Пират [Фредерик Марриет] (fb2) читать онлайн

Капитан Марриет Пират

Глава первая В Бискайском заливе

Был конец июня 179… года; сердитые волны Бискайского залива успокаивались после неистового шторма, столь редкого здесь в это время года, но катились они по-прежнему тяжело. Временами налетал порывами разгневанный ветер, как бы напоминая о своей былой мощи, но каждая такая попытка становилась все слабее. Темные тучи, согнанные сюда бурей, теперь разбегались, уступая могучим лучам солнца, разрывающим их на части чудесным потоком света и жара. Сверкающие лучи падали с неба, пронизывая толщу воды Атлантики, но, казалось, не касались одного предмета, который с трудом можно было различить на фоне необъятного небосвода. Это был остов корабля, лишенного мачт, полузатопленный, всплывающий, словно пробка, над волнами, когда те наступали на него. И когда вода перехлестывала через планшир и казалось, что корабль окончательно погружается в море, он уже в следующее мгновение всплывал снова, сливая воду сквозь бортовые орудийные порты.

Сколько же тысяч кораблей и многомиллионных состояний погребено в бездне океана по милости людского невежества или страха! Какие россыпи сокровищ, должно быть, покоятся на его дне! Какое богатство сокрыто среди подводных скал в этой бездонной пучине, сжатое массой воды, чтобы пролежать в этом укрытии, дожидаясь разрушения всей Вселенной и возвращения Хаоса!

Корабль, о котором мы упомянули, находился, судя по всему, в бедственном положении и был похож на утопающего, цепляющегося за соломинку. Однако он был, видимо, очень прочен и упрямо держался на плаву.

«Секэшен», прекрасный и хорошо оснащенный корабль, шел из Нового Орлеана в Европу с грузом хлопка. Командовал им, как принято говорить, настоящий моряк, а команда состояла из отважных и знающих свое дело матросов. Когда судно пересекло Атлантику, то попало в сильнейший шторм, который и загнал его в одну из бухт Бискайского залива. «Секэшен» потерял все мачты и получил такую сильную течь, что откачивать воду стало делом бесполезным. Прошло пять дней с тех пор, как охваченная страхом команда покинула судно на двух шлюпках, одна из которых затонула, и те, кто находился в ней, погибли. Судьба другой оставалась неизвестной.

Мы сказали, что команда покинула судно, но вовсе не утверждали, что с него сошли все живые существа. В камбузной надстройке, которая, к счастью, смогла противостоять разрушительным ударам волн, находились трое: мужчина, женщина и ребенок. Мужчина и женщина были негры, а ребенок, которого женщина держала на руках, был белокожим. Он выглядел изможденным, бледным и тщетно пытался добыть пропитание из оскудевшей груди кормилицы. По черным щекам женщины, прижимавшей дитя к груди, текли слезы. Не заботясь ни о чем более, как только о своей почти невесомой ноше, она хранила молчание и дрожала от холода. Когда корпус судна зарывался в очередную волну, ноги ее оказывались по колени в воде.

Мужчина сидел напротив нее на железной скамейке, прикрепленной к внутренней обшивке камбуза. За эти долгие часы он также не проронил ни единого слова. Его осунувшееся лицо, толстые, рельефно выступавшие на фоне ввалившихся щек губы, торчащие, острые скулы, глаза — одни белки, — короче, вся его фигура являла собой скорбную картину в отличие от женщины, чьи мысли были сосредоточены на ребенке, а не на своей собственной персоне. Но мужчина еще не утратил способности чувствовать, хотя казалось, что от избытка страданий душевные силы его уже иссякли.

— Горе мне! — воскликнула негритянка усталым голосом после длительного молчания, откинув при этом голову в полном изнеможении. Ее товарищ по несчастью ничего не ответил, но наклонился вперед, как бы разбуженный ее голосом. Затем он приоткрыл дверь и, выглянув наружу, посмотрел в ту сторону, откуда дул ветер. В глаза ему ударили брызги, и лицо его еще более омрачилось. Он вздохнул и опустился на свое место.

— Что ты думать, Коко? — спросила негритянка, тщательнее, чем прежде, укрывая ребенка и склонив к нему голову.

Взгляд, полный неуверенности и страха, был его единственным ответом, он продолжал дрожать от холода и голода.

Часов в восемь утра море стало успокаиваться. К середине дня солнечное тепло проникло сквозь щели и в их укрытие. Негр, казалось, оживал. Наконец он встал, с усилием приоткрыл дверь. Волнение почти улеглось, и лишь время от времени одинокие валы накатывали на корабль. Крепко ухватившись за косяк двери, Коко высунулся наружу, чтобы осмотреть горизонт.

— Что ты видеть, Коко? — спросила женщина, заметив, что его взгляд устремился в одном направлении.

— Пусть Бог помогать мне! Я думать что-то видеть. Но глаза много соль, и я ничего почти не видеть.

— А что ты думать видеть, Коко?

— Только немного облака, — отвечал он, отступая назад и с глубоким вздохом усаживаясь снова на железную скамью.

— Горе мне! — спустя некоторое время воскликнула негритянка, пристально всматриваясь в ребенка. — Бедный маленький масса Эддард. Он очень плохо выглядеть. Я бояться, что он скоро умирать. Смотри, Коко, он больше не дышать!

Голова ребенка была запрокинута; казалось, жизнь оставила его.

— Джудит, нет больше молоко для маленький? Если нет, то как он жить? Но постой, Джудит. Я сунуть в рот ребенку мой маленький палец. Конечно, масса Эддард не умирать, если он сосать.

Коко сунул палец в рот ребенку и тут же ощутил легкое посасывание.

— Джудит! — воскликнул Коко. — Масса Эддард не мертвый! Посмотри, теперь есть молоко?

Бедная Джудит печально покачала головой, и слеза скатилась по ее щеке. Она знала, что тело ее истощено.

— Коко, — произнесла она, смахивая слезу тыльной стороной ладони, — можно брать кровь моего сердца для Эддарда, но молоко у меня нет! Все молоко кончаться!

Пылкие слова, которыми Джудит выразила всю свою привязанность к малышу, навели Коко на одну мысль. Он извлек из кармана нож и хладнокровно рассек чуть ли не до кости свой указательный палец. Потекла кровь и каплями стала стекать с пальца, который он тут же поднес ко рту ребенка.

— Смотри, Джудит! Масса Эддард сосать! Он не умирать! — воскликнул Коко, радуясь успеху своего предприятия, забыв на время об их безнадежном положении.

Ожив от такого удивительного питания, ребенок постепенно набирался сил и через несколько минут стал сосать весьма энергично.

— Смотри, Джудит, как масса Эддард это вкусно, — продолжал Коко. — Сосать, масса Эддард, только сосать! Коко иметь десять пальцев, и масса Эддард долго сосать, пока они пустеть!

Но ребенок вскоре насытился и уснул на руках негритянки.

— Коко, будет хорошо, если ты идти, чтобы снова смотреть, — сказала Джудит.

— Пусть Бог помогать мне! Теперь я думать, Джудит! Бог помогать мне! Я видеть корабль! — радостно воскликнул Коко, выглянув наружу.

— Хорошо, хорошо, — отвечала Джудит слабым, но радостным голосом. — Тогда масса Эддард не умирать!

— Да, Бог помогать мне! Корабль идти сюда, — добавил Коко. К нему словно вернулись силы и сноровка, он вскарабкался на крышу их укрытия. Там он присел на скрещенных ногах и стал размахивать желтым платком, чтобы привлечь внимание людей на корабле, справедливо полагая, что их оттуда могут и не заметить.

Но счастливому случаю было угодно, чтобы корабль, а им оказался фрегат, продолжал идти как раз в сторону потерпевшего судна, хотя оно все еще не было замечено марсовым.

Довольно скоро, однако, маленькое общество на гибнущем судне заметило новую опасность — фрегат, который находился теперь на расстоянии всего одного кабельтова, мог столкнуться с ними; он шел точно на них, не сбавляя хода, и гнал перед собой пенящийся бурун.

Коко громко, что было сил, закричал и, к счастью, привлек своим криком внимание матросов, находившихся в то время на бушприте.

— Лево на борт! — тотчас же последовала команда.

— Есть лево на борт! — эхом откликнулись с палубы, и руль мгновенно положили на борт, как и подобает в таких случаях. Верхние паруса затрепетали, заполоскался фок, а кливер вздулся, когда фрегат отвернул. Он прошел так близко от полузатонувшего судна, что оно на мгновение оказалось чуть ли не под самым бушпритом и так качнулось от поднятой волны, что Коко едва удержался на своем посту на крыше надстройки. На фрегате зарифили паруса, спустили на воду шлюпку, и через пять минут Коко, Джудит и ребенок были вызволены из ужасного заключения. Несчастная Джудит, которую поддерживала только забота о ребенке, передала его на руки прибывшему офицеру, и ее сразу же окончательно покинули силы; в таком состоянии она и была переправлена на корабль. Коко, как только оказался на кормовой банке шлюпки, стал дико озираться, затем разразился истерическим хохотом, и его трясло до тех пор, пока он не потерял сознание. Спасенных передали на попечение судового врача.

Глава вторая Холостяк

Вечером того же дня, когда были спасены ребенок и чернокожие, в городке Финсбури-сквер некий мистер Уитерингтон одиноко сидел в своей столовой; он размышлял о том, что же могло случиться с «Секэшен» и почему до сих пор о нем нет никаких известий.

Мистер Уитерингтон, как мы упомянули, пребывал в одиночестве. Портвейн и херес стояли перед ним, и хотя на улице было тепло, в камине горел огонь, поскольку он, как утверждал мистер Уитерингтон, способствовал ощущению уюта. После долгого и внимательного изучения потолка, на котором мистер Уитерингтон, конечно же, ничего нового не обнаружил, он наполнил вином фужер и стал устраиваться поудобнее, для чего расстегнул еще три пуговицы на жилете, сдвинул на затылок парик и ослабил застежки на коленях. Закончил он свое важное занятие тем, что придвинул к себе стул и положил на него ноги. Так чего же не хватало ему для полного счастья? Он мог похвастать отменным здоровьем, совесть его была чиста, и он имел годовой доход в восемь тысяч фунтов. Довольный тем, как он устроился, мистер Уитерингтон пригубил свой портвейн, затем отставил фужер в сторону и откинулся в кресле, скрестив руки на груди. Достигнув состояния наивысшего блаженства, он вновь вернулся к размышлениям о «Секэшен».

Отец мистера Уитерингтона был младшим сыном в одном из старейших и знатнейших семейств Западного Йоркшира. По установившейся для не имевших права на наследство младших сыновей традиции, он мог выбрать для себя одну из четырех профессий: армейского офицера, моряка, юриста или священника. Идти в армию ему не хотелось, потому что, как он сам говорил, нет ничего привлекательного в том, чтобы маршировать туда-сюда. Море ему не годилось, так как штормы и заплесневелые сухари не позволяли даже думать о комфорте. Юриспруденция его также не интересовала, поскольку там его миролюбивая натура оказалась бы не в ладах с совестью, что опять-таки могло стать помехой безмятежному существованию. Церковь он тоже отверг, поскольку при одной мысли о духовном сане воображение рисовало ему скудный доход, утомительные проповеди и дюжину детей, как неотъемлемые части этой профессии. К величайшему ужасу своей семьи, он отказался от всех этих благородных занятий и принял предложение старого дядюшки, еще ранее изменившего родовым канонам, занять место в его прибыльном торговом деле с перспективой стать со временем его компаньоном.

Следствием этого шага было то, что все родственники с возмущением от него отвернулись. Приняв такое предложение, мистер Уитерингтон-старший с усердием отдался предпринимательству и после смерти дядюшки оказался обладателем вполне приличного состояния. Тогда мистер Уитерингтон-старший купил дом в Финсбури-сквер и счел целесообразным подыскать себе жену. Поскольку в нем еще не угасла аристократическая фамильная гордость, он решил не мутить древнюю кровь Уитерингтонов и после длительных и мучительных размышлений выбрал себе в жены дочь шотландского графа, прибывшего в Лондон с девятью дочерьми в надежде обменять благородную кровь на наличные и солидную недвижимость. Мистеру Уитерингтону повезло: он оказался первым женихом, подвернувшимся этой почтенной семье, и поэтому мог выбирать из девяти молодых леди ту, которая больше всего пришлась ему по душе. Его выбор пал на высокую, светловолосую, голубоглазую, с чуть тронутым веснушками личиком девушку.

От этого брака у мистера Уитерингтона появились наследники: сначала дочь, которую окрестили Маргарет или Мэгги (читатель вскоре познакомится с этой старой девой сорока семи лет), а затем и сын Энтони Александр Уитерингтон, эсквайр, которого мы оставили удобно расположившимся в кресле, но переполненного мрачными мыслями.

Мистер Уитерингтон-старший уговорил сына также стать на путь предпринимательства, и тот, будучи отроком послушным, начал ежедневно появляться в конторе, однако не стал вдаваться во все подробности коммерции, особенно когда сделал для себя счастливое открытие: поскольку отец появился на свет намного раньше его, то рано или поздно довольно приличное семейное состояние все равно перейдет к сыну.

Мистер Уитерингтон-старший неустанно направлял свои усилия на создание комфорта в доме, и его сын с детства привык к удобной жизни. Ему даже удалось достичь в этом большей утонченности и даже вывести философский постулат: в жизни существенны лишь два вида обстоятельств — те, которые способствовали комфорту, и те, которые служили ему помехой.

Закончив сложные расчеты по хозяйству, внезапно умерла леди Мэри Уитерингтон. Вскоре и мистера Уитерингтона-старшего свалил апоплексический удар, и смерть, этот могущественный и беспощадный деятель, подступила к нему. Он пролежал лишь несколько дней, затем последовал новый приступ, уложивший его в ту же могилу, в которой уже покоилась леди Мэри.

Отчислив своей сестре сорок тысяч фунтов из наследства, мистер Уитерингтон-младший стал обладателем ежегодного дохода в восемь тысяч фунтов и владельцем великолепного дома в Финсбури-сквер. Он пришел к убеждению, что на этот доход можно совсем неплохо существовать, и вовсе устранился от дел. При жизни родителей он был свидетелем многих супружеских сцен, вследствие этого отверг брак как обстоятельство, мешающее комфорту, и остался холостяком. Его сестра Мэгги также не вышла замуж. Отпугнул ли ее косой взгляд отнюдь не обаятельного жениха или что другое, но она, как и брат, тоже испытывала к браку неприязнь; впрочем, не станем вдаваться в поиски причин.

Мистер Уитерингтон был на три года моложе своей сестры, но с некоторых пор стал носить парик — между прочим, ради повышения комфорта. Все особенности характера мистера Уитерингтона можно описать двумя словами: странность и благодушие. Весьма странным, какими становятся обычно старые холостяки, он был несомненно.

Очнувшись от глубокой задумчивости, мистер Уитерингтон потянул за шнур колокольчика, который дворецкий по строгому приказу должен был привязывать к креслу хозяина всякий раз, когда убирал столовую. Этого он не должен был забывать никогда, поскольку, как заметил мистер Уитерингтон, не стоит подниматься с кресла только ради того, чтобы позвонить. В то же время он немало размышлял о том, какие преимущества и какие неудобства появились бы в его жизни, будь у него дочь лет восьми, которая дергала бы вместо него шнур колокольчика, переворачивала страницы газет, вырезала из них новые рассказы, тем самым освободив его от этих тягостных занятий. Однако, вспоминая всякий раз, что дочь не может пребывать постоянно в одном возрасте, он приходил к выводу, что она скорее нарушила бы его комфорт, чем способствовала ему.

Подергав шнур колокольчика, мистер Уитерингтон снова погрузился в свои размышления.

Джонатан, так звали дворецкого, не заставил себя ждать, но, увидев своего хозяина в состоянии глубокой задумчивости, замер у двери — прямой, с лицом унылым и вытянутым, как у похоронного служителя, оказывающего последнюю услугу почившему.

Мы оставим на время мистера Уитерингтона наедине со своими мыслями и коротко расскажем историю Джонатана, стоявшего неподвижно.

Джонатан Трапп служил сначала рассыльным, затем стал лакеем, достигнув тем самым довольно сносного положения, а потом был взят дворецким в дом старого мистера Уитерингтона. Будучи уже в новой должности, Джонатан внезапно и страстно влюбился. Ни его самого, ни его возлюбленную, которая прислуживала некой леди в одном из соседних домов, не остановили печальные примеры подобных поступков, совершенных другими. Они предупредили хозяев о своем уходе и вступили в брак.

Как и большинство супружеских пар их сословия, отказавшихся ради брака от своих мест, они открыли пивную. Хотя, по правде говоря, бывшей служанке, ставшей женой Джонатана, была по душе идея стать хозяйкой харчевни. Но она поддалась уговорам мужа, приведшего в качестве довода, что, мол, не так просто заставить сытого поесть, в то время как многие, отнюдь не жаждущие, всегда желают промочить горло.

Был ли правильным этот довод или нет, судить трудно, но достоверно известно, что их предприятие не увенчалось успехом. Предположительно потому, что стоило посетителю взглянуть на прямую, длинную, сухую фигуру хозяина заведения, как у него пропадала жажда, поскольку многие склонны прямо связывать предполагаемое качество пива с красной физиономией и приятной полнотой фигуры хозяина и не искать хорошего напитка там, где он являет собой наглядную картину голодного благочестия.

Увы, многое в этом мире воспринимается лишь по внешнему виду. И поэтому Джонатан с его внешностью, напоминающей о покойнике, вскоре совершенно разорился. Но, как это нередко бывает, то, что явилось причиной краха Джонатана в одном деле, в другом стало для него источником средств существования. Дело в том, что он привлек внимание некоего предпринимателя, снискавшего себе известность доскональным знанием похоронного дела, который, оценив своеобразную внешность Джонатана, тут же предложил ему место могильщика, поскольку Джонатан был одного роста с его сводным братом и мог составить с тем хорошую пару.

Джонатан довольно скоро утешился по поводу потери нескольких сот фунтов, поскольку по роду своей новой службы должен был теперь оплакивать тех, кто, умерев, потерял тысячи. И когда он, бывало, стоял у роскошных дверей фамильных склепов граждан, которые прошли эти врата по пути в мир иной, его величественно-скорбная, словно у кладбищенской статуи, манера держаться и вытянутое, унылое лицо нередко являли разительный контраст с лицемерной скорбью наследников.

Многих проводил Джонатан в последний путь; проводил он туда и свою жену. Однако все бы ничего, если бы однажды не ушел из жизни и его хозяин. Джонатан не плакал, но на его лице была написана немая боль, когда он опускал своего благодетеля в его последнее узкое прибежище. Возвратившись с кладбища, за кружкой портера в память о почившем, он сидел в кругу своих товарищей угрюмый, словно ворон на крыше катафалка. И не зря: Джонатану пришлось расстаться с работой, которая кормила его, потому что никто из гробовщиков не взял его к себе, поскольку не мог найти ему подходящего по росту напарника.

Оказавшись в столь бедственном положении, Джонатан вспомнил наконец о молодом Уитерингтоне; ведь он некогда служил у его отца и матери, проводил обоих в последний путь и поэтому считал, что за эти заслуги может на что-то рассчитывать.

На счастье Джонатана, как раз в это время тогдашний дворецкий богатого холостяка намеревался совершить точно такую же глупость, какую он сам совершил в свое время, — должность оказалась свободной, и Джонатан получил ее. При этом он твердо решил уберечься от прежних ошибок и никогда больше не вступать в связь со служанками. Позднее в его поведении все более стали заметны манеры привычно скорбного могильщика, которые он, считая их хорошим тоном, демонстрировал при всяком удобном случае, что затем вошло у него в привычку. С тех пор он уже разучился давать волю радостным чувствам, за исключением тех случаев, когда замечал у хозяина приподнятое настроение, делая это, однако, скорее из чувства долга, чем от чистого сердца.

Для сословия, к которому принадлежал Джонатан, он имел неплохое образование, а так как во время службы в похоронном бюро запомнил все латинские изречения, начертанные на катафалках, и их значение, то со временем наловчился вставлять их в свою речь при подходящих обстоятельствах.

Но возвратимся к нашей истории.

Джонатан все еще стоял у двери, держась за ее ручку.

— Джонатан, — произнес наконец после длительной паузы мистер Уитерингтон, — мне хотелось бы просмотреть еще раз последнее письмо из Нью-Йорка. Ты найдешь его на моем туалетном столике.

Джонатан вышел, не проронив ни единого слова, и появился снова уже с письмом.

— Я давно жду прихода этого корабля, Джонатан, — пояснил мистер Уитерингтон, разворачивая письмо.

— Да, сэр, давно уже. Tempus fugit, время летит, — отвечал дворецкий низким голосом, опустив очи долу.

— Надеюсь, Господь не допустит, чтобы с ним произошло несчастье, — продолжал мистер Уитерингтон. — Но что, если моя бедная кузина и ее близнецы лежат, покуда мы тут беседуем, на дне морском?!

— Да, сэр, — отвечал дворецкий, — море хоронит многих, лишая этим честного могильщика его заработка.

— Клянусь кровью Уитерингтонов! Если у меня не будет наследников, то мне придется жениться, но тогда с комфортом будет покончено!

— Брак не способствует комфорту, сэр, — эхом откликнулся Джонатан. — Моя жена тоже умерла. In coelo quies, покой на небесах!

— Будем, однако, надеяться на лучшее. Но эта неизвестность доставляет столько неудобств, — заметил мистер Уитерингтон, прочитав письмо по меньшей мере в двадцатый раз. — Ну, ничего, Джонатан, а сейчас я хочу, чтобы мне принесли кофе.

Мистер Уитерингтон остался один и снова устремил свой взгляд в потолок.

Итак, мистер Уитерингтон упомянул кузину. Это была женщина, которая снискала его искреннюю благосклонность. Она тоже пренебрегла своим высокородным происхождением и, не внимая тому, что ей внушали родители, вышла замуж по любви за молодого пехотного лейтенанта. Ничего дурного в его родословной не было, но что касалось материального положения, то здесь было над чем подумать, поскольку оно ограничивалось лишь жалованьем младшего офицера. К тому же после обзаведения семьей расходы увеличились. Не лучше обстояли дела и у самой Сесили Уитерингтон, правильнее Сесили Темплмор, поскольку в день свадьбы она сменила фамилию. Следствием всего этого явилось то, что их счет у полкового интенданта (а жили они в казарме) за несколько недель достиг угрожающих размеров. Тогда Сесили обратилась за помощью к своим родственникам, но получила вежливый ответ — в том смысле, что она умирает с голоду только благодаря самой себе. Так как это нравоучение мало что принесло ей и ее семье, она написала письмо своему кузену Энтони. Тот ответил, что ее появление вместе с мужем осчастливило бы его, что они могли бы осесть на жительство в Финсбури-сквер и питаться за его столом. Лучшего нельзя бы и придумать, но одно обстоятельство воспрепятствовало исполнению этого желания. Полк, где служил мистер Темплмор, квартировал в одном из городков Йоркшира, находившемся на довольно значительном удалении от Финсбури-сквер, и его появление каждое утро к смотру в девять часов, даже если бы он позавтракал у мистера Уитерингтона в шесть, было невозможно. По этой трудной ситуации состоялся обмен многочисленными письмами, и в конце концов стороны пришли к соглашению, что мистер Темплмор продаст свой патент офицера и со своей хорошенькой женой переберется к мистеру Уитерингтону. Темплмору такой вариант пришелся по сердцу — он посчитал куда более привлекательным являться в девять часов утра к превосходному завтраку, чем к военному смотру.

Однако мистер Темплмор был горд и обладал твердым характером, что не позволяло ему вести праздный образ жизни. После двухмесячного пребывания в уютном доме, где у него не было никаких забот, он откровенно поделился своими сомнениями с мистером Уитерингтоном и просил его содействия в получении возможности самостоятельно зарабатывать средства для приличного существования. Мистер Уитерингтон стал возражать, подчеркивая, что Сесили его кузина, а сам он принял твердое решение оставаться холостяком. Но Темплмор прочно стоял на своем, и тогда, не очень охотно, мистер Уитерингтон уступил.

В ту пору некоему известному торговому дому требовался компаньон, который мог вести дела фирмы в Америке. Мистер Уитерингтон ссудил Темплмору нужную сумму, и спустя несколько недель тот вместе с женой отправился через океан в Нью-Йорк.

Мистер Темплмор был деловым и рассудительным человеком. Дела у него шли успешно, и он с женой уже подумывал о том, чтобы через несколько лет вернуться с хорошим достатком на родину. Но на втором году их пребывания в Америке разразилась эпидемия желтой лихорадки, и среди тысяч жертв этой болезни оказался сам мистер Темплмор. Он умер три недели спустя после того, как его жена родила близнецов…

Миссис Темплмор встала с кровати вдовой и матерью двух премиленьких мальчиков. Место Темплмора в торговом доме оказалось занятым, и мистер Уитерингтон предложил кузине покровительство, которое она охотно приняла. Через три месяца она была готова к отъезду и отплыла со своими детьми, находившимися на руках чернокожих кормилиц, и с Коко, черным слугой, на борту прекрасного корабля «Секэшен», направлявшегося в Ливерпуль.

Глава третья Шторм

Тем, кто с набережной в Нью-Йорке видел, как «Секэшен» поднимал паруса, никогда бы не пришла в голову мысль о печальной судьбе красавца корабля. Еще меньше об этом думали те, кто на нем находился.

…Три дня дул северо-западный штормовой ветер, загнавший «Секэшен» в одну из бухт Бискайского залива. Наконец около полуночи шторм стал понемногу стихать. Капитан, остававшийся до этого на мостике, вызвал к себе первого помощника.

— Освальд, — начал капитан Ингрэм, — ветер стихает, и я думаю, что к утру опасность минует. Я хочу прилечь на пару часов. Разбуди меня, если произойдут какие-либо изменения.

Освальд Баррет, прежде чем ответить, изучающе осмотрел горизонт. Затем, глядя в подветренную сторону, он произнес:

— Я не понимаю вас, сэр. С подветренной стороны я не вижу ни одного признака прояснения погоды. Затишье указывает как раз на то, что вскоре шторм разразится с новой силой.

— Он продолжается уже третий день, — возразил капитан Ингрэм, — а дольше летние штормы не длятся.

— Да, — отвечал первый помощник, — если они не разражаются снова после того, как прекратятся. Если бы все было по-вашему, сэр! Но то, что мы вновь столкнемся с ним, ясно так же, как то, что в Вирджинии водятся змеи.

— Ну, что же, — ответил капитан. — Будьте внимательны, Баррет, и не покидайте палубы, даже чтобы разбудить меня. Можете послать матроса.

Капитан спустился к себе в каюту. Освальд взглянул на компас, перекинулся несколькими словами с матросом, стоявшим у штурвала, проверил помпу, набил табаком трубку и принялся рассматривать небо, затянутое тучами.

Одна из туч, самая мощная, закрыла небосклон с подветренной стороны до самого горизонта. Освальд заметил, как дальнюю черноту неба прорезал слабый блеск молнии. За первой вспышкой последовала вторая, более яркая. Ветер вдруг стих, и «Секэшен» выпрямился. Но тут же ветер вновь завыл, и корабль снова уткнулся в волны. За новой вспышкой молнии последовал отдаленный рокот грома.

— Самое плохое позади, сказали вы, господин капитан? Мне кажется, что все только начинается, — проговорил Освальд, продолжая наблюдать за небом.

— Как там у нас дела, Мэтью? — спросил он штурвального.

— Руль прямо!

— Этот фыркающий парус надо убрать во что бы то ни стало, — продолжал первый помощник капитана. — Спускайте его, ребята! Ниже! Спускайте полностью! Крепче держите шкот, пока он не будет внизу! Иначе его хлопки могут напугать леди, находящуюся на корабле. Клянусь, если у меня будет когда-нибудь собственный барк, я ни за что не возьму на борт женщину. Ни за какие деньги!

Непрестанное сверкание молний и раскаты грома показывали, что шторм приближается. Ветер взревел, затих, забушевал снова, опять притих, изменил направление на два румба, и промокшие тяжелые паруса провисли.

— Боцман! Наверх к штурвалу! — прокричал Освальд. Сверкнувшая молния на мгновение ослепила его, а раздавшийся удар грома оглушил всех находившихся на палубе.

Ветер задул с новой силой, затем стих, и возникла мертвая тишина. Паруса бессильно повисли на реях. Косыми струями полил дождь. Корабль то поднимался, то опускался, зарываясь в набегавшие водяные валы. Неожиданно наступила полная темнота.

— Один быстро вниз и разбудить капитана! — приказал Освальд. — Боже мой! Достанется же нам! Брасы большого паруса сюда, эй, люди! И брасопить реи накрест! Потом отпустить! А топ-парус надо бы оставить, — пробормотал он, — но я же не капитан. Начинай, ребята! — продолжал он. — Быстрее, быстрее! Это уже не пустяки!

В сгустившейся темноте и под проливным дождем, заливавшим глаза, матросам было трудно находить нужные тросы и передавать их друг другу. Дело шло не так быстро, как это требовалось. Они еще не закончили работу и капитан Ингрэм еще не появился на палубе, как ветер вдруг подул с противоположной стороны, обрушив на несчастный корабль всю свою мощь, и положил его набок. Помощника капитана перебросило через штурвальное колесо, остальные же вместе со свернутыми в бухты канатами и другими не закрепленными на палубе предметами скатились к фальшборту, и им стоило немалых усилий выбраться из спутавшихся канатов и потоков воды.

Неожиданный толчок напугал находившихся внизу. Первой их мыслью было то, что корабль начал тонуть. В одних рубашках, через единственный незадраенный люк люди бросились наверх, держа остальную одежду в руках.

Освальд Баррет первым поднялся на ноги. Он добрался до штурвала и быстро вернул его в прежнее положение. Капитан Ингрэм с несколькими матросами тоже появился у штурвала, то есть там, где в минуты наивысшей опасности собираются настоящие моряки. Завывания шторма, хлеставший в глаза дождь, соленые брызги, волны, перекатывавшиеся через корабль огромными массами, ужасающие раскаты грома, густая темнота, сильный крен судна, при котором перебраться с одной стороны палубы на другую можно было, лишь карабкаясь, — все это долго не давало возможности разобраться в обстановке. Единственным другом несчастных в этой борьбе стихий были молнии. Их яркие зигзагообразные вспышки позволяли хоть на мгновение увидеть окружающее. Зрелище было ужасным, но еще ужаснее казались морякам темнота и полная неизвестность.

Освальд передал штурвал матросам и ножом освободил топоры, закрепленные тросами вокруг бизань-мачты. Один он оставил себе, два других передал боцману и второму помощнику капитана. Объясняться, даже крича во весь голос, было почти невозможно, так сильно неистовствовал шторм. Но лампа в укрытии компаса продолжала гореть, и в ее слабом свете капитан Ингрэм смог разглядеть подаваемые его первым помощником сигналы и ответить на них. Необходимо было поставить корабль по ветру, но руля для этого было недостаточно. Последовала команда: «Бизань-мачту рубить!» Вскоре ванты, удерживавшие мачту, были обрублены, и она упала за борт так, что почти никто из находившихся на баке этого не заметил.

Освальд со своими товарищами вернулся к компасу и некоторое время разглядывал его. Корабль, несмотря на все усилия, еще глубоко сидел в воде. Он снова знаками дал капитану понять, что надо таким же образом избавиться и от главной мачты, и тот ответил согласием.

Бесстрашный помощник капитана спрыгнул на палубу, и трое отважных моряков последовали за ним. Добравшись до главной мачты, они принялись за дело. Среди накатывающихся волн, по пояс в воде, они рубили толстые канаты, но те медленно уступали лезвиям топоров, поскольку в воде их удары почти теряли свою силу. Налетевшей волной боцмана отбросило к левому борту, и только находившиеся там канаты спасли его от гибели. Не сломленный духом, он снова добрался до своих товарищей и продолжил вместе с ними работу. Последний удар нанес Освальд. Тальрепы скользнули в отверстия, и высокая мачта рухнула в пену гигантских волн. Освальд и его товарищи поспешили покинуть опасное место и направились к капитану, остававшемуся у штурвала. Корабль постепенно выпрямлялся. Через несколько минут он стоял уже по ветру, но двигался с трудом. Сброшенные в море мачты все еще удерживались такелажем левого борта и иногда били по нему.

Ветер дул все так же сильно, как и раньше, но уже не наскакивал на корабль с прежним воем. Теперь необходимо было убрать с палубы обломки мачт, но даже всей команде до наступления рассвета удалось сделать немного. Это было опасное занятие, так как средняя палуба фактически находилась под водой. По примеру Освальда Баррета матросы обвязали себя тросами, чтобы их не смыло за борт. Но едва они закончили работу, как мощный вал и налетевший порыв ветра переломили и снесли фок-мачту. Красавец «Секэшен» остался без мачт.

Глава четвертая Течь

Обломки фок-мачты вскоре удалось убрать с корабля. И хотя шторм продолжался, но уже ярко светило солнце. «Секэшен» снова стоял по ветру, и команда подумала, что все опасности миновали. Под шутки и смех матросы начали сооружать временную мачту, чтобы добраться до берега.

— Ничего особенного с нами не случилось бы, разве только немного обрызгало б, — заметил боцман, — если бы мы не потеряли главную мачту. Она была такой прекрасной. По всей Миссисипи не найдешь подобного ствола.

— Ба, человече! — отвечал Освальд. — В море водятся такие рыбы, которых еще никто не вылавливал! Точно так же растет много деревьев, которых никто еще не приносил из леса. Но что за новые мачты будет предъявлен хорошенький счет, когда мы придем в Ливерпуль, — это несомненно. Наше счастье, что не нам придется платить, а лишь владельцу судна.

К этому времени ураганный ветер, неожиданно налетавший то с севера, то с запада, отбушевал, и теперь дул обычный сильный бриз, который не беспокоит моряка. Небо прояснилось. После мрака ночи, опасностей и сомнений наступило успокоение. Команда работала усердно, устанавливая мачты, такелаж и крепя паруса для продолжения плавания.

— Передний парус выглядит так, будто капитан намерен бежать впереди ветра, — заметил один из матросов.

— Да, — отвечал боцман, — но я думаю, что при таком бризе нам не понадобится много парусов. К тому же потеря мачт дает нам некоторое преимущество, поскольку не придется много возиться с такелажем.

— Хлопот будет достаточно, когда придем в порт, Билл, — мрачно заметил другой матрос. — Придется устанавливать и крепить новый такелаж и снова прикручивать каждый блок.

— Так это даже к лучшему, так как мы дольше останемся на берегу и я смогу тогда жениться.

— Что? Как часто можешь ты жениться, Билл? У тебя и так в каждом порту есть жена, я уж точно знаю!

— В Ливерпуле пока еще нет, Джек.

— Можешь заполучить еще одну, здесь, на корабле. Последние три недели ты постоянно крутишься возле негритяночки.

— Во время шторма каждая гавань — благодать, но она пока не обращает на меня внимания. По правде говоря, Джек, для нее имеют значение только малыши, находящиеся на руках кормилиц.

— Женщин я отличаю одну от другой, а вот между малышами не вижу никакой разницы, как между шестью и половиной дюжины. Ты тоже так, Билл?

— Да, даже две пули, отлитые из одной формы, не имеют большего сходства.

— Но скажи мне, Билл, родила ли тебе хоть одна из твоих жен близнецов?

— Нет. На это я и не рассчитываю, как и на то, что хозяин выдаст нам двойную плату.

— Кстати, — прервал их Освальд, который, находясь с подветренной стороны, наблюдал за работой матросов и слышал весь разговор, — было бы совсем неплохо проверить, не набрало ли судно воды. Боже мой! Об этом я вообще не подумал! Отложите-ка болтовню, а ты, плотник, проверь уровень воды у помпы.

Плотник взял шнур с привязанным к нему железным грузилом и опустил его в колодец у помпы. Вытащив его, он сразу же заметил, что с него капает вода. Он не заподозрил ничего дурного, а решил, что шнур просто коснулся мокрых стенок колодца. Чтобы убедиться в этом, он отвязал груз и заменил трос другим. Команда продолжала спокойно работать. Плотник снова осторожно опустил отвес в колодец. Вытащив его, он несколько мгновений с ужасом смотрел на него и затем громко произнес:

— Боже мой! СЕМЬ ФУТОВ ВОДЫ В ТРЮМЕ!

Если бы всех находившихся на палубе «Секэшен» поразила молния, то она не произвела бы большего эффекта, чем это неожиданное сообщение. Услышав возглас плотника, Освальд в один прыжок оказался у помпы.

— Проверь еще раз, Абель! Этого не может быть! Отвяжи этот трос и дай сюда другой, сухой!

Еще раз все было повторено, но теперь уже самим Освальдом. Результат оказался тот же.

— Все к помпе, ребята! — спокойно приказал первый помощник капитана, пытаясь скрыть свои опасения. — Половину этой воды корабль мог зачерпнуть, когда почти лежал на боку.

Дважды повторять приказ не пришлось. Матросы быстро приступили к работе. Освальд же отправился к капитану, чтобы доложить о случившемся.

Капитан, измученный вахтами и нервным напряжением, только что прилег на подвесную койку, чтобы отдохнуть пару часов.

— Вы полагаете, Баррет, что мы получили пробоину? — серьезно спросил капитан. — Иначе откуда столько воды?

— Нет, сэр, — отвечал Баррет. — Но несколько раз судно подвергалось таким ударам волн, что могла образоваться трещина. Надеюсь, худшего не случилось.

— Чего именно?

— Боюсь, что повреждения могли быть нанесены сброшенными мачтами. Вспомните, сэр, как часто они били в борта, прежде чем мы избавились от них. Однажды грот-мачта оказалась под днищем, и, по-моему, корабль получил тогда самый сильный удар.

— Дай Бог, чтобы это было не так… Пойдемте скорее наверх!

Когда они поднялись на палубу, к капитану подошел плотник и спокойно сообщил:

— СЕМЬ ФУТОВ И ТРИ ДЮЙМА, сэр!

Помпа работала уже во всю мощь. Боцман распределил людей, и те, раздевшись до пояса, откачивали воду, сменяя друг друга каждые две минуты. Так они проработали без единой передышки около получаса.

Эти полчаса должны были решить судьбу корабля. Важно было убедиться, есть ли течь в бортах или вода попала в трюм с верхней палубы во время шторма. В последнем случае появлялась надежда откачать воду помпой.

Капитан Ингрэм и первый помощник молча застыли у помпы с часами в руках. Матросы старались изо всех сил. В семь часов десять минут решающие полчаса истекли. Вновь сделали замеры. Глубина составила СЕМЬ ФУТОВ и ШЕСТЬ ДЮЙМОВ! Все самоотверженные усилия людей, работавших на помпе, пошли прахом. Море победило корабль.

Матросы возбужденно переглядывались, затем разразились проклятиями. Капитан Ингрэм стоял молча, сжав зубы.

— С нами теперь кончено! — воскликнул один из матросов.

— Нет еще, друзья! У нас есть путь к спасению! — твердо сказал Освальд. — А что, если ночью под ударами волн разошлись только верхние части бортов и поэтому в трюме оказалась вода? Коли так, то нам нужно встать носом по ветру и еще раз как следует поработать помпой. Когда в борта не будут, как сейчас, бить волны, то все снова сомкнется.

— Не удивлюсь, если мистер Баррет окажется не прав, — сказал плотник.

— И я тоже, — вставил капитан Ингрэм. — Но начнем, ребята! Ни один солдат не сдается в плен, пока у него остается пороху хотя бы на один выстрел. Давайте попробуем еще раз!

И, чтобы воодушевить людей, капитан Ингрэм разделся и сам встал к помпе. Освальд бросился к штурвалу, чтобы поставить корабль по ветру.

