Квартирный вопрос (октябрь 2007) [Журнал «Русская жизнь»] (fb2) читать онлайн

Русская жизнь
№13, октябрь 2007

Квартирный вопрос

* НАСУЩНОЕ *
Драмы

Баков. Политтехнолог Антон Баков (я о нем уже писал, когда этот авантюрист пытался сделать из солдата Сычева перспективного политика) - все-таки очень интересный персонаж. Самые яркие эпизоды предвыборной кампании последних недель связаны именно с Баковым - несмотря на то, что партия, на которую он работает (СПС), очевидно, уже простилась с какими бы то ни было иллюзиями насчет своего попадания в Госдуму. Во-первых, Баков вместе с Борисом Немцовым, Марией Гайдар и несколькими сотнями пенсионерок пикетировал супермаркет «Седьмой континент». Лидеры партии, еще недавно ставившей себе в заслугу либеральные рыночные реформы, прорвались в торговый зал, требуя снизить цены на еду, в общем, вели себя как настоящие леваки. Во-вторых, с именем Бакова принято связывать неизвестную до сих пор организацию «Молодежь за Россию», которая устроила публичное сожжение книги Бориса Немцова «Исповедь бунтаря» (название, кстати, тоже изобретательное; бунтарь Немцов, ага), все подумали, что это беснуются «Наши» и пришли в ужас, что очень выгодно и Немцову, и Бакову. Наглая, циничная - и в то же время яркая и креативная предвыборная кампания, которую ведет Баков, сегодня выглядит особенно интересно - эдаким приветом из конца девяностых, вечеринкой «Для тех, кому за…». Но если в девяностые Баков воспринимался бы просто как политтехнолог, один из многих, то сегодня он уже персонаж настоящей человеческой трагедии, пребывающий то ли на самых вершинах духа, то ли в бездонной пропасти. Как архитектор-конструктивист в эпоху сталинских высоток. Как писатель-деревенщик в эпоху Дарьи Донцовой. Упрямый недобиток, не желающий идти в ногу со всеми остальными и потому при всей своей омерзительности вызывающий даже какую-то симпатию. Между прочим, о Бакове уже сейчас стоит говорить в прошедшем времени. По нашим сведениям, после включения Владимира Путина в тройку «Единой России» спонсоры СПС отказались от сотрудничества с этой партией, и сейчас ее кампания спешно сворачивается. И я не знаю, что должно произойти, чтобы эту выжженную пустыню можно было бы назвать публичной политикой.

Якеменко. Знаменитый лидер движения «Наши» Василий Якеменко, как все и ожидали, возглавил вновь созданный Госкомитет по делам молодежи. Новое ведомство почему-то все сразу стали сравнивать с ЦК ВЛКСМ, хотя сравнение выглядит не очень корректным. С комсомолом правильнее все-таки сравнивать самих «Наших» - общественную организацию, - должность же председателя Госкоммолодежи в советской иерархии соответствовала бы должности какого-нибудь зампреда по молодежи в Госкомтруде. И в этом смысле Якеменко - великолепный оратор и шоумен, ярчайший публичный политик, какой только возможен в условиях сегодняшней России, - в кресле второразрядного федерального чиновника смотрится не так чтобы очень естественно. Более того - вероятно, это понимает и сам Якеменко, устроивший свою приемную не в Доме правительства, а в палатке, стоящей во дворе офиса движения «Наши», от лидерства в котором, пусть и на общественных началах, он решил не отказываться. История постсоветской России знает немало примеров, когда государственная служба губила самых ярких персонажей своего времени (стоит вспомнить хотя бы судьбы генералов Шаманова, Трошева и Казанцева, каждому из которых хватило трех-четырех лет, чтобы из народных героев превратиться в унылых неудачливых отставников). Справится ли со своей ролью Якеменко - пока неизвестно, но поздравлять его, бесспорно, пока не с чем.

Тегеран- 007. В очередном выпуске телевизионной «Фабрики звезд» Валерий Леонтьев дуэтом с кем-то из «фабрикантов» пел песню из фильма «Тегеран-43», а потом ведущая сказала, что очень здорово, когда про наших разведчиков снимают фильмы с хорошим концом, и она, ведущая, хочет поклониться тем разведчикам, которые были прототипами героев «Тегерана-43» и спасли участников Тегеранской конференции от покушения. По Первому каналу давно просто так ничего не говорят, поэтому я совсем не удивился, когда на следующий день после «Фабрики звезд» информагентства со ссылкой на «заслуживающий доверия источник в российских спецслужбах» сообщили, что в Иране готовится покушение на Владимира Путина. Никакого дальнейшего развития новость, конечно, не получила, разве что иранские власти устами представителя своего МИДа заявили что-то недоуменное по поводу врагов, которые с помощью таких слухов пытаются поссорить два братских народа. Но дело, разумеется, не в ссоре. Просто дежурная поездка российского президента на очередной заведомо скучный саммит каспийских стран если чем и интересна массовому сознанию, так это очевидной рифмой с советским большим стилем. О том, что это первый с 1943 года визит нашего лидера в Тегеран, в газетах и по телевизору в эти дни написали и сказали бессчетное количество раз. Это обстоятельство, однако, отсылало не только к сталинской дипломатии военных лет, но и к брежневскому масскульту. «Тегеран-43» -единственный советский фильм с участием, хоть и в эпизоде, Алена Делона и с песней в исполнении Шарля Азнавура (а также с заместителем Андропова генералом Чебриковым в качестве консультанта) - для российского массового сознания воспоминание более свежее и более приятное, чем конференция «большой тройки». Имиджмейкеры Путина с помощью слухов о покушении умело вписали российского президента в этот контекст - Путин, отшучивающийся насчет того, что «если слушаться охрану, то из дома вообще нельзя выходить», смотрится в обрамлении Сталина с Черчиллем и Азнавура с Делоном вполне органично - как будто он, Путин, был всегда. Путинский имидж последних месяцев (рейнджерская рыбалка в Туве с принцем Монако, эпизоды с осетром в Волгограде и с зерновыми на Дону, съезд «Единой России») - это давно уже не политика, это современное искусство, не преследующее никаких утилитарных целей. Искусство ради искусства. Имена людей, придумывающих эти перформансы, известны не более чем имена чекистов, предотвративших покушение на Сталина в Тегеране-43, но поклониться (в смысле - спасибо за шоу) стоит, полагаю, и им.

Соколов. Если Путин в Тегеране заставляет вспомнить о Сталине, то министр культуры Александр Соколов выступил с ремейком знаменитого выступления Хрущева. Реакция министра на «Эру милосердия» - работу арт-группы «Синие носы», изображающую двух целующихся в лесу мужчин-милиционеров - практически полностью идентичная тому, что Никита Хрущев говорил на выставке в Манеже в 1963 году; разве что слово «пидарасы» осталось непроизнесенным. «Если она там появится, это будет позор России, за который отвечать нам придется по полной, - считает министр. - Это порнография, чисто эротические картинки, совершенно непотребные. И это везет за рубеж Государственная Третьяковская галерея!» Директор Третьяковки Валентин Родионов поспешил свалить всю вину на куратора выставки («Эру милосердия» ученый совет галереи, по словам директора, не обсуждал), а художники и арт-критики благодарили министра за такую царскую рекламу - действительно, одно дело - просто картинка, и совсем другое - картинка, разгневавшая важного чиновника. Художественная ценность целующихся ментов, очевидно, невелика - таких композиций на каком-нибудь udaff.com каждый день можно найти сколько угодно. Но едва ли это значит, что, устроив истерику по поводу этой картинки, министр был прав - заклинания по поводу «позора России» и «совершенно непотребных картинок» прежде всего характеризуют самого чиновника, а не тех, кого он ругает. Если министру Соколову нравится спорить о достоинствах работ современных художников - пускай идет в арт-критики, вдруг примут.

Черкесов. «Выносить такого рода проблемы в СМИ считаю некорректным. И если кто-то действует таким образом, предъявляет такого рода претензии о войне спецслужб, сам сначала должен быть безупречным», - реакция Владимира Путина на статью Виктора Черкесова, посвященную последним событиям вокруг Госнаркоконтроля и роли спецслужб в жизни России, слишком четко рифмуется с тем, что три с половиной года назад Владимир Путин говорил Михаилу Ходорковскому на, как позднее выяснилось, исторической встрече с членами президиума РСПП. Вообще принцип, согласно которому право на критику имеют только ангелы и лица, к ним приравненные, - логически небезупречен. Правота или неправота любого человека вряд ли зависит от его анкетных данных. Но так уж вышло, что Путин считает по-другому - и если опытному и прекрасно знающему нрав Путина Виктору Черкесову пришлось заговорить о «чекистском крюке» публично, значит, ситуацию и в самом деле можно считать экстраординарной. Владимир Путин редко позволяет себе так одергивать своих подчиненных, и оргвыводов в отношении Виктора Черкесова ждали многие. Решение президента, однако, оказалось не менее парадоксальным, чем все его последние назначения. Своим указом Владимир Путин создал новое ведомство - Государственный антинаркотический комитет, председателем которого стал Черкесов, сохранивший за собой и должность главы Госнаркоконтроля. Формально все выглядит так, будто Путин уравнял в полномочиях Черкесова и главу ФСБ Николая Патрушева - последний уже больше года возглавляет Национальный антитеррористический комитет, созданный по такому же принципу, что и комитет Виктора Черкесова (и в тот, и в другой комитет входят представители всех федеральных ведомств, отвечающие за борьбу с терроризмом и наркотиками соответственно). Но это только формально. В действительности же и патрушевский, и черкесовский комитеты - учреждения сугубо декоративные, не располагающие ни инструментами, ни полномочиями для любого сколько-нибудь серьезного решения по профильной (да и по любой другой) проблеме. У обоих комитетов нет даже собственного аппарата - заседания антитеррористического комитета готовит аппарат ФСБ, делами антинаркотической коллегии займутся чиновники из ФСКН. Полномочия Черкесова не были ни расширены, ни ужаты, в его служебном положении ничего не изменилось. Зато, еще раз поручив Черкесову борьбу с наркотиками (за которую Черкесов и так отвечает уже четыре года), Путин недвусмысленно продемонстрировал ему, что никаких других услуг, кроме антинаркотических, государство от него не требует. Борьба с наркотиками - и все. О метафизике чекизма думать положено другим людям, но не Черкесову. Послание главы Госнаркоконтроля дошло до президента, но счастья отправителю не принесло. Но он хотя бы попробовал.

Художники. 65 тысяч российских художников - живописцев, скульпторов, графиков, мастеров декоративно-прикладного, театрально-декорационного, народного искусства - обратились к Владимиру Путину с просьбой остаться во главе государства на третий срок. Точнее, письмо с такой просьбой подписали всего четверо деятелей искусства: президент Российской академии художеств Зураб Церетели, его заместитель Таир Салахов, кинорежиссер Никита Михалков и ректор Академии имени Репина Альберт Чаркин, утверждающие, что «выражают позицию художников не только Москвы и Санкт-Петербурга, но и центральных областей России, Юга и Севера, Урала, Сибири, Дальнего Востока». Можно иронизировать по поводу того, что, мягко говоря, не все 65 тысяч художников были бы готовы это письмо подписать. Можно всерьез рассуждать о том, кому в нынешнем Кремле выгодна такая инициатива и о чем свидетельствует публикация письма четырех именно сейчас - после назначения Виктора Зубкова премьером и выдвижения Владимира Путина в Госдуму. Разумнее всего, по-моему, отнестись к этому воззванию как к частной инициативе четырех физических лиц, тем более что каждый из них (особенно Михалков и Церетели) за долгие годы взаимоотношений с властью не раз демонстрировал, что для очередного проявления верноподданнических чувств никому из них никаких приказаний не надо - сами справятся. Путин из Кремля, разумеется, рано или поздно уйдет. Надеюсь, он не забудет передать следующему президенту России копию письма художников. Хотя бы для того, чтобы преемник мог сравнить то, что будут говорить Церетели и Михалков о нем, с тем, что они сейчас говорят о Путине. Почему-то мне кажется, что это будут одни и те же слова.

Цены. Минсельхозу удалось уговорить крупнейших производителей пищевого сектора и крупнейшие торговые сети выделить в своем ассортименте особую группу товаров (молочные продукты, растительное масло, хлеб, яйца), цены на которые будут зафиксированы. И правительство, и компании, подписавшие соглашение, утверждают, что никакого давления на предпринимателей оказано не было, решение носит сугубо добровольный характер и направлено на защиту неимущих слоев населения. С последним трудно не согласиться. В самом деле, от того, что цены на наиболее важные составляющие продуктовой корзины будут фактически заморожены, малоимущим (да и не только им) гражданам будет, разумеется, лучше, и даже можно игнорировать возражения тех, кто говорит, что замораживание цен - антирыночная мера, которая до добра не доведет. Рынок и грабеж - все-таки не синонимы, а рост цен в последнее время иначе как грабительским назвать действительно нельзя. За этими рассуждениями, однако, теряется главное. Замороженные цены сейчас - это ни рыночная, ни антирыночная мера. У договоренности Минсельхоза с пищевыми бизнесменами и торговыми сетями есть другая, вполне очевидная цель - предвыборная. Выборы в условиях неприличного роста цен - мероприятие рискованное, поэтому что бы ни говорили бизнесмены о добровольности своего шага, понятно, что инициатива в данном случае принадлежит именно правительству. Возможно даже, что производители и торговые сети получат за это замораживание цен какую-нибудь компенсацию, а даже если и не получат, все равно в обиде никто не останется. Российский бизнес устроен сейчас так, что помочь правительству считает за честь любой мало-мальски заметный предприниматель. При этом далеко не факт, что после декабря правительство будет нуждаться в такого рода помощи. Выборы пройдут, и пройдут, надо полагать, успешно, и потребность в сдерживании цен на хлеб и молоко перестанет быть такой насущной, как сейчас. Страшно представить, как поведут себя фабриканты и торговцы, когда поймут, что цены уже можно не сдерживать. Они ведь за все отомстят. За каждую буханку, за каждый литр молока.

Буковский. Владимир Буковский, знаменитый диссидент, ставший героем советского фольклора благодаря историческому обмену на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, приехал в Москву пообщаться с теми, кто хочет видеть его если не президентом России, то хотя бы кандидатом на выборах 2008 года. Участвовать в выборах Буковский не сможет - у него двойное гражданство. Это обстоятельство не смущает тех, кто его выдвинул, что и неудивительно: инициативная группа состоит из таких экзотических персонажей, как основатель движения «Субтропическая Россия» Владимир Прибыловский или ветеран молодежной группы «Идущие без Путина» Роман Доброхотов. Это даже не демшиза, это вообще черт знает кто, и неудивительно, что прокремлевская пресса с такой легкостью и таким удовольствием штампует многочисленные антибуковские агитки, выдержанные в стилистике «Литературки» семидесятых. Возвращение Владимира Буковского в российскую политику и в самом деле напоминает невеселый фарс. Но чем фарсовее митинги в поддержку этого кандидата, чем пародийнее статьи о Буковском в газетах и интернет-изданиях, тем очевиднее такая странная вещь: Буковский России сегодня действительно безумно нужен. За всей суетой последних лет наше общество как-то упустило из вида, что в политической элите не осталось ни одного человека, имеющего опыт противостояния советской власти. Все российские политики, от Путина и Зубкова до Зюганова и Жириновского, в той или иной мере советские люди. При этом само общество в его нынешнем виде укомплектовано советскими людьми далеко не на сто процентов, и под лозунгом «совок - говно» готов подписаться, полагаю, не один миллион россиян (я тоже готов, если кто не понял). И вот этим людям, то есть всем нам, действительно очень не хватает какого-нибудь «хулигана» из старой частушки. Хотя бы Буковского. Ужасно не хватает, правда.

Олег Кашин

Лирика

***

Прекрасен их союз. Около сотни детей собрались в вологодской школе № 1 на конференцию 19 октября, часть участников приехала из кадетского корпуса. Школе - полтораста лет, аварийное состояние, стоит на консервации, занятия давно не проводятся, но в актовый зал детей пустили - и результат не задержался: через полчаса после торжественного открытия рухнула часть потолка. Нескольких детей увезли в больницу. «Трагедии не произошло», - объяснила директор. После отъезда «скорых» дети спокойно перешли в соседнее помещение и продолжили беседы о высоком. Пока непонятно, какие открытия предстоит сделать «наставникам, хранившим юность нашу», но дети получили могучий нравственный урок.

***

В магазинчике CD около «Электросилы» покупаю диск, на ценнике 109 р. Мальчик-кассир без объяснений пробивает чек на 119. Спрашиваю. «У вас нет нашей карточки». Говорю ему об ответственности за «введение покупателя в заблуждение» - ласково пожимает плечами. Кто будет за десятку требовать жалобную книгу и писать телеги в управление торговли? Никто не будет. Мальчик сонно, разнеженно улыбается - не мне, но какой-то очевидно хорошей музыке, играющей у него в наушниках. *** Умиленный рассказ поп-звезды о радостях материнства (нрав младенца, его гримаски) выходит под заголовком «Сын Татьяны Булановой похож на зверька». Не мышонка, значит, не лягушку, а неведому зверушку. Младенцев уже освоили, на очереди эмбрионы: «Дочь певицы имярек должна родиться с волчьей пастью».

***

Ценник в буфете Госдумы: «Виски зеленые Дж. Уокер».

***

Некоторая паника у билетных касс на Московском вокзале в Санкт-Петербурге (не работал аэропорт, и все билеты на Москву распроданы) - и мгновенно материализуются призраки девяностых. Еще вчера торжественно-неприступные, проводники ловят пассажиров за пуговицу, жарко нашептывают про служебное купе, обещают чаек и теплую одеялку. Так и с подорожавшими продуктами - соседка, увидев масло за 80 рублей, бросилась скупать доллары. Почему не евро? Потому что в 98-м евро еще не было. И разговор в магазине: «Соль не бери, у меня с прошлого раза осталась, пачек десять. Продержимся как-нибудь».

***

…Надежду Филаретовну бьет крупная дрожь - оргазмически закатив глаза, она облизывает недоеденный Петром Ильичом персик. Петр Ильич в шелковых рубашках вкушает икру с хрусталя и водит хороводы с детьми под треск фейерверков; его хищная теща прячет в алый корсаж рубли, заработанные проститутским трудом Антонины. Это клюквенный фильм Кена Рассела «Музыкальные любовники», и на телеэкране он почему-то не смешон, а - неожиданный эффект - как-то особенно оскорбителен. Представляется большая группа людей «с нашей стороны» - продюсеры, переводчики, актеры озвучивания - причастных к этой, так сказать, культурной акции. Что они чувствовали, кроме смеха?

***

В частной клинике на Войковской после обследования (13 тысяч рублей) ребенку ставят диагноз «инфекционный мононуклеоз» и назначают лечение (десять капельниц по 1500 рублей каждая). Состав капельницы - кокарбоксилаза, рибоксин и дешевый антибиотик цефазолин. Инфекционный мононуклеоз - болезнь с тяжелым течением, но не имеющая специфического лечения, как правило, проходит через 3 недели. Самое потрясающее - что на эти совершенно не нужные золотые капельницы еще и предлагается ездить (при строгом постельном режиме и неснижающейся температуре). То есть им мало развести пациента на деньги - надо сделать это с максимальными для него мучениями. И куда бежать? Как встарь, начинается судорожный обзвон знакомых и поиск хорошего врача, - торжествует институт советского блата, «по знакомству», «от Анны Иванны из Мосстроя», а небывалое примечание «берет коньяком» окончательно опрокидывает в прошлое тысячелетье.

***

В парке у ограды - черные пакеты с листвой. Дворник, отойдя на шаг, недовольно прищуривается - и переставляет: три налево, три направо, посередине - куст. В жизни всегда есть место симметрии.

***

В современной мифологии Москва - город, где на тополях растут деньги, ходи себе срезай, набивай карманы. Ореховая гора, Беловодье. Двоюродная сестра из Магнитогорска. Спрашивает, сколько получаю в школе. Отвечаю: девять тысяч. Не поверила. Ты в Москве живешь, у вас и зарплат-то таких нету. Ты, говорит, держишь меня за темную деревенскую дуру. Обиделась насмерть.

***

Супермаркет торжественно снижает цену на молоко «Домик в деревне»: вместо 42 рублей - прежние 29. Этот знак высочайшей маркетинговой милости пропечатан в буклете как специальная акция; глаз ищет примечания вроде «в рамках социальной поддержки населения», но, к счастью, не находит. Рядом с филантропическим молоком томится сыр «Костромской» по 343 рубля и сметана, взлетевшая до полтинника.

***

Лицо рынка - не выхолощенный менеджер, а широкая дебелая тетка, закатывающаяся хохотком в Театре эстрады. Идеальный потребитель - доверчивый, счастливый и благодарный, кайфующий от брэнда, не задумывающийся о качестве. Тотальная петросянизация телевещания не вызывает никаких чувств, кроме смирения. Сто лет назад это уже проходили: «Нельзя ли попроще: театр в балаган, литературу в канкан. Ры-нок тре-бу-ет сме-ха!» (Саша Черный)

***

Официантка уверена, что чай бывает трех сортов: черный, зеленый и черный ароматизированный. Мы пытаемся уточнить название черного, и это вызывает у нее обиду, она говорит, что не читает на английском и не обязана, она официантка, а не какая-то, понимаете ли, переводчица. Мы собираемся отказаться от чая, и тут она вспоминает название. - Пакетированный! - радостно сообщает она.

***

Гардеробщица в театре: «Биноклей нет, все расхватали. Хотя, хотя… я тут отложила для одной, не знаю, придет ли… если вам очень надо…» Нам не надо, мы не просили бинокль, но этот застенчивый, начинающийся с вешалки, прием, эта имитация дефицита так трогательны, что мы - избранные - берем заначку и изображаем горячую благодарность. Ритуалы надо соблюдать, чем бы мы были без ритуалов.

***

Развод супругов Саркози обсуждают в очереди в сберкассу. - Она личность, самостоятельная, независимая. Хочет жить своей жизнью. Уважаю. - Да ну. Изменял он ей. Как принц Чарльз изменял. - Это она ему изменяла, по РТР показывали. - Мало ли что показывали. От хорошей жизни женщина не разводится. Как принц Чарльз и Диана, точно вам говорю.

***

Правозащитник: «Подростковая беременность возникает потому, что у нас в государстве отсутствует культура полового воспитания». И приводит позитивный пример - Швецию: «Половую жизнь там начинают очень рано. Но при этом в стране нет абортов. Подростки достаточно грамотны в сексуальном плане и умеют предохраняться». Никогда не пойму, в какой стране они живут, о каких детях говорят, о какой сексуальности рассуждают.

Евгения Долгинова

Анекдоты
Батрак-убийца

Вступил в законную силу приговор в отношении 49-летнего жителя деревни Казинка Елецкого района Липецкой области. Елецкий районный суд приговорил его к десяти годам лишения свободы в исправительной колонии строгого режима за убийство. 10 мая этого года мужчина зарубил топором своего работодателя. Убийца и его жертва жили в одном доме. Покойный односельчанин нанял своего будущего убийцу за пищу и одежду и предоставил ему жилье - отапливаемый гараж. Поводом для убийства стал конфликт - хозяин попытался ударить работника, но тот схватил лежащий неподалеку топор и нанес несколько ударов по голове и по шее своего работодателя. На суде мужчина полностью признал свою вину и обжаловать приговор не стал.

История, заставляющая вспомнить деревенский уклад столетней давности. Что-то такое из советских учебников политэкономии. Имущественное и социальное расслоение в деревне. Кулаки, середняки, бедняки. Эксплуатация человека человеком. Бедняки вынуждены становиться батраками. Эксплуатация батрака кулаком. У одного крестьянина все в хозяйстве ладится. Сад, огород. Огурцы, помидоры, картошка, яблоки. Скот. Мясо, молоко. Благоустроенный дом. Машина в отапливаемом гараже. У другого крестьянина в хозяйстве все плохо. Вернее, у другого крестьянина хозяйства нет вообще. Было, да сплыло. Может, пил сильно и все пропил, может, дом сгорел, может, еще какие-то причины были, по которым человек остался гол как сокол. И второму крестьянину ничего не остается, кроме как пойти в батраки к первому, которому нужна рабочая сила. За еду и одежду. (При попытке представить себе эту одежду становится как-то особенно грустно.) За спальное место в отапливаемом гараже. С формальной точки зрения второй крестьянин в данном случае являлся обыкновенным наемным рабочим. Но тот факт, что работал он не за деньги, а за то, чтобы не умереть от голода и холода, придает положению этого батрака черты рабства. Не сложились, наверное, отношения. Второму обидно быть полурабом, который горбатится за похлебку. А первый, наверное, на свою беду почувствовал себя немного рабовладельцем, стал позволять себе несколько больше, чем может позволить себе нормальный работодатель… Второй тоже позволил себе нечто такое, в результате чего первый оказался в могиле, а второй - на бесконечные десять лет в лагере строгого режима. Печален не только сам факт гибели человека, но и то, что в русской деревне между кресть?янами снова складываются такие взаимоотношения.

Уголовно наказуемая канитель

В Сеймском округе Курска к уголовной ответственности привлечена врач городской поликлиники Радина, выдававшая больничные листы за денежное вознаграждение. Приговором Промышленного райсуда Курска врач узкой специальности городской поликлиники признана виновной в получении взятки деньгами за незаконные действия в пользу взяткодателя и служебный подлог, а также за покушение на получение взятки и служебный подлог. Следствием и судом установлено, что 20 января 2006 года в рабочее время к врачу пришла ранее ей не знакомая пациентка Мухина и обратилась с просьбой выдать ей больничный листок. Женщина мотивировала это тем, что без уважительной причины не вышла на работу из-за сильных морозов и не имеет оправдательных документов. Доктор, по данным следствия, согласилась выдать пациентке указанный документ на требуемый период за денежное вознаграждение. 23 января 2006 года Радина передала Мухиной заполненный листок временной нетрудоспособности, получив от нее взятку в размере 160 рублей. 27 января 2006 года в рабочее время пациентка снова обратилась к врачу с просьбой выдать листок временной нетрудоспособности для своей знакомой. Врач и в этот раз оценила документ в 160 рублей. При этом сама знакомая взяткодательницы ни в поликлинику, ни к врачу не пришла, медицинскую карточку и иные медицинские документы не предъявила. Спустя несколько дней этот листок был продлен доктором. 3 февраля 2006 года около 17 часов 35 минут первая пациентка пришла за больничным для знакомой. Вместе с доктором они вышли в коридор, где врач при получении взятки в 320 рублей была задержана сотрудниками милиции. Суд признал доктора виновной в инкриминируемых преступлениях и назначил ей наказание в виде трех лет шести месяцев лишения свободы со штрафом в размере 20 000 рублей в доход государства. На основании ст. 73 УК РФ назначенное врачу наказание считается условным в части лишения свободы с испытательным сроком на три года. При определении меры наказания судом было учтено, что Радина имеет предпенсионный возраст, на протяжении 30 лет безупречно работала в занимаемой должности, не оспаривала свою вину и глубоко раскаивалась в содеянном. Также суд принял во внимание прошлые заслуги осужденной и другие данные о ее личности.

- Здравствуйте, доктор. - Здравствуйте. Садитесь. На что жалуетесь? - Ох, да я даже не знаю, как сказать… - Да вы не стойте, садитесь. Ну, что там у вас? - Доктор, мне прямо так неудобно… Мне бы, это… справочку. - Какую справочку? Вы мне по существу говорите. - Ну, этот, больничный. - Больничный? А что с вами случилось-то? Чем болеете? - Да я не болею. Позавчера, помните, мороз какой был? Ну, я на работу и не пошла. В такой холод-то. Думала, пронесет, начальство не узнает, а они узнали, теперь требуют документ или, говорят, по статье уволим, за прогул. А мне тогда ложись и помирай - дом, дети, одна, без мужа. Вы мне справочку не сделаете? - Да вы что? Вы в своем уме? Это же подлог, преступление. У нас с этим знаете как строго! - Да я понимаю, доктор, милая вы моя, но войдите в мое положение, я ж иначе по миру пойду. И так копейки платят… - Слушайте, ну что я могу сделать? Я все понимаю, но я-то тут при чем? - Доктор, я заплачу. Только скажите, сколько. - Да вы с ума сошли! Вы мне взятку предлагаете! Не стыдно вам? Я пожилой человек, тридцать лет в медицине, ни разу такого не было. - Да какая взятка! Так, просто отблагодарить. - Ладно, я вам так сделаю, уберите это вот ваше тут. - Ох, спасибо, доктор, спасибо, родненькая вы моя, выручили. Возьмите, ради Бога, я вот принесла тут, сколько было, вы уж простите, сто шестьдесят рублей, больше не нашлось, но если надо, я займу, еще принесу. - Да уберите, я вам говорю, не нужны мне эти ваши сто шестьдесят рублей, только взяток мне тут на старости лет не хватало. - Да что вы, доктор, это я от чистого сердца, просто отблагодарить вас, возьмите, возьмите, пожалуйста. - Ох, ну что с вами делать. Ладно, все, идите. Да не за что, не за что. Через четыре дня - новая просьба: доктор, миленькая вы моя, у меня соседка, у нее, знаете, такая история случилась, доктор, выручите, пожалуйста, умоляю вас. Сопротивление уже не такое активное, ладно, что с вами делать, говорите фамилию, да не вашу, соседки вашей. Еще через пару дней: доктор, а можно продлить, очень вас прошу, я вам заплачу как за две, завтра принесу. Назавтра: доктор, я принесла, как договаривались, вот, триста двадцать рублей, два раза по сто шестьдесят, вы задержаны, вам придется проехать с нами. Какая, если вдуматься, печальная история. Из-за этой мелочной канители, из-за смехотворных сумм пожилой заслуженный человек пережил страшный позор - допросы, следствие, суд. У этой женщины теперь будет судимость - пусть и условная, но для человека старой закалки это, конечно, невыносимо стыдно. Нет, конечно, все понятно - взятка, закон, статья, преступление и наказание. И все же это именно тот случай, когда, кажется, самым мудрым и гуманным решением было бы спустить дело на тормозах.

Карьерист

За два месяца жизни на свободе 20-летний рецидивист, бывший воспитанник шуйского детдома, совершил целую серию разбойных нападений и успел научить преступному ремеслу двух 16-летних знакомых. В сентябре в районе улицы Свердлова г. Шуи было зарегистрировано несколько разбойных нападений. Молодой человек 20 лет подходил к прохожим и отбирал сотовые телефоны. Зачастую он сначала пытался завладеть мобильным средством связи мошенническим путем, под предлогом «срочно позвонить». Если получал отказ, в ход шел нож. Жертвами «мобильного налетчика» стали подростки, девушки и даже таксисты. Нередко, чтобы сбить с толку своих жертв и не получить достойный отпор, преступник говорил, что несколько дней назад на дискотеке был жестоко избит и ограблен. При этом утверждал, что узнал в прохожем одного из обидчиков. Затем «мобильный налетчик» забирал у жертвы телефон, утверждая, что такой же у него и отобрали на дискотеке. Он буквально пару месяцев назад вышел на свободу из мест заключения, где отбывал срок за совершение серии аналогичных преступлений. По оперативным данным, на этот раз молодой человек совершил порядка 10 разбойных нападений на территории Шуи и Иванова. Парень направлялся в детдом. Его приметил один из потерпевших, который незамедлительно сообщил об этом в милицию. Оказалось, задержанный - бывший воспитанник детдома г. Шуи 1987 года рождения. Двадцатилетний рецидивист успел втянуть в преступную деятельность двух своих товарищей-детдомовцев. Он говорил приятелям: «Делайте, как я, и будете с деньгами». По его наставлению 16-летние парни решились встать на тропу криминала и совершили две квартирные кражи и два грабежа. Всем троим предъявлены обвинения. В настоящий момент они находятся в СИЗО.

Чем- то похоже на карьеру эффективного менеджера. Будущий эффективный менеджер родился в хорошей семье, окончил престижную английскую спецшколу, занимался в разных кружках, с репетиторами. Отличная стартовая площадка. Будущий вор родился в другой семье. С точки зрения будущей криминальной карьеры такую семью, наверное, тоже можно считать «хорошей». Прошел школу детдома, овладел множеством полезных базовых знаний и навыков. Отличная стартовая площадка. Будущий эффективный менеджер закончил престижный вуз экономического профиля. Еще во время учебы начал работать по будущей специальности, получил бесценный опыт, завел нужные связи. Можно сказать, что он уже стал эффективным менеджером. Отличный старт карьеры. Будущий вор вышел из детдома, начал целенаправленно воровать. Попался, отсидел. Получил отличное образование, многому научился, оброс нужными связями. Можно сказать, что он уже стал настоящим вором. Отличный старт карьеры. Эффективный менеджер работает в крупной известной компании, получает бонусы и повышения. Опять учится, повышает квалификацию. У него обширные связи в разных сферах бизнеса и госструктурах. За его карьеру можно не беспокоиться. Настоящий вор выходит на свободу, вдумчиво и с энтузиазмом принимается за грабеж, подходит к делу творчески, пытается придумать какие-то свои «фишки», стой, чувак, слышь, я тебя знаю, меня тут на прошлой неделе на дискаче какие-то отморозки отметелили впятером, бабло забрали, мобилу, почки все отбили, слышь, короче, я тебя запомнил, это ты мне в лоб заехал, вон, след до сих пор остался, че не был, че не знаю, ты мне не втирай тут, у тебя мобила как раз такая, как у меня была, тихо, чувак, не верещи, а то попишу, давай мобилу-то, давай. Приемчики, конечно, пока еще не очень профессиональные, но ничего, он научится, сейчас он сядет второй раз, в двадцать лет -уже вторая ходка, молодец, растет, выйдет уже довольно-таки авторитетным деятелем преступного мира, отсидят и выйдут на волю его малолетние подельники, образуется уже полноценная банда… За его карьеру можно не беспокоиться.

Бессмысленное убийство собаки

В дежурную часть ОВД по Боградскому району республики Хакасия обратилась женщина с заявлением о том, что из ограды ее дома по ул. Коммунальной в селе Боград украдена собака, сидевшая на металлической цепи. Следственно-оперативная группа установила личность грабителя. За совершение данного преступления задержана 20-летняя девушка. Она пояснила, что собаку украла - и задушила в связи с тем, что та ее покусала. Проводится проверка.

На цепь не сажают пуделей или той-терьеров. На цепь обычно сажают собак сторожевых. Больших, агрессивных и сильных. Способных, что называется, «порвать, как Тузик грелку». И вот двадцатилетняя девушка, по идее, создание в той или иной степени хрупкое (хотя, конечно, девушки бывают разные), проникает на участок, который охраняет большая опасная собака. Каким-то образом эту большую опасную собаку отвязывает и уводит с участка. Большая агрессивная собака кусает девушку. Странно, почему она (собака) не сделала этого раньше, в момент проникновения девушки на участок. И двадцатилетняя девушка душит большую агрессивную собаку. Насмерть. Чем? Голыми руками? Удавкой? Как ей это удалось? Почему вообще все это произошло? Как все это оказалось возможным? Сплошные вопросы, и еще неизвестно, даст ли какие-нибудь внятные ответы «проверка». О, абсурдность человеческого (и собачьего) бытия!

Похвальное слово подросткам

Троих подростков, самостоятельно задержавших грабителя, наградили в Центральном РУВД Хабаровского края. Проходя вечером мимо перекрестка Амурского бульвара и улицы Волочаевской, трое юношей услышали крики о помощи. Потом они увидели, как беременная женщина, поднявшись с земли, тщетно пыталась догнать мужчину. Сообразив, что незнакомец ограбил ее, отобрав сотовый телефон, мальчишки бросились в погоню. В последний момент налетчик развернулся и, держа в правой руке бутылку, а в левой чужой мобильник, бросился на преследователей. Они же не испугались, вместе скрутили грабителя и позвонили в милицию. В этот момент к месту задержания уже добралась и потерпевшая. Женщина опознала свой телефон и рассказала, что грабитель ударил ее в живот и, сбив с ног, отобрал телефон. Подростки, задержав преступника, передали его взрослым прохожим и хотели было уйти. Но, оглянувшись, заметили, что злодей вырвался и вновь побежал, пытаясь скрыться. Они снова его догнали и тогда уже сами передали злодея в руки сотрудникам милиции. 22 октября отважные помощники милиции Степан Долгачев, учащийся профучилища № 16, Виталий Семухов, ученик 8-го «В» класса средней школы № 77 г. Хабаровска и Артур Бердик, студент Автодорожного техникума, получили награды - наручные часы, а их родители - грамоты.

Подростков сейчас принято ругать. И это не удивительно. Слово «подросток» вызывает, как правило, неприятные ассоциации. Подростки склонны к хулиганству. Подростки употребляют наркотики. Подростки употребляют алкоголь, курят. Когда подростки напиваются, они орут, буянят, дерутся, поют гадкие песенки, блюют. Подростки мало читают или не читают вовсе, а если и читают, то какую-то невообразимую мерзость. Их культурный уровень в большинстве случаев низок. Подростки помешаны на компьютерных играх, мобильных телефонах. Подростки склонны сбиваться в агрессивные стаи криминальной направленности. Подростки любят отвратительную музыку. Музыканты, играющие отвратительную музыку, становятся кумирами подростков. Кумирами подростков становятся также актеры, играющие в отвратительных фильмах. И так далее. Много плохих слов можно сказать о подростках. А в этой истории фигурируют совсем другие подростки. Неравнодушные к чужой беде. Смелые. Сильные. Настойчивые (во второй раз погнались за грабителем - поистине удивительный факт). И вообще, наверное, хорошие ребята. И это, простите за газетный штамп, вселяет некоторый оптимизм. Хотя, возможно (и даже наверняка), все сказанное о подростках выше относится и к этим юным героям.

О вреде пьянства на производстве

Житель Ставропольского края, уснувший на месте преступления, осужден за неудачную попытку кражи. Кировский районный суд признал жителя города Новопавловск виновным по ст. 30 и ч. 3 ст. 158 УК РФ (покушение на совершение кражи). Из материалов дела следует, что осужденный в состоянии алкогольного опьянения решил совершить кражу денег, чтобы купить себе спиртное. Разбив стекло, мужчина проник в дом, сложил бытовую технику и вещи в большие пакеты. Прежде чем покинуть дом, преступник не удержался и выпил на месте преступления бутылку коньяка и бутылку ликера. После этого он уже не смог передвигаться самостоятельно и уснул на месте происшествия. Вернувшись, хозяин дома обнаружил спящего вора и вызвал сотрудников милиции. Приговором Кировского районного суда неудачливому вору назначено наказание в виде трех лет и восьми месяцев лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.

В пьяном виде нельзя управлять автомобилем, поездом, самолетом. В пьяном виде нельзя принимать решения государственной важности. В пьяном виде нельзя осуществлять строительно-монтажные работы. В пьяном виде нельзя выполнять обязанности авиадиспетчера. В пьяном виде нельзя прыгать на лыжах с трамплина. Очень нежелательно журналисту писать статьи в пьяном виде. И писатель в пьяном виде не напишет даже небольшого рассказа, а если напишет, то получится плохо. И у художника в пьяном виде дрогнет рука. И у фотографа. Пьянство мешает многим видам профессиональной деятельности. Практически всем. Как показывает эта прекрасная в своем роде история, воровать в пьяном виде тоже очень, очень нежелательно и даже опасно. Потому что только чрезвычайно пьяный человек может учудить такое: с целью «продолжения банкета» залезть в квартиру, где есть спиртное (собственно, цель предприятия), и вместо того, чтобы это спиртное умыкнуть и тихонько смыться, собирать какую-то аппаратуру в громоздкие тюки (где, кому и когда он собирался все это сбывать), а потом садиться и пить непосредственно на месте преступления. Такое под силу только сильно пьяному. Или идиоту.

Знаковое преступление

Сотрудники подразделений дознания ГУВД по Ростовской области с начала года расследовали и направили в суды уголовные дела по 11395 преступлениям. Свыше 850 подозреваемых в совершении преступлений небольшой и средней тяжести были задержаны. Более 700 лиц, виновных в совершении преступлений, были заключены под стражу. Среди преступлений, которые расследовали дознаватели ГУВД по Ростовской области, оказалось необычное дело - о хищении дорожных знаков в Таганроге. Дознавателям удалось доказать, что с января по май этого года один из горожан умудрился похитить, разрезать и сдать в скупку за копейки 240 дорожных знаков. Деятельность этого гражданина нанесла городу ущерб на сумму более чем 240 тысяч рублей, так как целый дорожный знак стоит в сотни раз дороже распиленного.

Вновь доблестные охотники за металлом радуют читателей нашей рубрики своими богатырскими трудовыми достижениями. В прошлом номере мы писали о трех силачах, укравших 25-метровый рельс («Русская жизнь» № 12, рубрика «Анекдоты», материал «Украли рельс»). И вот - новый герой, новый, практически, подвиг. Поражающий своим масштабом и бессмысленностью. В первых пяти месяцах года - 151 день.Включая новогодние каникулы, 23 февраля, 8 марта, майские праздники. Получается, что этот товарищ воровал, распиливал и продавал в среднем полтора дорожных знака в день. Вряд ли он выходил на свою специфическую охоту каждый день. Значит, за каждый «рабочий» день он оприходовал не полтора знака, а гораздо больше. Найти подходящий объект. Улучить момент, когда рядом никого нет (ночью, наверное, «работал»). Вырвать стойку, на которой закреплен знак, из земли. Распилить ножовкой (или как-то еще, может, автогеном резал). Оттранспортировать эти обрезки в скупку. Сколько труда, сколько усилий, хитростей, опасностей! И, судя по цифрам, приведенным в милицейском отчете, за сущие копейки: один знак стоит чуть больше тысячи рублей, распиленный - в сотни раз меньше, то есть, меньше десяти рублей. Что-то совсем мало, даже не верится. Может, обсчитались милиционеры. В любом случае, без своеобразной «любви к искусству» тут явно не обошлось.

При попытке съесть документ

На шоссе Москва - Санкт-Петербург у поселка Эммаус Тверской области 17 октября около 22 часов сотрудниками ДПС был задержан грузовой автомобиль МАЗ с тамбовскими номерами. При изучении документов водителя у милиционеров возникло подозрение, что талон техосмотра поддельный. Дальнейшие действия водителя были очень неординарными. Сотрудники патрульно-постовой службы объяснили задержанному, что за подделку документов ему светит уголовное наказание. Тогда водитель вырвал из рук милиционера талон и попытался бежать, попутно откусывая от пластика большие куски и пытаясь их прожевать. Завершить «трапезу» ему, однако, не дали. Беглеца задержали, в ОВД Калининского района проводится проверка.

Понятно, что решение съесть фальшивый документ не было результатом раздумий, расчета - сработал голый инстинкт. Вот нежелательный, опасный, компрометирующий предмет, и его надо срочно уничтожить, сделать так, чтобы его не было. Съесть. Запихнуть в рот и бежать. У дальнобойщика опасная работа, ему часто приходится действовать быстро и решительно, не рефлексируя - некогда рефлексировать. Но в тот короткий промежуток времени, пока водитель бежал и пытался съесть фальшивый пластиковый талон техосмотра, у него в голове все-таки должен был протекать какой-то внутренний диалог… Жрать, жевать. Кусками. Кусок оторвать и жевать. И бежать. Сука, как его разжевать. Глотать. Что потом. Что потом. Не было, скажу. Не было. Штраф, фигня. Не было, и все. Жевать. Сука, не жуется. Мент догоняет. Скажу, не было. Не было, показалось. Какой талон, не было никакого талона, товарищ сержант, ну что вы. А если и был, то сплыл. Жевать, жевать. Глотать! Вот сука. Хотя бы половину. Жевать, жевать. Половина не документ, к делу не пришьешь. А штраф - фигня. Дам пятихатку. Пятихатку. Жевать. Глотать! Как его проглотишь, сука, щас сблюю. Пятихатку, нормально будет. Ну, штуку. Жевать. Не, пятихатку. Догоняет. Глотать! А, все… Стоять! Где талон? Талон где? Че ты бу-бу-бу! Говори нормально! Ты что, сожрал его, что ли? Ну ты даешь! Ну-ка, давай, выплевывай. Давай-давай, глотатель. И на широкую милицейскую ладонь выпал комок мятых, рваных, жеваных, обслюнявленных пластиковых ошметков.

Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ *
Схватка Сабсовича с Охитовичем

Историческая дискуссия о социалистическом расселении

Можно зубрить «Капитал» и «Анти-Дюринг», обосновывать теорию революции «перманентной» и революции «в одной, отдельно взятой…» Распустить уставший караул и отказаться от выплаты долгов империалистическим хищникам. Можно, наконец, построить Магнитку. И все же самым трудным из вопросов, вставших перед страной после революции, оказался пресловутый «квартирный вопрос». Как нам обустроить социалистический быт? - вопрошают теоретики градостроительства первых лет советской власти. Какими должны быть города при социализме? Должен ли пролетариат жить в домах-коммунах с общей кухней и прачечной? Или победившему гегемону надлежит расселиться по собственным особнячкам, стирая грань между городским центром и окраиной? Горячая полемика между «урбанистами» и «дезурбанистами» в конце 1920-х тяжелей премногих томов ленинской критики. Выбранные места из этих выступлений печатаются по изданию: Города социализма и социалистическая реконструкция быта. Сборник статей. Составил Б. Лунин. - М., Работник просвещения, 7-я тип. Мосполиграфа «Искра революции», 1930.

В. Строгова

Москва - город-спрут или союз городов?

«Музей на вольном воздухе»

Наши предки оставили после себя города, которые никуда не годятся с точки зрения строительства социализма. Самая столица, «стольный город» Москва, - образец нелепейшей, варварской, ни с чем несообразной планировки, вернее - бесплановости, купецкой расхлябанности и неряшества.

На узких, изогнувшихся улицах Москвы давно стало тесно еще русскому капитализму. Вспомните, какие дикие коленца выкидывают Покровка, Мясницкая, Кузнецкий Мост или Солянка? Обидные для переулков прозвища - Кривой, Кривоколенный - точно соответствуют истине: оба они и кривы, и кривоколенны.

