КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Чудесные каникулы [Ирина Федоровна Ставская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ирина Федоровна Ставская Чудесные каникулы

Рассказы

Снегурочка

Вика вышла во двор. Поиграла немного одна. Скатывала снежные комья и собирала их один возле другого. Комья отбрасывали голубые тени, мерцавшие на снегу.

— Скатаю-ка я большущий ком и сделаю из него Снегурочку, — решила она.

Во двор вышла Олгуца, потом Анишоара, Ленуца. Они сказали, что хотят помочь, и принялись скатывать ком.

Но больше всех помогла ей Вера, старшая сестра Олгуцы, второклассница. Проходя мимо девочек, важная, с красным ранцем на спине, она остановилась рядом, посмотрела на гору снега, поняла, что они делают, и взялась за работу.

— Какие глаза должны быть у Снегурочки? — спросила Вика.

— Голубые, конечно, — ответила Вера, поправляя белые складки Снегурочкиной шубки.

Вика сбегала домой и тут же вернулась с двумя большими круглыми голубыми пуговицами.

— Ах, какие красивые глаза! — воскликнула Вера, прилаживая пуговицы под белым гладким лбом.

— О, ей нужен и рот! — заметила Вика, снова помчалась домой и вернулась с ярко-красной пуговицей.

Вика прикрепила ее чуть ниже Снегурочкиного носика, и девочки ахнули, пораженные небывалой красотой.

Казалось, Снегурочка сейчас откроет рот и заговорит. Вика шепнула:

— Знаете, что нам хочет сказать Снегурочка?

— Хотелось бы знать, — заметила Вера.

— Она говорит: «Я красивая, но у меня нет короны. Мне положено носить серебряную диадему. Чтобы она сверкала!..» — Сейчас принесу! — крикнула Вика и снова побежала домой.

Вернулась она с пучком пушистых серебряных нитей, которыми обычно мама украшала новогоднюю елку.

Девочки сплели корону и украсили ею голову Снегурочки. Корона так засверкала на солнце, что невозможно было глаз оторвать от нее.

Вера ушла домой делать уроки.

Ушли и девочки-подружки.

Вика осталась одна. Ей не хотелось уходить.

— Ты очень мила, — сказала Вика тихонько. — Я бы забрала тебя в дом, да боюсь, что ты растаешь.

— Мне и здесь хорошо, — ответила ей Снегурочка шепотом.

— Я должна уйти, — объяснила Вика. — Слышишь? Меня зовет мама. Смотри, вон то окно третьего этажа — наше. Я буду стеречь тебя и подавать знаки, чтобы ты не скучала.

— А мне не скучно, — ответила Снегурочка. — Кругом столько снега! Так весело!

Вика часто подбегала к окошку, делала Снегурочке знаки рукой: пусть видит, что она помнит и любит ее.

Последний раз Вика подошла к окошку перед сном.

Взошла луна, на сугробах зажглись тысячи звездочек. Снегурочка стояла неподвижно, облитая лунным светом. Серебряная коронка, казалось — горела. На снегу лежали синие тени.

— Спокойной ночи, — шепнула Вика.

Снегурочка посмотрела на нее задумчиво, и Вике показалось, что она заметила улыбку на бледном лице.

В ту зиму самой лучшей подругой Вики была Снегурочка…

Однажды вечером Вика легла спать. Вдруг она услышала легкий стук в дверь.

Соскочила с постели, побежала в коридор, открыла двери и совсем не удивилась, увидев перед собой Снегурочку.

— Я пришла за тобой, — сказала она Вике. — Одевайся, я жду.

Вика быстренько оделась и спустя несколько минут вышла из квартиры. Прикрыла тихонечко двери, чтобы никого не разбудить.

Снегурочка взяла ее за руку, и они вместе спустились по лестнице.

Вика посмотрела на свою подругу и заметила, что и Снегурочка обута в теплые сапожки, одета в белую шубку, а руки спрятаны в рукавицах, на голове — меховая шапочка. А на ней сверкает коронка, та, которую девочки сплели из серебряных нитей.

На улице, перед домом, пораженная Вика увидела белый автомобиль, за рулем которого сидел сам Дед Мороз и улыбался в белую бороду.

Дверца открылась, и девочки сели на мягкое белоснежное сиденье. Машина тут же двинулась с места и поехала так быстро, что за нею поднялся целый вихрь. Казалось, машина летит! Вскоре они въехали в лес и остановились на большой, залитой лунным светом поляне.

— Как красиво! — воскликнула Вика в восторге, оглядывая поляну и лес с серебряными ветками.

— Ты знаешь, где мы сейчас? — спросила Снегурочка.

— Н-нет, — покачала головой Вика.

— В царстве Деда Мороза, — объяснила Снегурочка. — И моём. Сегодня ты наша гостья. Пойдем, я тебе все покажу.

Вика шла легко, не проваливалась в сугробы, а словно парила над ними.

Вдруг с одного дерева спрыгнула белочка с пушистым хвостом — прямо на Снегурочкино плечо. В следующее мгновение она скрылась в вышине, в путаницу белых неподвижных веток. Только по их легкому колебанию Вика могла угадать, в какую сторону умчалась белочка…

Сделали еще несколько шагов, и перед ними, откуда ни возьмись, серебристая лиса. Снегурочка погладила ее по шубке, лиса зажмурилась от удовольствия, вильнула хвостом и ушла своей дорогой.

Из-за березняка выскочила дикая козочка. Снегурочка приласкала и ее.

— Под этими сугробами теперь спят все цветы леса, — сказала Снегурочка. — Я очень люблю наш лес. Он всегда прекрасен, особенно зимой, хотя все цветы спят.

— Верно, — шепнула Вика, очарованная. — Деревья — как огромные белые цветы.

На краю поляны они увидели удивительный сугроб: в свете лунных лучей он горел и переливался, словно холмик драгоценных камней.

— Это действительно драгоценные камни, — сказала Снегурочка. — Поэтому я и привела тебя сюда. Чтоб ты не только полюбовалась, но и выбрала себе самые красивые и большие драгоценные камни…

— Спасибо тебе, милая Снегурочка, — сказала Вика.

— Мне хочется подарить тебе что-нибудь сегодня. Сейчас. Потому что мы не увидимся больше.

— Как? Ты уйдешь из нашего двора? — ужаснулась Вика.

— У вас во дворе я еще поживу до весны, вернее, пока подержится мороз и снег. Но так, как сейчас, мы больше никогда не увидимся. Только раз в жизни я имею право привезти в этот сказочный лес того, кто мне дорог, и подарить ему что-нибудь на память. Выбирай, что хочешь!

— Я бы хотела букетик ландышей… — шепнула Вика после минуты колебания.

— Я так и думала, что ты попросишь цветы! И мне нравятся ландыши. — Снегурочка наклонилась, пошарила в снегу и протянула Вике букетик.

Колокольчики ландыша, белые и прохладные, дрожали, разбуженные ото сна, в воздухе поплыл их нежный запах, и тоненький серебряный звон, еле слышный, прозвучал над поляной.

Вика от восторга не могла вымолвить ни слова.

Вскоре они обе направились к поляне, где осталась машина с Дедом Морозом. Сели и — машина снова понеслась как ветер…

Вика не отрывала глаз от цветов.

— Снегурочка, — проговорила она, — это самый красивый подарок, какой мне довелось получать в своей жизни. И мне хочется… знаешь чего?..

— Говори.

— Мне хотелось бы, чтобы всюду росли эти цветы, не только в твоем лесу, а и вдоль этой дороги, под придорожными деревьями, на холмах… Мне хотелось бы, чтобы и здесь было красиво!

— Посей их — раскидай!

— И цветы вырастут?

— Вырастут. Все, что ты пожелаешь в эту ночь, сбудется.

Вика осторожно оборвала колокольчики и разбросала их по белым снегам через ветровое окно машины…

— Когда-нибудь приду сюда с мамой и папой полюбоваться на них.

Спустя некоторое время машина остановилась перед домом, в котором жила Вика.

Дед Мороз сказал:

— У меня есть несколько книг для тебя. Возьми — и протянул ей пакет.

— Спасибо, Дед Мороз, — сказала Вика дрогнувшим голосом. — А я папу попросила купить мне книжки…

Вика попрощалась с Дедом Морозом и Снегурочкой и вошла в дом.

Положила книжки на свой столик у постели, укрылась одеялом и уснула…

На следующий день, утром, только открыла глаза — увидела стопку книжек.

Она взяла их и принялась листать.

— Видишь, какой хороший подарок принес тебе вчера пала, — сказала мама, войдя в комнату.

Вика только улыбнулась. Как объяснить маме, откуда у нее эти книжки? Пусть пройдет еще какое-то время, и тогда она обязательно все ей расскажет.

Вика соскочила с постели и подбежала к окошку: Снегурочка исчезла!