«Секэшен» снова шел по ветру, но его медленное движение свидетельствовало о том, как много воды находится у него в трюме. Люди работали изо всех сил еще час. Затем снова сделали замеры, которые показали: ВОСЕМЬ ФУТОВ!

Никто из команды не сказал ни единого слова о том, что не хочет больше работать, но все открыто выказали свое отношение к этому, в полном молчании люди надели робы и рубашки.

— Что будем делать, Освальд? — спросил капитан Ингрэм. Оба отошли в сторону. — Люди не хотят больше откачивать воду. И в самом деле, в этом нет уже никакой необходимости. Наша судьба решена.

— Судьба корабля, сэр. Так мне кажется. Во всяком случае, помпа больше не поможет. До конца дня на плаву нам не продержаться. Надо довериться шлюпкам, которые уцелели, и до наступления ночи покинуть корабль.

— Как? На переполненных шлюпках в штормовом море? — возразил капитан и печально покачал головой.

— Они, конечно, не самое надежное убежище, сэр, но все же лучшее, чем само море. Поддержать отвагу у людей и удержать их трезвыми — вот все, что мы должны сделать. Не стоит изматывать матросов работой на помпе, их силы понадобятся им не раз до того, как они ступят на сушу. Следует ли мне поговорить с командой, сэр?

— Да, Освальд, — согласился капитан. — О себе, видит Бог, я не беспокоюсь, но моя жена… мои дети!

— Друзья мои! — начал Освальд, подойдя к матросам, в угрюмом молчании ожидавшим решения капитана. — Нам надо попытаться спастись на шлюпках. Хорошая шлюпка все же лучше, чем тонущий корабль. Конечно, шторм продолжается, волнение для шлюпок довольно большое. Поэтому лучшее для нас — это как можно дольше оставаться на корабле. Давайте дружно возьмемся за работу и заложим в шлюпки продовольствие, воду и все необходимое. А потом положимся на милость Божью, на свои силы и умение.

— Ни одна шлюпка не сможет противостоять такому морю, — заметил один из матросов. — И я убежден, что последние часы жизни нужно провести весело. Что вы скажете на это, друзья? — обратился он к остальным.

Многие товарищи поддержали матроса. Тогда Освальд, схватив топор, подошел к говорившему и взглянул ему прямо в глаза.

— Уильям! — начал он. — Может быть, наша жизнь действительно коротка, но настоящие моряки не должны опускаться до такого веселья, какого ты хочешь. Я тебя в чем-то понимаю. Но мне было бы жаль испачкать свои руки твоей кровью или кровью других. Как то, что над нами есть небо, так будет и то, что я раскрою голову тому, кто попытается проникнуть в винный склад. Вы все знаете, что я не шучу. Но вы и сами должны стыдиться таких мыслей. Какие вы, к дьяволу, моряки и мужчины, если сейчас променяете на глоток вина возможность напиваться каждый день, ступив на твердую землю? Всему свое время. Но теперь настал момент, когда все должны оставаться трезвыми!

Посколькубольшинство матросов заняло сторону Освальда, остальные были вынуждены подчиниться. Приступили к проверке и оснащению шлюпок. Две из них находились в хорошем состоянии. Часть матросов получила указание срубить крепления шлюпок, поскольку талей для их спуска за борт не осталось.

Еще раз замерили глубину воды в трюме: ДЕВЯТЬ ФУТОВ! Судно заметно погружалось в воду. Часа через два шторм стал стихать и волны, казалось, вернулись к своему обычному бегу. Все было готово. Матросы, занявшись делом, снова приободрились, и чувствовалось, что в них все более крепла надежда. В двух шлюпках было достаточно места и для команды, и для пассажиров. Но что станется с двумя малышами, ведь они в течение многих дней и ночей будут находиться в открытой шлюпке?

Капитан Ингрэм спустился в каюту к миссис Темплмор, чтобы сообщить ей печальное положение дел, и услышал из ее уст тот же вопрос: «Что же будет с моими малышами?»

Примерно к шести часам вечера все было готово к тому, чтобы покинуть корабль. Судно медленно было повернуто боком к волне, и шлюпки были спущены на воду. К этому времени шторм уже значительно успокоился, но судно так погрузилось в воду, что могло с минуты на минуту окончательно пойти ко дну. В таком положении как никогда от команды и офицеров требовались хладнокровие и решительность. Невозможно определить точно, в какой момент обреченное на гибель судно пойдет ко дну, и, конечно, людей в эти минуты больше всего тревожит мысль о том, что тонущий корабль утащит их за собой в пучину вод. Страх за свою жизнь, могучий инстинкт самосохранения толкали их побыстрее занять места в шлюпках. Однако порядок вскоре был восстановлен. Освальду поручили командовать одной шлюпкой, другая должна была принять под покровительство капитана Ингрэма миссис Темплмор и ее детей.

Когда все места в шлюпке Освальда были заняты, она отошла от корабля, чтобы уступить место другой, и легла в дрейф с подветренной стороны. Миссис Темплмор подошла к борту в сопровождении капитана Ингрэма, и ее переправили в шлюпку. Одна из кормилиц с малышом на руках заняла место рядом с ней. Коко сопровождал Джудит, другую кормилицу, державшую на руках второго ребенка. Капитан Ингрэм хотел уже снова подняться на борт судна, чтобы помочь им спуститься в шлюпку, но тут нос корабля неожиданно глубоко зарылся в волну, и шлюпка сильно ударилась о его корпус.

— О, Боже! Он тонет! — закричали в замешательстве матросы в шлюпке и веслами оттолкнули ее от судна, чтобы уйти от водоворота. Капитан Ингрэм, только что вставший на банку, чтобы помочь Джудит, потерял от толчка равновесие и упал. Прежде чем он поднялся, шлюпка уже отошла от корабля, и ее стало сносить в открытое море.

— Мое дитя! — в ужасе воскликнула мать. — Мое дитя!

— Назад, друзья! — закричал капитан Ингрэм, хватаясь за румпель.

Матросы, увидев, что «Секэшен» не затонул, взялись за весла и попытались снова приблизиться к нему. Но напрасно: они не смогли преодолеть встречный ветер и волну. Их относило все дальше и дальше в открытое море, в то время как мать, охваченная ужасом, простирала к матросам руки, умоляя их вернуться. Капитан Ингрэм подгонял команду, но вскоре понял, что все дальнейшие усилия напрасны.

— Мое дитя! Мое дитя! — кричала миссис Темплмор, поднявшись во весь рост и протягивая руки к кораблю.

По знаку капитана шлюпка развернулась. Миссис Темплмор поняла, что все надежды рухнули, и упала без чувств на дно шлюпки.

Глава пятая Старая дева

Однажды утром, вскоре после описанного нами несчастья с «Секэшен», мистер Уитерингтон пришел несколько раньше обычного в столовую и обнаружил в своем обитом сафьяном кресле слугу Уильяма, который, упершись ногами в каминную решетку, был так погружен в чтение газеты, что не слышал, как в комнату вошел хозяин.

— Мои доблестные прародители! Я надеюсь, что вам здесь очень удобно, мистер Уильям! О, прошу вас, не беспокойтесь, сэр!

Уильям в наглости мало кому уступал, но тут все же немного смутился.

— Прошу прощения, сэр, но у Джонатана не было времени просмотреть газету. Джонатан говорит, сэр, что ему нужно всегда просматривать объявления, чтобы затем подготовить вас к некоторым новостям.

— С чего это он так заботлив?

— Но тут действительно описывается история одного кораблекрушения.

— Кораблекрушения? Где, Уильям? Боже, смилуйся надо мной! Где написано об этом?

— Я боюсь, что это именно тот самый корабль, чьей судьбой вы так озабочены, сэр. Это… Я забыл его название, сэр.

Мистер Уитерингтон взял газету, и его глаза быстро отыскали то место, где подробно рассказывалось о спасении с «Секэшен» двух негров и ребенка.

— Действительно, это о них! — воскликнул мистер Уитерингтон. — Моя бедная Сесили в открытой шлюпке! И видели, как одна шлюпка затонула! Может быть, она уже мертва? Милостивый Боже! Один из мальчиков спасен! Но где же Джонатан?

— Здесь, сэр, — отвечал самым торжественным голосом Джонатан.

Он только что принес яйца на завтрак и стоял, прямой и молчаливый, за стулом своего хозяина.

— Я должен немедленно выехать в Портсмут. Завтрак мне не нужен. У меня совсем пропал аппетит!

— Такое всегда бывает, если у людей неприятности, — отвечал Джонатан. — Возьмете свою коляску, сэр, или похоронную карету?

— Похоронную, карету! Мне кажется, ты сошел с ума, Джонатан!

— Нужны ли будут черные ленты на шляпу и перчатки для кучера и слуг, которые будут сопровождать вас, сэр?

— К черту все похоронные принадлежности! Нет! Речь идет о возрождении, а не о смерти. Кажется, негры сообщили, что затонула только одна шлюпка.

— Смерть забирает все, mors omnia vineit, — произнес Джонатан, полуприкрыв глаза.

— Не беспокойся об этом, а займись делом! Я слышу стук почтальона. Посмотри, не принес ли он писем?

Писем было много, и среди них письмо от капитана Максвелла с «Юэридайса». В нем мистер Уитерингтон нашел подробное описание уже известного кораблекрушения, а также сообщение о том, что капитан в тот же день отправил к нему с почтовым дилижансом обоих негров и ребенка в сопровождении одного из его офицеров, который обязательно доставит их к нему.

Капитан Максвелл был старым знакомым мистера Уитерингтона и не раз обедал у него в доме вместе с миссис и мистером Темплмор. Узнав от негров имена их хозяев, он тут же догадался, к кому их надо направить.

— Клянусь кровью моих предков, сегодня вечером они будут здесь! — воскликнул мистер Уитерингтон. — И мне не надо никуда ехать. Что же делать? Мэри должна подготовить для них комнату, слышишь, Уильям? Кровати для ребенка и двух чернокожих.

— Да, сэр, — отвечал Уильям. — Но где разместить чернокожих?

— Где разместить? Мне все равно. Одна может расположиться у поварихи, вторая — в комнате у Мэри.

— Слушаюсь, сэр. Я передам им это, — молвил Уильям, быстро удаляясь и заранее радуясь переполоху, который возникнет на кухне.

— Если позволите, сэр, — заметил Джонатан, — среди негров, как я понял, есть один мужчина.

— Хорошо. Что же дальше?

— Дальше, сэр, то, что ни одна женщина из прислуги не захочет разделить с ним свою спальню.

— О, муки Уитерингтонов! Это действительно так! Тогда возьми его к себе, тебе-то черное нравится.

— Но только не в темноте, сэр, — отвечал Джонатан мрачно.

— Тогда помести их вместе в одной комнате, и дело с концом!

— А они женаты, сэр? — спросил дворецкий.

— Черт их побери! Откуда мне знать? Дай мне позавтракать, а об этом мы поговорим позднее.

Мистер Уитерингтон занялся яйцами и булочкой со всей возможной торопливостью, не сознавая, что, собственно, он ест, — так сильно смутило и ошеломило его сообщение о неожиданном приезде гостей. Ему хотелось обдумать в спокойной обстановке, что с ними делать. После второй чашечки чая он откинулся в своем кресле, удобно расположился в нем и повел сам с собой следующий разговор:

«О, кровь моих предков! Что я, старый холостяк, должен делать с малышом, его кормилицей, которая черная, как туз крестовый, и вдобавок с этим черным парнем? Отправить их туда, откуда они прибыли? Да, это было бы самым правильным. Но ребенок! Каждое утро ни свет ни заря он будет с криком просыпаться, каждый день мне нужно будет целовать и забавлять его — вот уж удовольствие! И к тому же эта чернокожая, с ее толстыми губами, которая то и дело будет подсовывать ребенка мне. А так же без понятий, как корова, будет засовывать ему в рот перчинку, если у него заболит животик. А у детей всегда болят животики! Бедная, бедная кузина! Что же стало с ней и ее вторым ребенком? Мне хотелось бы, чтобы это прекрасное создание спасли, тогда она сама заботилась бы о своих детях. Я даже не знаю, что мне делать. Пригласить сестру Мэгги? Но та наделает шуму, а я его не могу переносить. Нет, надо еще подумать».

В этом месте размышления мистера Уитерингтона были прерваны стуком в дверь.

— Войдите! — закричал он.

Вошла кухарка с таким красным лицом, как будто она готовила обед на двадцать человек, и без обычного чистого передника.

— С вашего позволения, сэр! — произнесла она, поклонившись. — Позаботьтесь теперь о другой кухарке.

— Хорошо! — отвечал мистер Уитерингтон, злясь на то, что ему помешали.

— И если позволите, сэр, я бы уже сегодня хотела уйти. Дольше я, конечно, не могу оставаться.

— Идите к черту, если вам это нравится! — отвечал мистер Уитерингтон. — Но сейчас оставьте меня и закройте за собой дверь!

Кухарка вышла, и мистер Уитерингтон снова остался один.

— Будь проклята эта старуха! Какой бес в нее вселился? Она, я думаю, не хочет готовить для негров. Наверное, это так!

Размышления мистера Уитерингтона вновь были прерваны стуком в дверь.

— Ага! Она, наверное, хочет помириться! Войдите!

Но вошла не кухарка, а служанка Мэри.

— Если не возражаете, сэр, — начала она плаксивым голосом, — я оставлю свое место.

— Клянусь небом, это заговор! Хорошо! Можете идти!

— Сегодня же вечером, если можно, сэр, — продолжала она.

— Ради Бога! Даже сейчас! Я не возражаю! — вскричал мистер Уитерингтон, вне себя от гнева.

Служанка вышла, и мистеру Уитерингтону потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться.

— Все слуги разбегаются ко всем чертям в этой стране! — произнес он наконец. — Дурачье! Не хотят приготовить комнаты для чернокожих! Будь они все прокляты, и черные, и белые! Все мое хозяйство переворачивается из-за приезда маленького ребенка. Ах, как это все неудобно! Но что же делать? Привлечь сестру Мэгги? Нет! Позову пока Джонатана.

Мистер Уитерингтон подергал шнур колокольчика, и Джонатан явился.

— Что все это значит, Джонатан? Кухарка злится, Мэри плачет, обе хотят уйти. Отчего все это?

— От Уильяма, сэр. Он наговорил им, будто вы категорически приказали, чтобы они разделили с чернокожими свои спальни. А Мэри, я полагаю, он сказал, что чернокожий мужчина должен спать с ней в одной постели.

— Будь он проклят, негодяй! Он всегда причиняет одно зло! Ты же знаешь, Джонатан, что я не это имел в виду.

— Я не думал над этим, сэр, так как это противоречило бы обычаю, — отвечал Джонатан.

— Хорошо. Скажи им, что я больше ничего не хочу слышать об этой истории.

Затем мистер Уитерингтон переговорил со своим дворецким и одобрил его предложения.

Гости прибыли в предполагаемое время и были размещены должным образом. Молодой Эдвард не страдал болями в животике и не будил никого в пять часов утра, поэтому мистер Уитерингтон полагал, что увеличение численности населения в доме не привело к каким-либо существенным неудобствам для него. Но хотя уют хозяина не пострадал, но он и не стал совершеннее, поскольку начались стычки, ссоры и перебранки среди прислуги. Джудит на своем ужасном английском жаловалась на кухарку, которая невзлюбила ее и Коко. Отдельные недомогания у ребенка все же случались. В общем, жить по-прежнему комфортабельно и покойно мистер Уитерингтон в своем доме больше не мог.

Три месяца пролетели с момента кораблекрушения, но никаких известий о судьбе шлюпок не поступало. Капитан Максвелл, приезжавший к мистеру Уитерингтону в гости, с уверенностью заявил, что они наверняка затонули во время шторма. Поскольку вероятность появления самой миссис Темплмор и взятие ею на себя забот о детях становилась все меньше, мистер Уитерингтон решился, наконец, написать в Бат своей сестре, сообщил ей всю историю и просил ее переехать к нему для ведения хозяйства. Через несколько дней он получил следующий ответ:

«Бат, август месяц … года.

Мой дорогой брат Энтони!

Твое письмо я получила как раз в прошлую среду и должна сказать, что была немало удивлена его содержанием. В самом деле, твое сообщение так поразило меня, что я, играя в вист с леди Бетти Блэбкин, проиграла ей четыре шиллинга и шесть пенсов. Ты пишешь, что у тебя в доме появился ребенок и что он якобы является сыном кузины, которая так неудачно вышла замуж. Я надеюсь, что это правда. Но мне известно также, на что способны холостяки. Если дело обстоит именно таким образом, то его, по моему мнению, необходимо уладить.

Надеюсь, что у тебя нет намерения сделать ребенка своим наследником, что я считала бы совсем неприличным. Леди Бетти говорит также, что таким детям следует завещать только десять процентов. Но без этого не обойтись. Между прочим, мое правило — никогда о таких вещах не говорить. Что касается твоей просьбы, чтобы я приехала и взялась за ведение хозяйства, то я поговорила об этом с леди Бетти, и она согласна со мной, что это самое лучшее для спасения чести семьи. Ты находишься, наверное, в большом смущении, как это бывает с большинством мужчин, которые позволяют соблазнить себя веселым и смазливым женщинам. Между прочим, как говорит леди Бетти, чем меньше об этом говорят, тем легче все это уладить.

Учитывая подобные обстоятельства, надеюсь дней через десять быть у тебя. Раньше я не смогу. Некоторые вопросы об этой неприятной истории мне уже задавали, но у меня на них всегда один ответ, а именно: холостяки есть и будут оставаться холостяками, и подобные прегрешения с их стороны не так дурны, как со стороны женатых мужчин. Как говорится, я молчу обо всей этой истории, так как мое правило — не говорить о таких вещах и даже вообще их не касаться. Больше ничего сообщить не могу и остаюсь при этом любящей тебя сестрой Маргарет Уитерингтон.

P. S. Леди Бетти полагает, что ты очень правильно сделал, наняв двух чернокожих и доставив их в дом вместе с ребенком, поскольку таким образом соседи придут к мысли, что гости прибыли издалека, и секрет будет сохранен.

М. У.»

— О, все несчастья Уитерингтонов! Если уж этой неприятности недостаточно, чтобы свести человека с ума, то я не знаю, что же может быть еще! Будь проклята эта вздорная старая дева! Теперь я вовсе не хочу видеть ее у себя в доме! Черт побери эту леди Бетти и всех старых святош, которые в чужих неприятностях находят великое удовольствие! Да, конечно, — продолжал мистер Уитерингтон, с глубоким вздохом бросая письмо на стол, — эта история очень досадна.

Если мистер Уитерингтон нашел эту историю лишь досадной, то вскоре все обернулось так, что она стала для него просто невыносимой. Его сестра прибыла и стала наводить в доме порядок со всем усердием человека, спасающего честь и достоинство своего брата. Когда ей впервые показали ребенка, она, вместо того чтобы попытаться найти сходство мальчика с его матерью, бегло взглянула на него и воскликнула, подняв вверх палец:

— Ах, Энтони. Энтони! Думаешь, что меня можно провести? У него твой нос, твой рот! Стыдись, Энтони! Тьфу, стыдись!

Но мы лишь мимоходом коснемся того несчастливого времени, которое наступило для несчастного мистера Уитерингтона из-за его доброго и отзывчивого сердца. Не проходило ни одного дня, ни одного часа, чтобы он не услышал от своей сестры глупых и оскорбительных нравоучений. Джудит и Коко были отосланы обратно в Америку. Прислуга, долгое время прослужившая в доме, взяла расчет, а новые слуги сменялись почти каждый месяц. Сестра руководила хозяйством и братом. Никакого покоя мистеру Уитерингтону не было до тех пор, пока Эдвард не уехал в закрытую школу. Тут мистер Уитерингтон набрался мужества, прогнал, после бурных объяснений, свою сестрицу назад в Бат — и снова почувствовал себя уютно!

Из школы Эдвард возвращался домой только на каникулы, но сумел снискать наивысшую благосклонность мистера Уитерингтона. Однако распространившееся с легкой руки сестрицы Мэгги всеобщее мнение, что мальчик — его сын, и отпускаемые по этому поводу шутки и замечания были для мистера Уитерингтона так обидны и неприятны, что он, несмотря на свою привязанность к молодому человеку, не опечалился, когда тот объявил ему о своем решении стать моряком.

Капитан Максвелл взял его к себе на корабль, а позднее, оставив службу по возрасту, позаботился для своего опекаемого о новом месте на другом корабле.

Мы должны пропустить несколько лет, в течение которых Эдвард Темплмор продвигался на своем поприще, а сестра мистера Уитерингтона Мэгги находила развлечение в болтовне с леди Бетти и их любимой игре в вист. За это время не было получено никакого известия о судьбе миссис Темплмор и ее ребенка. Естественно, все предполагали худшее и вспоминали о них как о людях, которые покинули царство живых.

Глава шестая Гардемарин

На наветренной стороне полубака королевского фрегата «Юникон» находились два важных господина. Один из них — капитан Пламтон, командир корабля, выглядел очень важным, если не из-за своего роста, то, во всяком случае, вследствие своей ширины, и в силу этого занимал на палубе значительное пространство. Роста капитан Пламтон был не более четырех футов и десяти дюймов, но такой же была и окружность его живота. Когда он шествовал в своем широком, свободном мундире, то держал обычно большие пальцы рук за проймами жилета и расправлял при этом плечи, отчего его ширина увеличивалась еще больше. Голову он горделиво запрокидывал назад и для поддержания равновесия выставлял вперед грудь и живот. Капитан являл собой пример довольства и добродушия. Он гордо вышагивал, подобно актеру, который участвует в шествии.

Другим был первый лейтенант фрегата, с которым природа сыграла шутку противоположного свойства. Он был настолько же высок, насколько низкорослым был капитан, настолько же худ, насколько его начальник был толст. Его длинные тонкие ноги доходили почти до плеч капитана. Беседуя, лейтенант нагибался над Пламтоном подобно крану, который должен поднять в воздух капитанскую тушу, словно тюк. Руки он держал за спиной, сцепив пальцы рук, и самым трудным для него, казалось, было подстроить собственный шаг под попугаичьи шаги своего начальника. Четко очерченное лицо первого лейтенанта, выглядело изможденным, а все признаки указывали на его упрямый характер.

Он высказывал всевозможные жалобы на команду, но капитан сохранял спокойствие. Капитан Пламтон был добродушен и не выходил из себя, если хорошо поел, а лейтенант Макитол, наоборот, был угрюм, как сыч, и всем недоволен.

— Совсем невозможно, сэр, — продолжал разговор первый лейтенант, — заставить хорошо исполнять обязанности большую часть матросов.

На эту туманную притчу, которая, принимая во внимание взаимные размеры собеседников, прозвучала как с неба, последовал простой ответ капитана: «Совершенно верно».

— Тогда, сэр, не будете ли вы возражать, если я запишу взыскания в карточки молодым людям?

— Я подумаю над этим, мистер Макитол.

На языке капитана Пламтона это означало то же, что и «нет».

— Сожалею, но должен сказать, что наши молодые джентльмены очень неповоротливые парни.

— Дети всегда такие, — вставил капитан.

— Да, сэр, но все обязанности на корабле должны исполняться, а без них этого не получается.

— Совершенно правильно. Я всегда говорил, что морские кадеты очень полезны.

— К сожалению, я вынужден утверждать обратное. Вот, к примеру, молодой мистер Темплмор. С ним я ничего не могу поделать. Его единственное занятие — это смех.

— Смех? Он и над вами смеется, мистер Макитол?

— Точно не могу сказать, но он смеется надо всем. Если я посылаю его на мачту, он идет туда с улыбкой. Если я приказываю ему спуститься, он делает это улыбаясь. Если я отчитываю его за ошибку, то через минуту он смеется снова. Короче, сэр, больше он ничего не делает. Мне бы очень хотелось, сэр, чтобы вы поговорили с ним, и посмотреть, не смогло ли бы вмешательство с вашей стороны…

— Довести его до слез? Нет. В этом мире смех все же лучше, чем слезы. Он никогда не плакал, мистер Макитол?

— О, да, но до сих пор всегда некстати. Недавно, когда по вашему приказанию наказывали матроса Вильсона, которого я приставил к нему вестовым, то он, как вы сами можете вспомнить, при этом плакал. Разве это не был по крайней мере косвенный признак неповиновения с его стороны? Из этого можно заключить…

— Что мальчик опечалился, так как наказали его слугу. Мне самому жаль, если кого-то приходится наказывать линьками, мистер Макитол.

— Хорошо. Я не буду продолжать расследование причин его слез, поскольку это не важно. Но его смех, сэр, это что-то такое, на что я просил бы вас обратить внимание. Вон он как раз появился в люке. Мистер Темплмор! Капитан хотел бы поговорить с вами!

Капитану вовсе этого не хотелось, но поскольку первый лейтенант вынудил его, то ничего другого делать ему не оставалось.

Мистер Темплмор притронулся рукой к шляпе и предстал перед капитаном, к сожалению, с такой дерзкой и лукавой ухмылкой на лице, что сразу же подтвердил обвинения лейтенанта.

— Итак, сэр, — произнес капитан Пламтон, останавливаясь и еще шире расправляя свои плечи, — я вижу, вы насмехаетесь над первым лейтенантом?

— Я, сэр? — удивился мальчик, превращая ухмылку в широкую улыбку.

— Да, вы, сэр! — вставил первый лейтенант, выпрямляясь во весь рост. — Почему вы смеетесь сейчас?

— По-другому я не могу, сэр. Я в этом не виноват, а вы еще меньше, — отвечал мальчик почтительно.

— Вы же знаете, Эдвард… мистер Темплмор, хочу я сказать, как это неприлично быть непочтительным по отношению к своему начальнику.

— Над мистером Макитолом я смеялся лишь один раз, насколько я могу вспомнить, — когда он споткнулся о якорный канат.

— И почему же вы смеялись над ним, позвольте спросить?

— Мне всегда смешно, если кто-то падает, — отвечал молодой человек. — И я ничего не могу с собой поделать.

— Так, сэр. Я полагаю, вы стали бы смеяться и тогда, когда увидели бы, как я барахтаюсь в запутавшихся снастях? — спросил капитан.

— О, конечно! — воскликнул юноша, пытаясь совладать с собой. — Я лопнул бы от смеха. Это было бы таким необыкновенным зрелищем!

— Ах, черт возьми! Я рад, что такого не случается! Но боюсь, молодой человек, что своим признанием вы уличили себя в проступках.

— Да, сэр, в отношении смеха, если его можно назвать проступком. Но в уставе об этом ничего не сказано.

— Нет. Но о непочтительности там кое-что есть. Вы же смеетесь, когда вас посылают на мачту?

— Но я тотчас же повинуюсь приказу, сэр, или это не так, мистер Макитол?

— Так-то так, но, выполняя приказ, вы своим смехом показываете, что не придаете наказанию никакого значения.

— Это ничего для меня не значит, сэр. Половину своей жизни здесь я провел на мачте и уже привык к этому.

— Но разве вы, мистер Темплмор, не испытываете чувства стыда за наказание? — серьезно спросил капитан.

— Да, сэр, если я чувствую, что его заслужил. Я бы не стал смеяться, если бы вы, господин капитан, послали меня на мачту, — отвечал мальчик, придавая лицу серьезное выражение.

— Вы видите, мистер Макитол, он может быть серьезным, — обратил капитан внимание лейтенанта на вид мальчика.

— Я уже все делал, чтобы привить ему серьезность, — возразил первый лейтенант. — Но мне хотелось бы спросить мистера Темплмора, почему он сказал, что чувствует стыд за наказание лишь тогда, когда его заслужил? Следует ли понимать это так, что я наказываю его всегда незаслуженно?

— Да, сэр, — смело отвечал мальчик. — Пять или шесть раз вы без какого-либо повода посылали меня на мачту, и это как раз то, почему все остальное для меня не играет никакой роли.

— Без повода, говорите вы? Свой смех вы не считаете поводом?

— Я стараюсь быть внимательным при несении службы, повинуюсь вашим приказам, делаю все, чтобы заслужить вашу похвалу, но вы всегда меня только наказываете.

— Да, сэр, потому что вы смеетесь и, что хуже всего, смешите команду.

— Но они работают так же хорошо, как и обычно, хотя и смеются. И я думаю, что им работается даже лучше, если они веселы.

— Однако позвольте, сэр! Что это у вас за право думать? — гневно воскликнул первый лейтенант. — Капитан Пламтон! Поскольку молодой человек думает, что может насмехаться над моими методами воспитания и поддержания дисциплины, то мне хотелось бы посмотреть, какое впечатление произведет на него ваше наказание!

— Мистер Темплмор! — начал капитан. — Во-первых, вы слишком развязны в своих высказываниях; во-вторых, подвержены смеху. Но всему свое время, мистер Темплмор, как для веселья, так и для серьезности. Палуба не совсем подходящее место для шуток!

— Конечно, сэр, но для этого не подходит и рея, — дерзко вставил молодой человек.

— Вы правы, она тоже не подходит, но в кубрике, когда вы со своими товарищами сидите за столом, можете смеяться сколько хотите.

— Нет, сэр! И там не разрешается. Мистер Макитол разгоняет нас, если слышит, что мы смеемся.

— Потому что вы всегда смеетесь, мистер Темплмор!

— Полагаю, что это правда. Но я никогда не имею намерения обидеть вас или быть к вам непочтительным. Я смеюсь во сне, я смеюсь, когда просыпаюсь, я смеюсь, если светит солнце! Тогда я чувствую себя счастливым. И хотя вы так часто посылаете меня на мачту, мистер Макитол, я не стал бы смеяться, а, наоборот, опечалился бы, если бы с вами приключилось несчастье.

— Я верю тебе, юноша. В самом деле, мистер Макитол, — произнес капитан.

— Хорошо, сэр, — отвечал первый лейтенант. — Поскольку, кажется, мистер Темплмор осознал свою ошибку, я не буду настаивать на своем обвинении, но хочу попросить его, чтобы он больше не смеялся.

— Вы слышите, что говорит первый лейтенант? Это все, что требуется. Прошу вас, чтобы никаких жалоб больше ко мне не поступало. Мистер Макитол, узнайте, когда будет починен фок-марс. Сегодня вечером его надо бы поставить.

Мистер Макитол ушел выполнять просьбу капитана.

— Ну, Эдвард, — добавил капитан Пламтон, как только первый лейтенант удалился, — мне хотелось бы больше сказать тебе по этому поводу, но сейчас у меня нет времени. Приходи сегодня ко мне обедать. За моим столом, как тебе известно, можно смеяться сколько угодно.

Юноша прикоснулся к шляпе и удалился со светлым и благодарным выражением лица.

Мы описали нашим читателям эту маленькую сцену, чтобы показать суть характера Эдварда Темплмора. Он был жизнерадостным, всегда в хорошем настроении, благожелательным ко всем, даже к первому лейтенанту, который преследовал его за склонность к смеху. Мы не согласимся с юношей в том, что можно всегда смеяться, но и лейтенант был не прав, пытаясь обуздать эту его склонность строгостью. Как сказал капитан Пламтон, всему свое время, а смех Эдварда не всегда приходился кстати. Но он был частью его натуры, и жить по-другому он не мог. Он был чист, как майское утро, и жил, смеясь надо всем, подшучивая над другими, но всеми любимый. Его дерзкий, свободный и счастливый дух не сломился в опасностях и невзгодах. Эдвард отслужил положенное время юнгой, чуть не был отчислен за свой смех на экзаменах, затем снова, с улыбкой на лице, ушел в море.

Однажды в сражении с французским корветом он командовал шлюпкой и испытал наслаждение в схватке с маленьким французским капитаном, яростно фехтовавшим шпагой и нанесшим англичанам множество роковых ран. Маленький капитан оставил и ему памятный знак, да так, что он упал на палубу, обливаясь кровью. Этот бой и эта рана принесли ему звание лейтенанта. Затем он получил назначение на линейный корабль в Вест-Индии, где смеялся над желтой лихорадкой. После этого его направили на превосходную шхуну, приданную тому же кораблю, на которой юный лейтенант участвовал в походе, чтобы добыть славу и деньги для адмирала и повышение для себя. Он верил, что и ему улыбнется счастье.

Глава седьмая Сонная бухта

На западном побережье Африки есть узкая бухта, название которой, данное смелыми португальцами, отважившимися первыми пересечь воды южной части Атлантики, было забыто после того, как Португалия потеряла свое господство на море.

Название же, которое она получила от курчавых туземцев этого побережья, с полной уверенностью установить, видимо, невозможно, но на старых английских картах она упоминается как Сонная бухта.

В бухте есть несколько заливов, а местность, окружающая ее, предстает такой непривлекательной, какой, наверное, нигде больше не встретишь. На покатых берегах нет ничего, кроме слепящего белого песка и нескольких маленьких холмов, на которые обрушивают свою ярость штормы Атлантического океана. Вся округа тускла и суха, без каких-либо признаков растительности. Взгляд в глубину побережья преграждает плотное марево, сквозь которое тут и там как бы проглядывают стволы пальм, изломанные и разорванные преломлением искрящегося света. Это мираж.

Вода в бухте спокойна и ровна, как полированное зеркало. Глухая тишина царит на этом берегу: не слышно даже легкого журчания, не чувствуется дуновения воздуха над поверхностью воды, как бы впитывающей в себя отвесные раскаленные лучи полуденного солнца. Не летает, не парит ни одна морская птица, чтобы, пронзив глубину ищущим добычу взглядом, камнем упасть на свою жертву. Безмолвие и запустение царят здесь, а единственный признак жизни — это плавники чудовищных акул, изредка заплывающих в бухту и лениво передвигающихся в нагретой стихии.

У входа в бухту, имея три сажени под днищем, неподвижно, будто смерть, замер корабль, который в самых посещаемых и оживленных гаванях мира вызвал бы восхищение знатоков соразмерностью обводов. Поистине прекрасны были его контуры.

То была пользующаяся дурной славой и наводящая ужас пиратская шхуна, носившая название «Эвенджер». Прежде на ней перевозили в Новый Свет черных рабов.

Ни один военный корабль не выходил в океан, не получив приказа на преследование «Эвенджера». Не было ни одного торгового судна в любой точке необозримого морского пространства, чья команда, услышав название «Эвенджер», не содрогнулась бы, не вспомнила об ужасных преступлениях, совершенных пиратами. Везде побывала красавица шхуна, прошла по всем морским дорогам и всюду оставила следы разбоя и смерти.

Теперь она находилась здесь, и взору открывались ее прекрасные формы. Нижняя часть корпуса была выкрашена в черный цвет и отделялась узкой красной полоской. Уходящие ввысь мачты были изящны и гладко обструганы. Стеньги, краспицы, крышки и даже блоки покрашены белой, как снег, краской; на баке и корме натянуты тенты, под которыми команда могла укрыться от палящих лучей солнца. Такелаж натянут — в общем, во всем просматривалась властвующая тут опытная и крепкая рука.

В прозрачной зеркальной воде отражались надраенные металлические части корабля, а на песчаном дне бухты отчетливо виднелся лежащий якорь. На воде за кормой чуть покачивалась под тяжестью буксирного каната маленькая лодка.

Красота и изящество шхуны скрывали ее истинные размеры. Тот, кто впервые поднялся бы на борт шхуны, был бы очень удивлен, обнаружив, что ее водоизмещение составляло более двухсот тонн, а не девяносто, как это казалось взгляду со стороны. Но выше всякого ожидания были ее необычно широкие шпангоуты. Ровная, без единого бугорка палуба была выстлана узкими сосновыми досками, канаты из манильской пеньки были изящно уложены. Поручни и укрытие для компаса, изготовленные из красного дерева, были украшены латунью. Металлические решетки закрывали наклоненные рамы иллюминаторов. Начищенные мушкеты стояли в гнездах вокруг главной мачты, а абордажные пики закреплены вокруг фок-мачты.

На середине корабля, между фок- и грот- мачтами, была установлена на лафете длинная латунная тридцатидвухфунтовая пушка, которая могла поворачиваться во все стороны. В непогоду ее можно было снять и убрать в укрытие. Вдоль обоих бортов шхуны располагались также изящные латунные пушки меньшего калибра. Надстройки на шхуне свидетельствовали о мастерстве строителей, а ее вооружение, несомненно, задумывал и осуществлял опытный и предусмотрительный моряк. Казалось, здесь все подчинялось форме. И в то же время ничто целесообразное не было принесено ей в жертву.

Почему же шхуна могла так долго продолжать свое преступное существование? Как могла держаться кучка злодеев, не боящихся ни бога, ни человека, запятнавших себя подлыми убийствами и другими тяжкими преступлениями?

Все это оказалось возможным за счет превосходства капитана, с которым никто на корабле не мог сравниться. Он превосходил всех и талантом, и знанием своего дела, и мужеством, и даже недюжинной силой, но также, к сожалению, и жестокостью, и пренебрежением ко всем моральным и религиозным принципам. О жизни этого человека было известно немногое. Не вызывало сомнения, что он получил превосходное воспитание. Поговаривали, что он происходит из древней и благородной семьи с берегов Твида. Из каких побуждений он стал пиратом, из-за каких заблуждений скатился со своего первоначального положения в обществе и в конце концов опустился до такого недостойного занятия — этот секрет никем не был разгадан. Знали только, что несколько лет он занимался работорговлей, прежде чем овладел «Эвенджером» и начал делать свою страшную карьеру. Среди команды он был известен под именем Каин, полученным им с полным правом, ибо разве не он был уже более трех лет против всех и все были против него?

Ростом он был более шести футов, широкие плечи и грудь свидетельствовали об огромной телесной силе. Его лицо можно было бы назвать красивым, если бы оно не обезображивалось многочисленными рубцами. Однако с ними контрастировал мягкий взгляд нежно-голубых глаз. На загорелом лице выделялись белые, как сахар, зубы и резко очерченный рот, волосы ниспадали длинными вьющимися прядями, борода, которую он отпустил по обычаю морских разбойников, густо прикрывала нижнюю часть лица. За счет громадного роста его фигура выглядела устрашающе. Одежда была подобрана со вкусом и шла ему: широкие полотняные штаны, мягкие желтые сапожки, которые делают на Вест-Индских островах, хлопчатобумажная рубашка с широкой полосой, красная кашмирская шаль, используемая им как пояс, жилет с золотой вышивкой, куртка из черного бархата с золотыми пуговицами, которую он, согласно царившей среди моряков Средиземного моря моде, носил, накинув на левое плечо, и красиво уложенный тюрбан. Завершали его одеяние два пистолета и длинный кинжал, заткнутые за пояс.

Команда, насчитывавшая сто двадцать пять человек, представляла собой смесь почти всех наций, но было заметно, что все более или менее высокие посты занимали англичане или выходцы из северных европейских стран. Большую часть команды составляли испанцы и мальтийцы, были также португальцы, бразильцы и негры. К описываемому нами моменту команда пополнилась двадцатью пятью новичками. Это были крумены, представители хорошо известного племени чернокожих, проживающего на побережье недалеко от мыса Пальмас. Это были сильные, атлетически сложенные люди, хорошие моряки, веселые и жизнерадостные, не боящиеся тяжелой работы. Верные англичанам, они большей частью довольно сносно говорили по-английски, охотно принимали крещение. Данное им при крещении христианское имя остается с ними, как правило, до конца жизни, и потому на африканском побережье можно встретить чернокожих Блюхеров, Веллингтонов и Нельсонов, которые с удовольствием занимаются плетением снастей или тому подобной работой, нимало не смущаясь тем, как занятия уживаются с их знатными именами.

Не следует обольщаться тем, что эти люди добровольно появились на пиратском судне. Большая часть их попала на него с захваченных пиратами британских судов, плававших в прибрежных водах у африканского побережья. Неграм пообещали приличное вознаграждение, если они будут добросовестно работать на шхуне, но сами они не желали ничего иного, как при первой же возможности сбежать с корабля.

