КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Вольер [Гектор Хью Манро Саки] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
Саки
Вольер

— Эти вольеры в зоологических садах — такое значительное усовершенствование по сравнению со старомодными клетками для диких животных, — сказала миссис Джеймс Гартлберри, откладывая иллюстрированный журнал. — Они создают иллюзию наблюдения за животными в их естественной среде обитания. Интересно, эта иллюзия действует и на животных?

— Это зависит от животного, — откликнулась ее племянница. — Домашняя птица из джунглей, например, без сомнения подумает, что ее законная среда обитания абсолютно точно воспроизведена, если вы дадите ей несколько особей противоположного пола, много разного продовольствия — вроде семян и муравьиных яиц, большой участок свободной земли, чтобы там вволю поваляться, удобное ветвистое дерево, и парочку конкурентов, чтобы сделать жизнь поинтереснее. Конечно, должны быть дикие кошки, хищные птицы и другие носители внезапной смерти, это создаст полную иллюзию свободы, но собственное воображение птицы способно их сотворить — вспомните, какие сигналы опасности издают наши собственные куры, если грач или обычный голубь пролетают над выводком цыплят.

— Ты думаешь, что у них действительно возникнет своего рода иллюзия, если им предоставить достаточно места…

— Только в некоторых случаях. Ничто не заставит меня поверить, что какой-нибудь акр среды естественного обитания подействует на волка или тигра, которые привыкли в диком состоянии бродить по лесу всю ночь. Задумайтесь о богатстве звуков и запахов, обо всех соблазнах, которые откроются перед настоящей дикой тварью, когда она выходит из логовища вечером, зная, что через несколько минут будет носиться по удаленным охотничьим угодьям, где ее ожидают все радости и удовольствия погони; задумайтесь о том, как насыщается мозг, когда каждый шелест, каждый крик, каждый согнутый прутик и каждое дуновение ветра у ноздрей означает что-то, имеющее прямое отношение к жизни, смерти и еде. Вообразите эти удовольствия — выбирать свое собственное место у водопоя, выбирать свое собственное дерево, на котором можно точить когти, находить свое собственное сухое травяное ложе, на котором можно валяться вволю. А теперь вместо всего этого представьте ограниченное пространство для прогулок, которое останется одним и тем же, бежите вы или ползете по нему, пространство, насыщенное несвежими, неизменными ароматами, наполненное криками и шумами, которые не представляют ни смысла, ни интереса. Как замена узкой клетки нововведения превосходны, но я думаю, что они — всего лишь слабая имитация свободной жизни.

— Очень уж гнетущее представление, — сказала миссис Гартлберри. — Они кажутся такими просторными и такими естественными, но я полагаю, многое из того, что кажется естественным для нас, будет бессмысленным для дикого животного.

— Вот где начинают действовать столь сильные у нас способности к самообману, — заметила племянница. — Мы способны проживать глупые, нереальные, ничтожные жизни в собственных вольерах, и при этом убеждаем себя, что мы — по-настоящему свободные мужчины и женщины, ведущие разумное существование в разумной сфере.

— Но, боже правый, — воскликнула тетушка, шокированная и вынужденная занять оборонительную позицию, — мы ведем разумное существование! Что же, спрашивается, ты считаешь несвободой? Мы просто ведем себя в соответствии с обычными приличиями, принятыми в цивилизованном обществе.

— Мы скованы, — сказала племянница спокойно и безжалостно, — границами доходов и возможностей, а прежде всего — недостатком инициативы. Для некоторых людей ограниченный доход не имеет особого значения, на деле он часто помогает очень многого добиться в жизни; я уверена, что существуют мужчины и женщины, которые делают покупки на задворках Парижа, приобретая четыре морковки и кусочек мяса на день, при этом они ведут совершенно реальное и богатое событиями существование. Недостаток инициативы — вот что действительно приносит вред, и вот где вы, я и дядя Джеймс так безнадежно ограниченны. Мы — всего лишь животные, блуждающие по своим вольерам, с тем отличием не в нашу пользу, что на животных там смотрят, но никто не хочет смотреть на нас.

На самом деле тут и не на что смотреть. Нам холодно зимой и жарко летом, а если нас ужалит оса — что ж, это инициатива осы, но никак не наша; все, что мы делаем, сводится к унылому ожиданию. Всякий раз, когда мы достигаем местной славы или известности, это происходит как-то косвенно. Если случается хороший год для магнолий, в окрестностях замечают: «Вы видели магнолии Гартлберри? Это совершенные цветы», и мы идем всем рассказывать, что распустилось пятьдесят семь бутонов вместо тридцати девяти в прошлом году.