Наивные, пузатенькие церковушки, вываливающиеся боком на тротуар непременно в самых оживленных местах, трогательные, но безвыходные московские тупички и тупичечки, может быть, очень милы глазу любителя старины, но дики, безобразны с точки зрения делового назначения улицы.

У московской расхлябанной улицы нет строго определенного лица, нет перспективы, нет хоть сколько-нибудь выровненного «роста»: с восьмиэтажного «небоскреба» глаз неприятно соскальзывает в ухаб одноэтажья; улица похожа на челюсть с дурными, неровными, обломанными зубами.

Старая Москва - такая, как она есть, - неминуемо и очень скоро станет серьезным тормозом в нашем движении вперед. Социализм не втиснешь в старые, негодные, отжившие свой век оболочки.

Город без будущего

К концу пятилетки мы должны будем распланировать две сотни новых городов. Москва как город выпала из этого огромного движения. Москва оказалась городом без планов, городом без будущего. Ее социалистическое завтра скрыто туманом неизвестности. Город растет стихийно с быстротой, редкой в истории даже мировых городов-гигантов: московское население за два года - с 1927 по 1929 - выросло на 257 тысяч человек, что составляет 6 проц. ежегодного прироста. На строительство Москва тратит ежегодно сотню миллионов рублей.

В основу всего этого строительства не положено, однако, не только никакого объединенного плана, но даже основной идеи. Мы отстали в этом отношении от ряда буржуазных столиц Европы. Уже несколько десятков лет, со времен Наполеона III, существует так называемый план Гаусмана, по которому строится и перестраивается Париж. Австралия объявляла мировой конкурс на лучшую планировку своей столицы. А у нас - в стране плана, в стране, создавшей пятилетку, - столица Москва продолжает расти и развиваться стихийно, так, как угодно отдельным застройщикам, без всякой регулировки.

Одна из важнейших деловых артерий Москвы - Мясницкая улица - перегружена сверх всяческой возможности. Между тем, параллельно Мясницкой, немного растолкав переулки и заставив потесниться дома, без особенных трудностей можно было бы проложить вторую Мясницкую и тем самым наполовину разгрузить старую. В МКХ знают об этом, в МКХ проектируют новую улицу. Но одному из жилищных кооперативов приходит в голову водрузить свои дома непременно и только на самом ходу будущей улицы. Поистине варварское отношение к будущему.

Урбанистический план проф. Шестакова

Единственная серьезная попытка дать цельный набросок будущей столицы была сделана несколько лет назад профессором Шестаковым в его плане «Большой Москвы». План профессора Шестакова не выдерживает никакой критики с точки зрения основных требований социалистического города. План построен на честолюбивом стремлении непременно превратить Москву в мировой город, город-спрут. Москва хочет занять второе место на мировом состязании городов, соглашаясь уступить пальму первенства только Нью-Йорку. Пусть города-гиганты - Лондон, Филадельфия, Чикаго - почтительно отступят на третье, четвертое, пятое место. Население Москвы должно достигнуть 4-х миллионов. Территория ее, учитывая парковую, лесную и железнодорожную зоны, которые войдут в пределы города, вырастет во много раз. Это значит, что, например, дачный поселок Клязьма, до которого едешь поездом 40-45 минут, будет частью Москвы. «Центр» распространится на внушительную территорию, охватываемую теперешней Окружной дорогой. Чтобы дать наглядное представление о размерах будущего города, достаточно сказать, что он включит в свои пределы отрезок Москвы-реки протяжением в 100 с лишним километров. Головокружительные цифры! Головокружительные перспективы! Надо надеяться, однако, что всего этого не будет. План проф. Шестакова - план урбаниста. Его Большая Москва решительно ничем не отличается от любого города-спрута, созданного капитализмом. В социалистических городах не должны скапливаться миллионы людей. О противоестественности «скопления гигантских масс в больших городах» говорил Ленин. О том же раньше писал Энгельс. Москва не должна стать городом-спрутом! Наоборот, надо принять все меры к тому, чтобы остановить бешеный рост города. Перегрузка Москвы и без того исключительна. Так, в кольце «А» у нас приходится в среднем 300 человек на 1 га, что превышает плотность населения Лондона и Берлина.

План Шестакова сохраняет деление города на центр, где сосредоточиваются центральные учреждения и гиганты культуры, и окраины - периферию. Такая разбивка города совершенно неприемлема. Она воспроизводит старые противоречия, старые культурные «ножницы» между центром и районом. Сохранить этот центр на будущее, - значит попасть в рабство к прошлому.

Москва будущего должна распасться на несколько городов с самостоятельными центрами. Москва должна превратиться в союз городов. Такой путь уже избран в Сталинграде. На месте и вокруг теперешнего Сталинграда вырастут пять новых городов последовательно-социалистического типа. Именно такие города должны появиться во всех районах Москвы вокруг крупнейших заводов и комбинатов. Один из них вырастет, скажем, вокруг имеющего колоссальные перспективы Электрозавода, один - вокруг заводов «Динамо», АМО, «Серп и Молот» и т. д. Окончательно решать судьбу теперешнего центра преждевременно. Быть может, там останутся центральные учреждения, будут сооружены новые колоссальные центральные распределители и т. п. Ряд старых улиц уступит место бульварам и паркам. Большая часть населения центра, очевидно, будет оттянута новыми городами.

М. Охитович

Не город, а новый тип расселения

Сложность проблемы расселения и жилища в наших условиях некоторые пытаются разрешить простым способом: на место уничтожения противоречия между деревней и городом (К. Маркс) поставить город индустриальный и город аграрный. Так же упрощенно понимается и вторая часть проблемы - тип жилища. Считается почему-то установленным, что таким типом при социализме будет дом-коммуна. Почему? Дом-коммуна - это только новое название для старой вещи. Прохоровские «спальни» это и есть теперешние «дома-коммуны» с новой вывеской. Правда, оттуда удаляются дети в особый городок, правда, там создаются клубы, библиотеки, общественные столовые, прачечные и пр., но это может быть и при капитализме. Об устранении скученности городской, о чем говорил Ленин, тут нет и помина. Наоборот, плотность, а с нею, значит, и скученность, возрастает!

В отношении городов направление жилищной политики к социализму должно идти по двум линиям. Неиндустриальные города и неиндустриальные секторы промышленных городов нужно резко отделить от индустриальных городов (Иваново, Шуя и т. д.) и индустриальных «секторов» старых городов с непромышленными наслоениями (Ленинград, Москва и т. д.). Нужно идти по пути укрупнения домашнего хозяйства, коллективизации домашних хозяйств. Мы ничего не слышали об этом. Нужно поднять кампанию, нужно общественно разработать вопрос. Одно очевидно: домашнее хозяйство, а за ним и старая семья переживают жестокий кризис. Выход из кризиса путем вытеснения домашнего хозяйства социалистической индустрией реален, но далек. Сегодня этот путь лежит (как и в деревне) через коллективизацию (добровольную, разумеется, поощряемую льготами), через кооперирование домашнего хозяйства во всех его формах: питания, уборки, стирки, чинки белья, одежды, обуви, ухода за детьми, обучения их и т. д. В этом же направлении нужно строить и колхозы. Эти меры кооперирования, коллективизации домашнего хозяйства в городе и деревне создадут и новую внутреннюю структуру жилищ. Делать, как до сих пор, ставку на индустриальное домашнее хозяйство станет излишним.

«…» Социалистическое расселение - это и не город, и не деревня. Отсюда выходит, что рабочих новых промышленных комбинатов, заводов, фабрик, так же, как и совхозов, мы расселяем по-новому и на одних и тех же основаниях. На место городской скученности, городских скоплений, городской концентрации людей, зданий, вещей - внегородское, безгородское, децентрическое расселение. На место принудительной близости людей в городских условиях - максимальная отдаленность жилищ друг от друга, основанная на автотранспорте. На место отдельной комнаты рабочему - отдельное строение. Разумеется, это возможно лишь на основе полного вытеснения социалистической индустрией элементов домашнего хозяйства. Средства социализма - лишь работникам социализма! Социалистическое расселение, и только одно лишь оно, покончит с идиотизмом, заброшенностью, одичалостью деревенской жизни. Это средство - автомобиль, а не «социалистическая» толкучка Л. Сабсовича.

Поставленные перед необходимостью по-новому расселить новых людей новой земли, некоторые органы (Магнитострой и др.), однако, совсем по-старому объявляют конкурсы на социалистическое расселение, как будто революцию, социалистическую революцию, можно сделать по конкурсу, утвержденному соответствующими инструкциями. Результат известен заранее: 6 метров на человека; 3,5 вместо одного жильца и теснота в пустыне; максимум возможного благоустройства и общественного обслуживания - организованный клуб и стихийная пивнушка - какой куцый «социализм»!

Строителям «социалистического города» не мешает ознакомиться как с направлением развития жилищного и промышленного строительства на Западе, особенно в Америке и Австралии, так и с всеобщим процессом дезурбанизации, разложения, развала городов во всем капиталистическом мире, - процессом, основанным на появлении новых средств механического транспорта - авто, дешевого массового средства передвижения.

Л. Сабсович

«Взбесившийся мелкий буржуа» или коммивояжер автомобильной фирмы

В вопросе о перестройке быта на социалистических началах и о постройке новых социалистических городов появилось новое и оригинальное течение, именующее себя группой «дезурбанистов». Они последнее время выступают на многочисленных собраниях, а один из представителей их, М. Охитович, выступил со статьей: «Не город, а новый тип расселения». В этой статье М. Охитович изложил «credo» своей группы следующим образом:

«Социалистическое расселение, это - не город и не деревня. На место городской скученности, городских скоплений, городской концентрации людей, зданий, вещей - внегородское, безгородское, децентрическое расселение. На место принудительной близости людей в городских условиях - максимальная отдаленность жилищ друг от друга, основанная на автотранспорте. На место отдельной комнаты рабочему - отдельное строение».

В одном из своих докладов Охитович пояснял, что это отдельное строение для каждого отдельного человека должно стоять на шести столбиках, а под домиком, между этими столбиками, должен стоять автомобиль. Эту «избушку на курьих ножках» Охитович называет «последовательно-социалистическим типом жилища», а расположение их на «максимально» (!) отдаленном расстоянии друг от друга - «социалистическим способом расселения». Действительно: «Ново и оригинально! Просят почтеннейшую публику обратить внимание!»

Пропагандируя этот свой «автомобильный социализм» и объявляя поход против «некоторых», которые пытаются «простым способом» разрешить «сложность проблемы расселения и жилищ в наших условиях» (а Охитович - человек «не простой» и простых способов не любит), Охитович идет в обнимку с Марксом и Лениным и, нигде не цитируя их дословно, ничтоже сумняшеся, приписывает им свои слова. Тут у Охитовича произошла маленькая «перепутаница». Маркс действительно говорил об уничтожении противоречия между городом и деревней, но нигде не говорил об уничтожении города. А Ленин писал вот что: «Капитализм окончательно разрывает связь земледелия с промышленностью, но в то же время в своем высшем развитии он готовит элементы этой связи - соединение промышленности с земледелием на почве сознательного приложения науки и комбинации коллективного труда, нового расселения человечества с уничтожением как деревенской заброшенности, оторванности от мира, одичалости, так и противоестественного скопления гигантских масс в больших городах». Из этой цитаты, которую я поставил эпиграфом к своей брошюре «Города будущего и организация социалистического быта», Охитович ухватил лишь одно слово - «новое» (а до «нового» он большой охотник), а совершенно ясную мысль Ленина о противоестественном скоплении гигантских масс в больших городах подменил своей мыслишкой о «скученности городской», о «плотности» заселения в больших домах и отсюда старается приписать Ленину и Марксу свою идею о «децентрическом» расселении.

Нужно прямо сказать, что охитовичевская «децентрация» ничего общего ни с Марксом, ни с Лениным не имеет. Ну, а что общего имеет эта идея с социализмом? Почему охитовичевская «децентрация» и его «кур-домики» - это социализм? Не называет ли он социализмом нечто, ему очень приятное, вполне соответствующее его идеологии, но ничего общего не имеющее ни с социализмом, ни с пролетариатом?

Что кладет в основу своей «децентрации», своего «нового расселения» Охитович? Производство? «Соединение промышленности с земледелием на почве сознательного приложения науки и комбинации коллективного труда», о которых писал Ленин, говоря о новом расселении человечества? Ничего подобного! Все определяется «авто» (с автомобилем Охитович также за панибрата и зовет его сокращенным именем). Все дело в «авто»! Именно отсутствием «авто» объясняется образование городов в капиталистических странах! Ибо, по мнению Охитовича, «последовательный тип социалистического жилища (кур-домики! - Л. С.) возможен лишь в условиях социалистического способа расселения, т. е. не городского с его скоплениями, скученностью и концентрацией, которые ведь обусловлены не чем иным, как отсталыми средствами передвижения». Это - прямо замечательно! Объяснение причин образования капиталистических городов и концентрации в них населения отсталыми средствами передвижения, отсутствием «авто», разве это не подлинно «марксический» метод анализа?!

Однако, страшно р-р-революционный «автомобильный» метод разрешения экономических и социальных вопросов в прошлом и будущем причудливо сочетается у Охитовича с явно реакционной установкой в отношении нашего настоящего. В своей статье он пишет: «Однако очевидно: домашнее хозяйство, а за ним и старая семья переживают жестокий кризис. Выход из кризиса путем вытеснения домашнего хозяйства социалистической индустрией реален, но далек». Не напоминают ли эти слова рассуждений одного из наиболее махровых правых оппозиционеров, который по поводу перспектив нашего развития утверждал, что «на индустриализацию уйдут столетия»?

Итак - «автомобильный» социализм, «децентрическое» расселение и последовательно-социалистические избушки на курьих ножках - в отдаленном будущем, так как «это возможно лишь на основе полного вытеснения социалистической индустрией элементов домашнего хозяйства», лишь после предоставления всем иждивенцам и членам семьи «отдельного для них жилого строения», а этот путь «реален, но далек». А пока? Неизвестно, что даст Охитович рабочим и членам их семей «во вторую голову», а пока что он предлагает облагодетельствовать пролетариат… кухнями в старых домах: «делать, как до сих пор, ставку на индустриальное домашнее хозяйство станет излишним».

Все это преподносится с серьезным видом, как новое течение в области построения социализма, как «новый рецепт разрешения сложных проблем расселения и жилища в наших условиях».

Охитович не знает «наших условий», условий страны, перестраивающейся на социалистических началах. Зато он знает (да и то хорошо ли?) тенденции развития городов в капиталистических странах, о которых он много рассказывает в своих докладах и из которых он выводит свое «децентрическое» расселение и свой «автомобильный» социализм.

«Взбесившийся мелкий буржуа», насквозь проникнутый ультра-индивидуалистическими тенденциями, насмерть перепуганный «толкучкой» городской жизни в капиталистических странах, отовсюду гонимый крупным капиталом, ищет убежища в уединенном домике, откуда он будет разъезжать на своем автомобиле и куда к нему будет приезжать на автомобиле прислуга (так расписывает Охитович эту «картину» в своем докладе в Московском архитектурном обществе), которая будет убирать за ним то, что он «наделает» в своем домике на курьих ножках.

Это - для кого угодно, может быть, для «почтеннейшей публики», но только не для пролетариата, строящего новый коллективный быт на месте разрушаемого им мелкобуржуазного индивидуалистического быта.

Это - бредовые идеи «взбесившегося мелкого буржуа» или мечты коммивояжера автомобильной фирмы, считающего, что не автомобиль создан для человека, а человек создан для того, чтобы разъезжать на автомобиле - всегда и всюду.

Г. Зиновьев

От утопии к действительности

«…» Уничтожение противоположности между городом и деревней! Разве эта цель не покажется «утопией» всем мещанам реформизма, всем слепорожденным кротам меньшевизма, всем зараженным делячеством «трезвым» политикам? Уничтожение противоположности между городом и деревней не в большей и не в меньшей степени является утопией, чем уничтожение противоположности между капиталистами и наемными рабочими, - учил Энгельс прудонистов. Мы, большевики, можем теперь к этому прибавить: не большей утопией, чем создание советского строя на развалинах буржуазного владычества, чем создание пролетарского государства, чем индустриализация и коллективизация, словом, чем все то, что уже сделала пролетарская диктатура в ССС- и что она еще сделает в самое ближайшее время. Возражения Энгельса против прудонизма в жилищном вопросе имеют и сейчас отнюдь не исторический только интерес.

Худшие стороны мелкобуржуазного прудонизма воспроизводят теперь господа с.-д., между прочим, и в вопросе о жилищной политике. Почитайте прессу, скажем, австрийских с.-д. Под перьями Реннера и К нынешняя Вена превращается в «почти» социалистический город. И все это на том единственном «основании», что в венском магистрате большинство принадлежит с.-д. партии, которая без пяти минут «разрешила» жилищный вопрос. Жаль только, что немного мешает грубая фашистская буржуазия. Вожди австрийских с.-д. уже, конечно, считают большевиков «утопистами». А вот они, «разрешающие» жилищный вопрос при диктатуре фашистов, изволите видеть, не утописты.

Утопия! Утописты! Сколько раз бросали по адресу большевиков эту кличку «трезвые» политики! Сколько раз даже такие писатели, как Плеханов, с самым серьезным видом пытались «доказать», что большевики - это в лучшем случае социалисты-утописты. «Утопистами» оказались как раз противники большевизма, - только утопия-то у них оказалась очень уже маленькая.

Марксистско-ленинское, большевистское предвидение и воля к победе - это совсем не то, что прожектерство и мелкобуржуазный сверхрадикализм.

Вот почему, концентрируя свои силы на осуществлении стоящих задач и борьбе с силами реакции (всех оттенков), мы не дадим ходу к прожектерству и оптимизму вприпрыжку.

Главной, однако, является опасность насыщения новых форм мелкобуржуазным содержанием. Она находит свое непосредственное выражение в теории дезурбанизации. Теория дезурбанизации воспрянула к жизни, очевидно, под влиянием стихийного строительства рабочих поселков, сплошь да рядом ведущегося по мелкобуржуазным образцам.

«На место принудительной близости людей в городских условиях - максимальная отдаленность жилищ друг от друга, основанная на автотранспорте. На место отдельной комнаты рабочему - отдельное строение». Коротко говоря, не поселение, а расселение. Вместо лозунга «Долой капиталистический город!» - лозунг «Долой город вообще!» Достаточно проехаться по Голландии, от Роттердама до Амстердама, чтобы увидеть такой «социализм» осуществленным. Зажиточные крестьяне, рантье, средние и крупные буржуа, аристократы живут в отдельных строениях, максимально удаленных друг от друга (если не максимально, по Охитовичу, то, во всяком случае, не из-за условий транспортного порядка). Такой тип расселения - идеал мелкого буржуа. Жить себе отдельно, чтобы никто «не вмешивался» в мою жизнь, - что может быть лучше«? И что может быть ненавистней «принудительной близости людей», которую проповедуют эти самые социалисты! Антисоциалистический характер теории дезурбанизации выступает с такой ясностью, что я считал бы возможным ограничиться добавочно лишь несколькими принципиальными замечаниями.

Замечание первое. Смешно, безграмотно и наивно утверждать тезис, что скопление и концентрация «людей, зданий, вещей» «обусловлены не чем иным (подумайте только: „не чем иным“!), как отсталыми средствами передвижения». Городской тип поселения обусловлен в основном и главным образом процессом концентрации капитала и техническим прогрессом.

Крупное машинное производство - величайшее достижение человечества. Социализм не предполагает его уничтожения. Он уничтожит лишь уродливость капиталистического города, скученность (а это не концентрация, тов. Охитович?), «покойницкие» и т. п. прелести наряду с уничтожением противоположности между городом и деревней. А крупное производство (Днепрострой, напр.) предполагает не расселение, а поселение, но не капиталистическое, а социалистическое (другое дело - уменьшение размера городов. Но это вопрос о количестве). Замечание второе. «Принудительная близость людей» существует при капитализме. Социализм уничтожает не близость людей, а ее принудительный характер.

Человек - общественное животное. Прогресс возможен только на основе совместного труда, совместной, «близостной» жизни. Иначе - назад к пещерному бытию. Это так элементарно, что и неловко говорить. А приходится.

Замечание третье. Город для нас не чудовище. Чудовище лишь капиталистический город. При социализме город - центр, организующий коллективное производство, коллективную жизнь. До сих пор марксизм представлял себе жизнь при социализме и коммунизме как возможность наивысшего расцвета отдельной личности, живущей в коллективе. «Отдельные строения», коттеджи, полностью соответствуют лишь задаче воспроизводства индивидуализма, мелкобуржуазных навыков и отношений. А мы не собираемся их воспроизводить ни на расширенной, ни на суженной основе.

Необходимо отметить, что сторонниками теории дезурбанизации является целый ряд серьезнейших работников, активно участвующих и в разработке вопроса, и в практическом строительстве социализма. Однако это не должно удержать нас от резкой отрицательной критики основных положений дезурбанизма, как они выражены в статье т. Охитовича.

На кухонном фронте

Советская газета как организатор коммунального быта

Жилищное дело. 1924 г. № 1

Оздоровляйте жилища!

Ленинградские жилища - эти мрачные коробки с протекающими чердаками и сырыми подвалами - требуют многого для своего оздоровления. Сейчас ленинградские дома являются чуть ли не гробницами для детей, для молодого подрастающего поколения. Сырое, темное жилище - беспощадный бич жизни детей. Отсутствие света, воздуха и солнца в жилище - один из активов детской смертности. Сырой, насыщенный плесенью воздух темных затхлых помещений порождает мириады злотворных бактерий, микроорганизмов, которые десятками тысяч уносят человеческие жизни. Туберкулез, рахит - это кошмарные явления сырых и темных обиталищ без солнца, света и воздуха. Цель Жилищного Союза - всемерно придти на помощь идейно и материально жилищным товариществам по восстановлению и оздоровлению пролетарских жилищ, ликвидировать пользование подвальными и чердачными помещениями, поднять хозяйственность и культурность дома, укрепить правосознание жилищных товариществ, оживить, конкретизировать лозунг: «Создать нормальные жилища для детей и трудящихся».

Е. Жирнова

Жилищное дело. 1924 г. № 3

Противогазовая защита мирного населения

За шесть лет, отделяющих нас от окончания империалистической войны, весь мир, воспользовавшись ее опытом и достижениями, успел создать усиленные запасы тех средств, которые наиболее прямым и верным путем могут привести к победе. Из них главными и решающими являются химическое оружие и авиация.

В будущей войне Ленинград как один из самых крупных политических центров будет несомненно привлекать внимание противника и подвергнется неоднократным нападениям. Сотни тысяч мирных граждан, стариков, женщин и детей будут подвергнуты всем ужасам химической войны, и смертельный яд соберет обильную жатву, если его встретить неподготовленностью, растерянностью и паникой. Этого необходимо избежать, и большую роль в предотвращении массового бедствия при газовых нападениях могут сыграть жилтоварищества.

Изучить врага!

Всякое новое явление, как бы страшно оно ни было, делается менее угрожающим при близком ознакомлении с ним. Число смертных случаев от отравлений газами в начале их употребления превышало 30%, но, постепенно и равномерно падая, спустилось к концу войны до 2%. Конечно, главную роль играло увеличение и усовершенствование противогазовых мер, но значительную долю успеха приходится отнести и за счет привычки и детального ознакомления воюющих с различного рода ядами.

С отравляющими веществами должно ознакомиться и население Ленинграда. Неоценимую услугу в этом отношении могут оказать жилтоварищества. Только они в состоянии продвинуть химическое знание в самую толщу населения. Для этого жилтовариществам необходимо войти в самые тесные сношения с «Доброхимом», выделить отдельных людей, на обязанности которых будет лежать ознакомление всех жителей дома с основными положениями химической войны и способами защиты. Это может быть достигнуто докладами, собеседованиями, а особенно распространением литературы.

Средства защиты

При тех огромных пространствах, которые будет охватывать химическая война, и при том колоссальном количестве людей, которые подвергнутся непосредственной опасности, никакое правительство, как бы богато оно ни было, не в состоянии выделить достаточного количества денежных и материальных средств для защиты мирного населения. Главное внимание, естественно, будет уделено сражающимся, и поэтому граждане сами должны принять деятельное участие в созидании и приобретении защитительных средств.

С более или менее крупной затратой будет сопряжено устройство газоубежищ, которые явятся самым радикальным и удобным средством массовой защиты. Их надо делать в сухих подвалах, с земляным полом. Дверь должна прикрываться плотно прилегающей завесой, пропитанной составом, устраняющим возможность проникновения всяких газов. Лучшим из них в данное время считается смесь из 85% очищенного паром цилиндрового масла и 15% льняного. Если газоубежище рассчитано на большое количество людей и фильтрация воздуха через землю окажется недостаточной, то необходимо придать ему вентилятор, очищающий проходящий через него воздух особыми фильтрами.

Так как есть все основания предполагать, что в числе отравляющих веществ главную роль будет играть горчичный газ, то жилтоварищества должны иметь запас хлорной извести, несколько промасленных костюмов и, конечно, противогазовых масок, для лиц обслуживающих население дома во время газового нападения.

Меры предупреждения

Нa фронте трудно уберечься от газа и предугадать его появление, так как канонада различных орудий мешает отличить артиллерийский снаряд от газового. В совершенно других условиях очутится население Ленинграда. Выпуск отравляющих веществ противник будет в состоянии произвести только сбрасыванием аэрохимбомб. Это преимущество облегчает своевременное принятие предохранительных мер, если население будет оповещаться о грядущей опасности.

Целым рядом учебных тревог можно научить население быстро, спокойно и целесообразно использовать все средства защиты, которые находятся в их распоряжении.

Жилищное дело. 1924 г. № 6/7

На домовых собраниях

Крепко держатся за «своего человека»

На общем собрании жилищного товарищества, д. 3, по Баскову пер., выявилось, что правление, возглавляемое председателем Алексеевым, делает всяческие поблажки нэпманствующим жильцам. Так, например, с нэпмана - владельца мыловаренного завода, до самого последнего времени квартирную плату брали буквально копеечную, отнюдь не соответствующую его социальному положению. Квартиры с пустяшным ремонтом сдавались нэпманам бесплатно на годы, а остальные жильцы облагались в пятикратном размере на ремонт дома. Гр. Алексеев выступил с «опровержением» и, бия себя кулаками в грудь, начал распинаться о том, какой он заслуженный пролетарий. Однако о том, что у него имеется кроме того лошадь, которую он сдает на прокат, об этом ни слова. Об этом пришлось ему напомнить. Инспектор ОТКОМХОЗа предложил отвести «однолошадника-пролетария», но - общее собрание, на котором было много мелкобуржуазного элемента, «своего» не выдало. Алексеев был оставлен. Мы думаем, однако, что властвовать ему придется недолго.

На борьбу с неряшливостью

До сих пор, к сожалению, большинство жилищных товариществ совершенно не интересуется содержанием квартир дома. Подчас квартиры превращаются неряшливыми и нечистоплотными жильцами в настоящие клоаки. Ведь не редкость, когда в квартирах держат свиней, кур, гусей. Еще более распространенное явление - стирка и сушка белья, злоупотребление коптилками-буржуйками и пр. Правлениям следует устраивать периодические осмотры всех жилых помещений дома. С неряшливыми жильцами следует вести самую упорную борьбу, применяя к ним все меры законного воздействия, вплоть до выселения. Иначе наши дома, восстановленные с внешней стороны, будут разрушаться изнутри.

Стирка в квартирах недопустима

Домоуправления отстраивают при первой же возможности прачечные, так как давно признано, что стирка в жилых помещениях вредна не только для здоровья живущих в квартире, но и для самого строения. От сырости портится штукатурка, загнивают деревянные части, портится электропроводка и пр. Против этого явления нужно объявить настоящую войну. Прачечные строятся не для украшения, а чтоб ими пользовались во избежание разрушения дома. Продолжающих стирку в квартирах нужно просто привлекать к административной ответственности за разрушение народного достояния.

Письма домоправленцев

Уловки хозяйчиков

Нэпачи, торговцы, лица категории «неопределенных занятий» всеми путями, на какие способна их изобретательность, стараются отделаться от уплаты за занимаемые ими жилые помещения по существующим расценкам. Удостоверения, справочки, бумажки, порою совершенно прозрачные, дутые - все идет в ход вплоть до «обволакивания» правленцев медовыми речами, лишь бы квартирная плата взималась «не по Вестнику». Зачастую это им удается. Правленцы сдаются. Квартирная плата снижается, доходность дома падает. Победители довольны. Лазейка удалась. И сколько их придумано, удачно применено! На один из практикующихся сейчас способов нам хочется указать. Дело идет о кустарях-ремесленниках. Возьмем, к примеру, портных-одиночек. Имеется союз квартирников. Члены его прикреплены к частным магазинам, откуда они получают работу, где они считаются рабочими, имеют расчетные книжки, застрахованы и т. д. Квартирная плата, конечно, должна взиматься как со служащих и рабочих. И вот это спасает не одного кустаря-хозяйчика, далеко не одиночку, от высокой квартирной платы.

Возьмем, к примеру, такого хозяйчика, у которого один-два приходящих мастеровых, нигде не застрахованных. Он их эксплуатирует, как вздумается, а сам - прикреплен. И к нему не придерешься.

- Ничего не знаю; они сами по себе, я сам по себе.

Правлению дома известно, как «они сами по себе», знает оно и о том, что главная работа хозяйчика - заказы частные, а прикрепление - для удобства. И обкладывает его по квартирной плате как ремесленника с наемным трудом, а он предлагает получить с него «по 20 копеечек» и книжку сует расчетную. И никакая конфликтная комиссия не поможет - все по закону! Правление в недоумении. Хозяйчик доволен. Этому надо положить предел! Нужны какие-то меры, чтобы не узаконивать под видом одиночек-квартирников хозяйчиков-паразитов. Вместе с увиливанием от квартирной платы они избавляются и от следуемых с них платежей в пользу государства. Надо, не откладывая в долгий ящик, обратить на эти уловки самое серьезное внимание!

Разрушитель строений - домовый гриб

С началом строительного сезона в Отдел Фитопатологии Главного Ботанического Сада стали поступать от жилищных товариществ разных районов Ленинграда обращения с просьбой об определении грибов, являющихся разрушителями древесины, из которых наибольшее распространение получил самый опасный из них, так называемый домовый гриб (Merulius lacrymans), и при начавшемся воссоздании жилищ с ним необходимо считаться самым серьезным образом. Неисправное состояние крыш и в некоторых случаях их отсутствие, вода в подвалах, недостаточное отопление и даже полная заброшенность некоторых квартир способствовали сильному развитию сырости и созданию очагов заразы как в верхних, так и в нижних этажах зданий, откуда домовый гриб быстро распространялся в другие этажи и в конце концов способствовал полному разрушению домов и других строений. Пораженная домовым грибом древесина принимает бурую окраску, покрывается продольными и поперечными трещинами и распадается на отдельные квадратики. Такая сгнившая под влиянием домового гриба древесина делается очень легкой, хрупкой и легко растирается между пальцами. Из употребляемых при постройке пород только дуб обыкновенно не подвергается вредному действию домового гриба, остальные сорта древесины более или менее легко разрушаются. Домовый гриб не имеет ни шляпки, ни ножки, как у съедобных грибов, а по наружному виду, особенно в начале своего развития, похож на плесень. Тонкие, невидимые простым глазом нити грибницы этого гриба пронизывают клеточки древесины пораженного дерева и в некоторых местах, где скопляется сырость и плохо вентилируется воздух, выходят наружу в виде белой, хлопьевидной или войлокообразной грибницы иногда с розоватым, а чаще желтовато-серым оттенком.

Меры борьбы с домовым грибом должны вестись в различных направлениях. Прежде всего необходимо стараться создавать такие условия, которые не допускают его развития. Особенно важно для этого проветривание и просушивание здания и чтоб дерево, употребляемое для ремонта, было сухим, тогда домовый гриб не сможет развиваться, а когда уже развился, то его развитие будет если и не приостановлено, то, во всяком случае, сильно задержано. Затем, необходимо скорое уничтожение очагов заразы, т. е. удаление всех плодовых тел, белых пленок и пораженных частей дерева, захватив последние по возможности дальше от мест поражения, имея, таким образом, гарантию, что в здоровом дереве не останется невидимых для глаза отдельных грибных нитей, могущих впоследствии быть причиной нового развития гриба.

Подготовил Евгений Клименко

География переворота

Октябрьские события между Киевом и Казанью

Приводимые рассказы показывают, как распространялась большевистская власть из Петербурга и Москвы по России. Неделя, две, три, а то и месяц с лишним уходили порой на то, чтобы сковырнуть провинциальный уклад и расшевелить уездный мир.

Октябрьская революция в центре описана бесчисленное множество раз - и сторонниками и противниками. О событиях «на местах» такого не скажешь.

Сергей Германович Пушкарев

Известный историк, автор классического курса «Россия в XIX веке», родился 8 августа 1888 года в слободе Казацкой Староспольского уезда Курской губернии. Среднее образование получил в курской классической гимназии. Был сторонником правого течения меньшевистских организаций. Не принимая непосредственного участия в подпольной политической работе, поддерживал, однако, дружеские отношения с харьковскими социал-демократами, был арестован в 1910 году, после двухмесячного тюремного заключения отдан под гласный надзор полиции, исключен из университета. Уехал в Германию, прослушал три семестра лекций в Гейдельберге и Лейпциге. Вернулся в Харьков и летом 1917 года закончил университетский курс.

- Я примыкал к течению, которое на жаргоне того времени называлось «оборонцы». В июле, как известно, после кратких успехов и, так называемого, наступления Керенского, произошел страшный погром русских галицийских армий, особенно одиннадцатой, которая при первом же немецком контрударе обратилась в беспорядочное бегство. Это поражение произвело на всех очень сильное впечатление. И я тоже был угнетен этим до последней степени. Дальше произносить оборонческие речи, сидя самому за печкой, мне показалось не совсем морально удобным, и я принял решение поступить в армию, чтобы принять активное участие в защите молодой российской республики.

Должен сказать, что это решение было встреченовесьма иронически не только моими друзьями социал-демократами, но также и моими родственниками. И даже в канцелярии харьковского воинского начальника, когда я туда явился, секретарь с недоумением спросил: «С какими целями вы хотите вступать в армию?» Я ответил высокопарно: хочу защищать российскую республику. Он пожал плечами и сказал: «Ну что ж, попробуйте». Мне выдали назначение в 24-й пехотный полк, стоявший в городе Мариуполе на берегу Азовского моря.

Явился, получил обмундирование и поселился в казармах. Восьмая рота была очень многочисленна. Было нас человек 250 или 300. В большинстве это были или мальчишки-новобранцы, проходившие срочную службу, или уже пожилые дядьки, призванные из запаса, которые мечтали совсем не о победе, а о скорейшем возвращении домой. Не обнаружил я там ни боевого духа, ни военного профессионализма. В результате, вся моя служба состояла в бесконечных спорах с большевистскими пораженцами о целях войны и об интересах Отечества.

В казармах до обеда спорили, а после обеда люди куда-то разбредались. Некоторые шли на море купаться, лежали на пляже, другие отправлялись на городскую площадь слушать бесконечные речи и те же самые споры пораженцев и оборонцев, в которых и я принимал участие на стороне меньшевиков-оборонцев.

- А, скажем, идея Учредительного собрания что-то значила для этих масс?

- Идея Учредительного собрания владела умами интеллигенции, а народные массы интересовались совершенно другим: скоро ли будет мир и чья будет земля. Вопросы политические в народе почти не обсуждались.

Скоро, однако, случился большевистский переворот, и военная жизнь совершенно замерла.

В начале декабря наше начальство рассудило: так как в Петербурге укрепились у власти большевики, а Полтава находится на территории Украины, то мы должны признать власть не петербургского Совнаркома, а киевской Рады. И депутацию от нашего училища послали в Киев. Я входил в эту депутацию - она состояла из трех офицеров и трех юнкеров. Нас принял военный министр Украинской Рады, знаменитый Симон Петлюра. Младший офицер, хорошо говоривший по-украински, объяснял ему трудность нашего положения. Я ничего не говорил, только слушал. Петлюра имел вид солидный, стоял в позе немножко наполеоновской, но, как выяснилось из разговора, большой реальной силы, тем более, военной силы, в его распоряжении не было. И рассчитывать на какую-то помощь киевского правительства мы не могли.

Когда мы возвратились в Полтаву и сделали доклад, наш генерал Адамович сказал: «Господа, что делать, нас 600 человек, я на вас полагаюсь всецело, но, согласитесь, мы не можем изменить ход истории, ведь мы даже не знаем, за какое правительство мы теперь должны сражаться. Конечно, никто из нас не хочет и не будет воевать за Совнарком, но и никого другого, кому мы могли бы служить, не видно. Поэтому нам остается только ликвидировать училище и разъехаться в разные стороны».

Решение это было одобрено, конечно, и училищным комитетом, потому что никакого другого решения быть не могло. Мы попрощались с нашим генералом, сняли свои юнкерские погоны с плеч и поехали - кто куда.

- В каком это было месяце, и куда лично вы отправились?

- Я поехал в село Прохоровка Курской губернии Корочинского уезда, где было имение моей матери. Это было в декабре 1917 года. Советская власть в то время в деревне еще не имела упорядоченного аппарата, но появились комиссары, в частности, волостные комиссары. В нашей волости комиссаром был какой-то балтийский матрос, которого противники большевиков называли дезертиром. С какого корабля он дезертировал и когда, я не знаю. Но это был типичный такой большевистский полуреволюционер-полубандит, который был полон ненависти к буржуям, в частных разговорах со мной он выражал мнение, что нужно было бы устроить еремеевскую ночь, освободиться от «буржуЕв», помещиков и уже больше с ними не возиться.

Что касается крестьян, то они приняли новую власть пассивно. Им очень нравился декрет о земле, который аннулировал помещичье право собственности и отдал землю крестьянам. Но вели они себя совершенно спокойно, никаких выпадов против нашей семьи не было.

Мой старший брат был до революции мировым судьей в Корочинском уезде. Его мужики очень уважали, потому что он чрезвычайно обстоятельно вел судебные заседания, и мужики иногда говорили: «Он как обедню служит». Так что, повторяю, никаких личных обид, никакой злобы мы не встречали. Жили по-прежнему… Мать моя была тяжело больна, она не могла без посторонней помощи двигаться. И вот к нам в Прохоровку приехал этот волостной комиссар-матрос и созвал сельский сход для обсуждения, как поступить с нашей семьей. Он произнес горячую речь, сказал, что теперь все принадлежит народу, а у вас тут живут какие-то пушкари до сих пор, их необходимо выселить. Но так как для моей матери, если бы ее выбросили в декабрьский мороз на улицу, это было бы началом мучительного умирания, я решил на сельском сходе выступить против областного комиссара и обратиться к сельскому обществу с просьбой о справедливости и милости. Сход проходил в помещении школы. Ораторы забирались на стол и оттуда обращались к аудитории. После речи областного комиссара и я залез на стол и сказал:

«Граждане крестьяне, вот вы слушали речь волостного комиссара. Он вам говорил про декрет о земле. Я вам тоже могу прочесть этот декрет, там совершенно ясно сказано: помещичьи земли переходят к крестьянам. Но там ничего не сказано о том, что семьи помещиков надо выгонять из их домов. Тем более вы знаете, в каком состоянии моя мать, для нее это означало бы смерть. Она вам ничего плохого не делала, и я думаю, что сход не решится вынести смертный приговор моей матери и обречь на мучения моего брата, который тоже никогда вас ничем не обижал».

И мужики загалдели: «Это правда, это да, земля, понятно, отходит к народу, это как полагается, а у своем доме как они жили, так пускай и живуть».

И так начался спор. Волостной комиссар настаивал на нашем выселении. Я возражал, крестьяне соглашались со мной. Тогда комиссар прибег к последнему и решающему, с его точки зрения, аргументу. В то сумасшедшее время признаком буржуазности считались шляпка или очки. И вот, обращаясь к сходу и делая презрительный жест в мою сторону, волостной комиссар закричал: «Эй, товарищи, да что тут разговаривать! Вы только посмотрите, вот мы тут все трудящие пролетарии, сколько нас есть, мы все тут без очков. Только один нашелся у очках, это господин пушкарь». (Указательный палец в мою сторону.)

Я опять влез на стол и сказал: «Граждане крестьяне, я думаю, что если у меня слабое зрение и если мне доктор предписал носить очки, то это не такое большое преступление, за которое мою мать надо зимой выгонять из дома». Мужики загалдели: «Эта ничаво што он у очках, нехай носить очки». Таким образом, последний аргумент волостного комиссара был отвергнут, и я возвратился домой «у очках», и еще некоторое время мы с матерью и братом прожили дома. Потом мать мы переправили в Харьков, брат уехал в уездный город, а я еще некоторое время жил там, пока, наконец, ранней весной не вынужден был тоже бежать в новообразованное украинское государство.

- А когда вы покинули Россию?

- Я переехал в Харьков. Там возобновил занятия в университете в качестве ассистента у профессора Клочкова, потом был оставлен при кафедре русской истории для подготовки к профессорскому званию. С декабря 1918 года до июня 1919 года мне пришлось прожить в Харькове под властью большевиков. В июне 1919 года к нам в Харьков пришла добровольческая армия. Я немедленно поступил рядовым в сводно-стрелковый полк и был в составе этой армии до конца антибольшевистской борьбы, был тяжело ранен, последнее время был в Крыму в составе армии генерала Врангеля. 1 ноября 1920 года наш последний главнокомандующий эвакуировал свою армию из Севастополя в Турцию.

Михаил Германович Корнфельд

- Я был призван в 1917 году, недели через три после Февральского переворота. Имея право выбора, я отправился в казармы Семеновского полка, по совету моего соседа, семеновца, а также и потому, что моя квартира находилась в двух шагах. Я был зачислен на положении вольноопределяющегося в 7-ю роту, но оставался там около двух недель, в течение которых обучался собирать и разбирать винтовку, ходить в строю и так далее. Когда начальство ознакомилось с моим curriculum vitae, меня назначили секретарем культурно-просветительной комиссии полка. А две или три недели спустя я был единогласно избран ее председателем. Еще через две или три недели полковой комитет назначил меня председателем полкового суда. Я был очень смущен этим назначением, но протестовать не приходилось.

Мы решили, что первой и насущной задачей нашей культурной комиссии было, насколько возможно, политически просветить солдат, помогать им разбираться в создавшейся обстановке. Нам казалось, что наиболее подходящим средством будет специально издаваемый листок, приноровленный к умственному складу наших солдат и к неизменному содержанию казарменных дискуссий и споров. В результате обмена мнениями нами было вынесено решение представить на утверждение командира и полкового комитета проект издания еженедельной газеты под названием «Семеновец». Этот замысел был реализован, и через несколько дней появился номер первый, имевший несомненный успех. Каждый номер содержал, во-первых, наиболее важные приказы, во-вторых, одну или две коротких злободневных статьи, рассматривавших в занятной форме какую-нибудь военную проблему, вызывающую сугубый интерес, сомнения или споры, наконец, в-третьих, полковую хронику и разные мелочи. «Семеновец», увы, просуществовал недолго - мы успели выпустить три или четыре номера. Печатался он, конечно, не официально, в типографии Комиссариата внутренних дел и пользовался большой популярностью у типографских рабочих.

В нашем полку служил будущий маршал Тухачевский. Я с ним познакомился, когда он бежал из плена и прибыл в полк молодым офицером. Мне рассказывали, что он был большим поклонником Наполеона и во время похода постоянно читал исторический труд, посвященный наполеоновским войнам. У нас он пробыл недолго и в скором времени уехал, кажется, в Москву.

- А какова была дальнейшая судьба Семеновского полка?

- В дальнейшем его расформировали, как и все полки дореволюционной армии. Мы пытались его спасти, я даже участвовал в переговорах с Урицким по этому поводу. Кстати, узнав, что я бывший издатель «Сатирикона», Урицкий сказал мне, что рад познакомиться и что сколько-то лет тому назад для него, для Ленина и еще некоторых его друзей получение «Сатирикона» было настоящим праздником.

- Когда они жили за границей?

- Да.

- Таким образом, Семеновский полк не был расформирован?

- Семеновский полк - и как боевая единица, и как носитель славных военных традиций - прекратил свое существование. Было решено создать на его основе формально новую единицу, подчеркнув именем ее назначение. Она была названа Полком по охране Петрограда. Судьбе наших товарищей, казалось бы, не угрожала никакая опасность, мы могли уехать со спокойной совестью.

- То есть, ваше стремление сохранить Семеновский полк объяснялось, главным образом, заботой о товарищах?

- Да, именно так.

- А вы сами не собирались там оставаться?

- Нет. Я сам собирался уезжать, и в конце октября 1918 года я и еще некоторые из моих сослуживцев по полку уехали на юг.

- В Белую армию?

- Нет, кто куда. Я сначала хотел ехать в Крым, но не попал туда, а поехал в Винницу, потом еще скитался, в конце концов оказался в Париже.

Наталья Дмитриевна Полонская-Василенко

- Я родилась в 1884 году в Харькове, мой отец был военный. Он происходил из слободской Украины и принадлежал к старому старшинскому роду, который дал нескольких выдающихся людей, в том числе и знаменитого писателя и историка Григория Петровича Данилевского. Когда мне было пять лет, мои родители переехали в Киев, я училась в Фундуклеевской гимназии, потом поступила на Высшие женские курсы, кончила их в 1911 году. Тогда же я стала ассистентом Высших женских курсов, а в 1916 году, по окончании университета, работала приват-доцентом. Я была первой женщиной-историком на филологическом факультете Киевского университета Святого Владимира. С 1916 года и до 1943-го, когда выехала в эмиграцию, я работала в университете и других высших учебных заведениях, например, в Археологическом институте, с 1924 года была научным сотрудником Украинской Академии наук.

