небосводу почти в зенит, мы не испытывали особенной жары. Лес прикрывал нас от его палящих лучей. Дорога вилась, обходя кустарники, высотки и заболоченные места, изредка пересекала поляны.

– …оно, ежели рассудить, то для озимых такая погода кстати. В аккурат рожь набирает силы, — говорил возница внимательно слушавшему его Рябченкову, рыжеватому парнишке, с серыми спокойными глазами.

Говорил он степенно, временами вытирая рукавом рубашки вспотевший морщинистый лоб. Редкие рыжие усы торчали у него, как у моржа. Из-за потрескавшихся губ выглядывали желтые, прокуренные табачным дымом зубы. Голову покрывала видавшая виды соломенная шляпа.

– С другой стороны, дождик не помешает для проса, кукурузы и огородины всякой, — продолжал он.

– А какая здесь земля? Как родит? — заинтересованно и со знанием дела спросил Рябченков. Он вырос в селе на Смоленщине и всем существом стремился к земле. За простодушный характер и тягу к сельскому хозяйству его в шутку прозвали «смоленским мужичком». Это был хороший и безобидный товарищ. Он казался простодушным простачком, в действительности же был умный и хитрый, как крестьяне говорят, «себе на уме».

– Земля-то что? — подумав, сказал старик. — Известное дело, она уход любит. У нас она будет победнее, чем на Украине. Но ежели потрудиться да удобрениев всяких положить, то можно собрать пудов до семьдесят пять с гектара. А так на середку получается пудов по пятьдесят-пятьдесят пять.

– Да, бедновато, — соглашается Сережа.

– Известное дело - мало, — сказал возница, обмахивая лошадь веткой.

– А вот у нас в Смоленской области… – начал Рябченков.

Но что было «у них в Смоленской области», мне не удалось узнать. Мое внимание привлек другой разговор.

– Вот это лес! — восторженно говорит Леша Калинин. — Сама природа помогает развитию партизанского движения в этих районах. Нет, ты только подумай: ближе тридцати километров нет немецких войск! Прекрасная база и место отдыха после боя. Это тебе, брат, не какие-то Тамбовские или Трегуляевские леса.

– Много ты понимаешь, — сказал уязвленный Кормелицын. — Если бы ты видел Тамбовские леса, то никогда бы не сказал этого.

– Завелся сержант, — сказал Рыбинский Стрелюку. Они шли вместе – оба Кости, оба высокие и худощавые.

– Пусть Тамбовские леса меньше этих, — продолжал Петя Кормелицын, все более разгораясь, — но какие леса: дуб, сосна, клен. Да и вообще, что ты понимаешь в лесах?

– Мало понимать - чувствовать надо. По красоте лесной природы и по разнообразию пород Тамбовским лесам далеко до Брянских. Вот посмотри на этот дуб-великан. Разве есть такой в Тамбовщине? Как он широко раскинул ветви! Зайди под них, и ты укроешься от любого ливня. Прислушайся, как он гудит, этот Брянский лес. Суровый для врага лес! — сказал торжественно Леша, снял пилотку и поклонился.

Такие споры между Калининым и Кормелицыным -обычное явление.

Леша Калинин был моим заместителем. На первый взгляд он казался замкнутым, густые пышные брови придавали ему слишком серьезный вид, но стоит с ним заговорить, и перед вами встает человек доброй души и веселого нрава. Обладая спокойным и уравновешенным характером, он по всем вопросам имел свое мнение. При этом твердо его отстаивал. Но если он убеждался в ошибочности своего суждения, имел смелость признать свои заблуждения и исправить их. Настоящий русский характер!

До призыва в армию он работал помощником машиниста на пароходе. Мечтал после демобилизации возвратиться в Саратов, в свой родной дом с садом над Волгой, и снова стать речником. Его заветной мечтой была должность капитана корабля. Когда он рассказывал о работе на пароходе, его мечты убегали далеко, на Волгу, по его потеплевшему взгляду видно было, как он любит свою профессию.

Вторым помощником был Петя Кормелицын. В отличие от Калинина он был самолюбивым и вспыльчивым, как говорят, заводился с пол-оборота. Любил покомандовать и не терпел возражений.

Калинина и Кормелицына связывала четырехлетняя дружба. С первого дня службы в армии они попали в одну роту. С этой ротой участвовали в боях. Когда Калинин был ранен и отправлен в госпиталь, переписка между друзьями не прекращалась. После выздоровления Калинина направили в отряд, которым командовал капитан Титов, а затем я. По просьбе Калинина и по моему ходатайству, в отряд был переведен и Кормелицын.

Человеку, который не знал об их дружбе, могло казаться, что это – непримиримые враги. Но это только мимолетное впечатление. Стоит выждать, когда они окончат спор, и вы увидите двух задушевных, мирно беседующих и неразлучных друзей. Об этом знали все разведчики, и на их споры никто не обращал внимания. Лишь Юра Корольков говорил с недоумением:

– Как это могут дружить два человека с такими разными характерами?

– Плохо, Юра, наблюдаешь за жизнью, — нравоучительно разъяснял Стрелюк, долговязый парень, всего на один год старше Юрки, но серьезный и пытливый. — В жизни чаще всего так и получается, что дружат люди с разными характерами.

– Как это может быть?

– В дружбе необходимо, чтобы один был авторитетом для другого. В их дружбе авторитетом является Леша. Он выдержаннее, грамотнее и с большим жизненным опытом. Почти всегда Леша выходит победителем в спорах. В спорах, как и в бою, одерживает верх хладнокровие и расчетливость.

– Хотел бы знать: в каких боях ты участвовал, что знаешь, отчего зависит исход боя? — насмешливо спросил Юрка.

– Особым опытом похвастаться не могу, — спокойно ответил Костя. — А знаю это из рассказов участников боев и из литературы.

– Участники боев рассказывают по-разному, — горячо упорствовал Юра. — Каждый представляет, что бой выиграли только благодаря ему.

– Посмотрим, как ты будешь рассказывать о первом бое, — вступает в спор Леша Калинин. — Успех в бою достигается коллективом, совместными усилиями всех участников боя. Стойкость, упорство и разумная инициатива каждого способствуют общему успеху коллектива. И выходит, что каждый участник боя не отделим от коллектива. Я еще не встречал такого, который бы сказал: «Я победил», «Я разгромил». Каждый говорит: «Мы победили», «Мы разгромили», а затем уж добавляет, что им сделано для успешного завершения боя.

Я шел и восхищался пытливостью и здравыми суждениями своих разведчиков. Их определения порой носили наивный характер, но идея была всегда правильной.

Еще в Ельце при каждом удобном случае я старался передать своим подчиненным тот небогатый боевой опыт, который получил за год войны. Рассказал о всех боях, в которых принимал участие, и об ошибках, допущенных мною или другими товарищами. Ошибки подвергались тщательному разбору. Разгорались споры. Каждый приводил свои решения, как бы он поступил в том или ином случае. Такие разговоры не прекращались и в пути. Для этого использовались любые возможности – на марше, привалах, дневках…

Дорога пошла под уклон. Чем дальше мы шли, тем больше ощущалась прохлада. Путь нам преградила маленькая речушка с болотистыми подступами к ней.

Повозка прогромыхала по бревенчатой гати, миновала мостик и свернула с дороги.

– Стоп, — сказал возница, останавливая лошадь.

Надо машину заправить горючим.

Старик ослабил чересседельник, положил перед лошадью охапку сена и соломенным жгутом смахнул с нее пыль.

Воспользовавшись остановкой, разведчики поснимали гимнастерки, побежали к речке. Дуся тоже сбросила кофточку и, войдя по колено в воду, начала умываться. К большому моему удивлению, я увидел шрам на ее спине, у правой лопатки. По всей вероятности, это был след огнестрельного ранения. Что бы это значило? Ведь она и словом не обмолвилась об участии в боях.

Отдохнув, мы снова выступили в путь. С каждой минутой становилось все жарче. Зной как бы повис в воздухе. Было настолько тихо, что казалось, слышно, как растет трава. Даже птицы перестали порхать среди ветвей, не было слышно их щебета.

Лениво плетется лошадка, увлекая за собой телегу. Колеса выписывают замысловатые кренделя и временами вздрагивают, натолкнувшись на корни деревьев. От этого телега наклоняется то в одну, то в другую сторону и издает жалобный скрип.

Дорога приводит нас в лесную чащу. Ветви деревьев сплетаются над головой, образуя зеленый туннель. Становится темно и прохладно. Под ногами сырость и грязь, резко ощущается запах прелых листьев, гниющих деревьев и растений.

Комары не упустили случая воспользоваться поживой. Они вмиг облепили путников и лошадь. Мы отбивались ветками и пилотками. Комары лезли в рот, нос, глаза, забирались в рукава и за воротник рубашки. Лошадь усиленно замахала хвостом, задергала кожей и ускорила шаг.

Возница шел рядом с телегой и веткой отгонял от лошади комаров, наседавших на нее, то и дело повторяя:

– Эка напали на Рыжика. Но-о, пошевеливайся.

Разведчики шли за подводой и перебрасывались шутками.

Дуся в маленьких, хорошо подогнанных сапожках, раскрасневшаяся и свежая, шла легкой пружинящей походкой, как будто и не остались позади пятнадцать километров утомительного пути. Ее влажные светлые волосы рассыпались по спине, и над ними роем вились оводы.

– Как самочувствие? — спросил я ее.

– О, хорошо. Я даже и не представляла, что есть такие большие леса, — сказала возбужденно девушка. — А ведь сама-то курская.

– Нравится тебе с нами?

– Да.

– А как наши ребята?

– Кажется, неплохие, — неопределенно сказала Дуся, подумала и добавила: — Правда, я их почти не знаю.

– Сейчас как раз время знакомиться. Наша работа особенная. Необходимо, чтобы каждый из нас знал о товарище все и верил в него. Не так ли?

– Конечно. Мне говорили про вас, когда назначали в группу. Я думаю, что мы будем довольны друг другом, — сказала Дуся и пытливо посмотрела на подошедших к нам разведчиков.

– А про тебя нам не успели рассказать, да никто и не сумеет этого сделать, кроме тебя. Сказали только, что ты хорошая радистка, — сказал я, глядя на смутившуюся девушку. — Может, ты сама нам расскажешь?

– Да и говорить-то нечего.

– Но все же?

Установилось неловкое молчание. Дуся о чем-то сосредоточенно думала, потом глубоко вздохнула и начала рассказывать.

– До войны я с мамой и братиком жила в Курске. Отец четыре года как умер. Я мечтала стать врачом. Но окончила всего девять классов, и началась война. Я вместе с подружками пошла в военкомат и попросила, чтобы направили на фронт. Но мне там ничего определенного не сказали. Велели прийти на следующий день. Понимаете, пришла домой и не могу найте себе места, — все больше воодушевляясь, рассказывала Дуся. — Думаю: что если направят в тыл!? Мне предлагали работать в госпитале, но я отказалась.

Прихожу на следующий день, и меня направляют на курсы медсестер. Мне непременно хотелось попасть на передовую…

– А попала в глубокий тыл, — сказал с ехидцей Юра.

– И попала на передовую, — невозмутимо продолжала Дуся. — Была медсестрой в стрелковом батальоне.

– В бою приходилось быть? — спросил я.

– А как же? — удивилась Дуся. — Батальон вел бои, а я перевязывала и вытаскивала раненых.

Разведчики притихли и старались держаться поближе к радистке, чтобы лучше слышать ее рассказ.

– Ох, и тяжело было, — простодушно рассказывала Дуся. — Первый бой я почти не помню. Только одного раненого и вытащила с поля боя. Пули воют, я не могу головы поднять. Снаряды и мины рвутся где-то в стороне или позади, а мне кажется, что все они направлены на меня. Даже сейчас, как вспомню, так стыдно делается. Я и тогда два дня избегала встреч с товарищами. Мне казалось, что все видели, как я себя вела, и осуждают мое поведение. Но никто и слова упрека не сказал. Политрук даже похвалил, что раненого вынесла. Я не могла выдержать, заплакала и все ему рассказала. А он говорит: «В первом бою бывает и хуже». Дуся замолчала. Ее никто не торопил. Некоторое время шли молча.

– А потом привыкла, вернее, приноровилась. Стала разбираться, что к чему, — продолжала Дуся. — В одном бою, точно не помню места, где-то под Мценском, я перевязала пулеметчика, раненного осколками в обе руки. Идти в тыл он отказался и остался возле пулемета, чтобы помогать товарищу, который заменил его. Слышу: пулемет заработал, и я поползла к следующему раненому. Не успела отползти и десяти метров, как пулемет замолчал, и я услыхала голос пулеметчика, которого только что перевязала: «Сестричка, Димку убили. Стреляй!» Я сначала не поняла, к кому это относится. Оглянулась по сторонам, встретилась взглядом с пулеметчиком. Он смотрел на меня злыми глазами и кричал: «Стреляй! Кому говорят?!» Теперь я поняла, что это он мне велит стрелять, а мне ни разу не приходилось и за пулемет-то держаться. «Ползи, — кричит, — я укажу, как стрелять». Пулемет был заряжен. Когда я подползла, он показал, за что браться и где нажимать. К моему удивлению, пулемет начал стрелять. Я даже испугалась, а пулеметчик все подбадривает. Почувствовав себя увереннее, я даже начала целиться. И вдруг увидела, как упал первый убитый мною гитлеровец. В сердце точно что-то оборвалось. Я выпустила ручки, и пулемет замолчал. «Ты их, сестричка, с рассеиванием полосни. Поведи пулеметом из стороны в сторону», — посоветовал пулеметчик. Я чуть шевельнула руками и почувствовала, как «максим» послушно заскользил в сторону. Пули полетели веером, и сразу же в цепи гитлеровцев свалились несколько человек. Что дальше было – страшно вспоминать. Стреляю, а немцы все ближе и ближе. До них уже не больше пятидесяти метров. Казалось, ничто их не сможет остановить. Они шли разъяренные, с перекошенными от злобы лицами. Отходить было поздно. Последнее, что я помню – это сильный удар в правое плечо. Что-то горячее обожгло спину, в голове зашумело, я почувствовала резкую боль и потеряла сознание. Когда пришла в себя, бой кончился. Меня поместили вместе с другими ранеными в медсанбате, а оттуда вывезли в госпиталь.

– Как же тебе удалось уцелеть? — спросил Стрелюк.

– Об этом я узнала в госпитале от пулеметчика. После того, как ранило меня и замолчал пулемет, гитлеровцы приблизились к нам метров на двадцать пять. Они уже собирались забросать нас гранатами. Раненый пулеметчик приготовил свою гранату и отсчитывал последние секунды жизни. Но в это время из рощи, расположенной слева, наша пехота и танки перешли в контратаку. Немцы не выдержали и отступили. После боя нас подобрали санитары. Я много потеряла крови, и пришлось долго проваляться в госпитале. Там же мне и медаль «За отвагу» вручили. Так что со мною не шутите: я ведь отважная, — смеясь, закончила Дуся.

– Ух ты! — удивился Юра.

– Но зато после госпиталя я изучила и автомат, и пулемет, — добавила радистка.

– Как же ты к нам попала? — спросил я.

– Очень просто. Выздоровела, окончила курсы радисток, прошла практику и получила направление к вам.

Ее рассказ произвел на нас впечатление. Глядя на эту застенчивую, милую и тихую девушку, и не догадаешься, что у нее отважное сердце.

Холодок в отношениях разведчиков к Дусе исчез. Она была единодушно признана полноправным членом нашей маленькой семьи и окружена заботой разведчиков…

Так на марше я понемногу изучал тех, с кем надлежало принять бой, а может, и смерть, с кем надо делить последний сухарь, глоток воды и щепотку махорки.

У эсманских партизан

Отряд эсманских партизан, в который мы прибыли, являлся одним из многочисленных отрядов, базировавшихся в Брянском партизанском крае.

Это был небольшой, но боевой отряд. Он только что вернулся из очередного рейда. В Хинельских лесах отряду пришлось выдерживать непрерывные бои с превосходящими силами кадровых немецко-фашистских частей. Теперь Эсманский партизанский отряд располагался в южной части Брянских лесов, залечивал раны, накапливал силы и одновременно являлся форпостом брянских партизан на юге.

Здесь было все на колесах. Подай команду – и отряд готов к действиям: к бою или маршу. Возле замаскированных в лесу подвод стояли лошади. Партизаны располагались кто как мог: в шалашах, в палатках, на повозках, а то и просто под деревом. Отряд был вооружен, главным образом, трофейным оружием: винтовками, карабинами, пулеметами и, частично, автоматами.

Отсюда наш путь выходил за пределы Партизанского края и вел в Сумскую область. При выборе маршрута мы столкнулись с рядом затруднений. Одним из них являлось то, что, карты не могли дать исчерпывающих данных о проходимости местности. На нашем пути лежало много болот, и без проводника, хорошо знающего обстановку и лесные болота, из Брянских лесов выйти трудно. Пришлось обратиться к командованию Эсманского партизанского отряда за помощью.

– Скажите, как нам найти штаб отряда? — обратился я с вопросом к рослому веснушчатому партизану с красной лентой на кепке.

Он внимательно оглядел нас и сказал:

– Я вас проведу. Здесь рядом.

Он шел впереди, поминутно оглядываясь на нас. Мы гуськом следовали за ним.

– А вы что же, десантники? — спросил он.

Мы считали себя (по крайней мере, нас так инструктировали) сугубо конспиративными и избегали всяких разговоров в отношении нашего задания. Не отвечая на вопрос, я спросил:

– Далеко отсюда немцы?

– Рядом, — живо отозвался партизан. — Вон за тем лесочком, — указал он и посмотрел на нас, чтобы определить, какое впечатление произвели его слова.

– И вы не боитесь такого соседства? — нарочно удивился я, доставляя удовольствие партизану.

– Что нам эти немцы? Мы вот совершали рейд по Курской и Сумской областям, там действительно было жарко. Фашист нагнал столько войска, что на каждого из партизан приходилось по десятку фашистов, и, понизив голос до шепота, он добавил: — Там мы даже орудия и снаряды закопали в лесу, чтобы незаметно ускользнуть из окружения.

Да, это уже неприятно. О таком никто не скажет с гордостью. Партизан замолчал. По-видимому, вспомнил о тяжелых боях и потерянных товарищах. Мы не решались нарушить молчание.

– Но другой раз и мы их обвели вокруг пальца, — сказал он повеселевшим голосом. — Заставили атаковать пустое место.

– Как пустое?

– Да очень просто, — продолжал он воодушевленно. — Когда немцы нас окружили, мы ночью незаметно вышли из окружения. Под самым носом гитлеровцев прошли. А когда они утром начали атаковать то место, где мы вчера были, отряд ударил фрицам с тыла. Вот где была потеха! Фрицы удирают и кричат: «Кальпак, Кальпак!» Это они думали, что к нам на помощь пришел Ковпак.

– А что? Разве отряд Ковпака больше вашего?- спросил Леша.

– Ого! У Ковпака целая армия, — с завистью сказал партизан.

– А ты видел ковпаковцев?

– Еще бы! Несколько раз с командиром к ним ездил, — ответил партизан, чрезвычайно гордый этим обстоятельством.

– Где сейчас Ковпак?

– Он сейчас лупцует немцев на Сумщине.

– На Сумщине? - переспросил я, мгновенно сообразив, что мы можем встретиться с ковпаковцами.

– Да. Он и отряд свой там организовал, — сказал партизан. — Вот мы и пришли. Под дубом тачанка командира, а рядом – штаб.

К моему удивлению, никакого штаба я не увидел: ни палатки, ни землянки, ни шалаша. После я узнал, что весь штаб состоял из начальника, его помощника и писаря. Для размещения было достаточно одной повозки.

– Мне нужно командира отряда или кого-либо из начальства, — обратился я к первому попавшемуся партизану с немецким пистолетом на поясе. Партизан смерил меня внимательным взглядом с головы до ног и спросил:

– А вы кто будете?

– Десантники.

– Что, из Москвы?

– Нет, но недалеко от нее.

От напускной серьезности партизана не осталось и следа. В который уже раз посыпались вопросы: что да как, когда? Нас быстро окружили партизаны и партизанки. Кто в выгоревшей военной гимнастерке, кто в гражданском потрепанном костюме, а кто и в новой немецкой форме. Были даже такие, которые еще не успели сорвать новеньких немецких погон. Меня это удивило. Я тогда даже и не предполагал, что пройдет немного времени и я сам надену чужую форму.

– Угостите махорочкой, — просили одни.

– Нет ли свежей газетки? — интересовались другие.

– Как там наши, горьковские? — спросил белокурый крепыш и, узнав, что среди нас есть волгарь, набросился на Лешу.

Газеты мы, по совету Емлютина, приберегли для эсманских партизан. С махоркой было хуже. Первоначально разведчики расчувствовались и порядочную часть своих запасов раздали брянским партизанам. Теперь уже пришлось угощать не всех. Одна цигарка отпускалась на двоих. Закурить просили и девушки. Оказалось, что партизаны подсылали некурящих товарищей и девушек, чтобы получить лишнюю порцию махорки. Этот маневр был разгадан…

– Командир с начальником штаба уехали на какое-то совещание, приедут к вечеру, — сказал Яшка Рыжик. Так в отряде звали партизана с огненными волосами.

– А комиссар поехал проверять заставы, — стараясь показать свою осведомленность, сказал солидно парнишка лет тринадцати.

– Вася у нас все знает, ему комиссар докладывает, — похлопав рукою по плечу паренька, сказал с иронией Рыжик.

– Вот и знаю. Не веришь, не надо, — сказал с обидой мальчуган. — Я просился с ним поехать, а он не взял…

Нам ничего не оставалось, как ждать возвращения начальства. Я лег в тени деревьев и прислушивался к веселому говору партизан. Я им завидовал. Их много. У них коллектив и сила. Они могут вести бой с крупными силами противника. После боя отдохнуть, повеселиться. Один-два дня в неделю поспать вдоволь. Нам же предстоит совсем иная жизнь. Нас маленькая группка. Избегай боя с противником. Ужом ползи по своей родной земле. Будь начеку каждую секунду. Спи в обнимку с автоматом. Разговаривай шепотом. Кашляй в пилотку. Недоедай, страдай от жажды. Переноси жару, дождь, холод. Надейся только на себя, помощи не жди. Для нас страшен не только открытый, но и скрытый враг. Он может прикинуться другом, а потом предать. Поэтому при встрече с населением нужна особая бдительность. А избежать такой встречи мы не можем. Население – источник нашей жизни, источник добывания разведывательных данных. На Большой земле этих данных уже ждут…

– Товарищ капитан, — взволнованным голосом прервала мои размышления Дуся. — Связи с Центром нет.

– Как нет? — вскочил я, словно ужаленный.

– Я их слышу, а они меня нет. Наверное, передатчик испортился.

– Не может этого быть, — не хотел я верить. — Попытайся еще вызвать.

Подошли к рации. Проверили, как развернута антенна и противовес. Все правильно.

Дуся надела наушники, щелкнула рычажком, подстроила волну. Мышиным глазком замигала лампочка. В наушниках послышался треск, а затем отчетливые точка-тире, точка-точка…

Сигналы принимались настолько отчетливо, что я, сидя в стороне, слышал их. Радистка посмотрела на меня и чуть слышно сказала: «Нас». Треск в наушниках прекратился. Дуся выключила приемник и настроилась «на передачу». Положила ключ телеграфа себе на колени, поправила наушники и начала выстукивать ответные точка-тире. На ключе она работала уверенно и четко, как опытный музыкант. В течение нескольких минут передавала свои замысловатые сигналы, а затем вновь перешла «на прием». И снова в наушниках послышалась знакомая трель.

– Все время повторяют: «Вас не слышу. Даю настройку… Отвечайте», — сказала Дуся.

Так повторилось еще несколько раз, потом вызовы прекратились. Время работы истекло. Сомнений больше нет. То, чего я больше всего боялся, произошло. Правильно говорится: где тонко, там и рвется. Единственный нерв, связывавший нас с Большой землей, порвался. Что мы значим без связи? Нуль без палочки. Пустое место. Нас для командования больше не существует.

Создалось крайне затруднительное положение. Задание срывалось. Во мне возникла неприязнь к радистке: берется не за свое дело. Захотелось выругать ее отвести душу, но я увидел, что Дуся плачет. Она понимала всю серьезность положения.

– Я… Я во всем виновата, — заливаясь слезами, говорила радистка. — Это на повозке ее протрясло… Лучше бы я ее несла.

Да, возможно, и так. В чем же она тогда виновата? В том, что не умеет найти неисправность? Так и меня в этом можно обвинить. Не специально же она это сделала? Конечно, нет. На повозку положила по моему распоряжению. Кто думал, что так получится? Вместо того, чтобы ругать, я сказал:

– Не плачь, Дуся. Этим не поможешь. Успокойся и тщательно проверь рацию.

– Я исправлю, — заверила Дуся. — Честное слово, вот увидите…

– Тем более, — успокаивал я ее.

Но себя я не мог успокоить – злость проходила, я стал размышлять. Надо узнать, — возможно, в отряде найдется специалист, который сумеет исправить рацию. Предположим худшее. Как быть, если рацию исправить не удастся? Идти дальше или нет? А если идти, то брать с собою радистку или оставить в отряде до нашего возвращения? Ох, как много вдруг перед нами встало этих вопросительных знаков! Было над чем задуматься. На мгновение промелькнула мысль: «Возможно, встретим ковпаковцев. Через них осуществим связь». Но этот вариант отпал так же быстро, как и возник.

Дуся успокоилась и уже более уверенно заявила, что сама устранит неисправность. Оставаться в отряде партизан она наотрез отказалась. Вопрос о дальнейшей судьбе группы я один решить не мог и пригласил Калинина и Кормелицына. После всестороннего обсуждения было принято решение выходить в свой район действия. Выход назначили на следующий же день. Это было рискованное решение, но мы верили в возможность исправления рации. Если же этого сделать не удастся, то мы проведем хотя бы ряд диверсий…

– Комиссар приехал…

– Едет комиссар, — закричали, перебивая друг друга, партизаны.

По лесу ехали три всадника. Как только они приблизились к нам, партизаны бросились навстречу с возгласами приветствия.

– Здравствуйте, товарищ комиссар!

– День добрый!

– Доброго здоровья!-высказывал каждый свое приветствие, стараясь пробиться поближе к всадникам. Лагерь словно ожил.

– Здравствуйте, здравствуйте, товарищи! — приветливо отвечал комиссар. Он слез с лошади и передал повод всаднику, следовавшему за ним.

– Пополнение? — обращаясь к нам, спросил комиссар и покосился на автоматы. — Мы всегда рады такому пополнению! О, да вы нас и газетами порадовали.

Комиссаром был секретарь подпольного обкома партии Куманёк Порфирий Фомич. Это – мужчина средних лет, невысокий, широкоплечий, с чуть выдающимися, плотно сжатыми челюстями. На нем были надеты легкая курточка и кубанка со звездочкой. Говорил он просто и ровно, ничем не выделяясь в среде партизан. Наблюдая за комиссаром, я вспомнил Кожуха из «Железного потока» Серафимовича. Таким именно, с «железными челюстями», он у меня остался в памяти после прочтения книги.

– С одной стороны – пополнение, — представившись, сказал я, — с другой – нет.

– Как же это понимать? — спросил он. — Пройдемте поговорим.

Мы отошли в сторону и уселись в тени деревьев.

– Так расскажите, куда путь держите?

Я коротко рассказал о задаче и районе действий. Одновременно попросил объяснить мне обстановку.

– Обстановка для вас создается неблагоприятная, — сказал комиссар, выслушав меня. — Осадная фашистская армия сожгла почти все села, прилегающие к лесу, а уцелевшие превратила в опорные пункты. Вокруг партизанского края гитлеровцы создали так называемую зону опустошения, зону голода. Цель всех этих мероприятий сводится к тому, чтобы блокировать Брянские леса с юга. Такой группе, как ваша, проникнуть через его боевые порядки немудрено. Но вам придется трудно в районе действия, особенно на первых порах.

– Почему?

– В тех районах, куда вы идете, в каждом селе по десять-двадцать полицейских. В некоторых и больше. К тому же сейчас их расшевелили мы и особенно Ковпак. Теперь гитлеровцы злые, как потревоженные звери…

Комиссар говорил медленно, время от времени обращался к карте, которую я расстелил на траве. Он говорил подробно. Видно было, что обстановка в ближайших районах ему хорошо известна. Мы проговорили около часу.

– Когда вы выступаете? — спросил он под конец беседы.

– Думаю не задерживаться. Выход наметили на завтра, — ответил я и добавил: — У нас случилась неприятность – отказала рация. Нет ли у вас опытного радиста или мастера?

Комиссар подумал минуту, покачал отрицательно головой и сказал:

– Нет. Мы сами связь с Большой землей поддерживаем через Емлютина.

Итак, мы вынуждены были идти на задание с неисправной радиостанцией.

Вася-проводник

На нашу просьбу выделить проводника на один-два перехода до выхода из Брянского леса комиссарЭсманского партизанского отряда сказал:

– Насчет этого не беспокойтесь. Я вам дам такого проводника, который проведет вас под носом у немцев. Он позвал:

– Вася, иди-ка сюда!

Подошел уже знакомый нам парнишка в белой рубашке, заправленной в большие, не по росту, военные брюки. Голову его покрывала потрепанная кепка. На ногах были надеты немецкие сапоги с широкими голенищами.

– Прошу любить и жаловать. Можете надеяться. Не смотрите, что он маленький. Мал золотник, да дорог. Он вывел из леса много групп. Ему знакомы все тропки, — представил комиссар нам проводника.

– Василек, поступаешь во временное подчинение капитана. Смотри, не подкачай.

Васе было лет тринадцать-четырнадцать. В таком возрасте мальчишки мечтают о подвигах и необычайных приключениях. И он ничем не отличался от сотен школьников его возраста; наверное, так же грезил далекими путешествиями, полными неожиданностей и опасностей… Некоторое время мальчик, смущенный похвалой командира, стоял с опущенной головой и искоса посматривал на окружавших его десантников, потом, пересилив смущение, посмотрел мне в глаза. Открытый смелый взгляд и чуб, приподнятый вихром, придавали ему лихой вид, а карие чистые глаза излучали столько тепла, доверчивости и готовности сделать что-либо полезное, что невольно с первого взгляда проникаешься к мальчишке чувством уважения и благодарности.

В отряд Вася пришел после того, как фашисты арестовали его мать за помощь партизанам. Отец ушел в Красную Армию, и о нем ничего не было известно.

Василек действительно сопровождал диверсионные группы, сам ходил в разведку и нередко приносил ценные сведения о противнике.

Нам рассказали об одном интересном случае, который произошел с юным разведчиком при выполнении задания.

Васе было поручено разведать противника в Больших Березках: подсчитать, сколько орудий и где они стоят, сколько кухонь, автомашин, узнать, сколько в деревне стоит офицеров и солдат. Пользуясь своим возрастом, Вася обычно беспрепятственно проходил по селам, занятым противником, и наблюдал за всем, что там происходило. И на этот раз, получив задачу, он незаметно прошел возле охранения немцев, блокировавших лес, благополучно достиг села Чернатского. При выходе из села он встретил группу немцев и полицаев.

– Откуда идешь? — спросил немецкий офицер через переводчика.

– Из Белых Березок, — ответил Вася и спросил: - Знаете такую деревню? Ее партизаны сожгли.

Вася знал, что ее сожгли немцы за то, что больше половины взрослого населения ушло в партизаны, но посчитал более безопасным не затрагивать немцев. Однако на этот раз ему не удалось избежать осложнений.

– Куда идешь? — последовал вопрос. 

– В Большие Березки, — ответил Вася и для большей убедительности добавил: — Там у меня бабушка.

– Говоришь, бабушка? — переспросил недоверчивый переводчик. Он что-то сказал офицеру, а затем набросился на Васю: — Ты нам, парень, головы не морочь. Говори, кто тебя послал и зачем?

– Кто меня может послать, когда я сирота. Нет у меня никого. Отца и мать партизаны расстреляли, — еще раз решил Вася угодить немцам и полицаям. — Теперь иду к бабушке.

– Ты, щенок, еще врать будешь? Я тебе покажу, — полицай размахнулся и ударил Васю ладонью по лицу. — Говори, где партизаны? Кто тебя послал?

Удар был неожиданный и настолько сильный, что мальчик свалился и больно ударился головой о землю. В голове словно колокол звенел. Васе почему-то вспомнился в этот момент случай, когда он купался в речке и подлезал под опрокинутую лодку, а его дружки стучали по дну, — тогда тоже зазвенело, но не было больно… Вася от боли, обиды и страха заплакал. Слезы стекали по запыленному лицу, оставляя неровные канавки. Он поднялся, вытер глаза тыльной стороной ладони и умоляюще посмотрел на окружающих, но встретил враждебные взгляды. Никто ему не сочувствовал. Помощи ждать от них не приходилось. От чувства одиночества ему стало еще страшнее. Юный разведчик понял, что легко от них не отделаешься.

– Не верите, что я иду к бабушке, так пошлите кого-нибудь проверить, — сказал сквозь слезы Вася.

Переводчик заговорил с офицером на непонятном для Васи языке. Тот выслушал, одобрительно кивнул головой и сказал:

– Гут. Карашье.

– Пойдешь в Большие Березки в сопровождении солдата, — сказал переводчик. — Смотри, не вздумай убегать – получишь пулю.

Вася обрадовался. Появилась надежда на спасение. Но по мере приближения к селу им овладевало все большее беспокойство. Дело в том, что у Васи в селе не было никакой бабушки. Более того, не было даже знакомых. Он никак не думал, что его будут сопровождать до самого села. «Попугают немного и оставят», — думал он. Но, видимо, немцам уже приходилось встречаться с такими «внуками». Дело принимало худой оборот. Хоть бы встретились партизаны! Может, попробовать бежать? Трех шагов не сделаешь, как этот верзила всадит пулю в спину. Разжалобить солдата? Он по-русски не понимает. Да этим только большее подозрение вызовешь. Выход не находился, а село уже близко. Васе вдруг так захотелось жить, аж слезы выступили. Что предпринять? Как быть? С фашистами не шути: убедятся, что нет никакой бабушки, считай – пропал.

На околице села их остановил часовой. Поговорив с сопровождающим, он окинул Васю таким подозрительным взглядом, словно говорил: «Знаем мы вас, таких внуков.»

Войдя в село, Вася замедлил шаг. Он шел и посматривал по сторонам. Вдруг оживился, посмотрел на немца и, улыбаясь, показал рукой в направлении пожилой женщины, которая набирала воду из колодца. Немец что-то ему сказал, но Вася не слушал, если бы и слушал, то ничего бы не понял. Он бежал к женщине и кричал: «Бабуся, родная, милая моя!» Бабка не успела опомниться, как он повис у нее на шее и зашептал: «Скажите, что я ваш внук…» Бабка все поняла и так яростно набросилась на немца, размахивая коромыслом, что тот, ничего не понимая, только таращил глаза и отступал под ее напором.

– Аспиды проклятые. Нет на вас, извергов, холеры, — кричала она, прижимая к старческой груди мальчика. — Да вам бы, антихристам, только со стариками и детьми воевать…

Солдат, которому было приказано установить, действительно ли мальчик идет к своей бабушке, был уверен, что со своей задачей справился вполне…

Вася пробыл в селе двое суток и сумел добыть необходимые сведения…

И вот этот Вася, или, как его звали в отряде, Василек, стоял перед нашей группой. Он был горд, что ему доверяют такое ответственное поручение, и всем видом старался показать, что оправдает доверие.

– Что же, Василек, по рукам, — сказал я, протягивая руку.

Он сильно хлопнул по моей ладони и крепко пожал руку, как бы говоря: «Вот какой я».

– Берешься провести нас через оборону противника? — спросил я юного партизана.

– А куда вам надо? — спросил в свою очередь Вася, переходя на деловой тон. Прочитав надпись на карте, которую я ему указал, он засмеялся: — Этой деревни нет. Ее немцы сожгли, а на ее месте вырыли себе землянки. Лагерь там у них.

– Нам не надо заходить в этот пункт.

– Вы мне карты не показывайте. Я все равно по ней ничего не понимаю. Называйте деревни и села. Я местный и все их знаю…

Уточнив маршрут и отдохнув, группа распрощалась с партизанами и выступила в свой первый переход из Брянских лесов на юг, на Сумщину.

– Прощай, суровый Брянский лес, — продекламировал Леша.

– Нет, до свидания, — поправил его Петя. — До скорого свидания. Мы еще вернемся.

Вася-Василек приступил к исполнению обязанностей проводника. Он шел впереди. За ним я, за мной группа. Замыкающим шел Калинин.

Весь груз распределили между разведчиками. Вещевые мешки были набиты до отказа. На каждого приходилось по тридцать два-тридцать пять килограммов груза. Снисхождение было сделано лишь самому юному – Юре Королькову, который не в силах был нести такую тяжесть. Основным грузом мы считали рацию и питание к ней. Батареи поручили наиболее выносливым и опытным ребятам. Рацию Дуся не доверила никому. Она заявила, что рация – ее основное оружие, а автомат – дополнительное. Ни того ни другого она не отдала.

Еще до выхода вещмешки и снаряжение разведчики тщательно подогнали. Однако на первых же шагах выяснилось, что идти нормально не можем. У Юры лямки вещевого мешка были настолько затянуты, что стесняли дыхание. Отпустили… У Сережи, наоборот, груз стукал по спине. Подтянули. Обнаружены и другие недостатки. Ребята, поминутно останавливались, чтобы помочь друг другу.

Пройдя около двух километров, Вася сошел с дороги и сказал:

– Здесь будем ждать наступления темноты.

Остановились. Разведчики располагались, кто как считал для себя удобным. Одни прислонялись спиной к дереву. Другие садились на землю, вытянув ноги. Груза не снимали. Задымили самокрутками, стараясь накуриться на всю ночь…

Сумерки быстро сгущались. Надвигалась дождевая туча. Она ускорила наступление темноты. Я в душе радовался, что «небесная канцелярия» сопутствовала нам. Принято считать, что ненастная погода – находка для разведчиков. Однако в скором времени мне пришлось в этом горько разувериться.

Летом ночи короткие. Дорога каждая минута.

– Время упускать нельзя, — сказал я. — Подымайтесь, друзья.

Разведчики с трудом подымались. Грузом их, как магнитом, притягивало к земле. А Юрку так притянуло, что Кормелицыну пришлось его подымать.

Группа возобновила движение, вытянувшись гуськом вдоль тропки. Начал накрапывать дождик. Где-то вдали сверкнула молния. Разведчики шли молча, как в поиск за «языком». Вася свернул с тропы и повел группу лесом, поросшим кустарником и папоротником. Пересекли ручеек и вошли в зону болот. Окунулись в зловонную жижу. Проводник тщательно ощупывал болото палкой, выбирая дорогу для группы. Да, на этой местности не поможет никакая карта. Здесь нужен знаток этих мест.

Мне до этого не приходилось по-серьезному сталкиваться с болотом, поэтому оно произвело на меня удручающее впечатление. Жижа, поросшая болотными растениями и покрытая ржавчиной, издавала неприятный запах застоявшейся воды и прогнивших растений. Каждый шаг стоил больших усилий. Всем существом стараешься нащупать спасительную кочку. Ты ее находишь. Ставишь ногу, но из-под нее уплывает опора. Некоторое время балансируешь руками и всем корпусом, но безуспешно. Под тобой пыхтит, бурлит, булькает: это дышит болото. Наконец травяная подушка не выдерживает, и ты проваливаешься по колено или по пояс в болотную жижу, рискуя быть засосанным или, в лучшем случае, остаться без сапог.

За спиной слышу прерывистое дыхание. Это Дуся, несчастная, убитая горем, с видом виноватой плюхает по болоту. Она не обращает внимания на болото, кажется, не замечает его. Все ее мысли сводятся к одному: дать группе связь с Большой землей. Как детище, она охраняет рацию, боясь окунуть ее в воду.

Идти было неимоверно трудно. Болото оказалось очень топким и обширным. Царила кромешная тьма. Неторопливый дождь сменился безудержным ливнем. Идти стало еще труднее. Шли молча. Ослепительные молнии на мгновение освещали сгорбленные фигуры разведчиков. Вещевые мешки лямками врезались в плечи, от этого ныло все тело. Автомат то и дело соскальзывал с плеча и ударял по коленке или падал в воду.

Все идут друг за другом. В сторону свернуть не пытайся. Рябченков попытался и чуть не остался в болоте навечно. Он погрузился в болото по грудь, и его продолжало тянуть вглубь. Все его попытки высвободиться из цепких рук трясины были тщетны. Вася передал мне свою палку. Я протянул ее Сереже, но когда начал помогать, то почувствовал, что и сам погружаюсь. Меня охватил ужас. Однако я не хотел показать этого и продолжал тянуть товарища, стараясь удержаться на поверхности. Мое затруднение заметил Стрелюк.

– Товарищ капитан, держитесь, — сказал он, протягивая автомат. Одной рукой я вцепился в автомат, другой крепко держал палку.

– Только не стой на одном месте, а то и тебя затянет, — предупредил я Костю.

С большим трудом нам удалось сдвинуть Сережу с места. Он еще долго барахтался. Автомат у него болтался на шее. Наконец зашипело, забулькало, и Сережа начал постепенно вырываться из «плена» болота. Вот он вышел из тины по пояс, через минуту высвободил одну ногу, а затем вторую. Всё. Сережа тяжело и прерывисто дышит, весь дрожит, но теперь уже переставляет свои ноги без нашей помощи.

– Сапоги целы? — спросил я.

– Целы. Я их перед болотом привязал, — ответил он уставшим голосом. — Привычное дело. У нас тоже болот хватает.

– Ничего себе привычное – чуть черту душу не отдал.

– Большое спасибо за помощь, — с чувством сказал Рябченков.

– Нечего благодарить. Ты лучше иди по следу.

– Куда завел ты нас, Сусанин? — сказал Юра, неизвестно кого подразумевая в этой роли – меня или Васю-проводника. В его хриплом голосе чувствовались горе и усталость.

И снова идем, идем, идем… Ни единого слова. Только тяжелое дыхание людей и чавканье болота под ногами. Никто не обращает внимания на то, что не только сапоги, но и карманы вместе с водой наполняются болотным илом. Жидкое болото сменялось вязким, тогда становилось идти еще труднее. Казалось, ноги останутся в трясине.

Так мы шли час, два, три…

Вася внимательно присматривался, но в темноте дальше пяти метров ничего не было видно. Все чаще и чаще стали останавливаться для передышки. Когда же настоящий отдых? Болоту, казалось, не будет конца. Мальчишеские еще не окрепшие плечи разведчиков сгибаются под увесистыми вещевыми мешками. Они отдыхают стоя, наклонившись вперед. Лиц их не видно, но по тяжелому дыханию я понимаю, что они очень устали.

Ливень не прекращался. Молнии рассекали небо ослепительными вспышками. Грохотал гром. Болото, как живое, бурлило под напором дождя. Тело сковывала смертельная усталость. Сел бы прямо в болото и сидел. Но я заставлял себя и других идти. Шли, сворачивая то вправо, то влево. Когда же оно, наконец, кончится, это проклятое болото?

– Вася, ты уверен, что мы правильно идем? - спросил я проводника.

– Вот здесь должна быть сломанная ольха, но я ее почему-то не вижу, — ответил он нерешительно.

– А болото скоро кончится?

– По моему расчету, оно должно уже закончиться.

По всей вероятности, Вася сбился с тропки. В такую погоду немудрено. Я обернулся к Юре Королькову и спросил:

– Как самочувствие, Юра?

– Так устал, даже выразить не могу, — чуть слышно, с детской откровенностью прошептал Юра.

Мне жаль стало этого мальчика со вздернутой, как у девушки, верхней губой и курчавыми, мягкими волосами. Эх, Юра, Юра! Сидеть бы тебе за учебниками, да не то время.

Юре не было еще и шестнадцати лет, когда его старшие товарищи Володя Савкин и Костя Рыбинский уходили добровольно на фронт. Он не хотел от них отставать и пошел в военкомат. Но его отослали домой, как несовершеннолетнего. Юра начал обивать пороги в райкоме комсомола города Липецка. И еще неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не сестра Маруся, которая работала секретарем горкома комсомола. Она помогла Юре и его товарищам стать разведчиками, выдав им комсомольские путевки. Так Юра оказался вместе с нами.

– Крепись, Юрочка. Сейчас выйдем из болота и сделаем остановку, — попытался я утешить его.

Свернули влево. Теперь Вася шел увереннее. Калинин по-прежнему замыкал шествие и подбадривал отстающих. Через полчаса начали попадаться на болоте островки, на которых мы могли передохнуть.

Наконец под ногами появилась твердая почва! Вскоре группа вышла на полянку, и сразу стало легче идти.

Остановились в лесу. Дождь стихал, но дальше идти не было сил. Часы показывали три пятнадцать. Значит, скоро рассвет. Вернее, рассвет уже начался, но густой туман скрывал приближение утра. Надо было найти место для дневки. Калинин и Кормелицын осмотрели местность и доложили, что впереди болото, а с трех сторон лес.

Отошли в глубь леса и расположились в большом кусте, представлявшем хорошее укрытие. Куст в середине был пуст, а в стороны разросся и напоминал чашу. Здесь мы и нашли убежище.

Разведчики с нетерпением освобождались от груза и валились рядом с ним. Расстелив плащ-палатки, уставшие, измученные и промокшие до нитки ребята мгновенно засыпали. Они плотно прижались друг к другу, чтобы согреться. Молодежь так устала, что первое дежурство взяли на себя я и Кормелицын.

Проверив, чтобы все были укрыты плащ-палатками, и указав Кормелицыну место для наблюдения, я начал ходить вокруг куста в сорока - пятидесяти шагах. Движением старался согреть озябшее тело и отогнать подступавшую дремоту. Ходил тихо, настороженно и, сам того не замечая, отсчитывал в такт шагам: раз, два, три… раз, два, три… Кто-то во сне застонал…

Дорогие мои мальчишки! Думал ли кто из вас, что придется пережить такое? Разными путями вы пришли в отряд, но с единым стремлением – защищать Родину. Большинство из вас только что со школьной скамьи. Кто знает? Возможно, среди вас лежит будущий ученый или писатель. Вот хотя бы Стрелюк.

С первого класса его увлекала учеба. В школе все казалось интересным: учительница, уроки, товарищи, девочки с маленькими косичками. Первые радости из-за полученной пятерки, освоение первой книжки. Затем пионерская организация, Дворец пионеров, где он занимался в стрелковом кружке и считался хорошим стрелком. Костя много читает. Становится одним из активнейших корреспондентов Воронежской областной пионерской газеты «Будь готов!». И когда за хорошую работу деткора он получил первую премию – книгу сочинений Пушкина и авторучку, радости не было предела.

Костя рано потерял отца: он умер, когда мальчику было семь лет. Чтобы прокормиться, одеть себя и сына, матери – Марии Алексеевне – приходилось работать на две ставки. Это ее сильно изматывало. Костя все это видел и жалел мать.

За отличную учебу и активную пионерскую работу его послали в пионерский лагерь «Артек». С каким восторгом он потом рассказывал о своих впечатлениях! Тогда же он сказал: «Мама! Даю тебе слово, что когда окончу институт, поступлю работать – первая моя получка будет тебе на поездку в Крым. И не смей отказываться».

Шло время. Костю приняли в комсомол. И тут он проявил себя настоящим вожаком молодежи и был избран секретарем комсомольской организации школы. Перед ним открывалась широкая дорога в жизнь. Он мечтал стать химиком и серьезно занимался. На сэкономленные от обедов деньги Костя покупал различные стеклянные трубочки, пробирки и колбочки и дома проводил опыты по химии. Однажды он так увлекся, что не заметил, как с работы возвратилась мать. В квартире дым коромыслом, неприятный запах. В общем, было дело. Пришлось выслушивать нотации да уверять мать, что дело до пожара не дойдет.

Но мечтам Кости не суждено было осуществиться.

В грозные дни войны комсомолец Стрелюк нашел свое место в рядах молодых патриотов, добровольно вступивших в ряды Красной Армии. Но и сейчас Костя не забывает своей мечты – стать химиком. Все приборы и принадлежности он аккуратно сложил на шкаф и сказал матери: «Прошу тебя, дорогая, если будешь стирать пыль со шкафа, пожалуйста, не разбей. Когда я вернусь, все это мне очень пригодится. Ты ведь знаешь?»

Да, мать все знала.

Стрелюк становится бойцом комсомольского взвода при Особом коммунистическом отряде народного ополчения города Воронежа. Проходят месяцы напряженной боевой учебы. И вот в январе 1942 года Костя с рекомендацией комсомола пришел в боевой отряд разведчиков. Способный юноша, с сильным и ярким характером, он успешно осваивает подрывное дело и основы разведки.

У Кости богатая память. Какой прекрасный слог речи, полет фантазии! Ребята любят слушать его рассказы. Он скромен, честен и справедлив, у него серьезные, здравые суждения и свое мнение по всем вопросам. Молодежь всегда толпится вокруг него. Не случайно он становится комсоргом нашей группы. Я отношусь к нему с большим уважением. Сейчас Костя лежит уставший и мокрый, как и его товарищи. И мне жаль его, как младшего братишку.

У Кости Рыбинского жизнь во многом сходная с жизнью Стрелюка. С пяти лет без отца. Жизнь до войны проходила в школе и пионерской организации. Учеба давалась легко, мальчик увлекался спортом. В 1939 году его приняли в комсомол, и с этого времени он неразрывно связан с комсомольской организацией школы, секретарем которой был избран.

Учеба прервалась войной. Костя вместе со своими школьными товарищами Володей Савкиным, Тамарой Володиной и другими товарищами из Липецка работает на строительстве оборонительных рубежей. По возвращении в Липецк вступает в боевой отряд разведчиков.

Глядя на этих юношей, диву даешься: и откуда у них берутся силы, терпение и упорство? Сколько им предстоит пережить, перенести, вытерпеть. Но, как говорится, лиха беда – начало. А начало показало, что коллектив хороший. Первый, весьма трудный переход разведчики перенесли стойко, без ропота.

Этот переход и меня научил кое-чему, показал мне, что при выборе маршрута надо исходить не только и не столько из его протяженности, но, главным образом, из его проходимости. Можно сократить маршрут на пять-шесть километров, а сил израсходовать больше и прибыть к месту назначения небоеспособными.

Я твердо решил избегать болот по мере возможности.

Первый бой

Времени для размышления у меня было больше чем достаточно. От ходьбы я согрелся, даже вода в сапогах потеплела. «Необходимо напомнить товарищам, чтобы постирали портянки», — подумал я.

Солнце уже осветило верхушки деревьев, но туман над болотом стоял по-прежнему. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь щебетом пробуждающихся птиц да шорохом капель, падающих с листьев. Маленькая птичка села на куст, в котором отдыхали разведчики, посмотрела вниз, пиликнула, удивляясь происшествию, и упорхнула в чащу. Солнце засветило ярче, туман начал лениво подниматься к верхушкам деревьев. Стало видно болото.

Совершая свой очередной обход куста, я вдруг был остановлен звуком трубы, которая подавала сигнал «подъем». Звук шел со стороны болота и слышался совсем рядом…

«В чем дело?» чуть не крикнул я и побежал на опушку леса к болоту.

Вслед за сигналом послышались выкрики команд.

Рядом с нами немцы…

Разведчики вскочили и выбежали из-за куста, но я приказал всем возвратиться на место, а к себе позвал Костю Стрелюка, который понимал немецкую речь, и спросил:

– Что там происходит? О чем они кричат?

Костя несколько мгновений прислушивался, потом сказал:

– Подают команду на построение.

Он еще прислушался.

– Сволочи, физзарядкой занимаются. Видно, не подозревают, что мы рядом.

– Дать им жару, да и уйти в лес, — сказал незаметно подползший к нам Юра.

– Потерпи, Юра. Надо узнать, сколько их, а мы даже не видим, где они.

Ребята, настороженные, сидели возле куста и тихо разговаривали. А за болотом все шло своим чередом. Гитлеровцы, окончив физзарядку, принялись умываться. Гик, смех и крики доносились до нашего слуха. С нашей стороны их прикрывало непроходимое болото, а с других сторон они, видимо, выставили крепкую охрану, потому и были так беспечны.

Когда туман рассеялся, нашему взору предстало болото шириной метров в триста пятьдесят. За ним – развалины сожженного села, а чуть в стороне, на поляне, раскинулся фашистский лагерь – ряды палаток. Он был нам хорошо виден. Нас же от вражеских взоров скрывали лес и густой кустарник.

Разведчики наперебой предлагали открыть огонь по гитлеровцам. Я был против этого.

При более детальном наблюдении за противником нам удалось установить, что вокруг лагеря сооружены дзоты и отрыты окопы с ходами сообщения. Стоит дать одну очередь из автомата, враг займет оборону, а затем пулеметным и минометным огнем вынудит нас отойти. Кроме того, возможны потери, которые нас никак не устраивали. Мы же не могли нанести врагу серьезного поражения. Наша задача состояла в том, чтобы в свой район выйти необнаруженными. Необходимо было воспользоваться представившимся случаем, чтобы изучить поведение врага, проследить, где выставлены посты и патрули, в какое время они сменяются.

Гитлеровцы вели себя спокойно. После завтрака они натянули сетку и начали играть в волейбол. Некоторые из них лениво прохаживались по лагерю. Из палаток до нашего слуха доносился грустный напев губной гармошки. Спокойствие в лагере нарушалось лишь тогда, когда готовилась очередная смена наряда и возвращались в лагерь солдаты, выполнившие задание.

Мы следили за противником.

Пользуясь затишьем, ребята разыскали в лесу ручеек, помылись в нем, постирали…

Приехала легковая машина в сопровождении броневика и пяти мотоциклов с колясками. На каждом мотоцикле по два автоматчика и пулеметчик. Из машины вышел высокий, худой офицер. К нему подбежал низенький, кругленький гитлеровец, выбросил вперед руку и что-то выкрикнул. Приехавший ответил тем же жестом.

В лагере наступила суматоха: прекратили играть в волейбол, смолкла гармошка, солдаты спешно приводили себя в порядок. Но так продолжалось недолго. Стоило уехать начальству, как все пошло по-прежнему.

День тянулся медленно. В лагере немцев пообедали, разобрали оружие и выстроились перед палатками. Мы наблюдали за этой сценой и не подозревали, что она может затронуть нас.

Подполз Вася.

– Немцы каждый день прочесывают лес вокруг своего лагеря, — сказал он.

Это было похоже на правду. Немцы разделились на три группы по шестьдесят-восемьдесят солдат в каждой. Одна из групп осталась в лагере. Две других пошли вдоль болота: одна – на восток, другая – на запад. Мы наблюдали за ними, пока было возможно. На случай боя в нашей группе был произведен боевой расчет и усилено наблюдение.

Не прошло и часа, как с направлений, куда ушли немцы послышались одиночные выстрелы. Выстрелы приближались к нам. Но это не походило на бой. Видимо, немцы это делали, чтобы ободрить себя. Непосредственной угрозы для нас противник пока не представлял. Мы надеялись остаться незамеченными в своем укромном месте. Но выстрелы доносились все ближе и ближе. Уже слышны голоса фашистских офицеров, отдающих команды. Солдаты шли цепью и перекликались.

Разведчики залегли в кусты веером, изготовились к стрельбе, подготовили гранаты. Все наблюдатели, за исключением Кормелицына и Рябченкова, присоединились к группе. Им приказано наблюдать за противником и по мере его приближения отходить к группе, не обнаруживая себя. Вот к группе присоединился Сережа Рябченков… Всех беспокоило отсутствие Пети Кормелицына.

Послышался треск веток и сухого валежника: метрах в десяти от нас проходили фашисты. Некоторые разведчики впервые видели гитлеровцев так близко. Юра весь съежился и уставился немигающими глазами на немцев, казалось, старался загипнотизировать их. Вася-проводник судорожно сжимал гранату, любезно предоставленную ему сержантом Калининым. В руках Володи Савкина «плясал» автомат. Нетерпеливо ерзал Костя Рыбинский. Остальные лежали, плотно прижавшись к земле и раскинув ноги, как на стрельбище, и спокойно ждали команды. Дуся лежала, поджав под себя ноги, автомат положила на вещевой мешок, который заменял ей упор.

– Разрешите, — едва слышно прошептал Леша, когда гитлеровцы поравнялись с кустом.

– Нет, — ответил я.

– Уйдут.

– Это их дозор.

Минуты через две появилось несколько групп противника. Нам уже ясно видны их раскрасневшиеся лица. Рубашки расстегнуты, рукава подвернуты. Они идут веселые, группами по шесть-восемь человек с промежутками в пятнадцать-двадцать метров. Прямо на нас идет группа во главе с высоким, тощим офицером. Рядом с офицером, разговаривая и жестикулируя руками, вприпрыжку поспешает маленький человечек с повязкой полицая на рукаве гражданского костюма и маленькими черными усиками под острым носом. На его голове болтается просторная вылинявшая немецкая пилотка. На ремне поперек груди висит немецкий автомат. Полицай то выскакивает вперед и заискивающе смотрит в лицо снисходительно улыбающемуся офицеру, то услужливо уступает ему дорогу.

Угодливая, слащавая улыбочка не сходит с круглой физиономии предателя…

Гитлеровцы оживленно разговаривали: очевидно, они были уверены в полной безопасности, радовались хорошему дню и покою. Радость их была преждевременной. Когда фашисты почти вплотную подошли к нашему расположению и избежать боя не представлялось возможным, я скомандовал:

– По фашистам, рота, ого-о-нь!

Я не узнал своего голоса, как будто кто другой за меня подал команду. Почему именно рота, а не иное подразделение, тоже до сих пор не могу понять. Как бы то ни было, а по этой команде одновременно заработали десять автоматов. Взорвалась граната, брошенная Васей. В первое же мгновение около десятка гитлеровцев свалилось. Остальные кинулись наутек. Это ободрило нас. Разведчики вслед за мной и Калининым встали во весь рост и расстреливали убегавшего врага. Дуся не отставала от остальных. Панику врага усилил Кормелицын. Он так и не сумел присоединиться к группе и теперь открыл огонь во фланг гитлеровцам.

– Молодец, Петя! Крой их! — закричал Калинин, услыхав работу ППШ.

Надо не дать противнику опомниться, гнать его.

– Ложись! — закричал Леша, дал очередь из автомата и, падая, увлек меня на землю. Не успели мы сообразить, что случилось, как рядом с кустом взорвалась граната. После выяснилось, что мы увлеклись стрельбой и не заметили подползшего с гранатой в руке полицая. Он намеревался бросить ее в куст. Бдительность Леши спасла нас. Он успел застрелить предателя, в руке которого взорвалась граната.

Сразу же после взрыва сержант вскочил и, стреляя на ходу, бросился преследовать убегавших врагов. Разведчики не отставали от него. Пулей промчался Вася и скрылся в кустах.

– Стой! Куда? — только и успел крикнуть Костя.

А через несколько секунд из кустов до нашего слуха донеслись очереди немецкого автомата. Это наш проводник уже стрелял по врагу из трофейного автомата. Нельзя было не восхищаться проворством и отвагою мальчика!

На нашей стороне были внезапность и мощь автоматного огня. Лес скрывал нас, и эхо умножало наши силы.

Враг убегал, не оказывая сопротивления. Раненые кричали, призывая на помощь. Не до них было гитлеровцам. Они спасали свою шкуру…

Всполошились немцы, расположенные в лагере. Заработали их минометы. Противник мог опомниться, привести себя в порядок и начать наступление. Оставаться на месте – значило подвергать группу опасности. Я приказал прекратить преследование, забрать груз и отойти в глубь леса. Разведчики, кроме своего груза, прихватили по немецкому автомату, а Кормелицын подобрал полевую сумку убитого офицера.

Когда группа была готова, передо мной как из-под земли вырос Вася. На нем висели два немецких автомата и парабеллум.

– Здесь недалеко находится наша застава, — сказал он, сияя. — Я могу провести вас…

Не успели отойти и полутора километров, как увидели группу всадников, которые ехали нам навстречу.

– Наши, наши! — закричал Вася и, гремя трофейными автоматами, побежал навстречу партизанам.

Это были разведчики эсманских партизан.

– Кто здесь вел бой? — спросил старший.

– Мы… Они вели бой, — начал возбужденно Вася. — Ох, и дали немцам жару! Удирали во все лопатки… Даже я с трофеями, — с гордостью похвастался он, показывая автоматы.

– А с кем же они сейчас ведут бой? — спросил партизан.

Действительно, в том месте, откуда только что ушла группа, бой разгорелся с новой силой. Там стреляли пулеметы, автоматы и винтовки. Рвались мины. Над лесом одна за другой взвивались ракеты разных цветов.

Несколько секунд мы стояли в недоумении.

– Ура! Товарищи! — закричал вдруг Калинин. — Свой своего бьет, чтобы чужой духу боялся.

– Не может быть, — искренне удивился Петя.

Это было действительно так. Немцы, которые прочесывали лес с востока, услыхали бой и поспешили на помощь группе, действовавшей с запада. К этому времени мы покинули свое место, а они приблизились к месту боя и были встречены огнем своих соотечественников, успевших привести себя в порядок. Не разобравшись в обстановке, подошедшие немцы открыли ответный огонь. Завязалась лихорадочная перестрелка, поддержанная минометным огнем из лагеря. Жаль только, что она продолжалась всего около десяти минут. Но нам и это на руку.

Накоротке обсудив положение, мы пришли к выводу, что на этом участке сейчас переходить весьма рискованно. Подошли к ближайшей партизанской заставе и остались на ночь. Трофейное оружие от нас с благодарностью приняли партизаны.

В полевой сумке ничего интересного не оказалось. В ней была чистая карта местного района, фотографии и дневник офицера. Костя просмотрел дневник и пересказал его содержание. Офицер жаловался на трудности борьбы с партизанами, которые «выглядывают из каждого куста».

– А ведь он прав. Из куста ему и смерть пришла, — заметил Костя Рыбинский.

Настроение у всех было приподнятое. О трудностях ночного перехода через болото никто и словом не обмолвился. Это хорошо. Основной темой разговора являлся бой. Маленькая, но крайне необходимая для группы победа нами одержана. Это сразу настроило людей на боевой лад.

– А здорово мы им всыпали! — торжествовал Юра. — Я смотрю, а он, фашист, идет… Большой, морда красная: на украинских курках да яйках отожрался. Я как дам очередь прямой наводкой – он с копыток…

– А я вижу, идут шесть гитлеровцев, — подхватил с азартом Володя. — Идут прямо на нас. Слышу, Лешка, сержант, говорит: «Разрешите», — а капитан не разрешает. Лежу, прицеливаюсь, а мушка прыгает, прыгает. Никак фрица не поймаю. Вдруг капитан как крикнет: «По фашистам, рота, огонь!» Так я первую очередь и дал, не прицелившись. Только смотрю, а гитлеровец взмахнул руками, выпустил автомат и сел…. У меня сразу мушка прыгать перестала…

– Опасно подпускать так близко, могут гранатами забросать. Если бы они не растерялись, а сразу бросились на нас, то нам пришлось бы худо, — вмешался в разговор Рыбинский.

– А мне кажется, совершенно правильно поступил капитан, что подпустил близко, — доказывал Стрелюк своему тезке. — Представь себе: мы раньше открыли бы огонь и уничтожили дозор, а главные силы тем временем развернулись бы к бою и начали наступление на наш куст. Вот тогда действительно нам было бы скучно. А так мы их ошарашили, как обухом по голове. Поди узнай, сколько нас. Да им не до этого было. Вот тебе, Юра, расчетливость и выдержка, о которых мы говорили позавчера, — закончил Стрелюк, обращаясь к Королькову.

Я прислушивался к оживленному разговору, и душа моя переполнялась гордостью за наш маленький, но прекрасный коллектив. Но как ни интересен для меня был разговор, проведенные без сна сутки и усталость давали себя знать. Глаза непослушно слипались, голова склонялась. Засыпая, я думал, что завтра предстоят новые испытания для группы…

А на следующий день к нам прибежал Вася с радостной вестью. В Сумскую область шли три опытных разведчика отряда Наумова. С ними предстояло совершить переход и нашей группе.

Вася чувствовал себя именинником. Не шуточное дело – сам добыл оружие в бою. Да еще какое оружие! Это высоко ценилось у партизан. На зависть товарищам-подросткам он ходил с трофейным автоматом.

– Мне надо уходить, — сказал солидно Вася. — До свидания.

Мы пожелали ему счастливой встречи с родными, поблагодарили за помощь.

– Что вы? Это вам спасибо. Вы помогли мне добыть автомат. Счастливого вам пути, — сказал он и, как бы случайно, добавил: — А меня уже назначили в пешую разведку. Но комиссар сказал, что если добуду коня, то переведут в конную. Коня-то я достану, — закончил он уверенно, пожимая руки разведчикам.

В его словах и во всем поведении было столько достоинства, гордости и упорства, что мы невольно поверили: такой и коня достанет себе, и будет хорошим разведчиком.

Опускался вечер над лесом. Мы провожали Василька молчаливым взглядом, а он уходил один под темные своды громадных деревьев, маленький, щупленький мальчишка с большим и отважным сердцем. Мы смотрели ему вслед и с тревогой думали о том, что на трудном пути разведчика он еще не раз встретится с ненавистным и коварным врагом. Вот и сейчас ему предстояло идти в ту сторону, где затаились напуганные нами враги, где лежало зловещее таинственное болото.

Партизанские разведчики

Партизанских разведчиков возглавлял Инчин Анатолий Иванович, или просто Толя, как его называли товарищи. Высокий, сухопарый парень с белесыми бровями и чистыми голубыми, глубоко посаженными глазами. Из-под его замасленной кепки выбивался сноп светлых волос. На нем были кирзовые сапоги и темно-синий плащ. На поясе подвешены гранаты-лимонки.

Толя был лейтенантом. Война его застала в Карпатах. Выполняя задание, он с группой товарищей оказался отрезанным от своей части. Пришлось вести неравный бой. Оставшиеся в живых пробирались к своим, на восток. При попытке перейти линию фронта Толя нарвался на мину и был контужен. Его подобрали товарищи и оставили в крестьянской семье. Он отлежался и вновь пытался перейти линию фронта, но под Брянском попал в плен. Его заперли в сарае. Толя подрыл ход под стенку и бежал. Но вскоре снова попался полицаям и был приговорен к расстрелу. И вот Толя в числе десяти обреченных, конвоируемый полицаями, идет к месту своей гибели.

На кладбище привели вечером. Остановили возле ямы, черневшей на фоне снега. Развязали руки и приказали раздеваться.

Раздевается Инчин, но не может и не хочет представить себя лежащим в этой холодной яме. Против смерти восстало все существо. Ему не один раз на фронте приходилось смотреть в глаза смерти. То было в бою! Но теперь… стоять под дулами вражеских автоматов и покорно ждать смерти? Нет! Жить! Жить и убивать фашистов. Бежать, только бежать!

– Товарищи, на свободу! — выкрикнул Толя и бросился от ямы в темную ночь. За ним метнулось еще несколько человек. Позади выстрелы.

Инчин не помнит, как, подгоняемый свистом пуль, перебежал кладбище, пронырнул под проволочной изгородью. Впереди пустынное заснеженное поле. Пополз… На кладбище выстрелы, крики, стоны…

Когда выстрелы прекратились и пули перестали свистеть над головой, Анатолий поднялся и пошел. Куда? Все равно, лишь бы подальше от кладбища… Силы покидали его. Сел отдохнуть. Клонило ко сну. «Замерзаю», — успел подумать Анатолий и потерял сознание…

Пришел в себя на вторые или третьи сутки в теплой хате в селе Камень недалеко от Стародуба. От бабки, которая подобрала беглеца, Инчин узнал, что бежало трое. Одного пристрелили на кладбище под проволокой. Вторым был директор средней школы села Воронок Понуровского района Самусь Петр Афанасьевич. Он босой добежал до хутора Фатеевки и спрятался в еще теплую баню. Его кто-то выдал. На следующий день Самуся расстреляли. И лишь Анатолию удалось спастись. Нашлись добрые люди, которые приютили, обогрели, накормили…

После длительных скитаний Толя пришел в Хинельские леса, там он встретил партизан и остался в отряде. Толя возглавлял разведку и часто ходил в Сумскую и Курскую области. Ему были знакомы все маршруты…

С Толей и его товарищами мы договорились о времени выступления. Нас такие попутчики вполне устраивали, тем более, что они согласились часть нашего груза переложить на свои плечи.

– Теперь можно воевать, — освободившись от половины груза, торжествовал Юра. — А то черт знает что: воевать или таскать вещмешок. Как Иисусов транспорт.

– Почему Иисусов? — спросил Рыбинский.

– Потому что транспортом Иисуса является осел, а мы навьючились, как ослы.

– Посмотрим, как ты, божий транспорт, запоешь, когда придем на место, — сказал Костя в тон Юре. — Эшелоны под откос будем пускать каждый своим толом.

– Ох, и напугал, — сказал с ехидцей Юра. — Моя взрывчатка тоже будет на месте…

В назначенное время группа в сопровождении опытных разведчиков-партизан выступила в Сумскую область. Впереди теперь шел Толя.

Шли лесом. Минут через тридцать оказались перед болотом. Оно дышало уже знакомым нам гнилым запахом. При виде болота меня передернуло. Однако вслед за Толей в зловонную жидкость погрузился и я. К счастью, это болото было не очень топкое, и мы его преодолели с меньшей затратой сил, чем вчера.

– Ноги переставляйте, не вынимая из воды, — поучительно сказал Толя. — Вот так: чуть приподымите и скользите, как по льду. Видите? Шуму почти нет… Так и реки переходят. Сил меньше требуется.

Когда вязкое болото, там уже подымать ноги поневоле приходится.

Мы последовали совету партизан. Действительно, идти стало легче. Шум и всплески воды совсем прекратились. Но теперь трава путала ноги. Приходилось то скользить, то вынимать ноги из воды.

Через час вышли из болота и оказались в лесу, наполненном таинственной тишиной.

Немецкие заставы остались позади. Но это не значит, что мы гарантированы от встречи с противником. В любом месте он может организовать засаду или, обнаружив наши следы, выслать погоню. Группа шла быстро и настороженно. Нервы все время натянуты. Незначительный треск сухих веток под ногами отдается в ушах выстрелом. В конце концов беремся друг за друга и идем гуськом.

Вдруг движение замедляется.

– Стой! — говорит Толя. — Впереди наезженная дорога. Надо проверить, нет ли противника, и подтянуть группу. Переходить будем одновременно.

– А не лучше ли по одному? — спрашиваю я.

– Нет. Чем меньше затратим времени на переход дороги, тем лучше. Если по одному, то первые могут пройти, а последующие будут замечены противником.

– Но он может с таким же успехом заметить и всю группу?

– Может, — спокойно ответил Толя. — Зато мы все будем вместе на той стороне. Пойдем быстро, и противник не сумеет изготовиться к стрельбе. А когда войдем в лес – пусть гонится.

Все приготовились к переходу через дорогу.

– Переходить спиной вперед, — отдал распоряжение Толя и тихо скомандовал: — Встать! Пошли!

Зашуршала трава, послышался глухой топот полутора десятка пар ног. Мгновение – и дорога позади. Пусть противник ищет нас в том направлении, куда ведут следы.

Это старый испытанный метод разведчиков. Расчет на простачков. При мало-мальски внимательном взгляде на след не трудно определить истинное положение. Однако на практике нередко находились такие простаки и клевали на приманку.

На дневку группа остановилась в лесу, около ручья, поросшего густым кустарником.

В то время, когда мы отдыхали, Дуся целый день возилась возле радиостанции, но ей так и не удалось найти неисправности. Радистка молчала и с трудом сдерживала слезы. Даже ярый противник женщин Юра и тот сказалтоном взрослого мужчины:

– Ничего, Дуся, не беспокойся. Все будет в полном порядке.

Однако порядка не было.

С наступлением темноты мы возобновили движение. Чтобы сэкономить силы, пошли заброшенной дорогой до Белых Березок, перешли мостик и оказались перед грудой развалин. Уцелевшие трубы печей, словно зенитки, угрожающе нацелились в небо.

В прошлом это было большое село, расположенное на южной границе Брянских лесов. Оно тянулось вдоль речушки на протяжении полутора километров.

При отходе частей Красной Армии в селе были оставлены тяжелораненые советские воины, которые после выздоровления вместе со всеми взрослыми мужчинами ушли в партизанские отряды. Дома остались старики, женщины и дети. Когда партизаны начали делать налеты на вражеские штабы, гарнизоны и железные дороги, фашистское командование стало применять карательные меры против мирного населения, надеясь этим самым заставить партизан отказаться от борьбы.

Гитлеровские каратели ворвались в Белые Березки и соседние села и полностью сожгли их. Тех, кто пытался тушить пожары, расстреливали на месте или бросали в костер и сжигали заживо. Такая участь постигла и партизанские семьи. Фашисты со свистом и хохотом расстреливали беззащитных жителей… Этими расправами гитлеровцы рассчитывали запугать мирное население, добиться его повиновения и тем самым лишить партизан поддержки. Однако надежды врага не оправдались. Жители, лишившись крова, уходили в лес и от скрытой помощи партизанам переходили к активным действиям. Они пополняли партизанские отряды и с оружием в руках мстили врагу за сожженные хаты, поруганных жен, матерей и сестер.

…Вид сожженного села напомнил мне декабрь первого года войны. Тогда фашисты удирали из-под Ельца. Там они показали свое звериное лицо, оставляя на пути своего бегства горы пепла и развалин. Но там проходил фронт. А здесь гитлеровцы воевали с мирными жителями.

Среди сопровождающих нас партизан один был молчалив и угрюм. Звали его Дмитром.

Когда группа вошла в село, Дмитро подошел к одному из пепелищ, снял кепку и склонил голову. Было тяжело смотреть на этого сгорбившегося, убитого горем человека. Трудно поверить, что это тот Дмитро, который с нами преодолевал болото, совершал переход. Он наклонился, взял горсть земли, перемешанной с золой, и начал мять в руке. Так в глубоком молчании простоял несколько минут, затем медленно поднял глаза, полные слез, посмотрел вокруг отсутствующим взглядом, скользнул им по уцелевшему журавлю возле колодца. Вдруг опомнился, посмотрел на нас и быстро отошел от места, где когда-то стоял его дом.

Толя шел со мною рядом и рассказал о причине глубокой скорби своего друга.

– Дмитро первым из села ушел в партизаны. Дома у него остались отец, мать и сестренка. В селе нашелся предатель. Когда пришли фашистские каратели, он выдал семьи партизан. Семья Дмитра была заживо сожжена в собственном доме.

– Что произошло с остальными жителями? — спросил я.

– Кого расстреляли, некоторых арестовали, — продолжал рассказывать Толя. — Кому удалось убежать, те из леса наблюдали за ужасной расправой.

– Где же сейчас тот предатель? Неужели так безнаказанно ему сошло?

– Мы больше месяца охотились за ним. Никак не удавалось поймать. Наконец случайно захватили его на вечеринке, которую справляли полицейские. Этот трусливый гад, стремясь спасти свою душонку, рассказал подробности гибели семьи Дмитра. Но упорно отрицал свое предательство. Припертый доказательствами, прекратил разыгрывать из себя «невинную овечку» и показал волчьи клыки… Ну, ясное дело, в расход. Только с тех пор Дмитро стал неразговорчивым, угрюмым и жестоким. В бою дерется, как лев. Одно ему командование не доверяет – это захват пленных. Не может он переносить живых врагов, особенно полицаев-предателей.

Связь есть!

Всю ночь шли по азимуту и к рассвету остановились на отдых в молодой сосновой роще. Сосенки в полтора-два метра высотой вытянулись стройными рядами. Их пушистые ветки касались земли. Стоит зайти в рощу на два-три метра, и ты становишься невидимым. Густые ветки укрывали нас от палящего солнца.

Все полегли спать на сухой душистой хвое, обильно устилавшей землю. Не спали лишь Дуся и часовые, которых мы назначали на всех остановках, привалах и дневках. Кроме часовых, непосредственно в расположении дежурили Кормелицын, Калинин или я, чтобы своевременно принять необходимые меры при нападении противника. Такого порядка мы придерживались с первого до последнего дня пребывания в глубоком тылу врага.

На этот раз дежурил Кормелицын, и я мог спокойно отдохнуть, так как устал не меньше остальных. Уснул сразу же, как только прикоснулся головой к вещевому мешку. Спал в обнимку с автоматом. Не знаю, сколько проспал, но был разбужен криком. Не успев раскрыть глаза, я схватился за автомат.

– Что случилось?

– Есть! — кричала Дуся, пренебрегая мерами предосторожности. По ее лицу катились крупные слезы.

– Тише. Что есть? — не понял я.

– Связь есть! Меня слышат «на пять», и я слышу… Принимаю радио, — тараторила она.

Передо мною была прежняя Дуся. Только теперь она казалась во много раз красивее и добрее. Сон как рукой сняло. Еще бы! Связь с Большой землей установлена!

– Молодец, Дуся! Золото! Спасибо тебе, — от всей души поблагодарил я радистку. — Давайте потихоньку крикнем «ура».

– Ура! Ура! Ура! — прохрипели, проснувшись, товарищи.

Разведчики с уважением смотрели на Дусю и ждали, когда она закончит принимать радиограмму.

Дуся быстро писала цифры. К ней возвратились прежние уверенность и спокойствие. Приняла радиограмму и начала выстукивать на ключе ответ, что означает на языке радистов «дать квитанцию». Затем выключила рацию, отложила ключ, сняла наушники и принялась расшифровывать радиограмму. Через несколько минут Дуся вслух прочла: «Чем объяснить ваше молчание? Доложите место нахождения. Беспокоимся. Павлов».

Все слушали с большим вниманием. После стольких мытарств нам было приятно сознавать, что о нас где-то там, на Большой земле, беспокоятся. Стало легче на душе, как будто свалился с плеч тяжелый груз. Больше всех торжествовала Дуся. Ведь она сдержала свое слово. Ее авторитет в наших глазах несравненно возрос.

– Ждут ответа, — напомнила радистка.

Я быстро набросал ответ: «Находимся (координаты). Все в порядке. Неисправность рации устранена. Мельник». Под этой кличкой я был известен командованию.

Дуся слова превратила в цифры, заменила их другими величинами и передала в эфир. Приняла квитанцию и получила указания о времени вхождения в связь.

– Нас будут слушать непрерывно. Обязательные сеансы три раза в сутки: в восемь утра, в два дня и в восемь вечера, — доложила радистка, собрала рацию и довольная ушла спать. Вскоре ею овладел спокойный и глубокий сон. Это был ее первый настоящий отдых со времени выхода из Брянских лесов.

У меня от возбуждения пропал сон. Я сидел и думал. Как хорошо продумана связь! Нас слушают круглые сутки. Это дает нам неограниченные возможности. Мы можем в любую минуту связаться с Большой землей и доложить добытые нами сведения о гарнизонах, передвижениях, перевозках противника в его глубоком тылу. Обязательные сеансы необходимы для передачи очередных донесений и получения указаний Центра.

Вопрос связи в разведке – вопрос жизни. Самые ценные и достоверные данные теряют свое значение, если они доставлены с опозданием. Бесперебойная связь вселяла в нас уверенность в свои силы. И теперь, где бы мы ни были: на марше, на диверсиях или в бою, — как только наступало время связи, мы создавали Дусе условия для нормальной работы. Мы всегда помнили указания полковника Павлова: беречь радистку и дорожить связью, без крайней необходимости никуда не отпускать Дусю одну.

Забегая несколько вперед, должен сознаться, что помнить-то мы об этом помнили, но обстоятельства иногда вынуждали нас рисковать. Когда группа вышла в свой район и начала активные действия на железной дороге, нам нужна была крепкая связь с населением. Необходимо было узнать, есть ли полицейские в ближайших деревнях и селах и сколько их. Все ребята, кроме радистки, были одеты в военную форму и появляться в населенных пунктах могли лишь ночью, скрытно, чтобы не заметили полицейские.

Но иногда обстановка не позволяла ждать до ночи. Кроме того, дневная разведка имеет ряд преимуществ перед ночной: днем можно все рассмотреть, а жители охотнее и смелее вступают в разговор. Вместе с тем увеличивается и опасность.

Встал вопрос: как поступить?

Выполнить эту задачу вызвалась Дуся. Я колебался, беспокоясь за судьбу радистки, но она меня успокоила:

– Ничего опасного. У меня есть справка, выданная немецкими властями, что я следую домой в Курскую область.

Я знал, что у Дуси был такой документ, но использовать его на деле она должна была в крайнем случае. Я вынужден был согласиться с предложением девушки.

Начались приготовления. Дуся по карте внимательно изучила местность, наименование сел, усвоила задачу, а затем переоделась и предстала перед товарищами в полной своей красе. Все с восхищением посматривали на нее. В туфлях на каблучках она казалась еще стройнее и выше.

– Невеста, хоть сейчас под венец, — сказал с восхищением Саша Гольцов.

Экипировка была признана удовлетворительной. Начали репетировать, как Дуся будет себя вести при встрече с полицией. Я в роли полицейского задавал различные вопросы, а девушка отвечала заранее выученную легенду, из которой следовало, что она работала в Чернигове, но заболела и ее за непригодностью к работе отпустили на родину в город Льгов Курской области. Прежде чем отправиться в дальний путь, она около месяца пролежала в одной крестьянской семье недалеко от Чернигова. Оправившись от болезни, вот уже две недели находится в пути… От Конотопа до Путивля проехала на попутной машине с немцами и теперь путь держит на Рыльск, а там и до родного города рукой подать…

Экзамен, по нашему мнению, Дуся выдержала успешно. Однако мы ей посоветовали при встрече с мирными жителями стараться как можно меньше рассказывать о себе, а больше расспрашивать дорогу на Рыльск и попутно узнавать о вражеских гарнизонах.

Приготовления закончены. Дуся весело прощается с нами. Но в глазах ее тревога. Мы тоже беспокоимся, желаем ей удачи и просим быть осторожной.

До опушки рощи девушку провожали Савкин и Костя Рыбинский. Дальше она пошла одна, а ребята замаскировались в кустах: им предстояло ждать ее возвращения.

Дуся вышла на дорогу и, не оглядываясь, неторопливой походкой направилась в сторону деревушки, скрывавшейся за бугром. В руках девушки болтался узелок с запасными кофточками, бельем, краюшкой черствого ржаного хлеба, щепоткой соли и двумя вареными картофелинами…

Вечностью показались мне те пять-шесть часов, в которые отсутствовала Дуся. Я не мог успокоиться, ругал себя, что на это рискованное дело послал радистку. Посмотрю на рацию, и опять тревога. Вдруг радистка не вернется, и радиостанцию уже больше никто не развернет. В воображении рисовались картины одна неприятнее другой…

К всеобщей нашей радости, опасения оказались напрасными: еще засветло Дуся возвратилась. Она блестяще выполнила задание. Побывала в трех населенных пунктах. В двух из них было по пятнадцать-двадцать полицейских. Документов никто не спрашивал. Крестьяне сочувствовали и старались помочь ей.

И удивительное дело! Теперь, когда радистка вернулась, когда все удачно сошло, я уже не раскаивался в том, что послал ее на задание. Больше того, через несколько дней вновь дал ей поручение, а затем еще и еще… Дуся все больше входила в роль разведчицы и чувствовала себя спокойно и уверенно.

Но нежданно-негаданно произошел случай, заставивший нас отказаться от посылки радистки в разведку. Однажды Дуся, выполняя задание, вошла в село недалеко от Путивля и лицом к лицу столкнулась с полицаем. Она хотела пройти мимо, но полицейский остановил ее и спросил документы. Он бегло прочитал справку, перелистал фальшивый паспорт, а затем внимательным взглядом окинул девушку и тихо сказал:

– Документы – липа. Немедленно уходите отсюда, пока вас не заметили, и больше в этих городских туфельках в селах не появляйтесь. Везде полно немцев…

Это было так неожиданно, что Дуся не нашлась, что ответить. Она машинально взяла свои документы из рук полицейского, вошла в первый попавшийся двор и огородом выбралась из села. Ей казалось, что полицай вот-вот выстрелит в спину. Девушка старалась быть спокойной, но ноги не слушались. Перевалив через бугор, она что было сил бросилась к реке, переплыла ее и лишь теперь почувствовала себя в относительной безопасности. Успокоившись, Дуся начала обдумывать все, что с ней произошло. И тут ей с большим опозданием пришла в голову страшная мысль: «Чуть не попалась! Что бы было тогда?»

Дуся возвратилась на базу раньше, чем мы ее ожидали.

Вечером группа ушла со своего места, а на следующий день там побывали немцы и полицаи, прочесывавшие лес и рощи. Значит, сведения, которые Дусе сообщил полицейский, были верными: везде полно немцев. Но кто был тот человек, мы так и не узнали.

После этого случая, послужившего для нас хорошим уроком, мы больше не посылали радистку ни на какие задания.

Тяжелое испытание

От места нашей дневки до Ямпольского леса было двадцать восемь километров. Пройти это расстояние за одну ночь мы были не в состоянии. Днем идти опасно. Партизанские разведчики предупредили нас, что в Ямполе и окружающих селах много немцев и полицейских. Решили местом очередной дневки избрать небольшую рощицу, которая была обозначена на карте зеленым пятном и находилась в шести километрах ближе леса.

Нам предстояло пройти около двадцати двух километров. Мы прилагали все силы, чтобы достичь этой рощицы до восхода солнца. Однако нас постигло горькое разочарование. На месте рощи остались лишь пни. Ни единого кустика.

Из деревень, лежащих поблизости, пастухи выгоняли скот на пастбище. Утренняя тишина нарушалась лишь щелканьем кнута, мычанием коров, голосистым напевом петухов и ленивым лаем собак. Это так не похоже на войну. В отличие от сел, расположенных вблизи Брянского леса, где гитлеровцы истребляли все живое, а людей вынудили скрываться в лесах, здесь еще сохранились скот, птица и даже собаки. Не хотелось верить, что где-то здесь таится опасность.

– Что будем делать? — спросил на ходу Леша Калинин.

– Останавливаться нельзя, — озадаченно ответил я. — Надо пробиться к лесу.

– А сколько до него километров?

– Около шести.

– Да он рядом. Посмотрите, — сказал Кормелицын.

Лес был виден, и казалось, что до него не больше двух километров. Но это только казалось.

– Все очень устали. Надо хоть на полчаса сделать передышку, — сказал Леша.

– Нет, Леша, этого делать нельзя. Если мы остановимся, все уснут как убитые. Лучше следующий переход сделаем покороче, — сказал я и обратился к разведчикам: — Товарищи, напрягите силенки. Нам во что бы то ни стало надо пробиться к лесу.

– Дотянем, — первым отозвался Рыбинский.

– Надо, так дойдем, — поддержал Стрелюк.

– Что за разговор? Конечно, дойдем, — угрюмо заговорили наперебой остальные.

– Оружие иметь наготове. Не отставать. Петя, будешь замыкающим, — отдал я короткие распоряжения, поправил вещевой мешок и скомандовал: — Пошли!

Группа, не задерживаясь на бугре, спустилась в лощину и растянулась вдоль тропки, вытоптанной стадом. Рядом чуть слышно журчал ручеек, поросший травой. Слышалось кваканье лягушек.

– На дождь расквакались, — сказал Сережа, но разговора никто не поддержал.

Село, расположенное справа, нам было хорошо видно. Деревушка слева скрывалась за бугром. Лощина, по которой мы шли, сворачивала то вправо, то влево и, наконец, уперлась в большое село, рассекая его на две части.

– Пойдем напролом, через село, — предложил Толя.

– Нет, прикрываясь садами, обойдем слева. В селе могут быть полицаи. Не будем задерживаться, чтобы быстрее перейти большак.

Я свернул влево и повел группу в обход. Взошло солнце. Село начинало свой трудовой день. Бойко перекликались петухи, курица кудахтаньем возвещала миру о снесенном яйце. До нашего слуха доносились приглушенные голоса. Кто-то отбивал косу, видимо собираясь на сенокос. Ее металлический звон резко выделялся среди людских голосов, лая собак и кукареканья петухов. В огородах, блестя росой, тянулись к солнцу лук, подсолнухи, кукуруза. Через плетни свешивались ветви вишенника, дразня нас сочными, рубиновыми ягодами. Среди картофеля там и сям алели пышные маки. Белые хаты утопали в зелени. Все тихо, спокойно и вдруг…

Село охватила какая-то лихорадка. Послышались возбужденные голоса, заливистый собачий лай. Затем один за другим прогремели три выстрела.

– Тревогу поднимают, — сказал Толя. — По-видимому, нас заметили.

Похоже, что так. Я хотел предупредить, чтобы не отставали, но этого не потребовалось. Все подтянулись, крепче сжали автоматы.

– Огонь без команды не открывать, — предупредил я. — Шире шаг. Кормелицын и Рыбинский - наблюдатели с тыла.

С ускоренного шага перешли на бег. Вещевые мешки неуклюже запрыгали на спинах. Рядом с Лешей бежит Дуся, придерживая рукой рацию. Автомат мешает ей.

Вот и гребень высотки. Еще метров тридцать-сорок, и мы будем недосягаемы для выстрелов. Но в этот момент из села выскочили человек пятнадцать с винтовками и открыли беспорядочную пальбу. Над нашими головами пропели пули.

– Полицаи, — сказал Стрелюк. — Посмотрите, как нахально прут.

– Кормелицын, Рыбинский и Рябченков, остановите их! - приказал я. — Остальные бегом за высотку.

Прогремели автоматные очереди. Полицаи залегли, и пули перестали щелкать над нашими головами.

Сами по себе полицаи для нас серьезной угрозы не представляли. Стоило повернуть группу, открыть огонь из всех автоматов, и у них сразу же отпала бы охота нас преследовать. Видимо, полицаи надеялись на подкрепление. Мы же не хотели ввязываться в бой. Нам нужно было, не теряя времени, достичь леса.

– Сколько до Ямполя? - спросил я Толю.

– Километра три.

– Может, успеем до лесу добраться, а там и бой можно дать.

– Если они допустят нас в лес, то уж сами в него не войдут.

– Тем лучше… Нам бы перевалить вон через ту высотку, — указал я. — А там рукой подать до леса.

Однако осуществить задуманное нам не удалось. Когда до высотки оставалось метров сто пятьдесят, из-за нее, как из-под земли, вынырнула автомашина с гитлеровцами. Положение создавалось не в нашу пользу. Полицаи почувствовали себя увереннее, приблизились к нам и усилили стрельбу. Мы оказались между двух огней. Обе группы противника находились на высотках, а мы в лощине. Надо было, пока гитлеровцы не развернулись к бою, атаковать их, смять и продолжать движение к лесу. И, по-видимому, нам бы это удалось. Но такой выход не пришел мне тогда в голову. Я решил уклониться от боя, вывести группу влево, занять высотку перед деревней, огнем задержать противника и выиграть время для обдумывания положения.

– Леша, бегом веди группу влево по лощине и займи оборону на той высотке. Оттуда прикроешь наш отход, — приказал я. — Толя, ты тоже с ним. Со мной Кормелицын, Решетников, Рябченков. Выполняйте.

– Группа, за мной бегом! - скомандовал Леша и, пригнувшись, побежал. За ним побежали остальные разведчики.

Полицаи заметили отступление нашей группы, повскакали с земли и начали преследовать. Они так увлеклись преследованием, что не заметили, как я с товарищами залег во ржи.

– Приготовиться, — сказал я, когда полицаи выбежали из посевов, и скомандовал: — Короткими, огонь!

Прогремели автоматные очереди. Несколько преследователей споткнулись и скрылись в высокой траве. Остальные отбежали обратно и скрылись во ржи. Среди них произошло замешательство, и они на некоторое время прекратили стрельбу. Этим воспользовался Калинин и вывел группу к высотке.

Около двадцати фашистов, прибывших из Ямполя с автоматами и легким пулеметом, рассыпались по посевам и цепью шли прямо на нас.

– Подпустить их поближе и ударить, — сказал Сережа.

– Наоборот, их сейчас подпускать нельзя, — поправил Петя. — Тогда трудно будет от них оторваться.

– Правильно, Петя. Мы должны задержать противника, дать возможность товарищам занять оборону, а затем и самим отойти… Как только покажутся немцы из посевов – огонь открывайте самостоятельно. В первую очередь уничтожайте пулеметчиков и офицеров, — давал я наскоро указания.

Фашисты не заставили себя ждать. Самоуверенные и наглые, они шли не пригибаясь. Я прицелился и дал короткую очередь по пулеметчику. Он схватился за грудь, постоял мгновение и свалился. Вслед за мной начали стрельбу и мои товарищи. Гитлеровцы остановились и, кто с колена, кто стоя, открыли ответный огонь. Вокруг нас запели, зашуршали пули, срезая спелые колосья ржи. Мы отползли в сторону и дали еще несколько очередей. Справа по нас снова начали стрелять полицаи.

С двух сторон к нам медленно, но уверенно приближался враг. Их около сорока, нас здесь только четверо.

– Товарищ капитан, Леша готов!- радостно сказал Петя. — Сигнал подает.

– Прикрывайте, — приказал я. — Мы с Сашей отходим.

– Есть! — коротко ответили они.

Плотно прижавшись к земле, мы поползли. Над головой вился рой пуль. Они были предназначены для Пети и Сережи, так как нас враг не видел.

– Прикрываем отход, — сказал я, когда мы отползли метров на двадцать.

Услыхав очереди наших автоматов, Петя и Сережа начали отходить. Фашисты обнаглели и наседали на нас, сознавая свое превосходство в силах. Калинин вел огонь только по полицаям. По второй группе противника он не стрелял, боясь поразить нас.

– Так мы не оторвемся, — сказал я, когда подползли Петя и Сережа. — Надо сделать бросок. Но сначала из всех автоматов оглушим гитлеровцев, забросаем гранатами, а затем отбежим… Приготовить гранаты.

– Готов, — доложил Петя.

– Готов, готов, — доложили Саша и Сережа.

– Огонь вести на всю катушку, — предупредил я и подал команду: — Встать! Огонь!

Руки ощутили нетерпеливую дрожь автомата. Нас охватило вдохновение. Мы не думали о своей смерти. Стоял бы вот во весь рост и не давал врагу поднять головы… Но что такое? Треск автоматов продолжается, а дрожи в руках не чувствую. Мой автомат молчит. Магазин пустой.

– Гранатами огонь! — выкрикнул я и одну за другой бросил две гранаты.

Моему примеру последовали и остальные. Затем я повернулся и, не пригибаясь, побежал в лощину. Позади слышался топот ног моих товарищей. Не успел враг опомниться, как мы оказались в лощине ниже расположения Калинина. Через наши головы в сторону противника направляются автоматные очереди наших товарищей.

Нам предстояло пробраться на высотку. Но это оказалось не таким легким делом. Перезарядили автоматы и продолжали свой путь, большую часть которого пришлось ползти, подминая под себя высокую рожь. Груз мешал ползти. Я только теперь заметил, что солнце нещадно жжет, пот льется в три ручья. Пить… Хочется пить. Дальше ползти нет сил. Во рту горечь. Стрельба то затихает, то вспыхивает с новой силой, напоминая, что не время думать об усталости – решается вопрос жизни…

Наконец мы присоединились к своим товарищам, а как говорится в украинской поговорке: «гуртом легче и батька бить». Я подполз к Леше.

– Погибать так с музыкой, — сказал он решительно.

Гитлеровцы, к нашему удивлению, залегли в ста метрах от нас, открыли огонь, но не двигались. Мы на их стрельбу не отвечали, ждали, пока они подойдут ближе, чтобы бить наверняка.

– Чего они лежат? — беспокоился Калинин. — Или они ждут, когда мы начнем пробиваться к лесу?

Скоро нам стало понятно, что они ждут…

– Товарищ капитан, противник подбрасывает подкрепление, — быстро сказал Леша.

Я посмотрел в том направлении, куда указывал сержант. Видна дорога, а по ней с бешеной скоростью мчались две машины, одна из них легковая.

Возможно, это случайные, — предположил я.

– Вряд ли. Если бы случайные, то на выстрелы побоялись бы ехать, — резонно возразил Леша.

Скоро я окончательно убедился, что Леша был прав. Машины остановились возле первой. Силы противника еще пополнились пятнадцатью-двадцатью автоматами и двумя пулеметами.

– Да, сейчас будет жарко, — сказал Стрелюк, высасывая кровь из пальца.

– Что с тобой, Костя? — с тревогой спросил я Стрелюка.

– Он ранен. Я предлагала перевязать, а он отказывается, -ответила за него Дуся.

– Пустяки. Только кожу на пальце содрало. Могло быть хуже, — спокойно ответил Костя.

«Да, могло, — подумал я. — И не только могло, но еще и будет».

Вновь прибывшие гитлеровцы развернулись в цепь и пошли догонять своих товарищей.

Я изучал местность и пытался придумать выход из затруднения. Впереди лес. Но между лесом и нами до сорока гитлеровцев. Справа село. От него нас отделяют полтора десятка полицаев. Слева деревушка. Что в ней? Пока нам не известно. Позади нас нет никого, но и укрыться негде – чистое поле. Именно туда противник и хочет нас отбросить, чтобы легче было уничтожить. Наша высота представляет выгодную позицию. Высокая, созревшая рожь до некоторой степени маскирует нас. Но враг может обойти и нанести нам удар с тыла. Силы неравные. Противник превосходит нас примерно в четыре раза. Кроме того, ему могут еще подбросить подкрепление. Мы же можем рассчитывать только на свои силы.

Как раз этот недостаток и заставляет нас драться с удесятеренными силами. Врагу мы можем противопоставить мужество, упорство, силу своего оружия и сообразительность. Противник тоже не дурак. Он может наши попытки пресекать в самом зародыше. Кроме того, на его стороне такое преимущество, как транспорт. То, чего мы сумеем достичь за час, он легко может достичь за десять минут.

У нас единственный выход – это пробиваться в лес. Но как? Идти напролом – момент упущен. Обходить слева? Да, только слева. Но для этого…

– Товарищ капитан, через пять минут связь, — прервала мои размышления радистка. — Что делать?

Я удивился такому наивному вопросу. Какая может быть речь о связи, когда идет бой? А если мы не сдержим натиска противника, тогда что? Бросать рацию? Но возник и другой вопрос: возможно, это наша последняя связь? На Большой земле не будут знать, что случилось с группой и в каком районе.

– Входи в связь, — разрешил я.

– Что им передать?

Я написал: «Ведем бой (координаты). Связь очередной сеанс. Мельник». Передавая донесение Дусе, я сказал:

– Возьми для помощи Юру.

Дуся сжалась в комочек и проворно поползла во ржи отыскивать место для работы. Ее сопровождал Юра. Едва они успели скрыться за высотой, как вновь прибывшие гитлеровцы присоединились к наступающим и открыли сильный пулеметный и автоматный огонь.

– Не отвечать, — передал я по цепи. — Проверить, чтобы все три магазина были наполнены патронами. Гранаты без команды не бросать. Беречь…

Стрельба вдруг прекратилась, и из посевов поднялась цепь гитлеровцев. Они шли и на ходу стреляли. Их примеру последовали полицаи. Чем ближе они подходили, тем больше меня охватывало ожесточение и ненависть к этим извергам. Все тело дрожало. Я готов был броситься на врага, лишь бы быстрее кончился этот кошмар. Но внутренний голос твердил: «Спокойно. Спокойно. Ближе пятидесяти метров не подпускать, чтобы не дать им возможности применить гранаты».

Гитлеровцам приходилось подниматься на высотку, и это снижало темп их атаки. Зато обратно будет легко… Вот уже четко различаются потные, возбужденные лица. Офицер в пенсне выкрикивает команды. Гитлеровцы ускоряют шаг.

– По фашистам! — закричал я, когда враг был метрах в пятидесяти от нас, но не успел скомандовать «огонь!», как воздух прорезали автоматные очереди.

Заработал и мой автомат. Толя и его товарищи вели прицельный огонь из карабинов.

Ошеломленные фашисты потеряли несколько солдат и офицера и покатились вниз с высотки.

– Ура! — закричал я. — Бей фашистов!

– Ура-а-а! — подхватили разведчики. Кормелицыи, Савкин, Дмитро и Стрелюк кинулись преследовать противника.

– Назад! Сейчас же назад! — закричал я.

Разведчики вернулись на свои места.

Мы готовы были торжествовать успех, но в это время в тылу заработал автомат Юры. В ответ ему защелкали одиночные выстрелы.

– Леша, узнай, — сказал я сержанту и не успел договорить, чтобы он прихватил разведчика, как его и след простыл.

Через пару минут оттуда, куда ушел Леша, послышались автоматные очереди. Стрельба удалялась…

Немцы услыхали стрельбу у нас в тылу и возобновили наступление. Только теперь они не шли в полный рост, а перебегали под прикрытием огня автоматов и пулеметов, обходя нас справа. Они примкнули к полицаям и составили общий фронт.

В тылу стрельба прекратилась, и Леша возвратился.

– Что там произошло? — нетерпеливо спросил я.

– Восемь фашистов туда пробрались. Хорошо, что Юра вовремя заметил, а то бы они натворили дел, — сказал Леша. — Два фрица остались на месте, а остальные присоединились к полицаям.

– Надо еще кого-нибудь послать к Юре, — сказал я и подумал: «Сколько еще неожиданностей готовит для нас этот бой?»

– Я там оставил Сережу, — ответил Леша.

– Хорошо. А как радистка?

– У нее что-то не ладилось, но сейчас уже кончает работу. Она даже не заметила, что ей грозила опасность.

– Леша, нам тут долго не продержаться. Позови Толю и Петю…

Немцы прекратили перебежки. Вдоль цепи шныряли связные. Видно, там замышлялась новая атака. Я с беспокойством посматривал на дорогу. Если прибудет еще подкрепление, то нам с этой высотки не уйти. В лучшем случае мы сможем уйти без груза. Но это уже крайний исход. Они могли бы и этими силами расправиться с нами, если бы окружили высотку. Пока этого не сделали, надо находить выход…

– У нас для совещаний времени нет, — сказал я, когда подползли Леша, Петя и Толя. — До темноты здесь ни в коем случае не удержимся.

– Что вы предлагаете? — спросил Калинин.

– Я предлагаю…

– Товарищ капитан, — прервала наш разговор Дуся, — передала.

– Что ответили?

– Будут ждать.

– Хорошо, Дуся. Иди к Юре и смотри, чтобы с тыла никто не пробрался, — сказал я радистке и, обращаясь к помощникам, продолжал: — Я предлагаю при отражении очередной атаки патронов не жалеть, огонь вести с полным напряжением. Разрешаю каждому использовать по одной гранате, только с толком. Надо дать понять противнику, что мы не собираемся оставлять высотку. Но как только он откатится обратно, начать отход. Противник не должен заметить ни одного движения. В этом залог успеха. Из посевов не выглядывать. По достижении обратных скатов высотки бегом уходить на западную окраину деревни. Оттуда устремимся к лесу.

– А не лучше сразу уходить к деревне, так будет ближе? — спросил Леша.

– Мне кажется, нет. Противник пойдет по следам, разгадает наш замысел и успеет отрезать нам дорогу к лесу. А так мы его уводим от дороги. Путь к лесу останется для нас открытым. Если даже они и поймут, что мы предпринимаем, то им будет до машин дальше, чем нам до дороги.

– Он может оставить заслон на дороге, — сказал Леша.

– Придется прорываться с ходу.

– Для того, чтобы дать возможность группе оторваться, необходимо отвлечь внимание противника, — предложил Толя.

– А именно?

– Дайте мне двух автоматчиков, — продолжал он, — Мы замаскируемся на окраине деревни, на кладбище, и когда противник пройдет по вашим следам – откроем огонь с тыла. Заставим его принять бой. А вы тем временем уходите без остановки.

– Предложение дельное. Но как вы будете отходить? — поинтересовался я.

– Разрешите мне с Анатолием, — попросился Кормелицын. — Мы с ним придумаем выход.

– Кого еще хотите взять?

– Можно Савкина, — ответил Петя.

Кормелицын, наверное, имел в виду то, что Володя выносливый спортсмен и с ним легче будет уйти от преследования.

– Хорошо, — согласился я с выбором сержанта. — Часть груза передайте Рыбинскому, Рябченкову и Стрелюку. В бой сильно не ввязывайтесь. Как только противник развернется – вы отходите. Пусть атакуют пустое место, — посоветовал я…

Решение принято и доведено до каждого разведчика.

Противник медлил с повторением атаки. Это меня больше всего беспокоило. Не ждут ли они подкрепления? Я не отрывал взгляда от дороги. Но опасения оказались напрасными. Немцы вновь усилили стрельбу и перебежками начали приближаться к нам. По-видимому, гитлеровцы решили приблизиться к нам, забросать нас гранатами, а затем атаковать.

– Подготовить гранаты, — передал я по цепи. -» Огонь открывать самостоятельно.

С нашей стороны.послышались одиночные выстрелы и отдельные очереди. Постепенно огонь усиливался. Я ждал, что гитлеровцы вот-вот побегут. Но они упорно продолжали карабкаться наверх. Видимо, наш огонь был недостаточно действенным.

– Вести прицельный огонь! - старался перекричать я стрельбу. Но моего голоса никто не слышал.

Во врагов полетели гранаты. Вслед за взрывами послышались крики и стоны раненых. Бой вступал в решающую фазу. Если устоим, план наш может быть осуществлен. Если же дрогнем – все рухнет. Тогда не видать нам леса. Над головой просвистело. Не успел я сообразить, что случилось, как Костя Стрелюк кошкой метнулся назад, схватил что-то и бросил к немцам. И лишь когда среди гитлеровцев раздался взрыв, до моего сознания дошло, что это была немецкая граната с длинной деревянной ручкой.

Передо мной из посевов вырос детина громадного роста с голубыми глазами и рыжеватой шевелюрой. Нажимаю на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Ужас! Магазин пустой. Вот немец вскидывает автомат, не спуская с меня глаз. Но в последний момент рядом со мною прогремела очередь и почти к моим ногам рухнул фашист, так и не успев разрядить свой автомат.

– Есть один, — услышал я звонкий голос Дуси.

– Ты чего здесь? — крикнул я, забыв поблагодарить. — Почему не с Юрой?

– Там их двое, а здесь мой автомат не лишний, — ответила она.

Она не понимала, что, отсылая ее в тыл, я хотел уберечь ее от излишней опасности. Но сейчас спорить с ней не было времени.

– Ура! — вдруг закричал Леша.

Подхватили все. Прогремели еще три-четыре гранатных взрыва, решивших исход боя в нашу пользу. Гитлеровцы начали отползать. Кто пытался убегать, валился, срезанный автоматными очередями.

Как только противник был отброшен в лощину, мы немедленно отползли за высотку, а затем бегом устремились по намеченному маршруту.

– Встреча у разрушенного железнодорожного моста. Дмитро знает это место, — сказал на бегу Толя.

Хитрый маневр

Дмитро и я шли впереди. Калинин – замыкающим. Обогнув деревушку с запада и севера, мы вышли на ее северо-восточную окраину. Немалых трудов нам это стоило. Высокая трава, рожь и картофельная ботва цеплялись за ноги и мешали бежать. Падали, но быстро подымались и снова бежали. Все понимали, что боремся за жизнь.

Метрах в трехстах восточнее деревни проходил большак. Когда мы его пересекали, услыхали позади себя стрельбу. Донеслись взрывы гранат. Бой продолжался минуты три, затем начал стихать и наконец совсем прекратился. Слышались лишь одиночные выстрелы. От места боя мы находились в полутора километрах. Примерно такое же расстояние оставалось нам пройти до леса. Но теперь уже ничто не могло нас остановить.

Мы вырвались, но какой ценой? Это пока оставалось загадкой. Судьба товарищей меня очень волновала. Если им удалось уйти, то мы их дождемся на опушке леса или, в крайнем случае, в условленном месте. А если они погибли…

Вот она, заветная опушка леса, нашего спасителя. Можно отдохнуть, привести себя в порядок… Прошло нервное напряжение, и нас покинули силы. Ноги дрожали, руки не в состоянии были держать автомат. Лица у всех осунулись, посерели, глаза запали. Еще бы! С таким грузом да бегом по посевам. На теле от пота образовался соленый порошок. Одежда покрылась белыми соляными подтеками. От лямок вещевого мешка нестерпимо ныли плечи.

Мы, словно бревна, повалились в тени деревьев. Такое изнурение в наших условиях крайне опасно. Разве сейчас опасность миновала? Она лишь до некоторой степени ослабла. Враг еще может попытаться покончить с нами. Но мы не уходили в глубь леса, сидели у опушки и ждали своих товарищей.

Я съел краюху хлеба с сахаром и почувствовал прилив сил. Но вместе с этим увеличилась жажда. В таком же, если не более тяжелом, положении находились и остальные. Необходимо было восстановить силы.

– Леша, надо разыскать воду, дать всем вдоволь напиться и освежиться, — сказал я.

– Вода должна быть где-то недалеко: сыростью тянет.

– Но прежде всего снять груз, отнести его в лес метров на триста и оставить под охраной двух человек. Это на случай, если придется вести бой, чтобы отойти налегке.

– Можно и так, — согласился Леша. — Я с Костей Рыбинским останусь наблюдать.

С большим трудом подымались изнуренные разведчики и, еле переставляя ноги, плелись в лес. Зато с большим удовольствием сняли с себя груз и сложили в котловинке, заросшей кустарником. Для охраны выделили Стрелюка и Решетникова.

Было около трех часов дня. Очередной сеанс в два часа мы пропустили. До вечера ждать долго.

– Надо связаться сейчас. Сумеешь? - спросил я Дусю.

– Конечно, я сейчас, — проговорила радистка и принялась развертывать рацию.

Я написал короткую радиограмму: «Находимся в лесу (координаты). Подробности боя восемь часов. Мельник».

Мы надеялись, что к восьми часам возвратятся наши товарищи. За это время радистка отдохнет, а я хорошо обдумаю ход боя, чтобы коротко и четко изложить в радиограмме.

Пока Дуся входила в связь и передавала радиограмму, Дмитро с Сашей Гольцовым принесли фляги, наполненные водой. Ручей оказался совсем рядом.

– Вода чистая, как слеза, — сказал Саша, передавая мне флягу.

Он успел освежить лицо и голову и выглядел совсем повеселевшим.

Вода была теплая, но мне показалось, что лучше, вкуснее я никогда в жизни не пил.

Напились досыта, освежили лица и, наполнив фляги водой, возвратились к Леше Калинину и Косте Рыбинскому.

– Смотрите, сколько их, — сказал Леша, указывая на гитлеровцев, собравшихся на дороге.

– Неужели все участвовали в бою против нас? — удивился Костя.

– А наших не видно? — спросил я.

– Нет, — задумчиво ответил Калинин. — Я смотрел внимательно. Среди немцев их нет. Значит, им удалось уйти или…

Никому из нас не хотелось этого «или».

