Рассказы [Александр Николаевич Чуманов] (fb2) читать онлайн

Александр Чуманов Рассказы

26 ноября 2008 года на пятьдесят девятом году жизни умер Александр Николаевич Чуманов, поэт, прозаик, публицист, постоянный автор нашего журнала в течение ровно тридцати лет. За эти годы Александр Николаевич издал четыре книги прозы, четыре сборника стихотворений. В 1987 г. стал лауреатом премии журнала «Уральский следопыт», в 2001 и 2004 гг. — лауреатом премии журнала «Урал», в 2002 г. — премии «Чаша круговая», а в 2005 г. — лауреатом премии им. П. П. Бажова за повести «Творческий день», «Брат птеродактиля» и роман «Три птицы на одной ветке». Этот же роман вошёл в лонг-лист премии «Русский Букер» в 2004 г. А книга прозы «Житуха» (2006) была номинирована на премию губернатора Свердловской области.

После выхода книги были написаны «ДЕДские народные сказки, или Были-небыли про то, где были — не были», ставшие последней прижизненной публикацией, приуроченной к 30-летию сотрудничества Александра Николаевича с «Уралом», а также ряд рассказов, часть из которых мы предлагаем вашему вниманию.

В настоящее время в издательстве «Банк культурной информации» готовится к выходу книга прозы Чуманова, которую автор уже, к сожалению, не подержит в руках.

Тесть

Перед свадьбой, как водится, отбоя не было от желающих поделиться с Петровым, во-первых, самым важным из собственного жизненного опыта, а во-вторых, снабдить абсолютно необходимыми инструкциями. И он, парень от природы деликатный, все эти глупости с похвальным вниманием выслушивал и честно старался на ус, как говорится, мотать, хотя, по правде сказать, удерживался уже с трудом, чтоб не нахамить со всею искренностью души этим бесчисленным доброхотам и почему-то назойливым будущим родственникам. Однако сдержался чудом каким-то и продержался, что называется, в рамках весь затяжной, так уж вышло, подготовительный период.

Впрочем, чудом этим была девушка Ирина, невеста Петрова, которую он любил без памяти уж с пятого класса и благосклонность которой ему, ей-богу же, недёшево досталась. Хотя на сторонний непредвзятый взгляд ничего чудесного в Иринке не было, помимо разве что тёмных бездонных глаз, во глубине которых наш Петров и затонул на всю жизнь, а также весьма твёрдого характера, проявлявшегося в полном отсутствии какого-либо кокетства, жеманства и притворства.

Да простой факт взять: при виде живой мыши или даже крысы Ирина не визжала и не спешила запрыгнуть на первое попавшееся возвышение, а наоборот, ничуть не колеблясь, хватала какой-нибудь увесистый предмет, либо даже с голыми руками отважно устремлялась в атаку на грызуна. Что благодаря отменной реакции и прирождённой меткости иной раз приводило к тяжким телесным повреждениям или даже полному уничтожению последнего.

В общем, так или иначе, а к роли жениха Петров подготовился основательно. И все наставления безропотно к исполнению принял. Даже родителей возлюбленной согласился «папой и мамой» в обусловленный момент поименовать, хотя и не без внутреннего сопротивления, ибо какие уж там «мама и папа», если вполне здравствуют настоящие родители, даже присутствуют тут же, пребывая, правда, в законном разводе. И свадьба прошла в полном соответствии с древними традициями да обычаями российской провинции. Петров даже что-то вроде тихого подвига совершил на собственной свадьбе — согласно опять же древнему обычаю, спиртного почти не пил, хотя, вообще-то, в свои двадцать с небольшим был вовсе не дурак выпить. Причём, очень мягко говоря. А если не мягко, то — надирался уже, можно сказать, регулярно, и это был, собственно, самый большой его минус в глазах Ирининой родни.

Но тут подобрать иной вариант было почти невозможно, ибо такое как раз шло поколение, по субъективным наблюдениям почти целиком пострадавшее от алкоголя, кто в совсем юном возрасте, а кто и в преклонном, когда уже казалось, что чаша сия благополучно миновала. И теперь из того по-своему несчастного российского поколения здравствуют лишь остаточные единицы, тем или иным способом научившиеся держаться подальше от коварного змия.

Зато уж наутро, пока основная масса гостей ещё не проспалась и не была готова к продолжению веселья, наш молодожён, бесцеремонно оставив юную супругу в постели одну, решил, что не будет зазорным, наконец, попировать маленько и самому. Для чего и товарищ нашёлся в лице бывшего теперь «дяди Васи», которого он накануне через силу «папой» назвал, и который первым, между прочим, несколько месяцев назад вслух высказал Петрову старшему, то есть новоявленному свату своему и, соответственно, свёкру, витавший в воздухе прогноз: «Они, по-моему, уже всё равно будут совместные». На том основании, что Петров с Иринкой уже три года дружили, так оно в ту пору именовалось, дважды разбегались будто бы навсегда, но ни в том, ни в другом случае не смогли преодолеть взаимного притяжения, обусловленного, очевидно, самой судьбой.

Петров с тестем тайком от всех уединились в тесной кухоньке и предались пороку. Водка, как водится, была до капли выпита в первый свадебный день, зато весьма приличной самогонки было наготовлено вдосталь, так что эта парочка ещё с неделю ни в чём недостатка не испытывала.

А в то утро тестю, как говорится, на готовое одного стопаря хватило, чтобы задать зятю сакраментальный вопрос, мучивший его, вероятно, давно. Тоже — эпоха.

— Ну что, зять, — с трудом формулируя, спросил отец двух дочерей, одна из которых только что выросла, а вторая обещала сделать то же самое в ближайшее время, — всё, надеюсь, нормально у вас с Иринкой прошло?

— Нормально, отец, не беспокойся, — слегка, пожалуй, недопонял сути вопроса Петров, а может, и допонял, однако постеснялся ответить более обстоятельно.

— Короче говоря, девушкой она тебе досталась? — не утерпел-таки отец.

— Да-да, всё в порядке! — поспешно заверил Петров, после чего они оба столь же поспешно и даже не сговариваясь накатили ещё по стопарю. Такая щекотливая тема, небось, разволнуешься тут.

— Вот, — с чувством глубокого, как говорится, удовлетворения подытожил тесть, — и вторую тоже с «целиной» выдам!

При этих словах мутная, как самогон, слезинка выкатилась из его левого глаза, хотя правый глаз остался совершенно сухим. Может, причиной столь странного физиологического феномена была давняя контузия отставного старшины.

И вдруг во весь голос тесть затянул свою коронную песню «Не ругайте меня, дорогие…», которую дальше первой строчки Петрову не довелось услышать ни разу, потому что песня эта, единственная в репертуаре, считалась в семье признаком последней степени опьянения исполнителя, в силу чего, едва её заслышав, жена, либо кто-то из дочерей, либо все трое разом бросались сломя голову к отцу, словно он вытворял нечто непотребное, и всеми возможными способами немедленно прекращали пение. Во избежание чего — так Петрову на всю жизнь и осталось неясным. Сам он не слишком стремился понять, а они все такие были «тихушники», что из любой ерунды вечно устраивали «страшную тайну».

Это, кстати, и ввело Петрова в некоторое заблуждение. Он-то, когда большое светлое чувство только-только взаимность обрело, думал, что судьба ему подарила редкостную недотрогу. А вскоре выяснилось, что — нет, ничего подобного, что если всё в глубокой тайне проделывать, то девочка Ирина способна к весьма рискованным, если не сказать легкомысленным, поступкам.

Ведь это она, именно она некогда совратила благородного рыцаря Петрова, дав ему недвусмысленно понять, что пора уже их платоническим отношениям, ограниченным поцелуями да робкими касаниями перейти в следующее качество. Тогда как Петров был настроен покорно дожидаться первой брачной ночи, ему и в голову не приходило, что с Иринкой у него может выйти как-то иначе. То есть прозрачный намёк возлюбленной его не то чтобы шокировал, однако явно застал врасплох. Отчего, быть может, Петров поначалу оказался не на высоте, потом уж помаленьку настроился…

Это произошло во времена, когда о сексуальной революции ещё никто слыхом не слыхивал, правда, размножались люди гораздо интенсивнее, чем теперь. А уж ответить на подобную инициативу девушки отказом в любые времена считалось и считается самым немыслимым делом…

Таким образом, пришлось Петрову в первом доверительном разговоре с тестем проявить неискренность. Действительно, зачем травмировать новых родственников, тем более столь страшащихся какой бы то ни было огласки. И ещё мнилось Петрову, что, когда всё тайное станет явным, его деликатность, великодушие и благородство будут по достоинству тестем да тёщей оценены и хотя бы уравновесят его явные, каждому очевидные недочёты. Однако этого, как легко догадаться, не произошло. Потому что так лишь в художественной литературе бывает. Точнее, бывало раньше.

Другими словами, ещё года за два до официального бракосочетания Петров со своей будущей Петровой впервые познали восторг интимной близости, от которого отказаться уже не смогли. И то, что им столь долго удавалось хранить свою тайну от всех, в сущности, чудо. Если даже теперь, когда столь доступны, популярны, дёшевы и эффективны самые различные превентивные средства, российское юношество, да и не только юношество, то и дело попадает в незапланированные ситуации. Чудо, которое в одиночку обеспечивал всегда сам Петров, мужественно и самоотверженно превозмогая свои молодые, задорные рефлексы. Вот какими ответственными товарищами были некоторые рядовые, уклоняющиеся от общественной работы комсомольцы.

Будущие добропорядочные супруги и впредь бы неизвестно до каких пор подобным образом «тихушничали», если бы Петров однажды, причём, как обычно, вполне осознанно, не принял решение капитулировать перед рефлексами, ибо это отбирало слишком много рассчитанных на долгие годы психофизических ресурсов. Действительно — сколько можно, не железный ведь. Тогда же и условились: «Как только — так сразу». Благо, брачного возраста уже оба достигли.

И через полгода у них первая дочка родилась. Что наверняка отметили про себя все более-менее дотошные, но уж никто ничего уточнять не стал…

А Петров с тестем как-то незаметно здорово сдружились. Ну не то чтобы сдружились, но обнаружилось много чего, этих двух людей сближавшего. Конечно, и тот, и другой прежде также увлекались рыбной ловлей да «тихой охотой», но не слишком-то сильно, однако тут совпало, что Петров в ближайшее после женитьбы лето давнишнюю свою мечту смог осуществить — купил-таки мотоцикл с коляской. А в те времена подобное приобретение просто обязывало всерьёз увлечься названными исконно российскими забавами. Которые, в свою очередь, хоть как-то и от пьянства беспробудного оберегали, благодаря чему пользовались среди российских жён если не почтением, то, во всяком случае, попустительством.

Петров купил мотоцикл, а тесть сразу инициативу проявил: гараж строить. Сам-то владелец транспортного средства, в силу молодости и безалаберности, ещё б когда собрался, ибо мотоцикл достаточно надёжно сохранялся от возможных угонщиков и лиц, склонных расхитить его по частям, в обширной, обнесённой высоким заплотом ограде при частном домике одного из родственников. Притом, под навесом и под охраной внушительного, правда, совсем не свирепого пса.

