Нечто подобное [Филип Киндред Дик] (fb2) читать онлайн

Филип К. Дик «Нечто подобное»

Глава 1

Казенный болтофон Гильдии электронной музыки (ГЭМ) испугал Нэта Флиджера, и он толком не мог понять — почему. В конце концов, речь там шла всего лишь о том, что знаменитый советский пианист Роберт Конгротян, психокинетик, который не дотрагиваясь до клавиатуры играл Брамса и Шумана, поселился в своем загородном доме в Дженнере, в Калифорнии. И к счастью, Конгротян согласился на несколько сеансов звукозаписи для ГЭМ. И все же…

Возможно, думал Флиджер, его отталкивали те самые леса, темные влажные леса северного побережья Калифорнии; он любил сухие южные районы Тихуаны, где находились административные офисы ГЭМ. Но, согласно болтофону, Конгротян не выйдет из своего загородного дома; он наполовину уединился, возможно, из-за каких-то семейных неурядиц.

Болтофон намекал, что это было связано то ли с женой, то ли с сыном и случилось давно.

Было девять утра. Нэт Флиджер автоматически налил воды в чашку и заполнил растворенной живой протоплазмой записывающую систему «Ампек Ф-а2», которую он держал у себя в офисе; живая форма Ганимеда не испытывала боли и еще не возражала против того, что ее сделали частью электронной системы… В плане нервной системы она была примитивной, но как слуховой рецептор — просто незаменима.

Вода просочилась сквозь мембраны «Ампека Ф-а2» и была с благоприятностью принята: трубки живой системы пульсировали. Я мог бы взять тебя с собой, решил Флиджер. «Ф-а2» была переносной, и он предпочитал ее корявость более поздним и более изощренным системам. Флиджер зажег «деликадо», подошел к окну, чтобы включить диафрагму на «прием». Теплое мексиканское солнце ворвалось в помещение, и он зажмурился. «Ф-а2» пришла в состояние экспериментальной активности, затем по мере поглощения солнечного света и воды процесс обмена веществ в ней стимулировался. По привычке Флиджер наблюдал за ее работой, но его мысли были обращены к болтофону.

Он еще раз взял его, сжал в руке, и тот сразу же жалобно взвизгнул, «…эта возможность бросает вызов ГЭМ, Нэт. Конгротян отказывается играть на публике, но мы заключили контракт через берлинский филиал АРТ-КОР, и легально мы можем заставить его делать записи для нас… по крайней мере если бы могли заставить его подчиняться нам достаточно долго. А, Нэт?»

— Да, — сказал Нэт Флиджер, рассеянно кивая в ответ на голос Лео Дондолдо.

Почему известный советский пианист приобрел загородный дом в Северной Калифорнии? Это само по себе было радикально и не одобрялось центральным правительством в Варшаве. И если Конгротян научился игнорировать указы верховной Коммунистической администрации, едва ли можно было ожидать, что он откажется от открытой борьбы с ГЭМ. Сейчас, в свои шестьдесят, Конгротян был профессионалом в игнорировании законных последствий современной общественной жизни как на коммунистической территории, так и в Штатах. Как многие артисты, Конгротян шел своим путем, где-то между этими двумя сверхмогучими общественными системами.

В прессинг такого типа частично придется включить рекламу. Как известно, у публики короткая память: ее придется заставить вспомнить о существовании Конгротяна и о психокинетических талантах этой музыкальной задницы. Но отдел рекламы ГЭМ может с легкостью с этим справиться; в конце концов, им уже удалось продать множество никому не известных личностей, а Конгротяна, несмотря на его кратковременное уединение, едва ли можно назвать неизвестным. Интересно, как чувствует себя сегодня старина Конгротян, подумал Нэт Флиджер.

Болтофон пытался убедить его в том же. «…всем известно, что вплоть до недавнего времени Конгротян играл перед частными собраниями, — пылко сообщил болтофон. — Для разных „шишек“ в Польше и на Кубе и перед пуэрториканской элитой в Нью-Йорке. Год назад в Бирмингеме он появился на благотворительном концерте для пятидесяти негров-миллионеров; полученные средства были направлены в помощь афро-мусульманской колонизации по лунному типу. Я разговаривал с несколькими современными композиторами, которые присутствовали на этом концерте; они клялись, что Конгротян нисколько не утратил своего стиля. Посмотрим… Это было в 2040 году. Ему было тогда пятьдесят два. И, конечно, он постоянно обитает в Белом доме, музицируя для Николь и этого ничтожества, Хозяина».

Нам бы следовало взять «Ф-а2» с собой туда, в Дженнер, и посадить его на кислородную ленту, решил Нэт Флиджер, так как это может быть наш последний шанс; считается, что эти «артисты-психи» типа Конгротяна рано умирают.

Он ответил болтофону: «Я сделаю это, мистер Дондолдо. Я полечу в Дженнер и попробую поторговаться с ним лично». Он решил так.

«О, да!», — торжествовал болтофон. Нэт Флиджер почувствовал к нему симпатию.

Жужжащий, супербдительный, до омерзения настырный журдяк пропищал: «Правда ли, доктор Сапере, что вы собираетесь попробовать войти в свой офис сегодня?»

Следовало бы найти какой-то способ удалить все журдяки из домов, подумал доктор Сапере. Однако такого способа не было. Он сказал: «Да. Как только я закончу завтрак, который сейчас ем, я сяду в автомобиль, поеду в центр Сан-Франциско, припаркуюсь на стоянке, пойду прямиком к моему офису на Поуст стрит, где, как обычно, я дам сеанс психотерапии своему первому за сегодняшний день пациенту. Несмотря на закон, так называемый Акт Макферсона». Он выпил свой кофе.

— И у вас есть поддержка…

— МАПП полностью подтвердил мои действия, — сказал доктор Сапере. На самом деле он разговаривал с исполнительным комитетом Международной ассоциации практикующих психоаналитиков только десять минут назад. — Я не понимаю, почему вы выбрали меня для интервью. Сегодня утром каждый член МАПП будет в своем офисе. — А всего их было около 10 тысяч в этой организации, разбросанных по всем Штатам, как в Северной Америке, так и в Европе.

Докладывающая машина доверительно замурлыкала:

— Кто, как вам кажется, отвечает за утверждение Акта Макферсона и за готовность Хозяина возвести его в закон?

— Вы знаете это так же, как и я, — сказал доктор Сапере, — ни армия, и ни Николь, и даже ни НП. — Все это знали; едва ли это было новостью, мощный немецкий картель убедил весь мир в необходимости лечить психические заболевания. (Это крупный фармацевтический дом, картель «Химия» в Берлине.) наркотерапией; так можно было делать деньги. И в. результате психоаналитики считались шарлатанами, были в одном ряду с оргоновой коробкой и целителями, проповедывавшими здоровую пищу. Совсем не так было в старые времена, в прошлом веке, когда психоаналитики пользовались признанием. Доктор Сапере вздохнул.

— Вам очень больно бросать свою профессию под давлением со стороны ХМ? — проникновенно спросил журдяк.

— Передайте вашим слушателям, — медленно сказал доктор Сапере, — что мы намерены работать дальше, независимо от каких-либо законов. Мы можем лечить так же эффективно, как и химическая терапия, в частности, характерологическую дисторсию, где задействована вся история жизни пациента. — Он понял теперь, что журдяк представлял одну из основных ТВ-компаний; аудитория, насчитывающая примерно 50 миллионов зрителей, присутствовала при этом обмене мнениями. Внезапно доктор Сапере почувствовал свое косноязычие.

Когда после завтрака он вышел на улицу к своему автомобилю, он обнаружил, что второй журдяк ожидает его там в засаде.

— Леди и джентльмены, это последний из рода аналитиков Венской школы. Возможно, когда-то знаменитый психоаналитик доктор Сапере скажет нам несколько слов. Да, доктор? — Он подъехал к доктору, загораживая дорогу. — Как вы себя чувствуете, сэр?

Доктор Сапере сказал:

— Мерзко! Пожалуйста, дайте мне пройти.

— Направляется в свой офис в последний раз, — объявил журдяк, когда доктор проскользнул мимо. — У доктора Саперса вид приговоренного человека, но все же человека, тайно гордого сознанием того, что он сделал все, что мог в меру своих способностей. Время Саперсов прошло, и только будущее покажет, хорошо ли это. Как и практика кровопускания, психоанализ сначала процветал, затем его популярность пошла на спад, а теперь новая терапия заняла его место.

Сев в автомобиль, доктор Сапере направился сначала по вспомогательной трассе, а теперь он уже катил по автостраде, ведущей к Сан-Франциско. На душе у него было все так же мерзко, он боялся того, что, как он знал, было неизбежно, — конфликта с властями, который ждал его там, впереди.

Он был уже немолодым мужчиной, он был слишком грузен, чтобы участвовать в таких событиях. У него была лысина, к которой каждое утро изо всех сил старалось привлечь его внимание зеркало в ванной комнате. Пять лет назад он развелся со своей третьей женой Ливией и больше не женился; его карьера была его жизнью, его семьей. И что же теперь? Было совершенно ясно, что, как сказал журдяк, он ехал сегодня в свой офис в последний раз. 50 миллионов зрителей в Северной Америке и Европе будут смотреть на все это, но обретет ли он вследствие всего какое-нибудь новое призвание, новую, еще не ясную цель взамен старой? Нет.

Чтобы немного взбодриться, он поднял трубку Встроенного в автомобиль телефона и набрал молитву.

Когда он припарковал машину и подошел к своему офису на Поуст стрит, он увидел небольшую кучку людей, еще парочку журдяков и несколько полицейских Сан-Франциско в голубой униформе. Все ждали.

— Доброе утро, — сказал им доктор Саперс с чувством неловкости. Он поднимался по ступенькам здания с ключом в руке. Толпа расступилась перед ним. Он отпер дверь и распахнул ее, впуская поток солнечного света в длинный коридор с репродукциями Пауля Клее и Кандинского, которые он с доктором Ваклеманом повесил семь лет назад, когда они украшали это довольно старое здание.

Один из журдяков и несколько полицейских Сан-Франциско объявили: «Испытание начнется, дорогие телезрители, когда прибудет сегодняшний первый пациент доктора Саперса». Полиция молча ждала в положении «вольно».

Прежде чем войти в офис, доктор Саперс помедлил в дверях, оглянулся на стоящих внизу людей и затем сказал:

— Во всяком случае, хороший выдался день для октября. — Он попытался подыскать еще слова, какие-нибудь мужественные фразы, которые передали бы все благородство его чувств и положения. Но ничего не пришло ему в голову. Возможно, решил он, это потому, что здесь просто нет никакого благородства: он просто делал сейчас то, что он обычно делал пять дней в неделю в течение многих лет, и не требовалось какой-то особой смелости, чтобы последовать заведенному порядку еще один раз. Конечно, он заплатит за свое ослиное упорство арестом — его разум понимал это, но его тело, его низшая нервная система — нет. Соматически он шел своим путем.

Какая-то женщина из толпы крикнула: «Мы с вами, доктор. Счастливо». Несколько других людей улыбнулись ему, и короткое неубедительное «ура» взвилось вверх. Полиция скучала. Доктор Саперс закрыл дверь и прошел внутрь.

В первом зале за столом регистратуры сидела Аманда Коннорс. Она подняла голову и сказала: «Доброе утро, доктор». Ее ярко-рыжие, повязанные лентой волосы блестели, а в низком вырезе мохерового свитера была видна красивая грудь.

— Доброе утро, — ответил доктор Саперс. Он был рад увидеть ее здесь сегодня, так красиво одетую. Он подал ей свое пальто, которое она повесила в шкаф. — Так, кто сегодня первый? — Он зажег слабую сигару из Флориды.

Проконсультировавшись с журналом, Аманда сказала:

— Это мистер Радж, доктор. В девять. У вас есть время выпить чашечку кофе. Я приготовлю. — Она быстро направилась к стоящей в углу машине, которая варила кофе.

— Вы ведь знаете, что здесь скоро начнется? — сказал Саперс.

— Да, но ведь МАПП обеспечит свое поручительство, не так ли?

Она принесла ему маленький бумажный стаканчик, ее пальцы дрожали.

— Я боюсь, это означает конец вашей работы.

— Да, — кивнула Менди ^[1], больше уже не улыбаясь; ее большие глаза потемнели. — Я не могу понять, почему Хозяин не наложил вето на этот билль; Николь была против, и я до последнего момента была уверена, что он сделает это. Боже мой, у правительства же есть эти аппараты, путешествующие во времени; наверняка они могут заглянуть вперед и увидеть, какой нанесут этим вред — обнищание нашего общества.

— Может быть, они уже заглянули вперед. — И он подумал о том, что никакого обнищания не последует.

Дверь офиса открылась. На пороге стоял первый пациент дня, мистер Гордон Радж, бледный от волнения.

— А, заходите, — сказал доктор Саперс. Фактически Радж пришел раньше.

— Ублюдки, — сказал Радж. Это был высокий худощавый мужчина лет тридцати пяти, хорошо одетый; он был брокером на Монтгомери стрит.

За Раджом появились два представителя городской полиции в штатском. В ожидании они остановили свой пристальный взгляд на докторе Саперсе. Журдяки вытянули свои похожие на шланг рецепторы, быстро всасывая информацию. На какой-то момент воцарилось молчание, никто не двигался.

— Давайте пройдем в мой кабинет, — сказал доктор Саперс мистеру Раджу. — И продолжим с того места, где мы остановились в прошлую пятницу.

— Вы арестованы, — тут же сказал один из полицейских. Он придвинулся ближе и протянул доктору Саперсу свернутое предписание. — Пошли. — Взяв Саперса за плечо, он повел его к двери; другой полицейский в штатском подошел с другой стороны так, что Саперс оказался между ними. Все было сделано аккуратно, без суматохи.

Доктор Саперс сказал мистеру Раджу:

— Извините, Гордон. Очевидно, я ничего не могу сделать в плане продолжения вашего лечения.

— Эти крысы хотят, чтобы я принимал лекарства, — с горечью сказал Радж. — И они знают, что меня тошнит от этих пилюль: они токсичны для моего организма.

— Интересно, — мурлыкал один из журдяков для своих телезрителей, — наблюдать такую верность одного из пациентов этого аналитика. А почему бы и нет? Ведь возможно, этот человек доверял психоанализу многие годы.

— Шесть лет, — ответил Радж, — и я бы отдал еще шесть, если бы было необходимо. — Аманда Коннорс молча заплакала, утираясь носовым платочком.

Когда два человека в штатском, в сопровождении полиции Сан-Франциско в униформе, вели доктора Саперса к патрульной машине, толпа опять слабо подала голос в его поддержку. Но, как заметил Саперс, в большинстве своем это были старые люди. Остатки тех прежних времен, когда психоанализ был в почете, такие же как и он, частица совсем другой эры. Ему хотелось увидеть хоть несколько молодых людей, но их не было.

В полицейском участке человек с тонким лицом, в плотном пальто, курящий филиппинскую сигару ручного изготовления фирмы «Бела Кинг», посмотрел в окно равнодушным, холодным взглядом, сверился с наручными часами и зашагал взад-вперед по комнате.

Он как раз вынимал изо рта сигару и собирался зажечь другую, когда заметил полицейскую машину. Он тут же поспешил выйти на погрузочную платформу, где полиция готовилась начать допрос.

— Доктор, — сказал он, — я Уайлдер Пемброук. Я бы хотел поговорить с вами несколько минут. — Он кивнул полицейским, и те отступили, освободив доктора Саперса — Пройдемте внутрь, я временно располагаю комнатой на втором этаже. Это не займет много времени.

— Вы не из городской полиции, — сказал доктор Саперс, пристально глядя на него. — Или, может быть, вы из НП. — Теперь он казался встревоженным. — Да, должно быть, это так.

Пемброук, направляясь к лифту, сказал:

— Считайте меня просто заинтересованной стороной. — Он понизил голос, когда мимо них проходила группа полицейских служащих. — Заинтересованной в том, чтобы вновь увидеть вас в вашем офисе лечащим ваших пациентов.

— У вас есть полномочия сделать так? — спросил Саперс.

— Думаю, что да. — Подошел лифт, и они сели в него. — Однако мне потребуется час или около того, чтобы вернуть вас обратно. Пожалуйста, постарайтесь быть терпеливым. — Пемброук зажег новую сигару. Саперсу он не предложил закурить.

— Могу ли я спросить, из какого вы агентства?

— Я вам уже сказал, — Пемброук почувствовал раздражение, — вы должны просто считать меня заинтересованной стороной, разве непонятно? — Он взглянул на Саперса, и никто из них не прервал молчания до тех пор, пока они не достигли второго этажа. — Извините за резкость, — сказал Пемброук, когда они шли по коридору. — Но я очень обеспокоен вашим арестом. Очень расстроен. — Он распахнул дверь, и Саперс осторожно вошел в комнату 209. — Конечно, я довольно легко прихожу в волнение. Это в какой-то степени моя работа. Точно так же как ваша работа — не позволять себе эмоционально распускаться. — Он улыбнулся, но доктор Саперс не ответил ему улыбкой. Он был слишком в большом напряжении для этого, отметил Пемброук. Реакция Саперса совпадала с характеристикой, содержащейся в досье.

Они осторожно уселись друг против друга.

Пемброук сказал:

— К вам придет на консультацию один человек. И очень скоро он станет вашим пациентом. Вы понимаете? Поэтому нам надо, чтобы вы были там, чтобы ваш офис был открыт так, чтобы вы могли принимать его и лечить.

Кивнув с каменным лицом, доктор Саперс ответил:

— Понятно.

— Что касается остальных — остальных ваших пациентов — нам они безразличны. Становится ли им хуже, лучше, платят ли они вам целое состояние, вообще не платят по счетам — все равно. Только этот конкретный человек.

— А после того как он поправится, — сказкл Саперс, — вы меня прикроете? Как и всех психоаналитиков?

— Мы поговорим об этом позже. Не сейчас.

— Кто этот человек?

— Я не собираюсь вам этого говорить, — сказал Пемброук.

— Я полагаю, — сказал доктор Саперс после паузы, — вы использовали аппарат фон Лессингера для путешествий во времени и узнали результаты моего лечения.

— Да, — ответил Пемброук.

— Поэтому вы не сомневаетесь, что я смогу вылечить его.

— Наоборот, — сказал Пемброук. — Вы не сможете помочь ему, именно поэтому мы хотим, чтобы вы занялись этим. Если он будет принимать химическую терапию, его разум придет в себя. А для нас исключительно важно, чтобы он оставался больным. Итак, вы видите, доктор, нам нужно постоянное профессиональное участие шарлатана, практикующего психоаналитика. — Пемброук осторожно зажег погасшую сигару. — Итак, ваши основные обязанности таковы: не отказывайте новым пациентам. Вы понимаете? Какими бы безумными они ни были — или скорее какими бы явно нормальными. — Он улыбнулся: замешательство доктора забавляло его.

Глава 2

В огромном коммунальном многоквартирном доме «Адмирал Буратино» поздно вечером горели огни, так как был вечер ВСЕХ ДУШ: согласно их уставу, жители дома, все 600 человек, должны были собраться в зале общины, находящемся на нижнем горизонте почвы. Они проходили колонной по одному: мужчины, женщины, дети. У дверей Винс Страйкрок, деловой и невозмутимый, истинный представитель бюрократии управлял их новым опознавательным счетчиком, проверяя каждого из них по очереди, чтобы уж наверняка не пропустить никого из другого коммунального дома. Члены общины приветливо подчинялись этой процедуре, и все проходило очень быстро.

— Эй, Винс, во сколько она нам обошлась? — спросил старый Джо Пард, самый старый обитатель дома; он въехал со своей женой в мае девяносто второго, как раз, когда строители сдавали здание хозяевам. Его жены уже не было в живых, дети выросли, женились и разъехались, а сам Джо остался вот.

— Колоссальная сумма, — спокойно ответил Винс. — Но она не ошибается. Она не субъективна. — Вплоть до недавнего времени, находясь на постоянной службе в армии в чине сержанта, он впускал людей, руководствуясь своей способностью узнавать их. Но таким образом он впустил парочку головорезов из поместья Робин Хилл, и они сорвали собрание своими вопросами и комментариями. Это больше не повторится: Винс Стуайкрок поклялся в этом себе и своим соседям по квартире. И он сделает то, что обещал.

Раздавая экземпляры с повесткой дня, миссис Уэллс натянуто улыбалась:

— Пункт три «а», санкция на починку крыши, перенесен в пункт четыре «а». Пожалуйста, имейте в виду. — Члены общины брали у нее повестки и затем делились на два потока, направляясь в разные концы зала; либеральная фракция усаживалась справа, а консерваторы — слева, причем обе группы откровенно игнорировали присутствие друг друга. Несколько человек, нововошедших в группировки, — новые жильцы, какие-то неопределившиеся, — заняли места позади и сидели молча и сосредоточенно по мере того, как комната гудела от множества маленьких локальных собраний. Обстановка и настроение в комнате были терпимыми, но все знали, что сегодня будет стычка. Предпочтительно, обе стороны были готовы. Там и здесь шуршали документы, петиции, вырезки из газет; их читали, ими обменивались, передавали взад и вперед.

Сидящий за столом на возвышении, рядом с четырьмя поверенными общины, Дональд Тишкин почувствовал тошноту. Миролюбивый по натуре, он весь сжался от этих бурных ссор. Для него было достаточно и того, что его посадили на виду у всех, но сегодня вечером ему еще придется принимать активное участие: так случилось, что именно сейчас настала его очередь быть председателем, как она наступала для каждого из жителей общины, и, конечно, именно этим вечером вопрос о школе достигнет своей кульминации.

Комната почти уже наполнилась, и вот Патрик Дойль, дежурный священник, который выглядел не очень-то довольным своей длинной белой мантией, поднял руки, призывая всех к тишине.

— Вступительная молитва, — хрипло объявил он, откашлялся и вытащил небольшую карточку. — Пожалуйста, закройте все глаза и наклоните головы. — Он взглянул на Тишкина и поверенных, и Тишкин кивнул ему, чтобы тот продолжал. — Всевышний отец, — читал Дойль. — Мы, жители коммунального многоквартирного дома «Адмирал Буратино», умоляем тебя благословить наше сегодняшнее собрание. И мы просим, чтобы ты своей милостью дал нам силы увеличить фонды на починку крыши, что, видимо, крайне необходимо. Мы также просим, чтобы наши больные выздоровели и чтобы при обсуждении кандидатур тех, кто желает жить среди нас, мы бы приняли мудрое решение и по отношению к тем, кого мы примем, и к тем, кому откажем. Мы также просим, чтобы никто извне не проник к нам и не нарушил наш размеренный, законопослушный образ жизни. И, наконец, мы особенно горячо молим, чтобы, если на то будет твоя воля, Николь Тибодокс освободилась от своих опоясывающих головных болей, из-за которых она недавно не появилась на телеэкране. И чтобы эти боли не были связаны с тем, что случилось два года назад, когда, как мы помним, по вине того рабочего сцены ей на голову упал груз и она несколько дней провела в больнице. Во всяком случае, аминь.

— Аминь, — согласился зал.

Поднявшись со стула, Тишкин сказал:

— А теперь, прежде чем мы перейдем к делу, наши собственные, выращенные здесь таланты подарят нам несколько минут наслаждения. Первые — три девочки семьи Фетермюллер из квартиры 205. Они исполнят танец на цыпочках на мотив «Я построю лестницу до звезд». — Он снова сел, а на сцену вышли три белокурые крошки, знакомые зрителям по прежним смотрам талантов.

Когда сестры Фетермюллер в своих полосатых брючках и блестящих серебристых жакетиках, улыбаясь, тихо шурша, скользили в танце, дверь в главный коридор открылась и появился опоздавший Эдгар Стоун.

Он опоздал этим вечером, так как проверял тесты своего соседа мистера Яна Дункана, и сейчас, стоя в дверном проеме, он все еще думал о тестах и тех слабых результатах, которые Дункан, они были едва знакомы, показал. Ему казалось, что, даже не заканчивая проверку теста, он мог бы сказать, что Дункан провалился.

На сцене сестры Фетермюллер пели своими писклявыми голосками, и Стоун удивился, для чего он сюда пришел. Возможно, по одной-единственной причине — избежать штрафа, так как всем жителям дома было строго обязательно присутствовать этим вечером. Эти любительские смотры талантов ничего для него не значили, хоть и проводились так часто; он вспомнил прежние дни, когда по телевизору показывали развлекательные программы, отличные шоу с участием профессионалов. Теперь, конечно, все профессионалы, которые еще хоть что-то могли, были связаны контрактом только с Белым домом, а телевидение стало образовательным, а не развлекательным. Мистер Стоун подумал о добром старом золотом веке, давно прошедшем, о великих старых комиках кинематографа, таких, как Джек Леммон и Ширли Маклейн, потом он снова посмотрел на сестер Фетермюллер и громко зевнул.

Винс Страйкрок, который всегда был начеку, услышал и бросил на него суровый взгляд.

По крайней мере он пропустил молитву. Он предъявил свое удостоверение новому дорогостоящему счетчику Винса, и тот позволил ему пройтч — счастливый случай! — по проходу к свободному месту. Смотрит ли все это сегодня вечером Николь? Присутствовал ли сегодня в зале какой-нибудь ловкий разведчик? Он не заметил никаких незнакомых лиц. Сестры Фетермюллер даром тратили общественное время. Усевшись, он закрыл глаза и стал слушать, так как смотреть на это он был не в состоянии. Похоже, это никогда не кончится, подумал он. Этим девочкам, так же как и их честолюбивым родителям, придется когда-нибудь узнать, что они бесталанны, как и все мы… «Адмирал Буратино» мало привнес в культурную копилку Штатов, несмотря на его напряженные потные усилия, и вы не сможете изменить этого.

Безнадежность положения сестер Фетермюллер заставила его снова вспомнить тесты, которые Ян Дункан, дрожа, с восковым лицом, вдавил ему в руки сегодня рано утром. Если Дункан провалился, ему будет еще хуже, чем сестрам Фетермюллер, потому что он даже не останется больше жить в «Адмирале Буратино»; он исчезнет из поля зрения — по крайней мере их поля зрения — и вернется к прежнему презираемому положению: вероятней, он окажется снова в рабочем поселке и будет заниматься физическим, трудом, как делали все они будучи подростками.

Но ему, конечно, выплатят все деньги, которые он платил за квартиру, крупную сумму — единственный в его жизни крупный вклад. С одной стороны, Стоун завидовал ему. Что бы я сделал, спросил он сам себя, сидя с закрытыми глазами, если бы мне прямо сейчас отдали кругленькую сумму моей доли. Возможно, подумал он, я бы эмигрировал. Купил бы один из тех дешевых, нелегально продающихся в колоссальных количествах ветхих самолетов, которые…

Аплодисменты разбудили его. Сестры закончили свое выступление, и он присоединился к аплодирующим. Тишкин, стоя на возвышении, помахал рукой, призывая всех к тишине.

— О’кей, я знаю, что вам очень понравилось, но у нас еще много других талантов в сегодняшней программе. А кроме того, есть еще деловая часть нашего собрания; мы не должны забывать об этом. — Он улыбнулся залу.

Да, подумал Стоун, сейчас они загудят как пчелиный рой. Он тут же напрягся, так как он был одним из радикалов в «Буратино», которые хотели отменить отдельную грамматическую школу в этом доме и послать детей в общественную грамматическую среднюю школу, где они будут общаться с детьми из других домов.

Против этой идеи выступили многие. И все же в последние недели она приобрела сторонников. Возможно, наступили непривычные, странные времена. В любом случае как бы сразу обогатился их жизненный опыт; дети поняли бы, что жители других домов ничем не отличаются от них самих. Барьеры между жителями всех домов были бы сломаны, и возникло бы новое понимание всего.

По крайней мере так считал Стоун, но консерваторы видели все иначе. Слишком поспешно, говорили они, для такого смешивания. Будут вспыхивать драки, когда дети начнут выяснять, какой дом лучше. Со временем это произойдет, но не сейчас, не так скоро.

* * *

Рискуя заплатить суровый штраф, маленький седой нервный мистер Ян Дункан не пошел на собрание и остался этим вечером в квартире изучать официальные правительственные тексты по политической истории Соединенных Штатов Европы и Америки (или просто — Штатов). Он знал, что в этом он был слаб; он едва мог разобраться в экономических факторах, не говоря уже обо всех идеологиях, которые возникали и исчезали в XX веке, что очень походило на нынешнюю ситуацию. Например, подъем демократическо-республиканской партии. Когда-то это были две партии или их было три, которые занимались бессмысленными ссорами, борьбой за власть, в точности как сражались друг с другом теперь дома. Эти две или три партии соединились в одну примерно в 1985 году, как раз перед тем, как Германия вошла в Штаты. Теперь была только одна партия, которая правила стабильным и мирным обществом, и каждый по закону был ее членом. Каждый платил взносы, посещал собрания и голосовал каждые четыре года за нового хозяина — за человека, который, по их мнению, больше всего понравился бы Николь.

Было приятно сознавать, что они, народ, обладали властью решать, кто станет нужен Николь на следующие четыре года; в каком-то смысле это наделяло всех выборщиков верховной властью даже над самой Николь.

Например, этот последний Хозяин, Рудольф Кальбфляйш. Отношения у этого Хозяина с Первой леди были довольно прохладными, это указывало на то, что она не слишком одобряла последний выбор. Но так как она была истинной леди, она бы никогда явно не показала этого.

Когда положение Первой леди стало обладать большим статусом, чем положение президента? Спрашивалось в тексте. Иными словами, когда наше общество стало матриархатом, сказал себе Ян Дункан. Примерно в 1990 — я знаю ответ. До этого были лишь намеки — перемена наступила постепенно. С каждым годом пост Хозяина становился все более незаметным, а Первая леди — все более известной, любимой обществом, которое и учредило этот пост. Была ли это потребность в матери, жене, любовнице или все три вместе? Во всяком случае, они получили то, что хотели, — они получили Николь, а она определенно все три вместе взятые и даже больше.

В углу гостиной телевизор невразумительно прохрипел: «Тааааангтгггг», подразумевая, что вот-вот заговорит. Вздохнув, Дункан закрыл официальный учебник и обратил внимание на экран. Специальный выпуск о событиях в Белом доме, предположил он. Возможно, очередная поездка или тщательный разбор нового хобби или новой страсти Николь. Может, она занялась коллекционированием чашек из костяного фарфора? Если так, нам придется рассматривать каждую из этих чертовых чашек. И точно, на экране появилась круглая, массивная, с двойным подбородком физиономия Максвелла В. Джемисона, секретаря по новостям из Белого дома.

— Добрый вечер, жители одной из наших стран, — торжественно начал он. — Вы когда-нибудь задумывались, что значит спуститься на дно Тихого океана? Николь задумалась, и, чтобы получить ответ на этот вопрос, она пригласила сюда, в зал Тюльпанов Белого дома, трех самых известных в мире океанографов. Сегодня вечером она попросит их поделиться своими впечатлениями, и вы также услышите их, так как они были записаны буквально только что при помощи оборудования Отдела общественных событий Объединенной триадической теле- и радиосети.

А теперь вперед, в Белый дом, сказал себе Дункан. Если не на самом деле, то по крайней мере косвенно. Мы, кто не может попасть туда, у кого нет таких талантов, чтобы заинтересовать Николь хоть на один вечер, мы все же можем заглянуть туда в строго регулируемые часы через окна наших телевизоров.

Сегодня он не хотел смотреть этого, но, видимо, это было все же целесообразно: в конце программы могли быть «сюрпризные» проверочные вопросы. А высокий балл за проверочные вопросы мог бы удачно возместить тот низкий результат, который он определенно получит за последний тест, который теперь проверяет его сосед мистер Эдгар Стоун.

Теперь на экране расцвело прекрасное, спокойное лицо, белая кожа и темные умные глаза; тонкое интеллигентное и все же дерзкое лицо женщины, которая появилась, чтобы монополизировать все их внимание, которая была темой разговоров, наваждением всей нации, почти всей планеты. При виде Николь Яну Дункану стало тошно от страха. Он предал ее ожидания: его результаты этого поганого теста уже каким-то образом были известны ей, и, хотя она никогда ничего не скажет, разочарование было написано на ее лице.

— Добрый вечер, — сказала Николь своим мягким, слегка хрипловатым голосом. — Дело вот в чем, у меня нет способностей к абстрагированию. — Дункан вдруг заметил, что он бормочет это вслух. — Я имею в виду эту религиозно-политическую философию; она для меня бессмысленна. Нельзя ли мне сконцентрироваться на конкретной реальности? Мне следовало бы обжигать кирпичи или выделывать сапоги.

Мне следовало быть на Марсе, подумал он, на границе. Здесь у меня полный завал; в мои тридцать пять я уже непригоден, и она знает; это. Отпусти меня, Николь, думал он в отчаянии. Не давай мне больше никаких тестов, потому что у меня нет шансов осилить их. Вот и эта программа об океанском дне; к тому моменту, когда она закончится, я уже забуду все факты. Я бесполезен для Демократическо-Республиканской партии.

Он вспомнил своего бывшего приятеля Эла. Эл мог бы ему помочь. Эл работал на Люка Луни в одном из его притонов драндулетов и продавал маленькие жестяные и картонные космические корабли, которые могли себе позволить даже побежденные народы; корабли, которые, если повезет, могли бы благополучно добраться до Марса. Эл мог бы продать мне драндулет оптом, сказал он себе.

А на экране телевизора Николь говорила:

— Действительно, это чарующий мир со светящимися существами, намного превосходящими своими разнообразием и совершенством удивительно чудесных форм все, что можно увидеть на других планетах. Ученые подсчитали, что в океане гораздо больше форм жизни, чем…

Ее лицо исчезло, а на его месте появилась неестественная, гротесковая рыбина. Это часть продуманной пропагандой программы, понял Дункан. Попытка отвлечь наше внимание от Марса, от мысли уйти из партии… и от нее. На экране рыба с грушевидными глазами уставилась на него, и он помимо своей воли забыл, о чем только что думал. Боже, подумал он, там, внизу, жуткий мир. Николь, подумал он, я у тебя в ловушке. Если бы нам с Элом повезло, мы могли бы сейчас играть для тебя и были бы счастливы. Пока бы ты расспрашивала всемирно известных океанографов, мы с Элом, скромно стоя на западном плане, играли бы, скажем, одну из частей «Фантазии в двух частях» Баха.

Подойдя к встроенному шкафу, Ян Дункан нагнулся и вытащил на свет тщательно завернутый в тряпку предмет. Мы так горячр, по-юношески верили в это, вспомнил он. Он нежно развернул кувшин, затем, набрав воздух, он выдул из него пару глухих нот. Дункан и Миллер и их группа «Двое с кувшинами»; он и Эл Миллер играли свои аранжировки Баха, Моцарта и Стравинского для двух кувшинов. Но этот разведчик талантов из Белого дома — подлец. Он даже не прослушал их толком. Уже поздно, сказал он. Джесс Пиг, легендарный исполнитель на кувшине из Алабамы, первым проник в Белый дом, развлекая и поражая тринадцать членов семьи Тибодокс своими вариантами «Дерби Рем», «Джона Генри» и тому подобных вещиц. Но, протестовал тогда Ян Дункан, у нас кувшин классический. Мы играем поздние сонаты Бетховена.

— Мы позвоним вам, — живо ответил разведчик талантов. — Если Никки когда-нибудь в будущем заинтересуется этим.

Никки! Он побледнел. Подумать только, быть настолько приближенным к первой семье. Они с Элом удалились со сцены вместе с кувшинами, бессвязно что-то бормоча, уступая дорогу следующему номеру, кучке собак, одетых в костюмы времен королевы Елизаветы, изображавших героев из «Гамлета». Собаки тоже не прошли, но это было слабым утешением.

— Мне сказали, — говорила Николь, — что в глубинах океана так мало света, что, а вот посмотрите-ка на этого чудака. — Через весь экран телевизора проплыла рыба с выставленным вперед горящим фонарем.

Вдруг раздался стук в дверь, который заставил его вздрогнуть. Ян Дункан осторожно открыл ее. Это был его сосед, мистер Стоун. У него был обеспокоенный вид.

— Вас не было на ВСЕХ ДУШАХ. А что, если проверят и обнаружат это? — Он держал в руке проверенный тест Дункана.

Дункан ответил:

— Скажите, какие у меня результаты. — Он был готов.

Войдя в квартиру, Стоун закрыл за собой дверь. Он взглянул на телевизор, увидел Николь, сидящую в компании океанографов, минуту прислушивался к разговору, а затем внезапно сказал хриплым голосом:

— Отлично. — Он протянул тест.

— Я прошел все успешно? — Дункан не мог поверить. Он взял бумаги и недоверчиво их просмотрел. Потом он понял, что случилось. Стоун подстроил так, чтобы он прошел этот тест. Он сфальсифицировал конечный балл, возможно, из гуманных соображений. Дункан поднял голову, и они молча посмотрели друг другу в глаза. Это ужасно, подумал Дункан, что я теперь буду делать? Его собственная реакция удивила его, но это было так. Я хотел провалиться, понял он. Почему? Так бы я смог выбраться отсюда, у меня бы была причина бросить это все — квартиру и работу, и уехать. Я бы иммигрировал в одной лишь, рубахе, в драндулете, который развалился бы, как только приземлился в марсианской пустыне.

— Спасибо, — мрачно сказал он.

Быстро, заикаясь, Стоун ответил:

— В-вы когда-нибудь сможете отплатить мне тем же.

— О да, с радостью, — ответил Дункан.

Поспешно выйдя из квартиры, Стоун оставил его наедине с телевизором, кувшином, неверно исправленным тестом и его мыслями.

Глава 3

Чтобы понять, почему Винс Страйкрок, американский гражданин, обитатель дома «Адмирал Буратино» слушал, бреясь на следующее утро, выступление Хозяина по телевизору, следует вернуться в 1994 год, тот год, когда Западная Германия вошла в состав Соединенных Штатов в качестве 53-го штата. В этом нынешнем Хозяине, президенте Руди Кальбфляйше, было что-то постоянно его раздражавшее. Будет отлично, когда через два года, достигнув конца срока, Кальбфляйш согласно закону будет вынужден выйти в, отставку. Это всегда был великий праздник, отличный день, когда закон выдворял одного из них с его кресла. Винс всегда считал, что это стоит праздновать.

Тем не менее Винс чувствовал, что лучше всего было делать все, что он был в силах, пока Хозяин был у власти. Поэтому он положил бритву и направился в гостиную, чтобы поиграть с кнопками телевизора. Он нажал кнопки «н», «р» и «б» и с надеждой ожидал, что монотонное жужжание речи изменится… однако ничего не изменилось. Слишком много других зрителей имели свое собственное, отличное от его мнение относительно того, что должен говорить этот старикан, понял Винс. Видимо, в одном только его доме было достаточно людей с противоположным мнением, способных противостоять всем его усилиям повлиять на старика через свой телевизор. Но во всяком случае это была демократия. Винс вздохнул. Это было то, чего все они добивались: правительство, восприимчивое к мнению народа. Он вернулся в ванную и продолжал бриться.

— Эй, Джули, — крикнул он жене, — завтрак скоро будет? — Он не слышал ее торопливого движения на кухне. И, кстати, он не заметил ее рядом в постели, когда, покачиваясь, поднимался сегодня утром.

Внезапно oft вспомнил. Вчера вечером после ВСЕХ ДУШ они с Джули, после особенно бурной ссоры развелись. Спустились к домовому уполномоченному по бракам и разводам и заполнили документы на развод. Джули сразу после этого забрала вещи; он был один в квартире — никто не готовил ему завтрак, и если он не поторопится, то останется совсем без завтрака.

Все это было для него шоком, так как эта конкретная его семейная жизнь продолжалась целых шесть месяцев, и он уже достаточно привык видеть Джули по утрам на кухне. Она знала, как он любит яйца (приготовленные с небольшим количеством мягкого сыра манстер). К черту это новое законодательство, позволяющее разводы, которое принял этот старик, президент Кальбфляйш. К черту самого Кальбфляйша; почему он не скопытился и не сдох как-нибудь днем во время своего послеобеденного сна, который он принимал в два часа. Но тогда, конечно, какой-нибудь другой Хозяин занял бы его место, и даже смерть этого старикана не вернула бы Джули; это было вне сферы влияния Штатов, как бы велика она ни была.

Он подошел к телевизору и злобно нажал кнопку «с»; если достаточное количество граждан нажало бы эту кнопку, старикашка сразу бы остановился: эта кнопка остановки означала всеобщее прекращение этого бормотания. Винс подождал, но речь продолжалась.

И вдруг ему пришло в голову, что такая ранняя речь — это что-то необычное: в конце концов, было только восемь утра, возможно, вся лунная колония взлетела на воздух из-за одного титанической силы взрыва ее топливных хранилищ. Тогда бы старик говорил, что потребуется еще туже затянуть пояса, чтобы восполнить потери космической программы; следовало ожидать таких или схожих бедствий. Или, может быть, наконец какие-нибудь достоверные остатки разумной цивилизации были выкопаны из земли — а точнее, из Марса — на четвертой планете. Хорошо бы не на французской территории, а, как любил говорить Хозяин, «кое на чьей». Ах вы, прусские ублюдки, подумал Винс. Нам ни за что не следовало бы принимать вас, как я говорю, в «нашу палатку», в наш федеральный союз, который должен был ограничиваться западным полушарием. Но мир сжался, уменьшился. Когда вы находите колонию в миллионе милей, на другой планете или луне, то три сотни миль, отделяющие Нью-Йорк от Берлина, не кажутся значительными. Ну а уж немцы в Берлине, видит Бог, были за.

Сняв трубку, Винс набрал номер управляющего домом.

— Скажите, моя жена Джули — то есть моя бывшая жена, — она сняла другое помещение в нашем доме вчера вечером? — Если бы он смог узнать, где она, возможно, он смог бы позавтракать вместе с ней, и это было бы веселей. Он слушал с надеждой.

— Нет, мистер Страйкрок. — Пауза. — По нашим записям — нет.

Вот черт, подумал Винс и повесил трубку.

А впрочем, что такое семейная жизнь? Это соглашение, согласно которому каждый чем-то делится с другим, или, как сейчас, это возможность обсудить значение этой ранней восьмичасовой речи Хозяина, а кроме того, это когда кто-то — жена — делает завтрак в то время, как он готовится пойти на работу в филиал «Карп и сыновья». Да, это соглашение, при котором один мог бы заставить другого делать то, что не любит делать первый, как, например, готовить еду. Он терпеть не мог есть то,что сам готовил. Теперь, став холостым, он будет питаться в кафетерии при доме. Он предвидел это, вспоминая прошлый опыт: Мэри, Джин, Лора, теперь Джули. Четыре раза он был женат, и последний раз был самым непродолжительным. Он скатывался вниз, может быть, Боже упаси, он был неявно выраженным гомосексуалистом.

На экране Хозяин произнес:

— …и полувоенная деятельность напоминает времена варварства и, следовательно, дважды должна быть отвергнута.

Дни варварства — это была любимая тема разговора для периода нацистов середины предыдущего века, периода, ушедшего почти на век назад, но все еще явно, хоть и в искаженном виде упоминаемого. Поэтому хозяин вновь прибегнул к этой терминологии, чтобы разоблачить «Сынов Службы», новую организацию квазирелигиозного характера, шатающуюся по улицам с хлопающими на ветру лозунгами, провозглашающими очищение национальной этнической жизни и т. п. или что-то в этом роде. Другими словами, строго запретить законом участие в общественной жизни всем, у кого были какие-либо физические отклонения, особенно тем, кто был рожден в годы выпадения радиации из-за испытания бомб, в особенности из-за ошибочных взрывов в Народном Китае.

А это означало бы и Джули, предложил Винс, так как она стерильна. Поскольку она не может иметь детей, ей не позволяют голосовать… довольно идиотская связь, по логике возможная только для умов только центральноевропейских народов, таких как немцы. Хвост, который указывает путь собаке, сказал он сам себе, вытирая лицо. Мы в Северной Америке — собака, а Рейх — хвост. Что за жизнь: может быть, мне следовало бы иммигрировать в какую-нибудь колониальную действительность, жить под тусклым судорожным, бледно-желтым солнцем, где даже восьминогие существа с жалом могут голосовать… и никаких тебе «Сынов Службы», нельзя сказать, что люди с недугами имели недуги именно такого плана, но довольно большое количество имели приступы и на всякий случай были вынуждены иммигрировать, так же как и. довольно много вполне здоровых людей, которые просто устали от перенаселенности, от контролируемой бюрократией жизни на Земле, было ли это в Штатах, во Французской империи, в Народной Азии и в Свободной Африке.

На кухне он приготовил себе яичницу с беконом, и пока она жарилась, он покормил своего питомца, единственное животное, которое разрешалось держать в доме, маленькую зеленую черепаху Георга III. Георг III съел сушеных мух (25 процентов белка, более питательно, чем человеческая пища), гамбургер и муравьиные яйца — завтрак, который заставил Винса Страйкрока задуматься над аксиомой.

— Нельзя объяснить вкусы других людей, особенно в восемь утра.

Еще пять лет назад он мог бы позволить себе иметь птицу в доме «Адмирал Бурагино», но теперь это запрещалось правилами. Действительно, слишком шумно. Правило С205 гласило: «Вам не следует свистеть, петь, чирикать или щебетать». Черепаха была нема — так же как и жираф. Но жирафы были запрещены, так же как и прежние друзья человека — собаки и коты, друзья, которые пропали из виду во времена Хозяина Фредерика Хмпела, которого Винс едва помнил. Таким образом, немота не была единственным критерием, и ему оставалось, как и много раз до этого, лишь гадать о причинах действий партийной бюрократии. Он действительно не мог вникнуть в их мотивы, и в каком-то смысле он был этому рад. Это доказывало, что духовно он не был их частью.

На экране телевизора высохшее, вытянутое, почти старческое лицо исчезло и его сменила музыкальная пауза — момент, предназначенный лишь для слухового восприятия: Перси Грейнжер, мелодия под названием «Handel ^[2]на Стренде», банальнее не придумаешь… Логичное завершение тому, что только что передавали, подумал Винс. Он резко щелкнул каблуками, вытянулся по стойке «смирно», застыл, пародируя немецких солдат — подбородок вверх, локти напряжены, — пока из репродуктора телевизора звенела музыка, Винс Страйкрок по стойке «смирно» под детскую музыку, которую верхи, так называемые Хранители, сочли здесь уместной, как хайль, — сказал Винс и поднял руку, как когда-то в старину салютовали нацисты.

Музыка продолжала звенеть.

Винс переключился на другой канал.

Там на экране мимолетно появился загнанного вида человек в окружении толпы, которая, казалось, его подбадривала; он и еще двое с обеих сторон, явно полиция, исчезли в припаркованной машине. Тут же тот, кто передавал последние известия, сообщил:

— …и так же, как в сотнях других городов по всем Штатам доктор Джек Доулинг, ведущий психиатр Венской школы здесь, в Бонне, арестован, так как он протестует против недавно возведенного в закон билля, Акта Макферсона… — Полицейская машина на экране укатила.

Вот черт, дурной знак, мрачно подумал Винс, знак нашего времени; учреждается все больше репрессивных запугивающих законов. У кого теперь мне искать помощи, если уход Джули заставит меня совсем свихнуться? А ведь очень может быть. Я никогда не консультировался у аналитиков — за всю свою жизнь я не испытывал такой необходимости, но сейчас… такого еще не было, так плохо мне еще никогда не было. Джули, подумал он, где ты?

Теперь на экране сменились кадры, но сюжет был все тот же. Винс Страйкрок увидел новую толпу, других полицейских, уводящих другого психоаналитика. Еще одна протестующая душа была арестована.

— Интересно, — мурлыкало в телевизоре, — наблюдать такую верность одного из пациентов этого аналитика. А почему бы и нет? Ведь возможно, этот человек доверял психоанализу многие годы. И куда его привело? — подумал Винс.

Джули, сказал он сам себе, если ты сейчас с кем-нибудь, с каким-нибудь другим мужчиной, будет беда. Либо я рухну замертво — это убьет меня сразу, — либо я убью тебя и этого типа, кто бы он ни был. Даже если особенно если это мой друг.

Я верну тебя, решил он. У нас с тобой совсем другие отношения; не такие как были у меня с Мэри, Джин и Лорой. Я люблю тебя, вот в чем дело.

Боже, подумал он, я влюблен, и в это время, в этом возрасте! Немыслимо. Если бы я ей сказал, если бы она знала, она бы умерла со смеху. Вот так-то, Джули.

Я должен пойти к аналитику, понял он, по поводу такого моего состояния. Когда я в полной психологической зависимости от холодной, эгоистичной Джули, когда я просто не могу без нее жить. Черт, этого не может быть. Это глупость.

А смог бы доктор Джек Доулинг, ведущий психиатр Венской школы в Бонне, вылечить меня? Освободить меня? Или вот этот дурной человек, которого они показывают, этот — он прислушался к словам репортера, который продолжал монотонно жужжать вслед удалявшейся полицейской машине — Этон Саперс, подумал Винс, мне очень плохо; мой крошечный мир рухнул сегодня утром, когда я проснулся. Мне нужна женщина, которую я, возможно, больше никогда не увижу. Лекарства АО «Химия» здесь мне не помогут… разве что если принять смертельную дозу. Но это не та помощь, что мне нужна. Может, мне поднять с постели моего брата Чака и нам обоим вступить в ряды «Сынов Службы», неожиданно подумал он. Мы с Чаком присягаем на верность Бертольду Гольтцу. Но другие сделали это, другие недовольные, те, кому страшно не повезло либо в личной жизни — как мне, — либо в делах, или в продвижении по социальной лестнице от «ВИ» до «ге».

Мы с Чаком — «Сыны Службы», с каким-то жутким ощущением подумал Винс. В эксцентричной униформе, маршируя вниз по улице, выслушивающие насмешки. И все верующие — во что? В окончательную победу? В Гольтца, который похож на крысолова из фильма? Он съежился от этих мыслей. И все же сама идея запала ему в душу.

Проснувшись в своей квартире на самом верху дома «Адмирал Буратино», худой и лысеющий Чак Страйкрок, старший брат Винса, близоруко сощурился на часы, чтобы выяснить, нельзя ли было еще немного поваляться в постели. Но этот предлог не имел никакой силы: на часах было 8.15. Время вставать… Машина, продающая последние новости, громко рекламирующая свой товар на улице, разбудила его. К счастью, вовремя. И тут вдруг, к своему величайшему изумлению, Чак обнаружил, что в его постели был кто-то еще. Он раскрыл глаза шире и, стараясь не двигаться, стал рассматривать очертания той, а то, что это была женщина, он понял сразу по разметавшимся темным волосам той женщины, что была рядом. Это была молодая женщина, знакомая ему женщина (ему стало легче — а может, и наоборот?). Джули! Жена его брата Винса! Этого еще не хватало. Чак сел в постели. Так, разберемся, обратился он сам к себе поспешно. Вчера вечером — что же происходило здесь вчера вечером после ВСЕХ ДУШ? Появилась Джули, не так ли? Совершенно обезумевшая, с чемоданом и двумя пальто и стала рассказывать бессвязную историю, которая в конце концов свелась к одному простому факту: она официально порвала с Винсом, ее ничто больше с ним не связывало и она была свободна в своих поступках. И вот теперь она здесь. Но как? Этого он не мог вспомнить. Ему всегда нравилась Джули, но это ничего не объясняло. То, что она сделала, касалось ее личной тайны, внутреннего мира ценностей и отношений, а не его лично, не чего-либо реального, вещественного.