Немцы стояли в том месте, где мы пересекли большак. По всей вероятности, они размышляли: куда идти? Наконец избрали наиболее безопасный путь и пошли к машинам. Подобрав раненых и погрузив убитых, они отправились в Ямполь.

– Поехали докладывать об очередном «разгроме» партизанского отряда, — сказал молчавший до сих пор Дмитро.

– Нам здесь делать нечего, — решил я. — Веди нас, Дмитро, к разрушенному мосту. Там будем ждать…

Несмотря на усталость, мы еще долго шли в глубь леса, чтобы найти укромное место для отдыха. Наконец группа расположилась в лесу, в трехстах метрах от железной дороги, идущей из хутора Михайловского на Ворожбу. В этом месте дорога пересекает реку. Пятидесятиметровый мост был взорван при отходе наших войск, и теперь металлические фермы, надломленные в середине, свисали вниз, едва касаясь воды. С 1941 года дорога не действовала…

Возвращения товарищей мы ждали с наступлением темноты. Наблюдатели сменялись через каждый час. Никто не спал. Всех беспокоила судьба товарищей.

Ко всеобщей радости, через три часа целые и невредимые Петя, Толя и Володя присоединились к нам. Их возвращение было встречено с ликованием. Каждый старался им чем-либо услужить.

– Как же вам удалось вырваться? Где вы были?

Я обнял каждого.

– Только мы залегли на кладбище, как слышим - идут, — усевшись под березой, начал рассказывать Толя.

– Петька говорит: «Пропустим», — вставил нетерпеливый Савкин.

– Пропустили. Они, как гончие псы, устремились по вашим следам, — продолжал Толя. — Ну, мы и дали им в хвост. Сначала из автоматов, а затем и гранатами. Они залегли…

– А когда поднялись – мы им подсыпали еще, — спешил высказаться Володя. — Я смотрю, а колосья шевелятся. Я как крикну: «Толька, обходят!» Ну, он туда гранату, я другую…

– Оставаться на месте было опасно, — нарочито спокойно сказал Петя. — Решили уходить. Вбежали в деревню, а с запада врываются немцы. Мы дали по одной очереди – и в огороды.

– Выскочили за деревню, а там картошка растет, — подсказал Володя.

– Думаю, что делать… Куда бедному податься? - продолжал, все больше воодушевляясь, Петя. — Слышу, Толя говорит: «В картошку. В картошку ложись». Раздумывать некогда. Лег…

– А я подумал: спрятаться в огородах в кукурузе или конопле – найдут, — сказал Толя. — И вижу картофельное поле. Ботва достаточно высокая, чтобы скрыть лежащего, а подозрения не вызовет. Эх, была не была. Решил попытать счастья. И, как видите, не просчитался.

– А дальше что было? — спросил Леша.

– Дальше? Фрицы пошарили, пошарили по деревне, ничего не нашли и пошли дальше по вашим следам. Видим, скучились на дороге, устроили перекур. Затем вернулись к машинам. Когда они уехали, мы вышли из своего укрытия, зашли в деревню, пообедали и пришли сюда, — закончил Толя.

Они рассказывали просто, как о каком-то обычном случае. Но попробуй повторить все это!

– Ох, Костька, я и подрубал, — хвастливо заявил Володя Савкин. — Кувшин молока, полкувшина простокваши и пять штук сырых яичек. С собой мы принесли три буханки хлеба.

Однако скоро Володе пришлось расплачиваться за свою жадность. У него начались желудочные рези. Володя, мучаясь, катался по траве, зажимал руками живот и поминутно бегал в кусты.

– Теперь мне ничего не страшно, — говорил серьезным тоном Юра Корольков. — Могу спать спокойно, без опаски.

– Это почему же? — спрашивал лукаво Рыбинский.

– Охрана надежная, — продолжал невозмутимо Юра.

– Ты имеешь в виду Рябченкова?

– Вон охрана, — с улыбкой показал Юра в сторону кустов.

В нашем маленьком лагере наступила разрядка, царило оживление. Людей радовала и победа, и отдых, и возможность привести себя в порядок. Это была первая ночь со времени выхода из Брянских лесов, которую нам предстояло провести на месте…

Дежурство выпало на мою долю. Ко сну не тянуло, и я решил смену себе не будить. За эту ночь я о многом передумал. Вспомнил жену с маленькой дочуркой. Они даже не подозревают, что я сегодня былна волосок от смерти. Не знал ничего и я о них. Где они сейчас? Что с ними? Перед вылетом в тыл врага посылал запрос во все концы страны. Ответы приходили неутешительные. В числе эвакуированных моя семья не была зарегистрирована. Возможно, эшелон разбомбили, а может быть, остались в Полтаве? Как они там живут? Вдруг их уже и в живых-то нет? Жены офицеров нашего полка, которые сумели эвакуироваться из Полтавы, уже установили связь со своими мужьями. Сколько было радости, когда один офицер первым в полку получил письмо от жены, выехавшей в тыл. Его засыпали вопросами: «Что пишет? Где она? Нет ли с ней и моей? Возможно, она знает, где наши?» – и множество других вопросов. Полк – единая большая семья. Радость одного была радостью для всех. Через семью одного разыскивали семьи другие. Но не всем улыбалось счастье. Даже здесь, в группе, я не одинок в своем горе. Сережу Рябченкова постигла такая же участь.

Сержанта Сергея Климовича Рябченкова война застала на бронепоезде в Тбилиси, где он служил командиром орудия.

Его семья осталась в Смоленской области. Во время боев на Смоленщине он на своем бронепоезде находился всего в нескольких километрах от родного села, но не сумел повидаться с родными. И теперь тоже ничего не знал о них.

Нет ничего тяжелее неизвестности.

В который уже раз за войну я подумал: состоится ли наша встреча с родными и при каких обстоятельствах? О плохом не хотелось думать, а хорошего не было видно.

За этими невеселыми размышлениями я не заметил, как пролетел остаток короткой летней ночи.

Утро предвещало хороший день. На небе не было ни единого облачка.

Лагерь просыпался. Потягиваясь, подымались разведчики. Побрились, помылись, постирали одежду. От вчерашней усталости не осталось и следа. Что значит молодость!

Дуся на утреннем сеансе приняла радиограмму. Павлов поздравил нас «с боевым крещением» и объявил всей группе благодарность «за мужество и героизм, проявленные в бою».

Закончив работу, радистка принялась за солдатские гимнастерки и брюки. Одному надо пришить пуговицу, другому заштопать или наложить заплату. Кто это сможет лучше сделать? Конечно, умелая женская рука. Эту обязанность взяла на себя Дуся по своей инициативе. Сначала ребята стеснялись, отказывались от ее услуг, но постепенно привыкли и потом считали, что иначе и быть не могло. За теплые товарищеские отношения разведчики платили радистке тем же. Они чистили ее автомат, помогали развертывать рацию, и уж лучший кусочек еды всегда доставался Дусе…

С наступлением вечера мы заминировали железную дорогу и, полные сил и энергии, выступили в свой дальний поход.

Большие неприятности

Мы совершили последний переход с партизанами. Они должны были уйти на выполнение своей задачи, отклоняясь от нашего маршрута на восток, в Хинельские леса. Последнюю совместную дневку провели на берегу реки Клевени.

Наконец наступил вечер. Пришло время расставаться с друзьями из Брянского леса.

Наши продовольственные запасы подходили к концу. В вещевых мешках осталась суточная норма сухарей, сахар и соль. Необходимо было создать хотя бы трехсуточный запас, чтобы первое время не заходить в села вблизи нашего района базирования и не оставлять следов по пути движения. По совету партизан, прежде чем расстаться, мы решили пополнить продовольственные запасы за счет бургомистра села Локоть.

Аккуратные белые хатки, крытые соломой, вытянулись по обе стороны дороги. Под окнами в палисадниках растут гвоздики, канупер и мята. Возвышаются колодезные журавли. На крыше одного из домов нашла приют семья аистов. На Украине существует поверье, что аисты приносят счастье, поэтому разорять их гнезда считается позором. В садочках вишни. Типичное украинское, село, воспетое украинским поэтом Тарасом Григорьевичем Шевченко:

Только сейчас не было слышно ни песен, ни оживления, какое обычно царит вечером при возвращении крестьян с поля. Война дает себя знать везде и во всем.

По сведениям, которыми располагали партизаны, в селе, кроме бургомистра, было еще три полицейских. Такое количество врага нас не страшило. Мы решили послать в село группу в восемь человек во главе с Калининым. Остальных расположили на опушке леса.

Леша поставил разведчикам задачу и повел в направлении села. Когда разведчики подошли к самому селу, от ближайших домов по ним начали стрелять из пулеметов и автоматов. Два пулемета, установленные у домов по обе стороны дороги, простреливали местность вплоть до леса.

Я оставил Кормелицына с двумя разведчиками и радисткой в лесу, а сам побежал на выстрелы.

Разведчики залегли и вели огонь по вспышкам вражеских пулеметов и автоматов. Леша оказался в секторе огня пулемета, простреливавшего дорогу. Автомат Леши вступил в единоборство с пулеметом. Не прошло и трех минут, как пулемет замолчал. Это был уже успех. Калинин на мгновение поднялся и бросил гранату. Но в этот момент прогремела очередь второго пулемета, и, прежде чем разорвалась граната, Леша от сильного толчка свалился в кювет. Он попытался подняться, но, застонав, опять упал на землю.

– Леша, что с тобою? — испуганно спросил Костя Рыбинский, подползая к нему.

Ответа не последовало. Костя растерялся. Захотелось крикнуть во весь голос: «Леша ранен», но он вовремя сдержался. Ему впервые приходилось видеть, как от пуль умирает близкий человек. Умирает? А может, нет? Надо что-то предпринять. Но что?

– Леша, не надо! Лешенька, подожди, — уговаривал Костя, как будто от Леши зависит – жить или умереть. Он не заметил, что и второй пулемет замолчал после взрыва гранаты, брошенной Калининым. Стрельба из автоматов продолжалась. Вокруг них свистели и жужжали пули, не давая поднять головы.

Сержант застонал. Костя быстро отстегнул флягу, отвинтил колпачок и стал лить воду на плотно сжатые губы Леши. Вода стекала по щекам, но в рот не попадала. Тогда он подняв влажную от пота голову раненого, разжал судорожно стиснутые зубы и вставил в рот горлышко фляги. Забулькало. Леша глотнул раз, два… и открыл глаза.

– Хватит, Леша, — сказал Рыбинский, отнимая флягу.

Костя взвалил на себя раненого, взял автоматы и пополз обратно. Ползти было тяжело и неудобно. То один, то второй автомат выпадал из рук, приходилось за ним возвращаться. Леша не держался на спине, все время сползал. Малейшее неосторожное движение причиняло раненому нестерпимую боль. На помощь пришли Володя Савкин и Стрелюк.

– Что случилось? — спросил я Рыбинского и почувствовал, как по телу пробежал холодок.

– Леша ранен, — чуть не плача проговорил он.

Калинин лежал, судорожно сжимал руками живот. На его гимнастерке расплылось кровавое пятно.

– Леша, как себя чувствуешь? — спросил я и тут же подумал, что вопрос лишний, я и сам видел, что ранен он в живот и страшно мучается.

Володя быстро расстелил плащ-палатку. Разведчики уложили на нее раненого и вынесли в лес. Вслед за ними я отвел всю группу. Лезть на рожон не было смысла. Слишком дорого обошлась попытка добыть кусок хлеба. А ведь это только первая попытка!

Рана оказалась сквозной. Нас беспокоило, не поврежден ли кишечник. Ни врача, ни даже фельдшера среди нас не было. Дуся не имела достаточных знаний  и опыта, чтобы сделать анализ. Она лишь с помощью Володи и Кости со всей тщательностью сделала перевязку. По мнению нас всех, Леше могла помочь только операция. Если кишечник не задет, то есть надежда на выздоровление. Мы все в один голос уверяли Калинина, что все обойдется благополучно. Нас же беспокоило то, что левая сторона живота сильно вспухла. Стрелюк высказал предположение, что прострелена селезенка.

Из двух жердей и плащ-палатки соорудили носилки, на которые уложили раненого. Нам необходимо было разыскать безопасное место, обсудить создавшееся положение и дать передышку Леше.

– Товарищ капитан, во время боя задержан неизвестный тип. Вернее, он сам пришел, — сказал Кормелицын, когда группа начала движение. — Говорит, что ищет партизан.

Этого еще не хватало.

– Откуда он взялся? — с недоумением спросил я.

– Я сейчас приведу, — вместо ответа сказал Петя.

…Передо мной стоял человек среднего роста, с маленьким лицом, серыми быстрыми глазами и белесыми бровями. К его рыжеватой бороде давно не прикасалась бритва. Одет он был в старое изодранное пальто. Через плечо перекинута котомка. На старых сапогах выделялись новые заплаты.

– Кто вы такой и что вам от нас надо? — спросил я незнакомца.

– Я бывший лейтенант, танкист, — начал он.

– Вот именно, что «бывший», — процедил сквозь зубы Рыбинский.

– Попал в сорок первом году в окружение и был ранен…

– Как только какой тип попадется, сразу: «нас округлили», «мы из округления», — передразнил Савкин.

– …был ранен и находился на излечении в одной крестьянской семье, — продолжал задержанный, боязливо посматривая вокруг на недоброжелательно настроенных разведчиков. — Выздоровел и уже месяц ищу партизан.

– Здорово искал, а они ежедневно бывают рядом с вашим селом, — сказал зло Дмитро.

– А возможно, он искал их, чтобы продать немцам, — с ненавистью сказал Толя.

– Да что вы, товарищи, — взмолился пришелец.

– Еще неизвестно, кому ты товарищ, — заметил Юра. — Много вас тут всяких бродит…

– Да что с ним говорить? Петлю на шею и на сук, — предложил Савкин.

– Прежде чем так говорить, надо разобраться. С петлей всегда успеете, — упавшим голосом проговорил танкист.

– Поговорим на остановке, — сказал я, а затем подозвал Петю и предупредил, чтобы глаз с него не спускали.

Сейчас мне было не до него. Но и отпускать его нельзя. Я досадовал, что он появился в такой неподходящий момент. Может, в другой обстановке он и не вызвал бы такого подозрения, как сейчас. Выход из положения подсказал сам задержанный.

– Разрешите мне нести раненого, — попросил он.

– Кормелицын, поставьте его вместо Савкина, — сказал я и стал присматриваться к новичку. Чем дальше шли, тем он спокойнее и увереннее себя чувствовал.

Группа двигалась очень медленно. Каждый неосторожный шаг приносил раненому новые страдания. Об этом можно было догадываться по скрежету зубов Леши.

– Положите меня, — попросил он. — Терпения не хватает.

Видимо, сразу после ранения он не чувствовал такой боли. Тяжело было смотреть на его мучения. Два-три часа назад он был полон сил и энергии. Теперь он лежит беспомощный, посеревший, со впалыми щеками и провалившимися глазами.

За ночь мы прошли не более трех километров и на отдых расположились в лесу возле речки. Ко мне подошел задержанный и по-военному попросил разрешения обратиться.

– Что вы хотите?

– Прошу выслушать меня, — с достоинством сказал он.

– Я вас слушаю.

– Моя фамилия Мурзин. Я вам уже сказал, что я лейтенант…

– Силен лейтенант! — с пренебрежением сказал Юра.

– Да, был силен, пока не ранили, — сказал Мурзин и зло посмотрел на Юрку. — А как ранило, так перестал быть сильным. Вот так же, как ваш товарищ… Теперь, когда я имею возможность снова драться с врагами, меня свои не хотят понять.

– Пока трудно сказать, кто вы и чей. Разве мы можем верить всякому встречному на слово. Чем вы можете доказать, что вы не враг нам? — спросил я напрямик.

Установилось неловкое молчание. Все с напряжением ждали его ответа.

– Я вас понимаю, конечно. Но мне трудно доказать, — сказал он неуверенно. — Разве только этим?

При этом он отвернул полу пальто, оторвал заплату, извлек что-то и передал мне. В моих руках оказался партийный билет Мурзина Петра Владимировича, принятого в члены ВКП(б) в январе 1940 года.

Пока я читал запись в партбилете и сверял фотокарточку с оригиналом, Мурзин извлек из заплат орден Красного Знамени и медаль «За отвагу».

– Это мои последние доказательства. Партийный билет и награды я получил во время войны с финнами. Вот я весь перед вами, да еще семья в Ярославской области. Прошу вас, товарищ капитан, и вас, товарищи, — он повернулся к разведчикам, — прошу принять в свой отряд. Я хочу сражаться с ненавистным врагом. Если вы мне не верите, то оставьте у себя партбилет и награды. Когда будете доверять, тогда возвратите. Никому в жизни не доверял своего партийного документа. Ранен был, чуть жизни не лишился, но партийный билет и награды сохранил. Неужели вы мне не поверите? — с болью закончил Мурзин.

На этот раз его никто не перебивал. Все слушали с большим вниманием.

– Хочется верить в вашу искренность, — сказал я после минуты молчания. – Ну как, товарищи, поверим Мурзину?

– Можно поверить, — ответил за всех Кормелицын.

– Что же, принимаем вас, товарищ Мурзин, в наш коллектив. Только учтите, что у нас законы жесткие.

Суда нет. Суд – это мы сами, — сказал я и протянул руку Мурзину.

– Я постараюсь… Я оправдаю… Спасибо, — он не мог говорить от душивших его слез.

Вздох сочувствия и облегчения вырвался из груди моих товарищей.

Мысли двоились. Враг в своих коварных целях идет на всевозможные хитрости и уловки. Документы можно подделать, награды подобрать на поле боя или отобрать у пленных. Кроме того, есть же и предатели, которые сами идут на поклон врагу. Им и документов подделывать не надо. Остались и скрытые враги. Они продолжают прикидываться друзьями, чтобы за спиной честных людей творить свои грязные дела. Особенно опасны такие на территории, оккупированной врагом.

В то же время хочется верить словам Мурзина, подкупающим своей искренностью. Он не заискивал, вел себя с достоинством. Так могут себя вести лишь люди, которые не чувствуют за собой вины.

Хотя мы и решили оставить Мурзина в группе, но для надежности установили все-таки за ним негласное наблюдение всей группы. Этого требовала обстановка…

Состояние здоровья Леши резко ухудшилось. Он не мог есть, зато беспрерывно пил воду. Два дня мы провели на одном месте, ожидая улучшения в состоянии здоровья раненого. Все это время с нами оставались разведчики эсманских партизан. Они не могли оставить нас в такой момент.

Создалось трудное положение. Товарищ ранен. Врача нет. Медикаменты ограничены. Продуктов нет. В то же время необходимо выполнять задание.

Ранение товарища удручающе подействовало на всех. Каждого тревожила не только судьба товарища, но и своя собственная. До ранения Леши никто об этом не думал. Теперь мы решали вопрос: как быть? Оставить раненого – эта мысль и в голову никому не приходила. Нести его с собою – невозможно. Всякое беспокойство ухудшает его состояние. Оставаться на месте и ждать его выздоровления – не выполнишь задания. Партизанского отряда близко нет. Возможно, и есть, но мы об этом не знаем.

О создавшемся положении я сообщил на Большую землю и просил совета. Надеялся, что за Лешей могут прислать самолет. Получили ответ. Он был лаконичен: «Действовать согласно обстановке».

Состояние раненого не улучшалось. Муки были настолько тяжелыми, что он просил пристрелить его или дать ему возможность сделать это самому. Пришлось установить непрерывное дежурство возле раненого товарища.

– Что ты, Леша, говоришь? — успокаивал его Петя. — Да я раненого врага не могу застрелить, а ты чепуху городишь… Надо думать, что предпринять для твоего лечения.

– Здесь и думать нечего. Оставьте меня в какой-либо семье…

Мы судили, рядили и так и этак. Выхода не было. Пришлось принять предложение самого раненого. Оставалось подыскать подходящее место и семью. Выполнение этой задачи я поручил Кормелицыну…

Петя возвратился из разведки и доложил, что нашел нужную семью. Железнодорожный обходчик и его жена согласились приютить раненого. Сын их в Красной Армии. Они обещали ухаживать за больным. Их дом на отшибе, возле леса. Железнодорожная ветка не работала. Это, по нашему мнению, обеспечивало безопасность.

Стрелюк пересмотрел все наличные медикаменты и половину отобрал для Леши.

С наступлением темноты группа подошла к дому. Нас встретили разведчик, оставленный Петей, и хозяин, пожилой мужчина с черной бородой.

Оставлять раненого в доме было опасно. В любое время могли прийти гости, знакомые или случайные путники, в том числе и враги. Во дворе сарай. На чердаке сарая сложено свежее сено. Туда и решили поместить Лешу.

Хозяйка, дородная украинка, постелила на сено перину, покрыла домотканой простыней, дала подушку, и мы уложили Лешу.

Стрелюк передал хозяйке бинты, реваноль и другие лекарства, какие у нас были.

– Использованные бинты сжигайте, чтобы не оставлять следов, — говорил Костя.

Хозяину я выдал пять тысяч немецких марок для покупки необходимого раненому и пообещал отблагодарить за услугу при первой возможности. Кроме того, я предупредил, что он головой отвечает за безопасность Леши.

Мы условились, что как только выйдем в свой район, создадим базу и организуем разведку, пришлем разведчиков за Лешей. Толя, в свою очередь, обещал дней через семь-восемь навестить раненого и, если его здоровье позволит, забрать с собою в отряд до полного выздоровления…

Как поступить?

Группе предстояло пройти еще около ста километров, уже без партизан. Мы старались наверстать упущенное, большую часть пути шли по азимуту.

Еще при подготовке к вылету в тыл врага мы много тренировались в хождении по азимуту. Теперь, совершая переход за переходом, разведчики настолько научились выдерживать направление, что к концу двадцатикилометрового пути выходили точно к намеченному пункту, как летчики говорят, «на цель».

Вот и сейчас группа уверенно шла по намеченному азимуту, стараясь до наступления дня достичь рощи – конечного пункта перехода.

На востоке загорелась заря. Она разрасталась с неимоверной быстротой. Восточная часть неба превратилась в гигантский солнечный веер. На горизонте появился красный холмик. Вот он превратился в огромную раскаленную копну. Копна росла и меняла свою красную окраску на оранжевую. В тот момент, когда мы входили в лес, копна переросла в шар. Шар оттолкнулся от земли и быстро начал набирать высоту. Подымаясь, солнце уменьшалось в размерах и становилось все ярче и ярче.

Вместе с восходом солнца пробуждалась жизнь на земле. Трепыхнулся воробей и живо спросил соседа: «Жив?» В ответ со всех сторон понеслось радостное: «жив», «жив», «жив»… Бабочка встряхнула крылышками, но спросонья еще не могла лететь и, шевеля усами, уселась на листике. Застрекотал кузнечик. Из норки высунул мордочку суслик и огласил поле пронзительным «пи-и». Подсолнухи своими шляпками, увенчанными желтыми лепестками, жадно ловили солнечные лучи. Цветы раскрывали манящие объятия, готовясь принять пчел. Пчелы улетали на разведку… Из муравейника выглянул хозяин-муравей, выпучил на солнце глаза, потер друг о дружку передние лапки, как бы говоря: «Ну, что же? Начнем, пожалуй!» И пришла в движение многотысячная муравьиная семья, напоминая нескончаемую ленту конвейера.

В селе заскрипели калитки, по засохшим комьям проселка застучали колеса телеги. Для всех начинался трудовой день.

И только для нас наступило время отдыха. Но не того спокойного отдыха, в котором мы нуждались. А отдыха, полного тревог и неожиданностей. Нам предстояло отыскать убежище, как зверю берлогу, и затаиться до ночи.

Группа вошла в рощу, разрисованную множеством тропок, оставленных стадом. От кустов, благодаря старанию коз, остались лишь прутья, да и те без коры. Роща просвечивала насквозь. Уцелевшие дубки, липы и ясени имели истерзанный вид, как будто им пришлось перенести сильный артиллерийский обстрел. Колдобины, вырытые свиными «пятаками», напоминали воронки от снарядов. Ветки изломаны, кора с большинства деревьев содрана. На стволах деревьев клоки шерсти, оставшейся от прикосновения животных. Запах навоза неприятно щекотал в носу. Все это нам очень не нравилось. В довершение всех неудобств, в середине рощи находился загон для скота. Длинные жерди прибиты четвертными гвоздями прямо к деревьям.

Останавливаться на дневку в такой роще мы не могли. Но куда же идти? Вблизи другой рощи нет.

Время торопило нас. Солнце уже бросало свои лучи промеж деревьев, ярко освещая весь лес.

Идти дальше мы опасались. Не хотели снова нарваться на врагов.

– Надо под покровом тумана пройти к реке, — предложил Кормелицын. — Расположимся в камышах.

– В камышах сыро, — возразил я.

– Надо хоть на время укрыться, а там видно будет.

Выбора не было. Пошли…

Мы окунулись в туманное облако и пошли по высокой, густой траве. Желтые лютики и светло-голубые колокольчики, белая кашка, напоминающая мелкие жемчужины, ромашки, дикий горох задевали нас за ноги. Нам было не до них.

Вдруг из тумана показались кусты лозняка. Они занимали площадь в двадцать-двадцать пять квадратных метров и были настолько низки, что не скрывали стоящего человека. Пришлось довольствоваться тем, что можно было сидеть. Маскировке способствовала высокая и густая трава, заполнявшая кусты.

Располагаясь в кустах, мы рассчитывали на то, что они не привлекут ничьего внимания. Из двух зол выбирали меньшее.

На скорую руку перекусили и уже собирались спать, как до нашего слуха донеслись голоса и звон кос. Сквозь гибкие ветки лозняка мы увидели, что на луг пришли косари. Всего человек двадцать. Их сопровождали три вооруженных полицая с белыми повязками на рукавах и невысокий, лысый человек в очках, с портфелем в одной руке и саженью в другой. Несколько минут они стояли и громко разговаривали. А затем лысый начал вышагивать с саженью, отмеряя равные участки. Отсчитав несколько саженей, он оставлял одного из крестьян, гурьбою следовавших за ним. и продолжал шагать. И чем дальше он шел, тем меньше оставалось с ним косарей. Но вот задание получили все.

Вдоль луга на равном расстоянии друг от друга готовились к работе крестьяне. А лысый возвратился к полицаям, поговорил с ними некоторое время и ушел в село.

Покос, на котором располагалась наша группа, достался невысокому, широкоплечему мужику с рыжей бородой. Он снял пиджак, поправил белую косоворотку, поплевал на руки.

– Бог на помощь, — пожелал он не то себе, не то соседу и привычно взмахнул косой.

Коса мягко и легко вошла в зеленую массу и, издав первый «чшах», срезала целую охапку травы.

Приступили к работе и другие косари.

«Рыжая борода» спокойно и уверенно гнал двухметровую полосу, оставляя за собой вал зеленой, сочной и душистой травы. Видно было, что косу он держит не впервые и владеет ею, как опытный парикмахер бритвой. По-видимому, не один гектар земли пришлось ему «остричь». Только на этот раз, видно, крестьяне не для себя «стригли» траву. Об этом говорило присутствие трех вооруженных полицаев.

Начало припекать. Косари сняли рубашки, подставили свои спины солнечным лучам. Временами они останавливались, чтобы перевести дух. Вынимали из-за голенища оселки и точили косы, оглашая луг скрежетом камня о сталь.

Господа полицейские не имели особого желания печься на солнце. Они уходили в рощу и располагались в тени. После их ухода темп работ снижался. Слышался разговор.

– Мытрич, ну ты, брат, розшагався, — говорил лысый старик, обращаясь к «рыжей бороде».

– Нихто ж за мэнэ нэ будэ нормы робыть, — отвечал тот.

– Твоя правда, — соглашался лысый. — Тилькы скажу тоби, нэ лэжать до цього рукы.

– Нэ лэжать, говорыш? Так воны можуть повыснуть, як у Хведоровыча… Абож до Ниметчыны…

– Типун тоби на язык…

– Дывысь, черт нэсэ заику, — сказал «рыжая борода», указывая головой в сторону рощи.

Подходил полицейский. Косари снова усиленно замахали косами…

Некоторые могут подумать: и чего прятаться? Не лучше ли выйти из укрытия и уничтожить их, избавив местных жителей от палачей? Да, иногда лучше. Мы не должны упускать ни одного удачного случая, чтобы не навредить противнику, не нанести ему потери, не держать его в напряжении и страхе. И не удивительно, что сейчас разведчики горели желанием уничтожить и этих предателей. Но на этот раз я был против. Предположим, уничтожим мы трех полицейских. Встревожатся немецкие гарнизоны. Против нас вышлют карательный отряд, который, если не уничтожит нас, то сделает невозможным выполнение нашей основной задачи.

Мы сидели в кустах и с тревогой следили за приближением «рыжей бороды» к кустам.

Нас палило солнце. Мучила жажда. Петя, Костя и Володя начали рыть колодец. Финкой вырезали квадрат дерна, а затем начали выковыривать влажный суглинок. Они рыхлили грунт ножом, а затем выскребывали его руками. Лунка постепенно углублялась. Почва становилась влажнее. Наконец появилась жидкая масса пепельного цвета. Мы пустили в ход крышки от котелков. Со стенок колодца тонкими жилками стекала мутная жидкость. Когда колодец достиг метровой глубины, на дне появилось нечто подобное ключу. Глубже рыть мы не имели возможности: не было инструмента. Пришлось довольствоваться достигнутым.

Мутная подпочвенная вода медленно стекала в наш колодец. За двадцать-двадцать пять минут наполнялась крышка от котелка. Вода была перемешана с илом. Мы процеживали ее сквозь марлю, свернутую вчетверо. Однако и после этого на зубах хрустел песок.

– Ну, как там? - спрашивал Рыбинский.

– Тече помаленьку, — отвечал Стрелюк, вспоминая кинофильм «Тринадцать».

Вода имела горьковато-болотный привкус. Но ее все-таки хватало для утоления жажды.

День тянулся медленно. Зато косарь приближался быстро. Разведчики залегли. Может, не заметит. Не будет же он кусты срезать. Но вот он подошел вплотную к кусту, замахнулся косой и, изумленный, застыл на месте.

– Тихо, — поднял палец Кормелицын.

Он постоял миг.

– Не показывайтесь… Полицаи, — сказал крестьянин и деловито взмахнул косой, продолжая обкашивать кусты.

У нас отлегло от сердца.

Несмотря на рыжую бороду, мужчина выглядел молодо. Ему нельзя было дать больше сорока. Что его заставило отпустить бороду? На оккупированной немцами территории можно было встретить мужчин разного возраста. По-разному для них сложилась жизнь. Одни отстали от своих частей при отступлении и возвратились к своим семьям или завели новые. Другие по каким-либо причинам не были мобилизованы. Третьи бежали из плена и не могли перейти через линию фронта. А были и такие, которые просто увильнули от службы в Красной Армии, то есть дезертировали.

Теперь перед ними стоял нерешенный вопрос: как поступать? Идти в полицию? Ехать в Германию? Или идти в партизаны? Наиболее сознательные шли в леса и пополняли ряды народных мстителей. Были и такие, которые по разным причинам шли в полицию. Но были и такие, которые не шли ни в партизаны, ни в полицию. «Авось удастся отсидеться», — рассуждали они. Такие вели себя ниже травы, тише воды. Старались быть незаметными, остаться в тени. Хотели «на всякий случай» быть «хорошими» и к полицаям, и к партизанам. Чтобы избежать Германии, отпускали бороды, одевались неряшливо, прикидывались дурачками. Однако так продолжаться долго не могло. Немцы разоблачали их тактику. Забирали хлеб, скот, а самих угоняли на работы в Германию.

К категории выжидающих, видимо, относился и косарь «рыжая борода». Перемолвившись с нами несколькими фразами, он закончил свой загон, вытер косу, вскинул ее на плечо и неторопливой походкой направился к роще, где косари, развернув свои узелки, приступили к обеду. Вместе с ними трапезничали и полицейские.

Мы следили за «рыжей бородой». Он сидел в сторонке от полицейских и в разговор с ними не вступал. Это нас окончательно успокоило. Наш отдых не был нарушен…

Может показаться смешным описание мелочей.

Но встречи с такими мелочами приучали нас к выдержке, спокойствию, хладнокровию. День ото дня мы привыкали к перенесению жары и холода, дождя и бури. У нас вырабатывалось чутье в выборе места для дневки. Мы научились укрываться от врага в кустарниках, расположенных непосредственно у шоссейных дорог, в посевах, среди скошенных хлебов, в огородах и других местах.

Усваивая все эти мелочи, мои юные товарищи превращались в храбрых воинов и опытных разведчиков, способных самостоятельно решать возложенные на них задачи.

На „железке"

В начале июля группа достигла своего района действий: Бахмач, Конотоп, Ворожба, Глухов. Нам предстояло контролировать работу железных и шоссейных дорог в этом районе. Особенно нас интересовала железная дорога Конотоп-Ворожба.

Наличие двухсот пятидесяти килограммов взрывчатки позволяло производить диверсионные работы.

Прежде чем приступить к работе, надо было выбрать место для базы. Оно должно отвечать требованиям безопасности, иметь скрытые подступы и находиться вблизи воды.

После тщательных поисков мы остановили свой выбор на роще, покрывающей два оврага и высотку, заключенную между ними. Группа расположилась в редком дубняке, заросшем густым кустарником и молодыми липами. В одном овраге бил родник, вода в нем оказалась на редкость холодной и вкусной.

По нашему мнению, эта роща подходила нам еще и потому, что в ближайших селах было большое количество полиции. Фашисты считали район благонадежным. Мы как бы находились «под охраной полиции».

Начались горячие деньки. Группы разведчиков по два-три человека посменно уходили на выполнение задания. На базе оставались лишь радистка и два-три разведчика, которые отдыхали и в то же время охраняли базу. Людей не хватало, поэтому Дуся наравне со всеми дежурила на посту, кроме того, выполняла обязанности повара.

На первое задание к железной дороге Конотоп- Ворожба пошли со мною Саша Гольцов, Костя Рыбинский, Решетников. С собой взяли только самое необходимое – автоматы, гранаты, финки, взрывчатку и плащ-палатки. Перед уходом договорились о порядке возвращения. Установили пароль. Наметили место для установки сигнала опасности, чтобы, в случае обнаружения противником базы, возвращающиеся с задания не попали в засаду.

Старшим на базе остался Кормелицын. Кроме охраны базы и радистки, он должен был более точно изучить обстановку в ближайших селениях.

С наступлением вечера мы покинули рощу. Шли налегке и не чувствовали усталости. Под ногами звенел твердый чернозем. Воздух сухой, чистый. От рощ тянет сладковатым запахом цветущей липы…

К назначенному месту пришли задолго до рассвета. Разыскивать железную дорогу не пришлось. Она сама о себе говорила. Через каждые двадцать пять-тридцать минут с нарастающим гулом и грохотом проходили эшелоны. Эшелон удалялся, затихал грохот, и наступала зловещая тишина, нарушаемая лишь приказом перепелки: «Спать пора! Спать пора!» Однако нам спать не время. Такая уж наша работа: бодрствовать – когда другие отдыхают, отдыхать – когда другие трудятся, но все время быть на боевом взводе.

Открытая равнинная местность не позволяла нам в светлое время находиться близко возле дороги. Необходимо было до рассвета найти место для наблюдения.

Осмотрелись… Вокруг ни единого кустика.

– Для наблюдения не обязательно кусты. Поищем что-нибудь другое, — предложил Саша Гольцов, круглолицый юноша с вихрастым чубом. Стройный и крепкий, он всегда был подтянут и аккуратен. По всему видно – парень лихой. Только этим и можно объяснить, что в свои девятнадцать лет он уже успел жениться.

Отошли от железной дороги и остановились возле холмика, обросшего высоким татарником.

– Будем располагаться здесь, — указал я на холмик.

– Да, но как забраться в этот теремок? — спросил с иронией Костя.

– А вот так, — Саша автоматом раздвинул колючие, жесткие стебли татарника, шагнул вперед и опустил стебли, они скрыли его от наших взоров.  Действительно, теремок. Кругом цветы, жаль только, что колючие.

Приступили к оборудованию наблюдательного пункта. Саша Гольцов и Костя Рыбинский рвали траву, Саша Решетников маскировал следы, а я забрался в куст и начал расчистку. Пришлось под корень срезать несколько стеблей. Однако это не нарушило маскировки. Места для четырех человек оказалось достаточно.

К восходу солнца мы лежали на душистой, еще влажной от росы траве. Над лиловыми цветами татарника появились первые труженики дня – пчелы. Дыхание легкого утреннего ветерка заставляет перешептываться колосья перезревшей ржи. Перед нами полоска проса, засоренного желтой сурепкой. Дальше выпасной луг, а за ним железная дорога.

Наблюдение решили вести по двое. Один наблюдает за железной дорогой, а другой записывает результаты наблюдения в журнал и охраняет группу с тыла. Остальные двое отдыхают. Замена через два часа. Первыми наблюдали мы с Сашей Гольцовым.

Дорога ровная, как стрела. Рельсы, освещенные солнцем, блестят, как змеи, и уходят от нас: вправо – на Конотоп, влево – на Ворожбу. Справа вдали виднеются станционные постройки. Слева будка путевого обходчика.

Послышался грохот. Со стороны Конотопа на восток прошел эшелон, состоявший из крытых вагонов, платформ с ящиками и цистерн. Появилась первая запись в журнале наблюдения.

День шел. Поезда тоже шли. Через каждые двадцать-тридцать минут в журнале появлялись новые записи. На восток шли эшелоны с различными грузами. На запад вывозилась подбитая техника: танки, орудия, автомашины. За день прошло свыше тридцати эшелонов. С войсками не было ни одного.

Нам удалось установить, что дорога охраняется парными патрулями. Для проверки пути почти через каждый час проезжает дрезина.

…За весь день никто из нас так и не уснул.

– Разве можно уснуть, когда под носом безнаказанно проходят вражеские эшелоны, — со злостью говорили товарищи.

– Каждому фрукту свое время. Придет и наш черед, — старался я успокоить товарищей, в то время как сам с нетерпением ждал наступления вечера.

Гнев охватывал нас при виде немецких эшелонов. Все, что в них находилось, несло смерть для наших товарищей, которые сражались на фронте. Надо было помешать этому.

К вечеру погода испортилась. С запада наступала черная туча. Подул ветер.

– Смотри, как рожь разволновалась, — сказал Костя. — Волна за волной. Совсем как «Девятый вал» Айвазовского.

– Придется нам выдержать шторм на суше, — сказал Саша Гольцов.

Ветер усилился. Пыль и сухая трава закружились в вихре. Пыльные столбы винтом вонзились в небо. На пересохшую землю, подымая облачка пыли, упали первые крупные капли дождя.

Только мы успели развернуть плащ-палатки, как вместе с новым порывом ветра залпом ударил сильный косой дождь. На мгновение поднялась пыль, но сразу же осела под тяжестью влаги. Молнии ослепительными стрелами рассекали горизонт. Тучи проносились у самой земли. Захватывало дух. Дышать становилось тяжело. Дождь захлестывал все сильнее. Земля не успевала поглощать выпадавшую влагу. Образовались лужи.

Мы промокли. Не спасли и плащ-палатки.

– Костя, смотри запалы не подмочи, — забеспокоился Гольцов.

– Что ты? Они ведь в упаковке, — отозвался Костя.

Резкие грозовые разряды перерастали в отдаленный рокот. Молнии стали блестеть не так ослепительно и реже. Бурный ливень сменился тихим, моросящим дождем. Это надолго…

День подходил к концу. Промокшие, мы с трудом разгибали онемевшие ноги.

Наступили сумерки. Не дожидаясь, пока закончится дождь, мы подошли к железной дороге. Проследовал эшелон на запад. Он состоял только из крытых вагонов. Но наше внимание привлек эшелон, который приближался с запада.

Предчувствие оправдалось. Эшелон был нагружен танками, орудиями и автомашинами. Горько было сознавать, что он пройдет невредимым до линии фронта. Но пройдет ли? На его пути еще много партизанских отрядов и диверсионных групп. Возможно, именно этот эшелон станет жертвой Коли Гапоненко. Его группа ушла ближе к Курску.

Всю ночь шли эшелоны с танками, артиллерией, автомашинами, грузами и войсками…

– Это же не только здесь. Наверное, по всем дорогам фашизм, как гадина, ползет по нашей земле, — возмущался Рыбинский.

Ночь была на исходе. Надо было возвращаться на наблюдательный пункт. Перед уходом Костя и Саша Гольцов заминировали дорогу.

К рассвету мы опять были на своем наблюдательном пункте – в татарнике. Вдруг послышался стук и грохот со стороны железной дороги. Нас удивляло, что нет характерного для паровоза пыхтения. Внимательно всмотревшись в ту сторону, мы увидели, что к месту, где заложена наша мина, стремительно приближается дрезина, а на ней два человека.

– Хоть бы не взорвались, — высказал Рыбинский мысль, которая беспокоила каждого из нас.

Но нашим желаниям не суждено было сбыться. Мы увидели короткую вспышку, на месте которой вырос высокий куст густой пыли, а вслед за этим послышался сильный взрыв. Неуклюже переворачиваясь, в воздух полетели куски шпал… Когда пыль рассеялась, дрезины и гитлеровцев на дороге не было.

Этот взрыв наделал много шума среди фашистов. Прибыла восстановительная бригада. Путь был исправлен примерно через полчаса, но еще долго не шли поезда, а гитлеровцы ползали по железнодорожному полотну, разыскивая мины, того и не подозревая, что виновники крушения сидят всего в трехстах метрах от железной дороги.

Мы подвели итоги наблюдения за сутки. Всего прошло пятьдесят два эшелона, из них на восток – двадцать семь, на запад – двадцать пять.

Наблюдение за следующие сутки дало примерно такие же результаты. Днем шли эшелоны с второстепенным грузом, ночью-с войсками и боевой техникой. Видимо, противник старался в лесных районах Белоруссии и Украины, насыщенных партизанами, пропустить эшелоны днем, а здесь, в степном районе, ближе к фронту, где опасность нападения партизан меньше, использовать ночь для скрытного сосредоточения войск.

Необходимо было сообщить эти данные своему командованию. Но прежде чем уйти, мы решили вторично заминировать дорогу.

С наступлением темноты группа отошла в сторону километра на два и подползла к железнодорожному полотну. Донеслась немецкая речь. Мы притаились. По насыпи протопали два немецких солдата. Как только стихли шаги патруля, на насыпь метнулись две тени. Это Костя и Саша Гольцов. Мы с Решетниковым лежим у насыпи и тщательно всматриваемся в ночь. Хлопцы работают быстро. Иногда доносится еле слышный стук ножа о камушки. Наконец две самодельные мины по четыре килограмма установлены.

– Готово, — коротко доложил Костя.

Мы направились к базе. В настроении товарищей чувствовался подъем. Моя душа тоже ликовала. Сделано хорошее дело.

Послышался стук приближающегося эшелона. Мы уже предвкушали успех. В моем воображении рисовалась картина, как эшелон летит под откос. Вагоны ползут один на другой и превращаются в щепки. Рвутся снаряды и бомбы. Факелом горят цистерны. Мы возвращаемся героями дня… Но получилось далеко не то, чего мы хотели.

Паровоз тяжело пыхтел, как бы жалуясь на непосильную тяжесть. «Ох, как тяжко!», «Ох, как тяжко!» Вагоны поддакивали: «Так-так-так», «Так-так-так». Да, действительно тяжко. Эшелон шел с танками и автомашинами. Мы с нетерпением ждали взрыва. Наконец ослепительная вспышка, вслед за нею взрыв. Что-то затрещало, зазвенело. Послышалось свистящее шипение. Судорожно застучали буфера вагонов, и все застыло. К нашему разочарованию, эшелон стоял на рельсах, и лишь паровоз, поврежденный взрывом, извергал клубы пара.

Поле осветилось десятками ракет. Стало видно как днем. Из танков открыли стрельбу не менее десяти пулеметов. Гитлеровцы выскакивали из вагонов, залегали за рельсами и открывали беспорядочную стрельбу из автоматов. Со стороны ближайшей станции послышалась стрельба, полетели в воздух ракеты. К месту взрыва спешила помощь.

Нам ничего не оставалось делать, как «лечь на обратный курс».

Народная поговорка гласит, что первый блин всегда комом. Но у нас получились оба блина комом. Не много ли? Сказалось отсутствие опыта в проведении диверсий. В первом случае мы неправильно выбрали время минирования, не учли возможности появления дрезины. Во втором случае неправильно выбрали место и метод минирования. Да и эшелон шел слишком медленно…

Наше возвращение было встречено с возбуждением и радостью. Всех интересовали результаты разведки. На базе мы себя чувствовали как дома. Все товарищи в сборе. Можно спокойно отдохнуть.

…Началась горячая работа, полная опасностей и волнений. День и ночь разведчики следили за движением эшелонов с вражескими войсками, боевой техникой, ранеными и различным грузом. Это был период, когда враг сосредоточивал свои силы на воронежском направлении, рвался к Дону. В этих условиях важно было своевременно информировать наше командование об этих перебросках. Разведчики почти не отдыхали. На задание брали и новичка Мурзина, который оказался мастером на все руки и хорошим товарищем.

С задания возвращались усталые, но довольные полученными данными и проведенными диверсиями.

Дуся часами просиживала за обработкой донесений и передачей их на Большую землю. В ответ получала запросы, требующие уточнения. Трудности еще заключались и в том, что нам часто приходилось менять место работы радиостанции, во избежание ее засечки.

Первое время нас беспокоило то, что наблюдением не всегда можно было определить характер перевозимых грузов. Выход был найден.

Выполняя очередное задание, Кормелицын проследил, когда немцы ушли на осмотр путей, и подошел с товарищами к железнодорожной будке. Он вызвал обходчика. Из будки вышел высокий, худощавый мужчина, болезненного вида, с висячими усами. При виде разведчиков он забеспокоился.

– Уходите, сейчас немцы возвратятся – сами пропадете и меня погубите.

Обходчик опасливо посматривал вокруг.

– Не беспокойтесь. Ночь темная – не заметят, — сказал ему Петя. — Наш уход и ваша жизнь зависят от вас самих.

– Что вам от меня надо? — поспешно спросил обходчик.

Петя рассказал, что нас интересует, сколько эшелонов в сутки проходит и какие грузы перевозятся. Обходчик без всяких колебаний согласился помочь разведчикам, только просил, чтобы они никому из местных жителей не проговорились. Условились, что каждую ночь, примерно около десяти часов, когда немцев не будет вблизи будки, обходчик будет встречать разведчиков и сообщать им данные о железнодорожных перевозках. От этого же обходчика Петя узнал, что интенсивность перевозок увеличилась за последние четыре-пять дней. Это было очень важно!

Через несколько дней после знакомства Пети с обходчиком я с Мурзиным и Савкиным пошли к станции Ворожба. Необходимо было узнать, что там делается.

К самой станции подойти не удалось, и мызамаскировались в посевах. Весь день наблюдали за железной дорогой, но станция нам не была видна. Поэтому с наступлением вечера мы вновь попытались пробраться ближе к станции. Подходили очень осторожно, чтобы не попасть во вражескую засаду.

– Стой! — тихо сказал Мурзин и лег.

Мы последовали его примеру. Петр Владимирович указал в направлении станции, и я увидел, что из поселка в поле пробирался какой-то человек. Заинтересовались им. Ведь ночью всякое хождение по улицам и выход из населенных пунктов немцами были строго вапрещены. Значит, у этого человека были причины для нарушения немецкого порядка. Мы решили задержать его и пошли ему наперерез.

Заметив нас, он попытался скрыться, но после нашего предупреждения, что мы будем стрелять, остановился. Это был парень лет двадцати. К нашему удивлению, он держался свободно и, казалось, ничуть не испугался. Парень внимательно посмотрел на нас, увидел красные звездочки на наших пилотках и, улыбаясь, сказал:

– Свои! Я так и знал, что фашисты ночью малой группой не пойдут из поселка.

Он оказался неразговорчивым. О себе только и сказал, что работает в бригаде по ремонту железнодорожных путей. Качество ремонта? На прошлой неделе прямо на станции подорвался маневровый паровоз. Ремонтники постарались…

Мне положительно нравился этот парень. Оказалось, что он точно знает, какие грузы перевозятся и сколько. На мой вопрос, чем объяснить его осведомленность, он просто ответил:

– Что же вы думаете, только вас интересуют перевозки? Есть еще заинтересованные.

От дальнейших откровений он отказался. Впрочем, мы и не настаивали. Нас устраивало то, что он согласился два раза в неделю сообщать нам необходимые сведения.

Выходит, что и в этом районе не одни мы следили за врагом.

Таким образом, данные, добываемые наблюдениями, мы дополняли и уточняли еще двумя источниками и немедленно передавали это по радио нашему командованию.

Нам было приятно, что наши донесения не оставались без внимания.

Однажды мы пришли к месту встречи с нашим знакомым из Ворожбы. Вдруг послышался гул моторов. Лучи прожекторов прорезали ночную тьму и забегали в поисках самолетов. Вот им удалось поймать в скрещение двух лучей серебристую машину. Захлопали зенитки. Но в это время в воздухе повисло несколько ракет. Станция стала видна как днем, а там, где летали самолеты, — сплошная темень.

Один за другим послышались мощные взрывы. Самолеты сделали еще заход, и снова взрывы…

Гул моторов затих. Прекратили стрельбу зенитки, а прожектеры еще долго прощупывали ночное небо.

Этим налетом был поврежден паровоз и много вагонов, находившихся на станции, а также разрушен путь.

Мы получали все новые и новые задачи. На разведку железной дороги Конотоп – Хутор Михайловский ходила группа во главе с Петей Кормелицыным. Возвратившись с задания, Петя доложил, что железная дорога для нас особого значения не представляет. Движение по ней незначительное. В сутки проходит всего три-четыре эшелона, главным образом с продовольствием.

Вечером разведчики подошли к железнодорожной будке, заговорили с обходчиком – пожилым украинцем. От него узнали, что из Хутора Михайловского должен пройти эшелон. С каким грузом – обходчик не знал. Ребята решили не упускать случая. Перерезали телефонный провод и заминировали дорогу. Место для минирования на этот раз выбрали у поворота, на высокой насыпи. Заряд положили под один рельс, рассчитывая, что силой взрыва паровоз столкнет с насыпи в сторону. На этот раз их расчет оправдался.

Недолго пришлось ребятам ждать результатов своей работы. Только они отошли в лес, как послышался грохот приближающегося эшелона. Последовал взрыв. Паровоз слетел с насыпи и увлек за собою вагоны. Окрестность наполнилась треском досок и лязгом металла. Над местом крушения поднялось облако пыли. Разведчики подбежали к эшелону и уничтожили уцелевших гитлеровцев из охраны. Оказалось, вагоны были нагружены мукой и сахаром, один – сливочным маслом. Трава и кусты вблизи места крушения покрылись мучной пылью…

Хлопцы набрали в вещмешки муки, сахару и масла. Кроме того, спрятали в лесу мешок муки, мешок сахару и ящик масла.

– Мы решили проследить, что будут делать немцы, — рассказывал Кормелицын. — Только собрались уходить в лес, чтобы выждать время, вдруг к нам подбегает путевой обходчик со слезами на глазах: «Что вы наделали? Куда мне теперь деваться?»-кричал в отчаянии старик. Я ему посоветовал идти в партизаны, а он говорит: «Умный какой нашелся! Я уйду, а что сделают с моей семьей? Ее немцы расстреляют». Действительно, так могло случиться. Что делать? Выход нашел сам обходчик. «Избейте меня или что хотите сделайте, лишь бы у меня оправдание было, — попросил он. — Руку прострелите. Ну, хотя морду набейте, чтоб след остался»… Тяжело было это делать, но выхода не было. Пришлось дважды приложиться к ни в чем не повинному старику.

– Петя как дал, так старика словно ветром снесло с насыпи. А он поднялся да говорит: «Бей еще»… Жаль дедушку, — сказал, хмурясь, Стрелюк.

– После этого обходчика связали и положили в будку. Дверь заперли снаружи, — продолжал Кормелицын.

Ночью немцы побоялись выехать к месту крушения. Этим воспользовались местные жители. Услыхав взрыв, несколько любопытных женщин подкрались к месту крушения и обнаружили сахар и муку. На ноги была поднята вся деревня. У вагонов засуетились женщины и подростки с мешками. Они спешили запастись сахаром и мукой. Появление разведчиков вызвало среди них переполох. Но когда выяснилось, что свои, одна старушка сказала:

– Як бы вы, сынки, биля нашого села розбили ешелон с солью.

– Вы выставьте наблюдателей, а то немцы нагрянут, так они уж вам подсолят, — пошутил Петя.

Но женщины оказались догадливыми. Они знали, что немцы могут приехать, а поэтому наблюдение за дорогами поручили мальчишкам.

Утром пришли немцы. Разведчики быстро скрылись, потому что гитлеровцы нагрянули с овчарками и пустились в погоню.

– Ну и побродили же мы по ручьям и рекам, чтобы следы замести, — сказал Сережа Рябченков. — Из сил выбились.

– Сержант и махоркой след посыпал, — припомнил Стрелюк.

Запутав следы, хлопцы оторвались от преследования и возвратились на базу.

Доставленные Кормелицыным и его группой продукты были кстати. Мурзин, проявивший вдруг поварские способности, с помощью Дуси приготовил лепешки и полтавские галушки. Мы пили чай, заваренный листьями лесной малины, с большими кусками сахару. Завтрак получился на славу.

Судьба Леши Калинина

Где бы я ни был, что бы ни делал, мысль о судьбе Леши Калинина меня не покидала. Теперь, когда выбрано место для базы, установлено непрерывное наблюдение за железной дорогой и организованы диверсии, мы получили возможность наведать своего боевого товарища. Если он поправился настолько, что сможет идти, надо забрать его с собою. Если же этого сделать еще нельзя, то узнать, в чем он нуждается, и помочь.

Выполнение этой задачи я возложил на Костю Стрелюка и Володю Савкина. Костя у нас заменял Лешу. Он был очень наблюдательным и хорошо ориентировался на местности. Сообразительный, смелый и выносливый, Володя был достойным напарником Кости.

Я весь день провел за составлением подробной схемы маршрута для Стрелюка и Савкина. А вечером проводил их до опушки рощи и пожелал счастливого пути и удачи.

Потянулись томительные и тревожные дни ожидания. О чем бы ни говорили хлопцы, а в конечном счете разговор сводился на отсутствующих товарищей.

Прошло пять суток со дня ухода Стрелюка и Савкина. Ребята не возвращались. Что могло с ними случиться? Кто-то высказал предположение, что Лешке трудно идти и они делают малые переходы. Это до некоторой степени нас успокаивало…

Прошло шесть дней. Костя и Володя возвратились… без Леши. Посыпались тревожные вопросы, на которые они еле успевали отвечать. Стрелюк и Савкин подробно рассказали, что им удалось узнать.

На место разведчики пришли утром, но к дому, где был оставлен Леша, решили подойти вечером, чтобы не привести за собою немцев. День использовали для наблюдения за домом. Косте и Володе показалась подозрительной полнейшая тишина во дворе. Не слышно даже собак, а когда оставляли Лешу Калинина, собаки были.

Вечером разведчики подошли к дому и постучали в дверь. Дверь открыла хозяйка. Хлопцев она встретила слезами и причитаниями. Из воплей нельзя было ничего понять. Одно было ясно, что случилось несчастье. Немного успокоившись, она рассказала о том, что произошло.

На пятый или шестой день после нашего ухода Леша почувствовал себя настолько хорошо, что слез с сеновала и начал ходить по двору. Увидав это, хозяева одновременно и обрадовались и испугались. Их радовало быстрое выздоровление раненого, за которым они старательно и заботливо ухаживали. Но они испугались, что соседи могут заметить постороннего и донести полиции..Поэтому хозяйка уговорила Лешу спускаться с сеновала только ночью, чтобы никто не видел. Опасения оказались не напрасными. Хотя Леша больше не выходил днем, но предосторожность была запоздалой.

Как-то ночью в дом постучали. Хозяин открыл дверь. У порога стоял мальчик лет одиннадцати.

– Дядьку, до вас завтра прийдут полицаи, — выпалил мальчик.

– Шо ты мелешь? — спросил хозяин, ошеломленный известием. — Чего им у меня трэба?

– Я нэ знаю. Мамка узналы от жены полицая и сказалы: бижи и скажи, що прийдут. Тильки щоб нихто нэ бачив. Я и прыйшов, — залепетал мальчик под строгим взглядом обходчика. Он заторопился: — Так я побежал. Прощавайте.

Хозяин выругался вслед мальчику, сам же поспешил рассказать все это жене.

– За що ж ты на хлопчика накричал? — спросила она.

– Может, его подослали, — ответил хозяин, хотя и сам этому не верил.

Хозяин и Леша почти всю ночь обсуждали создавшееся положение. Леша решил уйти в лес, но обходчик и слышать об этом не хотел. Затем он ушел в дом и через несколько минут вышел вместе с женой.

– Олекса, злазь видты, — сказал он озабоченно. — Мать постелет во ржи на огороде.

Вскоре Леша лежал на мягкой постели и вдыхал утреннюю свежесть. Возле него лежали хлеб, соль, огурцы, помидоры, сырые яйца и стояло ведро с водой. Хозяин, тем временем, подпушил сено, на котором лежал раненый. Хозяйка вынесла из дому и запрятала бинты и медикаменты. Ночь прошла в заботах и приготовлениях.

Наступило утро. Хозяйка выгнала корову в стадо. После завтрака хозяева пошли работать в огород. Муж сорвал ржаной колос, помял его, и на ладони оказались крупные зерна. Он попробовал их на зуб и сказал:

– Через день-два жито косить надо.

– Косыть так косыть, — сказала хозяйка, чтобы поддержать разговор. Ее тяготило молчание.

– Урожай в цьому роци добрый.

– Яким же ему буть?

– А вот и их черт несет, прости, господи, мою душу грешную.

– Бог с тобою. Який ще там черт? — не поняла жена. — Кого несет?

– Непрошеных гостей, — сказал он, показывая глазами на дорогу. — Ковыряйся тут. Ты ничего не знаешь. Поняла?

Вместо ответа жена только наклонила голову… Полицейские подошли к калитке. Псы подняли злобный лай.

– Эй, хозяин, принимай гостей, — закричал старший полицейский в щегольских хромовых сапогах. — Не ждал, наверное?

– Хоть не ждал, а рад привитать у себя дорогих гостей, — весело сказал хозяин и поспешил навстречу полицейским, думая про себя: «Черт вам рад», а вслух приветливо заговорил: — Чем я заслужил честь приветствовать высоких гостей? Добрый день!

– Приглашай в дом, — скорее потребовал, чем попросил полицейский.

– Милости прошу к нашему шалашу. Гость в хати – свято в кимнати, — пригласил хозяин и крикнул жене:

- Стара, а стара! Хиба ты не бачишь? Гости прийшлы. Ставь самовар.

Полицейские переглянулись. Вошли во двор. Трое полицейских направились в дом, а двое остались на улице.

– Прошу до хаты, — приглашал остальных гостеприимный хозяин. — Вот жара так жара. Может, кваском угостить, так я мигом в погреб сбегаю.

– Ничего нам не надо. Мы покурим на свободе, — ответили полицейские, которые остались во дворе.

– Мы не староверы, можно курить и в хате. Но, как говорится, вольному воля, спасенному рай. Тильки осторожно с огнем. Бачите, какие ветры? Все горит, как порох.

Вошли в дом. В доме был безупречный порядок. На подоконниках стояли пышные цветы. В комнатах прохладно. Хозяин почувствовал себя увереннее и старался быть веселым и беззаботным.

– Прошу, присаживайтесь, господа, — приглашал он, смахивая со стульев невидимую пыль. Полицейские не спешили садиться. Они прохаживались по комнате и внимательно ее оглядывали.

– Скажите, господа, как дела на фронте? Скоро окончится война? — спросил хозяин, когда «гости» сели. — Оно, конечно, может, то тайна. Вы люди ученые и в начальстве ходцте, потому я вас и спрашиваю. А як шо не так, то выбачайте. Не письменный я. Всего два роки учился в приходской школе…

Хозяин старался говорить по-русски, но ему это удавалось с трудом.

– Фюрер готовит последний удар по большевикам, — ответил польщенный полицай, воровато бегая глазами по комнате.

– Та шо вы? Невже-таки последний?- сказал удивленно хозяин и добавил: — Дай-то бог. Может, и война скоро закончится. Дорогу отремонтируем, поезда пойдут, а то безработным живу.

Разговор не вязался. Но и для обыска не было повода. Надо было его придумать. Хозяйка начала накрывать стол.

– Зачем это? — спросил полицейский. — Что вы хотите нас задобрить?

– Христос с вами. Нашо обиду человеку чинишь? — обиделся хозяин. — Я до вас со всей душой.

– Ты ко всем «со всей душой»: и к нам, и к партизанам, — перейдя на «ты», сказал строго полицейский.

– Причем тут партизаны? — удивился хозяин, понимая, что настоящий разговор только начинается.

– Нечего дурака валять, говори, где прячешь большевика?

– Ах, вон оно шо?- облегченно вздохнул хозяин. — Напугали… Разве шило в мешке утаишь? Вы про сына? Так вон его портрет, висит на видном месте. Не ховаю, все ж таки сын. А то, шо он ушел с Красной Армией, его дело. Он уже сам отец. Я ему не указ, я за него и не ответчик. Вот так…

– Зубы не заговаривай, — сказал старшой с перекошенным от злости лицом и прищуренными глазами. — Где прячешь десантника?

– Извиняйте, но я не донимаю, в чем дело, — испугался не на шутку обходчик. — Какой десантник?

– Сейчас поймешь, — брызгая слюной, проговорил полицай. — Обыскать двор!

Два полицая устремились на сеновал, остальные рыскали по сараям, на чердаке дома, в подвале. Псы разрывались от ярости, пытаясь сорваться с цепи.

Не найдя ничего на сеновале, полицейские слезли оттуда и на немой вопрос старшого только развели руками. Они приходили в ярость от безрезультатного обыска. Дело дошло до сундуков. Полицейским очень хотелось найти партизана в сундуке.

Хозяйка упала на колени перед полицейским и начала голосить. Это привело их в еще большую ярость.

– Невинной овечкой прикидываешься! — закричал на нее старшой.

– Мать, встань. Пусть ищут. Это кто-то на нас набрехав, — стараясь быть спокойным, сказал хозяин, поднимая жену. Его мысли были на огороде во ржи. Пусть рыщут по двору, лишь бы в огород не шли.

Произведя тщательный обыск, полицейские «арестовали» серебряные часы, бостоновый костюм, хромовые сапоги, которые хозяин надевал лишь по большим праздникам, кубышку сливочного масла. Но этим дело не ограничилось. Необходимо было нанести «потери в живой силе». И они были нанесены. Перед уходом полицейские застрелили собак, чтобы не мешали им заниматься воровскими делами.

Хозяйка больше плакала от перепугу чем от причиненных убытков. Ее муж ничем не выказывал своей тревоги, а только повторял, чтобы слышали полицейские: «Это злодеи наговорили, набрехали на честных людей».

Когда полицейские ушли, радости хозяев не было конца. Однако радость была преждевременной.

Через два дня вновь приехали полицейские. Они, не заходя в дом, окружили рожь и забрали Лешу. Видимо, кто-то выследил его убежище, когда хозяйка приносила еду. Леща не мог оказать никакого сопротивления, так как мы забрали у него автомат и пистолет, опасаясь, чтобы он не покончил с собою.

Вместе с Лешей увели и хозяина.

Лешу отвезли в Глухов, сдали немцам, а те поместили его в госпиталь при лагере военнопленных…

Володя и Костя узнали, что на следующую ночь после ареста Леши за ним приходили партизаны.

Из дальнейших расспросов разведчикам удалось узнать, что в Глухове в госпитале при лагере военнопленных работает девушка из того села, где Леша был ранен. По воскресеньям девушка приходит домой. Костя и Володя решили во что бы то ни стало встретиться с девушкой и узнать судьбу Калинина.

В этот день была пятница, и разведчики направились в село, чтобы встретиться с матерью девушки. Когда они подходили к селу, жители еще не спали, но и не чувствовалось особого оживления. Володя и Костя пробрались в огород и залегли. Им был виден дом и небольшой отрезок улицы. К дому пристроен коровник. Это тот самый дом, который указала жена обходчика.

Володя остался наблюдать, а Костя пробрался к дому и постучал в окно.

– Кто там? - сразу же отозвался тихий женский голос.

– Выйдите на минутку, — попросил Костя.

– Что вам надо?

– Выйдите, пожалуйста. Меня Галя прислала, — смело соврал Костя.

– Что с ней? Сейчас, — торопливо сказала мать, и по шуму Костя понял, что она одевается. Заскрипела дверь, и на пороге появилась еще не старая женщина.

Она посмотрела на незнакомца и приглушенным голосом спросила: — Что вы хотели передать мне от Гали? Проходите в хату, — она говорила почти без украинского акцента.

– Спасибо. У меня мало времени. Меня ждут товарищи. К вам большая просьба.

– Какая? — спросила она и в недоумении уставилась на красноармейскую форму разведчика. — Зайдемте за хату. Здесь могут увидеть.

– Какая же у вас просьба? — повторила она вопрос, как только зашли за дом.

– Нам во что бы то ни стало надо встретиться с вашей дочерью, — сказал Костя.

– Как? Вы же сказали, что от Гали? — женщина схватилась за грудь, на лице ее появился испуг. Она почувствовала себя в западне.

– Мамаша, успокойтесь. Мы вам не враги. Нам надо видеть Галю по очень важному делу. Я боялся, что вы не выйдете, потому и сказал, что от нее, — поспешил успокоить Костя.

– Я вас не знаю. Разве могу доверить вам дочь?-сказала она, несколько оправившись от испуга.

– Видите, я красноармеец. Выслушайте мою просьбу, а то нам могут помешать.

– Говорите, — упавшим голосом сказала женщина.

– Нам известно, что ваша дочь работает в Глухове. Завтра суббота, и она должна приехать домой. Скажите ей, что мы ждем ее на опушке леса у дороги. Мы будем ждать завтра и послезавтра.

– Как она вас найдет?

– Для того, чтобы мы ее узнали, пусть она повяжет на шею платок. Голубая косынка? Вот и хорошо.

– Я скажу Гале, но боюсь за нее, — после минутного колебания сказала мать.

– Напрасно беспокоитесь. Ей никто и ничто не угрожает. Галя возвратится через полчаса. Можете ее провожать. Вы не помешаете. Во сколько она приезжает?

– Обычно после обеда.

– Так мы будем надеяться. Спокойной ночи, — сказал Костя и, не ожидая ответа, скрылся в кукурузе.

Костя передал Володе разговор с женщиной. Подумав, Савкин сказал:

– Тебе не кажется, что здесь что-то кроется? Если она не спала и сразу отозвалась на стук, — значит, кого-то ждала.

– Возможно, и так. Мало ли кого может ждать женщина. Нас в данном случае интересует – пришлет ли она к нам на свидание свою дочь или нет.

В субботу во второй половине дня разведчики заняли место для наблюдения. Необходимо было следить за подходами к месту встречи, чтобы не попасть в засаду и своевременно увидеть Галю. Время тянулось мучительно медленно. От скуки Володя рассуждал:

– В четыре часа дня она приехала домой. На умывание десять-пятнадцать минут. Переодеваться двадцать минут. Мать ей расскажет – еще пятнадцать минут. Решают, идти или не идти – пятнадцать. Итого шестьдесят пять. Допустим, что в пять пятнадцать выйдет…

– Забыл посчитать обед, — напоминает Костя.

– Прибавим двадцать пять. Значит, в пять сорок выходит из дома. До лесу идти километр. Дадим ей на это двадцать минут.

– Галя встретила подружку, накинь и на это.

– Допустим, двадцать минут…

– Что ты, двадцать? — оживился Костя. — Знаешь, когда подружки встречаются, то им и часа мало, а ты двадцать…

Друзья набросили полтора часа на подружек. Затем час на непредвиденные случаи. Прошли все сроки. Уже девять часов, а Гали нет. Надежды на то, чтобы девушка одна пришла ночью в лес, да еще на свидание с неизвестными людьми, не было.

В субботу встреча так и не состоялась.

В воскресенье еще до восхода солнца разведчики были на наблюдательном пункте. Полдня пронаблюдали безрезультатно. Много прошло мужчин и женщин в лес и из леса. Не было только той, которую ждали. Закралось сомнение – может, не узнали ее, а возможно, не приехала или же побоялась идти на встречу. В таком случае придется возвращаться, не выяснив судьбы товарища. Это был самый нежелательный оборот дела. Но и ждать до следующего воскресенья бессмысленно… Терпение и еще раз терпение.

Наконец в первом часу дня разведчики увидели девушку. Она появилась совсем не с той стороны, откуда ее ждали. Галя медленно шла полем, собирала цветы и пела песню. Увидев ребят, не изменила своего поведения – продолжала петь и рвать цветы. Когда девушка вошла в лес, к ней подошел Костя и спросил:

– Вы Галя?

– Да, — коротко ответила чернобровая девушка, невысокая, смуглолицая, с черными, туго заплетенными косами и букетом полевых цветов в руках.

– Вас, наверно, напугала мама? — спросил Костя, стараясь завоевать расположение Гали.

– Моя мама и я не из трусливых, — сказала девушка, кусая соломинку и внимательно рассматривая незнакомого юношу.

– Где вы работаете?

– Вам известно. Иначе бы вы не пришли.

– Скажите, к вам в госпиталь не поступал мужчина, раненный в живот? — без всяких обиняков перешел к делу Стрелюк.

– В госпитале много раненых и многие из них в живот.

– Нас интересует товарищ, которого ваша полиция забрала у будочника.

– Полиция такая же наша, как и ваша, — с обидой ответила девушка. Помолчала, вспоминая что-то, затем добавила: — В госпитале есть раненый, которого немцы называют десантником. За ним строгий надзор. Его считают офицером, коммунистом. А мы все его боимся. Думаем, что гестапо специально подослало провокатора, чтобы выявить настроение персонала. Всё подпольщиков ищут.

– А что, в Глухове есть подпольная организация? Возможно, вы с ними связь держите? — задал наивный вопрос Костя.

– Что вы? — замахала руками Галя. — Разве туда таких, как я, примут. Да, наверное, немцы их сами выдумывают, чтобы был предлог для расправы с населением. Они уже не раз объявляли, что разгромили подпольщиков…

– Как здоровье Леши?

– Какого Леши? Вашего товарища зовут Лешей? — спросила девушка. — Он никому не говорит ни фамилии, ни имени… Уже ходит, но рана запущена и плохо заживает.

– Это наш командир. Его надо вызволить, — обрадовался Костя. — Ему надо во что бы то ни стало устроить побег. Понимаете? Любыми средствами.

– Не знаю, как это вам удастся. Это очень трудно, — сказала задумчиво Галя. — Госпиталь охраняется. Вход на территорию по пропускам.

– Мы рассчитываем на вашу помощь. Подумайте хорошенько.

– Что вы? Разве я могу взяться за такое дело? Нет, нет…

– Ведь речь идет о судьбе человека.

– В том-то и дело. Что я могу одна сделать? Сама погибну и ему не сумею помочь.

– А вы подумайте. Может, найдете кого, кто поможет вам. Мы заплатим, сколько запросят…

– Да разве дело в деньгах?

– Деньги могут потребоваться, чтобы подкупить часового…

– На подкуп немцев никто не решится…

– Ну, все-таки подумайте, как можно спасти товарища, — настаивал Костя.

Девушка долго не отвечала. Стрелюк ее не торопил. Наконец Галя подняла на Костю глаза, полные решимости, и сказала:

– Я не обещаю, что непременно вызволю, но постараюсь сделать все, что в моих силах. Но он осторожен, и мне не поверит. Он ни с кем не разговаривает.

– Вы ему передайте привет от Бережного, и он вас поймет. Для убедительности скажите, что за ним приходили Володя и Костя.

– Привет от Бережного, — повторила Галя. — Хорошо, передам.

– Результаты мы придем узнать у вашей мамы.

– Когда же вы придете?

– Об этом не могу сказать. Может, через неделю, а возможно, через месяц.

– Опасаетесь сказать? — спросила она, улыбаясь.

– Мы вам не опасаемся доверить судьбу товарища… Мы не знаем, когда придем… Так мы на вас надеемся.

– Я постараюсь, — пообещала Галя и после некоторого молчания с грустью добавила:

– Смотрю я на вас и завидую – свободные вы птицы. Даже не представляете, как тяжело работать, когда каждый день умирают твои товарищи. В селе меня все считают предательницей. С мамой соседки не разговаривают из-за того, что я работаю у немцев. Говорят, отец погиб от фашистов, а дочь помогает убийцам. Что же я должна делать? Как нам с мамой жить? — девушка склонилась к березке и заплакала.

Стрелюк растерялся от этой девичьей слабости и от того, что услыхал. Чем он мог ее утешить? Ему самому было нелегко. Он только сказал:

– Не плачь, Галя. Этим горю не поможешь.

– Вы правы. Простите. До свидания, — сказала девушка, вытерла слезы и пошла из леса.

Разведчики не сразу ушли с места встречи. Они стояли и смотрели вслед удаляющейся девушке. Галя шла медленно, но ни разу не оглянулась. Она шла в село, где ее считают предательницей, а она, чувствуя себя невинной, не может сказать этого открыто. Видно, много горя накопилось в ее молодом сердце, если она решилась излить его незнакомым людям. То ли она почувствовала искренность разведчиков, то ли ее подкупила форма советского воина. Трудно понять. Но Костя Стрелюк и Володя Савкин понимали ее и искренне жалели…

Стрелюк и Савкин покидали место встречи с чувством не до конца выполненного долга. Судьба товарища оставалась загадкой. Жизнь его висела на волоске…

Мы с большим вниманием выслушали. рассказ Кости и Володи. Всех поразил неожиданный поворот в судьбе нашего друга. На спасение почти не оставалось надежды. Что может сделать одна девушка, если ее окружают враги, которых интересует раненый Леша?

Установилось тягостное и длительное молчание. Кусты шумели от моросящего дождя. Время от времени по верхушкам деревьев пробегал легкий ветерок, и тогда над нашими головами раздавался дробный стук. Это на плащ-палатки, натянутые между деревьями, с листьев падали дождевые капли.

– Неужели Леше суждено погибнуть в немецком плену, и мы его больше не увидим? — ни к кому не обращаясь, проговорил Савкин.

Но нет! Наш дорогой друг не погиб…

…Забегая вперед, расскажу все, что произошло с ним.

…Май 1944 года. К этому времени я был начальником штаба партизанского полка в Первой Украинской партизанской дивизии имени Ковпака. Полк располагался вблизи белорусского партизанского аэродрома генерала Комарова в Пинских лесах, недалеко от Большого Рожина. Мы принимали с Большой земли самолеты с грузами для дивизии и отправляли раненых. Соединение готовилось к очередному рейду по тылам врага.

Штаб полка размещался в большом сосновом бору в палатках и шалашах.

Однажды утром я возвратился с аэродрома и лег отдыхать. Но уснуть мне не пришлось. К моей палатке подошел командир батальона Саша Тютерев и хриповатым голосом сказал:

– Иван Иваныч, к тебе пришли.

– Пусть сюда войдут, — сказал я, недовольный тем, что помешали отдыху.

– Товарищ капитан, разрешите! — услышал я до боли знакомый баритон с волжским выговором.

Меня как ветром вытолкнуло из палатки. Передо мной стоял младший лейтенант Леша Калинин. Да, тот самый Леша, с которым я без малого два года назад прилетел в тыл врага, но уже не сержант, а младший лейтенант.

Он почти не изменился, только чуть раздался в плечах и возмужал. Офицерские погоны придавали ему солидность. Все это я успел заметить, прежде чем попал в крепкие объятия друга, которого считал погибшим.

Излишне описывать ту радость, которую вызвала наша встреча. Она понятна. Ведь и Леша о нас ничего не знал.

Мы забросали друг друга вопросами.

Леша рассказал, что он, находясь в плену, не терял надежды на побег. А когда Галя взялась помочь ему, окончательно убедился в реальности своих намерений.

Рана заживала. Приближалось время его выписки из госпиталя. Тем временем Галя стала работать в госпитале сестрой-хозяйкой. Она и придумала вывезти Лешу из лагеря с узлами грязного белья. Чтобы войти в доверие, Гале пришлось немало обещающих улыбок подарить немецким часовым. Она улыбалась даже тогда, когда в проходной гитлеровец щипал ее или шершавой ладонью гладил по щеке. Это возымело силу. Она для немцев стала «своим» человеком. У нее даже пропуска не спрашивали.

Настал решающий момент. Галя с помощью своего товарища, который работал ездовым, упаковала Лешу в грязное белье и вместе с другими узлами уложила на повозку. Подвода направилась к выезду из лагеря. Девушка сидела на узлах и старалась придать своему лицу веселое выражение, хотя внутри у нее все тряслось от страха. Возле ворот подвода остановилась. Подошел часовой.

– Курт, ловите, — крикнула Галя и кинула розочку.

Курт на лету подхватил цветок, заулыбался, показывая гнилые зубы, и возбужденно заговорил:

– Данке шен, спасибо… – Открыл ворота и сказал: — Ехайт…

Подвода выехала из лагеря, а Галя, радостная и сияющая, посылала воздушные поцелуи гитлеровскому часовому. Это были ее последние заигрывания с врагом.

В одном из переулков подвода завернула во двор. Лешу высвободили из грязного белья. Галя завела его в дом, переодела и вместе с ним ушла в лес, где их в условном месте ждали партизаны. И только в отряде Калинин узнал, что девушка давно имела связь с партизанами.

Леша не остался в партизанском отряде, а перешел линию фронта и явился к начальнику разведотдела полковнику Павлову.

После отдыха Калинин получил новое самостоятельное задание и во главе группы разведчиков был выброшен в Пинские леса. Вскоре ему было присвоено звание младшего лейтенанта.

К моменту нашей встречи группа Леши имела на своем боевом счету более десяти уничтоженных вражеских эшелонов. Разведчики и их командир были награждены орденами и медалями.

– Где же сейчас Галя? — спросил я.

– Погибла зимой сорок третьего во время облавы.

Двое суток пробыл Леша в нашем полку, и мы никак не могли с ним наговориться.

Уезжая от нас, он увозил двести килограммов тола и несколько тысяч патронов, в которых его группа испытывала крайнюю нужду.

Это была наша последняя встреча. Дальнейшая судьба Калинина для меня долгое время оставалась неизвестной. И лишь в 1960 году узнал, что А. Р. Калинин погиб 15 октября 1944 года в бою с гитлеровцами.

Мне кажется, не полным будет рассказ о судьбе Леши Калинина, если не упомянуть о виновниках его несчастий.

Предатели-полицаи, выдав немцам раненого десантника, надеялись избежать ответственности за свои злодеяния. Однако возмездие пришло самым неожиданным образом. Об этом мы впервые узнали от местных жителей, когда возвращались в Брянские леса. А в мае 1943 года в Полесье я встретил Анатолия Ивановича Инчина – командира партизанских разведчиков, с которым мы познакомились в Эсманском партизанском отряде.

Встреча наша была короткой. Мы вспомнили совместный переход из Брянских лесов на Сумщину.

– Ты знаешь, что полицаям, которые выдали немцам Лешу, не поздоровилось? Их расстреляли партизаны, — сказал я Толе.

– Знаю, — улыбаясь, ответил он. — Это я с разведчиками расстрелял их.

Я искренне удивился этому и попросил рассказать, как это было.

– Помните, мы обещали прийти и забрать Лешу Калинина? Мы приходили, но было уже поздно, — начал рассказ Толя. — Леша был не последней жертвой полицаев. Вскоре они выследили двух наших партизан, устроили засаду и убили их. Тогда мы и решили отплатить предателям за смерть товарищей. Я долго думал над тем, как лучше это сделать. Надо было одним ударом всех уничтожить. Для того чтобы окружить село, потребовалось бы, по крайней мере, две роты. А это слишком большая честь для тринадцати изменников…

Толя завернул папиросу, прикурил ее и продолжал:

– Не окружишь село, завяжешь бой – и полицаи разбегутся. Вот тогда Дмитро и предложил явиться в село днем под видом немцев. Это предложение было принято. Я отобрал пять разведчиков. Переоделись кто в немецкую, а кто в мадьярскую форму. Меня одели в мундир немецкого капитана и для большей убедительности нацепили три железных креста. Побрились, наодеколонились и, вооруженные немецкими автоматами, верхом на лошадях поехали в село Локоть. Теперь все зависело от переводчика», роль которого выполнял разведчик-весельчак мордвин Калганов.

– Как ты себя чувствовал, когда подъезжали к селу? — спросил я.

– Неважно, — признался Толя. — Немецкого языка я почти не знаю. Кроме того, некоторые из местных полицаев знали меня в лицо. Особенно сильно волновался, когда подъехали к сельуправе и на месте не оказалось ни старосты, ни старшего полицейского. Я что-то буркнул по-мордовски, а Калганов перевел это как распоряжение вызвать старосту и всех полицейских. Дежурный полицай убежал выполнять распоряжение. Это был, пожалуй, самый тяжелый момент. Думаю, побежит и оповестит полицаев, что приехали партизаны.

Разведчики спешились. Мою лошадь взял Дмитро. Мне не надо было притворяться, чтобы сыграть роль недовольного и нетерпеливого немецкого офицера. Я и так нервничал и, заложив руки за спину, прохаживался перед сельуправой. Издали за нами боязливо наблюдали ребятишки и женщины…

Толя сделал несколько глубоких затяжек и продолжал:

– Прибежали староста и старший полицейский. Вместо приветствия я пренебрежительно кивнул головой и продолжал ходить. Скоро вооруженные полицаи были в сборе. Калганов передал распоряжение построить полицейских. Когда распоряжение было выполнено, я немного успокоился и начал говорить, стараясь чаще произносить слова, понятные для всех: «фюрер», «полицай», «партизан»… Калганов изощрялся в переводе. Чего он только не говорил. Он обвинял полицаев в бездеятельности. Грозил доложить «самому наместнику фюрера на Украине». А в заключение сказал, что капитан приказывает следовать за ним, он покажет, как надо вести борьбу с «бандитами». Полицаи поспешно повиновались приказу. Они нас приняли за немцев и всем своим видом старались выказать преданность немецкому командованию. В пути Калганов не переставал балагурить.

– Как вы догадались устроить засаду на партизан именно в тот вечер? — спросил он полицейского. А тот самодовольно отвечает:

– Они сами себя выдали. Под Ямполем бой вели, поезд сокрушили. В двух местах за харчами заходили… В лесу днем их видели бабы. Баб-то мы кажинный день в лес гоняли, вроде как по ягоды. А это – разведка. Бабы дюже дошлые на такие дела… Как только увидели партизан и сразу нам, а мы дали знать в Глухов. Оттуда прислали подмогу…

Калганов посмотрел на меня многозначительно и продолжает выведывать у полицая:

– Сколько вы тогда своих потеряли?

– Шестерых убитых, двое раненых, — ответил словоохотливый полицай.

Подошли к лесу. Калганов распорядился остановиться. Когда разведчики передали лошадей Дмитру, а сами выстроились перед полицаями, дальнейшая маскировка была излишней. Перед дулами наших автоматов полицаи были обезоружены, а затем расстреляны.

– Да это геройство! — восхитился я.

– Ничего особенного, — ответил Толя и добавил: — Покончив с полицаями, мы возвратились в село и забрали все документы в сельуправе. Среди них были списки граждан, предназначенных для отправления в Германию. Выходит, что мы не только отомстили за смерть наших товарищей, но и спасли многих девушек и парней от немецкой каторги, — закончил Толя.

Так закончилась бесславная жизнь локтевских полицаев.

…Толя простился со мною, легко вскочил в седло и поскакал догонять отряд, который уже переправился через Припять и держал путь на запад.

Мрачное облако

Составив подробное донесение о результатах разведки и проведенных диверсиях, я отдал его радистке для передачи в Центр и лег отдохнуть. Рядом с палаткой Мурзин чинил сапоги, а у соседнего шалаша вполголоса спорили Володя Савкин и Костя Рыбинский – заядлые шахматисты.

– Взялся за фигуру, так ходи, — наседал Володя, — ходи!

– Да я только руку протянул, — оправдывался Костя.

Но нелегко переспорить Володю. Он со скоростью тысячи слов в минуту объяснял правила игры в шахматы. Из-за этого редко когда их партия заканчивалась.

И на этот раз я услышал голос Володи:

– Давай начнем новую…

На время разговор затих. Видно, Костя уступил его просьбам, и я представил, как они молча и торопливо расставляют фигуры в исходное положение.

Володю и Костю связывала давнишняя дружба, возникшая еще в школе города Липецка. Оба они были активными комсомольцами и любителями спорта. Это от их ударов по мячу летели оконные стекла в соседских квартирах. Вместе они пришли в отряд и изъявили желание лететь в тыл врага в моей группе. Они резко отличались друг от друга. Костя – длинный и худой, в обращении с товарищами сдержанный. Володя, наоборот, низкорослый, плотный, очень вспыльчивый и шумный. Пат и Паташон – звали их ребята.

Когда мы подбили машину с гитлеровцами и среди трофеев обнаружили карманные шахматы, радости Володи не было предела. С тех пор он никому не дает покоя. Всех приглашает «сыграть партию». Чаще всего на это соглашается Костя.

Шахматами увлекались и другие разведчики. Это до некоторой степени разнообразило нашу жизнь. Шахматы и разговоры у костра были единственными нашими развлечениями…

Дуся закончила работу на рации и принялась за приготовление обеда для группы.

Я уже стал засыпать, но меня поднял Саша Гольцов. Он доложил, что в направлении нашего лагеря пробирается какой-то человек. Я приказал задержать его.

Ко мне подвели высокого, худого мужчину лет шестидесяти, с пучком липовой коры в руках. На нем были старые в заплатах штаны и рубашка из домотканого холста. Босые ноги покрыты рубцами. Видно, и сейчас, на старости лет, приходится им много ходить. Старик, перепуганный внезапным появлением разведчиков, слегка дрожал. Его прокуренные порыжевшие усы тряслись. Видно, наше присутствие здесь для него явилось большей неожиданностью, чем для нас его появление. Он, как затравленный зверь, опасливо поглядывал по сторонам. Потом вдруг оживился и с радостным облегчением сказал:

– Да вы никак партизаны? А я испугался, думал, полицаи.

Познакомились. Я предложил Григорию Васильевичу – так звали неожиданного гостя – закурить. Он положил лыко на землю и сел рядом с ним. Затем взял предложенную мной махорку, свернул козью ножку, прикурил, затянулся раз, другой и рассмеялся.

– Разве это табак? Бурьян. Закурите моего самосада. Это, скажу вам, одно наслаждение, — он протянул мне кисет.

Завернув цигарку, я прикурил и сделал глубокую затяжку. У меня перехватило горло, как будто хватил стопку чистого спирта. Слезы навернулись на глаза. Наконец я разразился неудержимым кашлем. Старик только этого и ждал.

– Видите, какой добрый, — сказал он, смеясь. — Оно, конечно, непривычному человеку поперву трудно. Но зато добре прочищает, на душе становится легче.

– Да, это табачок «Прощай молодость, да здравствует туберкулез», — ответил я после того, как прошел приступ кашля. — Видно, много у вас накопилось на душе, если таким самосадом приходится прочищать. Расскажите, как живете и зачем в лес пришли.

Григорий Васильевич уселся поудобнее и начал рассказывать про свое житье-бытье. Он со своей старухой живет в селе недалеко от Глухова. Крестьянам несладко живется при немцах и полицаях. Старик особенно огорчался, что его родной брат стал старостой и без зазрения совести грабил своих односельчан. Стараясь выслужиться перед немцами, он направлял молодежь в Германию.

Слушая Григория Васильевича, я думал о нем и его брате. Родила их одна мать, выкормила одной грудью. Вместе росли и воспитывались. А выросли, и их пути разошлись. В годы испытаний один живет честной жизнью, другой ищет легкий путь, даже идет на измену. Как справедлива русская поговорка: «В семье не без урода».

– Сами посудите, что за жизнь, если приходится лыком промышлять, — сказал Григорий Васильевич.

– Как это лыком? — не понял я.

– Хожу по рощам, обдираю липу, плету лапти и продаю на базаре в Глухове.

– Вы ходите в Глухов? — обрадовался я возможности узнать, что делается в городе.

– Иногда бываю. Только сейчас немцы на неделю запретили всякое передвижение из одной деревни в другую.

– А в лес можно? — спросил Мурзин, внимательно слушавший наш разговор.

Григорий Васильевич перевел взгляд на Мурзина и спокойно ответил:

– Нет, сынок, в лес вообще не разрешают. Украдкой хожу…

Мы еще долго говорили с гостем. Я попросил, чтобы он побывал в городе и посмотрел, что там делается, много ли войск. Провожая неожиданного гостя, я пообещал через недельку наведаться в село. Одновременно предупредил, чтобы никому о встрече с нами не говорил.

Когда Григорий Васильевич ушел, я начал обдумывать наш с ним разговор. Меня заинтересовало одно обстоятельство: почему немцы ограничили передвижение? Само по себе такое распоряжение не новость и особого внимания могло не заслужить. Гитлеровцы часто прибегали к таким мерам при насильственном угоне в Германию молодежи, при подготовке облав, при борьбе с партизанами и просто с целью держать население в повиновении. Однако мы привыкли проверять любые сведения, которые нам удавалось получить. Решили проверить и эти. Для этого ночью побывали во многих селах. Оказалось, что ограничения введены лишь в зоне сел, примыкающих к большаку. Это натолкнуло нас на мысль о возможности переброски войск походным порядком.

Наши предположения подтвердились, когда возвратилась с задания группа, которую возглавлял Стрелюк. Костя доложил, что видел движение немецкой пехоты на автомашинах южнее железной дороги Конотоп-Ворожба.

Свои соображения мы доложили командованию и сразу же получили распоряжение: не ослабляя внимания на железной дороге, организовать наблюдение за большаком.

Контроль за «железкой» пришлось полностью возложить на группу Кормелицына, я занялсяпроселочной дорогой.

Задолго до рассвета мы замаскировались в кустах, расположенных в трехстах метрах от дороги. С тыла к кустам подходила лощина. Этой лощиной мы могли незаметно пройти к роще, которая находилась в полукилометре. Дуся была готова в любой момент передать донесение. Но, к нашему разочарованию, за весь день прошло только около двадцати автомашин.

– А вдруг старик наврал? — предположил Володя.

– Какой ему смысл врать? — возразил Сережа.

– Как бы нам в дураках не остаться, — высказал свое предположение Костя Стрелюк. — Немцы могли преднамеренно, чтобы ввести в заблуждение партизан, установить здесь ограничения, а войска повести только южнее железной дороги.

Никто раньше об этом не думал. Но такой вариант вполне возможен. Установилось тягостное молчание.

– Что же, нам туда идти? — нарушил молчание Мурзин.

– Нам на это потребуется двое-трое суток, а колонны за это время могут пройти, — рассудил Стрелюк.

– За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, — резонно заявил Юра.

Я поддержал Костю и Юру. Идти на «железку» не было смысла.

Решили на этом месте задержаться на день-два.

Наступил второй день нашего пребывания у дороги. Утро предвещало жаркий августовский день.

Перед нами раскинулась стерня сжатых хлебов. Чуть правее зеленел клевер. Слева, в направлении Кролевца, виднелись копны сжатой пшеницы. Вдали, на горизонте, сизоватой дымкой обозначилась кромка большого леса. Воздух наполнен стрекотанием кузнечиков. Совершают свои замысловатые полеты стрекозы. Маленькая серая птичка проворно бегает среди скошенной травы и ловит кузнечиков. За ней с писком, тряся крылышками, бежит желторотый птенчик. Почти касаясь наших голов, пролетел кобчик, взмыл вверх и, теребя крыльями, повис в воздухе…

Все наши взоры были прикованы к западу, оттуда должна появиться колонна.

– Смотрите, пожар, — указала Дуся на черно-серое облако, которое поднималось из-за горизонта.

Пожары на Сумщине за последние дни участились. То в одном, то в другом месте горели скирды хлеба, предназначенного к обмолоту и вывозке в Германию. Мы сами около десятка таких скирд уничтожили. Но это облако не было похоже на дым. Оно быстро перемещалось, несмотря на то, что стояла тихая погода. Не было сомнения, что по дороге двигались машины.

– Это тот пожар, ради которого мы здесь сидим, — сказал я, отрывая от глаз бинокль. — Похоже на колонну.

Бинокль побежал по рукам. Каждому хотелось лично убедиться, что движется колонна.

– Пахнет не одной и не двумя машинами, — сказал Стрелюк, возвращая мне бинокль.

– А если они вышлют боковое охранение или разведку? — забеспокоился Сережа. — И нас могут прихватить.

– Вряд ли вышлют, — ответил я. — Марш они совершают в глубоком тылу, вдали от больших лесных массивов. Нападение партизан на крупную воинскую часть мало вероятно. Если вышлют пешее охранение, то оно отстанет от колонны. Охранение на машинах пойдет на большом удалении от колонны и таких кустов, как эти, осматривать не будет. Так что мы находимся в относительной безопасности.

Облако быстро приближалось.

Вот уже слышен рокот моторов, вернее, гул земли от тяжести машин.

– Начинайте считать машины, — сказал я, когда голова колонны поравнялась с нами. — Заметьте время. А ты, Дуся, будь готова к передаче.

– Я уже вторые сутки готова, — отозвалась радистка.

– Смотри, фрицы на машинах! - закричал Юра таким тоном, как будто ожидал увидеть там кого-то другого.

– Юрка, видишь броневик, за ним другой, — вторил Володя. — Орудия, орудия…

– Крытых машин три, четыре, пять… – считал Костя Стрелюк.

Колонна состояла из самых разнообразных типов машин. Здесь были крытые и открытые автомашины с солдатами и грузами, бронемашины, тягачи и машины с зенитными установками. К четырем машинам прицеплены противотанковые пушки. Всего прошло сорок пять машин. Эта колонна нам показалась большой.

Наступила очередь радистки. Она быстро зашифровала первое донесение и передала.

Установилась тишина, особенно ощутимая после большого шума. И лишь серый хвост пыли продолжал висеть над дорогой, лениво переползая в нашу сторону. Вскоре она покрыла кусты и нас самих тонким серым слоем. На зубах неприятно захрустело. Дышать стало трудно.

Не успела рассеяться пыль, оставленная первой колонной, как на западе показалось новое облако, мрачнее первого. Оно с каждой минутой становилось все гуще и гуще.

Послышался глухой гул, нарастающий, подобно грому. Рокот моторов дополнялся лязгом и скрежетом гусениц.

Колонна черной змеей ползет мимо нас. Тупорылые грузовые машины чередуются с легковыми автомобилями, броневиками и тягачами. Высоко подняв дуло орудия, выбрасывая клубы густой пыли и лязгая гусеницами, прополз танк, за ним второй, третий… Подскакивая на ухабах, как собаки, привязанные к телеге, за машинами катятся длинноствольные орудия и минометы с грибовидными плитами. Расчеты зенитных пулеметов и орудий – в боевой готовности.

Земля-матушка стонет, надрывается под тяжестью вражеской техники. Все поглощено шумом и гамом, исходящим с дороги. Мраком задернуто небо. Все поблекло. И лишь глаза разведчиков неустанно следят за дорогой, да радистка неутомимо посылает в эфир сигналы, взывая к мести. На этот раз она работает с полным напряжением, даже не думая о возможной засечке радиостанции.

Серые от пыли солдаты, кто с карабином в руках, кто с автоматом на груди, четкими рядами сидят в открытых кузовах машин. Башни танков открыты. В них стоят гитлеровцы в комбинезонах, танкошлемах и очках – командиры танков. В руках у них флажки. Они спокойные и самоуверенные. Видно, накачаны геббельсовской пропагандой, верят, что им предстоит сделать перелом на Восточном фронте. И они полны решимости это осуществить. Они уже предвкушают победу. Приходит ли кому-нибудь из них мысль, что их ожидает на Восточном фронте? Сколько из них вернется домой, к родным? Колонна, извиваясь черной гадюкой, продолжала ползти на восток. Ее голова уже давно скрылась, а хвоста не было видно…

Солнце подымалось все выше и выше. Маленькие кусты не спасали нас от солнечных лучей. С каждым часом становилось все жарче. Мы сидели и продолжали считать автомашины, танки, орудия. Когда счет перевалил за триста, мы сбились и прекратили это занятие. Разные по длине колонны шли с перерывами в пять, десять и двадцать минут. Величину колонн мы стали измерять временем их прохождения и высчитали, что в среднем в час проходило около ста пятидесяти машин.

Дуся через каждые пятнадцать-двадцать минут отстукивала очередное донесение, в котором указывалось, что за такое-то время прошло столько-то войск противника.

Глаза устали наблюдать за этой картиной. Во рту горько от пыли, бензина и отработанных газов. Но еще горше было на сердце от сознания своего бессилия.

Многие склонны думать, что работа разведчика всегда должна быть сопряжена с необыкновенными приключениями и трюками. Кто так думает, тот глубоко ошибается. В действительности разведчику приходится действовать самыми неинтересными, порой скучными методами. Ему приходится часами, сутками, неделями выжидать и выслеживать, чтобы выполнить возложенную на него задачу. Приходится подавлять в себе желание уничтожить одного или нескольких врагов, машину или какой-либо другой объект. Терпение и выдержка для разведчика не менее важны, чем отвага. Многие разведчики за время войны лично не уничтожили ни одного врага. Но и они внесли большой вклад в дело разгрома врага.

Вот и мы сидим и фиксируем факты. Единственное, что мы в состоянии сейчас сделать, — это систематически докладывать своему командованию о движении колонн.

Дуся у нас сегодня герой дня. Ей некогда наблюдать за колонной и разговаривать с разведчиками. Только передаст одно донесение, как ее уже ждет новое. Ей необходимо его зашифровать, передать, принять ответ, расшифровать и доложить. А на это требуется время. Радистка работала неутомимо. Она была довольна, что на ее долю выпала такая солидная работа.

Сегодня, как никогда раньше, мы по-настоящему оценили и полюбили связь. Что бы мы могли сделать без нее? Ничего. А так, даже если бы нам не удалось пустить под откос ни одного эшелона, не уничтожить ни одного моста, и то сегодняшние данные перекрыли бы все, что ни сделано.

Мы понимали, что войска, перевозимые по железной дороге, и войска, перебрасываемые походным порядком, — ветви одного и того же дерева. Возможно, противник перебрасывает свои войска и по другим дорогам, и за ними тоже следят сотни глаз разведчиков, и десятки радисток, подобно Дусе, посылают в эфир донесения, предупреждая наше командование о готовящейся опасности.

– Эх, полсотни-сотню самолетов на эту колонну! - с горечью сказал Стрелюк. — Где вы, краснозвездные? Появитесь, вот ваш хлеб.

– Хорошо бы пробомбить, а затем с пулеметов, с пулеметов, чтобы им жарче стало, — подхватил Юра. — Гляди, под шумок и мы бы десяток-другой фрицев укокали.

– Неужели так безнаказанно и пройдут до места назначения? — возмущался Володя Савкин.

А тем временем на Большой земле командование, получив наше первое донесение, не спешило с принятием решения, полагая, что колонна в сорок пять машин еще не основание для беспокойства. Но когда, вслед за первым, посыпалась целая серия донесений, причем каждое из них все тревожнее и тревожнее, на топографической карте вдоль дороги от Кролевца на восток протянулась синяя стрела с ромбиком в середине, колесиками под ней и двумя короткими линиями в хвосте, что на военном языке означает – вражеская колонна моторизованной пехоты с артиллерией и танками. Это уже кое-что значило. Тревожно зазвенели телефонные звонки. В разные стороны по проводам и в эфире полетели приказания, распоряжения, указания и донесения. Прошло еще немного времени, и команда дошла до непосредственных исполнителей приказа. Спешат к машинам летчики. Один за другим в воздух взмывают самолеты, группируются в стайки и берут курс на запад. Им предстоит пробиться сквозь огневые заслоны зенитной артиллерии, выдержать бои с истребителями, чтобы встретить колонну на подходе к Рыльску и нанести ей удар…

В то время, когда солнце перевалило за полдень и наши бомбардировщики в сотне километров восточнее нашего расположения начали расправу с фашистской колонной, мы об этом не знали и все еще находились на наблюдательном пункте. Перед нами продолжала ползти колонна. Танки гусеницами терзали землю и зловещим грохотом наполняли воздух. Казалось, не будет конца этой стальной ленте. Но вдруг колонна остановилась. Забегали солдаты и офицеры. Послышались тревожные отрывистые команды. Машины съехали с дороги и рассыпались по полю. Метрах в пятидесяти от нас рядом с копною остановился танк. Взоры всех фашистов были обращены кверху. Они наблюдали за воздухом.

Мы лежали, прижавшись к земле. В любую минуту нас могли обнаружить.

– Смотрите, зенитчики изготовились к стрельбе, — прошептал Стрелюк. — Неужели дошла до «бога» наша молитва и командование послало самолеты?

– Конечно, — сказал уверенно Юра, — Иначе чего бы им сходить с дороги.

– Выходит, не напрасно мы старались, — сказала довольная Дуся. Она временно прекратила передачу.

По поведению немцев было видно, что где-то действует наша авиация…

Нервозность и настороженность немцев постепенно проходили. Машины начали возвращаться на дорогу и занимать свои места в колонне. Через полчаса движение возобновилось.

И снова гул, грохот, пыль…

Бомбардировщики нанесли потери противнику, но не были в состоянии уничтожить всю колонну. Слишком много надо было самолетов, чтобы одновременно нанести удар по всем машинам, растянувшимся на сотню километров.

Наконец около пяти часов дня протарахтели последние мотоциклы с колясками и скрылись за высоткой. Наступила зловещая тишина, а в ушах продолжало шуметь, гудеть, звенеть. Пыльная завеса еще долго заслоняла от нас горизонт. И лишь перед наступлением сумерек серый хвост пыли частью осел на землю, частью спустился в лощину и продолжал там висеть, напоминая туман…

Ночью мы в нескольких местах в двух-пяти километрах от места наблюдения заминировали дорогу. При возобновлении движения утром подорвались три машины. Четыре мины немцам удалось обнаружить и обезвредить.

Мы снова на своем наблюдательном пункте. На этот раз мимо нас двигались автомашины с различным грузом. Колонну охраняли гитлеровцы на бронемашинах и мотоциклах. Немцы боялись, как бы их тылы не достались партизанам.

К двенадцати часам дня всякое движение по дороге прекратилось, не было даже одиночных машин.

Группа возвратилась на базу.

Дуся связалась с Большой землей и передала донесение об итогах разведки за двое суток.

В эту ночь, несмотря на усталость, никто не спал. Разведчики оживленно разговаривали, делились впечатлениями, И лишь к утру в лагере установилась тишина.

Престольный праздник

По истечении четырех-пяти дней после прохождения немецких колонн по дороге на Рыльск интенсивность железнодорожных перевозок снизилась с сорока восьми-пятидесяти двух эшелонов до двадцати-двадцати четырех эшелонов в сутки. Изменился и характер перевозок. На восток шли эшелоны с боеприпасами, горючим, обмундированием, продовольствием и другими грузами. На запад – с подбитой техникой, различным оборудованием и зерном нового урожая, которое немцы со всем усердием старались побыстрее выкачать с Украины. Перевозок войск почти не наблюдалось.

Напряженность в нашей работе значительно ослабла. В это время мы перенесли свои действия на разгром полицейских участков и на диверсии. Я старался группу держать в кулаке. На задание уходили недалеко.

Однажды я с группой разведчиков отправился к нашему знакомому Григорию Васильевичу, чтобы получить свежие данные о гарнизоне в Глухове. Мы надеялись узнать что-нибудь и о Леше Калинине.

К населенному пункту подошли глубокой ночью, В селе, несмотря на позднее время шло гулянье. Хата Григория Васильевича стояла почти на самом краю. Мы пробрались к ней, никем не замеченные. На наш стук бесшумно открылась дверь и вышел хозяин.

– Почему веселье в селе?- спросил я.

– Сегодня престольный праздник. Понаехали полицаи из других сел, перепились и горланят, — ответил Григорий Васильевич.

– Сколько их?

– Черт их знает. Примерно с полсотни.

– Что нового в Глухове? Удалось там побывать?

– Нет. Пять суток отсидел в сарае под арестом за непочтение к властям.

– За что? — переспросил я.

– За непочтение к властям, — повторил он и пояснил: - Брата сукиным сыном обозвал.

Мы попрощались с Григорием Васильевичем и решили произвести налет на перепившихся гитлеровских прихвостней. Часть разведчиков я послал огородами, а с остальными пробирался к месту гулянья улицей.

Когда подходили к центру села, господа полицейские со своими дражайшими супругами, горланя песни, гурьбою вываливались на улицу. Они собирались разъезжаться по домам, начали неторопливо запрягать лошадей.

– Продажные сволочи, украинскую песню поганят! - возмущался Мурзин.

– Зато пляшут под немецкую дудку, — сказал с иронией Костя.

– Посмотрим, как они будут плясать под наши автоматы, — проговорил Решетников.

Какому-то наиболее ретивому полицейскому пришла мысль отметить праздник салютом. Раздался пистолетный выстрел. Остальные, не желая отстать от «храбреца», тоже подняли стрельбу. Володя и Юра, подходившие к месту гулянья огородами, посчитали, что стрельбу ведут по нашей группе и открыли огонь по полицейским.

Как только раздались автоматные очереди, кто-то крикнул: «Партизаны!» Это страшное для предателей родины слово сразу сбило спесь и подействовало отрезвляюще на распоясавшихся молодчиков. Полицаи под крики: «Тикай, бо округляють!» - кинулись в разные стороны. Только топот ног и шелест кукурузы и картофельной ботвы в огородах указывали, куда они убегают. Светлые платья их спутниц замелькали у калиток и перелазов. Кто-то пронзительно вскрикнул и затих.

– Караул! Спасите! — донеслось с огородов.

– Стой! Руки вверх! — послышался голос Володи. — Кому говорят? Руки вверх!

– Так я ж нэ можу, — ответил плаксивый голос из-под земли. — Я в копанци…

– Вылезай! — потребовал Юра.

– Эге якбы я миг…

Разведчики осторожно подошли к месту, откуда доносился голос. Перед ними оказалась копанка – колодец без сруба. В воде барахтался полицейский, безуспешно стараясь ухватиться за влажные глинистые стенки копанки.

– Вылезай! — крикнул Володя.

– Як же я вылезу? Помогите, братцы-товарищи, — пролепетал он, захлебываясь водой.

– Шакал тебе братец-товарищ, — сказал с ненавистью Юра. Однако взял лежавшую здесь палку с крюком для ведра и протянул полицаю. — Держись.

Из копанки появились руки, голова, и наконец перед разведчиками вырос детина саженного роста. С него ручьями стекала вода.

– Помилуйте меня, дурака. Пожалейте малых деток, — пропищал противный, елейный голосок, никак не соответствовавший телосложению его владельца.

– Топай на улицу. Там разберемся, — приказал Володя. — Да не вздумай удирать.

– Хиба ж я вам ворог? Я ж…

– Замолчи, иуда, не то… – Савкин выразительно щелкнул затвором автомата.

– Ой, горэ мэни. Бидна моя голова, — стонал полицай.

– Когда людей угонял в Германию да издевался над жителями, не плакал…

– Та хиба ж я по своий воли? Мэни ж прыказувалы…

Когда вывели «пловца» с огородов на середину улицы, на него набросилась старая женщина, внезапно, вынырнувшая из-за плетня.

– Ось колы я до тэбэ, ирода, добралась, — кричала сквозь слезы женщина, вцепившись в волосы детины. — Я тоби покажу, як дивчат нимцям посылать. Думав, що над тобою управы нэ будэ?

– Мамаша, постойте. Дайте нам его допросить, — старался ее успокоить Мурзин.

– Та що ты, сынок? Може, ты його мылуваты будэш? Та шо його пытаты? Цэ ж пэрший злодий на сели. Гадына повзуча, — доказывала женщина, обращаясь к нам, и вновь с еще большей яростью набросилась на полицая: — Я тоби припомню и Ганнусю, и порося. Очи повыдыраю. Вымщу все горе, а завтра хоч на висылыцю…

Разведчики привели еще троих полицейских. Все они вели себя низко: потеряли человеческое достоинство, ползали на коленях, стараясь вымолить пощаду. Не только разговаривать – смотреть противно. И это те, которые, выполняя волю оккупантов, высылают молодежь на каторгу в Германию и помогают гитлеровцам насаждать «новый порядок» на Украине. Продажные гадкие душонки! Даже патронов жаль на такую падаль!

На другом конце послышался шум и громкие голоса. Мы насторожились. Прислушались. Слышен смех и голос Рыбинского…

– Товарищ капитан, еще один экземпляр, — доложил Костя, задыхаясь от смеха.

– Что такое?

– Посмотрите внимательно.

Я хотел подойти ближе к полицейскому, чтобы рассмотреть его, но почувствовал отвратительный запах и отступил назад.

– В чем дело? — спросил я Костю.

– Из уборной вытащил… Бегу за ним. Он во двор, я за ним. Смотрю – пропал, — рассказывал Костя.-. Весь двор обшарил, а найти не могу. Вдруг слышу, скрипнула дверь и кто-то говорит: «Товарищ, он в нужнике»… Я к уборной и говорю: «Выходи». Никого. Открываю дверь – пусто. Посветил фонариком, а он внизу. Плавает… Вот я его и привел. Жители говорят, что это самый вредный человек в селе…

Запах, исходивший от полицая, являлся ярким подтверждением рассказа Рыбинского. Взрыв хохота нарушил ночную тишину. Даже пленные полицаи не удержались от смеха. Они отодвигались от своего собрата по преступлениям.

– Обоих «пловцов» в огород. Остальных отпустить, — распорядился. — Пусть это им будет уроком.

Но если мы еще узнаем о вашем пособничестве фашистам, пеняйте на себя, — сказал я, обращаясь к пленникам.

Послышались облегченные вздохи помилованных и истерические вопли обреченных…

В огороде прогремели автоматные очереди. Все вокруг затихло. Но еще долго не покидало меня гнетущее настроение, вызванное происшедшими событиями.

В качестве трофеев мы из запасов убитого в перестрелке старосты прихватили сала, масла, хлеба и соли. Кроме того, уничтожили документы в сельуправе, захватили пять карабинов и покинули село.

Мысли, одна неприятнее другой, не давали мне покоя. Вот еще несколько предателей распрощались со своей жалкой жизнью. Кажется, так и надо. Никакой пощады изменникам. Но с их гибелью прибавилось число сирот. Виноваты ли дети в предательстве отцов своих? И как они будут жить дальше, дети предателей?