— Растаяла Снегурочка, — сказала мама. — Всю ночь капало с крыш.

В самом деле, там, где вчера стояли сугробы, сегодня блестели лужи. С крыш капало, по улице текли ручьи.

Во дворе все были уверены, что Снегурочка растаяла, и только Вика знала, что в эту ночь Снегурочка и Дед Мороз умчались в своей белой машине далеко-далеко, в царство снегов…

Наталица

В деревню…

Наталица сидела на диване и смотрела фильм по телевизору. Она была как будто чем-то расстроена.

— Ты что не в духе, Наталица? — спросила мама.

— Почему у меня нет бабушки?..

— Как нет бабушки? Сидишь рядом с бабушкой и говоришь такое. Ты что, не любишь свою бабушку?

— Люблю. Но у меня нет бабушки в деревне, как у Марчела, у Олгуцы. Марчел уехал на лето в деревню к бабушке. И в прошлом году ездил. Олгуца сегодня уехала, а я все лето просижу на диване с бабушкой и целыми днями буду смотреть фильмы?

— Что поделаешь? Мы горожане. У нас никого нет в деревне, — сказала мама. — Будешь гулять с бабушкой в парке, бабушка купит тебе мороженое…

Наталица ничего не ответила.

Видно было, что прогулки в парке — не большая радость для нее.

Отец вернулся с работы, узнал об огорчении Наталицы и сказал:

— Скоро я пойду в отпуск, возьму Наталицу, и мы уедем вдвоем в деревню; найдем там хорошую бабушку, устроимся у нее и проживем, сколько захочется. А после и ты к нам приедешь, когда получишь отпуск, — обратился он к маме.

Наталица запрыгала от радости и принялась считать дни до папиного отпуска.

Папа послал письмо в какое-то село.

Однажды он объявил:

— Скоро поедем к бабушке Вере.

Потом как-то сказал маме:

— Ну, собирай наши вещи, уезжаем.

В один чемодан мама собрала Наталицыну одежду, в другой — папину, и проводила их.

Сироты

Бабушка Вера направилась к сарайчику. Отворила дверь и пропустила Наталицу впереди себя. В первое мгновение Наталица ничего не увидела: темно. Потом в углу она разглядела курицу.

— Что она делает здесь одна? Ей не скучно? — спросила Наталица.

— Нет, не скучно. И она не одна.

— А кто же тут еще есть? Вон дрова, ведра, больше ничего нет.

— Ошибаешься, — засмеялась бабушка Вера. — Это же наседка. Она сидит на яичках. Сегодня уж проклюнутся ее цыплята.

Бабушка Вера наклонилась, насыпала курице зерна, налила свежей воды в миску, но та даже не пошевелилась.

— Ох, захворала, видно, моя наседушка, — запричитала бабушка Вера. Снова наклонилась, пощупала.

— Беда! Заболела не на шутку! Иди играть, Наталица!

Наталица вышла, но всё вертелась перед сарайчиком — ждала бабушку Веру.

Спустя некоторое время старуха появилась в дверях, держа полный передник яиц.

— Вот они, ее цыплятки, остались без мамки, — сказала она с горечью.

— Умерла наседка?

— Отошла, бедняжка…

— А цыплята — в яичках?

— Ну а как же!

Бабушка Вера разожгла огонь в плите и принялась греть на ней разную ветошь, по очереди прикладывая ее затем к яичкам, собранным в сите: один лоскут клала на яички, другой грела на плите.

Наталица глаз не отрывала от бабушки Веры, следила за каждым ее движением.

Долго она согревала яички тряпицами. Изредка наклонялась над ситом и прислушивалась.

— Что вы там слышите? — поинтересовалась Наталица.

— Может, проклевываются, — сказала бабушка Вера.

— Цыплята? — спросила Наталица шепотом.

— А то кто ж еще!

Наталица принялась тоже прислушиваться и наклоняться к ситу. И вдруг поразилась, различив робкое: цок-цок-цок!

— Проклевываются! Проклевываются!

Неожиданно на одном яйце появилась маленькая дырочка и показался крошечный желтый клювик.

Наталица запрыгала от радости.

Бабушка Вера взяла яйцо в ладонь и принялась осторожно отколупывать ногтем скорлупу — увеличивать эту дырочку.

Вот показалась мокрая взъерошенная головка, и блеснули два черных, как две бусинки, глаза.

— Высунул голову в окошко! — улыбнулась бабушка Вера, довольная; вытащила цыпленка из скорлупы и опустила в коробку, обложенную заранее согретыми ветошками.

Теперь Наталица явственно слышала цоканье во многих яичках — стучали все настойчивее. Видела, как появляются пробоины, потом клювики и головки.

И каждый раз руки бабушки Веры помогали цыпленку выскочить из темницы.

В сите осталась кучка яичной скорлупы, а в коробке, на теплой подстилке, пищала целая семейка цыплят. Некоторые были мокрые, будто попали под дождь, другие уже превратились в пушистые желтые комочки.

— Ой, от их писка у меня в ушах звенит, — развеселилась Наталица.

— Сейчас я их покормлю! — сказала бабушка Вера, положила в коробку последнего цыпленка и отодвинула сито с яичной скорлупой. — Бедные мои сиротки! — вздохнула, поднимаясь.

— Не сиротки они, бабушка Вера! — сказала Наталица, глядя на нее с улыбкой.

— Почему?

— Вы же их мама!

— Правда твоя! — оживилась бабушка Вера и принялась кормить цыплят.

Роса

Вместе с отцом Наталица возвращалась с прогулки. Солнце садилось, над ними плыли душистые запахи. Изредка Наталица наклонялась то к одному, то к другому цветку и всматривалась в каждый.

— Что это ты так рассматриваешь цветы? — спросил папа.

— Хочу увидеть росу. Ее почему-то нет нигде.

— Роса бывает только поутру.

— И утром я проверяла все цветы во дворе бабушки Веры — не нашла ни одной капли! — ответила Наталица разочарованно.

— И не увидишь, — сказал отец.

— Роса прячется от меня? — спросила девочка озабоченно.

— Нет, не думаю, но роса показывается только тому, кто перегоняет солнце.

— А кто может бегать с солнцем наперегонки? — удивилась Наталица.

— Кто встает до его восхода. Солнце еще спит за холмом, а кто не ленится, уже на ногах!

— И видит росу?

— Конечно. Почему бы ему не увидеть ее?

— А ты ее когда-нибудь видел?

— Даже сегодня. Ты еще спала сладко, а я пошел на рыбалку и увидел.

— Возьми меня с собой! И я хочу увидеть!

На следующий день рано утром отец разбудил Наталицу, и она вмиг оделась.

А бабушка Вера, видно, проснулась еще раньше, — она подала отцу узелок с завтраком.

Лишь только вышли из дому, Наталица наклонилась к первому цветку у порога. На его лепестках она увидела крупные круглые серебряные капли. Они чуть подрагивали.

Казалось, они дрожали от холода.

— Роса? — шепнула Наталица, глядя на отца восторженными глазами.

— Она самая.

Такие же капли Наталица увидела на лепестках других цветов, стебельках травы, на забытой кем-то на скамейке алюминиевой ложке.

— Что ж, вернешься спать? — спросил отец, беря удочку.

— Нет, пойду с тобой, — ответила Наталица решительно.

Когда они выходили из села, показалось солнце.

Наталица глянула на косогор и ахнула: на траве, на цветах, на всех кустах зажглись тысячи огоньков, словно солнце обрызгало всю землю каплями золота!

Наталица замерла на месте — не могла насмотреться на этот огромный ковер, осыпанный бриллиантами.

— И это роса? — спросила Наталица.

— Да, моя девочка! — ответил отец, стоя рядом и любуясь празднично убранным косогором…

На рыбалке

Пришли на берег Днестра.

Отец подготовил удочку, прикрепил к крючку приманку, чуть выше по леске — поплавок, сел на камень и забросил крючок в воду. Крючок затонул, а поплавок остался на воде.

Наталица сидела рядом с отцом и смотрела на поплавок. Неотрывно смотрел на поплавок и отец. Наталица открыла было рот, чтобы что-то ему сказать, но отец приложил палец к губам и сделал ей знак, чтобы она молчала. Девочка поднялась и шепнула ему на ухо:

— Почему надо молчать?

— Рыбу распугаешь, — шепнул отец.

Вскоре Наталица заскучала. Встала и пошла вдоль Днестра собирать камушки.

Когда вернулась, увидела, что отец выдернул из воды удочку, и над гладью Днестра блеснула серебряная рыбка. Она билась и сверкала на солнце. Отец ловко поймал ее, снял с крючка и опустил в ведро.

Наталица подошла и заглянула в ведро. В нем было много воды и плавало несколько рыбин. Две большие и штуки три маленьких. Тем временем отец бросил в ведро еще две рыбки. Они все теснились, сталкивались друг с другом.