Роль Совета рабочих и солдатских депутатов была самая ужасная. Мой учитель и большой друг профессор Довнар-Запольский только случайно не был расстрелян, потому что на него были сделаны доносы: будто бы он был в сношениях с царской охранкой. После того, как произошло большевистское восстание в Петербурге, в июле была предпринята попытка организовать такое же в Киеве, но она окончилась неудачей. Тем не менее все чувствовали, что Киев был на бочке с порохом. Потому что всюду сновали большевистские агенты, которые вели пропаганду против Центральной Рады и Временного правительства и подготавливали переворот. Октябрьский переворот в Киеве прошел почти незамеченным. Просто киевские большевики присоединились к петербургским, и - конец. Я получила известие об этом во время заседания Института археологии.

- Так что фактического большевистского переворота в Киеве 25 октября не было?

- Не было. Подпольные организации присоединились, но власть оставалась в руках Центральной Рады, и она даже до некоторой степени усилилась после Октябрьского переворота. Следствием неудачной попытки захвата власти большевиками в октябре было то, что из Киева вышли войска, которые раньше признали Временное правительство. Весь штаб киевского военного округа отправился на Дон и перешел к Деникину. В Киеве остались две власти - Центральная Рада и Совет рабочих депутатов. Совет в 17-м году еще не набрал силу, поэтому внешнее представительство и официальное руководство Украиной принадлежало Центральной Раде. В ноябре 1917 года была сделана попытка созыва конгресса, на котором выступила большая группа большевиков, неожиданно потерпевшая страшное фиаско. Тогда эта большевистская группа уехала в Харьков, где они образовали свое правительство. Таким образом возникло два правительства. В Киеве - Центральная Рада, а в Харькове - большевики. Самая большая ошибка Центральной Рады заключалась в том, что она не доверилась украинской армии. Во главе Рады стояли люди пацифистского мировоззрения: Грушевский, Винниченко, который был председателем Совета министров. Винниченко крайне отрицательно относился к армии, считал, что она нужна только буржуазному правительству, а их правительство народное, и в штыках не нуждается. В то время, когда советская власть уже готовилась вступить в борьбу с Украиной, наша армия распускалась.

Но непосредственно на фронте организовался 34-й армейский украинский корпус, начальником которого был генерал Скоропадский. Он в своем корпусе поддерживал твердую дисциплину, не допускал митингов. Когда он повел фронт на восток, делить землю, он расставил части своего корпуса по линии железной дороги, от Киева до Жмеринки. Его солдаты обезоруживали дезертиров, а всех большевистских пропагандистов отправляли в Москву.

- Этот корпус подчинился Центральной Раде?

- Да. Но в конце 17-го года, когда демобилизация достигла пика, в Центральной Раде в Скоропадском стали видеть эдакого Бонапарта. Корпус перестали снабжать, у солдат не было теплой одежды, обуви, не хватало снарядов. Генерал в знак протеста подал в отставку. На его место был назначен другой, очень порядочный человек, но не имевший такого опыта и такого авторитета. Вскоре началась демобилизация корпуса, и к концу 17-го года, от него ничего не осталось.

Еще в августе 17-го стихийно стало организовываться вольное казачество. Без власти, без внешнего побуждения в разных местах стала собираться молодежь и старшие люди, организовывались группы вольного казачества, которые ставили своею целью охранять порядок от этой обольшевиченной массы дезертиров, которые просачивались на Украину. Почетным атаманом вольного казачества был избран тот же генерал Скоропадский. Так что Киевская губерния была родиной вольного казачества, которое потом перекинулось и на Полтавщину и на Черниговщину.

Все эти события, конечно, захватывали студенчество и профессуру, лекций почти не было, только как особое счастье удавалось собирать аудитории.

В конце 17-го года некоторым образом политика захватила и меня. Мы жили в огромной квартире на Печерской. Как раз на нашей улице и разворачивались все военные действия. Именно там шли бои между Центральной Радой и той группой военных, которая была связана с Временным правительством. Это было так называемое юнкерское восстание, восстание юнкеров военных училищ в Киеве в ноябре 17-го года.

- Какую цель преследовало это восстание - захват власти?

- Это была, на самом деле, борьба трех властей - Центральной Рады, Временного правительства и большевиков. Организаторами, конечно, были большевики, они начали это восстание.

- То есть сначала была попытка большевистского восстания, а потом контрвосстание юнкеров?

- Конечно, им оставалось или присоединиться к Центральной Раде, или присоединиться к большевикам. Как третья сила они уже не могли существовать.

- А какова была судьба восставших юнкеров?

- Они ушли на Дон, присоединились к белому движению.

Конец 17- го года был страшным временем. Мы в Киеве чувствовали, что окружены врагами. Большевики пробивались настолько, что их власть была сильнее, чем власть Центральной Рады. Потому что Рада придерживалась такого мнения: пускай будет большевицкий строй, но только чтобы его возглавляли не москвичи, а украинцы. В Раде боялись оккупации Украины русскими большевиками.

Подготовка и публикация текста Ивана Толстого

Алексей Митрофанов Город бунтующего разума

Смоленск все стерпит, все поймет

I.

В Смоленске вышла книга Олега Разумовского «Razumbunt». Как не трудно догадаться, о бунтующем разуме. О жизни, от которой разум может взбунтоваться. С множеством матерных слов. При этом с краеведческим уклоном. Но главное не это.

Главное, что книга сделалась событием в жизни города. Прошла презентация - в музее, все как у людей. Продается «Razumbunt» в обычных книжных магазинах. Стоит 100 рублей. А что тираж тоже 100 экземпляров - это ерунда. Ведь речь все же идет об альтернативной культуре. О той, которой в большинстве российских городов и вовсе нет. А вот в Смоленске - есть. Больше того, она бурно развивается.

Напоминаю: происходит это не в 1990-м, а в 2007 году, когда, казалось бы, все колышки забиты и все территории поделены. В культуре в том числе.

II.

С Олегом Разумовским мы договорились встретиться у входа в некое бистро - Олег сам его предложил. В центре города, напротив парка с дивным названием «Блонье».

Я предвкушал разговор с маститым писателем. Мудрым и, скорее всего, поучающим. Я знал, что Разумовский старше меня на 18 лет. И был, что называется, готов.

Кстати, книгу я к тому моменту еще не читал.

У входа я увидел паренька в джинсовой курточке и в бейсболке козырьком назад. Он кого-то дожидался. Оказалось, что меня и что это и есть тот самый Разумовский. На 58 лет он явно не тянул.

Мы вошли в душный, весь какой-то липкий, потный зал. Олег уверенно двинулся к дальнему, угловому столику, до которого слабенький кондиционер вообще не доставал. Нам принесли меню. Я начал его читать.

Цены по московским меркам низкие невероятно. Заказал себе одно, другое, третье. Протянул меню автору «Razumbunta».

- У меня нет денег вообще! - заявил Олег.

Это прозвучало гордо, как неколебимая жизненная позиция.

Предложенные мной бокал вина и тарелочка мясного ассорти были приняты, можно сказать, с милостивой снисходительностью.

- Сейчас сюда придут мои друзья - они за меня заплатят, - сказал при этом Олег.

- Друзья?

- Да. Они тоже занимаются альтернативным краеведением.

III.

Мы начали разговор. Обыкновенный, ни о чем. О жизни в Москве и в Смоленске, о том, что время делает с людьми и городами, о каких-то общих интернетовских знакомых, о возможностях самореализации и прочая, и прочая, и прочая.

Потихоньку стали подходить друзья. Один, другой, третий, четвертый. Все, как на подбор, - в бейсболках козырьком назад и в джинсовых костюмчиках. С одинаковыми подростковыми фигурами. С одинаковыми лицами людей поживших. Взгляды напряженные. Фигуры тоже напряженные.

Столик был маленький. Кроме того, напомню, угловой. Там и троим было бы тесно. Поэтому друзья таскали стулья от других столов и высаживались вокруг нас амфитеатром.

«Обсиживают», - почему-то подумалось мне.

Мы продолжали разговор о том, что агрессивный в жизни человек зачастую сентиментален в своей прозе. Разумовский говорил, что он - как раз наоборот. В жизни стеснительный, робкий, а вот как сядет за компьютер - так держите меня семеро.

Передо мной лежала книга «Razumbunt», подаренная автором. Я ее еще не открывал.

Друзья в бейсболках все прибывали. Разумеется, никто из них ни за кого платить не собирался. Заказывать что-либо - тоже. Зато мне официантка приносила одно блюдо за другим. Смутившись их низкой ценой, я решил, что они будут маленькие, и заказал много блюд. Но все они оказались колоссальных размеров. Олег, естественно, допил свое вино, доел мясное ассорти. В какой-то момент весь стол оказался заставлен моей едой. Даже книгу «Razumbunt» пришлось убрать в рюкзак. А вокруг сидели молчаливые друзья и наблюдали, как я ем.

Мне было страшно неловко, но я продолжал вести беседу об искусстве.

Наконец, один из друзей вступает в разговор. Он начинает рассуждать о древностях, мне совершенно не знакомых. Я ничего не понимаю в этом и честно признаюсь: дескать, не мой период, дескать, для меня российская история, по большому счету, начинается пушкинским временем, в крайнем случае, державинским - от которых сохранились и письма, и документы, и книги художественные, и архитектура - словом, есть за что зацепиться.

Друг с гордостью заявляет:

- А для меня история заканчивается двенадцатым веком!

Вот, думаю, серьезный краевед.

- А где вы, - спрашиваю, - работаете?

Он в ответ, еще более гордо:

- В охране!

- А почему вам в музей не пойти? Полно же в Смоленске музеев?

- Что я в музее буду делать? Скучно там.

Ну, ладно, думаю. В охране веселее.

В конце концов мне прекращают подносить блюда. Я рассчитываюсь. Мы выходим из бистро. Олег с друзьями идут по своим альтернативным краеведческим делам. А я иду в гостиницу - читать Олегов труд.

IV.

«Между прочим, это отличное демократическое заведение, где обычно вечером набирается туча народа. Всякие маргиналы и, конечно же, «…». Пьют пиво, дешевое вино, водчонку. Базарят о своем родном. Порой здесь вспыхивают драки, но не надолго. Вскоре опять все мирятся и бухают по новой. «…» клеятся и снимаются влегкую. На меня тут неоднократно наезжала всякая беспредельная гопота, но ведь и своих полно в „Ягодке“: всегда кто-нибудь писанется за тебя и не даст пропасть. Выкинут уродов на «…» на улицу и предупредят, что, мол, если еще раз, то им «…». Стопудово. До дебилов сразу доходит, и они больше в нашу „Ягодку“ не прутся».

Ага, так вот оно, значит, какое - альтернативное краеведение.

«Какая- то баба с толстой жопой и хитрой мордой села посрать прямо у фонтана, грозя дать «…» начальству. Шел старик в обносках с «…» наружу. Так он протестовал по-своему против войны в Чечне. Молодые совсем девчонки пили баночное пиво и громко ругались матом, как бы открыто бросая вызов обществу.

Я выпил из горла полбутылки водки и прямо в одежде прыгнул в фонтан. Искупался с большим удовольствием, посылая всех конкретно на «…», а потом снял по ходу поддатую худую шкуру. Вернее, она сама меня зацепила. Кричит: „Эй, ты, «…» с Нижнего Тагила, соси сюда!“ Я подошел, дал ей по голове, затащил в телефонную будку и стал «…» в стояка. И пока занимался этим веселым делом, видел, что происходит в «…» реальности».

Прекрасные досуги случаются в альтернативном Смоленске.

«Я блевал весь день. За окном то дождь, то солнце, а я «…» блую и блую. Запиваю воткой и опять нах блую. И вабще какая природа «…», и сирень, и бабки на лавках, и молодеш сасет пивус. И пелотки с животами беременные. «…» вабще, когда проблюешься, и все кажется «…» и харашо и в кайф. Вот тем и хороша она, улица Ленина».

Я сижу в кресле и читаю «Razumbunt». Поначалу книга вызывает у меня одно лишь омерзение. Но постепенно я вчитываюсь, мат перестает казаться матом, а обычная реальность - соответственно, обычной реальностью. Кажется, что истинная правда жизни - в рассказах господина Разумовского. Тем более что сюжеты у него подчас бывают очень даже сильные.

Вот, например, такой. Заходит мужик в трамвай. И видит, что другой мужик сидит и спит. А на руке его татуировка - «Слава».

И вот первый мужик начинает будить второго: «Очнись, Слава, очнись, Слава!»

Сначала просто тормошил. Потом начал хлопать по щекам. Потом давать тычки. Это он так заботу проявлял - вдруг Слава свою остановку проедет, или его, спящего, обидит кто. Но не помогали и тычки. Тогда первый мужик начал второго зверски избивать. Безрезультатно.

Но тут в вагон вошел некий рабочий и дал первому мужику свою отвертку - дескать, на, вот этим вот попробуй. И первый начал Славу «ковырять» - тыкал ему отверткой в уши, в нос, в глаза. Совсем он Славу изуродовал. Но разбудить не смог. И тогда использовал последний шанс - пробил ему голову тяжелой рукояткой от сидения. Но и после этого весь окровавленный Слава остался безмолвно сидеть.

Красота.

V.

Я читал Олега Разумовского.

Под моим окном жил своей жизнью сад «Блонье» - излюбленное место отдыха смолян. И, соответственно, место, в котором проходила большая часть историй «Razumbunta».

В этом слове - «Блонье» - мерещится нечто французское. Но всего лишь мерещится. На самом деле, это слово вполне русское, правда, давно забытое. И в словаре Даля значится: «блонье, болонье ср. стар. - ближайшая окружность города; предместье, слобода, околица, обаполье».

И ничего французского здесь нет.

Этот сад издревле был чем-то вроде центра города Смоленска. И воплощением главной черты жителей этого города. Какой же именно? Пожалуй, что терпимости и снисходительности.

В Смоленске все всегда было немножечко не так. Смоленск позволял многое, что было невозможно в других российских городах. Например, в том же «Блонье» в 1885 году открыли памятник композитору Глинке. Памятник памятником, но тогда всех волновал один вопрос - не запретят ли ограду? А ограда та, действительно, была явлением. Критик Владимир Стасов писал: «Решетка к памятнику Глинки совершенно необычная и, смело скажу, совершенно беспримерная. Подобной решетки нигде до сих пор не бывало в Европе. Она вся составлена из нот, точно из золотого музыкального кружева. По счастью, к осуществлению ее не встретилось никакого сопротивления».

А ведь, действительно, власти вполне могли бы заподозрить что угодно - например, что в нотах зашифрованы какие-нибудь тайные послания. Но ничего такого не произошло. В Смоленске многое позволено. И торжественный акт в честь открытия памятника не был ничем омрачен.

Кстати, меню этого акта - тоже своего рода разумбунт: «Суп-пюре барятенской, консоме тортю, тартолетты долгоруковские, крокеты скобелевские, буше Смоленск, тимбали пушкинские, стерляди Паскевич, филей Эрмитаж, соус Мадера, гранит апельсиновый, жаркое: вальдшнепы, рябчики, бекасы, цыплята; салат, пломбир Глинки, десерт».

Ни «пломбира Глинки», ни «тимбалей пушкинских», ни «буше Смоленск», ни «тартолеттов долгоруковских» никогда не существовало. Не было, конечно же, и «супа-пюре барятенского», и «крокетов скобелевских».

Все это - смелые и ничем не обузданные фантазии повара. И совершенно не понятно, что на самом деле подавали на обеде в честь открытия памятника Михаилу Глинке.

Кстати, в 70-е рядышком с Глинкой установили мощные динамики, и они через определенные промежутки времени играли что-нибудь из глинковских произведений. Тоже, по тем временам, весьма авангардистский проект.

Рядом с «Блонье» размещалось Александровское реальное училище. В нем учился писатель Соколов-Микитов. Вот как он описывал свою alma mater: «Училище с первых же дней напугало сухой казенщиной, суровым бездушием учителей, одетых в чиновничьи мундиры. Пугали недобрые и грубые клички, которыми именовали своих наставников ученики. Кто и когда выдумал эти злые и меткие прозвища, от которых веяло бурсой, давними временами?

Раз положенная кличка оставалась за учителем навеки, переходя из поколения в поколение учеников. Учителя русского языка Насоновского все называли Скоморохом, учителя арифметики - Смыком, классного надзирателя - Козлом и Плюшкой, учителя алгебры - Бандурой. Кроме этих кличек были клички и посолонее».

В небольшом же отдалении располагалась и казенная гимназия. О ней отзывалась другая будущая знаменитость - Николай Пржевальский: «Подбор учителей, за немногим исключением, был невозможный: они пьяные приходили в класс, бранились с учениками, позволяли себе таскать их за волосы… Вообще вся тогдашняя система воспитания состояла из заучивания и зубрения от такого-то до такого-то слова».

Да что говорить - сам инспектор П. Д. Шестаков признавал: «Педагогический персонал, за немногим исключением, состоял из лиц, сильно подверженных известному российскому недугу: пили не только преподаватели, но и лица, стоявшие во главе учебного заведения, даже сам директор „страдал запоем“, на квартирах некоторых учителей и даже в доме благородного гимназического пансиона в квартире инспектора происходили „афинские вечера“, на которых учителя пировали и плясали со своими гетерами… Воспитанников же, подглядывавших, что делается на квартире у инспектора и в каких более чем откровенных костюмах там танцуют их господа наставники, любитель „афинских вечеров“ таскал за волосы и драл розгами. Эти наказания, конечно, ни к какому результату не приводили».

Кстати, воспитанникам многое прощалось. Владимир Лакшин приводил рассказ некого смолянина о другом смолянине, гимназисте Боровикове: «Боровиков задумал покушение на предводителя дворянства Урусова, в имении которого жестоко расправились с бунтовавшими крестьянами. Гимназисты и реалисты, в числе которых был Соколов-Микитов, сложились, купили ему два маленьких дамских револьвера. Дело было зимой. Боровиковский подстерег Урусова, когда тот вышел из дверей Дворянского собрания и собирался сесть в экипаж. Он выстрелил в него почти в упор, но „человека не так легко убить, оказывается“. Урусов бросился в сугроб, а юный террорист убежал».

Какому наказанию подвергся террорист? Был изгнан из гимназии. И все.

VI.

По современному «Блонью» ходят занятнейшие личности. Некий Даня, последователь обэриутов, облаченный в черный костюм и тюбетейку. Колоритный дедок-ветеран, который, как только увидит девушку с открытым пупком, сразу начинает вопить на весь сад:

- Голопузикам позор! Голопузикам позор!

А если вдруг увидит кого в «рваных» джинсах - сразу начинает предлагать иголку.

На скамеечках «Блонья» в хорошую погоду смоляне сидят и пьют из бутылок пиво - и никакая милиция их не гоняет.

А в бывшем ресторане «Днепр» (ныне - концертно-выставочный комплекс «Днепр») несколько месяцев назад с успехом выступил московский, тоже вроде как альтернативный, поэт, полиглот, художник и фотограф Вилли Мельников.

Город позволяет каждому своему жителю жить так, как он захочет.

Дедушке- ветерану -спокойно выражать протест против голопузиков.

Самим голопузикам - спокойно пить пиво на лавочках.

Поклонникам альтернативной культуры - устраивать перформансы своим коллегам из Москвы.

А если вдруг захочешь издать матерную книгу про бунт разума - спокойно ее издавай, презентуй в музее и не задумывайся о том, принесет ли твой труд доход.

Смоленск не даст пропасть.

* ДУМЫ *
Павел Пряников Китайская барахолка

Откровения руководителя строительной компании о московском рынке недвижимости

Генеральный директор строительной компании, уже около 10 лет возводящей дома в Москве, легко согласился на интервью. «Наболело, - пояснил он. - На столичный рынок недвижимости существует два взгляда. Первый - правительства города, в духе соцреализма. Второй - всяких „несогласных“, рисующих нас бандитами». Имя свое строитель решил оставить в секрете - он ведь собирается и дальше работать на своем поприще.

- С 2000-го по 2007 год цены на квартиры в Москве поднялись в шесть раз, тогда как средний доход москвича за это время увеличился только в 3 раза. Семь лет назад собственное жилье для большинства москвичей казалось роскошью, а сегодня, выходит, для них оно уже даже не роскошь, а недостижимая мечта? Что является главной причиной такого резкого роста цен?

- Главная причина - низкая «стартовая площадка» рынка жилья в Москве (а в провинции тем более). Большинство населения к началу девяностых проживало в очень плохих условиях: в среднем на одного человека приходилось 17 кв. м при европейских 30 кв. м и американо-канадских 40-45. И даже если это была отдельная квартира, то в панельном доме. Что такое панельный дом? Изначально этот тип домостроения придумали французы в начале пятидесятых, и стали этим методом делать казармы для колониальных войск в Алжире. Это не секрет, нормативный срок жизни «хрущевок» - 20-25 лет, панельных «брежневок» - 35-40 лет. Таким образом, к началу девяностых «хрущевки» совсем обветшали. К началу двухтысячных надо было бы сносить и брежневскую панель. Вы же знаете, какими были первые инициативы новых режимов в Восточной Европе в начале девяностых? Они прекратили панельное домостроение как унижающее человеческое достоинство.

В начале- середине девяностых у какой-то части населения появились деньги. Сначала эти люди купили себе малиновые пиджаки, ролексы и мерседесы. А потом захотели иметь жилье по европейским стандартам -малоквартирные дома с высокими потолками, с подземными гаражами, с инфраструктурой. И на эту аудиторию стал работать элитный сегмент строительного рынка, возникли все эти дома на Остоженке, вокруг Арбата.

Но вместе с тем сохранялся монстр по имени «Строительный комплекс Москвы», который безостановочно по сей день продолжает клепать панельные кварталы. До 2006 года на панельное домостроение приходилось около 2,5 млн кв. м квартир из ежегодно возводимых 4,5 млн кв. м. Однако из этих 2,5 млн кв. м около 2 млн расходится по социальным программам правительства - очередникам, переселенцам из сносимых пятиэтажек и ветхого жилья, военным, молодым семьям и т. д.

В итоге мы имеем примерно 300 тыс. кв. м для очень богатых людей, эти метры фактически вне рынка, и около 2 млн кв. м выбрасывается ежегодно на рынок. Но что такое 2 млн кв. м - это примерно 25-30 тыс. квартир ежегодно. На 3,5 миллиона московских семей. То есть 1 квартира на 125 семей. В европейских городах 1 новая квартира или дом приходится где-то на 50 семей, в США - на 30-40 семей. Фактически рынок недвижимости в Москве дефицитен, на этом дефиците и играют строительные компании. Зачем продавать жилье по 3 тысячи долларов за метр, когда люди с радостью покупают его по 6 тысяч.

- Есть ведь еще и вторичный рынок. На нем ежегодно обращается, согласно статистике, около 75-80 тыс. квартир.

- Это «круговорот вещества в природе». 80-90% сделок на вторичном рынке - это так называемая «альтернатива». Когда трешка меняется на две однушки или наоборот. Увеличению метража на душу населения это не способствует. Как в начале девяностых в Москве приходилось 17 кв. м на человека, так и в 2007-м эта цифра та же.

- Но глава стройкомплекса Москвы Ресин рапортует о 21 или даже 23 кв. м на человека.

- Столичные чиновники почему-тоисходят из того, что москвичей 8,8 млн. Но даже недавняя перепись населения показала, что горожан - 10,4 млн, а в реальности это число около 12-13 млн.

- Есть вот еще точка зрения, что якобы из-за приезжих растут цены на жилье.

- Приезжие, главным образом, формируют спрос на аренду. Из 3,5 миллионов московских квартир сдаются около 600 тыс., это примерно 1-1,5 млн арендаторов. И не более 5% от общего числа приезжих - это нувориши из регионов, которые покупают в Москве элитные квартиры или квартиры бизнес-класса большой площади стоимостью от 1 млндолларов. Так что, скорее, приезжие формируют ожидания - потенциальный спрос. Но, при скудном рынке квартир, и 2-3 тысячи иногородних семей, которые все же приобретают жилье, вносят «вклад» в раздувание спроса.

- Московское правительство возлагает большие надежды на ипотеку. Чиновники утверждают, что это реальный путь улучшения жилищной ситуации.

- Количества квартир на рынке ипотека не увеличивает. Вот этого почему-то никто не замечает. Да, сейчас по ипотеке приобретается 10-12 тыс. квартир на первичном и вторичном рынках. И это один из факторов, толкающих цены вверх. Поэтому московское правительство с такой маниакальной настойчивостью и популяризирует этот сегмент рынка - с начала этого года цены расти перестали, но ипотека дает им шанс снова разогнаться.

- Широко бытует мнение о сговоре застройщиков, коллективно решивших повышать, а затем сдерживать цены.

- Тут все сложнее. Строители и риэлторы - это вторично, первично - правительство Москвы. Де-юре большинство строительных компаний не связано с муниципальными властями, лишь в некоторых из них есть доля города. Но де-факто Комплексу строительства и архитектуры правительства города девелоперы подотчетны и следуют его указаниям. В общем, это такой китайский капитализм.

Сговора между застройщиками нет, но есть, как бы это помягче сказать, заинтересованность правительства Москвы в гонке цен, ведь от этого зависит наполняемость городского бюджета, и, чего уж лукавить, благосостояние столичных чиновников.

Правительство Москвы фактически бартером получает квартиры для покрытия своих социальных обязательств, и ему неважно в этом случае, сколько стоит метр - тысячу долларов или десять. Натуральный оброк. Но землю строителям чиновники уже продают за полновесные доллары, и чем больше их прибыль, тем дороже компании заплатят за строительную площадку. Внутри Садового кольца 1 гектар стоит от 20 до 40 млн долларов, на окраинах - около 5 млн. Затем строители на собственные деньги возводят еще всю инфраструктуру - больницы, детские сады, школы, дороги, разбивают парки и пр. Часто у них нет юридически закрепленных обязательств делать это, но как откажешь, когда высшие чиновники просят? Затем налоги: чем больше прибыль у строителей, тем они выше. Наконец, взятки. Чиновники, опять же, кровно заинтересованы в том, чтобы строитель был богатым. Сегодня со стандартного 17-этажного панельного дома они имеют 1-1,5 млн долларов за ускорение согласований, прохождение комиссий и пр. Строителей обирает вообще вся бизнес-вертикаль города - энергетики, коммунальные и дорожные службы, столичные СМИ, рекламные агентства, посредники. Стройкомплекс - это дойная корова, и правительство Москвы, если смотреть с его колокольни, правильно поступает - корова должна быть сыта и находиться в тепле, чтобы давать хорошие надои.

- Но и строители внакладе не остаются.

- Как посмотреть. И 10 лет назад, и сегодня чистая прибыль застройщиков составляет 20-25%. У придворных компаний, где есть доля чиновника, прибыль может достигать 35%. Но фактически у строителя остается 5-7% от прибыли, все остальное он пускает в оборот - в приобретение площадок, в подкуп чиновников, на выплаты процентов по кредиту и т. д.

- Вы говорите, что цены на жилье в Москве с начала 2007 года не растут. В чем причина?

- Цены не просто не растут - они падают. Но дешевеет некачественное панельное жилье эпохи советского домостроения. Здесь даже ипотека не помогает - банки не дают кредиты на покупку квартир в хрущовках и панельных домах ранних 70-х. Это теперь такая группа риска - того гляди, обвалятся дома или газовая труба там рванет, кто тогда кредит возвращать будет? Сейчас происходит дифференциация рынка, все встает на свои места - ну не может в том же Перово однушка стоить 150 тысяч долларов! Трезвомыслящий человек понимает, что в этом Перово никогда не будет нормальных школ, безопасности на улицах, чистоты. Он лучше лишние три года помыкается в съемных квартирах, поднакопит денег и приобретет жилье в каком-нибудь Коньково, где туда-сюда снуют джипы газпромовцев.

- В общем, в Москве начали формироваться гетто, и этого процесса не избежать?

- Не забывайте, в Москве же китайский капитализм, а не скандинавский. Это в Европе принято строить социальное жилье среди того, которое люди покупают за деньги. Таким образом, предотвращается появление гетто.

В Москве власть обслуживает самые обеспеченные слои населения, а если какой-нибудь многодетной семье дали бесплатно квартиру в Жулебино, она еще и радоваться должна, что не послали в Кондопогу или вообще на улицу не выселили. Люди у нас привыкли радоваться малому.

- Но если вернуться к ценам: их рост ударил и по богатым, и по среднему классу. Каково в Москве разделение на группы по доходам?

- В 2006 году цены на жилье выросли на 80%. Но в то же время, если брать полуофициальную статистику, у верхних 2% населения доход за то же время вырос на 100-120%. Это высший чиновничий мир, владельцы крупного бизнеса, топ-менеджмент. Далее. Нефтяные деньги дотекли и до среднего класса в западном понимании - от 100 тыс. долларов в год на семью, это еще около 5-7% москвичей и гостей столицы (которые, как и их земляки-богачи, нередко живут на два дома, один из которых в Москве). Тут увеличение дохода где-то на 40-50% за год. Эти люди, пусть туго затянув пояса, но все же могут приобрести жилье. Другое дело - что по своему статусу они не хотят селиться в бедных, неперспективных районах.

- А какие районы перспективные, как вы считаете?

- ЦАО, Юго-Запад, Запад. Под вопросом Северо-Запад - застройщики пытаются поднять его статус, но уж больно наследие тяжелое. Анклавы от Белорусской до Войковской и от Комсомольской до Сокольников.

- И средний класс хочет поселиться именно там?

- Конечно. Но рынок не дает ему такой возможности даже приналичии относительно приличной суммы. В монолитно-кирпичных домах бизнес-класса квартиры небольшого метража (100-150 кв. м) покупаются в первую очередь, они в дефиците. А зачем семье среднего класса из 2-3 человек квартира в 200 кв. м и стоимостью 1-1,5 млн.? Им нужны максимум 70 кв. м стоимостью 450-500 тыс. долларов. Отсюда, кстати, и застой в продажах в сегменте жилья бизнес-класса.

- Почему же тогда застройщики не могут перестроиться, напичкать дом квартирами в 60-70 кв. м?

- Это невыгодно: больше бетона, арматуры, разводок инженерных сетей, в результате чего себестоимость поднимается на 25%. Большее число подземных машиномест, что просто нереально сделать - в больших жилых комплексах и так еле-еле удается соответствовать нормам: 1 машиноместо на 1 квартиру.

- Для оставшихся 90-92% москвичей рынок фактически закрыт?

- Москвичи могут обращаться на вторичный рынок, переезжать в Подмосковье, которое становится грандиозной стройплощадкой. Панельным застройщикам нужен размах, они стремятся возводить дома кварталами по несколько сотен тысяч квадратных метров - а в городе уже негде, здесь возможна только точечная застройка.

Лет через 10 в ближнее Подмосковье переедет как минимум 2-2,5 млн москвичей. Это тот самый средний класс.

Тяжелее всего приезжим - большинству из них так и придется до конца дней скитаться по съемным квартирам, поглощающим 50-60% семейного дохода.

- Мы подошли к прогнозам. Что будет с рынком недвижимости лет через пять?

- Продолжится процесс формирования гетто, разрастется жилой пояс вокруг МКАД со стороны области. В самой Москве будет строиться только дорогое жилье, даже на окраинах квартиры в новостройках станут стоить минимум 6-7 тыс. долларов за кв. м, в жилых домах-башнях бизнес-класса цены будут начинаться от 12-15 тыс. за кв. м, элитное жилье вплотную подойдет по ценам к лондонским - 40-50 тыс. долларов за метр. Ну и вообще Москва во многом скопирует лондонскую модель развития. Это будет город молодых амбициозных людей и одновременно старых москвичей, которые станут ощущать себя полуаристократией. Семьи с доходами ниже 50 тыс. в месяц и без заначки в виде родительской недвижимости будут переезжать в область или вообще в регионы и заграницу. Неимущие слои будет изыматься из города административными методами: уже сегодня правительство Москвы начало выделять им бесплатное жилье в Подмосковье.

При этом какая бы власть ни пришла в Москву, ситуацию не изменить, это естественный ход городской истории. Тем более что и новым чиновникам тоже захочется сладко кушать - а кто их накормит вдоволь и вкусно, кроме строителей?

Михаил Харитонов Советское жилье

Заметки о социокультурном феномене

Я маленький, но скоро вырасту. Мне четыре или пять лет от роду - а на улице, соответственно, семьдесят второй, может быть семьдесят третий год. Я иду по Ленинградскому проспекту, крепко держась за мамин рукав.

Слева от меня стены большого дома, в котором мы живем. Это хороший дом, гораздо лучше, чем магазин «Весна», в который мы идем что-то покупать. Я маленький и ничего не понимаю в строительстве, но и так вижу, что старый дом - хороший, а магазин «Весна» - плохой.

Я смотрю на высокие желтые стены. На уровне второго этажа к стенам приделаны какие-то железные сетки, охряные от ржави. Сетки я видел и раньше - но как-то о них не задумывался. Но сейчас мне скучно, и я смотрю на сетки. Потом спрашиваю маму, зачем они. Мама объясняет, что от дома отваливается штукатурка, и чтобы она не падала на голову прохожим, сделали сетки.

Я уже знаю, что такое штукатурка. Я не понимаю, почему она падает. Спрашиваю маму. Мама вздыхает и говорит, что дом старый, поэтому она и падает. Я спрашиваю, почему нельзя сделать новую штукатурку, которая не будет падать. Мама вздыхает и ничего не говорит.

Мне становится грустно, и более того - обидно. За державу, представьте себе, обидно. Потому что я, маленький, вдруг понимаю, что наша страна умеет делать большие белые ракеты, но не может ничего сделать с падающей штукатуркой. Потому что когда-то очень давно какие-то люди построили красивые желтые здания, а теперь мы не можем их даже починить. Мы можем только делать железные решетки.

Еще в старых желтых домах высокие потолки. У нас потолки высокие. Это пока мы живем здесь. Нам теперь дают новую квартиру, она отдельная, а не как сейчас, коммуналка. Но дом у нас второй категории, и потолки там низенькие, вороватые, и все комнаты проходные: как будто так специально придумано, чтобы люди друг за друга все время цеплялись и мешались, чтобы приткнуться было негде, чтобы все крысились и ненавидели друг друга. Кургузое, понурое, дрянное жилье, точнее стойло, - хоть и, спасибо, отдельное. Не коммуналка. Спасибо - спасибо - спасибо. Потому что в коммуналке плохо, даже с высокими потолками. Очередь в туалет и грязная ванна, в которой противно мыться.

Сейчас мне почти сорок лет, по русским меркам я уже старик, «пожил-хватит». Но до сих пор ведь помню эти железные решетки для падающей штукатурки. И когда я читал про эти самые сетки у Паперного в «Культуре 2» (есть такая книжка про советскую архитектуру), то меня буквально било током.

Кстати, о чтении. Недавно я прочел статью, где объясняется, что старые «сталинские» дома были плохие: в них использовался влагоемкий силикатный кирпич, который нуждался в защитном слое - той самой штукатурке и желтой краске. А высокие потолки делались для того, чтобы можно было в случае чего использовать для отопления печи, не боясь угара.

Наверное, это все правда. И, тем не менее, всякий знает, что жить в сталинском доме - счастье невыразимое, невозможное. Потому что высокие потолки и толстые стены. Потому что деревянные перила, потому что беленые стены в подъездах. Потому что те дома красивые и настоящие. А еще есть дома дореволюционные, из настоящего правильного времени, настоящего, а не советского. Золотое жилье, человеческое, соразмерное и удоброе (не исправляйте, корректоры, опечатку, она хорошая). А потом оно стало вот такое-этакое, все на проходе, в толкотне, в злобе: вроде и не коммуналка, а поганенько.

* * *

«В 1926 году соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах - 300 рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919-1925». Это, если что, цитата из Булгакова, конкретно - повесть «Роковые яйца», жанр - фантастика. Впрочем, биологические эксперименты, описанные в повести, сейчас выглядят вполне рутинно: «такое можно». А вот прикончить московский жилищный кризис - это как было областью мечтаний, так и осталось. Кризис этот перманентен, и, не побоюсь этого слова, системообразующ. То есть он определяет жизнь московского - да и вообще всякого русского - человека от колыбели до могилы, меняются только его причины. Убирается одна - на ее месте услужливо образуется другая.

Начало было положено советскими обстоятельствами, когда в черные голодные города стали завозить черных голодных людей из деревень. Прежних владельцев пяти- и шестикомнатных квартир - которые тогда вовсе не считались хоромами, как не считаются хоромами и посейчас во всем остальном мире, исключая разве что Китай - поубивали или уплотнили, то есть выселили на задворки собственного дома. В дом же вселяли вчерашних крестьян и прочую трудовую косточку.

Малой частичкой из роя вселенцев был мой дед, выходец из села Тарутино (ныне - Жуковский район Калужской области, близ Малоярославца). Дед мой был сирота, воспитывался в колонии Шацкого, что для своего времени и места было даже и продвинутым. Как он оказался в Москве - отдельная история. Так или иначе, вписали его в комнатушку, которую занимали два философа-марксиста, спешно перекованные из того материала, из которого тогда марксистов делали, - то бишь из бывших специалистов по Талмуду. Старенькие мыслители, как и полагается сионским мудрецам, вели бесконечные споры. Связаны они были с несколько разными марксистскими вкусами: один был ортодокс, а второй - «деборинец-механист». Не спрашивайте меня, чем различались эти два направления марксистской мысли. Так или иначе, спорили они буквально круглые сутки. Подселенному парню надо было спать. Единственное место, где он мог расположиться в крохотной, заваленной книгами клетушке, - под столом. Однако и там ему не было покоя: марксисты, в пылу спора, когда доходили в своих умствованиях до какого-нибудь неразрешимого пункта, повадились использовать моего дедушку в качестве оракула - а именно, будили его и задавали вопрос, на который можно было ответить «да» или «нет». Дед награждал мыслителей сонными матюгами, но отвечал, ибо другим способом отделаться от марксистов было невозможно, а рукоприкладство могло иметь последствия - желающих занять место под столом было слишком много. Поэтому он что-нибудь брякал и снова заваливался спать. Сказанное подстольным пролетарием принималось за истину, продиктованную подсознательным классовым чутьем, после чего спор продолжался. Так мой дед прокантовался полгода или год, пока не перебрался в общежитие, заработав на всю жизнь бытовой антисемитизм и стойкую неприязнь к философии как науке.

Я слышал от предков немало воспоминаний о тогдашней тесноте и нравах - как в уплотненных квартирах солили в ванных капусту, разводили костры на полу (пресловутые «буржуйки» были признаком цивилизации). Судя по рассказам, дикость царила неимоверная. Правда, для барских воздыханий о грубом народе, не умеющем оправляться по-городскому, реальность давала не так уж много поводов. Зато помню историю про деревенскую девку, привезенную в Москву буквально из избы. Девка никак не могла усвоить, что в доме - в доме, подумайте! - можно «гадить», и справляла «все дела» ночью на дворе, а днями терпела и маялась животом. В конце концов, она дотерпелась до какой-то серьезной неприятности со «здоровьичком», после чего все и открылось. Принцессы и крестьянки имеют между собой нечто общее, да.

Впрочем, деревенские быстро пообтесались и даже наладили какой-то быт. Городским в полном смысле слова его называть было бы нельзя - скорее, это был быт предместий, слободы, переселившейся «в центру», но сохранившей известные привычки. Этот быт оказался неожиданно устойчивым, цепким. Капусту в ванне заготавливать перестали к шестидесятым, а бельевые веревки в комнатах висят кое-где и до сих пор.

* * *

Что сказать о войне? Именно так, о войне - с маленькой буквы, так как война в сознании советского человека была только одна: Первую Мировую (которую в Европе до сих пор называют Великой), советским было поминать запрещено как империалистическую. Под это дело - нефиг разводить культ войны, проигранной усилиями большевиков, - снесли огромное московское кладбище на Соколе, где были похоронены жертвы Великой Войны. Я учился в школе неподалеку - как раз в то время, когда там что-то усиленно рыли. В желтых отвалах - Сокол стоит на песке - лежали желтые кости и черепа. Мы не знали, чьи это черепа, носили их на палках, даже играли в футбол. Мячи из черепов были плохие: с третьего-четвертого удара они ломались, крошились. Я, слава Богу, хоть в этом не участвовал - не потому, что имел стыд и память о предках, просто не любил футбол. Теперь на тех кладбищенских песках располагается мемориальный комплекс, отстроенный щедротами каких-то эмигрантов. Но на земельку зарятся городские власти: очень уж вкусно было бы воткнуть пару башенок точечно.

Но тема «точечной застройки» появилась очень поздно. Вернемся к войне и послевоенью.

Сама по себе война съела столько людей, что казалось: уж чего-чего, а места должно освободиться изрядно. Правда, та же война съела и немало жилья. Города лежали в руинах, так что выходило баш на баш. Дополнительным фактором служило то, что очень много людей, по разным причинам эвакуированных далеко от центральных областей России, советские власти старались не возвращать назад: нужно было поднимать промышленность и культуру союзных республик, а сама она подниматься не хотела, так что массы вынужденных переселенцев были кстати. Право вернуться в хмурую Москву или страшный выморенный Ленинград отнюдь не подразумевалось автоматически. Приходилось бороться, чтобы попасть хотя бы в подмосковный барак. Наша семья жила в бараке на Потылихе. Воспоминаний об этом хватило на всю оставшуюся.

Послевоенные бараки с точки зрения устройства жизни были «городской деревней» - то есть чем-то совмещающим в себе худшие стороны городской и деревенской жизни. С точки зрения «удобств» - то есть их отсутствия - это была, конечно, деревня. Но, с другой стороны, нормы жизни там практиковались городские. То есть уборная была одна на коридор, но вот оправляться на дворе уже считалось западло. С другой стороны, некоторые чисто деревенские вещи в бараках практиковались открыто. Например, животноводство. Немалое количество насельников этих мрачных мест держало поросят, кур и прочую сорную живность, способную питаться помоями и отходами. Государство строго следило за тем, чтобы люди сдавали мясо в должном количестве и не ели его слишком много сами, но, в общем, барачное животноводство поощрялось - например, среди длинных дощатых сооружений стояли палатки с комбикормом для хрюшек.

Расселение бараков «обратно в коммуналки» было произведено за сороковые-пятидесятые годы. Это не значит, что бараки исчезли. Если барак не успевали сломать, он тут же заполнялся новыми людьми. Некоторые бараки умудрились уцелеть до девяностых годов прошлого века. Последний барак, который я видел, располагался недалеко от моего дома и прекратил быть в девяносто шестом году: сгорел. В поджоге, разумеется, никто не сомневался.

Но это из категории послевоенных ужасов. Были, однако, и плюсы. Самым ценным приобретением послевоенной Москвы стали домики, построенные пленными немцами. В нашем районе такие дома еще сохранились, и ценятся они как жемчуга. При том что роскоши в них никакой - ну, деревянные стены, ну, большие окна. Но каждый сантиметр пространства в них устроен по-божески, а не по-собачьи, как в поганых застройках семидесятых. Это и выразить-то трудно, это надо почувствовать. Но кто был, кто жил - тот кожей помнит разницу.

Хрущобы и панелька - это, соответственно, шестидесятые и семидесятые. По легенде, бытующей в околоархитектурной среде, хрущобы строились по немецким чертежам: дескать, в таких домах собирались селить немцы «низшую расу» после своей окончательной победы. Про панельки даже таких легенд не ходит. Врезалось в память, что советский писатель Катаев сравнил эти самые белые кубики с транзисторами. Сравнение было лестным по задумке, но получилось нехорошо: уже тогда было понятно, что транзистор - фигня.

О панельках можно сказать много хорошего и много плохого. Хорошее - они закрыли собой тему «второго расселения». Коммуналки, опять же, сохранились, но уже вторым слоем, как временная форма быта. Нормой стала отдельная квартира.

Впрочем, о норме. Существовал норматив: в самом лучшем случае количество комнат, полагавшихся на семью, было равно числу членов семьи минус один. Это, повторяю, в самом лучшем случае, когда метраж был мал «по санитарно-гигиеническим нормам».

Что из этого следовало? То самое мыканье и толкотня, коммунальный ад, который был именно что адом, но который воспринимался как нечто временное, оказался теперь окончательно утвержденным в микромасштабе. «Собственное жилье», о котором мечтали поколения советских людей, оказалось такой же ловушкой, тесной и безнадежной. Потому что один человек все время оказывался лишним, безместным, мыкающимся. Один - в самом-самом лучшем случае.

Это пытались как-то преодолеть. Некоторые имели льготы - и могли выбить себе повышенные нормативы. Например, жить «каждому по комнате». Это было раем, счастьем. Другие, кому повезло меньше, занимались самодеятельностью. Я навидался разгороженных комнат, где какой-нибудь шкаф или фальшивая ширма символически отделяла одно место от другого. Возводить стены, конечно, было нельзя: квартира считалась государственной и своевольничать в ней особенно не разрешалось. Впрочем, точно не знаю - может быть, на самом деле это и было допустимым. Но советские люди не знали, что у них есть какие-то права, и воспринимали свой дом как данный из милости - а потому старались лишний раз ничего не трогать.

Интересно, что именно тогда - то есть в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов - у советских людей окончательно отключилась мотивация к улучшению жизни. Всем как-то стало понятно - «приехали». Больше ничего хорошего не будет. Тогда же в головах раскрутился какой-то важный винтик, отвечающий за любовь к порядку и способность его поддерживать.

Выразилось это, в частности, в агрессии, направленной на собственную среду обитания. Если, например, в моем раннем детстве надписи на стенах и в лифтах попадались, в общем, не столь уж часто, то с конца семидесятых они стали нормой жизни. Тогда же подъезды превратились в филиалы помоек. Люди как-то совсем махнули на все рукой - и махали, и махали вплоть до самой перестройки, когда все окончательно рухнуло.

Кстати, о руханье. Я понял, каков будет характер грядущих перемен, когда наши соседи установили у себя железную дверь - еще тогда «кооперативную». Когда то же самое сделали соседи сверху, мне стало ясно все. «Эпоха кончилась». Железная дверь увенчала окончательное решение квартирного вопроса в отдельно взятой стране силами государства. Люди окопались в своих дотах и приготовились воевать - все против всех.