Село осталось позади. Мы шли по мягкой от пыли проселочной дороге. Справа виднелась, роща.

– Стой! Кто идет? — крикнул Рыбинский.

Этот окрик стряхнул с меня невеселые мысли и заставил схватиться за оружие. Навстречу нам шли пять человек. Заметив нас, они убежали в сторону рощи…

– Не стрелять, — предупредил я..

В свою очередь, эта группа тоже без выстрела скрылась в роще. Все это произошло так внезапно, что я не успел предположить, кто бы это мог быть. И хорошо, что так получилось. Менее чем через месяц мы узнали, что это была группа опытных разведчиков-ковпаковцев во главе с Митей Черемушкиным.

Будни разведчиков

Во время службы в действующей армии, до вылета в тыл врага, я, как и мои товарищи, привык жить на всем готовом. Захотел есть – к твоим услугам солдатская кухня. Порвались брюки, гимнастерка, сапоги - отнеси в мастерскую, и тебе их починят. А если вышел срок носки – пожалуйста, получай со склада новые. Твое дело только следить, чтобы интенданты своевременно снабжали солдат всем необходимым. … Иное дело здесь, во вражеском тылу. Здесь нет ни интендантов, ни мастерских, ни складов. Интенданты мы сами, а склады – наши вещевые мешки.

Правда, при подготовке к вылету нам выдали новую одежду, сапоги и обеспечили оружием, патронами, гранатами, взрывчаткой, рацией и питанием к ней. Даже снабдили продовольствием. Вполне понятно, что на длительный период мы не могли запастись всем необходимым. Продовольствия нам хватило всего на несколько дней.

Вопросами снабжения нам пришлось заниматься вскоре после выхода за пределы Брянского партизанского края. Читателю уже известно, во что обошлась наша попытка добыть еду. Это был первый урок. Он показал нам, что жизнь на оккупированной врагом территории полна опасностей и неожиданностей, и заставил по-серьезному отнестись к вопросам снабжения группы продовольствием.

Главная сложность заключалась в том, что в селах свирепствовали фашистские прихвостни – полицейские.

Если партизанские отряды были достаточно сильны и могли разгромить гарнизон населенного пункта, захватить его склады и обеспечить себя продовольствием, даже создать некоторые запасы, то мы такой возможности не имели.

Нам пришлось избирать иной путь: быть ближе к местным жителям.

Помню, как однажды голод привел группу разведчиков в село Варгол. На окраине села стояли посты полицейских. Костя Стрелюк, возглавлявший группу, огородами вывел товарищей в центр села. Постучали в окно одной хаты. На пороге появилась старушка. Увидав красные звездочки на пилотках наших товарищей, она забеспокоилась.

– Як же вы, мои родные, прошли в село? — спросила она тревожным шепотом. — Тут полно полицаев.

Разведчики попросили поесть. Хозяйка вынесла буханку хлеба, кувшин молока и полтора десятка яиц.

– Вашим товарищам тоже треба приготовить? - спросила она и, не дожидаясь ответа, заторопилась к соседке занять хлеба, так как в доме выпеченного не оказалось.

Не прошло и пяти минут, как старушка появилась в сопровождении молодухи. Женщины принесли пять буханок хлеба, яички, сало и сливочное масло, завернутое в листья лопуха.

Разведчики забрали продукты, поблагодарили женщин и ушли из села. После мы узнали, что многие жители села Варгол воевали в отрядах Ковпака.

В другой раз, проходя мимо села Веселого, мы повстречали группу парней и девушек, которые возвращались с полевых работ. Только успели поздороваться, как они сами предложили нам помощь. Парни взяли на себя обязанность наблюдать за полицией, а девушки разошлись по своим домам. Скоро они возвратились с продуктами, и наши вещевые мешки были наполнены до отказа. Одна дивчина даже догадалась самосаду принести.

Были случаи, когда крестьяне, работавшие в поле, специально ходили домой, чтобы принести разведчикам поесть.

А сколько раз нам помогали пастухи-подростки?! Они с сельскими ребятишками, пренебрегая опасностью, приносили нам еду. Они же рассказывали обо всем, что происходило в селах.

Где бы мы ни были, везде чувствовали теплую заботу и помощь наших советских людей, которые попали в фашистскую кабалу, но не покорились. Они помогали, чем могли, и с надеждой спрашивали нас, скоро ли наступит час освобождения.

И как ничтожно среди здоровых сил народа выглядели изменники и предатели, переметнувшиеся на сторону врага! Они напоминали язвы на здоровом теле. От этих язв надо было избавляться. И мы, как я уже рассказывал выше, не упускали случая, чтобы расправиться с ними. Тогда наши продовольственные запасы пополнялись за счет предателей, живших в полном достатке.

Раз как-то, возвращаясь с задания, Костя и Володя узнали, что на хуторе, недалеко от Литвиновичей, живет полицай – активный пособник фашистских захватчиков. Дом предателя показали жители хутора. Разведчики подошли к дому и предложили полицаю сдаться, но он начал отстреливаться. Стрелюк и Савкин вынуждены были применить оружие. Предатель был убит.

Ребята взяли у полицая соль, ведро меду и овцу. Не обошлось без приключений. От хутора до места расположения группы разведчикам надо было пройти шесть километров. Но это сделать оказалось не так просто. Овца не хотела идти, упиралась и блеяла. Костя тянул ее за веревку, а Володя подталкивал. Но так далеко уйти они не могли. Да и мед надо было нести. Тогда Володя придумал выход. Он с ведром уходил вперед, останавливался и, подражая барану, блеял. В ответ ему блеяла овца и тоже шла вперед. Таким способом они сумели к утру добраться до рощи.

Их похождения явились предметом насмешек товарищей. Особенно старался Юра Корольков.

– Вовка, бе-е-е! — приставал он к Савкину и от души смеялся.

В целях безопасности мы долго на одном месте не задерживались, часто меняли место базирования. Побывали в Кролевецком лесу, где Петя Кормелицын с группой разведчиков провел первую диверсию. Но поживиться мукой, сахаром и маслом, которое они припрятали, нам не удалось. Масло заплесневело, в муке появились черви, а на сахаре образовался муравейник…

До тех пор, пока у нас был запас взрывчатки, мы проводили диверсии и этим отводили душу, переполненную невыразимой болью от сознания, что не в состоянии уничтожить все эшелоны, которые доставляют на фронт фашистские войска.

Первые диверсии, как я уже рассказывал, были не очень удачными. Однако со временем мы научились выбирать удобные места для минирования. Такими местами обычно являлись повороты железной дороги и высокие насыпи. Стоило взрывом столкнуть паровоз с пути, как он летел с насыпи и увлекал за собою вагоны. Однако такая диверсия нам удалась лишь на железной дороге Хутор Михайловский - Конотоп, где весь эшелон свалился с насыпи. Участок же дороги Конотоп - Ворожба проходит по равнинной местности, насыпь здесь низкая, а поворотов вообще нет. При взрыве повреждался лишь паровоз и несколько вагонов. Тогда приходилось огнем из автоматов расстреливать немецкую охрану эшелона и цистерны с горючим.

Минирование дорог мы проводили, как правило, ночью, при этом старались отойти подальше от места наблюдения, чтобы не привлекать к себе внимания немцев.

Но не всегда нам удавалось организовать крушение эшелона. Иногда приходилось довольствоваться подрывом рельс на стыках, стрелок, семафоров. А однажды нам удалось взорвать небольшой мост западнее Коно-топа.

Однако этим наши диверсии не ограничивались. Мы устанавливали мины на шоссейной дороге, на которых подрывались немецкие автомашины; почти каждую ночь во многих местах нарушали телефонную и телеграфную связь, вырезая по нескольку десятков метров провода и выворачивая столбы; нападали на заготовительные пункты молока, масла и яиц, уничтожали сепараторы, поджигали складские помещения и скирды нового урожая, предназначенного для обмолота и вывоза в Германию.

Диверсии, которые проводили мы и партизанские группы, действовавшие в этих же районах, нарушали нормальную работу фашистского тыла, задерживали железнодорожные перевозки и срывали заготовки продовольствия. Все это заставляло гитлеровцев нервничать и постоянно находиться в напряжении.

Фашисты, встревоженные диверсиями, приняли меры по усилению охраны. Чтобы обезопасить себя, они, систематически прочесывали ближайшие леса и рощи. На железкой дороге усилили патрулирование, ввели охрану железнодорожных переездов, возле мостов и будок соорудили дзоты, блиндажи, отрыли окопы. Пристанционные жилые помещения, в которых располагалась охрана, приспособили к обороне. Стены домов засыпали землей и обложили кирпичом. По обе стороны железной дороги на удалении ста-ста пятидесяти метров вырубили лес и кустарник.

Нам пришлось менять тактику проведения диверсий. Мины мы теперь закладывали непосредственно перед прохождением поезда, чтобы патрули не могли их извлечь.

Во второй половине августа я, Рыбинский, Стрелюк, Мурзин и Савкин забрали последние запасы взрывчатки и направились к железной дороге. Вышли западнее Бахмача. В том месте, которое мы выбрали для минирования, работала ремонтная бригада. Здесь же неотлучно расхаживали немецкие охранники. Видимо, гитлеровцы не доверяли ремонтникам из местных жителей.

Нам долго пришлось наблюдать, как на железнодорожной насыпи проверяли и закрепляли рельсы, заколачивали костыли и подсыпали землю под шпалы. Много прошло эшелонов на запад и восток.

Перед вечером рабочие ушли. Ушла и охрана. Но не проходило и двадцати минут, чтобы не появлялись немецкие патрули.

Мы дождались темноты и приблизились к насыпи. Выбрав удобный момент, когда патрули осмотрели путь и скрылись за поворотом, Стрелюк, Рыбинский и Савкин поползли на насыпь. Мы с Мурзиным остались для прикрытия. Медленно тянулись минуты…

Наконец путь заминирован, ребята соскользнули с насыпи, и мы отошли к лесу. Решили не уходить с этого места и проследить, какие будут результаты нашей работы.

Ждать пришлось недолго. Послышался грохот приближающегося состава. Мы затаили дыхание в ожидании взрыва. Мне всегда в такие минуты вспоминалась наша первая неудавшаяся диверсия.

– Скорость подходящая, — сказал Рыбинский, прислушаваясь к пыхтению паровоза и перестуку колес.

– Эх! Если бы сковырнулся с насыпи, — вздохнул Стрелюк.

Из-за опушки леса показался паровоз. Он стремительно шел к тому месту, где его ждала мина. Вагоны набегали друг на друга, как бы подталкивая паровоз.

– Внимание!. Приготовиться… Раз, два, — считал Костя. — Ну что же? Дав…

Не успел Рыбинский докончить фразы, как резкий взрыв разрезал воздух. Фонтан земли с обломками шпал окутал паровоз и столкнул его с рельс. Столкнул, но не опрокинул. Паровоз несколько метров прокатился, увлекая за собою вагоны, затем резко остановился. Вагоны, платформы и цистерны, звеня и треща, полезли друг на друга. Времени терять нельзя.

– По цистернам огонь! — скомандовал я и дал длинную очередь вдоль ближайшей цистерны.

Справа и слева от меня заработали автоматы. Из цистерны тонкими струями забили фонтаны жидкости. Вспыхнуло пламя. Красные языки лизнули бока цистерны и быстро побежали кверху. Как только они коснулись горловины, раздался взрыв страшной силы. Продолговатый ослепительный клубок вырвался из Цистерны и, бурля и округляясь, взметнулся вверх. Из ослепительно-огненного он превратился в черное облако. Пламенем охватило ближайшие вагоны и платформы. Зашипели и затрещали сухие, выкрашенные доски. 

– Перенести огонь на следующие цистерны! - кричал я, пуская очередь за очередью по эшелону.

Вспыхнули еще три цистерны. Пламя пожирало вагоны и платформы. Теперь уже ничто не могло спасти эшелон.

Мы возвращались довольные и бодрые, А позади еще долго виднелось зарево и слышались взрывы. Эшелон догорал. Когда мы были в трех километрах от места диверсии, в сторону леса от эшелона полетели трассирующие пули немецких пулеметов и автоматов, в воздух взвились ракеты.

Это была наша последняя диверсия. Ничего не скажешь – завершение славное. Сотни танков и автомашин остались без горючего, а пехота и артиллерия – без боеприпасов.

Вскоре нам сообщили, что за выполнение задания в тылу врага разведчики награждены орденами и медалями. Этими наградами были подведены итоги нашей двухмесячной работы в тылу врага. Сюда входили и проведенные диверсии, и разгромленные полицейские участки, и разведывательные данные о передвижении войск и железнодорожных перевозок противника.

Тогда мы еще ничего не знали о судьбе Леши Калинина. И это омрачало нашу радость.

Решающее значение в выполнении задания сыграла бесперебойная связь, которую нам обеспечила радистка Дуся. Она с честью справилась со своей задачей и была награждена орденом Красной Звезды.

Облава

К трудностям, которые группа испытывала в продовольствии и обмундировании, прибавились новые, более важные: мы израсходовали запасы взрывчатки, у нас было на исходе питание к рации. С этими трудностями группа справиться не могла. Нужна была помощь с Большой земли. И нам обещали прислать самолет.

Мы отыскали подходящее место для приема груза с самолета, сообщили свои координаты и сигналы и стали ждать. Но принять груз нам так и не удалось.

Однажды Кормелицын побывал в ближайших селах и узнал, что противник сосредоточил около двухсот полицейских и немецких карателей. Фашистское командование, видимо, решило одновременно во всех рощах произвести облаву, в том числе и в нашей.

С нашей стороны было бы благоразумнее уйти отсюда, как это мы неоднократно и делали. Но на этот раз мы вынуждены были оставаться на месте, так как ждали самолет. Нас успокаивало и то, что противник не знал о нашем присутствии. Однако мы приготовились к худшему. Уложили свои немудреные пожитки, проверили оружие, дозарядили магазины и сменили место, приблизившись к опушке рощи. Выставили круговое наблюдение…

Полицейские группами по десять-пятнадцать человек на подводах курсировали по дорогам из одного села в другое.

Солнце показывало полдень, когда группа полицейских вышла из села, находившегося севернее нашего расположения. Прежде чем попасть к нам, им предстояло осмотреть впереди лежавшую рощу. В наших интересах было, чтобы ее осмотр длился как можно дольше, хоть до вечера. Отойти в рощи, расположенные южнее нашей, не было возможности, так как они тоже прочесывались полицией. Получалось так, что мы находились в центре действия противника.

– Возможно, они до нас сегодня не дойдут, — предположил Саша Гольцов.

– Какой же смысл тогда осматривать остальные рощи? - сказал Петя. — Они действуют по принципу «котла». Так охотники проводят облаву на зайцев. Окружают большой район и сходятся к центру.

– Не завидую тем зайцам, которые попадают в «котел».

Сидим. Ждем. Прислушиваемся. В лесу тихо-тихо. Нервы напряжены до предела, — ведь не надо забывать, что в течение двух с половиной месяцев мы ни одной ночи, ни одного часа не отдыхали спокойно. Вдруг над головой раздался треск, и что-то звонко шлепнулось на землю. Инстинктивно хватаюсь за автомат, вскидываю голову. На дереве сидит белка и своими глазками-бусинками смотрит вниз. Не знаю, правда или нет, но говорят, иногда белка, разгуливая по лесу, для развлечения бросает желуди или еловые шишки на людей и животных. Так произошло и на этот раз. Желудь упал на упаковку рации, и все мы вздрогнули…

По нашим расчетам, враг должен был уже побеспокоить нас. Но он не торопился. Это было нам на руку. Полицаи закончили осмотр первой рощи и расположились на отдых. Перекур их длился около часа. Наконец они направились к роще, в которой сидели мы. То, что в предыдущей роще партизан не оказалось, успокоило полицаев. Да и кто мог поверить, что здесь, рядом с селами, где сильная полиция, вздумают располагаться партизаны. Полицейские шли, пренебрегая всякими мерами предосторожности.

Мы скрытно залегли на опушке. Когда противник подошел на расстояние ста метров, открыли огонь из автоматов. Они не ожидали такого оборота событий, кинулись прочь. Отбежали метров двести, залегли и начали отстреливаться. Пули щелкали о ветки и листья деревьев.

Послышалась стрельба у нас в тылу. На помощь полицаям спешила их вторая группа, а у нас в той стороне были лишь наблюдатели. Оставив Петю с двумя разведчиками на месте, я с остальными побежал туда.

К Стрелюку и Савкину мы подбежали в тот момент, когда противник был от них метрах в ста пятидесяти. Полицаи шли цепью и непрерывно обстреливали рощу. Вооружены они были винтовками.

– Подпустить поближе, — предупредил я разведчиков.

Не встречая огневого сопротивления, полицаи решили броском овладеть рощей. Они, наверное, считали, что мы увлеклись боем и не видим угрозы с тыла. Наступающие бегом устремились к роще. Разведчики открыли прицельный огонь. Несколько полицаев выронили винтовки и повалились. Остальные еще некоторое время продолжали бежать, но, потеряв несколько человек, вынуждены были тоже залечь. Это не спасало их от потерь. Местность была ровная и хорошо простреливалась огнем наших автоматов. Мы же вели убийственный огонь, стараясь нагнать на полицаев побольше страха и отбить у них охоту к повторению наступления. Полицаи не слушали окриков и начали отползать назад. На месте остались раненые. Своими стонами они сдерживали пыл наступающих.

Первая группа полицаев, подбадриваемая командами офицеров, начала перебежками снова приближаться к роще. Пришлось часть автоматчиков возвратить к Кормелицыну.

Так в течение двух часов, маневрируя, мы сдерживали врагов. Надо заметить, что после первой попытки выбить нас из рощи они вплоть до наступления вечера особого рвения не проявляли…

В этот день связь с Большой землей прекратилась. Питание к рации было полностью израсходовано. С потерей связи терялась надежда принять самолёт. Без связи дальнейшее наше пребывание в этом районе становилось бесполезным. Мы решили возвратиться в Брянские леса, достать питание к рации в партизанском отряде, связаться с командованием и получить указания о дальнейших наших действиях. Кроме того, не мешало отдохнуть и привести себя в порядок.

Ночь – лучший друг разведчиков. Она дала нам возможность незаметно покинуть рощу.

Группа взяла направление на Брянские леса.

Встреча с ковпаковцами

Обратно мы возвращались без груза и совершали большие переходы. Путь до Брянских лесов прошли без особых приключений, если не считать мелких стычек с полицейскими.

В Брянский лес мы вошли одновременно с наступлением вечера. Все невзгоды остались позади. Настроение поднялось. Свободно дышится. Можно, не опасаясь немцев, громко разговаривать, открыто курить, петь песни. Не сон ли это?

– Такое ощущение, как будто нет никакой войны, а вы выехали в лес на маевку, -заговорил возбужденно Петя. — Так и хочется аукнуть во весь голос и слушать, как повторяется эхо.

Углубившись в лес, мы оказались перед хорошо наезженной лесной дорогой. Впереди послышался стук колес и фырканье лошадей. По дороге ехал обоз. Насчитали восемь пароконных подвод. Возницы перекликались между собой на непонятном для нас языке. Но и на немцев они не походили. Мы решили проследить, куда идет обоз, и последовали за ним на некотором расстоянии, не выдавая себя. Пыль, подымаемая обозом, серой дымкой стелилась по кустам и высокой траве, проникала путникам в нос и неприятно щекотала.

– Я чувствую запах дыма, — сказал через некоторое время Рыбинский.

– Значит, близко партизаны, — обрадовался Володя.

Савкин не ошибся. Через несколько минут послышалась знакомая песня. Приятный девичий голос пел:

В чистом поле, в поле под ракитой…

Его подхватило несколько хорошо слаженных голосов:

Где клубится по ночам туман…

Грустный напев поглотил наше внимание. Песня лилась свободно и печально:

Э-эх, там лежит, там лежит зарытый,

Там схоронен красный партизан…

Пошли на песню и вскоре увидели несколько шалашей, рядом с ними пылали костры. Вокруг костров непринужденно сидели и пели женщины и больше десятка вооруженных мужчин. Они пели вполголоса, с чувством, вкладывая в песню всю душу. Мы не решались подойти, чтобы не прервать песни. Мне показалось, что голоса задрожали, когда произносили слова песни:

На траву, на траву густую

Он упал, простреленный в бою…

Голоса оплакивали гибель героя-партизана, которого девушка «сама провожала в дальний путь на славные дела». Отзвучали последние слова песни:

За Отчизну, за страну родную

Отдал жизнь геройскую свою.

Установилась тишина. Никто не хотел ее нарушить. Песня без лишних доказательств говорила, что перед нами партизаны. Однако мы, из предосторожности, окружили лагерь, а Володя и я пошли пряма к кострам.

Наше появление вызвало удивление на лицах партизан. Навстречу поднялся невысокий, широкоплечий, скуластый и смуглый партизан.

– Кто вы такие? — спросил он.

– Десантники, — коротко ответил я.

– Ваши документы!

– Была у собаки хата, — хихикнул из-за моего плеча Володя.

– Помолчи, Володя, — сказал я и, обращаясь к незнакомцу, добавил: — Документов у нас нет никаких.

– Ага, значит, нет, — сказал он и многозначительно посмотрел на парня с красной лентой на кубанке. Тот поднялся, прошелся возле костра и полез в шалаш, из которого выглядывало полдесятка детских голов. Послышался треск веток, и я увидел, как с тыльной стороны шалаша появился тот же парень и, крадучись, побежал от лагеря.

– Прошу садиться, на чем стоите, — пригласил партизан и с явным украинским акцентом спросил: — Так кто вы будете?

– С кем я разговариваю? - в свою очередь поинтересовался я.

– Мы партизаны. Наш Глуховский отряд входит в соединение Ковпака. Слыхали о таком? — с гордостью сказал он и, пощупывая коротко остриженные усики, добавил: — Моя фамилия Шумейко.

– Рад познакомиться с прославленными партизанами, — не скрывая своей радости, сказал я. — Мы много хорошегослышали о вашем отряде, но не думали, что вы такие беспечные. Вас же возле этих костров легко перебить.

– Вы так думаете? — с хитроватой улыбкой спросил Шумейко и решительно добавил: — И глубоко ошибаетесь. Вам придется сдать оружие до выяснения.

Шумейко поднялся, и его рука потянулась к кобуре. Дело принимало нежелательный оборот.

– Напрасно горячитесь, — как можно спокойнее сказал я. — Вы окружены! Володя, позови ребят.

Савкин заложил два пальца в рот и свистнул. К костру со всех сторон поспешили мои разведчики. С ними, опустив голову, шел посланец Шумейко.

Партизаны повскакали со своих мест. Шумейко понял, что игра проиграна, и более мирно спросил:

– Кто же вы такие?

Я коротко рассказал о похождениях группы. После этого обстановка несколько разрядилась. От напускной серьезности Шумейко не осталось и следа. Среди партизан и разведчиков завязался оживленный разговор: Посыпались обоюдные вопросы. Каждый старался меньше рассказывать, а больше узнать.

Дуся попала во власть женщин. Женщины быстро находят общий язык.

Мы оказались в лагере местных жителей села Белые Березки, сожженного немцами. Поблизости от этого лагеря находилась застава партизанского отряда. Оттуда пришли партизаны в гости к жителям.

– Я десантников представлял не такими, как вы, — сказал разочарованный Шумейко. — Я видел одного десантника, бородища, как у попа Панкрата, «не борода – лопата». Вот то настоящий десантник. Ему фамилия Подопригора или Вернигора. Что-то в этом роде.

– Постой, возможно, Вершигора? — переспросил я.

– Ну да. Вершигора и есть.

– Эту фамилию я несколько раз слышал в штабе Брянского фронта.

– Так он, кажется, оттуда и прилетел, — сказал Шумейко.

Ни я, ни Шумейко лично с Вершигорой знакомы не были. Тем не менее упоминание знакомой фамилии окончательно сломило лед недоверия, лежавший между нами.

Партизаны наперебой угощали нас самосадом, печеной картошкой, грибным супом из закопченных немецких котелков. От них же мы узнали, что перед нами прошел обоз ковпаковского партизанского соединения. Ездовыми были мадьяры и русины, перешедшие на сторону партизан. На наш вопрос, почему обоз без охраны, партизаны ответили, что так глубоко в лее мелкие группы немцев не ходят, а если будут идти крупные силы, то партизанские заставы их заметят.

Задушевная беседа продолжалась далеко за полночь. Шумейко отправил посыльного в штаб с донесением о нашем прибытии и ушел на заставу.

Мы выставили дневальных и расположились на ночлег. Впервые за два с лишним месяца уснули глубоким и беззаботным сном.

Утром меня разбудил часовой. К лагерю подъезжала подвода в сопровождении пяти всадников. Впереди на гнедом коне ехал молодой партизан в военной гимнастерке.

– Здравствуйте, товарищи, — сказал он, плохо выговаривая букву «р», отчего получилось - «Здгавствуйте, товагищи». Он слез с лошади, передал повод следовавшему за ним мальчику лет тринадцати, подошел ко мне и представился:

– Войцехович Василий Александрович, помощник начальника штаба.

Я назвал себя, разглядывая нового знакомого. На его приятном, с крупными чертами лице сияла приветливая, застенчивая улыбка. Одет он был в поношенное, но чистое и хорошо подогнанное обмундирование.

– Я приехал за вами, — сказал он мне. — Сколько вас?

– Одиннадцать…

Чем больше я присматривался к новому знакомому, тем больше он мне нравился. В нем играли молодость и сила, но говорил он, как человек солидного возраста: неторопливо, взвешивая каждое слово и не повышая голоса.

– До штаба километров шесть. Груз положите на повозку, — сказал Василий Александрович. — Вы, Иван Иванович, поедете верхом со мною, если не возражаете.

Группа была готова к выступлению. В это время на дороге показался столб пыли: мчались десять всадников и тачанка с «максимом». Подскакав к нам и резко осадив своего серого в яблоках жеребца, отчего тот присел на задние ноги, всадник соскочил на землю и спросил:

– В чем дело? Что здесь происходит?

– Ничего особенного, — ответил Войцехович . — А ты чего примчался?

– Говорят, здесь появились какие-то диверсанты. Вот приехал проверить.

– Наверное, эти? — указал на нас Василий Александрович. — Ты, что же, решил с ними бой вести, приехал с гвардией…

Вновь прибывший только теперь заметил нас и смотрел с открытым ртом. Потом подошел ко мне, протянул руку и отрекомендовался:

– Лисица. Начальник штаба Глуховского партизанского отряда.

Невысокий и верткий, с хитрыми бегающими глазами, он действительно чем-то походил на лису.

– Чего же здесь оставаться? Поедемте в отряд. Здесь рядом, — заторопился Лисица.

– Опоздал. Мы уже едем в главный штаб, — засмеялся Войцехович.

Между ними начался спор. Лисица доказывал, что мы должны были ехать в Глуховский отряд, так как пришли на их заставу. Войцехович, в свою очередь, доказывал, что он первым приехал и комиссар приказал десантников привезти в штаб соединения.

Мне было смешно наблюдать этот спор, весь смысл которого сводился к тому, чтобы первыми расспросить нас о Большой земле. Мы для них являлись наиболее свежими вестниками. В действительности наша свежесть была трехмесячной давности. Кроме того, они надеялись, что мы останемся в отряде, и каждому хотелось, чтобы именно у них остались десантники, вооруженные автоматами.

– Мы поедем в штаб соединения, — вмешался я.

Спор прекратился. Лисица не обиделся таким исходом спора. Больше того, он дал в наше распоряжение тачанку, чтобы подвезти людей.

– Поскачем вперед. Что мы с повозками будем плестись? — предложил Василий Александрович, когда мы покинули заставу Глуховского отряда.

Я с большим удовольствием принял предложение. Кавалерийский азарт овладел мною сразу же, как только лошади перешли на рысь, а затем на галоп. Ветер шумит в ушах, выбивает из глаз слезу. Мошкара сильно ударяет в лицо. На душе становится легко и светло. Обо всем забываешь, только видишь, как под тобой пролетает дорога и мелькают по сторонам кусты.

Вспоминается кавалерийское училище, конно-спортивные состязания…

Насладившись быстрой ездой, мы перевели лошадей на шаг. Разгоряченная вороная кобылица танцевала и просила повод. Я с трудом сдерживал ее порыв. Приятная истома разлилась по всему телу. Ноги от непривычной езды дрожали.

– А ты ездишь прилично. Наверное, служил в кавалерии? — перейдя на «ты», сказал мой спутник.

– Ты угадал, — в тон ему ответил я. — Учился в Тамбовском кавалерийском училище.

– Эх, нам бы завести хотя бы дивизион кавалерии, — с чувством сказал Войцехович.

– А разве у вас ее нет? — удивился я.

– Только взвод конных разведчиков. Вам, наверное, наговорили, что у Ковпака кавалерия, танки…

– И самолеты, — вставил я, и мы оба засмеялись.

– Дед говорит: «Если народ хочет, чтобы у нас все это было, — значит, оно есть».

По моей просьбе Войцехович рассказал историю создания отряда…

К нашему приходу партизанское соединение, возглавляемое Ковпаком и Рудневым, возвратилось из очередного рейда по Украине и располагалось в южной части Брянских лесов, севернее Старой Гуты. Партизаны не без гордости называли себя «ковпаковцами», вкладывая в это слово и любовь к своему командиру, и гордость за свою принадлежность к этому соединению. У ковпаковцев зарождались свои боевые традиции и нормы поведения. В этом большая заслуга комиссара, являвшегося душой отряда. Сейчас сам Ковпак улетел в Москву, куда его вызвали вместе с другими командирами партизанских отрядов. Соединением командует комиссар Руднев.

– А что за человек Руднев? Как себя вести с ним? — спросил я.

– Как ведешь себя со мною, так и с ним, — сказал Василий Александрович. — Он у нас простой человек. Звание его полковой комиссар, но мы его называем просто «товарищ комиссар» или «Семен Васильевич».

Войцехович говорил об этом спокойно и просто. Мне же казалось невозможным старшего в звании называть по имени и отчеству.

Слушая Войцеховича, я все больше проникался к нему уважением. За этот короткий путь между нами установились дружеские отношения, какие могут быть между офицерами на фронте.

Чем ближе подъезжали к расположению штаба, тем чаще встречались одиночки и группы вооруженных партизан. С первого же знакомства бросается к глаза воинский порядок, поддерживаемый в лагере, дисциплина партизан и постоянная боевая готовность. Поэтому особенно ярко видна оплошность партизан на заставе. Вероятно, они были уверены, что враг ночью не пойдет в такой большой лес.

– Вот мы и приехали, — сказал Василий Александрович, слезая с лошади.

… Не успели коснуться земли, как нас обступили партизаны, одетые кто во что горазд. Здесь можно было увидеть и гражданскую одежду, и отечественную военную форму, и мадьярскую, но больше всего виднелось немецких мундиров. Партизаны здоровались и забрасывали меня самыми неожиданными вопросами. Я не успевал отвечать.

– Дайте посмотреть на диверсантов, которые напугали нашего Лисицу, — говорил, пробираясь сквозь стену партизан, мужчина лет сорока пяти, с черными усами и приятной улыбкой. — Здравствуйте, капитан. Будем знакомы – комиссар отряда Руднев, а проще Семен Васильевич.

Я назвал свою фамилию и пожал руку комиссара Руднева.

– Очень хорошо. Вася, где же остальные? — спросил он, оглядываясь вокруг.

– Скоро подъедут, — ответил Войцехович. — Нам одну подводу Лисица дал.

– Федя, — обратился комиссар к плотному, среднего роста человеку с лихо заломленной фуражкой. — Распорядитесь, чтобы приготовили завтрак и истопили баню. Как, капитан, не помешает банька?

– Больше двух месяцев в бане не мылись.

– Значит, пригодится.

– Завтрак уже готовится в главразведке, а насчет бани – организую, — с готовностью ответил Федор Данилович Горкунов, помощник начальника штаба па разведке.

– Большое спасибо за заботу, — поблагодарил я, взволнованный таким приемом.

– Зачем благодарить. Это наш долг помогать друг другу, — ответил комиссар, внимательно посмотрел на меня и пригласил: — Пойдемте ко мне, там поговорим, а то здесь нам не дадут.

Вошли в палатку. Руднев снял фуражку с сияющей звездочкой, положил ее на патронный ящик и пригладил черные густые волосы. Затем заложил за пояс большие пальцы рук и разгладил невидимые складки на гимнастерке, одернул ее. Профессиональная привычка военного. Его грудь украшали орден Красной Звезды и, непривычный для военных, орден «Знак Почета».

– Прошу садиться, — пригласил комиссар. — Сколько с вами человек?

– Десять разведчиков и радистка.

– Вооружение?

– Автоматы и пистолеты.

– С кем вы поддерживаете связь? — спросил Семен Васильевич и, прежде чем я успел ответить, добавил: — Нет, давайте по порядку. Потом будем уточнять…

В палатку вошел пожилой мужчина с седеющей бородкой клинышком. Он немного склонил голову на бок и смотрел на меня поверх очков, оседлавших его переносицу.

– Вот кстати пришел. Познакомьтесь: начальник штаба Григорий Яковлевич Базыма, — указал комиссар на вошедшего.

Мы пожали друг другу руки. Руднев тем временем развернул на столе карту, разгладил ее и сказал:

– Расскажите подробно о своих похождениях. Постарайтесь не упускать мелочей. Извините, если я буду слишком придирчив к ответам. Скрывать не буду: это одновременно будет и своего рода проверка. Без этого в наших условиях нельзя. Итак, мы вас слушаем, — закончил Семен Васильевич и пододвинул ко мне карту, чтобы я мог ориентироваться.

Я посмотрел на карту и удивился, что такому прославленному партизанскому соединению приходится пользоваться картой административного деления. Пришлось вынуть свою полукилометровку.

– Григорий Яковлевич, посмотрите, какая ценность! — воскликнул комиссар, указывая на мою карту, — Это же настоящий клад.

Он не скрывал своего желания приобрести такую карту. Для военного хорошая карта действительно клад. Руднев с завистью смотрел на этот «клад». Понимая его волнение, я поспешил успокоить:

– Могу подарить вам такую же.

– Эту? - живо спросил Семен Васильевич, указывая на стол.

– Нет, лучшую. Та охватывает Брянскую, Сумскую и Черниговскую области. Она в двух склейках.

– Ловлю на слове. Начштаба – свидетель! - почти крикнул повеселевший Руднев.

– Не поймаете. В группе три экземпляра полукилометровки и такое же количество километровок. При том по одному экземпляру совсем чистые. Их и подарю, — сказал я, довольный, что могу хоть этим отблагодарить за гостеприимство.

– Заранее благодарю. Григорий Яковлевич, одну тебе дарю, — весело сказал комиссар и положил руку на плечо Базымы, подтверждая свое обещание.

После такой разрядки я почувствовал себя свободно и уверенно. Удивительно – как будто я с ними уже давно знаком.

Свой рассказ я начал с момента высадки группы. Руднев и Базыма слушали внимательно. Но когда я рассказывал о прохождении немецких колонн, комиссар не мог усидеть на месте. Он ходил, потирая руки, и восклицал:

– Эх! Нас там не было. Мы бы показали, как топтать нашу землю!

– Да что бы вы сделали с такой махиной? — недоумевал я. — Они раздавили бы любой отряд. Такая сила…

– Если бы мы позволили им это сделать, — остановившись передо мной, сказал Руднев, сверкая белыми зубами из-под черных усов. — Мы не вступали бы с ними в открытый бой. Организовали бы с десяток засад, установили сотни мин. Ощипали бы их, как курицу. Вот так, капитан.

Возможно, и так. Я слушал с недоверием и одновременно удивлялся решимости этого человека.

Руднев волновался. Мне показалось, что он слегка картавит. Да, это было так. Позже мне рассказали, что Семен Васильевич был ранен в горло. Пуля задела язык. Комиссар выздоровел, но на всю жизнь осталась память о ранении – он картавил. Однако это ему ничуть не вредило, а даже придавало речи особую привлекательность. Особенно это становилось заметным, когда Руднев начинал волноваться.

– Не давать противнику свободно разгуливать по нашей земле. Создавать для него невыносимые условия, громить тылы, штабы, коммуникации – вот настоящая наша задача, — говорил, все более воодушевляясь, Руднев…

Мой рассказ подходил к концу.

– Что же еще? — вспоминал я. — Да, ожидая самолета, мы разгромили один полицейский участок. Когда возвращались обратно, то внезапно столкнулись с неизвестной группой, но разошлись без боя.

– Где это произошло? — заинтересовался Семен Васильевич.

Я указал на карте.

– Вот это и есть тот таинственный отряд, с которым встретился наш Митя Черемушкин, — весело сказал он, обращаясь к Базыме.

– Хорошо, что обошлось без жертв, — заметил тот.

– На следующий день там был бой. Не знаете, кто воевал тогда в этом районе? — показал комиссар на карте рощу, в которой располагалась наша группа.

– Нам пришлось повоевать с полицией, — удивившись осведомленности партизан, ответил я.

Места, о которых я рассказывал, хорошо были известны ковпаковцам. Комиссар интересовался всем, что происходит в Сумской области, вплоть до количества полицаев в селах. Можно было подумать, что ему ничего не известно об этих районах. В дальнейшем я убедился, что разведка партизан действовала весьма оперативно. Более того, штабом была выслана разведка для перепроверки моих данных. Но об этом я узнал по возвращении разведчиков.

– Что вы намерены делать дальше? — спросил комиссар.

– Получить груз, указания и после отдыха выполнять новое задание.

– Что же, это правильно. Бездеятельность отрицательно сказывается на дисциплине. Как у вас народ?

– Очень хорошие ребята. Все комсомольцы, в армию пришли добровольно, дисциплинированные и храбрые. Из молодых, но ранние.

– Это хорошо… Поживете у нас, отдохнете и присмотритесь. Я думаю, вам понравятся наши разведчики. Как говорится: поживем – увидим, — загадочно улыбаясь, сказал Семен Васильевич. — А как вы смотрите на то, чтобы влиться в состав нашего отряда?

– Я не вправе решать этот вопрос. Группа выполняет задание разведотдела фронта и лишь с его разрешения может поступать так или иначе, — ответил я. — Откровенно говоря, я бы не против такого варианта.

– Да, пожалуй, вы правы… Если будете в чем нуждаться – обращайтесь, поможем, — сказал в заключение беседы Семен Васильевич. — А сейчас устраивайтесь и отдыхайте. Вам, вероятно, потребуется питание к рации? У нас тоже его не густо, но помочь можем. Григорий Яковлевич, распорядитесь.

Сразу же после беседы я принес обещанные карты, а взамен получил питание для радиостанции. Вскоре связь с Центром была установлена.

Гора с горой не сходится…

Правильно в народе говорится, что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Вот и я встретился с человеком, которого считал погибшим. И встреча эта произошла в необычных условиях.

В первый день нашего пребывания в партизанском отряде, сразу же после моей беседы с комиссаром Рудневым, разведчики позавтракали и пошли в Старую Гуту, где для нас была истоплена баня. Надо сказать, что партизанская баня была приготовлена на славу. Здесь можно было не только помыться, но и попариться.

Мы принялись смывать грязь, которая впиталась в тело вместе с потом. Не буду бписывать, насколько приятно помыться в бане после длительного перерыва. Скажу только, что мы испытывали блаженство.

В самый разгар мытья в баню вошел партизан с пуком только что срезанных березовых веток.

– Не помешаю? - спросил он и, не ожидая ответа, добавил: -Э, паря, да разве это баня?

Он начал ведро за ведром выливать воду на раскаленную печку. Стало невыносимо жарко. Мы соскочили с полков и полегли на полу. Но и там спасения не находили. Начали выскакивать в предбанник. А партизан залез на полок и начал нахлестывать себя березовым веником, приговаривая: — Это по-нашему, по-сибирски…

Когда пар немного остыл, мы вновь принялись за прерванное дело. Завязался разговор. Сибиряк был доволен произведенным впечатлением… – Это что! — сказал он возбужденно. — Когда нас мобилизовали и перед отправкой на фронт повели в баню, мы решили всех выкурить из парной. Начали поддавать пару. Скоро полки были свободны., Заговорили о сорок первом годе. И чем больше говорил сибиряк, тем беспокойней становилось у меня на, душе. Места, где он участвовал в боях, были теми же, где воевал и наш полк. Но больше всего меня поражал его голос и манера говорить – властно, в приподнятом духе, с достоинством. Что-то в нем было знакомое. И когда он заговорил о выходе из окружения из Брянских лесов, я понял, что перед мною один из сибиряков, которые в августе сорок первого года прибыли на пополнение нашей дивизии, оборонявшейся тогда под Новгород-Северским. Но кто именно - при-помнить не мог. Потому ли, что из-за густого пара не мог разглядеть своего собеседника, или же год войны притупил память, или он сильно изменился.

– Вот у нас командир дивизии был герой, — продолжал он. — Сам в атаку водил солдат. Жаль только, что при выходе из окружения его ранило в ноги и спину…

– Ты говоришь о генерале Бирюзове? — не дал я ему договорить.

– Да, о нем! А ты, паря, откуда знаешь? — удивился сибиряк.

– Это же наш комдив. Я был возле него во время ранения.

– Я тоже, даже помогал укладывать его на повозку, а потом прикрывал его вывоз с поля боя в лес, — доказывал партизан.

– Там были дивизионные разведчики во главе с Сашей Тютеревым и адъютант комдива, а тебя что-то не припомню…

– Так я же Тютерев и есть, — крикнул радостно сибиряк. Куда делась его важность, он подбежал ко мне, присмотрелся и, как был в мыльной пене, так и кинулся в мои объятия с криком:

– Да это ты, лейтенант?!

Теперь и я убедился, что передо мною Саша Тютерев.

…Август сорок первого года. Тяжелые бои под Новгород-Северским. Большие потери. Дивизия получает пополнение. Прибыли сибиряки. Среди них двадцатидевятилетний боец, с маленькими внимательными глазами и чуть заметными оспинками на лице, Александр Филиппович Тютерев, страстный любитель спорта и острых ощущений.

Кадровую службу омич Саша проходил в артиллерийской части. Перед войной работал шофером – в Омске. Быть бы и сейчас ему артиллеристом или шофером, но начальник разведки дивизии капитан Магнитов забрал его в дивизионную разведку. И не ошибся.

Отделению, в которое попал Саша, приходилось выполнять различные задачи. В сентябре около десяти раз ходили разведчики за реку Десну в тыл врага. Ходил и Саша. Он был пытливым разведчиком, внимательно присматривался к действиям своего командира. Это помогло быстро освоиться с обстановкой. А когда был ранен сержант, Саша возглавил отделение. Это он с отделением пробрался в тыл врага западнее Новгород-Северского, устроил заоаду и связками гранат подбил, бутылками с горючей смесью поджег два немецких танка и бронемашину. На обратном пути разведчики захватили в плен двух гитлеровцев…

…Октябрь сорок первого года. Фашистские войска захватили Орел и Брянск. Дивизия попала в окружение в районе Брянских лесов. Прорвав кольцо окружения и опрокидывая на своем пути многочисленные вражеские заслоны, части дивизии достигли лесного массива недалеко от Севска, где был назначен район сбора. А наутро стало известно, что противник подбросил войска с другого участка и снова перекрыл все дороги. На пути полка ощетиналась орудиями и пулеметами деревня Веселая Калина. Роты вступают в бой. Несут большие потери. Деревню взять не удается.

Разведчики шныряют в окрестности, пытаясь найти объезды. Тщетно.

Командир полка обращается ко мне:

– Генерала не видел?

– Нет.

– Немедленно разыщи, — с тревогой сказал он. — Ушел в голову колонны, там начался бой. С тех пор не появлялся…

Для поисков командира дивизии выделили четыре группы.

Наш комдив, генерал Бирюзов, — человек особый. Высокий, подтянутый, с прямым, чуть горбатым носом, упрямым лбом, строгим и внимательным взглядом, он отличался чрезмерной храбростью и подчас появлялся там, где ему и не следовало быть. Он уже успел за три месяца войны получить контузию, ранение и даже с машиной подорвался на мине. Но все проходило пока благополучно, комдив из строя не выходил. По этому случаю командир полка Валютин говорил: «Вы, Сергей Семенович, родились под счастливой звездой…»

Зная характер генерала, я решил искать его там, где залегли солдатские цепи. И не ошибся. Скоро мне удалось узнать, что он находится в одной из атакующих рот. Наша пехота несла большие потери. Стоило кому-нибудь подняться, как его сразу же скашивали фашистские пули.

Я с разведчиками пополз к месту, где находился генерал. Вдруг слышу громкий призыв: «Товарищи! За Родину! За партию! За мной, в атаку, ура-а-а!»

Взметнулась высокая фигура в кожаном пальто, сверкнули генеральские лампасы: комдив поднялся во весь свой богатырский рост и с винтовкой наперевес устремился на врага. Громовое «ура» заглушило пулеметные выстрелы. Справа и слева от командира выросла цепь солдат. Десятки воинов обогнали генерала и неудержимым потоком устремились на врага.

Захлебываясь» строчили фашистские пулеметы, вырывая из цепи одного за другим наших товарищей. Атака нарастала. Генерал старался не отстать от молодежи, но вдруг споткнулся и упал, вновь поднялся, сделал несколько шагов вперед и упал с зажатой в руке винтовкой. Он был ранен.

Когда я подбежал к генералу, над ним уже склонился адъютант и дивизионные разведчики во главе с сибиряком Сашей Тютеревым. У комдива были прострелены ноги. Саша расстелил плащ-палатку, и на нее уложили раненого. Кто-то из солдат подъехал на трофейной повозке, в которую был впряжен серый конь. Раненого положили на повозку и под пулеметным огнем противника повезли в лес.

А бой, между тем, шел уже в деревне. Там завязывались короткие рукопашные схватки. Но в это время справа из-за рощи показалась цепь немцев, стреляющих на ходу. Гитлеровцы хотели отрезать от леса роту, которая ворвалась в деревню. Того не подозревая, они угрожали раненому комдиву. Если бы они знали, кого мы сопровождали, вряд ли нам удалось бы вывезти генерала и самим уйти. Но так как они нацеливались на роту, то нам, хотя и с большим трудом, все же удалось пробиться в лес.

На опушке леса нас встретил командир полка с батальоном. Контратакующие немцы оказались между двух огней.

Короткий бой открыл путь для дивизии.

При спасении комдива Саша проявил присущие ему мужество, отвагу и спокойствие. В этом бою он сам был ранен в голову и ногу. Тютерева уложили на повозку рядом с генералом.

Движение колонны возобновилось.

После трудного перехода остановились в селе. К генералу, который и после ранения продолжал командовать дивизией, пришел врач. Он доложил, что имеется восемь человек тяжелораненых, жизнь которых висит на волоске. Только абсолютный покой мог спасти их от смерти. Саша Тютерев считался безнадежным. Он почти все время находился в обморочном состоянии.

Тяжелораненых оставили в поселке Жеденовке Хомутовского района Курской области…

Это произошло в октябре сорок первого года. А сейчас, почти год спустя, в сентябре сорок второго года, мы сидим в бане, и мне не верится, что я вновь вижу боевого разведчика Сашу Тютерева.

– Как же тебе удалось выкарабкаться? Ведь врач тогда сказал, что ты безнадежный, больше не жилец, — сказал я, не скрывая своей радости.

– Значит, долго буду жить. Наши советские люди помогли. Лечил нас ветеринарный фельдшер Михаил Никитич Талдыкин, — сказал Саша. Он помолчал и добавил: — Двух товарищей не удалось спасти - умерли.

Закончили мыться, оделись и вышли на улицу. Передо мной стоял бравый партизан в защитной гимнастерке и добротных немецких сапогах. Теперь я без труда узнал отважного разведчика.

– Рана сейчас не беспокоит? — спросил я, закуривая предложенный Сашей самосад.

– Можно сказать, что все в порядке, но память на всю жизнь. Посмотри, — сказал он, развернул волосы на затылке и, вставил карандаш в рану.

…Пулевое ранение оставило на черепе щель глубиной в два сантиметра. При виде этого меня покоробило.

Из дальнейшего разговора я узнал обо всем перевитом Сашей. К концу декабря Саша окреп и сразу же, как встал на ноги, разыскал партизанский отряд. Его зачислили в ряды народных мстителей.

Не прошло и двух недель со дня прибытия в отряд, а он успел принять участие в нескольких боях. В январе сорок, второго года во время боя в селе Варгол, в Сашу метров с трех выстрелил полицай, и лишь случайность спасла сибиряка от смерти. Пуля попала в винтовку и отлетела в сторону. С особой гордостью Саша вспоминает веселовский бой – бой в селе Веселое, — где особенно проявились героизм и отвага его товарищей Степы Ефремова, Феди Горкунова и других. О своих подвигах он не любит говорить. Из его рассказа выходит, будто товарищи вели бой, а он только присутствовал при этом.

Вскоре мне пришлось лично убедиться в боевых качествах Саши. К моменту нашей встречи он был помощником командира роты. Но прежде чем дорасти до этой должности, он воевал рядовым партизаном, пулеметчиком, разведчиком, командиром отделения и взвода.

О боевых делах Тютерева с уважением отзывались партизаны, которые полюбили его за героизм и отвагу в бою, веселый нрав и простоту в обращении. Особым уважением он пользовался у комиссара отряда Руднева.

Я смотрел на Сашу и думал: сколько еще товарищей, которых мы считали погибшими или пропавшими без вести, самоотверженно сражаются с врагом в отрядах народных мстителей!

Многочисленны и извилисты фронтовые дороги, но и на них, среди сотен тысяч человек, люди находят друг друга. Одни, чтобы вновь расстаться, иногда навсегда, другие, подобно нам с Сашей, чтобы еще больше сдружиться и уже не расставаться до полной победы над врагом.

Новое начальство

Вскоре после возвращения в Брянские леса я получил указание полковника Павлова объединить группы свою и лейтенанта Гапоненко и поступить в распоряжение подполковника Вершигоры.

«Опять этот таинственный подполковник Вершигора, — подумал я. — Сколько раз уже приходилось о нем слышать?»

Известие об объединении обеих групп ребята встретили с радостью. Особенно радовался я: мы пополнялись хорошими разведчиками.

Неудачно сложилась судьба группы Гапоненко. Они вылетели в тыл врага вслед за нами и приземлились на том же аэродроме. Группе предстояло выйти в Курскую область и вести разведку в прифронтовом районе. Однако они были обнаружены в первые дни после выхода из лесов. По их следам устремился фашистский карательный отряд с собаками. Гапоненко резко менял направления, петлял по рощам, посевам и ручьям, стараясь сбить с толку немцев. Но это не помогло. В конце концов разведчики вынуждены были принять неравный бой. В бою был убит один разведчик и повреждена рация. Пришлось возвратиться в Брянские леса.

Разведку и диверсии Гапоненко вел из Брянского леса. Добытые данные передавал через командование партизанского отряда, а затем через Вершигору. Теперь нам предстояло действовать вместе.

…Разведчиков лейтенанта Гапоненко мы встретили далеко за лагерем.

– Здравствуйте, товарищи! Рад вас видеть целыми и невредимыми, — приветствовал я, обнимая поочередно товарищей.

– Здравствуйте, товарищ капитан, — говорит возмужавший и загорелый Коля Гапоненко. В его голосе появились басовитые нотки.

– Категорически приветствую и решительно выражаю свое удовлетворение встречей, — картинно рисуясь, произнес Илья Краснокутский, остряк и балагур.

Воспитанник детского дома, он вместе с комсомольцами Липецка добровольно ушел на фронт, отличался чрезмерной храбростью. Любил козырнуть всякими словечками, вроде «шманделка хлеба», «ковалек сала», «толковать» и другими. Несмотря на замечания товарищей, он не отказался от подобного жаргона. Илья где-то раздобыл соломенную шляпу – бриль – и сейчас красовался в ней. Гимнастерку ему заменяла полосатая куртка пижамы.

– Разрешите, Юрочка, пожать вашу драгоценную лапку, — нарочито вежливо говорит Володя Лапин, помощник лейтенанта Гапоненко, маленький блондинистый паренек, с рыжими веснушками не только на лице, но и на всем теле. Его узкие масляные глазки беспокойно бегают, как будто их обладатель провинился или собирается это сделать. За таким следи да следи, иначе заберется в чужой «огород». Он успел свою пилотку со звездочкой обменять на кубанку с красной лентой, которую носил лихо сдвинутой набекрень.

– Кого я вижу? — восклицает Рыбинский, направляясь к Землянке. — Антон Петрович, сколько лет, сколько зим!

Землянке в то время было лет двадцать пять. Среди разведчиков он выделялся молчаливостью и особой деловитостью. Такой семь раз отмерит, а раз отрежет.

Но отрежет по всем правилам, без брака. По специальности фельдшер, он с некоторых пор решил, что на этом поприще мало принесет пользы армии. В одном из боев его ранило. Как память об этом, на щеке его остался небольшой шрам, придававший ему какую-то особую привлекательность. По выходе из госпиталя Землянко скрыл свою специальность и попросился в разведчики. В этом ему помог лейтенант Гапоненко. Землянко относился к типу людей, которые выполняют любое задание – большое или малое – с одинаковым старанием и основательно. Товарищи называли его уважительно, по имени-отчеству - Антон Петрович.

– Здравствуй, здравствуй, Костя! — степенно отвечает Антон Петрович и с чувством пожимает руку Рыбинского.

– Пропустите меня к капитану, пропустите! — шумит Коля Щербаков, веселый запевала. Его толстые губы растянулись блаженной улыбкой, и он, подходя ко мне, запел: - «Капитан, капитан, улыбнитесь…

– Не представляю, как мы могли без вас жить, — не скрывал я своей радости. — Как будто и не расставались.

– Я был уверен, что встретимся в тылу врага, — старался перекричать остальных Савкин.

Каждый из них по-своему мил и дорог.

Вот подходит Миша Остроухов, высокий красивый юноша, с серыми добрыми глазами и пышным чубом, выбивающимся из-под пилотки. Миша, как и Стрелюк, пользуется заслуженным авторитетом хорошего минера и преданного товарища.

А вот худощавый сержант Маркиданов, с ямочками на щеках и поджатой нижней губой. В нем ничто не изменилось, каким он был, таким и остался. Только лицо его стало бронзовым от загара. Разведчики относились к нему с особой теплотой и называли его ласково Ванюшкой.

Дуся встретилась со своей однокурсницей Шурой, которая за время пребывания во вражеском тылу возмужала и пополнела. Видимо, ей было куда спокойнее в Брянском лесу, чем Дусе на Сумщине.

Вася Демин пустился в пляс, чего раньше за ним не замечалось. Быстро организовался круг. На помощь Васе вылетел Володя Лапин. Он ещё больше сдвинул кубанку на правое ухо – стоило удивляться, как она держится на голове, — принялся выписывать ногами замысловатые кренделя.

– Асса! Асса! — кричали разведчики и в такт хлопали в ладоши.

– Эй, друг, шире круг! — закричал Илья и, скинув бриль, оказался на середине.

Танцевала рыба с раком,

А петрушка с пастернаком,

А цибуля с чесноком,

А дивчина с казаком…

– Смотри, какой украинец нашелся! — засмеялся Стрелюк.

Эх, бирюзовые колечки Да раскатились по лужку, Ты ушла, и твои плечики Скрыдися в ночную мглу, — «сменил пластинку» Илья, усердно отбивая такт ногами и нещадно колотя руками по голенищам, бедрам, груди и щекам.

– Ай да Илья! Посмотрите на Илью, что он выделывает руками – чистый черт, — восхищался Рыбинский.

– Далеко ему до Васи, — подзадоривал Щербаков.

– Докажи им, Вася! — подбодрил Землянко.

– Не подкачай, Илюха!

Танцоры носились по кругу, то наступая друг на друга, то, ловко изворачиваясь, уходили от преследователя. Каждый из них плясал по-своему, но никто на это не обращал внимания. Вместо выбывающих танцоров выходили новые со свежими силами. Бессменным и неутомимым был лишь Вася Демин. Девушки от души смеялись, отшучивались, но плясать не выходили.

Рыбинский на губах наигрывал плясовую.

– Костя, играй лучше, а то музыку побью, — кричал Демин, козырем проходя мимо Кости и делая страшные глаза.

– Ха-ха!

– Го-го-го!

И снова смех. Лес наполнился криками, шумом и топотом. Даже птицы замолкли, попрятались.

Подъехал и остановился партизанский обоз, возвратившийся с аэродрома. Ездовые с завистью смотрели, как веселились разведчики.

Танцы закончились так же внезапно, как и начались.

– Хватит на первый раз. Здравствуйте, товарищ капитан, — сказал Вася Демин, тяжело дыша и вытирая пилоткой обильно выступивший пот.

– Это что же, вместо приветствия? — спросил я его.

– Вроде того…

Возбужденные встречей и разгоряченные пляской разведчики с веселым шумом пришли в лагерь.

А через день прибежал из штаба посыльный и сказал, что приехал «бородатый дядько» и хочет видеть капитана Бережного. Это приехал Вершигора.

Я шел на свидание с двойным чувством. С одной стороны, сожалел, что с появлением этого человека кончается мое единоначалие и, как мне показалось, свобода. Теперь все будет во власти нового начальника. Да и неизвестно, что он из себя представляет, как он поведет себя со мною и с разведчиками. С другой стороны, с прибытием Вершигоры исчезла та неопределенность, в которой мы находились, устанавливалась прочная связь с Центром. Ряд важнейших вопросов по организации разведки, видимо, возьмет на себя начальник. Я буду исполнителем. Так размышляя, я не заметил, как оказался в расположении штаба.

На тачанке, свесив ноги, сидел комиссар и «бородатый дядько». Они оживленно разговаривали.

– Да вот он сам, — сказал Руднев, указывая на меня.

По-видимому, разговор касался меня. Пораженный, я остановился: соскочив с тачанки, мне навстречу шел широкоплечий мужчина невысокого роста, с окладистой черной бородой. Маленькие глазки-щелки внимательно смотрели на меня из-под густых бровей. На нем темно-синий в полоску, изрядно поношенный костюм. Широкие брюки по-цыгански заправлены в сапоги. Пиджак расстегнут. На груди болтался фотоаппарат «ФЭД».

– Петро Вершигора, — сказал он, медленно растягивая слова и пряча улыбку в густой бороде.

– Бережной Иван, — ответил я, пожимая протянутую мягкую руку и беспокойно всматриваясь в нового начальника.

– Что так смотришь? — спросил Вершигора, продолжая хитро улыбаться. — Наверное, думаешь: появилось начальство на мою голову?

– Так думал, когда сюда шел, — признался я. — Но меня другое удивило: наша четвертая встреча. Первый раз я вас встретил на реке Тим на Брянском фронте, хотел задержать, но вы на своей «антилопе» успели уехать. Подозрение вызвал ваш «ФЭД». Второй раз видел вас в гражданском костюме в разведотделе, а в третий раз в день вылета в тыл врага, 11 июня, на аэродроме. Тогда вы были в военной форме с двумя шпалами на петлицах. Ваш вид вызвал подозрения, и я даже Павлову об этом сказал, а он только улыбнулся и ничего не ответил.

– Оказывается, мы старые знакомые. Вы вылетели 11-го, а я вслед за вами – 13-го, — просто сказал Вершигора, подмигивая. — Кое-что и я о тебе знаю от того же Павлова. Только думал, что встречу капитана постарше, а ты, оказывается, совсем юнец.

Вот он, Вершигора Петр Петрович, — тот самый бородач, которого я видел в Ельце, о котором много слышал в Брянских лесах. Никогда бы не подумал, что это он. В моем воображении Вершигора был детина высокого роста, грузный, способный «вершить горы». Этот же оказался невысоким, приземистым, только плотным и крепким, как дубок.

С этого момента судьба моя и разведчиков оказалась крепко связанной с деятельностью этого хитрого и умного разведчика. Командование группой по-прежнему оставалось за мной. Общее руководство по добыванию данных и связь с Центром осуществлял Петр Петрович.

Разведчики полюбили Вершигору, относились к нему с уважением и, с легкой руки Ильи Краснокутского, называли Бородой: «Борода приказал», «Борода велел», «Борода сделал»… Простота Петра Петровича в обращении с подчиненными действовала подкупающе. Да он ничем и не отличался от остальных разведчиков, в бой ходил наравне со всеми, как рядовой боец, даже иной раз зарывался, куда не следует, кашу ел из одного котелка с разведчиками и спал в общем шалаше.

Вершигора привез с собою все необходимое для действий группы в тылу противника, в том числе одежду и обувь для всей группы. С ним прибыли радистка Аня Маленькая и разведчики Володя Зеболов и Миша.

Аня заброшена в тыл врага несколько раньше Петра Петровича. Но вскоре была ему переподчинена. Она считалась радисткой высокой квалификации. «Маленькой» ее прозвали за малый рост. Эта кличка заменяла ей фамилию. Белокурая, бедовая и веселая, она быстро завоевала авторитет среди разведчиков, хотя считала себя сугубо конспиративной и первое время держалась несколько обособленно.

Миша ничем не выделялся и старался быть незаметным. Он был у нас временным человеком. Вскоре мы его передали в другой отряд. В отличие от него Володя Зеболов в среду разведчиков влетел, как метеор.

В 1939 году, когда началась советско-финляндская война, Зеболов добровольцем пошел на фронт. Там ему не повезло: он обморозился. Хирурги ампутировали обе руки: левую ниже локтя, а правую чуть повыше запястья. Затем правая рука до локтя была раздвоена, кости обтянуты кожей. Образовалось два неуклюжих пальца-култышки, при помощи которых Володя производил необходимые для жизни человека действия, даже мог писать. Перед Великой Отечественной войной он был студентом Московского юридического института и весь отдавался учебе. Началась война. Володю, как инвалида, не мобилизовали. Однако его совесть не позволяла оставаться в стороне от всенародной борьбы с врагом. После настойчивых требований Володе удалось получить в районном комитете комсомола направление в распоряжение военного отдела ЦК ВЛКСМ. Из рассказов самого Володи мне и разведчикам было известно, что при первом же знакомстве в ЦК ВЛКСМ ему сказали:

– Мы получили ваше заявление о зачислении в ряды действующей армии. Хотели направить вас в тыл врага, но…

Это «но» больно задело Володю. Вспомнилось, как однажды он хотел прыгнуть с парашютной вышки в Москве в парке имени Горького, но администраторша, увидев, что у него нет кистей обеих рук, не допустила его к прыжку. Тогда Володе пришлось отступить. Но теперь отступать он был не намерен.

– Смогу выполнить любое задание, — твердо сказал он.

– Но ведь никто не прыгал в вашем положении с парашютом. В мире нигде…

– Но ведь в мире нигде, кроме нашей страны, нет и Советской власти! — перебил Володя.

Настойчивость и уверенность в силах победили. Володя был определен в разведывательную школу. Затем его забросили в тыл противника, он выполнил ряд заданий и теперь находился в подчинении Вершигоры. Настроение Володи часто менялось. То он веселый, общительный, душа коллектива, то внезапно становился замкнутым и уединялся. Разведчики относились к нему с почтением, стараясь во всем помочь, но это делалось не из сожаления, а в порядке товарищеской помощи на равных условиях. Никто не подчеркивал его недуга и не спрашивал о прошлом, чтобы не теребить старой раны. Мы давали ему задания наравне со всеми разведчиками, подчеркивая этим его полноценность.

Володя не терпел сожалений. Только ему известно, сколько нужно было проявить упорства и настойчивости, чтобы научиться действовать култышкой: держать ложку, писать, свертывать папиросу и даже стрелять из автомата. Позже мы убедились, что Зеболов был отважным разведчиком и в бою действовал не менее сноровисто, чем остальные. Зато злости и ненависти к врагу в нем было через край.

Иногда Володю охватывало особое вдохновение, тогда он декламировал Маяковского, которого любил и по-настоящему понимал. Среди разведчиков он забывал все невзгоды и чувствовал себя как дома. Он явился достойным пополнением нашего коллектива.

Таким образом, наша группа имела в своем составе двадцать одного человека, включая радистку и Петра Петровича.

– Очко, — говорил шутя Рыбинский. — Везучее число.

В связи с тем, что у Петра Петровича была своя радистка, мне приказали Шуру передать одному из брянских партизанских отрядов, а Дусю отправить на Большую землю, где она должна была получить новое задание. Одновременно с ней улетел и заболевший Петя Кормелицын.

С большой неохотой покидала нас радистка. Дуся не относилась к типу девушек, которые за время войны огрубели и вели себя развязно, ссылаясь на то, что «война все спишет», «во время войны все дозволено». Нет, не такой была Дуся. Вращаясь среди солдат, онаоставалась сама собой – по-прежнему миловидной, тихой и скромной, что не мешало ей быть храброй. Ко всем разведчикам она относилась по-товарищески, не давая никому предпочтения. Своим присутствием в группе сдерживала проявляющуюся порой излишнюю грубость солдат, порожденную войной.

Как не было похоже прощание разведчиков с радисткой на первую встречу с ней. Ребята искренне были огорчены расставанием с Дусей.

Улетающих мы провожали до аэродрома… Прощальные рукопожатия – и отлетающие в самолете, а еще через несколько минут – в воздухе.

– Я бы после войны в честь наших женщин поставил памятник, — задушевно сказал Стрелюк, провожая взглядом самолет, на котором улетали Дуся и Петя.

– А что ты думаешь? И поставят! — авторитетно заявил Юра Корольков.

Да, такие женщины, как Дуся, Галя и многие другие, заслуживают, чтобы в их честь был поставлен памятник. И каждому из нас хотелось верить, что именно так и будет.

У партизанского костра

Устойчиво держалась золотая осень. Теплые безоблачные дни сменялись тихими, с легким морозцем ночами. Мороз пробирался в шалаши, подкрадывался к спящим разведчикам и заставлял плотнее прижиматься друг к другу. Костры пылали ночи напролет. Костер – единственное место, где можно было обогреться, помечтать под треск горящих поленьев, написать письма родным и близким, поделиться с товарищами впечатлениями и сокровенными тайнами.

Дневальные не были одиноки. В любое время ночи проснешься и увидишь кого-либо из разведчиков, вытаскивающих из костра печеную картошку. Вкусна наполовину сгоревшая в костре картошка в «мундире»! Плохо только, что уже больше двух недель нет ни щепотки соли. Появились признаки цинги. Мы старались отсутствие соли компенсировать луком. Но лук тоже достать нелегко. Некоторые начали в суп класть какой-то порошок, напоминающий селитру, но почувствовали, что слепнут, и отказались от этой затеи. Если удавалось достать щепотку соли, то старались в первую очередь поддержать ослабевших товарищей.

Нашу группу разведчиков-диверсантов по распоряжению Руднева расположили вместе с главной разведкой партизанского соединения. Главной ее называли потому, что каждый отряд имел свое разведывательное подразделение, а главная разведка подчинялась непосредственно штабу соединения и выполняла наиболее ответственные задачи. Такое соседство нас устраивало.

Вечерами у костра проводилось нечто похожее на обмен опытом между десантниками и разведчиками-партизанами. У нас завязалась искренняя дружба. Десантники были любимцами партизан. В свою очередь, такие партизанские разведчики, как Митя Черемушкин, Федя Мычко, Коля Гомозов, Вася Чусовитин, Алексей Журов, являлись образцами для нас. Не было случая, чтобы эти разведчики вернулись, не выполнив задания.

Большой интерес партизаны проявили к литературным вечерам, которые проводились у партизанского костра. Организаторами этих вечеров были политрук главной разведки Иван Федорович Ковалев и наш комсорг Костя Стрелюк.

Я уже рассказывал ранее, что Костя обладал отличной памятью и литературным слогом.

По вечерам он пересказывал прочитанные им романы, повести, приключения и сатирические произведения. Литературные вечера начинались после ужина и затягивались до глубокой ночи. Самое лучшее и почетное место отводилось рассказчику. Все располагались поудобнее и приготавливались слушать. Для рассказчика всегда найдется фляга со свежей водой, чтобы во время рассказа он мог «прочистить горло».

– Что же вам сегодня рассказать? — обычно спрашивал Костя. Усаживался на свое место и на мгновение задумывался, как бы собираясь с мыслями.

Все устремляли нетерпеливые взоры на Стрелюка, на его по-девичьи миловидное лицо. В его глазах искорками отражаются блики костра. Стрелюк, единственный из всех десантников, имел фотокарточку матери. Он был похож на мать и этим гордился. «Нет у меня человека дороже матери», — говорил он товарищам.

– Костька, расскажи «Гиперболоид инженера Гарина», — просит Володя Савкин.

– Нет, что-нибудь из Жюля Верна, — подсказывает Юра.

– Лучше о героическом прошлом нашего народа, — предлагает Рыбинский.

И Костя начинает рассказывать…

Сначала на этих беседах присутствовали лишь разведчики. Затем присоединились офицеры Штаба, третья рота и представители многих других подразделений. Однажды мы пригласили на вечер комиссара Руднева. В тот вечер, по просьбе партизан, Стрелюк рассказывал повесть Гоголя «Тарас Бульба». Все слушали, затаив дыхание. Стоило кому-либо зашевелиться, как на него обращались десятки пар глаз с упреком и осуждением. Это заставляло нарушителя сразу же притихнуть.

Голос Стрелюка менялся в зависимости от того, кому принадлежали произносимые им слова: Тарасу, его сыну Остапу или кому другому…

Горят, потрескивая, поленья, время от времени раздаются окрики часовых, охраняющих партизанский покой, а мы слушаем повесть. Перед нами проплывают образы запорожских сечевиков, седой Днепр, украинские необъятные просторы, жестокие набеги крымских татар и нашествия польской шляхты.

Когда рассказчик дошел до казни старого Тараса, установилась такая тишина, что только и слышен был треск поленьев в костре. Прозвучали последние слова Тараса… Вот уже повесть окончена. Рассказчик умолк, но еще долго никто из слушателей не решался нарушить тишину. Каждому хотелось, чтобы Стрелюк продолжил рассказ и спас Тараса Бульбу.

Наконец комиссар встряхнул головой, как бы стараясь убедиться, не сон ли это, поднялся с бревна, заменявшего стул, и с чувством сказал:

– «…Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая пересилила бы русскую силу!» А сколько таких Тарасов и Остапов воспитали Коммунистическая партия и Советская власть? Все вы не уступите старому Тарасу в силе, мужестве и преданности товариществу. Благодарю, Костя, от души благодарю! Дважды с большим интересом и удовольствием прочитал эту повесть, но по-настоящему ее оценил только сейчас. Тебе, Костя, суждено написать новую повесть о боевых делах народных мстителей, о подвигах сотен таких, как Тарас. Рекомендую: веди дневник, он тебе пригодится.

При последних словах комиссара Стрелюк покраснел до ушей. В этот миг ему вспомнились: Воронеж, первая средняя школа имени Пушкина, химическая лаборатория со множеством пробирок, колбочек, пузырьков с порошками и жидкостями. Там за опытами он проводил большую часть своего свободного времени. От нахлынувших воспоминаний Косте стало жарко, и он покраснел еще больше. Его глаза блестели, когда он поднял их на комиссара и застенчиво сказал:

– Что вы, товарищ комиссар? Какой из меня писатель? Моя мечта химиком стать…

– Одно другому не мешает, — настаивал комиссар. — Можно быть химиком хорошим и неплохим писателем. Учти мой совет.

Костя искоса посмотрел на меня, но я не подал виду, что заметил это. Дело в том, что он дневник вел со дня высадки на партизанском аэродроме. Об этом знали автор дневника и я. По его просьбе это оставалось тайной. И теперь он боялся, чтобы я его «не выдал».

– Я же не Ломоносов, чтобы все это совместить, — сказал Костя.

– Как знать? Ломоносова из тебя, может, и не получится, а разведчик получился - получится и писатель, — уверенно сказал Руднев и перед уходом спросил: – Во сколько начинаются вечера?

– В семь часов, — хором ответили разведчики. — Приходите!

– Хорошо. Я приду. Спокойной ночи, — сказал комиссар, поправил накинутую на плечи шинель и пошел к своей палатке…

Семен Васильевич пришел на следующий вечер. Он стал частым нашим гостем. Но оставался не только гостем и слушателем, а использовал эти вечера для политико-массовой работы с партизанами, для ознакомления нас с боевыми делами партизанских отрядов…

Так партизаны проводили свой досуг в перерыве между боями. Тот, кому пришлось провести хоть один вечер у партизанского костра, на всю жизнь сохранит о нем самые теплые воспоминания.

Вечера, проводимые у костра, служили одним из тех мероприятий, которые цементировали партизанскую дружбу. Первые вечера, проведенные у костра в Брянских лесах совместно с ковпаковцами, помогли нашей группе ознакомиться с партизанской жизнью, их боевыми делами и проникнуться большим уважением к партизанам. Тогда мы даже и не предполагали, что нам предстоит совместно с ковпаковцами пройти долгий путь от Брянских лесов до Карпат через Белоруссию и Украину и что мы сами заслужим почетное право называться ковпаковцами.

Возвращение Ковпака

Свыше месяца находились мы под крылышком ковпаковцев и жили тихой и беззаботной жизнью. Срок более чем достаточный для отдыха. Разведчики все чаще и чаще начали задавать один и тот же вопрос: «Когда же мы получим новое задание?» Я вспомнил слова комиссара Руднева, сказанные им в первый день нашего знакомства: «Бездеятельность отрицательно сказывается на дисциплине».

Пока еще не дошло до этого. Однако пора приниматься за дело. Тем более, что все уже готово к выполнению задания. Мы ждали команды…

Однажды после завтрака подошел ко мне Вершигора и сказал:

– Ну, что же, капитан, пройдемся?

Мы пошли лесом в сторону от лагеря. Под ногами шелестели опавшие листья. Деревья наполовину оголились. Несмотря на солнечный день, осень нагоняла скуку.

Шли некоторое время молча, думая каждый о своем.

– Как настроение хлопцев? — спросил наконец Вершигора.

– Неважное, — ответил я.

– В чем дело? — встревожился он.

– Недовольны затяжным приземлением. Даже посмеиваться начинают. Говорят, что картошку куда легче и безопаснее разведывать, чем немцев.

– Ну, это неплохо, что ребятам хочется быстрее за дело взяться, — сказал, успокоившись, Петр Петрович.

Вершигора остановился перед пнем, возле которого приютилось около дюжины грибков.

– Целая семья, — сказал он задумчиво и вдруг спросил меня: — А где твоя семья?

– Не знаю. Перед вылетом из Ельца имел связь с родными. Сейчас Майкоп занят немцами. Не только у меня так. Почти все наши разведчики ничего не знают о родных. Большинство их из Воронежа и Липецка, а там фашисты…

Помолчали…

– Петр Петрович, почему мы не уходим в свой район? — решил я переменить тяжелый для меня разговор.

– А где наш район? — спросил меня в свою очередь Вершигора.

– Вам лучше об этом знать. Во всяком случае, не в этих лесах, — сказал я, готовясь к решительному разговору.

– Да ты не кипятись, — сказал он спокойно. — Не хотел преждевременно говорить об этом, но, видно, придется. У меня созрел план.

– Какой? — заинтересовался я.

– Ты на себе испытал, как трудно действовать малой группой. Но это было летом. А летом, как говорится, каждый кустик ночевать пустит. Думал ли ты, как будешь действовать зимой? Села не для нас. Из таких рощ, в которых вы располагались, немцы вмиг, выкурят.

– Что же вы предлагаете?

– Я пока не предлагаю, а предполагаю действовать совместно с партизанами.

– Как это? — не понял я.

– Рейдировать в составе партизанского соединения и, используя его в качестве базы, вести разведку в нужных нам направлениях.

– А как на это посмотрит начальство?

– С начальством вопрос согласован. Семен Васильевич тоже согласен. Подождем возвращения Ковпака. Думаю, и он не будет против. Мы свои действия согласуем с разведкой соединения…

Такое решение вопроса во многом облегчало нам выполнение задания. Мы решили ждать возвращения из Москвы Сидора Артемовича Ковпака.

С еще большим нетерпением ждали возвращения своего командира партизаны. Все знали, что Ковпак, вместе с другими прославленными партизанскими командирами, был на приеме в Кремле, и ждали, что он привезет много новостей о положении на фронте и в стране.

Настал долгожданный день встречи командира. Лагерь выглядел по-праздничному. Возле палаток, шалашей и повозок прибрано. Партизаны пострижены и побриты, обмундирование постирано и отремонтировано. Каждый хотел предстать перед командиром в лучшем виде.

Торжественная встреча превратилась в митинг. Открывая митинг, комиссар от имени партизан приветствовал возвращение командира и поздравил его с получением ордена Ленина и Золотой Звезды Героя Советского Союза.

На тачанку, заменявшую трибуну, поднялся прославленный командир партизанского соединения Сидор Артемович Ковпак, невысокий, лет пятидесяти пяти, мужчина с седой бородкой.

Тронутый теплой встречей, он заметно волновался. Бурные аплодисменты партизан долго не давали ему возможности начать речь.

– Товарищи партизаны и партизанки! Разрешите передать вам привет всех руководителей партии и правительства, — начал Ковпак, как только установилась тишина. Гром аплодисментов и крики «ура» заглушили голос командира.

– Так и сказали: «Передайте пертизанам и партизанкам наш большевистский привет», — повторил Сидор Артемович.

Затем он рассказал, как происходила встреча в Кремле.

Он не обладал ораторским искусством, говорил просто, обыденно, чередуя русскую речь с украинскими прибаутками, и это было дорого для партизан. Для убедительности он то и дело взмахивал правой рукой. Ковпак обладал цепкой памятью и запомнил все до мелочей, что увидел и услышал в Москве.

– На совещании в Кремле, — продолжал Ковпак, — нас, командиров партизанских отрядов, учили держать крепкую связь с народом. В этом наша сила, в этом залог наших успехов. Да вы сами подумайте: откуда у нас пополнение? Из народа! Кто нам во всем помогает? Опять же наш советский народ! А мы сами откуда? Из народа…

Партизаны с большим вниманием слушали его выступление. Каждый старался подойти поближе к командиру, чтобы лучше рассмотреть Золотую Звезду на груди Героя.

Выступление Ковпака часто прерывалось аплодисментами и вызывало оживление среди слушателей. Но особое возбуждение и радость партизан вызвало сообщение Сидора Артемовича, что соединение получит новое отечественное оружие.

– Первая партия нового оружия уже доставлена на партизанский аэродром, — сказал Ковпак и, переждав, когда успокоятся партизаны, продолжал: - Больше того, мы получим зимнее обмундирование и обувь. Наша промышленность, товарищи, перестроилась на военный лад и может обеспечить не только Красную Армию, но и партизан. Понятно, товарищи?

Это было большое событие в жизни и боевой деятельности ковпаковцев. Отряд до сих пор воевал трофейным оружием, а теперь подучал отечественное. Партизаны, изучившие десятки видов иностранного оружия, могли по-настоящему оценить все качества своего, отечественного оружия.

– Нам предстоит выполнить весьма важную задачу, — сказал в заключение Ковпак. — Я от вашего имени заверил ЦК, что мы готовы выполнить любую задачу. Как, товарищи, я правильно сказал?

– Правильно! Выполним! — прогремели сотни голосов в ответ.

– Ведите нас, Сидор Артемович и Семен Васильевич, хоть на Берлин!- кричали наиболее лихие партизаны.

Митинг закончился, но еще долго не расходились партизаны. Они осаждали командира всевозможными вопросами. Не одна коробка с надписью «Казбек» лишилась своего содержимого. Партизаны с наслаждением курили отечественные папиросы и с жадностью выпытывали подробности о встречах в Кремле. Всех интересовала жизнь на Большой земле и положение на фронте.

– А как насчет второго фронта? — спросил Митя Черемушкин.

– В Кремле сказали, что мы с вами второй фронт, — коротко ответил Ковпак.

Этими словами подчеркивалась роль и место партизанской борьбы в общем деле разгрома врага.

Подготовка к рейду

С возвращением Ковпака начались горячие дни. Соединение спешно готовилось к рейду. Между лагерем и партизанским аэродромом непрерывно курсировали обозы, перевозя оружие, боеприпасы и обмундирование. Никогда еще ковпаковцы не были так оснащены, как сейчас. Кроме стрелкового оружия, партизаны получили минометы, противотанковые ружья и артиллерию.

Сколько было радости, когда в подразделения прибыла первая партия отечественного оружия. Проводились митинги, оружие вручалось в первую очередь заслуженным партизанам, перед строем. Те, кто еще не успел проявить себя в бою, завидовали счастливцам, сами просились на задание. Ездовым быть никто не соглашался, каждый хотел быть в строю. И лишь старикам не было выбора. Они с честью выполняли обязанности ездовых, оберегая раненых и боеприпасы.

В эти дни в лагере царило оживление. Слышались веселые песни. Наша труппа переживала духовный подъем вместе с ковпаковцами, так как получила разрешение на совместные действия с партизанами. Нас зачислили тринадцатой ротой, а партизаны дали нам прозвище «чертова дюжина».

Мы имели большой запас патронов к автоматам, гранат, взрывчатки и несколько комплектов питания к радиостанции. Все это надо было на чем-то везти. Транспорта у нас не было. Обратились за помощью к партизанам. Первым на нашу просьбу откликнулся старшина главразведки Вася Зяблицкий. Он дал нам хомут. Правда, это был еще не хомут, а лишь деревянный остов. Но, как говорится, были бы кости, мясом обрастут. Всего несколько дней потребовалось Мурзину, чтобы обшить деревяшки кожей от рваных сапог и парусиной, а затем приделать гужи. Как бы то ни было, а упряжь появилась. Вслед за этим Илья Краснокутский привел из третьей роты худую до невозможности, гнедую лошадь. Хомут, сделанный Мурзиным, на ее тощей шее болтался, как бублик на бечевке. То-то было забавы Королькову, он смеялся до слез.

– Ох, и одер, — вздыхала радистка Аня Маленькая. — Удивляюсь, как только она на ногах держится.

Вторую лошадь, немногим лучше первой, где-то раздобыл Володя Савкин. Саша Тютерев выделил из излишков пятой роты приличную телегу. Она имела один недостаток: колеса выписывали при езде восьмерки и жалобно пели. Писк колес мы сразу же устранили, смазав оси дегтем, но с их выкрутасами ничего не могли поделать.

Главный хозяйственник соединения Павловский сжалился над нами и выдал второй хомут. На постромки и вожжи мы использовали веревки.

Таким образом, с миру по нитке, а нашей роте - пароконная подвода.

– Хлопцы, не хватает еще одной вещи, — хитро улыбаясь, сказал Вершигора.

– Какой?- спросили в один голос Юра и Володя. 

– Кнута…

– Да, без этой запчасти никак не обойтись, — подхватил Юра под общий смех товарищей…

Подготовка подходила к завершению. По тому вниманию, какое соединению уделялось со стороны штаба партизанского движения, можно было судить о серьезности задачи, которую предстояло выполнить. Какая задача? Об этом знали лишь Ковпак, Руднев и Базыма. Остальным командирам и партизанам до поры до времени маршрут и конечная цель рейда не сообщались. Такой порядок был заведен в соединении. Чем меньший круг людей посвящен в замысел, тем больше шансов на успех.

В отрядах и ротах проводились партийные, комсомольские и общие ротные собрания. Парторги, политруки, агитаторы в личных беседах с партизанами разъясняли важность предстоящего рейда. Одно то, что задачу Ковпак получил лично в Кремле, воодушевляло партизан.

Провели и мы ротное собрание. Вся «чертова дюжина» разместилась вокруг костра. Под треск горящих поленьев Вершигора ровным, спокойным голосом говорил:

– На фронте назревают важные события. Враг изо всех сил рвется к Волге. К фронту все время прибывают свежие войска неприятеля, непрерывным потоком идут эшелоны с боеприпасами, горючим, снаряжением… В этих условиях нашему командованию важно заблаговременно знать, что делается в глубоком тылу врага, на его коммуникациях… Кто может дать такие сведения? — спросил Петр Петрович и сам же ответил: – Глаза и уши армии – разведчики. Мы являемся их частицей… Наша задача взять под контроль железные и шоссейные дороги в определенном районе…

Вершигора говорил всего минут двадцать, но сумел коротко и понятно для каждого изложить наши задачи и методы действий.

Выступивший затем помощник комиссара по комсомолу Миша Андросов рассказал о той помощи, которую оказывает партизанам народ.

– Партия учит нас постоянно крепить связь» с массами, — сказал Андросов, — особенно, это важно в условиях партизанской борьбы…

После собрания, партизанский врач Дина Казимировна Маевская, скромная и мужественная женщина, рассказала, как себя нужно вести на марше, чтобы избежать потертостей ног и различных заболеваний.

…Все меньше времени оставалось до выступления в рейд. Перед выходом был проведен строевой смотр. Для этого все роты выстроились со всем хозяйством.

Ковпак и Руднев сами осматривали каждую повозку, каждого бойца. Но особенно придирчив был помпохоз Павловский. Михаил Иванович раньше командовал одним из подразделений, но был ранен в ноги и после выздоровления вынужден был довольствоваться должностью помощника командира по хозяйственной части. Это был своего рода партизанский интендант. К его чести надо сказать, что хозяйственник из него вышел превосходный: бережливый, запасливый и расчетливый.

Павловский понимал, что за подготовку транспорта спросят в первую очередь с него, поэтому он старался не пропустить ни одного недостатка, пробовал увязку груза, состояние колес и упряжи.

– Куда ж ты, непутевый, дывышься? - говорилпомпохоз ездовому, попыхивая трубкой. — Хиба цэ хомут? Он задавит лошадь при первом переходе. Возьми у Кузьмича запасной. — И, убедившись, что его указания выполняются быстро и точно, уходил, бубня себе под нос: — Ох, диты! Ну просто диты. Не укажешь, сами не догадаются…

Ездовые уважали своего начальника, но и побаивались.

– А хто за тебя будет брычку змазувать? — нападал Павловский на неопытного или на нерадивого ездового.

– Так она у меня идет как по маслу: ни стуку, ни грюку, только шелест, — пытался оправдаться ездовой, но этим еще больше разжигал помпохоза.

– Сам ты «шелест». Посмотри хорошенько: ось сухая, не успеешь доехать до Голубовки, как она запоет. Сэмэн! — кричал Павловский старшине хозчасти. — Принеси ему мази, смажь брычку, да заодно и ездовому пйд хвостом подмажешь, штоб не скрипело.

– У кого здесь скрипит? — спрашивает подвернувшийся Горкунов.

– У Миколы скрипит, — невозмутимо отвечает помпохоз.

– Как? Уже скрипит? Еще до боя далеко, а у Коли скрипит?- удивляется Горкунов, чем вызывает смех партизан.

– У Коли никогда не скрипело и не заскрипит, — зло отвечает ездовой. — У кого скрипит, тот пускай берет подводу, а я пойду в роту. Не буду ездовым, вот и все. Чем я хуже других?

– Ты, Коля, не кипятись, — нравоучительно говорит Горкунов. — Дельное замечание помощника командира? Дельное. А насчет своего заявления ты не прав. Ездовым не всякий может быть. Тебе придется возить боеприпасы и раненых товарищей. Отвечать за них будешь ты. Разве трусу можно доверить жизнь товарища?

– Да что же я, против? — уныло отвечает Коля. — Но зачем насмехаться?

Тем временем Павловский подошел к нашей повозке, покачал ее из стороны в сторону, осмотрел лошадей и упряжь, а затем повернулся ко мне и сказал:

– Один срам, а не упряжка. Смотри мне, капитан, чтобы это до первого боя, дальше я этого не потерплю в своем обозе…

Смотр завершился торжественным маршем всего соединения. Ковпак и Руднев стояли на тачанке, а мимо них стройными колоннами проходили партизанские роты со своими обозами. Мы замыкали шествие…

Судя по настроению Ковпака и Руднева, войско находилось в хорошем состоянии.

– Теперь нам и черт не брат, — сказал Ковпак, довольный результатом смотра. — Вот когда мы можем развернуться со всего плеча.

– Душа радуется, как посмотришь на наших орлов, — сказал комиссар. — Засиделись, рвутся в бой.

– Ждать осталось недолго, — сказал Сидор Артемович с хитрой улыбкой и начал завертывать четвертную цигарку.

На следующий день после смотра мы свой участок обороны в юго-западной части Брянских лесов передали другим отрядам, которые оставались на месте. В ротах исчезла прежняя расслабленность. Соединение сжалось, как пружина, затаилось в ожидании удобного случая для решительного прыжка. И такой момент наступил.

Вечером 26 октября 1942 года партизанское соединение под командованием Ковпака и Руднева выступило в свой славный рейд по глубоким тылам врага из Брянских лесов на правобережье Днепра.

Выступила в свой первый партизанский рейд и наша «чертова дюжина». С этого времени судьба ковпаковцев стала нашей судьбою.

Впереди нам предстояли почти два года совместных активных действий против немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированной ими территории Украины, Белоруссии и дружественной нам Польши.

Книга вторая 

Через Днепр

К Днепру вышли на рассвете 8 ноября. Минуло две недели, как мы распрощались с Брянским лесом и жителями Старой Гуты. Позади осталось свыше трехсот километров с боями пройденного пути. Все это время наша «чертова дюжина» шла с третьей ротой в головной походной заставе, опрокидывала вражеские заслоны, расчищала путь соединению.

Успешно проведенные тринадцатой ротой бои на шоссе Короп – Сосница и при захвате железнодорожного полустанка, в результате которых было уничтожено свыше тридцати гитлеровцев и захвачено две автомашины, два пулемета, тридцать автоматов и карабинов, много грайат и патронов, вызвали уважение к нам партизан-ветеранов. Да и мы себя почувствовали увереннее в новой боевой семье.

И вот мы на берегу Днепра!

«Седой и в то же время вечно юный, ты катишь перед нами свои волны. Сколько легенд, стихов и песен сложил о тебе украинский народ! Все лучшие его думы связаны с тобою, Днепр! — думал я. — Много пришлось тебе увидеть за свою долгую жизнь. Сколько людской крови ты унес в Черное море? А кто скажет, сколько еще прольется крови в твоих волнах? Какую судьбу ты уготовал для нас?»

Мы стояли и как зачарованные смотрели на широкую реку. На противоположном высоком берегу раскинулся город Лоев. Туда ушли разведчики. Из города доносилась стрельба. Она постепенно удалялась на запад. На помощь разведчикам спешила третья рота. Партизаны торопливо по два-три человека усаживались в рыбачьи лодки и переправлялись на ту сторону.

Внезапное появление партизан в городе привело полицаев в замешательство. Разведка и третья рота покончили с ними быстро и принялись за подготовку переправочных средств. Через некоторое время на реке появились рыбачьи лодки, — местные старики, вызвались помочь партизанам.

Тринадцатой роте предстояло переправляться в числе первых вслед за шестой и девятой. На берегу нетерпеливо ждем очереди. Наши телогрейки плохо защищают от холодного северного ветра. Снежная крупа сечет лицо. Тяжелые облака нависли над рекой, от этого водны кажутся свинцовыми. Закраины у берегов покрыты льдом. Через реку туда и обратно снуют десятки лодок и лодочек. Волны их, как щепки, подбрасывают и вновь опускают. Появился паром, который соорудили на двух больших лодках.

Наконец настал и наш черед. Погрузились, и паром, рассекая белые барашки волн, взял направление к правому берегу.

– Рэвэ та стогнэ Днипр широкий… - с чувством продекламировал Гапоненко.

– Нет, сынок, ты прислушайся хорошенько – это не Днепр, а народ стонет в немецкой неволе, — сказал жилистый старик, усердно работая веслом. – Ох, сколько народа угнали в Германию на каторгу! Да и тем, кто на своей земле, нелегко под немцем живется.

Гапоненко притих, как бы устыдившись своего душевного порыва, а словоохотливый старик продолжал:

– Довелось как то мне побеседовать с одним германцем. На вид солидный человек. Во время империалистической войны побывал у нас в плену, так что по-нашему немного говорит. Я спрашиваю его, зачем, мол, вы над мирными жителями ругаетесь, малых детей убиваете? Дикий зверь и тот не всякий кинется на маленького ребенка.

– Так и сказали, не побоялись? - спросил Юра.

– А чего мне бояться? Так и сказал. Говорю: чем перед тобой провинилось дитя? Ты лучше такого старика, как я, убей. Так он, сукин сын, знаете, что ответил? Ты, говорит, старый и так подохнешь. А твой внук вырастет и убьет моего внука. Вот, чтобы этого не случилось, я должен убить твоего… Не сволочь ли? — со злостью закончил старик и еще яростнее заработал веслом.

Паром тем временем выплыл на середину реки. Стало еще холоднее. Ребята поеживались от пронзительного ветра.

– Ну и холодище, — не вытерпел Илья Краснокутский, с головы которого ветром срывало соломенную шляпу, а снежные крупинки хлестали раскрытую грудь.

– Ничего, в городе отогреетесь, — сказал старик, направляя паром к берегу.

Но обогреться не пришлось. Как только высадились на берег, примчался связной от разведчиков и сообщил, что к городу подходят немцы на автомашинах в сопровождении броневиков.

Ускоренным шагом проходим по улицам города. Подумать только: за несколько сот километров от линии фронта, в глубоком тылу врага, и вдруг открыто идем по улицам города! В то время, когда гитлеровские войска рвутся к Волге…

На окраине города – молодой сад. Вокруг сада – канава. Впереди поле. Для обороны лучшего места не сыскать.

Расположились в канаве и за земляным валом. Вдали виднеются фашистские цепи. Броневики ползут по целине, сопровождая пехоту. Пулеметными очередями они прощупывают нашу оборону.

– Без команды не стрелять! — передал по цепи командир шестой роты майор Дегтев.

Когда гитлеровцы приблизились к обороне метров на триста, Дегтев подал команду бронебойщикам. Захлопали противотанковые ружья. Изредка начали постреливать наши пулеметы… Вдруг среди вражеской цепи взорвался снаряд, за ним второй, третий…

– Анисимов дает жизни! — в радостном возбуждении прокричал Дегтев.

Да, это наши артиллеристы переправились и поспешили к нам на помощь. Такая помощь подбодрила партизан. Зачастили бронебойки, автоматные и пулеметные очереди слились в нескончаемый рокот. Вспыхнула бронемашина. Немецкие цепи залегли. А когда еще две бронемашины застыли на месте, фашистская пехота начала отползать к бугру, за которым стояли грузовики. В это время по флангам гитлеровцев ударили наш третий батальон и подразделения Сабурова, совершавшие рейд одновременно с нами. Противник вынужден был оставить подбитые бронемашины, убитых и поспешно отступить.

Разгромом этой группировки фашистов мы закреплялись в Лоеве и обеспечивали беспрепятственную переправу всего соединения. И лишь на восточном берегу Днепра подразделения прикрытия под руководством начальника штаба Базымы вели упорные бои с наседавшим противником.

Переправа продолжалась двое суток. Все это время на улицах города не смолкали гармошки, песни, смех. Жители вместе с партизанами праздновали двадцать пятую годовщину Великого Октября.

В Лоеве к нам пришло много новичков. Мое внимание привлек высокий, худой, прихрамывающий мужчина лет двадцати пяти.

– Откуда родом? — спросил я его.

– Рядовой Ершов Андрей Федорович, — представился он по-военному, стараясь принять строевую стойку, а затем ответил: - Уроженец Горьковской области, деревня Верхополье Вачского района. Может, слыхали, товарищ капитан?

– Кто же Горького не знает? А как здесь очутился?

– Под Кричевом был ранен в обе ноги. В лесу раненых фашисты захватили в плен, в том числе и меня, — продолжал Ершов. — Тяжелых расстреляли на месте, а тех, кто сумел залезть в кузов машины, отвезли в Быхов. Дней через пять перегнали в Бобруйск, в тюрьму. Ее там называли крепостью. Больше месяца пробыл в заключении, а когда раны поджили и ходить стало легче – бежал с несколькими товарищами. К фронту пробраться не удалось. Рана открылась. Пришлось остаться в деревне Переделки.

– Что-то долго лечился, целый год, — с недоверием сказал Юра Корольков.

– А лечить-то кому? Ни тебе врача, ни фельдшера, не было даже ветеринара, — ответил Андрей с горечью. — Видишь, до сих пор с палочкой? Хорошо хоть заражения не случилось.

– Ничего, не вешай носа, — смягчился Юра. — Наши врачи быстро тебя на ноги поставят. Была бы охота воевать…

– Тут уж будьте спокойны, — живо перебил Юру Андрей. — У меня свой счет к немцам.

Ершова назначили вторым номером станкового пулемета в роту третьего батальона. Вскоре он стал пулеметчиком, затем командиром отделения, а в рейде на Сан и Вислу – командиром орудия. Участвовал во многих боях и везде предъявлял фашистам «свой счет».

…Погода в эти дни была облачная, и мы не боялись, что наш отдых будет нарушен налетом вражеской авиации. Веселье продолжалось. Даже из дома, где разместились командир и комиссар, доносилось: «Выпрягайте, хлопци, кони!…»

И лишь помпохозу Павловскому было не до веселья. Он с хозяйственниками и старшинами рот очищал немецкие склады, запасал продовольствие для партизан и раздавал горожанам. Подвода за подводой, груженные мукой, зерном, сахаром и солью, отходили от складов. Тянулись вереницей жители с мешками, клунками, тележками. 

Помощник Павловского старшина Семен Калачевский вел строгий учет всему выдаваемому.

– Сэмен, запиши тринадцатой роте: пять мешков зерна, три – муки да еще соли, а то скажут, что их обделили, — бурчал Павловский, отпуская продовольствие для нашей роты…

Сто пятьдесят тонн зерна забрали партизаны и местные жители со складов. А когда соединение выступило на марш, за колонной шло огромное стадо коров. Впоследствии стадо и те, кто выделялись для его охраны, получили название «пятого батальона». Это был своего рода «штрафной батальон». Всех нарушителей дисциплины посылали в «пятый батальон» на исправление. Часто можно было слышать, как командиры говорили провинившимся: «Ты что? В пятый батальон захотел?» И это действовало лучше всяких других мер наказания.

Полесье

Безоблачное небо усеяно звездами. Бодрящий морозец. Звонко стучат колеса телег по затвердевшим комьям земли. День предстоит погожий, солнечный. Возможен налет немецкой авиации. Но это нас не беспокоило: Лоев остался далеко позади, а впереди уже темнеет лес.

Люди хорошо отдохнули. Усталости как не бывало. В лес вошли вскоре после восхода солнца, и в это же время в сторону Лоева пролетели над нами два вражеских бомбардировщика.

Начали попадаться лесные белорусские селения. Радостные встречи, сияющие лица жителей. Нас принимают за части Красной Армии. И каково же было удивление белорусов, когда они узнали, что мы партизаны.

– Чи то можливо быть такому отряду? Целая армия! — удивлялись они.

– А разве здесь нет партизан? — спросил жителей Горкунов.

– Партизаны то есть, только не такие крупные отряды, — отвечали они.

В Новых Барсуках наши конные разведчики захватили врасплох полицаев. Короткая перестрелка – и с предателями покончено. Разведчики уничтожили четверых полицейских и троих захватили в плен вместе с двумя автомашинами.

Было видно, что карающая рука народных мстителей здесь еще не поработала должным образом. Полицаи и гитлеровцы чувствовали себя более спокойно и всячески помогали немецким властям насаждать «новый порядок». В городах и селах фашисты расправлялись с советскими патриотами. Они принимали все меры, чтобы запугать народ и добиться его повиновения. Молодежь угоняли на каторгу в Германию. Об этом нам рассказали местные жители деревни Лесная, в которой 13 ноября остановился Путивльский отряд.

Войдя в дом, отведенный для тринадцатой роты, мы застали семью за столом. Хозяин, лет сорока мужчина, с пустым правым рукавом, поднялся из-за стола и радушно пригласил:

– Прошу с нами позавтракать.

– Живо заканчивайте! — прикрикнула хозяйка на детишек.

Четверо мальчишек и две девчонки юркнули из-за стола в запечник и оттуда с любопытством наблюдали за нами.

– Ничего семейка, целое отделение, — сказал Володя Савкин, — все ваши?

– Пятеро наши, а шестая – невестка, — невесело ответила хозяйка. За печкой кто-то прыснул со смеху, и мать грозно пообещала: — Адамек, я тебе посмеюсь. Ужо ты у меня получишь…

– По скольку же им лет? — спросил я, глядя на бледных и хилых молодоженов.

– Янеку семнадцатый, а Еве скоро шестнадцать исполнится.

– Это мы их поженили, чтобы в Германию не забрали, — виновато оправдывался отец.

Оказалось, что немцы в первую очередь забирали в Германию на работу неженатых. Поэтому, чтобы уберечь своих детей от фашистской каторги, родители шли на любые хитрости, в том числе и на раннюю женитьбу. Надо здесь же заметить, что со временем и это не помогало – гитлеровцы всех подряд угоняли в Германию.

…Более полумесяца прошло с того дня, когда мы вышли из Брянских лесов. Многие из партизан нуждались в отдыхе. Особенно раненые, которых дорога изматывала. Но командование думало иначе.

– Сейчас наша задача, — говорил Ковпак на совещании командиров, — нанести удары по железной дороге Гомель – Калинковичи, уничтожить железнодорожный мост через реку Ведреч, разгромить гитлеровский гарнизон на станции Демихи, взорвать спиртзавод в Салтанове и провести ряд других диверсий…

Для проведения операций было выделено пять рот. На мою долю выпало разгромить немецкий гарнизон на станции Демихи. По данным, которыми мы располагали, там находилось до роты гитлеровцев. Для их уничтожения мне дали две роты. Третью роту Карпенко повел в Салтаново для уничтожения спиртзавода. Ротам Шалыгинского отряда предстояло взорвать железнодорожный мост.

На задание вышли около полудня. Часа два все роты шли одной колонной, а затем разделились и направились по трем маршрутам.

Часам к десяти вечера две мои роты подошли к деревне Демихи, расположенной вблизи станции. Здесь нас постигло первое разочарование. От местных парней мы узнали, что сегодня на станцию прибыло около сотни гитлеровцев. Кирпичные строения приспособлены к стрельбе. Кроме того, в садике, за станцией, оборудовано два дзота с пулеметами.

По всей вероятности, противник предвидел возможность нашего нападения на станцию и усилил гарнизон. Соотношение сил было явно не в нашу пользу. Однако мы решили наступать.

– Мы вам поможем, — вызвался высокий белокурый парень с голубыми глазами и белесыми бровями. — Бугримович моя фамилия.

К Пете Бугримовичу присоединился Аркадий Тарасенко и еще несколько парней. Затем подошел старший брат Бугримовича – Вася, лейтенант, летчик. Его самолет был подбит, и Василий выбросился с парашютом. После долгих скитаний пришел домой и скрывался от немцев и полицаев. И теперь, услышав от брата, что в деревне партизаны, пришел к нам.

Ребята повели нас к станции, которая скрывалась за лесозащитной полосой. Мы надеялись незаметно подойти к железной дороге и решительным броском ворваться на станцию. Однако не успели приблизиться к дороге и на двести метров, как в воздух взвилась ракета, и гитлеровцы открыли пулеметный и автоматный огонь. Захлопали минометы. Среди нас с треском начали рваться мины.

Пришлось залечь, открыть ответный огонь и перебежками продвигаться вперед. Правофланговый взвод второй роты пошел в обход станции и вынудил немцев отойти за железнодорожное полотно.

Бой с каждой минутой накалялся. Немецкие пулеметчики, засевшие в домах и дзотах, не давали возможности пересечь железную дорогу. Слева вдоль пути без умолку строчил пулемет…

Но вот прогремело несколько гранатных взрывов. В одном из зданий вспыхнул пожар. Это Володя Лапин и Ванюшка Маркиданов, пренебрегая опасностью, подползли к дому и забросали его гранатами. Воспользовавшись этим, два взвода второй роты перемахнули через насыпь и пошли в обход станции справа. Пожар разгорался. Я подал команду: «Приготовиться к атаке!» В этот же момент позади нашей цепи взорвалось несколько снарядов, а вслед за этим послышался стук приближающегося эшелона. Шквальный пулеметный огонь заставил нас вжаться в землю. Срезанные пулями ветки кустарника летели нам на головы.

С шипением, звякнув буферами, перед нами встал поезд с бронированными площадками и танкеткой на платформе. Он заслонил собой станцию.

Было ясно, что мост на реке Ведреч нашим взорвать не удалось и по нему прошел бронированный поезд с подкреплением. Мы же понадеялись на взрыв моста и не заминировали дороги. Исход боя был решен не в нашу пользу.

Роты отошли. Мы вынуждены были возвращаться, не выполнив задания. Это был самый тяжелый момент. В соединении до оих пор почти не было случаев, чтобы задание не выполнялось… Видимо, мы недооценили противника и распылили свои силы.

Командование не могло мириться с неудачей. Было принято решение повторить операцию. Уничтожение железнодорожного моста и на этот раз возлагалось на Шалыгинский отряд. Для разгрома гарнизона на станции в мое распоряжение выделялись четыре роты: вторая, пятая, девятая и тринадцатая. Общее руководство операцией по взрыву моста и разгрому гарнизона на станции осуществлял Вершигора.

– Ждите нас с победой, — заверил Петр Петрович командира и комиссара.

И снова, почти без отдыха, роты вышли на задание. К месту прибыли в полночь. На этот раз, прежде чем начать бой, заминировали дорогу с обеих сторон от станции.

Девятая рота перешла железнодорожное полотно в стороне от станции. Она должна была уничтожить доты и ударить по врагу с тыла. Остальные роты наступали непосредственно на станцию.

Немцы явно не ждали нашего повторного нападения. Это позволило ротам подойти близко к станции. И хотя часовой поднял тревогу, партизаны сумели почти без боя захватить помещение, оказавшееся складом вещевого имущества. Завязался бой. Роты залегли. Казалось, и на этот раз нам не удастся полностью овладеть станцией.

– Мальчишки, вперед, черт возьми! Вперед! — выкрикнула в тот момент отважная и по-мальчишески озорная автоматчица второй роты Нина Созина и бросилась вперед. Ее примеру последовали остальные.

– Гранатами, гранатами, — горячился Костя Рыбинский.

– Дадым жизна! — кричал Вано Рехвиашвили, посылая длинные очереди из своего пулемета.

Гранатные взрывы чередовались с автоматными и пулеметными очередями. Девятая рота заставила замолчать немецкие пулеметы в дзотах. Гитлеровцы начали удирать со станции. Но тем, кто засел в зданиях, путь к отходу был отрезан. В дело вступили минёры. Взлетели в воздух стрелки, семафор, связь.

Вспыхнули служебные здания и подсобные постройки…

Задание было выполнено: вражеский гарнизон разгромлен, путевое станционное хозяйство разрушено. В наших руках оказался склад с зимней одеждой. Особенно радовались партизаны сверкающим белизной новым полушубкам. Ведь зима, как говорится, на носу.

В бою застанцию Демихи мы потеряли троих товарищей. Володя Лапин получил легкое ранение, а у ног Кости Рыбинского взорвалась немецкая граната и взрывной волной ослепила его. И теперь Костю вели под руки его дружки Володя Савкин и Костя Стрелюк.

В отряд с нами пришло пополнение: человек тридцать из местной молодежи. Многие вместе с нами участвовали в бою.

Разгромом лоевского гарнизона и проведением операции на железной дороге Гомель-Калинковичи наше соединение начало свои боевые действия на правобережье Днепра.

Не задерживаясь больше в Лесном, отряды с утра 17 ноября выступили на юго-запад. Предстояло переправиться через Припять. Нас это беспокоило, так как мостов на реке не было, а морозы стояли еще недостаточно сильные, чтобы сковать воды прочным льдом. Но, прежде чем подойти к Припяти, мы встретились с трудностями иного характера.

На первом же переходе колонна уперлась в топкое болото. Непрочная кромка замерзшего болота не выдерживала лошадей, трескалась, и на поверхность выступала вязкая жижа. Подводы увязали. Люди надрывались, помогая лошадям. Две автомашины, которые разведчики захватили в Новых Барсуках, пришлось бросить, переложив груз на подводы. Чем дальше пробирались, тем труднее это нам давалось. По колонне пронеслась команда:

– С пилами и топорами – вперед!

Застучали топоры, завизжали пилы: начали валить лес, рубить кустарник и укладывать дорогу настилом. Выложим несколько десятков метров, протолкнем десяток подвод и снова за топоры и пилы. Лошади брали рывками. Подводы скакали на бревнах, попадали колесами в колдобины, опрокидывались, и из них прямо в грязь вываливались раненые. Не утихали стоны, крики, ругань.

Оберегая раненых, партизаны повозки переносили на руках. Беда заключалась еще и в том, что пройдет часть обоза, разобьет дорогу и вновь приходится восстанавливать настил. И так весь день без передышки.

Наконец к вечеру болото осталось позади. Однако марш был сорван. Люди и лошади выбились из сил. Нужна была передышка…

С утра 18 ноября подул холодный ветер. Полетела снежная крупа. Поеживаясь, партизаны шли ускоренным шагом. Маршрут большей частью проходил по открытой местности. Но вот колонна вошла в большое село Юревичи, пересекла его и свернула к реке, но мы еще долго шли кустарником, обходя песчаные дюны и небольшие озера.

При виде реки наше беспокойство усилилось. Еще бы! Припять покрылась тонким слоем льда и то не везде. Местами виднелись незамерзшие полыньи.

За рекой раскинулось село Барбаров. Там конечный пункт сегодняшнего перехода… Разведчики начали прощупывать лед, отыскивая направление для переправы. Под их ногами лед слегка прогибался и потрескивал, но не ломался. Все дальше и дальше от берега уходили Черемушкин, Лучинский, Журов и другие разведчики. Мы следили за ними. На противоположном берегу собирался народ. Вдруг видим, оттуда к разведчикам направился кто-то из жителей села. Он размахивал руками и что-то кричал. Ветер доносил до нас обрывки фраз:

– Куда вы идете!? Провалитесь! Река еще не стала…

– Не волнуйтесь, папаша! — кричал в ответ Павлик Лучинский, продолжая путь по льду.

– Еще никто из местных не переходил, а вы обоз… Потопите.

– Да ведь нам сильно надо на тот берег, а если надо, значит перейдем… – доказывал Митя Черемушкин…

Еще разведчики не достигли противоположного берега, а Ковпак подал команду:

– Всадники, на лед!

Первым поспешил юный разведчик Миша Семенистый на маленькой шустрой лошадке: лед угрожающе затрещал, но не проломился.

– Осел на воду, — с видом знатока сказал Панин.

И действительно, когда вслед за Семенистым поехали другие всадники, то слышалось лишь тихое потрескивание. Так один за другим на том берегу оказался весь взвод конных разведчиков во главе с лихим Мишей Федоренко.

Началась переправа обоза. Для безопасности подводы пускали с промежутками в пятьдесят метров. Но ездовые поверили в счастливую звезду и все сокращали и сокращали расстояние.

– Сколько живем здесь, никогда не видели такого чуда, — разводили руками жители.