Наталице стало их жалко.

«Как они мучаются! В Днестре им было хорошо. А в ведре они как в клетке! Бедняги!» — она опустила руку в воду, погладила одну рыбку по спине, потом поймала ее обеими руками, вытащила и пустила в Днестр. Рыба тут же исчезла.

Наталица глянула на отца.

Он положил в ведро еще пару рыб и продолжал неотрывно смотреть на поплавок…

Наталица взяла еще одну рыбу. Вытащила из ведра и тихонечко опустила ее в волну. Днестр мгновенно ее поглотил. Но Наталица знала, что Днестр не глотает рыб: он их дом родной.

«Возвращаются домой. Как я вернулась бы к маме, в Кишинев», — подумала Наталица.

«Может быть, это сестричка той, первой. Как же ей оставаться в ведре?» — Она пустила в воду еще одну рыбку, потом еще…

— Ты что делаешь, егоза? — неожиданно раздался голос отца. — За этим ты пришла на рыбалку?

— В ведре им очень тесно…

— Для того я их и поймал, чтоб они плавали в ведре.

— Они тут мучаются, папочка. В Днестре им будет лучше!

— Несомненно, — улыбнулся отец.

— Там их дом, их мама, их братья и сестры, — обрадовалась Наталица, почувствовав, что отец понял ее.

— Да, да, ты права, — сказал отец и заглянул в ведро: там плавали три или четыре рыбки. — Ну, ладно, им сегодня хватит.

Собрал удочку, взял ведро и направился к селу.

Наталица, довольная, зашагала следом и принялась собирать букетик полевых цветов для бабушки Веры…

На прогулке

Был жаркий день. Отец и Наталица пошли на берег Днестра. Отец пришел без удочки. Он принес книгу. Сел в тени, открыл книжку и принялся читать.

И Наталица принесла книжку. Читать она еще не умела, но все стихотворения из книжки знала на память. Она узнавала их по картинкам.

— Погуляй немножко. Только смотри далеко не уходи. Будь тут, поблизости, чтобы я видел тебя, — сказал отец.

Наталице нравится гулять. Вот она сделала несколько шагов и нашла что-то интересное: гладкие корим новые желуди. Спрятала их в карман.

Потом услышала сильное гудение. Пошла на звук и набрела на шмеля — он опустился на цветок. Она сразу его узнала — позавчера отец ей показал. «Смотри, как собирает пыльцу! Большой трудяга этот шмель! — подумала Наталица. — И лапки все в пыльце, как у того, позавчерашнего».

Чуть дальше заметила стайку скворцов. Они ходили среди стебельков травы и каждый проверяли у корня. От отца она уже знала, что скворцы ищут букашек, личинки и очищают землю и траву.

— Тоже работают! Пусть себе! — и прошла мимо осторожно, стараясь их не потревожить.

Откуда-то издалека раздался голос кукушки: ку-ку, ку-ку!

— Я тебя знаю, я тебя знаю! Папа мне рассказал о тебе!

Из сада донесся веселый свист дрозда.

— И тебя тоже знаю! — обрадовалась Наталица, услышав его голос.

Вверху, над ее головой, раздался стук. Наталица подняла голову. Пестрый дятел с красно-черно-белыми перьями взбирался спиралью все выше и выше по стволу дерева, быстро обстукивая его толстую кору. И скрылся в густой листве.

Наталица пошла дальше.

Послышался шорох в траве. Что-то круглое, серое показалось на мгновение и тут же скрылось.

Наталица наклонилась, раздвинула обеими руками высокие травы, тронутые неизвестным зверьком, и замерла. И зверек замер.

Наталица сняла с головы белую полотняную шапочку и накинула ее на зверька. Потом подняла шапочку вместе с ним и, неся свою добычу на руках, побежала к отцу:

— Папа! смотри, что я нашла! Ежик!

— Где ты его нашла?

— Вон за теми кустами.

— Ты увидела только ежика? Во всей округе был только этот ежик?

— Нет. Мне повстречалась еще стая скворцов, я слышала кукушку, дрозда, видела дятла. И шмеля.

— И как же это ты прошла мимо них?

— Скворцы работали, и дятел, и шмель. И кукушка, наверно, и дрозд тоже работали, только я их не видела. Они были вверху, на ветках.

— И ты не смогла достать их, хочешь сказать?

— Ну да, а шмель жалится. Ты мне сказал, что он жалится.

— Верно. А ежик не колется?

— Ежик свернулся в клубок. Я накинула на него шапочку, опрокинула и вот…

— Умница: До этого ты додумалась. Но не сообразила, что и у ежика там, в траве, свои дела?

— Он куда-то шел.

— Может быть, к своим деткам?

Наталица потупилась.

— Летом у ежика есть дети. Детеныши. Он их кормит, растит…

— Я не подумала… Он такой красивый!

— Очень красивый! Но как жить малышам-ежикам без него? Они остались одни. Ты хотела бы остаться одной?

— Нет, нет!

— И ежики не хотят. А ну-ка быстренько отнеси его назад, положи там, откуда взяла. Договорились?

— Да, папа.

Наталица побежала к кустам, возле которых нашла ежа, и пустила его в траву. Ежик сразу зашагал деловито, словно только что с ним ничего особенного не приключилось.

Цветок на подоконнике

В доме, на подоконнике, стоит глиняный горшок. В нем растет белый цветок. Большие листья, похожие на сердце, каждое утро купаются в лучах солнца.

Наталица говорит:

— Цветок улыбается от того, что солнце приходит к нему в гости. Цветку нравится солнце.

В другой раз она сказала:

— Правда, бабушка, цветок очень рад, что живет у нас?

Однажды, разглядывая его, девочка заметила, что на кончиках его листьев блестят крохотные капли воды.

— Бабушка, цветок плачет! Почему? Ему у нас плохо? — забеспокоилась Наталица.

— Нет, этот цветок — как барометр, — сказал отец.

— Что такое барометр? — спросила Наталица.

— Это такой прибор. Он показывает погоду: и хорошую, и плохую. Будет солнечно или дождливо.

— Он похож на термометр?

— Термометром мы измеряем температуру. А барометр показывает погоду.

— Это я поняла, но откуда цветок знает?.. — не понимала Наталица.

— Если на кончиках листьев появляются капли воды, значит, пойдет дождь, — объяснила бабушка.

— А, понимаю! Цветок печалится, когда небо заволакивают тучи и солнце прячется. Потому и плачет, сказала Наталица с грустью и принялась гладить листья цветка.

И правда, вскоре набежали тучи, небо нахмурилось, солнце исчезло в складках темных, тяжелых облаков. По оконным стеклам побежали первые дождевые капли…

Наталица стояла рядом с цветком, готовая прийти ему на помощь…

Прошло немного времени, подул легкий ветерок и разогнал облака. Показалось солнце.

На кончиках листьев капельки исчезли все до единой.

— Бабушка! Цветок больше не плачет! Солнце вытерло ему слезы, и он теперь радуется! — оживилась Наталица и побежала играть…

Праздник дружбы

Однажды Наталица подошла к забору и заглянула в соседский двор: там мальчик ее лет сидел у порога дома и что-то мастерил на табуретке.

— Что ты делаешь? — спросила Наталица.

Мальчик поднял голову, положил ножницы на табуретку, поднялся и подошел к забору.

— Это ты Наталица?

— Откуда ты меня знаешь?

— Мы же соседи, — ответил мальчик.

— А я тебя не знаю. Как тебя зовут?

— Петрикэ.

— Что ты там клеишь?

— Змея делаю. Маловат, конечно, но… Нет у меня бумаги подходящей, а то бы сделал побольше…

— Что, в селе нет бумаги?

— В селе есть. Отцу некогда купить. Он пшеницу собирает.

— Как собирает?

— Комбайном. Он — комбайнер. Знаешь, сколько у него сейчас работы? Даже домой не приходит!

— А мой отец отдыхает. У него отпуск.

— А у моего отпуск осенью или даже зимой. Так что придется мне делать совсем маленького змея.

— Тебе досадно?

— Ага. На прошлой неделе Штефан сделал себе знаешь какого змея? Большущего, как он сам.

— Подожди немножко! Я сейчас вернусь!

И побежала в дом.

— Папа, — крикнула она с порога, — достань бумаги для змея!

— Зачем тебе змей? — удивился отец.

— Не мне! Он нужен Петрикэ!

— А кто это — Петрикэ?

— Наш сосед.

И Наталица рассказала отцу про огорчение мальчика.

— Ты права. Надо помочь ему сделать змея.

— Чтоб как можно больше и красивый-красивый!

— Иначе и быть не может! — И отец приготовился идти в центр села в магазин «Луминица», чтобы купить бумаги.

Когда отец и Наталица вышли со двора, у ворот их уже ждали Петрикэ и его друг Никушор. Потом подошли еще два приятеля Петрикэ. По дороге присоединились несколько девочек. Так что в магазин они вошли целой гурьбой.