* * *

Поймите меня правильно. Я ведь до сих пор живу в той самой квартире, которую нам тогда выписали, в брежневской панельке «второй категории». Не жалуюсь: она выдержала куда больше, чем ей вообще-то полагается по ГОСТу, и до сих пор стоит. Выдержала честно, мне хватило на целую жизнь.

И я благодарен этой старой конуре. Да, благодарен. Не будь ее, завилась бы моя жизнь поросячьим хвостиком, мыкался бы я по углам, как мыкались все мои предки, грабленые большевиками, трепаные войной, эвакуированные и еле вернувшиеся, всю жизнь промучившиеся, прокорячившиеся в страшных, скотских бараках. Другие и посейчас мыкаются по углам, корячатся, а нам вот выпало, а могло бы и не выпасть. Спасибо - спасибо - спасибо.

А в коммуналке на Ленинградском проспекте, где жила наша семья, теперь квартирует клуб «Красная Шапочка»: мужской стриптиз для богатых женщин.

Надеюсь, им там нравится. Там очень высокие потолки.

Лидия Маслова Снимите это немедленно

Арендуя чужое, понимаешь себя

В моей позднесоветской юности словосочетание «съемная квартира» вызывало в мозгу целый вихрь самых порочных ассоциаций и разнузданных картинок: представлялся сразу какой-то плешивый владелец подпольного цеха по пошиву американских джинсов, через сложную цепочку знакомых арендующий «однушку» в Чертаново, чтобы водить туда любовницу. А еще лучше, нагляднее - проституток, тоже арендованных во временное пользование. Вообще, между съемом квартиры и съемом женщины за наличный расчет можно проследить не только прямую причинно-следственную связь, но и более глубокую психологическую, а то и философскую. Тут ты платишь не только за чьи-то квадратные метры, но и за чью-то возможность изолироваться, отгородиться от окружающего хаоса и агрессии на маленьком клочке относительного комфорта, спокойствия и безопасности. Там ты оплачиваешь не только пользование чьим-то телом, но и возможность не быть одному. Тут ты меняешь резаную бумагу на чужое пространство, там - на чужое время. Становится ли оно при этом твоим - вот драматический вопрос, от ответа на который зависит душевная гармония человека, вынужденного жизненными обстоятельствами снимать что-то или кого-то.

Даже в сегодняшней ситуации, когда съем квартиры - повсеместная и вроде бы даже банальная практика, а присущая этому мероприятию авантюрная романтика на первый взгляд как будто не видна за скучной канцелярской формулировкой «аренда жилья», все равно поиски подходящей фатеры имеют неистребимый оттенок какой-то сомнительности. В сознании счастливых обладателей столичной жилплощади, особенно тех, которые живут в ней с рождения и не замечают своего счастья (как не замечает здоровый человек счастья обладания двумя ногами и руками, понятного инвалиду), ситуация найма квартиры все-таки представляется чем-то малопочтенным, приличным разве что каким-нибудь студентам, гастарбайтерам и вообще лузерам, не способным заработать на приличное ПМЖ. Есть предубеждение, что от хорошей жизни квартиру не снимают, да и не жизнь в ней никакая, а сплошное хождение по мукам и бытовая неустроенность, когда не знаешь, куда звонить сантехнику. Есть, правда, баснословные квартиры, которые снимают иностранные специалисты, но это арендаторство класса «премиум» отличается от обычного примерно так же, как валютная проституция от вокзальной. В обоих, однако, случаях посредник-риэлтор является на диво точным аналогом сутенера, паразитирующего на взаимном человеческом недоверии и подозрительности. Это, безусловно, самая демоническая фигура в цепочке между искателем временного пристанища и домовладельцем - и самая познавательная в плане наблюдения за бесчисленными разновидностями лицемерия.

Я, например, недавно приобрела довольно травматический опыт, когда моя квартирная хозяйка, которой я год доказывала всяческую опрятность, пунктуальность и аккуратность платежей, задалась вполне справедливым вопросом о повышении арендной платы, но почему-то постеснялась обратиться ко мне напрямую, а внезапно привела почтенную женщину-риэлтора лет пятидесяти, которая и объявила мне щекотливую новость. При этом она слупила с меня половину новой арендной платы за то, что целый час переписывала мои паспортные данные в бланк договора, а удовлетворенно пересчитав тысячные купюры, торжественно благословила меня на дальнейшее проживание в помещении: «Я вам так скажу, как всем своим клиентам говорю: мир этому дому». Впечатление это произвело на меня примерно такое, как если бы сутенер, запихивая в карман бабки, перекрестил проститутку с клиентом: «А теперь, дети мои, идите и будьте счастливы».

Параллели между публичным домом и сдаваемой внаем квартирой бесконечно соблазнительны. Однажды приятель, намеревавшийся продать мне свою квартиру, привел меня на смотрины жилья. На кухонном столе рядом со стереомагнитолой и бутылкой виски беззастенчиво возвышались два фаллоимитатора: хату снимали на паях несколько джентльменов для удобства своей насыщенной личной жизни. «Там у меня семья, а тут у меня - отдых», - сказал мне потом один из съемщиков. Но даже и без очевидных признаков разврата в любой съемной квартире, даже самой шикарной и ухоженной, неизбежно чувствуется запашок борделя. Иногда это ощущение совершенно необъяснимо: то ли зубные щетки в ванной стоят как-то не так, как в приличном доме, то ли книжки на полках странно сочетаются, но во всем сквозит специфическая энергетика квартиры легкого поведения, у которой нет моральных принципов, внутреннего стержня в лице постоянного хозяина и которая впитывает слишком много разнообразных человеческих эманаций самого беспокойного, нервического толка.

Впрочем, возможно, это личные субъективные впечатления, обусловленные особенностями тех съемных квартир, в которых мне доводилось бывать, но из-за них меня долгое время пугала сама мысль о том, что и я могу сделаться нанимателем чужого жилья. Сейчас я уже почти жалею, что в ранней молодости, когда завелись первые деньги, на которые при желании можно было отселиться от мамы и таким образом нормализовать с ней отношения, я пожадничала и побоялась пуститься в скитания по съемным квартирам. Можно долго спорить, нужен ли человеку такой опыт, если есть возможность его не иметь: все-таки он сопровождается букетом сомнительных прелестей, начиная от риска быть цинично облапошенным и попасть на бабло и заканчивая милейшей хозяйкой, которая имеет обыкновение без предупредительного звонка вваливаться на чай с конфетами и разговорами за жизнь. Но если абстрагироваться от массы неприятных мелочей и взглянуть шире, то съемная квартира - это всегда возможность пожить какой-то параллельной, не своей, двойной жизнью. Мне кажется, что человек, никогда не снимавший квартиру, чего-то все-таки недопонимает о себе и мироустройстве.

Начав уже в довольно взрослом возрасте снимать сначала дачу, а потом квартиру, я неожиданно обнаружила, что, брезгуя съемом как нерациональной тратой денег, я долгое время лишала себя такого занятного, хотя на чей-то взгляд, может, и парадоксального кайфа, которым сопровождается обживание территории, на которой еще не остыли следы враждебного, в общем-то, присутствия посторонних людей: еще вчера на этой бельевой веревке сохли заштопанные носки маляра-таджика, а эта вытяжка над плитой еще хранит ароматы пирожков с котятами, которые жарила на машинном масле неопрятная толстуха в бигудях. И вот все эти следы прежних обитателей, осквернивших место, которое ты теперь облюбовал для себя, предстоит стереть и нанести вместо них свои - застолбить, пометить свой участок, вымести в дальний угол сознания, как оставленный прежними жильцами мусор, мысль, что никакой этот участок на самом деле не твой и твоим никогда не будет. Эффективнее всего при этом абстрагироваться от самого понятия «собственности» как условного, относительного и зыбкого - это очень русское, очень опасное и очень приятное состояние ума. Оно накрывает, когда между тобой и съемной квартирой (которая ведь в принципе может и не принять тебя, отторгнуть, так что ты при всем желании не сможешь ни спать в ней толком, ни есть) проскакивает искра взаимной симпатии, происходит «контакт», - и это состояние похоже на действие тех коварных наркотиков, которые дают страшное, но захватывающее ощущение, что твое сознание, на которое ты так полагался, абсолютно тебе не принадлежит.

С квартирой, на которую у тебя есть свидетельство с печатью, ты хочешь не хочешь, а идентифицируешься, это как бы часть твоей личности, продолжение тебя самого, в том же примерно смысле, в котором называют «второй половиной» жену, пропечатанную у тебя в паспорте. Квартира, где тебя вчера еще и в помине не было и запросто может не быть уже завтра, - это место, в котором ты можешь раствориться, почувствовать себя несуществующим, растождествиться со своим «Я» как с чем-то прочным, незыблемым, неизменным, и таким образом приобрести дополнительную степень свободы. Хотя, наверное, есть масса людей, которым таких острых ощущений и даром не надо, а тем более за тысячу у.е. в месяц. Между тем по количеству вырабатываемых эндорфинов процесс обживания снятой квартиры сопоставим с состоянием самой пылкой влюбленности, которая тоже предполагает пошаговое превращение прежде чужого, постороннего человека в своего, родимого. Все это, разумеется, чревато тем, что зайдя в этом «освоении» достаточно далеко и уже самонадеянно начав считать этот упоительный процесс необратимым, можно испытать травматический шок от того, как стремительно он может пойти вспять: хозяйский сын встретил девушку своей мечты и скоропостижно женится, хозяйская дочка отчаялась сделать карьеру в Голливуде и благоразумно возвращается на родину, бывший хозяйский муж претендует на свою долю недвижимости, и вот вы уже не знаете, к кому бы из друзей напроситься переночевать и куда вывозить накопившиеся книжки. Из-за этого отсутствия уверенности в завтрашнем дне жизнь в съемной квартире меняет человека - и снаружи, накладывая отпечаток на его бытовые привычки, но главное, изнутри, не только ослабляя собственническую жилку, но и закаляя характер, воспитывая в нем самурайскую привычку быть готовым в любой момент к чему угодно и ни к чему не привязываться.

Все это, конечно, образ жизни и мировосприятия сильно на любителя, но человеку, трезво рассудившему, что на свою жилплощадь у него вряд ли получится когда-либо заработать, ничего не остается, кроме как романтизировать свою бесприютность и по мере сил и воображения отыскать в ней какую-то красоту. Достойный пример для подражания в этом смысле являет, например, совершенно оголтелый фанат своего фамильного гнезда В. В. Набоков, с которым мало кто сравнится в умении воспевать семейную недвижимость как некий утраченный рай. По издевательской иронии судьбы Владимир Владимирович всю жизнь от этой своей гипертрофированной привязанности к родному жилищу освобождался, изливая ее в пронзительных строках, и преодолел ее в общем довольно успешно. Из хронической, неизлечимой эмигрантской бездомности он сумел извлечь эстетическую ценность, вступая со своими многочисленными съемными каморками в довольно романтические отношения и явно относясь к ним как к одушевленным существам.

Трудно представить, чтобы мизантропствующий лирический герой Набокова мог посвятить какому-нибудь человеку такие трогательные строки, которые он обращает к покидаемой им комнате во второй главе «Дара»: «Случалось ли тебе, читатель, испытывать тонкую грусть расставания с нелюбимой обителью? Не разрывается сердце, как при прощании с предметами, милыми нам. Увлажненный взор не блуждает округ, удерживая слезу, точно желал бы в ней унести дрожащий отсвет покидаемого места; но в лучшем уголку души мы чувствуем жалость к вещам, которых собой не оживили, едва замечали, и вот покидаем навеки. Этот мертвый уже инвентарь не воскреснет потом в памяти: не пойдет вслед за нами постель, неся самое себя; отражение в зеркальном шкапу не восстанет из своего гроба; один только вид в окне ненадолго пребудет, как вделанная в крест выцветшая фотография аккуратно подстриженного, не мигающего, господина в крахмальном воротничке. Я бы тебе сказал прощай, но ты бы даже не услышала моего прощания». Самое удивительное тут, с каким наслаждением эгоцентричный писатель буквально-таки хоронит оставляемую им жилплощадь (с трудом удерживаясь от восклицания: «Так не доставайся же никому!») и ставит на ней крест, не допуская и мысли, что после такого уникального постояльца, как он, в ней может продолжаться еще какая-то жизнь.

Как известно, в итоге отшлифовавший свои кочевнические привычки до совершенства Владимир Владимирович пришел к закономерному выводу, что при наличии средств разумнее всего вообще поселиться в гостинице. Гостиница - по сути своей - совсем как съемная квартира, похожая на мимолетную любовницу, которая, в отличие от жены, не накладывает на тебя жестких обязательств, только еще лучше. Потому что к тебе приходят не хозяева за ежемесячным взносом, а специально обученные люди, которые застилают кровати, загружают минибар свежим пивом и вытирают пыль. Минусы у идеи обосноваться в гостинице, которая лично мне становится все милее по мере того, как в туманную даль отодвигаются чисто финансовые возможности когда-либо ее реализовать, тоже имеются. Бывает, допустим, так, что человеку внезапно до смерти захотелось сварить пельмени, а сделать это, кроме как в умывальнике, больше негде. Но мне почему-то кажется, что человеку, который развил свою самодостаточность и внутреннюю независимость от окружающего мира до такой степени, чтобы не хотеть собственного дома и добровольно отказаться от него, если и приходят мысли о пельменях, то сугубо метафизических.

Юрий Аммосов Кредит лжецов

Ипотека не спасет российский рынок недвижимости

Куда делась русская ипотека?

В безудержном росте цен на жилье в Москве и России было принято обвинять наше нефтяное благополучие. Должен был произойти финансовый кризис в США, чтоб стало очевидно: нефть тут ни при чем.

Последние несколько лет москвичей, а после и всех жителей России активно преследовала реклама ипотеки - кредитов на покупку недвижимости под залог покупаемой недвижимости. Возьми кредит, купи квартиру! - призывали телевизор, газеты, наружка. Несмотря на это, объемы ипотеки не особенно росли. Квартиры покупали в основном за наличные.

Банки прилагали немалые усилия, чтоб расширить круг заемщиков. Ставки по кредитам падали - еще несколько лет назад они составляли 15%, сейчас они уже ниже 10%. Росли и сроки выдачи кредитов - с 5 до 10 и даже 12-15 лет. Ипотеку даже включили в национальные проекты, только далеко работа по ее распространению не пошла. И вдруг некоторое время назад рекламная волна пошла на убыль. Реклама стала исчезать, а условия выдачи кредитов - становиться жестче.

Казалось бы, при чем тут нефть? Она и оказалась ни при чем. Деньги для ипотеки банки занимали не в России, а на западных финансовых рынках, туда же они перепродавали пакеты выданных ипотечных кредитов (точнее, облигации, обеспеченные кредитами). А в США этим летом случился кризис ипотечного рынка, и неожиданно оказалось, что на новые ипотечные кредиты ни в России, ни где бы то ни было никто денег больше не даст, а уже выданные - не купят. Машина остановилась.

Недвижимость: мировой пузырь родом из США

Итак, что произошло в США? Много лет подряд ипотека была привилегией среднего класса за 30. Еще в начала 1990 годов семья обращалась в банк за ипотекой, лишь дойдя до того уровня благосостояния, когда сбережения достигали нескольких десятков тысяч долларов, а средний доход - нескольких тысяч долларов. Сбережения формировали взнос на 30% стоимости дома, 70% в кредит по 7-8% на 30 лет вынимали из семейного бюджета 25-30% чистого дохода, не больше. И банк, и семья были спокойны: семья знала, что даже если одному из пары случится лишиться работы, дохода второго ее члена хватит на продолжение платежей, а банк получал надежный источник платежей, который можно было перепродать почти без дисконта.

Затем положение вещей изменилось. Исходно виноват во всем был кризис на фондовом рынке. В 2000 году лопнул пузырь интернет-компаний, в 2001 году случилось 9/11, а затем на падающем рынке произошло несколько крупных банкротств уже вполне себе традиционных компаний, в том числе - Enron, входившей еще накануне своего стремительного падения в небытие в десятку крупнейших компаний США. Над страной замаячил призрак рецессии, и глава Федеральной резервной системы (Центрального банка США) Алан Гринспен резко опустил процентную ставку почти до нуля - так она не снижалась едва ли не с Великой депрессии. В начале 2000 года ставка составляла 9,5%. В июне 2003 года ставка была опущена уже до 4% - это был абсолютный минимум, едва-едва над уровнем инфляции.

В результате одновременно сложилась ситуация, когда инвестировать в Америке стало не во что: акции осыпались, облигации не приносят дохода. Осталась недвижимость, которая стала не только намного желаннее, но и намного доступнее, поскольку падение процентных ставок сильно сократило ежемесячные платежи по кредиту, а значит, снизило планку ежемесячного дохода.

А дальше началась цепная реакция. Американцы стали все более массово покупать дома. Спрос на дома вырос. Цены на недвижимость пошли вверх, сперва в густонаселенных районах, а затем и в тех краях, где раньше особый прирост населения не наблюдался. Поскольку дешевые деньги были доступны не только американским ипотечным банкам, но и, через облигационные банки, за пределами США, цены на жилье рванули и в других странах мира. Всюду, от Англии и Китая до Латвии и Вьетнама, цены на жилье в течение 2000-х годов выросли, где на несколько десятков процентов, а где и на порядок. Рост цен распространялся по цепочке, от крупнейших мегаполисов к пригородам, городам поменьше и отпускным зонам.

В принципе, низкая кредитная ставка должна была бы повлечь за собой падение курса доллара, но этого не произошло уже по другой причине. Быстрорастущий Китай, который за 1990-е годы стал «мастерской мира», размещал большую часть своих резервов в долларовые активы - покупая облигации правительства США и в чуть меньшей степени стран Евросоюза. Китайские рабочие вкалывали за горсточку риса в день, американцы охотно покупали дешевые товары, рассчитываясь долларами, государственные банки Китая сносили эти доллары назад в казначейство США. Примеру Китая следовали и другие страны с огромным экспортным потенциалом и резервными госфондами в сотни миллиардов: Япония, Тайвань, Сингапур и, конечно, Россия. В процессе, разумеется, дефицит и государственного бюджета, и торгового баланса США рос не по дням, а по часам - но долгое время казалось, что виной тому преимущественно война в Ираке. Однако разгульная жизнь граждан США в дешевый кредит также возымела свои последствия. Денежный насос имени Гринспена и Буша исправно качал деньги по маршруту: кредиты банкам - кредиты гражданам и за рубеж - покупка недвижимости - покупка бензина и товаров - выручка в Китай и Россию - гособлигации развитых стран - новые кредиты.

Рост цен на недвижимость со временем вывел кредитный бум на новый уровень. Банки-кредиторы были заинтересованы во все большем расширении своих кредитных портфелей, а застройщики хотели строить еще и еще - деньги-то поступают из почти бездонной кубышки. Многие ранние покупатели, купив дом по закладной, через два-три года досрочно погасили кредиты, воспользовавшись тем, что рыночная цена их недвижимости возросла так, что та доля собственности в доме, что служила обеспечением кредита, давно перекрыла сам кредит. Под залог подорожавшей недвижимости брались новые кредиты, все более дешевые, старые возвращались, на разницу покупался более дорогой дом или второй дом - уже на продажу через год-два. Миллионы делались сами собой, люди переезжали во все более роскошное жилье, не затратив ни копейки. Эта операция называется «рефинансирование закладной», и возможной ее делал все тот же дешевый кредит.

Субпрайм: ипотека для негров и жуликов

Через несколько лет дешевый кредит достиг в основном всего среднего класса США: все, кто хотели, купили дом, перепродали дом, купили еще больший дом… Но предложение кредита не прекращалось, экономика США не росла, и учетная ставка оставалась низкой. В поисках новых покупателей банки и застройщики стали снижать требования к заемщикам: сокращать первоначальный взнос и повышать долю дохода, который можно было бы обратить на погашение кредита. Этому способствовало и то, что цены на жилье росли быстрее доходов, а значит, абсолютная стоимость «входного билета» менялась не сильно. В итоге за несколько лет единственными не охваченными ипотекой слоями населения остались беднейшие - те, у кого не было средств и на первоначальный взнос, а часто и минимально необходимого дохода. В обычных условиях им кредит не светил бы ни при каких обстоятельствах. Но что не сошло бы в условиях стабильного рынка, было приемлемо на рынке быстрорастущем.

Для бедных была придумана ипотека без первоначального взноса - 70% стоимости дома проходили по обычной ипотеке, а 30% - в кредит по повышенной ставке выше (иногда значительно выше) ипотечной. Обе ставки были привязаны к учетной ставке ФРС и плавали вместе с ней. По-английски учетная ставка называется «прайм рейт» («первичная ставка») - отсюда и название второго дорогого кредита «субпрайм», буквально «ниже ставки». Имеется в виду, что кредитный рейтинг таких заемщиков ниже проходного для получения кредита по хорошей «прайм» ставке.

Большинство бедных заемщиков, однако, были из национальных меньшинств: либо иммигранты из Латинской Америки, либо черные американцы. Типичный представитель этих национальных групп зарабатывает так мало, что ни на сбережения, ни на взносы по ипотеке не остается, а если он житель гетто в крупном городе (таком, как Нью-Йорк или Лос-Анджелес), то с большой долей вероятности еще и является носителем субкультуры, в которой работать, учиться и вообще вести социально ответственный образ жизни считается неприличным: «че ты как белый ишачишь!» Этот феномен довольно подробно был описан известным американским экономистом Р. Фрайером. Источников доходов в таких субкультурах два: пособия и преступность (торговля наркотиками, грабеж и кражи).

Как следствие доходы жителя гетто не отличаются финансовой стабильностью, а это не воспитывает и ответственного отношения к деньгам: большие деньги в кармане не задерживаются. Не так давно в Далласе во время конгресса хип-хоп-индустрии организовали интересное мероприятие: черные суперзвезды объясняли студентам черного университета основы финансовой грамоты. Средний финансовый совет известного исполнителя выглядел в вольном переводе на аналогичный русский сленг примерно так: «Слышь, чувак, я те говорю: когда у тебя капуста заведется, друганов сразу набежит откуда ни возьмись до хреновой тучи. Так ты, блин, им бабло не раздавай, отдать все зажмут, а как ты на мель сядешь, все маразм сыграют. Сам так залетел как лох - в натуре, сукой буду! И типа кадиллаки с рыжухой покупать нефиг, а не будь падлой, отложи старикам на пенсию. И на церковь десять процентов сообщи как правильный пацан. Усек?»

Чтобы такие недисциплинированные и малообеспеченные заемщики не попали в дефолт на первом же платеже, для них придумали еще одну льготу: кредит, по которому первые несколько лет, обычно три, платежи были снижены или же их не было вовсе. Ссудные брокеры, которые во множестве завелись по стране (бизнес, хорошо знакомый и нам - по спаму, который некоторые такие брокеры рассылали десятками миллионов) убеждали клиентуру: «Бери-бери, на самом деле тебе вообще платить не придется ни гроша! Через три года цена так вырастет, что перефинансируешься, погасишь эти тридцать процентов и будешь платить, как белый, по чуть-чуть. Смотри, так другие уже сделали - и теперь со своими домами». Что значит «перефинансироваться», большинство заемщиков толком не понимали, но кредиты брали охотно. «А в заявлении, - напутствовали их брокеры, - пиши, что в голову взбредет, я тебе по секрету скажу, что их никто не проверяет». И правда, сведения о заемщиках не проверяли (кредиты «со слов» даже получили неофициальное прозвище «кредиты лжецов») - зачем портить праздник?

В то, что цены будут расти без перерыва, верили все. К тому же банки, непосредственно выдающие кредиты, ничем особенно не рисковали - выдав кредит, они тут же перепродавали его инвестбанкам, те выпускали под него сложные производные ценные бумаги, которые охотно брали хедж-фонды… и итоговый владелец закладной очень быстрооказывался где-то далеко, в числе инвесторов хедж-фондов, которым риск был нипочем. Брокеры получали комиссионные. Даже покупатели часто получали откаты. Закон разрешал продавцу платить покупателю бонус не более 3% от стоимости дома, но на пике субпраймов заемщики подчас получали по нескольку десятков тысяч долларов - до 20-30% стоимости домишка, который могли подчас и в глаза не видеть. За что? Просто за то, что соглашались подписать документы и подставить под удар свой и без того несуществующий кредитный рейтинг. Застройщик с деньгами, клиент с деньгами - и хоть трава не расти.

С 2004 по 2006 год доля ипотечных субпраймов быстро возросла - с менее чем 5% по стране в целом до 30%. Изначально больше всего таких ипотек выдавалось в нищей Луизиане, но уже в 2006 году эпицентрами покупок стали округи больших городов (Чикаго, Вашингтона, Филадельфии, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса) и модные отпускные регионы. На первое место вышел штат Флорида с 36% рискованных кредитов. Покупали дома на субпраймы не только негры и испанцы, но и вполне обеспеченные граждане уже с домами - в «инвестиционных целях», то есть для перепродажи. Купить второй или третий дом на традиционную ипотеку возможности не было, но субпрайм получить даже с двумя закладными было несложно.

Все рекорды спекуляций побил один недавний иммигрант из Узбекистана Казей Серин, накупивший в 2005-2006 году в столице Калифорнии Сакраменто на «кредиты лжецов» всего за полгода аж восемь домов. Он бы купил и девятый, только в банке некстати увидели блог, в котором клиент рассказывал читателям, что он не в состоянии делать даже минимальные платежи по своим восьми закладным и его дома того гляди продадут с молотка. Документы на первые ипотеки за это время еще не успели достичь кредитных бюро.

Дом за один цент

Но в бум субпраймов изначально была заложена проблема. Он втянул в число покупателей самые последние резервы потенциальных домовладельцев. Цена недвижимости, как несложно понять, росла за счет того, что круг покупателей домов в стране все рос да рос. Несложно догадаться, что после того, как клиентура субпраймов купила свои дома, новых покупателей уже не осталось. И цены стали останавливаться. К тому же с 2004 по 2006 год ставка была вновь увеличена с 4% до 8,25%, практически до уровня перед бумом. А если цены не вырастают - рефинансирование невозможно. Субпраймы были последними и посыпались первыми.

Истинный риск субпраймов намного выше кажущегося. Теоретически, конечно, за долги дом всегда можно продать. Однако с домом, купленным на среднестатистический субпрайм, это на практике сделать, скорее всего, невозможно. Вот типовая ситуация. Сидит в своем доме бывший житель гетто, смотрит плазменный телевизор, купленный на халявную кредитную карточку (еще один эксцесс кредитного бума). Под окнами купленный на откат с кредита «Кадиллак». Тук-тук - «Здрасьте, мы из коллекторского агенства, вы полгода уже за дом не платите…» Владелец в конкретных непонятках - он давно забыл не только то, что за дом вроде бы платят, но и что дом не его. На всякий случай берется за заряженный пистолет рядом. На бумаги и повестки в суд хозяин смотрит как баран на новые ворота, если он не функционально неграмотный, что тоже случается нередко. Если б он был один такой на весь поселок, продать бы его дом по суду - и всех дел…

Но таких домов - полный поселок. И продать в этом поселке хотя бы один дом совершенно нереально. Поселок изначально был на дешевой земле, далеко от городов, из дешевых домов - доступный. Формально цены в этом поселке еще выше цены закладной - но только формально. А фактически 20-30% цен могут оказаться в половине случаев откатами номинальным владельцам. Реально же дома могут стоять пустые - и ищи хозяев по гарлемам. Часть домов стоят еще нераспроданные, часть - проданные и незаселенные, на лужайках бурьян, и дай Бог в половине домов живут точно такие же убогие. Какие из них покупатели?

Несколько месяцев назад истории двух таких поселков независимо друг от друга появились в «Нью-Йорк Таймс» и «Сан-Хосе Меркьюри Ньюс». В нью-йоркской газете был описан городок Маунт-Вернон, заселенный в основном выходцами из Гарлема; в калифорнийской - Маунтин-Хаус, заселяемый низкооплачиваемыми работниками из Силиконовой долины и Сан-Франциско. Две противоположные части страны, одна судьба. Покупателей нет, кредиты начинают душить.

Да и в более зажиточных городках картина не сильно отличается - разве что там по закладным платят и коллекторов не гоняют. Но уже сейчас появились множественные случаи, когда люди не в состоянии поменять работу и переехать: чтоб это сделать, надо дом продать, а покупателей нет, вообще нет, ни по какой цене. Снижай цену, не снижай - просто нет покупателей. Неважно, спекулянт или добросовестный обыватель продает, ликвидность рынка испарилась, как и не было ее. Банк, собирающий платежи, особенно не напрягается - долги давно не его. Коллекторы могут судиться хоть до греческих календ: если дом никому не нужен, кроме как текущему владельцу, и тот рад-радешенек от него избавиться за любые деньги - стоит ли такая недвижимость хоть что-нибудь? Или ее цена давно существует лишь на бумаге, а реальная ее стоимость - ноль?

Получить деньги с субпраймов невозможно. В годы Великой депрессии было такое явление, как «одноцентовые аукционы». Ферму продают за долги. На аукцион сходятся только местные фермеры, все с аккуратно, по закону, зачехленными дробовиками. Открывается аукцион. Бывший хозяин фермы: «Один цент». Полная тишина. Аукционист: «Раз, два, три, продано». Фермеры расходятся. У каждого свои долги и самого вот-вот продавать будут - как не помочь соседу? Фактически под видом аукциона происходило списание долгов. Когда трехлетние паузы начнут подходить к финишу, негры и испанцы додумаются до такого приема очень быстро.

Но и до аукционов может не дойти. Американские власти, памятуя, что скоро выборы, предложили реструктурировать (по сути, списать) просроченные ипотеки «новым домовладельцам». Мол, раз крайними оказались спекулянты-фонды, пусть они и страдают (хедж-фонды стали врагами номер один американских политиков в прошлом году, когда получили миллиардные прибыли) - пусть теперь буржуи поделятся с пролетариатом. Скорее всего, политики этим заодно и окончательно убедят меньшинства, что черный образ жизни - единственно правильный. Те, кто ведет себя «как белый» (платят по кредитам), - лохи, а те, кто ведет себя «как черный» (плевать хотели на долги), - в прибытке: дом, кадиллак и плазменный телевизор. Кредитный рейтинг тоже в порядке, да еще и подрос - власти позаботились о ценном избирателе.

Что в итоге произойдет с ценой недвижимости в типичном новом поселке в целом? С владельцами тех производных бумаг, которые были сделаны из самых рискованных закладных? Об этом лучше не думать. Предварительные оценки ожидаемых общих убытков от ипотечных дефолтов по стране варьируются от 164 до 300 миллиардов долларов. Пара хедж-фондов (в том числе таких известных компаний, как Bear Sterns) моментально накрылись в ноль, а в августе этого года, когда проблемы с субпраймами стали очевидны, финансовые рынки просто остановились. Что интересно, большой запас американских субпраймовых бумаг всплыл во французском банке Credit Agricole - вот куда занесло их мировыми финансовыми волнами. Некоторые другие наиболее бойкие рынки прошлых лет, например, Великобритания, тоже начали страдать - там на грани закрытия оказался крупнейший ипотечный банк Northern Rock. Домино начало падать.

А теперь, внимание. Вам ситуация в Америке ничем не напоминает российскую?

Американский рецепт кризиса

Цены на недвижимость в России сделали несколько рывков. Последний скачок цен был связан уже не с ростом числа новых покупателей, а с неудачным законотворчеством: Госдума попыталась принять закон для защиты обманутых «соинвесторов». Соинвесторам этот закон не помог, зато возможности для авансового финансирования строительства резко сократились. После этого скачка цены в Москве стали останавливаться, а рост цен и строительства переместился в Подмосковье и регионы. Надолго ли? Зависит от спроса.

Ипотека могла бы повлиять на поддержание спроса на жилье на прежнем уровне, но оказалось, что жители России не очень стремятся брать ипотечные кредиты. Чем выше поднимается цена квадратного метра, тем меньше заемщиков могут претендовать на ипотеку. Ипотечный платеж не может превышать определенной доли от дохода. Раньше банки не особенно переживали, когда он достигал и 50%, но после кризиса большинство банков склоняется к ужесточению правил. Приняв этот норматив за 30%, а ставку по ипотеке за 10%, получаем, что при цене, скажем, 4000 долларов за метр (текущая среднемосковская цена жилья эконом-класса) ипотека на самую маленькую квартиру-однушку (44 метра) потребует дохода на семью в 3744 доллара в месяц. Сколько таких семей в Москве? Всего 864 тысячи человек, если брать сколь-либо достоверную пирамиду доходов. Субсидировать ставку, как это предлагалось когда-то делать в рамках нацпроекта «доступное жилье», бесполезно - сократи ее хоть до нуля, все равно надо отдавать банку основную сумму долга, и по тем же ценам ипотеку себе смогут позволить от силы 1,1 миллиона москвичей. Массовой - доступной хотя бы полутора миллиону москвичей - ипотека может стать, только если цены за метр упадут до 2000 долларов.

И это - в Москве. В других регионах свои цены и свои доходы, но в последний год-два цены во многих регионах росли так, будто наверстывали упущенное за все 2000-е годы, а доходы такого же рывка не сделали нигде.

Небольшое количество людей, уже взявших ипотеку ранее, когда цены были на 50-75% ниже современных, по большей части рефинансировали и отдали свои кредиты. Те, кто купили квартиры в залог на пике цен, могут попасть в сложное положение, если цена их собственности упадет: сумма кредита окажется больше цены жилья, и банк может потребовать довнести залог, а это сумма от полумиллиона рублей и выше. Мало кто из тех, кто платит до ста тысяч рублей в месяц взносов по ипотеке, может легко держать ее накопленной на черный день.

А остальные думают - и, видя, что цены остановились, думают еще пуще. Сейчас, по данным ипотечных брокеров, ипотеку берут в основном на квартиры ценой от полумиллиона и выше. Платежи по такой ипотеке требуют дохода от 3 миллионов рублей в месяц. Таких людей в Москве много, но все же не больше 350-400 тысяч. И большинство из них отлично умеет считать деньги. Если же цены начнут падать (фактически, они уже падают, недвижимость остается упорно деноминированной в долларах, в то время как все расчеты перешли на рубли) - эта публика и вовсе отложит покупку, пока цены не перестанут падать. Их не переубедит ни реклама, ни низкие ставки.

А вот кто и на какие средства будет покупать квартиры - это открытый вопрос. Судя по тому, что работающие в Москве активно покупают жилье в Подмосковье, Москва человеку, живущему в ней на зарплату, стала не по карману. Но рост цен и там скоро вытолкнет радиус приемлемых цен за границу Московской области, а транспортная инфраструктура и Москвы, и Подмосковья уже и так напряглась до предела еще много лет назад. Пригородные электрички были полны на Москву по утрам и из Москвы по вечерам в будни еще в советское время, а втиснуться в них сейчас - большой успех. Скоро РЖД придется нанимать, как в Японии, заталкивателей пассажиров в двери.

Так кто же покупал в последние годы жилье в Москве? Сколько среди покупателей квартир тех, кто собирается там жить, а сколько тех, кто купил квартиру на продажу, не знает никто. Год назад риэлторы и застройщики неофициально оценивали долю таких квартир в 40%. Сейчас ликвидность квартир почти нулевая: продать их невозможно. Покупатели закончились.

Горе- инвесторы еще верят в сказку о вечно растущем рынке и пока не продают жилье. Но стоит значительной их части потерять терпение, как рынок окажется завален предложением уже не совсем новых квартир.

А дальше - смотри американские события. Подмосковье выросло последним и екнется первым - оно у нас вроде этих субпраймовых поселков.

Вы не купили квартиру на ипотеку в Подмосковье? Нет? Ну и правильно сделали.

Потом купите - на первоначальный взнос. И в Москве.

* ОБРАЗЫ *
Дмитрий Быков Русский вопрос

Квадратные метры в отечественной литературе

Квартирный вопрос - самый русский. Поэт писал, что полицейский участок - великая вещь: «место встречи меня и государства». Квартира - вещь не менее великая. Место разлуки меня и государства. Если использовать метафору Лукьяненко из последнего цикла, квартира - тот скромный портал, через который я из внешнего мира перехожу во внутренний. Именно поэтому, когда гибнет какой-нибудь из миров, портал надо спасать любой ценой.

Что интересно, в позапрошлом веке вопрос так не стоял. У одних были собственные дома и часто поместья впридачу, другие нанимали квартиру и не парились по поводу ее отсутствия, поскольку перенанять - не проблема. Памятником той эпохи осталась картина Виктора Васнецова «С квартиры на квартиру» - апофеоз бесприютности, старичок и старушка с убогим скарбом тащатся по невскому льду; но ведь на квартиру же, а не в ночлежку, не на свалку истории! Ну, да, в одной квартире стало не по карману, переехали, нашли поубожественнее, с низкими потолками и немытыми стеклами; но если человек образованного или хоть полуобразованного сословия не вовсе спивался, шанс нанять жилище по карману у него был. Квартирный вопрос предельно обострился после мая 1918 года, когда начали уплотнять: вселять красноармейцев (Гиппиус все желала, чтобы Блоку вселили двенадцать), бедноту и прочих новых хозяев. Так возник феномен коммуналки - главной героини советской городской прозы. «Ах, моя квартира, моя квартира!!» - восклицала булгаковская Зойка, имея в виду, понятное дело, не салон, притон или мастерскую, но вообще оплот, последнее пристанище, средоточие всех надежд.

Квартирный вопрос - примета любого тоталитарного социума, поскольку в социуме свободном или хоть относительно толерантном, человеку не так хочется спрятаться, укрыться, забиться в щель. Красные кхмеры, устанавливая в Камбодже самую безжалостную из диктатур ХХ века, начали с того, что выселили всех горожан и согнали их в сельские коммуны (разграбленные городские квартиры так и пустовали - новые хозяева не желали буржуазно разлагаться, да и не было в Пномпене столько красных кхмеров, чтобы заселить весь город заново). За всеми жилищами не доглядишь: человек так устроен, что обязательно умудрится повесить картинку на стенку, завести цветок на окне - словом, устроить себе что-нибудь возмутительно человеческое. Все великие переустроители первым делом обрушиваются на уют: «Скорее головы канарейкам сверните!» Господи, канарейки-то чем виноваты, их-то почему надо кидать в топку всеобщей переплавки? Сумел ли сам Маяковский в недолгой своей жизни свернуть голову хоть одной птице, хоть бы и курице? Думаю, одной из причин его самоубийства стал триумф этого самого мещанства, обуржуазивание пролетариата - и то, что сам он был вынужден всю эту гадость воспеть. В 1922 году он с негодованием отвергал предложения Лили в письмах - сделать что-нибудь, чтобы получить отдельную квартиру, где можно «после ванны полежать в чистой постели». Чистюля, обожавший стерильность в быту, дворянин - Лиля потом со слезами вспоминала в дневнике его мягкие, розовые, дворянские пятки, - он стоически, самоубийственно отказывал себе в комфорте, требовал полного минимализма, голых стен; и именно ему, в соответствии с духом нового времени, пришлось петь оду этому самому комфорту! Думаю, ни одно из поздних, самоотрицающих и контрреволюционных по сути сочинений не давалось ему с таким трудом, как «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру». Это жуть, а не стихи: «Можешь холодной мыть хохол, горячей - пот пор. На кране одном написано „хол.“, на кране другом - „гор.“». Пот пор, мама дорогая… Пол Пот… Писано 28 января 1928 года, во время гастролей в Свердловске, где как раз давали квартиры рабочим Верхне-Исетского завода.

Отбирая квартиру, советская власть отбирала шанс избежать окончательного слияния с массой; выдавая - вручала «талон на место у колонн». Мандельштам, получив квартиру, страшно мучился от несоответствия этого жалкого шанса - и гордого сознания собственного изгойства: «А стены проклятые тонки, и некуда больше бежать, и я, как дурак на гребенке, обязан кому-то играть»… Квартиру надо было отрабатывать, а с этим он уж никак не мог мириться - почему и сделал все возможное, чтобы ему определили новое местожительство; о самоубийственности его поведения не писал только ленивый. У Пастернака в «Спекторском» есть ключевой эпизод, весьма характерный для тех времен: герой, попав в перенаселенную коммуналку, с трудом узнает в ней квартиру, где бывал когда-то, когда вся она еще принадлежала одному семейству, служила местом сборищ, споров, любви… Это нормальная, едва ли не повседневная ситуация двадцатых-тридцатых: комнаты меняли назначение, прежним хозяевам доставалась одна, самая жалкая. С нашей семьей так и было: жили на Арбате, дом 11. Была большая квартира на втором этаже. Прабабушке с дочерью в результате досталась одна комната из всей квартиры, потом поселился дед, потом родилась мать. Кстати, Окуджава в «Упраздненном театре» рассказывает похожую историю - он с матерью жил по соседству (отец работал в Грузии), их вселили в квартиру 12 дома 43, а квартировладельцы Каневские (в романе - Каминские) с дочкой Жоржеттой получили одну комнату. Они, что больше всего поражало мальчика Окуджаву, не обижались или, во всяком случае, не показывали виду, а сам Каневский работал экономистом на фабрике, которой когда-то владел. Потом они эмигрировали, поняв, что реквизицией квартиры и фабрики дело не ограничится.

Удивителен вообще пафос ненависти к мещанству в прозе тридцатых: авторы всех индустриальных, конструктивистских и прочих тогдашних романов первым делом акцентируют неуютность быта своих героев. Гроссман в «Повести о любви» подчеркивает временность, холод, замусоренность общажной комнаты; у Катаева во «Времени, вперед!» все живут либо в прокаленных гостиницах, либо в пропыленных времянках и ужасно гордятся таким статусом. Отдельное и уютное жилище становится либо прерогативой прозревшего профессора, либо приметой прохвоста. Для Булгакова квартирный вопрос, благодаря ему вошедший в пословицу, стоял чуть ли не на первом месте, почему Преображенский и требовал все время «окончательную бумагу» на сей предмет. Сологуб, умирая в 1927 году, все сетовал: «Побыть бы еще немного в своем доме… среди своих вещей…» Смерть представлялась ему чем-то вроде последнего и окончательного выселения, переселения в огромную кладбищенскую коммуналку, где уже не сможешь защититься от нежелательного соседства. Роскошь «побыть среди своих вещей» для большинства старорежимных интеллигентов сделалась недоступной - начались массовые выселения и высылки; 1928 - 1932 годы призваны были не столько лишить «бывших» всех прав и с корнем вырвать любой протест, сколько расчистить место для новых хозяев. Петербург, к слову сказать, так до сих пор и не оправился от тогдашнего заселения - дома, в которых, по свидетельству Ахматовой, пахло сигарами и духами, навеки пропахли щами и кошками.

С любовью вообще происходили жуткие вещи: вечное советское «негде» доводило до такой экзотики, что отдыхает вся западная порнография. Я опрашивал как-то людей этого поколения, тех, чья молодость пришлась на тридцатые-пятидесятые: кто где терял невинность? До 1954 года ситуация «предки на даче» исключалась. Трое впервые занялись любовью на крыше, четверо - в пустых ночных трамваях, подавляющее большинство - на природе, в том числе в подворотне, а остальные на лестнице. У Бориса Ямпольского, прославившегося «Московской улицей», был гениальный рассказ о тридцатых - о том, как он после свидания пришел домой к девушке, в темноте пробрался в ее комнату, занялся с ней любовью, потом заснул - а утром, прикрывшись простыней, наблюдал, как из разных углов квартиры выползали бесчисленные родственники. То есть они ночью делали это при всех! - но он никого не видел, и никто себя не выдал. Коммунальная любовь порождала удивительные последствия, включая раннее сексуальное просвещение детей. Ситуация начала меняться во время хрущевского бурного и бестолкового строительства. Расселение коммуналок - даже более радикальное решение, чем развалить колхозы: разрушить принудительную общность городской квартиры, по которой все так лицемерно плакали во второй половине девяностых. «Плачу по квартире коммунальной, будто бы по бабке повивальной», - это Евгений Евтушенко отметился; всели его сейчас кто-нибудь туда, даже при условии возвращения молодости, - поглядел бы я на него.

Удивительная вещь - но комиссарские дети унаследовали родительские представления о буржуазности всякого уюта. Именно ненависть к этой новой буржуазности стала мотором городской прозы Трифонова, которая началась, между прочим, с «Обмена» 1966 года. О чем история? О том, как ради выгодного квартирного обмена жена-мещанка уговаривает мужа-рохлю перевезти к ним умирающую мать и обменять две квартиры на общую, чтобы не потерять материнскую жилплощадь; поступить так - значит, дать матери понять, что положение ее всем очевидно, но героиня оказывается напориста, и герой отправляется к матери - уговаривать съехаться, даром что невестку она терпеть не может. «Ты уже обменялся», - говорит сыну мать-коммунарка, и чего ж тут не понять? Все обменялись, все продали идеалы за жалкую хрущобу, и вообще советская власть, можно сказать, кончилась. Конечно, это была отвратительная власть и все такое, но у нее хоть были идеалы - а когда все замкнулись в своих жалких двухкомнатных клетушках, исчезли последние скрепы, кое-как удерживавшие страну. Началось кондовейшее мещанство, торговля всем, повальное равнодушие к чужой судьбе - и вот уже Лев Лосев, апологет, казалось бы, уюта, индивидуализма и тихого неучастия в гадостях, сочиняет яростный «Рассказ композитора И. Койзырева о вселении в новую квартиру» - страшный пародийный ответ Маяку:

Вот вам, кстати, и ответ на то, как бы Трифонов, доживи он до перестройки, отнесся бы к ней и к ее последствиям, которые мы, между прочим, сегодня хаваем полной ложкой. Сегодня-то уже понятно, что отмена «совка» была отменой всех правил, последних ограничений, для огромного большинства - отменой совести. Когда квартиры стало можно приватизировать, граждане окончательно отпали от страны; когда квартиры стали главным средством вложения финансов, с ними случилась забавная метаморфоза. Они перестали быть местом спасения от чуждого мира и сделались средоточием стоимости - то есть, мир собственно к этой стоимости и свелся. Парадокс, но о квартирном вопросе за последние годы написано удручающе мало - на ум приходит разве что «Недвижимость» Андрея Волоса, слишком соответствующая своему названию, чтобы быть динамичным повествованием, но автор, видимо, того и хотел. Описывает он, кстати, собственный риэлторский опыт. А дело в том, что если описывать эти вещи - придется констатировать слишком много горького и страшного: улитка ползла, ползла по склону Фудзи, но тут домик взял и поглотил ее. Улитки, можно сказать, почти не осталось - все ушло в раковину, в ванну, в спальню. Недвижимость - очень точная метафора всей сегодняшней России: она в самом деле ценится дороже всего. Любая подвижность подозрительна. Недвижимость - то, во что ты вложился, то, на что всю жизнь копил: это вам не кооператив, в фундамент которого можно было заложить «Сюиту строителей». Теперь ты четко знаешь: эта комната - пять лет жизни, эта дверь - месяц, и вся квартира в целом делится не только на квадратные метры, но на месяцы и годы, на компромиссы и насилия над собой, ценой которых она куплена. Что говорить - недвижимость в нулевые годы стала значительно дороже человека. Символом Москвы в это время становятся гигантские элитные дома, которые так и стоят незаселенными - ни у кого нет денег выкупить эту роскошь; в это же время прочее население ютится по спасительным, так и не снесенным хрущобам с их мини-кухнями, рассчитанными на скорый коммунизм (при коммунизме никто не будет готовить - все побегут в общепит, дошедший до абсолютного совершенства).