Впрочем, тестю не столько гараж был нужен, сколько погреб для хранения картошки, однако пространство страны тогда под погреба не выделяли, а под гаражи как раз выделяли. И многие тогда строиться затеяли, вовсе не имея в виду стать когда-либо автомотовладельцами…

А хорошие времена были! Хотя советская торговля мало что могла предложить для удовлетворения частнособственнического инстинкта, зато, даже почти ничего в буквальном смысле не воруя, можно было запросто выстроить вполне приличную по действовавшим тогда стандартам недвижимость, ибо много чего годного для дела бесполезно валялось не только по территориям промпредприятий, но и попросту захламляло окрестности. И благодаря вспыхнувшему вдруг локальному строительному буму порядка в окрестностях стало, пожалуй, больше.

Так, Петрову с тестем начальство ЖЭКа, посулив даже маленько за работу заплатить, позволило разобрать печные трубы, понапрасну, после подведения газа и горячей воды, торчавшие над их трёхэтажкой и представлявшие реальную опасность для гуляющих вокруг дома людей. Ведь трубы сами по себе начали уже разрушаться, и нет-нет да падал с крыши кирпич-другой, пока, к счастью, не попадая ни в какую живую цель.

Это была целая эпопея, когда Петров с тестем, грязные, как трубочисты, устроив некое подобие желобов из подручного пиломатериала, спускали с крыши кирпич за кирпичом. Народ глазел на них да ехидничал, советы порой здравые, но чаще идиотские давал, а когда возле подъезда образовался аккуратный штабель целёхонького кирпича, начал ещё и укорять работников за как бы нетрудовой доход, мол, так-то на шермачка и, более того, с приплатой воздвигнуть строение всякий дурак бы не отказался. И некоторые даже, ничуть не таясь, растаскивали материал для общественных якобы нужд, заделывали добытыми тяжким трудом да с риском для жизни кирпичами ямки в дворовом асфальте, а также пятачок перед своей частной сарайкой благоустраивали.

Одному такому Петров чуть было сгоряча «рыло не начистил», насилу его тесть удержал, хотя ему, контуженному и вообще-то временами довольно психованному, может, ещё труднее было в данной вопиющей ситуации…

А потом Петров на своей работе выпросил у начальства также бесплатно некую давно списанную стальную конструкцию, из которой посредством электросварки получились вполне добротные ворота. А тесть у своего начальства — старые трубы, которые стали балками для кровли.

Всякого же другого железа, необходимого в качестве арматуры для бетонного перекрытия погреба, они и вовсе в ближайшем к гаражному массиву леске насбирали.

Наконец приступили к собственно строительству. И погреб, предварительно за бутылку вырытый экскаватором, заделали довольно быстро. Выложили внутри кирпичом, залили верх железобетоном, сделали лаз из того же кирпича да всё обратно с прочим ландшафтом сровняли. И вдруг осознали, что для того и другого это ж первая в жизни собственноручно созданная недвижимость.

И запировали! Идут с утра якобы производить работы, а сами по дороге — в магазин, потом — в погреб. И общаются непринуждённо. Уютно, не жарко, не докучают посторонние. Жёны обеспокоятся, мол, мужики-то наши заработались и даже на обед не идут, потащат питание непосредственно на рабочее место, а на рабочем месте не видать никого, только из недр уже доносится знакомое: «Не ругайте меня, да-р-ра-гие…»

Так что строительство застопорилось. И растянулось на весь строительный сезон. И надо заметить, пировали тесть с зятем чаще всего на тестевы деньги, что тесть считал делом нормальным, а зять если и пытался иногда это опровергнуть, то не слишком настойчиво.

— Это ж зять — не хрен взять! — любил растолковывать любопытствующим, демонстрируя беспредельное благодушие, тесть.

На что зять возражал сугубо мысленно: «Это с тебя, папаша, взять не хрен, а у меня мотоцикл есть, скоро машину куплю, потому что зарабатываю, слава Богу, по сравнению с тобой — втрое…» Мысленно возражал, но вовсе не потому, что побаивался тестя — кого там бояться-то — а просто не хотел лишать человека его маленького удовольствия, тем более что оно, как ни крути, оплачено. То есть иными словами, начав сразу после первой брачной ночи, так и продолжал подыгрывать старику. Жалко, что ли.

А тесть, однако, во вкус входил. Наверное, во-первых, потому что собственного сына ему Бог не дал, но подсознательно всегда хотелось иметь наследника не столько капиталов, сколько нажитой за долгую жизнь мудрости; а во-вторых, небось, каждый соловьём зальётся, если ему во всём поддакивать да одобрение по каждому поводу выражать.

Тесть во вкус входил, но, думается, не перебарщивал, иначе деликатный, однако вовсе не лишённый достоинства Петров рано или поздно взбунтовался бы. Наставления и назидания тестя по общим вопросам бытия на фундаментальность и глобальность не претендовали, со взглядами самого Петрова никогда радикально не расходились, и в основном их беседы носили характер обыденно-житейский, про грибы да рыбалку, так что повода для принципиальных разногласий было даже и не сыскать. Только Петров иногда, как сказали бы теперь, «прикалывался» над тестем — высказывал некоторое суждение из области, совершенно неведомой старику, на что тот непременно отвечал в том смысле, что да, разумеется, это же элементарно. А зять тут же всё переворачивал, мол, с другой, однако, стороны… И тесть опять не давал договорить, опять перебивал, дескать, разумеется, дескать, козе понятно. Но Боже упаси расхохотаться…

Как, разве они жгучих политических проблем не касались ни разу за все годы регулярного общения? Да, может, и касались. Однако есть подозрение, что в те года, похоже, самые благополучные во всей долгой отечественной истории, «отцы и дети» в оценках текущей политики и международного положения проявляли трогательное единомыслие, что, вне всякого сомнения, с лихвой компенсировало все материальные дефициты незабвенной эпохи. Эх, понимать бы это тогда!..

А вот про войну тесть почему-то не рассказывал никогда. Разве что, бывало, обронит словечко-другое, и всё. Хотя, скорей всего, ему было что порассказать такого, о чём в книжках тогда не писали. Ведь и в финской, короткой, но кровопролитной, поучаствовал, и ленинградскую блокаду прорывал, причём не снаружи, а изнутри, и ехал потом в теплушке через всю страну япошек добивать.

Впрочем, и зять ни малейшего интереса к устным мемуарам тогда не проявлял. Ему своего родного фронтовика за глаза хватало, который, в отличие от тестя, не то чтобы любил, но как-то не умел уклоняться от приглашений в школы и другие учебные заведения накануне Дня Победы да прочих красных дат. И отцовские воспоминания Петров, волей-неволей, не раз слышал.

Конечно, в технологии приготовления «мемуарных блюд» он тогда, да и потом мало что кумекал, однако догадывался по скудости отцовских наград и по его трём тяжёлым ранениям, что военные приключения и военные будни — вещи, редко совпадающие.

Вот и тесть, проведя на позициях гораздо больше времени, нежели отец, поскольку отдыхать в госпиталях существенно меньше пришлось, имел лишь две боевые медали, а все прочие — юбилейные. Так что главный подвиг обоих, как много позже уразумел Петров, состоял в том, что они в этой мясорубке выжили и вернулись, и произвели потомство, и без всякой, как считается теперь, совершенно необходимой психологической реабилитации остались не опасными, а, совсем наоборот, полезными для общества людьми…

— Только дураки ложат в погребе стенки на цементный раствор, — разглагольствовал тесть, — а мы будем ложить на глину. Чтоб — дышало.

— Ты чо, отец, это же печки на глину кладут, потому что там — обжиг, а погреб — не печка всё ж! — пытался, впрочем, довольно вяло, возражать зять.

— И погреба на глину! Чтоб — дышало. На первый снег ссышь, а споришь! — эта поговорка была у тестя одной из самых ходовых.

— Да больно надо мне с тобой спорить! На глину — так на глину. Дело хозяйское.

И Петров впрямь не воспринимал гараж своей собственностью, мотоцикл воспринимал, а гараж — нет. Даже почему-то и потом, после смерти бесценного тестя. Почувствовал же себя полноценным собственником много позже, когда почти одновременно насквозь прогнила кровля и завалился злополучный подземный бункер, так что ремонт сооружения обошёлся в несколько раз дороже, чем некогда капитальное строительство.

Зато при строительстве здорово сэкономили на цементе, который, в отличие от прочего, пришлось покупать. И средства, отпущенные тёщей согласно смете, само собой, пропили…

Тут надо заметить, что ни мать, ни дочь столь частые возлияния их мужей особо не волновали. Ибо они из некоего широко бытующего поведенческого стандарта не выбивались, воспринимаясь почти наравне с капризами, например, погоды, характерными для уральского хребта. Однако Петров из другой, хотя и развалившейся, семьи перешедший в эту, знавал существенно иное отношение к алкоголю. Стандарт стандартом, но его поле допусков всё же достаточно широко. Знавать-то знавал, но ему и в голову не приходило навязывать новой родне чуждую ей умеренность. Наоборот, едва он в этот коллектив влился и органично вписался, ему страшно всё понравилось — такие милые, весёлые, компанейские люди, с которыми он мгновенно почувствовал себя как рыба в воде. Ну, ни малейшего занудства, ничего напоминающего мамины, да и нередко отцовские назидания!..

Вообще-то по основной специальности тесть был сапожником. И однажды, можно сказать, на глазах зятя стачал всамделишные сапоги. Притом женские. Очень добротные, с натуральным овчинным мехом внутри, но, без преувеличения, устрашающие на вид. Только тёща и вынуждена была согласиться их надеть. Хотя вообще-то тоже предпочитала что получше. Всё же она тогда не старухой запечной была, а бухгалтером, иначе говоря, совслужащей.

В общем, фабрика «Уралобувь» уже в те времена подобным кустарям не оставляла ни малейшего шанса, разве что в мастерской по ремонту, в дерматиновый запон обрядившись, день-деньской молоточком постукивать, исполняя копеечные заказы населения. Однако такая работа для бывшего бравого старшины, не имеющего никакой инвалидности, была не то чтобы постыдной, однако явно не престижной, хотя слова такого ещё не знал никто.

И тесть предпочитал трудиться на окрестных промышленных предприятиях представителем разных профессий, не требующих сколько-нибудь длительного освоения. Таких профессий, между прочим, было да и продолжает оставаться подавляющее большинство. И людей таких, которые в общем-целом умеют всё, но как следует — ничего, в нашем, по крайней мере, государстве тоже подавляющее большинство. Сейчас, правда, широкое хождение имеет словечко «профессионал», но в девяноста случаях из ста этот титул присваивается абсолютно произвольно.