И было чему удивляться. Ведь всего в пятнадцати-двадцати метрах в стороны от переправы виднелись открытые полыньи, из которых выплескивалась вода, растекаясь по льду. В некоторых местах вода подходила к нашей дороге. Пришлось настелить сена, чтобы колесами подвод и подковами лошадей не разрушить лед. Однако и это мало помогло. На льду появились провалы и все-таки, лавируя между ними, ездовые пробирались вперед.

Орудия командир не решился пускать через реку по льду. Они были перевезены на пароме несколько в стороне от ледяной переправы.

– Наверное, так и не бывало никогда, чтобы в одно и то же время, рядом существовали две различные переправы: зимняя и летняя, — сказал удивленный Гапоненко…

Весь день и до поздней ночи ползли подводы по льду, А на следующее утро западный ветер принес потепление. Лед покрылся водой, а еще через пару часов невозможно было перейти пешему, не говоря уже об обозе. Стоило нам задержаться на сутки, и мы не сумели бы переправиться через Припять.

Оставив позади себя Припять, соединение углубилось в Полесье. Среди лесов там разбросаны села, деревни и много мелких хуторов. Почти в центре Полесья, недалеко от границы двух братских республик - Белоруссии и Украины, расположен районный центр Лельчицы. Этот район и был облюбован Ковпаком и Рудневым для базирования отрядов.

Партизанские „Канны"

Впереди простиралась сплошная полоса лесов. Теперь, не опасаясь авиации, мы могли совершать дневные марши. Встреч с крупными силами противника пока не предвиделось. Мелкие же гарнизоны и полицейские участки, разбросанные в Полесье по селам и местечкам, узнав о нашем продвижении, начали спешно готовиться к обороне. Но когда мы с ходу разгромили несколько таких гарнизонов, а соединение Сабурова овладело районным центром Словечно, перепуганные полицаи, спасая свои шкуры, в одиночку и группами устремились в Лельчицы под защиту немецкого гарнизона.

Гитлеровцы из трех районов Полесья создали округ с центром в городе Лельчицы. Это был их опорный пункт в глухом районе Полесья. Здесь сосредоточились немецкие окружные власти, полицейское управление и военная комендатура с гарнизоном около трехсот солдат и офицеров.

После того как нашими подразделениями была уничтожена полицейская охрана складов в Буйновичах, а зерно и мука из этих складов были частью вывезены партизанами и частью розданы населению, в Лельчицах поднялся переполох. Гитлеровцы спешно укреплялись в городе: приспосабливали здания к обороне, рыли окопы в парке перед комендатурой, гарнизон усилился полицейскими, которые прибежали из окрестных сел.

В лагере врага царила паника. Этому, в немалой мере, способствовали слухи, которые распространяло местное население. В их устах наше партизанское соединение превращалось в кадровые войска Красной Армии.

Обо всем этом разузнали разведчики.

– Самый раз нанести удар по Лельчицам, — сказал комиссар.

– Ты, Семен Васильевич, мои думки читаешь, — весело отозвался Ковпак. — А начальник штаба, наверно, и план уже разработал. Как Григорий Яковлевич? — обратился командир к Базыме.

Да, неторопливый, рассудительный начальник штаба Базыма, бывший учитель, уже не раз замечал, как то Ковпак, то Руднев раскрывали карты и внимательно всматривались в то место, где обозначен город Лельчицы. Туда же нацеливались и основные силы разведки. Вот и сегодня только вернулись оттуда разведчики Черемушкин, Журов и Лучинский, как вновь к городу направились Мычко, Архипов, Гомозов и Виноградов.

По всему было видно, что решение о разгроме лельчицкого гарнизона командиром и комиссаром принято, а помощником начальника штаба Васей Войцеховичем разработан план боя с расчетом окружить и уничтожить гарнизон. Ждали только удобного момента для удара. Такой момент настал.

День 25 ноября прошел в заботах по подготовке к операции. В ударную группу входили Путивльский, Глуховский и Шалыгинский отряды. Кролевецкий отряд должен был перекрыть дороги, идущие из Лельчиц, и не допустить подхода подкрепления противника, а также уничтожать группы, которые могут прорваться из Лельчиц. В резерв выделялись три роты, в том числе и наша тринадцатая.

– Это будут наши партизанские «Канны», — воодушевленно сказал Руднев. — Так проведем же их с достоинством!

Перед самым выступлением на задание мне встретился Саша Тютерев. Увидев меня, он издали закричал:

– Слыхал, Иван Иванович, старик номер отчубучил?- И, увидя мой недоуменный взгляд, пояснил: — Ковпак по телефону переговорил с Лельчицами и приказал гитлеровскому офицеру немедленно убраться восвояси.

– Что же тот?

– А тот ответил: «Я бы с удовольствием, но начальство не разрешает… Я всего лишь заместитель».

– Наш дед под Буденного действует, — вставил бывший бухгалтер, а ныне командир пятой роты Степа Ефремов. — Помните, как он приказал генералу Шкуро построить в Воронеже свои войска для парада?

…Бесшумно и деловито покидали роты Стодолищи. Одновременно с Путивльским, из соседних сел выступали остальные отряды соединения. Необходимо было к двум часам ночи изготовиться к бою, а в три часа начать атаку.

Тринадцатая рота шла со штабом за пятой, шестой и девятой ротами ударной группы… Когда мы подходили к речке Уборти, в Лельчицах раздался винтовочный выстрел. Вслед за этим вокруг города разразился пулеметный и автоматный шквал. Снопы трассирующих пуль полетели к центру города со всех сторон.

С первых же минут противник начал яростно сопротивляться. Вероятно, опасаясь нападения партизан, гитлеровцы еще с вечера расположились в окопах и строениях, приспособленных к бою. Однако первый натиск партизан оказался настолько сильным, что враг вынужден был откатиться в глубь населенного пункта.

Чем ближе к центру продвигались партизаны, тем отчаяннее сопротивлялся противник. К рассвету вражеский гарнизон был зажат в кольцо в нескольких домах. Особенно упорное сопротивление оказывали немцы, засевшие в кирпичных зданиях комендатуры и казарм и окопах, отрытых вокруг этих зданий и в парке перед комендатурой. В пьедестале разрушенного памятника Ленину гитлеровцы соорудили дот…

Сильный пулеметный и автоматный огонь врага задержал на некоторое время продвижение партизан и заставил залечь. Надо было спешить, так как к немцам могло подойти подкрепление.

К роте прибежал Вершигора, назначенный заместителем Ковпака на период боя.

– Веди ребят на прикрытие артбатареи! — выкрикнул он, направляясь в город.

Перейдя вброд Уборть, рота достигла окраины Лельчиц. Впереди бухали орудия, рвались гранаты, доносились трескучие очереди пулеметов и автоматов. Над нашими головами запели пули. Чем ближе к центру города, тем больше ощущалась плотность неприятельского огня. Пригибаясь, автоматчики стремительно перебегали от одного укрытия к другому, а кое-где приходилось переползать. Вот и наша артиллерия. Пушки вели огонь по противнику, засевшему в парке. Возле орудий слаженно и четко действовали расчеты. Затянутый ремнями, с биноклем на груди, командир батареи майор Анисимов встретил нас с нескрываемой радостью.

– Товарищ подполковник, разрешите орудия подтянуть ближе к немцам. Отсюда обстрел неважный – дома мешают, — обратился он к Вершигоре.

– Валяй, — разрешил Петр Петрович. — Мы прикроем.

Развернув в цепь, я повел роту вперед. Вслед за нами артиллеристы тащили орудия. Когда до расположения немцев оставалось метров восемьдесят и их оборона была хорошо видна, орудия встали на прямую наводку и открыли огонь.

Артиллеристы обстреливали казарму, из окон которой строчили немецкие пулеметы. Наши снаряды, ударяясь о каменные стены и взрываясь, не причиняли пулеметчикам никакого вреда.

Наступление наших рот застопорилось. Падали убитые. Пронесли несколько раненых. В это время Нина Созина подбежала к казарме, бросила в окно гранату, но в последний момент была ранена… Упустить случай, значит потерять темп наступления. Это понимал Вершигора и тут же бросил в бой тринадцатую роту.

Казалось, что могут сделать пятнадцать-шестнадцать автоматчиков. Оказывается, многое!

Как только я повел роту в обход немецкой комендатуры, справа, слева послышался хрипловатый голос моего дружка Саши Тютерева:

– Вперед, ребята! Подкрепление прибыло.

Он первый бросился вперед, за ним поднялась вся пятая рота. Примеру пятой последовали шестая и девятая роты. Мы с фланга огнем автоматов поддерживали атаку. Бой разгорелся с новой силой. Пошли в ход ручные гранаты. Прямое попадание снаряда заставило замолчать пулемет в доте. Партизаны ворвались в парк и перебили гитлеровцев, которые засели в окопах. Путь к комендатуре и казармам расчищен.

Идти в лоб на пулеметы не было смысла. Вторая, шестая и девятая роты заняли немецкие окопы, а пятая и тринадцатая продолжали обходить опорный пункт врага. Правее и впереди навстречу нам гнали немцев шалыгинцы и глуховчане. Гитлеровцы видели безвыходность своего положения и остервенело сопротивлялись.

Укрывшись за сараем, я начал наблюдать, чтобы определить, откуда стреляет немецкий пулемет. Рядом со мной оказались Стрелюк, Савкин и боец из пятой роты. Вдруг из-за угла вынырнул Вершигора.

– Откуда бьет?- спросил он.

– А вон из-за забора, — ответил боец, указывая рукой вперед.

В это время прогремела немецкая пушчонка, снаряд-болванка снес бойцу голову. Обезглавленное тело с автоматом в правой руке, как бы не желая подчиниться смерти, какое-то мгновение стояло неподвижно, а затем рухнуло на землю, как спиленное дерево.

При виде этого я сорвался с места и, почти не помня себя, с криком: «Бей гадов!» бросился на немецкий пулемет у забора. Справа и слева от меня бежали автоматчики. На первых же метрах меня обогнал длинноногий Стрелюк. Вперед полетели гранаты. Пулемет замолчал. Мы с ходу перелезали через забор, обходя казармы с тыла. С удивительной легкостью вслед за молодежью через двухметровый забор перемахнул Вершигора.

– Отходят, отходят! - закричал он, показывая на группу немцев, которая, прячась за домами, пробиралась в сторону леса.

Мы с несколькими автоматчиками пустились в погоню. Путь преградило проволочное заграждение, которым были обнесены несколько сараев.

– Смотрите, часовой, — сказал Маркиданов и автоматной очередью срезал фашиста. Перебив проволоку, Ванюшка подбежал к убитому, снял с него новенький «вальтер» и тут же преподнес мне в память о лельчицком бое.

Наше внимание привлекли истерические крики людей в сарае. Сбили замки и открыли двери. Из сарая вывалила толпа оборванных, изможденных жителей Лельчиц, находившихся в фашистском застенке. Это была тюрьма…

Убегавших немцев преследовали до окраины города. Дальше расстилалась луговина, а за ней лес. Гитлеровцы считали себя в безопасности… и просчитались. На опушке леса их встретили засады Глуховского отряда.

Бой подходил к концу. И надо же было случиться так, что в последние минуты боя был ранен в ногу Маркиданов. Щербаков поспешил ему на помощь и тоже был ранен в плечо и руку. Виновником ранения двух наших товарищей был немецкий пулеметчик, укрывшийся на чердаке дома. Наши автоматы заставили его замолчать.

Пока мы добивали немцев, пытавшихся пробиться к лесу, в центре еще шел упорный бой. Развязка наступила тогда, когда Митя Черемушкин, Коля Гапоненко и еще несколько партизан ворвались в казармы и забросали гранатами закрепившихся там немцев. Вскоре весь город был в наших руках. С помощью жителей мы вылавливали немецких солдат, попрятавшихся на чердаках, в стогах сена, в подвалах.

Только стихли выстрелы в Лельчицах, как на заставах Кролевецкого отряда вспыхнул бой. Как после стало известно, это из Ельска на семи автомашинах и трех броневиках подошло подкрепление лельчицкому гарнизону. Подпустив их на близкое расстояние, кролевчане обрушили на врага всю мощь своего огня. Мало кто из гитлеровцев сумел унести ноги.

В городе мы захватили большие трофеи: оружие, боеприпасы, продовольствие, снаряжение. Очень были кстати зимняя одежда, обувь и большое количество хрома… Наши минеры взорвали электростанцию, маслозавод,«кожевенный и лесопильный заводы, мельницу, два моста на реке Уборть и узел связи. Кролевецким отрядом уничтожены две бронемашины.

Роскошно в Лельчицах жили немецкие офицеры. Их квартиры были забиты награбленным имуществом, стены в коврах. Специально для обслуживания гитлеровских офицеров работали портняжная и сапожная мастерские. Теперь эти мастерские перешли на службу партизанам.

Советские граждане, освобожденные из тюрьмы, явились достойным пополнением нашего отряда.

Разгромом немцев в Лельчицах было положено начало создания партизанского края в Полесье. На десятки километров вокруг не было немецких гарнизонов. Успехи ковпаковцев и сабуровцев послужили примером для многих мелких партизанских отрядов, которые так же активизировали свои действия.

…В веселом настроении покидали партизаны отвоеванный у врага город Лельчицы. Но не успела колонна втянуться в лес, как Черемушкин доложил, что справа движется до сорока человек и четыре подводы.

– Видимо, полицаи спешат в Лельчицы на помощь, — высказал предположение Митя.

– Поздновато, — оживился Карпенко. — Устроим им встречу.

Горкунов послал связного доложить Ковпаку, а мы с Карпенко повернули свои роты навстречу неизвестной группе. Мы уже начали готовиться к бою, вдруг из леса галопом вылетел всадник.

– Не стреляйте, свои! — закричал он издали, как только заметил нас.

– Ба, Олег! — удивленно сказал Карпенко.

К нам на взмыленном гнедом коне подскакал Олег Фирсов.

– Откуда ты?

– Из Симоновичей, — ответил возбужденный Олег. — С Мишей Фоминым и Иваном Семеновым обезоружили пятьдесят девять полицейских.

– Не может быть! Втроем? — удивился Стрелюк.

– Не веришь? Посмотри, — сказал Олег, указывая на выезжавшие из леса подводы и большую группу пленных, которых конвоировали Фомин и Семенов.

Казалось немыслимым, чтобы три человека могли обезоружить такое количество врагов. А произошло это так.

Ленкин с одиннадцатью конниками вел разведку. На одном из хуторов от местных жителей узнал, что в Симоновичах много полицейских. Он поручил Фирсову с двумя разведчиками уточнить данные.

Разведчики к селу подъехали ранним утром. Зашли в избу, чтобы расспросить о полицейских.

- Всего полицейских человек шестьдесят, — сказала разбитная молодуха. — Только среди них настоящих-то предателей и пятнадцати не наберется. Остальных немцы насильно заставили взять оружие.

– Эх, была не была, рискнем? — обратился Олег к товарищам.

Направились к дому, в котором располагалась полиция. Часовой дремал на крыльце. Когда его разбудили, он с перепугу принял разведчиков за начальство из Лельчиц. Олег приказал собрать всех полицейских…

Полицейские по одному - по два начали приходить минут через пятнадцать. Их пропускали в дом, обезоруживали и брали под охрану. Так за час обезоружили пятьдесят девять человек. Старосты и начальника полиции не было. Они еще накануне уехали в Лельчицы…

– Мы партизаны, — сказал Фирсов, когда были обезоружены все полицейские.

Из пятидесяти девяти пленных шестнадцать явных предателей были расстреляны, тринадцать человек, по их просьбе, приняты в партизаны, остальные отпущены…

Со дня выхода из Брянских лесов до момента разгрома немцев в Лельчицах прошло ровно месяц. Рейд прошел успешно. За это время соединение провело ряд серьезных боев с немцами, израсходовало значительную часть боеприпасов. Одновременно с этим в обозе накопилось большое количество раненых. Необходимо было выбрать место для базирования отрядов, которое бы находилось вдали от крупных немецких гарнизонов и имело площадку для приема самолетов.

После тщательной разведки Ковпак и Руднев остановили свой выбор на Глушкевичах и окружающих их селах Милашевичах, Прибыловичах и Капищах. 29 ноября отряды заняли отведенные им села.

Штаб соединения с Путивльским отрядом разместился в Глушкевичах.

Разведчики протянули свои щупальцы к Мозырю, Столину, Сарнам, Олевску и другим городам, отыскивая объекты для нападения.

Диверсия у Домбровицы

Декабрь пришел с обильными снегопадами и снежными буранами. Хлопьями валит снег. Не успеют снежинки коснуться земли, как их подхватывает порывистый ветер и, покружив в воздухе, вновь бросает на землю. Встречный ветер заставляет прикрывать лицо воротником шинели. Кони, изогнув шеи колесом, не хотят идти против ветра и норовят свернуть в сторону. На дороге снежные заносы. Лошади увязают по брюхо в сугробах и с трудом тащат розвальни. Разведчики время от времени соскакивают с саней, чтобы согреться и помочь лошадям.

На вторых санках со мною Костя Стрелюк, Володя Савкин и Сережа Рябченков. Впереди метрах в пятидесяти от нас едет Коля Гапоненко с четырьмя разведчиками. Снежная вьюга скрывает их от нашего взора и заметает след саней. Но вот впереди замаячили сани. Подъезжаем ближе. К нам подбегает облепленный снегом Гапоненко.

– Лошади не идут, выбились из сил! — старается он перекричать завывание вьюги. — И дороги не видно…

– Оставайся, Коля замыкающим. Мы поедем вперед, — прокричал я в ответ.

Сережа дернул вожжами, лошади нехотя свернули с дороги, обошли санки Гапоненко и вышли вперед. Теперь мы пробивали дорогу для остальных четырех саней. Торопились. Надо было до наступления ночи добраться до большого леса…

В лес въехали, когда было уже темно. Даже луна не помогала. Зато ехать стало легче. Ветер нас уже не донимал, лишь угрожающе гудел в вершинах сосен. Почувствовав под собой дорогу, лошади пошли резвее.

Нам предстояло за два перехода проехать около ста пятидесяти километров, выйти к реке Стырь западнее Домбровицы и взорвать два железнодорожных моста. Взрывы необходимо произвести в ночь с 4-го на 5 декабря. В это же время должны взлететь в воздух мосты на железных-дорогах западнее, восточнее и южнее Сарн, а также в районе Столина. Туда ушли группы Кульбаки, Цымбала, Подоляко и другие. Этими диверсиями предусматривалось вывести из строя сарнский железнодорожный узел, который, как спрут, впился своими щупальцами в Полесье и Ровенщину. Он обеспечивал переброску гитлеровских войск и грузов по дорогам Ковель-Киев, Лунинец-Ровно, связывал магистрали Брест-Гомель, Ковель-Киев, Львов-Киев.

В нашей «чертовой дюжине» в строю находилось всего тринадцать человек, так как Лапин, Рыбинский, Маркиданов и Щербаков еще не выздоровели после ранений. Володя Зеболов получил специальное заданное по разведке железной дороги, а Вершигора, радистка Аня Маленькая и их ездовой с нами на задание не шли. Поэтому нам в качестве усиления выделили из двенадцатой роты пять человек с пулеметом. Возглавлял эту группу командир роты Сарапулов.

Отправляя группы на задание, Ковпак сказал:

– Смотрите, хлопцы, чтобы мне все мосты взлетели в воздух вовремя.

А комиссар добавил:

– Посмотрим, насколько вы способны самостоятельно решать боевые задачи.

После такого напутствия каждому не хотелось попасть впросак…

Всю ночь ехали лесом. Сделали всего две остановки по тридцать минут: подкормили лошадей и дали им передышку. К утру снежную вьюгу сменил крепкий мороз. От вспотевших коней валил пар. Хвосты и гривы засеребрились.

Впереди показались заснеженные крыши домов. Из труб подымались ровные столбики дыма. Избы манили теплом. Здесь была намечена дневка. Но как только мы подъехали к околице, в селе поднялся переполох. Это нас насторожило. Выслали вперед разведку. Оказалось, что причиной переполоха явились мы сами. Дело в том, что большинство из нас были одеты в форму немецких солдат и офицеров. Кто-то из жителей увидел нас, принял за немцев и предупредил соседей. По селу полетела тревожная весть.

Прежде чем расположиться на отдых, мы организовали охрану села. И тут-то выяснилось, что в населенном пункте есть партизаны… К нам пришли три во оружейных человека, назвавшиеся разведчиками отряда «дяди Пети». Их появление меня удивило. Тем более, что о таком отряде мне ничего не было известно. Отправляясь в дальний путь, я не думал встретить здесь партизан. Мне казалось, что мы забрались в места, где еще не ступала партизанская нога, и мы будем первыми вестниками от народных мстителей. Но не так-то было! Правда, мы сначала не доверяли им. Но жители подтвердили, что это действительно партизаны. Одна женщина так и сказала: «Это партизаны нашего «дяди Пети».

Из бесед с разведчиками «дяди Пети» выяснилось, что, кроме их отряда, в Полесье и севернее действуют еще и другие партизанские отряды и группы. Это известие нас обрадовало. Появилось такое чувство, как будто мы встретили старых и хороших друзей. Значит, мы не одиноки. Партизанское движение с каждым днем ширится, разрастается.

От новых знакомых мы узнали, что мосты, которые нам предстояло взорвать, находятся на недействующей узкоколейной дороге. Вполне понятно, что ехать туда не было смысла.

– А что, Сарапулов, если взорвать этот, — ткнул я пальцем в то место на карте, где обозначен мост через реку Случь возле хутора Хлевки севернее Домбровицы.

– Ты старший, тебе и решать, — ответил он не задумываясь.

Подошел лейтенант Гапоненко, долго всматривался в карту, вынул из полевой сумки циркуль-измеритель, прошагал им по черной линии, обозначавшей грунтовую дорогу, еще подумал и лишь тогда сказал:

– Попробуем.

Путь наш сократился километров на пятьдесят. Выехали с наступлением ночи. До Хлевков нас сопровождали разведчики «дяди Пети». На место приехали часам к одиннадцати ночи.

К мосту провести вызвались два пожилых веселых полещука. Надо было пройти около двух километров. Прикрываясь кустами, пошли вдоль высокой железнодорожной насыпи на некотором расстоянии от нее Вслед за нами ехали санки со взрывчаткой и станковым пулеметом. Погода, как назло, стояла тихая и лунная. Под ногами звучно поскрипывал снег.

Вот и мост. К мосту примыкает высокая платформа. По ней взад и вперед прохаживается часовой. Его шаги звонко раздаются в ночной морозной тиши. При виде часового и моста сердце невольно учащает стук. Вот он, объект нашего нападения! От того, удастся ли нам бесшумно снять часового, во многом зависит успех дела.

В кустах, недалеко от моста, залегли. Выждали, когда часовой спустился за насыпь к казарме. Послышался стук закрываемой двери.

– Вперед! — тихо скомандовал я.

Мгновение – и разведчики под мостом. До нашего слуха донеслись шаги.

– Смена на пост идет, — высказал вслух свою догадку Гольцов.

Мы решили захватить часового без стрельбы. Не хотелось подымать шума, чтобы из Домбровицы не привлечь немецкого подкрепления. Из-под моста я пробрался на платформу. Вслед за мной прокрался и Савкин. Над нашими головами прохаживался часовой. Вот он доходит до края платформы, поворачивает обратно, и в этот момент автоматы мой и Володи Савкина, как по команде, легли на край платформы. Тихо приказываю:

– Руки вверх!

Однако часовой, не раздумывая, бабахнул из винтовки в воздух, но тут же свалился от автоматных очередей. Не ожидая команды, партизаны выскочили из-под платформы и моста и бросились к казарме, в которой размещалась охрана. Надо было торопиться, пока не пришли в себя немцы в Домбровице.

– Мурзин и Землянко, с пулеметом на ту сторону моста, — распорядился я. — Остроухов, подготовить взрывчатку!

Первыми в казарму ворвались Костя Стрелюк и Володя Савкин. В это время зазвенели стекла и кто-то выскочил в окно. Костя дал очередь вслед беглецу и осмотрелся. В тесном помещении у стен стояли двухъярусные нары. В пирамиде шесть винтовок. Посредине комнаты докрасна накаленная буржуйка. В казарме тихо и душно.

– О, валенок! — обрадовался Костя, заметив добротный валенок под нарой. Он схватил его и начал вытаскивать, но вместе с валенком показалась нога, а затем и вторая. Из-под нар вылез полицай. Не успели Костя и Володя опомниться, как из-под других нар один за другим выползли еще четыре охранника.

Разведчики готовы были открыть огонь из автоматов, но полицейские поспешили поднять руки, и один из них, видимо старшой, дрожащим голосом произнес:

– Все, ч-что з-здесь есть, и м-мы, — в-ваши.

– Теперь-то и мы видим, что вы наши, — сказал с иронией Костя.

Когда я подбежал к казарме, то увидел, как один полицай в нательном белье и босиком улепетывал через реку, обходя полыньи. По нему, не целясь, стрелял Сережа Рябченков. Полицай увязал в снегу, падал, подымался и вновь бежал.

– Черт с ним, пусть бежит, — махнул рукой Сережа.

Оставив пленных под наблюдением Савкина, Костя побежал через мост, чтобы заминировать железную дорогу со стороны Домбровиц.

Вася Демин, Илья Краснокутский, Юра Корольков и бойцы двенадцатой роты подносили взрывчатку. Под мостом орудовали минеры во главе с Колей Гапоненко и Мишей Остроуховым. Мост был длиной двести семьдесят метров, на высоких деревянных опорах. Решили взорвать три опоры, подложив под каждую из них по восемьдесят килограммов толу.

– Мост к взрыву готов! — доложил Гапоненко.

В это время мое внимание одновременно привлекли два обстоятельства. Первое то, что на юге небо озарилось вспышкой, а затем донесся глухой взрыв. Это сработал кто-то из наших, вероятнее всего Цымбал. Второе то, что со стороны Домбровицы послышался стук приближающегося эшелона, затем показался «глаз» паровоза.

– Подкрепление идет с опозданием, — проговорил Остроухов.

– Эх, взорвать бы мост, когда на него взойдет эшелон! — сказал Гапоненко.

– Да эшелон взорвется на мине, которую установил Костя, — напомнил Володя.

Так оно и случилось. Паровоз подорвался на мине, и в это время залпом ударили три взрыва под мостом. Мост вздыбился, надломился и рухнул в своенравную быструю реку Случь, которая, несмотря на сильные морозы, в этом месте так и не успела полностью покрыться льдом.

Чтобы довершить разрушения, по шпалам и настилу уцелевших пролетов моста мы разбросали термитные шары. Доски и шпалы, пропитанные мазутом,, легко загорались. Осмелевшие пленные вспомнили, что возле казармы есть бочка с керосином. Облили помещение и подожгли его. Бочку выкатили и вылили остатки горючего на мост. То, чего не сделали взрывы, довершил огонь.

Задание командования нами было выполнено.

Восстановление моста гитлеровцы продолжали до мая 1943 года. Но и после этого он действовал лишь месяц, а в июне был взорван партизанами «дяди Пети», которые вели в тот период «рельсовую войну»…

Пленников, которых мы забрали при подрыве моста, оставили в Хлевках. Мы были уверены, что они не пойдут больше к немцам, там их ждет расправа. Понимали это и сами пленные.

– Возьмите нас с собой, мы хотим кровью искупить свою вину перед родиной, — просили они в один голос.

– Если вы хотите смыть свой позор перед народом, то организуйте свой отряд или идите в местный действующий партизанский отряд, — советовали мы.

Надо сказать, что они последовали нашему совету, ушли в партизанский отряд. В мае 1943 года мы встретили их в Пинских лесах. К этому времени они уже сумели в боях с врагами заслужить уважение товарищей. От них же нам стало известно, что полицай, который в одном белье убежал из казармы перед взрывом, на следующий же день был повешен гитлеровцами за плохую охрану моста…

Возвращаясь в отряд, мы узнали от пленных, что в трех километрах, в Залужье, находится откормочная база скота для гитлеровской армии. Охрана – всего двое полицейских. Пройти мимо такой «находки» мы не могли. Выполнить задание вызвались Володя Савкин, Сережа Рябченков, Мурзин и боец двенадцатой роты Николаев. Не прошло и двух часов, как ребята пригнали полсотни коров и бычков.

Около трех часов ночи группа выступила в обратный путь. Надо было до наступления дня углубиться в лес.

Полная луна, окаймленная морозным радужным кругом, освещала нам дорогу. К утру группа была уже километрах в двадцати от места диверсии. На отдых остановились в селе Озерах.

Выставив охранение на окраине села, я шел улицей с единственным желанием поскорее добраться до теплой избы, обогреться и отдохнуть. Однако моим мечтам не суждено было сбыться. В избе меня ждала молодая, невысокого роста женщина.

– К вам, товарищ капитан, — сказал мне Гапоненко, указывая глазами на женщину.

– Я вас слушаю.

Она поднялась, подошла ко мне и тихим, мягким голосом сказала:

– Мам цось поведеть, — на мгновение замялась и добавила: — Тылько з ока на око…

Меня заинтересовало, что хочет сказать с глазу на глаз эта полька.

Когда мы остались вдвоем, женщина сказала, что здесь, в Озерах, есть один человек, который хочет непременно встретиться со мной.

– Кто же этот человек? — поинтересовался я.

– Доктор Сатановский.

– В чем же дело? Пусть приходит.

– Нет, ему нельзя. Надо, чтобы никто не догадывался о вашей встрече. В противном случае все станет известно немцам… Надо вам к нему прийти…

Я дал согласие навестить Сатановского. Женщина ушла. Наш разговор я передал Гапоненко. Кто он, этот доктор? Какая цель встречи?

Придумать предлог для посещения врача не представляло особого труда. Я начал жаловаться на зуб. «Зубные боли» становились все сильнее и сильнее. Заботливая хозяйка забеспокоилась. Она грела песок, заворачивала в тряпочку и прикладывала к моей щеке. Не помогло. Налила рюмку самогона-первача и посоветовала взять в рот и подержать на больном зубе. «Занемеет», — пообещала хозяйка. Самогон сквозь зубы прошел в рот и обжег горло, по телу разлилось тепло. Но «боль» не унималась… Испробовав все известные ей народные средства лечения и не добившись успеха, хозяйка сказала:

– Если вам пан доктор Сатановский не поможет, то больше никто не поможет.

– Видали мы этих докторов. Никакого толку в них, — не соглашался я.

– Э, не скажите. Пан Сатановский хороший доктор, и человек он хороший, душевный…

Я постепенно сдавался и наконец к большому удовольствию хозяйки согласился пойти к доктору. Разыскать дом, в котором жил доктор, помогли сельские мальчишки. У калитки стояла уже знакомая нам женщина. Она и провела меня в амбулаторию, которая размещалась в маленькой комнатушке.

Встретил меня невысокий, светловолосый, еще молодой человек с приятным румяным лицом.

– Роберт Сатановский, — сказал он, протягивая руку с белыми гибкими пальцами.

Доктор пригласил меня сесть и сразу без всякого вступления на чистом русском языке начал излагать свои планы по созданию польского партизанского отряда. Он говорил энергично, торопливо перелистывая свою записную книжечку.

Слушая Сатановского и наблюдая, как он жестикулирует руками, я подумал, что мой собеседник больше напоминает композитора или дирижера, чем доктора. Даже вспомнил такого же белокурого и беспокойного дирижера кз какой-то кинокартины.

Наша беседа продолжалась около часа. Из рассказов Роберта Сатановского я узнал, что у него много друзей, готовых в любой момент по его зову явиться и составить ядро партизанского отряда. Более того, некоторые начали вести скрытую борьбу против гитлеровцев. К открытой еще не перешли. Почему? Нет оружия. На тридцать человек всего три карабина.

Хотя я и не очень верил в планы, которые передо мной излагали, но мне нравился этот человек. Его планы шли далеко за рамки создания одного партизанского отряда.

– Чем я могу вам помочь? — спросил я доктора.

– Советом и оружием, — коротко ответил он.

– Сейчас мы можем передать вам лишь семь винтовок, патроны к ним и гранаты, которые захватили при подрыве моста. Устроит вас?

– Благодарю. Для начала будет достаточно…

Условились, что оружие ему мы передадим на ближайшем хуторе в доме ксендза, а к концу декабря Сатановский придет в Глушкевичи и там ему будет оказана помощь и оружием, и советом.

Перед уходом я, как бы между прочим, высказал Роберту свою мысль, что ему больше подходит музыка, чем медикаменты. Сатановский улыбнулся, а затем доверчиво сказал:

– Представьте себе, вы правы. До войны я и не думал, что буду доктором. Но сейчас это самый надежный способ общения с народом…

Вечером, как и условились, на хуторе нас встретил Сатановский, и мы передали ему обещанное оружие. Я тогда даже не мог предположить, что меньше чем через год, уже в сентябре 1943 года, под командованием «пана пулковника» Сатановского будет хорошо вооруженное польское воинское соединение в несколько тысяч человек. И что сам Сатановский будет получать это оружие в Москве.

…На обратном пути нам повстречались двадцать один человек бывших бойцов и командиров Красной Армии. Они бежали из немецкого плена и были все без оружия. С большой радостью они восприняли мое согласие довести их до нашего штаба.

От жителей узнали, что в Старое и Новое Село прибыло много немецких войск. Пришлось возвращаться глухими тропами и просеками. Дороги вообще не было. Лошади выбивались из сил. Скот увязал в сугробах. Не меньше уставали и люди.

– Разрешите сделать передышку, — с одной и той же просьбой подходили ко мне то Гапоненко, то Сарапулов.

– Потерпите. Нам во что бы то ни стало до наступления утра надо пересечь дорогу из Березова на Глинное, — отказывал я.

Но, когда на одном из хуторов подошел ко мне старший группы бывших военнопленных и попросил дать возможность обогреться полураздетым и почти босым товарищам, я сдался.

– Двухчасовой привал. Обогреть людей, накормить лошадей… Часовых и дозорных сменять каждые двадцать минут.

Партизаны, свободные от наряда, входили в хаты и тут силы покидали их. Разведчики засыпали, кто сидя на скамейке, а кто прикорнув на полу. Отогревшись, они уходили на посты, а их места занимали другие. Под полотняным зонтом на подвешенной металлической решетке, потрескивая, горят сухие еловые коренья и освещают комнату. По избе расплывается смолистый запах. Огненные блики мелькают по стенам и потолку. Так бы вот сидел и не отрывал взгляда от языков пламени!…

Незаметно пролетели два часа. Люди обогрелись и отдохнули. Лошади набрались сил. Но этот отдых был для нас роковым.

Большак Березово – Глинное пересекли на рассвете. Тропа углубилась в лес и повернула вправо. Мы некоторое время пробирались вдоль большака. В дозоре двигался Гапоненко. За ним гнали скот. Остальные ехали следом. Казалось, опасность миновала.

Достигли речушки Ствиги. Здесь произошла задержка. Речушка всего метров шесть шириной, но с обрывистыми берегами. Через нее переброшен мостик. Это по сути дела не мостик, а простая кладка, состоящая из двух бревен, перекинутых с берега на берег. Настилом служили круглые жердочки, уложенные на бревна.

Первые санки проехали благополучно. Но, когда прошло стадо, мостик почти полностью разрушился. Незакрепленные жерди разъехались. Пришлось заново их укладывать. Но только следующие сани въехали на мост, жерди вновь разошлись, и лошади провалились. Вытащили. И так все подводы. Оставалось переправить последние санки, как вдруг Миша Остроухов крикнул:

– Немцы!

Справа, метрах в ста пятидесяти, из леса двигалась цепь гитлеровцев. К этому времени дозорные санки уже скрылись за холмом, а стадо как раз поравнялось с немецкой цепью.

– Противник справа, к бою! - не раздумывая крикнул я.

Партизаны ложились там, где их застала команда, и открывали огонь по врагу. Рядом с мостом заработал ручной пулемет Землянки.

– Почему станковый не стреляет! — прокричал я, а когда посмотрел в сторону, где должен быть пулемет, то ужаснулся.

«Максим» оказался метрах в пятидесяти от противника. Сарапулов и расчет пулемета к бою изготовиться не успели. Сами попали под вражеский огонь и начали отползать, отстреливаясь из автоматов. Одна за другой повалились лошади, находящиеся в пулеметной упряжке.

– Куда вы ползете?! Назад, к пулемету! - кричал я Сарапулову и пулеметчикам. Но они продолжали отползать. Ими овладел страх.

– Смотрите, смотрите! — послышался рядом со мною голос Юры Королькова.

Навстречу пулеметчикам в одной ватной телогрейке без оружия скользила по снегу девушка. Это была радистка двенадцатой роты комсомолка Катя Рыкова. Видимо, ей стыдно стало за своих товарищей, оставивших боевое оружие.

– Прикрыть огнем! — передал я по цепи.

Усиленно заработали партизанские автоматы. Мой взгляд сосредоточился на маленькой фигурке, двигавшейся в сторону противника. А девушка тем временем оставила позади себя пулеметчиков. Вот она подползла к санкам. Вокруг нее взвилась снежная пыль, поднятая вражескими пулями.

– Огонь, огонь! — неслось по нашей цепи, хотя и без этой команды все поникали, что жизнь девушки на волоске.

Немцы тоже начали приближаться к пулемету. Однако девушка, пренебрегая опасностью, в тридцати метрах от врага сняла чехол и попыталась стащить пулемет. Но, видно, это ей было не под силу. Да и немецкие пули не давали возможности развернуться. К тому же рядом начали рваться гранаты. Видя, что пулемет вытащить не удастся, Катя открыла крышку короба, вынула замок и поползла обратно. Не успела она отползти и десяти метров, как на санках у самого пулемета взорвалась еще одна граната. Но и этот взрыв не причинил вреда отважной комсомолке.

Девушка совершила героический подвиг, а мы ее даже не поздравили. Парням стыдно было смотреть в глаза этой тихой и незаметной девушке.

Потеря пулемета сказалась на ходе боя. В панике заметались безоружные новички и только мешали стрельбе. Старший их группы погиб. Пришлось их отвести в безопасное место и направить по дороге на Глушкевичи. Это я поручил одному из разведчиков.

Охватив нас полукольцом, гитлеровцы приближались. Путь отхода возможен только влево. Но здесь обрывистые берега реки. Санки переправить трудно. А обстановка сложилась не в нашу пользу. По всему было видно, что нам долго не продержаться.

– Демин, разыщите место переправы через реку, — приказал я.

Осмотревшись, подзываю Сережу Рябченкова.

– Установите связь с лейтенантом Гапоненко и внезапным огнем во фланг немцам отвлеките их внимание от основной группы…

Сережа проворно пополз в сторону и скоро скрылся из виду.

Не смолкая, строчил пулемет Землянки, примостившегося за пнем. Автоматчики вели прицельный огонь. Дело дошло до гранат. Гитлеровцы залегли. Мы попытались атаковать противника и отбить пулемет. Не удалось. Натиск врага вновь начал усиливаться. Трассирующие немецкие пули не давали поднять головы. Стрелюкподнялся, чтобы перебежать в другое, более выгодное для стрельбы место, и тут же в нескольких сантиметрах перед его глазами пролетела очередь трассирующих пуль, опалив брови.

– Видал! - крикнул испуганно Савкин.

– Заметил, — спокойно ответил Костя, однако тут же залег, протер глаза и короткими очередями из автомата срезал двух фашистов.

Я не переставал удивляться его спокойствию. Везде и всегда он вел себя хладнокровно, как опытный воин. Припомнился бой под Ямполем на Сумщине. Тогда нам улыбнулась фортуна. Там появление противника для нас не было неожиданным… Как здесь найти выход из трудного положения?

На дороге в предсмертных судорогах бились несколько коров. Остальные, перепуганные стрельбой, разбежались по лесу. Нам было не до них.

Полукольцо гитлеровцев все сжималось. Еще немного, и мы не сумеем спасти уцелевших подвод. Да и самим придется туго. Вдруг слева от нас во фланг немцам застрочили автоматы Гапоненко, Рябченкова, Краснокутского и Шамураева. Гитлеровцы, видимо, не ожидали такого оборота событий, развернулись влево и начали отражать наступление группы Гапоненко. Основные же их силы продолжали вести огонь по нашей группе. Однако теперь мы получили возможность отвести обоз и переправить его через речку. Вслед за этим я подал команду на отход.

Противник заметил наш маневр и усилил стрельбу. Его попытки подняться в атаку пресекли огнем наших автоматов и пулемета. Я с тревогой наблюдал за перебежками товарищей. Как только кто-нибудь падал, у меня обрывалось сердце.

Наконец мы за высоткой. Поднялись во весь рост, перескочили через речушку и пробрались к месту, где ждал нас Демин с обозом. Подоспел Гапоненко с товарищами. Сели в санки. Лошади с места сорвались в галоп. Вскоре мы догнали наших новичков, которые шли по дороге в направлении Глушкевичей.

Было обидно, что так хорошо начатое дело мы не сумели довести до конца, да еще потеряли одного товарища и пулемет.

Долгое время недоумевали: как появились немцы на глухой лесной дороге и сумели нас перехватить. Со временем нам удалось узнать, что гитлеровцы, встревоженные диверсиями, решили отомстить партизанам и снарядили карательные отряды. Но, кроме нашей, ни одну группу им не удалось настичь. Наше движение задерживал скот. Воспользовавшись этим, гитлеровцы взяли себе проводником священника села Березова, который и вывел их лесными тропами наперерез нам. Однако немцам не удалось полностью осуществить свой замысел. Они нам нанесли незначительные потери, в то время как сами потеряли около десяти убитыми и несколько человек ранеными. В том числе был ранен их проводник – священник, ему пулей отбило нос. Эта примета дала возможность нашим разведчикам поймать предателя.

Диверсиями, которые провели группы нашего со единения, был парализован Сарнский железнодорожный узел. Эта операция получила название «сарнского креста».

Вполне понятно, что гитлеровским властям диверсии партизан пришлись не по душе. Надо было ждать ответных действий немецких войск.

Главразведка

Разведчики в партизанском соединении пользовались особым уважением. Да иначе и не могло быть! Партизанам приходилось действовать в сложной обстановке, где нет границы фронта и тыла. Везде фронт. Трудно определить, откуда появится враг. Там, где час назад не было войск противника, они могут быть сейчас. И чтобы не быть застигнутым врасплох, необходимо непрерывно вести разведку во всех направлениях.

Каждый из отрядов нашего соединения, которые мы теперь называли батальонами, имел свой взвод разведки. А Путивльский, при котором находился штаб соединения, имел разведывательную роту. Партизаны называли ее главразведкой. Она состояла из двух пеших и одного конного взводов.

Благодаря стараниям Ковпака и Руднева главразведка была укомплектована боевыми и проверенными партизанами. К разведчикам предъявлялись высокие требования…

Командование всегда должно знать обстановку минимум на тридцать километров в радиусе. Поэтому ежедневно в разведку посылалось несколько групп. На их долю выпадала большая нагрузка. Пока разведчики выполняют задания, соединение уже готово к новому переходу. Разведчикам приходится без отдыха снова выступать в поход. И так ежедневно. Вполне понятно, что такое напряжение посильно лишь физически выносливым и крепким духом партизанам. Случалось так, что приходилось расставаться с хорошими разведчиками из-за их слабого здоровья.

В роте закреплялись лишь испытанные и закаленные разведчики. К ним в первую очередь относились Митя Черемушкин, Федя Мычко, Коля Гомозов, Игорь Виноградов, Миша Федоренко, Костя Руднев, Ваня Архипов, Алексей Журов, Вася Зяблицкий, Саша Ленкин, Павел Лучинский. Вокруг опытных ветеранов группировалась молодая поросль – Соловьев, Семенистый, Миша Демин, Фетисов и многие другие.

С выходом соединения на правобережье Днепра работы разведчикам прибавилось. Главразведка в том составе, в каком она была, справиться с заданием не могла. Надо было ее усилить. Выход был найден. Командование решило объединить тринадцатую роту с главразведкой. Об этом мне стало известно вскоре после возвращения с диверсии. Меня вызвали в штаб и предложили принять командование главразведкой.

Это предложение было неожиданным. Дело в том, что моя группа по-прежнему находилась в подчинении Вершигоры и выполняла задание фронта. Поэтому вопрос о моей группе, как мне казалось, должно было решать фронтовое начальство. Я не спешил с ответом.

– Что задумался, капитан? Не нравится должность? — покручивая черные усы и улыбаясь, спросил комиссар Руднев.

– Без согласия Центра не могу принять вашего предложения, — возразил я комиссару и вопросительно посмотрел на Вершигору.

– Какой тебе, чертова батька, центр нужен? Мы вот здесь штаб – центр, — вспылил Ковпак. — Цель у нас одна… Будешь передавать в Центр все сведения, какие получит разведка. Центр ему нужен! Петро твой центр. Принимай разведку и крышка!

– Принять всегда можно. А если завтра мне прикажут уйти с группой в другой район, тогда как?- упорствовал я.

– Скомандуешь: «Становись! Шагом марш!» и поведешь. Никто задерживать не будет… Скажи ему, Петро!

По хитрым взглядам, которые поверх очков бросал Григорий Яковлевич Базыма на Вершигору, Ковпака и Руднева, я понял, что вопрос этот для них давно решен, и они меня просто разыгрывают.

Мне ничего не оставалось, как согласиться с предложением.

– Ну, это другое дело. А то заладил центр да центр, — уже спокойно сказал Ковпак.

Завязался оживленный разговор. Каждый из них считал своим долгом высказать пожелания, помочь мне советом, как лучше организовать разведку. Я старался запомнить советы старших. Особенно запали в память слова комиссара Руднева. Он расхаживал по комнате, заложив за спину руки, и горячо, слегка картавя, говорил:

– Мы доверяем тебе, капитан, ответственное дело. От хорошо поставленной разведки во многом зависит наш успех. А для этого есть все условия. Главное – люди. Народ в роте хороший. Рекомендую как следует изучить… Иногда мы видим лишь количество штыков или автоматов и фамилии – Мычко, Черемушкин или там Лучинский – и забываем, что за ними скрывается живой человек. А этот человек не только существует, но и действует, творит чудеса, не жалеет своей жизни для защиты Родины и этим самым создает для нас, командиров, славу. Крепко запомни, что сила командира – в делах его подчиненных. Прививай разведчикам чувство товарищества, справедливости…

– Вот, вот! Смотри, чтобы брехунов в разведке не было, смерть не люблю брехни, — вставил Сидор Артемович, не отрывая взгляда от карты, разложенной на столе.

– В роте есть коммунисты и комсомольцы – опирайся на них. Политрук Ковалев – замечательный работник. Он поможет тебе в изучении людей. А остальное зависит от тебя самого… Держи связь с Яковом Григорьевичем Паниным, — сказал в заключение комиссар.

На следующий день роты были объединены. Все произошло очень просто. Тринадцатая рота была переименована в третий взвод пешей разведки и включена в состав разведроты. Командиром взвода назначили лейтенанта Гапоненко. Во взвод были включены Петр Бугримович, Аркадий Тарасенко, Василий Кашицкий и Иван Юдин, которые пришли к нам во время боя в Новых Барсуках и на станции Демихи.

Я переселился в дом, где располагалось управление главразведки. Со мною разместились Петр Петрович, политрук Ковалев, радистка Аня Маленькая, Митя Черемушкин, старшина роты и ездовые.

С этого момента закончила свою самостоятельную боевую историю «чертова дюжина».

Надо сказать, что с разведчиками соединения у нас установились дружеские отношения еще в Брянских лесах у вечерних костров. На марше большей частью мы действовали совместно… С первого же дня командования разведротой я встретил поддержку со стороны новых подчиненных.

Особенно дружеские отношения установились у меня с политруком роты Ковалевым. Невысокий, несколько мешковатый, с серыми внимательными глазами и теплой улыбкой, он все свободное время проводил среди разведчиков. Беседует ли о положении на фронте, разъясняет ли роте задачу или же рассказывает прочитанную книгу – разведчики окружают его плотным кольцом и слушают с большим вниманием. С особым воодушевлением он много раз пересказывает полюбившиеся партизанам «Войну и мир» и «Анну Каренину» Льва Толстого. Несмотря на слабое здоровье и плоскостопие, Ковалев не знал усталости. Его, чуть сутулого, всегда можно было увидеть в голове колонны среди разведчиков. Иван Федорович любил перочинным ножом вырезать мундштуки, ложки и другие деревянные безделушки. Сидит, беседует, а перед уходом, глядишь, кому-нибудь вручает свое изделие…

– Мы с радостью принимаем в свою семью достойное пополнение, — говорил Ковалев на ротном собрании. — Я уже давно присматривался к автоматчикам тринадцатой роты. Должен сказать, что все пришлись по душе мне и нашим разведчикам. И степенный Антон Петрович Землянко, и веселый Володя Лапин, и Илья Краснокутский, и сообразительный Стрелюк, и Маркиданов, и Савкин… Да все вы, дорогие товарищи.

– Перехвалишь, Иван Федорович, — предостерег я политрука.

– Не думаю. Надо воздавать каждому по заслугам. А если кто зазнается и собьется с пути, сумеем поправить, — спокойно возразил Ковалев. — Однако не забывайте, что вы во вражеском тылу новички по сравнению с нами. Вам есть чему поучиться у разведчиков-ветеранов. Мы всегда к вашим услугам…

Помощником командира роты был назначен Митя Черемушкин, невысокий, широкоплечий, черноволосый парень, с чуть прищуренными карими глазами. На его лице почти всегда теплилась застенчивая улыбка. Это был очень скромный товарищ и способный разведчик. С детских лет увлекаясь охотой, он приучил себя к выдержке, наблюдательности и хитрости. В армии эти качества еще больше развились.

Попав в окружение и отбившись от своей части, Черемушкин и его товарищи не пали духом. Они с оружием в руках пробивались к линии фронта, но встретились с ковпаковцами и решили остаться в партизанском отряде.

– Будем бить врага в его тылу, — единодушно решили бойцы.

С первых же боев Митя завоевал славу отважного партизана. В числе первых, вместе с Федей Мычко и Василием Чусовитиным, он был награжден орденом Ленина. Участвовал во многих боях, был дважды ранен и к моменту нашего знакомства завоевал право называться лучшим разведчиком.

Старшина роты сибиряк Вася Зяблицкий, бывший разведчик бахаревской механизированной дивизии, оказался хорошим разведчиком и в тылу врага, но был контужен, стал плохо слышать и теперь вынужден заниматься хозяйственными вопросами. Правда, он и сейчас не упускал возможности повоевать.

Знакомиться с разведчиками приходилось на отдыхе, в походе, в бою и при выполнении специальных задач. И чем больше я узнавал новых подчиненных, тем большим уважением проникался к ним. Все они хорошие разведчики и надежные товарищи: и медлительный богатырской силы Мычко, неизменный спутник Черемушкина на всех заданиях, и сухощавый, торопливый и несколько нервозный Миша Федоренко, и длинный Журов – любимый партизанский певец, молчаливый белокурый северянин Коля Гомозов, и тихий, скромный Павлик Лучинский, прозванный товарищами «архангельским мужичком», и бывший пограничник Олег Фирсов. Да разве всех перечтешь!

Каждый из них имел свои особенности. Надо было знать эти характерные черты разведчиков, чтобы учитывать их в деле. Со временем я узнал, что если предстоит выполнить рискованное задание – поручай его Ивану Архипову. Если же дело требует умелого, осторожного подхода, где нужна смекалка и выдержка – поручай его Николаю Гомозову, Игорю Виноградову. Бывают и такие задания, которые требуют отваги, умения и выдержки – можно смело поручать их таким, как Митя Черемушкин и Федя Мычко. Журов оказался прекрасным разведчиком в горах.

У каждого из этих разведчиков свои последователи, которых они берут с собой на задания. Однажды из дальней разведки возвратилась группа Коли Гомозова. Докладывая о результатах разведки, Коля решительно заявил мне:

– Больше с собой на задание Степу Фомиченко не беру.

– Почему? — удивился я. — Степа хороший разведчик.

– Не спорю, но не в моем духе…

– А в чем дело?

– Выполнили задание, возвращаемся домой. Надо спешить – сами видите, сведения срочные. А он, понимаете ли, есть захотел. Кишки марш заиграли, — говорил с возмущением Гомозов. — Кругом в селах полно немцев, а наш Степа заладил: «Зайдем в дом, есть попросим». Я ему говорю, что можем попасть на засаду, перебьют и сведений некому будет доставить. Потерпи, не у одного тебя кишки марш играют. Так он лег на дороге и ни с места. Хоть убей!

– Что же вы сделали?

– Да что? Не бросать же! Пришлось осторожно огородами войти в село и попросить хлеба… Женщина ужаснулась, увидев нас возле своего дома, в котором полно немцев. А всего их в селе было более трехсот человек. Хорошо, что все благополучно сошло. Подкормили Степу, и вот прибыли… Это с ним не первый случай, только я терпел…

После этого много пришлось Степе постараться, чтобы вновь попасть в группу Гомозова…

Здесь же, в Глушкевичах, к нам пришло несколько человек пополнения. Среди них лейтенанты Владимир Осипчук и Владимир Богданов, замполитрука Семен Рыбальченко, черноморский моряк Иван Цебынин. Эти товарищи сразу прижились в нашей среде.

В конной разведке, которой командовал Миша Федоренко, собрались самые лихие ребята. Среди них особенно выделялись бывший бухгалтер Саша Ленкин, Олег Фирсов, Костя Руднев, Иван Мизерный, Иван Семенов, Миша Фомин…

Частым гостем разведчиков был секретарь партийной организации соединения Панин.

– Удивительный человек этот Яков Григорьевич, — говорил мне политрук роты, — до всего ему есть дело и везде успевает.

Да, это так. Панин относился к типу людей, которые не могут сидеть без дела. Болезненный на вид, он обладал тем не менее большой трудоспособностью. За тридцать пять лет жизни Панину много довелось испытать. Родился в бедной крестьянской семье Владимирской области. Рано остался без отца. С одиннадцати лет пошел в люди. Пас скот, батрачил… В 1926 году поступил на стройку. Днем работал, а вечерами учился в школе для взрослых. Дошел до мастера… После окончания профшколы, в 1933 году, по мобилизации ВЦСПС был направлен на работу в Черниговскую область. Последние годы перед войной работал инструктором и заведующим орготделом райкома партии в Путивле… В партизанском отряде с первых дней его организации.

Припоминаю наши первые переходы из Брянского леса. Тогда Яков Григорьевич все время шел с третьей и тринадцатой ротами в голове колонны, сразу же за разведкой. Мы тогда не знали, что это был его маневр. Оказывается, Панина хотели оставить на Сумщине, а он, не желая расставаться с отрядом, ушел с нами, и лишь на третьем переходе показался на глаза командиру и комиссару. Тогда же, вспоминая осень 1941 года, Панин говорил:

– Никогда не забуду первый бой. Немцы начали нас обстреливать из пулеметов. Засвистели пули, и я залег. Когда смотрю, мимо бежит вот он, Федя Карпенко и кричит: «Эй, Яша, какого лешего валяешься на земле, когда пули летят намного выше головы!» Елки с палкой, я чуть сквозь землю не провалился от стыда. Думал, что все уже постиг, а оказывается, в военном деле я полный профан. Снова надо было учиться.

Так вот и учился вместе со всеми…

Теперь за плечами Якова Григорьевича годовая школа партизанской борьбы и большая закалка. Он уже не всякой пуле кланялся. Душевным и чутким отношением к товарищам завоевал уважение партизан. Вскоре Панин стал признанным всеми секретарем партийной организации.

Яков Григорьевич всегда находил время, чтобы побеседовать с бойцами. Чаще всего его можно было увидеть среди автоматчиков третьей роты и разведчиков. Вот и сейчас он пришел, чтобы вручить листовки с текстом праздничного приказа народного комиссара обороны, посвященного двадцать пятой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, для распространения среди населения.

– Несите слово правды в народ, — напутствовал Панин.

– Давайте больше листовок, — нападал на секретаря Журов. — Полтора десятка на группу – очень мало. Вы знаете, что жители за каждую листовку дают кувшин молока или десяток яичек. Я не к тому говорю, что молока захотелось, — спохватился разведчик. — Нам и так его везде дают. Тяга к правде у народа большая…

– А в одном селе такой случай произошел, — вмешался в разговор Костя Руднев. — Мы туда приехали в воскресенье, как раз в церкви служение шло. Так наша листовка пошла по рукам и дошла до попа. И что вы думаете? Священник зачитал ее перед всеми прихожанами…

– Выходит, батюшка-то идейный, — под хохот разведчиков выпалил Юра Корольков.

– Идейный, не идейный, а и он распознал звериное лицо фашизма, — ответил Костя Руднев.

– Надо, чтобы все люди поняли это, — вставил Панин.

А вечером три разведывательные группы ушли на выполнение заданий. На северо-восток к Ельску и Мозырю отправилась группа Осипчука, на юг к Олевску – группа Гапоненко, а на завод – в Глинное, Березово и Старое Село пошел Мычко со своим отделением.

Ванька Хапка

Парторгом в разведывательной роте был Иван Георгиевич Архипов. Разведчики любили его за храбрость, веселый нрав и простоту. Однако меня удивляло то, что в отряде ему присвоили множество прозвищ. Называли его «великим комбинатором», «виртуозным балалаечником», «шахматным чемпионом», «парнем-рубахой», а некоторые даже склонны были считать его врожденным артистом. Но прочнее всех приклеилась к нему кличка «Ванька Хапка».

Обычно, если предстояло выполнить рискованное задание, где нужна особая смекалка, политрук Ковалев говорил:

– На это дело пошлем Ваньку Хапку. Все сделает, как по нотам.

Когда я попытался узнать, почему Архипова называют «Хапкой», то не нашлось никого, кто бы мог толком ответить на этот вопрос. Даже не помнили, кто ему дал эту кличку. Одни говорили, что это дело Феди Карпенко, другие указывали на Черемушкина, третьи на Федю Горкунова.

Отвечая на мой вопрос, Ковалев сказал:

– Да он любит все делать напором, неожиданно, без тщательного обдумывания. Одним словом, действует на хапок. Отсюда и назвали его Ванькой Хапкой.

Но это было не совсем так.

Иван Георгиевич Архипов в партизанский отряд попал, как и многие воины в первый год войны, через бои, окружения, отступление. Но приход его к партизанам был необычным.

Однажды партизанская застава задержала высокого, чуть сутулого человека, лет двадцати трех. На нем была потрепанная куртка, измазанная мелом и красками. Через плечо – малярная кисть, на длинной ручке которой висело помятое жестяное ведро.

– Здравствуйте, друзья-приятели, — сказал задержанный, снял кепку с надорванным козырьком и слегка поклонился. Длинный чуб, цвета переспелой соломы, упал на глаза. Он коротким рывком откинул голову назад, и копна волос легла на прежнее место.

– Чего тут шляешься и куда держишь путь? - спросил один из партизан, подозрительно рассматривая незнакомца.

– Наше дело малярное. Ходим, деньгу заколачиваем. Там побелим, там подкрасим, гляди какая-нибудь молодуха самогоном угостит. А что еще мужику надо! — весело ответил задержанный, присматриваясь прищуренными глазами к партизанам.

– Деньгу он зашибает, бедный мужичок, — передразнил с презрением партизан. — Не иначе, как продался немцам, а теперь дурачком прикидывается, ходит, вынюхивает, где партизаны. Пойдем в штаб, там разберутся, что ты за маляр.

– В штаб мне как раз и надо, — растянул в довольной улыбке толстые губы маляр, обнажив крупные зубы с двумя металлическими коронками. — Можете величать меня Иваном Георгиевичем Архиповым, — представился он картинно.

Так появился среди ковпаковцев еще один партизан, которого на заставе приняли за немецкого шпиона.

– Зачем тебе потребовался этот маскарад? — спросил Ковпак, выслушав новичка. — Или ты на самом деле кумекаешь в малярном?

– Что вы! Я до войны учителем работал, — ответил Архипов. — А это мне посоветовал один дедушка. Бери, говорит, мои причандалы, иначе тебе не сносить головы. Взял. Представьте себе, проходил через села, где полно немцев, и ни один из них даже не остановил меня.

– Ну ты, брат, великий комбинатор! — засмеялся Ковпак.

Сообразительность новичка особенно понравилась Феде Горкунову, и он забрал его в разведку. Не раз Архипов выполнял рискованные задания с товарищами и в одиночку. Переодевался то сапожником, то жестянщиком. Ходил по селам, где располагались вражеские гарнизоны и выкрикивал:

– Кастрюли, ведра чиним!

– А если кто попросит починить или сделать новое ведро, что ты будешь делать? — спрашивали его партизаны.

Он хитро улыбался и отвечал:

– Из материалов заказчика делаем и чиним, а так как жести нигде нет, то приходится обещать зайти еще…

Беседуя с местными жителями, среди которых он завел много знакомых, и лично наблюдая за противником, Архипов добывал ценные данные. Возвратившись с задания, он обычно коротко докладывал: «Все убито!» Это значит – задание выполнено.

– Ну и Хапка! — с восхищением сказал кто-то из партизан. Эта кличка и пристала к разведчику навсегда.

Однажды Хапка чуть не поплатился жизнью за свою бесшабашность. Возвращаясь с разведки с группой товарищей, Архипов попросил разрешения Мити Черемушкина заглянуть к знакомому старику.

– Надо его расспросить, что делается в Путивле, — сказал он.

– Иди, только не задерживайся. Ждем тебя возле леса, — разрешил Черемушкин.

Разговаривая со знакомым крестьянином, разведчик увидел, что в село въехало много немецких машин с солдатами. Уходить поздно, заметят. Тогда он попросил у старика мешок, положил в него карабин, перекинул через плечо и, опираясь на посох, прошел под носом у гитлеровцев.

За лихачество и разного рода трюки Хапке часто доставалось от Ковпака и комиссара. И лишь Горкунов, отличавшийся храбростью, был доволен разведчиком.

– Это в моем вкусе, — говорил он.

– Пропадет хороший хлопец ни за понюх табаку, — сказал Сидор Артемович.

– Дисциплинка у него отсутствует, — поддакнул Панин.

– Мне кажется, ответственности он не чувствует – высказал свое мнение комиссар. — Член партии, образованный человек… Надо ему поручить серьезное дело.

– А что, если назначить его парторгом разведроты, — предложил Панин.

– Рискованно.

– Поможем, — настаивал Яков Григорьевич.

– Будь по-твоему, — согласился Руднев. — Под твою ответственность.

С назначением парторгом роты Архипова как будто подменили. Он почувствовал ответственность за свои действия не только как разведчика, но и как партийного руководителя. Постепенно избавился от излишнего ухарства, к выполнению заданий относился более серьезно…

Веселый, общительный острослов Архипов вместе с тем был заядлым шахматистом. За шахматной доской он преображался. Становился неразговорчивым, сосредоточенным, весь уходил в игру. Страсть его к шахматам нашла поддержку со стороны многих разведчиков. Но постоянными его партнерами были спокойный Радик Руднев и нетерпеливый Володя Савкин. Они могли часами играть, не замечая ничего вокруг.

Однажды мне открылось еще одно качество Хапки. Не то в Лесном, не то в Боровом мы с Архиповым зашли в одну избу. Хозяева, старик и старуха, встретили нас, как дорогих гостей. На стене над кроватью висела старенькая балалайка. При виде ее глаза разведчика загорелись.

– Бабуся, можно? — спросил он, указывая на инструмент.

– А чего ж, бери, сынок, — проговорила старушка.

Иван Георгиевич осторожно снял балалайку с колышка, смахнул рукавом пыль, покрывшую инструмент, и провел пальцами по струнам. Они издали дребезжащий звук. Архипов подстроил и заиграл. По комнате поплыли задушевно-печальные звуки «Лучинушки». Немудреная, старая балалайка ожила в мастерских руках игрока.

Старики, пригорюнившись, внимательно слушали.

Когда Ванька закончил играть, в избе повисла тишина, нарушаемая лишь всхлипыванием прослезившихся старика и старухи.

Архипов долго молчал, а потом, словно выдохнул, прошептал:

– Где вы, мои дорогие?

Таким я его видел впервые. Всегда веселый, жизнерадостный, сейчас он сидел задумчивый, подавленный. «Так вот ты какой!»-подумал я, не решаясь первым заговорить.

– Эх, бывало заиграю «Узника», — сказал задумчиво Ванька, — а папа подтянет… Да что вспоминать! Ничего не знаю ни о стариках, ни о жене, ни о дочурке. Погибну, дочь и не будет знать меня. Ведь ей было чуть побольше года, когда началась война…

«А моей и года не было», — подумал я.

Ванька тряхнул своей шевелюрой, с силой ударил по струнам, и избу заполнили звуки веселой, жизнерадостной «барыни». Впору хоть в пляс пуститься. Даже лица стариков просветлели.

– Возьми себе, — расчувствовалась старуха, когда Архипов кончил играть. — Нам она ни к чему. Сынок баловался. Как ушел на фронт, так никто и не дотронулся до нее.

– Спасибо, мать, не могу. Пусть она ждет своего хозяина.

– Не дождется… Фашисты убили сыночка, — сказала старуха и снова заплакала.

– Тем более не возьму. Она для вас как память о сыне, — ответил разведчик и бережно повесил балалайку на место.

С тяжелым чувством покидали мы осиротевших стариков. Куда ни зайди – везде горе, принесенное войной.

– Отвел душу, — вдруг заговорил Ванька. — Струнный оркестр, которым я руководил в школе, был одним из лучших. Музыка – страсть моя.

Я не сомневался в этом. Ванька Хапка, действительно, был балалаечником-виртуозом. Он и теперь песней и шуткой веселил партизан в минуты отдыха. Иногда он пел никому не известные частушки.

– Да ты, Хапка, не сам ли сочиняешь? — спросил как-то Черемушкин. Ваня на это ничего не ответил, только загадочно улыбнулся, а глаза говорили: «Думайте, как хотите. Может быть, и сам…»

Во время рейда из Брянских лесов Архипов ходил в разведку в составе групп Черемушкина и Гомозова, в числе первых переправился через Днепр, участвовал в боях за Лоев и Лельчицы.

В середине декабря мы прослышали о действиях в Пинских лесах белорусских партизан под командованием Комарова. На связь с ними направили разведчиков во главе с Ванькой Хапкой. Пройдя по тылам врага более двухсот километров, они связались с Комаровым, разведали гарнизоны противника и возвратились, когда мы были уже на Князь-озере.

Ковпак внимательно выслушал подробности доклада Архипова о результатах разведки, поблагодарил его, а когда тот вышел, сказал комиссару:

— Архипов стал зрелым разведчиком. Ему можно доверить выполнение любого задания.

Глушкевичи

Глушкевичи – большое село, расположенное в лесу севернее города Олевска. В нескольких километрах западнее его до 1939 года проходила советско-польская граница. Вокруг села в лесах разбросано множество хуторов, насчитывающих от одного-двух домов до нескольких десятков. Хутора большей частью назывались по имени господаря – хозяина дома. Дворы отстояли один от другого на большом расстоянии, поэтому селения растягивались на многие километры. Так, например, Марлинские хутора в несколько десятков дворов вытянулись на полсотни километров. Населенные пункты связаны между собой лесными дорогами и тропами. А некоторые из них стояли среди лесов, окруженных болотами.

В этом лесном районе и остановилось наше соединение на отдых. Штаб с Путивльским отрядом разместился в Глушкевичах.

После разгрома немцев в Лельчицах ближайший гитлеровский гарнизон находился километрах в сорока пяти в Олевске. Да и тот был недостаточно сильным, чтобы предпринять наступление против партизан. Пользуясь этим, отряды переключались на диверсии. Разведчики разыскивали место, где бы можно было устроить посадочную площадку для самолетов. Необходимо было отправить тяжелораненых и получить боеприпасы.

Передышка благоприятно сказалась на состоянии здоровья раненых. В нашей роте поправились и вновь вступили в строй Костя Рыбинский и Володя Лапин. Лучше почувствовал себя и Маркиданов, и лишь Щербаков нуждался в госпитальном лечении.

За время стоянки в Глушкевичах партизаны подружились с гостеприимными жителями, которые окружили теплой заботой раненых, делились с нами последним. Наши командиры и политработники разъясняли населению обстановку на фронтах и в тылу. Призывали к вступлению в партизанские отряды и ведению вооруженной борьбы с врагом.

Особенно большую работу среди населения и молодежи соединения проводили посланцы ЦК ЛКСМ Украины, прибывшие в отряд незадолго до выступления в рейд из Брянского леса. Группу в девять человек возглавлял молодой, жизнерадостный Миша Андросов. Он был назначен помощником комиссара по комсомолу.

В составе группы были такие опытные комсомольские работники, как секретарь Запорожского обкома комсомола Юля Зенухова, секретарь Запорожского горкома комсомола Валя Павлина, секретарь Николаевского обкома комсомола Аня Дивина… Всех их назначили в боевые подразделения.

Веселую, беспокойную Юлю, девушку с волосами цвета спелого льна, заплетенными в косы, и вдумчивую, кареглазую Валю направили в комсомольскую восьмую роту. Аню Дивину, высокую, энергичную, смелую, с мальчишескими замашками дивчину, — во вторую роту. Самого молодого Васю Олейника – в роту минеров, а Бориса Короля назначили политруком шестой роты…

Молодые, задорные, полные сил и энергии, они внесли свежую струю в комсомольскую жизнь соединения. Не упускали ни одного случая, чтобы в задушевных беседах с местными жителями не рассказать о борьбе советского народа против ненавистных оккупантов.

Обращаясь к партизанам, комиссар неустанно повторял: «Не забывайте, что на территории временно оккупированной врагом, вы являетесь представителями Советской власти. На вас смотрят, по вам равняются и видят в вас представителей армии-освободительницы. Вы первыми несете слово правды в народ».

В Глушкевичах активно поработали наши агитаторы. Не удивительно, что именно в этот период в соединение влилась большая группа нового пополнения.

Ожило село. На улицах зазвенели балалайки, заголосили гармошки.

– А что, Семен Васильевич, не устроить ли нам вечер встречи партизан с местными жителями? — спросил комиссара Панин.

– Идея неплохая, — согласился комиссар. — Побеседуем с народом, расскажем им обстановку, а затем пусть молодежь повеселится…

Началась подготовка к встрече. Тут-то и выяснилось, что среди партизан имеются настоящие таланты. Нашлись акробаты-виртуозы – Гриша Дорофеев из третьей роты и Вася Алексеев из артбатареи, певцы – Миша Демин и Алексей Журов, рассказчики - Костя Стрелюк и Иван Федорович Ковалев – все из главразведки, баянист Кириллов из комендантского взвода. Шумовой квартет возглавил Дорофеев. Конферансье-анекдотистом единодушно признан Никанорыч. А о любителях потанцевать и говорить не приходилось. Таких было много.

Девчата из Глушкевичей вымыли пол в заброшенной школе, истопили печку, подготовили несколько керосиновых лайп для освещения, парни вставили выбитые оконные стекла.

Задолго до наступления вечера группки партизан и жителей потянулись к школе. По-праздничному выглядело село. Желающих попасть на вечер было так много, что школа не вместила и половины.

На вечере выступил комиссар Руднев. Он рассказал о героической борьбе нашего народа против оккупантов. Комиссар говорил все с большим воодушевлением. В зале установилась полнейшая тишина, и только толпившиеся у открытой двери «шикали» на тех, кто пытался пробраться вперед.

Мне много раз приходилось слушать выступления Руднева перед партизанами и жителями многих сел, и всегда он меня очаровывал. Да не только меня. Всех он привлекал магической силой слова. И сейчас, слушая комиссара, я думал: «Какая сила таится в этом красивом, стройном человеке в защитной гимнастерке! Откуда он черпает ту энергию, которая управляет массами, двигает их на подвиг?» И как бы в ответ на мои мысли Руднев говорит:

– Мы верим в силу идей ленинской партии, в силу Советского государства, в силу советского народа. Наши силы умножаются от сознания правоты нашего дела…

«Да, партия не ошиблась, доверяя руководство борьбой народных мстителей таким, как Ковпак и Руднев», — продолжал я размышлять.

Выступление Руднев закончил словами:

– Будет и на нашей улице праздник! Честь и хвала нашему советскому народу! Слава доблестной Красной Армии! Слава партизанам и партизанкам! Смерть немецким захватчикам!

В зале все заговорили. Засветились радостью лица полещуков.

– Ох, получат они по заслугам, — тряся жиденькой козлиной бородкой, торжествовал старик с широкой лысиной через всю голову.

После выступления комиссара началась художественная часть. Особенно понравились песни в исполнении Алексея Журова и Миши Демина. Песня «Удовыцю я любыв» принесла Журову имя «партизанского Паторжинского», а Демину ария Ленского дала сразу два прозвища: «Миша Ария» и «партизанский Лемешев». Но самый бурный успех выпал на долю акробатов – Гриши Дорофеева и Васи Алексеева. Мастерски выполненные силовые номера чередовались с сатирическими. В зале стоял непрерывный хохот.

– Уморили, уморили, бесовы дети, — хватаясь за живот, хохотал помпохоз Павловский. — Ну, просто циркачи!

Так и пристало это слово к Грише Дорофееву. Теперь в отряде его иначе и не называли, как «Гриша-циркач». Часто бывало так, что приказывают посыльному:

– Вызовите Дорофеева!

– Какого Дорофеева? — переспрашивает посыльный.

– Гришу-циркача…

– А, такого знаю, — отвечал тот и спешил выполнить приказание…

Наше пребывание в Глушкевичах прервалось внезапно. Еще разведчики не нашли площадки для посадки самолетов, а уже стали поступать тревожные сведения о сосредоточении немецких войск в окружавших нас селах. Гитлеровцы под видом борьбы с партизанами чинят жестокую расправу над мирным населением. Пожарами полыхают села. По лесным дорогам в поисках партизан шныряют фашистские лазутчики.

С задания возвратился Гапоненко и сообщил о подходе гитлеровцев из Олевска…

По всему было видно, что гитлеровское командование, обозленное разгромом лельчицкого гарнизона и операцией на Сарнском узле, решило избавиться от неприятного соседа. Они сконцентрировали большую группировку, подтянув гарнизоны из Сарн, Столина, Коростеня и других местечек.

Наступление на Глушкевичи было предпринято с двух направлений: с запада и юга. Первое столкновение завязалось в Будках Войтковицких, где стоял второй батальон под командованием Кульбаки. Разгорелся жаркий бой. Несколько раз противнику удавалось врываться в деревню, но всякий раз партизаны переходили в контратаки и отбрасывали его. И лишь после того, как гитлеровцы подтянули свежие силы, им удалось захватить населенный пункт.

В Будках Войтковицких каратели учинили жестокую расправу над жителями. Они согнали в школу женщин, стариков и детишек, которые остались дома, закрыли их там и здание подожгли, а сами стояли вокруг пылающего дома и всех, кто пытался выскочить из школы, ловили и вновь бросали в огонь. Так почти полностью были истреблены жители села.

Вскоре гитлеровцы подошли из Олевска и захватили село Хочин. Наша застава с большим трудом сдерживала передовые подразделения противника.

В Глушкевичах была слышна стрельба. Бой приближался. Часть рот первого батальона заняла оборону, а четыре роты во главе с Вершигорой и Паниным вечером были выдвинуты навстречу олевской группировке немцев.

Я со взводом лейтенанта Гапоненко шел впереди колонны. Наступила резкая оттепель. Снег стал рыхлым и водянистым. Лед на Уборти покрылся водой. Темные облака низко висели над головами. На фоне всего этого зловещим казалось зарево пожаров на западе.

Это горели Будки Войтковицкие.

Встреча с противником произошла во второй половине ночи, когда мы вплотную столкнулись с авангардом гитлеровцев. Вспыхнула перестрелка. Услыхав стрельбу, главные силы обеих сторон развернулись для встречного боя. И тут-то случилось неприятное. Я с разведчиками оказался под перекрестным огнем. Спереди и справа по нас вели огонь немцы, а с тыла прижимали свои. До противника метров сорок-пятьдесят, мы отчетливо слышим их команды, а до своих чуть подальше. Пули не давали возможности поднять головы. Трудно было разобрать, что происходит на поле боя. Что делать? Идти вперед или вправо – не пускают немцы, назад – свои перебьют. И оставаться на месте нельзя – ведь только благодаря ночи мы еще не имели потерь.

Выйти из трудного положения нам помогли сами немцы. Они начали ракетами освещать местность, это дало нам возможность сориентироваться и, уклонившись влево, выйти из-под двойного обстрела.

Встречный бой не дал перевеса ни нам ни противнику. Гапоненко так и сказал: «Сыграли с немцами вничью».

Однако с наступлением утра выяснилось, что наши роты заняли очень плохую позицию. Отошли на новый рубеж, где весь день отражали атаки противника. Появились раненые, среди которых была и отважная автоматчица Нина Созина, только что выздоровевшая после ранения в Лельчицах.

Перед вечером получили сообщение, что гитлеровцы с запада подошли к Глушкевичам. Вершигоре приказано отвести роты в село.

Подобрав раненых, мы под прикрытием второй роты направились по обратному маршруту. Чем ближе подходили к Глушкевичам, тем отчетливее слышалась стрельба, взрывы снарядов, мин и гранат. Полыхали пожарища, поглощая дом за домом.

В центре села нас встретил начальник штаба Базыма. Он приказал не задерживаться в Глушкевичах, вести разведку на Прибыловичи, Бухчу, Тонеж, Иванову слободу.

– Торопитесь! Вам надо обогнать колонну. Обоз с ранеными уже ушел, — сказал Базыма.

Последние подводы партизанского обоза переправились через Уборть. Вслед летели вражеские снаряды и мины. Трассирующие пули, как огненные стрелы, скрещивались над селом. Все это наводило ужас на жителей, которые с малыми детишками на руках и наспех собранными узелками убегали в лес. Перепуганный скот с ревом метался по улицам.

Как изменчива судьба! Всего три-четыре дня назад никто из жителей не подозревал, что над ними нависает такая угроза. А теперь они уходят, оставив на произвол судьбы свое хозяйство.

Не успел я со взводом разведчиков догнать голову колонны, как впереди снова начался бой. Батальон противника с артиллерией и минометами закрепился в Бухче и перекрыл дорогу на Тонеж.

Бой, в котором принимали участие первый и четвертый батальоны, длился почти весь следующий день. Противник нес большие потери, но продолжал упорно сопротивляться. Мы потеряли пятнадцать убитыми и сорок четыре ранеными. Тяжелые ранения получили Федя Горкунов, Миша Федоренко и Костя Рыбинский.

Разведчики действовали в разных направлениях, разыскивали пути обхода Бухчи. Надо было спешить, чтобы засветло перебраться через болото, которое примыкало к дороге с обеих сторон.

Шло время. Начали одна за другой возвращаться разведывательные группы. Донесения не радовали. Дорог не было.

– Пехота пройдет с трудом, а обоз вообще не пройдет, — докладывал усталый Гапоненко.

Наконец перед вечером возвратились конные разведчики. После ранения Миши Федоренко ими командовал молчаливый, серьезный и вдумчивый сибиряк Саша Ленкин, за пышные усы прозванный партизанами «усачом». Конникам удалось отыскать заброшенную лесную дорогу.

– Плохая дорога. Во многих местах придется болото выстилать лозняком. Однако пройдем, — спокойно и уверенно доложил Ленкин.

Оставили прикрытие со стороны Бухчи и пошли в обход на Тонеж. Ночь выдалась темная и ветреная. Дорога действительно оказалась очень плохой. Колонна поминутно останавливалась. Приходилось вытаскивать застрявшие подводы или пробираться сквозь кустарник. Партизаны выбивались из сил. Но больше всего страданий досталось раненым.

Все с облегчением вздохнули, когда на рассвете вошли в Тонеж. Отсюда шел шлях на Туров.

Наше внимание, было обращено в сторону Бухчи. Мы думали, что противник подбросит подкрепление и начнет преследовать нас. Каково же было наше удивление, когда возвратились хлопцы и доложили, что гитлеровцы подобрали убитых, погрузили их на подводы и спешно уехали из Бухчи в сторону Дзержинска. По утверждениям жителей Бухчи, которые были мобилизованы с подводами для вывозки трупов, гитлеровцы потеряли свыше двухсот человек. Много времени спустя эти данные были подтверждены трофейными немецкими документами.

В дополнение ко всему этому на второй день к Тонежу со стороны Турова на подводах подъехало до батальона немцев. Их встретили роты второго и третьего батальонов. Завязался бой. По приказу Ковпака две роты первого батальона ударили по гитлеровцам с тыла. Этого враг не ожидал и почти полностью был уничтожен. Лишь нескольким мелким группам немцев удалось рассеяться по лесу. В течение недели одиночки и мелкие группы фашистских вояк скитались по лесам и болотам, не находя выхода. Голод заставлял немцев заходить в деревни, а там их жители вылавливали и отводили к партизанам.

Во время разгрома этого батальона нами захвачено большое количество оружия, в том числе орудие и два миномета, боеприпасы и обоз.

Среди трофейных документов оказался приказ, в котором батальону предписывалось выйти к Бухче и во взаимодействии с пятью батальонами, действующими в этом районе, окружить и разгромить партизан…

Разгромом этого батальона мы надолгообезопасили свое положение. Получили возможность привести в порядок раненых, похоронить убитых товарищей и отдохнуть. Здесь же к нам пришла большая группа пополнения.

Соединение вышло из боя не ослабленным, а, наоборот, окрепшим.

Случаи в разведке

На третий день нашего пребывания в Ивановой Слободе возвратилась разведывательная группа Осипчука из-под Ельска. На ее долю выпала нелегкая задача. Из Глушкевичей разведчики вышли за несколько дней до начала наступления немцев. Они должны были уточнить гарнизоны противника в Ельске, Мозыре и окружающих селах. Им предстояло пройти около двухсот километров.

Наступила оттепель, дороги развезло. Идти было трудно. Потрепанная обувь пропускала воду, а обсушиться не было времени.

Много хлопот доставляло разведчикам и немецкое обмундирование, в которое были одеты Стрелюк и Гольцов. Население в этих местах организовало самооборону, выставило на дорогах наблюдателей. Они наших разведчиков принимали за немцев, подавали сигнал тревоги, и жители убегали в лес. А однажды чуть не дошло до боя с местной партизанской группой, которая устроила засаду на «полицаев и немцев». Хорошо, что их своевременно заметил Володя Савкин…

В большом селе Ремезах разведчики связались с местными партизанами, от которых узнали, что в Мозырь и Ельск прибыли немецкие войска. Осипчук решил проверить достоверность этих данных и уточнить количество войск. К Ельску уходили Богданов, Стрелюк и Савкин. Остальных Осипчук повел к Мозырю.

Когда группа Богданова была готова к выступлению по своему маршруту, в дом вбежал запыхавшийся парнишка лет двенадцати.

– Староста к немцам побежал! — выпалил он единым духом.

– В какую сторону он ушел? — спросил Богданов.

– По дороге на Ельск.

– За мной! — скомандовал лейтенант и выскочил из дома. Костя и Володя последовали за ним.

Нужно было во что бы то ни стало изловить ремезовского старосту, не дать ему возможности донести немцам о появлении в этих местах партизанских разведчиков.

Ребята что было духу бежали за длинноногим Стрелюком, который в два прыжка обогнал лейтенанта и вырвался намного вперед. Разведчики скользили, падали, подымались и продолжали бежать. Пересекли мостик и скрылись в роще…

– Уходит, уходит! — закричал остроглазый Савкин.

Впереди, метрах в трехстах от разведчиков, пересекал поляну высокий мужчина в полупальто.

– Стой! Стрелять буду! — предупредил Стрелюк. Но это только подхлестнуло старосту. Он свернул с дороги и быстро скрылся в лесу.

– Савкин, беги по дороге в Движки – там жди, а мы с Костей пойдем по следу, — распорядился Богданов.

Погоня продолжалась… Володя Богданов не ошибся, послав Савкина по дороге в ближайшее село, расположенное на пути в Ельск. Он предвидел, что предатель обязательно туда придет. В свою очередь староста тоже хитрил. Он был из местных и хорошо знал лес и дороги. Его расчет был простой: увести партизан в лес, подальше от дороги, запутать следы и ускользнуть от преследования. Надо сказать, что это ему в некоторой степени удалось: Стрелюк и Богданов потеряли след и теперь, ругаясь, путались среди густого кустарника.

– Единственная надежда на Савкина, — злился Стрелюк. — Если ему не удастся задержать эту сволочь, тогда нам надо уносить ноги…

Однако уносить ноги на этот раз не пришлось. Староста сам попался в руки Савкину… Подоспели Богданов со Стрелюком, и начался допрос. Оказывается, и в этом селе знали подлые проделки гитлеровского холуя.

– Житья от него людям нет,…

– Смерть предателю! — говорили жители.

Другого решения не могло быть. Савкин отвел предателя в лес и привел приговор в исполнение.

В Движках был свой староста, невысокий, коренастый мужчина лет сорока пяти. В пылу погони за ремезовским старостой Стрелюк хотел было расправиться и с местным, но в его защиту выступили крестьяне. После ребятам рассказали, что он работал старостой по заданию партизан. Его должность давала возможность бывать в Ельске, Мозыре и других городах. Там он получал сведения о гарнизонах немцев и докладывал партизанам. Вот и на этот раз, он только что вернулся из Ельска и рассказал, что туда из Хойников прибыл полк словаков, который вместе с немецкими батальонами погонят на борьбу с партизанами.

Пока разведчики выслушивали старосту в его теплом доме, на улице послышались шум и крики. В дом ворвался Савкин и крикнул:

– Немцы!

К дому старосты подходило около сотни фашистов с обозом. Что делать? Уходить поздно! Драться? Троим против сотни…

От серо-зеленой массы немцев отделились пять человек и направились к дому.

– Проходите в следующую комнату и спрячьтесь за печкой, — торопливо посоветовал староста и поспешил навстречу непрошеным гостям.

Во второй комнате на просторной печи лежала старушка. Между печью и глухой стеной дома был Узкий проход, завешанный шторкой. Туда, в запеч-кик, и втиснулись разведчики. Каждый из них приготовил гранаты и взвел затвор автомата, чтобы, если немцы их обнаружат, подороже отдать свою жизнь. В доме послышался топот кованых каблуков и чужая речь. Староста рассыпался в любезности перед гитлеровцами. Но что у него на думке — известно только ему одному. Разведчики слышали, как переводчик переводил вопросы офицера, а староста весело отвечал. У ребят закралось подозрение: не продаст ли? Вдруг дверь во вторую комнату открылась, и голоса зазвучали еще отчетливее. Старушка протяжно и жалобно застонала.

– О! Матка кранк, — прокартавил немец.

– Тифом болеет, — услышали разведчики ответ старосты.

– Вас, что? Тиф? Не карош, не карош… — встревожились фашисты и спешно убрались из дому.

– Пронесло, господи, — вздохнула с облегчением старушка.

Да, действительно пронесло. Разведчики покинули свое укрытие и осторожно наблюдали из окон за тем, что происходило на улице. Староста на веревке вывел из сарая свою годовалую телку и повел по улице дальше от дома. Из других дворов под конвоем немцев жители тоже выводили коров, телок, овец. На селе суматоха. Вопли женщин, уцепившихся за коров, перекрывались кудахтаньем кур, криками немцев и фальцетом переводчика, который из кожи лез, чтобы угодить своим хозяевам.

– Господа, граждане! Великой армии фюрера нужно мясо, — пищал противный голос переводчика. — Все равно у вас весь скот заберут партизаны…

Его никто не слушал. Но вот прогремела автоматная очередь. Улица мгновенно опустела, только у колодца осталось распластанное женское тело да на окраине села еще виднелась колонна гитлеровцев, угонявших крестьянский скот. При виде убитой женщины терпение Стрелюка и Савкина лопнуло. Они бросились к выходу из дома, чтобы отомстить фашистам. Но не успели открыть дверь, как резкий окрик Богданова остановил их:

– Что вы? В своем уме? Десяток немцев убьете, а сами погибнете и дадите повод немцам сжечь село и учинить расправу над жителями…

Ночью разведчики побывали на окраине Ельска. От местных жителей узнали, что в городе словацкая часть с артиллерией.

К утру Богданов с товарищами возвратился в Ремезы, где встретились с Осипчуком, который побывал в Мозыре. В городе оказался гарнизон немцев в полторы тысячи человек.

Для соединения складывалась обстановка, при которой дальнейшее пребывание в Ивановой Слободе и Тонеже было нецелесообразным. Надо было выйти в безопасный район, чтобы организовать прием самолетов и, наконец, отправить раненых, которых накопилось более двухсот человек.

Командование приняло решение пробираться в леса за Припять и там подготовить посадочную площадку для самолетов. Необходимо было отыскать переправу через Припять. В район Турова была направлена группа во главе с Васей Чусовитиным.

В состав группы была включена молодая партизанка из Турова Аня Бондарчук. Она пришла к нам в Глушкевичах. Невзрачная на вид, одетая в лохмотья и обутая в лапти девушка с большими губами и узким лбом предстала перед командиром и комиссаром. Из-под сросшихся бровей зло сверкали карие с желтинкой глаза.

– Принимайте в отряд! — решительно заявила Аня.

Ковпак удивленно посмотрел на девушку и спросил:

– Откуда ты такая бойкая?

– Из Турова.

– Выходит, просишься в отряд?

– Не прошусь, а требую, чтобы приняли! — выпалила Аня.

– Да ты, я вижу, с норовом, — еще больше удивился Ковпак.

– Какая уж есть… Вы скажите прямо: пойдете на Туров? — наступала девушка…

Новенькая пришлась по душе Ковпаку и Рудневу. Аню зачислили в разведку. Старшина Зяблицкий одел ее с ног до головы во все мадьярское. Напялил на девушку широченную шинель и вручил ей мадьярскую винтовку, которую Аня называла «пушкой».

Прослышав, что к Припяти идут разведчики, Аня вызвалась пойти с ними.

– Мне здесь каждая тропка ведома, — сказала она.

Чусовитин охотно согласился взять с собой новенькую. И не пожалел. Аня, действительно, хорошо знала лесные дороги. Вела разведчиков уверенно и быстро. Но вот путь преградила вскрывшаяся от льда речушка. Мостов нет.

– Отыскать брод, — распорядился Чусовитин.

Пока Фетисов и Лучинский палками прощупывали дно, измеряя глубину реки, Аня, не раздумывая, шагнула в ледяную воду, погрузилась по грудь и перешла на ту сторону. Разведчикам ничего не оставалось делать, как последовать ее примеру.

Мокрые, продрогшие и пристыженные хлопцы еле поспевали за Аней…

Лес внезапно оборвался, впереди показалась деревня. Бондарчук остановилась, внимательно посмотрела в сторону хат и весело сказала:

– Сейчас обогреемся. Пошли!

Ребята надеялись попасть в теплую хату, но Аня вела их к одинокому сарайчику на огороде. Чем ближе подходили, тем веселее становилась девушка.

– Смотрите, из сарая подымается дымок, — настороженно прошептал Лучинский, когда до сарайчика оставалось меньше пятидесяти шагов.

– Наконец-то заметили! — с ехидцей сказала Аня. — Тоже мне разведчики!… И никакой это не сарайчик, а баня. И варят в ней самогон.

Аня оказалась права. В бане был установлен самогонный аппарат, возле которого возился волосатый, прокопченный дымом старик. Приход партизан сначала напугал старика. Но вскоре он пришел в себя и нацедил разведчикам по стакану такого первача, что у них даже дух перехватило.

– Ну, Аня, ты просто самогонщица, — сказал Фетисов и как приклеил это прозвище девушке. Вскоре в отряде все ее называли «Анькой Самогонщицей»…

Ребята обогрелись, немного просушили одежду и пошли к Припяти. Результаты были неутешительные. Река не замерзла, а единственный мост у Петрикова, надежно охранялся.

Аня побывала в Турове и узнала, что там сильный гарнизон.

На обратном пути разведчики столкнулись с немцами. В перестрелке в ногу ранило Чусовитина. И само собой случилось так, что командовать стала Анька Самогонщица. Она приказала Лучинскому и Фетисову прикрывать, а сама взвалила на себя здоровенного Чусовитина и потащила в лес. И лишь после того, как раненый оказался в безопасности, ребята тоже отошли.

Несколько километров несли Чусовитина на плащ-палатке, а затем отбили у полицейских подводу, положили на нее раненого и привезли в отряд…

Через несколько дней оттепель с моросящими дождями, съевшими весь снег, сменилась сухими морозами. Воспользовавшись этим, в ночь на 30 декабря 1942 года отряды оставили Иванову Слободу и Тонеж и взяли направление на Рубрынь в обход Турова с юго-запада.

На Князь-озере

В начале января 1943 года поиски площадки для приема самолетов увенчались успехом. Впервые в нашей партизанской практике было решено подготовить посадочную площадку на льду. Наиболее подходящим в этом отношении оказалось озеро Червоное, которое белорусы почему-то называли Князь-озером.

Князь-озеро лежит среди лесов и болот на самом севере Полесской области, километрах в двадцати от железнодорожной станции и районного центра Житковичи. Озеро вытянулось с юго-востока на северо-запад километров на одиннадцать, а ширина его доходила до пяти километров. Местные старожилы утверждали, что в окружности оно имеет около тридцати километров. Озеро не очень глубокое, и январские морозы прочно сковали его воды. Вот здесь и решено было оборудовать партизанский аэродром. За это дело взялись Вершигора и бывший летчик лейтенант Бугримович.

Отряды заняли прилегающие к озеру селения Пуховичи, Боровое, Рыбхоз и колхоз «Комсомолец». Штаб с первым батальоном расположился в Ляховичах в километре от озера.

Вершигора разметил площадку, которую надо было очистить от снега. Работа закипела. Снег сгребали в кучи, грузили на сани и отвозили в сторону. Трудились все с огоньком, перебрасывались шутками. Каждый надеялся, что вместе с боеприпасами самолет привезет и весточку от родных. Мне такое счастье не улыбалось. Моего адреса никто из родных и друзей не знал.

Через пару дней на Большую землю полетела радиограмма с указанием места и описанием посадочной площадки. Опасаясь, что авиационное начальство не решится посадить самолет на лед, в радиограмме координаты площадки давались несколько в стороне от озера. Так и указывалось, что рядом с озером Червоным подготовлена площадка… Вскоре была получена ответная радиограмма: «Ждите самолет». Здесь же сообщались условные сигналы.

Началось дежурство на ледовом аэродроме. Было все продумано и учтено. Под сигнальные костры приспособили санки. Предусматривалось, что при появлении самолета санки занимают заранее указанные им места, и на них разжигаются костры. Для разгрузки боеприпасов и погрузки раненых подготовлены специальные команды. Всех раненых обеспечили необходимыми документами. А тех, которые должны быть отправлены в первую очередь, с наступлением вечера тепло одевали. Возле домов дежурили лошади, запряженные в санки, чтобы в любую минуту можно было раненых доставить к самолету.

Первые вечера на озеро выходили чуть ли не все партизаны первого батальона, свободные от нарядов. Но прошла одна, вторая, третья ночь, а самолеты не появлялись. К нашему несчастью испортилась погода. Температура понизилась до тридцати-тридцати пяти градусов ниже нуля. Поднялись снежные бураны, которые бушевали целыми сутками и наносили большие сугробы. Ежедневно на озере работали сотни партизан, расчищали площадку. Интерес к аэродрому постепенно пропадал. В адрес летчиков было высказано много нелестных слов. Все меньше желающих посмотреть самолет приходило на лед. Наконец все вошло в нормальную колею: на озере оставались лишь те, кто был выделен для обслуживания аэродрома.

Ночи напролет — в буран, пургу и при звездном небе — у костра сидели партизаны, ждали самолеты, вспоминали проведенные бои, погибших товарищей, прожитую жизнь, рассказывали были и небылицы.

– Расскажи, Володя, как вас тухлыми яйцами угостили, — просит Зеболова Митя Черемушкин.

– Да, было дело, — не заставил себя упрашивать Володя. Он придвинулся ближе к костру, выхватил своими култышками уголек, прикурил от него, затянулся раз-другой и начал рассказывать: — А случилось это прошлым летом на Сумщине. Петр Петрович послал меня в Ворожбу. Надо было связаться с одним нашим разведчиком, который работал у немцев, и получить от него сведения о железнодорожных перевозках на участке Конотоп—Ворожба.

Ночами шли, а на день забивались в какую-нибудь трущобу и отсиживались. Только мне мало приходилось отсиживаться. Сами знаете – разведчик! Ходил по селам, даже в Глухов забрался. Интересовался гарнизонами противника. Но и, конечно, на счет харча для товарищей промышлял. Короче говоря, до «железки» дошли благополучно.

Я побывал в Ворожбе, встретился с нужным человеком, получил от него, что требовалось, и передал ему новое задание Вершигоры. Бывалин с хлопцами тем временем заминировали железную дорогу в нескольких местах. Возвратились на сборный пункт, и в этот момент послышался сильный взрыв. Сработала партизанская мина…

Кинулись в обратный путь.

При подходе к железной дороге мы в села не заходили. Ребята двое суток ничего не ели. Проголодались, как волки в крещенские морозы. Я-то подкрепился в Ворожбе. Коля Бардаков предложил зайти в Бруски и раздобыть продуктов. Но как? Ведь там полицаи. «Пойдем, — говорит Коля, — под видом заготовителей». Бардаков был в немецком обмундировании, я нацепил полицейскую нарукавную повязку.

Вдвоем мы и направились в Бруски. Остальные расположились в засаде за селом возле ветряка.

Идем прямо к старосте. Он оказался дома. Я приказал собрать для раненых немецких офицеров хлеба, масла и яиц. Староста послал сына за полицейскими. Те явились быстро и пошли по дворам выполнять распоряжение. Не успели мы пообедать, а к дому старосты подкатила подвода, груженная буханками хлеба, яйцами и живыми гусями. Масла не было ни грамма. Я дал соответствующий нагоняй старосте, потребовал заготовить масло и пообещал через пару дней снова наведаться.

Время клонилось к вечеру, и мы попросили охрану. Староста, кроме ездового, выделил пять полицейских. Два из них шли впереди подводы, а три за повозкой. Мы замыкали шествие.

Как только дозорные полицейские поравнялись с ветряком, партизаны срезали их очередями из автоматов. Остальные, бросив подводу, попытались бежать, но мы с Колей заставили их поднять руки… Перепуганные стрельбой гуси подняли неистовый крик.

Не теряя времени, мы уселись на подводу и погнали лошадей в сторону леса подальше от села. В Брусках поднялась тревога. Сгустившиеся сумерки избавили нас от преследования.

– Ну, а как же с яйцами? — допытывался Юра Корольков.

– Прежде чем приступить к яйцам, мы решили рассчитаться с гусями, — продолжал Зеболов. — Живых тащить не могли, а зарезать – через пару дней протухнут. Выпустили их в первую попавшуюся речку.

Первым на яйца набросился Бардаков. «Смотрите, — говорит, — как надо пить сырые яйца». Он проколол скорлупу с двух сторон, приложился губами к одному из отверстий, сильно потянул в себя и тут же его начало выворачивать наизнанку. «В чем дело?» — спрашиваем. А он никак не может выговорить слова. Наконец выдавил через силу: «Цы-ыпленок».

— Цыплёнка проглотил, — стараясь перекричать хохот партизан, выкрикнул Юра.

– Нельзя сказать, чтобы это был цыпленок в полном смысле слова, — переждав приступ смеха товарищей, продолжал Володя. — Он еще не пищал…

Последние слова Зеболова вызвали новую волну смеха.

– Начали одно за другим разбивать яйца, — серьезно продолжал Володя, — все тухлые. Из двухсот штук так и не нашлось ни одного свежего. Вонища от них. Пришлось забрать с повозки хлеб, отпустить на волю лошадей и уйти.

– Удружили вам жители Брусков, — сказал Черемушкин.

– Это они не нам, а немцам… Хотя у нас кишки играли марш, мы не обижались, а радовались, что крестьяне так относятся к оккупантам, — заключил свой рассказ Зеболов.

Выслушав Володю, партизаны начали припоминать другие случаи, когда население срывало поставки продовольствия для немецкой армии. То картофель подморозят, то молоко разбавят водой, то скот укроют, а если сделать этого нельзя, угонят его к лесу и отдадут партизанам…

В эти дни соединение жило единой мыслью: когда же прилетят самолеты и доставят нам боеприпасы, а от нас заберут тяжелораненых.

Благодаря комиссару Рудневу в отрядах стала традицией забота всех партизан о раненых товарищах. Во время боя раненым обеспечивалась безопасность, в санитарный обоз выделялись лучшие лошади и транспорт. Теплая одежда и лучшие продукты в первую очередь предназначались раненым. На дневках их распределяли в лучшие дома. До тех пор, пока не устроены и не накормлены раненые, командиры подразделений не отдыхали. На каждых двух-трех раненых выделялись санитарки. Возле раненых, которые находились в тяжелом состоянии, круглые сутки дежурили врачи, сестры и санитарки.

Каждый партизан считал святым долгом при любой возможности навещать своих раненых товарищей. И когда бы ты ни пошел к раненым, всегда там застанешь Ковпака, Руднева, Базыму, Андросова или Панина.

Раненых разведчиков мы с Ковалевым, Черемушкиным и Зяблицким обходили два раза в день — утром и вечером. И всякий раз, как только переступишь порог хаты, к тебе обращаются измученные, но повеселевшие взгляды товарищей. У тебя сердце щемит от их взглядов, и ты стараешься сделать что-либо хорошее для них, подбодрить, вселить уверенность в выздоравливание, возвращение в строй. Нечего греха таить, иногда приходилось и кривить душой. Видишь, что жизнь товарища угасает, а сказать об этом не можешь, да и не имеешь морального права. Наоборот, стараешься отвлечь внимание раненого от мысли о смерти. Он верит тебе и героически переносит мучения.

Я всегда с гордостью вспоминаю мужество Кости Рыбинского. У него было тяжелое ранение в ногу с переломом кости. Непрерывные марши по тряским дорогам растравляли рану. Она не заживала, а, наоборот, с каждым днем становилась хуже. Нога опухла и превратилась в колоду. Средств, которые могли бы облегчить страдания Кости, партизанские врачи не имели.

У Рыбинского началось нагноение. В комнате стоял тяжелый запах разлагающегося тела. Врачи единодушно решили: для того чтобы спасти жизнь, надо ампутировать ногу. Так же думал и я. Но Костя категорически отказывался от этого. Он надеялся на выздоровление и терпеливо переносил боли. Он почти не спал, но стонов его никто не слышал. Удивительно стойкий человек!

Пришло время, и врачи объявили Рыбинскому свое окончательное решение: отнять ногу. Раненый протестовал, уговаривал, просил не делать этого. Врачи были неумолимы, правота на их стороне.

– Позовите, пожалуйста, капитана, — попросил сквозь слезы Рыбинский…

Войдя в комнату, я с трудом узнал Костю. Он осунулся, пожелтел, выглядел на много старше своего возраста. Да и былой уверенности в нем уже не чувствовалось. Взгляд потускнел. Даже мое появление не вызвало какого-либо оживления на лице разведчика. Его взгляд умоляюще устремился ко мне, как будто от меня зависело – жить ему или умереть. Тяжелый комок подкатил к моему горлу. Я не мог выговорить обычных слов приветствия.

– Товарищ капитан, скажите им, чтобы не отнимали У меня ногу, — чуть слышно прошептал обессиленный Костя.

– Это, Костик, делается, чтобы спасти твою жизнь, — ответил я.

– А зачем мне жизнь, безногому?

– Но руки и одна нога будут здоровы? Пойдешь учиться…

– Не говорите об этом, — прервал он меня. — Я хочу одного — остаться с ногами или… Не разрешайте им резать.

– Я не имею права запретить. Они специалисты и лучше нас с тобою знают, что делать…

– Эх, товарищ капитан, не хотите мне помочь! А я так верил вам, так надеялся на вашу помощь! — не сказал, а простонал Костя.

Эти слова словно кнутом стегнули меня по сердцу. Вспомнил вдруг первую встречу с Костей в Ельце. Передо мною стоял тогда длинный, худой, веселый юноша с озорными глазами и белым пушком вместо усов. Первые робкие наши шаги в тылу фашистов. Первый бой, разведка, диверсии на железной дороге. И везде боевой, озорной Костя, Костя, Костя!… Наконец последний бой в Бухче и ранение. Сколько вместе пережито, выстрадано! Да разве можно все это забыть?!

– Скажите, пожалуйста, есть хоть малая надежда на выздоровление без ампутации? — спросил я врача.

Тот долго молчал, думал, а затем ответил:

– Один против ста!

– Будем надеяться, что это тот именно случай…

– Что ж, будем надеяться на его силу воли и молодой организм, — согласился врач.

И тут-то Рыбинский, прислушивавшийся к нашему разговору, не выдержал и разрыдался, как ребенок. Мне стало душно в доме, захватило дух, я с глазами полными слез выскочил во двор и лицом к лицу столкнулся с комиссаром Рудневым. Стыдясь своих слез, я отвернулся от него, схватил горсть снега и начал им растирать лицо.

– В чем дело? — забеспокоился Семен Васильевич и, почуяв что-то неладное, поспешил в дом.

А вечером на улице я повстречал комиссара. Он положил мне руку на плечо, посмотрел пристально в глаза и задушевно сказал:

– Не стыдись, капитан, искренних и честных слез. Это хорошо. Вот так!

К счастью вскоре прилетели самолеты. С первым же на Большую землю улетел Костя Рыбинский. Долго шла борьба за Костину жизнь. И все-таки врачи одержали верх. Жизнь и нога Рыбинскому были спасены.

Да разве один Костя! А Миша Федоренко, Федя Горкунов, Ваня Мизерный, Коля Щербаков, Илья Краснокутский – разве они менее мужественно переносили тяжелые ранения?

Явно не везло Нине Созиной. За рейд она была дважды ранена. Удивительной храбрости девушка. В бою всегда впереди.

Впервые я увидел Нину в прошлом году, когда с группой разведчиков возвратился в Брянские леса и присоединился к партизанскому отряду.

Красивая, стройная пятнадцатилетняя девушка, с открытым и смелым взглядом черных глаз, по-детски чистой и приветливой улыбкой, она с любопытством рассматривала каждого из нас. На ее правом плече свободно висел автомат, а руки по-мальчишески глубоко засунуты в карманы брюк. Сходство с мальчишкой дополняли короткие волосы. И лишь длинные черные ресницы придавали лицу девичью нежность.

Нина была частым гостем на наших литературных вечерах у костра. Она внимательно слушала рассказчиков, по-детски заливисто хохотала над веселыми похождениями Швейка и не по возрасту была серьезна, когда слушала о судьбе Тараса Бульбы.

Еще тогда я заметил, с каким вниманием к девушке относились товарищи, и невольно сам проникся к ней уважением. Со временем от партизан, а частично от самой Нины, я узнал о ее жизни.

С первых дней немецкой оккупации четырнадцатилетняя комсомолка Нина Созина включилась в активную борьбу дротив захватчиков. Она с подругами приходила к леснику Григорию Ивановичу Замуле, который имел приемник, слушала передачи из Москвы, записывала сводки Совинформбюро, размножала их от руки и расклеивала в селах Юрьеве и Новой Слободе Путивльского района. Гитлеровцы и их цепные псы – полицаи выходили из себя, грозились расправой над населением. Но виновников не находили. А когда утром 7 ноября 1941 года жители Юрьева с трепетным замиранием сердца любовались развевавшимися красными флагами, фашисты начали поголовные аресты. Была арестована и Нина.

На допросах ей грозили всякими карами, но девушка не сдалась. Тогда гитлеровцы попытались лестью добиться признания девушки и выдачи подпольщиков. На все вопросы Нина отвечала одно и то же: «Не знаю». Так же вели себя и остальные арестованные. Немцы ничего не добились, продержали под арестом в Путивле две недели и за отсутствием улик отпустили.

Выйдя на свободу, подружки Нины сразу же ушли в партизаны. Она же этого осуществить не могла. Стало известно, что отец Нины, тяжелораненый, находится в немецком плену в хуторе Михайловском.

– Оставайся, доченька, на хозяйстве, присматривай за младшими, а я пойду, — сказала Нине мать, собрала в узелок передачу и отправилась в Хутор Михайловский навестить мужа. Но ей так и не удалось увидеться с ним. Как ни спешила, а опоздала. Фашисты всех раненых военнопленных сожгли.

Тяжелое горе свалило мать в постель. Два месяца держала Нина на своих плечах все заботы о больной матери и четырех младших братьях и сестрах. Когда мать встала на ноги, Нина сказала ей:

– Мама, я пойду в партизаны, буду мстить за отца.

Как ни тяжело было матери расставаться со старшей дочерью, она не удерживала Нину, только на прощанье сказала:

– Береги себя, доченька…

В Новой Слободе весной 1942 года Нина была зачислена в партизанский отряд. Она не пожелала ни в санитарную, ни в хозяйственную часть, а потребовала, чтобы ей дали оружие. И не отставала от комиссара до тех пор, пока не добилась своего. Девушку зачислили автоматчицей во вторую роту, с которой она и участвовала во всех боях. К моменту нашего знакомства Нина пользовалась славой отважной партизанки.

В бою я первый раз увидел Нину под Голубовкой. С тех пор клич ее «вперед, черт возьми» слышался во всех боях, где участвовала вторая рота. Мне доводилось слышать, как партизаны, указывая на девушку, в шутку говорили:

– Смотри, пошла «вперед, черт возьми»!

За последние два месяца Нина была дважды ранена. Не успела зажить последняя рана, а на нее навалился тиф и еще больше замедлил выздоровление.

Партизаны проявляли заботу о девушке, старались во всем ей угодить. Нина была им благодарна. Часто наведывался к раненой Руднев. Он для нее был больше, чем комиссар, он заменял ей отца. Однажды он зашел к девушке, чтобы поздравить ее с награждением орденом Красного Знамени.

– Спасибо, — тихо сказала Нина, опустила свои длинные ресницы, и из глаз выкатились крупные, с горошину, слезы благодарности.

Созина считалась тяжелораненой. Ее хотели отправить на Большую землю с Князь-озера. Но девушка со слезами упросила оставить ее в отряде.

– Я быстро поправлюсь, вот увидите, — говорила Нина и умоляюще смотрела на Семена Васильевича.

Комиссар подумал, потом посмотрел девушке в глаза, улыбнулся и ласково сказал:

– Пусть будет по-твоему, Ниночка!

И действительно, как только тиф отступил, рана стала быстро заживать. То ли молодой организм взял свое, то ли большое желание отважной партизанки быстрее стать в строй сыграло роль. А может, то и другое… Только вскоре после выхода из Ляховичей Нина со своим неразлучным автоматом на плече шагала вместе с боевыми товарищами второй роты.