Отец сказал продавщице, что хотел бы купить красивый плакат.

— Пожалуйста. Выбирайте.

— Выбирайте, дети! — сказал отец.

Мальчики и девочки принялись разглядывать плакаты: на стенах висело множество плакатов, и было очень трудно выбрать один.

— Кто выберет самый подходящий, получит премию.

— Какую премию? — раздалось со всех сторон.

— Книжку с картинками! — сказал отец.

Снова дети принялись разглядывать плакаты.

Первой выбрала Наталица.

— Вот этот! — показала она пальцем на плакат, изображавший космонавта в скафандре, а рядом с ним гигантскую ракету, готовую к полету; над ракетой и космонавтом развевался красный флаг.

— Да, это самый подходящий! Молодец, Наталица!

— И мы хотели выбрать этот плакат! — закричали дети.

— Видишь, все хотели выбрать этот же, так что все получат премии, — сказал отец. Подошел к прилавку и каждому купил по книжке.

Отец свернул плакат, попрощался с продавщицей и вышел. Дети повалили из магазина.

— Мы хотим вам помочь! Мы тоже хотим делать змея. Вместе с вами! — попросили дети по дороге домой.

— Обязательно вместе! — успокоил их всех отец.

Когда ребята вошли во двор, бабушка Вера удивленно спросила:

— А что за праздник сегодня, что столько гостей набежало?

— Праздник дружбы! — засмеялся отец и объяснил ей, в чем дело.

Бабушка Вера дала ножницы, муки для клея, открыла сарай, и отец поискал материал для каркаса.

Отец сказал:

— Змей будет большой, как видите. И чем больше будет змей, тем длиннее должен быть хвост. У вас есть тряпки?

— Принесем! — и дети разбежались по домам, чтобы принести каждый, что мог.

Штефан принес большой клубок: хвост своего змея.

— Ну, с таким богатством наш змей поднимется до самых облаков. Приделаем ему и трещотку.

Когда змей был готов, вся ватага пошла на край села, на пустырь.

Петрикэ с двумя мальчишками нес змея, Штефан поддерживал хвост. Остальные шли вокруг.

Отец замыкал шествие.

Когда дошли до пустыря, отец определил направление ветра. Показал Петрикэ, где тот должен стоять и как держать змея. Потом помог Штефану.

Петрикэ запустил змея и побежал в другой конец пустыря, на бегу разматывая шпагат.

Змей начал подниматься ввысь.

Мальчишки бежали за Петрикэ, глядя в небо. Отец остался на другом конце пустыря.

Змей поднимался все выше, он сильно гудел.

Космонавт становился все меньше, ракета рядом с ним тоже уменьшалась, а флаг горел, как маленькая звездочка.

От радости дети кричали, как на первомайском салюте:

— Ура-а-а!

С того дня отец и Наталица ни разу не ходили одни к берегу Днестра или в лес, всегда вместе со своими друзьями.

Пока Наталица жила у бабушки Веры, она посылала маме нарисованные цветными карандашами письма. А когда вернулась в Кишинев, стала посылать такие же нарисованные письма своим новым друзьям, и приднестровское село…

Необыкновенное приключение

Самолет приземлился на каком-то аэродроме. Все пассажиры вышли.

В салоне самолета разлилась глубокая тишина. Медленно темнело.

В одном кресле лежала книжка в красочной обложке. Оставила ее Мариша, самая маленькая пассажирка.

На обложке был нарисован коричневый Медвежонок. В одной ладе он держал красную круглую погремушку…

И опустилась ночь…

Медвежонок навострил одно ухо, потом другое, глаза его забегали. Он не спеша поднялся, спрыгнул с обложки и сел в кресло, рядом с книжкой.

Опустевшая обложка книжки сразу же начала приподниматься, и из-под нее, выползая на четвереньках, показалась Обезьянка. Она села рядом с Медвежонком и стала разглядывать все кругом.

Прошла еще минута, и книжка принялась шевелиться, дрожать, трястись, словно готовилась лопнуть, и неожиданно раскрылась веером.

С ее страниц, один за другим, спрыгнули: Кукла в шелковом платье с розовым бантом в белокурых волосах и в черных туфельках; деревянный Буратино в синей блузе и в коротких, до колен, зеленых шортах; за ним появился серый Ослик с черной полоской вдоль спины; тут же выпрыгнул белый Зайчик, держа в лапе морковку.

Все столпились вокруг Медвежонка и молча переглянулись.

Наконец Обезьянка спросила:

— Где же Мариша?

— В том-то и вся беда, что не знаем, — ответил Буратино, поразмыслив.

— Гм! Уже совсем стемнело, наступила ночь, я давно проголодался, а Мариша так и не дала мне ни клочка «будто сена», — вмешался в разговор Ослик и опустил глаза.

— А мне спать хочется, — добавил Медвежонок, — на пустой желудок не спится, — и принялся сосать лапу.

— Всем нам хочется спать, все мы голодные, — сказала Обезьянка, расстроенная.

Кукла вздохнула:

— Не о том речь. Просто мы привыкли быть всегда с Маришей, были уверены, что она… нас любит, и вдруг… пожалуйста, бросила нас.

Услышав эти слова, Буратино подпрыгнул и весело крикнул:

— Мы не брошены! Мариша играет с нами в «прятки»! Только на этот раз она не нас спрятала, а сама спряталась!

Все радостно рассмеялись:

— Да, конечно она спряталась!

— Давайте искать ее! — предложил Буратино.

— Мариша всегда нас находила! И мы ее нейдем! — сказала Кукла, чувствуя, что немножко успокоилась.

Медвежонок кинулся к книжке.

— Ты куда? — остановила его Кукла и добавила насмешливо: — Мариша большая, она не может спрятаться в книжке. Что с тобой, братец?

— И без тебя знаю. На пятой странице есть велосипед, он нам может пригодиться, — ответил Медвежонок.

Вскоре он появился из вороха страниц, подталкивая впереди себя новенький зеленый велосипед.

Между тем Обезьянка вскарабкалась на спинку кресла.

Медвежонок сказал Буратино:

— Возьми велосипед. Прокатись-ка на нем по всему самолету, под креслами, а мы с Обезьянкой пошарим, вверху, на полках.

Буратино понравилось предложение, он схватил велосипед, спрыгнул с кресла, не забыв помочь и Кукле спуститься на пол.

Неуклюжий Ослик и резвый Зайчик спрыгнули один за другим — прыг-скок!

Пока Буратино садился на велосипед, чтобы пуститься в путь, Ослик и Зайчик уже обследовали все уголки салона самолета.

Кукла заглядывала под каждое кресло и звала тоненьким голосом:

— Мариша! Мариша!

Обезьянка подпрыгнула вверх, зацепилась за металлический стержень и очутилась на полке.

Забилась в уголок.

«Что она там нашла?» — подумал Медвежонок и, охваченный любопытством, метнулся к Обезьянке.

Вдруг из угла явственно раздалось — хрум! — Обезьянка грызла конфету!

— Вот это здорово! — ахнул Медвежонок, увидев кулек из разноцветной бумаги. И ринулся к нему.

Но Обезьянка крепко держала находку.

Оба вцепились в кулек. Бумага затрещала. Медвежонок и Обезьянка полетели кубарем вниз, на пол. На них посыпался дождь конфет.

Они тут же набросились на конфеты и принялись их грызть.

Подошла Кукла, посмотрела на них долгим взглядом и принялась бранить сластен.

— Как вам не стыдно? Мы потеряли единственного друга, а вы…

Звонко клаксонируя, к ним подъехал на своем зеленом велосипеде Буратино.

— Вы нашли Маришу? — пробормотал Медвежонок.

— Нет, не нашли. Мы искали ее во всех уголках, но напрасно, — ответил Буратино огорченно.

— Никакая это не игра в «прятки», — добавил Ослик, приближаясь. — Мариша просто-напросто покинула нас!

— Может быть, она где-нибудь на полке? — спросила Кукла в надежде, что еще не все потеряно. — Вы искали?

— Разумеется, искали. Но там ее нет. Там мы нашли вот это… — затараторила Обезьянка. Потом обратилась ко всем:

— Угощайтесь, пожалуйста.

— От огорчения я даже смотреть не могу на конфеты, — сказала Кукла. И заморгала быстро-быстро, чтобы не расплакаться.

— Мне не до конфет, — ответил Буратино, махнув рукой. Он тоже был очень огорчен.

Ослик наклонился, лизнул одну конфету и заметил:

— Хоть она и красивая, но совсем не похожа на «будто сено». — И отошел в сторонку.

— У меня морковка, и с меня хватит, — сказал Зайчик, даже не взглянув на конфеты.

Все замолчали. Они были очень грустные и думали об одном: Мариша их покинула.