Однако вот она, Джули, все еще крепко спит; физически здесь, но, подобно моллюску, она ушла в себя, свернулась калачиком и спряталась в раковине, что было неплохо, так как для него все это казалось кровосмешением, несмотря на ясность закона в этих вопросах. Она для него была скорее членом его семьи. Он никогда не заглядывался на нее. Но прошлым вечером после нескольких рюмок — а, вот в чем дело: он не мог больше пить. Или нет, он мог, и когда он выпил еще, с ним произошли разительные перемены, которые, казалось, были только во благо: он стал смелым, решительным, открытым, превзошел сам себя, вместо обычного своего молчаливого, угрюмого состояния. Но вот зато какие были последствия. Взгляните, во что его втянули.

И все же где-то глубоко в душе он не слишком возражал. То, что она появилась здесь, было ему комплиментом.

Но в следующий раз, когда он встретится с Винсом, проверяющим удостоверение личности у входа, ему будет неловко, потому что Винс захочет обсудить этот вопрос на глубоком, значимом, серьезном уровне, напрасно распаляясь в интеллектуальном анализе основных мотивов. Какова была истинная цель Джули — покинуть его и прийти сюда? Почему? Начнутся онтологичекие вопросы, такие, что одобрил бы Аристотель, телеологические изыскания в стиле того, что они когда-то называли «конечная цель». Винс шел не в ногу со временем; все это стало бессмысленным, никому не нужным. Надо бы мне позвонить шефу, решил Чак, и сказать ему — попросить у него позволения прийти позже. Мне нужно уладить все с Джули: что теперь делать и что делать дальше. Сколько она здесь останется и будет ли давать деньги на расходы. Главные нефилософские вопросы практической натуры.

Он приготовил кофе и сидел на кухне, потягивая его, в пижаме. Наладив телефон, он набрал номер шефа, Мори Фрауенциммера. Экран стал бледно-серым, затем белым, как бы в тумане, стали вырисовываться части тела Мори. Мори брился.

— Да, Чак?

— Привет, — сказал Чак и услышал, как явно гордо звучит его голос. — У меня здесь девчонка. Так что я опоздаю.

Это был мужской разговор, не имело значения, кто была эта девчонка; не следовало вдаваться в такие подробности. Мори не стал спрашивать, на лице у него появилось непроизвольное восхищение. Затем — осуждение. Но восхищение было первым. Чак ухмыльнулся: его не волновало осуждение.

— Черт с тобой, — сказал Мори. — Но тебе лучше появиться в конторе не позже девяти. — Все его интонации говорили: если бы я был на твоем месте; я тебе завидую, черт бы тебя побрал.

— Ага, — сказал Чак, — появлюсь, как только смогу. — Он взглянул на кровать и Джули. Она сидела. Возможно, Мори ее видел. А может, и нет. В любом случае пора было закругляться. — Пока, Мори, старина, — сказал Чак и повесил трубку.

— Кто это был? — сонно спросила Джули. — Это был Винс?

— Нет, мой шеф. — Чак поставил еще воды, чтобы сварить кофе для Джули.

— Привет, — сказал он, снова подходя к кровати и усаживаясь рядом с Джули. — Ну как ты?

— Я забыла свою расческу, — прагматично ответила Джули.

— Я куплю тебе расческу в холле у фармацевта.

— Да, такие жалкие, маленькие пластмассовые штучки.

— Хм, — сказал он, испытывая какое-то сентиментальное чувство по отношению к ней и понимая, что она ему нравится. Вся эта ситуация — она в кровати, он сидит рядом в пижаме — была одновременно и горькой и приятной; она напоминала ему о прежней, последней семейной жизни, закончившейся четыре месяца назад.

— Привет, — сказал он, похлопывая ее по бедру.

— О Боже, — сказала Джули. — Лучше бы я умерла. — Это не прозвучало как его вина, она не осуждала его, это было сказано без всяких эмоций, как будто она подводила итог их вчерашнему разговору. — Зачем это все, Чак? — сказала она. — Я люблю Винса, но он такой глупый, он никогда не повзрослеет и не научится жить. Он всегда играет в какие-то игры, где он олицетворение современной организованной общественной жизни, человек-учреждение, целомудренный и простой, в то время как он не такой. Но он молод. — Она вздохнула. Этот вздох охладил Чака, потому что это был холодный, жесткий, однозначно отрицающий вздох. Она списывала со счетов другое человеческое существо, она отделяла себя от Винса с таким минимумом отрицательных эмоций, как если бы она вернула книгу в библиотеку.

Боже мой, подумал Чак, этот человек был твоим мужем, ты любила его. Ты спала с ним, жила рядом с ним, знала все что можно о нем — фактически знала его лучше, чем я, а он был моим братом гораздо дольше, чем ты жила на свете. Женская плоть на самом деле очень жестка, подумал он. Страшно жестка.

— Мне надо на работу, — нервно сказал Чак.

— Это мне там кофе варится?

— Да, конечно.

— Принеси, пожалуйста, его сюда, Чак.

Пока он ходил за кофе, она оделась.

— А что, старина Кальбфляйш выступал сегодня утром? — спросила Джули.

— Я не знаю. — Ему не пришло в голову включить телевизор, хотя прошлым вечером он прочитал в газете о предстоящей речи. Ему было наплевать, что собирался говорить старик, о чем бы ни шла речь.

— Тебе действительно нужно бежать в свою маленькую фирму и работать? — Она в упор смотрела на него, и он, может быть, впервые в своей жизни увидел, что у нее был прекрасный естественный цвет глаз и блеск отполированной поверхности камня, которые можно было заметить только днем. У нее был необычный квадратный подбородок и немного большой рот, который она часто кривила, что придавало лицу какое-то трагичное выражение. Ее губы были неестественно красны и чувствительны, что отвлекало внимание от тусклокоричневого цвета волос. У нее была хорошая фигура с округленными формами, и она хорошо одевалась: то есть она шикарно выглядела во всем, что бы ни надела. Казалось, любая одежда ей подходит, даже хлопковые платья массового производства, с которыми другие женщины испытывали бы трудности. Теперь на ней было все то же вчерашнее платье оливкового цвета с черными круглыми пуговицами, дешевое платье, и все же она в нем выглядела элегантно, иначе не скажешь. У нее была аристократическая осанка и вся ее конституция. Об этом говорили ее подбородок, ее нос, отличные зубы. Она не была немкой, но она была с севера, возможно, шведка или датчанка. Взглянув на нее, он подумал, что она отлично выглядит. Ему казалось очевидным, что она останется такой всегда и не увянет с годами. Казалось, ее не сломить. Он не мог представить ее неряшливой, толстой или вялой.

— Я голодна, — сказала она.

— Ты хочешь сказать, что я должен приготовить тебе завтрак. — Без сомнения, он был прав.

— Я уже приготовила все завтраки, которые должна была готовить мужчинам, будь то ты или твой бессловесный брат-младенец, — сказала Джули.

И снова ему стало страшно. Она была слишком резкой, слишком быстрой, он знал ее, знал, что она такая, — но нельзя ли было хоть на время сдержать себя, сделать вид? Неужели она собиралась перенести на него свое настроение последнего разговора с Винсом? Разве у них не будет медового месяца?

По-моему, я действительно попал в переплет, подумал он. Мне досталось слишком много всего сегодня: я к этому не готов. Боже, может быть, она уйдет, я на это надеюсь. Это была детская надежда, очень упадническая. Это было немужественно, несолидно, ни один настоящий мужчина не вел себя таким образом, он это понимал.

— Я приготовлю завтрак, — сказал он и отправился на кухню. Джули стояла в спальне перед зеркалом и расчесывала волосы.

Резко, в своей обычной живой манере, Гарт Макрей сказал:

— Заткни его. — Робот-двойник Кальбфляйша остановился. Его руки застыли в последнем жесте. Увядшее лицо стало пустым, двойник ничего не сказал, и ТВ-камеры тоже автоматически отключились одна за одной; им нечего больше было передавать, и техники, стоящие за ними, все они были «гесы», знали об этом. Они посмотрели на Гарта Макрея.

— Мы передали это послание, — проинформировал Макрей Антона Карпа.

— Отлично, — сказал Карп, — этот Бертольд Гольтц, эти ребята из «Сынов Службы» тревожат меня: я думаю, эта сегодняшняя утренняя речь немного рассеет мой законный страх. — Он робко взглянул на Мак Рея в поисках подтверждения, так же как и все в комнате контроля, инженеры, обслуживающие двойника из компании «Карп и сыновья».

— Это только начало, — определенно сказал Макрей.

— Точно, — согласился, кивая, Карп. — Но хорошее начало. — Подойдя к двойнику Кальбфляйша, он в высшей степени осторожно дотронулся до его плеча, как будто ожидал, что после толчка тот возобновит свою деятельность. Этого не случилось. Макрей засмеялся.

— Я бы хотел, — сказал Антон Карп, — чтобы он упомянул Адольфа Гитлера: ну вы понимаете, сравнивая «Сынов Службы» с нацистами, более явно сравнить Гольтца с Гитлером.

— Но это бы не помогло, — ответил Макрей. — Как бы верно это ни было. Сразу видно, что вы не настоящая политическая фигура, Карп: почему вы считаете, что истина — это лучшее, к чему надо стремиться? Если мы хотим остановить Бертольда Гольтца, то нам не следует идентифицировать его с Гитлером просто потому, что где-то глубоко в душе пятьдесят один процент местного населения желал бы видеть нового Гитлера. — Он улыбнулся Карпу, который выглядел очень взволнованным; он опасался чего-то и практически дрожал.

— Что бы я хотел выяснить, — сказал Карп, — так это, сможет ли Кальбфляйш справиться с этими «Сынами Службы»? У вас есть аппарат фон Лессингера, скажите мне?

— Нет, — ответил Макрей, — он не сможет.

Карп изумленно уставился на него.

— Но, — сказал Макрей, — Кальбфляйш уйдет со своего поста скоро, в течение следующего месяца. — Он не сказал того, что хотел тут же услышать от него Карп, того, о чем инстинктивно захотелось спросить Антону и Феликсу Карпам, всей компании «Карп и сыновья». Это была их первая реакция, моментально возникший вопрос первостепенной важности. Будем ли мы строить следующего робота-двойника? Если бы Карп осмелился, он бы спросил, но он боялся говорить. Карп был трусом, и Макрей знал об этом. Давным-давно честность Карпа была кастрирована для того, чтобы он мог успешно функционировать в немецком деловом обществе: духовное и моральное выхолащивание было в настоящие дни обязательной предварительной обработкой перед вступлением в класс «ге», в правящие круги. Я мог бы сказать ему, подумал Макрей, облегчить ему боль, но зачем?

Он не любил Карпа, который построил и теперь управлял двойником, заставлял его функционировать так, как тот и должен был, — без тени сомнения. Любая ошибка выдала бы Исполнителям секрет, тайну, которая выделила элиту, образовала Соединенные Штаты Европы и Америки; то, что они обладали одним или более секретами, превратило их в хранителей тайны из простых исполнителей инструкции.

Но все это для Мак Рея было немецким мистицизмом; он предпочитал думать об этом в простых практических терминах. «Карп и сыновья» была способна создать двойника, создала в качестве примера Кальбфляйша и сделала это неплохо, так же как неплохо регулировала эту модель на протяжении всего правления. Однако другая фирма могла бы создать следующего хозяина не хуже, и, разорвав экономические связи с Карпом, правительство отрезало мощный картель от участия в экономических привилегиях, которыми он наслаждался… за счет государства.

Следующей фирмой, которая будет строить двойника для правительства Штатов, будет маленькая фирма, та, которую верхи смогут контролировать. Название, которое вспомнил Макрей, было «Товарищество Фрауенциммера». Очень маленькая, находящаяся на окраине фирма, едва держащаяся на плаву в области кон-двоя: конструкции двойников для планетарной колонизации.

Он ничего не сказал Антону Карпу, но он намеревался начать деловые переговоры с Морисом Фрауенциммером, главой фирмы, со дня на день. И это, конечно, удивит Фрауенциммера: он тоже ничего не подозревал.

Карп произнес задумчиво, глядя на Мак Рея:

— Как вы думаете, что скажет Николь?

Улыбаясь, Макрей ответил:

— Я думаю, она будет рада. Ей никогда в действительности не нравился Руди.

— Я думал, что нравился. — Карп казался огорченным.

— Первой леди, — едко заметил Макрей, — никогда еще не нравился ни один Хозяин. С какой стати? Кроме того… ей двадцать три, а Кальбфляйшу, согласно нашим информационным инструкциям, — семьдесят восемь.

Карп заблеял:

— Но что ей приходится с ним делать? Ничего. Просто иногда появляться с ним на приемах, очень редко.

— Я думаю, что Николь вообще терпеть не может старых, изношенных, бесполезных, — сказал Макрей, не споря с Антоном Карпом: он увидел, как немолодой уже бизнесмен вздрогнул. — А ведь это и есть хорошее краткое описание вашей основной продукции, — добавил он.

— По спецификации…

— Но вы могли бы сделать его чуть-чуть более… — Макрей подыскивал нужное слово, — привлекательным.

— Довольно, — сказал Карп, краснея и поняв теперь, что Макрей всего лишь мучил его, что все это было задумано лишь с одной целью — дать ему понять, что, как бы велик и могуществен ни был картель «Карп и сыновья», он был рабом, наемным рабочим правительства и в действительности нисколько на него не влиял, и даже Макрей, который был просто помощником госсекретаря, мог безнаказанно проделывать такое.

— Если бы вы повторили заказ, — растягивая слова, задумчиво сказал Макрей, — какие бы вы внесли изменения? Вернулись бы к найму жертв концентрационных лагерей, как делал в двадцатом веке Крупп? Возможно, вы могли бы приобрести и использовать аппарат фон Лессингера для этих целей… позволяя им умирать еще быстрее в качестве ваших наемных рабочих, чем они умирали в Белзен-Белзен…

Карп повернулся и быстро зашагал прочь. Его трясло. Ухмыляясь, Макрей зажег сигару. Американский, а не немецко-датский сорт.

Глава 4

Главный звукотехник ГЭМ с удивлением наблюдал за Нэтом Флиджером, когда тот переносил «Ампек Ф-а2» в вертолет.

— Ты собираешься поймать его на это? — Джим Планк застонал. — Мой Бог, «Ф-а2» устарела уже в прошлом году!

— Если ты не умеешь на ней работать… — сказал Нэт.

— Я умею, — пробормотал Планк. — До этого я работал вообще с пресмыкающимися; мне просто кажется, что… — Он встревоженно взмахнул рукой. — Я предполагаю, что вместе с ней ты используешь старый углеродный микрофон.

— Вряд ли, — сказал Нэт. Он дружески похлопал Планка по спине; он знал его уже давно и привык к нему.

Не волнуйся. Мы славно поладим.

— Послушай, — понизив голос, сказал Планк, оглядываясь вокруг, — правда, что дочь Лео летит с нами?

— Это точно.

— Эта Молли Дондолдо всегда означала какие-то сложности — ты понимаешь, что я хочу сказать? Нет, ты не понимаешь. Нэт, я понятия не имею, какие у тебя с Молли теперь отношения, но…

— Тебя должно волновать, только как записать Роберта Конгротяна, коротко ответил Нэт.

— Конечно, конечно, — пожал плечами Планк. — Это твоя жизнь, твоя работа, твой проект, Нэт. А я просто раб-поденщик, делающий все, что ты мне прикажешь. — Он нервно провел чуть дрожащей рукой по своим редеющим, поблескивающим, черным волосам. — Мы готовы ехать?

Молли уже залезла в вертолет; она сидела и читала книгу, игнорируя их обоих. На ней была яркая хлопковая блузка и шорты, и Нэт подумал, как нелеп будет ее костюм в насквозь промокших от дождя лесах, куда они направлялись. Настолько резко отличный климат. Он подумал, была ли Молли когда-нибудь на севере. Орегон — район Северной Калифорнии — потерял много населения во время войны 1980 года; он был очень сильно разрушен управляемыми ракетами Красных Китайцев, и, конечно, облака ядерного осадка покрыли его в последующие десятилетия. Фактически они еще не полностью рассеялись. Но сотрудники НАСА объявили, что уровень в пределах нормы.

Буйная растительность, созданные осадком причудливые виды… Нэт знал, что лесной покров был теперь как в тропиках. И дождь, по сути дела, никогда не прекращался: до 1990 года он был очень сильным и частым, а теперь это был просто поток.

— Мы готовы, — сказал он Джиму Планку.

Не вынимая незажженную сигару Элта Камина изо рта, Планк сказал:

— Что ж, тогда отправляемся, мы и твоя любимая доисторическая пресмыкающаяся машина, чтобы записать величайшего безрукого пианиста века. Эй, Нэт, я придумал анекдот. Однажды Роберт Конгротян попал в потасовку в одном из питейных заведений; его забили в хлам, и вот, когда сняли бинты, то увидели, что у него выросли руки. — Планк захихикал. — Поэтому он никогда больше не сможет играть.

Опустив книгу, Молли холодно сказала:

— Развлечение в духе Исполнителей, это то, что нас ждет в этом полете?

Планк покраснел и нагнулся, вертя в руках записывающее устройство, как бы машинально его проверяя:

— Извините, мисс Дондолдо, — сказал он, но в его голове не прозвучало сожаления, это была душащая обида.

— Заводи вертолет, — сказала Молли. И вновь принялась за книгу. Нэт увидел, что это был запрещенный текст социолога XX века С. Райта Милльса.

Молли Дондолдо, подумал он, не более Хранитель, чем они с Джимом Планком, спокойно, не таясь, читала вещь, запрещенную их классу. Удивительная женщина, причем во многих аспектах, подумал он с восхищением.

— Не будь такой резкой, Молли, — сказал он ей.

Не поднимая глаз, она ответила:

— Терпеть не могу остроумие Исполнителей.

Вертолет завелся. Мастерски управляя им, Джим Планк скоро поднял его в воздух. Они летели на север, над прибрежным скоростным шоссе, над Имперской Долиной, перечеркнутой крест-накрест бесконечными милями каналов, тянущимися насколько хватало глаз.

— Это будет приятный полет, — сказал Нэт Молли. — Я это уже вижу.

Молли промурлыкала:

— Тебе случайно не надо попрыскать водички на своего доисторического червяка или сделать еще что-нибудь? Я бы предпочла, чтобы меня оставили в покое, если ты не возражаешь.

— Ты что-нибудь знаешь о личной трагедии Конгротяна? — спросил ее Нэт.

Она минуту помолчала, затем ответила:

— Это как-то связано с радиоактивными осадками конца девяностых. Я думаю, это связано с его сыном. Но никто не знает наверняка. У меня нет такой информации, Нэт. Однако говорят, что его сын — чудовище.

И снова Нэт ощутил холодок страха, как уже было однажды, когда ему в голову пришла мысль посетить дом Конгротяна.

— Пусть это тебя не пугает, — сказала Молли. — В конце концов, с того времени родилось уже так много разных уродов. Разве ты не видишь, как они постоянно извиваются около всех нас? Я вижу. Правда, может быть, ты предпочитаешь не смотреть. — Она захлопнула книгу, пометив нужную страницу, загнув ее угол. — Такую цену мы платим за наши иначе незапятнанные жизни. Боже мой, Нэт, и ты можешь возиться с этим червем, этим записывающим устройством «Ампек»! Оно просто приводит меня в содрогание, все блестит и шевелится, как живое. Возможно, изменения у ребенка возникли из-за необычных психических способностей отца; может быть, Конгротян винит себя, а не осадок. Спроси его, когда приедешь.

— Спроси его! — испуганно повторил Нэт.

— Конечно. Почему нет?

— К черту такие идеи, — сказал он. И так же, как частенько в прежних их отношениях, ему показалось, что она была очень резка и агрессивна, просто женщина мужского типа; в ней была грубость, которая ему не нравилась. И в довершение ко всему она была слишком интеллектуально ориентирована. Ей не хватало личного эмоционального контакта с собственным отцом.

— Почему ты захотела поехать со мной? — спросил он ее. Ясно, что не для того, чтобы услышать игру Конгротяна. Возможно, это было связано с его сыном, необычным ребенком; Молли обязательно бы это привлекло. Он вдруг почувствовал отвращение, но не показал этого, ему удалось улыбнуться ей в ответ.

— Мне нравится Конгротян, — безмятежно ответила Молли. — Мне бы доставило удовольствие лично с ним встретиться и послушать его игру.

Нэт сказал:

— Но я слышал, как ты говорила, что сейчас нет рынка сбыта для таких «психических» вариантов исполнения Брамса и Шумана.

— Разве ты не можешь, Нэт, отделить свою личную жизнь от дел своей компании? Мне лично, моему персональному вкусу, очень импонирует стиль Конгротяна, но это не значит, что я думаю, что его будут покупать. Ты знаешь, Нэт, мы отлично поработали со всеми этими подвидами народной музыки за несколько последних лет. Я бы сказала, что Исполнители типа Конгротяна, как бы ни были они популярны в Белом доме, являются анахронизмами, и мы должны быть начеку, чтобы не скатиться с ними в экономический кризис. — Она улыбнулась ему, лениво наблюдая за его реакцией. — Я скажу тебе и о другой причине, почему я хотела поехать. Мы можем провести массу времени вместе, мучая друг друга. Только ты и я… Мы можем остановиться в мотеле в Дженнере. Ты подумал об этом?

Нэт глубоко, неровно вздохнул. Она улыбалась все шире и шире. Кажется, она смеется над ним, подумал он. Молли могла справиться с ним, заставить его сделать что угодно; они оба это знали, и это ее забавляло.

— Ты хочешь На мне жениться? — спросила Молли. — Твои намерения честны в старом добром смысле времен двадцатого века?

Нэт сказал:

— А твои?

Она пожала плечами.

— Может, мне нравятся монстры. Мне нравишься ты, Нэт, ты и твоя червеобразная машина «Ф-а2», которую ты холишь и лелеешь, как жену или любимого зверя. Или обоих.

— Я бы так же поступал и с тобой, — сказал Нэт. И вдруг он почувствовал, что Джим Планк наблюдает за ним и сделал вид, что рассматривает землю внизу, под ними. Этот разговор явно смутил Джима. Планк был инженером, человеком, который занимался ручным трудом, — обычным Исполнителем, как называла его Молли, но он был хорошим человеком. Разговор такого сорта был для него трудновыносим. И для меня тоже, подумал Нэт. Единственная, кому все это нравится, — Молли. И она не притворяется — это действительно так.

* * *

Автострада утомила Чака Страйкрока своими централизованно регулируемыми машинами и колесами, раскручивающими невидимые ручейки в этой массовой процессии. Сидя в своей собственной машине, он чувствовал себя участником какого-то ритуала черной магии — как будто он и другие водители отдали свои жизни в руки некоей силы, о которой лучше не говорить. На самом деле это был обыкновенный гомостатический луч, который оправдывал свое положение тем, что отдавал бесконечные распоряжения всем остальным видам транспорта и направляющим стенам самой дороги. Но Чак не забавлялся этим. Он сидел в машине и читал утреннюю «Нью-Йорк Таймс». Вместо того чтобы обращать внимание на вертящиеся, никогда не останавливающиеся виды за окном, он сосредоточился на газете, размышляя о статье, рассказывающей о будущем открытии одноклеточных ископаемых на Ганимеде.

Старая цивилизация, сказал сам себе Чак. Еще один слой снят. Она вот-вот будет обнаружена роботами, работающими в безвоздушной, почти невесомой пустоте посреди космоса, на лунах огромной планеты.

Нас обкрадывают, решил он. В следующем слое будут комиксы, контрацептивы, пустые бутылки из-под кока-колы. Но они — верхи — нам не скажут. Кто же захочет обнародовать, что вся Солнечная система имела дело с кока-колой в течение двух миллионов лет? Он не мог себе представить цивилизацию — с любой формой жизни, — которая бы не выдумала кока-колу. Иначе как же она могла называться истинно цивилизацией? Но зачем, он подумал, я позволяю моему настроению, моей горечи взять верх надо мной. Мори не одобрит этого. Лучше мне подавить это в себе прежде, чем я приеду. Плохо для дела. А мы, как всегда, должны заниматься делами. Это лозунг дня — если не века. В конце концов, это ведь все, что отличает меня от моего брата: моя способность обращаться к основам и не теряться в тумане внешних ритуалов. Если бы Винс мог это делать, он не был бы Винсом, он был бы Чаком.

И тогда бы, возможно, к нему вернулась жена.

И Винс был бы в плане Мори Фрауенциммера, который Мори представил персонально Зеппу фон Лессингеру на конференции эрзац-инженеров в Нью-Йорке в 2023 году. План был относительно отправки психиатра назад в 1925 год, чтобы вылечить фюрера Гитлера от паранойи. Кстати, фон Лессингер явно уже делал некоторые попытки в этом направлении, но хранители, конечно, не сообщили этих результатов. Оставили их для себя, чтобы защитить свой привилегированный статус, подумал Чак. А теперь фон Лессингер умер. Что-то зашипело справа от него. Реклама, сделанная Теодором Нитцом, самой худшей фирмой из всех, прикрепилась к стеклу его машины.

— Убирайся, — предупредил он ее.

Но реклама, хорошо прилепившись, начала ползти, извиваясь на ветру, к дверце, ко входной щели. Скоро она проникнет внутрь и причудливо, в стиле мусорщика, будет произносить речь о различной рекламе Нитца.

Он мог бы убить ее сразу, как только она проникла в щель. Она была живая, очень смертная; агентства по рекламе, копируя природу, расточали орды таких реклам.

Как только реклама, которая была не больше мухи, пролезла внутрь, она тут же прожужжала свое послание:

— Послушайте! Разве вы не говорите себе иногда: «Клянусь, все остальные люди в ресторане могут видеть меня!» И вы озадачены, не знаете, что делать с этой серьезной проблемой, проблемой, разрушающей все ваши планы, — вашей заметностью. Особенно…

Чак раздавил ее ногой.

* * *

Согласно визитке Николь Тибодокс поняла, что в Белый дом нанес визит премьер-министр Израиля, который теперь ожидал приема в зале Камелий. Эмиль Старк — высокий, стройный, у которого всегда наготове последний еврейский анекдот («Однажды Бог встретил Иисуса и на Иисусе было надето…» или что-то в этом роде — она не помнила, она была слишком сонная). Однако сегодня она приготовила ему шутку. Комиссия Вольфа доставила свой доклад.

Позже, в пеньюаре и тапочках, она выпила кофе, прочитала «Таймс», затем отбросила газету и взяла документы, которые представила ей Комиссия Вольфа. Кого же они избрали? Герман Геринг. Она просмотрела все страницы, и ей захотелось расстрелять генерала Вольфа. Эта армейская шишка выбрала кандидатуру в веке варварства. Она знала это, но вашингтонские верхи согласились следовать рекомендациям генерала Вольфа, не понимая, каким типичным олухом-солдафоном он был в то время. Это продемонстрировало силу военного главнокомандования в чисто политической области в эти дни.

Она позвала Леонору, свою секретаршу:

— Пригласите Эмиля Старка.

Нет смысла откладывать; может быть, Старк будет доволен. Как и многие другие, израильский премьер, без сомнения, воображал, что Геринг был просто клоуном. Николь резко засмеялась. Они не прониклись документами суда над военными преступниками времен Второй мировой войны, если они так считали.

— Миссис Тибодокс, — приветствовал ее Старк, входя и улыбаясь.

— Это будет Геринг, — произнесла Николь.

— Конечно. — Старк продолжал улыбаться.

— Вы чертовски глупы, — сказала она. — Он слишком умен для любого из нас. Вы разве не знаете? Если мы попробуем иметь дело с ним…

— Но к концу войны Геринг потерял благосклонность верхов, — вежливо сказал Старк, усаживаясь за стол напротив нее. — Он был замешан в том, что военная кампания была проиграна, в то время как люди из гестапо и те, кто был приближен к Гитлеру, приобрели еще большую власть. Борман, и Гиммлер, и Эйхман, чернорубашечники. Геринг понял бы — он на самом деле понял, — что означало проиграть военную часть партийной кампании.

Николь молчала. Она почувствовала раздражение.

— Вас это волнует? — спокойно сказал Старк. — Я знаю, мне кажется это трудным. Но ведь нам нужно предложить рейхсмаршалу одну простую вещь, не так ли? Ее можно сформулировать в одном-единственном предложении, и он нас поймет.

— О да, — согласилась она. — Геринг поймет. Он также поймет, что если он не согласится, то мы согласимся и на меньшее, затем еще на меньшее и в конце концов… — Она резко замолчала. — Да, это меня действительно беспокоит. Я думаю, что фон Лессингер был прав, сделав конечный вывод: никто не должен подходить близко к Третьему рейху. Когда вы имеете дело с психами, то вы втягиваетесь в это сами: вы сами становитесь умственно больными.

Старк спокойно ответил:

— Существует шесть миллионов еврейских жизней, которые должны быть спасены, миссис Тибодокс.

Вздохнув, Николь сказала:

— Хорошо.

Она смотрела на него, едва сдерживая свой гнев, но израильский премьер спокойно встретил ее взгляд — он не боялся ее, Для него непривычно было раболепствовать перед кем бы то ни было. Он долго шел к этому посту, и успех был бы невозможен для него, если бы он был устроен как-то иначе. Его пост не подходил для труса: израильтяне всегда были маленьким народом, существующим среди огромных наций, которые могли в любой момент стереть их с лица земли. Старк даже чуть улыбнулся ей, или это ей показалось? Ее гнев усиливался. Она почувствовала себя бессильной.

— Нам не следует решать все окончательно прямо сейчас, — сказал затем Старк. — Я уверен, вам есть о чем беспокоиться сейчас, миссис Тибодокс. Возможно, организация сегодняшнего вечернего представления в Белом доме. Я получил приглашение, — Старк похлопал по карману пиджака, — о чем вы наверняка осведомлены. Нам сегодня обещают замечательный парад талантов, не так ли? Но так всегда и бывает. — Его голос был убаюкивающим, мягким, успокаивающим. — Мне можно закурить? — Он достал из кармана небольшой плоский золотой портсигар, из которого достал сигару. — Я впервые пробую эти сигары. Филиппинские, сделанные из листьев сорта «Изабелла». Кстати, ручная работа…

— Пожалуйста, курите, — брюзгливо ответила Николь.

— Герр Кальбфляйш курит? — поинтересовался Старк.

— Нет, — ответила Николь.

— Ему также не нравятся ваши музыкальные вечера, не так ли? Это дурной знак. Вспомните Шекспира, «Юлия Цезаря». Что-то вроде: «Я не доверяю ему, так как у него нет музыки». Вспоминаете? «У него нет музыки». Не описание ли это нынешнего Хозяина? К сожалению, я с ним не встречался. Но в любом случае мне очень приятно иметь дело с вами, миссис Тибодокс, поверьте мне. — Глаза Эмиля Старка были серые, очень яркие.

— Спасибо, — простонала Николь, желая, чтобы он ушел. Она чувствовала его превосходство в их разговоре, и это делало ее усталой, приносило ей беспокойство.

— Вы знаете, — продолжал Старк, — очень трудно нам — нам, израильтянам, — иметь дело с немцами; у меня, без сомнения, были бы трудности с герром Кальбфляйшем. — Он выпустил дым от сигары; она с отвращением сморщила нос. — Это напоминает мне первого Хозяина, герра Аденауэра. По крайней мере, так я понял из исторических кассет, показанных мне в школе, когда я был мальчишкой. Интересно отметить, что он правил намного дольше, чем существовал весь Третий рейх… который должен был существовать тысячи лет.

— Да, — скучно сказала она.

— И возможно, если мы будем способствовать этому через систему фон Лессингера, то так оно и будет. — Теперь он смотрел искоса.

— Вы так думаете? И все же вы хотите…

— Я думаю, — сказал Эмиль Старк, — что если Третьему рейху дать оружие, в котором он нуждается, победа будет на его стороне, может, в течение пяти лет — и очень возможно, что и того меньше. Он обречен самой своей природой; в нацистской партии совершенно отсутствует механизм, посредством которого можно было бы получить Преемника фюрера. Германия разделится, превратится в собрание маленьких, гадких, вечно ссорящихся государств, как это было до Бисмарка. Мое правительство уверено в этом, миссис Тибодокс. Вспомните, как Гесс представил Гитлера на одном из крупных партийных собраний. «Гитлер — это Германия». Он был прав. Следовательно, что будет после Гитлера? Потоп. И Гитлер знал это. Кстати, в какой-то степени возможно, что Гитлер намеренно привел своих людей к поражению. Но это довольно извилистая психоаналитическая теория. Лично я нахожу ее слишком причудливой, чтобы доверять ей.

Николь задумчиво сказала:

— Если Герман Геринг будет вызволен из тех времен и перенесен сюда, вы хотели бы встретиться с ним лицом к лицу и принять участие в обсуждении?

— Да, — сказал Старк. — Фактически я на этом настаиваю.

— Вы… — уставилась она на него, — …настаиваете?

Старк кивнул.

— Я полагаю, — сказала Николь, — это потому что вы — духовное воплощение Вечного жида или какого-нибудь мистического существа в этом роде.

— Потому что я официальный представитель государства Израиль, его глава фактически. — И он замолчал.

— Это правда, — спросила Николь, — что вы собираетесь отправить зонд на Марс?

— Не зонд, — сказал Старк. — Перевозка. На днях мы организуем наш первый кибуц там. Марс — это, если можно так выразиться, один большой Негев. Когда-нибудь мы будем там выращивать апельсиновые деревья.

— Счастливый маленький народ, — едва слышно сказала Николь.

— Простите? — Старк приложил руку к уху — он не расслышал.

— Счастливые. У вас есть стремление. А у нас в Штатах… — Она задумалась. — Нормы. Стандарты. Все это очень приземленные вещи, не сочтите за каламбур в связи с космическими перелетами. К черту вас, Старк, вы приводите меня в какое-то волнение и замешательство. Я не знаю почему.

— Вам следует посетить Израиль, — сказал Старк. — Он вас заинтересует. Например…

— Например, меня можно было бы обратить в иную веру, — сказалаНиколь. — Поменять мое имя на Ребекку. Послушайте, Старк, я уже достаточно с вами поговорила. Мне не нравится эта затея из доклада Вольфа — я считаю ее слишком рискованной, эту идею латать прошлое в таком глобальном масштабе, даже если бы это означало спасение шести или восьми или даже десяти миллионов невинных человеческих жизней. Посмотрите, что случилось, когда мы пытались послать в прошлое наемных убийц, чтобы убить Адольфа Гитлера в начале его карьеры. Что-то или кто-то препятствовал нам каждый раз, а мы пробовали семь раз! Я знаю — я уверена, — что это были агенты из будущего, из нашего времени или нашего недавнего прошлого. Если кто-то один может играть на фон лессингеровской системе, это могут делать и двое. Бомба в пивной, бомба в пропеллерном самолете…

— Но эта попытка, — сказал Старк, — порадует неонацистские элементы. Вы заручитесь их поддержкой.

Николь с горечью сказала:

— И вы считаете, что это рассеет мое беспокойство? Уж вы-то должны понимать, какой это злой предвестник.

Какое-то время Старк ничего не говорил; он курил свою филиппинскую сигару, сделанную вручную, и мрачно смотрел на нее. Затем он пожал плечами:

— Я полагаю, мне пора откланяться, миссис Тибодокс. Возможно, вы правы. Я бы хотел обдумать это и посоветоваться с другими членами моего правительства. Увидимся на музыкальном вечере здесь, в Белом доме. Будут ли исполняться Бах или Гендель? Мне нравятся оба эти композитора.

— У нас сегодня будет исключительно израильский вечер, только для вас, — сказала Николь. — Мендельсон, Малер, Блох, Копеланд. Вас это устроит? — Она улыбнулась, и Эмиль Старк улыбнулся ей в ответ.

— Есть ли копия доклада генерала Вольфа, которую я мог бы взять? — спросил Старк.

— Нет. — Она помотала головой. — Это же Хранители — главный секрет.

Старк поднял брови и перестал улыбаться.

— Даже Кальбфляйш не увидит этого, — сказала Николь. Она была непоколебима в своем решении, и определенно Эмиль Старк мог это понять. В конце концов, он был профессионально проницателен. Она подошла к своему бюро и села. Ожидая, когда он уйдет, предполагая, что он это сделает, она сидела, просматривая фолиант с различными заметками, который оставила для нее Леонора, ее секретарь. Они были скучными — или нет? Она еще раз внимательно прочитала помещенную сверху заметку. В ней сообщалось, что разведчик талантов из Белего дома не смог выписать великого ужасного невротика, пианиста Роберта Конгротяна для сегодняшнего вечера, так как Конгротян неожиданно покинул свой дом в Дженнере и самовольно отправился в санаторий, где ему будут делать электронно-шоковую терапию. Считалось, что никто об этом не знал.

Вот черт, с горечью подумала Николь. Ну что ж, это означает — конец сегодняшнему вечеру: я могу спокойно отправляться спать сразу после ужина. Поскольку Конгротян был не только самым лучшим исполнителем Брамса и Шопена, но также и блестящим, эксцентричным остряком.

Эмиль Старк дымил своей сигарой, с интересом наблюдая за ней.

— Вам говорит что-нибудь имя Роберт Конгротян? — требовательно спросила она, поднимая на него глаза.

— Конечно. Что касается определенных композиторов-романтиков…

— Он снова болен. Умственное расстройство. Уже в сотый раз. Разве вы об этом не знали? Разве вы не слышали никаких слухов? — В ярости она отшвырнула заметку, та соскользнула на пол. — Иногда мне хочется, чтобы он в конце концов убил себя или умер от прободения толстой кишки или что там у него на самом деле. На этой же неделе.

— Конгротян большой артист, — кивнул Старк. — Я могу поддержать ваше беспокойство. А в этом хаосе наших дней с такими элементами, как «Сыны Службы», марширующими по улицам, и всей этой вульгарностью и посредственностью, которая, кажется, вот-вот поднимется и вновь утвердит свои права…

— Эти элементы долго не продержатся, — спокойно сказала Николь. — Можете беспокоиться о чем-нибудь другом.

— Значит, вы считаете, что понимаете эту ситуацию. И она у вас под контролем. — Старк позволил себе едва заметную холодную гримасу.

— Бертольд Гольтц такой Исполнитель, каким только можно быть. Он шут. Клоун.

— Возможно, такой же как Геринг?

Николь ничего не ответила. Но ее глаза вздрогнули. Старк заметил это неожиданное, минутное сомнение. Выражение его лица опять изменилось, на этот раз преднамеренно. Это было выражение тревоги. Николь вздрогнула.

Глава 5

В маленьком домике на задворках Притона драндулетов номер три сидел Эл Миллер, задрав ноги на стол, дымя сигарой фирмы «Апэн» и наблюдая за прохожими, тротуаром и жителями и магазинами в центре Рейо в Неваде. За сверкающими новыми драндулетами, припаркованными с развевающимися знаменами и вымпелами, струящимися вниз, он видел существо, которое в ожидании пряталось за огромным рекламным щитом с надписью «Луни Люк».

И он был не единственным, кто заметил это существо: по тротуару шли мужчина, женщина, а впереди бежал маленький мальчик. Мальчик запрыгал, возбужденно жестикулируя и закричал:

— Эй, папа, смотри! Ты знаешь, кто это? Смотри, это папуула.

— Точно, — сказал мужчина с улыбкой, — это папуула. Посмотри, Марион, там за щитом прячется одно из этих марсианских существ. Что, если нам подойти и поболтать с ним?

Он вместе с мальчиком направился в сторону папуулы. Однако женщина продолжала идти по тротуару.

— Идем, мам, — настаивал мальчик.

В своей конторе Эл Миллер слегка нажал регуляторы механизма, который помещался у него в рубашке. Папуула появился из-за щита «Луни Люк», и Эл заставил его направиться к тротуару, переваливаясь на шести толстых коротких ножках. Его круглая глупая шляпа съехала на одну антенну, а глаза то перекрещивались, то опять расходились по мере того, как он начинал улавливать очертания женщины. Когда тропизм был установлен, папуула потащился за ней, к радости мальчика и его отца.

— Посмотри, пап, он идет за мамой! Эй, мам! Эй, мам, повернись и посмотри!

Женщина оглянулась, увидела плоский, как тарелка, организм с оранжевым, как у клопа, туловищем и рассмеялась.

Все любят папуула, подумал Эл. Смотрите на смешного марсианского папуула. Говори, папуула, поздоровайся с этой милой леди, которая смеется над тобой.

Мысли папуулы, направленные к женщине, достигли Эла. Он здоровался с ней, говорил, что рад был с ней познакомиться, убаюкивал и упрашивал ее до тех пор, пока она не вернулась и не присоединилась к сыну и мужу. Теперь они стояли все вместе, получая ментальные импульсы, излучаемые марсианским существом, которое явилось на Землю без всякого злого умысла, совершенно неспособное совершать зло. Они тоже нравились папууле, как и он им; он им тут же об этом сказал — он передавал им мягкость, благородство, горячее гостеприимство, к которым он привык на своей планете.

Какое это, должно быть, чудесное место — Марс, без сомнения, думали мужчина и женщина, пока папуула изливал на них свои воспоминания, свое отношение. Боже, отношения между людьми там не такие холодные и идиотские, как на Земле; никто ни за кем не следит, никто не проверяет эти бесконечные тесты, никто не докладывает об их результатах в домовые комитеты безопасности неделя за неделей. «Подумайте об этом, — говорил им папуула, а они стояли неподвижно, как приросли, не в силах уйти. — Там вы будете сами себе хозяева, свободно будете работать на собственном участке, верить во что хотите, станете сами собой. Посмотрите сами на себя — вы даже боитесь слушать меня. Боитесь…»

Мужчина нервно обратился к жене:

— Нам лучше уйти…

— Ой, нет, — умоляюще сказал мальчик. — Подумайте, часто ли вам приходится разговаривать с папуулой? Должно быть, он принадлежит вон к тому притону драндулетов. — Мальчик указал в его сторону, и Эл почувствовал на себе проницательный, испытующий взгляд мужчины.

Мужчина сказал:

— Конечно, они привезли его сюда, чтобы продавать драндулеты. Он как раз сейчас и работает с нами, размягчает нас, — вся его очарованность тут же улетучилась. — Вон там сидит парень и управляет им.

Но папуула думал: все, что я вам говорю, — все же правда. Даже если это и болтовня уличного торговца. Вы можете отправиться туда сами — на Марс. Вы и ваша семья сможете увидеть все своими глазами — если у вас есть смелость освободиться. Вы можете это сделать? Вы настоящий мужчина? Купите драндулет Луни Люка, купите, пока у вас есть шанс, потому что вы ведь знаете, что когда-нибудь, возможно очень скоро, НП затрещит. И больше не будет трущоб драндулетов. Больше не будет той отдушины в стене авторитарного общества, через которую несколько — несколько счастливчиков — могут убежать.

Играя с регуляторами у себя на поясе, Эл усилил «достижение». Сила психологического влияния папуулы возросла, втягивая мужчину, приобретая контроль над ним. Вы должны купить драндулет, убеждал папуула. Легкая система оплаты, гарантия обслуживания, множество разных моделей. Время подписывать бумаги, не откладывайте. Мужчина сделал шаг по направлению к площадке.

— Поторопитесь, — сказал ему папуула. — В любую секунду власти могут закрыть стояку и ваша возможность будет упущена. Навсегда.

— Вот как они это делают, — с трудом произнес мужчина. — Животное ловит людей в ловушку. Гипноз. Нам нужно уходить. — Но он не уходил, было слишком поздно, он собирался покупать драндулет, и Эл в своей конторке с пультом управления затягивал мужчину внутрь.

Эл нехотя поднялся. Пора выходить наружу и заканчивать это дело. Он выключил папуулу, открыл дверь конторки и вышел на площадку…

И увидел знакомую фигуру, пробирающуюся меж драндулетов по направлению к нему. Это был его закадычный дружок, Ян Дункан, с которым они не виделись сто лет. О Боже, подумал Эл, что ему надо? Да еще в такой момент!

— Эл, — крикнул Дункан, жестикулируя. — Я могу секунду поговорить с тобой? Ты ведь не слишком занят? — Вспотевший и бледный, он подошел ближе, испуганно оглядываясь. Он очень постарел с тех пор, как Эл видел его в последний раз.

— Слушай, — со злостью сказал Эл. Но было уже поздно: эта парочка и их мальчишка очнулись и уже спешили вниз по тротуару.

— Я не хотел мешать тебе, — промямлил Ян.

— Ты мне не мешаешь, — мрачно возразил Эл, наблюдая за удалявшейся жертвой. — Ну так что стряслось, Ян? Черт возьми, ты определенно выглядишь неважно. Ты болен?

@Зайдем в контору. — Он пропустил его внутрь и закрыл дверь.

Ян сказал:

— Я наткнулся на свой кувшин. Помнишь, как мы пытались попасть в Белый дом? Эл, нам нужно попробовать еще раз. Клянусь Богом, я так больше не могу. Я не могу быть неудачником в том, что, как мы решили, является самым главным делом нашей жизни. Задыхаясь, он вытер лоб носовым платком. Руки его дрожали.

— У меня даже нет кувшина, — сказал Эл.

— Ты должен. Мы могли бы записать наши партии по отдельности на моем кувшине, а затем синтезировать их на пленке и представить это в Белый дом. Это чувство зверя в ловушке… Я не знаю, смогу ли дальше жить так. Я должен вернуться к игре. Если бы мы начали репетировать прямо сейчас «Вариации Гольдберга», через два месяца мы бы…

Эл перебил его:

— Ты живешь все там же? В «Адмирале Буратино»?

Ян кивнул.

— И все так же работаешь на Баварский картель? Ты все еще инспектор измерительных приборов? — Он не мог понять, почему Ян Дункан был так расстроен. — К черту, если станет совсем туго, ты можешь иммигрировать. Не может быть и речи об игре на кувшинах. Я уже сто лет не играл, с тех самых пор, как видел тебя последний раз фактически. Подожди минутку. — Он набрал шифр механизма, который контролировал папуулу; существо у тротуара приняло сигнал и медленно стало возвращаться на свое место за щит.

Увидев его, Ян сказал:

— Я думал, они все умерли.

— Так оно и есть, — ответил Эл.

— Но вон тот двигается и…

— Это подделка, — сказал Эл, — двойник, как и те, что используются для колонизации. Я им управляю. — Он показал своему дружку пульт управления. — Он завлекает людей сюда с тротуара. В действительности считают, что у Люка есть настоящий, с которого и делают все эти копии. Никто не знает наверняка, и для закона Люк недосягаем. И если он у него действительно есть, НП не сможет заставить Люка даже выхаркнуть им настоящего. — Эл уселся и зажег трубку. — Проваливайся на своих тестах, — сказал он Яну. — Теряй свою квартиру и получай свой первоначальный вклад. Неси деньги мне, и я прослежу, чтобы ты получил отличный драндулет, который отвезет тебя на Марс. Ну, что скажешь?

— Я пытался провалиться на тестах, — сказал Ян, — но они мне не позволили. Они исправили результаты. Они не хотят, чтобы я уходил. Они меня не отпустят.

— Кто — они?

— Человек, который живет рядом со мной в «Адмирале Буратино». Кажется, его зовут Эдгар Стоун. Он сделал это намеренно. Я видел выражение его лица. Может, он вообразил, что оказывает мне услугу… я не знаю. — Он огляделся вокруг. — У тебя здесь чудная конторка. Ты ведь здесь спишь? И когда она переезжает на другую стоянку, ты переезжаешь с ней.

— Да, — сказал Эл. — Мы всегда готовы отчалить. — НП почти уже поймали его несколько раз, хотя стоянка могла за шесть минут развить орбитальную скорость. Папуула чувствовал их приближение, но на слишком близком расстоянии, чтобы можно было спокойно исчезнуть. Обычно все было в спешке и дезорганизованно, и часть инвентарных драндулетов оставалась брошенной.

— Ты едва ли в одном прыжке от них, — размышлял Ян. — И все же это тебя не волнует. Я подозреваю, все это из-за твоего отношения ко всему.

— Если они меня поймают, — сказал Эл, — Люк вытащит меня.

Да, о чем же ему волноваться? Его работодатель был могущественный человек; клан Тибодоксов ограничил свои нападки на него глубокомысленными статьями в популярных журналах, повторяя одно и то же насчет вульгарности Люка и низкопробности его драндулетов.

— Я тебе завидую, — сказал Ян. — Твоей уверенности. Твоему спокойствию.

— Разве в вашем доме нет священника? Иди поговори с ним.

Ян с горечью ответил:

— Нет смысла. Сейчас это Патрик Дойль, а он так же сдает, как и я. А Дон Тишкин, наш председатель, еще в худшем состоянии — он просто комок нервов. Фактически весь наш дом пропитан волнением. Может, это как-то связано с головными болями Николь?

Взглянув на него, Эл понял, что его друг не шутит. Белый дом и все, что за ним стояло, было очень важным для Яна. Все это еще было самым главным в его жизни, как и много лет назад, когда они были дружками на службе.

— Ради тебя, — спокойно сказал Эл, — я достану кувшин и потренируюсь. Мы попробуем еще раз.

Онемев, Ян Дункан уставился на него.

— Я не шучу, — кивнул Эл.

— Благослови тебя Бог, Эл, — прошептал Ян с благодарностью.

Эл хмуро дымил своей трубкой.

* * *

Перед Чаком Страйкроком маленькая фабрика, на которой он работал, постепенно принимала свои истинные, но не внушительные размеры. Теперь она стала такой, как она есть, — в форме коробки из-под шляпы, светло-зеленая, достаточно современная, если относиться не очень критически. «Товарищество Фрауенциммера». Скоро он будет в конторе, на работе, хлопоча около мисс Греты Трюп, престарелой секретарши, которая работала сразу на Мори и на него.

Это личная жизнь, подумал Чак. Но возможно, со вчерашнего дня фирма уже обанкротилась; это бы его не удивило. И возможно, это бы не очень его огорчило. Хотя, конечно, это был бы позор для Мори, а он любил Мори, несмотря на их постоянные стычки. В конце концов маленькая фирма — как маленькая семья. Все существовали в тесном, личностном контакте и на многих психологических уровнях. Общение здесь было гораздо более близким, чем безликие отношения между служащими и владельцами огромных картелей. По правде говоря, он предпочитал так. Предпочитал близость. Для него было что-то ужасное в разъединенном и в высшей степени овеществленном бюрократическом взаимодействии в залах могущественных, принадлежащих Хранителям корпораций. Тот факт, что Мори был мелким оператором, на самом деле нравился ему. Это было чем-то похоже на старый мир, на спокойное существование XX века.

На стоянке он припарковался сам, без помощи электроники, рядом со старенькой машиной Мори, вышел и, засунув руки в карманы, направился к знакомому входу.

Маленькая заваленная конторка — с кипами нераспечатанной почты, оставленной без ответа, кофейными чашками, учебниками по работе и смятыми квитанциями, прибитыми женскими календарями — пахла пылью, как будто ее окна никогда не открывались, чтобы впустить свежий воздух и солнечный свет. А в дальнем углу, занимая большую часть свободного пространства, сидели молча четыре фигуры-двойника; группа: один в виде взрослого мужчины, другой — женщина и двое детей. Это был главный экземпляр каталога их фирмы, это было «семейство по соседству» — «семпосо».

Мужчина-двойник встал и светски приветствовал его:

— Доброе утро, мистер Страйкрок.

— Мори уже приехал? — Чак огляделся.

— В какой-то степени — да, — ответил мужчина-двойник. — Он вышел на улицу купить кофе и пончик.

