Морская политика России 80-х годов XIX века [Роберт Владимирович Кондратенко] (fb2) читать онлайн

Введение

Не так давно российский Военно-Морской Флот отпраздновал свой трехсотлетний юбилей. Немногим менее насчитывает его историография, первым опытом которой считается написанное Петром Великим «Объявление» к «Уставу морскому». Однако подлинный ее расцвет начался только в 60-е годы XIX века, и связан он с деятельностью А.В. Висковатова, С.И. Елагина, Ф.Ф. Веселаго, В.Ф. Головачева и других офицеров и служащих морского ведомства. Вплоть до 1917 года, флотские историки разрабатывали сюжеты преимущественно XVIII — первой половины XIX века. Из событий более позднего времени их внимание привлекали главным образом войны с Турцией 1877–1878 годов и Японией 1904–1905 годов. Промежуточный же период оказался в тени. Его бегло описывали авторы немногочисленных популярных очерков, упоминавшие в основном лишь усиленное судостроение и создание незамерзающего порта в Либаве, а также отмечавшие недостатки в боевой подготовке флота^[1].

Гораздо больше сведений сообщали юбилейные издания, итоговые обзоры и учебные курсы, кратко характеризовавшие реформы центрального управления, перемены в организации личного состава, перечислявшие новые образцы оружия и техники, лаконично описывавшие работы по созданию новых и расширению старых военных портов, плавания отдельных кораблей и отрядов, маневры^[2].

Вопросы развития военно-морского образования затрагивались в очерках истории специальных учебных заведений^[3]. Некоторые сведения о деятельности руководящего состава морского ведомства содержатся в биографических изданиях^[4].

Однако в дореволюционных работах разнообразные мероприятия Морского министерства не рассматривались как целостный комплекс, как целенаправленная политика, скоординированная с действиями таких министерств, как Военное, Финансов, Иностранных дел и обусловленная состоянием отечественной промышленности. Первую попытку объяснить решения руководства Морским министерством с учетом влияния преимущественно внешне-политического и военного ведомств предпринял в книге «Подготовка России к мировой войне на море» профессор Военно-морской академии РККФ М.А. Петров. Он постарался раскрыть зависимость дислокации сил флота, оборудования морских театров и судостроения от оценки правительством военно-политической ситуации в Европе и на Дальнем Востоке^[5].

Основывая свои выводы преимущественно на постановлениях Особого совещания министров 1881 года и материалах, касающихся разработки и корректирования судостроительной программы, М.А. Петров писал о расширении к началу 80-х гг. XIX века круга задач, решаемых Морским ведомством. Помимо обороны берегов и подготовки крейсерской войны с Англией, Главному Адмиралтейству приходилось принимать меры и к обеспечению планируемой высадки десанта в устье Босфора, и к парированию угроз со стороны усиливавшихся флотов Германии, Китая и Японии. Вместе с тем, по мнению М.А. Петрова, руководители Морского ведомства предназначали собственный флот для действий в океанах, отодвигая береговую оборону на второй план.

Такой подход, как считал М.А. Петров, был ошибочен, ибо не учитывал темпов роста германской военной мощи и не соответствовал общей политической и стратегической обстановке. Быстрое развитие германского флота заставило пересматривать судостроительную программу дважды, в 1885 году увеличив число миноносцев за счет броненосцев, а в 1890 году восстановив количество последних. Однако за недостатком средств вплоть до 1895 года выполнить план в намеченном объеме не удалось. Тем временем, победа Японии над Китаем резко изменила обстановку на Дальнем Востоке и вынудила Россию приступить к наращиванию морских сил в Тихом океане. Но мера эта оказалась запоздалой и недостаточно решительной.

Написанная с использованием архивных материалов, работа М.А. Петрова в некоторых отношениях сохранила свое значение, и до недавнего времени оставалась единственным исследованием такого рода. В книге В.Е. Егорьева «Операции владивостокских крейсеров в Русско-японскую войну 1904–1905 гг.» затронуты отдельные вопросы базирования российского флота на Тихом океане^[6].

Монография А.П. Шершова «История военного кораблестроения» и исторический очерк, предваряющий справочник С.П. Моисеева «Список кораблей русского парового и броненосного флота», лишь детализировали предложенную М.А. Петровым схему планирования и организации судостроения^[7]. Подготовленное Ю.А. Пантелеевым учебное пособие «Развитие штабов в русском флоте от их зарождения до наших дней» содержит всего несколько замечаний относительно структурных преобразований в морском ведомстве изучаемого периода^[8].

Практически ничего не добавили к сказанному М.А. Петровым о морской политике последних десятилетий XIX века составленные в 1960-е годы и неоднократно переиздававшиеся очерки истории Балтийского, Черноморского и Тихоокеанского флотов^[9]. Та же концепция, развитая на основании очерка С.П. Моисеева, легла в основу работ И.А. Козлова^[10].

Опубликованная в 1973 году монография Л.Г. Бескровного «Русская армия и флот в ХIХ в.» не предложила целостного взгляда на морскую политику, более того, в ней содержится ряд ошибочных истолкований фактов^[11].

Несколько слов о событиях 80-х годов XIX века сказано авторами книги «Русские и советские моряки на Средиземном море»^[12].

Вопросами совершенствования техники, оружия и тактики ограничился в обобщающем труде «Развитие тактики военно-морского флота» Н.Б. Павлович^[13]. Такой же характер носит и учебное пособие В.Ю. Грибовского «Развитие парового и броненосного флотов в XIX в.»^[14].

Ряд существенных замечаний о морской политике России на Дальнем Востоке включен в работу Д.Н. Эндакова «Русский флот на Тихом океане»^[15]. К сожалению, они практически не нашли отражения в книге о борьбе на море в Русско-японскую войну, написанной И.А. Козловым и В.А. Золотаревым, которая, по сути дела, воспроизводит прежние разработки И.А. Козлова^[16].

В канун празднования 300-летия российского флота количество публикаций на темы военно-морской истории увеличилось, однако большинство из них было посвящено частным вопросам, преимущественно судостроению, работы же обобщающего характера по-прежнему в значительной мере основывались на идеях М.А. Петрова. Такова, в частности, книга В.А. Золотарева. И.А. Козлова, В.С. Шломина «История флота государства российского»^[17]. Та же концепция положена и в основание учебных пособий, например, подготовленного в 1995 году А.П. Алхименко и В.Д. Доценко для Военно-морской академии или В.П. Арзамасцевым, В.Н. Георгицей, Е.Ф. Подсобляевым для курсантов училищ^[18].

Несколько отличается от перечисленных работ статья В.Ю. Грибовского «Флот в эпоху Александра III». Автор обращает внимание на меры по усилению отряда судов в Тихом океане после Афганского кризиса 1885 года и поездку И.А. Шестакова на Дальний Восток в 1886 году, оказавшую заметное влияние на морскую политику в этом регионе. В статье подчеркивается роль адмирала Н.М. Чихачева, сторонника развития преимущественно Балтийского флота, восстановившего в 1890 году первоначальный план судостроения, и отмечается, что: «Создание линейного флота "открытого моря" повышало престиж России в решении вопросов международной политики и предоставляло известную свободу выбора выгодных политических комбинаций с целью обеспечения безопасности западных границ империи»^[19].

Вышедший из печати в 1996 году первый том исторического очерка «Три века российского флота», в состав авторского коллектива которого входил и В.Ю. Грибовский, содержит близкую к предложенной в упомянутой статье трактовку событий 80 — 90-х годов XIX века. Перечисляя случаи использования морских сил для решения внешнеполитических задач, автор соответствующего раздела называет не только подготовку к крейсерским операциям в дни Афганского кризиса 1885 года, дружественный визит в Тулон, демонстрацию 1895 года, в Чифу, но и участие российских кораблей в урегулировании греко-турецкого конфликта из-за острова Крит в 1897 году. Флот понимается как инструмент для решения более широкого круга задач внешней политики, нежели в работе М.А. Петрова, но основные положения близки к выдвинутым в ней^[20].

Определенное значение имеет и принадлежащий перу Р.М. Мельникова второй том «Истории отечественного судостроения». Обращаясь к кораблестроительным программам 80 — 90-х годов XIX века автор предпринимает попытку связать их с морской политикой России, в значительной мере воспроизводя при этом концепцию М.А. Петрова. Однако в книге содержится немало интересных наблюдений, касающихся реализации принимавшихся Морским министерством решений^[21].

Помимо работ, посвященных истории флота, морскую политику России освещают и авторы, пишущие о ее внешней политике. Так, в первом томе «Истории Болгарии» мы находим краткое упоминание о двух кораблях, посланных в 1886 году российским правительством в Варну по просьбе Н.В. Каульбарса, руководившего специальной миссией, направленной Александром III для стабилизации внутриполитической обстановки в Болгарии^[22]. Более подробно этот сюжет рассматривается в монографиях В.И. Косика и М.Ю. Золотухина^[23].

Последняя работа, а также статьи и книги Н.С. Киняпиной и обобщающие труды отражают роль флота в подготовке к окончательному разрешению Восточного вопроса^[24].

О влиянии состояния морских сил на российскую политику в дни Афганского кризиса писал в книге Британская экспансия в Средней Азии. (Пенде, март 1885 г.)» Г.А. Хидоятов. Переоценив возможности Морского ведомства, автор пришел к ошибочным выводам относительно взглядов правительства на перспективы военного решения возникшей проблемы^[25]. Более обоснованным представляется мнение В.М. Хвостова о слабости флота на Черном море, которую компенсировала лишь поддержка со стороны Германии принципа закрытия проливов^[26].

Достаточно подробно рассматривается морская политика в монографии А.Л. Нарочницкого «Колониальная политика капиталистических держав на Дальнем Востоке. 1860–1895». Автор уделил внимание эскадре генерал-адъютанта С.С. Лесовского, посланной на Дальний Восток в 1880 году, когда обострились отношения между Россией и Китаем, отказавшимся ратифицировать Ливадийский договор о разделе Илийского края, августовскому Особому совещанию 1881 года, Особому совещанию 1883 года по Амурским делам, событиям Афганского кризиса 1885 года, включая захват англичанами порта Гамильтон, расположенного у берегов Кореи и позволявшего контролировать дальние подступы к Владивостоку, совещаниям 1887 года по усилению Тихоокеанской эскадры. Вместе с тем, имея в виду период 1886–1894 годов, А.Л. Нарочницкий писал, что «царская дипломатия, военное, морское и финансовое ведомства вследствие недостатка сил и средств вынуждены были заботиться в эти годы прежде всего о сохранении status quo на Тихом океане»^[27]. В связи с этим он отрицал существование каких-либо намерений правительства приобрести незамерзающий порт на Дальнем Востоке и указывал, что до 1895 года Тихоокеанская эскадра пользовалась японскими портами для зимовки и снабжения.

АЛ. Нарочницким подчеркивается, что главным морским противником «царизма» на Тихом океане считалась Англия. На случай войны с нею Морское министерство готовилось нанести удар по британской морской торговле быстроходными крейсерами, так как создание броненосной эскадры в тех водах было слишком дорогим. Вместе с тем, Главный морской штаб изучал вопрос о возможности десанта и Гонконг с целью уничтожения его складов и сооружений. Подобные действия управляющий Морским министерством И.A. Шестаков и военный министр П.С. Ванновский считали возможными и в отношении канадского побережья, а также портов Австралии.

В монографии А.Л. Нарочницкого рассматривается и вопрос о поисках Морским министерством гаваней на островах Тихого океана, где действующие против английского судоходства крейсера могли бы найти убежище. На примере сделанного в 1887 году И.А. Шестакову неким А. Маркесом и оставленного без последствий предложения установить протекторат над Гавайскими островами автор доказывает отсутствие у российского правительства намерений приобрести новые островные владения. Упоминается и эпизод с обследованием в 1886 году корейского порта Лазарева и острова Гончарова в ответ на занятие англичанами порта Гамильтон. А.Л. Нарочницкий отмечает, что уже в январе 1887 года Морское министерство и Министерство иностранных дел отказались от «всяких предприятий, касающихся острова Шимпо», дабы не портить отношений с Китаем. Им упомянуто также Особое совещание 19 февраля (3 марта) 1887 года, на котором ставился вопрос об удвоении флота на Тихом океане и доведении его до 11 судов с 58 орудиями, отложенном ввиду значительного бюджетного дефицита. По мнению А.Л. Нарочницкого, недостаток сил препятствовал проведению активной политики на Дальнем Востоке, и вплоть до начала Японо-китайской войны Министерство иностранных дел России стремилось к сохранению равновесия в регионе, рассчитывая при этом на дружественные отношения с Японией.

Точка зрения А.Л. Нарочницкого на возможность активных операций российского флота против портов Австралии оспаривается в работах А.Я. Массова. Аргументируя свою позицию слабостью отряда судов в Тихом океане, исследователь не только отрицает существование планов нападения на берега пятого континента, но и утверждает, что практически все посещения Австралии российскими кораблями представляли собой визиты доброй воли^[28].

Монография И.С. Рыбаченок «Союз с Францией во внешней политике России в конце XIX в.» включает достаточно подробное описание отдельных элементов морской политики государства на тихоокеанском, средиземноморском и черноморском театрах в 1895–1899 годах^[29].

Участие российского флота в Египетском кризисе 1882 года освещено в монографии Г.А. Нерсесова^[30]. Краткое упоминание о международной морской демонстрации 1880 года у берегов Турции мы находим в работе Н.И. Хитровой^[31]. Действия эскадр на Тихом океане затрагиваются Б.А. Романовым, Б.Д. и Б.Б. Пак, Л.Н. Кутаковым, А.Д. Воскресенским, Чой Доккю^[32].

Такой аспект морской политики, как защита отечественных промыслов на Дальнем Востоке, нашел отражение в принадлежащем перу Г.П. Куропятника разделе коллективной работы «История внешней политики и дипломатии США. 1867–1918»^[33].

Сведения о влиянии правительства на развитие коммерческого мореплавания содержатся в целом ряде книг и статей, в частности в исторических очерках М.Ю. Поггенполя, С.И. Иловайского, Ю.Д. Филиппова и обобщающем коллективном труде «Под флагом России»^[34].

Анализ перечисленных работ показывает, что история морской политики России 80-х годов XIX века не получила еще должного освещения в литературе. На это указывает наличие фактов, приводимых исследователями внешней политики, но не учитываемых флотскими историками, разрабатывающими концепцию М.А. Петрова, а также отдельных дискуссионных моментов, требующих дополнительного исследования, например, в работах В.М. Хвостова и Г.А. Хидоятова, А.Л. Нарочницкого и А.Я. Массова. Недостаточно раскрыта взаимосвязь различных аспектов морской политики.

Представляется целесообразной попытка проследить ее зависимость от политики внешней и внутренней, от состояния экономики страны в целом и финансов в частности, а также от позиции Военного ведомства на протяжении всего указанного периода. Все это заставляет вновь обратиться к данной теме.

Определяя морскую политику как комплекс мероприятий правительства по обеспечению государственных интересов в Мировом океане, автор счел допустимым ограничиться наиболее значимыми ее составляющими, выделив в качестве таковых военную (постановка военно-морским силам стратегических задач, создание соответствующего им флота и береговых частей, оборудование морских театров, включая обустройство баз и накопление запасов, разработка военных планов, а также подготовка личного состава), внешнеполитическую (использование флота в интересах внешней политики и обеспечение деятельности военно-морских сил и коммерческого мореплавания средствами дипломатии) и экономическую (решение экономических задач при помощи военного флота и стимулирование правительством развития коммерческого судоходства и промыслов). А так как первые две в 1880-е годы преобладали, то в работе именно им и уделено основное внимание.

Первоначальный замысел исследования предполагал изучение процессов и явлений, характеризующих морскую политику России с 1881 года, когда воцарение императора Александра III привело к расширению задач, ставившихся Морскому ведомству, по 1888 год, обозначивший смену приоритетов в рамках этих задач, вызванную переменами в руководстве ведомством. Однако для достижения необходимой обоснованности суждений по многим вопросам пришлось расширить хронологические рамки, затрагивая события, происходившие в середине 70 — начале 90-х годов XIX века. Материал представлен в хронологической последовательности, но ради большей связности изложения разные этапы отдельных процессов объединены, что привело к некоторой мозаичности текста. К сожалению, состояние источников не позволяет восстановить картину морской политики с должной полнотой. Поэтому автор позволил себе в ряде случаев воздержаться от поспешных выводов, рассматривая свою работу в качестве первого шага по избранному пути.

ЧАСТЬ I МОРСКАЯ ПОЛИТИКА РОСИИ В КОНЦЕ 70 — НАЧАЛЕ 80-х ГОДОВ XIX ВЕКА

Полуброненосный фрегат «Минин»

Глава 1 Российское Морское ведомство в конце 1870-х годов. Теория «двух флотов» и планы строительства мореходных броненосцев. Проект реформ адмирала Н.М. Чихачева

К началу 1880-х годов, согласно действовавшему с 1 января 1867 года Положению, на вершине должностной пирамиды российских военно-морских сил находился 53-летний главный начальник флота и Морского ведомства, генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, родной брат и ближайший помощник императора Александра II. Человек достаточно широко образованный, Константин Николаевич, по справедливому замечанию А.П. Шевырева, не отличался вместе с тем глубиной суждений. По отношению ко флоту это вызывалось недостаточной морской практикой и малым опытом командования судами и соединениями. Неуравновешенный и несдержанный характер, а также чрезмерно увлекающийся ум часто мешали ему достигать поставленных целей. Занимая с 1862 года должность наместника в Царстве Польском, а с 1865 года — председателя Государственного совета, великий князь сохранил за собой лишь общий надзор за делами ведомства, доверив непосредственное руководство им управляющему Морским министерством^[35].

Действительный автор Положения 1867 года, 66-летний генерал-адъютант Н.К. Краббе, управлявший министерством с 1860 по 1875 год, сумел сосредоточить в своих руках значительную власть. Умный, но посредственно знакомый с морским делом Н.К. Краббе сделал карьеру благодаря адъютантству у светлейшего князя А.С. Меньшикова и был скорее царедворцем, чем флотоводцем, однако не утратил способности выслушивать, понимать и поддерживать талантливых изобретателей. В значительной мере благодаря этому российский флот сумел избежать полной зависимости от иностранцев в области броненосного судостроения и производства стальных орудий, одним из первых приступил к опытам в подводном плавании, стал осваивать минное дело. Однако стремление угодить великому князю и самому императору часто заставляло Н.К. Краббе чрезмерно усердствовать в исполнении их пожеланий, закрывая глаза на сравнительно низкую эффективность недостаточно испытанных образцов нового оружия, что не соответствовало интересам флота и государства в целом.

Генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич

Распорядительным органом министерства в тот период была канцелярия, с 1875 года возглавлявшаяся 46-летним контр-адмиралом А.А. Пещуровым, достаточно опытным моряком, командовавшим судами, но человеком довольно сухим, склонным к формальному теоретизированию и кабинетному стилю руководства. После смерти Н.К. Краббе в 1875 году и назначения на его место опытного флотоводца, 63-летнего вице-адмирала С.С. Лесовского, с 1871 года служившего товарищем (помощником) управляющего, влияние А.А. Пещурова возросло, а в 1880 году он, в свою очередь, стал товарищем.

Генерал-адъютант Н.К. Краббе, управляющий Морским министерством с 1860 по 1875 год

Генерал-адмирал, управляющий министерством и его товарищ, директор ведавшего личным составом Инспекторского департамента, главные командиры Санкт-Петербургского, Кронштадтского, Николаевского и Владивостокского портов играли ведущую роль в руководстве Морским ведомством. Они принимали важнейшие решения, касавшиеся повседневной деятельности и перспектив развития флота. Однако вдохновителями таких решений нередко становились лица, не занимавшие в официальной иерархии высоких постов, но пользовавшиеся доверием великого князя Константина Николаевича или очередного управляющего. Наибольшее влияние имел вице-адмирал А.А. Попов, в феврале 1880 года, в возрасте 59 лет, возглавивший кораблестроительное отделение Морского технического комитета. Именно его взгляды во многом предопределили пути, по которым отечественному флоту суждено было двигаться в 70-х годах XIX века.

По подсчетам С.П. Моисеева, российский императорский флот к 1 января 1880 года состоял из 314 кораблей всех классов, включая 115 яхт, шхун, пароходов и других вспомогательных судов^[36]. Львиная доля их числилась в списках Балтийского флота, значительно превосходившего Черноморскую, Каспийскую и Сибирскую флотилии вместе взятые. Такое положение сложилось в результате поражения в Крымской войне и было зафиксировано статьями Парижского трактата 18/30 марта 1856 года, лишившего Россию права содержать крупные корабельные соединения на Черном море. Этой мерой французское и английское правительства пытались снизить исходившую, по их мнению, от России угрозу целостности Османской империи и своим интересам в ней, а также обеспечить безопасность коммуникаций, связывавших Англию со странами Востока.

Вице-адмирал С.С. Лесовский, управляющий Морским министерством с 1876 по 1880 год

Поневоле российскому Морскому министерству пришлось сосредоточить все усилия на совершенствовании Балтийского флота. Однако быстрое развитие военной техники, заставившее Россию, вслед за ведущими морскими державами, в течение считанных лет перейти от деревянных парусных кораблей и гладкоствольных бронзовых и чугунных пушек к железным паровым винтовым кораблям, покрытым броней и вооруженным стальными нарезными орудиями, поставило как перед министерством, так и перед отечественной экономикой крайне трудную задачу. Отсталая промышленность, скудные финансы, а также нерациональное использование имевшихся возможностей и средств не позволили сохранить относительную боевую мощь даже одного Балтийского флота.

Вице-адмирал А.А. Попов

В начале 1860-х годов, под влиянием печального опыта Крымской войны, в Морском ведомстве возобладала концепция «двух флотов» — оборонительного и наступательного. Поводом к ее реализации послужило обострение международной обстановки в связи с Польским восстанием 1863–1864 годов и дипломатическим выступлением европейских держав в его поддержку. Боязнь нападения английских и французских корабельных соединений на Петербург с моря, вместе с настояниями Военного ведомства и стремлением Н.К. Краббе продемонстрировать свою распорядительность привели к поспешному строительству нескольких серий маломореходных кораблей береговой обороны. А миролюбивые заявления Сент-Джемского кабинета, интерпретированные как результат демонстративного сосредоточения российских крейсерских эскадр в портах США, способствовали утверждению теории «крейсерской войны» и строительству крейсеров, большинство из которых не вполне отвечало требованиям времени.

Концепция «двух флотов» сказалась и на развитии Черноморского флота. После отмены в 1870–1871 годах нейтрализации Черного моря, местную флотилию решили пополнить довольно дорогостоящими плавучими батареями-«поповками», пригодными лишь для непосредственной обороны побережья.

Едва ли не наиболее яркое и сжатое изложение концепции прозвучало в докладе морякам-черноморцам, прочитанном 27 января 1875 года в Николаеве вице-адмиралом А.А. Поповым. Он утверждал, что «наступательной войны нам вести уже не для чего, а для войны оборонительной мы всегда должны быть готовы… наш долг заключается прежде всего в том, чтобы защитить те пункты наших берегов, которые имеют важный государственный интерес. Следовательно, наиболее необходим для нас оборонительный флот. На каждом из морей: Балтийском и Черном, он должен быть такой силы, чтобы имел возможность выдержать борьбу с союзным флотом не только всех европейских держав, но может быть более дальних государств… В интересах государственных, для того, чтобы дать во время войны возможность выйти из пассивного положения и дать тотчас же почувствовать каждой державе, объявившей нам войну, всю ее тяжесть, полезно иметь крейсеров, одно существование которых в открытом море производит панику, возвышает фрахты и причиняет неисчислимые потери…»^[37].

Сборка «поповки» в Николаевском адмиралтействе

Из слов адмирала видно, под каким впечатлением от событий 1854–1855 годов находились руководители Морского ведомства, долго еще мыслившие преимущественно категориями обороны.

Впрочем, понимали они и необходимость строительства мореходных броненосцев, составлявших ударную силу флотов того времени, пригодную для решения широкого круга задач. Так, А.А. Попов в своем докладе признавал с оговоркой, что «желательно иметь наступательный флот, но нельзя забывать, что такой флот вполне зависит от тех средств, которыми государство располагает». Столь же осторожно высказались и авторы «Всеподданнейшего отчета по Морскому ведомству за 1870 — 73 годы», составленного в соответствии с указаниями Константина Николаевича. В нем предлагалось ответить на высокие темпы развития германского флота на Балтике и турецкого на Черном море ускорением собственного судостроения, без конкретизации его объемов.

Заметим, что ко времени подготовки отчета реализация большинства планов судостроения, отвечавших концепции «двух флотов», завершилась. В Кронштадте производились последние работы на четырех броненосных башенных фрегатах, в Николаеве строились две «поповки», а в Петербурге, согласно одобренной генерал-адмиралом 5 июня 1871 года крейсерской программе, два броненосных корвета и клипер. Однако сочетание береговой обороны и океанского крейсерства, казавшееся уместным при столкновении с Англией или Францией, не обещало успеха в борьбе с объединившейся Германией или Турцией. Новая международная обстановка заставляла ориентироваться на потенциальные возможности усиливавшихся соседей: германская судостроительная программа 1873 года предусматривала увеличение числа броненосных кораблей к 1882 году до 16, а турки уже располагали 15 мореходными броненосцами. Этим обстоятельством практически предопределялась и близкая смена концепции развития отечественных военно-морских сил.

Броненосный башенный фрегат «Адмирал Лазарев» — один из кораблей, построенных для береговой обороны в рамках концепции «двух флотов»

Правда, одних деклараций по этому поводу было недостаточно, требовались значительные ассигнования. Однако скудость казны, а отчасти и позиция министра финансов М.Х. Рейтерна, выступавшего против увеличения военных расходов, наряду с менее существенными причинами помешали решить этот вопрос. На какое-то время он был отложен. Лишь 17 июня 1876 года, в разгар очередного кризиса на Балканах, С.С. Лесовский представил генерал-адмиралу записку с планом судостроения. Взяв за основу расчетов число крупнокалиберных орудий, управляющий заявил, что уравнять силы российского флота на Балтике с германским можно, если затратив около 25 млн руб. построить в ближайшие семь-восемь лет пять броненосцев типа «Петр Великий». На Черном же море, чтобы с успехом противостоять турецкому флоту, требовалось десять таких кораблей, строительство которых заняло бы 18 лет и обошлось в 60 млн руб. Обычный бюджет министерства не позволял выполнить этот план, и С.С. Лесовский настаивал на ежегодных экстраординарных кредитах^[38].

На основании записки адмирала был подготовлен доклад, представленный великим князем Александру II в июле того же года. Выслушав его, император повелел созвать совещание с участием канцлера А.М. Горчакова, военного министра Д.А. Милютина, министра финансов М.Х. Рейтерна, государственного контролера С.А. Грейга и управляющего Морским министерством под председательством Константина Николаевича. Собравшись на заседание 27 июля, участники совещания решили, что прежде всего следует проанализировать бюджет Морского министерства, чтобы выявить резервы для финансирования судостроения^[39].

Судя по сохранившимся документам, как Министерство финансов, так и Государственный контроль считали необходимым сократить расходы на плавание, командировки служащих, награды и пособия чиновникам и ряд других статей, с чем не соглашался С.С. Лесовский^[40]. Споры затянулись до весны 1877 года.

Поповка «Новгород» — круглый броненосец, построенный по проекту А.А. Попова

Тогда же Константин Николаевич с высочайшего разрешения сформировал под своим председательством Особую комиссию для обсуждения вопроса о типе будущих броненосцев. В заседаниях комиссии, состоявшихся 22 и 24 февраля 1877 года в Мраморном дворце, принял участие и цесаревич Александр Александрович. Собственно, создавалась комиссия лишь для того, чтобы придать коллегиальный характер решению о строительстве новых «поповок». Развивая конструкцию круглого судна, вице-адмирал А.А. Попов предложил значительно увеличить его водоизмещение, чтобы в варианте, предназначенном для Черного моря, оно могло нести 24-дюймовую (609,6-мм) броню и четыре 16-дюймовых (406-мм) орудия, имело скорость 12 уз и минимальную осадку, позволявшую входить в устье Днепра, а для Балтики — броню 36 дюймов (914-мм), шесть 16-дюймовых или четыре 20-дюймовых (508-мм) чугунных гладкоствольных орудия^[41].

Обращаясь к членам комиссии, Константин Николаевич попытался внушить им мысль о необходимости строить именно такие броненосцы, как, якобы, значительно превосходящие лучшие иностранные образцы и позволяющие надолго сохранить боевую мощь флота. Но наследник, а с ним вице-адмиралы К.Н. Посьет и Г.И. Бутаков, высказались против увлечения немореходными круглыми судами, и великому князю пришлось образовать субкомиссию под председательством С.С. Лесовского для детального рассмотрения проекта А.А. Попова. Собравшись на заседание 25 февраля, субкомиссия постановила передать проект в кораблестроительное отделение Морского технического комитета (МТК). По приказанию Константина Николаевича, в качестве минимальных требований к будущему броненосцу принимались: 24-дюймовая броня, четыре 16-дюймовых орудия, скорость хода 12 уз и осадка 20–22 фута (6,1–6,7 м), что было совместимо лишь в проекте «поповки»^[42]. 22 апреля, после необходимой подготовки, А.А. Попов отослал председателю кораблестроительного отделения, генерал-лейтенанту И.С. Дмитриеву теоретические чертежи и другую документацию. Однако к этому моменту Россия уже 10 дней находилась в состоянии войны с Турцией. Судостроительные планы пришлось отложить до лучших времен.

Боевые действия на море во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов в очередной раз подтвердили старую истину — флот должен быть сбалансирован по классам и численности кораблей. Несмотря на героизм экипажей, ни импровизированные крейсера из числа судов Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ), ни минные катера, за исключением сражавшихся на Дунае, не смогли существенно повлиять на обстановку^[43].

Лишь довольно низкий уровень подготовки личного состава помешал турецкому флоту утвердить свое господство на военном театре. На протяжении всей войны российское командование испытывало потребность в мореходных броненосцах, и особенно остро с февраля 1878 года, после того, как в Мраморное море вошла британская Средиземноморская эскадра вице-адмирала Д. Хорнби, прикрывшая фланги оборонявших Константинополь османских войск.

Ее появление изменило соотношение сил на фронте, а возникшая в связи с этим угроза разрыва с Англией, отрицательно сказалась на решениях штаба Действующей армии, что позволило туркам выиграть время для укрепления Чаталджинских позиций и переброски подкреплений из Румелии и Малой Азии. И до этого не решавшийся отдать приказ о штурме Константинополя, император Александр II совершенно оставил такую мысль. Но чем дольше стояли российские войска под стенами турецкой столицы, тем меньше оставалось у них шансов на успех. Понимая это, венский и лондонский кабинеты потребовали пересмотра условий Сан-Стефанского мирного договора. Состоявшийся же в июне 1878 года Берлинский конгресс значительно урезал плоды Освободительного похода, что было болезненно воспринято широкими общественными кругами России, а также цесаревичем, командовавшим в годы войны Рущукским отрядом.

«Веста» — один из пароходов РОПиТ, вошедших в состав Черноморской флотилии во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов

Обострение отношений с Англией весной 1878 года привело к пополнению Балтийского флота приблизительно 100 малыми миноносками и четырьмя купленными в США крейсерами, из которых три были переоборудованы из торговых пароходов; появились миноноски и в Черном море. В результате флот значительно вырос численно, но его боевые возможности изменились в гораздо меньшей степени. Кроме того, по инициативе деятелей Общества для содействия русскому торговому мореходству, примыкавшего к тем, критиковавшим правительственный курс славянофильским кругам, которым симпатизировал наследник, был создан Добровольный флот, предназначавшийся для расширения крейсерских операций в военное время. После стабилизации международной обстановки, ради самосохранения эта организация занялась коммерческой деятельностью.

Полуброненосный фрегат «Генерал-Адмирал» — один из кораблей построенных в рамках концепции крейсерской войны на морских коммуникациях Великобритании

Морское же ведомство продолжило строительство крейсеров по программе 1871 года, предполагавшей создание нескольких отрядов, каждый в составе одного полуброненосного корвета типа «Генерал-Адмирал» и двух клиперов (позднее корветы переклассифицировали во фрегаты)^[44]. В марте 1878 года адъютант Константина Николаевича, капитан-лейтенант Л.П. Семечкин разработал первый подробный план крейсерских операций^[45].

Таким образом, прежнее разделение флота на силы береговой обороны, не способные действовать в открытом море, и крейсерские силы, нацеленные главным образом на британские торговые коммуникации, сохранялось.

Осенью 1878 года, когда напряженность в отношениях России с западными державами спала, Морское министерство вновь занялось перспективными судостроительными планами. 17 октября С.С. Лесовский обратился к С.А. Грейгу, назначенному управляющим Министерством финансов, настаивая на экстраординарном кредите в 6,5–7,5 млн руб. на броненосное судостроение и отрицая возможность каких-либо сокращений действующего морского бюджета. Но 11 ноября С.А. Грейг отказал в ассигнованиях, ссылаясь на внешнеполитические и военные обстоятельства^[46].

Следует отметить, что государство в тот период находилось в гораздо худшем финансовом положении, нежели до начала боевых действий. Казна с трудом оплачивала даже текущие расходы, что заставляло моряков искать новые пути усиления флота. В июне 1878 года свое решение, заинтересовавшее генерал-адмирала, предложил директор РОПиТ, вице-адмирал Н.М. Чихачев. Оно состояло в создании системы резервов судового и личного состава, а также других реформах, позволявших выкроить из министерских смет деньги на кораблестроение.

Вице-адмирал Н.М. Чихачев

В своей записке Н.М. Чихачев затронул многие вопросы: неизбежность заграничных заказов ввиду низкого качества и дороговизны изделий отечественных заводов, необходимость обсуждения проектов новых судов в МТК при участии флагманов и командиров кораблей, обязательность исполнения утвержденных проектов «до последних мелочей». Адмирал также указал на морской ценз как способ формирования опытных офицерских кадров, на необходимость продолжительного пребывания в море для приобретения личным составом должной практики, на желательность сосредоточения всех сведений, собираемых командирами в дальних плаваниях, «в одном из учреждений Морского министерства, например в Ученом комитете, где они будут приводиться в систему и пополняться, и откуда должны исходить инструкции крейсерам», что стало бы шагом по пути превращения комитета в подобие Морского генерального штаба^[47].

Капитан-лейтенант Л.П. Семечкин

Многие из этих идей витали в воздухе, их высказывали и другие моряки, но собранные Н.М. Чихачевым воедино они могли положить начало второй за время царствования Александра II волны глубоких реформ в Морском ведомстве.

Замысел их состоял в значительном увеличении боевых сил флота, при неизменном бюджете министерства, за счет разделения кораблей на семь категорий и зачисления в списки действующих соединений всех современных «броненосцев для эскадренного боя», крейсеров и яхт (императорских и ведомственных), части «броненосцев для обороны», «миноносных шлюпок» и транспортов. Суда устаревшие и не составлявшие «боевого элемента» подлежали выведению в резерв, а сэкономленные на их содержании и уменьшении команд средства предполагалось обратить на судостроение.

Для обсуждения записки Н.М. Чихачева создали комиссию во главе с С.С. Лесовским, в состав которой вошли: великий князь Алексей Александрович, в те годы командовавший Гвардейским экипажем, Г.И. и И.И. Бутаковы, А.А. Пещуров и другие адмиралы. Комиссия не решилась принять все предложенные реформы, но и то немногое, на что она согласилась, позволило к весне 1879 года высвободить около 2,4 млн руб.^[48] Правда, назначение этих средств зависело как от намерений руководства министерством, так и от согласия Государственного совета, на усмотрение которого подавались финансовые сметы всех ведомств. 4 января и 8 марта С.С. Лесовский входил в Департамент государственной экономии с очередными представлениями об ассигновании на броненосное судостроение экстраординарного кредита в 6 млн руб. Департамент обратился за отзывом к С.А. Грейгу, и тот вновь высказался по этому поводу отрицательно, поставив к тому же вопрос о кредите в зависимость от решения комиссии, рассматривавшей проект Н.М. Чихачева^[49].

Наконец, 1 сентября 1879 года государственному секретарю была отправлена смета Морского министерства на 1880 год вместе с объяснительной запиской к ней. В записке отмечалось, что, составляя смету, «ввиду тягостных для Государственного казначейства последствий минувшей войны», министерство старалось максимально уменьшить испрашиваемые ассигнования. С этой целью, сообщал Лесовский, предполагается введение системы резервов, «практикуемой во всех континентальных государствах», но сложность вопроса требует дальнейшей его разработки. Пока же приняты лишь отдельные меры по сокращению личного состава и «отчислению в запас многих судов», сбережения от которых учтены в смете. Однако, говорилось в записке, на новое судостроение при этом остается немногим более 1 млн руб., которых недостаточно, ввиду назревшей необходимости заменить обветшавшие фрегаты «Севастополь» и «Петропавловск» современным броненосцем и пополнить крейсерские силы двумя полуброненосными фрегатами^[50].

По установленному порядку канцелярия Государственного Совета передала смету Министерству финансов и Государственному контролю, которые рассмотрели ее и высказали свои замечания. В частности, они потребовали исключить кредит в 4,26 млн руб. на постройку броненосца и фрегатов, обсудив его вместе с особым сверхсметным кредитом на кораблестроение.

Однако С.С. Лесовский с оппонентами не согласился. Объясняя свою позицию, он уточнил, что испрашивавшийся начиная с 1876 года особый кредит в 6–7 млн руб., в отличие от кредита в 4,26 млн руб., не предназначался для замены выбывающих из состава флота судов. Своевременная же замена последних необходима для того, чтобы частично компенсировать достигнутоегерманским флотом превосходство на Балтике. Кроме того, выросшие с 1876 года, флоты Японии и Китая заставляют увеличивать наши собственные силы в Тихом океане, посылая туда с Балтики полуброненосные фрегаты типа «Генерал-Адмирал»^[51].

Несколько позже, представляя 1 декабря в Государственный Совет программу броненосного судостроения, С.С. Лесовский упомянул реформаторские проекты Н.М. Чихачева, воспринятые министерством с настороженностью, из опасения «ущерба качеству судовых команд, который может парализовать боевую способность судов в продолжение значительного времени от приведения флота на военное положение», но полностью не отвергнутые. Вместе с тем, возможное их осуществление руководство ведомством перенесло на 1881 год, и ожидавшиеся от введения системы резервов 3,5 млн руб. экономии пока не могли быть использованы в интересах судостроения^[52].

К тому же окончательный выбор типа будущих броненосцев между усовершенствованным «Петром Великим» и новым проектом адмирала А.А. Попова откладывался до середины 1880 года, поэтому управляющий просил Государственный Совет ассигновать средства на строительство броненосцев вне зависимости от решения указанных вопросов.

«Петр Великий» — первый мореходный броненосный корабль российского флота

Касаясь самой программы, практически не изменившейся с 1876 года, адмирал заметил, что при расходовании испрашиваемого на ее реализацию ежегодного кредита в 6 млн руб. «необходимо отодвинуть на второй план весьма естественное стремление все потребное для флота делать у нас и из русских материалов, а брать механизмы и материалы для судов там, где они могут быть получены лучшие, дешевейшие и в кратчайший срок»^[53].

Такой взгляд объясняется тем, что аналогичные зарубежным изделия обходились в России приблизительно на 20 % дороже при более низком качестве. Дороговизна вызывалась значительными расходами на доставку к заводам сырья и топлива, перевозимого на гораздо большие расстояния, нежели в европейских странах, высокой стоимостью капитальных заводских сооружений, неизбежных при суровом климате, станков, закупаемых за границей, затратами на отопление и освещение помещений и накладными расходами, сопутствовавшими единичным и неравномерным заказам.

Причинами дороговизны С.С. Лесовский интересовался еще летом 1878 года и получил схожие ответы от начальника Ижорских заводов Л.Ф. Гадда и директора Балтийского завода М.И. Кази, опытного администратора хорошо разбиравшегося в проблемах отечественной промышленности. М.И. Кази писал тогда: «Немногие наши заводы, казенные и частные, которые приспособлены к постройке морских судов и машин, вызваны к жизни искусственно, потребностями морского ведомства и существуют лишь его заказами». И далее. «Искусственно насаждаемая заводская деятельность привлекает к себе рабочих от земледелия посредством сравнительно высокой зарабочей платы, но до сих пор эта деятельность, сама по себе, еще настолько не упрочилась и не окрепла и при том происходит в условиях таких больших колебаний, что масса наших заводских рабочих не разрывает окончательно своей связи с землею и те немногие искусные мастеровые, которыми располагают заводы, ежегодно в летнюю пору уходят в большом числе к своим полевым работам, возвращаясь на зиму. При таких условиях наше военное судостроение и тесно связанные с ним машинное и железоделательное производства не только не опираются на специальный рабочий класс в том смысле, как мы это видим за границей, но напротив, находятся еще в том периоде, когда должны создавать его и, употребляя долгое время на подготовку мастеровых различных специальностей, все-таки постоянно терпят в них недостаток, который особенно ощущается в летнюю пору, когда усиливается деятельность флота, а с нею и деятельность заводов, существующих для его нужд»^[54].

Нарисованная М.И. Кази картина передает состояние российского кораблестроения не только в конце 1870-х годов, но и десятилетия спустя. Железное судостроение, начало которому положила постройка в 1861 году на заводе Карра и Макферсона (позднее — Балтийский завод) канонерской лодки «Опыт», нуждалось в значительных капиталовложениях, на которые не решались ни отдельные предприниматели, часто предпочитавшие покупать за границей или фрахтовать иностранные суда, ни постоянно экономившее государство. Да и в целом отечественное машиностроение стояло на довольно низком уровне. По данным комиссии, исследовавшей его в 1874 году, Россия располагала тогда приблизительно 285 предприятиями отрасли, преимущественно мелкими. Участвовавший в ее работе К.А. Цехановский насчитал до 167 частных предприятий, на которых трудилось около 42 000 рабочих и числилось 422 паровые машины общей мощностью около 6162 л.с., 1360 токарных станков, 330 винторезных, 544 строгальных, 127 долбежных, 1041 сверлильный, 3396 кузнечных горнов и другое оборудование. Показательно, что на 110 предприятиях из 167 управляющими были иностранцы. К сожалению, К.А. Цехановский не включил в обзор казенные заводы, составлявшие весомую часть машиностроительной отрасли^[55]. Впрочем, при сравнении с индустрией развитых стран они существенно положение не меняли.

Поэтому Морское министерство и в 80-е, и в 90-е годы XIX века не могло обойтись без заграничных заказов на броню, артиллерию, механизмы и отдельные суда, действуя вразрез с высочайшими повелениями от 9 и 18 марта 1864 года об употреблении в судостроении только отечественных материалов. Не располагая средствами для коренной реконструкции казенных заводов, Морское министерство, вместе с тем, отказывалось от предложений полностью передать постройку флота в руки отдельных иностранных или российских частных предприятий, опасаясь появления монополистов со всеми вытекающими последствиями. Так, в октябре 1878 года Константин Николаевич отклонил как неудобное» предложение известного финансиста С.С. Полякова, грозившее, впрочем, на 40 лет сделать казну его должником^[56].

Допуская в своих записках заказы у таких солидных зарубежных фирм, как «Вулкан» и «Ф. Шихау» в Германии, «Джон Коккрилл» в Бельгии, «Крезо» во Франции, С.С. Лесовский все же большую часть корпусных работ предполагал выполнить силами казенных адмиралтейств, а при изготовлении механизмов использовать возможности отечественных заводов: Ижорских, Балтийского и К. Берда.

Глава 2 Обсуждение вопроса о проведении Босфорской операции в конце 1870-х годов

Анализ ноябрьских и декабрьских 1879 года представлений С.С. Лесовского в Государственный совет показывает, что судостроительные, а тем самым и стратегические планы Морского министерства ощутимо зависели от состояния государственных финансов, но на них практически не отражался занимавший в то время российских дипломатов и Военное ведомство Босфорский вопрос. Вопрос этот приобрел особое значение после появления и длительного пребывания в Мраморном море броненосцев адмирала Д. Хорнби, совместного выступления Лондона и Вены против Сан-Стефанского договора, утверждения Англии на Кипре и усиления ее влияния на Турцию.

Очевидный кризис власти в Османской империи наводил на мысль о скором ее распаде не только российских политиков. Однако такое развитие событий и весьма возможный при этом захват англичанами проливов затрагивал объективные интересы России в значительно большей степени, чем аналогичные интересы других держав. Состояние российской промышленности, финансов, путей сообщения со времен Крымской войны, конечно, изменилось, но не настолько, чтобы правительство могло пренебречь опасностью нападения на черноморское побережье страны, длительное же внешнеполитическое противостояние с Англией не позволяло забыть о евпаторийском десанте 1854 года и падении Севастополя.

Дело было не только в отсутствии средств на строительство и содержание во всех важных пунктах приморских крепостей со значительными гарнизонами, на увеличение численности войск в Одесском и Кавказском военных округах, не только в желании затруднить англичанам поддержку сепаратистского движения кавказских племен: к концу 1870-х годов возросло значение режима проливов для российской торговли, что подтвердила последняя война с Турцией. Немалое значение также имели занимавшие умы государственных и общественных деятелей России теории «естественных границ» и «славянской федерации», выдвигавшие вопрос о черноморских проливах на первый план.

Остроту этому вопросу, несомненно, придавала и скудость средств для его разрешения: в условиях внешнеполитической изоляции после Берлинского конгресса Россия не могла успешно бороться с англо-австрийской коалицией, столкновение с которой грозило ей при попытке утвердиться на Босфоре. В российских правительственных кругах начались поиски выхода из сложившегося положения. Часть сановников склонялась к мысли о сближении с Францией, другие возлагали надежды на восстановление дружественных отношений с Германией, заметно испортившихся в 1878 году. Экономическая взаимозависимость, тесные династические связи Романовых с Гогенцоллернами, а главное — военная мощь Германии, превращавшая эту державу, в соответствии с обстоятельствами, либо в ценного союзника, либо в крайне опасного противника, подталкивали к примирению с ней.

Как союзник, Берлин мог удержать Вену от вооруженного выступления против Петербурга, причем такая возможность должна была повлиять и на позицию Османской империи, а в конечном счете и на готовность Великобритании решить вопрос о проливах в свою пользу. Заинтересованность в новом сближении с Россией проявлял и германский канцлер О. фон Бисмарк, заботившийся о безопасности восточных границ своего государства в случае войны с Францией, не желавшей отказываться от прав на Эльзас и Лотарингию. Правда, мастер сложной политической игры, Бисмарк в 1879 году больше занимался подготовкой направленного как против Франции, так и против России союза с Австро-Венгрией.

Этот союз, устранявший остатки прежнего соперничества Берлина и Вены за право считаться центром объединения германских земель, поощрял двуединую монархию к экспансии на Балканы, что противоречило интересам Петербурга. Однако естественному в такой ситуации сближению России с Францией мешала проанглийская позиция последней, подтвердившаяся на Берлинском конгрессе. Опасаясь русско-французского соглашения О. фон Бисмарк использовал это обстоятельство и приложил все старания к тому, чтобы одновременно оправдать переговоры с Веной, припугнуть ими Петербург и побудить его к реанимации Союза трех императоров.

Между прочим, в июле 1879 года, встретившись на курорте в Киссингене с посланником России в Афинах П.А. Сабуровым, канцлер заговорил о наступившем охлаждении в отношениях двух стран, о «неблагодарности русских», не оценивших его содействия во время Восточного кризиса 1875–1878 годов. Расчет О. фон Бисмарка вполне оправдался: честолюбивый П.А. Сабуров сумел увидеть как неблагоприятные последствия дальнейшего ухудшения отношений с Германией, так и перспективы своего выдвижения на первые роли во внешнеполитическом ведомстве в том случае, если ему удастся переломить такую тенденцию. В августе П.А. Сабуров информировал о беседах с Бисмарком товарища министра иностранных дел Н.К. Гирса, сторонника сближения с Берлином. Фактически управлявший министерством после отъезда престарелого А.М. Горчакова на лечение за границу, Н.К. Гирс поручил П.А. Сабурову составить записку по данному предмету для доклада Александру II.

В начале сентября 1879 года в Ливадии состоялось совещание Н.К. Гирса, военного министра графа Д.А. Милютина, министра императорского двора и командующего императорской главной квартирой графа А.В. Адлерберга и П.А. Сабурова под председательством Александра II. На совещании было решено заключить договор с Германией, облегчающий решение важнейших государственных задач. С.Д. Сказкин, опираясь на утверждения П.А. Сабурова, писал о том, что Д.А. Милютин настоял на внесении в заключения совещания пункта, гласившего: «Необходимо установить идеальную цель, но ясную и точную, к достижению которой нужно было бы направить нашу политику. Эта цель — овладение проливами в случае, если обстоятельства приведут к уничтожению турецкого государства в Европе»^[57].

Карта участка пролива Босфор. РГАВМФ Ф. 417. Оп. 1. Д. 111. Л. 122

Данное высказывание вполне согласуется с прослеживаемой в литературе эволюцией взглядов Д.А. Милютина от поддержки планов радикального решения Восточного вопроса в начале 1878 года к стремлению ограничиться мерами по предотвращению вторжения иностранных военных флотов в Черное море, что, заметим, подразумевало и оккупацию хотя бы части Босфора^[58].

Позиция же П.А. Сабурова, назначенного послом в Берлин, таких изменений не претерпела. Он и позднее, в письме Н.К. Гирсу от 14/26 января 1884 года продолжал говорить о программе, «утвержденной в Бозе почившим Государем в 1879 году» и предписывавшей «сосредоточить все наши усилия и приготовления на главный вековой интерес России: занятие проливов, чтоб иметь в руках ключ Черного моря. Направить одновременно на эту цель нашу военную, морскую, финансовую и дипломатическую деятельность»^[59].

Однако, судя по цитируемым С.Д. Сказкиным положениям ноябрьских 1879 года записок П.А. Сабурова, достижение данной цели представлялось ему возможным лишь в неопределенном будущем и ставилось в зависимость от внутреннего положения и внешней политики Турции, а также от действий Англии. В свою очередь Гирс на страницах записки от 26 октября 1879 года говорил о том, что подготовка к возможному «нападению на заранее известного противника» предполагает «спокойное ожидание» развития событий, при котором необходимо «поддерживать добрые отношения с Турцией, чтобы она не бросилась в объятия Англии». Видимо, следует признать, что Д.А. Милютин, П.А. Сабуров и Н.К. Гирс, при некоторых различиях во взглядах на исторические задачи России вообще и на условия актуального тогда союза с Германией в частности, сходились во мнении о необходимости подготовиться к вероятному распаду Османской империи, чтобы пресечь казавшуюся неизбежной в этом случае со стороны Англии попытку овладеть проливами^[60].

Записки, составленные П.А. Сабуровым и Н.К. Гирсом осенью 1879 году, свидетельствуют, что подготовка, в числе прочих мер, подразумевала и создание на Черном море транспортного флота, достаточного для переброски к Босфору в любой момент 20-тысячного корпуса или «значительной армии». Отметим, что речь в данном случае, как и позднее, шла прежде всего о пароходах РОПиТ и Добровольного флота, пригодных для перевозки десанта. Однако в тот период эти общества не имели прямого отношения к Морскому или Военному министерствам, перед которыми, в свою очередь, задача развития транспортных средств не ставилась. Вместе с тем, крупная десантная операция без боевого охранения и огневой поддержки, при подавляющем превосходстве турецких военно-морских сил была крайне рискованной. И морское, как отчасти и сухопутное, начальство понимало необходимость использования броненосцев, быстроходных разведывательных судов, мореходных миноносцев и канонерских лодок. Но ни в 1879, ни в 1880 году, никаких изменений в планах военного кораблестроения на Черном море не произошло. Более того, Министерство финансов и Государственный контроль по-прежнему всячески старались сократить соответствующие ассигнования, и Морскому министерству с трудом удавалось отстоять основную их часть^[61].

Глава 3 Российский Военно-Морской Флот в начале 1880-х годов

Таким образом, к началу 80-х годов XIX века российский флот под давлением экономических факторов и в силу недостаточной координации планов различных ведомств продолжал развиваться в рамках концепций, выработанных еще до войны с Турцией и не учитывавших изменений, которые претерпела военно-политическая ситуация в бассейнах Черного и Средиземного морей по ее окончании. Более того, фактическое положение не соответствовало и требованиям этих концепций. Как и четверть века назад, в структуре морских сил абсолютно доминировал Балтийский флот, представлявший собой, по сути дела, единственный инструмент для решения внешнеполитических задач государства. Каковы же были его возможности? Для ответа на этот вопрос следует уточнить численность боеспособных кораблей и систему их базирования, привлекая помимо известного справочника С.П. Моисеева и другие источники.

13 декабря 1879 года Гидрографический департамент Морского министерства сообщил Инспекторскому департаменту, что состояние штурманской части позволяет идти в заграничное плавание 17 броненосным и 30 неброненосным кораблям Балтийского флота, причем в океан — только шести броненосным и 22 неброненосным. В январе 1880 года артиллерийская часть Кронштадтского порта доносила, что вполне укомплектован пушками 51 корабль, включая пароходофрегаты и вооруженные пароходы, и частично — еще три^[62].

При этом вовсе не вооруженным показан недавно построенный полуброненосный фрегат «Герцог Эдинбургский», который, тем не менее, числится среди судов, снабженных всеми штурманскими принадлежностями и способных выйти в океан. Кроме того, в число вооруженных и готовых к дальним плаваниям вошли броненосный башенный фрегат «Адмирал Лазарев», башенные лодки «Смерч», «Чародейка» и ряд других кораблей, имевших изношенные котлы, пригодные для эксплуатации в течение только одного года^[63]. Следует также учесть, что в упомянутых выше перечнях содержатся броненосные фрегаты «Севастополь» и «Петропавловск», клипера «Алмаз» и «Яхонт», которые еще в июле — августе 1879 года по приказанию генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича должны были быть отчислены к порту^[64].

Кроме окончательно выбывавших из строя, часть кораблей постоянно находилась в более или менее продолжительном ремонте, поэтому количество действительных боевых единиц все время менялось. Если не принимать во внимание учебные корветы Балтийского флота и Черноморской флотилии, но учесть в составе последней две «поповки» и учебную минную шхуну «Гонец», а в составе Сибирской флотилии — клипер «Абрек» и четыре канонерские лодки, то боеспособный флот России едва ли превышал три десятка броненосных и такое же количество неброненосных кораблей разных классов, в основном устаревших типов.

Единственным современным мореходным броненосцем среди них был «Петр Великий». При благоприятных погодных условиях в пределах Балтики ему могли содействовать четыре броненосных башенных фрегата. В финляндских шхерах и у Кронштадта имели определенное значение 10 мониторов, три башенных лодки и девять канонерских лодок с 280-мм орудиями; при непосредственной обороне портов и шхер можно было использовать до сотни малых миноносок. Кроме того, 23 февраля 1880 года Александр II санкционировал строительство 50 малыхлых подводных лодок конструкции С.К. Джевецкого. Правда, они принадлежали Военному ведомству, отличались крайне скромными возможностями, но формально усиливали оборону приморских крепостей и облегчали задачи моряков.

Броненосная башенная лодка «Чародейка»

В конце 1870-х годов в состав Балтийского флота вошло свыше 100 миноносок

«Гроза» — канонерская лодка береговой обороны, вооруженная 280-мм орудием

Броненосный фрегат «Князь Пожарский» ставший одним из первых российских океанских крейсеров

В мирное время подавляющее большинство перечисленных кораблей базировалось на Кронштадт, а миноносок — на Гребной порт в Петербурге. С началом же боевых действий Балтийский флот мог опереться также на Свеаборг и Ревель, правда, располагавшие ограниченными ресурсами. Все они находились на берегах Финского залива, обеспечивая контроль над его водами, но оставляя практически без защиты все курляндское и лифлядское побережье. Вдобавок залив надолго замерзал, что вынуждало разоружать корабли ежегодно с октября по апрель.

Для крейсерских операций в океанах предназначались главным образом четыре броненосных и полуброненосных фрегата, а также 16 клиперов, из которых шесть были недавно введены в строй и два достраивались. Для сравнения заметим, что в английском флоте к 1880 году насчитывалось около 50 мореходных броненосцев и 150 неброненосных кораблей, а в германском, до 1871 года существовавшем едва ли не символически, свыше 20 броненосцев и 30 неброненосных кораблей, преимущественно новой постройки^[65].

Полуброненосный фрегат «Минин»

Клипер «Джигит»

Несмотря на свои весьма скромные силы, российский флот должен был не только охранять столицу и поддерживать суверенитет империи на территориях Финляндии, Прибалтийских губерний, Кавказа и Приморского края, но и обеспечивать военное присутствие в Средиземном море и Тихом океане. Отряд судов в греческих водах, опиравшийся на Виллафранку (Вильфранш), а затем на Пирей был учебным, однако позволял российскому правительству участвовать в решении внешнеполитических вопросов, касавшихся Османской империи и Греческого королевства, как, в усиленном составе, он делал это во время междоусобицы 1860 года в Ливане и Критского восстания 1866 года. Отряд также служил определенной гарантией безопасности немногочисленных отечественных торговых судов и российских консульств в портах Средиземного моря, В 1876 году, по примеру 1863 года, он был направлен в США, чтобы создать угрозу английскому торговому судоходству в Атлантике.

Фрегат «Петропавловск» — деревянный обшитый броней паровой корабль

Крейсер «Азия»

Отряд кораблей в Тихом океане, опиравшийся на японские порты, чаще всего Нагасаки, также создавался главным образом для обучения личного состава, но его присутствие оказывало некоторое влияние на политику китайского и японского правительств. В 1860 году отряд подкрепил требования российской дипломатии при подписании Пекинского договора, а в 1863 и 1876 годах участвовал в крейсерских демонстрациях против Англии.

Направляясь к месту службы, корабли отрядов показывали флаг во всех промежуточных портах Европы, Азии, Африки, Южной Америки и Австралии. Определенную, хотя и менее значимую роль играли станционеры в Константинополе, на Дунае, в Тяньцзине и Ханькоу, находившиеся в распоряжении российских дипломатических представительств.

К концу 1879 года действующие силы флота распределялись следующим образом: в Средиземном море находился отряд контр-адмирала О.К. Кремера, состоявший тогда из одного броненосного фрегата «Князь Пожарский». В Тихом океане завершали плавание клипера «Джигит» и «Крейсер», составлявшие отряд контр-адмирала барона О.Р. Штакельберга. Им на смену направлялся отряд контр-адмирала А.Б. Асланбегова, в составе полуброненосного фрегата «Минин», крейсера «Азия», клиперов «Разбойник» и «Наездник».

Глава 4 Участие Морского ведомства в решении внешнеполитических задач. Кульджинсиий кризис. Ахалтекинская экспедиция. Морская демонстрация у Дульциньо. Разработка плана войны с Китаем

Начало нового, 1880 года выдалось тревожным для российского правительства. Незадолго до него вновь пролилась кровь на Балканах, где албанцы, поощряемые турецкими властями, отказались подчиниться постановлению Берлинского конгресса о передаче Черногории Гусинского и Плавского округов, При попытке князя Николая ввести войска на эту территорию, Албанская лига оказала им вооруженное сопротивление. Ее лидер Али-паша пригрозил черногорцам войной. Вместе с тем, верхушка албанцев заговорила о создании независимого от Турции государства.

В Средней Азии продолжалось движение туркмен-текинцев, воодушевленных победой над отрядом генерал-майора Н.П. Ломакина, одержанной в августе — сентябре 1879 года. Престиж России на Востоке был тогда сильно поколеблен, особенно ввиду успехов англичан в войне с афганцами. Правда, достигнутое подписанием Гандамакского договора и занятием Кабула положение им сохранить не удалось, по вине резидента Л. Каваньяри и его окружения, бесцеремонность которых спровоцировала восстание, но к январю 1880 года англичане вновь продвинулись в глубь Афганистана, и можно было предположить, что они сумеют утвердиться на стратегически важных путях из Индии в среднеазиатские владения Российской империи.

На Дальнем Востоке, в связи с попыткой России удержать за собой часть Илийского края, ухудшились отношения с Китаем. Край этот был занят российскими войсками в 1871 году, когда бушевавшее на его территории восстание дунган против цинского правительства стало угрожать безопасности границ и торговли России. В 1878 году китайцы подавили восстание и потребовали возвращения своих земель.

В Петербурге ждали такого требования. Вопрос о передаче Илийского края уже рассматривался на совещании 19 марта 1876 года под председательством Д.А. Милютина. Участники совещания отметили большое значение стратегических горных перевалов, открывающих дорогу в Семиреченскую область, и определили основные условия возвращения края: правительство богдохана должно было удовлетворить многочисленные претензии российских подданных, разрешить купцам торговать не только в приграничной Кульдже, но и на территории Китая, уступить России долину реки Текес.

Состоявшееся 4 марта 1879 года заседание совещания по тому же вопросу позволило уточнить условия будущего соглашения. Но спустя несколько месяцев Военное министерство, по инициативе Туркестанского генерал-губернатора барона К.П. фон Кауфмана и военного губернатора Семиреченской области генерал-лейтенанта Г.А. Колпаковского потребовало сохранить кроме долины Текеса еще и западную часть Илийского края, куда из Семиреченской области перекочевали несколько киргизских родов, а также взыскать с китайцев значительную контрибуцию — не менее 60 млн руб. Однако Министерство иностранных дел выступило против этих требований.

Н.К. Гирс настаивал на снижении суммы контрибуции до 5 млн руб., вполне покрывавших расходы по содержанию в крае российских войск. С его доводами согласилось и совещание под председательством военного министра, собравшееся 15 июня 1879 года, однако оно сохранило требование Г.А. Колпаковского о передаче России земель на западе Илийской долины, где располагались перевалы. Прибывший в Петербург специальный посол Китая, Чун Хоу принял все поставленные условия и 20 сентября/2 октября 1879 года подписал в Ливадии договор о возвращении Китаю оставшейся территории края^[66]. Но когда он с текстом договора вернулся в Пекин, то был арестован и предан суду.

Цинское правительство, находившееся в тот период под сильным влиянием «антииностранной партии», интересы которой выражала хунаньская группировка «милитаристов», отказалось ратифицировать договор. В Пекине считали, что ослабевшая в результате войны с Турцией Россия не пойдет на обострение отношений с Китаем. Лидер хунаньской группировки, генерал Цзо Цзунтан открыто призывал силой вернуть Илийский край^[67].

Известие об аресте Чун Хоу появилось в российских газетах 20 января/1 февраля 1880 года, среди сообщений о временном затишье на албано-черногорской границе, заметок о Чилийско-перуанской войне и беспорядках в Ирландии. Надо полагать, в правительственных кругах это событие обеспокоило поначалу только Министерство иностранных дел и азиатское отделение Главного штаба. Морское же министерство в те дни занималось преимущественно вопросом о переносе военного порта из Владивостока в залив Святой Ольги.

Данный вопрос обсуждался Морским и Военным министерствами второй год подряд. Дело было в том, что расположенный на полуострове Муравьева-Амурского Владивосток требовал значительных расходов на создание надежной обороны. В 1871 году, когда туда из Николаевска-на-Амуре переносили главную базу Сибирской флотилии, в расчет принимали только более мягкий климат, наличие строевого леса и удобство бухты Золотой Рог. Впервые серьезно задумались о необходимости укрепить новый военный порт в конце 1876 года, ввиду обострения Восточного вопроса, угрожавшего разрывом с Англией.

Первые земляные батареи были построены той же зимой на мысах Голдобина и Эгершельда. После непродолжительной дипломатической разрядки, весной 1878 года отношения с Англией вновь испортились, и строительство батарей под Владивостоком возобновилось. Однако временные сооружения быстро разрушались, и командующий войсками Восточно-Сибирского военного округа, генерал-лейтенант барон П.А. Фредерикс, предложил заменить их капитальными, вооружив исключительно нарезной артиллерией.

В январе — феврале 1879 года это предложение рассмотрела комиссия при Военном министерстве с участием представителей от Морского ведомства, под председательством генерал-лейтенанта Н.Н. Обручева, управлявшего делами Военно-ученого комитета Главного штаба. Она пришла к выводу, что для реализации Намеченного П.А. Фредериксом проекта потребуется израсходовать 3,6 млн руб. единовременно и затем по 324 тыс. руб. ежегодно^[68].

Судя по журналам заседаний комиссии, входившие в ее состав адмиралы Л.А. Попов, А.А. Пещуров, О.П. Пузино, Ф.Я. Брюммер и А.Е. Кроун сочли достаточным иметь на Дальнем Востоке лишь «опорный пункт для крейсеров», на роль которого вполне могла претендовать бухта Тихая пристань в заливе Святой Ольги, вмещавшая до трех фрегатов и семи клиперов. Весомость их мнения определялась тем, что все они командовали судами и отрядами в Тихом океане, а А.Е. Крoун в 1870–1875 годах состоял в должности главного командира портов Восточного океана. Поэтому комиссия постановила, воздерживаясь от расходов на укрепление Владивостока, исследовать залив Святой Ольги и его окрестности^[69]. Такое решение должно было сэкономить средства Военного министерства, ведавшего береговой обороной.

22 марта 1879 года Д.А. Милютин препроводил журналы комиссии С.С. Лесовскому, заметив, что он лично не считает возможным оставить Владивосток без укреплений. К этому времени в Морском министерстве о постановлении комиссии уже знали, и генерал-адмирал приказал командировать в Приморскую область капитана 2 ранга И.Я. Чайковского, поручив ему обсудить с главным командиром портов Восточного океана, контр-адмиралом Г.Ф. Эрдманом целесообразность переноса военного порта в залив Святой Ольги, а также меры по обеспечению безопасности Приморской области в случае войны с Китаем или Японией.

B июне — октябре И.Я. Чайковский побывал на Дальнем Востоке, тщательно осмотрел окрестности Владивостока и залива Святой Ольги и пришел к заключению, что перенос порта в бухту Тихая Пристань имеет смысл. Но Г.Ф. Эрдман, придерживавшийся противоположной точки зрения, попытался обратить внимание руководства министерством на рост японского флота, решительность и энергию правительства микадо, обеспечившего себе доступ в корейские порты, расположенные вблизи российских границ. Чтобы не рисковать потерей своего престижа на Востоке в случае поражения в войне с Японией, доказывал он в своей записке, Россия должна сосредоточить на Тихом океане военно-морские силы, не уступающие японским. Разместиться они могут только во Владивостоке, с его огромной бухтой и выгодным стратегическим положением^[70].

3 января 1880 года Г.Ф. Эрдмана вызвали в Петербург для обсуждения вопроса о судьбе порта. Ему предстояло провести в дороге около двух месяцев, и к приезду адмирала И.Я. Чайковский должен был закончить отчет о командировке на Дальний Восток.

В пятницу, 1 февраля 1880 года этот объемистый документ был представлен управляющему министерством. Спокойно осмыслить его и принять взвешенное решение руководству министерства помешал очередной террористический акт «Народной Воли»: 5 февраля С.Н. Халтурин взорвал в подвале Зимнего Дворца, под столовой, мощный заряд динамита. Александра II спасла случайность — опоздание принца Александра Гессенского, заставившее отложить начало обеда в честь его приезда в Петербург. Взрыв в резиденции монарха, при котором погибли караульные лейб-гвардии Финляндского полка, произвел огромное впечатление и на общество, и на правительство. В столице были приняты чрезвычайные полицейские меры. После нескольких совещаний с виднейшими сановниками Александр II решился учредить Верховную распорядительную комиссию под председательством генерала графа М.Т. Лорис-Меликова.

Вице-адмирал А.А. Попов. 1880 год

Контр-адмирал А.Б. Асланбегов

Эти события волновали чиновный Петербург более двух недель. Надо полагать, не было исключением и Морское министерство, возможно по этой причине занимавшееся в те дни лишь рутинной работой. Но в начале марта ему пришлось обратиться к быстро обострявшимся проблемам Дальнего Востока. Еще 23 февраля поверенный в делах в Пекине А.И. Кояндер телеграфировал контр-адмиралу Штакельбергу и в МИД, что Чун Хоу приговорен к смертной казни, «антииностранная партия» в цинском правительстве получила перевес и китайцы приступили к военным приготовлениям в Маньчжурии, Монголии и на западной границе. Встревожившись, посланники великих держав просили своих адмиралов, командовавших соединениями в Тихом океане, собраться в Шанхае. То же А.И.Кояндер рекомендовал сделать и О.Р. Штакельбергу. Дипломат еще не знал, что адмирал на «Джигите» ушел в Гонолулу, «Крейсер» отправился в Россию, а единственный клипер Сибирской флотилии «Абрек» поставлен в японский док. В Министерство иностранных дел А.И. Кояндер сообщил о желательности усиления российской эскадры^[71]. Вместе с тем, он предписал командирам канонерских лодок «Соболь» и «Морж», стоявших станционерами в Тяньцзине и Ханькоу, перейти в Шанхай^[72].

На следующий день поверенный в делах отправил Н.К. Гирсу список кораблей китайского военно-морского флота, составленный по сведениям, добытым германскими консулами, и переданный в российскую миссию германским посланником фон Брандтом^[73].

3 марта посланник в Токио К.В. Струве телеграфировал в Петербург, что японские дипломатические представители уведомляют свое правительство о сильном антиевропейском движении в Пекине, заставившем английские и французские военные корабли перейти из Шанхая в Тяньцзин. Несомненно, европейцы помнили Тяньцзинскую резню 7 июня 1870 года, в которой погибли и российские подданные. 4 марта Н.К. Гирс препроводил С.С. Лесовскому копии телеграмм А.И. Кояндера и К.В. Струве и просил его поторопить отряд А.Б. Асланбегова^[74].

5 марта управляющий Морским министерством послал телеграммы: адмиралу в Аден, а командирам шедших отдельно клиперов в Сан-Винсент, на островах Зеленого Мыса, доложив об этом великому князю Константину Николаевичу. В тот же день канцелярия министерства получила из Главного штаба копии донесений германских консулов в Китае о состоянии береговой обороны Тяньцзина Шанхая, Амоя и Кантона. С.С. Лесовский приказал выписать из них все, касавшееся морской части, литографировать и разослать командирам кораблей, находившихся в Тихом океане и собиравшихся туда^[75].

6 марта канцелярия запросила у главного командира Кронштадтского порта, вице-адмирала П.В. Козакевича сведения о расходах на девятимесячное плавание за границей фрегата «Генерал-Адмирал», клиперов «Пластун» и «Забияка», крейсеров «Африка» и «Европа». Тогда же А.А. Пещуров, в январе 1880 года назначенный товарищем управляющего Морским министерством, переговорил с Я.К. Гирсом и согласовал с ним экстренные меры по дополнительному усилению Тихоокеанской эскадры клиперами «Стрелок» и «Крейсер»^[76].

В министерстве решили ускорить задуманную еще в 1879 году отправку во Владивосток нескольких миноносок из состава Черноморского и Балтийского флотов, воспользовавшись предложением главного правления Общества Добровольного флота перевезти на своих судах две миноноски из Балтики в текущем году и восемь из Черного моря в следующем^[77]. Ввиду этого пароход «Россия» получил указание сдать груз хлеба в Антверпене и идти в Кронштадт^[78].

В субботу, 8 марта Н.К. Гирс послал в Морское министерство копию своей телеграммы поверенному в делах в Пекине от 17 февраля, с предписанием заявить китайскому правительству, что для сохранения дружественных отношений с Россией оно должно воздержаться от казни Чун Хоу, а также ответ А.И. Кояндера, что китайцы не дорожат дружбой и готовы воевать из-за Или и Боянху, как того требует Цзо Цзунтан^[79].

Известия о возможной войне России с Китаем стали появляться в иностранных, а затем и в российских газетах^[80]. Такая война, отвлекавшая Петербург от активной политики в Европе, была на руку Берлину, Вене, а отчасти и Лондону.

Исходившая от Китая угроза заставила Морское министерство 9 марта телеграфировать исполнявшему должность главного командира портов Восточного океана капитану 1 ранга А.В. Фельдгаузену, чтобы он принял меры по обеспечению безопасности Владивостока. На следующий день ему приказали обеспокоиться снабжением порта продовольствием на год, выписав его из Китая, Японии или Америки, а также запастись углем. Но уже 11 марта это приказание фактически отменили, предписав пока не делать никаких запасов. На следующий день А.В. Фельдгаузен ответил, что на закупку продовольствия для 2500 служащих Морского ведомства требуется 220 тыс. руб., но следует подумать и о 10 000 человек гарнизона и городских жителей, местное же казначейство располагает всего 133 тыс. руб^[81]. Это означало, что часть продовольствия и предметов снабжения придется заготовить иным способом.

«Морж» — канонерская лодка Сибирской флотилии

Полуброненосный фрегат «Герцог Эдинбургский»

Очевидно, что правительство России не ожидало от китайской стороны решительного отказа ратифицировать Ливадийский договор и не готовилось принять соответствующие меры принуждения. Противоречивость распоряжений министерства в начале марта могла быть вызвана как проблемами с финансированием закупок, так и колебаниями правительства по вопросу о дальнейших действиях, ввиду предполагавшейся экспедиции генерала М.Д. Скобелева в туркменские земли. Но если колебания и имели место, то к 17 марта были преодолены. В этот день состоялось высочайшее повеление немедленно отправить в Тихий океан флагманский корабль Отряда судов в греческих водах, фрегат «Князь Пожарский», временно заменив его черноморским пароходом «Эльборус» а затем — старым деревянным фрегатом «Светлана», подготовить к дальнему плаванию фрегаты «Генерал-Адмирал» и «Герцог Эдинбургский», клипер «Стрелок», «Пластун» и «Забияка», а также крейсера «Европа» и «Африка», приказать А.В. Фельдгаузену приступить к закупкам продовольствия и угля^[82].

Соответствующие телеграммы направили в Кронштадт и Николаев, где сразу же приступили к вооружению кораблей.

18 марта управляющий министерством известил о высочайшем повелении министра финансов С.А. Грейга и просил открыть кредит в размере 1020 тыс. руб.^[83] Уведомил он также Д.А. Милютина и Н.К. Гирса. 22 марта, отвечая на запрос военного министра, С.С. Лесовский подробно изложил свои планы: к концу мая — началу июня сосредоточить в Нагасаки отряд А.Б. Асланбегова, присоединив к нему фрегат «Князь Пожарский», а позднее и корабли Балтийского флота, кроме того, в мае же отправить во Владивосток на пароходе «Россия» две миноноски^[84].

Тем временем обстановка на российско-китайской границе в Южно-Уссурийском крае становилась все тревожнее. Из Военного министерства сообщали, что к 12 марта границу официально, «по билетам», перешли более 2000 китайцев призывного возраста^[85].

Это сильно обеспокоило местные власти, так как среди жителей края преобладали китайцы, корейцы, маньчжуры, которые и в самом Владивостоке составляли около трех четвертей гражданского населения: почти 4000 человек из немногим более 5000^[86].

В пограничной полосе циркулировали слухи о скором прибытии китайских регулярных войск и предстоящем походе их эскадры во Владивосток. О серьезности намерений цинского правительства свидетельствовали донесения морского агента в Германии, капитана 2 ранга Н.А. Неваховича, сообщавшего, что китайцы стремятся через гамбургских негоциантов приобрести мины и пироксилин^[87]. Заметим, что Берлин фактически содействовал обострению ситуации, оказывая определенное содействие как Китаю, так и России. Но ни та, ни другая сторона не была готова к войне.

Крейсер «Забияка»

Клипер «Стрелок»

Пароход «Эльборус»

Обезопасить дальневосточную окраину империи, немедленно усилив размещенные там войска, мешало отсутствие железнодорожного сообщения с центральными губерниями, поэтому провести отрезвляющую военную демонстрацию на суше российская сторона не могла. Единственным средством давления на Пекин в этихобстоятельствах оставался флот. Однако если корабли и соединения, совершавшие заграничное плавание, можно было сосредоточить у берегов Китая относительно быстро, то корабли из состава Балтийского флота требовали длительной подготовки к походу на Дальний Восток.

Зима 1879/80 года была необычайно долгой и суровой. Вплоть до 25 марта мороз и сильный, пронизывающий ветер мешали работам по вооружению кораблей в Кронштадте. Немногим легче было готовить к походу «Эльборус», так как черноморские порты все еще сковывал лед, и лишь буря 19–20 марта очистила от него устья Днепра и Буга. Тем не менее, корабли постепенно освобождались от покрывавших палубы утеплительных матов, брезентов, деревянных будок и навесов. Началась сборка машин и механизмов, погрузка угля, боеприпасов и продовольствия. 16 апреля приказом П.В. Козакевича на зимовавшие в Кронштадте корабли были назначены офицеры, а в мае туда стали перебираться команды.

К тому времени отряд А.Б. Асланбегова едва вышел в восточную часть Индийского океана. Видимо, такие темпы движения не устраивали руководство Морским министерством, и 20 апреля С.С. Лесовский телеграммой поторопил адмирала, находившегося в Коломбо, подчеркнув, что отношения России с Китаем натянуты, поэтому отряд должен скорее прибыть в Японию. Беспокойство управляющего объяснялось непрерывно поступавшими тревожными сведениями о военных приготовлениях китайцев, в том числе о покупке ими броненосных кораблей. 13 апреля А.А. Пещуров запросил об этом морского агента в Англии и Франции, вице-адмирала И.Ф. Лихачева, и 24 апреля получил ответ, что китайцы действительно заказали у английского заводчика Митчеля два броненосца с крупнокалиберной артиллерией, причем один — со сроком готовности через полгода. 26 апреля об этом доложили генерал-адмиралу, который счел необходимым попытаться перекупить заказанные корабли и приказал следить за их строительством^[88].

Следует отметить, что Константин Николаевич и прежде стремился действовать подобным образом. Так, в канун Русско-турецкой войны 1877 — 78 годов он настаивал на покупке трех броненосцев, строившихся в Англии по заказу османского правительства, однако сделке помешал недостаток средств^[89].

Но если тогда опасались увеличения и без того сильного турецкого флота, господствовавшего на Черном море, то в 1880 году на Тихом океане российским кораблям противостояло несколько десятков небольших, преимущественно деревянных китайских кораблей, среди которых выделялись восемь железных канонерок, вооруженных крупнокалиберными орудиями, но лишенных брони. Эти корабли едва ли могли всерьез угрожать Владивостоку даже тогда, когда для его защиты Морское министерство располагало всего двумя клиперами и четырьмя устаревшими канонерками, а тем более через два месяца, когда положение должно было существенно измениться в пользу России. Учитывая же низкий уровень подготовки команд на судах вероятного противника, перекупку заказанных китайцами броненосцев приходится признать нецелесообразной.

Вместе с тем, стремясь, видимо, исключить малейший ущерб от теоретически возможного нападения китайского флота на Владивосток в ближайшие дни, Милютин 6 апреля обратился к С.С. Лесовскому с вопросам о том, какие меры по обороне этого порта и устья Амура примет Морское министерство. Вопрос передали на обсуждение совещания с участием Г.Ф. Эрдмана, заведующего минной частью на флоте контр-адмирала К.П. Пилкина и представителя Главного инженерного управления генерал-майора М.М. Борескова, известного специалиста минного дела. Совещание пришло к выводу, что оборона Владивостока и устья Амура должна быть основана преимущественно на береговых батареях и минных заграждениях, для чего Военному ведомству следует выслать туда 200 гальванических и 200 гальваноударных мин Герца^[90].

В те же дни при Главном инженерном управлении была образована комиссия «для обсуждения вопросов по обороне Приморской области». От Морского ведомства в ее состав вошли Г.Ф. Эрдман, К.П. Пилкин и И.Я. Чайковский. Собравшись на заседание 15 апреля, комиссия постановила заменить гладкоствольные пушки на владивостокских батареях нарезными, построить две новые земляные батареи и поставить три минных заграждения в бухте Золотой Рог и проливе Босфор Восточный^[91].

28 апреля 1880 года последовало высочайшее повеление об освобождении военного губернатора Владивостока и главного командира портов Восточного океана от обязанностей по управлению Приморской областью, что позволяло А.В. Фельдгаузену сосредоточиться на делах Сибирской флотилии и укреплении портов. 3 мая Александр II утвердил план оборонительных мероприятий, составленный комиссией при Главном инженерном управлении; правда, фигурировавшие в нем орудия и мины еще предстояло доставить во Владивосток. Часть их в мае погрузили вместе с двумя миноносками на пароход «Россия», но министерство не решилось выпустить его в море невооруженным, поэтому пароход задержали для установки пушек, и отправили из Кронштадта под военным флагом лишь 20 июня, гораздо позже намеченного срока^[92].

Всего «Россия» приняла на борт 1200 т военного груза, а также 1000 офицеров и нижних чинов. Однако общий вес имущества, предназначавшегося к перевозке на Дальний Восток, превышал 3800 т, поэтому еще 14 мая канцелярия министерства сообщила морскому агенту в Германии о намерении зафрахтовать два-три парохода — отсутствие на Балтике крупных российских судоходных обществ, которые располагали бы океанскими пароходами, не оставляло министерству другого выхода. Для заключения сделки в Гамбург негласно командировали вице-директора канцелярии, капитана 1 ранга А.М. Линдена. Но сохранить цель командировки в тайне не удалось, поэтому послу России в Берлине, П.А. Сабурову, пришлось информировать о ней германское правительство. Впрочем, оно не стало чинить препятствий. 7 июня 1880 года Н.А. Невахович и А.М. Линден подписали с торговым домом «Роберт Сломан и К°» договор фрахтования трех пароходов для перевозки во Владивосток крепостных и полевых орудий, ружей, боеприпасов, медикаментов, продовольствия и других грузов. Министерство финансов с разрешения Александра II выделило на эти цели кредит в 308 тыс. руб., расчет же производился при содействии банкирского дома Мендельсона^[93].

Пароход Добровольного флота «Россия», доставивший военные грузы во Владивосток во время Кульджинского кризиса

Пароходы Р. Сломана прибыли в Кронштадт во второй половине июня, а через две недели отправились вслед за «Россией». Однако все грузы и на них не поместились, поэтому министерству 30 июля пришлось заключить контракт с купцом В.М. Русановым, который предоставил в распоряжение Морского ведомства два зафрахтованных им датских парохода, неплохо заработав на этой посреднической операции^[94]. В августе пароходы вышли по назначению, а к середине ноября доставили во Владивосток прицелы для эскадры, 1000 т кардифского угля и другое имущество.

Тем временем в Одессе начальник учебного минного отряда Черноморского флота, капитан 2 ранга И.М. Диков пытался погрузить на пароход Добровольно флота «Москва» четыре миноноски с запасом мин Уайтхеда, орудия и боеприпасы для Тихоокеанской эскадры. Предполагалось вооружить пароход, но по размышлении пушки спрятали в трюм и оставили судно под коммерческим флагом, избежав таким образом дипломатических трений при проходе черноморских проливов. Во время погрузки миноносок выяснилось, что «Москва» способна принять только две из них. Поэтому оставшиеся две, при содействии инспектора Добровольного флота капитан-лейтенанта М.В. Вахтина и местного агента (представителя) общества Д.Ф. Акимова, подняли на палубу парохода «Петербург», который 24 июля покинул Одессу. Через месяц, 30 августа, ушла в Тихий океан и «Москва», на которой отправились офицеры и команды миноносок^[95].

«Петербург» — один из пароходов Добровольного флота, доставивший во Владивосток миноноски

Таким образом, лишь к началу зимы, когда вероятность нападения китайцев снизилась, Владивосток получил все необходимое для успешной обороны. Правда, важнейшие грузы — артиллерия, мины, боеприпасы, продовольствие — прибыли туда в августе — сентябре, но и то спустя полгода после начала кризиса, так что только медлительность китайцев позволила русским изготовиться к обороне еще до окончания их военных приготовлений. В сентябре же завершилась и организация российских морских сил в Тихом океане, позволявшая при необходимости перейти к активным действиям. На это министерству потребовалось несколько месяцев. Еще в мае было принято решение назначить старшего начальника, которому подчинялись бы оба командующих отрядами, А.Б. Асланбегов и О.Р. Штакельберг. Первым кандидатом на новую должность, по предложению великого князя Константина Николаевича, стал бывший его адъютант, а к тому времени морской агент в Италии и Австро-Венгрии, вице-адмирал И.А. Шестаков. 12 мая С.С. Лесовский телеграфировал ему об этом в Ниццу.

И.А. Шестаков, не одобрявший сложившихся в министерстве порядков, а после неудачного выступления против Н.К. Краббе в 1863 году более полутора десятилетий находившийся в своеобразной опале, критически отнесся к предложению генерал-адмирала. Позднее он писал, что «едва ли бы собрали у китайских берегов нужную силу, если б не было наскоро приобретенных в Америке по случаю Восточной войны крейсеров и не подоспел на выручку Добровольный флот. Из таких лоскутов составили эскадру, назначенную действовать в 15 тысячах милях от своих портов, на глазах завистливых иностранцев, против государства с 400-миллионным населением»^[96].

Ссылаясь на болезнь жены, адмирал отказался от предложенного ему поста. Отказался и другой кандидат — Н.М. Чихачев. В конце концов начальствовать над морскими силами в Тихом океане вызвался сам С.С. Лесовский, на место которого 23 июня 1880 года был назначен А.А. Пещуров.

Пока шли эти переговоры, министерство, дабы помочь А.Б. Асланбегову сориентироваться в обстановке, предписало ему зайти в Гонконг и повидаться с иностранными адмиралами. Вместе с тем, командующему отрядом сообщили, что назначенный новым командиром фрегата «Князь Пожарский» капитан 1 ранга П.П. Тыртов доставит «тетради и карты» со сведениями о китайском флоте и портах. А.Б. Асланбегова предупредили, что «сведения эти, собранные из разных источников, требуют тщательной проверки, пополнения и исправления на месте»^[97].

Однако даже такая информация была весьма полезна адмиралу, прежде не служившему на Дальнем Востоке. Впрочем, и служившие там едва ли знали намного больше, так как российское Морское министерство до начала кризиса мало интересовалось Китаем, что отмечал и С.С. Лесовский^[98]. Экземпляры «тетрадей и карт» получили также командиры кораблей, снаряжавшихся в Кронштадте.

19 мая в кабинете управляющего министерством собрались директор Инспекторского департамента, контр-адмирал М.Я. Федоровский, А.А. Пещуров и возглавлявший канцелярию действительный статский советник Н.Н. Мамантов, обсудившие инструкцию командирам кораблей, отправлявшихся в Тихий океан. Согласно этой инструкции, главной задачей являлось скорейшее присоединение к отряду Тихого океана, чему, впрочем, несколько противоречила рекомендация беречь машины и котлы. Внимание командиров обращалось на поддержание воинской дисциплины и порядка. Им предписывалось содержать в исправности артиллерию и мины, проводить различные учения и чаще доносить о местопребывании судов. 25 мая инструкцию утвердили, а в дополнение к ней Инспекторский департамент решил снабдить каждого командира собранием прежних инструкций судам и отрядам дальнего плавания^[99].

К тому времени собиравшиеся в заграничное плавание корабли окончили вооружение, опробовали машины и приняли запасы. 31 мая на Большом Кронштадтском рейде генерал-адмирал, в сопровождении великого князя Алексея Александровича, С.С. Лесовского, А.А. Пещурова и других официальных лиц произвел смотр фрегатам «Светлана», «Генерал-Адмирал», клиперам «Стрелок», «Пластун», «Забияка» и крейсеру «Африка». Уже на следующий день «Африка» и «Забияка» отправились в Тихий океан, следом за ними покинули Кронштадт и остальные.

В первых числах июня, когда пересекавшие Балтику суда только начинали долгий путь на Дальний Восток, отряд А.Б. Асланбегова заканчивал его. Два сильнейших корабля, «Минин» и «Азия», прибыли наконец в Нагасаки, но после трехмесячного перехода из Средиземного моря их машины находились в таком состоянии, что требовали тщательной переборки и, по сообщению О.Р. Штакельберга, рассчитывать на эти суда можно было лишь через месяц. К слову, напряженный переход был до известной степени проверкой пригодности кораблей к крейсерской службе, и они ее по сути дела не выдержали. Правда, обстановка в Китае несколько стабилизировалась и не требовала от российской эскадры немедленных действий. Хотя по донесениям консула в Тяньцзине К.И. Вебера китайцы и продолжали военные приготовления, закупая в Европе все новые боевые корабли, оружие, а также доставляя на парусных судах и пароходах английской компании войска, порох, продовольствие из южных провинций в Маньчжурию и Чжили, но несмотря на это, командующие иностранными эскадрами, как обычно, в начале жаркого сезона сочли возможным увести свои соединения из китайских портов на север^[100].

Видимо, представители западных держав уже не опасались событий, подобных апрельскому обострению китайско-португальских отношений из-за Макао, сопровождавшемуся захватом китайскими крейсерами торговых судов, направлявшихся в эту португальскую колонию. Усилилась антивоенная агитация: о необходимости уступить России говорил лидер «проиностранной», хуайской группировки Ли Хунчжан и ряд видных сановников^[101]. А.И. Кояндер считал, что европейские дипломаты, в первую очередь английские и германские, с самого начала кризиса подавали такие советы цинскому правительству^[102].

Крейсер «Африка»

В действительности положение было более сложным — по наблюдениям A.Л. Hарочницкого, британский представитель Р. Гарт подстрекал китайское правительство к войне, настаивая на закупках вооружения в Англии^[103].

На наш взгляд, в данном случае преобладали коммерческий расчет, желание поставить цинские войска под контроль английских инструкторов и приковать внимание Петербурга к Дальнему Востоку. Поначалу, видимо, пекинские власти прислушивались к внушениям Р. Гарта, но убедившись в нереальности прямой военной поддержки англичан, оставили мысль о разрыве отношений с Россией и вступили с нею в переговоры, продолжая в то же время наращивать вооружения на ее границах, главным образом для демонстрации своей решимости настоять на аннулировании Ливадийского договора. В Петербург отправился китайский посланник в Англии, маркиз Цзэн Цзицзэ, а 14 июня был опубликован императорский указ о временном помиловании Чун Хоу.

Россия, также не заинтересованная в эскалации напряженности, некоторое время колебалась. В ее правительстве шла борьба между представителями Военного ведомства, отстаивавшими положения Ливадийского договора, подписанного на основании выдвинутых ими требований, и Министерства иностранных дел, склонного отказаться от большинства из них ради достижения соглашения с китайским правительством. Одновременно российская сторона продолжала и подготовку к возможной войне, которая не афишировалась по причине относительно небольших масштабов мероприятий, особенно Военного ведомства, отвечавших задачам скорее оборонительным, чем наступательным, что старались утаить от китайцев.

С морской демонстрацией Петербург также не спешил. Только 6 июня министерство запросило О.Р. Штакельберга, снесся ли он с посольствами в Китае и Японии «относительно требований нашей политики». При этом, адмиралу указали на неудобство стоянки двух отрядов на одном рейде, так как «она подает нежелательные предположения о усилении нашей эскадры»^[104].

Министерство считало более целесообразным отправить А.Б. Асланбегова во Владивосток. А.В. Фельдгаузену, произведенному в контр-адмиралы и утвержденному в должности главного командира портов Восточного океана, лишь 15 июня выслали план мероприятий по обороне Приморского края, разработанный Главным инженерным управлением еще 3 мая. Тогда же его уведомили о предстоящем рейсе парохода «Россия» с грузами Морского ведомства^[105].

Намечавшийся перенос военного порта из Владивостока в залив Святой Ольги был отложен до окончания кризиса: Константин Николаевич желал знать, какое мнение по этому вопросу выскажет ознакомившийся с положением дел на месте С.С. Лесовский^[106].

Вопрос о назначении адмирала начальником Морских сил в Тихом океане был решен к 18 июня. Управляющий Морским министерством сообщил об этом Н.К. Гирсу и попросил направить в его походный штаб дипломатического чиновника. Тогда же С.С. Лесовский предписал О.Р. Штакельбергу принять командование северным отрядом, составленным из уже прибывших в Японию кораблей («Минин», «Князь Пожарский», «Джигит», «Наездник», «Разбойник», «Абрек», «Азия»), и прикрыть Владивосток. А.Б. Асланбегову предстояло командовать вторым отрядом, из кораблей еще только отправлявшихся на Дальний Восток («Африка», «Европа», «Забияка», «Пластун», «Стрелок»). Этот отряд должен был собраться в Сингапуре, дождаться там зафрахтованных министерством пароходов с грузами и отконвоировать их до Владивостока^[107].

Показательно, что концентрируя флот у берегов Китая, министерству приходилось, из-за отсутствия собственных промежуточных баз, пользоваться портами вероятного противника — Англии.

Перечисленные распоряжения свидетельствуют о стремлении российского правительства в первую очередь обеспечить безопасность своих владений на Дальнем Востоке, что подтверждается инструкцией главному начальнику морских сил в Тихом океане, разработанной на совещании под председательством генерал-адмирала Д.А. Милютиным, Н.К. Гирсом и самим С.С. Лесовским. Главному начальнику предписывалось «находиться в постоянных сношениях, кроме министерства, с миссиями нашими в Китае и Японии и до разрыва с Китаем… в своих действиях вообще руководиться сведениями, получаемыми им от министерства и означенных миссий»^[108].

Подчеркивалось, что содействие мероприятиям по укреплению Владивостока и защите Приморского края должно быть первой заботой главного начальника. В случае военных действий ему позволялось самостоятельно принять решение об уничтожении китайского флота или занятии главных неприятельских портов, но установить блокаду побережья Китая он мог только с учетом торговых интересов нейтральных держав и после консультаций с начальниками иностранных эскадр.

Особо оговаривались отношения с Японией и Кореей. Несмотря на мнение посланника в Токио, К.В. Струве, телеграммой от 15 июня указывавшего на необходимость налаживания самостоятельных связей с последней, ввиду попыток западных держав «открыть» ее, С.С. Лесовского предупредили, что в сношениях с нею он должен учитывать позицию японского правительства^[109].

В свою очередь Н.К. Гирс рекомендовал К.В. Струве заручиться содействием токийского кабинета в корейском вопросе, а А.И. Кояндеру предписал оказывать содействие главному начальнику морских сил.

2 июля С.С. Лесовский выехал к новому месту службы. Инструкцию, утвержденную 5 июля Александром II, отправили ему вдогонку с дипломатическим чиновником М.А. Поджио. Требовалось около двух месяцев, чтобы адмирал добрался на Дальний Восток через Одессу, Константинополь, Суэцкий канал и далее на пароходе французской компании «Мессаджери Маритим». Все это время российскому правительству приходилось мириться с пассивностью Тихоокеанской эскадры. Но если отношения с Китаем и допускали такой образ действий, то события в Средней Азии и на Балканах, так или иначе влиявшие на принимаемые в Петербурге решения, не могли обойтись без активного участия Морского ведомства.

В первом случае большое значение имело то обстоятельство, что практически все коммуникации, по которым снабжалась экспедиция генерала М.Д. Скобелева, в мае 1880 года двинувшаяся на завоевание Ахалтекинского оазиса, проходили через Каспийское море, и для обеспечения перевозок, а также овладения рекой Атрек ей придали отряд моряков под командованием капитана 2 ранга С.O. Макарова. М.Д. Скобелев лично знал и высоко ценил С.О. Макарова как умного решительного и распорядительного офицера, со значительным опытом военных перевозок, приобретенным в 1878 году, когда он на пароходе «Великий Князь Константин» доставлял российские войска из Турции в отечественные порты. Вполне понятно желание генерала иметь такого помощника. Самому же С.О. Макарову участие в боевых действиях позволяло еще раз проявить себя с лучшей стороны, получить награду и дополнительную возможность продвижения по службе.

10 мая отряд прибыл в Чикишляр, а 21 мая состоялся смотр, на котором М.Д. Скобелев обратил внимание на скорострельные пушки Энгстрема и картечницы Фарингтона, предназначавшиеся для вооружения четырех паровых катеров. Передовое по тем временам оружие, закупленное Л.П. Семечкиным для снаряжавшихся им в 1878 году в США крейсеров, понравилось генералу, и он приказал сформировать «морскую батарею» из двух пушек и четырех картечниц на колесных станках. Командующим батареей назначили лейтенанта Н.Н. Шемана. Сопровождая экспедицию в походе и при штурме Геок-Тепе, батарея, по отзывам М.Д. Скобелева, принесла несомненную пользу^[110].

Пока часть отряда воевала, остальные моряки обеспечивали транспортировку войск и отдельных грузов для Закаспийской железной дороги, перевозившихся Каспийской флотилией. Впрочем, основную массу рельсов, шпал, а также паровозы и вагоны, общим весом до 40 тыс. т, в конце ноября доставили из Астрахани в Красноводск на 100 зафрахтованных парусных шхунах. Здесь их под руководством С.О. Макарова перегрузили на баржи, нанятые у пароходного общества «Кавказ и Меркурий» и отправили в Михайловский залив^[111].

Перевозка грузов и последующее строительство железной дороги, которым руководил генерал-лейтенант М.Н. Анненков, потребовали немалых расходов. Ограниченность финансовых ресурсов, а также начавшаяся 23 декабря осада Геок-Тепе, изобиловавшая дерзкими вылазками текинцев и кровавыми схватками, не могли не повлиять на отношение правительства к урегулированию Кульджинского кризиса: для скорого и успешного решения Текинского вопроса Петербургу была необходима свобода рук, в известной мере достигавшаяся соглашением с Китаем.

Тревогу на берегах Невы вызывали и события на Балканском полуострове. Безуспешные попытки Черногории занять отведенную ей Берлинским трактатом территорию заставили князя Николая обратиться за содействием к подписавшим трактат державам. После консультаций, с общего согласия держав Италия предложила Османской империи передать Черногории земли к северу от Скадарского озера. 6/18 апреля 1880 года в Константинополе было заключено соответствующее соглашение, но реализовать его не удалось: населявшие эту область албанцы оказали черногорским войскам вооруженное сопротивление^[112]. Россия попыталась разрешить этот вопрос самостоятельно, но безуспешно.

Коллективная нота держав, 1 июня потребовавших от турецкого правительства выполнения постановлений Берлинского конгресса, также не возымела действия, более того, 12 июня Албанская лига решительно отвергла раздел своих земель. За спиной турок и албанцев стояла поддерживаемая Германией Австро-Венгрия, опасавшаяся усиления соседних славянских государств. Однако по инициативе Англии, где к власти пришел либеральный кабинет во главе с У. Гладстоном, не сочувствовавший проводимой султаном Абдул Хамидом II политике, державы 14/26 июля обратились к османскому правительству с новым предложением — передать Черногории порт Дульциньо (Ульцинь) с прилегающим побережьем Адриатического моря. Порта формально приняла его, однако выполнять не спешила. Тогда дипломатические представители держав в Константинополе 22 июля/3 августа ультимативно потребовали передачи какого-либо из названных пунктов в течении трех недель. И вновь турки продемонстрировали нежелание что-либо предпринять.

Англичане, ожидавшие такой реакции, предусмотрели в качестве средства принуждения Порты морскую демонстрацию, согласие на которую выразили и другие державы. 17 июля 1880 года Н.К. Гирс сообщил А.А. Пещурову для доклада великому князю Константину Николаевичу, что возникла необходимость отправить в Средиземное море помимо намеченного фрегата «Светлана» еще один-два корабля, в связи с началом формирования некоторыми державами предназначенных для демонстрации эскадр^[113].

9 августа командующему Отрядом судов в греческих водах телеграммой, текст которой был согласован с Н.К. Гирсом, приказали присоединиться к английской эскадре, а 16 августа отправили инструкцию, подготовленную в Министерстве иностранных дел на основании инструкции английского правительства вице-адмиралу Ф.Б.П. Сеймуру.

Согласно ее положениям, О.К. Кремер должен был соединиться с иностранными эскадрами, подчинившись при этом английскому адмиралу как старшему в чине. Действия соединенных эскадр, согласовываемые с британским кабинетом, предполагали помощь князю Николаю в овладении Дульцинским округом. Следует отметить, что формулировки английского документа не отличались определенностью, оставляя широкий простор для толкований. Конкретные решения адмиралам предстояло принимать большинством голосов, причем российская инструкция сохраняла за О.К. Кремером право высказывать особое мнение, и в случае несогласия с каким-либо решением просить приостановить его исполнение, чтобы получить указания из Министерства иностранных дел^[114].

Пунктом сбора морских сил стала Рагуза (Дубровник). Одна за другой туда пришли австрийская, итальянская, английская и германская эскадры. Во второй половине августа рядом с ними бросили якорь старые, деревянные фрегат «Светлана» и клипер «Жемчуг», сильно проигрывавшие в сравнении с броненосцами и крейсерами других стран, что отнюдь не способствовало поддержанию державного престижа России, но лучшие корабли Морское министерство направляло к берегам Китая. В конце августа, когда еще не все корабли были в сборе, послы держав уведомили Порту, что демонстрация намечена на 3/15 сентября. В ответ турки 26 августа/7 сентября сообщили послам о согласии албанцев уступить Дульциньо. И вновь потянулись дни ожидания.

Корвет «Аскольд»

1/13 сентября в Рагузу прибыл адмирал Ф.Б.П. Сеймур, и переговоры с турецкими властями были прерваны. 8/20 сентября адмирал принял командование соединенными эскадрами и созвал военный совет, а 14/26 сентября вместе с командирами кораблей предпринял рекогносцировку окрестностей Дульциньо, назначив переход флота туда на 15/27 сентября. Однако черногорский князь, опасавшийся войны с Турцией, в последний момент обратился к державам за более действенной поддержкой, чем морская демонстрация, и последнюю отложили. Адмиралам пришлось запрашивать у своих правительств дальнейших указаний^[115].

Вскоре они получили предписание занять Смирну (Измир). Однако и эта операция не состоялась, так как турки вступили в переговоры с черногорцами, поддерживавшими связь с Сеймуром через Каттаро (Котор). 24 сентября/6 октября оттуда в бухту Теодо, где стоял флот, прибыл 11-летний старший сын черногорского князя, Данило, в сопровождении военного министра и министра иностранных дел. Он посетил флагманский корабль Ф.Б.П. Сеймура, броненосец «Александра», а затем нанес визиты командующим эскадрами^[116].

Сентябрьские переговоры, казалось, увенчались успехом: согласие между Портой, испытывавшей давление со стороны держав, и князем Николаем было достигнуто. В конце месяца султан подписал ирадэ о мирной передаче Дульциньо. Положение стабилизировалось. Черногория демобилизовала часть войск, так как наступило время жатвы, и в деревнях требовались рабочие руки. Флот перешел в Каттаро, где к российскому отряду присоединился корвет «Аскольд». В этом порту корабли простояли готовыми к действию до 14/26 ноября 1880 года, когда после полуторамесячных проволочек состоялась передача Дульциньо черногорцам. Все это время О.К. Кремер регулярно консультировался с дипломатическим представителем в Черногории Г.Н. Окуневым. Наконец вопрос был исчерпан. Тем не менее, эскадры разошлись не сразу, а некоторое время по предложению английского правительства оставались под начальством Ф.Б.П. Сеймура, «для поддержания принципа европейского согласия», как указывалось в телеграмме О.К. Кремеру из Ливадии^[117].

Лишь 23 ноября, по высочайшему повелению, адмирал со «Светланой» и «Аскольдом» отправился в Неаполь, а «Жемчуг» — на станцию в Пирей.

Таким образом, начиная с июля 1880 до начала 1881 года, российскому правительству приходилось корректировать свою дальневосточную политику соответственно с положением дел на Балканах и в Средней Азии, воздерживаясь от обострения отношений с Китаем и стараясь найти общий язык с Англией, позиция которой в данном случае имела существенное значение. Однако как настойчивое желание местных властей и Военного министерства удержать стратегические перевалы, так и воинственность Пекина в течение нескольких месяцев накаляли обстановку и заставляли готовиться к возможным боевым действиям, план которых, впрочем, был разработан далеко не сразу.

Отправляя С.С. Лесовского на Тихий океан, великий князь Константин Николаевич позволил ему, как выразился сам адмирал в письме от 18 июля, изложить свои взгляды «на борьбу с Китаем, на те заключения, к которым меня приводит изучение этого вопроса из книг о прежних войнах с Китаем, с которыми я был совершенно незнаком до отъезда моего из Петербурга, и которых даже вовсе нет в нашем военно-морском отделе, вообще весьма скудном по китайским делам». Итогом такого изучения стал вывод, что «вступивши в борьбу с Китаем, не добиться нам удовлетворения наших требований иначе как взятием Пекина», по примеру англо-французских войск, овладевших городом в 1860 году^[118].

Хотя адмирал и сам подчеркивал, что китайцы 1880-х годов не похожи на китайцев 1860-х, но почерпнутый в книгах об опиумных войнах план показался ему наиболее эффективным. С этой мыслью, видимо, готов был согласиться и военный министр. 11 августа Д.А. Милютин написал А.А. Пещурову, что Военное ведомство без труда подготовит десант, численностью до 25 тыс. человек при 100 полевых орудиях, и попросил сообщить, намерено ли Морское министерство составить план перевозки такого десанта. Однако в тот момент моряки на такой вопрос ответить не могли.

С одной стороны, руководство министерством интересовалось оценкой положения дел на месте С.С. Лесовским, с другой — не могло не учитывать характера новых переговоров с Китаем, начавшихся после прибытия в Петербург маркиза Цзена. 23 июля его принял Н.К. Гирс, а 10 августа в Царском Селе китайский посланник вручил верительные грамоты императору Александру II. Одновременно император принял грамоты японского посланника Янагивара Сакимитсу. Намеренно или случайно, но это напоминало Цзену о разногласиях Китая с Японией по вопросу о принадлежности Лиукийских (Рюкю) островов, вполне достаточных, чтобы последняя поддержала Россию в ее столкновении с Китаем. Впрочем, к тому времени, несмотря на продолжавшуюся закупку вооружения в Европе и США, Пекин уже начал демонстрировать Петербургу готовность к соглашению. Об этом свидетельствовали как соответствующие уверения Цзена, так и освобождение Чун Хоу из тюрьмы, о котором 5 августа телеграфировал А.И. Кояндер. Со своей стороны, российское правительство также готово было идти на уступки. 13 августа Особое совещание под председательством Д.А. Милютина решило, не настаивая на передаче земель в долине реки Текес, потребовать от Китая взамен этого возмещения военных издержек^[119].

Судя по всему, в конце августа — начале сентября в Петербурге поверили в близкое окончание Кульджинского кризиса. Великие князья Константин Николаевич и Алексей Александрович 19 августа выехали за границу, император Александр II собрался в Ливадию, куда его должен был сопровождать Н.К. Гирс. В столице оставался только наследник, Александр Александрович, вернувшийся из Гапсаля (Хаапсалу), где провел лето с семьей. 28 августа он в Петергофе принял Цзена и Сакимитсу. 14 августа А.А. Пещуров телеграфиpовал Лесовскому в Гонконг о том, что «политические дела лучше»^[120].

Император Александр II

В последних числах августа начальник морских сил прибыл в Шанхай. 27 августа он послал в Пекин, А.И. Кояндеру, письмо с просьбой информировать его о положении дел в Китае. Кроме того, С.С. Лесовский желал знать, находит ли поверенный в делах «необходимым и своевременным, чтобы я показал свой флаг в Китайских водах, например в Чифу», а также нужен ли станционер в Ханькоу^[121].

Для связи с А.И. Кояндером адмирал намеревался оставить в Шанхае корабль, однако дожидаться ответа он не стал, а ушел в Нагасаки. Оттуда С.С. Лесовский 4 сентября отправился на крейсере «Африка» в Чифу для встречи с иностранными адмиралами, что не вполне соответствовало духу как выданной ему инструкции, предполагавшей предварительные консультации с дипломатическими представителями в Китае и Японии, так и его собственного письма А.И. Кояндеру.

Великий князь Алексей Александрович

6 сентября «Африка» бросила якорь на рейде Чифу. На следующий день, после обмена салютами, С.С. Лесовский отправился с визитом к начальнику английской эскадры, вице-адмиралу Р. Куту. В рапорте Константину Николаевичу от 7 октября, докладывая о своей беседе с англичанином, во время которой речь зашла и о российско-китайской распре из-за Кульджи, адмирал писал, что по заявлению Кута «он считает вопрос этот улаженным, а я с своей стороны не имел основания его опровергать, так как мои сведения (я разумею официальные) по этому предмету были весьма скудны»^[122].

С начальником французской эскадры, контр-адмиралом Ж. Дюперре, С.С. Лесовскому повидаться не удалось, так как француз отбыл в Пекин, поэтому адмирал 9 сентября ушел в Нагасаки. Там его ждало письмо К.В. Струве от 10 сентября. Посланник сообщал, что по оценке министра иностранных дел Японии, Иноуе, основанной «на донесениях японских агентов в Китае, борьба между воинственною партиею и сторонниками мира все еще продолжается в Пекине, и нет возможности заранее предугадать которая из партий одержит верх»^[123]. Не исключено, что в те дни токийский кабинет пытался выяснить, как далеко готова Россия идти в своих действиях против Китая. На такую мысль наводят слова К.В. Струве о желании Иноуе и морского министра, вице-адмирала Еномото видеть С.С. Лесовского в Токио. Возможно, японцы хотели использовать визит адмирала и как средство давления на Пекин в Лиукийском вопросе. Но отвечая посланнику, начальник морских сил от этой темы уклонился, заметив только, что если неопределенное положение политических дел затянется, то он вынужден будет осенью вывести суда из Владивостока на зимовку и спросил, не будут ли японцы против размещения их в Иокогаме, Кобе и Нагасаки? С.С. Лесовского также интересовала возможность по примеру 1878 года заключить договор на поставку провизии и угля во Владивосток с торговым домом «Уолш, Холл и К°»^[124].

Не дожидаясь ответа, адмирал в соответствии с инструкцией ушел 14 сентября из Нагасаки во Владивосток, которого достиг через четыре дня. К этому времени в бухте Золотой Рог собрались: «Князь Пожарский», «Минин», «Джигит», «Крейсер», «Разбойник» и «Азия», отсутствовали только «Европа», «Стрелок» и «Пластун». Первым делом С.С. Лесовский организовал отряды моряков, чтобы помочь гарнизону в подготовке города к обороне. Ежедневно на эти цели выделялось от 400 до 600 человек, которые вручную перетаскивали доставленные из Кронштадта крепостные орудия на береговые батареи, насыпали брустверы новых батарей на мысах Галдобина, Купера и Безымянном, привели в готовность мины заграждения и две миноноски.

Так как порт практически не был оборудован, то разгружать прибывавшие пароходы приходилось подсобными средствами, включая стрелы блокшивов. При этом во время выгрузки тяжелых орудий и миноносок транспорт-блокшив «Японец» столь сильно кренился, что с противоположного борта к нему пришлось пришвартовать транспорт «Манджур»^[125]. Из-за недостатка складов часть ценного имущества несколько месяцев лежала под открытым небом.

Во Владивостоке С.С. Лесовский получил телеграмму старшего советника Министерства иностранных дел А.Г. Жомини, замещавшего Н.К. Гирса во время пребывания последнего в Ливадии, что государь склоняется к мысли вести переговоры о Кульдже в Петербурге. Это соответствовало желаниям Пекина и означало готовность российского правительства идти навстречу китайскому. Но в Китае, при участии иностранных дипломатов, продолжалась борьба сторонников и противников соглашения с Россией. Продемонстрировав, казалось, намерение урегулировать Кульджинский вопрос мирным путем, китайское правительство не торопилось принять окончательное решение.

Как писал 19 сентября С.С. Лесовскому А.И. Кояндер, министры богдохана еще два месяца назад обратились к нему «с заявлением о желании прийти с нами к непосредственному соглашению и в доказательство искренности этого желания исполнили в семь дней разные требования по нарушениям трактатов их властями»^[126]. Однако многое в Пекине зависело от настроения императриц-регентш, прислушивавшихся к лидерам «антииностранной партии».