— А помните… — начала Кукла мечтательно.

Как не помнить! Каждый день и каждый час своей жизни они помнят с тех пор, как появились на белом свете. А появились они в типографии, каждый на отдельной странице одной книжки. Вон той книжки, что лежит в кресле. Правда, дни, проведенные в типографии, они помнили довольно смутно, как в тумане. А потом некоторое время они жили на полке книжного магазина.

Как-то пришел один человек и попросил эту книжку. Так и сказал: «Эту книжку».

Продавец положил ее на прилавок.

Человек открыл ее, и все — Кукла, Ослик, Обезьянка, Буратино, Зайчик — чуть не ослепли от яркого света. Только Медвежонку все было нипочем, потому что он весь день красовался на обложке со своей красной погремушкой и давно привык к свету — солнечному и электрическому.

Медвежонок часто потом смеялся над ними, вспоминая, как они испугались света, а они завидовала ему немножко — тому, что ему выпало счастье жить на обложке.

Человек разглядел их всех подряд и сказал:

— Как раз для Мариши! — и забрал книжку с собой.

Это был отец девочки.

Дома он подошел к постели и протянул книжку дочке. С той минуты все они подружились с Маришей.

Мариша тогда болела — долго пролежала в постели. И с книжкой не расставалась. Очень уж она их всех полюбила, называла «мои шалунишки». Ей нравилось листать книжку и разглядывать их, с каждым разговаривать, — она сама задавала вопросы и сама отвечала, — или играть с ними в «прятки». Прятала куда-нибудь книжку, а потом искала, повторяя:

— Куда это спрятались мои шалунишки?

И обязательно находила их и радовалась.

Когда Мариша ела, она и их кормила. Но только так, понарошку, потому что не хотела пачкать книжку. Брала кусочек чего-нибудь съестного и каждому давала по-очереди пробовать. Когда «угощала» Куклу или Буратино, приговаривала:

— Ешь, дружок, это «будто сладкий пирог».

Медвежонка уговаривала:

— Ешь, малыш, это «будто мед».

Зайчику:

— Ешь, глазастый, это «будто морковка».

И все ели досыта.

Вечером Мариша никогда не забывала уложить спать своих друзей: аккуратно закрывала книжку и устраивала ее на своем столике у кровати.

Ночью, если Марише было плохо и она не могла уснуть, тогда и ее друзья не спали: вместе с мамой они рассказывали ей разные приключения из их жизни.

Когда Мариша поправилась, мама сказала:

— Не знаю, что больше помогло дочке: лекарства или ее шалунишки. Они очень милы, и девочка их безмерно любит.

Однажды родители сказали Марише, что хотят отвезти ее в деревню.

Вместо всех своих игрушек Мариша взяла с собой книжку и ни за что не соглашалась, чтобы мама спрятала ее в чемодан; уехала, неся ее под мышкой.

В самолете Мариша сидела у окошка и все время показывала своим друзьям села, леса, холмы, реки, города — все, что видела под крылом самолета. Показывала и повторяла:

— А у бабушки еще красивее. У бабушки растет яблоня перед домом, под застрехой ласточки вьют гнезда, а обочины дорожек затканы зеленой травой. Папа сказал.

Теперь, вспомнив эти слова, Ослик глубоко вздохнул…

Неожиданно пришла разлука. Мариша исчезла. Нет Мариши, и все тут. Они одни в темном холодном самолете. Хорошо еще, что сквозь окошки проникает слабый свет фонарей аэродрома.

Кто знает, может быть, Мариша давно улетела на другом самолете к бабушке, к яблоне, к цветам и травам, что растут вдоль тропинки.

Кукла сказала:

— Мариша думает, что если мы нарисованы, то ничего не чувствуем.

Буратино добавил:

— Когда была больна, не разлучалась с нами, «Мои шалунишки!» — передразнил он ее. — А разве мы только шалунишки? У нас душа есть, — заключил Буратино.

Ослик возмутился:

— Хороша хозяйка, ничего не скажешь! Берегла нас, берегла и вышвырнула!

Медвежонок молчал. Сидел, насупившись. Он глубоко задумался и, видно, старался что-то вспомнить. Он так погрузился в свои мысли, что даже курносый нос его сморщился.

Обезьянка, с досадой вертя свой длинный хвост, ляпнула:

— Пока болела, любила нас; а поправилась — идите прочь! Лучше б она поболела еще немножко!

— Лучше ты помолчи! — осадил ее Зайчик.

Вдруг Медвежонок встрепенулся и начал взволнованно топтаться на месте:

— Вспомнил! Вспомнил! Я слышал все, когда Мариша закрывала книжку.

— Что ты слышал? — кинулись к нему со всех сторон.

— Я слышал, как один летчик сказал пассажирам, что где-то гроза и дождь, гром и молнии, и самолет не может лететь дальше, что все пассажиры вынуждены будут ночевать в гостинице аэропорта, здесь, на месте. Сразу все вышли из самолета, летчики закрыли самолет и ушли.

— Ну и что? — спросил Ослик, потому что он ничего не понял.

— Как «ну и что»? — даже прикрикнул на него Медвежонок. — Это значит, что Мариша не покинула нас, а спит сегодня без нас и вернется…

— И завтра утром мы все вместе улетим к бабушке… — закончили его мысль остальные:

— И она поведет нас под яблоню, — сказал Буратино.

— И вместе с нею мы пойдем в гости к цветам, — сказала Кукла.

— А я буду бегать и прыгать среди цветов, — сказала Обезьянка.

— А я буду пастись на зеленой траве, — заключил Ослик.

Неожиданно раздались громкие голоса.

Только теперь Маришины друзья заметили, что уже рассвело. Сразу, в одно мгновение, они схватили велосипед, подняли его на кресло и втолкнули в книжку.

Даже давку устроили, так заторопились каждый на свою страницу. Только Медвежонок стоял в стороне и ждал, пока все займут свои места. Когда, наконец, все угомонились, он аккуратно закрыл книжку, сел на обложку и замер с красной погремушкой в руке…

Первой в самолет вбежала Мариша.

Кинулась к своему креслу.

— Вот они где, мои шалунишки! — и обеими руками прижала книжку к груди.

— Видишь! А ты думала, потеряла книжку! — сказал папа, улыбаясь.

Пассажиры заняли свои места.

Летчики закрыли дверь. Загудели моторы. Самолет вздрогнул и поднялся в воздух…

Мариша сидела у окна и разговаривала со своими друзьями — показывала им села, холмы, реки, города — и рассказывала о бабушкином доме.

Повести

Чудесные каникулы

Глава I

Тинел проснулся и в первое мгновение не мог сообразить, где он. Приоткрыл глаза и увидел угол своей подушки, на которой спит с тех пор, как помнит себя на свете, увидел и свое шерстяное одеяло, также давным-давно знакомое.

И все же почувствовал, что что-то не так, как всегда…

Заметил, что на стене нет зеленого листка, о котором он иногда вечерами придумывал столько сказок, воображая, что это не просто листок, а зеленая лодка, быстрая и юркая, на разъяренных волнах незнакомого моря… Где же листочек? Где лодка? Где храбрые мальчики из лодки? Ведь он их всех хорошо знает, потому что это его друзья, и ему даже трудно припомнить, сколько раз сидел он в этой зеленой лодке рядом с ними! И ни разу не случилось, чтобы он оказался хуже их, не таким храбрым… Где же листок?!

Или мама убирает в доме и сняла ковер со стены?..

Но почему стены не видно, она же белая?

Тинел высунул руку из-под одеяла и прикоснулся пальцем к стене: она тихонечко заколебалась… Брезент!

Перед его глазами была никакая не стена, а зеленовато-коричневый брезент.

Сразу повеселев, Тинел даже тихонечко прыснул: только теперь он вспомнил, где находится, и очень обрадовался. Он — в палатке!

А ночью Тинел спал на раскладушке… Вот между раскладушкой и грубым брезентом растет одуванчик и пучок зеленой травы.

Тинел повернул голову и увидел три раскладушки, поставленные вдоль стен палатки: мамину, Лины, его сестры, и Миликэ, старшего брата. Постели на раскладушках были застланы, все куда-то ушли.

Тинел зевнул от удовольствия и посмотрел в брезентовый потолок.

Он вспомнил, как вчера они приехали сюда, на берег Днестра, что к югу от города Сороки. Участники археологической экспедиции, во главе с Теофилом Спиридоновичем, устанавливали палатки, мама готовила ужин, Лина помогала ей, а Миликэ тащил из лесу хворост; Тинел тоже не сидел сложа руки — Теофил Спиридонович сказал ему, протягивая молоток:

— Держи, чтоб не потерялся в траве. Потом будем мастерить стол и скамейки.