А сколько пришлось перенести нашим врачам, женщинам и девушкам, окружавшим заботой и лаской раненых и больных товарищей! Разве можно чем-либо измерить ту любовь и теплоту, которые отдавали наши медицинские сестры и санитарки Лида Соловьева и Катюша Приходько, прошедшие боевой путь от Сумщины через всю Украину, Белоруссию, побывавшие в Карпатах, Анна Ивановна Василец, только перед войной окончившая педагогическое училище, Галя Борисенко, тетя Мотя, Дина Казимировна Маевская, сестры Маруся и Оля Медведь и многие другие! Они недоедали, недосыпали, валились с ног от усталости, отдавали все свои силы уходу за ранеными. Это благодаря их заботе многие наши боевые друзья в трудных условиях партизанской жизни были возвращены в строй…

В дополнение к раненым, появились тифозные. Со станции Старушки возвратилась группа разведчиков, которую возглавлял Антон Петрович Землянко. Товарищи почти в бессознательном состоянии притащили Володю Савкина. Врачи установили: сыпной тиф.

В окружающих деревнях давно уже свирепствовала эпидемия тифа. Нам удавалось избегать встречи с ним. И вот вслед за Ниной Созиной появился второй больной. Этот случай всполошил все соединение. Старшины топили бани, мыли людей, прожаривали одежду. Все это делалось под наблюдением врачей. Одним словом, своевременно принятые меры позволили закрыть дорогу распространению этой страшной болезни среди партизан.

Володю положили в отдельную хату, строго запретив товарищам посещать больного. Заботу о нем поручили Ане Василец. Много бессонных ночей провела девушка у постели больного, прежде чем смерть отступила от Савкина. Тиф дал осложнение на уши. Володя стал плохо слышать. Мы намеревались и его отправить на Большую землю для лечения…

Партизаны продолжали ждать самолеты. Иногда из ночного неба до нашего слуха доносился прерывистый гул моторов. Этот гул был хорошо знаком партизанам. На восток пролетали немецкие бомбардировщики. Приходилось тушить костры, чтобы пираты не заметили их. Но как только гул стихал, костры вновь вспыхивали. И так ночь за ночью. Мы были уверены, что прилетят и наши.

Тихая морозная ночь. Партизаны плотным кольцом обступили костер. Все внимательно слушают рассказ Ковпака о встречах в Кремле.

– Тихо! -предостерегает кто-то из партизан.

Командир умолкает, снимает шапку и, чуть приподнявшись, прислушивается. Все настораживаются. Мгновение царит напряженная тишина.

– Летит, — неуверенно шепчет Черемушкин.

– Летит, — подтверждает более уверенно Коля Гапоненко.

– Шоб я вмер, наш летит, — говорит Ковпак.

Теперь и мой слух улавливает равномерное рокотание моторов транспортного самолета.

– Приготовиться! — подает команду Вершигора.

Все радостно засуетились. Каждый спешит занять отведенный для него пост. В воздух взлетела ракета и сразу же вспыхнуло несколько костров. Они расположились в определенном порядке, обозначая условный знак для посадки самолета. Над нашими головами, помигивая бортовыми огнями, с ревом промчалась крылатая птица и скрылась где-то за селом. А минуту-другую спустя самолет развернулся и пошел на посадку. В голове единственная мысль: «Выдержит ли лед?»

Мощные лучи прожектора упали на посадочную полосу и быстро заскользили по льду. Позади самолета взметнулся длинный хвост снежной пыли. Только теперь мы поняли, что самолет бежит по ледяной дорожке. У дальних костров он останавливается, а затем, взревев моторами, разворачивается и возвращается к нам.

Дождались! Сколько радости!

Не успел гость с Большой земли заглушить моторы, как его окружили партизаны. Первым посадил самолет прославленный летчик Лунц.

– Привет партизанам с Большой земли, — сказал он, вылезая из машины. — Налетай, братва, за гостинцами!

Еще не закончили разгрузку первого самолета, как прилетел второй, а за ним и третий.

В первую же ночь почти все тяжелораненые партизаны были отправлены на Большую землю. Улетел и Костя Рыбинский.

Это была, как говорится, первая ласточка. Теперь каждую ночь наш ледовый аэродром принимал по два, три, а иногда и по четыре самолета. Они доставляли взрывчатку, патроны, мины, снаряды, гранаты, газеты, теплую одежду и еще более теплые письма родных, знакомых и незнакомых. От нас увозили раненых.

Наши надежды оправдались, а ожидания были вознаграждены.

Князь-озеро сослужило нам добрую службу!

Дальняя разведка

В то время как на Князь-озере Петр Петрович Вершигора принимал самолеты с грузом для соединения и отправлял раненых на Большую землю, помпохоз Павловский с десятью ротами разгромил гитлеровский гарнизон в бывшем совхозе «Сосны», превращенном немцами в откормочную базу скота для армии. В этом бою было уничтожено восемьдесят два гитлеровца. Сожжены автотракторная мастерская, двадцать два трактора, пенькозавод, сто тонн пеньки, четыре тонны горючего, около ста тонн сена, сто сорок тонн зерна на складах. Кроме того, захвачены большие трофеи, в том числе сто пятьдесят центнеров зерна, сто пятьдесят голов крупного рогатого скота, триста овец и пятьдесят лошадей.

Эта победа партизанам далась нелегко. Мы потеряли девять товарищей, а двадцать были ранены.

Разведчикам во время передышки хватало работы. В местечках и на железнодорожных станциях, расположенных вблизи Ляховичей, начали сосредоточиваться немецкие и полицейские части. В Житковичах обосновался батальон казачков-власовцев. Он состоял, главным образом, из лиц, переметнувшихся на сторону врага. Но среди изменников в батальоне имелись и бывшие советские воины, которые попали в плен и насильно были зачислены в так называемые «Казачьи добровольческие отряды», предназначенные для борьбы с партизанами.

Наши разведчики проникали в расположение вражеских гарнизонов, изучали их силы и распространяли листовки, в которых рассказывалось о положении на фронтах. Листовки многим обманутым раскрывали глаза на истинное положение, и они убегали к партизанам.

Для уточнения гарнизона в Житковичах потребовалось захватить «языка». Выполнение этого задания поручили Кашицкому, бывшему учителю из Речицы на Днепре, человеку общительному и смекалистому. Он установил связь с местной молодежью и захватил двух пленных на вечеринке в Житковичах.

Кашицкий в период стоянки соединения на Князь-озере был героем ближней разведки. Но никак он не мог потягаться с тихим и смирным Гомозовым в ведении дальней разведки. Николай Гомозов проявил себя способным разведчиком еще на Сумщине и при рейде из Брянских лесов.

Много раз водил Гомозов свое отделение на трудные задания и всегда с честью выполнял их. Неизменным его спутником и другом являлся Игорь Виноградов, выдержанный, скромный и бесстрашный разведчик.

Ведению дальней разведки командование придавало особо важное значение. Комиссар Руднев часто говорил: «Дальняя разведка избавляет нас от всяких неожиданностей». И не удивительно, что, будучи в Глушкевичах, Ковпак и Руднев интересовались обстановкой в Луцке, Ковеле, которые находились более чем в двухстах километрах от нас. Еще 10 декабря 1942 года туда была послана разведывательная группа в составе шести человек. Возглавлял ее Гомозов. А спустя сорок суток, 19 января 1943 года, в Ляховичи возвратились лишь Гомозов, Юдин и Хайчик. Они принесли важные сведения об обстановке в треугольнике Сарны—Луцк—Ковель. О результатах разведки обстоятельно доложил Гомозов.

Нелегко досталось разведчикам выполнение этого задания. Гитлеровцы, потревоженные диверсиями на железной дороге, начали сосредоточивать силы против нашего соединения. Почти все населенные пункты севернее железной дороги Олевск—Сарны были заняты немецкими войсками. Приходилось обходить селения, чтобы не попасть в засаду.

Разведчики шли лесными тропами, просеками, а чаще всего по бездорожью. Увязали в снегу, выбивались из сил, но шли. Отдыхали в лесу около костра.

Иногда в лесной глуши попадались хутора. Там партизаны обогревались, получали от жителей нужные сведения и запасались хлебом.

Оттепель еще больше усложняла положение разведчиков. Как ни старались, а больше двадцати пяти-тридцати километров в сутки не проходили.

На седьмые сутки в Цуманском лесу встретили разведчиков отряда полковника Медведева. От них узнали, что в Луцке стоит до пяти батальонов гитлеровцев.

Гомозов повел товарищей, чтобы лично убедиться в правильности полученных сведений.

К Луцку вышли засветло. Идти в город днем – безумие. Решили ждать вечера. Однако к вечеру отпала необходимость лезть в логово врага. По дороге из Луцка на Киверцы ехала пароконная подвода. Остановили ее. Пассажирами оказались два вооруженных полицейских. Для них появление партизан было настолько неожиданным, что гитлеровские пособники не успели и за оружие схватиться. Когда полицаев завели в лес подальше от дороги и начали допрашивать, то они, стараясь спасти свои шкуры, наперебой начали выкладывать все, что знали о гарнизоне…

В дополнение к сведениям, которые уже были известны разведчикам, полицаи рассказали, что получен приказ об усилении охраны железных дорог, особенно мостов. Видимо, сказывались результаты действий партизанских диверсионных групп на железных дорогах.

Получив данные о гарнизоне Луцка, разведчики пошли дальше к Ковелю. На отдых остановились в селе Навоз, расположенном среди лесов и болот на берегу Стыри, километрах в сорока севернее Луцка. Жители встретили приветливо, накормили. Остановились в хате на краю села. Но не успели уснуть, как Игорь Виноградов, стоявший на посту, поднял тревогу. Разведчики выскочили во двор и увидели приближавшуюся к дому цепь вооруженных. Кинулись за сарай, но и оттуда огородами подкрадывалось человек двадцать с винтовками. Отделение заняло оборону. Видно было, что двор окружили не немцы. На полицию они тоже не походили.

– Возможно, это партизаны, а нас принимают за немцев, — предположил Иван Юдин, одетый в немецкую шинель.

Неизвестные сжимали кольцо окружения.

– Стойте! Стрелять будем! — предупредил Гомозов и спросил: — Кто вы такие?

– А вы хто? — послышалось вместо ответа.

– Мы — партизаны.

– Мы тэж партызаны, — ответили те и остановились, не решаясь подойти.

– Если вы партизаны — пусть ваш командир подойдет, — сказал с облегчением Гомозов и поднялся из-за плетня, намереваясь идти навстречу неизвестным.

– Ложись! — крикнул Виноградов. В тот же момент громыхнул выстрел, и пуля, пролетев над ухом Гомозова, впилась в бревенчатую стенку сарая.

Захлопали выстрелы. Разведчики недоумевали. Если те тоже партизаны, то зачем стрельба. А если не партизаны, то кто они? Скоро все выяснилось.

– Кидайте бронь и выходить! — предложили из цепи.

– Э, братцы, это бандеровцы, или бульбовцы, — наконец догадался Хайчик. — В сорок первом году они с чердаков во Львове пуляли нам в спину.

Да, это были изменники украинского народа, приспешники украинского буржуазного националиста Бандеры, находившегося на службе у Гитлера. До сих пор нашим разведчикам не приходилось с ними встречаться.

Размышлять не было времени. Националисты, а их было около пятидесяти человек, осмелели и, не прекращая стрельбы, начали приближаться к разведчикам.

– Прочь с дороги, гады! — потребовал Гомозов, а когда в ответ винтовочная стрельба участилась, подал команду: — Огонь!

Шквал партизанских автоматов заглушил разрозненные ружейные выстрелы националистов и заставил их залечь. Одна за другой замолкали вражеские винтовки. Наконец из цепи националистов послышалось:

– Прекратите стрельбу, мы вас пропустим.

Видя нерешительность противника, Гомозов ответил:

– Мы сами себе дорогу пробьем. — И, обращаясь к товарищам, приказал: — Приготовить гранаты!

Услышав эту команду, бандеровцы зашевелились, заерзали по снегу и начали отползать.

– Гранатами, огонь! — скомандовал Гомозов.

Две гранаты разорвались среди наступающих. Послышались крики и стоны. Уцелевшие один за другим поднимались и бросались наутек. Вскоре они все, подгоняемые очередями автоматов, обратились в бегство. На месте осталось свыше десяти убитых и раненых.

Это было первое знакомство наших разведчиков с украинскими буржуазными националистами, поставившими своей целью борьбу «за самостийную Украину».

Не задерживаясь дольше в Навозе, разведчики пошли к Ковелю. Однако чем дальше шли, тем чаще наталкивались на противодействие бандитов-«самостийников». Они на каждом шагу устраивали засады, преграждали путь через населенные пункты. Только благодаря местным жителям, которые предупреждали о засадах, и находчивости Гомозова разведчикам удавалось избегать потерь.

По всему было видно, что здесь свили свое змеиное гнездо националисты. Пришлось возвратиться, оторваться от преследования, обойти этот район и пробираться к Ковелю иным путем. Однако возле села Рудники Колковского района разведчики вынуждены были вступить в бой одновременно против немцев и националистов, действовавших в полном согласии. Бой вспыхнул внезапно и был неравным. Шестерке храбрецов пришлось драться с противником, который имел десятикратное превосходство. Немцы были вооружены автоматами идвумя пулеметами. Националисты винтовками. Разведчики могли всему этому противопоставить лишь шесть автоматов, несколько гранат и отвагу.

– Надо отходить, долго нам не устоять, — сказал Гомозов.

Начали с боем отходить к лесу. Противник, чувствуя свое превосходство, наседал и не давал возможности разведчикам оторваться. Тогда Виноградов подполз к Гомозову и сказал:

– Коля, отводи ребят, мы с Гришей прикроем.

– Всем надо отходить, — возразил Гомозов.

– Не сумеем. Прощай! — сказал Игорь, коротко пожал локоть Гомозова и отполз в сторону.

Николай хотел возразить Игорю, но того уже не было рядом. Времени терять нельзя. Как только Виноградов и Ковалев возобновили стрельбу, Гомозов, скрепя сердце, подал команду остальным отползать к лесу.

Лес был не так далеко, но добирались до него мучительно долго. Позади стрельба то затихала, то вновь вспыхивала. Пули свистели над головами, не давая возможности приподняться. Гомозов следил за отходившими товарищами и прислушивался к бою.

Когда лес был уже рядом и опасность миновала, Николай оглянулся назад. В это же время среди наступавших гитлеровцев разорвались две гранаты. Немцы залегли и сосредоточили огонь по Игорю и Грише. Один пулемет молчал. Рядом с ним на снегу, почерневшем от взрыва гранаты, распростерлось тело убитого гитлеровца…

Замолчал и автомат Ковалева. И лишь Игорь продолжал уничтожать фашистов, подползших к нему почти вплотную. Вот он приподнялся и посмотрел назад. Видно, хотел убедиться, спасены ли товарищи. И вдруг опять рухнул в снег.

Возбужденные гитлеровцы, не встречая сопротивления, оживленно загалдели и гурьбой кинулись вперед. Человек десять обступили Игоря, начали переворачивать его. Вдруг раздался взрыв гранаты, разметавший фашистов.

– По фашистам огонь! Огонь! — командовал Гомозов.

Уцелевшие разведчики обрушили огонь автоматов на противника. Но было поздно. Игорь Виноградов и Гриша Ковалев были мертвы…

Углубившись в лес, разведчики уходили от рокового места. Усталые от боя и потрясенные гибелью товарищей, шли, еле переставляя ноги, молчали.

Гомозов шел впереди поредевшего отделения, перебирая в памяти все, что было связано с Игорем и Гришей. Гриша всегда ходил с ним на ответственные задания. Но особой дружбой Николай был связан с Игорем Виноградовым. Вместе они сражались на фронте, пережили тяжелые дни окружения. Вместо пришли в партизанский отряд, в разведку. Они не расставались не только при выполнении заданий, но и в партизанском лагере. Их крепкая дружба была примером для многих.

Гомозов обвинял себя в гибели товарищей. Снова и снова перебирал подробности боя. «Надо было самому остаться», — думал он. Но внутренний голос отвечал ему: «Ты не прав. Ты командир и твои друзья-подчиненные Игорь и Гриша — не допустили бы этого… Не они, так другие. На их месте ты поступил бы точно так же». Но это не успокаивало Николая…

Незаметно прошла ночь. Наступил новый день. Казалось, солнечный день принесет радость. Но нетут-то было! Разведчикам предстояло перенести новый удар.

Разведчик Грушинский поминутно наклонялся, захватывая горстью снег, жадно ел его и все чаще присаживался отдыхать. Наконец он сел и не смог подняться. Гомозов подошел, чтобы помочь, дотронулся до руки Грушинского и с тревогой произнес:

– Что с тобой? Ты весь горишь!

Силы окончательно покинули Грушинского. Он временами терял сознание, метался в жару, бредил. Болезнь товарища заставила временно забыть о вчерашнем. Все внимание Гомозова переключилось на заботу о больном. Сначала его несли на себе поочередно, а затем соорудили носилки.

Больше пятидесяти километров по бездорожью, утопая в снегу, несли разведчики больного товарища. Состояние Грушинского ухудшилось настолько, что стало опасным переносить его. Вынуждены были оставить тяжелобольного в крестьянской семье на хуторе Подъясном Олевского района… Грушинского свалил сыпной тиф.

Гомозов надеялся застать соединение в Глушкевичах, взять подводу и привезти больного товарища. Однако разведчиков ждало глубокое разочарование. Соединения там уже не было. На месте села увидели одно пепелище. Вокруг следы боев. Только переправившись через Припять, разведчики от партизан Бати узнали, куда направились мы…

Докладывая результаты разведки, Гомозов даже не предполагал, что ровно через месяц соединение выйдет в те места, где погибли Игорь Виноградов и Гриша Ковалев и откуда он с товарищами только что вернулся. Но отважного партизанского штурмана, разведчика Гомозова, к этому времени среди партизан уже не было. Не на много он пережил своего друга Игоря. Из Ляховичей он был снова послан в дальнюю разведку и в отряд больше не вернулся. Обстоятельства его гибели так и остались неизвестными.

Радостные вести

Последнее время внимание партизан было приковано к событиям, которые происходили на подступах к Волге.

Партизаны осаждали радистов в надежде услышать от них свежие сводки о положении на фронтах. Не было покоя и Ане Маленькой. Несмотря на то, что Вершигора перешел в штаб, Аня не пожелала расставаться с друзьями из бывшей тринадцатой роты. Она обосновалась среди десантников во взводе лейтенанта Гапоненко. От нее мы узнавали все новости, которые происходили на Большой земле. Но на этот раз наше любопытство не удовлетворялось. Приходилось по нескольку раз перечитывать газеты, доставленные на самолетах.

Скупые сводки Совинформбюро не позволяли сделать определенного вывода о положении на фронте. Однако, наблюдая за тем, как нервничали гитлеровские власти на оккупированной ими территории, не трудно было догадаться, что на фронте их войска постигла неудача. Об этом говорили и сведения, которые доставляли наши разведчики. В их докладах все чаще и чаще стали упоминаться эшелоны с ранеными гитлеровцами и разбитой техникой, которые уходили на запад.

И здесь, в глубоком тылу врага, чувствовалось дыхание фронта. Даже мирное население как-то приободрилось. Видимо, и до них незримыми путями доходили сведения с фронта.

Наконец в последних числах января не только партизаны, но и весь мир узнал о грандиозном успехе Советской Армии, нанесшей сокрушительные удары по фашистским войскам под Ленинградом и на Волге.

Эти радостные вести сообщила нам сияющая радистка Аня.

– Как тебе нравится? Разгромлено сто две дивизии, свыше двухсот тысяч гитлеровцев захвачено в плен, тринадцать тысяч орудий, — радостно заговорил политрук Ковалев, прослушав сводку Совинформбюро, которую нам прочитала девушка. — Ты только подумай: продвинулись вперед на четыреста километров… Надо, чтобы об этом знали все разведчики, все советские граждане, где бы они ни были. Идем во взводы! — решительно закончил он и начал одеваться. Я последовал примеру политрука.

Мы уже готовы были выйти из дома, но мне бросилась в глаза рваная шинель, в которую был одет Ковалев. Надо сказать, что в партизанских отрядах не обращали особого внимания на одежду. Кто что имел, то и надевал. Большинство разведчиков было одето в немецкое обмундирование.

Иван Федорович заботился, чтобы все разведчики были одеты и обуты, но о себе ничуть не беспокоился. Старшина роты Зяблицкий несколько раз предлагал новую немецкую шинель, взятую на складе в Лельчицах, однако всякий раз политрук отказывался.

– Иван Федорович, придется тебе по случаю торжества сменить шинель… Посмотри, на что она похожа, — сказал я своему другу.

На этот раз Ковалев согласился без особых споров. Шинель оказалась подходящей, только длинной. Это нас не испугало. Зяблицкий прямо на политруке укоротил ее. Теперь Иван Федорович выглядел молодцом, но чувствовал себя несколько стесненно.

Погода стояла под стать праздничному настроению партизан. Улицы села залиты солнечным светом. Даже мороз и тот поубавил свою прыть.

Повсюду видны группы партизан и местных жителей. Слышен оживленный разговор. Обсуждались последние новости. Видимо, здесь уже побывали комиссар, секретарь парторганизации и помощник комиссара по комсомолу.

Всколыхнулось все село.

– Оказывается, мы опоздали, — сказал я Ковалеву.

– Добрая весть птицей летит, — заметил политрук. — Послушаем, что народ говорит…

Наше внимание привлекла группа веселых партизан и жителей, обступивших Гришу Дорофеева. Гриша что-то говорил, дружные взрывы хохота то и дело прерывали его рассказ.

– Выходит, наступил на русскую землю, да оступился! — донесся до нашего слуха высокий голос нашей хозяйки.

– Выходит так, — ответил Гриша.

– Вы только послушайте, что Циркач рассказывает, — пригласил нас Митя Черемушкин.

Гриша Дорофеев продолжал:

– После того как фашистские войска получили по рылу, фюрер призадумался, как быть дальше. Но, поскольку его ефрейторская голова скудна на мысли, он ничего не мог придумать. Вызволил Геббельс, посоветовав пойти к гадалке. Одел, значит, фюрер шоферский комбинезон и направился к заветной старушке.

– Ишь ты, шофером захотел стать, — вставил Леша Журов.

– Маскировочку решил применить, чтобы гадалка не узнала. А старушка, действительно, оказалась опытной. «Плохие твои дела, шофер, — сказала она, как только выслушала просьбу. — Предстоит тебе перенести три удара. — От этих слов фюрера передернуло. Гадалка продолжала: — Во-первых, у твоей машины сломается ось; во-вторых, на полпути горючего не хватит; в-третьих, отберут шоферские права».

Последние слова Гриши вызвали новый взрыв смеха.

– Здорово она сказала про ось, — восхищался Журов.

– А насчет шоферских прав — прямо в точку попала. Доберемся мы до Берлина и потребуем у него права, — сказал Юра Корольков.

– Что же фюрер? — спросил Павлик Лучинский.

Дорофеев не торопился с ответом. Он испытал терпение товарищей, а затем сказал:

– Что ему оставалось делать? Поблагодарил и заплатил за труды праведные. Пришел домой и так ему захотелось с кем-либо словом переброситься. Но поблизости никого не оказалось. Тогда он подошел к собственному портрету и спросил: «Скажи, фюрер, что с нами будет дальше?» Фюрер на портрете задергал усиками и отчетливо ответил: «Ничего особенного, просто мы поменяемся местами — меня снимут, а тебя повесят!»

– Вот так достукался! — перекрывая смех товарищей, пророкотал Журов.

– Интересно, какое ему наказание придумают? — поинтересовался Вася Зяблицкий, когда мало-мальски успокоились партизаны.

– Невелика забота, когда быть собаке битой, найдется и палка, — сказала, словно отрезала, пожилая женщина…

Вечером в главразведку пришел Панин. Он принес пачку листовок для распространения среди населения других деревень.

– Смотрите, елки с палкой, чтобы ни одна не пропала, — предупредил Яков Григорьевич, передавая листовки Ковалеву.

– Наступают веселые денечки, — помолчав, заговорил Панин. — Не то, что было в 1941 году, когда мы еще не имели связи с Большой землей. Жили, как в потемках. Приходилось охотиться за немецкими газетами.

– Для чего они вам потребовались? Ведь в них одна ложь, — сказал я.

– В том-то и дело, елки с палкой, что одна ложь. Причем каждая газета врет по-своему… Жители обращались к нам со множеством вопросов: что да как. А мы и сами ничего толком не знали. Вот тогда-то Семен Васильевич и распорядился собирать немецкие газеты по всем районам области. «Будем бить врага его же оружием», — сказал Руднев. Специально разведчиков посылали за газетами. Иногда, бывало, читаем и возмущаемся. Какой только брехни не придумывали фашисты! А возьмешь, сопоставишь две-три газеты и смех тебя разбирает — настолько они противоречивы одна другой. Грубая работа. Этот разнобой мы и использовали в своей работе с народом. Вот, мол, смотрите, какой из них верить? Крестьянин повертит эти газетки, пощупает собственными руками и глазами, да и плюнет на них. Перестанет им верить и другим подскажет… Важно было раскрыть глаза людям на фашистскую ложь. Нам это удавалось… А теперь что? Радио есть, сводки принимаем своевременно, газеты хотя с перебоями все же присылают, походная типография тоже есть.

Слушая Панина, я восхищался оперативностью комиссара, который в любой обстановке умеет организовать работу среди партизан и населения…

В народе говорится: радость, как и горе, не приходит в одиночку. Так случилось и у нас. Самолетом с Большой земли прилетел депутат Верховного Совета Василий Андреевич Бегма. Он привез правительственные награды и должен был от имени Президиума Верховного Совета вручить их партизанам.

Не очень теплой была первая встреча Бегмы с Ковпаком. Как только он вышел из самолета, его окружили партизаны. Василий Андреевич их приветствовал, поздоровался с каждым за руку. Нашлись такие, которые кинулись обнимать дорогого гостя. Не было среди встречающих только Ковпака и Руднева.

– Где можно увидеть Ковпака – спросил Бегма Вершигору.

– Сидор Артемович с комиссаром вон у того костра, — указал Петр Петрович.

Подойдя к костру, гость сразу же узнал Ковпака в старике, одетом в длинную шубу.

– Здравствуйте, товарищ Ковпак, — сказал Бегма как старому знакомому.

– Здравствуйте, — зло ответил Ковпак, не поворачивая головы и продолжая шуровать палкой в костре.

– Что-то вы не радуетесь гостям? — удивился Бегма.

– Почему я должен радоваться? Мне нужны боеприпасы, взрывчатка, а тут тебе шифровка: «Встречайте ценный груз». Ценный, — хмыкнул старик.

– Ведь я тоже привез оружие, правда иного рода. Михаил Иванович Калинин поручил мне, как депутату, вручить вашим партизанам правительственные награды, — сказал спокойно гость и представился: — Бегма, Василий Андреевич, секретарь Ровенского обкома партии.

Ковпак резко повернулся и устремил внимательный взгляд на гостя. Ощупал своими колючими глазами всю его плотную фигуру в кавалерийской бурке, открытое с крупными чертами лицо и встретил смелый взгляд Бегмы.

– Ну, колы так, то прошу к костру… Хотите печеной картошки в «мундире»? — заговорил он, вытаскивая из костра обгорелую картошку и стараясь скрыть неловкость.

Выручил Руднев.

– В тылу врага хватит всем места, тем более работы, а секретарю обкома, в особенности, — сказал он. — Я думаю, Василий Андреевич, вы понимаете Сидора Артемовича? Засиделись мы. Надо уже уходить, а грузы получили еще не полностью.

– Понимаю, понимаю и не обижаюсь. Я ведь сюда не на один день, — ответил Бегма. — Вручу награды вашим партизанам, а затем сабуровцам и останусь руководить партизанскими отрядами на Ровенщине.

– Оце добре! — оживился Ковпак — Будем соседями.

Так состоялось знакомство. Когда же в Ляховичах Руднев пригласил Бегму к себе, дед обиделся:

– Чему цэ до тебя? К кому он прилетел?

Василий Андреевич остался у Ковпака. Впоследствии они стали хорошими друзьями. Узнав поближе Ковпака, Бегма однажды сказал: «Сидор Артемович свирепый лишь на вид, а на самом деле добрейшей души человек…»

Вместе с Бегмой прилетел корреспондент газеты «Правда» Леша Коробов. Одет он был в шинель, на голове шапка-ушанка, на руках большие меховые рукавицы. На груди фотоаппарат. Невысокий, юркий, с живыми маленькими глазами, он сразу же оказался в центре внимания партизан. Новости посыпались, как из рога изобилия. Не прошло и часа, а Коробов уже перезнакомился со многими ковпаковцами, перешел с ними на «ты». Казалось, он давно среди нас.

– Так быстро входить в коллектив могут только корреспонденты, — улыбаясь, говорил Вершигора. — Коробов пойдет с нами в рейд. Жаждет приключений… Возьми, капитан, его к себе в разведку.

Так в главразведке прибавился еще один партизан.

Леша оказался словоохотливым. Интересовался партизанской жизнью. Слушая разведчиков, он часто вынимал из кармана блокнот и делал в нем заметки… За участие в войне с финами Коробов был награжден орденом Ленина и теперь побывал на многих участках фронта. Знал последние новости и щедро ими угощал нас. Привез новые фронтовые песни, которые партизаны тут же переписывали и вскоре начали распевать.

В честь гостя Зяблицкий организовал партизанский ужин…

Весть о наградах молнией облетела подразделения.

– Завтра построение, будут награды вручать, — сообщил однажды сияющий Семенистый. Ему тоже привезли медаль «За отвагу».

Хлопцы к этому торжественному событию начали готовиться с вечера: приводили в порядок одежду, снаряжение, чистили обувь.

– Не ладно получается: советские награды, а получать их приходится в немецком обмундировании, — беспокоился политрук Ковалев.

С утра 26 января к месту построения на площадь против штаба, потянулись стройные ротные и взводные колонны. Выстроились перед штабом. Посреди площади стояли столы, накрытые красными полотнищами. На столах разложены коробочки с орденами и медалями.

Командиры рот наводили порядок в своих подразделениях.

– Носочки, носочки подравняйте! — покрикивал на своих лихих хлопцев командир третьей роты сержант Карпенко. — Видеть грудь четвертого человека, считая себя первым! Мудрый, голову повыше…

Непривычно было слышать такие команды в тылу врага. Все это напоминало занятия по строевой подготовке в мирное время. Партизаны понимали торжественность обстановки, подтягивались, выпячивали грудь колесом, улыбались.

Раздалась команда:

– Равняйсь! Смирно! Равнение на средину!

Ряды замерли. Все взоры обращены к штабу. Оттуда шли Бегма, Ковпак, Руднев, Базыма и Панин…

Комиссар объявил порядок получения наград. После чего к столу подошел начальник штаба Базыма. Он раскрыл папку, поправил очки, кашлянул раз-другой и начал читать:

– Указом Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от 24 декабря 1942 года за мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками… наградить: орденом Ленина — Мычко Федора Антоновича…

– Я! — рявкнул лихой разведчик и, выпятив могучую грудь, качающейся морской походкой направился к столу. Получив орден из рук Бегмы, ответил: — Служу Советскому Союзу! — повернулся через левое плечо и возвратился в строй.

– Черемушкина Дмитрия Петровича! — выкрикнул Базыма.

Митя четким шагом пересек площадку, но, подходя к столу, поскользнулся и чуть не упал. По рядам пронесся приглушенный смешок. Черемушкин растерялся и в ответ на поздравления депутата невнятно произнес:

– Служу Советскому Союзу.

Возвращался он не таким уж бравым, а когда встал в строй, политрук Ковалев зло прошипел:

– Тоже мне, получить награду толком не умеешь!

Мне обидно было за оплошность этого замечательного разведчика. Дернув за рукав шинели Ивана Федоровича, я тихо сказал:

– Зато заслужить сумел.

За Черемушкиным вызвали разведчика Чусовитина…

Когда были вручены ордена Ленина, начальник штаба зачитал:

– Орденом Красного Знамени — Бардакова Николая Тимофеевича.

– Погиб смертью храбрых в боях с фашистскими захватчиками за честь и независимость своей Родины! — отрапортовал я, как учил комиссар, и почувствовал выступившую на спине испарину…

Один за другим подходили партизаны к заветному столу, получали награды и возвращались в строй. Среди награжденных было двадцать четыре разведчика. Некоторые были удостоены двух наград. Те же, кто еще не заслужил, главным образом новички, с завистью посматривали на своих боевых товарищей и мечтали о том счастливом дне, когда и им будут вручены высокие правительственные награды.

– Высокими наградами партия и правительство отметили наши боевые успехи, — сказал Руднев. — Но не всем было суждено дожить до их получения. Многих награжденных товарищей среди нас нет, они пали в боях за Родину. Почтим же их память минутой молчания…

Над площадью повисла тишина. Даже местные жители, толпившиеся возле изб, притихли. Минуту спустя заговорил Ковпак.

– Товарищи партизаны и партизанки, разрешите поздравить вас с высокими правительственными наградами, — начал Сидор Артемович официальным тоном, но тут же перешел на свой обычный. — Только хочу я вам сказать, хлопцы и девчата, что эти награды не задарма даются, они кровью людскою облиты. Эти ордена и медали обязывают нас еще крепче бить фашистов, создавать для врага такие условия, чтобы он, проклятый, чувствовал себя так, как судакна раскаленной сковородке, щоб земля под ним горела. Не зазнавайтесь, чтобы нам с комиссаром перед народом краснеть не пришлось. По вас должны равняться наши новые товарищи. Скоро мы выступим в новый рейд. Надо его провести без сучка, без задоринки. Надеюсь, наши партизаны не уронят чести своего соединения. Разрешите от вашего имени передать наше партизанское спасибо Центральному Комитету партии и Советскому правительству за ту повседневную заботу, которую они проявляют о нас, партизанах, — Сидор Артемович вдруг встрепенулся, заволновался, на его шее набухли вены, он резко махнул рукой и во весь голос выкрикнул: — Славной Коммунистической партии, ура!

Дружное троекратное «ура» партизан оглушило окрестности.

Преподанный урок

По всему чувствовалось, что наше пребывание на Князь-озере подходит к концу. Раненые и больные отправлены, за исключением Володи Савкина, здоровье которого начало поправляться, необходимые грузы почти полностью получены. Да и обстановка складывалась не в нашу пользу. Возвратились из разведки Гапоненко, Землянко, Остроухов и Лучинский и сообщили о сосредоточении немцев вокруг сел, занятых нашим соединением. К тому же фашистские самолеты разбомбили наш аэродром. Надо было уходить.

Вечером 2 февраля все подразделения были готовы к выступлению на марш. Но внезапно налетел сильный снежный буран. Пришлось задержаться. Партизан разместили по избам, а обоз укрыли во дворах, не выпрягая лошадей.

В переполненной избе, где расположились разведчики, было тесно и душно. Однако и на улицу выходить не хотелось. Почти всю ночь крутила беспросветная метель. Стук вьюшки, завывание ветра в дымоходе и потрескивание лучины уводили куда-то в далекое прошлое, навеянное сказками и пушкинскими стихами. Закроешь глаза, и представится тебе старушка, которая дремлет «под жужжанье своего веретена»… На миг в памяти промелькнуло детство, проведенное на хуторе. Клуба у нас тогда не было, а о кино мы и представления не имели. Собиралась молодежь в тесной и душной хатенке вдовы Ульяны Михайловны Чеховой. Иногда и нам, малышам, удавалось втиснуться в хату, забраться в уголок и сидеть там, затаив дыхание, чтобы не выгнали старшие.

На вечеринках девушки пряли, а парни грызли семечки и рассказывали сказки и страхи про ведьм. Тогда-то я и узнал, что ведьму может убить лишь средний сын, притом непременно левой рукой… Бывало и так, что заиграет гармошка. Тогда прялки ставили к стенке или выносили в сенцы, и начинались танцы.

А стоило только открыть глаза, посмотреть вокруг себя на вооруженных товарищей, и мираж прошлого исчезал. Ненавистное слово «война» заполнило все окружающее. Это по воле войны я и мои товарищи оторваны от семей и обречены на страдания. Это по воле войны мы сгрудились в этой тесной избушке в ожидании команды на выступление в поход ненастной зимней ночью…

Открылась дверь, и на пороге в клубах морозного облака появился связной Миша Семенистый.

– Приготовиться к движению! — передал он приказ командования.

Дом ожил. Разведчики подымались, нехотя выходили на улицу и попадали в объятия крепкого мороза. Ветер ослаб, но еще продолжал срывать снег с козырьков сугробов и гнать поземку. Предрассветное небо зияло темными провалами между рваными, быстро бегущими облаками.

Вывели подводы из дворов. Рота вытянулась вдоль улицы. Послышалась команда: «Вперед!» Колонна пришла в движение. Князь-озеро оставалось позади…

Рассвет застал нас в лесу. Ветер к этому времени утих, установилась тишина, нарушаемая лишь фырканьем лошадей да шорохом движущейся колонны. Путь наш проходил среди лохматых елей, покрытых белыми шапками снега.

Ночью завируха замела все стежки-дорожки. Земля покрыта почти метровым слоем снега. Лошади по брюхо увязали в сугробах и с трудом пробивали дорогу. На первых же километрах от разгоряченных лошадей повалил пар. Особенно тяжело приходилось тем, которые двигались в дозоре. Для прокладки санного пути я через каждые два-три километра вперед выдвигал то взвод Гапоненко, то взвод Мычко. Вслед за главразведкой шла третья рота, а за ней уже по накатанной санной дороге тянулась пятикилометровая колонна всего соединения.

За спиной поднялось багряное от мороза солнце и осветило длинную извилистую ленту обоза, который отчетливо выделялся на фоне снега.

Обгоняя колонну, верхом на белой лошади, нас догонял комиссар.

Разведчики оживились, старались принять молодцеватый вид.

– Доброе утро, Семен Васильевич! — заговорили разведчики наперебой, как только комиссар поравнялся с нашими санями.

– Здравствуйте, здравствуйте, глаза и уши! — весело ответил на приветствия Руднев. Перевел лошадь с рыси на шаг и спросил: — Как настроение?

– Настроение хорошее. Кончилось сидение, — ответил Черемушкин.

– Только вот погода меня беспокоит. Ни единого облачка. Того и гляди самолеты появятся, — высказал беспокойство Ковалев.

Комиссар посмотрел вверх, казалось, хотел убедиться, действительно ли нет ни единого облачка, а затем успокоил:

– Ничего, пока немцы пронюхают, что в Ляховичах никого нет, свяжутся с летчиками, тем временем пройдет короткий зимний день. Да и мы уйдем далеко, пусть тогда ищут ветер в поле. — Семен Васильевич посмотрел на вспотевших лошадей и приказал: — Сделайте привал минут на пятнадцать.

– Оцэ дило, — обрадовался наш ездовой Иван Селезнев, останавливая лошадей. Он не спеша выбрался из розвальней, покрыл попонами вспотевших лошадей, разнуздал и, положив перед ними охапку сена, сказал: — Набирайтесь сил, родные!

Лошадь комиссара Черемушкин привязал к саням.

Партизаны соскакивали с саней и разминали отекшие от длительной езды ноги. Курящие доставали кисеты и коробки с махоркой и крутили самокрутки.

– Закурите, товарищ комиссар, — предложил Журов, раскрывая футляр карманного фонаря, приспособленный им вместо портсигара...

Разведчики плотным кольцом обступили Руднева.

– Представляю, как разозлятся фрицы, не обнаружив нас в Ляховичах, — сказал Костя Стрелюк.

– Могут расправу над жителями учинить, — поддержал разговор Маркиданов.

– Это в их характере, — согласился Лапин.

– А я так думаю, кинутся гитлеровцы по нашим следам, — отозвался Ковалев. — Видите, какую мы дорогу за собой оставили?

– Мы уйдем, а белорусским партизанам придется повоевать. Хотя их и предупредили о нашем уходе, все же будут обижаться, скажут, Ковпак привел немцев, — беспокоился Костя.

– Пусть повоюют, а то есть такие партизаны, которые еще и немца живого не видели, — сказал незаметно подошедший командир конной разведки Саша Ленкин.

– Ну, Усач, брось, не поверю, чтобы такие партизаны были, — усомнился Черемушкин.

– Что брось? Сидят себе в лесу среди болот, выставили заставы, заминировали все подступы и носа не кажут, — поддержал Ленкина Федя Мычко.

– По-вашему выходит, только мы и воюем? — спросил Стрелюк. — А диверсионные группы?

– Подумаешь, диверсанты! Поставят мины — и в кусты, а немцы вынут их и преспокойно себе разъезжают.

Среди присутствующих нашлись сторонники и противники Ленкина. Разгорелся жаркий спор. Комиссар, внимательно следивший за перепалкой партизан, решил вмешаться.

– Я всегда ценю в людях любовь к своему соединению, отряду, роте, взводу, отделению, — начал с жаром Семен Васильевич. — Каждый партизан должен дорожить честью подразделения, как своей собственной.

Разведчики внимательно слушали комиссара. Саша Ленкин удовлетворенно подкручивал пышные усы и бросал победные взгляды на своих «противников».

– Однако в корне неправильно охаивать наших братьев по совместной борьбе из других отрядов, — продолжал Руднев. — Надо быть справедливым в оценке их действий… Каждый партизанский отряд решает посильные ему задачи. Диверсионные отряды и группы ведут «рельсовую войну». Надо отдать им должное, в этом они преуспевают. И нам есть чему у них поучиться. Кроме уничтожения воинских эшелонов, они приковывают значительные силы немцев для охраны железных дорог… Есть и такие отряды, которые только ведут разведку. Такую задачу выполняла группа капитана Бережного до присоединения к нам. Что же, прикажешь им громить немецкие гарнизоны? Это не их дело, да и не под силу.

– А местные отряды? — не сдавался Ленкин.

– Они тоже решают свои задачи, — ответил Руднев. — Уничтожают полицейских, небольшие группы немцев, защищают население от врага… Конечно, не все отряды равноценны. Есть еще слабые. Со временем они окрепнут, приобретут боевой опыт и будут воевать не хуже других. Ведь наше соединение стало таким, каким оно есть сейчас, не вдруг. Были и у нас большие трудности, а иногда и неудачи. Они и сейчас есть. Важно понять, что некоторые отряды плохо воюют не потому, что не хотят, а, главным образом, потому что еще не умеют, вооружены слабо, а их командиры неопытны. Наша задача помочь им вооружением и советом.

– Что ни говорите, Семен Васильевич, а лучше нашего отряда нет! — решительно сказал Саша Ленкин, не желая открыто признать своего поражения.

– Ну и хватил, Усач! — засмеялся Черемушкин.

– Оспаривать это, значит, признать, что я, как комиссар, ни черта не делаю, грош цена такому комиссару, — сказал Руднев и положил обе руки на могучие плечи Ленкина. — А тебя, Саша, благодарю за любовь к своей родной части… А теперь в путь!

Разведчики заняли свои места. Вперед вырвались лихие конники Саши Ленкина, сопровождавшие санки с радистами. Вслед за ними умчалась кавалькада квартирьеров – представителей от рот. В тех случаях, когда марш совершался на территории, контролируемой партизанами, и встреча с противником маловероятна, мы обычно вперед высылали радистов под прикрытием конного взвода. Радисты останавливались в определенные часы и к подходу колонны принимали сводку Совинформбюро. Так было и на этот раз.

Колонна тронулась. Руднев стоял на обочине дороги, ласково улыбался и приветливо махал рукой проезжающим мимо партизанам.

Долго ехали молча. Я находился под впечатлением только что услышанного разговора.

– Хороший урок преподал нам Семен Васильевич, — нарушил молчание Ковалев. — Тут мы переборщили.

– В чем?

– Прививали партизанам любовь только к своему отряду.

– Но мы же не говорили, что другие отряды плохие.

– Однако и хорошего о них ничего не говорили, отчасти потому, что и сами не знали. А мы с тобой обязаны знать, — развивал свою мысль политрук. — Ведь нашим людям первым приходится соприкасаться с соседними партизанскими отрядами. Мы первыми должны узнавать о их боевой деятельности. Среди некоторых товарищей появилось зазнайство, кичливость.

– Ты о Ленкине говоришь?

– Нет. Сашу я достаточно хорошо знаю. Он человек серьезный.

– И гордый, — вставил я.

– От гордости у него и ум за разум зашел, появилось пренебрежение к другим отрядам…

За разговорами мы незаметно приехали в Милевичи. Здесь была намечена остановка на отдых. При въезде в село нас встретил Саша Ленкин с квартирьерами.

– Слыхали новость? — спросил Саша возбужденно.

– Какую?

– Вася Мошин только что принял сводку Совинформбюро, — спешил выложить новость Ленкин. — Нашими войсками успешно завершена ликвидация гитлеровских войск, окруженных у берегов Волги.

Захвачены большие трофеи. Уйма пленных, даже один фельдмаршал…

– Придется фюреру еще идти к гадалке, — сказал Черемушкин.

– Он без гадалки уже по всему фатерлянду объявил трехдневный траур, — продолжал Усач.

– Да ну! — удивился Юра Корольков. — Видать, туго ему приходится.

– Еще бы!

– И на нашей улице наступил праздник, — пробасил Журов.

– Нет, Леша, это только подготовка, а праздник впереди, — поправил Гапоненко.

Прослышав о новостях, к нам подходили партизаны из других рот. Квартирьеры забыли о том, что им надо разводить свои подразделения по хатам. Вскоре вокруг Ленкина выросла толпа и загородила улицу. Каждому хотелось услышать подробности. Не заметили, как подъехал командир.

– Шо ты мне тут байками занимаешься, пробку устраиваешь! — набросился Ковпак на Ленкина…

В защиту Усача сразу выступило более десятка партизан. Они возбужденно заговорили на разные голоса:

– Немцев…

– Окруженных на Волге…

– Зничтожили! — перекричал всех Мычко.

На лице Сидора Артемовича появилась довольная улыбка.

– Цэ дуже добре, — сказал он, смягчившись. — Только дорогу все же освободите… Так говорите, крышка фашистам?

– Крышка, товарищ командир, — подтвердил Гапоненко.

– В таком случае треба салютом отметить успехи нашей армии.

– Это мы мигом, — живо отозвался Зяблицкий, снимая с плеча автомат.

– Не-е-е, хлопче, не тут, а там, — указал Ковпак на юг, где проходила железная дорога.

Идею командира о салюте на «железке» поддержал комиссар. Для проведения диверсий выделили по две роты от первого и четвертого батальонов…

Через двое суток командиры рот должили о выполнении задания. На перегоне Житковичи — Старушки пущен под откос эшелон. Уничтожен паровоз и семь вагонов. На перегоне Микашевичи – Житковичи пущен под откос эшелон с войсками. Уничтожен паровоз, восемнадцать вагонов и около ста пятидесяти человек. Между станциями Синкевичи и Микашевичи, возле села Ситницы, взорван железнодорожный мост длиной в пятнадцать погонных метров. Здесь же взорван паровоз и два вагона и обстрелян эшелон с войсками, которые прибыли на выручку. Убито пятьдесят гитлеровцев.

– Три паровоза, двадцать семь вагонов, мост и около двухсот убитых – достойный салют, — подытожил довольный Руднев.

– К этому следует прибавить еще то, что движение на дороге остановлено, по крайней мере, на сутки, — добавил Ковпак?

«Дядя Петя»

Впервые с партизанами «дяди Пети» я встретился в начале декабря прошлого года под Домбровицей. С тех пор куда бы ни пошли наши разведчики – к Давид-городу, Столину, Пинску, Сарнам – всегда сталкивались с диверсионными и разведывательными группами этого отряда. Между нами само собой установилось взаимодействие. Но кто такой «дядя Петя»? Для нас это оставалось загадкой. О командире принято судить по делам его отряда. Самым справедливым судьей действия партизан являлись местные жители. А они очень тепло отзывались о партизанах и самом командире отряда.

Как бы ни были многочисленны и извилисты партизанские дороги, но и на них встречаешь того, кто тебя интересует.

Так случилось и на этот раз.

Переправившись через Припять, в середине февраля мы вышли на территорию Ровенской области. На отдых расположились в Мульчицах Рафаловского района.

Всегда, как только мы останавливались в каком-либо селе, к нам приезжали гости из местных отрядов. Одни за тем, чтобы посоветоваться с опытными партизанскими командирами Ковпаком и Рудневым, другие – в надежде раздобыть боеприпасов и взрывчатки, а третьи – просто для того, чтобы познакомиться и послушать рассказ Сидора Артемовича о Большой земле, о Москве, о Кремле. Поэтому, когда тихим морозным утром, по слегка припорошенным пушистым снегом улицам Мульчиц к нашему штабу подкатили санки, никто этому не удивился. Не выразили особого любопытства ковпаковцы и тогда, когда гости в сопровождении Вершигоры прошли в хату, где размещался Ковпак…

Через некоторое время к нам пришел командир роты минеров Абрамов.

– Горе мне с этими гостями, — сокрушался Абрамов. — Старик раздобрился, скоро весь тол раздаст. Вот и сейчас кто-то прикатил…

– «Дядя Петя» приехал, — ответил Ковалев, только что возвратившийся от комиссара.

– Кто? — переспросил я.

– Командир отряда – «дядя Петя», — повторил политрук.

Это неожиданное сообщение пробудило во мне интерес к гостям. Кроме простого желания познакомиться с человеком, чье имя встречалось на каждом шагу, мною руководили и другие, профессиональные чувства. Я надеялся получить подробные сведения о работе и охране железной дороги Ковель-Сарны. Это значительно облегчило бы работу нашим разведчикам.

Выслушав мои намерения, Иван Федорович сказал:

– Не советую идти в штаб. Хозяева и гости заняты более серьезными делами, — он загадочно улыбнулся и добавил: — День рождения Семена Васильевича справляют.

– О, это не страшно! Именинник такой, что сам лишнего не выпьет да и другим не позволит. Тем более, что гости приехали по делу, — ответил я. — Меня волнует другой вопрос, как поведет себя этот самый «дядя»? Возможно, и знакомиться не пожелает. Скажет – некогда…

– Мне кажется, он к таким не относится, — перебил меня Иван Федорович.

Выбрав удобный момент, когда гости переговорили с нашими командирами и собирались к отъезду, я зашел в штаб.

– Антон Петрович, познакомьтесь с нашим разведчиком. Между прочим, друг вашего капитана Банова, — представил меня Вершигора «дяде Пете».

Мы пожали друг другу руки.

Так вот он какой «дядя Петя», а точнее Антон Петрович Бринский, о котором знают не только местные жители, но и немцы. Среднего роста, широкоплечий, плотно затянутый ремнями кавалерийского снаряжения. По выправке не трудно догадаться, что перед тобой кадровый командир. Лохматые черные брови, из-под которых строго, как мне показалось даже зло, посматривали пронзительные серые глаза, плотно сжатый рот, закаленное зимними ветрами лицо, виски чуть тронуты сединой.

Услышав мою фамилию, Антон Петрович оживился.

– Так цэ ты подорвал железнодорожный мост на Случи? — неторопливо заговорил Бринский, внимательно рассматривая меня, и сразу пропала суровость в его взгляде. — Мне хлопцы рассказывали… Именно таким я тебя и представлял. Здорово у вас там получилось!

– С помощью ваших ребят, — сказал я, удивляясь преображению человека.

– Не скромничай! Какая уж там помощь! Они только показали вам дорогу, — переходя на дружеский тон продолжал Антон Петрович.

– Вы скажите, что у вас за отряд? Куда ни пойдешь, везде «дядя Петя».

– Вот здорово! Значит, везде? — весело воскликнул Бринский. — Дело в том, что в моем подчинении несколько отрядов. Вон они, командиры отрядов, — показал он в окно на группу партизан, стоявших у ворот…

– Ты, Иван Иванович, расспроси обстановку. Интересные вещи рассказывает «дядя Петя», — посоветовал мне Петр Петрович.

— Признаться, я за этим и пришел.

Антон Петрович не сразу ответил. Он подумал, а затем заговорил:

– С базы от Банова сообщили – немцы начали облаву в лесах вокруг Князь-озера. Потеряв ваши следы, гитлеровцы беснуются. Рыщут везде. Для розыска Ковпака они в леса заслали своих агентов. Несколько таких шпионов мы задержали и разоблачили. Так что будьте внимательны при приеме в отряд новичков… Немцев интересует ваш маршрут. Больше того, в Ковеле сосредоточиваются карательные отряды против партизан. За последние дни усилена охрана железных дорог. Между Ковелем и Сарнами курсирует бронепоезд.

Бринский говорил неторопливо, просто, на русско-украинском диалекте, присущем украинцам, которые длительное время прожили среди русских, но так и не избавились от употребления украинских слов… Когда одного партизанского командира спросили: «На каком языке разговаривает «дядя Петя»?». Тот не задумываясь ответил: «На славянском!…»

– Почему же ваши подрывники не расправятся с бронепоездом? — спросил я, проникаясь уважением к новому знакомому.

В глазах Бринского на мгновение загорелись злые огоньки, но он сдержал себя и, стараясь быть спокойным, сказал:

– Если бы вы не тратили заряда на мост у Млынка, а отдали взрывчатку нам, то дело было бы лучше. — Видя, что я его не понял, пояснил: — Этот мост мы специально берегли. Он нужен нам для связи с отрядами. Больше того, вы раздали населению весь запас картошки, которую захватили на спиртзаводе в Перекалье. Это была наша база, — Антон Петрович отвернулся и замолчал.

Молчали и мы с Вершигорой. Действительно, получилось неладно. Мост взорван, картошка роздана. Это так. Но кто знал, что все это принадлежит отрядам «дяди Пети»? По настороженному взгляду Петра Петровича я понял, что и его удивило это известие.

– Вы Ковпаку говорили? — спросил он Бринского.

– Да ну, с такими пустяками обращаться, — махнул рукой Антон Петрович, и уже более мирно продолжал: - Все равно картошка не пропала, а пошла населению. Население всегда нам поможет в трудную минуту. А вот взрывчатку жаль. Вы не можете себе представить, какую трудность мы испытываем в толе. Я дал указание подрывникам, пускать под откос лишь те эшелоны, которые идут на восток. Разве ж это дело?

– Как ведут себя ближайшие немецкие гарнизоны? Часто устраивают облавы? — перевел я разговор в нужном мне направлении.

– Не дают скучать. Вот и сейчас они собрались было повести наступление, и вдруг Ковпак объявился. Тут уж одними местными гарнизонами и полицией не справиться… Мы имеем своих людей в городе и на станциях. Мероприятия немцев по борьбе с партизанами для нас не являются неожиданными, — подумав, Антон Петрович добавил: — Конечно, бывают исключения… Ваш приход кстати. Население воспрянуло духом. Раз такое большое соединение, как ваше, разгуливает по тылам врага, значит у немцев дела швах. Это каждый поймет…

Антон Петрович подробно рассказал обстановку в Ровенской области. Оказывается, он имел связь со многими подпольными организациями в городах и хорошо знал, что делается в округе.

– Пойдете на юг – встретитесь с бандами националистов, — предостерег он. — Для отряда они не страшны, но опасны для мелких разведывательных групп, так как выдают себя за партизан, входят в доверие, а потом устраивают западню.

– Нашим разведчикам уже приходилось сталкиваться с ними, — сказал я.

– Позавчера из Степан-Городка я послал своих хлопцев прощупать обстановку в окружающих селах, — вступил в разговор Вершигора. — При подходе к одной лесной деревушке их обстреляли. Олегу Фирсову прошило грудь, лицо и руку. Девять ран… Разведчики ворвались в деревню. Оказалось, там похозяйничали националисты. Из всех жителей в живых осталось лишь четверо. Остальные расстреляны и изрублены топорами. Жили в деревне поляки. Надо населению разъяснять, с какой целью бродят шайки националистов и кому на руку их зверства.

– Мы этим занимаемся, — сказал Антон Петрович. — С поляками установили связь. Многиепришли к нам в отряд и неплохо воюют.

Разговор длился больше часа. Антон Петрович помог мне более подробно разобраться в окружающей обстановке. Дал несколько советов по ведению разведки на Ровенщине.

В беседе с Бринским я кое-что узнал о его жизни. Несмотря на разницу в возрасте, у нас было очень много общего. Оба мы начали военную службу в кавалерии, испытали горечь отступления в первые дни войны. Антон Петрович, как и я, не знал, где находится семья. И, наконец, в тылу врага мы оказались по заданию Разведывательного управления, с той лишь разницей, что меня с разведчиками в тыл врага перебросили на самолете, а он с восемнадцатью товарищами летом 1941 года перешел линию фронта.

На прощание я поблагодарил Антона Петровича за помощь. Мы расстались друзьями.

Заканчивался короткий зимний день. Солнце садилось за лесом. Улицы села заполнились партизанами и обозом. Ковпаковцы покидали Мульчицы, направляясь на юг. А «дядя Петя», проводив нас, уезжал на запад, где действовали боевые отряды его соединения.

В моей памяти навсегда сохранились воспоминания об этой встрече. Расставаясь с Антоном Петровичем, я думал: чем этот человек заслужил любовь и уважение партизан и местных жителей? И лишь семь лет спустя, когда мне довелось служить в соединении, которым командовал Герой Советского Союза полковник Бринский, я понял, что мое первое впечатление было правильным. Недюжинные организаторские способности сочетались у Антона Петровича с огромным личным обаянием и верой в людей, которых он любил и ценил. К нему всегда товарищи шли за советом и получали его.

– Антон Петрович — это душевный человек, я бы сказал, человечный человек, — заметил один из товарищей Бринского.

Такого мнения о знаменитом ровенском партизане многие. Бринский вспахал почву для массовой партизанской борьбы на Ровенщине и Больше еще в 1942 году. И когда здесь появился Бегма, а летом 1943 года Федоров, население хлынуло к партизанам тысячами.

По ровенщине

Обманчива зима на Ровенщине. Февраль начался морозами и бурными метелями. Но во второй половине месяца дыхнул теплом западный ветер. Закапало с крыш. Снег посерел и осел, стал водянистым. Утренние туманы съедали снежные сугробы. Ветки деревьев обнажились от висевшей на них снежной бахромы. Лес потемнел. Тяжелые темные облака проносились над головами. На полях и лесных полянах появились бурые плешины. По всему было видно, скоро придется расстаться с санями, но и переходить на телеги было еще рано. Погода заставляла нас спешить, чтобы успеть закончить рейд до вскрытия рек.

Оттепель затрудняла действия разведчиков. Приходилось передвигаться пешком. А как раз в это время нужно было особенно тщательно вести разведку. Гитлеровцам, видимо, удалось узнать, что наше соединение вышло на территорию Ровенской области. Их интересовало, где мы находимся точно.

По дорогам рыскали немецкие разведчики, по лесам и лесным деревушкам шныряли шпионы. Участились случаи встречи наших разведчиков с подраз-. делениями немцев, полицейских и казачков.

16 февраля лейтенант Осипчук с шестью разведчиками получил задачу разведать гарнизон противника в районном центре Рафаловке. Отделение достигло Суходольских хуторов и увидело движущийся обоз. Быстро оценив обстановку, Осипчук решил устроить засаду. Это было рискованное решение, так как на подводах ехало более ста гитлеровцев.

– Моя уверенность в успехе обусловливалась двумя причинами: внезапностью и решительностью действий, — докладывал позднее Осипчук.

Именно внезапность и дерзкая решительность позволили маленькой группке партизан выиграть бой.

В отделении, кроме Осипчука, были отважные и находчивые разведчики – Володя Богданов, Алексей Журов, Павел Лучинский, Семен Рыбальченко, Миша Демин и Иван Цебынин. Они замаскировались в лесу вдоль дороги с таким расчетом, чтобы одновременно взять под обстрел всю колонну. В случае неудачи партизаны могли отойти лесом. Сигналом для открытия огня являлся взрыв гранаты, которую должен был бросить Осипчук.

– Впереди колонны метрах в двухстах на двух подводах ехали десять полицаев, видимо дозор, — рассказывал Осипчук. — Пропустили их. А когда перед нами вытянулась вся колонна, я бросил гранату и угодил в передние санки. От фрицев только клочья полетели. Огнем из автомата накрыл неуспевших опомниться гитлеровцев на второй и третьей подводах. В это же время ребята забросали гранатами и обрушили автоматный огонь по остальным. Фашисты побросали санки, укрылись в лесу и начали отстреливаться… Не ввязываясь в длительный бой, мы захватили пленного, подобрали восемь винтовок, сели на трофейные санки и умчались обратно, — закончил Володя.

– Какие потери нанесены противнику? — спросил я.

– Видели восемь убитых. Есть и раненые, но сколько – не знаю точно.

– Куда же делся дозор?

– Хуторяне сказали, что как только началась стрельба, полицейские свернули на лесную дорогу и погнали лошадей окольным путем.

Пленный на допросе рассказал, что всего ехало сто пятьдесят немцев, двадцать восемь казачков и десять полицейских…

– Ого! — удивился Ковалев, услышав показания пленного. — Рискованно поступили, товарищ Осипчук.

– Без риска в нашем деле не обойтись, — ответил польщенный лейтенант…

Продолжая движение на юг, соединение готовилось форсировать железную дорогу Ковель – Сарны. Днем у «железки» побывало отделение Антона Петровича Землянки.

Медлительный в движениях, скупой на слова, Антон Петрович, прежде чем начать доклад, потопчется на месте, подумает, кашлянет в кулак, улыбнется своей тихой, застенчивой улыбкой, а затем уже начнет говорить. Докладывает коротко. В конце делает свои выводы. Так было и на этот раз.

– Были на переезде. На разъезде Лисова Гура – сто немцев с пулеметами и минометами. Переезд в одном километре западнее разъезда, — говорил он степенно. — Охрана шесть человек. Дорогу патрулируют немцы по шесть-десять человек.

– Солидный патруль, — не вытерпел Черемушкин. — Раньше они ходили парами, а теперь десять человек. Подумать только! Сколько же фашистам потребуется войск для охраны железных дорог? Целая армия!

– В Маневичах больше ста гитлеровцев, — продолжал невозмутимо Землянко. — Дорогу контролирует бронепоезд.

Антон Петрович подумал и закончил:

– Считаю переезд в километре западнее Лисовой Гуры подходящим.

Результаты я доложил командованию.

– А раз подходящий, значит пойдем здесь, — сказал Сидор Артемович. — Захват переезда на твоей совести…

Переезд захватили без единого выстрела. Оставив отделение Землянки на охране переезда до подхода заслонов, я повел роту по маршруту. В это время со стороны Маневичей появился немецкий патруль. В короткой перестрелке четыре гитлеровца были убиты, остальные бежали. Стрельбу услышали на станции и на платформе, прицепленной к дрезине, подбросили человек сорок подкрепления. К этому времени восьмая рота успела занять оборону, подбила дрезину и вступила в бой с противником.

Вспыхнула стрельба и слева, где со стороны Лисовой Гуры заслоном стала пятая рота. Засвистели пули над переездом.

Дорогу колонна пересекала на рысях. При форсировании железной дороги во время боя важно, чтобы не создавалось толкучки. Поэтому на переездах всегда стояли Базыма, Вершигора или Войцехович. Они следили за порядком. На этот раз Вершигора и Базыма торопили ездовых, сами подстегивали лошадей.

Колонна развила такую скорость, что мы еле успевали уходить от наседавшего авангарда. Но не всегда все идет благополучно. Иногда ломаются или опрокидываются подводы, обрываются постромки или же падают убитые лошади.

При пересечении железной дороги Ковель – Сарны сани Маркиданова, на которых он возил Володю Савкина, не оправившегося еще от перенесенного тифа, отстали. Стараясь нагнать колонну, Маркиданов пустил лошадей галопом и не заметил большой выбоины на дороге. Влетев с полного ходу в колдобину, санки опрокинулись. Савкин кубарем вывалился и попал в лужу, которая разлилась метрах в пяти от дороги. Ездовой вытащил его, поднял санки, усадил больного и пристроился к колонне.

Дорого обошлось Савкину это купание. Здоровье окончательно подорвалось. Мы вынуждены были через несколько дней отправить Володю на Большую землю.

Около двух часов шла колонна через переезд. Все это время вели бой с противником пятая и восьмая роты. В бою погибла Валя Павлина и ранена Юля Зенухова, которые прилетели в отряд по заданию ЦК ЛКСМ Украины…

После мы узнали, что за время нашей переправы на ближайших станциях скопилось свыше десяти эшелонов. Чтобы расчистить дорогу, к месту боя немцы направили бронепоезд, но диверсанты отряда «дяди Пети» подорвали его, не допустив к переезду.

Переправившись через железную дорогу, мы очутились в районе, где обосновались банды украинских националистов. Это здесь попала в западню группа разведчиков, которую возглавлял Коля Гомозов. Приходилось воевать на два фронта: против немцев и против националистов.

Наш приход в районный центр Большой Стыдень был неожиданным. Полицаев и бургомистра мы арестовали. В кабинете бургомистра на стене висели два портрета. На одном из них без труда мы узнали претендента на мировое господство – Гитлера. Но чей был второй?

– Василий Александрович, у тебя глаз повострее, посмотри, кто там намалеван, — сказал Сидор Артемович.

Войцехович встал на стул, сорвал портрет и громко прочитал:

– Степан Бандера.

Руднев взял из рук Войцеховича листок бумаги с изображением главаря украинских буржуазных националистов, разорвал и бросил на пол.

– Вот вам, дорогие товарищи, еще одно доказательство единства идей и целей фашистов и буржуазных националистов, — сказал Семен Васильевич, обращаясь к присутствовавшим партизанам. — Надо это неустанно разъяснять населению.

В Большом Стыдне произошел забавный случай. Гапоненко захватил оркестр из местных музыкантов и привел к штабу.

– Зачем привел этих шарманщиков? — строго спросил Руднев.

– Товарищ комиссар, каждая порядочная воинская часть имеет свой оркестр, предусмотренный штатом. Вот я и подумал… — начал Гапоненко.

– И думать нечего, — перебил его комиссар. — Отпустите их. Яков Григорьевич, проследите!

Однако Панин иначе отнесся к предложению Гапоненко. Он отвел музыкантов в сторону и начал с ними разговаривать.

– Что вы можете играть?

– Все, что прикажете.

– А если я прикажу «Интернационал» исполнить?

– С превеликим нашим удовольствием, — загудели на разные голоса музыканты.

– Идемте! — приказал Панин и повел в дом.

Там он заставил их потихоньку сыграть гимн.

Играли действительно хорошо, а главное, с душой. Вдруг оркестр перестал играть, и один из трубачей испуганно прошептал:

– Усатый идет!

К дому подходил комиссар.

– Проходите во вторую комнату и замрите, — сказал Панин. — Как только я взмахну рукой, играйте «Интернационал».

Закрыв за ними дверь, Яков Григорьевич сел за стол и, как ни в чем не бывало, начал что-то записывать в блокнот.

Вошел комиссар, устало опустился на скамейку и спросил:

– Отпустили оркестр? — не дожидаясь ответа, продолжал: — Ни к чему нам музыка. Воевать надо, а не концерты устраивать! Своих артистов достаточно.

– В войсках же есть оркестры, — сказал Панин.

– Там иное дело. Для нас оркестр — обуза… Нет, нам не время музицировать… Сейчас сюда придут политруки, парторги, комсорги и агитаторы. Ознакомим их с последней сводкой Совинформбюро, поговорим о работе среди населения, — переходя на деловой тон, сказал комиссар.

Совещание, как всегда, было коротким. Руднев продиктовал сводку. Все записали. Дал ряд указаний по распространению листовок среди населения и разоблачению предательской роли буржуазных националистов..

Совещание подходило к концу. Панин поднялся, вышел из-за стола, прошелся по комнате и остановился возле двери во вторую комнату. Чуть ее приоткрыл, а когда комиссар сказал: «Все, товарищи, можете идти», Панин взмахнул рукой. Оркестр грянул «Интернационал». От неожиданности все повскакивали с мест. Комиссар метнул гневный взгляд на Панина. Однако, делать нечего, встал по команде «смирно» и приложил руку к головному убору.

Торжественно-величественная мелодия гимна заполнила помещение. Яков Григорьевич исподтишка наблюдал за комиссаром и замечал перемену в его лице. Перехватив беспокойный взгляд Панина, комиссар одобрительно кивнул головой. Когда же оркестр умолк, Семен Васильевич долго тряс руку Панина.

– Спасибо, Яков Григорьевич, — говорил растроганный Руднев. — Спасибо за приятный сюрприз. Многое заставил вспомнить… Вам тоже большое спасибо, товарищи музыканты. Не забыли еще «Интернационал»! Накормите их хорошенько, Яков Григорьевич, и отпустите.

– А по чарочке можно? — спросил хитроватый скрипач.

– По такому случаю можно, — весело ответил Руднев.

Об этом случае сразу же узнали в отряде. Все партизаны одобряли поступок секретаря партийной организации…

Как мы ни торопились с переходами, весна все же опережала нас. В Большом Стыдени обоз перевели на брички и телеги.

День Советской Армии встретили в Князь-селе на Случи. Утром перед строем в подразделениях зачитали праздничный приказ. Выдался солнечный, по-весеннему теплый день. Лед на Случи покрылся водой. По дорогам и овражкам потекли ручьи.

Партизаны и местные жители расхаживали по селу. То здесь, то там появлялся беспокойный корреспондент газеты «Правда» Леша Коробов и щелкал своим фотоаппаратом, обещая партизанам прислать фотографии.

– Может быть, вы вышлете моим родным? — спросил Черёмушкин.

– Это идея! — воскликнул Коробов, вынимая блокнот. — Говорите адрес.

Вслед за Митей стали давать адреса и другие разведчики. Корреспондента обступила большая группа партизан. Леша записывал и отшучивался:

– Помилуйте, дорогие товарищи, да разве всем я смогу выслать фотографии?! — Увидев разочарованные лица, он смягчился: — Эх, была не была, давайте!

В село въехала группа всадников. Леша заторопился:

– Побегу в штаб. Это, наверное, медведевцы. Ковпак и Руднев их давно ждут.

Корреспондент побежал в штаб, а я направился в роту. Не успел раздеться, как в хату влетел Зяблицкий и с порога доложил:

– К нам гости!

В сопровождении Мити Черемушкина в дом вошли три незнакомых человека, вооруженных до зубов. Все они стройные, красивые, пышущие здоровьем. Особенно безукоризненной выправкой выделялся среди гостей смуглолицый парень лет двадцати-двадцати двух, с черными кавказскими усиками, сросшимися бровями и смелым взглядом карих глаз. Вооружен он был маузером, пистолетом и гранатами. Шагнув мне навстречу, смуглолицый с явно выраженным кавказским акцентом сказал:

– Наполеон. — Заметив недоверие в моем взгляде, он улыбнулся и пояснил: — Наполеон Ашотович Саргсян, начальник разведки отряда Медведева.

– Я, грешным делом, подумал, «Наполеон» — это ваша партизанская кличка, — признался я, пожимая цепкую руку гостя.

– Отец дал мне такой кличка, на всю жизнь. В отряде меня называют Мишей, можете и вы так называть.

Пока гости раздевались, разворотливый Зяблицкий успел приготовить завтрак. Сели за стол. После первой же рюмки завязался оживленный разговор.

Отряд, которым командовал полковник Медведев, а комиссаром был Стехов, значительно меньше нашего соединения. Основной его задачей являлось ведение разведки. Поэтому не удивительно, что Саргсян прекрасно знал обстановку в ближайших районах. Мы воспользовались встречей, чтобы уточнить данные, которыми располагала наша разведка. В свою очередь сообщили Саргсяну данные, которых они не имели.

К сожалению, беседа наша была непродолжительной, так как гости спешили.

– Приезжайте к нам, познакомитесь с разведчиками, узнаете много интересного, — сказал на прощание Саргсян.

Однако вторично с отрядом Медведева нам пришлось встретиться лишь в июне, когда наше соединение выступало в карпатский рейд…

Трагедия Мурзина

Мурзин пришел к нам летом прошлого года на Сумщине в тот момент, когда группа вела бой с локтевской полицией. Он оказался хорошим товарищем и мастером на все руки: и повар, и сапожник, и портной. Вскоре мы стали брать Мурзина в разведку и на диверсии. Везде он действовал смело, решительно, со знанием дела. Во время засады на шоссе Короп – Сосница в бою захватил немецкий пулемет и не расставался с ним. Принимал участие в уничтожении противника на полустанке, в городе Лоеве, на станции Демихи, в Лельчицах и при взрыве железнодорожного моста на Случи. И не случайно комиссар Руднев обратил на него внимание.

– Как ты смотришь, капитан, если мы заберем у тебя Мурзина и назначим его командиром девятой роты? — спросил меня однажды комиссар.

– Мне не хотелось бы отдавать его, — ответил я.

– Что, думаете, не справится?

– Да нет, хотел назначить его командиром взвода.

– На эту должность у тебя есть Землянко, Осипчук, Кашицкий и другие товарищи, — сказал Семен Васильевич.

Мурзина вызвали в штаб, и оттуда он вышел командиром девятой роты.

За работу взялся горячо. Первое время у него все шло нормально. Рота успешно выполнила несколько заданий. У командира роты появилась уверенность в своих силах, а вместе с этим начали проскальзывать самоуверенность и зазнайство. Мурзин начал баловаться выпивками, приказывал старшине доставать самогон. Поведение командира, конечно, не могло не сказаться на состоянии дисциплины и боеспособности роты.

Ковпак и Руднев неоднократно беседовали с Мурзиным, взывали к совести, требовали, чтобы он навел порядок в подразделении. Ротный клялся и обещал. Ему верили, надеялись, но дело не менялось. А когда 19 февраля после разгрома казачков в селе Сафьяновке, где рота захватила девятнадцать пленных, Мурзин возвратился пьяным, Ковпак вызвал его и, с трудом сдерживая кипевший в нем гнев, сказал:

– Мы тебе, товарищ Мурзин, поручили ответственное дело, доверили десятки человеческих жизней. Надеялись, что ты, как коммунист, отнесешься к этому со всей партийной ответственностью. Но ты не оправдываешь нашего доверия… Делаю последнее предупреждение. Если еще раз увидим пьяным, предстанешь перед судом партизан. Пощады не жди!

Мурзин и на этот раз заверил Ковпака, что больше не будет пить, и просил оставить его командиром роты. Поверили еще раз.

Несколько дней Мурзин вел себя, как и подобает командиру-коммунисту. Ковпак и Руднев внимательно следили за ним, втайне радуясь, что наконец человек взялся за ум. И вдруг новый роковой срыв.

В начале марта отряды вышли на территорию Житомирской области. Предстояло форсировать железную дорогу Житомир – Коростень. Чтобы обезопасить колонну со стороны Житомира и Коростеня, где располагались большие немецкие гарнизоны, надо было уничтожить мосты на железной и шоссейной дорогах через реки Ирша и Тростяница. Выполнение этой задачи возложили на девятую и десятую роты.

– Помните наш разговор, товарищ Мурзин? — спросил Ковпак командира девятой роты.

– Помню, товарищ командир, — ответил тот.

– Учтите, задание весьма ответственное. Желаю успеха…

Время шло. Партизаны прислушивались к ночной тишине, ждали взрывов. Но взрывов не было. В полночь вспыхнуло зарево пожара в стороне, куда ушла десятая рота. Вскоре Курочкин донес: «Задание выполнил». От девятой роты донесений не было.

Ковпак нервничал, метал громы и молнии в адрес Мурзина. Было ясно, что задачу рота не выполнила. Это подтвердил связной, которого прислал Мурзин. Марш срывался.

Сидор Артемович ходил сам не свой от ярости. Все понимали, чем это может кончиться. Руднев считал, что дело еще можно поправить. Он приказал через связного командиру девятой роты во что бы то ни стало выполнить задачу. Но было уже поздно. Рота задержалась, упустила момент. Противник изготовился к бою. Больше того, через мост прошел поезд. Стоявший заслоном на железной дороге третий батальон подорвал паровоз и вступил в бой с гитлеровцами.

Девятая рота возвратилась, не выполнив задачи, Мурзин был изрядно выпивши.

– Докладывайте! — сухо приказал Ковпак.

– Задание не выполнил… Виноват, — чуть слышно проговорил командир роты, не смея посмотреть в глаза Ковпаку и Рудневу. Он не просил пощады. Понимал, что на этот раз никакие клятвы не помогут.

– Понимаешь, что ты наделал, сукин сын? — подойдя вплотную к Мурзину с болью спросил Руднев. — Что прикажешь с тобой делать?

– Судите, я во всем виноват, не сдержался, — ответил обреченно Мурзин.

– Да, будем судить по законам военного времени, — отрезал Ковпак. — Не будь ты пьяным, можно было бы ограничиться отстранением от должности…

Мурзин в эту же ночь был расстрелян перед строем роты… А политрук, помощник командира роты и командир взвода, не принявшие мер к выполнению задачи, разжалованы в рядовые.

– Пьяницам в наших рядах места нет, — говорил комиссар, обращаясь к партизанам девятой роты. — Водка — плохой советчик. Мурзин виновати получил по заслугам. А где же вы были, дорогие товарищи коммунисты и комсомольцы? Почему вы допустили такое позорное явление в своих рядах?

Черное пятно позора легло на вас и на всю роту. Вы должны смыть это пятно в боях с врагами и восстановить былую славу роты! Для этого у вас есть все возможности. Мы со своей стороны вам поможем…

Новым командиром роты был назначен отважный артиллерист Давид Бакрадзе, а политруком Рагуля.

Сержант Давид Бакрадзе до войны служил в одной со мною дивизии. Инженер по образованию, призванный для мирного строительства, он в армии освоил специальность артиллериста и на фронте был командиром орудия, уничтожал фашистские танки, бронемашины, орудия…

В первые же месяцы войны подразделение, в котором воевал Бакрадзе, попало в тяжелые условия и после ряда упорных неравных боев, израсходовав боеприпасы, вынуждено было уничтожить орудия и выходить из окружения.

В декабре 1941 года Бакрадзе с группой раненых товарищей попал в плен. В лагере военнопленных в Конотопе, куда его поместили, господствовали голод и жестокий произвол. Фашистская администрация лагеря издевалась над беззащитными пленными, жестоко их избивая. Не избежал этой участи и Давид Бакрадзе. Ему гитлеровец ударом выбил зубы. Большими усилиями Давид сдержался, чтобы не уничтожить фашистского палача. Но это стоило бы ему самому жизни, а Бакрадзе не терял надежды на побег.

Вскоре Давид связался с майором Анисимовым, Мишей Тартаковским, Михаилом Никитиным и другими патриотами, готовыми к побегу. Создался своего рода подпольный штаб по организации побега.

Сибиряк военфельдшер Михаил Андреевич Никитин в июне 1942 года был ранен под Курском и попал в плен. Его поместили в лагерный лазарет. После выздоровления немцы оставили его работать в лазарете.

– Фаш бальной, ви и будешь лечил, — сказал комендант лагеря.

Гитлеровцы почти никаких лекарств и перевязочных материалов не давали, приходилось пользоваться тем, что подвернется под руки…

Еврей Миша Тартаковский выдал себя за крымского татарина и тем самым избежал расстрела. Он знал немецкий язык, вошел в доверие к коменданту, и его назначили переводчиком. Пользуясь этим, Миша являлся связующим звеном между подпольщиками бараков и подпольщиками лазарета.

Подготовка к побегу велась в строгой тайне. Бакрадзе и Анисимов подбирали в бараках надежных людей, сообщали их имена Тартаковскому, а тот в свою очередь передавал в лазарет. Никитин и врач Савченко этих людей под видом больных забирали на лечение или же помогали им устроиться на подсобных работах при лазарете.

Так общими усилиями удалось сколотить боевую группу.

29 августа 1942 года – знаменательная дата в жизни Бакрадзе и его товарищей. Им удалось бежать из лагеря. В числе бежавших были два врача, четыре фельдшера, батальонный комиссар, майор, остальные – младшие командиры и рядовые.

Мише Тартаковскому удалось через местных патриотов достать несколько винтовок и пистолетов. Это придало им решимости.

После тяжелых скитаний и стычек с фашистами и полицией на четырнадцатые сутки бежавшие пробились к Брянским лесам. Здесь они встретились с ковпаковцами и были зачислены в отряд. Всех распределили по подразделениям. Майор Анисимов был назначен командиром артбатареи, Бакрадзе – командиром орудия, Никитин – начальником санитарной части четвертого батальона, Миша Тартаковский – переводчиком при штабе…

Люди, которым довелось испытать ужасы фашистского плена, являлись надежными воинами. Со слезами радости получали они отечественное оружие и тут же давали клятву – отомстить заклятому врагу за все его злодеяния.

Трогательным было вступление сержанта Бакрадзе в свою прежнюю должность командира орудия. Новенькую с нетронутой заводской краской пушку он ласкал нежно, как ребенка, Для него начиналась новая жизнь, полная героических подвигов и боевых удач. С первых же боев Давид проявил себя отважным и умелым командиром орудия. Он участвовал во многих боях и особенно отличился при уничтожении немецких гарнизонов в Лельчицах и Бухче. Смелость, решительность, высокая требовательность и исключительная дисциплинированность — качества, присущие характеру Бакрадзе. Вот этому человеку и предстояло возродить былую славу девятой роты.

Надо сказать, командование не ошиблось, назначив Бакрадзе командиром роты. Он сумел навести порядок в роте. Своим чутким отношением к людям он быстро завоевал авторитет среди подчиненных. Под его командованием рота провела несколько удачных боев, партизаны почувствовали уверенность в своих силах. Вскоре девятая рота по своим боевым делам и дисциплине вышла в число передовых рот соединения.

Теперь уже никто не напоминал партизанам о тех черных днях, которые привели к трагическому концу Петра Мурзина.

Дыхание фронта

Двигаться с каждым днем становилось все труднее. Дороги окончательно испортились. Партизаны совершали переходы пешком. Даже ездовые шли рядом с телегами, сохраняя силы лошадей.

В поисках дорог разведчикам приходилось по нескольку раз в день ходить на задание. Найдут мостик или сохранившуюся ледяную переправу, возвратятся, доложат, а когда колонна подойдет, то не оказывается ни мостика, ни льда.

В начале марта из разведки возвратилась группа, которую возглавлял Черемушкин. Митя доложил, что у Закриновской Рудни есть мост через реку. Колонна изменила маршрут и пошла к переправе. Но когда часа через четыре подошла к речке, моста не оказалось. Вода в Ирше поднялась, начался ледоход — и мостик снесло.

– Когда вы мне найдете переправу? — набросился на меня Ковпак. — Доложили: переправа, переправа, а где она?

Я виновато молчал. Черемушкин растерянно оправдывался:

– Была переправа… Разве я думал, что так получится…

На каждом шагу нас подстерегали неожиданности. Делали остановки и часами выжидали. Этим пользовались немцы. Они на машинах по шоссейным дорогам подбрасывали войска, настигали нашу колонну или преграждали нам путь. Не проходило дня без боя. Но чем навязчивее был враг, тем решительнее становились партизаны в достижении своей цели.

Двигавшийся впереди колонны Гапоненко с двенадцатью разведчиками неожиданно столкнулся с немцами в деревне Няневке. В дозоре шли Стрелюк и Решетников. Оба были одеты в немецкое обмундирование. Немцы, въехавшие в деревню на двенадцати подводах, увидели разведчиков, приняли их за своих и позвали к себе.

– Откроем огонь, — предложил Саша.

– Спокойнее, Саша, спокойнее, — ответил Костя, идя навстречу немцам. — Подойдем ближе и ударим.

В ожидании разведчиков немцы остановили подводы и начали закуривать.

– Приготовиться, — прошептал Стрелюк, когда до гитлеровцев оставалось шагов пятьдесят.

– Готов, — так же тихо ответил Решетников.

– Огонь! — выкрикнул Костя и мгновенно вскинул автомат.

Немцы не ожидали такого оборота событий и кинулись за дома. Но подоспевшие партизаны во главе с Гапоненко не дали им возможности задержаться. Потеряв одиннадцать человек убитыми, гитлеровцы разбежались. Партизаны подобрали десять винтовок, ручной пулемет, ракетницу и захватили обоз. Гапоненко поручил Володе Зеболову доставить к колонне главных сил захваченные трофеи, а с остальными преследовал противника.

А на следующий день шесть наших разведчиков по пути к Кодре встретились со взводом противника, около двух часов вели бой и заставили его отойти. Командир группы Вася Ташланов был ранен, но не покинул поля боя до конца.

Вскоре разведчики взвода Феди Мычко и второго батальона доложили о подходе двух немецких колонн силою триста-триста пятьдесят человек каждая.

– Придется дать бой, — сказал Ковпак. — Надо отбить им охоту преследовать нас.

– Раз фашистам не терпится – дадим – согласился Руднев. Первой подошла колонна противника из Крымка по нашим следам. В ней было свыше трехсот человек. Немцы развернулись в цепь и начали наступать на заставы. В лесу на подступах к Кодре закипел бой. После тридцатиминутного сопротивления заставы отошли и заняли оборону в глубине леса.

– Надо с этой группой разделаться до подхода второй, — предложил комиссар.

Ковпак тут же приказал для окружения и уничтожения противника выделить четыре роты. Вторая, четвертая и девятая роты обходили немцев справа и во взаимодействии с третьей ротой, которая заходила с левого фланга, решительной атакой должны были уничтожить фашистов.

Пока роты ударной группировки выходили на исходное положение для атаки, противнику еще удалось потеснить наши заставы и полностью втянуться в лес. В этот-то момент и был нанесен решительный удар по флангам и тылу гитлеровцев. Фашисты заметались в огненном мешке. Бросая убитых, раненых и оружие, они в одиночку и малыми группами начали убегать. Однако их везде настигали партизанские пули и гранаты.

Такая же участь постигла и вторую группировку немцев, которая наступала с юга.

И на этот раз победа была на стороне партизан. В действиях немцев чувствовалась какая-то нервозность. Мы-то понимали одну из причин этой нервозности. Ведь соединение находилось километрах в шестидесяти от Киева. А какому гитлеровскому начальнику это приятно! Кроме страха перед партизанами, ими владел животный страх перед своим начальником. Опасаясь за свою служебную карьеру, они бросали против нас все ближайшие гарнизоны. В помощь им выделяли самолеты, которые все время преследовали колонну. От их бомб особенно страдало стадо, которое мы захватили при разгроме немецких баз.

Вражеские гарнизоны и карательные отряды никак не могли сосредоточиться для того, чтобы одновременно нанести нам удар всеми силами.

Случай помог нам открыть и вторую причину нерешительности фашистов. Однажды местные жители села Замошья сообщили, что по дорогам с востока на Хабное движутся немецкие части. Вершигора приказал мне уточнить, что это за войска.

Со взводом Гапоненко я вышел к большаку. То, что мы увидели, превзошло все наши ожидания. По дороге, меся грязь, плелись группы людей по пять, десять, пятнадцать человек. Оборванные, грязные, почти все без оружия. Редко проползали одиночные подводы, груженные барахлом. Это войско скорее напоминало сброд.

– Такое впечатление, что война кончилась, — недоумевал Гапоненко. — Идут без всякого охранения, почти без оружия. Что за войско? Достаточно двух автоматчиков, чтобы всех перебить.

– Ясно одно, что это не немцы, — сказал Стрелюк.

– Чего гадать? Лапин, выдвиньтесь с отделением к дороге и захватите пленного, — приказал я.

Выполнить эту задачу не представляло никакого труда. Через двадцать минут Володя привел не одного, а троих пленных. Перед нами стояли худые, обросшие густой щетиной усталые люди. Из расползшихся сапог выглядывали грязные портянки. Одному из них правый сапог заменяла мешковина, навернутая на ногу. Глубоко запавшие глаза не выражали ни страха, ни злости. В них было одно безразличие.

– Кто вы? — спросил я пленных.

– Мадьяр, мадьяр есть мы, — заговорили они без особого желания.

– Откуда? — допытывался Гапоненко.

– Волга, у-у-! Дон, у-у-у! — ответил черный, как жук, мадьяр. Его поддержали остальные.

– Гитлер капут. Мадьяр до матки.

– Так, так. Гитлер капут…

– Где же ваше оружие? — спросил я, показывая на свой автомат.

– Отдаваль, хлеп браль, — отвечал черный. Он постучал себя по животу и добавил: — Пустой.

– Отдаваль, браль, — передразнил Саша Гольцов. — Пулю им в лоб и весь разговор.

– Не горячись, Саша, — успокоил его Землянко. — Видишь, им тоже не сладко.

– Неизвестно, сколько они нашего брата перевели, — не унимался Гольцов.

– Брось эти разговоры, — строго прервал Антон Петрович. — Мы не фашисты, чтобы безоружных расстреливать.

Недовольный Гольцов замолчал, но продолжал зло посматривать на пленников.

Лапин открыл полевую сумку, вынул краюху черствого хлеба и протянул пленному:

– Бери, ешь!

Тот не решался брать. Он недоверчиво посматривал на разведчиков, видимо боясь подвоха.

– Бери! — сказал Гапоненко.

Пленный не спеша протянул руку, осторожно взял хлеб и тут пришел конец его выдержке. Быстро разломав краюху на три части, две передал товарищам, а третью дрожащими руками начал запихивать в рот, как будто боялся, что у него отберут. По его впалым щекам потекли слезы.

– Что с ними делать? — спросил Гапоненко. — Отпустим или заберем с собою?

– Заберем. В штабе допросят, а там видно будет, — ответил я.

На допросе в штабе пленные рассказали, что их часть участвовала в боях на подступах к Волге. Была разгромлена. Многие попали в плен. Те, кто не попал в окружение, отошли. Их передали в другую часть. Но и эта недолго просуществовала. Теперь жалкие остатки отводятся в глубокий тыл на пополнение. Вот уже несколько дней им не дают никаких продуктов. Ведут, минуя города. Солдаты не подчиняются офицерам. Да какие же это офицеры, если они не могут накормить людей! Голод заставил солдат менять оружие на кусок хлеба. Зачем населению оружие? Их этот вопрос не интересовал. Важно, что им не давали подохнуть с голода.

– Немецкие фашисты мадьяр, румынов и итальянцев не считают за людей. Обращаются с ними, как с собаками, — рассказывали пленные.

– Много же вам пришлось положить своих людей, чтобы понять звериный облик немецких и своих фашистов, — сказал Руднев. — Не будь волжского урока, вы бы и сейчас оставались неучами.

Вскоре нам стало известно, что южнее бредут на запад остатки разбитых румынских частей. Они выглядели не лучше мадьяр.

– Рухнул престиж гитлеровской армии. Начинается брожение в умах союзников Германии. Да и немец стал не тот, что был раньше, потерял былые высокомерие и уверенность… А мы все гадаем: почему гитлеровцы неуверенно действуют против нас? - говорил Руднев. — Вот уже второй месяц на исходе после разгрома фашистских полчищ на подступах к Волге, а дыхание этой битвы до сих пор ощущается. И чем дальше, тем оно будет больше ощущаться. Инициатива окончательно перешла в руки нашей армии.

На Припяти

За полгода соединение трижды пересекало Припять по льду. В четвертый раз река встретила нас мутными весенними водами. Ледоход уже закончился, но река еще не вошла в свои берега, продолжала заливать низинные луга широкой поймы. Мостов вблизи не было. Решили переправляться на лодках и паромах.

Разведчики отыскали место для устройства паромной переправы недалеко от Аревичей.

– В Дерновичах и Аревичах нашлись опытные паромщики из местных жителей, — докладывал Журов. — Сами вызвались помочь. Есть и лодки, правда маловато…

Первым через реку перебросили четвертый батальон. Он занял оборону и прикрыл место переправы от внезапного нападения противника. Началась переправа главных сил. Однако, несмотря на старания партизан и местных жителей, которые вызвались помочь, переправа шла медленно, не хватало лодок. Подразделениям приходилось подолгу ждать.

Стояли солнечные весенние дни. Ночью слегка подмораживало. Вдоль реки тянуло холодком. Партизаны обогревались возле костров, которые разводили в лесу. Здесь же посменно отдыхали промокшие паромщики.

Были на исходе первые сутки переправы. Ковпак сидел на пне и палкой поправлял поленья в костре.

– Закуривай, приятель, — сказал Ковпак только что подошедшему паромщику, протягивая кисет с махоркой и бумагу. — Солдат шилом бреется, солдат дымом греется, вот и ты согреешься.

– Благодарствую, — ответил тот, принимая кисет. Он оторвал лоскуток газетной бумажки, помял непослушными озябшими пальцами, насыпал солидную порцию курева и вернул кисет хозяину. Тщательно и бережно скрутил цигарку, не уронив ни единой крошки махорки, не спеша провел языком по кромке бумажки и заклеил. Один конец самокрутки завернул, чтобы махорка не высыпалась. Прикурил от горящего прутика. Несколько раз подряд жадно затянулся. На морщинистом лице появилась довольная улыбка. Паромщик заметно повеселел, разгладил свисавшие сивые усы и, обращаясь к Ковпаку, спросил:

– Скажи, старик, много еще осталось переправлять?

– Половина.

Паромщик недоверчиво посмотрел и переспросил: — А не брешешь, дедок?

Мы от души рассмеялись. Сидор Артемович подмигнул нам, мол, не выдавайте, и продолжал разговор:

– С какой стати мне брехать? Не веришь, спроси хлопцев.

– «Дедок» правильно говорит, — в тон паромщику ответил Журов и закатился громовым смехом.

Смех вызвал еще большее недоверие старика. Он с иронией спросил:

– Вы еще скажете, что и орудия придется переправлять?

– А паром выдержит? — спросил Ковпак.

– Опять же, какие орудия. Трехдюймовки выдержит, — подумав, ответил старик.

– А потяжелее?

– Если надо, то и танк выдержит, — решительно сказал паромщик, уверенный, что не только танков, но и орудий не придется перевозить.

– Это мне нравится, по-партизански!

– Вижу, морочите мне голову. Пусть молодые, а то и ты, старый человек, туда же, — продолжал паромщик, обращаясь к Ковпаку. — Сколько тебе лет? Пятьдесят шесть? Скажи пожалуйста, немного моложе меня, а партизан! Сидеть бы тебе на теплой печке зимой, да со старухой чаек попивать, а летом за удочки и на речку или бахчу сторожить…

– А кто же немца будет бить? — насторожившись, спросил Ковпак.

– Да уж не такие, как мы с тобой.

– Я все-таки попробую.

– Куда тебя, разве повозочным?

– И то дело. В партизанах и повозочные не последние люди: раненых возят, боеприпасы, продукты. Тебе тоже нашлась бы должность. Вижу, ты артиллерист?

Старик удивленно посмотрел на Ковпака и ответил:

– Угадал. В трех войнах участвовал. В девятьсот пятом в Китае горя тяпнул. В четырнадцатом с немцами дрался, а в гражданскую белогвардейцев и прочих интервентов громил.

– Разве тогда такая артиллерия была, как сейчас? — вмешался Журов. — Тогда даже команды подавали: «Два лаптя вправо, один лапоть влево, правее солнца пол-лаптя, по господу богу, мать честная, огонь!»

– Не скажи, сынок. И тогда наши артиллеристы лучше стреляли, чем немцы и австрияки, — с обидой в голосе сказал старый артиллерист.

– Шел бы к нам в артиллерию, — предложил Ковпак.

– Кто меня возьмет?

– Я бы попросил командира; гляди, и приняли бы, — серьезно пообещал Ковпак.

– Так тебя и послушают, — отмахнулся паромщик. — Небось, не рады, что и тебя взяли. Лишняя обуза, разве только что махорку готовить, уж больно она у тебя крепкая.

– Ты думаешь, кроме меня в партизанах нет стариков? — спросил Ковпак с легким раздражением?

– Почему нет? — живо отозвался паромщик. — Рассказывают, есть один старик, большого ума человек. Отрядом командует. Из нашего брата, старый солдат. Добрая слава о нем в народе ходит. Колпаком его прозывают. Не знаю, фамилия это или прозвище. Только и партизаны его отряда колпаковцами именуются.

– Не Колпак, а Ковпак, — не утерпел Журов.

Сидор Артемович строго посмотрел на Журова, и тот замолчал на полуслове. Установилась настороженная тишина. Ковпак зажал в кулак клинышек посеребренной сединой бородки и внимательно слушал. Довольный произведенным впечатлением, старик продолжал:

– Значит, вы тоже слыхали о нем? Он города занимает и все со складов населению раздает… Мне не приходилось встречаться. Кто видел, говорят, высокого роста, широкоплечий, борода побольше, чем у вашего Петровича, который на переправе распоряжается. Словом, герой человек. Фашистов перебил, счета нет. Немцы боятся его. Незадолго до вашего прихода из Мозыря фашисты наведывались. Все допытывались: «Кальпак есть?», «Где Кальпак?» Да разве кто скажет!

Никто не перебивал рассказчика. Я смотрел на Ковпака. Он по-прежнему внимательно слушал, и только глаза по-озорному поблескивали. Когда паромщик закончил, он спросил:

– А может, люди врут?

– Нет уж, приятель, народ никогда не врет, народу верить надо, — наставительно ответил старик и попросил: — Угости, дедок, на дорогу, больно махорочка у тебя приятная!

Завладев кисетом, он начал завертывать новую солидную цигарку. Такие обычно курят на чужбинку. В это время к костру подошел командир батареи майор Анисимов и, обращаясь к Ковпаку, доложил:

– Товарищ командир, Герой Советского Союза, батарея готова к переправе! Разрешите вести?

От неожиданности паромщик просыпал махорку, но не обратил на это внимания. Он растерянно смотрел то на молодого стройного майора, то на старика, перед которым этот майор стоял на вытяжку. Только теперь до его сознания дошло, с кем он разговаривал.

Видя растерянность старика, никто из партизан не смеялся, чтобы не обидеть его. А Ковпак, как ни в чем не бывало, сказал:

– Вот и орудия. Сейчас будете переправлять. Закурите на дорогу, — и отсыпал чуть ли не полкисета паромщику…

Трудно сказать, что пережил старик. Только на следующий день меня встретил Анисимов и спросил:

– Что там приключилось вчера возле костра?

Старик все время вздыхал и повторял: «Ну и влип, как стрекулист!»

Двое суток продолжалась переправа. На отдых расквартировались в Аревичах, Красноселье, Погонном и Дроньках. На дорогах выставили заставы…

Во всем чувствовалось приближение весны: в зелени лужаек, в набухших почках деревьев, в веселом щебете птиц. Природа пробуждалась от зимней спячки. Только ветерок дышал прохладой.

Партизаны и жители бродили по лесу, надрезали кору берез и собирали в котелки и кувшины холодную, прозрачную, сладковатую жидкость,обильно струившуюся из стволов деревьев. В это время в любом доме попроси напиться, и тебе вместо воды вынесут кувшин березового соку. Некоторые жители ухитрялись собирать этого живительного напитка целые бочки. Приноровились из сока делать квас.

– Выпустит береза листья – не получишь больше соку, — говорили старожилы.

По распоряжению Вершигоры я разослал разведчиков на поиски места, пригодного для посадки самолетов. Землянко с отделением ушел вдоль Припяти на Мозырь. В том же направлении лесными дорогами умчались конные разведчики, чтобы уточнить, есть ли противник в селах вблизи реки…

Нужная нам площадка была найдена возле Кожушков: большая, ровная лужайка между селом и Припятью.

– Место ровное, сухое, — докладывал Землянко. — Подлет возможен со всех сторон. Потребуется немного подравнять, срезать кочки.

– Значит, ты утверждаешь, что самолеты принимать можно? — спросил Вершигора, удивляясь спокойствию разведчика.

Землянко утвердительно кивнул головой:

– Можно.

Считая разговор оконченным, Петр Петрович начал свертывать карту, собираясь на доклад к Ковпаку. Землянко не спешил уходить.

– У тебя все? — спросил Вершигора.

– По этому вопросу все, — ответил спокойно разведчик. Переступил с ноги на ногу и добавил: — О Припяти хочу сказать.

– Давай, не тяни, — поторопил подполковник.

Но это мало подействовало на Антона Петровича.

Он по-прежнему спокойно продолжал:

– Немцы устанавливают бакены… Набирают бакенщиков. Обещают хорошо платить…

– Постой, постой, — вдруг заинтересовался Вершигора. — Садись и подробно расскажи.

– Да тут и все подробности. Одним словом, немцы готовятся к навигации.

– Ты так думаешь?

– Не только я, жители тоже, — ответил Землянко…

Возвратился Ленкин и подтвердил сведения, доложенные Землянко.

Данные о предполагаемой навигации на Припяти прибавили работы разведчикам. Пришлось высылать группы для прочесывания реки от Аревичей до Мозыря вверх по течению и до Чернобыля в низовья.

Вскоре в районе Мозыря обнаружили караван судов. Теперь никто не сомневался, что навигация начнется скоро. К этому дню мы готовились не менее тщательно, чем немцы. У Хвощевки, Аревичей и в километре южнее Красноселья в засады посадили роты с противотанковыми ружьями. Привели в готовность орудия. Организовали непрерывное наблюдение за рекой. Наблюдательный пункт Ковпака подготовили на окраине села на высоком песчаном бугре. Отсюда далеко на северо-запад видна река. Влево обзор ограничивался выступом леса, который примыкал к Припяти.

Основное внимание было приковано вверх по течению. Однако первые суда появились из Чернобыля.

6 апреля перед обедом вспыхнула стрельба на заставе второго батальона южнее Красноселья. Раз за разом бухали бронебойки… Примчался конный посыльный и доложил, что из Чернобыля подошел буксирный пароход с тремя баржами. Кульбака просил помочь артиллерией.

Выслали сорокапятимиллиметровую пушку пятой роты. Бой длился больше часа. Вечером возбужденный Кульбака докладывал тенорком, никак не подходившим к его богатырской фигуре:

– Буксирный пароход водоизмещением двести тонн и три баржи с оборудованием для речных судов, уничтожены… Под корень. Баржи и оборудование сразу сожгли. Пароход сначал подбили, а когда он сел на мель, окончательно доколотили. Один скелет остался.

Мы торжествовали победу. Но это было только начало. Утром следующего дня из Мозыря подошла речная флотилия. Наши наблюдатели заметили ее еще на подходах к Аревичам. В составе флотилии были два бронированных катера с пушками и пулеметами, два бронированных катера среднего размера с пулеметами, два бронированных боевых речных парохода, одна моторная лодка. На борту пароходов, как выяснилось после, находился карательный отряд в триста человек.

Впереди флотилии шли бронированные катера. Время от времени они из пулеметов обстреливали берег. Особенно интенсивную стрельбу подняли немцы при подходе к Аревичам. Наши роты были хорошо замаскированы и на вызов противника не отвечали. И лишь, когда все суда втянулись в подготовленный для них капкан, партизаны взяли их под перекрестный автоматный, пулеметный и артиллерийский обстрел. Особенно хорошо поработали наши бро-, небойщики. В первые же минуты боя они подожгли два катера. Третьему повредили управление, и его унесло течением. Туда же ускользнула и проворная моторка. Однако уйти им не удалось. С ними покончила застава второго батальона.

Суда заметались по реке, мешая друг другу. Четвертый катер прибило к нашему берегу. С его командой расправилась вторая рота. Но пароходы отчаянно сопротивлялись. Оказывается, с этой посудиной не так-то легко справиться. В корпусах зияли пробоины, а суда свободно маневрировали. Но вот пароход, который следовал позади, завилял, развернулся поперек реки и резко остановился.

– Сел на мель! — прокричали радостно партизаны.

Передний пароход, не желая оставлять напарника в беде, вернулся и взял его на буксир. Однако стащить его с мели не сумел, а сам загорелся от наших снарядов. Без управления, весь в огне, с рвущимися снарядами и патронами, он был течением отнесен к нашему берегу. Сразу же на нем оказались партизаны четвертой роты.

Для уничтожения парохода, который сел на мель, подтащили семидесятишестимиллиметровую пушку. Установили ее на расстоянии ста пятидесяти метров. После нескольких прямых попаданий и этот пароход загорелся. Остатки карательного отряда начали выскакивать из горящих трюмов и под автоматным и пулеметным огнем поплыли к противоположному берегу.

На помощь гибнущей флотилии поспешили суда из Чернобыля. Их встретил второй батальон. Потеряв один катер, суда возвратились.

В результате боя были уничтожены два парохода, пять бронированных катеров, моторная лодка и двести восемьдесят гитлеровцев. И тем, которые переправились через реку, не всем удалось добраться до своих. Нескольких безоружных фашистов привели местные женщины, а одного – старик.

Это был ощутительный удар для противника. Вполне понятно, что немецкое командование не могло остаться безответным. На следующий день над рекой протарахтел «костыль». Он долго кружился над остовами сгоревших судов, осмотрел села и улетел. На смену разведчику прилетели восемь бомбардировщиков и сбросили бомбы на село. Возникли пожары.

С этого момента ежедневно над Аревичами, Красносельем, Дроньками появлялись два-три самолета, бомбили и обстреливали из пулеметов и пушек. Среди жителей было много убитых и раненых.

Подразделения переместились в лес. В селе осталась лишь застава.

Гости с большой земли

Прошли теплые дожди. Зашумела бурная весна и одела рощи и поля в зеленые наряды. В природе все ожило и потянулось к свету, радуясь теплу. Леса и рощи огласились разноголосым пением птиц. В садах защелкали соловьи.

Все живое радовалось приходу весны. По-своему радовались и партизаны. Наступило то время, когда каждый кустик ночевать пустит. Вражеской авиации теперь труднее выслеживать партизан. Нас укрывали леса. Отпала необходимость запасать сено для лошадей. В изобилии было молодой, сочной травы.

Партизанский аэродром работал полным ходом.

Отправляли раненых и получали грузы. Улетел и корреспондент газеты «Правда» Леша Коробов, пообещав прилететь с фотографиями. Обещание свое он сдержал ровно через год, когда мы в апреле 1944 года возвратились из рейда на Сан и Вислу…

В ночь на 20 апреля к нам прилетели гости с Большой земли. И хотя Ковпак и Руднев в целях конспирации не называли их фамилий, многие партизаны в высоком спокойном человеке в коверкотовой гимнастерке и защитной фуражке узнали секретаря ЦК Коммунистической партии Украины Демьяна Сергеевича Коротченко. Однако при обращении называли его «товарищем Демьяном».

Демьян Сергеевич привез ордена и медали. Награды партизанам первого батальона вручали в лесу, рядом с разведывательной ротой. Среди награжденных были и разведчики.

После вручения наград я обратился к Рудневу:

– Товарищ комиссар, пригласите товарища Демьяна к нам на обед.

– Как же получается? Вы устраиваете обед, а я должен приглашать? Нет уж, увольте, — отказался Семен Васильевич.

– А как к нему обращаться? — спросил я. — Все-таки, понимаете…

– Трусишь? Эх, а еще разведчик! — засмеялся комиссар. — Подойди и пригласи.

Ничего не поделаешь.

– Товарищ Демьян, разведчики приглашают вас и прибывших с вами товарищей на обед, -выпалил я одним духом.

– Как вы думаете, товарищи? — весело спросил Коротченко у Чепурнова и Кузнецова. — Я думаю, нельзя отказываться от приглашения, разведчики могут обидеться…

Кроме гостей с Большой земли, пригласили Ковпака, Руднева, Базыму, Вершигору, Панина, Павловского и Андросова. Мы с Ковалевым волновались: как ни говори, а таких высоких гостей нам приходилось принимать впервые.

По этому торжественному случаю блеснули кулинарным мастерством наши разведчицы Александра Карповна, Катюша Приходько, Аня Василец и радистка Аня Маленькая. Они приготовили украинский борщ, котлеты с картофельным пюре, жареное мясо и драченики из картофеля. Все это расставили в мисках, кастрюлях, котелках на плащ-палатках, расстеленных на молодой зеленой траве под деревьями. Хлеб, нарезанный большими кусками, лежал на тарелках. Вместо лимонада приготовили березовый сок. Для гостей раздобыли у тети Фени, штабной поварихи, тарелки, ложки, вилки.

Главным распорядителем всех этих приготовлений являлся старшина роты Вася Зяблицкий. Девушки и ездовые понимали его с полуслова.

Напряженное состояние, в котором находились мы с политруком, передалось и разведчикам. Они чувствовали себя скованно. Только Александра Карповна была спокойна.

– Дорогие гости, прошу садиться к партизанскому столу и пообедать вместе с нами, — сказала она. - Если что не так, извините. Приедете после войны - угостим на славу.

Демьян Сергеевич внимательно осмотрел стол и с восхищением сказал:

– Скажи пожалуйста, как в первоклассном ресторане. И котлеты, и жаркое, и оладьи… Даже вилки. Богато живете!

– Это не оладьи, а картофельные драченики, — подсказал Ковалев. — Карповна — великая мастерица их жарить. Знаете, такие вкусные, хрустящие!…

Политрук так аппетитно расхваливал, что у меня рот наполнился слюной, хотя эти драченики нам уже приелись.

– Что же, отдадим должное всему, что приготовили партизанские кулинары, — сказал Коротченко.

Вслед за гостями сели разведчики и выжидающе посматривали на товарища Демьяна. И тут случилось то, что отбросило всякую напряженность.

– Карповна, видно, хорошая хозяйка, а просчиталась, — сказал Демьян Сергеевич. — Подумала, люди приехали с Большой земли, непривычные к боевой обстановке, дай им положу ложки. А почему разведчикам не положили?

– У них есть свои ложки, — ответила смутившаяся Карповна.

– А я что, хуже их? — спросил Коротченко, выхватил из-за голенища алюминиевую ложку и сказал: — Вот она!

Партизаны от души рассмеялись. Как только смех утих, Коротченко поднял ложку и спросил:

– Как этот инструмент называется на солдатском языке?

– Шанцевый, — ответил Леша Журов.

– О! Шанцевый. Каждый солдат должен иметь при себе этот инструмент. Иначе он рискует остаться голодным, — под общее веселье сказал Демьян Сергеевич..

Наступила разрядка. Загремели котелки, крышки от котелков и алюминиевые миски. Появились фляжки с разведенным спиртом.

Выпили за боевые успехи, и сразу же у разведчиков пропала всякая скованность… Обед прошел весело и непринужденно. Тон задавали сами гости.

– Хорошо живете, товарищи разведчики, — говорил Коротченко. — Всегда так кормите? — спросил он меня.

– Бывает густо, бывает и пусто, — ответил я.

– Разведчикам меньше других приходится голодать, — сказал Руднев.

– А я в обиде на них, - пожаловался подвыпивший Павловский. — Разведчики-то они хорошие, только иногда обманывают меня, старика. Разгромят какой-нибудь господский двор, привезут три кабана, а мне сдают два. Одного себе припрятывают. Разве это порядок? Нет, если ты достал чего – все сдай, а потом получи, что тебе причитается.

– Так им и достается больше всех, — улыбаясь ответил Панин.

– Видите, товарищ Демьян, секретарь партийной комиссии и тот защищает их. Нет, так не годится, — продолжал Михаил Иванович…

Павловский замолчал и начал усиленно попыхивать трубкой, извергая клубы дыма, что означало его крайнее недовольство.

Демьян Сергеевич Коротченко большую часть времени проводил в подразделениях. Знакомился с жизнью и боевой деятельностью партизан. Беседовал с людьми. Скоро к нему привыкли и теперь не испытывали робости при встрече с ним. Стоило ему где-либо появиться, как вокруг собирались партизаны.