Капитан пиратской шхуны стоял на корме с подзорной трубой в руках, время от времени осматривая горизонт в ожидании подходящего объекта для нападения. Офицеры и матросы лежали или бесцельно слонялись по палубе, задыхаясь от невыносимой духоты и с нетерпением ожидая освежающего ветерка. С жесткими бородами, обнаженной грудью, обветренными лицами они самим своим видом нарушали, казалось, царивший здесь покой.

А теперь давайте заглянем в каюту капитана шхуны. Обставлена она была просто. Справа и слева к переборкам крепились откидные койки. Напротив входной двери стоял застекленный шкаф, служивший ранее для хранения стеклянной и фарфоровой посуды, а теперь заставленный золотыми и серебряными сосудами разных размеров и форм, которые были добыты пиратом на захваченных кораблях. Светильники тоже были из серебра и, видимо, предназначались для алтаря какого-нибудь католического собора.

В каюте находились двое людей, на которых мы хотели бы обратить внимание читателя. Один из них был крумен с приятным, открытым черным лицом, получивший при крещении имя Помпей Великий. Одет он был в матросские парусиновые штаны. Остальная часть его тела оставалась обнаженной, под гладкой и блестящей кожей играли мускулы, которые вызвали бы восхищение скульптора. Другим лицом, находившимся в каюте, был юноша лет восемнадцати, явно европейского происхождения, с живым, симпатичным лицом, которое, однако, несло и следы печали. Его одежда имела сходство с одеянием капитана, которое мы только что описали, но более плотно облегавшая его хрупкую стройную фигуру. Он сидел на софе с книгой в руках. Время от времени он отрывал глаза от книги и наблюдал за работой крумена, который, выполняя обязанности слуги, ловко начищал и приводил в порядок предметы, стоявшие в стеклянном шкафу.

— Масса Франсиско, это есть очень прекрасный вещь, — произнес Помпей, подняв над собой чашу с узорным рельефом на откидывающейся крышке, которую он только что начистил.

— Да, — отвечал Франсиско, — это действительно прекрасная штука.

— Как ее заполучить капитан Каин?

Франсиско мотнул головой, но тут Помпей приложил к губам палец и со значением посмотрел на юношу. Послышались шаги человека, чье имя только что было произнесено, спускавшегося по трапу. Помпей принялся снова чистить серебро, а Франсиско уткнулся в книгу.

Что это была за цепь, которой капитан, казалось, прочно приковал к себе юношу, — никому не было известно. Но поскольку молодой человек всегда и везде сопровождал вождя пиратов и делил с ним все невзгоды, то матросы считали его сыном капитана и называли его либо молодым Каином, либо по имени Франсиско, данном ему при крещении. Было замечено, что в последнее время между ними часто происходят ссоры и что капитан тщательно следит за всеми его передвижениями.

— Хочу просить прощения, если помешал вашей беседе, — произнес Каин, входя в каюту. — Советы, которые дает тебе крумен, должно быть, очень важны?

Франсиско не отвечал и, казалось, был погружен в чтение. Взгляд Каина блуждал от одного к другому, будто он хотел прочитать на лицах их мысли.

— Скажи-ка мне, о чем вы только что говорили, мистер Помпей?

— О чем мы говорить, масса капитан? Я только говорить молодой человек, что это очень прекрасный вещь, спрашивать, откуда она есть. Масса Франсиско ничего не отвечать.

— А тебе что за дело до этого, ты, чернокожий проходимец? — закричал капитан. Он схватил один из сосудов и ударил им крумена по голове с такой силой, что сосуд сплющился, а негр, несмотря на свою мощь, рухнул на пол. Кровь лилась у него из раны, когда он медленно поднимался, оглушенный и дрожащий от ужаса. Не сказав ни слова, он, шатаясь, покинул каюту, а Каин упал на сундук, бросив с горькой усмешкой:

— Это за твоих закадычных друзей, Франсиско!

— Нет! Это пример вашей жестокости и несправедливости по отношению к безобидным людям! — возразил Франсиско, кладя книгу на стол. — Его вопрос был совсем безобидным, поскольку он не знает, каким образом вы завладели этой посудой.

— А ты, видимо, не желаешь забыть этого? Хорошо. Пусть так, молодой человек, но я еще раз предупреждаю тебя, как уже предупреждал не раз. Только память о твоей матери удерживала меня все эти годы от того, чтобы не выбросить тебя за борт, к акулам.

— Как может память о моей матери оказывать на вас влияние, — я не знаю. Мне жаль ее, поскольку она наверняка стала несчастной, когда каким-то образом познакомилась с вами.

— Она оказывала на меня влияние, — отвечал Каин, — влияние женщины, которого невозможно избежать, если она годами находится рядом с мужчиной в море на одном корабле. Но все кончается. Поэтому я говорю тебе открыто: даже память о твоей матери не сможет больше удержать меня, если я увижу, что ты и дальше идешь тем путем, на который ступил. Ты показал перед командой свою неприязнь ко мне, ты возражаешь против моих приказов, и я имею все основания полагать, что ты затеваешь заговор против меня.

— Могу ли я не выражать свое отвращение к вам, — возразил Франсиско, — если я вынужден наблюдать вашу ужасную и хладнокровную жестокость, которую вы постоянно проявляете? Почему вы затащили меня сюда? Почему держите взаперти? Все, что я требую, это чтобы вы позволили мне покинуть корабль. Не вы мой отец! Это вы сами мне сказали!

— Да, не я твой отец, но ты сын твоей матери.

— Это не дает вам права применять ко мне силу, даже если вы были женаты на моей матери, что…

— Я не был женат.

— Благодарение Богу за это, поскольку брак с вами явился бы для нее самым большим позором.

— Как ты смеешь? — вскричал Каин, вскакивая и хватая юношу за ворот. При этом он поднял его в воздух, будто куклу. — Но нет! Я не могу забыть твою мать!

Каин отпустил Франсиско и снова сел на сундук.

— Делайте, что хотите, — отвечал Франсиско, несколько придя в себя. — Мне безразлично, удушите вы меня своей рукой или выбросите за борт на съедение акулам. Одним убийством больше, одним меньше…

— Сумасшедший, дурак! Ты хочешь довести меня до крайности? — воскликнул Каин, вскакивая и выбегая из каюты.

Разговор, который мы привели, был слышен и на палубе, так как двери и окна были открыты для проветривания каюты. Лицо Каина пылало яростью, когда он взлетел по трапу на палубу. Он успел заметить, что первый боцман стоит у люка, а некоторые члены команды, дремавшие на корме, приподняли головы и как будто прислушивались к разговору, состоявшемуся внизу.

— Так дальше не пойдет, сэр, — сказал Хокхерст, боцман, покачав головой.

— Нет, — отвечал капитан. — Даже если бы он был моим сыном. Но что делать? Страха он не знает.

Хокхерст молча указал на полубак.

— Как же, ждите, когда я спрошу вашего совета, — пробормотал капитан, отворачиваясь с угрюмым видом.

Во время этого разговора Франсиско метался по каюте, погруженный в глубокие размышления. Несмотря на свою молодость, он был равнодушен к смерти, поскольку с жизнью его не связывало ничего, что представляло бы для него ценность. Он вспоминал лишь свою мать, но не знал причину ее смерти, которую держали от него в тайне.

В семилетнем возрасте он впервые вышел в море с Каином на корабле, перевозившем рабов, и с тех пор следовал за ним повсюду. До последнего времени он и сам был убежден, что является сыном капитана. В свое время Каин много внимания уделял его воспитанию. На борту шхуны не нашлось иной книги, кроме Библии, принадлежавшей матери Франсиско, и по ней он выучился читать. Затем появились и другие книги. Кажется невероятным, что в столь жесткой обстановке, в постоянном общении с разбойниками душа юноши не очерствела. Лишь на негров он привык с детства смотреть как на людей другого, низшего уровня, но и к ним он был добр и справедлив. Наблюдая ужасные сцены, от которых кровь стыла в жилах, он часто вступал в отчаянную борьбу за спасение несчастных, но безуспешно.

Доведенный до отчаяния злодеяниями капитана и его команды, Франсиско не раз бесстрашно выражал свои чувства и давал отпор Каину, особенно с тех пор, как однажды в горячке спора тот признался, что не является его отцом. Если бы кто-нибудь из матросов высказал хотя бы малую часть того, что произносили смелые уста Франсиско, то он давно поплатился бы за свою дерзость. Но лишь одно чувство в груди Каина уберегало юношу от жестокой расправы — прочная привычка быть вместе. Мальчик долгие годы постоянно был рядом и в конце концов стал, так сказать, частью его собственного «Я».

Величайшим инстинктом человеческой натуры, который остается неизменным, даже если эта натура во многом теряет нравственные качества, является потребность любить и защищать кого-то, заботиться о ком-то. Это свойство души толкает даже злого человека к общению с собакой или другим животным, если никто из человеческого рода не может стать для него объектом привязанности и заботы. Вот что было той цепью, которой Каин был прочно связан с Франсиско, и вот почему жизнь юноши пока не подвергалась опасности.

Некоторое время молодой человек ходил по каюте взад и вперед, а затем присел на сундук. Тут он увидел голову Помпея, который заглядывал в каюту и пальцем манил его к себе. Франсиско встал, достал из шкафа бутылку со спиртным, подошел к двери и передал ее крумену, не проронив ни слова.

— Масса Франсиско, — прошептал негр, — Помпей говорить, все крумены говорить: если вы бежать, то они тоже все вместе идти с вами. Помпей говорить, все крумены говорить, что белые люди замышлять убить вас. Но никто вас не убить, пока один крумен жить.

Негр мягко оттолкнул рукой Франсиско, как бы не давая ему ответить, и поспешил на бак.

Глава восьмая Нападение

Между тем поднялся ветер, долетевший и в Сонную бухту. Капитан отправил на марс одного из матросов, приказав ему внимательно следить за горизонтом, а сам прохаживался по палубе в сопровождении Хокхерста.

— Возможно, он вышел в море на день-два позже, — проговорил капитан, продолжая разговор. Я привязал себя к этому месту, и поверьте, он все равно попадет в наш капкан, если пойдет восточным путем. Если сегодня до наступления темноты он не покажется, то мы под всеми парусами выйдем в море. Я хорошо знаю португальцев. Ветер поднялся. Пошлите матросов поставить внутренний кливер и подтянуть якорь.

Настало время обеда, и капитан спустился в каюту, где занял свое место за столом рядом с Франсиско, обедавшим молча. Ярость Каина улеглась, и доброе чувство к Франсиско, заглушенное было ссорой, возникло в нем снова. Раз или два он пытался втянуть юношу в разговор, но без успеха. В это время раздался голос марсового:

— Паруса на горизонте!

— Слава Богу! Это он! — воскликнул капитан, вскакивая, но сдержался и снова уселся на свое место.

Франсиско закрыл глаза руками и оперся локтями на стол.

— Большой корабль, сэр! Можно рассмотреть его до второй реи марсовых парусов, — произнес Хокхерст, заглядывая в окно каюты.

Капитан поспешно глотнул вина, бросил взгляд на Франсиско, как бы говоря: «Попробуй только помешать мне!», и побежал на палубу.

— Быстро наверх, ребятки! — закричал капитан, посмотрев несколько секунд в подзорную трубу на появившееся судно. — Теперь он наш. Убрать тенты! Поднять якорь! На том судне больше серебра, чем могут вместить ваши сундуки, а святые в церквах на Гоа немного подождут других золотых подсвечников!

В одно мгновение люди пришли в движение. Все, взявшись за якорный канат, быстро подтянули якорь к бугу, и уже через две минуты «Эвенджер» взял курс наперерез несчастному кораблю. Дул свежий бриз, и шхуна стремительно, словно дельфин, мчалась по ровной морской глади. Через час стал отчетливо виден весь корпус корабля, но солнце склонилось уже к горизонту, и, прежде чем удалось определить его боевую мощь, наступили сумерки. Заметили ли на судне пиратскую шхуну или нет, установить не удавалось, но как бы то ни было, курс его не изменился. Поэтому пираты решили, что их шхуне не придали никакого значения, даже если ее и заметили.

Теперь на борту «Эвенджера» никто не болтался вразвалку. Большую пушку на палубе расчехлили, бортовые подготовили к заряжанию, подняв к ним заряды из погреба, и со всей старательностью, как на военном корабле, все подготовились к сражению. Корабль находился в поле зрения, капитан цепко следил за ним в подзорную трубу. Еще через час шхуна приблизилась к кораблю на расстояние, с которого долетал человеческий голос, и несколько сбросила ход. Каин, стоя на юте, в рупор обратился по-английски к находившимся на корабле. Ответ прозвучал на португальском языке.

— Ложитесь в дрейф или будете отправлены на дно! — приказал Каин по-португальски.

Неожиданный огонь из бортовых пушек и мощный залп из мушкетов явились решительным ответом португальцев. Но прицелы на пушках были поставлены слишком высоко, и ядра не попали в низкосидящий корпус шхуны. И все же они не промахнулись: на «Эвенджере» рухнула фок-стеньга, разбило гафель главной мачты, и с грохотом обрушилась на палубу значительная часть стоячего и бегучего такелажа. Залп из мушкетов также был удачным: три пирата получили более или менее тяжелые ранения.

— Неплохо, господин португалец! — воскликнул Хокхерст. — Порох помог вам больше, чем ваши святые! Я не ожидал, что вы поднимете такой шум!

— Они дорого заплатят за это, — холодно произнес Каин, все еще находясь на своем опасном месте.

— Кровь за кровь! Я хочу отомстить еще сегодня! — вскричал второй боцман, заметив струйку крови, вытекавшую из раны на руке и стекавшую по пальцам. — Перевяжи-ка меня моим носовым платком, Билл!

Между тем Каин отдал приказ канонирам, и шхуна ответила таким же залпом, какой получила.

— Тоже подействовало, ребятки! Теперь право на борт! Развернуть корабль, Хокхерст! Нам нельзя больше терять людей!

Шхуна развернулась и стала удаляться от своего противника, заходя в то же время к нему в корму. Португальцы подумали, что шхуна, встретив их неожиданное сопротивление, отказалась от нападения, и издали громкий радостный клич.

— Это будет последняя радость в вашей жизни! — заметил с издевкой в голосе Каин.

Спустя некоторое время шхуна отдалилась от корабля уже на целую милю.

— А теперь, Хокхерст, разверните и остановите шхуну! Канониров к большой пушке! И глядите, чтобы каждый выстрел попадал в цель! А другие пусть исправят фок-стеньгу, гафель и установят такелаж!

Носовая часть шхуны находилась теперь как раз напротив кормы противника. Длинная тридцатидвухфунтовая пушка тут же открыла огонь, и каждое ядро, взламывая корпус португальского судна, все сметало на своем пути. Напрасно корабль пытался изменить направление движения и развернуться к шхуне бортом, где у него стояли пушки. На некоторое время пираты прекратили разрушительный обстрел, чтобы отойти от противника на безопасное для себя расстояние, и после этого огонь тридцатидвухфунтовой пушки стал решающим. Судьба корабля была в руках пиратов, но пощады, как можно было ожидать, не последовало. Три часа продолжался убийственный огонь, пока латунная пушка не раскалилась, и капитан Каин отдал приказ прекратить обстрел. Увидеть, отказался ли корабль от сопротивления или нет, возможности не было, поскольку в наступившей темноте вообще ничего нельзя было различить. В то время, когда длинная пушка вела стрельбу, фок-стеньга, гафель и весь такелаж были установлены заново. До наступления утра шхуна шла на безопасном удалении в кильватере корабля.

Тут мы перенесемся на борт португальского судна. Оно направлялось в Гоа, португальское владение в Индии, и на его борту находилось небольшое количество солдат, новый губернатор колонии с двумя сыновьями, епископ и его племянница с прислугой. То был редчайший случай, когда новое судно отправлялось в столь дальнее плавание прямо со стапелей, и, конечно, слух об этом распространился задолго до отплытия. В течение нескольких месяцев Каин через своих людей собирал все сведения о его маршруте, пассажирах и грузе, но как это часто случается с португальцами, сроки отплытия переносились. Наконец три недели назад Каин получил достоверное сообщение о дне выхода его в море и отправился вдоль побережья в описанную нами бухту, чтобы неожиданно перехватить добычу.

Выстрелами со шхуны кораблю были нанесены серьезные повреждения. Многие из команды и солдат погибли, пока не стало ясно, что успешно защищаться корабль больше не может. Большинство оставшихся в живых, заботясь лишь о собственной безопасности, укрылись от несших разрушение и смерть ядер в самых нижних помещениях. К тому времени, когда шхуна прекратила огонь, на палубе португальца не оказалось никого, кроме капитана и старого закаленного матроса, стоявшего за штурвалом. Пассажиры и матросы, собравшиеся в тесном трюме, перемешались. Одни оказывали помощь раненым, которых было много, другие молились, призывая на помощь святых. Епископ, высокий осанистый мужчина лет шестидесяти, стоял на коленях в центре группы, на которую падал слабый свет нескольких ламп, то усердно молясь, то причащая смертельно раненных, которых подносили к нему товарищи. По одну сторону от него стояла на коленях его племянница, осиротевшая девушка семнадцати лет, смотревшая на него и на умирающих полными слез глазами. По другую сторону епископа стоял губернатор дон Филиппо да Рибьера с двумя сыновьями, молодыми людьми в расцвете сил, уже получившими места на королевской службе. С тоской смотрел дон Рибьера вокруг. Он приготовился к худшему и не надеялся на спасение. Его старший сын не отрывал взгляда от милого лица Терезы да Сильва. Именно в этот вечер они поклялись друг другу в верности, именно в этот вечер они наслаждались мгновениями любви и предавались, гуляя по палубе, счастливым мечтам.

Но оставим эту группу и снова вернемся на палубу.

Капитан португальского судна, ходивший на корму, теперь вернулся к Антонио, старому моряку, стоявшему у штурвала.

— В подзорную трубу мне все еще виден наш враг, Антонио, но вот уже более двух часов он не ведет огня. Как ты думаешь, не получила ли повреждений его мощная пушка? Тогда у нас может появиться возможность уйти.

Антонио покачал головой.

— Мне кажется, что у нас мало шансов, мой капитан. По звуку первого выстрела я определил, что стреляли из латунной пушки. Ни на одной другой шхуне нет железной пушки с таким стволом. Из этого следует, что там ждут, когда она остынет и наступит утро. Одна или две такие пушки спасли бы нас, но теперь, когда у врага преимущество, мы можем надеяться только на судьбу.

— Что за корабль это? Французский капер?

— Хотел бы я, чтоб так было. Поставлю святому Антонио серебряный подсвечник, если ничего плохого не случится. Тогда у нас появится шанс вернуться на родину. Но я боюсь, что это не так.

— Как по-твоему, Антонио, что же это может быть за корабль?

— Пиратская шхуна, о которой мы так много наслышаны.

— О, Иисусе, защити нас! Тогда нам следует продать наши жизни как можно дороже.

— Я такого же мнения, капитан, — отвечал Антонио, поворачивая штурвал.

Наступило утро. Шхуна шла в кильватере португальского корабля на прежнем удалении, но никакого движения на ней не наблюдалось. Лишь когда солнце поднялось над горизонтом на несколько градусов, буг шхуны окутался дымом и ядра вновь стали превращать в щепки португальский корабль. Пираты дождались, когда солнце поднимется повыше над горизонтом, чтобы убедиться, нет ли поблизости других кораблей, и лишь затем напали на свою жертву.

Португальский капитан прошел на корму и поднял на корабле свой флаг, но в ответ на шхуне никакого флага поднято не было. Просвистело и ударило в палубу еще одно ядро, и те, кто поднялся снизу узнать, какая на корабле обстановка, торопливо спустились в трюм.

— Следи за курсом, Антонио! — приказал капитан. — Я должен спуститься вниз и посоветоваться с губернатором.

— Не беспокойтесь, мой капитан. Пока мои кости целы, я останусь при исполнении своих обязанностей, — отвечал старый моряк, безмерно уставший от долгой вахты и работы.

Капитан спустился в трюмный отсек, где собралось большинство команды и пассажиров.

— Монсеньор! Ваше превосходительство! — начал он, обращаясь к епископу и губернатору. — Шхуна не поднимает никакого флага, хотя наш я поднял. Я пришел сюда, чтобы выяснить ваше мнение. Противостоять пиратам мы больше не можем, и я опасаюсь того, что нам придется сдаться им.

— Пиратам? — воскликнули многие и в ужасе стали креститься и взывать к святым.

— Тише, дети мои, тише! — спокойно произнес епископ. — Что надо делать, я не знаю, — продолжал он, обращаясь к капитану. — Я человек мира и в военных делах не разбираюсь. Дон Рибьера, это я должен предоставить вам и вашим сыновьям. Не дрожи, дорогая Тереза! Разве мы не под защитой Всевышнего?

— Святая Дева, сжалься над нами! — воскликнула Тереза.

— Пойдемте, дети мои! — произнес дон Рибьера. — Давайте поднимемся на палубу и познакомимся с обстановкой. Всем остальным оставаться здесь! Нужно ли подвергать лишний раз опасности свои жизни, которые, возможно, еще чего-то стоят?

Губернатор и его сыновья поднялись на палубу, где обсудили положение с участием капитана и Антонио.

— У нас осталось только одно средство, — заметил старый матрос после некоторой паузы. — Нужно спустить наш флаг. Пусть они подумают, что мы сдаемся. Тогда пират подойдет к нам и либо со своего борта, либо со шлюпок попытается взять нас на абордаж. Во всяком случае, мы узнаем, кто они такие. А если придется сражаться с пиратами, то мы должны отдать наши жизни как можно дороже. Я уверен, что после спуска флага враг тотчас же приблизится к нам. К этому времени наши люди должны быть готовы к отчаянной схватке.

— Ты прав, Антонио, — отвечал губернатор. — Идите на корму, капитан, и спустите флаг. Посмотрим, что будет делать наш враг. А теперь давайте спустимся вниз, дети мои, и воодушевим людей на исполнение ими своего долга.

Как и предсказывал Антонио, едва флаг был спущен, шхуна тотчас же прекратила огонь и на ней зарифили паруса. Она стала приближаться к кораблю, и на ее грот-брам-стеньге взвился черный флаг. Бортовые пушки на шхуне еще раз выплеснули огонь. Прежде чем дым от выстрелов рассеялся, корабли со скрежетом соприкоснулись бортами, и бородатые пираты с ревом устремились на палубу.

Португальские моряки вместе с солдатами составляли боевое подразделение, которым не следовало пренебрегать. Взглянув на черный флаг, они на мгновение оцепенели, но затем отчаяние придало им мужества.

— Ножи, друзья! Вытаскивайте ножи! — воскликнул Антонио, яростно бросаясь в атаку. Смельчаки последовали за ним.

— Кровь за кровь! — закричал второй боцман со шхуны, нанося удар старому моряку.

— Получи то, что желаешь! — отвечал Антонио, погружая нож в сердце пирата и падая сам, чтобы уже не подняться.

Началась схватка не на жизнь, а на смерть. Но благодаря численному превосходству и дикой ярости победу одержали пираты. Каин, сопровождаемый Хокхерстом, бросился вперед и валил на палубу всех, кто оказывался у него на пути. Один его удар рассек голову губернатора до самых плеч, второй уложил его старшего сына, а клинок Хокхерста — младшего. Капитан португальского корабля тоже погиб, и сопротивление команды сразу ослабело. Последовала кровавая бойня. Португальцев быстро перебили и их трупы выбросили за борт. Менее чем через пять минут на залитой кровью палубе несчастного корабля не осталось в живых ни одного человека.

Глава девятая Захват

— Объяви приказ, Хокхерст, чтобы никто не спускался вниз, — приказал капитан Каин.

— Я уже выставил у люков часовых. Не подогнать ли сюда шхуну?

— Не нужно. Пусть остается там. Ветер совсем сник, и через полчаса наступит полный штиль. Мы многих потеряли?

— Только семерых, насколько я смог узнать, и среди них Уоллес (так звали второго боцмана).

— Маленькая перестановка не повредит, — продолжал Каин. — Возьми дюжину самых надежных людей и обыщи корабль. Наверняка кто-то остался в живых. Одновременно отправь на «Эвенджер» вахту, а то он остался во власти круменов и…

— И еще одного, от которого следовало бы избавиться, — вставил Хокхерст. — А что делать с теми, кого мы найдем внизу? — продолжал он.

— Их надо взять живыми.

— Вы правы, иначе нам придется долго блуждать в потемках, чтобы найти ту часть груза, которая нас интересует, — молвил Хокхерст. Он спустился на палубу и стал собирать людей, уже начавших грабить помещения на главной палубе и капитанскую каюту.

— Сюда, эй, мальтийцы! Поднимитесь ко мне! И смотрите в оба, не появится ли какое-нибудь судно! — отдал приказ капитан, направляясь на корму.

Прежде чем Хокхерст собрал людей и отправил их на шхуну, наступил полный штиль, какой встречается обычно в этих широтах.

А где же находился Франсиско, когда разыгрывалась эта кровавая драма? Он оставался на шхуне в каюте капитана. Несколько раз Каин спускался к нему и пытался уговорить его участвовать во взятии на абордаж португальского корабля, но уговоры оказались безуспешными. Единственным ответом Франсиско на все угрозы и увещевания было:

— Делайте со мной что хотите, я готов ко всему. Я не боюсь смерти, вы это знаете. Но пока остаюсь на борту этого корабля, я не буду принимать участия в ваших мерзостных делах. Если вам дорога память о моей матери, то позвольте ее сыну поискать самому честный и достойный путь в жизни.

Эти слова все еще звучали в ушах Каина, когда он ходил взад-вперед по палубе португальского корабля. Измученное, но непреклонное лицо юноши стояло перед глазами капитана и мучило его невыносимо: он чувствовал моральное, душевное превосходство слабого, беззащитного над ним, таким сильным и всевластным!.. В душе Каина шла борьба: что делать с Франсиско? Как просто было бы швырнуть мальчишку за борт! Но нет, он не мог, не мог: что-то в нем противилось такому исходу, и побороть в себе это «что-то» он был не в состоянии.

На палубе появились Хокхерст и его люди, которые тащили за собой шестерых пленников, избежавших кровавой расправы. Это был епископ, его племянница, ее служанка, надзиратель корабельного груза, дьячок и слуга епископа. Их поставили в ряд перед капитаном, который некоторое время изучал их своим пронзительным взглядом. Епископ и его племянница осматривались вокруг. Старец спокойно и гордо встретил взгляд Каина, хотя чувствовал, что его час пробил. Девушка же испуганно озиралась, пытаясь выяснить, нет ли других оставшихся в живых и среди них — ее возлюбленного. Но глаза ее не встретили того, кого искали. Они видели только бородатые лица пиратов и кровь, которой была залита палуба.

Она закрыла лицо руками.

— Подведите этого человека ко мне! — приказал Каин, указывая на слугу епископа. — Кто вы?

— Слуга его преосвященства епископа.

— А вы? — продолжал спрашивать капитан.

— Я бедный дьячок и служу его преосвященству, моему уважаемому епископу.

— А вы? — обратился он к третьему.

— Надзиратель корабельного груза.

— Отведи-ка его в сторону, Хокхерст!

— Остальные вам нужны? — спросил Хокхерст многозначительно.

— Нет.

Хокхерст дал знак пиратам увести дьячка и слугу епископа. Через несколько секунд послышался захлебывающийся крик и тяжелый удар об воду.

Между тем капитан начал допрос надзирателя корабельного груза — его интересовала добыча: где лежит, в чем упакована. Неожиданно один из пиратов торопливо доложил, что португальский корабль получил несколько пробоин на уровне ватерлинии и быстро погружается. Каин, стоявший с саблей в руке на лафете одной из пушек, взмахнул рукой и нанес матросу рукояткой удар по голове, раскроивший ему череп. Пират замертво свалился на палубу.

— Получай, безмозглый болван, за свое сообщение! Если теперь эти люди будут упрямиться, то мы работали напрасно.

Команда, привыкшая ко всему, молчала. Труп убрали.

— Можем ли мы ожидать милосердия от людей, которые так бесчувственны друг к другу? — заметил епископ, устремив взор на небо.

— Молчать! — закричал Каин, продолжавший допрашивать надзирателя о грузе в трюме, на что бедняга отвечал как мог.

— Изделия из серебра, деньги для солдат, где они?

— Деньги для солдат в винном погребе, но о серебряных изделиях мне ничего не известно. Они находятся в нескольких ящиках, которые принадлежат его преосвященству епископу.

— Хокхерст! Быстро в винный погреб, найди там деньги, а я тем временем задам несколько вопросов почтенному патеру.

— А надзиратель? Он еще нужен?

— Нет. Он может идти.

Бедный человечек упал на колени, исполненный благодарности за освобождение, он считал себя помилованным. Пираты оттащили его, и вряд ли стоит добавлять, что через минуту его тело разорвали на части акулы, поджидавшие свою добычу и сновавшие между кораблями.

В это время на палубе, не замеченный капитаном, появился Франсиско: от Помпея он узнал, что на корабле имеются пленные и среди них две женщины. Он хотел спасти их во что бы то ни стало.

— Почтенный отец, — начал Каин после непродолжительной паузы. — На этом корабле находятся кое-какие ценные вещи, принадлежащие вам.

— Нет, — отвечал епископ. — Ничего ценного, кроме этой бедной девушки. Она действительно бесценна и вскоре, мне кажется, станет ангелом на небе.

— Если это так, тогда этот мир просто чистилище, через которое нужно пройти, чтобы попасть на небо. Но боюсь, что эта девушка смерть сочтет за счастье в сравнении с тем, что ее ожидает, если вы не будете отвечать на мои вопросы. У вас много золотых и серебряных украшений, предназначенных для вашей церкви, где они? Сколько их?

— Сотня, если не больше.

— Сделайте одолжение, скажите, где я могу найти их?

— Золото и серебро не мои, это собственность Господа Бога, служению которому я посвящен, — отвечал епископ.

— Отвечайте! Быстро! Уловки вам не помогут, патер! Так где же я могу их найти?

— Этого я тебе не скажу, тебе, запятнанному кровью убийце! Не заблуждайся, напрасны твои ожидания! Море поглотит эти земные богатства, которые соблазнили тебя и заставили покрыть душу позором, а руки — кровью! Пират, я не скажу тебе ничего!

— Хватайте эту девушку, ребятки! — вскричал Каин. — Она принадлежит вам! Делайте с ней что хотите!

— Спасите меня! О, спасите меня! — в ужасе закричала Тереза и вцепилась в одежду епископа.

Пираты приблизились к бедной девушке и протянули к ней руки. Но тут из-за спины капитана неожиданно появился Франсиско и оттолкнул матросов.

— Разве вы мужчины? — воскликнул он, когда пираты, оторопев, отошли от Терезы, и обратился к епископу: — Святой слуга Господень! Свидетельствую вам свое глубокое уважение! Но, увы, не могу спасти вас. Впрочем, я попытаюсь. На коленях, ради вашей любви к моей матери я прошу вас, капитан, ради расположения, которое вы испытываете ко мне, не совершайте этого ужасного деяния! — дрогнувшим голосом молвил он, повернувшись к Каину. — Друзья! — продолжал он, обращаясь к пиратам. — Поддержите мою просьбу к капитану. Вы слишком храбры и мужественны, чтобы оскорбить эту беспомощную невинность и, более того, чтобы пролить кровь святого человека и этой дрожащей девушки.

Возникло замешательство. Мускулы на лице капитана дергались, выдавая страшное внутреннее напряжение.

В этот момент ситуация на палубе изменилась. Служанка Терезы, стоявшая, объятая ужасом, на коленях и бросавшая пугливые взгляды на команду, вдруг разразилась радостным возгласом — она заметила среди матросов своего знакомого. Это был молодой человек лет двадцати пяти, с редкой бороденкой. Раньше он был ее любовником, но уже больше года она оплакивала его, поскольку о корабле, на котором он плавал, ничего не было слышно. Тот корабль был захвачен пиратами, и молодой человек, чтобы спасти свою жизнь, присоединился к ним.

— Филиппо, Филиппо! — громко кричала девушка, бросаясь в его объятия. — Это Филиппо, моя повелительница, и мы спасены!

Филиппо тоже узнал ее, и в нем ожили воспоминания о счастливых и безмятежных днях. Влюбленные стояли, тесно прижавшись друг к другу.

— Спасите их, пощадите! Ради памяти о моей матери! Я приказываю вам! — воскликнул Франсиско, снова обращаясь к капитану.

— Благослови тебя Господь, добрый юноша! — произнес епископ. Он подошел к Франсиско и прикоснулся к его лбу рукой.

Каин не отвечал, но его широкая грудь тяжело вздымалась, выдавая глубокое внутреннее волнение. Неожиданно в середину группы ворвался Хокхерст:

— Слишком поздно, капитан, нам не добраться до денег. Над ними уже шесть футов воды. Надо искать драгоценности.

Это сообщение, казалось, придало намерениям капитана новую направленность.

— А теперь отвечай, и короче, — произнес он, обращаясь к епископу. — Где драгоценности? Не играй со мной, или, клянусь небом…

— Не трогайте небо, — отвечал епископ. — Вам известен мой ответ.

Капитан отвернулся и отдал Хокхерсту какой-то приказ, после чего тот бросился вниз.

— Уберите этого ребенка! — приказал Каин пиратам, указывая на Франсиско. — И оторвите друг от друга этих глупцов! — продолжал он, взглянув на Филиппо и его подругу, которая все еще стояла прижавшись к нему и всхлипывала.

— Никогда вам не разлучить нас! — воскликнул Филиппо.

— Бросьте девушку к акулам! Слышите? Вы будете повиноваться? — в гневе вскричал Каин, замахиваясь мечом.

Филиппо дернулся, высвобождаясь из рук девушки, выхватил нож и бросился на капитана. Но тот с быстротой молнии схватил занесенную над ним руку, вывернул ее и швырнул молодого человека на палубу.

— Ты еще будешь мне противоречить! — высокомерно бросил он.

— Вы не должны разлучать нас, — произнес Филиппо, пытаясь подняться.

— А я и не хочу этого, дурак! — возразил Каин. — Свяжите их вместе, и пусть они прыгают за борт!

Приказ был исполнен, поскольку пираты хорошо знали, на что способен капитан, если его слова не выполняются. Кроме того, их ожесточило и покушение Филиппо на его жизнь. Необходимости связывать несчастную пару не было: они так крепко держались друг за друга, что разнять их было просто невозможно. Так их подтащили к борту и столкнули в море.

— Чудовище! — вскричал епископ, услышав всплеск, вызванный падением тел в воду. — Тебе придется ответить однажды за содеянное!

— А теперь подведите этих! — приказал Каин.

Епископа и его племянницу подвели к нему.

— Что вы видите, уважаемый епископ? — спросил Каин, указывая на окрашенную кровью воду, в которой проворно сновали жадные акулы.

— Я вижу создания разбойничьей породы, — отвечал епископ, — которые, наверное, скоро разорвут на части и мое бренное тело, но я не вижу среди них ни одного чудовища, подобного тебе! Тереза, родная моя! Не бойся! Есть Бог, Бог, который и отомстит, и вознаградит!

Но глаза Терезы были закрыты. Она не могла смотреть на ужасную картину.

— У вас есть выбор: или признаться, или вы будете сначала четвертованы и лишь после этого выброшены за борт, к акулам. Это ваша судьба. А девушку сейчас же отдам команде.

— Никогда! — воскликнула Тереза и бросилась через борт в море.

Вода забурлила и покрылась пеной, поднимаемой хвостами акул, пока те дрались за новую добычу, но вскоре ее алая окраска исчезла и снова ничего не было видно, кроме прозрачного голубого моря и ненасытных чудовищ бездны.

— Колодки! Колодки сюда, быстро! Он должен открыть тайну! — закричал капитан, обращаясь к пиратам, которые, несмотря на всю свою порочность, содрогнулись от ужаса, увидев только что происшедшее. — Хватайте его!

— Не прикасайтесь к нему! — закричал Франсиско, стоявший на вантах. — Не трогайте его, если вы люди и христиане!

Обезумев от гнева, Каин отпустил епископа, выхватил пистолет и направил его на Франсиско. Но в момент выстрела епископ толкнул руку Каина и, увидев, что пират промахнулся, сложил руки и воздел глаза к небу, выражая благодарение за спасение юноши. Таким его и схватил Хокхерст, потерявший в яростном возбуждении благоразумие, и перекинул через борт в море.

— Торопливый чурбан! — проворчал Каин, увидев то, что сделал боцман. Затем, взяв себя в руки, добавил: — Схватите этого мальчишку и подведите его ко мне!

Несколько человек подались вперед, чтобы выполнить приказ, но Помпей и другие крумены, наблюдавшие за происходившим, тут же обступили Франсиско. Последовала схватка, но поскольку пираты не испытывали большого желания схватить юношу, то они позволили круменам спрятать его в середине своей группы и увезти затем на шхуну.

В это время Хокхерст и большинство находившихся на корабле пиратов обшаривали трюм, пытаясь найти драгоценности, но безрезультатно. Вода поднялась еще выше, и дальнейшие поиски становились бесполезными. Корабль быстро погружался. Нужно было покидать его и отводить шхуну, чтобы ее не затянуло в водоворот. Каин и Хокхерст со своей разочарованной командой возвратились на шхуну, и, едва она отошла от корабля на расстояние одного кабельтова, он затонул, унося с собой все сокровища.

Привычную ярость выражало лицо капитана, когда он быстрыми шагами мерил палубу в сопровождении первого боцмана, и даже матросы видели, что его одолевают недобрые мысли. Франсиско не возвратился в каюту, а остался в носовой части шхуны среди круменов, которые хотя и составляли малую часть экипажа, были известны как решительные, сильные и ничего не боящиеся люди. Они вооружились ножами и собрались на передней палубе, внимательно наблюдая оттуда за передвижениями и действиями пиратов и оживленно разговаривая между собой на родном языке.

На шхуне подняли все паруса, и теперь она ходко шла на норд-вест. Солнце зашло, но Франсиско не возвратился в каюту, а вместе с круменами, готовыми встать на его защиту, ушел в нижние помещения. Ночью Хокхерст потребовал, чтобы они поднялись на палубу, но они отказались выполнить его приказ и ничего не ответили на угрозы младшего боцмана, спустившегося к ним. На корабле многие пираты явно, хотя и молча, одобряли отношение круменов к Франсиско. Все это заставляло думать, что даже в такой оголтелой банде не все еще опустились до последней ступени. Богохульное убийство святого отца, ужасная судьба прекрасной Терезы, их товарища Филиппо и его возлюбленной — все это явилось проявлением такого зверства, которое внутренне осуждали и самые закоснелые пираты. То, что Франсиско поднял свой голос в защиту несчастных, не явилось в их глазах преступлением. В то же время они понимали, что участь его решена. Все его уважали. Даже среди самых отпетых разбойников, за исключением Хокхерста, он снискал если не любовь, то уважение, и они склонялись на его сторону, хотя и понимали, что власть Каина на корабле будет подорвана, если Франсиско останется на нем.

Уже в течение нескольких месяцев Хокхерст, ненавидевший юношу, неоднократно высказывался за его изгнание со шхуны. Теперь он снова потребовал от капитана, чтобы тот любым способом избавился от молодого человека. Старый пират считал это неизбежной мерой в интересах их собственной безопасности, сославшись при этом на поведение круменов, и высказал опасение, что пример круменов заразителен и на сторону Франсиско может перейти и часть белых членов команды.

Каин чувствовал правоту Хокхерста. Он спустился к себе в каюту, чтобы обдумать положение.

Миновала полночь, когда он, обессиленный борьбой страстей, бушевавших в нем днем, погрузился в сон. Ему приснилась мать Франсиско, которая молила его оставить жизнь ее сыну. Во сне Каин стал разговаривать. В это время к каюте тихо прокрались Франсиско и Помпей. Они надеялись, что капитан спит и Франсиско сможет забрать свой пистолет и запас пороха и пуль к нему. Помпей первым проскользнул в каюту, но, услышав голос капитана, тут же отпрянул назад. Они остановились у двери и стали прислушиваться.