У «Комеди-клаба» была неплохая шутка о семантике современной квартиры, если рассматривать ее как проекцию мира, вытеснившую этот мир и отчасти заменившую его. «Комеди-клаб», понятное дело, не знает слов «семантика» и «проекция», а если знает, то старается забыть, но получилось у них именно это. Там холодильник - Евросоюз, в котором всегда кто-нибудь воняет, кухня - Ближний Восток, в котором все шипит, мясо по стенам и диктатор в центре, тещина комната - США, потому что она не пускает вас на Ближний Восток, а антресоли - Монголия, потому что непонятно, что там. Еще ходит кот, это Прибалтика, он мелко пакостит, жрет на халяву и делает вид, что не понимает по-русски. Шутки шутками, но так оно и есть: квартира в самом деле заменила мир и стала мерилом всех вещей. Никаких ценностей, сопоставимых с ней, не осталось. В ЖЖ огромное количество сетований на то, как не хочется по утрам покидать эту квартиру, как сладостно вечером возвратиться в нее и как неуютен мир за окнами. Это последнее, до чего государство не может дотянуться. По крайней мере - пока. Потому что нет никакой гарантии, что завтра к вам не начнут вселять каких-нибудь новых хозяев.

Что еще характерно для новой эпохи - так это состояние перманентного ремонта, в котором пребывает большинство квартир. Ремонт делается практически ежегодно, поскольку советский жилой фонд помаленьку выходит из строя, а у тех, кто живет в постсоветском, элитном, ежегодно возрастают потребности. С жиру или по необходимости, вся квартирная Россия сегодня ремонтируется - и это тоже характеризует текущий момент, в котором нет ничего устоявшегося: мир в динамике, он еще только пытается отлиться в чеканные формулы, а людей, умеющих и любящих его в эти формы отливать - как тот же Маяковский, - у новой России покамест нет. Невозможно воспеть мир, в котором нет идеологии. Ремонт - сам по себе идеология, он синоним модернизации, конкурентоспособности, нанотехнологий и прочих слов, которыми пытаются сегодня прикрыть пустоту. Ремонт не имеет смысла и цели, даты окончания и точной сметы. Он обещает улучшения, хотя пока сводится к ухудшениям; он осуществляется силами гастарбайтеров и заставляет их ненавидеть еще больше, ибо к генетическому страху прибавляется чувство вины. Мир современного россиянина похож на квартиру уже тем, что возведен одними гастарбайтерами, отремонтирован другими и убирается третьими; чувствовать себя комфортно в таком мире довольно трудно. Может быть, именно поэтому современный человек - как в новой романной серии того же Лукьяненко - чувствует себя постепенно вычитаемым из этого мира: приходит домой, как в «Черновике», - а квартира уже не его.

Собственно, так и случилось со всеми нами. Мир незаметно подменили, пока мы решали квартирный вопрос. Никто из нас не застрахован сегодня от того, что мы приходим домой - и видим: квартира уже не наша. Суверенная демократия - это когда суверенитет державы собран из множества маленьких суверенитетов, отобранных у ее частных граждан. Грубо говоря, это ситуация, при которой каждый обязан пожертвовать своим личным суверенитетом в пользу общероссийского, без гарантий отдачи. Все получается по старому пророчеству Владимира Вишневского: «Суча плечом, прижав к груди буханки, вот так войдешь домой - а дома танки».

Пока новый Иван Козырев строил себе новую квартиру с ванной, в мире случилось что-то, начисто обесценившее и Ивана Козырева, и его квартиру. Пока граждане прятались от тоталитаризма сначала по убогим, а потом по комфортабельным норам - тоталитаризм отказался от идеологии и прочих ограничений. Разрешив каждому гражданину обзаводиться собственным загончиком, он осторожно и незаметно отменил самого гражданина.

Последнее внятное высказывание по квартирному вопросу содержится в романе Михаила Успенского «Три холма, стерегущие край света». Это веселая утопия, в которой Москва взяла да и провалилась от точечной застройки, и люди побежали прочь из нее, а руины отдали гастарбайтерам. Правда, есть еще роман Оксаны Бутузовой «Дом», в котором люди строили-строили убежище от жестокого мира, набирали рейтинг, копили уют… а потом рейтинг достиг миллиона, и все обнулилось, и голые люди дальше пошли по голой земле - гвоздем чертить план нового убежища.

Утопия автономии рухнула, как почти все местные утопии. Свободное общество независимых граждан не состоялось. Сегодня мы живем в странное время: индивидуализм оказался страшней коллективизма, и многие до этого постепенно доходят собственным умом. И некоторые, бросая городские квартиры, уже съезжаются в деревни-коммуны - принципиально новое явление, обозначившееся в последние два-три года.

Это доказывает, что новые времена в самом деле более радикальны, чем застой, когда еще казалось, что самым универсальным убежищем является кухня.

Захар Прилепин Петр на просторах и Стенька в застенке

Фантазия писателя о фантазиях писателей

Как же меня удивляют ваши большие дома, где вы бродите с этажа на этаж, разродившиеся одним розовым, как клубника, ребенком, катающим свои полные ягодицы по перилам; и где-то там, в покоях, вечно раздраженная существует ваша жена, покрытая тотальным тональным кремом. К вашему ребенку приходит няня, к вашей машине - водитель, к вашему холодильнику - кулинар, к вашей жене - массажист, кулинар, водитель, няня.

Вру, вру, я все вру, я все опошляю, делаю из вас нелепую карикатуру. Все не так: ваша жена очаровательна, темные крема лишь выявляют ее безупречность; садовника у вас не водится, ваш повар - женщина, а водитель безупречно верен вам.

Но, боже мой, как все-таки не нравитесь мне вы, добившиеся всего своими руками, своим трезвым рассудком, своим безупречным мужским характером. Как я хочу переселиться к вам в дом, бродить там один, придумывать нелепую работу вашей няне, называть водителя «кучер», а повара и мифического садовника «эй, ты» и «эй, как вас там… э-э-э… вы-вы, с ножницами!»

Известный поэт Сергей Есенин заглянул в гости к Всеволоду Иванову, только что получившему жилье, и спросил: «Зачем тебе квартира? У писателя не должно быть квартиры!»

Правда, Иванов вовсе не имел дома мебели, и Есенин простил ему получение жилплощади. «Хорошо, что у тебя нет мебели, это очень правильно», - сказал Есенин. У Иванова не было даже стола, лишь в углу большой комнаты стоял, как столп, свернутый персидский ковер. Когда за Есениным пришла очередная жена или подруга, он спрятался в пустой квартире так, что она не сумела его найти. Он завернулся в ковер, и когда пассия готова была расплакаться («где же мой Сережа?!»), ковер упал, развернулся в двенадцать оборотов, и Есенин объявился, потный и всколоченный. «А вот и я!» - сказал гений и провидец, сделав глупое рязанское коленце.

Вскоре Всеволод Иванов, автор прекрасных «Партизанских повестей», великолепного рассказа «Дите», человек с задатками большого мастера, исписался так, что даже Сталин заметил это.

«Иванов совсем исписался?» - спросил он однажды; и затем дал Иванову дачу в Переделкино.

Со временем и в московской квартире Иванова, и на даче его накопилось много мебели, она даже не помещалась в комнатах. Однажды Иванов сам, своими руками, донес буфет в подарок Валентину Катаеву, тащил буфет по этажам, потея. Катаеву еще было куда поставить буфет.

Все писатели, кроме Михаила Шолохова, хотели переехать в Переделкино, копить мебель, коптить небо; собственно, почти все там они и собрались. Наверное, это поверхностное замечание, но само слово «переделка» (в смысле «исправление», а не в смысле «стычка», «драчка») столь активно созвучно модному сталинскому словечку «перековка», что не заметить этого одаренным (дачами) писателям было просто невозможно.

Наверное, кто-то заметил, но виду не подал.

Булгаков непременно переехал бы в Переделкино, имей он такую возможность. Платонов переехал бы. Зощенко, Ахматова, Мандельштам, Павел Васильев, Сергей Клычков, Заболоцкий - все приехали бы на переделкинскую перековку. Жили бы там, растили цветы, кормили лягушек, писали хорошие книги: если б верно выстроили отношения с новым жилищным пространством.

Но, по всей видимости, у Сталина был отменный вкус: он хотел получить полноценный портрет своей (ключевое слово - «своей») эпохи, с муками и дарами, жертвами и счастливцами, гонениями и гениями. Он хотел заселить не только Переделкино, но и другие места - благо, Россия велика, снежна, покорна.

Заселил. Эпоха удалась. Строители иных империй, чингиз-ханы и прочие меркнут пред Сталиным. Он самая страшная величина мировой истории, он почти дотянулся до дьявола, и Михаил Булгаков - с его остроумным Воландом, свитой, жилищным вопросом - понял это лучше всех (а Леонид Леонов еще лучше Булгакова, но это отдельный разговор).

Но вот ныне в Переделкино живут иные, новые, удивительные для меня люди, природа довольства и богатства которых вроде бы и понятна, но не совсем.

И как же я хочу вселиться в их дома, исполнять госзаказ, расставляя крепкие заковыки на каждом перекрестке очередного нетленного своего текста, ходить на рыбалку, рвать крючком живую рыбью пасть, ездить на охоту, убивать кровяного, мясного зверя, мысленно метясь в членов Политбюро, презирать иных пишущих соседей, топить баню, рубить веники, растить кактус на окне.

И как славно, что этого никогда не случится.

В моей двухкомнатной квартире обитает куча забубенных детей и прочих радостных родственников, сейчас они стоят у меня за спиной, смотрят в экран.

Василий Шукшин писал лучшее свое сочинение - роман «Я пришел дать вам волю» - в ванной, на коленке, пока Лидия Федосеева баюкала юных красавиц дочек и спала сама, так и не дождавшаяся мужа в постель, полная телесных сил и молочной красоты.

«Я пришел дать вам волю» называлась книга ее мужа, говорю я.

В просторном и пышном Переделкино можно было писать «Петра Первого», гениальный роман о самодержце и самодуре. Граф Алексей Толстой раскладывал на огромном верстаке исторические исследования и справочники, открытые на нужных страницах; сверялся, творил, веселился. Его книга шла раскрытым настежь горлом - бурно, полноцветно и мощно. Графский дух и царский дух пели заедино, словеса слагались, сильная мелодия лилась.

А мой отец, провинциальный художник и поэт, в те времена, когда мы жили большой семьей в однокомнатной квартире, называл нашу ванную, совмещенную с туалетом, - «политическим убежищем». Он прятался там от шумных нас и курил, думая о своих ненаписанных картинах и неспетых стихах. Много думал, много курил, в то время как надо было рисовать, прислонив холст к раковине, липецкие просторные цветочные поля и бабушку в красном, а потом черном платке. Не рисовал, не писал, курил, думал, умер потом.

Есенин писал своего «Пугачева» в ледяной крохотной комнатке, где зимой не было отопления. Помните, как они с другом Мариенгофом приглашали дородную девушку, чтобы она согревала им постель, а потом гнали ее, не осчастливив мужской лаской? Идеальная обстановка для «Пугачева».

Будучи нищебродом, Бабель писал свою «Конармию», расхристанную и яркую, как цветочный луг. Бездомный Иванов писал своих сибирских вольных партизан. Потом оба заматерели, и Бабель не сделал больше ничего, а Иванов хотел выдать роман «Пархоменко», о революционном бродяге с той же дикой, что у сибирских его партизан, кровью, но Пархоменко уже не получился. Обстановка сменилась, да.

Вольные просторы славно рисуются только в замкнутых помещениях. «Я пришел дать вам волю», роман о буяне Стеньке Разине, партизаны, маргиналы и голытьба пишутся исключительно на коленке, в двухметровом убежище, в схроне с отбитым кафелем, шипящим, нервным бачком и желтой ванной.

А Петры и Иоанны создаются в больших и просторных комнатах, когда за светлыми окнами большая и просторная, пусть даже в колючке и решетках, держава - с черной землей по центру и белыми снегами и льдами на окраинах.

Но хуже всего, когда нет ни буянов, ни Иоаннов, ни просторных писательских дач, ни сил творить ночью, в скучном углу. Когда времена надломлены, а в жилищном вопросе не осталось метафизики - он превратился в повод для вялого раздражения и вялой зависти. Вялого раздражения… и вялой зависти…

См. начало текста.

И не вздумайте воспринимать все это всерьез.

Аркадий Ипполитов Нора

Поэма о евроремонте

Для того чтобы посетить Нору Клеммель, надо собраться с духом. Нора, несмотря ни на что, обаятельна, умна, остра, но при всем при этом она чудовищна, как только может быть чудовищна богемная девушка в возрасте графини Ростовой. Она пишет очень приличные композиции с ардекошными юношами и девушками в духе Тамары де Лемпицка и фильма «Строгий юноша», весьма декоративные и в меру эротичные. Они как бы иронизируют над тем, что в них восхищает, и в то же время иронизируют над иронией, к которой приходится прибегать, чтобы вас не поймали на восхищении тем, над чем положено иронизировать всем приличным людям, читавшим Сьюзен Зонтаг, и читавшим ее не просто так, для галочки, а весьма вдумчиво, и поэтому воспринимающих иронию Зонтаг весьма иронично, и так до бесконечности, я уже сам запутался, - в общем, картины Норы очень даже ничего. Меценаты из новых любят украшать ими свои интерьеры. Нора при этом большой мастер находить модели обоего пола для своих произведений, так что ее мастерская просто кишит весьма соблазнительными девушками и юношами, готовыми для искусства на многое, хотя и не всегда на все - это уж как получится, зависит от тебя самого и тех аргументов, которыми ты искусство можешь подкрепить. Принадлежа к типу тех еврейских красавиц, которым счастливо удалось не растолстеть, она внешне слегка освободилась от возраста, хотя внутренне все же осталась у него в плену. Богемные девушки в пятьдесят или уже окончательно доводят свой вамп до состояния вампуки, или украшают себя школьными бантами, а Нора совмещала весьма художественно обе крайности, что придавало ей выразительности, поэтому на юношей и девушек она действовала безотказно. Когда она находила время их рисовать, для меня остается загадкой, я всегда заставал их за весьма однообразным занятием: Нора вещала и острила, а они млели. Потом все постепенно напивались до полного бесчувствия, что столь же соблазнительно, сколь и утомительно, поэтому я всегда уходил до начала самого интересного, тем более что все равно мало что запоминается, а голова болит.

Вещала Нора замечательно, и сквозь ее сумбур время от времени пробивались настоящие перлы. Мое сердце она завоевала окончательно и бесповоротно тем, что однажды, когда я как-то неуклюже оправдывался, что не занес ей одно эссе, как обещал, она мне заявила: «Ты что, думаешь, мне твое эссе нужно? Нет, мне просто твоя задница нравится». Лучшего комплимента моему литературному таланту я не слышал никогда в жизни. Вообще, ее суждения всегда отличались крайней разумностью, подчеркнутой острой приправой ахинеи; так, про одного доморощенного Барта она сказала: он так долго шлифовал свои мозги, что стер их до основания, - замечание невероятной точности. Но еще большая верность чувствовалась в ее подлинном восхищении моим творчеством, хотя я уверен, что она никогда не прочла более двух страниц моих писаний. «Чтобы не отвлекаться от жизни», как она замечала, - но именно поэтому ее восхищение и остается подлинным. Я любил, люблю и буду любить Нору.

Любовь жизнь не облегчает, а усложняет. Нору я готов любить раз в три месяца, не чаще. Собравшись с силами, я решил доказать свои чувства подвигом нанесения визита, что произошло в то время в начале года, когда уже вся страна устает от обилия языческих, католических, православных и всяких других праздников и начинает скучать по будням, как раб по кнуту, проститутка по панели, Сальвадор Дали по чреву матери. Вся страна, но только не Нора.

Подловив момент завтрака, где-то около двух, я весьма четко договорился вместе отобедать и устремился к ней довольно рано, так, чтобы успеть к вменяемому времени, до обычной сходки моделей и их потребителей, - к 6 p. m., - но все равно опоздал. У нее, правда, никого не было, даже ее молодого любовника, но Нора уже успела вдеть. Программу я знаю наизусть, и если любишь, терпи, вот и терпел обычное остроумное злословие, признания в том, что до тридцати она была девственницей (если не считать рождения ребенка, оговорилась она для приличия), затем жалобы на творческий застой, слезы по поводу того, что все ее потребляют (чистая правда, кстати), требование, чтобы я сказал, что она хорошо выглядит, я сказал, что мне, трудно что ли, дикий смех и блистательно сальный рассказ про ее новый роман с драгдилером. Одно только меня смущает, поведала мне Нора, его год рождения - 1989-й.

Этот год ее смущал отнюдь не тем, что если бы они со своей дочерью поднапряглись и родили обе чуть раньше своего совершеннолетия, он мог бы вполне стать ее внуком, но тем, что он Змея по году рождения, как ее муж и молодой любовник. Не слишком ли много гадов в одном доме, как ты думаешь?… Они же меня зажалят…

Этого драгдилера я видел четыре месяца назад, и называть его надо скорее Драгдилером, так как это не определение профессии, а ласковое прозвище. Нора познакомилась с ним в сортире ночного клуба, притащила рисовать, и я как раз застал сложный момент юношеской жизни на распутье: его в одно и то же время обрабатывали и Нора, и ее друг, хозяин ресторана, предлагавший юноше работу официанта. Он был заинтересован и в том, и в другом предложении и похож на нежного волчонка, еще ни разу в жизни не линявшего. Нежного, но голодного, впервые вышедшего на охоту.

- Не давай ему, пока он тебя главным менеджером не сделает, - Нора ободряюще хлопнула волчонка по заднице, разрешив его сомнения, так как он понял, что ласковому теленку двух матоксосать не возбраняется. Чело его разгладилось, и он устремился вперед - как я теперь узнал, весьма результативно. Работу тоже получил.

Романтика Нору успокоила, она подкрасила губы и вывела меня поужинать в соседний китайский ресторан. Несмотря на мои вялые протесты, заплатила, заставив меня испытать приятное чувство пожилого жиголо по вызову «все, кроме секса», и, поковырявшись в утке, совсем пришла в себя, приободрилась, и уже новые радости ждали нас - ей позвонил некий американский коллекционер, «с которым я обязательно должна тебя познакомить». Отказаться не было никакой возможности, я это прекрасно понимал: во-первых, он няма, у него полно юношей, во-вторых, он меня покупает, мне нужно с тобой появиться, в-третьих, у него роскошная квартира и отличная мебель, ты же любишь мебель. Уговорить меня было не так уж и сложно, рассказы про американца были очень смачными, а с Нориной энергией я один явно бы не сладил, и страшно интересно посмотреть на новое поколение молодежи, в ночные клубы по лености и ветхости я уже давно не хожу, а жизнь проходит, да уже и прошла, или еще нет? Или прошла?

На лестнице дома Адамини, вполне благоустроенной - а я помню ее обоссанной, а она помнит меня молодым, когда я старательно изучал русскую неоклассику осьмнадцатого века, - нас встретили сразу четыре бугая, выставленные, видно, курить на площадку. Я даже в них не успел всмотреться, но не потому, что глаза забегали, а как-то резко меня поразило, что на площадке, у окна, стоял диван из карельской березы, обитый светло-оливковым плюшем. Поразительна была именно светлость оттенка обивки и то, что молодые люди, несмотря на наличие дивана, сидели на ступенях, встав при нашем появлении и чинно пожав мне руку. Пролетом выше уже ждал любезный хозяин, спортивный сорокапятилетний американец, весь в гуччи, милый, насколько может быть мил владелец одного из самых дорогих и самых уродливых видов в Петербурге, вида на Спас-на-Крови. Впрочем, виден был и восхитительный Конюшенный двор Стасова, и, если исхитриться, даже Михайловский замок, и квартира была такая же, смесь карельской березы и продукции итальянского «Домуса», нечто во вкусе русского AD, с отличной копией «Смерти Клеопатры» Гвидо Рени в спальне, куда меня, конечно же, повели (дань американского чувства приличия русскому гостеприимству).

И большой коллекцией Нориных работ. В квартире сидела секретарша американца, полная очкастая русская дама лет тридцати пяти, все время улыбавшаяся и очень милая, чья нелепая фигура придавала всему содому что-то уж совсем феерическое. Нора бросилась с ней обниматься, потребовала шампанского, появились и «Советское», и «Моэт», мы с американцем пили пиво, и, к моему удивлению, из четырех парней появился только один, остальные растворились, видно, просто приходили другана проведать.

Здравствуй, племя младое, незнакомое, - я с жадностью вглядывался в юношу и ничего не мог понять. Не хулиган, не бл*дь, не шпана и не приличный мальчик, не менеджер, не балетный, не студент, не парикмахер, не мужественный, не женственный, удивительно нормальный до анормальности и совершенно без признаков социума, даже без малейшего признака асоциальности. Родился в 1989-м, при Советском Союзе жил два года. Изъясняется на грубом, но внятном английском и на таком же грубом, но внятном русском. Нора ласково называла его воришкой, на что парень реагировал с полнейшим безразличием, так же как и на все остальное. Нору же прорвало, бокал, еще бокал, один разбила случайно, несла смешную непристойную околесицу, которую не понимали ни мальчик, ни американец, блистала, как могла, и все было немного тошнотворно, ведь понятно же, что в своей Америке ни за какие деньги не получить этому пригучченному парню Синди Шерман, а моя Нора ничем Синди не хуже, а может, и лучше, уж душевнее во всяком случае, а вот должна сидеть здесь, хлебать «Моэт» и закусывать его копченой колбасой, выставленной американцем согласно ему только ведомому русскому обычаю, такого изыска даже в AD не найдешь.

Я корчил из себя доброжелательного, но стороннего наблюдателя, а американец был даже и обаятелен, и когда Нора прошлась насчет любви юноши к «Ласковому маю», он вдруг внутренне расцвел и поведал специально мне историю о том, как на одном огромном party в Акапулько его паша-слава неожиданно подошел к микрофону караоке и заказал песню «Белые розы» «для моего американского друга», и спел ее, и никто ничего не понял, и все зааплодировали, и во время рассказа он весь светился счастьем, и наконец я понял, что приехал он сюда не только потому, что Синди дешевле и мальчики, конечно, из-за, но не только, и когда я поспешил раскланяться, то в прихожей, прощаясь, уклончиво отвечая на его предложение увидеться еще раз ничего не значащим «Обязательно увидимся», я с удовольствием поцеловал его в щеку, так как он явно хотел этого фамильярного прощания. К тому же я узнал, что мальчика свозили в Акапулько и что в Акапулько можно заказать песню «Белые розы». А мальчик тоже, конечно, из-за, но не только…

Придя домой, я как-то распереживался и позвонил в Москву, своему приятелю писателю, и долго-долго говорил ему, что все же это невыносимо, что мы так похожи на этого американца, и зачем все эти квартиры и ампир, и нет у нас в душе и за душой ничего, кроме культурного туризма, хорошо еще, что не сексуального, и уже почти все мы распродали и разбазарили, и не выход из одиночества все это, ни лемпицка, ни рукола, и как вообще можно так жить, и для чего, и что сегодня у меня был очередной опыт мартышки перед зеркалом, и что же делать, и все ушло и выхолостилось, потеряло смысл и чувство. Приятель долго-долго меня слушал, а потом повесил трубку.

Было без четверти два ночи. Я понял, что уснуть не смогу, и спустился из своей квартиры вниз, на первый этаж когда-то роскошного розового особняка в начале Невского, весьма потрепанного советской властью, и уселся в кафе под названием «Шаверма», почему-то там недавно открывшееся вместо книжного магазина между французской кондитерской и модным домом Giulia Kisselenko, пил пиво и смотрел на Зимний дворец за углом Генерального штаба, весь обсыпанный инеем, с дурацкой подсветкой, делающей его похожим на гигантскую вставную челюсть, вывернутую на асфальт, и убаюкивающей колыбельной звучало бесконечное шуршание шин. В кафе не было ни одного человека. Постепенно успокаиваясь, я почувствовал, что мне совершенно безразличны и наступающая старость, и смерть, и то, что у меня никого нет, и то, что меня нет ни у кого.

Все события и персонажи этого рассказа вымышлены, совпадения случайны.

* ЛИЦА *
Павел Пряников Как сократить Москву на пять миллионов человек

Урбанолог, профессор Игорь Бестужев-Лада разработал план спасения города

- Игорь Васильевич, вы еще в начале 1970-х разработали в Институте социологии АН альтернативный генеральный план развития Москвы. В нем вы предупреждали лидеров СССР о недопустимости экстенсивного развития города и о наступлении скорого коллапса столицы. Почему к вам тогда не прислушались?

- Наш институт с конца 1960-х фактически стал отделом науки ЦК КПСС, нам поручали множество задач. Моя лаборатория с конца 1960-х до середины 1980-х занималась тремя проблемами. Первая - стратегия преодоления алкоголизма в Советском Союзе. Масштаб оскотинивания населения стал ясен властям в середине 70-х, но в ЦК боролись две фракции, если так можно сказать. Фракция ВПК и силовиков была за спаивание населения, поскольку алкоголь давал до 15% госбюджета. Фракция реформаторов, во главе с Горбачевым и Яковлевым, пыталась преодолеть алкоголизацию СССР. Нам было поручено найти «золотую середину». И запрет, и спаивание имели огромные минусы, и мы призывали изменить алкогольный баланс с водки на вино и пиво. Нас не послушали.

Вторая задача - изучение теневой экономики в СССР. К началу 80-х ее доля достигла 10-15%, а в национальных республиках - 20-25%. Элиты на уровне среднего звена партийных работников начали перерождаться в феодалов. Вот эту мысль - перерождение не в капиталистов, а в феодалов (т. е. регресс советской системы) - нам и не простили. В 1984 году я приехал в Грозный с докладом на эту тему, на вокзале у меня отобрали все бумаги и отправили обратно. Дальнейшие работы по теме были прекращены.

Наконец, третья тема - альтернативный генеральный план Москвы. Уже в начале 70-х стало понятно, что в экстенсивном пути развития Москвы заложена медленная бомба (которая и рванула в начале 90-х). Например, тогда все трудоспособное население города очень четко делилось на четыре примерно равные группы. Первая - чиновники и их обслуга. Вторая - наука, культура, в целом интеллигенция. Третья - рабочие. Четвертая - сфера обслуживания. Огромную надежду партийные деятели возлагали как раз на вторую группу, интеллигенцию. Рассчитывали, что именно благодаря ей Москва (а затем и страна) сможет плавно войти в постиндустриальный мир. Но исследования нашего института показали, кроме того, что 80% ученых были заняты в ВПК, еще 12% - в идеологическом обслуживании власти (марксизм-ленинизм и прочая псевдофилософия), и только 8% занимались реальной наукой. От 60 до 90% ученых (в зависимости от отраслей) вообще были не способны участвовать в научном процессе. То есть это был балласт, который затем, кстати, и стал основой перестроечных процессов.

И эта группа постоянно накачивалась детьми рабочих или выходцами из провинции (как и категория начальников). В результате в среде рабочих образовался страшный дефицит рабочих рук, и с начала 70-х годов было принято решение устроить так называемый лимит, который для Москвы составлял 80-100 тыс. человек в год. Таким образом к началу 90-х в Москву прибыло около 2 млн лимитчиков. К чиновникам, милиции и прочей обслуге власти ежегодно прибавлялось 12-14 тыс., по своим интеллектуальным качествам они мало отличались от лимитчиков. Ни о каком вхождении Москвы в постиндустриальный мир уже не было и речи.

- Как вы тогда предлагали спасать ситуацию?

- Устроить по периметру Москвы десятки Зеленоградов для настоящих ученых, прекратить развитие города как промышленного центра. Но работы института в этом направлении тоже были свернуты.

- Социальная структура Москвы в 90-е еще ухудшилась?

- Например, доля рабочих в городе осталось та же - 1/4. Только в строительном комплексе Москвы занято 950 тыс. человек. Но на 60-70% это гастарбайтеры, на фоне прежних лимитчиков они - каменный век. С 25 до 35% увеличилось число чиновников и начальников, включая их обслугу: водителей, охранников и т. п. Около 500 тыс. бандитов и 100 тыс. проституток. Резко съежилось число интеллигенции. Теперь Москва по этим показателям - типичный мегаполис стран третьего мира. Происходит и физическое вырождение москвичей. 80% молодежи сейчас - это больные люди, психофизическое развитие среднего 30-летнего москвича соответствует возрасту 14-16 лет.

- Если при тоталитарной административной системе не удалось исправить развитие города, то возможно ли это сделать сейчас?

- В первую очередь надо остановить московский строительный молох. Всю эту массовую застройку кварталами и точечное строительство, уродующее город. Вы посмотрите на Европу - там в миллионном городе вы встретите 1-2 строительных крана. Все усилия сосредоточены на реставрации, если что-то строится, то только на окраинах. Центр вообще неприкосновенен. Такая политика, кстати, приведет и к тому, что сотни тысяч гастарбайтеров вынуждены будут уйти из сферы строительства и покинут город.

Второе - полный вывод всех заводов из Москвы. Ну, это ведь XIX век - держать в 10 километрах от Кремля такие монстры, как АЗЛК, ЗИЛ, а в 20 километрах, в Капотне, нефтеперерабатывающий завод. Но самая главная задача такой реформы не просто «точечное» улучшение, но резкое сокращение численности жителей Москвы экономическими методами.

- Что же это за методы?

- Население Москвы необходимо сократить минимум на 5-6 миллионов человек. Даже официальный генплан Москвы в 70-е годы констатировал, что в городе возможно комфортное проживание максимум 7 миллионов человек. Но в нынешнее время, при повальной автомобилизации, например, и такой показатель завышен. Москва начала XXI века рассчитана на 5-6 млн человек.

Тут необходимы действия в несколько этапов. Первый, и один из самых главных - перенос столичных функций из Москвы в пригород. Зачем чиновнику из министерства в министерство или в Госдуму ехать через весь город? Это же нерационально. В 50-60 километрах от Москвы нужны 3 городка, каждый на 200-300 тыс. человек - это чиновники, их семьи и обслуга. И не надо говорить, что на такое нет денег - более слабая в экономическом отношении Бразилия смогла реализовать эту идею, создав такой столичный округ в джунглях.

- Но тем не менее это не сократило 11-миллионное население Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу.

- А потому что нужны последующие этапы. Вот около 800 тыс. чиновников с их обслугой, охранниками, милицией, мигалками и джипами, потребляющими 40-60 литров бензина в день, уехали из Москвы. Мигрируют туда, поближе к кормушке, и несколько сотен тысяч так называемых «бизнесменов», которые не создают прибавочной стоимости, а занимаются только посредничеством (фактически это курьеры по переноске денег от одного чиновничьего клана к другому) и паразитируют на нефтяной трубе. Тут же на 25-30% сократилось число машин в городе. А перед этим покинули Москву как минимум 500 тыс. гастарбайтеров с московских строек и десятки тысяч бетономешалок, грузовиков.

Осталось 3 млн московских пенсионеров. По статистике, половина их, или 1,5 млн человек, одинокие, очень несчастные люди. Москва по отношению к ним - жестокий город. Им негде гулять в этом каменном мешке, для них нет никаких развлечений, до больниц надо ехать на метро час. Тут нужен так называемый «флоридский вариант» - создавать в дальних районах Подмосковья пансионаты для пенсионеров. С качественными больницами, культурными центрами, парками и т. п. Не дома для престарелых, которые в нынешних условиях - полутюрьмы, а обычные пенсионерские городки, как во Флориде. Продали московские квартиры и уехали жить туда, как люди.

Третье - ликвидация так называемых «культурно-развлекательных центров» в Москве, под вывеской которых на самом деле скрываются казино, публичные дома и точки для распространения наркотиков. Кому-то это нравится, конечно, - в первую очередь, инфантилам и людям с психосоматическими отклонениями, которых немало в городе. Ну, так вынесите все это за 101-й километр. Пусть они там сидят; кому трудно ездить из Москвы, купят рядом с публичным домом или казино квартиру.

С третьим шагом увязывается четвертый - закрытие всех ужасных мегамоллов, ашанов и рамсторов, в самой Москве и по периметру МКАД. Эти же торговые центры парализовали движение в Москве и окрестностях. Туда подвозят товары приблизительно 80 тыс. многотонных грузовиков. Все это, как в той же Америке, должно быть вынесено далеко за город, как минимум за 50-60, а лучше за 80-100 километров от города. Туда же переместится и часть обслуживающего персонала. В московской торговле сейчас занято около 1,5 млн человек, половина из них работает фиктивно - сидит девушка на 30 квадратных метрах, в день к ней заходят 10 покупателей. Причем в ее лавке нет эксклюзивного товара, как у того же европейского ремесленника. Такой непроизводительный труд еще возможен в Китае, где надо чем-то занимать миллиард человек, но для европейского города это неслыханная роскошь. Один интернет-магазин может заменить 100 таких бессмысленных, с точки зрения рынка труда, девушек.

Взамен этих торговых центров должны быть магазины шаговой доступности и дистанционной торговли, типа «Утконоса». Отрадно, что правительство Москвы поддержало эту идею.

Такие действия приведут к тому, что как минимум две трети бандитов покинут город - ведь сейчас основной их доход как раз и есть паразитирование на торговле и «культурно-развлекательных центрах». Останется без работы и половина торговых работников, это 700-800 тыс. человек. Не нужно будет и столько силовиков, как сейчас. Ведь у нас в 3,5 раза больше милиционеров на душу населения, чем в Нью-Йорке. В общей сложности государственных и частных силовиков в Москве около 1 млн человек. Почти 400 тыс. подмосковных жителей работают охранниками в Москве. Как та самая девушка-торговка, такой охранник бдит на 20-30 кв. м. И ладно бы он охранял ювелирный магазин, так нет, какие-нибудь китайские шмотки или водку. Заодно переселение горожан в ныне умирающие малые города Московской и сопредельных областей будет способствовать повторной урбанизации этих мест.

- Смогут ли они там прижиться, ведь местное население враждебно настроено к москвичам?

- В этих малых городах надо ломать мафиозные кланы, а не оглядываться на простых людей. С тех пор, как мы в институте 25 лет назад изучали теневую экономику, ничего не изменилось. Как правило, клан состоит из 30 человек - столетняя практика мафии показала, что именно при такой численности возникает самая устойчивая система. Если в клане становится в разы больше человек, они начинают пожирать друг друга, как это произошло с бандитскими сообществами в конце 90-х. Меньше - кланы не могут противостоять конкурентам. Среди этих 30 человек в условном районном городке в 100 километрах от Москвы числятся местная силовая и чиновничья верхушка, пара крупных бандитов, директора градообразующих предприятий. Главные звенья - местный прокурор, бандиты и директора. При их замене на других людей и ликвидации глав бандитских сообществ местная система становится как сырая глина - лепи, что хочешь. Кстати, все последние 8 лет федеральная власть, трансформируя систему, шла по этому классическому пути, прописанному в учебниках криминологии.

- Представляю себе эту картину - опустевшие панельные дома, здания министерств и офисов. Так сейчас выглядит Детройт, где из-за перманентного спада в автомобильной промышленности население сократилось с 2,5 миллионов человек до 800 тысяч.

- Детройт всегда был моноцентричным городом, там все вертелось вокруг автомобильных заводов. Но в Москве, к счастью, есть чем зарабатывать.

От панельных домов, о которых вы говорите, надо как можно скорее избавляться. Ведь что такое панельный дом? По сути это многоквартирная изба, или комфортабельная казарма. Вот у меня сосед сверху весь день псалмы поет, у соседа снизу собака воет, справа постоянно дрель или перфоратор работают, слева - какой-то вертеп, где либо стонут, либо кричат. Как нормальный человек может жить в таких условиях?

Надо просто сносить такие дома, а на их месте строить таунхаусы, с 3-4 сотками земли на каждый дом. Население по менталитету у нас крестьянское, и большинство на этих сотках с радостью будет выращивать цветы или капусту. А сейчас как еще свободное время крестьянину занять - только водку пить или подглядывать за чужой жизнью через телевизор.

Москва должна зарабатывать на двух вещах. Первое, она просто обязана стать ведущим учебным и научным центром страны. Здание на Лубянке или еще какое-то здание министерства - прекрасная основа для создания нового учебного кластера, нового университета или лаборатории, например. Второе - это туристический центр. В том же Париже 20% населения живет за счет обслуживания туристов. В этой отрасли занято 1,5 млн парижан. В Москве можно будет создать не меньшее число таких рабочих мест.

Сто лет назад Москва считалась гастрономической столицей всей Восточной Европы. А сегодня люди забыли, как выглядит классическая русская кулебяка. Все сейчас носятся с поиском духовности - стержня, который бы вновь соединил русских в монолитную нацию. В той же Франции такой дух идет через кухню и вино. У нас это будут прорывные научные технологии. Ну и кухня пусть будет.

- Игорь Васильевич, по большей части эти идеи выглядят как главы из научно-фантастического романа. Главное для их осуществления - политическая воля, скорее уже не московских властей, а федеральных. Вы сами верите в их реализацию?

- С большим опозданием, методом проб и ошибок, но какие-то элементы этого плана начинают реализовываться уже сегодня. Тот же запрет на точечное строительство в Москве, уход части стройкомплекса в регионы, грядущая ликвидация игорных заведений, закрытие вещевых рынков и промзон, ужесточение миграционного законодательства, переселение бизнесменов в свои мини-городки - коттеджные поселки. Чиновники тоже люди, и им хочется жить и работать не в клоаке, а в современном городе. С опозданием лет на двадцать, но этот план «перестройки Москвы» все же будет реализован.

Евгений Клименко Командная игра

В СССР был свободный рынок!

Расхожее мнение гласит, что квартирный маклер - это патентованный мошенник, который спит и видит, как облапошить легковерного клиента. Порой оно не далеко от истины. Однако 30 лет назад все было иначе. О советском подпольном рынке жилья рассказывает бывший маклер Илья Борисович Завьялов.

- Ваша первая профессия как будто никак не связана с коммерцией…

- Да, я инженер-гидравлик, так что навыки финансиста приобретались по ходу дела. В 1970-е мы с мамой жили в двухкомнатной квартире на Стромынке и однажды решили ее разменять. Но как это сделать? Специальных газет тогда не было. Мы напечатали на машинке объявления и расклеили в разных районах Москвы. Результат - ноль. Полгода долбили по клавишам, изводили бумагу и клей - все бесполезно. Потом нам посоветовали сходить в Банный переулок, в бюро обмена.

- И каковы были первые впечатления?

- Множество людей, все заполняют какие-то бланки на коленках. Когда присмотрелся, понял, что во многих случаях речь шла не о простом обмене «баш на баш». В сложных случаях надо было составлять длинные цепочки. Собирались большие компании и крутили сообща. На столбах и стенах висело огромное количество объявлений. Это все было аналогом нынешней газеты «Из рук в руки», в масштабе, скажем, один к тысяче. Общая мизансцена была как на бирже. На возвышениях стояли люди, они выкрикивали: «Наши в Саратове, ваши в Москве!», «Ваших нет!», «Пойдем к маклеру!» Я ничего не понял и робко подошел к человеку с благородным, как мне показалось, лицом.

- Не ошиблись?

- Пожалуй, нет. Его звали Максимом Захаровичем. Он участливо выслушал меня. «А как эти люди находят друг друга? Через вас?» - спросил я, показывая на громадные простыни из объявлений. В ответ маклер ласково похлопал меня по плечу, улыбнулся и сказал, что мой обмен осуществится в течение полутора месяцев. И посмотрел вопросительно. Я поинтересовался, во сколько обойдутся услуги. Смерив меня взглядом, он вынес решение: «Тысяча рублей». Это было почти все, что мы с мамой успели накопить. Но выхода не было. Зато через четыре или пять недель мы уже имели обменные ордера. На этом мое знакомство с бизнесом могло и закончиться, но, пока мы занимались разменом, я понял, что и сам бы мог зарабатывать маклерством.

- Амбиции молодого человека?

- Да, можно так сказать. Я понимал, что, оставаясь гидравликом, не заработаю за год того, что эти люди получают за две недели. Максим Захарович, например, был прекрасно одет, носил лисью шубу, от него пахло дорогим парфюмом… В общем, я развесил объявления в Банном переулке, и через несколько недель мой телефон накалился. Процесс пошел.

- Старые маклеры так просто пустили в свой круг?

- Если вы владеете информацией о возможных клиентах, вы уже потенциальный маклер, а она тогда собиралась вручную, и этому никто не смог бы помешать. Ведь бюро обмена не оказывало информационных услуг, оно лишь фиксировало сделку (хотя слово это не употреблялось). К тому же людей этого рода занятий было не так много, и они не толкались локтями. Я быстро сообразил, что изрядная часть объявлений в Банном написана самими маклерами, а не хозяевами квартир. Научился отличать одних от других, правильно беседовать… Это оказалось несложным делом. Каждый из нас вел дома свою картотеку, постепенно нарабатывалась клиентская база. Очень скоро я тоже купил себе лисью шубу, как у Максима Захаровича. И зажил безбедно. Зарабатывал без особого труда около трех тысяч в месяц.

- На что вы тратили первые заработки?

- Вначале, признаться, немного обалдел. Каждый день ходил в рестораны, катался на такси, отделал себе квартиру. Многие покупали новую жилплощадь, оформляя ее на родственников. И я тоже. В принципе, роскошь была еще не слишком доступна.

- Как тогда совершались сделки?

- Самый обычный вариант - это обмен с доплатой. Якобы за ухудшение жилищных условий. Ну, например: маленькая комната в Подмосковье меняется на шикарную квартиру в Москве. Удивительно, но бюро обмена никогда не заворачивало такие сделки. Тот, кто получал обменный ордер на комнату, на самом деле там не прописывался. Так под прикрытием обмена реально осуществлялась сделка «купли-продажи». Деньги передавались в машине, в кафе, в чебуречной. Не то, что в 90-е! Тогда Департамент жилья был окружен машинами, в которых сидели бритые люди с оружием. Расчеты происходили при них. А в 70-е нравы были простые - наша собственная милиция нас и берегла, но ненавязчиво.

- Все операции были незаконными?

- Если в них участвовали деньги, да. Но так было не всегда. Например, большая квартира разменивается, получаются три квартиры в Москве, две из них «разъезжаются» в область. Трехступенчатая цепочка. При том, что стоимость квартир была тогда примерно одинаковой, люди плохо понимали, что на что они меняют. Мыслили не столько в рублях, сколько в комнатах. Две комнаты можно было выменять на хорошую двушку. А двушку - на однушку плюс комнату. Тоже бизнес, причем почти законный. Некоторые изрядно приращивали себе жилплощадь.

- Как складывались отношения с властями?

- По-разному, но, как правило, очень неплохо. Возьмем, к примеру, получение кооперативных квартир. Пришли бы вы в какой-нибудь кооператив на Котельнической набережной году, эдак, в семьдесят пятом, и сразу обнаружили бы: вариантов нет, огромная очередь. Но возьмите с собой знакомого маклера, положите 500-700 рублей сверху, и вариант для вас сразу найдется. Маклеры сходились с представителями местной власти, которые ведали подписанием договоров между председателями кооперативов и наемщиками. Осуществляли, так сказать, преступный сговор. Вот и все. К нам привыкли, взятки брали без страха и зазрения совести. Чиновники придерживали жилплощадь и отпускали, кому надо, за плату. В доле была и милиция, поэтому нас не трогали. Механизм работал как часы. Вокруг кооперативов крутилось громадное количество маклеров.

- А как собирали налоги?

- Мы, стоявшие в Банном переулке, платили ежедневно. Такса была в общей сложности 15 рублей за место, сущие пустяки. За сбором приходил один и тот же человек, имени его никто не знал. Не знали его и «там» - в кабинетах, куда он приносил мзду. При такой организации выявить цепочку было сложно: кто платит, кому платит? Обычная наша отмазка для милиционера-новичка: «Я пришел сюда менять свою квартиру». - «А почему обсуждаете чужую?» - «Так мы опытом делимся. Говорим о нашем, о житейском». Реально можно было прихватить человека только в момент получения денег; поймать с поличным было крайне сложно и затратно. Кстати, для отвода глаз каждый из нас где-то еще работал или числился. Иногда даже в дворниках.

- Работали в одиночку?

- Фактически да. Иначе дело тянуло бы на преступный сговор, а это, по советскому законодательству, резко увеличивало сроки. Но, конечно, у каждого были свои девочки в бюро обмена, паспортистки и другие помощники на местах. Вообще пора развеять миф о том, что в СССР не было рынка жилья. Был! Свободный, хотя и подпольный. В него были включены многие звенья власти. В принципе наша деятельность попадала под статью «Нетрудовые доходы», но милиция и чиновники получали свой процент и были довольны. Все работали в системе, но сами на себя, без найма и подрядов. В Москве существовало несколько маклерских кланов.