Неопределенность позиции правящих кругов Китая вынуждала российскую сторону принимать необходимые меры предосторожности. На состоявшемся 26 сентября во Владивостоке совещании С.С. Лесовского и командующего войсками Приморской области, генерал-майора М.П. Тихменева, с участием представителей Военного и Морского ведомств, было отмечено, что возможность разрыва с соседней империей сохраняется: китайцы продолжают укреплять города Маньчжурии, увеличивать их гарнизоны и передвигать регулярные войска к Гирину, Нингуте и Хунчуну. Совещание решило, что первоочередной задачей армии является обеспечение безопасности коммуникационной линии по рекам Амуру и Уссури. Высказывалось также мнение о целесообразности наступления вглубь китайской территории, к Мукдену, с которым «связаны традиции, священные как для царствующей династии, так и для маньчжурского народа, почему надо ожидать, что успехи наших войск в Маньчжурии существенно будут способствовать достижению конечных целей войны»^[127]. Однако подобная операция требовала усиления российских войск в Приморье.

Флоту поручались: морская оборона Владивостока, отвлечение китайской армии к побережью Желтого моря демонстрациями в Печилийском заливе, а также конвоирование транспортов с подкреплениями, если бы они были посланы. участники совещания признали оптимальными «активные действия эскадры на китайские порты, с целью удержать китайский флот в своих гаванях для их защиты. Если же некоторой части китайского флота удастся пройти к Владивостоку или проникнуть в Татарский пролив, то Владивосток и Николаевск достаточно сильны, чтобы держаться пока наша эскадра не подойдет из китайских вод»^[128].

Кроме того, была намечена и высадка десанта восточнее Пекина для удара по коммуникациям войск Ли Хунчжана. Однако десантный отряд скорее всего пришлось бы выделить из состава тех 12 тыс. человек при 28 орудиях, которыми располагало российское командование в Восточной Сибири. Китайцы же сосредоточили в Маньчжурии до 40 тыс. человек, правда, менее подготовленных и разбросанных по всему краю^[129].

Решения совещания легли в основу плана войны с Китаем, однако, чтобы привести этот план в действие, требовалась достоверная информация о политическом положении. 28 сентября С.С. Лесовский получил телеграмму К.В. Струве из Токио: «По мнению здешних правительственных лиц Китай оттягивает решение, дабы успеть готовиться к войне»^[130].

Это известие, как будто бы свидетельствующее о желании японского правительства столкнуть Россию с Китаем, звучало в диссонанс сообщениям А.И. Кояндера о миролюбивых настроениях в Цзунлиямыне. 30 сентября С.С. Лесовский телеграфировал А.Г. Жомини: «Ввиду разноречивых слухов о наших отношениях к Китаю благоволите сообщить истину»^[131].

Через два дня во Владивосток пришел ответ, что Цзен затягивает переговоры, и А.Г. Жомини уже обратился в Ливадию за разрешением «принять решительные меры», о котором немедленно сообщит^[132].

Эта телеграмма, конечно же, меняла ситуацию. Опасность войны с Китаем приблизилась вплотную, и первоначальный, ориентировочный план ее потребовал пересмотра и уточнения. К тому времени российские войска сосредоточились в Благовещенске, Хабаровке и селе Никольском, чтобы при необходимости перейти в наступление по направлению к Гирину. В начале октября С.С. Лесовский отправился с М.П. Тихменевым в Никольское, где 4 октябрясостоялось еще одно совещание армейского и флотского командования. Возвратившись обратно, адмирал 5 октября написал А.А. Пещурову письмо, в котором изложил свои личные взгляды на предполагаемые действия эскадры при столкновении с Китаем. Упомянув десант, он уточнил место его высадки (в северо-восточном углу Ляодунского залива, у оконечности Великой китайской стены, а также численность (не менее 4000 человек).

Для более эффективной помощи войскам М.П. Тихменева, С.С. Лесовский считал нужным вначале блокировать Печилийский залив, а затем атаковать важнейшие военные порты с расположенными в них арсеналами. Вместе с тем, начальник морских сил отмечал, что блокада, действия против портов и конвоирование транспортов заставили бы раздробить эскадру на несколько слабых отрядов, и признал ведение всех трех операций одновременно» невозможным.

Размышляя над тем, как обеспечить доставку подкреплений или десанта из России, С.С. Лесовский пришел к выводу о необходимости устройства угольных станций для кораблей конвоя, большинству из которых запасов топлива хватало на переходы протяженностью всего около 2000 миль. Одну станцию, по его мнению, следовало разместить недалеко от Сингапура, где транспортам надлежало соединиться с конвоем, другую — около места возможной высадки десанта, а третью — на полпути между ними. Однако адмирал оговорился, что станции потребуют охраны, своевременной доставки угля, и что заменить их могут 8 — 12 специальных пароходов-угольщиков^[133].

В письме С.С. Лесовского изложен, пожалуй, первый достаточно реалистичный план действий российских морских сил против Китая. Он выглядит скромнее предложенного адмиралом в августе, но в большей мере учитывает действительные возможности Восточно-Сибирского военного округа и Тихоокеанской эскадры. Поэтому, несмотря на последующую смену лиц, стоявших во главе Морского ведомства, основные идеи этого плана получили дальнейшее развитие и учитывались при выработке морской политики России на Дальнем Востоке вплоть до конца XIX века.

Но в тревожные октябрьские дни 1880 года С.С. Лесовский больше думал не о далеких перспективах, а о ближайшем будущем, в частности — о доставке подкреплений. 5 октября он сообщил А.А. Пещурову шифрованной телеграммой об энергичных приготовлениях Китая к войне и о том, что генерал М.П. Тихменев завершит подготовку к активным действиям в начале ноября, но успешность их будет зависеть от наличия резервов и десанта, доставить которые на Дальний Восток желательно до разрыва, чтобы эскадра не отвлекалась на конвойную операцию. Адмирал просил передать содержание телеграммы военному министру.

А.А. Пещуров получил ее 6 октября и немедленно распорядился препроводить копии А.Г. Жомини и замещавшему Д.А. Милютина начальнику Главного штаба, генералу графу Ф.Л. Гейдену с просьбой сообщить о том, какие распоряжения последуют. Управляющий Морским министерством намеревался переговорить с Ф.Л. Гейденом и лично. Видимо, именно после этой беседы, 8 октября А.А. Пещуров телеграфировал С.С. Лесовскому, что большого десанта послать нельзя, и просил уточнить требуемую численность войск. 11 октября из Владивостока пришел ответ, что для защиты края и движения в Маньчжурию, по мнению самого адмирала и генерала М.П. Тихменева, достаточно 8000 человек.

Канцелярия Морского министерства быстро произвела расчет и пришла к выводу, что их можно перевезти на 16 пароходах, при ассигновании 250 тыс. руб. единовременно, а затем по 890 тыс. руб. в месяц. Сумма была достаточно велика, к тому же существовало сомнение в том, пропустят ли державы, прежде всего Англия, транспорты с войсками через Босфор и Суэцкий канал. В случае войны с Китаем следовать к месту назначения им пришлось бы в составе конвоя, для сопровождения которого у министерства не хватало свободных судов, о чем А.А. Пещуров и сообщил Ф.Л. Гейдену 15 октября^[134].

Однако 21 октября Ф.Л. Гейден уточнил, что восьмитысячный отряд нужен только для усиления обороны Владивостока, для похода же на Пекин сверх того необходим корпус в 25 тыс. человек при 100 орудиях, о котором шла речь в письме от 11 августа. В результате чиновникам канцелярии пришлось подсчитывать, во что обойдется доставка такого корпуса. Разумеется, цифры оказались очень высокими: для его перевозки требовалось не менее 50 пароходов, а ожидавшийся общий расход превысил 3,5 млн руб., тогда как ассигнование на заграничное плавание военных судов в 1880 году составляло всего 2,6 млн руб. Такие условия делали экспедицию весьма разорительной для обоих министерств.

Одновременно с вопросом о подкреплениях С.С. Лесовский попытался решить и другой, не менее важный вопрос — о позиции, которую займет Япония в случае вооруженного столкновения России с Китаем. Как отмечалось выше, адмирал еще в сентябре, сразу после прибытия в Нагасаки, интересовался возможностью зимовки судов эскадры в японских портах. 12 октября в Главном Адмиралтействе получили его телеграмму: «Условия нейтралитета Японии чрезвычайно важны, g мое присутствие в Токио может, по мнению Струве, дать этому вопросу желаемое решение. Полагаете ли Вы, что до разрыва я успею сходить в Токио и возвратиться сюда к эскадре?»^[135].

С.С. Лесовский собирался договориться с японцами о снабжении кораблей углем и продовольствием, а также о ремонте их во время войны. А.А. Пещуров переадресовал вопрос адмирала А.Г. Жомини, а тот доложил о нем императору. Именно в те дни Министерство иностранных дел прилагало усилия к тому, чтобы сломить упрямство Цзена, при поддержке английского посольства настаивавшего на полном аннулировании Ливадийского договора. 14 октября А.Г. Жомини предписал А.И. Кояндеру объяснить китайским министрам, что занятая Цзеном позиция делает переговоры немыслимыми, и что Пекин должен пойти на уступки^[136]. Видимо, предполагая скорый разрыв, либо попросту не желая раздражать китайцев, Александр II запретил визит С.С. Лесовского в Японию^[137].

Надо сказать, что основания для опасений были достаточными: обстановка на границе становилась все тревожнее. Командующий войсками Восточно-Сибирского военного округа, генерал-лейтенант Д.Г. Анучин доносил из Иркутска об участившихся случаях порчи телеграфных линий маньчжурами, жившими на российской территории, о строительстве китайцами «военных джонок» на реке Сунгари, продолжавшемся сосредоточении цинских войск в Айгуне и других населенных пунктах^[138].

Пожалуй, со времени осады Албазина не возникало столь серьезной и требовавшей ответных мер угрозы дальневосточным владениям России. В письме А.А. Пещурову от 24 октября 1880 года начальник Главного штаба отмечал: «Даже и в том случае, если бы удалось ныне избегнуть немедленного разрыва, мы будем иметь и на будущее время такого соседа, которым уже нельзя будет пренебрегать как прежде»^[139].

В связи с этим Ф.Л. Гейден считал необходимым укрепить оборону Владивостока настолько, чтобы она не нуждалась в содействии сильной эскадры. Одновременно Военное министерство возбудило вопрос об особых канонерских лодках для Амура^[140].

Правда, достигнув к концу октября значительной остроты, вооруженное противостояние России и Китая так и не переросло в войну. Анализируя дипломатические документы, А.Д. Воскресенский пришел к выводу, что в переговорах с китайским уполномоченным, зашедших было в тупик к 21 октября, благодаря смягчению позиции российской стороной уже 24 октября наступил перелом^[141].

Надо полагать, этому способствовало осознание Петербургом рискованности и разорительности военного решения в сложившейся обстановке. Но едва ли обе стороны сразу уловили начинавшиеся подвижки. В частности, А.Г. Жомини 25 октября сообщил во Владивосток: «Получили приказание тянуть переговоры до января, тогда решится война или мир. Если военные действия будут неизбежны, они могут начаться только в мае»^[142].

Достоверно состоявшуюся перемену подтверждает другая телеграмма А.Г. Жомини, поступившая к С.С. Лесовскому через К.В. Струве, передавшего ее из Токио 11/23 ноября: Переговоры с Цзеном возобновлены, причем с нашей стороны сделаны уступки, взамен обязательства китайцев ратифицировать договор и уплатить нам военные расходы. Есть надежда на соглашение, если китайцы примут последнее наше требование»^[143].

С.С. Лесовский, из-за раннего похолодания еще 28 октября запросивший у Петербурга разрешения на зимовку эскадры в портах Японии, и получивший его 4 ноября, а через пять дней — согласие на посещение Иедо, откладывал выход до последней возможности, опасаясь разрыва с Китаем^[144].

Теперь же адмирал приказал всем кораблям следовать в Нагасаки и Иокогаму и первым ушел 13 ноября на «Европе» из Владивостока. А утром следующего дня, в штормовом море, обрушившаяся на палубу крейсера волна ударила С.С. Лесовского о кнехт, переломив ему правую ногу, в результате чего начальник морских сил надолго выбыл из строя, отложив свои прежние планы.

Тем временем в Петербурге все больше осваивались с мыслью об уступках Китаю. Как указывалось выше, в пользу такого решения говорило и финансовое положение России, и относительная слабость войск на Дальнем Востоке, и необходимость уделять внимание Ахалтекинской экспедиции генерала М.Д. Скобелева, а также стремление сохранить спокойствие на границах своих среднеазиатских владений с Китаем и Афганистаном. 30 ноября состоялось заседание Особого совещания под председательством Д.А. Милютина, на котором, по настоянию министра иностранных дел и нового главы финансового ведомства, А.А. Абазы, было принято решение возвратить Китаю долину реки Текес и не требовать изменений в правилах торговли. Но участники совещания не желали отказываться от тех статей Ливадийского договора, которыми предусматривалось учреждение российского консульства в городе Урумчи и разрешалось плавание по реке Сунгари, что имело как военное значение — для знакомства с водной коммуникацией, ведущей в глубь территории Маньчжурии, так и экономическое — позволяя посредничать во внешней торговле последней, и даже политическое, ибо зависимость в торговле могла сделать Пекин более покладистым в отношениях с Петербургом.

Встретившись с Н.К. Гирсом 3 декабря, Цзен наконец согласился взять за основу Ливадийский договор, пересмотрев его положения. При этом китайский уполномоченный проявил твердость и вынудил российских дипломатов снять весьма важную статью с требованием судоходства по Сунгари. 14 декабря на Певческом мосту подготовили ноты о допустимых изменениях в договоре, 15 декабря А.И. Кояндер телеграфировал из Пекина, что по уверениям приближенных Ли Хунчжана Китай подпишет соглашение на выдвинутых Россией условиях, а 28 декабря Цзунлиямынь предписал Цзену сделать это немедленно^[145].

Хотя в действительности Петербургский договор был подписан лишь 12 февраля 1881 года, уже в декабре 1880 года Морское министерство стало уделять Тихоокеанской эскадре меньше внимания. Эскадра же, командование которой 11 декабря временно принял контр-адмирал О.Р. Штакельберг, оставалась в японских портах до весны 1881 года, ожидая ратификации договора цинским правительством.

В конце 1880 года окончательно определился план действий сухопутных и морских сил России в случае войны с Китаем. Он был установлен запиской начальника Азиатского отделения Главного штаба, генерал-майора Л.Н. Соболева, от 21 декабря, высочайше утвержденной 23 декабря и переданной в Главное Адмиралтейство 30-го. В записке отмечалось, что война с Китаем «есть одна из самых трудных политических и военных задач, так как невозможно и думать окончить одним ударом»^[146].

Для решающего удара, утверждал Л.Н. Соболев, необходимо демонтировать два — три корпуса, что вызовет расход 200–300 млн руб. и ослабит армию на западной границе, создавая «опасные усложнения» при существующей внешнеполитической обстановке.

Несколько страниц записки отводилось описанию театров военных действий: западного, охватывавшего Восточный Туркестан и Джунгарию; восточного, включавшего территории Восточной Монголии и Маньчжурии; и морского. На западном театре, разоренном самими китайцами при подавлении восстания дунган, предусматривались только активно-оборонительные операции вблизи границ, дополняемые мерами по созданию независимых от Пекина буферных «мусульманских государств: Кашгарского и Джунгарского», о которых еще в 1878 писал К.П. фон Кауфман^[147].

На восточном предполагалось наступление по Амуру и Сунгари вглубь Маньчжурии, вплоть до Гирина, для чего требовалось «расширение речных средств», на морском же — охрана эскадрой собственного побережья и блокада китайского, с бомбардированием приморских пунктов и высадкой десантов^[148].

Судя по всему, записка составлялась на случай разрыва в ближайшем будущем, так как принимала в расчет возможности многочисленной эскадры С.С. Лесовского, которую ожидало неизбежное сокращение по экономическим соображениям, тогда как китайский флот вскоре должен был увеличиться, о чем в Главном штабе знали из донесений военных и дипломатических агентов в европейских странах. Перспективу его роста, конечно, отчетливее всего рисовали сообщения морских агентов, особенно Н.А. Неваховича. 17 октября он донес о предполагаемой покупке Пекином в Англии двух крейсеров с ходом 16 уз, превосходившим скорость большинства российских кораблей, а 26 ноября — о заказе заводу «Вулкан» в Штеттине двух броненосцев^[149]. Кроме того, Китай приобретал мины заграждения, самодвижущиеся мины Уайтхеда и другое вооружение. Казалось, что соседняя империя превращается в достаточно опасного сухопутного и морского противника, и до Японо-китайской войны 1894 года, изменившей расстановку сил на Дальнем Востоке, России приходилось всерьез считаться с нею.

Китайский броненосец «Дин-Юань», строившийся германской фирмой «Вулкан»

Крейсер «Европа», на котором С.С. Лесовский прибыл в Японию

В декабре 1880 года, ожидая ратификации цинским правительством Петербургского договора, еще не избавившийся от костылей С.С. Лесовский и формально замещавший его О.Р. Штакельберг на всякий случай приняли меры для обеспечения эскадры всем необходимым. Начальник морских сил провел секретные переговоры с шанхайским торговым домом «Мелчерс и К°» о снабжении российских кораблей в японских портах^[150].

Стараниями К.В. Струве и О.Р. Штакельберга удалось заручиться выгодными условиями нейтралитета Японии в возможной войне России с Китаем^[151]. Их задача облегчалась тем, что несмотря на казалось бы состоявшееся в начале 1881 года соглашение между Токио и Пекином о разделе островов Рюкю, отношения двух государств оставались прохладными, и Петербург мог рассчитывать на доброжелательную позицию Японии.

Свое расположение японцы демонстрировали 21 января 1881 года, во время аудиенции у микадо контр-адмирала О.Р. Штакельберга со штабом и командирами кораблей, затем во время осмотра японскими моряками российских судов на Иокогамском рейде 29 января. Но особенно оно проявилось во время приема в столице адмирала С.С. Лесовского, который после ратификации 3 мая китайцами Петербургского договора готовился к возвращению на родину. 25 мая бывший начальник морских сил пришел на «Европе» из Нагасаки в Иокогаму, где его встретил морской министр адмирал Кавамура. Оттуда С.С. Лесовский отправился в Токио и 26 мая нанес визиты князьям императорского дома, министрам и иностранным дипломатическим представителям. 3 июня состоялась аудиенция у микадо, а на следующий день в честь почетного гостя был дан парад войск токийского гарнизона и прощальный обед^[152]. Без сомнения, такие проводы объясняются не только официальным статусом С.С. Лесовского или воспоминаниями о его плавании к берегам Японии на фрегате «Диана» в 1854 году, о чем на прощальном обеде говорил Кавамура, но и внешнеполитической ситуацией. По окончании чествования, адмирал 7 июня отплыл на «Европе» в Гонконг.

Уходил в прошлое Кульджинский кризис, преподавший российскому правительству и, в частности, Морскому министерству несколько уроков. Прежде всего, он выявил слабость сухопутных сил, дислоцированных вдоль границ Китая, особенно на Дальнем Востоке. Исправить сложившееся положение было трудно, главным образом потому, что малонаселенные области Восточной Сибири с трудом могли обеспечить продовольствием и резервами даже расквартированные там в мирное время части. Их личный состав, вооружение, боеприпасы приходилось доставлять морем из Одессы и Кронштадта, что обходилось достаточно дорого и требовало времени, драгоценного в случае внезапного обострения отношений с соседями. К тому же, крайне растянутые морские коммуникации оказались бы весьма уязвимыми, особенно при столкновении с Англией.

Обычный состав отряда судов в Тихом океане, не превышавший к началу 1880-х годов трех-пяти крейсеров, не позволял эффективно действовать против Китая. С началом кризиса его пришлось увеличить и довести до 12 кораблей, включая два броненосных, к которым присоединились три корабля Сибирской флотилии и пароход Добровольного флота «Москва»^[153].

Однако сосредоточение их на театре завершилось осенью, и лишь благодаря неподготовленности китайцев это промедление не сказалось на положении дел. Вместе с тем выяснилось, что такое соединение трудно снабжать, особенно углем, и ремонтировать, учитывая отсутствие на берегах Тихого океана вполне обустроенных российских баз. Так, даже во Владивостоке тогда не было дока, а небольшие и плохо оборудованные мастерские располагали не более чем 200 работниками, две трети из которых составляли матросы Сибирской флотилии^[154].

Впрочем, несмотря на свои недостатки, Владивосток сохранил значение главного российского военного порта на Тихом океане. С.С. Лесовский, прежде выступавший за перенос портовых учреждений в залив Святой Ольги или соседнюю бухту Святого Владимира, осмотрев их, отказался от такой мысли. 17 ноября 1880 года он писал А.А. Пещурову: «Все эти три бухты замерзают и слишком удалены от театра предполагаемых войн»^[155]. Однако, по его мнению, за отсутствием лучшего предпочтение следовало отдать Владивостоку, уже освоенному и относительно хорошо продовольствуемому: мясо туда доставляли корейцы, а овощи выращивали местные китайцы-манзы. К тому же размеры бухты Золотой Рог позволяли разместить в ней большую эскадру.

Еще одним плюсом Владивостока представлялись угольные разработки в его окрестностях, хотя и незначительные. В числе желавших получить право на добычу угля в долине реки Сидими был опытный предприниматель, англичанин Моррис. По ходатайству С.С. Лесовского, рассчитывавшего на успех дела, такое право англичанину предоставили 13 февраля 1881 года, однако вскоре выяснилось, что добываемый в открытых копях уголь столь же посредственного качества, как и сахалинский или японский — такасимский, поставлявшийся на суда Тихоокеанского отряда с 1878 года.

Ограниченность доступных ресурсов, обусловившая незначительность постоянных вооруженных сил на дальневосточной окраине, казалось, побуждала российское правительство к сдержанности во внешней политике и скорейшему развитию экономики региона, в первую очередь сельского хозяйства. И Петербург некоторое время действительно избегал обострения отношений с Китаем и Японией. Что касается второй задачи, то к ее выполнению соответствующие ведомства приступили на основании высочайше утвержденного 1 июня 1882 года, мнения Государственного Совета о производстве трехлетнего опыта переселения крестьян в Амурскую и Приморскую области с пособием от казны.

И еще одно последствие имел Кульджинский кризис: благодаря ему в Морском министерстве осознали необходимость устройства собственных угольных станций на пути российских кораблей из Европы в Тихий океан. Как отмечалось выше, такую мысль подал адмирал С.С. Лесовский, заботившийся о подготовке маршрута для переброски во Владивосток подкреплений и десанта. Когда международная обстановка стабилизировалась, и пришла пора возвратить в Кронштадт большинство кораблей эскадры, он воспользовался случаем и, как сообщил в письме А.А. Пещурову от 2 марта 1881 года, решил сформировать «два разведочных отряда: Восточный под командою адмирала Асланбегова на "Азии" с клиперами "Разбойник" и "Забияка", для отыскания удобных угольных станций в группах островов к востоку от Сингапура и поблизости его, как то: Натуна, Тамбелан и пр. Западный разведочный отряд под командою адмирала Штакельберга на "Африке" с клиперами "Джигит" и "Наездник" будет производить те же изыскания в группе Мальдивских, в Пукете и на Суматре. У Восточного отряда телеграфный станционер будет стоять в Сингапуре, у Западного в одном из портов Цейлона»^[156].

Таким образом, эта экспедиция одновременно служила и своего рода репетицией крейсерства. В дальнейшем целенаправленные поиски мест для размещения пунктов снабжения продолжались, но уже исключительно с целью обеспечения возможных крейсерских операций в океанах.

Глава 5 Разработка судостроительной программы при адмирале А.А. Пещурове

Морское министерство возлагало большие надежды на крейсера. К началу 1880-х годов в основном была завершена разработанная в соответствии с воззрениями Константина Николаевича программа строительства полуброненосных фрегатов и клиперов, из которых должны были формироваться отряды для действий на торговых коммуникациях вероятных противников. Последний, восьмой клипер «Опричник» вступил в строй в конце 1880 года. В сентябре 1880 года на стапеле Нового Адмиралтейства началась сборка корпуса первого, а в феврале 1881 года на Балтийском заводе — второго полуброненосного фрегата усовершенствованного типа «Минин» — «Дмитрия Донского» и «Владимира Мономаха».

Теперь можно было приступить и к строительству мореходных броненосцев, однако этому мешала не утихавшая борьба сторонников и противников круглых кораблей — «поповок». Симпатии генерал-адмирала к первым обрекали вторых на поражение, но их сопротивление заставило руководство ведомством предварительно испытать предложенную адмиралом А.А. Поповым новую конструкцию корпуса на заказанной в Англии императорской яхте «Ливадия». Уникальный заказ оказался весьма дорогостоящим, и образовавшийся перерасход с согласия Государственного Совета возместили из кредита, предназначавшегося на строительство фрегатов^[157].

В результате Морскому министерству не хватило средств на текущие кораблестроительные и ремонтные работы, поэтому пришлось внести дополнительные ассигнования в смету 1881 года. Когда же А.А. Пещуров передал ее государственному секретарю, а тот — контролирующим ведомствам, то они в очередной раз потребовали представить «соображения о наилучшем типе для будущих наших боевых судов, с возможно точным указанием стоимости их и предстоящих Государственному казначейству в ближайшем будущем издержек на судостроение»^[158].

Клипер «Вестник» — один из последних кораблей, построенных в рамках программы 1871 года

Полуброненосный фрегат «Дмитрий Донской»

Вдобавок Министерство финансов настаивало на таком распределении работ, чтобы они не вызвали увеличения ежегодных кредитов на эти цели.

Его позиция, несомненно, объясняется кадровыми переменами, произошедшими осенью 1880 года под влиянием М.Т. Лорис-Меликова. Будучи главой Верховной распорядительной комиссии, а затем министром внутренних дел, он старался провести на министерские посты своих ставленников, представителей либеральной бюрократии. Сперва генерал способствовал увольнению в отставку непопулярного министра народного просвещения, графа Д.А. Толстого, затем министра финансов С.А. Грейга, на смену которому в октябре пришел председатель Департамента экономии Государственного Совета А.А. Абаза. Незадолго перед тем товарищем министра финансов назначили бывшего ректора Киевского университета, профессора-экономиста Н.Х. Бунге, разработавшего по поручению Александра II программу дальнейшей экономической политики, направленную на преодоление бюджетного дефицита. Среди предложенных им мер, разумеется, фигурировало и сокращение расходов по всем ведомствам^[159]. В связи с этим вполне уместным становилось требование строгого их планирования.

Министр внутренних дел М.Т. Лорис-Меликов

Министр финансов Н.Х. Бунге

Однако Морское министерство пыталось уклониться от составления долгосрочных планов, указывая, в частности, на то, что «при современном положении кораблестроения во всех государствах, определение на большое число лет вперед числа и рода судов к постройке, а тем более подробное исчисление необходимых на то сумм, не будет иметь практического значения»^[160].

Такое утверждение было близко к истине. На протяжении 1870-х годов на вооружение российских боевых кораблей поступили нарезные орудия увеличенного калибра и с большим удлинением ствола, самодвижущиеся мины (торпеды) и мины заграждения, на них стали устанавливать электрическое освещение, гидравлические приводы, паровые машины двойного, а затем и тройного расширения, водотрубные котлы (испытывались на «Вице-адмирале Попове» и «Петре Великом»), всевозможные вспомогательные механизмы и другие новинки техники. Непрерывное усиление артиллерии заставляло инженеров периодически утолщать броню и менять ее расположение, минная угроза вызвала появление систем конструктивной подводной защиты и потребовала увеличения скорости хода, а значит и мощности машин.

Нередко даже английские, французские, итальянские корабли устаревали прежде, чем успевали войти в строй, и нуждались в срочных переделках. В России же, с ее слаборазвитой промышленностью, все проблемы усугублялись. Возник заколдованный круг: удешевление судов было возможно при серийном, во всяком случае постоянном производстве, но ни у частных лиц, ни у правительства не было средств для сколько-нибудь значительных заказов отечественным предприятиям; не было и желания делать такие заказы, ввиду быстрого технического прогресса, а также качественного превосходства и дешевизны иностранной продукции. Финансовое и контрольное ведомства в описываемый период не заботились о субсидировании отечественного машиностроения, уделяя внимание преимущественно достижению бюджетного равновесия.

На заседании 18 декабря 1880 года Департамент государственной экономии постановил, что он, «согласно мнению Государственного контроля, признает и с своей стороны совершенно необходимым, в интересах как развития наших боевых сил на море, так и ограждения Государственного казначейства от излишних расходов, Морскому министерству в течение предстоящего 1881 г. представить на усмотрение Государственного Совета общий план предполагаемых сим министерством кораблестроительных работ, а также соображения о наилучшем типе для будущих наших боевых судов»^[161].

Исполняя это постановление, в Главном Адмиралтействе приступили к разработке перспективной судостроительной программы, фатально обреченной на неоднократные изменения.

Хранящиеся в Российском государственном архиве военно-морского флота (РГАВМФ) документы не позволяют точно определить момент начала работы над нею. Не вызывает сомнений лишь то, что программа разрабатывалась по указаниям великого князя Константина Николаевича, но под контролем А.А. Пещурова, который после отъезда генерал-адмирала 7 января 1881 года на лечение за границу получил известную самостоятельность. Управляющий министерством, в начале 1860-х годов командовавший клипером «Гайдамак», а затем прикомандированный к кораблестроительному департаменту и в 1866 году ездивший в Англию для ознакомления с броненосным судостроением, был достаточно компетентным моряком. Однако продолжительное управление канцелярией выработало у него стремление абстрагироваться от некоторых экономических и внешнеполитических реалий, что отразилось в его записке, датированной 26 апреля и представленной Константину Николаевичу на следующий же день.

Сославшись на завет императора Николая I — поднять Россию на уровень первоклассной морской державы, превосходящей союз второстепенных государств, А.А. Пещуров писал: «Понимая указание это в том смысле, что мы должны быть на море сильнее союза наших ближайших соседей, задачей Морского министерства, к которой оно постоянно стремилось и стремится, должно быть создание такого флота, который равнялся бы соединенным флотам Германии, Швеции и Дании в Балтийском море, турецкому в Черном, а на Дальнем Востоке возникающим флотам Китая и Японии»^[162].

Не касаясь вопроса о достижимости подобной цели, заметим, что записка учитывала в составе морских сил трех балтийских государств, включая и корабли, предусматривавшиеся действовавшими судостроительными программами, 23 броненосца со 183 орудиями крупного калибра и 25 крейсеров с 250 орудиями. Турция после войны 1877–1878 годов все еще обладала флотом из 14 мореходных броненосцев со 130 орудиями. Китай же с Японией вместе взятые имели три броненосных корабля, четыре крейсера и восемь канонерских лодок, вооруженных крупнокалиберными пушками. Но положение легко могло измениться за счет утверждения новых программ, с усовершенствованными проектами, или модернизации старых кораблей. Более того, в Европе уже строились недавно заказанные цинским правительством броненосцы, крейсера и миноносцы. Поэтому нельзя не признать, что управляющий министерством ориентировался в своих расчетах на весьма приблизительные цифры.

«Баден» — один из первых германских броненосцев, построенный в 1876–1883 годах

Японский броненосец «Фузо»

Планируя строительство и содержание флота, равного флотам нескольких крупных держав, включая Германию, и в 1880-е годы поставлявшую России оружие и технику, А.А. Пещуров, пожалуй, стремился лишь обосновать наибольший размер ассигнований. Надо думать, что он понимал эфемерность надежд на точное исполнение составленного плана. Возможно, адмирал сознательно игнорировал те противоречия, даже вражду, которые разделяли Германию и Данию, Японию и Китай и позволяли ожидать нейтралитета одних при войне с другими, а значит и ограничиваться на соответствующих морских театрах меньшими силами. Впрочем, для Тихого океана планом и предназначались только транспорты, посыльные суда, канонерские лодки и миноносцы: обосновывалось это скудостью государственного бюджета, малонаселенностью Приморской области и отсутствием «в ней всяких промышленных средств, необходимых для самостоятельного существования там какой бы то ни было морской боевой силы». Далее утверждалось, что «необходимые для военных в том крае действий морские силы могут быть отделяемы, в виде временных эскадр, от Балтийского флота, так как трудно предположить, чтобы нам возможно было вести активную морскую войну одновременно с нашими соседями на Балтийском море и с Япониею и Китаем»^[163].

Несомненно, у А.А. Пещурова не было достаточных оснований даже для столь уклончивого утверждения, ведь не далее как в 1878 году само Морское министерство готовилось к нападению англичан на Владивосток. Признавалось им и влияние последних на китайцев. К тому же в Главном Адмиралтействе не располагали сведениями, позволявшими судить о характере широкомасштабных боевых действий на Тихом океане. Неоднозначный опыт экспедиций капитана 1 ранга И.Ф. Лихачева в 1860 и вице-адмирала С.С. Лесовского в 1880 году скорее указывал на многочисленные трудности, которые могли возникнуть при войне с одним только Китаем, особенно если учесть, что подобная война и возможное усиление позиций России на Дальнем Востоке затрагивали интересы Англии, способной, по меньшей мере, оказать давление на Японию, чтобы ужесточить условия ее нейтралитета. Однако условием продолжительной и успешной борьбы с Китаем была опора на хорошо оборудованные базы в близлежащих водах, отсутствие которых, по представлениям адмирала С.С. Лесовского, возмещалось как раз использованием японских портов и содействием иностранных торговых фирм. Не говоря о гадательности таких расчетов, они не учитывали возможности разрыва с самой Японией.

Контр-адмирал А.А. Пещуров

Нельзя сказать, что А.А. Пещуров не придавал значения обстоятельствам базирования. В другом месте своей записки, касаясь планов крейсерской войны с Францией, Англией и Германией, он заметил, что «содержание в океане большого числа крейсеров, при отсутствии у нас обеспеченных убежищ, или пунктов для пополнения запасов и необходимых исправлений, представит огромные затруднения», однако и в этом случае, видимо, учитывая мнение генерал-адмирала, признал такую войну возможной и даже указал на 12 районов океана, в каждый из которых с ее началом следовало отправить по два-три крейсера^[164].

По расчетам управляющего министерством, России нужен был флот, доведенный до следующего состава:

на Балтике: 12 броненосцев 1-го класса типа «Петр Великий» и 14 броненосцев 2-го класса, в число которых попали броненосные башенные фрегаты, батареи и броненосные лодки «Чародейка» и «Русалка». Береговая оборона возлагалась на 11 мониторов, 20 канонерских лодок типа «Ерш» и 100 миноносцев. Снабжение возлагалось на шесть транспортов;

на Черном море: восемь броненосцев 1-го класса, два броненосца 2-го класса, под которыми понимались «поповки», шесть посыльных судов и 20 миноносцев типа «Батум»;

для крейсерской службы: пять фрегатов типа «Минин», 10 быстроходных крейсеров типа английского «Айрис» и 15 клиперов;

для Сибирской флотилии: четыре канонерские лодки, одно посыльное судно, 10 миноносцев и два транспорта;

в Каспийском и Белом морях при знавались необходимыми лишь небольшие суда для гидрографических работ, буксиры, портовые баркасы и несколько пароходов^[165].

«Батум» — первый мореходный миноносец российского флота, ставший образцом при проектировании первых миноносцев программы А.А. Пещурова

Вице-адмирал Г.И. Бутаков

Очевидно, что разработанный А.А. Пещуровым штат закреплял первенствующую роль за Балтийским флотом, на который возлагалась как оборона собственного побережья, так и вскользь упомянутые действия в Средиземном море, и крейсерские операции в океанах. Черноморскому флоту, судя по всему, ставилась расплывчатая задача борьбы с турецким флотом. Определенных указаний на подготовку Босфорской десантной операции в записке нет, равно как и озабоченности ростом военно-морских сил тихоокеанских соседей России. Сравнение записок А.А. Пещурова и С.С. Лесовского позволяет предположить, что нового управляющего проблемы Дальнего Востока интересовали меньше, нежели прежнего.

Ввиду грозящей внезапным началом войны неопределенности политического положения в Европе, под которой он, видимо, понимал напряженность франко-германских отношений и перманентную нестабильность на Балканах, А.А. Пещуров предложил строить корпуса кораблей на отечественных верфях, но часть механизмов и материалов, по причине высокого их качества и сравнительной дешевизны, считал целесообразным закупить за границей, где думал заказать и образцы новых миноносцев. Учитывая же наличие у судостроительных предприятий России на Балтике и в Черном море всего семи стапелей для крупных судов, продолжительность и стоимость работ на которых министерству была известна, управляющий установил двадцатилетний срок выполнения кораблестроительной программы. Всего, включая мелкие суда для Каспия и Белого моря, предстояло построить 95 кораблей общей стоимостью свыше 215 млн руб. При нормальном годовом бюджете около 29,5 млн руб. Морское министерство могло выделить на эти цели в 1882–1902 годах до 102 млн руб. и нуждалось в сверхсметном ассигновании еще 114 млн руб^[166].

Записка А.А. Пещурова стала по сути дела сводом идей, высказанных в разное время А.А. Поповым, И.А. Шестаковым, Н.М. Чихачевым, С.С. Лесовским, Г.И. Бутаковым, Н.В. Копытовым и другими адмиралами и офицерами. Видимо, ее можно считать выражением сформировавшегося к началу 80-х годов XIX века коллективного мнения большей части командного состава флота по некоторым вопросам стратегии и судостроения. Впрочем, полного единодушия среди этого большинства, конечно, не было.

Опыт Гражданской войны в США 1861–1865 годов и Русско-турецкой войны 1877–1878 годов показал перспективность минного оружия, энтузиасты которого поторопились объявить о скором конце господства броненосцев на морях. В печати появились статьи с призывами отказаться от их строительства в пользу миноносцев и крейсеров. Видимо, сомнения в целесообразности расходов на броненосцы испытывала и флотская верхушка: еще в декабре 1879 года А.А. Пещурову и С.С. Лесовскому пришлось доказывать беспочвенность таких сомнений великому князю Алексею Александровичу^[167].

А в марте — начале апреля 1881 года, когда работа над судостроительной программой близилась к окончанию, по приказанию А.А. Пещурова адмиралам и офицерам были разосланы специально отпечатанные брошюры: «Вопрос о постройке новых броненосцев в Италии», написанную адмиралом И.А. Шестаковым, а также «О значении броненосных судов для германского флота» и «О северном германском союзном флоте», вышедшие без подписи, но принадлежавшие, скорее всего, перу Н.А. Неваховича^[168]. Последние брошюры должны были не только обосновать значение броненосцев, но и обратить внимание моряков на быстрое усиление германского флота. Вслед за ними по тем же адресам отправились литографированные копии записки А.А. Пещурова от 26 апреля.

Не все еще адмиралы успели получить их, как в Петербурге произошли события, предвещавшие близость кадровых перемен в Морском министерстве. Начались они вскоре после убийства 1 марта 1881 года народовольцами императора Александра II. Для моряков не было секретом, что взошедший на престол под именем Александра III наследник цесаревич весьма критически относился к сложившимся «под шпицем» порядкам. Разумеется, этим не замедлили воспользоваться заинтересованные в переменах лица. Едва 2 марта высшие военные и гражданские чины империи принесли в Зимнем Дворце присягу на верность государю, как 3 и 4 марта главный командир Санкт-Петербургского порта, вице-адмирал Г.И. Бутаков препроводил в канцелярию министерства доклады руководимой капитаном 1 ранга Н.В. Копытовым конторы над портом, от 12 и 25 февраля, с обоснованием необходимости снижения цен на корпус фрегата типа «Минин» и паровые машины, строившиеся на Балтийском заводе^[169].

Завод, одно время принадлежавший английскому акционерному обществу, в 1876 году преобразованному в русское, контрольный пакет акций которого выкупило Морское министерство, пользовался значительной свободой и покровительством великого князя Константина Николаевича. Его директор, М.И. Кази, сумел сохранить не только многих инженеров-англичан, но и налаженные связи с британскими поставщиками, у которых, по сути дела в нарушение законов об употреблении в судостроении исключительно отечественных материалов, закупал сравнительно дешевые железо, сталь и готовые механизмы. Балтийский завод постоянно получал заказы, и хотя качество, как и сроки исполнения оставляли желать лучшего, к началу 1880-х годов оказался единственным предприятием министерства, способным строить наряду с корпусами кораблей машины большой мощности. В его оборудование, судя по всему, через посредство князя Э.А. Ухтомского было вложено до четверти миллиона рублей из личных средств генерал-адмирала^[170].

Данное обстоятельство и непрерывная практика позволили настолько наладить производство, что конкуренция с заводом стала весьма трудной не только для казенных, но и для частных российских предприятий.

Однако привилегированное положение Балтийского завода, который в Морском министерстве называли «великокняжеским», намекая на участие в прибылях Константина Николаевича, устраивало не всех моряков. Правда, открыто выступить против такой льготы долго не решались. Это стало возможным лишь с воцарением Александра III. Новый монарх откровенно недолюбливал своего дядю за разорительные эксперименты в судостроении, псевдолиберализм, скверный характер и безнравственность (открытое сожительство с А.В. Кузнецовой). 17 марта государственный секретарь Е.А. Перетц отметил в дневнике, что император сказал о Константине Николаевиче своему брату, великому князю Владимиру Александровичу: «Я не могу его видеть; пусть уедет он, куда хочет»^[171].

М.И. Кази, управляющий Балтийским заводом в 1877–1893 годах

Г.И. Бутаков, разделявший чувства царя к генерал-адмиралу и его окружению, включая М.И. Кази, игнорировал едва ли не прямые приказания А.А. Пещурова заключить контракт с Балтийским заводом, что раздражало великого князя к удовольствию недоброжелателей последнего, среди которых были такие влиятельные фигуры, как К.П. Победоносцев и Н.М. Баранов. Наконец, 11 мая 1881 года, по окончании сессии Государственного Совета, Константин Николаевич отправилсяв свое крымское имение Орианду. А утром 19 мая А.А. Пещуров получил высочайшее повеление безотлагательно представить проект указа о временном замещении должности генерал-адмирала великим князем Алексеем Александровичем, принявшим это назначение без энтузиазма^[172].

На следующий день Александр III в Гатчине подписал подготовленный указ, затем 23 мая вызвал к себе близкого Константину Николаевичу А.В. Головнина и приказал ему передать великому князю, чтобы он просил об отставке с постов генерал-адмирала и председателя Государственного Совета^[173].

В понедельник, 25 мая, во время очередного доклада управляющего министерством, Александр III, по словам А.А. Пещурова заметил, что прежние планы создания морских сил, превосходящих соединенные флоты соседей России, неосуществимы, так как «Германия не допустит нас не только превзойти ее морские силы, но даже сравняться с ними, не говоря уже о других балтийских наших соседях, и что нам остается некоторая свобода действия лишь на Черном море, где нам и следует сосредоточить свою морскую деятельность»^[174].

Передав разговор с императором великому князю Алексею Александровичу в записке от 3 июня 1881 года, управляющий министерством высказал и свое убеждение в том, что западные державы никогда не позволят, чтобы Россия впредь воевала с Турцией один на один, тогда как подобная война с Германией вполне вероятна. Он писал, что существующий Балтийский флот в состоянии обезопасить Кронштадт и столицу от нападения с моря, но нужно усилить его настолько, чтобы предотвратить высадку неприятельского десанта на российской территории.

Кроме того, ему представлялось необходимым обеспечить флоту способность проводить активные операции против германских и шведских портов и даже «сразиться с германским флотом по крайней мере при равных шансах на успех. Если мы достигнем этого условия, то этим самым достигнем возможности действовать с моря наступательно против Германии, Кроме этих трех целей Балтийский флот, как флот имеющий свободный выход на просторы океана, должен выделять из себя и те отряды, которые при различных политических случайностях представляется необходимым посылать нам в Средиземное море или Восточный океан»^[175].

Заметив, что сильный флот на Черном море нужен России только для завоевания Константинополя и проливов, которое неизбежно вызовет вмешательство других держав, адмирал, решительно расходясь со мнением императора, отдавал предпочтение развитию морских сил на Балтике. Вместе с тем, сообщив великому князю о повелении Александра III тщательно обсудить его мысли, А.А. Пещуров указал на необходимость испросить высочайшее разрешение на созыв совещания с участием военного министра и министра иностранных дел. Непонятно, почему он не включил в число участников министра финансов, позиция которого, учитывая известные проблемы с бюджетом, имела существенное значение и могла повлиять на итоги будущего совещания. В подготовленной тогда же программе управляющий предложил рассмотреть вопросы о том, какие действия флота имеет в виду военное ведомство при столкновениях с Германией и Турцией. Причем, не касаясь высадки на берега Босфора, А.А. Пещуров интересовался, планируют ли армейцы «какие-либо десантные операции к германским берегам». От дипломатов требовался перечень тех пунктов Тихого океана, где следовало держать станционеров^[176].

Тем временем, в канцелярию Морского министерства стали поступать первые отзывы адмиралов на составленный Пещуровым проект усиления флота. Всего в делах РГАВМФ сохранилось 19 записок по этому предмету. Авторы 13 из них в основном согласились с проектом управляющего и внесли в него более-менее существенные, но не принципиальные коррективы. В записках же адмирала Г.И. Бутакова, вице-адмиралов П.А. Перелешина, И.А. Шестакова, Н.М. Чихачева, контр-адмиралов В.П. Шмидта и Н.Н. Андреева содержались самостоятельные рассуждения о путях дальнейшего развития российских военно-морских сил. Наиболее разработанными оказались проекты Н.М. Чихачева и И.А. Шестакова, имевшие как общие черты, так и заметные различия.

Сходство было в том, что оба адмирала отмечали, с одной стороны, изменение политической ситуации в Европе, подразумевая, видимо, образование Германской империи, а с другой — промышленный и технический прогресс, не позволявший более придерживаться принципов императора Николая I. И Н.М. Чихачев, и И.А. Шестаков считали соревнование с Германией в судостроении бесперспективным и предлагали, при разрыве, бороться с нею крейсерскими операциями, дополняемыми береговой обороной на Балтике. Оба подчеркивали важность усиления Черноморского флота. Оба указывали, что лучше закупать дешевые материалы и готовые корабли за границей, чем переплачивать отечественным заводам за изделия низкого качества, поставляемые не в срок.

Разными были подходы к организации морских сил и их задачам. И.А. Шестаков обратился к своей старой идее и предложил сформировать из кораблей Балтийского флота три отряда для Тихого океана, каждый в составе четырех броненосцев 2-ro класса, четырех крейсеров 1-го класса и шести — 2-го, с тем, чтобы один отряд постоянно находился на Дальнем Востоке, другой — на пути туда, а третий — на ремонте в Кронштадте. Еще три отряда, каждый из двух броненосцев 2-го класса, двух крейсеров 1-го и двух — 2-го класса, предназначались для Средиземного моря. Те из отрядов, которые оставались в Кронштадте, вместе с шестью новыми таранами и существующими броненосными батареями, мониторами, канонерскими лодками и миноносцами, должны были обеспечить оборону балтийского побережья, а остальные — вести крейсерскую войну.

На Черном море адмирал считал нужным «иметь все в готовности для действия в удобный час», так как «исторические, экономические и естественные условия направляют в ту сторону наше развитие». Судя по всему, под «удобным часом» он понимал возможность войны с Турцией в момент «разъединения» Европы, то есть политического кризиса или вооруженного столкновения, подчеркивая необходимость в этом случае «кончать дело скорее», что, с его точки зрения, обеспечивалось наличием девяти, «для полноты тактических единиц», сильных броненосцев^[177].

Однако особое внимание И.А. Шестаков обращал на Дальний Восток. «По мнению моему, там всего удобнее развиваться избытку наших народных сил», — писал он. «Там же, в соседстве нашем, возникает государство, обещающее стать восточною Англиею, и мы не должны допустить Японию к подобному значению. Нам указана между нею и Китаем (непосредственным соседом нашим на две с лишком тысячи верст) завидная роль посредника, которому всегда будет возможно употребить посредничество в свою пользу. На Тихом же океане, или оттуда (в особенности после прорытия Панамского перешейка, за истинную нейтральность которого ручается политический догмат Штатов), мы можем нанести существенный вред нашим европейским противникам, не исключая ближайших соседей (Германии. — Авт.), явно заботящихся о приобретении колоний. Но мечтать быть грозным без собственной базы действий — утопия. Нужно развить наши военные средства в Уссурийском крае, и постоянно содержать там силы, достаточные даже для нападения на колонии противников, не только на торговлю их. Только этим способом мы отвлечем их от наших внутренних морей, запертых трактатами и могуществом природы»^[178].

Надо сказать, что интерес адмирала к Дальнему Востоку вполне соответствовал духу времени. Он был характерен для политиков и предпринимателей последней четверти XIX века и во многом определялся, с одной стороны, теми качественными изменениями в международной торговле, которые произошли после открытия в 1869 году Суэцкого канала, значительно сократившего путь на Восток, а также с началом массового применения в 1870-х годах более экономичных судовых паровых машин двойного расширения. Возросшая рентабельность морских перевозок сделала дальневосточные рынки более привлекательными для европейской промышленности, особенно после кризиса 1873 года. К тому же рынки эти шире открылись европейским товарам после окончания Опиумных войн с Китаем и революции Мэйдзи в Японии. В тот же период завершалось освоение Соединенными Штатами своих западных территорий и началось их продвижение в сторону Азиатского материка покупкой у России в 1867 году Аляски и подписанием в 1875–1878 годах договоров с вождями островов Самоа и Гавайских. Европейские и американские изделия направлялись в порты Китая и Японии, нарастал и обратный поток китайских и японских товаров в Америку и Европу, стимулировавший интерес к тихоокеанским странам.

Что касается России, то она ближе узнала Дальний Восток благодаря начавшимся в конце 1850-х годов походам туда учебных отрядов Балтийского флота. Постепенно в российских городах и деревнях стали появляться всевозможные безделушки, преимущественно японского изготовления, привозимые офицерами и матросами. По их же рассказам с заморскими странами знакомились и обывательские массы. В апреле 1876 года было открыто так называемое «русское адмиралтейство» в деревне Иноса близ Нагасаки, а с 1880 года установились регулярные рейсы пароходов Добровольного флота из Одессы во Владивосток, с заходом в Шанхай и Нагасаки. Но российские коммерческие предприятия на Дальнем Востоке развивались крайне медленно. Освоение этого региона требовало огромных капиталовложений, длительного времени, а главное — труда и инициативы, сопоставимых с европейским и американским натиском, что не учитывалось в теоретических построениях таких энтузиастов, как И.А. Шестаков.

Адмирал Н.М. Чихачев, в отличие от И.А. Шестакова несколько лет прослуживший на Дальнем Востоке и получивший о нем более отчетливое представление, вовсе не стал затрагивать эту тему. В своем отзыве на записку А.А. Пещурова основное внимание он уделил возможной войне с Германией, относившейся, по его мнению, к числу первоклассных морских держав, против которых следовало «в Балтике вести войну оборонительную и, напротив того, в океанах вести войну наступательную. Для оборонительной войны требуется укрепить те из наших портов, которым правительство придает значение. В этих укрепленных портах иметь от Морского министерства для содействия их обороне такие средства, которые потребует Военное министерство, для выполнения тех задач, которые оно возложит на флот»^[179].

На случай войны с державами второстепенными, он считал необходимым создать эскадру из девяти сильных броненосцев, разделенных на два типа: четыре «глубокосидящих» и пять «мелкосидящих», более приспособленных к условиям Балтийского моря. Такая эскадра превзошла бы соединенные силы датского и шведского броненосных флотов, что позволило бы ей при разрыве блокировать порты этих стран. А в случае столкновения с первоклассной морской державой она могла «быть сосредоточена в укрепленном порте на Балтийском море. Если эскадра эта и не удержит от блокады наших портов, то во всяком случае весьма затруднит неприятельскую блокаду портов Финского залива, а также и всякие серьезные попытки против Кронштадта или Свеаборга, так как неприятелю для своего обеспечения и снабжения своего флота пришлось бы отделить сильную эскадру для блокады нашей эскадры из 9 броненосцев, а потому значительная часть его флота была бы отвлечена от главных целей и этим самым ослабив (так! — Авт.) себя»^[180].

Анализируя положение на юге России, Н.М. Чихачев заметил: «Неприведение в исполнение Сан-Стефанского договора и не свободный для нас Босфор дают чувствовать, что наша дипломатическая и военная задачи на Востоке еще не разрешились, а потому на Черном море более, чем где-либо мы нуждаемся в сильном флоте и, главным образом, в скорой его постройке»^[181].

Он предлагал создать флот, состоящий из восьми броненосцев, разделенных, подобно балтийским, на два типа, отличающихся осадкой, и способных «прорваться в укрепленных узкостях», то есть в Босфоре. Учел адмирал и необходимость строительства в Севастополе сухого дока для ремонта боевых кораблей.

Очень подробно Н.М. Чихачев разработал вопрос о крейсерской войне. Он считал, что такая война, «направленная на нанесение расстройства торговле, положим, хоть против Англии, косвенно отзовется весьма сильно на все морские государства, а потому весьма понятно, что мы не можем ожидать сочувствия ни в одной из морских держав, а напротив того, должны ждать не только строгого нейтралитета, но даже косвенного противодействия. При таких обстоятельствах содержание крейсеров во время войны будет весьма затруднительно, и тем затруднительнее, чем крейсеры будут мельче, малосильнее и не внушающие к себе уважения как к силе. Устройство же различных складов или rendes-vous в отдаленных пунктах океанов, для снабжения крейсеров, легко могут быть открыты неприятелем, и во всяком случае отвлекут наших крейсеров на большую часть времени от их прямого назначения, а потому при таких обстоятельствах идеалом крейсеров должна быть полная независимость от портов, чтобы они могли вмещатьщать в себе военные и другие припасы, а равно провизию по крайней мере на годовое плавание, а топлива minimum на 10 000 миль»^[182].

Образец такого крейсера адмирал видел в итальянском броненосце «Италия», способном совершать дальние походы и действовать вблизи коммерческих портов не опасаясь встречи со сторожевыми судами. Насчитывая «всего шесть мест в океанах, где может быть принесен крейсерами чувствительный ущерб неприятельской морской торговле, а именно: в Атлантическом океане на параллели 50° 30′ N шир[оты] — 8° S шир[оты], Индийский океан, Австралия и Китайское море», К.М. Чихачев полагал нужным иметь шесть крейсеров типа «Италия» в дополнение к пяти кораблям типа «Минин», «Князю Пожарскому», пяти клиперам и одному крейсеру типа «Ярославль», заказанному Добровольным флотом, чтобы держать по три корабля в каждом районе»^[183].

Броненосец «Италия», имевший мощное вооружение, большую скорость хода — 18 уз, но не имевший поясной брони; ориентируясь на этот корабль Н.М. Чихачев предлагал построить шесть крейсеров для действий на океанских коммуникациях

Крейсер «Память Меркурия» (бывший «Ярославль»)

Число построенных малых миноносок казалось ему чрезмерным, и он предлагал оставить для Кронштадта шесть, для таких балтийских портов, как Либава, Виндава, Свеаборг, Выборг, Рига и Ревель по два, а для Черного моря и Владивостока по 10 штук.

В заключение Н.М. Чихачев отметил, что «без фундаментальной переорганизации русского флота все стремления Морского министерства будут тщетными и проекты, а равно и расчеты, выведенные на 20 лет, при существующей организации флота и его управлений будут невыполнимыми. Не флоты иностранных держав главным образом страшны для нас, но они пока непобедимы для нас организациею своих флотов, умением дешево строить, дешево их ремонтировать, дешево содержать свои флоты, ограничиваясь умеренным личным составом и имея в запасе прекрасно организованный резерв как судов, так и экипажей. Все, что им стоит рубль, нам обходится три»^[184].

Очередной призыв к реформированию флота Н.М. Чихачев сопроводил подробными финансовыми выкладками, свидетельствовавшими, что стоимость кораблей, запланированных А.А. Пещуровым к постройке, с учетом закупки материалов и механизмов за рубежом, завышена управляющим на 28 %. Ссылаясь на свою брошюру «Относительная производительность морских бюджетов в Европе», распространение которой было запрещено министерством, адмирал доказывал, что за те же деньги Англия, Франция, Германия строят судов гораздо больше и гораздо быстрее, а стало быть проект А.А. Пещурова «не достигает цели»^[185].

В целом записки адмиралов продемонстрировали довольно широкий спектр мнений по отдельным вопросам. Так, Н.М. Чихачев, И.А. Шестаков, П.А. Перелешин, вице-адмирал И.Г. Руднев, главный командир Черноморского флота и портов адмирал М.П. Манганари указывали на необходимость скорейшего усиления Черноморского флота, в то время как главный командир Петербургского порта адмирал Г.И. Бутаков и Н.Н. Андреев поддержали А.А. Пещурова в намерении предпочесть ему Балтийский флот. Н.М. Чихачев, И.A. Шестаков, П.А. Перелешин, В.П. Шмидт, председатель кораблестроительного отделения МТК вице-адмирал А.А. Попов и контр-адмирал О.П. Пузино выступали за крейсерскую войну, а вице-адмирал Ф.Я. Брюммер и Н.Н. Андреев отрицали ее эффективность. Г.И. Бутаков и О.П. Пузино соглашались с необходимостью провести предложенную Н.М. Чихачевым реформу, в целесообразности которой сомневался Ф.Я. Брюммер (прибавим, вместе с ненавидевшим Н.М. Чихачева великим князем Константином Николаевичем, определенное влияние коего на руководящий состав флота и после удаления от дел нельзя сбрасывать со счетов, и С.С. Лесовским). Вице-адмиралы В.А. Стеценко, А.А. Попов, Н.М. Чихачев предлагали укрепить один из незамерзающих балтийских портов, вместе с тем А.А. Попов и И.А. Шестаков настаивали на укреплении Владивостока.

Глава 6 Особое совещание 21 августа 1881 года. Формирование военно-морской доктрины и уточнение судостроительной программы

К концу июля 1881 года в распоряжении А.А. Пещурова находились материалы, отражавшие позицию большей части руководства ведомством. Видимо, к тому же времени сложилась благоприятная обстановка и для обсуждения поставленного императором Александром III вопроса о задачах флота. В начале августа А.А. Пещуров направил военному министру генералу П.С. Ванновскому и управляющему Министерством иностранных дел Н.К. Гирсу письма с просьбой уведомить его, когда им удобнее собраться на совещание под председательством великого князя Алексея Александровича, 13 июля утвержденного в должности генерал-адмирала. 8 августа пришел ответ Н.К. Гирса, которого больше устраивали среда и четверг. Поэтому А.А. Пещуров договорился с ним провести совещание в четверг, 20 августа, в кабинете министра иностранных дел. Об этом известили П.С. Ванновского, однако 19 августа выяснилось, что Александр III перенес на этот день осмотр Ижорских адмиралтейских заводов^[186]. Разумеется, встречу пришлось отложить, так как великий князь Алексей был обязан сопровождать императора.

Совещание состоялось 21 августа. В распоряжении исследователей есть лишь его итоговый документ, позволяющий судить о конечном, согласованном мнении министров, учитывая позицию императора признавших, что на первом плане должно стоять восстановление морских сил на Черном море, а уже затем флотов на других морях. Безусловное господство на водах Черного моря, — говорилось в постановлении, — представляет для нас задачу первостепенной важности, как в смысле участия России в общем движении и оборотах всемирной торговли, так и, в особенности, в смысле поддержания наших политических интересов, при постепенно приближающейся окончательной развязке восточного вопроса. Историческое развитие этого вопроса, и современное отношение к нему европейских держав, несомненно убеждают, что окончательная его развязка не может совершиться без участия всех великих держав, из которых каждая готовится предъявить свои специальные домогательства и поддержать их силою. Для того же, чтобы при этой ликвидации Россия не осталась навсегда обойденною и устраненною от участия во всемирных политических и торговых интересах, ей необходимо готовиться, хотя и исподволь, но неуклонно и определительно к тому, чтобы в момент наступления развязки овладеть устьем Босфора, укрепиться на обоих его берегах и, став прочно у входа в Черное море, оградить его воды и берега от всякого посягательства.

Такую операцию возможно совершить единственно посредством быстрого, почти внезапного десанта, исполненного в минуту надобности. Для чего необходимо: иметь такой боевой флот, который мог бы очистить Черное море от турок и запереть устье пролива на время переезда первого десантного эшелона, и такой транспортный флот, который мог бы перевезти в один раз корпус войск, достаточный для действий против тех сил, которыми Порта может наспех располагать в окрестностях Босфора»^[187].

Отметим сходство положений данного постановления с решениями Ливадийского совещания 1879 года. Несомненно, на них также сказалась позиция Военного министерства, в целом не изменившаяся и при новом его руководстве. Здесь, на наш взгляд, особенно чувствуется влияние начальника Главного штаба, генерал-лейтенанта Н.Н. Обручева, приверженца идеи Босфорской операции. На заседании 21 августа ее проводил П.С. Ванновский, смягчающие же формулировки принадлежат, очевидно, Н.К. Гирсу.

Отдав дань черноморским проблемам, министры, вместе с тем, согласились, что морским силам на Балтике подобает сохранять «первенствующее значение сравнительно с флотами других держав, омываемых водами этого моря. Для сего флот наш не должен уступать Германскому, а буде можно должен иметь даже перевес над ним в открытом море. Самая оборона берегов Балтийского моря должна быть активная, не допускающая блокады и готовая воспользоваться всяким удобным случаем для перехода в наступление. В этих видах, помимо численного состава судов, необходимо стремиться к тому, чтобы флот наш не был прикован большую часть года к Кронштадту, а имел более свободное и самостоятельное положение на водах Балтийского моря, что может быть достигнуто лишь устройством обеспеченных стоянок (с необходимыми мастерскими) для судов названного флота в наименее замерзающих частях наших берегов (как например Виндаве, Ганге и Балтийском порте)»^[188]. Нельзя не обратить внимания на явную связь этих пожеланий с мыслями, высказанными А.А. Пещуровым в записке от 3 июня.

Задачи Сибирской флотилии совещание ограничило разведкой и транспортной службой. «Затем, в случае отдельных столкновений с Китаем и Япониею, при мирных отношениях к европейским морским державам, предстоит откомандировывать в воды Тихого океана (по примеру 1880 года) особые эскадры из состава Балтийского и Черноморского наших флотов (при чем в числе судов непременно должны быть и мелкосидящие, пригодные для действий в портах); для ограждения же общих политических интересов России необходимо располагать в водах Тихого океана достаточным количеством крейсеров, которые могли бы в случае столкновения с европейскими державами серьезно угрожать их торговле, нападая на их коммерческие суда, склады и колонии», — гласило постановление. Видимо, столь умеренный подход к нуждам дальневосточной окраины удовлетворял всех собравшихся^[189].

И конечно же, по требованию военного министра совещание, сверх основных задач, признало необходимость обеспечить оборону низовьев Дуная, а также крепостей на Висле, Немане и в устье Западной Двины речными броненосными судами. В интересах военного ведомства и Министерства иностранных дел планировалось содержать на Каспии небольшую флотилию, включающую два крейсера и несколько пароходов.

Таким образом, собравшиеся 21 августа министры попытались совместить воедино и намерение прежнего руководства Морским ведомством развивать оборонительный флот на Балтике, а также строить крейсера для борьбы с Англией или Германией, и разделяемое Военным ведомством желание Александра III подготовиться к окончательному разрешению Восточного вопроса на Черном море, казавшемуся тогда актуальным. Судя по всему, проблемы Дальнего Востока в тот момент мало занимали А.А. Пещурова, Н.К. Гирса и П.С. Ванновского (впрочем, последний едва ли успел войти в курс всех дел своего министерства). В постановлениях нет никаких указаний на возможность существенного усиления Сибирской флотилии и соответственного оборудования Владивостокского или иного порта, способного служить как базой крейсерских операций, так и опорным пунктом при разрыве с Китаем. Не чувствуется и критического отношения к экспедиции 1880-ro года. Вместе с тем, более пристальное внимание к вопросам, касавшимся безопасности европейских границ государства, учитывая трудности освоения его восточных земель, можно признать вполне оправданным, тем более, что овладение Босфором с высокой вероятностью влекло за собой конфликт не только с Англией, но и с Австро-Венгрией и ее союзницей — Германией. В целом решения совещания заложили основы будущей морской политики России на длительный период. 22 сентября 1881 года военный министр представил итоговый документ императору Александру III, наложившему на него резолюцию: «Совершенно одобряю эти заключения»^[190]. 24 сентября П.С. Ванновский сообщил об этом А.А. Пещурову.

Оставалось разработать конкретный план мероприятий, прежде всего, по строительству и ремонту кораблей, портовых сооружений, заводов и мастерских, чтобы уточнить величину необходимых ассигнований. Его стержнем руководство Морским министерством сделало кораблестроительную программу, отвечавшую поставленным стратегическим целям. Поэтому именно с ее требованиями предстояло соотнести как финансовые, так и производственные ресурсы, находившиеся в распоряжении Морского ведомства, она же диктовала и задачи оборудования морских театров.

Но до того, как в министерстве началась разработка такой программы, великий князь Алексей Александрович решил сменить председателя кораблестроительного отделения МТК, надо полагать, главным образом из-за крайне отрицательного отношения императора к судам его конструкции. 14 октября 1881 года А.А. Пещуров, поддерживавший переписку с опальным Константином Николаевичем, сообщил великому князю, что на место А.А. Попова Алексей Александрович приглашает И.А. Шестакова^[191].

Адмирал принял предложение с оговоркой, сославшись на «слабеющие силы», и отправился в поездку по английским и французским портам, чтобы ближе ознакомиться с современным судостроением. 16 ноября он был назначен на новый пост высочайшим приказом по Морскому ведомству.

Тем временем генерал-адмирал сформировал комиссию под своим председательством для «обсуждения вопроса о будущем составе флота», иначе говоря, для пересмотра предложений управляющего министерством. В нее вошли: A.А. Пещуров, главный командир Кронштадтского порта, адмирал П.В. Козакевич, Г.И. Бутаков, С.С. Лесовский, А.А. Попов, П.А. Перелешин, И.А. Шестаков, В.А. Стеценко, Ф.Я. Брюммер, О.П. Пузино, Н.Н. Андреев. Делопроизводство было поручено новому директору канцелярии, капитану 1 ранга Н.И. Казнакову. 15 ноября Пещуров распорядился собрать адмиралов на первое заседание, назначенное на пятницу, 20 ноября 1881 года, в помещении канцелярии^[192].

Вместе с извещениями о предстоящем заседании членам комиссии разослали брошюру с отзывами М.П. Манганари, И.Ф. Лихачева, А.А. Попова, П.А. Перелешина, И.A. Шестакова, Г.И. Бутакова и Н.Н. Андреева на записку А.А. Пещурова.

Состав комиссии, конечно, был отнюдь не случаен: в нее вошли прежний и новый управляющие министерством, прежний и новый председатели кораблестроительного отделения МТК, главные командиры портов на Балтике, директор Инспекторского департамента, старшие и младшие флагманы Балтийского флота, активно обсуждавшие записку от 26 апреля. Вместе с тем, в большинстве своем они являлись сторонниками теории крейсерской войны и усиления преимущественно Балтийского флота, именно в таком духе высказались в собственноручных отзывах Г.И. Бутаков, А.А. Попов, О.П. Пузино, В.А. Стеценко, отчасти Н.Н. Андреев. Интересна в этом отношении записка С.С. Лесовского от 4 сентября 1881 года, не поспевшая к совещанию 21 августа. Предшественник А.А. Пещурова был одним из творцов морской политики второй половины 1870-х годов, хотя, разумеется, и не ведущим, но достаточно авторитетным, чтобы оказать на преемника некоторое влияние.

Составленная во французском городе Люшоне, где адмирал залечивал сломанную ногу, записка обращала внимание читателя на бурный рост германского флота, который уже в 1866 году, во время очередного Критского восстания, сумел выслать в Средиземное море отряд из четырех броненосцев, тогда как Россию представлял один фрегат «Петропавловск». Заметив, что с тех пор положение не улучшилось, С.С. Лесовский сетовал на слабость отечественных морских сил, лишенных возможности играть подобающую роль в решении «на водах Средиземного моря разных международных вопросов». Обратившись к положению на Балтике, бывший управляющий министерством указал на опасность, при разрыве с Германией, высадки ею десанта в Финляндию, что угрожало российским войскам войной на два фронта. Причем, в случае успеха Германия приобретала морские базы у ворот Кронштадта и Петербурга. Но и без такой высадки господство кайзеровского флота позволяло обеспечить снабжение наступающей германской армии по морю, не отвлекая железные дороги от переброски подкреплений.

Без каких-либо комментариев согласившись с предлагаемым А.А. Пещуровым составом сил на Черном море, адмирал затронул положение на Дальнем Востоке. Считая, что Японию поразил финансовый кризис, чреватый политической смутой и отвлекающий эту страну от усиления своего флота, он высказал уверенность в том, что Китай, все «партии» которого сходятся в «непримиримой ненависти и презрении к европейцам», опаснее, так как ради достижения самостоятельности не остановится перед расходами на вооружение. Коснувшись крейсерской войны, С.С. Лесовский сослался на вышедшую во Франции в 1875 году книгу П. Дизлера, писавшего о наилучших типах крейсеров 1-го и 2-го ранга вполне в духе теории, воспринятой и Константином Николаевичем, стремившимся сочетать дорогостоящие полуброненосные фрегаты с дешевыми клиперами^[193].

Позиция С.С. Лесовского была близка многим членам комиссии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что несмотря на известное мнение императора о необходимости отдать предпочтение развитию Черноморского флота они основное внимание уделили Балтике и крейсерам, посвятив им четыре заседания из пяти: 20 и 27 ноября, 1 и отчасти 8 декабря. Решения комиссии были сформулированы следующим образом: «Наш Балтийский броненосный мореходный флот должен состоять из броненосцев, без разделения их на ранги и категории, но одинаково пригодных как для плавания в Балтике и европейских морях, так и для посылки в отдаленные моря по разным назначениям. При сооружении наших мореходных броненосцев следует пользоваться уже готовыми и испытанными типами, обладающими хорошими морскими качествами, но совершенствуя их постепенно и соответственно дальнейшему развитию разных отраслей военно-морского дела и техники.

Несмотря на обширные планы создания броненосного флота, «Петр Великий» в течение долгого времени оставался сильнейшим броненосцем российского флота

Броненосцы эти надо строить не как единичные суда с огромной наступательной и оборонительной силой и не для исключительных и специальных целей, а чтобы они совмещали в себе по возможности больше таких качеств, какие потребуются по нашим военно-морским стратегическим соображениям. Но во всяком случае углубление их должно быть таково, чтобы они могли проходить Суэцким и Панамским каналами, т. е. не более 26 футов.

При определении же числа и боевой силы мореходных броненосцев для Балтики следует руководствоваться тем же масштабом, какой принят за основание соображений в записке управляющего Морским министерством, т. е. по сравнению числа орудий больших калибров на наших броненосцах и на судах соседних государств, при чем число орудий в башнях принято считать вдвое»^[194].

Легко понять, что отразившиеся в журнале заседания принципы развития ударного ядра флота исключали дальнейшее увлечение «поповками», изъяны конструкции которых вполне выяснились во время перехода из Англии в Севастополь императорской яхты «Ливадия», получившей серьезные повреждения днища во время шторма 9 октября 1881 года^[195]. Большинство адмиралов предпочло не транжирить и без того ограниченных средств ради явно сомнительных экспериментов, а пустить их на создание достаточно гибкого, универсального инструмента для решения широкого круга военных и политических задач.

Императорская яхта «Ливадия», авария которой положила конец экспериментам с круглыми судами

Признав необходимость, «в стратегическом отношении, иметь на Балтике первоклассный передовой порт, откуда можно было бы во всякое время года выслать в открытое море наш боевой мореходный флот», комиссия по финансовым соображениям отложила его устройство на будущее и ограничилась выбором станции (пункта базирования). Отказавшись от Либавы, Виндавы и Моонзунда, главным образом из-за их мелководности, она постановила: «Балтийский порт приспособить, но без фортификационных укреплений, как зимнюю станцию, со всеми необходимыми портовыми учреждениями, только для временной зимней стоянки совершенно готовых к бою мореходных военных судов, для высылки их по назначению во всякое время года»^[196]. Решено было также оборудовать для зимовки нескольких кораблей и в качестве «оперативного базиса в военное время» Свеаборгский порт.

Обратившись к крейсерской войне, адмиралы отметили «особенную трудность» успешного ее ведения Россией, «пока не имеющей в отдаленных морях ни колоний, ни портов, ни других безопасных убежищ, столь необходимых для крейсеров в смысле опорных пунктов, на случай весьма возможных исправлений, а также для снабжения их топливом и провизией, и наконец для освежения судовых команд. Кроме того, трудность задачи крейсерской войны для России с неприятелем, обладающим более сильным военным флотом и связанным с другими государствами более обширными интересами морской торговли, будет еще осложняться строгим нейтралитетом дружественных для России держав». Однако указав на эти весьма серьезные, едва ли преодолимые и в будущем препятствия, они все же утверждали: «Принимая во внимание географическое положение двух главных наших морей — Балтийского и Черного, которые кроме своей замкнутости, зависящей или от сил неприятеля, или от усмотрения соседних государств, закрываются еще самой природой, по климатическим условиям, вследствие более или менее продолжительного замерзания наших портов в Балтике, Комиссия единогласно признала, что при таких неблагоприятных … обстоятельствах для действий нашего флота в своих внутренних водах, крейсерская война в открытых морях представляется для России почти единственным и весьма сильным средством для нанесения во время войны существенного вреда торговым интересам неприятеля, обладающего более или менее значительным коммерческим флотом, при чем комиссией было обращено большое внимание на необходимость надлежащей фортификационной защиты Владивостока и обеспечения его хорошими путями сообщения с Сибирью, как единственного пока нашего порта в Тихом океане, который в военное время может служить хотя и отдаленным опорным пунктом для наших крейсеров»^[197].

Черноморскому флоту было посвящено заседание 4 декабря. Журнал его весьма лаконичен, несмотря на оживленные прения, развернувшиеся в действительности между оппонентами А.А. Попова и самим адмиралом по поводу строительства броненосцев его конструкции^[198].

Однако отредактированный А.А. Пещуровым текст журнала сообщает лишь, что комиссия согласилась с положениями записки от 26 апреля и постановлением Особого совещания 21 августа, указав на непременное условие — содержать в Черном море броненосцы «самого сильного типа». Впервые, хотя и очень неопределенно, упоминались транспорты, приспособленные для перевозки десантной бригады с артиллерией и кавалерией.

Сохранившиеся в фондах РГАВМФ замечания И.А. Шестакова, Г.И. Бутакова и А.А. Попова по поводу работы комиссии позволяют представить, насколько упорной была борьба между ними на заседаниях. С обеих сторон раздавалась довольно жесткая критика, не выходившая, впрочем, за рамки отдельных вопросов судостроения и стратегии. Нельзя сказать, что все предложения А.А. Попова отвергались. Так, судя по всему, именно благодаря его инициативе в журналы № 2 и № 5 внесли постановление о соединении Владивостока с Сибирью хорошими путями сообщения.

Впрочем, трудно судить о том, в какой мере эта мысль принадлежит самому адмиралу. Незадолго до начала заседаний он получил письмо от М.И. Кази, с которым был дружен. Выехавший перед тем в Монтрё к больной жене, Кази 4/16 октября 1881 года поделился с ним впечатлениями от брошюры с отзывами семи адмиралов на записку А.А. Пещурова и между прочим заметил, что «только развитием наших военно-морских сил на Тихом океане мы можем влиять нашим флотом на разрешение наших политических задач в Европе, я даже думаю, что мы не можем считать себя утвердившимися на Тихом океане, какие бы мы не сделали там затраты, пока мы не соединим нашего тихоокеанского побережья с Россией железной дорогой через Сибирь. Эта железная дорога, как бы дорого она ни стоила, необходима для возвышения экономического значения Сибири и для нашего политического значения в Европе и на Дальнем Востоке»^[199].

В том же письме М.И. Кази, видимо, вслед за Н.М. Чихачевым, которого он, тем не менее, сурово критиковал из-за личной неприязни, говорил о значении крейсеров, близких по характеристикам к броненосцам типа «Италия», утверждая, что «нам без боя уступят проливы, необходимые России для ее культурной жизни, когда увидят нас сильно утвердившимися на Тихом океане» с несколькими такими крейсерами, «способными безнаказанно опустошать богатейшие колонии наших сильнейших врагов — англичан». Конечно, то обстоятельство, что письмо M.И. Кази появилось после прочтения им записки Н.М. Чихачева, не может служить доказательством заимствования и самой идеи. Однако в этом свете по меньшей мере преувеличенным кажется вышедшее из-под его пера в июле 1892 года и спустя несколько месяцев опубликованное утверждение: «Десять, двенадцать лет назад я один твердил о крейсерах в 15 000 тонн водоизмещения»^[200].

Выступая в периодической печати, директор Балтийского завода предпочел забыть о подобных предложениях своего недруга, к тому же более трезво оценивавшего возможности крейсерской войны.

Видимо, и комиссия, включая участников Американской экспедиции 1863–1864 годов — С.С. Лесовского А.А. Попова и А.А. Пещурова не рассматривала крейсерство как панацею. Впрочем, состояние источников не позволяет вполне определенно судить об этом. 17 февраля 1882 года А.А.Попов писал Константину Николаевичу: «Вы конечно припомните, что в прошлое время не было ни одного моего доклада Вашему Императорскому Высочеству, успеху которого не противодействовал бы А.А.Пещуров, даже не деликатными способами. В настоящем случае, при таком направлении мыслей А.А. Пещурова, он придумывал в журналах заседаний, такие выражения, которые не связывали бы его действий в будущем; он не ожидал своей смены и конечно не предполагал, что таким путем он развяжет руки И.А. Шестакову»^[201].

Однако у нас нет оснований сомневаться, что журналы в целом верно передают содержание высказываний членов комиссии. Об этом свидетельствует отсутствие особых мнений, равно как и каких-либо замечаний по данному поводу в большинстве из сохранившихся писем и воспоминаний адмиралов. Надо полагать, что сколько-нибудь серьезные расхождения выявились лишь при обсуждении типов будущих кораблей. И тот факт, что в журналах настойчиво проводится мысль о необходимости строить мореходные суда, причем главным образом для Балтийского флота, подтверждает готовность обновленного руководства Морским министерством продолжать намеченную А.А. Пещуровым, по его словам, согласно указаниям Константина Николаевича, линию на расширение участия России в мировой политике^[202].

Но материалы комиссии показывают также, что поиски компромисса между стремлением радикально решить восточный вопрос, предполагавшим усиление Черноморского флота, и желанием получить в свои руки орудие давления на Англию и отчасти Германию, требовавшим внимания к Балтийскому флоту и крейсерам, а значит и укрепления обороны Владивостока, привело к разрастанию корабельного штата, преимущественно за счет судов Сибирской флотилии, и к необходимости увеличения сверхсметных ассигнований. Видимо, по окончании заседаний комиссии, установившей лишь общее число кораблей каждого класса, канцелярия министерства приступила к разработке детального плана судостроения на предстоящий 20-летний период, завершившейся уже при преемнике А.А. Пещурова.

Глава 7 Первые шаги в подготовке Босфорской операции

В те же декабрьские дни 1881 года были сделаны и первые практические шаги по подготовке Морского ведомства к проведению Босфорской десантной операции. Начало ей положило письмо Д.А. Милютина А.А. Пещурову от 11 декабря 1880 года. Указав на зависимость Турции, сухопутные коммуникации которой были весьма плохими, от водных сообщений, а тем самым и от состояния защищающего их военного флота, министр отмечал: «Все политическое значение империи основывается почти исключительно на прочности ее в проливах». Подчеркнув, что «в настоящее время изучение Босфора, Дарданелл и ближайших к ним прибрежий Черного, Мраморного и Эгейского морей с особенною настоятельностью вызывает совместную деятельность агентов обоих ведомств», Милютин просил рассмотреть вопрос о назначении в Константинополь «особого офицера для совместных работ с агентом Военного министерства и изучения не только морских средств Турецкой империи, но и всех свойств приморской, береговой ее обороны»^[203].

К тому времени Морское министерство содержало трех официальных заграничных агентов: вице-адмирала И.Ф. Лихачева в Англии и Франции,вице-адмирала И.А. Шестакова в Италии и Австро-Венгрии и капитана 2 ранга Н.А. Неваховича в Германии, Дании и Голландии. Средств на четвертого агента в министерском бюджете не было. Поэтому 20 декабря А.А. Пещуров предписал главному командиру Черноморского флота и портов, адмиралу М.П. Манганари переслать командиру парохода-станционера «Тамань», капитану 1 ранга А.К. Панферову программу совместного с военным агентом сбора сведений о турецком флоте и береговой обороне.

Однако по сути дела А.К. Панферова снабдили обычной программой, предназначавшейся для командиров кораблей, отправлявшихся в заграничное плавание. Она предусматривала изучение иностранных портов, их фортификационных сооружений, мастерских, доков и складов, военных судов, а также коммерческого судоходства, особенностей местных товарных рынков и тому подобного. Д.А. Милютину сообщили копию программы, которая его, естественно, не удовлетворила. 6 января 1881 года генерал вновь обратился к А.А. Пещурову, подчеркивая, что в связи с произошедшими в последнее время на Балканах политическими переменами меняются и военные планы, «вырастает значение морского десанта», а вместе с тем потребность изучения «пунктов высадки и подступов к Босфору и Константинополю»^[204].

Военный агент в Турции, полковник В.Н. Филиппов, уже получил соответствующую инструкцию, и Д.А. Милютин настаивал на такой же ориентации работ представителя Морского ведомства.

Заметим, что письма военного министра позволяют скорректировать вывод, сделанный С.Д. Сказкиным на основе анализа записки от 5 октября 1880 года, будто для Д.А.Милютина захват проливов не только не был обязательным, но и «вообще выбывал из числа практических целей политики»^[205].

На наш взгляд, точнее было бы сказать, что генерал понимал необходимость серьезной и достаточно продолжительной подготовки к проведению операции, само начало которой ставилось им в зависимость от стабильности политического положения Турции. Отсюда и его настойчивое желание скоординировать действия непосредственно заинтересованных в данном вопросе ведомств.

Уступая такому желанию, моряки выслали 23 января 1881 года А.К. Панферову через М.П. Манганари дополнительную инструкцию. Спустя полтора месяца, 11 марта, А.А. Пещуров получил еще одно письмо Д.А. Милютина, с просьбой оказать помощь капитану А.П. Протопопову, «назначенному состоять при миссии в Афинах», в изучении района проливов. Как и прежде, Морское министерство отреагировало быстро, 16 марта уведомив об этом Кремера, а 19 марта — М.П. Манганари. Дальнейшая подготовка к Босфорской десантной операции производилась уже без Д.А. Милютина, который ушел в отставку 22 мая 1881 года, вскоре после высочайшего манифеста от 29 апреля, провозгласившего разрыв с либеральными тенденциями предыдущего царствования.

Документы свидетельствуют, что вначале представители обоих ведомств больше занимались Дарданеллами. Отчасти этому способствовало предложение оставшегося неизвестным лица продать за 45 турецких лир чертежи и планы дарданелльских укреплений. Завязалась переписка по данному вопросу. Военное Министерство прислало морякам записку об укреплениях пролива, а в ответ получило сведения о «морских учреждениях» Греции, собранные офицерами станционера в Пирее, шхуны «Псезуапе». Произошел также обмен сведениями о турецком флоте, впрочем, довольно общего характера, так как более близкому знакомству с предметом мешала строго соблюдавшаяся турками секретность, вплоть до запрета на осмотр не только судов и константинопольского адмиралтейства, но и прилегающей местности. Ссылаясь на подозрительность турок, А.К. Панферов требовал средств на оплату услуг переводчика и осведомителей, однако ему отказали.

Пароход «Тамань»

С.О. Макаров

Судя по всему, командиру «Тамани» за полгода так и не удалось сколько-нибудь продвинуть дело. Положение изменилось лишь при его преемнике, кандидатура которого определилась осенью 1881 года, когда капитан 1 ранга С.О. Макаров обратился к начальству с ходатайством о разрешении по семейным обстоятельствам провести зиму на юге. Видимо, тогда и возникла получившая одобрение Александра III мысль воспользоваться его знаниями и способностями. 17 октября управляющий министерством подписал секретное письмо послу в Турции, Е.П. Новикову, в котором говорилось о возложенном на офицера поручении по сбору сведений «относящихся как до турецкого флота, так и вообще представляющих интерес в стратегическом отношении» и просил оказать ему содействие^[206].

Помимо инструкций, подобных уже выданным А.К. Панферову, С.О. Макаров 22 октября получил секретное предписание А.А. Пещурова: «Собрать гидрографические, метеорологические и топографические данные о берегах Босфора и выяснить: а) возможен ли десант на эти берега, в каких местах и в каких силах, б) время года и состояние погоды, наиболее благоприятные для этих операций…». Ему поручалось также определить, нужно ли предварительно разрушить береговые укрепления и какие силы для этого потребуются, возможно ли внезапное нападение миноносцев на стоянку броненосцев в бухте Золотой Рог. Четвертым пунктом значилось: «Изучить условия заграждения Босфора минами в различных местах. Составить план таких заграждений и перечислить необходимые для того материальные средства»^[207].

Надо сказать, что задача отнюдь не была для С.О. Макарова неожиданной. В 1878 году, когда появление у Константинополя английской эскадры адмирала Д. Хорнби заставило российских моряков принять меры против ее прорыва в Черное море, пароход «Великий Князь Константин» готовился ставить минные заграждения в Босфоре и у болгарских портов. Тогда командовавший им С.О. Макаров впервые провел у Бургаса остроумные опыты по измерению отклонения мин на течении: он размещал их за кормой движущегося парохода^[208]. Однако условность подобных измерений была очевидна. А.А. Пещуров предоставил ему возможность изучить вопрос на месте предполагаемых постановок.

С.О. Макаров принял командование «Таманью» во время планового посещения ею Николаева для смены части команды и профилактического ремонта. 2/14 ноября 1881 года он телеграфировал управляющему министерством о благополучном прибытии с пароходом в Константинополь, а 5 ноября в Главном Адмиралтействе получили телеграмму Е.П. Новикова о том, что командир станционера вручил письмо А.А. Пещурова от 17 октября и что необходимое содействие будет ему оказано.

С первых же дней своего пребывания в турецкой столице С.О. Макаров принял участие в дипломатической борьбе за контроль над плавучим маяком и спасательными станциями на черноморском побережье страны. В письме от 1 декабря он сообщал: «Англичане употребляют все старания, чтобы забрать его в свои руки, но наш посол при Оттоманской Порте Евгений Петрович Новиков, ясно сознавая как опасно дать англичанам устроиться у входа в Босфор, противодействует этому всеми мерами»^[209].

Позднее стало очевидным, что хлопоты Е.П. Новикова были напрасными: англичане все же возглавили турецкую спасательную службу, реорганизовав ее и превратив в эффективный орган для наблюдения за морскими подступами к проливу и оповещения о приближающихся к нему судах, что расширяло возможности береговой обороны Турции. Но осенью 1881 года, командир «Тамани» не раз консультировал как посла, так и капитана над Константинопольским портом И.П. Юговича, вошедшего в состав «международной спасательной комиссии». Впрочем, основное внимание он уделял решению тех задач, которые были поставлены перед ним управляющим министерством.

Всего полтора месяца потребовалось С.О. Макарову, чтобы обнаружить в Дарданеллах и Мраморном море, на глубине свыше 40 м., а затем и в Босфоре сильное противотечение. 24 декабря он писал А.А. Пещурову: «Нужно ли мне говорить Вашему Превосходительству, какое важное значение все это имеет по отношению к минному заграждению»^[210].

В те же дни выяснилась и устарелость русских карт Мраморного моря и Босфора, составленных еще в 1848 году, что заставило С.О. Макарова усадить офицеров станционера за их корректировку на основании новейших английских, французских карт и собственных наблюдений. Кроме того, ему удалось негласно раздобыть карты Константинопольского порта и европейского берега Черного моря у входа в Босфор, которые были высланы в Петербург при письме от 22 января 1882 года. Но к тому времени А.А. Пещуров уже покинул кресло управляющего Морским министерством.

Глава 8 Содействие развитию коммерческого мореходства

В начале 1880-х годов, как и в предыдущий период, российское правительство основное внимание уделяло военно-морскому флоту, регулируя развитие коммерческого судоходства преимущественно субсидиями нескольким пароходным обществам, так или иначе обеспечивавшим казенные интересы. Львиная доля субсидий перепадала Русскому обществу пароходства и торговли, учрежденному в 1856 году именно на условиях его субсидирования. С тех пор общество, начинавшее свою деятельность с пятью пароходами, разрослось до семи десятков судов, поглотив ряд мелких пароходств, и благодаря умелому руководству Н.М. Чихачева, с 1862 года занимавшего пост директора, практически монополизировало перевозки между отечественными портами Черного моря и даже потеснило иностранные компании на внешних линиях. Однако ему так и не удалось вырвать из рук иностранцев большую часть экспортных грузов. Попытки создать аналог РОПиТ на Балтике провалились, в значительной степени из-за конкуренции английских, германских, а также и финляндских судовладельцев, формально поднимавших российский флаг, но во многих отношениях остававшихся фактически самостоятельными. Несколько уцелевших в борьбе небольших обществ занимались в основном каботажными перевозками.

Развитию отечественного судоходства на Тихом океане препятствовала примитивность экономики еще не освоенных дальневосточных районов Российской империи. Впервые вопрос об учреждении четырех пароходных линий, связывающих Владивосток с портами Японского и Охотского морей, а также с Нагасаки и Шанхаем, был поставлен в 1872 году. Но лишь в 1875 году линия на Петропавловск-Камчатский и Командорские острова была передана купцу А.Ф. Филиппеусу, представлявшему интересы американского торгового дома «Гутчинсон, Кооль и К°», в 1871 году арендовавшего на 20 лет зверобойные промыслы Командорских островов и острова Тюленьего^[211].

Пароход РОПиТ «Пушкин»

В 1879 году сообщения с Сахалином и зарубежными портами достались предприимчивому судовладельцу, купцу М.Г. Шевелеву^[212].

Наконец, в 1880 году начались рейсы на Дальний Восток пароходов Добровольного флота, доставлявших во Владивосток из Одессы, а в первой половине 1890-х годов и из Петербурга, главным образом казенные грузы. На обратном пути они принимали партии чая в Ханькоу и, при посредничестве фирмы «Братья Фолькерт», хлопок, кофе, кокосовое масло и рис из Ост-Индии для отечественных и зарубежных получателей. Правда, как отмечал в 1882 году председатель Общества Добровольного флота К.П. Победоносцев: «Менее успешны попытки внедрить русский товар на иностранные рынки»^[213]. Практически не получая прибыли, общество уже на третий год своего существования оказалось на грани банкротства и запросило государственной субсидии.

Более успешно развивалась деятельность российских арматоров на европейском Севере. Впервые пароходное сообщение по Белому морю и Ледовитому океану было установлено Товариществом Беломоро-Мурманского пароходства в 1871 году, но спустя три года оно прекратилось после гибели всех судов в навигационных авариях. Вскоре за эксплуатацию линий из Архангельска в порты Норвегии и отечественные гавани взялось Товарищество Архангельско-Мурманского пароходства (ТАМП)^[214]. Его устав, высочайше утвержденный 6 мая 1875 года, предполагал порейсовую плату, а среди пайщиков крупнейшим было Министерство финансов^[215].

Казенная субсидия, отсутствие конкуренции и выгодный контракт с Морским министерством на снабжение маяков помогли товариществу, располагавшему в первые годы своего существования всего тремя пароходами, встать на ноги.

Именно субсидии позволяли ТАМП совершать регулярные, но не всегда окупавшиеся рейсы на Мурман, а тем более на Новую Землю. Эти рейсы сыграли заметную роль в освоении Мурмана, толчок которому дали в 1858–1863 годах служебные письма и записки российского генерального консула в Христиании (Осло) А.И. Мехелина, архангельского губернатора Н.И. Арандаренко, Н.Я. Данилевского, изучавшего по заданию Министерства государственных имуществ северные морские промыслы. Правда, осознавая необходимость содействия хозяйственному освоению Севера, правительство по финансовым соображениям долгое время ограничивалось субсидированием отдельных предприятий и предоставлением налоговых льгот поселенцам на Мурмане, согласно высочайшему повелению от 22 ноября 1868 года, дополненному в 1876 году, и поселенцам на Новой Земле, согласно высочайшему повелению от 19 июля 1881 года. Заметим, что поначалу льготами охотнее пользовались не русские поморы, а норвежские рыбаки и зверопромышленники, а также финны, считавшиеся российскими подданными, но русского языка не знавшие и препятствовавшие поселению русских в своих колониях^[216].

Пароход Добровольного флота «Владивосток»

Норвежские промысловики не только заселяли западную часть Кольского полуострова, но с каждым годом все глубже проникали в российские воды и начинали вытеснять оттуда поморов. Поэтому с 1869 года, когда поморы братья Воронины обратились в Министерство внутренних дел с прошением о запрещении норвежцам промысла у российских берегов, туда хлынул поток жалоб, вызвавших мысль об учреждении крейсерства для охраны северных территориальных вод. Сочувствуя ей, Морское министерство готово было выделить одно из своих судов, но не имело средств на его содержание в продолжительном плавании^[217].

Поэтому лишь после длительной переписки, в 1881 году Архангельский порт снарядил для патрулирования районов промысла китов шхуну «Полярная Звезда», а в 1882 году — шхуну «Бакан». Обе прежде занимались обеспечением гидрографических работ. Ветхость, малая скорость судов и ограниченные полномочия их командиров обесценили это крейсерство, оказавшееся при таких условиях бесполезным, и до 1893 года оно не возобновлялось.

В конце 1870-х годов продолжалось освоение Северного морского пути, главным образом западного его участка, проходившего через Баренцево и Карское моря. Однако производилось оно частным порядком, преимущественно на средства известных купцов М.М. Сидорова и А.М. Сибирякова, субсидировавших плавания английского капитана У. Виггинса на пароходах «Диана» в 1874 году и «Темза» в 1876 году к устью Енисея, капитана Д.И. Шваненберга на шхуне «Утренняя Заря» из Енисея в Петербург в 1877 году. На следующий год У. Виггинс совершил успешное плавание на пароходе «Уоркварт» к устью Оби, а А.М. Сибиряков на собственном пароходе «Оскар Диксон» в 1880 году попытался пройти к устью Енисея, но безуспешно. В 1875 и 1876 годах состоялись две экспедиции шведского ученого Н.А.Э. Норденшельда в Карское море. Правительство России, не принимая активного участия в этом процессе, все же в некоторой степени содействовало изучению Арктики. Так, когда на международных полярных конференциях 1879 года в Гамбурге, 1880 года в Берне и 1881 года в Петербурге по предложению австрийского исследователя, лейтенанта К. Вейпрехта была подготовлена программа Международного полярного года, предполагавшая устройство сети станций. Австро-Венгрия, Голландия и Россия взяли на себя организацию экспедиций на Новую Землю, полуостров Таймыр и в устье реки Лены. Уже в 1881 году состоялась экспедиция полковника корпуса флотских штурманов С.А. Моисеева к устью Оби, а весной 1882 года была снаряжена экспедиция лейтенанта К.П.Андреева на Новую Землю, отправившаяся в путь 22 мая.

Касаясь развития коммерческого пароходства нельзя обойти вопрос о том, в какой мере судоходные предприятия могли служить резервом личного и корабельного состава военно-морскому флоту. До известной степени ответом на него служат повторявшиеся на протяжении десятилетий сетования по поводу крайнего недостатка квалифицированных кадров. И в начале ХХ века писавшие на данную тему авторы отмечали: «Команды на коммерческие суда набираются из людей, приходящих на заработки со всех концов империи; люди эти — случайные базарные рабочие, совершенно не знакомые ни с морем, ни с морскою службой и лишенные всякого понятия о какой бы то ни было дисциплине». В подавляющем большинстве они являлись крестьянами-отходниками, нанимавшимися на короткие сроки. Поэтому, как свидетельствовала администрация РОПиТ, «в урожайные годы дело комплектования торговых судов вообще, а пароходов Русского общества в особенности, доходит до кризиса; несмотря на увеличенное содержание людей, нанятые на суда сбегают, бросают паспорта и деньги…»^[218].

Балтийские судоходные компании отличались тем, что на «всех плавающих и занимающихся каботажем судах — как паровых, так и парусных — все шкипера, штурмана и команды рижские немцы, латыши или иностранцы, и вовсе нет кровно русских»^[219]. Рассчитывать на такие экипажи в случае войны, особенно с Германией, было трудно.

Следует учесть также, что с устранением в начале 1870-х годов с Балтийского моря русских каботажников, из числа жителей Осташковского уезда Тверской губернии и Ямбургского уезда Санкт-Петербургской губернии, под сомнение была поставлена и возможность должным образом обеспечить каботажные перевозки в военное время. Подобное положение сложилось к началу 1880-х годов и на юге, где в качестве каботажных перевозчиков подвизались греки, турки, хорваты. По оценке изучавшего южный каботаж Л.П. Семечкина: «Общее число чужих судов, приходящих из-за границы для занятия каботажем у русских берегов, может быть определено, по собранным сведениям, до четвертой доли черноморского и до половины азовского каботажного флота»^[220].

Возникали проблемы и при использовании коммерческих судов в качестве вспомогательных сил военного флота. Русско-турецкая война 1877–1878 годов показала, насколько ограничены в этом отношении средства РОПиТ, передавшего морскому ведомству 13 небольших и пять более крупных пароходов. Последние, будучи вооружены для крейсерства, так и не сумели причинить неприятельскому торговому судоходству достаточно серьезного ущерба. Когда же возникла потребность выставить несколько океанских крейсеров для угрозы английской торговли, пришлось срочно закупить в Германии и США шесть крупных пароходов, так как у России на Балтике не оказалось подходящих судов.

Глава 9 Морское ведомство в 1881 году. Смена руководства

Для полноты характеристики разных элементов морской политики начала 1880-х годов следует сделать ряд дополнительных замечаний.

23 декабря 1880 года в Морском музее состоялась очередная военно-морская игра под руководством вице-адмирала Г.И. Бутакова. Составленная кэптеном Ф. Коломбом и получившая широкое распространение в Англии, она была в 1879 году привезена оттуда капитан-лейтенантом графом Г.М. Ниродом и с тех пор активно пропагандировалась прапорщиком корпуса флотских штурманов Н.Н. Беклемишевым. Первое время петербургские моряки, по предложению Н.В. Копытова, играли в Соляном городке, при IV отделе Императорского русского технического общества, в котором тогда председательствовал генерал-майор Н.Ф. Эгерштром, и лишь затем перебрались в зал Морского музея, занимавший часть башни Главного Адмиралтейства. Кронштадтцы познакомились с игрой 17 марта 1880 года, когда Н.Н. Беклемишев сделал о ней сообщение в зале кронштадтского Морского собрания, завершив его показательным состязанием с лейтенантом Н.Н. Шеманом при судействе капитана 1 ранга В.А. Давыдова^[221].

После безуспешных попыток капитан-лейтенанта С.А. Скрягина возродить устаревший отечественный вариант игры, разработанный еще в 1848 году лейтенантом В.К. Войтом, стало очевидным, что основным средством развития тактического мышления флотских офицеров и впредь будет усовершенствованная Г.И. Бутаковым игра Ф. Коломба.

Недаром ей уделяли внимание многие просвещенные моряки. До конца 1880 года занятия посетили: управляющий министерством, контр-адмирал А.А. Пещуров, сразившийся с председателем артиллерийского отделения МТК, вице-адмиралом С.П. Шварцем, директор Инспекторского департамента, контр-адмирал М.Я. Федоровский, старший флагман Балтийского флота, вице-адмирал В.А. Стеценко, младшие флагманы контр-адмиралы Ф.Я. Брюммер, В.П. Шмидт, А.Е. Кроун, младший флагман Черноморского флота, контр-адмирал А.И. Баженов, начальник Морского училища и Николаевской морской академии, контр-адмирал А.П. Епанчин, член Конференции академии, контр-адмирал Р.А. Мирбах, капитан над Санкт-Петербургским портом, капитан 1 ранга Н.В. Копытов, директор министерской канцелярии, капитан 1 ранга Н.И. Казнаков, командиры судов, капитаны 1 ранга А.А. Корнилов, В.Г. Басаргин, заведующий Минным офицерским классом, капитан 1 ранга В.П. Верховской, начальник штаба главного командира Кронштадтского порта, капитан 1 ранга М.Н. Кумани, капитан 2 ранга И.М. Диков и другие^[222].

***

В начале марта 1881 года, после переноса артиллерийского полигона с Волкова поля на Охтенское, состоялись первые в России успешные стрельбы снаряженными пироксилином снарядами в железные плиты толщиной до 152 мм. В отличие от снаряженных порохом, эти снаряды разрывались уже пробив броню. Спустя полгода, по инициативе Артиллерийского комитета была установлена «связь между опытами, производимыми артиллерийским и морским ведомствами» и налажен обмен информацией об испытаниях новых образцов оружия. В состав комитета был введен представитель Комиссии морских артиллерийских опытов, полковник Р.В. Мусселиус^[223].

А 22 декабря генерал-майор Ф.В. Пестич на заседании IV отдела Императорского русского технического общества заявил о необходимости перейти к барбетной установке орудий, практикуемой в Англии и Франции, ввести единые станки для корабельной и береговой артиллерии, унифицировать ее снабжение и установить единообразие в обучении судовых команд^[224].

***

С февраля 1881 года из Берлина, от Н.А. Неваховича стали поступать сообщения об увеличении морских смет, включавших ассигнования на усиление обороны Киля и отработку высадки десантов, об обсуждении планов строительства канала между Кильской бухтой и устьями Эльбы, о поездках офицеров германского Генерального штаба по балтийскому побережью^[225].

Некоторые донесения о военных приготовлениях Германии привлекли внимание Александра III, пожелавшего узнать, в какой мере они отражают намерения соседней державы^[226]. Запросили посла в Берлине. И хотя П.А. Сабуров постарался рассеять подозрения императора, а подписание 6/18 июня 1881 года австро-русско-германского договора и свидание Александра III с Вильгельмом I в Данциге 28 августа/9 сентября несколько стабилизировали обстановку, игнорировать объективное нарастание угрозы западным границам государства было нельзя.

Впервые план их укрепления наметило стратегическое совещание 1873 года под председательством Александра II. План долго уточнялся и был утвержден императором лишь после кризиса в отношениях с Германией, 26 февраля 1881 года. Убийство Александра II приостановило его реализацию, но в марте 1882 года совещание генералов под председательством нового военного министра, генерала П.С. Ванновского подтвердило необходимость создания укрепленного плацдарма у слияния Вислы и Нарева для обеспечения мобилизации и развертывания российской армии. 27 марта заключения совещания утвердил Александр III^[227].

Вскоре были подготовлены проекты фортификационных сооружений Ковно, Осовца, Варшавы и Новогеоргиевска. Однако чтобы обезопасить плацдарм от обхода с фланга, линию крепостей следовало довести до балтийского побережья, укрепив на нем один из портов. В этом вопросе интересы Военного и Морского Ведомств соприкасались, но не совпадали полностью. Первое больше заботилось о предотвращении неприятельского десанта в тыл приграничной оборонительной линии, второе искало незамерзающий порт.

***

Поиски незамерзающего порта, начало которым положил еще Петр I, выбравший для новой базы Балтийского флота расположенный к западу от Ревеля Рогервик, работы по оборудованию которого из-за недостатка средств были прекращены в 1768 году, продолжались до конца XIX века. Особенно активизировались они после Крымской войны. Образованный в 1856 году Комитет по береговой обороне, под председательством великого князя Константина Николаевича, вернулся к идее использовать Рогервик, с 1762 года именовавшийся Балтийским портом (ныне — Палдиски). Однако этому вновь помешали финансовые затруднения. В ноябре 1867 года капитан 2 ранга Р.А. Мирбах, воспитатель детей Константина Николаевича, от имени частного железнодорожного общества предложил обустроить Виндаву (Вентспилс), проложив туда дорогу и совместно с Министерством путей сообщения реконструировав ее небольшой торговый порт. Р.А. Мирбаха поддержал Н.К. Краббе, но железнодорожники предпочли Либаву (Лиепаю). Тем не менее, план соединения Виндавы с железнодорожной сетью страны не был забыт. В январе 1881 года Министерство путей сообщения вновь вернулось к нему и запросило мнение А.А. Пещурова, возможно, поэтому Виндава фигурировала в решениях Особого совещания 21 августа. 10 ноября управляющий сообщил путейцам, что считает ее наиболее подходящим местом для зимней стоянки военных кораблей^[228]. Правда, спустя три недели комиссия под председательством великого князя Алексея Александровича указала на Балтийский порт, но это решение не стало окончательным.

***

Новый порт требовался для размещения кораблей, значительную часть которых еще предстояло построить. Железное же судостроение в России, как отмечалось выше, имело ограниченные возможности. Самым слабым его местом оставалось конструирование и изготовление паровых машин и вспомогательных механизмов, чем занимались преимущественно такие заводы, как Балтийский, Берда и Ижорские адмиралтейские. Некоторые предприятия, подобно Невскому заводу, переориентировались на производство паровозов и иной техники. Но спрос на нее, после всплеска казенных заказов в 1877–1878 годах, упал, вернуться же к судостроению им мешало отсутствие соответствующего спроса: скудные средства основного потребителя — Морского министерства не позволяли обеспечить работой даже казенные верфи. Кроме того, российские машиностроители отнюдь не шли в голове технического прогресса.

Потребность в усвоении передового опыта заставляла министерство обращаться к таким предприятиям, как английские заводы Пенна, Эльдера, Модсли или к берлинскому заводу Эгельса. Это ставило российский флот в определенную зависимость от иностранной промышленности. Избавиться от нее можно было путем создания совместных предприятий. Поэтому в ответ на отношение министра финансов А.А. Абазы от 27 марта 1881 года, сообщавшее об адресованной ему Д. Бердом, преемником Ч. Берда, просьбе утвердить устав Акционерного общества Франко-Русских заводов, А.А. Пещуров 1 апреля дал свое согласие^[229].

В том же году общество взяло в аренду верфь Галерного островка, и с этого момента получило возможности для определенной конкуренции Балтийскому заводу, так как возглавлявший Франко-Русский завод талантливый корабельный инженер П.К. Дю Бюи был связан с известной фирмой «Форж э Шантье де ла Медитеррани».

Вид на верфь Галерного островка, переданную в аренду Франко-Русскому заводу

***

Балтийский же завод тем временем продолжал бороться с главным командиром Петербургского порта, подвергаясь ударам не только со стороны Г.И. Бутакова и Н.В. Копытова, но и газеты «Голос», поместившей в июне 1881 года статьи, порицавшие М.И. Кази за необоснованное завышение цен. Позднее на страницах этой газеты с подобными статьями выступил и бывший член правления Балтийского железосудостроительного и механического общества Г.К. Изенбек^[230].

Г.И. Бутаков же в мае 1881 года, дождавшись смещения Константина Николаевича, стал добиваться того, чтобы вопрос о снижении цен на фрегат «Владимир Мономах» и паровые машины рассмотрел Адмиралтейств-совет. А.А. Пещуров согласился, но как мог оттягивал доклад Г.И. Бутакова и внес его в повестку дня заседания, назначенного на 18 сентября, председательствовать в котором за отсутствием Алексея Александровича, быстро усвоившего выработанный его дядей стиль руководства советом, должен был сам управляющий.

Спустя много лет хорошо знавший его Н.Н. Мамонтов вспоминал, что разногласия между адмиралом и чиновниками чаще всего касались именно дел Балтийского и Обуховского заводов, хозяйство которых «велось не без дефектов; Пещуров же шел на всевозможные для них льготы и послабления, но отнюдь не из корысти … первому заводу он покровительствовал единственно из стремления угодить Великому князю генерал-адмиралу, материально в том заводе заинтересованному, а второму потому, что во главе его стоял личный друг Пещурова (А.А. Колокольцев)…»^[231].

Заметим, что изложение Н.Н. Мамантовым мотивов отношения к предприятию Константина Николаевича не выглядит исчерпывающим. Во всяком случае, на заседании Адмиралтейств-совета А.А. Пещуров старался помешать Г.И. Бутакову связно доложить дело, перебивал, а затем и вовсе остановил его. В результате совет утвердил цены, назначенные Балтийским заводом.

Вице-адмирал И.А. Шестаков, управляющий Морским министерством с января 1882 года

Вице-адмирал Н.В. Копытов

Возмущенный Г.И. Бутаков, которым после воцарения Александра III, помимо неприязни к М.И. Кази, двигала, надо полагать, и вполне обоснованная надежда занять место А.А. Пещурова, 19 сентября написал рапорт Алексею Александровичу, указывая на недостойное поведение управляющего министерством^[232].

Несомненно, и помимо этого рапорта генерал-адмирал знал о допускаемых А.А. Пещуровым отступлениях от должного порядка. Знал о них и Александр III, в котором с лета 1881 года крепло желание реформировать Морское министерство, судя по всему, поддерживаемое К.П. Победоносцевым и Н.М. Барановым^[233]. Обращение Г.И. Бутакова, вероятно, оказалось той гирей, которая склонила чашу весов в пользу решительных мер.

Вечером 3 января 1882 года вице-адмирал И.А. Шестаков получил от Алексея Александровича приглашение прибыть к нему на следующее утро. Понедельник был докладным днем генерал-адмирала и управляющего министерством, поэтому И.А. Шестаков догадался, что его ожидает новое назначение. «4 января вознесся я под крышу Зимнего дворца», — писал он в своем дневнике. «Обязавши меня секретом, Алексей сказал, что очень хорошо понимает, что Пещуров, при всех его способностях, слишком привык к прежним порядкам, и с ним их изменить нельзя; вдобавок Государь не имеет к Пещурову доверия. В день Нового Года, в Гатчине, Государь спросил Великого Князя, кого он желает иметь вместо Пещурова. Алексей ответил, что не может избрать никого кроме меня (я встал и поклонился). Государь ответил радостно: "Очень рад, я сам хотел предложить его тебе, переговори с ним"»^[234].

После праздника Крещения, 7 января, генерал-адмирал принял И.А. Шестакова вместе с А.А. Пещуровым, и формальная смена управляющих Морским министерством состоялась. А.А. Пещурова назначили главным командиром Черноморского флота и портов с производством в вице-адмиралы. Стремясь развязать себе руки, И.А. Шестаков с первым же всеподданнейшим докладом «послал Алексию записку. Откровенно и без всяких оборотов я написал ему, что очень не Хотел бы кутаться в его мантию, как бы то ни было для меня выгодно; что я хочу брать на себя всю ответственность, ибо намерен действовать…»^[235]. Однако генерал-адмирал резонно отозвался, что подобная перемена потребует нового закона, который еще нужно подготовить.

11 января вышел высочайший приказ о назначении И.А. Шестакова, и 13 января он уже отстаивал в Государственном Совете кредиты на новый миноносец для Черноморского флота. На следующий день управляющего впервые принял император. «Государь, высказав свои виды, налегал на сокращение и регистрацию и коснулся прежних деятелей. Он не винил Попова в хищении с пая, но действия Пещурова находил ЛОВКИМИ и сомневался, будет ли он усердно помогать мне в возрождении Черноморского флота, что стало необходимостью безотложно. «Мы потеряли Балтику, — прибавил Государь, — и разве только в союзе с Даниею и Швециею остановим Германию». Государь пожалел, что я не был призван к этой должности несколько лет назад и от души пожелал мне успеха», — вспоминал И.А. Шестаков, добавляя, что при расставании он «получил приказание разграничить министра от Генерал-Адмирала»^[236].