— Нет, нет! — бормотал во сне Каин. — Он должен умереть, и твоя мольба не поможет. Я убил тебя, и он тоже умрет от моей руки.

В одной из серебряных плошек горел маленький фитилек, и его свет едва освещал каюту. Когда Франсиско услышал последние слова Каина, он вошел в каюту и подошел к кровати.

— Мальчик, не надо! — продолжал Каин. Он лежал на спине и тяжело дышал. — Женщина, оставь свои мольбы. Завтра он должен умереть!

Наступила пауза, как будто спящий прислушивался к ответу.

— Да, как я убил тебя, так убью и его.

— Чудовище! — произнес Франсиско глухим голосом. — Так это ты убийца моей матери?

— Это был я. Да, это был я, — отвечал Каин, не просыпаясь.

— А почему ты убил ее? — продолжал спрашивать потрясенный и уже ничего не боявшийся Франсиско.

— Я сделал это в гневе. Она мучила меня, — отвечал Каин.

— Дьявол! Теперь ты, наконец, признался! — громко воскликнул юноша, и голос его разбудил капитана. Тот резко поднялся на кровати, но, прежде чем к нему вернулась ясность сознания, Помпей погасил фитилек. Воцарилась полная темнота. Крумен прикрыл Франсиско рот рукой и вывел его из каюты.

— Кто здесь? Кто здесь? — громко спросил Каин.

Офицер, несший вахту на палубе, быстро спустился к нему.

— Вы звали меня, сэр?

— Звал вас? — переспросил капитан. — Мне показалось, что в каюте кто-то есть. Зажгите свет, и больше ничего, — продолжал он, успокаиваясь и вытирая со лба холодный пот.

Франсиско и Помпей возвратились в свое убежище. С этого момента душа юноши перевернулась. Если до сих пор он испытывал только глубокое отвращение к Каину, то теперь все его существо преисполнилось жаждой мести. И хотя забрать из каюты свой пистолет он не сумел, юноша был полон решимости при первой возможности убить Каина.

На следующее утро крумены снова отказались подняться на палубу и приняться за работу, о чем Хокхерст доложил капитану. При этом боцман заговорил другим тоном, поскольку заручился поддержкой если не большинства, то нескольких самых стойких и влиятельных пиратов, которые, подобно ему, не один год шли по пути преступлений.

— Должно быть только так, сэр, — заключил Хокхерст. — Иначе вы не сможете больше командовать шхуной. От меня требуют, чтобы я поговорил с вами именно так.

— Вот как? — высокомерно спросил Каин. — Может быть, вы уже и моего преемника выбрали?

Хокхерст сообразил, что таким способом он не достигнет своей цели, и занял другую позицию?

— Я говорю так только в ваших и своих интересах. Если вы не будете командовать этим кораблем, то я тоже не смогу больше оставаться на нем. Если вы покинете корабль, то покину его и я.

Такой ответ удовлетворил Каина, и тема разговора была продолжена.

— Соберите всю команду, — сказал в заключение капитан.

Команда собралась на задней палубе.

— Ребятки! Я сожалею, но наши законы вынуждают меня показать на примере, что бунт и неповиновение должны быть наказаны. Я так же, как и вы, связан законами, принятыми у джентльменов удачи. И пока мы вместе бороздим моря, можете поверить мне, что если пользуюсь ими, то вершу справедливость и хочу быть достойным вашего доверия. Франсиско с детства был со мной, и мне больно расставаться с ним. Но я здесь капитан, я отвечаю за вас и обязан следить за тем, чтобы наши законы исполнялись. Он повторно обвинен в бунте и измене и… теперь должен умереть.

— Он должен умереть! — закричали несколько матросов, выступая вперед. — Мы требуем справедливости! Мы требуем его смерти!

— Не надо больше убийств! — послышалось множество голосов из задних рядов.

— Кто отваживается так говорить?

— Слишком многих вчера поубивали! Больше не надо убийств! — снова раздалось множество голосов.

— Пусть выйдут вперед те, кто придерживается такого мнения! — воскликнул Каин, окидывая всех уничтожающим взглядом.

Никто не вышел.

— Тогда спуститесь вниз, ребятки, и приведите сюда Франсиско!

Почти вся команда кинулась в трюм, но не все матросы имели одинаковые намерения: здесь были и враги, и заступники Франсиско. Сквозь общий шум прорывались возгласы:

— Вниз и схватить его!

— Никаких убийств больше!

Обе стороны схватились за ножи и кортики.

Матросы, принявшие сторону Франсиско, объединились с круменами, в то время как другие стремились вырвать юношу из их рук. Последовала короткая схватка, но силы были равны, и скоро обе группы разошлись.

Франсиско, заметив, что вокруг него объединилось большинство матросов, скомандовал им следовать за ним и, поднявшись через люк на переднюю палубу, захватил ее. Пираты, примкнувшие к нему, дали ему оружие, и он занял удобную для обороны позицию. Хокхерст и его сторонники оттянулись на среднюю палубу и собрались вокруг капитана, который стоял прислонившись к поручням трапа. Обе стороны были теперь в состоянии определить свои силы. Группа Франсиско как будто имела численное превосходство, но на стороне капитана находились взрослые моряки, опытные и решительные бойцы. Однако капитан и Хокхерст чувствовали себя не очень уверенно и посчитали благоразумным вступить в переговоры, чтобы затем напасть на них, застигнув врасплох. Некоторое время противные стороны негромко совещались. Затем Каин вышел вперед.

— Ребятки мои! — начал он, обращаясь к тем, кто окружал Франсиско. — Я не думал, что на этом корабле может возникнуть ссора. Моим долгом, как вашего капитана, было напомнить, что наши законы должны исполняться. Скажите же мне, чего вы хотите? Я здесь, чтобы услышать мнение всей команды и затем, как капитан, исполнить вашу волю. Меня не раздражает этот юноша. Я любил его, нежно любил, но в благодарность за это он, как ядовитая змея, набросился на меня. Не лучше ли нам объединиться, чем с оружием в руках противостоять друг другу? Я вношу предложение. Если хотите, можете открытым или тайным голосованием вынести свой приговор, и каким бы он ни был, он послужит мне руководством к действию. Надо ли говорить еще?

— Друзья мои! — взял слово Франсиско, когда капитан закончил свою речь. — Я полагаю, что лучше принять это предложение, чем проливать кровь. Моя жизнь мало чего стоит. Скажите же, хотите ли вы принять это предложение и следовать законам, которые, как сказал капитан, введены для поддержания порядка на корабле?

Пираты, принявшие сторону Франсиско, огляделись и, убедившись, что их большинство, проголосовали за внесенное предложение. Но тут вышел Хокхерст и заметил:

— Конечно, крумены не имеют права голоса, поскольку они не являются еще членами команды.

Это замечание имело важное значение, поскольку круменов было двадцать пять человек, и таким образом число голосов сторонников Франсиско сразу же уменьшалось и его группа оказалась бы в меньшинстве. Поэтому они воспротивились замечанию Хокхерста и снова заняли позицию для обороны.

— Послушайте меня! — произнес Франсиско, снова выходя вперед. — Прежде чем этот пункт вступит в силу, я хотел бы услышать мнение о другом законе. Я спрашиваю вас, Хокхерст, и всех остальных, настроенных против меня: разве нет у вас закона, который гласит: «Кровь за кровь!»?

— Да, есть! — закричали все пираты.

— Тогда пусть капитан выйдет сюда и попытается опровергнуть мое обвинение, если сможет!

Каин движением губ выразил свое презрение и приблизился к Франсиско на расстояние двух шагов.

— Хорошо, я здесь. И в чем же заключается твое обвинение?

— Прежде всего я хочу спросить вас, капитан Каин, вас, который так печется об исполнении законов, признаете ли вы, что закон «Кровь за кровь!» справедлив?

— Он полностью справедлив. Если пролита кровь, тогда тот, кто мстит, не может быть привлечен к ответственности.

— Очень хорошо. А теперь, подлец, отвечай мне! Разве не ты убил мою мать?

Каин вздрогнул от такого обвинения.

— Говори правду, если ты не жалкий трус! — продолжал Франсиско. — Разве не ты убил мою мать?

Губы и мускулы на лице Каина дрожали, но он молчал.

— Кровь за кровь! — воскликнул Франсиско, выхватил пистолет и выстрелил в Каина. Тот покачнулся и рухнул на палубу.

Хокхерст и еще несколько матросов бросились к капитану и подняли его.

— Она, должно быть, сообщила ему об этом прошедшей ночью, — прошептал Каин, едва шевеля губами. Из раны у него струилась кровь.

— Он сам сказал мне об этом, — произнес Франсиско, обращаясь к команде.

Каина отнесли в каюту. Его рана оказалась не смертельной, хотя он за короткое время потерял много крови. Через несколько минут Хокхерст вернулся к своим людям на среднюю палубу. Он почувствовал, что общее настроение, против его ожидания, было в пользу Франсиско. Закон «Кровь за кровь!» пиратами почитался свято. Для преступного сообщества этот закон имел даже некоторое положительное значение, ибо служил сдерживанию нравов. Принцип обязательной кровной мести нередко предотвращал среди этих людей кровавые столкновения, заставлял сдерживаться в ссорах, не хвататься заоружие при каждом случае. Признание права на кровную месть было свойственно всем пиратам, даже противникам Франсиско. Видя это, Хокхерст счел благоразумным продолжить переговоры.

— Хокхерст, — обратился к нему Франсиско, — хочу высказать только одну просьбу, ее исполнение положило бы конец всей ссоре. Прошу высадить меня на ближайшем берегу. Если вы и ваши сторонники согласны, то я постараюсь убедить моих вернуться к прежнему повиновению.

— Я согласен удовлетворить просьбу, — отвечал Хокхерст. — Так же поступят и остальные. Вам это подходит, эй, люди?

— Согласны, согласны! — закричали пираты, пряча оружие и смешиваясь в кучу, как будто до этого между ними ничего и не происходило.

Старая поговорка гласит, что и среди воров можно встретить порядочного человека. Она и в самом деле подтверждается довольно часто. Было ясно, что принятое решение будет строго соблюдаться, и Франсиско мог чувствовать себя на корабле так же спокойно и уверенно, как и прежде.

Хокхерст также знал, что должен будет сдержать свое обещание. Спустившись в каюту, он тщательно изучил карту, а поднявшись снова на палубу, изменил курс корабля, взяв на два румба севернее. На следующее утро он поднялся на мачту, через полчаса спустился и снова изменил курс судна. В девять часов утра с подветренной стороны показался низкий песчаный островок. Когда до него оставалось около полумили, Хокхерст направил шхуну прямо на него и приказал спустить с кормы маленькую лодку. После этого он собрал на палубе всю команду.

— Друзья мои! — произнес он. — Мы должны выполнить свое обещание, то есть высадить Франсиско на первом же берегу, который мы встретим. Вот он — берег!

На лице злодея заиграла злобная усмешка, когда он показал пиратам на пустынный песчаный остров, который не сулил своим обитателям иной судьбы, кроме медленной смерти от голода. Некоторые из команды начали возмущаться, но Хокхерста поддержали его сторонники. Кроме того, он принял меры предосторожности, изъяв, не привлекая внимания, все оружие у противников.

— Уговор есть уговор. Он сам просил об этом, и мы обещали выполнить его просьбу. Пусть Франсиско придет сюда.

— Я здесь, Хокхерст. И я откровенно скажу вам: хотя и пустынен этот безжизненный клочок земли, но я все же предпочту его вашему обществу. Пусть сейчас же принесут сюда мой сундучок!

— Нет, нет! Это не обговаривалось! — закричал Хокхерст.

— У каждого есть право на собственность. Я призываю в свидетели всю команду!

— Это действительно так! Он прав! — отвечали пираты, и Хокхерст оказался в меньшинстве.

— Пусть так и будет!

Сундучок Франсиско погрузили в лодку.

— Все теперь? — спросил Хокхерст.

— Могу ли я взять с собой провизию и воду? — задал вопрос Франсиско.

— Нет! — отвечал Хокхерст.

— Да, да! — закричали пираты.

Хокхерст и тут не отважился возразить. Ворча, он отвернулся. Крумены притащили два полных бочонка воды и несколько кусков соленой свинины.

— Вот, масса, — сказал Помпей, передавая Франсиско рыболовные снасти.

— Спасибо тебе, Помпей! Но я забыл еще кое-что. Книгу в каюте. Ты знаешь какую.

Помпей кивнул и спустился вниз. Прошло некоторое время, и Хокхерст начал уже терять терпение. На воду была спущена самая маленькая лодка с небольшим парусом, двумя маленькими веслами, едва вместившая нехитрые пожитки Франсиско.

— Спускайся в лодку! — проговорил Хокхерст. — У меня нет времени!

Франсиско пожал многим руки и попрощался. И в тот момент, когда юноша должен был высадиться на заброшенный остров, даже у самых отъявленных его врагов в душе шевельнулось чувство сострадания. Несмотря на то, что они проголосовали за его изгнание с корабля, они все же уважали его за бесстрашие и духовную чистоту.

— Кто желает переправить молодого человека на остров и пригнать назад лодку?

— Я не желаю, — отвечал один из пиратов. — Я никогда не смог бы забыть об этом.

Казалось, что так думают все, поскольку никто не предложил своих услуг. Франсиско спрыгнул в лодку.

— Здесь нет места для второго. Я сам доберусь до острова! — прокричал он. — Прощайте, друзья мои! Прощайте!

— Стой! Так не пойдет! Лодки у него не должно быть, так он сможет сбежать с острова! — крикнул Хокхерст.

— Почему же он не должен иметь на это право? — возразила команда. — Пусть лодка останется у него!

— Да, да! Оставь лодку ему!

И Хокхерст снова ничего не смог поделать.

— Масса Франсиско! Вот она, книга!

— Что такое, парень? — закричал Хокхерст, вырывая из рук Помпея книгу.

— Принадлежать масса, Библия.

Франсиско ждал.

— Отталкивайся! — прокричал ему Хокхерст.

— Отдайте мне мою книгу, Хокхерст!

— Нет! — отвечал злобный негодяй, бросая книгу за борт. — Ее не должно быть у него. Я слышал, как говорили, что в ней содержатся утешения для несчастных!

Франсиско оттолкнул лодку от корабля, подхватил плававшую в воде книгу и положил ее подсохнуть на банку. После этого он направил свое суденышко в сторону острова.

Тем временем шхуна подняла паруса и отошла уже на четверть мили. Прежде чем Франсиско достиг песчаной отмели, корабль уже уходил за горизонт в северном направлении.

Глава десятая Песчаная отмель

Франсиско остался один на пустынном кусочке суши и первые полчаса провел, глядя вслед скрывающейся за горизонтом шхуне. Мысли его были бессвязны и сумбурны. Он еще раз пережил в душе события последних дней, в которых принимал участие, думал о людях, участвовавших в них. И хотя ему очень хотелось покинуть шхуну и он глубоко презирал людей, плававших на ней, с которыми был вынужден общаться, но теперь, когда судно удалялось все дальше и его паруса становились все меньше, у него невольно шевельнулась мысль, что, может быть, было бы лучше и дальше оставаться на корабле, чем оказаться в одиночестве.

— Но нет, нет! — громко воскликнул он, поразмыслив. — Я все сделал правильно. Лучше погибнуть здесь, чем видеть то, что я видел, и не иметь возможности помочь несчастным…

Он еще раз взглянул на белые паруса, затем опустился на рыхлый песок и погрузился в грустные размышления. Но вскоре палящий зной напомнил ему о реальной действительности. Он встал, осмотрел окрестности и прикинул, что ему следует сделать прежде всего. Он вытащил лодку подальше на берег и закрепил ее причальным концом за одно из весел, воткнутое им глубоко в песок. После этого он принялся обследовать остров и обнаружил, что тот представляет собой узкую полоску земли, возвышающуюся над морем. Уровень воды здесь, в открытом море, во время приливов, по всей видимости, поднимался незначительно, но песчаная коса была настолько низкой, что море, казалось, должно перекатываться через нее. Самая высокая часть острова возвышалась лишь футов на пятнадцать над морем и представляла собой небольшой холм футов пятидесяти в окружности.

Франсиско решил убрать, с берега свой скарб. Он вернулся к лодке, вытащил из нее свой сундучок, воду и провизию и перетащил их на высокое местечко. Затем снял и унес туда же весла и парус, потом перетащил туда, раскачивая и толкая, лодку, что отняло у него последние силы. Обессиленный, он едва дотащился до бочонка с водой и освежился. В полдень жара сделалась невыносимой, но она же и заставила его снова приняться за работу. Он перевернул лодку вверх днищем и уложил оба ее конца на небольшие возвышения так, что под ней образовалось пространство высотой в два-три фута. Над днищем он растянул парус, использовав в качестве колышков уключины. Под лодку он сложил бочонки с водой и провиант, оставив снаружи лишь сундучок. Соорудив себе таким образом некоторое подобие укрытия от солнца и прохлады ночи, он забрался в свое прибежище, решив остаться там до вечера.

Хотя Франсиско не было на палубе, когда шхуна брала курс к острову, он все же догадывался, в какой части океана находится. Он достал из сундучка свою карту и стал рассматривать ее, чтобы определить расстояние до точек, из которых он мог бы ждать помощи. Он понял, что остров является одним из многочисленных малых островов, тянущихся вдоль побережья Лаонго, и удален примерно на семьсот миль от острова Санкт-Томас, ближайшего места, где он мог бы встретить европейские лица. Он был также твердо уверен, что от побережья его отделяет около сорока или пятидесяти миль. Но стоило ли рисковать, чтобы приплыть к диким туземцам? Ему было известно, как отвратительно обращались с ними европейцы. Работорговцы в то время действовали одинаково: они высаживались на побережье, нападали на местных жителей, силой захватывали их и вывозили на продажу в Америку. Для него было бы счастьем встретить какое-нибудь торговое судно из тех, что регулярно обходили побережье в поисках золотого песка и слоновой кости, которые выменивались у негров на европейские побрякушки.

Один, без надежды на помощь, с запасом продовольствия на несколько дней, отрезанный от всего живого, стоял Франсиско на узкой полоске земли, которая едва ли могла оградить его от опасного и загадочного океана, глядя на волны, катившиеся до самого горизонта. Какой же малой была для него вероятность спасения! Сотни миль отделяли его от места, откуда он мог бы ожидать помощи, а единственным средством достичь его была утлая лодчонка, настоящая скорлупка, которую мог опрокинуть первый же порыв ветра.

Так горестно размышлял Франсиско. Вскоре он преодолел свою нерешительность, поскольку был молод, отважен и верил в лучшее. Жара достигла такой силы, что Франсиско, пролежавший весь день под лодкой, задыхался от недостатка свежего воздуха. Не было даже легкого дуновения над поверхностью моря. Во всей природе, казалось, царили покой и мертвая тишина. Лишь когда тени ночи окутали это одинокое местечко, Франсиско решился покинуть свое убежище, но нашел совсем небольшое облегчение. Воздух стал необыкновенно плотен, и вокруг расползался удушливый туман, столь редкий для местного климата. Франсиско взглянул на небесный свод и удивился, не увидев на нем звезд; все пространство между небом и землей занимал серый туман. Он посмотрел на горизонт, но и его не смог отчетливо разглядеть. Кругом висела та же темнота, что и над его песчаным островом. Он подошел к воде, но и там не ощущалось никакого движения воздуха. Казалось, необъятный океан застыл в оцепенении или экстазе смерти.

Франсиско откинул с пылающего лба волосы и еще раз окинул взором пустынный уголок, ставший его пристанищем, но и теперь не обнаружил на нем ничего, кроме неизменной картины смерти. Мужество покинуло его, и он упал на песок. Так он пролежал несколько часов, находясь почти на грани потери рассудка. Но затем овладел собой, встал на колени и начал молить Всевышнего о том, чтобы силы и надежда снова вернулись к нему.

Помолившись, он поднялся и, осмотрев горизонт, заметил, что картина природы изменилась. Черная масса поднималась к зениту. Темнота вокруг сделалась еще плотней. Послышались тихие приглушенные звуки, похожие на те, когда вверху поднимается ветер, но поверхность воды оставалась неподвижной и спокойной, как в пруду. Очевидными стали признаки большого, быстро надвигающегося шторма, и покинутый всеми юноша озирался по сторонам, страстно желая понять, что же должно произойти. Но вот звуки стали громче, тут и там массы воздуха приходили в движение, но с какой стороны надвигалась буря, человеческий глаз определить не мог. Однако звуки тут же пропали, будто ветер хотел лишь за считанные секунды взбунтовать инертное море. Но вот последовали шипение и завывания шторма, сотрясало воздух эхо отдаленного грома. Все ближе и ближе подходил ураган к острову и вдруг со всей силой, всем своим ужасающим гулом обрушился на одинокого Франсиско.

Так мощен и неожидан был первый шквал, что повалил его на землю. Разум подсказал юноше застыть в этом положении, поскольку поднятый ветром сухой песок закружился с такой силой, что тут же ослепил его. Он отполз бы к своей лодке и укрылся там, если бы знал, в какую сторону ползти. Но так продолжалось недолго. Вскоре ураган выбросил на островок первый вал воды, и песок, смешавшись с водой, осел и уплотнился.

Почувствовав, что промок, Франсиско поднял голову. Все пространство, которое он смог увидеть, занимали ужасающая тьма, закрывавшая весь небосклон, и пузырящаяся молочного цвета пена, покрывавшая море, поверхность которого все еще оставалась ровной, будто таким его сохраняло давление ветра. В то же время уровень воды повысился и вода залила почти половину острова, а массы пены, надвигавшиеся с ужасающей быстротой, переваливались уже на его другую сторону.

Лишь теперь раскрылись в небе шлюзы, и ливень, смешавшись с пеной, поднятой вверх бурей, обрушился на юношу, который все еще лежал на том месте, куда его уложил шторм. Поток обрушившейся на него воды подсказал ему, что дольше оставаться на этом месте нельзя. Море быстро поднималось. И прежде чем он на четвереньках немного отполз в сторону, на него с ревом обрушился новый водяной вал, снова напомнив ему, что он находится на самом опасном месте. Поэтому он поднялся и поспешил к той возвышенности, где находились его лодка и запасы.

Ослепленный водой и пеной, он ничего не мог различить. Но ему повезло, он споткнулся об один из бочонков с водой и, падая, ударился головой о сундучок. Здесь должна была находиться и лодка, но ее на месте не оказалось. Видимо, она была унесена ветром и водой. Таким образом, у него пропали все надежды на спасение. Франсиско подумал, что убегает от воды лишь для того, чтобы умереть через несколько дней. Удар головой о сундучок и охвативший его ужас, когда он обнаружил отсутствие лодки, настолько потрясли его, что он на некоторое время потерял сознание.

Когда юноша пришел в себя, он заметил, что обстановка вокруг снова изменилась. Море находилось теперь в состоянии дикого, яростного возбуждения, и вода издавала такой же громкий шум, какой до этого создавал ураган. Весь островок, за исключением той части, где находился Франсиско, был покрыт пенящейся, бурлящей водой. Но и его убежище изредка затоплялось, когда отдельные чудовищные водяные валы, обгоняя обычные волны, докатывались до его ног. Франсиско приготовился встретить смерть.

Но постепенно темнота, закрывавшая небо, стала рассеиваться. На горизонте не было уже темных масс, и у молодого человека зародилась надежда на спасение. Однако если он избежит гибели от бушующих волн, то только для того, чтобы попасть в когти еще более ужасной смерти. Если бы его теперь поглотило море, то через несколько секунд он освободился бы от всех страданий и бедствий. Теперь же он должен будет ожидать смерти от голода и жажды под палящими лучами солнца. Представив себе это, Франсиско закрыл лицо руками и взмолился:

— Господи! Воля твоя свершилась! Но будь милостив ко мне! Пусть вода поднимется, пусть она поднимется еще выше!

Но просьба его не была услышана. Вода больше не поднялась, хотя шторм бушевал по-прежнему. Занимался день, небо светлело, на горизонте появились первые проблески утренней зари, и тут взгляд юноши натолкнулся на прыгавшее среди бушующих волн темное пятно. Это был корабль, почти без мачт, который под напором шторма неуклюже двигался прямо на песчаную отмель. Его корпус то высоко поднимался, то исчезал в вогнутой борозде меж бушующих волн.

«Корабль развалится на куски, — подумал Франсиско. — Он погибнет, ведь люди на нем не видят отмели!»

Он забыл, в каком беспомощном положении находится сам, но охотно, если бы это было возможно, подал бы кораблю знак, чтобы предупредить об опасности.

Пока Франсиско наблюдал за кораблем, солнце уже взошло, ясное и светлое, над этой ареной страха и бедствия. Все ближе и ближе был корабль, гонимый ветром и волнами, которые, казалось, уже ослабевали. Страшно было смотреть, как волны гонят корабль.

Наконец Франсиско смог различить на палубе корабля людей. Он стал размахивать руками, кричать, но его не замечали и не слышали. Все ближе и ближе подходил корабль к отмели. Он был уже в двух кабельтовых от острова, когда люди на нем заметили опасность. Но было уже поздно. Они попытались отвернуть в сторону, но набегавшие одна за другой волны выбросили его на отмель. Последовал мощный удар, и последняя остававшаяся на нем мачта рухнула за борт. Бушующие волны торопились завершить его разрушение.

Глава одиннадцатая Спасение

Взгляд Франсиско был прикован к кораблю, через который теперь волны перекатывались со страшной силой. Казалось, что на его палубе находится человек восемь или девять, нашедших укрытие в подветренной стороне. Каждая волна, ударявшая в борт и затем с брызгами и пеной переваливавшая через корабль, все дальше и дальше заталкивала его на песчаную отмель. В конце концов он оказался так далеко на отмели, что волны утрачивали свою мощь прежде, чем достигали его. Если бы корабль был более прочно построен, то наверняка смог бы противостоять ярости шторма и команда могла бы спастись, оставаясь на нем. Это был быстроходный американский бриг, остроносый и к тому же очень облегченный, высоко сидевший в воде.

Франсиско ни на мгновение не мог отвести взгляда от корабля, так неожиданно появившегося, и его обитателей, которым угрожала опасность. Он заметил, что двое из команды подошли к люкам и открыли их. Затем они спустились в трюм, но хотя волны все еще накрывали корабль и большое количество воды могло попасть внутрь, люки они не закрыли.

Через несколько минут эта загадка была разгадана. На палубе стали появляться люди, сначала по одному, затем дюжинами. Это были вывезенные с родины африканцы, которые и составляли груз корабля. Вскоре вся палуба была заполнена ими. Бедные создания благодарили за человечность двух английских матросов, предоставивших им такую же, как и себе, возможность к спасению. Но никто из них не пытался покинуть бриг. Сбившись в кучу, подобно овечьему стаду, среди бушующих и перекатывающихся через них волн, они, европейцы и африканцы, оставались на борту, в то время как волны тяжелыми ударами сотрясали корабль до самого киля. Пленники и их надзиратели озирались вокруг. Но вскоре картина изменилась: корабль не мог больше выдерживать удары волн, и Франсиско увидел, как он вдруг разломился пополам и обе части его опрокинулись. Теперь каждый начал бороться за свою жизнь. Сотни людей плавали в бурлящей стихии, борясь с ней, чтобы выжить. Белая пена покрывала головы негров, пытавшихся вплавь добраться до берега.

Это была сцена ужаса. В одно мгновение десятки людей накрыло и раскидало волнами, и многие увидели угрозу неожиданного и ужасного перехода в вечность. В иные моменты некоторые почти достигали берега, но откатывающаяся назад вода и течение относили их в открытое море. Из тех, кто держался на поверхности, исчезла половина под водой, чтобы никогда больше не всплыть.

С содроганием смотрел Франсиско на людей, пока не заметил, что число их уменьшилось и никто из них не может добраться до берега. Наконец он схватил шкоты, оказавшиеся рядом с ним, и поспешил к месту кораблекрушения, чтобы оказать помощь борющимся с волнами. Его старания не оказались напрасными. Когда волны подталкивали к берегу безжизненные тела, чтобы через мгновение снова унести их с собой и начать страшную игру сначала, он хватал их и вытаскивал на берег в безопасное место. Так продолжалось до тех пор, пока на берегу не оказалось пятнадцать распростертых негритянских тел. Негры находились без сознания, обессиленные, но живые. Когда он вытаскивал на берег последнего, те, кто был спасен им вначале, сами стали приходить в себя без чьей-либо помощи, кроме согревающего тепла солнца.

Франсиско продолжал бы и дальше заниматься своим гуманным трудом, но развалившийся корабль превратился под ударами волн в обломки и весь берег был усеян балками и тюками, часть которых волны то выбрасывали на берег, то, откатываясь, снова относили в море. Резкие удары, которые они наносили ему, совсем измучили его, и он, уставший, опустился на песок. К тому же дальнейшие его усилия были бы бесполезны, поскольку все, кто находился на корабле, в момент его гибели оказались в воде, и те, кто теперь не достиг берега, в помощи не нуждались.

Франсиско подошел к спасенным и увидел, что двенадцать человек уже пришли в себя и сидели, поджав под себя ноги. Остальные все еще были без сознания. Он прошел к холму, где у него хранились запасы, и там свалился от усталости.

Ветер стих, ярко светило солнце, и море выглядело уже не так грозно. Волнение уменьшилось, волны не вздымались, как прежде, под напором урагана, а накатывались теперь величаво, торжественно и не с такой силой, как несколько часов назад. Весь берег был усеян обломками корабля, досками, бочонками с водой, но можно было еще видеть, как тела негров кружились в пенящейся воде и затем исчезали. Около часа провел Франсиско, наблюдая и размышляя. Затем он снова подошел к спасенным, продолжавшим сидеть на берегу в сорока футах от него. Это были болезненного вида, исхудалые люди. Они принадлежали к одному из племен на побережье и с детства привыкли проводить целый день на воде и поэтому перенесли шторм легче, чем те рабы, которые были захвачены в глубине континента, или европейцы, которые все погибли.

Африканцы под воздействием жары, которая угнетала Франсиско, ожили и теперь переговаривались между собой. На тех, кому еще требовалась помощь, внимания они не обращали. Франсиско знаками попытался объясниться с ними, но понимания не добился. Он снова поднялся к холму, набрал в черпак воды и спустился к ним. Он предложил ее одному из негров, и тот с жадностью набросился на воду. Вода была для них величайшим наслаждением, поскольку, когда они находились в трюме, ее им выдавали очень редко и понемногу. Негр пил большими глотками и опорожнил бы весь сосуд, если бы Франсиско не отобрал его и не поднес к губам другого. Еще трижды он наполнял сосуд водой, прежде чем все утолили жажду. Он принес им также горсть сухарей, но после этого покинул их, поскольку подумал, что, если не предпринять мер предосторожности, все его продовольственные запасы в скором времени будут съедены. Он закопал в песок на глубину фута бочонки с водой и провизию, проделав всю работу так, что негры этого не заметили. Они продолжали жевать.

Между тем солнце скрылось за горизонтом. В голове Франсиско созрел план спасения, а именно: сделать плот из обломков корабля и затем с помощью негров попытаться добраться до континента. Он улегся на песок. Это была вторая ночь, которую он был вынужден провести на этом пустынном острове. Юноша отдал себя под защиту Всевышнего и вскоре погрузился в глубокий сон.

Франсиско проснулся, лишь когда палящие лучи солнца коснулись его лица, так сильно измотали его страх и напряжение прошедшего дня и первой ночи. Он поднялся и присел на свой сундучок. Как разительно отличалась сегодня раскинувшаяся перед ним картина от вчерашней! Океан, казалось, снова впал в спячку, небо было ясным, без единого облачка, линия горизонта виделась ясной, ровной и отчетливой. Мягкий бриз поднимал небольшую волну на темно-голубой поверхности моря, которое вернулось в свои границы, и островок приобрел первоначальный размер.

Но на этом и заканчивалась красота пейзажа, поскольку передняя часть картины представляла собой ужасное зрелище. Весь берег был усеян обломками, бочонками с водой и другими предметами, а между ними, зажатые и изуродованные, виднелись трупы тех, кто нашел здесь свою смерть. Многие из погибших были выброшены далеко на берег и уже обсохли, в то время как другие все еще качались на волнах. Мрачная картина разрушения и смерти!

Оставшиеся в живых негры лежали, сбившись в кучу, и, казалось, спали. Франсиско спустился к берегу, чтобы посмотреть, что было выброшено бурей с погибшего корабля. К его большой радости, он нашел не только кучу пустых бочек из-под воды, но и немало наполненных свежей водой, а также много провианта. Здесь было все, что могло потребоваться ему для строительства плота и долгого плавания вместе со спасенными неграми. Он подошел к спящим и заговорил с ними, но никто не ответил, никто даже не шевельнулся. Он толкнул одного, другого — безрезультатно. Сердце его учащенно забилось, он испугался, что все они умерли от истощения. Юноша присмотрелся повнимательнее: нет, они не умерли, но явно находятся в каком-то трансе. Тогда он пустил в ход ноги, и лишь после мощного удара один из негров приподнялся, вращая пустыми, ничего не соображающими глазами. Франсиско знал немного язык круменов и на нем обратился к негру.

К счастью, тот понял его, он получил ответ на языке родственном и понял этот ответ! Значит, с ними можно объясняться без особых затруднений. С помощью негра, который не церемонился со своими соплеменниками, были подняты остальные. Постепенно они стряхивали с себя оцепенение ужаса и вскоре заговорили.

Франсиско быстро дал им понять, что они должны помочь ему выстроить плот, на котором можно достичь континента, разъяснил им, что если они останутся на острове, то вода и провизия вскоре кончатся и они умрут. Бедные создания не знали, принимать ли его за сверхъестественное существо или нет, но они помнили, что вчера он поил их свежей водой, а поскольку им было известно, что на корабле его с ними не было, то объяснить себе его появление они не могли. Их умозаключения имели для юноши неплохие последствия, поскольку они рассматривали его как нечто высшее, но настроенное к ним дружелюбно, и потому безропотно повиновались. Он подвел их к холму и велел разгребать песок. Затем он дал им свежей воды и сухарей. Именно этот дар и особенно вид, с каким он был преподнесен, больше, чем что-либо другое, вызвал у них умиление.

Франсиско тоже поел вместе с ними, достал кое-какой находившийся у него в сундучке инструмент и приказал следовать за ним. Бочки были собраны и рассортированы. Пустые предназначались для постройки плота. Реи вытащили на берег, такелаж сняли и разобрали, паруса, которые оказались на реях, растянули для просушки, продукты и одежду, которую можно было еще использовать, разложили в ряд. Негры работали споро, проявляя понимание. Прежде чем наступил вечер, все полезное было доставлено в безопасное место и на воде остались лишь трупы и мелкие обломки, которые ни на что не годились.

Мы не желали бы утомлять читателя описанием тяжелой работы, проделанной Франсиско и неграми за четыре дня. Наконец плот был готов, и на пятый день Франсиско со своей командой вышел в море. Вначале они плыли, отталкиваясь от отмели шестами, но вскоре поймали в паруса легкий бриз и со скоростью около трех миль в час двинулись в сторону континента. Лишь удалившись от острова не менее чем на полмили, они перестали ощущать смрад от разлагавшихся трупов.

Под вечер, когда плот отошел от острова на восемь миль, они попали в полный штиль, продолжавшийся и весь следующий день, пока наконец не подул юго-западный ветер, который наполнил их паруса и развернул плот. Этот ветер уводил их от континента, но они ничего не могли поделать. Франсиско радовался тому, что у них есть в достатке вода и еда, которых должно было хватить и на дни непредвиденных задержек в пути.

Бриз дул свежо и ровно, и они пересекли уже Бенинский залив. Погода стояла прекрасная, и море было спокойным. Стайки летучих рыб взлетали над водой и часть их падала на плот, который команда старалась постоянно удерживать в направлении на север.

Так плыл Франсиско с неграми в открытом океане дней четырнадцать, ни разу ничего не обнаружив на горизонте. Изо дня в день перед ними расстилалась унылая картина, в которой не было ничего, кроме неба и воды. На пятнадцатый день, когда, по расчетам Франсиско, они должны были находиться уже недалеко от берега, на севере были замечены два паруса.

Сердце Франсиско радостно забилось. Подзорной трубы у него не было, и он не мог отчетливо рассмотреть корабли. Поэтому он сразу направил плот в их сторону и до наступления темноты убедился, что перед ним находятся бриг и шхуна. В то время, когда Франсиско строил предположения, в какой связи друг с другом могли находиться эти суда, заходящее солнце оказалось как раз за ними. Скрываясь за линией горизонта, оно на несколько секунд высветило корпуса с особой четкостью и ясностью. Теперь никаких сомнений не оставалось: Франсиско уверенно опознал «Эвенджер».

Первой его мыслью было уйти от такого соседства, и он хотел уже изменить курс, направив плот снова на север, но через мгновение принял другое решение. Он приказал убрать паруса, чтобы их не могли заметить, и стал наблюдать, пока было светло, за движением обоих судов. То, что бриг захвачен пиратами, сомнения не вызывало. Плот находился от судов на расстоянии около четырех миль, и они должны были вот-вот скрыться из виду, когда Франсиско заметил, что шхуна на всех парусах стала уходить на запад. Тогда он приказал установить паруса, надеясь догнать ограбленный корабль и, если он окажется целым, добраться на нем до ближайшей гавани на побережье.

Едва, однако, плот снова пришел в движение, как горизонт осветился заревом, и Франсиско понял, что пираты подожгли корабль. Казалось, теперь бесполезно идти к нему, и Франсиско подумал было, не продолжить ли ему курс на север, но вспомнил свирепость пиратов: они могли оставить нескольких несчастных на корабле, уготовив им смерть в огне. Поэтому он все же решил подойти к горящему судну, пламя на котором разрасталось. Оно поднималось по мачтам, слизывая паруса один за другим. Дул свежий бриз, и корабль развернулся по ветру — обстоятельство, которое убедило Франсиско в том, что на нем есть люди. Вначале корабль удалялся от плота, но после того как огонь уничтожил паруса, скорость его движения замедлилась, и примерно через час Франсиско находился уже под его кормой.

Теперь от носа до главной мачты корабль представлял собой огромный костер. Толстые языки пламени вырывались из трюмных люков, перекатывались через надстройки и заканчивались огромным дымным облаком, которое ветер гнал перед кораблем. Среднюю палубу огонь еще не затронул, но жар там был настолько велик, что команда перебралась в кормовую часть. Там они и находились, одни в сильном возбуждении, другие — в безмолвном отчаянии, поскольку пираты уничтожили на корабле все шлюпки, лишив тем самым людей возможности спастись.

Свет от горящего судна позволил потерпевшим заметить своих спасителей. Едва плот оказался под кормой и там были убраны паруса, как они, кто по канатам, кто по веревочным лестницам, спустились с корабля на плот. Через несколько минут в полном молчании все покинули бриг, и Франсиско оттолкнул плот. В этот самый момент пламя, подобно языкам огненного дракона, вырвалось из окон кормовых помещений. Плот, на котором прибавилось двенадцать человек, взял курс на север. После того как спасенных напоили водой, они рассказали Франсиско о том, что с ними произошло.

Корабль был приписан к городу Картахене в Южной Америке и ходил в Лиссабон с доном Куманосом, богатым человеком, имевшим огромные владения в долине реки Магдалены. В Лиссабоне он гостил у своих родственников, а на обратном пути в Южную Америку посетил свои поместья на Канарских островах. Непогода отнесла их корабль к югу, где они и повстречали «Эвенджер». Захватив корабль и не найдя на нем почти ничего ценного, поскольку в трюме находилось в основном личное имущество дона Куманоса, обозленные неудачей пираты разрушили сначала все шлюпки, а затем подожгли судно. Они покинули его лишь тогда, когда убедились, что с огнем уже не справиться. По замыслу злодеев, несчастные должны были найти свою смерть в огне или в воде.