Чаще всего товарища Демьяна можно было видеть среди разведчиков. Чем это объяснить, трудно сказать. Или тем, что мы располагались возле штаба, или понравились ему ребята из главразведки, только много вечеров он провел с нами в задушевных беседах. За это время он запомнил почти всех разведчиков, узнал о их подвигах. Нередко возле костра партизаны запевали любимые песни, подтягивал и Демьян Сергеевич. Чаще всего пели любимую песню комиссара «В чистом поле, в поле под ракитой». Появилась и своя, партизанская, песня. Кто написал ее слова, так и осталось загадкой. Пели на мотив «Трактористов». Каждому были дороги слова песни.

Запевал обычно Журов:

Мы на фронте нажмем, А в тылу все зажжем, -

и тут подхватывали все разведчики:

Пусть на тыл не надеются фрицы,

Пусть посмотрят назад,

Склады в воздух летят,

И летят под откос эшелоны…

Песня не ахти какая, но дорога партизанам своей правдой и близка тем, что написана нашим же боевым товарищем. Бывало, кто-либо скажет: «Не складно». Ему ответят: «Зато здорово!»

Однажды, беседуя с разведчиками, Демьян Сергеевич сказал:

– Вы хорошо знаете состав ближайших гарнизонов противника, охрану железных дорог, сколько эшелонов и с какими грузами проходит по этим дорогам, умело выбираете объекты для налета отрядов. Это все хорошо, но мало. Надо знать обстановку на сотни километров вокруг.

– Мы знаем, — вставил Черемушкин и начал перечислять города: Пинск, Ковель, Сарны, Ровно, Луцк, Житомир…

– А что делается в Киеве, на Днепре – знаете?

Разведчики сидели пристыженные, никто не нашелся, что ответить.

– Узнать можно?

– Можно, — ответил Журов.

– И нужно, — сказал серьезно товарищ Демьян.

– Да мы хоть сейчас, пусть только прикажут, — высказал общее мнение Журов.

– Сейчас фашисты на весь мир кричат о неприступном оборонительном рубеже на Днепре и о новом грозном оружии, которое, якобы, скоро вступит в строй. Допустим, об оружии вам трудно узнать. Оно если и готовится, то в Германии или где-то на западе. Что касается Днепра – вам и карты в руки. Надо проверить, действительно ли есть этот неприступный вал, как его называют немцы, или же это очередная утка фашистской пропаганды.

Через несколько дней из соединения ушли тринадцать групп общей численностью около двухсот человек. Сразу охватывался более чем двухсоткилометровый участок Днепра от Киева до Речицы. Из главразведки отправились четыре группы: к Киеву – отделение во главе с Осипчуком, к Комарину – Черемушкин, к Любечу – Мычко, а к Речице Кашицкий увел почти всех своих земляков – Бугримовича, Тарасенко, Василец…

Провели тщательную разведку, и оказалось, что никаких укреплений по западному берегу Днепра нет и оборонительные работы не проводятся.

– Как и следовало ожидать, пропаганда о неприступном оборонительном рубеже на Днепре оказалась простым блефом, рассчитанным на устрашение Советской Армии и на поднятие боевого духа немецких войск, — сказал Коротченко, выслушав доклады разведчиков. — Это очень ценные данные. Разведчиков надо представить к наградам. Кстати, Семен Васильевич, — обратился к комиссару Демьян Сергеевич, — почему среди разведчиков мало награжденных?

– Я хотел с вами посоветоваться, как тут быть, — начал задумчиво Руднев. — Трудный это вопрос. Как мы представляем к наградам? Пустил под откос эшелон, взорвал важный мост, проявил геройство в бою- получай награду. А как написать в наградном листе разведчику?

– Разве разведка не требует смелости, отваги?

– Требовать-то требует, но как написать? — допытывался Руднев.

– Так и напишите: ходил в разведку, добыл такие-то данные, согласно которым проведен бой и уничтожено столько-то фашистов… Незаслуженно обижаете разведчиков! Если лишнего кабана съели, то сразу заметили! — закончил шутя Коротченко…

Осипчук из-под Киева принес провокационную фашистскую листовку и отдал ее комиссару.

– О, знакомая фальшивка! Во время рейда по Украине такие листовки нам уже попадались. По слушайте, товарищ Демьян, — сказал Руднев и начал читать вслух.

Листовка начиналась словами: «Смерть немецким оккупантам» и кончалась подписью: «Командующий армией прорыва». В ней от имени советского командования говорилось о победах Советской Армии, о необходимости разгрома гитлеровских оккупантов, о сплочении всех сил. После этого указывались задачи партизан, которые сводились к следующему:

«1. Задача – прорыв всех партизан к столице Польши и разрыв этим путем фронта немецких войск – должна подчинить себе все.

2. Мелкие героические отряды наших славных партизан не могут, к сожалению, противоставить себя крупным ордам фашистов. Поэтому задача дня – организация крупных партизанских отрядов и накопление могучей народной партизанской силы.

3. Скапливайтесь на базах, залегайте и выжидайте приказа о выступлении уверенно и спокойно.

Приказ будет дан, когда соберем урожай, а реки и озера снова покроются льдом».

– А, каково, — сказал Ковпак, — собираться в одно место, сидеть и ждать приказа, а они придут и возьмут голыми руками. Нет, дудки! У нас тоже головы, а не кочаны капусты.

– А насчет движения на Варшаву? — спросил Коротченко, внимательно присматриваясь к Ковпаку.

– Осипчук, как ты думаешь? — обратился Сидор Артемович к разведчику, давая понять, что этот вопрос ясен каждому партизану.

– Фашисты хотят лишить партизан поддержки советского народа, — ответил Осипчук. — Для них выгодно, чтобы все отряды собрались в одном месте. Так им легче вести борьбу с партизанами…

– Правильно понимаете смысл этой фальшивку - сказал Демьян Сергеевич. — Метод рейдирования, который вы избрали, наиболее действенный в борьбе с врагом.

Встречи с Демьяном Сергеевичем не проходили даром. Разведчики становились более дальновидными, глубже понимали свои задачи…

Припоминается, как однажды Демьян Сергеевич рассказывал об успехах наших войск и неудачах немцев. Тогда он сказал:

– Вы заметили, что всякий раз, как только гитлеровские войска терпят неудачи на фронтах или в борьбе с партизанами, их руководители выступают с плаксивыми заявлениями, что Советский Союз, советский народ воюет не по правилам. Партизаны бьют в спину. Уговору, мол, такого не было. Мы им отвечаем: уговору не было по-бандитски, из-за угла нападать на нас. А если вы нам навязали войну, то будьте любезны, получайте по заслугам.

Вы вспомните высказывания Льва Николаевича Толстого в «Войне и мире» о дубине народной войны. Он писал о двух людях, вышедших со шпагами на поединок. Вдруг один из противников, почувствовав себя раненым, поняв, что дело это – не шутка, бросил шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, — французы. Его противник, бросивший шпагу, — русские. Дубина народной войны поднялась и со всею своей грозною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.

Надо добавить к сказанному Толстым, что советский народ в борьбе против фашистов, будучи раненым, не бросил Шпагу, а в помощь ей поднял еще и дубину. Вот теперь армия – шпага, а партизаны – народная дубина. Так гвоздите их до тех пор, пока ни одного фашиста не останется на нашей земле!

Фашисты не любят Толстого. Сам фюрер заявил, что народ, который считает Толстого великим писателем, неполноценный народ и обречен на истребление.

– Вон куда хватил! — воскликнул Ковалев.

– Как бы ни изворачивались фашистские заправилы, их дни сочтены. Близится час расплаты за все горе, которое они причинили народам, — сказал товарищ Демьян…

С пребыванием гостей в соединении было связано еще два события. Ковпаку и Рудневу, одновременно с Федоровым, Сабуровым и Наумовым, были присвоены воинские звания генерал-майора. С Большой земли доставили им генеральские мундиры. Этот факт партизаны справедливо расценивали, как высокую оценку правительством боевых дел всего соединения.

Вторым событием, которое тронуло партизан, явилось то, что из Москвы к нам прислали зубных врачей. Дело в том, что у Сидора Артемовича выпали почти все зубы. Он мучился, вынужден был питаться лишь молоком и говяжьими мозгами. Об этом узнал начальник штаба партизанского движения Украины генерал Строкач и прислал помощь. Теперь Сидору Артемовичу вставили челюсти. Старик повеселел.

– Тетя Феня, теперь мозги в сторону! Осточерте ли они мне, смотреть не могу. Давай кусок мяса, - покрикивал шутя командир на штабную кормилицу.

Та только радостно улыбалась.

Сильные духом

К весне 1943 года партизанское движение приняло широкий размах. Удары, которые наносили народные мстители по тылам врага, стали настолько ощутительными, что гитлеровское командование вынуждено было держать крупные воинские части на охране тылов и коммуникаций. Не только в областных, но и во многих районных центрах имелись постоянные довольно многочисленные гарнизоны. Для борьбы с партизанами наряду с немецкими частями привлекались мадьярские и словацкие.

За последнее время к нам начали поступать сведения, что среди солдат и офицеров словацкого полка, который был расквартирован в городе Хойниках, растут симпатии к Советской Армии и советским партизанам. Даже приводилось несколько примеров, когда командир полка отпускал на свободу задержанных партизан. В полку крепла вражда к гитлеровцам. Эти данные подтвердил перебежавший к нам словак Андрей Сакса.

Бывший поручик Андрей Сакса командовал автомобильной ротой в словацком полку. Патриот своей родины, он всей душой ненавидел швабов, как он называл гитлеровцев, и сочувствовал советскому народу. Свое недовольство порядками Андрей высказывал офицерам-однополчанам. Те соглашались с ним, но советовали остерегаться гестаповцев. Терпению пришел конец, когда он увидел, как фашисты вели на расстрел местных жителей, обвиняемых в сочувствии партизанам. Андрей Сакса с несколькими солдатами-словаками разогнал немецких палачей и освободил советских граждан. Этот поступок мог стоить ему жизни, если бы не заступился командир полка подполковник Гусар Иозеф. Поручик был разжалован в рядовые. Командир полка взял его шофером на свою машину.

Гитлеровцы не доверяли словакам и насаждали в полку свою агентуру. За подозрительными была установлена слежка.

Андрей решил бежать к партизанам. Для осуществления этого замысла ему пришлось уничтожить гитлеровского сыщика, который преследовал его на каждом шагу.

Приход Андрея Саксы в отряде вызвал разные суждения. Одни верили в искренность слов перебежчика, другие все его сообщения брали под сомнения, даже склонны были считать его провокатором. Кто прав – могло решить только время.

– Вы говорите, что в полку есть солдаты, желающие перейти к партизанам. Почему же они не делают этого? — спросил Вершигора.

– Напуганы фашистской пропагандой о расправе партизан над пленными, боятся, — ответил Андрей.

– Это все фашистские сказки. Мы принимаем всех, кто приходит к нам с чистой совестью, кто честно хочет вместе с нами бороться против общего врага – фашистов. У нас сражаются мадьярские граждане, которые пришли к нам в прошлом году… Вы сумеете передать это товарищам?

– Да, — коротко ответил Андрей.

Вечером Андрей Сакса ушел в Хойники и через несколько дней возвратился с пятью вооруженными товарищами. В расположении полка он разбросал листовки, которые ему вручили в штабе партизанского соединения. Андрей и еще один словак были зачислены в разведку, а остальные в другие роты.

– Почему бы не попробовать договориться с этим словацким подполковником о переходе его с полком на нашу сторону? — сказал товарищ Демьян.

– Но как?

– Написать письмо.

– Письмо написать можно. А как его передать?- рассуждал Руднев. — Если оно попадет к немцам, погубим человека. Допустим, письмо попадет подполковнику, тогда кто же принесет ответ?

Осуществить этот замысел можно было лишь послав своего человека. Этот человек должен лично встретиться с подполковником и передать ему письмо.

– Петро, ты отвечаешь за разведку, тебе и карты в руки. Маракуй, — сказал Ковпак Вершигоре.

Трудная задача. Требовался надежный, смелый, решительный, сообразительный и выдержанный человек. Перебрав в памяти всех разведчиков, Петр Петрович остановил свой выбор на Александре Карповне.

Двадцатидевятилетняя учительница Александра Карповна Демидчик в отряд пришла в Мухоедах, оставив свою единственную дочь на попечение бабушки. Муж ее был на фронте.

– Хочу быть полезной Родине, принимайте в отряд, — сказала она Вершигоре требовательным тоном.

Черные сросшиеся брови, суровый взгляд черных глаз, плотно сжатые губы свидетельствовали о твердом и сильном характере женщины. Высокая, угловатая и по-мужски крепкая фигура говорила о том, что учительница не чуждалась физического труда.

– А где вы хотите партизанить? — спросил Вершигора, рассматривая Александру Карповну.

Женщина ничего не ответила, только удивленно и в то же время вопросительно подняла брови.

– На кухне или в санитарной части? — уточнил свой вопрос Петр Петрович.

– Только в разведке, — отрезала Александра Карповна.

– Вас, наверное, разведчики сагитировали? — спросил Вершигора, намекая на то, что у нее в доме располагалось отделение Осипчука.

– Нет, немцы, — без улыбки ответила Демидчик.

– А вы понимаете что-либо в разведке?

– Научите, я понятливая… Для начала могу сходить, например, в Овруч. Там стоит словацкий гарнизон…

Нас интересовал этот гарнизон, поэтому Вершигора согласился. Это было первое задание новой разведчице, которое она с честью выполнила.

Не прошло и месяца с того дня, как Александра Карповна была зачислена в разведку, а ее авторитет среди партизан сильно вырос. Перед ее строгим взглядом и тихой иронической улыбкой робели даже такие ретивые разведчики, как Митя Черемушкин и Федя Мычко. С чьей-то легкой руки разведчики стали называть ее Карповной. Вскоре во всем соединении новую разведчицу знали как Карповну.

– Как новенькая? — спросил я однажды Володю Зеболова.

Тот махнул култышкой правой руки, крутнул патлатой головой, посмотрел вокруг — не подслушивает ли кто — и доверительно сказал:

– Ох, и женщина! Посмотрит своими глазищами — словно кинжал вонзит, а если еще покачает головой, то хоть сквозь землю проваливайся.

– Грубая?

– Что вы? — спохватился Володя. — Душевный человек. Но в ней есть что-то такое, что заставляет уважать ее и побаиваться. Большой воли женщина… Дисциплину любит.

Не удивительно, что именно Карповне решил Вершигора поручить выполнение этого ответственного задания.

Посыльный Миша Семенистый застал Карповну у костра, где она готовила обед для разведчиков. Надо сказать, что она зарекомендовала себя искусной поварихой.

– Вас вызывают в штаб, — сказал Миша, глядя на учительницу влюбленными глазами.

– Что там, Мишутка? — ласково спросила Карповна паренька. Так, наверное, она обращалась со своими воспитанниками.

– Не знаю. Подполковник Вершигора вызывает.

Карповна не спеша вымыла руки, вытерла их полотенцем, поправила волосы и по-деревенски повязала платок на голове, завязав его концы под подбородком.

– Пойдем, — сказала она и направилась вслед за Мишей.

Через несколько минут Александра Карповна уже беседовала с Вершигорой.

– Предстоит очень ответственное и трудное задание, — сказал Петр Петрович.

– Какое? — насторожилась Карповна.

Вершигора заговорил тихим спокойным голосом, не спеша, казалось старался дать возможность разведчице осознать всю сложность выполнения предстоящей задачи. Карповна слушала с большим вниманием, терпеливо, ни разу не переспросила. Не проронила ни одного слова даже тогда, когда Петр Петрович закончил. Продолжала сосредоточенно думать. Взгляд ее стал жестким. Лоб перерезала глубокая упрямая складка.

– Сможете выполнить это задание? — спросил Вершигора, с надеждой глядя на Карповну.

– Подумать можно? — проговорила она спокойно.

– Пожалуйста.

Карповна поднялась и пошла в лес, в сторону от партизанского лагеря.

Трудно сказать, что у нее было на сердце. Одно было ясно — жизнь приходилось ставить на карту. Это кое-что значит для человека! Тут и подумать не грех. А Карповна относилась к типу людей, которые не бросали слова на ветер. Если сказать «да», то задание надо выполнить любой ценой, даже ценой собственной жизни.

– Что? — спросил Вершигору начальник штаба Базыма, указывая глазами в сторону леса, где скрылась Карповна.

– Думает…

Григорий Яковлевич покачал одобрительно головой, щелкнул языком, поправил очки и направился к штабной палатке. Он любил тех, кто, прежде чем взяться за дело, обдумает его основательно.

Минут через десять подошла Карповна. Она была спокойна и даже веселее обычного. По всему было видно, что она решилась.

– Я согласна, — твердо сказала она.

– Вот и хорошо.

– Только одно условие…

– Какое? — насторожился Вершигора.

– Достаньте мне приличное платье…

Это требование законное, но в партизанских условиях выполнить его не так-то просто. Подняли на ноги всю хозчасть.

– Да я тебя, Карповна, одену как барыню. Этот самый пан Гусар с первого взгляда влюбится, — шутил Павловский и не давал покоя своим помощникам до тех пор, пока нужное платье не было найдено. Правда, оно оказалось не таким уж шикарным, как обещал помпохоз, но все же в нем не стыдно было появиться перед командиром полка.

Тем временем помощник начальника штаба Вася Войцехович на чистом лоскуте парашютного шелка напечатал текст письма, составленного Ковпаком и Рудневым.

Карповна прочитала письмо и спрятала.

– Надо его зашить, — посоветовал Вершигора.

Карповну сопровождало отделение разведчиков во главе с Кашицким. Они должны были ждать ее возвращения в лесу в нескольких километрах от Хойников.

26 апреля во второй половине дня разведчики покинули лагерь.

Трое суток прошли в нетерпеливом ожидании. Карповна возвратилась лишь на четвертые сутки. Пока она в штабе докладывала результаты своих переговоров, мы сгорали от любопытства. Хотелось узнать подробности. Однако на этот раз наше любопытство не было удовлетворено. Александра Карповна отшучивалась, но ничего не говорила по существу. Лишь много времени спустя, когда мы возвратились из Карпат и однажды сидели возле костра, я попросил Карповну рассказать о встрече с командиром словацкого полка.

– Да ничего особенного не было в этой встрече, — сказала Александра Карповна. — Но если вы уж так интересуетесь…

Разведчики оживленно заговорили, рассаживаясь поудобнее вокруг костра, готовились слушать.

Карповна сидела в мадьярском кителе с накладными карманами. Голова повязана косынкой, из-под которой выбивались пряди непослушных волос.

– В город вошла утром 28 апреля, — начала Александра Карповна, как только притихли партизаны. — Утро выдалось тихое, солнечное. Иду по улице и кажется мне, что все люди знают, кто я. Так и хочется оглянуться. Стараюсь идти не торопясь, посматриваю по сторонам, чтобы не пропустить штаба словацкого полка. Мне еще перед уходом из отряда растолковали, как его найти. Навстречу прошли три солдата, судя по форме – словаки. На меня не обратили внимания. Значит, во мне нет ничего подозрительного, подумала я. Это придало уверенности. Почувствовала облегчение.

Перед самым штабом меня окликнул вооруженный патруль. Теперь-то я была уверена, что встречусь именно с командованием словацкого полка, а не с немцами. Собрала все свое мужество и, прежде чем солдаты успели открыть рот, спросила: «Пан подполковник у себя?» Получив утвердительный ответ, я прошла мимо растерявшихся солдат. При входе в помещение стоял часовой. На его окрик вышел молодой стройный офицер и провел меня в комнату, оказавшуюся приемной командира полка…

– По какому вопросу? — спросил он.

– Мне надо видеть пана Иозефа, — говорю ему.

– Я его адъютант.

– Я имею личное поручение к пану подполковнику от его знакомого, — сказала я и назвала фамилию одного словацкого офицера, часть которого стояла в Овруче. Этот офицер однажды со своим подразделением останавливался в нашем селе. Так я еще тогда запомнила его фамилию, — думаю, пригодится. И не ошиблась.

Адъютант попросил подождать, а сам прошел во вторую комнату. Ждать пришлось недолго. Офицер пригласил меня в кабинет командира полка. Подполковник любезно поздоровался, предложил кресло и спросил:

– С каким вы поручением от моего старого друга?

– Принесла привет, — говорю, — и еще…

Тут я сделала паузу и недоверчиво посмотрела на адъютанта, как бы не решаясь выдать тайну при постороннем человеке. Гусар Иозеф понял мой намек и попросил молодого человека оставить нас одних. Обстоятельства складывались как нельзя лучше.

– Наш разговор никто не слышит? — спрашиваю.

– Будьте вполне откровенны, нас никто не услышит, — заверил меня командир полка.

– Да, буду откровенной, — говорю ему, а у самой коленки дрожат. — Я к вам по поручению командования соединения Красной Армии, действующего в тылу врага.

Видели бы вы какое впечатление на подполковника произвели мои слова. Он вскочил, как ужаленный, побледнел и уставился на меня немигающими глазами. Казалось, речи лишился: стоит и молчит. Состояние близкое к обморочному. Испугалась даже, думаю кондрашка его стукнет, тогда капут. Наконец пан Иозеф овладел собой, прошелся по кабинету, остановился передо мной и говорит:

– А знаете ли, дорогая, что я вас передам немецкому командованию?

Хотя я к этому была готова, но, откровенно говоря, по спине прошел мороз. Стараюсь не выказать своего волнения. Припоминаю заранее приготовленный ответ.

– Да, я знала, на что иду, — отвечаю. — Знала и то, что среди вас есть люди, готовые на любую подлость… Но думаю, что вы к ним не относитесь. Мы имеем сведения, что солдаты вас любят, а это во многом характеризует человека…

– Так и сказали? — удивился Лучинский смелости Карповны.

– А что мне оставалось делать?

– По самолюбию пана Иозефа удар нанесли, — сказал Журов.

– Что же он? — поинтересовался Юра Корольков.

– Он удивленно посмотрел на меня, — продолжала Карповна, — а потом и говорит:

– Вот вы какая!

– Да, такая, потому что речь идет о защите Родины.

– Я никогда вас не передам немцам, — сказал подполковник, немного подумав. — Вы еще молоды и должны жить. Такие люди нужны родине…

– Господин подполковник, я принесла вам письмо от нашего командования, — заговорила я, когда гроза миновала.

– Давайте, — протянул он руку.

– Оно у меня спрятано. Прошу вас, отвернитесь на минутку…

Подполковник отвернулся, я достала письмо и отдала ему. Он повертел, повертел его в руках и говорит:

– Но я по-русски читать не умею.

Пришлось мне самой читать.

В письме говорилось, что у советского и чехословацкого народов один враг — фашизм. Наши народы всегда жили в дружбе. И сейчас настало время объединить наши усилия против гитлеризма. Приводился пример о переходе на сторону Красной Армии полковника Свободы с дивизией, которая сейчас сражается за независимость своей Родины. В заключение письма предлагалось подполковнику Гусару Иозефу начать переговоры с целью перехода его с полком на нашу сторону.

Подполковник внимательно слушал письмо и мои объяснения. Когда же было закончено чтение, он сказал:

– На парламентские переговоры я не пойду, перейти на сторону Красной Армии не могу, потому что за это нашу родину немцы сожгут, а семьи солдат и офицеров уничтожат.

– Но ваши все же переходят к партизанам, — сказала я.

– Это одиночки. Немцы и так нам не доверяют и, если начнется массовый переход, нас отсюда снимут, а на наше место фашисты пришлют надежные войска… Мы вам не мешаем. Бейте немцев. Мы их тоже ненавидим. Когда вы наступали на Брагин, наш полк послали на помощь немецкому гарнизону, но мы не спешили. Больше того, когда партизаны обстреляли полк, то мы не оказали никакого сопротивления, оставили все орудия с боеприпасами и отошли. Если мне память не изменяет, наши орудия помогли вам расправиться с немцами в Брагине. Большего пока мы сделать не можем… Могу вас заверить, что если придется нам участвовать в бою против партизан, то будем стрелять поверх голов. Делайте и вы так. Еще передайте своим командирам, чтобы не засиживались в этом «мокром мешке» между Припятью и Днепром. Лучше бы вам перебраться на правый берег Припяти, там меньше гарнизонов. А здесь, в Речице, Калинковичах и Мозыре, сосредоточиваются немецкие части с танками и бронемашинами, — подполковник помолчал, а затем сказал: — Уходите скорее, чтобы вас здесь не заметили. Будьте счастливы…

На этом наш разговор закончился. Он проводил меня до двери и на прощание пожелал счастливого пути…

Так спустя много месяцев мы узнали о мужественном поступке учительницы. За мужество, проявленное при выполнении этого задания Александре Карповне Демидчик командованием соединения была объявлена благодарность, а впоследствии она была награждена орденом.

Однако при выполнении задания не обошлось без неприятностей.

Отделение разведчиков, которое сопровождало Карповну, на ночлег расположилось в лесу недалеко от села Борисовичи. На день разведчики остались на прежнем месте. Кашицкий проявил беспечность, выставив всего один пост. Остальных отвел в лес и разрешил отдыхать. Были нарушены основные принципы разведки: не оставаться длительное время на одном месте и для охраны выделять не менее трети состава разведки.

Тихое весеннее утро, ласковые лучи солнца, дурманящий запах молодой травы и щебет птиц действовали убаюкивающе. Вскоре все отделение уснуло.

Уснул и Гриша Пархоменко, стоявший на посту. Эта оплошность явилась роковой для отделения. Случилось так, что разведчиков заметил борисовичский полицай и донес об этом немцам. Немцы выслали роту для уничтожения партизанской группы. Гришу Пархоменко скрутили сонным, не дав ему произнести звука. Затем рота развернулась в цепь и начала окружать отделение. Проснувшийся Романович первым заметил противника, когда цепь была метрах в пятидесяти от отделения. Он открыл огонь из автомата. Проснулись все разведчики и, отстреливаясь, начали отходить. На месте остался убитый Устенко.

За проявленную беспечность Кашицкий был отстранен от командования отделением, а Старов, Катыди и Романович из разведки переведены в другие роты.

Это был тяжелый удар по престижу разведки. Как могло случиться, что разведчик живым попал в руки врага? Среди партизан такое случалось весьма редко, а среди разведчиков это был единичный случай.

Гришу Пархоменко я знал как дисциплинированного, исполнительного и серьезного разведчика. С первых дней войны он принимал участие в боях. Был пулеметчиком в прославленной дивизии Бахарева. Это о них фашисты говорили: «Бахаревцев живых в плен не брать». Но получилось так, чта Гриша в 1941 году раненым попал в плен. Довелось ему испытать и лагерной похлебки, и гитлеровских палок.

Оправившись от ранения, Гриша с несколькими товарищами ненастной зимней ночью, разгребая снег руками, пролез под проволочным заграждением и бежал из немецкой неволи. Спасаясь от преследования фашистов, бывшие пленные разбежались в разные стороны. Снежный буран заносил их следы. Это и помогло Грише уйти от немецких овчарок. Голодный и истощенный, он шел на восток, избегая населенных пунктов. Дошел до Сумской области, и тут голод и холод привели его в село. Опухшего от голода, обмороженного, чуть живого утром его подобрала у крыльца одна женщина. Втащила в дом, растерла снегом и привела в чувство.

Долго провалялся Пархоменко, прежде чем оправился от истощения. Обмороженные руки и ноги плохо заживали. Наконец болезнь отступила. Гриша как только поправился, сразу же пошел на поиски партизан. Встретился с ковпаковцами и был зачислен в отряд. Первое время был ездовым, а потом по старой привычке стал пулеметчиком.

Высокий, красивый, с приятной мягкой улыбкой и казачьим чубом, он обладал ровным, спокойным характером. В бою действовал не спеша, по-деловому. Не торопясь заляжет с пулеметом, осмотрится, прицелится и даст очередь, и снова осмотрится. Старался каждую пулю послать в цель. Среди разведчиков не выделялся особой храбростью, но и трусом не был. В походе его «дегтярь» всегда был наготове. Пулемет Гриша носил на плече прикладом назад, держась за дульную часть ствола, казалось собирался своим оружием драться, как дубиной. Таким он и запомнился мне на всю жизнь.

Не хотелось верить, что этот милый сердцу разведчиков товарищ вторично попал в руки фашистов, откуда ему уже не суждено было выбраться.

Нас интересовала судьба Гриши Пархоменко.

– Надо немедленно послать кого-нибудь в Хойники, — сказал Ковпак.

– Но кого? — озабоченно отозвался Вершигора. — Можно было бы послать Карповну, но ее может выдать тот же Гусар Иозеф.

– Карповна не подойдет. Поищите другого…

В Хойники мог пойти человек, которого там никто не знал. И тут-то Вершигора вспомнил о девушке Вале. Она к нам пришла во время рейда от Князь-озера по областям Белоруссии и Украины. Из Харьковской области она была немцами насильно увезена в Германию. Работала там на заводе. Здоровье ее было подорвано. Девушка решила во что бы то ни стало бежать с каторги. Это ей удалось. Пробираясь на восток, она встретилась с польскими патриотами из польской рабочей партии, которые снабдили ее документами. В документах указывалось, что она по состояниюздоровья отпущена на родину. Худая, как щепка, бледная, с коротко остриженными волосами, она походила на долговязого подростка.

За полтора-два месяца пребывания в отряде Валя поправилась, приобрела человеческий вид, даже на щеках сквозь бледность пробился легкий румянец. Девушка уже несколько раз обращалась к Вершигоре с просьбой поручить ей какое-либо задание. На все ее просьбы Вершигора неизменно отвечал:

– Да куда тебе! Ты еще ходить не в состоянии.

Теперь Вершигора сам предложил Вале сходить в Хойники. Девушка дала согласие. Пошла, а через несколько дней возвратилась и рассказала о героической гибели Гриши.

1 мая на улицах города было людно. Полицейские шныряли по домам и под угрозами заставляли народ выходить на улицу. Видно, немцы что-то замышляли. Ведь в прошлом году в этот день на улицах запрещалось собираться вместе больше двух человек. Недоуменные старики и женщины толкались возле домов, не отпуская от себя детей. Среди них затерялась и наша Валя.

Вдруг по толпе легким ветерком прокатился шорох: «Ведут, ведут»… Стало тихо-тихо. Люди поднимались на носочки и вытягивали шеи, всматриваясь в ту сторону, откуда доносился ритм шагов марширующих солдат.

– Какой молоденький, сердешный, — скорбно проговорила старушка, которая стояла в первых рядах, и кончиком платка смахнула набежавшую слезу.

Почуяв недоброе, Валя осторожно протиснулась вперед.

Вдоль улицы с обеих сторон впереди жителей стояли полицейские. На проезжей части улицы образовался коридор, по которому вели Гришу Пархоменко. Впереди шел гитлеровский офицер с двумя солдатами, за ним Гриша со связанными за спиной руками. Процессию замыкал взвод солдат словаков.

Видимо, гитлеровцы согнали людей, чтобы на их глазах расстрелять партизана, показать этим самым, что и тех, кто помогает партизанам, ждет такая же участь. Но события обернулись не в их пользу.

Пархоменко понимал, что это его последняя встреча с советскими людьми. Он шел бодрый, даже нашел в себе силы воли, чтобы улыбаться.

Гриша вдруг остановился и закричал звонким голосом:

– Товарищи! Не вешайте головы! Скоро фашистам капут. Беритесь за оружие, помогайте Красной Армии и партизанам…

Подбежавшие гитлеровцы не давали ему говорить. Они толкали пленного прикладами, стараясь побыстрее провести к месту казни. Офицер нервничал, что-то кричал и вертел пистолетом перед самым носом разведчика.

Пархоменко не обращал внимания ни на солдат, ни на офицера. Он бросал в народ короткие фразы, призывая их к борьбе с врагом.

– Мне показалось, что Гриша меня заметил, когда закричал: «Передайте товарищам, что я до конца был верен присяге, честно выполнил свой долг перед Родиной!» – рассказывала сквозь слезы Валя. - Я чуть не крикнула, что передам, но в это время услыхала строгий голос: «Спокойно, дочка». Рядом со мною стоял старик и крепко сжимал мой локоть…

Немецкий офицер что-то закричал, и полицейские, как псы, кинулись прикладами разгонять людей, которые внимательно слушали партизана. Получилась неразбериха. Толпа хлынула в разные стороны. Часть жителей, а с ними и Валя, оказались на кладбище. То, что увидела там девушка, потрясло ее до глубины души.

Гитлеровский офицер, видимо, понимал, что его затея запугать народ провалилась. Он спешил покончить с пленным.

Пархоменко остановили возле ямы. Тут же выстроился взвод словаков. Наспех прочитали приказ о расстреле. Послышалась команда, солдаты вскинули винтовки.

– Товарищи, прощайте! — во весь голос выкрикнул Пархоменко.

Раздался залп. По толпе пронесся стон. Но… Гриша стоял у ямы невредимый.

Немецкий офицер кинулся к словацким солдатам, угрожая пистолетом.

– Бей фашистов, бей швабов! — крикнул Пархоменко и устремился к офицеру.

Гитлеровец выстрелил раз, второй, и Гриша упал. Тогда озверевший фашист подскочил к мертвому партизану и в упор расстрелял целую обойму… Словаки стояли безучастные.

„Мокрый мешок"

В первых числах мая от разведки начали поступать тревожные сигналы. Лейтенант Гапоненко с Костей Стрелюком, Сашей Гольцовым, Юрой Корольковым, Сережей Рябченковым и Сашей Решетниковым побывал в Василевичах и под Речицей. Из-под Мозыря возвратилось отделение Землянки. Они доложили о концентрации гитлеровских войск на линии железной дороги Калинковичи-Речица и в Мозыре и Хойниках. Полностью подтверждались данные, которые сообщил командир словацкого полка Карповне. К этому времени отправка раненых и подготовка соединения к новому рейду были, в основном, закончены. Распрощались мы и с Володей Зеболовым. Его отозвало разведывательное управление. Больше он к нам в отряд не возвратился. Но еще много раз ему приходилось пересекать линию фронта, выполняя задания командования фронта. Много лет спустя генерал-майор Маслов, бывший помощник начальника разведки Брянского фронта, вспоминал: «Ранней осенью 1943 года наши войска вышли на линию реки Сож. Из вражеского тыла вышла группа разведчиков, среди которых был молодой парень с двумя култышками рук. Я лично с ним беседовал и пришлось по его неотразимой просьбе вновь принять решение о выброске его в тыл врага. Неустрашимый разведчик страстно и до конца хотел бороться против врагов». Это был Володя Зеболов.

…Обстановка требовала немедленного нашего ухода с насиженного места. Мы и так задержались, ожидая возвращения разведывательных групп от Днепра.

– Не ко времени разослали разведчиков, — хмурился Руднев. — И уходить без них нельзя, могут отстать.

Мне особенно не хотелось потерять опытных разведчиков. По всему чувствовалось, что товарищ Коротченко уже поставил задачу нашему соединению. По тому, сколько внимания уделяли разведке Ковпак и Руднев, легко было догадаться, что в выполнении предстоящей задачи ей отводится видная роль. Иначе чем же объяснить тот факт, что главразведка за последнее время была усилена лучшими партизанами из второй и третьей рот.

Как ни держали командир и комиссар в секрете полученную задачу, но в соединении пополз слушок, что пойдем на юг, в Карпаты. Проговорился ли кто из начальства, или же партизаны просто догадывались, только слушок оказался пророческим. Мы все свои мысли обращали к югу. Однако, когда возвратились все разведывательные группы, отряды двинулись на север.

Замысел этого маневра заключался в том, чтобы незамеченными ускользнуть из вражеского кольца, форсировать железную дорогу Речица-Калинковичи и, продолжая движение на северо-запад, оторваться от противника, затеряться в лесах среди многих партизанских отрядов, сбить с толку немцев, а затем резко изменить направление и, прикрываясь лесами, неожиданно выйти на Ровенщину. В случае удачи такого маневра вражеская группировка, стянутая против нас, уводилась на север. Южное направление оставалось бы на некоторое время открытым.

Задолго до начала движения главных сил две разведывательные группы, возглавляемые Черемушкиным и Гапоненко, ушли на шоссейную и железную дороги Речица-Калинковичи. Они должны были установить круглосуточное наблюдение за передвижением войск противника и своевременно предупредить о возможных засадах на пути следования соединения.

Тихой облачной ночью партизаны бесшумно покидали обжитый лес. Впереди и по сторонам двигалось усиленное охранение. Приняты меры по сохранению тайны: категорически запрещалось заходить в дома, расспрашивать дорогу, шуметь, курить на марше и выходить из строя. Партизаны шли, готовые в любую минуту к схватке с врагом. Проходили в непосредственной близости от вражеских гарнизонов.

Разведка двигалась впереди и систематически докладывала о всех переброска войск противника, как прожектором, освещая путь отрядам. Иногда приходилось останавливаться и ждать, пока пройдут немецкие колонны, курсировавшие между Хойниками, Мозырем и Калинковичами.

На дневки останавливались в лесу, дороги перекрывали заставами. Разведение костров, пение, громкий разговор запрещались.

Так, со всеми мерами предосторожности, через три перехода нам удалось без боя проскользнуть под самым носом у немцев и сосредоточиться перед шоссейной дорогой Речица-Калинковичи между Глинной Слободой и Малыми Автюками. Готовились к решительному прыжку через шоссейную и железную дороги.

От железной дороги одна за другой возвращались разведгруппы. Сведения поступали неутешительные. На всех лесных дорогах, тропах и просеках немцы устроили завалы, с обеих сторон железной дороги на сто-двести метров вырублены все деревья и кустарники. Дорога тщательно охранялась. Особое внимание гитлеровцы уделяли охране переездов, где были оборудованы дзоты и окопы, окруженные тремя рядами колючей проволоки. Здесь имелась постоянная усиленная охрана с пулеметами и минометами.

На участке станций Нахов-Голевицы, облюбованном для перехода, железнодорожное полотно проходило по высокой насыпи. Для форсирования дороги надо было захватить переезд.

С наступлением ночи подразделения выступили на марш, благополучно пересекли шоссейку и к одиннадцати часам ночи подошли к железной дороге. Вправо и влево ушли роты, выделенные в заслон. Еще с марша высланы диверсионные группы для минирования железной дороги и уничтожения связи.

В темноте маячила железнодорожная будка у переезда. Туда должны наступать третья рота и конный взвод первого батальона и роты третьего батальона. Разведрота нацеливалась правее третьей в обход переезда.

Послышался грохот приближающегося эшелона. Пользуясь этим, я развернул роту и вывел ее на исходное положение для атаки. То же проделал и командир третьей роты Федя Карпенко. Залегли и ждали сигнала общей атаки. Но здесь произошло непредвиденное.

Пробираясь среди срубленных деревьев, Юдин зацепился ногой за корягу и, падая, случайно выстрелил из автомата. Этого было достаточно, чтобы всполошились немцы. Полетели в воздух ракеты и осветили местность. Я успел осмотреться. Впереди возвышалась железнодорожная насыпь. От нас ее отделяла двухсотметровая полоса, загроможденная срубленными деревьями и пнями. Со стороны переезда застрочили два пулемета, расположенные в дзотах.

– Что ты наделал? Расстрелять тебя мало! — на бросился я на Юдина, обнаружившего наше присутствие. Он виновато отмалчивался.

В этих случаях промедление смерти подобно. Не ожидая сигнала, я подал команду:

– Встать, в атаку, вперед!

Не обращая внимания на автоматный и пулеметный огонь противника, третья и разведывательная роты, преодолевая лесные завалы и стреляя на ходу, бросились к железной дороге. Видимо, немцы заранее пристреляли каждый кустик. Пули, как светлячки, летели навстречу наступающим. Кто-то вскрикнул и повис на сучьях сваленного дерева, послышались стоны раненых.

– Не останавливаться, только вперед! — торопил я разведчиков.

Наступать было очень трудно. Сваленные деревья преграждали путь, их ветки царапали лицо, на сухих сучьях оставались лоскуты одежды. Но партизаны настойчиво продвигались к насыпи.

Бой разгорелся на всем участке дороги от станции Нахова до станции Голевиц. Роты, выделенные для заслона, тоже встретили сопротивление врага.

Перемахнув через насыпь, мы оказались вне зоны обстрела. Начали продвигаться вдоль железной дороги к переезду, чтобы нанести удар немцам с тыла.

– Поезд! — предупредил Карпенко.

Не успел я подать команду, как мимо, пыхтя и громыхая, промчался паровоз с потушенными фарами, замелькали вагоны.

Более ста автоматов и полтора десятка пулеметов третьей и разведывательной рот свинцовым дождем хлестнули по вагонам. Эшелон остановился, закрыв от нас своим телом дзоты и будку у переезда. В открытые двери товарных вагонов, переполненных немцами, полетели партизанские гранаты. Попытки гитлеровцев оказать сопротивление подавлялись огнем нашего оружия. Не прошло и десяти минут, как с вражеским подкреплением было покончено. Партизаны продвигались вдоль израненного эшелона к переезду, где противник продолжал отчаянно сопротивляться.

Появление эшелона настораживало нас. Значит, диверсионным группам не удалось заминировать дорогу. Следует ожидать, что противник подбросит свежие силы. Наши предположения оправдались.

В тот момент, когда мы изготовились к броску на фашистов, засевших в дзотах, к переезду со стороны Калинкович подошло новое подкрепление немцев. На этот раз враг оказался догадливее. Он эшелоном подбросил подкрепление, высадил его, не доезжая до переезда, и тем самым избежал судьбы первого эшелона.

Бой принимал упорный и затяжной характер. Когда же и со стороны Нахова к немцам подоспела помощь, стало ясно, что здесь нам не пробиться. Трудность еще заключалась и в том, что наша артиллерия, уничтожив одну огневую точку и разрушив будку, с восходом солнца вынуждена была прервать стрельбу из-за сильного тумана. Командование приняло решение прекратить бой и, прикрываясь ротами второго и третьего батальонов, отвести подразделения в лес.

Наступил день. Немцы заняли оборону вдоль железнодорожной насыпи. Третья и разведывательная роты в полном составе и часть пятой оказались отрезанными от главных сил.

– Что будем делать? — спросил я Карпенко.

– Пробьемся! — уверенно сказал командир третьей роты. — С такими хлопцами, как у нас, ничего не страшно.

– Пробиться-то пробьемся, а сколько людей оставим на завалах… Давай отведем роты от дороги, уклонимся в сторону и попытаемся перейти «железку» без боя.

Карпенко подумал, а потом согласился:

– Пожалуй, ты прав…

Углубились в лес, выставили круговое охранение и остановились, чтобы дать людям передохнуть и привести себя в порядок. Закурили первый раз с момента выхода на марш.

Страшно было смотреть на исцарапанных и оборванных людей. У меня самого полштанины осталось где-то на сучьях. Партизаны тихо переговаривались, шутили. Особенно острословил Гриша Дорофеев.

– Ты, Иван Иванович, для симметрии оторви и вторую штанину, сделай из нее берет, будешь точь-в-точь, как шотландский офицер, — смеялся он.

Во время отдыха ребята дозарядили патронами автоматные и пулеметные магазины. Приготовились к движению.

– Пойдем вдоль железной дороги в направлении станции Нахов. Черемушкину со взводом Гапоненко двигаться впереди и отыскать удобное место для перехода железной дороги, — распорядился я. — А ты, Федя, выдели отделение для прикрытия рот от внезапного нападения с тыла. Оружие иметь наготове…

Первыми ушли разведчики с Черемушкиным. Вслед за ними тронулись остальные. Пришлось продираться сквозь густой кустарник. Шли осторожно, медленно. Часто останавливались в ожидании результатов разведки, Идем десять, пятнадцать минут, а подходящего места для перехода дороги не находим, везде на насыпи немцы. Прошли еще около километра.

– Станция, — доложил Черемушкин.

Выползаем на опушку к разведчикам. Впереди метрах в двухстах виднеются станционные постройки. До железной дороги чуть больше ста метров. За насыпью небольшой участок поля и лес. Справа противника не видно. Слева на станции прохаживается несколько фрицев. Решаем – здесь переходить.

– Товарищ капитан, танк, — прошептал Сережа Рябченков, указывая через дорогу.

Присматриваюсь и замечаю – танк на опушке леса по ту сторону насыпи.

– Чуть не влипли, — с досадой говорит Черемушкин.

– Придется обойти станцию слева, — начал былс я, но меня перебил Карпенко.

– Посмотри в бинокль, — говорит он и улыбается.

Поднимаю к глазам бинокль, всматриваюсь… Черт возьми, да ведь это сожженный танк со свернутой в сторону башней. На душе становится спокойнее.

– Переходим здесь!

Для прикрытия рот Карпенко выделяет шесть пулеметов - по три вправо и влево. В случае обнаружения нас противником они должны залечь и открыть огонь, обеспечивая переход рот через дорогу. Их отход прикрывают обе роты.

Подходим ближе к железной дороге. Тихая команда «вперед», бросок – и партизаны на насыпи. Ни единого выстрела. Мгновение – и железная дорога позади. Вот уже опушка леса, а противник молчит. Видимо, немцы, находившиеся на станции, приняли нас за своих и спокойно смотрели нам вслед. И только тогда, когда мы скрылись в лесу, они опомнились. Со станции застрочил пулемет. Его поддержали около десятка пулеметов, которые располагались вдоль насыпи. Бесцельная пальба! Теперь это нас не страшило. Мы были уверены, что в лесу немцы с нами не справятся. Да они и не рискнули преследовать.

Через несколько часов роты благополучно прибыли к месту расположения соединения. Тут мы и узнали, что, кроме нас, отстала еще и восьмая рота. Судьба ее оставалась загадкой до 26 мая, когда она после длительного путешествия присоединилась к главным силам уже за Припятью.

К вечеру стало известно, что в Избынь и Ужинец на автомашинах противник подбросил крупные силы. На железной дороге курсирует бронепоезд. О том, чтобы пробиться на север теперь, когда потеряна внезапность, нечего и думать. Мы уходили по обратному маршруту к Тульговичам, чтобы там переправиться через Припять.

Гитлеровцы, ободренные нашей неудачей в бою за переезд, неотступно преследовали нас. Стоило остановиться на дневку, как немецкая пехота и танки тут как тут. На заставах завязывается бой.

В середине дня 15 мая на заставах второго и третьего батальонов началась перестрелка, переросшая в ожесточенный бой. На партизан наступала немецкая пехота, поддержанная артиллерией, танками и бронемашинами. Бой длился около двух часов. И, лишь потеряв два танка и свыше ста человек убитыми, гитлеровцы ослабили нажим.

Из показаний пленных нам стало известно, что противник создал крупную ударную группировку в составе двух немецких дивизий, танкового полка и двух чехословацких полков. В Хойниках, Брагине, Аревичах, расположенных в междуречье Днепра и Припяти, и во всех селах от Наровли до Чернобыля на правом берегу Припяти выставлены сильные карательные отряды.

Планом немецкого командования предусматривалось: нанося удары главной группировкой с севера, оттеснить партизанские отряды к югу, зажать в лесисто-болотистом районе между Припятью и Днепром и полностью уничтожить. Ликвидация мелких групп и одиночных партизан, которым удастся переправиться через реку, возлагалась на карательные отряды. План этой операции носил кодовое название «мокрый мешок».

Надо отдать справедливость немецким генералам, что план ими разработан детально и с военной точки зрения правильно. Войск для осуществления этого плана было сосредоточено тоже достаточное количество.

Отряды нашего соединения оказались в весьма тяжелом положении. Длительного боя с превосходящими силами противника мы не могли выдержать, но и избежать его не было возможности. Так или иначе, а драться придется, хотя бы для того, чтобы выиграть время, необходимое на постройку наплавного моста через Припять.

После тщательной разведки реки командование решило начать постройку переправы в районе Кожушек, недалеко от бывшего партизанского аэродрома. В качестве строительного материала для моста использовать стены сарая сенопрессовального завода.

Днем 15 мая к месту переправы были высланы четвертая и шестая роты первого батальона, а на следующий день туда ушли еще две роты… Руководство по постройке моста взял на себя Ковпак. Надо было все это проделать так, чтобы противник не обнаружил места подготовки переправы. Приходилось разбирать сарай и перевозить в лес ночью, а днем, маскируясь, связывать секции-плоты для наплавного моста.

В то время, как Ковпак готовил переправу, Руднев руководил боем. Весь день 16 мая второй и третий батальоны отбивали яростные атаки врага из Юревичей и Ллексичей. Для того чтобы выиграть время, Руднев решил занять прочную оборону в районе Тульговичей и дать решительный отпор врагу. Туда он и направился к исходу дня, взяв с собою Войцеховича, которому предстояло разработать план обороны, Вершигору, командиров батальонов и командира артиллерийской батареи.

Большое село Тульговичи расположено в полутора километрах восточнее Припяти, по обе стороны речушки Вить. С севера и северо-запада к населенному пункту подходило ровное поле, а в километре виднелась роща. В двух километрах восточнее – заболоченный лес. Учитывая условия местности, Руднев пришел к заключению, что лучшего места для обороны не подберешь.

Всю ночь партизаны второго и третьего батальонов без передышки зарывались в землю. Зато к утру следующего дня были готовы две линии окопов. В практике партизанской борьбы нашего соединения это был первый случай, когда мы строили такую оборону, с окопами полного профиля и ходами сообщения. Первая линия окопов проходила чуть севернее села, а вторая непосредственно через Тульговичи и по южному берегу Вити. Правый фланг упирался в заболоченный лес, а левый – в Припять.

Роты четвертого батальона располагались отдельными заставами в лесу.

Артиллерийскую батарею поставили на огневые позиции на опушке леса юго-восточнее Тульговичей, с задачей – держать под обстрелом дороги, подходящие к селу с севера и северо-запада. Артиллерийские наблюдатели расположились с командирами батальонов и с батареей имели телефонную связь.

Обоз укрылся в лесу южнее Тульговичей.

Правее наших батальонов заняли оборону отряды соединения Михаила Ивановича Наумова, которые незадолго перед этим возвратились из рейда по степным областям Украины.

Одним из кавалерийских отрядов в этом соединении командовал Анатолий Иванович Инчин, с которым в прошлом году я шел из Брянского леса на Сумщину, Радостной была наша встреча после длительной разлуки.

Анатолий ничуть не изменился, только кепку заменил черной барашковой кубанкой с красной лентой. Вместо гражданского костюма на нем китель с накладными карманами, перепоясанный кавалерийским снаряжением. На груди орден Красной Звезды…

Нас радовало соседство такого боевого соединения.

Таким образом, большак из Мозыря через Юревичи, Ломыш на Тульговичи был перекрыт. А о том, что именно здесь немцы будут наносить главный удар, говорили сосредоточение войск и действия на этом участке танкового полка… От того, удержат ли батальоны занимаемый рубеж, зависела судьба переправы. В свою очередь, от того, успеет ли Ковпак подготовить переправу через Припять, зависела судьба всего соединения. Трудно было определить, какой участок важнее - оба были главные.

Ровно в семь часов утра 17 мая после короткой артиллерийской подготовки пехота и танки противника перешли в наступление сразу с трех направлений. Не встречая сопротивления, они шли, уверенные в победе. Но, когда вражеские цепи приблизились к первой линии обороны метров на двести, партизаны обрушили на них всю силу артиллерийского и стрелкового огня. Немецкие цепи таяли на глазах. Застыли на месте два танка. Гитлеровцы не выдержали и повернули назад. Поле было усеяно множеством трупов.

Первая атака была отбита. Однако мы знали, противник имел превосходство в личном составе и вооружении и не мог мириться с поражением. Атака вскоре повторилась. На этот раз гитлеровцы наступали по всем правилам: короткими перебежками и переползанием. Пехоту и танки поддерживали артиллерия и минометы. Бой с каждой минутой накалялся. Из батальонов начали поступать тревожные донесения. Противнику удалось приблизиться почти вплотную к обороне, а на участке второго батальона дошло до рукопашной схватки. Один немецкий танк устремился к селу, он уже был на расстоянии броска гранаты от окопов, но в этот момент бронебойщикам третьего батальона удалось его поджечь. Не устояли немцы и в рукопашном бою, кинулись наутек.

– Разрешите преследовать, — надрываясь кричал в телефонную трубку Кульбака.

– Не сметь! Стоять на месте! — приказал Руднев. Он опасался, что противник бросит в бой резервы, отобьет нашу контратаку и на плечах отступающих партизан ворвется в оборону.

Опасения комиссара были справедливы…

Послышался гул мотора. Над лесом появился самолет-разведчик. Он, видимо, разыскивал огневые позиции батареи, которая много хлопот доставляла пехоте и танкам. Покружившись над лесом, «костыль» улетал в сторону и вновь возвращался. Но так и не мог обнаружить нашу артиллерию. На смену разведчику прилетели бомбардировщики и сбросили свой смертоносный груз на село.

Третья атака, пожалуй, была самой мощной. В ней, кроме немецких полевых войск, принимали участие карательные отряды, которых выделяла черная форма.

Партизаны отчаянно сопротивлялись. Бой не смолкал ни на минуту. Руднева покинуло присущее ему спокойствие. Он ходил вокруг огромной сосны и курил папиросу за папиросой. С той минуты, как качался бой, он ни разу не присел и не дотронулся до еды. Его, видимо, беспокоило и то, что рядом с ним находился секретарь ЦК Коммунистической партии Украины.

– Семен Васильевич, ты бы отдохнул. Не нервничай, — успокаивал Коротченко.

Однако комиссар беспокоился. Для этого были основания. В резерве оставался всего один разведывательный взвод. Руднев даже пошел на риск. Вспомнив обещания Гусара Иозефа, он оставил перед словацким полком лишь два взвода, перебросив остальных на участок, где наступали немцы.

Наконец и третья атака противника была отбита. Это был переломный момент боя. Последние две атаки немцы провели без особого энтузиазма и были отражены сравнительно легко. Только после этого Руднев повеселел и отправил в помощь Ковпаку еще две роты и пятьдесят подвод.

В результате боя подразделениями нашего соединения уничтожено свыше трехсот гитлеровцев, подбито пять танков, бронемашин и шесть автомашин.

За это же время партизанские отряды Наумова отразили четыре атаки противника, наступавшего со стороны Новоселок и Зеленого Гая, уничтожив до двухсот немцев, один танк, бронемашину и три автомашины.

Важная для нас победа была одержана. Перед вечером Ковпак прислал радиограмму: «Все для наведения моста готово». Комиссар сразу же отправил к переправе обоз и высвободившиеся из боя подразделения. С наступлением темноты с обороны сняли все роты, а на их месте оставили сорок наших и тридцать наумовских конников с ракетницами. Они должны были освещать местность ракетами, давая понять, что мы обороняемся, а в половине двенадцатого ночи сняться и следовать к переправе. Эта хитрость нам удалась…

К месту переправы я с разведчиками прибыл в тот момет, когда Ковпак с ротами первого батальона приступил к сборке наплавного моста. Плоты, изготовленные в лесу, подвезли к реке и на воде начали скреплять их веревками и проволокой. На рассвете поднялся сильный ветер. Неспокойные волны Припяти нажимали на плоты, веревки не выдерживали, рвались. Обозленные и уставшие партизаны, ругаясь, снова скрепляли их. Вместе с партизанами по грудь в воде трудились Коротченко, Павловский и Вершигора.

Наконец мост длинной лентой вытянулся вдоль берега вверх по течению. Теперь необходимо было один конец моста оттолкнуть от берега с таким расчетом, чтобы течением реки его развернуло и прибило к противоположному берегу. Однако этого не получилось. Наши строители ошиблись в расчетах, и мост получился метров на двадцать короче ширины реки. Пришлось длинными тросами прикреплять его к дереву на противоположном берегу, чтобы не унесло течением, и приступить к исправлению ошибки.

Разведчикам не пришлось принимать участия в наведении моста. По приказанию комиссара нас с хода на лодках и плотиках перебросили на западный берег для прикрытия переправы. Вслед за нами переправился и комиссар с третьей ротой.

– Боеприпасов достаточно? — спросил Руднев.

– По два-три магазина на автомат и по две гранаты на человека, — доложил я.

– Маловато.

– Хватит, товарищ комиссар, у меня к пулеметам патронов с избытком, — вызволил Карпенко.

Тем временем наводку моста закончили. Он под ударами волн изгибался, как змея, скрипел, но держался. Бревна покрылись пеной.

Первой на мост въехала подвода разведроты. Ездовой, флегматичный рябоватый Иван Селезнев спокойно управлял тяжеловесными битюгами. На повозке находилось около тридцати тысяч автоматных патронов. Почти весь запас роты. Поэтому я с волнением следил за ее продвижением. Как только Селезнев въехал на мост, бревна погрузились в воду. Вода доходила до осей брички. Создавалось впечатление, что лошади и бричка идут по воде. А Селезнев, как бы испытывая терпение, ехал медленно, неторопливо. Вот он достиг середины реки, спокойно подъехал к берегу… С большим облегчением я вздохнул, когда лошади вынесли бричку на берег.

– Выдержал, выдержал! — радостно заговорили партизаны.

– Есть тридцать тысяч патронов! Молодец, Селезнев! — похвалил я ездового.

– А то як же, — невозмутимо ответил ездовой.

– Говоришь, тридцать тысяч? Значит, мост надежный, выдержит и остальной обоз, — сказал удовлетворенный Руднев. — Теперь пошли!

Не успели роты отойти от реки и трехсот метров, как взвод Гапоненко, следовавший впереди, столкнулся с немецкой разведкой. Наши разведчики первыми заметили противника, открыли огонь, уничтожили пять гитлеровцев, а одного захватили в плен. От пленного узнали, что в Вяжищах стоит батальон эсэсовцев с сорокапятимиллиметровыми орудиями, двумя минометами и шестнадцатью пулеметами. Кроме того, батальон в Тешкове и два батальона в Дерновичах.

– Выдвиньтесь к Вяжищам, займите там оборону и в случае выдвижения немцев задержите их любой ценой. Я потороплю роты с переправой, — сказал комиссар и возвратился к реке.

Немцы, расположенные в Вяжищах, Тешкове и Дерновичах, обнаружили мост с большим опозданием, когда переправа партизан шла полным ходом. Памятуя о том, что через Припять могут переправляться лишь «остатки разгромленных партизанских отрядов», гитлеровцы спешили на расправу с этими «мелкими группами». Наступление они начали одновременно со всех сел, рассчитывая на легкую победу. Они, вероятно, еще не знали о результатах вчерашнего боя под Тульговичами… На помощь третьей и разведывательной ротам подоспели вторая, четвертая и пятая роты первого батальона и организовали достойный отпор противнику.

В то время как мы на западном берегу Припяти отбивали попытки немцев прорваться к реке и помешать переправе, их главная ударная группировка штурмовала Тульговичи, оставшиеся позади нас за Припятью в пятнадцати километрах. Введенные в заблуждение ракетами, которые бросали ночью наши кавалеристы, гитлеровцы считали, что мы продолжаем занимать оборону. Прежде чем перейти в атаку, они с утра 18 мая открыли по Тульговичам сильный артиллерийский и минометный огонь, затем прилетели два бомбардировщика и сбросили бомбы на окопы, в которых вчера сидели наши товарищи. И лишь после этого пехота и танки перешли в атаку, поливая пулеметным и автоматным огнем пустые окопы и село.

– Представляю, какую мину состроили фрицы, когда не обнаружили в обороне партизан, — от души смеялся виновник торжества Саша Ленкин.

Поняв свою оплошность, гитлеровцы кинулись по нашим следам. Для поисков партизан они вызвали самолет-разведчик. «Костыль» летал вдоль дорог, кружился над лесом, но партизан не находил. Но вот он появился над нашей переправой, сразу же резко развернулся и помчался обратно.

– От же сукин сын, побачив все-таки. Оце ж теперь полетел докладывать. Ну что ж, пусть порадует своих генералов, — смеялся Ковпак, пощипывая свою бородку.

Вторично «костыль» появился, когда партизаны полностью переправились на правый берег Припяти.

На глазах летчика «чертов мост», как его окрестили партизаны, взлетел в воздух.

– Знов полетел, — не унимался командир. — Скажет, сам бачив.

Через несколько минут к реке примчались немецкие мотоциклисты. Было уже поздно. Жалкие остатки моста Припять уносила в Днепр. Быть может, эти остатки принесут еще пользу украинским крестьянам, которые выловят их и используют в своем хозяйстве. А возможно, воды Днепра хоть одно бревно донесут до Черного моря. Кто знает, может статься, что оно попадет к крымским партизанам. Только никто, кроме нас, не будет знать, какую службу сослужили эти бревна для партизан…

Переправившись через Припять, мы выбрались из «мокрого мешка» и оставили позади главную опасность. Однако долго задерживаться вблизи реки не намеревались. Противник мог подтянуть войска из Мозыря и Овруча и перекрыть путь отрядам на запад. На нашем пути и так стоял немецкий батальон в Вяжищах.

– Уничтожить гарнизон Вяжищ, — приказал Ковпак.

Для выполнения этой задачи была создана ударная группа в составе пяти рот. Выслав взвод для разведки маршрута, я с остальными присоединился к третьей роте, которая наступала на Вяжищи.

Бой разгорелся на подступах к селу. Здесь, в хорошо оборудованных окопах, оборонялось до роты фашистов. Местность ими была тщательно пристреляна. Их огонь наносил большие потери партизанам, особенно девятой роте, которая наступала в лоб. Приходилось передвигаться короткими перебежками, а чаще ползти по-пластунски. Особенно искусно это проделывал Гриша Дорофеев. Он первым забросал немецкие окопы гранатами. В это же время послышались разрывы гранат слева.

– Рота, за мной! — выкрикнул Давид Бакрадзе, поднялся и устремился на врага.

Вместе с девятой в атаку бросились и остальные роты.

Немцы не выдержали дружного натиска партизан. Оставляя пулеметы, боеприпасы, ранцы и шинели, они бежали в село. Но и там не суждено было им удержаться. Наши артиллеристы обстреляли село и угодили в склад с боеприпасами. Раздался сильный взрыв, возник пожар. Дробно рвались патроны, ухали гранаты, разбрасывая снопы искр.

Преследуя противника, партизаны ворвались в Вя-жищи. Немцы, не оказывая сопротивления, прикрываясь танкеткой, удрали в направлении Мозыря. Пушка и минометы так и остались на огневых позициях.

Спешивший на помощь немцам батальон из Дерновичей попал в засаду двух партизанских рот и почти полностью был истреблен.

Разгоряченный и довольный результатами боя, я в Вяжищах столкнулся с Давидом Бакрадзе. Он как-то съежился, лицо стало землисто-серым. Что с ним стряслось? Не узнать в нем того Давида, который полчаса тому назад вел своих орлов в атаку.

– Что с тобою? — спросил я, предчувствуя что-то недоброе.

– Эх, Вано, у меня большое горе. Сердце мое остается здесь. Лучшего друга, политрука Рагулю убили, сволочи, — еле выговорил Бакрадзе.

Я знал Рагулю как боевого политрука и хорошего товарища. В этом бою видел его и вдруг такое известие. Чем я мог помочь Давиду? Утешение излишне. Я не нашел, что сказать другу, и он молча ушел к своей роте…

Разгромом вяжищенского гарнизона завершался прорыв соединения из вражеского кольца. Операция «мокрый мешок», тщательно разработанная гитлеровцами, обратилась против них самих. Всего в трехдневных боях соединениями Ковпака и Наумова было уничтожено около тысячи солдат и офицеров противника, семь танков, одна танкетка, три бронемашины, семнадцать автомашин. Кроме того, захвачено в плен тридцать карателей. На поле боя подобраны одна сорокапятимиллиметровая пушка со снарядами, два миномета, одиннадцать пулеметов, много винтовок, гранат, патронов и другого имущества.

Бой в «мокром мешке» и на западном берегу Припяти, кроме радости побед, принес партизанам и огорчения. Мы потеряли восемь товарищей. Кроме того, одиннадцать раненых должны были отправить на Большую землю. Тяжело ранена была и любимица всех партизан, юная автоматчица Нина Созина.

Вторая рота вела бой с батальоном противника в лесу. При отражении атаки немцев Нина находилась рядом с пулеметчиками, а когда те начали менять огневую позицию, осталась прикрывать их. Справа и слева от нее были густые кусты. Впереди – полянка. Там, метрах в пятидесяти, перебегали немцы. По ним и вела огонь автоматчица. Вдруг перед Ниной упала граната.

– Откуда она взялась? Не заметила, — вспоминала Созина много лет спустя. — Но как сейчас помню ее, маленькую, полосатенькую, похожую на разукрашенное яйцо, шипящую. Нагнулась, чтобы схватить ее, но было поздно… А когда очнулась, почувствовала боль во всем теле. Поползла наугад…

Обеспокоенный отсутствием автоматчицы, командир роты Мазеинов послал двух партизан за Ниной. На том месте, где она оставалась, ребята обнаружили лужу крови и лоскуты одежды. Вернулись ни с чем.

– Наверно, раненую фашисты взяли в плен, — высказали они свое предположение.

Мазеинов не допускал этого. Снова на розыски девушки ушли боевые товарищи. К большой радости всей роты, Нину нашли метрах в двухстах от того места, где взорвалась граната. Жажда жизни заставила девушку из последних сил ползти к своим, подальше от врага. Сколько усилий ей стоил каждый метр, никто не знает. Да и сама Созина ничего не помнит. Увидав своих, она потеряла сознание и несколько суток не приходила в себя.

Взрывом гранаты ее сильно контузило и изранило множеством осколков. Особенно опасными были ранения в голову. В дополнение ко всему обнаружено еще и пулевое ранение в левую руку. Врачи признали у нее кровоизлияние в мозг и ни на минуту не отходили от раненой. Все время возле Нины сидел комиссар, ожидая, когда она придет в себя. Временами казалось, что сознание к ней возвращается. Семен Васильевич говорил ей ласковые слова, но Нина не реагировала ни на какие вопросы. Так ее в бессознательном состоянии и отправили на Большую землю, не питая надежды на выздоровление.

Но, как видно, не суждено было погибнуть отважной комсомолке от фашистских пуль и осколков гранат. Нина выздоровела, и лишь осколки, оставшиеся в теле, еще и теперь напоминают ей о былых партизанских походах и боях…

Через несколько дней после выхода из «мокрого мешка» был проведен разбор боев. Выступая на разборе, товарищ Коротченко, между прочим, сказал:

– Восхищаюсь мужеством, отвагой и стойкостью партизан… Наши генералы-самоучки побили хваленых гитлеровских генералов, имеющих академическое образование. Вы одержали большую победу. Но впереди вас ждут более трудные и более важные задачи. Если хотите, чтобы и впредь вам сопутствовали боевые удачи, а я уверен, что вы этого хотите, то не допускайте в своих рядах самоуспокоенности и зазнайства. Тщательно готовьтесь к новому рейду, который будет намного труднее всех проведенных вами.

Знакомые места

После отправки раненых с сабуровского аэродрома соединение переместилось к реке Уборти. Расположились в лесу, недалеко от Милашевичей. Партизанский лагерь раскинулся на всхолмленном сухом месте, покрытом кряжистыми дубами. Застучали топоры и вскоре под деревьями появились шалаши из веток и навесы из плащ-палаток и брезентов. Дороги, которые подходили к лагерю, перекрыли заставами. Чуть в стороне от лагеря на полянах и лугах в сочной траве бродили табуны партизанских лошадей.

Подразделения приступили к последним приготовлениям перед выступлением в новый рейд.

К всеобщему нашему удивлению, в это время на Большую землю вызвали Вершигору.

– Что им надо? — удивлялся и сам Петр Петрович. — Ведь я с Володей Зеболовым выслал подробный отчет о деятельности разведчиков.

Все же пришлось лететь. Вершигора обещал вернуться до выступления в рейд, а в случае опоздания- догнать нас на марше.

Теперь, когда улетел Вершигора, вся забота об организации разведки перешла к помощнику начальника штаба по разведке Федору Даниловичу Горкунову, возвратившемуся с Большой земли после выздоровления.

– Иван Иванович, командир приказал подготовить три группы для разведки маршрутов, — сказал мне Горкунов.

К утру следующего дня такие группы были готовы к действиям.

На перегон Олевск-Сновидовичи уходил Осипчук с группой, к Ракитино – отделение Коли Гапоненко. На мою долю выпал самый отдаленный участок Клесов-Сарны, расположенный в ста двадцати километрах. Для связи со штабом мне придали радиста с рацией.

– Ваша задача – уточнить гарнизоны противника на станциях, охрану железной дороги, а главное, отыскать переезды через дорогу и разведать подходы к ним, — напутствовал нас Горкунов.

Для выполнения задачи отводилось шесть суток. Чтобы уложиться в срок, моей группе надо было ежедневно покрывать расстояние не менее пятидесяти километров…

Лагерь покинули все группы одновременно. До Глушкевичей шли вместе. Маршруты проходили по партизанскому краю, противника не опасались, двигались днем и ночью.

Места нам были хорошо знакомы. Но как все изменилось! Полгода назад, когда мы впервые пришли сюда, вступала в свои права зима. Лес стоял оголенный, хмурый, неприветливый. Сейчас в расцвете красы и молодости благоухал май. Лес наполнен птичьим, пением и щебетом. К дороге подступают высокие душистые травы, не тронутые косой. Не до сенокоса крестьянам. Да и к чему им сено, если фашисты истребили почти весь скот…

– Смотрите, смотрите! — затараторил Юра Корольков, когда мы вышли на поляну. Он быстро снял с плеча автомат и начал целиться.

Следуя его примеру, все разведчики привели оружие в боевую готовность и устремили взоры влево, куда целился Юра. Поляна была пустынна. Вдруг над травой мелькнула голова животного. Не успел Юра выстрелить, как Костя Стрелюк выкрикнул:

– Не стрелять! Козуля!

Юра опустил автомат и удивленно уставился на Костю. А животное, как бы почувствовав, что угроза миновала, не спеша, плавными прыжками пересекало поляну, то и дело оглядываясь и беспокойно прядая чуткими ушами. И только теперь мы заметили, что вслед за матерью по пятам прыгало маленькое существо. Вот почему мамаша поглядывала назад и не спешила! Мы стояли и любовались ими, пока мать с детенышем не скрылись в лесу.

– Эх, Юра, Юра! Чуть не оставил маленького сиротой, — с упреком сказал Сережа Рябченков.

– Да разве я думал, что она не одна, — оправдывался Юра…

Случай на поляне вызвал много разговоров. Мы вот пощадили животных, сохранили им жизнь. Удастся ли матери вырастить своего детеныша? Не попадется ли ей на пути злой человек?

Незаметно для нас самих разговор с животных переключился на людей.

– А разве нашим матерям легко воспитывать своих детей, — размышлял вслух Саша Гольцов. — Иная мать бьется, как рыба об лед, во всем себе отказывает ради детей. Растит их, учит. Дети вырастут, поженятся, своей семьей обзаведутся, а для матери они всегда остаются детьми.

– Хорошо еще, если эти дети оценят труд матери, — вступил в разговор Сережа Рябченков. — А то у нас в деревне был случай. Одна женщина осталась без мужа с тремя детьми. Трудно ей пришлось. Сама неграмотная, и старшие дети тоже были не шибко образованные – по четыре класса окончили. Вот она и решиласамого младшого выучить. Он, чертенок, оказался наредкость понятливым, все, что учитель говорил, схватывал на лету.

Гордилась им мать… После десятилетки повела в Смоленск, определила в институт. Стал младшой на радость матери высокие науки постигать. Первое время часто письма присылал, «мамочкой милой» называл. А мать посылку за посылкой ученому сыну отправляла. Часто сама наведывалась в город. Души в нем не чаяла. Студент, на лето приезжал домой погостить. Соседи, бывало, говорят: «Что-то твой младшенький гордый стал, не здоровается со старшими?» Мать отвечала: «Так ведь он у меня ученый»…

Проходит год, второй. Все реже заглядывает почтальон к матери ученого сына. Принесет один раз в месяц тощее письмецо, в котором требует выслать посылочку. Затосковала мать и говорит старшему сыну: «Пойду проведаю. Не заболел ли наш Сенюшка». Это младшего так звали. Пошла. Скоро вернулась вся в слезах. Жалуется: «Выучила на свою голову. Уже я ему не мамочка милая, а мать». Оказывается, когда мать приехала в Смоленск, сын ей говорит: «Ты, мать, лучше не приезжай, устаешь ведь». Мать, конечно, обрадовалась, что Сенюшка беспокоится о ее здоровье, да и отвечает: «Твоя правда, но ты не беспокойся обо мне, сыночек мой ненаглядный. Лишь бы тебе было хорошо»… Но сын с досадой отмахнулся: «Ты одета плохо». — «Так ведь все продала, — отвечает мать, — тебе деньги высылала, чтобы ты не знал нужды». — «Спасибо, мать, только ты не приходи, — отвечал сынок. — Узнают товарищи, что ты моя мать, — будут смеяться». — «У тебя хорошие товарищи, они видели меня и не смеются», — не сдавалась мать. Сын замялся, помолчал, а потом посмотрел не знакомым матери, нагловатым взглядом и с досадой говорит: «Как ты не понимаешь? Я им сказал, что ты знакомая тетя из нашей деревни!» Только теперь мать поняла, что сын стыдится ее…

– Подлец, — со злостью сказал Юра Корольков. - Да я такого негодяя сразу поставил бы к стенке!

– К стенке, может, и не надо, а к институту на пушечный выстрел не следует подпускать, — высказал свое мнение рассудительный Стрелюк.

– К сожалению, такие типы еще встречаются в жизни, — сказал Саша Гольцов…

Около года прошло, как мы действуем в тылу врага. Но как преобразились мои юные товарищи: возмужали, повзрослели, созрели. Почти избавился от своей детской горячности Юра Корольков. Он вытянулся, стал серьезным, рассудительным, в голосе появились басовитые нотки. Даже походка выработалась какая-то неторопливая, враскачку. Много пришлось ему увидеть, пережить. Все разведчики-десантники стали опытными партизанами.

…Лес расступился, и перед нами открылась большая поляна. Мы остановились как вкопанные. Там, где полгода назад стояло большое красивое село Глушкевичи, сейчас не было ни одной хаты. Видно, и здесь вдоволь погулял «красный петух», пущенный фашистами.

С замиранием сердца входили в бывшее село. Всех волновала судьба жителей. Глушкевичи встретили нас серыми пепелищами, которые успели порасти бурьяном.

– Входим, как на кладбище, — почему-то шепотом сказал Костя.

На дорогу выскочила черная кошка, увидев нас, сверкнула дикими глазами и шмыгнула в бурьян.

– Удивительная тварь кошка – к дому привыкает. Дом сгорел, а она не уходит, — нарушил молчание Сережа. — Вот собака, — настоящий друг человека. Никогда от хозяина не отстанет.

Казалось, нет здесь живой души. Вокруг зловещая тишина. Но это только казалось. Огороды зеленели квадратами грядок. Значит, люди есть. Наши предположения подтвердились. Мы остановились возле колодца, чтобы напиться, и сразу же из-за развалин появилась старая женщина. Она козырьком приложила ладонь к бровям и долго всматривалась в нас.

– Бабуся, не бойтесь, мы партизаны! — крикнул ей Саша Гольцов.

– Вот я и смотрю, как будто свои, только одеты по-чудному, — проговорила старушка и подошла к нам.

Вслед за ней начали подходить женщины и подростки. Одна девушка пристально посмотрела на меня и радостно сказала:

– А я вас знаю. Вы с разведчиками стояли у нас. С вами еще был дядько, такой бородатый, как поп.

Присмотревшись внимательно, я с трудом в этой оборванной и грязной девушке узнал младшую дочь хозяина, у которого мы жили в декабре прошлого года.

– Тебя Дуней зовут? — спросил я. Она согласно кивнула головой. — А где же папа, мама?

От детской радости не осталось и следа. Она заплакала. Сквозь всхлипывания Дуня рассказала, что в тот вечер, когда мы ушли, в село ворвались фашисты. Они подожгли дома и учинили расправу над жителями, которые не успели бежать в лес. Хватали всех, кто попадал под руки, и бросали в горящие дома. Многих сожгли заживо. Тех, кто убегал, расстреливали и их трупы бросали в огонь. Отца и мать тоже сожгли.

– А мы со старшей сестрой и братиком кинулись в лес, — рассказывала девушка, поглаживая белокурые волосы чумазого семилетнего парнишки. — В нас стреляли. Маруся упала. Я ей хотела помочь, а она кричит: «Бегите, бегите! Я догоню». Побежали. Возле леса остановились, смотрим, немцы нашу Марусю в село потащили. Остались вдвоем в лесу раздетые… Чуть не замерзли, спасибо тете Маше, подобрала…

Женщины наперебой рассказывали о зверствах фашистов. Все, кто не успел уйти в лес, были расстреляны или сожжены.

– Не только у нас такое горе, — сказала тетя Маша. — В Милашевичах, Войткевичах и других селах также зверствовали гитлеровцы. В Копищи они тогда не зашли. Жители успели барахло, скот и продовольствие спрятать в лесу, а сами остались в селе. Каждый день дежурили по очереди, и, когда появлялись немцы, все убегали в лес. Несколько раз устраивали налет фашисты, но не могли застать жителей врасплох.

Тогда они пошли на хитрость. Прислали в Копищи магазин. Торговали солью и керосином. Знают, сволочи, в чем нуждаются люди. Копищане боялись выходить из леса, только три или четыре человека осмелились. Их немцы не тронули. Магазин приехал второй, третий раз. Теперь уже больше народа пришло в село.

И на этот раз сошло все благополучно. Торгаши обижаются, что плохая выручка. Дескать, приезжать нет смысла. Советуют передать крестьянам, что немцы их не тронут. Они, говорят, жгут лишь партизанские села.

Нашлись такие, которые поверили этим сказкам. Когда снова появился магазин, половина жителей пришла в село. Тут их и накрыли каратели… Молодежь увезли в Германию, а стариков и малолетних расстреляли. Торгашами-то оказались переодетые полицейские.

– Немцы тут брехали, что ваш отряд уничтожили, а самого Ковпака и красивого черноусого комиссара взяли в плен и отправили в Германию, — сказала Дуня.

– Все это ложь, — горячо вскрикнул Стрелюк, — Отряд живет и действует. Ковпак и Руднев живы.

– А дядько с черной бородой?

– Жив Петр Петрович.

– А тот, которого партизаны дедом-Морозом величали?

– И тот жив, только заболел, так его самолетом на Большую землю отправили.

– У нас стоял такой веселый партизан, весь в волосах, его Гришей Циркачом звали. Он жив?

– Жив, жив…

– Ну и слава богу, — облегченно вздохнула тетя Маша. — Я же говорила, что не может такого случиться, чтобы таких хлопцев всех побили.

Пока мы разговаривали, расторопные мальчишки успели сбегать в лес и принести молока и ягод.

– Угощайтесь, сыночки, — предлагали нам женщины. — Рады были бы угостить получше, да нечем.

– Молоко откуда берете? — спросил я тетю Машу.

– Уцелело несколько коровенок, вот и бережем для детишек.

– За ягоды спасибо, а молоко не возьмем, пусть детям, — сказал я.

Меня поддержали разведчики… Начали прощаться. Ко мне подошла Дуня с братиком и сказала:

– Я и сама бы пошла в партизаны, да как он будет без меня, — указала она на братишку и тут же добавила: — Меня бы взяли, мне скоро исполнится шестнадцать лет.

Милая девчушка, рано на твои плечи обрушилась такая ноша! Трудно тебе приходится. Но ты должна справиться. Тебе помогут. Ведь сколько прекрасных, душевных людей тебя окружают. Свалившееся горе еще больше сплотило людей. Привыкшие к коллективному труду, они в тяжелые годы войны, попав в беду, не оставляют друг друга.

С тяжелым чувством разведчики покидали Глушкевичи.

– Хорошие у нас люди, — после длительного молчания сказал Стрелюк. -Сами живут впроголодь, а для партизан ничего не жалеют. «Берите все, — говорят они, — нам ничего не жаль. Только сильнее бейте фашистов…»

В Глушкевичах расстались с группами Осипчука и Гапоненко. Здесь наши пути расходились. Мы ушли на запад. Везде пепелища, следы фашистских погромов. Только в лесной глуши стали попадаться уцелевшие хутора и деревушки. Здесь, в глубине лесов, хозяевами положения были партизаны отрядов Сабурова, Бегмы и других. Немцам ход в лес был закрыт.

Далеко распространилась власть партизан. Проходишь сотню километров и не встретишь живого немца.

Шли двое суток. Десятиминутные перекуры устраивали через каждый час. Перед рассветом останавливались на шестичасовой отдых.

В начале третьих суток вышли в свой район. Остановились в лесу. Подойти к железнодорожному полотну днем не представлялось возможности. Лес и кустарник на подступах к дороге были вырублены, по насыпи все время курсировали гитлеровские патрули. Пришлось установить наблюдение и ждать вечера. Одновременно с этим я послал Стрелюка, Рябченкова и Решетникова разведать в лесу пути, по которым можно подвести колонну к дороге.

Нелегко дался нам этот день. Группа расположилась в кустах, среди болота, в комарином рассаднике. Ох, и досталось мне и моим товарищам от этих неутомимых и надоедливых насекомых! Ничто не спасало от их атак: ни махорка, ни ветки, ни плащ-палатки.

– Хуже немцев, от тех хоть оружием можно отбиться, а от комаров ничего не помогает, — злился Юра Корольков, до крови расчесывая искусанное лицо.

Послышался стук колес. Со стороны Сарн появился эшелон. Небольшой, в два десятка вагонов и платформ, железнодорожный состав медленно полз на восток. Впереди паровоза – открытая платформа, нагруженная металлическим балластом. На ней и в тендере паровоза установлены пулеметы. Из окошка локомотива выглядывает черное от угольной пыли лицо машиниста. Перед нами проползают крытые вагоны и загруженные ящиками платформы.

– Ползет, как черепаха, боится, чтобы не сковырнули с насыпи, — со злорадством подметил Юра.

– Партизаны подрезали фашистам крылышки, — отозвался довольный Гольцов. — Помните, как они в прошлом году гоняли? Через каждые полчаса эшелоны шли полным ходом. Теперь не то!

Действительно, теперь не то. Наблюдаем за дорогой уже больше часа, а проходит только первый эшелон. Да и то не эшелон, а недовесок какой-то. Не чувствуют фашисты себя хозяевами на оккупированной территории.

– Партизанам тоже сейчас нелегко. Попробуй пустить под откос такой эшелон. Подорвется передняя платформа, а паровоз останется цел. Получится комариный укус, — рассуждал Юра.

– Ты же только что говорил, что комары хуже немцев? — не преминул поддеть Гольцов.

– Не придирайся к слову. Ты вот скажи, как подрывникам выполнить задачу?

– Выполняют, да еще как! Слыхал, у подрывников есть такой метод, называется подхлестывание? Не слыхал, так вот послушай. Партизаны закладывают мину, затем примерно на километр отходят в ту сторону, откуда ожидается эшелон, и располагаются в засаде. Только паровоз поравняется с засадой, подрывники шпарят из автоматов по вагонам. Машинист старается уйти из-под обстрела, набирает скорость и на полном ходу налетает на мину. Говорят, хороший эффект дает такой метод.

– Сильны на выдумки эти подрывники, — с одобрением сказал Корольков…

Перед вечером из разведки возвратились ребята. Нас постигло первое разочарование. Лесная местность иссечена многочисленными притоками рек Случи и Льва. Тропы болотистые, топкие. Единственная лесная дорога из Озер через Карасин почти не пригодна для движения обоза. Надо было найти дорогу, которая позволила бы колонне двигаться без остановки через железную дорогу.

Вскоре нам пришлось испытать и второе разочарование.

На всем перегоне от Клесова до реки Случи имелось лишь два переезда. Один из них охранялся. У насыпи были сооружены два дзота, в которых находились пулеметы. Они держали под обстрелом подступы к переезду. Второй недействующий переезд заминирован. Он был очень не выгодным. Перед самым переездом проходила водосточная канава. Мост через нее разрушен. К тому же он находился вблизи станции Клесово, и противник мог оттуда обстреливать колонну. Обстановка складывалась не благоприятно для нас.

Результаты разведки по радио доложили в штаб. В ответ получили распоряжение немедленно возвращаться в лагерь.

– Разрешите мину с переезда переставить под рельс, — обратился ко мне Костя Стрелюк, когда мы уже собирались уходить.

– Опасно, можешь взорваться при разминировании. Черт ее знает, когда она поставлена, — не соглашался я.

– Сделаем, товарищ капитан! — поддержал Костю Юра.

После некоторого колебания я все же разрешил. Костя, Юра и Саша Гольцов пошли к дороге, а мы остались в лесу ждать их. Сиолько волнений пришлось на нашу долю, пока мы ждали. Все время прислушивались, опасаясь взрыва. Но все прошло, как и обещал Юра, благополучно. Признаться, я не интересовался на этот раз результатами диверсии, был рад и тому, что ребята вернулись целыми. Надежды на удачу почти не было.

Пошли обратно. Когда были километрах в пяти от железной дороги, со стороны Клесова послышался взрыв. Ребята торжествовали, все время твердили, что взорвалась их мина. Я же не был уверен, что это дело рук наших разведчиков, и решил об этом не докладывать. Кроме того, и не хотелось получать выговор от командира за то, что рисковал жизнью разведчиков.

Возвратившись в часть, мы узнали, что Осипчуку удалось отыскать переезд возле Сновидовичей. Он вполне устраивал нас, так как находился намного ближе, подступы к нему хорошие, а после пересечения железной дороги соединение попадало в леса, где действовали ровенские партизаны и отряд Медведева. Выступления ждали изо дня в день. Нас предупредили, что сегодня на партизанский аэродром отправляется последняя почта. Все спешили написать весточку родным и близким на Большую землю, порадовать их, что живы и здоровы. Мне некуда писать. Где жена с дочерью и родные – я не знал.

Недалеко от шалаша, под кряжистым дубом, на молодой траве лежал Костя Стрелюк и писал письмо матери. Я подошел к нему и сочувственно спросил:

– Пишешь?

– Пишу, — ответил он задумчиво. — Уже много раз писал, но ответа нет.

Установилось тягостное молчание. Костя оставил мать в Воронеже. До вылета в тыл врага имел с ней постоянную связь. После того как под Воронежем побывал враг, связь прервалась. И сейчас надежды на то, что мать получит письмо, почти не было. Но он писал. Писал для того, чтобы душу отвести. Теплилась; надежда, что могут получить соседи и передадут матери. Костя понимал, что для матери его письмо нужно, как жизнь!

– Если бы знал, что оно попадет в руки мамы, то какое бы теплое письмо написал, — сказал Костя после некоторого молчания. — А так – просто записка. Письмом назвать нельзя. Вот, прочитайте.

Стрелюк протянул мне листок бумаги, исписанный всего до половины. Я прочитал:

«Здравствуй, дорогая мама!

Крепко, крепко тебя целую. Я уже делал много попыток связаться с тобой, но ничего не получается. Пишу на русский «авось». Я был бы во много раз спокойнее, если бы знал, что с тобой. Мама, я жив и здоров. Не был ни разу ранен. У меня есть уверенность, что пока ты помнишь обо мне – со мной ничего плохого не случится. Когда мне трудно, я думаю о тебе. И мне становится лучше, легче и радостней. Мне надо знать, что ты жива и здорова. Помни, мама, если даже со мной и случится несчастье, ты никогда не будешь одинокой – тебя никогда не забудут советские люди. До свидания. Жду письма.

Твой единственный сын Костя».

В конце письма Стрелюк сообщал номер своей полевой почты.

Прочитав письмо, я возвратил его Косте и не знал, что ему сказать. Успокаивать? Он в этом не нуждался, сам понимал, что война. Но сыновье сердце жаждало материнского ласкового слова.

– Сдавайте письма для отправки! — послышалась команда.

Костя вырвал чистый листок из ученической тетради, положил на него письмо, сложил треугольником и заклеил печеной картошкой, которую приготовил заранее. Затем старательно написал адрес и понес в штаб для отправки. Посылая это письмо, Костя не знал, что именно оно попадет в руки матери. Не знал Костя и того, что ответа на свое письмо он не получит…

Последние дни нашего пребывания на Уборти прошли особенно бурно. Проводились партийные и комсомольские собрания. Яков Григорьевич Панин, который теперь являлся секретарем партийной комиссии, и помощник комиссара по комсомолу Миша Андросов все время находились в подразделениях. На собраниях и в личных беседах с партизанами рассказывали о важности выполнения задачи и трудностях предстоящего рейда. Мы догадывались, куда нас поведут Ковпак и Руднев. Но никто не знал, какими путями.

Выведенный из моего подчинения взвод конных разведчиков был развернут в эскадрон. Командиром назначен Ленкин, старшиной – Костя Руднев. Кав-эскадрон предполагалось использовать для ведения разведки и внезапных налетов на вражеские гарнизоны. Это был своего рода постоянный подвижный резерв в руках командира соединения. С созданием кав-эскадрона значительно облегчалась деятельность разведчиков.

Чтобы завести противника в заблуждение, в целях конспирации наше соединение переименовано в воинскую часть 00117. При встрече с партизанами других отрядов и местными жителями запрещалось называть фамилии командиров и комиссаров отрядов. Рекомендовалось обращаться к ним по воинскому званию и должности. Конечно, в Полесье такие меры своей цели не достигали. Наше соединение было хорошо известно не только партизанам, но и местным жителям. Это должно было сыграть свою роль с выходом из партизанского края.

Чтобы предотвратить проникновение в отряд вражеских шпионов, новичков брали под особое наблюдение.

В рейд нас провожали Демьян Сергеевич Коротченко, Тимофей Амвросьевич Строкач и командиры отрядов, которые оставались в Полесье. С ними рядом на обочине дороги стояли Ковпак и Руднев и с гордостью смотрели на проходящие мимо подразделения.

Демьян Сергеевич в левой руке держит фуражку, а правую поднял над головой и приветливо машет на прощание.

– Счастливого пути и боевых удач, лихие разведчики!

За разведкой почти на пять километров вытянулась колонна в тысячу восемьсот человек, при восьми орудиях, сорока минометах, ста пятидесяти пулеметах, трехстах десяти подводах и шестистах восьмидесяти лошадях.

Не успело пройти возбуждение от торжественных проводов на Уборти, как жители Глушкевичей устроили партизанам не менее торжественную встречу. И тут помпохозу Павловскому пришла гениальная мысль: освободить обоз от излишнего груза. Он приказал все запасное трофейное имущество передать жителям Глушкевичей, которые лишились всего от пожаров. Старшины старательно перетряхивали содержимое хозяйственных повозок, извлекали оттуда одежду, белье, обувь и передавали населению. Женщины с благодарностью принимали помощь партизан.

Довольный своей выдумкой, Павловский ходил и весело восклицал:

– Оцэ дило! Население довольное и обоз разгрузили!

Полещуки тесным кольцом обступили Ковпака и Руднева, жали им руки и забрасывали самыми неожиданными вопросами. Стихийно возник митинг, на котором выступил с короткой речью Семен Васильевич Руднев.

Расчувствовавшийся Ковпак приказал Павловскому из партизанского стада выделить несколько коров для пострадавшего населения. Женщины с радостью приняли подарок и сердечно благодарили партизан, приговаривая:

– Теперь и наши детки будут с молочком… Распрощавшись с полещуками, соединение уходило в дальний путь на славные дела. Но среди разведчиков не было Петра Петровича Вершигоры. Мы опасались, чтобы он не отстал. К нашей радости, на третьем переходе колонну настиг взвод Гапоненко, который мы оставляли на аэродроме, а вместе с ним прибыл и Вершигора.

Книга третья

На Карпаты!

Шел третий год войны. Гитлеровцы после катастрофы на подступах к Волге решили взять реванш под Курском. Разгорелась жестокая битва, приковавшая к себе внимание всего мира. Жернова войны на Курской дуге перемалывали тысячи человеческих жизней, сотни танков и другой боевой техники.

А в это время за многие сотни километров от линии фронта, в глубоком тылу врага, партизанское соединение Ковпака и Руднева вышло из Милашевичей Лельчицкого района, скрытно пересекло железную дорогу Сарны-Олевск, обогнуло Ровно с севера и запада, с боем форсировало железную дорогу Ковель—Ровно и устремилось на юг. Начался неимоверно трудный и беспримерный по мужеству партизан знаменитый Карпатский рейд.

Вырвавшись из болотисто-песчаной местности Полесья и Ровенщины на твердые дороги Тернополья, отряды совершали стремительные марши. Направление движения с каждым переходом приходилось резко менять, чтобы противник не разгадал нашего замысла.

Появление крупного, хорошо вооруженного партизанского соединения на Тернополье для гитлеровцев явилось неожиданным. До этих пор здесь появлялись лишь мелкие диверсионные и разведывательные партизанские группы. Для борьбы с ними немцам не требовалось больших сил. Кроме того, действиям малых групп мешали банды националистов, которые свили там змеиное гнездо. Поэтому железные дороги работали на полную мощность, охрана их была слабой, а гарнизоны малочисленными.

На первых порах нелегко пришлось нашим разведчикам. На каждом шагу они встречались с бандеровцами и вели бои. Пришлось в разведку посылать группы в составе двадцати-двадцати пяти автоматчиков с двумя пулеметами. При встрече с такой группой бандеровцы не рисковали вступать в бой. Несмотря на большие трудности, нам все же удавалось добывать весьма ценные разведывательные сведения о расположении и силе немецких гарнизонов и железнодорожных перебросках. На дневках заместитель Ковпака по разведке Вершигора часами просиживал за обработкой разведывательных данных и составлением донесений. Неутомимо стучала на ключе радистка Аня Маленькая. Ей приходилось отдыхать лишь во время марша, свернувшись калачиком на тачанке возле своей рации…

Горкунов не давал разведчикам покоя.

Вслед за разведчиками к железной дороге пошли подрывники. Ночью то и дело появлялись короткие вспышки и доносились глухие раскаты взрывов. Это наши саперы взрывали мосты и пускали под откос эшелоны. Только при форсировании железных дорог Ковель—Ровно, Дубно—Здолбунов и Тернополь—Шепетовка было пущено под откос двенадцать эшелонов и взорвано тринадцать железнодорожных и шоссейных мостов.

Соединение двигалось в общем направлении на юго-запад, сметая на своем пути вражеские гарнизоны и проводя диверсии на тридцатикилометровом фронте.

С каждым переходом наши рывки становились более стремительными, удары по врагу более чувствительными, а действия разведчиков и подрывников более дерзкими.

Однажды Гапоненко со взводом подошел к районному центру Вишневец Тернопольской области, где располагалось около сотни гитлеровцев, и обстрелял его. Враг, не вступая в бой, бежал на Тернополь.

Наши успехи окрыляли нас самих, а главное, вселяли в сердца мирных граждан уверенность в скором избавлении от фашистского гнета. Наши агитаторы повели широкую разъяснительную работу среди местных жителей о предательских действиях украинских буржуазных националистов. В большом количестве распространялись листовки, которыми разведчиков снабжал Панин. Листовки проникали в ряды националистов. Это привело к массовому бегству из банд обманутых крестьян. Обеспокоенные националистические главари пошли на хитрость. Один из главарей банды националистов прислал к нам своего представителя с просьбой прекратить распространение листовок, обещая взамен не чинить препятствий действиям партизанских разведчиков.

– Ни в какие сделки с предателями мы не вступаем, — ответил на это Сидор Артемович. —Наоборот, мы будем разоблачать украинских буржуазных националистов, прямых пособников фашистов…

Так, несолоно хлебавши, и ушел националистический «дипломат».

В наши ряды шло новое пополнение. Народ встречал партизан как родных братьев. Однажды перед вечером колонна вошла в большое село. Все жители, от детей до стариков, одетые по-праздничному, вышли на улицу, чтобы приветствовать партизан. Они зазывали в дома, где заранее были приготовлены угощения… Комиссар не упустил случая и выступил перед крестьянами с речью.

Росла народная молва о боевых делах партизан, наводя страх на оккупантов. В устах народа наши силы выросли до армии в несколько десятков тысяч человек. Даже нас эти данные чуть было не ввели в заблуждение.

Как-то с задания возвратился взвод лейтенанта Гапоненко. Ребята были в радостном возбуждении. На мой вопрос, чем вызвана радость, командир взвода ответил:

– Западнее нас на Львов движется какое-то партизанское соединение.

– Откуда такие данные?

– Во всех селах народ во всеуслышание говорит…

Вслед за Гапоненко возвратился Митя Черемушкин и повторил то же самое. Я поспешил доложить Ковпаку.

– Не иначе соединение Федорова двинуло, — радостно сказал Руднев, покручивая черный ус.

Мы не знали, поставлена ли такая задача кому-либо, кроме нас. Но почему-то были уверены, что именно такие боевые соединения, как Федорова и Сабурова, пойдут в Карпаты одновременно с нами.

– Может быть, и так, — подумав, согласился с комиссаром Ковпак. — Надо послать разведчиков, чтобы уточнили эти данные и связались…

Выслали одновременно три группы. Результаты оказались противоречивые. Одни сообщали, что колонна пехоты с артиллерией и танками следует западнее нашей, а другие данные говорили, что эти же колонны движутся восточнее.

Выслушав доклады разведчиков, Ковпак весело сказал:

– Шоб я вмер – цэ мы!

Да, оно так и было.

– Как же велико желание народа поскорее увидеть свою армию, если он создает ее в своем воображении, — сказал Руднев.

Не только друзья преувеличивали наши силы, но и враги. Многие местные гарнизоны настолько перепугались, что бежали, даже не приняв боя.

Совершив очередной переход, соединение расположилось на отдых в небольшой роще недалеко от города Скалата. Штабу было известно, что в Скалате слабый гарнизон. Командование решило не ввязываться с этим гарнизоном в бой, дать отдых подразделениям и дождаться возвращения с задания четвертого батальона. Но получилось не так, как хотелось. /

Немцы, обозленные диверсиями, которые провел четвертый батальон на железной дороге, подняли по тревоге тернопольский гарнизон и начали преследовать партизан. Подоляко, возглавлявший батальон, сумел избежать боя. Он оторвался от противника и скрылся в роще.

Гитлеровцы видели, что силы партизан небольшие, и повели наступление на рощу, не подозревая, что здесь расположено все соединение. Партизаны изготовились к бою и ждали врага.

В тот момент, когда фашисты были в ста метрах от нашей обороны и бегом устремились к опушке леса, партизаны открыли пулеметный и автоматный огонь. Противник этого, видимо, не ожидал. В рядах гитлеровцев произошло замешательство. Карпенко поднял роты. Из леса выскочили конники во главе с Сашей Ленкиным. Не давая опомниться немцам, партизаны ворвались в город и после короткого боя полностью очистили Скалат от врага. Мало кому из гитлеровцев удалось добежать до машин и скрыться от партизан.

В Скалате из еврейского гетто нами были освобождены триста советских граждан. Большая часть из них влилась в наши отряды.

В городе оказались богатые продовольственные склады. Мы за их счет пополнили свои запасы, главным образом, сахара, соли, масла и махорки. Большая часть продовольствия со складов была роздана населению.

Это была важная победа партизан, усилившая панику среди врагов. Через несколько дней мы перехватили донесение одного из уцелевших гитлеровских офицеров, принимавших участие в бою. Он сообщал, что на Скалат наступало не менее пяти тысяч партизан.

– У страха глаза велики, — сказал по этому поводу политрук разведроты Ковалев.

– Скорее всего — это попытка оправдаться перед начальством за поражение, — предположил Вершигора…

Разразившиеся дожди затрудняли движение. Сделали двухдневную остановку в лесу на западном берегу Збруча. Небольшая стремительная речушка петляла среди обрывистых берегов. Здесь до 1939 года проходила советско-польская граница. Как-то не вязалось понятие «границы» с такой маленькой речушкой. К нашему удивлению, река стала преображаться на наших глазах. Она вдруг вспузырилась, еще больше забурлила и переполнилась водой. Мы впервые увидели, какое препятствие может представлять горная река во время дождя… Когда же дождь прекратился, уровень воды начал быстро падать, и вскоре река вошла в норму.

Вынужденная задержка соединения на Збручи позволила немцам собрать гарнизоны и полицейские части Теребовли, Чорткова, Бучача, Монастыриска и других районных центров, отвести их за Днестр к Галичу и поставить в оборону.

Разведчики сообщили, что два полка, которые следовали на фронт, высажены из эшелонов и направлены по нашим следам. Кроме того, сосредоточивались войска в районе Станислава. Видимо, противник понял, что путь наш ведет к нефтяным промыслам, и теперь предпринимал все меры, чтобы помешать нам.

– Надо спешить. Не позволить немцам сосредоточить крупные силы на нашем пути, — торопил Ковпак командиров батальонов и рот. — Позади себя взрывать все мосты, задерживать фашистов, чтобы не наступали нам на хвост.

– Посадить всех на подводы, — предложил Руднев.

Предложение было принято. Это позволило проходить по сорок пять-пятьдесят километров в сутки. Однако, как мы ни спешили, противнику удалось закрепиться на правом берегу Днестра в районе Галича и перекрыть мост западнее города у Сивок.

Первым к реке вышел кавалерийский эскадрон. Уничтожив охранение противника на этом берегу, Ленкин рассчитывал до наступления рассвета верхом на лошадях прорваться через мост. Ночь — постоянная партизанская союзница — на этот раз сыграла злую шутку. Всадники не разглядели, что на середине мост перегорожен рогатками, опутанными колючей проволокой, и налетели на них. С противоположного берега вспыхнула бешеная стрельба. Передняя лошадь вместе с всадником рухнула на заграждение, жалобно заржала и забилась в предсмертных судорогах.

– Назад! — скомандовал Ленкин.

Несколько мгновений потребовалось всадникам, чтобы укрыть лошадей за насыпью, а самим вступить в бой.

На помощь кавэскадрону я развернул разведчиков, а вскоре подоспела третья рота. Заработали пулеметы и автоматы. Огонь вели по вспышкам на противоположном берегу. Противник в свою очередь не снижал интенсивности стрельбы. Особенно опасным был пулемет, простреливавший мост.

Бой грозил затянуться до рассвета. А это ничего хорошего нам не обещало. Немцы подбросят подкрепление и постараются удержать мост. Да и авиация может появиться, а наша колонна в чистом поле. Вот уже три дня преследует нас звено бомбардировщиков.

– Товарищ капитан, разрешите, я угощу фрицев гранатой? — вызвался вездесущий отважный старшина разведроты Зяблицкий. — Только прикройте меня огоньком.

– Валяй, — не раздумывая, разрешил я.

– Я с тобой, — проговорил Володя Лапин и, чуть пригнувшись, побежал вслед за Васей.

Разведчики вскарабкались на насыпь и залегли. Передохнули секунду-другую и поползли по настилу один у правых, другой у левых перил. На помощь Зяблицкому и Лапину кинулось несколько партизан третьей роты и кавэскадрона. Их заметили немцы и усилили обстрел моста. Но было поздно. На противопо^ ложном берегу послышались два взрыва, пулемет замолчал. Это Вася и Володя гранатами прикончили его.

– Расчистить мост, — послышался голос Гриши Дорофеева.

– Пулеметчики на месте, остальные вперед! - приказал я.

В предутреннем тумане людей почти не видно, но дробный стук каблуков по деревянному настилу говорил о том, что хлопцы бегут по мосту. На противоположном берегу послышались очереди наших автоматов. Это разведчики перемахнули через мост. Вслед за автоматчиками перебежали на тот берег и пулеметчики.

– Посторонись! — услышал я команду Ленкина. Еле успел прижаться к перилам моста, как мимо меня галопом промчались всадники. Проскочив мост, кав-эскадрон свернул влево и по шоссе умчался в сторону Галича.

– Когда они, черти, успели сесть на лошадей? — сказал с удивлением и одобрением Карпенко.

А на мосту уже громыхали наши тачанки. Партизаны садились на первую попавшуюся из них и устремлялись за кавэскадроном. Но разве их догонишь!

По шоссе проехали километра два, а затем свернули направо в лес. К пяти часам утра шестнадцатого июля вся колонна переправилась через Днестр. Мост взорвали. Часов пять двигались лесом. На дневку расположились недалеко от Седлиска. Чтобы не обнаруживать себя, костров для приготовления пищи не разводили. Над лесом весь день летали немецкие бомбардировщики и наугад обстреливали и бомбили. Но нас так и не нашли.

До Карпат оставалось километров семьдесят-во-семьдесят. Это расстояние мы могли легко преодолеть за два-три перехода. Казалось, что с форсированием Днестра все трудности остались позади. Наше внимание привлекало зеленовато-бурое пятно на карте, обозначавшее горы, покрытые лесом.

– Руку протянешь – можно горы достать, — торжествовал Митя Черемушкин.

– Не осторожно протянешь – можешь руку потерять, — предостерег Ковалев.

– А чего здесь остерегаться? — не сдавался Митя. — Около тысячи километров отмахали и все благополучно, а тут меньше сотни… Даешь Карпаты! Там развернемся…

– В горах не очень развернешься, — спокойно сказал бывший пограничник Алексей Журов. Он только что вернулся из разведки, тихо подошел и стоял перед нами худой, длинный, с посеревшим от усталости лицом. Партизаны считали его специалистом по Карпатам, поэтому замечание Леши приняли всерьез. Журов подумал и добавил: — Хлебнем мы там горя.

Однако горя пришлось хлебнуть еще раньше.

Весь день по дорогам из Станислава, Калуша, Войнилова и Галича противник на автомашинах подвозил войска и к вечеру блокировал лес, в котором мы укрылись. Над соединением нависла угроза. Отходить некуда. Единственный путь – вперед к лесному массиву, который носил странное название — «Черный лес». Но для этого нужно было форсировать быструю и каверзную реку Ломницу.

В середине дня на участке обороны третьего батальона и пятой и восьмой рот первого противник повел наступление, форсировал реку, но был остановлен партизанами. Было решено здесь сдерживать противника, а реку форсировать в районе Медыни. Для захвата переправы вперед выслали несколько рот. Не ожидая результатов боя, колонна перед вечером начала вытягиваться из леса и сразу попала под артиллерийский обстрел и удары авиации. Появились убитые и раненые. В селе Седлиско вспыхнули пожары. Колонна двигалась рывками, задерживаясь в лесу и быстро пересекая открытые места. И лишь с наступлением ночи пошла ровнее.

Четырехчасовой бой ударной группы не дал желаемых результатов. Трижды менялось направление удара, но переправу захватить не удалось. Зато прибавилось количество раненых.

Противник прочно закрепился на противоположном берегу, пресекая все наши попытки переправиться через Ломницу.

Колонна уже больше двух часов, как подтянулась к месту боя и под артиллерийским обстрелом нетерпеливо ждала команды на возобновление движения.

Головная походная застава в составе главразведки и третьей рот стояла на окраине деревни. Меня беспокоила неясность положения на переправе. Бой то затихал, то вспыхивал с новой силой. Лишь артиллерия противника снаряд за снарядом посылала в нашем направлении. К счастью, обстрел велся наугад, и мы почти не имели потерь. Но он держал нас в постоянном напряжении.

– Лучше в бою участвовать, чем ждать, пока тебя прихлопнет снарядом, — ворчал Коля Гапоненко.

И как бы в ответ на желание лейтенанта из темноты вынырнул Ковпак с плеткой в руке. Увидев меня, он на ходу коротко бросил:

– Приготовьтесь к бою!

Не добившись успеха ни на одном из направлений, командование решило взять переправу штурмом. Для этого выделялись разведывательная, третья, шестая и девятая роты. Руководство возлагалось на Вершигору. Поддержку осуществляли два орудия, поставленные на прямую наводку.

Роты тихо вышли к шумной Ломнице, развернулись на узком участке и залегли. Справа от меня Стрелюк, слева Черемушкин… Гляжу на эту буйную реку и думаю, что народ правильное название подобрал реке – Ломница. Она действительно ломится среди гор и вырывается на равнину, продолжая свой стремительный бег.

Ждем сигнала, затаив дыхание. Сердце стучит так громко, что, кажется, сосед слышит его биение. «Наверно, так у каждого, — размышлял я. — Мыслимое ли дело – штурм! Слово-то какое! Оно означает – одолеть врага или погибнуть. Другого не должно быть. За спиной все соединение. Раз командир решил идти на штурм, значит иного выхода нет… Лишь бы не получилась заминка в самом начале. Зацепиться за противоположный берег, а там уж посмотрим, чья возьмет!» Еще на фронте мне несколько раз приходилось быть свидетелем рукопашной схватки. И всегда гитлеровцы не выдерживали, бежали. Побегут и сейчас…

– А глубока ли река? — послышался чей-то торопливый шепот.

– Трусу с головой, а храброму по колено, — пробасил спокойно Журов.

Спрашивавший приглушенно хихикнул и затих.

Услыхав этот разговор, я подумал: возможно, тот, кто спрашивал, не умеет плавать, а признаться в этом Сюится, чтобы не посчитали трусом. Как об этом я раньше не подумал! На миг представился барахтающийся среди волн бурной реки беспомощный человек, меня от этой мысли передернуло.

– Передайте по цепи: реку преодолевать, держась за руки, — сказал я Черемушкину и Стрелюку.

– В реке держаться за руки, — полетело, как шорох, вправо и влево и пропало в темноте…

Тягостно ожидание. Ждешь считанные минуты» а кажется, проходит целая вечность. Наконец, потревожив ночь короткой вспышкой, за спиной грозно рявкнула семидесятишестимиллиметровая пушка — сигнал для начала штурма, — и сразу же, как эхо, на противоположном берегу реки отозвался разрыв снаряда. Не ожидая команды, партизаны вскочили с земли и темной стеной кинулись в реку. Забыв о своем же предостережении, я прыгнул с берега в холодную, обжигающую тело воду и, борясь с быстрыми клокочущими волнами, устремился вперед. Но тут же услыхал голос Черемушкина: «Руку». Вытянув наугад левую руку, натолкнулся на автомат Мити и крепко ухватился за него. Справа за мой автомат держался Стрелюк.

Река оказалась неглубокой. Вода доходила до груди, но местами попадались ямы-водовороты, и тогда приходилось преодолевать их с помощью товарищей. Идти было очень трудно. Быстрым течением вырывало из-под ног неровное, скользкое, каменистое, загроможденное валунами дно. Партизаны изо всех сил старались быстрее выбраться из воды.

За взрывами снарядов и шумом водного потока мы не слышали автоматной и пулеметной стрельбы противника. Однако трассирующие пули, пролетавшие над головами, да множество вспышек на противоположном берегу напоминали об опасности.

Когда прошли быстрину реки и до берега оставалось метров двадцать, командир девятой роты Давид Бакрадзе, перекрывая шум Ломницы, рявкнул своим громовым голосом: «Огонь!» Отпустив автомат Черемушкина и высвободив свой из рук Стрелюка, я повернул его в сторону противника и одновременно со всеми дал первую очередь. Долина реки заклокотала от нескончаемого рокота автоматных и пулеметных очередей. Бредя по пояс в воде, партизаны не прекращали стрельбы. Надо было ошарашить врага.