После того как установили палатки, Теофил Спиридонович вместе с двумя студентами, Герасимом и Антоном, смастерили из досок стол, а вокруг стола — четыре скамейки. Сначала вбили в землю колы: для стола — длинные, для скамеек — покороче. Дэнуц, высокий и молчаливый подросток, помогал им.

Во время этой операции Тинел держал коробку с маленькими и большими гвоздями, доставал нужные и протягивал их то Теофилу Спиридоновичу, то тем двум студентам, когда они настилали на колья доски и вбивали в них гвозди. Под конец Теофил Спиридонович разрешил и Тинелу забить последние несколько гвоздей.

— Это уж точно твоя скамейка, — сказал ему Теофил Спиридонович.

В конце концов получился длинный широкий стол и четыре скамейки, которые словно выросли из земли среди цветов и трав.

Тинел улыбнулся. Он вспомнил, как травы щекотали ему голые ноги, когда он вчера сидел за столом.

И как раз тогда, когда Тинел захотел вспомнить вчерашний ужин, совсем близко раздался металлический звук, резкий и такой сильный, что Тинел невольно соскочил с раскладушки и ринулся из палатки.

— Специально для тебя, — сказал Миликэ. Он стоял у самого входа, растянув рот до ушей.

Тинел посмотрел на негорастерянно.

Миликэ держал в одной руке заржавелую лопату без черенка, а в другой — молоток.

— Это наш колокол, гонг, как его называет Теофил Спиридонович, — объяснил ему Миликэ, — и если завтра ты будешь дрыхнуть, как сегодня, я тебе «позвоню» над самым ухом — еще не так подскочишь!

— Завтра, может, я тебе позвоню! — ответил Тинел, протирая глаза и окончательно приходя в себя.

Все вокруг сверкало на солнце: Днестр, полированные камни на его берегу, тарелки на дощатом столе.

Мама, осторожно ступая по траве, несла большую дымящуюся кастрюлю.

— Умойся хорошенько и садись за стол, — сказала она на ходу.

Тинел кинулся к жестяному умывальнику, прикрепленному к сучку на стволе высокой акации, и вскрикнул от неожиданности — до того была холодной вода…

Во главе стола сидел Теофил Спиридонович, слева и справа от него — студенты Антон и Герасим, потом Дэнуц, Лина и Миликэ, а Тинел примостился около мамы, почти на углу стола.

Тинел давно заметил, что умнее всего садиться как можно ближе к маме: ни Миликэ не сможет достать его своими щелчками, ни Лина не будет донимать своими замечаниями, к тому же от мамы, возможно, перепадет что-нибудь вкусное…

Теофил Спиридонович посмотрел на Тинела и сказал:

— Мы первый день в лагере. Так и быть, прощаем тебе, что ты сегодня проспал. Но с завтрашнего дня, едва прозвенит гонг…

— Лопата, — поправила его Лина, смеясь.

— Гонг, — повторил Теофил Спиридонович, — все должны быть на ногах.

— И самые маленькие? — осмелел Тинел, видя улыбки на лицах.

— Тут нет маленьких. Все большие, — ответил Теофил Спиридонович. — Кто чувствует себя маленьким, пусть ложится раньше.

— Вместе с курами? — спросил Миликэ.

— Кур у нас тоже нет, с… с воробьями.

— Надеюсь, Теофил Спиридонович, ваши замечания ко мне не относятся? — уточнила Лина.

— Если не относятся — молчи. Я говорю с этими двумя богатырями. Чует мое сердце…

— Что зададут они тебе хлопот? — спросила мама, окутав всех своим ласковым и полным доброты взглядом.

— Вот именно! — воскликнул Теофил Спиридонович.

Потом, глядя то на одного, то на другого:

— Не забывайте, что вы не на даче. Все мы участники археологической экспедиции. У каждого свои обязанности, и мы должны их выполнять.

Теофил Спиридонович нарочно произнес эту официальную и сухую фразу, чтобы мальчики почувствовали, что он не шутит.

Оба смотрели на него, посерьезнев. Лица их вытянулись.

— Но, — продолжал Теофил Спиридонович, — поскольку мы здесь первый день, а вы все же пацаны, сегодня даю вам выходной.

— Ура-а-а! — крикнули оба.

— Видали лентяев? — засмеялся Теофил Спиридонович. — Хотя у вас и выходной, маме вы должны помогать.

— А чем?

— Принести хворост из лесу, к примеру. И вообще, слушаться маму.

— А Лина пойдет на работу? — спросил Миликэ.

— Если хочет…

— Конечно хочу! — воскликнула сестра. — Обязательно хочу увидеть раскопки.

— Только увидеть?! — поднял брови Дэнуц, глядя на нее насмешливо. Он чувствовал себя почти археологом, потому что участвовал в раскопках третий сезон. «С детства», как говорил Антон. Первый раз попал случайно, а потом стал уже «своим».

— Нет, я хочу и копать! — поторопилась Лина уверить Дэнуца. — Зимой я прочла интересную книгу про археологию…

— И летом решила копать… Очень хорошо! — заключил Теофил Спиридонович. И сделал жест, требующий внимания. — Сообщаю вам распорядок дня: пробуждение — в семь. Обеденный перерыв — от двенадцати до часу. Конец рабочего дня — в шесть. Ужин — в семь. Ко сну — в десять. Для малышей…

— Вместе с воробьями… — вставил Дэнуц.

— В девять вечера, — заключил Теофил Спиридонович.

— Завтра и мы пойдем на раскопки? — спросил Тинел.

— На раскопки? Нет. Я найду для вас дело. Раскопки еще не для вашего носа. Подрастите. И вообще, ваш рабочий день будет длиться два часа. Купайтесь, ходите в лес… Но два часа чтобы были двумя часами. По принципу: взятое обязательство выполняется. Без разговоров!

— Слушаюсь!.. — заверили его оба в один голос.

Они были страшно рады, что «сегодня у них выходной».

Спустя несколько минут все встали из-за стола. Студенты, Дэнуц и Лина, вместе с Теофилом Спиридоновичем, вооруженные лопатами, заступами и другими инструментами, ушли на раскопки.

Тинел и Миликэ поглядели друг на друга удивленно и чуть стесненные доставшейся им свободой.

В лагере наступила тишина. Мама собрала посуду, помыла ее и уже нашла себе работу у железной плиты.

Теперь, когда все ушли, Миликэ и Тинелу лагерь показался даже просторным.

С краю, ближе к Днестру, стояла палатка Теофила Спиридоновича. В палатке — мальчики заметили еще вчера — была раскладушка, два сундука, один с продуктами, другой с инструментами, документами, книгами и разными вещами Теофила Спиридоновича.

В центре, между палаткой Теофила Спиридоновича и их жильем, возвышалась палатка студентов и Дэнуца: в ней три раскладушки. А под раскладушками — три чемодана.

Мальчики заглянули внутрь.

— Некрасиво. Уйдите оттуда, — сказала мама недовольно.

— Мы только посмотрели, — Тинел смутился.

— Нечего слоняться без дела. Идите и принесите хворосту. Быстренько!

Хворост? Пусть будет так. Они не стали ждать повторного приказания…

Лес рос на склоне холма, карабкался вверх к его гребню, начиная от самого обрывистого берега Днестра.

Над головой шуршало зеленое сплетение листвы, сквозь которое просвечивало синее сияющее, залитое светом солнца небо.

В листве пели птицы. Их голоса неслись отовсюду. Мальчики запрокинули головы и стали глядеть вверх, но, как ни старались, не заметили ни одной.

— Хитрые какие, здорово прячутся! — заметил Миликэ и принялся собирать хворост.

Тинел последовал его примеру.

Они быстро набрали по хорошей охапке, отнесли и сложили, как показала мама, с левой стороны плиты.

Потом снова отправились в лес.

— А что там, подальше, за этим дубом? — спросил Тинел, когда они остановились передохнуть.

— Давай посмотрим, — предложил Миликэ.

Здесь уже не было тропинок. Высокие деревья росли близко друг к другу, и ветки их переплелись так густо, что они казались настоящими тайными крепостями. То тут, то там открывались светлые поляны и полянки.

Мальчики обходили «крепости» и шли от поляны к поляне, поднимаясь все выше и выше.

— Смотри, смотри, ландыш! — воскликнул Тинел, пораженный открытием. Никакого ландыша не было, конечно, в густой зеленой траве, были только его длинные, гладкие листья.

— Да, — подтвердил Миликэ, и оба присели на корточки перед пучками листьев.

— Весной, наверно, земля белая была от ландышей!

— Ага, жалко, что мы не приехали сюда весной! — сказал Тинел с сожалением.

— Приедем на будущий год!

Вдруг в шелесте листьев и щебете птичьих голосов, с которыми мальчики уже свыклись, они уловили какие-то новые звуки, словно кто-то говорил быстро-быстро.

Братья переглянулись.