Франсиско выслушал рассказ дона Куманоса и в свою очередь рассказал ему, как он покинул шхуну, и о последовавших за этим приключениях.

Франсиско беспокоила возникшая ситуация, поскольку теперь, чтобы выжить, нужно было или добраться до берега, или получить помощь с какого-нибудь корабля. Число находившихся на плоту людей, а также затянувшееся плавание заставили его уменьшить дневной рацион воды. Но все же после выпавших на его долю испытаний счастье улыбнулось ему. На четвертый день после того, как они объединились с доном Куманосом, на горизонте появился корабль, с которого их плот заметили. Судно подошло к ним, и все находившиеся на плоту были подняты на его палубу. Это была торговая шхуна, занимавшаяся скупкой на побережье золотого песка и слоновой кости. Предложение дона Куманоса, сулившее большую выгоду, соблазнило капитана, и он согласился прервать плавание, пересечь Атлантику и доставить его в Картахену. Франсиско было безразлично, где он окажется, но он чувствовал, что в лице дона Куманоса встретил настоящего друга.

— Вы мой спаситель, — сказал ему испанец, — и позвольте мне отблагодарить вас. Едемте со мной и поживите у меня.

Поскольку дон Куманос понравился Франсиско, то он принял его предложение. Они благополучно достигли Картахены и оттуда добрались до поместья дона Куманоса, расположенного на реке Магдалене.

Глава двенадцатая Лейтенант

Последнее наше сообщение об Эдварде Темплморе, изложенное в одной из предыдущих глав, было о том, что он получил чин лейтенанта и служил на сторожевом корабле адмиральской эскадры, базировавшейся в вест-индских водах. Это была шхуна под названием «Энтерпрайз», которая была построена одновременно со второй шхуной в Балтиморе. Обе шхуны отличались красотой, соразмерностью и прочностью, но по воле случая служили совершенно разным целям. Теперь одна из них несла на гафеле английский военно-морской флаг и бороздила морскую гладь, в то время как на другой развевался черный флаг и она пересекала моря, имея название… «Эвенджер».

Шхуна «Энтерпрайз» была оснащена примерно так же, как и «Эвенджер», чье описание мы уже давали. На ее средней палубе стояла такая же длинная латунная пушка, а множество меньших располагалось по бортам. Но что касается команды, то тут проявлялась существенная разница, поскольку экипаж «Энтерпрайза» состоял только из шестидесяти пяти английских матросов. Использовалась шхуна «Энтерпрайз» для различных целей, как это было принято в те времена для сторожевых судов, непосредственно подчиненных командующему эскадрой. Но не следует забывать, что этот сторожевик имел и свое прямое предназначение, как и все остальные военные корабли, а именно: при встрече с противником вступать с ним в бой и уничтожать его. Но поскольку он, как правило, доставлял секретные депеши, то ему ни при каких обстоятельствах нельзя было уклоняться от курса при выполнении задания.

Эдвард Темплмор отклонялся иногда от предписанных ему путей. В одном жарком бою он захватил довольно большой капер, за что надеялся получить повышение. Но адмирал посчитал его слишком молодым и отдал имевшееся свободное место не ему, а своему собственному племяннику, который был много моложе Эдварда.

Эдвард Темплмор рассмеялся, когда услышал об этом в Порт-Ройяле. Адмирал полагал, что молодой человек расстроится, но, встретив его в хорошем настроении, поклялся отдать ему первое же освободившееся место. Но он забыл и эту клятву, поскольку к тому времени Эдвард находился в длительном плавании. Так поговорка «С глаз долой — из сердца вон!» нашла новое подтверждение.

Лейтенант Темплмор прослужил на «Энтерпрайзе» почти два года, всегда в хорошем настроении и ведя приятный образ жизни. Мистер Уитерингтон благоволил к нему, вследствие чего у Эдварда всегда имелось достаточно денег, и не только для себя, но и для хорошего друга, если тот оказывался в нужде. Жалованья ему тоже хватало. К тому же он нашел отдушину от тягот службы, состоявшую в том, что до смерти влюбился. Произошло это следующим образом.

Во время одного из походов к Антильским островам он оказал помощь испанскому кораблю, на борту которого находился новый губернатор Пуэрто-Рико со своей семьей, и постарался благополучно высадить их на родной берег. За эту услугу английский адмирал получил благодарственное письмо, которое заканчивалось почтительным пожеланием его превосходительству прожить до тысячи лет, а Эдвард Темплмор получил приглашение заходить к губернатору в гости в любое время. У испанского губернатора была единственная дочь, очень красивая девушка, находившаяся, однако, под опекой дуэньи и тщательным наблюдением монаха, хранителя нравственности в доме губернатора. И именно в эту девушку влюбился Эдвард Темплмор. Она действительно была прекрасна и обладала истинно испанским пламенным темпераментом. Нескольких дней на борту «Энтерпрайза» по пути домой вполне хватило, чтобы зажечь сердца двух таких пылких существ, как Клара де Альварес и Эдвард Темплмор. Монах и дуэнья оставались на борту получившего течь корабля, а губернатор дон Феликс де Максос де Кобас де Манилла де Альварес был слишком занят своей сигарой, чтобы уделять внимание своей дочери. Когда они прибыли на место, Эдварда Темплмора пригласили в дом губернатора, стоявший не в городе, а на берегу бухты в южной части острова. Городской же дом предназначался для служебных мероприятий и торжеств. Там было слишком жарко, и поэтому губернатор проводил в нем лишь несколько часов в день.

Эдвард Темплмор недолго задержался на острове и при отъезде получил вышеупомянутое письмо отца девушки для адмирала, а равно и заверения в неизменной верности со стороны его дочери для себя. Возвратившись на базу, Эдвард передал письмо адмиралу, который остался очень доволен его действиями.

Позднее, когда он получил приказ выйти на патрулирование в море и другого задания у него не было, Эдвард скромно предложил адмиралу взять с собой ответное послание к испанскому губернатору и доставить его в Пуэрто-Рико, поскольку его корабль будет проходить недалеко от острова. Адмирал, понимая, какую ценность представляет поддержание установившейся связи с чужой страной, воспользовался этим предложением и вручил ему пакет для передачи губернатору, но, конечно, при условии, что он будет вручен ему самым подходящим образом.

Вторая встреча, как это легко представить, была еще сердечнее со стороны молодой девушки, чем первая, чего нельзя было сказать о дуэнье и святом патере, которые уже догадались, что их воспитаннице со стороны англичанина угрожает опасность оказаться зараженной протестантской ересью. Необходима была осмотрительность, а поскольку тайна обостряет волшебство любви, то Эдвард передал девушке длинное послание и подзорную трубу. В письме он указывал, что он, как только подвернется случай, будет появляться на шхуне около южной части острова и каждый раз ожидать в море от нее сигнала, который она должна подать ему из определенного окна дома. Получив сигнал, он ночью на лодке пристанет к берегу и встретится с ней в условленном месте.

Все шло так хорошо, что за последний год Эдвард раза четыре или пять сумел встретиться с Кларой, не будучи разоблаченным, а она каждый раз подтверждала свою клятву в верности. Между ними было договорено, что она, как только Эдвард закончит службу на этой базе, оставит отца и свою родину и отдаст свою судьбу в руки английского еретика-протестанта.

Некоторые читатели, наверное, удивятся тому, что адмиралу не бросились в глаза частые посещения «Энтерпрайзом» острова Пуэрто-Рико, поскольку Эдвард, возвращаясь, должен был представлять для проверки свой вахтенный журнал. Но адмирал был доволен его поведением и не имел ничего против его крейсерских походов, если делать ему больше было нечего. Во всяком случае вахтенные журналы регулярно поступали к секретарю адмирала, который сворачивал их, опечатывал и откладывал в сторону, не интересуясь их содержанием. В то же время Эдвард всегда был готов дать пояснения в отношении своих походов к острову, когда оказывался перед адмиралом. Но если бы последовала строгая проверка, то командиру корабля, который неправильно ведет вахтенный журнал, пришлось бы туго.

Однажды «Энтерпрайз» снова был послан к Антильским островам, и Эдвард воспользовался этим, чтобы еще раз встретиться с Кларой де Альварес. При возвращении шхуна бросила якорь в обычном месте у мыса, и он вскоре заметил движение белых занавесок на окне.

— Сигнал есть, сэр, — сказал один из гардемаринов, стоявший рядом с ним. Корабль появлялся в этом месте довольно часто, и любовь Эдварда не являлась тайной для экипажа. — Она подает сигнал для остановки.

— Сигнал, чтобы ты не болтал языком, который опережает твой разум, Уоррен, — возразил, улыбаясь, Эдвард. — Как вы можете знать, в чем все дело?

— Я делаю выводы из причин, сэр, и они таковы: сегодня вечером я должен буду отправиться на берег и там ожидать вас.

— Все возможно. Но спустите передние паруса. Нам нужно обогнуть мыс.

Молодой человек был прав. В тот же вечер, незадолго до наступления темноты, он проводил своего командира на берег, а «Энтерпрайз» остался с зажженной на корме лампой на обычном месте.

— Какое счастье, я еще раз вижу тебя, дорогая Клара, — произнес Эдвард, поднимая ее длинную вуаль и заключая девушку в объятия.

— Да, Эдвард, еще раз ты видишь меня, но я боюсь, что это может быть последний раз. Моя служанка Инесс серьезно болела и исповедовалась патеру Рикардо. Мне кажется, что она в страхе перед смертью во всем призналась ему. Но теперь ей уже легче.

— Как ты можешь так думать, Клара?

— Ах! Ты не знаешь, какой дурочкой становится эта Инесс, если она заболевает. Наша религия не такая, как ваша.

— Да, моя дорогая, она не такая, но я хочу обучить тебя более лучшей!

— Ради Бога, Эдвард, ни слова больше! Святая Дева! Если бы это слышал патер Рикардо! Я думаю, что Инесс кое-что рассказала ему о нас, поскольку он так серьезно смотрел на меня своими темными глазами. Вчера он напомнил мне, что я давно не исповедовалась у него.

— Скажи ему, пусть беспокоится о самом себе!

— Это, конечно, его дело, но я действительно должна была исповедоваться прошедшей ночью. Я о многом рассказала ему, а затем он спросил, все ли я ему рассказала. Его глаза прямо-таки буравили меня. Я подтвердила, но дрожала, будто говорила неправду.

— Я доверяю свои грехи только Создателю, а мою любовь только тебе. Следуй моему примеру, дорогая!

— Я уже почти последовала за тобой, Эдвард. О своей любви я ничего не расскажу.

— И никаких грехов тебе тоже признавать не следует, Клара. Тогда мы будем вместе.

— Замолчи, Эдвард, не говори так. Все мы греховны. А каким грехом назвали бы мою любовь к тебе, еретику! Святая Дева, прости меня! Но я иначе не могу!

— Если это твой единственный грех, моя дорогая, то я не задумываясь даю тебе его отпущение.

— Нет, Эдвард, не шути. Послушай, что я скажу тебе. Если Инесс созналась, то меня постараются застать с тобой, и намтогда больше уже не увидеться, по крайней мере здесь. Ты знаешь маленькую бухту за скалой, недалеко отсюда? Там есть пещера, и в ней я буду ждать тебя. В следующий раз мы встретимся именно там.

— Я приду туда, дорогая. Но не слишком ли это близко от берега? Ты не испугаешься мужчин в лодке, которые смогут тебя увидеть?

— Тогда мы уйдем подальше вглубь. Рикардо единственный, кого я боюсь. И еще донна Мария. Боже всемилостивый! Знал бы обо всем этом мой отец, тогда мы были бы разлучены и навсегда потеряны друг для друга!

При этом Клара положила голову на плечо Эдварда, и слезы брызнули из ее глаз.

— Не бойся, Клара. Однако тсс-с-с… что-то шуршит за этими померанцами. Ты слышишь?

— Да, да, — прошептала Клара. — Идут люди. Прочь отсюда, мой дорогой Эдвард, скорей!

Клара поднялась и тут же растворилась в темноте. Эдвард тоже отправился назад. Он проскользнул сквозь поросль на узкую скалистую тропу, добрался до берега и вскоре оказался в лодке.

«Энтерпрайз» возвратился на базу, и Эдвард Темплмор предстал перед адмиралом.

— Я должен кое-что сделать для вас, мистер Темплмор, — сказал адмирал. — Подготовьтесь к выполнению важного задания. Кое-что подвернулось для погони.

— Я надеюсь, что получу обещанное, сэр, — отвечал Эдвард.

— Я тоже, поскольку, если вами будет представлен хороший рапорт о погоне, вы получите на плечи другие эполеты. Пиратская шхуна, доставляющая длительное время беспокойство в Атлантике, преследуется «Амелией» на широте острова Барбадос. Но, кажется, ни одно судно из нашей эскадры не может сесть ему на корму, кроме «Энтерпрайза». Пираты оставили след, захватив два торговых судна и появившись с ними около побережья Гвианы. Я полагаю необходимым усилить команду вашей шхуны на сорок человек и послать вас в погоню за ними.

— Благодарю вас, сэр, — отвечал Эдвард, и его лицо засияло от радости.

— Как скоро вы сможете загрузиться? — спросил адмирал.

— К завтрашнему утру, сэр.

— Очень хорошо. Скажите мистеру Хадлею, чтобы он подготовил приказ на людей, указания, каким курсом вам надлежит следовать, и представил эти документы мне на подпись. Но обратите внимание, мистер Темплмор, что вы будете иметь дело с тем, кто не позволяет шутить с собой. Будьте умны! То, что вы храбры, мне известно.

Эдвард Темплмор дал адмиралу все заверения, которые обычно требуются в таких случаях, и прежде чем наступил вечер следующего дня, его шхуна с наполненными тугим ветром парусами находилась уже далеко в открытом море.

Глава тринадцатая Высадка

Владения дона Куманоса, куда он возвратился вместе с семьей и Франсиско, простирались от устья реки Магдалены на многие мили вверх по ее течению. Они состояли из прекрасных плодородных земель и представляли собой невероятно богатую долину, где паслись многочисленные стада крупного рогатого скота и отары овец. Жилой дом располагался в ста футах от могучей реки, причем к хозяйственным строениям вела узкая, но глубокая бухта. Была у дона Куманоса и другая ценная недвижимость: он был владельцем золотодобывающего рудника, находившегося на расстоянии около восьми миль вверх по реке от города Самбрано. В последнее время рудник стал необычайно прибыльным. Оттуда руда на лодках спускалась вниз по реке и перерабатывалась в расположенных недалеко от дома постройках на берегу бухты.

Следует отметить, что благородный испанец имел в услужении около сотни людей, одни из которых работали в плавильнях, а другие занимались сельским хозяйством.

Некоторое время Франсиско жил довольный и счастливый. Он стал чем-то вроде управляющего в хозяйстве дона Куманоса, завоевал его полное доверие. Юношу стали считать членом семьи.

Однажды утром Франсиско спустился к бухте, чтобы открыть люки на лодках, прибывших с золотоносной рудой из Самбрано, которые, как обычно, были заперты тамошним главным надзирателем на висячие замки. Ключи от замков имелись только у дона Куманоса. Один из надсмотрщиков, прибывших с лодками, рассказал ему, что днем раньше в устье реки зашел и стал на якорь какой-то корабль, но сегодня утром снова вышел в море.

— Может быть, это один из приписанных к Картахене? — предположил Франсиско.

— Черт меня побери, если я поверю в это, сеньор, — отвечал Диего. — Я бы вообще ни о чем не подумал, если бы не исчезли Джиакомо и Педро, которые прошлой ночью вышли на рыбную ловлю и не вернулись, хотя должны были возвратиться еще до полуночи.

— Действительно, это все очень странно. А бывало, что и раньше они так долго задерживались?

— Никогда, сеньор. К тому же они промышляют вместе уже более семи лет.

Франсиско передал надсмотрщику ключи. Тот открыл люки и возвратил назад.

— А вот он снова! — воскликнул Диего, заметив у входа в устье реки на расстоянии около четырех миль паруса корабля. Франсиско посмотрел в ту сторону и, ничего не сказав, быстрым шагом направился к дому.

— Ну, Франсиско, — спросил его дон Куманос, взявший маленькую чашечку шоколада, — что нового?

— Прибыли «Ностра сеньора дель Кармен» и «Агуила», и я только что открыл на них люки. И еще. У входа в устье реки появился неизвестный корабль, который привлек мое внимание, и я поспешил сюда за подзорной трубой.

— А что в нем особенного? Говорите же, Франсиско.

— А то, что Джиакомо и Педро, которые вышли этой ночью на рыбную ловлю, не возвратились и о них ничего не слышно.

— Это удивительно. Но как это может быть связано с кораблем?

— Я постараюсь объяснить вам, как только рассмотрю его, — отвечал Франсиско.

Он достал подзорную трубу, раздвинул ее и, укрепив на окне, некоторое время молча рассматривал судно.

— О, Боже мой! Это же «Эвенджер!» — воскликнул он, отрываясь от трубы.

— Не может быть! — громко воскликнул дон Куманос.

— Это пиратское судно. Я готов поклясться своей жизнью, что это именно оно. Дон Куманос, вам следует подготовиться к встрече с пиратами. Они давно уже поговаривали о походе в эти места, рассчитывая на богатую добычу. На его борту есть люди, которые хорошо знают эту местность. Исчезновение двух ваших людей убеждает меня, что минувшей ночью они высылали разведку и она захватила наших рыбаков. Пытки заставят их сказать то, что хотят узнать пираты. У меня нет сомнений, что они попытаются напасть, как только выяснят, сколько золота, не превращенного в монеты, можно будет найти здесь сейчас.

— Вы, возможно, правы, — отвечал дон Куманос в раздумье. — То есть при условии, что это действительно пиратский корабль.

— У меня на этот счет нет никакого сомнения, дон Куманос. Мне знакома каждая балка, каждая доска на нем. Каждую ванту, каждый блок я опознаю. На расстоянии четырех миль в эту подзорную трубу я могу различить даже малейшие изменения в такелаже и отличить его от вооружения других кораблей. Я готов поклясться, что это пиратское судно, — повторил Франсиско, посмотрев на корабль в трубу еще раз.

— А если они нападут на нас, Франсиско, что нам тогда делать?

— Тогда нам надо будет защищаться, и я надеюсь, что мы в состоянии отбить их атаку. Они прибудут сюда ночью на шлюпках. Конечно, если они подгонят сюда днем шхуну и остановятся напротив, то шансов на успех у нас не останется. Но им не придет в голову, что я нахожусь здесь и что они уже опознаны. Поэтому я склонен думать, что они нападут на нас этой же ночью.

— И что же вы предлагаете, Франсиско?

— Мы должны отослать всех женщин к дону Теодору, это всего лишь пять миль отсюда, и собрать как можно быстрее всех людей. Нас достаточно много, чтобы оказать сопротивление. Мы забаррикадируемся в доме. Они не могут послать на берег больше чем девяносто−сто человек, поскольку часть команды должна оставаться на корабле. Примерно столько же можем выставить и мы. Будет неплохо пообещать нашим людям вознаграждение, если они добросовестно выполнят свои обязанности.

— Все это правильно. Но что делать с золотом, которое хранится здесь?

— Все, что находится здесь, мы здесь и оставим. Потребуется слишком много времени, чтобы вывезти его. К тому же с ним нужно будет отправить охрану, а это ослабит наши силы. Хозяйственные постройки нам придется оставить, но все ценное из них мы возьмем с собой. Их они наверняка подожгут. Времени у нас достаточно, если мы не будем медлить.

— Хорошо, Франсиско. Я назначаю вас главнокомандующим и предоставляю право отдавать все необходимые указания, а я пока переговорю с донной Исидорой. Пошлите за людьми и поговорите с ними, пообещайте им вознаграждение и действуйте так, как сами сочтете нужным.

— Я надеюсь, что оправдаю оказанное вами доверие, дон Куманос.

— Каррамба! — воскликнул дон Куманос, выходя из комнаты. — Это просто счастье, что вы здесь, иначе нас просто перебили бы в постелях!

Франсиско послал за людьми, работавшими в имении, расставил их на самых важных участках, сообщил им, что их ожидает, и высказал свои соображения. Затем были собраны и остальные. Франсиско объяснил всем, что никакой пощады ждать не придется, если не удастся отбиться от пиратов, что дон Куманос обещал достойное вознаграждение в случае успешно проведенной операции.

Испанцам нельзя отказать в личной отваге, и люди дона Куманоса, воодушевленные словами Франсиско, решили защищать имение до последнего.

Дом дона Куманоса был вполне пригоден для отражения нападения, если не подвергать его обстрелу из более мощного оружия, чем мушкеты. Это было длинное четырехугольное двухэтажное здание, сложенное из камня, с пристроенной на уровне второго этажа деревянной верандой. На втором этаже имелось множество окон, в то время как на первом, кроме двух окон и двери, никаких других проемов не было. Здание сочетало в себе два стиля: мавританский и испанский. Проникновению нападавших в нижнее, с каменными стенами, помещение можно было сравнительно легко воспрепятствовать, поэтому атака могла стоить им больших потерь. Окна на нижнем этаже были укреплены, и за ними были уложены большие груды камней, поднимавшиеся почти до потолка. Еще до наступления темноты должны были заделать таким же образом и дверь. Для защиты людей от пуль была укреплена и веранда. Донна Исидора и другие находившиеся в имении женщины были отправлены после обеда в имение дона Теодора. По просьбе Франсиско, которую поддержала и донна Исидора, дон Куманос согласился сопровождать их. Испанец собрал людей, объявил им, что он оставляет вместо себя Франсиско, и выразил надежду, что они выполнят свой долг. Затем, пожав всем руки, он простился, и вскоре кавалькада скрылась в лесу за узкой полоской луга, окаймлявшего реку.

В имении дона Куманоса было много оружия и боеприпасов. Некоторые из оставшихся занялись отливанием пуль, другие осматривали и чистили мушкеты, из которых давно не стреляли. Прежде чем наступил вечер, все были вооружены. Каждый получил оружие и боеприпасы. Оружие было исправно. Теперь Франсиско имел возможность внимательно наблюдать за шхуной, которая днем удалилась от берега, а к вечеру приблизилась к нему снова. За полчаса до наступления темноты она находилась на расстоянии около трех миль от берега и стояла, развернувшись носом в море.

— Они нападут этой ночью, — сказал Франсиско. — Я уверен в этом. Они выдвинули балки и приготовились к спуску шлюпок.

— Пусть попробуют сунуться сюда, сеньор. Мы подготовили им горячую встречу, — отвечал ему Диего, который был в имении вторым лицом после Франсиско по рангу и авторитету.

Вскоре стемнело. Франсиско и Диего расставили внутри дома всех людей, за исключением пятерых. Дверь была прочно закреплена, и несколько каменных плит подпирали ее. После этого Франсиско расставил вдоль реки на расстоянии сотни шагов друг от друга пятерых оставшихся человек, которые должны были подать сигналы о продвижении шлюпок. Примерно в десять часов вечера Франсиско и Диего спустились по лестнице с веранды и направились в сторону реки, чтобы проверить выставленные там посты.

— Сеньор, — спросил Диего, когда они подошли к реке, — как вы полагаете, в какое время эти негодяи попытаются напасть на нас?

— Трудно сказать. Если у них все тот же капитан, которого я знал, то они не нападут до того, как скроется луна, то есть не ранее полуночи. Но если у них другой капитан, то так умны и предусмотрительны они не будут.

— О, Святая Богородица! Так вы, сеньор, уже побывали на борту этого корабля?

— Да, Диего, и довольно долго, но не по своей воле. Если бы я не бывал на нем, то сегодня не смог бы опознать его.

— Конечно, сеньор. Нам надо благодарить святых за то, что вы были однажды пиратом.

— Нет, Диего, им я не был, — возразил, улыбнувшись, Франсиско. — Но мне приходилось наблюдать за их ужасными деяниями, и даже сейчас кровь стынет в венах, когда я вспоминаю о них.

Чтобы скоротать время, Франсиско принялся рассказывать об отдельных ужасных сценах, которые он наблюдал на борту «Эвенджера». Он был в середине рассказа, когда первый пост подал сигнал выстрелом из мушкета.

— Слышишь, Диего?

Все посты, от дальнего до ближайшего, подали сигналы, что шлюпки уже недалеко. Через несколько минут часовые подошли и доложили, что пираты на шлюпках поднимаются вверх по реке и находятся на расстоянии не более четверти мили от предполагаемого места высадки.

— Диего, идите с людьми к дому и присмотрите, чтобы все было в порядке, — сказал Франсиско. — Я останусь здесь еще немного. Но не стреляйте, пока я не приду к вам.

Диего и часовые ушли, и Франсиско остался на берегу один.

Через несколько минут отчетливо послышались удары весел о воду, и Франсиско повернул голову в ту сторону, откуда доносились эти звуки, пытаясь различить голоса. «Да, — подумал он, — вы, падкие на убийства и грабежи, уже идете сюда, но я все знаю, и вы будете разочарованы».

Когда шлюпки приблизились, он услышал и узнал голос Хокхерста. По выстрелам часовых пираты поняли, что их заметили и они, по всей вероятности, должны встретить сопротивление, и поэтому молчать смысла для них не имело.

— Суши весла, ребята! Суши весла! — воскликнул Хокхерст.

На одной из шлюпок перестали грести. Вскоре этому последовали и остальные. Когда они находились еще на расстоянии примерно кабельтова от того места, где стоял Франсиско, он смог точно определить численность нападавших. Тихой и ясной ночью над водой далеко разносились звуки их голосов.

— Вот она, бухта, сэр, — сказал Хокхерст, — которая ведет вон к тем строениям. Полагаю, что будет лучше высадиться здесь, поскольку эти здания, если они не заняты, могут послужить нам укрытием в случае оказания серьезного сопротивления.

— Конечно же, Хокхерст, — отвечал голос, в котором Франсиско тотчас же узнал голос Каина.

«Так он еще жив, — подумал Франсиско, — и мои руки не запятнаны его кровью».

— Посторонись, ребята! — воскликнул Хокхерст снова.

Шлюпки скользили уже по воде бухты, и Франсиско поспешил назад к дому.

— Теперь, друзья мои, — сказал он, поднявшись по лестнице на веранду, — вы должны проявить себя как настоящие мужчины. Мы имеем дело с отчаянными парнями. Я слышал голоса капитана и первого боцмана, и, таким образом, сомнений больше не остается: это пираты. Они вошли в бухту и высаживаются позади построек. Поднимите эти лестницы и уложите их вдоль веранды. Не стреляйте, пока не возьмете цель на мушку. Спокойнее, друзья мои, спокойнее! Они уже идут.

И тут все увидели пиратов, выходивших из-за хозяйственных строений. Они шли с той стороны, в которую с веранды могли дать залп не более восьми или девяти человек. Франсиско распорядился, чтобы те, кто сделает выстрел, сразу же отходили вглубь и освобождали место другим.

Пираты прошли уже половину пути и находились на открытом пространстве между хозяйственными постройками и домом, когда Франсиско подал знак открыть огонь. На их залп пираты ответили тоже залпом и криками. Под предводительством Хокхерста и Каина они быстро двинулись вперед, произведя при этом еще один залп.

Поскольку испанцы одновременно могли разрядить не более дюжины ружей, то враг посчитал их силы более слабыми, чем они были в действительности. Поэтому пираты изменили тактику. Они рассредоточились перед верандой и повели беглый огонь. На него сопротивлявшиеся тоже ответили огнем из мушкетов. Так продолжалось примерно четверть часа. Но поскольку выстрелы раздавались снова и снова, то пираты поняли, что имеют дело, против их ожидания, с более сильным противником.

Стало совсем темно, и только при вспышке выстрелов можно было на мгновение различить отдельные фигуры. Каин и Хокхерст приказали своим людям продолжать вести огонь, а сами под его прикрытием пробрались к дому и заняли позицию под верандой. Они осмотрели окна и дверь дома и определили, что возможность проникнуть через них силой очень мала. В то же время они поняли, что их люди, стоя под верандой, могут стрелять сквозь деревянные перекрытия в стоявших на ней.

Хокхерст привел под веранду почти половину своих людей, а в это время остальные, как и прежде, продолжали стрелять. Вскоре сказалось преимущество их такого перестроения. Пули из мушкетов пиратов пробивали доски пола и тяжело ранили нескольких испанцев. Франсиско был вынужден отдать своим людям приказ, чтобы они укрылись во внутренних покоях дома и вели огонь из окон.

Но и в этой ситуации бой не был продолжительным, так как пираты подожгли деревянные и совершенно сухие опорные пилястры балкона. Постепенно пламя охватило дом, и его языки начали лизать перила парапета. Вскоре вся веранда была охвачена огнем, что явилось большим преимуществом для нападавших, которые теперь, не будучи видимыми испанцам, сами могли их отчетливо видеть. Некоторые из защищавшихся были убиты, многие ранены. Дым и жар на верхнем этаже усилились до такой степени, что люди не могли там больше оставаться. По указанию Франсиско они спустились на первый этаж.

— Что теперь делать, сеньор? — озабоченно спросил Диего.

— Что делать? — отвечал Франсиско. — Они сожгли пока только веранду и больше ничего. Дом не загорится, он сделан из прочного камня. Может быть, сгорит еще крыша. Но мы-то еще тут. Я не вижу, чтобы враг сильно продвинулся. Как только веранда сгорит, мы снова поднимемся на второй этаж и продолжим стрельбу из окон.

— Послушайте, сеньор, они пытаются что-то сделать с дверью!

— Они могут долго еще там возиться. К тому же они могли бы сделать это еще тогда, когда была цела веранда и мы не имели возможности достать их там. Как только пожар кончится, мы сможем отогнать бандитов от двери. Я сейчас поднимусь наверх и посмотрю, как там обстоят дела.

— Нет, сеньор, этого делать не следует. Зачем подвергать себя опасности, особенно теперь, когда пламя такое яркое?

— Я все же посмотрю, как там дела, Диего. А ты прикажи тем временем перенести всех раненых в северное крыло. Там они будут подальше от боя и в большей безопасности.

Франсиско поднялся по каменной лестнице на второй этаж. Комнаты были наполнены дымом, и он ничего не мог разглядеть. Шальная пуля просвистела около него. Он подошел к окну и укрылся за простенком.

Огонь ослабевал, и жара была уже терпимой. Вскоре треск, сначала тихий, а затем более сильный, возвестил о том, что веранда рухнула. Франсиско выглянул в окно. Масса ярко светящихся огней лежала перед домом, и она на время отогнала от него нападавших. От веранды ничего не осталось, кроме горящих перекрытий, укрепленных в стене на уровне окон первого этажа, да еще тлеющих остатков опор, которые их поддерживали. Дым внизу рассеялся, и пара выстрелов дала Франсиско понять, что его заметили. «Крыша осталась целой, — подумал он, отодвигаясь от окна, — и еще неизвестно, не явится ли потеря балкона нашим преимуществом».

Что теперь затеяли пираты, определить было трудно. На некоторое время они прекратили огонь, и Франсиско вернулся к своим товарищам. Постепенно дым вытягивался наружу, и они могли снова занять свои места на втором этаже. Пираты не стреляли, поэтому испанцы тоже молчали, поскольку могли различить врага только по вспышкам выстрелов. Не предпринималось нападавшими и попыток что-либо сделать с дверью или окнами, и Франсиско напрасно ломал себе голову над тем, что они теперь замышляют.

Почти полчаса бой не возобновлялся. Некоторые испанцы подумали, что враг вернулся к своим шлюпкам и убрался восвояси. Однако Франсиско знал противника лучше. Но он ничего не мог предпринять, кроме того, как оставаться на своем посту и иногда выглядывать наружу, чтобы не пропустить передвижения противника. Диего и еще несколько человек остались с ним, остальных он отправил вниз, где им пока ничто не угрожало.

— Святой Франциск! Если и была когда-либо такая страшная ночь, то другой такой больше не будет, сеньор. Сколько же часов осталось до рассвета? — спросил Диего.

— По меньшей мере часа два, — отвечал Франсиско. — Но исход боя решится еще до утра.

— Пусть святые возьмут нас под свою защиту! Посмотрите еще раз, сеньор, не идут ли они?

Франсиско попытался сквозь темноту рассмотреть окрестности. Вскоре он заметил продвигающуюся группу людей. На несколько мгновений она замерла в ожидании — и он понял, что последует за этим.

— Да, Диего, они действительно идут. Они смастерили лестницы и тащат их сюда. Намереваются штурмовать окна. Позови сюда всех людей. Нам действительно предстоит тяжелый бой.

Испанцы поспешно поднялись к нему и заполнили комнату, которая имела три окна, выходивших на реку.

— Нужно ли открыть огонь, сеньор?

— Нет. Не стреляйте до тех пор, пока их головы не появятся перед дулами ваших ружей. Больше чем двое к одному окну подняться не могут. Поймите, друзья мои, нам предстоит тяжелый бой с людьми, которые не пощадят вашу жизнь. Они не знают ни милости, ни сострадания!

Сделанные из подручных средств лестницы были уже приставлены, и их концы показались в проемах окон. Хотя и сделанные наспех, они были прочными, в ширину окна. Послышались громкие крики, и в то же мгновение пираты, как бы соревнуясь, стали подниматься по лестницам.

Франсиско стоял у среднего окна, когда Хокхерст с саблей в руке появился в оконном проеме. Направленный на него мушкет он оттолкнул в сторону, и пуля, не задев его, ударилась о широкую гладь реки. Ему нужно было преодолеть только одну ступеньку, чтобы проникнуть в окно, но тут Франсиско разрядил в него свой пистолет. Пуля попала в левое плечо, и пират потерял равновесие. Прежде чем он снова восстановил его, один из испанцев ударил его мушкетом и свалил с лестницы. Падая, он сбил на землю одного или двух пиратов, которые поднимались за ним.

После отражения нападения Хокхерста, которого он узнал, Франсиско поспешил к левому окну, поскольку ему послышалось, что там сам Каин воодушевляет своих людей. Его предположения подтвердились. Каин действительно стоял уже в проеме окна и пытался силой проникнуть внутрь, но встретил сопротивление Диего и других решительных парней. У капитана было заткнуто за поясом множество пистолетов, три из которых он уже успешно разрядил. Диего и еще двое были ранены, а другие испугались, увидев исполинскую фигуру пирата. Франсиско бросился на него, но чем была сила молодого человека по сравнению с геркулесовой силой Каина! Франсиско схватил левой рукой пирата за горло, а правой приставил к нему пистолет. Один из пиратов, следовавших за Каином по лестнице, выстрелил из пистолета, пламя бросило на Франсиско яркий, но короткий отсвет как раз в тот момент, когда он воскликнул: «Кровь за кровь!» Этого оказалось достаточно, чтобы остановить капитана. Он издал вопль ужаса, будто встретил привидение, и, потеряв сознание, рухнул с лестницы на еще тлевшие угли.

Поражение обоих предводителей и решительное сопротивление испанцев сломили боевой дух нападавших. Они дрогнули и вскоре отступили, унося с собой раненых.

Испанцы издали радостный клич и под предводительством Франсиско бросились вниз по лестницам, превратившись теперь сами в преследователей. Но пираты отступали, сохраняя порядок. Один ряд стрелял, в то время как другие отходили. Затем ряды менялись местами. Они держали испанцев под обстрелом, пока не добрались до шлюпок, где произошла короткая схватка. Пираты потеряли многих и без своего командира совсем пали духом. Хокхерст еще держался на ногах и, как всегда, хладнокровно отдавал приказы. Едва он опознал Франсиско, бросившегося на него во время жаркой схватки, как тут же схватил его за обвязанную вокруг шеи косынку и толкнул в гущу пиратов.

— Доставьте его в безопасное местечко! — закричал он.

Франсиско схватили и оттащили к одной из шлюпок. Несколько минут спустя шлюпки со всей возможной скоростью неслись вниз по реке, стремясь уйти от пуль испанцев, которые по берегу преследовали их.

Глава четырнадцатая Встреча

Потерпев поражение, пираты возвратились на корабль. Остававшиеся на шхуне уже приготовились поднять на борт слитки драгоценного металла, а подняли лишь раненых. Мертвых пираты оставили на берегу. Капитан выглядел усталым и находился в подавленном состоянии. Рана Хокхерста была серьезной, и как только его подняли на борт, то сразу же отнесли в каюту. Единственной добычей, которая досталась пиратам, был Франсиско, и последние слова, произнесенные Хокхерстом перед тем как его отвели в каюту, содержали приказ заковать юношу в кандалы. Шхуна подняла все паруса, и еще до наступления дня испанцы увидели ее далеко в открытом море уходящей на север.

Вскоре на шхуне распространился слух, что причиной поражения является Франсиско. Ведь это он, несомненно, опознал корабль, благодаря чему испанцы сумели подготовиться к отражению атаки. Поэтому для многих он стал предметом лютой ненависти, они с радостью ожидали его казни.

— Тсс, масса Франсиско, — прозвучал тихий голос за спиной у сидевшего на одном из ящиков связанного юноши.

Франсиско осмотрелся и заметил крумена, своего старого друга.

— Ты, Помпей? Вы все еще на корабле? — спросил он.

— Все? Нет, — отвечал крумен, покачав головой. — Некоторые мертвые, другие убежать. Только четыре человек здесь. Масса Франсиско, как вы опять прийти сюда? Все думать, вы мертвый. Я говорить нет, не мертвый, он иметь чудо, он иметь книга.

— Если это и есть то чудо, которое спасло меня, тогда оно все еще у меня, — отвечал Франсиско, вытаскивая из-за пазухи Библию. Он и сам с суеверием относился к ней и перед нападением пиратов взял ее с собой.

— Это очень хорошо, масса Франсиско, тогда вы спасен. Сюда идти Джонсон. Он очень злой человек. Я уходить.

Между тем Каин в страшном душевном смятении уединился в каюте. Он находился в состоянии внутренней раздвоенности. Несмотря на рану, нанесенную Франсиско, он не мог простить Хокхерсту высадку юноши на клочок земли, где его должна была ждать медленная смерть. И хотя его очень раздражало несгибаемое упорство молодого человека, он с удивлением и даже страхом обнаружил в своей душе любовь к нему, даже более сильную, чем сам сознавал это. И как только он, несколько оправившись от раны, узнал, где высадили Франсиско, он поссорился с Хокхерстом, высказав ему при этом серьезные и обидные упреки, и к тому же такими словами, которые Хокхерст не мог ни забыть, ни простить. Каину часто снился исхудавший, погибающий от голода Франсиско, и от таких снов он становился еще более несчастным. А когда ему стало казаться, что Франсиско потерян навсегда, любовь к юноше, удесятерившись, нахлынула на него. С тех пор Каин перестал улыбаться, стал угрюмым и таким жестоким, каким не был никогда раньше. Пиратов пробирала дрожь, когда он появлялся на палубе.

Появление Франсиско после столь длительного отсутствия и там, где меньше всего можно было ожидать, произвело на Каина впечатление невероятной силы. Ему не верилось, пока они в темноте шли к шлюпке, что юноша действительно рядом с ним, и лишь когда они оказались недалеко от корабля, он поверил в это. Он бросился бы ему на шею и расцеловал бы его, поскольку Франсиско был в его глазах более ценной добычей, чем все сокровища Индии. Чистое и теплое чувство еще не угасло в душе Каина. Он запятнал себя участием в различных преступлениях, руки его были обагрены кровью, он вел войну против всего человечества, но теперь он знал, что внутри его всегда жило и теперь вырвалось, как светлое и неугасимое пламя, одно чувство — любовь к Франсиско.