Часть II МОРСКАЯ ПОЛИТИКА POCCИИ В ГОДЫ УПРАВЛЕНИЯ МИНИСТЕРСТВОМ АДМИРАЛА И.А. ШЕСТАКОВА (1882–1888)

Броненосный корабль «Чесма»

Глава 1 Корректировка и утверждение судостроительной программы 1882 года

Хотя назначение Шестакова символизировало скорое и неизбежное реформирование всего ведомства, начинать ему пришлось с актуальных вопросов судостроения. После состоявшегося 13 января 1882 года доклада Государственному Совету о необходимости выделения кредита на задуманную еще великим князем Константином Николаевичем покупку нового миноносца для Черноморского флота, адмирал 16 января обратился с этим вопросом к министру финансов, но Н.Х. Бунге, сославшись на желание Александра III прекратить сверхсметные расходы, посоветовал взять средства из текущей сметы^[237].

Разумеется, отыскать в смете лишнюю четверть миллиона рублей было крайне трудно. Тем не менее, 30 января И.А. Шестаков послал И.Ф. Лихачеву запрос: можно ли построить усовершенствованный миноносец типа «Батум» на английских или французских заводах до конца года, положив этим начало выполнению еще не утвержденной кораблестроительной программы.

Архивные источники не позволяют определить, была ли эта программа к тому времени окончена разработкой. Во всяком случае, слухи о ней проникли в близкие к Морскому министерству круги, и 4 января Г.К. Изенбек направил на имя И.А. Шестакова, тогда еще председательствовавшего в кораблестроительном отделении МТК, составленную по приказанию великого князя Алексея Александровича записку с предложением взять дело судостроения на себя, если ему позволят арендовать все казенные верфи^[238].

Последовавшие события отвлекли адмирала, который только 29 января передал записку Н.Н. Мамантову в канцелярию, «для соображения». На следующий день Г.К. Изенбек подал И.А. Шестакову еще одну записку, предлагая дополнительно взяться и за руководство Адмиралтейскими Ижорскими заводами, преобразовав их «на частных основаниях». Ее отправили к Н.Н. Мамантову вслед за первой. Судя по всему, тогда же управляющий принял Г.К. Изенбека, выслушал, и даже высказал мысль о большом значении предложенного им способа организации судостроения применительно к условиям Черного моря. Ободренный предприниматель 9 февраля письмом напомнил адмиралу об этом и попросил разрешения осмотреть Николаевское адмиралтейство, чтобы составить проект и смету его реорганизации. Однако спустя десять дней Н.Н. Мамантов доложил И.А. Шестакову, что принять предложение Г.К. Изенбека невозможно, и дело было закрыто. Министерство предпочло существовавшую конкуренцию отдельных казенных и частных предприятий перспективе монополизации судостроения даже зависимым от него владельцем.

Миноносец Сухум», заказ которого для Черноморского флота состоялся еще до утверждения кораблестроительной программы

Надо сказать, что в Главном Адмиралтействе не видели необходимости в повышении производительности казенных заводов еще и потому, что состояние государственных финансов ставило под сомнение всякие сверхсметные ассигнования. В те дни И.А. Шестаков не был уверен и в том, сумеет ли добиться реализации самой кораблестроительной программы, о чем он писал в конце января А.В. Головнину^[239].

Тем не менее, управляющий энергично стимулировал ее доработку и занимался широким кругом других вопросов. 15 февраля адмирал «приготовил записку о реформах» в Морском ведомстве, предполагавших преобразование центрального и портовых управлений, с сокращением штатов и ужесточением контроля за расходованием средств, введением ценза и предельного возраста служащих; изменение положения Балтийского и Обуховского, а также реконструкцию Ижорских заводов. Он торопился, «боясь самого себя, чтоб не остановиться пенями Константина» и ввиду получаемых из Германии известий и возможных перемен в английском правительстве»^[240].

Волнения по поводу смены терпимо относившегося к России либерального кабинета У. Гладстона оказались напрасными. Упомянутые же И.А. Шестаковым известия из Германии, поступавшие от произведенного в капитаны 1 ранга Н.А. Неваховича 4, 6 и 11 февраля 1882 года, сообщали о разработанных еще в октябре 1879 года планах мобилизации германского военного и коммерческого флота, позволявших в трехнедельный срок подготовить и отправить к российским берегам на Балтике десант численностью до двух дивизий (свыше 30 000 чел. при 228 орудиях)^[241].

Н.А. Невахович считал, что «настали такие политические условия, при моих опасение рисковать своим положением было бы неуместным, в виду того громадного значения, которое может иметь для России германский десант»^[242].

И ему действительно удалось существенно дополнить сведения о военных планах Берлина, однако вскоре работавшие на него агенты были арестованы, что заставило офицера бежать в Петербург. Один из агентов, студент, повесился в тюрьме, а другой, Мейлинг, был осужден. Надо полагать, он дал достаточно полные показания. Разразился скандал, усиливший возмущение, овладевшее немцами после известной парижской речи генерала М.Д. Скобелева, уже стоившей России 3,6 млн руб., потерянных при падении курса ценных бумаг на бирже. Между Берлином и Петербургом завязалась оживленная переписка, так что дело лишь с трудом удалось замять^[243].

Император Александр III

Но дипломаты не могли устранить того обстоятельства, что сильная Россия неизбежно воспринималась Германией как потенциальная угроза, напоминавшая о временах Николая I, особенно в случае ее союза с Францией, и наоборот, до зубов вооруженная Германия вызывала тревогу у России. Доставленные Н.А. Неваховичем планы только подтвердили существовавшие и прежде подозрения. И.А. Шестаков отреагировал на них попыткой подтолкнуть как реформы в Морском министерстве, так и судостроение. 20 февраля он принялся убеждать великого князя Алексея Александровича в необходимости доложить императору «дело о флоте» минуя Государственный Совет, но не преуспел. Генерал-адмирал медлил, не дав себе труда даже прочесть соответствующую записку адмирала. «Ленив мой великий князь», — сетовал управляющий позднее^[244].

Единственной мерой, которую И.А. Шестакову удалось провести в эти дни, стала ликвидация поста главного командира Петербургского порта. Несмотря на старинное приятельство, отношения между управляющим и Г.И. Бутаковым складывались трудно: последний, видимо, не мог примириться с тем, «что не ему досталось министерство», как считал И.А. Шестаков, отмечавший: «Предвижу, что не полажу с Григорием Бутаковым. Самовластен как Попов. Врывается в общий бюджет. По упрямству не хочет подписывать контракт»^[245].

3 марта управляющий просил генерал-адмирала «развести» его с Г.И. Бутаковым, назначив того в Государственный Совет, а 25 марта состоялось упразднение должности главного командира. Тем самым И.А. Шестаков устранил промежуточную инстанцию, многими признававшуюся лишней, да к тому же мешавшую ему непосредственно руководить судостроением. Одновременно адмирал убрал и Н.В. Копытова, которого по ходатайству Г.И. Бутакова произвели в контр-адмиралы, с назначением командующим эскадрой в Тихом океане.

Тем временем канцелярия министерства завершила разработку кораблестроительной программы. 11 апреля И.А. Шестаков наконец уговорил Алексея Александровича представить ее императору, и на следующий день доклад «об увеличении флота» состоялся. Александр III «нашел, что это было бы желательно, новелел переговорить прежде с Бунге», что разочаровало управляющего, заметившего: «Не большая надежда, если царь не хочет сказать решительного слова»^[246].

Тем не менее, 15 апреля адмирал подписал отношение к министру финансов, уведомлявшее его о повелении монарха^[247]. К отношению были приложены «Общий план работ по постройке судов…», «Общий свод сумм…» и ряд других документов^[248]. В плане впервыеконкретизировалось водоизмещение будущих кораблей. Он предусматривал строительство для Балтики 16 броненосцев по 8400 т, причем четверть из них — за границей, двух крейсеров I («фрегатского») ранга по 5800 т и девяти II («корветского») по 2400 т; для Черного моря — восьми броненосцев по 8500 т, двух посыльных судов и 18 миноносцев типа «Батум», для Сибирской флотилии — двух транспортов. Канонерских лодок для Балтики и Тихого океана планировалось построить 19 единиц.

На все корабли требовалось израсходовать 374 860 160 руб., причем из нормального бюджета министерства можно было выделить 207 млн, а остальную сумму предстояло ассигновать сверх сметы.

Рассмотрев документы, Н.Х. Бунге 23 апреля доложил Александру III, что финансовую сторону вопроса следует обсудить одновременно с политической и военной в особом совещании, поставив под сомнение все прежние решения. Тем самым в очередной раз было продемонстрировано несовершенство организации правительства. Император согласился с приведенными доводами и повелел созвать совещание во главе с председателем Комитета министров М.Х. Рейтерном и с участием великого князя Алексея Александровича, И.А. Шестакова, П.С. Ванновского, Н.К. Гирса, государственного контролера Д.М. Сольского, председателя департамента экономии Государственного Совета графа Э.Т. Баранова и самого Н.Х. Бунге. По сути дела, в расширенном составе воспроизводилось совещание 21 августа 1881 года. 26 апреля Н.Х. Бунге разослал назначенным лицам соответствующие извещения, а 4 мая И.А. Шестаков препроводил им необходимые материалы. После ознакомления с ними, М.Х. Рейтерн 8 мая предупредил участников совещания, что заседание назначается на час дня четверга, 13 мая, в помещении Комитета министров^[249].

Так как к вопросу об увеличении военно-морских сил был прибавлен вопрос о субсидии Добровольному флоту, то на заседание пригласили К.П. Победоносцева.

Заранее можно было предсказать, что на совещании развернется упорная борьба за каждую копейку, подогреваемая очередными финансовыми затруднениями, вызванными на этот раз внутриполитическими процессами — весной 1882 года по юго-западным губерниям России вновь, как и год назад, прокатилась волна еврейских погромов. Антисемитское движение, в начале 1881 года давшее о себе знать в столице Германской империи, Берлине, и распространившееся на Померанию, перекочевало в Россию и после православной Пасхи проявилось в Елисаветграде, Киеве, Одессе, Варшаве, Ромнах, Волочиске и других, преимущественно украинских городах. Местные власти, часто не располагавшие достаточными полицейскими силами, терпели поражение в борьбе с ним. Эксцессы достигали значительного размаха. Так, на протяжении августа 1881 года в Нежине было разрушено до 300 домов евреев, которые стали выселяться из города. Однако министр внутренних дел граф Н.П. Игнатьев по сути дела предоставил событиям идти своим чередом, возможно, ориентируясь на негативное отношение к евреям самого императора. Лишь 4 сентября в ряде губерний было введено состояние усиленной охраны.

Кажущаяся пассивность российских властей раздражала европейскую и американскую еврейскую диаспору. 24 января 1882 года в Лондоне состоялось собрание, с участием известного финансиста, барона Ротшильда, протестовавшее против антиеврейского движения в России. Оно, конечно, не изменило положения, и после Пасхи в Летичеве, Чернигове, Дубоссарах, Гомбине, Екатеринославе, Ровно начался разгром принадлежавших евреям лавок, мастерских, кабаков^[250].

Среди причин движения, пожалуй, самой серьезной была неурегулированность экономических отношений, сказывались и этнопсихологические различия. Пренебрегая просвещением и поощрением разумной инициативы русского и украинского народов, правительство безуспешно старалось ограничить предпринимательскую деятельность евреев. Однако она продолжала развиваться, и не воздерживавшее конкуренции украинское население протестовало доступными ему способами, вплоть до актов вандализма и насилия. Положение осложняли плохие урожаи 1879–1881 годов, способствовавшие обнищанию как деревни, так и города и обострившие этническое противостояние. Страсти накалялись до такой степени, что с обеих сторон были не только избитые, раненные, но и погибшие. Даже военные команды с трудом останавливали бушевавшую толпу, нередко пьяную. Однако Европа, игнорируя сложность вопроса, прибегла к мерам экономического воздействия.

Государственный секретарь Е.А. Перетц 20 апреля 1882 года записал в дневник: «Как известно, Ротшильд объявил недавно во всеуслышание, что он не покупает русских государственных бумаг; такие слова Ротшильда имеют на всех европейских биржах чрезвычайный вес, и последствием их был необыкновенный упадок как бумаг наших, так и самого курса»^[251].

Состояние российских финансов настолько ухудшилось, что ставило под сомнение успех преобразований, отчасти уже обсуждавшихся в Государственном Совете и санкционированных Александром III, в том числе отмену подушной подати и реформы в Военном и Морском ведомствах. Провести их одновременно и в полном объеме казалось невозможным, поэтому министр финансов, при поддержке Государственного Совета, старался экономить практически на всех статьях бюджета, включая сметы Морского министерства. Еще в декабре 1881 года Э.Т. Баранов, Н.Х. Бунге и Д.М. Сольский представили императору соответствующий доклад, получивший одобрение^[252]. В связи с этим Алексей Александрович и А.А. Пещуров были вынуждены сократить программу заграничного плавания до двух небольших судов. Затем, в апреле 1882 года, последовало упразднение Практической эскадры — наиболее боеспособного соединения на Балтике, и уменьшение команд некоторых портовых судов, брандвахт, плавучих доков^[253].

На заседании 13 мая, в ответ на требование генерал-адмирала и И.А. Шестакова обеспечить судостроение, Н.Х. Бунге заявил, что «Государственное казначейство едва ли в состоянии принять на себя обязательство вперед на 20 лет нести те же жертвы, которые возлагаются на него проектом Морского ведомства»^[254].

Министр финансов аргументировал это значительным бюджетным дефицитом, мизерностью доходов и сомнительностью займов, ибо «при враждебном к России настроении еврейских капиталистов нельзя рассчитывать на заграничную, сколько-нибудь выгодную и значительную операцию. Внутренний же заем… равным образом зависит, подобно внешнему, от положения еврейских дел, потому что главные денежные средства в России находятся также в еврейских руках»^[255].

Само собой разумеется, что сложившаяся ситуация требовала весьма продуманной внутренней политики, и отсутствие ее ударяло, в числе прочих, и по Морскому ведомству. Заметим, что лишь после назначения в июне 1882 года на пост министра внутренних дел графа Д.А. Толстого порядок в юго-западных губерниях был постепенно восстановлен.

Н.Х. Бунге, а с ним и Д.М. Сольский, драматизировали состояние финансов, чтобы заставить моряков пересмотреть и значительно сократить свои запросы. Однако при поддержке Н.К. Гирса и Н.Н. Обручева (П.С. Ванновский по болезни отсутствовал) И.А. Шестаков и великий князь Алексей Александрович сумели отстоять их. Вечером того же дня управляющий Морским министерством с удовлетворением занес в дневник: «Знаменательный для меня день … Хотели связать нас Черным морем только, но ни Алексей, ни я на это не согласились. Дали тотчас 3 миллиона … и обещались выполнить всю нашу программу»^[256].

Уточним, что И.А. Шестакова все же обязали представить в Государственный Совет вместе со сметой 1883 года и «подробные соображения о том, насколько именно бюджет Морского ведомства будет подлежать увеличению специально на предмет судостроения», что предполагало дальнейшую борьбу по этому вопросу^[257].

Заговорили на заседании и о просимой К.П. Победоносцевым субсидии Добровольному флоту, в чем его поддерживал покровительствовавший Обществу император, но вместо нее была предложена помильная плата, а так как для определения ее размера требовался дополнительный расчет, то дело отложили. Не удалась и попытка К.П. Победоносцева представить пароходы своего Общества в качестве полноценной замены крейсеров. По настоянию И.А. Шестакова за ними оставили только транспортную службу. 20 мая журнал совещания был утвержден Александром III, а 22 мая М.Х. Рейтерн сообщил об этом управляющему Морским министерством.

Впрочем, адмирал наверняка выяснил позицию императора еще 17 мая, во время очередного доклада. Поэтому уже на следующий день он приказал собрать адмиралов и корабельных инженеров, чтобы обсудить, какие именно корабли следует строить. И.А. Шестаков, в точном соответствии с судостроительной программой, выделил пять типов: «океанского броненосца» с большим запасом топлива и осадкой не более 26 футов (7,92 м), для Балтики и экспедиций на Дальний Восток; «броненосца I ранга» для Черного моря, с сильной артиллерией, толстой броней, но малым запасом угля; крейсеров «I ранга и II класса»; канонерской лодки^[258].

Исполняя его приказание, председатель кораблестроительного отделения МТК, генерал-майор О.О. Пельциг пригласил на заседание 20 мая председателя артиллерийского отделения МТК, вице-адмирала С.П. Шварца, инспектора кораблестроительных работ Кронштадтского порта, генерал-майора А.А. Свистовского, главного инженер-механика флота, генерал-майора А.И. Соколова, контр-адмиралов Н.Н. Андреева, Н.В. Копытова и ведущих корабельных инженеров. Перед ними были поставлены сформулированные И.А. Шестаковым вопросы и отведена неделя на подготовку ответов.

27 мая состоялось второе заседание, а 10 июня — третье. В итоге такие авторитетные специалисты, как Н.А. Самойлов, И.Е. Леонтьев, Х.В. Прохоров, Н.А. Субботин, А.П. Торопов, Н.К. Глазырин, Н.Е. Кутейников, В.В. Максимов предложили в качестве прототипов соответственно английские броненосцы (точнее, броненосные крейсеры) «Нельсон» или «Имперьюз», английский же броненосец «Аякс» или французский «Кайман». Подходящих образцов для «крейсера 1-го ранга» и канонерской лодки не нашлось, в качестве «крейсера 2-го класса» лучшим был признан построенный французами для греческого флота «Миаулис». О «поповках» даже не упоминалось. Управляющий утвердил большинство предложений, но броненосец для Черного моря приказал строить по измененному чертежу «Петра Великого», с тремя 12-дюймовыми орудиями, а канонерскую лодку спроектировать с одним погонным 9-дюймовым (229-мм) орудием и осадкой около восьми футов (примерно 2,5 м), что удовлетворяло условиям службы таких кораблей как на Балтике, так и на Дальнем Востоке. Судя по журналу последнего заседания, крейсера I ранга предполагалось строить неброненосными.

Английский броненосец «Аякс»

Английский крейсер «Нельсон»

Стремление скорее возродить флот подталкивало руководство министерством к широкой организации работ, отечественная же промышленность, даже с привлечением прежде мало использовавшихся предприятий, могла обеспечить одновременное строительство только 8—10 кораблей, включая канонерки. Совещание в МТК предложило на стапелях казенного Нового Адмиралтейства, Балтийского, Невского, Франко-Русского заводов в Петербурге, завода В. Крейтона в Або, в Кронштадтских доках, Николаевском казенном адмиралтействе и на верфи РОПиТ в Севастополе заложить девять корпусов. Железо и сталь для них могли поставлять казенные Воткинский и Ижорские заводы и частные: Обуховский, Невский, Франко-Русский, Путиловский и Бруно-Гофмарк, но справиться с заказом они были в состоянии не ранее, чем через полтора года с момента его выдачи. Механизмы также планировалось заказать отечественным предприятиям, и лишь в случае их отказа — за границей^[259].

Показательно, что из числа девяти предполагаемых судов на Черном море должны были строиться два броненосца, как и предусматривалось программой, на Балтике же вместо четырех броненосцев, один из которых на иностранной верфи, всего один, представлявший собой, по сути дела, броненосный крейсер, вместо одного крейсера I ранга — два, а вместо двух крейсеров II ранга — три^[260].

Очевидно усиление крейсерского уклона, изначально присущего программе, включавшей, по мысли А.А. Пещурова, 14 броненосцев 2 класса», в том числе и мореходных, пригодных для действий на морских коммуникациях (недаром водоизмещение балтийских броненосцев — 8400 т — совпадало с показателями броненосного крейсера «Имперьюз», фигурировавшими в документах, которыми располагало министерство), возможно, из-за возникших на первом этапе ее исполнения проблем с изготовлением брони. Правда, вскоре расчет был изменен: число одновременно строившихся на Черном, как и на Балтийском море броненосцев возросло, изменился их тип, крейсеров же стало меньше. Не исключено, что эти поправки произошли под влиянием событий в Египте.

Глава 2 Египетский кризис. Суэцкий вопрос

Восточное Средиземноморье приковывало к себе внимание держав начиная с марта 1881 года, когда племя крумиров с тунисской территории совершило набег на алжирские поселения. Правительство Ж. Ферри использовало этот инцидент как предлог для захвата Туниса и в апреле французский экспедиционный корпус перешел границу, разгромил племенные ополчения и отряды тунисского бея, занял столицу, город Бардо, вынудив бея подписать договор о протекторате. Действия французов вызвали бурное возмущение в Италии, правительство и деловые круги которой давно присматривались к Тунису и постепенно осваивали его рынки. Волна антифранцузских выступлений прокатилась по Мессине, Палермо, Милану и Турину. Французы отреагировали на них не менее остро. На юге страны началось повсеместное избиение итальянцев, завершившееся убийствами в Марселе, вызвавшими итальянскую эмиграцию из Франции.

В свою очередь борьба тунисских племен с французскими оккупационными войсками и начало махдистского движения в Судане подтолкнули египетскую Национальную партию (Хизб аль-Ватан) к выступлению против прозападного кабинета Рийаза-паши. 28 августа/9 сентября 1881 года, в ответ на попытку перевести поддерживавшие ватанистов полки Ахмеда Араби-бея аль-Хусейни и Абд аль-Аля из Каира в Александрию и Дамиетту, командиры вывели свои части на площадь Абдин перед дворцом хедива с требованием отставки правительства, созыва парламента и восстановления прежней численности армии с возвращением в ее ряды уволенных перед тем офицеров-арабов^[261].

Хедив Тевфик уступил. Кресло премьера занял лидер умеренных националистов Шериф-паша, но полки все же были отправлены к новым местам расквартирования.

Движение за независимость Египта угрожало интересам держав-кредиторов, в первую очередь Англии и Франции, а также затрагивало сюзеренные права Турции. Поэтому выступление египетской армии вызвало нервную реакцию в Лондоне и Париже. Британский генеральный консул в Каире, Э. Малет спешно отправился в Константинополь с требованием послать в Египет турецкие войска. В английских газетах появились статьи с призывами к интервенции, а правительственные круги приступили к разработке плана военно-морской демонстрации. Подобные планы составлялись и в Париже, однако французы, координировавшие тогда свою внешнюю политику с политикой англичан, в то же время опасались усиления британских позиций в Египте, как опасались и появления там турецких войск, способных вызвать рост исламистских, антифранцузских настроений в северо-африканских владениях Франции. Что касается Порты, то она стремилась использовать египетское национальное движение как инструмент борьбы против европейских держав, постепенно разрушавших Османскую империю. К тому же султан не желал подрывать свой авторитет духовного лидера мусульман, репрессируя единоверцев ради чужих выгод.

В октябре 1881 года на рейде Александрии бросили якоря французский броненосец «Альма» и английский «Инвинсибл», но их появление только усилило недовольство египтян иностранным вмешательством. Тогда же Египет посетили с миссией Али Низами-паша и Али Фуад-бей, неофициально встречавшиеся с Араби и обещавшие ему помощь. Несколько ранее, в первой половине сентября, Абдул Хамид II обратился за поддержкой к правительствам Германии, Австро-Венгрии и России. Однако Берлин и Вена не были тогда заинтересованы в сохранении турецкого сюзеренитета над Египтом. 14/26 сентября секретарь султана, Решид-бей явился в российское посольство и указал на опасность англо-французской интервенции в Египет^[262]. Видимо, в Йылдыз кешкю (Дворце звезды) рассчитывали воспользоваться известным противостоянием Англии и России на международной арене и определенной заинтересованностью последней в непосредственной торговле с Египтом, на рынках которого она занимала пятое место среди экспортеров и второе среди импортеров, в первую очередь хлопка^[263].

Интересовало Россию и судоходство по Суэцкому каналу, а также стратегическое положение Египта, владея которым англичане усиливали свой контроль над Восточным Средиземноморьем, в непосредственной близости от черноморских проливов. Петербург предпочитал сохранение существовавшего положения, поэтому предложил рассмотреть египетский вопрос на международной конференции с участием всех великих держав и Турции. Однако добиться осуществления этого плана можно было лишь при содействии Берлина и Вены, отнюдь не гарантированном, несмотря на недавно подписанное соглашение и кажущуюся нормализацию их отношений с Петербургом.

О. фон Бисмарк, всячески старавшийся перессорить не только противников, но и союзников Германии, чтобы не опасаться предполагаемых им враждебных коалиций и сохранить за собой роль европейского арбитра, рассматривал египетский кризис как возможность, столкнув между собой Англию, Францию, Турцию и Россию, каждой обещать поддержку за соответствующие уступки. Его ожидания, как и во многих других случаях, вполне оправдались. Первые плоды политики канцлера появились уже в ноябре 1881 года, когда Англия согласилась не препятствовать реорганизации султанской армии с помощью германской военной миссии. Еще раньше, за благожелательное отношение к захвату Туниса, это сделала Франция. Поэтому О. фон Бисмарк вел дело к тому, чтобы фактически предоставить Парижу и Лондону свободу рук в Египте. Вена во многом следовала указаниям Берлина, хотя, как балканская страна, и была больше заинтересована в дружественных отношениях с Портой, особенно ввиду разгоревшегося в Боснии и Герцеговине восстания.

Несмотря на прохладное отношение О. фон Бисмарка к российской инициативе, Н.К. Гирс настаивал на созыве конференции, аргументируя это заинтересованностью России в сохранении нейтралитета Суэцкого канала^[264].

Тем временем Англия и Франция продолжали свои домогательства. 28 декабря 1881/8 января 1882 года их консулы вручили хедиву ноту с требованием роспуска парламента. Но она лишь вызвала очередной подъем антииностранных настроений в Египте. Правительство Шерифа ушло в отставку, его сменил кабинет Махмуда Сами аль-Баруди, в котором портфель военного министра получил Араби. При поддержке армии этот кабинет приступил к реформам, ограничивавшим иностранное вмешательство во внутренние дела страны. После продолжительных консультаций английское и французское правительства вернулись к идее провести военно-морскую демонстрацию. Петербург пытался воспрепятствовать ей дипломатическим путем, однако под давлением Берлина, к которому присоединились Вена и Рим, воздержался от этого, наблюдая за дальнейшим развитием событий.

Обстановка же в Египте накалялась с каждым месяцем. 3/15 мая 1882 года Англия и Франция нотами уведомили Россию о намерении послать туда свои корабли. В Петербурге уклонились от ответа, вновь попытавшись привлечь Берлин и Вену к совместному противодействию такой демонстрации, но безуспешно. Тем временем борьба поддерживаемого консулами западных держав хедива Тевфика с Араби, фактически возглавившим ватанистов, привела к правительственному кризису. Ситуацию осложнило появление 8/20 мая на рейде Александрии английских и французских военных кораблей. Причем особенно опасной ее делали все углублявшиеся противоречия между Лондоном и Парижем. Нескрываемое желание Сент-Джемского кабинета потеснить Францию в Египте заставило правительство Фрейсине к концу мая изменить позицию и выступить за созыв международной конференции, что могло подтолкнуть англичан к провоцированию конфликта с ватанистами, оправдывавшего их собственную агрессию.

Более всего подходила для этой цели расположенная в стороне от Суэцкого канала Александрия, среди многочисленных европейских колонистов которой, в первую очередь мальтийцев и греков, британский консул и проводил соответствующую агитацию^[265].

Этот крупный порт, представлявший собой неплохую морскую базу, стал мишенью провокаций еще и потому, что в нем разместились возглавляемые Араби военные силы ватанистов, которые англичанам было удобно атаковать флотом. 30 мая/11 июня на городском рынке продавец-араб, якобы, за кусок сыра, убил одного из мальтийцев. Базарная стычка быстро переросла в массовое побоище, стоившее обеим сторонам свыше трехсот жертв и положившее начало иностранной интервенции в Египет. Получив известие о кровавых событиях в Александрии, Н.К. Гирс сообщил генеральному консулу в Каире, И.М. Лексу о намерении послать туда один-два корабля для обеспечения безопасности российских подданных. Одновременно министр иностранных дел попросил об этом И.А. Шестакова.

Судя по всему, адмирал сначала хотел направить в Александрию остановившийся на пути с Тихого океана в Кадисе фрегат «Князь Пожарский». Именно его командиру и предназначался первый вариант инструкции, в основание которого легло письмо Н.К. Гирса И.А. Шестакову от 2 июня 1882 года^[266].

В письме указывалось, что целью пребывания фрегата в Александрии является не военная или политическая демонстрация, а защита российских подданных. Более поздняя инструкция предусматривала покровительство также и подданным других стран, прежде всего Германии, о чем просил берлинский кабинет. Командиру предписывалось тотчас по прибытии на место установить связь с И.М. Лексом. По указанию Н.К. Гирса, он не должен был подчиняться командующим европейскими эскадрами, как то имело место во время демонстрации у Дульциньо. Ему запрещалось не только принимать участие в каких-либо действиях против города и высадках десанта, за исключением необходимости защищать свое консульство, но даже вступать в разговоры о политическом положении Египта. Все свои действия командир был обязан согласовывать с И.М. Лексом.

Крейсер «Азия», командир которого Ф.И. Амосов был назначен старшим из российских командиров в Александрии

Трудно сказать, что именно заставило И.А. Шестакова отказаться от посылки фрегата. Скорее всего, по просьбе беспокоившегося о судьбе консульства Н.К. Гирса он отправил в эпицентр событий ближайшие корабли. Первым из них оказался возвращавшийся с Тихого океана крейсер «Азия», под командованием капитан-лейтенанта Ф.И. Амосова. 28 мая «Азия» прибыла в Суэц, откуда, преодолев канал, Ф.И. Амосов намеревался идти в Александрию, где можно было заняться ремонтом корабля. Но в Суэце командир получил телеграмму с приказанием следовать в Неаполь. 30 мая крейсер достиг Порт-Саида и задержался, чтобы подлатать протекавшие котлы. Утром следующего дня в Порт-Саид пришло известие о кровопролитии в Александрии, и туда двинулось большинство из стоявших в порту военных судов. Поэтому когда 3 июня Амосов сообщил российскому консулу, немцу Г. Броуну, что собирается сняться с якоря, последний настоятельно просил его остаться, объясняя это опасениями европейских колонистов за свою безопасность^[267].

Капитан-лейтенант внял просьбе и приказал прекратить пары, доложив обо всем в Петербург. И.А. Шестаков, получивший его рапорт 5 июня, согласился оставить «Азию» в Порт-Саиде, направив в Александрию из Пирея клипер «Забияка», под командованием капитан-лейтенанта Л.Н. Ломена. Александр III одобрил его распоряжения^[268]. Однако прежде, чем Ф.И. Амосов узнал о них, он получил предыдущую телеграмму управляющего министерством с приказанием идти в Александрию и утром 4 июня покинул Порт-Саид.

Броненосный корабль «Петр Великий» под флагом контр-адмирала П.А. Чебышева. Средиземное море, 1882 год

Переход занял сутки. 5 июня Ф.И. Амосов уже представлялся И.М. Лексу, который сообщил ему содержание депеши Министерства иностранных дел, предписывавшей оставить корабль в Александрии на случай эвакуации персонала консульства и германских подданных. Но в тот же день капитан-лейтенанту передали последние приказания И.А. Шестакова, противоречившие указаниям Н.К. Гирса. Разрешил это противоречие И.М. Лекс, не считавший нужным возвращать крейсер в Порт-Саид. Надо полагать, что окончательное согласование распоряжений двух министерств произошло между 5 и 7 июня. В итоге Ф.И. Амосова назначили старшим из командиров в Александрии, Л.Н. Ломен был подчинен ему, а он, в свою очередь, начальнику отряда судов в Греческих водах, контр-адмиралу П.А. Чебышеву. 7 июня И.А. Шестаков отправил П.А. Чебышеву предписание передать Ф.И. Амосову инструкцию, но самому в Александрию не ходить, а держаться с броненосцем «Петр Великий» в восточной части Средиземного моря, не теряя телеграфной связи с Петербургом^[269].

Очевидно, руководство Морским министерством намеревалось следить за ситуацией не только в Египте, но и в левантийских владениях Порты, на подступах к Дарданеллам. Впрочем, П.А. Чебышев истолковал приказание по-своему, и вскоре броненосец под его флагом оказался в Тулоне, что вызвало недовольные запросы из Петербурга.

Так как непосредственное участие кораблей российского флота в событиях Египетского кризиса достаточно подробно описано в монографии Г.А. Нерсесова, мы коснемся лишь наиболее важных его аспектов^[270].

Прежде всего отметим, что Морское министерство проявляло интерес преимущественно к судьбе Суэцкого канала, результатам обстрела фортов Александрии английской эскадрой и подробностям перевозки британских войск в этот порт. Как и следовало ожидать, Александрия досталась англичанам без особого труда. Сосредоточив там после резни 31 мая эскадру вице-адмирала Ф.Б.П. Сеймура, Сент-Джемский кабинет, судя по всему, поощрил командующего к решительным действиям. Во второй половине июня, дождавшись присоединения кораблей из состава эскадры Английского канала, под командованием вице-адмирала У. Доуэлла, и резервной, под флагом герцога Альфреда Эдинбургского, Ф.Б.П. Сеймур стал искать повода для применения силы. Воспользовавшись слухом о намерении египтян заградить входы в гавань минами, он пригрозил им репрессиями. Египетские власти слух опровергли, но на всякий случай распорядились приготовить к бою артиллерию береговых укреплений, а после того, как 24 июня адмирал потребовал прекратить эти работы, ответили резким отказом, который и послужил предлогом к бомбардировке,

25 июня, когда ее неизбежность стала очевидной, весь персонал российских консульств в Египте перебрался на стоявшие в гавани «Азию» и «Забияку». Вечером 27 июня И.М. Лексу вручили предупреждение британского генерального консула о предстоящей акции, с предложением эвакуировать всех российских подданных в течение суток, а утром 28 июня Ф.И. Амосов получил официальное письмо Ф.Б.П. Сеймура о запланированном на следующий день обстреле укреплений. Капитан-лейтенант немедленно телеграфировал об этом И.А. Шестакову, а тот доложил Александру III^[271].

Спустя несколько часов оба военных корабля и пароход РОПиТ «Великий Князь Константин» вышли на внешний рейд. Покинули порт отряды контр-адмиралов: французского — Конрада, австрийского — Виплингера, американского — Никольсона и суда других стран.

29 июня, с восходом солнца, все они удалились в море, и в 7 ч флагман английской эскадры, броненосец «Александра», произвел первый выстрел. Те форты, где стояли старые гладкоствольные пушки, достались отряду канонерок кэптена Ч. Бересфорда и нескольким броненосцам, которые расстреливали укрепления стоя на якоре, по фортам же, вооруженным современными нарезными орудиями, отдельный броненосный отряд вел огонь на ходу. Бомбардировка продолжалась весь день и ненадолго возобновилась 30 июня. Из-за густого порохового дыма меткость огня крупнокалиберных корабельных пушек оказалась довольно низкой, но действие снарядов — весьма разрушительным. Ошеломленные им, да к тому же плохо обученные египтяне стреляли гораздо хуже противника, и потеряв убитыми и раненными до 2000 человек покинули форты, а затем город.

Другим, занимавшим И.А. Шестакова едва ли не с самого начала событий вопросом, был суэцкий. В дневниковой записи от 6 июля он упоминает письмо Н.К. Гирсу, в котором убеждал «послать "Забияку" для охраны Суэцкого канала, не только для наших судов, но и для тех, кто не будет иметь своих защитников. Таким образом, с услугою, будет фактически заявленное воззрение на то, что мы считаем канал общею собственностью»^[272].

Однако Министерство иностранных дел не спешило воспользоваться его рекомендацией. Более того, после сделанного Форин оффисом в первых числах июля заявления об угрозе захвата Суэцкого канала войсками Араби-паши, вполне справедливо воспринятого в качестве попытки оправдания английской его оккупации, Н.К. Гирс предписал посольству в Константинополе поддержать намерение турок послать в канал несколько своих кораблей. Видимо, министр не считал возможным более открыто выступить против британских планов. Впрочем, и закулисный маневр успеха не имел, так как Лондон и Париж предложили обсудить суэцкий вопрос на Константинопольской конференции, большинство участников которой так или иначе поддержало англичан.

План укреплений Александрии и расположения английских кораблей во время обстрела порта в 1882 году

День проходил за днем, а «Забияка» с «Азией» по-прежнему находились в Александрии. Правда, через два месяца клипер все же оказался в канале, но только потому, что был послан Морским министерством в Аден, за экипажем и пассажирами парохода Добровольного флота «Москва», потерпевшего крушение у мыса Рас-Гафун. На пути туда Л.Н. Ломен наблюдал сосредоточение английских кораблей как в Порт-Саиде, так и в Суэце. Однако присутствовать при захвате канала ему не довелось. Свидетелем этого события оказался командир сменившего «Забияку» в Александрии черноморского парохода «Эриклик», капитан 1 ранга О.В. Гор, который привел свое судно в Порт-Саид 8 августа, вслед за эскадрой адмирала Ф.Б.П. Сеймура и спустя несколько часов после того, как десант с крейсера «Айрис» занял здание управления каналом^[273].

1

2

Форты Александрии после обстрела (1 и 2). РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4144. Л. 247 а, 247 д

Флагман английской эскадры — броненосец «Александра»

Всего англичане стянули в район канала более двух десятков судов разных классов, входивших в состав нескольких отрядов под флагом контр-адмиралов Э. Хоскинса, У. Хьюитта и Ф. Сюлливэна. Силы французской эскадры контр-адмирала Конрада значительно уступали им, а немногочисленные корабли Италии, Испании, Германии, Австро-Венгрии, Голландии, России и Греции лишь представляли свои государства, не будучи в состоянии влиять на происходящее. 12 августа «Эриклик» вернулся в Александрию, а на следующий день в Порт-Саид прибыл «Забияка», доставивший офицеров и команду «Москвы».

Российский корабль одним из первых прошел каналом после трехдневного перерыва, вину за который англичане возложили на председателя правления Общества, Ф. Лессепса, по их словам, «вышедшего из пределов представителя коммерческого предприятия, начав передавать стратегические телеграммы Араби-паши и заявившего, что при входе в канал английского флота он потопит в нем землечерпательные машины»^[274].

Видимо, французское руководство компании всерьез намеревалось бороться с экспансией англичан, содействуя Араби-паше, что и ускорило оккупацию канала. С ее началом администрация запретила лоцманам проводить какие бы то ни было суда, но британские военные корабли с транспортами благополучно передвигались и без их помощи. Наконец, терпевшая ощутимые убытки компания сдалась. Началась проводка каналом скопившихся в Суэце и Порт-Саиде коммерческих пароходов. Оставив команду «Москвы» дожидаться рейсового парохода РОПиТ «Чихачев», «Забияка» отконвоировал из Порт-Саида в Суэц направлявшийся во Владивосток с казенным грузом пароход «Петр Великий». Обратно клипер вернулся 21 августа, а на следующий день его командиру вручили письмо командира итальянского броненосца «Аффондаторе», капитана Манфреди и текст принятого 2/14 августа постановления Константинопольской конференции об учреждении международной морской полиции в канале. Такие же письма пришли французскому и австрийскому адмиралам и командиру германской канонерки «Мёве». Л.Н. Ломен дипломатично уклонился от каких-либо переговоров по этому вопросу, ссылаясь на отсутствие полномочий^[275]. Одновременно он телеграфировал в Петербург, сообщив о предложении итальянца.

Тем временем, получив 3 августа депешу представлявшего Россию в Константинополе А.И. Нелидова о решении конференции, Н.К. Гирс попросил И.А. Шестакова дать командиру «Забияки» полномочия участвовать в совещаниях по обсуждению итальянского проекта. 17 августа соответствующее предписание было отправлено в Порт-Саид^[276].

Пароход «Эриклик»

Карта Суэцкого канала

Оно дошло до адресата 26 августа, и Л.Н. Ломен сообщил об этом Манфреди, но вскоре убедился, что осуществить намеченную конференцией меру практически невозможно: занявшие канал англичане уже приняли необходимые предосторожности, организовали его охрану и не желали допускать постороннего вмешательства, иностранные же адмиралы, следуя указаниям своих правительств, устранились от участия в совместных акциях. После непродолжительного зондажа в обсуждении вопроса о международной полиции возникла пауза. A спустя несколько дней он и вовсе потерял актуальность. 1 сентября экспедиционный корпус генерала Г. Уолсли разбил войска Араби-паши у Телль аль-Кебира, тогда же англичане заняли Каир. Лидеры ватанистов были арестованы, отданы под суд и сосланы на Цейлон. Отпраздновав победу, англичане вернули большинство входивших в экспедиционный корпус индийских частей на родину, а в Египте осталась десятитысячная оккупационная армия генерала Вуда. Поддержание порядка в Суэцком канале возлагалось на корабли Порт-Саидской станции, под командованием контр-адмирала Ф. Сюлливэна, которого через месяц сменил Э. Хоскинс. Впрочем, должность начальника станции оказалась достаточно спокойной: после разгрома египетских вооруженных сил, составлявших костяк арабского национального движения, сколько-нибудь серьезных выступлений против оккупантов не было, что отметил и командир «Забияки», стоявшего на рейде Порт-Саида до конца сентября. Британцы сразу же прочно обосновались в стране, хотя и воздерживались от объявления своего протектората над нею. Формально Египет остался в составе Османской империи, что давало другим державам достаточную свободу для обсуждения, среди прочих, и вопросов, касавшихся Суэцкого канала.

Россия неизменно пользовалась возможностью принять участие в соответствующих международных совещаниях. Так, 4/16 июня 1884 года в Париже начала работу комиссия по реконструкции суэцких гидротехнических сооружений, из представителей стран, поддерживавших связи с Египтом: Англии, Франции, Германии, Австро-Венгрии, Италии, Голландии и Испании. Российским делегатом был назначен морской агент во Франции, капитан 2 ранга Е.И. Алексеев^[277].

Собравшимся, преимущественно инженерам, предстояло рассмотреть два основных проекта: английский, предусматривавший прорытие параллельного канала, видимо с тем, чтобы подорвать влияние французской компании, и французский, намечавший только расширение существующего русла вдвое и его углубление до 9 м. Прервав заседания для осмотра канала на месте, комиссия возобновила их 28 января 1885 года, высказавшись в пользу более дешевого французского проекта.

Едва она окончила свою работу, как была образована новая комиссия, из аккредитованных в Египте представителей тех же держав, для решения вопроса о свободе судоходства по каналу. Письмом от 25 февраля 1885 года Н.К. Гирс просил И.А. Шестакова командировать в состав комиссии моряка-специалиста, и 27 февраля управляющий возложил эту обязанность на того же Е.И. Алексеева^[278].

Следует отметить, что и Англия, ограничиваемая правами французских акционеров канала, и Франция, опасавшаяся покушений на эти права, как и все остальные державы были заинтересованы в сохранении изначально существовавшего порядка, но многочисленные детали соглашения требовали длительного обсуждения, так что лишь 17/29 октября 1888 года в Константинополе была подписана конвенция, развивавшая положения, установленные султанским фирманом от 10/22 февраля 1866 года.

Конвенцией декларировалась свобода плавания по каналу всех военных и коммерческих судов как в мирное, так и в военное время. Запрещалась блокада канала и какие-либо боевые действия на его акватории и в районе трех морских миль от конечных пунктов. Суда воюющих сторон получали право пополнять запасы топлива и продовольствия, но лишь в пределах необходимого минимума. Они обязывались проходить канал без остановок, задерживаясь в Порт-Саиде и Суэце не более суток. В мирное время державы могли постоянно содержать в этих портах по два военных корабля. Следить за выполнением конвенции, в рамках предоставленных Турцией прав, поручалось египетскому правительству, в свою очередь контролируемому дипломатическими представителями держав^[279].

На самом же деле подлинным гарантом нейтралитета была Англия, в руках которой тогда находились многие угольные станции в Индийском океане, и которая вполне могла, опираясь на Александрию и Аден, обеспечить безопасность своей важнейшей транспортной коммуникации, равно как и пресечь неприятельское судоходство практически не нарушая условий конвенции.

Англия и нуждалась в нейтралитете больше других держав, так как канал связывал ее с важнейшими колониями. Российским же кораблям этот путь был открыт лишь до разрыва отношений с владычицей морей. Это, конечно, не умаляло значения Суэцкого канала для России, что хорошо, особенно после Кульджинского кризиса, понимали и в Морском министерстве, и в Министерстве иностранных дел. Но все же последнее пользовалось вопросом о нейтралитете этой водной коммуникации скорее как предлогом для выступлений на международной арене, а в первом предпочитали внимательно следить за строительством Панамского канала, вырубка леса по трассе которого началась еще в феврале 1881 года. Недаром задолго до окончания работ на Панамском перешейке будущая коммуникация уже фигурировала в стратегических расчетах адмирала И.А. Шестакова. Не столько судьба Суэцкого канала, сколько заметное продвижение англичан в Восточное Средиземноморье за счет Турции беспокоило Петербург.

Глава 3 Разработка планов Босфорской операции. Первые учебные высадки

Успех английской броненосной эскадры в бою с береговыми укреплениями, напоминавший 27-летней давности победу французов под Кинбурном, произвел некоторое впечатление на адмирала И.А. Шестакова, что видно из его пометок на рапорте Л.Н. Ломена от 19 июля 1882 года^[280]. Взволновал он и Александра III^[281].

Надо полагать, что британская агрессия в Египте, подтвердившая способность англичан при необходимости форсировать Дарданеллы, укрепила желание российских правящих кругов возродить Черноморский флот. По крайней мере, такие настроения овладели некоторыми дипломатами. Отправившись в июле за границу, И.А. Шестаков 14 числа виделся в Берлине, у П.А. Сабурова, с направлявшимися в Петербург послами в Копенгагене, бароном А.П. Моренгеймом, и в Лондоне, князем А.Б. Лобановым-Ростовским. После беседы в дневнике адмирала появилась запись: «Мои товарищи дипломаты все того мнения, что нам нужно скорее строить флот в Черном море. Сабуров уверяет даже, что возможно провести выстроенные за границею суда через проливы. Мне это очень сомнительно; разве выговорят это теперь, пользуясь вмешательством англичан в египетские дела…»^[282].

Заметим, что спустя пару лет управляющий министерством убедился в правоте П.А. Сабурова, и хотя турками в тот раз были пропущены лишь несколько миноносцев, значение это событие имело существенное. Пополнение Черноморского флота мореходными миноносцами, на которые в начале 1880-х годов возлагались большие надежды, казалось, ставило на твердую почву теоретические рассуждения о Босфорской десантной операции, недостатка в которых не было. Первый, до известной степени разработанный план появился уже в январе 1882 года, благодаря трудам полковника генерального штаба В.У. Соллогуба, участвовавшего в рекогносцировках пролива на пароходе «Тамань».

Главной задачей операции полковник считал захват Константинополя^[283]. Всвоей записке «О десантной экспедиции к Царьграду» он предложил осуществить одновременную высадку войск на Фракийский и Вифинийский полуострова, отразить которую обороняющимся было бы трудно, с последующим наступлением вдоль берегов Босфора, тщательно им описанных. От флота В.У. Соллогуб требовал «развить свои активные разрушительные способности до того», чтобы «одним фактом своего существования удержать турок в Босфоре». Судя по всему, он имел в виду преимущественно увеличение числа миноносцев, так как по его представлениям на боевые корабли возлагалась не столько борьба с береговыми укреплениями, сколько «обеспечение десантных войск во время переезда и спуска с транспортных судов», последние же должны были располагать максимумом высадочных средств^[284].

Согласно расчетам В.У. Соллогуба, в течение одного дня можно было посадить на суда в Николаеве, Одессе и Севастополе более чем по 30 000 человек и в Керчи около 10 000. Не вызывающее тревоги в Европе сосредоточение вблизи от названных портов стотысячной армии, по мнению полковника, достигалось ежегодным сбором войск в учебные лагеря, а также созданием местных гарнизонов. При этом В.У. Соллогуб допускал обучение солдат посадке и высадке лишь в самый канун операции, что, конечно, грозило многочисленными недоразумениями. На переход морем к Босфору он отводил, в зависимости от порта отправления, от 27 до 42 ч. Правда, будущий начальник Военно-ученого комитета хорошо знал, что пароходы РОПиТ тихоходны (12 уз) и могут принять на борт всего 23 940 человек, а с учетом новых, которые предполагалось заказать в ближайшее время, и с военными транспортами — до 50 000^[285]. Но такой десант в качестве первого эшелона представлялся более чем достаточным.

Не упустил В.У. Соллогуб из вида и мер по сохранению тайны при подготовке к операции, начало которой, во избежание вмешательства враждебной Европы, он советовал отнести на конец сентября — начало октября, когда военные действия в районе западной границы России из-за распутицы становились маловероятными. А чтобы успеху не помешала чересчур плохая погода, предложил организовать метеорологические наблюдения, подобные практикуемым в США^[286]. Записка получилась весьма обстоятельной, но и она не исчерпала всех вопросов, поэтому сам автор признавал необходимость дальнейших исследований.

Особенно много белых пятен содержала ее морская часть, недостаточно знакомая полковнику. Заполнить эту лакуну помогли работы С.О. Макарова, довольно смелые и по замыслу, и по исполнению. Как писал командир станционера И.А. Шестакову в апреле 1882 года, отправляя его в Константинополь, А.А. Пещуров обещал, что «когда потребуются для испытания сфероконические мины (Герца), то они будут высланы»^[287].

Теперь, утверждал С.О. Макаров, для этого настало время. Правда, предложенный им план доставки мин из минной части в Морской музей, оттуда в ящиках под видом инструментов для ремонтных работ в Одессу и далее на пароходе РОПиТ в столицу Турции вызвал замечание управляющего: «Что-то слишком хитро. Нельзя ли придумать проще?». Подробности транспортировки «инструментов» нам не известны, но спустя несколько недель они благополучно прибыли на «Тамань», и письмом от 1 августа С.О. Макаров доложил управляющему: «Постановка мин в Босфоре вполне удалась. Мину несколько раз ставили и убирали на глубине до 30 сажень и на фарватере»^[288].

При этих дерзких опытах, начиная с 29 мая производившихся по ночам, под носом у десятков турецких рыбаков, замерялось отклонение мин от вертикали, оказавшееся весьма незначительным, что подавало надежду на эффективное заграждение пролива.

Помимо постановок, С.О. Макаров вместе с военным агентом в Греции, подполковником генерального штаба А.П. Протопоповым осмотрел с борта «Тамани», а также с небольшой яхты и каиков береговые укрепления Босфора, в результате чего были составлены их планы и определены сектора обстрела батарей. Однако подозрительные для турок походы станционера по проливу и в Черное море, распространившиеся в Константинополе слухи о мобилизации российских войск в Севастополе и Одессе, а также неуместная полемика «Кронштадтского Вестника» с «Юнайтед Сервис Газетт» по поводу опубликованной диссертации полковника генерального штаба М.М. Литвинова «Черное море», в которой без обиняков говорилось о Босфорской операции, тревожили османские власти, и командиру парохода приходилось действовать очень осторожно^[289].

Это, конечно, мешало и тщательному обследованию мест, пригодных для высадки десанта, и сбору сведений о турецком флоте. Тем не менее, С.О. Макаров сумел сделать многое, прежде чем А.А. Пещуров, по должности главного командира Черноморского флота беспокоившийся о ремонте судна, разменявшего третий десяток, стал торопить его командира с возвращением в Россию.

Соответствующая переписка началась в августе, но С.О. Макаров, настаивавший на окончании всех своих работ, с разрешения И.А. Шестакова задержался и лишь 3 сентября увел «Тамань» из Константинополя в Николаев. Оттуда он со всеми материалами отправился в Петербург. Запись в дневнике управляющего от 23 сентября сообщает: «Длинный доклад о Константинополе флигель-адъютанта Макарова. Очевидно, занимался делом и замечал что умел. Велел все соединить и представить»^[290].

Так появилась объемистая секретная записка от 3 мая 1883 года с описанием Босфора и планом десантной операции. В ней С.О. Макаров утверждал, что: «Константинополь может быть захвачен быстрой высадкой наших войск или в самом Босфоре, или на черноморском берегу к востоку и западу от входа в пролив», — сходясь в этом с В.У. Соллогубом^[291]. Проблематичной казалась ему лишь оборона судов с десантом от нападения неприятельских броненосцев и миноносцев. В этом случае, подчеркивал он, успех будет обеспечен не тому, кто располагает большим флотом, а тому, кто лучше подготовлен.

С.О. Макаров рекомендовал высаживаться на менее защищенном черноморском побережье, окружив себя минами, которых для этого требовалось более 1500, а в самом проливе выставить заграждение, препятствующее выходу турецкого флота. Он также высказался в пользу создания «сильного броненосного флота» на Черном море, состоящего из кораблей с возможно более толстой броней, мощной артиллерией и минными катерами на борту, способных бороться с турецкими и иностранными броненосцами, подразумевая под ними, конечно, английские.

По его мнению, операция требовала «политического отвлечения», в качестве которого могло служить нападение одной из западных держав на Дарданеллы, обострение отношений Турции с Грецией, восстание в Малой Азии или движение российских войск на Трапезунд (Трабзон). «Если мы спросим Европу о разрешении захватить Константинополь, то она не согласится, но если мы захватим Босфор со всем флотом и через две недели будем иметь 100 тысяч войска для поддержания наших справедливых требований, то Европа, мирящаяся с силой и фактами, не захочет еще более усложнять Восточного вопроса», — утверждал будущий адмирал^[292].

Предложения С.О. Макарова были приняты И.А. Шестаковым, хотя и с некоторыми изменениями. Заметим, что в его записке, как и в работах других военных специалистов, речь в то время шла именно о захвате Константинополя, позволявшем дезорганизовать оборону турок и поэтому гораздо более целесообразном, нежели овладение незначительным, изолированным плацдармом на берегах Верхнего Босфора, но зато требовавшем намного больших сил и средств. Впрочем, ни одна из записок не была доведена до необходимой степени детализации и не послужила основой позднейших планов морского ведомства: отчасти из-за перемены взглядов на достоинства высадки в самом проливе, отчасти, видимо, под влиянием начинавшейся структурной реорганизации министерства, не способствовавшей планированию, отчасти ввиду весьма ограниченной роли, предстоявшей тогда еще слабому флоту в предполагаемой операции. К тому же у правительства, особенно представителей Министерств финансов и иностранных дел, не было достаточных стимулов к ускорению ее подготовки. Сами по себе действия англичан в Египте таким стимулом не были, а относительная внутренняя стабильность Османской империи и то понимание, которое проявлял по отношению к российской политике в начале 1880-х годов кабинет У. Гладстона, казалось, не давали повода для экстренных военных расходов, противоречивших недавно утвержденным Александром III мерам по устранению бюджетного дефицита. Сухопутное и Морское ведомства на них и не настаивали, продолжая неспешно собирать необходимые им сведения.

Так, предписание от 18 октября 1882 года обязывало начальника отряда судов в Греческих водах посылать корабли «вдоль сирийского берега» для демонстрации флага в интересах внешней политики, поручив их командирам помимо прочего тщательно изучить «на месте все способы транспортирования английских войск и вообще разные технические вопросы, возбужденные в военно-морском отношении Египетской экспедицией…»^[293]. Благодаря удачному стечению обстоятельств, прежде чем оно отправилось по назначению, последнее указание уже было исполнено. Командир временно вошедшего в состав отряда клипера «Наездник», капитан 2 ранга Л.К. Кологерас, с 31 августа по 30 сентября наблюдавший за движением британских военных кораблей и транспортов в Александрии, 1 октября подал П.А. Чебышеву рапорт с подробным описанием организации войсковых перевозок. Узнав об этом из донесения командированного в Египет В.У. Соллогуба, Главный штаб 2 ноября попросил моряков поделиться сведениями и получил рапорт Л.К. Кологераса «для прочтения»^[294].

Впрочем, как уже отмечалось, оба министерства имели богатый опыт перевозки войск морем. Более актуальным было совместное десантное учение. Провести его Военное министерство решило в процессе предстоявшей в 1883 году взаимной смены 23-й и 24-й пехотных дивизий, расквартированных соответственно в Финляндском и Петербургском военных округах, о чем П.С. Ванновский сообщил И.А. Шестакову 28 октября 1882 года^[295].

Дело поручили лично директору канцелярии Морского министерства, контр-адмиралу Н.И. Казнакову. 17 ноября начальник Главного штаба, генерал-лейтенант Н.Н. Обручев препроводил ему сведения о численности дивизий и дислокации их частей^[296]. Позднее разработка этого вопроса была возложена на начальника Практической шхерной эскадры, контр-адмирала В.П. Шмидта.

В мае — июле 1883 года из Гельсингфорса (Хельсинки), Ревеля (Таллина), Выборга суда Балтийского флота перевезли более чем 500 офицеров, 14 000 нижних чинов, 660 лошадей и 550 повозок^[297]. За посадкой войск в финляндских портах наблюдал флаг-капитан В.П. Шмидта, С.О. Макаров. Правда, таким путем можно было отработать лишь некоторые, второстепенные в боевом отношении элементы десантной операции, поэтому В.П. Шмидту предписали организовать высадку четырех батальонов пехоты, полуэскадрона и четырех орудий в ходе армейских учений под Красной Горкой. Она состоялась 16 июля 1883 года и, несмотря на ряд ошибок, доказала принципиальную возможность десантирования на малоизученный берег^[298].

Мраморное море. Проливы Дарданеллы и Босфор

Генерал И.В. Гурко

Однако даже весьма поучительные маневры на Балтике имели ограниченное значение для Босфорской операции: требовалась проверка расчетовнепосредственно на будущем театре военных действий, с привлечением тех портов, судов и частей, которым предстояло исполнять задуманное. Именно такую проверку решил устроить командующий войсками Одесского военного округа, генерал И.В. Гурко, судя по всему, после состоявшегося 13 февраля 1883 года совещания у военного министра; трудно сказать, не побудила ли созвать это совещание записка А.И. Нелидова «О занятии проливов» от 6/18 декабря 1882 года, представленная им Александру III. Появлению этой записки предшествовал предпринятый султаном весной — летом 1882 года зондаж возможности заключения с Россией направленного против Англии союза, наподобие Ункяр-Искелессийского, о котором А.И. Нелидов сообщил Н.К. Гирсу письмом от 28 августа 1882 года^[299].

Надо полагать, что сдержанная реакция министра и заставила его корреспондента вновь взяться за перо. Отметив потерю Турцией в последние годы некоторых владений, включая Египет, он указал на близость окончательного распада Османской империи и опасность того, что Австро-Венгрия или Англия попытаются в этот момент утвердиться в проливах. «Из этого, — считал А.И. Нелидов, — для нас является настоятельная необходимость предупредить наших противников…»^[300].

Александр III отозвался на процитированную фразу пометой: «Это главное». Заметим, что слова записки об «утверждении на Босфоре» отнесены автором к завоеванию Константинополя, в остальных случаях речь идет о проливах, то есть также и о Дарданеллах. Поэтому перечисляя возможные пути овладения ими — захват во время войны с Турцией, неожиданное нападение (иначе говоря, десант) и соглашение с Портой, — А.И. Нелидов сетовал, что первые два не гарантируют от захвата Дарданелл англичанами. Будущий посол предложил план расчленения Османской империи на «полунезависимые остатки», которым Россия должна была бы покровительствовать, причем Балканы он отдавал славянам, а Константинополь превращал в «независимый город» под охраной российских войск. Несомненно, только к такому результату и должно было привести даже мирное соглашение с Портой. По сути дела, он обосновывал необходимость скорейшего дипломатического решения Восточного вопроса, чему сочувствовал и сам император.

Представляется, что именно такое соглашение подразумевал Александр III, когда передавал записку на отзыв Н.К. Гирсу. Отрицательная реакция министра иностранных дел на этот проект естественна. Судя по всему, Н.К. Гирс и в 1879, ив 1881 году поддержал план захвата Босфора при крушении Османской империи потому, что не видел иных реальных возможностей отстоять российские интересы. Весьма маловероятной казалась готовность умного и подозрительного Абдул Хамида II предоставить вчерашнему противнику право при первом обострении внешнеполитической обстановки ввести свои войска в район проливов, под стены его собственного дворца, с почти неизбежной вспышкой славянского, а быть может и армянского национального движения и фактической потерей султаном политической самостоятельности. Н.К. Гирса не могло не настораживать отсутствие конкретных предложений со стороны турок, свидетельствовавшее об их желании прежде всего уточнить позицию России, и явная неспособность Порты противостоять англичанам в Дарданеллах. Более обоснованным в такой ситуации было сохранение дружественных по форме отношений, не подававших султану, параллельно проводившему зондаж на берегах Темзы, повода к сближению с Лондоном, и подготовка в глубокой тайне Босфорской десантной операции.

Многочисленные экономические и внутриполитические недуги, одолевавшие Россию, требовали мирной внешней политики, подразумевавшей компромисс, а не конфронтацию с державами, неизбежную при всяком сколько-нибудь серьезном покушении на их разнообразные интересы в Османской империи, а тем более на сложившееся на Балканах хрупкое равновесие, нарушение которого дестабилизировало бы все Восточное Средиземноморье. В начале 1880-х годов, пожалуй, ни одно европейское правительство не желало видеть Россию влиятельной силой в этом регионе, и ей приходилось выжидать более удобного случая для выдвижения своих требований, поэтому Н.К. Гирс всячески сдерживал горячившегося А.И. Нелидова, не всегда достигая цели.

В.М. Хевролина и Е.А. Чиркова приводят запись в дневнике Д.А. Милютина, приехавшего в Москву на коронацию Александра III. 20 мая 1883 года отставной сановник поверил бумаге содержание застольной беседы у министра иностранных дел, во время которой «Гирс и Сабуров заметили, что царь не сочувствует продлению договора (австро-русско-германского. — Авт.), что он поддался мечтательным фантазиям Нелидова о завладении Босфором с согласия самого султана (!?)»^[301].

Видимо, на какое-то время новоиспеченный посол в Турции действительно стал выразителем позиции России по данному вопросу, причем, вопреки мнению Н.С. Киняпиной, оспаривавшей выводы В.М. Хвостова, позиции не строго оборонительной. Однако вскоре линия Н.К. Гирса возобладала, и начатый было А.И. Нелидовым зондаж прерван^[302].

«Сулин» — одна из миноносок Черноморского флота

Поповка «Вице-адмирал Попов» и миноноски Черноморского флота

Но, разумеется, отказ от дипломатического наступления не означал отказа от планов Босфорской операции. 13 февраля у П.С. Ванновского собрались Н.Н. Обручев, И.В. Гурко, начальник штаба Одесского округа, генерал-майор Д.С. Нагловский и И.А. Шестаков. Последний записал свои впечатления: «Разные комбинации. Решили, если случай застанет нас с настоящими средствами, возможно, что нужна транспортная сила, нужно получить заказанные миноноски и высадиться в стороне от пролива. Тогда, по имеемым данным, "поповки", "Воин", Сокол" и "Ярославль" могут заставить молчать прибрежные батареи, а имеемые миноноски вместе с ними могут встретить три турецкие судна, готовые на внезапный случай… На транспортные средства нужно Чихачеву прибавить 6 пароходов, которые он там закажет сам…»^[303].

Судя по всему, участников совещания беспокоила вероятность близкого обострения Восточного вопроса, на которую указывал и А.И. Нелидов. Похоже, что при необходимости они готовы были действовать едва ли не в точном соответствии с предложениями В.У. Соллогуба и С.О. Макарова. Впрочем, и в этом случае требовалась определенная подготовка. Весной 1883 года И.В.Гурко задумал осуществить «военную поездку для осмотра берегов Крыма от Судака до Керчи», о чем Н.Н. Обручев сообщил Н.И. Казнакову, а тот 2 мая А.А. Пещурову^[304].

В составленной на этот счет инструкции указывалась двоякая цель поездки. «а) ознакомление с различными способами производства рекогносцировок морского берега с моря, и б) упражнения в составлении всех соображений, расчетов и распоряжений для десанта на неприятельский берег»^[305].

Руководить ею предстояло Д.С. Нагловскому, а в число двух десятков участников от сухопутного ведомства вошли командиры частей Одесского округа, офицеры генерального штаба, включая В.У. Соллогуба, а от морского — будущий начальник отряда минных судов Черноморского флота, капитан 1 ранга Э.И. Викорст, капитан 2 ранга Н.В. Власьев и другие.

Понять, что крылось за довольно обтекаемыми формулировками данной им инструкции позволяет выдержка из отчета о поездке: «…направление, избранное к крымским берегам ради близости их к Одессе, отправному пункту поездки, и желание усилить поучительность последней введением в обстановку задач, относящихся к действиям в узкостях, привели к составлению следующего общего предположения, служившего исходом для частных задач: Таврическая губерния, Кавказ и Земля войска Донского представляют неприятельскую территорию. Неприятельский флот предполагается собранным у Таганрога, откуда может выйти только через три дня после начала движения нашего транспортного флота от Одессы. Крепость Керчь не имеет сухопутной обороны, а пролив защищается рядом батарей, расположенных по всей его длине. Десантный отряд предположен из одной пехотной дивизии с бригадою пешей артиллерии, полком кавалерии (4 эскадрона), батальоном сапер и батальоном крепостной артиллерии»^[306].

Даже обычная географическая карта подтверждает, что как сама поездка, состоявшаяся 3 — 15 июля 1883 года, так и последующие десантные учения воспроизводили переход морем и высадку первого эшелона в Босфоре, расстояние до которого от Одессы приблизительно равно расстоянию до Керченского пролива. Участвовавшие в поездке моряки составили перечень пригодных для перевозки войск военных судов, пароходов РОПиТ и Добровольного флота, с распределением частей по родам оружия, подготовили диспозиции для посадки, перехода и высадки, а также разработали «вопрос о мобилизации судов торгового флота». Они также собирались по примеру Русско-турецкой войны 1877 — 1878 годов заняться вопросом о вооружении пароходов, но «встретили большие возражения со стороны вице-адмирала Чихачева, отвергавшего необходимость и полезность превращения судов торгового флота в боевые, так как конструкция таких судов и слабость их постройки не позволяют иметь надежды на успех их в атаках»^[307].

Тем не менее, проект установки пушек 6– и 8-дюймового калибра на 12 пароходах обоих обществ был составлен. В качестве транспортов планировалось использовать еще 29 достаточно крупных судов, преимущественно РОПиТ, которые могли принять до 459 офицеров, 19 665 нижних чинов, 2957 лошадей и 98 орудий, вполне пригодных не только в качестве учебного десанта в район Керченского пролива, но и первого эшелона при высадке на берега Босфора. Именно тогда, летом 1883 года, появился и план действий, рассчитанный участниками поездки как на первый, так и на второй случай.

Основными его чертами, сохранившимися и в позднейших планах, являлись: быстрая мобилизация коммерческого флота с его сосредоточением в Одессе, куда одновременно стягивались находившиеся в готовности армейские части; посадка на транспорты и переход их под защитой военных кораблей в точку, отстоявшую на 30 миль от входа в пролив; перестроение в три колонны, одну из которых составляли вооруженные суда, предназначенные для подавления огня береговых укреплений после ночной атаки миноносцев на ожидавшиеся в проливе неприятельские броненосцы. Затем предусматривалась высадка, овладение плацдармом, строительство батарей. Тем временем транспорты должны были отправиться во второй рейс — за подкреплениями^[308].

Обширные маневры, соответствовавшие этому плану, так и не состоялись, но элементы его решено было отработать во время высадки в Судакскую бухту, судя по всему, первоначально намечавшейся на 1884 год. Однако и она была отложена. Позднее директор РОПиТ, Н.Ф. Фан-дер-Флит писал: «В бытность командующим войсками Одесского военного округа генерала Гурко начались соображения о наилучших способах перевозки морем и своза на берег десантных отрядов. Начальник штаба округа, генерал Нагловский и директор Общества Н.М. Чихачев приступили к разработке вопроса и делали в 1883 году опыты своза со шхуны на берег, около Севастополя, нескольких рот пехоты»^[309].

Этот опыт — высадку 14 рот 52-го пехотного Виленского полка, принятых в море с парохода «Россия» на шхуну «Ястреб» — и можно признать первым в ряду десантных учений, связанных с подготовкой Босфорской операции. Шхуна пришвартовалась к борту парохода, и за полчаса по одной сходне на нее перебрались 1200 человек. Затем «Ястреб» направился в Карантинную бухту, подошел носом вплотную к берегу, после чего весь полк покинул судно по двум сходням за 15 минут. Так была подтверждена возможность использования шхун РОПиТ для десантирования^[310].

Изменение первоначального замысла черноморских учений, видимо, отчасти связано с кадровыми перестановками, затронувшими их организаторов. 7 июня 1883 года И.В. Гурко был назначен Варшавским генерал-губернатором и командующим войсками Варшавского военного округа. Его временный преемник, генерал-лейтенант В.А. Петров, не был посвящен в планы предшественника^[311]. К тому же, едва он успел войти в курс дел, как был сменен генерал-лейтенантом Х.Х. Роопом. А вскоре покинул Одессу и Н.М. Чихачев, которому И.А. Шестаков предложил третий по значению пост в новой иерархии Морского начальства.

Глава 4 Реформы в Морском ведомстве

Выше отмечалось, что адмирал И.А. Шестаков оказался в кресле управляющего министерством благодаря репутации оппозиционера, приобретенной при Константине Николаевиче, и связанным с нею надеждам Александра III на его готовность реформировать ведомство. Немалую роль сыграло и желание Алексея Александровича переложить на плечи своего ближайшего помощника большую часть забот, связанных с руководством и тяготивших генерал-адмирала. Ни царь, ни великий князь не ошиблись в своих ожиданиях. Широко образованный, честолюбивый и волевой, прошедший все ступени морской службы И.А. Шестаков, несмотря на свои 62 года и начинавшиеся болезни, сохранил еще достаточно энергии, чтобы совершить существенную реорганизацию центрального аппарата, портовых управлений и всего строя службы.

Его отношение к прежним порядкам видно из дневниковых записей 1882–1884 годов, в которых адмирал выражал чувства, возникавшие у него, например, после смотра единственного мореходного броненосца «Петр Великий». «Никто ни за чем не наблюдает. Механизмы не являют должной силы, пушки действуют только на показ…», или после посещения Кронштадтского порта: «…разрушение гавани и весьма медленная (распределенная на 8 лет) починка ее. Взглянул на суда, готовящиеся к кампании и остающиеся в запасе. Не утешительно»^[312].

Конечно, находил он и достижения, в частности, прогресс минного и артиллерийского офицерских классов, специальных школ для нижних чинов, но чувствуется, что обстановка в портах и учреждениях производила на И.А. Шестакова неблагоприятное впечатление.

Адмирал видел корень зла в нерациональной организации. По его словам: «У нас самые способные, увлекаясь выгодами содержания и удобствами береговой жизни, силятся попасть в администрацию, крепко держатся за свою несменяемость и в конце концов совершенно отвыкают от жестких условий жизни на море, теряют навык мгновенной находчивости и командования. Флот иссушается, и администрация переполняется залежавшимися способностями»^[313]. Он был уверен, что положение не изменится «если останется Наказ 1867 года, очевидно составленный людьми, никогда флот не знавшими и с целью, чтобы знающие никогда не пытались управлять им»^[314].

Капитан 2 ранга А.Г. фон Витте, основательно изучивший устройство морской администрации, привел в своей, посмертно опубликованной в 1907 году работе объяснительную записку И.А.Шестакова к направленному в Государственный Совет «Положению об управлении Морским ведомством». В ней указывается, что Положение 1867 года было введено после сокращения в 1866 году министерского бюджета с 24 до 16,5 млн руб., причем в связи с этим сокращением предусматривалась возможность перемещения кредитов из одного параграфа сметы в другой, минуя Государственный Совет, всеподданнейшими докладами, а также замены одних работ другими, в пределах тех же ассигнований.

Прежнее подразделение расходов на главные и второстепенные, при котором основное внимание уделялось кораблестроению и плаванию судов, уступило место понятиям об обязательных и необязательных расходах. Под первыми понималось преимущественно содержание администрации, береговых учреждении, денежное и вещевое довольствие всех чинов, а на судостроение и плавание употреблялись лишь остатки средств^[315].

Ради экономии штатные должности чиновников центрального и портовых управлений понижались с IX до Х класса, от них перестали требовать высшего образования, для временного же усиления штатов разрешили начальникам учреждений ходатайствовать о прикомандировании строевых офицеров, которым помимо окладов выплачивалось добавочное жалование. К началу 1880-х годов такая практика получила довольно широкое распространение. Так, если в списках английского флота числилось 1658 строевых офицеров, французского 1347, то в российском флоте их было 2335, причем только 1856 распределялись по экипажам, а остальные являлись прикомандированными^[316].

Немало неудобств вызывало отсутствие центрального хозяйственного учреждения, а также совмещение в портовых управлениях технических и хозяйственных функций, на что обращали внимание управляющего министерством руководители различных ведомственных подразделений^[317].

Кроме того, представлялось целесообразным свести воедино все отделения МТК, учредив по каждой специальности должности особых инспекторов. Такие соображения и высказал И.А. Шестаков, открывая 24 апреля 1882 года первое заседание созданной для пересмотра Положения 1867 года, Наказа 1869 года и штатов флота комиссии под председательством сенатора, вице-адмирала А.П. Жандра, из вице-адмиралов С.П. Шварца и Н.Н. Андреева, контр-адмиралов К.П. Пилкина, Н.И. Казнакова, барона В.М. Гейкинга, действительных статских советников Н.Н. Мамантова, А.Т. Серебрякова и других лиц.

Разъяснив, что целью комиссии должно быть развитие начал, заложенных в Положение 1860 года, управляющий указал на ограниченность «материальных сил», подразумевая главным образом корабельный состав, и на необходимость «привести в соответствие с ними и проектируемое устройство морского управления», но так, чтобы с последующим ростом флота оно менялось, не требуя принципиальных корректив. Начала же Положения 1860 года, согласно составленной по приказанию Алексея Александровича записке, заключались в сокращении административных учреждений, устранении излишней централизации, упрощении делопроизводства и восстановлении прав местного начальства.

По указанию И.А. Шестакова, пересматривая прежние Положение, Наказ и штаты, комиссия должна была воспользоваться проектами комиссии под председательством С.С. Лесовского, проделавшей такую работу в 1872–1875 годах. Однако, судя по всему, А.П. Жандр предпринял более глубокое преобразование, основанное преимущественно на анализе обязанностей каждого чиновника, а также на мнениях компетентных специалистов^[318].

На первом же заседании последовали предопределенные управляющим решения: о передаче заведования личным и корабельным составом флота морскому штабу, призванному заменить Инспекторский департамент, об объединении отделений МТК и о создании «центрального учреждения по кораблестроению и снабжениям» (будущего Главного управления кораблестроения и снабжений — ГУКиС), в работоспособности которого, правда, усомнился заведующий эмеритальной кассой, тайный советник М.А. Пещуров^[319].

В дальнейшем, распределив обязанности, члены комиссии составили проекты штатов отдельных учреждений, уточнили их компетенцию, и к концу июня 1882 года подготовили проект Положения об управлении Морским ведомством. Проект 12 июля передали И.А. Шестакову, и по его приказанию размножили и разослали на отзыв начальникам структурных подразделений министерства, главным командирам и командирам портов^[320].

Разумеется, встречен он был неоднозначно, особенно пожилыми и в силу этого довольно консервативными моряками. Так, главный командир Кронштадтского порта, адмирал П.В. Козакевич порицал централизаторские тенденции проекта, ссылаясь на противоположный пример начала прошлого царствования, а позднее усомнился в целесообразности создания отдела заготовлений Главного управления кораблестроения и снабжений. И.А. Шестаков отозвался на его записку: «Что за пафос, когда дело идет о рублях и копейках», — тем самым подтверждая значение экономического аспекта реформ^[321]. Критический отзыв на проект прислал из Николаева и А.А. Пещуров^[322]. Но в упомянутых записках, как и в отзывах других лиц, содержались во множестве и конструктивные замечания, часть которых комиссия учла при редактировании документа.

Разработка Положения и штатов продолжалась до весны 1884 года. 22 февраля А.П. Жандр направил И.А. Шестакову окончательный вариант проектов этих документов, а 15 марта дополнительные расчеты и сводный список, пояснявший их взаимосвязь. Затем они были отпечатаны и 29 марта препровождены для ознакомления членам Адмиралтейств-совета. Через месяц, 26 апреля 1884 года юрисконсульт министерства А.Т. Серебряков доложил управляющему проект представления в Государственный Совет, и тот его одобрил^[323].

Одновременно в министерской канцелярии подготовили всеподданнейший доклад от 30 апреля, с обоснованием необходимости предстоящей реформы. Оба документа получили высочайшее утверждение 3 июня 1885 года.

Вводившееся с 1 января 1886 года Положение предусматривало заметные изменения в структуре центрального аппарата. Если до этого момента его основу составляли Адмиралтейств-совет, Главный военно-морской суд, Канцелярия, Инспекторский и гидрографический департаменты, Морской технический комитет, Кодификационное управление, Управление генерал-штаб-доктора, комитет морских учебных заведений, то по их завершении — Адмиралтейств-совет, Главный военно-морской суд, Главный морской штаб, Главные управления — кораблестроения и снабжений, гидрографическое, военно-морское судное, Морские комитеты — технический, строительный, ученый, Канцелярия, Управление главного медицинского инспектора флота^[324].

Вице-адмирал П.А. Перелешин

Контр-адмирал М.П. Шварц

Параллельно с пересмотром Положения и штатов шла работа по подготовке закона о морском цензе. Толчок ей дала направленная управляющему министерством в начале 1882 года директором инспекторского департамента, вице-адмиралом П.А. Перелешиным записка о мерах по улучшению военно-морского образования, содержавшая мысль о введении поочередных заграничных плаваний балтийских экипажей^[325].

И.А. Шестаков отозвался о ней положительно, и в мае месяце приказал образовать под председательством П.А. Перелешина комиссию, чтобы рассмотреть записку, выдвинув на первый план вопрос о морском цензе как критерии познаний офицеров, определяющем прохождение ими службы.

В состав комиссии вошли контр-адмиралы Л.П. Свешников, М.П. Шварц, М.Н. Кумани, капитаны 1 ранга П.П. Тыртов, Н.А. Невахович, полковники Л.А. Любимов и И.К. Клементьев. Она заседала до февраля 1883 года и пришла к выводу, что продолжительное огульное производство офицеров целыми выпусками привело, как бывало и прежде, к чрезмерному накоплению штаб-офицерских чинов, а значит и нерациональным расходам на их содержание. Комиссия предложила установить штат личного состава флота и производить в чины только на открывающиеся вакансии, с учетом опытности претендентов, приобретаемой плаваниями. Определившийся в соответствии с табелями комплектации судов и иными потребностями ведомства, проект штата предусматривал шесть вице-адмиральских, 22 контр-адмиральских, 300 штаб— и 825 обер-офицерских должностей. Ежегодный выпуск из морского училища был определен в размере 51 человека^[326].

Комиссия выработала условия ценза: для производства мичманов в лейтенанты — 1,5 года плавания, лейтенантов в капитаны 2 ранга — 4,5 года. Чтобы получить чин капитана 1 ранга следовало некоторое время, не определявшееся точно, прокомандовать кораблем II ранга, причем назначение командиров ставилось в зависимость от «видов начальства». А чтобы надеть контр-адмиральские эполеты, требовалось совершить не менее двух плаваний командиром корабля I ранга. Комиссия предусмотрела чередование командиров, позволяющее «дать возможно большему числу штаб-офицеров выполнить этот ценз», тогда как при существовавшем порядке самые продолжительные, поучительные и, добавим, хорошо оплачиваемые заграничные кампании доставались лишь «некоторым избранным»^[327].

Структурная схема организации центрального аппарата Морского министерства

Вместе с тем, обратив внимание на принятый во Франции закон о повышении в чинах вплоть до капитана 2 ранга отчасти, а далее — исключительно по выбору начальства, комиссия отметила, что «и у нас будет встречаться надобность к производству за отличие в мирное время и такому производству будут подлежать лица, заявившие себя особенно выдающимися по познаниям и способностям, которых начальство признает нужным быстро выдвигать вперед для предоставления им высших назначений»^[328].

Чтобы упростить выполнение ценза остальными офицерами, предполагалось зачислить все боевые корабли флота в состав первых шести кронштадтских экипажей и отправлять их в заграничное плавание поочередно.

Устанавливался также предельный возраст: для лейтенантов — 47 лет, капитанов 2 ранга — 54 года, капитанов 1 ранга — 57 лет, строевых контр-адмиралов — 63 года, вице-адмиралов — 65 лет, а на административных должностях соответственно 65 и 68 лет. Полные пенсии, как и прежде, предполагалось выплачивать после 35 лет службы. Излишних обер-офицеров комиссия сочла нужным оставить на службе сверх штата, на случай пополнения флота в военное время. Обо всех принятых решениях П.А. Перелешин доложил управляющему 1 февраля 1883 года.

Спустя полтора месяца, 16 марта, Алексей Александрович приказал обсудить выработанный комиссией проект, после чего, избрав на собраниях флагманов и офицеров по семь лиц, свести мнения и представить результаты к 20 мая. Содержание проекта появилось на страницах газеты «Кронштадтский Вестник» вместе с заметками на данную тему. Наконец, 30 марта в здании штаба главного командира Кронштадтского порта состоялось первое общее собрание, под председательством П.В. Козакевича, на котором зачитали предписание генерал-адмирала. Спустя три недели, 22 апреля, флагманы и офицеры Балтийского флота собрались вторично и голосованием избрали редакционную комиссию, в составе контр-адмирала П.П. Пилкина, капитанов 1 ранга С.С. Валицкого, А.П. Мессера, С.П. Тыртова, В.П. Верховского, П.Н. Назимова, С.А. Конаржевского и капитана 2 ранга П.С. Бурачека. Возглавил ее контр-адмирал Ф.К. Крузенштерн. На заседаниях, начавшихся 26 апреля, комиссия рассмотрела 60 записок и 26 мая представила свои замечания по проекту Инспекторского департамента. На следующий день их обсудило очередное общее собрание, постановление которого П.В. Козакевич препроводил управляющему министерством 31 мая. Несколько ранее, 2 мая, А.А. Пещуров прислал из Николаева непосредственно Алексею Александровичу единогласное мнение собрания флагманов и офицеров Черноморского флота^[329].

Скорее всего, при обсуждении проекта на собраниях тон задавали старшие офицеры, большинство из которых не блистало особыми дарованиями и не пользовалось сильной протекцией. Показательно, что редакционная комиссия Ф.К. Крузенштерна, ссылаясь на изречения «некоторых весьма замечательных адмиралов прежнего времени», высказалась против производства в чины за отличие как в мирное, так и в военное время, с чем согласился и И.А. Шестаков^[330].

При этом она имела в виду постепенное продвижение по иерархической лестнице, регулируемое общим собранием флагманов и офицеров, за которым сохранялось бы практиковавшееся тогда выдвижение кандидатур на должности командиров и старших офицеров судов первых трех рангов, при соблюдении старшинства и с учетом академического образования (последнее встретило возражения И.А. Шестакова, стремившегося устранить всякие привилегии)^[331].

Комиссия признала лишь ценз на производство в контр-адмиралы, зато назначение на должности, по ее мнению, требовало цензового плавания, правда, не избавлявшего от аттестации офицеров их начальством. Значение таких аттестаций, особенно при выборе командиров кораблей, подчеркивалось и во мнении черноморцев, подобно балтийцам, предоставлявших этот выбор общему собранию. Сходных взглядов они придерживались и на производство за отличие, решительно отрицая его в мирное время, расходились же в оценке роли ценза при производстве в чины, не вызывавшей у них принципиальных возражений^[332].

Весной 1883 года в канцелярию поступил также ряд отдельных мнений, содержавших, помимо прочих замечаний, и вполне обоснованную озабоченность тем, что частая смена командиров ухудшит их отношение к своим кораблям.

Обильный материал по вопросу о цензе требовал систематизации и анализа, но судя по всему, работа над окончательной редакцией проекта Положения шла в канцелярии не очень споро. Видимо, И.А. Шестаков считал более уместным передать ее в то учреждение, которому предстояло ведать личным составом флота, то есть в Главный морской штаб (ГМШ), и вскоре после его создания, в конце февраля 1884 года, заботы о подготовке Положения возложили на чиновников бывшего Инспекторского департамента. Тогда же проект этого документа, а затем и свод мнений послали Н.М. Чихачеву, вместе с табелью комплектации за 1883 год.

Конечно, адмирал занимался пересмотром Положения не в одиночку. Однако предположение Е.И. Аренса, что помощником его в этом деле был В.А. Обручев, якобы загадочная личность, «сыгравшая в судьбах нашего флота роковую роль», едва ли справедливо^[333].

Известный преимущественно как отставной поручик лейб-гвардии Измайловского полка, арестованный и осужденный в 1861 году за распространение народнических прокламаций, В.А. Обручев на деле не был революционером. Поплатившись за ошибку молодости пятнадцатью годами каторги и ссылки, он все же окончил свои дни генерал-лейтенантом, и реабилитация бывшего государственного преступника является делом не столько его двоюродного брата, Н.Н. Обручева, сколько Н.М. Чихачева, оценившего бывшего выпускника Академии генерального штаба и приблизившего его к себе.

Поступивший в началеРусско-турецкой войны 1877–1878 годов волонтером во флот, В.А. Обручев сопровождал адмирала в походах на «поповках», а после войны — в поездках в Петербург и Лондон^[334].

Но решительная перемена в жизни В.А. Обручева наступила с назначением Н.М. Чихачева начальником ГМШ: новоиспеченного моряка приняли на службу младшим помощником делопроизводителя, затем в течение года присвоили чины капитана, майора и подполковника по адмиралтейству, перевели в чиновники особых поручений. Скорее всего, новый сотрудник штаба, как лицо доверенное, участвовал в подготовке Положения о цензе, но творцом его не был. В делах Инспекторского департамента сохранилась записка делопроизводителя, капитан-лейтенанта А.Н. Долгова, свидетельствующая о том, что над окончательным вариантом текста этого документа трудился именно он, впрочем, следуя указаниям И.А. Шестакова и Н.М. Чихачева^[335]. Видимо все изменения первоначальных предложений комиссии П.А. Перелешина им и принадлежат.

Е.И. Аренс, критикой В.А. Обручева, быть может, метивший в еще живого тогда Н.М. Чихачева, ссылаясь на материалы редактировавшегося Н.Н. Беклемишевым журнала «Море» за 1906 год, указывал на некие коренные расхождения между исходным и высочайше утвержденным проектами, не конкретизируя, в чем именно они заключаются. Однако подобные утверждения вызывают некоторое сомнение не столько потому, что многие публикации тех лет необъективны, так как грешат сведением личных счетов или рассчитаны на завоевание популярности в либеральных общественных кругах, сколько потому, что сравнение материалов комиссии П.А. Перелешина, переработанного в ГМШ проекта и утвержденного Положения, с формальной точки зрения, не выявляет принципиальных расхождений.

Так, комиссия предлагала производить в чины на открывающиеся вакансии исполнивших ценз офицеров. То же правило закреплено в проекте ГМШ и в самом Положении^[336]. Лишь деталями отличаются во всех трех документах правила зачета в ценз плавания на разных категориях судов^[337]. Правда, требования к его продолжительности в проекте и Положении существенно повышены — например, для производства в чин капитана 2 ранга необходимо было проплавать не 72, а 98 месяцев^[338].

Но ведь новый закон и создавался, чтобы воспрепятствовать накоплению избытка штаб-офицеров. Вместе с тем, неизменным оставалось требование очередности в назначениях, чтобы каждый офицер имел возможность выполнить ценз^[339]. При недостатке в 1880-е годы кораблей, пригодных для заграничного плавания, очередность означала частую смену офицеров и командиров на каждом корабле, которая, при их качественном разнообразии, приводила к поверхностному знанию материальной части. А учитывая, что в континентальной России трудно было найти людей, искренне любивших море и морскую службу, можно понять, почему естественное стремление офицеров к карьерному росту вырождалось в «цензование» на якоре, описанное В.И. Семеновым^[340].

Трудно сказать, могло ли помешать ему предлагавшееся строевыми моряками обсуждение кандидатур на должности общим собранием, во всяком случае, в закон о цензе оно не вошло.

20 мая генерал-адмирал доложил Александру III о необходимости провести реформу личного состава флота и получил согласие императора, но проект Положения редактировался еще несколько месяцев, возможно, из-за критического отношения Н.Х. Бунге к новым штатам, посланным ему на отзыв в одном пакете с проектом. Лишь 11 февраля 1885 года он поступил в Комитет министров, а 25 февраля был высочайше утвержден, о чем моряки узнали из приказа по флоту от 9 марта^[341].

Спустя несколько лет вполне выяснились изъяны закона о цензе, практическое применение которого бюрократическим аппаратом ГМШ действительно привело к механической ротации офицеров, включая и тех, кто не имел ни желания, ни способностей к корабельной службе. Конечно, это вызывало недовольство остальных.

Отрицательное влияние ценза на качество офицерского состава впоследствии было названо одной из важнейших причин поражений флота в Русско-японской войне^[342].

Разумеется, доля истины в таких утверждениях есть. Однако нельзя забывать, что большинство адмиралов и штаб-офицеров, командовавших тогда кораблями и соединениями, составляли воспитанники «школ» Г.И. Бутакова, А.А. Попова и других флотоводцев 1860-1870-х годов или их учеников^[343].

Конечно, ценз мешал им создавать собственные «школы», но вот в какой мере он препятствовал руководству ими обычной боевой подготовкой, исследователям еще предстоит выяснить путем тщательного анализа послужных списков и иных документов, освещающих прохождение службы офицерами в конце XIX — начале ХХ веков.

***

Столь же трудно оценить значение самого ГМШ, созданного путем слияния Инспекторского департамента с военно-морским ученым отделением, действовавшим прежде при канцелярии министерства. Надо полагать, что И.А. Шестаков придавал ему большое значение. С началом работы комиссии А.П. Жандра в числе прочих вопросов обсуждалась компетенция и штаты этого учреждения^[344].

Во время всеподданнейшего доклада 6 сентября 1882 года управляющий Морским министерством испросил разрешение на переименование Инспекторского департамента в ГМШ с назначением Н.И. Казнакова исполняющим должность его начальника. Правда, адмиралом двигало преимущественно желание «показатьпри предстоящих подрядах на кораблестроение ничтожество канцелярии и будущую скорую судьбу ее»^[345]. Собственно же реформа тогда еще не созрела.

Условия для ее проведения сложились лишь после того, как осенью 1883 года комиссия А.П. Жандра составила свод замечаний по проектам Положения об управлении ведомством и штатов, а 17 октября заслушала записку Н.И. Казнакова о штате ГМШ^[346].

Впрочем, средства на введение нового учреждения появились, скорее всего, только в следующем сметном году. 3 февраля 1884 года И.А. Шестаков упомянул в дневниковой записи о разговоре с Н.М. Чихачевым, которого он прочил на пост начальника штаба. Тогда адмирал еще не был уверен в согласии императора на это назначение — надо полагать, он опасался критического отношения Александра III к тем, отнюдь не выгодным для правительства условиям, на которых РОПиТ в годы Русско-турецкой войны 1877–1878 годов сдал ему в аренду свои пароходы.

Сомнения управляющего рассеял всеподданнейший доклад 6 февраля. По словам И.А. Шестакова: «Прежде еще я говорил Алексею, что нужно смотреть вперед и избрать мне преемника. Я вовсе не отказываюсь, но готовлюсь по неимению деловых помощников. Чихачев один может заменить меня. Это будет удар Константину Николаевичу, да что же делать»^[347].

Конечно, стремление управляющего окружить себя фигурами, не связанными с прежним руководством, каковы были А.П. Жандр, Н.М. Чихачев, как и его попытки избавиться от сотрудников бывшего генерал-адмирала, вроде П.В. Козакевича, А.П. Епанчина, М.И. Кази, Э.Е. Гуляева и других, объяснялись и желанием устранить влияние великого князя, и необходимостью изменить сложившиеся в центральном управлении порядки^[348].

Но при всей сложности мотивов, которыми руководствовался адмирал, выбирая ближайшего помощника, решающую роль все же сыграл выдвинутый Н.М. Чихачевым в 1878 году проект реформ, отчасти использованный И.А. Шестаковым, а также его отзыв на кораблестроительную программу А.А. Пещурова. Зарекомендовавший себя крупным организатором коммерческого пароходства на Черном море, Н.М. Чихачев отнюдь не утратил связи с военным флотом. Он внимательно следил за развитием техники и вооружения и был в числе тех, кто в октябре 1876 года предложил выстроить для защиты черноморских портов несколько миноносок, причем с максимально возможной 18-узловой скоростью^[349].

Получив тогда же назначение начальником морской обороны Одессы, адмирал пополнил приобретенный в 1855 году боевой опыт уроками вполне современной войны: ему довелось не только координировать работы по созданию плавучих батарей, минных заграждений, распоряжаться действиями импровизированных крейсеров, выводить в море отряды «поповок» и пароходов, но и побывать под огнем турецких броненосцев при обстреле ими береговых укреплений^[350]. Заместителем Н.М. Чихачева стал Н.А. Невахович.

Согласно статье 29 Положения 1885 года, начальник ГМШ являлся помощником управляющего министерством «во всем, что касается охранения дисциплины во флоте и боевой его готовности». За этой емкой формулировкой скрывалось множество обязанностей, часть которых прежде числилась за должностью генерал-адмирала, после реформы же они фактически были возложены на два отдела штаба: военно-морской (позднее вновь ВМУО) и личного состава. Второй, унаследовавший функции Инспекторского департамента, по сути дела наблюдал за Выполнением офицерами ценза. Первый отвечал за обучение личного состава, контролировал хозяйственную деятельность команд, собирал сведения об иностранных военных и коммерческих флотах, торговых коммуникациях, разрабатывал программу плавания собственных кораблей и следил за ее исполнением, вед списки судов и «делопроизводство по приготовлению их к военным действиям»^[351].

Последнее, весьма широкое определение уточняется более поздней запиской составленной во ВМУО весной 1894 года и пояснявшей «распределение занятий» его офицеров. Конечно, записка отражала итог продолжительного становления отдела, фактически состоявшего к тому времени из трех частей: стратегической, распорядительной и учебной, но становление шло преимущественно путем дифференциации тех задач, решение которых предусматривалось Положением 1885 года. Согласно записке, конечно, во многом упрощавшей действительность, на одного из пяти штатных офицеров ВМУО возлагалась обязанность собирать сведения, касавшиеся портов, крейсерской войны и вообще компетенции стратегической части.

Был составлен, судя по всему, заведующим отделом, капитаном 2 ранга А.Р. Родионовым, и проект дальнейшего ее развития, с организационным оформлением и разделением на два стола. Детальное расписание обязанностей части включало составление ведомостей о степени боевой готовности кораблей, состоянии пароходов Добровольного флота и коммерческих обществ, планов их мобилизации, флотских маневров; ей предписывалось изучение новинок тактики, техники и вооружения за границей, зарубежных портов, статистики морской торговли, а также ведение дел «по приготовлению к военным действиям нашего флота в случае разрыва с какой-либо из иностранных держав»^[352].

Впрочем, на практике чины ВМУО почти все служебное время посвящали поиску соответствующих сведений в иностранной, прежде всего английской периодике, реферированию наиболее интересных публикаций и текущему делопроизводству. При этом анализ и обобщение информации серьезно страдали.

Несомненно, за рутиной повседневной деятельности терялись перспективы, но относительная слабость российских сил предполагала на ближайшее будущее, при столкновении с морскими державами, то же сочетание непосредственной обороны отдельных пунктов побережья с крейсерскими операциями в океанах, к которому готовились и прежде. Поэтому настоятельной необходимости в преобразовании стратегической части ГМШ в особый генеральный штаб Морское министерство не испытывало, довольствуясь прежними планами, хотя сколько-нибудь определенными они были лишь применительно к Балтике и Черному морю. Составлялись эти планы еще в годы Крымской войны, уточнялись во время обострения отношений с Англией и Францией в дни Польского восстания 1863–1864 годов, а затем, под руководством генерала Д.А. Милютина, адмиралов Н.А. Аркаса, Г.И. Бутакова, Н.М. Чихачева в 1876–1878 годах.

Согласно планам, на Черном море флоту предстояло взаимодействовать с армией при обороне Одессы, Очакова, Севастополя, Керченского пролива, несколько позднее — Батума. На Балтике объектом первостепенной важности являлся Кронштадт, предусматривалась также оборона Свеаборга, Выборга, Ревеля и Риги. С появлением миноносок, их стали распределять отрядами по портам, а также пунктам, расположенным в финляндских шхерах^[353]. Весной 1878 года капитан-лейтенант Л.П. Семечкин составил первый достаточно глубоко проработанный план крейсерской войны, предполагавший операции на важнейших торговых коммуникациях Британии в Атлантике, Индийском и Тихом океанах, причем снабжение крейсеров автор предлагал осуществлять из США^[354].

Отсутствие вплоть до конца 1880-х годов заметных изменений в корабельном составе флота отчасти объясняет равнодушное отношение министерства к высказанной адмиралом И.Ф. Лихачевым при обсуждении проекта Положения об управлении Морским ведомством мысли о создании Морского генерального штаба по образцу сухопутного. Заметим, что в английском флоте генеральный штаб появился лишь в 1912 году, а попытка его организации в германском флоте, предпринятая в 1870-х годах A. Штошем, окончилась неудачей, и до 1890 года немцы обходились без подобного учреждения^[355].

И.А. Шестаков, видимо, считавший первоначальное расширение функций ВМУО вполне достаточным для российского флота, скептически относился не столько к идее И.Ф. Лихачева, сколько к его претензии на пост начальника нового штаба^[356].

Адмирал И.Ф. Лихачев

Нельзя также забывать об организационных сложностях и расходах, единовременных и постоянных, грозивших министерскому бюджету в случае появления нового структурного подразделения. Ведь именно минимизацией расходов и занимались все ведомства в начале царствования императора Александра III. Отсюда и отрицательная реакция И.А. Шестакова на перспективу увеличения штатов центральных учреждений министерства. Позднее, отзываясь на опубликованную в 1888 году журналом «Русское Судоходство» статью вышедшего к тому времени в отставку И.Ф. Лихачева «Служба генерального штаба во флоте», управляющий писал: «Существенно дельно только введение военно-морской науки в академию, о чем мы давно думаем, но нельзя преподавать латынь не имея латинистов, а выработать новую науку не имея чем поверить выводы, т. е. судов, бесполезная канцелярщина, о которой Лихачев так печалится»^[357].

И.А. Шестаков также отвергал прозвучавшие в статье упреки в необоснованном выборе типов строящихся кораблей. И у него были для этого достаточно веские основания: действительно, И.Ф. Лихачев сам относил себя к сторонникам «молодой школы», сложившейся во Франции в конце 1870-х годов и пропагандировавшей пером публициста Г. Шарма отказ от броненосцев в пользу миноносцев и быстроходных крейсеров^[358]. Будучи сторонником теории «двух флотов», адмирал вполне соглашался с этими идеями — он считал главным противником России Англию и призывал, обезопасив свои берега миноносками и канонерскими лодками, готовиться к крейсерской войне с нею, а стало быть и строить только такие корабли^[359].

Именно этот подтекст имели выпады И.Ф. Лихачева в адрес Морского министерства. Как и всякая крайность, теория «молодой школы» слишком обедняла и искажала действительность, впадая в ошибки, что и показало время, поэтому ни одна из держав не пошла по начертанному ею пути. Даже Франция, сделав по нему несколько шагов, вернулась к постройке броненосцев.

Впрочем, адмиралу нельзя было отказать в логике, когда он настаивал на большей обоснованности требований, предъявляемых к строящимся кораблям. Составляя замечания на проект нового Положения, датированные 18 июля 1882 года, но так и не отосланные А.П. Жандру, И.Ф. Лихачев справедливо критиковал существовавший при Константине Николаевиче порядок выбора типов по произволу отдельных лиц, подразумевая А.А. Попова, или стараниями наскоро созванных комиссий из неспециалистов. Он предлагал предварительно собирать в генеральном штабе сведения о флотах вероятных противников, их береговой обороне и морской торговле, затем вырабатывать планы войны с ними и уже на основе этих планов определять необходимые типы, конкретные проекты которых составляло бы техническое управление, то есть МТК^[360].

Следует признать, что столь строгий порядок в 1880 — 1890-х годах достигнут так и не был, хотя министерство старалось приблизиться к нему: сказывалось желание управляющих влиять на все, происходящее в ведомстве.

Глава 5 Начало реализации программы судостроения. Морское министерство и частная судостроительная промышленность

Недостаток мореходных боевых кораблей делал судостроение важнейшей задачей, лишь на короткое время несколько потесненной предпринятыми И.А. Шестаковым административными реформами. Вместе с тем, учитывая относительно низкие темпы развития российской индустрии в тот период, мы едва ли ошибемся, предположив, что к моменту закладки первых кораблей программы 1882 года возможности быстро ввести их в строй были очень ограниченными. Впрочем, на практике ее первенцами стали четыре миноносца, заказанных для Черноморского флота адмиралом И.Ф. Лихачевым при содействии капитан-лейтенанта Ф.В. Дубасова фирмам П.О. Нормана, Д. Торникрофта, Клапареда и «Форж э Шантье де ла Медитеррани». От первоначального намерения ограничиться одним кораблем, в проекте которого были бы устранены недостатки созданного фирмой А.Ф. Ярроу миноносца «Батум», так чтобы его можно было использовать в качестве образца для российских верфей, пришлось отказаться: ни одно из зарубежных предприятий не согласилось выполнить условия, выдвинутые в подготовленном капитан-лейтенантом И.М. Зацаренным описании прототипа, даже после их корректировки И.Ф. Лихачевым и Ф.В. Дубасовым^[361].

Уклонились заводы и от изготовления механизмов и устройств, сконструированных конкурентами. Поэтому, чтобы получить более полное представление об иностранных технических новшествах, заказ распределили по всем четырем предприятиям.

Уже по окончании предварительных переговоров с фирмами, в Париже появился поручик корпуса корабельных инженеров Н.В. Долгоруков, доставивший разработанные МТК при его участии требования к миноносцам, что грозило И.Ф. Лихачеву лишними хлопотами. Ссылаясь на «неисполнимость некоторых пунктов» этого документа и считая мнение столь опытных командиров миноносок, как И.М. Зацаренный и Ф.В. Дубасов, вполне достаточным, адмирал стал добиваться разрешения действовать по своему усмотрению и, конечно, получил таковое^[362].

Миноносец «Гагры», построенный во Франции на верфи Клапареда — один из четырех кораблей, заказанных за границей для Черноморского флота

Немалую роль в данном случае сыграла и ограниченность финансовых ресурсов министерства. Поэтому российский флот получил в 1883 году столь же маломореходные корабли, как и «Батум». В июне того же года турецкий султан разрешил пропустить миноносцы через Дарданеллы и Босфор, создав прецедент, которым Россия впоследствии не раз пользовалась^[363].

Между тем, на отечественных верфях готовились к строительству предусматривавшихся программой крупных кораблей. Еще 14 июня 1882 года И.А. Шестаков подписал представление государственному секретарю с просьбой открыть сверхсметный экстраординарный кредит в 3 млн руб. 12 июля департамент государственной экономии принял соответствующее решение, утвержденное 7 сентября Александром III^[364].

Но управляющего министерством столь медленное прохождение бумаг по инстанциям не устраивало. 16 августа, не дожидаясь высочайшей резолюции, он попросил Н.Х. Бунге распорядиться об открытии кредита, что министр финансов и сделал 25 августа^[365].

Едва деньги были отпущены, как И.А. Шестаков 29 сентября 1882 года обратился в Государственный Совет с ходатайством об ассигновании на 1883 год с той же целью 5 580 241 руб. В его представлении указывалось, что эти средства предназначены для строительства двух океанских броненосцев типа «Имперьюз», по 8400 т, на «Галерном островке» и Балтийском заводе, одного крейсера фрегатского ранга типа «Дмитрий Донской» на Невском заводе и двух крейсеров корветского ранга типа «Миаулис» в малом эллинге Нового Адмиралтейства и на Балтийском или Невском заводах. Кроме того, предполагалось заказать заводу В. Крейтона в Або две канонерские лодки. Для Черноморского флота намечалось построить два броненосца по измененному чертежу «Петра Великого» в Николаевском адмиралтействе и на Севастопольской верфи РОПиТ^[366].

Очевидно, что по сравнению с июньскими решениями МТК существенных изменений программы судостроения данный документ не предусматривал. Влияния высказывавшихся в дни Египетского кризиса мнений некоторых государственных деятелей о необходимости скорейшего усиления флота на Черном море не обнаруживается: программа сохраняет крейсерский уклон. Это подтверждается и переданным канцелярией министерства в МТК 12 октября 1882 года приказанием управляющего «теперь же приступить к постройке» большинства из перечисленных выше кораблей, за исключением второго океанского броненосца^[367].

Первый, заложенный на Балтийском заводе 7 декабря 1883 года как броненосный крейсер и позднее получивший имя «Адмирал Нахимов», так и остался единственным. Вместо парного ему, И.А. Шестаков еще в декабре 1882 года приказал спроектировать для Балтики броненосец, более легкий по сравнению с черноморскими, но с достаточно толстой броней и вооружением из 12-дюймовых орудий^[368].

Строительством этого корабля, которому дали имя «Император Александр II», Новое Адмиралтейство занялось в ноябре 1883 года, вскоре после начала работ по сооружению корпусов канонерских лодок на заводах В. Крейтона и стокгольмском Бергзундском. Выбор шведского предприятия, видимо, обуславливался стремлением министерства не только воспользоваться достижениями зарубежной техники, но и сократить сроки ввода судна в строй, так как Бергзундский завод обещал сдать свою лодку к 1 августа 1884 года, тогда как завод В. Крейтона лишь в 1885 году^[369].

24 июня 1883 года был подписан контракт с Франко-Русским заводом, директор которого, П.К. Дю Бюи, предложил вместо крейсера типа «Миаулис» проект корабля водоизмещением 2950 т, ближе других подходившего к также одобренному МТК типу «Ярославль» (сам крейсер еще 4 апреля переименовали в «Память Меркурия»)^[370].

В начале марта 1883 года впервые зашла речь о третьем броненосце для Черного моря. Произошло это незадолго до всеподданнейшего доклада И.А. Шестакова о предстоящем праздновании столетней годовщины Черноморского флота и, возможно, в прямой связи с ним и совещанием 13 февраля по поводу Босфорской операции. 7 апреля Адмиралтейств-совет принял на этот счет соответствующее решение, а 30 июня был заключен с РОПиТ и контракт на постройку уже двух кораблей — будущих «Синопа» и «Чесмы». Правда, в отличие от петербургских заводов, изготовлявших и корпуса, и механизмы кораблей, возможности Севастопольского адмиралтейства РОПиТ ограничивались корпусными работами, как впрочем, и возможности Николаевского казенного адмиралтейства, строившего «Екатерину II». Но если машину для нее должен был поставить Балтийский завод, то РОПиТ собирался снабдить свои броненосцы механизмами, заказанными за границей, чему способствовали давно налаженные Н.М. Чихачевым связи с английскими предприятиями.

Крейсер I ранга «Адмирал Нахимов»

«Император Александр II» — первый балтийский броненосец программы 1882 года

Не могло обойтись без таких заказов и Морское министерство, периодически закупавшее у разных иностранных фирм суда, машины, вспомогательные механизмы, вооружение, поощряя тем самым их представителей к подаче прошений, число которых выросло, как только в Петербурге заговорили о новых судостроительных кредитах: так, 34 октября 1881 и 8 января 1882 года инженер Ф.А. Фридлендер, представлявший интересы фирмы «Шнейдер и К°», предлагал поставки еще не освоенной российскими заводами сталежелезной брони для «Дмитрия Донского»^[371].

«Екатерина II» — головной броненосный корабль возрождающегося Черноморского флота

24 августа 1882 года, при поддержке адмирала И.Ф. Лихачева обратилось к управляющему министерством с предложением своих услуг общество «Форж э Шантье де ла Медитеррани»^[372]. А 15/27 октября того же года представитель бельгийской фирмы «Джон Коккрилл», М.П. Игнациус сообщил о ее готовности арендовать старую Охтенскую верфь для сборки корабельных корпусов, с установкой поставляемых из Льежа машин^[373]. Рекламировали свою продукцию германский завод «Вулкан», французская фирма «Ж. Бельвиль и К°» и другие предприятия^[374].

Как правило, прошения принимались к сведению, подшивались в дело, но получали движение, когда Морское министерство испытывало настоятельную потребность в соответствующем заказе, иногда через несколько лет. Однако в начале 1880-х годов по поводу некоторых предложений разгорелась оживленная переписка, во многом спровоцированная отставным капитаном 1 ранга Л.П. Семечкиным. Бывший адъютант Константина Николаевича подвизался не только на поприще теории крейсерской войны. По поручению великого князя он в 1870-е годы обследовал промышленность и мореходство юга России и хорошо знал их потребности. На протяжении многих лет Л.П. Семечкин вместе с инженером Н.Ф. Мещериным и другими компаньонами безуспешно пытался организовать «Донецкое дело», включавшее постройку металлургического завода, рудников, железных дорог, реконструкцию Таганрогского порта. Планы «Донецкого дела» не раз менялись, как менялись и те источники, из которых компаньоны намеревались черпать капиталы. Они делали ставку то на английских предпринимателей, то на С.С. Полякова и фирму «Джон Коккрилл», то на американского банкира У. Баркера^[375].

Судя по всему, убедившись в решимости Морского министерства возродить Черноморский флот, отставной капитан задумал использовать в своих целях финансовые ресурсы казны. 2 сентября 1882 года в заседании Русского технического общества, активным членом которого он был с 1866 года, Л.П. Семечкин сделал доклад «О мерах для развития судостроения и каботажа на юге России», в котором призвал к поощрению частной промышленности, способной взять на себя исполнение отдельных военных заказов^[376].

Видимо, тогда же он встретился с И.А. Шестаковым, знавшим его с 1860 года. Причем адмирал, заинтересовавшись предложенным проектом, но не желая связывать себя поспешными обещаниями, просил представить более подробные данные. Однако Л.П. Семечкин, воодушевленный открывавшимися перспективами достижения заветной цели и немалых прибылей, принял доброжелательный тон управляющего за принципиальное одобрение и решил не тратить времени на дополнительные расчеты, а сразу отправился в Париж. 19 ноября/1 декабря 1882 года он написал оттуда И.А. Шестакову, что вступил с руководством фирмы «Форж э Шантье де ла Медитеррани» в переговоры о постройке броненосцев для Черноморского флота, и что французы согласились на свои средства оборудовать верфь в Николаеве, действуя в рамках российских законов и под техническим надзором Морского министерства.

Председатель правления общества, Бегик, и главный конструктор, Ш. Дюпюи-де-Лом, подготовили проект соглашения и выразили желание встретиться с управляющим. В ответ И.А. Шестаков поручил морскому агенту во Франции, адмиралу И.Ф. Лихачеву разъяснить Л.П. Семечкину, что он не получал полномочии на переговоры, и министерство не намерено их вести. Письмо такого содержания 29 ноября было отправлено Бегику^[377]. Но к тому времени Л.П. Семечкин уже покинул Париж, и о провале своей миссии узнал позднее^[378].

Неудача не смутила энергичного предпринимателя. Весной 1883 года Л.П. Семечкин попытался устроить контракт с министерством изобретателю артиллерийских систем, инженеру Г. Канэ^[379].

Тогда же, через М.П. Игнациуса он обратился к фирме «Джон Коккрилл» с предложением, аналогичным сделанному им перед тем в Париже: учредить в России судостроительное акционерное общество, которому, по его словам, правительство бесплатно предоставит участок земли в Николаеве с расположенных на нем старым казенным Спасским адмиралтейством, взяв на себя половину расходов по реконструкции последнего, разрешит беспошлинный ввоз оборудования, снабдит общество оборотным капиталом и выдаст заказов на 15 млн. руб^[380].