— Отлично, — сказал Чак и снял пальто. — Ну что, народ, готовы лететь на Марс? — спросил он двойников, вешая пальто на крючок.

— Да, мистер Страйкрок, — ответила, кивая, женщина-двойник. — И мы в хорошем настроении. Вы можете на нас положиться. — Она услужливо улыбнулась ему по-соседски. — Это будет облегчением — покинуть Землю с ее репрессивным законодательством. Мы слушали по ФМ новости об Акте Макферсона.

— Мы считаем его ужасным, — сказал мужчина.

— Вынужден с вами согласиться, — сказал Чак. — Но что можно сделать? — Он оглянулся в поисках почты; как всегда, она затерялась где-то в ворохе вещей.

— Можно иммигрировать, — предложил мужчина-двойник.

— Гм-ммм, — рассеянно ответил Чак. Он обнаружил неожиданную пачку счетов от поставщиков деталей, причем счета выглядели свежими. С ощущением надвигающегося ужаса он стал их просматривать. Видел ли их Мори? Возможно. Увидел их и затем отшвырнул прочь, с глаз долой. «Товарищество Фрауенциммера» работало лучше, если ему не напоминали об этих сторонах жизни. Как дебильный невротик, оно вынуждено было прятать от самого себя некоторые аспекты реальности, чтобы вообще функционировать. Едва ли это было идеальным решением, но. что было альтернативой? Быть реалистичным — означало сдаться, умереть. Иллюзии инфантильной натуры были необходимы для выживания крошечных фирм, или по крайней мере так казалось им с Мори. В любом случае оба они провозгласили такое отношение. Их модели-двойники, взрослые модели, не одобряли этого, их холодное, логичное восприятие реальности было полной противоположностью, и Чак всегда чувствовал себя немного смущенным, обнаженным перед ними. Он знал, что должен был быть лучшим примером для них.

— Если бы вы купили драндулет и иммигрировали на Марс, — сказал двойник-мужчина, — мы были бы вашими семпосо.

— Мне бы не понадобилось семейство по соседству, если бы я иммигрировал на Марс, — сказал Чак. — Я бы поехал с целью удалиться от людей.

— Мы были бы очень хорошим семейством по соседству, — сказала женщина.

— Послушайте, — сказал Чак, — вам не нужно убеждать меня в ваших достоинствах. Я знаю больше, чем вы сами.

И верно. Их самонадеянность, их серьезная честность забавляла, но и утомляла его. Он подумал, что в качестве семейства по соседству эта группа двойников была бы очень утомительна. Все же это было то, чего хотели иммигранты, фактически то, чего они желали, оказавшись в редконаселенных колониальных районах. Он мог это понять; в конце концов, это было дело «Товарищества Фрауенциммера» — понимать их.

Человек, когда он иммигрировал, мог купить соседей, купить копию существующей жизни, звук и движение человеческой деятельности — или по крайней мере ее механические заменители, — чтобы поддержать его психику в новом окружении стимулов, а возможно, Господи прости, и в полном их отсутствии. И вдобавок к этому основному преимуществу в области психологии было также и практическое преимущество. Группа семейства по соседству разрабатывала участок земли, возделывала его, засаживала, орошала, делала его плодородным и очень продуктивным. А урожай переходил к человеку, потому что соседское семейство, по правде говоря, жило на задворках его участка. То есть они не были соседями, они были частью его антуража. Общение с ними было по существу постоянным диалогом с самим собой; семейство по соседству, если они работали правильно, подхватывало скрытые мечты и надежды поселенца и детально возвращало обратно, облекая в слова. Терапевтически это было полезно, хотя с точки зрения культуры это было немного стерильно.

Мужчина уважительно произнес:

— Вот и мистер Фрауенциммер.

Взглянув, Чак увидел, как дверь конторы, покачиваясь, медленно отворилась. Осторожно неся чашку кофе и пончик, появился Мори.

— Слушай, дружище, — хрипло сказал Мори. Он был маленький, круглый, всегда потеющий, как отражение в плохом зеркале. Его ноги не вызывали доверия: казалось, что они едва его держат. Качаясь, он шагнул вперед. — Извини, — сказал он, — но, боюсь, мне придется тебя уволить.

Чак уставился на него.

— Я не могу больше тебя держать, — сказал Мори. Вцепившись в ручку кофейной чашки своими короткими пальцами, он искал место, чтобы поставить чашку и пончик среди бумаг, инструкций, захламляющих письменный стол.

— Будь я проклят, — сказал Чак. Его голос прозвучал слабо.

— Ты знал, что это грядет. — Голос Мори превратился в мрачное кваканье. — Мы оба знали, что я еще могу сделать? У нас неделями нет оборота. Я не виню тебя. Пойми. Взгляни на эту группу семпосо, болтающуюся вокруг без дела — просто болтающуюся. Нам следовало бы давно их выбросить.

Достав свой огромный ирландский льняной носовой платок, Мори промокнул лоб.

— Извини, Чак. — Он с тревогой посмотрел на своего подчиненного.

Двойник-мужчина сказал:

— Это очень печальные новости.

— Мне тоже так кажется, — добавила его подруга.

Сверкнув на них глазами, Мори зашипел:

— Эй вы, жестянки, не суйтесь не в свое дело. Кто спрашивал вашего несуществующего, искусственного мнения?

Чак пробубнил:

— Оставь их.

Он был ошарашен этой новостью; эмоционально он был застигнут врасплох, несмотря на то что разумом предполагал это.

— Если уйдет мистер Страйкрок, — заявил двойник-мужчина, — мы уйдем с ним.

Мори раздражительно заворчал на двойника:

— Какого черта, ты просто ископаемое. Отползи в сторону, пока мы проясняем это дело. У нас и без тебя хватает неприятностей. — Усевшись за стол, он открыл утреннюю «Хроникал». — Весь мир катится в пропасть. Это не только мы, Чак, это не только «Товарищество Фрауенциммера». Послушай этот кусок из сегодняшней газеты: «Тело Орлея Шорта, техника по обслуживанию, было обнаружено сегодня на дне шестифутового чана с застывающим шоколадом на кондитерской фабрике компании „Сен-Луис“».

Он поднял голову:

— Все мы получаем этот «постепенно застывающий шоколад» — вот так. Это наша жизнь. Я продолжу. «Шорт, пятьдесят три года, не вернулся вчера вечером домой после работы и…»

— О’кей, — перебил его Чак, — я понимаю, что ты пытаешься сказать. Сейчас как раз тот самый случай.

— Точно. Нынешнее состояние дел совершенно невозможно контролировать. Приходится становиться фаталистом, смириться. Я уже смирился с тем, что увижу «Товарищество Фрауенциммера» закрытым навсегда. Это будет следующей ступенью.

Он хмуро посмотрел на группу семейства по соседству.

— Я ие знаю, для чего мы вас создали, ребята. Нам следовало бы состряпать шайку уличных карманников достаточно высокого класса, чтобы заинтересовать буржуазию. Слушай, Чак, вот как заканчивается эта ужасная заметка в «Хроника л». И вы, двойники, вы тоже послушайте. Я дам вам представление о том мире, куда вы пришли. «Его деверь, Антонио Коста, приехал на кондитерскую фабрику и обнаружил его на глубине Трех футов в шоколаде, — сообщила полиция города Сен-Луис». — Мори с остервенением закрыл газету. — Я хочу сказать, как вы собираетесь включать события такого рода в свое мировоззрение. Это чертовски ужасно. Это вас разрушит. А хуже всего то, что это настолько ужасно, что просто смешно.

Наступила тишина, а затем двойник-мужчина в ответ на какую-то подсознательную мысль Мори произнес:

— Определенно не вовремя вошел в действие Акт Макферсона. Нам нужна психиатрическая помощь, откуда бы она ни была.

— Психиатрическая помощь, — насмешливо произнес Мори. — Да, прямо в точку, мистер Джонс, или Смит, или как там мы вас называли. Мистер сосед или кто вы там… Это бы спасло «Товарищество Фрауенциммера», не так ли? Немного психоанализа за двести долларов в час в течение десяти лет… Ведь обычно это длится столько? — Он с отвращением отвернулся от двойника и съел свой пончик.

Теперь Чак сказал:

— Ты дашь мне рекомендательное письмо?

— Конечно, — ответил Мори.

Может, мне придется идти работать на «Карп и сыновья», подумал Чак. Его брат Винс, работавший у Хранителей, мог бы помочь ему в этом. Это было лучше чем ничего, чем вступать в ряды жалких безработных, самый низкий уровень из огромного класса Исполнителей, кочевников, которые скитались по планете, слишком бедные, чтобы иммигрировать. Или, возможно, ему надо иммигрировать. Возможно, это время наконец наступило, и он должен встретить это мужественно. Разом отбросить все инфантильные амбиции, которыми он так долго жил.

Но Джули?! А что с ней? Жена его брата безнадежно усложняла все дело: к примеру, нес ли он материальную ответственность за нее теперь? Ему придется все это выяснить с Винсом, встретиться с ним лицом к лицу. В любом случае, найдет ли он работу у «Карпа и сыновей» или нет. Было бы неловко просить о последнем у Винса при таких обстоятельствах — все это с Джули случилось очень не вовремя.

— Слушай, Мори, — сказал Чак, — ты не можешь уволить меня прямо сейчас. У меня проблема, то, о чем я говорил тебе по телефону. У меня сейчас есть девчонка, которая…

— Хорошо.

— Ч-то?

Мори Фрауенциммер вздохнул:

— Я сказал «хорошо», я еще немного подержу тебя. Хотя это и ускорит банкротство «Товарищества Фрауенциммера». Ну так что же? — Он пожал плечами. — Да здравствует любовь! Это жизнь.

Один из двоих детей-двойников обратился к своему отцу:

— Он ведь хороший человек, да, пап?

— Да, Томми, — ответил, кивая, тот. — Это совершенно верно. — Он похлопал мальчика по плечу. Все семейство просияло.

— Я буду держать тебя до следующей среды, — решил Мори. — Это все, что я могу сделать. Но возможно, я немного тебе помогу. Ну а после — я просто не знаю. Я ничего не могу предсказать. Даже несмотря на то что я немного провидец, как я всегда говорил. Я хочу сказать, что в некоторой степени у меня обычно были ценные предчувствия относительно будущего. Однако не для этого чертового случая. Насколько я понимаю, все это какая-то колоссальная путаница.

Чак сказал:

— Спасибо, Мори.

Мори Фрауенциммер с ворчанием вернулся к чтению утренней газеты.

Что-нибудь неожиданное, может, как специалист по продаже я смогу получить крупный заказ, подумал он.

— Может, и так, — сказал Мори. Это прозвучало неубедительно.

— Я действительно собираюсь попробовать, — сказал Чак.

— Конечно, — согласился Мори. — Попробуй, Чак, попробуй. — У него был низкий, приглушенный покорностью голос.

Глава 6

Для Роберта Конгротяна Акт Макферсона был просто катастрофой, потому что в один миг он уничтожил его жизненную поддержку. Доктора Эгона Саперса. Он был брошен на милость болезни, которая мучила его всю жизнь и которая как раз сейчас возобладала нам ним. Вот почему он покинул Дженнер и самовольно поселился в нейропсихиатрической больнице «Цель Франклина», в месте, давно ему знакомом: за последние десять лет он бывал там много раз.

Однако на этот раз ему, возможно, не удастся уйти отсюда. На этот раз процесс болезни зашел слишком далеко.

Он знал, что он был ананкастиком, человеком, для которого реальность сжалась до размеров принуждения. Все, что он делал, было направлено на него некоей силой — он не мог сделать ничего добровольно, спонтанно, свободно. А что еще хуже, он спутался с рекламой фирмы Нитца. Фактически она все еще была при нем; он повсюду носил ее в своем кармане.

Вынув ее сейчас, Роберт Конгротян таким образом включил ее и еще раз прослушал ее роковое сообщение. Реклама запищала: «В любой момент вы можете оскорбить чувства других, в любой день и час!» И в его сознании появилась и стала разворачиваться красочная картина: приятный черноволосый мужчина наклоняется к полногрудой блондинке в купальном костюме, чтобы ее поцеловать. Выражение восторга и покорности на ее лице неожиданно сменяется отвращением. А реклама завизжала: «Он не вполне избавился от оскорбительного запаха собственного тела!» Это про меня, сказал сам себе Конгротян. Я издаю ужасный запах. Из-за этой рекламы он приобрел фобию, страх собственного запаха. Он был заражен через эту рекламу, и не было способа избавиться от этого запаха. Теперь он неделями был поглощен ритуалами омовений и полосканий, но без всякой пользы.

В этом заключалась проблема фобических запахов: приобретенные однажды, они не улетучивались, а даже приобретали еще большую ужасную силу. К этому моменту он не решался подходить близко к людям, ему приходилось находиться от них в десяти футах, чтобы они не почувствовали запаха. Нечего было и думать о полногрудых блондинках.

И в то же самое время он знал, что этот запах был заблуждением, что он не существовал в реальности; это была только навязчивая идея. Однако осознание этого ему не помогало. Он все равно не мог подойти к человеку ближе, чем на десять футов, — кто бы он ни был. Полногрудый или нет. Например, в этот самый момент Жанет Раймер, главный разведчик талантов из Белого дома ищет его. Если бы она его нашла, даже здесь, в этой частной комнате в «Цели Франклина», она бы настояла на встрече, пробилась бы к нему — и тогда весь мир рухнул бы для него. Ему нравилась Жанет, женщина средних лет, жизнерадостная, с шаловливым чувством юмора. Как мог он позволить, чтобы Жанет почувствовала этот ужасный запах его тела, которым заразила его реклама? Это было невозможно, и Конгротян, сгорбившись, сидел за столом в углу комнаты, сжимая и разжимая кулаки, пытаясь придумать выход.

Может, позвонить ей? Но он знал, что запах мог передаваться по телефонным проводам; она все равно его почувствует. Это было плохо. Может, телеграмма? Нет, запах перейдет от него на телеграмму, а потом на Жанет. Практически фобический запах его тела мог заразить весь мир. Это было возможно, по крайней мере теоретически.

Но он должен был хоть как-то общаться с людьми. Например, он вскоре хотел позвонить сыну Платусу Конгротяну домой в Дженнер. Как ни старайся, а нельзя полностью исключить межличностное общение, как бы ни хотелось.

Возможно, АО «Химия» может мне помочь, предположил он, может, у них есть новое ультрамощное дезинфицирующее средство, которое уничтожило бы мой фобический запах, по крайней мере на время. Кто мне там знаком? Он попытался вспомнить. В Хьюстоне, в Техасе, в Симфоническом совете директоров был…

Зазвонил телефон.

Конгротян осторожно набросил полотенце на экран.

— Вот черт, — сказал он, вставая на значительном расстоянии от телефона, надеясь не заразить его. Естественно, он зря надеялся, но он должен был попытаться, он все еще пытался.

— Белый дом в Вашингтоне, округ Колумбия, — сообщил голос. — Говорит Жанет Раймер. Пожалуйста, мисс Раймер, я соединила вас с комнатой мистера Конгротяна.

— Привет, Роберт, — сказала Жанет. — Что ты повесил на экран телефона?

Прижавшись к стене на самом большом расстоянии от телефона, Конгротян сказал:

— Тебе не следовало пытаться связываться со мной, Жанет. Ты знаешь, как я болен. У меня прогрессируют принудительно-навязчивые идеи, это худшее из всего, что было. Я серьезно сомневаюсь, буду ли еще играть на публике. Слишком много риска. Например, я надеюсь, ты видела заметку в газете про рабочего, который упал в чан с твердеющим шоколадом на кондитерской фабрику. Это сделал я.

— Ты? Как?

— Мысленно. Психологически. Совершенно ненамеренно, конечно. Кроме того, я отвечаю за все психомоторные несчастные случаи, происходящие на земле, — вот почему я прописался здесь, в больнице, на курс электроконвульсивного шока. Я верю в него, несмотря на то что он вышел из моды. Лично я ничего не получаю от лекарств. Когда издаешь такой запах, как я, Жанет, никакие лекарства не…

Жанет Раймер перебила его:

— Я не верю, что это такой уж страшный запах, как ты воображаешь, Роберт. Я знаю тебя много лет и не могу себе представить, чтобы ты издавал подлинно отвратительный запах, по крайней мере, чтобы положить конец твоей блестящей карьере.

— Спасибо за снисходительность, — мрачно сказал Конгротян, — но ты просто не понимаешь. Это не обычный физический запах. Это мысль о запахе. Когда-нибудь я пришлю тебе работу об этом, возможно, Бингсвангера или кого-нибудь другого из психологов-экзистенциалистов. Они действительно меня понимали, и мои проблемы тоже, хотя и жили сто лет назад. Вся трагедия в том, что хоть Минковский, Кюн и Бингсвангер понимали меня, они ничего не могут сделать сейчас, чтобы мне помочь.

Жанет сказала:

— Первая леди желает тебе быстрого и удачного выздоровления.

Будничность ее замечания взбесила его.

— Господи Боже мой, разве ты не понимаешь, Жанет? Я совершенно дезориентирован. Я так серьезно болен психологически, как только это возможно. Невероятно, что я вообще могу с тобой разговаривать. Это заслуга моего самообладания. Кто-нибудь другой был бы совершенно невменяем. — Он почувствовал мимолетную справедливую гордость. — Со мной происходит интересная вещь — фобический запах. Очевидно, что эта реакция — формирование более серьезного недуга, такого, который полностью разрушит мою способность понимать окружающий мир, моих современников и самого себя. Что мне удалось, так это…

— Роберт, — перебила Жанет Раймер, — мне так тебя жаль. Если бы я смогла тебе помочь… — Казалось, она вот-вот заплачет, ее голос дрожал.

— Ну ладно, — сказал Конгротян, — кому нужен окружающий мир, современники и я сам? Не переживай, Жанет… Не трать своих чувств на меня. Я выйду отсюда как и раньше. — Но он не верил в это. Это был другой случай. И, конечно, Жанет это почувствовала. — Однако, — продолжал он, — пока тебе придется поискать кого-нибудь другого для Белого дома. Тебе придется забыть обо мне и удариться в совершенно новые области. Для чего же еще существует разведчик талантов, как не для этого?

— Думаю, что да, — сказала Жанет.

Мой сын, подумал Конгротян. Может, он мог бы занять мое место. Какая это была ужасная мысль, он застыл в ужасе, что она вообще могла прийти ему. Да, это показывало, насколько он был болен. Как будто кто-то мог заинтересоваться, серьезно принять жалкие квазимузыкальные звуки, которые издавал Платус… Хотя, возможно, в самом широком, всеохватывающем смысле они могли бы быть названы этническими.

— Твое нынешнее исчезновение — просто трагедия, сказала Жанет. — Как ты говоришь, это моя работа — найти кого-то или что-то, чтобы заполнить пустоту, даже если я знаю, что это невозможно. Я попробую. Спасибо, Роберт, что ты нашел возможность поговорить со мной, учитывая твое состояние. Я заканчиваю и даю тебе отдохнуть.

Конгротян сказал:

— Все, на что я надеюсь, это что не заразил тебя своим страхом запаха.

И он повесил трубку.

Мой последний контакт с внешним миром, понял он. Может, я больше не буду никогда говорить по телефону. Я чувствую, что мой мир сжимается еще больше. Боже, где это закончится? Электроконвульсивный шок поможет; процесс сжатия будет обращен назад или по крайней мере остановлен. Интересно, должен ли я попробовать связаться с Эгоном Саперсом, спросил он сам себя. Вопреки Акту Макферсона. Безнадежно: Саперс больше не существует — закон его уничтожил, по крайней мере это касается его пациентов. Эгон Саперс может в принципе существовать как индивид, но категория «психоаналитика» была стерта, как будто и не существовала. Но как он мне нужен! Если бы я смог у него проконсультироваться хоть еще один раз — к черту АО «Химия» и его кулуары, их мощное влияние. Может, я смогу перенести свою боязнь запаха на них.

Да, я им позвоню, решил он. Спрошу о дезинфицирующем средстве и таким путем заражу их, они этого заслуживают.

В телефонном справочнике он нашел номер филиала АО «Химия» в Бэй Эриа и набрал его психокинезом.

Они пожалеют, что способствовали принятию этого акта, решил он, слушая, как его соединяют.

— Соедините меня с вашим главным психохимиком, — сказал он, когда ему ответил коммутатор АО «Химия»: Тут же на линии появился деловой мужской голос. Полотенце, повешенное на экран телефона, не позволяло Конгротяну разглядеть мужчину, но, судя по голосу, он был молодой, компетентный и очень уверенный в себе.

— Станция Б. Говорит Мэрилл Джадд Кто это, почему у вас закрыт экран? — Голос звучал возмущенно.

Конгротян сказал:

— Вы меня не знаете, мистер Джадд. — Затем он подумал: настало время их заразить. Подойдя к экрану, он стянул полотенце.

— Роберт Конгротян, — сказал психохимик, разглядывая его. — Я вас знаю, по крайней мере ваше искусство. — Это был молодой человек с уверенным, серьезным выражением лица, беспристрастный шизоид. — Это большая честь познакомиться с вами, сэр. Чем могу быть полезен?

— Мне нужно противоядие, — сказал Конгротян, — от отвратительной рекламы Теодора Нитца об оскорбительном запахе тела. Вы знаете, та, что начинается: «В моменты интимной близости с теми, кого мы любим, особенно тогда становится актуальной опасность оскорбительного запаха», и так далее.

Он не мог даже подумать об этом! Запах его тела, казалось, становился еще сильнее, когда он думал об этом, если это вообще было возможно. Тогда ему еще больше хотелось подлинного контакта с людьми, он острее понимал свою удаленность.

— Я вас пугаю? — спросил он.

С профессиональной тщательностью рассматривая его, представитель АО «Химия» сказал: Я не боюсь. Я слышал разговоры о вашем эндогенном психосоматическом недуге, мистер Конгротян.

— Позвольте сказать вам, — сухо возразил Конгротян, — что он экзогенный; его причиной была реклама Нитца. — Его огорчало, что незнакомые люди, весь мир знал и обсуждал его психологическую, ситуацию.

— Должно быть, уже была предрасположенность, — сказал Джадд, — чтобы реклама Нитца могла так на вас подействовать.

— Наоборот, — сказал Конгротян. — И, кстати, я собираюсь возбудить дело против агентства Нитца. Дело на миллионы — я полностью готов начать судебный процесс. Но это не касается нашего разговора. Что вы можете сделать, мистер Джадд? Вы ведь уже почувствовали этот запах? Признайтесь, и мы сможем обдумать возможности терапии. Я посещал психоаналитика доктора Эгона Саперса, но благодаря вашему картелю с этим покончено.

— Гм-м, — произнес Джадд.

— Это все, что вы можете сделать? Послушайте, я не могу покинуть этой комнаты в больнице. Вы должны что-то решить. Я вам доверяюсь. У меня ужасное положение. Если оно ухудшится…

— Интригующая просьба, — сказал Джадд. — Мне надо немного подумать. Я не могу вам сразу дать ответ, мистер Конгротян. Как долго длится это отравление рекламой Нитца?

— Приблизительно месяц.

— А до этого?

— Смутные страхи. Беспокойство. В основном депрессия. У меня были мысли о передаче на расстоянии, но я их подавил. Очевидно, я борюсь с внутренним шизофреническим процессом, который постепенно разрушает мои способности, притупляя их остроту. — Он вдруг стал мрачным.

— Возможно, я заскочу в больницу.

— А, — сказал довольный Конгротян. Так я могу быть уверен, что заражу тебя, подумал он. А ты, в свою очередь, заразишь всю свою компанию, весь злобный картель, который несет ответственность за упразднение практики доктора Саперса.

— Пожалуйста, — сказал он вслух. — Я буду очень рад проконсультироваться у вас тет-а-тет. Чем скорее, тем лучше. Но я вас предупреждаю: за последствия я не отвечаю. Весь риск на вас.

— Риск? Я отвечаю за все. Как насчет сегодня после полудня? У меня есть свободный час. Скажите мне в какой нейропсихиатрической больнице вы находитесь, и если это близко… Джадд поискал ручку и доску с бумагой.

* * *

До Дженнера они добрались быстро. К вечеру они приземлились на летном поле в окрестностях города; у них была масса времени, чтобы на машине добраться до дома Конгротяна, который находился где-то в холмах, окружавших местность.

— Ты хочешь сказать, мы не можем приземлиться у его дома? — спросила Молли. — Нам нужно…

— Мы наймем машину, — сказал Нэт Флиджер. — Ты же знаешь.

— Я знаю, — сказала Молли. — Я о них читала. И обычно там какой-нибудь сельский грубиян, который перескажет вам все местные сплетни, которые не стоят и выеденного яйца. — Она закрыла свою книгу и встала. — А что, Нэт, может, ты у таксиста узнаешь все, что хочешь узнать. Все о том, что вызывает такие страхи Конгротяна.

Джим Планк резко произнес:

— Мисс Дондолдо… — Его лицо вздрогнуло. — Я очень уважаю Лео, но видит Бог…

— Вы терпеть не можете меня? — спросила она, подняв брови. — Почему, интересно почему, мистер Планк?

— Прекратите, — сказал Нэт, выволакивая свой прибор из вертолета и ставя его на сырую землю. Воздух пах дождем, он был тяжелый и обволакивающий, и Нэт инстинктивно восставал против него, против его природной нездоровости.

— Это, должно быть, самое то для астматиков, — сказал он, оглядываясь. Конгротян, конечно, не будет их встречать; это была их личная проблема — искать его дом и его самого! Им бы очень повезло, если бы он их вообще принял; Нэт прекрасно это понимал.

Осторожно выходя из вертолета (она была в сандалиях), Молли сказала:

— Интересный запах. — Она глубоко вдохнула воздух, ее яркая кофточка заколыхалась. — Да. Как гниющая растительность.

— Так оно и есть, — сказал Нэт, помогая Джиму Планку справиться с оборудованием.

— Спасибо, — пробормотал Планк. — Похоже, всеготово, Нэт. Сколько мы здесь пробудем? — У него был такой вид, как будто он собирался прямо сейчас вновь залезть в вертолет и отправиться назад. Нэт заметил на его лице нескрываемую панику.

— Этот район, — сказал Планк, — всегда напоминает мне — как в детской книжке о трех козликах, ну, ты знаешь, — голос стал раздраженным, — о троллях.

Молли уставилась на него, а затем резко рассмеялась.

К ним подъехало такси, но за рулем не было никакого сельского грубияна; это был самоуправляемый автомобиль двадцатилетней давности, с немой системой самоуправления. Вскоре они погрузили записывающее оборудование и свои вещи, и автотакси покатило по направлению к дому Роберта Конгротяна, а в качестве тропизма работал адрес, вставленный в специальное углубление для инструкций.

— Интересно, — сказала Молли, глядя на старомодные дома и магазины, попадающиеся по пути, — как они здесь развлекаются?

— Может, они приходят на летное поле и глазеют на пришельцев, которые иногда появляются, — ответил Нэт, а про себя, глядя на людей, то здесь, то там появляющихся на тротуаре и с любопытством рассматривающих их, подумал: типа нас, мы и есть то самое развлечение. Определенно этим их не балуют и ничего другого у них нет. Город, видимо, имел тот же вид, что до катастрофы 1980 года: у магазинов были подкрашенные стекла и пластмассовые фасады, которые теперь уже облупились и находились в невероятном запустении. А у огромного устаревшего супермаркета он увидел пустую стоянку для автомобилей: место для наземного транспорта, которого больше не было.

Жизнь здесь, решил Нэт, была формой самоубийства. Только какое-то скрытое саморазрушение могло заставить Конгротяна покинуть огромный многолюдный городской комплекс в Варшаве, один из самых впечатляющих центров человеческой деятельности и Взаимосвязей в мире, и приехать в этот зловещий, затопленный дождями, вымирающий городишко. Или это была одна из форм искупления? А почему нет? Наказать себя Бог знает за что, возможно, за что-то, связанное с сыном-уродом… если допустить, что все сказанное Молли было верно.

Он подумал о шутке Джима Планка, в которой Роберт Конгротян попадал в драку в пивной и у него вырастали руки. Но у Конгротяна были руки, просто они ему были не нужны для игры на фортепиано. Без них он получал больше оттенков тональной окраски, более точный ритм и выразительность. Ни один соматический компонент не был задействован, мысли артиста были направлены непосредственно к клавиатуре.

Знают ли эти люди на разрушенных улицах, кто живет среди них, подумал Нэт. Наверное, нет. Возможно, Конгротян не выходит, живет со своей семьей и игнорирует общение с местной публикой. Затворник. Любой бы им здесь стал. А если бы они узнали о Конгротяне, они бы к нему подозрительно относились, потому что он был артист и потому что обладал таким даром. Это была двойная ноша. Без сомнения, при непосредственном общении с этими людьми — когда он делал покупки в ближайшем магазине — он подавлял свои психокинетические способности и использовал помощь рук, как и все. Если только он не обладал большей смелостью, чем думал Нэт…

— Когда я стану всемирно известным артистом, — сказал Джим Планк, — первое, что я сделаю, это уеду в болото типа этого. — В его голосе звучал сарказм. — Это будет моя месть.

— Да, — сказал Нэт. — Должно быть, приятно наживаться на собственном таланте. — Говорил он это рассеянно: впереди он увидел толпу людей, и его внимание было обращено туда. Знамена, люди, марширующие в униформе… Он понял, что наблюдает за демонстрацией экстремистов, так называемых «Сынов Службы», неонацистов, которые, казалось, в последнее время возникали повсюду, даже здесь, в этом забытом Богом городке Калифорнии.

А не было ли это фактически наиболее характерным местом для появления «Сынов Службы»? Область упадничества, где культивировалось поражение. Здесь жили неудачники, Исполнители, которые не играли никакой роли в государственной системе. «Сыны Службы», как и нацисты в прошлом, играли на разочаровании, ставили на лишенных наследства. Все-таки эти тихие маленькие городишки, о которых забыло время, были настоящими кормушками для подобных движений… Следовательно, не стоит удивляться тому, что видишь.

Но это были не немцы, это были американцы.

Это была отрезвляющая мысль. Потому что он не мог списать со счетов «Сынов Службы» как симптом бесконечного, неменяющегося психического расстройства немецкого менталитета, что было слишком наивно, просто.

Сегодня маршировали его люди, его сограждане. Это мог бы быть и он, если бы он потерял работу в ГЭМ или пережил разрушительную катастрофу в социальной сфере…

— Посмотри на них, — сказала Молли.

— Я емотрю, — ответил Нэт.

— И думаешь: «На их месте мог бы быть и я», правильно? Честно говоря, я сомневаюсь, что у тебя хватит смелости маршировать открыто в защиту своих убеждений, фактически я сомневаюсь, что у тебя вообще есть какие-нибудь убеждения. Смотри. Вот Гольтц.

Она была права. Бертольд Гольтц. Лидер присутствовал сегодня здесь. Как странно он появлялся и исчезал: совершенно невозможно было предсказать, когда и где он может возникнуть. Возможно, Гольтц владел принципом фон Лессингера, принципом передвижения во времени.

Это дало бы Гольтцу, подумал Нэт, определенное преимущество над всеми харизматическими лидерами прошлого в том, что делало его более или менее вечным. Его нельзя было убить в привычном смысле этого. Это, видимо, объясняло, почему правительство не раздавило это движение; он размышлял, почему Николь все это терпит. Она это терпит, потому что она вынуждена это делать.

Технически Гольтца можно было убить, но Гольтц ранних времен просто переместился бы в будущее и заменил его; Гольтц бы продолжался, не старея и не меняясь, и его движение бы однозначно процветало, потому что у них был лидер, на которого можно рассчитывать, что он не пойдет путем Адольфа Гитлера, у которого не будет пареза или другой дегенеративной болезни.

Джим Планк, поглощенный этим зрелищем, пробормотал: «Симпатичный вояка, не так ли?» Казалось, его тоже поразило это зрелище. Да, этот человек мог бы сделать себе карьеру в кино или на ТВ, подумал Нэт. Ему бы заниматься развлекательным жанром, а не тем, что он делает сейчас. У Гольтца был свой стиль. Высокий, как бы в облаке напряженного уныния, он все же, как заметил Нэт, был немного тяжеловат. Казалось, ему было за сорок и худощавость, мускулистость юности уже оставили его. Он потел, когда маршировал. Он обладал исключительно физическими качествами: в нем не было ничего призрачного, эфемерного, никакой одухотворенности, чтобы противостоять крепко сбитой плоти.

Марширующие повернули и направились к их автотакси.

Такси заглохло.

Молли саркастически сказала:

— Его слушаются даже машины. По крайней мере местные. — И она коротко, напряженно рассмеялась.

— Нам лучше уйти с их дороги, — сказал Джим Планк, — или они сметут нас своим кишащим роем, как колонна марсианских муравьев. — Он поиграл рычагами автотакси. — К черту эту развалину: она неподвижна, как гвоздь в стене.

— Убита благоговейным страхом, — сказала Молли.

Гольтц шел в первой шеренге, в центре, и нес развевающееся многоцветное полотняное знамя. Увидев их, Гольтц что-то выкрикнул. Нэт не расслышал.

— Он говорит, чтоб мы убирались с дороги, — сказала Молли. — Может, нам лучше забыть о записи Конгротяна, выйти и присоединиться к ним. Вступить в движение. Что скажешь, Нэт? Вот твой шанс. Ты с полным правом сможешь сказать, что тебя вынудили. — Она открыла дверцу машины и легко выпрыгнула на тротуар. — Я не мог пожертвовать своей жизнью из-за турне на автомобиле двадцатилетней давности.

— К черту могущественного лидера, — коротко сказал Джим Планк и тоже выпрыгнул наружу, чтобы присоединиться к Молли на тротуаре, где они были в безопасности от марширующих, которые, как один организм, возмущенно что-то кричали и жестикулировали.

Нэт сказки:

— Я остаюсь здесь. — И он остался где был, окруженный записывающей аппаратурой, его рука машинально легла на бесценную «Ампек Ф-а2»; он не собирался от нее отказываться даже перед лицом Бертольда Гольтца. Быстро идя вниз по улице, Гольтц вдруг усмехнулся. Это была приветливая усмешка, как будто, несмотря на серьезность его политических намерений, у него в сердце еще осталось место для сочувствия.

— У вас тоже неприятности? — обратился он к Нэту. Теперь первая шеренга, включая и лидера, достигла старого автомобиля, шеренга раздвоилась и беспорядочно просочилась по обеим сторонам автомобиля. Гольтц, однако, остановился. Он вытащил смятый красный носовой платок и вытер блестящие от пота мощную шею и лоб.

— Извините, что я у вас на пути, — сказал Нэт.

— К черту, — сказал Гольтц, — я вас ждал. — Он поднял на Нэта темные, умные, с живым блеском глаза. — Нэт Флиджер, глава отдела артистов и репертуаров в Гильдии электронной музыки в Тихуане. Здесь, на земле папоротников и лягушек, с целью записать Роберта Конгротяна, потому что по случайности он просто не в курсе, что Конгротяна нет дома. Он в нейропсихиатрической больнице «Цель Франклина» в Сан-Франциско.

— Боже! — сказал пораженный Нэт.

— Почему бы не записать меня вместо него? — сказал Гольтц дружески.

— Что записать?

— О, я мог бы поорать или напыщенно произнести несколько исторических лозунгов для вас. Запись на полчаса или около того… достаточно для маленькой пластинки. Возможно, она не будет иметь успеха сейчас или завтра, но через несколько дней… — Гольтц подмигнул Нэту.

— Нет, спасибо, — сказал Нэт.

— Ваше ганимедово существо слишком нежно для таких речей? — Теперь его улыбка не была такой теплой, она была как приклеена.

Нэт сказал:

— Я еврей, мистер Гольтц. Мне трудно смотреть на неонацизм с энтузиазмом.

Помолчав, Гольтц сказал:

— Я тоже еврей, мистер Флиджер. Или, вернее, израильтянин. Проверьте. Это записано. Любая хорошая газета или средний архив может вам это сказать.

Нэт уставился на него.

— Наш враг, ваш и мой, — сказал Гольтц, — это система Хозяина. Они настоящие наследники нацистского прошлого. Подумайте об этом. Они и картели АО «Химия», «Карп и сыновья»… разве вы этого не знали? Где вы были, Флиджер? Разве вы ничего не слышите?

После паузы Нэт сказал:

— Я слышал. Но я не был уверен.

— Тогда я вам кое-что расскажу, — сказал Гольтц. — Николь и ее окружение, наша муттер, собирается использовать принцип перемещения во времени фон Лессингера, чтобы связаться с Третьим рейхом, с Германом Герингом, между прочим. Они скоро этим займутся. Вас это удивляет?

— Я слышал слухи. — Нэт пожал плечами.

— Вы не Хранитель, — сказал Гольтц, — вы, как и я, Флиджер, как я и мои люди. Вы всегда за бортом. Считается, что мы не должны слышать даже слухи. Не должно быть утечки. Но мы, Исполнители, не собираемся вести беседы — вы согласны? Возвращать в наше время из прошлого толстого Германа — это слишком, не так ли? — Он изучал лицо Нэта, ожидая его реакции.

Наконец Нэт ответил:

— Если это правда…

— Это правда, Флиджер, — кивнул Гольтц.

— Тогда ваше движение предстает в новом свете.

— Навестите меня, — сказал Гольтц, — когда об этой новости узнают все. Когда вы убедитесь, что это правда. О’кей?

Нэт ничего не ответил. Он отвел глаза от пытливого взгляда темных глаз.

— Пока, Флиджер, — сказал Гольтц. И, взяв свое знамя, которое отдыхало, прислоненное к машине, он поспешил вниз по улице догонять своих марширующих ребят.

Глава 7

Сидя в бизнес-центре «Адмирала Буратино», Дон Тишкин и Патрик Дойль изучали заявление, которое мистер Ян Дункан из номера 304 только что им подал. Ян Дункан хотел выступить в смотре талантов, который проходил в доме дважды в неделю, и обязательно когда будет присутствовать разведчик талантов из Белого дома.

Эта просьба, как видел Тишкин, была вполне привычной. За исключением того факта, что Ян Дункан хотел выступать вместе с другим человеком, который не проживал в «Адмирале Буратино».

Размышляя, Дойль сказал:

— Это его старый закадычный друг из военных. Он однажды мне рассказывал: они вдвоем когда-то давно этим занимались. Музыка барокко на двух кувшинах. Новшество.

— В каком доме живет его партнер? — спросил Тишкин. Будет ли дано согласие — зависело от отношений между домами.

— Ни в каком. Он продает драндулеты для этого Луни Люка — вы знаете. Эти дешевые маленькие таратайки, которые едва довезут вас до Марса. Насколько я понимаю, он живет на стоянке. Стоянки перемещаются; это кочевой образ жизни. Я уверен, что вы слышали.

— Да, — согласился Тишкин, — и об этом не может быть и речи. Мы не можем показать этот номер на нашей сцене. Только не с таким человеком. Не вижу причины запрещать Яну сыграть на своем кувшине, не удивлюсь, если это вполне хороший номер. Но, согласно нашим традициям, пришелец не может принимать участия в концерте: наша сцена только для наших людей. Так всегда было и будет. Нет нужды дальше обсуждать это. — Он критически посмотрел на священника.

— Это правда, — сказал Дойль. — Но по закону один из нас может пригласить родственника, которому демонстрируется талант… Почему не армейский друг? Почему не позволить ему принять участие? Это много значит для Яна: я думаю, вы знаете, что в последнее время у него сплошные неудачи. Он не очень образован. Я думаю, что ему следовало бы заниматься ручным трудом. Но если у него есть артистические способности, например, такая…

Просматривая свои документы, Тишкин обнаружил, что на следующем смотре талантов будет присутствовать главный разведчик талантов, мисс Жанет Раймер. Определенно в программе будут самые лучшие номера дома… поэтому Дункану и Миллеру и их группе «Барокко на кувшинах» придется побороться, чтобы получить эту привилегию, потому что некоторые номера, думал Тишкин, были гораздо лучше. В конце концов, кувшины… и даже не электронные кувшины.

— Ладно, — согласился он вслух. — Я согласен.

— Вы показываете свое гуманное лицо, — сказал Дойль с сентиментальным выражением лица, которое вызвало у Тишкина отвращение. — И я думаю, нам всем понравятся Бах и Вивальди, исполненные Дунканом и Миллером на их неподражаемых кувшинах.

Тишкин, вздрогнув, кивнул.

* * *

Именно старый Джо Пард, старейший житель дома, сообщил Винсу Страйкроку, что его жена — точнее, бывшая жена — Джули жила наверху, на последнем этаже, с Чаком. Все это время.

Мой собственный брат, сказал сам себе Винс. Немыслимо.

Был поздний вечер, почти одиннадцать, скоро комендантский час. Несмотря на это, Винс тут же сел в лифт и через мгновение поднимался на последний этаж «Адмирала Буратино».

Я убью его, решил он. Убью их обоих.

И, возможно, я смоюсь, решил он, до того как наугад будет выбран суд из жителей дома, потому что, в конце концов, я официальный контролер удостоверений личности: все меня знают и уважают. Они мне доверяют. А кто такой здесь Чак? Кроме того, я работаю на крупный картель «Карп и сыновья», а он — на фирму величиной с муху, которая на грани банкротства. И об этом тоже все знают. Эти факты очень важны. Их придется взвешивать и учитывать, одобряете вы это или нет.

И вдобавок только один бесспорный факт, что Винс Страйкрок был Хранителем, а Чак нет, определенно обеспечит его оправдание.

У дверей квартиры Чака он помедлил не стуча, он просто стоял в коридоре в замешательстве. Это ужасно, подумал он. На самом деле он очень любил своего старшего брата, который помог ему встать на ноги. Разве Чак не значил для него больше даже, чем Джули? Нет. Ничто и никто не значил для него больше, чем Джули.

Он постучал.

Дверь открылась. На пороге стоял Чак в голубом халате с журналом в руке. Он казался немного старше, более усталым, чем обычно, и более подавленным.

— Теперь я понимаю, почему ты не зашел ко мне и не пытался меня утешать, — сказал Винс, — в эти последние два дня. Как ты мог это сделать, если Джули у тебя?

— Заходи, — сказал Чак, широко открывая дверь. Он устало проводил брата в маленькую гостиную. — Думаю, у нас будет тяжелый разговор, — сказал он через плечо. — Как будто мне сегодня мало досталось. Моя чертова контора вот-вот закроется.

— О! Меня это не интересует, — сказал Винс, тяжело дыша. — Ты это заслужил. — Он огляделся в поисках Джули, но не увидел ни ее, ни каких-либо признаков ее присутствия. Мог ли старый Джо Пард ошибиться? Невозможно. Пард знал обо всем, что происходило в доме; сплетни составляли всю его жизнь. Он был авторитетом.

— Я слышал сегодня в выпуске новостей одну интересную вещь, — сказал Чак, усаживаясь на кушетку лицом к младшему брату. — Правительство согласилось на одно исключение в плане Акта Макферсона. Психоаналитик по имени Эгон…

— Слушай, — прервал его Винс, — где она?

— У меня довольно неприятностей без твоих нападок. Чак посмотрел на младшего брата. — Я тебя прихлопну за нее.

Винс Страйкрок поперхнулся от гнева.

— Шутка, — деревянным голосом пробормотал Чак. — Извини, что я это сказал, даже не знаю почему. Она вышла, покупает где-то одежду. Она дорого обходится, не так ли? Тебе следовало бы меня предупредить. Повесь записку на доску объявлений. Но я хочу тебе серьезно кое-что предложить. Я хочу, чтобы ты устроил меня к «Карпу и сыновьям». С тех пор как Джули появилась здесь, я об этом думаю. Можешь назвать это сделкой.

— Никаких сделок.

— Тогда никакой Джули.

Винс сказал:

— Какую работу ты хочешь у «Карпа»?

— Любую. Ну, что-нибудь на публике: продажа или посредничество, не в области техники или производства. То же самое, что я делал у Мори Фрауенциммера. Чтоб руки не пачкать.

Дрожащим голосом Винс сказал:

— Я возьму тебя помощником клерка по рассылке.

Чак резко рассмеялся:

— Чудесно. И получишь левую ногу Джули.

— Боже, — Винс уставился на него, не веря своим ушам, — ты или полностью развращен, или еще что-нибудь.

— Вовсе нет. Я в плохом положении относительно моей карьеры. Все, чем я могу торговать, — это твоей бывшей женой. Что мне еще делать? С благодарностью кануть в Лету? К черту, я буду бороться за существование. — Чак казался спокойным, рациональным.

— Ты ее любишь? — спросил Винс.

Теперь впервые за все это время хладнокровие, казалось, покинуло его брата.

— Что? А… Конечно, я с ума схожу от любви к ней — разве ты не видишь? Как ты можешь спрашивать? — В голосе его слышалась яростная горечь. — Поэтому-то я и собираюсь продать ее тебе за работу у «Карпа». Послушай, Винс, она холодная, враждебная штучка — ее интересует она сама и никто другой. Насколько я мог удостовериться, она явилась сюда, просто чтобы сделать тебе больно. Подумай. Я тебе вот что скажу. Мы попали в плохую историю: ты и я с этой Джули. Она разрушает наши жизни. Ты согласен? Я думаю, нам следует обратиться к специалисту. Если честно, это слишком для меня. Я не могу ее решить сам.

— К какому специалисту?

— К любому. Например, к местному советнику-инструктору по бракам. Или давай обратимся к этому последнему оставшемуся психоаналитику в Штатах, к этому Эгону Саперсу, о котором они говорили по ТВ. Давай пойдем к нему, пока его тоже не прикрыли. Что скажешь? Ты ведь знаешь, что я прав: мы сами никогда не сможем прояснить это дело. — И добавил: — И остаться при этом живыми. По крайней мере оба.

— Или ты один.

— Хорошо, — кивнул Чак. — Я пойду. Но ты уж будь согласен подчиниться рекомендациям доктора. О’кей?

— К черту, — сказал Винс. — Тогда я пойду с тобой. Ты думаешь, я поверю тем рекомендациям, которые ты передашь мне на словах?

Дверь квартиры открылась. Винс обернулся. В дверях стояла Джули, держа под мышкой сверток.

— Зайди чуть позже, — сказал ей Чак. — Пожалуйста. — Он поднялся и подошел к ней.

— Мы собираемся обратиться к психиатру по поводу тебя, — сказал Винс Джули. — Это решено. — Обращаясь к брату, он произнес: — Мы с тобой будем платить пополам. Я не собираюсь влипать с оплатой всего счета.

— Договорились, — кивнул Чак, а потом неуклюже, как показалось Винсу, он поцеловал Джули в щеку, потрепал ее по плечу. Винсу он сказал:

— Ия все-таки хочу работу у «Карпа и сыновей», независимо от того, чем все это кончится, кто из нас ее получит. Ты понял?

Винс ответил:

— Посмотрю, что можно сделать. — Он говорил неохотно, с большим негодованием, просить такое было уж слишком, по его мнению, но ведь Чак был его братом. Здесь была такая вещь, как его семья.

Взяв трубку, Чак сказал:

— Я позвоню доктору Саперсу прямо сейчас.

— Так поздно ночью? — подала голос Джули.

— Тогда завтра. Рано утром. — Нехотя Чак поставил телефон на место. — Мне не терпится начать; все это давит мне на мозги, а у меня есть другие проблемы, которые гораздо болееважны. — Он взглянул на Джули. — Я не хотел тебя обидеть.

Джули сказала сухо:

— Я не давала согласия идти к психиатру или повиноваться его советам. Если я захочу оставаться с тобой…

— Мы будем делать так, как скажет Саперс, — сообщил ей Чак. — И если он скажет тебе спуститься ниже этажом и ты не послушаешься, я раздобуду судебное предписание о твоем выдворении отсюда. Я сделаю это!

Винс еще никогда не слышал ничего подобного от брата, это его удивило. Может, во всем было виновато то, что сворачивается «Товарищество Фрауенциммера». В конце концов, работа для Чака была всей его жизнью.

— Сейчас приготовлю что-нибудь выпить, — сказал Чак. И направился к бару на кухне.

* * *

— Где вы умудрились откопать вот это? — спросила Николь, обращаясь к своему разведчику талантов Жанет Раймер. Она указала на певцов фольклора, которые, стоя в центре комнаты Камелий Белого дома, бренчали что-то на своих ужасных гитарах и в нос, речитативом, тянули в микрофон. — Они просто ужасны. — Она почувствовала себя очень несчастной.

Деловая и независимая Жанет бодро ответила:

— Эти из дома «Дубовые фермы» в Кливленде, Огайо.

— Пусть отправляются обратно, — сказала Николь и подала сигнал Максвеллу Джемисону, который сидел, грузный и инертный, в дальнем конце большого зала. Джемисон тут же вскочил, подтянулся и направился к фольклористам и их микрофону. Они взглянули на него, и понимание изобразилось на их лицах, и жужжащая песня стала стихать.

— Я бы не хотела вас обижать, — сказала им Николь, — но, кажется, достаточно этнической музыки на сегодня. Извините. — Она улыбнулась им одной из своих лучистых улыбок; они несмело улыбнулись в ответ. С ними было покончено, и они об этом знали.

Назад в «Дубовые фермы», подумала Николь. Там вам и место.

Паж, одетый в форму Белого дома, приблизился к ее креслу.

— Миссис Тибодокс, — зашептал паж, — помощник государственного секретаря Гарт Макрэй ждет вас в восточном алькове лилий. Он говорит, что вы его ожидаете.

— Ах да, — сказала Николь. — Спасибо. Предложите ему кофе или напитки и скажите, что я скоро его приму.

Паж удалился.

— Жанет, — сказала Николь, — я хочу, чтобы вы еще раз поставили ту кассету с вашим разговором с Конгротяном. Я хочу сама определить, насколько он болен: когда имеешь дело с ипохондриками, никогда нельзя быть уверенным.

— Но вы понимаете, что нет видеоэффекта, — сказала Жаннет. — При помощи полотенца Конгротян…

— Да, я это понимаю. — Николь почувствовала раздражение. — Но я знаю его достаточно хорошо, чтобы определить все по одному его голосу. Когда он действительно плох, у него появляется характерный сдержанный, интровертированный тон. Если ему просто себя жалко, он становится словоохотливым. — Она встала и тут же здесь и там, по всему залу Камелий, поднялись со своих мест гости. Сегодня их было не много: время было позднее, почти полночь, и текущая программа артистических талантов была скудная. Определенно это был не лучший вечер.

— Вот что я вам скажу, — лукаво сказала Жанет Раймер, — если в следующий раз я не сделаю ничего лучшего, чем это, чем эти лунные мусорщики… — она указала на народных певцов, хмуро упаковывавших инструменты, — придется мне делать программу полностью из лучших реклам Тэда Нитца. — Она улыбнулась, показав свои зубы из нержавеющей стали. Николь вздрогнула. Жанет иногда была слишком остроумна, по-профессиональному. Слишком забавна, но и не заходила слишком далеко. Она была уже просто неотъемлемой частью этого могущественного дома. Она была уверена в себе в любое время, и это беспокоило Николь. К ней никак нельзя было подобраться. Неудивительно, что любой жизненный аспект стал для нее чем-то вроде игры.

Вымерших исполнителей фольклора на помосте сменила новая группа. Николь посмотрела в программку. Это был современный струнный квартет из Лас-Вегаса; несмотря на величественное название, через минуту они заиграют Гайдна. Может, мне пойти и навестить теперь Гарта, решила Николь. В свете всех этих проблем, которые она должна была решать, Гайдн показался ей слишком уж хорошим. Слишком декоративным и недостаточно реальным.