Миликэ догадался первый и, вскрикнув от радости, кинулся туда, откуда шли звуки. Отвел в сторону гибкую ветку: под обрывом, прямо у их ног, журчал родник. Тинел тоже просунул голову в просвет между ветками и глянул вниз.

— Как здесь хорошо!

Вода, прозрачная, голубоватая, неторопливо текла по выдолбленному в ракушечнике желобу, журчала тихонько по камням, устремлялась в долину, омывая траву на своем пути…

Миликэ и Тинел пили сначала пригоршнями, потом легли на траву, окунули носы в холодную и необыкновенно вкусную воду.

— Хватит! Закрываем кран! — сказал Миликэ, вытер нос и щеки тыльной стороной руки и поднялся.

Они бросили еще взгляд на белые камни, отмытые до блеска родниковой водой и поросшие по краям темно-зеленым лишайником, посмотрели на крупные цветы ромашки, которые росли вокруг, — и пошли дальше.

— А если мы встретим волка? — вдруг спросил Тинел и сам испугался собственного вопроса.

— Ну уж! Нет…

— А если?! — настоял Тинел шепотом.

— Волки ходят только зимой, — уверенно ответил Миликэ.

— А летом? Умирают? — подтрунил над ним Тинел и бросил на своего старшего брата, почти второклассника, колкий взгляд.

— Скажешь такое! — ответил тоже наверняка Миликэ, не почувствовав иронии. Он и сам знал, что летом волки есть, просто не ходят стаями.

— Ага значит, ходят и летом. Где-то же они живут! И если нам встретится какой-нибудь волк… — он поежился от страха.

— Может, еще и не встретится, — ответил Миликэ упавшим голосом. Его вдруг охватило что-то похожее на озноб, стало будто холодно. Но ему не хотелось, чтобы Тинел заметил это.

— «Может» — говоришь. Давай лучше вернемся. Хватит бродить, — настоял Тинел.

Миликэ воспрял духом и сказал:

— Как хочешь… Мне все равно, — и на секунду испугался: вдруг Тинел раздумает?

Но Тинел не раздумал. И они повернули назад.

Шли молча.

— Если наскочим на волка, — шепнул Тинел, — вскарабкаемся на дерево.

— Самое высокое! — съязвил Миликэ.

По дороге назад они не любовались ни листьями, ни жуками, ни цветами. Набрели еще на один родник, но прошли мимо, даже не останавливаясь; они только вслушивались в шумы леса и старались уловить приближение волка.

— Волк ходит неслышно, — шепнул вдруг Миликэ, — он знал, что и Тинел думает о том же.

Тинел замер, держа палец у рта.

— Что? — выдохнул Миликэ.

— Мы заблудились?!

— Вроде нет… — заколебался Миликэ, оглядываясь.

— Слышишь? — вздрогнул Тинел. — Кто-то пробирается сквозь кусты?!

— Слышу.

— Вскарабкаемся?

— Может, это собака…

— А если волк?! Давай посмотрим о дерева, — заскулил Тинел.

— Ну, если ты хочешь, — разрешил уговорить себя Миликэ и помог Тинелу взобраться на дерево. — Между прочим, — вспомнил он, — говорят, что одичавшие собаки хуже волков.

В самом деле, слышно было, что кто-то приближается, изредка шелестела задетая на ходу ветка, раздавался хруст сушняка под чьей-то ногой. В один миг и Миликэ оказался на дереве. Оба сидели верхом на ветках и, затаив дыхание, смотрели вниз.

Вскоре совсем близко раздался треск сухой ветки.

— Мама! — крикнул Тинел в ужасе.

— Кто там? — послышался тоненький голос. — Кто там?

Внизу показалась незнакомая девочка, примерно того же возраста, что Тинел, белокурая, с тоненькими косичками, повязанными красными лентами, в ситцевом полинялом платьице и голубых сандалиях. Она посмотрела в одну сторону, в другую, ища того, кто крикнул «мама», и, когда увидела мальчишек, сказала:

— А, археологи!

— Ты нас знаешь? — страшно удивились оба.

— Ну да, — спокойно ответила девочка, глядя на них большими голубыми глазами.

— Откуда ты нас знаешь? — удивился Тинел.

— Мы здесь первый раз, — добавил Миликэ.

— Я вас видела, — ответила девочка просто.

— Где?

— Когда?

— Вчера. Там, — и она показала головой, — в вашем лагере.

— Там наш лагерь? — спросил Тинел быстро.

— Что, не знаете? — засмеялась девочка.

— Нет, знаем, — поторопился Миликэ поправить дело. — А почему мы тебя не видели вчера? — изменил он разговор.

— Вы устанавливали палатки, а я проходила по тропинке поверху, в лесу. И увидела.

— А что ты делаешь здесь, в лесу? — спросил Тинел.

— Живу. А вы почему залезли на дерево?

— Хм. Мама сказала, что в лесу есть кизил. Мы хотели… — попытался Миликэ соврать.

— Кизи-и-ил?! — Девочка рассмеялась. — На дубе? — Девочка хохотала.

— Желуди, — ляпнул Тинел.

— А зачем вам желуди? Чтобы мама сварила вам компот, как в городе?

— Ну что ты болтаешь? Чтобы играть ими.

— А-а, — сказала девочка. — Слезайте. Хватит. Покажу я вам один дуб, у которого желуди вот такие! — и показала, какие, — каждый с ее черный замурзанный палец (сразу видно, что ела черные черешни).

Мальчики слезли с дерева. Переглянулись.

Губы девочки, как и ее руки, тоже были черные.

— Ты кто? — спросил Тинел с любопытством.

— Дочка лесника.

— И живешь в лесу?

— Да.

— У тебя есть дом?

— А что ты думаешь, я в дупле живу? — рассмеялась девочка.

— И как тебя зовут?

— Аникуца.

— А меня…

— Тинел, — опередила его девочка. — А тебя — Миликэ, — сказала она быстро и снова весело захохотала.

Засмеялись и мальчишки. Эта лесная девочка знала все.

— Нам по пути, — сказала Аникуца и пошла вперед. Обрадованные мальчишки поспешили за ней. Некоторое время они шли молча.

Откуда-то издалека до них долетел мамин голос:

— Тине-е-ел! Миликэ-э-э!

— Нас зовет мама! — забеспокоился Тинел.

— Слышу. Смотри, за теми зарослями есть тропинка, она ведет прямо в лагерь…

И заторопилась.

— А ты? — крикнул ей вслед Тинел. — Куда идешь?

— Домой. У меня дела. И так я потеряла с вами много времени… — и скрылась за бугром, поросшим орешником.

Мальчишки побежали по тропинке вниз, к лагерю. В густой листве проглянули палатки, забелел дым от плиты, мальчики увидели маму, — она ходила среди росших у палаток деревьев и звала!

— Миликэ-э-э!

И эхо отвечало ей с другого берега Днестра, из садов:

— …икэ-э-э!

— Тине-е-ел! — звала мама с отчаянием.

И эхо снова отвечало:

— …е-ел!

Через несколько мгновений они стояли перед мамой: рубашки и штаны изодраны, колени в ссадинах, руки в царапинах, оба грязные, потные, взлохмаченные…

Только что, когда мама была напугана их длительным отсутствием, у нее было одно жгучее желание — увидеть их. Она очень тревожилась: не случилось ли с ними что-нибудь? Может, свалились где-то со скалы на берегу? Почему так долго не возвращаются? Где блуждают? Почему не откликаются?

Но едва увидела их, целых и невредимых, — успокоилась. Посмотрела на них пристально.

Мальчишки опустили глаза.

— Хороши! — сказала мама, смерив их с головы до ног долгим, полным горечи взглядом.

И принялась ругать, рассерженная не на шутку.

— Значит, вот вы как! Принесли мне хворосту!

— Мы принесли, — пробормотал Миликэ.

— Очень много! На растопку только и хватило, а не для того, чтобы приготовить обед.

Мама не могла их простить.

— Отныне ни шагу без моего разрешения. Все утро промучилась, собирала хворост. Воду принеси, обед сготовь — все сама! Для того я поступила сюда на все лето на работу, чтобы нервничать из-за вас? Вон в каком виде явились! Для этого я вас сюда привезла? — спрашивала их мама, расставляя на столе тарелки.

Мальчишки стояли рядом, не решаясь вымолвить слово. Миликэ царапал ногтем скамью, Тинел с интересом поглядывал на плиту: он здорово проголодался.

— Идите умойтесь и переоденьтесь, чтобы Теофил Спиридонович не застал вас такими растрепами… и в этой рвани. Стыд и позор!

Тинел и Миликэ кинулись умываться.

Спустя несколько минут они появились в одних трусиках.

— Не нужна нам одежда. Будем так ходить.

— Давно бы так.

— С утра было прохладно, — заметил Миликэ.

— Вы и пропали с самого утра! — ответила мама, и Миликэ больше не проронил ни слова.