Вот и берег! Дружное «ура» раскатами понеслось по долине реки и где-то вдали отозвалось эхом. По тому, как стрельба удалялась вперед от реки и в стороны, стало понятным – противник убегал.

– Драпают, драпают фрицы! Ура-а-а! — радостно закричал обычно тихий Павлик Лучинский, посылая очереди в спину гитлеровцам.

Миновав окопы и не обратив внимания на оставленные там пулеметы, мы продолжали преследовать противника, который убегал без всякого сопротивления. Видимо, гитлеровцев напугала дерзость партизан.

Через реку переправился кавалерийский эскадрон и черной молнией умчался влево, намереваясь захватить немецкую артиллерию…

Предоставив право кавалеристам, шестой и девятой ротам преследовать остатки гитлеровцев, я повел головную походную заставу по маршруту.

Наступил рассвет. Несмотря на усталость, шли быстро. Когда стало совсем светло, нас догнал связной Миша Семенистый.

– Командир приказал захватить переезд на железной дороге Станислав—Калуш, — сказал он.

– А как колонна? — поинтересовался Черемушкин.

– Переправляется полным ходом. Сидор Артемович и Семен Васильевич очень даже довольны сегодняшним боем, — радостно сообщил Миша…

– Эх, закурить бы, нет бумажки, да и портсигар полон воды, — сказал с сожалением Журов, выворачивая карманы.

– На месте покурим, — отозвался Черемушкин.

– Долго ждать – уши опухнут…

– Миша, слетай к Зяблицкому и привези нам махорки, — приказал я связному.

– А я хотел остаться с вами, — с огорчением начал было Семенистый, но круто повернул свою неутомимую лошадку и галопом понесся навстречу колонне.

Миша возвратился раньше, чем мы его ожидали. Еще издали он закричал:

– Сам Михаил Иванович Павловский пожаловал вам скалатские сигары! Получайте.

Партизаны расхватывали сигары, разминали их пальцами, надкусывали и, прикурив, с наслаждением затягивались.

Вслед за Семенистым подлетели две тачанки. На передней восседал ездовой Вершигоры донской казак Саша Коженков.

– Садитесь, с ветерком прокачу! — сказал он, сдерживая резвых жеребцов.

– А Петр Петрович? — спросил Черемушкин.

– Он верхом на буланом…

Кое-как на две тачанки втиснул человек двадцать, оставив с остальными Черемушкина, приказал:

– Трогай, Саша!

Лошади с места взяли крупной рысью. Журов, стоявший на тачанке, во весь голос запел:

Та ишов гуцул з полоныны…

Он пел с душой. Его бархатный голос с особой торжественностью звучал в это ясное, чистое и радостное утро. Разведчики начали подтягивать. Не вытерпел и я.Нельзя сказать, чтобы от этого песня выиграла. Даже наоборот. Но никто об этом не говорил. Каждый считал, что именно в его исполнении песня звучит правильно. Только Журов, понимавший толк в песне, иронически улыбался и не пытался разочаровывать незадачливых певцов.

Так с песней мы и ворвались в деревню, расположенную перед железной дорогой. Белостенные хатки весело смотрели на улицу окнами, заставленными цветами. Возле каждой хаты – садик, обнесенный плетнем или заборчиком. Улицы пустынные, ни единой души. Мы насторожились. Повскакивали с тачанок. Но когда присмотрелись, то обнаружили жителей, исподтишка выглядывавших из-за плетней.

– Не бойтесь, мы вас не тронем, — весело сказал Журов и подморгнул молодице, прятавшейся за плетнем.

Скрипнула калитка, и со двора вышла женщина с бесштанным мальчонкой лет двух. Он левой рукой вцепился в подол матери, а два пальца правой держал во рту и смачно сосал их. Широко открытые черные, как переспелая вишня, глаза, не мигая, уставились на нас.

Стараясь не напугать ребенка, я тихо спросил женщину:

– Немцы в деревне есть?

Она отрицательно покачала головой.

– А полицаи?

– Щэ з вэчэра кудысь повтикалы… Мабуть, од вас, — ответила она тихим грудным голосом и опасливо посмотрела по сторонам.

Осмелев, жители выходили на улицу, обступали разведчиков, наперебой предлагали угощения, приглашали зайти в хату. Но мы не могли задерживаться, надо было спешить к переезду. Нас уже настигала колонна.

На железной дороге охраны не было. Выслав в обе стороны по отделению, я поднялся на высокую насыпь и стал ждать подхода рот, которые должны сменить моих разведчиков.

С насыпи хорошо было видно разведчиков с Гапоненко и третью роту, которые прошли под виадуком железнодорожного моста, поднялись из лощины на взгорок и уже втягивались в лес.

К переезду подошли главные силы. И тут-то оказалось, что я допустил оплошность, направив колонну под мост.

– Взорвать! — приказал Ковпак, указывая на мост.

– После прохождения колонны? — спросил я.

– Зараз, — ответил Сидор Артемович. — А для колонны найдите другой переезд.

Вскоре переезд был найден. Колонна взяла чуть правее и пересекла дорогу в другом месте. Подоспели минеры и стали готовить мост к взрыву. Когда же мост был заминирован и шнур подожжен, со стороны Станислава появился самолет-разведчик. Он летел низко вдоль железной дороги. Видимо, летчик заметил нашу колонну и старался подлететь ближе, чтобы получше рассмотреть. В тот момент, когда самолет оказался над мостом, произошел взрыв. Взрывной волной самолет несколько раз качнуло из стороны в сторону. Однако летчик выровнял машину, развернулся и, дав полный газ, улетел обратно.

– Как его передернуло, точно в судорогах, — с детским азартом закричал Семенистый.

– Чуть бы пониже летел, спикировал бы вместе с мостом…

– Теперь, хлопцы, ждите «юнкерсов» или «мессеров», — уверенно сказал Варшигора и приказал поторопить колонну.

И звено «мессеров» появилось. Колонна главных сил уже скрылась в лесу, и фашистские стервятники обрушились на арьергард, начали бомбить и обстреливать из пулеметов. Самолеты не отставали до тех пор, пока последняя партизанская подвода не вошла в лес. Да и после этого еще долго кружились над лесом. В результате налета авиации мы потеряли одного партизана и тридцать лошадей.

Черный лес! При первом знакомстве недоумеваешь, почему такое странное название? Наоборот, он очень зеленый. Но колонна медленно вползает все глубже в лес. И удивительное дело, твое мнение меняется. Чем дальше идешь по заброшенной, сырой дороге с прогнившими мостиками, тем темнее становится. Трудно верить, что сейчас десять часов утра. Ветки могучих грабов и сосен сплетаются высоко над нашими головами и не пропускают солнечных лучей. Между грабами и соснами тянется к свету густая молодая поросль. В лесу сыро и прохладно, как в глубоком погребе. Всю эту мрачную картину дополняет прелый запах перегнившего бурелома. И все-таки лучше было бы назвать лес не «Черным», а «Дремучим».

Однако, как бы лес ни назывался, какой бы он ни был, какое бы впечатление ни производил, никто из партизан не сожалел, что он встал на нашем пути. Наоборот, радовались ему, как спасителю. Здесь мы могли отдохнуть, спокойно передвигаться днем, не опасаясь авиации. Вот и сейчас вдоль и поперек над лесом с злобным воем пролетают фашистские самолеты, но все впустую. Нас укрывает лес. Нет, мы благодарны Черному лесу!

Расположились недалеко от лесничества Забуй. Все рассчитывали на двух-трехдневную передышку. В отдыхе нуждались не только люди, но и лошади. Да и погода испортилась, небо обложили тучи и по листьям деревьев застучали капли дождя.

Однако наши надежды не оправдались. Из разведки возвратились группы Гапоненко, Осипчука и Мычко. Сведения, которые они добыли, не утешали нас. В ближайших населенных пунктах, расположенных южнее леса, немцы сосредоточили крупные силы. Журов и Чусовитин ходили в разведку к горам. Достигли Манявы и целый день просидели в кукурузе, наблюдая за передвижениями немцев. В Маняве противника не было, а в Россульне и Красном укрепилось до двух батальонов гитлеровцев… Обстановка требовала немедленного выступления на марш.

Из Черного леса двинулись несколькими маршрутами. Третий батальон Матющенко и три роты первого батальона, под командованием Бакрадзе, получили задание разгромить немецкие гарнизоны в Красном и Рассульне. Колонна главных сил, минуя Рассульну, пошла на Солотвин и Маняву, за которыми темной полосой вырисовывался лесистый горный кряж. Здесь начинались отроги Карпатских гор.

Первые дни в горах

Дождь прекратился, но небо по-прежнему было затянуто сплошными облаками. До черноты темная ночь. Ни единой звезды. Колонна двигалась медленно, часто останавливалась. Впереди разведчики прощупывали дорогу, возвращались, и тогда колонна возобновляла движение. Взоры и слух всех партизан прикованы вправо, куда ушли Матющенко со своим батальоном и Бакрадзе с тремя ротами. От того, удастся ли им выполнить возложенную на них задачу – разгромить гарнизон в Рассульне, — зависел успех марша. Если же противнику удастся избежать разгрома, то он отойдет на юг, займет оборону в предгорьях, преградит нам путь в горы, а оттуда его выбить будет не так-то легко.

– Справа ракета! — выкрикнул Костя Стрелюк, хотя и так ее заметили все партизаны.

Мы замерли на месте. Справа и чуть впереди, мигая, снижалась ракета. Она еще не успела догореть, а наш слух уловил частые взрывы гранат и отчетливую дробь автоматов. Прислушавшись, Карпенко сказал:

– По почерку узнаю, Бакрадзе действует.

Мы знали, что там располагается батальон СС со штабом полка, и ждали упорного сопротивления. Но, судя по звукам боя, противник почти не отвечал. Протарахтело только несколько очередей немецких пулеметов. Видимо, Бакрадзе навалился на немцев внезапно.

Я подал команду начать движение. Когда колонна тронулась, справа послышались артиллерийские выстрелы.

– Сволочи, начинают огрызаться, — со злобой в голосе сказал Журов.

Артиллерийская стрельба вскоре прекратилась. Слышались лишь одиночные винтовочные выстрелы и редкие короткие автоматные очереди. Похоже было, что партизаны доколачивали остатки немецкого гарнизона.

Я шел с разведкой и третьей ротой в головной походной заставе. Впереди нас шел взвод Гапоненко. По колонне передали распоряжение – ускорить движение.

Обогнув Рассульну, мы вышли на хорошую дорогу и, не дожидаясь исхода боя, устремились на юг. Далеко справа вспыхнул огромный факел, за ним второй, третий… Запылали первые нефтяные вышки.

Незадолго до рассвета подошли к Солотвину. Спокойно переехали по мосту через Солотвинску Быстрицу и вошли в населенный пункт. В это время впереди, куда ушел Гапоненко, вспыхнула перестрелка. Поспешили на помощь.

Судя по стрельбе, противника было меньше роты. Но он занял три кирпичных здания, расположенных на перекрестке, и держал под обстрелом улицу. Автоматным огнем выкурить их было нелегко, а артиллерию для этого не хотелось разворачивать.

Подошел Кульбака с ротой своего батальона. На его долю выпала задача овладеть почтой. Второй дом блокировала третья рота. Разведроте надо было уничтожить противника в одноэтажном приземистом домике, обнесенном частоколом.

Ведя огонь из автоматов по окнам и двери, мы приблизились к дому с намерением забросать гранатами. Однако сделать это нам не удалось. Дверь была очень. прочная, окованная железом, а на окнах – металлические решетки. Ни с какой стороны не подберешься.

– Сдавайтесь! — предложил Черемушкин.

В ответ выстрелы. Стоит прекратить обстрел окон, как сразу же оттуда гитлеровцы высовывают дула винтовок и автоматов и отстреливаются.

Попробовали забросить гранаты в окна, но они ударялись о решетки, отскакивали и рвались. Разведчики со злостью строчили по окнам. Сопротивление фашистов становилось все слабее. Видимо, среди них были убитые. Что делать? На почте уже хозяйничают партизаны, выведен из строя узел связи, подорваны электростанция и лесопильный завод. Наступил рассвет, а мы никак не справимся с десятком фашистов. Наконец немцы прекратили сопротивление. Несколько разведчиков пошли разбивать дверь, а я с Черемушкиным, Мычко и еще двумя товарищами остановился метрах в десяти от дома. Стоим, разговариваем, вдруг что-то больно стукнуло меня по левой ноге. Посмотрев вниз, я просто остолбенел: у моих ног шипела немецкая граната с длинной деревянной ручкой. Первая мысль – схватить и отбросить. Но можно не успеть. Убегать тоже поздно. Размахнувшись ногой, ударил по гранате, чтобы отбросить ее в сторону. И в этот миг произошел взрыв. В глазах ночь, в ушах шум. Стою и думаю, жив я или нет? Протер глаза, открыл – видят. Переступил с ноги на ногу – держат, даже боли не чувствуется. Посмотрел на ноги – голые! Чудо! Случиться же такому! Граната взорвалась на самой ноге и ни одного серьезного ранения, только брюки и кальсоны исполосовало на лоскуты. Один срам! Правда, уже в горах из левой ноги я извлек около десятка мелких осколков, впившихся в кожу. Остальные мои товарищи вообще не пострадали.

– Если бы наша «лимонка» рванула – никто бы из нас не остался цел, — с гордостью за свое оружие сказал Мычко.

– Еще живы, гады, кусаются! — разозлился Митя.

Он отогнал от дома товарищей, подложил под дверь связку гранат и скрылся за углом. Взрывом сорвало дверь. Черемушкин забросил еще гранату в дом и сразу же после ее взрыва ворвался туда с автоматом. Вслед за ним кинулся Мычко. Через несколько минут с фашистами было покончено. К нашему огорчению, в доме было всего девять человек с ручным пулеметом, автоматами и винтовками.

Всего же в Солотвине было около тридцати гитлеровцев. Ни одному из них не удалось бежать.

Путь был расчищен.

- Разрешите вести взвод вперед? — обратился ко мне Гапоненко.

Я посмотрел на него и чуть не ахнул. На его левой щеке, начиная от виска и до подбородка, отстала кожа, словно ее ошпарили кипятком.

– Что с тобой? — спросил я с тревогой.

Он помялся немного, а потом нехотя ответил:

– Так… Ничего. Наверное, кислота.

– Откуда она взялась? Кто тебя разукрасил?

– Случайно. Увидел, что ребята тащат вино, и решил навести порядок. Спустился в подвал – все полки от пола до потолка заставлены бутылками. Смотрю, некоторые товарищи к горлышку прикладываются. Я и начал из автомата крошить по полкам. Бутылки разлетаются, а вино стекает под ноги. Перебил нанизу и дал очередь по верхней полке… Мне и хлестнуло… Как пилой по сердцу. Еле выбрался оттуда… Хорошо, что не в глаза, а то бы отвоевался.

– Иди к Лиде, пусть она смажет чем-либо или перевяжет. Со взводом пойдет Черемушкин, — распорядился я.

Когда Гапоненко остался ждать санитарную часть, а Черемушкин со взводом ушел вперед, шагавший рядом со мною Ковалев сказал:

– Представляешь, Иван Иванович, если бы кто глотнул – пропал бы ни за понюх табака. Надо с людьми серьезно поговорить.

Пока мы возились с фрицами в Солотвине, колонну догнал Бакрадзе с ротами. Оказалось, им удалось захватить немецкий гарнизон врасплох. Стремительной атакой партизаны смяли охранение, захватили орудия и открыли из них огонь по фашистскому штабу в Рассульне. Уничтожили более двухсот гитлеровцев, два орудия, около сорока автомашин и захватили трофеи…

Чем ближе подходили к Маняве, тем отчетливее вырисовывались горы. Они как бы надвигались на нас своей громоздкой массой. Скаты горного кряжа, обращенные к нам, почти голые, обрывистые и лишь вершины покрыты лесом.

– Как же на нее заберешься без лестницы? - полушутя-полусерьезно сказал Ванька Хапка, всматриваясь прищуренными глазами в горы.

– Если бы знал, что придется здесь побывать, — непременно до войны стал бы альпинистом, — сокрушенно сказал Кашицкий.

– Мы-то на эти вершины заберемся и без особой подготовки, а как быть с обозом? — рассуждал вслух политрук.

– Ничего страшного, обоз тоже вытащим, — успокоил я Ковалева, еще не зная, что ждет нас впереди.

Тем временем колонна пересекла Маняву и головой уперлась в гору. Дорога шла у самой подошвы горы влево на Надворную, вправо вдоль села. Повернули направо.

– Воздух! Воздух! — понеслось по колонне.

Послышался гул моторов, и над колонной появились два самолета «Мессершмитт-110». Обоз и люди сгрудились на узкой дороге. Сворачивать некуда. Лучшей цели для авиации и не придумаешь.

Сбросив бомбы над селом, самолеты зашли с хвоста и начали прочесывать вдоль колонны к голове, поливая пулеметным дождем и наводя ужас надрывным ревом моторов. Они летели низко, чуть повыше крыш домов, и, лишь прочесав колонну, легко и плавно взмыли вверх и отвалили вправо для нового захода.

– Не останавливаться, вперед! Только вперед! - надрывая голос, командовал Федя Горкунов.

Ребята побежали, стараясь побыстрее выбраться из села и скрыться в горах. Ездовые, нахлестывая лошадей, на рысях мчались вдоль населенного пункта. Но вот передняя подвода резко остановилась, задняя, не успев затормозить, налетела на переднюю.

– Дороги нет. Впереди обрыв! — прокричал растерявшийся ездовой Иван Селезнев.

Влево, круто забирая вверх, змейкой вилась горная дорога.

– Сворачивай!

Началось наше первое восхождение на гору, обозначенную на карте солидным числом – 936. Это значило, что вершина этой горы находится на девятьсот тридцать шесть метров выше уровня моря… Темп продвижения резко снизился. А колонна продолжала подходить и накапливаться в Маняве.

Очередной заход самолетов был встречен пулеметным шквалом и огнем бронебоек. Однако и на этот раз фашистским разбойникам удалось безнаказанно расстреливать колонну с малой высоты.

Падали убитые лошади и преграждали дорогу обозу. Их стаскивали в сторону, а в повозки впрягали верховых лошадей. Появились убитые и раненые среди партизан.

При четвертом налете огнем из бронебойки удалось сбить один самолет. Уцелевший набрал высоту и не представлял уже серьезной угрозы. Да и этот вскоре улетел. В колонне навели порядок и продолжали восхождение на гору.

Узкая каменистая дорога была сильно изрыта дождевыми потоками. Колеса телег то наталкивались на дикие камни, то проваливались в рытвины. Лошади, привыкшие к равнине, быстро выбивались из сил. Останавливались через каждые десять-пятнадцать метров. Справа дороги пропасть, а слева почти отвесно возвышалась гора. Остановится одна повозка – задерживает всю колонну. На помощь лошадям пришли партизаны. Поднимали повозки и на своих плечах тащили в гору. Поломавшиеся брички разгружали и сталкивали в пропасть, освобождая дорогу.

Каждый метр приходилось брать неимоверными усилиями. А пути, казалось, не будет конца. Посмотришь – до вершины рукой подать, стоит только одолеть сотню метров, взобраться на взгорок, перевалить через него и дело пойдет легче. Но за этим взгорком появлялся следующий, еще более тяжелый. И чем выше, тем хуже дорога.

Подъем на гору осложнялся еще и тем, что колонну непрерывно атаковали три самолета, сменявшие друг друга. Облегчение наступило лишь тогда, когда обогнули пропасть и начали втягиваться в лес. Отвесная гора отошла влево. Дорога стала шире, представилась возможность стороной объезжать остановившиеся подводы…

Семнадцать часов длилось восхождение на гору и закончилось часам к десяти вечера. За это время на равнине мы могли с меньшей затратой сил пройти километров шестьдесят, а здесь с грехом пополам одолели километра четыре. Устали, по выражению Гриши Дорофеева, до потери сознания.

Утро девятнадцатого июля выдалось на редкость ясное и чистое. В противоположность ему партизаны ходили хмурые и недовольные. Куда только и делась удаль молодецкая! Каждый понял, что с горами шутки плохи. Первый день в горах, как говорится, вышел боком. Без боя, только от налетов авиации, мы потеряли десять товарищей, сто сорок восемь лошадей, двенадцать повозок. Кроме того, двадцать девять партизан были ранены.

Было над чем задуматься! Если подъем на высоту 936 метров дался нам с таким трудом, то каких усилий потребуется, чтобы преодолеть горы с отметками 970, 1204, 1656, которые возвышались на нашем пути. Не удивительно, что даже комиссар Руднев не проявлял особого восторга, ходил задумчивый и озабоченный больше обычного. Только Ковпак оставался самим собой – спокойный, деловой, даже пытался шутить.

Мне, как и многим моим товарищам, впервые приходилось видеть такое нагромождение гор. Отсюда, с горной полонины, как называют гуцулы высокогорные пастбища, где мы разбили свой первый горный лагерь, открывалась величественная картина, которой в другое время можно было бы любоваться. На север на десятки километров простиралась всхолмленная низменность, покропленная лоскутами лесов и рощ и усеянная хуторами, деревнями и селами, которые казались нам игрушечными. Низина во всех направлениях пересечена серой сеткой дорог. Тонкими извилистыми стеклянными нитями сверкают реки. Но стоит взглянуть на восток, запад или юг, картина резко меняется. Взору предстает нагромождение гор, хребтов, кряжей, изрезанных долинами рек и ущельями. Большая часть гор покрыта лесами. И лишь вершины наиболее высоких гор голые, каменистые. Смотришь и удивляешься такому хаосу. Склонный ко всякого рода выдумкам, Гриша Дорофеев дал свое определение этой местности.

– Что такое Карпаты? — спрашивал он, и сам же отвечал: -Это часть земной поверхности, изуродованной до невозможности.

И вот в этом «изуродованном до невозможности» районе нам предстояло действовать.

Ковпак с обнаженной головой стоял на высокой полонине в радостном возбуждении.

– Вот она – дрогобычская нефть. Ради нее мы больше месяца пробивались сюда. Выдержали десятки боев. И вот мы у цели…

Свои первые дни пребывания в Карпатах соединение ознаменовало ударами по нефтяным промыслам. Для их разведки были высланы группы еще до подхода к горам. А когда разведчики доложили, что нефтяные вышки охраняются малыми силами, главным образом полицейскими, Сидор Артемович сказал:

– Надо действовать немедленно, пока противник не опомнился. Упустить момент – значит, сорвать выполнение задания… Ударим, чтобы чертям тошно стало…

Не теряя времени, подразделения приступили к выполнению задания. Разведчиков распределили по группам в качестве проводников. Помочь вызвались и местные жители Манявы.

– Стежки нам есть ведомы, покажем товарищам, — говорили они.

Вскоре горы огласились взрывами. Повалили клубы черного дыма и заволокли вершины гор. Нефть пылала.

В течение пяти дней диверсионными и ударными группами было взорвано и сожжено около сорока нефтяных вышек, бензохранилище, два нефтехранилища, нефтепровод с поперечным сечением сто миллиметров, два нефтеперегонных завода, научно-исследовательская лаборатория со всем оборудованием, две электростанции, газораспределительная станция, питавшая Станислав, и много другого оборудования. Лишь в хранилищах было уничтожено около двух тысяч тонн бензина и несколько тысяч тонн нефти. Кроме того, в результате взрыва нефтепровода Надворная – Станислав нефть шла в реку Быстрица в течение двадцати шести часов.

Этими диверсиями были выведены из строя Биткувские и Яблоновские нефтяные промыслы. Врагу был нанесен чувствительный удар. Гитлеровская армия лишилась тысяч тонн горючего. А именно в горючем она испытывала затруднения.

– Разгромив нефтяные промыслы, мы наступили на любимую мозоль Гитлера, — говорил повеселевший Руднев. — На славу ребята потрудились. И это в то время, когда наши братья на фронте под Курском и Белгородом лупят фрицев в хвост и в гриву. — Комиссар повернулся к востоку, вытянул вперед руку и выкрикнул: - Слышите нас, друзья? Это вам наш партизанский подарок!

Да, поистине ценный подарок, а главное своевременный.

Первые успехи подняли дух партизан. Оказывается, и в горах можно воевать, громить врага, наносить ему потери, подрывать экономику, создавать невыносимые условия для оккупантов, короче говоря, «наступать на его любимую мозоль».

Так было положено начало боевым действиям партизанского соединения в Карпатах.

Разведка в горах

До прихода в Карпаты нам приходилось выполнять задания на разнообразной местности: степной, лесостепной, лесной, лесисто-болотистой со множеством рек и речушек. Большое количество дорог давало возможность нам быстро передвигаться, используя конный транспорт. Большую помощь в добывании разведывательных данных нам оказывало местное население. Кроме того, жители помогали продовольствием.

В горах разведчики встретились с рядом новых трудностей. Горы, ущелья, плохие дороги и крутые тропы, стремительные реки лишали нас свободы маневра. Здесь лошадь мало чем могла помочь разведчикам. Не всякая тропа для нее доступна. Наоборот, пешие группы имели ряд преимуществ перед кавалеристами.

В горах трудно было ориентироваться. Многие хребты, полонины, высоты сходны между собой, и без привычки трудно было их различать. Условия для наблюдения тоже имели свои отличительные особенности. Можно было просматривать верховины за многие километры и в то же время не видеть, что делается рядом. Это требовало от партизан особой наблюдательности. Даже эхо и то мешало нам.

Припоминается случай, когда в долине Зеленички нас обстреляли немцы. Мы развернулись к бою совсем в противоположную сторону, подставив противнику свои спины. Это получилось потому, что звуки выстрелов сливались с эхом, и в долине стоял сплошной гул.

Однако самым большим недостатком разведки в горах являлось то, что мы почти лишились такого источника добывания разведывательных данных, как местные жители. Селений в горах очень мало. Приходилось довольствоваться лишь помощью пастухов. Но они, как правило, редко бывали в селах, сведения, которыми они располагали, были устаревшими. Да и этой незначительной помощи мы вскоре лишились. Немцы под угрозой расстрела заставили пастухов вместе с отарами спуститься в долины.

Приходилось рассчитывать только на свои собственные силы и сообразительность разведчиков. Никому из нас, кроме Журова, не доводилось бывать в горах, поэтому разведчики прислушивались к советам бывшего пограничника. Ведь большая часть его службы прошла на границе в горах близ Черновцев и Коломыи.

Военный ветеринарный фельдшер Журов часто разъезжал по заставам. Знакомился с бытом населения. Много раз приглашали его гуцулы на высокогорные пастбища – полонины. С разрешения командования Алексей лечил сельский скот и тем самым завоевал любовь и уважение гуцулов. Журов полюбил этот веселый, жизнерадостный народ, всего за два года до войны получивший свободу, имеете с ним радовался расцвету новой жизни. Душевные, мелодичные песни гуцулов на всю жизнь запомнились молодому пограничнику. Он даже на вечерах художественной самодеятельности исполнял полюбившиеся ему «коломыйки» и песни гуцульских пастухов.

Алексей мечтал об учебе. В июне 1941 года его зачислили слушателем академии. Оставалось дождаться сентября, когда гостеприимно раскроются двери учебных аудиторий. Внезапно началась война и, перепутала все карты. Военфельдшера Алексея Журова закрутило в смертельном водовороте кровавой битвы.

Полтора месяца с боями отходил 97-й пограничный отряд, в котором служил Алексей. В начале августа в одном из сел под Уманью попал Журов под бомбежку и был ранен. Кроме того, его завалило обломками разрушенного дома. Из-под развалин вытащили местные жители и отправили в госпиталь.

7 августа немцам удалось захватить госпиталь со всеми ранеными. Тяжелораненых фашисты расстреляли на месте, а способных передвигаться поместили в лагерь военнопленных в Умани. Оттуда их перевели в Винницу.

Четыре месяца томился в плену Журов. И лишь в начале декабря, когда пленных перевозили из Винницы в Либин, он на ходу выпрыгнул из машины и бежал.

Оказавшись на свободе, Алексей пошел на восток в надежде перейти линию фронта. Однако это ему не удалось.

Странствуя по Украине, он встретил Леню Слесарева, который бежал из другого лагеря.

– Перейти линию фронта – напрасные старания.

Надо разыскать партизан, — предложил Журов.

– Я давно об этом думаю, — признался Слесарев.

С помощью местных жителей им удалось в селе Спадщине Путивльского района связаться с Черемушкиным и разведчиками, а через них с партизанским отрядом.

Вспоминая об этой встрече, Митя Черемушкин рассказывал:

– Нас поразило, что Журову удалось пройти от самой границы до Путивля… Зачислили в разведку, но все же решили проверить. Бой – лучшая проверка человека. Эту проверку Леша выдержал с честью…

Способный, осмотрительный и находчивый, он быстро стал своим среди разведчиков.

Весной 1942 года партизаны испытывали большие затруднения в боеприпасах. Журов установил связь с местными жителями и узнал, что один из них прячет много патронов, оставшихся после отхода наших войск. Это была большая находка для отряда.

В Путивле по заданию партизан в полиции работал один товарищ. Он сообщал 6 мероприятиях, которые проводились немцами для борьбы с партизанами. Связь с «полицаем» поддерживал Журов, Он ходил в Путивль попеременно с Чусовитиным, Мишей Фоминым, Олегом Фирсовым, Лучинским… Всегда они приносили важные сведения.

При совершении рейдов из Брянских лесов за Днепр и от Князь-озера по Белоруссии и Украине Журов вместе с товарищами выполнял ответственные задания.

В апреле и мае 1943 года Алексей с Семеном Ры-бальченко и радистом по заданию Демьяна Сергеевича Коротченко сопровождал под Киев секретаря Подольского райкома партии столицы Украины товарища Миронова. Кроме того, ему было поручено связаться с партизанскими отрядами, которые действовали в Киевской области, и разведать железнодорожные перевозки противника через киевский узел… За успешное выполнение этого задания Журов был награжден орденом Красной Звезды.

Много раз Алексею приходилось встречаться с немцами и полицией. Всегда выручало спокойствие, решительность и умелые действия.

Через два года после начала войны Журов вновь возвратился на Карпаты, но теперь уже обогащенный боевым опытом в партизанском соединении.

Высокий, худощавый, с вытянутой шеей и выпирающим кадыком, коротким чубом, приспущенным на правую сторону лба, Журов стоял на полонине, устремив задумчивый взгляд на юг, где виднелся лысый шпиль горы.

– Посмотрю на горные вершины – все так знакомо, кажется, только вчера отсюда ушел. А присмотришься, нет, не то! Людей как будто подменили. Не видно веселости, присущей гуцулам, ее вытеснила настороженность, — проговорил тихо Леша.

– Как называется? — спросил я Журова, указывая на лысую гору.

– Говерла. Самая высокая гора в этом районе.

– Далеко до нее?

Разведчик усмехнулся, видимо припоминая что-то, и сказал:

– Гуцул ответил бы: «Ни, ту близко. Миль з двадцать пять будэ, нэ бильше!» Вот и считай, что до нее около сорока километров.

– Не может быть! — выкрикнул Черемушкин. — Она кажется рядом.

– Это одна из особенностей гор – не принимай за действительное то, что кажется.

Я вынул карту, отыскал на ней Говерлу с отметкой 2058, измерил до нее расстояние и ахнул:

– Сорок девять километров по прямой!

– Пойдешь петляющими ущельями, долинами, перевалами – вдвое наберется.

В правдивости слов Журова мы скоро убедились. Меня вызвали в штаб. Никогда не унывающий помначштаба Федя Горкунов оживленно заговорил:

– Вышли разведку по маршруту, — он провел карандашом прямую линию от горы с отметкой 936, на которой мы находились, до села Пасечного, расположенного в долине реки Быстрицы Надворнянской. — Установить, есть ли противник в селе, его силы, также состояние дорог. Всего до Пасечной семь километров. Результаты доложить через четыре часа.

Я смотрел на карту и размышлял: «О каких дорогах идет речь? На карте их нет. Есть тропки, да и те обрываются на полпути. Видимо, упираются в пропасти».

– Не успеют за четыре часа, — высказал я свое сомнение.

– Успеют, — уверенно отпарировал Федя.

– Я поведу сам разведчиков.

– Правильно, капитан, — отозвался комиссар. Он лежал на плащ-палатке под деревом и рассматривал карту. — Федя, на первый раз не ограничивай их сроками, пусть капитан на практике проверит… Надо присмотреться к горам.

На первое задание в состав группы я включил и Журова. Лагерь покинули перед обедом, рассчитывая вернуться засветло. Пересекли полонину, вошли в редколесье. Начался крутой уклон. Настолько крутой, что приходилось все время придерживаться за деревья или за камни, которые выступали на поверхности склона. Перебегая от одного дерева к другому, мы все глубже и глубже уходили в узкую долину. От непрерывного напряжения быстро устали. В ногах появилась дрожь.

Перед нами расступилась пропасть. Ее буровато-серые края расходились вправо, а влево сближались. Пошли в обход слева.

Крутые откосы горы, с которой мы только что спустились, прижимали нас к обрыву. Приходилось пробираться по самой кромке обрыва, рискуя сорваться в пропасть, откуда несло прохладой и горьковатой прелью.

Много времени потратили, чтобы обойти преграду. Снова начали снижаться. Для удобства передвижения, по совету Журова, разведчики вырезали длинные палки.

– Так гуцулы ходят, — сказал Леша.

Действительно, с помощью палки идти стало легче. При спуске с горы ею притормаживаешь, а при подъеме – опираешься на нее. Даже отдыхали, навалившись грудью на посох.

Спустились в долину. Пошли резвее. Но не успели порадоваться этому, как увидели, что она уводит нас совсем в другую сторону от Пасечной. Пришлось взбираться вверх, пересекать хребет, чтобы выйти на свое направление.

С большим трудом взобрались на горный кряж, снова вышли на полонину. Там паслась отара овец. На середине поляны – одинокая бревенчатая избушка, пастушья хата. Направились к ней, чтобы у пастухов узнать дорогу.

Чабаны – высокий, сухопарый мужчина с черными усами, в безрукавке, вышитой цветными узорами, в сыромятных постолах и в шляпе с выцветшими полями, и парнишка лет двенадцати, в овчинной шапке, с самодельной деревянной сопелкой в руках, — встретили нас молча, настороженно. Они боязливо доглядывали то на оружие, то на Стрелюка, одетого в немецкое обмундирование.

– Добрый день, товарищи, — приветствовал я пастухов.

– Добрый день, пан-товарищ, — дипломатично ответил старший пастух, приподымая шляпу.

– Это ваш сын? — спросил я старшего, указывая на паренька.

– Ни, цэ сирота. Ни батька, ни матэри нэмае. Пастушонок.

– Чьих овец пасете?

– Хозяйских из Пасечной, — ответил старшой, подумал и добавил: — И своих трошки есть.

– Далеко отсюда до села? — спросил Журов.

– Ни, ту рядом. Мили з три нэ бильше.

– Сколько? — переспросили разведчики в один голос.

– Километров пять, — уточнил пастух.

По нашим расчетам, мы прошли не меньше пяти километров, а приблизились к Пасечной всего на два. Да, прав был Журов, как пойдешь – расстояние удвоится.

– Немцы в селе есть? — спросил я гуцула.

– А хто вы будете? — осмелев, спросил он.

– Партизаны.

– Тут приходили партизаны, только среди них не было россиян. У них значок наподобие вил, — ответил он, недоверчиво осматривая нас.

– Трезубец?

– Ага, трезубом называли.

– Это бандеровцы, украинские националисты, — пояснил Костя.

– А хто их знае. Назывались партизанами, — развел руками пастух. — Вы, значит, советские партизаны?

Чабан совсем осмелел и начал оживленно задавать вопросы о положении на фронте и скоро ли кончится война. Пока мы беседовали, парнишка сбегал в хату и принес сыр и брынзу. Сыр оказался очень соленым, зато брынза понравилась всем.

Узнать что-либо определенное о гарнизоне немцев в селе Пасечном от пастухов нам не удалось.

– Германы в селе есть, а сколько их – не знаю. Мы уже больше недели не были дома, — отвечал старший чабан.

Нас не могли удовлетворить такие скудные и старые сведения. В связи с появлением партизан и уничтожением нефтепромыслов противник мог усилить гарнизоны. Надо было идти к Пасечной.

– Как пройти в село? — спросил я.

Чабан начал долго и путанно рассказывать:

– Тут просто. Пойдете просто, потом леворуч возьмете. Дойдете до серого камня, повернете праворуч. А там просто, просто аж до родника. От родника возьмете леворуч…

В объяснении слова «праворуч», «леворуч», «просто» повторялись десятки раз. Видя, что мы ничего не поняли, старый чабан улыбнулся и сказал:

– Краще будэ, як Ивась вас провэдэ…

Распрощавшись с чабаном, мы с мальчишкой пошли дальше. Ивась шагал впереди с маленьким топориком на длинном топорище. Он шел бойко и резкими взмахами топорика срезал молодые кустики.

Пастушонок вел нас не напрямки, как мы до этого шли, а вдоль хребтов, поминутно сворачивая то враво, то влево. С горы спускался зигзагами по чуть заметной петляющей тропке.

– Вы заметили, как он ведет? — спросил меня Журов.

– Так он нас до вечера будет водить, — тихо, чтобы не слыхал Ивась, ответил я.

– Умно ведет, парнишка, — одобрил Журов. — В горах так и ходят.

– Почему же ты сразу не сказал?

– Я хотел сказать, но вы все равно не поверили бы. Теперь сами убедились.

Возможно, и прав Журов. Трудно было сразу согласиться с тем, что идти лишние километры легче, чем напрямую. Я все же решил проверить то, что сказал Журов, и спросил:

– Ивась, почему ты нас ведешь вокруг горы, а не через нее?

Мальчик посмотрел на меня такими глазами, как будто хотел убедиться, не смеюсь ли я над ним. Но, поняв, что я спрашиваю серьезно, он снисходительно улыбнулся и вместо ответа спросил:

– Хиба ж то можна дарма силы тратить?

В его голосе было столько удивления, что, казалось, он хотел сказать: «Как это партизаны не знают того, что в их селе знает самый маленький гуцуленок? А еще с оружием!»

Как ни странно, а в этом вопросе мы уступали даже маленькому гуцуленку. Мы сами являлись, если так можно сравнить, младенцами в знании гор. Приходилось не пренебрегать советами даже мальчишки, оказавшегося к тому же смышленым и разбитным. В отличие от старого чабана, Ивась знал, что в Пасечной немцев немного, человек двадцать пять. Они охраняют нефтяные вышки… А когда мы оказались на перевале, с которого открылся вид на Пасечную, Ивась показал нам, где живут немцы. Данные, которые сообщил нам пастушонок, подтвердили жители села. Многое мы и сами видели.

В отряд возвратились глубокой ночью, затратив на разведку около восьми часов.

На следующий день батальон Кульбаки разгромил немцев в Пасечной. Путь на юг был открыт.

По карпатским отрогам

Вечерело. Солнце еще не скрылось за горами, а долины и ущелья уже погрузились во мрак. От горных вершин широкой полосой легла тень. На восточных склонах гор наступила ночь.

На полонину из леса вытянулись колонны подразделений. Предстояло преодолевать крутые подъемы и спуски, поэтому к каждой подводе прикрепили четыре-шесть человек для помощи. Ездовые запаслись приспособлениями для торможения повозок. Казалось, все продумано и учтено. Последовала команда, колонна тронулась.

Сначала все шло благополучно. Пересекли поляну, взобрались без особого труда на небольшой хребет и поехали вдоль него. Твердая горная порода звенела под ногами лошадей. Из-под кованых копыт временами летели искры.

Начался крутой спуск. Груженые телеги накатывались на лошадей. Ездовые тормозили. Однако телеги все-таки напирали. Лошади не в силах были сдержать такую тяжесть. Пришлось намертво закрепить все колеса. Но и это мало помогло. Брички сползали вниз, как на салазках. Железные ободья колес скрежетали о камни и выбивали снопы искр. Партизаны уцепились в телеги, изо всех сил старались удержать их. Ездовые все время меняли направление, лавируя между деревьями. Подводы налетали на камни, врезались в стволы деревьев. Трещали колеса и дышла. Матерясь, ездовые с помощью товарищей заменяли сломавшиеся запасными.

Выход из затруднения нашел опытный в хозяйственных вопросах Михаил Иванович Павловский.

– Рало, рало сделайте! — кричал он ездовым.

– Яке рало? — переспросил Иван Селезнев.

– Не понимаешь, шо такое рало? — напал на него помпохоз. — Соху знаешь? Не знаешь. Ох, и молодежь пошла! Ну, плуг, которым пашут?

– Плуг знаю.

– Сделай деревянный плуг… Сруби суковатое дерево, подвяжи под бричку и пусть пашет…

Взялись за топоры и пилы. С шумом и треском валили деревья. Обрубив ветки, партизаны оставляли заостренные сучья и подвязывали дерево под бричку верхушкой вперед. Вскоре обоз возобновил движение, оставляя после себя змееобразные борозды. Находчивость Павловского значительно облегчила спуск.

Съезд с горы продолжался всю ночь. Несколько повозок не выдержали испытания и рассыпались, а две вместе с упряжками сорвались в пропасть. Их падение вызвало горный обвал, который долго грохотал и эхом отдавался в долинах. Чудом уцелевшие ездовые растерянно поглядывали в черную дыру пропасти. Орудия спускали на канатах.

На рассвете вышли в долину реки Быстрицы. Облегченно вздохнули. Проехали несколько километров вдоль реки, а затем свернули влево. На отдых расположились в ущелье Зеленицы недалеко от охотничьего дома.

Утром меня вызвали в штаб на совещание. Командиры и политруки подразделений расселись на камнях и свалившихся многолетних деревьях в стороне от небольшой горной речушки, которая, шипя и пенясь, рассекала каменистое ущелье и стремительно несла свои воды в Быстрицу.

Первым выступил комиссар. Он подвел итог проведенных боев и диверсий.

– Итак, рейд из Полесья в Карпаты завершен. Партизаны и партизанки совершили чудеса. Оценку рейду даст история, — воодушевленно говорил Руднев. — За время рейда мы нанесли врагу большой урон в живой силе и материальных средствах. Но неизмеримо больший ущерб нанесен престижу фашистов. Мы продемонстрировали перед народом свою силу и слабость врага… Нет сомнений, что нашему примеру последуют сотни, тысячи советских граждан. Ряды партизан пополнятся новыми народными мстителями. Нам сравнительно легко удалось рассчитаться с нефтепромыслами. Но фашисты попытаются свою оплошность исправить. Впереди предстоят тяжелые бои в непривычных для нас горных условиях. Первые бои и переходы в горах показали, что мы слабо подготовлены к действиям в этом районе. Надо перестраиваться на ходу, изучать горную тактику. Предлагаю высказать свои соображения по ведению боев в горах.

Комиссар кончил говорить и сел рядом с Ковпаком. Установилось молчание. Партизанские командиры посматривали друг на друга, никто не решался начать первым.

– Дозвольте мне? — попросил слово Павловский, вытягивая руку с зажатой дымящейся трубкой. Получив разрешение, он грузно поднялся на короткие кривые ноги и начал: — Хочу обратить внимание командиров на обоз. Вы еще не забыли первый подъем на гору. Да и последний переход. Сколько горя нам доставил обоз? Много. Можно дальше так? Нельзя. Наш обоз не приспособлен для действий в горах. С нашими возами и бричками на этих тропках не развернуться…

– Что же ты предлагаешь? — спросил Сидор Артемович.

– Предлагаю телеги переделать на двуколки, — ответил Павловский. Сразу загалдели все:

– Как это переделать?

– А грузы куда девать? Разве на двуколках увезешь столько, сколько на бричке?

– Потребуется в два раза больший обоз!

– Тише, товарищи, — прервал Ковпак расходившихся командиров подразделений. — Продолжайте, Михаил Иванович.

– Я и кажу, переделать на двуколки. Обоз ни в коем случае не увеличивать, а, наоборот, сократить, — закончил помпохоз.

Началось оживленное обсуждение. Одни поддерживали помпохоза, другие возражали… Высказывались различные, противоречивые мнения относительно тактики. Некоторые предлагали занимать ключевые высоты, другие настаивали на движении по долинам рек, третьи рекомендовали удерживать дороги, удары по противнику наносить мелкими группами.

– Переходы совершать по хребтам, — предложил Бакрадзе.

Командир второго батальона Петр Леонтьевич Кульбака сказал:

– У меня такая думка: сделали дело, уничтожили эти самые нефтяные промыслы и айда на равнину, на раздолье. На равнине вымотаем немцам кишки, тогда можно снова в горы. А то нам здесь жаба цицки даст, то есть хочу сказать, что в горах нам каюк…

Не только Кульбака так думал. Многим горы пришлись не по душе.

Сидор Артемович внимательно выслушал мнение командиров, а затем сказал:

– Основой наших действий по-прежнему остается метод маневрирования и внезапных ударов по врагу. В случае, если противнику удастся перекрыть нам дорогу крупными силами, не лезть на рожон, обходить, прикрываясь заслонами… Смелее засылать мелкие группы в тыл врага. Для повышения маневренности немедленно приступить к переделке возов на двуколки. Учтите, что каждый потерянный день на руку врага. Поэтому на переоборудование повозок отвожу три дня. Все лишнее имущество уничтожить. Запасы трофейного оружия закопать. Обоз сократить наполовину, сам проверю. О ходе работ докладывать мне ежедневно…

– Есть, — с готовностью отозвался Павловский.

– Вести непрерывную разведку во всех направлениях, особенно в сторону Надворной и Делятина, — продолжал Ковпак. — Остановку использовать для ремонта обуви и обмундирования. Ну, а врачи свое дело знают… Я вас больше не задерживаю, товарищи командиры, можете идти иприступать к делу, — закончил Сидор Артемович.

За переделку обоза взялись горячо. Выход из положения нашли простой. Повозки перерезали пополам, пристраивали к ним оглобли – и получалась двуколка. Но вот с ее грузоподъемностью никак не выходило. Как ни примеряли, а в двуколку вмещалось в два раза меньше, чем в телегу. Надо было освобождаться от всего, без чего можно обойтись в бою.

Посоветовавшись с политруком и старшиной, я собрал роту.

– Товарищи, с переходом на двуколки наш обоз сократился наполовину, — обратился я к разведчикам. — Надо пересмотреть весь груз, все то, без чего можно обойтись, уничтожить. Это касается запасного белья, обмундирования, а также обуви и трофейного оружия… Сколько в обозе боеприпасов?

– Тысяч тридцать патронов и больше сотни гранат, — ответил Зяблицкий.

– Оставить в резерве тысяч пять патронов, остальные раздать на руки. Так будет надежнее.

Мое предложение вызвало одобрение разведчиков. Партизаны жадны к боеприпасам, сколько ни дашь – все заберут.

– Будем оборудовать четыре двуколки: одну под радиостанцию Ани Маленькой, в ней же возить запас патронов, одну под продукты и две под раненых. Часть продовольствия раздать разведчикам. А теперь проверим, что у нас в обозе.

Подошли к повозке старшины. Она была загружена с верхом и крепко увязана веревками. В ней находились шинели, белье, запас обуви и часть патронов. Выбрасывая барахло, я натолкнулся на что-то твердое. Это оказалось трехствольное ружье, которое в Скалате захватил Зяблицкий и подарил мне со словами: «После войны приедете к нам в Сибирь на охоту». Новенькое, легкое, изящное, так и просилось на охоту. Я подержал его и с сожалением передал старшине.

– Об дуб.

– Как, об дуб? — удивился Вася.

– Очень просто. На войне автомат все-таки лучше!

Зяблицкий с любовью посмотрел на ружье, тяжело вздохнул, взялся обеими руками за стволы и со всего размаху ударил о дерево. Дерево загудело, а ружье осталось невредимым. Старшина раз за разом наносил удары. Полетели щепки приклада. Изогнув стволы, Зяблицкий забросил в бурелом то, что осталось от охотничьего ружья.

Переходя от одной повозки к другой, мы общими усилиями перебрали все их содержимое. Оставили лишь боеприпасы, питание к рации и продукты. Разведчикам каждому выдали по две гранаты, в дополнение к тем, которые они имели. Патроны брали, кто сколько мог: по триста, по пятьсот штук. В качестве неприкосновенного запаса выдали ребятам по два килограмма сахарного песку.

И только после этого уложились в отведенный роте лимит – четыре двуколки.

В подразделениях проводились партийные и комсомольские собрания. Политруки беседовали с партизанами, разъясняли последние события, которые происходили под Курском…

Задержкой воспользовались партизанские врачи. Они тщательно осматривали раненых, которых немало накопилось за время рейда, произвели обработку ран, оперировали тех, кто в этом нуждался.

Партизаны стирали и ремонтировали одежду. А в это время разведчики лазали по горам в поисках дорог. С разведки возвратился Коля Гапоненко с отделением и доложил, что в селе Рафаловке располагается около пятидесяти гитлеровцев. Они удерживают мост через Быстрицу и узел дорог, идущих из Рафаловки на северо-запад, юго-запад и юго-восток. В селе имеются склады с боеприпасами и продовольствием.

Для уничтожения противника в Рафаловке было выделено по одной роте от каждого батальона. Общее командование возлагалось на Павловского и Кульбаку. Гарнизон был разгромлен.

Теперь Рафаловка, Пасечная и Зеленая удерживались нашими заставами, которые прикрывали главные силы со стороны шоссейной дороги.

Гитлеровское командование тоже не дремало. Оно использовало время нашей стоянки для сосредоточения войск с целью окружения и уничтожения нашего соединения. Первым, появился 6-й эсэсовский полк в Надворной. Он начал наступление на наши заставы в Пасечной и Зеленой. Но все атаки были отбиты.

В это время от пастухов нам стало известно, что на полонину приходила гитлеровская разведка со стороны Делятина. Эти данные подтвердили наши разведчики.

– Прибыл новый полк, — докладывал Черемушкин. — Вооружен автоматами, пулеметами, легкой горной артиллерией, минометами. Много вьючных лошадей. Говорят, они специалисты по действиям в горах. Носят нашивки в виде цветка или листа, точно не разобрал.

– Эдельвейс! — удивленно произнес Вершигора.

– Это значит, горно-стрелковый полк? — спросил Руднев.

– Эдельвейс - эмблема альпийского полка горных стрелков, специально предназначенного для ведения боя в горах, — пояснил Петр Петрович. — Эти волки всесторонне развиты: стрелки, спортсмены, туристы, альпинисты и черт его знает что!

– Да, видно, больно мы пощекотали любимую мозоль Адольфа, если он бросает на нас альпийских стрелков и войска СС. События назревают! — почесал затылок комиссар.

– А шо ж ты думав, Семен Васильевич, они будут благодарить нас за взорванные мосты, пущенные под открс эшелоны, за Скалат, Россульну и нефтепромыслы? Нет, не жди от них пощады, — с гордостью за дела партизан сказал Ковпак. — Мы знали, в какую обитель шли.

– Но прежде чем зайти в эту обитель, мы должны были подумать, как из нее выйти, а мы как раз этого и не продумали до конца. Да еще эта задержка из-за двуколок, — проговорил с досадой Семен Васильевич.

– Не было думки отсюда уходить, — отозвался Ковпак. — Надеялись, что и соседи прийдут. Но что-то им заслабило, не слыхать и духа.

– На бога надейся, а сам не плошай, — сказал Семен Васильевич, рассматривая карту. — Надо самим выход искать. Поторопить хозяйственников… Эх, на равнине мы бы помотали эти два полка, а тут не развернешься. Поджимают с севера и востока. Хотят припереть к венгерской границе. Будем пробираться на юго-восток.

– Надо, капитан, прощупать венгерскую границу, ее охрану, состояние дорог по обе стороны границы, — сказал мне Ковпак.

– Не думаешь ли ты, Сидор Артемович, пуститься в заграничное путешествие? — шутя, спросил комиссар.

– А чем черт не шутит, когда бог спит, — неопределенно ответил командир.

Разведать границу поручили отделению конников Анатолия Филиппова и группе Феди Мычко, в которую входили Журов, Чусовитин, Лучинский и Миша Демин. Гапоненко с хлопцами предстояло разведать Яремчу. Кроме этих трех групп, каждый батальон выслал своих разведчиков.

Через два часа после ухода разведчиков покинули ущелье Зеленицы и главные силы. Взяли направление на юго-восток. Заставы в Пасечной и Зеленой продолжали оставаться на месте.

В замысел наших командиров входило: оторваться от противника, переправиться через Прут и выйти в район, который позволил бы свободно маневрировать. На первый взгляд казалось, что выполнение этого замысла не представляет особого труда. Однако на деле получилось совсем не так.

Несмотря на мероприятия, которые были проведены по облегчению обоза, пройти за ночь намеченные восемнадцать километров нам не удалось. Плохие дороги, крутые подъемы и спуски изматывали людей и лошадей. Первое восхождение на гору возле Манявы показалось прогулкой по сравнению с теми трудностями, которые нам встретились теперь. Лошади валились от усталости, копыта их ломались о камни, летели подковы. Часто останавливались.

– Поехали, — сказал я Селезневу после короткой передышки.

– Эх, товарищ капитан, ехало не едет и ну не везет, — ответил устало ездовой. — Ни в гору, ни под гору.

Да, дела! Начавшийся с вечера дождь не прекращался всю ночь. Наспех сооруженные двуколки рассыпались. Лошади застревали в вымоинах и расщелинах, падали и ломали ноги. Их пристреливали, чтобы избавить от мучений. Груз перекладывали на уцелевшие двуколки. Легкораненых товарищей пересадили на лошадей, а тяжелораненых вынуждены были нести на носилках, сделанных из плащ-палаток и жердей. Вымокшие, измученные люди, навьюченные грузом и оружием, еле плелись с носилками в руках.

Тяжелое испытание выпало на долю ковпаковцев.

Наступило утро, а мы продолжали карабкаться на гору. Дождь перестал лить. Над колонной появились три самолета и начали поливать свинцовым дождем. Горы содрогались от взрыва авиабомб. Узкая горная тропа, зажатая между хребтами, представляла выгодную цель для авиации. Взрывами бомб камни дробились на сотни тысяч осколков и поражали все живое вокруг. Каждый тяжелораненый выводил из строя по четыре-шесть здоровых товарищей. Движение стало невозможным. Рассредоточились в урочище под Поломами и остановились на дневку.

Весь день не оставляли нас бомбардировщики. В дополнение к этому, в середине дня по шоссе из Надворной на Зеленую подошли подразделения 6-го эсэсовского полка и начали наступление…

Перед вечером возвратились разведчики и принесли нерадостные вести. Группа Гапоненко, не доходя до Яремчи, неожиданно в горах столкнулась с немецкой разведкой. Противник превосходил больше, чем вдвое. Разгорелся неравный бой. Спасли положение Землянко и Стрелюк. Они подползли к фашистам с тыла и забросали гранатами. Четыре человека были убиты, остальные бежали. Согласно документам, убитые принадлежали 32-му полку СС, ранее не отмечавшемуся в донесениях разведчиков.

– Гитлеровцы почувствовали свою силу, если начали проникать в горы, — сказал Вершигора.

Мычко доложил, что венгерские пограничные войска приведены в боевую готовность и заняли оборону на границе, которая проходит по высокому хребту.

Не вернулись конные разведчики. Мы считали, что они задержались из-за усталости лошадей. В действительности же все было иначе. Об этом мы узнали на следующий день от лесника, который был невольным свидетелем трагической гибели партизан.

Не доезжая до венгерской границы, конники спешились в долине, которая вела в сторону Поляницы. Лошадей оставили в лесу с Мишей Семенистым, а сами пошли к границе, чтобы проверить, как она охраняется. Однако пограничники заметили разведчиков, еще когда они спускались в долину, и организовали засаду. Подпустив партизан почти вплотную, окружили и хотели взять в плен живыми. Разведчики открыли огонь из автоматов, забросали пограничников гранатами и вырвались из кольца окружения. Однако на пути встала еще одна группа противника. Завязался неравный поединок.

Семенистый услыхал стрельбу, оставил лошадей и побеждл на помощь товарищам. Его неожиданное появление с тыла вызвало замешательство среди фашистов. Этим воспользовались партизаны и начали быстро отходить к лесу, где оставили лошадей. Но уйти им не удалось. Слишком неравные силы. Уничтожив больше десятка пограничников, разведчики погибли геройской смертью. Не стало юного храбреца, прекрасного комсомольца, преданного сына нашей родины Миши Семенистого. Он погиб вместе со своими боевыми товарищами, конными разведчиками.

Озверевшие, гитлеровцы надругались на трупами партизан. Когда лесник привел нас к месту их гибели, мы ужаснулись: в ряд уложены обезображенные до неузнаваемости трупы наших товарищей.

– Да разве можно простить такие злодеяния?! - сказал политрук Ковалев, потрясенный увиденным.

Возмездие наступило скоро. Четвертая рота под командованием Пятышкина разгромила пограничную заставу, уничтожив… восемнадцать фашистов. Пограничники решили взять, реванш за потери. Они начали наступление на оборону второго батальона, но потеряли еще двадцать пять человек и откатились за границу…

В нашем соединении, было около десятка мадьяров и русинов. Они добровольно перешли на сторону партизан еще в июле 1942 года при разгроме третьего батальона 47-го венгерского полка в Старой Гуте на Сумщине. На протяжении года добросовестно выполняли задания командования партизанского соединения. Теперь, когда мы подошли к венгерской границе, Ковпак и Руднев решили отпустить их на родину. Мадьяр вооружили, обеспечили продовольствием, выдали справки о том, что они воевали в партизанском соединении.

Перед тем, как расстаться, комиссар долго беседовал с венгерскими товарищами. Они уходили на родину, чтобы там организовать партизанский отряд и тем самым положить начало народной борьбе за освобождение Венгрии от фашистской диктатуры. Год партизанской борьбы для них не прошел даром. Венгры научились бить врага.

Семен Васильевич советовал им, как приступить к организации отряда, с чего начинать.

– Главное – держать связь с народом, — еще раз напомнил Руднев.

Проводить венгерских товарищей собрались почти все партизаны первого батальона. Рукопожатия. Напутствия. Шутки. Смех. Нашлись ветераны, которые припомнили приход мадьярских солдат в Брянский лес…

– Время в путь, — прервал торжественные проводы Руднев. — Еще раз до свидания. Счастливого пути! Боевых удач!

– Спасибо. Боевых удач и вам!… До свидания, — отвечали наперебой венгры.

Забросив вещевые мешки за спину и взяв винтовки «на ремень», мадьяры окинули прощальным взглядом партизан и лесом направились на юго-запад, к границе. Партизаны провожали уходящих молчаливым взглядом, пока те не скрылись за горным кряжем.

Вскоре и мы выступили в поход. Наш маршрут уходил на юго-восток через горное селение Поляницу на Татарув.

Бой за Поляницу

Непрерывные бои и тяжелые горные переходы изматывали силы партизан. С каждым днем увеличивалось количество раненых. Продовольственные запасы подходили к концу, а пополнить их было негде.

Первое время мы покупали у гуцулов овец. За каждую из них щедро расплачивались немецкими марками и польскими злотыми. За последнее время полонины почти опустели, отары попадались все реже. Партизаны недоумевали: чем это вызвано? Загадка разрешилась скоро.

Выйдя на одну из полонин, мы увидели жуткую картину. Свыше ста овечьих туш усеяли поляну. Стоял тяжелый запах разлагающегося мяса. Гадать о причине гибели животных не приходилось. Об этом красноречиво говорили зияющие повсюду воронки – следы разорвавшихся бомб.

– Похозяйничали! — со злостью сказал Черемушкин.

Мы решили осмотреть полонину, надеясь найти хоть одну свежую тушу. Напрасно. Видимо, зверство совершено несколько дней тому назад. У самой опушки леса натолкнулись на труп гуцула. Пастух погиб вместе с отарой…

– Товарищ капитан, листовка, — сказал Стрелюк, протягивая мне сероватый листок бумаги.

Листовка напечатана на украинском языке. Я прочитал ее. Это был приказ немецкого командования всем жителям немедленно спуститься с отарами в долины. К тем, кто не подчинится приказу, говорилось в листовке, будут применены самые строгие меры по законам военного времени, а отары будут расстреляны… Как видно, не все гуцулы спешили исполнить волю фашистов.

В штабе Руднев внимательно прочитал листовку, а затем разгневанно сказал:

– Полюбуйтесь, Сидор Артемович, что пишут!

Измором хотят взять, сволочи… Здесь придется потруднее, чем в «мокром мешке» на Припяти. Там у нас были свежие силы, боеприпасы и продовольствие, а главное, маневр…

Весть, которую мы принесли, оказалась намного серьезнее, чем показалась нам. С уходом жителей из гор мы лишались не только возможности добывать продовольствие, но и опытных проводников-пастухов, которые знали каждую тропку, а также источника добывания разведывательных данных. До этого пастухи по нашему заданию ходили в долины и сообщали нам, что делается в селах, местечках и на дорогах. Теперь приходилось самим выполнять и эту задачу.

Разведчикам не давали покоя ни днем, ни ночью. И все же полностью обстановку мы не успевали изучать. На равнине вызволили бы кавалеристы, в горах они были менее подвижны, чем пешие разведчики. Нужны были выносливые, привыкшие к горам лошади, а их как раз и не доставало.

Обстановка с каждым днем, с каждым часом осложнялась. С севера и востока наседали два полка гитлеровцев, с юга к границе подтянута венгерская дивизия. Кроме того, в районе Делятина сосредоточивался вновь прибывший полк. Противник предпринимал все, чтобы уничтожить наше соединение.

Надо было без промедления решать, что делать. Идти на запад, еще больше углубляться в горы, где нет ни дорог, ни населенных пунктов? Бессмыслица. Пойти туда – значит, заранее обречь соединение на гибель. Остается путь на юго-восток через Поляницу. Правда, разведка доложила, что в Полянице и Татаруве имеются гарнизоны, до батальона в каждом населенном пункте. Решили идти на прорыв.

Поляница расположена в долине реки Гнилицы, почти у самой венгерской границы. С севера и с юга к селу подступают горы с лысыми вершинами. Склоны покрыты лесом и непролазным кустарником. На этих горах и в самом селе закрепилось свыше трехсот гитлеровцев с минометной батареей и несколькими орудиями.

В нескольких километрах восточнее Поляницы, где вдоль Прута проходят шоссейная и железная дороги, расположен Татарув.

По всему видно, что предстоит жаркий бой. План операции заключался в одновременном нанесении ударов по Полянице и Татаруву.

Третий батальон должен был выйти из урочища Буковина, обойти Полянину с севера и, прикрывшись заставой со стороны Делятина, нанести удар по Татаруву с северо-запада.

Разгром противника в Полянице возлагался на роты первого и четвертого батальонов. При этом две роты четвертого батальона должны были обойти Поляницу с юга и стать там заслоном. А восьмой роте первого батальона предстояло выйти к восточной окраине Поляницы, уничтожить связь с Татарувом и наступать с востока. С занятием Поляницы всем ротам наступать на восток и оказать содействие третьему батальону в овладении Татарувом.

В резерве оставались второй батальон и рота четвертого.

С приближением вечера ударные группировки выступили по своим маршрутам. Горкунов и я с разведывательной и третьей ротами шли в головной походной заставе на Поляницу. Следом за нами Вершигора вел в поводу своего буланого.

– Позволили немцам припереть нас к границе, — бурчал недовольный Борода. — Надо было сразу же после уничтожения нефти, пока противник не пришел в себя, перемахнуть через Прут…

Признаться, я тогда не знал определенно, как правильней было сделать, привык верить своим командирам, которые ни разу не подводили, и я был уверен, что не подведут, поэтому с Вершигорой я не спорил, но и не поддерживал. Мне казалось, что с разгромом немцев в Полянице наше положение поправится. В успехе же я не сомневался.

Пробирались узкой петляющей тропой. Спустились в долину Гнилицы, перешагнули через речушку и пошли вдоль границы строго на восток. Оказались на ровной дороге. Почувствовали облегчение, зашагали бодрее. По сторонам в молчаливом оцепенении застыли темные нагромождения гор. Они то приближались к дороге, замыкая нас в узком ущелье, то отступали, и тогда перед нами открывалась широкая долина, чуть освещенная косяком молодой луны.

Справа время от времени постреливали пограничники. Пули пролетали высоко над головами и не причиняли нам вреда, и лишь многократное эхо от выстрелов клокотало между гор, распространялось по ущельям и пропадало где-то вдали.

По мере приближения к Полянице настороженность партизан возрастала. Шепот в колонне прекратился. Разведчики тщательно осматривали дорогу и прилегающие к ней кусты. Впереди обозначились контуры селения. Вершигора приказал остановиться.

– Пусть разведчики проверят, а тем временем подтянутся роты, — прошептал он.

Мы напряженно прислушивались, ожидая выстрелов из Поляницы. Но кругом было тихо. Подошли командиры рот. Петр Петрович уточнил задачи.

Из-за кустов вынырнул Володя Лапин.

– Взвод в Полянице, — доложил он.

– Не нравится мне эта тишина, — сказал Вершигора окружавшим его командирам рот. — Будьте очень внимательными. Наступление начнем без всякого шума. По местам!

Растянувшись цепочкой, осторожно вошли в село. Тишина. В некоторых домах открыты окна. На подоконниках кувшины с молоком и буханки хлеба. Я опасался, чтобы изголодавшиеся разведчики не набросились на еду и строго-настрого запретил дотрагиваться до продуктов. Черт его знает, чье это дело, — думал я, — возможно немцы специально приказали выставить, чтобы партизаны разошлись по домам. А быть может, жители сами это придумали с хорошими побуждениями. Но все-таки лучше поостеречься.

Нам так и не удалось узнать, чья это выдумка. Когда уже добрая половина села была в наших руках, в воздух взвилась ракета, и склоны гор, примыкавших к селу с севера и юга, заговорили десятками пулеметов и сотнями автоматов и винтовок. Рявкнули минометы, и серия взрывов закрыла выход из села. С восточной окраины строчили два пулемета, простреливая улицу.

Роты развернулись веером и начали расчищать путь, отвоевывая дом за домом. Пошли в ход гранаты… Вскоре мы поняли, что захват села никакой выгоды нам не давал. Видимо, противник заранее тщательно продумал план обороны. Выставив в Полянице заставы, он главные силы расположил на склонах гор, откуда хорошо простреливалось село и подступы к нему. Оборона противника состояла из трех ярусов. По насыщенности огня чувствовалось, что наши данные о его силе значительно занижены. И, несмотря на это, будь он в селе, мы могли рассчитывать на победу. Сейчас же обстановка складывалась не в нашу пользу.

Пробившись к площади, я развернул роту вправо и повел в наступление на высоту, примыкавшую к селу с юга. Густой кустарник чередовался с нагромождениями камней и затруднял наше продвижение. Карабкались вверх под пулеметным огнем.

– Гранатами уничтожить! — приказал я.

Вперед поползли Маркиданов и Стрелюк. Прогремели взрывы гранат, пулемет замолчал. Мы забрались на выступ. Там лежали два убитых гитлеровца. Пошарив по карманам убитых, Стрелюк сунул мне пачку бумаг, проговорив:

– Документы.

Рассматривать не было времени, я их сунул в полевую сумку, набитую автоматными патронами.

Дальнейшие попытки пробиться вперед были безуспешными. Противник приковал нас к земле пулеметным и автоматным огнем, а затем начал донимать ручными гранатами. Появились раненые. Пришлось отползти и укрыться за домами.

Бой гремел кругом. Трудно было ориентироваться, где свои, где противник. Близился рассвет. Это не сулило нам ничего хорошего. Немцы могли перещелкать нас, как цыплят. Я ждал, что вот-вот подойдут наши роты, с их помощью удастся оттеснить врага и провести всю колонну через Поляницу. Ни прибежал связной и передал приказание отводить роту. Начали отход.

– Где же остальные роты? — спросил я Вершигору, который встретил нас у ручья на северной окраине села.

– Отрезаны, — ответил подполковник. — Горланову и ротам четвертого батальона не удалось обойти противника. Восьмая рота присоединилась к нам, а четвертый батальон ведет бой юго-западнее… Раздумывать некогда. Третья рота расчистила путь на север. Пока не наступило утро, будем взбираться на гору…

Пробирались почти по отвесному склону. С большими усилиями к утру прошли около километра и втянулись в лес. Всех удивил буланый Петра Петровича. Он не отставал от партизан. Припадая на коленки, конь шаг за шагом взбирался на гору. Несколько раз из-под его задних копыт обрушивались камни, но конь вовремя уходил. Когда же мы остановились в лесу на отдых, он свалился, как подкошенный, и долго не притрагивался к траве, которую ему подсовывали партизаны. Весь дрожащий, в кровоточащих ссадинах, конь лежал, уткнувшись мордой в землю…

Наступил день. Бой затих. Только теперь мы по достоинству могли оценить преимущества организованной немцами обороны. Занимая выгодную позицию и укрываясь за камнями, даже один пулеметный расчет мог успешно отражать наступление целой роты. Его оттуда можно было выкурить лишь минометным огнем. Дневной бой принес бы нам огромные потери.

Про документы, которые мне передал Стрелюк, я вспомнил лишь после того, как выставил наблюдателей и выслал разведку для связи с главными силами. Надо было отдать их Петру Петровичу или переводчику.

Вершигору и Тартаковского я застал за разбором кипы документов, захваченных в бою восьмой и третьей ротами. Чуть в стороне под охраной автоматчиков сидели пленные…

Наши наблюдатели подсчитали, что за день в Поляницу прибыло семнадцать автомашин и около ста пятидесяти немцев. Гитлеровцы, видимо, не подозревали о нашем присутствии и открыто передвигались по склонам противоположной горы и селу. Весь день они закапывались в землю, совершенствовали оборону.

Несмотря на то, что ребята устали, никто не спал. Волновало всех положение, в котором мы оказались, а также судьба соединения. Да и голод давал себя чувствовать.

– Напрасно, товарищ капитан, запретили брать продукты в Полянице, — сказал Маркиданов. — Как бы сейчас пригодилась краюха хлеба и ковалок сала, как выражался Илья Краснокутский. Кишки марш играют.

– За последнее время мне все чаще и чаще стала во сне видеться вкусная пища, но как дело дойдет до еды, то со мною не оказывается ложки, — заговорил Лапин.

– А ты, Вовка, когда ложишься спать, рядом с собою клади ложку, — посоветовал Маркиданов.

– Представь, Ванюшка, ложил, но тогда не видел во сне ни борща, ни супа, — ответил серьезно Лапин.

– Не мешало бы сейчас миску борща и кусок мяса, — мечтательно рассуждал Юра Корольков.

– Я не отказался бы от котелка картошки или даже перловой каши, — признался Стрелюк.

– А что до меня, то все это лишнее, — сказал Сережа Рябченков. — Я за последнее время сырого не ем, жареного почему-то не хочу, вареного терпеть не могу. Не верите?

– Перестаньте болтать! — возмутился Землянко. — Слушать тошно.

Разведчики замолчали и удивленно уставились на обычно молчаливого Антона Петровича. Раз он заговорил, значит допекло.

Однако молчание, видимо, тяготило, и Юра Корольков заговорил на другую тему.

– Слышь, Костя, а здорово они нам ловушку устроили, — сказал он, обращаясь к Стрелюку.

Стрелюк ответил не сразу, помолчал, а потом сказал:

– Это нам, разведчикам, не делает чести.

– Да причем здесь мы, если фрицы подбросили подкрепление? — возразил Юра.

– Наблюдение надо было установить за Поляницей.

– Ну, это другое дело, — нехотя согласился Юра, помедлил и добавил: — Да мы и так могли прорваться.

– Мы-то прорвались бы, а как колонна?

– Нет, вы скажите, какого черта мы сюда забрались? — вмешался в разговор Карпенко. — Что, других дорог нет? Дались нам эти горы! А по-моему – взорвали вышки и айда на равнину. Мосты рвать, эшелоны под откос пускать, гарнизоны громить…

– На просторе веселее, — поддержал Антон Петрович.

– Вот именно, — продолжал Карпенко, ободренный поддержкой. — Инициативу держали бы в своих руках. И сейчас еще не поздно выйти на равнину. Борода предлагал разойтись побатальонно, чтобы распылить силы немцев, а потом снова встретиться…

Слушая разговор товарищей, я в который уже раз старался разобраться в обстановке. Почему получилось так, что с каждым днем противник отвоевывал у нас инициативу? Может быть, мы хуже стали драться? Нет! Разве наши командиры утратили способность управлять подразделениями в бою? Наоборот, они не потеряли присутствия духа, стали более опытными, более решительными. Так в чем же причина? В том, что противник сумел сосредоточить против нас крупные силы? Отчасти в этом. Но это не главное!

Так размышляя, я приходил к выводу, что главной причиной постигших нас неудач является то, что мы оказались один на один с противником, который во много раз превосходил нас по силе, вооружению и технике. Мы не знали о действиях мелких партизанских групп в этих районах, не имели с ними связи. Да и могли ли они нам помочь? Вся надежда была на то, что вслед за нами нагрянут в Карпаты и другие крупные рейдирующие соединения украинских партизан. Не верилось, чтобы выполнение такого ответственного и трудного задания штаб руководства партизанским движением возложил лишь на одно соединение.

Вспоминая разговор командира и комиссара, я пришел к убеждению, что и они кого-то ждут… Однако помощь пока не приходила. Надо было рассчитывать только на свои силы. А противник не терял времени, не жалел ни сил, ни средств для того, чтобы как можно быстрее ликвидировать наше соединение, которое доставило ему немало хлопот…

Возвратились Гапоненко, Демин, Гольцов, Решетников и Остроухов.

– Наших в долине Гнилицы нет, — доложил Гапоненко. — Видимо, возвратились в урочище Буковину.

– Почему ты так считаешь? — спросил я.

– Там все время кружатся самолеты. Слышны взрывы. Бомбят.

– Приметы верные, — согласился Вершигора. — Надо и нам туда подаваться. Отдавайте распоряжение ротам: подготовиться к движению. Командиров рот- ко мне.

Собрались командиры рот. Вершигора заговорил тихим голосом: 

– Товарищи командиры, в наши руки попали весьма важные сведения о группировке противника. Собрал вас, чтобы ознакомить с обстановкой. Неизвестно, что может случиться через час. Слушайте внимательно, кто останется жив, обязан доложить Ковпаку и Рудневу…

Выждав минуту, Петр Петрович продолжал:

– Начну с главного. Нами заинтересовался сам фюрер. По его личному распоряжению для уничтожения нашего соединения создана группировка в составе 4, 6, 13, 24, 26, 32-го эсэсовских полков, 273-го горно-стрелкового полка и пяти батальонов особого назначения. Кроме того, для их поддержки выделена авиация…

– Это заметно, — не вытерпел командир восьмой роты Горланов.

– Общее руководство осуществляет Гиммлер, — продолжал Вершигора, испытующе глядя на командиров рот. — Вот приказ тридцать второму полку, с которым мы ночью вели бой. Он подписан лично Гиммлером… В этой группировке не значится еще венгерская дивизия, которая подтянута к границе. Батальоны особого назначения, видимо, поставлены на охрану мостов, железных дорог и других объектов.

Насколько серьезное значение придает немецкое командование разгрому нашего соединения, говорит и тот факт, что шестой, двадцать шестой и двести семьдесят третий полки спешно переброшены сюда из Норвегии, Франции и Греции…

– Да, заварили кашу, — почесал затылок Карпенко.

– Чем мы заслужили внимание такого высокого начальства? — спросил я Вершигору.

– Думаю, здесь дело не только в нашем соединении, — сказал Петр Петрович. — Фашисты стали умнее. Они понимают, что стоит нам здесь закрепиться, как из Полесья хлынут сюда другие отряды, как это получилось в прошлом году после рейда из Брянских лесов. А что это значит? Это значит – новый партизанский край. Отсюда пламя партизанской борьбы перемахнет в Чехословакию, Венгрию, Румынию… Я уж не говорю о том, что плакала тогда дрогобычская нефть…

Как видите, товарищи, обстановка намного сложнее, чем мы до сих пор думали. Надо полагать, немецкое командование в борьбе с нами не остановится ни перед чем… Партизаны должны противопоставить немецкой силе тактику маневрирования. Для этого надо прорываться из кольца окружения…

– Забрались в чертову мышеловку, попробуй отсюда выбраться, — вздохнул Миша Тартаковский.

– Время упустили, — сказал задумчиво Горланов.

– Упущенное время самым длинным арканом не поймаешь, — поддержал его Карпенко.

– Вы правы, каждый потерянный нами час – на руку врагу. Поэтому не будем задерживаться, — сказал Вершигора, свертывая трофейную карту. — Как пойдем?

– Только не через гребень, а по скатам, — сказал я.

– Пусть Бережной ведет, — предложил Карпенко.

– Согласен, ему и по долгу службы положено вести, — согласился Вершигора.

С чувством невыполненного долга уходили мы от Поляницы. Уставшие, голодные, изнывающие от жары хлопцы еле волочили ноги. Двух тяжелораненых несли посменно. Шли молча, никто не роптал на трудности, но вместе с тем пропали веселость и шутки. Не вызвало особого оживления и происшествие с немецким самолетом. Обнаружив нас, он долго кружился над горой. Мы не прятались, он принял за своих и сбросил вымпел. Мы извлекли записку, в которой предлагалось занять высоту и не допустить прорыва партизан на восток. Мы еще больше стали тревожиться за судьбу соединения.

Сберегая силы, подъем преодолевали наискосок. Поминутно останавливались, чтобы подтянуть отстающих и передохнуть. Впереди нас манил темно-зеленый массив леса на перевале. Там, по крайней мере, можно под деревьями укрыться от знойного солнца.

Наконец нам немного повезло. Еще издали на склоне горы мы увидели голубоватое пятно на полонине. Особого значения не придали. Цветы? Подумаешь, невидаль какая! Здесь на каждом шагу их сколько угодно. Однако, когда прдошли ближе, наше настроение резко поднялось. То, что мы приняли за цветы, оказалось черникой. Никогда в жизни мне не доводилось видеть такого обилия ягод. Мы набросились на них. Загребали целыми горстями и запихивали в рот. Первое время я даже не ощутил вкуса. Единственное желание, как можно больше захватить пригоршней и утолить голод.

– Попасемся, — повеселев, выкрикнул Гриша Дорофеев. — Переходим на подножный корм.

Обобрав ягоды с ближайших кустиков, мы переползали к следующим… Около получаса лакомились черникой. А когда поднялись и посмотрели друг на друга, не могли не рассмеяться. Руки, губы и язык окрасились в синий цвет, как будто их чернилами облили.

– Кончай пастись! — подал команду Вершигора, вытряхивая из бороды застрявшие ягоды и листья.

Только теперь заметили, что там, где мы проползли, остались лишь зеленые полосы, которые стрелами вонзались в голубое поле ягодника.

Пошли веселее. Одолели подъем, вошли в лес и напали на тропу. Эта тропа к вечеру привела нас в урочище Буковину, где располагался штаб.

Нас встретили с радостью. Еще бы! Ведь три боевые роты возвратились в строй. Нашей же радости не было границ. Старшина Зяблицкий торжествовал.

– Я знал, что разведчики не пропадут! — возбужденно говорил он, обнимая товарищей. — Завтрак приготовил – вас нет, обед приготовил – тоже нет. Придут, думаю! Трижды подогревал. Зато теперь ужин получится на славу. Первое суп, второе галушки, третье – чай. Даже лепешки испекли наши девушки…

Вася так расхваливал блюда, что казалось, мы попали в первоклассный ресторан. Но начали есть и возвратились к действительности. Галушки представляли собой кусок теста, который приходилось резать ножом. Суп – мучная болтушка. Однако мы настолько изголодались, что прямо набросились на еду, и котелки быстро опорожнились. Подкрепившись, завалились спать. Теперь уже ничто не страшно. Мы со своими!

Новые испытания

Неудача в бою за Поляницу заставила не только командиров, но и всех партизан задуматься над создавшимся положением, мобилизовать все свои силы, которые неимоверно быстро таяли в непрерывных боях. Над соединением нависла смертельная опасность.

Гитлеровцы, окрыленные тем, что сумели преградить партизанам путь на юго-восток, активизировали свои действия, захватили командные высоты и закрыли нам все выходы из гор. С юга нас подпирала венгерская дивизия, с юго-востока и востока – 273-й горно-стрелковый и 32-й эсэсовский полки. С севера и запада – 6-й и 26-й полки. Авиация группами от двух до десяти самолетов наносила непрерывные удары по колонне, а также по району сосредоточения. Кольцо окружения сжималось с поразительной быстротой.

Немцы считали разгром партизан решенным делом. Горы, полонины, ущелья пестрели фашистскими листовками. В них сообщалось, что мы окружены, и «любезно» предлагалось «прекратить бесполезное сопротивление и сдаться в плен». Всем, кто добровольно сдастся, гитлеровское командование обещало чуть ли не райскую жизнь. «У вас иного выбора нет: голодная смерть или сытая жизнь в плену», — говорилось в листовках. Тем, кто выдаст Ковпака и Руднева, предлагалась высокая денежная награда. Голова Ковпака первоначально была оценена в пятьдесят тысяч польских злотых или немецких марок, по выбору предателя. Но проходили дни ожесточенных боев, и цена на голову партизанского вожака выросла до ста тысяч.

Партизаны предпочли голод и смерть в бою!

Утром двадцать девятого июля командиры батальонов и рот собрались в штабе соединения, чтобы обсудить создавшееся положение. Ковпак открыл совещание и предоставил слово комиссару.

Так уж повелось, что командир первое слово давал Рудневу, а затем внимательно, терпеливо выслушивал остальных командиров и в конце давал указания.

Руднев похудел, но, как всегда, был гладко выбрит и аккуратно одет. Он говорил спокойным голосом:

– Вам хорошо известна обстановка, которая сложилась на сегодня. Скрывать не буду. Создалось весьма серьезное положение… Затяжные бои не в нашу пользу. Каждый бой вырывает из наших рядов десятки бойцов. Мы и так имеем около сотни раненых. Кормить партизан нечем. Боеприпасов пока достаточно. Но их хватит максимум на десять дней таких боев, какие нам приходится вести. Радиосвязь с Большой землей неустойчивая…

– Забрались к черту на кулички, — вставил Кульбака.

– Помощи ждать неоткуда, — продолжал Руднев. — Принять самолеты в горах не представляется возможным. Надо пробиваться из окружения и выходить в более выгодный район. Предлагаю выход осуществить в северном направлении… Но прежде, чем идти на прорыв, необходимо избавиться от обоза и… тяжелого оружия, — закончил комиссар.

Последние слова комиссара подействовали на присутствующих ошеломляюще. Ковпак бросил настороженный взгляд на командиров подразделений и начал не спеша завертывать цигарку. Первым не выдержал командир артиллерийской батареи. Он подскочил, как ужаленный, и закричал:

– Ни за что! Это, это знаете…

– Садитесь, товарищ майор, — строго приказал Ковпак.

Майор сел, и его глаза растерянно забегали, ища сочувствия и поддержки товарищей. Все опустили головы и подавленно молчали. Партизанские командиры не решались смотреть друг другу в глаза. Мыслимое ли дело, уничтожить орудия и минометы, ударную силу соединения! То, что создавалось годами, завоевывалось кровью, жизнями многих товарищей!

Длительное молчание вдруг прорвалось. Заговорило сразу несколько человек.

– Нельзя уничтожать тяжелое оружие, — кричали одни.

– А как с ним совершать переходы по бездорожью? — спрашивали другие.

– Комиссар дело говорит!

– На руках пушки понесем, — доказывал Анисимов.

– Где людей взять?

– Все силы мобилизуем, а понесем…

– Кто же будет воевать, если все будут нести орудия и минометы? Надо в первую очередь думать о людях. Для переноски раненых полтыщи человек потребуется, — сказал молчавший до сих пор Базыма…

Ковпак, стараясь скрыть волнение, курил и внимательно прислушивался к перепалке. Когда пыл командиров остыл, он спросил:

– Кто хочет высказать свое мнение?

Поднялся коренастый, неторопливый и спокойный командир третьего батальона Федот Данилович Матюшенко.

– Криком делу не поможешь, — начал он. — Пытаю вас, дорогие товарищи, что главное: люди чи орудия? Люди! Люди добывали это оружие и еще добудут. Жаль бросать? Не спорю. Но пока мы будем тягать по горам пушки и минометы, нас перебьют, и никому они не будут нужны. К тому же рано чи поздно бросать все равно придется… Поддерживаю предложение комиссара.

К нему присоединилось большинство командиров. В результате обсуждения был издан приказ. В нем говорилось: для повышения маневренности обоз перевести на вьюки, орудия и батальонные минометы, после того как будут израсходованы снаряды и мины, взорвать, легкораненых посадить верхом на лошадей, для тяжелораненых приспособить носилки, все запасы патронов раздать партизанам. Все работы должны быть закончены к шести часам вечера.

Командиры подразделений расходились подавленные.

– Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, — бубнил себе под нос помпохоз…

В то время как артиллеристы и минометчики сокрушали врага, расходуя остатки боеприпасов, а в ротах мастерили вьюки и носилки, разведчики разыскивали пути для движения соединения и слабые места противника. Но их старания были безуспешны. Все дороги, тропы и вершины успели занять немцы.

Выслушав доклад разведчиков, Ковпак долго рассматривал карту, а затем уверенно сказал:

– Дорога должна быть! В первую мировую я сам ее строил. Идем шукать.

Сидор Артемович шел впереди с длинной суковатой палкой. Он легко скользил по склону горы и молодцевато пробирался сквозь кустарники. Мы еле поспевали за ним. Временами командир останавливался, посматривал по сторонам, сверялся с картой. Казалось, и на этот раз поиски бесполезны. Но вот Ковпак остановился, внимательно осмотрелся и, сняв шапку, бахнул ее о землю.

– Шоб я вмер, она! — сказал он, повеселев.

Мы удивленно смотрели на улыбающегося старика. Дороги не было.

– А где же дорога, Сидор Артемович? — спросил Черемушкин.

– Ось вона, — притопнул Ковпак. — Я на ней стою. Эх вы, разведчики, смотрите туда!

Мы подняли головы и посмотрели в том направлении, куда указывал командир. Вверху среди вековых грабов угадывалась просека.

– Почти двадцать пять рокив минуло, как мы проложили этот путь, — пояснил Ковпак. — Дорога заросла молодняком, а эти деревья не подвели меня, старика.

Присмотревшись внимательно, мы увидели на откосе горы карниз давно заброшенной и заросшей кустарником дороги.

– Этой тропы ни на одной карте нет. Не знают о ней и немцы. Здесь пойдем, — сказал Сидор Артемович…

Взорвав орудия и минометы и освободившись от обоза, облегченная колонна выступила на марш. Пробирались по тропе, которую разыскал Ковпак. На каждом шагу приходилось пускать в ход топоры и прокладывать дорогу для лошадей. А в это время авиация продолжала бомбить урочище Буковину, где мы оставили двуколки.

Тропка петляла и привела к горе 1598. Ее занимало до роты немцев. Начался бой.

– Иван Иванович, отвлекай фашистов с фронта, а я им по затылку стукну, — предложил. Карпенко.

Разведчики усилили огонь, демонстрируя наступление на высоту. Тем временем третья рота по-за кустарником обошла гору и навалилась на противника с тыла… Гриша Дорофеев действовал, как настоящий циркач. Даст очередь из автомата, упадет, перевернется и вновь стреляет уже с другого места. Он захватил вражеский миномет, развернул его и начал обстреливать позиции противника.

Черемушкин, Гапоненко, Остроухов, Журов и Стре-люк бросились на врага, увлекая за собой разведчиков.

Зажатые с двух сторон, гитлеровцы отчаянно сопротивлялись, однако не выдержали напора партизан и бежали, преследуемые пулеметным и минометным огнем. На высоте осталось двадцать шесть трупов, восемнадцать винтовок, пулемет и батальонный миномет.

Расстреляв запас мин, Гриша последнюю опустил головкой вниз и укрылся за деревом. Минавзорвалась, и миномет разнесло.

Двое суток подразделения шли в горах, без дорог, уничтожая заслоны немцев на своем пути. А надо сказать, противник был обучен действиям в горах, умело использовал для засады глубокие ущелья и перевалы. Нам все время приходилось быть настороже.

Совершая очередной переход днем, отряды подошли к ущелью и были встречены огнем двух немецких пулеметов. Гитлеровцы засели на горе за каменными глыбами и держали под обстрелом тропу. Обойти это место нельзя. Справа и слева громоздились каменистые скалы. С тыла наседал фашистский полк. Попытались прорваться вперед, но сразу же потеряли несколько человек.

– Эх, черт, откуда они взялись? — нервничал комиссар. — Время терять нельзя.

И тут взгляд Руднева упал на Павлика Лучинского, невысокого, тихого и скромного архангельского паренька.

– Ну-ка, Павлуша, выручай, — сказал комиссар и улыбнулся, чтобы подбодрить Лучинского.

Павлик посмотрел в сторону немецких пулеметов, а затем на отвесную скалу, соображая, как на нее взобраться. Внизу скала почти гладкая, и лишь на высоте четырех-пяти метров выступают острые камни. За них можно уцепиться.

На помощь подоспели товарищи. Федя Мычко встал у стены и широко расставил ноги.

– Живую лестницу, — сказал он, подставив могучую спину.

На него взобрался Стрелюк и протянул руку Лучинскому.

Павлик повесил автомат на шею, проверил гранаты, висевшие на ремне, и залез на спину Феди. Мы не успели опомниться, как он уже стоял на плечах Стрелюка и тянулся к каменному выступу. Взялся за камень, попробовал. Держится крепко. Начал подтягиваться на руках. Ноги повисли в воздухе. Казалось, вот-вот сорвется. В это время Костя уперся грудью в скалу, поднял руки вверх, поймал ноги Павлика и начал подталкивать его.

Все облегченно вздохнули, когда Лучинский дотянулся руками до следующего выступа и уперся обеими ногами о каменные валуны в расщелине.

– Огонь! — скомандовал я разведчикам.

Застрочили пулеметы и автоматы. Пули рикошетили от камней, не причиняя вреда немецким пулеметчикам. Но нам удалось приковать к себе их внимание.

Этим воспользовался Лучинский. Он вскарабкался на скалу и увидел неподалеку человек пять гитлеровцев с двумя пулеметами. Они укрылись за камнями и, не подозревая об опасности с тыла, вели огонь по партизанам.

Павлик ногами и одной рукой уперся в расщелине, второй рукой снял автомат с груди, положил его на камень, прицелился и дал очередь. Выстрелы автомата слились с рокотом немецких пулеметов. Ближайший пулеметчик уткнулся лицом в землю. Убитого заменил другой солдат. Его постигла такая же участь. Второй пулеметчик скрывался за большим камнем, стрелять по нему было неудобно. Лучинский выбрался из расщелины, подполз ближе и бросил одну за другой две гранаты. Замолчал и этот пулемет. Разведчик считал, что с врагом покончено и хотел подняться, но в последний миг увидел гитлеровца, который полз ему навстречу. Не раздумывая, Павлик дал очередь из автомата…

Установилась тишина. Павлик осмотрелся: вблизи никого не было. Он подошел к обрыву, столкнул вниз пулеметы и махнул кепкой: «Путь свободен!»

Радостный и возбужденный Лучинский догнал нас на марше.

– Спасибо, Павлик, — сказал я, пожимая руку отважного разведчика.

– Что вы, товарищ капитан, — покраснев от смущения, ответил Павлик.

– За такой подвиг я бы тебя, Паша, представил к Герою, — сказал Стрелюк.

– Для меня самая большая награда — это благодарность комиссара, — ответил довольный Павлик. — Знаете, Семен Васильевич ждал, пока я спустился со скалы. Подошел веселый, таким я его давно не видел, обнял меня и говорит: «Спасибо, Павлуша!»

Казалось бы, разведчики видывали всякие примеры героизма, но тем не менее восхищались Павликом Лучинским и радовались, что он живой и невредимый шагал с ними. Но через несколько часов произошло событие, которое омрачило нашу радость.

Солнце клонилось к закату. Авиация потеряла нас из вида. Партизаны пробирались тропками. На пути попался небольшой горный ручей. Остановились, чтобы наполнить фляги водой, передохнуть и дать возможность колонне подтянуться.

– Товарищ капитан, разрешите я пройду вперед? — обратился ко мне Черемушкин.

– Отдохните, потом пойдете, — посоветовал я.

– Да мы только спустимся в долину Зеленицы, посмотрим, есть ли там дорога, — поддержал Черемушкина Семен Рыбальченко.

– Будьте осторожны, — предупредил я на всякий случай, хотя знал, что Митя в разведке всегда осторожен.

С Черемушкиным ушли трое разведчиков. Перескакивая с камня на камень, дозорные продвигались вдоль ручья. Вскоре они спустились к реке, в которую впадал ручей, свернули влево и скрылись за скалой. Прошло несколько минут, и вдруг тишину нарушил шквал пулеметного и автоматного огня.

Послышались взрывы мин. Бой шел в ущелье, куда ушли разведчики.

– За мной! — подал я команду и побежал на выстрелы.

Слух улавливает очереди наших автоматов… Что такое? Лишь один наш автомат отвечает на стрельбу десятка немецких пулемётов. Где же остальные? Неужели погибли! Сердце подсказывало – случилось что-то непоправимое.

Выскочив на гору, мы открыли огонь из автоматов и пулеметов по противнику. Почти одновременно с нами заговорили пулеметы и ротный миномет. третьей роты. Перед нами открылась неутешительная картина. Обращенные к нам скаты высоты, расположенной на западном берегу реки, погрузились в сумерки. По всему склону мигают вспышки выстрелов. Внизу под нами на ровной площадке за камнем лежит Митя Черемушкин и стреляет короткими очередями. Вокруг него, высекая искры из камня, мечется рой пуль. Рвутся мины, и град мелких осколков обрушивается на разведчика. Вблизи никого нет. Где же остальные?

– Митя, отползай! — прокричал я вниз. Но он не обратил внимания. На мгновение перестал стрелять, приподнялся на локти и посмотрел вправо.

– В речку! Под водой уходите! — выкрикнул он хриплым голосом, опустился за камень и возобновил стрельбу.

Только теперь мы заметили троих разведчиков, барахтавшихся в реке. Они то ныряли и плыли под водой, то переползали через перекаты. Рядом с ними взвивались султанчики воды, взбиваемые пулями. Наконец им удалось добраться до изгиба ущелья и укрыться за скалой.

– Черемушкин, Митя, отходи! Ребята спаслись! — кричали хором разведчики.

– Прощайте, товарищи! — донеслось снизу.

– Отползай! Приказываю! — прокричал я, не узнавая своего голоса.

На этот раз подействовало. Черемушкин оттолкнулся от камня и начал ползти. Движения его рук были неуверенны, а ноги безжизненно волочились по земле.

– Да он ранен в ноги, — с ужасом заметил Гапоненко. — Я помогу…

Но помогать не пришлось. Рядом с Черемушкиным взорвалась мина. Когда развеялись пыль и дым, мы увидели опрокинутое навзничь, распростертое, безжизненное тело отважного разведчика…

За боем не заметили, как опустились сумерки. Колонна продолжала движение. Вершигора приказал нам с Карпенко оставаться на месте до утра, чтобы противник не смог организовать преследование.

Всю ночь напролет гитлеровцы освещали ущелье ракетами и обстреливали из пулеметов. Все же Гапоненко с двумя разведчиками удалось вынести тело Черемушкина. Оно все было искромсано пулевыми и осколочными ранами. Обе ноги ниже колен пересечены пулеметной очередью, в груди сквозное пулевое ранение, а голова, лицо и руки иссечены десятками осколков.

Смерть Черемушкина потрясла нас. Разведчики с обнаженными головами молча стояли возле тела друга. Молчание нарушил Рыбальченко.

– Когда мы вышли к реке, то ничего подозрительного не заметили, — говорил он сквозь слезы. — Прошли метров тридцать. Митя ушел вперед. В это время противник открыл огонь. Митя упал, отполз за камень и начал отстреливаться. Мы тоже бросились на землю. Лежим на ровной площадке у самой скалы. Даже укрыться негде. «Отходите», — крикнул Черемушкин. Леша Бородулин ему в ответ: «Ползи сюда. Вместе будем отходить». А Митя кричит: «Нас здесь по одному перебьют. Отходите! Это мой приказ. Потом прикроете мой отход». Начали отползать, меня щелкнуло в руку. Пули воют, не поднять головы… Выход подсказал Митя. Спустились в воду…

Я слушал Рыбальченко и все больше убеждался, что Черемушкин был ранен в ноги в самом начале боя. И раненым он думал не о себе, а о товарищах. Про ранение умолчал, зная, что раненого его товарищи не оставили бы. А это грозило смертью для всех.

– Эх, Митя, Митя, вологодский паренек, отважный партизан и лучший среди разведчиков, — шептал я, прощаясь с другом. — Знай же, боевой друг, что ты уносишь с собою и частицу моего сердца. Ты ушел из жизни с чистой совестью. Мы не забудем тебя, а за смерть отомстим врагу…

Всю ночь третья и разведывательная роты сдерживали натиск фашистов, которые наступали из долины. Не один десяток их нашли смерть в Зеленице. И лишь на рассвете мы сняли оборону и пошли догонять главные силы. Надо было торопиться. За ночь колонна могла уйти далеко, а в горах нагнать ее не так-то просто.

– Ничего, поднажмем и догоним, — успокаивал Федя Карпенко. — Они понесли раненых, а мы налегке.

Не прошли и километра, как дозорные остановились.

– Смотрите, — указал Гапоненко на камень, на котором мелом нарисована стрела в сторону движения колонны.

– Значит, идем правильно, — обрадовался Юра Корольков.

По-моему мнению, радоваться было нечему. Я думал: «Как мог появиться этот знак? Не может быть, чтобы Ковпак или кто иной из командиров распорядился обозначать для нас путь движения главных сил». Такого еще не было в нашей практике. Мы знали маршрут. Да если бы и не знали, то разыскали бы своих по следу. Правда, обоза сейчас не было и след иногда исчезал, но скоро мы его находили.

– Стереть знак и продолжать движение, — распорядился я. — Гапоненко, будьте внимательны.

Когда же на пути начали попадаться повешенные на деревья листки бумаги с такими же стрелами, стало очевидным, что это проделка фашистских лазутчиков.

– Быть всем начеку. Знаки уничтожать. Двигаться без остановки, — сказал я товарищам.

Карпенко ушел вперед со взводом. Вскоре там послышалась стрельба. Когда мы подошли, то увидели трупы двух гитлеровцев.

– Это их работа, — сказал Федя, указывая автоматом на трупы.

Но он ошибся. Знаки продолжали попадаться и дальше. Видимо, кто-то шел вслед за колонной или же в наши ряды проник предатель. Надо было быстрее нагнать колонну и предупредить командование. Легко сказать «быстрее», а как это сделать, если люди уже сутки, кроме воды, ничего во рту не держали, а в вещевых мешках только автоматные патроны и ни крошки съестного. У меня самого начали мельтешить желтые круги перед глазами. Идешь, а ноги подкашиваются.

Выйдя на перевал, разведчики увидели колонну, растянувшуюся тонкой змейкой у подножия горы. Над ней коршунами кружились самолеты. Доносились глухие раскаты взрывов.

Между нами и главными силами обширная делянка вырубленного леса. Решили не петлять по горам, а идти наперерез колонне. Первые двести-триста метров прошли сравнительно легко. Этот участок был очищен от леса и изобиловал ягодами. Хлопцы набросились на лесную малину и землянику. На ходу срывали ягоды и подкреплялись.

Чем дальше углублялись на делянку, тем труднее было идти. Сухие ветки и сваленные деревья загромождали склон горы. Наконец перед нами оказались сплошные лесные завалы. Что делать? Дальше идти тяжело, но как посмотришь назад – волосы дыбом становятся.

– Будь что будет, пойдем вперед, — решили мы единодушно.

Теперь уже никто не наклонялся за ягодами. Берегли силы.

Немало усилий пришлось положить, чтобы выбраться из ловушки, в которой мы оказались по собственной неосмотрительности… Колонну догнали лишь перед обедом. Она переправлялась через мелкую быструю речку и прямой тропой поднималась в гору.

На месте переправы нас встретили Сидор Артемович и Семен Васильевич.

– Потери есть? — нетерпеливо спросил Ковпак, когда мы с Карпенко перешли речку.

– Убит Черемушкин, легко ранен Рыбальченко, — ответил я.

– Об этом уже знаю… Жаль Черемушкина, — сказал Ковпак, провожая взглядом уставших партизан разведывательной и третьей рот. — Как это произошло?

Я подробно рассказал о засаде противника и бое.

– Могло быть хуже, если бы противник имел покрепче нервы и пропустил разведку, а удар нанес по главным силам, половины не досчитались бы, — сказал Ковпак, выслушав меня.

– Не уберегли такого человека. Коротенькая была его жизнь, но чистая, как родниковая вода. Жил честно, сражался отважно и погиб как герой, — с чувством сказал комиссар.

Руднев замолчал. Мимо нас проходили голодные, измученные непрерывными переходами и боями партизаны. Они настолько устали, что при налете вражеской авиации не рассыпались по лесу и не маскировались, а только ложились рядом с дорогой. В настроение людей закрадывалось безразличие.

– Безразличие – опасная болезнь, — сказал комиссар. — Это от голода… Надо убивать лошадей и кормить людей. Мы не можем допустить их духовной слабости… Вы сами-то ели сегодня? — неожиданно спросил Семен Васильевич, обращаясь ко мне и Феде.

– Ели… ягоды, — ответил Карпенко.

– На ягодах далеко не уедешь, — сказал комиссар, пошарил по карманам и вынул три кусочка сахару. — Это вам по одному, а третий Радику.

– Спасибо, товарищ комиссар, пусть все будут Радику. Мы не голодны, — отказывались мы с Федей. — Сами, небось, ничего не ели.

– Я сыт, — твердо ответил Руднев, держа на ладони крохотные кусочки сахара.

– Товарищ комиссар, — начал было я, но Ковпак не дал докончить.

– Як шо Семен Васильевич дает, так берите, не тяните за душу, — сказал Сидор Артемович, часто заморгал и отвернулся.

Протянув руку, я взял сахар и почувствовал, как к горлу подкатывается непрошеный комок. Чтобы скрыть свое волнение, я отвернулся и стал нарочито внимательно рассматривать растянувшуюся колонну партизан, над которой свирепствовали немецкие самолеты.

Разве можно об этом забыть! Эх, разве я взял бы последний сахар, если бы знал, что Семен Васильевич уже больше суток не имел во рту ни крохи и берег эти кусочки сахара для сына…

Справившись с минутной слабостью, я повернулся к Рудневу и сказал:

– Товарищ комиссар, в отряде, наверное, сволочь завелась.

– Что ты имеешь в виду? — насторожился комиссар.

– Путь соединения отмечен стрелками на камнях и листах бумаги, — сказал я и вынул из кармана листок, подобранный на перевале.

Семен Васильевич взял его и долго вертел в руках.

– Нет, не верю, чтобы среди наших партизан нашлись такие, — сказал он твердо. — Наши люди проверены в боях. Мусор от нас отсеивается быстро. К тому же за последнее время в отряд новичков не принимали… Уверен, это дело рук фашистских агентов, шатающихся по горам. Обратите внимание на бумагу. Вряд ли у кого из партизан есть такая… Хорошо, что сказали. Во избежание паники, никому об этом не говорите и предупредите своих хлопцев. Во всяком случае надо повысить бдительность…

Разведчиков я разыскал почти на самой вершине горы 1713, в районе которой сосредоточивалось соединение. Большинство из них поснимали сапоги, проветривали ноги и сушили изопревшие портянки. Костя Стрелюк лежал на спине, подложив под голову руки. Он глядел в небо и что-то бормотал. Я подошел ближе и разобрал слова:

И где мне смерть пошлёт судьбина?

В бою ли, в странствии, в волнах?

Или соседняя долина

Мой примет охладелый прах?

– Пушкиным увлекаешься? Но почему ты выбрал такую печальную тему? — спросил я. — Это на тебя не похоже.

– Веселиться неотчего, — ответил задумчиво Костя, — Что-то за последнее время у гитлеровцев вкус к нашим разведчикам появился. На границе четверых убили, в Полянице ранили одного, в ущелье Зеленицы остался Черемушкин. Сегодня Чусовитин погиб.

– Вася Чусовитин? Когда? — почти крикнул я.

– Только что. Прямое попадание бомбы… На куски.

Эта весть для меня была неожиданной. Чусовитин, как Черемушкин и Мычко, считался лучшим разведчиком. Все они первыми в соединении были награждены орденами Ленина. И вот двоих уже нет.

Каждый день преподносил неожиданные сюрпризы.

Стараясь отвлечь себя и Костю от тягостных мыслей, я сказал:

– Война без жертв не бывает. Нечего нос вешать.

– Да вы не подумайте, что я боюсь смерти. Конечно, смерть неприятная вещь, но в наших условиях лучше смерть, чем тяжелое ранение. В мои годы калекой остаться…

– Ты о смерти не думай. За жизнь драться надо. Помнишь, как у Джека Лондона описана борьба за жизнь. Да ведь ты же сам и рассказывал… Вырвемся из гор на простор, тогда сполна рассчитаемся с фашистами.

– Вы правы, товарищ капитан, я ведь еще и маму не разыскал. А у нее, кроме меня, никого нет. Как говорится, я у нее самый любимый сын, — сказал Стрелюк, переходя на иронический тон.

На синичке

Последний день июля. Солнце перевалило за полдень. Погода стоит жаркая, тихая. Небо чистое, ни облачка. Парит, даже в лесу душно.

Самолеты ни на минуту не прекращают бомбежку, изматывают нервы. Одно звено бомбардировщиков сменяется другим. Над лесом стоит сплошной рев моторов, трескотня пулеметов и грохот бомб. Кажется, не будет конца этой адской молотилке.

Во второй половине дня где-то за каменной грядой прогремел гром, который мы сначала приняли за грохот взрывов. Раскаты повторились более отчетливо, как будто великан стучал в ворота, пробивая себе дорогу в горы. Повеял легкий ветерок. Зашелестели листья на деревьях. Из-за гребня гор появилась черная туча. Она клубилась и быстро заволакивала вершины гор, надвигаясь на нас. Видя приближение грозы, фашистские бомбардировщики, как нашкодившие псы, поспешили скрыться.

Над нами еще жарко светило солнце, а дальние вершины скрылись за свинцово-серыми потоками дождя. Вдруг резкий порыв свежего ветра нагнул деревья, посыпались листья, зашуршала трава. Послышался нарастающий шум. Разводами сверкнули ослепительные молнии, и с грозным треском грянул гром, заставивший партизан присесть. Заржали перепуганные кони. В эту же секунду водопадом обрушился дождь и, как из ушата, окатил нас холодной водой. Водяные потоки хлынули с гор в долины. А гроза раз за разом повторяла ошеломляющие удары. Казалось, горы ходили ходуном.

– Такая сила электроэнергии пропадет даром! — прокричал сидевший рядом со мною Гапоненко. — Вот бы запрячь этого коника. Сколько бы он эшелонов потянул!

Гроза так же быстро прошла, как и налетела. Но ливень сменился обильным градом. Тут уж было не до шуток. Отшлифованные льдинки величиной с голубиное яйцо сыпались сплошными полосами. Люди прятались под деревья, защищали головы вещмешками, полевыми сумками, плащ-палатками и всем, что попадало под руки. Больше всего доставалось лошадям. Они жалобно ржали, обрывали поводья и метались между деревьями, пытаясь спастись от беспощадных ударов града. Но все напрасно.

Наконец белая полоса ледяного дождя, измолотив нас, насадив синяков и шишек, начала удаляться на северо-восток, продолжая сокрушать листья деревьев и посевы. Над нами вновь засверкало солнце и осветило землю, покрытую толстым слоем льдинок. Партизаны наполняли ими котелки, ждали, пока они растают, и пили холодную, чистую воду.

Продрогшие люди выходили на полянки, подставляли спины под теплые лучи солнца, снимали и выкручивали промокшую до нитки одежду. Полчаса назад мы изнывали от жары, а теперь радовались теплу.

Ездовые и кавалеристы бегали по лесу, разыскивали сорвавшихся лошадей.

– Ну и душ. Никогда не думал, что в июле можно так замерзнуть, — лязгая зубами, проговорил Юра Корольков.

– Всю жизнь будешь помнить Карпаты, — сказал Стрелюк.

– Я их и так не забуду. Они у меня в печенке застряли…

– Тише, товарищи! — насторожился Сережа Рябченков. — Шумит.

– Опять ливень? — спросил посиневшими губами Маркиданов.

– Бежим, хлопцы! — прокричал Журов и устремился к опушке леса.

Мы за ним… Вот и опушка. Здесь уже собралась большая группа партизан. Все настороженно прислушивались к приближающемуся реву и посматривали на речушку, через которую переправлялись вброд. Рев становился все явственнее. Наконец из ущелья вырвалась стена воды. Она рычала, подпрыгивала, падала, вновь подпрыгивала и стремительно надвигалась, увлекая за собой все, что попадалось на пути. Безобидная до этого речушка забурлила, заклокотала мутными водами, ворочая огромными каменными валунами.

– Ну и силища! — восхищался Журов, глядя на бурлящую реку.

Несколько часов бесновалась река, а затем уровень воды начал резко падать…

Перед вечером соединение двинулось дальше. Пошли вдоль горного хребта.

Еще днем с высоты 1713 в бинокль разведчики увидели на полонинах Синички отары овец. Туда мы и направились. Настроение немного повысилось. Несмотря на усталость, шли резвее обычного. Еще бы! Ведь впереди нас ждали мясо и суп, вкус которого мы начали забывать.

Вечерело. Из долины потянуло прохладой. Сегодня это особенно чувствовалось, так как наша одежда не успела просохнуть после дневного ливня.

Разведчикам и третьей роте командование решило дать отдых. Впереди наше место заняли восьмая и девятая роты. В составе главных сил мы чувствовали себя в безопасности и шли без особой настороженности. Вдруг колонна остановилась. Восьмая рота свернула влево и скрылась в кустарниках.

Я вышел вперед к Вершигоре и Горкунову.

– Что, маршрут меняем? — поинтересовался я.

– Видишь лысую гору с седловиной? — спросил Вершигора.

– Вижу.

– А что делается на вершине, видишь?

Я присмотрелся и не только увидел копошащихся там людей, но и услышал стук железа о камень. Сомнений не было, противник укреплялся на высоте, намереваясь перерезать нам дорогу.