Когда Геринг будет здесь, подумала она, мы сможем пригласить уличный духовой оркестр, который играет баварские военные марши. Надо не забыть сказать об этом Жанет, подумала она. Или мы могли бы послушать Вагнера. Разве нацисты не любили до безумия Вагнера? Она была в этом уверена. Она изучала книги о Третьем рейхе: доктор Геббельс в своих дневниках упоминал то благоговение, с которым нацистская верхушка слушала его «Кольцо». Или, может, это был Майстерзингер. Мы могли бы заставить этот духовой оркестр сыграть аранжировки на темы из Парсифаля, решила она со скрытым удовольствием. Конечно, в темпе марша. Некая проктологическая версия, как раз для представителя Третьего рейха.

В течение 24 часов техники фон Лессингера подготовят каналы к 1944 году. Это был рок, и, возможно, к завтрашнему дню примерно в это время Герман Геринг будет в этой эре, вытащенный из своего времени самым хитрым представителем Белого дома, тощим, маленьким, старым майором Такером Берансом. Практически самим Хозяином, за исключением того факта, что майор армии Беранс был живым, подлинным и дышал, а не просто был чучелом. Во всяком случае, насколько это было известно ей. Хотя иногда ей все виделось иначе. Ей казалось, что она в центре окружения, полностью состоящего из искусственных существ системы картелей АО «Химия», которая состоит в заговоре с производством «Кс. рп и сыновья». То, что они приговорили ее к такой эрцаз-реальности… это было слишком. За годы постоянного контакта с этой реальностью у нее развилось чувство откровенного ужаса.

— У меня назначена встреча, — сказала она Жанет, — извините меня. — Она поднялась и вышла из зала Камелий; двое из национальной полиции шли за ней всю дорогу по коридору к восточному алькову лилий, где ее ждал Гарт Макрей.

В алькове Гарт сидел рядом с другим мужчиной, в котором она узнала — по его униформе — главу высшей полиции. Она не была с ним знакома. Определенно он приехал с Гартом; они тихо беседовали о чем-то, не замечая ее появления.

— Вы уже проинформировали «Карпа и сыновей»? — спросила она Гарта.

Тут же оба вскочили и поклонились ей с уважением и внимательно глядя на нее.

— О да, миссис Тибодокс, — ответил Гарт. — По крайней мере, — быстро добавил он, — я проинформировал Антона Карпа, что двойник Руди Кальбфляйша скоро уже не понадобится. Я… не сообщил им, что следующий двойник будет получен по другим каналам.

— Почему? — спросила Николь.

Взглянув на своего собеседника, Гарт произнес:

— Миссис Тибодокс, это Уайлдер Пемброук, новый специальный уполномоченный НИ. Он предупредил меня, что «Карп и сыновья» провели закрытое секретное совещание высшей администрации и обсудили такую возможность, когда контракт на изготовление следующего Хозяина будет передан кому-нибудь еще.

— Нет надобности упоминать, что в НП есть ряд лиц, работающих у «Карпа», — объяснил он.

Николь обратилась к представителю полиции:

— Что будет делать «Карп»?

— Эта фирма обнародует тот факт, что Хозяева — роботы, что последний живой Хозяин возглавлял правительство пятьдесят лет назад. — Пембрук громко откашлялся: казалось, он был не в своей тарелке. — Это, конечно, явное нарушение Главного закона. Знание этого составляет государственную тайну и не может быть раскрыто Исполнителям. Как Антон, так и его отец, Феликс Карп прекрасно об этом знают; они обсуждали все эти аспекты закона на конференции. Они знают, что им, как и любому другому, посвященному в политику на производстве, будет моментально предъявлено государственное обвинение.

— И все же они на это решились, — сказала Николь и задумалась. Итак, мы правы; люди Карпа уже слишком сильны. У них уже слишком много самостоятельности. И они не отдадут ее без борьбы.

— Представители верхушки картеля особенно высокомерны и упрямы, — сказал Пемброук. — Возможно, последние истинные пруссаки. Министр юстиции просил вас связаться с ним, прежде чем вы займетесь этим делом; он будет рад оформить направление судебного дела против производства, и он бы хотел обсудить несколько существенных деталей с вами. Однако так или иначе министр юстиции готов начать это дело в любое время. Как только он получит указания. Однако… — Пемброук искоса посмотрел на нее. — Видите ли, в результате всех полученных мною сведений выяснилось, что вся система картеля как такового просто слишком громадна, слишком прочно устроена и блокирована, чтобы ее можно было просто разнести. Что вместо прямых действий против него следует предпринять что-то вроде услуги за услугу. Мне кажется это более приемлемым. И выполнимым.

— Ну уж это мне решать, — сказала Николь.

Оба, Гарт Макрей и Пемброук, одновременно кивнули.

— У Макса будет относительно ясное представление о том, как эту информацию о Хозяине воспримут Исполнители, люди в униформе. У меня нет ни малейшего представления об этом. Они будут бунтовать? Им это покажется смешным? Лично мне это кажется смешным. Я уверена, что восприняла бы это именно так, если бы я была, скажем, мелким служащим какого-либо картеля или правительственного агентства. Вы согласны?

Никто не улыбнулся в ответ, оба оставались серьезными и напряженными.

— По моему мнению, если позволите, — сказал Пемброук, — открытие этой информации опрокинет всю структуру нашего государства.

— Но это в самом деле смешно, — настаивала Николь. — Разве нет? Руди — это кукла, эрзац-создание системы картелей, и все-таки он занимает высшую выборную должность в Штатах. Эти люди голосовали за него и за Хозяина, который был до него, и так пятьдесят лет до этого. Извините, но это должно быть смешно, иначе смотреть на это нельзя. — Теперь она смеялась. Сама идея внезапного обнаружения государственной тайны — это было слишком для нее. — Я думаю, я продолжу, — сказала она Гарту. — Да, я приняла решение: свяжитесь завтра утром с производством Карпа. Поговорите непосредственно с обоими, с Антоном и Феликсом. Кроме всего прочего, скажите им, что мы арестуем их тут же, если они попробуют предать нас и выдать Исполнителям. Скажите им, что НП уже готова направиться к ним.

— Да, миссис Тибодокс, — сказал Гарт мрачно.

— И не расстраивайтесь так, — сказала Николь. — Если Карпы все же решатся и откроют тайну, мы выживем. Я думаю, вы ошибаетесь: это вовсе не будет означать конец нашего статус кво.

— Миссис Тибодокс, — сказал Гарт, — если Карпы выдадут эту информацию, независимо от реакции Исполнителей, больше никогда не будет Хозяина, и, строго говоря, вы находитесь у власти только потому, что вы его жена. Трудно утаить это потому, что… — Гарт заколебался.

— Говорите, — сказала Николь.

— Потому что каждому ясно, как. Исполнителям, так и Хранителям, что вы единственная глава этого государства. И очень важно сохранить миф, согласно которому, по крайней мере косвенно, вас выбрал народ всеобщим голосованием.

Наступила тишина.

Наконец Пемброук произнес:

— Может, национальной полиции следует нанести удар первой, до того как они сделают задуманное. Таким образом мы бы отрезали их от средств коммуникации.

— Даже под арестом, — сказала Николь, — Карпы сумеют связаться хоть с каким-нибудь средством массовой информации. Лучше учесть это.

— Но их репутация, если они будут арестованы…

— Единственным решением, — задумчиво сказала Николь, наполовину обращаясь сама к себе, — будет убить тех работников производства, которые посещали правительственные собрания. Иными словами, всех Хранителей картеля — сколько бы их ни было. Даже если число достигнет сотен.

Иными словами, подумала она, ликвидация последствий преступления. Такая, какая обычно происходит во времена революций, — она вздрогнула от этой мысли.

— Под покровом ночи. Ночь и туман, — пробормотал Пемброук.

— Что? — спросила Николь.

— Нацистский термин для тайных агентов правительства, которые имеют дело с убийствами. — Он спокойно посмотрел на Николь. — Ночь и туман. Это были парни из Рабочей Бригады. Убийцы. Конечно, в нашей полиции, в национальной полиции, ничего подобного нет. Извините, вам придется действовать через военных, а не через нас.

— Я шучу, — сказала Николь.

Оба мужчины изучающе смотрели на нее.

— Больше нет «чисток», — сказала Николь. — Их не было со времен Третьей мировой войны. Вы это знаете. Мы теперь слишком современны, слишком цивилизованны для резни.

Нахмурившись, дрожащими от напряжения губами Пемброук сказал:

— Миссис Тибодокс, когда техники из института фон Лессингера перенесут сюда Геринга, возможно, вы сможете сделать так, что здесь окажется и Рабочая бригада. Она могла бы принять всю ответственность от встречи с Карпами на себя и затем вернуться в эпоху варварства.

Она уставилась на него с открытым ртом.

— Я не шучу, — сказал, немного заикаясь, Пемброук. — Это было бы гораздо лучше — по крайней мере для нас, — чем позволять Карпам разглашать информацию, которой они владеют. Это худшая альтернатива.

— Я согласен, — сказал Гарт Макрей.

— Это безумие, — сказала Николь.

Гарт Макрей ответил:

— Разве? Благодаря принципу фон Лессингера, у нас есть доступ к тренированным убийцам, а в нашей эре, как вы заметили, таких профессионалов нет. Сомневаюсь, чтобы это было уничтожение десятков или сотен людей. Мне кажется, что можно было бы ограничиться советом директоров, исполнительными вице-президентами производства. Возможно, всего восемь человек.

Пемброук живо добавил:

— И эти восемь человек, эти представители администрации являются, де-факто, преступниками: они, фактически, организовали заговор против законного правительства. Они наравне с «Сынами Службы». С этим Бертольдом Гольтцом. Хоть и надевают бабочки каждый вечер, пьют марочные вина и не бранятся в трущобах и на улицах.

— Могу ли я сказать, — сухо произнесла Николь, — что мы все де-факто преступники? Потому что это правительство, как вы заметили, держится на обмане. Причем высшей степени.

— Но это законное правительство, — сказал Грат, — есть обман или нет. И так называемый обман осуществляется в интересах народа. Мы делаем это не для эксплуатации — как делает система картелей. Мы не обжираемся за счет кого-либо.

По крайней мере так мы себя убеждаем, подумала Николь.

Пемброук очень уважительно произнес:

— Поговорив только что с министром юстиции, я понял, что он думает об усилении картелей. Эпштейн считает, что их надо урезать. Это необходимо!

— Возможно, — сказала Николь, — вы слишком много уделяете внимания картелям. Лично я — нет. И возможно, нам следует подождать день-два, когда Герман Геринг будет с нами и мы сможем спросить его мнения.

Теперь они уставились на нее открыв рты.

— Шутка, — сказала она. Или нет? Она сама не знала. — В конце концов, Геринг основал гестапо.

— Я бы этого не одобрил, — высокомерно сказал Пемброук.

— Но не вы делаете политику, — сказала ему Николь. — Технически ее делает Руди. То есть — я. Я могу заставить вас подчиниться мне. И вы это сделаете… конечно, если не предпочтете вступить в ряды «Сынов Службы» и маршировать вдоль по улицам, монотонно распевая и бросая булыжники.

Гарту Макрею и Пемброуку было не по себе. Они казались несчастными.

— Не пугайтесь, — сказала Николь. — Вы знаете, что является истинной основой политической власти? Не пушки и не войска, а способность заставить других делать то, что ты хочешь, чтобы они делали. Любыми имеющимися способами. Я знаю, что могу заставить НП делать то, что я хочу, несмотря на то что вы лично ощущаете. Я могу заставить Германа Геринга делать то, что я захочу. Это будет не его решение, а мое.

— Надеюсь, — сказал Пембрук, — что вы не ошибаетесь в том, что сможете управлять Герингом. Признаюсь, что чисто субъективно я лично очень напуган, напуган всем этим экспериментом с прошлым. Вы можете так открыть шлюзы. Геринг не клоун.

— Я прекрасно это знаю, — сказала Николь. — И не берите на себя смелость давать мне советы, мистер Пемброук. Это не ваше место.

Пемброук покраснел, какое-то время помолчал и затем очень тихо произнес:

— Извините. Теперь, если вы, миссис Тибодокс, не против, я бы хотел затронуть еще один вопрос. Это касается единственного практикующего в Штатах. Это доктор Эгон Саперс. В объяснении, представленном НП по поводу разрешения его…

— Я не хочу об этом слышать, — сказала Николь. — Я хочу, чтобы вы занимались своим делом. Вы должны знать, что я никогда не одобряла Акт Макферсона. Едва ли вы можете ожидать, что я стану возражать, если он не полностью выполняется…

— Пациент, о котором идет речь…

— Пожалуйста… — сказала она резко.

Пемброук с безразличным лицом пожал плечами и повиновался.

Глава 8

Когда они вошли в зал на первом этаже «Адмирала Буратино», Ян Дункан увидел, что за Элом Миллером семенит плоская фигурка марсианского существа, папуулы. Он остолбенел.

— Ты и это взял с собой?

Эл сказал:

— Ты не понимаешь. Разве нам не надо выиграть?

После паузы Ян сказал:

— Не таким путем.

Он все понял: папуула будет обрабатывать публику, как обрабатывал прохожих. Он будет ока!зывать на них экстрасенсорное давление, лестью добиваясь нужного решения. Вот и вся этика продавца драндулетов, понял Ян. Для Эла это было абсолютно нормально: если они не могли выиграть игрой на кувшинах, они выиграют через папуулу.

— Ай, — сказал Эл, махнув рукой, — не будь себе врагом. Все, чем мы здесь займемся, это небольшой эксперимент с техникой продажи через подсознание, с той, которую они веками использовали, — это древний респектабельный метод склонять мнение общества на свою сторону. Я хочу сказать, давай посмотрим фактам в глаза: мы годами не играли профессионально на кувшинах. — Он дотронулся до регуляторов у себя на запястье, и папуула припустил вперед, чтобы догнать их. Снова Эл дотронулся до регуляторов… И в мозгу Яна появилась навязчивая мысль. Почему нет? Все так делают!

С трудом он сказал:

— Убери его от меня, Эл.

Эл пожал плечами. И мысль, которая внедрилась в его разум извне, постепенно исчезла. Но все же ее след остался. Он уже не был так уверен.

— Это ничто по сравнению с тем, что может автоматика, принадлежащая Николь, — сказал Эл, увидев выражение его лица. — Один папуула здесь, один — там, и вот то всепланетное средство убеждения, в которое Николь превратила ТВ, — вот где реальная опасность, Ян. Папуула груб; ты знаешь, что тебя обрабатывают. Все совсем не так, когда ты слушаешь Николь. Давление настолько незаметное и настолько полное…

— Об этом я ничего не знаю, — сказал Ян. — Я знаю только, что если нам не повезет, если мы не попадем в Белый дом, то мне жить не стоит. И никто мне этого не внушал. Я так чувствую, это моя собственная мысль, черт бы ее побрал. — Он открыл дверь, и Эл вошел в зал, держа кувшин за ручку. Ян последовал за ним, и через минуту они были на сцене перед наполовину заполненным залом.

— Ты ее когда-нибудь видел? — спросил Эл.

— Я вижу ее постоянно.

— Я хочу сказать, в жизни. Лично, как говорится, живьем.

— Конечно нет, — сказал Ян. Это была главная цель их успеха, их проникновения в Белый дом. Они увидят ее в жизни, не просто ТВ-образ; это больше не будет фантазией — это будет реальностью.

— Я видел ее однажды, — сказал Эл. — Я только что приземлился со своей стоянкой, Притоном драндулетов номер три, на главном проспекте Шривпорта в Луизиане. Это было рано утром, около восьми утра. Я увидел приближающиеся официальные машины; естественно, я подумал, что это была НП, — я начал собираться восвояси. Но я ошибся. Это был кортеж Николь, которая ехала на торжественное открытие нового многоквартирного дома, самого большого.

— Дома «Пола Баньяна», — сказал Ян. Футбольная команда из «Адмирала Буратино» каждый год играла с их командой и всегда проигрывала. В «Поле Баньяне» было более десяти тысяч жителей, и все они занимали административные посты; это был дом высшего класса для людей, собирающихся стать Хранителями, и каждый житель должен был платить невероятно высокую квартирную плату.

— Тебе следовало бы посмотреть на нее, — задумчиво сказал Эл, усаживаясь перед публикой с кувшином на коленях. — Ты знаешь, обычно думаешь, что в жизни они — то есть она — не так привлекательны, как показывают по ТВ. Я хочу сказать, что они так резко могут изменить весь облик. Во многих отношениях там все искусственное. Но, Ян, она была еще красивее. ТВ не может уловить свежесть, естественность и нежные оттенки ее кожи. Блеск ее волос. — Он помотал головой, стуча ногой на папуулу — тот затаился под стулом Эла.

— Ты знаешь, что со мной случилось? Это вызвало чувство неудовлетворенности. До этого я прекрасно жил: Люк хорошо мне платит. И мне нравится встречаться с людьми. И мне нравится управлять этим существом; у меня работа, требующая, так сказать, артистических способностей. Но, увидев Николь Тибодокс, я не воспринимаю ни себя, ни свою жизнь. — Он взглянул на Яна. — Думаю, что то, что ты ощущаешь, когда видишь ее по ТВ.

Ян кивнул. Он снова начал нервничать: через несколько минут их объявят. Их испытание уже началось.

— Вот поэтому, — продолжал Эл, — я согласился на это: снова достать кувшин и сновапопробовать. Увидев, как Ян крепко сжал свой кувшин, Эл сказал: — Так мне включать папуулу или нет? Тебе решать. — Он вопросительно поднял брови, но его лицо выражало понимание.

— Включай, — сказал Ян.

— О’кей, — ответил Эл и просунул руку под пиджак. Он едва заметно дотронулся до регуляторов. Из-за стула выкатился папуула, его антенны смешно подрагивали, а глаза скрещивались и расходились в стороны.

Публика тут же оживилась: люди привстали, чтобы лучше его видеть, многие посмеивались от удовольствия.

— Смотрите, — возбужденно сказал какой-то мужчина, — это папуула!

Какая-то женщина встала во весь рост, чтобы увидеть его, и Ян подумал: все любят папуулу. Мы выиграем, умеем мы играть на кувшинах или нет. А что потом? Не сделает ли встреча с Николь нас еще более несчастными? Не станем ли мы после этого еще более беспокойными? Не получим ли мы ту боль, то желание, которое никогда в жизни не будет удовлетворено?

Но теперь уже было слишком поздно отступать. Двери зала закрылись, и Дон Тишкин уже встал с кресла, постукивая по столу, призывая всех к тишине.

— Ну что, друзья, — сказал он в маленький микрофон, прикрепленный к лацкану пиджака. — Сегодня у нас опять небольшой смотр талантов для всеобщего удовольствия. Как вы поняли из программок, первой выступает отличная группа Дункана и Миллера И их классические кувшины с попурри из мелодий Баха и Генделя, которое должно заставить вас топать от удовольствия. — Он криво усмехнулся в сторону Яна и Эла, как будто говоря: «Ну как вам такое вступление?»

Эл не обратил на него никакого внимания; он нажал регуляторы и задумчиво взглянул на публику, затем наконец поднял свой кувшин, посмотрел на Яна и прихлопнул ногой. Маленькая фуга в ре-минор открывала их попурри, и Эл начал дуть в кувшин, извлекая живые звуки. Бам, бам, бам… Бам-бам-бам-бам бам де-бам. Де бам, де бам, де-де-де бам… Его щеки покраснели и то надувались, то опадали. Папуула прошелся по сцене, затем серией дурацких бандитских движений спустил себя в первый рад партера. Он начал работать.

Эл подмигнул Яну.

* * *

— К вам мистер Страйкрок, доктор. Мистер Чарльз Страйкрок. — Аманда Коннорс заглянула в кабинет доктора Саперса, понимая, как он был загружен в эти последние дни, и все же исполняя свои обязанности. Саперс знал это. Как психопомпа, Аманда была посредником между богами и человеком, или в этом случае — между психоаналитиком и обычными человеческими существами. Больными существами.

— Хорошо. — Саперс поднялся навстречу новому пациенту, думая: этот? Я здесь, чтобы лечить — или скорее, чтобы не вылечить — этого конкретного человека?

Он думал так о каждом новом пациенте по очереди.

Это утомляло его — эта бесконечная необходимость размышлять. Его размышления на тему со времени принятия Акта Макферсона стали навязчивыми. Его мысли блуждали вокруг одного и того же и не приходили ни к чему.

Высокий, лысеющий местами, взволнованный мужчина в очках вошел медленно в кабинет и протянул руку.

— Спасибо, что так быстро приняли меня, доктор. — Они обменялись рукопожатием. — Должно быть, в эти дни у вас очень напряженное расписание.

Чак Страйкрок сел напротив стола.

— В какой-то степени, — пробормотал Саперс. Но, как сказал ему Пемброук, он не мог отказать ни одному пациенту — на этом условии его контору и не закрывали.

— Вы выглядите точно так же, как я себя чувствую, — сказал он Чаку Страйкроку. — Чувство загнанности в угол, превышающее все нормы. Мне кажется, нас ждут трудности в жизни, но должен же быть какой-то предел.

— Откровенно говоря, — сказал Чак, — я собираюсь наплевать на все, на работу, любовницу… — Он помедлил, его губы задрожали. — И вступить в эти чертовы «Сыны Службы». — Он метнул злой взгляд на доктора Саперса. — Вот в чем дело.

— Хорошо, — сказал Саперс, кивая в знак согласия. — Не чувствуете ли вы, что вас принуждают это сделать? Действительно ли это ваш выбор?

— Нет, я должен это сделать — я прижат к стене.

Чак Страйкрок сжал ладони, крепко сцепив тонкие длинные пальцы.

— Моя карьера в этом обществе…

На столе у Саперса замигал телефон, погас, включился, погас, включился… Срочный звонок, о котором Аманда сообщала ему.

— Извините, одну минуту, мистер Страйкрок. — Доктор Саперс поднял трубку. На экране появилось гротескно искаженное лицо Роберта Конгротяна, который глотал воздух, как будто тонул.

— Вы все еще в «Цели Франклина»? — тут же спросил его Саперс.

— Да. — Голос Конгротяна донесся из коротковолнового радиоприемника. Страйкрок не мог его слышать: он играл со спичкой, выгибая ее, явно недовольный этой помехой.

— Я только что слышал по ТВ, что вы еще существуете. Доктор, со мной происходит что-то ужасное. Я становлюсь невидимым. Меня никто не видит. Я превращаюсь просто в отвратительный запах, меня можно только почувствовать.

О Боже, подумал доктор Саперс.

— Вы меня можете разглядеть? — тихо спросил Конгротян. — На вашем экране?

— Да, могу, — ответил Саперс.

— Удивительно, — казалось, Конгротян немного успокоился. — Значит, по крайней мере электронные мониторы и приборы сканирования могут меня различить. Может, я могу существовать таким путем? Что вы скажете, у вас уже были такие случаи? Сталкивались ли с таким до этого психопатологи? Есть ли этому название?

— Да, есть. — Саперс подумал. Резкий кризис чувства отождествления личности. Это признак явного психоза, навязчивая структура распадается.

— Я зайду сегодня днем в «Цель Франклина», — сказал он Конгротяну.

— Нет, нет, — запротестовал Конгротян, и его глаза безумно выкатились. — Я не могу этого позволить. Фактически я не должен был даже говорить с вами по телефону: это слишком опасно. Я напишу вам письмо. До свидания.

— Подождите, — коротко сказал Саперс.

Изображение осталось на экране. По крайне мере временно. Но он знал, что Конгротян не будет долго на связи. Фуговая тяга была слишком велика.

— У меня сейчас пациент, — сказал Саперс. — Поэтому в настоящий момент я мало чем могу вам помочь. Что, если…

— Вы меня ненавидите, — прервал его Конгротян. — Меня все ненавидят. О Боже, я вынужден быть невидимым! Это единственный путь защитить свою жизнь.

— Мне кажется, есть некоторые преимущества вашей невидимости, — сказал Саперс, игнорируя слова Конгротяна. — Особенно если бы вас заинтересовала перспектива стать похотливо любопытным человеком или злодеем…

— Каким злодеем? — Внимание Конгротяна было поймано в ловушку.

— Мы обсудим все при встрече, — сказал Саперс. — Я думаю, нам следует сделать все настолько достойным Хранителей, насколько возможно. Это слишком ценная, необычная ситуация. Вы согласны?

— Я… я не думал об этом с этой стороны.

— Подумайте, — сказал Саперс.

— Вы мне завидуете, не так ли, доктор?

— Да, очень, — ответил Саперс. — Как аналитик, я, очевидно, тоже вполне похотливо любопытный человек.

— Интересно. — Конгротян казался теперь намного спокойнее. — Например, мне теперь кажется, что я могу выйти из этой чертовой больницы в любой момент. Я могу странствовать. Но запах… Нет, вы забываете про запах, доктор. Он будет меня выдавать. Я одобряю все, что вы делаете, но вы не берете в расчет все факты. — У Конгротяна получилась слабая, дрожащая улыбка. — Я думаю, единственное, что остается сделать, это выдать себя министру юстиции, Баку Эпштейну, или отправиться назад в Советский Союз. Может, мне сможет помочь Институт Павлова. Да, мне стоит попробовать это снова; вы знаете, я у них уже лечился. — Тут его посетила новая мысль. — Но они не смогут меня лечить, если они не могут меня видеть. Что за путаница, Саперс? Черт побери…

Может быть, самым лучшим для тебя, подумал доктор Саперс, было бы то, что собирается сделать мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольтцу и этим «Сынам Службы».

— Вы знаете, доктор, — продолжал Конгротян, — иногда мне кажется, что истинной причиной моей психиатрической болезни является то, что я подсознательно влюблен в Николь. Что вы на это скажете? Я это вычислил, меня это осенило, и это абсолютно ясно! Это ничтожное табу, или барьер, или что это может быть, было вызвано тем направлением, которое приняло мое либидо, потому что Николь — это, конечно, образ матери. Я прав?

Доктор Саперс вздохнул.

Напротив него Чак Страйкрок с несчастным видом играл спичкой, очевидно все более и более негодуя. Необходимо было заканчивать разговор. И немедленно.

Но Саперс мог поклясться жизнью, что не знал, как это сделать. Это тот самый случай, где меня ждет неудача? — молча спросил он себя. — Это ли предвидел Пемброук, человек из НП, с помощью принципа фон Лессингера? Этот человек, мистер Чарльз Пемброук, я надуваю его сейчас — я его граблю этим телефонным разговором. И ничего не могу поделать.

— Николь, — быстро говорил Конгротян, — последняя настоящая женщина в нашем обществе. Я с ней знаком, доктор, благодаря своей разнообразной карьере, я встречался с ней много раз, я знаю, о ком говорю, правда? И…

Доктор Саперс повесил трубку.

— Вы повесили трубку, — сказал Чак Страйкрок, оживляясь. Он прекратил игру со спичкой. — Было ли это правильно? — Затем он вздрогнул. — Я думаю, это ваше дело, не мое. — Он отбросил спичку.

— Этим человеком, — сказал Саперс, — овладела навязчивая идея. Он ощущает Николь Тибодокс как реальную женщину. В то время как она самая искусственная вещь в нашем окружении.

Шокированный Чак Страйкрок заморгал.

— Ч-что вы хотите сказать? — Запинаясь, он привстал со своего места, затем без сил опустился назад. — Вы испытываете меня. Пытаетесь исследовать мой мозг за то время, что у нас осталось. В любом случае у меня конкретная проблема, не иллюзия, как у этого человека, кто бы он ни был. Я живу с женой моего брата и использую ее присутствие, чтобы его шантажировать; я заставляю его найти мне работу у «Карпа и сыновей». По крайней мере эта проблема лежит на поверхности. Но есть здесь и что-то еще, что-то глубже. Я боюсь Джули, жену моего брата или бывшую жену, назовите как хотите. И я знаю почему. Это связано с Николь. Может, я как и этот человек, по телефону. Только я не влюблен в Николь — я прихожу от нее в ужас, и поэтому я боюсь Джули и фактически всех женщин. Это понятно, доктор?

— Образ Плохой Матери, — сказал Саперс. — Грандиозный и всепоглощающий.

— Николь может править благодаря таким слабакам, как я, — сказал Чак. — По моей вине у нас в обществе матриархат — я как шестилетний ребенок.

— Вы не единственный такой. Вы это знаете — это национальный невроз. Психологическая ошибка нашего времени.

Чак Страйкрок медленно, с отчаянием произнес:

— Если бы я присоединился к Бертольду Гольтцу и «Сынам Службы», я был бы настоящим мужчиной.

— Если вы хотите освободиться от матери, от Николь, вы могли бы сделать еще одну вещь. Иммигрировать на Марс. Купите один из этих дешевых самолетов, этих драндулетов Люка Луни, в следующий раз, когда кочующая стоянка приземлится недалеко от вас.

Запинаясь, со странным выражением лица Чак сказал:

— Мой Бог, я никогда не думал об этом серьезно. Мне всегда казалось это безумием, неразумным. Сделанным в отчаянии, в момент нервного срыва.

— Все же это лучше было бы, чем присоединяться к Гольтцу.

— Как насчет Джули?

Саперс пожал плечами.

— Берите ее с собой. Почему нет? Она хороша в постели?

— Прошу вас…

— Извините.

Чак Страйкрок сказал:

— Интересно, как выглядит сам Луни Люк.

— Я слышал, что это настоящий подонок.

— Может быть, это хорошо, может, это то, чего я хочу. В чем нуждаюсь.

— На сегодня все, — сказал доктор Саперс. — Надеюсь, я хоть чуть-чуть вам помог. В следующий раз…

— Вы помогли. Вы подали мне очень хорошую мысль. Или скорее вы утвердили во мне очень хорошую идею. Может быть, я иммигрирую на Марс. Черт, почему я должен ждать, пока Мори Фрауенциммер меня уволит? Я уйду прямо сейчас и пойду найду Притон драндулетов Луни Люка. И если Джули захочет ехать со мной — хорошо, а если нет — тоже хорошо. Она хороша в постели, доктор, но она не уникальная. Не так хороша, чтобы ее нельзя было заменить. Итак… — Чак Страйкрок поднялся со стула. — Может, я вас уже не увижу, доктор. — Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием.

— Черкните мне открытку, когда будете на Марсе, — сказал доктор Саперс.

— Я это сделаю, — кивнув, сказал Страйкрок. — Вы думаете, что будете практиковать по этому же адресу?

— Я не знаю, — ответил доктор Саперс. Может быть, подумал он, вы мой последний пациент. Чем больше я об этом думаю, тем больше верю, что вы тот самый, кого я ждал. Но время покажет.

Они вместе подошли к двери.

— Во всяком случае, — сказал Чак Страйкрок, — я не так плох, как этот парень, с которым вы говорили по телефону. Кто это был? Мне кажется, я его где-то видел прежде или его фото. Может по ТВ, да, так оно и было. Он какой-то артист. Вы знаете, когда вы с ним беседовали, я ощутил такое родство с этим человеком, как будто мы с ним боролись против чего-то вместе: оба в большой беде и пытаемся найти выход, какой-нибудь.

— Гм-м, — сказал доктор Саперс, открывая дверь.

— Вы не хотите мне сказать, кто это был, вам не позволено. Я понимаю. Что ж, я желаю ему удачи, кто бы он ни был.

— Ему она очень пригодится, — сказал Саперс, — кто бы он ни был. Именно сейчас.

* * *

Молли Дондолдо едко сказала:

— Ну как оно, Нэт, общение с великим человеком? Потому что, конечно, все согласятся, что Бертольд Гольтц в самом деле великий человек нашего времени.

Нэт Флиджер пожал плечами. Автотакси уже покинуло город Дженнер и теперь все медленнее и медленнее карабкалось по длинному подъему, уходящему все дальше туда, где были самые настоящие леса дождя, огромный пропитанный влагой плоский холм, который чем-то напоминал остатки юрского периода. Болото для динозавров, подумал Нэт, место не для людей.

— Думаю, что Гольтцу удалось обратить в свою веру еще одного, — сказал Джим Планк, подмигивая Молли. Она улыбнулась Нэту.

Дождь, мелкий и легкий, беззвучно капал; дворники автотакси заработали, громко отбивая ритм, который был неточен и раздражал. Теперь автотакси свернуло с главной дороги, которая была хотя бы заасфальтирована, на боковую дорогу из красного кирпича; машина пробивалась вперед, подпрыгивая и переваливаясь. По мере того как машина приспосабливалась к новым условиям, приборы в ней менялись. При этом она издавала такой звук, который заставил Нэта сомневаться в ее безукоризненности. У него было такое чувство, что она может в любой момент остановиться, бросить их и исчезнуть.

— Знаешь, что я ожидаю встретить там, впереди? — спросила Молли, глядя на плотную листву по обеим сторонам дороги. — Там, за следующим поворотом, мы наверняка увидим Притон драндулетов Луни Люка, припаркованный и ожидающий нас.

— Нас? — спросил Джим Планк. — Почему именно нас?

— Потому что мы почти потерпели неудачу, — сказала Молли.

За следующим поворотом дороги они увидели какую-то постройку. Нэт стал вглядываться в нее, размышляя, что бы это могло быть. Старая, обшарпанная, на вид совершенно заброшенная… Вдруг он понял, что перед ним была заправочная станция, оставшаяся со времен автомобилей с двигателем внутреннего сгорания. Его как громом поразило.

— Античность, — сказала Молли. — Реликвия! Как странно… Может, нам следует остановиться и посмотреть на нее? Это история, как старинный форт или древняя глинобитная мельница. Пожалуйста, Нэт, останови этот чертов автомобиль.

Нэт нажал на кнопки пульта управления, и автотакси, ревя и сотрясаясь от гнева, остановилось перед заправочной станцией. Джим Планк осторожно открыл дверцу и вылез наружу. С ним была его японская камера, и теперь он резко открыл ее, так что она зловеще поблескивала в мутном, завешенном туманом свете. От мелкого дождя его лицо заблестело; вода стекала по линзам его очков, и он их снял и засунул в карман своего пиджака.

— Я сделаю пару снимков, — сказал он Молли и Нэту.

— Там внутри кто-то есть. Не двигайся и ничего не говори, — тихо сказала Молли. — Он смотрит на нас.

Выбравшись из машины, Нэт пересек дорогу из красного кирпича и направился к станции. Он увидел, что человек там, внутри, поднялся и выходит ему навстречу: дверь резко открылась. Перед ним стоял сгорбленный человек с деформированной челюстью и такими же зубами. Человек начал жестикулировать и что-то говорить.

— Что он говорит? — спросил Джим Нэта. Он был испуган.

Человек, он был уже немолод, бормотал: «Хиг, хиг, хик». Или так показалось Нэту. Человек пытался ему что-то сказать и не мог. Он продолжал пытаться. Наконец Нэту показалось, что он уловил отдельные слова; он изо всех сил старался их понять, приложив ладонь к уху и ожидая, когда старик с огромной челюстью будет снова взволнованно бормотать, жестикулируя.

— Он спрашивает, привезли ли мы ему почту, — сказала Молли.

— Должно быть, здесь так принято: машины, направляющиеся сюда, берут из города почту. — И Джим обратился к старику с массивной челюстью: — Извините, мы не знали об этом. У нас нет вашей почты.

Кивнув, человек прекратил свои звуки, казалось, он воспринял это безропотно. Он все ясно понял.

— Мы ищем Роберта Конгротяна, — сказал ему Нэт. — Мы правильно едем?

Человек взглянул на него искоса, хитро.

— Есть овощи?

— Овощи?! — переспросил Нэт.

— Я отлично могу есть овощи. — Старик подмигнул ему и протянул руку в ожидании.

— Извините, — сказал расстроенный Нэт. Он повернулся к Молли и Джиму.

— Овощи, — сказал он. — Вы поняли его? Он ведь это сказал, да?

Старик пробормотал:

— Я не могу есть мяса. Подождите. — Он покопался в кармане пиджака и вытащил карточку, на которой было что-то напечатано. Он передал ее Нэту. Карточка была такая грязная и засаленная, что едва можно было различить надпись. Нэт поднес ее к свету и сощурился, пытаясь различить надпись.

«Покорми меня, и я расскажу тебе все, что ты хочешь услышать.

Учтивость друпаков АССН».

— Я — друпак, — сказал старик и неожиданно отобрал карточку и засунул ее снова в карман.

— Давайте отсюда уедем, — спокойно сказала Молли Нэту.

Раса, расплодившаяся после радиации, подумал Нэт. Друпак Северной Калифорнии. Здесь их энклав. Он подумал, сколько же их здесь живет. Десять? Тысяча? И это было место, которое Роберт Конгротян выбрал. Но, возможно, Конгротян был прав. Несмотря на их уродство, это были люди. Они получали почту, возможно, выполняли мелкую работу или жили на дотации местных властей, если не могли работать. Они никому не мешали и уж явно не приносили вреда. Он устыдился своей реакции — своего изначального инстинктивного отвращения.

Обращаясь к старому друпаку, Нэт сказал:

— Возьмите деньги. — И он протянул пятидолларовую платиновую монету.

Кивнув, друпак взял ее.

— Спасибо.

— Мы попадем к Конгротяну этим путем? — снова спросила Нэт.

Друпак указал рукой на дорогу.

— О’кей, — сказал Джим Планк. — Поехали. Мы на правильном пути. — Он взглянул поспешно на Молли и Нэта. — Поехали!

Они снова залезли в машину. Нэт завел ее, и они поехали мимо станции и старого друпака, который равнодушно стоял, провожая их взглядом, как будто он вновь стал неподвижным, как механизм или двойник.

— Фу-у, — с облегчением выдохнула Молли. — Что это, к черту, было?

— Это еще что… — коротко ответил Нэт.

— О небеса! — сказала Молли. — Должно быть, Конгротян и вправду свихнулся, раз он здесь живет. Я бы ни за что не поселилась в этом болоте. Я уже жалею, что поехала. Давайте запишем его в студии, а? Мне хочется вернуться.

Машина проползла еще немного, проехала под свисающими лианами, и вдруг перед ними предстали остатки города.

Череда загнивающих деревянных домов с разбитыми окнами и стертыми надписями и все же не заброшенных. Там и сям по заросшим тротуарам шли люди или скорее, подумал Нэт, друпаки. Пять или шесть из них спешили по каким-то своим поручениям; один Бог ведал, что можно здесь делать. Ни телефонов, ни почты…

Может быть, подумал он, Конгротяну здесь спокойно. Здесь была тишина, за исключением звука дождя, похожего на туман. Может, когда к этому привыкаешь, — но он не думал, что, черт побери, к этому можно привыкнуть. Фактор упадка был здесь слишком силен. Отсутствие чего-либо нового, цветущего или растущего. Они могут быть друпаками, если они хотят или если им приходится, подумал он, но они должны стараться, должны следить за своим жилищем. Это ужасно.

Как и Молли, он пожалел, что поехал.

— Я бы сто раз подумал, — сказал он вслух, — прежде чем решиться и запереть себя здесь. Но если бы я смог это сделать — мне бы пришлось принять один из самых сложных аспектов жизни.

— Какой? — спросил Джим.

— Власть прошлого, — сказал Нэт. В этом районе абсолютно правило прошлое. Их общее прошлое: война, которая предшествовала их эре, ее последствия. Экологические изменения в жизни каждого. Это был живой музей. Движение типа круговорота… Он закрыл глаза. Интересно, подумал он, рождаются ли новые друпаки. Это должно передаваться генетически, я знаю. Или скорее, подумал он, боюсь, что так. Эта игра уже идет на убыль, но все же продолжается.

Они выжили. И это хорошо для окружения, для процесса эволюции. Вот что происходит, от трилобита и дальше. Ему стало страшно.

А затем он подумал: я уже видел это уродство. На картинках. На макетах. Макеты были вполне удачными. Возможно, они были уточнены при помощи аппарата фон Лессингера. Сутулые тела, массивные челюсти, неспособность есть мясо из-за отсутствия резцов, плохая дикция.

— Молли, — сказал он вслух, — ты знаешь, кто они, эти друпаки?

Она кивнула.

— Джим Планк сказал «неандертальцы». Они не жертвы радиации. Они предки.

Автотакси пролезало дальше, через город друпаков Разыскивая вслепую, механически дорогу к дому всемирно известного пианиста Роберта Конгротяна.

Глава 9

Реклама Теодора Нитца запищала: «Разве вы не видите, что в присутствии незнакомцев вы не вполне существуете? Разве нет такого впечатления, что они вас не замечают, как будто вы невидимы? Разве в автобусе или на космическом корабле вы иногда не смотрите по сторонам и не замечаете: никто, абсолютно никто не узнает вас, никому нет дела до вас и вполне возможно, что…»

С помощью ружья, стреляющего шариками двуокиси углерода, Мори Фрауенциммер осторожно подстрелил рекламу Нитца, которая висела на дальней стене захламленного офиса. Она пролезла сюда ночью и приветствовала его сегодня утром своим металлическим разглагольствованием.

Сбитая реклама упала на пол. Мори раздавил ее своим немалым весом и вновь повесил ружье на крючок.

— Почта, — сказал Чак Страйкрок. — Где сегодняшняя почта? — Он занимался поисками с самого утра, как пришел.

Мори шумно отхлебнул кофе и сказал:

— Посмотри наверху пачек. Под тряпкой, которой мы чистим пишущую машинку. — Он вцепился зубами в утренний пончик, на этот раз посыпанный сахарной пудрой. Он видел, что Чак ведет себя странно и задавал себе вопрос, что бы это значило.

Внезапно Чак сказал:

— Мори, я здесь кое-что написал. — И он положил на стол свернутый лист бумаги, потом подтолкнул его к Мори.

Мори мог сказать, что это, не разворачивая листа.

— Я ухожу, — сказал Чак. Он был бледен.

— Пожалуйста, не уходи, — сказал Мори. — Что-нибудь появится. Я могу держать фирму на плаву. — Он не раскрыл листка, а оставил его лежать там, где оставил Чак. — Что ты будешь делать, если уйдешь отсюда? — спросил Мори.

— Иммигрирую на Марс.

Переговорное устройство на столе затарахтело, и их секретарша Грета Трюп сказала:

— Мистер Фрауенциммер, вас хочет видеть какой-то мистер Гарт Макрей и еще несколько человек, целая группа.

Интересно, кто это такие? — подумал Мори.

— Не впускайте их пока, — сказал он Грете. — У нас с мистером Страйкроком совещание.

— Занимайся делами, — сказал Чак. — Я ухожу, оставлю заявление об уходе у тебя на столе. Пожелай мне удачи.

— Удачи тебе. — Мори почувствовал себя подавленным и больным. Он сидел, уставившись в стол до тех пор, пока дверь не открылась и не закрылась, выпуская Чака. Ни черта себе денек начинается, подумал Мори. Взяв заявление, он развернул его, взглянул и снова свернул. Он нажал кнопку на переговорном устройстве и сказал:

— Мисс Трюп, пригласите этого, как вы там сказали, Макрея или что-то вроде. И его людей.

— Да, мистер Фрауенциммер.

Дверь из приемной открылась, и Мори оказался лицом к лицу с людьми, в которых он тут же узнал членов правительственной верхушки; двое были одеты в серую форму Национальной полиции, а руководитель группы, определенно Макрей, по манере поведения был представителем администрации исполнительной государственной власти. Другими словами, Хранители высшего ранга. Неуклюже вставая с кресла, Мори протянул руку и сказал:

— Джентльмены, чем могу быть полезен?

Обменявшись рукопожатием, Макрей сказал:

— Вы Фрауенциммер?

— Совершенно верно, — ответил Мори. Сердце у него колотилось, и он едва дышал. Собирались ли они закрывать его? Точно так же как они нагрянули в Венскую школу психиатров?

— Чем я провинился? — спросил он и услышал, как его голос дрожит от страха. Одна беда за другой.

Макрей улыбнулся:

— Пока ничем. Мы здесь с целью переговоров на предмет заключения договора о новом заказе с вашей фирмой. Однако это подразумевает знание на уровне Хранителей. Я могу выключить ваше переговорное устройство?

— Из-звините? — переспросил остолбеневший Мори.

Кивнув людям из НП, Макрей отступил в сторону; полицейские прошли в глубь помещения и быстро отключили переговорное устройство. Затем они обследовали стены, мебель, скрупулезно изучили каждый сантиметр комнаты и ее оборудование, а затем подали знак Макрею, что можно продолжать. Макрей сказал:

— Хорошо. Фрауенциммер, мы привезли с собой все документы на модель двойника, которую мы бы хотели получить. Вот они, — ич)н протянул запечатанный конверт, — просмотрите. Мы подождем.

Открыв конверт, Мори стал изучать содержимое.

— Вы сможете это сделать? — спросил Макрей.

— Это документы на двойника Хозяина, — подняв голову, сказал Мори.

— Верно, — кивнул Макрей.

Так вот оно что, — понял Мори. Это часть тайны Хранителей; теперь я Хранитель. Это произошло в одно мгновение. Я по ту сторону. Как плохо, что Чак ушел; бедняга Чак, как ему не везет, как все не вовремя. Если бы он остался на пять минут…

— И так было в течение пятидесяти лет, — сказал Макрей.

Они втягивали его в это. Делали его частью общей тайны.

— Боже праведный, — сказал Мори. — Я даже не подозревал, когда смотрел его по ТВ, слушал его речи. И вот я должен сделать такую чертовщину сам. — Он явно колебался.

— Карп отлично поработал, — сказал Макрей. — Особенно ему удался нынешний. Руди Кальбфляйш. Мы думали, что вы догадывались.

— Никогда, — сказал Мори. — Ни разу. И не мог бы через миллион лет.

— Вы сможете? Сможете его сделать?

— Конечно, — кивнул Мори.

— Когда вы начнете?

— Прямо сейчас.

— Хорошо. Естественно, вы понимаете, что сначала люди из НП должны будут находиться здесь, чтобы обеспечить себе безопасность.

— О’кей, — пробормотал Мори, — если надо, так надо. Послушайте, извините, я сейчас вернусь. — Он протиснулся между ними, подошел к двери и вышел в приемную. Растерявшись от такой неожиданности, они ему не препятствовали.

— Мисс Трюп, вы не видели, куда пошел мистер Страйкрок? — спросил он.

— Он просто уехал, мистер Фрауенциммер. Направился к автостраде, я думаю, он поехал домой, в «Адмирал Буратино».

Эх ты, бедняга, подумал Мори. Он помотал головой. Невезуха все преследует Чака Страйкрока. Теперь он почувствовал ликование. Это меняет все, понял он. Я снова в деле; я поставщик короля — или скорее я снабжаю Белый дом. Это одно и то же. Да, это одно и то же!

Он вернулся в контору, где его ждали Макрей и остальные; они мрачно на него смотрели.

— Извините, — сказал он. — Я искал своего эксперта по продаже. Я хотел вернуть его в связи со всем этим. Мы какое-то время не будем брать новые заказы, так чтобы мы могли сконцентрироваться на вашем заказе. Что касается оплаты…

— Мы подпишем контракт, — сказал Макрей. — Вам будет гарантирована ваша цена плюс сорок процентов. Мы получили Руди Кальбфляйша в конечном итоге за один миллиард штатовских долларов плюс, конечно, стоимость постоянной профилактики и ремонта со времени получения двойника.

— О да, — согласился Мори. — Вы бы не хотели, чтобы он заглох посреди речи. — Он попытался рассмеяться, но не мог.

— Ну сколько примерно? Скажем, где-то от миллиарда до полутора миллиардов?

Мори глухо произнес:

— Хм, отлично. — Казалось, его голова сейчас покатится вниз и упадет на пол.

Внимательно изучая его, Макрей сказал:

— Вы маленькая фирма, Фрауенциммер. Мы оба об этом знаем. Но не надейтесь, это не сделает вас крупной фирмой, как производство «Карп и сыновья». Однако это будет вам гарантировать постоянную работу; очевидно, что мы гарантируем вам экономическую поддержку на все необходимое время. Мы тщательно просмотрели ваши книги — это вас ошеломило? — и мы знаем, что последнее время вы работаете в убыток, вы в долгах.

— Это правда, — сказал Мори.

— Но вы хорошо работаете, — продолжал Макрей. — Мы быстро просмотрели ваши образцы как здесь, так и там, где они обычно работают, — на Луне и на Марсе. Вы проявляете истинное мастерство, большее, как мне кажется, чем производство Карпа. Вот почему мы здесь сегодня, а не там, у Антона и старика Феликса.

— Теперь понятно, — сказал Мори: Так вот почему на этот раз правительство решило поручить заказ, ему, а не Карпу. Строил ли Карп всех Хозяев до этого времени, — подумал он. — Хороший вопрос. Если да, то какое это было радикальное изменение в политике поставок! Но лучше не спрашивать.

— Возьмите сигару, — сказал Макрей, протягивая ему «Оптимо Адмирал». — Очень мягкая. Использованы листья из Флориды.

— Спасибо. — Мори с благодарностью и неуклюже взял большую зеленоватую сигару. Они оба зажгли сигары, глядя друг на друга в какой-то ставшей вдруг спокойной, уверенной тишине.

* * *

Новость, появившаяся на доске объявлений «Адмирала Буратино» о том, что Дункан и Миллер были выбраны разведчиком талантов для Белого дома, ошарашила Эдгара Стоуна; он снова и снова читал объявление в поисках подвоха и удивлялся, как маленький, нервный, съежившийся человечек умудрился этого добиться.

Здесь какой-то обман, подумал Стоун. Точно так же, как я пропустил его тесты… Он нашел еще кого-то, кто сфальсифицировал для него результаты в конкурсе талантов. Он сам слышал этот номер, он присутствовал на вечере, и Дункан и Миллер со своими классическими кувшинами просто не были настолько хороши. Определенно они были хороши… но интуитивно он чувствовал, что здесь было замешано нечто большее.

Где-то в глубине души он почувствовал гнев и обиду, что он вообще сам сфальсифицировал тесты Дункана. Я направил его по пути к успеху, понял Стоун, я его спас. И вот теперь он уже на пути к Белому дому, уходит отсюда навсегда.

Неудивительно, что Ян Дункан так плохо справлялся со своими тестами. Он явно репетировал на своих кувшинах; у него не было времени на такие тривиальные вещи, которыми приходилось заниматься всем остальным. Должно быть, здорово быть артистом, подумал Стоун с горечью. Тебя не касаются никакие правила и обязанности, ты можешь делать все, что хочешь.

Определенно он меня одурачил, подумал Стоун.

Большими шагами он пересек коридор второго этажа и подошел к кабинету домашнего священника. Он позвонил, и дверь открылась. Священник сидел за столом, весь погруженный в работу, его лицо покрылось морщинами усталости.

— Батюшка, — сказал Стоун, — я бы хотел исповедаться. Вы не могли бы уделить мне несколько минут? Это очень срочно, я имею в виду мои грехи.

Потерев лоб, Патрик Дойль кивнул.

— Да-а, — пробормотал он, — то пусто, то густо; у меня сегодня уже побывали десять председателей правлений на исповеди. Ну, давайте. — Он слабо указал на альков, который выходил в его кабинет. — Садитесь и подключайтесь. Я буду слушать, пока я заполняю эти формы четыре-десять для Берлина.

Полный справедливого гнева, с дрожащими руками, Эдгар Стоун прикрепил электроды исповедывательного аппарата к своей голове и, взяв микрофон, начал исповедоваться. Бобины с пленкой медленно вращались, пока он говорил.