И гордыня обычно — обратно пропорциональна квалификации. И оно понятно — как жить человеку без профессии да ещё и без самоуважения. Кто тебя, дурака, уважать станет, если ты сам себя не уважаешь…

Однако хочется всё-таки заметить, что высокий профессионализм в некоторой конкретной области и всеохватный, но малоквалифицированный универсализм есть категории, тесно связанные классическим принципом единства и борьбы противоположностей. И нельзя однозначно утверждать, что одно безусловно хуже другого. Потому что первое присуще экономически и политически стабильному обществу, тогда как второе жизненно необходимо обществу динамичному, находящемуся в изнурительном творческом поиске своего особого, кремнистого пути…

А зато фундамент Петров с тестем сработали в один день. И канавки по периметру прокопали, и битым кирпичом их наполнили, и жидким — уже цементным — раствором залили, и сверху для красоты пригладили всё это дело мастерком. Получилось, как у людей. Хотя потом ворота постоянно перекашивало по мере замерзания или, напротив, оттаивания почвы, да стены то и дело трескались. Так ведь у людей — тоже.

И боковую стенку они сложили довольно быстро. Хотя сперва, конечно, имея вместо практического опыта лишь праздные наблюдения за чужой работой, попытались подойти к делу максимально солидно с применением отвеса, уровня и даже шнурки, как выражаются матёрые каменщики. Но вскоре им это дело наскучило, практического смысла в нём на первых рядах кладки не увидели мужики никакого и дальше стали шлёпать так, полагаясь лишь на свой глазомер, несколько разрегулированный, как обычно, алкоголем.

А когда стенка выросла на метр и стали отчётливо видны удручающие, где-то даже сулящие катастрофу недочёты, когда половину кирпича, а главное, цемента они издержали, было уже невозможно придать работе надлежащий вид. Даже посредством отвеса, уровня и шнурки. Работники наши было приуныли, тесть сгоряча высказал ультрарадикальную мысль: разломать к чертям собачьим всё, пока не схватилось намертво, да завтра на трезвую голову начать по новой. Но тут очень кстати забрёл на огонёк один гаражный сосед, более сведущий в строительном деле, и ребят, как мог, постарался утешить. «Ничо! — сказал он оптимистично. — Бывало и хуже. Заштукатурится — нормально будет. Только, может, раствору штукатурного поболе уйдёт».

А штукатурить-то — ещё когда! Да и вообще, дойдёт ли дело до такого, в сущности, излишества. Так что разлили на радостях остаток напитка на троих. Мужик, скорей всего, ради того и гулял по стройке, чтоб советом профессионала кому-нибудь подсобить да чтоб налили граммульку. Не в качестве платы, разумеется, а просто…

Забегая вперёд, скажем, что стенка и впрямь не пала. Иногда то там, то тут, как уже говорилось, трескается под действием природных факторов, но стоит. Как и до штукатурки никогда не суждено было делу дойти.

Половину задней стенки, согласно уговору о коллективном строительстве, тоже аналогично склали. Сосед, правда, маленько поматерился, свою половину возводя, но деваться ему от таких соседей было некуда. Тем более что это был отнюдь не самый худший вариант соседства, так как некоторые растянули долгострой аж на несколько лет, и никакие меры общественного воздействия не помогали. А Петров с тестем всё же уложились в коллективно утверждённые сроки — к осени сдали объект в эксплуатацию, хотя и с традиционно многочисленными недоделками. Денег же на капстроительство ушло совсем мало, пиломатериал и тот насбирали повсюду «бэушный», потратившись, собственно, только на гвозди, цемент, шифер да замки. Хотя кое-кто умудрился и этого избежать — гвоздей старых навыправлял, кровлю сделал шлакозаливную, замки собственными руками изготовил на работе.

В общем, гараж вышел какой-никакой, а всё ж таки капитальный. И по сей день Петров в нём свой автомобиль сохраняет от воров и неблагоприятных погодных условий без какой-либо существенной реконструкции. Разве что кровлю пришлось поменять да завалившийся погреб зарыть и сверху пол настелить дощатый. Но все эти работы проделал не сам Петров, а наёмные таджики, отчего и довольно высокие в совокупности траты получились.

Вот только в то лето вышел у Петрова с тестем существенный недобор грибов-ягод, а также недолов рыбы. Надеялись в другой год наверстать с лихвой, мечтали помаленьку, как обычно, пируя в свободное от работы на производстве время, планировали себе безоблачное, полное малых и средних радостей будущее, ан вышло по-иному…

Под Новый год ударили такие морозы, каких ни до того, ни после того ни разу не было. Где-то аж под пятьдесят. По счастью, в те времена казённые котельные казённые же квартиры отапливали щедро, никто копейки на собственном русском газе не думал экономить, так что праздник Петров со своей новой многочисленной роднёй встретил нормально. И даже особая приятность всеми ощущалась: вот, мол, сидим, выпиваем спокойно, ни о чём душа не болит, а на улице что творится — птички на лету замертво падают, одна на проводе сидела, клюнула его зачем-то и моментально прилипла языком, так и висит уже который день, бездомные кошки с собаками вповалку спят в мусорном контейнере.

Первого же января Петров с тестем, хотя лишь под утро отрубились кто где, проснулись рано, потому что головы были чугунные и во рту характерные сухость да мерзость ощущались. Проснулись и давай, стараясь никого не разбудить, средство для поправки головы искать. Однако средства нигде не было ни капли. То ли вредные бабы так надёжно заныкали, то ли впрямь все запасы прикончили за истекшие сутки.

— Беги, — шепнул тесть, — и не дай тебе Бог вернуться с пустыми руками!

И Петров побежал… В гастроном, куда ж ещё. И там ему, дрожащему, вручили спасительное лечебное средство, которое представляло собой мутную почему-то ледышку внутри причудливо лопнувшей бутылки. Продавщица велела нести бутылку аккуратно, как младенца, или лучше засунуть её в карман. Но карманы у Петрова были не достаточно вместительны, а потом он попросту забылся, взял бутылку за горлышко, чтоб весело её помахивать, а она возьми и развались, и вдребезги разбейся.

Так он и принёс вместо бутылки водки кусок льда, конфигурацией, само собой, в точности соответствующей.

— Это чо? — в недоумении выпучил глаза тесть.

— Водка, чо больше-то! — Петров был чрезвычайно доволен произведённым эффектом.

— А-а-а, давненько такого не видел, с финской, пожалуй… Ну, отколи кусочек пососать. — И тесть плотоядно облизнулся, особого чуда в случившемся не усмотрев.

— Да щас растает! — хотел урезонить его зять.

— Пока ещё… Давай, заместо конфетки.

И они откололи ножиком по куску, положив остальное в эмалированную миску таять. Петров счёл заметить, что вкусовое ощущение впрямь ни с чем не сравнимое, тесть, судорожно сглотнув сорокаградусные слюни, подмигнул: мол, ещё бы.

А через каких-то два часа у тестя вдруг, вопреки всеобщей убеждённости в принципиальной невозможности чего-либо подобного, обложило всё горло. То есть началась страшенная ангина, какой он отродясь не знал. Собственно, он вообще никакой ангины отродясь не знал.

Конечно, через пару дней интенсивной домашней терапии мужику стало существенно лучше, однако излечить горло совсем не смогли ни за месяц, ни за два. Наоборот, через два месяца наступило резкое ухудшение. И только тогда тесть отправился к докторам. Может, впервые после войны. Потому что на войне они так ему надоели, что в день подписания маршалом Жуковым «капитуляции» он зарёкся когда-либо своими ногами ходить в медсанбат. И до семьдесят седьмого года ни разу не ходил. Но тут пришлось. Два раза. Сперва — в районную поликлинику к ухогорлоносу, а потом — в онкоцентр. Где ему понаписали и в конверт запечатали. Чтобы по месту жительства отнёс. И он отнёс, но прежде конверт разорвал и всё прочитал. А там — опухоль. Без уточнений. Но отставной солдат сообразил и так. Да ещё — от оперативного лечения отказался.

Когда Петров это дело узнал, у него аж под ложечкой заныло. Не ожидал от тестя такого. И от себя тоже не ожидал. Думал, что у него отношение к тестю чисто формальное, а вдруг оказалось — нет. И не придумал ничего лучшего, как взять бутылку и — к нему. Нет, не утешать, конечно, а всего лишь попытаться сговорить старика на операцию. Многим же помогают. Особенно, когда оно — снаружи или — почти снаружи, как у тестя. А тот, едва бутылку завидел, не слушая ничего, прогнал любимого зятя…

Так много лет с тех пор прошло, что Петров сам тестем сделался. И дедом, само собой. Возраст его уже вплотную приблизился к тому, который не преодолел его старый добрый приятель. И Петров, прекрасно понимая, что в таких делах самую главную роль играет наследственность, те не менее готовится. И тоже давно решил: если что, резать себя не даст. Ибо достижения медицины имеют слишком отдалённое отношение к нему и другим таким же гаврикам.

А ещё он всерьёз намерен, когда окажется там, попроситься к тестю в подразделение. Потому что его армейский опыт со всей определённостью доказывает: ни от одного командира так не зависит благополучие рядового, как от ротного старшины.

Тем и лечись

На последний лёд Петров так ни разу и не собрался. Как и на первый — несколькими месяцами раньше. Совсем разленился, распустился, морально разложился. В общем, поддался. Ну, той, которая к кому-то приходит уже в сорок, а кто-то ещё и в восемьдесят живчик. Которому люди обычно охотно подыгрывают, потому что он такой забавный на взгляд со стороны — жалко, что ли — чем бы дитя ни тешилось, как говорится.

На последний лёд не собрался, но потом, в середине мая, когда по его расчётам на Карагузе должен начаться нерест чебака, всё же героическое усилие над собой совершил. Ночь-полночь выехать пороха, правда, не хватило, в окно поглядел — погода показалась не ахти, хотя прежде всегда, как истинный рыбак, поступал по принципу: «Погоду с собой не привезёшь», то есть если собрался, то — хоть камни с неба. Но, встав, по обыкновению, в половине седьмого, устыдился: на небе — ни облачка.

И рванул. На удачу, собственно, даже не настраиваясь, мол, какая может быть удача, если — ни подготовки основательной с вечера, ни сноровки прежней, ни даже удочек путёвых, которые в наличии, вообще-то, есть, как не быть, но на большую рыбу ещё лет десять назад настроены, когда крупная рыба довольно успешно ловилась на них. То есть закинул в машину одну бамбуковую, по чистой случайности не выкинутую на свалку, да и погнал. Только ещё заскочил на рынок малинки купить.

А всё же, на удачу не рассчитывая, твёрдо помнил по многолетнему опыту, что излишне основательная подготовка почти никогда не даёт желаемого результата, а когда вот так, с бухты-барахты, то, бывает, улыбнётся фортуна…

Приехал на место — солнышко уж высоко, и лёгкий юго-западный ветерок прибрежные кустики шевелит, но это и к лучшему, в штиль клёва никогда не бывает. На озере — ни души, то ли дураки все, то ли, наоборот, один Петров, но не возвращаться же, не попробовав.

Лодку надул, удочку трёхколенку, кривую от многолетнего лежания в чехле, сразу на берегу собрал, баночку с насадкой — в карман, да и выплыл. И встал от берега метрах в пяти, ничуть не тревожась относительно возможных неприятностей со стороны рыбинспекции. Во-первых, редко она сюда наезжает, во-вторых, нарушение-то ничтожное, поскольку хорошую удочку с берега даже дальше можно забросить.