- Они враждовали?

- Нет, сотрудничали. Это лишь способствовало общему успеху: доход маклера тогда составлял 2-3 тысячи рублей в месяц. Рынок процветал. Это был золотой век квартирного бизнеса.

- Просто идиллия. А клиентов обманывали часто?

- Вот соблазна обмануть клиента почему-то не возникало. Слова «лох» и «терпила» я услышал много позднее. Новое поколение коммерсантов называло так потенциальную жертву аферы и того, кто уже «претерпел». В 70-е и 80-е этих терминов не существовало, потому что случаи прямого обмана - «кидка» - были крайне редки.

- А почему не кидали? Ведь «терпила» не смог бы обратиться в органы: он сам - участник незаконной сделки.

- Удивительно, но это так. Дело не в том, что уровень криминализованности был ниже… Конечно, существовали способы подстраховки. В случае каких-то осложнений можно было сказать милиции: «Вот я хотел обменяться, а у меня ордер отняли». И все-таки главной причиной взаимного доверия была солидарность. Каждый участник сделки понимал: мы команда, совершающая преступление. Мы должны выстоять против государства. Чтобы обмануть власть, мы должны быть честны и чисты друг перед другом. Сейчас такого нет - человек человеку волк. А тогда наличие общего врага неимоверно сплачивало. Общего врага и общей идеи. Поэтому квартирный бизнес был куда более упорядочен, чем нынче.

- Парадокс?

- Да, «невидимая рука» рынка, описанная экономистами, тогда была гораздо сильнее. Несмотря на все запреты. Как ни странно, государство, будучи жандармом, оказывалось и естественным рыночным регулятором. Само того не желая и не прилагая к этому ни малейших усилий.

- Кстати, слово «маклер» тогда уже употреблялось?

- Кое-кто говорил «обменщик». Старушки у подъездов шептались: «Вон, опять обменщики пришли». Но чаще - «маклер».

- Или… черный маклер?

- А вот это выражение родилось позднее и служило пропагандистским клише. С его помощью новое поколение коммерсантов, занимавшихся недвижимостью - риэлторов, как их стали называть в середине 90-х, - боролось с нами, коммерсантами, пришедшими из советской эпохи. Они считали, что призваны прийти на смену маклерам и вести цивилизованный бизнес. Ну, так, как они это понимали, разумеется. То есть арендовали офисы, платили за охрану и так далее.

- Это не более цивилизованные методы?

- Налог бандитской крыше, кидалово, вывоз должников? Дело вкуса, конечно. Но мы такой романтикой не увлекались. Правда, ближе к 90-м маклеры испортились - многие становились кидалами. Главным законом рынка стало право сильного, а не спрос и предложение. Я-то к тому времени отошел от дел.

- А почему?

- Во-первых, не хотел играть по таким правилам. Во-вторых, мне все это уже не было нужно. У меня было несколько квартир в Москве и в Праге, я жил как рантье. В Праге, кстати, жилплощадь вдвое дешевле, чем в Москве.

- Москва уже тогда была самой дорогой столицей Восточной Европы?

- Да, была и осталась. Потому что в Москве делаются самые большие деньги. Кроме того, Москва очень комфортна, а комфортных мест в мире не так уж много. Поэтому продав квартиру здесь, можно было купить две в Праге. И сейчас то же самое. Правда, там недвижимость на нерезидентов оформлять нельзя. Но достаточно оформить совместную русско-чешскую фирму, и у вас не будет никаких проблем. В принципе, чехи приветствуют русских инвесторов, это выгодно.

- Как вы встретили 1991-й год, когда вышел Закон о приватизации жилья?

- Сразу после выхода закона на рынок недвижимости хлынуло громадное количество простачков. Их деятельность поначалу заключалась в расклеивании объявлений «Куплю квартиру» и «Продам квартиру». Их так и называли «расклейщики». Потом они стали публиковать это все в газетах. Но у них не было опыта и связей. А мы имели связи в паспортных столах, БТИ, ЖЭКах, РЭУ, в бюро обмена в Банном переулке. Отношения за годы работы сложились такие, что мы могли получить обменные ордера даже в отсутствие клиентов. У многих из нас к 91-му году скопился капитал, что позволяло выкупать коммунальные квартиры в центре Москвы, расселяя жильцов в обычные квартиры на окраине. Если происходил обмен, людей интересовали квадратные метры, а не стоимость комнаты в коммуналке и квартиры на окраине, куда они переезжали. И они получали то, что хотели. А мы получали прибыль.

- Как складывалась судьба этого поколения маклеров дальше?

- Многие коммерсанты, которые поднялись в 1990-е на операциях с недвижимостью, вышли из Банного переулка. У нас накопилась большая клиентская база, информация о людях, проживающих в коммуналках, желающих разъехаться. Новые маклеры находили всю эту информацию с помощью рекламы. Однако вскоре появились риэлторские фирмы, и это было пострашнее «расклейщиков».

- Сильно нажимали?

- Да. Помню день, когда фирма «Интерконт» вывесила первое объявление: «Вы хотите продать квартиру? Мы предлагаем самые высокие цены». Это был первый гвоздь в крышку гроба. Ведь маклеры работали с информацией. Их кормили ноги и записная книжка. И вот старая система начала понемногу рушиться. Чтобы выжить, надо было решительно менять стиль работы. Пришлось внедрять в фирмы своих людей, отбивать клиентов, но постепенно маклеры были ассимилированы в риэлторские компании или сошли со сцены.

- Они были обречены как класс?

- Видимо, да. Каждый одинокий волк в отдельности был опытнее и искушеннее фирмача-риэлтора. Но те брали массой. Человек - будь он хоть трижды гений - проигрывал системе, корпорации. Это все равно, что заставить Брюса Ли драться с дворовой шпаной: если их будет дюжина, он ничего не сможет.

* ГРАЖДАНСТВО *
Евгения Долгинова Обремененные

Жилищный кодекс против круглой сироты

I.

Недавно в ее подъезде убили Вячеслава Ревзина, главного детского нарколога Петербурга, - забили металлическим прутом, и кровь стекала прямо под дверь Апполинарии на первом этаже. Она рассказывает об этом взволнованно, с каким-то уважительным придыханием - такое дело и в нашем доме, - а я думаю, что, может быть, эти лужи крови станут последним сильным потрясением, связанным с квартирой, в которой она родилась и прожила все четырнадцать лет своей не сказать чтобы очень праздничной жизни. Мало кому везет так, как девице Апполинарии: почти в одночасье, с разницей в несколько дней, она стала круглой сиротой и бомжом, и блестящие дали сиротства и бездомности засияли перед ней, домашним ребенком, практически одновременно. Это как раз тот случай, когда законность соблюдена, а священное право частной собственности находится на высоте небывалой, - Жилищный кодекс 2005 года идет по стране, поступь его легка и светла.

II.

Фабула этого дела довольно извилиста - я восстанавливаю ее по документам, по разговорам с адвокатом Дмитрием Фенко и Апполинарией. Больше спросить не у кого: так трагически совпало, что «все умерли» буквально за последние полтора года, все взрослые фигуранты этой истории ушли в мир иной, - а теперь оскомина у детей от отцовского винограда.

Было так: ленинградцы Александр Владимирович и Марина Николаевна Тансины состояли в браке с 1977 по 1989 год и воспитывали сына Максима 1980 года рождения. В 1985 году супруги Тансины вступили в жилищный кооператив, а в 1989 году развелись. Раздела имущества не было, договорились «по-людски» (но о чем именно договорились - уже не узнаешь). В 1991 году Марина Николаевна полностью выплатила пай за квартиру, а еще через год вышла замуж за немолодого гражданина ФРГ и вместе с Максимом уехала в город Кельн на постоянное место жительства.

В том же 1992-м гражданка Горбань Марина Федоровна, уроженка города Краснодара, родила Александру Владимировичу дочь Апполинарию (брак они оформили только в 2004 году), которая немедленно была прописана по месту жительства отца. И стали они жить-поживать в трехкомнатной квартире площадью 67 кв. метров на улице Коллонтай, являющейся частной собственностью Марины Николаевны Тансиной, и до последних лет в ус не дули относительно имущественных прав и всякой прочей бюрократии, - ведь отец и дочь были прописаны, а следовательно, надежно защищены. Правда, три года назад Марина-1 посетила Отечество и родной кров и сообщила Марине-2, что нужны деньги, квартиру собирается продавать, а взамен купит семейству комнату. Но Марина-2 не хотела в комнату, соглашалась только на однокомнатную квартиру. Тогда уже готовился, но еще не вступил в силу новый Жилищный кодекс, отделы опеки и попечительства зорко бдили за соблюдением жилищных прав несовершеннолетних, и предпринять что-либо против интересов ребенка было довольно-таки затруднительно.

В 2005 году вступает в действие новый Жилищный кодекс, а через год, в феврале 2006 умирает 46-летний Александр Владимирович (инфаркт). Встревоженная Марина Федоровна обращается в Невский районный суд с иском о «признании права на долю собственности». В заявлении она указывает, что паевые взносы выплачивались супругами совместно, раздела имущества не было, и просит признать половину квартиры наследством покойного супруга, а другую половину - долей Марины Николаевны. Суд отказал - и за давностью срока, и за неубедительностью аргументов, - дело осталось в подвешенном состоянии. В том же 2006 в Кельне внезапно умирает Марина Николаевна. В сентябре 2007 года на улицу Коллонтай приходит поверенный и сообщает, что квартира продана и скоро в нее вселятся новые собственники. Шок, ужас, растерянность. Продавцом выступил наследник Марины Николаевны - ее сын Максим, 27 лет, программист, житель города Кельна, единокровный брат девицы Апполинарии и единоличный владелец квартиры.

Марине Федоровне, уже смертельно больной, оставалось жить несколько дней. Что она успела перед смертью? Позвонить, прокричать, найти каких-то очень дальних знакомых… 13 сентября адвокат Дмитрий Фенко получил от нее доверенность на ведение дела о приостановлении выселения, а 14 сентября она скончалась в больнице.

14- летняя Полина осталась без мамы и без дома.

Выгнать ее пока не выгнали, новые квартировладельцы цивилизованные люди и все делают по закону. Они пришли - молодая пара, вежливые, покрасили дверь в салатовый цвет и заперли две комнаты из трех. На прощание уведомили Апполинарию, чтобы не вздумала продавать шкафы и холодильник, квартира куплена вместе с мебелью. («Ага, щас!» - подумала Апполинария.) Спрашиваю: «Что за шкафы - „Стенли“ какой-нибудь?» - «Нет, ну откуда. Самые обыкновенные, дешевые шкафы. Просто они так сказали».

III.

Она хорошенькая, смуглая и очень маленькая - наверное, роста в ней меньше полутора метров, но и неумело-вульгарный макияж, и ярко-желтые ногти, и что-то такое серебристое и розовое только подчеркивают ее детскость и нежность, - такая маленькая, такая взрослая. Смотришь и не веришь, что это девочка два года стоически ухаживала за матерью-инвалидом (и, судя по всему, женщиной поведения не пуританского), вела хозяйство, мыла-готовила-убирала-считала копейки, при этом - не бросила школу. Мне нравится, как отважно она защищает образ покойных родителей (а образ этот сильно отдает, увы, мармеладовщиной), где-то приукрашивает, а где-то умалчивает. Ей важно, чтобы мы верили: ее любили, она любила, у них была хорошая («нормальная», повторяет она) семья.

Осторожно спрашиваю: «Папа выпивал?» - «Нет. Ну как все - по праздникам, немножко…» Мама работала продавщицей, кладовщиком в «Блиндональдсе», папа - грузчиком, а также «швеей», шил на машинке (швейные навыки понятно откуда: «2000 год - осужден», сообщает один из домовых документов, - но Полина об этом не скажет ни слова). Два года назад случилось несчастье, мама за городом собирала грибы, наткнулась в лесу на такую железяку, ну, не лечила, запустила, случилось нагноение, потом в больнице заразили чем-то - в итоге гангрена и ампутация выше колена. Вот как-то так и жили, Полина ее в коляске возила, потом мама встала на костыли. Пенсия была три тысячи, и за потерю кормильца тоже что-то платили. А в этом году мама простудилась. «Летом она лежала в Александровской больнице, думали - пневмония, ну и лечили от пневмонии. А потом ее оттуда выгнали за нарушение режима». Я задумываюсь, легко ли нарушать режим 45-летней одноногой женщине и какого рода это должны быть нарушения. «Она ко мне приходила, надо было возвращаться в восемь вечера, а она в девять вернулась, ну ее и выгнали», - объясняет Полина с чистыми глазами. Пневмония оказалась острым туберкулезом, - и Марина Федоровна сгорела буквально за две недели.

Двадцать тысяч рублей на похороны прислала бабушка из Краснодара. Сама приехать не смогла: 83 года, дорога ей не по силам.

Что у Полины осталось в этом мире, кто остался? Родной дедушка («по национальности нивх», - уточняет Полина), у него квартира двухкомнатная, вся левая сторона у дедушки парализована, но он «поженился с какой-то теткой», и та прибрала квартиру к рукам. Есть пятидесятилетняя тетя, мамина двоюродная сестра, у нее больные ноги, поэтому она работает консьержкой. Она дает Полине деньги - примерно тысячу рублей на неделю, но оформить попечительство не может, ей не по силам, здоровье не позволяет. Есть сосед, который хотел бы оформить попечительство, но ему отказали - не женат, и бог весть какой у него в этом деле личный интерес. Есть отдел опеки и попечительства, который немедленно собрался отправить Полину в социальный приют «Ребенок в опасности» (это хороший приют), но она отказалась, понимая только, что квартиру покидать нельзя, что это и будет добровольным выселением. И еще есть те люди, состоятельные дальние знакомые, они и прислали, прослышав о беде, хорошего адвоката Фенко. Который сейчас, неожиданно для себя, оказался перед громадной ответственностью - от его юридических действий зависит, ни больше ни меньше, - судьба Полины.

Такая дилемма: «Если она пойдет в интернат, у нее будет законное право на квартиру. Если мы сейчас добьемся права проживать в квартире до 18 лет, это может означать, что в день совершеннолетия она станет бездомной». Но выпускникам детдомов и интернатов в Петербурге дают не квартиру, а комнату, в законе записано - право на жилое помещение, а это не обязательно квартира. С другой стороны, сделка, может быть, не совсем чиста юридически, и если ее можно опротестовать. Голова кругом, ответственность - чудовищная, как лучше - пока непонятно.

Суд по делу о выселении несовершеннолетней захватчицы Тансиной, незаконно пребывающей на территории чужой частной собственности, должен был состояться 26 сентября (замечательна эта резвость, эта стремительность: и двух недель не прошло после смерти матери).У Апполинарии нет паспорта - она не могла его получить, потому что, в свою очередь, был недействителен мамин паспорт, подлежащий обмену по достижении 45 лет, и суд перенесли на 19 ноября. Пока же Дмитрий Фенко подал иск о приостановлении выселения Тансиной А.А., обратился в органы опеки с просьбой назначить девочке попечителя и написал заявление в прокуратуру Невского района с просьбой проверить «законность перехода прав собственности» и взять дело о выселении несовершеннолетней под контроль.

IV.

«Какие мальчики нравятся тебе?» - «Джентльмены», - говорит. И уточняет: «Не пьющие, не курящие…».

Максим Тансин, единокровный брат Апполинарии, не какая-нибудь холодная сволочь, а тоже, наверное, джентльмен. Ему, по всей видимости, неловко, хотя, по словам Полины, он просто выполняет волю покойной матери, она начала это дело - а он посчитал своим долгом завершить. Они с Полиной никогда не виделись, но иногда он звонит, а недавно вот прислал триста долларов на куртку. Братские чувства не помешали ему заочно, через поручителей, продать квартиру и поставить умирающую мачеху и ее дочь перед фактом их бездомности, - однако же сейчас Максим по телефону обсуждает с Полиной ее будущее. Он христианин все-таки («иеговист, - уточняет Полина, - писал нам письма такие, с цитатами из Писания, с буквами и циферками») и не лишен известной совестливости, поэтому предлагает Полине - в перспективе - то съемную комнату (можно было бы снимать ей и квартиру, говорит он, но это как минимум 12 тысяч в месяц), то покупку временной прописки. Он даже, может быть, забрал бы ее в Германию, но говорит, что это чертовски сложно, потому что они не совсем родные брат и сестра, - родные, но недостаточно. Полина ему не очень верит - все это похоже на желание поскорее освободить от нее квартиру. «Он говорит, что получил совсем мало денег, только третью часть, а еще две трети ему выплатят в течение ближайших четырех лет», - то есть как раз к Полининому совершеннолетию. Если это так, то трудно не понять, что скорость погашения «кредита» находится в прямой зависимости от скорости выселения Полины. Покупатели квартиры с «обременением» подстраховались.

31- я статья Жилищного кодекса 2005 года подняла эту волну новых бездомных. Первая случилась во время приватизационного бума начала девяностых, когда вокзалы и подвалы заполнились беспризорниками, когда квартиры, едва став товаром, уходили за бесценок, а инфантильные доверчивые советские граждане становились жертвами риэлторского молоха. Запоздало, но спохватились, -к середине девяностых ни одна сделка с квартирами, где прописаны несовершеннолетние, не могла быть утверждена без письменного разрешения совета по опеке и попечительству, советы эти усердствовали, проявляли специфический административный восторг и доставляли даже добропорядочным гражданам массу головной боли (поди попробуй поменять большую квартиру на меньшую - вставали грудью: «ухудшение жилищных прав несовершеннолетнего!»), но права детей действительно, так или иначе, защищали. С 2005 года началась другая юридическая эпоха: право собственности на жилплощадь побило право пользования жилплощадью, свидетельство о собственности выдавило рудиментарную прописку. 31-я статья нового ЖК словно открыла шлюзы семейных драм, родственных неприязней, ранее бессильной ненависти - и в хрущевках и блочных домах началась шипящая гражданская война: брат пошел на брата, теща на зятя, дед на внука, отчим на пасынка. Статус несовершеннолетнего перестал означать какой бы то ни было иммунитет.

Дурной закон или дурные люди? Скорее, 31-я статья ЖК стала катализатором и без того неизбежного - особенно в условиях небывалого роста цен. Новый проклятый вопрос: приют для не такой уж и близкой родни или сотни тысяч долларов? Собственника мутит от сознания упускаемой выгоды, он чувствует себя вынужденным благотворителем, а прописанную родню - иждивенцами и подлыми захребетниками, и затевает процесс, который раньше, может быть, и не понадобился бы ему. Тем более что сейчас это делается просто, легко, элегантно и быстро.

Но дело Апполинарии Тансиной - по-своему знаковое дело. Оно означает, что Жилищный кодекс дое… ся, хорошо, употребим легитимный глагол: добрался до круглых сирот, к тому же - до круглых сирот из социально уязвимого слоя. Отделы опеки просто выключены из процесса, и если дети, по дефолту требующие особенного государственного внимания и трепета, так легко оказываются на улице, что же говорить про всех остальных? Преодолевается какой-то очень важный моральный предел, за которым - стихия новой, юридически безупречной бездомности, новая беззащитность, новая социальная тьма.

V.

Ей хватает денег, твердо говорит она. На 900 рублей можно купить еды на неделю, и 100 остается на мобильный.

У нее никогда не было компьютера, зато она умеет варить гороховый суп так, чтобы его хватило на четыре дня. «Из еды больше всего что любишь?» - «Пельмени».

Она намерена стать экономистом, она намерена жить лучше своих родителей, она просто намерена жить.

«А если, - вспыхивает она, - купить дом в деревне, как вы думаете? И ездить на работу в Петербург? Мне говорили - в деревне Дунай можно купить дом за триста тысяч рублей!»

Маленькая, маленькая совсем, - а двадцать восемь раз была в Эрмитаже. Нам бы так.

«Если не будет социального жилья - надо менять Конституцию»

Депутат Госдумы Галина ХОВАНСКАЯ - о проблемах и перспективах жилищной политики

- Галина Петровна! Вот знаменитая уже 31-я статья нового Жилищного кодекса: право собственности торжествует над правом пользования, бывшие члены семей идут на улицу, в московских судах только за прошлый год - три тысячи дел о выселении бывших членов семьи…

- Да, произошел поворот на 180 градусов. В моем округе был случай: пенсионеры подарили сыну квартиру, по тогдашним законам это избавило бы сына от уплаты налога на наследство. Вернулись из санатория - дверь заменена, новый замок, сын-собственник их выписал. Или вот девочка на Арбате стоит со скрипочкой, зарабатывает себе на комнату - их вместе с мамой бабушка выселила. Многие судьи были шокированы, когда пошел вал таких дел… Заметим, что даже за неуплату из квартир социального найма выселяют по нормам общежития, шесть квадратных метров на человека дают - здесь же просто выгоняют на улицу, в никуда… В Жилищном кодексе содержится противоречие, которое подталкивает людей совершать сделки. Выселяют детей, бывших жен, внуков, невесток с детьми, но чаще всего выселением занимается новый собственник, ему просто продают квартиру с прописанными в ней людьми…

По идее, собственник должен обеспечить бывших членов семьи другим жильем, отчуждение квартиры невозможно, пока не решен вопрос с их проживанием. В Думе наши поправки прошли первое чтение, но воз и ныне там.

- Как вообще получилось, что был принят такой Жилищный кодекс?

- Фонд экономики города, один из разработчиков кодекса, говорил: надо принять, а потом будем корректировать. Хотели провести вместе с пакетом законов об ипотеке. Вот и провели - кодекс, требующий 400 поправок. Сейчас речь идет фактически о новой редакции, по каждой поправке не сделаешь новый законопроект, это нереально. Когда людей выкидывают на улицы, встают общаги, перекрывают шоссе, - начинают прислушиваться. Чтобы провести поправку по общагам, приходится обращаться в Верховный суд - спасибо им, они дали такое разъяснения, что стало чуть легче. По капитальному ремонту то же, теперь иски будут удовлетворяться.

- У социального жилья в России есть перспективы?

- О! 20 сентября - впервые за 15 лет моей депутатской практики - должна была обсуждаться проблема социального жилья. Впервые! Но вы знаете, что произошло, - смена правительства. Когда теперь вернутся к этому вопросу - не могу сказать. Перспективы социального жилья должны быть, либо мы должны отменять статью 7-ю Конституции РФ о том, что Россия - социальное государство, и 40-ю статью, где говорится, что малоимущим гражданам жилье предоставляется бесплатно или за доступную плату.

- Какова сейчас доля социального жилья в общем фонде?

- Двадцать процентов. Причем это, как правило, квартиры категории «на тебе убоже, что нам негоже». Те квартиры, которые их хозяева - маргинальные, так называемые, элементы - не могут приватизировать ну просто по своему физическому состоянию: это алкоголики, наркоманы. Или квартиры совсем, как говорится, убитые, которые приватизировать - себе дороже. Это, кстати, важная деталь: большинство социальных квартир - в аварийном фонде, такое вот у нас социальное жилье по преимуществу.

- Тем не менее - очереди сохраняются…

- Не поставить не могут, но делают все, чтобы не поставить, - то есть не признать малоимущими. Тоже дыра в Жилищном кодексе. Всегда были два основания для постановки на учет: метраж и непригодное жилье, - но вот только не сказали, кто такие малоимущие. Порядок определяет законодатель субъекта, региональные ЗАКСы, но они же определяют и основания для отнесения к малоимущим. Дошло до того, что в некоторых регионах малоимущими признают тех, кто субсидию на оплату жилья получает, - и только их. То есть человек, способный оплачивать коммунальные расходы, постановке на учет уже не подлежит.

- На что надеяться тем, кто не является малоимущим?

- Нужно строить государственное или муниципальное жилье по новым правилах игры. Должно быть жилье не только для малоимущих, но и для тех, кто уже не относится к малоимущим, но еще не может купить квартиру. Оно может быть и частным, но на определенных условиях предоставляемым по найму, не по рыночной цене. У городских властей обязательно должен быть специальный фонд, я сейчас лбом пробиваю эту норму - о некоммерческом жилищном фонде. У нас сейчас такие категории: жилье для малоимущих, специализированный фонд (общаги, жилье для беженцев и т. д.) и коммерческий фонд. И все! И как минимум 40 процентов граждан оказались между двух стульев, в провале. Бюджетники, даже люди с доходом в тысячу долларов, не могут выйти ни на рынок приобретения, ни на рынок найма. Они в этой дыре, в этом вакууме, и сейчас им не светит ни-че-го, государство совершенно не думает об этой категории лиц.

- Что это такое - жилищный фонд некоммерческого использования?

- Это фонд, который не доставляет хлопот городскому бюджету: вы платите нормальную цену, и у города нет задачи извлечения прибыли. У нас почему-то заинтересовались, как помочь 5 процентам населения, способным играть в увлекательную ипотечную игру, а энергия должна быть направлена на основную массу. Еще десять процентов ни в чем не нуждаются. Вместо того чтобы сосредоточиться на проблемах 85 процентов населения, власти занимаются проблемами 5 процентов! Ведь ипотека востребована, когда предложение превышает спрос. У нас же, напротив, колоссальный перевес спроса над предложением, распродается все на нулевом цикле, юридические лица закупают целые подъезды и ждут очередного повышения цен.

- Уже есть категория «пострадавших от ипотеки»? Новые бездомные, выселенные из ипотечных квартир?

- По моим сведениям, пока не было - в эту игру играют социально защищенные люди. У них, как правило, есть второе жилье.

- В отличие от дольщиков.

- Дольщики, общаги, далее везде… Я считаю, что это вина властей. Они занимались землеотводом, они должны были проверять порядочность этих фирм, которым люди дают фактически беспроцентный кредит.

- Столичные власти заявили, что социальное жилье для москвичей будет только в Мособласти.

- В Москве колоссальная проблема, которой нет в других городах: полное отсутствие земли под застройку. Социальное жилье для москвичей уходит в область - Балашиха, Щербинка, Люберцы, - в непрестижные районы. В Одинцове, как вы понимаете, не строят, в Красногорке тоже. Остались только промзоны - чтобы их освободить, надо перепрофилировать или переводить предприятия, на это все нужны громадные бюджетные деньги. Остается резерв - область и пятиэтажки. Поэтому и возникают конфликты по точечной застройке, поэтому и появляется у властей желание не оформлять землю под многоквартирными домами в собственность, потому что это препятствует точечной застройке…

- Сохранятся ли коммуналки?

- Новых коммуналок не будет, но это будет хорошая мина при плохой игре. Коммуналки образуются по жизни: развод, обмен, смерть, новый брак. Жизнь нельзя остановить, а очень хочется. Очень хочется, чтобы на бумаге нас не было квартир коммунального заселения. Новых нет, а старые остаются.

- Государство уходит из жилищного строительства?

- У нас 90 процентов предприятий на строительном рынке - частные. Государство не должно уходить, оно должно закрепиться в какой-то форме: то ли это будет госзаказ, то ли госкорпорация, заказ даже лучше. Надо предоставлять какие-то преференции застройщикам, надо создавать фонд жилья для некоммерческого найма, иначе жилищная проблема большинства никогда не будет разрешена.

Дмитрий Брисенко Последние дни панельной пятиэтажки

Неизгладимые воспоминания очевидца

Поздним мартовским вечером две тысячи третьего года я подходил к дому номер двадцать два, корпус один по улице Фестивальной. Ни одно окно в этом доме не горело; был небольшой морозец, и при взгляде на отсутствующие стекла (а местами не было и рам), становилось еще холоднее.

В торце дома у первого подъезда стоял экскаватор. В кабине экскаваторщик что-то доставал из бардачка или, наоборот, укладывал в бардачок. Я подошел, поздоровался. Экскаваторщик поздоровался в ответ. Я спросил, когда собираются ломать. Он сказал - завтра, часов в двенадцать.

Мне хотелось посмотреть на тяжелое, холодное стенобитное ядро, я видел такое в старом советском фильме. Их уже не используют, сказал экскаваторщик, ломаем ковшом, ковш берет три верхних этажа, потом нужна специальная насадка, видите, вон она лежит, насадка надевается вместо ковша, ею сносятся четвертый и пятый этажи, потом я заваливаю стены, да никаких усилий, как по маслу, хотя дома-то не старые, крепкие, им бы еще стоять, а вы куда переехали, а, ну, повезло, повезло.

Новый дом был в двух минутах ходьбы отсюда, на пол-остановки ближе к метро, что в представлении экскаваторщика и означало везение. Общая площадь квартиры в полтора раза увеличилась - тоже повезло. Муниципальная дама, позвонившая в разгар переписи населения с целью опросить нас по телефону, не поверила и уточнила: «Это… комната?» (когда моя жена назвала цифру - двадцать шесть квадратных метров). «Нет, вся квартира», - сказала жена. «А разве так бывает?» Да, конечно, бывает, малогабаритные квартиры в панельных пятиэтажках, и, надо сказать, вполне ничего, очень даже сносно (какой двусмысленный каламбур), и даже во многом прекрасно жить в такой квартире, и я вспоминаю ее - нашу старую квартиру, как в этих небольших квадратных метрах замечательно жилось - довольно часто вспоминаю.

Помню, как однажды сломался старый дверной замок, очень некстати; мы с женой вернулись под утро, хотелось просто залечь спать. Дверь была прочная - выбить замок не получалось. Мы пошли к знакомой, в соседний дом, и стали от нее звонить по каким-то телефонам, чтобы нам вскрыли дверь, но это тоже никак не получалось, уже не помню почему - то ли из-за нереальных цен, то ли нужны были документы, паспорта там, прописка, а прописана в той квартире была бабушка моей жены.

Рядом была стройка, я пошел туда и всю дорогу думал, чтобы только лестница была нужной длины и чтобы она вообще хоть какой-нибудь была длины, главное, чтобы была, а там уж что-нибудь придумаем. На обратной дороге я думал, как здорово, что сейчас лето и мы оставили окно на кухню открытым, и как прекрасно, что мы живем на втором этаже, и как мне повезло, что рядом стройка. Лестница оказалась достаточной длины, я проник в квартиру, открыл дверь. За аренду лестницы с меня попросили двадцать рублей и сразу погнали кого-то за пивом, в павильон через дорогу.

Помню соседа снизу, бывшего повара, а ныне алкоголика Диму, и как однажды он тоже испытывал наш дверной замок, ритмично ударяя ногой в дверь. Я тогда зачем-то открыл, он сразу отбросил меня в угол между кухней и прихожей, вошел и прочно установился на старом паркете, начал нечленораздельно вещать, а потом сказал: «музыка». Над нами весь вечер сверлили, и эти звуки, видимо, были той самой музыкой, которая доставала Диму. Потом я пытался вытолкать его обратно, он снова бросил меня, уже на лестнице, опять в угол, между дверями квартир, и вошел в нашу квартиру, и прикрыл за собой дверь, не до конца - в проем между дверью и дверной коробкой попал коврик. Я крикнул жене, чтобы она звонила в милицию, больше для сведения Димы. Жена была на кухне, телефон в комнате, Дима опять прочно стоял на старом растрескавшемся паркете и не давал мне открыть дверь. Потом мне все же удалось открыть дверь и выманить его на лестницу. Там была короткая потасовка, итогом которой явились сломанный мизинец на моей левой руке и сломанный нос у Димы. Он потом вызывал скорую, но, видимо, больше к сведению милиционеров, которые все-таки приехали, где-то через полчаса после нашей схватки.

Я до сих пор помню наш ухоженный подъезд, с покрашенными по бокам ступенями; советский аскетический стиль. Опрятный такой подъезд. Разве что цветов на подоконниках не было.

Я помню синичек, которые каждую зиму прилетали на окрестные елки и кусты. Однажды жена вырезала из молочного пакета кормушку, после чего стала проводить изрядную часть дня у окна, наблюдая за кормежкой. В новом доме мы заняли квартиру на последнем, четырнадцатом этаже, и синиц мы видели всего один раз - стая долетела до наших и соседских подоконников. Синиц было довольно много, жена обрадовалась - мы вырезали из молочного пакета кормушку, я прибил ее двумя обойными гвоздями к окну. Но синицы так больше и не появились.

Слухи о том, что наш дом будут сносить, циркулировали давно. Пятиэтажки сносили по всей Москве уже несколько лет, и жильцы нашего дома были более или менее готовы к тому, что рано или поздно бульдозеры доедут и сюда, на крайний север, на Речной вокзал, на улицу Фестивальная. Тема эта периодически всплывала в разговорах и в местной ховринской газете, которую бесплатно совали в ящик. И однажды это случилось - стал наездами являться военный грузовик, с майором и солдатами, солдаты грузили упакованные в коробки вещи жильцов; потом все погружались в грузовик и уезжали в неизвестном направлении, навстречу новой, просторной и светлой жизни в новых прекрасных квартирах.

Сержант, руководивший молодыми бойцами, показал класс - своими силами снес дверную коробку, которая препятствовала выносу шкафа. Это была довольно трудоемкая работа для двоих, но он справился один. Всю оставшуюся черновую работу - вынос мебели и коробок - он перепоручил своим подчиненным. Мне понравилась его фраза: «Слышь, Филимонов, ты шевели батонами, если я из-за тебя мультики пропущу, тебе пиздец!» Сержанта не смущало наше присутствие, он был настоящий пацан, который даже в армии не изменил своим дворовым привычкам - ровно в означенный час смотреть мультики. Эти мультики, они способны примирить со многим; если человек боится их пропустить - это, конечно, не может считаться показателем отменного нравственного здоровья, но что такой человек не пропащий - факт.

После перевозки вещей мы какое-то время жили в старом доме. На весь подъезд (да и на весь дом) остались две семьи - мы с женой на втором этаже и мать с дочерью и сыном дочери - они жили в трешке над нами. У семьи была сложная ситуация: они давно стояли в очереди на разъезд в одно- и двухкомнатную квартиры, а им, в связи со сносом дома, хотели впарить такую же, только побольше, трехкомнатную. При переезде в предлагавшуюся трешку их очередь автоматически сгорала. Все для них закончилось благополучно - свои две квартиры они в итоге получили.

А мы жили в старом выселенном доме потому, что у меня была аллергия на строительную пыль. В новом доме уже вовсю сверлили бетон, под входной дверью была щель в два пальца, и пол был равномерно покрыт этой пылью. Но это была как бы внешняя причина; на самом деле, мы жили в старом доме, потому что жить там было гораздо интересней.

Соседка повесила на распределительный щиток на первом этаже записку, написанную ручкой на тетрадном листе в клетку: «Живут люди». Правильнее было бы: «Живут же люди!» Мне действительно было очень интересно жить в заброшенном доме. По утрам я просыпался от переругиваний мародеров, которых гоняли местные чоповцы, приставленные охранять дом. Почти все квартиры были уже вскрыты и разграблены, вплоть до кафеля со стен и оконных рам. Я шел на работу, спускался на первый этаж, проходил мимо распахнутой настежь двери в бывшую Димину однушку. С порога открывался вид на залежи каких-то одеял, матрасов, мусора, бутылок и изделий текстильной промышленности на крайней стадии износа. Я вынимал палку, которой на ночь, как на засов, запирал подъездную дверь. Запирать дверь палкой - это была идея старшей соседки, она жутко боялась мародеров. Палка не спасала, не спасал и кодовый замок на двери подъезда. Чоповцы с мародерами не церемонились, метелили их прямо в подъезде, если удавалось поймать, и потом сдавали ментам. Однажды я видел, как чоповцы поймали какого-то мужичка, который пытался от них скрыться. Почему он от них убегал - понятно, ничего хорошего встреча с ними не сулила. Потом мужик кричал, что он живет в этом подъезде и вернулся за каким-то своим скарбом. Чоповцы крутили ему руки, и все грозило кончиться мордобоем и пребыванием в ментовке, но тут к подъезду подошла какая-то тетка, она опознала в мужичке своего соседа. Чоповцы долго не хотели его отпускать, проверяли паспорт, пытались найти нить и распутать это дело, а фигли ты, мудак, от нас ломанулся, да я чего, я вас увидел, испугался и побежал, нет, мы ментам-то отзвонимся, пусть приезжают и выясняют, да я и подумать не успел, вон тот как заорал сверху, ну сами подумайте, ну представьте себя на моем месте, любой бы побежал, да ты помолчи, дядя, дай подумать. Отпустили все-таки.

Я обследовал несколько пустых квартир в нашем подъезде. Во всех квартирах валялся на полу мусор, кое-где на стенах были разные обои и даже газеты (видимо, там стоял шкаф и можно было сэкономить на обоях), какие-то останки мебели, выдвижные шкафчики с пакетами из-под ряженки, металлические детали, резиновые прокладки для изоляции водопроводных кранов. Во многих квартирах на подоконниках, на оставленных колченогих стульях и прямо на полу стояли кадки с цветами. Почему-то владельцы квартир решили оставить цветы. Может, это примета такая, что нельзя брать в новую квартиру цветы. Кактусы, герань, еще какие-то виды без воды и тепла стояли на полу и подоконниках, умирали.

Отопление отключили, и мы перестали снимать верхнюю одежду - так и спали в зимних куртках, шапках и капюшонах, поверх всего укрывались одеялами. Из всей мебели у нас осталась высоченная кровать, на которую нужно было забираться по специальной приступке. Кровать была сделана мастером специально под размеры комнаты, поэтому мы решили оставить ее там. Пара складных пластмассовых стульев из ИКЕИ. Старый диван с пружинами, спать на котором было совершенно не возможно. Початая бутылка горилки с медом «Немиров» и початая бутылка настойки «Охотничья». Снятая с петель комнатная дверь была приспособлена под стол. В квартире имелся телевизор. Была немногочисленная посуда, горячая и холодная вода исправно текла из кранов, электричество шустрило в проводах. Никаких посторонних шумов, никто не сверлит, не курит на лестнице, не выносит мусор, не идет выгуливать собаку, не топает ногами, не кричит. Никого нет, красота.

По имевшемуся в квартире телевизору как-то показали знаменательный бой - бывший средневес Рой Джонс Джуниор победил по очкам Джона Руиза и стал чемпионом мира в супертяжелом весе. До этого такое бывало в профессиональном боксе всего один раз. Рой Джонс Джуниор праздновал лучший момент в своей жизни, и вряд ли он мог тогда предположить, что пройдет немного времени, и он снова вернется в полутяжелый вес, чтобы биться с Антонио Тарвером, и проиграет нокаутом во втором раунде. Проиграет Антонио Тарверу, который потом сыграет в шестом «Рокки» чемпиона мира, оппонента Сталлоне. И вряд ли Тарвер - чемпион, побивший легенду мирового бокса, и актер, сыгравший в легендарном сериале, - мог тогда предположить, что пройдет немного времени, и он с разгромным счетом продует абсолютному чемпиону в среднем весе Бернару Хопкинсу, который когда-то давно, в начале девяностых, проиграл близким решением судей восходящей звезде - Рою Джонсу Младшему. Не ищите подтекста - просто мне нравятся такие цепочки.

Телевизор был главным действующим лицом в последнем акте нашей выселенческой драмы. Мы уже жили на новом месте. А телевизор по-прежнему пребывал в старом доме. Я все никак не мог собраться, чтобы его перенести. Это был старый телевизор Sony с диагональю 25 дюймов. В конце концов приехал мой отец, и мы пошли в старый дом за телевизором. Входная дверь в нашу квартиру была взломана, за ней угадывались какие-то движения, тяжелые движения людей, пришедших поживиться последними оставленными вещами. Там было человек шесть, у одного в руках был лом, и двое как раз обходили телевизор с двух сторон, чтобы было сподручней его поднять. Я сказал, что это наш телевизор, мы пришли забрать его в наш новый дом, поэтому не стоит его выносить. Я старался говорить уверенно. Я смотрел в лица мародеров. Это были лица сильно сплющенных жизнью людей, у одного я разглядел три губы вместо двух - это было неожиданно и страшновато, но потом я понял - верхнюю губу, видимо, порезали, и две ее половинки неправильно срослись. Мародеры были похожи на бомжей, но запах был совсем другой; это был запах людей, привыкших искать смысл жизни на городских свалках. Они не говорили. Они сопели, пыхтели, дышали и смотрели на нас мутными глазами. Немая сцена грозила затянуться, но тут электрик, местный дядька из ЖЭКа, который в это время свинчивал краны в ванной, крикнул, чтобы они убирались к чертовой бабушке. Мародеры послушно вышли, тяжело и бесшумно передвигая ноги, в точности как мертвецы у Дарио Ардженто. Электрик спросил: а ничего, если я возьму эти краны? Да, ничего, берите.

Потом я встречался с электриком еще раз, он принес рычажки для включения конфорок (прежние кто-то умыкнул) в обмен на три сторублевые купюры. «Это не от вашей плиты рычажки, нет, конечно, просто у меня есть один дополнительный комплект, тут в другом подъезде плита осталась, я с нее снял». Может, и не от нашей, мы зарубок не ставили. Плиту мы потом отвезли моей теще на Киевскую.

При отключенном электричестве мы пожили пару вечеров - зажигали свечи. Потом к нам в дом пришла приятная дама из ЖЭКа, она почему-то нам симпатизировала. Сказала, что есть электрик, который наладит. Хорошая тетка. Электрик пришел, покопался в проводке, проверил фазы, что-то отсоединил, к чему-то опять присоединил, и в двух наших квартирах опять появился свет. Электрик был пожилой дядька с седыми волосами и интеллигентными манерами. Было неудобно предлагать ему деньги. Предложили, он взял, немного стесняясь, ведь ничего особенного он не сделал, это даже не халтура, это рутинная работа, в соответствии с разнарядкой или с устным указанием его начальницы, дамы из ЖЭКа.

В одной из квартир я нашел на полу книжки. Среди нескольких ничем не примечательных томов лежали сказания Якова Голосовкера про титанов. Голосовкер доверил некоему приятелю свои сочинения, а тот значительную их часть - труд всей жизни Голосовкера - потерял. Об этой личной трагедии Голосовкер сообщает читателю во вступлении к работе «Засекреченный секрет», и я читал когда-то эту интересную книгу, а теперь вот нашел другую книгу этого автора, которая кем-то тоже была утеряна или просто забыта. Вряд ли эта забытая книжка могла как-то рифмоваться с обстоятельствами жизни Голосовкера или же моими личными обстоятельствами, но тогда в этой неожиданной находке будто содержался намек - все именно так и рифмуется, и рано или поздно происходит согласно своим внутренним непостижимым законам.

Я пришел позже назначенного экскаваторщиком времени, и уже на подходе был слышен характерный звук сносимых бетонных конструкций. Экскаватор удивительно ловко расправлялся с домом, он упруго приникал к земле, ковш вгрызался в бетон и отламывал от плит большие геометрически сложные фигуры. На моих глазах было покончено со входом в соседний подъезд, мусоропровод разлетелся на части, точно был собран из пластика, лестничные пролеты тяжело, рушились вниз. Все происходило как-то слишком легко и быстро.

Я сделал несколько снимков и пошел обратно, не стал смотреть, как будут сносить наш подъезд вместе с квартирой номер шестьдесят с индивидуально спроектированной кроватью, со старым диваном, со снятой с петель дверью, разрисованной татуировщиком Мишей Склифом, с рекламным плакатом фильма «Любовное настроение», приклеенным скотчем к стенке прихожей, с паркетом в елочку, который издавал особенный старый запах после помывки его теплой водой, и с кормушкой для птиц, которые летают на высоте второго этажа, а на высоте четырнадцатого - нет, увы.

Олег Кашин Шизофренический Дон

В поисках казачьей поэзии

I.

Как ее зовут точно - то ли Оля, то ли Алена, - никто не знает, все называют ее Матильдой. В свое время видная деятельница ДПНИ, культовая в националистических кругах девушка, не раз ночевавшая в милицейских отделениях после скандальных акций прямого действия (самая громкая акция называлась «раскадыривание» - в Бутове, на улице Ахмата Кадырова активисты снимали со стен домов таблички с названием улицы; с тех пор улицу усиленно патрулирует милиция). Лучший способ победить радикальный национализм - это обеспечить его носителей нормальной работой. Не знаю, в каком подвале Лубянки придумали позвать Матильду работать в компанию «Кушнир продакшн», занимающуюся шоу-бизнесом, но, мне кажется, именно трудоустройство этой девушки нанесло по ДПНИ удар, гораздо более сильный, чем любая антифашистская кампания.

Мы с Матильдой дружим, и когда она позвала меня съездить на Дон, я поехал, хотя принципиально стараюсь избегать «пресс-туров». А на Дону компания Матильды устраивала войсковой (в смысле - Всевеликого войска Донского) литературно-музыкальный фестиваль «Я вернулся на Дон», посвященный памяти казачьего поэта Николая Туроверова.

II.

С тех пор как два года назад Николай Расторгуев и Никита Михалков записали дуэтом песню «Мой конь», имя Туроверова, на стихи которого написана эта песня, перестало быть достоянием узкого круга ценителей. Песня, кстати, сама по себе очень интересная - в ней обыгрывается почему-то любимый советским масскультом сюжет: вслед за уходящим из Крыма пароходом с врангелевцами в воду бросается конь одного из офицеров, и тот стреляет в коня, потому что не может взять его с собой. Написанное в 1920 году стихотворение Туроверова - может быть, первое описание такой ситуации в художественной форме. Но есть один очень интересный момент - коня убивает не сам лирический герой, а его верный денщик, и это позволяет лирическому герою тосковать по своему коню, не испытывая никакой вины - стрелял-то денщик.

Сам Туроверов после гражданской войны пятьдесят лет прожил во Франции, во время Второй мировой воевал в составе Иностранного легиона в Африке, издал несколько книг, удостоившихся вежливых похвал Георгия Адамовича и, позднее, Евгения Евтушенко, а теперь казаки называют его донским Есениным и просто великим поэтом.

III.