Но и другие чувства сохранились в душе капитана. Он знал хорошо непоколебимость и решительность Франсиско. То, каким образом юноша узнал о насильственной смерти своей матери и затем обвинил его в этом, оставалось для Каина таинственным, необъяснимым и даже сверхъестественным. И разве не мог он предположить, что привязанность, которую он испытывал к нему, будет встречена Франсиско в штыки и с ненавистью? Он был в этом полностью уверен. Но в прежнем Каине это чувство пересиливал угрюмый, предельно ожесточенный характер, и он подумывал, не отомстить ли юноше за покушение на его жизнь. Неожиданное появление Франсиско все же меньше удивляло Каина, чем то, каким образом тот узнал о смерти своей матери. Пират дрогнул в тот момент на лестнице, полагая, что дух Франсиско явился с того света, чтобы предать его вечному проклятию. Разные чувства сменялись в душе Каина, пока он не пришел к определенному решению и велел привести к нему юношу.

Угрюмый, неприветливый человек, которого Франсиско прежде на шхуне не встречал, пришел к нему, чтобы исполнить приказ капитана. Железные кандалы были сняты, и Франсиско отвели в каюту Каина. Капитан поднялся и плотно прикрыл дверь.

— Мне не верилось, что я снова увижу тебя, мальчик, — произнес Каин.

— Хочется поверить в это, — отвечал юноша. — Но я теперь снова в ваших руках, и вы можете отомстить мне.

— Я не испытываю чувства мести к тебе, Франсиско. Я бы не допустил того, чтобы тебя высадили на остров, если бы узнал об этом тогда. И даже теперь, когда наше дело из-за тебя провалилось, я не испытываю к тебе злобы, хотя мне будет трудно защищать тебя от ненависти других. Действительно, Франсиско, я рад, что встретил тебя живым. Я очень тяжело переносил разлуку с тобой.

При этих словах Каин протянул ему руку, но Франсиско скрестил свои на груди и промолчал.

— Ты все такой же непримиримый? — продолжал капитан. — Ты же знаешь, что я говорю правду.

— Я верю, что вы говорите правду, капитан Каин. Вы слишком бесстрашны, чтобы лгать. Что же касается меня самого, то я прощаю вам все, но эту руку я не могу пожать. К тому же мой счет вами еще не оплачен.

— Чего же ты требуешь? Разве мы не можем снова стать друзьями? Я больше не требую от тебя, чтобы ты оставался на корабле. Ты свободен и можешь идти, куда хочешь. Подойди, Франсиско, дай твою руку, забудем все, что было.

— Никогда! — громко воскликнул Франсиско. — Ведь это, возможно, та рука, на которой кровь моей матери. Никогда!

— Нет, о, Боже! — вскричал капитан. — Нет, это не так! В гневе я ударил твою мать, я сознаюсь. Я не хотел причинять ей страданий и тем более не хотел ее смерти, но так получилось, что она умерла. Я не хочу лгать, я сделал это, но я оплакивал ее, Франсиско! Ведь я любил ее, как люблю тебя. Мой удар оказался смертельным… — Каин как бы разговаривал сам с собой, закрыв лицо руками. — Он сделал меня тем, кем я являюсь теперь. Он сделал меня безразличным ко всему. Франсиско, — произнес Каин, поднимая голову, — я был плохим человеком, но я не был пиратом, когда была жива твоя мать. На мне висит проклятие: с теми, кого я любил больше всего, я обращался хуже всего. Как никого в мире я любил твою мать, но она же должна была познать от меня столько страданий и в конце концов умереть по моей вине. После твоей матери, память о которой я храню вечно, которую я все еще люблю, но начинаю дрожать, когда вспоминаю о ней, она снится мне каждую ночь — после нее моя любовь перешла к тебе, Франсиско, поскольку у тебя душа ангела, как у нее, но и с тобой я обращался дурно. Ты возражал мне и ты бывал при этом прав. Если бы ты не был прав, то это для меня ничего бы не значило. Но ты был прав, и меня доводили до бешенства твои обвинения днем и твоей матери — ночью, во сне.

Франсиско чувствовал, как сердце его смягчается. То, что бормотал Каин, было если не раскаянием, то по крайней мере покаянием.

— Мне действительно жаль вас, — отвечал Франсиско.

— Ты можешь просить у меня все, что угодно, Франсиско. Ты должен стать моим другом, — сказал Каин, вновь протягивая ему свою руку.

— Я не могу пожать эту руку, она вся в крови, — отвечал юноша.

— Точно так же сказала бы твоя мать. Но послушай меня, Франсиско, — продолжал Каин, понижая голос до шепота, чтобы никто из посторонних не мог услышать. — Я устал от такой жизни, больше не могу так жить. У меня припрятаны богатства там, где никто их никогда искать не станет. Скажи мне, Франсиско, не покинуть ли нам с тобой этот корабль и не начать ли новую жизнь, счастливую и богатую? Ты будешь делить все со мной. Тебя устраивает это?

— Да, я рад слышать, что вы хотите отказаться от прежней ужасной своей жизни, капитан Каин, но ваши богатства я не могу делить с вами, потому что… Боже, я ведь знаю, каким образом они достались вам!

— Их невозможно возвратить владельцам, Франсиско, но я хочу использовать их во благо. Я, конечно, намерен сделать… это… я… хочу… я раскаиваюсь…

С этими словами он снова протянул руку юноше. У Франсиско мелькнула мысль, не взять ли ему эту руку в свои.

— Я раскаиваюсь. Да поможет мне Бог! Я уже раскаиваюсь в содеянном, Франсиско! — страстно повторял капитан.

— Тогда я, Божье создание, прощаю вас, — отвечал Франсиско. — И пусть Бог тоже простит вас!

— Да будет так! — торжественным голосом произнес пират, закрывая лицо руками.

Так он застыл на несколько минут, в течение которых Франсиско молча наблюдал за ним. Наконец он открыл лицо, и Франсиско, к своему удивлению, увидел скатывающуюся по щеке слезинку, а в глазах стояли слезы. Франсиско не стал ждать, когда Каин снова протянет ему свою руку. Он подошел к нему, схватил его руку и пожал со всей теплотой.

— Благослови тебя Господь, мальчик! Благослови тебя Господь! — молвил Каин. — А теперь оставь меня одного.

С легким сердцем возвратился Франсиско на палубу. Одно лишь выражение его лица показало всем, кто подходил к нему, что он не приговорен к смерти, и многие, кто прежде не отважился бы заговорить с ним, теперь приветствовали его. Пират, который снимал с него кандалы, озирался вокруг. Это было существо, преданное Хокхерсту, и теперь оно не знало, что делать. Франсиско заметил его и знаком приказал спуститься к нему. То, что Франсиско вновь может приказывать, также было сразу замечено. Это подтвердилось и тем, что второй боцман доложил ему о том, что по курсу с наветренной стороны замечен парус. Франсиско взял подзорную трубу, чтобы разглядеть корабль. Это была большая шхуна, шедшая под всеми парусами. Не желая, чтобы еще кто-то заходил в каюту капитана, Франсиско сам подошел к двери и, прежде чем войти, постучал. Войдя, он доложил о появлении поблизости корабля.

— Благодарю тебя, Франсиско. В настоящее время тебе придется выполнять функции Хокхерста. Но это ненадолго, и не бойся, что я снова отправлюсь за добычей. Клянусь не делать этого больше, Франсиско! А шхуна, которая появилась, мне хорошо известна. Она давно уже охотится за нами, и примерно неделю назад, Франсиско, у меня было желание встретиться с ней и пролить побольше крови. Но теперь я попытаюсь сделать все, чтобы избежать встречи и уйти от нее. Большего я сделать не могу. Быть пойманным, Франсиско, я тоже не желаю.

— В этом я не могу осуждать вас. Уйти от шхуны, мне кажется, будет нетрудно. «Эвенджер» обгонит всех!

— Мне думается, что «Энтерпрайз», этот наш двойник, будет исключением. О, клянусь небом, была бы хорошая заварушка! — продолжал Каин, и в нем вновь проснулось чувство азарта. — Это покажется трусостью, если мы будем уклоняться от сражения. Но не бойся, Франсиско, я обещал и сдержу слово.

Каин поднялся на палубу и некоторое время рассматривал корабль в подзорную трубу.

— Это «Энтерпрайз», — громко произнес он, чтобы слышали и пираты. — Адмирал, видимо, специально направил его за нами и укомплектовал отборными моряками. Как жаль, что мы так ослаблены!

— Но нас еще достаточно, сэр, — заметил боцман.

— Да, — отвечал Каин, — но будь все чуть по-иному, можно было бы нанести хороший удар. Однако сейчас не тот случай, и я не могу рисковать людьми, — закончил он, спускаясь вниз.

«Энтерпрайз», а это был именно он, находился на расстоянии около пяти миль и направлялся в сторону «Эвенджера». Как только он начал лавировать, на «Энтерпрайзе» подняли верхние паруса, которые тут же наполнились тугим ветром. Это привело его прямо в кильватер «Эвенджера», на котором тоже поставили все паруса. Те пираты, которым надоели сражения и которых больше не подстрекали ни Хокхерст, ни капитан, желали избежать стычки не меньше, чем раньше искали ее.

На первом этапе начавшегося соревнования в скорости не выявилось существенного различия в движении обеих шхун. Примерно полчаса они двигались под хорошим ветром, а когда Эдвард Темплмор с помощью секстанта провел повторное измерение расстояния между кораблями, то обнаружил, что они смогли приблизиться к «Эвенджеру» лишь на один кабельтов.

— Надо взять галс на половину румба влево, — сказал Эдвард рулевому. — При этом мы все равно останемся с наветренной стороны противника.

«Энтерпрайз» изменил курс, и скорость его несколько увеличилась. Теперь он приблизился к «Эвенджеру» на четверть мили.

— Они приближаются, — заметил Франсиско. — Нам следует изменить направление на целый румб!

«Эвенджер» изменил направление хода и начал было отрываться от преследователей, но те в свою очередь предприняли такой же маневр.

Так шли обе шхуны, меняя галсы, пока не были вынуждены убрать верхние и нижние паруса и не оказались в ином положении относительно друг друга, чем вначале. «Энтерпрайз» нацеливался теперь на корму «Эвенджера», хотя раньше его форштевень был направлен на бак. Удаление их друг от друга оставалось почти прежним, то есть примерно три с половиной мили, и «Энтерпрайзу», который снова изменил галс на целый румб, предстояла длительная и утомительная погоня, если он хотел приблизиться к «Эвенджеру». Оба корабля двигались теперь в восточном направлении.

За полчаса до наступления темноты на горизонте показалось еще одно судно, как раз по курсу «Эвенджера», в котором можно было отчетливо опознать фрегат. Пираты испугались неблагоприятной для них ситуации, поскольку не без оснований предполагали, что этим кораблем может оказаться британский сторожевик, и должны были считаться с тем, что он тоже подключится к погоне за ними. Между тем на фрегате заметили шхуны. На нем подняли все паруса, и он стал каждые четверть часа менять галсы, чтобы оставаться на том же месте и на том же расстоянии от шхун. На «Энтерпрайзе» фрегат тоже опознали и, чтобы привлечь его внимание, открыли огонь из длинной пушки, хотя выстрелы из нее пока не могли достать «Эвенджер».

— Черт бы их побрал, — заметил Каин.

— Менее чем через час наступит полная темнота, — сказал Франсиско, — и в этом, может быть, наша единственная надежда.

Некоторое время Каин раздумывал.

— Приготовить длинную пушку, ребятки! Мы тоже ответим огнем, Франсиско, и поднимем американский флаг. Во всяком случае, введем фрегат в заблуждение, а ночь нам поможет в остальном.

В мгновение ока длинная пушка «Эвенджера» была приведена в боевую готовность.

— Я не стал бы открывать огня из длинной пушки, — высказал свое мнение Франсиско. — Это покажет нашу боевую мощь. Если же мы, наоборот, дадим залп бортовыми орудиями, то на фрегате увидят, что пальба нашего противника значительно мощнее, и будут склонны принять нашу шхуну за американский корабль, на который напали.

— Точно! — воскликнул Каин. — А поскольку Америка ни с кем не воюет, то наших преследователей сочтут за пиратов. Отставить длинную пушку! Открыть порты правого борта! Поднять американский флаг и развернуть его так, чтобы все цвета были отчетливо видны!

«Эвенджер» начал время от времени постреливать из бортовых пушек, и грохот их едва долетал до фрегата, в то время как выстрелы из длинной пушки с «Энтерпрайза» гулом катились над водой и их гром доносился до фрегата.

Так было на тот момент, когда солнце скрывалось за горизонтом и корабли едва можно было различить даже с помощью подзорной трубы.

— Что дальше, капитан Каин? — спросил Франсиско.

— Будем действовать хитростью. Я хочу приблизиться к фрегату и спрятаться за него. А когда мы окажемся под его защитой, там точно подумают, что другой корабль является пиратским и мы обращаемся к ним за помощью. Тогда оторваться от них нам не составит большого труда. Луна взойдет не ранее часа ночи.

— Придумано здорово, капитан! Но что будет, если они заподозрят нас, когда мы окажемся вблизи них?

— Тогда мы уйдем от них. Меня не беспокоил бы фрегат и его широкие борта, если бы у нас не было с другой стороны этой шхуны.

Взяв курс прямо на фрегат, «Эвенджер» через час после наступления сумерек подошел к нему. На шхуне медленно убирали паруса, создавая видимость, будто на ней мало людей. Каин, отдав указание пиратам спрятаться, завел шхуну за корму фрегата, с которого тут же прокричали:

— Эй, на шхуне! Что это за корабль?

— «Элиза», из Балтимора. Идем из Картахены! — отвечал Каин, лавируя судном с наветренной стороны военного корабля. Затем он продолжал: — А корабль, который гонится за нами, пиратский! Надо ли послать к вам шлюпку?

— Нет! Держитесь рядом с нами!

— Это нам подходит, сэр, — отвечал Каин.

— Развернуть корабль! — последовала на фрегате команда вслед за свистком боцмана, и через минуту он стал на новый галс. Вместе с ним изменил направление и «Эвенджер», оставаясь за его кормой.

Между тем «Энтерпрайз» тоже приблизился к ним, но Эдвард Темплмор и его люди были полностью введены в заблуждение их маневрами. На «Энтерпрайзе» то считали, что произошло недоразумение и преследуемый ими корабль не пиратский, то предполагали, что команда на нем взбунтовалась и сдалась фрегату, и Эдвард продолжал сближение, чтобы разобраться в действительном положении дел.

Капитан фрегата ни на мгновение не выпускал приближающийся корабль из виду и так же был удивлен отвагой предполагаемых пиратов, как и капитан «Энтерпрайза» объединением фрегата с настоящими пиратами.

— Не хочет ли негодяй попытаться взять нас на абордаж? — произнес капитан фрегата, обращаясь к первому лейтенанту.

— Не исключено, сэр. Вы знаете его характер. По слухам, у него на борту около трехсотчеловек. Это примерно столько же, сколько и у нас. Но, может быть, он попытается проскочить мимо нас с наветренной стороны, дать по фрегату полный бортовой залп и затем скрыться?

— На всякий случай наши пушки должны быть в боевой готовности, — решил капитан. — Открыть бортовые порты и подготовить залп! Свистать канониров к орудиям!

«Энтерпрайз» приближался к фрегату с наветренной стороны, намереваясь обойти его с кормы и стать на тот же курс.

— Он все еще не убирает паруса, сэр! — произнес первый лейтенант, когда шхуна приблизилась до одного кабельтова.

— И там полно людей, сэр! — добавил квартирмейстер, всматриваясь в подзорную трубу.

— Открыть по нему огонь из одной пушки! — приказал капитан.

Грохнул выстрел, и, когда дым рассеялся, стало видно, что фок-марс-парус на шхуне лежит уже на другой ее стороне. Ядро попало в фок-мачту и повредило ее. На некоторое время «Энтерпрайз» был выведен из строя.

— Эй, на шхуне! Кто вы?

— Сторожевой корабль Его Величества «Энтерпрайз»!

— Сейчас же прислать шлюпку к борту!

— Есть, сэр!

— По местам стоять! Убрать паруса!

Брамсели и нижние паруса на фрегате убрали, оставив лишь большой парус.

— Сигнальщик! В какой стороне другая шхуна?

— Шхуна, сэр? По ветру четыре румба! — отвечал сигнальщик, который, как и все на фрегате, был слишком увлечен наблюдением за «Энтерпрайзом» и не приглядывал за мнимым американцем. Матрос отвечал наугад и лишь теперь попытался выяснить, где же шхуна. Но она уже ушла. Каин внимательно наблюдал за тем, что происходило между кораблями, выжидая удобного момента для бегства, и когда фрегат дал выстрел по «Энтерпрайзу», он развернул «Эвенджер» и подставил ветру все паруса. В ночную подзорную трубу с фрегата увидели, что она находится от них уже в полумиле. Хитрость стала очевидной, но была разгадана слишком поздно. Паруса на фрегате тотчас же были подняты. Шлюпке Эдварда было приказано возвратиться, так как она задержала бы фрегат. Корабль развернулся и устремился в погоню. Но «Эвенджер» быстро оставил его позади, и на рассвете с фрегата его уже не было видно.

Подняв паруса, Эдвард Темплмор последовал за фрегатом, возмущенный тем, как его провели, и поклялся в глубине души, что добьется удовлетворения. Перед обедом следующего дня фрегат возвратился. Все были очень удручены случившимся и в то же время невольно, как опытные моряки, не могли не восхищаться отвагой и хладнокровием пирата.

Выяснилось, что поврежденную на «Энтерпрайзе» мачту можно восстановить. С фрегата на «Энтерпрайз» послали плотников, и через два дня мачта была восстановлена. Эдвард Темплмор бросился в погоню за «Эвенджером».

Глава пятнадцатая Ошибка

«Эвенджер» под всеми парусами шел на север. Своих преследователей он оставил далеко позади. Ни единого пятнышка не было на горизонте, когда на второе утро после описанного в предыдущей главе события Франсиско, который снова занял свое место в каюте капитана, появился на палубе. Несмотря на просьбу Каина, он не хотел принимать участия в командовании кораблем и рассматривал себя в качестве пассажира или отпущенного под честное слово пленника. Он недолго находился наверху, когда заметил на носовой палубе двух испанских рыбаков из имения дона Куманоса, занятых беседой между собой. Он совсем забыл, что те взяты пиратами в плен, и теперь подошел к ним. Их удивление, когда они увидели его, было очень велико и не прошло до тех пор, пока Франсиско не разъяснил, что произошло. Со своей стороны они рассказали, что пережили, и показали скрюченные пытками пальцы рук. Франсиско вздрогнул и заверил их, что они скоро получат свободу и смогут вернуться домой.

Возвращаясь на корму, юноша повстречался на средней палубе с Хокхерстом. Они посмотрели друг на друга враждебно. Хокхерст выглядел бледным из-за потери крови и явно больным. Ему сообщили о примирении Франсиско с капитаном, и дольше оставаться на койке он не мог. От него не укрылось, что капитан уклонился от встречи с «Энтерпрайзом». Кое-что другое также говорило ему, что в душе командира шхуны произошли глубокие изменения. Несмотря на боль, он все же решил посмотреть, что происходит, и за всем внимательно понаблюдать. Как против Франсиско, так и против Каина в его душе затаилась смертельная злоба, и он ждал только случая, чтобы дать волю своей ненависти. Пока противник был силен, но он чувствовал внутреннюю уверенность, что время его триумфа придет.

Франсиско молча прошел мимо него.

— Вы снова на свободе, как я вижу, — услышал он насмешливый голос Хокхерста.

— Во всяком случае, этим я обязан не вам, — гордо отвечал Франсиско.

— Нет, конечно, нет. Но мне кажется, что я кое-что вам должен за пулю в моем плече? — продолжал боцман.

— За нее вы мне действительно должны быть благодарны, — холодно отвечал Франсиско.

— Таким образом, вина должна быть оплачена с лихвой.

— Знаю, что это может случиться, если окажется вам под силу. Но я вас не боюсь.

Когда Франсиско произносил эти слова, на трапе появился Каин. Хокхерст повернулся и направился на переднюю палубу.

— Этот человек замышляет недоброе, Франсиско, — сказал капитан глухим голосом. — Я не знаю, кому еще можно доверять, но за ним необходимо следить Он уже давно старается скрытно склонить на свою сторону команду. Конечно, теперь ясно, что долго ждать он не будет. Передать ему командование через некоторое время я бы и сам не возражал, но если он попытается раньше…

— У меня есть люди, которым я доверяю, — отвечал Франсиско. — Давайте спустимся вниз.

Франсиско позвал к себе Помпея, крумена, и в присутствии капитана отдал ему необходимые указания.

К удивлению всех, на следующую ночь Хокхерст заступил на вахту. Казалось, что, несмотря на напряжение, он день ото дня становится все бодрее и быстро выздоравливает.

В течение нескольких следующих дней ничего существенного не произошло. «Эвенджер» шел прежним курсом. Никто, кроме Франсиско, не знал, что намерен делать капитан.

— У нас осталось мало воды, сэр, — доложил однажды утром капитану Хокхерст. — Сомневаюсь, хватит ли ее до ближайшего берега.

— На сколько дней хватит, если выдавать по полной норме?

— Самое большее дней на двенадцать.

— Тогда сократить порции наполовину, — приказал Каин.

— Команда желает знать, сэр, куда мы идем?

— Она послала вас задать мне этот вопрос?

— Она не совсем так выразилась, сэр, но я и сам хотел бы знать это, — отвечал Хокхерст заносчиво.

— Соберите всех людей на палубу, — приказал в ответ Каин. — Вы, как находящийся под моим командованием член экипажа, а также все остальные должны получить ответ на этот вопрос.

Команда собралась на задней палубе.

— Дети мои! — начал Каин. — Я слышал от старшего боцмана, что вам любопытно узнать, куда мы идем. Чтобы удовлетворить ваше желание, я хочу познакомить вас с моими планами. Поскольку у нас на борту много раненых, а в трюме полно трофеев, я хочу привести корабль в ту точку, которая в этом месте земного шара ранее служила нам базой, — на Кайкосовый остров. Нужны ли другие пояснения?

— Да, — отвечал Хокхерст. — Мы хотим знать, что вы намерены делать с этим молодым человеком, с Франсиско? Добыть несметные богатства нам не удалось, у нас сорок раненых на койках и девять убитых осталось на берегу, пуля проникла в мое тело, и все это по его вине. Мы требуем справедливости!

Хокхерста поддержали многие пираты, выкрикивая требования о справедливости.

— Вы требуете справедливости, и она должна свершиться, — отвечал Каин. — Этого юношу вы все знаете. Я привел его на корабль еще ребенком. Ему всегда не нравился наш образ жизни и он часто просил позволения оставить судно, но я удерживал его. На основе нашего закона, который гласит «Кровь за кровь!», он потребовал от меня удовлетворения. Он ранил меня. Но ему было в чем обвинять меня, и поэтому я не держу на него зла. Если бы я знал, что он будет предан вами голодной смерти и высажен на необитаемый остров, я бы никогда не дал на это своего согласия. Какое преступление он совершил? Никакого! А если и совершил, то только против меня. Он был безвинно приговорен к смерти, но вы же сами высказались тогда против лишения его жизни. Не так ли?

— Да, так оно и есть! — вскричало большинство пиратов.

— Он чудом избежал смерти и стал служить в одном из имений. И если он защищал это имение, то это, конечно, не преступление. Его взяли в плен, и теперь вы требуете справедливости. Она должна быть. Предположим, что он будет лишен жизни за причиненный вам ущерб. Но он уже был однажды безвинно приговорен вами к смерти. Да, буквально отдан в лапы смерти! Поэтому вы должны теперь оставить ему жизнь. Я требую этого от вас, дети мои, и не только ради Франсиско, но и ради меня, вашего капитана.

— Согласны! Это почти что ничего! — воскликнуло опять большинство команды.

— Дети мои, спасибо вам! — молвил Каин. — И в знак моей признательности вы поделите мою часть добычи между собой, как только мы придем на Кайкосовый остров.

Решение капитана сделало его сторонниками большинство собравшихся. На его сторону перешли и те, кто до этого был союзником Хокхерста. Как злой дух, Хокхерст озирался вокруг.

— Пусть все, кого вы можете купить, возьмут ваши деньги! — бросил он капитану. — Я же не хочу ничего! «Кровь за кровь!» — вот чего желаю я, и тем самым предупреждаю вас, что намерен делать! Жизнь этого парня принадлежит мне, и я хочу распорядиться ею. Попробуйте мне помешать, если сможете! — продолжал боцман с угрозой, подняв при этом кулак и поднося его совсем близко к лицу капитана.

Теперь и Каину кровь ударила в голову. Он мгновенно выпрямился во весь свой огромный рост, схватил лежавшую поблизости балку и свалил ею Хокхерста на палубу.

— Получи за свое бунтарское поведение! — вскричал Каин, наступая на горло Хокхерсту. — Матросы! — продолжал он. — Я обращаюсь к вам за решением! Может ли этот человек занимать место главного боцмана? Заслуживает ли он того, чтобы оставить его в живых?

— Нет, нет! — закричали пираты. — Он должен умереть!

Тут вперед выступил Франсиско.

— Друзья мои! Вы удовлетворили просьбу капитана, удовлетворите и мою! Подарите жизнь этому человеку! Вспомните, как часто он водил вас к победам, каким храбрым и верным проявлял себя! Посмотрите, рана все еще доставляет ему страдания, и она озлобила его. Командовать вами он больше не сможет, так как потерял доверие вашего капитана. Пусть он живет, но покинет корабль!

— Пусть так и будет, если вы согласны с этим! — вставил Каин, оглядывая людей. — Я не посягаю на его жизнь.

Пираты высказали согласие. Хокхерста подняли с палубы и отвели в каюту. Второй боцман тут же был назначен главным, а выборы нового предоставили самой команде.

В течение трех дней после этого на борту пиратского судна царили покой и порядок. Планы Каина теперь полностью созрели, и он поделился ими с Франсиско, для которого предложение капитана разделить его часть добычи между матросами послужило дополнительным доказательством искренности его намерений. Сердечность и взаимность, которых раньше никогда не было в их отношениях, стали обычным явлением. Лишь о матери Франсиско и о своей личной жизни в молодые годы пират не хотел говорить. Франсиско несколько раз пытался завести с ним разговор на эти темы, но каждый раз получал ответ:

— Ты узнаешь обо всем в свое время, мальчик, но не сейчас. Ты стал бы тогда меня слишком сильно ненавидеть.

«Эвенджер» миновал ряд мелких островов и шел теперь при мягком ветре вдоль побережья Пуэрто-Рико. Вечером того дня, когда шхуна находилась на расстоянии около трех миль от берега, она попала в полосу полного штиля, и новый главный боцман предложил отправиться на берег, чтобы пополнить запасы воды из водопада, обнаруженного в подзорную трубу. Поскольку в этом была острая необходимость, Каин дал согласие, и шлюпка, заполненная бочками, отошла от корабля.

По воле случая «Эвенджер» встал на якорь как раз напротив усадьбы дона Альвареса, губернатора острова. Клара заметила шхуну и, по обыкновению, раздвинула занавески на окне, подав тем самым знак, что она узнала судно. На таком удалении даже опытный моряк не смог бы обнаружить различий между «Эвенджером» и «Энтерпрайзом». Затем она спустилась на берег, пробралась в условленную пещеру и стала ждать Эдварда Темплмора. Пиратская шлюпка подошла как раз к тому месту, которое она выбрала для встречи, и боцман спрыгнул на берег. Клара выбежала из пещеры, чтобы встретить Эдварда, но была схвачена боцманом прежде, чем обнаружила ошибку.

— Святая Дева! Кто вы и что тут делаете? — воскликнула она, пытаясь освободиться.

— Мужчина, который безумно влюблен в хорошенькую девушку! — отвечал пират, крепко удерживая ее.

— Отпустите меня, бессовестный! — закричала Клара. — Вы знаете, кто перед вами?

— Нет! И об этом я не спрашиваю! — отвечал пират.

— Может быть, вы все же спросите, сеньор, и я вам отвечу, что я дочь губернатора! — произнесла Клара, отталкивая его от себя.

— О, Боже! Вы правы, прекрасная леди. Теперь я спрашиваю, поскольку за дочь губернатора может быть заплачен хороший выкуп! Подойдите сюда, ребята, и помогите мне немного, она упирается, как молодой пони. Не беспокойтесь о воде, бросайте бочки назад в шлюпку! Мы заполучили приз, который достоин того, чтобы забрать его с собой!

Клара громко вскрикнула, но ей тут же заткнули рот платком и отнесли в шлюпку, которая сразу же направилась к шхуне.

Когда боцман поднялся на борт и сообщил, что ими захвачена дочь губернатора, пираты пришли в восторг от открывшейся перспективы получить прибавку к своим призовым деньгам. Каин, конечно, ничего не мог возразить. Это противоречило бы обычаям пиратов и не только подтвердило бы подозрения, которые породил Хокхерст и которые Каин теперь тщательно пытался развеять, но усилило бы их. Он приказал отвести девушку в каюту, поднять на борт шлюпку и, поскольку снова поднялся ветер, выйти в море.

Тем временем Франсиско пытался успокоить Клару. Он убеждал ее ничего не бояться и обещал покровительство как свое, так и капитана. Бедная девушка горько плакала и успокоилась немного лишь тогда, когда вернулся капитан и подтвердил обещания Франсиско. Юноша сообщил ей, что она находится на пиратском корабле, и добавил, что ей повезло, поскольку она встретила друзей там, где должна была ожидать всевозможных издевательств и унижений. Дружелюбие Франсиско и его внимание вернули ей спокойствие в той степени, какое возможно было в ее положении.

Уже на второй день она доверительно рассказала ему, что привело ее на берег и как она перепутала корабли. Франсиско и Каин обещали сами внести за нее выкуп, не ожидая ответа от ее отца. Чтобы развлечь девушку, Франсиско много расспрашивал ее об Эдварде Темплморе, а это была как раз та тема, на которую Клара могла говорить, не умолкая. Вскоре Франсиско стали известны все обстоятельства, касавшиеся их любви.

Однако «Эвенджер» не смог в срок прибыть в пункт назначения. Когда он от Пуэрто-Рико повернул на север, ему повстречался английский фрегат, от которого нужно было оторваться. Идти против ветра для шхуны было затруднительно, по сравнению с тяжелым фрегатом. Погоня длилась три дня, пока шхуна, добравшись до Багамских островов, не попала в полосу свежего южного ветра.

Пираты изнывали от жажды, так как с каждым днем воды выдавалось все меньше и меньше. Фрегат все еще был виден, хотя «Эвенджер» и оторвался от него, как вдруг ветер начал стихать и скоро наступил полный штиль, длившийся два дня. Вечером второго дня с фрегата спустили шлюпки, чтобы с них напасть на «Эвенджер», находившийся на расстоянии пяти миль. Но тут с севера пришел бриз, и шхуна, стоявшая носом по ветру, быстро оставила своего противника далеко позади и вскоре совсем скрылась из виду. Лишь на следующий день Каин решился снова повернуть к югу, чтобы на одном из маленьких островов добыть необходимую воду. Наконец источник был найден, но из-за малого его объема они с большим трудом, потеряв много времени, смогли запастись водой. Лишь тогда шхуна взяла курс на Кайкосовый остров. Путь к нему из-за неблагоприятного ветра и течений был настолько затруднен, что только спустя три недели после погони за ними со шхуны был замечен низенький остров, уголок прежнего прибежища пиратов.

Теперь мы возвратимся к Эдварду Темплмору, которого оставили у побережья Южной Америки, занятого поисками «Эвенджера», сумевшего таким удивительным образом обвести его вокруг пальца. Эдвард обследовал все побережье, прошел до Тринидада, обошел вокруг острова и продолжил поиски выше Антильских островов. По пути он опрашивал каждое встречное судно, но не узнал ничего. В конце концов он оказался в районе Пуэрто-Рико.

Было не совсем подходящее время думать о Кларе, но, поскольку остров оказался у него на пути, Эдвард подошел к берегу еще до наступления темноты и остановился, как обычно, напротив дома губернатора. Некоторое время он наблюдал за окнами, но не обнаружил условного сигнала. Прождав до темноты, он приказал поднять паруса, разочарованный в своих ожиданиях и встревоженный тем, что губернатору, видимо, все стало известно. Конечно, он и предполагать не мог действительного положения дел. Снова сосредоточившись на поисках пиратов, он исследовал в течение четырнадцати дней все бухты острова Санто-Доминго, и когда закончились вода и провиант, в плохом настроении возвратился в Порт-Ройяль, так и не выполнив задачи адмирала.

Между тем исчезновение Клары вызвало в Пуэрто-Рико невероятный переполох. Ее служанку взяли под стражу, и когда она предстала перед монахом и дуэньей, то рассказала об отношениях между Кларой и Эдвардом Темплмором. То, что в день ее исчезновения у берега появлялась шхуна, было известно, поэтому возникли основания полагать, что Клару похитил английский лейтенант. Дон Феликс де Альварес сразу же направил корабль на Ямайку с обвинением лейтенанта в предполагаемом насилии и требованием возвратить дочь.

Этот корабль прибыл в Порт-Ройяль несколькими днями раньше «Энтерпрайза», и доставленное им сообщение вызвало у адмирала немалое удивление. Он направил сеньору де Альваресу вежливый ответ, в котором обещал по прибытии шхуны тщательно все расследовать, а результаты сообщить нарочным кораблем.

— Веселенькая история, — произнес адмирал, обращаясь к своему секретарю. — Молодой сорвиголова! Я даю ему задание найти пиратов, а он похищает дочку губернатора. Клянусь смертью, мистер Темплмор, вы мне ответите за все!

— Я отказываюсь верить в это, сэр! — возразил секретарь. — Дело выглядит очень подозрительно. Могло ли такое короткое знакомство…

— Кто знает, мистер Хадлей, было ли это знакомство коротким? Прикажите принести его вахтенные журналы, и давайте проверим. Он наверняка давно поддерживал знакомство с девицей.

Вахтенные журналы «Энтерпрайза» были просмотрены и, конечно, название Пуэрто-Рико там встречалось всюду, где только можно, то есть при каждом выходе шхуны в море, включая и тот случай, когда ее посылали с ответным посланием к губернатору.

— Разве теперь не ясно? — спросил адмирал. — Будь он проклят, молодой повеса! Так обвести меня! Если он хочет жениться на девушке, то это меня не касается, но за то, что нарушал мои приказы, он должен в любом случае понести наказание. Я предам его военному суду! Да, клянусь небом!

Секретарь ничего не ответил, ибо знал, что адмирал свою угрозу не исполнит.

— На рассвете «Энтерпрайз» бросил якорь, сэр, — доложил секретарь, когда адмирал сидел за завтраком.

— А где же мистер Темплмор?

— На веранде. Ему уже рассказали, в чем его обвиняют, и он клянется, что это обвинение несостоятельно. Я верю ему, поскольку от этого известия он почти потерял рассудок.

— Не торопитесь! Вы просмотрели его вахтенный журнал?

— Да, сэр. Судя по записям, он был у Пуэрто-Рико девятнадцатого. В письме губернатор указывает, что тот корабль появлялся там семнадцатого, а затем и девятнадцатого. Я сообщил ему об этом, и он поклялся, что был там только девятнадцатого, как это и записано в вахтенном журнале.

— Хорошо. Пригласите его, и пусть сам защищается.

Эдвард вошел к адмиралу в очень возбужденном состоянии.

— Ну, мистер Темплмор, нечего сказать, хорошо же вы себя ведете! Что все это значит, сэр? Где девушка, то есть дочь губернатора?

— Где она, сэр, я не могу сказать, но я убежден, что она похищена пиратами.

— Пиратами? Бедная девушка! Мне жаль ее, а также и вас, Эдвард. Проходите, садитесь и рассказывайте все, что произошло.

Эдвард знал характер адмирала и, не стесняясь, рассказал ему о своих взаимоотношениях с Кларой. Он упомянул также, как ушел от него «Эвенджер», какая договоренность у него была с Кларой о месте встреч, и добавил, что он убежден в том, что пиратская шхуна, так похожая на «Энтерпрайз», появлялась до него в Пуэрто-Рико и пираты похитили ее.

Эдварда можно было привлечь к серьезной ответственности, но адмирал пожалел его и не коснулся его предыдущих визитов в Пуэрто-Рико. После завтрака старый моряк приказал подать сигнал о подготовке к выходу в море одного из корветов и о загрузке со шлюпок «Энтерпрайза» провиантом и водой.

— Ну, Эдвард, теперь вы вместе с «Комусом» должны найти этого подлого пирата, и я надеюсь, что вы вскоре пришлете добрые вести. Мужайтесь, молодой человек! Пираты наверняка попытаются получить выкуп, прежде чем что-либо с ней сделают.

В тот же вечер «Энтерпрайз» и «Комус» вышли в море. После того как они зашли в Пуэрто-Рико и передали губернатору письмо от адмирала, корабли отправились на север и на следующее утро заметили «Эвенджер» как раз в тот момент, когда шхуна обходила рифы при заходе в узкий пролив, ведущий к Кайкосовым островам.

— Вот он! Клянусь небом, это он! — громко воскликнул Эдвард и тотчас же подал корвету сигнал, что враг обнаружен. На «Комусе» сигнал приняли и ответили на него.

Глава шестнадцатая Кайкосовые острова

Узкая полоска Кайкосовых островов находится примерно в двух градусах севернее Санто-Доминго. Они являются самыми южными в цепи островов, которая тянется до самых Багам. Большинство из них необитаемы и не раз служили прибежищем пиратам, поскольку окружающие рифы и песчаные отмели обеспечивали разбойникам защиту от преследователей. Безопасность пиратов, которые посещали эти острова, обеспечивалась также тем, что только им были известны проходы к опасным берегам. Самый большой из Кайкосовых островов имеет в своей южной части, похожей на подкову, хорошую якорную стоянку, и судно оказывалось практически в безопасности, если удавалось пробраться в бухту. Но чтобы попасть туда, нужно было провести корабль сквозь коралловые рифы, раскинувшиеся вокруг миль на сорок. Проход между ними представляет собой крайне путаную линию, и только Хокхерст точно знал его. Каин же не был так хорошо знаком с ним, а привлечь в данном случае Хокхерста он не мог. Сами острова, а их несколько, состоят из известняковых скал, и лишь отдельные кокосовые пальмы гордо вскидывают свои кроны в тех местах, где смогли зацепиться за землю. Хилый кустарник поднимается около пещер. Но все же самой значительной достопримечательностью острова, которая высоко ценилась пиратами, были многочисленные пещеры в скалах. Некоторые из них находились выше самого высокого уровня прилива, но большинство открывалось лишь при отливах.

В предыдущей главе мы заметили, что «Комус» и «Энтерпрайз» обнаружили «Эвенджер» как раз в тот момент, когда он вошел в проход между рифами. Нам следует более точно описать положение кораблей. «Эвенджер» вошел в проход в его южной части и прошел, подгоняемый южным ветром, уже мили четыре, постоянно и тщательно промеряя дно и почти не пользуясь парусами.

«Энтерпрайз» и «Комус», оставив обследование острова Теркс, находящегося восточнее Кайкосовых островов, направились на север при ветре, который дул слева, и находились теперь у северной части рифа, тянувшегося вокруг самого большого из Кайкосовых островов. Таким образом, военные корабли находились в таком положении, когда могли бы оказаться на пути «Эвенджера» и отрезать его от якорной стоянки, если бы им самим не преграждал дорогу этот риф. При таких обстоятельствах оба английских корабля могли действовать только по одному плану, а именно: обойти риф с юга, чтобы добраться до входа в пролив, где глубина была достаточной для «Энтерпрайза» и он мог последовать за «Эвенджером». Но поскольку проход был узким и к тому же дул южный ветер, то и пиратам уйти оттуда было невозможно. Они оказались в ловушке и единственную надежду видели в том, что со своей прочной и укрытой позиции смогут успешно защищаться от нападения, которое их противник мог предпринять лишь частью своих сил.