В голову колонны вышли Ковпак, Руднев, Базыма и Панин. Томительными казались минуты ожидания. Но вот вечернюю тишину нарушили автоматные очереди и взрывы гранат. Начался бой. Немцы занимали выгодную позицию и оказывали упорное сопротивление. Опасаясь, чтобы не захлебнулась атака восьмой роты, Ковпак подозвал Бакрадзе и сказал:

– Давид, твоему другу Сереже Горланову приходится туго, выручай.

– Всегда пожалста, — ответил Бакрадзе, стукнул стоптанными каблуками и побежал к роте.

Мы наблюдали, как быстро партизаны девятой роты приблизились к горе, рассыпались в цепь и повели наступление на врага. Не верилось, что это те люди, которые несколько минут назад еле волочили ноги.

– Какой порыв, какая удаль в партизанах! Золотой у нас народ! — восхищался Семен Васильевич, наблюдая за атакой девятой роты. Он словно помолодел в этот момент.

– Старая закал… – начал Ковпак, но пулеметная очередь не дада договорить. Пули пропели, сбив фуражку с его головы.

– Фу, чертяка! — потер лысину Сидор Артемович

– Ранило? - встревожился комиссар.

– Да нет, только опалило.

– Сидор Артемович, Семен Васильевич, уйдите с дороги в укрытие, — сказал Панин, подавая фуражку командиру.

– И чего ты пристал? — попытался отмахнуться Ковпак.

– Я, как секретарь партийной комиссии, требую немедленно укрыться… Или для этого потребуется заседание парткомиссии собирать? — неожиданно начальственным тоном заговорил обычно тихий Яков Григорьевич.

– Тихо, тихо, Яков Григорьевич, уходим, — прошептал Руднев, оглядываясь по сторонам и сходя с тропы за холмик…

Бой был коротким и закончился победой партизан. Путь был расчищен. Колонна тронулась. Разведрота опять вышла вперед.

Спустилась ночь. Вокруг темень непроглядная. Шли, держась друг за друга. Наталкивались на камни, падали, молча подымались и шли дальше. Несколько лошадей свалилось с обрыва.

С горем пополам прошли по краю пропасти. Послышалась команда: «Стой!»

– Идти вслепую опасно, — сказал Ковпак. — Выставить охранение и дать людям пару часов отдохнуть. А тем временем посветлеет.

Люди валились прямо на дороге и мгновенно засыпали. Справа внизу проходила шоссейка Делятин – Яремча. Оттуда доносился непрерывный гул моторов. Двигались колонны автомашин. Однако это не мешало партизанскому сну. Уснул и я…

Разведчиков разбудил Вершигора, так и не сомкнувший глаз за ночь. Начало сереть. Из темноты вырисовывались очертания деревьев. Долина тонула в густом тумане. Казалось, мы находимся над облаками.

– Время выступать, — сказал Петр Петрович. - Идите, не ожидая колонны. До нашего прихода разведайте Синичку.

К Синичке подошли вместе с первыми лучами солнца. Задержались на опушке леса перед полониной. В лесу тишина. Только слышно, как с ветки на ветку перепархивают птицы. На разнотравье под лучами солнца серебром переливаются росинки.

Недалеко от опушки леса на полонине стояла пастушья хата. Не заметно никаких признаков жизни. Где же отары, которые мы вчера видели с горы?

Соблюдая предосторожность, выбрались на поляну и вошли в хату. Никого. В печке вмазаны два больших котла. В углу прямо на полу – куча грязной каменистой соли. На лавке несколько кусков брынзы и засохшего овечьего сыра. Гапоненко разрезал их на кусочки по количеству разведчиков. Каждому достался кусочек величиной с половину спичечной коробки. Хлопцы положили их в рот и сосали.

Выслав три отделения для осмотра леса за поло-ниной и горы Синички, я с остальными товарищами тщательно обследовал хату, надеясь найти что-либо из продуктов. Напрасные старания.

Судя по всему, жилище покинуто не так давно. Во всяком случае, после дождя. Об этом говорят следы людей и овец вокруг хаты. По-видимому, и сюда дошло распоряжение немецкого командования.

Неужели и здесь нас постигнет неудача с продуктами? Нет. На этот раз нам улыбнулось счастье. Правда, небольшое, но все же счастье.

Из леса возвратилось отделение Землянко. Разведчики привели с собою пастуха.

– Вот, — ткнул пальцем в сторону гуцула Антон Петрович. — Нашли.

– День добрый, пан товарыш, — сказал пастух, теребя в руках шапку.

– Вы здесь одни? — спросил я, поздоровавшись.

– Так, пан товарыш. Остатни з вечера отару до Яремчи погнали.

– А вы почему остались?

– Я з пятком вивцив тут залышився.

Что такое? Не ослышался ли? Я переспросил:

– Как вы сказали?

– Я там схроныв овечек, — указал он в сторону леса.

– Вы можете продать их нам?

– А на що продать? Отдам так, без грошей…

Не теряя ни минуты, я отрядил гуцула с отделением Землянко за овцами. Пока они ходили, хлопцы налили в котлы воды и разожгли печку. Я собрал польские злотые и немецкие марки, какие были у разведчиков, и вручил их гуцулу, как только пригнали овец.

Пастух помог зарезать и разделать овечек. Вског ре котлы были заполнены бараниной.

Вершигора подоспел, когда первая закладка мяса была готова. Разведчикам выдали по куску баранины и по кружке бульона. Остальное передали помпохозу Павловскому.

– Жить стало лучше, жить стало веселее, — пропел довольный Юра Корольков, облизывая пальцы.

А Журов уселся на деревянной колоде и, подражая гуцулам, запел: Э-э-й!

На высокий полоныни

Витэр повивае-е-е. Сыдыть вивчар молодэнькый

Та й на трэмби грае-е-е…

– О, той товарыш дуже добрэ спивае, — похвалил гуцул и, раздобрившись, угостил партизан самосадом.

Кому не досталось курева, те подсаживались к счастливцам и наперебой заказывали сороковки, двадцатки, бычки и губожечки. Первый имел право выкурить шестьдесят процентов самокрутки, последнему доставалось на одну затяжку, да и то через соломинку. Но и этому были рады. Все-таки табак, а не листья деревьев.

– Наш «гуцул» развеселился, — подшучивали разведчики над Журовым.

– А что солдату нужно? Был бы харч, — сказал Юра.

– Не всяк весел, кто поет, — серьезно ответил Журов и затянул:

Удовыцю я любыв, подарункы ей носыв…

Часам к десяти соединение заняло Синичку, урочища Шевка и Лазек и горы, примыкавшие к ним.

Гора с птичьим названием Синичка выглядела совсем не по-птичьи. Вершина представляла собой нагромождение камней, лишенных какой-либо растительности. Чуть пониже вершины гора опоясана лесом и кустарниками. Восточные и западные скаты крутые, покрыты редким кустарником. Синичка изрыта полуразрушенными окопами и траншеями времен первой мировой войны. В этих траншеях заняли оборону роты Сережи Горланова и Давида Бакрадзе.

Не успели мы как следует расположиться, разведчики доложили о подходе противника. С высоты была хорошо видна дорога, по которой к подножию горы подъезжали автомашины с пехотой.

Уверенные в своих силах гитлеровцы высадились из машин и начали взбираться по склону. Они шли легко, умело преодолевая крутой подъем.

– Эй, кацо, видно, эти фашисты немало гор излазили, — сказал Давид, обращаясь к Горланову.

– Я бы тоже легко полез, если бы меня к ней на автомашине подвезли, — отозвался Сережа.

– Посмотрим, как они отсюда будут лететь. Подпустим, кацо?

– Подпустим, — согласился Горланов и поспешил к своей роте.

– Стрелять только по моей команде, — отдал распоряжение своим подчиненным Бакрадзе.

На гору взбиралось около батальона противника. Послышалась лающая речь. Идут смело. Видимо, не подозревают, что их ждут партизаны. Вооружены легко. В руках длинные палки. Одежда и обувь специально приспособлены к действиям в горной местности.

Когда противник подошел метров на пятнадцать-двадцать к обороне, Бакрадзе подал команду:

– По фашистам, огонь! — И метнул гранату.

Заговорил весь восточный склон горы. Автоматные и пулеметные очереди партизан косили гитлеровцев. Гранаты довершали дело. Отборные фашистские головорезы двадцать шестого полка альпийских стрелков не ожидали такого ошеломляющего удара партизан. Они, оскалив по-волчьи зубы, катились с горы, оставляя на ее склонах убитых и раненых, даже не пытаясь их унести.

Атака была отбита без потерь с нашей стороны. Партизанам достались трофеи: оружие, документы, а главное – фляги с кофе и галеты.

– Хорошо, если бы гансы повторили атаку и оставили нам хлеба и мясных консервов, — шутили партизаны.

Однако немцы наступление начали с другой стороны, на оборону четвертого батальона, а сюда бросили авиацию. Первый налет был совершен десятью бомбардировщиками. Бомбы ложились впереди нашей обороны и, к радости партизан, доколачивали немецкую роту.

Расправившись с убитыми и ранеными гитлеровцами, самолеты перенесли удар по лесу, в котором находились наши подразделения.

Мы по самолетам не стреляли, чтобы не обнаруживать себя. Однако нашему терпению пришел конец. Ковпак приказал каждой роте выделить по пулемету для стрельбы по самолетам. Выставили их в стороне от расположения. Пулеметчику комендантского взвода Кириллову удалось сбить один «Мессершмитт-110». После этого воздушные пираты стали более осторожными и даже на некоторое время оставили нас в покое. Но передышка была кратковременной. Вскоре самолеты вновь появились и не оставляли нас в покое до вечера.

Бой с противником на участке восьмой и девятой рот прекратился, а по лесу продолжали раздаваться одиночные выстрелы.

– Прекратить стрельбу, — отдал распоряжение начальник штаба Базыма. — Узнать, кто нарушает приказ…

Связные возвратились и доложили, что в их ротах никто не стрелял.

– Как всегда в этих случаях нет виновного, — говорил недовольный начальник штаба. — Слышите, опять стрельба. Это у вас. Немедленно прекратить, — приказал Базыма связному пятой роты.

Послышался топот мчащейся лошади. По дороге к штабу скакала оседланная лошадь без всадника.

– Задержать, — приказал Григорий Яковлевич.

Связные преградили дорогу. Лошадь свернула в сторону и остановилась возле коня командира. Ребята поймали ее за повод и вывели на дорогу. Седло было в крови, не успевшей еще застыть.

– «Кукушки», немецкие снайперы, — высказал я предположение.

– Возьмите взвод разведчиков и прочешите лес, — тут же распорядился начштаба…

Разведчики рассыпались в цепь и осторожно пробирались лесом. Впереди прогремели два выстрела. Взяли направление на звуки. Осматривали деревья и кусты. Останавливаясь, прислушивались, но выстрелы не повторялись. Вот и опушка леса, а «кукушек» не обнаружили. Прочесали лес в обратном направлении. Впустую. Возвратились к штабу. В лесу снова выстрелы.

– Надо выследить «кукушек», — предложил Журов.

Выслали троих разведчиков. Они залегли и пролежали около часа. За это время не было ни одного выстрела. А как только ребята возвратились, «кукушки» ожили.

– Испытаем еще один вариант, — предложил я разведчикам. — Когда пойдем лесом, мы с Журовым и Лучинским незаметно заляжем. Остальные дойдут до опушки и возвратятся…

Залегли. Замаскировались. Дождались возвращения товарищей. Лежим пять, десять, двадцать минут. Никаких признаков присутствия врага. Минуты кажутся часами. Лежим, не шевелимся. Обнаружить себя, значит, стать добычей того, на кого охотимся. Прошло полчаса. Появилась мысль: «Ушли снайперы. Надо и нам уходить… Вот полежу еще минуту и подам сигнал на отход».

Как раз в эту самую минуту на тропе слева послышались шаги. Вдруг над самой головой ба-бах! От неожиданности подпрыгиваю всем телом. Осторожно автоматом отвожу в сторону ветку куста и вижу чуть заметное облачко дыма почти у самой верхушки высокого дерева. Но на дереве никого нет. Взгляд падает на кудрявое дерево рядом. На толстой ветке сидит человек в пятнистом маскировочном костюме. Я прицелился и дал короткую очередь, и только тогда подумал: «Надо было взять живым». Снайпер выпустил из рук винтовку, и она гулко стукнулась о твердую землю.

«Чего же он не падает?» – пронеслось у меня в голове.

Не покидая своего укрытия, наблюдаю за фашистом: ранен или убит. Если ранен, подходить опасно- может гранатами забросать. Опасения напрасны. Голова «кукушки» безжизненно опустилась на грудь. Мертвое тело устойчиво держится на ветке. Присмотревшись, замечаю, что оно пристегнуто ремнем к стволу дерева. Видать, опытный головорез. Даю несколько очередей – ремень лопается, и тело валится на землю.

Снайпер, действительно, оказался опытным и запасливым. Кроме патронов, он имел гранаты, две плитки шоколада, наполовину опорожненную флягу кофе, сигареты и… мел. На деревья забирался с помощью «кошек».

На мои выстрелы прибежал Журов.

– Есть один, — сказал он. — Должен быть и напарник.

– Сначала, Леша, пойди посмотри, кого он подстрелил на тропе. Может, ранен. Окажи помощь, а потом поищем напарника…

Журов возвратился быстро.

– Наповал. В левый висок, — доложил он угрюмо. — Из кавэскадрона парень. Надо Саше Ленкину сказать, чтобы похоронили…

Второго снайпера нашли по следам, которые оставили «кошки» на стволе дерева. Когда мы подошли к дереву, немец бросил гранату, но она не взорвалась. Видимо, он торопился и не привел ее в боевую готовность… Очереди наших автоматов сняли и эту «кукушку».

Возвратившись с охоты за снайперами, я попал на совещание командиров подразделений в штабе. За последнее время такого рода короткие совещания проводились чуть ли не каждый день. На этот раз нас задержали минут пятнадцать. Объявили маршрут и порядок движения.

– Будьте готовы к прорыву из окружения, — сказал в заключение Ковпак.

Довольные командиры подразделения ушли готовиться к маршу. Меня задержал Костя Стрелюк. Он только что прибыл из разведки. Мы отошли чуть в сторону, и Костя начал докладывать. Его голос то и дело заглушался ревом бомбардировщиков, проносившихся над лесом. Вдруг послышался нарастающий вой.

– Ложись! — крикнул кто-то от штаба.

Мы с Костей упали между стволами двух деревьев. Что дальше произошло, мне трудно описать! Взрыв страшной силы подбросил меня и оглушил. Пыль и пороховой дым отгородили от всего окружающего. Дерево, под которым мы лежали, свалилось, чуть не раздавив Костю. По спине и ногам забарабанили камни и комья земли. Я попытался руками защитить голову от ударов, но почувствовал резкую боль в правой руке. Посмотрел на нее с тревогой. Выше запястья торчал рваный осколок. Не раздумывая, выдернул его. В глазах потемнело от боли. Из раны брызнула темная кровь. Зажал рану левой рукой. Кровь тонкими струями протекала между пальцами. Оглянулся по сторонам…

За сваленным деревом лежал Стрелюк с окровавленной ногой. Пытаюсь подняться. Это мне удается. Ноги дрожат, но держат. Боли в ногах не чувствуется. «Ходить могу», — с радостью отмечаю про себя.

Подбежали товарищи. По губам вижу, что-то спрашивают, но не слышу их.

– Стрелюку… Ногу… – кричу я и не узнаю своего голоса. Он звучит отдаленно, как будто за стеной.

Костю унесли в санчасть. Мне Лида Соловьева перевязку сделала на месте.

Я боялся остаться глухим навсегда. К счастью, опасения оказались напрасными. Уже через час я услышал стрельбу. Роты отражали очередные атаки противника. Все отчетливее стала доноситься до слуха речь товарищей.

– Чудом остались живы, — сказал громко Гапоненко. — Пойдемте, посмотрите…

Бомба взорвалась метрах в двадцати от того места, где проходило совещание. Мы же с Костей залегли чуть дальше. Судя по размерам воронки, вес бомбы был не менее двухсот килограммов. На десятки метров вокруг воронки деревья были срезаны осколками и повалены взрывной волной…

Это была последняя бомба. Сбросив ее, самолеты улетели. Наступали сумерки.

– Представьте себе, что бы получилось, если бы совещание задержалось на пять минут. Остался бы отряд без командного состава, — сказал Коля Гапоненко.

Мы возвратились в роту. В лесу встретили военфельдшера Никитина Михаила Андреевича. Он помогал Косте Стрелюку.

– Ну как? — спросил я партизанского доктора.

– Плохо. Раздроблена кость…- устало ответил он.

– Много времени потребуется на лечение? — поинтересовался Гапоненко.

Никитин устало кивнул головой. Его явно клонило ко сну. Переборов усталость, Михаил Андреевич поднялся и, как бы оправдываясь, сказал:

– Трое суток глаз не смыкал. Ночью марш, все возле раненых. Днем операции, операции… Бедные раненые, сколько мучений им приходится переносить! Покоя нет. Медикаментов недостает. Нет даже условий по-настоящему обработать раны.

– Врачам и сестрам достается не меньше, — сказал Гапоненко.

– Ничего не поделаешь, браток, долг, — сказал Михаил Андреевич и начал шарить по карманам, потом развел руками и разочарованно выдохнул: — Пусто.

– У меня наберется на цигарку, — сказал Гапоненко и вытрусил из кешени крохи самосада пополам с пылью.

Никитин свернул тоненькую папироску, прикурил, сделал жадную, глубокую затяжку и с облегчением произнес:

– Теперь можно потерпеть до утра… Пойду готовить раненых. Через полчаса выступаем…

Бой на заставах еще продолжался, а мы покидали Синичку. От предложенной лошади я отказался. Боялся, что усну и свалюсь в пропасть.

Костю Стрелюка, вместе с другими тяжелоранеными, товарищи несли на носилках.

Мне вспомнился наш вчерашний разговор. Бедный Костик! Случилось именно то, чего он боялся: не смерть, а тяжелое ранение…

Каждый из нас понимал, что обстановка очень тяжелая, и готов был перенести любые лишения и выдержать кровавые бои. Однако никто даже не предполагал о том, что случится через сутки. А события неотвратимо надвигались.

На Делятин!

Наш отход с Синички ввел противника в заблуждение. Гитлеровцы перед вечером получили достойный отпор и ночью атаковать не решились. Когда же утром подняли бешеную стрельбу и ворвались на гору, там партизан не оказалось. Нам с высоты 1060 было хорошо видно, как они гурьбою высыпали на полонину и группами рассеялись на отдых.

– Перекур устроили или завтракают, — с завистью проговорил голодный Журов, рассматривая в бинокль Синичку.

– Вернее всего, составляют донесение о разгроме партизан, — высказал предположение Павлик Лучинский.

– Воздух! — послышалась команда.

Над нами пролетело звено самолетов. Они держали курс на Синичку и с хода начали атаковать немецкую пехоту. Взрывы бомб чередовались с пулеметными очередями. В воздух полетели ракеты – сигнал, что здесь свои. Летчики не верили этим сигналам. Они знали, что партизаны неоднократно прибегали к такой хитрости, чтобы отвести от себя удар. Летчикам был дан приказ бомбить Синичку, и они это делали с немецкой педантичностью.

Видя, что ракеты не действуют, пехота рассыпалась по склону горы. Это, видимо, еще больше убедило летчиков, что они напали на цель… На смену первому звену пришло второе.

– Костя, фашистские самолеты мстят пехоте за твое ранение, — сказал Вершигора, склонившись над Стрелюком.

– Можно, я посмотрю? — попросил Костя.

Лапин, Маркиданов, Рябченков и Корольков осторожно подняли носилки, на которых лежал Костя, и вынесли на опушку леса. Стрелюк долго смотрел на Синичку, ставшую для него роковой. Сейчас над ней коршунами вились самолеты. Чуть заметная улыбка озарила лицо разведчика, но сразу же потухла.

– Жаль, что меня ранило. Я бы их больше перебил из автомата. А что я теперь? Балласт, — сказал он со вздохом. — Из-за меня четыре человека выходят из строя…

– Ничего, Костя, поправишься. Мы с тобой еще повоюем, — успокаивал Володя Лапин.

Стрелюк ничего не ответил, тяжело вздохнул и попросил отнести его на место. Он понимал всю сложность своего положения.

С Синички продолжали доноситься взрывы и пулеметные очереди.

– Удивляюсь, — сказал Семен Васильевич, — неужели их пехота не имеет радиосвязи с самолетами?

– Возможно, радиостанция уничтожена при налете первого звена, — высказал догадку Вершигора. — Они не опасались авиации, не маскировались… Выгодная цель.

Вероятно, этим и объяснялось, что самолеты несколько часов интенсивно бомбили свою пехоту, не давая ей возможности организовать преследование партизан.

Ночным маневром мы лишь на время завели немцев в заблуждение. Оторваться от противника и выйти из плотного кольца окружения нам не удалось. Соединение занимало высоты, примыкавшие к Делятину с запада, и продолжало находиться в тесном кольце блокады. Крупные гарнизоны занимали села Зеленую, Пасечную и города Надворную и Делятин. Во второй половине дня 3 августа противник подошел с юга и занял ряд высот, перекрыв нам еще один возможный путь отхода.

Весь день разведывательные партии во главе с Гапоненко, Землянко, Осипчуком и Журовым вели разведку противника и дорог. Им удалось установить, что Делятин занимает хорошо вооруженный гарнизон в триста человек с артиллерией и минометами. Немцы на окраинах города выставили заставы, а главные силырасположили в центре.

Ковпак и Руднев изучили обстановку и пришли к выводу: единственный выход – идти на прорыв.

– Все зависит от правильного места прорыва, - говорил Сидор Артемович.

– Удар надо наносить там, где его меньше всего ждут. Таким местом я считаю город Делятин, — развивал мысль Руднев. — Гарнизон сильный. Гитлеровское командование разрекламировало, что партизаны разгромлены. Это нам на руку. Им и в голову не придет, что мы решимся напасть на город… Бесспорно, мы идем на риск. Однако это лучше, чем возвращаться в горы. С разгромом делятинского гарнизона соединение получает свободу маневра и выходит в районы, богатые продовольствием…

Предложение комиссара было принято. Решили штурмовать Делятин.

Слово «штурм» молнией облетело подразделения. Все партизаны помнили штурм на Ломнице. Никто не сомневался в успехе и теперь. В лагере царило оживление.

Хозяйственники в который раз перетряхивали вьюки в поисках съестного, чтобы перед боем подкрепить силы партизан. Старания безуспешны. Вьюки давно опустели. И лишь у помпохоза Павловского нашлась в запасе пара пудов муки, которую он берег для раненых.

– Шо ж, хлопцы, як шо идем на штурм, думаю в Делятине здобудемо хлеб или… смерть, — говорил старшинам Михаил Иванович. — Берите остальную муку и варите галушки.

Громко сказано – галушки! Попробуй из двух килограммов муки, которые получил Зяблицкий, приготовить галушек на полсотни человек. Старшина решил этот вопрос просто. Вскипятил в ведрах воду, засыпал туда муку, посолил, размешал – и получилась жидкая болтушка. Радовались и этому.

– Такую похлебку мне приходилось есть только в плену. Мы ее называли баландой, — вспомнил Журов.

– Да, пища что надо… Жив будешь, а думать о девчатах перестанешь, — невесело пошутил Володя Лапин.

– Доберемся до немецких складов в Делятине, все голодные дни компенсируем, — сказал Рябченков.

– Держи карман шире! — поддел Юра. — Так тебе и разрешат в городе прохлаждаться. Перебьем гарнизон – и айда на равнину.

– Правильно, Юра, — вмешался в разговор политрук Ковалев. — В Делятине задерживаться нельзя. Прорвем кольцо блокады, выйдем на равнину, оторвемся от противника, запасем продовольствие и снова в горы.

– Век бы не видать этих гор, — тяжело вздохнув, проговорил Остроухов.

– А я так думаю: в горы больше не вернемся, — сказал Лапин.

Прислушиваясь к разговору, я все больше убеждался в том, что действия в горах нанесли душевную травму партизанам. Для того чтобы восстановить душевное равновесие, нам необходима победа в предстоящем бою, несколько побед. Об этом, видимо, думали, и наши командиры, решаясь на штурм Делятина.

Город Делятин с железнодорожной станцией расположен в долине реки Прут. С запада над городом нависают горы, с юго-востока подпирает гора Рахов, километрах в трех восточнее – высота 589. В городе стекаются железные дороги: Станислав-Рахов, Коломыя-Делятин, Косов-Делятин.

Для разгрома немецкого гарнизона и овладения Делятином были созданы две ударные группы.

Первая в составе первого и третьего батальонов, под командованием Вершигоры должна была наступать с запада и овладеть северной частью города, взорвать мосты на железных и шоссейных дорогах Делятин-Надворная, Делятин-Коломыя. После чего третий батальон становится заслоном на этих дорогах, а первый овладевает мостом через Прут и селом Заречье и пропускает отряды на юго-восток по шоссе Делятин-Яблонов в село Ославы Белые.

Вторая группа в составе двух батальонов под общим командованием Кульбаки наносит удар с юго-запада, овладевает железнодорожной станцией и южной частью города, взрывает мосты на железной и шоссейной дорогах из Делятина на Яремчу, оставляет там заслоном четвертый батальон и следует к мосту через Прут, а дальше на Заречье, Ославы Белые.

Разведывательная и вторая роты, артиллерийская батарея, оставшаяся без орудий, составляют резерв.

Тыловые подразделения и санчасть объединяются в одну группу под руководством Павловского. Они должны были решительно продвигаться вперед, не ожидая полной очистки города от противника и не обращая внимания на возможную стрельбу.

Начало штурма назначалось на час ночи 4 августа.

– Действия командиров и бойцов должны быть решительны и четки. Всему личному составу усвоить, что поставленную боевую задачу нужно выполнить любой ценой. Пока в подразделении есть хоть один человек, способный драться, задача должна быть выполнена. Никаких заходов в дома! У всех одно стремление – только вперед, — отдал Руднев последние распоряжения перед выступлением.

Вечером колонны партизан поползли к Делятину.

Разведрота находилась в распоряжении комиссара. Семен Васильевич шел впереди, за ним по пятам, как тень, следовал Радик. Двигались за ударной группой, которую возглавлял Вершигора. Быстро надвигалась ночь. Тучи заволокли небосвод… Вошли в густой лес. Стало темно, хоть глаз выколи. Шли медленно, на ощупь. Тропка петляла и круто уходила вниз. Надо было все время придерживаться за кустарник, чтобы не свалиться. Оберегая раненую руку, я здоровой нащупывал ветки и, цепляясь за них, пробирался за товарищами. Тропка часто терялась. Днем побывали здесь разведчики, но сейчас в кромешной тьме не могли найти дороги. Поминутно останавливались…

Из-за плохой дороги к Делятину подошли с опозданием на целый час. В два часа ночи над городом взметнулись сигнальные ракеты. Горы и долины огласились пулеметной и автоматной трескотней. Пошли в ход гранаты. Партизаны нагрянули на город, словно гром среди ясного дня.

Застигнутые врасплох, немцы метались по улицам Делятина. Они попытались организовать сопротивление, но не устояли перед партизанами, которые огненными ручьями растекались по улицам, и поспешили удрать из города.

Мы продвигались за наступающими подразделениями. Подошли к железнодорожной насыпи. Послышался грохот приближающегося поезда. Навстречу ему вдоль насыпи полетели гирлянды трассирующих пуль. Захлопали бронебойки… Паровоз остановился как раз в том месте, где мы залегли. Не ожидая команды, разведчики ударили по вагонам.

– Прекратите стрельбу! -послышалось из-за насыпи.

– Стой! Стой! — понеслось по цепи разведчиков. Стрельба утихла.

– Кто там? — спросил Руднев.

– Третий батальон… Товарняк прикончили…

– Где комбат?

– На мосту. Идите вдоль насыпи вправо…

Прошли метров пятьдесят и оказались на шоссейной дороге, уходившей под высокий железнодорожный мост.

– Эй, на мосту! — крикнул Руднев, задрав голову.

– Я на мосту, Матющенко, — донеслось сверху.

– Федот Данилович, поздравляю с успешным началом.

– Спасибо, товарищ комиссар. Только рановато еще поздравлять.

– С успешным началом поздравляю, а какой будет конец, увидим. Пропустите всех и взрывайте мост, — сказал Руднев.

– Добре, Семен Васильевич, зробемо, — ответил Матющенко.

На первых порах все складывалось благополучно для нас. Делятин оказался в наших руках. По мостовой застучали подковами лошади. Сережа Рябченков в поводу вел лошадь, на которой устроили Стрелюка.

– Как самочувствие, Костя? — спросил я.

– Терпеть можно, — ответил Стрелюк.

– Терпи казак, атаманом будешь, — пошутил Руднев.

– Не всем казакам в атаманах быть, — отшутился Костя. — Мне и разведчиком неплохо было.

– Ты и сейчас разведчик, — сказал Руднев и приказал: — Не отставайте.

На мосту через Прут мы встретили Вершигору, Войцеховича и Панина.

– Где Сидор Артемович? — спросил комиссар

– С батареей, сюда подходит, — ответил Яков Григорьевич.

– Тылы поторопить надо. Девятая, восьмая и пятая уже в Заречье, — докладывал на ходу Вершигора. — До рассвета необходимо выбраться из города.

В Заречье нас встретили Землянко и Лапин. Они с собою привели местного жителя. Гуцул, как лунатик, во всем белом стоял перед комиссаром и торопливо докладывал:

– Прошу пана таварыша начальника, ночью началась стрелянина. Я проснулся и вышел во двор. Смотрю, а германы удирают на авто. Думаю, слава богу, и им всыпали. Только они за селом начали покидать авто и побежали на верховину, шо праворуч дороги.

– Много их? — живо спросил Руднев.

– Дуже богато. Машин восемьдесят…

– Немедленно предупредите роты, чтобы не напоролись на засаду, — приказал мне комиссар, не дослушав гуцула.

Выполнить это приказание не удалось. Впереди послышалась стрельба. Сначала заработал один пулемет, к нему присоединился второй и наконец разразилась отчаянная пальба. В бой вступили наши роты. Мы спешили на помощь.

Бежали по дороге, а когда пули начали свистеть над головами, свернули влево и побежали лощиной параллельно дороге. Начало рассветать, и мы увидели на дороге колонну автомашин. Приблизились к ним. Машины пустые. Моторы некоторых из них тихо урчали.

– Спешили фрицы, даже моторов не успели заглушить, — сказал Остроухов, усаживаясь за руль. — Садись, братва, пролетим до Ослав.

Разведчики начали забираться в кузов, но в это время одна из машин вспыхнула. Кто ее поджег: наши или противник, трудно сказать. Только это было не в нашу пользу. Долину осветило. Мы были видны, как на ладошке. Этим воспользовались немцы и обрушились на нас пулеметным огнем.

– От машин, — подал я команду. — Лощиной вперед!

Отползли в кустарник и встретили там группу партизан, среди которых был Руднев. Панина, Вершигоры и Радика с ними не было. Видимо, они отстали где-то во время боя.,.

Противник перекрыл дорогу на Ославы и занял высоты справа и слева. Мы оказались в ловушке.

Стремительным ударом пятая, восьмая и девятая роты очистили высоту 589 и продолжали наступление. Одна рота второго батальона наступала вдоль шоссе, а остальные развернулись вправо и начали бой за высоту, расположенную правее шоссе.

– Связной девятой! — позвал комиссар.

– Я, — отозвался шустрый паренек.

– Передайте Бакрадзе, наступать на Ославы Белые, овладеть ими и перекрыть дороги на Коломыю и Микуличи.

– Есть! — ответил связной и умчался выполнять приказание.

Замысел Руднева заключался в том, чтобы не допустить подхода подкрепления противника из Коло-мыи. После выяснилось, что эта мера была запоздалой. Немцы еще ночью подбросили из Коломыи войска на девяноста шести машинах…

По приказанию комиссара, я собрал разведчиков и расположил их в обороне чуть впереди наблюдательного пункта.

Сопротивление противника возрастало. Наступило утро, а второму батальону не удалось сбить немцев с высот правее дороги. Рота, наступавшая вдоль шоссе, тоже успеха не имела.

– Семен Васильевич, здесь вам оставаться опасно, надо уходить влево на высоту, — настаивал помощник начальника штаба по связи лейтенант Деркач. — Оттуда и наблюдать лучше.

– Мы должны расчистить дорогу на Ославы Белые и пропустить колонну, — ответил на это Семен Васильевич.

– Вам совсем не обязательно быть в первой цепи, — попытался я поддержать Деркача.

Руднев не хотел и слушать. Отмахнулся и от предложения Деркача отойти, разыскать Ковпака и принять решение вместе с ним. Видимо, комиссар не мог примириться с мыслью, что нам не удастся сломить сопротивление врага.

– Еще немного, и Кульбака овладеет высотой, - успокаивал нас Руднев. — Пропустим колонну…

Надежды комиссара не оправдались. Мы заметили Кульбаку и его комиссара Шульгу, которые с группой бойцов пробирались лощиной.

– Почему до сих пор топчетесь на месте? — набросился на них Руднев. — Почему не взяли высоты?

Оказалось, что противник рассек второй батальон на две части, и Кульбака не имел связи с двумя ротами.

Возможно, сейчас самым правильным решением было отойти и уклониться влево. Тем более, что тылы, третий и четвертый батальоны прошли Заречье и, чтобы не подвергаться ударам авиации, свернули на восток и ушли в район высоты 1615. Но мы об этом тогда не знали, а связные, которых посылал комиссар, гибли, так и не пробравшись к командиру. Поэтому-то комиссар видел единственное спасение в прорыве на Ославы Белые вдоль шоссе.

– Не сумели овладеть высотой, пробивайтесь на Ославы вдоль шоссе, — приказал Семен Васильевич командиру второго батальона.

Однако роте второго батальона не под силу было пробиться на Ославы. Она несла большие потери, но продвинуться не могла. И тут комиссар пошел на крайность.

– Капитан, берите разведчиков и идите на помощь Кульбаке, — приказал Руднев.

– Товарищ комиссар, я оставлю один взвод в вашем распоряжении, — предложил я.

– Вы слышали приказ? — рассердился Руднев.

– Слышал, но взвод оставлю, — упорствовал я.

– Пока мы торгуемся, там гибнут люди, — указал комиссар вперед, где истекала кровью рота Кульбаки. — Оставьте отделение, остальных ведите.

Приказав Осипчуку оставаться с комиссаром, я повел роту вперед. Но не успели отойти и пятидесяти метров, как нас нагнал Осипчук с отделением.

– Почему ушли? — спросил я.

– Прогнал, — ответил Володя. — Чуть к трусам не причислил…

С комиссаром осталось всего три человека: лейтенант Деркач, Галя Борисенко и комендант Скрыльников…

Маскируясь редким кустарником и высокой травой, разведчики короткими перебежками пробирались вперед. Нас заметили немцы с высот и начали обстреливать. Пришлось ползти по-пластунски.

Роту второго батальона разыскали на берегу ручья. Партизаны вели перестрелку с противником.

– Почему не наступаете? — спросил я.

– Попробуй. Видишь, сколько их, а у нас в роте осталось человек пятнадцать, — ответил командир взвода, указывая на немцев, которые залегли в кюветах. Их было около пятидесяти. Чуть дальше мелькали фигуры перебегавших солдат. Со стороны Ослав доносился гул моторов.

– Подкрепление гитлеровцы подбрасывают, — проговорил кто-то из партизан.

– Где комбат?

– Возле мостика.

Пробравшись к мостику, я увидел Кульбаку и Шульгу. Они лежали в цепи партизан и стреляли по немцам. Мое появление обрадовало их.

– Какие указания? — спросил меня комбат.

– Прорываться на Ославы Белые, — ответил я.

– Шо ж, хлопцы, покрепче затягивайте ремни, будем пробиваться, — сказал Кульбака, обращаясь к бойцам.

Всего в двух ротах насчитывалось около сорока человек. Большинство партизан роты второго батальона вооружены винтовками, поэтому разведчики, вооруженные автоматами, представляли основную огневую и ударную силу.

– Силы примерно равные, — сказал я. — Решимости драться у нас в сто раз больше, чем у противника. Кроме того, мы не имеем другого выхода. Должны любой ценой пробиться.

– Ты, Иван Иванович, считаешь только тех фашистов, которых видишь вблизи, — сказал Шульга. — Надо учитывать и тех, что сидят в глубине обороны и на высотах. Мы только поднимемся, как во фланг и в спину ударят пулеметы с горы.

– Что вы предлагаете?

– Предлагать здесь нечего, надо прорываться. Я говорю к тому, что каждому из нас придется драться против пятерых, — пояснил Шульга.

Против этого нечего было возразить. В действительности немцев было намного больше, чем предполагал комиссар. Однако раздумывать не было времени. Кульбака подал команду приготовить гранаты и, когда прогремели гранатные взрывы, поднял роты в атаку.

Партизаны в один миг перемахнули через ручей и, стреляя на ходу, с криками «ура» бросились на врага. Раненая рука мешала бежать, и я еле поспевал за товарищами, даже не пытаясь вести огня из автомата. Могучая фигура Кульбаки была в первом ряду атакующих.

Немцы находились метрах в двадцати от нас. Оглушенные гранатами и автоматным огнем, они растерялись и побежали. Их настигали партизаны и расстреливали в упор.

– Бей фашистов! — выкрикивал Шульга, посылая очереди по врагу.

Я бежал шагах в пятнадцати позади атакующих. Бросил взгляд влево и увидел немецкую цепь, которая появилась из-за холма и спешно залегла на косогоре, метрах в пятидесяти от нас. — Слева! — крикнул я.

Этого было достаточно, чтобы партизаны поняли, какая угроза нависла с левого фланга. Они развернулись в сторону немецкой цепи и открыли огонь. Но в это время ударили немецкие пулеметы справа и слева. Спереди выросла новая цепь гитлеровцев и двинулась навстречу нам.

– Ложись! — подал команду Кульбака и первым плюхнулся на землю. Его примеру последовали все.

Припав к земле, партизаны начали отражать контратаку немцев. Я лежал за кочкой, следил за боем и с ужасом заметил, что сопротивление становится все слабее. Автоматы один за другим прекращали стрельбу. «Неужели убиты?» - подумал я. Но нет! Остроухов и Осипчук возобновили стрельбу. Журов менял магазин. Отлегло… Стрельба вновь достигла высокого накала. Гитлеровцы залегли и начали усиленно отстреливаться. Силы наши таяли.

– Стрелять только наверняка, — передал по цепи Осипчук.

Предостережение было своевременным. Почти все автоматчики имели только по два магазина. По одному уже израсходовали. Второго ненадолго хватит. Надо заряжать опустевшие. А как это сделать, если на тебя летят пули с трех сторон. В дополнение ко всему мы потеряли четыре человека. Ко мне подползла санитарка Лида Соловьева и доложила, что Коля Соловьев ранен в ногу, а Тоня в грудь, навылет.

– Как попала к нам медсестра батареи? - спросил я.

– Ночью отбилась от своих.

– Ходить могут?

– Вряд ли…

Неприятные вести. Надо принимать меры. Помощи не видно. Я подполз к Кульбаке, чтобы посоветоваться.

– По дороге нам не прорваться, — сказал он.

– А если даже прорвемся здесь, противник впереди снова перекроет. Для этого у него сил хватит, — проговорил Шульга, прислушался и продолжал: — Позади бой стих. Видимо, наши отошли.

– Не может быть! Нас бы предупредили, — не согласился Кульбака.

– Похоже, что комиссар прав, — сказал я. — Надо послать на связь.

– Послать-то следует, а удержимся ли мы здесь? — размышлял комбат.

– Отведем к ручью. Там выгодный рубеж для обороны. Ребята дозарядят магазины, тем временем вернутся разведчики, — предложил я.

Со мной согласились. На связь отправились Гапоненко и Остроухов. Остальные отползли к ручью и расположились вдоль берега.

Противник не был особенно активен, обстреливал, но не наступал. Видимо, немцы считали,что нам некуда деваться… Но крутые высокие берега служили для нас хорошим укрытием. Партизаны спешно доза-ряжали магазины. Я пробрался к раненым, над которыми хлопотали Лида Соловьева и Аня Василец.

Тоня сидела без кофточки, в разорванной рубашке. Она тяжело дышала. При каждом вдохе и выдохе в груди у нее шипело, свистело и клокотало. Над ранками вздувались и лопались кровянистые пузырьки. По белой груди тонкой струйкой сочилась кровь. Круглое красивое личико ее побледнело… Скольких раненых товарищей вынесла из боя эта невысокая, но сильная девушка! А скольким облегчила страдания своим теплым, ласковым, душевным отношением!

– Не повезло тебе, Тоня, — сказал я, обращаясь к девушке.

– Да ничего… Дышать вот только трудно, — ответила она прерывающимся голосом.

– Надо приготовить носилки, — сказал я Осипчуку.

– Я пойду… С сумкой как? — сказала Тоня, указывая глазами на сумку с красным крестом, как будто вся трудность заключалась в том, как с ней поступить.

– Об этом не беспокойся, — успокоил я девушку. — На всякий случай носилки сделаем. Хорошо, если сумеешь идти, а если нет…

Лида хлопотала возле раненой, накладывала повязку. Чуть в стороне лежал Коля, ногу которому бинтовала Аня. Он на все лады ругал немцев.

– Куда же тебя стукнуло?

– В мягкое место… Садиться нельзя, — ответил неунывающий разведчик. — Вы обо мне не беспокойтесь. Я и на одной ноге дойду, куда хотите… Ребята мне уже и помощника приготовили, — указал он на палку…

Ждали разведчиков. С их возвращением я рассчитывал раненых отправить в санитарную часть. Однако получилось не так, как мне хотелось. Гапоненко и Остроухову не удалось связаться с комиссаром. Противник отрезал нашу группу от главных сил. Мы оказались окруженными на малом пятачке.

– Раздумывать нечего, только вперед!

– Вперед, так вперед, — согласился Кульбака.

Мы рассказали партизанам, в каком положении оказалась группа.

– Прорываемся по ручью. Впереди пойдет взвод Осипчука, будет расчищать путь. Остальным отражать противника с флангов…

Спустились на дно ручья и побрели по воде. Поросшие кустарником обрывистые берега в полтора метра высотой маскировали нас и являлись надежной защитой от пуль.

Осипчук в жилетке, перепоясанной ремнями снаряжения, Остроухов в немецком френче, длинновязый Журов в гимнастерке с расстегнутым воротом, спокойный Гапоненко шли впереди и, как охотники, стреляли по немцам навскидку. То и дело пускали в ход гранаты, пробивая дорогу для группы.

Ручей петлял и все больше забирал вправо, уходя в сторону от шоссейной дороги, кюветы которой забиты немцами. Наконец мы вплотную приблизились к горе, на которой засели немецкие пулеметчики. Теперь они нам не страшны. Их очереди летели выше наших голов. Это позволило сосредоточить огонь по противнику, который поджимал слева… Каждый шаг давался с боем. Опрокинем одну цепь, как тут же наталкиваемся на вторую.

Но вот противник остался позади. Мы продолжали идти по ручью. Вдруг он круто повернул влево и ушел в сторону Ослав Белых. Выбрались из ручья и начали подниматься на лысую гору, которая возвышалась западнее села. Противник видел нас, обстреливал, но он был далеко, и его огонь не причинял нам вреда.

Чем выше забирались, тем отчетливее представлялась нам картина боя. На высотах, склонах и в долине – везде виднелись немецкие цепи. Можно было только удивляться, как нам удалось выбраться из этого котла… На шоссе стояли автомашины. Остроухов насчитал их более восьмидесяти. Если предположить, что на каждой из них приехало по десять человек, и то будет солидное число – восемьсот.

На северной окраине Ослав Белых шел бой. Оттуда доносились команды на русском языке. По всей вероятности, это наши роты обошли с севера и ворвались в село.

Кульбака прислушался и обрадовавшись сказал:

– Наши, идем в Ославы.

Начали огородами спускаться в село. Не доходя до строений, я крикнул в сторону села:

– Горланов, это ты?

– Горланов убит! — сразу же последовал ответ.

– Слышите, в Ославах свои? — обрадовался Остроухов.

Мы смело направились в село. За мной шел Кульбака, за ним Шульга. Вдруг из Ослав Белых застрочили пулеметы. Над головой пропели пули. Инстинктивно наклоняюсь и слышу голос Кульбаки:

– Шульга ранен!

Оглядываюсь назад и вижу распластанное тело комиссара. К нему подбежала Лида, пощупала пульс, а потом припала ухом к груди Шульги, послушала несколько секунд и тихо сказала:

– Убит!

Тем временем разведчики приблизились к околице села и вступили в бой. Только теперь мы заметили, что село забито немецкими автомашинами и солдатами. Партизаны, отстреливаясь, начали отходить. Остроухов подвел ко мне женщину, которая пряталась в кукурузе. Она рассказала, что ночью из Коло-мыи прибыло около ста автомашин с гитлеровцами…

– Здесь нам делать нечего. Надо уходить, пока не застукали фрицы, — сказал Петр Леонтьевич.

Отвели группу на вершину горы, выдолбили яму и похоронили Шульгу. Могилу обложили камнями.

– Прощай, мой дорогой друг! Как же я теперь буду без тебя? — проговорил Кульбака и шершавой ладонью смахнул набежавшую слезу.

Через некоторое время мы увидели, что и роты, дравшиеся на северо-восточной окраине села, отошли.

Наша группа оказалась вновь отрезанной от главных сил. Где штаб и остальные подразделения? Что с ними? Где комиссар Руднев, пославший нас в бой? Все это оставалось не известным для нас.

Простившись с одинокой могилой Шульги, мы спустились с горы, пересекли дорогу из Ослав Белых на Яремчу, углубились в лес и лишь тогда останови лись на отдых, в котором особенно нуждались раненые товарищи. Стоило удивляться, сколько героических усилий потребовалось от Тони и Николая Соловьева, скакавшего на одной ноге, чтобы пройти около десяти километров и забраться на высокую гору. Только непреодолимая жажда жить и бороться заставляла их идти. В лесу их покинули силы.

От Карпат до Полесья

Ночь провели в поисках свободных путей на север, где, по нашим предположениям, находились главные силы. Тщетно. Все дороги перекрыты.

На рассвете группа возвратилась в горы южнее Бани Березовской. Перед нами встал вопрос: что делать? Радиостанции нет. Из двадцати восьми человек трое раненых. Медикаментов нет. Куда податься?

– Надо выждать пару дней, — сказал Кульбака. — Противник успокоится. Ребята отдохнут, а тем временем разведчики разыщут отряд.

Согласились с предложением. Однако противник не позволил нам спокойно передохнуть. Утром 5 августа группе пришлось вести бой с немецкой разведкой. Мы начали маневрировать по лесам и горам. Шесть суток, не зная сна и покоя, провели в непрерывном движении и стычках с мелкими группами противника. И лишь на седьмые сутки Гапоненко с отделением сумел увести фашистов по ложному пути, а затем ускользнуть и присоединиться к нам. В этот же день в четырех километрах северо-западнее Космачей мы встретились с тремя ротами, которые возглавляли Павловский и Горкунов. С ними были сын комиссара Радик и Константин Васильевич Руднев. Партизаны обрадовались и кинулись к Радику с вопросами:

– Где комиссар? Почему не видно Семена Васильевича?

Каждый считал, раз Радик здесь, значит, комиссар тоже с этой группой.

– Мы думали, он с вами… Нет комиссара, — ответил Радик. Он пристально рассматривал окруживших его партизан, не веря, что и среди нас нет отца.

Это и для нас был тяжелый удар. Хотелось верить, что Семен Васильевич жив, найдется и вновь засияет его приятная улыбка, при виде которой веселее становится на душе… Товарищи подбадривали Радика, одновременно успокаивая и самих себя.

– Жив комиссар. Найдется отец! Разве такой человек может пропасть!?

– А где Сидор Артемович, Борода, Базыма, Панин, остальные роты? — спросил я Костю Руднева.

– Живы… Ковпак легко ранен.

– Где они сейчас? Скажи, что произошло?

– Когда не удалось прорваться на Ославы Белые, Ковпак приказал повернуть на восток, — начал рассказывать Костя. — Повернули, прошли по берегу реки, забрались на горы. На горе Дусь собрались все, кроме вашей группы и комиссара. Яков Григорьевич сказал, что в последний раз видел комиссара возле шоссе недалеко от мостика…

– Там и мы его видели, — вставил Гапоненко.

– Панин уговаривал отойти влево, но он не согласился, — продолжал Костя. — Послали разведку, но возле мостика уже хозяйничали немцы… Мы надеялись, что Семен Васильевич прорвался с вами. Противник подбросил свежие силы из Коломыи и Ярем-чи и снова окружил нас. Тогда командование приняло решение выходить мелкими группами. Создали шесть таких групп. Командирами назначены Ковпак, Вершигора, Павловский, Лисица, Матющенко и Брайко. Оставшихся там разведчиков распределили в три группы. Отделение Феди Мычко ушло с Ковпаком. Ребята взвода Гапоненко – с Вершигорой, а мы попали к Павловскому… Каждой группе определили маршрут. 6 августа разошлись в разные стороны, чтобы сбить с толку противника и заставить его распылить силы…

Слушая рассказ Константина Васильевича, я вспомнил Вершигору. Он еще на Синичке предлагал осуществить прорыв блокады мелкими группами, а затем соединиться в назначенном месте. Советовал действовать по принципу партизанского отряда Дениса Давыдова в войне с французами в 1812–1813 годах. Тогда предложение Вершигоры не приняли. Еще надеялись прорваться всем соединением…»

Вечером, по приказанию Павловского, я с группой разведчиков перебрался на соседнюю гору и выставил посты на тропах. На полонине приютился небольшой, в несколько домиков, хуторок. Гуцулы приготовили нам ужин. Впервые за две недели разведчики по-человечески поели.

После проверки постов часам к двум я вернулся к сараю, где отдыхали свободные от дежурства товарищи. Вдруг поляну осветила ракета, и на тропе, по которой мы пришли, вспыхнула стрельба. Прибежал Осипчук и доложил, что противник отрезал нас от рот. Стрельба продолжалась. Разбуженные боем жители убежали из хутора. Когда отошли все посты, я отвел группу из поляны…

Группа снова оказалась изолированной, теперь уже на длительное время. Настал период скитаний, жертв и неисчислимых бедствий. На каждом шагу нас подстерегала опасность.

Двое суток петляли по горам в надежде встретить какую-либо группу. Напрасно. Повернули на восток. По нашим следам из Яблонова увязались две бронемашины и до тридцати гитлеровцев на двух автомашинах. Жители, с которыми приходилось встречаться, предупреждали о появлении немцев.

– Не понимаю, чего мы им дались? — возмущался Костя Руднев. — Неужели они думают, что это все, что осталось от соединения?

Случай открыл нам глаза на поведение немцев.

В нескольких километрах севернее города Косова Станиславской области мы зашли в хутор, утопающий в садах. Жители встретили гостеприимно, накормили и дали в запас. Поражала их осведомленность о действиях нашего соединения. Они знали фамилии командира и комиссара. Даже их приметы. Я заметил пожилого человека с свисающими черными усами. Он вел себя беспокойно, казалось, хотел мне что-то сказать. Улучив момент, когда я остался один, он подошел и вполголоса проговорил:

– То шо вы кожанку сняли – добрэ. Треба ще и усы сбрить.

– Почему? — удивился я, умолчав, что кожанки у меня вообще не было.

Мой собеседник загадочно улыбнулся, вынул из кармана свернутый вчетверо листок бумаги и молча протянул мне. Это была немецкая листовка. В ней доводилось до сведения населения, что «банды» Ковпака разбиты, удалось спастись лишь Ковпаку и Рудневу с небольшой горсткой «бандитов». И тут же давались довольно точные приметы наших командиров. Ковпак – лет пятидесяти пяти-шестидесяти, невысокий, бородка клинышком, с сединой. Дальше отмечался его рост, какую одежду и белье носит… Руднев – лет сорока пяти, с черными усами, высокий, носит кожаное пальто… В заключение обещалась награда тем, кто укажет их местонахождение…

«Жив, жив Семен Васильевич! В противном случае гитлеровцы не разыскивали бы его, — с радостью подумал я. — Неужели мои усы – причина особого внимания немцев к нашей группе? Ведь между мной и комиссаром никакого сходства. Он выше и старше, да и усы не то, что мои… Пусть же лучше по нашему следу идут палачи».

– Спасибо, дорогой товарищ, за предупреждение, — от души благодарил я, пожимая левой рукой мозолистую руку улыбающегося хуторянина.

Нас окружили жители. Они все знают о листовке. Выкладывали все, что им было известно о немецких гарнизонах и полицейских. Некоторые подсмеивались над фашистами.

– И до чего дурни ци гитлеры, — говорила молодая чернявая женщина. — Пиймалы Ковпака, змирялы его, подывылысь, яки у него пидштанники, а потим видпустылы. Попробуй тэпэр пиймай…

Довольные и радостные разведчики покидали хутор. Повеселел и Радик. За несколько дней он впервые улыбнулся, разговорился, стал прежним веселым и общительным парнем. Только жаловался на ноги. Во время переходов в горах он сильно ушиб ногу. Вдобавок к этому натер ее. В движении раны растравлялись. Костя посадил племянника на своего Орлика, с которым не расставался с Брянских лесов. Это была единственная лошадь в группе. На ней поочередно ехали Радик и Тоня.

Пересекли шоссе Косов-Заболотов, углубились в лес и стали ждать наступления вечера, чтобы переправиться через Прут, а также через железную и шоссейную дороги Черновицы-Коломыя. Для наблюдения за дорогами выслали шесть человек под командованием Осипчука.

Наступил вечер. Спустилась ночь. Разведчики не возвращались. Не появились они и утром. Что случилось? Живы или нет? Боя как будто не было слышно, лишь одиночные выстрелы доносились ночью из Заболотова и Волчковцев. Не могли же они заблудиться? В целях предосторожности мы сменили место и прождали до вечера. Безрезультатно.

В группе теперь осталось девять человек, из которых только Гапоненко, Костя Руднев, Остроухов и Тартаковский были полноценными бойцами. Остальные больные и раненые.

Долго задерживаться на одном месте опасно. Решили идти на север, в надежде встретить своих. Вышли из леса. Огородами подошли к Пруту, переправились вброд, пересекли железную, а затем шоссейную дороги, оказались в поле. Горы и леса остались позади. Пошли напрямую по стерне скошенных хлебов, пересекая холмы и балки. Селения обходили.

Наступал рассвет, а впереди ни единого кустика, чистое поле. Лощина привела нас к деревушке, расположенной в нескольких километрах восточнее районного центра Гвоздец. С севера к огородам примыкало кукурузное поле, разбросанное по холмам. В нем мы решили укрыться на день.

– Как быть с Орликом? — спросил я Костю. — Оставлять его в поле нельзя, привлечет внимание немцев.

– Поставим в сарае у крайнего дома, — сказал Костя. — Строго предупрежу хозяина, чтобы никто не отлучался из дома…

Костя расседлал Орлика, отвел в сарай и, возвратившись, доложил:

– В хате живет женщина с двумя детьми… Предупредил ее. Спросил о немцах. Говорит, редко бывают.

Людей расположили в высокой кукурузе. Кукурузное поле от огородов отделялось канавой, поросшей ежевикой и малиной. Из канавы хорошо просматривались ближайшие подступы с запада, юга и востока. С севера обзору мешал бугор. Выставили наблюдателей на бугре.

Еще первые лучи солнца не коснулись холмов, а деревня уже просыпалась. Забренчали ведра. Замычали коровы. Послышались женские голоса. Вслед за женщинами выходили во двор мужчины, лениво потягивались и принимались за хозяйственные дела, Кто бричку смазывал, кто лошадь поил, кто косу ладил… Посреди ближайшего двора умывался здоровенный серый, с белыми пятнами кот.

– Гостей намывает… Хитрая животина, молока ждет, — сказал Костя, любуясь котом.

По улице пропылило стадо коров и овец… Крестьяне парами и в одиночку потянулись в поле. Дома оставались лишь старики и дети.

Наблюдатели непрерывно следили за двором, в котором оставили коня. Там было все спокойно. Хозяйка управилась по дому и теперь копалась в огороде. На дворе играли дети.

Тянулись минуты, часы. Было тихо. Солнце поднялось в зенит и беспощадно жгло. Даже кукурузные листья поникли от жары. Но смертельная буря разразилась внезапно.

Во второй половине дня со стороны Гвоздеца появилось облачко пыли. Оно серым хвостом тянулось в нашу сторону. Это заставило партизан насторожиться. Из-за холма вынырнули два мотоцикла с колясками. За ними броневик и автомашина с пехотой. Перевалили через бугор и скрылись в лощине. Скоро они выскочили у самой деревни, а на бугре появилась еще одна машина с пехотой.

– Не обнаруживайте себя, может, не заметят, — предупредил я товарищей.

Противник, видимо, имел точные данные. Машины остановились в деревне. Немцы выскакивали из кузова и смотрели в сторону кукурузного поля. Когда подъехала вторая машина, около сорока гитлеровцев развернулись в цепь и огородами направились в нашу сторону. Не было сомнений, нас выдали. Но кто? Хозяйка, где мы оставили лошадь, никуда не ходила, и к ней никто не приходил. Значит, кто-то другой видел нас.

– Миша, веди раненых на бугор к Гапоненко. Мы прикроем, — приказал я Тартаковскому.

В канаве остались Костя Руднев, Миша Остроухов и я.

– Приготовить гранаты! Подпустим поближе, - предупредил я товарищей.

Приспособив автомат на краю канавы, я взял на мушку офицера и стал ждать. Гитлеровцы шли не спеша, весело перекликаясь. Офицер покрикивал на солдат, видимо торопил. Когда они приблизились метров на двадцать, я подал команду:

– Огонь! — и очередью срезал гитлеровского офицера.

Костя и Миша бросили гранаты и, вслед за их взрывами, застрочили из автоматов. Лица фашистов исказились испугом. Сраженные гранатами и пулями падали. Уцелевшие залегли и начали отползать к строениям. По кукурузе секанул крупнокалиберный пулемет, установленный на бронемашине.

Через некоторое время гитлеровцы опомнились, поняли, что перед ними всего три автомата. Взяли нас под пулеметный и автоматный обстрел, начали обходить слева. Перемещаясь по канаве, мы сумели отразить еще одну атаку противника.

– Стрельба в тылу! — крикнул Костя.

Теперь и я услыхал несколько взрывов гранат и пулеметные очереди за спиной.

– Будем отходить, — сказал я.

– Ползите, а мы с Остроуховым задержим их, — проговорил Костя.

Я выбрался из канавы, отполз метров десять, а затем поднялся и, пригнувшись, побежал в кукурузе на бугор. Позади раздались два взрыва гранат. «Последние», — подумал я. На троих осталось у меня две гранаты…

На бугре мы никого не застали. Разведчики успели пересечь балку и выскочить на соседний холм. Там они встретились с противником, который наступал с севера.

Поспешили на помощь. Только спустились в лощину, увидели Лиду Соловьеву. Она отстреливалась из пистолета и короткими перебежками отходила к нам. Вслед за ней по кукурузе бежали немецкие солдаты.

– Живой хотят взять. Огонь! — крикнул Костя.

Обстреляли гитлеровцев и заставили их залечь.

Лида успела сбежать в балку.

С трех сторон слышалась немецкая речь. С трех сторон приближались фашистские цепи. Фашисты потеряли нас из виду. Мы воспользовались этим и побежали вдоль лощины влево. Метров через сто, у изгиба лощины, встретились с женщинами, которые работали в поле.

– Куда вы? Там немцы, — остановили нас крестьянки. — Бегите туда, — указали они на овраг, ответвлявшийся вправо.

На расспросы и раздумья не было времени. Резко свернули направо и скрылись в овраге, поросшем мелким кустарником. И как раз вовремя. Оттуда, куда мы бежали, вышло человек пятнадцать гитлеровцев. Они подошли к женщинам, о чем-то спросили. Женщины указали в сторону кукурузного поля. Немцы пошли вдоль лощины.

Оврагом мы выбрались в посевы и оказались в тылу у немцев, которые наступали с севера. Их было человек тридцать с броневиком.

Фашисты закончили проческу кукурузного поля и собрались в лощине. С собой они принесли одиннадцать убитых, положили их в ряд около дороги. Перевязывали раненых и громко разговаривали, размахивая руками. Видимо, были не довольны тем, что упустили партизан.

Мы внимательно смотрели за ними. Никого из наших товарищей среди них не было. Однако из рук в руки гитлеровцы передавали наш автомат. Кто-то из партизан убит. Перед заходом солнца к гитлеровцам подъехали машины и два броневика. На одну автомашину погрузили убитых, на другую уселись оставшиеся. Машины уехали.

– Пойдемте поищем, может, кто из наших остался жив, — сказал Костя, подавленный горем. — Мне все слышится голос Радика. Я наверное, с ума схожу.

Не только Костя, все мы так себя чувствовали. Из девяти человек осталось четверо. Судьба остальных неизвестна.

При первом же заходе нашли трупы Миши Тар-таковского и Тони. Они лежали почти рядом. У обоих раздроблены черепа. Возле Миши валялось несколько десятков стреляных гильз.

– Видно, дорого обошлась фашистам смерть Миши и Тони, — сказал Остроухов.

– Бедная Тоня, на этот раз тебе не удалось избежать смерти, — прошептала Лида.

До полуночи прочесывали мы кукурузное поле и посевы в поисках остальных товарищей. Костя принимался звать Радика. Но Радик, Гапоненко и Аня Василец как в воду канули.

–Будем надеяться, что им удалось скрыться, — сказал Костя.

Убитые горем, но с искоркой надежды на лучшее, покидали мы злополучное кукурузное поле. Однако, как говорится, горе в одиночку не ходит. — Куда пойдем? — спросил я товарищей.

–Надо пробираться на север, — помолчав, ответил Костя. — Уверен, что в Карпаты никто не вернется.

Такого мнения были и мы с Остроуховым. Решили идти на север.

Шли ночами. С рассветом останавливались. Хоронились в посевах, огородах, копнах. Последнюю дневку перед Днестром провели в подсолнухах километрах в семи южнее Залещиков Тернопольской области. Невдалеке проходил большак из Черновцев на Тернополь. Весь день по нему сновали автомашины с войсками и грузами. Мы были безразличны к ним. Не то, чтобы не опасались их. Просто мы устали бояться. Это была усталость и физическая, и моральная.

Лида и Миша спали. Мы с Костей дежурили. Прислушивались к шорохам подсолнечных листьев и наблюдали за дорогой. Медленно тянулось время. Клонило ко сну. Из головы не выходило все, что произошло за последние дни. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я попросил Костю рассказать о себе. Рассказ он начал издалека.

–Не занимал я высоких должностей. Работал настройке в Конотопе и Киеве, а большей частью рядовым колхозником. Перед войной бригадиром назначили. Жена в шутку детям говорила: «Вот и наш батько в начальники выбился»… Как она там без меня с детьми перебивается? — вспомнив о семье, Костя долго молчал. Потом снова заговорил: — Недолго пришлось бригадирствовать. Война отстранила от должности. Пришлось сажень заменить винтовкой… Назначили меня помощником командира взвода пеших разведчиков. В бой вступил западнее Смоленска, прямо с марша. Осмотреться даже не успели… Полмесяца непрерывных боев. От взвода осталось шесть человек. Остальные погибли или были ранены. В августе полк отвели в тыл, пополнили людьми и направили к Почепу в 13-ю армию. Снова бои, окружение. Тут-то и началось. Пошел с группой товарищей в разведку, а когда возвратился, полка уже не было, прорвался. Больше месяца пытались перебраться через линию фронта. Не удалось. Осталось нас два человека. Товарищ пристал к брянским партизанам, а я пришел на родину. На Сумщине к тому времени действовали группы Ковпака и Семена Васильевича. Я сначала был связным, а с мая 1942 года – в отряде. В бою в Новой Слободе был ранен. Поправился, и Горкунов зачислил меня в конную разведку. Вот с тех пор и не расстаюсь с разведкой… Теперь, видишь, как получилось? — закончил Костя.

Долго лежали молча, каждый со своей думой. Я думал о Константине Васильевиче Рудневе, так не похожем на своего старшего брата. Комиссар – высокий, стройный, с моложавым лицом и черными, как смоль, усами. Очень вдумчивый, всегда сдержанный. Константин Васильевич-коренастый, с рябоватым лицом и озорным взглядом, вспыльчивый и до отчаянности храбрый. Сколько раз налетал он на полицаев и громил их, не обращая внимания на количество. На реке Тетерев с двумя парнишками – Семенистым и Николаевым, — рискуя жизнью, пошел против двух десятков фашистов и пленил их. Во время разгрома припятской речной флотилии одним из первых на лодке подплыл к пароходу и былвторично ранен… Много героических подвигов в его биографии. Комиссару не приходилось краснеть за брата…

Мои размышления оборвал резкий крик Лиды: «Помогите!» Бросаемся к ней. Лида, бледная, с перекошенным от страха лицом, металась в сонном бреду, пыталась руками за что-то ухватиться и пронзительным голосом звала на помощь. Разбуженный криком Остроухов, еще не понимая, что происходит, схватил автомат и изготовился к стрельбе.

– Лида, проснись, проснись! Что с тобой? — теребил ее Костя за плечо. Лида продолжала кричать.

Тогда он взял в рот воды из фляги и прыснул ей в лицо.

Лида села и уставилась на нас обезумевшими глазами.

– Что с тобой, Лида? Успокойся, — проговорил я.

– Где я? Что это гудит? — спросила Лида, постепенно приходя в себя.

– Что ты, не узнаешь меня? Это я, Костя. А гудят немецкие машины… Успокойся.

– Ох! — облегченно вздохнула Лида, словно сбросила огромную тяжесть. Пропал страх в ее глазах. Она вся обмякла. Обессиленная опустила голову на санитарную сумку и горько заплакала.

Мы не успокаивали ее. Пусть выплачется. То, что ей пришлось пережить, не всякому мужчине под силу.

Успокоившись, Лида подняла голову. Лицо покраснело, глаза подпухли.

– Ужасный сон видела, не к добру, — проговорила она тихим голосом.

– Не обращай внимания, мало ли какая дрянь может присниться, — успокаивал Остроухов.

– Нет, это совсем не то, — не соглашалась Лида. — Чует мое сердце недоброе… Подумать только, приснится же! Замуж захотела выйти… Пошла к командиру – Сидору Артемовичу – просить разрешения на свадьбу, а он улыбнулся так нежно да и говорит: «Разве сейчас время думать о свадьбе? Война идет. После войны – пожалуйста, сам не против чарку выпить на твоей свадьбе. Только не надевай на свадьбу такого черного платья. Смерть не люблю черного». Смотрю, а на мне действительно все черное: платье, чулки, туфли и шаль. Одним словом, в трауре… Побежала переодеться. Откуда ни возьмись овчарка. Вцепилась клыками в мое платье и тащит назад… Еле вырвалась. Бегу и вдруг падаю в темную бездонную яму. Вы протягиваете руки, а достать меня не можете. Все, думаю, смерть. А какое-то чувство подсказывает, что это сон, но проснуться не могу…

– Просто ты, Лида, устала, — сказал Костя.

Гнетущее настроение, вызванное злополучным сном, постепенно рассеялось. День подходил к концу. Начали собираться к новому переходу.

– У меня две гранаты, — сказала Лида. — Возьми, Костя, одну.

Костя взял. Я поделился с Остроуховым. Теперь у каждого было по одной гранате…

Мы выходили за пределы Станиславской области. Карты Тернопольской области и восточных областей у меня не было. Единственными ориентирами остались звезды, луна и солнце. Чаще приходилось прибегать к расспросам местных жителей.

К Днестру подошли глубокой ночью. Быстрые воды реки серебрились под лунным светом. Высокий обрывистый противоположный берег бросал на реку короткую темную тень.

В поисках места переправы пошли вдоль берега влево. Река бурлила водоворотами. Мы уже потеряли надежду найти брод, как вдруг напали на хорошо утоптанную тропу. Она подводила к реке и обрывалась у самой воды. Речная гладь рябила. Значит, в этом месте не глубоко. Противоположный высокий берег чуть отходил от реки, и в его тени угадывалась небольшая площадка.

– Попробуем перейти здесь, — сказал я товарищам.

– Проследим, нет ли кого на том берегу, — посоветовал Костя.

Минут двадцать, затаив дыхание, пролежали в кустах. На противоположном берегу мертвая тишина, лишь где-то далеко слева слышался лай собак…

Первым в воду вошел Остроухов. Метрах в пятнадцати за ним побрели остальные. Дно твердое, песчаное. Вода доходила до груди. Быстрое течение норовило сбить с ног. Шли и всматривались в надвигавшуюся на нас темную громаду.

Остроухов вышел из воды, подождал нас и начал подниматься на площадку, примыкавшую к обрывистому берегу. За ним пошла Лида. Я прилег к ключу, бившему из-под камня. Костя стоял и выкручивал гимнастерку. Не успел я сделать и двух глотков, как услыхал голос Миши: «Стой! Стрелять буду!» Вслед за этим длинная очередь из автомата и взрыв гранаты.

Я вскочил и побежал за Костей, который уже спешил на помощь Мише и Лиде. В это время из-под обрыва в воздух взвились две ракеты, в упор ударили немецкие пулеметы и автоматы. Миша свалился. Лида успела бросить гранату и, прошитая очередью трассирующих пуль, упала с вытянутой в сторону противника рукой. Мы с Костей залегли и начали отстреливаться.

Не успела догореть первая пара ракет, а в воздухе уже вторая. Видно, как днем. Противник от нас метрах в двадцати, от Миши и Лиды и того ближе. Немецкие пули продолжают кромсать уже мертвые тела партизан…

Засада продумана очень умно. Гитлеровцы расположились дугой. Правый фланг их уперся в реку, а левый – в отвесный берег. Фашисты могли нас перещелкать еще в реке. Но тогда кто-либо из нас мог уплыть по течению и спастись. Поэтому они решили дать нам возможность перейти реку и тут всех уничтожить, а возможно, захватить живыми.

Мы оказались прижатыми к реке. Вперед не прорваться. Отходить за реку, значит, погибнуть. Бросаться в воду? Но одетый, с оружием и раненой рукой далеко не уплывешь в такой бурной реке.

Остается…

– Последний бой, — сказал я Косте.

– Попробуем уйти, — ответил он – Справа обрывистый берег. Ракета потухнет, беги туда…

Не представляя себе, как буду взбираться по отвесной скале, я все же ухватился за это предложение, как утопающий за соломинку. Когда ракета с шипением упала в воду и на мгновение повисла тьма; я перебежал к скале. Костя бросил гранату и догнал меня.

– Автомат за спину. Держись за меня, — проговорил он, не останавливаясь.

Я ухватился за ремень Кости, и он, как заправский скалолаз, цепляясь за острые камни, потащил меня вверх. Через несколько метров начали попадаться кустики. Пробираться стало легче. А когда подъем пошел с меньшим уклоном, я мог уже самостоятельно лезть.

Немцы не заметили нашего исчезновения и продолжали палить в прежнем направлении.

– Граната есть? — спросил Костя, как только выбрались наверх.

– Последняя, — протянул я гранату.

Гитлеровцы прекратили стрельбу, столпились возле тел погибших наших товарищей, шумели и продолжали запускать ракеты. Они, видимо, считали, что мы утонули в реке. Фашисты сами себя освещали ракетами. Этим воспользовался Костя. Он выдернул чеку, секунду помедлил, затем бросил гранату вниз. Взрыв произошел, едва граната коснулась земли. Послышались стоны и дикие крики.

– Теперь бежим, — предложил я.

Побежали. Минут через пять перед нами выросла темная стена леса. Вошли в него. Потянуло сыростью и затхлостью. Чутье подсказывало, что лес большой. Надо уйти подальше от Днестра.

Я шел и все думал о погибших товарищах. В который раз вспоминалась дневка перед Днестром и сон Лиды. Сердце ее вещало несчастье. Я далек от предрассудков, но случай с Лидой потряс меня до глубины души… Мы даже не могли похоронить своих боевых товарищей…

Утро застало нас в глухом лесу. Начал накрапывать дождь. Наше мрачное настроение дополнялось плаксивой погодой… По деревьям определили страны света и взяли направление на север. Несколько часов шли, не встречая ни дорог, ни жилья. Наконец увидели одинокую хату. Прежде чем подойти, обследовали лес вокруг. Подстерегли, когда вышел хозяин, и позвали его.

К нам смело подошел коренастый мужчина лет сорока.

– Добрый день, — сказал он и коснулся правой рукой козырька фуражки.

Мужчина оказался лесником. От него узнали, что от Днестра мы отошли всего десять километров. Если отсюда пойти на восток, то в километре будет река Серет, а еще километров через тридцать – Збруч…

– За Збручем дорог не знаю, бо не був там, — сказал лесник.

– Немцы в ближайших селах есть? — спросил Костя.

– В вёсках нема. Есть в Залещиках, Борщеве и Чорткове, — ответил он.

Лесник рассказал, что два дня назад группа партизан под видом полицейских на подводах проехала через Днестр по мосту. Немцы в Залещиках опомнились, но было поздно. После этого всех полицейских из районов в срочном порядке увели к Днестру, взяли под охрану мосты и броды. Всех, кто без документов, задерживают.

Этот рассказ пролил свет на неудачу, которая постигла нас на переправе.

Лесник накормил нас и помог переправиться через Серет.

До Збруча пришлось перенести еще одну беспокойную дневку. Наступал рассвет, а мы оказались в чистом поле. Решили укрыться в огородах. Село еще спало, когда мы забрались в высокую коноплю. Это был небольшой участок шагов тридцать длиной и столько же шириной. Рядом с конопляником – родник. Из этого родника мы напились и наполнили фляги. В коноплю входили осторожно, не сломали ни единого стебля. И только в середине пришлось примять, чтобы удобно было лежать.

Первое дежурство выпало на мою долю. Однако случилось так, что никому не пришлось спать. Наступило утро. Из села доносился людской говор. Слов нельзя было разобрать. Но вот к роднику прибежали дети. Их голоса были отчетливо слышны. Хотя и скудны были мои познания в немецком языке, все же я понял, что дети разговаривают по-немецки.

– Немецкая колония, — догадался Костя.

Это не радовало. В украинских селах можно было поесть и расспросить дорогу перед выходом. В немецких колониях эта возможность исключалась. Немцы сразу же донесут в полицию. Кроме того, многие из них имеют оружие для самообороны.

Перед обедом в село приехали мотоциклисты, а через некоторое время прогудели автомашины. Послышались удары колокола. Дети убежали от родника… Улицы загудели, как пчелиный улей. Слышались аплодисменты. Видимо, в селе проводили митинг.

Мы не могли понять, о чем идет речь. Считали, что немцы разыскивают именно нас. Постепенно шум утихал. Народ расходился по домам.

– Теперь можно отдохнуть, — с облегчением сказал Костя.

Но отдохнуть не пришлось. Послышались мужские голоса и звяканье оружия. По тропке, у самой кромки конопляника, шли два гитлеровца: один с пулеметом, второй с винтовкой и коробкой из-под пулеметных лент. Затаив дыхание, мы следили за фашистами, ждали, когда они пройдут мимо нас.

Немцы уселись возле родника. К ним пришли еще трое. Они разговаривали, курили, а затем загремели консервными банками. Опустошив содержимое, банки забросили в коноплю, чуть не угодив в нас. Несколько раз они по надобности входили в коноплю, и тогда наши нервы напрягались до предела. Мы готовы были открыть огонь в любое мгновение. Как на зло, мне страшно хотелось курить, но я опасался, что нас могут обнаружить по дыму. Хуже того, меня мучил кашель. Дважды я не удержался и тихо кашлянул. Немцы затихли… Потом разразились громким смехом. Не заметили…

Так мы лежали весь день. Только с заходом солнца гитлеровцы ушли в село. Слышно было, как они садились в машины, а затем уехали. И лишь после этого мы выбрались из своего убежища и направились к Збручу. Переправились вброд через Збруч, вышли на бугристые просторы Каменец-Подольской области и почувствовали себя, как дома.

Стоял погожий август. С полей убирали хлеба. На токах возвышались скирды нового урожая. Гудели молотилки. По дорогам пылили машины, увозя зерно на железнодорожные станции. Там его грузили в эшелоны и отправляли в Германию.

Со времени моего ранения прошло больше двух недель. Рана зажила, можно было свободно стрелять. Я даже и не подозревал, что в руке притаился осколок, который даст о себе знать через восемнадцать лет.

– Начнем действовать, — сказал я Косте.

– С чего начнем? — спросил он.

– Со скирд.

– И то дело!

В первую же ночь подожгли шесть скирд на двух токах. Сухие снопы горели, как порох. Во вторую ночь сожгли еще три скирды. Уходя на север, мы оставляли позади себя пылающие факелы. Через два перехода к нам присоединился Андрей Ершов с товарищем. Они при выходе из Карпат пошли в разведку и отстали от своего батальона.

– Как вы разыскали нас? — спросил Костя.

– По огоньку, — ответил Ершов. — Думаем, кто-то из наших…

Стало веселее. Теперь мы не ограничивались поджогом скирд. Разгромили два маслозавода, разбили сепараторы на сборных пунктах молока. Начали пощипывать полицаев. Каждую ночь группа пополнялась одним-двумя партизанами из нашего соединения, которые тоже пробирались на север. Ни один из них не бросил оружия, продолжал воевать в одиночку.

Однажды ночью мы заметили пожары западнее. Параллельно нам двигалась еще группа. Она тоже уничтожала урожай, не давая возможности немцам вывозить его в Германию. Пошли на сближение с этой группой. С каждым переходом расстояние между пожарами сокращалось. Встреча произошла километрах в двадцати юго-западнее Шепетовки. Мы нашли еще троих своих товарищей. Когда вошли в Шепетовские леса, в группе насчитывалось восемнадцать человек.

Дальше наш путь проходил по территории, контролируемой партизанами. В партизанском отряде Иванова, который действовал в этом районе, встретились с группой Осипчука. Группа насчитывала около тридцати человек. К всеобщей радости, с ними были Гапоненко и Василец, потерявшиеся во время боя на кукурузном поле.

– Коля, живой! — кинулся к Гапоненко Костя Руднев.

– А как же иначе? - улыбнулся Гапоненко, пожимая руку Кости.

– Радик с вами? — допытывался Костя.

– Нет…

– Что с Радиком? Где вы были? — спросил я. — Мы вас разыскивали.

– Кукуруза спасла, — ответил Коля. — Мы были рядом с Мишей Тартаковским и Тоней. Когда они погибли, мы с Аней отползли в сторону и притаились. Немцы прошли почти рядом, не заметили… А когда немцы уехали, мы спустились в балку в надежде найти вас. Но вас там не было. Остались вдвоем. Решили идти на север по компасу. Через Днестр нас перевез один крестьянин. Он сказал, что несколько дней назад там на подводах проехала группа партизан… Направились по их следам. Недели две гнались и лишь возле Проскурова настигли. Это была группа Осипчука. Вот с ними и пришли.

– Что слышно об остальных?

– Ничего.

– Возможно, они вернулись в Карпаты? — высказал я предположение.

– Не может быть, — сказал Осипчук. — Думаю, через несколько дней придут в Полесье.

Целый день провели в воспоминаниях. Мы рассказали о своих похождениях. А к вечеру направились в Полесье. Теперь нас было около пятидесяти человек.

После нескольких переходов вошли на территорию партизанского края. Знакомые места, но как они изменились. За время нашего рейда не осталось почти ни одного уцелевшего села. От местных партизан узнали, что после нашего ухода, в июле, немцы провели карательную экспедицию против партизан. Бросили для этого целую армию. Жгли села, уничтожали население.

Тяжелые бои пришлось выдержать украинским и белорусским партизанам в Полесье… Противник понес большие потери, однако уничтожить партизан не сумел… Их стало еще больше.

А с востока накатывалась на немцев неудержимая лавина Советской Армии. Уже были освобождены Сумы, Путивль, Глухов, Конотоп – родина нашего соединения. Советские войска стремительно приближались к Днепру. В этих условиях партизаны усилили удары по врагу. Железная дорога Сарны – Олевск почти бездействовала…

Наша группа нашла приют в соединении Василия Андреевича Бегмы.

После трехмесячных непрерывных переходов и боев мы отдыхали и ждали вестей о своем соединении.

Снова вместе!

В конце сентября мы узнали, что в районе Глуш-кевичей в лес у хутора Конотопа собрались все основные группы нашего соединения. Здесь и произошла наша встреча.

К хутору мы подошли вечером. Еще издали увидели множество костров. Возле них группки партизан.

Штаб располагался в домике посреди поляны. Выстроив разведчиков перед домом, я доложил Ковпаку о прибытии группы. Сидор Артемович тепло поздоровался с разведчиками и сказал:

– Пусть хлопцы отдыхают, а ты зайди в штаб.

Долго просидел я в штабе, докладывая о похождениях группы. Командир интересовался подробностями боев под Делятином, на кукурузном поле, на Днестре… Когда я закончил доклад, он помолчал, а потом с грустью произнес:

– Значит, и вы ничего не знаете о судьбе комиссара… Идите, а завтра представьте в штаб подробный письменный отчет о проведенных боях.

Выйдя из штаба, я попал в окружение Лапина, Землянко, Маркиданова, Васи Демина, Королькова и Зяблицкого. Все они пришли с Вершигорой. Разговаривая, мы подошли к костру. Там уже собрались почти все разведчики.

– Жив, Леша, жив! - радостно кричал Зяблицкий, хлопая по плечу Журова.

– А что со мной сделается! — весело отвечал Журов.

– Не вижу Миши Остроухова. Где он? - осторожно спрашивает Землянко.

– На Днестре погиб… Вместе с Лидой Соловьевой, — отвечает Костя Руднев.

– Как хорошо, что мы снова вместе, в родной семье! Теперь душа на место стала! — торжествовал Журов.

– Что известно о Семене Васильевиче? — спросил Костя.

При упоминании имени комиссара разведчики приуныли. Ответа не требовалось. Было понятно, что Семена Васильевича нет. Радость встречи померкла…

– А где Стрелюк? - спросил я после продолжительного молчания.

– Кости тоже нет, — ответил Сережа Рябченков. — Оставили в одной крестьянской семье.

– Как?

– Последний раз мы с ним виделись в Делятине на мосту через Прут, — начал рассказывать Сережа. — На шоссе вспыхнул бой. Вы ушли вдоль шоссе, а нас направили влево, в горы. Я вел лошадь, на которой ехал Костя. В перестрелке меня легко ранило. В ногу… К вечеру собрались на горе, названия не помню.

На следующий день разделились на группы. Всех раненых объединили в одну группу и оставили в укрытии под охраной десятой роты. Вершигора не хотел оставлять Костю и взял с собою.

Пошли на север, переправились через Прут. Кругом немцы. Ребята несли Костю. Он сильно мучился от раны и начал упрашивать, чтобы его оставили где-нибудь. «Вам и так трудно, — говорил Костя, — а из-за меня могут погибнуть товарищи. Да и для меня будет лучше, если оставите. Терпения нет… Поправлюсь и приду». Петр Петрович долго не соглашался, а потом решился.

Стрелюка оставили на Ланчинских хуторах в семье Иваночко. Они пообещали обеспечить уход. Положили на чердак. При себе Костя оставил пистолет с двумя обоймами и запас патронов. На прощание Костя сказал товарищам: «Я вас буду разыскивать в Полесье».

– Костя парень опытный, если никто не выдаст немцам, пока выздоровеет, обязательно придет, — уверенно сказал Володя Лапин.

Каждому из нас хотелось верить, что именно так и будет…

Прослышав о нашем возвращении, непрерывно подходили новые группы партизан. Здоровались, крепко жали руки и тут же присаживались, стараясь устроиться ближе к костру, где пеклась картошка в «мундире». Примчался Саша Тютерев.

– Иван Иванович, друг мой дорогой, дозволь твои ребра пощупать, — говорил он, пробираясь к костру сквозь плотное кольцо партизан. Я поднялся навстречу боевому другу и скоро оказался в его объятиях.

– Однако ты, брат, того, ничего, — сказал Саша, отпуская меня из своих цепких рук. — Иду, слышу, шумят разведчики. Дай, думаю, заверну на огонек, узнаю, что за торжество. Вдруг вижу тебя… Ну, рассказывай, как здоровье, как рука?

– В норме, — ответил я, — Я уже все пересказал десяток раз. Присаживайся и расскажи, как ты добирался из Карпат и с кем?

– Моя рота шла в группе Ковпака, — сказал Тютерев. — Ну и досталось нам! Только прорвем вражеское кольцо, глядь, а он уже петлю забросил и норовит затянуть ее. Вырвемся из петли, фриц берет нас в новое кольцо. Да только наш дед похитрее фашистов! Не на такого напали! Он их за нос водил. Где нам выгодно было – налетали на врага, громили его. А там, где не под силу – ускользали, как тени… Были и неприятности. Однажды во время боя не досчитались начальника штаба Базымы и нескольких партизан. Считали их погибшими. Оказалось, Базыма был ранен в голову. Его спасли Петя Бычков и Сини-ченко.

– А где Оля?

Он довольно улыбнулся, помолчал, а затем ответил:

– На Большую землю отправили… Наследника жду.

Дело в том, что в отряде Тютерев встретил хорошую девушку Олю Воскобойникову. Я вспомнил, как Саша пришел однажды к комиссару, долго крутился возле него, не решаясь начать разговор. Наконец сказал:

– Товарищ комиссар, я хочу жениться.

Комиссар не сразу ответил, не спросил, кто та девушка, которую Саша берет себе в жены. Он знал ее и одобрял дружбу Саши и Оли.

– Война войной, а любовь оказывается сильнее, — сказал Руднев после некоторого раздумья. — Я не против, лишь бы это было серьезно.

– На всю жизнь! — ответил, повеселев, Тютерев.

– В таком случае, как говорят старые люди, благословляю, — сказал комиссар и пытливо посмотрел в глаза отважному партизану.

Со времени этого разговора прошло около года. Оля вместе тс боевыми товарищами переносила все невзгоды партизанской жизни. Участвовала в боях, ухаживала за ранеными, ходила с нами в Карпаты, но по возвращении ее пришлось отправить на Большую землю… Забегая вперед, должен сказать, что у Оли и Саши родился сын, которого они назвали Виктором Карпатским в честь самого трудного партизанского рейда.

– Он тоже принимал участие в этом рейде, - шутили после партизаны…

Разговор у костра то затихал, то вновь оживлялся. Каждому хотелось высказать все, что накопилось на душе. И только поздней ночью страсти разведчиков, вызванные встречей, постепенно поутихли. Многие разошлись по лагерю, разыскивая друзей из других подразделений.

Из рассказов партизан мы узнали, что после выхода из гор Сидор Артемович Ковпак по радио отдал распоряжение всем группам следовать на север в Полесье. Даже мелкие группы, которые не имели радиосвязи с командиром, предугадывали такое решение и пробирались на север. Противник настигал, окружал, но ничто не могло остановить народных мстителей.

Около двух месяцев героически пробивались ков-паковцы из Карпат в Полесье. Охватив полосу в двести пятьдесят километров, сметали на своем пути мелкие немецкие гарнизоны, громили полицейские участки и немецкую администрацию, уничтожали узлы связи и маслозаводы, жгли скирды нового урожая…

Самую крупную группу вывел Вершигора. По пути они обрастали партизанами, оторвавшимися от других подразделений. Умело маневрируя, обманывая врага, Вершигора и Войцехович, назначенный начальником штаба, выводили из-под удара свою группу и в Полесье привели свыше шестисот человек.

Кроме основных сил, десятки мелких групп и одиночек продолжали собираться в течение месяца. Многие не знали ни маршрута, ни сборного пункта, но шли, повинуясь партизанскому чутью и многомесячному боевому опыту. Невидимые нити связывали их со своим подразделением, отрядом, соединением. Все приходили с оружием. Многие приводили с собою пополнение.

Одной из таких групп была и наша группа в сорок восемь человек.

Таким образом, решение Ковпака выходить из Карпат «давыдовским маневром» на практике оправдало себя. Вместо одного соединения появилось шесть более маневренных и неуловимых отрядов. Кроме шести основных, действовали десятки мелких групп.

Осуществление такого маневра позволило вывести отряды из-под удара, заставило противника распылить силы. Планы немецкого командования, рассчитанные на уничтожение всего соединения в горах, провалились. Войска карателей вынуждены были метаться по территории всех западных областей Украины в погоне за отдельными партизанскими группами.

Нелегко дался нам этот рейд. Поредели наши ряды. Многих товарищей мы похоронили в Карпатах. Тяжелораненых оставили на хуторах Станиславщины в крестьянских семьях. Оставалась неизвестной судьба комиссара, Радика и многих командиров и рядовых партизан. Никто из партизан не упоминал их в числе убитых.

С приходом в Полесье на Станиславщину послали разведчицу Олю Трояновскую. Она должна была проведать раненых товарищей и узнать, что там происходит после нашего ухода. К сожалению, девушка не вернулась…

Тогда нам так и не удалось узнать о судьбе товарищей. И лишь в 1946 году решением правительства Украины была снаряжена экспедиция в горы. В ее составе были Вершигора, Базыма и Панин. С помощью гуцулов, которые хоронили погибших в делятинском бою, им удалось разыскать партизанские могилы. Гуцулам показали фотографию Руднева, и они припомнили, в какой могиле похоронен еще не старый, красивый человек с черными усами. Нашелся человек, который с убитого комиссара снял кожанку. Он-то и рассказал, что комиссар был изрешечен пулями.

Разрыли могилу и по черным усам и металлической зубной коронке опознали Семена Васильевича Руднева. В височной кости черепа зияла пулевая пробоина. Видимо, комиссар, будучи раненым, пристрелил себя.

Вместе с комиссаром было похоронено семнадцать партизан. Во второй могиле покоились останки еще двадцати двух наших товарищей. Всех их Перенесли в Яремчу в братскую могилу.

Семену Васильевичу Рудневу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, а в 1961 году, в день двадцатилетия со дня организации отряда, в Путивле был открыт памятник славному партизанскому комиссару…

Радик пережил отца всего на несколько дней. Удалось выяснить, что он был ранен во время боя на кукурузном поле, отполз в канаву, заросшую лозняком, и потерял сознание. На второй день там проходил крестьянин села Слободки Гвоздецкого района Алексей Яковлевич Кифяк. Он услыхал стон, подобрал раненого и перенес в свою хату. Радик был в очень тяжелом состоянии и умер от заражения крови. Алексей Яковлевич похоронил его в своем саду. После войны прах Радика перенесли в Яремчу и похоронили в одной могиле с отцом.

Несколько по-иному сложилась судьба Кости Стрелюка. Около двух месяцев пролежал он на чердаке. Рана заживала медленно. Часто к нему взбирались дети хозяина. Они полюбили его за веселые и увлекательные рассказы. Присутствие детей радовало разведчика. Стрелюк не чувствовал себя одиноким, заброшенным.

Однажды ночью к Иваночко осторожно постучали в окно. Михаила вышел и увидел троих вооруженных парней. Они назвались партизанами и просили провести их к Косте Стрелюку. Особенно настойчиво этого требовал высокий, худощавый парень с угрюмым, угреватым лицом. Михаила долго доказывал, что никакого Стрелюка у него нет и нечего по ночам тревожить людей. Тогда угрюмый юноша оставил своих товарищей караулить, а сам полез на чердак. Вскоре оттуда послышался торопливый радостный шепот: «Костя, где ты? Это я, Решетников».

Так произошла первая встреча Стрелюка с Сашей Решетниковым и еще двумя товарищами, отбившимися от отряда. После этого Решетников решил дождаться, пока выздоровеет Костя и идти вместе. Он еще дважды навещал раненого. Тем временем Стрелюк поправился, мог уже ходить. Правда, рана еще давала себя знать. Надо было с недельку выдержать, чтобы она совсем зажила. Но обстановка не позволила.

В хутор зачастили полицаи. Оставаться здесь было не безопасно. Товарищи забрали Костю в лес… Через три дня ночью Стрелюк с товарищами зашел к Иваночко попрощаться и запастись продуктами. На этот раз он, кроме пистолета, имел и автомат. «Подаемся к своим. Спасибо вам за все», — сказал Костя на прощание.

Наутро в лесу начался бой, длившийся около двух часов. Хуторяне недоумевали: «Кто бы это мог быть?» И только Михаила догадывался о причине стрельбы и тревожился за судьбу четырех партизан.

Когда стрельба затихла, на хутор заявились разъяренные бандиты-националисты. Они погнали в лес крестьян, чтобы опознать убитых. Хуторяне подходили, снимали картузы и кепки, внимательно всматривались в лица четырех трупов, уложенных в ряд и, покачав отрицательно головой, молча отходили.

– Он тот хлопец больше всех лиха причинил. Человек двадцать наших убил, — говорил главарь бандитов, указывая на чернявого, в котором Иваночко с трудом узнал Костю Стрелюка.

Среди местных жителей не нашлось ни одного человека, кто бы опознал убитых. Михаила пришел домой и на немой вопрос жены ответил:

– Не горюй, жинко. Нашего Кости убить не можна. Он будет жить!

Так и не удалось Косте получить весточку от матери и прочитать ее стихотворение, которое мать посвятила своему единственному сыну, назвав это стихотворение «Прощание комсомольца с матерью».

Много лет спустя, после войны мне в руки попала пожелтевшая от времени воронежская газета за 30 декабря 1943 года, в которой было напечатано стихотворение Марии Алексеевны Стрелюк. Вот оно.

Память об отважном разведчике Косте Стрелюке жива. В Воронеже в школе имени А. С. Пушкина, в которой учился Костя, и в Острогожской школе № 3 пионерским дружинам присвоено имя Кости Стрелюка.

На новые дела!

В ожидании самолетов с грузами подразделения вели разведку, отдыхали и приводили себя в порядок. Одним словом, залечивали раны.

Тяжелораненых отправили на Большую землю с сабуровского аэродрома. Распрощались мы и с нашим уважаемым начальником штаба Базымой Григорием Яковлевичем, получившим ранение при выходе из Карпат.

Пользуясь случаем, ребята отправляли письма. Выслал и я несколько писем друзьям и знакомым в разные города с просьбой, чтобы помогли мне разыскать родных и жену с дочерью.

Штабы засели за составление отчетов и наградных листов. Запросили самолеты с Большой земли. Вер-шигору вызвали в Москву. Улетая, он взял с собою радистку Аню Маленькую и Володю Лапина. Мы надеялись, что Петр Петрович ускорит присылку самолетов с боеприпасами и взрывчаткой.

Наступили осенние заморозки. Партизаны раздетые, в рваной обуви впроголодь жили в шалашах и землянках. По вечерам собирались у костров, вспоминали бои и переходы в Карпатах, распевали новую песню, написанную партизанским поэтом – минером Платоном Воронько. Песня посвящалась Карпатскому рейду. Поэт выстрадал ее вместе со всеми партизанами, поэтому каждое слово песни било прямо в сердце. Пели на мотив «Казака Голоты».

Леша Журов и Миша Демин торжественно запевали:

Поешь эти слова и отчетливо представляешь и звериные тропы, и злую Быстрицу, и высокие отроги. А песня льется дальше, будит новые воспоминания:

– Это не песня, а целая история Карпатского рейда, — сказал однажды секретарь партийной комиссии Панин. — Ее должны знать все ковпаковцы.

Песня по достоинству оценена партизанами. Она была поставлена в один ряд с любимой песней комиссара Руднева «В чистом поле, в поле под ракитой»…

К ноябрю штаб подвел итоги проведенного рейда. За четыре месяца мы с боями прошли более двух тысяч километров от Полесья, через области Западной Украины до венгерской границы. Несколько раз форсировали реки Буг, Прут, Днестр, Збруч, Горынь, Случь и много других.

По далеко не полным данным, в боях уничтожено около четырех тысяч гитлеровских солдат и офицеров, триста тридцать три автомашины, три самолета, четыре танка и много другой боевой техники. Пущено под откос девятнадцать эшелонов, взорвано свыше пятидесяти железнодорожных и шоссейных мостов. Выведены из строя Биткувские и Яблоновские нефтепромыслы, при этом сожжено тридцать две нефтяных вышки, два нефтеперегонных завода. Подорван нефтепровод и выпущено в реки свыше пятидесяти тысяч тонн нефти…

Если учесть, что рейд совпал с битвой под Курском, то станет понятным, какое значение имело для фронта нарушение работы жизненно необходимых для врага коммуникаций. Надо к этому добавить и то, что наше соединение приковало к себе около трех фашистских дивизий, которые направлялись на фронт. Кроме того, партизанами проведена большая разведывательная работа в интересах командования Советской Армии.

Как вдумаешься в эти цифры и факты, то сердце переполняется гордостью за боевые дела соединения!…

Несмотря на большие трудности, мы выдержали испытание. Партизаны проявили героизм… В нашей памяти навеки сохранятся имена погибших товарищей: Мити Черемушкина, Миши Семенистого, комиссара Шульги, Васи Чусовитина, Миши Остроухова и многих других товарищей, которые отдали жизнь за родину.

В результате рейда и проведенной нами работы среди населения в Галиции подготовлена почва для развития широкого партизанского движения.

Однако мы тогда еще не имели полного представления о значении Карпатского рейда. Лишь некоторое время спустя, оценивая Карпатский рейд, Н. С. Хрущев назвал его «самым сокрушающим и маршевым рейдом из всех рейдов, которые совершали партизаны Украины».*

* Партархив Института истории партии ЦК КП(б) Украины, ф. 62, оп. 10, д. 24, л. 778.

Но не только этим определялось значение рейда. Газета «Боротьба», издаваемая подпольной организацией «Народная гвардия имени Ивана Франко», которая действовала на территории Львовской, Тернопольской и Дрогобычской областей, в то время писала о ковпаковцах: «Партизаны уничтожают немцев, разоружают полицию, распускают лагеря. Имущество немецких фольварков раздают крестьянам, которые встречают партизан как братьев. Над Галичиной повеял свежий ветер, который выметет фашистскую нечисть».*

Под влиянием успехов Советской Армии и партизанских рейдов на Украине возникли десятки новых партизанских отрядов. Перед ними встали новые задачи – оказать помощь армии в окончательном очищении советской территории от фашистских оккупантов. К этому мы и готовили себя.

Прилетел наконец долгожданный самолет. Он сбросил боеприпасы, взрывчатку и мешок с письмами и газетами. Сколько было радости! Партизаны читали друг другу письма родных и близких. Делились радостями и горестями… Письма, адресованные погибшим товарищам, читали вслух. Ответы писали всем подразделением. Подробно описывали боевые подвиги погибших.

За полтора года пребывания в тылу врага я не получил ни одного письма. На этот раз мне пришло сразу два: из Запорожья от жены и из Россоши от родных. Жена с маленькой Галочкой на руках пешком прошла из Полтавы до Запорожья к своим родителям и там перебивалась до прихода Советской Армии. Моих родных война из Луганска забросила в Майкоп, а оттуда в Воронежскую область. Отец сообщал, что дома все живы. Мой старший брат Рома на фронте, командует пулеметной ротой. «О нас не беспокойся. Бей, сынок, фашистов и быстрее возвращайся с победой», — писал отец. И тут же проскальзывали материнские слова: «Береги себя».

Истосковавшиеся по вестям с Большой земли хлопцы расхватывали газеты и читали их, начиная

* Л. Б. Кизя, В. И. Клоков. Украина в пламени народной войны. Сборник ¦Советские партизаны», Госполитиздат, Москва 1961, стр. 493.

с «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и кончая номерами телефонов редакции.

Настроение у всех поднялось…

Радио ежедневно приносило радостные вести с фронта. После разгрома фашистских войск под Курском и Белгородом Советская Армия продолжала успешно развивать наступление, на многих направлениях форсировала Днепр и 6 ноября освободила столицу Украины город Киев. Создались благоприятные условия для изгнания немецко-фашистских захватчиков со всей территории Украины.

– Теперь гитлеровцам не до мирового господства, — торжествовал Журов.

– Дай, боже, унести ноги, — сказал Юра.

– Не говори, драка будет еще отчаянная, — охладил пыл Юры Антон Петрович Землянко.

– Все-такие главные трудности позади, — стоял на своем Юра.

– Об этом никто не спорит…

– Однако недобитый враг хуже раненого зверя, — отозвался Зяблицкий.

– Эх, быстрей бы снабдили нас боеприпасами и взрывчаткой! Надо торопиться: фронт на пятки наступает, — высказал Гапоненко общее мнение партизан.

– Засиделись мы, братцы, — поддержал Журов.

Высказывания о том, что засиделись, были не совсем верными. С получением первых грузов на железной дороге ежедневно действовали наши подрывники и засады. Что же касается разведчиков, то им, как всегда, хватало работы. Об этом знали ребята. Но не к такой работе они привыкли. Тем более в момент, когда войска на фронте наносили сокрушительные удары по врагу, каждому из нас хотелось совершить что-то большое, значительное.

С овладением советскими войсками городами Житомир, Малин и выходом на линию Овруч - Коростень железная дорога Олевск – Сарны приобретала для немцев особо важное значение. Это единственный путь отхода их войск из-под Коростеня. Немцы резко усилили охрану железной дороги. Начал курсировать бронепоезд. На запад поползли немецкие эшелоны.

18 ноября из-под Олевска возвратился Гапоненко с группой разведчиков.

– Железная дорога забита воинскими эшелонами. Все учреждения Олевска подготовлены к эвакуации. На станции большое скопление войск, — доложил Гапоненко.

Ограничиваться пассивным наблюдением мы не могли. Командование решило нанести удар по противнику, овладеть Олевском и Сновидовичами, уничтожить эшелоны и разобрать железнодорожное полотно, а рельсы унести в лес. Потом занять оборону и не давать возможности противнику производить восстановительные работы. Для выполнения этой задачи выделялись второй батальон, четвертая и девятая роты первого батальона и Олевский партизанский отряд, присоединившийся к нам.

Для удара с тыла использовалась подпольная группа Олевска. Она должна была открыть огонь по противнику в его расположении и вызвать панику в рядах врага.

К началу боя на станции Олевск находилось четыре эшелона с боеприпасами, орудиями, автомашинами, горючим, ценностями и документами Олевска. Один восстановительный поезд.

Партизанские роты ночью без выстрела подошли к станции, заняли исходное положение и с наступлением утра по общей команде открыли огонь по противнику и эшелонам. В первые же минуты боя были подожжены пять вагонов с порохом и три цистерны с горючим. Пожар перекинулся на другие вагоны и платформы с автомашинами. Начали рваться патроны, снаряды, авиабомбы. Партизаны оказались в зоне поражения осколками. Кульбака вынужден был отвести батальон в лес.

Взрывы на станции продолжались около четырех часов. В это же время четвертая рота захватила Сновидовичи, уничтожила двадцать пять гитлеровцев, подорвала паровоз и разрушила триста семьдесят метров железнодорожного полотна. Девятая рота взорвала триста пятьдесят метров пути. Подпольная группа в городе успешно выполнила свою задачу и привела тридцать два полицейских.

Подпольщики сообщили, что в результате боя убито сто семьдесят два гитлеровца, ранено двести сорок два, уничтожено четыре паровоза, двести шестьдесят один вагон, пятьдесят тонн бензина, пять вагонов пороха, тысяча тонн авиабомб, снарядов и патронов, пятьдесят девять вагонов обмундирования, а также большое количество автомашин, продовольствия и другого имущества. Повреждена водокачка и разрушено путевое хозяйство.

Двое суток наши подразделения вели упорные бои, не давая возможности противнику начать восстановительные работы. 17 ноября в ротах кончились боеприпасы. Вынуждены были отойти. Противник все-таки сумел восстановить путь. Но уже на следующий день второй Молдаванский отряд доставил нам боеприпасы, и роты вновь взорвали железнодорожное полотно.

Путь отхода противнику на запад по железной дороге был окончательно отрезан…

К концу ноября выяснилось, что между Овручем и Коростенем в немецкой обороне образовалась брешь, получившая название «партизанских ворот». Отпала необходимость в самолетах. Все грузы из Киева до Овруча Вершигора доставил на автомашинах, а здесь его перегрузили на санный обоз и через линию фронта, через «партизанские ворота» доставили в соединение.

Не прошло и недели после получения боеприпасов, взрывчатки и артиллерии, а соединение было готово к новому рейду. В этот-то момент из Киева пришло распоряжение: Сидору Артемовичу сдать командование соединением Вершигоре, а самому, выехать на Большую землю.

Эта весть произвела впечатление взорвавшейся бомбы и всколыхнула всех партизан. И не мудрено! Человек, который создал отряд, вырастил его в соединение, с боями провел от Путивля до Карпат, одно имя которого наводило страх и трепет на немецких захватчиков, должен покинуть соединение. Люди так привыкли к нему, так верили в него, что не мыслили существование соединения без Ковпака.

Партизаны хлынули к домику, в котором распер лагался Ковпак. Услыхав галдеж под (окнами, Сидор Артемович вышел на улицу.

– Шо вы, хлопцы, расшумелись? - спросил он.

– Правда, что вы уезжаете? — послышалось со всех сторон.

– Правда, — ответилКовпак.

– А как же мы? Соединение?

– Комиссара потеряли, а теперь и вы от нас уезжаете…

Ковпак, никогда в самой сложной обстановке не терявший присутствия духа, теперь стоял взволнованный и не находил, что ответить этим близким его сердцу боевым товарищам.

– Не пустим и крышка! — выпалил Гриша Циркач.

– Нельзя, распоряжение ЦК Коммунистической партии Украины, — собравшись с силами, ответил Сидор Артемович.

– А в ЦК подумали, что нам еще воевать?

– Подумали! — уверенно ответил Ковпак. — Подумали и командиром назначили Петра Петровича Вершигору. Все вы его знаете. Боевой, энергичный… Прошел хорошую партизанскую школу. С ним не подкачаете. И дело не только в нем. Вы, народ, всему голова… Да и командиры, с которыми вы ходили в бой, остаются… У вас за плечами такая школа, как Карпаты…

– Это так, только мы привыкли к вам, — проговорил уже без особого задора Гриша Дорофеев.

– А хиба я к вам не привык? — сказал Сидор Артемович, и глаза его заблестели. — Думаете, мне легко с вами расставаться?

Бурные страсти партизан постепенно улеглись. Потекла задушевная беседа. Ковпака засыпали вопросами. Он весело отвечал, шутил…

– Смотрите, хлопцы, храните боевые традиции, громите фашистов… Держите связь с народом, — наставительно сказал в заключение Сидор Артемович. - Чувствуйте, — что я всегда с вами.

Вместе с Ковпаком уезжали ветераны соединения Павловский, Панин, Матющенко, Пятышкин и другие товарищи из Сумской области. И только Петр Леонтьевич Кульбака сказал:

– Я со своими хлопцами не разлучусь до победы!

А Павловский категорически заявил:

– Сидор Артемович, дозволь мне проводить их в новый поход. А то как же они без меня?

В честь отъезжающих общество «веселых чудаков», возглавляемое Гришей Циркачом, организовало концерт…

На следующий день после отъезда Ковпака и других ветеранов Вершигора, новый начальник штаба Войцехович и заместитель по политической части Москаленко разработали приказ по воинской части 117. В нем говорилось:

«Приступая к исполнению служебных обязанностей, напоминаю, что наша часть выросла и окрепла в двухлетних многочисленных боях с немецкими захватчиками. Рейды по глубоким тылам врага под руководством героев партизан Ковпака и Руднева выковали наш коллектив в боевом духе. Комиссар Руднев и командир Ковпак оставили нам богатое наследство — это традиции части, ее боевой дух и моральный облик бойца-партизана, которого любит народ и ненавидит, боится враг.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Свято хранить боевые традиции части, ненависть к врагу, преданность Родине, боевую дружбу. Хранить военную тайну, усилить революционную бдительность»…¹ [¹ П. П. Вершигора. Рейд на Сан и Вислу, Воениздат, 1960.]

За несколько дней до выступления в рейд из Киева приехали секретарь ЦК ЛКСМУ товарищ Косыгин и работник ЦК ЛКСМУ товарищ Щавель. Они привезли с собою Красное знамя, которое решением ЦК ВЛКСМ было присуждено комсомольской организации нашего соединения.

День вручения Красного знамени вылился в праздник. Косыгин от имени ЦК ЛКСМУ поздравил молодежь с боевыми успехами, наиболее отличившимся комсомольцам вручил ценные подарки и пожелал новых побед над гитлеровцами.

Принимая Красное знамя, помощник комиссара по комсомолу Миша Андросов сказал:

– Красное знамя — это высокая оценка боевых дел комсомольской организации и всех партизан нашего соединения… Этой высокой награде мы также обязаны нашим погибшим товарищам. Их кровь, пролитая за независимость нашей Родины, алеет в этом знамени. Будем верны славным традициям ленинского комсомола. Заверяем ЦК ВЛКСМ, что мы в будущих боях с честью пронесем комсомольское Красное знамя! Слава ленинскому комсомолу! Слава нашей Коммунистической партии!

Стройные ряды партизан отдавали честь Красному знамени, на котором вышито золотыми буквами: «Знамя ЦК ВЛКСМ лучшей комсомольской организации партизанского отряда».

А утром 5 января 1944 года партизанское соединение под командованием Вершигоры выступило в новый рейд на Сан и Вислу. В рейде мы получили постановление правительства Украины о переименовании нашего соединения в I Украинскую партизанскую дивизию имени дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака. Первому полку было присвоено имя Героя Советского Союза С. В. Руднева.

Ковпаковцы продолжали громить врага на Украине, в Белоруссии и Польше. Красное знамя освещало нам путь к победе и звало на новые подвиги.

Оглавление

Книга первая

  Новое назначение

  До скорой встречи!

  Полет состоялся

  Партизанский край

  Шумел сурово брянский лес

  У эсманских партизан

  Вася-проводник

  Первый бой

  Партизанские разведчики

  Связь есть!

  Тяжелое испытание

  Хитрый маневр

  Большие неприятности

  Как поступить?

  На „железке"

  Судьба Леши Калинина

  Мрачное облако

  Престольный праздник

  Будни разведчиков

  Облава

  Встреча с ковпаковцами

  Гора с горой не сходится…

  Новое начальство

  У партизанского костра

  Возвращение Ковпака

  Подготовка к рейду

Книга вторая 

  Через Днепр

  Полесье

  Партизанские „Канны"

  Диверсия у Домбровицы

  Главразведка

  Ванька Хапка

  Глушкевичи

  Случаи в разведке

  На Князь-озере

  Дальняя разведка

  Радостные вести

  Преподанный урок

  «Дядя Петя»

  По ровенщине

  Трагедия Мурзина

  Дыхание фронта

  На Припяти

  Гости с большой земли

  Сильные духом

  „Мокрый мешок"

  Знакомые места

Книга третья

  На Карпаты!

  Первые дни в горах

  Разведка в горах

  По карпатским отрогам

  Бой за Поляницу

  Новые испытания

  На синичке

  На Делятин!

  От Карпат до Полесья

  Снова вместе!

  На новые дела!