И в одном только Петров просчитался, хотя вряд ли это можно просчётом считать. Чебака не оказалось — то ли срок ему не вышел, то ли он другое место для своих интимных дел облюбовал, зато окуни сущую оргию вокруг лодки устроили. Да в основном — горбачи. И почему-то чуть не поголовно самцы. Хотя всегда уверен был старый рыбак, что наиболее крупная рыбёшка — самки. Природа, между прочим, вообще любит нам иногда по носу щёлкнуть, чтоб не очень-то заносились со своим опытом и знанием секретов.

И давай Петров почём зря воду вокруг себя допотопной хворостиной хлестать. Клёв разыгрался — только успевай! И груза лет да, более того, хронической лени — как не бывало. Вот ведь сущая ерунда — окунишки эти, хоть как на них посмотри, а терапия для души и, тем самым, даже для тела — ни одно лекарство не сравнится! Разве что водочка родимая, так и то — побочный эффект в виде похмелья да дури в мозгах весь лечебный смысл обнуляют и очень часто большой минус дают.

А погода между тем стала постепенно портиться. Ветер — всё свежее, волна всё выше, благодаря чему клёв, наоборот, только интенсивней. Рыбёшка от прикосновения тёплой руки так спермой и брызжет, видимо, сперва самки икру отметали, а потом, второй очередью, самцы пришли её оплодотворять — интересно всё же у них это дело поставлено, бесконтактно, а тем не менее все довольны, отчего аппетит отменный. У рыбака же белая «рыбья страсть» по рукам ручьём течёт и все коленки в ней же, но он ни что внимания не обращает, как автомат работает, между тем ледяная волна уже пару раз через борт лодки перемахнула и все штаны ему промочила. И Петрова помаленьку начинает трясти от холода, поскольку на нём ещё только рубаха байковая, тёплая же телогрейка в багажнике без толку лежит. Но из-за подобной ерунды сниматься, к берегу плыть, время бесценное терять? Да ни за что!..

А потом, когда уже деревенеют пальцы, становится затруднительно червячка на крючок нацепить, да и червячков полузасушенных остаётся чуть, приходит-таки в дурную голову здравая мысль: «Так ведь можно запросто эти парные органы, которые в районе поясницы, застудить. Сколько было случаев. Надо завязывать, пожалуй. Куда с ними, с окунями, в конце концов, и так Иринка ворчать будет…»

Но досидел-таки Петров, как говорится, до упора. Малинка вся до единой в дело пошла. Тогда только снялся с якорей. И через минуту, не взяв даже в руки вёсла, был у берега…

Если б не промёрз до костей и не трясло б его, как собачий хвост, он бы наверняка десантирование на берег благополучно произвёл. Не впервой. Но поскольку членами своими владел в тот момент неважно, то едва одну ногу на дно поставил, а вторую приподнял, чтобы — тоже, очередная волна как по лодке даст, а лодка, соответственно, как трясущегося Петрова толкнёт, так он — на четвереньки! Прямо в ледяную воду. Вскочил сразу, а — другая волна. И — вторично…

На берег выполз, как кистепёрая рыба. И уже, что называется, «кыш!» сказать не может. Штаны скинул, отжал да и обратно надел. Толку-то. Телогрейку кое-как напялил — тоже… А ещё ведь пожитки: лодку, рыбу и прочее надо складывать как-то, в машине, по возможности, не слишком напачкав…

Всё сделал Петров. В сущности, — «на автопилоте». И сел, наконец, завёл мотор, отопитель, конечно, сразу — на полную мощность. Вроде слегка полегчало. Тронулся…

В общем, пока ехал, пришёл в себя. Но потом и под тяжёлым стеганым одеялом полночи согреться не мог. К утру, однако, был уже в полном порядке, только некоторая тревога ещё оставалась, хотя о том, чтобы какие-либо профилактические мероприятия произвести, пока не поздно, даже не подумал. Не та ментальность, как говорится. Авось, Бог милует. Ведь раньше не однажды миловал. И дня через три остатки тревоги рассеялись лёгким облачком. Обошлось! Органы крепкие оказались. Так что ещё разик Петров сгонял на Карагуз, двенадцатилетнего внука Иванушку хотелось потешить, который за тот раз сильно обиделся. Но вторично, несмотря на отменную погодку, того веселья уж не было. Пик рыбьей «групповухи» прошёл. Да и вообще по воскресеньям рыба, как правило, отдыхает.

А через две недели у Петрова как заболело! В том месте, которым в случае надобности проктолог «занимается». Так заболело, что Петров, в большинстве случаев руководствующийся испытанным народным принципом «само пройдёт», уже дня через два в больницу рванул. Но при этом как-то совсем позабыл про случай на рыбалке. Только много дней позже то и другое вместе связал. Ну, нет потому что навыка квалифицированно болеть!

И старый, но при этом поразительно бестолковый поселковский хирург, недолго думая, геморрой у Петрова выявил. И, соответственно, прописал. Хотя пациент большое сомнение высказывал: откуда-де геморрой, Владимир Саныч, я ж когда-то штангой занимался, техника безопасности у меня, можно сказать, на уровне рефлекса, отчего до сих пор любые тяжести спокойно перемещаю, и — ни грыжи до сих пор, ни — тьфу, тьфу, тьфу — «острохондроза», ни этого самого? А хирург упорно — всё равно-де…

Ничего не помогло. Тогда только вспомнил купанье в талой, по сути, воде. Поделился этим с хирургом. Но тому любимый диагноз отменять — авторитет терять. Будто — есть что. Однако направление в ОКБ № 1 выписал. Раз пациент настаивает. Да только к узкому специалисту Петров собраться так и не смог. Как сказали ему, что нужно предварительно с собой сделать, да потом выехать из дома ни свет, ни заря, да потом выстоять несколько часов в очереди возле регистратуры, да что там с ним будут проделывать, если ещё талончик достанется — так и угас энтузиазм, который без того едва тлел. Ведь, помимо перечисленных трудностей, ещё и в машине трястись — мучение, стоять в очереди — мучение…

Вспомнилось: «По утрам он поёт в клозете…», — начало «как бы романа» Ю. Олеши «Зависть». Читал давно, а только теперь понял, что автор-то, видать, был не понаслышке знаком, как минимум, с геморроем…

В общем, решил Петров помирать. В конце концов, что он теряет-то. Помирать, поскольку рак прямой кишки (это он сам себе такой диагноз, тоже недолго думая, поставил) лучше не беспокоить. Насмотрелся, небось, по телевизору, как они мучаются, «спасённые» эти да их домочадцы. А если — не рак, то пусть «само проходит». Должно же рано или поздно. И стал ждать: «To be or not to be».

И промучился, считай, всё лето. Так долго и так сильно у него ещё ни разу нигде не болело. Ирину Васильевну и прочую родню тоской своей и мрачными приколами почти, можно сказать, подготовил. Ну, или заморочил. Хотя, пожалуй, ему всё же понемногу легчало. Но уж очень понемногу…

А посредине августа вдруг внука опять на рыбалку потянуло. Приятели-то его время от времени ездили куда-то с отцами, хвастались добычей своей, вот Иванушка и начал деда тиранить — погнали да погнали на Карагуз. Петров ему — ничего не поймаем, не сезон, но внук, если ему что-то втемяшилось, умеет так капать на мозги, как в древнекитайской пытке капают. И достал деда таки.

— Ладно, — сказал Петров решительно, будто опять в ледяную воду нырнул, — сгоняем разик. Вот будет у меня послезавтра выходной… Только не за паршивыми окунями, из-за которых я, можно сказать, помираю. На карпа настроимся. Когда-то на Карагузе я карпа успешно промышлял. Его там было немного, зато очень крупный. Может, остался ещё хоть один. И нам пофартит. Как в лотерее. Правда, я отродясь в лотерею не выигрывал…

И они поехали, хотя душа всю ночь так ныла, так, помимо воли и сознания, надеялась, что, может, погода к утру вдруг резко испортится. А то ведь предстоит день-деньской плавать по неизбежным волнам да ещё вдвоём, грести безостановочно несуразными весёлками, ёрзая по твёрдой такой фанерке, либо уж взять что-нибудь мягкое под зад — всё не так…

И опять Петров почти не готовился. То есть до самого конца надеялся, что либо сорвётся рискованная затея, либо проветрятся они, да и всё. Хотя вообще-то, пока внук совсем мал был, сам мечтал показать ему настоящую рыбалку, лишь только подрастёт. Но вот подрос, и так совпало, что, во-первых, в достижимых окрестностях не стало настоящей рыбалки; а во-вторых, и это главное, с дедом произошли необратимые возрастные изменения. Не столько физические, сколько психологические. И мечта сама себя словно бы застеснялась…

Загрузил в багажник мешок с «поставками», это такая разновидность жерлиц, да специальный пластиковый мешок с дырками, проделанными паяльником, кинул. Ещё несколько картофелин в мундире «впросырь» сварил, на кубики порезал. Вот и вся подготовка.

И опять не рано утром выехали, бабушку Ирину прежде на работу завезли, а сами — дальше. Но тут уже — расчёт, чтобы, когда доберутся, ветерок, хотя бы слабенький, дул. Тогда снасти удобней ставить, а также и собирать.

На озеро прибыли, а там у людей-то клюёт! Разумеется, не столь часто, как окунь по весне — у кого один карп, у кого два-три, но это уже обнадёживает. Тем более что народ промышляет на спиннинги, а такого количества крючков, какой у деда с внуком, нет ни у кого. Да ещё — «ба, знакомые всё лица!» С кем в прежние годы встречаться доводилось на этом озере, кто помнил о давнишних достижениях Петрова и за это его уважал — милейшие, словом, господа.

И сразу вспыхнул,казалось бы, напрочь потухший азарт в душе старого рыболова — долой все сомнения, к чёрту старческую лень и — вперёд, судно — на воду! Спешно разгрузились, сам принялся лодку накачивать — показалось, что внук недопонимает, отчего непозволительно копается, чуть не забыл даже Петров о ритуальном глотке чаю из термоса, только в последний момент вспомнив, рот впопыхах обжёг слегка, наконец, — отчалили. И так досадно было, что не выехали из дому пораньше. Бывает ведь, что приедешь — а клёв как раз и кончился. Кто вовремя успел, тот и наловил. Остальным же — дрыхнуть меньше надо было.

Далеко уплыли Петров с Иванушкой, на самую середину озера, чтобы, значит, никто лишний раз через их угодья не шастал, не булькал вёслами. Слава Богу, не весна, вода, если что, тёплая, внук плаванью давно обучен. Хотя, разумеется, ненароком вывалиться за борт никакого желания нет, но мало ли, всякое случиться может.

И стал дед внука обучать всему, чему сам в процессе жизни научился. Вёслами работать, картофельные кубики на крючки нацеплять — эх, надо было ещё банку сладкой кукурузы купить, а то на картошку только самая крупная рыба берёт, а которая помельче, другое порой предпочитает — остальным приёмам да уловкам, которые со стороны даже и не разглядеть.