Дувший с юга ветер был свеж и, казалось, имел намерение даже усилиться, когда «Комус» и «Энтерпрайз» подняли все паруса и коротким разворотом направились в обход рифа, чтобы выполнить описанный выше план.

С борта «Эвенджера» противник и его перемещения были хорошо видны, и Каину стало ясно, что он оказался перед печальной необходимостью выбирать из двух зол меньшее. То, что на них нападут, он не сомневался. Такая ситуация была бы ему в другое время на руку, чтобы разгромить противника, но сейчас он мыслил по-иному и охотно отдал бы все, чтобы избежать сражения и спокойно, без пролития крови, отделаться от своих бывших товарищей. Не испытывал удовольствия от этой встречи и Франсиско, но ни единым словом не обмолвился об этом капитану, когда они с палубы наблюдали за противником.

Было около девяти утра, и шхуна благополучно миновала почти половину прохода, когда Каин приказал бросить малый якорь и накормить людей завтраком. Франсиско направился в каюту. Он рассказывал Кларе о состоянии дел, когда вошел Каин. Тот упал в кресло и, казалось, погрузился в глубокие и мрачные размышления.

— Что вы намерены делать? — спросил Франсиско.

— Еще не знаю. Не хочу сам решать, Франсиско, — отвечал Каин. — Если бы мне пришлось действовать по своему усмотрению, то я оставил бы шхуну там, где она есть. Здесь противник может напасть на нас только со шлюпок, а такого нападения я не боюсь. Если же мы, напротив, пройдем дальше, то вражеские корабли беспрепятственно последуют за нами по проходу и нападут в бухте. Тогда их преимущество в людях будет подавляющим. С другой стороны, при этом плане и у нас было бы преимущество, поскольку мы смогли бы защищаться как с берега, так и со шхуны, но силы наши ослаблены. Я хочу созвать команду и довести до нее оба плана. Богу известно, что, если бы это было в моих силах, я любой ценой постарался бы избежать сражения.

— Нет никакого другого пути, чтобы уйти? — снова спросил Франсиско.

— Есть. Мы можем бросить шхуну и ближайшей ночью на шлюпках уйти между большим и северным островами так, что противник нас не заметит. Но я не решаюсь предлагать этого, так как люди не захотят слушать. Кроме того, я сомневаюсь, что противник даст нам передышку до следующей ночи. С сегодняшнего утра, а вообще-то уже давно, до того, как мы заметили эти два корабля, я чувствую, что моя судьба решится сегодня еще до захода солнца.

— Что вы имеете в виду?

— Я скажу тебе, Франсиско, — отвечал Каин. — Твоя мать снилась мне всегда накануне важных событий, о которых я с ужасом вспоминаю. И вот она приснилась мне предыдущей ночью. Но на ее лице, которое я так любил и люблю, лежал отпечаток сострадания и скорби, и она печально махнула мне рукой, как бы приглашая меня последовать за ней. Да, слава Богу, она не смотрела больше на меня так, как смотрела все эти годы!

Франсиско ничего не ответил, и Каин снова погрузился в свои мысли. Через некоторое время он встал, вытащил из ящика письменного стола маленький пакет и вручил его Франсиско.

— Храни его у себя, — сказал морской разбойник. — Если со мной случится несчастье, то из него ты узнаешь, кто была твоя мать. Там же указано, как отыскать сокровища, которые я припрятал. Все оставляю тебе, Франсиско. Они добыты нечестным путем, но ты в этом не повинен, и не осталось никого, кто мог бы потребовать их у тебя. Не говори мне пока ничего! После моей кончины ты встретишь друзей, которые скажут тебе то же самое. Я повторяю еще раз: береги этот пакет.

— Мало шансов на то, что он мне пригодится, — отвечал Франсиско, — ведь если я останусь жив, меня будут рассматривать как пирата и обращаться соответствующим образом.

— Нет, нет! Ты сможешь доказать, что не причастен к моим преступлениям!

— Я сомневаюсь в этом. Но пусть будет на все воля Господня!

— Да, пусть будет на то его воля, — печально прошептал Каин. — Месяц назад я не решился бы сказать об этом.

С этими словами капитан повернулся и направился на палубу. Франсиско последовал за ним.

Для принятия решения экипаж шхуны собрался на задней палубе. Команда предпочла поднять якорь и уходить в бухту, считая, что там ей будет легче защищать шхуну.

Пираты подняли якорь и продолжили свой рискованный путь. Бриз усилился, вода бурлила теперь так, что представлявший собой угрозу риф перестал быть виден. Корвет и «Энтерпрайз» не просматривались.

К обеду ветер еще больше усилился, и волны, пенясь, бились о рифы во всех направлениях. На «Эвенджере» снова уменьшили парусность, но все увеличивающаяся от сильного ветра скорость затрудняла продвижение. Поставили штормовой кливер, но и при этом корабль, подгоняемый ветром, словно летел.

Каин стоял на бушприте и подавал команды рулевому. Несколько раз судно днищем цеплялось за скалы, но снова соскальзывало с них. Были сброшены плавучие якоря, использовались все средства, чтобы уменьшить скорость. И только лишь замирание штормовых волн служило им ориентиром и показывало, где они могут избежать ударов о скалы.

— Почему не может провести нас Хокхерст, который хорошо знает этот проход? — проворчал главный боцман, обращаясь к тем, кто стоял поблизости, на передней палубе.

— Вы правы! Сейчас приведем его сюда! — закричали на палубе, и несколько человек бросились вниз. Через минуту они вернулись вместе с Хокхерстом. Он шел, не сопротивляясь. Команда потребовала от него, чтобы он взялся за проводку судна.

— А если я не захочу, тогда что? — пренебрежительно спросил Хокхерст.

— Тогда твое путешествие закончится. Это все! — отвечал главный боцман. — Разве не так, ребята? — продолжал он, обращаясь к команде.

— Так! — отвечали пираты. — Или он приведет нас на место, или прогуляется за борт!

— Я не боюсь ваших угроз, друзья, — отвечал Хокхерст. — Вы знаете меня как смелого человека, и мне негоже оставлять вас в беде. Хорошо, думаю я, если ваш капитан не может спасти вас, то это должен сделать я. На что это? — вскричал он, осматриваясь вокруг. — Как? Мы вышли из прохода! И попадем ли в него снова, я не могу сказать.

— Мы все еще в проходе, — произнес Каин, — и вам это известно!

— Хорошо. Раз ваш капитан знает это лучше меня, то пусть он и ведет вас дальше! — отвечал Хокхерст.

Но команда мыслила иначе и настояла на том, чтобы Хокхерст снова приступил к своим обязанностям. Каин ушел на заднюю палубу, уступив место на бушприте Хокхерсту.

— Я сделаю все наилучшим образом, ребята, — молвил Хокхерст. — Но скажу вам, что, если при входе в правый рукав мы ударимся, вы не будете упрекать меня в этом. Лево руля! Еще левее! Так держать! Вот он — правый рукав! — воскликнул он, указывая при этом на пологие волны между бурлящими. — Немного правее! Так держать!

Хокхерст понимал, что при первой же возможности его высадят на берег. Поэтому он решил потопить шхуну, даже если это будет стоить ему жизни, и направил судно из прохода на подводные скалы. Через минуту после того как они вышли из прохода, корабль дважды ударялся о скалы. Третий удар пришелся по его широкому борту с подветренной стороны, острая коралловая скала пробила тонкое днище, и вода потоком хлынула в трюм. Мертвая тишина воцарилась при этом среди пиратов.

— Эй, парни! — раздался голос Хокхерста. — Я сделал все, что мог. Выбросите меня за борт, если вам так нравится. Ошибка не моя, он виноват в этом! — продолжал он, указывая на капитана.

— Сейчас не имеет значения, кто виноват, Хокхерст, — отвечал Каин. — Мы выясним это в другой раз, а теперь у нас дел хватает. Спустить шлюпки, ребятки! И как можно быстрее! Заберите оружие и боеприпасы! Спокойствие! Шхуна сидит прочно и не затонет. Мы можем спасти все, что на ней есть.

Пираты повиновались приказу. Они подготовили и спустили на воду три шлюпки. В первую поместили всех раненых, а также Клару де Альварес, которую сопровождал Франсиско. Как только люди разместились в ней, Франсиско было приказано взять командование ею на себя, шлюпка сразу же отошла от шхуны.

С «Энтерпрайза» и «Комуса» видели, как «Эвенджер» ударился о подводную скалу и как с него спустили шлюпки. Корабли тотчас же стали на якоря, и с них тоже спустили шлюпки, чтобы догнать пиратов и отрезать их от острова прежде, чем они доберутся до него и сумеют занять там оборону. Дальше корабли продвинуться не могли, но глубина для шлюпок была достаточной. Вскоре после того как Франсиско на своей шлюпке отошел от «Эвенджера», преследователи ринулись в погоню. Пираты, заметив это, ускорили работу, и вторая шлюпка отошла от шхуны. В тот момент, когда она отходила, в нее спрыгнул Хокхерст. Каин все еще оставался на судне. Он обошел трюмы и каюты, чтобы убедиться, что никого из раненых на борту не осталось. После этого он покинул корабль. Шлюпка с Хокхерстом находилась впереди примерно в полумиле.

Когда Каин покидал шхуну, было трудно сказать, удастся ли шлюпкам с военных кораблей догнать хотя бы его. Обе стороны прилагали все усилия. Пиратская шлюпка с находившимися в ней Франсиско и Кларой пристала к берегу в то время, когда первая из шлюпок преследователей была не далее полумили от капитанской. Однако коварные рифы преграждали им дорогу и затрудняли преследование. Шлюпка с Хокхерстом подходила к берегу, и тут со шлюпки, посланной с «Комуса», раздался выстрел из восемнадцатифунтовой пушки. Шлюпка с Каином находилась уже в сотне саженей от берега, когда второе ядро английской пушки попало в ее корму. В шлюпку хлынула вода, и она затонула.

— Он погиб! — воскликнул Франсиско, сопровождавший Клару к одной из пещер и остановившийся у входа. — Они потопили капитанскую шлюпку. Но нет! Он плывет к берегу и доберется сюда раньше английских матросов.

Казалось, что так и будет, Каин мужественно боролся с волнами и плыл в сторону маленького залива, который находился ближе к потопленной шлюпке, чем залив, в котором высадились Франсиско, Клара и раненые. Между этими заливами возвышался ряд больших скал, которые разрезали песчаный берег и выдвигались в море, уступами спускаясь к воде. Франсиско четко различал среди плывущих капитана, поскольку Каин был далеко впереди остальных. Когда он приблизился к берегу, скалы скрыли его, и юноша, обеспокоенный его судьбой, взобрался на одну из них. Каин находился в нескольких саженях от берега, и в это время хлопнул выстрел из мушкета. Тело капитана судорожно дернулось и почти наполовину выскочило из воды. Прозрачная голубая вода окрасилась. Затем он скрылся под водой и больше на поверхности не появился.

Франсиско спрыгнул вниз и увидел под скалой Хокхерста, перезаряжавшего мушкет.

— Подлец! — закричал Франсиско. — Ты за это должен ответить!

Хокхерст перезарядил мушкет и взвел курок.

— Только не тебе! — сказал он, поднял оружие и выстрелил в юношу.

Пуля попала Франсиско в грудь. Он пошатнулся, сделал шаг назад, но удержался на ногах и, шатаясь, добрался до пещеры, где упал к ногам Клары.

— О, Боже! — воскликнула бедная девушка. — Вы ранены? Кто же будет защищать меня?

— Мне трудно поверить, — глухим шепотом сказал Франсиско и, немного отдышавшись, продолжал, — но я не чувствую раны. Мне уже лучше, — и он положил руку на сердце.

Клара расстегнула его куртку. Пакет, который он получил от Каина и спрятал у себя на груди, был пробит пулей. Но это препятствие чуть-чуть изменило ход пули, она боком ударила в грудь юноши, так что он был лишь контужен мощным ударом. Контузия вызвала минутную слабость, и голова юноши склонилась на плечо Клары…

Теперь нам следует сообщить, что же происходило в стане англичан — так сказать, по другую сторону фронта.

Эдвард Темплмор тщательно и напряженно наблюдал со своего корабля за передвижением пиратской шхуны. Он видел, как она ударилась о подводную скалу и как пираты пытались найти выход из положения. Его длинная подзорная труба позволяла видеть все, что там происходило. Мучительное чувство неизвестности, которое охватывало его, переросло в ярость, когда его пристальный взгляд на мгновение выхватил из толпы матросов белое трепещущее платье женщины на палубе севшего на мель корабля. Он увидел, как она спускалась в шлюпку, не оказывая никакого видимого сопротивления, как протянулись к ней чьи-то руки, чтобы принять ее, и как она протянула свои, чтобы опереться. Была ли это Клара? Но где же ее непокорность? Где же попытки сопротивления, которые он, зная ее характер, ожидал увидеть? Взбудораженный чувствами, в которых он не мог признаться даже самому себе, он отбросил подзорную трубу, схватил шпагу, прыгнул в шлюпку, стоявшую наготове с командой у борта «Энтерпрайза», и приказал быстро следовать за остальными. Его охватило такое ощущение, будто мужество покинуло его, чего никогда не бывало с ним прежде при встрече с противником. Он стоял на задней банке, бледный, напрягшийся, с дрожащими губами. Бушующие в нем чувства стали бы невыносимыми, если бы его не поддерживала жажда мести. Он с силой сжимал рукоятку шпаги, и каждый удар его сердца, казалось, звучал: «Крови, крови, крови!» Шлюпка приближалась к узкому заливу, и он заметил около входа в пещеру женщину. И чем ближе подходила шлюпка, тем отчетливее он мог разглядеть ее: это была Клара! Его уста шептали ее имя, когда почти один за другим прогремели два выстрела, сделанные Хокхерстом. Он видел, как покачнулся Франсиско, как он упал к ногам Клары, как девушка инстинктивно заслонила его собой. Он видел голову юноши у нее на плече. Он не мог поверить своим глазам! Была ли это его возлюбленная! Да, это была она! И ее хрупкая фигурка служила опорой этому молодому человеку, этому пирату! Более того, она держала свою руку под его курткой и присматривалась к тому, как он оживает. Эдвард не мог больше этого вынести. Взбешенный до предела, он вскричал громовым голосом:

— Пропустите меня, ребята, если вам дорога жизнь, пропустите меня!

Его шлюпка находилась от берега не далее полудюжины ударов весел, а Клара, не помышлявшая ни о чем дурном, вытащила пакет из-под куртки Франсиско, когда из-за скалы, разделявшей песчаные заливы, появился Хокхерст. Франсиско уже пришел в себя и вскочил, как только заметил приближавшегося боцмана, чтобы взяться за оружие. Но прежде чем ему удалось сделать это, Хокхерст оказался рядом и между ними завязалась короткая и смертельная схватка. Она бы наверняка плачевно закончилась для Франсиско, потому что Хокхерсту с его недюжинной силой удалось свалить противника на землю. Он придавил ему грудь коленом и стал душить, затягивая на его шее косынку. Клара громко кричала и пыталась оттащить пирата. Когда поверженный наземь и задыхающийся Франсиско быстро слабел, а девушка, моля о пощаде, безуспешно пыталась спасти его, английская шлюпка с полного хода далеко выскочила на песок, и прыжками разъяренного тигра Эдвард набросился на Хокхерста. Он сзади схватил его и опрокинул навзничь, ударив при этом шпагой по руке, поскольку тот все еще не отпускал Франсиско.

— Взять его! — приказал он матросам, указывая левой рукой на Хокхерста. Направив шпагу на распростертого на земле Франсиско, он добавил: — А этот принадлежит мне!

Удару английской шпаги помешала Клара, которая в этот момент узнала его и, громко закричав: «Мой Эдвард!», бросилась в его объятия и тут же потеряла сознание.

Моряки, державшие Хокхерста, с любопытством смотрели на происходящее, а Эдвард с нетерпением и сомнением ожидал, когда Клара придет в себя. Любовь брала свое, он хотел надеяться на спасительное недоразумение, и горящими глазами смотрел то на Клару, то на Франсиско, который быстро приходил в сознание. Во время этой мучительной паузы Хокхерста связали и усадили на землю.

— Эдвард, дорогой Эдвард… — произнесла наконец Клара слабым голосом, крепче прижимаясь к нему. — Так это ты спас меня!

Тон ее голоса был таким, что Эдвард чувствовал, что его подозрения несправедливы. Но ревность еще не покинула его.

— Кто это, Клара? — серьезно спросил он.

— Это Франсиско. Он не пират, Эдвард… он мой спаситель.

— Ха, ха! — послышался иронический смех Хокхерста.

Эдвард Темплмор вопросительно посмотрел на него.

— Ха, ха! Кто он, спрашиваете вы? — переспросил Хокхерст, продолжая хихикать. — Это сын капитана! И он не пират? Чего только не подтвердят бабы, чтобы спасти того, в кого они по уши влюблены!

— Если он сын капитана, — задал вопрос Эдвард, — то почему вы сцепились друг с другом?

— Потому что я застрелил его подлого отца!

— Эдвард! — произнесла торжественным голосом Клара. — Сейчас не время для разбирательств, но я прошу небо помочь тебе поверить моим словам. Не верь этому негодяю!

— Да, — подтвердил Франсиско, с трудом поднимаясь, — поверьте лишь тому, что он застрелил капитана. Это правда. Но если вы хотите сохранить внутреннее спокойствие, а может быть, и жизнь, то в остальном не верьте ему!

— Я едва соображаю, чему я должен верить, — пробормотал Эдвард. — Но, как говорит леди, сейчас не время для разбирательств. С вашего позволения, сеньорита, — продолжал он, обращаясь к Кларе, — старший моей шлюпки доставит вас в безопасности на борт шхуны или другого корабля, который вы предпочтете. Служба не позволяет мне сопровождать вас.

Клара с упреком и в то же время нежно взглянула на Эдварда полными слез глазами и позволила увести себя старшему шлюпки. Передав под стражу Хокхерста и Франсиско, матросы оттолкнулись от берега, и шлюпка направилась к шхуне, увозя Клару. Эдвард бросил последний взгляд на лодку, которая должна была доставить Клару на борт судна. Затем он приказал переправить Хокхерста и Франсиско на большую шлюпку с «Комуса» под усиленную охрану. После этого он с оставшимися матросами направился вдоль берега на розыски пиратов.

В то время, когда происходили описываемые события, все другие шлюпки с военных кораблей тоже пристали к острову. Команда «Эвенджера», потерявшая командира иразбежавшаяся в разных направлениях, большей частью была или перебита, или захвачена в плен. Так как пленных было много, то было решено, что шлюпки с ними вернутся на «Комус». Капитан этого корабля, как старший в этом совместном походе, должен был принять соответствующее решение и дать указания в отношении дальнейших действий.

Пленных пиратов собрали на палубе «Комуса». Их оказалось около шестидесяти человек, половину из которых составляли те, кто был раненным доставлен на берег и без сопротивления сдался в плен. Убитых было человек пятнадцать. Предполагалось также, что несколько человек утонуло, когда была потоплена пиратская шлюпка, шедшая последней, а некоторые укрылись в пещерах.

Поскольку капитан «Комуса» имел приказ возвращаться как можно скорее, то он решил сразу же отправиться с пленными в Порт-Ройяль, а «Энтерпрайз» оставить для розыска пиратов, которые оставались на острове, и для поисков всего ценного, что было на обломках «Эвенджера». Он решил также уничтожить останки проклятой шхуны.

Как это принято у военных моряков, приказ с обычной быстротой был исполнен. Пиратов, включая и Франсиско, взяли под усиленную охрану, шлюпки были подняты на борт. Через полчаса на «Комусе» взвился флаг, и он подставил ветру все свои паруса, а Эдвард Темплмор приступил к выполнению поставленной задачи. Клара осталась на «Энтерпрайзе». Теперь у нее было достаточно времени, чтобы изгнать из сердца возлюбленного подозрения, рожденные ревностью.

Глава семнадцатая Судебный процесс

Неделю спустя «Комус» прибыл в Порт-Ройяль, и капитан отправился на пристань, чтобы доложить адмиралу об успешном исходе операции.

— Слава Богу! — сказал адмирал. — Наконец-то мы поймали этих негодяев! Повесить их и то мало. Капитан, говорите вы, утонул?

— Так мне было доложено, — отвечал капитан Манли. — Он находился в последней шлюпке, покинувшей шхуну, а она была потоплена выстрелом нашей пушки.

— Сожалею об этом. Такой конец слишком хорош для него! А эти должны быть наказаны в назидание другим. Расследованием займется адмиралтейство, поскольку ему доверено судопроизводство на море. Переправьте негодяев на берег, Манли. Нам с ними больше возиться ни к чему.

— Хорошо, сэр. Но у нас есть основания полагать, что на острове осталось еще несколько человек. Их преследуют люди с «Энтерпрайза».

— Кстати, скажите мне, нашел ли Темплмор свою сеньориту?

— О, да, сэр! Мне кажется, что все обошлось благополучно, но подробностей я не знаю.

— Хм, — произнес адмирал, — я рад это слышать. Хорошо. Переправьте пиратов на берег, Манли, и передайте их соответствующим властям. Если будут пойманы и доставлены сюда Темплмором остальные, то их можно повесить и позднее. Мне поимка этих злодеев доставляет большее удовольствие, чем захват французского фрегата.

Примерно три недели спустя после этого разговора секретарь доложил адмиралу, что надлежащим количеством выстрелов «Энтерпрайз» возвестил о своем прибытии, но поскольку наступил полный штиль, то до вечера он, вероятно, не сможет подойти к берегу.

— Жаль, — произнес адмирал, — поскольку пираты сегодня днем должны предстать перед судом. У него на борту наверняка имеется еще несколько человек.

— Возможно, сэр. Но разбирательство закончится уже сегодня. В час дня в зале суда соберутся судьи.

— Ну и что из этого? Как известно, большинство разбойников здесь, и вешать их будут не сразу. Вместе с тем, поскольку мистер Темплмор уже поблизости и ему можно сообщить, то передайте световым телеграфом: пиратов судят сегодня! Он сможет тогда переправить на берег шлюпками остальных, если захочет.

Примерно в середине того же дня пиратов, и среди них Франсиско, под усиленной охраной доставили в зал суда. Зал был заполнен до отказа, поскольку процесс вызвал огромный интерес.

Некоторые из пиратов, которые были ранены при нападении на имение дона Куманоса и захвачены в плен, умерли в тюрьме. Но сорок пять человек сидели на скамье подсудимых. Их живописные одеяния, бородатые лица, а также воспоминания о совершенных ими злодеяниях вызывали у присутствовавших ужас, смешанный с негодованием. Двум самым молодым пиратам было разрешено выступить в качестве свидетелей, что давало им возможность избежать наказания. Эти двое лишь несколько месяцев находились на «Эвенджере», но даже за это время могли дать показания об убийстве экипажей трех торговых судов, ходивших в Вест-Индию, и нападении на имение дона Куманоса, а уже это давало веские основания для вынесения сурового приговора.

Прошло довольно продолжительное время, пока не закончились судебные формальности, пока не установили поименно всех пиратов и пока свидетели не повторили для внесения в протокол свои подробные показания. Время близилось к вечеру, когда обвиняемым зачитали свидетельские показания и им был задан вопрос, не хотят ли они сказать что-либо в свою защиту. Вопрос судьей был повторен, и тут попросил слова Хокхерст. Спасти себя он не надеялся и стремился лишь к тому, чтобы не дать Франсиско возможности успешно защититься и избежать смерти.

Хокхерст заявил, что он находился на «Эвенджере» некоторое время, но попал на корабль, будучи захвачен силой. К работе его принудили против его воли, как это мог бы, мол, подтвердить и сын капитана (при этом он указал на Франсиско), который с детства был привлечен к пиратству. Он, Хокхерст, всегда стремился противоречить капитану, и тот ничего не мог с ним поделать, поскольку только капитан и он могли управлять судном. Он бунтовал, пытался захватить корабль, к чему постоянно подстрекал людей, как и во время похода к Кайкосовым островам, за что был заключен под стражу, и это, мол, могут подтвердить и сын капитана и все остальные, если захотят. Освобожден он был только потому, что хорошо знал проход, но при этом ему пригрозили, что выбросят за борт, если он не проведет корабль, но он, рискуя всем, все же посадил шхуну на скалы, так как знал, что капитан все равно расправится с ним. Он стрелял в капитана, когда тот плыл к берегу, и это, мол, может тоже засвидетельствовать его сын, который с угрозами набросился на него, и они сцепились не на жизнь, а на смерть, когда их разняли английские офицеры и матросы. Конечно, он, мол, не может ожидать, чтобы Франсиско, сын капитана, помог ему, поскольку жили они всегда во вражде. С его ненавистью он отвратительным образом столкнулся во время нападения на реке Магдалене, план которого был составлен задолго до этого. Франсиско был заранее послан на берег, где выдал себя за потерпевшего кораблекрушение, а на самом деле имел цель выяснить, где находятся богатства, и оказать помощь при нападении. Франсиско, мол, сразу же использовал момент, чтобы удовлетворить свою ненависть к нему, и всадил в его плечо пулю, о чем известно другим пиратам и чего не будет отрицать и сам Франсиско. Он, Хокхерст, надеется также, что к Франсиско суд применит пытки и тот расскажет всю правду. Он же, во всяком случае, желает, чтобы тот тоже выступил и попытался возразить ему.

Когда Хокхерст закончил свое выступление, в зале на несколько минут возникла пауза. День быстро клонился к вечеру, и большая часть огромного зала суда уже погрузилась в темноту. Лишь на одной стороне дневной свет лился торжественным и почти мрачным блеском на лица пленников, представших перед судом. Солнце скрылось за плотной массой облаков, окрасив их края пылающим золотом. Хокхерст выступал свободно и убедительно. В его сиплом глухом голосе, казалось, сквозила честность. И клятвы, которыми он время от времени подкреплял свою речь, хотя мы их и опустили в нашем повествовании, придали его изложению убедительность.

Итак, когда он кончил говорить, наступило молчание. При быстро наползавших сумерках все присутствовавшие впервые ощутили ужасающую серьезность разыгравшегося перед ними представления, в котором одно-единственное слово: «Виновен!» — обрезало нити жизни их соплеменников. Эта тягостная тишина нарушалась лишь приглушенными всхлипываниями женщины, которую в темном зале невозможно было рассмотреть. Неожиданная женская жалость — а разве можно было ожидать сочувствия к судьбам таких отщепенцев со стороны женщины? — тронула сердца присутствовавших и, казалось, открыла путь чувству сострадания, хотя до этого каждый выражал и испытывал к пиратам отвращение.

Судья, судебные заседатели и присяжные почувствовали себя затронутыми проявлением жалости, и таким образом вызванное речью Хокхерста неблагоприятное впечатление о Франсиско несколько смягчилось.

Взгляды всех устремились теперь на того единственного, который был обвинен вдвойне, то есть не только прокурором, но и своим товарищем по судьбе, и среди этих взглядов были благожелательные. По сравнению с другими пиратами Франсиско производил впечатление не только исключительности, но и притягательности. И когда лучи заходящего солнца высветили его, то публика и суд увидели если не романтического героя, то во всяком случае миловидного, привлекательного юношу, со вкусом, хоть и небогато одетого.

Наконец послышался голос Франсиско, поразивший всех своей полнотой, человечностью и мелодичностью. Слух присутствовавших, оскорбленный резким, глухим голосом Хокхерста, его грубой, резкой манерой говорить и едва отдохнувший во время наступившей тишины, внимал и прислушивался теперь к ясному, юному голосу Франсиско. Присяжные вытянули шеи, судебные заседатели и все остальные с напряженным любопытством повернулись в сторону пленника. Судья даже поднял указательный палец, как бы призывая всех к соблюдению полной тишины.

— Милорд! И вы, благородные господа! — начал Франсиско. — Когда я оказался в этом унизительном положении, я вначале не хотел выступать здесь с речью или сказать хотя бы слово в свое оправдание. Мой новый обвинитель выразил пожелание, чтобы ко мне применили пытки. Это его пожелание уже исполнено. Разве они могли бы быть более мучительными, чем судьба, которая привела меня сюда? Всю свою короткую жизнь я испытывал такие мучения, что часто думал, что добровольный или насильственный уход из жизни был бы для меня благословением и счастьем. Но сегодня, совсем недавно, я понял, что и в моей душе продолжают жить такие же чувства, что и у всех людей. В этот вечер, должен признаться, уже не с радостью встречаю смерть, поскольку я молод и не подготовлен к ней. И пусть теперь справедливый Бог, который будет судить нас своим судом в недалеком будущем, даст мне силы доказать, что я не заслужил от своих грешных невольных товарищей по крайней мере позорного наказания.

— Милорд! Я не знаю хитросплетений законов и еще меньше знаком с уловками защиты. Поэтому позвольте сказать прежде всего правду: я никогда не грабил, а старался вернуть потерпевшим отнятое у них. Я никогда не убивал, а вставал между ножом убийцы и его жертвой. За это мои товарищи по судьбе ненавидели и хулили меня, за это теперь законы, которых я никогда не нарушал, покушаются на мою жизнь. Тот, кто выступал вторым обвинителем, сказал вам, что я сын капитана. Этот человек — единственный неисправимый среди всех, кто находится здесь и кого вы судите, единственный, чья совесть полностью умерла. Это человек, который свою славу, свою радость, свое упоение мог найти только в пролитой крови!

— Милорд! Из уст самого капитана я узнал, что я не его сын. Он сказал мне об этом до того, как был убит этим моим обвинителем. Могу ли я быть его сыном? Нет! Слава Богу, что это не так! Конечно, я находился на корабле под его опекой, но не ведая, как это случилось. Перед смертью он передал мне пакет, где должно быть указано, кто я. Но я потерял его и очень сожалею об этой утрате. Лишь один-единственный факт я смог выяснить у того, кого называют моим отцом: что он своей собственной рукой убил мою мать и к тому же самым гнусным образом.

В этом месте речь Франсиско была прервана чьим-то тихим, глубоким, жутким, потрясшим всех присутствовавших вздохом. В зале было уже совсем темно, и судья приказал зажечь лампы. Пока их зажигали, зрители робко выражали нетерпение и тихо переговаривались между собой. Одно слово судьи мгновенно восстановило полную тишину, и пленнику разрешили продолжить свою речь.

Франсиско продолжил свою речь, начав с воспоминаний о своем детстве. Он стал оживленней, мимика его выразительней, но при этом он не впадал в запальчивость. Бледный скромный юноша постепенно, невольно для себя, становился увлеченным и одухотворенным оратором. Он быстро, но последовательно рассказал обо всех событиях, которые он с ужасом наблюдал и которые пережил. Правдивость звучала в его голосе, убежденность выражало его ожившее лицо, невиновность лежала на его открытом выразительном челе.

Все, кто слушал его, поверили его словам. Как только он кончил говорить, присяжные встали, как бы показывая, что не стоит откладывать решение в его пользу. Встал и судья и, обращаясь к присяжным, сказал, что его обязанность, хотя это ему и неприятно, напомнить им, что они услышали лишь одни утверждения, хотя прекрасные и почти убедительные, но не доказательства.

— Ах! — отвечал Франсиско. — Какие доказательства я могу представить, кроме свидетельств этих людей, таких же обвиняемых?! Разве я могу поднять мертвых из могил? Разве я могу ожидать, что убитые воскреснут, чтобы удостоверить мою невиновность? Что вдруг появится здесь, преодолев многие тысячи миль, дон Куманос, чтобы свидетельствовать в мою пользу? Но он не знает, в каком я нахожусь положении, а иначе давно бы примчался сюда ко мне на помощь. Нет. И еще меньше я могу ожидать, что в таком месте, как это, появится и предстанет перед дерзкими взглядами сотен людей одна милая испанская девушка, которую я совсем недавно брал под свою защиту!

— Она здесь! — раздался громкий мужской голос.

Толпа расступилась, и Клара, сопровождаемая Эдвардом Темплмором в военной форме, подошла к месту, предназначенному для дачи свидетельских показаний. Появление красивой, испуганно озиравшейся вокруг девушки вызвало большое оживление. Как только она немного успокоилась, ее привели к присяге, и она дала показания о поведении Франсиско в то время, когда находилась в качестве заложницы на борту «Эвенджера». Клара предъявила также и пакет, который спас уже однажды жизнь Франсиско и теперь должен был спасти его еще раз. Она тепло отозвалась о его доброте и благородстве. Когда она закончила, то каждый спросил себя: разве может быть этот молодой человек пиратом и убийцей? И каждый ответил, что это невозможно!

— Милорд! — произнес Эдвард Темплмор. — Я прошу разрешения задать пленнику один вопрос. Когда я оказался на обломках «Эвенджера», я нашел в каюте эту книгу. Я хотел бы спросить пленника, действительно ли она принадлежит ему, как сказала мне эта юная леди?

При этом Эдвард Темплмор показал Библию, принадлежавшую Франсиско.

— Да, она принадлежит мне, — тотчас же отвечал Франсиско.

— Можно спросить вас, каким образом вы стали ее владельцем?

— Это единственное, что осталось от одного давно уже мертвого человека. В этой книге черпала утешение сначала моя погибшая мать, а потом и я. Дайте ее мне, сэр. Я предполагаю, что она вскоре будет мне еще более необходима, чем ранее.

— Ваша мать была убита, говорите вы? — в сильном возбуждении воскликнул Эдвард Темплмор.

— Да, я так сказал и могу повторить.

Снова поднялся судья. Он повторил присяжным суть данных свидетелем показаний. Явно склоняясь на сторону Франсиско, он, однако, заявил, что считает себя обязанным разъяснить присяжным следующее: что показания молодой леди содержат много смягчающих для обвиняемого обстоятельств; что он решил сообщить обо всем Его Сиятельству и попытаться добиться снисхождения после вынесения приговора; что участие Франсиско в некоторых инцидентах, где он мог поплатиться жизнью, не может приводиться как свидетельство в его пользу и не дает оснований, чтобы не рассматривать его как соучастника пиратства; но что можно предположить, что юноша в этом серьезно раскаялся. Далее, продолжал судья, он считает себя обязанным, хотя и сожалеет об этом, заявить, что показания испанской девушки являются и отрицательными для молодого человека, поскольку доказывают наличие хороших взаимоотношений между ним и пиратским капитаном. Несмотря на то, что он сам заинтересован в судьбе юноши, он из чувства долга вынужден напомнить присяжным, что этих показаний, рассмотренных со всех сторон, все же недостаточно для оправдания, и он считал бы справедливым вынести приговор: ВСЕ, ПРЕДСТАВШИЕ ПЕРЕД СУДОМ, ВИНОВНЫ!

— Милорд! — произнес Эдвард Темплмор после того, как судья снова занял свое место. — Не может ли содержать этот пакет, печать на котором я не отважился сорвать, свидетельства в пользу обвиняемого? Вы имеете что-нибудь против того, чтобы пакет был вскрыт прежде, чем присяжные вынесут свое решение?

— Нет, — отвечал судья. — Но что в нем может содержаться?

— В нем содержатся показания, милорд, — отвечал Франсиско, — которые написаны самим капитаном пиратов. Он вручил мне этот пакет до того, как мы покинули шхуну, и сказал, что из них я смогу узнать, кто были мои родители. Милорд! В моем теперешнем положении я требую, чтобы пакет возвратили мне, и я не даю согласия на оглашение в этом зале его содержания. Если мне суждено умереть позорной смертью, то тайну моего происхождения я хочу унести с собой, чтобы, по крайней мере, мои родственники не могли краснеть за мой позор!

— Нет, нет! Послушайтесь совета! — живо промолвил Эдвард Темплмор. — В бумагах могут находиться показания капитана, которые подтвердят правдивость ваших показаний. То, что они написаны рукой капитана, могут, наверное, определить королевские эксперты, и тогда они послужат законными доказательствами, разве не так, милорд?

— Если подтвердится, что рукопись написана капитаном, то, я думаю, бумаги будут служить доказательством, — отвечал судья. — Особенно если молодая леди присутствовала при том, когда капитан передавал пакет молодому человеку, и слышала его слова. Дадите вы теперь согласие, молодой человек, на вскрытие пакета, чтобы мы попытались найти там показания в вашу пользу?

— Нет, милорд! — отвечал Франсиско. — Если у меня нет возможности ознакомиться до этого с его содержанием, то нет моего согласия на ваше ознакомление с ним. А поскольку я не уверен в успехе своего оправдания до вскрытия пакета, то пусть присяжные, не откладывая, выносят свой приговор.

В то время, когда присяжные уединились на совещание, Эдвард Темплмор вместе с Кларой подошел к Франсиско и стал уговаривать его, чтобы он разрешил вскрыть пакет. Клара тоже поддерживала его просьбу, но Франсиско оставался при своем решении. Наконец старшина присяжных поднялся для оглашения вынесенного приговора. Торжественная тишина воцарилась в зале суда. Всеобщее напряжение достигло предела.

— Милорд! — начал председатель присяжных. — Наше решение…

— Стойте! — прозвучал голос Эдварда Темплмора, который одной рукой обнимал удивленного Франсиско, а вторую протягивал к говорившему. — Подождите, сэр! С ним ничего не должно случиться, ведь это мой брат!

— И мой спаситель! — добавила Клара, становясь на колени по другую сторону юноши и, в знак смиренной просьбы, протягивая к суду руки.

Как гром среди ясного неба прозвучало это сообщение. Старшина присяжных сел на место, а судью, как и всех остальных, охватило немое изумление. За мертвой тишиной последовало всеобщее возбуждение, которое судья долго не мог унять. Эдвард Темплмор, Клара и Франсиско представляли собой группу, прекраснее которой никогда не было. Теперь, когда оба молодых человека стояли рядом, всем присутствовавшим бросилось в глаза большое сходство между ними. Лицо Франсиско было несколько темнее, чем у Эдварда, поскольку он с детства находился под воздействием лучей тропического солнца, но черты лица были полностью идентичны.

Лишь спустя длительное время судье удалось восстановить в зале тишину, но когда это ему удалось, то он и сам не знал, как ему вести процесс дальше.

Эдвард и Франсиско обменялись между собой несколькими словами и вместе подошли к судье.

— Милорд! — произнес Эдвард Темплмор. — Обвиняемый дает согласие на вскрытие пакета.

— Да, это так, — подтвердил Франсиско печальным голосом. — Хотя у меня нет почти никакой надежды, что его содержимое спасет меня. Ах! Теперь, когда я стал цепляться за жизнь, я чувствую, что у меня не остается никаких шансов сохранить ее. Время чудес миновало, и только одно чудо, только воскрешение капитана пиратов могло бы доказать мою невиновность.

— Он как раз и встает из могилы, чтобы доказать твою невиновность, Франсиско! — послышался глубокий, глухой голос, и ужас охватил всех, особенно Хокхерста и пленников. Но еще больше их лица исказил ужас, когда огромная фигура Каина появилась у свидетельского места. Это был действительно он, но уже не такой, каким мы описывали его в начале нашего повествования. Он был без бороды, выглядел бледным и изможденным. Его ввалившиеся глаза, его впалые щеки, глухой кашель, мешавший ему говорить, — все это свидетельствовало о том, что дни его сочтены.

— Милорд! — произнес Каин, обращаясь к судье. — Я пират Каин и был капитаном «Эвенджера». Но я еще на свободе. Я добровольно пришел сюда, чтобы доказать невиновность этого молодого человека. Ни наручников, ни кандалов на мне нет. Я не пленник, и моего имени нет в обвинительном заключении. Поэтому мои показания в настоящий момент должны рассматриваться как законные. Никто не знает меня в этом зале, кроме обвиняемых, чьи показания против меня недействительны, и я требую, чтобы меня привели к присяге и я мог своими показаниями спасти этого молодого человека.