Фирме была обещана 30-процентная прибыль и продление в будущем контракта на тех же соблазнительных условиях. Однако лишь 27 февраля/10 марта 1884 года генеральный директор фирмы «Джон Коккрилл», Э. Садуан вынес это предложение на рассмотрение Административного совета. Участвовавший в заседании Л.П. Семечкин уверял собравшихся в благосклонном отношении к предполагаемой сделке министров иностранных дел, финансов и управляющего Морским министерством, и убедил осуществить ее. В марте это решение одобрило собрание акционеров.

На дальнейшие шаги руководства фирмы, по-видимому, оказал некоторое влияние выданный фирме «Джон Коккрилл» 16 июня 1884 года заказ на машину для броненосного корабля «Чесма»^[381].

Неизвестно, какую роль при этом сыграл Л.П. Семечкин, но контракт, несомненно, придал убедительности тем картинам, которые он рисовал перед бельгийцами. 28 февраля 1885 года Л.П. Семечкин и Э. Садуан подали управляющему министерством совместное прошение о безвозмездной уступке создаваемому ими российско-бельгийскому синдикату Спасского адмиралтейства и смежных участков земли для устройства металлургического и машиностроительного заводов, верфи, сухого дока, а также о предоставлении заказов на 15 млн руб. 1 марта И.А. Шестаков передал этот документ Н.Н. Мамантову с одобрительной резолюцией^[382].

Вполне понятно скептическое отношение к описываемым событиям В.И. Бовыкина, изучавшего данный сюжет лишь по материалам Льежского государственного архива^[383]. Действительно, осевшие в его фондах письма отставного капитана и протоколы заседаний акционеров, не дополняемые другими документами, могут создать впечатление невероятно удачной трехлетней авантюры. Однако в действительности ситуация была более сложной. Л.П. Семечкин, игравший роль посредника между иностранными дельцами и российскими министерствами, заурядным маклером не был и располагал определенными возможностями наладить задуманное им дело. Так, 4 марта 1885 года владелец горнорудных месторождений И.К. Николаев, давно связанный с Л.П. Семечкиным, предложил ему сдать часть их в эксплуатацию бельгийцам^[384].

Нельзя также сбрасывать со счетов пусть и не всегда плодотворные связи капитана с владельцами рудников в Донецком крае и крупными финансистами: И.Г. Иловайским, А.Н. Полем, С.С. Поляковым, И.С. Блиохом, У. Баркером и другими^[385].

Деловая активность бывшего флотского офицера выходила за рамки частного предпринимательства, и по ходатайству Министерства финансов 24 февраля 1884 года он был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени^[386]. Поэтому ни в России, ни за границей не возникало вопроса о реальности предлагаемых им планов, речь могла идти только о степени их исполнимости, зависевшей от многих факторов.

16 марта 1885 года канцелярия Морского министерства ответила на прошение Л.П. Семечкина, что управляющий сочувствует целям синдиката, но находит возможной лишь безвозмездную уступку Спасского адмиралтейства, срок использования которого обязательно должен быть определен синдикатом. Однако содействовать государственному кредитованию и гарантировать заказы, как то практиковалось при Константине Николаевиче, И.А. Шестаков не соглашался, считая, что зависимые от правительственной поддержки частные предприятия не должны существовать^[387].

Учитывая конъюнктуру судостроительного рынка в бассейне Черного моря, такой ответ можно было расценить как отказ. Впрочем, Л.П. Семечкина это не смущало, и 22 мая в канцелярию поступила его просьба о передаче земельных участков, на которые претендовал синдикат, в вечное владение. Канцелярия же, по приказанию И.А. Шестакова, потребовала от компаньонов прежде всего представить устав будущего общества^[388].

После непродолжительной подготовки текста, проект устава 4/16 июля был заслушан и одобрен советом акционеров фирмы «Джон Коккрилл». Тем же летом фирма заключила ряд договоров на разработку железорудных месторождений юга России^[389].

Бельгийцы недаром ждали обещанного Л.П. Семечкиным визита управляющего министерством, намереваясь решить с ним все назревшие вопросы. И.А. Шестаков, каждое лето лечившийся на водах в Эмсе, действительно отправился за границу, на этот раз 20 июня. Задержавшись на несколько дней для осмотра Моонзунда, он 8/20 июля из Кельна прибыл в Льеж, где встретился с Э. Садуаном, в поместье которого и остановился. На следующий день адмирал посетил завод в Серене, очень ему понравившийся, а 11/23 июля, после беседы с генеральным директором фирмы, записал в дневник: «Мне кажется, идея основать железоделательное, строительное и механическое заведение на месте прежней Спасской верфи должна вызвать мою помощь, но предложения безумны. Просит работы на 15 миллионов и аванса в 6, а я предлагаю премии на каждый выработанный пуд чугуна, стали и материала в деле»^[390].

Не желая обременять морской бюджет гарантиями, сопоставимыми по величине с ежегодной сметой расходов, И.А. Шестаков отказал в них Э. Садуану, что конечно, сужало перспективы предприятия.

Из Льежа через Брюссель и Антверпен, взглянув на экспонировавшуюся там машину «Чесмы» управляющий министерством выехал в Эмс, где уже отдыхал Н.Х. Бунге. 17/29 июля адмирал вскользь переговорил с ним о деле «Коккрилла», отложив серьезный разговор до возвращения в Петербург. Надо сказать, что пребывание И.А. Шестакова в Европе летом 1885 года получилось необычайно насыщенным. Судя по всему, под влиянием только что завершившегося Афганского кризиса адмирал решил форсировать кораблестроение, заказав часть судов за границей. В первую очередь это относилось к мореходным миноносцам, нужда в которых ощущалась все острее, но удовлетворить ее отечественным заводам не удавалось из-за недостатка опыта^[391].

В Эмсе И.А. Шестаков обсуждал с представителем фирмы «Ф. Шихау» план доставки миноносцев из Эльбинга в Черное море по Висле, Бугу, Припяти и Днепру. Там же он подписал подготовленный новым морским агентом во Франции, капитаном 2 ранга Е.И. Алексеевым контракт на постройку фирмой «Ателье э Шантье де ла Луар» быстроходного крейсера (будущий «Адмирал Корнилов»)^[392].

Крейсер «Адмирал Корнилов», построенный фирмой «Ателье э Шантье де ла Луар»

По пути на родину, адмирал проехал через Венецию, где осмотрел адмиралтейство. В Фиуме посетил завод Уайтхеда, заглянул в Фалерскую бухту, отметив, насколько расхолаживает к службе офицеров Средиземноморского отряда близость Афин и чрезмерное внимание королевы эллинов, Ольги Константиновны.

Покинув Грецию, управляющий министерством отправился на пароходе «Эльборус» в Константинополь, где его с нетерпением ждал А.И. Нелидов, не упускавший возможности подчеркнуть особое значение российско-турецких отношений и поднять свой авторитет в Йылдыз Кешкю. 6/18 сентября посол представил адмирала султану, а 7/19-го И.А. Шестаков встретился с военными агентами В.Н. Филипповым и А.П. Протопоповым, осмотрел с ними Верхний Босфор, убедившись при этом в основательности работ офицеров генерального штаба и принципиальной возможности высадки войск в проливе. Совершив несколько поездок по нему, адмирал даже набросал свой собственный план операции, предусматривавший захват плацдармов по обоим берегам от входных маяков до Анатоли-Кавак, а также Килии на черноморском побережье, и отдал приказание командиру станционера «Тамань», капитану 1 ранга Н.В. Власьеву «ощупать» подходящие для десантирования участки^[393].

Визит И.А. Шестакова в Константинополь совпал с Филиппопольским (Пловдивским) переворотом, оказавшимся совершенно неожиданным для российской дипломатии. Вполне закономерное, хотя и совершившееся вопреки постановлениям Берлинского конгресса и стараниям Турции, объединение Болгарии создавало серьезный очаг напряженности в бассейне Черного моря. С первых же дней Порта решила ввести войска в Восточную Румелию и начала мобилизацию, на что Россия, а вслед за ней и другие державы ответили заявлением о недопустимости вторжения, так что дело ограничилось занятием лишь населенной турками Кырджалийской околии и принадлежавших болгарам-мусульманам «непокорных сел» в Родопских горах. Сколько-нибудь серьезных военных мер российское правительство принимать не стало, но управляющий Морским министерством, покинувший Константинополь 11/23 сентября, несмотря на свою прошлогоднюю поездку по черноморским портам, первым делом отправился морем в пограничный Батум, а затем поездом в Севастополь.

По дороге туда он заглянул в Юзовку, где с 1871 года действовал металлургический завод Д. Юза. Предприятие уже прошло период становления и устойчиво работало, из года в год наращивая мощности. Позднее, когда после Севастополя и Одессы И.А. Шестаков прибыл в Николаев, мысль о целесообразности начинаний Л.П. Семечкина невольно пришла ему на ум. Запись в дневнике адмирала от 27 сентября/9 октября гласит: «Осмотрел также прежнее Спасское адмиралтейство в видах просьбы Садуана. Не знаю, что можно там сотворить. Юз является компетатором (т. е. конкурентом. — Авт.) Садуана»^[394].

Несколькими неделями ранее Л.П. Семечкин, обратившийся в Министерство финансов с прошением о предоставлении будущему синдикату премий за каждую тонну выстроенных судовых корпусов и за пуд механизмов, получил отказ, но, видимо, не предупредил об этом Э. Садуана. Поэтому когда в середине ноября генеральный директор фирмы «Джон Коккрилл» приехал в Петербург, намереваясь продолжить переговоры с министерствами, то неожиданно для себя нашел все двери закрытыми и сумел лишь передать Н.Х. Бунге письмо с изложением условий, на которых фирма соглашалась участвовать в синдикате. Бельгийцы по-прежнему требовали гарантии казенных заказов на 30 млн руб., в том числе 15 млн от Морского министерства, вывозной премии Министерства путей сообщения за рельсы, премий за чугун и стальные суда, а также ссуду на первичные расходы в размере 2 млн руб. 10 декабря министр финансов сообщил об этом И.А. Шестакову, прибавив, что находит такие условия невыгодными для казны и собирается отклонить предложение. Адмирал согласился с ним^[395].

Спустя несколько дней в министерство поступил рапорт главного командира Черноморского флота, от 11 декабря, в котором А.А. Пещуров высказался против безвозмездной уступки Спасского адмиралтейства и предоставления синдикату беспошлинного ввоза оборудования, так как это «сразу поставит Общество Кокериль в привилегированное положение по отношению к Обществу Брянских заводов и некоторых других, которые … ставят также доменные печи около Екатеринослава для эксплоатации криворожских залежей руды»^[396].

А в январе 1886 года не уступать облюбованного синдикатом участка земли, как единственного в окрестностях Николаева места для летних лагерей некоторых частей Одесского военного округа, просил командующий его войсками, генерал-лейтенант Х.Х. Рооп. В итоге, несмотря на поддержку николаевского городского головы, Л.П. Семечкин и Э. Садуан получили окончательный отказ.

Таким образом, сделка не состоялась преимущественно из-за высоких притязаний бельгийской фирмы, что при отсутствии достаточного платежеспособного спроса на стальные коммерческие суда в бассейне Черного моря грозило казне обременительными платежами в пользу иностранного капитала, а также ввиду стремления министерств опереться на российские предприятия. По инициативе членов Административного совета «Коккрилла» Э. Нагельмакерса и Б. Сюрмонда начались переговоры с председателем правления нескольких российских акционерных обществ В. Рау о строительстве металлургического завода в селе Каменское, что противоречило намерениям Э. Садуана, не желавшего отказываться от прежних планов, поэтому он в знак протеста ушел с должности, «принял приглашение маркиза Цзенга и отправился в Китай устраивать кораблестроительное дело», — как писал военный агент в Брюсселе Н.М. Чичагов^[397]. Л.П. Семечкин также отстранился от предприятия, получившего развитие лишь спустя десятилетие, с началом строительства бельгийским «Обществом корабельных верфей, мастерских и плавилен» в Николаеве завода «Наваль».

Других подобных предложений иностранные фирмы Морскому министерству в 1880-е годы не делали, да оно и не стремилось продолжать характерное для предыдущего периода привлечение их к развитию судостроительной отрасли. Что касается отечественных частных заводов, то с ними у министерства складавались достаточно сложные отношения.

Так, несмотря на настойчивые просьбы правления Русского общества механических и горных заводов, владевшего хорошо оборудованным Невским заводом, судостроительные заказы ему долго не выдавались^[398]. Зато небольшое предприятие В. Крейтона в Або (Турку) не было ими обделено. В 1883 году получил заказ Брянский завод князя В.Н. Тенишева, обещавший поставлять сталь высокого качества по низкой цене, что подтолкнуло и комиссионера казенных горных заводов А.А. Износкова к соответствующему обращению, а 20 декабря того же года, во избежание массовых увольнений, просил обеспечить работой казенный Камско-Воткинский завод министр государственных имуществ М.Н. Островский^[399].

Впрочем, согласно высочайше утвержденным 1 сентября 1871 года Правилам для дачи и исполнения нарядов Военного и Морского министерств, казенным заводам фактически гарантировались заказы, конечно, если только их условия не нарушали сюиминутных выгод Государственного казначейства. Правила, первоначально вводившиеся на три года, продолжали действовать и в 1880-е годы^[400].

Видимо, не доверяя коммерческим предприятиям, И.А. Шестаков, твердо решивший вернуть Севастополю значение главного военного порта на Черном море, собирался прекратить эксплуатацию РОПиТ переданного ему в 1859 году Лазаревского адмиралтейства, но отложил этот шаг на будущее. Похожая судьба ожидала и Балтийский завод, задолжавший министерству около 8,6 млн руб., однако форсировать грозивший сбоями производства процесс его выкупа в казну, как того желал Александр III, управляющий не стал, убедив царя, «что нам нужны суда»^[401].

Объезжая осенью 1885 года черноморские порты, адмирал встретился с известным в тех краях предпринимателем С.Л. Кундышевым-Володиным и, по уверениям последнего, одобрил его «предположение об устройстве частной судостроительной верфи на юге России, высказав при этом, что Южный край давно нуждается в такой верфи, и что каждый новый стук молота на Юге будет радовать сердце нашего батюшки Царя, в особенности, если это будет осуществлено русским человеком и без обременения казны»^[402].

В декабре С.Л. Кундышев-Володин официально обратился к управляющему с просьбой выделить ему место под предприятие, и И.А. Шестаков приказал заключить с ним договор «об уступке» Спасского адмиралтейства, о чем канцелярия министерства сообщила главному командиру Черноморского флота 25 декабря. В ответ А.А. Пещуров прислал в Петербург, при отношении от 7 января 1886 года, проект договора, предусматривавший обязательное устройство в течение года стапеля и мастерской для строительства судов, после чего весь земельный участок переходил бы в собственность предпринимателя за 10 000 руб. с преимущественным правом приобретения дополнительных участков^[403].

Но в начале февраля И.А. Шестаков серьезно заболел, у него отнялись правая рука и левая нога, а временно заместивший управляющего Н.М. Чихачев признал отчуждение адмиралтейства неудобным и распорядился передать его С.Л. Кундышеву-Володину в аренду на 12 лет с ежегодным взносом 500 руб., что было для него менее выгодно, так как лишало перспектив, связанных с ростом цен на землю, и добавляло хлопот. На этих условиях договор и был заключен 17 марта 1886 года, после чего утвержден Адмиралтейств-советом 28 мая^[404].

В июле состоялась передача земли и весьма ветхих строений арендатору, который вскоре приступил к их реконструкции. Судя по всему, из-за отсутствия серьезных экономических расчетов дело подвигалось с трудом. Не было ни финансовой, ни сырьевой базы. Уже в августе С.Л. Кундышев-Володин жаловался великому князю Алексею Александровичу, что подписав еще в 1881 году предварительное соглашение о разработке железных руд с крестьянским обществом местечка Кривой Рог, он так и не добился «совершения окончательного с ними договора, по причине несочувствия к моему предприятию сельских властей», поэтому вынужден приобретать необходимые материалы за границей^[405]. Тем не менее, в ноябре предприниматель, вложивший, как он утверждал, все состояние в оборудование предприятия, не дожидаясь, когда оно действительно сможет приступить к строительству судов, стал просить заказов^[406].

Предвидя волокиту, С.Л. Кундышев-Володин ходатайствовал об освидетельствовании своей верфи задолго до истечения контрактного срока — 24 декабря 1886 года. По предписанию МТК от 21 февраля 1887 года и распоряжению А.А. Пeщурова была образована специальная комиссия, 12 марта осмотревшая верфь и, надо полагать, по убедительной просьбе ее владельца, подтвердившая, что она способна построить один броненосец типа «Екатерина II». Однако такое заключение не вполне отражало действительность. Выяснилось это после того, как 21 мая нуждавшийся в капиталах коммерсант вновь обратился к И.А. Шестакову с просьбой выдать ему заказ. Видимо, о выводах комиссии в Петербурге еще не знали и запросили на сей счет главного командира Черноморского флота. Адресованный ГУКиС ответ от 5 августа 1887 года гласил, что «в настоящее время в мастерских г. Володина не имеется пока нужных для постройки броненосного судна техников, а также и самые судостроительные средства придется пополнить механическими станками»^[407].

Тем не менее, получив 20 июля от Александра III разрешение заключить с С.Л. Кундышевым-Володиным контракт на сооружение корпуса одного броненосца, управляющий министерством санкционировал его подписание 31 октября. Вскоре начались работы, однако верфь сумела осилить лишь днищевые секции корабля. Несмотря на содействие И.А. Шестакова, 1 февраля 1888 года лично просившего царя позволить начинающему судостроителю употреблять закупленную за границей сталь, в надежде вынудить отечественных производителей, «пользующихся покровительственными тарифами для того только, чтобы возвышать цену», удешевить свою продукцию, предприятие так и не сумело свести концы с концами^[408]. В мае 1891 года С.Л. Кундышев-Володин перестал вносить арендную плату и попал под действие закона о несостоятельных должниках. На этом окончилась очередная попытка основать на юге России частное судостроительное производство.

Почти одновременно приступило к сокращению своей деятельности Общество Франко-Русских заводов. Арендовавшее 13 мая 1883 года для постройки корветов «Витязь» и «Рында» казенную верфь Галерного островка, оно затем выстроило на ней броненосцы «Император Николай I» и «Наварин». Однако два последних заказа не принесли обществу прибыли. Ошибка в проектных расчетах прототипа «Николая I» — броненосца «Император Александр II», неоднократные изменения в чертежах, вызывавшие множество переделок, привели к значительным переплатам рабочим, страховым обществам, поставщикам материалов. Переделки сопровождали и постройку «Наварина». К тому же командир Петербургского порта, контр-адмирал В.П. Верховской, ссылаясь на окончание срока арендного договора, с начала 1892 года стал требовать возвращения мастерских Галерного островка, что грозило остановить работы. Обществу, в лице главного уполномоченного К.И. Коха, сменившего П.К. Дю Бюи, удалось добиться отсрочки до 1 июня 1893 года, но не возмещения произведенных затрат, причем министерство, в частности начальник ГУКиС, вице-адмирал В.И. Попов, не без оснований признало их следствием плохой организации Франко-Русского завода^[409].

Корвет «Рында»

Довольно жесткий подход Морского министерства к немногочисленным частным судостроительным предприятиям, вопреки собственным декларациям о необходимости содействовать им, в основном объясняется его желанием максимально ограничить свои расходы. Как отмечалось выше, это было следствием общих финансовых затруднений и начатой повелением Александра III от 17 июля 1881 года кампании по всемерной экономии. 18 декабря 1881 года царь одобрил предложенные совместным докладом графа Э.Т. Баранова, Д.М. Сольского и Н.Х. Бунге меры, состоявшие в требовании предельного сокращения министерствами своих смет, переводу ежегодно повторявшихся ассигнований из категории сверхсметных в сметные и бережливом расходовании средств.

Броненосец «Император Николай I»

«Наварин» — последний корабль, построенный на Галерном островке Обществом Франко-Русских заводов

13 января 1882 года Департамент государственной экономии обязал всех министров к 1 июня представить свои соображения по сокращению расходов на общую сумму свыше 3,4 млн руб. Морскому министерству предложили исключить из сметы только 247 571 руб., составлявшие менее 1 % от ассигнований текущего года^[410]. Однако и такой вычет был для него ощутим, поэтому 10 августа министерство вошло в департамент с просьбой не настаивать на нем, ввиду вновь возникающих потребностей. Увы, журналом от 28 августа департамент счел возможным лишь предоставить И.А. Шестакову право заявить об этих потребностях наряду со сведениями о достигнутых и предполагаемых сбережениях^[411].

Адмирал сделал такое заявление 2 ноября, объяснив, что практически все деньги, сэкономленные от преобразования управления Петербургским портом, упразднения в этом порту военно-морского суда, а в Николаеве — юнкерских классов, требуются для учреждения новых должностей при предстоящем реформировании министерства. Департамент государственной экономии, однако, учел его объяснения лишь частично и при обсуждении морской сметы на 1883 год сделал ряд сокращений. При этом испрашивавшиеся И.А. Шестаковым 29 сентября 1882 года 5 580 241 руб. на судостроение решено было не ассигновывать экстраординарным кредитом, а внести в смету, что привело к резкому ее увеличению и сделало более уязвимой для критики^[412]. Недаром бюджет следующего, 1884 года был урезан более чем на 13 % от испрашивавшейся суммы, тогда как в среднем за 1880–1885 годы сокращения, сравнительно с первоначальным либо окончательным проектом сметы, составляли 2,5–3,7 %.

1

2

Мастерские Балтийского завода в конце ХIХ века (1 и 2)

Материалы, касающиеся подготовки смет, свидетельствуют, что согласно утвержденным 22 мая 1862 года правилам, критиками министерских притязаний выступали государственный контролер и министр финансов. Большинство выдвинутых ими по тем или иным параграфам возражений учитывалось Департаментом государственной экономии. Поверяя смету Морского министерства, чиновники этих ведомств указывали на стесненное положение российских финансов и требовали сокращения ассигнований на плавание кораблей, заготовку угля в портах, расходов по содержанию официальных агентов за границей, ввиду избытка офицеров настаивали на уменьшении числа воспитанников Морского училища, откладывали кредитование отдельных судостроительных работ, аргументируя это условностью утверждения плана 1882 года, «с тем, чтобы приводить его в исполнение, соображаясь со средствами Государственного казначейства»^[413].

Защищавшие смету в заседаниях Департамента управляющие, конечно, пытались отстоять первоначальные расчеты, но почти всегда вынуждены были уступать, смиряясь с удлинением сроков постройки кораблей, уменьшением плавания, а значит и морской выучки личного состава флота и другими отступлениями от своих замыслов.

Часть требований поверявших ведомств действительно имела под собой прочное основание, однако нередко они вызывались ошибочными умозаключениями чиновников. Чаще всего грешил непродуманными придирками Государственный контроль. Его представители путались в классификации кораблей, не учитывали отличий конструкционной листовой стали от инструментальной, забывали об установленной Министерством финансов новой, более высокой «норме процентов на перевод денег за границу» и так далее^[414].

Некоторые заседания Департамента экономии превращались в оживленные словесные баталии. Так, 24 ноября 1883 года И.А. Шестаков оставил в своем дневнике запись: «Нон поссимус. Вот как отвечает министр финансов на мою смету, несмотря на успех только что сделанного займа, и после многих споров решили, что я могу рассчитывать только на 8 миллионов рублей ежегодно для строения. Нечего было спорить, когда слышишь одно и то же — нет денег, — и я должен отказаться от одного броненосца». А 24 декабря он записал: «Просто играют на характер и уступчивость. Спорили два часа и наконец помирились. Все-таки не дали мне на второй балтийский броненосец, хотя позволили обратить всю экономию на постройку»^[415].

Заметим, что ассигнования на судостроение первоначально вносились как в параграф 19 (кораблестроение) сметы, так и в параграфы 14 (рабочая сила), 15 (перевозка тяжестей), 20 (заготовление кораблестроительных материалов и запасов), 21 (заводы и адмиралтейства), 22 (разные расходы). Громоздкость такого подразделения заставила И.А. Шестакова в 1882 году свести все расходы в два параграфа: 19 (судостроение) и 17 (ремонт судов флота и портовые запасы). В общем на указанные потребности испрашивалось в 1880–1882 годах приблизительно по 10 млн, в 1883 году — 6 млн, а начиная с 1884 года — от 14,5 до 19 млн руб. ежегодно. Департамент экономии стремился ограничить эти кредиты, требуя их сокращения на сотни тысяч и даже миллионы рублей. Но столь радикальным мерам экономии препятствовала неоднократно отмечавшаяся в историографии разъединенность российского правительства, которая при упорном нежелании Александра III собирать Совет министров позволяла главам ведомств влиять на монарха личными докладами, склоняя его на свою сторону^[416].

Появлявшиеся в результате такого воздействия противоречивые высочайшие повеления заставляли искать компромисса на заседаниях Государственного Совета или специально созывавшихся Особых совещаний, где перевес имел тот министр, которому благоволил император и который пользовался поддержкой наиболее авторитетных сановников.

Несомненно, И.А. Шестакову поначалу было легче, чем его предшественникам сопротивляться нажиму финансового ведомства, теряя сравнительно небольшую часть оспариваемых сумм. Взгляды адмирала, принадлежавшего к «русскому национальному направлению», его твердый характер импонировали Александру III. Ум и разносторонняя образованность, отмечавшиеся даже недоброжелателями, государственный подход к делам придавали аргументации управляющего Морским министерством убедительность, тогда как обычные его оппоненты, Н.Х. Бунге и Д.М. Сольский, отличались уступчивостью в важных вопросах^[417].

К тому же Алексей Александрович, благодаря известной узости воззрений и равнодушию, не принимал общие интересы казны так близко к сердцу, как Константин Николаевич, и не парализовал усилий своих подчиненных по перетягиванию финансового каната. Но, быть может, наиболее очевидным обоснованием необходимости значительных судостроительных кредитов служила ссылка на слабость флота перед лицом тех военно-политических задач, решение которых правительство признавало неотложным.

Впрочем, министерство не ограничивалось прямолинейной защитой своих потребностей, а пыталось маневрировать, изменяя первоначальную кораблестроительную программу. Увеличив под впечатлением Египетского кризиса число одновременно строившихся на Черном море броненосцев до трех, оно оказалось перед дилеммой: либо удлинить плановый, пятилетний срок их постройки, либо отказаться от закладки части балтийских кораблей, дабы не выйти из рамок утвержденных Государственным Советом кредитов. По ряду причин И.А. Шестаков выбрал второй путь.

Глава 6 Реакция Морского министерства на германские планы войны с Россией. Корректировка судостроительной программы

В значительной мере выбор И.А. Шестакова обуславливался спецификой российско-германских отношений того периода и взглядами управляющего Морским министерством на тактику. Несмотря на, казалось бы, достигнутое правительствами двух стран в 1881 году взаимопонимание, их военные ведомства продолжали готовиться к войне друг с другом. Поступившие от Н.А. Неваховича в феврале 1883 года планы высадки германского десанта на берега прибалтийских губерний России, как и разразившийся в связи с арестом его информаторов дипломатический скандал, отнюдь не способствовали укреплению взаимного доверия. Недаром газета «Голос» 19 сентября того же года интересовалась, зачем в германском флоте отрабатывают десанты? Тревожным сигналом послужил доставленный в Петербург военным агентом во Франции, полковником бароном П.А. Фредериксом план предполагаемой войны Германии с Россией, якобы разработанный трудившейся с 27 мая по 16 октября 1882 года под руководством фельдмаршала графа Х.К. Мольтке комиссией, с участием А. Штоша, Л. Каприви, графа А. Вальдерзее и других генералов^[418].

Раздобытая П.А. Фредериксом копия журнала Комиссии по государственной обороне, утвердившей этот план, свидетельствовала, что германский Генеральный штаб предполагает тремя армиями нанести одновременный удар в направлении Пскова, Варшавы и Ивангорода. Вместе с сухопутными силами в наступление должен был перейти и флот, из состава которого выделялись три эскадры: береговая, главная и резервная. Зачисленным в главную эскадру 10 броненосным кораблям ставилась задача при поддержке крейсеров, канонерских лодок и миноносцев блокировать и затем захватить сначала Ревель, а по завершении оккупации Прибалтики — Кронштадт^[419].

7 июля 1883 года, вскоре после того, как о приобретении П.А. Фредерикса сообщили Александру III, П.С. Ванновский адресовал его копию И.А. Шестакову.

Адмирал, выехавший за границу и получивший этот документ уже в Киле отметил: «Согласно моим расчетам, они хотят высадить десант в Ревеле и навстречу армии, направляющейся в Петербург. Тоже устройство для скорого вооружения флота. В нынешнем году практическая эскадра вышла без рангоута как будто в военное время. Нужно нам спешить (записку Государю)»^[420].

Похожую реакцию вызвала и негласная корреспонденция из Берлина от 30 сентября 1883 года о том, что «в кружках общества офицеров» уверены в неизбежности войны с Россией весной 1884 года, то есть по окончании срока действия австро-русско-германского договора, якобы подтверждаемой и перебазированием в Киль двух броненосных фрегатов. Хотя читавший ее вице-адмирал Н.Н. Андреев и заметил скептически, что «и наши газеты и многие офицеры гвардии да рьяные славянофилы болтают о близости войны с Германией», однако полагал, что «победа над Россиею на море или с моря будет довольно легка при нашей беспечности о защите наших берегов и при обращении наших денежных средств на постройку судов, предназначаемых для плаваний в океане, для войны с Англиею, для корсарских действий. Противу же мощного, естественного ближайшего врага России мы принимаем очень мало оборонительных мер»^[421].

Мнение Н.Н. Андреева об отсутствии предпосылок к разрыву отношений между двумя империями в 1884 году было, конечно, справедливым, как и его сетования по поводу неподготовленности страны к возможной войне. Антироссийские настроения берлинского офицерства продержались до декабря 1883 года, сменившись вниманием к назревавшему столкновению Франции с Китаем, обещавшему отвлечь французов от Эльзас-Лотарингского вопроса^[422].

Разговоры об операциях на востоке вернулись из офицерских собраний в стены Генерального штаба. 27 марта 1884 года в Берлине был подписан протокол о продлении «Союза трех императоров» еще на три года. Но множившиеся сведения о воинственных намерениях западных соседей произвели в Петербурге должное впечатление и заставили принять ответные меры.

Письмом от 4 ноября 1884 года П.С. Ванновский, ссылаясь на постановления секретных совещаний 1873 года, под председательством Александра II, предписывавшие Военному и Морскому ведомствам договориться о содействии флота сухопутным войскам, предложил И.А. Шестакову расширить вопрос и обсудить участие флота «в общей обороне государства», направив представителей в формируемую под руководством Н.Н. Обручева комиссию^[423].

По просьбе П.С. Ванновского, делегатом от Морского министерства И.А. Шестаков назначил Н.М. Чихачева, который выбрал помощниками Н.В. Копытова и С.О. Макарова, а также председателя МТК вице-адмирала К.П. Пилкина. Военное министерство представляли товарищ генерал-инспектора по инженерной части, генерал-лейтенант К.Я. Зверев, инспектор местных арсеналов, генерал-лейтенант А.П.Горлов, помощник начальника Главного штаба, генерал-майор М.Ф. Миркович, генерал-майоры М.М. Боресков, А.Н. Куропаткин, полковники А.А. Боголюбов, В.У. Соллогуб и другие.

Заседания комиссии открылись 21 декабря 1884 года обсуждением совместных действий двух ведомств при обороне от нападения Германии. В принятом по их окончании 14 марта 1885 года постановлении указывалось, что «Германия, располагая первостепенной армиею и достаточно сильным флотом… усугубляет еще свое могущество тесным военным союзом с Австриею. В случае войны с Германией следует заранее предвидеть, что вся наша западная граница от Балтийского моря до Черного подвергнется одновременному нападению, что нам придется бороться с двумя сильнейшими в Европе армиями, поддержанными, по всей вероятности, еще и румынскими войсками, и что натиск их будет иметь самый решительный характер, прямо ставящий вопрос: быть или не быть нам первостепенной европейской и славянской державой. Решение этого рокового вопроса будет непосредственно зависеть от исхода столкновений сухопутных армий»^[424].

Такая, в целом справедливая постановка вопроса приводила к необходимости сосредоточения на западной границе большей части войск, приморские фланги которых следовало обезопасить. Труднее всего было решить эту задачу на Балтике. Насчитывая в составе германского флота 13 «судов эскадренного боя» со 182 орудиями против девяти российских с 96 орудиями, и учитывая перевес противника в «судах для крейсерства», а также возможность использования им для наступательных операций кораблей береговой обороны, комиссия пришла к выводу, что эти силы могут обеспечить высадку на курляндское побережье 35-тысячного десанта. Для его перевозки Германия располагала 303 паровыми и 1428 парусными коммерческими судами, приписанными к ее балтийским портам. Используя же все свои торговые суда, неприятель в состоянии был перевезти десант численностью 50–85 тысяч человек^[425].

Опиравшийся на Кронштадт российский флот не мог помешать его высадке, особенно зимой. Да и после начала навигации кораблям требовалось некоторое время для вооружения. Поэтому комиссия признала необходимым создание на правом фланге расположения войск передового, незамерзающего порта, способного вместить не только существующие боевые корабли, но и те, которые предстояло построить в обозримом будущем — всего до 12 броненосцев, 20 крейсеров и 36–40 мореходных миноносцев^[426].

Таким портом по ее мнению могла быть только Либава — пятый по значению торговый порт Российской империи и узел железных дорог, ведущих к Риге, Динабургу (Даугавпилсу), Вильно (Вильнюсу) и в тыл Ковенской крепости, что имело особое значение, так как удар в этом направлении угрожал прочности всей обороны на границе с Германией. Правда, постановление комиссии не согласовывалось с принятым Морским ведомством в 1881 году решением держать корабли в Балтийском порте. Судя по более позднему замечанию И.А. Шестакова, мысль укрепить Либаву принадлежала А.А. Боголюбову^[427].

Из моряков ее первым усвоил Н.М. Чихачев, а К.П. Пилкин с Н.В. Копытовым, ссылаясь на малые глубины моря в том районе, узость входов и легкость блокады порта, изолированное его положение, высказали особое мнение: первый 12 ноября 1885 года предложил вместо Либавы «Гангеуд или Тверминэ», второй 3 декабря — Моонзунд^[428].

Однако выбор того или иного пункта зависел от представлений руководства министерством о характере будущей войны. При пассивности Алексея Александровича, решающее слово в этом вопросе принадлежало управляющему. И.А. Шестаков же, еще четыре года назад сомневавшийся в способности России владеть Балтикой, равно как и в реальности германского десанта, утверждал, что на этом театре «нам возможна и требуется обстоятельствами только защита», достигаемая даже устаревшими мониторами, канонерками и миноносцами при поддержке шести таранов и одного из трех отрядов, предназначаемых для дальних морей^[429].

Он считал, что «паровая война в тесном пространстве должна вестись внезапными ударами, кораблями, выбегающими из портов, связанных телеграфами, семафорами и железными дорогами»^[430].

Такой взгляд, не учитывавший наступательного потенциала крупных, сбалансированных соединений противника, до известной степени уравнивал разные порты и повышал значение быстроходных кораблей, в первую очередь миноносцев. И без того высокая оценка их адмиралом поддерживалась пропагандой энтузиастов нового оружия, призывавших не жалеть на него средств. В частности, подобное пожелание прозвучало в опубликованных 17 января 1882 года статьях «Кронштадтского Вестника». А 25 февраля 1882 года Ф.В. Дубасов в письме И.А. Шестакову из Парижа обосновал целесообразность заказа не одного образцового миноносца, а четырех-пяти, чтобы в короткое время иметь отряды по три корабля на Балтийском и Черном морях, либо один большой отряд там, где он будет нужнее^[431].

Германский миноносец S3. Массовое строительство подобных кораблей стало одним из факторов, заставивших Морское министерство России принять ответные меры

На протяжении 1883 года в Главное Адмиралтейство поступали из Министерства иностранных дел сообщения о строительстве в Германии миноносцев для Китая^[432].

В следующем году поток подобной информации заметно усилился. 12/24 августа 1884 года Е.И. Алексеев прислал в ГМШ из Парижа брошюру бывшего морского министра, адмирала Гужара «Военный флот», с призывом строить быстроходные минные суда со 100-мм артиллерией^[433]. 11/23 сентября лейтенант А.М. Доможиров, назначенный морским агентом в Берлин, донес о заказе германским правительством заводам «Вулкан» в Штеттине, «Ф. Шихау» в Эльбинге и «Везер» в Бремене свыше 100 миноносцев, состоявшемся после того, как во время летних маневров выяснилась возможность атаковать ими броненосцы даже днем^[434].

Рапортом от 30 сентября Е.И. Алексеев уведомил И.А. Шестакова, что французское правительство заключило контракты на строительство шести подобных кораблей с фирмой «Форж э Шантье» и семи — с Норманом, а в ноябре он вновь писал о подобных заказах и о временном отказе от закладки броненосцев^[435].

Незадолго перед тем возвращавшийся из-за границы через Вену управляющий узнал об одновременной постройке австрийцами десяти миноносцев^[436].

Видимо, той же осенью руководство Морским министерством решило последовать общему примеру, сократив ради создания аналогичных сил план строительства крупных кораблей. Определенную роль должно было сыграть и хорошее впечатление, оставшееся у И.А. Шестакова от посещения в Севастополе черноморского минного отряда, с которым он 26 сентября выходил на эволюции^[437].

Неделей раньше, 19 сентября, Н.М. Чихачев предписал всем заграничным агентам собрать и представить в ГМШ сведениях о подготовке специалистов минного дела в Германии, Франции и Италии. Однако при попытке выяснить этот вопрос легальным путем А.М. Доможиров встретил отказ начальника германского Адмиралтейства, генерала Л. Каприви, и ему пришлось действовать негласно. Иначе отнеслись к просьбе Е.И. Алексеева французы, не только допустившие его к необходимым документам, но и позволившие посетить минную школу в Боярдвиле, близ Рошфора, программу которой морской агент выслал Н.М. Чихачеву с донесением от 28 октября^[438].

Миноносец «Выборг» — один из кораблей, построенных в ответ на миноносные программы европейских стран

Все сведения ГМШ пересылал в Кронштадт, где они могли быть использованы при совершенствовании преподавания в Минном офицерском классе и школах нижних чинов, а также организации минной части^[439].

5/17 марта 1885 года, по окончании всеподданнейшего доклада, И.А. Шестаков «высказал Государю, что везде миноносная горячка, что нам нужны миноносцы, контрминоносцы и быстрые крейсеры, что отставать нельзя — и просил позволения рассмотреть немедленно вопрос в особом совещании, чтобы ускорить дело. Позволено подать записку. Великий князь равнодушен»^[440].

12 марта записка была представлена и утверждена Александром III, повелевшим созвать совещание из М.Н. Островского, Н.Х. Бунге, П.С. Ванновского, Д.М. Сольского и И.А. Шестакова, под руководством председателя Департамента экономии А.А. Абаза; последний 14 марта попросил управляющего разослать всем участникам совещания необходимые материалы что и было сделано 17 и 21 марта^[441]. Заседание назначили на четверг, 28 марта, в квартире И.А. Шестакова.

Но еще до того, как оно состоялось, И.А. Шестаков получил записку Н.М. Чихачева от 20 марта, в которой начальник ГМШ, отмечая бурное развитие перспективных «средств активной минной войны», вместе с тем отверг теорию, провозглашавшую, что «из военных действий будущего устранится все относящееся к открытому бою больших морских сил и все военно-морские действия, вся военно-морская наука будут сведены к корсарству». Ссылаясь на судостроительную практику таких держав, как Англия и Италия, где «не замечается ни малейшего ослабления в броненосном судостроении», адмирал высказался в пользу достаточно сбалансированного флота, включающего корабли разных классов. Он утверждал, что такой флот особенно нужен на Балтийском море, где возможна война с Германией, причем главная его задача «должна заключаться в том, чтобы отстоять за собою господство в Балтике и не позволить неприятелю произвести усиленный десант в тылу наших армий и оборонительных линий. Германских флот имеет, однакож, перед нашим такой перевес в силе, его портовая организация так превосходна, состав и типы судов так соображены, что подобный десант представляется вполне возможным, в особенности при цветущем состоянии немецкого коммерческого флота, в котором числится свыше 600 пароходов, не говоря уже о множестве парусных судов». Далее Н.М. Чихачев подчеркивал: «Меры принятые недавно по предмету реквизиции коммерческих судов в случае войны и заготовление приспособлений для перевозки десанта являются в этом отношении прямым предостережением…»^[442].

Правда, начальник ГМШ, четыре года назад уделивший в отзыве на судостроительную программу А.А. Пещурова куда больше внимания крейсерам, чем миноносцам, на этот раз предположил, что если Германия к 1888 году доведет количество таких кораблей до 150, то российский флот не сможет держаться даже под защитой крепостей, и счел необходимым изыскать средства на постройку 56 миноносцев и 10 «контрминоносцев» для Балтики, а для Черного моря соответственно 12 и 2, однако «никак не насчет броненосного судостроения в Балтийском море». Источником средств, по его мнению, могла быть экономия от продления срока сдачи первых черноморских броненосцев и уменьшения размеров следующих, исключения из программы канонерок для Тихого океана, прекращения строительства крейсеров. На высвободившиеся деньги адмирал предлагал «теперь же приступить со всею энергиею к постройке в Петербурге, согласно программе, четырех сильных броненосцев для эскадренного боя, способных к плаванию в отдаленных морях»^[443].

Всего же Балтийский флот должен был бы пополниться восемью броненосцами общим водоизмещением 58 000 т, то есть близкими к первоначальному проекту «Императора Николая I», водоизмещением около 7300 т.

Казалось, все аргументы Н.М.Чихачева вполне разумны. Тем не менее, на заседании 28 марта И.А. Шестаков использовал лишь некоторые его предложения, заявив о намерении министерства выстроить сверх программы 1882 года 56 миноносцев и 10 «контрминоносцев», а также быстроходный крейсер, общей стоимостью 22 млн руб., с заказом части из них иностранным фирмам. Вместе с тем, управляющий нашел возможным отказаться от шести балтийских и двух черноморских броненосцев, стоивших 60 млн, что давало в конечном счете экономию 38 млн руб. Столь значительное сбережение вполне удовлетворило участников совещания, согласившихся взамен немедленно выделить на новые корабли 2 млн руб., а в течение последующих пяти лет еще по 4 млн дополнительно к 36-миллионному бюджету Морского министерства. Более того, они постановили продлить этот 40-миллионный бюджет на 10 лет, начиная с 1886 года^[444].

Возможно, решение И.А. Шестакова, помимо неоднозначных отношений с Германией, объясняется и нараставшей напряженностью в российско-английских отношениях, из-за стремления британцев помешать продвижению России в глубь туркменских земель. Такая ситуация, чем-то напоминавшая события 1863–1864 и 1876–1878 годов, неизбежно оживляла теорию крейсерской войны с Владычицей морей, дополняемой обороной берегов, для которой и предназначались миноносцы. Управляющий Морским министерством, сам приложивший руку к разработке этой теории, видимо, именно ее требованиям подчинял расчеты начальника ГМШ. Не забывал он и о другой стороне дела.

Глава 7 Поиск мест для создания опорных пунктов в океанах. Морское ведомство и внешняя политика России на Дальнем Востоке в первой половине 1880-х годов

Крейсерская война в конце XIX века уже не могла походить на продолжительные рейды каперов Р. Дюге-Труэна или Р. Сюркуфа. Паровые корабли требовали периодического пополнения запасов угля, смазки, переборки механизмов, до внедрения опреснителей они нуждались и в пресной воде для питания котлов. Трудности, сопряженные с погрузкой всего необходимого в открытом море, заставляли выбирать закрытые от ветра и волнения бухты или рейды. Поиск мест, пригодных для временного базирования крейсеров, предпринимался еще в 1860 — 1870-х годах. Весной 1861 года, с разрешения великого князя Константина Николаевича, командовавший Тихоокеанской эскадрой И.Ф. Лихачев даже пытался основать постоянную станцию на острове Цусима, однако после протеста японского правительства, энергично поддержанного англичанами, по повелению Александра II ликвидировал ее^[445].

Это не остановило русских моряков, но лишь с 1880 года, когда адмирал С.С. Лесовский отправил на поиски удобных для учреждения угольных станций пунктов отряды А.Б. Асланбегова и О.Р. Штакельберга, до того редкие предложения утвердиться на заморских территориях учащаются, как и целенаправленное знакомство с возможными базами.

Поход отряда А.Б. Асланбегова на Сандвичевы (Гавайские) острова и в Океанию, а затем вокруг Австралии в архипелаг Больших Зондских островов не прояснил вопроса, который перешел к новому командующему эскадрой Тихого океана, контр-адмиралу Н.В. Копытову, 27 июля 1882 года поднявшему свой флаг на стоявшем в Йокогаме фрегате «Генерал-Адмирал». Однако вначале ему пришлось, в соответствии с обычной практикой, увести свои корабли во Владивосток, подальше от жары и вспыхнувшей в Иокогаме эпидемии холеры. Первым же строевым рапортом генерал-адмиралу от 17 августа 1882 года, командующий донес о недостатке во Владивостокском порту средств погрузки угля и воды, недопустимо замедлявшем подготовку кораблей к выходу в море при возможном разрыве с Англией. Затронув целый ряд сюжетов, связанных с крейсерством, в частности, о пользе замены сухарей выпекаемым на судах хлебом, что в 1863 году уже пытался внедрить С.С. Лесовский, хотя и безуспешно, Н.В. Копытов предложил ввести ежегодное пятимесячное плавание эскадры в водах к югу от Гонконга, чтобы «знакомиться с различными определенными районами в этом пространстве»^[446].

Он имел в виду пути английского торгового судоходства из портов Китая и Японии в Австралию, Индию и Европу, сливавшиеся южнее Гонконга воедино. Именно там было проще всего перерезать их. Разумеется, выполнение такой задачи требовало предварительной подготовки. Однако скорому осуществления задуманного плавания помешало обострение политической обстановки на Дальнем Востоке в связи с предпринятой 11/23 июля 1882 года попыткой государственного переворота в Корее.

Заметим, что российское Министерство иностранных дел долгое время воздерживалось от попыток установить дипломатические отношения с Кореей, аргументируя это бедностью и малонаселенностью Приморской области, не способной бороться с иностранными державами за влияние на эту страну. Положение изменилось с началом предпринятого Соединенными Штатами в апреле 1880 года, через командующего отрядом судов в китайских водах, коммодора Р. Шуфельдта зондажа почвы для договора с Сеулом^[447].

Впрочем, первое время в Петербурге лишь присматривались к происходящему, стараясь избегать действий, способных подтолкнуть державы к более активной политике в Корее. Выше отмечалось, что С.С. Лесовскому в 1880 году было предписано в сношениях с нею учитывать позицию японского правительства.

24 июня 1881 года Азиатский департамент Министерства иностранных дед препроводил А.А. Пещурову секретные донесения посланника в Токио, К.В. Струве от 7/19 апреля и поверенного в делах в Пекине, А.И. Кояндера от 24 марта о содействии, оказываемом китайскими министрами переговорам между американцами и корейским правительством, а также одобренную императором телеграмму Н.К. Гирса А.И. Кояндеру от 15 июня, с указанием на необходимость соглашения Китая с Россией по корейским делам^[448].

Петербург был заинтересован в сохранении независимой, но отсталой и слабой Кореи, не способной непосредственно угрожать Южно-Уссурийскому краю, либо служить базой для действий какой-либо державы. Однако под влиянием Ли Хунчжана Сеул в январе 1882 года вступил в переговоры с Соединенными Штатами и при благожелательном отношении Японии 22 мая подписал договор^[449].

Российская дипломатия старалась предотвратить такой исход, демонстрируя свою готовность отказаться от какой-либо активности в Корее. В начале января Н.К. Гирс, по рекомендации К.В. Струве и Е.К. Бюцова, настоял на отмене посещения клипером «Стрелок» корейского порта Лазарева (близ Вонсана)^[450]. Но вскоре обнаружилась несостоятельность этой политики, и на Певческом мосту попытались исправить допущенную ошибку.

Подготовку собственного соглашения с Кореей, по образцу американского, Министерство иностранных дел начало после того, как Е.К. Бюцов 9 мая 1882 года признал возможным его подписание. Н.К.Гирс сообщил об этом И.А. Шестакову 24 мая и получил одобрительный отзыв адмирала^[451].

Вести переговоры поручили консулу в Тяньцзине К.И. Веберу, который в конце июня отправился на канонерской лодке «Соболь» во Владивосток, чтобы выяснить пожелания местных властей и купцов. С целью поддержания достоинства миссии, главный командир портов восточного океана, контр-адмирал А.В. Фельдгаузен решил предоставить в ее распоряжение клипер «Абрек», на что 10 июля получил разрешение великого князя Алексея Александровича. однако клипер вышел из Владивостока лишь 18 июля — неделю спустя после кровавых событий в Сеуле, во время которых был сожжен дом японского посланника Ханабуса и убито несколько сотрудников посольства, поэтому переговоры не состоялись^[452].

Адмирал Н.И. Казнаков

Ханабуса, поспешно бежавший с уцелевшими подчиненными через Чемульпо (Инчхон) в Нагасаки, телеграфировал о случившемся в Токио. Получив телеграмму 18/30 июля, японское правительство немедленно отправило в Чемульпо эскадру в составе броненосного корвета «Конго», двух крейсеров и двух канонерских лодок. В свою очередь Пекин также выслал туда три канонерские лодки и 3-тысячный отряд, тогда как возвратившегося 4 августа в Корею Ханабуса сопровождало только 1200 солдат. Присутствие в стране китайских войск заставило японцев действовать осторожнее. Тем не менее, министр иностранных дел Иноуе Каору сумел настоять на подписании 18/30 августа Инчхонской конвенции, содержавшей статьи о предоставлении японцам права находиться в районе 50 — 100 миль вокруг открытых для посещения портов и содержать в Сеуле войска для охраны посольства, что заметно усиливало позиции Японии в Корее.

24 августа Н.В. Копытов, на протяжении всего кризиса получавший от поверенного в делах в Токио, барона Р.Р. Розена подробную информацию о происходящем, на фрегате «Герцог Эдинбургский» пришел из Владивостока в Чифу для встречи с Е.К. Бюцовым^[453].

Добравшись оттуда на канонерке «Нерпа» до Тяньцзина, он отправился на джонке в Пекин и прибыл туда 8 сентября. Беседы с посланником разочаровали адмирала: в отсутствие корреспонденции из Петербурга тот ничего определенного сказать не мог. Вместе с тем, было очевидно, что после подписания Инчхонской конвенции обстановка разрядилась. На нее практически не повлиял вышедший в те дни указ богдохана с притязаниями на сюзеренитет над Кореей, хотя он и вызвалнедовольство в Японии. Российское правительство заняло выжидательную позицию, о чем Р.Р. Розен в начале октября уведомил интересовавшегося этим вопросом Иноуе. В этой ситуации Н.В. Копытову пришлось проявить инициативу, и он телеграммой от 17/29 ноября 1882 года обратился к Алексею Александровичу за разрешением провести с эскадрой зиму в Южно-Китайском море. Просьбой адмирала, разумеется, пришлось заниматься ГМШ. Когда же Н.И. Казнаков направил ее в Министерство иностранных дел, товарищ министра, А.Е. Влангали, учитывая пассивную реакцию японцев на дипломатические маневры Китая, 19 ноября ответил, что не видит препятствий к намечаемой зимовке^[454].

Пребывание российских кораблей в тех водах, помимо знакомства с районом Возможных крейсерских операций, позволяло решить еще одну задачу, поставленную перед Морским министерством самим императором. Александр III, интересовавшийся рассказами известных путешественников, в начале октября 1882 года принял в Гатчине Н.Н. Миклухо-Маклая, вернувшегося летом того года из Австралии и читавшего в Петербурге публичные лекции. 12 октября, на следующий день после всеподданнейшего доклада, И.А. Шестаков записал в дневник: «Государь говорил о Маклае, что тот жаждет меня видеть — и действительно … Хочет станцию для крейсеров на островах около Новой Гвинеи, т. е. чтобы быть в ней царьком»^[455].

Н.Н. Миклухо-Маклай

Судя по всему, адмирал поначалу воспринял это предложение скептически, тогда как царь идеей ученого увлекся и, принимая 1 ноября очередной доклад, видимо, повелел управляющему договориться с Н.Н. Миклухо-Маклаем.

На следующий день встреча состоялась. И.А. Шестаков провел с путешественником большую часть дня, обсуждая различные варианты. Он колебался, считая, что «занять что-нибудь не дурно, но в военное время это не послужит нам ни к чему. Если укрепимся, хоть в Пелью (Палау. — Авт.), то притянем, разумеется, туда вражьи силы, а нашим даст простор и свободу»^[456].

Впрочем, противоречивые чувства не помешали ему переговорить с А.Е. Влангали, замещавшим уехавшего в отпуск Н.К. Гирса. 6 ноября управляющий принял окончательное решение и «велел написать корвету "Скобелев" идти в Сидней и быть там в исходе марта, взять Маклая, идти с ним на Адмиралтейские острова, в бухту Астролябия и на острова Пелью»^[457].

Инструкция от 10 ноября поручала командиру «Скобелева», капитан-лейтенанту В.В. Благодареву «осмотреть и описать берега, наметив пункты, где, по Вашему мнению, было бы удобно устроить склады угля», действуя при этом негласно^[458].

Корвет «Скобелев»

Новая Гвинея, Соломоновы острова, северное побережье Австралии

Наставляя Н.В. Копытова секретным предписанием от 16 ноября, И.А. Шестаков пояснял: «…главнейшая цель посылки этих судов к островам Admiralty и Pelew состоит в приобретении пункта, на который мы могли бы заявить права на владение и поднять на нем свой флаг. Цель эта может быть достигнута или непосредственным завладением островом от имени правительства, или допущением частного лица к устройству торговой фактории на свое имя, под нашим покровительством, со складами угля, провизии и запасов для нужд нашего флота». Такое предприятие, конечно, должно было обеспокоить англичан и австралийцев, вполне представлявших себе задачу российского Морского министерства — «устроить опорный пункт для наших крейсеров во время войны»^[459].

Исполняя предписание, Н.В. Копытов вышел на «Африке» в Сингапур, где перебрался на «Скобелев». В Батавии (Джакарте) пути адмирала и Н.Н. Миклухо-Маклая случайно, но удачно пересеклись: отпадала необходимость посылать за путешественником судно в Сидней, что могло свести на нет секретность экспедиции. Не без труда уговорив ученого изменить его первоначальные планы, командующий эскадрой приступил к осмотру намеченных пунктов. Плавание, конечно, не удалось сохранить в тайне, однако его результаты, изложенные Н.В. Копытовым в рапорте от 3 апреля 1883 года, позволяли отнестись к этому спокойно. Позднее, в связи с новым прожектом Н.Н. Миклухо-Маклая — захватить Каролинские острова, — И.А. Шестаков поднял соответствующие документы и «перечитал донесения Копытова. Весьма справедливо он говорит, что эти острова (т. е. все не занятые еще) далеки от пути торговли, следовательно, запасясь на них топливом, все истратишь до станции»^[460].

Позиция моряков в данном вопросе играла существенную роль. Надо полагать, поэтому письма с советами овладеть островами Адмиралтейства (Манус), Хермит, Палау, направленные Н.Н. Миклухо-Маклаем через директора канцелярии МИД князя В.С. Оболенского Александру III, а также лично К.П. Победоносцеву, Н.М. Чихачеву и Н.К. Гирсу и не произвели ожидаемого впечатления. Так, на запрос Гирса от 19 октября 1884 года И.А. Шестаков через два дня ответил: «По моему мнению, нельзя предвидеть никакой пользы от водружения русского флага в отдаленных морях, которых мы не будем в состоянии удержать за собою», — и прибавил: Кроме того, основываясь на некоторых фактах, позволю себе сомневаться в стойкости предположений и намерений г. Миклухи-Маклая»^[461]. Быть может, именно последнее обстоятельство и заставило адмирала отказаться от услуг путешественника, заботившегося о своих интересах. Н.К. Гирс, старавшийся избегать внешнеполитических осложнений, вполне с ним согласился, о чем и доложил царю 18 декабря.

Однако поиски мест для устройства станций отнюдь не прекратились. Изменился лишь взгляд на них. 17 января 1884 года И.А. Шестаков писал Н.В. Копытову: «Не преследуя завоевательных целей, мы должны, в случае войны, иметь в Тихом океане каменноугольные станции для наших крейсеров. Избранные для этого пункты не следует укреплять, но необходимо содержать в исправности склады угля и других принадлежностей, сохраняя их под наблюдением доверенных агентов, которые могли бы быть избраны из местных резидентов, разумеется, не англичан»^[462]. Правда, управляющий интересовался только мнением адмирала на этот счет, искать же подходящие острова предстояло новому командующему эскадрой, контр-адмиралу А.Е. Кроуну, сменившему Н.В. Копытова в Иокогаме 18 июля. Спустя два месяца, 13 сентября, он получил соответствующее предписание^[463].

Его исполнению помешали обострившиеся весной 1885 года российско-английские отношения. Но еще до начала кризиса, 11 февраля, в министерстве получили телеграмму А.В. Фельдгаузена из Владивостока: «Финляндский подданный, купец Линдгольм, давши подписку, предлагает осенью пойти на принадлежащей ему шхуне "Сибирь" на остров Поинипет, группы Сенявина, Каролинских островов, открытых капитаном Литке в 1828 г. Купит землю, будет просить ограждения своего интереса, протектората России»^[464].

В подробности плана посвятили и Приамурского генерал-губернатора, барона А.Н. Корфа. 14 февраля И.А. Шестаков запросил мнение Н.К. Гирса, уточнив, что О.В. Линдгольм ежегодно ходит за товаром для Владивостока в Сан-Франциско и, преследуя личные выгоды, желает устроить угольный склад с торговой конторой на острове Понапе, что даст правительству возможность «познакомиться с этим местом». 19 февраля Н.К. Гирс ответил, что не встречает препятствий, но просил о занятии острова сообщить заблаговременно^[465]. Последовавшие вскоре события вынудили отложить дело.

Параллельно с ним в Главном Адмиралтействе занимались вопросом о нейтрализации порта Гамильтон, беспокоившим Н.В. Копытова. Представлявший собою совершенно не оборудованный рейд между островами Комундо, у южной оконечности Корейского полуострова, этот порт, тем не менее, позволял держать в Корейском проливе сильную эскадру, способную запереть российским кораблям самый удобный выход из Японского моря. Рапортом от 10/22 ноября 1882 года Н.В. Копытов доложил, что до него дошли слухи о намерении англичан захватить Гамильтон, казалось, подтверждаемые появлением там той же осенью эскадры адмирала Д.О. Уиллиса, и предложил регулярно осматривать порт пароходами Добровольного флота, а также внести в проект договора с Кореей пункты об открытии Гамильтона для российских судов, учреждении в нем консульства и об обязательстве корейского правительства ни одной из держав не передавать права владения им^[466].

Квантунский полуостров

17 января 1883 года И.А. Шестаков приказал ознакомить с содержанием этого рапорта Министерство иностранных дел, в ответ А.Е.Влангали 27 января сообщил о предписании посланникам в США, Японии и Китае «зорко следить за всем, что будет говориться по данному предмету». Вместе с тем, товарищ министра иностранных дел просил «поручить адмиралам, командующим эскадрою в Тихом океане, не оставлять без внимания Печилийский залив и тщательно изучать его при посредстве наших судов. Залив этот должен быть нам известен как свой, ибо при всяких компликациях с Китаем или с Кореею он будет играть для нас весьма важную роль»^[467].

Копию письма А.Е. Влангали И.А. Шестаков 29 января отправил Н.В. Копытову с наставлением: тщательно изучить все, «касающееся Печелийского залива и Корейских и Китайских берегов»^[468].

Собственно, такое задание командующий эскадрой уже получил. В рапорте от 10/22 ноября 1882 года им упоминается поступившее перед отъездом из Петербурга указание осмотреть берега Ляодунского залива^[469].

Исполнив его во второй половине сентября, Н.В. Копытов донес о новых китайских миноносцах германской постройки, канонерских лодках, укреплениях и фортификационных работах, производившихся в Артур Бэе (Порт-Артуре) под руководством немецкого артиллериста фон Ханнекена. Адмирал отметил что этому порту «имеют в виду придать значение важного морского арсенала»^[470].

Рапорт весьма заинтересовал И.А. Шестакова, оставившего на его полях немало замечаний, свидетельствующих о том повышенном внимании, которое управляющий министерством проявлял к Дальнему Востоку.

Внимание это объяснялось не только туманными перспективами приложения «избытка народных сил» и возможностью нанести на Тихом океане вред европейским противникам, о чем И.А. Шестаков писал в отзыве на судостроительную программу А.А. Пещурова, но также обозначившейся во время военных тревог 1876–1878 и 1880–1881 годов слабостью обороны дальневосточных окраин России. Забыть о ней было трудно еще и благодаря весьма откровенным публикациям отечественной прессы. Особенно резкую разоблачительную статью поместила 9 января 1882 года газета «Голос», указывавшая на отсутствие во Владивостоке дока, ветхость и малую производительность мастерских порта, недостаток войск.

Рейд Владивостока

Подобные материалы появлялись и в других изданиях, особенно часто в «Кронштадтском Вестнике», напечатавшем 6 февраля отчет о годовом обеде в Морском собрании, на котором П.В. Козакевич провозгласил тост за будущее флота, который сможет отделить отряд из 20–30 кораблей для «передового охранного пункта — Владивостока». На близкую тему не раз писал свои передовицы в «Московских Ведомостях» М.Н. Катков, советовавший правительству развивать экономику Приморской области^[471].

Отчасти вызванные попытками США, Англии и Германии установить дипломатические отношения с Кореей, выступления прессы создавали благоприятное для активизации дальневосточной политики общественное мнение. Очевидно, что такую активизацию признавал возможной сам Александр III, общественным мнением не пренебрегавший, хотя едва ли тогда вполне разделявший его^[472].

Вслед за стимуляцией переселения крестьян в Южно-Уссурийский край, заметным шагом по этому пути являлась подготовка торгового договора с Сеулом. Параллельно с ней в Петербурге, по инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири, генерал-лейтенанта Д.Г. Анучина, заручившегося поддержкой И.А. Шестакова, началось обсуждение мер по усилению обороны края, необходимых и для проведения более уверенной внешней политики. 16 апреля 1882 года у военного министра состоялось совещание по этому вопросу^[473].

По его итогам П.С. Ванновский и Н.Н. Обручев подготовили всеподданнейший доклад, испрашивая разрешения на пополнение береговой артиллерии Владивостока 11-дюймовыми (280-мм) орудиями, строительство новых батарей в северной части острова Русский, создание более удаленного от города сухопутного фронта крепости и устройство шоссейной дороги на материк. От морского ведомства генералы требовали канонерских лодок с 11-дюймовыми пушками. Александр III утвердил доклад 8 августа^[474].

Впрочем, дистанция от царской подписи до воплощения предложенного оказалась изрядной: главной помехой на этом пути была скудость казны. 19 августа П.C. Ванновский даже попытался выяснить, не согласится ли И.А.Шестаков, ради экономии, отправить часть крупнокалиберных орудий из Кронштадта во Владивосток на боевых кораблях, но получил вполне понятный отказ^[475]. Поэтому четыре 11-дюймовых орудия образца 1867 года покинули Одессу на пароходе Добровольного флота «Нижний Новгород» лишь 4 июня 1885 года, уже по окончании Афганского кризиса^[476].

Что касается двух первых канонерских лодок для Дальнего Востока — «Бобр» и «Сивуч», — то сроки их сдачи заводами позволяли подготовить корабли к переходу на Тихий океан весной — осенью 1885 года; в действительности же они попали туда в 1886–1887 годах^[477].

Таким образом, на протяжении нескольких лет оборона единственной сносно оборудованной базы крейсерских операций в тех водах оставалась по официальной оценке неудовлетворительной.

Заметим, что город Владивосток в начале 1880-х годов, хотя и развивался довольно быстро, главным образом за счет миграции населения из центральной России, Китая и Кореи, оставался сравнительно небольшим населенным пунктом, обслуживавшим военный порт и крепость, а также жившим за счет транзитной торговли с Маньчжурией. Его население увеличилось приблизительно с 9000 человек в 1880 году до 12 000 в 1884 году, причем численность гарнизона, с учетом членов семей офицеров и нижних чинов, менялась мало, составляя около 3800 человек, зато количество поселенцев из России выросло с 1000 до 2700, китайцев, корейцев и японцев с 4000 до 5000, а европейских и американских предпринимателей — с 40 до 100 человек^[478].

В своих отчетах военный губернатор, контр-адмирал А.В. Фельдгаузен отмечал, что «торговля в г. Владивостоке преимущественно находится в руках иностранцев, которые привозят свои товары из-за границы и продают… без всяких пошлин, что, лишая казну дохода, в высшей степени тормозит развитие конкуренции русских»^[479].

Похожую картину рисовал и анонимный автор опубликованной в «Кронштадтском Вестнике» статьи «Очерки далекого края»: «Большинство домов имеет характер временный», «заводская промышленность существует пока только на бумаге», «как мелкая торговля Владивостока находится в руках манз (китайцев. — Авт.), так крупная в руках гамбургских немцев; в город ввозится почти на 3 000 000 руб. товаров в год, и из них добрые три четверти или адресованы немецким фирмам, или высылаются немецкими фирмами»^[480].

Он же отмечал, что до 1881 года Владивосток связывала с постом Раздольный вьючная тропа, по которой в распутицу было невозможно проехать, почему сообщение с материком летом поддерживалось двумя пароходиками, зимой же — санями по льду Амурского залива. Кульджинский кризис заставил проложить дорогу, но сделали это из рук вон плохо, так что положение почти не изменилось. В итоге, официально числившийся обычным российским городом, Владивосток, как и весь Уссурийский край, который по данным А.Л. Нарочницкого в начале 1880-х годов населяло всего 8652 русских крестьянина и казака, фактически являлся колонией, во многом зависевшей от Германии, Китая и Кореи^[481].

Канонерская лодка «Бобр»

Несомненно, это учитывалось Министерством иностранных дел, проводившим осторожную политику на Дальнем Востоке. Впрочем, ведомственный подход в какой-то степени объяснялся личными качествами Н.К. Гирса, который, по замечанию И.А. Шестакова, «чувствуя, что он возможен только при нормальном положении дел, уже слишком заботится, чтобы из всякого вопроса выходило ни вода, ни масло»^[482].

Подобную позицию разделяли не все дипломаты. Так, переведенный из Токио в Вашингтон К.В. Струве 13 августа 1882 года советовал И.А. Шестакову «захватить порт Лазарева теперь, пока у англичан полны руки», и хотел «поговорить о том с Гирсом»^[483]. Такой разговор, если и состоялся, то последствий не имел, однако совет К.В.Струве адмиралу пал на подготовленную почву.

Морское министерство, рассматривавшее те или иные пункты Тихого океана с точки зрения их удобства для крейсерских операций против Англии, учитывало мнение Министерства иностранных дел лишь до известного предела, не без основания оставляя за собой право в военное время действовать, исходя преимущественно из стратегических соображений. В частности, оно не останавливалось перед тем, чтобы помимо независимых территорий принимать в расчет японский остров Бонин Сима или китайские острова, прежде использовавшиеся местными пиратами^[484]. Порт Лазарева также был взят министерством на заметку, и спустя несколько лет началось тщательное его обследование.

Логика крейсерской войны заставляла петербургских адмиралов действовать столь же независимо и от военного ведомства. Находившаяся в ведении армейцев оборона Владивостока оставалась для них второстепенной задачей, во многом из-за того, что порт должен был послужить лишь исходной точкой операций флота: он располагался слишком далеко от основных путей английского торгового судоходства. Пополнив все необходимые запасы, крейсера должны были успеть покинуть Владивосток до начала его блокады неприятелем. Предполагалось, что их рейды сорвут блокаду, отвлекая англичан на защиту собственные портов и коммерческих судов.

Однако своевременное информирование командиров крейсеров и организация дальнейшего снабжения требовали соответствующей службы, которую отчасти заменяла существовавшая тогда сеть консульств. Недаром в рапорте от 25 января 1883 года Н.В. Копытов указывал: «Русские торговые интересы, конечно, ничтожны по сравнению с английскими или германскими, но паровое коммерческое плавание увеличивается, значение же консулов для нас важно прежде всего для военного флота, на случай политических затруднений с тою или другого державою. Правительственные консулы необходимы, сверх Шанхая, Гонконга и Сингапура, во всех главных городах колоний французских — Сайгон, Испанских — Манила, голландских — Батавия. Установление сношений с Сиамом и назначение консула в Банкок, чего тамошнее правительство, кажется, давно ищет, вероятно, было бы не менее полезно могущих скоро возникнуть сношений с Кореею»^[485]. И.А. Шестаков сообщил об этом Н.К. Гирсу 26 апреля но для учреждения новых консульств нужны были средства, отсутствовавшие у Министерства иностранных дел и его письмо надолго положили под сукно.

Вместе с тем, консульства в портах нейтральных держав не устраняли всех проблем, отчего Морское министерство продолжало сочувствовать идее распространения российского влияния на заморские территории. Одним из наиболее привлекательных, а равно важных стратегических пунктов Тихого океана являлись Гавайские острова, на которых Министерство иностранных дел содержало консула И.-В. Пфлюгера. Этот архипелаг служил объектом соперничества между США, заключившими в 1875 году с Гавайским королевством договор, обязывавший его не уступать своих территорий какой-либо державе, и Англией, нуждавшейся в промежуточном пункте на пути из Канады в порты Китая и Австралии. Однако, судя по всему, правящие круги России не исключали возможности собственного протектората над Гаваями. Не случайно по распоряжению Александра III весной 1883 года в Гонолулу с поздравлением взошедшему на престол королю Калакауа отправился клипер «Наездник», под командованием капитана 2 ранга Л.К. Кологераса. Радушно принятый приближенными короля, капитан доносил в Петербург, что Калакауа намерен отправить делегацию на коронацию Александра III^[486]. Видимо, наблюдая активное проникновение на острова американских дельцов, грозившее ему фактической потерей власти, король и сам подумывал о протекторате сильной в военном отношении, но экономически слабой державы, или прислушивался к советам кого-либо из министров.

В отличие от деятелей предыдущего царствования, рассчитывавших на дружественный нейтралитет США в войне между Россией и Англией и многим поступавшихся в пользу американцев, И.А. Шестаков был не прочь приобрести собственный опорный пункт в Тихом океане даже вопреки их интересам. Впрочем, адмиралу нелегко было разобраться в тонкостях американской политики. Ему явно не хватало информации, так как Морское министерство не имело в США своего агента. Предложение посланника в Вашингтоне, К.В. Струве, учредить такой пост, сделанное им 12/24 апреля 1884 года в связи с просьбой занимавшегося преобразованием американского флота адмирала Д. Портера поделиться «некоторыми сведениями», было отложено, а затем, видимо, забыто^[487].

Поэтому И.А. Шестаков не смог оценить значения подписанной США и королем Калакауа в 1884 году дополнительной конвенции к договору 1875 года, передававшей американцам право использования гавани Пёрл-Харбор на острове Оаху. Так что спустя три года, уже после ратификации конвенции американским конгрессом, Н.К. Гирсу пришлось разъяснять ему невозможность российского протектората над островами. При письме от 15 декабря 1887 года министр иностранных дел препроводил адмиралу донесение поверенного в делах в CЩA, барона Р.Р. Розена, от 4/16 ноября, в котором отмечалось, что Гавайский архипелаг составляет пункт настолько важный для американских политических и торговых интересов в Тихом океане, что переход его в какие бы то ни было посторонние руки ни в каком случае не может быть допущен»^[488].

Волей-неволей Морскому министерству приходилось придерживаться прежних планов крейсерской войны, составленных Л.П. Семечкиным и отводивших США роль стратегической базы. Правда, Л.П. Семечкин, вопреки постановлениям Парижской декларации 4/16 апреля 1856 года придавал большое значение снаряжению каперов, экипажи которых предлагал вербовать из американских ирландцев, ненавидевших англичан. Но основную ставку он все же делал на существовавшие в российском флоте крейсера, а также на те, которые могли быть оборудованы из купленных в США пароходов. И те, и другие должны были снабжаться судами, зафрахтованными в Америке. Эти идеи воспринял капитан-лейтенант П.А. Мордовин, заведующий ВМУО ГМШ, в записке от 8 октября 1884 года рекомендовавший заключить с американцами соглашение по вопросам, касавшимся обеспечения крейсерства^[489].

Управляющий министерством, хотя и признавал обоснованность многих его предложений, не посчитал нужным торопиться с принятием соответствующих мер.

Глава 8 Российский флот и Афганский кризис. Вопрос о протекторате над Кореей

Дневники И.А. Шестакова за 1883–1884 годы сохранили записи о подготовке задуманных им реформ, осмотре заводов и верфей, портов и воинских частей, о заседаниях Государственного Совета и множестве других вопросов, часто не имевших отношения ни к стратегии, ни к внешней политике. Лишь изредка они напоминали адмиралу о себе. В начале 1883 года он одобрил подписанный дипломатическими представителями России, Англии, Франции и Германии в Пекине протокол об упорядочении существовавшей с 1870 года станционерной службы в Тяньцзине, предусматривавший пребывание там с декабря по март двух посылаемых державами по очереди канонерских лодок. Правда, это соглашение так и не вступило в силу^[490].

Во время всеподданнейшего доклада 21 февраля И.А. Шестаков говорил с Александром III о возможности покупки острова Кабрера, из числа Балеарских, а 5 ноября — о необходимости решения проблемы черноморских проливов^[491].

Определенных указаний на его стремление по-новому истолковать задачи, поставленные перед флотом Особым совещанием 21 августа 1881 года документы этого периода не содержат. Однако на Дальнем Востоке и в Средней Азии уже назревали события, заставившие внести существенные коррективы в российскую морскую политику.

Продолжавшаяся несколько десятилетий борьба России с Англией за среднеазиатские рынки и стратегические позиции сосредоточилась в середине 1880-х годов на попытках решить судьбу Мервского и Пендинского оазисов, через которые пролегали самые удобные пути из Средней Азии в Индию. Англичане стремились поставить эти, населенные туркменами территории под свой контроль или передать Афганистану, где с их помощью утвердился эмир Абдуррахман-хан. Российское правительство также прилагало усилия к присоединению Мервского оазиса, согласно решениям Особых совещаний 1882–1883 годов, в которых принимали участие Н.К. Гирс, Н.Н. Обручев, посланник в Персии, а затем директор Азиатского департамента Министерства иностранных дед И.А. Зиновьев, И.А. Шестаков, генерал-губернаторы Степного края и Туркестана, генерал-лейтенанты Г.А. Колпаковский и М.Г. Черняев, генерал-майор А.Н. Куропаткин^[492].

А.Н. Куропаткин

Но средства достижения цели избраны были мирные — торговля и поддержка авторитетных сторонников присоединения к России в среде племенной знати, тогда как администрация Британской Индии настойчиво подталкивала Абдуррахман-хана к оккупации оазисов, позволявшей ему заявить свои права на них при предстоявшем определении северных границ Афганистана. Более того, начальник штаба англо-индийской армии, Ч. Мак-Грегор даже разработал план создания антироссийской коалиции из Австро-Венгрии, Германии, Турции, Персии и Китая, способной не только вытеснить Российскую империю из Средней Азии, но и расчленить ее^[493].

Эмир, власть которого оспаривалась сепаратистски настроенной племенной знатью, нуждался в английской помощи и в то же время опасался серьезно конфликтовать с Россией, поэтому старался лавировать и, оккупировав часть Западного Памира, не решился на движение к Мерву. Тем временем, в январе 1884 года мервские туркмены приняли присягу на верность Александру III, и в марте на территории оазиса появились российские войска. Обеспокоенные англичане вынудили Абдуррахман-хана в июне занять расположенный южнее Пендинский оазис, что вызвало в Петербурге отрицательную реакцию. Некоторые сановники, раздраженные предшествовавшими попытками британской дипломатии вмешаться в российско-иранское разграничение, жаждали радикальных мер. По свидетельству И.А. Шестакова, в начале января, на заседании Кавказского комитета «прочли две записки: Барятинского и Ливена. Оба говорят, что первое движение англичан к Каспийскому морю должно вести к войне с нашей стороны»^[494].

Судя по всему, Александр III сочувствовал таким мыслям и не исключал военного пути разрешения противоречий. Не столько под влиянием «начинавшегося болгарского брожения», как писал позднее Н.Н. Обручев, сколько ввиду все рельефнее выступавшей проблемы афганского разграничения он 5 мая 1884 года наложил на отчет Военного министерства о подготовке Босфорской операции резолюцию: «Весьма желательно и необходимо, чтобы мы в скором времени были совершенно готовы к этой внезапной перевозке войск»^[495].

Видимо, стремясь к большей простоте и определенности, царь в начале года пренебрег советом Н.К. Гирса во избежание обострения отношений с Англией не объявлять о присяге мервцев и повелел напечатать соответствующую заметку в «Правительственном Вестнике», заодно спутав и расчеты управляющего Морским министерством, собиравшегося заказать английской фирме «Нэпир энд сонс» машину для броненосца «Чесма», а также заняться сокращением Каспийской флотилии^[496].

17/29 февраля 1884 года, на следующий день после того, как российский посол в Лондоне, барон А.П. Моренгейм, сообщил британскому министру иностранных дел, лорду Д. Гренвиллу о присоединении Мерва, глава Форин оффис телеграфировал послу в Петербурге, Э. Торнтону поручение выяснить каково отношение российского правительства к возобновлению переговоров об афганском разграничении. 29 февраля Э. Торнтон передал Н.К. Гирсу ноту по этому вопросу^[497].

В результате последовавшего уточнения позиций обе стороны в мае согласились сформировать делимитационную комиссию, а 11/23 июня англичане предложили приступить к определению границы 1 октября, начиная от Серахса, расположенного ближе к Ирану и Пендинскому оазису. Спустя неделю Н.К. Гирс согласился с датой, но отклонил исходный пункт, предложив в свою очередь Ходжа-Салех, замыкавший пограничную черту на востоке, что позволяло выиграть время для выяснения пендинского вопроса. Понимая это, кабинет У. Гладстона настаивал на своем, и в конце июля Н.К. Гирс уступил, правда, высказав при этом пожелание включить Пенде в состав российских владений^[498].

***

К тому времени международная обстановка серьезно осложнилась первыми, начавшимися еще до официального объявления войны столкновениями китайских войск с французскими в Тонкине (северной части современного Вьетнама), претензии на владение которым Париж заявил после смерти аннамского императора. Французы сосредоточили в водах Тонкинского залива сильную эскадру вице-адмирала А. Курбэ из 23 вымпелов, включая четыре броненосных крейсера, и создали Тонкинский отряд канонерских лодок из 33 вымпелов, а также приступили к устройству угольных складов на пути из Европы в Тихий океан, чтобы не зависеть от англичан^[499].

Близившаяся война угрожала британской торговле и, конечно, беспокоила Лондон. Надо полагать, что наряду с англо-французскими трениями в Египте и российско-английскими в Средней Азии, это обстоятельство послужило толчком к начавшейся в сентябре 1884 года на Британских островах газетной кампании в пользу усиления флота, спровоцированной опубликованными в «Пэлл Мэлл Газетт» критическими статьями У.Т. Стида «Правда о военно-морском флоте»^[500].

Включившийся в нее бывший главный конструктор, Э. Рид, сравнив английский флот с французским, нашел его недостаточно сильным и предложил принять новую судостроительную программу. Представленная в ноябре парламенту первым лордом Адмиралтейства Нортбруком программа включала четыре броненосца, пять броненосных крейсеров, 10 минных крейсеров (типа «Скаут») и 30 миноносцев. В свою очередь она послужила одной из причин изменения И.А. Шестаковым отечественной программы 1882 года.

Впрочем, вплоть до конца августа, несмотря на франко-китайские разногласия по тонкинскому вопросу, ничего затрагивающего интересы России на Дальнем Востоке не происходило. Более того, пользуясь озабоченностью Пекина событиями на Формозе (Тайване) и у южных границ государства, Петербург без каких-либо помех вступил в переговоры с Кореей, вассальную зависимость которой от Китая официально признал ее король (ван) Коджон. 4 мая 1884 года, по переданной через Влангали просьбе К.И. Вебера, И.А. Шестаков предписал Н.В.Копытову лично доставить российскую делегацию из Нагасаки в Чемульпо на фрегате «Минин», сопровождаемом для представительности еще двумя кораблями, а также осмотреть попутно берега и открытые порты Кореи^[501].

Позднее, когда планы изменились, К.И. Вебер отправился в Чемульпо на корвете «Скобелев», командир которого, В.В. Благодарев, с караулом сопровождал дипломата в Сеул и присутствовал при подписании 25 июня/7 июля российско-корейского договора^[502].

Согласно 8-й статье этого соглашения военные корабли каждой стороны получали право «посещать все порта другой», пользуясь «всеми облегчениями для закупки разных припасов или для всякого рода исправлений». Их команды мог ли беспрепятственно съезжать на берег, а также беспошлинно выгружать и хранить в открытых портах разные запасы. Корейское правительство обязывалось «оказывать всевозможное содействие русским военным судам, занимающимся съемочными и промерными работами»^[503].

С тех пор появление кораблей Тихоокеанской эскадры в любой корейской гавани, а не только в открытых для торговли Чемульпо, Гензане и Фузане, становилось столь же законным, как и появление англичан, добившихся такого права в 1883 году. Спустя два месяца открывшейся возможностью воспользовался А.Е. Кроун, 24–25 августа побывавший с «Мининым» в порте Гамильтон, где офицеры фрегата произвели промеры и пополнили описание берегов, а затем у острова Квельпарт (Чеджудо), «где наши суда могут в военное время отстаиваться и подстерегать неприятеля», как доносил адмирал 10 сентября^[504].

Скорее всего, к посещению Гамильтона А.Е. Кроуна подтолкнула состоявшаяся в начале августа, когда «Минин» стоял в Чифу, беседа с советником корейского вана, немцем П.Г. Маллендорфом, сообщившим адмиралу о предложенном Англией «за уступку порта Гамильтон» протекторате, вместо которого П.Г. Маллендорф хотел установить совместное покровительство Англии, России и Японии^[505].

Посланная А.Е. Кроуном из Владивостока 8 сентября шифрованная телеграмма об этом предложении вызвала переписку между министерствами Иностранных дел и Морским, в результате которой было решено, ввиду отсутствия постоянного представительства в Корее, отправить туда на военном судне секретаря российского посольства в Токио, А.Н. Шпейера, чтобы «преподать советы» Коджону. Смысл их Н.К. Гирс разъяснил Н.М.Чихачеву, временно заместившему управляющего, письмом от 19 сентября 1884 года, в котором отмечал недостаточное знакомство правительства и с Кореей, и с П.Г. Маллендорфом, препятствовавшее доверительным объяснениям по щекотливому вопросу. Глава Министерства иностранных дел считал, что ближайшая задача «заключается в том, чтобы удержать Корею от вступления по отношению к иностранным державам в обязательства, в силу коих нарушилось бы обеспеченное ныне за нею международное положение». Иначе говоря, Россия надеялась предотвратить появление в соседней стране иностранных войск или, говоря современным языком, военных баз. Н.К. Гирс просил также, чтобы «со стороны начальника наших морских сил в Тихом океане приняты были меры к наблюдению за иностранными военными судами, плавающими в корейских водах»^[506].

Такая просьба подразумевала частое посещение российскими кораблями портов Кореи. 2 октября Н.М. Чихачев ответил, что Министерство иностранных дел может рассчитывать на полное содействие эскадры, а на следующий день телеграфировал А.Е. Кроуну, чтобы он выделил судно в распоряжение посланника в Токио А.П. Давыдова для командировки А.Н. Шпейера. Однако прежде чем последний собрался в дорогу, Корея была потрясена очередной попыткой государственного переворота, предпринятой прояпонски настроенными реформаторами во главе с Ким Оккюном и Пак Енхе. Заговорщики напали на дворец, арестовали Коджона с супругой и убили нескольких сановников, принадлежавших к правящему клану Мин, ориентировавшемуся на Китай. В события вмешалась охрана японского представительства в Сеуле, против которой выступил китайский отряд, вскоре одолевший заговорщиков.

Едва обстановка прояснилась, П.Г. Маллендорф обратился через консула в Нагасаки к российскому правительству с просьбой направить в Чемульпо военные суда, а в Сеул — отряд матросов для защиты вана, «и чтобы вместе с тем Корея принята была под протекторат России». Н.К. Гирс сообщил об этом И.А. Шестакову 5 декабря, разъяснив, что считает такие меры «слишком серьезными, способными вовлечь нас в нежелательные осложнения» и находит достаточным «непосредственно наблюдать за ходом событий», послав в Корею военное судно с А.Н. Шпейером, с чем согласился и Александр III^[507].

Истолковав это высказывание по-своему, управляющий Морским министерством 7 декабря телеграфировал А.Е. Кроуну в Йокогаму, чтобы он вышел лично на «Минине» с двумя кораблями, однако, в тот же день, выслушав доклад директора Азиатского департамента, приказание отменил. В итоге 9 декабря в Чемульпо отправился клипер «Разбойник» с А.Н. Шпейером на борту.

К тому времени напряженность в отношениях Китая и Японии вновь возросла. 16/28 декабря А.П. Давыдов телеграфировал из Токио о возможной оккупации японцами корейских портов, и Н.К. Гирс тут же попросил И.А. Шестакова сообщить, какими средствами располагает Россия в водах Тихого океана, чтобы, придерживаясь строгого нейтралитета, тем не менее быть в состоянии «прикрывать хотя бы ту часть корейского прибрежья, захвата которой было бы особенно нежелательно допускать»^[508]. В ответ управляющий, по докладу Н.М. Чихачева, перечислил находившиеся в заграничном плавании корабли: три фрегата и шесть клиперов, а также транспорты Добровольного флота и корабли Сибирской флотилии.

Правда, вопреки мнению Б.Б. Пак, соответствующее письмо, подписанное И.А. Шестаковым 17 декабря, отнюдь не означало готовности правительства «к проведению весьма внушительной военно-морской демонстрации»^[509]. Это становится очевидным из письма Н.К. Гирса от 19 декабря, с предложением отправить в корейские воды помимо «Разбойника» всего одно дополнительное судно, и реакции на него И.А. Шестакова, заметившего, что «нам ни в каком случае не следует выходить из наблюдательной роли, пока не грозит опасность целости Кореи; но даже и в этом случае меры, которые нам предстоять будет принять в видах ограничения постороннего вмешательства, должны обусловливаться необходимостью избегать столкновений, как с Япониею, так и с Китаем»^[510].

Полуброненосный фрегат «Минин»

Клипер «Разбойник»

На основании резолюции управляющего, ГМШ 20 декабря телеграфировал А.Е. Кроуну приказание идти в Чемульпо на клипере «Опричник» для наблюдения за событиями. Однако адмирал выполнить его не сумел. Ему помешала принятая в конце месяца депеша А.П. Давыдова, считавшего, что прежде всего следует дождаться возвращения из Кореи А.Н. Шпейера^[511].

А в начале января 1885 года он получил предписание послать названный корабль в Шанхай, для защиты французских подданных, интересы которых в Китае, после разрыва между Пекином и Парижем, представляли российские дипломаты. Отправив клипер по назначению, А.Е. Кроун 20 января вышел вслед за ним из Иокогамы на «Разбойнике».

Обстановка в Шанхае была тревожной: местные власти опасались беспорядков, тем более возможных, что над французским кварталом продолжали развеваться национальные флаги, а консул Планси сохранял судебно-полицейскую власть над китайским населением. Российский посланник в Пекине, С.И. Попов, указал на неуместность такого положения, а консул Ю. Рединг при поддержке А.Е. Кроуна договорился с французами о замене их флага российским и формальной передаче ему юрисдикции Планси. Чтобы не подавать повода к слухам о каком-либо давлении с его стороны, адмирал, еще до смены флагов, 3 февраля ушел на «Опричнике» в Сингапур, встречать фрегат «Владимир Мономах», а в Шанхае некоторое время оставался «Разбойник»^[512].

Надо сказать, что «Владимир Мономах», шедший на смену «Минину», направлявшиеся в Тихий океан клиперы «Джигит», «Крейсер», и корабли Средиземноморского отряда летом — осенью 1884 года впервые получили комплекты из пяти секретных карт с объяснительной запиской, изготовленные Гидрографическим департаментом в 20 экземплярах, по образцу составленных Л.П. Семечкиным в 1878 году на случай разрыва с Англией. До 1884 года они выдавались только на фрегат «Светлана», клиперы «Пластун», «Вестник» и «Забияка». 12 июля ГМШ затребовал, а спустя четыре дня получил от гидрографов 16 таких комплектов и набор исходных карт, расчерченных под руководством самого Л.П. Семечкина. Тогда же канцелярия министерства подготовила шифры для «судов заграничного плавания»^[513].

Клипер «Крейсер»

Не исключено, что эти меры, принятые вскоре после оккупации афганцами Пендинского оазиса, подразумевали возможность крейсерской демонстрации или даже войны с англичанами.

Заметим, что летом 1884 года у контр-адмирала Н.И. Казнакова, сменившего П.А. Чебышева на посту начальника Отряда судов в Средиземном море, по подсказке военного агента в Афинах, полковника А.П. Протопопова, зародилась идея устроить вблизи от входа в Дарданеллы убежище для миноносцев, способных задержать английскую эскадру, а также нарушить морские коммуникации турок. С этой целью адмирал осмотрел заброшенный порт Эски-Стамбул на острове Тенедос. Сопровождавшие его офицеры, в числе которых был лейтенант А.М. Доможиров, сняли план местности^[514].

Однако управляющий министерством не придал значения этой идее, высказанной Н.И. Казнаковым в рапорте генерал-адмиралу от 10/22 июня 1884 года.Причин тому было несколько: скептическая оценка И.А. Шестаковым значения отряда, отсутствие в Средиземном море собственного опорного пункта с мастерскими, необходимыми для ремонта капризных механизмов миноносцев, и дороговизна заграничного плавания. Наставляя Н.И. Казнакова предписанием от 20 августа 1884 года, И.А. Шестаков объяснял: «Не имея в этом море прямых интересов, мы смотрим на эскадру Средиземного моря как на готовую силу, способную во всякое время идти куда понадобится» и приказывал впредь держать один из кораблей в районе Красного моря и северной части Индийского океана, включая «южный берег Аравии, Персидский залив, северо-западный берег Ост-Индии до Бомбея и северо-восточные берега Африки с островом Сокотрою» или же в северной части Атлантического океана, «включая острова Азорские, Мадеру Канарские и Зеленого Мыса, с прилегающим к ним западным берегом Африки, а также Наветренные Вест-Индские острова», уточняя: «Оба очерченных районе указаны как ближайшие местности для высылки в крейсерство из Средиземного моря»^[515].

Первым должен был отправиться в Атлантику клипер «Стрелок», а зимой через Суэц в Индийский океан предстояло идти «Пластуну». Командирам кораблей следовало руководствоваться секретными картами 1878 года, проверяя и пополняя их.

Впрочем, судя по всему, этим плаваниям придавалось значение ознакомительных. Предписание не ориентировало командующего отрядом на сколько-нибудь определенный срок начала операций, ограничиваясь стандартным требованием быть «в полной готовности к немедленным действиям». Очевидно, российское правительство выжидало, какой оборот примут события в Средней Азии в связи с его попытками отсрочить афганское разграничение, объявив о болезни делегированного в состав делимитационной комиссии генерал-майора А.С. Зеленого. Кроме того, 9 октября 1884 года Министерство иностранных дел передало в Лондон меморандум с предложением заранее определить пределы подлежащей обследованию зоны. Такое условие совершенно не устраивало англичан, стремившихся отодвинуть границу Афганистана как можно севернее и утверждавших поэтому, что решение данного вопроса целесообразнее предоставить самой комиссии. Причем параллельно дипломатическим маневрам Лондона калькуттские власти стали стягивать свои войска к северо-западным рубежам Индии.

19 октября в Петербурге состоялось Особое совещание, постановившее усилить войска в Мерве, Серахсе и Иолотани, чтобы воспрепятствовать движению афганцев или англичан из Пенде по направлению к этим пунктам. При необходимости намечалось выставлять передовые посты у Зульфагар-Дербенда и Таш-Кепри, считавшихся северным пределом зоны разграничения. Соответствующее распоряжение было сделано через главноначальствующего на Кавказе, генерала князя А.М. Дондукова-Корсакова его подчиненному, начальнику Закаспийской области, генерал-лейтенанту А.В. Комарову^[516]. Однако оно запоздало. К тому времени глава английской делегации в делимитационной комиссии, генерал П. Ламсден успел убедить афганцев выдвинуть отряд из Пенде к Сары-Язы, о чем он 29 октября донес Гренвиллу из Тегерана.

Добравшись к середине ноября до Пенде, П. Ламсден стал энергично добиваться присоединения захваченной территории к Афганистану. Российское же правительство, несмотря на предложение А.М. Дондукова-Корсакова провести границу южнее оазиса, в принципе готово было от него отказаться, по завершении оросительных работ в низовьях реки Мургаб и эвакуации населявших Пенде туркмен-сарыков, удержав лишь стратегически важное урочище Таш-Кепри, представлявшее собой каменный мост через реку Кушку у места ее впадения в Мургаб — практически единственный путь в Афганистан из Закаспийского края. Но на первых порах, в соответствии с постановлением очередного Особого совещания, состоявшегося 24 декабря, решено было занять войсками важнейшие пункты пограничной черты^[517].

Исполняя это решение, в начале января 1885 года А.В. Комаров приказал подполковнику М. Алиханову продвинуться с казаками и туркменской милицией вплоть до Таш-Кепри и определить места расположения афганских отрядов.

Видимо, к тому времени в Петербурге стало известно как о распоряжениях П. Ламсдена, так и о военных приготовлениях в Индии. Во всяком случае, 2 и 22 января П.С. Ванновский представил Александру III всеподданнейшие доклады о мерах по усилению войск в Закаспийской области с семи батальонов и 14 сотен до 12¾ батальонов, 20 сотен и 24 орудий, а также о мероприятиях по мобилизации войск во всех военных округах^[518].

26 января А.М. Дондуков-Корсаков сообщил А.В. Комарову, что в Кавказском округе началась организация на случай серьезных осложнений резерва, первые эшелоны которого могли быть снаряжены к середине февраля, и предписал по возможности избегать столкновений с афганцами^[519]. А 8 февраля отряд М. Алиханова, вытеснив афганские разъезды, подошел к Таш-Кепри и выставил пост на холме Кзыл-Тепе^[520].

19 февраля в Красноводск был отправлен первый горнострелковый батальон с четырьмя орудиями, и еще три батальона готовились к отправке 15 марта, что позволяло сосредоточить в спорном районе превосходящие силы.

20 февраля Торнтон передал Н.К. Гирсу меморандум, в котором предлагалось взаимно воздерживаться от каких-либо передвижений войск до заключения соглашения о разграничении. Британское правительство просило снабдить российских офицеров соответствующими инструкциями и предупредило, что любое движение к югу будет считать недружественным актом. 22 февраля/6 марта И.А. Шестаков записал в дневник, что «англичане требуют от нас уступки по афганской границе. Газеты возбуждены, и Англия мирится с Германией. Бисмарк послал туда сына своего Герберта», а через два дня отметил: «Неправ и Государь, рассчитывая, наверное, что англичане не пойдут в войну, и думаю, что нашим движением мы им угождаем, ибо даем повод отозвать войска из Суакима, куда их, конечно, посылать не следовало. Англичане травят на нас афганцев… Впрочем, по нашим собственным картам мы забрались в чужие земли. Эти земли вовсе не принадлежат афганцам, а мы же их показывали на картах афганскими»^[521].

Управляющим владела досада, прорвавшаяся 26 февраля: «Гирс не знал как отделаться от нас с Ванновским. Задрожал и заморгал — очень натянуто с англичанами. Государь вчера еще говорил, что нужно быть готовыми, а как и что готовить? Война разрушит все мои начинания»^[522].

Вероятное столкновение рисовалось ему черными красками, и 1/13 марта адмирал написал А.Е. Влангали, что вынужден будет говорить с царем о внешней политике, «имея в море суда, которые могут очутиться в английских портах во время разрыва». На следующий день в дневнике появилась запись: «Вследствие моего вчерашнего письма к Влангали, утром пришел Гирс, дрожащий и прикланивающийся. На его предложение оставить Пенжде спорным и не занимать его с обеих сторон отвечают молчанием. Дондуков, напротив, рвется занять его, и ему телеграфировали, чтобы не занимать, а если сарыки выгонят афганцев и нам предложат, то занять. Lurnsden телеграфирует, будто неуверен в афганцах, хочет чтобы ему обеспечили возвращение каким бы то ни было образом и способом. Нам войны тоже не нужно. На совещании у военного министра я дал понять, что англичане нам построит всякую пакость — отдадут ненужный им Кипр султану и даже прикинутся его вассалами в Египте, лишь бы поставить Турцию против нас… Бунге пишет, что теряет миллионы только на слухах о войне, а если бы давал более денег на силы, то эти слухи и не возникли бы, ибо знали бы все, что нас угрозами не испугают»^[523].

Понимая, насколько мало Россия подготовлена к войне, И.А. Шестаков, из-за разобщенности министров посвященный не во все тайны внешней политики и не знавший об австро-русско-германском договоре 1881 года, ошибался в оценке угрозы со стороны Англии. Вероятность ее сближения с Турцией, не желавшей отказываться от Египта, была невелика, и еще более уменьшалась прорусской позицией стран Тройственного союза. К тому же, у Лондона существовали проблемы в связи с франко-китайской войной, действиями у берегов Камеруна, вблизи от британской Нигерии, германской эскадры контр-адмирала Э. Кнорра, усмирявшей восстание местных племен, а также собственной экспедицией в Бирму и освоением будущего Бечуаналенда. Но больше всего неприятностей доставляла кабинету У. Гладстона неудачная попытка подавить махдистское движение в Судане. Несмотря на плохое вооружение, войска приверженцев Мухаммеда Ахмеда сумели блокировать в Хартуме значительный англо-египетский отряд во главе с генералом Ч. Гордоном. В январе 1885 года город пал, Ч. Гордон погиб, а пробивавшемуся ему на выручку генералу Г. Уолсли пришлось отступить. Известия о гибели хартумского отряда, появившиеся в печати в начале февраля, вызвали резкую критику либерального кабинета. Начался правительственный кризис, вынуждавший премьера использовать любую возможность отвлечь внимание общества от суданских событий. Противостояние с Россией в Средней Азии давало ему прекрасный повод для этого. Вместе с тем, У. Гладстон старался не впадать в крайности и парировал выпады консервативной оппозиции против его внешней политики.

1/13 марта, отвечая на запрос депутата от консерваторов о возможной передаче спора о границах Афганистана в третейский суд, он заявил, что Англия и Россия уже достигли неофициального соглашения не продвигаться далее уже занятых пунктов. Чтобы избежать разоблачения главы кабинета, Гренвилл на следующий же день телеграфировал в Петербург, Торнтону, чтобы тот, ссылаясь на меморандум Н.К. Гирса от 24 февраля, содержавший предложение не занимать Пенде, договорился с российским министром считать состоявшийся обмен мнениями соглашением. 4/16 марта Торнтон побывал на Певческом мосту и получил заверение, что российские войска не тронутся с занимаемых ими позиций, если афганцы не будут наступать и не произойдет беспорядков в оазисе. Посол немедленно передал это обещание в Лондон, откуда о нем телеграфировали послу в Тегеране, Томсону, а он, в свою очередь, известил Ламсдена. Генерал же послал текст телеграммы находившемуся в Пенде капитану Йету. 10/22 марта Йет отправился в лагерь афганцев у Таш-Кепри, где стал убеждать командующего войсками эмира, Гаус-эд-Дина, что он может наступать до Кзыл-тепе, так как русские, якобы, обещали не трогаться с места^[524].

Противостоявшее небольшому авангарду М. Алиханова афганское войско состояло из 1,5 тысяч пехотинцев и 2,5 тысяч конников и было вооружено устаревшими кремневыми ружьями и восемью разнокалиберными пушками. Национальная рознь между хазарейцами, джемшидами и представителями других племен делала его нестойким. 13 марта к Таш-Кепри подошел Мургабский отряд А.В. Комарова, ядро которого составлял Закаспийский батальон с артиллерийской батареей, и общая численность российских частей превысила 1600 человек. Вооружены они были преимущественно винтовками Горлова-Гуниуса (берданками)^[525].

Стояла холодная весенняя погода с частыми дождями и даже снегом, на Мургабе и Кушке началось половодье. Афганцы, испытывавшие трудности с подвозом продовольствия, не были готовы к длительному противостоянию. Это понимали англичане, стремившиеся приблизить развязку. Вступив для отвода глаз в переговоры с А.В. Комаровым, они стали исподтишка провоцировать столкновение, поощряя афганцев к переходу на левый берег Кушки. Обстановка накалялась.

Однако в Петербурге, где известия получали с большим опозданием, всей остроты ситуации не сознавали. Правда, именно в эти дни, 17 марта Александр III утвердил совместный доклад П.С. Ванновского и И.А. Шестакова о необходимости создания постоянной Комиссии по обороне черноморских берегов, под председательством командующего войсками Одесского военного округа и с участием главного командира Черноморского флота, начальников штабов округа и флота, Директора РОПиТ и других лиц, для координации мер по подготовке Босфорской десантной экспедиции^[526].

Но это было лишь начало достаточно продолжительной организационной работы, тогда как англичане уже приблизились к своей цели. 13/25 марта британское правительство отдало приказ о приведении в боевую готовность судов парового резерва^[527].

Впрочем, морской агент в Лондоне, капитан 2 ранга В.М. Линден, донося об этом рапортом от 16/28 марта, подчеркнул, что ожидать скорого их вооружения трудно, поэтому при внезапном разрыве на Балтику вероятнее всего пошлют эскадру Английского канала, состоящую из шести столь же устаревших броненосцев. А 20 марта он выразил убеждение, что принимаемые меры «едва ли… могут считаться активными и угрожающими, а скорее должны быть отнесены к предуcмотрительности на случай усложнения политических отношений», так как до призыва морских резервистов корабли невозможно укомплектовать командами^[528].

Судя по всему, отсутствие объединенного правительства не позволяло российской стороне проявить подобную предусмотрительность. Так, несмотря на тревожную обстановку Морское министерство должно было отозвать исчерпавший кредит на заграничное плавание фрегат «Минин» в Кронштадт, ослабляя отряд Тихого океана. Однако, едва корабль вышел из Иокогамы, как за ним увязался корвет «Чэмпион», а от Нагасаки конвоирами стали броненосец «Одэйшэс» и крейсер «Пегасус». Возвращавшийся из Сингапура на «Владимире Мономахе» A.Е. Кроун, пополнив запас угля в Маниле и выйдя в море 13 марта, вскоре встретил «Минин» и узнал от его командира о непрошенных провожатых. Не успел фрегат скрыться за горизонтом, как появились и сами англичане, но адмирал, так и не догадавшийся о сути происходящего, лишь обменялся с англичанами салютом и продолжил свой путь^[529].

Опережающие действия британского Адмиралтейства заставляют считать, что Лондон знал о готовившемся Калькуттой выступлении против России, для которого к середине марта в Кветте и Пишине было сосредоточено более 50 тыс. человек под командованием генерала Стюарта, и допускал его, хотя едва ли был инициатором. Впрочем, попытка вице-короля Индии, лорда Б. Дафферина уговорить вызванного в Равалпинди Абдуррахман-хана пропустить англо-индийские войска в Герат не увенчалась успехом, видимо, из-за боязни последнего лишиться трона, в результате войны и неизбежных восстаний сепаратистов. Не исключено, правда, что она, была предпринята преимущественно ради того, чтобы припугнув эмира исключить возможность его соглашения с Россией^[530].

Во всяком случае, англичане владели инициативой, а в Петербурге продолжали выжидать. И.А. Шестаков 17/29 марта, записал: «Вел переговоры с Ванновским. Он готовится к мобилизации, но не тратит еще ничего… Мы послали в Англию условие примирения. Если они согласятся, чтобы занимаемая нами линия была северным пределом нейтральной зоны, мы уступаем Пенжде (в сущности, по мнению военного министра, нам не нужный, как самый Герат) и тотчас посылаем на место комиссию обозначить границы». А на следующий день добавил, что «на сегодняшнем докладе еще не решен вопрос о мобилизации флота… Я сказал Государю (весьма спокойному и уверенному в мире и в искренних отношениях к нам Германии), что англичане одни нам не страшны, но что они непременно купят союзников, первую Турцию или Австрию, которая затеет восточный вопрос. Между тем, у нас перлюструют, что английское правительство велело своей эскадре быть готовой на Дальнем Востоке»^[531].

К тому времени, когда мысли адмирала легли на бумагу, ситуация успела резко измениться. Под влиянием внушений Йета афганцы перешли на левый берег Кушки и стали обходить Кзыл-тепе. Их дерзкое поведение разлагающе действовало на туркменскую милицию. Кроме того, разведка донесла А.В. Комарову, что англичане пытаются подкупом склонить сарыков к нападению на Мургабский отряд и требуют от них ответа до 18 марта. Тогда генерал решил упредить противника. 17 марта он послал афганскому военачальнику Наиб-Салару ультиматум с требованием вернуться на правый берег реки, но тот, ссылаясь на англичан, отказался выполнить его. Ранним утром 18/30 марта А.В. Комаров двинул свой отряд к Таш-Кепри. Завязался бой, исход которого решил плотный стрелковый огонь российских солдат и казаков. Потеряв более 500 человек, убитыми афганцы обратились в бегство и остановились только в Герате, однако до Петербурга и Лондона известие об этом дошло спустя неделю.

И.А. Шестаков узнал о происшедшем от П.С. Ванновского поздно вечером 26 марта/7 апреля, на концерте в пользу инвалидов, одновременно с Александром III. На следующий день, по его распоряжению, Н.М. Чихачев телеграфировал в Кронштадт приказание скорее оканчивать ремонтные работы, а в Ревель — готовить корабли к переходу в Свеаборг. Правда, вскоре выяснилось, что море у Свеаборга еще покрыто льдом, и войти в порт нельзя^[532].

Были посланы также телеграммы «Генерал-Адмиралу», который находили в Тулоне, «Пластуну», пребывавшему в открытом море, А.Е. Кроуну, «чтобы был готов выйти в море, "Крейсер" задержан в Маниле, "Минину" велели перейти из Сингапура в Батавию, а Арапову шифровано, чтобы уведомил "Скобелева" и "Наездник"». Не был забыт и морской агент в Лондоне, которому выслали новый шифр. Видимо, управляющего несколько обнадежил разговор с министром иностранных дел, из которого он впервые узнал об австро-русско-германском секретном договоре, подтверждавшем принцип закрытия проливов, так, как, договор ставил на пути английской эскадры определенное, хотя и не слишком сложное препятствие^[533].

Надо сказать, что на довольно энергичные действия Главного Адмиралтейства флот отвечал с естественным запозданием. Даже в Кронштадте к работам по вооружению кораблей приступили лишь через день после приказа^[534].

Впоследствии же морякам мешали как начавшееся 1 апреля похолодание, так и устаревшая организация, предполагавшая ежедневные переходы команд из казарм на корабли и обратно, протяженностью 8 — 10 верст. В еще более трудном положении оказался отряд А.Е. Кроуна, 28 марта прибывший во Владивосток и обнаруживший там крепкий лед. Флагманский фрегат и оба клипера были вынуждены бросить якорь вне бухты, у мыса Эгершельд, и готовиться к походу, с трудом доставляя все необходимое издалека на шлюпках. Правда, благодаря постоянному телеграфному сообщению с консулом в Нагасаки, А.Е. Кроун имел представление о перемещениях английских кораблей, в том числе и о занятии имя порта Гамильтон.

Видимо, к этой акции командующий британской эскадрой в Китайских водах вице-адмирал У. Доуэлл готовился заблаговременно. Известно, что первые сведения о столкновении в Пенде английское Министерство иностранных дел получило вечером 27 марта, и на следующий день состоялось посвященное этому вопросу заседание правительства. Тогда же У. Гладстон выступил в парламенте, Уверяя депутатов в готовности кабинета идти на крайние меры и требуя чрезвычайного военного кредита в 11 млн фунтов стерлингов^[535].

Прошло всего два дня, и Н.К. Гирс, видимо, на основании перлюстрации, информировал И.А. Шестакова, что японский посол в Лондоне донес своему правительству об устройстве англичанами угольной станции в Гамильтоне, менее чем в двух днях пути от Владивостока^[536].

Примечательно, что А.В. Фельдгаузен лишь 29 марта получил разрешение ставить минное заграждение, но «без торопливости, весьма тщательно», и спускать на воду миноноски^[537]. А на следующий день из Петербурга телеграфировали A.А. Пещурову, чтобы он немедленно готовил крейсер «Память Меркурия» и шхуну «Гонец» к постановке заграждений и приступил к вооружению всех миноносок^[538].

Помимо этих оборонительных мер, российское правительство обратилось в Вену и Берлин с просьбой указать Порте на необходимость твердо придерживаться принципа закрытия проливов, на что О. фон Бисмарк откликнулся соответствующим предписанием послу в Константинополе, И. Радовицу^[539].

После сделанных дипломатическими представителями России, Германии, Австро-Венгрии и Франции заявлений совет министров султана 7 апреля подтвердил нейтралитет Турции и закрытие проливов.

Еще до начала кризиса в России оформились две «партии». К одной, готовой пойти на разрыв с Англией, принадлежали чины Военного министерства и местной среднеазиатской администрации: отчасти П.С. Ванновский, в большей мере H.Н. Обручев, И.В. Гурко, А.М. Дондуков-Корсаков, А.В. Комаров, а также директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел И.А. Зиновьев и К.П. Победоносцев^[540]. Свою позицию они оправдывали «защитой русских интересов». Однако по численности и влиянию эта партия уступала миролюбивой, составившейся из членов Государственного Совета, большинства дипломатов, чиновников разных министерств, включая Морское. Для нее были характерны настроения, описанные А.В. Головниным Константину Николаевичу 13 апреля 1885 года: «Те знакомые, которые меня посещают, очень боятся войны, находят, что это будет война без сражений, без большого числа убитых и раненых, но война разорительная, финансовая, экономическая»^[541].

Шхуна «Гонец»

Такой же точки зрения придерживались многие опытные сановники. Государственный секретарь А.А. Половцов 27 марта застал участников заседают Департамента экономии «с повешенными носами. Все без исключения считают угрожающую нам войну бессмысленной и ужасною для России по последствиям». В тот же вечер А.А. Половцов написал Александру III письмо, умоляя царь полагавшего, что афганское столкновение «не должно еще непременно повлечь за собою разрыв с Англиею», сместить виновных и тем «спасти отечество от угрожающего ему бедствия»^[542]. 30 марта в том же духе говорил с императором и Н.Х. Бунге^[543].

Гражданские чины были не одиноки в своих чувствах. В конце марта Н.М. Чихачев подал И.А. Шестакову записку, выражая сомнение в необходимости доводить дело до столкновения с Англией. Начальник штаба утверждал, что «не только в случае неудачи, но даже при успехе война нас ослабит материально и нравственно», и в итоге «получится гораздо меньшая способность выдержать новую борьбу — быть может действительно неизбежную», — писал он, намекая на угрозу со стороны Германии. Отмечая, что «средства враждующих будут постепенно развиваться далеко не в одинаковой степени», адмирал напоминал: «Промышленные ресурсы Англии безграничны… Кроме того, Англия будет свободно пользоваться средствами иностранных рынков, от которых мы будем отрезаны».