— Подвигнутый ложной жалостью, — сказал он, — я нарушил правило этого дома. Но меня волнует даже не само это действие, а мотивы его; это действие — результат ошибочного отношения к моим товарищам жильцам. Этот человек, мой сосед, мистер Ян Дункан, не справился со своим последним тестом, и я предвидел его исключение из «Адмирала Буратино». Я проникся к нему жалостью, так как подсознательно я тоже считаю себя неудачником и как житель этого дома, и как мужчина, поэтому я подделал результаты его теста, чтобы он мог остаться. Очевидно, мистеру Яну Дункану следует предложить новый тест, а тот, что я исправил, считать недействительным. — Он взглянул на священника, но не заметил никакой реакции.

Теперь о Дункане и его классическом кувшине позаботятся, подумал Стоун. К этому моменту аппарат проанализировал его исповедь. Он выбросил карточку, и Дойль поднялся, чтобы взять ее. После долгого и тщательного изучения ее содержания он пристально посмотрел на Стоуна.

— Мистер Стоун, — сказал он, — здесь говорится, что ваша исповедь вовсе не исповедь. Что у вас действительно на уме? Возвращайтесь и начинайте снова: вы недостаточно углубились и выдали не истинный материал. И я вам советую начать с того, что вы скрыли намеренно и осознанно.

— Такого нет, — сказал или, вернее, попытался сказать Стоун, его голос предал его, оцепенев от смятения. — М-мо-жет, я могу это обсудить лично с вами, сэр? Я действительно подделал результаты теста Яна Дункана — это факт. Теперь, возможно, мои мотивы…

Дойль прервал его:

— Вы разве не завидуете теперь Дункану? Как насчет его успеха с кувшином и Белым домом?

Наступило молчание.

— Может быть, — наконец проскрипел Стоун. — Но это не меняет того факта, что по всем правилам Ян Дункан не должен здесь жить; его следует исключить, каковы бы ни были мои мотивы. Проверьте это в Своде законов многоквартирных домов. Я знаю, там есть соответствующий раздел.

— Но вы не можете выйти отсюда не исповедавшись, — настаивал священник. — Вы должны удовлетворить машину. Вы пытаетесь добиться исключения вашего соседа для удовлетворения ваших собственных эмоциональных и психологических амбиций. Признайтесь в этом, и, возможно, тогда мы сможем обсудить, насколько Свод законов относится к Дункану.

Стоун простонал и снова присоединил сложную систему электродов к голове.

— Хорошо, — сказал он, — я ненавижу Яна Дункана потому, что он одарен, а я нет. Пусть я предстану перед судом из двенадцати моих соседей, которые решат, что за наказание мне полагается за мой грех, но я настаиваю, чтобы Яну Дункану дали новый тест! Я этого так не оставлю — у него нет права оставаться здесь, среди нас. Это неправильно как юридически, так и морально.

— По крайней мере сейчас вы честны, — сказал Дойль.

— На самом деле, — сказал Стоун, — мне нравится этот ансамбль; мне понравился их номер прошлым вечером. Но я должен поступать в интересах всего общества.

Ему показалось, что машина фыркнула в презрительной усмешке, когда выплевывала вторую карточку. Но, возможно, это было всего лишь его воображение.

— Вы раскрываетесь все глубже и глубже, — сказал Дойль, читая карточку. — Взгляните. — Он хмуро передал карточку Стоуну. — Ваша душа — это хаос путаных, амбивалентных мотивов. Когда вы исповедовались в последний раз?

— Мне кажется, в прошлом августе, — пробормотал Стоун, покраснев. — Тогда священником был отец Джонс. Да, должно быть, это было в августе. — На самом деле это было в начале июля.

— С вами предстоит много работы, — сказал Дойль, доставая сигарету и откидываясь на спинку кресла.

* * *

Первым номером программы в Белом доме они после долгих обсуждений и жарких споров решили исполнять Канцоне в Д Баха. Элу всегда она нравилась, несмотря на сложность исполнения, двойные паузы и все такое. От одной мысли о канцоне Ян Дункан начинал нервничать. Теперь ему хотелось, чтобы они решили исполнять гораздо более легкую Пятидесятую сюиту Чело без аккомпанемента. Но было слишком поздно. Всю информацию Эл уже послал секретарю по искусству Белого дома, мистеру Гарольду Слезаку.

Эл сказал:

— Ради Бога, не волнуйся, у тебя вторая партия. Ты не возражаешь?

— Нет, — ответил Ян. Действительно, это было некоторое облегчение: у Эла партия была гораздо труднее.

По периметру стоянки драндулетов номер три двигался папуула, пересекая тротуар, спокойный и вкрадчивый в поисках предполагаемого клиента. Было только десять утра, и еще не появился никто, кого бы стоило ухватить. Сегодня стоянка была расположена в холмистой местности Оуклэнда в Калифорнии, среди затененных деревьями улиц лучшего жилого района. Напротив стоянки Ян видел «Джо Льюис», поражающее своей странной архитектурой многоквартирное здание на тысячу единиц, в основном заселенное богатыми неграми. В утреннем солнце здание казалось особенно аккуратным и ухоженным. Перед входом патрулировала стража с ружьем и флагом, не позволяя войти никому, кто не жил в доме.

— Слезаку надо обсудить программу, — напомнил Эл. — Может, Николь не захочет слушать канцоне. У нее очень своеобразный вкус, и он меняется все время.

Ян представил, как Николь сидит в огромной кровати в розовой с оборками рубашке, завтрак стоит рядом с ней на подносе, а она просматривает программу концерта, представленную ей для одобрения. Она уже о нас слышала, подумал он. Она знает о нашем существовании. В таком случае мы действительно существуем. Как ребенок, которому необходимо показать матери, что он делает, мы стали существовать, приобрели какое-то значение благодаря лишь взгляду Николь.

А что будет, когда она отведет свой взор? — подумал он. Что будет с нами потом? Мы распадемся, канем в Лету? Обратно в хаос бесформенных атомов, откуда мы и пришли. В мир небытия. В мир, где мы до сегодняшнего момента и существовали.

— Она может вызвать нас «на бис», — сказал Эл. — Она даже может попросить об особой услуге. Я все разузнал, и, похоже, иногда она просит исполнить «Счастливого фермера» Шумана. Понял? Нам надо бы порепетировать «Счастливого фермера» на всякий случай. — Он задумчиво подул на кувшин.

— Я не могу, — резко сказал Ян, — не могу я продолжать. Все это слишком важно для меня. Что ни6удь случится: мы ей не понравимся и нас выкинут. И мы никогда этого не забудем.

— Слушай, — начал Эл, — у нас есть папуула. И это дает нам… — Он замолчал. Высокий, сутуловатый, немолодой уже человек в дорогом костюме из натурального серого волокна шел по тротуару. — Боже, это сам Люк, — сказал Эл. Он казался испуганным. — Я видел его всего дважды в жизни. Должно быть, что-то случилось.

— Лучше смотай папуулу, — сказал Ян. Папуула начал двигаться по направлению к Луни Люку.

— Я не могу, — сказал Эл, совершенно сбитый с толку. В отчаянии он нажимал на кнопки у пояса. — Он не реагирует.

Папуула дошел до Люка, тот нагнулся, поднял его с земли и, держа папуулу под мышкой, направился к стоянке.

— Он меня одолел, — сказал Эл, ошеломленно смотря на Яна.

Открылась дверь, и вошел Луни Люк.

— Нам доложили, что вы использовали его в свободное время в личных целях, — сказал он Элу. У него был низкий суровый голос. — Вас предупреждали, что этого делать нельзя: папуула принадлежит не оператору, а станции.

— Видишь ли, Люк, — сказал Эл.

— Вас следовало бы уволить, — сказал Люк, — но вы хороший продавец, и я вас оставлю. Однако вам придется работать без помощи. — Схватив папуулу еще крепче, он направился к двери. — Мое время дорого, мне надо уходить. — И тут он увидел кувшин Эла. — Это не музыкальный инструмент — это то, в чем держат виски.

— Послушай, Люк, это реклама, — сказал Эл. — Выступление перед Николь означает, что сеть стоянок драндулетов получит престиж. Понимаешь?

— Мне не нужен престиж, — сказал Люк, останавливаясь у двери. — Я не занимаюсь поставками Николь Тибодокс; пусть она управляет своим обществом так, как хочет, а я буду делать с драндулетами то, что я хочу. Она меня не трогает, и я ее не буду, меня это устраивает. И не порть ничего. Скажи Слезаку, что ты не можешь выступать, и забудь об этом; ни один нормальный взрослый мужчина не станет дудеть в пустые бутылки.

— Здесь ты не прав, — сказал Эл. — Искусство можно найти даже в самых обыкновенных вещах, например в этих кувшинах.

Ковыряя в зубах серебряной зубочисткой, Люк сказал:

— Теперь у вас нет папуулы, чтобы смягчить сердца Первого семейства. Подумайте лучше об этом. Вы что, надеетесь добиться успеха без папуулы? — Он ухмыльнулся.

Помолчав, Эл сказал Яну:

— Он прав. Нам помог папуула. Но, черт возьми, давай все равно попробуем.

— Ты смелый, — сказал Люк. — Но совершенно безмозглый. Все же ты мне нравишься. Теперь я вижу, почему ты всегда был первоклассным продавцом в моей фирме — ты не сдаешься. Бери папуулу на вечер твоего выступления, а наутро верни его мне. — Он кинул круглое, похожее на клопа существо Элу; поймав его, Эл прижал папуулу к груди, как подушку. — Может, это и будет хорошей рекламой для драндулетов, — задумчиво сказал Люк. — Но я знаю: Николь нас не любит. Слишком много людей улизнуло из ее рук при нашей помощи; мы — брешь в маминой крепости, и мама знает об этом. — Он снова ухмыльнулся, показав золотые зубы.

— Спасибо, Люк, — сказал Эл.

— Но управлять папуулой буду я, — сказал Люк. — Издалека. Я в этом немного опытнее тебя; кроме того, его создал я.

— Конечно, — сказал Эл, — у меня, кроме того, и руки будут заняты.

— Да, — сказал Люк. — Тебе понадобятся обе руки для твоей бутылки.

Что-то в тоне Люка не понравилось Яну Дункану. Чего он хочет,подумал он. Но в любом случае у него и его дружка Эла Миллера не было выбора: им нужен был папуула. И без сомнения, Люк грог бы прекрасно им управлять; он уже доказал свое превосходство над Элом только что, и, как сказал Люк, Эл будет занят музыкой. Но все же…

— Луни Люк, — сказал Ян, — вы когда-нибудь видели Николь? — Это была внезапная мысль, интуиция.

— Конечно, — сказал Люк. — Много лет назад. У меня были куклы на пальцах. Мы с отцом путешествовали, показывая кукольные представления. И в конце концов, мы играли и в Белом доме.

— И что? — спросил Ян.

— Ей… — Люк помолчал, — ей не понравилось. Сказала что-то насчет неприличности наших кукол.

И ты ее ненавидишь, понял Ян. Ты ей не простил.

— Так оно и было? — спросил он Люка.

— Нет, — ответил тот. — Правда, один акт был стриптизом. У нас были такие куклы — «девушки-грешницы». Но это всегда воспринималось нормально. Мой отец очень переживал, но мне было все равно. — Его лицо было непроницаемо.

Эл сказал:

— Что, Николь была уже тогда Первой леди?

— Да, — ответил Люк. — Она правит вот уже семьдесят три года, разве вы не знали?

— Это невозможно, — почти хором сказали Эл и Ян.

— Конечно, это так, — сказал Люк, — на самом деле она сейчас старуха. Должно быть, бабушка. Но я думаю, она все еще хорошо выглядит. Вы убедитесь, когда увидите ее.

— По ТВ… — сказал ошеломленный Ян.

— О да, — согласился Люк. — По ТВ ей дашь двадцать лет. Но обратитесь к историческим книгам… Правда, они запрещены всем, кроме Хранителей. Я имею в виду настоящие исторические тексты; не те, что вам дают для прохождения ваших тестов. Как только вы туда заглянете, вы сможете вычислить сами. Все факты там. Где-то похоронены.

Эти факты ничего не значат, подумал Ян, если ты своими собственными глазами видишь, что она молода. А мы видим это каждый день.

Люк, ты лжешь, подумал он. Мы знаем, мы все знаем. Мой друг Эл видел ее, он бы сказал, если бы она была не такой. Ты ее ненавидишь, вот в чем причина. Потрясенный, он повернулся спиной к Люку, он не хотел иметь с ним ничего общего. 73 года правления — тогда ей где-то 90 теперь. Он вздрогнул от этой мысли, попытался отогнать ее.

— Удачи вам, ребята, — сказал Люк, жуя зубочистку.

* * *

Очень плохо, подумал Эл Миллер, что государство так разделалось с этими психоаналитиками. Он взглянул в противоположный угол своего офиса, где сидел его закадычный друг Ян Дункан. Потому что ты в плохом состоянии, подумал Эл. Но один из них все же остался, он слышал об этом по ТВ. Доктор Саперс или что-то вроде этого.

— Ян, — сказал он, — тебе требуется помощь. Ты не сможешь играть на кувшине для Николь в таком состоянии.

— Я буду в порядке, — коротко сказал Ян.

Эл сказал:

— Когда-нибудь ты был у психиатра?

— Пару раз. Давно.

— Как ты думаешь, они лучше химической терапии?

— Хуже ее нет.

Если он один психоаналитик, практикующий в Штатах, подумал Эл, без сомнения, он перегружен. Видимо, он не сможет взять новых пациентов.

— Однако, черт возьми… — Он нашел номер, набрал его.

— Ты кому звонишь? — подозрительно спросил его Ян.

— Доктору Саперсу, последнему…

— Я знаю. Для кого? Для тебя? Меня?

— Может, для нас обоих, — сказал Эл.

— Но в основном для меня.

Эл не ответил. На экране появился образ девушки — у нее была прекрасная высокая грудь, — и он услышал: «Офис доктора Саперса».

— Доктор принимает новых пациентов? — спросил Эл, изучающе глядя на нее.

— Да, принимает, — ответила девушка энергичным официальным голосом.

— Отлично! — сказал довольный, хотя и удивленный Эл. — Мы с партнером хотели бы прийти, когда это будет возможно. Чем быстрее, тем лучше. — Он продиктовал ей их имена.

— Как насчет пятницы, в девять тридцать утра? — спросила девушка.

— Решено, — сказал Эл. — Большое спасибо, мисс. — Он резко положил трубку. — Мы попали! — сказал он Яну. — Теперь мы сможем отбросить все волнения при помощи специалиста, способного оказать квалифицированную помощь. Слушай, к разговору об образе матери, — ты видел эту девушку? Потому что…

— Ты можешь идти, я не пойду, — сказал Ян.

Эл спокойно ответил:

— Если ты не пойдешь, я не буду играть в Белом доме. Поэтому тебе лучше пойти.

Ян уставился на него.

— Да-да, я так и сделаю, — сказал Эл.

Было долгое неловкое молчание.

— Я пойду, — сказал Ян. — Но только один раз. Только в пятницу.

— Ну это как доктор скажет.

— Послушай, — сказал Ян, — если Николь Тибодокс девяносто лет, мне не поможет ни один психотерапевт.

— Ты так сильно к ней относишься? К женщине, которую ни разу не видел? Это шизофрения. Потому что дело в том, что ты вовлечен в… — Эл махнул рукой. — Это иллюзия. Что-то синтетическое, нереальное.

— А что реально и что нереально? Для меня она более реальна, чем что-либо еще, даже чем ты. Даже чем я и моя жизнь.

— Ну и ну… — сказал Эл. Он был поражен. — Что ж, во всяком случае, у тебя есть ради чего жить.

— Да, — сказал Ян и кивнул.

— Посмотрим, что скажет в пятницу Саперс, — сказал Эл. — Мы спросим, насколько это шизофрения — если это так. — Он вздрогнул. — Может, я ошибаюсь.

А может, это мы с Люком ненормальные, подумал он. Для него Люк, например, был гораздо более реальным, более влиятельным фактором, чем Николь Тибодокс. Но он видел Николь живьем, а Ян нет. Вот в этом и была разница, хотя он не был уверен, почему так.

Он взял кувшин и снова начал упражняться. И через некоторое время к нему присоединился Ян Дункан.

Глава 10

Армейский майор, худой, маленький, подтянутый, сказал:

— Фрау Тибодокс, разрешите вам представить рейхсмаршала господина Германа Геринга.

Человек плотного сложения, одетый в невероятно белую мантию в стиле тоги, держащий на кожаном поводке то, что оказалось львенком, вышел вперед и сказал по-немецки:

— Рад встрече с вами, миссис Тибодокс.

— Рейхсмаршал, — сказала Николь, — вы знаете, где вы сейчас находитесь?

— Да, — кивнул Геринг. Обращаясь к львенку, он строго сказал по-немецки: — Спокойно, Марси, — и потрепал его успокаивающе.

Все это наблюдал Бертольд Гольтц. Он переместился немного вперед во времени при помощи собственного аппарата фон Лессингера, он потерял терпение, ожидая, когда Николь переместит Геринга. И вот оно состоялось, или, точнее, вот как оно будет через семь часов.

* * *

Обладая аппаратом фон Лессингера, было легко проникать в Белый дом, несмотря на охрану НП; Гольтц так же просто побывал в прошлом, когда еще не было Белого дома, и потом вернулся в ближайшее будущее. Он уже проделывал подобные штуки несколько раз и будет делать еще; он знал это, потому что побывал уже и в собственном будущем. Все это его забавляло; он не только мог свободно видеть Николь, но и свободно видеть себя в прошлом и в будущем, выражаясь потенциально скорее, чем реально. Для него разворачивалась перспектива «может быть».

Они поладят, решил Гольтц. Николь и Геринг. Рейхсмаршал, взятый сперва из 1941, а затем из 1944 года; ему покажут разрушенную Германию 1945 года, он увидит конец нацистов, увидит себя на скамье подсудимых в Нюрнберге и, наконец, свое собственное самоубийство ядом, принесенным в свече для прямой кишки. Это произведет на него впечатление, мягко говоря. Не трудно будет добиться сделки; нацисты даже в нормальном состоянии всегда были мастерами сделок.

Несколько видов чудесного оружия из будущего появляются в конце Второй мировой войны, и эпоха варварства будет длиться не тринадцать лет, а, как клялся Гитлер, тысячу. Смертельный луч, лазерные лучи, водородные бомбы с радиусом сто мегатонн… все это значительно помогло бы вооруженным силам Третьего рейха. Плюс, конечно, А-1, или А-2, или, как их там называли союзники, В-1 и В-2. Теперь бы нацисты получили А-3, А-4 и дальше без границ, если надо.

Гольтц нахмурился. Потому что вдобавок к этой другие мрачные возможности распространялись параллельно почти оккультной темноте, окружавшей их. Что представляли собой эти менее вероятные варианты будущего? Опасные и все же наверняка лучшие варианты, чем этот, ясный путь, дорога, усыпанная чудесным оружием…

— Эй ты, там, — окликнул его человек из НП, неожиданно заметив Гольтца, прятавшегося в углу зала Болотной Орхидеи. Стража моментально выхватила пистолеты и прицелилась.

Конференция между Николь Тибодокс, Герингом и четырьмя военными советниками неожиданно прервалась. Все повернулись к Гольтцу и человеку из НП.

— Фрау, — произнес Гольтц, пародируя приветствие Геринга. Он уверенно вышел вперед; в конце концов, он предвидел и это при помощи аппарата фон Лессингера. — Вы знаете, кто я. Привидение на пиру. — Он усмехнулся. Но, конечно, в Белом доме тоже был аппарат фон Лессингера, они предвидели это, как и он. Во всем этом был элемент фатальности. Этого нельзя было избежать, здесь не было никаких альтернативных путей… Гольтц и не хотел бы, чтоб они здесь были. Он давно выяснил, что в конечном счете для него не было будущего в анонимности.

— Не сейчас, Гольтц, — холодно сказала Николь.

— Сейчас, — возразил Гольтц, направляясь прямо к ней. Человек из НП взглянул на нее в поисках указаний, он казался в высшей степени растерянным. Николь с раздражением отмахнулась от него.

— Кто это? — спросил рейхсмаршал, изучая Гольтца.

— Просто бедный еврей, — сказал Гольтц, — не такой, как Эмиль Старк, которого, как я заметил, сегодня здесь нет, несмотря на ваше, Николь, обещание. Существует очень много бедных евреев, рейхсмаршал. Как в ваше, так и в наше время. У меня нет никаких культурных или экономических ценностей, которые вы могли бы конфисковать, ни предметов искусства, ни золота, уж извините. — Он уселся за стол переговоров и налил себе стакан холодной воды из стоявшего рядом кувшина.

— Ваш зверек Марси злой?

— Нет, — ответил Геринг, привычно потрепав львенка. Он сел, посадив львенка на стол перед собой; тот послушно свернулся калачиком, полуприкрыл глаза.

— Мое присутствие, — сказал Гольтц, — мое еврейское присутствие нежелательно. Интересно, почему здесь нет Эмиля Старка. Почему, Николь? — Он посмотрел на нее. — Вы боялись оскорбить рейхсмаршала? Странно… Между прочим, Гиммлер имел дело с евреями в Венгрии через Эйхмана. И в Люфтваффе рейхсмаршала есть еврейский генерал, некто генерал Мильх. Это так, герр рейхсмаршал? — Он повернулся к Герингу.

— Я не знал этого о Мильхе, — с недовольным видом ответил Геринг, — он хороший человек — вот что я могу сказать.

— Вот видите, — сказал Бертольд Гольтц Николь, — герр Геринг привык иметь дело с евреями. Правда, герр Геринг? Вы можете не отвечать; я это видел своими глазами.

Геринг кисло на него посмотрел.

— Теперь о сделке… — начал Гольтц.

— Бертольд, — резко прервала его Николь, — убирайтесь отсюда! Я позволила вашим уличным забиякам свободно бродить везде — я это прекращу, если вы станете нам мешать. Вы знаете, какую цель я преследую. Вы же первый должны были 6 м одобрить это.

— Но я не одобряю, — сказал Гольтц.

Один из советников резко тявкнул:

— Почему нет?

— Потому что, — сказал Гольтц, — как только нацисты с вашей помощью выиграют Вторую мировую войну, они тут же уничтожат всех евреев. И не только в Европе и в России, но и в Англии, в США, в Латинской Америке тоже. — Он говорил спокойно. В конце концов, он видел это, испытал при помощи своего аппарата фон Лессингера, несколько из самых ужасных вариантов будущего. — Вспомните, целью нацистов в Мировой войне было уничтожение Вечного жида, это не было просто побочным продуктом.

Наступила тишина.

— Теперь действуй, — сказала Николь человеку из НП.

Тот прицелился и выстрелил в Гольтца.

Гольтц, отлично все рассчитав, в тот самый момент, когда пистолет наводился на него, вступил в контакт с эффектом фон Лессингера, окружавшим его. Вся сцена со всеми ее участниками стала мутной и совсем исчезла. Он остался в той же комнате Болотной Орхидеи, но людей уже не было. Он был один и все же среди неуловимых призраков будущего, собранных вместе аппаратом.

Перед ним проходила как будто процессия душевнобольных. Психокинетик Роберт Конгротян, попавший в роковые ситуации, сперва со своими ритуалами омовений, а затем с Уайлдером Пемброуком; этот представитель НП что-то сделал, но Гольтц не мог понять что. Затем он увидел себя, сперва обладающим огромной властью, а затем неожиданно, непостижимо — мертвым. Николь тоже проплыла мимо него в нескольких совершенно новых образах, которые он не мог осознать. Казалось, везде в будущем царила смерть, ожидала каждого. Что это значило? Галлюцинация? Крушение уверенности, казалось, ведет прямо к Роберту Конгротяну. Это было действие психокинетической силы, искривление ткани будущего, осуществляемое парапсихологическим талантом человека.

Если бы Конгротян знал, подумал Гольтц. Сила такого сорта — тайна даже для ее обладателя. Конгротян, запутавшийся в тумане собственной умственной болезни, совершенно не способный выступать и все же существующий, все же принимающий огромные размеры на ландшафте завтрашних дней, дней, которые впереди. Если бы я только мог проникнуть туда, понял Гольтц. Этот человек, который является, станет главной загадкой для всех нас… Тогда бы я все понял. Будущее не состояло бы из неопределенных теней, растворенных в конфигурациях, которые обычный разум — во всяком случае мой — никогда не сможет распутать.

* * *

В своей комнате в нейропсихиатрическом госпитале «Цель Франклина» Роберт Конгротян громко объявил:

— Теперь я совершенно невидим.

Он вытянул свою руку вверх и ничего не увидел.

— Свершилось, — добавил он, но не услышал и своего голоса, его тоже нельзя было воспринимать. — Что мне теперь делать? — спросил он четыре стены комнаты. Ответа не последовало. Конгротян был совершенно один; у него больше не было никакого контакт с той жизнью.

Мне нужно отсюда выбираться, решил он. Поискать помощи — здесь мне не помогут; они не смогли остановить процесс.

— Я отправляюсь в Дженнер. Повидаюсь с сыном.

Не было смысла искать доктора Саперса или любого другого врача, ориентированного на химиотерапию или нет. Период поисков терапии прошел. А теперь — новый период. В чем же он заключался? Он еще не знал. Однако он скоро узнал бы. Если бы прожил этот период. А как он мог это сделать, когда во всех смыслах он уже умер?

— Все, — сказал он себе. — Я умер. И все же я еще жив.

Здесь была тайна. Этого он не понимал.

Возможно, подумал он, то, что я должен искать, это возрождение.

Без всяких усилий — в конце концов, его никто не мог увидеть — он вышел из комнаты и прошел по коридору до лестницы, спустился и вышел из больницы через боковой выход. Теперь он шел по тротуару незнакомой улицы где-то в холмистом районе Сан-Франциско, окруженной очень высокими многоквартирными домами, многие из которых были построены еще до Третьей мировой войны.

Избегая ступать в трещины цементной мостовой, он скрывал пока шлейф гибельного запаха, который иначе оставался бы в его следах. Должно быть, мне лучше, решил он. Я нашел хотя бы временное средство очищения, чтобы перевесить мой запах тела. И не учитывая тот факт, что он все-таки был невидим…

Как же я буду играть на пианино? — спросил он себя. Очевидно, это конец моей карьеры.

И тут он вдруг вспомнил Мерилла Джадда, химика из АО «Химия». Джадд собирался мне помочь, вспомнил он. Я совершенно об этом забыл из-за волнения, вызванного моей невидимостью.

Я могу поехать в АО «Химия» на такси.

Он окликнул такси, которое проезжало мимо, но его не заметили. Разочарованный, он смотрел ему вслед. Я думал, что меня еще различают чисто электронные, сканирующие приборы, подумал он. Однако очевидно, что это не так.

Могу ли я дойти пешком до какого-нибудь филиала АО «Химия»? — спросил он себя. Думаю, что мне придется это сделать. Потому что я, конечно, не могу воспользоваться общественным транспортом, это будет непорядочно по отношению к другим.

Джадду придется нелегко со мной, подумал он. Он должен будет не только искоренить мой страх запаха тела, но и снова сделать меня невидимым. Обескураженность и уныние заполнили сознание Конгротяна. Они не могут этого сделать, понял он. Это слишком трудно, это безнадежно. Мне просто придется пытаться возродиться дальше. Когда я увижу Джадда, я спрошу его об этом: что может АО «Химия» сделать для меня в этом плане. В конце концов, после «Карпа» они самая могущественная экономическая организация во всех Штатах. Мне придется вернуться в СССР и там искать еще более мощное экономическое предприятие.

АО «Химия» так гордится своей химической терапией. Посмотрим, есть ли у них лекарство, способствующее возрождению.

Так он думал и шел вперед по тротуару, избегая расщелин в мостовой, когда вдруг заметил, что у него на пути что-то лежит. Животное, плоское, как тарелка, оранжевое в черную крапинку, с дрожащими антеннами. И в тот же самый момент в его мозгу появилась мысль: «Возрождение… да, новая жизнь. Начни снова в новом мире».

Марс!

Конгротян резко остановился и сказал:

— Ты прав.

Там, на тротуаре, перед ним был папуула. Он оглянулся и, конечно, увидел притон драндулетов, припаркованный неподалеку; сверкающие машины переливались на солнце. В центре стоянки, в небольшом здании офиса сидел оператор, и Конгротян шаг за шагом направился туда. Вслед за ним шел папуула и одновременно общался с ним:

— Забудьте АО «Химия»… Они ничего не могут для вас сделать.

Правильно, подумал Конгротян. Уже слишком поздно. Если бы еще недавно Джадд приехал к нему с чем-нибудь, все было бы иначе. Но теперь… и тут он понял. Папуула мог его видеть. Или, по крайней мере, мог еще ощущать каким-то органом или самосознанием, в каком-то размере или как-то еще. И — он не возражал против его запаха.

— Вовсе нет, — говорил ему папуула. — По мне, так у вас замечательный запах. У меня нет никаких жалоб, абсолютно никаких.

Останавливаясь, Конгротян сказал:

— На Марсе будет так же? Они смогут меня увидеть — или хотя бы ощущать меня, — и я их никак не обижу?

— На Марсе нет реклам Теодора Нитца, — дошли до него мысли папуулы, обосновываясь в его жаждущем мозгу. — Там вы постепенно избавитесь от этой порчи. В этом чистом, нетронутом окружении. Входите в контору, мистер Конгротян, и поговорите с мистером Миллером, нашим торговым представителем. Он жаждет вам помочь. Он здесь, чтобы вам услужить.

— Да, — сказал Конгротян и открыл дверь конторы. Там уже ожидал другой покупатель: продавец заполнял для него контракт. Высокий, худой, лысеющий мужчина, который казался беспокойным и скованным; он взглянул на Конгротяна и немного отодвинулся. Его оскорбил запах.

— Извините, — промямлил Конгротян.

— Теперь, мистер Страйкрок, — говорил первому покупателю продавец, — если вы подпишите здесь… — Он перевернул бланк на другую сторону и протянул перьевую ручку.

Покупатель резким движением подписал, затем отступил назад. Было видно, что он дрожит от напряжения.

— Важный момент, когда вы решаетесь, — сказал он Конгротяну. — У меня бы никогда не хватило смелости, но мне посоветовал психиатр. Сказал, что для меня это будет лучшим выходом.

— Кто ваш психиатр? — с естественным интересом спросил Конгротян.

— Сейчас есть только один. Доктор Эгон Саперс.

— И мой тоже! — воскликнул Конгротян. — Отличный человек. Я только что с ним разговаривал.

Теперь покупатель внимательно изучал лицо Конгротяна. Затем очень медленно и старательно произнес:

— Вы — тот, кто звонил по телефону. Вы звонили доктору Саперсу, когда я был в кабинете.

Продавец прервал их.

— Мистер Страйкрок, если хотите пройти со мной, то я могу провести с вами инструктаж по управлению самолетом, на всякий случай. И вы сможете выбрать любой. — Обращаясь к Конгротяну, он сказал: — Будьте добры, подождите.

Заикаясь, Конгротян спросил:

— Вы можете меня видеть?

— Я могу увидеть каждого, — сказал продавец. — У меня достаточно времени. — И он вышел из офиса вместе со Страйкроком.

— Успокойтесь, — сказал папуула в сознании Конгротяна; он остался в конторе, определенно чтобы составить ему компанию. — Все хорошо. Мистер Миллер как следует позаботится о вас, и очень, очень скоро. — Он мурлыкал и убаюкивал его. — Все будет отлично, — напевал он.

Вдруг в контору вошел покупатель, мистер Страйкрок.

— Теперь я вспомнил, кто вы! — сказал он, обращаясь к Конгротяну. — Вы знаменитый пианист, который всегда играет для Николь в Белом доме. Вы — Роберт Конгротян!

— Да, — подтвердил Конгротян, польщенный тем, что его узнали. Однако на всякий случай он осторожно отодвинулся от Страйкрока, чтобы не обидеть его.

— Удивительно, — сказал он, — что вы можете меня видеть: совсем недавно я стал совершенно невидимым… Фактически именно это я и обсуждал с Эгоном Саперсом по телефону. В данный момент мне требуется возродиться. Вот почему я собираюсь иммигрировать. Совершенно очевидно, что здесь, на Земле, мне не на что надеяться.

— Я вас понимаю, — сказал Страйкрок, кивая. — Я совсем недавно бросил работу, меня здесь больше ничто не удерживает, ни брат, ни… — Он замолчал, его лицо помрачнело. — Никто. Я живу один. У меня никого нет.

— Послушайте, — сказал Конгротян прерывисто. — Почему бы нам не уехать вместе? Или мой фобический запах тела вас очень оскорбляет?

Казалось, Страйкрок не понял, что он имел в виду.

— Вместе иммигрировать? Вы хотите сказать, владеть одним участком земли как партнеры?

— У меня масса денег, — сказал Конгротян, — от моих концертов. Я легко могу финансировать и вас, и себя. — Определенно деньги интересовали его в последнюю очередь. И, возможно, он мог бы помочь этому Страйкроку, который, в конце концов, только что бросил работу.

— Может, мы и могли бы что-нибудь придумать, — задумчиво сказал Страйкрок, кивая головой. — На Марсе будет чертовски одиноко; у нас не будет никаких соседей за исключением двойников. А я уже столько их насмотрелся, что мне хватит до конца жизни.

Продавец, мистер Миллер, вернулся в офис слегка встревоженный.

— Нам нужен только один драндулет, — сказал ему Страйкрок. — Мы с Конгротяном уезжаем вместе как партнеры.

— Тогда я покажу вам модель чуть побольше, — философски пожав плечами, сказал мистер Миллер. — Семейную модель. — Он открыл дверь офиса, и Чак с Конгротяном вышли на площадку. — Вы знакомы? — спросил Миллер.

— Познакомились сейчас, — сказал Страйкрок. — Но у нас обоих одна проблема: мы, так сказать, незаметны, невидимы здесь, на Земле.

— Это правда, — вставил Конгротян. — Я стал совершенно невидим человеческому глазу: очевидно, настало время иммигрировать.

— Да, если дело в этом, я бы с вами согласился, — согласился мистер Миллер.

* * *

Человек по телефону сказал:

— Меня зовут Мерилл Джадд. Я из АО «Химия», извините, что беспокою…

— Продолжайте, — сказала Жанет Раймер, усаживаясь за маленький, аккуратный, идиосинкразически оформленный стол. Она кивнула своей секретарше, которая тут же закрыла дверь, приглушив звуки и шум, доносившиеся из внешних коридоров Белого дома. — Вы говорите, что это касается Роберта Конгротяна.

— Верно. — На экране миниатюрное изображение лица Мерилла Джадда кивнуло. — И по этой причине мне пришло в голову связаться с вами из-за тесного контакта Конгротяна с Белым домом. Мне показалось реальным, что вас это заинтересует. Полчаса назад я пытался навестить Конгротяна в нейропсихиатрической больнице «Цель Франклина» в Сан-Франциско. Его там нет. Медперсонал не мог его найти.

— Понятно, — сказала Жанет Раймер.

— Определенно, он очень болен.

— У вас есть еще информация для нас? Если нет, то я бы хотела уже принять меры по тому, что вы сказали.

У психохимика из АО «Химия» больше не было информации. Он повесил трубку, и Жанет набрала номер внутренней линии, пытаясь связаться с несколькими станциями Белого дома, пока наконец ей не удалось связаться со своим непосредственным шефом Гарольдом Слезаком.

— Конгротян ушел из больницы и пропал. Бог знает куда он мог уйти, может, обратно в Дженнер — конечно, это следует проверить. Честно говоря, я думаю, что надо подключать НП: Конгротян нам очень важен.

— Важен, — повторил Слезак, наморщив нос. — Ну, скажем лучше, что он нам нравится. Мы бы предпочли с ним не расставаться. Я раздобуду разрешение Николь подключить полицию — думаю, вы правы в оценке ситуации.

Слезак безо всяких дружелюбных формальностей прекратил разговор. Жанет тоже повесила трубку.

Она сделал все, что могла; теперь от нее ничего не зависело.

Следующее, что она поняла, — это что в ее кабинете находился представитель НП с записной книжкой в руках. Уайлдер Пемброук — она мельком встречалась с ним несколько раз, когда он занимал менее высокие посты, — уселся напротив нее и начал записывать.

— Я уже связался с «Целью Франклина». Уполномоченный задумчиво на нее посмотрел. — Похоже, что Конгротян позвонил доктору Саперсу. Вы знаете, кто это: единственный оставшийся психоаналитик. После этого мало что известно. Вы знаете, Конгротян встречался со Саперсом?

— Да, конечно, — сказала Жанет. — Какое-то время.

— Куда он пойдет, как вы думаете?

— Если не в Дженнер…

— Там его нет. В той области есть наши люди.

— Тогда не знаю. Спросите Саперса.

— Это мы и делаем, — сказал Пемброук.

Она рассмеялась:

— Может, он присоединился к Бертольду Гольтцу?

Представитель совершенно не поддержал ее настроения, с суровым непроницаемым лицом он сказал:

— Это, конечно, мы учтем. Имеется также возможность, что он удрал на одну из стоянок Луни Люка, один из передвигающихся по ночам притонов драндулетов. Похоже, они появляются каким-то образом в нужном месте и в нужное время… Бог знает как им удается. Из всех вариантов… — Пемброук обращался наполовину к себе самому; он казался очень взволнованным. — Насколько я понимаю, это самое худшее.

— Конгротян никогда не поедет на Марс, — сказала Жанет. — Там нет спроса на его талант; им не нужны пианисты для концертов. А под его эксцентричной артистической оболочкой скрывается холодный расчет. И об этом он наверняка знает.

— Может, он перестал играть, — сказал Пемброук. — Сменил на что-нибудь лучшее.

— Интересно, каким фермером может стать психокинетик.

Пемброук сказал:

— Возможно, именно об этом сейчас думает сам Конгротян.

— Мне… кажется, что он захочет взять жену и сына.

— Может, и нет. Может, в этом все и дело. Вы видели мальчика? Отпрыска? Вы знаете о районе Дженнера и что там случилось?

— Да, — глухо сказала она.

— Тогда вы понимаете…

Оба замолчали.

Ян Дункан как раз усаживался в удобное кожаное кресло напротив доктора Саперса, когда взвод Национальной полиции ворвался в кабинет.

— Вам придется заняться лечением чуть позже, — сказал молодой, с острым подбородком командир взвода, быстро показывая доктору Саперсу свое удостоверение. — Роберт Конгротян исчез из «Цели Франклина», и мы пытаемся его найти. Он не связывался с вами?

— С тех пор как покинул больницу — нет, — сказал доктор Саперс. — Он позвонил мне до этого, когда был еще в…

— Это мы знаем. — Полицейский посмотрел на Саперса. — Каковы шансы того, что Конгротян присоединился к «Сынам Службы»?

— Никаких, — не задумываясь, ответил Саперс.

— Хорошо. — Полицейский записал это. — Как вы считаете, мог ли он податься к людям Луни Люка? Иммигрировал или пытался это сделать при помощи драндулетов?

— Думаю, все шансы — за, — ответил доктор после долгой паузы. — Ему нужно уединение, и он постоянно его ищет.

Командир НП закрыл записную книжку, повернулся к взводу и сказал:

— Все, придется закрывать все стоянки. — Он сказал в свое портативное переговорное устройство: — Доктор Саперс подтверждает версию со стоянками Люка, а не с «Сынами Службы». Я думаю, нам следует прислушаться к нему; похоже, доктор уверен. Проверьте тут же всю область Сан-Франциско, посмотрите, не показалась ли стоянка там. Спасибо. — Он отключил связь, а затем сказал доктору Саперсу: — Спасибо за помощь. Если он появится у вас, дайте нам знать. — И он положил на стол доктора свою визитку.

— Будьте с ним поосторожней, — сказал доктор Саперс, — если вы все же его Найдете. Он очень, очень болен.

Человек из НП взглянул на него, чуть улыбнулся, затем со своим взводом покинул кабинет. Дверь за ними закрылась. Ян Дункан и доктор Саперс снова остались одни.

Странным хриплым голосом Ян Дункан сказал:

— Мне придется прийти к вам в другой раз. — Он неуверенно поднялся. — До свидания.

— Что случилось? — спросил доктор Саперс, тоже поднимаясь.

— Мне нужно идти. — Ян Дункан порывисто направился к двери, с трудом открыл ее и исчез; дверь громко хлопнула.

Странно, подумал доктор Саперс. Этот человек (кажется, Дункан?) не успел даже начать рассказывать о своих проблемах. Почему его так расстроило появление НП?

Подумав и не найдя ответа, доктор Саперс снова уселся в кресло и позвонил Аманде Коннорс, чтобы она впустила следующего пациента. Вся приемная была наполнена людьми, мужчины (и многие женщины) исподтишка наблюдали за Амандой, за каждым ее движением.

— Да, доктор, — послышался приятный голос Аманды, который показался доктору более приятным, чем обычно.

* * *

Выйдя из клиники доктора, Ян Дункан стал бешено искать такси. Эл был там, в Сан-Франциско; он знал это. Эл дал ему график и места, где будет останавливаться стоянка номер три. Они схватят Эла. Это будет конец Дункана и Миллера и их классических кувшинов.

Лоснящееся, новенькое такси окликнуло его:

— Эй, могу вам помочь?

— Да, — задыхаясь, сказал Дункан и рванул на полосу движения навстречу такси.

У меня есть шанс, подумал он, когда такси помчалось в направлении, которое он ему задал. Но они окажутся там быстрее меня. Или нет? Полиции придется прочесывать весь город, квартал за кварталом, в то время как он знал и направлялся точно в то место, где можно найти стоянку номер три.

Возможно, у него все же имелся шанс — правда, очень небольшой.

Если тебя возьмут, Эл, сказал он сам себе, это будет и мой конец. Я не могу сделать это один. Я или примкну к Гольтцу, или умру, сделаю что-нибудь ужасное в этом роде. Неважно что.

Глава 11

Нэт Флиджер лениво подумал, была ли у друпаков этническая музыка. ГЭМ всегда беспристрастно интересовалась и такой музыкой. Но все же у них здесь была другая задача; перед ними был дом Ричарда Конгротяна, бледно-зеленое деревянное строение в три этажа. Перед домом — невероятно — росло старинное, коричневое, неухоженное, растрепанное пальмовое дерево…

— Приехали, — пробормотала Молли.

Древнее такси замедлило ход, выдало нерешительный грохочущий звук и затем полностью заткнулось. Оно подгребло к стоянке и наступила полная тишина. Нэт прислушался к ветру, проходящему где-то далеко сквозь деревья, и к тихому ритму дождя-тумана, который был везде: стучал по машине, по листве, по запущенному старому деревянному дому с верандой, заклеенной просмоленной бумагой, и множеству маленьких квадратных окошек, многие из них были вдребезги разбиты.

Джим-Планк зажег свою «Корону Корону» и сказал:

— Никаких признаков жизни.

Это было правдой. Итак, очевидно, Гольтц не ошибался.

— Мне кажется, — сказала Молли, — мы попали в силок для диких гусей. — Она открыла дверь машины и осторожно выпрыгнула наружу. Земля под ее ногами зачавкала, как в болоте. Она скорчила рожу от отвращения.

— Друпаки, — сказал Нэт. — Мы всегда сможем записать музыку друпаков. Если она у них вообще есть. — Он тоже вылез и встал рядом с Молли; они оба смотрели на старый деревянный дом, никто не произносил ни слова. Картина была, без сомнения, печальная. Руки в карманах, Нэт направился к дому. Он ступил на дорожку из гравия, которая проходила между старыми фуксиями и камелиями. Молли шла за ним. Джим остался в машине.

— Давайте разберемся со всем этим и уедем отсюда, — сказала Молли и вздрогнула. Она ужасно замерзла в своей яркой хлопковой блузке и шортах. Нэт обнял ее. — Это еще зачем? — спросила она.

— Ни за чем. Просто ты мне вдруг очень понравилась. Мне сейчас понравится все что угодно, что не хлюпает и не течет. — Он легонько прижал ее к себе. — Разве тебе так не лучше?

— Нет, — сказала Молли, — а может, и да; я не знаю. — Она казалась раздраженной. — Ради Бога, иди на крыльцо и постучи! — Отстраняясь от него, она подтолкнула его вперед.

Нэт взобрался по скользким деревянным ступенькам на крыльцо и позвонил.

— Меня тошнит, — сказала Молли. — Почему?

— Влажность. — Нэт тоже чувствовал ее навязчивость, давящую вездесущность, он едва мог дышать. Он подумал, как погода будет влиять на Ганимедову форму жизни, из которой состояло его записывающее устройство. Оно любило влагу, и, возможно, оно здесь будет процветать. Может, «Ампек Ф-а2» могла бы даже жить здесь самостоятельно, совершенно точно выжила бы в мокром лесу. Это окружение, понял он, для нас более чуждо, чем среда на Марсе. Это была здравая мысль, что Марс ближе к Сиюане, чем Дженнер. Если говорить об экологии.

Дверь открылась. Перед ним, закрывая проход, стояла женщина в бледно-желтой сорочке. Она спокойно смотрела на него, ее карие глаза — чуть насторожены.

— Миссис Конгротян? — спросил он. Бэт Конгротян была привлекательной. У нее светло-коричневые волосы, длинные, перевязанные сзади лентой. Ей могло быть около тридцати или чуть за тридцать. В любом случае она очень стройна, с хорошей осанкой. Он обнаружил, что изучает ее с интересом и уважением.

— Вы из студии звукозаписи? — Ее низкий голос звучал совершенно ровно, без всякого выражения. — Мистер Дондолдо позвонил мне и сказал, что вы в пути. Очень жаль. Вы можете войти, если хотите, но Роберта нет дома. — Она шире распахнула дверь. — Роберт в больнице, в Сан-Франциско.

Боже, подумал он. Какое невезение. Он обернулся к Молли, и они молча переглянулись.

— Пожалуйста, входите, — сказал Бэт Конгротян. — Позвольте я приготовлю вам кофе или обед или что-нибудь, прежде чем вы отправитесь обратно: дорога такая дальняя.

Нэт сказал Молли:

— Пойди скажи Джиму. Я воспользуюсь приглашением миссис Конгротян. Я бы выпил чашечку кофе.

Повернувшись, Молли направилась назад.

— Вы выглядите усталым, — сказала Бэт Конгротян. — Вы мистер Флиджер? Я записала имя, мне дал его мистер Дондолдо. Я знаю, что если бы Роберт был здесь, он был бы рад записаться у вас; вот почему это все очень неудачно. Жаль. — Она проводила его в гостиную. Она была темной и прохладной, заставленной плетеной мебелью. Но по крайней мере сухой. — Что-нибудь выпьете? — спросила она. — Как насчет джина с тоником? Или у меня есть скотч. Как насчет скотча со льдом?

— Спасибо, — сказал Нэт. — Просто кофе. — Он рассматривал фотографию на стене; на ней мужчина раскачивал маленького мальчика на высоких металлических качелях. — Это ваш сын? — Но женщина уже ушла. Он подошел поближе. У мальчика на фотографии была челюсть друпака. За ним появились Молли и Джим Планк. Он махнул им, и они тоже стали рассматривать фотографию.

— Музыка, — сказал Нэт. — Интересно, есть ли у них какая-нибудь музыка.

— Петь они не могут, — сказала Молли. — Какое там пение, если и говорить-то не умеют? — Она отошла от фотографии, подошла к окну и, скрестив руки, смотрела на пальму во дворе. — Ну что за уродливое дерево, — она повернулась к Нэту, — правда?

— Я думаю, — сказал он, — что в мире есть место для всех.

— Я согласен, — спокойно сказал Джим Планк.

Вернувшись в гостиную, Бэт Конгротян спросила у Молли и Джима Планка:

— Что вы будете? Кофе? Что-нибудь спиртное? Или что-нибудь поесть?

Они стали совещаться.

* * *

В его офис в административном зданий производства «Карп и сыновья» филиала в Детройте позвонила жена Винса Страйкрока — или, скорее, его бывшая жена — Джули. Теперь Джули Апплеквист — как в те времена, когда они встретились.

Она хорошо выглядела, но была очень взволнованна и рассеянна. Джули сказала:

— Винс, этот твой чертов братец — он ушел. — Широко раскрытыми глазами она умоляюще смотрела на него. — Я не знаю, что делать.

Он сказал неестественным, успокаивающим голосом:

— Куда ушел, Джули?

— Я думаю… — она поперхнулась, — Винс, он меня бросил и иммигрировал; мы говорили об иммиграции, и я не хотела ехать, и я знаю, что он уехал один. Он решил это, теперь я понимаю. Я просто думала — это несерьезно. — И ее глаза наполнились слезами.

За спиной Винса появился его начальник.

— Герр Антон Карп хочет вас видеть в комнате четыре. Как можно быстрее. — Он взглянул на экран и понял, что беседа была личной.

— Джули, — неловко сказал Винс, — я должен заканчивать разговор.

— О’кей. — Она кивнула. — Но сделай что-нибудь для меня. Найди Чака. Пожалуйста. Я больше ни о чем тебя не попрошу. Обещаю. Мне нужно вернуть его.

Я знал, что у вас двоих ничего не получится, подумал Винс. Он испытал мрачное удовольствие. Слишком плохи дела, дорогая, подумал он. Ужасно. Ты сделала ошибку, я знаю Чака и знаю, что женщины твоего типа приводят его в оцепенение. Ты так его напугала, что он сбежал, и никогда он не остановится и не оглянется теперь, раз уж решился на это. Потому что дорога здесь только в одну сторону.

Вслух он сказал:

— Я сделаю, что смогу.

— Спасибо, Винс. — Она тяжело дышала, готовая расплакаться. — Даже если я тебя теперь больше не люблю…

— До свидания. — И он повесил трубку.

Через минуту он поднимался в лифте в комнату номер четыре.

Едва увидев его, Антон Карп сказал:

— Герр Страйкрок, я понимаю, что ваш брат работает на ничтожно маленькую фирму под названием «Товарищество Фрауенциммера». Это так? — Тяжелое, мрачное лицо Карпа дернулось от напряжения.

— Да, — медленно и очень осторожно сказал Винс. — Но… — Он засомневался. Очевидно, что если Чак собирался иммигрировать, он уйдет с работы; вряд ли он возьмет ее с собой. Чего же хочет Карп? На всякий случай лучше ничего не говорить. — Но… хм-м…

— Он может вас туда устроить? — спросил Карп.

— Вы хотите сказать, — предположительно, в принципе? — моргая, спросил Винс. — Как посетителя? Или вы хотите сказать?.. — Он почувствовал, как в нем растет опасение по мере того, как холодные голубые глаза старого немецкого эрзац-промышленника вонзались в него. — Я не вполне понимаю, герр Карп, — пробормотал он.

— Сегодня, — сказал Карп резким стаккато, — правительство передало контракт по макету двойника герру Фрауенциммеру. Мы изучили ситуацию, и наш ответ диктуется самими обстоятельствами. Благодаря этому заказу Фрауенциммер будет расширяться, будет нанимать новых работников. Я хочу, чтобы вы через вашего брата устроились туда на работу так скоро, как только можно. По возможности прямо сегодня.

Винс уставился на него.

— В чем дело? — спросил Карп.

— Я… удивлен, — еле произнес Винс.

— Как только Фрауенциммер возьмет вас, проинформируйте меня; ни с кем, кроме меня, не разговаривайте об этом. — Карп быстро ходил по устланному коврами кабинету, яростно почесывая нос. — Мы скажем вам, что делать дальше. Пока все, герр Страйкрок.

— Имеет ли значение, что я буду там делать? — слабо спросил Винс. — Я хочу сказать, важно ли получить какую-то конкретную должность?