Два часа ушло на установку снастей — работа, однако, промысел, но иначе не выйдет ничего — ни одной поклёвки за это время не случилось. С одной стороны — хорошо, управились без помех и лишних волнений, с другой — неважная примета. В прежние времена, если суждено было с добычей вернуться, обязательно первый карп попадался ещё на подготовительном этапе. А так — сразу озабоченность: «Ну, вот, как чувствовал…»

Но только к берегу наладились — шлёп-шлёп-шлёп-шлёп — покатился пенопластовый прямоугольник по воде, закувыркался, разматываясь!

— Есть, Иванушка, один есть! — заорал на радостях Петров. — Только б не сошёл!

— Где, где?! — у внука глаз, конечно, молодой, острый, но пока ещё не намётан.

— Да вон, вон, гляди — ныряет!

— Вижу! — внук от волнения безудержно хохочет, бывает и такая реакция. — Греби скорей!

— И так гребу. Не беспокойся, если хорошо сел, никуда не денется. А если плохо, то от нас не зависит…

А всё же гребёт Петров энергичней, чем давеча, давненько, небось, не было у него настоящей удачи. Гребёт, по ходу инструктируя внука, как обращаться с подсаком. Ему б, конечно, сподручней всё проделать самому, но даже в момент сильного волнения он понимает, что внуку более всего сейчас хочется полноценно участвовать. В этом же весь смысл, в конце концов.

И после непродолжительной борьбы зеркальный красавец сдаётся. Снасть не подвела, дед с внуком не оплошали. Хотя внук при этом так хохотал на нервной почве, что чуть из лодки не вывалился вместе с подсаком и рыбой. Впрочем, красавец не особо велик, Петров на глаз прикинул — килограмма три. Потом на берегу взвесили — так и есть. Не забыл глаз-то, хотя уже года два настоящей добычи не видал.

— Иванушка, даже если больше ничего не поймаем, расстраиваться не будем, ага?

— Ага, — немногословен у деда внук. Не в него пошёл. Хотя повседневное влияние всё же сказывается иногда.

— Рыбный пирог уже обеспечен, ага?

— Ага. Давай, звони бабе, чтобы тесто покупала.

— Точно. Щас…

Великое всё же изобретение — сотовый телефон. Как мы без него ещё недавно жили?

— Одного взяли, баба Ирина. Три кило. Так что рано не ждите нас — будем до позднего вечера промышлять. Вдруг повезёт ещё… Ну да, тесто… Привет от Иванушки. Пока…

А потом, поместив карпа в мешок и притопив среди зарослей ивняка, они наскоро, не ощущая вкуса, поедали взятые из дома припасы, а сами до боли в глазах всё вглядывались вдаль, пытаясь различить среди бликующих волн нечто такое, отчего бы, как давеча, прыгнуло в груди сердце да и зависло в невесомости. Но ничего с полной определённостью на таком расстоянии различить было невозможно.

— Дед, отчего ты не купишь бинокль?

— Так нет в нём, Иванушка, особой нужды. А купишь — да утопишь. Или украдут. Жалко будет. Он же дорогой.

— Я папе скажу, может, вы с ним сложитесь.

— Да не, зачем ему-то.

— С балкона будет смотреть. На окрестности. А ночью — на звёзды.

— Нужны ему звёзды…

— Ну, что ты, звёзды всем нужны!

— Да? Ты впрямь так считаешь?

— Конечно.

— Тогда… Тогда, Иванушка, я с ближайшей получки вам с папой бинокль подарю. И ты будешь брать его на рыбалку.

— Точно?

— Слово джентльмена…

Во второй раз они привезли аж четыре рыбины! Да две ушли, поломав крючки-двойники. Их, по идее, желательно бы каждый год менять — они, постоянно воткнутые в пенопласт, очень быстро ржавеют и теряют первоначальную прочность. Так что готовиться к рыбалке всё-таки желательно получше. Все четыре экземпляра явно превосходили предыдущий. Правда, зеркальных на сей раз не попалось. Одного даже взвесить не смогли — шестикилограммовый динамометр зашкалил. Решили, что где-то — семь с половиной. Или восемь. Пришлось ещё раз бабушке звонить — пусть тоже обрадуется.

В третий раз привезли одного. Тоже хорошего. Да один оборвал леску — это уж Петров оплошал. И на старуху бывает проруха. А потом, слегка передохнув, поплыли собирать снасти, надеясь ещё что-нибудь выловить напоследок. И дед уже оставил на берегу маленькую подушечку, на которой сидел. Потому что она, выскользнув из-под него, давно промокла. В лодке ведь всегда есть немного воды.

И действительно, поймали напоследок ещё карпа. В итоге вышло семь штук, а по весу — больше двух пудов, пожалуй. Едва разогнулся Петров, кряхтя вылезая на берег и радуясь, что всё так удачно вышло и, наконец, закончилось. Только теперь он почувствовал, как натрудил с непривычки спину, поясницу и руки. Пожалуй, несколько дней тело будет болеть, как избитое. Иванушка маловато ему помог — грести, тем более на резиновой посудине — дело весьма непростое. Довольно долго тренироваться надо. А зато — вот уж чудо, так чудо — почти совсем исчезла боль, которая терзала уже не один месяц, порождая самые чёрные мысли. Неужели ещё удастся какое-то время по-человечески пожить, радуясь разным приятным мелочам? Тьфу, тьфу, тьфу!..

Помыли лодку, подсушили её слегка — августовское солнце стремительно катилось к закату и уже плохо грело — погрузились, тяжеленный мешок с рыбой Петров кое-как завалил в специально взятую для этого пластиковую ванну. Чтоб в машине не напачкать. И — домой. Предварительно, само собой, по мобильнику предуведомив: готовьтесь-де. Работа предстоит нешуточная.

А едва вырулили на тракт, внук, вероятно, уже давно мучимый существенным, как ни крути, вопросом, поинтересовался-таки:

— Дед, а ты сколько мне рыбы дашь?

— Как сколько? — дед недоумённо пожал плечами, мол, какие могут быть сомнения. — Мы ж с тобой, Иванушка, артельщики, стало быть, всё — поровну.

— Да?! — явно обрадовался самый верный дедов напарник.

— Конечно. А ты разве иначе думал?

— Нет, но… Нет.

И после непродолжительной паузы:

— Дед, а сколько мы с тобой сегодня заработали, если — в деньгах?

— Ну, в магазинах свежий карп нынче по… В общем, поболе двух тыщ, пожалуй…

— Так погнали завтра снова, дед! Наловим, продадим — «штуку» тебе, «штуку» мне. Плохо, что ли?

— Хм-м-м… Не плохо, конечно. Да только торговать — это, Ваня, совсем отдельная работа. Не так оно просто. А кроме того, видишь ли, я всю жизнь рыбалкой увлекаюсь, однако подобных удач на моём веку было не шибко много. Я их все до одной помню, между прочим. Со всеми подробностями.

— Значит, это мне так повезло?

— И мне, внучек. Мне даже больше. Знаешь, как я рад, что всё-таки успел показать тебе настоящую рыбалку. Уж не надеялся. И ты теперь убедился, что твой дед тоже — пацан реальный. И когда-нибудь ты скажешь своему внуку: «А таких рыб, каких мы с моим дедом ловили, я больше никогда в жизни не ловил!»

— Почему?

— По кочану!.. Пошутил я, Иванушка, всё у тебя ещё впереди. Всё…

Когда подъезжали к дому, внук снова поинтересовался:

— Так как — завтра?

— Никак. Я сегодня свой ресурс выработал дня на три вперёд. Так что уж — потерпеть придётся.

— А может — всё-таки?

— Ванька, ты хочешь, чтоб я прямо на рыбалке помер?!

— Ну, тогда через три дня обязательно.

— Обязательно. Если погода позволит…

Погода позволила. И ещё несколько раз позволяла, хотя столько рыбы больше ни разу не удалось наловить. Зато один экземпляр аж на девять с половиной килограммов потянул. Его Иванушкин отец прямо в ванне часа полтора разделывал. Кровищи — как от поросёнка было.

А потом зарядили осенние дожди. И больше с рыбалкой не вышло. Зато уж на будущее лето дед с внуком — непременно. Сперва — за окунями. Только надо будет уже здоровье-то поберечь. Пока самому себе способен вразумительно объяснить — зачем. Хотя большинство людей вопросы себе вообще задавать не способно. Счастливчики.

Кетчуп нашей печали

Середина ноября. Ждали-ждали — дождались, наконец. После надоевшей до чёртиков слякоти да тьмы египетской вдруг мгновенно похолодало, и за какой-нибудь час высветлил измождённую сезонными трудами землю лёгкий снежок. И две ночи кряду выдались тихими да звёздными с морозцем под двадцать. А к пятнице отпустило. И вот это всё, если кто не знает, мёртвого поднять способно. Такого мёртвого, для которого слово «рыбалка» — не пустой звук. Да-да, бывали случаи, между прочим…

Для кого-то четыре часа да в ноябре — глубокая ночь. А для больного рыбалкой — шебутное, суетное утро. Ему дольше-то и не проспать нипочём. Да ему вообще в ночь перед рыбалкой не уснуть ладом — хоть три будильника заводи, а всё равно покоя не даст мысль, шилом то и дело тычущая в одно место: «Ой, не проспать бы!»

Так что Коля Шнурков предпочёл вообще не ложиться. И хотя комнатёнка у них одна на четверых, но никто в семье избыточным комфортом не избалован, а совсем наоборот. Девчонки носились вечером по двору допоздна, потом от пуза наелись жареной картошки с кетчупом — кетчуп, это ж такая штука, с которой всё вкусно — их и пушкой не разбудишь, ну а Зинке, гражданской как бы жене и непутёвой матери совместных детей, Колёк, скрепя сердце, выдал перед самым закрытием магазина деньгами. Ровно на чекушку. Уж она-то бы точно путалась всю ночь под ногами да канючила своё извечное, мешая сосредоточиться, а так дрыхнет тоже. Конечно, часов в шесть встанет, снова выпить захочет, но кормилец-поилец уже будет далеко.

И ночь за подготовкой к рыбалке прошла незаметно. Пока привязывал да перевязывал мормышки, менял истлевшие за лето лески, чинил ватные штаны, пришивал к брезентовому плащу недостающие пуговицы, ледобур правил бруском, негромко напевая себе под нос допотопную привязчивую мелодийку, глядь — а уж времени-то в обрез. Тогда как — чуть не самое важное — надо ещё термос чаю заварить, без еды день на морозе запросто выдюжишь, тем более если — клёв, а без кипяточка — тоска. Тем более если — не клёв.