В военном отношении Н.М. Чихачев считал возможным некоторый успех только на среднеазиатском театре, в Балтийском же, Черном морях и океанах предвидел множество затруднений и даже неудач. Несколько преувеличивая, он назвал черноморские порты и Владивосток беззащитными, а на Балтике, признавая оборону Кронштадта и Свеаборга достаточной, с сожалением замечал, что большая часть предназначенных для активных действий миноносок «была заказана крайне поспешно, под давлением минуты, и теперь, вследствие развития дела, они являются весьма отсталыми», имеют малое водоизмещение, скорость и дальность плавания, плохие мореходные качества; к тому же большинство из них вооружено шестовыми минами и может «атаковать с некоторой вероятностью успеха только на якоре или в тумане».

Адмирал отрицал эффективность крейсерства, так как «во-первых, у нас нет обеспеченных убежищ для пополнения запасов и исправлений; а между тем они необходимы, и блестящий успех "Алабамы" объясняется в значительной степени именно тем, что вследствие дружественного расположения Англии и Франции, она легко находила такие убежища. Мы же ни в ком не встретим сочувствия, потому что крейсерская война с Англией косвенно отзовется на всех морских державах… Снабжение же в океане — слишком ненадежно. Во-вторых, самые крейсеры наши не таковы, как бы следовало. Для успеха в крейсерской войне качество важнее количества, а у нас хороший крейсер только один, «Владимир Мономах», и может быть удастся выслать другой, «Дмитрий Донской», все же остальные слабы и годятся более для действия против парусников, нежели против быстроходных грузовых пароходов и тем более против почтовых, захват которых всего более важен»^[544].

Вывод из записки напрашивался сам собой: следует уладить конфликт дипломатическими средствами.

Вместе с тем, готовясь к худшему, Н.М. Чихачев подал И.А. Шестакову 31 марта еще одну записку, содержавшую общий план обороны на Балтике. Она предусматривала учреждение «опорных пунктов или станций» для миноносок в тех местах, где они могут «укрыться от преследования внутрь материка по реке или заливу, или отойти под защиту укреплений». На южном побережье такими пунктами он назвал Либаву, Виндаву, Рижский залив, устья рек Нарвы и Луги. На северном же, изрезанном шхерами, их можно было найти гораздо больше. Не забыл Н.М. Чихачев и Моонзунд, предложив послать туда отряд миноносок, вверив его капитану 2 ранга Ф.В. Дубасову. Кроме атак противника этими судами план предусматривал постановку минного заграждения от Толбухина маяка к Лондонской банке, для прикрытия подступов к Кронштадту^[545].

«Владимир Мономах» — один из лучших крейсеров российского флота в середине 1880-х годов

Предложения Н.М. Чихачева не вполне согласовывались с намерениями Военного министерства, признававшего возможной защиту только приморских крепостей: Кронштадта, Свеаборга, Выборга и Динаминде, прикрывавшего Ригу^[546].

В разгар работы по составлению планов, ГМШ получил записку И.Ф. Лихачева «Как нам воевать с Англией». Отрицая целесообразность похода армии в Индию или открытой схватки с английским флотом, отставной адмирал в очередной раз высказался в пользу прежней теории: обороны собственных берегов, дополняемой крейсерскими операциями на торговых коммуникациях неприятеля. В полном соответствии с идеями Г. Шарма, он предложил разделить побережье на «известное число округов», устроив в каждом укрепленный центральный пункт для базирования минного отряда, включавшего истребители миноносок, что во многом повторяло мысль Н.М. Чихачева, также знакомого с творчеством французского публициста. И.Ф. Лихачев, не участвовавший в заседаниях комиссии Н.Н. Обручева, тем не менее, признал, что крайний из этих пунктов — Либава — «самый важный для нас стратегический порт Балтийского моря». На Тихом океане таким портом ему представлялся Владивосток, «единственно возможный базис для наших крейсерских операций»^[547].

Что касается Черного моря, то, подобно Балтике, И.Ф. Лихачев видел там флот, состоящий исключительно из миноносок и истребителей, которые, как ему казалось, при угрозе сговора Турции с Англией могли бы захватить Константинополь и проливы.

Согласившись с некоторыми доводами отставного адмирала, Н.М. Чихачев многое подверг критике, и в записке от 20 июля 1885 года возражал ему что господство на Черном море и овладение Константинополем требует «сильного боевого флота» и значительного числа транспортов. На Тихом океане недостаточно минной обороны, так как при разрыве с Китаем придется блокировать Печилийский залив и высаживать десант в Ляодунском заливе в тылу армии, созданной Ли Хунчжаном, поэтому там нужен флот, превосходящий китайский и японский. На Балтике же оборона «должна быть организована не в виду случайного столкновения с Англией, а в виду неизбежной борьбы с Германией, которая будет борьбою за мировое значение русской державы и за самое ее существование в настоящих границах. Между тем, для успеха в этой борьбе нам, безусловно необходимо господство в Балтийском море. Иначе, при громадном и чрезвычайно быстром развитии германского торгового флота… всегда будет возможен десант целой армии в тылу наших оборонительных линий, и огромная часть наши сухопутных сил будет прикована к побережью, увеличивая в страшной пропорции расходы военного ведомства, но все же не устраняя опасности».

Премьер-министр правительства Великобритании У. Гладстон

Такое господство недостижимо одними миноносцами, которые не способны «действовать против укреплений», а также не могут «занять на неприятельском берегу пункты, необходимые для устройства стоянки». Нужны «большие суда с сильной артиллерией, и потому тип броненосца должен остаться первенствующим в составе военных флотов», — утверждал начальник ГМШ, прибавляя, что «для нас в настоящее время всего важнее создать в Балтике — и именно в Либаве — сильно укрепленный незамерзающий порт, способный служить убежищем нашей броненосной эскадре… и пока его у нас не будет, мы всегда рискуем, что неприятель откроет военные действия, когда мы еще будем заперты льдами»^[548].

Несомненно, это утверждение не было плодом вольного теоретизирования, а основывалось на свежем опыте. Вооружение кораблей в Кронштадте, Николаеве и Владивостоке только начиналось, когда в Петербург одно за другим стали поступать тревожные известия. Одновременно с захватом порта Гамильтон англичане распустили слух о предстоящем сформировании эскадры, предназначенной для действий на Балтике, и зафрахтовали шесть трансатлантических лайнеров, чтобы переоборудовать их в крейсера. В английских газетах появились статьи с призывами ввести броненосцы в Черное море. Правда, А.М. Линден, донесением от 2/14 апреля, успокаивал Главное Адмиралтейство, указывая, что «суда до сих пор не укомплектованы и офицеры не назначены», из лайнеров же, рассчитанных только на семидневный переход в США не получится хороших крейсеров^[549].

Однако слухов о грядущей войне, вместе с прямыми призывами У. Гладстона играть на понижение курса российских ценных бумаг, оказалось достаточным чтобы на лондонской и берлинской биржах началась паника, а британские судовладельцы бросились страховать свои пароходы^[550].

Российский рынок отреагировал незамедлительно: в Гельсингфорсе выросли цены на колониальные товары, а в Либаве германские купцы приступили к лихорадочной погрузке на суда экспортной продукции^[551].

4 апреля в Петербурге получили телеграмму А.В. Фельдгаузена, просившего разрешения заградить восточный вход в пролив Босфор Восточный сфероконичческими минами Герца. Но после доклада Н.М. Чихачева, считавшего эту меру преждевременной, так как во владивостокских складах хранилось всего 240 мин, ставились они быстро, и по его мнению их следовало приберечь на крайний случай, И.А. Шестаков отказал главному командиру портов Восточного океана. В тот же день, основываясь на поступивших от А.В. Фельдгаузена сведениях, Приамурский генерал-губернатор, барон А.Н. Корф телеграфировал в Военное министерство, что из Нагасаки в неизвестном направлении вышел английский адмирал с тремя кораблями, к которым может присоединиться еще девять. Причем эта эскадра способна достичь Владивостока 7 апреля, едва ли не опережая отправленные туда А.Н. Корфом подкрепления. Между тем, внутренний рейд порта еще покрыт льдом, мешающим ставить мины заграждения, вход в бухту защищает всего пять орудий, а подступы к ней со стороны Амурского залива — четыре. Установка остальной артиллерии пока не начиналась, так как кредит на эту работу поступил лишь вечером 4 апреля^[552].

В заключение А.Н. Корф предложил обмануть англичан, внушив им, что минное заграждение уже выставлено.

Содержание этой телеграммы П.С. Ванновский сообщил И.А. Шестакову 5 апреля, и ночью совет Приамурского генерал-губернатора был передан А.В. Фельдгаузену вместе с разрешением ставить мины Герца. Однако до Владивостока телеграмма дошла в искаженном виде, поэтому днем 6 апреля адмирал переспросил, разрешена постановка или нет, так что ГМШ пришлось повторить ее^[553].

Очевидно, что если бы У. Доуэлл действительно задумал атаковать Владивосток, то застал бы крепость почти совершенно не готовой к обороне. На ее счастье отсутствие соответствующего приказа из Лондона и недостаток угля для продолжительной операции помешал англичанам добиться легкого успеха.

Тем временем А.Е. Кроун, также узнавший о выходе британской эскадры в море, сообщил в Петербург, что считает нужным до ее появления перейти в залив Америка. ГМШ отозвался на это телеграммой от 7 апреля с приказанием «немедленно нагрузиться углем, разбросать суда по портам западной части Тихого океана связанным телеграфом, ждать там объявления войны», направив офицеров в японские и китайские порты для организации снабжения. А.Е. Кроуна поощряли действовать «с уверенностью в одобрении соответствующих пользе распоряжений». В тот же день последовало уточнение: адмиралу предписывалось послать в один из океанских портов Японии «Джигит» и «Крейсер», вооружить пароход Добровольного флота «Москва» и использовать в своих целях «Владивосток»^[554].

Командующий отрядом истолковал распоряжение штаба довольно своеобразно, отправив «Опричник» в гавань Мура, а «Разбойник» в гавань Гоца, удобные для стоянки, но не имевшие телеграфа. Позднее Кроун объяснял, что «на океанской стороне Японии совсем нет почти портов открытых и с телеграфным сообщением»^[555].

«Крейсер» некоторое время ждал приказаний в Маниле, «Джигит» же из Кальяо перешел в Нагасаки. Всего в Тихом океане к началу апреля собрались фрегат и четыре клипера, еще три клипера находились в Атлантике, а «Пластун» в Средиземном море. Фрегат «Генерал-Адмирал» с начала апреля ремонтировался в Тулоне, «Минин» — на острове Онруст близ Батавии. В результате оба фактически всю весну оставались небоеспособными. Таким образом, девяти российским кораблям при разрыве с Англией пришлось бы бороться против, по меньшей мере, 28 броненосцев и 77 крейсеров и шлюпов противника, числившихся в составе девяти эскадр, контролировавших важнейшие стратегические пункты всех океанов^[556].

Конечно, крейсера теоретически имели шансы на первых порах достичь некоторого успеха и вызвать тревогу в торговых кругах европейских стран, однако прежде всего они должны были избавиться от назойливого преследования англичан. За клипером «Разбойник» некоторое время следил корвет «Сапфир», за «Стрелком» до конца кризиса — «Гарнет». Пытавшегося выйти в Атлантику «Пластуна» встретил у Гибралтара броненосец «Сьюперб», заставив командир клипера, капитана 2 ранга Н.Н. Ломена изменить курс и повторить прорыв ночь с 6 на 7 апреля^[557].

Позднее, 4 мая, И.А. Шестаков отмечал в дневнике: «Наши суда преследуются англичанами»^[558].

Естественно, в такой ситуации крейсерские операции не могли быть достаточно эффективными, да и сами командиры критически оценивали свои возможности. Так, Н.Н. Ломен в письме П.А. Мордовину, от 15 августа, выражал убеждение, что «при настоящем состоянии наших морских сил, как в количественном, а главное в качественном отношении, от крейсерских действий в Атлантическом океане по-видимому нельзя ожидать полезных результатов»^[559].

Ему вторил командир «Стрелка», капитан 2 ранга Н.И. Скрыдлов, считавший что преследование клипером быстроходных пароходов было бы «весьма мало успешным и бесцельным». Впрочем, в дни кризиса оба офицера искали выход из сложившегося положения. Стоявший в Нью-Йорке Скрыдлов намеревался действовать в Северной Атлантике, на путях парусного судоходства, неожиданно появляясь в разных районах и наводя панику. Ломен же, остановившийся в Эль-Ферроле, планировал двигаться оттуда к югу, направляясь в Индийский и Тихий океаны^[560].

Правда, необходимость ремонта котлов, машины и винта удерживала его в порту до 18 апреля, всего же «Пластун» пробыл там шесть недель^[561].

В целом, судя по материалам РГАВМФ, в 1885 году российский флот не был готов к крейсерской войне с Англией, хотя готовился к ней на протяжении всего генерал-адмиральства Константина Николаевича. Энтузиазм отдельных командиров и адмиралов не компенсировал отсутствия достаточного числа сильных, быстроходных и технически надежных кораблей, налаженной системы снабжения их углем и продовольствием, разведки и передачи информации, так как вместо нее существовало лишь небольшое число консулов из российских подданных, вынужденных пользоваться преимущественно английскими телеграфными линиями. Составленный в 1878 году Л.П. Семечкиным план подразумевал опору на американские порты, уже тогда маловероятную, и снабжение крейсеров зафрахтованными пароходами в заранее определенных точках рандеву. Однако последнее, видимо, ради экономии и соблюдения секретности, до Афганского кризиса не отрабатывалось, поэтому с его началом офицерам и адмиралам пришлось импровизировать.

В рапорте от 6 июля 1885 года А.Е. Кроун отмечал: «Даже такие очень сильные, по настоящему времени, военные крейсера, как "Владимир Мономах", без достаточного количества топлива и неудобства, а для нас иногда и невозможности пополнения запаса угля даже из складов, ставятся в зависимость от быстро ходящих транспортов. И мы, и англичане все это поняли сразу. Англичане с этою целью зафрахтовали тотчас же временно несколько частных пароходов и разделили свои суда по отрядам, а не в одиночку»^[562].

Пароход РОПиТ «Царица»

Так как в период кризиса адмирал располагал всего одним небольшим пароходом «Владивосток», снабжавшим скрывавшиеся в японских бухтах клипера, то на будущее он просил министерство разрешить ему использовать в качестве транспортов пароходы Добровольного флота «Москва» и «Россия», а также содействовать использованию пароходов РОПиТ «Царь» и «Царица».

Н.И. Скрыдлов для доставки угля и провизии собирался через «брата нашего вице-консула в Нью-Иорке, г. Петерсона, датского подданного… состоящего уже более шестнадцати лет поставщиком русских военных судов» зафрахтовать пароход, назначив ему рандеву в открытом море^[563].

Л.К. Кологерас, стоявший с «Наездником» в Гавре, надеялся «питать себя призами», но не имел секретных крейсерских карт, позволявших выбрать для операций наиболее перспективные районы^[564].

Н.И. Казнаков же писал Н.М. Чихачеву из Тулона 14 мая, что ему «трудно было составить какой-нибудь план, не зная ни планов, ни предположений министерства на случай войны, не имея понятия даже, где именно будет назначено поле моих действий, что от меня ожидается», но в итоге он «пришел к тому заключению, что если будет война, то я снабжал бы суда топливом в Америке, а провизиею — где случится». Далее адмирал заметил: «При этом я сделал бы то, что следовало бы еще при приготовлении к войне сделать самому правительству, т. е. вошел бы в соглашение с постоянным, доверенным поставщиком»^[565].

Министерство же, застигнутое врасплох, и не старалось наверстать упущение, отчасти за недостатком средств, но в первую очередь по причине той неопределенности, которая царила на вершине пирамиды власти. Н.К. Гирс, до последнего времени старавшийся под влиянием И.А. Зиновьева и в угоду Александру III проводить жесткую линию, попытался смягчить ее, отказываясь от Пенде^[566].

Военное министерство, вопреки общему настроению, продолжало подталкивать правительство к прежней политике, чреватой разрывом с Англией. Император, игнорировавший угрозу войны, ясных указаний министрам не давал. Моряки же, не располагая средствами на военные приготовления, старались скрыть действительное положение от неприятеля. 5/17 апреля И.А. Шестаков попросил Н.К. Гирса передать в Лондон, что вход во Владивосток минирован, но Н.К. Гирс не решился отправить депешу, пока не получил разрешения Александра III. А 6 апреля управляющий убедил царя, что пора начинать кампанию, не дожидаясь окончания вооружения всех судов^[567].

1

2

Миноноски Балтийского флота: вооруженная аппаратом для мин Уайтхеда (вверху 1) и с шестовыми минами (внизу 2)

Через день последовало соответствующее высочайшее повеление, и команды перебрались на свои корабли. Работы пошли быстрее, хотя все необходимое приходилось доставлять по прорубленным во льду каналам. 11 апреля И.А. Шестаков обратился в Министерство финансов с просьбой открыть кредит в 650 000 руб. нз вооружение, и 16 апреля Н.Х. Бунге отдал распоряжение об этом Главному казначейству^[568].

К концу месяца часть кораблей уже могла выйти в море по приказанию, но до полной готовности было еще далеко^[569].

Весь апрель продолжалось в Кронштадте и Петербурге вооружение apтилерийских батарей и миноносок. Причем, назначенный начальником минного отряда контр-адмирал М.Д. Новиков доносил 18 апреля, что его подчиненным сильно мешает лед в Гребном порту, где хранились миноноски, и просил разрешения для очистки акватории, за отсутствием казенных, «нанять один из вольных паровых катеров, не более как на три дня, в противном же случае, — указывал он, — работа эта продлится от десяти до четырнадцати дней»^[570].

Всего министерство могло рассчитывать в ближайшее время на 56 петербургских и 16 кронштадтских миноносок, из которых минами Уайтхеда были вооружены соответственно 13 и девять, остальные же — шестовыми. Однако работы затянулись, и только 14 мая из Петербурга вКронштадт отправились 44 еще не готовые к бою миноноски^[571].

Похожей была ситуация и на Дальнем Востоке. Стараниями А.В. Фельдгаузена к 10 апреля сообщение о минировании Владивостока передали консулам в Нагасаки, Шанхае, Сингапуре и Гонконге, а также посольствам в Пекине и Токио. Оно не вполне соответствовало действительности, так как к тому времени окончилась лишь начатая 4 апреля постановка «сетевого» заграждения из гальванических мин в восточном проходе пролива. Западный же, покрытый льдом, заграждали до 24 апреля. К постановке сфероконических мин приступили только 11 апреля. Три из шести миноносок Владивостокского порта начали кампанию 9-го, а остальные — 12 апреля, но лишь 23 апреля завершилась подготовка всех 18 боевых мин Уайтхеда, и отряд стал пристреливать их^[572].

Вместе с тем, 17 апреля барон А.Н. Корф сообщил, что «вооружение Владивостока идет гораздо быстрее, чем можно было ожидать». По его словам, на батареях крепости уже стояло 15 готовых к бою орудий, 18 апреля предполагалось увеличить их число до 30, а 21-го — до 45^[573].

Следует отметить, что отношения между начальствующими чинами Военного и Морского министерств на местах оставляли желать лучшего. Сказывался антагонизм, вызываемый прежде всего борьбой за власть в приморских крепостях. Так, с конца марта барон А.Н. Корф жаловался, что А.В. Фельдгаузен распоряжается во Владивостоке без его ведома, и 3 апреля П.С. Ванновский обратился к И.А. Шестакову, настаивая на сосредоточении власти в руках Приамурского генерал-губернатора. Управляющий Морским министерством согласился с ним, оговорив самостоятельность Тихоокеанского отряда и заметив, что А.Н. Корфу целесообразнее находиться во Владивостоке. Однако сделать это было непросто: 6 апреля барон телеграфировал, что до вскрытия льда на реке Уссури, ожидаемого дней через 12, он не в состоянии выбраться из Хабаровки^[574].

Столь же сложные отношения установились между генерал-лейтенантом Х.Х. Роопом и А.А. Пещуровым. Испытывая недостаток в личном составе крепостных минных рот инженерного ведомства, Х.Х. Рооп в середине апреля попросил А.А. Пещурова выделить им в помощь 440 матросов, но тот, ссылаясь на некомплект команд, отказал. Генералу пришлось телеграфировать в Петербург, откуда 22 апреля предписали главному командиру Черноморского флота оказывать содействие командующему войсками Одесского округа^[575].

Недостаток координации действий представителей двух министерств был в данном случае следствием не только их разобщенности, но и недостаточной централизации, при которой решение важнейших вопросов оставлялось на усмотрение местного начальства. Такой порядок позволил Х.Х. Роопу лишь 8 апреля переадресовать А.А. Пещурову сделанный Н.Н. Обручевым еще 1 апреля запрос о планах Черноморского флота на случай разрыва с Англией. 16 апреля адмирал ответил, что до окончания постройки броненосцев флот располагает двумя «поповками», крейсером «Память Меркурия», 11 минными судами и шхуной «Гонец» из которых только крейсер и четыре новейших миноносца пригодны для активных действий вдали от портов. Поэтому, писал он, «когда по современным сведениям будет известно, что турецкий флот еще не готов вступить в Черное море, а флот враждебной нам державы, решившейся форсировать проливы без союза с Турциею, еще не прошел Дарданеллы», крейсер с миноносцами согласно замыслу «направляется ко входу в Босфор и забрасывает этот вход минами, оставаясь у заграждения для его охраны и наблюдения». Предполагалось, что за держав неприятеля на некоторое время, отряд отступит в Севастополь, где «Гонец», «поповки» и малые миноноски успеют поставить оборонительное заграждение. Мобилизации пароходов РОПиТ при войне с сильной морской державой А.А. Пещуров не планировал^[576].

Письмо главного командира позволяет заключить, что к началу Афганского кризиса ни флот, ни армия к проведению Босфорской операции готовы не были и она, несмотря на существовавшие в Петербурге планы (возможно, А.А. Пещуров даже не знал о секретной записке С.О. Макарова), не предусматривалась. Очевидно, что руководство Морским министерством из-за ограниченности средств действовало вполне в духе теории «двух флотов», намечая помимо крейсерской войны оборону своих берегов.

При этом военные приготовления не зависели от частичных изменений внешнеполитической обстановки. Так, несмотря на сделанное Гренвиллом 10 апреля в палате лордов заявление о скором возобновлении переговоров об афганском разграничении и положительную реакцию на него Лондонской биржи, восстановившей курс российских бумаг, ГМШ 11 апреля предупредил морского агента во Франции Е.И. Алексеева, чтобы он был готов организовать сбор разве дыхательной информации об Англии после ожидавшегося выезда оттуда В.М. Линдена^[577].

12 апреля А.А. Пещуров приказал боевым кораблям начать кампанию. Через три дня П.С. Ванновский уведомил И.А. Шестакова секретным отношением, что в ввиду «политических обстоятельств может представиться необходимость в непродолжительном времени приступить к перевозке частей войск в Закаспийский край»^[578].

У адмирала же все сильнее крепла решимость действовать ради предотвращения войны. 15/27 апреля в его дневнике появилась запись: «По дороге в Гатчину разговорился с Островским о злобе дня. Он просил меня просить Государя, чтобы он не упрямился и дал бы англичанам выход». И.А. Шестаков согласился, и после обычного доклада «попросил позволения говорить откровенно… Начал как моряк, выставил всю безнадежность на успех, сказал, что мы, конечно, будем уметь умирать, но без пользы. Все планы Государя о возрождении флота пойдут прахом. Деньги, которые дают теперь с охотою, возьмут назад, ибо истратят на войну. На Турцию надеяться нечего. Возрождающийся Севастополь сожгут, там нет укреплений… В случае неуспеха шансы могут перемениться и Европа, теперь к нам расположенная, пожалуй, повернется к англичанам. В случае неудач гидра революции опять поднимет голову». Управляющему министерством показалось, что царь «начал склоняться и вошедшему после меня Островскому сказал "нужно им (англичанам) что-нибудь уступить". Островский просил позволения сказать о моем разговоре Зиновьеву, чтобы там сообразно действовали»^[579].

По словам И.А. Шестакова, 16/28 апреля Н.К. Гирс «был у Государя с докладом и нашел повелителя сговорчивее». Тем не менее, Александр III самостоятельных решений принимать не стал и назначил 19 апреля совещание по вопросу о предложенном Англией третейском суде. Узнав об этом в тот же день, А.А. Половцов 18 апреля встретился с великим князем Владимиром Александровичам с которым был в дружеских отношениях, и стал доказывать ему «необходимости для России мира», в ответ же услышал, что его собеседнику «тем легче будет выступить сторонником мира, что он уже писал на днях Государю письмо в этом смысле»^[580].

В пятницу, 19 апреля, состоялось намеченное совещание под председательством царя и с участием великих князей Владимира и Алексея, П.С. Ванновского, И.A. Шестакова, Н.К. Гирса, Н.Х. Бунге и И.А. Зиновьева. Сведения о нем сохранились в дневниках И.А. Шестакова и А.А. Половцова, сделавшего свои выводы на основе косвенных данных. По мнению государственного секретаря, «вначале шла речь о границах, разграничительной комиссии», но «прения были в самом начале перенесены председателем на другую почву — нашего военного достоинства и народного самолюбия». Владимир Александрович выступил, доказывая, что успех А.В. Комарова высоко поднял престиж России на Востоке и позволяет сделать некоторые уступки. Его «всячески поддерживал Шестаков, имевший мужество высказать и то, что наша морская оборона находится в чрезвычайно неудовлетворительном состоянии. Бунге представил пространный и весьма интересный очерк гибельности финансовых последствий для России последних выдержанных ею войн»^[581]. И.А. Шестаков же сообщает, что «Государь отклонил заведенную Ванновским речь о правоте действий Комарова и предложил прямо Вопрос соглашаться ли на предложение английского правительства, что примеров подобного согласия в русской истории не бывало; «что скажет Россия?» и обратился прямо ко мне за мнением. Я повторил то, что говорил в понедельник… Ванновский домогался входить в военные подробности, но Государь отклонил. Владимир говорил очень разумно… Бунге указал на разорение и на то, что гидра вновь может поднять голову. Решили согласиться на предложение Англии и предложить посредником датского короля… Датчанин принадлежит Гирсу»^[582]. Всплывшую было кандидатуру Вильгельма I отклонили, чтобы «не быть слишком обязанными Германии, следовательно, и зависимыми от нее».

Таким образом, политическое решение об урегулировании спорного вопроса дипломатическим путем было принято. Причем Россия, находившаяся в тяжелом финансовом и военно-морском положении, сделала это вынужденно. Однако и ее соперница отнюдь не стремилась к раздуванию конфликта. Недаром адмирал У. Доуэлл воздержался от напрашивавшейся разведки Владивостока, Форин оффис не предпринимал серьезных попыток обеспечить Средиземноморской эскадре возможность проникновения в Черное море, а Адмиралтейство не усердствовало с вооружением судов парового резерва в Портсмуте, Девонпорте и Чатаме. По донесениям Линдена, ни 17-го, ни 19 апреля не было приказа об укомплектовании этих кораблей личным составом^[583].

19 апреля канцлер британского казначейства внес в палату общин проект бюджета с дефицитом 14,9 млн фунтов стерлингов, тогда как в предыдущем году он не превышал 1 млн. В передовице «Московских Ведомостей» от 23 апреля М.Н. Катков не без оснований назвал это одной из причин, содействовавших «охлаждению воинственного пыла сынов Альбиона».

Конечно, готовность к поискам компромисса не означала немедленного прекращения военных приготовлений. Этому не способствовали и появлявшиеся время от времени в британской и германской печати слухи о походе на Балтику Английских броненосцев^[584].

19 апреля Н.М. Чихачев предписал морскому агенту в Германии, А.М. Доможирову отправиться в Копенгаген, чтобы подготовить соображения о наблюдении за проходящими через проливы Зунд и Бельт судами. Лейтенант выполнил приказание, составив вместе с посланником в Дании, графом К.К. Толем план такого наблюдения силами консулов-датчан^[585].

В тот же день главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского военного округа, великий князь Владимир Александрович подписал приказ об учреждении Комиссии для рекогносцировки Моонзундского архипелага, под председательством генерал-лейтенанта Н.П. Глиноецкого, с участием вице-адмирала Р.И. Баженова и Ф.В. Дубасова. 22 апреля комиссия прибыла в Моонзунд на крейсере «Африка» и приступила к работе^[586].

На Черном море была образована Комиссия для определения сил и средств на случай войны, получившая в свое распоряжение пароход «Эльборус». 24 апреля она начала осматривать приморские крепости начиная с Очакова, отметив слабость его укреплений^[587].

18 апреля ГМШ приказал командиру Бакинского порта, вице-адмиралу И.И. Свинкину приготовить пароходы Каспийской флотилии к переброске войск в Михайловский залив — исходный пункт Закаспийской железной дороги. Всего, при благоприятной погоде, флотилия могла перевезти за один рейс 924 человека и 62 лошади^[588].

25 апреля заведующий военными сообщениями, генерал-лейтенант М.Н. Aнненков выехал для наблюдения за строительством нового участка Закаспийской дороги, соединившего ее с Мервом и Серахсом. Немногим ранее, 20 апреля, Главное инженерное управление предписало минным частям приступить к снаряжению мин заграждения. Всего в Кронштадте готовили 1230 мин, в Свеаборге 523, в Выборге — 180 и в Динаминде — 141, в портах Черного моря — Очакове, Севастополе, Керчи, Новороссийске, Одессе, Поти и Батуме — свыше 2000^[589].

Однако до конца кризиса вопрос об их постановке так и не был решен. К тому же, как оказалось, в Свеаборге и Выборге у минеров не было мобилизационных планов, не хватало гребцов, электрического кабеля, в некоторых случаях размеры запалов мин не соответствовали отверстиям. Малое удаление заграждений от берега позволяло противнику обстреливать Кронштадт и Свеаборг с моря^[590].

Столь неутешительные известия с мест говорили в пользу мирного урегулирования разногласий с Англией, вполне к нему расположенной. Взаимное стремление к соглашению не мог поколебать даже острый инцидент в Иокогаме. Когда 24 апреля на рейд этого порта вошел наблюдавший за «Владимиром Мономахом» отряд в составе броненосца «Агамемнон», корвета «Сапфир» и канонерской лодки «Свифт», выдержка изменила адмиралу А.Е. Кроуну, и он, вопреки нормам международного права, приказал изготовить фрегат к бою. Российские моряки зарядили свои орудия и навели их на проходившие по обоим бортам английские корабли. Войну между двумя странами мог вызвать случайный выстрел, но, к счастью, все обошлось. Бросив якорь недалеко от «Владимира Мономаха», англичане спустили шлюпки и обошли его кругом, фотографируя. Вскоре на российское судно прибыл командир «Агамемнона», кептэн Лонг, выразивший удивление столь враждебной встречей. Однако А.Е. Кроун, не задумываясь о последствиях, потребовал, чтобы Лонг увел свой отряд из порта, а отдавая визит оставил ему письмо, в котором говорилось: «Ваше прибытие сюда, при уверенности, что Вы меня здесь застанете, в соединении с натянутыми отношениями, существующими между правительствами, дает повод усомниться, чтобы Япония была в состоянии стоять за права нейтральной державы. Многие примеры неуважения английскими военными судами нейтральных прав наций более грозных, нежели Япония, вынуждают меня уведомить Вас, что я смотрю на Ваше прибытие как на случай опасный для мира между нашими государствами…»^[591].

Британские офицеры были возмущены, но у них хватило разума и ответственности, чтобы не поддаться на провокацию. Посоветовавшись со своим посланником, Пленкеттом, Лонг на следующий день покинул Иокогаму. Пленкетт же немедленно обратился к А.П. Давыдову за разъяснениями. Российский посланник, разобравшись в происшедшем, постарался оправдать поступок А.Е. Кроуна двухмесячным преследованием англичан. Но в донесении Н.К. Гирсу, от 25 апреля, заметил, что адмиралу «было бы тем легче не касаться этого вопроса, что войны нет, а, следовательно, нет ни нейтралитета, ни нейтрального порта… Контр-адмирал Кроун, упрекнув Англию в многократном нарушении нейтралитета, в то же время своими действиями навел на всех сомнение в том, будем ли мы уважать нейтралитет, когда до этого дойдет дело. В порте, принадлежащем дружественной державе, как равно и в порте нейтральном, не дозволяются враждебные действия или демонстрации»^[592]. Одновременно он отправил в Петербург телеграмму об инциденте.

1

2

Английские корабли, наблюдавшие за российскими крейсерами: броненосец «Агамемнон» (вверху 1) и крейсер «Чемпион» (внизу 2)

26 апреля Н.К. Гирс переслал ее И.А. Шестакову, выразив при этом сожаление по поводу несдержанности А.Е. Кроуна, грозившей испортить отношения России не только с Англией, но и с Японией, и в тот же день управляющий приказал адмиралу избегать недоразумений и немедленно идти во Владивосток на фрегате, оставив клипера в Йокогаме. Из-за аварии на телеграфной линии эти приказания достигли Японии только 8 мая. Впрочем, несмотря на появление «Свифта» в порту 30 апреля, больше никаких обострений ситуации не происходило. 13 мая «Владимир Мономах» бросил якорь на рейде Владивостока.

Несмотря на бурное негодование жителей дальневосточных английских колоний, Лондон предпочел предать случившееся забвению. Острая фаза кризиса миновала. Правда, оставались разногласия во взглядах на афганское разграничение. По настоянию А.М. Дондукова-Корсакова П.С. Ванновский поставил перед Министерством иностранных дел вопрос о присоединении к российским владениям сарыкских пастбищ, и А.Е. Влангали жаловался А.А. Половцову, что это замедляет примирение с Англией. Однако 15 мая, на церемонии открытия Петербургского морского канала, государственный секретарь узнал, что Н.К. Гирс «получил от Л[орда] Гренвилля письмо с убедительною просьбою скорее кончать соглашение по афганскому вопросу»^[593].

Британское правительство придерживалось этой позиции и после происшедшей вскоре смены кабинета. «Едва ли новые министры с кучею дел на руках решатся разсновать сотканное уже Гладстоном соглашение по афганскому вопросу», — не без оснований считал И.А. Шестаков^[594].

Действительно, новый премьер, лорд Р. Солсбери, не стал ничего менять, тем более, что в ноябре 1885 года предстояли очередные парламентские выборы, и консерваторам нужны были успехи во внешней политике. 28 августа в Лондоне состоялось подписание протокола, зафиксировавшего принципы разграничения: передав Афганистану стратегически важные Зульфагарские горные проходы, что означало большую уступку англичанам, Россия получила Пенде.

Правда, обеим сторонам предстояло длительное согласование деталей пограничной линии. Делимитационная комиссия отправилась из Баку в Михайловский залив на шхуне «Лоцман» вечером 10 октября 1885 года^[595]. Окончательное же соглашение было подписано в Петербурге лишь 10/22 июля 1887 года. Но уже к середине мая 1885 года факт принципиального решения вопроса стал очевидным, поэтому 28 июля А.Н. Корф запросил И.А. Шестакова, нельзя ли снять стесняющие торговое судоходство минные заграждения. В тот же день управляющий дал разрешение, и к 3 июля эта работа была окончена^[596].

На других театрах жизнь также возвращалась в мирную колею. 1 июня большая часть миноносок из отряда контр-адмирала М.Д. Новикова окончила кампанию, остальные приступили к исполнению обычной программы плавания^[597]. То же происходило и на Черном море.

Иначе поступили англичане. Снаряжавшиеся ими резервные корабли были сведены в эскадру и 28 мая под командованием адмирала Д. Хорнби отправились к берегам Ирландии для учений^[598]. Видимо, Сент-Джемский кабинет хотел иметь под рукой отлаженный инструмент давления на Петербург.

Между тем, на берегах Невы не стремились к продолжению конфронтации. Миролюбивые настроения подкреплялись выяснившимся перерасходом средств в дни кризиса. Одно только Морское министерство сверх обычных ассигнований потребовало 543 000 руб. на оплату изготовленных заводом Лесснера 50 мин Уайтхеда, а также заказанных за границей 46 скорострельных пушек Гочкиса, боеприпасов, стального троса для минрепов и купленного в Англии угля. 23 мая И.А. Шестаков препроводил Н.Х. Бунге копию высочайше утвержденного 20 мая доклада по этому вопросу и просил открыть соответствующий кредит, что министр финансов и сделал 29 мая^[599]. Вычесть эту сумму из министерского бюджета было невозможно в силу высочайшего повеления от 29 апреля, которым он устанавливался в размере 40 млн руб. на 10 лет. Но, рассматривая представленный И.А. Шестаковым проект сметы на 1886 год, Департамент экономии обратил внимание, что в нее не вошла помильная плата Добровольному флоту, увеличившая испрашивавшиеся ассигнования в совокупности до 40 786 483 руб., и на заседании 21 ноября потребовал сократить общий итог до установленного размера за счет исключения части расходов на береговое довольствие, продовольствие и прочее^[600].

События весны 1885 года с очевидностью продемонстрировали российскому правительству неподготовленность страны к войне с Англией, что заставило Петербург впредь уклоняться от жесткого столкновения с Лондоном на международной арене. Однако и британская сторона, оказавшаяся в период кризиса в изоляции, не позволявшей ей нанести своему противнику самый чувствительный удар — на Черном море, и осознавшая уязвимость своих колоний, также старалась не перешагивать роковой черты. Поэтому последовавшая за урегулированием Афганского кризиса дипломатическая борьба против английского присутствия в порте Гамильтон обошлась без бряцания оружием.

Началась она в мае 1885 года сделанным через посла в Лондоне, Е.Е. Стааля заявлением, что Россия не останется равнодушной к захвату Гамильтона. Одновременно через посланника в Пекине, С.И. Попова, российское правительство предупредило Китай, что в случае одобрения им предпринятого англичанами шага, оно будет вынуждено занять другой корейский порт. В Петербурге также приняли решение прозондировать в Сеуле почву для соглашения на условиях, о которых П.Г. Маллендорф говорил А.Е. Кроуну: протектората России над Кореей, аренды залива Унковского (Енильман) или порта Лазарева, обучения корейских войск российскими инструкторами. 14 мая Н.К. Гирс сообщил И.А. Шестакову, что император согласился послать с этой целью в Сеул А.Н. Шпейера, в распоряжение которого необходимо выделить корабль. 17 мая управляющий телеграфировал А.Е. Кроуну во Владивосток приказание отрядить один из клиперов. Вместе с тем, у адмирала родилась идея организовать пересылку донесений представителя в Корее, используя один из восточных портов страны, например порт Лазарева, куда мог бы заходить российский корабль^[601].

18 — 23 мая через посланника в Японии, А.П. Давыдова, А.Н. Шпейера проинструктировали, и он отправился в Чемульпо на «Опричнике». Однако к тому времени, когда советник добрался до Сеула, английскому правительству стало известно о контактах российских представителей с П.Г. Маллендорфом и содержании бесед с ним. Британская печать немедленно подняла шум. Посланник в Пекине, О'Конор, потребовал удаления П.Г. Маллендорфа и встретил понимание китайских сановников, также встревоженных этими известиями. Под их давлением ван дезавуировал все предложения и сместил немца с занимаемых постов. А.Н. Шпейеру удалось лишь добиться согласия корейцев не передавать порт Гамильтон англичанам.

В дальнейшей борьбе с Лондоном Петербург попытался заручиться поддержкой Берлина, но О. фон Бисмарк отказал, так как был заинтересован в обострении англо-российских отношений: это ставило Россию в зависимость от позиции Германии по вопросу о проливах, а Англию отвлекало от начавшейся колониальной экспансии немцев в Африке и Океании. Зато Япония, лишь недавно, 6/18 апреля подписавшая с Китаем Тяньцзинскую конвенцию, урегулировавшую их отношения к Корее, и не желавшая появления там третьей державы, подключилась к протестам против занятия англичанами Гамильтона. Правда, Ли Хунчжан, ссылаясь на стремление Петербурга к протекторату над Кореей, предложил японскому посланнику Еномото антироссийской союз, но А.П. Давыдов постарался убедить Иноуе, что Россия никаких переговоров о протекторате не вели. К тому времени его целесообразность уже была поставлена под сомнение С.И. Поповым, а затем и бароном А.Н. Корфом. Официальную линию Министерства иностранных дел Н.К. Гирс сформулировал во всеподданнейшей записке от 18/30 июля 1885 года, утверждая, что в Корее следует поддерживать status que сосредоточившись на удалении англичан из Гамильтона^[602].

Впрочем, последнюю задачу российской дипломатии тогда решить не удалось тем более, что осенью ее внимание отвлекли события в Европе.

Глава 9 Морская политика России в бассейнах Черного и Средиземного морей в середине 1880-х годов. Блокада Греции международной эскадрой в 1886 году

Морское министерство с окончанием Афганского кризиса вернулось к текущим делам. И.А. Шестаков занялся приемом в казну Обуховского завода, осмотром Кронштадта, форты которого в это время инспектировал начальник окружного артиллерийского управления, генерал-лейтенант Н.Е. Штаден. Кронштадтские рейды один за другим покидали уходившие в традиционные районы боевой учебы Минный, Артиллерийский и Шхерные отряды. То же самое, хотя и в гораздо более скромных размерах, происходило на Черном море. Впрочем, задачи, поставленные возрождавшемуся флоту, создавали вокруг боевой подготовки черноморцев особую атмосферу.

Еще в конце мая, едва улеглась тревога, вызванная слухами о возможном прорыве британской эскадры в Черное море, военный агент в Афинах, полковник А.П. Протопопов представил П.С. Ванновскому записку «об организации наблюдения за движением английского флота в Средиземном море». Обсудив ее в Главном штабе, военный министр 14 июня обратился к Н.К. Гирсу с просьбой учредить надзор за военными кораблями всех великих держав, а также английскими войсками и транспортами, «передвигающимися по Средиземному морю и Суэцкому каналу», силами консулов в Гибралтаре (или Алхесирасе), Мальте, Порт-Саиде и на острове Тинос, «чтобы угадать планы противника и определить степень опасности, угрожающей побережью Черного моря». При этом П.С. Ванновский, сомневаясь в благонадежности консулов из иностранцев, интересовался, нельзя ли в Гибралтар и Порт-Саид назначить «агентов из русских подданных».

Так как А.П. Протопопов предлагал создать сеть наблюдательных пунктов в Архипелаге, то по его просьбе посольство в Афинах запросило мнения консула на Цикладских островах, С.Л. Свиларича. Последний составил проект учреждения новых агентств на островах Милос, 3еа и Наксос (или Парос). Однако возвращавшийся из Европы через Афины И.А. Шестаков раскритиковал эту идею, заметив, что острова расположены слишком близко ко входу в Дарданеллы, и «неприятельские суда успеют дойти по на значению почти во столько же времени, сколько потребуется для доставления нам сведений о проходе их»^[603].

Узнав об этом от Н.К. Гирса, П.С. Ванновский 17 октября обратился за отзывом к самому И.А. Шестакову, и тот 1 ноября ответил, что считает безусловно не обходимым «иметь понимающих дело агентов» в Алхесирасе, Порт-Саиде и особенно на Мальте. Впрочем, план организации постоянного наблюдения за английскими судами был частично реализован лишь после назначения в 1889 году на Мальту нештатным консулом отставного флотского лейтенанта Г.А. Сакса перед тем состоявшего морским агентом в Италии, до тех же пор приходилось рассчитывать на счастливую случайность своевременного оповещения да на быстроту высадки десанта.

Подготовка первого десантного учения, задуманного И.В. Гурко в 1883 году, к лету 1885 года, несомненно, под влиянием весенней военной тревоги, завершилась. 20 июня командующий войсками Одесского округа, генерал Х.Х. Рооп утвердил «Инструкцию для перевозки войск морем», содержавшую общие указания по организации этого важного этапа Босфорской операции. 27 июня начальник штаба округа, генерал-майор барон А.Б. Вревский, сообщил А.А. Пещурову что в первой половине сентября состоятся большие маневры войск Одесского и Бендерского лагерных сборов, с высадкой десанта в составе 51-ro Литовского пехотного полка, эскадрона и батареи, которые будут перевезены из Севастополя к устью Днестра на зафрахтованных шхунах РОПиТ. А.Б. Вревский просил назначить командующим десантной флотилией капитана 2 ранга барона К.Р. Бистрома и поручить ему предварительную рекогносцировку побережья. А.А. Пещуров удовлетворил его просьбу, а состоявшаяся 26–28 июля на пароходе «Сулин» рекогносцировка позволила выбрать подходящий для высадки участок у деревни Люстдорф, близ Одессы^[604].

Утром 27 августа началась погрузка на пароход «Царь», шхуны «Волга» и «Кубань» людей, лошадей и имущества. По расчету времени предполагалось окончить ее к 18 ч, но из-за недостатка грузчиков, замедлявшего работы, справиться удалось только к 20 ч, и в 23 ч суда вышли в море. На переходе пехоту укачало, а по прибытии на место утром 29 августа начальник десанта, усмотрев небольшой бурун у берега, решил отложить высадку. Тем временем, присоединившийся было к отряду корвет «Воин», шлюпки которого входили в число высадочных средств, ушел из-за неисправности котлов. Несколько часов суда отряда выжидали улучшения погоды, но ветер все крепчал, и наблюдавший за учением с берега Х.Х. Рооп приказал им перейти в более защищенное от волн место^[605].

Наконец, в 15 ч приступили к высадке, продолжавшейся до 19 ч 30 мин. Позднее, 7 сентября, очевидец десантирования, директор РОПиТ Н.Ф. Фан-дер-Флит, писал, что высадка, «строго говоря, не удалась: несмотря на продолжительные приготовления, избрание хорошо знакомого и вполне удобного берега, отсутствие сопротивления неприятеля, зыбь средней силы и таковой же прибой не дали возможности выполнить задание»^[606].

Вместе с тем, он находил эту неудачу полезной, надеясь, что она успокоит «зорко следящих за нами иностранцев» и в то же время обогатит собственные войска ценным опытом. Так же смотрел на нее и К.Р. Бистром. П.С. Ванновский 3 октября писал И.А. Шестакову, что причины неудачи «в самой новизне дела и неизбежно с нею связанных: недостаточной подготовке личного состава руководителей и неуверенности в тех средствах, которые были подготовлены». Поэтому военный министр считал необходимой «некоторую постоянную практику в разрешении этой задачи», с чем адмирал целиком согласился^[607].

Видимо, именно с этими учениями И.А. Шестаков связывал начало «исполнительного фазиса черноморского вопроса». Однако они показали, что Босфорская экспедиция требует продолжительной и тщательной отработки всех деталей и что высадка на черноморское побережье, считавшаяся предпочтительной, зависит от погодных условий. Быть может, их итог удержал Александра III от вмешательства в болгарские события.

Несомненно, Филиппопольский переворот 6/18 сентября 1885 года застал врасплох не только российскую дипломатию, но и вооруженные силы. Недаром в письме Н.Н. Обручеву из Фреденсборга, от 12 сентября, император назвал движение за присоединение Восточной Румелии к Болгарии нежелательным «в настоящую минуту» и подчеркнул: «По моему, у нас должна быть одна и главная цель: это — занятие Константинополя, чтобы раз навсегда утвердиться в проливах и знать, что они будут постоянно в наших руках», — признав при этом: «Что касается собственно проливов, то, конечно, время еще не наступило, но надо нам быть готовыми к этому и приготовить все средства»^[608]. В том же направлении царь ориентировал и Министерство иностранных дел.

Объединение Болгарии вызвало широкий резонанс в Европе. Не прошло и месяца, как сербское правительство, первым порывом которого было совместно с Грецией отобрать у Турции Македонию, отказалось от этой идеи и при поддержке Вены потребовало от Софии передачи приграничных Радомирского, Брезникского и Трнского округов. 7/19 октября министр иностранных дел Австро-Венгрии, Г. Кальноки, запросил мнения Н.К. Гирса^[609].

Российское правительство отвергло возможность территориальных уступок Болгарии в пользу Сербии и отказалось от переговоров по этому вопросу, однако в защиту болгар не выступило и никак не повлияло на подготовку князя Милана Обреновича, подстрекаемого австрийским посланником Р. Кевенгюллером, к достижению своей цели военным путем.

Мобилизовала войска и Турция, ряд влиятельных сановников которой выступил за восстановление прежнего положения вооруженной рукой. И хотя Абдул Хамид II, опасавшийся поражений в войне с болгарами и неизбежной при этом консолидации балканских стран, готовых лишить Турцию всех европейских владений, так и не решился занять Восточную Румелию, обстановка на Балканах накалялась с каждым днем. Правящие круги России, судя по всему, намеревались использовать болгарское воссоединение в качестве предлога для решения Восточного вопроса в свою пользу, но только в будущем, по окончании подготовки к Босфорской операции, поэтому после несвоевременного, с их точки зрения, переворота стремились, по словам И.А. Шестакова, «оттягивать решение вопроса на Балканском полуострове до нельзя»^[610].

Помимо прочего, в Петербурге не желали воссоединения болгар под управлением князя Александра Баттенбергского, явно ориентировавшегося на Австро-Венгрию и поддерживаемого Англией. Поэтому официально предупредив Порту о недопустимости репрессивных мер и втайне надеясь, что султан все же введет войска в Румелию и низложит князя, российское правительство, не особенно рассчитывая на обещанное А.И. Нелидовым соглашение о совместной обороне Босфора, позаботилось об ускорении подготовки операции.

1/13 октября И.А. Шестаков занес в дневник: «Был на совещании у военного министра. Боятся, что настоящие обстоятельства заставят захватить Босфор и торопят со средствами. Я старался отдалить вопрос, но не мог отвергать мер. Решили собираться каждый четверг»^[611].

Адмирал отмечал, что больше всех ратовал за проведение операции Н.Н. Обручев, представивший записку, в которой он обосновывал необходимость войны с Австро-Венгрией за Галицию, Буковину и польские земли, а также овладели Босфором «защиты ради, но не Константинополем с Дарданеллами, которые должны остаться за султаном». По свидетельству И.А. Шестакова, 16/28 октября «Государь, прочтя и пометив согласием, велел дать прочесть совершенно секретно Гирсу и мне»^[612].

Спустя три дня управляющий записал: «Черноморский вопрос все преследуется и, кажется, входит в исполнительный фазис», а 29 октября он вместе с военным министром представил всеподданнейший доклад о необходимости экстра ординарного кредита «для исполнения почти сумасбродного плана Обручева — захвата Босфора со средствами, наскоро изготовленными в Черном море»^[613].

3 ноября состоялось Особое совещание под председательством А.А. Абаза, 6езоговорочно утвердившее такой кредит в размере 8 млн руб. из которых Морскому министерству выделялось 6,3 млн, на строительство шести канонерских лодок, шести миноносцев, заказ пушек Гочкиса, мин Уайтхеда, «аппаратов электрического освещения» и различного снаряжения. Военное же министерство собиралось потратить свою часть на приспособление судов РОПиТ к перевозке войск, мин заграждения, на приобретение продовольствия, десантных катеров, ботов и другого имущества. 7 ноября решение совещания было высочайше утверждено^[614].

18 ноября И.А. Шестаков просил Н.Х. Бунге отпустить 0,6 млн в счет кредита, и на следующий день министр финансов дал соответствующее указание Главному казначейству^[615].

Однако к тому времени события на Балканах приняли другой оборот. Начавшаяся 2/14 ноября сербо-болгарская война после поражений сербов под Сливницей 7/19 и Царибродом 12/24 ноября, а также оккупации болгарами части сербской территории практически завершилась: по требованию Австро-Венгрии князь Александр остановил свои войска и вступил в переговоры с Миланом. Победа укрепила положение Баттенберга в Болгарии и на международной арене. В его пользу действовал английский посланник в Константинополе У. Уайт, и Турция, маневрировавшая между Лондоном и Петербургом, настаивавшим при поддержке держав Тройственного союза, а отчасти Франции, на восстановлении status quo в Восточной Румелии, предпочла отказаться от своих первоначальных намерений занять ее и ограничилась декларациями. Российское же правительство, несмотря на настойчивые призывы Н.Н. Обручева, так и не вышло за рамки подготовки Босфорской операции^[616].

Отчасти, видимо, оно не решилось на действительную высадку из-за вооружения турками пяти броненосцев, вследствие волнений на острове Крит, о чем донес 4 декабря командир парохода «Тамань», капитан 1 ранга Н.В. Власьев^[617].

Как отмечалось выше, Филиппопольский переворот вызвал оживленную реакцию Сербии и Греции, первым порывом которых было намерение захватить Македонию. Но вскоре Белград попытался получить территориальную компенсацию за счет болгарских земель, Афины же, несмотря на предостережения Лондона, стали разжигать очередное восстание на острове Крит. К началу этих событий Россия располагала в водах Средиземного моря отрядом кораблей под командованием контр-адмирала Н.И. Казнакова, в составе фрегата «Дмитрий Донской», клиперов «Забияка» и «Пластун», а также направлявшейся в Тихий океан канонерской лодкой «Сивуч». Однако активно использовать отряд Петербург поначалу не собирался. Согласно предписанию ГМШ от 17 сентября 1885 года Н.И. Казнаков должен был посылать свои корабли «по возможности в такие порты», где «появление их не могло бы служить поводом к политическим осложнениям», и во всяком случае избегать «посещения Пирея без предварительного соглашения с посланником» в Афинах, Е.К. Бюцовым^[618].

Между тем, шесть броненосцев — костяк английской эскадры вице-адмирала Д. Хэя — находились у берегов Греции. 22 октября Н.И. Казнаков донес генерал-адмиралу о слухах, будто они собираются зимовать на острове Корфу вместо Мальты. Российские корабли первое время также находились в греческих и австрийских портах. Н.И. Казнаков даже рассчитывал вместе с полковником А.П. Протопоповым пройти на «Забияке» Эвбейским проливом, где предполагалось негласно испытать постановку сфероконических мин на течении, в условиях, близких к босфорским, но греческое правительство объявило о его минировании^[619].

А спустя месяц отряд существовал уже только номинально, так как «Дмитрий Донской» с ноября по декабрь ремонтировался в Тулоне, «Сивуч» получил приказание следовать по назначению, «Забияка» же, с изношенными котлами, стал готовиться к переходу на ремонт в Черное море, на что Турция дала свое согласие.

Однако военные приготовления Афин нарастали, и 16/28 января 1886 года А.И. Нелидов, информированный консулом в Канее (Ханья), Л.А. Нягой, сообщил в Петербург о посылаемых на Крит греческих волонтерах. На острове ждали прибытия в бухту Суда итальянской и английской эскадр, поэтому и консул, и посол считали желательным появление там Средиземноморского отряда, при условии сохранения им «полной независимости»^[620].

К тому времени И.А. Шестаков распорядился поторопить возвращавшиеся с Тихого океана клипера «Разбойник» и «Наездник», практически отменив собственное приказание об осмотре ими Зондских островов, Н.И. Казнаков же получил предписание «следить за движениями греческого флота», по его мнению, почти неисполнимое из-за отсутствия в большинстве портов Греции агентов, а на кораблях — постоянных лоцманов, хорошо знакомых с многочисленными островами и проливами Архипелага. В рапорте от 4 февраля 1886 года адмирал высказал мысль об их необходимости, «в том предположении, что мы будем держать здесь эскадру, деятельность которой во время войны нашей с Турциею могла бы быть крайне важною, так как служила бы отвлечением большого количества турецких морских сил от Черного моря и работала бы как раз на том пути, по которому турки получают свои войска, главный контингент коих идет из Малой Азии (Смирны и др. портов), и снабжение»^[621]. Пока же командующий отрядом констатировал, что не в состоянии уследить за переходившими от острова к острову греческими судами.

После вторичного предъявления Афинам 12/24 января коллективной ноты держав о разоружении и столкновения по этому поводу английского посланника Г. Румбольда с премьером Т. Делияннисом обстановка стала тревожной. Англичане стягивали к берегам Греции свои корабли и готовились силой заставить греков отказаться от их территориальных притязаний и распустить войска. Посоветовавшись с Е.К. Бюцовым, считавшим появление российского отряда у Крита несвоевременным, Н.И. Казнаков решил перейти в Смирну (Измир), где он мог получать телеграфные депеши.

Тем временем, в Петербурге обсуждали предложенную Лондоном совместную морскую демонстрацию. И.А. Шестаков находил повторение того, что происходило в 1880 году у Дульциньо нежелательным и «предложил согласиться с англичанами… но, так как к миру на море склонен и Бисмарк, то стараться из второстепенных морских государств образовать особый охранительный союз, который, устраняя действия на море, вместе с тем наблюдал бы за англичанами… При этом я советовал склонить турок не высылать судов в Архипелаг… Наши силы ничтожны, и нужно подумать, как скрыть это ничтожество, не сходя совсем с поля действия. Можно наблюдать за нейтральным Корфу»^[622].

Карта Эгейского моря, Архипелага и острова Крит

Н.К. Гирс же полагал, что присутствие наших судов в Эгейском море не должно иметь того враждебного характера против греков, которого (так! — Авт.) принимает Англия»^[623].

Управляющий Морским министерством склонялся к мысли задержать отряд Н.И. Казнакова в Смирне. Узнав об этом, Н.К.Гирс испросил высочайшее разрешение направить его в Суду, где находились эскадры держав, а затем «в один из ближайших к Пирею портов, соединенных телеграфом с Афинами, как например в Сиру»^[624].

В Суде Н.И. Казнаков должен был войти в сношение с адмиралами, уклоняясь при этом от совместных акций и объяснений по поводу своих намерений. Дальнейшие его действия обуславливались соглашением с Е.К. Бюцовым. На основании этих положений была составлена инструкция командующему отрядом, изложенная в письме Н.М. Чихачева от 24 января 1886 года.

Указывая на готовность Англии и Италии силой «не допускать греческий флот до военных действий», начальник ГМШ в соответствии с пожеланиями Н.К. Гирса предписал Н.И. Казнакову, дождавшись известий о прибытии в Архипелаг германского броненосца, отправиться в Суду и заявить, что ему «поручено заботиться о предупреждении военных действийна море», уклоняясь от «объяснений относительно способов, коих Вы намерены держаться… так и от всякого вооруженного действия совместно с другими эскадрами. Относительно же действий миролюбивых, — гласила инструкция, — старайтесь, насколько возможно, достигнуть соглашения с начальниками эскадр австрийской и германской»^[625].

Далее Н.М. Чихачев разъяснял, что «правительство наше не имеет по настоящее время намерения вступать в какие бы то ни было военные действия, а желает лишь произвести нравственное давление на греческий народ, чтобы оградить его от увлечений и от опасности, угрожающей ему со стороны европейских морских держав и Турции». Н.И. Казнаков должен был выбрать «район весьма ограниченный, не удаляясь от Афин» и находиться в готовности «по первому приказанию перейти с фрегатом в Пирей». Последнее требование вызывалось опасениями за жизнь греческой королевской семьи в случае беспорядков в Афинах.

Письмо было отправлено с лейтенантом А.А. Эбергардом, выехавшим из Петербурга 24 января. 28 января он отплыл из Одессы на пароходе РОПиТ «Лазарев» и вскоре вручил пакет Н.И. Казнакову в Смирне. 4 февраля адмирал покинул порт с «Дмитрием Донским» и «Пластуном», а 7 февраля вошел в Судскую бухту, где «застал английскую эскадру адмирала, лорда Джона Хея, итальянскую эскадру вице-адмирала Мартини и австрийскую коммодора барона Шпауна». Кроме того, в бухте стояли четыре турецких корабля адмирала Хусейна-паши. После установленных визитов адмиралам и генерал-губернатору Савассу-паше, Н.И. Казнаков узнал от Л.А. Няги, что часть жителей Крита ожидала его прихода «чтобы возмутители спокойствия не имели возможности указывать на отсутствие русских в этой демонстрации как на глухую… поддержку греков в их затеях на острове, сами же коноводы ждали нашего прибытия для того, чтобы явиться ко всем адмиралам с депутацией, которая намеревалась поднести письменную петицию о присоединении острова к Греции». В ответ командующий отрядом «просил его объявить, что я… не приму никакой депутации и никаких заявлений»^[626].

На следующий день Д. Хэй сообщил Н.И. Казнакову, что исполняя предписание своего правительства не допускать нападения греков на турецкую территорию и корабли, он намерен препятствовать появлению греческого флота у Крита, вплоть до применения силы, с чем согласны и другие адмиралы. Вполне разделяя взгляд Д. Хэя, Н.И. Казнаков, после консультаций с бароном Шпауном и командиром пришедшего в Суду 9 февраля германского броненосного фрегата «Фридрих Карл», капитаном Штемпелем, ответил ему, тем не менее, что оставляет за собой свободу действий. В те же дни командующий отрядом узнал от Шпауна о выдвинутом англичанами и принятом Веной предложении блокировать греческий флот. Получив соответствующее известие из Лондона в Петербурге постарались занять неопределенную позицию. 12 февраля Н.К. Гирс уведомил И.А. Шестакова, что Александр III «выразил желание, чтобы контр-адмирал Казнаков вошел в сношения с командирами иностранных эскадр, но чтобы при этом он не становился под начальство кого-либо из них»^[627].

Составленную в ГМШ на основании письма Н.К. Гирса инструкцию Н.М. Чихачев 14 февраля препроводил в Министерство иностранных дел для передачи Н.И. Казнакову через Е.К. Бюцова.

Тем временем адмирал, собравшийся было в Пирей, но отложивший плавание после того, как узнал о скором прибытии на Крит нового командующего английской эскадрой, герцога Эдинбургского, получил 19 февраля две петиции от имени «моров (старост. — Авт.) деревень провинций Апокорони и Сфакия» с просьбой поддержать их требование о присоединении Крита к Греции. Опасаясь, что сделано это только для того, чтобы «заявить в афинских газетах лживое известие о приеме будто бы петиций и о нашем сочувствии движению», Н.И. Казнаков немедленно вернул их подателям через Нягу, сообщив о случившемся Е.К. Бюцову. 21 февраля, в Суде появился герцог Эдинбургский, через день пригласивший всех адмиралов к себе на броненосец «Темерер» и официально предложивший принять участие в блокаде греческого флота. Обсудив предложение адмиралы высказались против, обосновав это неизбежностью вооруженного сопротивления греков при попытке приблизиться к их портам, о чем герцог 24 февраля телеграфировал в Лондон.

Судя по рапорту Н.И. Казнакова генерал-адмиралу, от 28 февраля, эта телеграмма вызвала недоумение королевы Виктории, знавшей о том, что германский представитель получил инструкцию «не останавливаться перед военными действиями». Говоривший об этой инструкции и со Штемпелем, и с герцогом Эдинбургским, Н.И. Казнаков указал руководству Морским министерством на ее противоречие с предписанным ему самому мирным образом действий. 10/22 марта адмирал телеграфировал из Канеи, что по указанию из Лондона герцог вновь предложил адмиралам блокировать греческий флот и на этот раз встретил общее согласие, сам же он вынужден был сослаться на отсутствие полномочий и решил уйти в Пирей^[628].

Становилась очевидной несбыточность надежд российского правительства, опираясь на Союз трех императоров, заставить Англию считаться с его позицией, что могло бы ослабить влияние Лондона на Константинополь в болгарском вопросе. При фактическом содействии Берлина и Вены, Сент-Джемский кабинет перехватил инициативу. Поддерживать великогреческие устремления Афин Петербург не собирался, да и не мог противопоставить себя позиции держав и Турции, так как это лишало его возможности вернуть себе преобладание в Болгарии. К тому же подобная поддержка потребовала бы значительной морской силы. Оставалось лишь маневрировать, пытаясь как можно дольше сохранять нейтральное положение, позволявшее рассчитывать на некоторое сближение с Грецией после произошедшего весной 1878 года охлаждения отношений в связи с попыткой России присоединить к Болгарии по условиям Сан-Стефанского договора Македонию. Поэтому Н.К. Гирс, которому Н.М. Чихачев передал телеграмму Н.И. Казнакова, 11 марта одобрил намерение последнего уклониться от участия в блокаде, но советовал перейти не в Пирей, а в порт, расположенный вне блокируемого района. Н.М.Чихачев, со своей стороны, телеграфировал адмиралу, чтобы он объяснял свою пассивность недостатком продовольствия, что тот и сделал 17 марта в ответ на предложение герцога Эдинбургского выбрать себе участок намеченной линии блокады, после чего снялся с якоря и ушел в Сиру. Однако 19 марта Н.М.Чихачев послал ему приказание вернуться в Суду, видимо, чтобы не создавать повода для упреков в сепаратных действиях.

Н.И. Казнаков получил его 23 марта, а 26 марта А.Е. Влангали известил начальника ГМШ, что «так как мы приняли в принципе блокаду, то нашему поверенному в делах в Афинах предписано подписать декларацию, если только она ограничится нотификацией факта»^[629].

На Певческом мосту надеялись протянуть время в переговорах относительно конкретных деталей организации блокады. Но уже 6 апреля Л.А. Няга телеграфировал в Министерство иностранных дел, что герцог Эдинбургский конфиденциально предупредил Н.И. Казнакова о полученном из Лондона приказании послать в Пирей по одному судну от каждой эскадры, под общим руководством английского командира, с ультиматумом греческому правительству — разоружиться в течение недели, угрожая блокадой при отказе. 11 апреля герцог официально обратился к адмиралу с предложением выделить для демонстрации клипер «Пластун», и тому вновь пришлось сослаться на отсутствие указаний из Петербурга. Правда, эта уловка оказалась бесполезной, так как 13 апреля поверенный в делах, Г.П. Бахметев, передал Н.И. Казнакову, что российское правительство присоединилось к державам.

Судя по всему, Петербург сделал этот шаг после того, как державы и Турция 24 марта/5 апреля 1886 года подписали Топханейский протокол, изменивший условия ранее заключенного болгаро-турецкого договора в соответствии с требованиями России. Из соглашения была исключена статья о военном союзе, а также введен порядок обязательного утверждения Портой болгарского князя в качестве генерал-губернатора Восточной Румелии каждые пять лет, что ставило под сомнение прочность объединения страны, дискредитировало Александра Баттенбергского и давало надежду на его смещение^[630].

5/17 апреля И.А. Шестаков отмечал: «Гирс считает по своим известиям Болгарский вопрос конченым, а Государь не верит. Гирс как ребенок радуется минутному успеху протокола и не хочет допускать последствий»^[631].

Очевидно, в эйфории от кажущегося достижения главной цели министр иностранных дел считал себя связанным проявленной державами готовностью идти ему навстречу, и желая скорейшей ликвидации очага напряженности на Балканах последовал за Лондоном. 7/19 апреля он консультировался с И.А. Шестаковым по поводу выдвинутых англичанами требований и получил совет согласиться на предъявление грекам ультиматума, оговорив необходимость уточнения подробностей. В частности, управляющий Морским министерством считал недопустимым захват греческих торговых судов. Н.К. Гирс, несомненно, с высочайшего одобрения, так и поступил, что вызвало удивление адмирала: «Как и кто ведет у нас дела, коли мои советы, искренние, но основанные только на поверхностном знакомстве с делом, принимаются и тотчас приводятся в исполнение»^[632].

Поспешность принятого решения выяснилась быстро. 15 апреля броненосные фрегаты «Нептун», «Фридрих Карл», «Кайзер Макс» и «Анкона» прибыли в Пирей, где застали «Пластун», который к ним присоединился. Ультиматум был предъявлен и отвергнут греческим правительством, о чем Н.И. Казнаков 16 апреля телеграфировал в Главное Адмиралтейство и в Ливадию, где находились Александр III, И.А. Шестаков, Н.К. Гирс и вызванный туда Е.К. Бюцов. 18 апреля Н.К. Гирс передал командующему отрядом через Г.П. Бахметева, чтобы он не принимал деятельного участия в блокаде и до особого распоряжения оставался в Суде, а «Пластун» держал в Пирее. 24 и 25 апреля это распоряжение было подтверждено. По истечении срока ультиматума посланники держав выехали из Афин. Блокада же из-за свежей погоды началась позднее, 28 апреля. Покинув Судскую бухту эскадры растянулись вдоль побережья Греции и приступили к захвату торговых судов. Н.И. Казнаков запросил было разрешения идти в Фалерскую бухту, но получил отказ, смысл которого поясняет замечание И.А. Шестакова, писавшего, что «порывы Казнакова подчиниться Эдинбургскому, в чаянии, вероятно, аксельбантов, и прорваться к глупой жене, мешающейся чрез добрую королеву в политику … пока устранены»^[633].

1 мая командующий отрядом получил инструкцию Министерства иностранных дел: ни под чье командование не становиться, избегать всяких насильственных мер по отношению к греческим судам, как можно чаще возвращаться в Суду. «Пластун», несмотря на блокаду, предписывалось оставить в Пирее, на случаи эвакуации королевской семьи^[634].

Клипер «Пластун», участвовавший в блокаде греческого побережья

2 мая Н.И. Казнаков на «Дмитрии Донском» ушел в Суду, а затем к острову Зеа, где патрулировал «Темерер». Сообщив герцогу Эдинбургскому о своем присоединении к блокаде, адмирал выбрал для наблюдения пустынный участок побережья Пелопоннеса, о чем известил вернувшегося в Афины Е.К. Бюцова. Но посланник счел соглашение с герцогом неуместным и рекомендовал Н.И. Казнакову под каким-либо предлогом провести несколько дней в Суде, надеясь, что с возможным изменением ситуации исчезнут и основания для блокады. И хотя ждать этого момента пришлось до 24 мая, «Дмитрий Донской» участия в репрессалиях так и не принял.

Действия англичан в непосредственной близости от черноморских проливов вызывали в Петербурге немалую тревогу. Еще 13/25 января 1886 года И.А. Шeстаков отмечал: «Государь все боится, что англичане захватят Дарданеллы, но тогда нужно на все решаться». Однако под этим «все» он понимал не Босфорскую операцию. Осенью 1885 года, когда «ярый Обручев подал записку о необходимости воспользоваться обстоятельствами и ударить прямо на Босфор. Не менее азартный Куропаткин, чая командовать экспедициею, поддерживал его», управляющий Морским министерством «предуведомлял, что мы, с морской стороны, не можем быть готовы ранее года», имея в виду постройку канонерских лодок и миноносцев. Поэтому, задумав в те дни поездку во Владивосток, адмирал «счел долгом совести высказать чистосердечно мой взгляд на предприятие и представить все последствия неудачи». Вечером 10/22 февраля он послал Александру III письмо и в полночь получил ответ, гласивший: «Можете быть уверенным, что ваше задушевное и искреннее слово не пропадет, и я буду руководствоваться в решении этого вопроса вашим мнением. Будьте уверены, что я не поведу Россию на рискованные предприятия и выжду дня, когда мы будем готовы и уверены в полном успехе предприятия»^[635].

Однако беседуя с Е.К. Бюцовым в Ливадии, И.А. Шестаков услышал, что «англичане торгуются за Лемнос» и решил «иметь откровенный разговор с Государем. Лемнос, приближая английский флот к Константинополю, навсегда отдалит исполнение нашей заветной мысли. Нужно сказать Порте: соглашусь на вашу сделку касательно Лемноса в том только случае, если вы мне отдадите верхний Босфор, и даю вам всю контрибуцию и еще кое-что, но если без замены этой вы отдадите англичанам Лемнос, тотчас двигаю войска на Эрзерум и наступаю к Герату. Такой случай требует решительности». Адмирала не успокоило и высказанное 14/26 апреля А.И. Нелидовым мнение, что принципиальное согласие греческого правительства на разоружение снимает вопрос. Дальнейшие же события, особенно начало блокады, заставили управляющего 23 апреля/5 мая доложить императору, что он «был против предприятия, не вызываемого еще силою обстоятельств, и в доказательство фантастической основы его сознавался с горечью, что во всем рассчитывают на флот, а флота нет, в чем Вы сами воочию убедились. На Лемносский вопрос я смотрю совершенно иначе. Если англичане утвердятся там, конец всем нашим историческим стремлениям». Изложив Александру III свою мысль требовать у Турции компенсации на Босфоре под угрозой наступления в глубь Малой Азии, на возражение царя, что «все-таки мы будем заперты Дарданеллами», И.А. Шестаков заявил: «Да нам Дарданелл и не нужно, в Средиземном море у нас нет интересов. Наши интересы в Малой и Средней Азии». «Дорого будет стоить, возразил Государь, не отставший еще от Обручевской фантазии. — вспоминал управляющий. — Дорого, но зато игра свечей стоит, и мы станем твердо. Велел сообщить Ванновскому…»^[636].

Надо сказать, что предложение И.А. Шестакова основывалось на известной идее давления на Турцию наступлением в направлении Эрзурума, по населенной армянами территории. Российской армии не раз доводилось проверять ее истинность, добиваясь определенных успехов, последним из которых было взятие Карса 6 ноября 1877 года. Правда, решающего значения эти успехи не имели, да и боевые действия в гористой местности всегда шли трудно. Но весной 1886 года, когда Порта сосредоточила большую часть войск на границе с Грецией, условия для наступления складывались благоприятно. Угроза же со стороны греков, сербов и болгар могла сделать Абдул Хамида II более податливым. Однако ни одно из этих обстоятельств не гарантировало Россию от появления в Черном море английского флота, если и не пропущенного самими турками, то прорвавшегося через проливы, охранять которые в случае войны, с неизбежным вмешательством балканских стран и Австро-Венгрии, Турция едва ли стала бы. Практически неизбежным следствием такого прорыва становилось создание англичанами военной базы в Дарданеллах или даже в Босфоре.

К счастью, приводить план адмирала в исполнение не пришлось, так как англичане попыток обосноваться на Лемносе не предпринимали. Зато высказанное им убеждение, что у России нет интересов в Средиземном море, спустя год определило судьбу содержавшегося там отряда кораблей. Судя по всему, И.A. Шестаков имел в виду довольно прохладные отношения Петербурга с большинством стран Средиземноморья и отсутствие в регионе сколько-нибудь существенных территориальных владений. Едва ли управляющий при этом ставил на одну доску с политическими и экономические, а там более военные интересы. Правда, он смотрел на перспективы использования Средиземноморского отряда через призму идеи крейсерской войны с Англией, но не ограничился ею и поинтересовался мнением на этот счет Н.И. Казнакова.

Выполняя его указание, командующий отрядом представил при рапорте генерал-адмиралу от 18 марта 1886 года записку «Задачи нашего отряда судов в Средиземном море», в которой отметил весьма ограниченный район плавания и «отсутствие каких бы то ни было инструкций и указаний цели, для которой вы ссылается постоянно эта эскадра». Упомянув несколько раз высказанную управляющим «мысль, что Средиземный отряд, продолжая удовлетворять двум главным целям — школы и крейсерства, должен вместе с тем служить дополнением нашего Тихоокеанского отряда, который в случае нужды не может быть усилен иначе, как посылкою вполне готовых судов из Средиземного моря», Н.И. Казнаков заметил, что у него «есть своя, весьма важная задача»: отряд, «кроме отвлечения морских сил Турции от Босфора, должен еще изолировать ее и прервать все ее сообщения, идущие через Архипелаг». Значение этих коммуникаций состояло как в том, что они позволяли Турции «получать из Европы все военные запасы», так и в том, что по ним доставлялся «главный контингент армии султана». Адмирал выделил два пути: «вдоль по берегу Сирии и Малой Азии, Спорадскими островами на Хиос, Митилен в Дарданеллы» и второй, «вдоль Ионических островов, берегов Пелопоннеса, Мореи и проливами Зеа и Доро» ведущий в Албанию.

По его словам: «Несколько крейсеров, хорошо знакомых с условиями плавания в Архипелаге и местностью, расположившись на этих путях, могут смело если не прекратить вовсе подвоз войск к Босфору, то замедлить его настолько, что Константинополь останется при тех силах, которые находились в нем в мирное время и которые, без сомнения, не в состоянии будут представить серьезного препятствия нашему десанту…»^[637].

Правда, Н.И. Казнаков считал, что отряд «должен быть настолько силен, чтобы не бегать от турецкого флота» и быть в состоянии блокировать Дарданеллы выдвигая тем самым условие, исполнимое лишь в перспективе. Для достижения «свободы действий» командующий отрядом предлагал ввести в его состав транспорты и «минную матку» (плавучую базу миноносцев), с началом же войны — устроить опорный пункт в Архипелаге, захватив один из принадлежащих Турции островов, например, Лемнос, Тенедос, Митилен или Хиос, чему их греческое население не станет препятствовать.

Скорее всего, записка достигла Петербурга к началу апреля, когда И.А. Шестаков уже был в Крыму, и он до самого отплытия 12/24 мая из Одессы на Дальний Восток на пароходе Добровольного флота «Москва» с нею не ознакомился, видимо, как и с рапортом Н.И. Казнакова от 4 февраля. Едва ли управляющий говорил с автором на затронутые им темы при встрече 15/27 мая в бухте Мудрос на острове Лемнос. Сам он занес в дневник, что передал командующему отрядом «наставления и велел быть готовым на случай возбуждения Лемносского вопроса», после чего с помощниками, лейтенантами А.М. Абазой и А.А. Эбергардом, побывал на «Дмитрии Донском»^[638].

Спустя несколько часов «Москва» отправилась в Порт-Саид, а фрегат — в Смирну, где его и застало известие о прекращении блокады Греции, новое правительство которой, во главе с Х. Трикуписом, приступило к демобилизации войск.

Глава 10 Поездка И.А. Шестакова на Дальний Восток

Дневниковые записи И.А. Шестакова наводят на мысль, что покидая Средиземное море, он оставил связанные с ним заботы и переключил свое внимание на проблему крейсерской войны с Англией в океанах. Впрочем, повод задуматься о ней представился ему еще в Константинополе, когда, беседуя со вторым драгоманом (переводчиком) посольства, П.В. Максимовым, он услышал «историю об Ашинове», который «занял порт Александр около Массауа, несмотря на претензии итальянцев, и добивается свидания с Государем». Речь шла об известном авантюристе Н.И. Ашинове, выдававшем себя за предводителя казачьей вольницы, «переселившейся с Кавказа в Персидские владения и разбойничавшей в Елисаветпольской губернии».

Как указывает А.В. Хренков, Н.И. Ашинов отправился в Эфиопию под влиянием рассказов генерального консула в Каире, М.А. Хитрово, с которым познакомился в 1885 году в Москве, на квартире И.С. Аксакова^[639].

М.А. Хитрово призывал установить дипломатические отношения с Эфиопией для противодействия утвердившимся в Египте англичанам. Эта идея получила распространение среди деятелей православной церкви, курируемого великим князем Сергеем Александровичем Палестинского общества, о ней писал в начале 1885 года М Н. Катков^[640].

Однако Министерство иностранных дел, опасаясь испортить отношения с Англией и захватившей порт Массауа Италией, старалось дистанцироваться от Н.И. Ашинова. И.А. Шестаков, напротив, решил: «Нам, пожалуй, нужно бы иметь средства всячески вредить англичанам, и почему нам не употреблять тех же средств, что они… Нужно поговорить с Хитрово»^[641].

Более поздние дневниковые записи управляющего позволяют предположить, что разговор с генеральным консулом так и не состоялся. «Москва» миновала Суэцкий канал, Красное море и направилась к острову Цейлон. Она шла путями торгового судоходства, и ум И.А. Шестакова был занят мыслями о том, какой вред могли бы нанести действующие на них крейсера. Во время стоянки в Коломбо адмирал присматривался к укреплениям, отмечая их слабость. 16/28 июня, в Гонконге, он нашел возможной высадку десанта в бухте Мирс-бей, к востоку от порта, или в бухтах западнее его, чтобы взять укрепления Коулуна с тыла. И.А. Шестаков размышлял о полезности связей с местными пиратами, способными оказать помощь, и планировал при содействии «умного агента … изучить все подступы к Коулуну, а главное приготовить летучий десант в 3–4 тысячи, способный держаться в море по неделям. С таким десантом при первом же объявлении войны можно захватить или истребить Гонг-Конг», лишив английский флот единственного опорного пункта на Дальнем Востоке^[642].

Впрочем, не прошло и недели, как управляющему пришлось вернуться с небес на землю: заглянув в порт Гамильтон он обнаружил там английскую эскадру из восьми кораблей под командованием вице-адмирала Р. Гамильтона, собиравшегося в августе посетить Владивосток.

Пообещав англичанину гостеприимство, И.А. Шестаков продолжил свой путь и утром 23 июня/5 июля зашел в порт Лазарева. Осмотрев его, управляющий пришел к выводу, что «кроме страшных издержек и вражды с Япониею он ничего не принесет нам, ибо в случае войны будет легче наблюдаем из Цусимы и Гамильтона, нежели Владивосток. Лазарев еще вдобавок не может быть удержан. Сохранить Лазарев можно только владея всей Кореей, и в таком случае это занятием одного порта не мыслимо… Нужно непременно овладеть всеми заливами, иначе неприятель, могущий стать везде на якорь, легко облокирует порт и вдобавок может бить стоящие в нем суда с моря чуть не прицельными выстрелами через южную косу… Разумнее держаться Владивостока, сблизить его с внутренностью Сибири дорогою и постоянно держать в Китайском море цельную эскадру… В последнее время говорили еще об острове Гончарова … В восточный конец острова вдается глубокая бухта, тихая при всех ветрах, но ее можно засыпать с моря бомбами через низменный перешеек… Вынес убеждение, что не нужно умствовать, и держаться Владивостока»^[643].

280-мм орудие береговой обороны образца 1877 года. Установкой таких орудий усиливалась оборона Владивостока

Владивостокский порт

К вечеру «Москва» бросила якорь в бухте Золотой Рог. На следующий же день адмирал приступил к осмотру порта и крепости. Во Владивостоке уже началось строительство нового адмиралтейства, но для его оборудования не хватало станков. Плавучий док, первую секцию которого заказали в Англии пять лет назад, доставили в разобранном виде 12 июня 1882 года и спустя два года испытали, все еще не был собран полностью, хотя две из четырех его секций уже действовали. В порту испытывали затруднения с пресной водой. Побывав на береговых батареях, И.А. Шестаков обратил внимание на малое число орудий, к тому же устаревших, образца 1867 года — короткоствольных, и наметил план усиления обороны строительством новых батарей и установкой 11-дюймовых дальнобойных пушек образца 1877 года. 30 июня/12 июля адмирал вместе с А.Н. Корфом осмотрел крепостные сооружения с моря, утвердившись во мнении о слабости оборонительных позиций, особенно на острове Русском, где можно было ожидать высадки неприятельского десанта и который все еще не был вполне изучен и описан.

Из Владивостока управляющий Морским министерством отправился в сопровождении генерал-губернатора осматривать Приамурский край. Впечатление у него сложилось неоднозначное. Несмотря на то, что заселение края началось еще в 1860-е годы, к 1887 году там насчитывалось всего 73 000 русских, тогда как в соседней Маньчжурии население достигло 12 млн человек^[644].

Принятые в соответствии с высочайше утвержденным 1 июня 1882 года мнением Государственного Совета меры по переселению крестьян с пособием от казны оказались неудачными и местная администрация сочла более целесообразным их переселение за свой счет, что позволяло отобрать более обеспеченных и трудолюбивых хозяев. И.А. Шестаков, надо полагать, во многом со слов А.Н. Корфа, записывал в дневник: «Вообще казаки ленивы, да и переселенцы, глядя на них и при легкости наживы, скоро перерождаются из русских тружеников в сибирских лентяев… Как бы ни переселяли уссурийских казаков, оставшиеся и получившие земли переселенных все-таки не занимаются хлебопашеством, ибо должны корчевать поля. Но у них есть промыслы, в особенности извозный, рыбный и звериный, так что они живут безбедно… не удовлетворяют, однакож, цели поселения — развития земледелия до того, чтобы нужные для охраны края войска питались на месте»^[645].

Китайцы, прибывшие на российский Дальний Восток

Адмирал, несомненно, недооценивал то обстоятельство, что непривычный для переселенцев из Европейской России, в значительной части уроженцев Полтавской и Черниговской губерний, суровый климат, гористая, за исключением речных долин Амура и Уссури, местность, иные почвы крайне затрудняли хозяйственное освоение края. Это официально признавала и его администрация, рассчитывавшая в перспективе на развитие не земледелия, а промышленности. Впрочем, для индустриализации дальневосточных районов ни у казны, ни у отечественной буржуазии не хватало капиталов, иностранные же устремлялись туда, где ожидалась более высокая норма прибыли — в Китай. Приамурскому краю предстояло долгое, постепенное развитие, по словам А.Н. Корфа, под угрозой вооруженного либо мирного завоевания «путем наплыва в него китайцев»^[646]. Едва ли при таких условиях он мог послужить опорой для распространения Россией своего влияния в регионе, что, казалось, сознавал и И.А. Шестаков.

Управляющий министерством считал необходимым поддерживать дружественные отношения с Китаем, но одновременно, недостаточно ориентируясь во внешней политике Пекина и Токио, утверждал, что Россия не может допустить усиления их влияния в Сеуле и должна быть готова «остановить это влияние на том рубеже, на котором оно становится нам вредным, даже движением в Корею»^[647].

Для подготовки вторжения он планировал «занять островок Гончарова» и устроить на нем угольную станцию и провиантские склады. В случае войны с Китаем, адмирал советовал А.Н. Корфу отказаться от наступления на Мукден, ограничиваясь линией Цицикар — Гирин, отрицал эффективность действий флота в Печилийском заливе и возможность атаки Пекина, тем самым отказываясь от прежних, составленных С.С. Лесовским планов. Обдумывая же меры на случаи разрыва с Англией, помимо удара по ее торговым коммуникациям и колониям И.А. Шестаков полагал, что было бы «не дурно внезапно занять у корейцев некоторые пункты, куда англичане могут приходить для сбора десанта»^[648].

Его беспокоили слухи о поисках немцами пункта для базы в Корейском архипелаге и раздражала позиция Министерства иностранных дел, о которой он писал: «Наши дипломаты всё, под страхом затруднений, откладывают и не обращщают внимания на рапорты начальников дальних станций — и мы всегда в невыгодном сюрпризе. Цель их, будто, лишать Россию всех стратегических выгод в случае войны и доставлять эти выгоды вероятным неприятелям нашим, а тем ставить нас в невозможность думать о решении вопросов войною — следовательно уступать и унижаться»^[649].

Спустя же несколько дней адмирал заметил: «В наших интересах (ибо мы соприкасаемся к Азии на тысячи верст) вести преимущественно азиатскую политику. Нужно нам, чтобы Азия стала дипломатическим пугалом, и следует занять в ней направляющее положение»^[650].

Эти мысли, отчасти вызванные визитом во Владивосток 20 июля/1 августа китайской эскадры, приводили Шестакова к идее реорганизации Азиатского департамента, с предоставлением ему первенствующего значения в Министерстве иностранных дел. Именно в те дни окончательно сформировалась и его дальневосточная программа, включавшая союз с Китаем, к которому, как он полагал, присоединилась бы Япония, усиление Тихоокеанской эскадры за счет средств, сэкономленных на упразднении военного порта в Николаевске-на-Амуре и ликвидации должности главного командира портов Восточного океана, на чем настаивал А.Н. Корф, дальнейшее укрепление Владивостока и оборудование его гавани, устройство угольного склада для пароходов Добровольного флота на острове Гончарова. Думал он также о том, чтобы «занять дальний от Японского моря пункт в Тихом океане», отвлекая англичан от Приамурского края, и едва ли не всерьез размышлял: «Может быть, Мяклуха выиграет дело у Бисмарка»^[651].

Замысел управляющего министерством, предполагавший если и не решительный поворот внешней политики к делам Дальнего Востока, то гораздо более пристальное внимание к ним, представлял собой развитие идей, высказанных И.А. Шестаковым еще в 1881 году, и отчасти совпадавших со взглядами ряда деятелей Общества для содействия русскому торговому мореходству, таких как М.Н. Катков, А.А. Краевский, В.П. Мещерский, Л.П. Семечкин, М.И. Кази, М.Ф. Мец. М.Н. Катков, на протяжении многих лет то призывавший вкладывать средства в развитие Владивостока и всей дальневосточной окраины, поддерживать деятельные отношения с Кореей, то заявлявший, что «тихоокеанским вопросом можно нам погодить заниматься до решения вопроса афганского» и указывавший на Среднюю Азию как на опору в борьбе с Англией, в 1886 году вновь заговорил о необходимости «обеспечить себе свободный выход в океан, ибо только при свободном выходе в океан великая держава может приобрести столь необходимое ей морское значение», сетуя, что с занятием англичанами порта Гамильтон подходящий момент упущен^[652].

Статьи на эту тему публиковались Н.А. Рыкачевым в «Кронштадтском Вестнике», читавшемся Александром III, в «Новом Времени» А.С. Суворина, изредка в «Руси» И.С. Аксакова. Надо полагать, что при всей сложности отношения к печатному слову того узкого круга чиновников и придворных, который мог оказывать влияние на деятельность правительства, и в частности при существовавшей в МИД и Министерстве финансов антипатии к Каткову и всему «русскому направлению», эти публикации все-таки создавали определенную атмосферу, способствовавшую постановке вопросов дальневосточной политики.

24 июля/5 августа, завершив осмотр края, И.А. Шестаков покинул Владивосток на фрегате «Владимир Мономах». Его путь лежал в Нагасаки, где, прощаясь с А.А. Корниловым, он поручил командующему эскадрой «избрать места (порты Китая и Японии, Манильские, на Борнео и пр.) для складов угля и фирмы (то есть поставщиков. — Авт.)», считая самыми надежными американцев^[653].

Затем управляющий на пароходе «Москва» отправился в Иокогаму, оттуда в Токио, где 6 августа встретился с министрами, через три дня был принят императором, а 12 августа, вернувшись обратно, осмотрел «Наниву» — один из новейших крейсеров японского флота, весьма ему понравившийся. На следующий день адмирал простился с Японией.

25 августа, в океане, он приступил к работе над отчетом о поездке, прервав ее 4 сентября, когда «Москва» ошвартовалась у причала Сан-Францисского порта. Здесь И.А. Шестакова встретили генеральный консул, А.Е. Оларовский, и консул Г. Ньюбаум, принявший американское гражданство финляндский уроженец вице-президент «Аляска Коммершиэл К°» (она же «Гутчинсон, Кооль и К°»), арендовавшей котиковые промыслы. О них и зашел разговор. Все усиливавшееся браконьерство американских и английских арматоров, отправлявшихся в российские воды из Сан-Франциско, Ванкувера, Гонолулу и Иокогамы, лишало компанию заметной части прибылей. Поэтому по ее просьбе с 1884 года от морского ведомства на остров Тюлений стали ежегодно отряжать караул из одного офицера и 19 нижних чинов^[654].

1

2

Японский крейсер «Нанива» (вверху 1) и американский крейсер «Атланта» (2), осматривавшиеся И.А. Шестаковым

Миноносец «Свеаборг», построенный в Гавре фирмой Норманна

Встал вопрос и о привлечении к охране промыслов на Командорских островах клиперов, крейсировавших с 1875 года у берегов Чукотки. Однако вплоть до начала 1890-х годов он так и не был решен, и клипера, основной задачей которых являлось предотвращение незаконной торговли иностранцев с местными жителями и убоя китов в территориальных водах России, определенных инструкций на этот счет не имели^[655].

Из Сан-Франциско И.А. Шестаков отправился в Чикаго, а затем в Нью-Йорк, где был встречен поверенным в делах. Р.Р. Розеном. 16 сентября адмирал принял известных американских судостроителей В.Г. Уэбба и У. Крампа, предлагавших свои услуги, а на следующий день осмотрел крейсер «Атланта».

19 сентября он отплыл из Нью-Йорка в Гавр на пароходе «Гасконь» французской трансатлантической компании, увозя с собой составленный фирмой У. Крампа проект 17-узлового крейсера и проект «динамитного судна», вооруженного пневматическими орудиями конструкции Э. Залинского. На борту «Гаскони» управляющий вернулся к отчету о поездке, в котором старался «убедить перенести центр тяжести нашей политики в Азию, и там устроить против ненавистной Англии грозный союз» с Китаем и Японией^[656].

Спустя девять дней пароход был в Гавре, где И.А. Шестакова ждали Е.И. Алексеев, С.О. Макаров и командиры миноносцев, выстроенных фирмой Нормана. Нанес ему визит и сам заводчик, а затем и представитель фирмы «Форж э Шантье», предложивший осмотреть строившийся для Японии крейсер, но усталость заставила адмирала отказаться от осмотра и сразу выехать в Париж. После визитов официальным лицам, управляющий телеграфировал в Петербург просьбу позволить ему отдохнуть во Франции, на что получил разрешение Александра III. Но покоем И.А. Шестаков наслаждался меньше недели и, едва к нему вернулись силы, стал ездить на заводы и верфи, познакомился с занявшим в конце 1885 года пост морского министра контр-адмиралом Обом, о реформах которого уже знал из донесений Е.И.Алексеева, приславшего в Петербург книгу Г. Шарма «Реформа флота», воспринимавшуюся в качестве программы нового министра.

С первых же дней Об учредил в составе своего министерства особое бюро для заведования минной частью, под руководством контр-адмирала Лайэрле, с отделениями в Шербуре, Бресте и Тулоне, приостановил строительство броненосцев и поставил вопрос о закладке быстроходных легких крейсеров и миноносцев. Им была намечена серия минных опытов и маневров^[657].

По собственному признанию министра, он намеревался подготовить французский флот к крейсерской войне, с беспощадным истреблением неприятельских судов вместе с экипажами и пассажирами, так как «война есть отрицание всякого права»^[658].

Некоторые положения теории Оба нашли у И.А. Шестакова живой отклик. В начале октября 1886 года, побывав на предприятиях в Сен-Назере, где строился корпус крейсера «Адмирал Корнилов», Нанте, где изготавливались его машины и котлы, в Гавре, на артиллерийском заводе фирмы «Форж э Шантье», получив множество предложений от представителей различных компаний, управляющий выехал в Россию. Однако в Петербурге ему сразу же пришлось заняться безотлагательными делами, в первую очередь связанными с беспокоившим его Болгарским кризисом.

Глава 11 Болгарский кризис

Начало событиям, за которыми адмирал И.А. Шестаков внимательно следил на протяжении двух месяцев, положило низложение болгарского князя Александра Баттенбергского в ночь с 8/20 на 9/21 августа 1886 года группой русофильски настроенных офицеров во главе с начальником военного училища, майором П. Груевым, помощником военного министра А. Бендеровым и капитаном Р. Дмитриевым при участии юнкеров и солдат Струмского полка.

В Петербурге знали о подготовке переворота и одобряли ее, но практического содействия не оказывали, а сразу после низвержения князя и его высылки в Австро-Венгрию поспешили заявить, что держатся в стороне от происходящего и не намерены оккупировать Болгарию^[659].

Тем временем офицеры передали власть правительству митрополита Климента, а он 12/24 августа отказался от нее в пользу лидера Либеральной партии, многолетнего премьер-министра П. Каравелова — политика авторитетного и занимавшего в целом пророссийскую позицию, однако настаивавшего на реставрации Баттенберга, чего совершенно не допускал Александр III.

Предпринятая болгарским князем 17 августа попытка вернуться в страну вызвала резкий протест царя. Александр Баттенберг, не нашедший опоры ни в обществе, ни в армии, 25 августа официально отрекся от престола и вторично покинул Болгарию, оставив ее на попечение регентского совета в составе П. Каравелова, С. Муткурова и С. Стамболова. Начинавший свою политическую карьеру в 1878 году сотрудничеством с временной российской администрацией, С. Стамболов к моменту переворота стал сторонником высвобождения Болгарии из-под опеки России. Будучи первым регентом, после непродолжительного зондажа позиции Петербурга, он повел дело к укреплению режима личной власти, жестоко преследуя русофилов и ориентируясь на поддержку Англии, Австро-Венгрии и Турции. Чтобы не потерять совершенно своего влияния в княжестве, Александр III решил направить туда в качестве чрезвычайного комиссара военного агента в Вене, генерал-майора Н.В. Каульбарса. Впрочем, под давлением Вены и Берлина статус посланца был изменен его назначили временно управляющим генеральным консульством в Софии, причем Н.К. Гирс, не сочувствовавший этой миссии, с самого начала устранился руководства ею.

Перед Н.В. Каульбарсом были поставлены задачи: предотвратить выборы в Великое Народное собрание, добиться отмены военного положения и настоять на освобождении из тюрем участников детронизации^[660].

Иначе говоря, ему предстояло дискредитировать регентов и подготовить передачу власти в руки русофильских кругов, о которых, впрочем, в Петербурге ясного представления не имели. Прямолинейные, хотя и непоследовательные действия генерала, при дезорганизованности русофилов и решительном сопротивлении регентства его давлению, лишь накалили обстановку без какого-либо положительного результата. В конце сентября, вопреки требованиям российского правительства, состоялись выборы в Великое Народное собрание, проходившие в атмосфере преследования русофилов и фальсификации избирательных бюллетеней. Предпринятая Н.В. Каульбарсом поездка по стране была сорваны эмиссарами регентов. По настоянию Н.К. Гирса Александр III предписал генералу вернуться в Софию и настаивать на перевыборах депутатов.

Еще во время поездки, отмечая политическую пассивность населения, Н.В. Каульбарс высказался в пользу временной оккупации Болгарии, а в телеграмме он 24 сентября предложил для придания уверенности русофилам послать в Бургас и Варну военные корабли^[661].

Однако на оккупацию российское правительство не могло решиться из-за негативного отношения к ней держав. Наблюдавший за событиями из Парижа И.А. Шестаков такую пассивность не одобрял, рассуждая о возможности «занять весь Бургасский залив … под предлогом наблюдения, не возникнет ли междоусобие». Ему казалось, что «зимою едва ли кто решится на войну, а мы можем высадить корпус теперь же и до весны утвердиться в выгодном условии для всех будущих переговоров»^[662].

Между тем регенты, поддерживаемые английскими представителями в княжестве, предприняли попытку парализовать деятельность российских дипломатов, в первую очередь их влияние на русофилов. 4 октября вице-консул в Варне, И.Ф. Похитонов, телеграфировал в МИД, что консульство изолировано и за его посещение аресту подвергаются не только болгары, но и российские подданные, почта и телеграф контролируются офицерами-стамболовцами, а в целом положение таково, что он опасается «серьезных оскорблений, особенно ввиду обвинений русских консулов в формировании чет (отрядов. — Авт.) с целью бунта против правящейпартии»^[663].

Из Министерства иностранных дел телеграмму направили в Морское министерство, и 8 октября временно замещавший управляющего Н.М. Чихачев запросил А.А. Пещурова, какие корабли он может послать в Болгарию. Выбор был невелик, и А.А. Пещуров ответил, что «кроме "Меркурия" и "Забияки" послать некого». К тому времени крейсер уже окончил кампанию и приступил к разоружению на зиму в Севастополе, а клипер оставался на станции в Батуме «в распоряжении Кавказского управления». В тот же день А.А. Пещуров распорядился отозвать «Забияку» в Севастополь, а «Память Меркурия» экстренно подготовить к выходу в море^[664].

Однако исполнить эти приказания оказалось непросто. Телеграмму, посланную из Николаева, сумели доставить отлучавшемуся из Батума командиру клипера лишь утром 9 октября, что касается крейсера, то отсутствие половины артиллерийских запасов и всего снабжения по минной части не позволяло отправить его раньше вечера 11 октября.

Впрочем, как часто случается, спешка оказалась преждевременной. 10 октября А.А. Пещурову пришла из Петербурга шифровка с предписанием «задержать отправление в Варну до получения инструкции депешею». На следующий день главный командир послал в Севастополь на миноносце «Кодор» предметы минного вооружения «Памяти Меркурия», а также письмо командиру Севастопольского порта, контр-адмиралу М.Н. Кумани и «некоторую сумму денег в звонкой монете» на заграничные расходы. А.А. Пещуров предупреждал М.Н. Кумани, что цель экспедиции — охрана консульства в Варне, в связи с чем может потребоваться высадка корабельного десанта, и нужно проследить, чтобы эта часть на судах была в полном порядке. В свою очередь он получил тогда же от Н.М. Чихачева телеграмму: «Прикажите командирам быть осторожнее в своих действиях, команду на берег, кроме крайней необходимости, не увольнять и офицерам к спуску флага быть на судне, и вообще избегать всяких недоразумений с местными жителями»^[665].

Конечно, такое наставление, видимо, согласованное с Министерством иностранных дел, исключало сколько-нибудь активное участие посылаемых кораблей в решении стоявших перед Н.В. Каульбарсом задач. Это подтверждается и принятой М.Н. Кумани по телеграфу из Петербурга 12 октября инструкцией Министерства иностранных дел И.Ф. Похитонову, гласившей: «Ввиду вызывающего образа действий правящей партии по отношению к вице-консульству, в Варну отправляются крейсеры "Забияка" и "Память Меркурия". Демонстрация эта, по мнению генерала Каульбарса, должна образумить наших противников и поднять дух приверженцев. Если бы предположение это оправдалось, то произведенным впечатлением следует воспользоваться, чтобы побудить местную власть обеспечить безопасность русских подданных и свободу сношений консульства и, если возможно, удалить из города лиц, заявивших себя враждебными поступками относительно консульства. Цели этой следует добиваться, не прибегая к употреблению нашей военной силы и всячески избегая возможности столкновений между экипажем судов и гарнизоном, так как таковые столкновения могут повлечь за собою необходимость принятия с нашей стороны более серьезных мер, требующих предварительной подготовки. Только в том случае, если консульству будет грозить опасность, Вам предоставляется испросить у командующего судами команду матросов для охраны»^[666].

Получив 12 октября пакет с инструкцией, но так и не дождавшись необходимого для связи шифра, командир «Забияки», капитан 2 ранга Ф.Н. Сильверсван отправился по назначению, и в тот же день его клипер бросил якорь на внешнем рейде Варны. «Память Меркурия» оставался в Севастополе еще двое суток. Задержанный по приказанию Н.М. Чихачева, он дожидался 100 человек сверхштатной команды, набранных для обоих кораблей из состава съемочных партий и других подразделений на случай высадки десанта. Люди прибыли из Николаева в 15 ч 15 октября, а в 17 ч крейсер снялся с якоря. Накануне Ф.Н. Сильверсван в Варне передал И.Ф. Похитонову инструкцию, при этом, стараясь изолировать съехавшего на берег капитана, верный регентам Приморский полк немедленно выставил в порту и на прилегающих улицах караулы, разогнавшие прохожих. Когда же на следующий день вице-консул отдал визит и «Забияка» салютовал ему изо всех орудий, то «салют этот… был принят за предупредительный маневр, и народ весь повалил на набережную и опрокинул весь караул; солдаты и офицеры бросились в казармы, предполагая, что последует бомбардировка, а вышедший на пристань из катера консул был встречен тысячами народа, который его провожал по улицам до дому громогласным "ура"! Пользуясь этим впечатлением, консул потребовал полной неприкосновенности русских подданных и при грозил в случае оскорбления кого-либо из офицеров и команды клипера принятием энергических военных мер»^[667].

Крейсер «Память Меркурия»

Это недоразумение оказало заметное влияние на местные власти и, как доносил командир прибывшего вечером 16 октября крейсера «Память Меркурия», капитан 1 ранга П.М. Григораш, «случаи возмутительного телесного наказания русскоподданных за посещение нашего консульства уже не повторялись»^[668].

Появление российских кораблей в Варне вызвало резкий протест английского правительства, обеспокоило Абдул Хамида II, опасавшегося прорыва англичан через Дарданеллы, и произвело сильное впечатление на регентов, воспринявших его как начало оккупации Болгарии. С. Стамболов даже составил план вооруженного сопротивления. Но справившись с волнением и выяснив позицию держав, болгарское правительство удачно сманеврировало: оно сделало ряд уступок Н.В. Каульбарсу, освободив участников августовского переворота и издав циркуляр о предотвращении насилия над российскими подданными, однако далее этого не пошло^[669].

Последней надеждой генерала оставался военный заговор, зревший в гарнизонах Лома, Видина, Шумена, Сливена, но сыграть роль координатора действий отдельных частей он не сумел. Их разрозненные выступления без труда подавлялись стамболовцами.

22 октября началось восстание в Бургасе, о котором местный консул А.Н. Емельянов, попытался сообщить Н.В. Каульбарсу и И.Ф. Похитонову, но на варненской станции его телеграмму изъяли. Лишь 24 октября И.Ф. Похитонов узнал, что телеграфная линия между Варной и Бургасом блокирована, и через Ф.Н. Сильверсвана предупредил об этом П.М. Григораша, как старшего из командиров. связавшись с Н.В. Каульбарсом, вице-консул получил приказание послать корабль в Бургас, и 25 октября передал Ф.Н. Сильверсвану соответствующее официальное письмо, а «в 3 ч утра 26 октября», «Забияка» вышел в море. Спустя несколько часов клипер бросил якорь в Бургасском порту, напротив здания российского консульства. Исполнив требования карантинных правил, командир встретил прибывшего на корабль А.Н. Емельянова, который рассказал ему о подавлении не получившего своевременной поддержки восстания подошедшими из Сливны войсками, арестах его участников и изоляции консульства. Стамболовцы сняли выставленных вокруг здания часовых лишь с приходом клипера, город же в целом оставался на военном положении. В местной тюрьме истязали заключенных, заглушая их стоны и крики звуками духового оркестра. Иностранные консулы, кроме английского, безуспешно протестовали против пыток.

Крейсер «Забияка»

Выяснив обстановку, Ф.Н. Сильверсван, как и предполагалось первоначально, намеревался вернуться, однако 28 октября по Бургасу разнесся слух, что после ухода клипера стамболовцы повесят арестованных участников восстания, и А.Н. Емельянов с разрешения Н.В. Каульбарса попросил командира клипера остаться. Почти две недели российские корабли стояли в обоих главных портах Болгарии, сдерживая там разгул репрессий. От выдвинутого было Н.В. Каульбарсом предложения занять Варну Н.К. Гирс и Александр III отказались, и регенты, убедившиеся в отсутствии угрозы со стороны России, разгромили русофилов и укрепили свою власть.

К концу октября миссия Н.В. Каульбарса исчерпала себя, и ему оставалось найти благовидный предлог, чтобы удалиться из Болгарии. Воспользовавшись избиением каваса (переводчика) российского консульства в Пловдиве, нарушившего комендантский час в ночь с 29 на 30 октября, генерал 2 ноября направил болгарскому правительству ноту с требованием наказания виновных в избиении, но регенты на нее не ответили. 6 ноября дипломатические отношения между Россией и Болгарией были прерваны, а через день Н.В. Каульбарс выехал из Софии в Константинополь. Покинули страну и другие российские представители, причем персонал консульств в Варне и Бургасе воспользовался для этого стоявшими там кораблями.

Так завершилась экспедиция, вполне удовлетворившая прямому назначению — охране консульств в приморских городах, но не оправдавшая возлагавшихся на нее Н.В. Каульбарсом и, видимо, Александром III надежд. Морскому Министерству она стоила около 68 000 руб., об ассигновании которых сверхсметным кредитом Н.М. Чихачев 15 октября просил Н.Х. Бунге, но по настоянию министра финансов был вынужден временно отнести этот расход на действующую смету^[670].

Возвратившийся в Петербург и являвшийся 31 октября по этому случаю царю И.А. Шестаков обратил внимание, что «обыкновенно любящий говорить со мною о разных вопросах, в особенности о восточном, Государь упорно молчал»^[671].

Судя по всему, переживший сильное разочарование и потерявший надежду вернуть прежнее влияние на Болгарию, Александр III не желал более возвращаться к неприятной теме. 10 ноября, во время очередного доклада, он приказал разоружить «Память Меркурия» и «Забияку».

Глава 12 Морская политика России в бассейне Тихого океана. Программа дальнейшего освоения дальневосточных районов

В те же дни получила логическое завершение и поездка И.А. Шестакова на Дальний Восток. 31 октября, с разрешения императора, управляющий Морским министерством подал ему свою записку. Надо сказать, что составляя ее, адмирал, очевидно, пользовался письмом А.Н. Корфа от 6 января 1886 года и его всеподданнейшей запиской от 6 марта, присланной в копии при письме от 16 марта. В пользу такого предположения говорит не только прямое упоминание И.А. Шестаковым в дневнике чтения материалов «по Амурскому генерал-губернаторству», но и близость многих идей и даже выражений, использованных авторами. Так, А.Н. Корф писал, что Европа имеет на побережье Тихого океана «предохранительный клапан от избытка населения и производительности». «Приобретения в Полинезии и в малоисследованной еще Африке суть естественные последствия избытка жизни в европейских государствах и вместе предохранительные клапаны», — вторил ему И.А. Шестаков. Генерал-губернатор доказывал, что с развитием колоний «расширяется и район необходимой обороны», а тем самым и уязвимость западноевропейских государств, поэтому «в недалеком будущем на каждое вооруженное столкновение в Европе будет непосредственно влиять положение воюющих сторон в Тихом океане». Близкие мысли высказывал и управляющий Морским министерством, писавший: «Легко представить положение наиболее вероятных противников наших в Европе, если Китай, а за ним Япония, станут нашими прочными союзниками, по крайней мере, сторонниками нашими в возникающих вопросах»^[672].

В письме от 6 января А.Н. Корф предлагал упразднить Сибирскую флотилию и должность главного командира портов Восточного океана, пустив деньги на усиление эскадры^[673]. А в записке от 6 марта говорил о том, что Англия заняла преобладающее положение на Дальнем Востоке не столько благодаря численности своего флота, сколько наличию ремонтных средств и складов, чего нет у других держав. Россия же, утверждал он, находится в более выгодных условиях, «обладая во Владивостоке отличным портом», который уже оборудуется Морским ведомством надо лишь укрепить его и усилить сухопутные войска. Ознакомившись с запиской, Александр III согласился с высказанными в ней мыслями, но приказал обсудить их с министром финансов.

Вновь к тем же вопросам А.Н. Корф обратился во всеподданнейшем отчете от 1 июня 1886 года, уверяя императора, что ему «выпала трудная задача оживить» недавно присоединенный, а потому «почти пустынный и дикий» Приамурский край, с приобретением которого «России открылся свободный выход в океан», отсутствующий на ее европейских границах. «Край этот по своему географическому положению и обилию первоклассных гаваней и бухт представляет самые благоприятные условия для развития наших морских военных сил. Это преимущество, в свою очередь, не только даст нам возможность проявить наше политическое влияние и силу на соседние нам азиатские государства — Китай, Японию и Корею, но может также способствовать возвышению нашего политического значения в Европе. Базируясь на Владивостоке, наш флот и крейсера, в случае столкновения с морскими европейскими державами, всегда будут в со стоянии угрожать и даже действительно наносить удары торговым и политическим интересам европейских держав, все более и более сосредоточивающихся на побережье Великого океана»^[674].

Касаясь отношений с Кореей, генерал-губернатор выразил надежду, что, вопреки сильному влиянию Китая, Россия может сыграть роль покровительницы и защитницы Сеула от посягательств Пекина и Токио, «чтобы иметь на случай столкновения с Китаем одним врагом меньше и одним выдвинутым вперед постом больше». «Соседство наше с Кореею имеет для нас и то значение, что открывает новый, хотя, впрочем, не очень обширный рынок для наших произведений, по крайней мере в северных провинциях ее, куда не успели проникнуть европейцы и где мы можем избежать конкуренции с ними, которая была бы не под силу нам. Нельзя также умолчать … что Корея является единственным поставщиком скота для всего Южно-Уссурийского края и г. Владивостока», — писал он^[675].

А.Н. Корф подчеркивал, что «имея в своих руках сообщение Маньчжурии с морем, мы сохраняем средство некоторого давления на Китай», правительство которого со времени Кульджинского кризиса приложило немалые усилия к заселению пограничных районов и развитию там «оборонительных и наступательных средств», явно намереваясь «занять часть берега Посьетского залива», не останавливаясь перед тем, чтобы «употребить силу для достижения намеченной цели». Упомянув многочисленные и непрерывно умножавшиеся пограничные недоразумения, начало которым положило предъявленное России в 1882 году требование передать часть территории с деревней Савеловка, генерал-губернатор выразил мнение о пагубности и недопустимости войны с Китаем, особенно в случае одновременного разрыва с европейской морской державой, при «слабых оборонительных сухопутных и морских средствах, какими мы располагаем здесь в настоящее время»^[676].