— Нет, — сказал Карп.

Винс вышел из кабинета, дверь тут же закрылась за ним. Он стоял в коридоре, пытаясь собраться с мыслями. Боже, подумал он. Они хотят, чтобы я подбросил мину замедленного действия Фрауенциммеру, я знаю. Саботаж или шпионство — что-то из двух, в любом случае что-нибудь незаконное, что-нибудь такое, за что меня схватит НП, меня, а не Карпа. К тому же предприятие моего собственного брата, сказал он про себя. Он почувствовал себя абсолютно бессильным. Они могли заставить его сделать все, что они захотят, им надо было всего лишь указать ему одним движением мизинца.

И я сдамся, понял он.

Он вернулся в свой кабинет, закрыл дверь и сел, дрожа, в кресло. Так, один, он сидел за столом, куря сигару из эрцаз-табака и размышляя. Он заметил, что пальцы его онемели.

Мне нужно убираться отсюда, сказал он себе. Я не собираюсь быть мелкой минускульной циферкой, прихлебателем в предприятии Карпа — это меня погубит. Он смял свою бестабачную сигару. Куда я могу пойти, спросил он сам себя. Куда? Мне нужна помощь. Где мне ее взять?

Есть доктор, к которому они с Чаком собирались пойти.

Сняв трубку, он набрал номер коммутатора Карпа.

— Соедините меня с доктором Саперсом, — сказал он оператору, — с тем единственным оставшимся психоаналитиком.

Потом он с жалким видом сидел за своим столом, прижимая к уху трубку. Ждал.

* * *

У меня слишком много дел, подумала Николь Тибодокс. Я пытаюсь вести тонкие сложные переговоры с Германом Герингом. Я поручила Гарту Макрею передать контракт нового Хозяина маленькой фирме, а не Карпам. Я должна решить, что делать, если Роберт Конгротян снова появится; есть еще Акт Макферсона и этот доктор Саперс, последний психоаналитик, а теперь еще это. Теперь поспешное решение НП — принятое даже без всяких попыток проконсультироваться со мной или заранее меня предупредить, — решение всерьез заняться стоянками драндулетов Луни Люка. С несчастным видом она изучала приказ полиции, который получил каждый пост НП по всем Штатам. Это не в наших интересах, решила она. Я не могу себе позволить атаковать Луни Люка потому, что я просто не могу его достать. Мы просто будем глупо выглядеть.

И мы будем выглядеть тоталитарным обществом, которое существует только за счет огромных военных и полицейских организаций. Быстро взглянув на Уайлдера Пемброука, Николь сказала:

— Вы уже нашли стоянку? Ту, что в Сан-Франциско, где, как вы воображаете — просто воображаете, — находится Роберт?

— Нет, мы ее еще не нашли. — Пемброук нервно вытер свой лоб; совершенно очевидно, он очень волновался. — Если бы у меня было время, конечно, я бы у васпроконсультировался. Но раз он улетает на Марс…

— Лучше потерять его, чем преждевременно заняться Люком! — Она все же уважала Люка, поскольку довольно долго знала его. И не раз видела, как легко он уходил от городской полиции.

— У меня есть интересное донесение из предприятия Карпа. — Явно Пемброук в отчаянии пытался перевести разговор на другую тему. — Они решили внедриться в организацию Фрауенциммера, чтобы…

— Позже, — зло посмотрела на него Николь. — Вы знаете, что совершили ошибку. На самом деле в глубине души мне нравятся притоны драндулетов, они очень забавные. Вам этого просто не постичь: у вас ум полицейского. Позвоните своим людям в Сан-Франциско и скажите, чтобы они освободили стоянку, если ее нашли. А если не нашли, пусть прекратят поиски. Пусть возвращаются и забудут об этом. Когда настанет время заняться Люком, я вам скажу.

— Гарольд Слезак согласился…

— Слезак не делает политики. Странно, что вы не заручились согласием Руди Кальбфляйша. Это бы еще больше походило на вас, людей из НП. Вы мне не нравитесь — я нахожу вас неприятным. — Она пристально глядела на него, пока он не отшатнулся. — Ну? Скажите что-нибудь.

— Они не нашли стоянку, так что никакого вреда не причинили, — с чувством собственного достоинства сказал Пемброук. Он слегка постучал по своей рации. — Оставить все стоянки, — сказал он в нее. В этот момент он выглядел не очень внушительно: по нему все еще струился пот. — Забудьте про всю эту чертовщину. Да, правильно. — И он отключил рацию и поднял голову, встретившись взглядом с Николь.

— Вас надо бы разжаловать, — сказала Николь.

— Что-нибудь еще, миссис Тибодокс? — сказал деревянным голосом Пемброук.

— Нет. Уматывайте.

Пемброук удалился на негнущихся ногах.

Посмотрев на наручные часы, Николь увидела, что было восемь вечера. Что было запланировано на этот вечер? Скоро ее выступление по ТВ с очередным визитом в Белый дом, семьдесят пятым в этом году. Подготовила ли Жанет все, и если да, то составил ли Слезак соответствующее расписание? Возможно, что нет.

Она прошла через весь Белый дом в небольшой кабинет Жанет Раймер.

— У вас есть что-нибудь зрелищное? — спросила она.

Порывшись в бумагах, Жанет нахмурилась и сказала:

— Один номер, я бы сказала, действительно поразительный — номер с кувшинами. Классика. Дункан и Миллер. Я их видела в «Адмирале Буратино», и они поразительны. — Она с надеждой улыбнулась.

Николь зарычала.

— Они действительно очень хороши. — Теперь голос Жанет настаивал, командовал. — Это расслабляет. Я бы хотела, чтобы вы дали им возможность. Это будет или сегодня, или завтра, я не уверена, когда их поставил Слезак.

— Номера с кувшинами, — сказала Николь. — Мы перешли от Роберта Конгротяна к этому. Я начинаю думать, что нам следовало бы пригласить и Бертольда Гольтца. И думаю также, что в дни варварства их развлекал Kirsten Flagstad.

— Может, все изменится, когда к власти придет следующий Хозяин, — сказала Жанет.

Внимательно глядя на нее, Николь спросила:

— Каким образом вы узнали?

— В Белом доме все об этом говорят. В конце концов, — Жанет Раймер ощетинилась, — я Хранитель.

— Как чудесно, — сардонически сказала Николь. — Тогда, должно быть, вы ведете истинно восхитительную жизнь.

— Могу ли я спросить, каким будет следующий Хозяин?

— Старый, — сказала Николь. — Старый и усталый, подумала она. Изношенный, как волокнистая фасоль, чопорный и официальный, полный моралистических речей; настоящий тип лидера, который может вбить послушание в массы Исполнителей. Который сможет еще со скрипом удержать эту систему еще немного. И, согласно аппарату фон Лессингера, он будет последним Хозяином. По крайней мере, это наиболее вероятно, и они не вполне понимают почему. Похоже, у них есть шанс, но очень маленький. Время и диалектические силы истории на стороне самого ужасного существа из всех возможных. Этого вульгарного Бертольда Гольтца.

Однако будущее не было строго определено, и всегда есть возможность чего-либо неожиданного, невероятного. Все, кто имел дело с аппаратом фон Лессингера, понимали, что течение времени было просто искусством, а не точной наукой.

— Его будут звать Дитер Хогбен, — сказала Николь.

Жанет захихикала:

— Ой, нет, только не Дитер Хогбен! Или Это Хойбейн?

Чего вы пытаетесь добиться в самом деле?

— Он будет весьма величественным, — сухо сказала Николь.

За ее спиной раздался какой-то звук. Она обернулась и оказалась лицом к лицу с Уайлдером Пемброуком из НП. Пемброук казался жутко взволнованным, но довольным.

— Миссис Тибодокс, мы поймали Роберта Конгротяна. Как и предсказал доктор Саперс, он был в притоне драндулетов и пытался улететь на Марс. Нам привезти его в Белый дом? Взвод в Сан-Франциско ждет указаний, они все еще на стоянке.

— Я поеду туда сама, — внезапно решила Николь. И попрошу его, подумала она, отложить, отказаться от мысли иммигрировать. Самостоятельно отказаться. Я знаю, что могу заставить его, — нам не придется применять силу.

— Говорит, что он невидим, — сказал Пемброук, когда они с Николь спешили по коридору Белого дома к взлетному полю, которое находилось на крыше. — Однако взвод говорит, что прекрасно виден, по крайней мере им.

— Еще одна его иллюзия, — сказала Николь. — Нам необходимо суметь прояснить все это сейчас же, я скажу ему, что он видим, и кончено.

— И его запах…

— К черту, — сказала Николь. — Я устала от его болезней. Я устала от того, что он балует себя своими ипохондрическими наваждениями. Я собираюсь применить всю силу и могущество и авторитет государства по отношению к нему; скажу ему категорически, что ему придется оставить все свои воображаемые болезни.

— Интересно, что с ним станет? — задумался Пемброук.

— Конечно, он подчинится, — сказала Николь. — У него не будет выбора: дело в том, что я не собираюсь его просить, я собираюсь ему сказать.

Пемброук взглянул на нее, пожал плечами.

— Мы слишком долго со всем этим возились, — сказала Николь. — Запах — не запах, видимый — невидимый. Конгротян служит в Белом доме, он должен появляться там по расписанию и давать концерты. Он не может ускользать на Марс, или в «Цель Франклина», или в Дженнер, или куда-либо еще.

— Да, мэм, — рассеянно сказал Пемброук, погруженный в собственные путанные мысли.

* * *

Когда Ян Дункан достиг притона драндулетов номер три в центре Сан-Франциско, он обнаружил, что опоздал предупредить Эла, потому что НП уже приехала: он увидел припаркованные полицеиские машины и одетых в серое полицейских, толпящихся на стоянке.

— Выпустите меня здесь, — приказал он такси. Он находился в квартале от стоянки; это достаточно близко.

Он заплатил машине и продолжил свой путь пешком. У стоянки образовалась маленькая группка любопытных прохожих, которым нечего было делать. Ян Дункан присоединился к ним, вглядываясь в полицейских, вытягивая шею и притворяясь, что несказанно удивлен появлению стражей порядка.

— Что происходит? — спросил мужчина, стоявший рядом с Яном. — Я думал, они еще не собираются набрасываться на эти стоянки драндулетов. Я думал…

— Должно быть, изменение в праполе, — сказала женщина слева от Яна.

— Праполе, — эхом отозвался озадаченный мужчина.

— Это термин Хранителей, — надменно сказала женщина. — Правительственная политика.

— А-а, — протянул мужчина и кротко кивнул.

Ян сказал ему:

— Теперь вы знаете термин Хранителей.

— Да, — вскинул голову мужчина. — Так оно и есть.

— Я тоже однажды знал один термин Хранителей, — сказал Ян. Теперь он увидел Эла внутри офиса. Он сидел лицом, к двум полицейским из НП. Другой человек стоял рядом с Элом, фактически два человека. Один, решил Ян, наверняка Роберт Конгротян. Другой — он узнал его — один из жителей «Адмирала Буратино», мистер Страйкрок с верхнего этажа. Ян встречал его несколько раз на собраниях и в кафетерии. Его брат Винс служил теперь проверяющим удостоверения личности в их доме.

— Термин, который я знал, — пробормотал он, — был «всеряно».

— Что значит «всеряно»? — спросил мужчина рядом.

— Все потеряно, — сказал Ян.

Этот термин подходил к этой ситуации. Определенно Эла арестовали. Фактически в таком же положении были Страйкрок и Конгротян, но Яну было наплевать на них — он думал о Миллере и Дункане, классических кувшинах; о том будущем, которое открылось, когда Эл согласился снова попробовать играть; о будущем, которое так явно решительно закрылось для них. Мне следовало этого ожидать, подумал Ян. Что перед тем, как мы попадем в Белый дом, вмещается НП и арестует Эла, положит всему этому конец. Это невезение преследует меня всю жизнь. И с какой стати оно смягчится сейчас?

Если они арестовали Эла, решил он, они могли бы с тем же успехом арестовать и меня.

Проталкиваясь сквозь кучу зевак, Ян вступил на площадку и подошел к ближайшему полицейскому.

— Двигай отсюда, — сказал ему полицейский в сером, поворачиваясь к нему.

— Берите меня, — сказала Ян, — я тоже здесь замешан.

Полицейский зыркнул на него.

— Я сказал, отправляйся отсюда.

Ян Дункан лягнул его ногой в пах.

С проклятием полицейский выхватил из униформы пистолет.

Черт бы тебя побрал, ты арестован! — Он весь позеленел.

— Что здесь происходит? — спросил другой полицейский, выше по званию, подходя к ним.

— Этот подонок лягнул меня в промежность, — сказал первый полицейский, указывая пистолетом на Яна Дункана и пытаясь не показать, как ему больно.

— Ты арестован, — сообщил высший по званию.

— Я знаю, — кивнул Ян. — Я этого и хочу. Но в конце концов эта тирания падет.

— Какая тирания, ты, подонок, — сказал старший полицейский. — Ты явно свихнулся. В тюрьме охладишься.

Из офиса в центре стоянки появился Эл. С мрачным видом он подошел к Яну.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. Казалось, он не был очень рад.

— Я буду вместе с тобой и мистером Конгротяном и Чаком Страйкроком, — сказал Ян. — Я не собираюсь оставаться в стороне. Мне теперь здесь нечего делать.

Эл открыл рот, чтобы что-то сказать. Но тут правительственный корабль, сверкающий желто-серебряный межпланетный корабль, появился над ними и с ужасным гулом начал осторожно приземляться. Люди из НП тут же оттеснили всех назад: Ян почувствовал, как его с Элом прижимают к краю площадки, но он все же был под мрачным наблюдением первого полицейского, того, которого он ударил в пах и который теперь этого так не оставит.

Межпланетный корабль приземлился, и из него вышла молодая женщина. Это была Николь Тибодокс. И она была прекрасна — стройна и прекрасна. Люк либо ошибался, либо лгал. Ян, едва дыша, как завороженный смотрел на нее, а рядом с ним Эл хмыкнул от удивления и, задыхаясь спросил:

— Как же так? Да будь я проклят, что она здесь делает?

В сопровождении полицейских НП высочайшего ранга Николь протанцевала через всю площадку к офису, быстро поднялась по ступенькам, вошла и подошла к Роберту Конгротяну.

— Так это он ей нужен, — сказал Эл в сторону, обращаясь к Яну Дункану.

— Пианист. Вот из-за чего весь сыр-бор — Он достал трубку из алжирского вереска и мешочек с табаком. — Можно закурить? — спросил он у охранника.

— Нет, — ответил тот.

Убирая трубку и табак, Эл удивленно сказал:

— Представь, она приехала в Притон драндулетов номер три. Я бы этого никогда не мог ожидать. — Вдруг он схватил Яна за плечо и сильно сдавил его: — Я иду туда и представляюсь ей. — И прежде чем охранник мог что-либо сказать, Эл рванул вперед рысью; петляя, он пробежал между припаркованными драндулетами и через секунду исчез. Полицейский из НП бессильно выругался и ткнул пистолетом в Яна.

Через минуту Ян снова появился у входа в маленькое здание конторы, где стояла Николь и беседовала с Робертом Конгротяном. Эл открыл дверь и влетел внутрь.

Когда Эл открыл дверь офиса, Роберт говорил:

— Но я не могу для вас играть, у меня такой ужасный запах! Вы слишком близко стоите, пожалуйста, Николь, дорогая, отойдите ради Бога! — Конгротян отодвинулся от Николь. поднял глаза, увидел Эла и с укором сказал: — Почему вы так долго демонстрировали этот драндулет? Почему мы не могли просто сразу улететь?

— Извините, — сказал Эл-. Обращаясь к Николь, он сказал: — Я Эл Миллер. Я оператор на этой стоянке. — Он протянул ей руку. Она не обратила на нее никакого внимания, однако смотрела в его сторону. — Миссис Тибодокс, — сказал Эл, — отпустите этого парня. Не держите его. У него есть право иммигрировать, если он хочет. Не превращайте людей в деревянных рабов. — Это было все, что он мог сказать; это выплеснулось из него, а потом он замолчал. Его сердце колотилось. Как ошибался Люк. Она была так прекрасна, как только он мог себе представить; то, что видел до сего дня издалека и мельком, подтверждалось.

— Не ваше дело, — сказала ему Николь.

— Мое, — сказал Эл. — Буквально. Этот человек — мой покупатель.

Теперь Чак Страйкрок обрел свой голос.

— Миссис Тибодокс, это честь, невероятная честь… — Его голос задрожал, он глотнул воздуха, вздрогнул и не смог продолжить. Он отпрянул от нее, онемев и оледенев, как будто его выключили. Эл почувствовал отвращение.

— Я больной человек, — бубнил Конгротян.

— Берите Роберта, — сказала Николь высокому представителю НП, который стоял рядом. — Мы возвращаемся в Белый дом. — А Элу она сказала: — Ваша маленькая стоянка может оставаться открытой: вы нас не интересуете ни в каком виде. Может, в другой раз… — Она взглянула на него без злобы, сказав это без всякого интереса.

— В сторону, — приказал высокий ранг НП в серой униформе Элу. — Мы уходим. — Он отпихнул Эла, ведя под руку Конгротяна с деловым и серьезным видом. Николь шла за ними, руки в карманах длинного пальто из леопарда. Теперь она казалась печальной и стала молчаливой. Погруженной в свои грустные мысли.

— Я больной человек, — снова пробормотал Конгротян.

Обращаясь к Николь, Эл сказал:

— Могу я попросить у вас автограф? — Фразу он произнес импульсивно, по бессознательной прихоти. Бесполезной и бесцельной.

— Что? — Она взглянула на него, пораженная. Потом смеясь она показала свои ровные белые зубы. — Мой Бог, — сказала она и вышла из офиса вслед за сотрудником НП и Робертом Конгротяном. Эл остался с Чаком Страйкроком, который все еще пытался найти слова, чтобы выразить свои чувства.

— Похоже, автограф я не получу, — сказал Эл Страйкроку.

— Что вы о ней думаете? — почти заикаясь, спросил Страйкрок.

— Восхитительна, — ответил Эл.

— Да. — сказал Страйкрок. — Невероятно. Знаете, никогда не ожидал, что увижу ее наяву, в реальной жизни. Это похоже на чудо, не правда ли? — Он подошел к окну, чтобы проводить взглядом Николь, когда она, Конгротян и шишка из НП направлялись к ожидающему их кораблю.

— Были бы чертовски легко, — сказал Эл, — влюбиться в эту женщину. — Он тоже следил за ее отъездом. Все следили, включая взвод НП. Все слишком просто, подумал он. И он увидит ее снова, он и Ян будут играть на своих кувшинах. Что-то изменилось? Нет. Николь специально сказала, что никто не был арестован, она отменила приказ НП. Он мог свободно работать на стоянке. НП в конце концов уберутся.

Эл зажег трубку.

Подойдя к нему, Ян Дункан сказал:

— Ну что, Эл, она стоила тебе непроданного драндулета? — По приказу Николь его тоже отпустили, он тоже был свободен.

Эл сказал:

— Мистер Страйкрок все же возьмет его. Так, мистер Страйкрок?

— Нет, я передумал, — помолчав, сказал Чак Страйкрок.

— Сила этой женщины… — сказал Эл. Потом громко и открыто выругался.

Чак Страйкрок сказал:

— Все равно спасибо. Может, встретимся когда-нибудь. В связи с этим.

— Вы глупец, — сказал Эл, — что позволяете этой женщине отпугнуть себя от иммиграции.

— Может быть, — согласился Чак, кивая.

Определенно не было никакой надежды урезонить его. Эл это видел, Ян тоже. Николь обратила в свою веру еще одного, и ее даже здесь не было, чтобы насладиться победой, ей было даже неинтересно.

— Назад на работу, да? — спросил Эл.

— Верно, — кивнул Чак. — Назад к заплесневелой рутине.

— Вы никогда больше не вернетесь сюда на стоянку, — сказал Эл. — Это без сомнения и точно ваш последний шанс вырваться.

— Может быть, — сказал Чак Страйкрок, мрачно кивнув. Но он не изменил решения.

— Счастливо, — едко сказал Эл и пожал ему руку.

— Спасибо, — ответил Чак без тени улыбки.

— Почему? — спросил Эл. — Вы можете мне объяснить, почему она на вас так подействовала?

— Нет, не могу, — сказал Страйкрок. — Я просто Чувствую. Не осознаю. Это не логическая ситуация.

Ян Дункан сказал Элу:

— И ты тоже почувствовал. Я следил и видел выражение твоего лица.

— О’кей, — раздраженно ответил Эл. — Что с того? — Он отошел от них и стоял один, куря трубку и глядя из окна офиса на драндулеты, припаркованные на улице.

Интересно, подумал Чак Страйкрок, возьмет ли меня Мори обратно. Может, слишком поздно, может, я сжег все мосты до единого. Из уличного телефона-автомата он позвонил на завод Мори Фрауенциммеру. Дрожа, набрав побольше воздуху, он стоял, прижав к уху трубку, и ждал.

— Чак! — пронзительно взвизгнул Мори, когда появилось изображение. Помолодевший, открытый, он весь сиял лучистой, триумфальной радостью, чего Чак за ним никогда не замечал. — Боже, как я рад, что ты наконец позвонил! Ради Бога, возвращайся скорее в контору…

— Что случилось? — сказал Чак. — Что происходит, Мори?

— Я не могу тебе сказать. Мы получили большой заказ, это все, что я могу сказать по телефону. Я нанимаю рабочих налево и направо. Ты мне нужен, мне все нужны! Как раз то, Чак, чего мы ждали все эти проклятые годы! — Казалось, Мори сейчас расплачется. — Как скоро ты можешь приехать?

— Очень скоро, я думаю, — совсем запутавшись, ответил Чак.

— Да, — сказал Мори, — звонил твой брат Винс. Пытался с тобой связаться. Он ищет работу. То ли Карп его уволил, то ли он ушел, — во всяком случае, он везде тебя ищет. В связи со сложившейся ситуацией он хочет работать у нас. И я сказал ему, что если ты его рекомендуешь…

— Да, конечно, — рассеянно сказал Чак. — Винс первоклассный эрцаз-техник. Слушай, Мори, что это За заказ?

На лице Мори медленно появилось таинственное выражение.

— Я расскажу тебе, когда приедешь, разве ты не понимаешь? Поторапливайся!

— Я собирался иммигрировать, — сказал Чак.

— Иммигрировать, иммигрировать… Теперь тебе этого не придется делать. Мы устроены на всю оставшуюся жизнь, даю тебе слово, — ты, я, твой брат, все! До встречи. — Мори внезапно прервал связь, экран погас.

Должно быть, правительственный контракт, подумал Чак. И что бы это ни было, Карп его потерял. Вот почему у Винса нет работы. И вот почему Винс хочет работать у Мори; он знает.

Мы теперь предприятие Хранителей, сказал сам себе Чак в восторге. Наконец, наконец-то мы по эту сторону.

Слава Богу, подумал он, что я не иммигрировал. Я остановился как раз на краю, как раз вовремя.

Наконец-то мне везет, подумал он.

Наверняка, это был лучший — и самый решительный — шаг в его жизни. День, который он никогда в жизни не забудет. Как и его босс, Мори Фрауенциммер, он вдруг почувствовал себя абсолютно, полностью счастливым.

Позже он вынужден будет еще раз вспомнить этот день…

Но сейчас он ничего об этом не знал.

В конце концов, у него не было доступа к аппарату фон Лессингера.

Глава 12

Чак Страйкрок откинулся на спинку кресла и откровенно сказал:

— Я просто не знаю, Винс. Может, смогу устроить тебя на работу к Мори, а может, и нет. — Он наслаждался ситуацией.

Они ехали вместе, он и Винс, по главной магистрали на машине. Они ехали в «Товарищество Фрауенциммера». Их центрально контролируемая, хоть и частная машина крутилась и ехала к месту назначения благодаря умелому руководству; в этом вопросе особо беспокоиться не о чем, освобождалась масса времени для более важных размышлений.

— Но вы берете всяких людей, — возразил Винс.

— Я же не босс, — сказал Чак.

— Сделай, что сможешь, — сказал Винс. — Ладно? Я буду очень благодарен. В конце концов, теперь Карпа станут методично разорять. Это очевидно.

У Винса было странное, несчастное, подлое выражение лица, которого Чак никогда у него не видел.

— Конечно, все, что ты мне предложишь, весьма неплохо, — бормотал он. — Я не хочу тебе неприятностей.

Поразмыслив, Чак сказал:

— Я также думаю, что нам следует решить все насчет Джули. Сейчас вполне подходящий момент.

Винс уставился на него, вскинув голову, лицо его подрагивало.

— Что ты хочешь сказать?

— Можешь называть это делом о женитьбе, — сказал Чак.

После долгого молчания Винс произнес деревянным голосом:

— Но… — он пожал плечами. — Я хочу сказать, что ты же сам говорил…

— Все, что я говорил, так это что она меня раздражает. Но теперь психологически я чувствую себя в гораздо больше безопасности. В конце концов, меня чуть не уволили. Теперь все изменилось: я часть растущей, расширяющейся компании. И мы оба это знаем. Я теперь по другую сторону. Значит, могу позволить себе Джули, мне кажется. Фактически я должен иметь жену.

— Ты что, хочешь официально на ней жениться?

Чак кивнул.

— Хорошо, — наконец сказал Винс. — Оставляй ее. Если честно, мне наплевать на все. Твое дело! Как только ты устроишь меня к Мори Фрауенциммеру; это все, что мне нужно.

Странно, подумал Чак. Он никогда не думал, что его брат так печется о своей карьере, ставит ее превыше всего. Мысленно он отметил сей факт; возможно, он кое-что означал.

— Я могу многое предложить Фрауенциммеру, — сказал Винс. — Например, я случайно узнал имя нового Хозяина. Перед тем как уходить, я собрал кое-какие слухи у Карпов. Хочешь скажу?

— Что? — сказал Чак. — Что нового?

— Нового Хозяина. Или ты не понимаешь, какой контракт перешел к твоему боссу от Карпа?

Пожав плечами, Чак сказал:

— Конечно, понимаю. Я просто немного удивлен. — В ушах у него звенело, словно рядом взорвалась граната. — Слушай, — сумел он произнести, — мне все равно, даже если его будут звать Адольф Гитлер ван Бетховен. — Хозяин. Значит, это двойник. Ему стало очень хорошо от такой новости. Жизнь прекрасна и удивительна, наконец-то он это почувствовал, и он собирался взять от жизни все. Теперь, когда он стал настоящим Хранителем.

— Его имя Дитер Хогбен, — сказал Винс.

— Наверняка Мори в курсе, — с безразличным видом сказал Чак, но в глубине души он был все еще в замешательстве. Наклонившись, его брат включил в машине радио. — Об этом уже что-то передают.

— Сомневаюсь, чтобы так скоро, — сказал Чак.

— Тихо! — Брат сделал громче. Транслировали выпуск новостей. Теперь все в Штатах узнают о случившемся. Чак почувствовал легкое разочарование.

«…легкий сердечный приступ, который проследили доктора, случившийся приблизительно в три часа ночи и который вызвал все усиливающиеся опасения, что герр Кальбфляйш может не дожить до конца своего срока правления. Состояние сердца и системы кровообращения Хозяина является предметом размышлений, и этот неожиданный сердечный приступ случается тогда, когда…»

Радио продолжало монотонно жужжать. Винс и Чак переглянулись, и вдруг оба рассмеялись. Заговорщицки.

— Это продлится недолго, — сказал Чак. Старик уже доходит; первая очередь объявлений для населения уже была запущена. Процесс приобретал привычный характер, легко предсказуемый. Сначала слабый сердечный приступ из-за хандры, который сперва приняли за несварение желудка; это шокировало всех, но в то же время и подготовило, заставило свыкнуться с мыслью. С Исполнителями надо было обращаться таким образом: это была традиция, и она шла как по маслу, действенно. Как и до этого. Все устроилось, сказал себе Чак. Передача Хозяина, кому достается Джули, на какую фирму работаем мы с братом… нет неизвестности, беспокойства и незавершенности.

И все же…

Если бы он иммигрировал. Где бы он был сейчас? Что за жизнь была бы у него? Они с Робертом Конгротяном… колонисты в дальних землях. Но не было смысла в этих размышлениях, потому что он отказался от этого, он не иммигрировал, и теперь момент выбора прошел. Он отогнал эту мысль и занялся актуальными вещами.

— Ты увидишь, какая это большая разница — работать на маленьком предприятии, — сказал он Винсу, — а не в картеле. Анонимность, безликая бюрократия…

— Тихо! — перебил его Винс. — Еще один выпуск новостей. — Он снова включил радио.

«…Обязанности из-за его болезни были переданы вицепрезиденту, и становится ясно, что скоро будут объявлены досрочные выборы. Состояние доктора Кальбфляйша тем временем остается…»

— Похоже, они не собираются давать нам много времени, — сказал Винс, нервно хмурясь, и прикусил нижнюю губу.

— Мы справимся, — сказал Чак. Он не волновался. Мори найдет выход. Теперь, когда его боссу дали шанс, он прорвется.

Теперь, когда наступил такой большой перелом, неудача просто была невозможна. Для всех для них.

Боже, представить только, он начал обо всем этом беспокоиться!

Расположившись в большом голубом шезлонге, рейхсмаршал обдумывал предложение Николь. Николь потягивала холодный чай и молча ждала, сидя в кресле директората в дальнем конце комнаты Лотосов Белого дома.

— Вы просите, — произнес наконец Геринг, — это ни больше ни меньше как нарушить клятву, которую мы давали Адольфу Гитлеру. Вы, наверное, не понимаете главного принципа? Возможно, я смогу вам его объяснить. Например, представьте себе корабль, в котором…

— Мне не нужна лекция, — огрызнулась Николь. — Мне нужно решение. Или вы не можете решить? Вы что, утратили такую способность?

— Но если мы это сделаем, мы ничуть не лучше июльских заговорщиков, — сказал Геринг. — Фактически нам придется создать бомбу, в точности как сделали или сделают они, говорите как хотите. — Он устало потер лоб. — Я нахожу это необыкновенно трудным. Почему такая спешка?

— Потому что я хочу решить все раз и навсегда, — сказала Николь.

Геринг вздохнул:

— Вы знаете, величайшая ошибка нацистской Германии была в том, что мы не сумели должным образом использовать способности женщин. Мы ограничили их кухней и спальней. Они недостаточно использовались в военном деле, в администрации, на производстве или в партийном аппарате. Наблюдая за вами, я вижу, какую ужасную ошибку мы допустили.

— Если в течение следующих шести часов вы не решите, — сказала Николь, — я заставлю аппарат фон Лессингера вернуть вас в век варварства, и любая сделка, которую мы могли бы совершить… — Она сделала резкое движение, как будто отрезала что-то, за чем Геринг наблюдал с опасением. — Все кончено.

— У меня нет полномочий, — начал Геринг.

— Послушайте, — она наклонилась к нему, — вы бы лучше их нашли. Что вы подумали, какие у вас появились мысли, когда вы увидели свой огромный вздутый труп, лежащий в тюремной камере в Нюрнберге? У вас есть выбор: либо это, либо приобрести полномочия для переговоров со мной.

Она снова откинулась на спинку кресла и отхлебнула холодного чая.

Геринг хрипло бросил:

— Я… еще подумаю. В течение нескольких часов. Спасибо, что даете время. Лично я ничего не имею против евреев.

Я бы с удовольствием…

— Тогда так и сделайте. — Николь встала. Рейхсмаршал сидел, обмякший, размышляя и определенно не замечая, что она встала. Она вышла из комнаты, оставив его одного. Какой мрачный тип, подумала она. Выхолощенный властью Третьего рейха, не способный сделать что-либо самостоятельно. Неудивительно, что они проиграли войну. Подумать только, что в Первую мировую он был галантным, храбрым асом, членом летного союза «Рихтофен», летал на одном из этих крошечных, непрочных, проволочно-деревянных аэропланов. Трудно представить, что это был один и тот же человек… Через окно Белого дома она увидела толпы народа у ворот. Эти любопытные здесь из-за «болезни» Руди. Николь улыбнулась. Стража у ворот несет ночное дежурство. Они будут там с этого момента день и ночь, словно в ожидании билетов на Мировые Серии, и до тех пор., пока Кальбфляйш не «умрет». А потом молча поплетутся обратно.

Бог знает зачем они пришли. Разве им больше нечего делать? Она думала о них уже много раз до этого, в те предыдущие разы. Были ли это все время одни и те же люди? Интересные размышления.

Она завернула за угол… и обнаружила себя лицом к лицу с Бертольдом Гольтцем.

— Едва я услышал, сразу сюда поспешил, — будто бы нехотя сказал Гольтц. — Значит, старичок отыграл свой акт, и теперь его поторапливают. Этот долго не продержался. И его заменит герр Хогбен, некая мифическая, несуществующая конструкция с таким подходящим названием. Я был сегодня на производстве Фрауенциммера: у них там дела разворачиваются.

— Что вам здесь нужно? — требовательно спросила Николь.

Гольтц пожал плечами:

— Наверно, просто поговорить. Мне очень нравится болтать с вами. Однако на самом деле у меня есть вполне определенная цель: предупредить вас. «Карп и сыновья» уже послали в производство Фрауенциммера своего агента.

— Мне это известно, — сказала Николь. — И не называйте фирму Фрауенциммера производством. Они слишком малы, чтобы быть картелем.

— Картель может быть небольшим по размеру. Важно, что у них вся монополия, конкуренции у них нет. Теперь, Николь, послушайте меня; лучше пусть аппарат фон Лессингера предскажет вам события, связанные с людьми Фрауенциммера. В течение будущих двух месяцев по крайней мере, я думаю, вы удивитесь. Карп не собирается так легко сдаваться, вам следовало бы подумать об этом…

— Мы контролируем ситуацию.

— Нет, — сказал Гольтц. — Вы ничего не контролируете. Загляните вперед, и вы увидите. Вы становитесь самодовольной, как большой жирный кот.

Он увидел, как она дотронулась до кнопки «Опасность» у себя на горле, и широко улыбнулся.

— Тревога, Никки? Из-за меня? Тогда я, пожалуй, прогуляюсь. Кстати, поздравляю с успешным задержанием Конгротяна перед тем, как он сумел улететь. Это был гениальный, удачный ход с вашей стороны… Однако… вы этого еще не знаете, но ваша поимка Конгротяна повлекла за собой чуть больше, нежели вы ожидали. Пожалуйста, воспользуйтесь своим аппаратом фон Лессингера: он совершенно необходим в таких случаях.

В конце коридора появились двое полицейских из НП. Николь резко им махнула, и они потянулись за оружием.

Зевая, Гольтц исчез.

— Он исчез, — с упреком сказала Николь. Конечно, он исчез, — этого она и ожидала. Но, во всяком случае, это прекратило их разговор, она избавилась от его присутствия.

Нам следует отправиться в прошлое, подумала Николь, в детство Гольтца, и там его уничтожить. Но Гольтц и это предвидел. Он уже давно был в прошлом, в день своего рождения и на протяжении всего детства: охраняя себя, тренируя себя, лелея себя-ребенка. Через принцип фон Лессингера Гольтц стал по сути дела своим собственным отцом. Он был своим собственным постоянным спутником, своим Аристотелем в течение первых пятнадцати лет своей жизни, и поэтому молодого Гольтца нельзя ничем удивить.

Удивление. Это тот элемент, который фон Лессингер почти полностью убрал из политики. Теперь все было только в стиле «причина — следствие». Во всяком случае, так она надеялась.

— Миссис Тибодокс, — сказал один из полицейских очень почтительно, — вас хочет видеть человек из АО «Химия». Некий мистер Мерилл Джадд. Мы провели его наверх.

— Ах да, — кивнула Николь. Она назначила ему встречу; у Джадда были какие-то новые предложения насчет лечения Роберта Конгротяна. Психохимик прибыл в Белый дом сразу, как только узнал о том, что Конгротяна нашли.

— Спасибо, — сказала она и направилась к комнате Калифорнийских Маков, где должна была встретиться с Джаддом.

К черту этих Антонов, Феликсов, Карпов, думала она, спеша по застланному коврами коридору. Двое полицейских следовали за ней. Предположим, они попытаются саботировать проект Дитера Хогбена — возможно, Гольтц прав, возможно, нам надо с ними бороться! Но они так сильны. У них так много ресурсов. Карпы, отец и сын, были профессионалами в этом деле, даже в большей степени, чем она.

Интересно, что конкретно подразумевал Гольтц, думала она. Насчет того, что мы способствовали чему-то большему, чем ожидали, когда вновь обрели Роберта Конгротяна. Связано ли это с Луни Люком? Он ведь в одном ряду с Карпом и Гольтцем: еще один пират и нигилист, все для себя за счет государства. Сколько сложностей! И все же все эти проблемы перекрывала одна, похожая на ноющую боль, — вопрос Геринга. Рейхсмаршал просто не мог решить, и не хотел, ни за что не хотел ставить точку, и его нерешительность тормозила все дело, отвлекала ее внимание, и все это стоило ей слишком дорого. Если Геринг не решится сегодня к вечеру… Он окажется, как она его и заверила, снова в своем времени к восьми часам вечера. Примет участие в поражении, которое в конце концов — а он наверняка все узнает — будет стоить ему жизни. Я прослежу, чтобы Геринг получил в точности по заслугам, зло подумала она. И Гольтц, и Карп тоже. Все они, включая Луни Люка. Но это надо сделать осторожно, с каждым по очереди. А сейчас у нее самая неотложная проблема — Конгротян.

Она быстро вошла в комнату Калифорнийских Маков и приветствовала психохимика из АО «Химия» Мерилла Джадда.

* * *

Яну Дункану приснился жуткий сон. Отвратительная старуха с зеленоватыми сморщенными пальцами царапала его, скулила, упрашивая что-то сделать. Он не понимал, что именно, так как ее голос сливался, был неразличим, слова проглатывались ее беззубым ртом, терялись в извилистой дорожке слюны, которая сбегала по подбородку. Он боролся, чтобы освободиться от нее, чтобы проснуться, убежать от нее…

— Боже. — Раздраженный голос Эла просочился через слои его подсознания. — Просыпайся! Надо отчаливать: нас ждут в Белом доме меньше чем через три часа.

Николь, понял Ян, покачиваясь сидя в постели. Это она мне снилась — старая и сморщенная, с сухими, морщинистыми, неживыми сосками, но все же она.

— О’кей, — пробормотал он, нетвердо стоя на ногах. — Я вовсе не собирался спать на ходу. И вот я поплатился: мне приснился жуткий сон про Николь. Слушай, Эл, вдруг она и вправду старая, несмотря на то что мы видели? Вдруг это трюк, подстроенное видение? Я хочу сказать…

— Мы будем выступать, — сказал Эл. — Играть на кувшинах.

— Но я этого не переживу, — сказал Ян Дункан. — Моя способность приспосабливаться слишком сомнительна. Это превращается в кошмар: Люк контролирует папуулу и Николь, может, старуха — какой смысл идти? Разве мы не можем вернуться и просто смотреть ее по ТВ? Мне этого достаточно. Мне нужен только образ, ладно?

— Нет, — упрямо сказал Эл. — Мы должны это прояснить. Помни, ты всегда можешь иммигрировать на Марс; все средства у нас под рукой.

Стоянка уже поднялась и двигалась по направлению к восточному побережью, к Вашингтону округа Колумбия.

Когда они приземлились, их тепло встретил Гарольд Слезак, пухлый, веселый человек; он пожал им руки, и они почувствовали себя свободнее по дороге к служебному входу в Белый дом.

— Ваша программа изысканна, — пророкотал он, — но вы можете прекрасно справиться со мной, с нами, я имею в виду с Первым семейством, и в особенности с Первой Леди, которая очень интересуется всеми видами необычного искусства. Согласно вашим биографическим данным, вы тщательно изучали ранние граммофонные записи начала двадцатого века, чуть ли не одна тысяча девятьсот двадцатого года, групп, игравших на кувшинах и сохранившихся со времен Гражданской войны США. Так что вы самые настоящие «кувшинисты», правда, Классические, а не народные.

— Да, сэр, — ответил Эл.

— Но не могли бы вы, однако, вставить одну народную мелодию? — спросил Слезак, когда они миновали охрану НП у служебного входа и вошли в Белый дом. Они шли по длинному спокойному коридору с искусственными свечами, установленными на одинаковом расстоянии. — Например, мы предлагаем «Колыбельную для моей Сары Джейн». В вашем репертуаре она есть? Или нет?

— Есть, — коротко ответил Эл. На его лице появилось выражение отвращения, но быстро исчезло.

— Прекрасно, — сказал Слезак, пропуская их по-дружески вперед. — Могу ли я поинтересоваться, что это за существо с вами? — Он взглянул на папуулу уже с меньшим энтузиазмом. — Оно живое?

— Это наш тотем, — сказал Эл.

— Вы хотите сказать, суеверное воздействие? Талисман?

— Точно, — сказал Эл. — С его помощью мы успокаиваем свое волнение. — Он погладил папуулу по голове. — Кроме того, это часть нашего номера, он танцует, пока мы поем. Знаете, как обезьяна.

— Да, черт меня подери, — сказал Слезак, его энтузиазм опять вернулся к нему. — Теперь ясно, Николь будет в восторге; она любит мягкие пушистые вещи. — Он открыл дверь перед ними.

Там была она.

Как мог Люк так ошибаться, подумал Ян Дункан. Она была еще красивее, чем та, которую они мельком видели на площадке, и по сравнению с изображением по ТВ она была гораздо ощутимее. Это была разница, сказочная явственность ее появления, ее реальность, ощутимость. Они почувствовали это. Вот она сидит в бледно-голубых хлопковых брюках, в сандалиях на маленьких ножках, в полузастегнутой белой блузке, через которую он мог видеть — или ему это казалось — ее загорелую, гладкую кожу. Она была какая-то домашняя, подумал Ян. В ней не было ни притворства, ни тщеславной гордости. Ее коротко подстриженные волосы, открывавшие прекрасную шею и уши, которые его поразили, привлекали все его внимание. И, подумал он, она так чертовски молода. Казалось, ей не было и двадцати. Он подумал, не помнит ли она его по какой-то чудесной случайности. Или Эла.

— Николь, — сказал Слезак, — вот музыканты на кувшинах, исполнители классической музыки.

Она подняла глаза, посмотрела на них искоса; она читала «Таймс». Теперь она улыбнулась, приветствуя их.

— Добрый день, — сказала она. — Вы уже обедали? Мы могли бы вам предложить канадский бекон, пирожные и кофе, если вы хотите подкрепиться. — Странно, но казалось, ее голос шел не от нее, он материализовался где-то под потолком. Посмотрев туда, Ян увидел несколько громкоговорителей и вдруг понял, что Николь была отделена от них стеклянной или пластиковой перегородкой, — меры безопасности для ее защиты. Он почувствовал разочарование, но все же понимал, почему это было необходимо. Если бы с ней что-то случилось…

— Мы уже обедали, миссис Тибодокс, — сказал Эл. — Спасибо. — Он тоже смотрел вверх, на громкоговорители.

Мы обедали, миссис Тибодокс, подумал Ян Дункан, как во сне. Разве на самом деле все не наоборот? Разве она, сидя здесь в голубых хлопковых брюках и блузке, разве она не пожирает нас? Странная мысль…

— Смотрите, — сказала Николь Гарольду Слезаку. — С ними один из этих маленьких папуул, — наверное, это будет интересно. — Обращаясь к Элу, она сказала: — Можно мне его посмотреть? Пусть он сюда пройдет. — Она подала знак, и перегородка начала медленно подниматься. Эл отпустил папуулу, и тот покатился к Николь под поднятой перегородкой безопасности. Он подпрыгнул, и неожиданно Николь уже держала его в своих сильных руках, внимательно разглядывая, будто пытаясь проникнуть внутрь.

— Черт, — сказала она, — он не живой, он просто игрушка.

— Живых уже не осталось, — объяснил Эл. — Насколько нам известно. А это идентичная модель, сделанная по останкам, найденным на Марсе. — Он сделал шаг к ней.

Перегородка резко упала. Эл был отрезан от папуулы и стоял, по-дурацки открыв рот и явно очень расстроенный. Затем, как по наитию, он дотронулся до пульта управления у себя на поясе. Папуула соскочил с колен Николь и неуклюже плюхнулся на пол. Николь в восторге вскрикнула, ее глаза заблестели.

— Вы хотите такую, Николь? — спросил ее Гарольд Слезак. — Мы, без сомнения, можем достать вам его, даже несколько.

— Что он делает? — спросила Николь.

Слезак прожурчал:

— Он танцует, мэм, когда они играют, в нем заложен ритм, верно, мистер Дункан? Может, вы сыграете что-нибудь сейчас, коротенькую вещь, чтобы показать миссис Тибодокс. — Он потер свои пухлые ручки, кивнув Яну и Элу.

— К-конечно, — сказал Эл. Они с Яном переглянулись. — Гм, мы могли бы сыграть небольшую вещь Шуберта, аранжировку «Форели». О’кей, Ян, давай. — Он расстегнул чехол на кувшине, вытащил его и неловко взялся за ручку. Ян сделал то же самое. — Эл Миллер исполняет партию первого кувшина, — сказал Эл. — А рядом со мной мой партнер, Ян Дункан, второй кувшин.

* * *

— Папуула, — сказала Николь насколько можно ровным голосом, — он не танцевал. Не сделал ни одного шага. Почему? — И она снова засмеялась, не в силах остановиться.

Эл сказал деревянным голосом:

— Я. . я не могу им управлять, он сейчас от меня слишком далеко. — И он обратился к Яну: — А Люк все же может им управлять. — Он повернулся к папууле и сказал ему громко: — Тебе бы лучше потанцевать.

— Ой, чудесно! — воскликнула Николь. — Посмотрите, — сказала она женщине, которая только что к ней подошла; это была Жанет Реймер — Ян ее узнал, — он должен умолять его потанцевать. Танцуй, как там твое имя, папуула с Марса, или, скорее, копия папуул с Марса. — Она слегка подтолкнула папуулу носком мокасина, пытаясь расшевелить его. — Давай, маленькое синтетическое старинное прелестное существо, сделанное все из проводков. Пожалуйста. — Она пихнула его чуть сильнее.

Папуула прыгнул на нее и укусил ее.

Николь вскрикнула. Громкий выстрел раздался за ее спиной, и папуула разлетелся на множество кусочков. Охранник из НП Белого дома вышел на свет, держа в руке пистолет, вглядываясь в нее и кружащиеся останки папуулы; его лицо было спокойно, но руки и пистолет дрожали. Эл начал ругаться и проклинать все на свете, мысленно повторяя одни и те же слова, как песню.

— Люк, — сказал он затем Яну. — Это он. Месть. Это конец. — Он казался вдруг очень старым, изможденным, осунувшимся.

Машинально он начал снова надевать чехол на кувшин, механически, шаг за шагом проделывая все движения.

— Вы арестованы, — сказал второй охранник из НП, появляясь у них за спиной инаправляя на них свой пистолет.

— Конечно, — равнодушно сказал Эл, кивая головой и безвольно ею качая. — Мы здесь ни при чем, поэтому арестуйте нас.

Поднявшись на ноги с помощью Жанет Раймер, Николь медленно подошла к Яну и Элу. У прозрачной перегородки она остановилась.

— Он укусил меня, потому что я смеялась? — спросила она спокойно.

Слезак стоял, вытирая лоб платком. Он ничего не говорил, просто уставился на них, ничего не видя.

— Извините, — сказала Николь. — Я его рассердила, не так ли? Очень жаль, нам бы понравился ваш номер. Сегодня вечером, после ужина.

— Это сделал Люк, — сказал Эл.

— Люк. — Николь изучающе посмотрела на него. — Да, правильно, он ваш Хозяин. — И обратилась к Жанет: — Думаю, нам его тоже лучше арестовать. Как вы думаете?

— Как скажете, — сказала Жанет, бледная и очень испуганная.

Николь сказала:

— Все это дело с кувшинами… Не более, чем просто прикрытие для враждебного акта, направленного прямо против нас, так? Преступление против государства. Нам придется пересмотреть практику приглашать сюда исполнителей — возможно, это с самого начала было ошибкой. Поскольку дает слишком много свободы тем, у кого вражеские намерения. Извините. — Теперь она казалась грустной, она скрестила руки и стояла, покачиваясь вперед и назад, погруженная в собственные мысли.

— Поверьте мне, Николь… — начал Эл.

Откуда-то из глубины своих мыслей она сказала:

— Я не Николь. Не называйте меня так. Николь Тибодокс умерла много лет назад. Я — Кэйт Руперт, уже четвертая, кто заменяет ее. Я просто актриса, которая достаточно похожа на Николь-оригинал, чтобы быть в состоянии заниматься этим делом, и иногда, когда случается что-то вроде этого, я жалею, что занимаю ее место. У меня нет реальной власти, строго говоря. Существует Совет, который правит… я их никогда и не видела; я их не интересую, а они меня. Поэтому все довольны.

Немного погодя Эл сказал:

— Сколько раз уже на вас покушались?

— Шесть или семь, — ответила она. — Я уже забыла. Все по психологическим мотивам. Нерешенные эдиповы комплексы или что-то причудливое типа этого. На самом деле мне все равно. — Затем она повернулась к страже из НП; теперь их уже было несколько взводов. Указывая на Эла и Яна, она сказала: — Похоже, они не знали, что происходит. Возможно, они невиновны. — Обращаясь к Гарольду Слезаку и Жанет Раймер, она сказала: — Их надо убить? Я не вижу препятствий, почему бы у них просто не изъять часть клеток памяти и отпустить. Может, это подойдет?

Слезак посмотрел на Раймер и пожал плечами:

— Если вы так хотите.

— Да, — сказала Николь. — Я бы хотела так. Это бы упростило мою задачу. Отвезите их в медицинский центр в Бетесде и после операции освободите. А теперь продолжим, давайте послушаем следующих исполнителей.

Человек из НП слегка подтолкнул Яна в спину своим пистолетом:

— По коридору, пожалуйста.

— О’кей, — сумел пробормотать Ян, схватив свой кувшин. Но что произошло, подумал он. Я не совсем понимаю. Эта женщина не Николь. Хуже того, Николь вообще не существует; есть просто образ на ТВ, иллюзия, вызванная посредником, а за нее правит совсем другая группа. Некая корпорация. Но кто они и как они получили власть? Как долго это длится? Узнаем ли мы когда-нибудь? Мы так далеко зашли; похоже, мы знаем, что происходит на самом деле. Действительность за иллюзией, секреты, которые от нас скрывали всю нашу жизнь. Могут ли они рассказать нам остальное? Видимо, осталось уже немного рассказывать. И какая теперь разница?

— Прощай, — говорил ему Эл.

— Ч-что? — в ужасе спросил он. — Почему ты так говоришь? Они ведь нас отпускают?

Эл сказал:

— Мы не будем помнить друг друга. Даю тебе слово: нам не позволят хоть что-нибудь запомнить. Поэтому… — Он протянул руку. — Поэтому прощай, Ян. Мы все-таки попали в Белый дом, правда? Ты тоже утратишь память, но все же, мы довели дело до конца. — Он криво усмехнулся.

— Двигай, — сказал им полицейский из НП.

Все еще бессмысленно держа в руках кувшины, Эл Миллер и Ян Дункан шаг за шагом двигались по коридору в направлении выхода и ожидающей их черной машины «скорой помощи».