До сих пор компания Александра Кушнира от казачьей поэзии была далека, но взаимопроникновение двух культур - гламурно-космополитической и державно-патриотической - относится к самым заметным приметам нашего времени. Раньше такого не было, а теперь не проходит и недели, чтобы в чреде событий светской жизни не промелькнуло что-нибудь государственническое. То финансисты из корпорации «Метрополь» откроют в Шотландии памятник крейсеру «Варяг», то Bosco di Ciliegi организует фестиваль строя и песни «Кремлевская зоря». Это взаимопроникновение выглядит иногда трогательным, иногда забавным, но чаще всего - пошлым, и поэтому я даже обрадовался, когда, проснувшись в ростовской гостинице, обнаружил, что московская делегация уже уехала в родную станицу поэта Туроверова на фестиваль, а я все проспал. Теоретически автобус можно было догнать, но, положившись на принцип, согласно которому всегда можно выйти к Херсону, идя на Одессу, я поехал в другой донской город - в Зверево, потому что Зверево - это заповедник реальной политики.

IV.

Вообще, конечно, эталона настоящего политического деятеля не существует. У кого-то слово «политик» ассоциируется с Лениным, у кого-то - с Черчиллем, а многие считают, что сегодня (по крайней мере, в России) есть только один политик - Владимир Путин.

Такой разброс мнений не в последнюю очередь, вероятно, объясняется тем, что мало кому известно имя мэра города Зверево Ростовской области. Это маленький, на тридцать тысяч населения, шахтерский городок в ста десяти километрах от Ростова-на-Дону.

Между тем зверевского мэра зовут Эдуард Федорович Бутенко. Я с удовольствием написал бы о нем отдельный очерк, если бы мы с ним не разминулись (когда я приехал в Зверево, мэр, наоборот, уехал куда-то в Ростов отдохнуть). Настоящих политиков на свете и в самом деле немного, а Эдуард Федорович Бутенко - бесспорно, один из них.

V.

Центр Зверева - несколько пятиэтажек и не работающий уже пятнадцать лет ресторан «Уголек», расположенный через дорогу от проходной градообразующей шахты «Обуховская». Район компактного проживания шахтеров - в десяти минутах ходьбы от «Уголька» - пригород Зверева поселок Первомайский. От города его отделяют железнодорожные пути. Пять тысяч жителей, одноэтажные дома, почтовое отделение и три салона игровых автоматов. А еще поселок Первомайский - это та цена, которую мэр Бутенко заплатил за свой второй срок на руководящей должности.

Два года назад незадолго до выборов мэра в Первомайском прошел большой митинг. На этом митинге шахтеры, обеспечившие на предыдущих выборах Эдуарду Бутенко решающий перевес в две тысячи голосов, приняли резолюцию, в которой не было никаких требований, а было просто сказано, что шахтеры «сделают все возможное», чтобы Бутенко мэром больше не был. Сделать, однако, не удалось ничего - в день выборов шахтеры обнаружили, что избирательных участков в их поселке просто нет.

«Пока мы бегали и выясняли, куда девались участки, выборы уже закончились и Эдуард Федорович остался на второй срок». С жителем Первомайского Валерием Кащенко мы разговариваем, сидя в пустой кухне квартиры его приятеля, уехавшего на заработки в Ростов и предоставившего свою жилплощадь на улице Ивановской шахтерам, объявившим очередную (за два года их было несколько десятков) голодовку протеста. В требованиях голодающих разобраться уже почти невозможно - Кащенко, например, требует, чтобы городские власти компенсировали урон, нанесенный его семье последним пожаром (7600 рублей за сгоревший туалет).

VI.

Правда, это только так кажется, что между исчезновением два года назад избирательных участков и пожарами в Первомайском нет никакой связи. Накануне выборов мэр Бутенко не без ужаса (на пятки наступал другой кандидат, ростовчанин Александр Коберник, нагло эксплуатировавший модную той весной «оранжевую» риторику и даже грозивший устроить майдан на федеральной трассе «Дон») узнал, что шахтеры, на поддержку которых он рассчитывал, голосовать за него не собираются. Двух с небольшим недель, оставшихся до голосования, мэру хватает, чтобы предоставить областному законодательному собранию протоколы народных сходов (где и когда проводились эти сходы, до сих пор выясняет областная прокуратура) жителей Первомайского, где шахтеры просили исключить их поселок из состава города Зверево и передать его в состав Красносулинского района Ростовской области. Депутаты приняли соответствующее решение, и к моменту выборов Первомайский в качестве самостоятельной территориальной единицы уже входил в состав Красносулинского района.

VII.

- Красный Сулин - это 37 километров от нас. То есть и станция скорой помощи, и пожарная часть - все в 37 километрах, - объясняет голодающий Кащенко. - Пожары у нас часто случаются, каждый раз говорят, что замкнуло проводку, но пару раз в подвалах ловили пацанов, которые какую-то херню из ацетона варят - ну, наркоманы. Так вот, первый после передачи поселка пожар случился 9 сентября 2005 года. Сгорело десять домов - полностью, со всем барахлом. Пожарные из Зверева ехать отказались - не их территория, а когда мы к ним сами побежали, они просто заперлись в пожарной части и нас не впустили. А пожарные из Сулина приехали через час, когда было уже поздно.

Тогда же, два года назад, и прошла первая голодовка, но больший эффект произвел пикет у здания Зверевской горадминистрации, потому что двое пикетчиков, пенсионеры Кравченко и Никитин, после пикета умерли. Кравченко на следующий день, Никитин - через два дня. Молва, умеющая шлифовать до неузнаваемости любую информацию, немедленно объединила пикет и голодовку в одно событие, и до сих пор многие думают, что старики умерли от голода, хотя на самом деле у обоих были проблемы с сердцем.

VIII.

Жизнь Первомайского с тех пор так и выглядит - то пожар, то голодовка. Красносулинский район и сам по себе не так чтобы очень богат, самим не хватает, зверевские власти тем более своему бывшему пригороду не помогают. Голодающие требуют выплатить компенсации всем погорельцам. Во время последней голодовки, продолжающейся до сих пор, в квартиру на Ивановской приходил сам Эдуард Бутенко, обещал дать 2,7 миллиона рублей на восстановление сгоревших домов, но чуть позже. Даст или не даст, пока неизвестно, но шахтеры склонны верить - мэр умеет убеждать. Настоящий политик, как и было сказано.

IX.

Казачьи же торжества продолжались и на следующий день. В Новочеркасске открывали новый памятник. На бывшей площади Революции, ныне Троицкой, на месте снесенного в 1940 году храма Пресвятой Троицы установили поклонный крест - монументальную композицию из собственно креста и стоящих перед ним на коленях двух казаков. Строго говоря, новый памятник для Новочеркасска - не слишком большое событие. Город с менее чем двухсоттысячным населением, кажется, из одних только монументов и состоит - два атамана Платова (пеший и конный), Ермак Тимофеевич, атаман Бакланов, почетный гражданин Новочеркасска Юрий Гагарин, генералиссимус Суворов и прочие изваяния, вплоть до аллегорических «Согласия и примирения» (женщина, мальчик и крест). Поклонный крест на этом фоне, наверное, затерялся бы, если бы не нес дополнительной функции - он не просто символизирует память о снесенном храме, но еще и закрывает собой стоящий на площади памятник повешенным белоказаками в 1919-м красным казакам Михаилу Кривошлыкову и Федору Подтелкову, который, судя по всему, скоро снесут, потому что белоказаки в конечном счете, как известно, победили.

X.

Главный донской белоказак - атаман Всевеликого войска Донского Виктор Петрович Водолацкий. Сам он не из Новочеркасска - из Азова. После срочной службы в армии работал сантехником в домоуправлении номер один родного города, заочно окончил строительный техникум, потом перешел на предприятие объединенных котельных, где прошел путь от теплотехника до директора. С 1990 года - директор «Ростовоблтехкоммунэнерго», потом - вице-мэр Азова, потом - вице-губернатор Ростовской области. В 2000 году указом президента назначен атаманом Всевеликого войска Донского. Через час после открытия Поклонного креста генерала Водолацкого криками «Любо!» делегаты всевойскового казачьего круга переизбрали своим предводителем на очередной срок. Круг проходил в Казачьем драмтеатре имени Комиссаржевской (Вера Комиссаржевская дебютировала именно на этой сцене), и генерал Водолацкий выступал на круге с докладом. Рассказал о фестивале памяти поэта Туроверова (юные казаки из кадетских корпусов на открытии фестиваля выпускали в небо голубей, все голуби сразу улетели, а один сел на сцене и так и сидел, пока фестиваль не закончился), о том, что на Дону очень велик процент молодых людей, уклоняющихся от воинской службы, и многие думают, что это казаки не хотят служить, а на самом деле те, кто косят от армии - не казаки, а просто молодежь, не нужно путать. Потом перешел к «Плану Путина», о котором говорил гораздо более вдохновенно и горячо, казаки и плану Путина кричали свое «Любо».

XI.

Вечером торжества продолжились на левом берегу Дона, эту местность сокращенно называют Лебердоном. Качество почвы не позволяет возводить на Лебердоне долговечных строений, поэтому этот район Ростова состоит из одних только маленьких ресторанов и турбаз. Генерал Водолацкий и войсковой старшина Дмитрий Дибров (тот самый) открывали на Лебердоне новый ресторан «Атаманское подворье» - покрутившись на этом подворье с полчаса и сфотографировав Диброва на память (он почему-то очень удивился тому, что я хочу именно сфотографировать его, а не сфотографироваться с ним), я не стал дожидаться банкета и уехал, потому что и без Диброва-то донские впечатления категорически отказывались складываться в единую картину. В самом деле - отрезанный от города в рамках предвыборной хитрости шахтерский район, знаменитый московский продюсер-еврей и девушка из ДПНИ, устраивающие фестиваль памяти казачьего поэта, генерал-сантехник и «Любо!» плану Путина, а тут еще популярный когда-то телеведущий в казачьей форме - чистая шизофрения.

Между прочим, в тот день в Звереве опять отключили воду. На водокачке с марта не платят зарплату, и коллектив время от времени снижает давление в системе, оставляя шахтеров без воды. А в остальном, конечно, - любо.

Евгения Долгинова Биологическая привязанность

Вместо дома, вместо детдома

- Например, если они захотят подраться? А они - захотят.

- Можно драться. Но мы ставим твердое условие: драться по записи и, например, по пятницам. Это не я, это Корчак придумал, но у нас мало эксплуатируется. Иливот курение. Можно - но кури один, в одиночестве, не искушай никого! Але, слушаю! Спасибо, родная!

В кабинете Георгия Михайловича Шаркова, директора социально-реабилитационного приюта «Вера», разрывается телефон: мы встречаемся накануне Дня учителя. Шарков одновременно отвечает на поздравления, раздает поручения, подписывает счета и дает мне интервью.

Вот так идешь в приют, представляя себе печальный сиротский дом, полный чахоточных-анемичных, в парше и тоске детей, на языке крутится неотвязной пошлостью «питерские-сироты-детоньки-мои» - а попадаешь к большому, громкому человеку в ярко-красном свитере, занимающему половину шестиметрового кабинета, и он первым делом и громким голосом спрашивает: «Курите?» Нам можно курить «не в одиночестве».

- Все это хорошо, а дети-то где?

- Дети в квартирах.

Почти все приютские дети, а их 19 человек, живут в отдельных квартирах в центре города, в нарядных таких, с иголочки, квартирах с евроремонтами, компьютерами, студенты-волонтеры помогают им делать уроки, еду готовит приходящий повар, на карманные расходы - кино-мороженое - есть копейка, ходят они в обычную школу, и вообще это такая приятная, сытая и комфортабельная жизнь, которой многие домашние дети позавидовали бы. Это называется «социальная квартира» или «социально-воспитательная группа» - место особенной реабилитационной технологии, сочиненной в приюте «Вера». В среднем дети живут здесь от полугода до года. За это время ребенка пытаются наилучшим образом пристроить: интенсивно ищут приемных или патронатных родителей, или работают с «биологической семьей» (есть такие семьи, с которыми еще можно работать, вразумлять), или направляют - увы, увы - в интернаты.

Собственно реабилитацией трудных детей начали заниматься во второй половине девяностых, до того, говорит Шарков, решались задачи элементарного физического выживания - приютить, обогреть, накормить, напоить. Сейчас появляется возможность заниматься собственно воспитанием.

Социальная квартира - это не патронат, не приемная семья, не семейный детский дом. Это, как выражается Шарков, «буферная зона» или, грубо выражаясь, зона передержки - обычная квартира из 3-4 комнат, в обычном доме, где вместе с 6-7 детьми живут педагоги, куда приходят психологи и социальные работники. Без железных засовов, страшных решеток и шлагбаума.

Есть квартиры для замещающей семьи. Есть квартиры для мальчиков с пресловутым девиантным поведением. Сейчас обустраивают СВГ для условно осужденных и для детей, подвергшихся насилию.

Что важно: квартиры - в собственности города. Администрация Адмиралтейского района отдает «убитые» или «полуубитые» помещения в цокольном этаже, остальное - забота приюта. Шарков находит деньги на ремонт, мебель, сантехнику. Он умеет - «Вера» пользуется доверием.

Традиционный детский дом - казарменного типа - медленно, но верно изживает себя. Везде, где есть хоть какой-то ресурс - хотя бы ресурс энтузиазма, - обращаются к новым формам детоустройства. Отличная австрийская модель - «Детские деревни-SOS» (коттедж, семья из десятка детей и «мамы» на зарплате), но очень дорогая, и сейчас в России их всего пять. Чуть менее затратен патронат («фостерские семьи»), но он требует сложной поддерживающей инфраструктуры - педагогов, психологов, консультантов; юридически тяжело и совсем невыгодно усыновление. Кроме того, эти формы мало подходят детям, которых принято называть «девиантными» - беспризорникам, детям улиц, детям с таким драматическим житейским опытом, который не снился большинству взрослых.

А самый тяжелый период новой жизни ребенка, отнятого (точнее, изъятого) у родителей, - пограничье между дурным, но родным домом и интернатом или детским домом, время передержки и адаптации.

«Скажи мне ласково…»

- Мы содержим их в условиях, максимально приближенных к семье, - объясняет Шарков. - Они полностью участвуют в быту. Я ведь беру не просто ребенка, а иногда и всю семью его, маму, которой некуда деться от бьющего-пьющего папы или которой просто нечем кормить детей, так бывает. Но воссоединение не панацея, есть такие семьи, куда детей возвращать нельзя.

- Эти семьи - у них есть какая-то общая черта, не так ли?

- Есть. Называется - безразличие. Одна задача - удовлетворить себя, эгоизм чудовищный. Алкоголизм, наркотики, жестокость - это понятно, но около 30 процентов наших детей - «жертвы второго брака». Безумие, которого я понять не могу! Мама создает новую семью, рожает второго ребенка - и первый становится не нужен, он идет на алтарь нового с таким, значит, трудом обретенного семейного счастья. Одна мамаша в хвост и в гриву эксплуатировала старшую дочку как няньку, как уборщицу, а когда девочка оказалась на улице, попала в дурную компанию - сразу караул: «Ты мне не нужна такая! В тюрьму, в тюрьму!» При этом биологическая привязанность у детей к родителям очень сильная. На все ради них готовы. Был мальчишка, который бросил школу ради собственной матери, собирал бутылки; мама и так спившаяся была, а тут и раковое заболевание. Другой мальчик, мама наркоманка у него, трепетно за ней ухаживал. И вот единственное, чем мы его сумели уговорить, когда забирали в приют: Богу - Богову, говорим, мы будем помогать и твоей маме тоже, будешь еду ей носить, навещать ее, но при этом будешь жить в нормальных условиях. Только так уговорили. Сейчас есть мальчик Сережа, его маму посадили на наркотики кавказцы, чтобы завладеть квартирой, - тоже бьемся.

- Есть деклассированные семьи, а, например, бывают ли в вашей практике дети родителей с высшим образованием?

- Чрезвычайно редко, и, как правило, это сироты, умерли у них родители, тогда и попадают к нам. Там другая проблема: родня налетает на наследство, как ястребы. Вот мальчик, сирота, он сейчас в кадетском корпусе, а я являюсь его, значит, юридическим представителем, - что вы думаете, родной дядюшка обворовал его. Все себе забрал - квартиру, машину; мы, конечно, встали на защиту, отстояли что могли. Вы думаете - стыдно ему? Ни в одном глазу. Звонит мне: Георгий Михалыч, я решил продать машину, дайте разрешение. Я говорю - а что ж вы ее не продали четыре года назад, когда она каких-то денег стоила, что же сейчас рухлядь продавать? Молчит. Не стыдно. Убивать таких людей надо, я считаю. И этот случай у нас не единичный, увы. Ястребы и есть.

- Проблема детской проституции?

- Бывает. Не то чтобы часто, но бывает. Сейчас - гораздо реже, чем в девяностые годы. Родители жалуются: ах, она такая, не можем справиться. Господа, спрашиваю, вы когда девочку родили, сколько вам было? - Шестнадцать. - А чего от нее хотите? Бывает, конечно, и эксплуатация, мамаша отправляет девочку на панель, говорит: заработаешь и мне, и себе на жизнь.

- Нынешние петербургские «бедные люди» - чем они особенны?

- Здесь люди разуверились в том, что им кто-то может помочь, и влачат тяжелейшее существование. А ведь помочь могут - уже могут. Наш социальный работник нашел семью одну - мать-инвалид и ребенок-инвалид. Нет проблемы: если мы тридцати трем семьям помогаем, не прокормим разве тридцать четвертую? Эта женщина потом сказала: если бы не вы, я бы физически не выжила. Умирала почти, но ей и в голову не пришло обратиться куда-то за помощью. Люди не верят, что можно найти помощь, и молча терпят, претерпевают, пока не надорвется у них что-то, пока не сломается. Особая такая питерская гордость. Если в одни ворота они стукнутся, то в другие точно не пойдут. Тридцать восемь бумажек надо собрать - руки опускаются. А бывают и другие, конечно. У нас вот летом высвободились две путевки в Дагестан. Я сказал муниципалам: ребята, дайте своим бедным в районе. И сразу начинается - по знакомым, советский блат. Приходит одна - ну да, мать-одиночка, но я же вижу, как она одета: не на Троицком рынке, а в дорогом магазине одевается дамочка. Говорю: вы же можете купить эту путевку, это для бедных, для нищих совсем - обижается. К сожалению, у нас муниципалы не знают вообще людей, которые находятся за чертой бедности, которым надо помогать.

- Есть голодные дети?

- Голода в строгом смысле слова в Питере нет, даже и в бедных семьях - в школе всегда покормят, дома пельмени или сосиски раз в неделю… Я часто думаю - как вообще люди живут? Работал с одной многодетной семьей с доходом в пять тысяч рублей. Оба католики, она русская, он поляк, очень своенравный. И она у него каждый раз спрашивала, можно ли яйцо взять для детей. Менталитет другой: она послушно рожает, а он не дает ей деньги. На работу ее никто не возьмет, она ничего не умеет делать. Мы помогали им, и ей помогали, сейчас вот они снова как-то сошлись, он хотя бы детям на еду стал давать. Сколько гадостей на меня налил, что я настраивал жену против него, ох…

- Дети ваши - в буквальном смысле - битые?

- Бьют. Но чтобы вот так жестоко, с увечьями - процентов десять. Был случай, папа сломал позвоночник одному, а другому ключицу. Папашу посадили на год и восемь месяцев. Маловато, конечно, так не я сажал… А мама, представьте, защищала папу, все не так было, несчастный случай. Был мальчишка, которого папа постоянно бил кедом. Не так сел, не так посмотрел, не так сказал. Там особый случай был, он требовал от ребенка интонации: «Нет, ты скажи мне это ласково. Ты ласково мне скажи…» Один папаша на «Скорой помощи» работал и тоже, представьте, бил своих детей. Родительские права у него отняли, но на работе оставили. Наверное, ценный специалист.

- А случаются ли неожиданные хеппи-энды, например, счастливо нашедшиеся родственники?

- Бывают забавные случаи: отец югослав, мать здешняя, куда-то пропала. Он узнает, что дети остались без матери. Двое мальчиков. Приезжает в Петербург, приходит сюда - сейчас ждет результатов генетической экспертизы, твердо намерен забрать мальчишек. Несколько случаев было, когда отцы так воспылали к детям, один даже восстановил родительские права, а через два месяца пришел - «не могу», возьмите обратно.

- Ваша организация испытывает денежные трудности?

- Нам на финансирование грех жаловаться. Но! Мы должны работать с огромным ресурсом, который есть в нашем государстве, у нас очень много бездетных семей! По Петербургу только - около 600 тысяч. Почему система внутреннего усыновления развита гораздо хуже системы международного усыновления? Ну что такое - на весь город единственное учреждение: Центр помощи семьи и детям, где работают 12 человек? Это не капля, это росиночка какая-то! Инспектор по охране прав детства, есть такая должность, может отследить родственные связи, но не может заниматься поиском приемных родителей. У нас много детских домов - дайте им эти функции. А то вот бывает, я разговариваю с директором детского дома, и он мне: «У меня никто в очереди не стоит». У меня тоже не стоит, но я ищу.

- Есть дети, которые не могут быть усыновлены?

- Есть две категории, которые не могут быть усыновлены никогда. Дети с высокой степенью девиантности, малолетние преступники, проще говоря. И дети с высокой степенью биологической привязанности к своим родителям. Они, обе эти категории, будут разрушителями в любой новой семье. Возможен ли и для них благополучный исход? Ну да, есть исключения везде, конечно, вот мы и пытаемся создать для них маленький дом, маленькую квартиру, какое-то подобие семьи. Потому что не бывает такого - сегодня ты ребенок, а завтра взрослый, иди живи! Когда мы будем видеть личность, тогда и будет результат. А другого подхода не существует и просто не может быть.

Время идет

Мальчики на роликах рассекают двор вблизи метро «Нарвская». Думаю - местные, ан нет - приютские, лет десяти. Кидаются под ноги.

- Георгий Михайлович! А меня, а меня! А меня бабушка сегодня крестила!

Оживленно, вдохновенно описывает действо.

Нет, они совсем не похожи на приютских детей: чистые, вымытые, хорошо одетые дети. Нежные лица. Синева под глазами. Немного сбивчивая речь.

- Тот самый Сережа,- объясняет Шарков.

Почти совсем домашние дети.

Почти, без пяти минут, - домашние.

«Квартиру вот оборудовали - на 161 тысячу. Спонсоры наши не хотят светиться», - впрочем, Шарков тут же называет несколько крупных предприятий города. «Организации помогают, частные лица. Из Прибалтики девочка приезжает, каждый квартал оставляет 10 тысяч рублей - купите, что хотите…»

Здесь хорошо: не роскошные, но красивые интерьеры, свежий ремонт, легкая мебель, двухэтажные кровати, компьютеры - и ровным счетом никакой казенщины. Идиллия: за большим столом в кухне-гостиной дети учат уроки с воспитателями (в «Вере», по словам Шаркова, предпочитают педагогов дошкольного образования - «они добрее»), другие дети смотрят телевизор, воспитатель просит забрать яблоки с дачи, хорошие яблоки, зачем пропадать. Все хорошо, красиво, человечно и правильно, но в руке у меня большой ламинированный стикер. Воспитанники «Веры» расклеивали их по всему Петербургу, разносили по церквам, лепили на машины, на них орали, прогоняли. На стикере детский рисунок: синяя ночь, маленькая растерянная девочка меж домов: «Дорогие ангелы-хранители, помогите мне найти родителей».

И крещеный Сережа напряженно, дисциплинированно смотрит в объектив фотоаппарата.

Семь месяцев - средний срок пребывания ребенка в «Вере».

Ангелам- хранителям надо бы поспешить.

* ВОИНСТВО *
Александр Храмчихин Самоволка

Нравоучительный этюд

Старший лейтенант Ч. успел застать конец Великой Отечественной, причем воевал он в ВДВ (начав, естественно, простым лейтенантом). Десант у нас во время войны играл роль элитной пехоты (количество собственно воздушно-десантных операций можно пересчитать по пальцам одной руки, причем все они были неудачными). В боях на территории Венгрии старший лейтенант Ч. заработал «Красную Звезду» и целый ряд медалей и находился на хорошем счету у командования. При этом у него было одно редчайшее на тот момент качество. Если подавляющее большинство советских людей «знало» только немецкий язык (на уровне «хенде хох», «хальт», «цурюк» и «шнель»), то Ч., благодаря школьной учительнице, вполне прилично говорил по-английски. Поэтому он в 1946 году оказался в Иране.

Страну эту в сентябре 1941 г. совместно оккупировали советские и английские войска с целью установить непосредственную связь между собой (Иран был, наряду с Арктикой и Дальним Востоком, одним из трех путей, по которому в СССР шло снабжение по ленд-лизу) и предотвратить переход Ирана под контроль немцев, которые были здесь чрезвычайно активны и имели весьма прочные позиции в местных политических кругах. Иран сопротивления агрессии (в советской/российской и английской литературе она до сих пор называется «вводом войск», ибо великие державы-победительницы агрессий не совершают по определению) почти не оказал, но оккупантов в стране не любили, да и немецкая агентура была по-прежнему весьма активна. Из-за чего даже случались разные инциденты. Перед Тегеранской конференцией Большой Тройки в 1943 году немецкую агентуру совместными усилиями НКВД и западных спецслужб жестко зачистили, после чего ситуация успокоилась. Оккупантов продолжали не любить, но уже, в основном, платонически.

В 1946 году между союзниками-победителями уже очень сильно чувствовалось охлаждение. И Москва, и Лондон, пользовавшийся поддержкой Вашингтона, имели большие виды на Иран, однако из факта совместного владения им стороны смогли сделать адекватный вывод - лучше мирно разойтись, то есть синхронно вывести войска. Для наблюдения за этим процессом и улаживания возможных конфликтов была создана совместная офицерская комиссия, в которую вошло равное количество советских и английских офицеров. Членов комиссии поделили на пары, в каждую из которых вошел советский и английский офицер.

Старший лейтенант Ч. оказался самым младшим по званию в советской части комиссии. В напарники ему достался англичанин в звании коммондора Royal Air Force (Королевских ВВС; аналогов у нас это звание не имеет, оно промежуточное между полковником и генералом). Несмотря на разницу в возрасте и звании, между офицерами, прошедшими войну и воспринимавшими друг друга как союзников (политическое охлаждение до них не добралось или, по крайней мере, оно было слабее чувства причастности к общей победе в величайшей войне), установились вполне приятельские отношения. В результате Ч. однажды спросил у коммондора, как в британской армии решается проблема самоволок.

Англичанин не понял. Старший лейтенант списал это на свое не совсем блестящее владение английским и обратился к профессиональному переводчику. Тогда англичанин понял и сказал, что в Королевской армии этой проблемы нет.

Ч. обиделся. Он уже привык доверять своему напарнику, а тут вдруг встретился с таким вопиющим образцом империалистической пропаганды. С целью ее разоблачения он взял, да и напросился проинспектировать какую-нибудь британскую часть. Как член совместной комиссии, он имел на это право.

Англичане предложили старшему лейтенанту на выбор три воинских части. Две из них находились в местах постоянной дислокации, а одна была переброшена к побережью с целью погрузки на суда для дальнейшего убытия на родину. Ч. логично рассудил, что в передислоцирующейся части бардака больше, чем в стоящих на месте. В эту часть он и отправился со своим британским напарником.

Часть оказалась полевым танкоремонтным заводом. По численности личного состава (немногим более 500 человек) она едва превышала батальон, хотя по статусу приравнивалась к полку. В момент прибытия туда пары офицеров она как раз выстраивалась в походную колонну. Ни одного офицера в части в этот момент не было, все они на джипах уже отбыли в порт погрузки. Колонной, в которой было около 100 единиц техники, командовал сержант.

За всю свою жизнь старший лейтенант Ч. не испытывал такого потрясения. Он прекрасно знал, что в родной Советской армии, даже если бы часть передислоцировалась из Костромской области в Ивановскую, в операции были бы задействованы все без исключения офицеры этой части, включая срочно отозванных из отпусков. Особенно если передислоцировалась бы столь специфическая часть, насыщенная сложной, тяжелой, громоздкой, очень дорогой техникой, которая ценилась гораздо выше, чем люди. Если же дело происходило бы на территории чужой, причем не сильно дружественной страны, да еще и довольно сложной в географическом отношении, к части было бы в обязательном порядке прикомандировано несколько вышестоящих офицеров. Это при том, что тогда в Советской армии сержанты были людьми уважаемыми, обладающими реальным опытом и полномочиями (как говорил Жуков, армией командуем я и сержанты). Однако чтобы им были предоставлены такие полномочия - это было за пределами понимания молодого советского офицера.

Тем временем британский сержант поздоровался с прибывшими инспекторами, не изъявив ни малейшей робости ни перед своим коммондором («почти генералом»!), ни перед советским гостем. Он просто принял к сведению факт их присутствия в составе колонны, его образ действий из-за этого нисколько не изменился. И колонна поехала.

К вечеру она в полном порядке, без всяких поломок и инцидентов (Ч. отметил про себя, что в Советской армии столь благополучный исход марша был крайне маловероятен даже в условиях управления колонной всем офицерским составом части) добралась до небольшого иранского городка, в окрестностях которого расположилась на ночлег. Англичане быстро разбили лагерь, сержант расставил караулы. После ужина свободный личный состав был построен и сержант спросил, кто хочет пойти в увольнение в город. Из 500 человек примерно 300 шагнули вперед.

Старший лейтенант Ч. получил еще один сокрушительный моральный удар. Даже два. Один небольшой удар состоял в том, что примерно 200 человек в увольнение не захотели. Вторым, несравненно более сильным ударом, стала простота процедуры.

В родной Советской армии даже из части, дислоцированной в Ивановской или Костромской области, одновременное увольнение 300 человек было практически невозможно. Слишком сильный стресс испытало бы командование части, ожидая разнообразных неприятностей от пребывания такого количества бойцов в состоянии относительной свободы. Тем более это было бы невозможно в части, дислоцированной на Кавказе или в Средней Азии. Если же часть находилась бы в чужой стране, подобное увольнение могло бы быть только результатом специального политического решения, принятого в Москве, исходя из неких высших соображений. При этом на протяжении, как минимум, двух недель перед увольнением специально отобранным для выполнения этой важнейшей миссии отличникам боевой и политической подготовки (об отпуске неотличников не могло быть и речи) с утра до вечера рассказывали бы о моральном облике советского воина, который нельзя ничем запятнать, и об опасностях, которые будут подстерегать воинов со стороны агентов империализма. В результате к моменту увольнения большая часть отобранных счастливчиков предпочла бы заболеть или каким-нибудь еще образом избежать встречи с чужой жизнью, оставшись в части.

Тем временем британские чудеса продолжались. Сержант предложил желающим идти в город разделиться на тех, кто хочет в кино, и тех, кто хочет в пивную. Потенциальные отпускники разделились примерно поровну. Сержант назвал первым три кинотеатра, вторым - три пивных, куда им можно пойти (карты города у личного состава имелись в достаточном количестве). После чего сообщил, что в 23.00 все должны быть в лагере, а сейчас все свободны.

Пивные добили старшего лейтенанта Ч. окончательно. Даже в Ивановской (Костромской) области главным напутствием перед увольнением (высказанным в особо категорической форме) было, чтобы ни капли! Ни за что!! Ни при каких обстоятельствах!!! А уж в чужой, причем не сильно дружественной стране… А здесь прямо предложили!

К 23.00 солдаты Royal Army вернулись в лагерь. Сержант приказал капралам проверить наличие-отсутствие личного состава. Один из капралов сообщил, что в его подразделении нет трех солдат. Как и следовало ожидать, они были из числа тех, кто собирался в пивную.

Сержант подошел к полевому телефону и позвонил в местное отделение военной полиции. Он назвал имена и фамилии трех отсутствующих солдат и сообщил, что предположительно эти люди могут находиться в одной из трех пивных. Положив трубку, он пошел спать.

Старший лейтенант Ч. представил, как в чужой, причем не сильно дружественной стране, из увольнения не вернулись три советских солдата. О случившемся было бы уже известно не только на уровне штаба группы войск, но и в Москве (не исключено, что даже в Кремле). Непосредственный начальник пропавших солдат, а также командир и замполит части уже готовились бы идти под трибунал, который в то время очень легко выносил приговоры «вплоть до». Целый ряд прямых начальников загулявших солдат и командира части готовились бы к немедленному убытию в особо замечательные места нашей необъятной Родины (типа Туркестанского, Среднеазиатского или Забайкальского военных округов) с гарантированным понижением в должности и, вполне вероятно, в звании. Если бы дело происходило на территории СССР, резонанс, конечно, был бы гораздо меньше, но тяжелых оргвыводов было бы не избежать и в этом случае. А здесь сержант пошел спать!

Коммондор с интересом наблюдал за моральными страданиями своего советского напарника, которые, видимо, ясно читались на его лице. И предложил тому поехать в город, чтобы пронаблюдать за процессом отлова исчезнувших. Ч. механически согласился.

Джип с офицерами подъехал к первой пивной, однако она была закрыта. Они направились ко второй, где им повезло. В небольшом полуподвальном помещении за одним из столиков, на котором располагалось немалое количество пустых и полных бутылок, сидели четыре человека - трое в британской военной форме и один местный. Видимо, этот перс (даром, что мусульманин) и совратил солдат Его Величества.

В этот момент рядом с пивной с визгом затормозил «Додж три четверти», из коего выскочила группа военнослужащих в английской форме и белых шлемах с буквами МР («Military Police»). Командовал группой, разумеется, сержант. Он подошел к столику и положил руку на плечо одного из солдат. Тот совершил грубую ошибку - сбросил руку сержанта.

На протяжении следующих пяти минут бойцы военной полиции молча и сосредоточенно били дубинками солдат и, заодно, местного жителя. После этого перса оставили лежать на месте происшествия, а солдат забросили в кузов «Доджа» и поехали в лагерь.

В лагере навстречу полицейским вышел заспанный сержант (командир колонны). «Ваши?» - спросил его сержант (командир полицейских). «Наши», - сказал сержант (командир колонны), посветив солдатам в лицо фонариком. - «Спасибо». «Пожалуйста», - сказал сержант (командир полицейских). И полицейские уехали. А сержант (командир колонны) ушел спать дальше. Солдат оставили на месте. В смысле - прямо на земле. Ночи в Иране холодные даже летом, а тут была уже осень, температура опускалась ниже нуля.

Утром солдаты Его Величества стояли в строю. В том числе и трое загулявших накануне. У них был очень красноречивый вид. Было понятно, что они осознали свою вчерашнюю ошибку. И другие солдаты понимали по виду своих трех товарищей, что не надо повторять их ошибку. Не надо встречаться с МР, да еще и вести себя с ней невежливо.

Надо отметить, что в тот период британская армия, как и советская, была поголовно призывной. Хоть англосаксонские армии большую часть своей истории комплектовались путем найма, но вести Мировую войну без массового призыва, разумеется, было невозможно в принципе (призыв в Великобритании был введен летом 1939 года и отменен только в конце 1962). В этом и только в этом плане различий между социалистической и империалистической армиями не было.

Старший лейтенант Ч. подумал, что если бы такая история случилась на территории СССР, солдаты, возможно, отделались бы длительным сидением на «губе». А если бы это произошло в чужой, причем не сильно дружественной стране, за солдатами (и, как уже было сказано, за некоторыми из их командиров) приехали бы люди с голубыми погонами. И увезли бы их из расположения части. Насовсем. Ч. ничего не знал про ГУЛАГ, но хорошо знал, что люди с голубыми погонами приехали бы непременно. Но на улице провинившихся солдат не бросили бы, это негуманно. Если только потом, на Колыме… Впрочем, старший лейтенант Ч. ничего не знал тогда про Колыму. Он был честный, храбрый и дисциплинированный советский офицер, сознательный строитель коммунистического общества.

Через два дня полевой танкоремонтный завод армии Его Величества благополучно приехал в порт погрузки. Инцидентов больше не было. Собственно, старший лейтенант Ч. уже понял, что их не будет. И что слова коммондора насчет отсутствия проблемы самоволок были не совсем империалистической пропагандой. Офицеры после роспуска комиссии расстались друзьями, но, разумеется, больше никогда не общались.

Ч. и дальше, до погон полковника, служил как честный, храбрый и дисциплинированный советский офицер, сознательный строитель коммунистического общества. Но иранский эпизод почему-то сильно запал ему в память.

* СЕМЕЙСТВО *
Евгения Пищикова Грех укорененности

Три поколения семьи в одной московской квартире

Действующие лица маленькой житейской драмы:

Людмила Георгиевна Чарушина, 63 года, пенсионерка, высшее техническое образование. Истинная глава фамилии, ответственный квартиросъемщик.

Сергей Чарушин, 41 год, сын Людмилы Георгиевны, ведущий специалист по IT-технологиям в торговой фирме.

Светлана Чарушина, 32 года, жена Сергея, домохозяйка.

Елена Чарушина, 35 лет, дочь Людмилы Георгиевны, очень элегантная женщина, сотрудница пресс-службы богатой промышленной структуры.

Алина Рузакова, 13 лет, дочь Елены.

Вероника (10 лет) и Ваня (5 лет) Чарушины, дети Сергея и Светланы. В семье Ваню зовут Хотюнчиком.

Перед нами - четырехкомнатная квартира клана Чарушиных. Четырехкомнатная, впрочем, это одно название; общая площадь - 64 квадратных метра. Изолированная комната одна - 12 метров, потом «большая» - 18; из «большой» ведут две симметричные дверки - за каждой дверкой по маленькой, восьмиметровой, комнате. Балкон. Кухня (по документам) 7 м, но когда начали делать ремонт, рабочие мерили-мерили и намеряли 6 с половиной. Усушка и утруска.

Семь человек в тесноватой квартире панельного дома - это ли не почва для настоящей повседневной трагедии? Но никакой трагедии с Чарушиными не происходит.

Семья наших героев живет мирно - в этом-то и драма.

Мир

- Москва - очень спокойный город, - говорит Людмила Георгиевна, основательнейшим образом расположившись на кухне. Нарядное сияние пузатой медной вытяжки (вытяжка на современной кухне заменяет собой абажур и самовар, служит средоточием буржуазного уюта), пестрый кафель, разноцветные чашки - все подчеркивает праздничность обдуманного и умело устроенного уклада. Основательность «младшей реальности» - так теперь в американской социологии модно называть быт. Чудесное определение - «младшая реальность».

- Спокойный город? - удивляюсь я. - Да разве же?

- Москва - это место, где приезжие воюют с приезжими за жилье, - продолжает Людмила Георгиевна, - а москвичи живут спокойно-преспокойно, в своих квартирах. Нам не повезло, что квартира одна, а детей много. Ипотека - лошадиное какое-то слово. Жаль, конечно, что приходится на нее уповать. Но разменивать квартиру я детям не разрешаю - нельзя дробить жилье! Это путь на дно!

В недробленом жилье семейство устраивается следующим образом: изолированная комната отдана под детскую, там живут старшие девочки. В одной из маленьких комнат спальня супругов, Сергея и Светы; с ними спит и младший мальчик, Ваня-Хотюнчик.

Вторая маленькая комната - вотчина Людмилы Георгиевны. Елена спит в большой комнате. Конечно, неудобно в тридцать-то пять лет, с ее-то утонченностью, ночевать на диване, но Елена не ропщет. Вообще, в их совместной жизни много сложных условий и условностей, раздумий и расчетов, складывающихся в систему противовесов, хранящих психическое здоровье всех членов семьи. Лене приходится хуже всех - она «не имеет своего угла». Но зато она имеет возможность вовсе не заниматься хозяйством, жить девически свободной жизнью, пропадать на работе допоздна, встречаться с друзьями в любой день, не приходить домой ночевать - и при этом знает, что дочка ее будет встречена из школы, обласкана, что вечера ребенок проводит в ровном тепле. Это немало. Света, Сережина жена, также вполне могла бы чувствовать себя несчастной - на ней все хозяйство, трое шумных детей. Теснота чужого дома. И если бы Лена была более близка с Людмилой Георгиевной, жизнь Светланы и вправду могла бы стать беспросветной. Но обстоятельства сложились таким образом, что в великий женский союз вступили не Елена с матерью, а как раз Светлана со свекровью. Именно они утвердили в квартире женскую модель семьи, они являются распорядителями доходов и творцами уклада. Кроме того, Светлана не москвичка, а вовсе даже родом из Коврова. Она-то как раз победительница - живет в Москве, у мужа красивая машина. Когда она приезжает в родной город, подруги ей завидуют… В Коврове у родителей Светланы большой дом, все дети Чарушиных проводят там летние месяцы.

А что же Сергей? Отчего не тяготится теснотой? Оттого, что ему неудобно признаваться самому себе, что ему неудобно. Сергей, как и все остальные члены клана, испытывает чувство вины. Согласно семейной договоренности, наш ведущий специалист должен выплатить сестре треть стоимости родовой квартиры (Лена, конечно, немного сердится на матушку, что решено было выплачивать именно треть, а не половину). Эта сумма и станет первоначальным ипотечным взносом. Но деньги собираются медленно, а квартиры дорожают быстрехонько. К прошлому Новому году Сергей накопил пятьдесят тысяч долларов. За праздничным столом домочадцы резвились, строили планы. «Двухкомнатную, в нашем же районе! Алине еще четыре года учиться, ты не забыла?» - «Мама, но она к вам будет приходить уроки учить!» - «Не хочу, чтобы Алина жила не с нами…» Голосом, замешанным на сюсюке: «Ой, наш Хотюнчик вдруг чего-то не захотел!» За окном гремел гром, блистали китайские молнии. Пришел новый год! Пришел-пришел. Принес подарки. За три весенних месяца панельная квартира Чарушиных подорожала в два раза. И просят за нее теперь двести пятьдесят тысяч долларов.

Страшно выходить из теплой московской квартиры. За дверями - мороз власти, черные риэлтеры, жадные бездомные мажоры, противное лошадиное слово.

Война

- Что толку быть москвичом, если приходится наново покупать собственное бесплатное жилье, - говорит мне Сергей Чарушин. - За наши квартиры вообще нельзя деньги брать. Они никогда ничего не стоили, они рождены бесплатными. Если бы можно было купить что-то принципиально новое, лучшее - ну, тут логично жилы рвать. Движение семьи вперед и вверх - на это я согласен работать. А тут, чтобы удержать свое… Трудно собраться.

Приобретение квартиры в Москве требует усилий, выходящих за рамки обыкновенных. Грубо говоря, для этого поступка необходима эмоция войны, а не эмоция мира. Готовность к борьбе. К завоеванию.

Сергей оказался великим знатоком рынка элитного жилья. Он знает, где в Москве находится первый «настоящий» элитный дом, построенный в 1997-м году и пять лет подряд считавшийся самым лучшим. На улице Климашкина он находится, и называется «Агаларов-хаус». Его построил А.И. Агаларов, нынешний владелец «Крокус-интернейшнл».

А знаете ли вы, про какое чудесное строение придуман анекдот: «Проблема у нас одна - наш дом часто путают с храмом Христа Спасителя и просят у подъезда милостыню?»

А Сергей в курсе - это о жилом комплексе «Патриарх» в Ермолаевском переулке.

- Сережа, - спрашиваю я, - а что для вас все это знание?

- Жизнь долгая, - говорит Сергей, - может, еще понадобится. Знаете, как говорят: «Кто кого еще порвет!» - сказала Тузику грелка, надутая до 10 атмосфер.

- Смешно. Но мечтать о несбыточном - разрушительно.

- Разрушительно мечтать о квартире в соседнем панельном доме, да еще платить за нее триста тысяч долларов всю жизнь в рассрочку. Вы посмотрите, что творится вокруг, - вот мы живем возле МКАДа. Ну, строишь ты, застройщик, дом у черта на куличках. Ну и чего ты его называешь «Солнечным кварталом» или «Радугой»? Какая тут, к е…ням, радуга? Да, и еще ведь всегда упоминают в рекламе - как нечто заманчивое, повышающее цену - рядом лес. Минута ходьбы, и ты в лесу. А в этом лесу страшно! Зимой тут ветер воет!

Ох, действительно, зимой у нас как-то невесело. Я уж знаю: мы с Чарушиными рядышком живем. Зимой, под вечер, поднимается метель. Заметает гаражи, магазин «Продукты», боулинг «Мамайка». Меж стеной желтых огней и стеной темного леса - присыпанная снегом маленькая промзона. Выглянешь из окна - близко подступает древний страх, темный лес. Кто там бродит? Там, в лесу, лоси, зверопроход, грузинское кафе «Березка», в котором заворачивают в лаваш банку красной икры и называют это «оладушки от бабушки».

А еще в «наших» рекламных объявлениях пишут: «Пятнадцать минут ходьбы - и вы у метро!»

Пятнадцать лет ходьбы - и у вас будет прекрасная собственная московская квартира.

Ты герой. Ты победил большой город.

Большой город

А Елена Чарушина - поклонница сериала «Секс в большом городе». Или даже не так, Лена старается жить в Москве точно таким же образом, как живут манхэттенские героини. Сергей чувствует себя обманутым москвичом: злая судьба лишила главного - покоя. Москвичам положен покой, уверенность. А вот Лена ценит в городе непокой, нервную энергию, атмосферное электричество.

В себе же Лена любит легкость и независимость; к тому же знакомства с мужчинами для нее важная часть жизни. У Лены есть две ближайшие подруги, с которыми она два раза в неделю встречается в кафе. Одна подружка старинная - однокурсница; вторая - коллега по работе, энергичная девушка. Кстати, из провинции. Недавно купила квартиру.

- И представляешь, - говорит мне Лена, смеясь, - пришла в день покупки, села за столик и сказала: «Ну все, теперь я стала московской особой!» Мы ее теперь зовем: Московская Особая.

- Нет равенства в вашей дружбе?

- Конечно, есть!

- Ну да, ну да.

В день нашей встречи Лена купила новый отечественный журнал «Sex and the City». На обложке написано: «Для женщин большого города». Журнал произвел на Лену неизгладимое впечатление. На меня тоже.

«Мне нравится быть тридцатилетней. Независимой, уверенной в себе взрослой женщиной.

Хотя иногда я думаю о старости и одиночестве с таким ужасом на лице, который не всегда удается изобразить героям фильма „Хеллоуин“». Какая крамола! Удар в самое сердце русского гламура.