Таким образом, отчет, как и мартовская записка, обосновывал необходимость наращивания вооруженных сил в Приамурском крае, главным образом в предвидении столкновения с Поднебесной, казавшегося почти неизбежным. Все остальные аргументы служили для подкрепления этой мысли. Причем А.Н. Корф, армейский генерал и администратор, на первый план выдвигал отношения с Китаем и потребность освоения собственной территории, включая ее заселение, охрану побережья и строительство Забайкальской железной дороги, как участка Сибирской.

И.А. Шестаков, несомненно, ознакомился с упомянутыми материалами, говорил с самим генерал-губернатором и учел его точку зрения в своей записке, но опасаясь, как бы ассигнование дополнительных средств А.Н. Корфу не сказалось на финансировании нужд Морского ведомства, а чрезмерный рост сухопутных сил не обременил моряков транспортной службой, он в своей записке выступил против стремления разместить переселенцев на всей территории края, полностью занять Сахалин и содержать военные посты «в маловажных пунктах». Адмирал счел излишним уделять внимание Николаевску-на-Амуре и Посьету и раскритиковал практику охраны побережья и промыслов военными судами. Взамен он предложил периодические рейды крейсеров, с «разорением притонов иностранцев на берегу и самым поверхностным полицейским надзором». И.А. Шестаков советовал превратить Владивосток в важнейший и практически единственный коммерческий порт дальневосточных владений России, соединив город железной дорогой с Амуром у Хабаровки и заселив в первую очередь прилегающие к нему местности. Утверждая, что «на крайних восточных пределах наших следует считать сохранение Владивостока главнейшей целью», управляющий считал необходимым перестроить его оборону, сделав ключевой позицией остров Русский, бухты которого освобождались ото льда раньше Золотого Рога, что грозило безнаказанной высадкой туда неприятельского десанта.

Полагая важным, отбросив «всякую мысль о дальнейших приобретениях… направить твердо, неизменно и деятельно восточную политику нашу к прочным мирным отношениям с непосредственными соседями», адмирал высказался в пользу повышения статуса Азиатского департамента Министерства иностранныхных дел, с назначением его директора товарищем министра. Он настаивал на замене иностранцев, служивших консулами «в портах Китая и Японии, в голландских и испанских колониях» российскими подданными и на тесной связи дипломатических агентов с Приамурским генерал-губернатором и командующим Тихоокеанской эскадрой. Обратившись к «любимому вопросу наших безответственных политиков — Порту Лазарева», И.А. Шестаков решительно отверг предложение занять его, но вместе с тем назвал желательным учреждение на острове Гончарова угольной станции, способной «служить продовольственным складом для армии, двигающейся вдоль берега».

Управляющий доказывал, что «всякая политика, чтобы быть действительной, должна опираться на военную силу. В данном случае опора может быть выказана, в мирное время, только морскими средствами. Поэтому Морское ведомство должно быть главным пособником Министерства иностранных дел … содержа в восточных водах значительную эскадру». «Необходимо возвести командование там до вице-адмиральского и иметь не менее двенадцати боевых судов, жертвуя отчасти станциею Средиземного моря, которая не может помочь нам ни в каком случае», — писал он^[677].

По его расчетам на увеличение эскадры и еще один, восьмой ежегодный рейс пароходов Добровольного флота на Дальний Восток требовалось около 600 тыс. pyб., но адмирал обещал изыскать их в нормальном бюджете, упразднив главное командирство во Владивостоке, сократив до минимума Сибирскую флотилию и ограничив местное адмиралтейство «размерами, нужными для исправлений Тихоокеанской эскадры».

Такой подход, вполне объяснимый желанием в короткое время и ценой малых издержек обзавестись более внушительным инструментом внешней политики, таил в себе зерно будущих затруднений, способных свести на нет эффективность этого инструмента при сколько-нибудь серьезном вооруженном столкновении. Ведь сокращение флотилии, обеспечивавшей львиную долю казенных перевозок между отечественными гаванями Тихого океана, грозило замедлением подготовки к их обороне, сложностями при перевозке и снабжении войск. Недостаточное же число канонерских лодок снижало возможности защиты как российских интересов в Китае, так и собственного побережья. Ограничение производственных мощностей владивостокского адмиралтейства потребностями ремонта дюжины кораблей неизбежно становилось помехой в поддержании должной боеспособности эскадры даже при незначительном увеличении ее численности. Однако в тот момент противоречие между размашистой политической и куцей финансовой частями выдвигаемых планов никого не насторожило.

Через день, 2 ноября, Александр III вернул И.А. Шестакову записку со своими пометками, а на следующий день, во время доклада, как отмечал управляющий, «особенно налегал на верность взгляда моего на счет азиатской политики что не раз занимало его. Записку велено послать Ванновскому, Толстому, Островскому, Гирсу и, по моему предложению, Абаза»^[678]. Последнего адмирал «ввел как звено с Бунге», надеясь, что, будучи государственным человеком, А.А. Абаза «решит, важен ли вопрос, и раз это решивши, уже труднее ему будет стоять за экономическую сторону. Между тем, он будет польщен участием в совете»^[679].

Заседание Особого совещания по рассмотрению всеподданнейшей записку управляющего Морским министерством, под председательством великого князя Алексея Александровича, с участием министра внутренних дел Д.А. Толстого, председателя Департамента государственной экономии А.А. Абаза, министра государственных имуществ М.Н. Островского, Н.К. Гирса, П.С. Ванновского, И.А. Шестакова и А.Н. Корфа состоялось 30 ноября 1886 года.

Рассматривая вопросы в соответствии с программой, подготовленной ГМШ, участники совещания «единогласно высказались в пользу Владивостока и решения не разбрасываться и не искать никаких других пунктов для устройства порта». Затем они постановили «всех переселенцев, прибывающих в Приморскую область морем … водворять в районе треугольника Ханка — Посьет — Преображенье», снарядить экспедицию «для изыскания месторождений каменного угля, по возможности ближе к Владивостоку», и приступить к их разработке используя труд каторжников. Решено было отказаться от регулярного крейсерства военного корабля в Беринговом море, посылая его туда лишь время от времени, и, кроме того, приобрести для Добровольного флота специальный пароход, который совершал бы по два рейса к берегам Камчатки каждую навигацию. Министры также признали неотложным устройство «надежного пути от Владивостока до Хабаровки».

При обсуждении внешнеполитических вопросов, И.А. Шестаков весьма критически отозвался о личном составе дипломатических представителей России на Дальнем Востоке, приписывая им робость и пассивность, что вызвало возражения Н.К. Гирса. Судя по проекту журнала совещания, никто из министров И.А. Шестакова не поддержал, и, как отметил в своем дневнике В.Н. Ламздорф, «вопрос о выделении всех восточных дел из общей политики и учреждение чего-то вроде автономного управления в ведении начальника Азиатского департамента даже и не обсуждается»^[680].

Совещание лишь постановило «просить министра иностранных дел принять меры к упрочению наиболее тесных и дружественных отношений с Китаем и Японией», наладить связь между дипломатами, генерал-губернатором и начальником морских сил, а также иметь штатных консулов в тихоокеанских портах^[681]. Правда, Н.К. Гирс оговорил последнее ассигнованием дополнительных средств.

Карта Приамурской, Приморской областей и Манчжурии

Обсуждая вопрос об увеличении Тихоокеанской эскадры, завели речь и о необходимости сверхсметного кредита. Вопреки собственным обещаниям, управляющий Морским министерством заявил, что содержание на Дальнем Востоке 12 кораблей потребует 2 276 964 руб., вместо расходуемых ныне 1 098 744 руб., причем, хотя почти половина недостающей суммы покрывается при упразднении отряда в Средиземном море и Сибирской флотилии, но около 600 000 руб. все же не хватит. Оправдываясь, что он «не мог предвидеть того падения курса», которое произошло, а так как «за постройку за границею некоторых судов и механизмов и вообще при плавании судов за границею платежи производятся звонкою монетой», в результате чего «курс неминуемо отражается и на размере самого бюджета, исчисляемого в кредитных рублях», И.А. Шестаков предложил исключить из нормального бюджета министерства субсидию Добровольному флоту, как раз составляющую 0,6 млн руб^[682].

Однако А.А. Абаза заявил, что «финансовое положение России, вследствие общего политического настроения и предстоящего дефицита, можно сказать безотрадное», ожидается снижение доходов, курс рубля стоит столь же низко, «как он стоял после второй Плевны», между тем, ввиду «общего стремления к увеличению армий», неизбежен рост расходов Военного министерства, да к тому же существуют и другие потребности, препятствующие росту сметы Морского ведомства. Видимо, поэтому совещание воздержалось в своих постановлениях даже от упоминания задуманного И.А. Шестаковым удвоения эскадры Тихого океана

По сути дела, министры определенно одобрили лишь программу создания на дальневосточной окраине опорного пункта флота для обеспечения крейсерских операций против Англии или иной морской державы. Сколько-нибудь существенных изменений во внешней политике, как и ускоренного освоения Приморья программа не предусматривала, хотя со временем могла положительно сказаться и на том, и на другом. Журнал совещания 13 декабря был послан в Гатчину, а на следующий день Александр III наложил на него резолюцию «Исполнить» и вернул в Морское министерство. И.А. Шестаков по этому поводу записал в дневник: «Теперь нужно действовать. Кажется, я представлю записку министру финансов и государственному контролеру с резолюциею Царя, вследствие якобы происходившего совещания, и потребую средств: на увеличение эскадры, лишний рейс Добровольного флота и на ускорение построек…»^[683].

Впрочем, не надеясь, видимо, на успех такой махинации, управляющий готов был ограничиться просьбой о зачислении в бюджет выручки от продажи министерством различного имущества, предоставлении таможенных льгот и тому подобного. Однако и эти скромные упования оказались неосновательными.

К концу 1886 года определился огромный дефицит государственного бюджета, достигавший 140 млн руб. — около 17 % от проекта его расходной части. Разъясняя причины сложившегося положения в записке, 7 ноября представленной Александру III, Н.Х. Бунге указал на повышение расходов, мировой аграрный кризис, сокращение торговых оборотов, падение курса рубля. Вместе с тем, сам факт неуклонного роста дефицита за последние годы говорил не в пользу финансового ведомства. Видимо, поэтому император, благосклонно относившийся лично к Н.Х. Бунге, но не доверявший его сотрудникам, решил назначить Николая Христиановича председателем Комитета министров, а в его кресло посадить представителя «русского направления», профессора математики, бывшего директора Технологического института и известного дельца И.А. Вышнеградского, усиленно протежируемого В.П. Мещерским и М.Н. Катковым^[684].

Сразу после того, как Н.Х. Бунге 5 декабря подал царю прошение об отставке, в столичных бюрократических кругах стали циркулировать слухи о предстоящих переменах, породив у И.А. Шестакова иллюзию возможности соглашения с И.А. Вышнеградским о кредитовании судостроения за счет средств управления Уделами и Министерства императорского двора^[685].

Знакомство управляющего Морским министерством с новым главой финансового ведомства состоялось 1 января 1887 года, и вечером того же дня И.А. Шестаков послал ему «записку о надобностях». Спустя две недели, 15 января, во время бала в Зимнем дворце, адмирал переговорил с И.А. Вышнеградским, но «увидел, что от него не добьешься так легко, как от Бунге — и действительно: на все пункты моей записки я получил категорический отказ»^[686].

Незадолго перед тем, как состоялся этот разговор, И.А. Шестаков получил письмо Н.К. Гирса от 8 января, обосновывавшее невозможность устройства угольной станции на острове Гончарова. Излагая позицию Министерства иностранных дел, Н.К. Гирс подчеркнул особую важность мирных отношений с Пекином и заметил, что «результаты его недавнего столкновения с Франциею пробудили в китайском правительстве совершенно чуждую ему в прежнее время самоуверенность», вызвавшую осложнения «между нами и Китаем по поводу Кореи»^[687].

Речь шла о предпринятом китайцами, ввиду попыток корейского вана обеспечить себе протекторат России, сосредоточении войск на границе с Кореей и подготовке низложения Коджона с заменой его тэвонгуном Ли Хаыном. «Дабы отвратить эти осложнения, которые могли вынудить и нас к вмешательству, — писал Гирс, — признано было полезным разрешить нашему поверенному в делах в Пекине отправиться в Тяньцзин для личного объяснения с Ли-Хун-Чжаном». Результатом встречи Н.Ф. Ладыженского и чжилийского наместника стало «соглашение относительно обеспечения неприкосновенности Кореи», которое, однако, осталось устным, так как предложенный китайской стороной письменный текст включал упоминание о вассальных отношениях Кореи к Китаю. Тем не менее, по мнению Н.К. Гирса, оно полностью исключало какие-либо претензии российской стороны на корейскую территорию. 9 января И.А. Шестаков ответил Н.К. Гирсу, что целиком разделяет его взгляд, но все же считает необходимым оградить Шимпо (остров Гончарова) от посягательств других держав.

Вновь корейские дела попали в поле зрения управляющего 26 января, на собравшемся у Н.К. Гирса Особом совещании для обсуждения вопроса о том, признавать ли внесенное Пекином в текст соглашения Н.Ф. Ладыженского с Ли Хунчжаном указание на вассалитет Кореи. Обменявшись мнениями, его участники решили настаивать на первоначальной редакции. Вместе с тем, они затронули и общее положение на Дальнем Востоке, осложнившееся после жестокой драки 3/15 августа 1886 года между моряками китайской эскадры, зашедшей в Нагасаки по пути из Владивостока на родину, и жителями города. Как отмечал И.А. Шестаков, несмотря на достигнутое, по словам Иноуе, урегулирование, «может скоро возникнуть другой вопрос … Без видимой силы ничего не поделаешь. Даже для посредничества нужно явное доказательство мощи. Усиливать эскадру в данный момент мы физически не можем (из-за разоружения судов Балтийского флота на зиму. — Авт.). Поэтому я настаиваю на удвоении наших сил в Тихом океане, на что потребуется, по меньшей мере, 500 000 р. в год. Все это, вместе с требованием военного министра укрепиться во Владивостоке и Уссури в течении трех лет внесено в протокол»^[688].

Однако перечисленные меры подразумевали значительные расходы, и когда Н.К. Гирс представил Александру III журнал совещания, император повелел рассмотреть его при участии управляющего Министерством финансов. Новое Особое совещание, в составе Н.К. Гирса, П.С. Ванновского, И.А. Шестакова, И.А. Вышнеградского, А.Н. Корфа, А.Е. Влангали и И.А. Зиновьева, состоялось 19 февраля 1887 года. В ответ на просьбу И.А. Вышнеградского объяснить, какие расчеты положены в основание требований министров, И.А. Шестаков доложил, что Морское министерство планирует содержать в Тихом океане вместо одного фрегата, трех клиперов и одной канонерской лодки два фрегата, три клипера, две канонерские лодки и четыре миноносца (или еще две лодки), что обойдется ежегодно в 2 656 000 руб. кредитных, часть которых можно выделить за счет ликвидации Средиземноморского отряда, Сибирской флотилии и разоружения судов Тихоокеанской эскадры на три зимних месяца, «когда трудно ожидать от англичан враждебных предприятий», но все же 600 000 золотых рублей будет недоставать. П.С. Ванновский, со своей стороны, заявил о необходимости увеличения войск Приамурского округа, береговой артиллерии и создания Амурской флотилии что требовало единовременного расхода 3 622 000 руб., с рассрочкой на четыре года, и начиная с 1890 года ежегодного ассигнования 1 679 000 руб.

Эти планы поддержал А.Н. Корф, но они встретили возражение со стороны Н.К. Гирса и И.А. Вышнеградского. Министр иностранных дел выступил против упразднения эскадры в Средиземном море, указав на то, что сам факт присутствия российского флага у берегов Греции в 1886 году позволил России принять участие в обсуждении предложенных Англией репрессий и, по его мнению, по мог «побудить державы к умеренности», а вместе с тем «облегчить королевству выход из затруднительного положения», заодно смягчив прежние разногласия Петербурга с Афинами. Кроме того, как подчеркнул Н.К. Гирс, необходимо, чтобы прибрежные населения восточной части Средиземного моря не забывали о нашем флаге; отказываться от всякого воздействия на интересы, сосредоточенные в этих краях, было бы несогласно с целями нашей политики»^[689].

Но И.А. Шестаков возразил ему, что «располагая эскадрою в ее настоящем составе, мы рискуем поставить себя в несоответствующее достоинству нашему и даже беспомощное положение. Невозможность содержать в Средиземном море эскадру в более внушительных размерах побудила Морское министерство заключить, что гораздо лучше воспользоваться судами нашими там, где представляется более настоятельная потребность в их присутствии»^[690].

К тому же пребывание у берегов Греции «не удовлетворяет в той мере, как это было бы желательно, образованию офицеров и команд», прибавил адмирал, намекая на опыт длительных стоянок в Пирее.

Выслушав доводы И.А. Шестакова, Н.К. Гирс признал их справедливыми, однако на И.А. Вышнеградского они не повлияли. Управляющий Министерством финансов не возражал против перевода кораблей из Средиземного моря в Тихий океан, но увеличение содержавшейся там эскадры вдвое счел нецелесообразным, ссылаясь на то, что англичане без труда могут сделать то же самое или выступить против России в союзе с Китаем. Утверждая, что образ действий местных российских властей, «во многом произвольный, сопряженный с захватом территорий, лежащих по ту сторону пограничной черты, на которую мы сами изъявили согласие, конечно не может быть объяснен китайцами иначе как посягательством с нашей стороны на неприкосновенность их владений и не может не внушить китайцам желания сблизиться с нашими врагами для того, чтобы иметь в них опору против предполагаемых ими агрессивных намерений с нашей стороны», и что при таких условиях «появление новых военных судов на Амуре и увеличение войск на китайской границе может только усилить» подозрения Пекина, И.А. Вышнеградский решительно отказался выделить средства как Военному, так и Морскому министерствам.

Попытки И.А. Шестакова, П.С. Ванновского и А.Н. Корфа объяснить ему, что демонстрация миролюбия, а тем более слабости никогда не предотвращала войн причины которых заключаются в столкновении объективных интересов держав и соотношении сил, что изолированность дальневосточных владений не позволит в случае необходимости вовремя подкрепить войска Приамурского округа поэтому находящиеся там 12 000 человек «лягут все, и край будет у нас отнят», что своевременное увеличение Тихоокеанской эскадры и армейских частей заставит китайцев и англичан вести себя осмотрительнее, успеха не имели. Глава финансового ведомства заявил, что в 1887 году ожидается дефицит около 30 млн руб. по обыкновенному бюджету и до 42,5 млн руб. по чрезвычайным расходам, роста же доходов можно ожидать не ранее 1889 года, почему он никаких ассигнований сверх существующих смет не допустит^[691].

Столь непривычное, по сравнению с поведением Н.Х. Бунге, упорство И.А. Вышнеградского заставило передать возникшее разногласие на высочайшее усмотрение. Император же, стремясь достичь компромисса и признавая важность усиления эскадры, отложил решение вопроса о расходах военного ведомства на Дальнем Востоке до осени. И.А. Шестакову, настаивавшему на своих требованиях и 2 марта представившему записку, в которой он «выставил план наш держать всех крейсеров во Владивостоке», так как «хранение их в Балтике, с целью высылки вовремя на борьбу, фикция», Александр III сообщил, написав на полях этой записки: «Все, что удалось мне выторговать у Управляющего Министерством финансов, это назначение с будущего года 600 т[ысяч] рублей на Добровольный флот сверх 40-милл[ионного] бюджета Морского министерства»^[692].

Однако именно такой суммы и добивался адмирал, получивший, казалось, возможность реализовать основную часть своего плана. Впрочем, это была лишь видимость победы.

Прошло всего несколько месяцев, и И.А. Вышнеградский перешел в наступление. 22 июня И.А. Шестаков занес в дневник: «Становлюсь в натянутые отношения к министру финансов … Теперь он хочет, чтобы я изменил только что утвержденные на основании ценза и его укрепляющие штаты». А в конце года, 16 декабря, посетовал: «Теремное правительство. Многие пользуются его (то есть Александра III. — Авт.) неопытностью и вводят в правительственные действия приемы, которых не решились бы вводить в начале царствования. И.А. Вышнеградский, например, мне дает одною рукою (в угоду Государю, который тотчас радостно меня о том извещает), а другою вдвое более отнимает, лишь бы уничтожить дефицит. Но какой прок даже в финансовом порядке, если он основан на беспорядке во всех прочих частях!»^[693].

Конечно, адмирал, и сам внесший лепту в создание порицаемого им беспорядка неоднократными обращениями к царю через голову Государственного Совета, был пристрастен и не вполне объективен. Вместе с тем, его раздражение имело свои основания. Так, представляя государственному секретарю объяснения по поводу отзыва Государственного контроля на смету 1888 года, И.А. Шестаков указывал, что введение новой процентной нормы на перевод денег за границу (80 %) означает дополнительный расход по заграничному плаванию свыше 200 000 руб., а значит и сокращение этого плавания. Более того, осенью 1887 года, ссылаясь на высочайше утвержденный 5 ноября 1885 года журнал совещания, выделившего Морскому министерству кредит в 6,3 млн руб. на подготовку Босфорской операции, которым министерство обязывалось принять эту сумму «в свое время к зачету по нормальному бюджету», И.А. Вышнеградский и Д.М. Сольский потребовали «начать зачет сей суммы непременно с 1889 года по 1 м[иллиону] р[ублей] ежегодно»^[694].

Следует отметить, что И.А. Вышнеградский, считавшийся ставленником М.Н. Каткова, не спешил воплощать в жизнь экономические идеи редактора «Моссковских Ведомостей» о создании автаркичной, «национальной» экономики, с бумажно-денежным обращением, не зависящим от колебаний курса на иностранных валютных биржах, ликвидацией государственных гарантий частным железным дорогам и выкупом их в казну, отказом от заграничных займов и тому подобным. Более того, финансовая политика преемника Н.Х. Бунге, с весьма жесткой бюджетной дисциплиной, оказалась противоречащей идеям М.Н. Каткова о развитии дальневосточных владений России и активизации ее внешней политики в данном регионе. Отказываясь выделить средства на усиление войск Пpиамурского округа и Тихоокеанской эскадры он сделал лишь первый шаг по этому пути. Под сомнением также оказалось строительство железной дороги от Владивостока до Хабаровки: стремление И.А. Вышнеградского максимально ограничить прокладку стратегических линий заставило А.Н. Корфа предпочесть ей Забайкальскую дорогу, более важную для обеспечения сухопутной обороны от нападения со стороны Китая.

Впервые А.Н. Корф заговорил о ней в докладе от 14 апреля 1887 года. Затем вместе с Восточно-Сибирским генерал-губернатором, графом А.П. Игнатьевым он вошел с ходатайством к военному министру об одновременной постройке дорог от Томска до Иркутска и от Байкала до Сретенска. 25 мая П.С. Ванновский доложил об этом Александру III, а 26 мая царь повелел обсудить вопрос об изысканиях по линии Томск — Сретенск в совещании под председательством А.А. А6азы, с участием К.Н. Посьета, Д.М. Сольского, И.А. Вышнеградского, И.А. Шестакова, А.Н. Корфа, А.П. Игнатьева, Н.Н. Обручева и самого П.С. Ванновского. 11 июня управляющий Морским министерством получил из Министерства внутренних дел копии Программ деятельности администрации» Приамурского края и Восточной Сибири на предстоящее десятилетие. Ознакомившись с ними, он 26 июня написал Д.А. Толстому, что настаивает на одновременном исследовании трассы Владивосток — Хабаровка^[695].

Свой взгляд адмирал отстаивал и на состоявшемся позднее заседании Комитета министров, посвященном обсуждению плана железнодорожного строительства в 1888 году. Однако несмотря на солидарность с его мнением Комитета, положение которого Александр III утвердил 29 ноября 1887 года, вплоть до 1891 года деньги на прокладку этой линии, получившей название Уссурийской, так и не были выделены.

Впрочем, отсутствие железнодорожного сообщения с Хабаровкой, несколько снижавшее обороноспособность Владивостока, в меньшей степени сказывалось на планах И.А. Шестакова, чем настоятельные требования Министерства финансов и Государственного контроля о всемерной экономии. Заметим, что стараясь удовлетворить эти требования, И.А. Шестаков с большей легкостью, нежели другие статьи, сокращал кредиты на плавание^[696].

В течение 1885–1888 годов Морское министерство испрашивало по параграфам 9 и 10 от 4,9 до 5 млн руб., тогда как в 1882–1884 годах — от 5,7 до 6,3 млн, причем соотношение ассигнований на внутреннее и заграничное плавание практически не менялось: первое отнимало от 52 до 61, а в среднем около 56 % всей суммы. Следует учесть, что при обсуждении сметы в Департаменте государственной экономии общую цифру как правило уменьшали.

Фактическая же продолжительность заграничного плавания и число участвовавших в нем кораблей регулировались интенсивностью использования императором их яхт, процентной нормой на перевод денег за границу и курсом рубля. Во многом под влиянием этих факторов Тихоокеанская эскадра до конца 1880-х годов не получила второго фрегата, увеличиваясь в первую очередь за счет канонерских лодок, не рассчитанных на океанское крейсерство: к 1890 году их во Владивостоке было четыре. Действовать же на торговых коммуникациях Англии могли: броненосный крейсер «Адмирал Нахимов», крейсер «Адмирал Корнилов» и два клипера, то есть крейсерские возможности эскадры по сравнению с 1885 годом в лучшую сторону практически не изменились.

На протяжении второй половины 1880-х годов неблагоприятным оставалось соотношение сил российского соединения с китайским флотом, в составе которого появились дваброненосца водоизмещением до 7670 т с четырьмя 12-дюймовыми орудиями каждый и несколько бронированных кораблей береговой обороны меньшего водоизмещения. Увеличивался и японский флот. Но особенно много беспокойства доставляла английская эскадра, состоявшая из двух десятков кораблей и судов, правда, на две трети — устаревших канонерских лодок (шлюпов). Под впечатлением визита во Владивосток 9 августа 1886 года восьми кораблей адмирала Гамильтона, занявших лучшие якорные места в бухте Золотой Рог, командовавший Тихоокеанской эскадрой контр-адмирал А.А. Корнилов дважды просил высшее начальство принять меры к тому, чтобы такой случай не повторился.

Разделяя его взгляд, И.А. Шестаков 12 января 1887 года обратился к Н.К. Гирсу с письмом, в котором привел примеры бесцеремонности английских офицеров, высаживавшихся на берег вблизи от укреплений и снимавших планы, указал на опасность недоразумений при увольнении команд в город, на неудобства, создаваемые на рейде иностранными судами, наконец, на то, что само появление «сильной эскадры выказывает в глазах многочисленного чужеземного населения Владивостока нашу сравнительную слабость». Видимо, в эту фразу адмирал вложил и собственные впечатления от посещения Золотого Рога китайской эскадрой, с энтузиазмом встреченной местными китайцами-манзами. Основываясь на приводимых доводах он предложил ограничить доступ иностранных кораблей «в наши порта Восточного океана не более двух той же нации одновременно», с предварительным уведомлением^[697].

Через дипломатических представителей эти правила к началу марта были доведены до сведения правительств стран аккредитации. После ряда уточнений, в результате которых определился район действия правил — от границы с Кореей до мыса Поворотного (то есть залив Петра Великого), их принял и лондонский кабинет.

Крейсер «Адмирал Нахимов» — сильнейший корабль тихоокеанской эскадры в конце 1880-х годов

Корвет «Витязь»

31 декабря Н.К. Гирс, ссылаясь на высказанное Д.Г. Анучиным еще в 1883 году пожелание, поставил вопрос о распространении ограничений или полном запрете на посещение почти беззащитного Николаевска-на-Амуре, и 4 января 1888 roда И.А. Шестаков согласился с ним. А 24 февраля министр иностранных дел сообщил управляющему, что английский посол Р. Морьер уведомил его о принятом правительством Солсбери решении допускать в тихоокеанские порты Британской империи «не более двух иностранных кораблей», относившемся лишь к тем странам, которые сами ввели такое ограничение, то есть к России. 2 сентября Министерство иностранных дел препроводило в Морское министерство новые английские правила о посещении тех же портов судами, перевозящими войска — не более одного одновременно, что имело прямое отношение к Добровольному флоту. 27 сентября ГМШ поставил в известность об этом Комитет Добровольного флота. Лишь летом 1890 года исполнявший должность колониального секретаря в Сингапуре, Тальбот, признал, что пароходы-«добровольцы» не подходят под определение военных транспортов^[698].

В целом следует признать, что принятая И.А. Шестаковым по инициативе А.А. Корнилова мера имела слабые основания и не была удачной. Заметим, что Владивосток и много лет спустя не мог обеспечить сколько-нибудь серьезного ремонта российских кораблей, продолжавших пользоваться доками Нагасаки, Иокогамы и Гонконга. Как доносил 23 мая 1890 года очередной командующий Тихоокеанской эскадрой, вице-адмирал П.Н. Назимов, «рабочие, находящиеся зимой в портовых мастерских, обыкновенно на лето уходят оттуда к частным лицам, дающим им более высокую цену, и вследствие этого порт на лето остается без рабочих, т. е. как раз на то время, когда во Владивосток приходит эскадра Тихого океана, с большим количеством дефектных работ, которые вследствие этого портом выполнены быть не могут. Таким образом, суда уходят опять за rpaницу с неоконченными работами, которые доканчиваются за границей»^[699].

Подобное положение заставляло Петербург проявлять гибкость. Так, чтобы не подавать повода к ответным ограничениям, в июне 1893 года в Золотой Рог была допущена эскадра вице-адмирала Ито, состоявшая из пяти кораблей^[700]. Такое же исключение сделали и на следующий год, но визиту помешала Японо-китайская война.

Канонерская лодка «Сивуч»

Упорное сопротивление И.А. Вышнеградского новым расходам заставило И.А. Шестакова прибегнуть к предусматривавшемуся им на крайний случай зимнему разоружению кораблей Тихоокеанской эскадры. По его указанию замещавший начальника ГМШ капитан 1 ранга П.П. Тыртов запиской, отправленной при письме от 3 апреля 1887 года, передал А.А. Корнилову распоряжение управляющего: вместе с исполнявшим должность главного командира портов Восточного океана капитаном 1 ранга Ф.П. Энгельмом разработать «меры для зимовки в нынешнем году «Витязя», «Наездника» и «Сивуча», не свозя имущества в склады и не разбирая машин^[701].

Команды предписывалось разместить в казармах Сибирского экипажа, а сами корабли, во избежание порчи механизмов и ради сохранения готовности к «скорейшему выходу в море», отапливать. В записке говорилось также о проведении зимой дефектных работ и опыта пропиливания канала во льду.

В тот же день П.П. Тыртов написал консулу в Сан-Франциско, А.Е. Оларовскому, с просьбой сообщить цены на механические и ручные приспособления для пилки льда. Ответ пришел 18 мая. Консул не без ехидства заметил, что в Калифорнии лед по преимуществу искусственный, а в портах Аляски судоходство не развито, почему ледокольных машин и не употребляют, но обещал связаться с консулом в Филадельфии, где можно собрать все необходимые сведения^[702]. Затем, 16 апреля, П.П. Тыртов сообщил А.А. Корнилову, что И.А. Шестаков предпочитает сохранить самостоятельность как флагмана зимующих судов, так и командира порта, через которого флагман должен сноситься с береговыми властями, и это следует учесть в проекте «инструкции о зимовке». В начале июня председатель Морского технического комитета, вице-адмирал О.К. Кремер созвал совещание для определения наилучшего способа сохранения судов и их механизмов зимой, пригласив на него Н.М. Чихачева. А в июле во Владивостоке, под председательством командира «Витязя», капитана 1 ранга С.О. Макарова, временно вступившего в командование эскадрой, началось обсуждение проекта инструкции^[703].

Заметим, что С.О. Макаров считал достаточным, кроме зимующих, содержать один корабль в Иокогаме, один в Нагасаки и, в отличие от Н.В. Копытова, всего один «плавающим по Австралийским архипелагам». Однако подготовленная тихоокеанцами инструкция так и не нашла применения.

Возможно, отчасти причиной тому стало очередное обострение положения на дальнем Востоке в связи с попыткой корейского правительства установить дипломатические отношения с европейскими державами и США по образцу миссии отправленной в Японию в 1886 году. Китайский представитель в Сеуле, Юань Шикай, потребовал от Коджона отказаться от этого намерения, но ван, видимо не без влияния К.И. Вебера, возлагал на посольства определенные надежды и российские дипломаты оказали ему помощь. Еще 27 мая 1887 года Н.К. Гирс доверительным письмом обратил внимание временно исполнявшего должность управляющего министерством начальника ГУКиС, вице-адмирала Н.Н. Андреева что Корея, «которая благодаря соседству своему с нашею тихоокеанскою окраиною представляет для нас живой интерес, заслуживает с некоторого времени особого внимания ввиду обнаруживаемых китайским правительством стремлений приобрести исключительное влияние на ход дел в стране этой. Как ни труд но, ввиду тесных исторических связей, соединяющих Корею с Китаем, открыть противодействовать этим стремлениям, тем не менее нельзя нам также относиться к обстоятельству этому с безучастием, в каковом китайское правительство может усмотреть лишь поощрение своим замыслам. Самым естественным проявлением нашего внимания к положению Кореи должно служить появление русского военного флага в корейских водах»^[704].

Ссылаясь на донесения К.И. Вебера, свидетельствовавшие о том, что отсутствие с ноября 1885 года российских кораблей в Чемульпо привело к распространению слухов, «будто бы мы не имеем права посылать суда наши в корейские воды или же чего то опасаемся», Н.К. Гирс просил ради поддержания «нашего политического значения» приказать командующему Тихоокеанской эскадрой чаще отправлять корабли в этот порт. Вместе с тем, он указывал на необходим мосты «тщательно воздерживаться от всякого участия в местных событиях», чтобы не поощрять стремления корейского правительства «найти в нас опору против честолюбивых замыслов Китая». Очевидно, на Певческом мосту рассчитывали одним лишь присутствием российских кораблей, которого настойчиво добивался Коджон, поддержать определенное влияние на Сеул и несколько ослабить давление на него Пекина. Возможно, Н.К. Гирс основывал свои ожидания на последних известиях из корейской столицы, которую 10 мая посетил командир клипера «Вестник», бросившего якорь в Чемульпо днем раньше, капитан 1 ранга В.И. Ланг. В донесении от 21 мая К.И. Вебер писал, что по его просьбе ван назначил 13 мая аудиенцию В.И. Лангу и офицерам корабля, во время которой «выразил свою признательность по случаю прибытия русского военного судна, видя в этом доказательство участия и дружеского расположения России к Корее», а узнав о скором уходе клипера выразил сожаление и «надежду на скорое возвращение командира или приход другого судна»^[705].

Н.Н. Андреев, получивший письмо Н.К. Гирса 28 мая, 30 мая доложил о нем Алексею Александровичу в присутствии вернувшегося из поездки на Черное море И.А. Шестакова, и по их приказанию, переданному Н.Н. Андреевым П.П. Тыртову, последний 31 мая и 4 июня телеграфировал просьбу министра иностранных дел А.А. Корнилову. 7 июня командующий эскадрой запросил ГМШ, должен ли он посылать суда по очереди, на что Чихачев 9 июня ответил: «Посылайте ежемесячно одно из мелких судов [в] Чемульпо»^[706].

Дождавшись когда освободится канонерская лодка «Сивуч», с марта производившая съемку берегов Кореи к югу от пограничной реки Туманган, адмирал приказал ее командиру, капитану 2 ранга О.В. Старку, идти в Чемульпо, 6 июля лодка бросила якорь в этом порту, а через день О.В. Старк, был в Сеуле, где его ждали с нетерпением. По словам К.И. Вебера, «уже несколько дней сряду король справлялся о приходе лодки». 14 июля состоялась аудиенция, после которой капитан «сделал визит принцу Мину, племяннику королевы».

Видимо, к, тому времени сложился план, не укладывавшийся в наставления Н.К. Гирса и изложенный К.И. Вебером О.В. Старку 16 июля. Как объяснял командиру поверенный в делах, «принц Минг предполагает ехать в Россию, но… если китайский посланник узнает намерение принца, то он постарается всеми возможными мерами расстроить эту поездку, и в виду этого принц Минг обратился к поверенному в делах с просьбой доставить его на лодке "Сивуч" в Чифу, откуда он уже может следовать далее на почтовом пароходе. Поездка эта должна была совершиться неожиданно, чтобы китайцы не успели помешать ей»^[707].

Получив письменное предписание К.И. Вебера, О.В. Старк принял на лодку миссию из четырех человек, известную в литературе как посольство Чо Сонгхи и, снявшись с якоря утром 19 июля, на следующий день доставил пассажиров в Чифу, а 23 июля вернулся обратно.

В рапорте от 28 августа командир «Сивуча» докладывал: «Принц… весьма предан России и заявлял мне неоднократно, что единственное спасение Кореи есть дружба с Россией, которая не позволит китайцам забрать Корею в свои руки». Судя по всему, за этими высказываниями стояли серьезные намерения Коджона и близких ему сановников, недаром «отъезд принца Минг произвел на китайцев неприятное впечатление, в особенности первое время, когда, они думали, что принц уехал во Владивосток»^[708].

Боясь утратить и без того недостаточный контроль над корейским правительством, Юань Шикай, угрожая вану оккупацией Сеула, попытался задержать собиравшееся в США посольство Пак Чуньяна и вызвал в Чемульпо эскадру из семи кораблей, которая, впрочем, появилась там лишь 2 ноября, спустя несколько часов после отплытия корейской миссии на американском корвете «Омаха».

К сожалению, источники не позволяют судить о том, насколько обусловлена упомянутыми событиями телеграмма Н.М. Чихачева А.А. Корнилову от 15 июня, с приказанием спешить во Владивосток. Во всяком случае, адмирал не торопился исполнять его, задержавшись с «Дмитрием Донским» в Японии, которую осматривал великий князь Александр Михайлович. Лишь 27 июня, после того, как августейший мичман, посетивший вместе с адмиралом Токио, вернулся на «Рынду», корабли эскадры отправились через Хакодате во Владивосток и прибыли туда 8 июля. Расстроившееся здоровье командующего и необходимость серьезного ремонта клиперов (в машине «Наездника» обнаружилась трещина в цилиндре высокого давления, и пришлось заказывать новый в Японии) помешали исполнить задуманное А.А. Корниловым совместное плавание по гаваням Татарского пролива. 2 августа, с разрешения генерал-адмирала, он передал начальство старшему из командиров — С.О. Макарову, под руководством которого эскадра занялась рейдовыми учениями и стрельбами в Уссурийском и Амурском заливах. 3 и 8 августа, впервые в этих водах, состоялись учения по отражению ночных атак минных катеров, выявившие недостаточную эффективность боевого освещения «Витязя» и «Рынды». Вместе с тем, каких-либо особых мер по повышению боевой готовности принято не было, и можно предположить, что события в Корее не воспринимались как угрожающие опасными осложнениями.

9 августа «Сивуч» ушел из Чемульпо в Нагасаки, где О.В. Старк передал карту и сведения о порте отправлявшемуся ему на смену командиру канонерской лодки «Бобр», капитану 2 ранга П.И. Чайковскому. 8 октября А.А. Корнилов запросил ГМШ, держать ли корабли на станции в Чемульпо всю зиму, и 10 октября Н.М. Чихачев ответил отрицательно, уточнив, что их следует «посылать туда время от времени»^[709].

А 13 октября начальник ГМШ лаконично сообщил адмиралу об отмене зимовки во Владивостоке. Такое решение, очевидно, принятое преимущественно с учетом ограниченных возможностей порта, одновременно позволяло эскадре следить за событиями из незамерзающих японских гаваней, сохраняя готовность к немедленным действиям. Однако в ноябре, после отъезда Пак Чуньяна, положение стабилизировалось, и в начале декабря Главное Адмиралтейство разрешило А.А. Корнилову отправить «Вестник» на Балтику, а «Витязь», вслед за ушедшей 15 октября на юг «Рындой», в плавание к Филиппинам и островам Океании.

Впрочем, один корабль, «Сивуч», остался зимовать в Золотом Роге, и его команда участвовала в опытах пропиливания канала во льду, производившихся по приказу Энгельма от 14 января 1888 года. Эти опыты показали, что ни ручная, ни механическая пилка, ни подрыв льда минами, при значительной трудоемкости и затратах материальных средств, не гарантируют своевременного выхода зимующих кораблей в море^[710].

Такой вывод говорил не в пользу разоружения кораблей Тихоокеанской эскадры, и начиная с 1887 года во Владивостоке на зиму оставались лишь канонерские лодки так и не упраздненной Сибирской флотилии. 5 августа 1887 года в ее состав вошли «Сивуч», «Бобр» и минный транспорт «Алеут».

Карта Владивостока (с указанием минных заграждений на случай войны). РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 327. Л. З

Минный транспорт «Алеут» — первый заградитель Сибирской флотилии, которому отводилась важная роль в организации минной обороны Владивостока

Последнему отводилась весьма важная роль в обороне порта. Опыт постановки минных заграждений у Владивостока во время Афганского кризиса, при помощи 60-тонной парусной шхуны «Фарватер» и портовой баржи, поднимавших всего 95 мин, заставил заказать в Норвегии 900-тонный паровой транспорт, способный принять в трюмы 130 мин. «Алеут» существенно облегчил задачу владивостокских минеров, но к лету 1887 года, когда он прибыл на Дальний Восток, прежний план минной обороны, предусматривавший заграждение входов в пролив Босфор Восточный и бухту Золотой Рог, подвергся пересмотру. О необходимости увеличения запаса гальваноударных мин до 1000, усиления личного состава, плавучих средств и скорострельной артиллерии для охраны заграждений говорилось в записке контр-адмирала А.В. Фельдгаузена, от 17 марта 1887 года, сопровождавшей подготовленный главным артиллеристом и минером Владивостокского порта, капитаном 2 ранга П.М. Токаревским, «проект минной защиты». Рассмотрев его, главный инспектор минного дела, капитан 1 ранга И.М. Диков, отзывом от 1 мая внес свои коррективы, предполагавшие рост числа мин до 1500, в первую очередь за счет выдвижения линии заграждений на 4–5 миль вглубь Амурского залива, что позволяло предотвратить бомбардировки: у города с моря^[711]. Такая мера, учитывавшая слабость артиллерийской обороны на этом направлении, была вполне целесообразна. Всего в четырех деревянных, небрежно сколоченных, со множеством щелей, сараях на мысе Эгершельд к 1887 году хранилось около 500 гальваноударных мин, половина из которых — устаревшего образца, и 170 гальванических. Достаточной безопасности Владивостока их постановка не обеспечивала, и предложенная И.М. Диковым мера представлялась своевременной, однако у Морского министерства не было средств для заказа недостающих мин. Такое положение сохранялось и в 1890 году, когда занявший кресло И.А. Шестакова Н.М. Чихачев предложил П.С. Ванновскому, по образцу Балтийского и Черного морей, принять пассивную минную оборону на себя, и в следующем, 1891 году. Многочисленные комиссии, назначавшиеся приказами сменявших друг друга командующих Тихоокеанской эскадрой, отмечали плохие условия хранения мин заграждения, влажного пироксилина и небоеготовность самодвижущихся мин Уайтхеда, хранившихся хотя и в сухом помещении, но разобранными и непристрелянными^[712].

Все это, конечно, делало Владивосток более уязвимым, а в сочетании со слабой ремонтной базой ставило под сомнение его способность быть оплотом значительных морских сил в Тихом океане. Еще одним существенным изъяном порта являлось отсутствие достаточных для снабжения даже небольшой по составу эскадры А.А. Корнилова запасов провизии и угля. Такая скудость ресурсов не могла не сказаться на обеспечении любых операций, включая крейсерские. Впрочем, для последних Владивосток, расположенный гораздо севернее основных торговых коммуникаций, заканчивавшихся в портах Индии, Австралии, в Гонконге и Шанхае, мог послужить лишь исходным пунктом. Дальнейшее же пополнение запасов крейсерами предоставлялось распорядительности флагманов и командиров, так как Главное Адмиралтейство десятилетиями, начиная с 1863 года, не могло создать соответствующей организационной структуры. Руководство министерством, несомненно, сознававшее ее необходимость, в силу объективных причин составляло планы, так или иначе связанные с использованием ресурсов США. Не избежал этого и И.А. Шестаков.

Будучи в Иокогаме, адмирал 4 августа 1886 года записал в дневник: «С Мендельсоном толковал о способе снабжения наших крейсеров. Нужно устроить депо выбравши сначала места, и иметь для них общего агента из американских подданных. В случае войны нанять пароходы, которые были бы в его распоряжении и к каждому депо, или к агентству, прикомандировать офицера. У него должны быть секретные запечатанные рандеву, и офицер должен отправляться с пароходом на пункт, в рандеву назначенный, распечатав пакет по выходе в море. Употребление на то собственных транспортов едва ли к чему послужит»^[713].

Надо полагать, что под именем Мендельсона адмирал назвал представителя «Русского торгового дома в Йокогаме под фирмою М. Гинсбург», М.А. Месса, 14 февраля 1886 года приславшего на имя управляющего заявление с предложением заключить пятилетний контракт на право монопольных поставок «предметов судового обихода» в Коломбо, Сингапуре, Гонконге, Нагасаки, Кобе, Иокогаме, Хакодате и Шанхае, по ценам ниже средних. Месс, на протяжении десятилетия снабжавший российские корабли, был известен как добросовестный поставщик, а оптовые поставки действительно обещали снижение цен. Поэтому на запрос отдела заготовлений ГУКиС контр-адмирал Н.В.Копытов, капитаны 1 ранга Л.К. Кологерас, К.К. Де-Ливрон, Ф.А. Гирс, Р.А. Гренквист дали одобрительный отзыв. Но Н.М. Чихачев, заместивший И.А. Шестакова после отъезда управляющего на Дальний Восток, через начальника отдела заготовлений, генерал-майора А.М. Линдена, 11 июля отказал М.А. Мессу в долгосрочном контракте, хотя и предложил составить «реестр подлежащих поставке материалов» с указанием цен. Собственно поступил он в соответствии с позицией, занятой самим И.А.Шестаковым по отношению к предыдущей, предпринятой в 1884 году попытке фирмы Гинсбурга, а также владельца арендуемых министерством в Нагасаки земель, А. Сига стать комиссионерами эскадры в Японии, когда адмирал согласился с мнением А.Е. Кроуна, что «устройство постоянных складов непрактично и нежелательно»^[714]. На этом переписка прервалась.

Возобновил ее вице-адмирал В.П. Шмидт, сменивший А.А. Корнилова 18 января 1888 года. Принимая дела и не обнаружив планов военных действий, разработка которых предписывалась командующему Тихоокеанской эскадрой должностной инструкцией, он обратился к А.А. Корнилову, высказавшему в ответ мнение, что «составление таких планов до выяснения вопроса о снабжении судов топливом, провизией и материалами есть решение отвлеченных стратегических задач»^[715].

Признав правоту своего предшественника, В.П. Шмидт пожелал сдвинуть дело с мертвой точки. Не исключено, что к этому решению его подвигнул С.О. Макаров, хорошо знавший местные условия. Возможно, именно С.О. Макаров, 11 апреля 1888 года вернувшийся в Нагасаки из дальнего плавания, побудил М.А. Гинсбурга подать В.П. Шмидту 17 апреля прошение с предложением заключить контракт.

Для рассмотрения этого предложения адмирал приказом от 28 апреля назначил комиссию под председательством С.О. Макарова, с участием флаг-капитана, капитана 2 ранга П.П. Моласа, и командиров кораблей. После семи заседаний в Нагасаки и Владивостоке, комиссия нашла, что «в настоящее время суда эскадры Тихого океана не обеспечены углем, провизией и материалами на случай военного времени» и постановила войти в соглашение с М.А. Гинсбургом, обязав его содержать в Нагасаки склад угля на 2000 т кардифа и провизии для 1800 человек на восемь недель, а в Йокогаме — 1000 т кардифа^[716].

Лишь О.В. Старк выразил особое мнение, считая цены М.А. Гинсбурга более высокими, нежели у Владивостокского порта и местных купцов, а его самого, как поставщика французской и германской эскадр, ненадежным в военное время. Возражая О.В. Старку, С.О. Макаров доказывал, что контракт с таким «ловким и способным человеком», российским подданным, имеющим связи с американцами, дает эскадре «хоть что-нибудь» на ближайшие три года, да и цены у него разные. Полемика сторонников и противников контракта выплеснулась на страницы газет «Владивосток», «Новое Время» и «Кронштадтский Вестник». Авторы опубликованных статей, вообразив, что речь идет не только о заграничных поставках, отстаивали снабжение эскадры портом и выражали недоумение, к чему бы заключать соглашение с М.А. Гинсбургом, прозрачно намекая на подкуп членов комиссии. Обеспокоенный В.П. Шмидт письмом от 24 ноября 1888 года постарался разъяснить затрагивавшее его честь недоразумение Н.М. Чихачеву, который успокоил его, заявив, что «никакие газетные толки не могут влиять на решение не только существенных, но и маловажных вопросов»^[717].

Такое утверждение не искажало истины, однако взгляд министерства на проблему снабжения отличался от взгляда большинства тихоокеанцев. Когда в сентябре 1889 года на Дальний Восток отправился новый командующий эскадрой, вице-адмирал П.Н. Назимов, в его инструкцию было включено следующее указание: «Существующий порядок снабжения судов эскадры в мирное время покупкою необходимых предметов в иностранных портах, у местных поставщиков, весьма часто ставит командиров в затруднительное положение, и при спешности заказов увеличивает расход на содержание судов эскадры. С целью сокращения этих расходов Вам поручается выработать систему наиболее экономического снабжения судов… устранив по возможности надобность приобретения предметов снабжения в иностранных портах и, исходя из того соображения, чтобы суда эскадры пополняли свои запасы от Владивостокского порта… То же самое должно относиться и к ремонту машин и корпусов…»^[718].

Адмиралу предписывалось непременно указывать в рапортах на обнаруживающиеся недостатки порта, что он и делал, касаясь местного адмиралтейства, к вопросу же снабжения П.Н. Назимов отнесся по-своему.

Получив назначение, П.Н. Назимов, в отличие от многих предшественников, отправился в Тихий океан не на французском пароходе, а на крейсере «Адмирал Корнилов». По пути ему довелось столкнуться со множеством отрицательных черт как консулов, так и поставщиков. Обратив на них внимание, он писал Н.М. Чихачеву 29 января 1890 года: «Цены на продукты поднимаются только для приходящих военных судов всех наций известной кастой лиц, которые специально следят за военными судами, так например, в Сингапур приезжает родственник известного Вам еврея Гинцбурга, который не имея никакого торгового заведения заявляет себя официальным поставщиком русских военных судов и этим способом заставляет одного из настоящих контракторов поставщиков принять его в долю, вот этот % добавочного компаньона и есть возвышенная ценность»^[719].

Несомненно, описанный случай повлиял на отношение П.Н. Назимова к самому М.А. Гинсбургу, а также и к планам снабжения им эскадры в японских портах против которых адмирал решительно возражал, в связи с чем дело было отложено в долгий ящик.

Заметим, что, отвергая услуги М.А. Гинсбурга, который был крупным торговым посредником, П.Н. Назимов считал возможным наладить заграничное снабжение через агентов Добровольного флота, которым он предлагал передать консульские обязанности. Такая мера обещала повысить эффективность консульской службы, но агенты при этом по-прежнему были бы посредниками между поставщиками и судовыми ревизорами, действуя из расчета 2 % консульского вознаграждения. Во всяком случае, проблема снабжения крейсеров в военное время оставалась неразрешенной, отчего едва ли не все планы операций Тихоокеанской эскадры повисали в воздухе, и быть может первыми — составлявшиеся лично И.А. Шестаковым.

Трудно сказать, когда и под каким влиянием управляющий стал задумываться об изменении укоренившегося представления о крейсерской войне, как действиях исключительно на торговых коммуникациях противника, о чем не раз писал Л.П. Семечкин. Очевидно, толчком к этому послужило знакомство в июне 1886 года с Гонконгом, высадку в тыл укреплений которого И.А. Шестаков счел вполне возможной. 16 октября 1886 года по приказанию Н.М. Чихачева П.П. Тыртов запросил у А.А. Корнилова дополнительные сведения о местах расположения и вооружении береговых батарей Гонконга, исполнимости маневра в обход их, численности гарнизона и ориентировочной продолжительности его сопротивления^[720].

В ответ адмирал прислал при рапорте от 4 апреля 1887 года составленную лейтенантом И.В. Будиловским записку с фотографиями укреплений и изложением трех вариантов овладения ими, и подтвердил, что «расчет на действие десантом против английских колоний вообще имеет основание», так как все фортификационные сооружения предназначены для защиты от нападения с моря, а гарнизоны невелики: в Гонконге — 1500 человек, Сингапуре — 800, Коломбо — 800, Пенанге — 200, и усилить их трудно, особенно в случае наступления российской армии на Индию.

А.А. Корнилов полагал, что «для десантной экспедиции, о которой идет речь, численностью не более 6000 человек, нужно три или четыре парохода типа "Paris", зафрахтованного в настоящее время для доставления войск во Владивосток из Одессы. С подобными судами, обладающими скоростью от 14 до 15 узлов, с большою вероятностью возможно избегнуть встречи с неприятелем в море и уйти от него, в особенности если экспедиция будет организована быстро, с соблюдением секрета и направится необычным путем к своей цели, под прикрытием двух или трех военных судов. Предположив даже, что англичане узнают о наших предположениях, так и это с худой стороны принесет немалую пользу, заставив неприятеля держать отряды в крейсерстве вблизи своих портов, чрез это нашим крейсерам откроется более широкий простор в океане»^[721].

Правда, рассуждения А.А. Корнилова не выходили за рамки того «решения отвлеченных стратегических задач», о котором он позже писал В.П. Шмидту. Возможно, командующий эскадрой до приезда И.А. Шестакова летом 1886 года на Дальний Восток и не задумывался над перспективами набеговых операций. Ведь донося рапортом от 27 января 1886 года генерал-адмиралу о фортификационных работах в Адене, Коломбо и Сингапуре, он отнюдь не подчеркивал уязвимости укреплений для удара с тыла^[722]. А признав в рапорте от 4 апреля 1887 года возможность десантных экспедиций в английские колонии, не настаивал на их подготовке.

Береговая батарея в Амое; на заднем плане — фрегат «Владимир Мономах» РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 318. Л. 62Б/5

Однако И.А. Шестакову достаточно было одного признания. «Весьма секретным» письмом военному министру, от 10 июля 1887 года, управляющий обосновал целесообразность, при разрыве с Англией, «для нанесения ей огромного вещественного вреда и тяжкого нравственного поражения», разгрома «ее морских станций в дальних морях — в особенности двух важнейших: Гонконга и Сингапура». Их, а также конечный пункт Канадской железной дороги, адмирал предлагал брать атакой с суши и, «не овладевая прочно», разорять с уничтожением оборонительных средств. Повторив прозвучавшую в рапорте А.А. Корнилова мысль, И.А. Шестаков писал, что подобный метод, используемый и «против богатых портов Австралии, достаточно уже изученных нами … даже при недостаточном успехе облегчит задачи наших крейсеров в океане, заставив неприятеля держать суда свои в ближайшем соседстве портов». Он обещал: «Если Военное министерство изъявит готовность заранее сосредоточить в Владивостоке, под благовидным предлогом, десантный отряд в 2 — 3000 чел. и вверить его Начальнику Тихоокеанской эскадры, то Морское министерство озаботится приобретением быстроходных транспортов, должным образом приспособленных, изучит с точностью необходимые пункты, выработает, при участии представителя Военного ведомства, подробные планы действий и своевременно выставит для прикрытия десанта достаточную морскую силу»^[723].

Карта части Зондского архипелага, ближайшей к Сингапуру. РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 318. Л. 119

На обсуждение инициативы адмирала Главному штабу потребовалось полгода. Наконец, 5 января 1888 года П.С. Ванновский ответил, что десант является мерой желательной и полезной, но возможен он лишь в том случае, когда о разрыве с Англией будет известно заранее, чтобы подготовить войска в Кронштадте, Одессе или Севастополе, а в случае внезапного разрыва — при нейтралитете Китая, позволяющем отделить часть войск Приамурского округа. Если же Пекин присоединится к Лондону, то такое отделение недопустимо, по крайней мере, до реализации заявленных на совещании 19 февраля 1887 года, но отложенных на неопределенное время по требованию И.А. Вышнеградского мер по усилению округа. Во всяком случае, военный министр обещал И.А. Шестакову содействие^[724].

Эта переписка, при всей ее теоретичности, заставляет признать недостаточно обоснованным вывод А.Я. Массова об отсутствии «угрозы непосредственного русского вторжения на пятый континент», высадки на его берега и обстрела портов, а также соответствующих планов у руководства Морским министерством, полученный на основании изучения документов предшествующего периода^[725].

Десанта в Австралию, равно как в Сингапур, Гонконг или Ванкувер, И.А. Шестаков отнюдь не исключал, однако его замыслы так и не вышли из стадии подготовительных работ, причем из-за окружавшей их секретности, они лишь частично были известны предполагаемым исполнителям.

Как указывалось выше, разработка плана операций Тихоокеанской эскадры возлагалась инструкциями на командующих ею, но до В.П. Шмидта, из-за необеспеченности снабжения, он фактически не составлялся и действия каждого корабля предоставлялись усмотрению его командира. Получив при рапорте С.О. Макарова от 26 июля 1888 года журнал заседаний комиссии, рассмотревшей предложение М.А. Гинсбурга и наметившей создание складов в Нагасаки и Иокогаме, В.П. Шмидт мог приступить и к планированию боевых действий. Правда, адмирал предпочел приказом от 23 августа переложить эту работу на плечи С.О. Макарова. На следующий же день на борту «Витязя», стоявшего у владивостокского адмиралтейства, собрались капитаны 1 ранга Ф.К. Авелан и Н.И. Скрыдлов, капитаны 2 ранга П.И. Чайковский, С.А. Зарин и П.П. Молас. По предложению С.О. Макарова, комиссия приступила к обсуждению планов войны с Китаем, Японией, Англией или Германией, «не касаясь вопроса о снабжении крейсеров» и исходя из наличного состава эскадры, то есть фрегата «Дмитрий Донской», корветов «Витязь» и «Рында», клиперов «Разбойник» и «Наездник», а также канонерских лодок Сибирской флотилии «Сивуч», «Бобр» и «Кореец», право распоряжения которыми командующие эскадрами получили в 1884 году. Заметим, что количественно соединение почти достигло намеченных И.А. Шестаковым размеров, и хотя фактически командиры принимали в расчет лишь часть кораблей, их взгляд на возможности эскадры весьма показателен. На первом же заседании, рассматривая случай разрыва с Англией летом, когда эскадра находится во Владивостоке, они указали на плохую постановку снабжения в этом порту, порученного сразу нескольким лицам, что препятствовало его координации, недостаток угля, машинного масла, провизии, не позволявший предпринять немедленное нападение на Гонконг, и предпочли ему одиночное крейсерство. Вторично офицеры собрались 28 августа, но обменяться мыслями не сумели, так как из-за аварии на пароходе «Владивосток», снабжавшем отдаленные порты Охотского моря, В.П. Шмидт, по просьбе агента Добровольного флота, приказал доставить продовольствие и товары на «Витязе», и С.О. Макаров занялся подготовкой корвета к плаванию. В кратчайший срок команда выгрузила часть боезапаса, собрала ремонтировавшуюся машину, приняла уголь, грузы, и 30 августа корабль ушел по назначению. Вернулся он во Владивосток лишь 26 сентября, поэтому дата копии протокола следующего заседания 5 сентября, несомненно, ошибочна. Скорее всего, оно состоялось 5 октября. В пользу этой даты говорит и присутствие среди командиров капитана 2 ранга П.Н. Вульфа, возвратившегося из северного плавания лишь 24 сентября^[726].

На этот раз снабжение крейсеров стало ведущей темой. С.О. Макаров, Н.И. Скрыдлов, П.И. Чайковский, П.П. Молас и П.Н. Вульф говорили о необходимости расширения владивостокских складов, привлечении к поставкам в иностранных портах надежных коммерсантов, о том, что выход в крейсерство из портов Японии возможен лишь при заблаговременном создании там запасов угля (иначе его могли скупить агенты неприятеля). Затронули командиры и ставший традиционным консульский вопрос, подчеркнув, что в бассейнах Индийского и Тихого океанов «правительственные консулы имеются только в Иокогаме, Нагасаки, Фучао, Тиэнзине и Сан-Франциско, во всех остальных портах Австралии, Индии, Америки и Африки правительственных консулов не имеется», тогда как они могли бы помочь в организации негласных поставок продовольствия, материалов и передаче различных сведений^[727]. На заседании также прозвучало заявление, что на кораблях эскадры нет никакой информации об «укромных местах», ввиду чего желательно получить их описания из военно-морского отделения ГМШ.

В октябре эскадра собралась в Йокогаме («Витязь» ушел туда из Владивостока 13 октября), где 26 и 31 числа состоялись еще два заседания, посвященных Особенностям военных действий против Китая, Комиссия признала, что только угроза Пекину способна вынудить китайских сановников пойти на заключение выгодного России мира, а так как цинский флот в материальном отношении сильнее эскадры, но хуже подготовлен, то его целесообразно решительно атаковать применяя миноносцы и мелкосидящие корабли Сибирской флотилии. Была вы сказана и мысль о необходимости занять Печилийский залив, блокировав Порт-Артур и время от времени высаживая десанты для разорения побережья. Варианты противодействия совместному выступлению Китая с Англией или Германией, борьбы с одной Германией не рассматривались, так как приравнивались к операциям против Англии, Япония же в качестве противника практически не фигурировала^[728].

В приложенных к протоколам заседаний записках командиров определялись районы крейсерства: Н.И. Скрыдлов на «Дмитрии Донском» брал на себя операции в Китайском море, С.О. Макаров на «Витязе» — на путях из Ванкувера в Японию и Австралию, П.Н. Вульф на «Разбойнике» — у западного берега Южной Америки. Даже П.И. Чайковскому на «Бобре» предстояло выйти в океан к югу от Гавайских островов.

Таким образом, в отличие от довольно общих соображений, характерных для инструкций 1860-х годов и заметок о крейсерстве С.С. Лесовского, на этот раз были сформулированы сравнительно определенные задачи, которые, впрочем, являлись не столько планом в буквальном смысле слова, сколько декларацией о намерениях, так как вопросы снабжения, передачи информации, распоряжения призами и тому подобного решены не были. Нельзя не обратить внимания на скромность подготовленных командирами документов по сравнению с проектами И.А. Шестакова, не опиравшимися на фактическое состояние Владивостокского порта и требовавшими дополнительных ассигнований на его оборудование, маловероятных в условиях нарастания бюджетного дефицита в России. Кроме того, протоколы заседаний комиссии, указывающие на отсутствие у командиров описаний мест, пригодных для тайной стоянки кораблей, проблемы со снабжением, заставляют усомниться в способности эскадры развернуть эффективную крейсерскую войну, случись разрыв с Англией в ближайшее время.

К сожалению, источники не позволяют оценить степень подготовленности команд. Однако на большинстве судов она едва ли была заметно выше той, которую зафиксировала комиссия, назначенная А.Е. Кроуном в июле 1885 года, сразу по окончании Афганского кризиса, и отметившая недостаточную практику стрельб, неопытность орудийной прислуги, потерю навыков комендорами, отсутствие приборов для определения расстояний, «залповых гальванических приборов» (конструкции А.П. Давыдова), плохие знания офицеров, неразработанность артиллерийской тактики и тому подобное. Обсуждая 24 марта 1886 года заключения этой комиссии, артиллерийское отделение МТК указало на необходимость учреждения должности отрядных артиллерийских офицеров, назначения командирами батарей, старшими артиллеристами только офицеров, окончивших курс Учебного артиллерийского отряда, специальной подготовки остальных, а также прикомандирования кораблей перед уходом в заграничное плавание к этому отряду^[729]. Но большинство крейсеров эскадры В.П. Шмидта покинуло Кронштадт в 1885–1886 годах, до того, как решения МТК могли быть реализованы.

Надо полагать, что за исключением некоторых кораблей и сравнительно коротких периодов более интенсивной боевой подготовки, эскадра в целом не представляла собой того военно-политического инструмента, которым ее желало видеть руководство Морским министерством, что, впрочем, не препятствовало использованию кораблей для решения отдельных внешнеполитических задач. Так отвечая на письмо, которым В.П. Шмидт уведомил дипломатических представителей России на Дальнем Востоке о том, что он принял командование эскадрой, К.И. Вебер «выразил свое мнение, что в наших политических интересах желательно было бы иметь если не постоянного станционера, то по возможности чаще одно из наших военных судов на рейде в Чемульпо»^[730].

Адмирал прислушался к просьбе поверенного в делах и на «Дмитрии Донском», в сопровождении клипера «Наездник» и канонерской лодки «Бобр» отправился в корейские воды. 18 марта отряд бросил якоря на рейде Чемульпо, рядом с японскими, китайскими и американскими кораблями. На следующий же день В.П. Шмидт и командиры кораблей выехали в Сеул, а 20 марта нанесли визиты аккредитованным в столице Кореи дипломатам. В очередном рапорте генерал-адмиралу, от 16 апреля 1888 года, командующий эскадрой отметил единство действий К.И. Вебера и американских представителей, совместно старавшихся ослабить китайское влияние в стране.

22 марта состоялась аудиенция, во время которой Коджон, по словам адмирала, «выражал свое особенное удовольствие по поводу моего посещения Кореи и просил передать свою просьбу Государю Императору, чтобы одно из военных русских судов находилось бы, по возможности, круглый год на станции в Чемульпо»^[731].

Поэтому, покидая порт 24 марта, В.П. Шмидт оставил в нем «Бобра», который нес службу с небольшими перерывами до 19 ноября. Распоряжения адмирала получили одобрение свыше^[732].

В том же 1888 году заметноактивизировались контакты российских моряков с их китайскими коллегами. О необходимости более близкого знакомства с портами Печилийского залива, Порт-Артуром и Вейхайвеем, 15 января писал Н.М. Чихачеву А.А. Корнилов, отметивший, что по своей тесноте они признаны неудобными, и китайцы собираются строить новый военный порт в бухте Киао-Чао (Цзяо Чжоу, Циндао). Адмирал планировал весной послать в эти гавани канонерскую лодку «Бобр»^[733].

Осуществить свое намерение он не успел. Сменивший его В.П. Шмидт дал лодке другое назначение, но затем, получив письмо Н.М. Чихачева от 3 марта, с предписанием направить в Порт-Артур корабль для проверки сведений, доставленных военным агентом, полковником Д.В. Путятой, и поиска мест для возможной высадки десанта, поручил это задание П.И. Чайковскому^[734].

22 мая «Бобр» вошел на внутренний рейд Порт-Артура и был гостеприимно встречен хозяевами, которые в отсутствие иностранных инструкторов допустили офицеров лодки к осмотру укреплений и стоявших в бассейне миноносцев. Спустя два дня П.И. Чайковский собрался уходить на рекогносцировку пунктов высадки, но с моря подошла эскадра адмирала Дин Жучана, с которым командир «Бобра» познакомился еще прошлой осенью. Адмирал любезно принял П.И. Чайковского и «просил в виду наших вполне дружественных отношений, чтобы русские суда посещали все китайские порта, так как и они, в свою очередь, посещают наши»^[735].

Прошло менее двух месяцев, и 18 июля на рейде Вейхайвея командир «Бобра» вновь встретился с Дин Жучаном, на этот раз в присутствии английского инструктора Ланга. Позднее, в своем рапорте В.П. Шмидту, П.И. Чайковский отмечал, что Ланг проводил систематическое обучение личного состава Северной эскадры, и под его руководством боевые корабли постоянно плавали совместно, «неутомимо занимаясь» артиллерийским делом, включая стрельбы по щитам. В августе 1888 года Порт-Артур посетил совершавший плавание по Китайскому морю на «Корейце» великий князь Александр Михайлович. 29 августа он, сопровождаемый командиром лодки, капитаном 2 ранга К.С. Остелецким, осмотрел док, минную мастерскую и миноносцы^[736].

Из Порт-Артура великий князь отправился в Чемульпо и Сеул, где, надо полагать, после июньских народных волнений, в организации которых подозревали Юань Шикая, визит члена императорской фамилии восприняли как свидетельство участия и поддержки со стороны российского правительства. Заметим, что пребывание на Дальнем Востоке оставило в памяти Александра Михайловича глубокий след и сыграло свою роль несколько лет спустя.

Особое значение сохраняли российско-японские отношения. В конце 1880-х годов, после отмены зимовки во Владивостоке кораблей Тихоокеанской эскадры, японские порты как и прежде продолжали играть роль ее полугодового пристанища. В японских доках и на заводах выполнялся сколько-нибудь серьезные ремонт российских судов. Эти работы, несомненно, в известной мере способствовали становлению судоремонтной промышленности Страны восходящего солнца, руководимой, нередко, английскими и французскими инженерами. Впрочем и Россия была готова внести свой вклад в совершенствование японских специалистов. Так, в «мастерской динамо-электрических машин» Кронштадтского порта в 1882 году обучался Соннэ Сакае, вскоре, правда, умерший. А весной 1889 года токийский кабинет через посланника Д.Е. Шевича обратился в Петербург с ходатайством о допуске «лейтенантов Хацирота Сакамото и Цунааки Номото» к практике на кораблях Тихоокеанской эскадры.

В соответствии с письмом Н.К. Гирса от 26 июня 1889 года ГМШ подготовил всеподданнейший доклад по этому вопросу, утвержденный 4 июля, о чем немедленно уведомили В.П. Шмидта. Спустя неделю адмирал доложил о назначении Сакамото на «Адмирал Нахимов», а Номото — на «Крейсер». Впрочем, в итоге Номото оказался на борту «Адмирала Нахимова», на котором в ноябре 1890 года даже собирался совершить переход в Кронштадт. Но к тому времени Д.Е. Шевич пришел к заключению, что «пребывание японских офицеров на наших судах является нежелательным», ибо через них конфиденциальные сведения о российском флоте могут попасть к «иностранцам», то есть англичанам. Н.М.Чихачев согласился с ним, и Номото под благовидным предлогом отказали. В июле 1891 года, исходя из тех же соображений, управляющий отклонил ходатайство японского правительства о «зачислении на место Номото лейтенанта Рокуро Ясиро»^[737].

На протяжении 1880-х годов японские делегации не раз бывали в Кронштадте. Так, 7 сентября 1882 года город посетил принц Арисугава, в сопровождении посланника Ниси Токудзиро, бывшего поверенного в делах Хаяси и лейтенанта Токато. 22 июня 1884 года главную базу Балтийского флота осматривал посланник Ханабуса, а спустя месяц, 21 июля, военный министр Японии, генерал-лейтенант Ояма, в сопровождении начальника Токийского военного училища, генерал-майора Нодзу и других офицеров^[738].

В феврале 1887 года в Петербурге побывали принц Комацу и японский морской министр, граф Сайго, считавшийся русофилом. Спустя год, в числе лиц, сопровождавших премьер-министра Ито Хиробуми, граф впервые посетил Владивосток. Правда, из шести кораблей доставившей их эскадры контр-адмирала Ито лишь два были допущены в бухту Золотой Рог, а остальным пришлось стоять в проливе Босфор Восточный. Но судя по всему, впечатление от приема, на который местные власти и офицеры-тихоокеанцы не пожалели денег, осталось у японцев благоприятное. Ответным жестом стала аудиенция, которую император Муцухито дал В.П. Шмидту, и состоявшееся вскоре после нее представление командиров: Н.И. Скрыдлова, С.О. Макарова и П.Н. Вульфа с офицерами кораблей. Как доносил 5/17 ноября 1888 года в Министерство иностранных дел посланник Д.Е. Шевич: «Беспримерное чествование и особенное радушие, оказанные в этом году в Японии нашим морякам, не преминули обратить на себя внимание здешних иностранных представителей»^[739].

Казалось, что наряду с определенной нормализацией отношений между Россией и Китаем, достигнутой после объяснений А.Е. Влангали с Цзэн Цзицзе в Петербурге, а также соглашения Н.Ф. Ладыженского с Ли Хунчжаном в Тяньцзине, укрепление российско-японской дружбы дает основание рассчитывать на реализацию намеченных И.А. Шестаковым планов. Казалось, также, что эвакуация англичан из порта Гамильтон в феврале 1887 года, видимой причиной которой были настояния Пекина и Токио, дает пример взаимовыгодного сотрудничества трех стран в противостоянии Англии. Однако надежды адмирала, как и части российских дипломатов, были беспочвенны. Их источником была недооценка прочности англо-японских и англо-китайских связей, а также пренебрежение объективными противоречиями между российской, китайской и японской политикой в Корее. Непрерывный рост экономики Японии, укрепление ее вооруженных сил, подталкивали Токио к приобретению новых рынков и расширению зоны своего влияния. Такое же стремление проявлял после сравнительно благоприятного для него исхода войны с Францией и Пекин. Обе державы исторически и географически претендовали на Корею, причем Япония прилагала усилия к некоторой модернизации этой страны, что совершенно не соответствовало интересам России. Вместе с тем, Токио, продолжая постепенное экономическое освоение Кореи, умело пользовался фактическим противостоянием российского и китайского представителей в Сеуле, несомненно, имевшим для Пекина большее значение, нежели дружественные декларации Петербурга.

Заметим, что на российско-китайских отношениях не могло не отразиться оказывавшееся Петербургом противодействие попыткам маньчжурских властей организовать товарообмен минуя территорию Южно-Уссурийского края. Так, получив осенью 1887 года от исполнявшего должность Приамурского генерал-губернатора, генерал-майора И.Г. Баранова телеграмму о намерении китайцев устроить порт в бухте Гашкевича, несколько южнее устья пограничной реки Туманган, находившийся в Петербурге А.Н. Корф немедленно обратился в Министерство иностранных дел с просьбой воспрепятствовать этому. 30 октября он написал и И.А. Шестакову, объясняя, что «если бы китайцам удалось добиться у корейского правительства согласия на устройство порта в бухте Гашкевича, транзитное движение товаров для Маньчжурии и произведений последней чрез наш Посьетский участок неминуемо должно было бы прекратиться, благодаря чему мы навсегда утратили бы выгоды, которые доставляет нам обладание единственным имеющимся в настоящее время у Маньчжурии сообщением с морем через залив Посьет. С другой стороны … прилегающая к нашей границе часть Кореи окитаилась бы в самом непродолжительном времени, так что весьма скоро мы оказались бы отрезанными от корейского королевства…»^[740]. А.Н. Корф просил управляющего Морским министерством послать корабль на съемку и промеры бухты Гашкевича, чтобы иметь данные об ее пригодности для строительства порта. 31 декабря адмирал успокоил генерал-губернатора, сообщив ему, что согласно промерам, произведенным весной канонерской лодкой «Сивуч», бухта, как и все побережье к югу от границы с Кореей, не подходит для этой цели.

В отношениях с Японией видимых противоречий не было, поэтому российская сторона, вплоть до середины 1890-х годов рассматривала ее в качестве «одного из факторов установившегося на Дальнем Востоке равновесия», тогда как именно Токио и стремился так или иначе изменить сложившееся положение в свою пользу. Правящие круги Японии, конечно, включали деятелей разной политической ориентации, однако преобладающая часть их сознавала, что дальнейшее развитие страны, при узости внутреннего рынка, требует распространения ее экономического и политического влияния на континент, в первую очередь на Корею. И если некоторые надеялись, что Россия не станет препятствием на этом пути, то другие, подобно генералу Ямагата Аритомо, зачисляли ее наряду с Китаем, Англией и Францией в число вероятных противников. Российские же дипломаты, по оценке Л.Н. Кутакова, разделяемой К.Е. Черевко, «плохо разбирались в главных тенденциях японской внешней политики»^[741].

Они отводили этой стране совершенно не соответствовавшую действительности роль слабого и дружественного соседа. Еще менее знакомый с дальневосточными реалиями И.А. Шестаков расценивал японцев как народ «вежливый, но несерьезный» и задавался в своих планах совершенно несбыточными целями мечтая о достижении Россией ведущей роли в регионе.

Глава 13 Морская политика России в Средиземноморье во второй половине 1880-х годов. Десантные учения на Черном море

Вскоре после того, как управляющий настоял на переводе эскадры Средиземного моря в Тихий океан, стала очевидной непродуманность этой меры. 20 апреля 1887 года Н.К. Гирс сообщил вице-адмиралу Н.Н. Андрееву, замещавшему И.А. Шестакова во время его поездки по черноморским портам, что согласно донесению консула в Канее, на Крите вновь вспыхнули волнения, вызванные похищением мусульманами христианской девушки и требующие присутствия российского военного судна. Под рукой у Н.Н. Андреева оказался только возвращавшийся с Дальнего Востока клипер «Крейсер», стоявший тогда в Пирее. Получив разрешение Алексея Александровича, адмирал распорядился телеграфировать командиру корабля, капитану 1 ранга А.А. Остолопову, приказание идти в бухту Суда. Оно было исполнено, и «Крейсер» оставался в водах Крита более недели^[742].

Однако помимо подобных экстренных поручений существовала постоянная потребность в кораблях для нужд российских дипломатических представителей в Афинах. Чтобы не отвлекать крейсера, И.А. Шестаков решил удовлетворять ее, направляя в Пирей недавно вошедшие в строй канонерские лодки Черноморского флота. 23 июня 1887 года он запросил мнение Н.К. Гирса на этот счет, а Н.К. Гирс, письмом от 26 июня, осведомился о возможности пропуска лодок через проливы у А.И. Нелидова. 16 июля посол ответил, что по точному смыслу трактатов под станционерами подразумеваются «легкие суда», новые же канонерские лодки к числу таковых не относятся, поэтому, чтобы провести их, недостаточно добиться согласия одной Турции. Начинать же переговоры с Европой невыгодно, так как иностранные державы могут потребовать и для себя подобного права. Ответ А.И. Нелидова министр иностранных дел препроводил адмиралу 4 августа, но управляющий Морским министерством не согласился с таким пониманием статей международных соглашений и 12 августа напомнил, что по конвенции 18/30 марта 1856 года установлен проход «как прежде», а прежде пропускали корветы, поэтому должны согласиться и на канонерские лодки^[743].

На вторичное обращение Н.К. Гирса в константинопольское посольство поверенный в делах М.К. Ону 3/15 сентября подтвердил прежнюю точку зрения посла, прибавив, что в предыдущие годы турки пропускали миноносцы и «Забияку» лишь после долгих колебаний и нескрываемых опасений, настаивая на том чтобы эти случаи не служили прецедентом на будущее. Однако доводы И.А. Шестакова возымели действие, переписка продолжалась, и 24 октября Н.К. Гирс уведомил управляющего, что от посла в Константинополе получена телеграмма о согласии Порты. К тому времени для станционерной службы избрали лодку «Кубанец», но в самый последний момент решение было изменено, и вместо нее в Пирей отправили «Забияку». На этот раз разрешение на проход через пролива удалось получить всего за месяц: о необходимости вывести крейсер из Черного моря независимо от «Кубанца» Н.М. Чихачев предупредил Н.К. Гирса письмом от 9 января 1888 года, а 20 февраля министр иностранных дел сообщил о положи тельном решении турецкого правительства^[744].

Отношением от 14 марта ГМШ адресовал А.А. Пещурову инструкцию для вступившего в командование «Забиякой» капитана 2 ранга С.Ф. Бауера, в которой впервые говорилось, что «одною из главных целей посылки судов в Средиземное море есть изучение всех шхер Архипелага, малоазиатского берега и Кандии, а также подробная опись различных убежищ, пригодных в случае войны для стоянок миноносок и их набегов оттуда на неприятеля»^[745]. На инструкции явно от разились рапорты и записка адмирала Н.И. Казнакова от 1886 года, а также присланная в ГМШ командиром станционера в Пирее клипера «Стрелок», капитаном 2 ранга Р.Р. Дикером при рапорте от 5 июля 1887 года, записка лейтенанта М.К. Истомина с проектом миноносно-крейсерской войны в Средиземном море.

В отличие от Н.И. Казнакова, М.К. Истомин предлагал использовать для уничтожения неприятельского судоходства у берегов Турции мореходные миноносцы. Он делал ставку на действия среди многочисленных островов Восточного Средиземноморья, с редким, преимущественно греческим населением, благожелательно настроенным к российским морякам. Едва ли не каждый остров имел бухты, вполне пригодные для временной стоянки небольших кораблей. Устройство постоянных складов лейтенант считал излишним, предлагая закупать провизию у местных жителей, а уголь — на рейсовых пароходах греческих и французских компаний. Составив отряд из трех групп по четыре миноносца, постоянно перемещающихся от острова к острову, можно было, по мнению М.К. Истомина, не только нанести существенный вред английской торговле, но и при необходимости задержать у входа в Дарданеллы британскую эскадру^[746].

Эта деталь связывала проект лейтенанта с Босфорской десантной операцией и повышала значение соединения в Средиземном море. На протяжении многих лет проект передавался из рук в руки командирами кораблей, а затем и адмиралами, уточнявшими его. Отправляясь командовать воссозданной в 1893 году Средиземноморской эскадрой, контр-адмирал С.О. Макаров получил среди прочих указаний инструкции от 22 ноября 1894 года и поручение продолжить разработку этого вопроса^[747].

Однако ему помешали события 1895 года, когда пытаясь восстановить нарушенное победой Японии над Китаем политическое равновесие, российское правительство признало наличные силы своей Тихоокеанской эскадры, далеко превышавшие требования И.А. Шестакова, недостаточными и временно перевело корабли С.О. Макарова на Дальний Восток.

Заметим, что в следующем, 1888 году, М.К. Истомин подал в ГМШ докладную записку «Об Архипелаге», дополняя свои прежние идеи мыслью об устройстве с началом войны угольных станций на островах силами российских коммерческих судов и монахов Афонского монастыря Святого Пантелеймона, с настоятелем Константинопольского подворья которого, отцом Паисием, он говорил на эту тему. Лейтенант полагал, что удовлетворив желание игумена Макария признать его архиепископом, а обитель — российской Лаврой, и предоставив ей через Святейший Синод право на сбор средств в России, можно было бы заручиться содействием монастыря, располагавшего складом из 800 т кардифа и тремя небольшими парусниками. Последние М.К. Истомин предложил заменить двумя малыми пароходами, а иноков на них — «людьми типа Ашинова». Выдвинутый самим Я.И. Ашиновым авантюрный план захвата угольщиков в Суэцком канале он считал рискованным.

Другая его записка, основанная на более подробных вычислениях, доказывала возможность эффективных действий миноносцев в Восточном Средиземноморье, где англичане в обычных условиях могли пополнять запасы лишь в Пирее, Сире, Смирне, Воло, Салониках и Кавале и, как свидетельствовал опыт блокады Греции в 1886 году, были вынуждены каждые три дня отлучаться для погрузки угля. Возможность снабжения британской эскадры военными транспортами М.К. Истомин не рассматривал, видимо, считая ее маловероятной, не продумал он и способов преодоления трудностей, связанных с базированием российских миноносцев в мирное время, особенно с обслуживанием их капризных механизмов. Тем не менее, сближаясь с идеями Н.И. Казнакова, лейтенант ставил перед проектируемым отрядом еще одну задачу — с началом войны прервать доставку турками подкреплений из Малой Азии, Сирии и Македонии в Константинополь^[748].

Показательно, что на разработках М.К. Истомина практически не сказалось изменение военно-политической обстановки в бассейне Средиземного моря, связанное с прекращением действия австро-российского соглашения, продлением 3/20 февраля 1887 года договора о Тройственном союзе и практически одновременным созданием, по настоянию министра иностранных дел Италии Н. Робилана и при содействии О. фон Бисмарка, имевшей антифранцузскую и антироссийскую направленность Средиземноморской Лиги (Антанты), включавшей Италию, Англию, а с 12/24 марта и Австро-Венгрию. Его расчеты опирались на абстрактные, скорее тактические, нежели стратегические соображения, совершенно не учитывавшие новое соотношение сил, хотя уже осенью 1887 года в Петербурге осознали враждебность Италии, а весной 1888 года об «итало-англо-австрийском» соглашении писал И.А. Шестаков, правда, подразумевая преимущественно совместные действия этих держав в Болгарском вопросе, но ведь и они о многом говорили^[749].

Вместе с тем, предположения лейтенанта, при всем расхождении их с действительностью, позволяли ориентировать Средиземноморскую эскадру на вполне определенные действия в случае войны и могли служить основой планов, особенно после конкретизации.

***

Судя по всему, плавания «Забияки» в 1888–1889 годах мало способствовали военному планированию. Миновав проливы 26 марта, крейсер отправился в Пирей, откуда, по желанию королевы Ольги, перешел в Корфу на празднование Пасхи. Затем С.Ф. Бауер повел свой корабль в Барселону, на открытие международной выставки, где он с 1 по 25 мая представлял Россию вместе с возвращавшимся из Тихого океана в Кронштадт клипером «Вестник». По окончании торжеств, в ходе которых испанская королева-регентша Мария-Христина посетила российские корабли, «Забияка» через Неаполь вернулся в Пирей. Летом С.Ф. Бауер собрался, в соответствии с пожеланиями Министерства иностранных дел, обойти для демонстрации флага Салоники, Смирну, Родос, Александретту, Бейрут, Яффу, Порт-Саид и Крит, но из-за сентябрьской поездки великого князя Сергея Александровича в Палестину плавание было скомкано.

Вновь вопрос об изучении Восточного Средиземноморья поставил командир направлявшегося в Тихий океан фрегата Владимир Мономах», капитан 1 ранга Ф.В. Дубасов. В связи с предполагаемым путешествием наследника Николая Александровича на Дальний Восток, фрегат был включен в состав формируемой для этой цели эскадры и задержан в Средиземном море. Составляя программу его плавания на ближайшие месяцы, Ф.В. Дубасов рапортом от 25 февраля 1890 года предложил уделить особое внимание ознакомлению с флотами Италии и Австро-Венгрии, столкновение с которыми он считал возможным при разрешения Восточного вопроса, а также посещению вод Малой Азии и Архипелага, расцениваемых им в качестве этапного пункта на пути движения России на Восток и удобной передовой линии обороны от посягательств Запада. Рассматривая составляемый им документ как политическую программу, капитан писал: «Наконец, по своей близости к главной путевой артерии, соединяющей Британскую Индию с ее метрополией, Архипелаг является превосходной базой для успешного действия на эти сообщения и следовательно для весьма значительного облегчения и упрощения тех генеральных операций нашей сухопутной армии на индийском фронте, которыми мы можем нанести Англии самое грозное и самое действенное поражение»^[750].

Рапортуя о своем плавании генерал-адмиралу, Ф.В. Дубасов 22 марта 1890 года отметил длительное пребывание эскадры адмирала Э. Хоскинса в Архипелаге летом 1889 года, главным образом у островов, лежащих близ входа в Дарданеллы, Упомянув ее двухнедельную стоянку на острове Лемнос, капитан выразил убеждение, что «вопрос занятия Лемноса Англией разработан и решен окончательно»^[751]. Такой вывод ставил под сомнение его же идею, что «на Константинополь надо идти морем, взять его и, не останавливаясь, все морские силы двинуть в Архипелаг, наводнивши его мелкими отрядами миноносок и других судов и сосредоточив главные силы близ Дарданелл»^[752].

Ведь заранее подготовив все необходимое для устройства базы на Лемносе, англичане могли с обострением положения в Турции подвести свою эскадру почти ко входу в Дарданеллы и при первом же известии о посадке российских войск на пароходы в Одессе и Севастополе форсировать проливы одновременно с Босфорской экспедицией.

В Петербурге эту опасность сознавали. Но так как И.А. Шестаков, вполне обоснованно считавший незначительный отряд судов в Средиземном море слишком слабым для активных действий, упразднил его, а содержание в Архипелаге, при отсутствии там собственных баз, значительного числа миноносцев представлялось слишком дорогостоящим и затруднительным, то Морскому министерству пришлось в начале 1890-х годов принять ряд мер по сокращению срока проведения первого этапа Босфорской операции с 7 до 1 суток с момента получения приказа. Это, конечно, усложнило подготовку десанта, которая к тому времени продолжалась уже свыше пяти лет.

Моряки, как то и предполагалось утвержденным 7 ноября 1885 года журналом Особого совещания под председательством А.А. Абаза, усиливали Черноморский флот. На протяжении 1887–1889 годов в его состав вошли два броненосца, шесть канонерских лодок и шесть миноносцев, выстроенных фирмой Шихау, причем три из них весной 1886 года были переведены в Черное море лейтенантом A.М. Абаза из Эльбинга по Висле, Бугу, Припяти и Днепру, а остальные по приказанию Н.М. Чихачева летом того же года совершили морской переход вокруг Европы^[753].

Канонерская лодка «Уралец», одна из вошедших к 1889 году в состав Черноморского флота

Как указывалось выше, турки относились к просьбам российского правительства пропустить те или иные военные корабли с недовольством, хотя против прохода миноносцев, подпадавших под определение «легкие суда», формально возразить не могли. Однако, надо полагать, именно появление в Черном море российских миноносцев заставило турок поторопиться с заказом в 1885 году нескольких кораблей подобного типа фирме Шихау, а позднее и заводу «Германия».

Впрочем, обоюдное наращивание вооружений не мешало демонстрации дружественных отношений на дипломатическом уровне. Так, после тянувшейся с августа 1884 года переписки по поводу визита Н.И. Казнакова в Константинополь, летом 1886 года вопрос был решен положительно, и по окончании срока командования эскадрой, по пути в Россию, адмирал неделю, с 3 по 9 июля, провел в турецкой столице, где был весьма радушно принят султаном. Ему даже показали артиллерийское учение на броненосном фрегате «Ассари Тевфик», несомненно, стремясь создать иллюзию высокой боеспособности турецкого флота^[754].

Внимание Абдул Хамида II к адмиралу, как впоследствии к Н.В. Каульбарсу, вполне укладывается в русло отмечаемой, в частности, М.Ю. Золотухиным тенденции к сближению Порты с Россией, особенно отчетливо проявившейся именно в июле 1886 года^[755].

Российская сторона поддерживала эту тенденцию, не забывая, естественно, о подготовке Босфорской операции.

Еще в сентябре 1885 года, проезжая через Константинополь, И.А. Шестаков подал полковнику А.П. Протопопову мысль составить план Верхнего Босфора, с указанием мертвых углов обстрела береговых батарей, и распорядился о содействии этим работам станционерного парохода «Тамань». С разрешения управляющего командовавший тогда пароходом капитан 1 ранга Н.В. Власьев приобрел небольшую, водоизмещением 8 т, парусную яхту, позволявшую проводить съемку и промеры, не привлекая внимания турок. Помимо исследования пролива, он выбрал место для минного заграждения между мысами Терапия и Сельви-Бурну. Сменивший его в июне 1886 года капитан 2 ранга А.В. Невражин без промедления продолжил работы и рапортом от 3 ноября представил в ГМШ составленный офицерами станционера при участии А.П. Протопопова «план береговой артиллерийской защиты» в проливе и «план густоты артиллерийского огня». Тогда же был составлен проект укрепления Босфора после его занятия российскими войсками и приведены в соответствие с ним соображения о минном заграждении. Последние предполагали постановку у Терапии 150 мин в три ряда, но не могли считаться окончательными, так как не учитывали трудностей охраны заграждения в указанном месте^[756].

Крупнокалиберное орудие на одном из турецких фортов береговой обороны

По сути дела, и все другие проекты и планы оставались лишь предварительными наметками. Подготовленные к концу 1886 года, они отнюдь не позволяли организовать высадку в ближайшем будущем, что отмечалось А.П. Протопоповым в двух записках от 24 июля 1887 года, направленных П.С. Ванновским И.А. Шестакову при письме от 14 августа. Не было верных карт пролива, оставляли желать лучшего промеры, производившиеся исключительно ночью и плохо привязанные к месту, оставалось неясным, где глубины позволяют боевым кораблям подойти к берегу, чтобы оказаться в мертвых углах батарей, где удобнее высаживать войска и так далее. Требовалось продолжение исследований^[757].

Записки А.П. Протопопова были посланы и в штаб Черноморского флота, где с ними ознакомился капитан 1 ранга И.М. Диков. Минер по специальности, он обратил внимание главным образом на соответствующие разделы записок и предложил организовать особый отряд заградителей для Босфора, из трех больших и трех малых кораблей, наподобие предлагавшихся С.О. Макаровым в декабре 1881 года, а также миноносцев и канонерских лодок для сторожевой службы. Его идею поддержал А.А. Пещуров, направивший отзыв И.М. Дикова временно управлявшему министерством Н.М. Чихачеву при отношении от 5 сентября 1887 года Вместе с тем, главный командир высказался против упомянутых А.П. Протопоповым опытных минных постановок в проливе, воспроизводивших макаровские как слишком рискованных, а также указал на необходимость заручиться содействием посла в Константинополе.

Н.М. Чихачев согласился с доводами А.А. Пещурова и письмом от 17 сентября просил Н.К. Гирса дать соответствующее указание послу, что и было сделано спустя три дня. Тогда же он сообщил П.С. Ванновскому, что находит полезным продолжать работы по обследованию Босфора и части Черного моря, прилегающей к этому проливу, начатые в 1886 г.»^[758].

Заметим, что такая датировка свидетельствует не столько о высокой засекреченности большинства из подготовленных С.О. Макаровым в 1881–1883 годах документов, хотя они, видимо, остались малоизвестными новым служащим ВМУО, занимавшимся данными вопросами после преобразования отдела в ГМШ, сколько о несовершенстве организации работы штаба, немногочисленные делопроизводители которого не справлялись с обильным потоком информации, да и не стремились усердствовать, не будучи энтузиастами каждого из многочисленных дел, находившихся в их ведении. Вместе с тем, несомненно, что в 1885–1886 годах под влиянием Афганского кризиса и событий в Болгарии произошел качественный скачок в подготовке Босфорской операции. В представлении правящих кругов, руководства Военным и Морским министерствами, она стала более актуальной. Видимо, под впечатлением неудачного учебного десанта 1885 года высадку начинают планировать не на черноморском побережье, открытом для волн, а в самом проливе, изучению которого уделяют большее внимание, воспринимая это как действительное начало работ. Один за другим на берегах Босфора появляются инкогнито, не уведомляя посольства, генерал-майор А.Н. Куропаткин и генерал-лейтенант П.Ф. Рерберг^[759]. Интенсифицируются промеры и съемка бухт.

Весной 1889 года лейтенант Л.А. Брусилов устроил в саду посольской дачи в Буюк-Дере метеорологическую станцию, которой сразу же заинтересовалась Комиссия по обороне черноморского побережья, прежде получавшая для расчетов данные из Перы (константинопольского квартала, где располагались посольства), не соответствовавшие погоде в Босфоре. Письмом от 22 марта 1889 года Х.Х. Рооп просил А.А. Пещурова назначить Л.А. Брусилова постоянным начальником станции или морским агентом в Константинополе. Главный командир согласился, однако на его представление ГМШ 8 мая ответил, что необходимых для этого средств в смете министерства нет. 24 мая с той же просьбой обратился к занявшему кресло управляющего Морским министерством Н.М. Чихачеву П.С. Ванновский. Но адмирал секретным письмом от 3 июня разъяснил ему, что средств на учреждение поста морского агента в смете нет, как нет и особой необходимости в нем, так как его обязанности отчасти исполняет командир станционера, метеорологические же наблюдения могут без помех продолжаться и впредь, ибо станционер почти безотлучно стоит в Буюк-Дере^[760]. Доводы управляющего были в значительной мере справедливыми, но по мере продвижения работ на Босфоре, а затем и в Дарданеллах, возможности командиров перестали удовлетворять министерство, и после назначения в 1891 году на пост главного командира Черноморского флота вице-адмирала Н.В. Копытова, вопрос об агенте в Турции вновь был поставлен и в 1892 году решен положительно.

Еще одним важным вопросом, которым Комиссия стала активно заниматься в Конце 1880-х годов, являлось заграждение пролива. В 1887 году, отвечая на записки А.П. Протопопова, ни А.А. Пещуров, ни Н.М. Чихачев не признали возможным повторить дерзкие опыты С.О. Макарова. Однако позднее, в связи с принятым 19 мая 1889 года решением создать на Черном море особый минный запас, Комиссия, включая А.А. Пещурова, а за ней и Военное министерство вновь заговорили о необходимости проверить, пригодны ли гальваноударные мины для Босфора. 1 ноября 1889 года П.С. Ванновский направил Н.М. Чихачеву просьбу командировать с этой целью главного минера Черноморского флота, капитана 2 ранга М.Ф. Лощинского. Адмиралу пришлось еще раз указать на рискованность подобных командировок, чреватых скандальными разоблачениями, и выразит сомнение в их целесообразности, учитывая доставленные уже С.О. Макаровым сведения о поведении мин на течении^[761].

Осторожность Н.М. Чихачева имела серьезные основания. После охлаждения осенью 1886 года российско-австрийских отношений и распада Союза трех императоров с одной стороны и образования Средиземноморской Лиги (Антанты) с другой, Турция оказалась на перепутье. Ее правительству, и в первую очередь Абдул Хамиду II, предстояло решить на какую из двух группировок держав, обозначившихся при разрешении Болгарского вопроса, ориентироваться. Очевидное поражение Петербурга, не сумевшего воспрепятствовать утверждению в Софии князя Фердинанда Сакс-Кобург-Готского, ухудшение его отношений с Германией подталкивали султана в сторону Тройственного союза. Летом 1887 года, при посредничестве Берлина начались переговоры о заключении австро-турецкого антироссийского наступательного союза, по условиям которого Константинополь должен был пропустить в Черное море австрийский флот и выставить на кавказской границе армию в 600 тыс. человек. В августе перспективы такого соглашения дважды обсуждались министерским советом султана^[762].

Как писал в рапорте П.С. Ванновскому, от 16 июля 1888 года, новый военный агент в Турции, полковник Н.Н. Пешков: «В ноябре минувшего года, когда Турция принимала решительные меры к тому, чтобы сосредоточением значительных сил на кавказской границе принять участие в ожидавшемся вооруженном столкновении России и Австрии, — между военным и морским министрами, по инициативе первого, возбуждена была переписка по вопросу о выяснении тои роли, которую может принять на себя турецкий боевой флот в обороне приморских укрепленных пунктов и в обеспечении морских сообщений…»^[763].

Причем после заявления морского министра о недопустимой слабости флота, его коллега 26 декабря 1887 года передал вопрос на рассмотрение министерского совета, постановившего, что единственным средством обеспечить свои интересы для Порты является внешняя политика, основанная на поддержании существующих между державами противоречий.

Наряду с этим, 20 января 1888 года совет поставил перед министерствами задачу модернизации и усиления флота, а также береговой обороны, главным образом в Черном море. Среди прочих мер значилась и точная инструментальная съемка Верхнего Босфора, начатая турками 1 июня, и строительство новых батарей на мысе Сельви-Бурну и в Алта-Агач, у входа в пролив. Кроме того, постановление предусматривало создание комиссии для разработки вопроса о противодесантной обороне черноморского побережья к западу и востоку от Босфора.

Во исполнение последнего пункта, во второй половине мая 1888 года в Константинополь приезжал представитель завода Грюзона, известного изготовителя броневых башен для наземных укреплений. Вместе с комиссией под руководством главы германской военной миссии, К. фон дер Гольца, он трижды объехал ближайшие к проливу берега Черного моря, главным образом румелийский. Начались также полевые поездки офицеров турецкого генерального штаба и юнкеров военных училищ на Верхний Босфор. В связи с этим Н.Н. Пешков отметил что вопрос о внезапной высадке русского десанта с целью овладения им, представлявшийся несколько времени тому назад в глазах турок вопросом второстепенным и даже мало вероятным, ныне приобретает все более и более первенствующее значение, одновременно с возрастающим убеждением в том, что подобная, внезапная высадка русского десанта неминуема. Не может быть также никакого сомнения в том, что относительно слабая современная оборона пролива и в особенности входа в него, ныне будет усилена, а в особенности удвоено будет охранительное наблюдение, как по берегам Черного моря, в окрестностях Босфора, так и в особенности по русским приморским пунктам»^[764].

Для помощи Порте в решении такой задачи, с декабря 1887 года в Константинополе находились четыре австрийских офицера, «два флотские и два генерального штаба, находившиеся в постоянном плавании на австрийских пароходах по Черному морю и посетившие все прибрежные пункты побережья Турции и даже России» при содействии турецкого правительства. В декабре же австрийский станционер, вопреки обыкновению, перешел в Буюк-Дере, где провел всю зиму, причем его офицеры производили топографические работы^[765].

Вся эта деятельность и усиление охраны побережья заставили российских офицеров принимать особые меры предосторожности, а также прибегать к услугам помощников, вроде агента РОПиТ О.П. Юговича или некого Бернаскони. Правда, случались и неприятные истории. Так, 7 февраля 1889 года турецкие жандармы, обнаружив на возвышенности над одной из батарей пытавшегося снять ее план лейтенанта Л.А. Брусилова, открыли по нему огонь и ранили в левую ногу, к счастью, легко, что позволило ему скрыться^[766].

Однако данный случай наводил на размышления, и при очередном обращении Х.Х. Роопа с просьбой провести экспериментальную минную постановку в Босфоре, переданной П.С. Ванновским в письме от 16 февраля 1890 года, Н.М. Чихачев 15 апреля ответил: «То время, когда мы не только могли заниматься подобными опытами, но и осматривали турецкие батареи, отошло в прошедшее. Теперь внимание турок к вопросам этого рода возбуждено настолько, что сохранение опытов в тайне представляется мне немыслимым»^[767].

Впрочем, это отнюдь не означало, что в конце 1880-х годов все работы на Босфоре были прекращены. По-прежнему продолжались промеры, маскируемые ночной рыбной ловлей, обычной в тех местах, велась съемка. Военные агенты и офицеры станционера, а с 1892 года и официальный морской агент в Константинополе, следили за состоянием береговых укреплений и турецкого флота. Из их донесений в Николаеве и Петербурге знали, что ни один из принимавшихся Портой, начиная с 1886 года, планов усиления флота выполнен не был, отчасти по недостатку средств, а отчасти из-за бюрократической пассивности руководства Морским министерством. Вместе с тем, к началу 1889 года в списках корабельного состава у турок значились 15 устаревших броненосных фрегатов, три монитора, 11 устаревших крейсеров, миноносцев 1-го класса 12, 2-го — шесть и 3-го — два, а также ряд других кораблей. На иностранных и отечественных верфях строились два крейсера, пять контрминоносцев, пять миноносцев, канонерские лодки и другие корабли^[768].

Кроме того, турецкое правительство, соблазнившись рекламой подводных лодок Норденфельда, поторопилось приобрести четыре экземпляра, два из которых вскоре были введены в строй и в августе 1889 года участвовали в минных учениях на Измидском рейде^[769].

Казалось бы, турки, обзаводясь кораблями новейших по тем временам типов, повсеместно считавшихся весьма эффективными, сводят на нет возможность успешного проведения Босфорской операции, особенно учитывая их возросшую бдительность, поэтому удобное для высадки время безвозвратно упущено. Однако на деле ситуация была не столь безнадежной. Устаревшие броненосцы турецкого флота как и прежде стояли разоруженными в бухте Золотой Рог, и в случае надобности лишь некоторые из них могли выйти оттуда, причем не ранее, чем через трое суток. Миноносцы также большую часть года проводили у пристаней, без команд, угля и боезапаса. Из-за недостатка средств они редко выходили в море, и немногочисленные учения, вроде проведенного во второй половине августа 1889 года у Измида, демонстрировали очень низкий уровень подготовки их экипажей. Подводные лодки Норденфельда, предлагавшиеся изобретателем в марте 1887 года и российскому правительству, оказались совершенно неспособными погружаться, тихоходными и неповоротливыми. В Петербурге об этом узнали из доклада комиссии контр-адмирала И.М. Дикова, присутствовавшей на испытаниях опытного экземпляра в Саутгемптоне 5/17 августа 1888 года, и отказались от сделки^[770]. У турок же, видимо, нашлись высокопоставленные взяточники, допустившие сомнительное приобретение.

Артиллерийские учение на броненосном корабле Черноморского флота «Чесма»

В итоге турецкий флот ни в 1880-е, ни в 1890-е годы не мог оказать серьезного сопротивления десанту на Босфор. Столь же малую опасность представляли и артиллерийские батареи, вооруженные преимущественно устаревшими короткоствольными пушками Круппа, с низкой начальной скоростью снаряда и малой скорострельностью. Эти батареи располагались тогда на узких полосках суши между урезом воды и прибрежными высотами, являясь хорошей мишенью, поражаемой не только прицельным огнем, но и обломками скал при перелетах. Практических стрельб с батарей не производили, и хотя личный состав получал некоторую подготовку на полигонах, эффективно действовать в реальном бою едва ли сумел бы. Некоторое повышение бдительности турок не устраняло этих недостатков, как и слабости гарнизонов большинства укреплений, недостаточной численности войск в окрестностях Константинополя, особенно после обострения отношений с Грецией в 1886 году, когда отдельные части были переведены в Maкeдонию, и трудностей борьбы с высадившимся десантом на сильно пересеченной местности Верхнего Босфора.

Следует отметить, что в сравнении с едва заметно менявшейся обороноспособностью турок подготовка российского десанта быстро прогрессировала. Прежде всего, составляя планы операции руководство Военным ведомством пришло к мысли компенсировать слабость флота созданием после высадки на берегах пролива надежной артиллерийской обороны, способной остановить прорывающиеся английские броненосцы. С этой целью П.С. Ванновский приказал Главному артиллерийскому управлению увеличить Чрезвычайный запас береговых орудий, хранившийся в Одессе на случай войны для установки на приморских батареях, чтобы при необходимости отправить его в Босфор вместе свойсками. Первоначально для этого предназначались пять 11-дюймовых, 10 9-дюймовых (229-мм), 10 6-дюймовых пушек, а также 40 9-дюймовых, 10 8-дюймовых (203-мм) и 50 6-дюймовых мортир, преимущественно образца 1877 года, с боезапасом по 100 выстрелов на орудие. Из 125 орудий 101 должно было храниться в Одессе, шесть в Очакове и 18 в Керчи, считая и состоявшие на вооружении крепостей. Недостающие до требуемого числа 32 9-дюймовых и 40 6-дюймовых мортир предполагалось доставить из Кронштадта, а 10 8-дюймовых мортир из Киева, о чем Главное артиллерийское управление распорядилось 24 декабря 1885 года^[771].

31 декабря, по докладу товарища генерал-фельдцехмейстера, генерал-лейтенанта Л.П. Софиано, военный министр отказался от задуманной погрузки четырех 9-дюймовых орудий в Керчи, где не было подъемного крана, а 21 января 1886 года — от погрузки такой же партии в Очакове. В остальном план был принят к исполнению, и 27 января из Кронштадта в Одессу отправились первые орудия. Однако после того, как на состоявшемся 9 марта Особом совещании под председательством П.С. Ванновского 50 6-дюймовых мортир заменили 10 6-дюймовыми стальными пушками образца 1877 года, состав запаса, названного Особым артиллерийским, сократился до 85 орудий. Помимо артиллерии он включал лебедки Вернье, 10 верст переносной узкоколейной железной дороги, деревянные основания под орудия и другое имущество.

В конце марта выяснилось, что некоторые предметы невозможно заготовить на месте из-за отсутствия чертежей и неопытности частных заводов юга России, поэтому П.С. Ванновский разрешил заказать их в Петербурге^[772].

Заказ на 320 метров переносной дороги грузоподъемностью 32 т разместили на Путиловском заводе, однако даже это хорошо оборудованное предприятие до конца июня 1886 года не могло справиться с отливкой стальных колес для вагонеток, ввиду «трудности и новости этого дела в России». 10 665 м дороги грузоподъемностью 8 т с 55 вагонетками и 14 платформами были изготовлены Брянским заводом. Судя по всему, часть стальных 11-дюймовых снарядов для Особого запаса поступила с заводов Круппа и Сен-Шамон. Простые же предметы снабжения поставили местные купцы С. Пуриц, Г. Фельдман, М. Катель, Г. Коган и другие^[773]. В основном формирование запаса завершилось к осени 1886 года.

Тогда же в составе войск Одесского округа появились учебные морские команды. Впервые генерал Х.Х. Рооп заговорил о них в секретном письме П.С. Ванновскому от 6 ноября 1885 года. Идея создания таких команд, позволяющих «упражнять отряды из трех родов оружия в правильной и быстрой посадке и высадке у открытого морского берега, при соблюдении условий боевой обстановки», возникла после неудачных учений 1885 года, о чем свидетельствует письмо военного министра И.А. Шестакову от 3 октября^[774].

Затем она обсуждалась в переписке Х.Х. Роопа с А.А. Пещуровым и командирами 7– и 8-го армейских корпусов, на заседаниях комиссии под председательством начальника штаба Одесского военного округа барона А.Б. Вревского, с участием специалистов, включая начальника Минной части черноморского побережья, полковника В.В. Афанасьева. Предполагалось назначить от минной части 16 гребных катеров и две шлюпки, а также приобрести лодки для пехотных полков, чтобы можно было «в случае десантной экспедиции на Черном море увелчить перевозочные средства», ибо пароходы РОПиТ и Добровольного флота «весьма бедны судовыми катерами и шлюпками»^[775].

Обучать армейцев плаванию и гребле предстояло морякам. Отношением от 21 марта 1886 года Главный штаб уведомил ГМШ о просьбе Х.Х. Роопа командировать с этой целью инструкторов в Одессу, Севастополь, Очаков и Керчь — всего четырех офицеров, 18 старшин и 36 матросов. 31 марта ГМШ препроводил копию этого отношения А.А. Пещурову, а 8 апреля начальник штаба флота Черного и Каспийского морей, контр-адмирал И.И. Дефабр сообщил А.Б. Вревскому что в Керчи обучение можно начать незамедлительно, в Севастополе и Очакова во второй половине мая, в Одессе же не ранее августа^[776].

Конечно, такая разница во времени не могла не повлиять на качество подготовки, и, видимо, это сказалось на действиях десанта во время учений 21–23 августа 1886 года. Задуманы они были широко и представляли собой серьезную репетицию Босфорской операции. 21 августа в Одессе на пароходы «Царица, «Нахимов», шхуны «Дунай» и «Днепр», а 22 августа в Севастополе на пароход «Ростов», шхуны «Салгир» и «Прут» были посажены 4-я стрелковая бригада, 49-й пехотный Брестский полк, две горные батареи, сотня казаков и другие под разделения — всего шесть генералов, 189 офицеров, 5216 нижних чинов, 392 лошади и 16 орудий. На каждое судно назначили флотского офицера, правда, не предоставив им права требовать исполнения своих указаний, что затрудняло управление отрядами. Начальствование над конвоем поручили командиру «Памяти Меркурия» капитану 1 ранга П.М. Григорашу, офицеру средних способностей.

Недоразумения начались вскоре после выхода отрядов из портов. Из-за малой мореходности шхун и свежей погоды рандеву состоялось с опозданием, неудачной оказалась демонстрация у Симеиза, а затем конвой опоздал к месту высадки у Гурзуфа. Несмотря на то, что высадочные средства поднимали за один рейс 791 человека, 35 лошадей и два орудия, для доставки всего десанта с обозами на берег потребовалось более 16 ч, главным образом потому, что для буксировки шлюпок, ботов и паромов эскадра располагала всего двумя паровыми катерами флагманского крейсера. Часть шлюпок затонула в полосе прибоя. Высаживались с трудом, так как ни одна из переносных пристаней, испывавшихся инженерами, не удовлетворила предъявленным требованиям^[777].