* * *

Была ночь, и Ян Дункан обнаружил, что находится на углу пустынной улицы. Замерзший и дрожащий, щурясь, смотрел он на яркий белый свет грузовых платформ общественного транспорта. Что я здесь делаю, подумал он озадаченно. Он посмотрел на наручные часы: восемь часов. Мне же надо быть на собрании ВСЕХ ДУШ, мелькнула головокружительная мысль. Мне нельзя пропускать еще одно собрание, понял он. Два подряд — это колоссальный штраф, это разорение. Он прибавил шагу.

Знакомое здание «Адмирала Буратино» со всей сетью башен и окон лежало перед ним, оно было недалеко, и он пошел быстрее, глубоко дыша и стараясь идти ровной, быстрой походкой. Должно быть, оно уже закончилось, подумал он. Огни в большом центральном зале были погашены. Черт, выдохнул он в отчаянии.

— Собрание уже прошло? — спросил он у привратника, входя в холл и протягивая свое удостоверение личности.

— Вы немного запутались, мистер Дункан, — сказал Винс Страйкрок. — ВСЕ ДУШИ были вчера; сегодня пятница.

Что-то со мной не то, подумал Ян, но ничего не сказал; он просто кивнул и поспешил к лифту.

Когда он вышел из лифта на своем этаже, открылась одна из дверей и какая-то фигура появилась перед ним.

— Эй, Дункан!

Это был один из жителей по имени Корли, с которым они едва были знакомы. Поскольку такое поведение могло быть опасным, он осторожно приблизился к нему.

— В чем дело?

— Прошел слух, — сказал Корли быстро и испуганно, — насчет вашего последнего теста, там какая-то ошибка. Они собираются будить вас завтра в пять-шесть утра и провести неожиданный опрос. — Он оглянулся. — Изучайте конец восьмидесятых годов и особенно религиозно-коллективистские движения. Ясно?

— Конечно, — с благодарностью сказал Ян. — Большое спасибо. Может, я смогу отплатить тем же… — Он замолчал, потому что Корли быстро исчез в своей квартире и закрыл дверь. Ян остался один.

Это очень благородно, думал он о соседе, направляясь в свою квартиру. Возможно, он спас мою шкуру, спас от насильственного выселения отсюда. Придя домой, он уселся поудобней и разложил все свои учебники по политической истории Соединенных Штатов. Я буду заниматься всю ночь, решил он. Потому что я должен пройти этот опрос: у меня нет выбора.

Чтобы не уснуть, он включил ТВ. Тут же появилось теплое, знакомое чувство — присутствие Первой Леди начало проникать в комнату.

«…и сегодня вечером на конверте, — говорила она, — у нас квартет саксофонистов, который будет исполнять темы из опер Вагнера, в особенности из моей любимой — „Мейстерзингер“. Я думаю, мы все воздадим им должное и высоко оценим это обогащающее общение. А после этого я снова организовала для вас встречу с вашим любимым виолончелистом, всемирно известным Генри Леклерком в программе Джерома Карна и Кола Портера». — Она улыбнулась, и за своей стопкой книг Ян Дункан улыбнулся ей в ответ.

Интересно, как это — выступать в Белом доме, подумал он. Выступать перед Первой Леди. Очень жаль, что я никогда не учился играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Я не могу ни играть на сцене, ни писать стихи, ни петь, ни рисовать… Ничего. Так что для меня нет надежды. Если бы у меня была музыкальная семья, если бы мои родители учили меня…

Он хмуро сделал несколько записей по восстанию французской христианско-фашистской партии в 1975 году, а потом, как всегда поглощенный телевизором, он отложил ручку и развернул стул к экрану. Теперь Николь демонстрировала кусок дельфтского изразца, который купила, как она объясняла, в маленьком магазинчике в Швейнфурте, в Германии. Какие у него были чистые краски… Он как завороженный смотрел на нее, на тонкие сильные пальцы, которые гладили блестящую поверхность эмалевого изразца.

— Видите изразец, — мурлыкала Николь своим хрипловатым голосом. — Вы бы хотели иметь такой же? Разве он не прекрасен?

— Да, — сказал Ян Дункан.

— Кто из вас хотел бы однажды увидеть такой изразец? — спросила Николь. — Поднимите руки.

Ян с надеждой поднял руку.

— О, как много, — сказала Николь, улыбаясь лучистой, интимной улыбкой.

— Что же, может, позже у нас будет еще один визит в Белый дом. Вы бы этого хотели?

Подпрыгивая на стуле, Ян сказал:

— Да, я хотел бы.

Казалось, она улыбается с экрана ТВ лично ему. И он улыбнулся ей. А затем с облегчением, как будто с него свалился большой груз, он наконец вернулся к учебникам. Назад к суровой реальности каждодневной жизни.

Что-то ударилось в окно его квартиры, и он услышал чей-то голос:

— Ян Дункан, у меня мало времени!

Вытянув шею, он увидел за окном, в ночной темноте, плавающий предмет, какую-то конструкцию в форме яйца, которая зависла в воздухе. В ней какой-то человек энергично махал ему и звал его. Яйцо со странным звуком выпустило пары, его реактивные двигатели работали на холостом ходу, пока человек откидывал крышку люка и выбирался на поверхность.

Они уже приехали за мной на опрос, подумал Дункан. Он встал, чувствуя себя беспомощным. Так скоро… Я еще не готов.

Человек со злостью крутил сопла так, что в конце концов их белый мощный огненный поток уперся в стенку здания; комната содрогнулась, отлетели куски штукатурки. Окно вывалилось, когда теплый поток достиг его. Через эту брешь человек вновь прокричал что-то Яну, пытаясь разбудить его онемевшее сознание.

— Эй, Дункан! Торопись! Я забрал твоего друга, он уже летит в другом корабле! — Человек пожилой, на нем дорогой костюм в тонкую светлую полоску, чуть старомодный. Он ловко вылез из зависшего яйца-корабля и ступил ногами в комнату. — Нам надо идти, если мы хотим успеть. Ты меня не помнишь? Эл тоже.

Ян Дункан уставился на него, соображая, кто он такой и кто — Эл.

— Мамины психологи хорошо поработали над вами, — тяжело дыша, сказал человек. — Эта Бетесда, должно быть, вполне подходящее место. — Он подошел к Яну и взял его за плечо: — НП закрывает все стоянки драндулетов; я должен удирать на Марс. Хочу прихватить тебя с собой. Постарайся взять себя в руки; я — Луни Люк ты меня теперь не помнишь, но вспомнишь, когда мы все окажемся на Марсе и ты снова увидишь своего друга Эла. Пойдем. — Люк подтащил его к дыре в стене комнаты, где раньше было окно, к кораблю — он назывался драндулет, понял Ян, — который ожидал внизу.

— О’кей, — сказал Ян, соображая, что ему надо взять с собой. Что ему понадобится на Марсе? Зубная щетка, пижама, теплое пальто? Он сумасшедшим взглядом окинул в последний раз свою комнату.

Вдали загудели сирены полиции Люк опять забрался в драндулет, и Ян последовал за ним опираясь на протянутую стариком руку. На полу драндулета к своему удивлению, он обнаружил копошащиеся ярко-оранжевые существа, похожие на больших клопов. Весь пол был ими усеян, их антенны качались, кивали ему, когда он протискивался между ними. Папуулы, вспомнил он. Или что-то вроде этого. Теперь все будет в порядке, думали папулы вместе с ним. Не волнуйся, Луни Люк забрал тебя вовремя, как раз вовремя. Отдыхай.

— Да, — согласился Ян. Сон откинулся назад и расслабился, в то время как корабль рванул вверх, в ночную пустоту к новой планете, которая была впереди.

Глава 13

— Мне бы определенно хотелось покинуть Белый дом, — раздраженно сказал Роберт Конгротян полицейскому из НП, охранявшему его. Он начинал выходить из себя и в то же время опасаться; он стоял как можно дальше от Пемброука. Он знал, что именно Пемброук отвечает за все это.

Уайлдер Пемброук проговорил:

— Мистер Джадд, психохимик из АО «Химия», будет здесь с минуты на минуту. Поэтому, пожалуйста, будьте терпеливы, мистер Конгротян. — Его голос был спокоен, но не утешал. В нем слышались резкие нотки, что еще больше насторожило Конгротяна.

— Это невыносимо, — вздохнул Конгротян. — Вы стережете меня, следите за всем, что я делаю. Я просто не выношу, когда за мной следят: у меня паранойя сенситива, вы разве этого не понимаете?

В дверь постучали.

— Мистер Джадд к мистеру Конгротяну, — объявил слуга Белого дома.

Пемброук открыл дверь комнаты, впуская Мерилла Джадда, который быстро вошел, держа в руке дипломат.

— Мистер Конгротян, рад встретиться с вами лицом к лицу.

— Привет, Джадд, — пробурчал Конгротян, мрачно наблюдая за всем, что происходило вокруг него.

— У меня есть для вас новое экспериментальное лекарство, — сообщил ему Мерилл, открывая дипломат и вытаскивая что-то оттуда. — Импрамин — дважды в день, пятьдесят миллиграммов каждая. Оранжевая таблетка. Коричневая таблетка — наш новый оксид метабиретината, сто миллиграммов в…

— Яд, — прервал его Конгротян.

— Извините? — Джадд быстро приставил ладонь к уху.

— Я не буду принимать снадобье; это часть тщательно разработанного плана убить меня. — Конгротян нисколько не сомневался в собственных словах. Он все понял, как только Джадд приехал с официальным дипломатом из АО «Химия».

— Вовсе нет, — сказал Джадд, резко взглянув на Пемброука. — Я вас уверяю, мы пытаемся вам помочь. Такова наша работа — помогать вам, сэр.

— Поэтому вы меня похитили? — спросил Конгротян.

— Я вас не похищал, — осторожно сказал Джадд. — А что касается…

— Вы все работаете вместе, — сказал Конгротян. И у него был на это ответ, он готовился к нужному моменту. Сконцентрировав свои психокинетические способности, он поднял обе руки и направил всю свою силу на Мерилла Джадда.

Психохимик поднялся с пола, покачался в воздухе, все еще держа в руке свой дипломат АО «Химия»; он, открыв рот, уставился на Конгротяна й Пемброука. С выпученными глазами он пытался что-то сказать, и тогда Конгротян изо всей силы ударил его о закрытую дверь комнаты. Дверь деревянная, но полая внутри расщепилась, когда Джадд ударился о нее и промчался сквозь нее; затем он исчез из виду вовсе. В комнате с Конгротяном остались Пемброук и охранник из НП.

Откашлявшись, Уайлдер Пемброук хрипло сказал:

— Может, мы посмотрим, не сильно ли он ударился? — направившись к сломанной двери, он добавил через плечо: — Я могу предположить, что АО «Химия» будет в какой-то степени расстроена этим. Мягко говоря.

— К черту АО «Химия», — сказал Конгротян. — Мне нужен мой доктор; я не доверяю никому, кого вы сюда привозите. Как я могу знать, действительно ли он из АО «Химия»? Может, он самозванец?

— В любом случае, — сказал Пемброук, — вам едва ли следует волноваться о нем сейчас. — Он осторожно открыл то, что осталось от дверей.

— Он на самом деле был из АО «Химия»? — спросил Конгротян, следуя за ним по коридору.

— Вы сами разговаривали с ним по телефону; именно вы втянули его в это. — Пемброук казался злым и раздраженным теперь, когда он рыскал по коридору в поисках следов Джадда. — Где он? — требовательно спросил он. — Что, во имя Господа, вы с ним сделали, Конгротян?

— Я послал его вниз, в подземную прачечную. С ним все в порядке, — сказал с облегчением Конгротян.

— Вы знаете, в чем заключается принцип фон Лессингера? — спросил его Пемброук, пристально глядя на него.

— Конечно.

— Как член руководства НП я имею доступ к аппарату фон Лессингера, — сказал Пемброук. — Вы хотите знать, кого следующего вы выведете из строя при помощи психокинетических способностей?

— Нет.

— Знание послужит на пользу, потому что вы, может, захотите остановиться. Это будет действие, о котором вам придется сожалеть.

— Кто этот человек? — спросил тогда Конгротян.

— Николь, — ответил Пемброук. — Вы можете мне кое-что сказать, если хотите. Какая практическая теория удерживала вас до нынешнего дня от использования вашего таланта в политических целях?

— В политических? — повторил Конгротян. Он не понимал, каким образом употребил его сейчас в политических целях.

— Политика, — сказал Пемброук, — если я могу вам напомнить, — это умение заставить других делать то, что вы хотите, и если необходимо, то силой. Ваше применение психокинеза только что было довольно неожиданным в своей прямоте… но тем не менее это — политический акт.

Конгротян заметил:

— Я всегда чувствовал, что использовать его против людей — неправильно.

— Но сейчас…

— Сейчас, — отрезал Конгротян, — ситуация другая. Я пленник: все против меня. Например, вы против меня. Возможно, мне придется использовать его против вас.

— Пожалуйста, не надо, — сказал Пемброук. Он скованно улыбнулся. — Я просто служащий государственного учреждения, который за зарплату исполняет свою работу.

— Вы гораздо больше, чем это, — сказал Конгротян. — Мне было бы интересно узнать, как я собираюсь использовать свой талант против Николь. — Он не мог себе этого представить: слишком уж благоговел перед ней. Слишком.

Пемброук сказал:

— Почему бы нам не подождать? Тогда и увидим.

— Мне кажется очень странным, — сказал Конгротян, — что вы беспокоитесь и утруждаете себя работой с аппаратом фон Лессингера просто для того, чтобы узнать что-то про меня. В конце концов, я совершенно бесполезен, я отщепенец. Урод, которому никогда не следовало бы рождаться.

— Вашими устами говорит болезнь, — сказал Пемброук. И где-то в глубине души вы догадываетесь, только боитесь себе сознаться.

— Но вы должны признать, — настаивал Конгротян, — что непривычно использовать аппарат фон Лессингера так, как вы это сделали. Какова ваша цель?

Ваша истинная цель, подумал он.

— Моя задача — защитить Николь. Естественно, поскольку вы скоро будете предпринимать резкие выпады в ее сторону…

— Я думаю, вы лжете, — прервал его Конгротян. — Я никогда бы не мог сделать ничего подобного. Не по отношению к Николь.

Уайлдер Пемброук поднял бровь. Затем он повернулся и нажал кнопку лифта, чтобы спуститься вниз в поисках психохимика из АО «Химия».

— Что вам нужно? — спросил Конгротян. Он очень подозрительно относился к людям из НП, так было всегда и так будет, и особенно с тех пор, как национальная полиция появилась в притоне драндулетов и схватила его. А этот человек вызывал у него еще большие подозрения и опасения, хотя он и не понимал почему.

— Я просто делаю свою работу, — повторил Пемброук.

И все же по каким-то необъяснимым причинам Конгротян ему не верил.

— Как вы теперь собираетесь лечиться? — спросил его Пемброук, когда двери лифта открылись. — Поскольку бы вывели из строя человека из АО «Химия»? — Он вошел в лифт, приглашая Конгротяна последовать за ним.

— При помощи моего собственного доктора. Эгон Саперс все же может меня вылечить.

— Вы хотите его видеть? Это можно устроить.

— Да, — живо ответил Конгротян. — И как можно быстрее. Он один во всем мире на моей стороне.

— Я мог бы сам вас туда отвезти, — проговорил Пемброук с задумчивым выражением на непроницаемом, хмуром лице. — Если бы счел нужным… но я не совсем уверен…

— Если вы этого не сделаете, — сказал Конгротян, — я вас подниму здесь, а опущу в Потомаке.

Пемброук пожал плечами.

— Я и не сомневаюсь. Но согласно аппарату фон Лессингера вы, видимо, этого не сделаете. Я полностью полагаюсь на случай.

— Не думаю, что аппарат фон Лессингера может в точности предсказывать действия таких психов, как я, — раздраженно сказал Конгротян, тоже входя в лифт. — По крайней мере я слышал такое. Мы действуем как беспричинные факторы. — С этим человеком трудно было иметь дело. Это был сильный человек, который ему решительно не нравился. Он ему также не доверял. Может, это просто полицейский менталитет, размышлял он, пока они спускались.

Или что-то большее.

Николь, подумал он. Ты знаешь чертовски хорошо, что я ничего не могу тебе сделать; об этом не может быть и речи — весь мир рухнул бы для меня. Все равно что обидеть мать или сестру, кого-либо святого для меня. Мне нужно сдерживать свой талант, понял он. Пожалуйста, Господи, помоги мне сдерживать свои психокинетические способности, когда я рядом с Николь. Хорошо?

Когда лифт остановился, он пылко ждал ответа.

— Кстати, — прервал его размышления Пемброук, — насчет вашего запаха. Похоже, он исчез.

— Исчез?! — И тут он понял, что значила эта фраза полицейского. — Вы хотите сказать, что чувствовали мой фобический запах тела? Но это невозможно! Этого не может быть… — Он замолчал, смущенный. — И теперь вы говорите, что он исчез?

Пемброук посмотрел на него.

— Я бы его обязательно заметил, сидя в лифте вместе с вами. Конечно, он может вернуться. Я с радостью вас извещу, если это случится.

— Спасибо, — сказал Конгротян. И подумал: однако этот человек берет верх. Постоянно. Он отличный психолог… или, по его определению, он отличный стратег в политике?

— Сигарету? — Пемброук протянул свою пачку.

— Нет! — в ужасе отпрянул Конгротян. — Слишком опасно! Я бы не осмелился выкурить ни одной.

— Опасность везде, — сказал Пемброук, зажигая сигарету. — Верно? Опасность есть везде в мире. Надо быть осторожным постоянно. Кто вам нужен, Конгротян, так это телохранитель. Взвод отборных вымуштрованных ребят из НП, сопровождающих вас везде. — И добавил: — Иначе…

— Иначе вы считаете, что у меня мало шансов.

Пемброук кивнул:

— Очень, очень мало, Конгротян. И я говорю это, руководствуясь сведениями, полученными благодаря аппарату фон Лессингера.

Дальше они спускались в полной тишине.

Лифт остановился. Двери открылись. Они были под землей Белого дома. Конгротян и Пемброук вышли из лифта в зал…

Их ждал мужчина, которого они оба узнали.

— Я хочу, чтобы вы меня выслушали, Конгротян, — сказал пианисту Бертольд Гольтц.

Очень быстро, за какую-то долю секунды комиссар НП выхватил пистолет. Он прицелился и выстрелил, но Гольтц уже исчез.

На полу, где он стоял, лежал кусочек свернутой бумаги. Гольтц его обронил. Наклонившись, Конгротян потянулся за ней.

— Не трогайте! — резко сказал Пемброук.

Было слишком поздно. Конгротян поднял ее и уже разворачивал. Там было написано: «Пемброук ведет вас к вашей смерти».

— Интересно, — сказал Конгротян. Он передал бумагу полицейскому. Пемброук убрал пистолет, взял бумагу и внимательно прочитал. Его лицо исказилось от гнева.

За его спиной Гольтц сказал:

— Пемброук месяцами ждал, когда вас арестуют и поместят сюда, в Белый дом. Теперь времени уже не остается.

Резко повернувшись, Пемброук схватился за пистолет, вытащил его и выстрелил. Снова Гольтц исчез, улыбаясь горько и презрительно. Тебе никогда его не достать, подумал Конгротян. До тех пор пока у него в распоряжении аппарат фон Лессингера.

— Не остается времени для чего? Что должно случиться?

Казалось, Гольтц знает, и, возможно, Пемброук тоже; оба обладают одним и тем же аппаратом.

И как это относится ко мне? — подумал пианист.

Ко мне и моему таланту, который я поклялся сдерживать? Значит ли это, что я им воспользуюсь?

Однако, сколько он ни задавал себе один и тот же вопрос — ответить так и не смог. Интуиция тоже ничего вразумительного не подсказывала.

* * *

Нэт Флиджер слышал, как на улице играли дети. Они пели какой-то мотив типа погребального, совершенно незнакомый ему. А он занимался музыкальным бизнесом всю жизнь. Как он ни старался, он не мог разобрать слов: они как-то странно размазывались, сливались в одно.

— Вы не против, если я взгляну? — спросил он Бет Конгротян, поднимаясь со скрипучего плетеного кресла.

Побледнев, Бет Конгротян сказала:

— Лучше бы не надо. Пожалуйста, не смотрите на детей. Пожалуйста.

Нэт мягко сказал:

— Мы — компания звукозаписи, миссис Конгротян. Все, что касается музыки, — это наше дело. — Он абсолютно не мог удержаться от того, чтобы не подойти к окну и не выглянуть наружу; в нем говорил инстинкт: правильный или ложный, он был прежде всего, прежде приличия, прежде доброты. Выглянув, он увидел их, сидящих в кружочке. Все они были друпаками. Он подумал, кто был Платусом Конгротяном. Все они казались похожими друг на друга. Может, этот маленький мальчик в желтых шортах и футболке, сидящий в стороне. Нэт махнул Молли и Джиму, они подошли к нему. Пять неандертальских детей, подумал. Нэт. Вырванные из времени; кусочек прошлого, вырезанный и приклеенный сюда, в его время, в его век, в сегодняшний день, чтобы мы могли их услышать и записать. Интересно, какую обложку предложит к альбому наш отдел искусства. Он закрыл глаза, чтобы не видеть больше сцену за окном. Но мы это сделаем, знал он. Потому что мы приехали сюда, чтоб хоть что-нибудь получить; мы не можем — или по крайней мере не хотим — уезжать пустыми, безо всего. И — это важно. С этим нужно работать профессионально. Возможно, даже важнее Роберта Конгротяна, как бы хорош он ни был. И мы не можем позволить себе роскошь прислушиваться к своим чувствам.

— Джим, — тут же сказал он, — неси «Ампек Ф-а2», скорей. Пока они не остановились.

Бет Конгротян сказала:

— Я вам не позволю их записывать.

— Мы будем, — сказал ей Нэт. — Мы привыкли к подобным вещам на фольклорных музыкальных сессиях. Все это проверялось в судах Штатов много раз, и фирма всегда выигрывала. — Он пошел вслед за Джимом, чтобы помочь наладить записывающее устройство.

— Мистер Флиджер, вы понимаете, кто они? — спросила его миссис Конгротян.

— Да, — сказал он и продолжил свое дело.

Вскоре они установили «Ампер Ф-а2»; организм сонно пульсировал, волнообразно расправляя свои псевдоподии, словно был голоден. Казалось, влажная атмосфера мало повлияла на него, он был вялый, как никогда.

Появившись за их спинами, сосредоточенная, с жестким, решительным лицом, Бет Конгротян тихо сказала:

— Послушайте, пожалуйста, меня. Вечером, а точнее сегодня вечером, будет их общий сбор. Взрослых. В их главном зале, недалеко отсюда, в лесу, на красной кирпичной боковой дороге, которую они все используют; она принадлежит им, их организации. Там будет много песен и танцев. Как раз то, что вам нужно. Гораздо больше, чем вы найдете здесь, у этих детей. Поэтому, пожалуйста, подождите и запишите тех.

Нэт сказал:

— Мы запишем обе группы. — И дал знак Джиму нести «Ампек Ф-а2» поближе к детям.

— Я вас оставлю здесь, в доме, на ночь, — сказала Бет Конгротян, спеша за ним. — Очень поздно, примерно в два утра, они прекрасно поют — слова понять трудно, но… — Она схватила его за руку. — Мы с Робертом пытались воспитывать нашего сына вдали от этого. Дети, пока они маленькие, не принимают в этом большого участия, у них вы не получите настоящего материала. Когда вы увидите взрослых… — Она резко замолчала и тускло произнесла: — Тогда вы поймете, что я имею в виду.

Молли сказала Нэту:

— Давай подождем.

В нерешительности Нэт повернулся к Джиму. Тот кивнул.

— О’кей, — сказал Нэт миссис Конгротян. — Если вы отведете нас туда, где они встречаются. И поможете проникнуть незамеченными.

— Да, — сказала она. — Я это сделаю. Спасибо, мистер Флиджер.

Я чувствую себя виноватым, сказал себе Нэт. А вслух произнес:

— О’кей. И вы… — Тут чувство вины возобладало. — Зачем, вы не должны оставлять нас в своем доме — мы остановимся в Дженнере.

— Я бы хотела, чтобы вы остались, — сказала Бет Конгротян. — Мне очень одиноко. Мне нужно чье-нибудь общество, когда нет Роберта. Вам не понять, что это значит, когда приезжает кто-нибудь… оттуда, хоть ненадолго.

Дети, заметив взрослых, неожиданно прекратили петь и смутились; они внимательно смотрели на Нэта, Молли и Джима широко открытыми глазами. Скорее всего, нам бы и не удалось их записать, понял Нэт. Итак, с этой сделкой он ничего не потерял.

— Вас это пугает? — спросила Бет Конгротян.

Он пожал плечами:

— Нет, в общем, нет.

— Правительство знает об этом, — сказала она. — Здесь побывало много этнологов и Бог знает кого еще. Все они говорят, что это доказывает тот факт, что в доисторические времена, еще до кроманьонцев… — Она беспомощно замолчала.

— Они скрещивались, — закончил за нее Нэт. — Как показали найденные в пещерах Израиля скелеты.

— Да, — кивнула она. — Возможно, все так называемые подрасы. Расы, которые не выжили. Их поглотил хомо сапиенс.

— Я бы сделал другое предположение, — сказал Нэт. — Мне кажется более вероятным, что так называемые подрасы были мутацией, которая существовала очень недолго и затем исчезла потому, что они не могли приспособиться. Возможно, в те дни были проблемы радиации.

— Я не согласна, — сказала Бет Конгротян. — И та работа, которую они проводили на аппарате фон Лессингера, подтверждает мои мысли. По вашей теории они просто… посмешище. Но я верю, они представители настоящей расы… Я думаю, что они развивались отдельно от первоначального примата, от Проконсула. И наконец соединились, когда хомо сапиенс мигрировал в их охотничьи владения.

— Можно еще кофе? — спросила Молли. — Я замерзла. — Она вздрогнула. — Эта влажность убивает меня.

— Мы вернемся в дом, — согласилась Бет Конгротян. — Да. Вы не привыкли к такой погоде, я понимаю. Я помню, как мы впервые приехали сюда.

— Платус родился не здесь, — сказал Нэт.

— Нет, — кивнула она. — Мы приехали сюда из-за него.

— Разве правительство не позаботилось бы о нем? — спросил Нэт. — Они содержат специальные школы для тех, кто уцелел после радиации. — Он избегал использовать точный термин: жертвы радиации.

— Мы думали, ему будет лучше здесь, — сказала Бет. — Большинство из них — друпаков, как они себя называют, — здесь. Они собрались здесь за последние двадцать лет из разных уголков планеты.

Они вошли снова в теплый, сухой дом.

— На самом деле он прелестный маленький мальчик, — сказала Молли. — Очень милый и трогательный. Кроме… — Она запнулась.

— Челюсти и шаркающей походки, — сказала миссис Конгротян как бымежду прочим. — Но они еще не полностью сформировались. Это начинается примерно в тринадцать лет.

Она поставила на кухне воду для кофе. То, что мы собираемся привезти из поездки, — странно, подумал Нэт Флиджер. Совсем не то, что мы и Лео ожидали.

Интересно, как это будет продаваться, подумал он.

* * *

Приятный, чистый голос Аманды Коннорс, раздавшийся из переговорного устройства, заставил вздрогнуть доктора Саперса, который просматривал график приема больных на завтра.

— Вас хочет видеть некий мистер Уайлдер Пемброук.

Уайлдер Пемброук! Доктор Саперс выпрямился и отложил свое расписание. Чего на этот раз хотел представитель НП? Он тут же инстинктивно понял, что надо вести себя осторожно, и сказал в переговорное устройство:

— Одну минуту, пожалуйста.

Пришел, чтобы закрыть меня, наконец, думал он. Тогда, должно быть, я уже виделся с этим пациентом, не понимая этого. С тем, которым я должен заниматься, или, скорее, не заниматься. Тот, с кем у меня ничего не должно получиться.

На лбу выступил пот, когда он подумал: вот теперь и моя карьера заканчивается, как карьера любого другого психоаналитика в Штатах. Что я теперь буду делать? Некоторые его коллеги улетели в коммунистические страны, но, очевидно, там им было не лучше, некоторые иммигрировали на Луну или Марс. А некоторые, удивительно большая группа «некоторых», пошли работать в АО «Химия» — организацию, которая в первую очередь отвечает за все репрессии, направленные против них.

Он был слишком молод, чтобы бросать работать, и слишком стар, чтобы иммигрировать. Он с горечью подумал: итак, мне совсем ничего не остается. Я не могу продолжать, и я не могу прекратить; это настоящий двойной узел, как раз то, с чем ко мне обычно приходят мои пациенты. Теперь он еще больше им сочувствовал и понимал, в какую неразбериху превращалась их жизнь.

Он сказал Аманде:

— Пригласите комиссара Пемброука.

Спокойный на вид, с тяжелым взглядом полицейский, одетый, как и в первый раз, в штатское, медленно вошел и сел перед доктором.

— Какая у вас там милая девочка, — сказал он и облизнул губы. — Интересно, что с ней станет. Возможно, мы…

— Что вам нужно? — спросил Саперс.

— Ответ на вопрос. — Пемброук откинулся назад, достал золотой портсигар и удобно устроился, скрестив ноги. И сказал: — Ваш пациент Роберт Конгротян обнаружил, что может давать сдачи.

— Кому?

— Своим притеснителям. Нам, конечно. Всем, кто попадется на его пути. Вот что бы я хотел знать. Я хочу работать с Робертом Конгротяном, но я бы хотел защитить себя от него. Честно говоря, я его боюсь, боюсь больше, чем кого-либо на свете. И я знаю почему: я использовал аппарат фон Лессингера и знаю, о чем говорю. Какой есть к нему ключик? Как мне сделать так, чтобы он был… — Пемброук искал подходящее слово. Взмахнув рукой, он сказал: — Надежным. Вы понимаете. По сути дела, я бы не хотел, чтобы однажды утром меня подняло с земли и швырнуло на шесть футов вниз, под землю, только из-за незначительной размолвки. — Он был бледен и сидел в напряжении.

Помолчав, доктор Саперс сказал:

— Теперь я знаю, кто этот пациент, которого я жду. Вы лгали насчет неудачного лечения. Вовсе не предполагается, что у меня ничего не выйдет. Фактически моя помощь необходима. А пациент вполне нормален.

Пемброук внимательно смотрел на него, но ничего не говорил.

— Пациент — вы. И вы об этом знали все время, из-за вас я был сбит с толку. С самого начала.

Чуть погодя Пемброук кивнул.

— И дело вовсе не государственное, — сказал Саперс. Это вы задумали, а Николь ни о чем даже не подозревает.

По крайней мере наверняка, подумал он.

— Берегитесь, — сказал Пемброук. Он достал свой пистолет и положил его на колени, но держа рядом руку.

— Я не могу вам сказать, как контролировать Конгротяна. Я не могу сам его контролировать, вы это видели.

— Но вы узнаете, — сказал Пемброук, — смогу ли я с ним работать. Вы знаете о нем достаточно много. — И он впился взглядом в Саперса, его глаза были прозрачны и не мигали. Он ждал.

— Вам придется мне рассказать, что вы собираетесь ему предложить.

Взяв пистолет и направив его прямо на Саперса, он сказал:

— Скажите мне, как он относится к Николь.

— Она для него фигура Магна Матер, как и для всех нас.

— Магна Матер. — Пемброук наклонился. — Что это значит?

— Самая главная исконная мать.

— То есть, другими словами, он ее идеализирует. Она для него как богиня. Бессмертная. Как бы он отнесся… — Пемброук засомневался. — Если бы Конгротян стал Хранителем, настоящим, обладающим наиболее ценным правительственным секретом, — что Николь умерла много лет назад, что эта так называемая Николь — артистка. Девушка по имени Кэйт Руперт.

Саперс выпучил глаза. Он изучал Пемброука и понимал одно, понимал со всей ясностью. Когда эта беседа закончится, Пемброук его убьет.

— Потому что, — сказал Пемброук, — это правда.

Он засунул свой пистолет опять в чехол:

— Потеряет ли он свое благоговение к ней? Сможет ли он… сотрудничать?

Помолчав, Саперс сказал:

— Да, сможет. Определенно.

Пемброук ощутимо повеселел. Он перестал дрожать, и его лицо, тонкое и равнодушное, стало не таким бледным.

— Хорошо, и я надеюсь, что вы, доктор, говорите правду, потому что если нет, я вернусь сюда, что бы ни случилось, и убью вас. — Он неожиданно поднялся. — До свидания.

Саперс сказал:

— Моя клиника теперь закрыта?

— Конечно. Почему нет? — Пемброук спокойно улыбался. — Кому вы нужны? Вы это знаете, доктор. Ваше время прошло. Странный каламбур в том, что…

— А если я расскажу все, что вы мне рассказали?

— Видите ли, доктор, я собираюсь обнародовать именно эту тайну. И одновременно «Карп и сыновья» откроют Исполнителям другую.

— Какую?

— Вам придется подождать, — сказал Пемброук. — Пока Антон и Феликс Карпы не будут готовы. — Он открыл дверь кабинета. — Скоро увидимся, доктор. Спасибо за помощь. — Дверь за ним закрылась.

Я узнал самую главную тайну государства, понял доктор Саперс. Теперь я принадлежу к верхушке Хранителей.

И это ничего не значит, потому что я никак не могу использовать эту информацию, чтобы сохранить карьеру. А ведь только это и имеет значение. Насколько я понимаю, моя карьера и ничего больше, черт побери, ничего больше!

Он почувствовал всепоглощающую слепую ненависть к Пемброуку. Если бы я мог его убить, подумал он, я бы это сделал. Прямо сейчас. Пойду за ним…

— Доктор, — послышался голос Аманды из переговорного устройства. — Мистер Пемброук говорит, что мы должны закрываться. — Ее голос дрожал. — Это правда? Я думала, что они позволят вам работать еще какое-то время.

— Он прав, — подтвердил Саперс. — Все кончено. Вам лучше позвонить моим пациентам, всем, с кем я должен был встретиться, и сообщить им это.

— Да, доктор, — сказала Аманда голосом, полным слез, и повесила трубку.

Черт бы его побрал, сказал себе Саперс. И я ничего не могу поделать. Совершенно ничего.

Переговорное устройство снова заработало, и Аманда неуверенно произнесла:

— Он еще сказал… я не собиралась говорить вам — это касалось меня. Я знала, что вы рассердитесь.

— Что он сказал?

— Он сказал — может, ему понадобятся мои услуги. Он не сказал какие. Однако, я почувствовала… — она немного помолчала, — я почувствовала, что меня от него тошнит, — закончила она. — Такого чувства я еще не испытывала ни к кому. Независимо от того, что мне говорили. Это было что-то другое.

Поднявшись, Саперс подошел к двери в приемную и открыл ее. Пемброук, конечно, уже ушел. Он увидел только Аманду Коннорс в приемной за своим столом, утирающую глаза платком. Саперс подошел к входной двери, открыл ее и спустился по ступенькам на улицу.

Он открыл багажник своего припаркованного автомобиля и достал ручку от домкрата. Взяв ее, он отправился вниз по тротуару. Стальная ручка была скользкой и холодной. Он искал комиссара Пемброука.

Вдали он увидел сжавшуюся фигуру. Измененная перспектива, догадался Саперс. Она делала его маленьким, но это не так. Доктор Саперс направился к полицейскому из НП, подняв вверх ручку от домкрата. Фигура Пемброука росла.

Пемброук не обращал никакого внимания на Саперса. Он не видел, что тот приближается. Замерев, стоя рядом с группой других людей, прохожих, Пемброук внимательно смотрел на заголовки, демонстрируемые машиной последних известий.

Заголовки были огромные, зловещие и черные. Приближаясь, доктор Саперс стал различать слова. Он замедлил шаги, опустил ручку от домкрата и наконец застыл, как и все остальные.

— Карп открывает самую главную тайну правительства! — визжала машина так, что в пределах слышимости ее слышал каждый. — Хозяин — робот-двойник! Уже создается новый!

Машина последних известий двинулась с места в поисках новых покупателей. Здесь никто не покупал. Все стояли как замороженные. Доктор Саперс подумал, что это похоже на сон; он закрыл глаза и подумал: я не могу в это поверить. Никак не могу в это поверить.

— Подчиненный Карпа похищает все планы для нового хозяина-робота! — визжала теперь машина новостей в другом квартале. Звук ее пронзительного голоса раздавался эхом. Планы опубликованы!

Все эти годы, подумал доктор Саперс, мы поклонялись кукле, чучелу. Безжизненному, инертному существу.

Открыв глаза, он увидел Уайлдера Пемброука, который гротескно согнулся, пытаясь расслышать прощальный вопль удаляющейся машины. Пемброук сделал несколько шагов вслед за машиной, как будто загипнотизированный ею. Удаляясь, Пемброук снова стал уменьшаться. Я должен пойти за ним, решил доктор Саперс. Сделать его реальным. Вернуть ему его рост, так чтобы я смог сделать с ним то, что я вынужден сделать. Ручка стала такой скользкой, такой мокрой, что он едва мог ее удержать.

— Пемброук! — окликнул он.

Фигура остановилась, мрачно улыбаясь.

— Итак, теперь вы знаете обе тайны. Вы полностью проинформированы, Саперс. — Пемброук подошел к нему. — У меня есть для вас один совет. Я предлагаю вам позвонить и вызвать журдяка, чтобы рассказать ему то, что знаете вы. Вы боитесь?

Саперс смог сказать:

— Это слишком много — все сразу. Я должен подумать. — Сбитый с толку, он слушал завывания машины последних новостей; ее еще было слышно.

— Но вы расскажете, — сказал Пемброук. — В конце концов, — все еще улыбаясь, он достал свой служебный пистолет и со знанием дела направил его в висок Саперса, — я вам приказываю, доктор. — Он медленно подошел к доктору. — Теперь не осталось времени, потому что «Карп и сыновья» уже сделали свой шаг. Настал момент, доктор, это… как говорят наши немецкие друзья. Вы не согласны?

— Я… вызову журдяка, — сказал Саперс.

— Не упоминайте источник, доктор. Думаю, я вернусь с вами вместе. — Пемброук подтолкнул доктора Саперса назад к ступенькам, ведущим к входной двери офиса. — Скажите просто, что один из ваших пациентов, один из Хранителей, открыл вам это в доверительной беседе, но вы чувствуете, что это слишком важно, чтобы умалчивать.

— Хорошо, — сказал Саперс, кивая.

— И не волнуйтесь за психологический эффект этого, за действие, оказываемое на всю нацию, — сказал Пемброук.

На массу Исполнителей. Я думаю, они смогут выдержать и это, когда пройдет первый шок. Конечно, реакция будет, я предполагаю, что она разрушит всю правительственную систему. Вы со мной не согласны? Я хочу сказать, что не будет Хозяев и так называемых «Николь», не будет деления на Хранителей и Исполнителей. Потому что все теперь мы будем Хранителями. Верно?

— Да, — сказал Саперс, медленно проходя приемную, где Аманда Коннорс, онемев, уставилась на него и Пемброука.

Наполовину обращаясь к себе, Пемброук пробормотал:

— Единственное, о чем я беспокоюсь, — это реакция Бертольда Гольтца. Все остальное, кажется, в порядке, но этот фактор, я, видимо, не могу предвидеть.

Саперс остановился и повернулся к Аманде:

— Соедините меня, пожалуйста, с машиной-репортером из «Нью-Йорк Таймс» Подняв трубку телефона, Аманда молча набрала номер.

* * *

Мори Фрауенциммер издал громкий горловой звук и с посеревшим лицом опустил газету и пробормотал, обращаясь к Чаку:

— Ты знаешь, кто виноват в утечке информации?

Его тело обвисло, как австралийская акация, по которой как будто уже взбиралась смерть.

— Я…

— Это был твой брат, Винс, котороготы привел от Карпа. Это конец. Винс работал на Карпа; они его никогда не увольняли — они его заслали. — Мори обеими руками смял газету. — Боже, почему ты не иммигрировал? Если бы ты упехал, ему бы никогда не удалось проникнуть сюда: я бы не взял его без твоей рекомендации. — Он поднял полные ужаса глаза. — Почему я не дал тебе уехать?

На улице против «Товарищества Фрауенциммера» завизжала машина новостей:

— Главный государственный секрет: Хозяин — робот! Изготавливается новый! — Она начала все снова, поскольку контролировалась центральной системой механически.

— Разрушь ее, — рявкнул Мори на Чака. — Эту машину на улице! Пусть она убирается, ради Бога!

Чак глухо сказал:

— Она не уберется. Я пытался. Когда впервые ее услышал.

Они смотрели друг на друга, он и его босс Мори Фрауенциммер; ни один не мог произнести ни слова. Да и нечего было говорить. Это был конец их фирмы.

И, возможно, их конец.

Наконец Мори сказал:

— Эти стоянки Луни Люка. Эти притоны драндулетов. Правительство все закрыло, да?

— А что? — спросил Чак.

— Потому что я хочу иммигрировать, — сказал Мори. — Мне нужно выбраться отсюда. Да и тебе тоже.

— Они все закрыты, — согласно кивнул Чак.

— Ты знаешь, что мы наблюдаем? — сказал Мори. — Это переворот. Заговор против правительства Штатов, организованный кем-то или целой группой кого-то. И это люди внутри аппарата не такие аутсайдеры, как Гольтц. И они работают с картелями, с Карпом, самым крупным. У них огромная сила. Это не уличная потасовка, не грубая ссора. — Он вытер свое красное, мокрое от пота лицо носовым платком. — Мне плохо. Черт, нас втянули в это дело — тебя и меня; в любую минуту ребята из НП будут здесь.

— Но они должны знать, что мы не хотели…

— Они ничего не знают. Они будут хватать всех. Без разбору.

Вдали послышался звук сирены. Мори слушал с широко раскрытыми глазами.

Глава 14

Как только Николь Тибодокс разобралась в ситуации, она отдала приказ убить рейхсмаршала Германа Геринга.

Это было необходимо. Возможно, что у революционной клики были с ним связи. В любом случае она не могла рисковать. Слишком многое было поставлено на карту.

В потайном дворике Белого дома взвод солдат с ближайшей военной базы сделал эту необходимую работу. Она рассеянно слушала глухой, почти неуловимый звук их мощных лазерных ружей, думая, что смерть Геринга наглядно доказывала, как мало власти он имел в Третьем рейхе. Поскольку его смерть не повлекла никаких изменений в ее времени, в настоящем; это событие не вызвало даже легкого волнения, предвещавшего изменения. Это было одной из характерных черт правительственной структуры нацистской Германии.

Затем она вызвала высшего представителя НП, Уайлдера Пемброука.

— Я бы хотела услышать ваш доклад, — сообщила она ему, — относительно того, откуда Карпы имеют такую поддержку. Вдобавок к их собственным ресурсам. Очевидно, что они не начали бы заваруху, если б не были уверены, что у них есть союзники. — Она пристально и сурово посмотрела на представителя НП. — Что думает Национальная полиция?

Уайлдер Пемброук спокойно отозвался:

— Мы готовы разобраться с заговорщиками.

Казалось, он совершенно не был взволнован. Фактически, подумала она, он был даже спокойнее, чем обычно.

— Между прочим, мы уже начали их арестовывать. Рабочих Карпа и представителей его администрации и персонал предприятия Фрауенциммера. И всех, кто еще причастен; мы пытаемся разобраться, используя аппарат фон Лессингера.

— Почему же вы до сего дня не были готовы, почему не использовали аппарат раньше? — резко спросила Николь.

— Признаться, там был такой вариант. Но только как очень маловероятная возможность. Один из миллиона возможных альтернативных вариантов будущего. Нам никогда не приходило в голову…

— Вы потеряли вашу работу, — заявила Николь… — Пришлите сюда подчиненных. Я выберу из них нового комиссара полиции.

Покраснев, Пемброук недоверчиво пробормотал:

— Но в каждый момент происходит уйма опасных изменений, таких пагубных, что если мы…

— Но вы знали, — сказала Николь, — что я в опасности. Когда гнусная тварь, марсианский зверь, укусил меня, это должно было послужить вам предупреждением. С того момента вам следовало бы ожидать всеобщего, крупного нападения, потому что это было начало.

— Мы должны арестовать Люка?

— Вы не можете арестовать Люка. Люк на Марсе. Они все сбежали на Марс, включая и тех двоих, что были здесь, в Белом доме. Люк забрал их. — Она швырнула Пемброуку донесение. — А впрочем, вы здесь уже никто.

Наступило напряженное, неприятное молчание.

— Когда меня цапнула гадина, — сказала Николь, — я поняла, что наступают тяжелые времена.

Но в одном отношении то, что ее укусило это существо, очень даже неплохо: оно заставило ее насторожиться. Теперь Николь нельзя было застать врасплох — она готова к неожиданностям, и пройдет немалый срок, прежде чем что-либо или кто-либо снова сможет ее укусить. Метафорически или буквально.

— Пожалуйста, миссис Тибодокс, — начал Пемброук.

— Нет, — сказала она, — не скулите. Вы уволены. Все.

В тебе есть что-то, чему я не доверяю, сказала она сама себе. Может, потому, что ты позволил папууле пробраться ко мне. Это стало началом твоего падения, краха твоей карьеры. С того момента я стала тебя подозревать. И, подумала она, это был почти мой конец.

Дверь кабинета открылась, и появился сияющий Роберт Конгротян.

— Николь, с того момента, как я отправил того психоаналитика из АО «Химия» вниз, в прачечную, я стал абсолютно видимым. Это чудо!

— Отлично, Роберт, — сказала Николь. — Однако у нас сейчас закрытое заседание. Зайдите позже.

Теперь Конгротян заметил Пемброука. Выражение его лица тут же изменилось. Враждебность… Интересно почему, подумала она. Враждебность и страх.

— Роберт, — внезапно сказала она, — как вы отнесетесь к посту комиссара полиции? Этот человек… — она показала на Пемброука, — уволен.

— Вы шутите, — сказал Конгротян.

— Да, — согласилась она. — В некотором смысле, по крайней мере. Но в некотором смысле — нет.

Он был ей нужен, но в каком качестве? Как она могла использовать его и его способности? В тот момент она просто не знала.

— Миссис Тибодокс, если вы измените свое решение… — сухо сказал Пемброук.

— Не изменю, — сказала она.

— В любом случае, — сказал Пемброук размеренным, искусственным голосом, — я буду рад вернуться на прежнюю должность и служить вам. — Он покинул комнату, и дверь за ним закрылась.

Тут же Конгротян сказал ей:

— Он что-то затевает. Я не уверен, что понимаю что. Вы можете сказать, кто вам предан в такое время? Лично я ему не верю; я думаю, он часть огромной конспиративной системы всепланетного масштаба, которая нацелена на меня. — И он поспешно добавил: — И, конечно, против вас тоже. Они охотятся за вами тоже. Разве нет?

— Да, Роберт, — вздохнула она.

За окнами Белого дома взвыла машина новостей; она слышала, как машина продавала детали, касающиеся Дитера Хогбена. Машина знала все. И она использовала все, что знала, на всю катушку. Она снова вздохнула. Правящий Совет, эти неясные зловещие фигуры, которые стояли за каждым ее шагом, без сомнения, здорово всполошились, как будто проснулись ото сна. Она подумала, что они будут делать. У них хватит мудрости, все вместе они достаточно стары для этого. Как змеи, они холодны и молчаливы, но вовсе не мертвы. Они никогда не выступали по ТВ, никогда не проводили экскурсий по Белому дому.

В этот момент ей захотелось поменяться с ними местами.

И тут она вдруг поняла, что что-то случилось. Машина с новостями теперь торговала новостями о ней. Не о следующем Хозяине, Дитере Хогбене, а о совершенно другом Хранителе.

Машина новостей — она подошла к окну, чтобы лучше слышать, — говорила, что… Она вся напряглась, чтобы услышать.

— Николь умерла! — визжала машина. — Много лет назад! На ее месте актриса Кэйт Руперт! Весь правящий аппарат… это обман согласно… — И машина проехала дальше. Она больше ничего не могла расслышать, как ни пыталась.

С лицом, сморщившимся от замешательства и неловкости, Роберт Конгротян спросил:

— Что это было, Николь? Она сказала, что вы умерли?

— Разве похоже, что я умерла? — резко спросила она.

— Но она сказала, что на вашем месте — актриса. — Ошеломленный Конгротян уставился на нее, на его лице отражалась вся борьба с непониманием. — Николь, вы что, просто актриса? Самозванка, как и Хозяин? — Он продолжал неподвижно смотреть на нее, казалось, он вот-вот расплачется горькими слезами сбитого с толку человека.

— Это просто сенсационная газетная история, — твердо сказала Николь. Однако ей показалось, что ее всю заморозили. Она онемела от темного, соматического страха. Теперь все стало известно; какой-то высокопоставленный Хранитель, кто-то более приближенный к высшим кругам Белого дома, чем Карпы, выдал эту последнюю большую тайну.

Теперь нечего было скрывать. Следовательно, теперь не было больше различия между многочисленными Исполнителями и несколькими Хранителями. В дверь постучали, и, не ожидая разрешения, вошел Гарт Макрей, который выглядел очень хмурым. Он держал экземпляр «Ныю-Йорк таймс».

— Психоаналитик Эгон Саперс, сообщил все машине-репортеру, — сказал он Николь. — Я понятия не имею, как он это узнал, — едва ли он занимает такое положение, чтобы знать все из первых рук; очевидно, кто-то проболтался. — Шевеля губами, он просмотрел газету. — Один пациент. Один пациент Хранитель поведал ему эту тайну, и по причинам, которые мы можем никогда не узнать, он вызвал репортера.

Николь сказала:

— Я думаю, нет смысла арестовывать его теперь. Я бы хотела выяснить, кто его использует, — вот что мне интересно. — Без сомнения, это было безнадежное желание, обреченное на разочарование. Возможно, Эгон Саперс никогда ни о чем не расскажет; он сделает вид, что это профессиональный секрет, нечто, сказанное ему в санкционированном уединении. Он притворится, что не хочет вовлекать в опасность своего пациента.

— Даже Бертольд Гольтц не знал этого, — сказал Макрей. — Даже несмотря на то, что он шатается здесь когда захочет.

— Теперь мы услышим требования всеобщих выборов, — сказала Николь. И выберут только не ее, особенно после этого открытия. Она подумала, посчитает ли своей обязанностью выступить против нее Эпштейн, генеральный прокурор? Она могла рассчитывать на армию, но как насчет Верховного Суда? Он мог бы постановить, что она правит нелегально. Фактически это решение могло быть принято в любую минуту.

Совету теперь придется показаться. Признаться прилюдно, что он, а не кто другой имел реальную власть в правительстве.

А Совет никто никогда не уполномочивал править, за него никогда не голосовали. Это было полностью противозаконно.

Гольтц мог бы сказать, и он будет прав, что у него такие же права на правление, как и у Совета. Возможно, даже большие. Потому что за Гольтцем и «Сынами Службы» шел народ.

Она вдруг пожалела, что за все эти годы не узнала толком ничего о Совете. Не узнала, кто в него входит, как они выглядят, каковы их цели. Между прочим, она даже никогда не видела его на сессии. Они общались не напрямую, а через тщательно разработанную систему записывающих устройств.

— Я думаю, — сказала она Макрею, — что мне лучше обратиться к народу по ТВ. Если они увидят меня, может, они воспримут эту новость не так серьезно. — Возможно, сила ее присутствия, прежняя магическая власть ее образа окажется сильнее. В конце концов, публика привыкла видеть ее. Они верили в нее после десятилетий обработки. Традиционно санкционированные кнут и пряник все еще могли подействовать, по крайней мере в какой-то степени. Хотя бы частично.