Вышел из дому в четыре, а потом, нахохлившись, как ворона на пеньке, долго-долго сидел при дороге на своём обшарпанном, видавшем виды ящичке, покрываясь негустым мелким снежком, покуривая сигаретку да поминутно вертя головой вправо-влево. Влево — чтоб вовремя заметить приближающиеся фары и взволноваться: возьмут — не возьмут. Вдруг подскочат и пригласят: «Айда, Колёк, с нами за компанию!» А вправо — просто так. Мало ли…

Сидел минут тридцать в полном одиночестве, а потом стали подтягиваться другие такие же безлошадные. Кое-кто уж навеселе. Не рыбаки никакие — настоящий рыбак так безответственно ни за что не поступит, поскольку рыбалка и выпивка совершенно не сочетаются. Однако — открытие сезона. Праздник. А поскольку праздник, как ни крути, спортивный, то главное — участие. Отчего и массовость…

— Здорово, Колёк, давно сидишь?

— Да не, только что закурил. Здорово.

— Машины-то как, густо идут или реденько?

— Пока — никого. Только пара грейдеров.

— Рано ещё.

— Рановато. Но уже — вот-вот.

— Ага…

Вообще-то, все тут — так себе рыбачишки. Что кристально трезвые, вроде Коли, что загодя выпившие. Потому как рыбалка становится увлечением всё менее рентабельным. Дорогим удовольствием, иначе говоря. Впрочем, и в прежние времена она не была делом прибыльным, хотя в случае удачи некоторые рыбёшкой подторговывали, но на одну удачу даже в те далёкие времена приходилось в среднем три неудачи. Не меньше.

Теперь же понаедут на огромным чёрных джипах этакие «светофоры» в «фирменных» комбинезонах с подогревом, оснащённые мотобурами да эхолотами — куда там местным, авторитетным в прошлом знатокам рыбьих стоянок с их первобытными снастями, дыроватыми кожушками да испитыми, заискивающе глядящими на залётных ухарей рожами. И всё, похоже, к тому идёт, что скоро рыбалка любительская сделается исключительно забавой для богатых бездельников. Чем-то вроде «фристайла» или какого-нибудь «трофи-рейда», прости Господи. А нищему большинству останется, как всегда на Руси, одно лишь питие, пропади оно пропадом…

Впрочем, в нашем посёлке таких «навороченных» рыболовов пока нет, есть лишь стремящиеся когда-нибудь такими стать. У них, разумеется, свой собственный «выезд» в наличии, они изредка осчастливливают малоимущих безлошадных, вроде нашего Коли, но чаще, по мере роста цены на бензин и прочих эксплуатационных расходов, кооперируются друг с дружкой для совершения глубоких рейдов за рыбой порой аж в сопредельные области, а то и страны…

Между тем за горой обозначается свет фар. Ага, едет кто-то! И в такой ранний час, скорей всего, рыбаки. И сразу смолк, скомкался разговор. Но прошуршала мимо легковушка, и все сделали вид, будто никто на неё никаких надежд не возлагал вовсе.

— «Газелька» бы, так, может… — высказал Колёк общее сокровенное.

— Не-е, — поправили его, однако, — лучше «таблетку», чтоб два моста. Чтоб до самых лунок…

— Да, «таблетка» — самое то! — загалдели наперебой все.

— Ещё бы! — охотно согласился с временным коллективом Шнурков, который против «колхоза» — ни в жисть. — Да только выбирать-то нам. К тому ж до самых лунок пока — вряд ли. Лёд тонковат.

— Это — конечно…

И дальше продолжился рыбацкий разговор, только слегка сменив направление. До того наперебой хвастались давними личными рекордами, врали, само собой, нещадно, на отсутствующих в данный момент свидетелей ссылаясь, а теперь беседа пошла о том, как добирались в прежние времена на рыбалку, когда личного транспорта было не много, но всё же был, и за сотню вёрст по морозу да гололёду не страшились на мотоциклах с колясками гонять, причём хозяин транспортного средства насчёт какой-либо платы никогда не намекал даже, а по субботам да воскресеньям любое начальство шло навстречу работягам, да и само часто не чуралось компании. Если даже, допустим, автобуса своего на предприятии не имелось, то в пятницу всем коллективом готовили грузовик — забрасывали в кузов большой фанерный ящик с лавками, шофера-рыбаки сливали со своих баков сэкономленный якобы бензин, чтоб, значит, автобус или импровизированное «грузотакси» под пробку заправить. И не только своим в фанерном ящике места хватало, но и таких, ничейных бедолаг, сиротски кучкующихся по обочинам, всех до одного забирали. И плата была символическая — рубль. Туда и обратно. Независимо от расстояния. Но можешь и ничего не платить, если у тебя только-только — «для сугреву» после рыбалки.

— Мужики, слышь, — это Колёк тоже насмелился свою историю рассказать в тему, и его, что нечасто бывает, выслушали, почти не перебивая, — мне всего семь лет было, когда отец — а он, может, помнит кто, главным счетоводом в «обломках» трудился, я-то, дурак дураком, не в него пошёл — взял меня первый раз на зимнюю. Как сейчас помню: снарядили «Трумэна», бочку бензина в кузов закатили, рейс по тем временам да на «Трумэне» — ого, полный кузов немтырей — тогда в «обломках» много их работало — и мы с отцом возле бочки самой. И — на Куяш. Чебак там был в ту пору — во! И немтыри всю дорогу промеж себя: «Ча-бак, ча-бак!» Я ж переблевался весь, доехал пока, но зато рыбалка была-а!… С тех пор и заразился. Хотя с тех пор такой рыбалки, считай, не видал…

— Да-а, — согласились задумчиво мужики, — да-а…

А тут уже машины довольно плотно по трассе пошли, правда, долго ни одна не останавливалась, наконец, одну, причём как раз «таблетку», тормознули и, едва открылась дверца, все скопом в неё ринулись. Хотя до этого — вот смехота — солидно промеж себя рядили: туда поедем, а туда не поедем! Лишь Коля да ещё некоторые, всегда помнящие своё место в этой жизни, помалкивали на сей счёт, давным-давно и на всю оставшуюся жизнь решившие: «Куда повезут, туда и поедем. Лишь бы не слишком дорого».

Ринулись все скопом, и уж Коля испугаться успел, что он как самый застенчивый останется, а все до единого уедут, но тут, по счастью, некоторые сразу схлынули. Когда водило, приспустив стекло, проездной тариф огласил, а также запланированный маршрут. Маршрут никого не смутил, во всяком случае, ни один не попытался даже предлагать водителю свои варианты, тогда как тариф сразу заставил отшатнуться многих. Пьяненьких — так почти поголовно.

— Ну, оборзели! Со своего брата-рыбака — драть! Да за эти деньги можно в магазине отовариться рыбой, притом хорошей, и ещё на бутылку останется!

— Точно, братан, и сопли морозить не надо!

— Да вы хоть знаете, почём овёс нынче? Да я же с вас — только за горючку, амортизация — уж ладно! — попытался объясниться водило.

— Сам ты амортизация — революции на вас нет, олигархи сраные!

— Да мы из принципа с тобой не поедем, верно, мужики?!

— Пра-льна! Мы лучше на эти бабки…

Сгоряча обиженный владелец транспортного средства даже схватился было за монтировку — «олигархом» да ещё «сраным» обозвали — такой базар хоть кого из себя выведет — но когда отхлынули от машины и смирные помалкивавшие либо бурчавшие что-то неразборчивое про себя, мужик одумался, обиду проглотил — дуракам разве докажешь что-нибудь — разрешил посадку, следя за тем, чтобы ящиками, ледобурами и прочими предметами внутренность «таблетки» не слишком попортили. И все желающие разместились. Правда, тесновато вышло, но зато бензин окупится наверняка.

Тронулись, а водило ещё долго не мог успокоиться, бубнил, впрочем, тоже неразборчиво:

— Кому-то, едри иху мать, футбольные клубы да яхты, а ты за них тут терпи от ханыг всяких…

Коляну, по правде сказать, тариф тоже показался чрезмерным. Он за текущей ценой бензина всегда следил, потому что сам водилой работал на маленьком допотопном грузовичке и в прежние времена горючку помаленьку подворовывал, продавал, но чаще его за этот бензин на рыбалку брали. Теперь уж давно прежней лафы нет, начальство такой контроль наладило, что не то чтобы украсть, а наоборот совсем — взяли нормативы от балды и за перерасход каждый месяц вычитают. А Шнурков по привычке продолжает на каждой попадающейся на дороге заправке ценники сравнивать.

И, в общем, выходило, что хозяин «таблетки» в результате поездки на рыбалку некоторый навар всё же поимеет. Но, сделав этот умственный расчёт, Коля даже не подумал «барыгу» осуждать — времена такие, каждый крутиться вынужден, и все водительские, по крайней мере, «навары» — штука крайне ненадёжная, ибо водитель, пожалуй, как никто, ежедневно под богом ходит, в один миг всё заработанное годами может прахом пойти. Да ещё в пожизненной кабале очутишься, а то и на зону загремишь.

Осуждать не подумал — вздохнул только. И ещё весь день время от времени вздыхал по тому же поводу, как синьор Тыква из сказки, читанной когда-то давным-давно, в другой жизни. А что, в другой жизни Коля тоже книжки читал, как все нормальные дети, он и своих детей одно время заставлять пытался, да безуспешно…

Колёк при посадке в транспортное средство нарочно в самый угол забился и правильно сделал. Поскольку те, которые оказались сидящими как бы кружком возле дверей, сразу же принялись в «свару» резаться. По самой малой ставке, чтобы только время убить. Но он уж по опыту знал, что оно всегда с малого начинается, а под конец уже у всех рожи красные, как после парилки, орут, хоть уши затыкай, может, потому оно и «сварой» называется, продуваются, что называется, «до без штанов». И не до рыбалки потом, и платить за проезд нечем.

Но, видно, у водителя тоже опыт подобного сорта имелся. Он сразу остановился, едва карты по рукам пошли. И невозмутимо так:

— Ребята, извините, но, коли вы играть, — деньги вперёд. Иначе не повезу.

Кое-кто, конечно, опять хотел было возмутиться. Однако довольно вяло. Видать, все шебутные раньше отсеялись. Да и — справедливое же требование. Не чрезмерное, по крайней мере. А на благородство полагаться — дураков нет.