Пароход «Нахимов», участвовавший в десантных учениях 21–23 августа 1886 года

Позднее, читая описание учения, И.А. Шестаков заметил: «По-моему, большая часть вины наша. Назначили бабушку Григораша. Первое употребление флота доказывает, что черноморцы не просыпаются еще. Нужно выписать Петцурову. Хороши сухопутные. Казаки забыли седла в десанте»^[778].

Спустя год, в августе 1887 года для конвоирования судов с десантом выделили Практический отряд Черного моря в составе «Памяти Меркурия», «Забияки», «Гонца» и двух миноносцев, под командованием контр-адмирала М.Д. Новикова. Ему была поставлена задача охранять пароходы «Император Александр II», «Веста» и баржу «Волга», на которых находились подразделения сводного полка (два генерала, 123 офицера, 2650 нижних чинов и 194 лошади). Однако из-за медленной погрузки войск на суда и свежей погоды рандеву десанта с кораблями охранения состоялось на сутки позже назначенного времени.

Исправляя прошлогодние ошибки, боевые корабли произвели предварительную разведку побережья и имитировали его обстрел. Для буксировки шлюпок выделили пять паровых катеров, но на этот раз ошиблись в расчетах и вместо 950 человек в первый рейс взяли всего 700. Пристани оказались слишком высоки для шлюпок, каучуковые же плоты показали, что они хороши лишь при тихой погоде. Приступив к высадке войск в 7 ч 15 мин, завершили ее через 2 ч, но обозы перевезли только к 19 ч, затратив на всю операцию 12 ч. Тем не менее, несмотря на выявленные недостатки, проанализировавший учения генерал-майор A.Н. Куропаткин пришел к выводу, что подготовка десантной экспедиции «в твердых руках», хотя и требует дальнейшей практики^[779].

В 1888 году, из-за посещения черноморских портов Александром III, учебная высадка прошла без участия флота. Как и прежде, сбои начались при погрузке сводного полка (один генерал, 65 офицеров, 2560 нижних чинов, 187 лошадей и восемь орудий) на пароходы Добровольного флота «Россия» и «Ярославль», производившейся в Севастополе 13–14 августа. Затем, на переходе к месту высадки у Керчи непривычные к совместному плаванию суда едва не разошлись, а по прибытии не сумели установить связь с войсками на берегу. Пришлось изменить первоначальный план и десантироваться в стороне от крепости. Боевые части оказались на суше через 4 ч после первого рейса высадочных средств, а обоз — через 13 ч. Прочитав отчет об учениях, Александр III наложил на него резолюцию: «Весьма слабо»^[780].

Конечно, многие из недостатков объяснялись тем, что командование Одесским округом каждый раз привлекало к учениям другие суда и личный состав. Последнее обстоятельство, видимо, вызывалось стремлением обучить большее число солдат и офицеров, поэтому самым стабильным элементом десантных подразделений на протяжении многих лет оставались гребцы сводных морских рот, образованных в Одессе и Севастополе. Первое же обуславливалось тем, что Военное министерство, которое не имело права требовать ни от Добровольного флота, в 1883 году переданного Морскому министерству, ни от РОПиТа предоставления определенных пароходов, фрахтовало свободные от рейсов. Заметим, что Добровольный флот в 1880-е годы располагал всего четырьмя — пятью пароходами, а РОПиТ, согласно подписанному 14 февраля 1886 года А.Б. Вревским и Н.Ф. Фадер-Флитом соглашению, обязался лишь иметь приспособления для перевозки войск на 28 пароходах и 14 шхунах^[781]. Недаром в июне 1887 года военный министр просил выделить средства на постройку специального войскового транспорта и переоборудования в таковой парохода «Опыт» (бывшей яхты «Ливадия»)^[782].

Тогда И.А. Вышнеградский, установивший режим строгой экономии, убедил П.С. Ванновского отложить свое ходатайство, но вопрос оставался актуальным, и 7 ноября 1889 года А.А. Пещуров писал X.X. Роопу: «Временное, краткосрочные фрахтование для перевоза войск частных, не приспособленных к тому вполне пароходов, отнимает от маневра много реальности», предлагая оборудовать в качестве транспортов снимаемые Добровольным флотом с линий «Нижний Новгород» и «Ярославль»^[783].

Впрочем, к концу 1880-х годов наметился и процесс преодоления недостатков в подготовке десанта, определенный толчок которому дал Александр III, ознакомившийся с отчетом о высадке в августе 1887 года у реки Кача. Заметив: «Все еще довольно слабо», — царь, видимо, не без подсказки чинов Военного ведомства, повелел дополнить существовавшие уставы статьями о взаимоотношениях сухопутных и морских начальников. 5 февраля 1888 года П.С. Ванновский уведомил об этом И.А. Шестакова, и в Морском министерстве началась работа по подготовке «Проекта управления десантными экспедициями». ГМШ разослал соответствующие запросы морским агентам за границей и штабу Черноморского флота. Поднимались как документы начала XVIII века, так и свежие отчеты об учениях. В мае прислали свои донесения Е.И. Алексеев, сообщивший, что во Франции определенных правил на этот счет нет, и П.А. Мордовин, так же охарактеризовавший английский опыт^[784].

Наконец, 23 февраля 1889 года новый начальник ГМШ, вице-адмирал О.К. Кремер представил Н.М. Чихачеву записку «О разграничении власти морского и сухопутного начальства при десантных экспедициях», предполагавшую полную ответственность моряков за подготовку судов, посадку десанта, переход морем, рекогносцировку перед высадкой и саму высадку.

Но она лишь обозначила направление дальнейшей работы. На протяжении 1889–1890 годов за подготовку правил разграничения власти принимались: вице-адмирал В.А. Стеценко, капитан 1 ранга А.А. Бирилев, капитан 2 ранга А.Р. Родионов. Их проекты в основном предусматривали единство командования Босфорской операцией, предоставленное ими адмиралу. После сопоставления, сводки и редактирования текстов, Н.М. Чихачев 28 июня 1890 года направил окончательный вариант на отзыв Н.Н. Обручеву, замещавшему в то время П.С. Ванновского. 8 июля генерал прислал ответ, в котором предлагалось разделить десантные операции по их цели: овладение важным пунктом или участком берега, разрушение какого-либо пункта, усиление уже действующих войск и демонстрация. Лишь во втором случае общее командование безоговорочно отдавалось морякам, но Босфорская операция относилась к первому^[785].

Н.М. Чихачев наложил на этот документ обширную резолюцию, гласившую: «Для десантных операций все материальные средства, весьма обширные и сложные, должны быть подготовляемы заблаговременно, в мирное время. Изготовление этих средств и содержание их в порядке должно лежать на том ведомстве, которое заготовляет их, т. е. на морском. Но кроме материальной части, которая должна быть всегда в полной готовности, еще в большей степени должен быть подготовлен и приспособлен флот, как по роду судов, так и в личном составе, ко всем операциям, сопряженным с десантом … При самой операции десанта, посадка войск, переход многочисленного числа судов с десантом, конвоирование его и оборона его военным флотом, занятие берега и артиллерийский бой с укреплениями, очищение берега от неприятеля огнем флота, самая высадка, — все эти действия и составляют суть дела, которое по всей специальности иначе не может быть названо, как морским делом … а потому и может быть руководимо лишь адмиралом. Затем уже, по высадке войск, начинаются самостоятельные действия сухопутных войск…»^[786]. Исходя из этих соображений и был подготовлен 13 июля 1890 года отзыв Н.Н. Обручеву.

Вице-адмирал О.K. Kpeмep

Не дожидаясь встречных контраргументов, адмирал 14 июля обратился к начальнику Главного штаба с просьбой предоставить общее командование учебным десантированием в текущем году О.К. Кремеру. Н.Н. Обручев согласился и телеграфировал об этом командующему войсками Одесского округа. О.К. Кремер незадолго перед тем получивший цензовое назначение начальником Практической эскадры Черного моря, должен был обеспечить короткий переход из Севастополя в Судак на пароходах Добровольного флота «Нижний Новгород» и «Ярославль» Белостокского полка: 1820 человек, 242 лошади, четыре орудия и 48 повозок, под командованием генерал-лейтенанта Н.П. Глиноецкого. Впрочем, прежде всего адмиралу пришлось организовать ремонт пароходов, с установкой шлюпбалок, и укомплектование их командой.

Обсудив с Н.П. Глиноецким предстоявшие учения, О.К. Кремер провел несколько тренировочных посадок и высадок в Севастопольском порту, осмотрел Судакский рейд, и лично руководил беглым промером его и произвел рекогносцировку берега. 11 августа войска были посажены на суда, и после нескольких часов плавания, утром следующего дня высажены. Причем впервые бухту предварительно обследовали с тралами миноносцы «Геленджик» и «Гагры». Лишь убедившись в отсутствии мин заграждения, О.К. Кремер подвел к берегу броненосцы «Екатерина II», «Чесма», крейсер «Память Меркурия», канонерские лодки «Уралец», «Кубанец», минный крейсер «Капитан Сакен» и три миноносца, имитировавшие его обстрел. За линией боевых кораблей без помех собрались шлюпки с первым эшелоном десанта из 748 штыков, а через четыре часа весь отряд был на берегу. Четкость действий, которой, правда, способствовала хорошая погода, удостоилась похвалы Александра III, написавшего на отчете: «На этот раз уже видно улучшение в подобных маневрах»^[787].

Минный крейсер «Капитан Сакен»

Броненосцы «Чесма» и «Екатерина II»

Успех О.К. Кремера, подтвердивший целесообразность единого командования операцией, в то же время, видимо, добавил царю уверенности в том, что Россия, при необходимости, сумеет решить Восточный вопрос без содействия Вены и Берлина. Не исключено, что это обстоятельство сыграло свою роль в 1890 году, когда по окончании срока действия «перестраховочного» договора 6/18 июня 1887 года с Германией Александр III не проявил желания искать путей продления соглашения. Позднее, на депешу А.И. Нелидова от 27 июня/9 июля 1891 года, с выражением опасения, что сближение Тройственного союза с Англией даст ему возможность воздействовать на Турцию, император отозвался: «Меня это вовсе не беспокоит»^[788].

Быть может, он считал, что в его руках уже находится средство обеспечить безопасность южных рубежей России при любом повороте событий и парировать возможные враждебные выпады подобной коалиции. Но в действительности такого средства еще не было.

Вне зависимости от силы сопротивления турок и обученности российских десантных частей, для успеха Босфорской операции требовалось подготовить нужное число транспортных судов, оборудовать их для перевозки и высадки войск расписать последние по транспортам, определить места и порядок погрузки принцип формирования походного ордера, маршруты движения, условные сигналы, оговорить взаимоотношения начальников и так далее. Многое к началу 1890-х годов было сделано, но некоторые важные вопросы оставались открытыми. Так, согласно выработанному Комиссией по обороне побережья в 1885 году «Проекту организации черноморского десантного отряда», к перевозке войск предполагалось привлечь все пять пароходов Добровольного флота, принимавших 7500 человек, и до 44 судов РОПиТ, общей вместимостью около 32 000 человек. В первый рейс назначались кадровые части Одесского округа, расквартированные в приморских городах и насчитывавшие до 23 600 человек, включая 22 000 пехотинцев при 24 орудиях, во второй, намечавшийся спустя 12–14 дней — призванные по мобилизации нижние чины тех же частей. К 1889 году Комиссия увеличила численность пехоты до 28 000 при 64 орудиях, а всего отряда — до 32 000 человек. В совместном же докладе П.С. Ванновского и Н.М. Чихачева от 16 мая 1889 года говорилось о возможности одновременной высадки 1400 офицеров, 36 200 нижних чинов, 2000 лошадей и 64 орудий^[789].

При этом в расчет не было принято то обстоятельство, что из 40 судов, которые РОПиТ обязывался подготовить для перевозки десанта по контракту от 14 февраля 1886 года, и шести пароходов Добровольного флота (по состоянию на 1889 год, исключая «Владивосток») изрядная часть постоянно находилась в плавании вне Черного моря, а остававшиеся не могли доставить отряд за один рейс.

Правда, в 1890 году бывший военный агент в Константинополе, генерал-майор В.Н. Филиппов, назначенный помощником начальника штаба Одесского округа, подготовил записку с предложениями: первый эшелон ограничить 12–14 батальонами пехоты, тремя — пятью батареями полевой артиллерии и сотней казаков (всего около 8000 человек); отправлять его целиком из Севастополя, так как этот военный порт ближе к Босфору, не замерзает и позволяет не вызывая подозрений у иностранцев сосредоточить необходимое число войсковых транспортов; использовать в качестве последних суда специальной постройки, ибо торговые не пригодны для высадки с боем, легко тонут при повреждениях, а их экипажи недисциплинированны^[790]. Одним из основных условий успеха генерал считал внезапность, достижимую лишь при сохранении тайны, более вероятном в Севастополе.

Его записка кардинально меняла прежние планы, основанные на предположении, что первый эшелон будет отправлен преимущественно из Одессы, поэтому требовала обсуждения. Понадобилось не так уж много времени, чтобы Комиссия по обороне черноморского побережья признала резонность доводов В.Н. Филиппова, в пользу которых говорила оценка гарнизона Константинополя иностранными авторами, указывавшими, что в городе и окрестностях находится корпус в 16 800 человек^[791].

При сравнительно низкой боеспособности этих частей, они имели мало шансов сбросить в море внезапно высадившийся десант даже вдвое меньшей численности, тем более, что в течение ближайших нескольких суток он должен был значительно усилиться с прибытием из Одессы, Николаева, Феодосии и Керчи второго эшелона, хотя бы и меньшего, чем 24 000 человек. Но именно внезапности труднее всего было достичь, учитывая отведенный военным ведомством семидневный срок снаряжения экспедиции. Даже после того, как в 1891 году Н.В. Копытов поставил перед Черноморским флотом задачу добиться 12-часовой готовности броненосцев, а Одесский округ приложил усилия к сокращению до суток мобилизации своих частей, в первую очередь составлявшей авангард 13-й пехотной дивизии, на своевременное отправление десанта нельзя было рассчитывать. Примечательна оценка заведующего ВМУО ГМШ, капитана 2 ранга А.Р. Родионова, писавшего 20 декабря 1893 года, что успех дела приходится признать гадательным. Обстоятельство это следует отнести не к недостатку средств, так как на высочайше дарованные в разное время кредиты их заведено достаточно, а лишь к недостатку окончательной организации всего дела»^[792].

Доклад А.Р. Родионова начальнику ГМШ, содержавший приводимую оценку ставил под сомнение добросовестность работы командования Черноморским флотом. Спустя полгода Н.В. Копытов решительно отверг этот вывод, разъяснив самому Н.М. Чихачеву, что организация Босфорской экспедиции находится в руках Военного ведомства и осуществляется непосредственно Комиссией по обороне черноморского побережья, собственно и отвечающей за переброску десанта. Адмирал высказал недовольство невнимательным и едва ли не отрицательный отношением руководства Морским министерством к его представлениям, от удовлетворения которых в определенной мере зависела эффективность действий флота во время проведения операции. Но именно отсутствие должной координации мероприятий Морского и Военного ведомств, Черноморского флота и Главного Адмиралтейства и заставляет сомневаться в возможности успешного захвата Верхнего Босфора российскими вооруженными силами как в 1880-е, так и в начале 1890-х годов. Надо полагать, что такие сомнения посещали тогда влиятельных представителей правящей верхушки империи это обстоятельство по служило одним из аргументов в пользу проводимой Н.К. Гирсом миролюбивой внешней политики, длительное время удерживая Александра III от опрометчивых шагов.

Глава 14 Обсуждение вопроса о незамерзающем военном порте на Балтике

В процитированном выше докладе А.Р. Родионов, имея в виду подготовку Босфорской операции, писал: «Дело это с 1889 года приходится признать несколько забытым…». Заметим, что заведующий ВМУО, не получавший необходимых сведений из Николаева и Одессы, ошибался, но он невольно отразил перемену, произошедшую с появлением в кресле управляющего министерством Н.М. Чихачева. Адмирал, конечно, отнюдь не стремился отложить решение столь важной государственной задачи, которая ему, как многолетнему директору РОПиТ и начальнику обороны Одессы в 1877–1878 годах, была близка и понятна. Но после того, как при И.А. Шестакове началось возрождение Черноморского флота, что отметил в своем рескрипте от 15 октября 1888 года на имя генерал-адмирала Александр III, после создания Комиссии по обороне черноморского побережья, подписания контракта с РОПиТ, закупки требовавшегося для десантной экспедиции имущества, съемок и промеров на Босфоре, организация высадки, видимо, казалась близкой к завершению, и Н.М. Чихачев основное внимание стал уделять другим, не менее значимым, а лично для него более актуальным задачам. Собственно, две важнейшие из них — подготовка к войне с Германией на Балтике и океанское крейсерство — слились для нового управляющего в одну — задачу создания незамерзающего военного порта в Либаве.

Еще будучи начальником ГМШ, Н.М. Чихачев настойчиво пытался решить ее, опираясь на принятое 14 марта 1885 года постановление комиссии Н.Н. Обручева по обороне государства. Одним из первых результатов этого постановления была поездка офицеров генерального штаба по побережью Виленского военного округа с целью определить пункты возможной высадки неприятельского десанта, пути его наступления, а также места расположения кораблей для морской и позиций для сухопутной обороны. 1 июня Н.Н. Обручев обратился к Н.М. Чихачеву с просьбой назначил представителей от Морского ведомства, что и было сделано. Во второй половине июня поездка состоялась, и ее участники признали наиболее вероятными пунктами высадок Ригу и Либаву, моряки же высказались в пользу Виндавы, как самого выгодного место для базирования обороняющих побережье судов^[793].

Адмирал K.Н. Посьет, министр путей сообщений в 1874–1888 годах

Такой вывод вполне укладывался в русло той агитации, которую на протяжении многих лет вела группа предпринимателей, с участием воспитателя детей великого князя Константина Николаевича, контр-адмирала барона Р.А. Мирбаха, стремившаяся устроить в Виндаве зимний порт для экспорта поставляемых рижскими торговыми фирмами товаров. Морское министерство, рассчитывая использовать проект в своих целях, неоднократно поддерживало их ходатайства перед Министерством путей сообщения. 10 ноября 1881 года А.А. Пещуров, а 2 апреля 1882 года И.А. Шестаков писали об этом К.Н. Посьету. Выступая 27 мая 1883 года на заседании созданной при Министерстве путей сообщения комиссии, барон Р.А. Мирбах заявил, что Морское министерство «имеет в виду устроить в Виндаве военный порт». Однако командированный летом того же года для ее обследования капитан 2 ранга К.С. Старицкий нашел гавань недостаточно удобной и безопасной^[794].

Министерство путей сообщения на его заключение не отреагировало, и К.Н. Посьет, при поддержке Н.Х. Бунге, внес дело о строительстве Туккумо-Виндавской железной дороги, подразумевавшее последующую реконструкцию порта, в Комитет министров. На состоявшемся 9 апреля 1885 года заседании Комитета Н.Н. Обручев высказался против проекта Министерства путей сообщения, указав на Либаву, как вполне удовлетворяющую целям коммерции и стратегически важную гавань, не требующую особых затрат на укрепление. Чтобы разрешить возникшее противоречие, Комитет поручил П.С. Ванновскому, И.А. Шестакову и К.Н. Посьету, глубже изучив вопрос, представить свои соображения «о возможности устройства стоянки для военного флота в Либавской или Виндавской гавани»^[795].

Но позиция руководства министерств уже определилась. Мнение выехавших для осмотра побережья Виленского округа офицеров повлиять на нее не могло, так как еще 8 июня Н.М. Чихачев уведомил П.С. Ванновского, что ввиду «выяснившегося согласия во взглядах военного и морского ведомства» на Либаву, как на порт «весьма важный в стратегическом отношении», необходимо «сделать некоторые исследования», для проведения коих туда предполагается командировать инженер-гидротехника подполковника И.Г. Мак-Дональда. Начальник ГМШ просил военного министра назначить со своей стороны инженера и саперную команду. В августе эта партия произвела пробное бурение и другие изыскания^[796].

Вернувшийся в начале октября из поездки за границу и по черноморским портам И.А. Шестаков 19/31-го числа записал в дневник: «Решили совместно с военным министром сделать доклад о Либаве как необходимом военном порте. Принимая во внимание бесцельность увеличения флота при замерзаемости Кронштадта, невозможность раскидываться всюду, я согласился на Либаву, потому что Министерство путей сообщения хочет устраивать там купеческий порт. Северную часть этого порта я предполагаю отвоевать для военных судов и там держать исправные суда наши. Но едва ли следует ограничиться только Либавою. Если мы укрепимся в Моонзунде, тогда можно отбросить шхеры, Транзунд и Биоркэ, ибо едва ли решатся идти в Кронштадт, если в тылу либавский и моонзундский флоты. Как бы то ни было, военный незамерзающий порт представляет вопрос первой важности, и я согласился на Либаву, только как на начинание»^[797].

Из этой записи с очевидностью следует, что осенью 1885 года управляющий министерством, в соответствии с духом постановлений Особого совещания и комиссии 1881 года выбрал для флота, по сути дела, зимнюю станцию, не придавая ей значения главной и единственной базы, к чему склонялся Н.М. Чихачев, а поставив наравне с Моонзундской позицией, задуманной, видимо, под влиянием составленного комиссией генерала Н.П. Глиноецкого проекта обороны Финского и Рижского заливов^[798].

Однако когда в феврале 1886 года И.А. Шестаков выехал в Крым, а затем на Дальний Восток, заместивший его Н.М. Чихачев постарался решить вопрос иначе. Во исполнение постановления Комитета министров, от 9 апреля 1885 года, им, как считал М.А. Петров, или под его руководством была подготовлена записка, в которой необходимость устройства стоянки для военного флота» обосновывалась тем, что «Либава находится близ пограничной черты нашей с Пруссией, море перед ней никогда не замерзает, выход судов в море из нее легко может быть обеспечен — для всякого времени года, Либава соединена с внутренностью страны железнодорожными линиями, идущими от нее по всем направлениям, коммерческое значение Либавы растет ежегодно и настоятельно требует улучшения своего порта, наконец, самый важный аргумент в пользу Либавы — это то, что Военное министерство, по стратегическим соображениям, в случае совместного действия против нас неприятельских сухопутных сил и флота (то есть десанта. — Авт.), отдает безусловное преимущество Либаве перед Виндавой»^[799].

Кроме того, в записке говорилось, что Либаву сравнительно легко укрепить, а также указывалось на предстоящее строительство немцами канала, соединяющего Балтийское море с Северным и позволяющего при необходимости сосредоточить все силы германского флота у российских границ в такое время, когда Балтийский скован льдом в Кронштадте. Ее автор, несомненно, имел в виду целесообразность перебазирования в незамерзающий порт кораблей, которыми Россия могла бы располагать на Балтике по завершении судостроительной программы 1882 года и которые вполне могли бороться не только с существовавшими германскими кораблями, но и со строившимися по действовавшим в середине 1880-х годов программам. Заметим, что такой расчет оказался в целом вполне обоснованным, так как уже стоявшие на стапелях броненосцы «Император Александр II» и «Император Николай I» действительно получились более мощными, нежели заложенные в 1888–1893 годах броненосцы береговой обороны типа «Зигфрид», вооруженные тремя 240-мм орудиями каждый. Учитывая сдержанное отношение ко флоту канцлера О. фон Бисмарка и стремление руководившего Адмиралтейством генерала Л. Каприви обеспечить в первую очередь непосредственную оборону берегов Германии, трудно было предвидеть в обозримом будущем изменение такой политики.

И действительно, некоторые перемены начались лишь после восшествия на престол в июне 1888 года императора Вильгельма II, при котором был создан проект броненосца «Бранденбург» с шестью 280-мм орудиями, а в 1890 году заложены четыре корабля этого типа, строившиеся до 1894 года, после чего наступила длительная пауза, завершившаяся в 1899 году закладкой броненосцев типа «Виттельсбах» с четырьмя 240-мм орудиями. Однако к тому времени в составе Балтийского флота числилось шесть броненосцев, а седьмой, «Севастополь», приступил к ходовым испытаниям, и если бы не очередное изменение в середине 1890-х годов морской политики России, страна вплоть до 1902 года обладала 6ы определенным перевесом в линейных силах над Германией. Общее же превосходство последней в количестве броненосных судов в конце XIX века не достигало таких размеров, чтобы позволить немцам блокировать российский флот, а стало быть создание крупной военно-морской базы у западной границы не было столь уж опрометчивым. Более того, оно вполне укладывалось в рамки принципов морской стратегии, требовавших концентрации сил на тех театрах, где предполагалось решающее столкновение с противником, а таким театром в середине 1880-х годов считались воды Балтийского моря, омывавшие побережье, на которое выходил правый фланг расположения российской армии — от Либавы до Риги.

1

2

Германские броненосцы — вероятные противники Балтийского флота. «Эгир» (типа «Зигфрид, вверху 1) и «Бранденбург» (2)

Собственно, оборону этих пунктов, наряду с Кронштадтом и Свеаборгом, и признала первоочередной задачей еще в 1884–1885 годах комиссия Н.Н. Обручева. Причем, если окончательные решения относительно Риги, предполагавшие базирование на этот порт устаревших кораблей береговой обороны и миноносок, были приняты только весной 1890 года, то Либавой Морское и Военное министерства занялись гораздо раньше^[800].

Уже осенью 1885 года, после проведенных там изысканий, подполковник И.Г. Мак-Дональд составил проект, предусматривавший устройство севернее коммерческой гавани бассейна, соединенного с морем довольно длинным каналом^[801]. Этот проект автор упомянутой выше записки представил участникам совещания «по вопросу о возможности устройства стоянки для военного флота» в Либаве или Виндаве.

На первом его заседании, 22 апреля 1886 года, К.Н. Посьет при поддержке Н.Х. Бунге попытался доказать необходимость строительства Туккумо-Виндавской железной дороги и реконструкции Виндавского порта, через который министр путей сообщения собирался направить часть товарооборота. Либаву он готов был отдать военным морякам, упуская из вида, что в таком случае обороны, а значит и дорогостоящих фортификационных работ потребует и она, и обновленная Виндавская гавань, о чем ему напомнили П.С. Ванновский, Н.Н. Обручев и Н.М. Чихачев. Впрочем, если ориентировочная стоимость либавских укреплений определялась в размере 18 млн руб., то для оценки затрат на создание крепости в Виндаве точных данных не было, поэтому их подготовку к следующему заседанию поручили П.С. Ванновскому, Н.М. Чихачеву и К.Н. Посьету^[802].

Однако кроме последнего в этом никто заинтересован не был, и когда министры вновь собрались 7 октября, то Виндавы старались не касаться, зато рассмотрели несколько проектов военного порта и крепости в Либаве. Самый скромный из них предполагал ассигнование 29 135 000 руб. Правда, К.Н. Посьет и впоследствии продолжал настаивать на своих замыслах, не смущаясь сопротивлением нового управляющего Министерством финансов, тогда как И.А. Вышнеградский в отзыве от 28 января 1887 года категорически отверг все предложения насчет прокладки Туккумо-Виндавской дороги и расширения Виндавского порта, и написал, что на работы по реконструкции Либавского порта уже выделено 5 млн руб. и нет оснований производить дополнительные расходы, тем более, что Военное и Морское ведомства находят возможным соседство в Либаве военной и коммерческой гаваней^[803].

Тем временем, исполняя постановление комиссии Н.Н. Обручева, штаб Петербургского военного округа летом 1887 года направил группу офицеров во главе с генерал-майором Г.И. Бобриковым в Моонзунд. Известная самостоятельность столичного округа, начальник штаба которого, генерал-лейтенант Н.И. Бобриков (старший брат руководителя поездки), пользовался расположением командующего, великого князя Владимира Александровича, позволяла ему в некоторых вопросах расходиться с Главным штабом^[804]. Г.И. Бобриков, понимая значение Моонзундского архипелага, прикрывающего подступы к Рижскому и Финскому заливам, строил планы создания на островах укрепленной позиции, противоречившие замыслам Н.Н. Обручева. От Морского ведомства в состав его рекогносцировочной комиссии вошли известные специалисты минного дела: вице-адмирал К.П. Пилкин, контр-адмиралы В.П. Верховской, П.П. Тыртов, командовавший тогда шхерным отрядом Практической эскадры, и капитан 1 ранга Ф.В. Дубасов, приложивший немало усилий к тому, чтобы поддержать Г.И. Бобрикова и внушить ему, как два года назад Н.П. Глиноецкому, свои мысли^[805].

Отчет от 31 октября 1887 года, составленный генералом по результатам поеездки, рассмотрело совещание под председательством военного министра, состоявшееся 7 ноября 1887 года. В нем приняли участие: И.А. Шестаков, Н.Н. Обручев, генерал-инспектор по инженерной части, генерал К.Я. Зверев, начальник Академии генерального штаба, генерал-лейтенант М.И. Драгомиров, Н.М. Чихачев, Н.И. Бобриков, вице-адмиралы Р.И. Баженов и К.П. Пилкин, контр-адмиралы В.П. Верховской и П.П. Тыртов, генерал-майоры А.Н. Куропаткин, Д.С. Заботкин, А.А. Боголюбов, Л.Л. Майер, а также Ф.В. Дубасов и ряд других лиц. Выслушав доводы Г.И. Бобрикова, указавшего на такие достоинства Моонзунда, как наличие четырех выходов, затруднявшее блокаду, и удобство островов для обеспечения вылазок миноносцев, о чем также говорил, дополняя генерала, Ф.В. Дубасов, представители Главного штаба обратили внимание собравшихся на длительное замерзание архипелага и на то обстоятельство, что базируясь там нельзя успешно оборонять южную часть балтийского побережья.

Карта Моонзундского архипелага

В результате прений точка зрения Н.Н. Обручева одержала верх, и совещание, признав Моонзунд выгодной стратегической позицией, выбрало для размещения военного порта Либаву. Через четыре дня многие его участники вновь собрались, чтобы рассмотреть представление Министерства путей сообщения в Комитет министров, от 25 августа, в котором предпринималась очередная попытка добиться положительного решения виндавского вопроса. Формулируя свое мнение, генералы и Н.М. Чихачев снова высказались в пользу Либавы^[806].

Вице-адмирал К.П. Пилкин

Однако не принимавший участия в этом заседании И.А. Шестаков, осознавший наконец разницу между трактовкой понятия о военном порте совещанием и им самим, в ответ на присланное ему при письме Н.Н. Обручева от 28 ноября заключение написал П.C. Ванновскому 9 декабря: «Едва ли можно сомневаться, что приспособление Моонзунда, как станции для обороны наших вод, соединенное с употреблением для той же цели Дюнаминдской гавани, есть лучшее средство для активной защиты берегов Рижского и Финского заливов»^[807].

В.П. Верховской (на фотографии — в чине вице-адмирала)

Касаясь же «возможности высылать суда наши во всякое время года», адмирал отметил преимущество Виндавы перед Либавой и готов был согласиться на последнюю лишь в том случае, если первая станет «средоточием коммерческих интересов».

Впрочем, на рассматривавших представление К.Н. Посьета заседаниях Комитета министров 1 и 11 декабря 1887 года управляющий говорил, что ввиду тяжелого положения Государственного казначейства, он «признаетвозможным отказаться от мысли о сооружении самостоятельного порта и считал бы нужды вверенного ему ведомства в достаточной степени удовлетворенными, если бы ему была предоставлена возможность иметь … убежище для нескольких военных судов. С наименьшими затратами для казны упомянутая потребность флота нашего могла бы быть удовлетворена, если бы только несколько изменить и дополнить работы, производимые в настоящее время в Либавском порте для надобностей коммерческих»^[808].

Таким образом, И.А. Шестаков все же не пошел на радикальное изменение поддерживавшихся им до того планов, хотя, ссылаясь на финансовые затруднения, и ограничил размеры предполагаемой зимней станции до минимальных. Это намерение управляющего, казалось, вполне устроило Н.Н. Обручева, представлявшегошего Военное ведомство, нуждавшееся всего лишь в небольшом отряде кораблей для содействия обороне крепости. И несмотря на то, что сам генерал вынашивал более широкие планы, он не стал развивать данную тему. В итоге Комитет поручил И.А. Шестакову, П.С. Ванновскому и К.Н. Посьету принять меры для разработки сметы и проекта военного порта к весне 1888 года. 19 декабря это решение было утверждено Александром III. Прошло немногим более месяца, и управляющий Морским министерством вновь подтвердил свою позицию, заявив 17 февраля 1888 года на открывшемся во исполнение постановления Комитета министров Совещании о выборе незамерзающего порта для станции военного флота на Балтийском море, под председательством великого князя Алексея Александровича, что «следовало бы отдать предпочтение Моонзунду, как лучшей стратегической позиции … что же касается станции в совершенно незамерзающих водах, то такую станцию можно было бы иметь на первое время в передовом порте Либавы, если несколько изменить предположенное Министерством путей сообщения начертание новых молов этого порта»^[809].

Владевшее И.А. Шестаковым в те дни настроение передает дневниковая запись от 10 марта 1888 года: «Работаю усиленно над вопросом о незамерзающем порте. Решили опрокинуть планы, навязанные нам Главным штабом, и склониться на сторону отчасти замерзающего Моонзунда. Очень страшно стало наделать на будущее большой вздор устройством порта на Курляндском береге. И уже очень забивает нас военное ведомство — Обручевы, Куропаткины, Боголюбовы и tutti-quanti (и тому подобные. — Авт.). Н.М. Чихачев начавший вопрос без меня, поставил его в угоду армии на слишком определенную почву, тогда как требовалась поверка и тщательные соображения»^[810].

Адмирал, несомненно, недооценил самостоятельности решения начальника ГМШ, так как рассматривал все происходящее через призму разделявшихся им положений теории «двух флотов» и крейсерской войны, в соответствии с которыми на Балтике предполагалась, по сути дела, пассивная оборона. При этом, действительно, Моонзунд оказывался вполне подходящим местом для базирования миноносцев, по крайней мере, в теплое время года. Оттого-то о таком его недостатке, как мелководность, большинство приверженцев идеи укрепления архипелага и не упоминали, а писавший о ней начальник Главного гидрографического управления, вице-адмирал Р.И. Баженов, предлагал углубить фарватеры всего до 24 футов (7,3 м), достаточных для плавания только миноносцев, канонерских лодок и легких крейсеров^[811].

На заседании 17 февраля 1888 года, в котором кроме И.А. Шестакова принимали участие К.Н. Посьет, П.С. Ванновский,И.А. Вышнеградский, Н.Н. Обручев, Н.М. Чихачев, Р.И. Баженов, Г.И. Бобриков, А.А. Боголюбов и председатель комиссии по устройству коммерческих портов П.А. Фадеев, возобладали сторонники Моонзунда. Не исключено, что определенную роль сыграла подготовленная Г.И. Бобриковым записка от 28 января 1888 года, в которой говорилось об опасности создания у самой границы «объекта действия чрезвычайной важности» и утверждалось, будто он непременно подвергнется нападению немцев в начале войны, а флот будет блокирован^[812]. После длительных дебатов, в ходе которых к И.А. Шестакову, Г.И. Бобрикову, Р.И. Баженову и К.Н. Посьету присоединился И.А. Вышнеградский, выразивший опасение относительно негативного влияния предполагаемого военного порта на торговлю Либавы и надежду, что расходы на укрепление архипелага окажутся меньшими. Возражения Н.Н. Обручева, П.С. Ванновского и в еще большей степени А.А.Боголюбова, доказывавших вероятность и опасность 70-тысячного германского десанта в Либаву, действия не возымели. Их выступления сказались лишь в том, что окончательное решение было отложено до представления Г.И. Бобриковым конкретных данных для проекта обороны Моонзунда, а И.А. Шестаковым — для проекта военного порта в нем.

Впрочем, победа управляющего и его единомышленников оказалась временной. 14 апреля 1888 года начались заседания постоянной Комиссии по береговой обороне государства, под председательством великого князя Николая Николаевича Старшего. Составленная из Н.Н. Обручева, К.Я. Зверева, А.Н. Куропаткина, А.А. Боголюбова, Д.С. Заботкина, Н.М. Чихачева, К.П. Пилкина, О.К. Кремера, П.П. Тыртова, В.П. Верховского, И.М. Дикова, Н.И. Казнакова, Ф.В. Пестича и ряда других лиц, комиссия должна была выработать план обороны применительно к местным условиям каждого театра, причем балтийское побережье разбивалось на несколько районов, почти в полном соответствии с высказанными И.Ф. Лихачевым в 1885 году предложениями. Первое заседание началось чтением подготовленных И.А. Шестаковым и Н.Н. Обручевым записок, определявших позиции ведомств по основным вопросам.

Управляющий Морским министерством в первую очередь постарался обосновать необходимость сосредоточения главных сил флота в Моонзунде. Вместе с тем, он писал, что «не должно отказываться навсегда от более внешнего порта. В план действий наших может входить намерение атаковать готовимый Германией десант в ее водах. Для этого нам нужно находиться вблизи к ним, и как продолжительное крейсерство с паровыми судами невозможно, то удобно иметь близкий к Пруссии пункт, в котором готовые силы наши могли бы стоять до первого извещения. Соображение это приводит к устройству на Курляндском берегу стоянки в защите от ветров. Нет сомнения, что для этой цели нужно избрать Либаву, где многое уже сделано и остается устроить только волнолом»^[813].

Такие вопросы, как снабжение упомянутых судов, ремонт их после боя, особенно зимой, когда Кронштадт и Моонзунд скованы льдом, медицинская помощь больным и раненным морякам, адмиралом не затрагивались, быть может потому, что подразумевали создание соответствующих учреждений, выходивших за рамки оборудования простой стоянки, достаточность коей доказывал И.А. Шестаков. Записка же Н.Н. Обручева содержала лишь общие соображения об укреплении Либавы и Риги и содействии флота обороне берегов. По обсуждении записок, члены Комиссии признали, что строительство крепости в Либаве имеет существенное значение для прикрытия правого фланга российских войск от обходного маневра неприятеля и согласились с необходимостью для флота незамерзающего порта. Однако для окончательного выяснения вопросов о возможной численности германского десанта, сроках его подготовки и переброски, а также вероятном месте высадки, от которых зависел выбор пункта под будущую военно-морскую базу и размеры Либавской крепости, они решили создать субкомиссию, поручив руководство ею Н.М. Чихачеву.

Тем временем подошел срок очередного заседания Совещания под председательством Алексея Александровича. 7 мая его участники собрались, чтобы ознакомиться с подготовленной Главным штабом запиской по проекту обороны Моонзунда. Работавшие над ней Н.Н. Обручев и генерал-майоры П.А. Крыжановский, Л.Л. Кирпичев, Д.С. Заботкин, Л.А. Майер и А.А. Боголюбов утверждали, что сотня орудий, назначаемая Г.И. Бобриковым на защиту Вормсского и Вердерского проливов, для достижения этой цели будет недостаточна. Удовлетворить ей может только крепость с 286 орудиями, считая 20 запасных, и гарнизоном в девять батальонов пехоты, два батальона крепостной артиллерии и две роты саперов. Поэтому вместо 12 740 000 руб., исчисленных в проекте Г.И. Бобрикова, потребуется около 19 382 000 руб. единовременных расходов и по 540 190 руб. ежегодных ассигнований на содержание гарнизона^[814]. Однако и в таком виде оборона не станет вполне надежной, ибо под угрозой захвата останутся Домеснесский и Соэльский проходы. В итоге авторы записки делали вывод, что «все жертвы для усовершенствования Моонзунда малопроизводительны».

Зачитанная А.А. Боголюбовым, записка произвела определенное впечатление на слушателей, особенно на И.А. Вышнеградского. Стараясь отвлечь их, И.А. Шестаков заговорил о возможности успешной обороны островов с помощью флота и при меньшем количестве береговых орудий. Его поддержал председательствующий, отмахнувшийся от доводов А.А. Боголюбова, высказавшего мысль об относительной простоте блокады проливов постановкой минных заграждений, и от замечаний Н.Н.Обручева об угрозе 70-тысячного десанта на Курляндское побережье. Сторонники Либавы остались в меньшинстве, поэтому Совещание постановило эту гавань «предоставить исключительно для потребностей торговли».

Однако торжество управляющего было не полным: при особом мнении остался П.С. Ванновский, предложивший, ввиду значительных затрат на крепость и порт в Моонзунде, превышавших 35 млн руб., укрепить Балтийский порт. И.А. Вышнеградский же заявил, что «в настоящее время свободных сумм не имеется, и нельзя предвидеть, могут ли получиться такие суммы в ближайшем будущем, поэтому расход на устройство морской станции в Моонзунде должен быть отнесен к расходам чрезвычайным, покрытие которых при современном состоянии финансов империи представляется делом трудным, если не совсем невозможным», в силу чего вопрос подлежит усмотрению Александра III^[815].

Генерал-адмирал так и поступил, распорядившись указать в постановлении на неотложность дела. Царю, вынужденному полагаться на мнение специалистов, ничего не оставалось, как отметив с недоумением, что в журнале второго заседания «о Либаве ничего нет», все же повелеть министру финансов отыскать средства для начала моонзундских работ с 1889 года, распределив их таким образом, чтобы ежегодно отпускалось от 1,5 до 2 млн руб^[816].

Для подготовки к изысканиям в архипелаге 22 мая в Ригу, Пернов (Пярну) и Гапсаль (Хаапсалу) отправился произведенный в полковники И.Г. Мак-Дональд. Инженер конечно не подозревал, что в этот самый день на страницах дневника И.А. Шестакова появилась запись: «Военный министр, получивши на пять лет 40 с лишком миллионов и проведя свой проект об увеличении общей службы с уменьшением действительной, махнул на общие для обоих оружий вопросы и ставит теперь преграды нашим планам косвенно. Оберегая вымаклаченные деньги, он стращает расходами по укреплению Моонзундской позиции и советует, вопреки прежним собственным уверениям, что флот нужен для устранения высадки в Курляндию или Ригу, отодвинуть его, дешевизны ради, в Балтийский порт. Совещания, очевидно, хотят привести ни к чему и вопрос о порте оставить открытым. Единства в стремлениях у нас быть не может, и, кажется, придется действовать эгоистически. Моонзунд так восток, что я готов склониться к Балтийскому порту, несмотря на то, что его легче блокировать. Зато он положительно незамерзаем и соединен с ресурсами империи железною дорогою»^[817].

Поэтому отправляясь 2 июня в заграничный отпуск, адмирал побывал в Балтийском порте, но обнаружив, что он мелководен, потребует значительных углубительных работ и замерзает подобно Моонзунду, отказался от намечавшегося компромисса.

Совершив на «Азии» вечером 5 июня переход к архипелагу, И.А. Шестаков на следующий день застал у острова Вормс (Вормси) стоявшую на якоре Практическую эскадру, командование которой тем летом принял Н.М. Чихачев. Утром 7 июня управляющий осмотрел уже обставленную вехами акваторию будущего порта за островом и места для проектируемых укреплений, с удовлетворением отметив, что «все оказалось возможным». Правда, его оптимизм уменьшился после посещения южного, Вердерского пролива у острова Моон (Муху), гораздо более трудного для обороны. От дальнейшего обследования адмиралу пришлось отказаться по состоянию здоровья, и полного представления о Моонзунде он не получил, однако своего мнения о необходимости утвердиться там не изменил и даже стал строить планы создания на островах особой «Алексеевской губернии»^[818].

Надо полагать, И.А. Шестаков не успел ознакомиться с материалами субкомиссии Чихачева, заседавшей 12 и 13 мая, либо не придал им значения. Между тем, ее члены, А.А. Боголюбов, А.Н. Куропаткин, Д.С. Заботкин, В.П. Верховской, вновь указали на вероятность высадки 30-тысячного десантного корпуса в Риге и особенно Либаве. Они основывали свои суждения на конфиденциально добытых сведениях, согласно которым немцы могли в течение семи — девяти дней сосредоточить войска в Штеттине (Щецине), Свинемюнде (Свиноуйсьце) и Штральзунде, а затем за три дня доставить их к берегам Курляндии. Движение сухим путем, по словам А.А. Боголюбова, было маловероятным, так как на преодоление идущих вдоль берега моря грунтовых (песчаных) дорог требовалось четверо суток, при постоянной угрозе удара во фланг, а переброску по железной дороге ограничивала малая пропускная способность четырех мостов через Вислу, едва достаточная для обеспечения наступательных операций главных сил. Что же касается блокады Либавы с моря, то осуществить ее, по господствовавшим тогда представлениям, германский флот мог только при двойном превосходстве в силах, которым он не обладал. Поэтому субкомиссия высказалась в пользу строительства крепости и порта в Либаве^[819].

Само по себе это решение едва ли помешало бы работам в Моонзунде. Требовались более веские доказательства чрезмерности надежд на использование архипелага в обороне Финского залива. Видимо, именно с этой целью Н.М. Чихачев 8 ноября 1887 года обратился к И.А.Шестакову за разрешением поручить К.П. Пилкину, В.П. Верховскому и Ф.В. Дубасову составить план маневров, замысел которых состоял в попытке «русской эскадры … из судов прибрежной обороны воспрепятствовать неприятельской эскадре из судов эскадренного боя проникнуть в Финский залив»^[820]. Управляющий, конечно, понимал, что такие маневры станут испытанием не одной только Моонзундской позиции, но и всех его стратегических и тактических принципов, поэтому потребовал определить «условия выбытия из боя» и «выбрать судей».

Следует учесть, что в 1860 — 1870-е годы боевая подготовка Балтийского флота проходила преимущественно на закрытом от ветра и волнения Транзундском рейде, где Практическая эскадра под командованием вице-адмирала Г.И. Бутакова многие годы отрабатывала таранные удары и проводила артиллерийские стрельбы в заметно облегченных условиях. Пожалуй, первые учения в районе вероятных столкновений с противником были проведены 1 сентября 1880 года, когда восемь миноносок Учебного минного отряда, которым командовал контр-адмирал К.П. Пилкин, в присутствии управляющего министерством, А.А. Пещурова, отрабатывали атаки движущихся судов близ Толбухина маяка^[821].

19 сентября 1881 года в том же районе, но уже под наблюдением великого князя Алексея Александровича, отряд повторил маневры^[822].

На следующий год состоялись большие учения в Транзунде, где 23–24 августа изображавшая противника эскадра контр-адмирала Д.З. Головачева пыталась прорваться к Выборгу, обороняемому Шхерным отрядом контр-адмирала В.П. Шмидта^[823].

Согласно замыслу, на помощь В.П. Шмидту из Кронштадта был выслан отряд К.П. Пилкина, атаковавший ночью высаженный накануне кораблями Д.З. Головачева на остров Тейкар-Сари десант. Учения проводились в условиях, несколько приближенных к боевым. Так, при высадке корабли вполне по-бутаковски обстреляли остров через головы десанта. Обе стороны активно использовали миноноски, две из которых, «Индюк» и «Пескарь», ради опыта были выкрашены «светло-серой краской, почти сливающейся с свинцовым цветом воды». Обороняясь от их атак, Д.З. Головачев выставил на ночь шлюпочное охранение и освещал море электрическими прожекторами. В ходе маневров производились практические артиллерийские и минные стрельбы, постановка минных заграждений. Однако так как район их проведения был выбран скорее ради упрощения задачи участников, хорошо с ним знакомых, нежели для подготовки к отражению действительного нападения противника, едва ли соблазнившегося бы труднодоступных Выборгом, то пользы эти учения принесли сравнительно немного.

1

2

Во время августовских учений 1882 года и атакующая эскадра контр-адмирала Д.З. Головачева и обороняющийся Шхерный отряд контр-адмирала В.П. Шмидтд широко использовали миноноски (1 и 2)

Лето 1883 года отличалось обилием десантных учений. 15–16 июля Шхерная эскадра В.П. Шмидта доставила из Биоркэ и высадила у Красной Горки отряд сухопутных войск, а 1 августа — корабельный десант у Порккалла-Удда. 11 августа то же проделал близ Ревеля Учебный артиллерийский отряд. Вместе с тем, эскадра В.П. Шмидта немало времени посвятила отработке тактики минных атак в Шхерном районе от Транзунда до Гангута (Ханко), а заодно и поискам «наилучших мест для укрытия». В 1884 году по указанию Государственного Совета число кораблей и продолжительность плавания были сокращены до минимума, что заставило флот отказаться от совместных учений с сухопутными войсками на Балтике. Морские же маневры, которым И.А. Шестаков придавал значение не только школы воинского мастерства, но и средства «утомлять офицеров», отвлекая их от чрезмерного интереса к политике, начались 11 августа^[824].

Согласно плану, эскадра К.П. Пилкина напала на кронштадтские укрепления, но была отбита ими при содействии эскадры Н.М. Чихачева и отряда В.П. Верховского, преследовавших К.П. Пилкина до Биоркэ, где произошел решительный бой^[825].

В 1885 году, возможно, под влиянием Афганского кризиса, заставлявшего вспомнить о событиях Крымской войны, наступающей эскадре контр-адмирала H.В. Копытова предписали занять Порккалла-Удд и совершить нападение на Свеаборг, обороняемый эскадрой К.П. Пилкина, а по получении известий о выходе из Кронштадта эскадры контр-адмирала А.А. Корнилова, атаковать ее и загнать в Котку, после чего отступить^[826].

Маневры 1886 года свелись к отработке атак противника, движущегося через Финский залив к Биоркэ, чтобы оттуда действовать на Кронштадт.

Практически все эти учения проходили в точном соответствии с их планами, подробно определявшими действия сторон, и преимущественно в восточной части Финского залива, борьба в которой предусматривалась исходя из ограниченных возможностей большинства кораблей Балтийского флота и предположений о создании противником именно в этом районе опорных пунктов для удара по Петербургу. Поэтому организованные после годового перерыва маневры 1888 года приобретали особое значение, как первая попытка проверить элементы нового плана военных действий. Правда, составители программы маневров постарались затушевать это обстоятельство, подчеркивая, что «численный и качественный состав судов … не позволяет решать какие-либо общие задачи, относящиеся к нашей будущей боевой деятельности», а только частные, вроде оценки эффективности разведывательной и сторожевой службы и возможности обороны отряда на Моонзундской позиции^[827].

Кроме того, они лишили разведывательных судов Практическую эскадру, предназначавшуюся на роль наступающей. Обнаружив это, принявший командование эскадрой Н.М. Чихачев 14 июля 1888 года заметил, что «маневры необходимо приблизить наивозможно ближе к действительности», и потребовал выделить ему три миноносца. По докладу П.П. Тыртова великий князь Алексей Александрович, лично управлявший министерством в отсутствие И.А. Шестакова, согласился на два и приказал заменить в составе эскадры «Генерал-Адмирал» и «Светлану» на более современные «Минин» и «Скобелев»^[828].

Младшим флагманом к Н.М. Чихачеву был назначен контр-адмирал В.П. Верховской, обороняющийся же отряд возглавили контр-адмиралы В.И. Попов и Ф.А. Геркен. В соответствии с двумя основными задачами маневры проводились в два этапа, 1–3 и 7–9 августа. На первом Н.М. Чихачеву предстояло прорваться в Финский залив, что он и сделал, отправившись «четырьмя часами ранее против первоначального предположения». В рапорте генерал-адмиралу от 4 августа он докладывал: «Пошли без огней, с наглухо задраенными иллюминаторами, склянок не били и в дудки не свистали. Прислуга спала у орудий, в совершенной готовности»^[829]. Правда, проскользнуть незамеченными все же не удалось: эскадра обнаружила себя, обстреляв дозорные корабли обороняющихся — минный крейсер «Лейтенант Ильин» и клипер «Опричник», признанный посредниками потопленным.

Предпринятая на втором этапе блокада Моонзунда, в ходе которой на остров Харилайд был высажен десант под командованием В.П. Верховского, имитировавший разрушение береговой батареи, завершилась 9 августа прорывом в пролив. И хотя посредники, как и И.А. Шестаков, отмечали, что в действительности атака оказалась бы менее успешной, справедливости вывода Н.М. Чихачева о возможности овладения архипелагом, укрепленным «согласно карте, данной в руководство маневрирующим эскадрам», не оспаривали. Со своей стороны, посредники предложили строительство быстроходных разведывательных судов и со здание системы береговых постов наблюдения, связанных телеграфом^[830].

Впрочем, на управляющего, лечившегося тогда в Гаштейне и 20 августа получившего высланные Н.М. Чихачевым описания маневров, эти выводы впечатления не произвели и сомнений в целесообразности базирования на острова не вызвали^[831]. К тому же, несмотря на старания врачей, чувствовавший себя все хуже и хуже адмирал так и не успел вернуться на Балтику, посвятив немногие оставшиеся ему на земные дела месяцы преимущественно Черноморскому флоту.

В связи с поездкой Александра III на Кавказ, И.А. Шестаков 26 августа отправился из Австрии в Севастополь по Дунаю и Черному морю. Он еще нашел в себе силы для решения некоторых вопросов, и даже для плавания в Батум, навстречу возвращавшемуся через Кутаиси императору. Успел поволноваться, получив известия о крушении царского поезда под Борками 17 октября, и посочувствовать К.Н. Посьету, подавшему из-за этого случая в отставку 8 ноября. Но до зимы адмирал так и не дожил. После его смерти, по желанию великого князя Алексея Александровича, Н.М. Чихачеву и А.А. Половцову поручили разобрать бумаги покойного. Среди них оказался и найденный А.А. Половцовым в письменном столе дневник, изобилующий критическими высказываниями в адрес генерал-адмирала, многих сослуживцев и сановников^[832].

Как бы бегло ни читал его Алексей Александрович, миновать многократных упоминаний собственной лени и равнодушия ко флоту он не мог. Едва ли они пришлись по душе великому князю. Видимо, именно знакомство с дневником И.А. Шестакова помогло ему совершить тот поворот от Моонзунда к Либаве, который произошел на следующий год.

Вел же своего патрона по этому пути Н.М. Чихачев, высочайшим приказом от 28 ноября 1888 года назначенный управляющим Морским министерством. Вместе с вице-адмиралом О.К. Кремером, с 20 февраля исполнявшим обязанности начальника ГМШ и утвержденным в этой должности, он взялся за вопросы, оставленные предшественником, среди которых судьба незамерзающего порта на Балтике выдвинулась на одно из первых мест. После того как И.А. Шестаков и К.Н. Посьет сошли со сцены, позиции сторонников строительства такого порта в Моонзунде заметно ослабли. Поэтому О.К. Кремеру, заменившему Н.М. Чихачева в Комиссии по береговой обороне, не пришлось подыскивать дополнительных аргументов в пользу Либавы.

На очередном заседании Комиссии, состоявшемся 7 марта 1889 года, управляющий ее делами, Д.С. Заботкин, зачитал записку с выводами субкомиссии о возможности десанта в Либаву. При ее обсуждении Н.Н.Обручев и генерал-майоры А.К. Пузыревский и А.А. Боголюбов заявили, что армии нужна хотя бы ограниченная помощь флота, способного задержать высадку, пока не будут собраны части для борьбы с десантом. На замечание же вице-адмирала К.П. Пилкина об опасности стоянки кораблей в Либаве генералы ответили напоминанием о проектируемых для нее береговых батареях. От Балтийского порта, предложенного A.А. Боголюбовым в виде альтернативы, отказались сами моряки, сославшись на чрезмерные трудности, связанные с его обустройством. Подводя итоги, председатель сказал, что «все склонны иметь в южной части нашего Балтийского побережья убежище хотя бы для нескольких судов, но никто не сделал указаний для выбора места … лучшего, чем Либава, а потому … нужно остановиться на этом пункте, тем более, что по военному стратегическому значению Либавы там необходимы укрепления даже помимо морских соображений»^[833].

28 марта Комиссия возложила разработку проектов будущего порта и крепости на новую субкомиссию, под председательством О.К. Кремера, и 16 апреля великий князь Николай Николаевич подал царю рапорт с изложением принятых постановлений, на который Александр III отозвался сдержанным «Читал». Заседания же субкомиссии начались 1 июня, но за недостатком сведений она решила командировать в Либаву группу офицеров под руководством А.Н. Куропаткина, с участием В.П. Верховского и минера Кронштадтского порта, капитана 2 ранга Н.П. Петрова. Отдельно от них, для промера глубин и исследования грунтов, была послана инженерная партия И.Г. Мак-Дональда.

Осмотрев город и окрестности, А.Н. Куропаткин убедился в их доступности для немецкого десанта. Причем, овладев портом, неприятель мог захватить в торговых складах запасы продовольствия, позволявшие кормить 10 000 человек в течение 145 дней. Несколько заводов и вполне оборудованная гавань превращали Либаву в удобную базу для германского флота, обеспечивавшую действия против Виндавы и Моонзунда. Существенное значение имели и сходившиеся к ней железные дороги. Поэтому проводившие рекогносцировку офицеры сочли нужным укрепить город не дожидаясь строительства военного порта. Ими был предложен проект крепости из трех групп сухопутных сооружений: северной, восточной и южной, включавших четыре форта и 10 батарей, вооруженных 153 орудиями разных калибров^[834].

На батареях береговой обороны предусматривалась установка 100 пушек и мортир, а для отражения десанта приморскому фронту придавались 32 полевых орудия. Гарнизон, из одного пехотного полка пятибатальонного состава (или из восьми батальонов), получал максимальную защиту от поражения снарядами противника. Оборону предполагалось, в свою очередь, строить на сильном артиллерийском огне. Были составлены и четыре проекта военного порта, но ни один из них не обеспечивал безопасности кораблей при обстреле с моря или суши, поэтому А.Н. Куропаткин счел возможным ограничиться базированием в существующей коммерческой гавани Либавы миноносцев и кораблей береговой обороны^[835].

Эту мысль он высказал 28 ноября, на заседании вновь собравшейся в Петербурге субкомиссии О.К. Кремера. В прениях по докладу мнения разделились: Ф.В. Пестич и К.П. Пилкин признали строительство военного порта нецелесообразным, П.П. Тыртов и В.П. Верховской предложили удалить бассейн на 9 верст от берега, расширив крепость, что значительно увеличило бы расходы, М.М. Боресков, Д.С. Заботкин и Н.П. Петров полагали возможным создание в Либаве базы для всей «активной эскадры» Балтийского флота при сохранении ближней линии обороны. К последним, по сути дела выражавшим точку зрения Н.М. Чихачева, присоединился и О.К. Кремер. Учитывая, что безоговорочно против намерения обосноваться в 76 верстах от германской границы высказались только двое участников заседания из девяти, решение следует признать принятым большинством голосов. Взяв за основу подготовленный Д.С. Заботкиным проект, субкомиссия наметила контуры северного мола и волнолома, образующих вместе с южным коммерческим молом обширный аванпорт, канала, более чем на 3 км врезающегося в материк, перпендикулярного ему бассейна для стоянки судов, доков мастерских, казарм и других зданий, ориентировочной стоимостью 28 300 000 руб^[836].

Вопрос о финансировании строительства, в числе прочих чрезвычайных расходов министерств Военного, Морского, Государственных имуществ и Путей сообщения на ближайшее пятилетие, рассмотрело состоявшееся в начале декабря Особое совещание под председательством А.А. Абаза, постановившее отпустить потребные средства, обязав моряков ежегодно к 1 декабря представлять соответствующие сметы. Александр III 14 декабря утвердил его заключения, а вслед за ними 15 января 1890 года и доклад генерал-адмирала, в котором говорилось что несмотря на ряд недостатков, незамерзающая Либава обеспечивает кораблям возможность в любое время года выйти в море, представляющую собой «первенствующее условие как для фактического заявления о владычестве нашем в Балтике, так и для действий против неприятельских портов и высылки отрядов в крейсерство или на соединение с возможным союзником, словом — для предприятий наступательных, которые необходимы великой морской державе, обязанной поддерживать свое влияние на различных театрах войны»^[837].

Глава 15 Зависимость морской политики России от отношений с Германией и Францией

Формулировки доклада, подготовленного ГМШ несомненно, по указаниям Н.М. Чихачева, свидетельствуют, что при создании Либавского военного порта перспективы борьбы с Германией имели, по крайней мере, такое же, если не большее значение, чем операции в океанах^[838].

Чины ГМШ пристально следили за непрерывным усилением соседней империи, о котором свидетельствовали доклады, поступавшие из Германии от капитанов 2 ранга А.М. Доможирова и А.А. Вирениуса (временно исполнявшего должность морского агента весной 1886 года). Уже в январе того года офицеры ВМУО знали о начале работ по устройству в Данциге (Гданьске) нового бассейна для военных кораблей, расширении мастерских, строительстве дока, угольных, артиллерийских и продовольственных складов. Германия создавала для своего флота опорный пункт, расположенный гораздо ближе к границам России, нежели Киль. В феврале 1886 года Адмиралтейство заказало фирме «Ф. Шихау» 30 миноносцев, и тогда же заключило контракт с компанией «Гамбург-Американише Пакетфарт Актиен Гезельшафт» на вооружение в случае войны всех пароходов типа «Гармония». 3/15 марта в Киле объявили учебную мобилизацию флота, вторую после пробной прошлогодней^[839].

Рапортами от 11 и 15 декабря 1886 года М.А. Доможиров сообщил о намечавшемся строительстве 14 броненосных канонерских лодок и девяти миноносцев, новых складов в Вильгельмсгафене и Киле^[840]. А 16 ноября 1888 года уточнил сведения о программе кораблестроения, включавшей четыре броненосца 1-го класса, девять броненосных канонерских лодок, 11 крейсеров и другие корабли^[841].

Правда, эти донесения, как и рапорты А.М. Доможирова о планах генерала Л. Каприви по созданию резервной броненосной эскадры, увеличению личного состава флота, образовании в 1885 году артиллерийской, а в 1886 году минной инспекции, во главе с корветтен-капитаном А. Тирпицом, разместившейся в Киле, и негласная корреспонденция из этого порта об устройстве станции для наступательных отрядов миноносцев, поначалу привлекли внимание главным образом временно управлявшего министерством Н.М. Чихачева и, видимо, под его влиянием, контр-адмирала П.П. Тыртова, сменившего Н.А. Неваховича в должности помощника начальника ГМШ^[842].

Германский миноносец S24 — один из 30 кораблей, заказанных в 1886 году фирме «Ф. Шихау»

Лайнер «Норманниа» германской компании «Гамбург-Американише Пакетфарт Актиен Гезельшафт», который германское Адмиралтейство предполагало использовать в качестве вспомогательного крейсера

Однако со временем подобные сведения стали вызывать тревогу и у других руководителей морского ведомства, особенно в связи с неуклонно нараставшей агрессивностью Берлина.

Еще осенью 1885 года германская печать развернула антифранцузскую кампанию, усилившуюся летом 1886 года, после выдвижения военным министром Франции, генералом Ж.Э. Буланже, реваншистской программы и начала перевооружения и частичной передислокации французской армии. Принятые им меры, в немалой степени спровоцированные самой Германией, постоянно наращивавшей свою военную мощь, были использованы О. фон Бисмарком в качестве предлога для жесткого давления на Париж, а заодно и проверки прочности российско-германских отношений после предварительного согласования с графом П.А. Шуваловым статей нового соглашения, призванного заменить договор 1881 года. С этой целью канцлер 30 декабря 1886 /11 января 1887 года произнес в рейхстаге речь с угрозами в адрес Франции, положив начало очередной «военной тревоге»^[843].

Как сообщал 12 февраля А.М. Доможиров, в Германии начался призыв резервистов, причем в части, расположенные не только на западной, но и на восточной границе, в Вильгельмсгафене и Киле приступили к снаряжению броненосных эскадр^[844].

Французское правительство, тогда еще не стремившееся к союзу с Россией, в поисках моральной поддержки через посла в Париже, барона А.П. Моренгейма, обратилось с соответствующим запросом в Петербург. Но там были озабочены преимущественно Болгарской проблемой, ожидали помощи в ее разрешении от Берлина и заняли двойственную позицию: устами царя Россия отказалась гарантировать свой нейтралитет Германии, а устами Н.К. Гирса отказала в содействии Франции^[845].

О предпочтительности российско-германского союза писал в те дни посол в Константинополе А.И. Нелидов, точку зрения которого разделял и адмирал И.А. Шестаков, считавший возможным допустить «Австрию в Салоники, Германию — схватиться с Франциею в уверенности нашего невмешательства», чтобы обеспечить выгодное России решение Восточного вопроса^[846].

Внешнеполитические воззрения управляющего Морским министерством сказывались и на проводимой им морской политике, в основе которой лежало представление об Англии как главном враге России. Однако на взглядах И.А. Шестакова не могли не отразиться изменения международной обстановки. Позиция России во время «военной тревоги», слухи о российско-французском сближении, распространяемые как печатью, так и французскими дипломатами, антигерманская газетная кампания, начавшаяся в 1886 году выступлениями М.Н. Каткова, а также опубликованные в мае 1887 года указы Александра III, с запретом иностранного землевладения в западных губерниях и другими ограничениями, сильнее всего ударившими по немцам, подтолкнули Бисмарка к репрессиям. Посол в Константинополе получил из Берлина распоряжение не оказывать поддержки российскому коллеге в разрешении оспариваемых Англией вопросов. С лета 1887 года германские газеты повели агитацию против российских ценных бумаг, а в ноябре 1887 года Государственному банку официально было запрещено принимать их в залог, в декабре же правительство увеличило пошлины на зерно и запретило ввоз скота из России. В связи с этим уже 4 октября И.А. Шестаков записал в дневник свою «политическую программу, антибисмарковскую: союз России с Даниею, Швециею, Грециею и, если можно, с Турциею и Персиею, и дружба les cartes sur table (с картами под столом. — Авт.), с Франциею. Почему бы не попытаться привлечь к нему Испанию, усмотревшую уже, по поводу Каролин, какими аппетитами одарена Германия»^[847].

Новое увеличение германской армии, последовавшее в начале 1888 года, а позднее, в июне, речь Вильгельма II, подчеркнувшая прочность Тройственного союза и его роль в сохранении европейского спокойствия, что в связи с недавней кампанией австрийской печати против передислокации российских войск в приграничных районах означало скрытую угрозу, казалось, только укрепляли подозрительное отношение управляющего к соседней империи. Но так как на возможное столкновение с нею он смотрел через призму своих военных теорий, продолжая делать ставку на непосредственную оборону берегов и крейсерскую войну, то и решения, принимавшиеся им по разным вопросам, имели соответствующую направленность. Отсюда предпочтение Моонзунда при оборудовании Балтийского морского театра и то внимание, которое адмирал уделял в судостроении миноносцам и канонерским лодкам.

Миноносец «Даго», построенный по программе адмирала И.А. Шестакова для оборонительных действий в Финском заливе

В начале 1890-х годов министерство отказалось от высказывавшегося И.А. Шестаковым в 1886–1887 годах и вновь прозвучавшего со страниц записки, адресованной им Комиссии по береговой обороне, убеждения в том, что «у нас нет интересов в Средиземном море». Способствовали этому перемены во внешней политике. Как, несколько утрируя, замечал сам управляющий: «Чтобы иметь какое-либо значение на этом море, нам нужно быть в дружеских отношениях со всею Европою без исключения»^[848].

Однако уже в те дни, когда его слова легли на бумагу, складывались условия для российско-французского сближения, глашатаем которого выступил М.Н. Катков, а сторонниками — Н.Н. Обручев, П.С. Ванновский, изменивший свою прежнюю позицию П.А. Сабуров, Д.А. Толстой^[849].

В январе 1887 года Александр III говорил Н.К. Гирсу, что не желает продлевать союз с Германией ввиду его непопулярности и тогда же отдавал предпочтение Франции. А после демонстрации Берлином в начале 1889 года намерения сблизиться с Англией и возникших тогда же слухов о тайном соглашении Германии со Швецией, серьезно обеспокоивших царя, его антипатия к западному соседу России заметно возросла^[850].

В этой ситуации едва ли не единственной возможностью с успехом противостоять угрозе «натиска на Восток» становился союз с Францией, надеявшейся вернуть Эльзас и Лотарингию, а потому объективно заинтересованной в нем.

Конечно, при калейдоскопической смене кабинетов Третьей республики последовательного движения навстречу самодержавной империи получиться не могло. Однако при каждом внешнеполитическом затруднении Париж делал реверансы в сторону Петербурга. Так, после поражения французских войск в марте 1885 года под Лангсоном, в обстановке усилившихся трений с Англией из-за Египта и с Италией из-за абиссинского побережья Красного моря, премьер-министр Ш. де Фрейсине счел необходимым поддержать Россию в вопросе о закрытии проливов. Россия же, к тому времени представлявшая интересы Франции в Китае, согласилась представлять их и в Египте. Затем, после некоторого охлаждения, вызванного отозванием из Петербурга пользовавшегося доверием Александра III посла, генерала Аппера и негативным отношением царя к принятому французским правительством закону об изгнании принцев, атмосфера вновь потеплела, особенно в дни «военной тревоги» 1887 года и создания Средиземноморской Лиги, когда, как писал в рапорте от 28 января Е.И. Алексеев, «надежды и симпатии французской нации» были, «более чем когда, направлены к России»^[851].

Заметим, что итало-англо-австрийский блок в немалой степени был порожден мероприятиями морского министра Франции, адмирала Оба, сосредоточившего в Тулоне сильную броненосную эскадру и миноносцы, в Бресте — крейсера, а в Шербуре — броненосцы береговой обороны, что наводило англичан и итальянцев на мысль о подготовке французами войны на Средиземном море. Однако уже весной 1887 года, в связи с арестом в начале апреля германскими властями на нейтральной территории французского полицейского комиссара Шнебеле, появилась статья адмирала Буржуа, с критикой деятельности Т. Оба и указанием на неизбежное столкновение с Германией, требующее соответствующего изменения дислокации флота^[852].

1

2

Французские броненосцы «Шарль-Мартел» (вверху 1) и «Жорегиберри» (2), построенные после отказа от теории «молодой школы» и отставки ее главы адмирала Оба

В октябре, после отставки главы «молодой школы», многие его распоряжения были отменены, откорректирована судостроительная программа, в которую, по донесениям Е.И. Алексеева, кроме 13 крейсеров разных классов, были введение восемь броненосцев, проектным водоизмещением по 9000 т, но с осадкой всего 7 м, что позволило бы им действовать в Северном море, и один броненосный крейсер (будущий «Дюпюи де Лом»)^[853]. Впоследствии число и тип броненосцев изменились.

Затем последовало создание отряда Ла-Манша, из трех броненосцев и минного крейсера, базировавшихся на Шербур и предназначавшихся для войны с Германией^[854].

Несомненно, такую тенденцию учли в Петербурге, и составитель доклада генерал-адмирала от 15 января 1890 года на соединение именно с этим «возможным союзником» собирался отправлять из Либавы российские корабли, а спустя еще три года возродилась и Средиземноморская эскадра.

Глава 16 Судостроение во второй половине 1880-х годов

Надо полагать, что в конце своего жизненного пути И.А. Шестаков не желал менять давно устоявшихся представлений о морской войне. Будучи по своим воззрениям близок к теориям французской «молодой школы», он гораздо легче воспринял судостроительные новации адмирала Оба, с которыми познакомился осенью 1886 года в Париже, чем сведения их опровергавшие. Вместе с тем, необоснованность надежд на самостоятельные действия миноносцев существовавших типов в открытом море стала очевидной уже в конце февраля 1886 года, после перехода отряда миноносцев из атлантических портов Франции в средиземноморские, изобиловавшего авариями и показавшего, насколько устают команды этих небольших судов в свежую погоду, сколь заметно снижается их скорость, быстро расходуется уголь.

Неприятный для «молодой школы» вывод вскоре был подтвержден наблюдениями англичан во время перехода двух миноносцев в сопровождении броненосца «Минотавр» из Плимута в Виго, на соединение с эскадрой герцога Альфреда Эдинбургского.

Во французской печати появились статьи с критикой идей «молодой школы», со смертью же 7/19 апреля 1886 года Г. Шарма отвечать на них стало трудно, особенно после июньских маневров практической эскадры, когда броненосцы адмирала Лафона сумели практически без «потерь» прорваться от Орана к Тулону через охраняемые минным отрядом контр-адмирала Броуна позиции у Балеарских островов. Маневры проводились в обстановке секретности, и иностранные наблюдатели допущены на них не были, но вездесущие журналисты, особенно обозреватель газеты «Темп» Вейль, бывший морской офицер, сумели многое выяснить и сделать достоянием читающей публики. В России с их слов о маневрах уже в июле подробно писал «Кронштадтский Вестник». И.А. Шестаков тогда же узнал обо всем из писем Е.И. Алексеева, отправленных через Нагасаки^[855].

Однако на его планы эти известия практически не повлияли, быть может потому, что миноносцам все-таки удалось показать определенную эффективность при непосредственной обороне портов, на которую управляющий Морским министерством по сути дела обрекал Балтийский флот.

Трудно сказать, почему адмирал не обратил должного внимания ни на пpoзвучавшие весной 1886 года предупреждения лейтенанта В.Х. Иениша о возможности отражения атак миноносцев огнем скорострельной артиллерии крупных кораблей, ни на записки Н.М. Чихачева и продолжал придерживаться своих прежних взглядов, лишь несколько откорректировав их в соответствии с модными французскими веяниями. Так, прочитав письмо Е.И. Алексеева от 17 ноября 1886 года, о представленной адмиралом Обом в парламентскую бюджетную комиссию судостроительной программе, включавшей три броненосца береговой обороны, 16 крейсеров, 20 контрминоносцев, 100 миноносцев и 50 bateaux-canons (мaлых канонерских лодок, вооруженных одним 140-мм орудием каждая), И.А. Шестаков наложил резолюцию: «Прошу разработать стратегическую программу наших построек в следующем направлении: 1) на Черном море броненосцы, способные бороться с крепостями; 2) в Балтике: а) гермафродиты, т. е. броненосные крейсеры, способные бороться в Балтике (minimum 9" орудия и 12" броня) и быть посланы в даль, в) суда для действия в шхерах и на Кронштадтских фарватерах (minimum 6" орудия и 2,5" палуба), для какой цели едва ли можно пренебрегать французскими bateaux-canons, с) миноносцы…»^[856].

Незадолго до смерти, 14 июня 1888 года, он писал великому князю Алексею Александровичу о необходимости заказать фирме «Ф. Шихау» в качестве образца контрминоносец в 400 т и два миноносца, подчеркивая, что развивать минные силы следует «не жертвуя боевою действительностью строимых нами судовсравнительно с иностранными и вместе прибавляя ежегодно число миноносцев. В таких стеснительных условиях трудно избежать заграничных заказов»^[857].

Логичной в данном контексте представляется и ориентация на зарубежные достижения при проектировании крупных кораблей. Так, высказывая требования к очередному балтийскому броненосцу, будущему «Гангуту», управляющий, видимо, ориентировался на данные французских броненосцев 2-го класса, водоизмещением 4500–6300 т, приводившиеся в рапорте Е.И. Алексеева от 8 марта 1887 года^[858].

Причем «Гангут», как и его предшественники, должен был представлять собой развитие типа броненосных таранов, упоминавшихся И.А. Шестаковым еще в 1881 году и повлиявших на проекты «Императора Александра II», «Императора Николая I», но в направлении их сближения с броненосными крейсерами, строительство которых по прежним образцам должно было продолжаться и впредь.

Справедливости ради надо сказать, что указания управляющего вполне укладывались в рамки теории «двух флотов» и не расходились с реалиями середины 1880-х годов. В Черном море они позволяли подготовить Босфорскую операцию, а на Балтике, где российскому флоту приходилось считаться главным образом с четырьмя германскими броненосцами типа «Заксен», вооруженными шестью 260-мм орудиями и защищенными 16-дюймовой броней, но столь плохого качества, что на испытаниях в Эссене ее пробивали снаряды 9-дюймовых пушек, давали возможность поддерживать определенное равновесие.

Если же принять во внимание существовавшую при О. фон Бисмарке и возглавлявшем Адмиралтейство до 1888 года генерале Каприви тенденцию строить относительно слабые корабли береговой обороны, крейсера и миноносцы, то внимание И.А. Шестакова к кораблям двойного назначения, способным действовать в Балтийском море, у берегов Китая и Японии, а также на торговых коммуникациях Англии, становится понятным как с тактической, так и с финансовой точек зрения. Правда, нарисованный резолюцией адмирала план не учитывал возможности появления у немцев полноценных эскадренных броненосцев, но в последующие годы И.А. Шестаков и не настаивал на буквальном его исполнении.

Броненосец «Гангут» во время достройки

К концу 1880-х годов все более очевидной становилась неудовлетворительность крейсеров, проекты которых развивали тип «Генерал-Адмирала» и «Минина». Вероятно, поэтому Н.М. Чихачев, давно ратовавший за крейсера-гиганты, решил подкрепить свои идеи новыми аргументами и привлек А.М. Доможирова, позднее благодарившего адмирала «за то поручение, результатом которого явилась записка "О развитии крейсерского флота для России"»^[859].

В этой записке, датированной 26 февраля 1888 года, отмечалось, что «до сих пор, по-видимому, мало интересовались нашею полнейшею неподготовленностью к крейсерской войне и всеми теми средствами, кои имеются у английского Адмиралтейства в распоряжении для охраны путей». По словам А.М. Доможирова, эти средства, включавшие 30 броненосцев, семь броненосных, девять бронепалубных крейсеров и множество небронированных боевых кораблей и мобилизуемых коммерческих судов, позволяли надежно защищать торговые пароходы и угольные станции.

«Какую бы мы ни создали в воображении цифру захваченных купцов, она никогда не могла бы иметь решающего влияния на исход войны», — писал офицер, справедливо подчеркивая «громадные жизненные силы» Англии. Отрицая обоснованность надежд, возлагаемых общественным мнением России на США, которые с началом войны могут объявить строгий нейтралитет, А.М. Доможиров, в духе идей, высказанных Н.М. Чихачевым в 1881 году, предложил строительство броненосных крейсеров очень большого водоизмещения, с дальностью плавания до 25 000 миль и вооружением из четырех 8-дюймовых и 14 6-дюймовых орудий. Такие крейсера, действуя отрядами по четыре, должны были нападать на слабо защищенные колонии, угольные станции, английские военные корабли и лишь во вторую очередь на торговые пароходы, с которых предполагалось пополнять запасы. Два отряда автор записки предназначал для Атлантического, два — для Индийского океана и один считал необходимым держать в резерве во Владивостоке — второй, после Либавы, крейсерской базе. В войне с Германией броненосным крейсерам предстояло участие «в наступательных действиях нашей эскадры Балтийского моря»^[860].

Примерно в то же время появилась записка, поданная в мае 1888 года от имени начальника ГМШ, то есть, видимо, исполнявшего тогда эту должность О.К. Кремера, но составленная, несомненно, на основе концепции А.М. Доможирова. В ней доказывалось, что «мы уязвимы за океаном в одном только пункте, который поэтому легче можем защитить, тогда как охраняющая способность двух наиболее вероятных наших противников: Англии и Германии, едва ли может быть приведена в соответствие с пространствами и интересами, подлежащими охранению. Нанеся этим интересам огромный ущерб, наши крейсеры отвлекут в то же время значительную часть тех сил, которые неприятель мог бы сосредоточить в Балтике и Средиземном море для нападения на жизненные части империи. Кроме того, в случае разрыва с Англией, действия наших крейсеров на ее сообщениях с Бомбеем лишат ее возможности беспрепятственного подвоза подкреплений в то время, когда русская армия двинется к северной границе Индии».

При войне с Германией, помимо нанесения ущерба ее морской торговле и мало еще освоенным колониям, крейсерами следовало бы, утверждал автор, усилить минную оборону побережья и позаботиться «о постепенном оборудовании эскадры, способной встретить германский флот в море, и не только устранить возможность десанта на фланг нашей армии, но и угрожать Данцигу и Килю». В записке говорилось также об «огромном значении» незамерзающего порта на Балтике, «для успеха наших крейсерских действий», так как Владивосток, замерзающий на четыре месяца и удаленный от торговых коммуникаций, не удовлетворяет всем требованиям. Крейсера предлагалось строить броненосными, с дальностью плавания 25 000 миль, предназначая их для операций против угольных станций, портов, нападения на неприятельские военные корабли, но число таких рейдеров ограничивалось четырьмя^[861].

Судя по пометкам на ее полях, записка была внимательно прочитана И.А. Шестаковым, заметившим, что помимо крейсеров следует иметь на случай войны с Германией и Китаем броненосцы, добавив к строящимся двум еще шесть, водоизмещением в 7000–8000 т, а также 12 броненосных канонерских лодок, 140 миноносцев и контрминоносцев. «При этом для большего однообразия типов судов полезно бы строить их таких морских качеств, чтобы они были способны действовать как в Балтийском море, так и в китайских водах. Этот же тип броненосцев и канонерских лодок следовало распространить и на Черное море», взяв за основу спроектированный немцами китайский броненосец «Дин-Юань», писал управляющий^[862].

Заметим, что характеристики очередной серии канонерских лодок (типа «Грозящий») выбирались, несомненно, с оглядкой на германские лодки типа «Бремзе», водоизмещением 1050 т с одним 210-мм орудием и скоростью хода 15 уз, чертежи которых по просьбе МТК были присланы из Берлина А.М. Доможировым с рапортом от 14/26 марта 1887 года^[863].

Канонерская лодка «Грозящий»

Развивая свои мысли, И.А. Шестаков затронул и перевозку десантных частей «из Одессы к берегам Китая, куда они могут быть перекинуты в 30 дней».

Большинству из этих идей не суждено было воплотиться. Еще при жизни адмирала стали известны приблизительные данные новых германских броненосцев типа «Бранденбург», водоизмещением 10 000 т, что заставило министерство приступить к постройке близких по характеристикам кораблей. Вместе с тем, однотипности балтийских и черноморских судов министерство не добивалось, удовлетворяясь заимствованием некоторых конструктивных особенностей. Отказалось оно и от соревнования с немцами в числе канонерок и миноносцев, сохранив на первое время выработанные с их помощью типы. Новацией стало появление броненосцев береговой обороны, соответствовавших отчасти воззрениям занявшего пост управляющего Н.М. Чихачева, отчасти состоянию министерского бюджета, и предназначавшихся для борьбы с германскими и шведскими кораблями того же класса^[864].

Что касается пополнения флота броненосными крейсерами, наподобие предлагавшихся Н.М. Чихачевым, А.М. Доможировым и М.И. Кази, то после вырванного с трудом у И.А. Шестакова согласия на закладку «Рюрика» оно, видимо, по финансовым соображениям, шло весьма медленно^[865].

Впрочем, при И.А. Шестакове постройка броненосных крейсеров в целом велась опережающими темпами. Если программой 1882 года предусматривалось ввести в строй один фрегат и производить работы на втором, то фактически флот получил два корабля данного ранга («Адмирал Нахимов» и «Память Азова») и ожидал готовности третьего («Рюрик»). Помимо двух запланированных корветов («Витязь» и «Рында»), флаг был поднят и на бронепалубном крейсере 1 ранга («Адмирал Корнилов»); правда, им фактически заменили предполагавшиеся к постройке четыре следующих корвета.

Недовыполненным оказался и план по строительству броненосцев на Балтике. Вместо четырех готовых и трех строящихся, в 1889 году имелось соответственно один («Император Александр II») и три («Император Николай I», «Гангут», «Наварин»). Зато на Черном море к боевой подготовке приступили три, а не два броненосца («Екатерина II», «Синоп», «Чесма»). Сверх плана Черноморский флот пополнился шестью канонерскими лодками. Столько же должна была получить и Сибирская флотилия, но в действительности ее усилили только четыре лодки. Миноносцы типа «Батум» первоначально предназначались только черноморцам, но поступили и в состав Балтийского флота.

Полуброненосный фрегат «Память Азова»

Всего корабельный состав увеличился на 44 единицы разных классов общим водоизмещением до 82 000 т вместо 23 кораблей водоизмещением около 71 000 т^[866].

Их распределение по классам лишний раз подтверждает, что за исключением предписанного повелениями императора Александра III повышенного внимания к подготовке Босфорской операции, И.А. Шестаков продолжал действовать в русле концепции «двух флотов».

Вместе с тем, анализируя процесс развития флота в 1880-е годы нельзя не отметить того обстоятельства, что темпы роста его корабельного состава постепенно опережали рост личного, прежде всего офицерского состава. Так, воспитанниками Морского училища в 1884–1889 годах стали 343 человека, а в офицеры было произведено 359 человек, что, однако, не восполняло естественной убыли. В результате численность офицеров (исключая чиновников и медиков) снизилась с 3322 человек в 1884 до 2657 в 1889 году. За то же время количество нижних чинов выросло с 23 122 до 24 617 человек^[867].

Спустя всего три — четыре года такая динамика привела к ощутимым и трудноустранимым проблемам с укомплектованием боевых кораблей.

Глава 17 Российское правительство и коммерческое мореплавание в 1880-е годы

Отношение правительства к коммерческому мореплаванию на протяжении 1880-х годов по сравнению с предыдущим периодом изменилось мало. За исключением Общества Добровольного флота, которое высочайшим повелением от 14 марта 1883 года было упразднено и передано в ведение Морского министерства, деятельность остальных компаний по-прежнему регулировалась экономическими методами и в первую очередь субсидиями. В середине 1880-х годов их получали: РОПиТ — 803 528 руб. в год, Общество «Кавказ и Меркурий»— 276 400 руб., Товарищество срочного Амурского пароходства — 271 000 руб., торговый дом «Князь Юрий Гагарин и К°», содержавший пароходство по Дунаю — 59 000 руб., купец М.Г. Шевелев — 55 000 руб^[868].

К 1893 году размеры большинства субсидий выросли (отчасти за счет девальвации рубля), составив: для РОПиТ — 616 000 руб., Добровольного флота — 600 000 руб., Общества «Кавказ и Меркурий» — 292 970 руб., Общества Черноморско-Дунайского пароходства (бывший Князь Юрий Гагарин и К°») — 225 820 руб., Амурского общества пароходства и торговли — 183 532 руб., Товарищества Архангельско-Мурманского пароходства — 55 000 руб., Кяхтинского пароходного товарищества — 33 938 руб^[869].

Для сравнения заметим, что общий доход Добровольного флота в 1891–1893 годах достигал 2,3 млн руб., причем изрядную их часть составляла оплата перевозки казенных грузов, а средний доход Товарищества Архангельско-Мурманского пароходства в начале 1890-х годов колебался в пределах 94 — 109 тыс. руб^[870].

Субсидии, несомненно, оказывали желаемое действие, и российские пароходные компании постепенно прогрессировали. По подсчетам журнала «Русское Судоходство» к портам разных морей, омывавших Российскую империю, в 1873 году было приписано 150 пароходов общей вместимостью 57 173 т, в 1883 году — 212 пароходов вместимостью 78 093 т, а к 1 января 1894 года — 326 пароходов вместимостью 163 431 т. Из них 42 % были куплены в Англии, 21 % — в Швеции, 20 % построены в России, а остальные в Австро-Венгрии, Германии и других государствах. Около 40 % пароходов имело возраст менее 10 лет^[871].

Правда, статистические выкладки не различают океанских и каботажных судов, но на преобладание последних указывает средняя вместимость, составляющая от 221 т для Белого моря до 661 т для Черного. Близкие показатели характеризовали и парусный флот, численно преобладавший. Так, по данным на 1885 год общее число пароходов дальнего плавания достигало 142, а парусников — 1179^[872].

Как отмечалось выше, значительная часть торговых судов, ходивших под российским флагом, принадлежала финляндцам, владевшим к середине 1880-х годов 34 пароходами и 678 парусниками. В целом же уровень развития коммерческого флота России оставался низким. По опубликованным журналом «Русское судоходство» данным показатели общей вместимости торговых судов империи выросли с 382 000 т в 1878 году до 492 000 т в 1887 году, тогда как у Англии они составляли соответственно 6 492 000 т и 7 296 000 т, у Норвегии — 1 526 000 т и 1524000 т, у США — 1 629 000 т и 1 015 000 т, Германии — 1 129 000 т и 1 284 000 т и у Франции — 976 000 т и 993 000 т. Однако более наглядное представление о развитии судоходства этих стран дает анализ изменений вместимости паровых судов. Россия в 1878 году имела 110 000 т, а в 1887 году — 130 000 т, Англия же соответственно 2 313 000 т и 4 081 000 т, Франция — 246 000 т и 500 000 т, Германия — 179 000 т и 454 000 т, США — 170 000 т и 176 000 т, Норвегия — 52 000 т и 113 000 т^[873]. Таким образом, занимая по общей вместимости восьмое, а по паровой — шестое место в мире, Россия отставала от ведущих морских держав и по темпам развития коммерческого флота.

Причин у этого явления было несколько, но пожалуй, важнейшей являлось отсутствие в стране свободных средств, которые могли бы быть вложены в судоходство. Заметим, что после повышения в 1881 году пошлин на ввозимые из-за границы суда, предпринятого ради поощрения отечественного судостроения, амортизационные отчисления у судовладельцев увеличились, заметно снизив прибыли. Российским судостроителям это не помогло, ибо потенциальные покупатели их продукции предпочитали доплачивать за качественные иностранные изделия. К тому же сравнительно узкий рынок ограничивал спрос на строившиеся в России суда, что дополнительно их удорожало. Указывая на неизбежно низкую норму прибыли судоходных компаний, В.М. Линден, занимавший пост инспектора Добровольного флота, писал в 1896 году: «Разве такая перспектива может привлечь в России предпринимателей к мореходным предприятиям, при нашем органическом нерасположении к морю, при сложности ведения таких предприятий, зависимости их успеха от самых разнообразных причин и значительном риске, с которым они сопряжены», и добавлял: «В России … денег мало и они направлены на другие, более прибыльные цели, например … на металлургические и другие промышленные предприятия, дающие пока хороший барыш»^[874].

В том же году Н.М. Чихачев отмечал, что РОПиТ, несмотря на посильную плату, имеет дефициты и получает прибыли не от морских перевозок^[875].

Комитет же Добровольного флота в 1895 году признавал: «…за вычетом получаемого флотом пособия от казны … операции его приносят ежегодно дефицит, в виду значительных списываний на страхование и погашение (стоимости. — Авт.) пароходов»^[876].

Не способствовало доходности российского парового мореплавания и повышение в 1884 году пошлин на уголь, ввозимый из-за границы, преимущественно из Англии. Заменить его в балтийских портах донецким не представлялось возможным, так как стоимость последнего при доставке по железным дорогам оказывалась более высокой. Отрицательно влияли значительные консульские сборы, недостаточное оборудование многих портов, отсутствие доступного кредита, нерешенность ряда юридических вопросов, особенно касавшихся каботажного плавания и тому подобное. Впрочем, отчасти эти недостатки компенсировались практиковавшимся Министерством финансов возвратом пошлин, уплачиваемых судами при проходе Суэцкого канала, а также юридически существовавшей с 1830 года и фактически с 1860-х годов монополией отечественных перевозчиков на малый каботаж.

В ином положении находился каботаж большой — перевозки между портами империи на разных морях. Многие грузы доставлялись из Балтийского моря в Черное и обратно английскими, норвежскими и датскими пароходами. Предпринятая в 1887 году Петербургским пароходным обществом попытка составить им конкуренцию через пять лет окончилась крахом. Не смогло решить эту задачу и Южно-Русское общество, созданное в 1889 году с участием иностранного капитала. В результате к 1894 году из действовавших на этих линиях 52 пароходов лишь 19 были российскими. В те же годы помимо десятка пароходов Добровольного флота в рейсах на Дальний Восток участвовало 11 иностранных^[877].

В целом же состояние российского торгового судоходства было еще более угнетенным. Так, при общем торговом обороте в 1882 году около 1,2 млрд руб., более 677 млн приходилось на морские перевозки. Однако из 12 000 случаев фиксации судов, участвовавших в экспортно-импортных операциях, лишь 1400 приходилось на плававшие под российским флагом. Приводя эти сведения в составленной к февралю 1885 года записке, Л.П. Семечкин предложил организовать дополнительно одно-два крупных субсидируемых пароходных общества и принять ряд других мер по стимулированию отечественного мореплавания^[878]. Но в начале 1880-х годов, при нараставших дефицитах бюджета, Министерство финансов не могло воплотить эту мысль в дело. Спустя пять лет, в 1887 году, морем было перевезено товаров более чем на 1 млрд руб., но из 12 423 рейсов только в 1451 грузы доставили российские суда^[879].

Ежегодно страна выплачивала иностранным компаниям до 60–70 млн руб. фрахтов, оставаясь почти в полной зависимости от них.

Осенью 1888 года Л.П. Семечкин представил в Министерство финансов проект организации общества «Северная Звезда», для перевозок между портами России, Западной Европы, Азии и Америки, с основным капиталом 3,5 млн руб. и 12 пароходами разной вместимости. Получив разрешение, деятельный капитан увлек своей идеей ряд видных предпринимателей и чиновников, в том числе К.А. Дитерихса, П.П. Фон Дервиза, Н.И. Кабата, П.А. Корфа, а также великого князя Александра Михайловича^[880].

К сентябрю 1889 года был избран комитет общества, успевшего преобразоваться во франко-русское, а Л.П. Семечкин выехал в Париж для налаживания связей с финансовыми кругами. Но спустя три месяца он скоропостижно скончался, и дело заглохло.

В январе 1888 года докладную записку о необходимости организации аналога РОПиТ на Балтике подал управляющему Морским министерством капитан 2 ранга А.К. Сиденснер. В ноябре того же года он вошел с прошением по этому предмету в Министерство финансов. Проект А.К. Сиденснера предусматривал создание компании с основным капиталом в 1 млн руб. и тремя пароходами для рейсов по линии Либава — Гавр, для чего он просил предоставить субсидию в размере 144 000 руб. Морское министерство 2 марта 1889 года дало положительный, в целом, отзыв на проект, но позднее Н.М. Чихачев указал А.К. Сиденснеру на нерентабельность избранной им линии, так как из Гавра в Россию почти не было грузов, изменение же линии влекло за собой увеличение основного капитала и субсидии^[881]. Видимо, именно эта причина и помешала созданию нового пароходства.

16 ноября 1888 года Н.М. Чихачев дал положительный отзыв и на проект купца П.Н. Ушакова, собиравшегося организовать перевозку керосина наливом из Батума за границу двумя пароходами, но отметил, что заграничные рейсы делают затруднительным использование этих судов в военных целях, о чем писал П.Н. Ушаков, выпрашивая субсидию. В целом же можно отметить благожелательное отношение руководства Морским министерством к подобного рода предложениям, при стремлении его к объективным, а значит преимущественно отрицательным оценкам их рентабельности, основывавшимся на опыте РОПиТ и Добровольного флота. Несомненно, такие оценки сильно влияли на решения Министерства финансов, и без того не склонного тратить средства на сомнительные предприятия.

Глава 18 Поиск пунктов базирования крейсеров во второй половине 1880-х годов

Как уже отмечалось, в 1880-е годы торговое судоходство в глазах правительства стояло на втором плане. Основное внимание уделялось военному флоту. Морское же ведомство, следуя указаниям И.А. Шестакова, занималось преимущественно подготовкой к борьбе с Англией. До последних дней своей жизни управляющий продолжал беспокоиться о приобретении новых баз, необходимых прежде всего для ведения крейсерской войны. Поиск их шел не только на островах Океании. Так, одобренная И.А. Шестаковым инструкция командиру клипера «Стрелок», капитан-лейтенанту Н.И. Скрыдлову, от 25 ноября 1884 года, указывала, что «точкою опоры для наших крейсеров в Атлантическом океане … с успехом может служить Вест-Индия» и предписывала осмотр острова Сан-Доминго^[882].

В ноябре 1884 года, под влиянием телеграммы военного агента в Париже, генерал-майора Л.А. Фредерикса, началась переписка по поводу покупки «территории Шейх-Саид», расположенной на западном берегу Аденского залива, недалеко от принадлежавших англичанам Адена и острова Перим. Владевшая ею французская фирма «Рабо, Базен и К°» была готова продать свои, по сути дела номинальные права. 19 декабря И.А. Шестакову об этом сообщил Н.К. Гирс, а 21 декабря — П.С. Ванновский. Однако в тот же день адмирал отклонил такое предложение как невыгодное. Спустя неделю, 28 декабря, Е.И. Алексеев подтвердил обоснованность его решения, указав на пренебрежительное отношение к Шейх-Саиду французского правительства, устраивавшего угольную станцию не там, а в Обоке^[883].

Летом 1886 года в Морское министерство поступило предложение о покупке островов Суворова, переданное при рапорте командира клипера «Вестник» капитана 2 ранга В.И. Ланга, к которому в Веллингтоне обратился владевший островами англичанин В. Хунт, советник короля Самоа^[884].

Карта бухты Таджура на западном берегу Аденского залива. РГАВМФ Ф. 417. Оп. 1. Д. 451. Л. 4

Но архипелаг располагался восточнее Австралии, на расстоянии до 5000 миль от основных торговых путей, проходивших через Южно-Китайское море, к тому же его острова были лишены источников пресной воды и не годились на роль крейсерской базы. Поэтому предложение В. Хунта осталось без последствий.

В продолжавшихся поисках мест для угольных станций российские корабли обследовали один пункт за другим. Командовавший «Витязем» С.О. Макаров по пути в Тихий океан осмотрел принадлежащие Чили Патагонские шхеры к югу от залива Пенас и предложил устроить «угольные склады и место присылки призов» в одной или двух из подходящих для этой цели бухт. Опираясь на них, считал С.О. Макаров, можно было бы при тайном содействии чилийцев перехватывать парусники, доставляющие уголь из Австралии. Излагая этот план в личном письме И.А. Шестакову, от 14 марта 1887 года, он заметил также, что в этом районе усиливается германское торговое судоходство, а соответственно и деятельность кайзеровского военного флота^[885].

Однако данный факт приводился С.О. Макаровым лишь для характеристики складывавшейся у чилийских берегов обстановки и никаких комментариев со стороны управляющего министерством, а тем более распоряжений не вызвал.

Спустя несколько месяцев, 7 августа 1887 года, командир клипера «Разбойник», капитан 2 ранга П.Н. Вульф, получил секретное предписание ГМШ осмотреть аргентинскую бухту Бахиа Бланка, южнее Буэнос-Айреса. Инициатором этого мероприятия стал посланник в Аргентине и Бразилии, А.С. Ионин, указавший министерству на существование в тех местах крупной, до 9000 человек, колонии славян, главным образом выходцев из Далмации, среди которых было немало моряков. Рассчитывая на их содействие в случае крейсерской войны, штаб поручил П.Н. Вульфу уточнить эти сведения и наладить отношения с колонией, что последний и сделал, приняв 26 ноября славянскую делегацию на борту «Разбойника»^[886].

Продолжая плавание, он исполнил еще одно секретное поручение, встретившись с чилийским капитаном Лопесом, рекомендованным министерству С.О. Макаровым в качестве возможного сотрудника, и передав ему подарок от управляющего. В ответ П.Н. Вульф получил заверения, что в случае войны Лопес будет «сам, со всеми чилийскими портами от севера до юга, в полном распоряжении русских военных крейсеров»^[887].

Посматривал И.А. Шестаков и на берега Мексики. О возможности установить дипломатические отношении с нею писал адмиралу военный агент в Брюсселе, полковник Н.М. Чичагов, беседовавший на эту тему с мексиканским посланником Нуньесом Ортегой. С разрешения Министерства иностранных дел российский посланник в Бельгии, князь Л.П. Урусов, частным порядком переговорил с Н. Ортегой и убедился в серьезности намерений правительства Мексики, но из-за отсутствия средств, необходимых на содержание там дипломатического представительства, министерство отложило дело. 20 июля 1887 года И.А. Шестаков, ссылаясь на сведения о появлении английских эскадр в мексиканских портах, указал Н.К. Гирсу на важность официальных отношений с этой страной, а 12 августа заявил о намерении содержать там агента «из опытных морских офицеров» для организации снабжения крейсеров в случае войны. Ответа он так и не получил. Лишь 20 декабря 1889 года сменившему его Н.М. Чихачеву Н.К. Гирс сообщил о командировании в Мексику барона Р.Р. Розена^[888].

Однако к тому времени, в связи с Панамским скандалом и прекращением работ по строительству канала, использование мексиканской территории уже представлялось Морскому министерству менее актуальным.

Столь же заинтересованно отнесся управляющий к письму военного агента в Лондоне, генерала С.С. Бутурлина, присланному в ГМШ при рапорте исполнявшего обязанности морского агента, капитана Н.Е. Иванова от 11 февраля 1888 года. С.С. Бутурлин, со слов известного путешественника, отставного генерал-майора М.И. Венюкова, сообщал о возможности покупки принадлежавшего Дании острова Святого Фомы (Сент-Томас), из архипелага Малых Антильских островов, который датчане пытались продать США, но не смогли, так как конгресс не утвердил сделку. Расположенный на пути германских торговых пароходов в Панаму вблизи от Барбадоса, через который ходили английские суда, остров представлял немалый интерес. И.А. Шестаков приказал собрать о нем все сведения, однако дело не получило развития, видимо, как по политическим, так и по финансовым соображениям^[889].

Последняя причина оставила без движения и записку Олонецкого губернатора Г.Г. Григорьева, от 27 февраля 1888 года, в которой говорилось о выдвинутом одним из изыскателей трассы канала между Белым морем и Онежским озером, отставным капитаном 2 ранга А.Е. Конкевичем, предложении устроить в бухте Озерко, Мотовского залива, незамерзающий военный порт^[890].

Заметим, что А.Е. Конкевич, в 1886–1887 годах пропагандировавший эту мысль в опубликованных на страницах журнала «Русское Судоходство» повестях «Крейсер "Русская Надежда"» и «Роковая война 18?? года», затронул давно обсуждавшийся вопрос^[891].

Впервые о необходимости строительства, правда, коммерческого порта на Мурманском побережье заговорил в 1870 году архангельский губернатор Н.А. Качалов, несомненно, под впечатлением плавания по северным портам великого князя Алексея Александровича. По его представлению, в 1872 году на Кольский полуостров отправилась комиссия, осмотревшая несколько бухт и признавшая лучшей из них Монастырскую^[892].

Уже когда статьи о Мурмане стали появляться в различных органах печати, включая «Морской Сборник», но начиная с 1875 года обострение положения на Балканах отвлекло внимание власти и общества от проблем Севера.

Вновь обратиться к ним заставил управляющего Морским министерством бывший архангельский губернатор Н.М. Баранов. 22 сентября 1882 года он попытался убедить адмирала в целесообразности порта на Мурмане^[893]. И.А. Шестакову, собиравшемуся ради экономии вовсе упразднить Архангельский военный порт, такая идея, вероятно, не казалась подходящей, во всяком случае, никакого видимого интереса он к ней не проявил. Поэтому осталась без последствий и записка командира Архангельского порта, капитана 1 ранга князя Л.А. Ухтомского, от 19 мая 1883 года, в которой он, пытаясь предотвратить намеченную управляющим меру, утверждал, что «нам необходимо иметь военный порт на Мурманском берегу, но этот порт должен иметь питательный порт, иначе, главный склад в г. Архангельске или в Кандалакшском заливе»^[894].

Благодаря поддержке генерал-адмирала командиру удалось отстоять свои позиции, но о создании новой базы, конечно, никакой речи быть не могло.

В таком положении дело оставалось до поездки на Север в 1885 году великого князя Владимира Александровича. Морскому министерству пришлось выделить ему клипер «Забияка», пользуясь которым великий князь во второй половине июня осмотрел Териберскую губу, китобойный завод в Ара-губе, Кольский залив, Екатерининскую гавань^[895].

Правда, прежде всего он знакомился с нуждами поморов, к числу которых строительство военного порта на Мурмане не относилось. Не думало тогда о нем и обеспечившее поездку Главное Адмиралтейство, занимавшееся насущными делами, связанными с подготовкой Босфорской операции, обустройством Владивостока, судостроением, поглощавшими значительные средства. И впоследствии о создании на берегах Баренцева моря полноценного военного порта, с доками, мастерскими, складами, казармами, госпиталем, офицерскими флигелями, штабом, возведение которых, благодаря суровым климатическим условиям, каменистому грунту, бездорожью и незначительному местному населению, требовало гораздо больших расходов, нежели во Владивостоке, а тем более на Балтике, ни И.А. Шестаков, ни его преемники всерьез не помышляли, равно как не намеревались они устраивать на Мурмане станцию, более дешевую, но не оборудованную и изолированную от промышленно развитых регионов.

Карта Белого моря и Кольского полуострова

Скудость морского бюджета побуждала И.А. Шестакова изыскивать любые возможности для приобретения права на использование такого опорного пункта в океанах, который располагался бы вблизи от торговых путей. Видимо, именно по этой причине он сделал ставку на предприятие Н.И. Ашинова, несмотря на недоверие к последнему. В сентябре 1887 года адмирал говорил о нем с императором Александром III, но, судя по всему, удержал царя от более близкого знакомства с Н.И. Ашиновым, высказав подозрение о связях его с нигилистами^[896].

Не получив официальной поддержки, энергичный атаман начал дело самостоятельно: отправился в Абиссинию и раскинул на берегу залива Таджура (в районе современного Джибути) небольшой палаточный лагерь, населив его десятком искателей счастья, набранных обманом в Одессе и Константинополе. Владевшие этой территорией французы поначалу не обратили на лагерь особого внимания, и Н.И. Ашинов 20 июля 1888 года выехал в Россию за дополнительными средствами и людьми. Благодаря длительной агитации, предшествовавшей основанию «станицы Новая Москва», нашлись желающие ехать в Африку, и среди них настоятель Константинопольского подворья Афонского монастыря, отец Паисий. И.А. Шестаков, узнав о возникновении «станицы», 1 августа записал в дневник: «Хотим учредить угольную станцию около Обока, по почину Ашинова»^[897].

Управляющий, конечно, не собирался выбрасывать казенные деньги на ветер и распорядился приказать командиру канонерской лодки «Манджур», капитану 2 ранга Г.П. Чухнину, по пути в Тихий океан осмотреть Таджуру и «станицу». В инструкции ГМШ от 11 октября говорилось, что «со стороны нашего правительства не имеется в виду придавать какое-либо особое значение» ашиновскому поселению. Вместе с тем, Г.П. Чухнину поручалось обозначить на карте места, «где по Вашему мнению наиболее выгодно расположить укрепления или минные заграждения и места, удобные для устройства угольных складов»^[898].

Тем временем Н.И. Ашинов, пользовавшийся поддержкой столь влиятельного лица, как Нижегородский губернатор Н.М. Баранов, добивался в Крыму аудиенции у Александра III^[899]. Проникнув на борт парохода «Москва», перевозившего царскую семью из Ялты в Севастополь, атаман попался на глаза И.А. Шестакову, и тот спустя несколько дней, 17 октября, «перед самым отъездом Царя явился в вагон и просил дозволения послать в колонию Ашинова пароход с углем. Нужно убедиться наконец, есть ли правда в словах казака»^[900].

Накануне, 16 октября, он приказал А.А. Пещурову «отпустить Ашинову что можно из хранящегося в Николаеве старого огнестрельного оружия»^[901].

Адмирал, видимо, не сообразил или не придал значения тому обстоятельству, что предприятие атамана противоречит интересам Франции. В результате главный командир Черноморского флота отправил агенту Добровольного флота в Одессе пять картечниц Гатлинга, 200 ружей Баранова, 200 абордажных палашей, боеприпасы.

Результатов экспедиции И.А. Шестаков уже не увидел: 21 ноября 1888 года он скончался в Севастополе. Н.И. Ашинов же, собрав до полутора сотен человек, в декабре вновь отправился в Таджуру, но был враждебно встречен французами, потребовавшими от него сдачи оружия. Атаман отказался и вместе со своими людьми, среди которых были женщины, дети, монахи, перебрался в Сагалло, под защиту стен старинного, давно заброшенного укрепления, над которым поднял российский флаг. Однако 5/17 февраля 1889 года в заливе появились французские военные корабли под командованием адмирала Олри и потребовали флаг спустить. Не дождавшись ответа в отведенное время, моряки открыли огонь. После девятого выстрела истрепанное полотнище рывками поползло вниз. Официальный Петербург, к тому времени отмежевавшийся от Н.И. Ашинова, сделал вид, что ничего особенного не произошло. На этом единственная в 1880-е годы попытка России утвердиться на стратегически важных морских коммуникациях окончилась.

Заключение

Завершающий этап всякого исторического исследования — формулировка выводов — в нашем случае заметно осложняется как отсутствием сопоставимых трудов по морской политике России предыдущего периода, так и предпринятым ради ограничения объема данной работы искусственным сужением ее хронологических рамок, не позволяющим до конца проследить развитие тех процессов, начало которым было положено в 1880-е годы. Тем не менее, представляемый материал дает основания для некоторых наблюдений.

Прежде всего следует отметить, что морская политика тех лет унаследовала многие черты политики предыдущего десятилетия. Прежде всего, она оставалась великодержавной, ориентированной на удержание страной того места в системе международных отношений, которое было ею занято к началу описываемого периода, а также на дальнейшее повышение ее статуса. С этой целью российское правительство содержало, главным образом на Балтике, достаточно крупный флот, способный, по его мнению, решать актуальные военно-политические задачи. Однако если в 1860 — начале 1870-х годов развитие последнего происходило в рамках концепции «двух флотов», предполагавшей сочетание береговой обороны с крейсерской угрозой торговым путям вероятных противников, преимущественно Англии, то уже к концу 1870-х годов обозначилось стремление к созданию сбалансированных морских сил.

Опробованная летом 1863 года, при обстоятельствах, исключавших объективную оценку результатов, концепция «двух флотов» в течение полутора десятилетий заставляла Морское ведомство пополнять корабельный состав прежде всего крейсерами и судами береговой обороны. Но техническая отсталость российской промышленности и недостаток финансовых средств, вместе с желанием ведомственного руководства произвести благоприятное впечатление на верховную власть, не раз приводили к поспешному строительству кораблей с ограниченными боевыми возможностями, примером чему служат «мониторные» и «миноносные» горячки времен Польского восстания 1863–1864 годов и войны с Турцией 1877–1878 годов^[902]. Быстрый прогресс техники и вооружения за границей в короткое время совершенно обесценил большинство из этих судов. В итоге, к началу 1880-х годов Балтийский флот уже не мог ни защищать должным образом собственные берега, ни серьезно угрожать неприятельской морской торговле. На Черном море и в Тихом океане Россия располагала гораздо более ограниченными силами и не имела средств для заметного их увеличения.

Относительная слабость флота усугублялась проблемами с его личным составом. Разработанные в 1867–1869 годах, согласно указаниям великого князя Константина Николаевича и Н.К. Краббе, руководящие документы по управлению Морским ведомством, наряду со значительным сокращением министерского бюджета, вызвали сравнительное ухудшение положения строевых офицеров, значительный отток их на береговые должности, сократили плавание судов, чем сузили круг лиц, должным образом подготовленных к несению корабельной службы. Предпринятая в начале 1870-х годов попытка устранить отдельные недостатки управленческих структур не увенчалась успехом, преимущественно по финансовым соображениям.

Руководство Морским ведомством сознавало возникший разрыв между возможностями флота и требованиями, предъявляемыми к нему государством. Нарастание угрозы со стороны Турции и Германии, флоты которых значительно усилились в первой половине 1870-х годов, было признано генерал-адмиралом, великим князем Константином Николаевичем еще в 1873 году. Опыт Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, Кульджинского кризиса, морской демонстрации у Дульциньо указывал на важную роль мореходных броненосцев. В совокупности с крейсерами, такие корабли расширяли круг задач, решаемых флотом, и позволяли проводить более активную внешнюю политику. Именно броненосцы могли обеспечить равноправное участие России в акциях других великих держав, позволяли оказывать влияние на позицию враждебно настроенных государств, не доводя дело до открытого вооруженного столкновения, а в случае войны перенести борьбу не только в морские просторы, но и к берегам противника. Необходимость подобных действий в тот период обосновывалась напряженными отношениями с Китаем, Германией, а особенно обострением Восточного вопроса, побудившим российское правительство в конце 1870-х годов признать целесообразность Босфорской десантной операции.