Его привели к присяге с какой-то необычной торжественностью.

— Милорд! И вы, благородные господа присяжные! Я нахожусь в этом зале с самого начала судебного заседания и заявляю, что каждое слово, произнесенное Франсиско в свою защиту, — правда! Он никоим образом невиновен во всех совершенных грабежах и убийствах! Пакет содержит достаточно доказательств этому. Одновременно пакет содержит одну тайну, которую, по моему желанию, не должен знать никто, кроме Франсиско. Поэтому, чтобы пакет не вскрывался, я решил выступить сам. Как этот молодой офицер обнаружил, что Франсиско его брат, я не знаю. Но если он тоже сын Сесили Темплмор, то это не вызывает никакого сомнения. В пакете имеются подробные разъяснения обо всем.

А теперь, господа, когда вы получили мои показания, у меня нет других желаний, и я терпеливо снесу все. Я совершил один добрый поступок, и прежде, чем умру, отдаю себя, как пирата и подлого убийцу, в руки правосудия. Конечно, моя жизнь и так бы вскоре оборвалась естественным образом, этот негодяй Хокхерст отобрал у меня былую силу, но мне хочется заслуженной насильственной смерти, как отпущение грехов за все совершенные преступления.

После этих слов Каин повернулся к Хокхерсту, находившемуся недалеко от него и, казалось, застывшему в оцепенении. Тот не мог еще прийти в себя от охватившего его ужаса и все еще считал появление Каина сверхъестественным.

— Негодяй! — громко воскликнул Каин почти прямо в ухо Хокхерста. — Вдвойне проклятый негодяй! Ты умрешь, собака, не отомстив! Мальчик спасен, а я еще жив!

— Вы действительно живы? — спросил Хокхерст, постепенно приходя в себя.

— Да, я еще жив! Еще течет во мне кровь и есть на костях мясо! Потрогай мою руку, злой дух, и убедись! Ты чувствуешь ее силу? — продолжал Каин заносчиво. — А теперь, милорд, я готов! Франсиско, прощай! Я любил тебя и доказал тебе это! Не думай в будущем обо мне с ненавистью и прости меня! Прости меня, когда меня уже не будет!

И Каин устремил свой взгляд в потолок.

— Да, да! Это она, Франсиско! Это она! Я вижу ее! — воскликнул он, простирая вверх руки. — Она улыбается нам. Да, Франсиско, твоя мать, святая, улыбается и прощает…

Он не договорил до конца, так как Хокхерст, заметивший нож на поясе Каина, когда тот поднял вверх руки, молниеносно выдернул его из ножен и нанес удар в живот капитана.

Каин рухнул на пол. В зале снова возникло возбуждение. Хокхерста схватили, и Каин приподнялся на полу.

— Спасибо тебе, Хокхерст! — произнес Каин прерывающимся голосом. — Это не то убийство, за которое тебе пришлось бы отвечать. Ты отвел от меня позор закончить жизнь на рее, на рее рядом с тобой! Франсиско, сын мой, прощай!

После этих слов Каин застонал и испустил дух. Так закончилась жизнь капитана пиратов, который неоднократно покрывал кровью свои руки. Уйдя раз от убийцы, он во второй раз попал в его руки, и пиратский закон «Кровь за кровь!» был исполнен.

Труп Каина унесли, и теперь присяжные могли довести до суда свое решение. Всем подсудимым, кроме Франсиско, был вынесен приговор: ВИНОВЕН! Он покинул скамью подсудимых вместе со своим вновь обретенным братом под доброжелательные напутствия тех, кто смог к ним пробраться.

Эпилог

Нам следует объяснить читателям, каким образом Эдвард Темплмор пришел к предположению, что Франсиско, которого он еще совсем недавно рассматривал как своего соперника, его брат, а также как появился Каин, которого считали погибшим.

Для выполнения полученного приказа Эдвард Темплмор перебрался на обломки «Эвенджера», и в то время, когда его люди занимались поисками наиболее ценных вещей, он зашел в каюту капитана, которая наполовину была уже затоплена водой. Здесь около шкафов он обнаружил плавающую на воде книгу и, осмотрев ее, опознал в ней Библию. Удивленный тем, что обнаружил на пиратском корабле Библию, он при возвращении на «Энтерпрайз» прихватил ее с собой, где показал Кларе, которая сразу же признала в ней собственность Франсиско. Хотя книга и промокла, Эдвард попытался разделить слипшиеся страницы в надежде найти на них какие-либо имена, но ничего обнаружить ему не удалось. Однако он заметил, что на прикрывавшем внутреннюю сторону обложки листе что-то написано. Поскольку книга была промокшей, то листок легко отделился, и он на нем, к своему удивлению, прочел: «Сесили Темплмор», то есть имя своей матери. Ему была известна история, где предполагалось, что его мать и брат погибли при кораблекрушении. Поэтому легко представить, что ему очень захотелось узнать, каким путем книга попала в руки Франсиско. Он не решался еще предположить, что Франсиско его брат, и загорелся желанием как можно скорее выяснить это. Хотя он и имел намерение задержаться на месте еще на несколько дней, но, прислушавшись также и к просьбе Клары, чье своеобразное положение на новом корабле почти не отличалось от положения на предыдущем, нашел себе оправдание. В тот же вечер он вернулся на обломки «Эвенджера», поджег их и под всеми парусами направился в Порт-Ройяль.

Благодаря счастливой случайности Эдвард появился там, как мы уже сообщали, в день, когда начался судебный процесс. Как только он прочел переданное ему световым телеграфом сообщение адмирала, то сразу же снарядил свою шлюпку, взял с собой Клару на случай, если потребуются ее показания, и прибыл в здание суда уже к концу заседания.

В предыдущей главе мы рассказали, что Каин был ранен Хокхерстом, когда плыл к берегу, и затем погрузился под воду. Пуля попала ему в грудь и повредила легкое. Схватка между Хокхерстом и Франсиско и их пленение Эдвардом происходили на другой стороне залива, которую закрывали возвышавшиеся над водой скалы, и поэтому Франсиско не заметил, что же с Каином произошло дальше. Он видел только, как капитан исчез под водой, и считал его с этого момента погибшим. Но Каин снова появился на поверхности, а поскольку находился недалеко от берега, то нащупал ногами дно, выбрался на песок, добрался до одной из находившихся поблизости пещер и свалился там в ожидании смерти.

В этой же пещере оказалась и шлюпка с «Эвенджера» с двумя смертельно раненными пиратами и четырьмя круменами, которые спрятались там, не желая принимать участие в сражении, и с наступлением темноты намеревались уйти на шлюпке.

Каин вполз в пещеру и, почувствовав под собой сухую землю, тут же свалился. Помпей заметил, в каком он находится состоянии, и оказал ему помощь, перевязав рану. Капитан, как только перестал истекать кровью, снова ожил. Раненые пираты, находившиеся там, умерли.

Хотя остров был тщательно обыскан английскими моряками во всех направлениях, это убежище, из-за того что оно было скрыто под водой, ими обнаружено не было.

Как только стемнело, Каин изложил круменам свой план, и те, не без колебаний, все же пришли к мнению, что с его помощью им удастся переплыть на другой остров. Они посадили капитана на заднюю банку шлюпки и вытолкали ее из пещеры.

Каин несколько окреп. Он знал, что они находятся на путях передвижения малых торговых судов, и убедил круменов в том, что они хотя и невиновны, но все же не смогут избежать наказания, если в них заподозрят пиратов. Он посоветовал им выдавать себя за людей с каботажного судна, потерпевшего крушение. Каин тут же с помощью Помпея обрезал как можно короче бороду и изменил одежду на европейский лад. У них не было ни воды, ни провизии, и они чувствовали себя брошенными на произвол судьбы под тропическим солнцем. На их счастье (а еще больше на счастье Франсиско), на второй день их плавания они были подобраны американским бригом, шедшим на Антигуа.

Каин рассказал выдуманную им историю, но ничего не сказал о своей ране. Пренебрежение к ней привело бы к тому, что после его появления в суде он через несколько дней все равно бы умер, если бы не злодейство Хокхерста, ускорившего его кончину.

Теперь единственной и настоятельной заботой Каина было попасть в Порт-Ройяль, поскольку, равнодушный к своей собственной судьбе, он стремился спасти Франсиско. Ему повезло. Они встретили маленькую торговую шхуну, сновавшую между островами, которая направлялась в Порт-Ройяль. На ней он заполучил места для себя и круменов и прибыл туда за три дня до начала судебного процесса, где прятался до его открытия.

В этом месте нам, видимо, следует сказать, почему Каин не желал, чтобы был вскрыт пакет. Кроме бумаг, проливавших свет на происхождение Франсиско, в пакете находились письменные указания, как разыскать спрятанные им сокровища. Эти сведения, как и сами богатства, должны были стать достоянием только Франсиско.

Содержимое пакета имело довольно большой объем. Из бумаг вытекало, что настоящее имя Каина было Чарльз Осборн. Однажды на прекрасной шхуне он шел из Бильбао к африканскому берегу, чтобы забрать оттуда рабов, и находился в плавании чуть больше суток, когда люди на его корабле заметили по курсу на расстоянии около мили шлюпку, в которой, казалось, никого не было. Стоял штиль. Поверхность воды была совершенно ровной, и корабль едва двигался вперед. Как только шхуна подошла ближе, с нее был спущен на воду ялик, чтобы осмотреть неизвестную шлюпку.

Посланный ялик вскоре вернулся, таща ее на буксире. На дне шлюпки лежало несколько человек, которые выглядели как скелеты и были близки к смерти. Среди них, в состоянии полного истощения, находились негритянка с ребенком на груди и белокожая женщина.

Осборн, по его собственным словам, был в то время человеком без прочных убеждений, склонным к удовольствиям, и не был еще закоренелым грешником и убийцей, каким стал позднее. В нем жили тогда еще человеческие чувства, и он проявил милосердие, приняв на борт шхуны всех живых, находившихся в шлюпке. Некоторые пришли в себя, другие были настолько истощены, что спасти их не удалось. Среди первых находилась Сесили Темплмор и ее дитя, которое вначале считали умершим. Негритянка, истощенная перенесенными страданиями, умерла уже на борту шхуны. Оказавшаяся, к счастью, на шхуне коза, заменила ребенку кормилицу, и, прежде чем Осборн подошел к берегу, мальчик снова приобрел здоровье и силу, а его мать — прежнюю красоту.

Мы пропустим значительную часть материалов из бумаг Каина и остановимся лишь на тех, которые имели значение для Франсиско. Каин, или Осборн, как его звали раньше, был чудовищен в своих страстях, и миссис Темплмор стала его любовницей. После возвращения в Бразилию с грузом рабов он для успокоения совести стал выдавать Сесили за свою жену. Но это было лишь слабое утешение ее страданиям. Она, привыкшая с детства к аристократическому образу жизни и утонченной воспитанности, оказалась навсегда потерянной для мира, в котором жила ранее, вырванной из общества, возвратиться в которое у нее не оставалось надежды, связанной с людьми, которых она одновременно и боялась, и ненавидела. Дни и ночи проводила она в слезах, а когда Осборн, разрушитель ее счастья, начал грубо обращаться с ней, будущее стало видеться ей все более печальным. Ее единственным утешением оставался ребенок. Не будь его, а также страха, что он подпадет под тлетворное влияние окружающих, она с радостью приняла бы смерть. Так и жила она. Ради него она стремилась удержать Осборна от злодейской карьеры, уводившей его все дальше; ради него она кротко переносила издевательства и побои. Если Осборн прежде занимался таким позорным делом, как работорговля, то впоследствии перешел к преступлениям — он стал пиратом. Но не расставался с Сесили и ребенком. Дольше держаться она не могла. С каждым днем молодая женщина становилась все слабее, и горе скоро все равно бы положило конец ее мучениям, если бы их не ускорила жестокость Каина. Упреки с ее стороны в жестокости к людям привели его в ярость, и он ударил ее так сильно, что она упала. Она умерла с просьбой к небу, чтобы оно уберегло ее сына от преступного образа жизни, и простила Каина, выражавшего раскаяние и дававшего обещания, которые он потом не выполнил.

Это были основные факты, оставленные Каином и касавшиеся несчастной матери обоих молодых людей, которые, прочитав эти бумаги, сидели молча, держась за руки.

Молчание вскоре было нарушено Эдвардом, он начал задавать брату бесчисленное множество вопросов. И, отвечая на них, Франсиско подробно рассказал ему о своей жизни, полной приключений.

— Что же касается сокровищ, Эдвард, — сказал Франсиско, — то я не могу ими воспользоваться.

— Тебе и не надо, — отвечал Эдвард. — Они принадлежат тем, кто захватил пиратский корабль, и должны быть разделены в качестве призовых денег. Тебе не нужно брать оттуда ни гроша, но я надеюсь, что заполучу приличную часть. Кроме того, береги эти бумаги, ведь они предназначены тебе.

Адмирал уже знал о всех событиях на суде и направил Эдварду письменное приглашение, в котором указывал, что будет счастлив принять его на адмиральском корабле вместе с братом в удобное для них время, а также увидеть у себя и дочь испанского губернатора, которую он, на все время ее пребывания в Порт-Ройяле, берет под свое покровительство. Клара с радостью приняла это предложение, и на второй день после суда они появились на борту адмиральского судна. Клара и Франсиско были представлены адмиралу. Им отвели первоклассные каюты с подобающим обслуживанием.

— Мистер Темплмор! — сказал адмирал. — Я боюсь, что мне придется послать вас в Пуэрто-Рико, вы должны вручить губернатору послание о том, что его дочь спасена.

— Мне кажется, сэр, вам следует послать туда другого, а меня оставили бы здесь, чтобы лично заверить его дочь в ее счастье!

— Как? Вы хотите жениться на ней? Тогда вы о себе высокого мнения! Подождите же, пока не станете капитаном, сэр.

— Думаю, этого ждать осталось недолго, — скромно отвечал Эдвард.

— Между прочим, — продолжал адмирал, — вы не упоминаете о сокровищах, спрятанных на острове.

— Но эти сведения имеет лишь мой брат, а не я!

— Сокровища нужно доставить сюда, и я думаю, что за ними следует послать вас, Эдвард. Мистер Франсиско, вы могли бы пойти вместе с ним.

— С вашего позволения, сэр, — отвечал, улыбаясь, Франсиско, — я лучше подожду, пока Эдвард не станет капитаном. Жена и сокровища должны прийти вместе. До его свадьбы я не намерен расставаться со своими бумагами.

— Честное слово, — произнес капитан Манли, — мне хотелось бы, Темплмор, чтобы вы получили назначение, поскольку, как мне кажется, от него многое зависит: счастье молодой леди, часть моих призовых денег, восьмушка адмирала. Действительно, адмирал, обстоятельства требуют повышения, и я убежден: он его заслужил.

— Я тоже, Манли, — отвечал адмирал. — И в доказательство того, что я тоже так думаю, сейчас войдет мистер Хадлей с приказом в руках, на котором отсутствует всего лишь самая малость…

— Ваша подпись, сэр, как я полагаю, и ничего больше, — дополнил капитан Манли, обмакивая при этом перо в чернила и протягивая его своему начальнику.

— Вы угадали, — отвечал адмирал, ставя подпись на приказе. — А теперь… Теперь ничто больше не мешает. Желаю вам счастья, капитан Темплмор!

Эдвард согнулся в глубоком поклоне. Лицо его сияло от счастья.

— Я не могу раздавать чины офицерам, адмирал, — сказал Франсиско, передавая ему на подпись еще один документ о назначении, — но я могу давать пояснения, которые вы не посчитаете неважными, поскольку сокровища, кажется, довольно значительные.

— Разумеется, мистер Темплмор! Манли, вам следует выйти в море с рассветом! — воскликнул адмирал. — Да, этого будет достаточно, чтобы полностью загрузить ваш баркас! Вот прочтите. Я должен подготовить на вас приказ и приложить его копию к копии этих ценных бумаг. Оригинал слишком дорог, чтобы подвергать его опасностям вашего плавания.

— По мнению их бывшего владельца, они должны были сделать меня счастливым, — произнес Франсиско с печальной улыбкой, — но я не хочу марать об них свои руки.

— Совершенно правильно, молодой человек. У вас прекрасные принципы! Но мы не будем воспринимать их буквально, — отвечал адмирал. — А где же молодая леди? Передайте ей, что обед уже на столе!

Через четырнадцать дней после этого разговора капитан Манли возвратился с сокровищами. «Энтерпрайз» под командованием другого офицера тоже вернулся из Пуэрто-Рико с ответом губернатора на уведомление о спасении дочери. Письмо изобиловало изъявлениями благодарности адмиралу и восхвалениями Эдварда, а также содержало самое важное: губернатор давал благословение молодому офицеру и дочери, которое подкреплял дюжиной ящичков с золотыми дублонами.

Примерно шесть недель спустя после упомянутой выше беседы на адмиральском корабле мистер Уитерингтон, прочитав в своей столовой в Финсбури-сквер объемистый почтовый пакет, так резко дернул шнур звонка, что старый Джонатан подумал, не сошел ли его хозяин с ума. Но даже и эта мысль не заставила его ускорить торжественные размеренные шаги. По своему обыкновению, он появился в дверях, не произнеся ни слова.

— Почему не идет этот холоп, когда я звоню? — воскликнул мистер Уитерингтон.

— Я здесь, сэр! — отвечал торжественным голосом Джонатан.

— Так ты уже здесь? Но к черту! Ты приходишь сюда как дух. Ты можешь представить себе, Джонатан, кто к нам приезжает?

— Откуда мне знать это, сэр?

— Но я-то знаю! Ты старый дуралей! Эдвард приезжает сюда! Самым кратчайшим путем он возвращается на родину!

— Он остановится в своей старой комнате, сэр? — спросил дворецкий с невозмутимым спокойствием.

— Нет! В самой лучшей спальне этого дома! Подумай только, Джонатан, он женился, стал капитаном. Капитан Темплмор!

— Да, сэр?

— А также нашел своего брата, Джонатан! Своего брата-близнеца!

— Да, сэр?

— Своего брата Френсиса, которого считали погибшим. Но это долгая история, Джонатан, и очень удивительная. Их бедная мать давно уже умерла.

— In coelo quies! Покой на небесах! — отвечал Джонатан, возводя глаза к небу.

— Но его брат снова воскрес!

— Resurgam, я тоже воскресну! — отвечал дворецкий.

— Они будут здесь через десять дней, до этого подготовь все, Джонатан. Помоги мне, Боже! — продолжал старый Уитерингтон. — Я едва знаю, где у меня голова! Это испанская девушка, Джонатан!

— Кто, сэр?

— Кто же, как не жена капитана Темплмора! А его привлекали к суду, как пирата!

— Кого, сэр?

— Черт побери тебя с твоим «Кто, сэр?». Кого же иначе, как не его брата Френсиса! Каким ты был простаком, таким и остался!

— Что еще прикажете, сэр?

— Нет, ничего! Убирайся!

Через три недели после этого разговора в доме появился капитан Темплмор с женой и братом Френсисом, к великой радости состарившегося мистера Уитерингтона, которому давно уже надоели и одиночество, и старый Джонатан.

Братья-близнецы стали его утешением. Они и закрыли ему глаза, когда он с миром умер, поделили его благословение и все состояние.

На этом заканчивается наша история о пирате.

Словарь отдельных морских терминов и перевод названий кораблей

Абордаж — способ боя, при котором атакующее судно сцепляется с неприятельским для захвата его в рукопашном бою.

Бак — надстройка в носовой части корабля, идущая от форштевня до переднего люка.

Банка — 1. скамейка на шлюпках, яликах и т. п. 2. навигационный термин, обозначающий отдельно лежащую отмель.

Барк — парусное судно с прямыми парусами на всех мачтах, кроме последней, несущей косой парус.

Бизань-мачта (бизань) — последняя мачта на трех- и более мачтовых кораблях.

Брамсель — прямой парус, поднимаемый на брам-стеньге.

Брам-стеньга — рангоутное дерево, являющееся продолжением стеньги.

Брасопить — поворачивать реи с помощью брасов в горизонтальной плоскости.

Брасы — снасти, прикрепленные к реям и служащие для постановки парусов под определенным углом относительно направления ветра и движения судна.

Бушприт — горизонтальный или наклоненный брус, выступающий с носа парусного судна и служащий для вынесения вперед носовых парусов.

Галс — движение парусного судна при ветре, который дует или с правого, или с левого борта.

Гафель — специальный рей, укрепленный наклонно в верхней части мачты. Служит для крепления верхней кромки косого паруса.

Грот-брам-стеньга — рангоутное дерево, являющееся продолжением стеньги на грот-мачте.

Грот-мачта — вторая от носа корабля мачта.

Дюйм — линейная мера, равная 2,54 см.

Зарифить паруса — уменьшить площадь парусов.

Кабельтов — внесистемная единица длины, равная 185,2 м.

Капер — пиратское судно.

Кливер — косой парус треугольной формы, устанавливаемый впереди.

Лавировать — менять направление движения.

Марсовые — на парусных судах матросы, дежурившие по расписанию на марсе, то есть огражденной площадке на самой верхней точке грот-мачты.

Миля — морская линейная мера, равная 1852 м.

Планшир (планширь) —деревянный брус, устанавливаемый поверх фальшборта или леерного ограждения.

Полубак — носовая надстройка на баке корабля.

Призовые деньги — награда, поощрение, получаемые участниками при захвате неприятельского корабля в морском сражении.

Румпель — одноплечий или двуплечий рычаг, насаженный на головку руля для его поворачивания.

Сажень — морская линейная мера, равная 183 см.

Стеньга — рангоутное дерево, являющееся продолжением мачты вверх.

Такелаж — общее название всех снастей на судне или вооружение одной мачты. Служит для крепления рангоута, управления парусами и т. п.

Такелаж бегучий — все подвижные части такелажа, служащие для управления парусами, а также проведения работ по подъему, спуску.

Такелаж стоячий — металлические или растительные тросы, предназначенные для крепления и поддержки рангоута.

Тальрепы — натяжные приспособления для обтягивания стоячего такелажа и состоящие из талей, блоков, винтовых креплений.

Топ-парус — самый верхний парус на мачте.

Фок (фок-мачта) — первая от носа корабля мачта.

Фок-стеньга — вторая часть фок-мачты, ее продолжение.

Форштевень — передняя часть набора корпуса корабля, образующая его носовую оконечность.

Фрахт — 1. груз. 2. плата за провоз грузов, пассажиров.

Фрегат — в парусном военном флоте трехмачтовый корабль, второй по величине после линейного корабля. Предназначался главным образом для крейсерской службы.

Фут — линейная мера, равная 12 дюймам, или 30,48 см.

Шкоты — снасти для управления парусами.

Шпангоуты — поперечная связь бортового набора корпуса корабля, к которой крепится обшивка.

Ют — надстройка в задней части корабля.

Названия кораблей

«Секэшен» — «Черкес»

«Юникон» — «Единорог»

«Эвенджер» — «Мститель»

«Энтерпрайз» — «Предприятие».

Краткая биография капитана Фредерика Марриета, кавалера ордена «Бани», ордена Почетного Легиона, золотой медали «За спасение утопающих»

Фредерик Марриет родился 10 июля 1792 года в Лондоне в самой что ни на есть сухопутной семье. Его отец — Джозеф Марриет, долгое время служил торговым представителем в Вест-Индии, затем представлял интересы министерства колоний на острове Гренада и наконец поселился в Лондоне, будучи уже членом английского парламента.

Родословная семьи велась от Ле Сиура Марриета, уроженца Нормандии, офицера гугенотской армии, которой командовал адмирал Коллайгни. В Варфоломеевскую ночь 24 августа 1572 года Ле Сиуру удалось спастись — он бежал в Англию, потеряв все свое состояние.

Знания и житейский опыт Марриет приобретал вначале в средней школе в пригороде столицы и колледже в местечке Пондерс Энд. Нельзя сказать, чтобы учеба доставляла ему огромное удовольствие, но все же он слыл учеником, подающим надежды. Сам Марриет вспоминал об этом периоде своей жизни: «Превосходя в способностях большинство одноклассников, я редко старался учить уроки так, чтобы выделяться в классе. Я был слишком горд, чтобы отставать от сверстников, и слишком ленив, чтобы делать больше». Вместе с тем, помимо изучения латыни и греческого, он добился заметных успехов в арифметике и алгебре.

Как и большинство подростков, Марриет рос шустрым, подвижным и озорным. Однажды во время самоподготовки в класс заглянул воспитатель и застал Марриета, стоящего на голове. На вопрос удивленного преподавателя мальчишка с вызовом ответил: «Я три часа пытался выучить урок, стоя на ногах, но не мог и поэтому решил выяснить, смогу ли я выучить его, стоя на голове».

С детства Марриет бредил морем и не раз убегал из дома и из колледжа, но его ловили и водворяли домой. Наконец, поняв, что бороться с его тягой к морю бесполезно, родители уступают, и в четырнадцать лет Марриет становится гардемарином. 23 сентября 1806 года он поступает на службу в военно-морской флот и начинает ее на борту «Империуза», сорокачетырехпушечного корабля под командой известного в свое время лорда Кокрейна.

Крупные морские битвы к тому времени уже миновали, но все же до октября 1809 года, то есть пока молодой Марриет служил под началом лорда Кокрейна, он успел принять участие более чем в пятидесяти морских сражениях у берегов Франции в Средиземном море.

Среди многочисленных эпизодов его морской биографии был и такой. Однажды «Империуз» преследовал корабль противника в заливе Аркупон, где тот пытался укрыться от огня корабельной артиллерии. Лорд Кокрейн решил захватить его, и юный Марриет оказался в составе абордажной группы. Он ни на шаг не отставал от первого лейтенанта, возглавившего отряд, и вместе с ним ступил на палубу вражеского судна. Но едва они оказались там, как офицер был сражен выстрелами из мушкетов. Падая, он сбил бегущего за ним Марриета, и того чуть было не затоптали товарищи, ринувшиеся вперед. Когда корабль был захвачен, матросы с «Империуза» стали собирать убитых и раненых. Марриета, находившегося в шоковом состоянии, посчитали убитым. Один из гардемаринов, недолюбливавший Марриета, посмотрел на неподвижно распростертого на палубе товарища и, слегка пнув его ногой, произнес: «А вот молодой петушок, который откукарекал! Да-а, каким-то чудом этот малый избежал виселицы!» Возмущенный таким «приветствием» и комментарием, Марриет собрал почти угасшие силы и сумел с трудом выдавить из себя: «Вы — лгун!», что вызвало взрыв хохота, несмотря на серьезность ситуации.

Во время службы на «Империузе» в Средиземном море Марриет не раз принимал участие в морских десантах, которые высаживались англичанами в поддержку испанцам, воевавшим с французами. Дважды в таких операциях он получил ранения: во время штурма в крепости Мангат, контролировавшей дорогу из Барселоны в Жерону, и при обороне замка Росас, занимавшего важное стратегическое положение.

Несмотря на молодость, Марриет был незаурядно отважен и находчив. Особенно он отличился, участвуя в создании плавучих заграждений на «Баскской дороге», когда англичане применили против французского флота брандеры, то есть суда, предназначавшиеся к подрыву при столкновении с противником, и был поощрен командованием. За участие в средиземноморских операциях Марриет был представлен лордом Кокрейном к правительственной награде.

Марриет никогда не был любимчиком, хотя делал больше, чем требовалось по службе. Смышленого и ловкого гардемарина заметили. Он стал получать награды и повышения. В 1812 году ему присвоили звание лейтенанта и направили на «Эспиджел» в Вест-Индию. В этих водах на «Ньюкасле 58» и «Спартанце» он участвовал в захвате пиратских судов «Утренняя звезда» и «Полли» в Хейкокской бухте. Еще два капера были захвачены на Литл Ривер.

За время службы в военно-морском флоте Марриет ходил на многих кораблях, бороздя моря и океаны в разных концах земного шара. В 1815 году он становится капитаном и получает под свое командование сначала малые, а позднее и крупные корабли.

Крейсируя в 1821 году в Атлантическом океане возле острова Святой Елены, где находился в ссылке Наполеон, Марриет присутствовал при его кончине и, неплохо владея карандашом, довольно точно запечатлел бывшего императора на смертном одре. Вернувшись в Англию на «Розерио», он привез депешу о его смерти.

Приняв в 1823 году под командование двадцатипушечный корабль «Ларн», Марриет совершил на нем переход в Ост-Индию. Там он участвовал в Бирманской войне и некоторое время в 1825 году исполнял обязанности старшего офицера военно-морских сил.

Под конец службы, с ноября 1828 года по ноябрь 1830 года, Марриет командовал «Ариадной», кораблем, выполнявшим крейсерские функции в проливе Ла-Манш и у Гебридских островов.

Морская служба сурова и не для слабых. Марриет не раз повторял, что это — соль, а не сахар. Но сам он чувствовал себя в море в своей стихии, с молодых лет проявляя бесшабашную удаль, ловкость и смелость. Он стал героем событий, когда в сентябре 1811 года в районе мыса Малабар фрегат, где он служил, попал в сильнейший шторм и лег набок со сломанными грот-стеньгой и грот-реем. Чтобы спасти судно, нужно было добраться до них и обрубить. Эту сцену Марриет описал так: «Привязав острый топор, я дал капитану понять, что попытаюсь обрубить обломки, жестом пригласил последовать за собой тех, кто захочет, и стал взбираться по такелажу. Человек пять матросов последовали за мной. Резкий толчок почти сбросил нас за борт, и обломки мачты чуть было не раздавили нас. Мы удержались, лишь крепко вцепившись в ванты руками и ногами. Затаив дыхание, весь экипаж следил за нами, пока мы не добрались до обломков. Здесь мы разделили обязанности: матросы начали разбирать талрепы на стеньге, а я занялся вантами грот-рея. Мощные толчки, ужасающий грохот волн, темень затрудняли работу. На рассвете нам все же удалось выполнить задачу, и обломки рухнули за планширь. Облегченный корабль выпрямился. Мы спустились под одобрительные возгласы команды».

А скольких людей Марриет спас лично! Казалось, ему в любую погоду ничего не стоило прыгнуть за борт при виде попавшего в беду человека, будь то юнга, матрос или офицер. При этом он рисковал подчас своей собственной жизнью. Об одном из множества эпизодов, связанных со спасением утопающих, Марриет рассказывал: «Матрос Джон Уокер, черпавший за бортом воду, сорвался и упал в море. Тотчас же был дан сигнал тревоги, и судно легло в дрейф. Я побежал на корму и, увидев, что человек не умеет плавать, прыгнул за борт ему на помощь. Прыгая с большой высоты, я глубоко ушел под воду, а когда вынырнул, то увидел только взметнувшуюся на поверхности руку матроса. Я поплыл к нему. Но, о, Боже! Я ужаснулся, обнаружив, что плыву в воде, окрасившейся от крови! Я понял, что на матроса напала акула, и испугался того, что в любой миг сам могу разделить его участь. Я удивляюсь, как не утонул, ведь я был почти парализован страхом! Я едва соображал, потрясенный увиденным и представив себе такой ужасный конец. Корабль, двигавшийся со скоростью пяти-шести миль в час, ушел уже довольно далеко, и я отказался от мысли добраться до него. Придя в себя через несколько минут, в течение которых в моей голове пронеслись события последних пяти лет, я стал молиться и клясться, что исправлюсь, если Богу будет угодно спасти меня. Корабль был уже на расстоянии мили, когда меня выловили подоспевшие на шлюпке товарищи. Добравшись до судна, мы увидели за его кормой трех огромных акул. Это они сожрали того бедного парня и, на мое счастье, сразу же последовали за кораблем в ожидании новой добычи».

Но не всегда и не все заканчивалось так благополучно. Спасая матроса Джекоба Смолла, упавшего с «Эспиджела» в бурлящее море, Марриету пришлось долго пробыть в воде — понадобилось время для остановки судна и спуска на воду шлюпки. Он был подобран в полутора милях от корабля крайне изнуренным. От перенапряжения у него полопались кровеносные сосуды. Поэтому его отправили лечиться на родину и почти на год освободили от службы.

Неоднократно оказываясь в критических ситуациях, Марриет задумывался, как лучше обеспечить безопасность и спасти людей на терпящем бедствие судне. После долгих размышлений и расчетов он в 1818 году представил Королевскому обществу спасения утопающих описание спасательной лодки, качества которой были очень высоко оценены. За это изобретение капитана Марриета наградили золотой медалью «За спасение утопающих».

Через семь лет, то есть в 1825 году, Марриет снова был удостоен высшей награды этого общества — за отвагу и гуманность при спасении многих человеческих жизней.

Но не только из сражений и приключений состояла морская служба Марриета. Он видел тяжелый труд матросов и всячески пытался облегчить его. В те времена людей во флот вербовали насильственно, там существовали суровые «нельсоновские» порядки, царили грубость и жестокость по отношению к нижним чинам, были в обычае и телесные наказания. Сам Марриет, уже в зрелом возрасте, считал, что физические наказания необходимы, говоря, что «если уж иначе человеку никак не втолкуешь, то его надобно пороть». Но, испытывая всю жизнь потребность защищать человека от насилия и произвола, Марриет в 1822 году выступил против существовавших на флоте порядков. Он опубликовал «Предложения по отмене существующей в военно-морском флоте системы насильственной вербовки». Через несколько месяцев они с небольшими изменениями были введены в действие.

Дух изобретательства сопутствовал Марриету. В 1837 году он публикует «Код сигналов для использования на кораблях торгового флота». «Код сигналов» получил распространение не только на английском королевском и торговом флотах, но и в других странах. За него Марриет был дважды поощрен Обществом судовладельцев. В 1840 году «Код сигналов» был переведен на французский язык и показан Луи Филиппу. Король пришел в восторг и наградил Марриета орденом Почетного Легиона. Позднее книга была издана в Голландии и Италии.

С наградой, полученной Марриетом от французского монарха, его связала одна курьезная история. Английский король Вильям IV прочел роман Марриета «Питер Симпль» и восхитился им. Вероятно, правдивые картины из жизни военно-морского флота, которому король покровительствовал, и стиль очаровали монарха, и он захотел увидеть автора. Марриет стоял в королевской приемной в вальяжной позе, когда туда вышел Вильям IV. Увидев Марриета, он спросил у другого джентльмена, также ожидавшего короля: «Кто это?» Услышав этот вопрос, Марриет обратился к джентльмену: «Скажите Его величеству, что я — Питер Симпль!» Ничего не поняв, король подошел к капитану и очень любезно принял его.

Некоторое время спустя после этого случая на прием к королю попал военный министр, чтобы испросить у монарха для капитана позволения носить французский орден и добиться если не дальнейшего продвижения капитана Марриета, так хотя бы его достойного поощрения за безупречную службу. Первая просьба была удовлетворена, как само собой разумеющееся, а в ответ на вторую король сказал: «Вы лучше меня знаете его службу, поэтому делайте, как вам будет угодно».

Министр был уже у дверей, когда Вильям IV вернул его. «Марриет! Марриет! Кстати, это не тот ли человек, который написал книгу против насильственной вербовки матросов?» — спросил он. «Тот самый, Ваше величество», — отвечал министр. «Тогда он не будет носить орден и вообще ничего не получит!» — изрек монарх.

Первый его роман «Морской офицер» получил широкое признание публики. Это окрылило капитана, и он занялся писательской деятельностью с серьезностью и рвением, которые всегда сопутствовали ему во всех начинаниях. Книги «Король Оуэн», «Питер Симпль», «Джекоб Верный» последовали одна за другой. В течение последующих лет к ним прибавились: «Иасфет ищет отца», «Ньютон Форстер», «Мичман Тихий», «Паша многих легенд», «Браконьер», «Корабль-призрак», «Приключения собаки», «Персиваль Киин», «Пират», «Три катера», «Моряк Рэди», «Бедный Джек», «Капитан капера», «Миссия, или Африканские сцены», «Переселенцы в Канаде», «Олла Подрида», «Американский дневник», «Приключения Виоле в Калифорнии», «Валерия» и многие другие.

Произведения Марриета пользовались большой популярностью и создали ему славу еще при жизни. Ими зачитывались и стар и млад, они переводились на многие европейские языки.

Одаренный как романист, Марриет открыл морской приключенческий жанр и привнес в литературу реалистическую суровость изображения моря и морской службы, которые в его книгах вполне зримы. Богатый жизненный опыт, мужество души и сердца — все это органично вошло в живую ткань остросюжетных романов. Приключения громоздятся одно на другое, увлекая читателя замысловатой интригой, при этом писатель дает ему возможность постичь как судьбу человека, так и мотивы поступков.

Очень верно подметил характерную особенность творчества Марриета его современник Роберт Стивенсон, которому он обязан рождением своего «Владетеля Балантре»: «Я был одержим духом соперничества, перечитав три или четыре раза «Корабль-призрак» Марриета. И отчего бы не сочинить историю многих лет и многих стран, суши и моря, дикости и просвещения. Повесть, которая будет написана такими же крупными мазками, в такой же динамичной и лаконичной манере, что и эта с восторгом читанная книга…» Но приключения в понятии Марриета многомерны и служат прежде всего только той среде, где проявляется человеческий характер, вскрывается нравственная сущность человека. И героев своих Марриет проводит через страдания, несправедливость и лишения, прививая им оптимизм, умение рассчитывать только на свои собственные силы, добиваться цели и противостоять неблагоприятным обстоятельствам.

Служба на море не прошла для Марриета бесследно. Более года он очень страдал от непрерывно лопавшихся кровеносных сосудов. Надежды на выздоровление не было, и 9 августа 1848 года Марриет скончался.

Марриет был женат на Катарине, дочери сэра Стефана Шейрпа, бывшего поверенного в делах при царском дворе в России. Ей он оставил шестерых детей. Двое его сыновей служили во флоте. Старший сын, Фредерик, лейтенант военно-морского флота, обещал быть достойным своего отца и вел себя как совершенный сорвиголова. Он, как и его отец, не раздумывая бросался в море, чтобы спасти человека, проявляя бесстрашие и отвагу. Почти со всей командой он погиб в 1847 году в обломках «Эвенджера», налетевшего на скалы в Средиземном море у побережья Африки.

Младший сын, Френк, оказался талантливым гидрографом и служил мичманом на гидрографическом судне «Самаранг». В 1848 году им была опубликована книга — «Борнео и Индонезийский архипелаг, с изображением одежды аборигенов и пейзажей». Умер он в Кейсайнгтон Гоа в сентябре 1855 года в возрасте 29 лет.

Одна из дочерей Марриета, Эмилия, нашла себя в литературе. Ее перу принадлежал ряд романов и рассказов для юношества.

Капитан Марриет был писателем, стоящим в центре общественно-политических событий своего времени. Активную жизненную позицию он как бы передавал и литературным персонажам, осуществляя важный процесс преемственности жизненного опыта, духовных и нравственных ценностей. С позиций сегодняшнего дня литературное наследие Марриета представляет ценность для современного юного читателя. Не все его корабли скрылись под водой забвения. Небольшой флот Капитана Марриета имеет право бороздить безбрежный океан детской литературы.

В. Кутырин.

Оглавление

Глава первая В Бискайском заливе

Глава вторая Холостяк

Глава третья Шторм

Глава четвертая Течь

Глава пятая Старая дева

Глава шестая Гардемарин

Глава седьмая Сонная бухта

Глава восьмая Нападение

Глава девятая Захват

Глава десятая Песчаная отмель

Глава одиннадцатая Спасение

Глава двенадцатая Лейтенант

Глава тринадцатая Высадка

Глава четырнадцатая Встреча

Глава пятнадцатая Ошибка

Глава шестнадцатая Кайкосовые острова

Глава семнадцатая Судебный процесс

Эпилог

Словарь отдельных морских терминов и перевод названий кораблей

Краткая биография капитана Фредерика Марриета, кавалера ордена «Бани», ордена Почетного Легиона, золотой медали «За спасение утопающих»