Без всякого энтузиазма в карманы полезли. Расплатились. И, что характерно, участников игры сразу меньше сделалось. И водитель, заметив это, довольно ухмыльнулся, но не сказал ничего. Только наверняка похвалил себя молча. И Колёк его тоже похвалил. Сам он азартной игры всю жизнь сторонился, детям строго-настрого запретил даже приближаться к игровым автоматам, хотя вот если б выиграть вдруг миллион, как бы зажили они!… Нет, про это даже думать нельзя, довольно и рыбалки…

А на трассе уже сплошной поток машин. Гуще, чем в рабочий день. И сплошь рыбаки. Или — почти. А всё ноем, плохо жить-де стало, наш народный бензин-де разные сволочи присвоили и дерут три шкуры! Впрочем, сволочи бензин и всё остальное присвоили-таки, тут ничего не возразишь, они же рыбёшку по всем водоёмам повыловили, а потом ещё давай путёвками на рыбалку, которая всегда бесплатной была, без зазрения совести торговать. Якобы не повыловили, но совсем даже наоборот, зарыбили, так что плати, рыбачок-дурачок, а — нет, можешь бесплатно на бережку посидеть. Пока…

Доехали, однако, часа за два — как раз едва-едва брезжить начинало — до озера Сунгуль — одного из последних водоёмов, где арендаторы сравнительно честные — рыбу вычерпали, так хоть деньги с малоимущего любителя не вымогают. Между тем когда-то в Сунгуле лещ водился в изобилии, и по первому льду даже самые бестолковые, вроде Коли Шнуркова, другой раз имели шанс отличиться. Но с тех пор озеро не только электротралом тщательно процедили, оставив в нём единичные экземпляры товарной рыбы да сорную мелочь, а кроме того, зловредного ротана занесли. Впрочем, если б не зловредный, так теперь даже того ничтожного смысла у любительского лова не осталось…

Приехали — спешились. Только картёжники остались в машине кон доигрывать. Они б и вовсе не вылезли, если б водило, которому ведь тоже порыбачить охота, их не повыгонял на мороз. А на высоком обрывистом берегу народу — будто партизанская бригада Ковпака в полном составе собралась в рейд! И на льду светится огнями целый палаточный город. В прежние, опять же, времена такого количества бездельников не было. И — гул голосов, табачный дым коромыслом, стук-бряк снаряжения. Одни потихоньку сползают с обрыва на лёд, другие только примериваются, а кое-кто уже благополучно спустился и поспешает туда, к людям, которые притаились под брезентовыми да пластиковыми куполами и, небось, таскают рыбу почём зря, а если не таскают, то всё равно обладают важнейшей информацией, относительно того, что и как.

А утречко-то какое!… С высокого бугра озеро — как на ладони. Причудливо обнимает свои многочисленные островки и острова, манящие на них поселиться подобно Робинзону и дожить до глубокой старости, кормясь охотой, рыбалкой да всяческим собирательством, геройски отстреливаясь от непрошеных гостей до последнего патрона, занимаясь в свободное от насущных забот время шаманизмом и философскими размышлениями. Противоположный берег тоже высокий, там и сям из тёмного векового леса высовываются причудливые каменные динозавры, и хотя б на миг да посещает живую романтичную душу несусветная мысль, будто наконец-то несчастные рыболовы-любители после сорокалетних скитаний в космической пустыне открыли для себя эту девственную планету, которой им теперь до конца жизни хватит…

Колян знал это озеро как свои пять пальцев. То есть точно знал, где надо рыбачить. И поэтому рассчитывал на успех. По крайней мере, в сравнении с теми, кто попал на Сунгуль впервые. Однако для начала он, как и все, дотащился по едва припорошенному снегом льду до палаток, которые стояли в правильном месте, узнал, что ночью клёва не было, слегка про себя порадовался данному обстоятельству. Ибо оно уже само по себе повышало шансы новой смены — должна же эта рыба когда-то питаться, — хотя никаких гарантий, разумеется, не давало. Многие, этими же соображениями воодушевлённые, прямо среди палаток и остались лунки сверлить, мол, не было ночью — днём подойдёт лещ. Но опытный Шнурков ещё дальше двинул. За остров, где примерно такая же глубина, а рыба должна быть уже потому, что здесь нету. Мало ведь её, на все глубокие места попросту не хватает. А раньше хватало.

Пока дотащился — взмок. Тяжко идти по молодому льду, скользко. А навалит сугробов — ещё хуже станет. Правда, будет тогда уже глухая пора, и до самой весны — ни души. Дотащился, а за островом — тоже палатки. Конечно, разве сыщешь теперь укромное место, тем более в субботу. Но больше Колёк никуда не пошёл. В конце концов, удача, если захочет, где угодно тебя найдёт, а не захочет, так не угонишься.

Слегка отдышался, давай лунки сверлить. Десять штук наделал, благо, лёд тонкий, а толстый уже не провернуть, впрочем, оно и не надо. Кормушку с намолотыми сухарями в каждую опустил. И только потом, с чувством честно исполненной важной работы, позволил себе чайком побаловаться. А уж потом…

Целый день, только раз отвлёкшись на немудрящую еду, бегал Никола от лунки к лунке. Когда в девять утра активный клёв не начался, думалось, что с десяти пойдёт. Когда с десяти не пошло, значит, — с одиннадцати. А когда к двум часа дня у него в ящике бренчало лишь около десятка ничтожных окуньков да два тоже незавидных ротана, он потерял надежду. Хотя носиться от лунки к лунке не перестал, более того, ещё две дырки просверлил. И в четыре часа у него таки клюнуло.

— Багор! — истошно завопил Колёк на всё озеро. — Баго-о-р!!!

И прибежали к нему человек пять с баграми. Это такое дело — никто даже не помыслит в помощи отказать. Потому как — будто сам поймал. Оказалось — там был не лещ. Лещ бы, скорей всего, не один пришёл. Зато общими усилиями здоровенного судака выволокли. Сразу и взвесили — кило восемьсот. Стало быть, иногда эти хапуги впрямь какую-то рыбу, помимо «головёшек», взамен выловленной запускают, ведь судаков здесь прежде не водилось. Хищник зубастый даже в ящик не поместился, пришлось его на льду оставить. Хотя, конечно, при желании можно было б втолкать. Но зачем? Пусть смотрят, завидуют. Не больно-то часто завидуют люди Коле. Можно сказать — никогда.

И хотя поклёвок больше не было, уходить со льда, когда время пришло, очень не хотелось. Так что Колёк чуть на свою «таблетку» не опоздал. Тем более что по пути к берегу приходилось поминутно останавливаться да делиться опытом — как удалось этот вызывающе торчащий из ящика хвост отловить, благодаря каким мормышке и насадке, посредством каких передовых приёмов лова. И верилось уже, что лещей в озере не осталось ни одного, однако по дороге к берегу пришлось убедиться в обратном. Потому что встретился также окончивший промысел давний приятель Виталька Воробьёв, можно сказать, человек похожей личной судьбы и рыбак до того ушлый, но более всего везучий, что тягаться с ним Шнурков давно не помышлял даже.

— О, Шнурок, и ты здесь!

— А как же! Здорово, Воробей.

— Привет. А ты нынче — не промах! Вон какого судачину скрал — килограмма полтора.

— Кило восемьсот, мужики вешали… А — случайность! Да ты-то, небось, тоже не пустой? — Ох, до чего же хотелось Коле, чтоб Воробей опроверг его предположение! Чтоб хоть сегодня праздник не испортил.

— «Фанеры» пол-ящика. Крупных — ни одного.

— Ну ты — как всегда. Я на всём озере ни у кого подлещика не видал. Предъяви-ка…

— Гляди.

— Чёрт. Не такая уж и «фанера» — граммов по триста-четыреста каждый. Нюх у тебя на них…

— А без нюха в нашем деле — сам знаешь…

Добрались до берега чуть не самыми последними. На них сразу орать начали. Впрочем, беззлобно. Потому как не сильно припозднились. Некоторых иногда по часу и больше ждут. Не оставлять же за сто километров от дома, притом в большинстве случаев без копейки. Наоборот, на бугор, отшлифованный сотнями ног, взобраться помогли — конец жерди подали.

А далее Коля в свою «таблетку» загрузился, Виталик же — в чёрный, огромный, как автобус, джип. Можно не сомневаться — халява. Эти крутые ребята с эхолотами бывалыми рыбаками чаще всего не пренебрегают, стараются использовать и такое средство для достижения успеха. А Воробей, что ж, конечно, — авторитет!… Интересно, компания-то его — с рыбой?…

Что же до Колиной компании, то ничего сравнимого с его судаком ни у кого не было. И то — бальзам на душу. Ещё какой. Отчего обратная дорога с заездом в деревню насчёт спиртного и последующими бесчисленными остановками насчёт «отлить» показалась не особо утомительной, хотя Колёк участия в застолье на колёсах не принимал. Однако вовсе не солидарность с хозяином машины, только болезненно морщившимся, но безропотно останавливавшимся по первому требованию, проявлял, а просто не любил с рыбалки пьяным являться, как некоторые, любил уж дома, с чувством, с толком и непременно свежую ушицу чтоб… Да ещё, бывает, некоторые напьются, растеряют всё…

— Колёк!

— А? — Коля думал, что ещё какие-то подробности относительно поимки судака интересуют, так пожалуйста, у него секретов нет.

— Судака-то ты взял, конечно, отменного, слов нет. А за Зинку свою не боишься? Пока ты на рыбалке мёрзнешь, она, поди-ка, греется с каким-нибудь, а? — Самая банальная рыбацкая подначка, потому что рыбаки — люди в основном простые, изысканного юмора ждать от них особо не приходится.

— Ну прям! — Колёк и вовсе прост. — Да кому она такая страшная-то нужна?!

— Га-а-а! — дружно. Однако и невольно переглянулись со значением шутники, мол, надо же, всё прекрасно понимает, а ничего, терпит такое чучело на своей жилплощади. Тем более что Зинка, это всем известно, ещё и поддаёт крепко, если же работает, так поломойкой, да и то редко и не долго. До первой пьянки, в общем. Конечно, никто из шутников такого ни в жисть не допустил бы.

А Коля тоже посмеялся. Правда, лишь для компании. Поскольку в течение дня впрямь «ненаглядную» свою несколько раз с тревогой вспоминал. Только даже самой незначительной ревности в этой его тревоге не было. Зато о деньгах, припрятанных среди детских вещей — была. Если Зинка найдёт — пиши пропало. Всё спустит. До копейки. И хоть её убей.

И — как в воду глядел. Только на порог — дочки-погодки навстречу. Рассказывать наперебой, как день прошёл. Но и без того ясно. В комнате бардак, воздух характерно смрадный, на столе останки гнуснейшей попойки. И Зинка на постели в своих бахилах ничком. И тонюсенькие ножонки с синими венами их бахил торчат, юбка грязно-жёлтая задралась, один рваный панталон на всеобщее обозрение выставлен. «Эротика», блин. Так сердце и зашлось. Так у двери и сел на ящик. Хотелось взять и убежать куда-нибудь. Но куда убежишь.

Сунулся всё же на всякий случай в шифоньер. Вдруг что-нибудь осталось. Да где там. У кого одолжиться? Хоть на чекушку. Уж не до ушицы. А то голова лопнет. Или «движок» стуканёт. Такое дело. И не переодеваясь, двинул Шнурков к Воробью. Человеку, как говорилось уже, похожей судьбы. А тот в аккурат после рыбалки изнутри греется. Насчёт денег руками развёл, мол, капиталами у них, как полагается, жена заведует, но за стол таки пригласил. Всё ж не вконец «забурел», как с Ингой своей связался.

И понемногу Колёк успокоился. Удавиться, что ли, теперь? Сам виноват — лучше прятать надо. Конечно, придётся теперь выкручиваться до получки как-то, но не впервой же. А главное, картошки в погребе навалом. И хорошо ещё, что детям зимнюю одёжку на прошлой неделе справить успел, а то б точно — вешаться.

Кроме того, и Виталик, чтобы приободрить приятеля, поделился — то есть выболтал по пьяному делу страшную семейную тайну — погуливает Инга-то. Так что тоже, друган…

Впрочем, «друган» эту «страшную тайну» уж давно знал, но молчал по известным причинам.