Однако масштабы участия в международных делах ощутимо зависели от состояния государственной экономики, и в первую очередь финансов. Россия же к началу 1880-х годов оставалась страной преимущественно аграрной, с относительно низкими доходами бюджета. К тому же в предыдущие десятилетия она вела почти непрерывные боевые действия на Кавказе и в Средней Азии, воевала с Турцией, мобилизовывала силы в дни Кульджинского кризиса, что в совокупности с целым рядом глубоких реформ способствовало постоянным бюджетным дефицитам, ударявшим и по Морскому ведомству, в свою очередь зачастую нерационально расходовавшему отпущенные средства. В результате ведомственные сметы постоянно урезались Министерством финансов при поддержке Государственного контроля и с одобрения Департамента экономии Государственного Совета. Поэтому не могла быть реализована и новая судостроительная программа, подготовленная в 1876 году С.С. Лесовским и предполагавшая рост числа мореходных броненосцев, пригодных для наступательных действий против соседних стран.

Затрагивая практику использования морских сил в интересах внешней политики, нельзя обойти вниманием тот факт, что крейсерские демонстрации, такие как сосредоточение эскадры И.Ф. Лихачева у берегов Китая в 1860 году, эскадр С.С. Лесовского и А.А. Попова в портах США осенью 1863 года, аналогичные походы эскадр И.И. Бутакова и О.П. Пузино в 1876 году, экспедиция Л.П. Семечкина весной 1878 году, наконец, создание соединенной эскадры С.С. Лесовского в 1880 году, сохраняли характер импровизаций^[903]. Лишь во время двух последних Л.П. Семечкиным и С.С. Лесовским были подготовлены более-менее подробные планы действий, послужившие отправным пунктом для дальнейших работ в этой области, однако основывались они на непроверенныхпредположениях, что ставило под сомнение возможность их реализации.

Очевидно, что главный начальник флота и Морского ведомства, великий князь Константин Николаевич, будучи одновременно и председателем Государственного Совета, не справлялся с обязанностями, налагаемыми на него двумя разными должностями. Уделяя основное внимание разнообразным делам, вносимым в Государственный Совет, он неизбежно отвлекался как от вопросов стратегии, всесторонней подготовки личного состава, развития военной техники, так и от повседневных нужд флота. С середины 1860-х годов Константин Николаевич перестал посещать заседания Адмиралтейств-совета, доверив председательство в нем, равно как всеподданнейшие доклады и значительную часть иных своих обязанностей, управляющему министерством. Вместе с тем, он продолжал распоряжаться ведомством, во многом основываясь на рекомендациях довольно узкого круга доверенных адмиралов, прежде всего А.А. Попова, которому часто принадлежала инициатива постановки тех или иных вопросов. При этом нередко утрачивалась взаимосвязь, последовательность и обоснованность решений. Такое положение наводило моряков на мысль о необходимости создания штабного органа, способного взять на себя некоторые функции генерал-адмирала, в первую очередь стратегическое планирование и организацию боевой подготовки. Более того, Морское ведомство в целом объективно нуждалось в обновлении.

Возможности для его радикального реформирования сложились с воцарением императора Александра III, сменившего верхушку ведомственного руководства. Главным деятелем при этом стал не новый генерал-адмирал, великий князь Алексей Александрович, а управляющий министерством, вице-адмирал И.А. Шестаков, перед которым были поставлены задачи существенного усиления флота и преобразования управленческих структур при одновременном упорядочении и сокращении расходов. Решались они в соответствии с положениями, выработанными особыми комиссиями, учитывавшими опыт подготовки аналогичных мер в предыдущий период. Проекты большинства реформ достаточно широко обсуждались моряками и в основном отвечали их пожеланиям, отрицательные же стороны некоторых, в первую очередь расхождение между замыслом и практикой применения закона о цензе и недостаточная оперативность единого хозяйственного учреждения, стали очевидными лишь впоследствии. Установившаяся при И.А. Шестакове организация министерства продержалась до Русско-японской войны, а восстановленный им принцип централизации управления сохранялся и позднее. Вместе с тем, организационными преобразованиями и введением такой формы боевой подготовки, как большие маневры, вплоть до 1885 года и ограничивались новации адмирала. Во всех остальных отношениях он являлся более или менее добросовестным и энергичным проводником мер, выработанных при его предшественнике, контр-адмирале А.А. Пещурове.

Как и следовало ожидать, со сменой царствования началась определенная смена приоритетов. Если при императоре Александре II, несмотря на официальные декларации, практических шагов по возрождению Черноморского флота не предпринималось, а все внимание было обращено на нужды Балтийского, и главным образом обеспечение предполагаемой крейсерской войны, то Александр III на первый план выдвинул задачу подготовки Босфорской экспедиции.

По мнению императора, ликвидация проблемы черноморских проливов более соответствовала государственным интересам, нежели другие направления морской политики. Однако созванное по его повелению Особое совещание министров 21 августа 1881 года в своих постановлениях хотя и подчеркнуло приоритетность развития сил на Черном море, но одновременно высказалось за сохранение и даже расширение задач флота на Балтике и в Тихом океане. Учитывая ограниченные экономические возможности России, слаборазвитость ее дальневосточной окраины, относительную географическую изоляцию морских театров, удаленность их друг от друга, усугубляемую недостатком путей сообщения, такой подход грозил безрезультатным распылением ресурсов. Тем не менее, рискованные решения, определявшие перспективные цели морской политики, были приняты. И.А. Шестакову оставалось приложить все усилия к скорейшей их реализации.

Настояв на выделении необходимых средств, адмирал положил начало возрождению Черноморского флота, созданию на Балтике броненосцев, способных бороться с германскими и совершать экспедиции к берегам Китая, а также продолжил строительство крейсеров. Следуя решениям заседавшей в конце 1881 года комиссии адмиралов под председательством Алексея Александровича, вполне соответствовавшим его собственным взглядам, управляющий отверг дальнейшее экспериментирование с «поповками» и, учитывая отсутствие у российских конструкторов достаточного опыта, потребовал при разработке новых проектов воспроизведения лучших отечественных и зарубежных прототипов. Однако И.А. Шестаков вскоре отошел от предписанного программой 1882 года числа судов, предназначавшихся для Черного и Балтийского морей, а также от первоначально предполагавшихся типов.

Рост водоизмещения броненосцев и других кораблей, закладывавшихся на верфях Севастополя, Николаева и Петербурга, стоимости их вооружения, брони, механизмов по сравнению с расчетными цифрами, увлечение миноносцами и быстроходными крейсерами в Англии, Франции, Германии, Италии, заставили управляющего в 1885 году изменить программу в духе теорий французской «молодой школы», с увеличением в ней минных сил за счет сокращения броненосных. Тем не менее, к 1889 году в постройке и строю находилось 64 новых корабля общим водоизмещением до 139 000 т — по тоннажу почти на 10 % больше, нежели планировалось, и втрое больше, нежели в семилетие 1875–1882 годов. Правда, многие крупные корабли, в основном из-за рассрочек в платежах, отставания поставок комплектующих частей и частых переделок, были введены в строй позднее намечавшихся сроков, рост же числа малых судов стал возможен лишь вследствие дополнительных ассигнований на нужды Черноморского флота, производившихся ради обеспечения Босфорской операции.

Планы ее проведения, обсуждавшиеся десятилетиями, приобрели близкую к окончательной форму в 1879–1882 годах Тогда же началась и предварительная подготовка, заключавшаяся в детальном изучении театра предстоявших военных действий и проверке осуществимости быстрой переброски и высадки войск. Осенью 1885 года, отчасти под впечатлением обострения отношений с Англией из-за границ Афганистана, но преимущественно ввиду изменившихся с объединением Болгарии перспектив решения Восточного вопроса, перед Военным и Морским министерствами была поставлена задача завершить подготовку в возможно короткие сроки. На следующий год армейцы заключили с РОПиТ контракт на перевозку войск, закупили необходимые материалы, моряки же заказали в Германии шесть миноносцев и приступили к спешному строительству шести канонерских лодок.

Однако так как окончание постройки лодок, наряду с броненосцами, задерживалось, да и результаты ежегодных учебных десантов оставляли желать лучшего, то не допускавший в этом деле риска И.А. Шестаков настоял на отсрочке операции до полной готовности, так при нем и не достигнутой. Между тем, возрождение Черноморского флота с одной стороны заставляло Турцию прислушиваться к пожеланиям России, с другой же — беспокоило султана и толкало его в объятия Тройственного союза. Более вероятным становилось и проникновение через проливы английской Средиземноморской эскадры, способной при содействии турок поставить Черное море под свой контроль.

Еще одним последствием Афганского кризиса стала попытка управляющего придать большее значение подготовке к борьбе с Англией крейсерами, базирующимися на Владивосток. Считая, что угроза крейсерской войны в Тихом океане может заставить англичан уступить России в интересующих ее внешнеполитических вопросах, он в 1886 году решил усилить Тихоокеанскую эскадру, финансовые же ограничения заставили его сделать это за счет упразднения отряда судов в Средиземном море, несмотря на сопротивление Министерства иностранных дел и диаметрально противоположные предложения контр-адмирала Н.И. Казнакова, доказывавшего большое значение крейсерства у Дарданелл и в Архипелаге. Составленный вслед за тем лейтенантом М.К. Истоминым план содействия Босфорской операции атаками английской эскадры и турецких войсковых транспортов миноносцами на подступах к Дарданеллам был в целом одобрен, но никаких мер к обеспечению его реализации в течение нескольких лет не принималось. В Средиземном море, к некоторому ущербу для внешней политики, остался единственный станционер.

Тихоокеанская же эскадра, с 1887 года постепенно увеличивавшаяся в полном соответствии с расчетами И.А. Шестакова, к концу 1880-х годов достигла намеченной им численности, однако параллельное усиление английской эскадры, китайского и японского флотов, в составе которых появились достаточно мощные броненосцы, свело все усилия российского Морского министерства на нет. Выдвинутый было управляющим в 1887 году, но весьма мало обоснованный план высадки десанта в английских колониях, после его смерти не получил развития. Да и в целом этот второстепенный, по сравнению с европейским, театр, даже в случае достижения господства на нем, не позволял существенно влиять на внешнюю политику Англии, а тем более стран Тройственного союза, что и было учтено преемником И.А. Шестакова, вице-адмиралом Н.М. Чихачевым.

На протяжении 1880-х годов, при обострении ситуации на дальневосточных границах империи, возможность которого связывалась главным образом с военно-политической активизацией Пекина, планировалось по примеру прошлых лет посылать в Тихий океан балтийские эскадры. Другие варианты развития событий практически не рассматривались, хотя возможное столкновение с Японией поставило бы российский флот в трудные условия, а исход его в значительной мере зависел бы от позиции Англии, в руках которой были сосредоточены средства ремонта и снабжения судов в прилегающих к Японии водах.

Что касается Балтики, то руководящие круги морского ведомства считали достаточными имевшиеся средства обороны Петербурга с Кронштадтом, Свеаборга и финляндских шхер. Сверх того, на совещаниях 1881 года положения разработанных в 1854–1855 и уточнявшихся в 1863–1864 и 1877–1878 годах оборонительных планов были объединены с общим указанием на необходимость активных действий и отвлечения германского флота крейсерскими операциями в океане. Опасность высадки десанта на берега Княжества Финляндского и прибалтийских губерний, отличавшихся прогерманскими симпатиями влиятельных слоев населения, осознавалась, но первоначально не рассматривалась. Впрочем, сближение с империей Гогенцоллернов в 1881 году, казалось, устраняло угрозу столкновения в ближайшем будущем,

Тем не менее, И.А. Шестаков прислушался к доводам Н.М. Чихачева, призванного им на пост начальника ГМШ, и согласился дополнить систему базирования Балтийского флота опорным пунктом в Либаве, позволявшим выводить корабли в открытое море даже зимой. Правда, управляющий не признал возможным устроить там крупный военный порт, что ставило решение Особого совещания 21 августа 1881 года относительно борьбы с германским флотом на более твердую почву, а полагал достаточным иметь только морскую станцию», едва отвечавшую потребностям крейсерской войны.

Зато адмирала увлекла мысль дополнить оборону побережья Финского залива устройством передовой позиции для миноносцев в Моонзунде, подсказанная ему капитаном 2 ранга Ф.В. Дубасовым. Однако реализовать этот замысел, предполагавший некоторое смещение рубежа постоянно контролируемых Балтийским флотом вод на запад и юг, за пределы Финского залива, но оставлявший без должной защиты большую часть Курляндского побережья на фланге войск, располагавшихся вдоль границы с Германией и прикрывавших стратегическое развертывание армии, И.А. Шестаков не успел. Сменивший его Н.М. Чихачев, с одной стороны считавший необходимым базирование на незамерзающий порт броненосной эскадры, способной оспаривать у немцев господство на театре или угрожать коммуникациям вторгшихся на Балтику англичан, а с другой — крейсеров большого водоизмещения, пригодных для длительных действий в Атлантике и Индийском океане, на основных путях британской морской торговли, предпочел обустроить Либаву, где уже реконструировался коммерческий порт и намечалось сооружение крепости.

Впрочем, до конца 1880-х годов российский флот, постепенно увеличивавшийся, продолжал опираться практически на прежнюю, все более устаревавшую систему военных портов: на Дальнем Востоке — плохо оборудованный Владивосток, на Черном море — Николаев и расширявшийся с 1884 года, но еще не вполне обустроенный Севастополь, на Балтике — надолго замерзавшие и удаленные от границ Германии Кронштадт, Свеаборг и Ревель. Эта система, позволявшая решать отдельные задачи береговой обороны и обеспечить Босфорскую операцию, не удовлетворяла потребностям войны с Германией или Англией. Последнюю Шестаков считал главным противником России. Однако, хотя она была уязвима лишь в океанах, на торговых коммуникациях, Морское ведомство не сумело расширить возможности для ведения успешной крейсерской войны. У него по-прежнему отсутствовали угольные станции, равно как и система снабжения и осведомления крейсеров в целом, не было достаточного числа кораблей с большой автономностью, высокой скоростью и сильным вооружением.

Правда, поиски мест для устройства легальных или секретных опорных пунктов в дальних морях продолжались на протяжении всех 1880-х годов, но успеха не имели. Кроме того, министерство весьма неспешно обновляло состав морально и физически устаревавших крейсеров, поэтому они становились оружием скорее психологическим, нежели боевым, что во многом подтвердилось в дни Афганского кризиса. Наконец, все более сомнительной становилась сама идея крейсерской войны, особенно с Англией — одним из важнейших, наряду с Германией, торговых партнеров России. Даже кратковременная приостановка экспортно-импортных операций могла отозваться неприемлемо высокими экономическими потерями, далеко превосходящими ожидаемые военно-политические приобретения. Заметно осложнились бы и внутрихозяйственные связи, так как в силу географического положения страны важнейшие морские пути дальнего каботажа легко блокировались.

Но именно крейсера, как и в предыдущий период, оставались единственным инструментом морского ведомства, использовавшимся для решения внешнеполитических задач. Несмотря на пребывание в Средиземном море броненосца «Петр Великий», крейсера обеспечивали присутствие российского флага в египетских водах во время кризиса 1882 года. Они же в 1886 году были посланы к берегам Болгарии и участвовали в международной морской блокаде Греции, правда, учитывая специфику российско-греческих отношений, не проявляя излишней активности. Следует отметить, что количественная и качественная неравноценность представлявших Россию корабельных соединений иностранным лишь подчеркивала ограниченность находившихся в ее распоряжении средств воздействия на международную политику. Тем не менее, благодаря подобным акциям Петербургу удавалось сохранять свое место среди великих держав.

Развитию коммерческого судоходства российское правительство уделяло сравнительно мало внимания, ограничиваясь содержанием Добровольного Флота и субсидированием нескольких пароходных обществ, приносившим, правда, определенную пользу. Неоднократные предложения разных предпринимателей о создании при помощи государства крупных частных судостроительных и судоходных фирм по экономическим соображениям не встречали сочувствия, главным образом у Министерства финансов, Государственного контроля и Департамента экономии Государственного Совета. Следует отметить, что достаточно глубокую заинтересованность в судьбах мореходства, прежде всего на русском Севере, проявляла верховная власть. Однако результаты ее вмешательства в объективные процессы становления отечественного торгового мореплавания были довольно скромными. Поэтому коммерческий флот не мог достойно служить военному резервом личного состава и материальных средств и лишь со значительным напряжением обеспечивал последний вспомогательными судами.

Немногим больший эффект имели попытки императора Александра III распоряжаться военным флотом. Основываясь на здравом смысле и определенных познаниях, он с первых же дней своего царствования принял ряд разумных решений. Но ограниченность познаний и перегруженность делами правления не позволяли монарху эффективно контролировать Морское ведомство, вынуждая во многом полагаться на генерал-адмирала и управляющего министерством. Данное обстоятельство оставляло И.А. Шестакову известный простор для толкования как высочайшей воли, так и постановлений Особых совещаний и комиссий по многим вопросам. В свою очередь, адмиралу приходилось считаться не только с желаниями вышестоящего начальства, позицией других министров, но и с мнениями некоторых подчиненных, сумевших в той или иной мере повлиять на решения И.А. Шестакова.

Подобное явление было свойственно и другим министерствам, участвовавшим в решении вопросов морской политики, отчего она становилась плодом коллективного творчества достаточно широкого круга лиц. Этим, наряду с переменами в составе ведомственного руководства, зачастую обуславливалась противоречивость мероприятий правительства. Причем столкновение разных точек зрения по вопросам судостроения, базирования флота, использования его в интересах внешней политики, финансирования конкретных программ и другим нередко приводило не к приемлемому компромиссу, а к упорной борьбе, результаты которой зависели от совокупности различных, в том числе случайных обстоятельств. Отрицательно сказывалась «континентальность мышления» подавляющего большинства российских государственных деятелей, не связанных с морем ни впечатлениями детства, ни характером своей службы. Флотом, разумеется, не пренебрегали, однако не оказывали ему должного внимания. Недаром в 1880-е годы интерес правящих кругов к нуждам Морского ведомства по-прежнему живо проявлялся лишь в моменты обострения международного положения, как то имело место в 1880 и 1885–1886 годах.

Весьма серьезное противоречие было заложено в фундамент морской политики самим Александром III, с одной стороны требовавшим всемерной экономии средств, с другой же — согласившимся на создание мощного флота, способного решить широкий круг задач на разных, отстоящих друг от друга на многие тысячи миль морских театрах. В экономически отсталой стране, сравнительно недавно освоившей большую часть пригодных для рентабельной эксплуатации приморских районов, при неразвитом машиностроении и продолжительных финансовых затруднениях успешно разрешить это противоречие было невозможно. Конечно, руководство Морским министерством пыталось выйти из положения. Так, И.А. Шестаков требовал разработки проектов более дешевых малых броненосцев, практиковал закупку за границей сравнительно недорогих механизмов, оборудования, отдельных судов и целых серий миноносцев, настаивал на копировании западных образцов, избегая расходов на строительство кораблей заведомо, в тот период, неудовлетворительных отечественных конструкций.

Однако выигрывая в одних случаях, министерство проигрывало в других, часто из-за произвольного отношения руководящих лиц к вопросам судостроения или оборудования портов, из-за потерь на ремонт ненадежной отечественной техники, высокой стоимости изделий российских предприятий, особенно при штучных заказах. В итоге ему приходилось, латая тришкин кафтан, усиливать Тихоокеанскую эскадру за счет упразднения Средиземноморской, сокращать продолжительность плавания кораблей, мириться с затягиванием сроков их строительства, пополнением флота боевыми единицами, уступавшими кораблям вероятных противников и так далее. В 1880-е годы были заложены диспропорции в числе офицеров, количестве вспомогательных судов, оборудовании портов, являвшиеся не только результатом ошибок И.А. Шестакова, но также следствием его стремления решить те задачи, на которые указало Особое совещание 21 августа 1881 года, одновременно с сокращением отдельных расходов по указаниям финансового и контрольного ведомств и Государственного Совета.

Такое стремление, несомненно, во многом определялось личными качествами адмирала, желанием доказать, что постигшая его в 1860 — 1870-е годы опала была несправедливой, готовностью изыскать возможность возрождения и усиления флота наперекор гнетущим экономическим реалиям. Однако взявшись вывести морское ведомство из того тупика, в который оно попало при великом князе Константине Николаевиче и Н.К. Краббе, И.А. Шестаков сам двинулся практически по тому же пути, лишь отчасти модифицировав теорию «двух флотов» и крейсерской войны с Англией. Попытка же в неотвратимо менявшейся после образования Германской империи международной обстановке, при едва заметно прогрессировавшей экономике обеспечить решение усложнявшихся задач прежними методами не могла привести к успеху. Поэтому к концу 1880-х годов наметившийся ранее разрыв между объективными экономическими возможностями государства и стремлением правительства проводить активную внешнюю политику, а также между обширными внешнеполитическими задачами и скромными возможностями флота как инструмента их решения так и не был преодолен.

Санкт-Петербург, 1998 — 2003

Источники и литература

Архивные материалы

Архив Исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи. Ф. 4 (Артиллерийский комитет). Оп. 39/4. Д. 164; Ф. 6 (Главное артиллерийское управление). Оп. 2/3. Д. 1051; Оп. 4/1. Д. 707; Оп. 4/2. Д. 422.

Российский государственный архив военно-морского флота. Ф. 2 (А.А. Бирилев). Оп. 1. Д. 22; Ф. 4 (Г.И. Бутаков). Оп. 1. Д. 12. 40; Ф. 9 (Ф.В. Дубасов). Оп. 1. Д. 648; Ф. 12 (Н.В. Копытов). Оп. 2, Д. 109; Ф. 16 (И.Ф. Лихачев). Оп. 1. Д. 130, 132, 375; Ф. 22 (Л.П. Семечкин). Оп. 1. Д. 69, 70, 80, 84, 102, 104, 130, 131; Ф. 26 (И.А. Шестаков). Оп. 1. Д. 1, 2, 5, 6, 7, 8, 9, 10. 11, 13, 18, 20, 21; Ф. 224 (великий князь Константин Николаевич). Оп. 1. Д. 338, 349, 352, 370, 385, 387; Ф. 243 (главный командир Черноморского флота). Оп. 1. Д. 8666, 9046, 9252, 9377, 9415; Ф. 283 (Инспекторский департамент). Оп. 3. Д. 1396, 1560, 1578, 6159, 6168, 6182, 6232, 6236, 6237, 6238, 6239, 6244, 6248, 6251, 6260; Ф. 315 (Коллекция документов). Оп. 1. Д. 703, 1156, 1276, 1300, 1412, 1538. Ф. 406 (послужные списки). Оп. 7. Д. 446; Ф. 410 (Канцелярия министерства). Оп. 2. Д. 2147, 2242, 2243, 2275, 2300, 2613, 2951, 3518, 3601, 3626, 3674, 3680, 3732, 3770, 3781, 3795, 3823, 3838, 4047, 4048, 4057, 4069, 4071, 4077, 4080, 4082, 4084, 4086, 4098, 4103, 4104, 4110, 4117, 4119, 4120, 4122, 4128, 4133, 4137, 4144, 4156, 4158, 4164, 4165, 4913, 4930, 5021, 5032, 5052, 6450; Ф. 417 (Главный морской штаб). Оп. 1. Д. 50, 54, 67, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 77, 83, 85, 90, 92, 95, 100, 111, 119, 120, 127, 136, 137, 139, 178, 195, 201, 202, 210, 235, 239, 245, 252, 257, 264, 276, 284, 307, 308, 311, 312, 314, 318, 320, 326, 327, 328, 329, 330, 331, 332, 334, 337, 338, 339, 343, 352, 353, 357, 358, 378, 404, 424, 429, 430, 431, 433, 434, 435, 436, 439, 440, 442, 446, 451, 457, 458, 518, 543, 544, 572, 583, 586, 595, 718, 774, 817, 909, 1010, 1149, 1171, 1174, 1231, 1300, 1460, 1468; Ф. 421 (Морской технический комитет). Оп. 1. Д. 452, 516, 747, 763, 764, 766; Оп. 2, Д. 318; Ф. 427 (Главное управление кораблестроения и снабжений). Оп. 1. Д. 1, 29, 78; Ф. 536 (отряды судов в Тихом океане). Оп. 1. Д. 1, 49, 50, 111, 126; Ф. 1352 (Минная часть Балтийского побережья). Оп. 1. Д. 112, 226.

Российский государственный исторический архив. Ф. 565 (Департамент государственного казначейства). Оп. 1. Д. 206, 211, 213, 825; Ф. 1044 (П.А. Сабуров). Оп. 1, Д. 200; Ф. 1152 (Департамент экономии Государственного Совета). Оп. 9. 1879 г. Д. 600 е, 1880 г. Д. 615 е, 1881 г. Д. 669 е, 1882 г. Д. 141, 331, 396, 649 е, 1883 г. Д. 573 е, 1884 г. Д. 597 е, Оп. 10. 1885 г. Д. 637 е, 1886 г. Д. 599 ж, 1887 г. Д. 515 е; Ф.1263 (Комитет министров). Оп. 4, Д. 22.

Сборники официальных документов

Свод морских постановлений. Кн. 1. СПб., 1887; Кн. 8, СПб., 1899.

Сборники документов личного происхождения

Дубасов Ф.В. На фрегате «Владимир Мономах» 1889–1891. Пг., 1916.

Макаров С.О. Документы. Т. 1. М., 1953.

Миклухо-Маклай Н.Н. Письма, документы и материалы. Т. 5. М.: Наука, 1996.

К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. 1. М.; Пг., 1923.

Материалы периодических изданий

Голос. 1882.

Записки русского технического общества. 1867. Вып. 3; 1875. Вып. 1, 2.

Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских Ведомостей». За 1884, 1885, 1886 г. М., 1898.

Красный Архив. Т. З (46). 1931.

Кронштадтский Вестник. 1880, 1881, 1882, 1883, 1885, 1886.

Морской Сборник. 1880. № 4; 1885. № 5; 1901. № 2.

Русское Судоходство. 1893. № 136–137; 1896. № 177; 1887. № 12.

Дневники и воспоминания

Дневник В.Н.Ламздорфа (1886–1890). М.; Л., 1926.

Дневник Е.А. Перетца. (1880–1883). М.; Л., 1927.

Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. М.: Наука, 1966.

Ламздорф В.Н. Дневник 1891–1892. М.; Л.: Academia, 1934.

Мамонтов Н.Н. При шести министрах // Вестник императорского общества ревнителей истории. Вып. III. Пг., 1916.

Обручев В.А. После ссылки. Личные воспоминания и заметки. 1872–1906 гг. // Вестник Европы. 1908. Кн. 10.

Семенов В.И. «Флот» и «морское ведомство» до Цусимы и после. СПб.; М., 1911.

Тирпиц А. Воспоминания. М., 1957.

Справочные издания

Моисеев С.П. Список кораблей русского парового и броненосного флота (с 1861 по 1917 г.). М.: Воениздат, 1948.

Вrаssеу Т. The British navy: Its stregth, resources and administration. Vol. 1. London, 1882.

Специальные работы

Аренс Е.И. Конспект по русской военно-морской истории. СПб., 1910.

Вальская Б.А. Неопубликованные материалы о подготовке экспедиции Н.Н. Миклухо-Маклая на Новую Гвинею в 1871 г. и о плавании корвета «Скобелев» к этому острову в 1883 г. // Страны и народы Востока. Вып. XIII. М.: Наука, 1972.

Bumme А.Г. Очерк устройства управления флотом в России и иностранных государствах. СПб., 1907.

Воскресенский А.Д. Дипломатическая история русско-китайского Санкт-Петербургского договора 1881 года. М.: Издательство РАН, 1995.

Врангель Ф.Ф. Вице-адмирал Степан Осипович Макаров. Биографический очерк. Т. 1. СПб., 1911.

Грибовский В.Ю. Флот в эпоху Александра III // Морской сборник. 1995. № 9.

Грибовский В.Ю., Черников И.И. Броненосец «Адмирал Ушаков». СПб.: Судостроение, 1996.

Грибовский В.Ю., Познахирев В.П. Вице-адмирал 3.П. Рожественский. СПб., 1999.

Епанчин Н.А. На службе трех императоров. М., 1996.

Золотухин М.Ю. Россия, западноевропейские державы и Османская империя в период международных кризисов на Балканах (1885–1888 гг.). М.: Наука, 1993.

Зонин С.А. Под псевдонимом Беломор // Гангут. 1998. Вып.15.

Иностранное предпринимательство и заграничные инвестиции в России. М.: Росспэн, 1997.

История внешней политики России. Вторая половина XIX века. М.: Международные отношения, 1997.

История внешней политики и дипломатии США. 1867–1918. М.: Наука, 1997.

История отечественного судостроения. Т. 2. СПб.: Судостроение, 1996.

История русской армии и флота. Т. 12. М., 1913.

Киняпина Н.С. Балканы и проливы во внешней политике России в конце XIX века (1878–1898). М.: Издательство МГУ, 1994.

Киняпина Н.С. Черноморские проливы в планах правительственных кругов России (80-е годы XIX века) // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1995. № 5.

Кондратенко Р.В. Адмирал С.О. Макаров и планы Босфорской операции // Цитадель. 2002. № 10.

Кондратенко Р.В. Военный порт императора Александра III в Либаве // Цитадель. 1997. № 2 (5).

Кондратенко Р.В. Г.И. Бутаков против М.И. Кази // Третьи петербургские военно-исторические чтения молодых ученых. СПб., 1999.

Кондратенко Р.В. Л.П. Семечкин. Судьба теоретика крейсерской войны. СПб., 2003.

Косик В.И. Русская политика в Болгарии. 1879–1886. М.: Изд. АН СССР, 1991.

Кутаков Л.Н. Россия и Япония. М.: Наука, 1988.

Лихарев Д.В. Эра адмирала Фишера. Владивосток, 1993.

Лурье А., Маринин А. Адмирал Г.И. Бутаков. М., 1954.

Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М.: Наука, 1975.

Массов А.Я. Россия и Австралия во второй половине XIX века. СПб., 1998.

Нарочницкий А.Л. Колониальная политика капиталистических держав на Дальнем Востоке. 1860 — 1895. М.: Изд. АН СССР, 1956.

Нерсесов Г.А. Дипломатическая история Египетского кризиса 1881–1882 гг. М.: Наука, 1979.

Носков В.В. Войны капитана Конкевича (Вымысел и реальность в произведениях А.Беломора) // Новый Часовой. 2000. № 10.

Носков В.В. Разведка на атоллах (Русский флот в Океании. 1804–1903) // Россия в XIX — ХХ вв. СПб., 1998.

Пак Б.Д. Россия и Корея. М., 1979.

Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея (1860–1888). Кн. 1. М., 1998.

Петров М.А. Подготовка России к мировой войне на море. М.; Л., 1926.

Под флагом России. М., 1995.

Попов Г.П., Давыдов Р.А. Мурман. Очерки истории края XIX — начала ХХ в. Екатеринбург, 1999.

Россия и Афганистан / Отв. ред. Ю.В. Ганковский. М.: Наука, 1989.

Россия и черноморские проливы. (XVIII — ХХ столетия). М., 1999.

Силин А.С. Экспансия Германии на Ближнем Востоке в конце XIX века. М.: Наука, 1971.

Сказкин С.Д. Конец австро-русско-германского союза. М., 1928.

Соловьев О.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л.: Наука, 1973.

Степанов В.Л. Н.Х. Бунге. Судьба реформатора. М., 1998.

Фань Вэнь-лань. Новая история Китая. Т. 1. 1840–1901. М., 1955.

Халфин Н.А. Присоединение Средней Азии к России. (60 — 90-е годы XIX в.). М.: Наука, 1965.

Хидоятов Г.А. Британская экспансия в Средней Азии. (Пенде, март 1885). Ташкент, 1981.

Хитрова Н.И. Россия и Черногория. Русско-черногорские отношения и общественно-политическое развитие Черногории в 1878–1908 годах. М.: Изд. РАН, 1993.

Хренков А.В. Россия и Эфиопия: развитие двусторонних связей (от первых контактов до 1917 года). М., 1992.

Цветков И.Ф. Организационно-мобилизационные органы и организационные структуры ВМФ России (1695–1945). СПб., 2000.

Черевко К.Е. Зарождение русско-японских отношений. XVII–XIX века. М.: Наука, 1999.

Шевырев А.П. Русский флот после Крымской войны: либеральная бюрократия и морские реформы. М., 1990.

Эндаков Д.Н. Вице-адмирал С.О. Макаров — флотоводец и ученый. Владивосток, 1986.

Lowe С.J. Salisbury and the Mediterranean. 1886–1896. London, 1965.

Murder А. The anatomy of British Sea Power. New York, 1940.

The Oxford illustrated history of the Royal Navy. Oxford University Press, 2002.

Примечания

1

Белавенец П.И. Значение флота в истории России. Пг., б.г.; Риттих А.Ф., Бубнов А.Л. Россия и ее моря. Краткая история России с морской точки зрения. СПб., 1907; Аренс Е.И. Русский флот. Исторический очерк. СПб., 1904.

(обратно)

2

Аренс Е.И. Конспект по русской военно-морской истории. СПб., 1910; Обзор деятельности морского ведомства за царствование государя императора Александра III. 1881–1894. СПб., 1901; Огородников С.Ф. Исторический обзор развития и деятельности Морского министерства за сто лет его существования (1802–1902). СПб., 1902.

(обратно)

3

Житков К.Г. Краткий очерк истории Минного офицерского класса и Минной школы Балтийского флота в Кронштадте. 1874–1908 гг. СПб., 1908; Казмичев Б.П. Артиллерийский офицерский класс в Кронштадте. СПб., 1908; Кротков А.С. Морской кадетский корпус. Краткий исторический очерк с иллюстрациями. СПб., 1901; Погодин А.И. Морское инженерное училище императора Николая I в Кронштадте. СПб., 1908.

(обратно)

4

Врангель Ф.Ф. Вице-адмирал Степан Осипович Макаров. Биографический очерк. СПб., 1911; Лурье А., Маринин А. Адмирал Г.И. Бутаков. М., 1954; Эндаков Д.Н. Вице-адмирал С.О. Макаров — флотоводец и ученый. Владивосток, 1986. и др.

(обратно)

5

Петров М.А. Подготовка России к мировой войне на море. М.; Л., 1926.

(обратно)

6

Егорьев В.Е. Операции владивостокских крейсеров в Русско-японскую войну 1904–1905 гг. М.; Л., 1939.

(обратно)

7

Шершов А.П. История военного кораблестроения с древнейших времен и до наших дней. М.; Л., 1940; Моисеев С.П. Список кораблей русского парового и броненосного флота (с 1861 по 1917 г.). М., 1948.

(обратно)

8

Пантелеев Ю.А. Развитие штабов в русском флоте от их зарождения до наших дней. Ч. 1. Л., 1949.

(обратно)

9

Дважды Краснознаменный Балтийский флот. Изд. 3-е. М., 1990; Краснознаменный Тихоокеанский флот. Изд. З-е. М., 1981; Краснознаменный Черноморский флот. Изд. 2-е. М., 1979.

(обратно)

10

Козлов И.А. История военно-морского искусства. М., 1963; он же. Русский военно-морской флот в период капитализма. Дисс. на соискание ученой степени докт. ист. наук. Л., 1966.

(обратно)

11

Бескровный Л.Г. Русская армия и флот в XIX веке. Военно-экономический потенциал России. М.: Наука, 1973.

(обратно)

12

Русские и советские моряки на Средиземном море. М., 1976.

(обратно)

13

Павлович Н.Б. Развитие тактики военно-морского флота. Ч. 1. М., 1978.

(обратно)

14

Грибовский В.Ю. Развитие парового и броненосного флотов в XIX в. Л., 1981.

(обратно)

15

Эндаков Д.Н. Русский флот на Тихом океане. (XVII — ХХ в.). Владивосток, 1988. С. 90–94; он же. Вице-адмирал С.О. Макаров — флотоводец и ученый. Владивосток, 1986. С. 18, 19.

(обратно)

16

Золотарев В.А., Козлов И.А. Русско-японская война 1904–1905 гг. Борьба на море. М., 1990.

(обратно)

17

Золотарев В.А., Козлов И.А… Шломин В.С. История флота государства российского. Т. 1. 1696 — 1941. М., 1996.

(обратно)

18

Алхименко А.П., Доценко В.Д. История российского флота. 1696–1917. СПб., 1995; Арзамасцев В.П., Георгица В.Н., Подсобляев Е.Ф. Русская армия и флот: от зарождения до 1917 года. СПб., 1998.

(обратно)

19

Грибовский В.Ю. Флот в эпоху Александра III // Морской сборник. 1995. № 8. С. 88.

(обратно)

20

Три века российского флота. Т. 1. СПб., 1996.

(обратно)

21

История отечественного судостроения. Т. 2. СПб.: Судостроение, 1996.

(обратно)

22

История Болгарии. Т. 1. М., 1954. С. 401.

(обратно)

23

Косик В.И. Русская политика в Болгарии. 1879–1886. М., 1991. С. 164; Золотухин М.Ю. Россия, западноевропейские державы и Османская империя в период международных кризисов на Балканах. (1885–1888 гг.). М., 1993. С. 168, 169.

(обратно)

24

Киняпина Н.С. Балканы и проливы во внешней политике России в конце XIX века (1876–1898). М., 1994; она же. Черноморские проливы в планах правительственных кругов России (80-е годы XIX века) // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1995. № 5; Россия и черноморские проливы. (XVIII–XX столетия). М., 1999.

(обратно)

25

Хидоятов Г.А. Британская экспансия в Средней Азии. (Пенде, март 1885 г.). Ташкент, 1981. С. 149.

(обратно)

26

Хвостов В.М. Ближне-восточный кризис 1895 — 97 гг. // Историк-марксист. 1929. Т. 13. С. 27.

(обратно)

27

Нарочницкий А.Л. Колониальная политика капиталистических держав на Дальнем Востоке. 1860 — 1895. М., 1956. С. 519.

(обратно)

28

Массов А.Я. Россия и Австралия во второй половине XIX века. СПб., 1998. С. 35–38.

(обратно)

29

Рыбаченок И.С. Союз с Францией во внешней политике России в конце XIX в. М., 1993.

(обратно)

30

Нерсесов Г.А. Дипломатическая история Египетского кризиса 1881–1882 гг. М., 1979. С. 143–189.

(обратно)

31

Хитрова Н.И. Россия и Черногория. Русско-черногорские отношения и общественно-политическое развитие Черногории в 1878–1908 годах. М., 1993. С. 64.

(обратно)

32

Романов Б.А. Россия в Маньчжурии (1892–1906). Л., 1928; Пак Б.Д. Россия и Корея. М., 1979; Кутаков Л.Н. Россия и Япония. М., 1988; Чой Доккю. Россия в Корее: 1893–1905 гг. СПб., 1996; Воскресенский А.Д. Дипломатическая история русско-китайского Санкт-Петербургского договора 1881 года. М., 1995; Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея (1860–1888). Кн. 1. М., 1998.

(обратно)

33

История внешней политики и дипломатии США. 1867–1918. М., 1997. С. 120–126.

(обратно)

34

Поггенполь М.Ю. Очерк возникновения и деятельности Добровольного флота за время 25-летнего его существования. СПб., 1903; Иловайский С.И. Исторический очерк пятидесятилетия Русского общества пароходства и торговли. Одесса, 1907; Филиппов Ю.Д. История русского торгового флота. СПб., 1908; он же. Очерк условий развития отечественного торгового мореплавания. Пг., 1916; Под флагом России. М., 1995.

(обратно)

35

Шевырев А.П. Русский флот после Крымской войны: либеральная бюрократия и морские реформы. М., 1990. С. 20, 46–47; РГАВМФ. Ф. 26, Оп. 1, Д. 18, Л. 160, 227.

(обратно)

36

Моисеев С.П. Список кораблей русского парового и броненосного флота (с 1861 по 1917 г.). М., 1948. С. 31.

(обратно)

37

Кронштадтский Вестник. 1875. Прибавление к № 21 от 16/28 февраля.

(обратно)

38

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2, Д. 3518, Л. 8 — 15 об.

(обратно)

39

РГИА Ф. 565, Оп. 1, Д. 206, Л. 30, 34.

(обратно)

40

Там же. Л. 40–62, 69, 70.

(обратно)

41

РГАВМФ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 12. Л. 27–31. 20-дюймовая чугунная пушка была заказана Морским ведомством Пермскому чугунопушечному заводу в мае 1868 года, а на следующий год успешно испытана. См.: Горный журнал. 1870. № 1. С. 1 — 26.

(обратно)

42

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 1, Д. 452, Л. 1–1 об. Наследник, имея в виду именно эти корабли, писал 6 марта 1880 г. К.П. Победоносцеву: «Только бы удалось приостановить постройку этих поганых броненосцев, если действительно Морское министерство собирается их снова строить». См. К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. 1. М.; Пг., 1923. С. 1038.

(обратно)

43

Филисов Ф. Изучение минных атак, произведенных в войну 1877 — 78 г. // Морской Сборник. 1880. № 4. Неоф. отд. С. 1 — 27; № 5. Неоф. отд. С. 1 — 30.

(обратно)

44

РГАВМФ. Ф. 410, Оп. 2, Д. 4104, Л. 118, 118 об.

(обратно)

45

Кондратенко Р.В. Л.П. Семечкин. Судьба теоретика крейсерской войны. СПб., 2003. С. 22–25.

(обратно)

46

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 206. Л. 80–82.

(обратно)

47

РГАВМФ. Ф. 410, Оп. 2. Д. 3601. Л. 6 об.

(обратно)

48

Там же Л. 99.

(обратно)

49

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 206. Л. 83–93, 95.

(обратно)

50

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1879 г. Д. 600 е, Л. 22, 22 об.

(обратно)

51

Там же. Л. 823–826.

(обратно)

52

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1879 г. Д.600 е, Л. 858 об — 859.

(обратно)

53

Там же. Л. 865.

(обратно)

54

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 516. Л. 13, 16 об — 17. Сходное мнение высказывали в 1867 и 1874 гг. Л.Э. Нобель, Р.К. Сан-Галли, В.А. Полетика и другие промышленники. См. Записки русского технического общества. 1867. Вып. 3. С. 132–191; 1875. Вып. 1. Технические беседы. С. 1 — 11.

(обратно)

55

Записки императорского русского технического общества. 1875. Вып. 2. С. 203–207.

(обратно)

56

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4930. Л. 264–271 об. Вместе с тем, С.С. Поляков субсидировал некоторые мероприятия, предпринимавшиеся под эгидой наследника Александра Александровича, в частности строительство подводных лодок С.К. Джевецкого. См. К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. 1. Пг., 1923. С. 25; РГИА. Ф. 98, Оп. 1, Д. 50, Л. 11.

(обратно)

57

Сказкин С.Д. Конец австро-русско-германского союза. М., 1928. С. 112.

(обратно)

58

Россия и черноморские проливы (XVIII–XIX столетия). М., 1999. С. 203, 230.

(обратно)

59

РГИА. Ф. 1044, Оп. 1, Д. 200, Л. 10–10 об.

(обратно)

60

Сказкин С.Д. Указ. соч. С. 120–127.

(обратно)

61

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1879 г. Д. 600 е. Л. 873 об — 874 об; 1880 г. Д. 615 е. Л. 841–845, 891.

(обратно)

62

РГАВМФ. Ф. 410, Оп. 2, Д. 4082, Л. 6, 14.

(обратно)

63

Там же. Л. 86 об, 96 об.

(обратно)

64

РГАВМФ Ф. 410, Оп. 2, Д. 4069, Л. 64, 66.

(обратно)

65

Вrаssеу T. The British Navy: Its strength, resources and administration. Vol. 1. London, 1882. Р. 550 — 555.

(обратно)

66

Воскресенский А.Д. Дипломатическая история русско-китайского Санкт-Петербургского договора 1881 года. М., 1995. С. 103, 104.

(обратно)

67

Фань Вэнь-лань. Новая история Китая. Т.1. 1840–1901. М., 1955. С. 332; Воскресенский А.Д. Указ. соч. С. 114–115.

(обратно)

68

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2, Д. 3623. Л. 29.

(обратно)

69

Там же. Л. 34 об — 35.

(обратно)

70

Там же. Л. 72–75.

(обратно)

71

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 2, 60.

(обратно)

72

Там же. Л. 203.

(обратно)

73

Там же. Л. 187; Нарочницкий А.Л. Колониальная политика капиталистических на Дальнем Востоке. 1860–1895. М., 1956. С. 248.

(обратно)

74

Taм же. Л. 1.

(обратно)

75

Там же. Л. 11.

(обратно)

76

Там же. Л. 80.

(обратно)

77

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8666. Л. 8.

(обратно)

78

Кронштадтский Вестник. 1880. 22 февраля.

(обратно)

79

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 58–61.

(обратно)

80

Кронштадтский Вестник. 1880. 9 марта, 19/31 марта.

(обратно)

81

РГАМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 82–85.

(обратно)

82

Там же. Л. 90.

(обратно)

83

Taм же. Л. 101.

(обратно)

84

Там же. Л. 140–141.

(обратно)

85

Там же. Л. 139.

(обратно)

86

Кронштадтский Вестник. 1880. 9/21 апреля.

(обратно)

87

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 160.

(обратно)

88

Там же. Л. 176.

(обратно)

89

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4104. Л. 231–233; Ф. 315. Оп. 1. Д. 1156.

(обратно)

90

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 172, 173.

(обратно)

91

Там же. Л. 208–213.

(обратно)

92

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 1396. Л. 79.

(обратно)

93

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3674. Л. 1, 6, 19, 33, 77.

(обратно)

94

Там же. Л. 333, 372.

(обратно)

95

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8666.

(обратно)

96

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 20. Л. 562.

(обратно)

97

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 66.

(обратно)

98

Там же. Л. 332.

(обратно)

99

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 1369. Л. 58, 86–90.

(обратно)

100

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 237, 325, 326.

(обратно)

101

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 7; Фань Вэнь-лань. Указ. соч. С. 333.

(обратно)

102

РГАВМФ. Ф. 536, Оп. 1. Д. 49. Л. 7; Кронштадтский Вестник. 1880. 4/16 апреля.

(обратно)

103

Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 242.

(обратно)

104

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 236.

(обратно)

105

Там же. Л. 214, 215.

(обратно)

106

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3623. Л. 93.

(обратно)

107

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 1. Л. 80.

(обратно)

108

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 274.

(обратно)

109

Там же. Л. 278 об; копия телеграммы Струве см. Ф. 536. Оп. 1. Д. 49. Л. 1, 2.

(обратно)

110

Врангель Ф.Ф. Вице-адмирал Степан Осипович Макаров. Биографический очерк. Т. 1. СПб., 1911. С. 222–225; РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4077. Л. 4 об — 5, 11.

(обратно)

111

Врангель Ф.Ф. Указ. соч. С. 226–229; РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4077. Л. 30.

(обратно)

112

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4080. Л. 17 об; см. Хитрова Н.И. Россия и Черногория. Русско-черногорские отношения и общественно-политическое развитие Черногории в 1878–1908 годах. М., 1993. С. 60.

(обратно)

113

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4080. Л. 1.

(обратно)

114

Там же. Л. 18 об — 21 об.

(обратно)

115

Там же. Л. 32.

(обратно)

116

Кронштадтский Вестник. 1880. 3/15 октября.

(обратно)

117

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4080. Л. 41.

(обратно)

118

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 332, 333.

(обратно)

119

Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 235; Воскресенский А.Л. Указ. соч. С. 168.

(обратно)

120

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4071. Л. 359.

(обратно)

121

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 50. Л. 18.

(обратно)

122

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 170.

(обратно)

123

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 50. Л. 48 об.

(обратно)

124

Там же. Л. 29–29 об.

(обратно)

125

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 170 об — 171; Ф. 417. Оп. 1. Д. 327. Л. 141–151.

(обратно)

126

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 49. Л. 7 об — 8 об.

(обратно)

127

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 191 об.

(обратно)

128

Там же. Л. 192 об.

(обратно)

129

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 209, 210; Голос. 1882. 9/21 января.

(обратно)

130

РГАМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 50. Л. 54.

(обратно)

131

Там же. Л. 59.

(обратно)

132

Там же. Л. 60.

(обратно)

133

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 186–189 об.

(обратно)

134

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3680. Л. З, 3 об.

(обратно)

135

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 33.

(обратно)

136

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 50, Л. 72.

(обратно)

137

Там же. Л. 74; Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072, Л. 35.

(обратно)

138

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 57, 58.

(обратно)

139

Там же. Л. 65.

(обратно)

140

Там же. Л. 56.

(обратно)

141

Воскресенский А.Д. Указ. соч. С. 203.

(обратно)

142

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 50. Л. 81.

(обратно)

143

Там же. Л. 93.

(обратно)

144

РГАВМФ Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 80, 83–86.

(обратно)

145

Там же. Л. 174, 157; Воскресенский А.Д. Указ. соч. С. 224.

(обратно)

146

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 203 об.

(обратно)

147

Там же. Л. 207.

(обратно)

148

Там же. Л. 212 об — 214 об.

(обратно)

149

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4086, Л. 1, 5.

(обратно)

150

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 237, 237 об.

(обратно)

151

Там же. Л. 296.

(обратно)

152

Кронштадтский Вестник. 1881. 9/21 августа.

(обратно)

153

Кронштадтский Вестник. 1881. 1/13 января.

(обратно)

154

Голос. 1882. 9/21 января.

(обратно)

155

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4072. Л. 224.

(обратно)

156

Там же. Л. 295.

(обратно)

157

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1880 г. Д. 615 е. Л. 842.

(обратно)

158

Там же. Л. 844.

(обратно)

159

Степанов В.Л. Н.Х.Бунге. Судьба реформатора. М., 1998. С. 115.

(обратно)

160

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1880 г. Д. 615 е. Л. 843.

(обратно)

161

Там же. Л. 891.

(обратно)

162

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4103. Л. 1 об.

(обратно)

163

Там же. Л. 4 об.

(обратно)

164

Там же. Л. 25.

(обратно)

165

Там же. Л. 4 об — 5.

(обратно)

166

Там же. Л. 6, 6 об.

(обратно)

167

РГАВМФ. Ф. 315. Оп. 1. Д. 1276. Л. 1, 4–9.

(обратно)

168

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4117. Л. 13, 14–31 об; Д. 4098.

(обратно)

169

РГАВМФ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 12. Л. 267 об — 268; см. Кондратенко Р.В. Г.И. Бутаков против М.И. Кази // Третьи петербургские военно-исторические чтения молодых ученых. СПб., 1999. С. 10–13.

(обратно)

170

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 20. Л. 214; Ф. 410. Оп. 2. Д. 2147. Л. 58; Ф. 4. Оп. 1. Д. 12. Л. 204 об; Дневник Е.А. Перетца (1880–1883). М.; Л., 1927. С. 91.

(обратно)

171

Дневник Е.А. Перетца… С. 51.

(обратно)

172

РГАВМФ. Ф. 315. Оп. 1. Д. 703. Л. 12; Ф. 26. Оп. 1. Д. 21. Л. 95.

(обратно)

173

Дневник Е.А. Перетца… С. 87–88.

(обратно)

174

РГАВМФ. Ф. 315. Оп. 1. Д. 703. Л. 15.

(обратно)

175

Там же. Л. 21.

(обратно)

176

Там же. Л. 23, 24.

(обратно)

177

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4103. Л. 118, 118 об. «Тактическая единица» из трех кораблей в данном случае — плод мысли самого И.А. Шестакова, официальными документами она не устанавливалась.

(обратно)

178

Там же. Л. 114, 115.

(обратно)

179

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4103. Л. 84.

(обратно)

180

Там же. Л. 85.

(обратно)

181

Там же. Л. 90 об.

(обратно)

182

Там же. Л. 86–86 об.

(обратно)

183

Там же. Л. 89 об.

(обратно)

184

Там же. Л. 91 об.

(обратно)

185

Там же. Л. 92–99.

(обратно)

186

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 1–4.

(обратно)

187

Там же. Л. 7, 7 об.

(обратно)

188

Там же. Л. 8 об — 9.

(обратно)

189

Там же. Л. 9 об — 10.

(обратно)

190

Там же. Л. 6.

(обратно)

191

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 385. Л. 8; Еще 21 ноября 1880 года будущий император писал К.П. Победоносцеву: Говорят, эта скотина Попов приехал вчера сюда. Дай Бог, чтобы скорее покончили мы с ним и с его округлением отечественной корабельной архитектуры». См. К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. 1. М.; П., 1923. С. 1044.

(обратно)

192

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 15–19.

(обратно)

193

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4103. Л. 169–172.

(обратно)

194

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 55, 56.

(обратно)

195

Андриенко В.Г. Круглые суда адмирала Попова. СПб., 1994. С. ЗЗ, 34.

(обратно)

196

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 74–76.

(обратно)

197

Там же. Л. 63 об — 64 об.

(обратно)

198

РГАВМФ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 40. Л. 260; Ф. 26. Оп. 1. Д. 21. Л. 90, 91.

(обратно)

199

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 387. Л. 42.

(обратно)

200

Русское Судоходство. 1893. № 136, 137. С. 2.

(обратно)

201

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 387. Л. 53 об.

(обратно)

202

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 385, Л. 18 об; Ф. 26. Оп. 1. Д. 21, Л. 91.

(обратно)

203

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4084. Л. 1, 2.

(обратно)

204

Tам же. Л. 10, 11.

(обратно)

205

Сказкин С.Д. Указ. соч. С. 147.

(обратно)

206

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4084. Л. 50; Кондратенко Р.В. Адмирал С.О. Макаров и планы Босфорской операции // Цитадель. 2002. № 10. С. 27–32.

(обратно)

207

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3838. Л. 1.

(обратно)

208

Врангель Ф.Ф. Указ. соч. С. 209, 210.

(обратно)

209

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 1084. Л. 78.

(обратно)

210

Там же. Л. 54 об.

(обратно)

211

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1149. Л. 32 об.

(обратно)

212

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3832. Л. 23, 23 об.

(обратно)

213

РГИА. Ф. 1263. Оп. 4. Д. 22. Л. 34 об.

(обратно)

214

Попов Г.П., Давыдов Р.А. Мурман. Очерки истории края XIX в. — начала ХХ в. Екатеринбург, 1999. С. 78–80.

(обратно)

215

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1396. Л. 24, 42.

(обратно)

216

Попов Г.П., Давыдов Р.А. Указ. соч. С. 29–33, 45.

(обратно)

217

Там же. С. 100.

(обратно)

218

Морской сборник. 1901. № 2. Неоф. отд. С. 48, 49.

(обратно)

219

Русское судоходство. 1887. № 12. С. 69.

(обратно)

220

РГАВМФ. Ф. 22. Оп. 1. Д. 131. Л. З.

(обратно)

221

Кронштадтский Вестник. 1880. 19/31 марта.

(обратно)

222

Мертвого Д.Ф. Военно-морская игра // Морской Сборник. 1881. № 1. Неоф. отд. С. 94–96.

(обратно)

223

АВИМАИВиВС. Ф. 4. Оп. 39/4. Д. 164.

(обратно)

224

Кронштадтский Вестник. 1882. 3/15 января.

(обратно)

225

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4119. Л. 9, 22–28, 42, 64, 94 об.

(обратно)

226

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4120. Л. 16.

(обратно)

227

АВИМАИВиВС. Ф. 6. Оп. 2/3. Д. 1051. Л. З.

(обратно)

228

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3732. Л. 18.

(обратно)

229

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2223. Л. 5.

(обратно)

230

Голос. 1881. 30 июня; 1882. 6 марта; см. также: Лурье А., Маринин А. Адмирал Г.И. Бутаков. М., 1954. С. 159–161. Г.К. Изенбек — отставной флотский офицер, участвовавший в Американской экспедиции 1863 года на эскадре контр-адмирала А.А. Попова.

(обратно)

231

Мамантов Н. При шести министрах // Вестник императорского общества ревнителей истории. Вып. III. Пг., 1916. С. 88.

(обратно)

232

РГАВМФ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 12. Л. 198, 199.

(обратно)

233

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 385. Л. 20 об — 21; К.П. Победоносцев и его корреспонденты… С. 1033, 1036, 1041.

(обратно)

234

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 10. Л. 4, 5.

(обратно)

235

Там же. Л. 7.

(обратно)

236

Там же. Л. 9.

(обратно)

237

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 5021. Л. З.

(обратно)

238

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4128. Л. 1.

(обратно)

239

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 349. Л. 47.

(обратно)

240

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 101, 6.

(обратно)

241

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4164. Л. 81–81 об; Д. 4165, Л. 1, 1 об, 6 об, 9, 27, 120 об.

(обратно)

242

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4165. Л. 7.

(обратно)

243

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 5 об, 32, 35 об, 36 об, 59.

(обратно)

244

Там же. Л. 5 об, 32; Д. 9, Л. 7.

(обратно)

245

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 7 об.

(обратно)

246

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 30.

(обратно)

247

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 98 — 100. По другим источникам отношение датируется 13 апреля, см. РГИА Ф.1263. Оп. 4. Д. 22. Л. 1, 2. Но здесь, видимо, описка, так как для подготовки восьми рукописных документов требовалось некоторое время.

(обратно)

248

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 211. Л. 1 — 15.

(обратно)

249

РГИА. Ф. 1263. Оп. 4. Д. 22. Л. 72.

(обратно)

250

Голос. 1882. 12 января, 3, 7, 14 июля.

(обратно)

251

Дневник Е.А. Перетца… С. 130.

(обратно)

252

РГИА Ф. 1152. Оп. 9. 1882 г. Д. 141. Л. 1–3 об.

(обратно)

253

Там же. 1881 г. Д. 669 е. Л. 774; Кронштадтский Вестник. 1882. 4/16 апреля, 7/19 апреля.

(обратно)

254

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 107; РГИА Ф. 565. Оп. 1. Д. 211, Л. 30 об.

(обратно)

255

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 107 об; РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 211. Л. 31 об.

(обратно)

256

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 46, 47.

(обратно)

257

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 109.

(обратно)

258

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 747. Л. З, 3 об; ср. История отечественного судостроения. Т. 2. СПб., С. 165. Разумеется, И.А. Шестаков использовал собственные обозначения классов, не принятые официально.

(обратно)

259

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 747. Л. 69–73 об. см. также Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 48.

(обратно)

260

Там же; ср. Ф. 417. Оп. 1. Д. 67. Л. 2.

(обратно)

261

Нерсесов Г.А. Дипломатическая история Египетского кризиса 1881–1882 гг. М., 1979. С. 34.

(обратно)

262

Там же. С. 46.

(обратно)

263

Там же. С. 49.

(обратно)

264

Там же. С. 57–58, 64.

(обратно)

265

Нерсесов Г.А. Указ. соч. С. 113, 114.

(обратно)

266

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4144. Л. 15–18.

(обратно)

267

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4137. Л. 65–68. На «Азии» возвращался в Россию Н.Н. Миклухо-Маклай.

(обратно)

268

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 47.

(обратно)

269

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4144. Л. 19 об.

(обратно)

270

Нерсесов Г.А. Указ. соч. С. 143–151, 178–189.

(обратно)

271

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 67.

(обратно)

272

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 54 об.

(обратно)

273

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4144. Л. 169, 170.

(обратно)

274

Там же. Л. 158 об.

(обратно)

275

Там же. Л. 115; ср. Нерсесов Г.А. Указ. соч. С. 188.

(обратно)

276

Там же. Л. 107–108, 110.

(обратно)

277

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6248. Л. 1.

(обратно)

278

Taм же. Л. 21–23.

(обратно)

279

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 252. Л. 17–20 об. О невыгодности свободы судоходства по каналу для России еще 22 мая 1885 г. писал «Кронштадтский Вестник».

(обратно)

280

РГАВМФ Ф. 410. Оп. 2. Д. 4144. Л. 95, 99 об.

(обратно)

281

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 52 об; Ф. 224. Оп. 1. Д. 338. Л. 303 об.

(обратно)

282

Там же. Д. 1. Л. 58.

(обратно)

283

РГАВМФ. Ф. 315. Оп. 1. Д. 1412, Л. 1 об.

(обратно)

284

Tам же. Л. 7, 7 об.

(обратно)

285

Там же. Л. 48–50.

(обратно)

286

Там же Л. 6–6 об.

(обратно)

287

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4084. Л. 96.

(обратно)

288

Там же. Л. 102 об.

(обратно)

289

Там же. Л. 56 об, 104 об.

(обратно)

290

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 107.

(обратно)

291

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2, Д. 3838, Л. 19.

(обратно)

292

Там же. Л. 63 об — 64.

(обратно)

293

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4144. Л. 232 об.

(обратно)

294

Там же. Л. 233–244, 252–254.

(обратно)

295

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3795. Л. 1.

(обратно)

296

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4156. Л. 1.

(обратно)

297

Там же. Л. 46, 54. 76.

(обратно)

298

Там же. Л. 292, 332–335; Кронштадтский Вестник. 1883. 17/29 июля.

(обратно)

299

Золотухин М.Ю. Россия, западноевропейские державы и Османская империя в период международных кризисов на Балканах (1885–1888 гг.). М.: Наука, 1993. С. 31, 32.

(обратно)

300

Красный Архив. 1931. Т. З (46). С. 183.

(обратно)

301

Россия и черноморские проливы. (XVIII — ХХ столетия). М., 1999. С. 229.

(обратно)

302

Киняпина Н.С. Черноморские проливы в планах правительственных кругов России (80-е годы XIX века) // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1995. № 5. С. 5, 6.

(обратно)

303

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 11. Л. 13.

(обратно)

304

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6168. Л. 1, 3.

(обратно)

305

Там же. Л. 6.

(обратно)

306

Там же. Л. 55–55 об.

(обратно)

307

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 9046. Л. 45, 45 об.

(обратно)

308

Там же. Л. 53 об, 57 об.

(обратно)

309

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 9252. Л. 122.

(обратно)

310

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6168. Л. 101, 101 об.

(обратно)

311

Там же. Л. 12.

(обратно)

312

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 104; Д. 1. Л. 25.

(обратно)

313

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 20. Л. 123.

(обратно)

314

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 21. Л. 94.

(обратно)

315

Фон-Витте А.Г. Очерк устройства управления флотом в России и иностранных государствах. СПб., 1907. С. 62, 63.

(обратно)

316

РГАВМФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 375. Л. 5; Отчет по Морскому ведомству за 1884–1889 года. СПб., 1891. С. 6, 7.

(обратно)

317

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2242. Л. 121; Д. 2275. Л. 98 об — 102, 103 об — 104 об, 107 об, 241, 274, 410 и др.

(обратно)

318

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2242. Л. 48, 59, 121, 230.

(обратно)

319

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2243. Л. 2 — 10.

(обратно)

320

Там же. Л. 1, 44–50, 128, 208; Д. 2275. Л. 1, 1об, 241, 274, 293, 408.

(обратно)

321

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 113; Ф. 410. Оп. 2. Д. 2243. Л. 160; Д. 2275. Л. 293.

(обратно)

322

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2275. Л. 408.

(обратно)

323

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2300. Л. 1, 229, 365; Д. 2243, Л. 583.

(обратно)

324

Цветков И.Ф. Организационно-мобилизационные органы и организационные структуры ВМФ России (1695–1945). СПб., 2000. С. 106, 112.

(обратно)

325

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3823. Л. 1.

(обратно)

326

Там же. Л. 2 об — 8.

(обратно)

327

Там же. Л. 12, 14.

(обратно)

328

Там же. Л. 13 об.

(обратно)

329

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3770. Л. 1, 18–20, 24; Кронштадтский Вестник. 1883. 20, 25, 27 и 30 марта, 1, 8 и 24 апреля.

(обратно)

330

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3770. Л. 32–34.

(обратно)

331

Там же. Л. ЗЗ об, 36 об — 38 об.

(обратно)

332

Там же. Л. 56–82.

(обратно)

333

Аренс Е.И. Конспект по русской военно-морской истории. СПб., 1910. С. 347.

(обратно)

334

Обручев В.А. После ссылки. Личные воспоминания и заметки. 1872–1906 гг. // Вестник Европы. 1908. Кн. 10. С. 525–530.

(обратно)

335

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 1560. Л. 114.

(обратно)

336

Там же. Л. 63, 121 об; Ф. 410. Оп. 2. Д. 3823. Л. 8 об — 14 об; Свод морских постановлений. Кн. 8. СПб., 1899. С. 44.

(обратно)

337

Там же. Л. 64, 67 об, 122–123; Там же. Л. 9 — 10; Свод… С. 45.

(обратно)

338

Там же. Л. 75 об — 78 об; Там же. Л. 11; Свод… С. 47–49.

(обратно)

339

Там же. Л. 80–82; Там же. Л. 12, 14 об; Свод… С. 49, 50.

(обратно)

340

Семенов В.И. «Флот» и «морское ведомство» до Цусимы и после. СПб.; М., 1911. С. 6 — 12.

(обратно)

341

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 34; Д. 13, Л. 1, 18; Ф. 16. Оп. 1. Д. 375. Л. З.

(обратно)

342

См. напр.: лейтенант граф Капнист [А.П.] О личном составе флота // Морской сборник. 1907. № 3. Неоф. отд. С. 44–46.

(обратно)

343

Грибовский В.Ю., Познахирев В.П. Вице-адмирал 3.П. Рожественский. СПб., 1999. С. 12, 13.

(обратно)

344

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2243. Л. 10, 13.

(обратно)

345

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 100.

(обратно)

346

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2275. Л. 487.

(обратно)

347

РГABMФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 12.

(обратно)

348

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 41, 101; Д. 1. Л. 27; Ф. 224. Оп. 1. Д. 387. Л. 45 об.

(обратно)

349

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4913. Л. 661 об — 662.

(обратно)

350

РГАВМФ. Ф. 406. Оп. 7. Д. 446. Л. 160–173 об.

(обратно)

351

Свод морских постановлений. Кн. 1. СПб., 1887. С. 8, 9.

(обратно)

352

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1231. Л. 15.

(обратно)

353

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2613. Л. 2–4, 24–29; Д. 4047. Л. 15–55.

(обратно)

354

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4057. Л. 51–55 об.

(обратно)

355

Лихарев Д.Е. Эра адмирала Фишера. Владивосток, 1993. С. 191, 198–200; Тирпиц А. Воспоминия. М., 1957. С. 67.

(обратно)

356

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 107.

(обратно)

357

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 56.

(обратно)

358

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 370. Л. 8 об.

(обратно)

359

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 71. Л. 267–288.

(обратно)

360

РГАВМФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 134. Л. 15–17.

(обратно)

361

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 5021. Л. 4, 28, 35; Ф. 16. Оп. 1. Д. 130. Л. 7, 9–9 об; Д. 132. Л. 36 об — 38 об, 115; Кронштадтский Вестник. 1882. 13/25 января.

(обратно)

362

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 5021. Л. 27.

(обратно)

363

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 33–34.

(обратно)

364

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1882 г. Д. 331. Л. 1–4 об, 17–19.

(обратно)

365

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 211. Л. 39, 40.

(обратно)

366

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1882 г. Д. 649 е. Л. 791–798.

(обратно)

367

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 763. Л. 1.

(обратно)

368

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 764. Л. 4.

(обратно)

369

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 143.

(обратно)

370

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 766. Л. 34, 48, 87.

(обратно)

371

РГАВМФ. Ф. 421. Оп. 2. Д. 318. Л. 2–5.

(обратно)

372

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3781. Л. 2.

(обратно)

373

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 5032. Л. 247.

(обратно)

374

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 5052. Л. 262, 303.

(обратно)

375

Кондратенко Р.В. Л.П. Семечкин… С. 15–17, 34–43.

(обратно)

376

РГАВМФ. Ф. 22. Оп. 1. Д. 131. Л. 19–21 об.

(обратно)

377

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3781. Л. 5, 5 об, 9 — 11, 16.

(обратно)

378

РГАВМФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 132. Л. 172 об.

(обратно)

379

РГАВМФ. Ф. 22. Оп. 1. Д. 130. Л. 24–27 об.

(обратно)

380

Иностранное предпринимательство и заграничные инвестиции в России. М., 1997. С. 191.

(обратно)

381

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 1578. Л. 1.

(обратно)

382

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 6450. Л. 18–21 об.

(обратно)

383

Иностранное предпринимательство… С. 192–194, 236.

(обратно)

384

РГАВМФ. Ф. 22. Оп. 1. Д. 84. Л. 16.

(обратно)

385

РГАВМФ. Ф. 22. Оп. 1. Д. 70. Л. 32; Д. 80. Л. 15; Д. 102. Л. 161; Д. 104, Л. 8.

(обратно)

386

РГАВМФ. Ф. 22. Оп. 1. Д. 104. Л. 6.

(обратно)

387

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 6450. Л. 24–24 об.

(обратно)

388

Там же. Л. 25–28.

(обратно)

389

Иностранное предпринимательство… С. 194.

(обратно)

390

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 79 — 80. На заводе в Серене работало до 11 000 человек, и Садуан требовал крупных заказов.

(обратно)

391

История отечественного судостроения. Т. 2… С. 239–241.

(обратно)

392

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 79, 80.

(обратно)

393

Там же. Л. 105.

(обратно)

394

Taм же. Л. 119.

(обратно)

395

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 6450. Л. 31–33.

(обратно)

396

Там же. Л. 38 об.

(обратно)

397

Там же. Л. 107.

(обратно)

398

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 5052. Л. 22, 136, 171.

(обратно)

399

Там же. Л. 105, 300; Д.5019. Л.75, 111, 167. Первая же партия стали Брянского завода оказалась плохого качества и задержала строительство черноморских броненосцев. См. Ф. 26. Оп. 1. Д. 11. Л. 124.

(обратно)

400

Отчет начальника отдела заготовлений ГУКиС… за 1886 год. СПб., 1889. С. 39.

(обратно)

401

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 11; Д. 2. Л. 2.

(обратно)

402

РГАВМФ. Ф. 427. Оп. 1. Д. 1. Л. 131.

(обратно)

403

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 6450. Л. 60–64 об.

(обратно)

404

Там же. Л. 69, 77–80, 97 — 100 об.

(обратно)

405

Там же. Л. 105, 106.

(обратно)

406

РГАВМФ. Ф. 427. Оп. 1. Д. 1. Л. 131 об.

(обратно)

407

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 6450. Л. 129.

(обратно)

408

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 8 об.

(обратно)

409

РГАВМФ. Ф. 427. Оп. 1. Д. 78. Л. 1 — 19 об, 105; Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 5 об.

(обратно)

410

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1882 г. Д. 141. Л. 13–20.

(обратно)

411

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1882 г. Д. 396. Л. 3, 3 об.

(обратно)

412

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1882 г. Д. 649 е. Л. 776–787, 798.

(обратно)

413

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1881 г. Д. 669 е. Л. 774; 1882 г. Д. 649 е. Л. 24 об, 614 об, 778; Оп. 10. 1883 г. Д. 573 е. Л. 798 об, 903; 1884 г. Д. 597 е. Л. 778 об, 799 об.

(обратно)

414

РГИА. Ф. 1152. Оп. 9. 1880 г. Д. 615 е. Л. 843, 849; Оп. 20. 1883 г. Д. 573 е. Л. 892, 893; 1887 г. Д. 515 е. Л. 403 об.

(обратно)

415

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 11. Л. 149, 152.

(обратно)

416

См. напр.: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л.: Наука, 1973. С. 52–54.

(обратно)

417

Мамантов Н. Указ. соч. С.91; Половцов А.А. Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. М.: Наука, 1966. С. 79.

(обратно)

418

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1171. Л. 2.

(обратно)

419

Там же. Л. 5 об — 6.

(обратно)

420

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 11. Л. 72.

(обратно)

421

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6182. Л. 8.

(обратно)

422

Там же. Л. 1.

(обратно)

423

РГАВМФ. Ф. 12. Оп. 2. Д. 109. Л. 2.

(обратно)

424

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1174. Л. 16.

(обратно)

425

Там же. Л. 17. Россия имела на Балтике 31 пароход и 271 парусник, прибавляя 34 парохода и 678 парусников из финляндских портов можно было перевезти 15 000 человек.

(обратно)

426

Там же. Л. 18.

(обратно)

427

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 13 об.

(обратно)

428

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1174. Л. 29, 30.

(обратно)

429

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4103. Л. 111 об, 115, 117.

(обратно)

430

Там же. Л. 115 об — 116.

(обратно)

431

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 5021. Л. 143 об.

(обратно)

432

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4086. Л. 23, 28–29 об.

(обратно)

433

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. З. Д. 6237. Л. 21, 21 а.

(обратно)

434

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. З. Д. 6238. Л. 17–20.

(обратно)

435

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. З. Д. 6237. Л. 29–30 об, 45–46 об.

(обратно)

436

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 65.

(обратно)

437

Там же. Л. 72 об.

(обратно)

438

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. З. Д. 6238. Л. 27; Д. 6239. Л. 60, 100.

(обратно)

439

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. З. Д. 6237. Л. 39.

(обратно)

440

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 28.

(обратно)

441

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 67. Л. 14 об — 20.

(обратно)

442

Там же. Л. 41.

(обратно)

443

Там же. Л. 44.

(обратно)

444

Там же. Л. 24–31.

(обратно)

445

Черевко К.Е. Зарождение русско-японских отношений. XVII–XIX века. М.: Наука, 1999. С. 197.

(обратно)

446

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4133. Л. 30.

(обратно)

447

Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея. (1860–1888). Кн. 1. М., 1998. С. 42.

(обратно)

448

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4122. Л. 1–5.

(обратно)

449

Там же. Л. 8 — 10.

(обратно)

450

Пак Б.Д. Росся и Корея. М., 1979. С. 50, 51.

(обратно)

451

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4122. Л. 11, 17.

(обратно)

452

Там же. Л. 18 — 20.

(обратно)

453

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4133. Л. 119–123.

(обратно)

454

Там же. Л. 42, 47.

(обратно)

455

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 2. Л. 3.

(обратно)

456

Там же. Л. 6.

(обратно)

457

Там же. Л. 6 об.

(обратно)

458

Вальская Б.А. Неопубликованные материалы о подготовке экспедиции Н.Н. Миклухо-Маклая на Новую Гвинею в 1871 г. и о плавании корвета «Скобелев» к этому острову в 1883 г. // Страны и народы Востока. Вып. ХIII. М.: Наука, 1972. С. 11; Миклухо-Маклай Н.Н. Письма, документы и материалы. Т. 5. М.: Наука, 1996. С. 689.

(обратно)

459

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 1. Л. 98, 98 об.

(обратно)

460

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 4 об. Здесь «станция» — район крейсерства. Отчеты Копытова см. Вальская Б.А. Указ. соч. С. 18–37.

(обратно)

461

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. З. Д. 6232. Л. 15.

(обратно)

462

Там же. Л. 6–6 об. Здесь «резиденты» — европейские поселенцы.

(обратно)

463

Там же. Л. 12.

(обратно)

464

Taм же. Л. 20.

(обратно)

465

Там же. Л. 23–25.

(обратно)

466

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4158. Л. 1, 2.

(обратно)

467

Там же. Л. 5 — 6.

(обратно)

468

Taм же. Л. 8.

(обратно)

469

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4133. Л. 129 об.

(обратно)

470

Tам же. Л. 131 об.

(обратно)

471

Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских Ведомостей». 1884 год. М., 1898. С. 484, 619, 654.

(обратно)

472

См. напр.: Ламздорф В.Н. Дневник 1891–1892. М.; Л., 1934. С. 60, 61.

(обратно)

473

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 19 об, 26.

(обратно)

474

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 131–135.

(обратно)

475

Там же. Л. 129 об, 138 об.

(обратно)

476

АВИМАИВиВС. Ф. 6. Оп. 4/2. Д. 422. Л. 229.

(обратно)

477

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4110. Л. 141; История отечественного судостроения. Т. 2… С. 229.

(обратно)

478

Кронштадтский Вестник. 1886. 9/21 апреля; РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 210. Л. 73, 78. Цифры округлены.

(обратно)

479

Там же. Л. 75.

(обратно)

480

Кронштадтский Вестник. 1886. 8/20 и 10/22 января.

(обратно)

481

Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 357.

(обратно)

482

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 11. Л. 79.

(обратно)

483

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 9. Л. 87.

(обратно)

484

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 318. Л. 192 об; Ф. 283. Оп. З. Д. 6232. Л. 12.

(обратно)

485

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4133. Л. 225.

(обратно)

486

Там же. Л. 445 — 447, 457.

(обратно)

487

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6243. Л. 1, 2.

(обратно)

488

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 330. Л. 9 об.

(обратно)

489

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6243. Л. З — 40.

(обратно)

490

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 774. Л. 128.

(обратно)

491

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 11. Л. 16, 145.

(обратно)

492

Халфин Н.А. Присоединение Средней Азии к России (60 — 90-е годы XIX в.). М.: Наука, 1965. С. 340, 355–361.

(обратно)

493

Россия и Афганистан. М.: Наука, 1989. С. 106.

(обратно)

494

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 2.

(обратно)

495

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1468. Л. 28 об.

(обратно)

496

Там же. Л. 11–11 об.

(обратно)

497

Хидоятов Г.А. Британская экспансия в Средней Азии (Пенде, март 1885 г.). Ташкент, 1981. С. 95, 96.

(обратно)

498

Там же. С. 97–99.

(обратно)

499

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6239. Л. 51–56.

(обратно)

500

Лихарев Д.В. Указ. соч. С. 59.

(обратно)

501

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4122. Л. 47, 50.

(обратно)

502

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236. Л. 37–40.

(обратно)

503

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4122. Л. 76 об — 77; Пак Б.Д. Указ. соч. С. 59.

(обратно)

504

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. З. Д. 6236. Л. 61 об.

(обратно)

505

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4122. Л. 57; см. также: Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С.370. Датировка Б.Б. Пак визита Мёллендорфа сентябрем 1884 года ошибочна, в этом месяце Кроун был во Владивостоке, откуда перешел в Нагасаки.

(обратно)

506

Там же. Л. 60.

(обратно)

507

Там же. Л. 100 об — 101 об.

(обратно)

508

Там же. Л. 105, 105а; Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 373.

(обратно)

509

Пак Б.Д. Указ. соч. С. 83; Пак Б.Б. Указ. соч. С. 116.

(обратно)

510

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4122. Л. 109, 110.

(обратно)

511

Там же. Л. 112.

(обратно)

512

Там же. Л. 106, 254–260.

(обратно)

513

РГАВМФ Ф. 283. Оп. З. Д. 6251. Л. 1–4.

(обратно)

514

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6244. Л. 20, 20 об.

(обратно)

515

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4057. Л. 86, 86 об.

(обратно)

516

Хидоятов Г.А. Указ. соч. С. 129, 130.

(обратно)

517

Там же. С. 108.

(обратно)

518

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 71. Л. 83.

(обратно)

519

Хидоятов Г.А. Указ. соч. С. 131.

(обратно)

520

История русской армии и флота. Т. 12. М., 1913. С. 174.

(обратно)

521

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 23–24.

(обратно)

522

Там же. Л. 25.

(обратно)

523

Там же. Л. 25–26.

(обратно)

524

Хидоятов Г.А. Указ. соч. С. 140, 141.

(обратно)

525

История русской армии и флота… С. 175–178.

(обратно)

526

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 339. Л. 8; Д. 1468. Л. 28 об.

(обратно)

527

Лихарев Д.В. Указ. соч. С. 61.

(обратно)

528

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6159. Л. 48, 48 об.

(обратно)

529

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236. Л. 263, 263 об.

(обратно)

530

Хидоятов Г.А. Указ. соч. С. 145, 148.

(обратно)

531

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 28, 29.

(обратно)

532

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 71. Л. 1, 3, 5.

(обратно)

533

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 31.

(обратно)

534

Кронштадтский Вестник. 1885. 31 марта.

(обратно)

535

Хидоятов Г.А. Указ. соч. С. 165.

(обратно)

536

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4158. Л. 10.

(обратно)

537

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 74. Л. 2.

(обратно)

538

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 72. Л. 3.

(обратно)

539

Хидоятов Г.А. Указ. соч. С. 170–171; Силин А.С. Экспансия Германии на Ближнем Востоке в конце XIX века. М.: Наука, 1971. С. 87.

(обратно)

540

Половцов А.А. Указ. соч. Т. 1. С. 296, 307, 312; Дневник В.Н. Ламздорфа (1886–1890). М.; Л., 1926. С. 44.

(обратно)

541

РГАВМФ. Ф. 224. Оп. 1. Д. 352. Л. 37.

(обратно)

542

Половцов А.А. Указ. соч. Т. 1. С. 304–306; История внешней политики России. Вторая половина XIX века. М.: Международные отношения, 1997. С. 127.

(обратно)

543

Половцов А.А. Указ. соч. Т. 1. С. 306.

(обратно)

544

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 71. Л. 17–28.

(обратно)

545

Там же. Л. 34–37, 107.

(обратно)

546

Там же. Л. 79, 80.

(обратно)

547

Tам же. Л. 281–283.

(обратно)

548

Там же. Л. 289–297.

(обратно)

549

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6159. Л. 51–53. На медленное снаряжение кораблей английского флота указывал А. Мардер, писавший, что из семи броненосцев к 1 апреля 1885 года был готов один, из 12 неброненосных кораблей также один. См. Marder А. The anatomy of British Sea Power. New York, 1940. Р. 132, 133.

(обратно)

550

Хидоятов Г.А. Указ. соч. С. 166; Кронштадтский Вестник. 1885. 24 апреля.

(обратно)

551

Кроштадтский Вестник. 1885. 5 апреля, 19 апреля.

(обратно)

552

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 74. Л. 13, 13 об.

(обратно)

553

Там же. Л. 7, 14, 15.

(обратно)

554

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236. Л. 152–154.

(обратно)

555

Там же. Л. 265 об.

(обратно)

556

Морской Сборник. 1885. № 5. Морская хроника. С. 2 — 27.

(обратно)

557

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 54. Л. 123, 124; Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236, Л. 521 об; Кронштадтский Вестник. 1885. 17 апреля, 1 мая.

(обратно)

558

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 40.

(обратно)

559

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4048. Л. 93.

(обратно)

560

Там же. Л. 86–87, 101–104.

(обратно)

561

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 54. Л. 124 об.

(обратно)

562

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236. Л. 524 об.

(обратно)

563

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4048. Л. 88.

(обратно)

564

Там же. Л. 62–63.

(обратно)

565

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 54. Л. 106, 107.

(обратно)

566

Половцов А.А. Указ. соч. Т. 1. С. 309, 310; РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 29.

(обратно)

567

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 34, 35.

(обратно)

568

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 213. Л. 1, 2.

(обратно)

569

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 137. Л. 77.

(обратно)

570

PГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 73. Л. 10.

(обратно)

571

Там же. Л. 22.

(обратно)

572

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 50. Л. 230 об — 234.

(обратно)

573

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 74. Л. 34.

(обратно)

574

Там же. Л. 8 — 11, 16.

(обратно)

575

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 72. Л. 10–14.

(обратно)

576

Там же. Л. 16–18.

(обратно)

577

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 70. Л. 4.

(обратно)

578

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 83. Л. 1.

(обратно)

579

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 36.

(обратно)

580

Половцов А.А. Указ. соч. Т. 1. С. 314.

(обратно)

581

Там же. С. 315.

(обратно)

582

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 38, 39. Британские авторы не без оснований считают, что угроза со стороны их флота существенно помогла дипломатическому решению этого конфликта. См. напр.: The Oxford illustrated history of the Royal Navy. Oxford University Press, 2002. P. 191, 192.

(обратно)

583

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 77. Л. 19; Ф. 283. Оп. 3. Д. 6159. Л. 55, 56.

(обратно)

584

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6159. Л. 55–56; Ф. 417. Оп. 1. Д. 70. Л. 6; Д. 77. Л. 25.

(обратно)

585

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 77. Л. 9, 30.

(обратно)

586

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 85. Л. 1, 3, 19.

(обратно)

587

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 72. Л. 25.

(обратно)

588

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 83. Л. 6, 14.

(обратно)

589

РГАВМФ. Ф. 1352. Оп. 1. Д. 112. Л. З, 5, 133, 151.

(обратно)

590

РГАВМФ. Ф. 1352. Оп. 1. Д. 226. Л. 16, 42, 60, 114 об, 157.

(обратно)

591

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236. Л. 218, 529–531.

(обратно)

592

Там же. Л. 226.

(обратно)

593

Половцов А.А. Указ. соч. Т. 1. С. 320, 321, 325, 326.

(обратно)

594

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 47.

(обратно)

595

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 83. Л. 23.

(обратно)

596

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 74. Л. 40–43.

(обратно)

597

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 73. Л. 40.

(обратно)

598

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 70. Л. 11.

(обратно)

599

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 213. Л. 4–8.

(обратно)

600

РГИА. Ф. 1152. Оп. 10. 1885 г. Д. 637 е. Л. 732–733 об.

(обратно)

601

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 4122. Л. 121, 123, 125, 126.

(обратно)

602

Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 382–389.

(обратно)

603

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 69. Л. 14–19.

(обратно)

604

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 9252. Л. 1 — 19, 64.

(обратно)

605

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 100. Л. 4–9.

(обратно)

606

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 9252. Л. 127.

(обратно)

607

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 100. Л. 1–3, 10.

(обратно)

608

Красный Архив. 1931. Т. 3 (46). С. 180, 181.

(обратно)

609

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 102.

(обратно)

610

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 128.

(обратно)

611

Там же. Л. 120.

(обратно)

612

Там же. Л. 123.

(обратно)

613

Там же. Л. 124, 127; Ф. 417. Оп. 1. Д. 1468. Л. 28 об.

(обратно)

614

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 586. Л. 115 об.

(обратно)

615

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 825. Л. 1, 2.

(обратно)

616

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 134, 135.

(обратно)

617

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 111. Л. 1–4 об.

(обратно)

618

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 54. Л. 171, 171 об.

(обратно)

619

Там же. Л. 218, 219, 242 об; Д. 201, Л. 56.

(обратно)

620

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 201. Л. 15, 28, 29.

(обратно)

621

Там же. Л. 69.

(обратно)

622

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 8, 9.

(обратно)

623

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 201. Л. 6.

(обратно)

624

Там же. Л. 42.

(обратно)

625

Там же. Л. 45.

(обратно)

626

Там же. Л. 105.

(обратно)

627

Там же. Л. 86 об.

(обратно)

628

Там же. Л. 143 об, 162.

(обратно)

629

Там же. Л. 221.

(обратно)

630

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 137, 138.

(обратно)

631

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 32.

(обратно)

632

Там же. Л. 35.

(обратно)

633

Там же. Л. 41.

(обратно)

634

Там же. Л. 41, 68; Ф. 417. Оп. 1. Д. 201. Л. 267–268 об.

(обратно)

635

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 10, 16, 17.

(обратно)

636

Там же. Л. 36, 38, 44, 45.

(обратно)

637

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 201. Л. 194.

(обратно)

638

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 62.

(обратно)

639

Хренков А.В. Россия и Эфиопия: развитие двусторонних связей (от первых контактов до 1917 года). М., 1992. С. 25, 26.

(обратно)

640

Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских Ведомостей». 1885 год. М., 1898. С. 7.

(обратно)

641

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 62.

(обратно)

642

Там же. Л. 84.

(обратно)

643

Там же. Л. 88–90.

(обратно)

644

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 331. Л. 6 об. По данным местной администрации. Согласно же опубликованному в газете «Восточное Обозрение» (1889. 26 февраля) докладу «О заселении Амурского края» — всего 60 000 русских.

(обратно)

645

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 109, 112.

(обратно)

646

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 331. Л. 5 об, 6 об.

(обратно)

647

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 117.

(обратно)

648

Там же. Л. 135.

(обратно)

649

Там же. Л. 136.

(обратно)

650

Там же. Л. 142.

(обратно)

651

Там же. Л. 147.

(обратно)

652

Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских Ведомостей» 1886 год. М., 1898. С. 228, 229, 298, 343, 344, 399.

(обратно)

653

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 151.

(обратно)

654

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1149. Л. 24.

(обратно)

655

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 718. Л. 2, 57, 58, 65, 72, 73. Отсутствие инструкций по охране котикового промысла на Командорских островах к сожалению не отмечено Г.П. Куропятником, затронувшим этот сюжет в написанном им разделе коллективного труда: История внешней политики и дипломатии США (1867–1918). М.: Наука, 1997. С. 122.

(обратно)

656

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 6. Л. 16.

(обратно)

657

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 120. Л. 2 об — 3 об; Д. 195. Л. 1, 2, 26–29, 36–42.

(обратно)

658

Российский читатель узнал об этом из публикаций Кронштадтского Вестника. 1886. 12/24 января.

(обратно)

659

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 150 — 153; Косик В.И. Русская политика в Болгарии. 1879–1886. М., 1991. С. 134–141.

(обратно)

660

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 164.

(обратно)

661

Косик В.И. Указ. соч. С. 159.

(обратно)

662

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 6. Л. 17 об.

(обратно)

663

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 178. Л. 1.

(обратно)

664

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 9377. Л. 1–8.

(обратно)

665

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 178. Л. 14.

(обратно)

666

Там же. Л. 11, 12.

(обратно)

667

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 9377. Л. 62 об — 63.

(обратно)

668

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 178. Л. 54.

(обратно)

669

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 169; Косик В.И. Указ. соч. С. 164–165.

(обратно)

670

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 213. Л. 21–24.

(обратно)

671

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 6. Л. 23.

(обратно)

672

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 326. Л. 2, 2 об; Д. 136. Л. 380, 398.

(обратно)

673

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 210. Л. 1–4.

(обратно)

674

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 136. Л. 135 об.

(обратно)

675

Там же. Л. 136 об.

(обратно)

676

Tам же. Л. 139.

(обратно)

677

Там же. Л. 400 об — 401.

(обратно)

678

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 6. Л. 23 об. Ср. Грибовский В.Ю. Флот в эпоху Александра III // Морской Сборник. 1995. № 9. С. 87.

(обратно)

679

Там же. Л. 26, 26 об.

(обратно)

680

Дневник В.Н. Ламздорфа (1886–1890)… С. З.

(обратно)

681

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 136. Л. 457 об.

(обратно)

682

Там же. Л. 445–447.

(обратно)

683

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 6. Л. 31 об.

(обратно)

684

Степанов В.Л. Указ. соч. С. 234–236.

(обратно)

685

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 32.

(обратно)

686

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 7. Л. З.

(обратно)

687

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 312. Л. 1 об — 2.

(обратно)

688

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 7. Л. 6 об; Ср. Пак Б.Б. Указ. соч. С. 177, 178; Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 555, 556.

(обратно)

689

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 311. Л. 14.

(обратно)

690

Там же. Л. 15.

(обратно)

691

Там же. Л. 16 об — 17 об, 24–31.

(обратно)

692

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 7. Л. 19, 21 об.

(обратно)

693

Там же. Л. 60, 88 об.

(обратно)

694

РГИА. Ф. 1152. Оп. 10. 1887 г. Д. 515 е. Л. 354, 354 об, 403 об.

(обратно)

695

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 331. Л. 1–4, 63 об. См. Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 525, 526. Автор ошибочно датирует выступления умершего в 1888 году Шестакова на заседаниях Комитета министров по вопросу об Уссурийской дороге 1891 годом.

(обратно)

696

РГИА. Ф. 1152. Оп. 10. 1884 г. Д. 597 е. Л. 842 об; 1886 г. Д. 599 ж. Л. 442.

(обратно)

697

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 239. Л. 1 об — 2 об.

(обратно)

698

Там же. Л. 44, 74, 113.

(обратно)

699

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 909. Л. 23, 24, 26.

(обратно)

700

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 543. Л. 187 об.

(обратно)

701

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 126. Л. 3.

(обратно)

702

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 264. Л. 10, 11.

(обратно)

703

Там же. Л. 24–25, 29, 50 об; Ф. 536. Оп. 1. Д. 126. Л. 11–14. Ср. Носков В.В. Разведка на атоллах (Русский флот в Океании. 1804–1903) // Россия в XIX — ХХ вв. СПб., 1998. С. 251–253.

(обратно)

704

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 312. Л. 13, 13 об.

(обратно)

705

Там же. Л. 20.

(обратно)

706

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 308. Л. 112–118.

(обратно)

707

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 257. Л. 122.

(обратно)

708

Там же. Л. 123 об, 124 об.

(обратно)

709

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 308. Л. 219, 220.

(обратно)

710

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 264. Л. 58–80.

(обратно)

711

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 326. Л. 1 — 21.

(обратно)

712

Там же. Л. 82–88, 111–115, 120–122 об, 129–130 об.

(обратно)

713

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 6. Л. 2.

(обратно)

714

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236. Л. 135–135 об, 137, 137 об. Заметим, что постоянный склад сравнительно легко выявить и подступы к нему поставить под контроль.

(обратно)

715

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 429. Л. 55, 55 об.

(обратно)

716

Там же. Л. 38, 39.

(обратно)

717

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 572. Л. 45–47.

(обратно)

718

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 543. Л. 11.

(обратно)

719

Там же. Л. 84 об.

(обратно)

720

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 110. Л. 1, 1 об.

(обратно)

721

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 332. Л. 4.

(обратно)

722

РГАВМФ. Ф. 536. Оп. 1. Д. 110. Л. 24–24 об.

(обратно)

723

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 332. Л. 16, 16 об; Нарочницкий А.Л. Указ. соч. С. 527.

(обратно)

724

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 332. Л. 17, 18.

(обратно)

725

Массов А.Я. Россия и Австралия во второй половине XIX века. СПб., 1998. С. 38.

(обратно)

726

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 357. Л. 77, 77 об; Д. 284. Л. 109, 110; Макаров С.О. Документы. Т. 1. М., 1953. С. 496, 497.

(обратно)

727

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 429. Л. 26.

(обратно)

728

Там же. Л. 16–36; Эндаков Д.Н. Вице-адмирал С.О. Макаров — флотоводец и ученый. Владивосток, 1986. С. 18, 19.

(обратно)

729

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6236. Л. 425–449.

(обратно)

730

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 338. Л. 70.

(обратно)

731

Там же. Л. 74 об.

(обратно)

732

Там же. Л. 82.

(обратно)

733

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 442. Л. 1, 2.

(обратно)

734

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 435. Л. 5.

(обратно)

735

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 358. Л. 49.

(обратно)

736

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 352. Л. 63.

(обратно)

737

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 518. Л. 1 — 10, 17–22, 29–31.

(обратно)

738

Кронштадтский Вестник. 1882. 8 сентября, 24 июня, 22 июля.

(обратно)

739

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 572. Л. 43 об.

(обратно)

740

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 312. Л. 36.

(обратно)

741

Кутаков Л.Н. Россия и Япония. М.: Наука, 1988. С. 201, 209, 210; Черевко К.Е. Указ. соч. С. 201.

(обратно)

742

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 328. Л. 1–4.

(обратно)

743

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 334. Л. 1–9.

(обратно)

744

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 430. Л. 1–7.

(обратно)

745

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 378. Л. 2, 2 об.

(обратно)

746

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 343. Л. 1 — 10 об.

(обратно)

747

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1300. Л. 13.

(обратно)

748

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 457. Л. 1 — 14 об.

(обратно)

749

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 257–258; Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 24 об. Британский историк Lowe усматривает зависимость российской политики по отношению к Болгарии от влияния Средиземноморской Лиги. См. Lowe С.J. Salisbury and the Mediterranean. 1886–1896. London, 1965. Р. 26.

(обратно)

750

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 544. Л. 163–164 об; Дубасов Ф.В. На фрегате «Владимир Мономах». 1889 — 1891. Пг., 1916. С. 217–219.

(обратно)

751

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 544. Л. 197.

(обратно)

752

Дубасов Ф.В. На фрегате… С. 57.

(обратно)

753

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 127. Л. 7, 10; История отечественного судостроения. Т. 2. С. 231–233, 244, 245. Судя по всему, именно шесть миноносцев заказывались по требованию Ф. Шихау, не соглашавшегося на меньший заказ. CM. РГАВМФ Ф. 417. Оп. 1. Д. 75. Л. 9.

(обратно)

754

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 139. Л. 65–68 об.

(обратно)

755

Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 151, 152.

(обратно)

756

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 111. Л. 22–24, 38–42.

(обратно)

757

Тaм же. Л. 75–78.

(обратно)

758

Taм же. Л. 88.

(обратно)

759

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 14. Л. 61; Ф. 417. Оп. 1. Д. 346. Л. 1, 1 об.

(обратно)

760

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 111. Л. 101–106.

(обратно)

761

Там же. Л. 84, 86, 112–114.

(обратно)

762

Силин А.С. Указ. соч. С. 105–107; Золотухин М.Ю. Указ. соч. С. 265.

(обратно)

763

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 434. Л. 8.

(обратно)

764

Там же. Л. 16 об, 17.

(обратно)

765

Там же. Л. 17, 17 об.

(обратно)

766

Там же. Л. 20, 21, 45.

(обратно)

767

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 111. Л. 146.

(обратно)

768

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 434. Л. 38–40.

(обратно)

769

Там же. Л.53–55 об.

(обратно)

770

РГАВМФ. Ф. 427. Оп. 1. Д. 29. Л. 23.

(обратно)

771

АВИМАИВиВС. Ф. 6. Оп. 4/1. Д. 707. Л. 2, 9, 9 об.

(обратно)

772

Там же. Л. 75, 113, 172–174, 200 об, 201.

(обратно)

773

Там же. Л. 384, 411, 432, 498, 607, 610, 612.

(обратно)

774

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 100. Л. 1–3.

(обратно)

775

РГАВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 9415. Л. 6–7 об.

(обратно)

776

Там же. Л. 1–3 об, 11.

(обратно)

777

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 100, Л. 11–21.

(обратно)

778

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 6. Л. 29 об.

(обратно)

779

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 100. Л. 35–64 об.

(обратно)

780

Там же. Л. 78–89.

(обратно)

781

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 817. Л. 34–35 об.

(обратно)

782

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 825. Л. 40–46.

(обратно)

783

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 100. Л. 92, 93.

(обратно)

784

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 436. Л. 1 — 18.

(обратно)

785

Там же. Л. 21–34.

(обратно)

786

Там же. Л. 128, 129.

(обратно)

787

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 100. Л. 160–218 об.

(обратно)

788

Ламздорф В.Н. Дневник 1891–1892… С. 156.

(обратно)

789

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1010. Л. 1–3 об, 91.

(обратно)

790

Там же. Л. 4–5.

(обратно)

791

Там же. Л. 27 об.

(обратно)

792

Taм же. Л. 95 об.

(обратно)

793

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 90. Л. 1–5, 12 об, 35, 35 об, 40.

(обратно)

794

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2951. Л. 4 — 10 об; Д. 3732, Л. 39, 46–48. См. Кондратенко Р.В. Военный порт императора Александра III в Либаве // Цитадель. 1997. № 2 (5). С. 8–9.

(обратно)

795

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 92. Л. 80 об — 82.

(обратно)

796

Там же. Л. 1–3, 75.

(обратно)

797

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 13. Л. 124.

(обратно)

798

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 71. Л. 42.

(обратно)

799

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 92. Л. 51.

(обратно)

800

РГАВМФ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 22. Л. 1–7.

(обратно)

801

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 433. Л. 35, 36. В действительности Мак-Дональда звали Альфредом Георгиевичем, но в делопроизводстве употребляли имя Иван.

(обратно)

802

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 92. Л. 88 об.

(обратно)

803

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 307. Л. 30.

(обратно)

804

Епанчин Н.А. На службе трех императоров. М., 1996. С. 170.

(обратно)

805

РГАВМФ. Ф. 9. Оп. 1. Д. 648. Л. 66. Как указывал сам Владимир Павлович,правильное написание его фамилии — Верховской. См. Ф.1237. Оп. 1. Д. 6. Л. 8.

(обратно)

806

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 307. Л. 50–51 об, 79–81 об.

(обратно)

807

Taм же. Л. 75.

(обратно)

808

Там же. Л. 83. Ср. Петров М.А. Подготовка России к мировой войне на море. М.; Л., 1926. С. 37–39.

(обратно)

809

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 307. Л. 93 об.

(обратно)

810

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 22 об.

(обратно)

811

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 307. Л. 52.

(обратно)

812

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 458. Л. 1–7.

(обратно)

813

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 440. Л. 108.

(обратно)

814

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 307. Л. 129.

(обратно)

815

Там же. Л. 134.

(обратно)

816

Там же. Л. 136.

(обратно)

817

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 38 об.

(обратно)

818

Там же. Л. 44–46.

(обратно)

819

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 440. Л. 43–57.

(обратно)

820

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 337. Л. З.

(обратно)

821

Кронштадтский Вестник. 1880. 3/15 сентября.

(обратно)

822

Кронштадтский Вестник. 1881. 23 сентября.

(обратно)

823

Кронштадтский Вестник. 1882. 25, 27, 29 августа. Опыты по окраске судов в маскировочный цвет проводились и позднее. 26 июля 1887 года И.А.Шестаков лично руководил одним из них и решил, что наименее заметен серый. См. Ф. 26. Оп. 1. Д. 7. Л. 69 об.

(обратно)

824

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 50, 55 о6; Аренс Е.И. Конспект по русской военно-морской истории. СПб., 1910. С. 355.

(обратно)

825

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 5. Л. 57, 58.

(обратно)

826

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 95. Л. 13, 14.

(обратно)

827

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 337. Л. 9, 9 об, 24 об.

(обратно)

828

Там же. Л. 33, 38.

(обратно)

829

Там же. Л. 43 об.

(обратно)

830

Там же. Л. 167–171.

(обратно)

831

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 62 об.

(обратно)

832

Половцов А.А. Указ. соч. С. 142.

(обратно)

833

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1174. Л. 58.

(обратно)

834

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 595. Л. 178–182.

(обратно)

835

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 583. Л. 32 об.

(обратно)

836

РГАВМФ. Ф. 12. Оп. 2. Д. 109. Л. 36, 37.

(обратно)

837

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 583. Л. 43.

(обратно)

838

Ср. Петров М.А. Указ. соч. С. 42.

(обратно)

839

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 202. Л. 2–5, 13, 58.

(обратно)

840

Там же. Л. 92 — 104, 129.

(обратно)

841

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 446. Л. 53, 54.

(обратно)

842

РГАВМФ Ф. 417. Оп. 1. Д. 195. Л. 23, 33–62; Д. 144, Л. 9.

(обратно)

843

Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М.: Наука, 1975. С. 200–212.

(обратно)

844

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 314. Л. 19–21.

(обратно)

845

История внешней политики России. Вторая половина XIX века… С. 266, 267; Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890… С. 53.

(обратно)

846

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 7. Л. 12 о6.

(обратно)

847

Tам же. Л. 82.

(обратно)

848

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 440. Л. 114.

(обратно)

849

История внешней политики России. Вторая половина XIX века… С. 264, 265.

(обратно)

850

Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890… С. 41, 45, 46, 104, 120, 158, 159, 162, 172, 173, 185.

(обратно)

851

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 320. Л. 15.

(обратно)

852

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 245. Л. 22, 23.

(обратно)

853

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 320. Л. 62 об — 65.

(обратно)

854

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 431. Л. 5, 6.

(обратно)

855

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 195. Л. 51–63.

(обратно)

856

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 195. Л. 74.

(обратно)

857

РГАВМФ. Ф. 315. Оп. 1. Д. 1300. Л. 4 — 10 об.

(обратно)

858

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 320. Л. 19–21. Проектирование «Гангута» началось по приказанию Шестакова в июле 1887 года.

(обратно)

859

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 429. Л. 14.

(обратно)

860

РГАВМФ. Ф. 315. Оп. 1. Д. 1538. Л. 19 об — 23, 35–50. По смыслу записки допускалось участие броненосных крейсеров в бою главных сил — идея, предвосхитившая реализованную японцами в конце 1890-х годов.

(обратно)

861

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 429. Л. 5 — 10.

(обратно)

862

Там же. Л. 11, 12.

(обратно)

863

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 235. Л. 11, 16.

(обратно)

864

Грибовский В.Ю., Черников И.И. Броненосец «Адмирал Ушаков». СПб., 1996. С. 61–63.

(обратно)

865

По свидетельству издателя журнала «Русское Судоходство», М.Ф. Меца, предложение М.И. Кази перейти к крейсерам-гигантам вызвало «резкое замечание И.А.Шестакова, что постройки подобного судна он никогда не допустит». См. Русское Судоходство. 1896. № 177. С. VIII.

(обратно)

866

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 67. Л. 2; Отчет по морскому ведомству за 1884–1889 года. СПб., 1891. С. 86.

(обратно)

867

Отчет по морскому ведомству за 1884–1889 года… С. 1–5, 160–162.

(обратно)

868

РГИА. Ф. 1152. Оп. 10. 1885 г. Д. 664. Л. 44.

(обратно)

869

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1396. Л. 44–45 об.

(обратно)

870

Там же. Л. 97; Под флагом России. М., 1995. С. 207.

(обратно)

871

Русское Судоходство. 1894. № 151. С. 38, 39.

(обратно)

872

Кронштадтский Вестник. 1885. 20 января.

(обратно)

873

Русское Судоходство. 1889. № 72. С. 110. К сожалению, приводимые журналом данные не внушают доверия, однако проверить их мы пока не имеем возможности. Для сравнения укажем на опубликованные в газете «Кронштадтский вестник» подсчеты бюро «Веритас», также далеко не точные. Согласно им, в 1885 году общее водоизмещение торговых судов Великобритании составляло 11 190 978 т, Норвегии — 1 472 378 т, США — 3 700 404 т, Германии — 1 371 397 т, Франции — 1 119 790 т, России — 617 909 т (Кронштадтский вестник. 1885. 26 июня). Заметим, что отличия терминологии XIX века от современной и отсутствие в использованных нами источниках указаний на методику расчета величин не позволяет соотнести вместимость и водоизмещение. Напомним, что регистровая тонна, в которых измеряется вместимость, есть величина объемная, равная 100 кубическим футам (2,83 м³). Некоторое представление о соотношении упомянутых величин могут дать показатели пассажирского лайнера «Фюрст Бисмарк», известного любителям истории отечественного флота как вспомогательный крейсер «Дон». Это судно имело стандартное водоизмещение 12 130 т, полное — 13 000 т, вуаловую вместимость — 8874 брутто-регистровых т и чистую — 446 нетто-регистровых т (Гангут. 2003. Вып. 35. С. 30)

(обратно)

874

РГАBMФ. Ф. 417. Оп. 1. Д.1508. Л.48, 48 об.

(обратно)

875

Там же. Л. 42 об.

(обратно)

876

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1414. Л. 8.

(обратно)

877

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1508. Л. 27 об — 29 об.

(обратно)

878

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 368. Л. 120–139.

(обратно)

879

РГАВМФ. Ф. 22. Оп. 1. Д. 67. Л. 12.

(обратно)

880

Там же. Л. 25–28.

(обратно)

881

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 368. Л. 216. См. также: Под флагом России… С. 199–200.

(обратно)

882

РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 6244. Л. 112–113.

(обратно)

883

Там же. Д. 6260.

(обратно)

884

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 119. Л. ЗЗ, 34; Носков В.В. Указ. соч. С. 251–253.

(обратно)

885

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 276. Л. 1–4.

(обратно)

886

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 284. Л. 15, 15 об, 17, 17 об, 64, 65.

(обратно)

887

Там же. Л. 62.

(обратно)

888

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 329. Л. 1–8 об.

(обратно)

889

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 439.

(обратно)

890

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 353. Л. 18.

(обратно)

891

Носков В.В. Войны капитана Конкевича (Вымысел и реальность в произведениях А.Беломора) // Новый Часовой. № 10. 2000. С. 196–200; Зонин С.А. Под псевдонимом Беломор // Гангут. Вып.15. 1998. С. 98 — 102.

(обратно)

892

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 1460. Л. 60 об.

(обратно)

893

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1. Л. 75 об.

(обратно)

894

РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 2275. Л. 243, 244.

(обратно)

895

Кронштадтский Вестник. 1885. 16 и 25 августа.

(обратно)

896

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 7. Л. 80.

(обратно)

897

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 59.

(обратно)

898

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 404. Л. 53 об — 54 об.

(обратно)

899

Н.М. Баранов действовал через К.П. Победоносцева. См. К.П. Победоносцев и его корреспонденты… Т. 1. С. 828, 829, 903.

(обратно)

900

РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 8. Л. 74. Ср. Хренков А.В. Указ. соч. С. 43.

(обратно)

901

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 451. Л. 26.

(обратно)

902

РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 67. Л. 15.

(обратно)

903

Так, служивший флаг-офицером С.С. Лесовского Л.П. Семечкин писал родителям из Нью-Йорка 14 сентября 1864 года, что наспех набранные команды судов не были подготовлены должным образом, свежая провизия не запасена и т. п. См. РГАВМФ Ф. 22. Оп. 1. Д. 69. Л. 354.

(обратно)

Оглавление

Введение

ЧАСТЬ I МОРСКАЯ ПОЛИТИКА РОСИИ В КОНЦЕ 70 — НАЧАЛЕ 80-х ГОДОВ XIX ВЕКА

  Глава 1 Российское Морское ведомство в конце 1870-х годов. Теория «двух флотов» и планы строительства мореходных броненосцев. Проект реформ адмирала Н.М. Чихачева

  Глава 2 Обсуждение вопроса о проведении Босфорской операции в конце 1870-х годов

  Глава 3 Российский Военно-Морской Флот в начале 1880-х годов

  Глава 4 Участие Морского ведомства в решении внешнеполитических задач. Кульджинсиий кризис. Ахалтекинская экспедиция. Морская демонстрация у Дульциньо. Разработка плана войны с Китаем

  Глава 5 Разработка судостроительной программы при адмирале А.А. Пещурове

  Глава 6 Особое совещание 21 августа 1881 года. Формирование военно-морской доктрины и уточнение судостроительной программы

  Глава 7 Первые шаги в подготовке Босфорской операции

  Глава 8 Содействие развитию коммерческого мореходства

  Глава 9 Морское ведомство в 1881 году. Смена руководства

Часть II МОРСКАЯ ПОЛИТИКА POCCИИ В ГОДЫ УПРАВЛЕНИЯ МИНИСТЕРСТВОМ АДМИРАЛА И.А. ШЕСТАКОВА (1882–1888)

  Глава 1 Корректировка и утверждение судостроительной программы 1882 года

  Глава 2 Египетский кризис. Суэцкий вопрос

  Глава 3 Разработка планов Босфорской операции. Первые учебные высадки

  Глава 4 Реформы в Морском ведомстве

  Глава 5 Начало реализации программы судостроения. Морское министерство и частная судостроительная промышленность

  Глава 6 Реакция Морского министерства на германские планы войны с Россией. Корректировка судостроительной программы

  Глава 7 Поиск мест для создания опорных пунктов в океанах. Морское ведомство и внешняя политика России на Дальнем Востоке в первой половине 1880-х годов

  Глава 8 Российский флот и Афганский кризис. Вопрос о протекторате над Кореей

  Глава 9 Морская политика России в бассейнах Черного и Средиземного морей в середине 1880-х годов. Блокада Греции международной эскадрой в 1886 году

  Глава 10 Поездка И.А. Шестакова на Дальний Восток

  Глава 11 Болгарский кризис

  Глава 12 Морская политика России в бассейне Тихого океана. Программа дальнейшего освоения дальневосточных районов

  Глава 13 Морская политика России в Средиземноморье во второй половине 1880-х годов. Десантные учения на Черном море

  Глава 14 Обсуждение вопроса о незамерзающем военном порте на Балтике

  Глава 15 Зависимость морской политики России от отношений с Германией и Францией

  Глава 16 Судостроение во второй половине 1880-х годов

  Глава 17 Российское правительство и коммерческое мореплавание в 1880-е годы

  Глава 18 Поиск пунктов базирования крейсеров во второй половине 1880-х годов

Заключение

Источники и литература

*** Примечания ***