— В год Коронации их было целых шестьдесят, — вставила тетя, — твой дядя сохранил записи за минувшие восемь лет.

— Разве вас никогда не волнует, — неуклонно продолжала племянница, — что, если бы мы переехали далеко отсюда или были бы вычеркнуты из жизни, наша местная известность автоматически перешла бы к людям, занявшим наш дом и сад? Люди говорили бы друг другу: «Вы видели магнолии Смит-Дженкинса? Просто совершенные цветы» или «Смит-Дженкинс рассказал мне, что на их магнолиях в этом году не будет ни единого цветка; восточный ветер погубил все завязи». А если бы после нашего исчезновения люди все еще связывали наши имена с магнолией, независимо от того, кто временно владеет ей, если бы они говорили: «Ах, это дерево, на котором Гартлберри повесили своего повара, потому что он неправильно приготовил соус со спаржей». Вот это будет нечто, сделанное по нашей инициативе, это нельзя будет свалить на восточный ветер или живучесть магнолии.

— Мы никогда не сделаем ничего подобного, — сказала тетя.

Племянница неохотно вздохнула.

— Я не могу этого представить, — признала она. — Конечно, — последовало продолжение, — есть множество способов вести подлинную жизнь, не совершая выдающихся актов насилия. Это ужасные мелкие повседневные действия притворной важности придают оттенок вольерности нашей жизни. Было бы занятно, если б не было так пафосно и трагично — слышать, как дядя Джеймс утром собирается и объявляет: «Я должен нынче отправиться в город и выяснить, что люди говорят о Мексике. Дела там начинают принимать серьезный оборот». Потом он направляется в город и очень серьезным тоном беседует с торговцем табачными изделиями, кстати покупая унцию табака; возможно, он встречает еще парочку мыслителей мирового масштаба и беседует с ними столь же серьезным голосом, потом он плетется назад и объявляет с преувеличенной важностью: «Я только что говорил с некоторыми людьми в городе о состоянии дел в Мексике. Они соглашаются с моим мнением, что там все станет еще хуже прежде, чем дела пойдут на лад». Конечно, никого в городе нисколько не заботит, каковы его взгляды на положение дел в Мексике и есть ли они вообще. Торговец табачными изделиями даже не переживает о покупке унции табака; он знает, что дядя купит то же самое количество того же самого табака на следующей неделе. Дядя Джеймс мог бы точно так же лежать на спине в саду и беседовать с сиреневым деревом о привычках гусениц.

— Я вовсе не желаю слушать подобные вещи о твоем дяде, — сердито возразила миссис Джеймс Гартлберри.

— Мое собственное положение столь же ужасно и трагично, — сказала племянница беспристрастно. — Почти все во мне — обычная посредственность. Я не очень хорошо танцую, и никто не может по чести назвать меня красивой, но когда я направляюсь на одну из наших унылых маленьких местных танцулек, там я, предполагается, «чудесно провожу время», вызываю горячее уважение местных кавалеров, и иду домой, полная радостных воспоминаний. На самом деле я просто провожу несколько часов в безразличном танце, выпиваю бокал ужасно сделанного кларета и слушаю огромное количество непрерывных легких разговоров. Похищение кур в лунном свете вместе с весельчаком-викарием было бы бесконечно более захватывающим; вообразите себе удовольствие урвать всех этих белых минорок, которыми Чибфорды всегда так хвастают. Продав их, мы можем отдать все доходы на благотворительность, так что в этом не будет ничего особенно дурного. Но ничего подобного нет в пределах вольера моей жизни. На днях кто-то унылый, приличный и непримечательный будет «говорить мне комплименты» на теннисном корте, как это обычно бывает, и все унылые старые сплетницы в окрестности начнут спрашивать, когда мы обручимся, и наконец мы поженимся, и люди будут дарить нам масленки, и пресс-папье, и заключенные в раму картины, изображающие молодых женщин, кормящих лебедей.

— Эй, дядя, вы уходите?

— Я только прогуляюсь в город, — объявил мистер Джеймс Гартлберри с некоторой важностью. — Я хочу услышать, что люди говорят об Албании. Дела там начинают принимать очень серьезный оборот. По моему мнению, мы еще не видели самого худшего.

В этом он был, вероятно, прав, но теперешнее или будущее состояние Албании не имело ничего общего с начавшимися рыданиями миссис Гартлберри.