И так мужички, сбегав ещё за одной, подчистую опустошили Виталину заначку, расчувствовались, а когда откуда-то нарисовалась лахудра Инга, пьющая, надо признать, умеренно, оба рыдали друг у друга на груди. И радость от удачной рыбалки позабыли совсем.

Конечно, она Шнуркова сразу шуганула. И тот, вылетев пулей, не слышал уже, как Витаха перед нею лебезил. Мол, смотри, какой я тебе рыбки наимал, мол, это всё Шнурок-провокатор виноват, он водки приволок, а я и не хотел, но у него, понимаешь, горе…

А Колёк вернулся домой, нажарил дочкам опять же картошки — эти сволочи, по счастью, кетчуп не тронули — собрал в мешок из-под сахара жалкие Зинины пожитки и, когда она слегка оклемалась да полезла обниматься, выпнул её в подъезд. Ничего, не подохнет. Повоет маленько под дверью да и пойдёт к кому-нибудь. Подружек такого же сорта по посёлку хватает. Не впервой бомжевать-то.

Наш лес

Сразу за гаражами начинается лес. Совсем он небольшой — менее километра вглубь, а дальше — угодья Уралниисхоза, и вширь километра три. В детстве моём и отрочестве это был чистейший бор, светлый, духовитый, хорошо проветриваемый, устланный понизу толстым и добротным половиком из палой хвои, почти не пробиваемым никакой травой. И весь наш городишко ходил в лес по грибы-ягоды, а поехать за тем же самым подальше да напластать побольше мало кто возможность имел. Конечно, грибного и ягодного разнообразия быть в таком лесу не могло, дело ограничивалось груздями, маслятами да земляникой, но зато добра этого бесплатного усердному сборщику вполне хватало для зимних заготовок.

А ещё всякий считал в порядке вещей отправиться в лес с топориком и без лишних формальностей принести оттуда несколько жердей для починки похилившегося забора, вязанку тычинок для того же самого. И почти каждый вёл себя в лесу по-хозяйски рачительно, мало кто рубил живое дерево ради названной цели, ибо хватало для этого мёртвых сосёнок, не выдержавших, по-видимому, естественной конкуренции. К тому же сухостоем рук в смоле не испачкаешь.

В значительной степени такое отношение к нашему лесу сохраняется и по сей день. В части потребления. Но лес уже давно не тот — зарос малиной местами до полной непроходимости, иная сорная растительность, некогда бескомпромиссно подавляемая господствующей фауной, получив тут сперва вид на жительство, обрела тихой сапой полноценное гражданство. Да ещё садоводы, которые в моём детстве единичными экземплярами встречались, а потом все поголовно, как с цепи спущенные, устремились в это дело, хвойную подстилку граблями содрали да на свои сотки увезли. Кто тележками, к автомобилям прицепляемыми, а кто и в рюкзаках. То есть в части рачительности отечественные наши перемены существенно раньше знаменитой нашей приватизации начались…

Какие уж тут грузди, если даже ёжики, водившиеся в изобилии, подчистую перевелись. И давно уж всерьёз никто не ходит сюда по грибы, земляника тоже почти исчезла, малины, правда, бывает навалом, но мало кто на неё зарится — мелкая, червивая. Тем более что хорошую садовую ягоду девать некуда…

Вечером, когда уже совсем стемнело, позвонил внук Иванушка.

— Дед, айда за ёлкой.

Это сосёнки, растущие в нашем лесу, накануне Нового года традиционно переименовываются в ёлки. За неимением настоящих.

— Ну, уж нет, Иванушка, для этого дела у тебя папа есть!

— Папа не хочет. Он на работе устал.

— А я, наоборот, только что компьютер включил, поработать хочу.

— Потом поработаешь, дед. Тебе ведь всё равно, когда работать. Можно и вообще не работать — не заругает никто.

— Так ведь и за ёлкой можно — потом. Новый год только через три дня…

— Ну-у, де-е-д!

— Да не выдумывай, Ванька! Приспичило, что ли?

— Приспичило!

А уже и слеза в голосе. Отец, небось, дрыхнет, и — никаких обид, а стоило мне заартачиться — пожалуйста. Потому что я, как объясняет моя дочь, «самое слабое звено».

— Ну, Иванушка, ну, давай завтра — днём, а то сейчас в потёмках мы ж не найдём красивую ёлку. За красивой-то надо далеко за гаражи идти, по сугробам, потому что красивые, которые были поблизости, давно все вырублены…

Бросил трубку. Отстал. Оставил деда в покое.

Та-а-к… На чём я остановился…

Однако рабочего настроя как не бывало. И на душе муторно. Нет, я, вероятно, поднатужась, собрав, как говорится, волю в кулак, мог бы попытаться перестать быть «самым слабым звеном». Но ведь — себе дороже…

Как-то прошлым летом приспичило Ваньке с приятелями строить наблюдательный пункт в развилке тополя. Попросил от сарая ключи, в двух словах нужду свою объяснив, что ж — дело серьёзное…

А соседские старушки, увидев, как стремительно уходят в дело мой пиломатериал и гвозди, припасённые ещё со времён социализма, хотели внука моего урезонить: «Вот дед-то тебе задаст!» На что он ответствовал им кратко и, пожалуй, не без некоторого презрения: «Дед — добрый…»

И вот ради того, чтобы не возникло у парня причин когда-либо пересмотреть данное убеждение, я, ребята, в лепёшку расшибусь. Ей-богу…

Выключаю компьютер. Звоню внуку.

— Пошли, Иванушка.

— За ёлкой?!

— За ёлкой, чёрт бы её подрал…

— Щас! Выходи тоже.

— Уже выхожу…

Живём-то мы друг от друга через три дома. Они — в пятиэтажке, мы с бабушкой — в хрущёбе о трёх этажах, зато у нас есть сарайка дощатая, где я ещё ножовку в потёмках на ощупь должен разыскать…

И пошли мы с Иванушкой сперва за гаражи, над которыми ещё парочка фонарей с прошлого века уцелела, а дальше по тропке, которая с незапамятных времён вьётся параллельно опушке и является у нас кратчайшим путём как в больницу, так и на погост. Внук то вперёд забежит и под ногами путается, то сзади на пятки наступает и за хлястик моего ватника держится, говорит, не умолкая, хотя обычно на слова скуп, как отец.

Понимаю, страшновато десятилетнему мужичку первый раз в жизни прогуляться по ночному лесу, тем более когда кладбище неподалёку, но зато — романтика, которой в его жизни, считай, нет. Или их романтика другая совсем?..

— Дед, я письмо Деду Морозу написал — попросил у него «карту памяти» для компьютера, а то мало игр влезает.

— Ого!

— Как думаешь — не откажет?

— Не знаю… Но на всякий случай скажу так: у Деда Мороза миллиарда три детей, где он возьмёт столько денег?

— Ну-у, мало ли…

Ох, и хитрец! Ведь не может того быть, чтобы верил в новогоднего волшебника, как пятилетний. Значит — намекает…

— Вот был случай в моём детстве, Иванушка, — это я меняю тему разговора, — мы с ребятами примерно также в канун Нового года за ёлками пошли. Только — за настоящими, на линию. Знаешь, где это?

— Слышал только. Это надо весь лес пройти, а потом — через поле, да?

— Да, правильно. И там вдоль железной дороги — лесополоса. Всякие кустарники и деревья посажены, в том числе ёлки…

Я, считай, уже совсем почти выдохся, пока туда шёл. Нам бы — на лыжах, но посчитали, что снегу не много, сбегаем и так. А снегу хоть и не много, а всё ж изрядно было. На поле местами аж по пояс.

Однако ёлочек напилили. Я — две штуки облюбовал. Двоюродных сестёр ещё порадовать хотел. И двинули обратно. И стал я от ребят отставать всё сильнее. И без слёз, конечно, не обошлось. И тогда большой парень, который нас соблазнил настоящими ёлками, всем велел отдыхать, а сам ко мне вернулся.

— Брось ёлки, — приказал он, — раз тащить не можешь — брось. А то мы тебя бросим. Нянчиться, что ли.

— Не брошу.

— Брось, я сказал!

— Нет.

— Ну, хотя бы одну! Зачем тебе две?

— Надо две…

Конечно, он меня разными матершинными словами обозвал. А потом взял за воротник пальтушки и поволок за собой. И до самого дома доволок. Вместе с ёлками, конечно… Хотя, вообще-то, он нас, мелкоту, часто обижал, ещё чаще на разные нехорошие проделки подбивал. И влетало ему за это, и нам родители пытались запретить с ним водиться… Вот видишь, Иванушка, как в жизни бывает. Не зря говорят: «Человек в беде познаётся»…

— А ведь вам, дед, пришлось через кладбище пройти!

— Ну, туда-то мы его обогнули. А вот на обратном пути действительно напрямки пёрли.

— И не боялись?

— Знаешь, мы так умучились, что для страха, наверное, места не осталось. Хотя обычно-то конечно…

— А сейчас, дед, ты бы мог ночью — на кладбище?

— Да это пустяк, ещё подрастёшь чуток, тоже такой ерунды не будешь бояться. Зато другие страхи, скорей всего, появятся… Стоп! Кажись, нам повезло, Иванушка. Смотри-ка — вон!

— Где?

— Да вон же!

— Не вижу.

— Айда…

Получилось всёго-то в десятке шагов от тропинки. Правда, пришлось довольно большую сосёнку загубить, но вершинка была просто идеальна. Редкая по нынешним временам удача. Люди потому и проглядели, что тоже, как и внук, смотрели понизу. А я ещё у моих ссыльных родителей научился, которые, когда мы на севере Урала жили, всегда большую пихту валили ради пушистой вершинки. Причём семейный поход за новогодним деревом начинался поиском таёжного украшения, достойного Кремля, а себе уж после подбирали…

А на обратном пути Иванушку вдруг новая тревога посетила.

— Дед, а если нас сейчас поймают?

— Кто?

— Ну, как кто — менты!

— Поймают, так поймают…

— А у тебя деньги есть, чтобы штраф заплатить?

— С собой — нету.

— Тогда — как?

— Никак. Всё равно ведь, если штраф — деньги сразу не берут. Сначала — протокол. Или что-нибудь в этом роде…

— Дед, а нам стыдно будет?..

Но на сей счёт я как раз и сам уже намеревался к соответствующим разъяснениям приступить.

— Видишь ли, внучек, какая штука… Вот это все вокруг — наша с тобой Родина. Другой у нас нет и не будет. И пусть нефтяные да газовые скважины мы с тобой прохлопали, вернее, я прохлопал, грибные наши места браконьеры-лесопромышленники, сам видел, в какой лунный пейзаж превращают, но если по совести, что-то же должно нам на этой земле принадлежать. Хотя бы вот такая сосёнка раз в год…

Ну, есть желающие кинуть в меня камень за столь откровенную антипедагогику?

Оглавление

Тесть

Тем и лечись

Кетчуп нашей печали

Наш лес