Они поверят, решила она, если они хотят поверить. Несмотря на новости, которыми торгуют машины новостей. Эти холодные, безличные агенты «правды». Агенты абсолютной реальности, без человеческой субъективности.

— Я хочу продолжать пробовать, — сказала она Гарту Макрею.

Все это время Роберт Конгротян, онемев, смотрел на нее. Казалось, он не в состоянии отвести от нее глаз. Теперь он хрипло произнес;

— Я не верю этому, Николь. Ты настоящая. Ведь так? Я могу тебя видеть, и, значит, ты должна быть настоящей! — Он смотал на нее жалобно.

— Я настоящая, — сказала она и почувствовала какую-то грусть. Масса людей были сейчас на месте Конгротяна, отчаянно пытаясь сохранить свое представление о ней неизменным, таким же, к какому они привыкли. И все же — было ли это достаточным?

Сколько людей, подобно Конгротяну, могли бы порвать с принципом реальности? Поверить в нечто, что, как они понимали, было иллюзией?

В конце концов, единицы были больны, как Роберт Конгротян.

Чтобы остаться у власти, ей придется править нацией умственно больных. А эта мысль не очень-то ей нравилась.

Открылась дверь, и вошла Жанет Раймер, маленькая, сморщенная и деловая.

— Николь, пожалуйста, пойдемте со мной. — Ее голос был слаб и звучал сухо, но представительно.

Николь встала. Ее требовал Совет. Как у них было принято, они действовали через Жанет Раймер, своего спикера.

— Хорошо, — сказала Николь. Обращаясь к Конгротяну и Макрею, она сказала: — Извините, вам Придется меня простить. Гарт, я хочу, чтобы вы временно исполняли обязанности комиссара НП: Уайлдер Пемброук уволен — я это сделала только что, перед тем как вы вошли. Я вам доверяю.

Она прошла мимо них и последовала за Жанет Раймер. Они вышли из кабинета и пошли по коридору. Жанет шла очень быстро, и ей приходилось ускорять шаги, чтобы поспевать за Николь.

С несчастным видом всплеснув руками, Конгротян бросился за Николь:

— Если вы не существуете, я тогда снова стану невидимым или еще хуже.

Но она не остановилась.

— Я боюсь, — кричал Конгротян, — того, что я могу сделать! Я не хочу, чтобы это произошло! — Он сделал несколько шагов по коридору вслед за ней. — Пожалуйста, помогите мне! Пока еще не слишком поздно!

Она ничего не могла сделать. Она даже не обернулась.

Жанет подвела ее к лифту.

— На этот раз они ждут вас двумя этажами ниже, — сказала Жанет. — Они собрались, все девять. Из-за серьезности ситуации на этот раз они будут разговаривать с вами лично.

Лифт медленно опустился.

Вслед за Жанет она вышла в помещение, которое в прошлом веке было хранилищем водородной бомбы Белого дома. Ярко горел свет, и она увидела сидящих за длинным дубовым столом шестерых мужчин и трех женщин. Все, кроме одного, были ей совершенно незнакомы. Пустые, никогда ранее не встречавшиеся лица. Но в центре, к своему удивлению, она различила человека, которого знала. Согласно занимаемому им месту, он оказался председателем Совета. И его манеры были чуть более импозантными, чуть более уверенными, чем у других.

Этим человеком был Бертольд Гольтц.

* * *

Николь заметила:

— Вы — уличный склочник. Я бы никогда на это не пошла.

Она почувствовала страх и бессилие; она неуверенно села в деревянное кресло с прямой спинкой, стоявшее напротив девяти членов Совета. Нахмурившись и глядя на нее, Гольтц сказал:

— Но вы знали, что у меня есть доступ к аппарату фон Лессингера. А путешествующее во времени оборудование составляет монополию правительства. Таким образом, было очевидно, что у меня были какие-то связи с высшими кругами. Однако теперь это не имеет значения; у нас есть более важные вопросы для обсуждения.

— Я поднимусь снова наверх, — проговорила Жанет Раймер.

— Спасибо, — кивнул Гольтц. Обращаясь к Николь, он мрачно резюмировал: — Вы очень неумелая молодая женщина, Кэйт. Однако мы попытаемся сосредоточиться на том, что имеем, и попробуем найти выход. Аппарат фон Лессингера показывает одну в высшей степени вероятную альтернативу будущего, в котором комиссар полиции Пемброук правит как абсолютный диктатор. Это заставляет нас сделать вывод, что Уайлдер Пембрук связан с Карпами и это их совместная попытка свергнуть вас. Я думаю, вам следует немедленно дать ему отставку и расстрелять.

— Он уже потерял свое место, — сказала Николь. — Не более десяти минут назад я освободила его от выполнения его обязанностей.

— И отпустили его? — спросила одна из женщин — членов Совета.

— Да, — неохотно подтвердила Николь.

— Итак, — сказал Гольтц, — теперь, вероятно, слишком поздно брать его под арест. Однако давайте продолжим. Николь, ваши первые действия должны быть направлены против двух картелей-монстров: Карпов и АО «Химия». Антон и Феликс Карпы особенно опасны; мы предвидели несколько альтернативных вариантов будущего, где им удается уничтожить вас и захватить власть — по крайней мере на десятилетие или около того. Нам необходимо предотвратить это независимо от того, что еще мы успеем сделать или не успеем.

— Хорошо, — сказала Николь, задумчиво кивая. Эта идея показалась ей хорошей. В любом случае она бы направила свои действия против Карпов, без советов этих личностей.

— У вас такой вид, — сказал Гольтц, — как будто вы только что подумали, что не нуждаетесь в наших советах. Но на самом деле мы вам просто необходимы. Мы собираемся рассказать вам, как спасти вашу жизнь физически, буквально, и, во-вторых, о вашем месте в управлении государством. Без нас можете считать себя мертвой уже сейчас. Пожалуйста, поверьте мне: мы использовали аппарат фон Лессингера и мы знаем.

— Просто я не могу свыкнуться с мыслью, что это вы, — сказала Николь Гольтцу.

— И всегда был я, — сказал Гольтц. — Даже если вы о этом не знали. Ничего не изменилось, кроме того, что вы обо всем узнали, но это имеет очень небольшое значение во всем деле, Кэйт. Итак, вы хотите выжить? Вы хотите следовать нашим рекомендациям? Или вы хотите, чтобы Уайлдер Пемброук и Карпы поставили вас где-нибудь к стене и расстреляли? — Он говорил очень резко.

Николь сказала:

— Конечно, я буду сотрудничать с вами.

— Хорошо. — Гольтц кивнул и оглядел своих коллег. — Первый приказ, который вы отдаете, естественно, через Руди Кальбфляйша, — чтобы «Карп и сыновья» по всем Штатам были национализированы. Все имущество Карпа теперь является собственностью правительства Штатов. Проинструктируйте военных таким образом: их задача — захватить различные отрасли производства Карпа; задачу придется выполнить военными подразделениями и, возможно, тяжелой техникой. Это необходимо сделать прямо сейчас, по возможности до наступления ночи.

— Хорошо, — ответила Николь.

— Несколько генералов армии, по крайней мере три или четыре, должны отправиться на основные предприятия Карпа в Берлине; они должны арестовать все семейство Карпов лично. Пусть Карпов отвезут на ближайшую военную базу, подвергнут военному трибуналу и немедленно уничтожат, тоже до наступления ночи. Теперь что касается Пемброука. Я думаю, было бы лучше, если бы Сыны Службы послали наемных убийц коммандо, чтобы арестовать Пемброука. Мы не будем втягивать сюда военных. — Тон Гольтца изменился. — Почему у вас такое выражение лица, Кэйт?

— У меня болит голова, — сказала Николь. — И не называйте меня Кэйт. Пока я у власти, вы должны называть меня Николь.

— Все это вас огорчает, не так ли?

— Да, — сказала она. — Я не хочу никого убивать, даже Пемброука и Карпов. Рейхсмаршала было достаточно — более чем достаточно. Я не убила тех двоих исполнителей на кувшинах, которые принесли в Белый дом папуулу, чтобы он укусил меня; это две мелкие сошки Луни Люка. Я позволила им иммигрировать на Марс.

— Со всеми нельзя придерживаться данного принципа.

— Конечно, нет, — согласилась Николь.

За спиной Николь открылась дверь бывшего хранилища. Она обернулась, ожидая увидеть Жанет Раймер.

В дверях стоял Уайлдер Пемброук с группой людей из НП; в руках у него был пистолет.

— Вы все арестованы, — сказал Пемброук. — Все до единого.

Вскочив на ноги, Гольтц потянулся рукой в карман пиджака.

Одним выстрелом Пемброук убил его. Гольтц опрокинулся назад, схватившись за стул, стул перевернулся и упал. Гольтц лежал на боку под дубовым столом.

Никто больше не шевелился.

Обращаясь к Николь, Пемброук сказал:

— Вы идите наверх, чтобы выступить по ТВ. Сейчас же.

Он помахал перед ней стволом оружия.

— Скорее! Трансляция начинается через десять минут. — Он с трудом вытащил из кармана свернутый много раз лист бумаги. — Вот ваша речь. — Он добавил со странным подергиванием лица, что очень напоминало тик: — Это ваш отказ от правления или так называемого правления. И в нем вы признаете, что обе новости верны, и о Хозяине, и о вас.

— В чью пользу я отрекаюсь? — спросила Николь. Ее собственный голос прозвучал очень тонко, но по крайней мере не жалко. Она была рада и этому.

— В пользу управления криминальной полиции, — сказал Пемброук. — Которое будет курировать грядущие всеобщие выборы, а затем, конечно, уйдет в отставку.

Стоявшие до этого неподвижно, как оглушенные, восемь членов Совета направились было за Николь.

— Нет, — сказал им Пемброук. — Вы все остаетесь здесь, — его лицо побелело, — с командой полицейских.

— Вы ведь понимаете, что он собирается сделать, да? — сказал Николь один из членов Совета. — Он отдал приказ убить нас. — Слова этого человека были едва слышны.

— Она ничего не сможет здесь сделать, — сказал Пемброук, снова помахав пистолетом перед Николь.

— Аппарат фон Лессингера предсказывал нам, — сказала одна из женщин Николь. — Но мы не могли поверить, что подобное случится. Бертольд отверг этот вариант как слишком невероятный. Мы думали, такая практика уже отмерла.

Вслед за Пемброуком Николь вошла в лифт. Они поднялись на этаж, находившийся на уровне земли.

— Не убивайте их, — сказала Никель. — Пожалуйста.

Взглянув на свои часы, Пемброук ответил:

— Они уже мертвы.

Лифт остановился, его двери открылись.

— Отправляйтесь прямо в свой кабинет, — приказал ей Пемброук, — вы будете говорить оттуда. Интересно, не правда ли, что Совет не принял всерьез тот вариант, где я мог бы их опередить. Они были настолько уверены в своей абсолютной власти, что вообразили, будто я как баран приду на собственное заклание. Сомневаюсь, чтобы они потрудились предвидеть свои последние минуты. Должно быть, знали о существовании довольно вероятной возможности того, что я захвачу власть, но явно не следили за ситуацией и не узнали в точности, как я все сделаю.

— Я не могу поверить, — сказала Николь, — что они были настолько глупы. Несмотря на то, что они мне говорили и что говорите мне вы. Имея в распоряжении аппарат фон Лессингера… — Ей это казалось невероятным, что Бертольд Гольтц и все остальные так просто позволили уничтожить себя; логичнее им было бы сделать себя недостижимыми.

— Они испугались, — сказал Пемброук. — А испуганные люди теряют способность думать.

Перед ними был кабинет Николь.

* * *

Перед входом на полу лежало неподвижное тело. Это была Жанет Раймер.

— Мы оказались в положении, когда необходимо действовать решительно, — сказал Пемброук. — Или, скорее, если откровенно, мы хотели это сделать. Давайте наконец станем честны друг перед другом. Особой нужды не возникало. Позаботиться о мисс Раймер было актом чистого Наслаждения. — Он перешагнул через тело Жанет и открыл дверь в кабинет Николь.

В кабинете стоял Роберт Конгротян.

— Со мной происходит что-то ужасное, — захныкал Конгротян, как только заметил их. — Я больше не могу находиться отдельно от окружающих меня вещей. Вы понимаете, что это значит? Ужасно! — Он подошел к ним, было видно, как он дрожит; его глаза выпучились от жалкого страха, и на его шее, лбу и руках выступил пот. — Вы понимаете?

— Позже, — сказал ему Пемброук нервно. Опять она заметила этот тик, эту произвольную гримасу на его лице. Обращаясь к ней, Пемброук сказал: — Сначала я хочу, чтобы вы прочитали тот материал, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас. — Он снова взглянул на часы. — ТВ-техники должны уже прийти и все подготовить для трансляции.

Конгротян сказал:

— Я их убрал. Они еще больше все усложнили. Смотрите — видите этот письменный стол? Теперь я его часть, а он — часть меня! Следите, я вам сейчас покажу. — Он пристально и долго смотрел на стол, губы его шевелились. И тут ваза с бледными розами, стоявшая на столе, поднялась в воздух и направилась к Конгротяну. Ваза прошла сквозь Конгротяна и исчезла.

— Теперь она во мне, — заверещал он. — Я ее проглотил. Теперь она — это я. И… — он указал на стол, — я — это он!

На том месте, где стояла ваза, Николь увидела нечто, приобретающее плотность, массу и цвет; сложное сплетение перепутанной органической материи, гладкие красные трубки и то, что казалось частью эндокринной системы. Как она поняла, внутренняя часть организма Конгротяна. Возможно, подумала она, это селезенка и циркуляционные конфигурации, которые ее поддерживают. Этот орган, чем бы он ни был, равномерно пульсировал; он жил и работал. Как тонко придуман это орган, подумала она. Она не могла оторвать от него глаз, и даже Уайлдер Пемброук пристально смотрел на него.

— Я выворачиваюсь наизнанку! — завизжал Конгротян. Очень скоро, если это будет продолжаться, я запросто проглочу всю Вселенную и все, что в ней находится, и единственное, что останется у меня, — это мои внутренние органы, а затем, скорее всего, я умру!

— Послушайте, Конгротян, — резко сказал Пемброук, он направил свой пистолет на пианиста-психокинетика. — Что вы хотите мне сказать, сообщая, что отправили отсюда группу ТВ-техников? Они мне нужны здесь, в этом кабинете: Николь будет говорить с народом. Отправляйтесь и скажите им, чтоб они вернулись. — Он махнул пистолетом перед лицом Конгротяна. — Или приведите служащего Белого дома, который…

Он замолчал. Пистолет вырвался у него из руки.

— Помогите! — завыл Конгротян. — Он становится мной, а я должен стать им! — Пистолет исчез внутри Конгросяна.

В руке Пемброука появилась пористая розовая масса легочной ткани; он тут же бросил ее на пол, и Конгротян моментально вскрикнул от боли. Николь закрыла глаза.

— Роберт, — умоляюще застонала она, — перестань, возьми себя в руки.

— Да, — сказал Конгротян и безнадежно захихикал. — Я могу взять себя в руки, могу подобрать себя, органы и жизненно важные части моего организма все лежат на полу вокруг меня; может, я могу как-то запихать их внутрь себя.

Открыв глаза, Николь сказала:

— Ты можешь переместить меня куда-нибудь отсюда? Помести меня куда-нибудь очень далеко, Роберт. Пожалуйста.

— Я не могу дышать, — задыхаясь, сказал Конгротян.

У Пемброука часть моего дыхательного аппарата, и он уронил ее; он не позаботился о ней — он позволил мне упасть. — Он сделал движение в сторону представителя НП.

Тихо, с моментально побелевшим и потерявшим интерес к жизни лицом, Пемброук сказал:

— Он что-то перекрыл во мне. Какой-то важный орган.

— Правильно! — взвизгнул Конгротян. — Я перекрыл вашу… но я вам не скажу. — Медленно он вытянул палец в сторону Пемброука и, покачивая им, сказал: — Только вот что, я скажу вот что: вы будете жить примерно, ну, скажем, еще четыре часа. — Он засмеялся. — Что вы на это скажете?

— Вы можете вернуть все в прежнее состояние? — смог спросить Пемброук. Боль охватила весь его организм; он очень страдал.

— Если бы захотел, — ответил Конгротян, — но я не хочу, потому что у меня нет времени. Мне нужно собрать себя.

Он нахмурился, поглощенный концентрацией в себе.

— Я занят отторжением каждого инородного тела, которое смогло в меня проникнуть, — объяснил он Пемброуку и Николь. — И я хочу восстановить себя. Я собираюсь заставить себя вернуться внутрь. — Он пристально посмотрел на розовую ноздреватую массу своего легкого. — Ты — это я, — сказал он ей. — Ты часть моего «я», а не часть «не я», понимаешь?

— Пожалуйста, переместите меня куда-нибудь подальше отсюда, — попросила Николь.

— О’кей, о’кей, — нервно согласился Конгротян. — Где вы хотите оказаться? Совсем в другом городе? На Марсе? Кто знает, как далеко я могу вас переместить? Я не знаю. Как сказал мистер Пемброук, я еще не вполне осознал, как можно использовать в политике мою способность, даже за эти долгие годы. Но так или иначе, я теперь занимаюсь политикой. — Он радостно засмеялся. — Как насчет Берлина? Я могу переместить вас отсюда в Берлин, я уверен в этом.

— Мне все равно, — сказала Николь.

— Я знаю, куда я вас отправлю, — вдруг вскрикнул Конгротян. — Я знаю, где вы будете в безопасности, Никки. Поймите, я хочу, чтобы вы были в безопасности; я верю в вас, я знаю, что вы существуете. Независимо от того, что говорят эти чертовы машины новостей. Я хочу сказать, что они лгут. Я знаю. Я знаю. Они пытаются пошатнуть мою веру в вас; они все сговорились и сообщают одно и то же. — Он добавил, объясняя: — Я посылаю вас к себе домой в Дженнер, в Калифорнию. Вы можете оставаться там с моей женой и сыном. Пемброук не сможет вас там достать, потому что он к тому времени будет уже мертв; я отключил в нем еще один орган сейчас, и этот орган — неважно, какой именно, — этот еще более важен, чем первый. Он не проживет и шести минут.

Николь сказала:

— Роберт, отпустите его… — Она запнулась и замолчала, потому что они исчезли. Конгротян, Пемброук, ее кабинет в Белом доме, все как будто испарилось, и она теперь стояла в темном лесу под дождем. Мелкий моросящий дождь капал с блестящих листьев. Земля под ногами была мягкой, пропитанной влагой. Было тихо. В наполненном влагой лесу не было слышно ни звука.

Она была одна.

Она пошла. Она почувствовала себя старой, закоченевшей; ей приходилось делать над собой усилия, чтобы двигаться. Ей показалось, что она простояла там, под дождем, в тишине, миллион лет. Как будто она всегда там была. Впереди сквозь лианы и спутанные мокрые заросли кустарника она увидела очертания заброшенного некрашеного дома из красного дерева. Жилого дома. Она направилась к нему, обняв себя за плечи руками, дрожа от холода.

Когда она откинула последнюю ветку, преграждавшую ей дорогу, то впереди, в центре того, что оказалось подъездом к дому, она увидела припаркованный автомобиль древнейшей модели.

Открыв дверь автомобиля, она сказала:

— Отвезите меня в ближайший город.

Механизм автомобиля не ответил. Он бездействовал, как будто и в самом деле отмирал.

— Ты меня разве не слышишь? — повторила она погромче.

Со стороны до нее долетел женский голос.

— Извините, мисс. Этот автомобиль принадлежит людям со студии звукозаписи, он не может ответить вам, потому что все еще нанят ими.

— О, — сказала Николь, выпрямилась, закрывая дверь автомобиля. — Вы жена Роберта Конгротяна?

— Да, — сказала женщина, спускаясь по дощатым ступенькам дома. — А кто… — Тут она широко открыла глаза. — Вы Николь Тибодокс?

— Я была ею, — сказала Николь. — Могу я войти и выпить чего-нибудь горячего? Я не очень хорошо себя чувствую.

— Конечно, — сказала миссис Конгротян. — Пожалуйста. Вы приехали сюда, чтобы встретиться с Робертом? Его здесь нет, последнее, что я о нем слышала, — это что он находится в нейропсихиатрической больнице в Сан-Франциско — «Цель Франклина». Вы знаете об этом?

— Я знаю, — сказала Николь. — Но его там нет сейчас. Нет, я его здесь не ищу. — И вслед за миссис Конгротян она поднялась по ступенькам к входной двери на крыльце.

— Эти люди из студии звукозаписи живут здесь уже три дня, — сказала миссис Конгротян: — Записывают и записывают. Я начинаю думать, что они никогда не уедут. Они милые люди, и мне нравится их общество; они ночевали все это время у меня. Вообще-то они приехали, чтобы записать моего мужа по старому контракту с Арт-Кор, но я сказала им, что его нет. — С этими словами она открыла дверь.

— Спасибо за гостеприимство, — сказала Николь. Она обнаружила, что дом был сухим и теплым. Прям-таки сущий рай после промозглой сырости на улице. В камине горел огонь, и Николь поскорее подошла к нему.

— Я только что слышала по ТВ очень странную фальсификацию, — сказала миссис Конгротян. — Что-то о вас, но я ничего не поняла. Что-то относительно вашего… Ну, так сказать, небытия, как я поняла. Вы понимаете, о чем я говорю? Что же они имели в виду?

— Боюсь, что не знаю, — сказала Николь, греясь у камина.

Миссис Конгротян сказала:

— Я пойду и приготовлю кофе. Они — мистер Флиджер и остальные из ГЭМ — должны уже скоро прийти. На обед. Вы одна? Вас никто не сопровождает? — Она, казалось, была в полной растерянности.

— Я совершенно одна, — сказала Николь. Она подумала, был ли к этому моменту уже мертв Уайлдер Пемброук. Она надеялась, что был, ради ее безопасности. — Ваш муж, — сказала она, — очень хороший человек. Я ему многим обязана.

И собственной жизнью, между прочим, тоже, подумала она.

— Он определенно вас тоже очень уважает, — сказала миссис Конгротян.

— Я могу здесь остаться? — вдруг спросила Николь.

— Конечно. Так долго, как пожелаете.

— Спасибо, — сказала Николь. Ей стало чуть лучше. Может быть, я никогда не вернусь, подумала она. В конце концов, зачем возвращаться? Жанет мертва, Бертольд Гольтц мертв, даже рейхсмаршал Геринг мертв и, конечно, Уайлдер Пемброук; к этому моменту его тоже нет в живых. И весь правящий Совет, все наполовину скрытые фигуры, которые стояли за ее спиной. Это при условии, конечно, если люди из НП выполнили приказ, что они сделали, без всякого сомнения.

И я, подумала она, больше не смогу править: машины новостей позаботились об этом своим слепым усердием механизма. Они и Карпы. Итак, теперь, решила она, настала пора Карпов; какое-то время они смогут удерживать власть. До тех пор пока их не скинут, как меня.

Я даже не могу поехать на Марс, подумала она. По крайней мере не на драндулете. Об этом я позаботилась сама. Но есть и другие способы. Большие коммерческие легальные корабли, а также правительственные корабли. Очень быстрые корабли, которые принадлежат военным; возможно, я могла бы реквизировать один из них. Я могла бы сделать это через Руди, даже несмотря на то что он — или оно? — на смертном одре. По закону армия присягала ему; предполагается, что они будут делать то, что он, или оно, им скажет.

— Кофе? Как вы себя чувствуете? Вы готовы выпить кофе? — Миссис Конгротян внимательно смотрела на нее.

— Да, — ответила Николь. — Готова. — Она последовала за миссис Конгротян в кухню старого большого дома.

Теперь за окнами дома дождь шел стеной. Николь вздрогнула и постаралась не смотреть туда. Дождь испугал ее; он был как предзнаменование. Напоминание о каком-то злом роке, который должен исполниться.

— Чего вы боитесь? — вдруг спросила миссис Конгротян.

— Не знаю, — призналась Николь.

— Я видела и Роберта в таком состоянии. Должно быть, это здешний климат. Он такой мрачный и монотонный… Но, судя по тому, как он описывал вас, такое поведение странно для вас. Он всегда говорил, что вы очень смелая и очень энергичная.

— Извините, что разочаровала вас.

— Вы меня нисколько не разочаровываете. Вы мне очень нравитесь. Я уверена, что это климат так действует на вас.

— Может быть, — ответила Николь. Но она-то лучше знала. Это было больше чем влияние дождя. Гораздо большее.

Глава 15

— Вот видишь, — с едким упреком сказал Мори Чаку, — я же тебе говорил! Эти ублюдки все приписали нам. Мы здесь козлы отпущения. Самые нижние ступеньки этой лестницы — самые простофили.

Вместе с Мори Чак вышел из маленькой, знакомой ему, заваленной конторы «Товарищества Фрауенциммера»; вслед за ними шел полицейский из НП. Они с Мори медленно, мрачно, не говоря ни слова, подошли к припаркованной полицейской машине.

— Пару часов назад, — вдруг взорвался Мори, — у нас было все. Теперь, по милости твоего брата, посмотри, что мы имеем. Ничего.

Чак не ответил. Ему нечего было ответить.

— Я собираюсь разделаться с тобой, Чак, — сказал Мори, когда полицейская машина завелась и поехала к автобану. — Помоги мне Господь!

— Мы выберемся, — сказал Чак. — У нас и до этого бывали неприятности. Они всегда нас миновали. Каким-то образом.

— Если бы ты иммигрировал, — сказал Мори.

Я бы тоже этого хотел, подумал Чак. Сейчас мы с Робертом Конгротяном были бы… где? В глубоком космосе, на пути к нашей приграничной ферме, начинали бы новую целомудренную жизнь. А вместо этого… Интересно, где сейчас Конгротян, подумал он. Может, ему так же туго. Едва ли.

— В следующий раз, когда ты будешь уходить из фирмы… — начал Мори.

— О’кей, — резко произнес Чак. — Забудем это. Что можно теперь сделать? Кого бы я хотел сейчас встретить, так это моего брата Винса. А после него — Антона и старика Феликса.

Полицейский, сидящий рядом с Чаком, вдруг сказал полицейскому за рулем:

— Эй, Сид, посмотри-ка. Пробка на дороге.

Полицейская машина замедлила ход. Присмотревшись.

Чак увидел посреди дороги военную передвижную платформу для тяжелого орудия; стоявшая на ней пушка была направлена прямо на ряды машин, остановленных у баррикады и занимавших восемь переулков.

Сосед Чака вытащил свое оружие. То же самое сделал и шофер.

— Что происходит? — спросил Чак. Сердце его сильно билось.

Никто из полицейских не ответил; их взгляды были прикованы к армейскому подразделению, блокировавшему автобан хорошо оттренированными, знакомыми им действиями. Оба полицейских вдруг напряглись, занервничали. Чак мог это почувствовать. Напряженная обстановка просто ощущалась в машине. В тот момент, когда полицейская машина почти ползла, едва не касаясь идущей впереди машины, сквозь открытое окно к ним проникла одна из реклам Теодора Нитца.

— Могут ли действительно люди видеть вас сквозь вашу одежду? — пискнула она им и, похожая на летучую мышь, скатилась в укрытие под передним сиденьем. — Когда вы на людях, не кажется ли вам, что ваша ширинка расстегнута и не нужно ли вам посмотреть вниз…

Она резко замолчала, когда шофер-полицейский злобно пристрелил ее своим пистолетом.

Боже, как я их ненавижу, — сплюнул он с отвращением.

При звуке выстрела полицейская машина была тут же окружена солдатами, вооруженными до зубов, готовыми спустить курок в сию же секунду.

— Оружие вниз! — рявкнул сержант.

Нехотя полицейские отбросили в сторону свои пистолеты. Один из солдат открыл дверь автомобиля; двое полицейских неуверенно вышли из нее с поднятыми руками.

— В кого вы стреляли? — спросил сержант. — В нас?

— В рекламу Нитца, — дрожа, сказал полицейский. — Посмотрите в машине, под сиденьем; мы не стреляли в вас — честно!

— Он говорит правду, — наконец сказал один из солдат, осмотрев машину. — Там под сиденьем мертвая реклама Теодора Нитца.

Сержант задумался и затем принял решение:

— Вы можете ехать дальше. Но оставьте свое оружие. — И добавил: — И своих пленников. И отныне следуйте распоряжениям главного командования армии, а не полиции.

Тут же оба полицейских вскочили в свою машину; только дверцы громко хлопнули, когда они отъехали за другими машинами так быстро, как только могли, проскользнув в брешь в строю солдат. Чак и Мори проводили их взглядами.

— Что происходит? — спросил Чак.

— Вы свободны, — сообщил им сержант. — Возвращайтесь домой и никуда не выходите. Не принимайте участия ни в чем, что происходит на улице, что бы там ни происходило. — Взвод солдат отправился прочь, оставив Чака и Мори одних на дороге.

— Это восстание, — сказал Мори. Его рот не мог закрыться от удивления. — Армии.

— Или полиции, — сказал Чак, быстро все обдумав. — Нам придется добираться до города на попутках. — Он не голосовал на дорогах с детства; ему показалось странным, что он этим занимается сейчас. Глупее положения не придумаешь!

Он пошел вдоль неподвижной цепи автомобилей с поднятой рукой. Ветер дул ему в лицо; он пах землей и водой и большими городами. Он глубоко вдохнул этот ветер.

— Подожди меня! — взвизгнул Мори и поспешил за ним.

Вдруг в небе, в северной части, появилось огромное серое гриб-облако. По всей земле прокатился грохот, испугав Чака так, что он даже подпрыгнул. Заслонив глаза, он вглядывался в ту сторону, пытаясь понять, что случилось. Возможно, взрыв небольшой тактической А-бомбы. Теперь он вдохнул запах пепла и дыма и понял, что это было.

Солдат, пробегавший мимо, бросил через плечо:

— Местная отраслевая фирма Предприятия «Карп и сыновья».

Он открыто улыбнулся Чаку и поспешил дальше.

— Они его взорвали. Армия взорвала Карпа, — тихо сказал Мори.

— Видимо, да, — сказал изумленный Чак. И опять машинально он поднял руку, в надежде остановить машину.

Над ними промчались две армейские ракеты, преследуя корабль НП. Чак наблюдал за ними до тех пор, пока они не скрылись из виду.

— Это лее настоящая широкомасштабная война, — сказал он себе, пораженный.

— Интересно, собираются ли они нас тоже взрывать? — спросил Мори. — Я имею в виду фабрику «Товарищество Фрауенциммера».

— Мы слишком маленькие, — сказал Чак.

— Да, похоже, ты прав, — сказал Мори с надеждой.

В такие времена хорошо быть маленьким, подумал Чак. И чем меньше, тем лучше. Вплоть до полного исчезновения.

Впереди остановилась машина. Они с Мори подошли к ней.

Теперь на востоке появилось другое гриб-облако и заполнило все небо, и снова земля содрогнулась. Это наверняка АО «Химия», решил Чак, садясь в машину, которая их ожидала.

— Куда направляетесь, ребята? — спросил водитель, полный рыжеволосый мужчина.

— Куда глаза глядят, мистер. Лишь бы подальше от всего этого, — сказал Мори.

— Согласен, — сказал пухлый рыжеволосый мужчина и завел машину. — Как я вас понимаю. — Это была старая несовременная машина, но достаточно хорошая. Чак Страйкрок откинулся назад и устроился поудобнее.

Рядом с ним с явным облегчением то же самое сделал Мори Фрауенциммер.

— Похоже, они взялись за большие картели, — сказал рыжий, медленно ведя машину вперед, вслед за другим автомобилем впереди них, через узкий проход в баррикаде.

— Определенно.

— Самое время, — сказал краснолицый.

— Верно, — поддакнул Чак Страйкрок. — Я с вами согласен.

Набираяскорость, машина продолжала свой путь.

* * *

В большом старом деревянном здании, где водилось эхо и было полно пыли, ходили туда-сюда друпаки, разговаривали друг с другом, пили колу, а некоторые танцевали. Именно танцы и интересовали Нэта Флиджера, и он нацелил переносной «Ампек Ф-а2» в том направлении.

— Танцы — нет, — сказал ему Джим Планк, — пение да Подожди, пока они снова начнут петь. Если этому вообще можно польстить таким названием.

Нэт ответил:

— Звуки их танцев ритмичны. Я думаю, нам следует попробовать записать и их.

— Технически ты во главе экспедиции, — признал Джим. — Но я в свое время записал массу таких вещей, и я говорю тебе, что это бесполезно. Оно, конечно, останется на пленке или, скорее, в этом твоем червеобразном, но не будет звучать. — Он безжалостно взглянул на Нэта.

Но все же я хочу попробовать, сказал себе Нэт.

— Они такие сгорбленные, — сказала Молли, стоя рядом с ним. — Все как один. И они такие маленькие. Большинство даже ниже меня.

— Они проиграли, — сказал Джим, лаконично пожав плечами. — Помните? Что было двести тысяч лет назад? Или триста? Во всяком случае, случилось довольно давно. Я сомневаюсь, чтобы они и теперь долго жили. Они не выглядят так, как будто у них есть на это силы. Они выглядят… обремененными.

Да, это так, понял Нэт. Друпаки-неандертальцы казались отягощенными невыполненным заданием — задачей выживания. Джим совершенно прав: они просто к этому не подготовлены. Смиренные, маленькие и сгорбленные, извиняющиеся, шаркающие и бубнящие что-то, они, шатаясь, тащились по своей нищенской тропе жизни, все ближе и ближе приближаясь к концу.

Итак, нам лучше все записать, пока возможно, решил Нэт. Потому что, вероятно, это продлится недолго, судя по их виду. Или… может, мы ошибаемся?

Один из друпаков, взрослый мужчина, на котором была простая рубаха и светло-серые рабочие штаны, натолкнулся на Нэта и невнятно пробормотал извинения.

— Все в порядке, — уверил его Нэт. Он вдруг почувствовал желание проверить свою теорию, попробовать взбодрить затухающую жизнь, пришельцев из прошлого.

— Позвольте угостить вас пивом, — сказал он друпаку. — О’кей? — Он знал, что в конце зала есть бар с напитками, в конце центрального зала отдыха, который, видимо, принадлежал всем друпакам.

Друпак застенчиво взглянул на него и пробормотал вежливое «Спасибо, не надо».

— Почему нет? — настаивал Нэт.

— Атаму что… — Казалось, друпак не мог встретиться взглядом с Нэтом; он смотрел в пол, сжимая и разжимая свои кулаки как бы в циклическом спазме. — Д не могу, — наконец произнес он. Однако не уходил, а продолжал стоять перед Нэтом, все еще смотря в пол и с подергивающимся лицом.

Возможно, он был напуган, решил Нэт. Смущен до всепоглощающего, стирающего все из памяти страха.

Обращаясь к друпаку, Джим Планк сказал, растягивая слова:

— Эй, ты можешь спеть какую-нибудь хорошую песню друпаков? Мы тебя запишем. — И он подмигнул Нэту.

— Оставьте его в покое, — сказала Молли, — вы же видите, он не может петь. Он вообще ничего не может. — И она отошла, явно рассердившись на них обоих. Друпак посмотрел ей вслед равнодушным взглядом, согнувшись как обычно; его глаза были скучны.

Может ли что-нибудь заставить эти скучные глаза снова засветиться, подумал Нэт. Почему друпаки хотели выжить, если жизнь так мало для них значит? Внезапно ему в голову пришла мысль: может, они ждут? Чего-то, что еще не произошло, но что, они знают — или надеются, — произойдет. Это бы оправдывало их поведение, их опустошенность.

— Оставь его в покое, — сказал Нэт Джиму Планку. — Она права. — Он положил руку на плечо Джима, но специалист по записи увернулся от него.

— Я думаю, они могут делать гораздо больше, чем кажется, — сказал Джим. — Похоже, они просто топчутся на месте, экономят, не расходуют себя. Не пытаются. Черт, я бы хотел увидеть, как они пытаются что-то делать!

— Я бы тоже, — сказал Нэт. — Но, похоже, мы не сможем заставить их это сделать.

Вдали, в углу зала, громко забубнил телевизор, и несколько друпаков, мужчин и женщин, подошли к нему и равнодушно встали перед ним. Как понял Нэт, по ТВ передавали срочное сообщение. Он тут же переключил все внимание туда: что-то случилось.

— Ты слышишь, что говорит диктор? — сказал ему на ухо Джим. — Боже, какие-то жуткие новости о войне.

Они оба просочились сквозь толпу друпаков, поближе к телевизору. Молли уже была там, вся поглощенная новостями.

— Это революция, — с каменным выражением лица обратилась она к Нэту, перекрывая гулкий грохот телевизионной аудиосистемы. — Карп… — на ее лице отразилось недоверие, — Карпы и АО «Химия», они пытались захватить власть вместе с Национальной полицией.

На телеэкране появились дымящиеся, разбросанные руины, остатки зданий, промышленное предприятие величайшего значения, которое было полностью разрушено. Нэт совершенно не мог его узнать.

— Отрасль Карп Детройт, — сумела сказать Молли Нэту, перекрикивая шум. — Военные захватили ее. Боже правый, это то, что сейчас сказал диктор.

Безмятежно глядя на экран, Джим Планк сказал:

— Кто побеждает?

— Еще никто, — ответила Молли. — Явно. Я не знаю. Слушайте и смотрите, что он говорит. Все только началось, только набирает силу.

Друпаки молча слушали и смотрели. Фонограф, который играл для их шаркающих танцев, тоже замолчал. Друпаки теперь уже почти все стояли сгрудившись вокруг ТВ, внимательно и блаженно наблюдая за сценами сражения армии Штатов с отрядами Национальной полиции, поддерживаемыми системой картелей.

«…в Калифорнии, — захлебываясь, говорил диктор, — дивизия НП западного побережья полностью сдалась Шестой армии под командованием генерала Хогейта. Однако в Неваде…»

Показали улицу в центре Рено: армией в спешке строилась баррикада, по которой стреляли из окон соседних домов снайперы полиции.

«В конечном счете, — продолжал диктор, — тот факт, что вооруженные силы обладают абсолютной монополией на атомное оружие, видимо, будет гарантировать их победу. Но в настоящее время мы только можем…» Телеобозреватель взволнованно продолжал, поскольку механические машины-репортеры собирали для него факты по всей территории Штатов.

— Это будет долгая битва, — вдруг сказал Джим Нэту. Он казался усталым, и лицо его стало серым. — Похоже, нам чертовски повезло, что мы здесь, вдали от всего этого, — пробормотал он, обращаясь скорее к самому себе. — Сейчас самое время залечь на дно.

Теперь показывали схватку между полицейским патрулем и армейским подразделением; они перестреливались, суетливо бегали в поисках укрытия, когда пули вылетали из их маленьких ручных автоматов. Один из солдат резко упал лицом вниз, а затем там же упал и полицейский из НП.

Стоявший рядом с Нэтом друпак, который затаив дыхание наблюдал за этой сценой, слегка подтолкнул другого друпака, стоявшего рядом с ним. Оба мужчины-друпака улыбнулись друг другу. Скрытной, многозначительной улыбкой. Нэт видел это, видел выражение их лиц. И тут же понял, что у всех друпаков глаза загорелись от одного и того же приятного события.

Что здесь происходит? — подумал Нэт.

Рядом с ним Джим Планк сказал:

— Боже мой, Нэт, они ждали этого!

Вот оно, понял Нэт, ощущая неприятную дрожь. Пустота, скучное безразличие — все это прошло. Теперь друпаки воспрянули духом, когда видели мерцающее изображение ТВ и слушали взволнованный голос диктора. Что это значит для них? — думал Нэт, изучая их возбужденные, нетерпеливые лица. Это значит, решил он, что у них появился шанс. Мы убиваем друг друга на их глазах. И… запросто можем очистить место для них, место, куда они смогут пролезть. Не место, ограниченное мрачным маленьким анклавом, а место во внешнем мире. Везде.

Заговорщицки улыбаясь друг другу, друпаки продолжали жадно смотреть. И слушать. Страх Нэта усиливался.

* * *

Плотный рыжеволосый человек, который подвез Мори и Чака, сказал:

— Вот я и приехал, ребята. Вам придется вылезать. — Он сбросил скорость и остановился у обочины. Теперь они были в городе, вдали от автобана. Везде бегали мужчины и женщины в поисках убежища. Полицейская машина с разбитым передним стеклом осторожно пробиралась вперед; внутри сидел человек, весь увешанный оружием.

— Лучше укрыться в здании, — посоветовал рыжеволосый.

Чак и Мори нехотя вылезли из машины.

— «Адмирал Буратино», где я живу, недалеко отсюда, — сказал Чак. — Мы можем дойти пешком. Идем. — И он подтолкнул огромного Мори вперед. Они присоединились к бегущей толпе испуганных, сбитых с толку людей. Какая неразбериха, подумал Чак. Интересно, как это будет развиваться. Интересно также, выживет ли наше общество, наш стиль жизни.

— Меня тошнит, — взвыл Мори, пыхтя рядом с ним; его лицо стало серым от напряжения. — Я не привык к такому.

Они добежали до «Адмирал Буратино». Он не был разрушен. В дверях, с ружьем наперевес, стоял их стражник рядом с Винсом Страйкроком, проверяющим удостоверения личности. Винс проверял каждого по очереди, сосредоточенный на этом занятии.

— Привет, Винс, — сказал Чак, когда они с Мори подошли к двери.

Его брат вздрогнул и поднял голову; они молча посмотрели друг на друга. Наконец Винс сказал:

— Привет, Чак. Рад, что ты жив.

— Мы можем войти? — спросил Чак.

— Конечно, — сказал Винс. Затем он посмотрел в сторону, кивнул стражнику и снова повернулся к Чаку: — Проходи. Я очень рад, что НП не смогла загнать тебя в угол. — Он ни разу не посмотрел на Мори Фрауенциммера; он сделал вид, что Мори не существует.

— А как насчет меня? — спросил Мори.

Напряженным голосом Винс сказал:

— Вы тоже можете пройти. Как специально приглашенный гость Чака.

Стоявший за ними в очереди человек сказал с раздражением:

— Эй, вы, поторапливайтесь! Здесь, на улице, небезопасно!

Подтолкнув Чака, он впихнул его внутрь. Чак и Мори быстро вошли в здание. Минутой позже знакомое приспособление — лифт — уже поднимало их наверх. В квартиру Чака на верхнем этаже.

— Интересно, что он с этого поимел, — задумчиво сказал Мори. — Я говорю про твоего младшего братишку.

— Ничего, — коротко сказал Чак. — Карп кончен. С ним и с массой других людей теперь покончено.

И Винс не единственный среди них, подумал он.

— Включая и нас, — сказал Мори. — У нас положение не лучше. Конечно, я думаю, многое будет зависеть от того, кто победит.

— Неважно, кто победит, — сказал Чак. По крайней мере, как он понимал. Разрушение, разруха в национальном масштабе была здесь. Эта ужасная вещь характерна для гражданской войны; кто бы ни победил, все одинаково плохо. Все же это была катастрофа. Для всех.

Квартиру они нашли открытой. Очень осторожно Чак заглянул внутрь.

* * *

Там стояла Джули.

— Чак! — вскрикнула она, сделав навстречу несколько шагов. За ней стояли два чемодана. — Я собирала вещи. Я подготовила все, чтобы нам с тобой иммигрировать. Я приобрела билеты… но не спрашивай, каким образом, потому что я все равно не скажу. — Ее лицо было бледно, но спокойно; она немного подкрасилась, и, как ему показалось, выглядела исключительно хорошо. Теперь она заметила Мори.

— Кто это? — спросила она, запинаясь.

— Мой босс, — ответил Чак.

— Но у меня только два билета, — неуверенно сказала она.

— Все в порядке, — сказал ей Мори. Он широко улыбнулся, чтобы уверить ее в этом. — Мне нужно остаться на Земле. Мне нужно руководить крупным промышленным предприятием. — Чаку он сказал: — Я думаю, у нее прекрасная идея. Это и есть та самая девушка, о которой ты говорил по телефону? Та, из-за кого ты опаздывал на работу? — Он дружески похлопал Чака по спине. — Счастливо тебе, старина. Ты доказал, что еще молод — во всяком случае, достаточно молод. Я тебе завидую.

Джули сказала:

— Наш корабль улетает через сорок пять минут. Я так молилась, чтобы ты пришел. Я пыталась связаться с тобой на работе…

— Нас арестовала НП, — сказал ей Чак.

— Армия контролирует космический аэродром, — сказала Джули. — И они руководят прибытием и отлетом всех кораблей дальнего следования. Если нам удастся добраться до космодрома, все будет в порядке. — И добавила: — Я сложила все наши деньги, чтобы купить билеты; они страшно дорогие. А поскольку драндулетов больше нет…

— Вам, ребята, лучше отправляться, — сказал Мори. — Если вы не против, я останусь здесь, в квартире. Здесь, кажется, достаточно безопасно, учитывая обстоятельства. — Он поместил свое грузное тело на кушетку, с трудом скрестив ноги, достал сигару и закурил.

— Может, мы еще увидимся вскоре, — неловко сказал Чак. Он не знал, как расстаться, как уйти.

— Может, — проворчал Мори. — В любом случае черкни мне с Марса. — Он взял с журнального столика журнал и стал листать его, полностью поглощенный этим делом.

— Что мы будем делать на Марсе, чтобы выжить? — спросил Чак у Джули. — Ферма? ТЬ1 подумала об этом?

— Займемся фермой, — сказала она. — Возьмем кусок хорошей земли и начнем ее обрабатывать. У меня там родственники. Они помогут нам начать. — Она взяла один из чемоданов. Чак отобрал его у нее и взял второй.

— Пока, — сказал Мори искусственным, слишком беспечным тоном. — Счастливо вам копаться в этой красной пыльной земле.

— Тебе тоже счастливо, — сказал Чак. Интересно, кому больше понадобится счастье, подумал он. Тебе здесь, на Земле, или нам на Марсе.

— Может, я пришлю вам парочку роботов, — сказал Мори, — чтобы составить вам компанию. Когда все это кончится. — Попыхивая сигарой, он смотрел им вслед.

* * *

Гудящая музыка снова зазвучала, и некоторые горбатые, с массивными челюстями друпаки возобновили свои шаркающие танцы. Нэт Флиджер отвернулся от ТВ.

— По-моему, мы достаточно записали на «Ампек», — сказал он Молли. — Мы можем отправляться назад, в дом Конгротяна. Наконец-то мы со всем покончили.

— Может, мы покончили не только здесь, а везде, Нэт, — мрачно сказала Молли. — Знаешь, только то, что мы являлись доминирующим видом в течение десятков тысяч лет, не подтверждает…

— Я знаю, — сказал ей Нэт. — Я тоже видел их лица. — Он повел ее обратно, где они оставили «Ампек Ф-а2». Джим Планк пошел за ними, и все они остановились у переносного записывающего устройства.

— Ну что? — спросил Нэт. — Пойдем назад? Действительно все?

— Все, — сказал Джим, кивая.

— Но я думаю, — сказала Молли, — что нам следует остаться в этом районе Дженнера до конца битвы. Было бы небезопасно пытаться лететь назад в Тихуану прямо сейчас. Если Бет Конгротян позволит нам остаться, давайте останемся. Прямо там, в доме.

— Хорошо, — сказал Нэт. — Смотрите. К нам идет какая-то женщина. Не друпак, а… ну, вы понимаете, такая же как мы.

Сквозь шаркающие группки друпаков пробиралась молодая стройная женщина с коротко стриженными волосами, в голубых брюках, мокасинах и белой блузке. Я знаю ее, подумал Нэт. Я видел ее миллион раз. Он и знал ее, и не узнавал; все это было очень странно. Как невероятно, чертовски красива, подумал он. Почти гротескно, неестественно прекрасна. Сколько я знаю женщин столь прекрасных? Ни одной. Ни одна в этом мире, в нашей жизни так не прекрасна, кроме… Кроме Николь Тибодокс.

— Вы мистер Флиджер? — спросила она, подходя к нему и подняв голову, глядя на него; он обнаружил, что она очень маленькая. Это не было столь явно заметно во время ТВ-передач. Фактически он всегда думал о Николь Тибодокс как об огромной, даже зловещей фигуре. Обнаружив противоположное Нэт испытал самый настоящий шок. Он так и не мог полностью всего осознать.

— Да, — сказал он.

Николь сказала:

— Роберт Конгротян отправил меня сюда, а я хочу попасть туда, откуда я. Вы можете отвезти меня в вашем автомобиле?

— Конечно, — сказал Нэт, кивнув. — Куда угодно.

Никто из друпаков не обратил на нее внимания; казалось, они не узнают ее, не интересуются, кто она такая, и им дела до нее нет. Однако Джим Планк и Молли замерли в немом изумлении.

— Когда вы уезжаете? — спросила Николь.

— Видите ли, — сказал Нэт. — Мы собираемся остаться. Из-за войны. Здесь, похоже, безопаснее.

— Нет, — стала настаивать Николь. — Вы должны отправиться назад, вы должны тоже принять участие в этом. Вы хотите, чтобы они победили?

— Я даже не знаю, о ком вы говорите, — сказал Нэт. — Я не могу полностью разобраться в том, что происходит, кто с кем сражается, каковы причины. Вы знаете? Может, вы можете рассказать? — Но я в этом сомневаюсь, подумал он. Я сомневаюсь, что вы можете как-то прояснить это или оправдать для меня… или для кого-нибудь другого. Потому что это неразумно, неоправданно.

— Что нужно, чтобы заставить вас вернуть меня обратно или хотя бы вывезти отсюда? — спросила Николь.

— Ничего, — сказал Нэт, пожав плечами. И внезапно он решился: он ясно увидел все происходящее. — Потому что я этого не сделаю. Извините. Мы собираемся переждать все то, что происходит. Я не знаю, как Конгротян сумел перенести вас сюда, но, возможно, он прав. Возможно, это лучшее место сейчас для вас и для нас. Еще на долгое время. — И он улыбнулся ей. Она не ответила на улыбку.

— Черт бы вас побрал, — сказала Николь.

Он продолжал улыбаться.

— Пожалуйста, — сказала она, — помогите мне. Вы собирались, вы уже начали.

Джим Планк хрипло произнес:

— Может, он и помогает вам, миссис Тибодокс. Тем, что делает. Тем, что держит вас здесь.

— Я тоже думаю, что Нэт прав, — сказала Молли. — Я уверена, что сейчас для вас небезопасно находиться в Белом доме.

Николь свирепо взглянула на них. Затем, сдавшись, она вздохнула.

— Какое жуткое место для заточения. К черту этого Роберта Конгротяна тоже: это и его вина. А это что за существа? — Она указала на шаркающую линию из взрослых друпаков и на маленьких друпаков, которые стояли около стен большого пыльного деревянного зала.

— Я не вполне уверен, — сказал Нэт. — Можно сказать, наши родственники. Очень возможно, что потомки.

— Предки, — возразил Джим Планк.

— Время покажет, — сказал Нэт.

Зажигая сигарету, Николь сказала энергично:

— Они мне не нравятся, мне будет гораздо лучше, когда мы вернемся в дом. Я чувствую себя здесь очень неуютно.

— Еще бы, — сказал Нэт. У него были те же ощущения. Вокруг них друпаки танцевали своей монотонный танец, не обращая никакого внимания на четверых людей.

— Однако я думаю, — задумчиво сказал Джим Планк, — нам придется привыкнуть к ним.

Примечания

1

уменьшит. от Аманда.

(обратно)

2

нем. „суета“

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

*** Примечания ***