Работницы журнала признаются в том, что им тридцать лет, с лихой отчаянностью анонимного алкоголика на первом собрании. Но на этом революция не кончается - мужчина больше не моржовый рог изобилия: тридцатилетние состоявшиеся женщины готовы платить за себя в кафе сами! Правда, эта благородная позиция время от времени дает сбой: «Что хочет женщина от пары? Чтобы партнер никуда не сбежал и сидел на привязи, то есть был привязан к ней телом и душой. Особенно телом чтобы был привязан, потому что душа - вещь метафизическая, а привязанность партнера хочется ощущать физически и, не побоюсь этого слова, материально».

Женщины большого города должны знать, что «выдержать удар с поднятой головой легче, когда на тебе новый бюстгальтер»; «любовь, не подкрепленная разнообразием оральных ласк, стала таким же нонсенсом, как покупка машины без страховки»; «если вы умеете организовывать детские праздники и неравнодушны к Мураками, в постели вам категорически противопоказано рассматривать краску на потолке». Господи, почему? И какую краску? Потому, объясняет звезда журнала Зоя Фрейд, что «если вы неравнодушны к Мураками, то необходимый запас креативности у вас есть». А это значит, на потолок нужно повесить зеркало!

В одной из пьес Булгакова героиня очень мило сердится на модную стилистику своей, так сказать, литературной эпохи: «Я этого не понимаю: землистые лица бороздили землю. Мордой они, что ли, пахали? Я страдаю от этого романа!» Вот и я страдаю от журнала «Sex and the City»: «В конце концов, мне 30 лет. Почему бы не пойти потанцевать одной? «…» За барной стойкой двое молодых людей нарочито громко говорили о том, что „человек в Москве не может быть беден“. Я невольно обернулась - давно не слышала такого чудовищного селф-пиара. Минуты через две молодые люди уже стояли рядом с моим столиком, предлагая побеседовать про императив Канта». Уй, как красиво написано.

Самое интересное, сериал-то очень и очень неплохой. Совершил подвиг - в том смысле, в каком любит употреблять это слово Солженицын, то есть произвел подвижку в общественном укладе, в общественном мнении.

А у нас аналогом считают сиротский сиквел «Все мужики сво…», жалостный-прежалостный. У них - чувственность потребительского фетишизма, у нас - жадность содержанок. У них - конфликт между реально желаемым (продолжать свободную жизнь до бесконечности) и диктатом культурного контекста: успешная женщина - все еще замужняя женщина, и кукует кукушка в биологических часах; у нас - замуж бабам хочется, а все не те попадаются. Наши дурищи ищут идеального мужчину (принца), а каждая из манхэттенских подружек - своего мужчину, в определенном смысле - самое себя.

То же и с журналом, ну совсем не для независимых женщин. Никак не для большого города.

- Лена, - спрашиваю я, - вы же знакомитесь с мужчинами, проводите с ними время, неужели вам не нужна собственная квартира? Почему бы вам не воспользоваться ипотекой без предварительного взноса? Или с маленьким взносом - в 10 процентов - есть сейчас такая услуга. Конечно, у банков, которые рискуют, выше сумма страховки и выше налог на сделку, но разве независимость не важнее? Рискнула же ваша подруга.

- Что вы, - сказала Лена, - я все равно никого бы не пустила в свою квартиру!

- А в чем же тогда особая атмосфера Большого города? Свобода-то в чем?

- Квартира - это очень личное. Там отдыхаешь от свободы, - сказала мне Лена.

***

Несколько лет тому назад я участвовала в одном незавершенном телевизионном проекте. Идея была совершенно комиссаровская: мы рыскали по вокзалам, отыскивая «типажи». Предполагалось найти типичного Командировочного, Абитуриента, Девушку ППС (приехавшую покорять столицу), деревенскую жительницу. Испуганным гостям столицы мы дарили по любительской видеокамере. Пусть снимают, что хотят! Через неделю встречались, забирали отснятые кассеты.

Это были странные, печальные, одинаковые пленки: все снимали одно и то же. Витрины, метро. И обязательно вечерние окна, бесконечные московские окна. Путешественник вечерами печален. Общеизвестна эта предвечерняя печаль чужака. Каждый из участников проекта нам говорил: хожу по Москве вечером, домов не видно, одни горящие окна. Жадные, желтые горящие окна. И ни одно не мое.

Может быть, они заглядывали и в окна Чарушиных - типичных, благополучных москвичей.

Ирина Покоева Мне в холодной землянке тепло

Под Иркутском обнаружены «лесные братья»

Переезд из времянок в копитально отстроенные жилища, запечатленный в картине Мочальского «Новоселы. Из палатки в новый дом» (см. на обороте), был обстоятельством 1957 года. Спустя полвека этот процесс пошел вспять. Потерявшие квартиры люди обосновываются в землянках.

Белореченский - небольшой поселок городского типа с населением в 10 тысяч человек, в двух часах езды от Иркутска на электричке. Несколько крупных предприятий, самыми успешными считаются птицефабрика, свинокомплекс и комбикормовый завод. По меркам Иркутской области поселок зажиточный. Зарплаты хорошие - от 10 до 30 тысяч рублей, выплачивают вовремя, еще и питание бесплатное, и талоны на собственную продукцию. Но на всех рабочих мест не хватает, устроиться можно только по знакомству или по родственным связям, а потому городок традиционно подкармливает тайга.

И с другими благами цивилизации в Белореченске по сибирским меркам все нормально: дома - пятиэтажки, центральное отопление и горячая вода, школа, детские сады, Дом культуры с большим экраном, музыкальная школа, бассейн. Транспорт до райцентра каждые 20 минут, электричка до Иркутска. Почти у всех есть дачи, где держат свиней, птицу, коз, даже коров. Все хорошо, ипотому, как объясняют местные, и квартиры дорогие - больше миллиона рублей за однокомнатную.

И рядом с таким относительным благополучием - городок из землянок, появившийся года три назад. Местные не любят говорить о его жителях, упоминают только, что те перебрались в лес, потеряв по вине черных риэлторов квартиры в городе. Два мира - наземный и подземный - между собой почти не соприкасаются.

Чтобы найти землянки, пришлось искать провожатого. Самим ехать, как нам объяснили, бессмысленно, лесные жители хорошо маскируются. У центрального магазина нашли потенциальных проводников - четверо мужчин стояли, нервно переминаясь и пересчитывая деньги. Сказать, что забулдыги, нельзя - одеты неплохо, но помятые.

- Какие землянки? - оглядывается самый помятый, с одутловатым лицом. - А зачем вам туда? Не, на машине не проедешь, а пешком… Сыро там, роса, комары. Дашь сотню?

Путь - километра четыре от северной окраины поселка. Часть осторожно проехали на машине по проселочной дороге, потом пошли пешком по лесу, через реку и болота.

- Дальше сами, не сворачивайте с тропинки. Вон дымок виден, значит, дома. Увезет меня ваш водила? Не пошлет?

Первое, что мы увидели на лесной поляне, - развешенная на веревках одежда. Значит, чистоплотные. Еще и предусмотрительные - белье прикрыто прозрачным целлофаном на случай дождя. Почуяв нас, залилась собака, судя по тембру - небольшая.

На поляне люди: тепло одетые мужчина и женщина. Невысоко над землей крыша из обломков шифера, кусков жести, досок накрыта все той же пленкой. В стороне дымит костер. Женщина у разделочного стола, мужичок в кепке оставил дрова и вышел с топором навстречу. В «дом» не пригласил.

- Мы тут с 1 декабря прошлого года живем, - говорит Александр, хозяин землянки. - Новый год здесь встречали. Елку наряжали, живую! Красиво, как в сказке!

В стороне и впрямь растет небольшая елочка, на которой до сих пор висит мишура.

Жутко стесняясь, Александр рассказывает, как оказался в землянке: поменял квартиру в Белореченском на дом в Мишелевке. Там не понравилось - негде работать, да и «печь в доме завалилась, коптит, дышать нечем». Потому и вернулся обратно. Все просто, историй таких миллион.

- А тут как раз землянка освободилась, - оживляется Саша, - здесь два брата жили. Один ногу серьезно повредил, и они уехали жить к отцу, а землянку мы заняли с их согласия. Живем, и нам нравится.

С Надеждой Александр познакомился на даче у знакомого. Ей тоже было негде жить. У них строгое разделение труда. Женщина готовит еду, убирает дом и поляну. Мужчина носит воду из ручья, рубит дрова, зарабатывает на еду калымом у хозяев ближайших дач.

- На дачах всегда работу можно найти. В сезон - картошку пропалываем, копаем. Другой раз поможешь свинью заколоть, еще и накормят. А так-то стандартная дневная зарплата - 50 рублей плюс «чебурашка». (Так Саша с Надей называют бутылку разведенного спирта.)

- У нас спирт хороший, тельминский, от него не желтеют, он лучше всякой водки. Пьешь и спокоен.

- Я на хорошем месте был, пока сюда не ушел, - признается, уже расслабившись, хозяин. - Работал две недели на даче у одного, свиней кормил, их там штук сорок было. Плюс строительство попутное, вместе с хозяином. А вечером в баню: покуришь, чаю заваришь - красота. Ушел, не могу у чужого дяди, где сам шагу сделать не можешь, все по расписанию. И выпить нельзя ни за что. Как вышел из стайки в этих сапогах, так и ушел, надоело. Туфли мои там остались, да и не жалко, в резиновых в лесу лучше.

Речь у Александра чистая, без матерщины. Но рассказывать, кем был в прежней жизни, не хочет.

- Все у меня было! И ни о чем не жалею. Живу, как живу - наслаждаюсь.

Было, видимо, всякое. Наколки на руках свидетельствуют, что сидел, и не раз. Про Надежду нам потом рассказали, что работала в детском саду воспитателем, и квартира была, и муж. А потом запила вчерную. Теперь ее часто видят у мусорных баков, ссутулившуюся, иссохшую, с опухшим лицом и невнятной речью.

Может, потому она с нами почти не говорила, молча чистила речную рыбу на импровизированном столе. Бесформенные вытянутые трико, кожаная драная куртка, свитер. Определить, сколько ей лет, невозможно. На столе - разделочная доска, столовые приборы, металлические погнутые тарелки с отбитой эмалью, кружки без ручек. Чистая посуда сложена в стороне в большую закопченную сверху кастрюлю, в чистом цинковом ведре питьевая вода.

- Это я с ручья приношу. Попробуйте, уж получше вашей из-под крана! Мы и стираем на ручье, и моемся!

- А когда холодно - как?

Скорее всего, никак, но Саша говорит, что ходят к друзьям в поселок.

- Бояться здесь нечего. Зверя крупного нет. Зайцы бегают, лисы, и все. От людей мы далеко, нас так просто не найдешь. А кроме людей, и бояться некого. Да у нас же Таська есть, она лает, когда чужого видит.

Разрешения на поселение в лесной землянке они ни у кого не спрашивали. Однажды на них наткнулся лесник и попросил не оставлять без присмотра костры.

- Можно внутрь заглянуть?

- Да чего там, смотрите.

Внутрь ведет земляная лестница, стены укреплены бревнами. Здесь теснее, чем кажется с улицы. Высокие нары сложены из стволов тонких деревьев, завалены каким-то тряпьем. В углу буржуйка, пол, конечно, земляной, но стены отделаны. Есть даже полочки - под транзистор и хозпринадлежности. Зеркала не видно, на выходе висит недействующий термометр. Дверь обита разными куртками, чтобы тепло не выдувало, дрова сложены под «кроватью».

- Да мы все время на улице или в Белореченске. То на заработки пойдем, то в магазин чего купить, то в лес по черемшу, а тут только ночуем. А так все на улице, - объясняет хозяин тоскливо.

Александр и Надежда - люди зрелые. У обоих взрослые дети, у тех свои семьи. Надо отметить, благополучные.

- У меня дочь уже взрослая, замужем. Внуков, кажется, двое. Или один, - отвечает Александр на вопрос о родственниках. - Они живут в Улан-Удэ и ничего не знают. Мы видимся редко, в последний раз дочь приезжала два или три года назад, остановилась у моего брата в деревне, там и встречались.

У Надежды тоже есть дети.

- Зовут вас родные к себе?

- Нет… Да и не хотим мы уходить из леса. Здесь такой воздух! Грибы-ягоды, черемша вокруг…

Недалеко от поселка Белореченского есть еще несколько землянок. Жители их дружат, ходят друг к другу в гости и называют себя «лесными братьями». В одном месте в лесу рядом вырыты две землянки, и там несколько лет обитают пять человек. Только в поселке они бывают редко - боятся, что злые люди найдут их убежища.

* МЕЩАНСТВО *
Людмила Сырникова Космополитизм по-русски

Наши соотечественники скупают недвижимость за рубежом

Однажды в выпуске эрнстовских, кажется, новостей был показан сюжет о московском пенсионере, переехавшем с женой в Черногорию - доживать век. «Решение об этом было принято на семейном совете», - говорил телеголос. В кадре голубело балканское полупрозрачное небо. Потом показались зеленые кроны и белые мазанки, возникла извилистая мощеная дорога, бегущая по ней собака, а за собакой - и сам Виктор Константиныч, или как его там зовут, русский человек на ПМЖ. Как хозяин прошел Виктор Константиныч по мощеной дороге, и камера развернулась, показав крупным планом лицо собственного корреспондента. Лицо произнесло: «Для многих россиян Черногория сделалась вторым домом. Не отстают и представители крупного бизнеса. Все больший процент черногорской недвижимости переходит в собственность состоятельных россиян…»

На том сюжет и завершился, произведя вдруг нетривиальный месседж. Пенсионер стал вровень с инвестором. Счастливый обладатель «социальной карты москвича», прописанный у детей, научился извлекать выгоду и теперь добывает в аптеке бесплатные лекарства, глотая их за границей, в благоприятных климатических условиях, «как в Турции, только гораздо лучше». Спутниковая тарелка позволяет смотреть все российские телеканалы. Вот сообщают, что на Пласидо Доминго, Монтсеррат Кабалье и Хосе Каррераса грозятся завести дело: они заделались гражданами оффшорного государства, чтобы не платить налоги со своих гигантских гонораров. «А-хахахаха! Вот совсем уже, а?! Стыд потеряли-то!» - возмущенно хохочет Виктор Константиныч, тыча рукой то в супругу, пенсионерку, то в телевизор.

Загодя радуется Виктор Константиныч успехам налоговой службы, пусть даже иностранного государства. Порядка взыскует его душа. Сын турецкоподданного, великий комбинатор Остап Ибрагимыч, не сумев переквалифицироваться в управдомы, так и застрял в эпохе первоначального накопления капитала с перерезанным бритвою горлом, а склочное дитя собеса и парторганизации, за свою долгую жизнь приобретшее полезную привычку отдавливать ноги в очередях, вдруг оказалось в Рио-де-Жанейро, точнее, в Монтенегро, и в пузырящихся на коленях трениках разгуливает по песчаному пляжу. Он не жулик, не спекулянт, он добросовестный приобретатель, вслед за ценой на нефть вырос рынок недвижимости, и вот он здесь, инвестирует в молодую экономику развивающейся страны, будущего члена ЕС, и в свою комфортную европейскую старость.

Сын Виктор Константиныча неплохо вписался в рыночную российскую реальность: сначала были какие-то сникерсы, затем он дорос до автозапчастей. Его фирма - маленький филиал представительства большого корейского автогиганта. Сын Виктор Константиныча стоит на земле всеми четырьмя конечностями: выстроил в Тропарево домик, неплохое подспорье для «трешки» в Бескудниково, не дав молдаванам себя обмануть, дочь (Виктор Константиныча внучка) хотела в институт культуры, на факультет шоу-бизнеса, но он настоял, что лучше на менеджмент. В прошлом году, когда Виктор Константиныч с концами отчалил в Черногорию, сын три недели подряд, потирая на кухне руки, говорил: «А что, там климат получше, чем в Москве, в мегаполисе!» И даже как-то рассказал, как его одногруппник сплавил престарелых родителей в дом престарелых, и выразительно посмотрел на дочь, будущего менеджера. Но тут жена, преуспевающий бухгалтер, оказалась вдруг почти по делам на выставке-ярмарке зарубежной недвижимости, откуда вернулась с охапкой рекламных проспектов. Почти сутки - с субботы до вечера воскресенья, с перерывом на сон, - длился семейный совет, сын Виктор Константиныча даже пренебрег важным футбольным событием, и решили-таки съездить в эту Испанию, посмотреть.

Крохотный курортный городок Бенидорм, страшно привлекательный инвестиционно: англичане скупают недвижимость как подорванные, едут и богатые немцы, и уж тем более американцы, пиндосы, надо торопиться, спешить, скоро ничего свободного не останется. Они поторопились, но свободного и в самом деле оказалось немного: 34-метровая квартира по цене 95 000 евро в доме, наполовину заселенном индонезийскими нелегалами. Испанская матрона и ее угрюмый мачо-супруг хотели поначалу и вовсе 100 000, но опытный бухгалтер заявила безапелляционным тоном, что, дескать, it is not absolutely possible, и к ней прислушались. Неделя отпуска была безнадежно испорчена: не представлялось возможным полностью насладиться ни пляжем, ни свежевыжатым соком, ни катамараном, в глаза лезла правда о том, что дом - из самых непрестижных, квартира - из самых маленьких, соседи - из самого третьего мира, а все, что поприличней, начинается от 180 000, и это все же недоступно, потому что разница между проданной хрущобой Виктор Константиныча и черногорской мазанкой была крошечной, ее едва хватило на переезд и транспортировку стариковского скарба, а все собственные средства, ты ж понимаешь, в бизнесе, в обороте. Была предпринята последняя попытка уломать испанцев, те уперлись рогом, как бык перед тореадором, и тогда квалифицированный бухгалтер, гордая и прекрасная, как Кармен, покинула поле сражения. Вечер был испорчен, но уже на следующее утро, поймав за завтраком недоуменно-презрительный взгляд английской семейной пары, наши поняли, что жить среди этих бездуховных людей не очень-то и хочется. Урвать от Испании кусок все же удалось: в аэропорту супруги появились, волоча за собой вяленую свиную ногу, невероятно внушительную, купленную специально в Museo del Jamon: в багаж ее сдать было невозможно, и пришлось взять ногу с собой на борт, испанские пограничники, всегда интровертивно отстраненные, вытаращили маслянистые глаза, но старший бухгалтер с независимым и гордым видом прошествовала в GATE 16.

Сын Виктор Константиныча иногда думает, что на самом деле оно и хорошо, что так все вышло. Ведь что такое на самом деле Испания? Провинция, натуральная провинция! Бедная европейская страна, задворки, всякий сброд, на русских смотрят косо, недобро. Ты им платишь, а они все равно смотрят так. Чаевые без благодарности берут. Не годится. То ли дело Турция или Египет. Там сервис, почет и уважение. Там и еще в цивилизованных странах Запада.

Вот англичане, рассуждает сын Виктор Константиныча. По ТВ показывали директора лондонского агентства недвижимости, он рассказывал, какие дорогие апартаменты покупают в Лондоне богатые русские. Недавно из-за наплыва русских пришлось открыть дополнительный бутик. Сын Виктор Константиныча уже не помнит, какой именно, но разве это важно? Важно, что в Лондоне люди с пониманием. Да и в Черногории. Кто бы мог подумать. Но вот и богатые люди, и даже очень богатые вкладываются, а значит, через лет 10-20 домик, в котором Виктор Константиныч сейчас доживает, вырастет в цене, его продать потом можно будет втридорога… Сын Виктор Константиныча думает так и мало-помалу успокаивается. И, успокоившись, преисполняется гордости. Вообще-то Запад - это как у нас, только без недостатков. Дайте еще десять лет - и Москва станет круче Нью-Йорка.

Тусклый телекомментатор попал в яблочко: принципиальной разницы между пенсионером в трениках и крупным бизнесменом в Brioni, скупающем в инвестиционных целях черногорскую ли, лондонскую ли недвижимость, нет. И тот, и другой самозабвенно верят в Запад, хотя он обижает их неожиданностями, пугает нежеланием понять и калечит требованием вести себя в гостях как в гостях. И тот, и другой тратят деньги, инвестируют, обрастают активами и квадратными метрами, пытаясь обрести желанную свободу - свободу везде чувствовать себя как дома. И тот, и другой, сами того не подозревая, по старой русской привычке занимаются геополитической и культурной экспансией. И сегодняшний миф о русских нефтедолларах, без которых давно зачах бы Куршевель, разорились швейцарские банки, закрылись лондонские бутики и парижские рестораны, а захудалая Черногория прозябала б в полнейшей нищете, - этот миф обладает колоссальной притягательной силой, ничуть не меньшей, чем в свое время миф об уникальном русском слове «интеллигенция», миф о «самой читающей в мире стране» и миф о неизъяснимой русской духовности. Жизнь - очень плохая литература.

* ХУДОЖЕСТВО *
Борис Парамонов Баба и сиси

Из книги «Матка Махно»

Не подумайте плохого, это американизмы: «баба» (bubba) - южное произношение слова «брат», brother, а «сиси» (sissy) - «сестренка», «девчонка», как дразнят плаксивых мальчиков. Тенесси Уильямса в детстве отец называл «сиси».

Старик оказался недалеко - слишком близко! - от истины.

Буду говорить, однако, о Тургеневе. Он однажды записал приснившиеся стихи:

Гм-гм…

Но - не настаиваю, не настаиваю. Будем считать, что это «Кубла Хан». «Выстрел молодой» - просто хорошо. Wet shot, как говорят американцы.

«Тираном» была мать Тургенева Варвара Петровна. Собственноручно секла: не людям же пороть барчонка. Может быть, отсюда тургеневская робость перед женщинами. Секс у него шел сверху вниз по социальной лестнице: родил дочку от крепостной. Это очень известная в психоанализе ситуация: не уверенный в себе невротик должен ощущать над женщиной хоть какое-то превосходство.

Позднее дочку забрал к себе и воспитал по-господски. Назвал Полиной. Так звали его сводную сестру, рожденную Варварой Петровной от доктора Берса, будущего толстовского тестя. По-английски сводная сестра - half-sister, «полусестра». Такими полусестрами были у Тургенева едва ли не все его женщины.

Собственно, что мы знаем о тургеневских (внелитературных) женщинах? Полина Виардо? Тургенев любил ее платонически, все это знали и посмеивались. Вяземский, разозленный выпадом Тургенева («псевдорусские стихи князя Вяземского»), сочинил эпиграмму:

По свидетельству некоторых современников, Виардо под конец стала его гнобить. Похоже, он ее утомил. Что-то очень житейски понятное. Тургенев же не роптал, потому что был, как все русские, мазохист.

Это тот случай, когда доктор Фрейд даже не то что неинтересен, он интересен всегда, - а не нужен. Юнга надо позвать на консилиум: либидо не основа бытия, тотально символизируемое, но само символ. Означающее, а не означаемое.

Не забывая, что «лишний человек» в русской литературе есть, прежде всего, «третий лишний», что у него непременно отбирает девушку удачливый соперник, будем брать Тургенева внеличностно. Какой писатель Тургенев? Конечно, не самый лучший из русских, но самый необходимый - в прямом, физическом смысле: его не обойти, всякий об него спотыкался, что ли. Это неверно, что вся русская литература вышла из Пушкина, она вся вне Пушкина, он остался в Царском Селе с кагульскими громами и «гиперборейской Ледой» (Бенедикт Лившиц). А русская литература петербургской не была, Достоевский не Дворцовая площадь, а «Канава» (Екатерининский канал, на котором и убили самого европейского из русских царей). Онегин отнюдь не «лишний человек», это потом приписали, после Тургенева.

О Печорине вообще не говорю: ему бы не девушек соблазнять, а с барсом бороться. Бэла и есть барс в девичьей шкуре.

Все вышли из Тургенева, и опять же как-то физически: даже у Толстого я нашел тургеневскую фразу, из «Рудина», о полковой кобыле и трубе. Достоевский от злости на Тургенева исходил эпилептической слюной, но греб из него лопатой: «Бесы», если приглядеться, - развернутый «Дым». «Дым» даже, так сказать, лучше, потому что Литвинов все-таки через десять лет добрался до своей Ирины, а Ставрогин с Лизой Дроздовой развел какую-то канитель. Кстати, все Лизы Достоевского - а у него их восемьдесят процентов - происходят от Лизы Калитиной. И опять-таки у Тургенева «лучше», его Лиза только в монастырь ушла, а Достоевский своих убивал, ту же Дроздову. Версилов вышел из всеми, кроме специалистов, забытого рассказа «Два приятеля»: скромная русская жена и дурацкая погибель в Европе, начало темы русского странничества, даже не темы, а важнейшей у Достоевского идеологемы.

Вообще Тургенев слабо удерживается в памяти, даже его сюжетно острые малые вещи. Я уже не помню (через две недели), чем кончается «Несчастная».

А у Чехова, спрошу я, персонажи запоминающиеся? Мы помним не героев его, а только хороших актеров, их игравших. Чехова без Тургенева нет, он весь из Тургенева, и развитие его только в том заключалось, что он исправлял ошибки и слабости Тургенева. Одна так и осталась: незапоминаемость персонажей, расплывчатость, «пятна вместо лиц» (Святополк-Мирский).

Соленый - «Бретер», «Егерь» - «Ермолай и мельничиха»: примеры хрестоматийные. Но примеры можно множить и множить, и в мелочах, и крупные. Мелочи: милый человек, говорящий про Волгу и Каспийское море («Учитель словесности»), - либеральный мировой посредник из «Дыма»; «Когда сойдутся англичане, они говорят о ценах на хлопок», etc перешло в «Ариадну» из того же «Дыма», даже запах гелиотропов у Чехова тургеневский. А в крупном: Дымов («Дым»!), умирающий, как Базаров. Или рассказ «На пути» - компендиум всего Тургенева и всех его лишних людей. Один Тургенев оказался нелишним - а потому нелюбимым и изгоняемым, вытравляемым соляной кислотой и выжигаемым каленым железом.

Это понятно, это теперь называется «страх влияния». Борьба с отцовской фигурой в литературе в удавшихся случаях приводит к преодолению ошибок отца. Чехов изжил главную тургеневскую: многословие. Лишними у Тургенева оказались для Чехова не люди, а слова.

Прочитайте Тургенева после Чехова: хочется все время вычеркивать.

Но родовое, родимое пятно осталось - эмоциональный фон жалости и тоски, депрессивный фон. У Чехова не любовник, лишний человек, проваливается, а само бытие рушится, обваливается. Библейский «песок морской» утекает в песочных часах. И никакого племени младого, которое фальшиво приветствует Лаврецкий. Переверните часы - то же самое. Пойдем, Катя, ужинать. А «здравствуй, новая жизнь!» у Чехова - это вроде Франсуазы Саган: здравствуй, грусть и неопределенная улыбка (для молодых: это название ее первых двух романов).

Перейдем от писанины к жизни. И не в индивидуальной проекции, конечно, - чем, мол, Чехов отличался от Тургенева в смысле Полины Виардо: эти отличия столь заметны, что и говорить о них даже неудобно. Разве что два слова. Чехов - человек («мужчина»), умевший расстегивать жилетку, говоря о женщинах и с женщинами. Тургенев в мужской компании был остряк и душа общества. А в группе девушек нервных? В остром обществе дамском? Робкий Дон Жуан, назвал его Павел Анненков. Впрочем: Довольно! Мимо, читатель, мимо! (тоже тургеневская фраза).

Полину Виардо нужно, так сказать, поставить с ног на голову, то есть взять ее культурно-символически, в контексте Россия - Европа. Она тогда предстанет не реальной женщиной, которую платонически любил Тургенев, а этой самой Европой, в которую платонически влюблена Россия. «Он ее достигнет, барин», - предупреждал М. Р. Павличенку некий старичок-провидец, имея в виду его жену и местного помещика Никитинского (из Бабеля). Русским, даже барам, даже И. С. Тургеневу, «достигнуть» Европы не удалось. С досады они устроили революцию.

И тогда я потоптал барина моего Никитинского.

В дневнике братьев Гонкур записано, как Тургенев однажды разговорился на тему любви в обществе французских писателей. Рассказал им, что в охотничьей молодости была у него любовница-мельничиха, с которой он встречался в лесу, настрелявшись куропаток. (Из Тургенева же: куропатки водятся не в лесу, а в кустарнике, но это не мое дело.) Он много раз безуспешно уговаривал мельничиху принять какой-нибудь подарок; наконец, попросила душистого мыла, которым барыни моются. Подарил. Она вымыла руки в лесном ручье, струящем в виду любовников свои прохладные воды, и, протянув их Тургеневу, сказала: «А теперь целуйте, как барыням!» «И я упал перед ней на колени».

Безбожное охотничье вранье. Но французы схавали: тут ведь пахнет «неописуемым благородством», как сказал бы Достоевский. Причем с обеих сторон.

Нет таких мельничих в России. И не было.

Дон Кихоты были.

Тургеневская поселянка - не мельничиха, а мельница, в самом деле оказавшаяся великаном-злодеем.

Мельничиху же - настоящую, без мыла - пользовал Ермолай. Тургенев при них был лишним человеком.

Сейчас Россия догоняет не Европу, а Америку. Кое в чем уже и перегнала. Европа сейчас для русских - вроде того леса, в котором Тургенев стрелял куропаток: не лес, а кустарник. Подлесок. Подшерсток.

Что касается Америки, то в ней, как знал еще Маяковский, леса и травинки сбриты. Женщина по-американски должна быть лишена вторичных половых признаков. В театре идет спектакль «Монологи влагалища». Думаете, порно? Ничего подобного: это «ваджайны» всех времен и народов рассказывают, как их обижали разнообразные босяки. Либеральный месседж.

Пойдешь на стриптиз - а там у девок лобки стриженые.

Никониане проклятые, мало им мужиков безбородых.

И в Рашке птенцы Петровы эту моду усвоили. Хуже: начали в кино попкорн жрать. Цивилизовались: забыли семечки.

Поймать бы куропатку! На ней хоть перья есть.

Знакомый, работавший на Кубе, рассказывал: привычнейшая забава тамошних мальчишек - пользовать кур. Курица потом махнет разок крыльями - и кувырк: готова в суп. Так у Чехова степняки-хуторяне птицу к обеду стреляли из ружей. Заодно ребята учились стрельбе влет.

Что касается отрока Пушкина с его гиперборейской Ледой, он и сам горазд был ее клювом терзать. Но:

России и Пушкин лишний человек.

Вот в чем пойнт - отнюдь не в литературе! Тургеневский страх перед женщиной - всеобщий страх русских перед матерью-родиной. Сожрет с носками и даже пуговиц не выплюнет.

Ладно, не будем русофобствовать. Скажем вместо России мать-природа. Женщина есть природа как таковая, об этом в наше время красноречиво написала Камилла Палья - переоткрыла старую истину в эпоху политизированных влагалищ. Миф северо-американских индейцев о vagina dentatа - вечная правда о женщине, ибо мужчина всегда вкладывает в нее больше, чем извлекает.

История Запада, говорит Палья, - непрерывный бой с женщиной, «покорение природы», западное искусство - трофеи и триумфы этой войны. Пересказывать книгу Палья незачем, она сейчас есть по-русски. Нам важно в ее контексте увидеть темы русской литературочки (термин Маяковского). Русские - робкие разведчики на этом бранном поле: сунут палец в огонь - и отдернут. Вел себя как воин один Гоголь в «Тарасе Бульбе»: панночек ваших нам не надо, а погром устроим.

Русское брутальное антизападничество, русское соревнование с Западом - патология «Тараса Бульбы». Чехов куда сильнее Тургенева, но русский милитаризм - эротизм чахоточного.

Однако в литературе нужно хамить. Или хотя бы не распускать слюни, как учил Чехов, презиравший слезоточение и автобиографию. А Тургенев в своих сочинениях очень уж похож на самого себя.

В литературе Ноздрев нужнее Манилова. Хлестаков - тот вообще чемпион. Приходи и заявляй: литература - это я! Видите тот лес, что вдали синеет? Мой лес! С подлеском и с куропатками! И «Фрегат „Палладу“» я написал, и Юрия Кублановского.

И если я не граф Толстой, то барон Брамбеус точно.

О бабах и сиськах - последнее. Камилла Палья говорит, что принципиальная, на все времена, победа была одержана в Египте, родившем западный глаз: способность за объемом увидеть плоскость, различить линию. И молочные бурдюки матери-природы были сублимированы в изящные девственные груди египетского искусства.

Из России только Набоков сумел совершить бегство в Египет.

Лолита - это вам не Полина Виардо.

Сестра моя литература.

Максим Семеляк Как есть

Альбом «Спасибо» Земфиры Рамазановой

Безвкусица в рок-музыке - а мы имеем дело с безупречно безвкусной пластинкой - совершенно не порок, скорее грозное оружие, если уметь им пользоваться. Земфира, которая сама по себе грозное оружие, им пользоваться, как оказалось, решительно не умеет.

Ее альбом «Спасибо» - это, как и было сказано, законченная безвкусица, каскад вторичных излишеств; песни предельно невыразительны, однако записаны с любовью и ненужно красочным тщанием. Эти песни при всем желании не определишь набоковским словечком «мнемогеничные» - запоминаются они скверно. В самом факте бросового альбома нет ничего ни страшного, ни интересного - каждый приличный музыкант должен позволить себе проходную пластинку, а желательно несколько. Это ведь только в российской музыкальной журналистике принято устраивать истерики по поводу нехватки «хитов». В конце концов, у Боба Дилана есть плохие альбомы, а у Земфиры их, получается, нет? Много было бы чести.

В конце концов, альбом «Спасибо» привлекает не плохими песнями, но занимательной установкой.

В первый раз Земфира звучит, поет и играет на грани фола - кафешантан, танго, архивы галльских синематек и прочие услады простофиль. Сменив англофилию на франкофонию, Земфира увлеченно мешает глубокий звук с ярмарочным стихом. Проблема в том, что она не умеет делать ни того, ни другого. Безвкусица предполагает фамильярное обращение с любой стилистикой, но это Земфире вообще никак не присуще. Она не умеет разбрасываться, она абсолютно в себе, она одномерный сочинитель, именно поэтому в простецкой аранжировке «До свиданья, мой любимый город» в сто раз больше глубины и тайны, чем в камуфляже новых песен. С лебединой сталью таких вещей, как «Бесконечность» или «Ариведерчи», эти новые тоже, понятно, сравнения не выдерживают.

Земфиру рядят в какие-то дурацкие платья, приосанивают, выдумывают странные кондитерские аранжировки, все эти заливистые трубы, но она все равно дичок, каменный цветок. Земфира, по ощущению, не умеет играть - не в смысле музицирования, разумеется, а в плане детской забавы. И альбом, несмотря на учтивое название, получился недружелюбный. Она умеет выстрадать, но не высмеять. Беда пластинки состоит не в низком проценте искренности - как раз наоборот, тут до обидного мало фальши. Можно покрутить пальцем у виска, а с Земфирой надо непременно хвататься за сердце. А как же, спрашивается, хвататься за сердце, если человек теперь слагает стихи вроде «дом молчит почтенно»?

Именно поэтому «Спасибо» превращается в альбом, вызывающий повсеместное раздражение.

Раздражает все - совместный концерт с бессмысленной цирковой труппой Billy’s Band и суета вокруг «Евросети». Напрягает обложка журнала Citizen K. Действует на нервы обложка самой пластинки. Бесит название. Коробят стихи вроде «бери «Шанель»«, пошли домой». Раздражает сам издательский дом «Ъ» - в котором, кстати говоря, семь лет назад про Земфиру еще писали гнусные тексты. В довершение всего единственная приличная песня «Мы разбиваемся» оказывается облечена в космической пошлости и дремучести клип.

Чем больше Земфира мудрит, тем проще она становится.

Тут самое время вспомнить наперсников - первого продюсера Лагутенко и нынешнюю подругу Литвинову. Сами они лучше некуда умеют освоить фигуры фальши. Влияние Литвиновой очевидно - от нее эти фортепианные раскаты, эти кабареточные нюансы, вся эта любовь как случайная смерть, эти ужасные, наконец, клипы. (Я не знаю большего зла для здешних молодых певиц, чем прослушивание записей Марлен Дитрих - молодые певицы сразу начинают принимать историческое значение за истерическое, и им конец.) Однако Литвинова превосходно умеет оперировать безвкусицей. Она гениальная фарсовая героиня. Кстати, в альбоме она совершенно замечательно кричит - на песне «1000 лет».

Лагутенко с его окрыленной клоунадой - тоже маэстро безвкусицы. Вот кто спел бы и «денег ноль, секса ноль, музыка сдохла, мальчик мой», и»бери «Шанель»«, пошли домой» и «господа, маски сброшены». Его ядовитая фонетика делает честь каждому куплету, поскольку он забавник. А Земфире это нельзя, она - мастерица виноватых взоров. Ему можно, он паяц. А ей нельзя, поскольку она вроде как пифия.

Когда Земфира принимается манерничать, выходит невпопад. Природа развлечения этих типов такова, что одному нужно позволять как можно больше, а другую надо изо всех сил ограничивать. Один может не закрывать рта, второй потребна цензура жестче некуда. Можно быть ниже так называемого плинтуса, но нельзя становиться на один с ним уровень.

У Земфиры есть огромный дар, но у нее нет стиля - оттого она и меняет команды с каждым альбомом. Это какая-то странная местная болезнь, которая старается лишить ее имени и нагрузить фамильными драгоценностями.

Сурганова, Арбенина, Рамазанова.

Невесело.

Денис Горелов Речка и кирпич

«Изгнание» Андрея Звягинцева

Ходя по умолчанию в правопреемниках Тарковского, Звягинцев новым фильмом заступил на территорию Бергмана. Территории близкие, хлебородные, бережному обращению податливые. Оба возделывали грядку навигации человека свыше, оба заочно считали друг друга единственной сверхфигурой современного кинопроцесса, оба фетишизировали зеркало и вообще взгляд сквозь мутную прозрачность - воду ли или бутылочное стекло. Всей разницы, что Тарковский без обиняков ставил в центр мироздания мужчину, его устами глаголя. Бергман же с просвещенческим пафосом отдавал первенство женщине (пусть и увиденной глазами мужчины-капитулянта или мужчины-недоросля, суть опять же своими). Тем же отличаются и фильмы Звягинцева. «Возвращение» - сугубо мужское, пацанское, с разделыванием мяса и руцей на руле кино, где женщина безмолвствует. «Изгнанием» режиссер оспаривает собственный гендерный максимализм. Герой не изменился, он так же регулярно болтается вдали от семьи с руками в карманах и желваками на скулах, с тем же повелительным удовольствием цедит негромкие слова, играет его все тот же артист Лавроненко. Но именно на брутализме и проигрывает все, за чем ездил куда-то с руками и желваками: семейный лад, гонор вожака и женщину.

Женщину играет шведка, настолько бергмановская типажно, что, увидь ее сумрачный швед, определенно подумал бы: где мои 17 лет? Одно это давало ключ для грамотной дешифровки с виду не очень заковыристых построений.

Все прочее по заведенному порядку пришло из Тарковского.

Отцовский дом на краю оврага. Стопка чайного цвета семейных фотографий. Журчащая, струящаяся, дребезжащая о металл рукомойника вода (как тут не вспомнить Тарковского-папу). Раздвоенная дорога от сирой часовенки. Местами чрезмерная визуальная образность: Тарковский обитал в стране, слабо считывающей евангельскую метафорику, оттого его настойчивая фиксация на горящем кусте, хождении по воде, коленопреклонении блудного сына местами выходит за границы вкуса. Ту же ношу волочет на себе Звягинцев, каждый раз на секунду дольше разумного тормозя кадр на тусклом мерцании обручальных колец, блеющих отарах, принципиально скособоченном мире (одному Тарковскому прежде удавалось напитывать обычную диагональ холма таким количеством смыслов) и близкой пропасти примитивного оврага. Знает, на кого работает. По окончании двухсполовинойчасовой притчи Семьи и Воды продвинутые тетеньки еще 40 минут обсуждали в фойе, от кого у Веры ребенок и возможно ли было счастье с другим, а не с этим придурком.

Таки от кого у Веры ребенок.

В несуетном наднациональном мире живут Алекс, и Вера, и дети их Ева и Кир, брат Алекса Марк, их ближние Виктор, Герман, Роберт, Макс, еще несколько с нейтральными до библейской притчевости именами. В этом мире идет дождь, в этом мире стоит уединенный дом на краю ложбины, освобождая тем самым пространство от чужих и безымянных, кроме разве безгласных и безучастных пастухов точками на горизонте. Марк и Алекс - по умолчанию бандиты, то и дело ездят куда-то «зарабатывать деньги», то и дело возвращаются с пулевыми дырками и шрамами сердечной мышцы. Разбойники - так будет точнее. В этом мире рассеяны люди первородных профессий: Разбойники, Мать, Врач, Почтальон - грузины были бы довольны. Мягким вечером на веранде Вера говорит Алексу, что снова беременна - не от него. Следующим вечером Марк говорит Алексу, что любое решение вопроса будет верным, потому что это будет Решение и это будет по-мужски. Деньги, пистолет, треснутое стекло на семейном фото самого Марка. Какие-то левые решатели вопросов с медицинскими чемоданчиками. Тихая, самовольная, освобожденная смерть женщины. Мятая, бычья, тупая смерть Марка. Медицинское заключение, что беременность от Алекса, а просто женщина больше жить с ним не хотела, с таким настоящим и мужественным. Дождь.

Атональная музыка Арво Пярта.

Рассказ «Смешное дело», по которому поставлен фильм, писал Уильям Сароян, посвятивший лиру прекрасности и отвратительности вещей, делаемых зря. Прелести пеших прогулок, некоммерческого сочинительства и возделыванья гранатовых дерев в пустыне, а также мерзости патриотической травли немецкого ребенка в мировую войну или потравы плода по подозрению в неверности. Вселенскому весу напрасных занятий и шагов в ноевом ковчеге американской провинции.

Будто для Бергмана писалось. Именно Бергман сквозь тусклое стекло и молчание изучал трещины и склеенные черепки семейной жизни. Гнетущую безмолвную невозможность сосуществовать рядом и окрестную хуторскую пустоту, в которой сосуществовать больше не с кем. Мужскую жертву - передать управления женщине во имя цельности семейного начала. Тамошние мужчины уступали, размываясь в акварель, в силах разве что уйти - что неоднократно делал сам Бергман, перенаселив человечество младшими Бергманами, а свои картины - их мамами в сложных взаимоотношениях друг с другом. Здесь в матовую зыбкую бергмановскую нерезкость вторгается русское самцовое «я». Вермееровский тусклый кадр с боковым источником света на занятую своим женщину. Нечеткий световой абрис вспушенных волос. Плавное женское горизонтальное течение времени и жизни, вспоротое хребтинной мужской потребностью «решать вопросы». Русский мужчина действия корежит пространство, а после гордится либо кается и сам живет недолго, зато с руками в карманах.

На фоне многократно отмеченной подражательности, стилизаторства, эпигонства вторая картина обнаруживает личную звягинцевскую тему: пасторальному, округлому, богоугодному миру семьи (тому самому, с водицей из рукомойника и отарами на горизонте) русский мужчина чужд. Оттого и постоянно исчезает из пространства не то в тюрьму, не то на заработки - неважно - и без него живут люди так же, как раньше с ним: ровно, улыбчиво, с хлебами на столе и кувшинами на полке. Мир, выстроенный под отца, под мужскую волю, вечно живет безотцовщиной, потому что постоянно воюет (в этом нас превзошел только Кавказ). Там, где первична роль пастуха, вечно выходит, что «овцы вообще ушли из области куда-то».

Наклонность к малонаселенному бергмановскому миру и его же названиям (абстрактное существительное среднего рода) уже конструирует звягинцевский стиль. Подавляющее большинство картин Бергмана по отдельности средне интересны. Только вместе они складываются в гигантское рукодельное панно, гобелен на тему Человекоподобия и Разрыва. Второй звягинцевский фильм критике не глянулся, а никому больше и не мог («так ребенок-то у нее от кого?»). Наверно, есть в нем какая-то невыговариваемая, неартикулированная недоработка - на уровне ощущений. Но дико интересно, куда этого человека поведет дальше.

Сегодня в России режиссеров, о которых можно было бы сказать такое, больше нет.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

13.01.2012

Оглавление

Русская жизнь №13, октябрь 2007 Квартирный вопрос * НАСУЩНОЕ * Драмы

Лирика ***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

Анекдоты Батрак-убийца

Уголовно наказуемая канитель

Карьерист

Бессмысленное убийство собаки

Похвальное слово подросткам

О вреде пьянства на производстве

Знаковое преступление

При попытке съесть документ

* БЫЛОЕ * Схватка Сабсовича с Охитовичем

На кухонном фронте

География переворота

Алексей Митрофанов Город бунтующего разума

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

* ДУМЫ * Павел Пряников Китайская барахолка

Михаил Харитонов Советское жилье

* * *

* * *

* * *

Лидия Маслова Снимите это немедленно

Юрий Аммосов Кредит лжецов

Куда делась русская ипотека?

Недвижимость: мировой пузырь родом из США

Субпрайм: ипотека для негров и жуликов

Дом за один цент

Американский рецепт кризиса

* ОБРАЗЫ * Дмитрий Быков Русский вопрос

Захар Прилепин Петр на просторах и Стенька в застенке

Аркадий Ипполитов Нора

* ЛИЦА * Павел Пряников Как сократить Москву на пять миллионов человек

Евгений Клименко Командная игра

* ГРАЖДАНСТВО * Евгения Долгинова Обремененные

I.

II.

III.

IV.

V.

Дмитрий Брисенко Последние дни панельной пятиэтажки

Олег Кашин Шизофренический Дон

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

Евгения Долгинова Биологическая привязанность

«Скажи мне ласково…»

Время идет

* ВОИНСТВО * Александр Храмчихин Самоволка

* СЕМЕЙСТВО * Евгения Пищикова Грех укорененности

Мир

Война

Большой город

***

Ирина Покоева Мне в холодной землянке тепло

* МЕЩАНСТВО * Людмила Сырникова Космополитизм по-русски

* ХУДОЖЕСТВО * Борис Парамонов Баба и сиси

Максим Семеляк Как есть

Денис Горелов Речка и кирпич