— С минуты на минуту могут прийти. Неси, Миликэ, скорее хлеб.

Мама нарезала хлеб, а из-за деревьев, на тропинке, по которой утром археологи ушли на раскопки, раздались оживленные голоса и смех…


«…И приплыла с низовьев Днестра, рассекая волны, зеленая лодка, словно лист с ковра, а в лодке сидели два брата, два богатыря, сильные и смелые, не имеющие себе равных на целом свете. Они гребли и пели… Нет, не пели — их мог услышать лесной дракон. А они пришли сюда для того, чтобы одолеть дракона, наводящего на всех ужас в этих местах…» — еле слышно шептал Тинел.

С закрытыми глазами, ежась под полосатым одеялом на раскладушке, мальчик шептал сказку…

Все были еще на ногах, а его и Миликэ отправили спать, потому что они — малы еще. И по старой привычке Тинел, прежде чем уснуть, принялся придумывать себе сказку. Когда он был совсем маленький, мама рассказывала ему сказки, потом Лина читала из книг… Однажды вечером сестра заявила:

— Спи так. Уже большой. Сойдет и без сказки…

И он стал сам придумывать себе сказки.

«…Два богатыря направили лодку к берегу, выпрыгнули из нее, привязали к раките и вошли в лес. Шли, а перед ними склонялись ландыши, кусты шиповника и дубы и спрашивали их:

— Кто вы и откуда прибыли в наши края?

А они отвечали:

— Мы два богатыря.

— И вам не страшно, что можете здесь пропасть? В черной пещере, в глубине леса, живет дракон и всех мучает. Он топчет ногами цветы, вырывает с корнем деревья, людей берет в рабство.

— Мы для того и пришли сюда, чтобы его одолеть.

И кланялись им в пояс цветы и кусты, и деревья…

Нашли храбрецы пещеру. Слышно было, как в ее глубине дышит уснувший дракон.

— Кто войдет первый? — спросил младший брат.

— Я, — ответил другой.

— Почему ты?

— Потому что я старше!

— Только на два года! А по силе мы равны! — отрезал младший.

— Я старше! — настоял другой.

— Бросим жребий! — предложил младший…»

До Тинела донесся голос Теофила Спиридоновича:

— Валентина, тебе не кажется, что твои ребята не спят? Вроде слышу их разговор…

Мама вошла в палатку, прислушалась. Вышла.

— Тебе показалось. Спят.

Миликэ и вправду уснул. Но Тинел только притворился спящим. Ему еще предстояло идти на дракона.

Но вдруг он зевнул, почувствовал, что веки слипаются, и прошептал:

— Ладно, завтра я тебя одолею…

И уснул.

Глава II

Валентина Александровна, то есть мама, и Теофил Спиридонович дружили с детства. Когда-то жили забор в забор, учились вместе в школе, даже на одной парте сидели. Потом Теофил Спиридонович закончил институт и стал археологом, а мама — бухгалтером на одном заводе в Кишиневе. Но они остались друзьями навсегда.

Часто мама рассказывала детям о разных случаях из своего детства и школьных лет, и в каждом воспоминании присутствовал Теофил Спиридонович, в те времена просто Филикэ, сорванец почище, чем Миликэ и Тинел, вместе взятые.

Ребята любили Теофила Спиридоновича. Потому что чувствовали — и по его улыбке, и по шутливому взгляду, — что в душе его еще живет тот мальчишка, о котором рассказывала мама.

Однажды вечером, когда Теофил Спиридонович пришел к их родителям и предложил маме, как сказал он, «высокий пост повара в археологической экспедиции» с правом взять с собой детей, оба в один голос крикнули «ура».

А мама, смеясь, сказала:

— Гениальная мысль. Я как раз все думала, как бы отдохнуть вместе с детьми. Не хочется ехать в санаторий, а их оставлять без присмотра.

— Хотя это тебе не помешало бы, — вмешался папа.

— И так весь год не вижу детей. Я на работе, они в школе. Даже поговорить некогда с ними. Хоть теперь буду видеть их целый день, а вечером отдохнем вместе. Принимаю предложение.

До отъезда оставалось еще несколько дней, и Лина стала лихорадочно готовиться. Брала книги для чтения у друзей и из библиотек, — что еще делать на отдыхе, если не читать?

Мама только улыбалась, а папа изредка говорил:

— Дай бог!

Миликэ и Тинел думали, что отъезда ждать — не дождаться, но оставшиеся несколько дней пролетели быстро…

И вот они сидят в машине, асфальт струится под колесами, а навстречу им уже наплывает оргеевский лес.

Вдруг Тинел увидел на опушке леса медведя. В следующее мгновение он понял, что медведь каменный.

— Миликэ на прогулке, — заметил Тинел с притворным безразличием и попал в точку: Миликэ рос коренастым круглолицым крепышом.

Брат обиделся, но постарался не выдать обиды, только подумал: «Если встретится каменный дикий кабан, я скажу: «Тинел на прогулке».

Кабана не было, среди зелени возник олень с ветвистыми рогами, — он величественно смотрел на машины, сновавшие по шоссе. Миликэ притворился, что не заметил его. Не сравнивать же ему Тинела с эдаким красавцем! Не дождется!

Дорога была очень красивая — из-за каждого поворота открывался новый, неожиданный вид. Но вот ребята оказались на берегу Днестра…


Солнце давно взошло, но еще не вынырнуло из-за леса. Чувствовалось, как оно медленно и упрямо поднимается с ветки на ветку, вот-вот вскарабкается на косматую гриву — бросит с ее высоты свой обжигающий луч на спрятанный в зеленой прохладной долине лагерь.

Мальчики толкались в очереди у умывальника.

Лина помогала маме: подкладывала хворост в плиту.

Теофил Спиридонович, сидя перед своей палаткой на чурбане, приводил в порядок бумаги, делал какие-то записи.

Не замеченная и не увиденная никем, возле плиты появилась Аникуца, держа в руке голубой бидон.

— Доброе утро! — раздался ее тоненький голос. — Я принесла вам молока, Валентина Александровна!

— Вот спасибо, хлопотунья!

Мама, переливая молоко из бидона в кастрюлю, велела мальчикам:

— Бегите к колодцу, принесите свежей воды для чая. Только быстренько!

Мальчишки уже схватили ведро.

— Чай из колодезной воды? — заметила девочка удивленно. — Родниковая лучше. Слаще.

— А откуда взять родниковой? Мы не знаем, где родник, — сказала мама.

— Знаем! — Тинел с ходу остановился, выдернув в руки Миликэ ведро.

— Далековато, — заметил Миликэ.

— Есть другой, поближе, — вмешалась Аникуца. — Могу доказать. Вон там! — и чиркнула пальцем вверх по тропинке, что терялась в гуще леса. И пошла вперед.

Мальчики заспешили за ней.

Аникуца шла быстро и легко, словно ее нес ветер.

«Настоящая коза!» — подумал Миликэ с досадой. Он шел за девочкой, чуть не задыхаясь.

— Что ты так торопишься, Аникуца? — крикнул Тинел, опередил Миликэ и догнал Аникуцу. Ему, тоненькому, было легко поспевать за ней. Черные глаза его озорно блеснули:

— Не так быстро! А то Миликэ похудеет!

Миликэ зыркнул на него сердито, протянул руку, чтобы дать щелчка, забыв, что время щелчков миновало: Тинел вырос и стал быстроногим. Миликэ опустил руку и подумал: «Ладно, все равно я тебя догоню, когда будем возвращаться. Вниз мне будет легче…»

Вскоре перед ними открылась солнечная поляна, ровная, вся поросшая травами и цветами. В центре ее возвышались два дерева. Одно было с круглой, как шар, кроной, другое — высокое, стройное.

— Как оно называется? — показал Тинел на круглое дерево.

— Кизиловое.

— А, вот оно какое, — проговорил мальчик, разглядывая диковину.

— Да, и растут на нем желуди, — пошутила Аникуца.

Тинел предпочел не ответить.

— А то, другое?

— Вяз.

— Вяз, — повторил Тинел. Он не помнил, чтобы видел когда-нибудь вяз.

— А где родник? — спросил Миликэ.

— Вот он! — Аникуца сделала несколько шагов в сторону кизилового дерева и наклонилась над какими-то камнями, поросшими травой и зеленым мхом.

И мальчишки наклонились и увидели перед собой небольшой, не очень глубокий колодец, с такой прозрачной водой, что, казалось, в нем воды и нет вовсе: каждый камушек на дне и все камушки, из которых были выложены стены, ясно виднелись, а у самой неподвижной поверхности воды, среди камней, рос водяной цветок с гладкими, полными сока листьями, на которых просвечивали прожилки.

Колодец дышал покоем и прохладой.

— Это что за цветок? — спросил Тинел шепотом.

— Цветок родника, — ответила Аникуца тоже шепотом. Посмотрела Тинелу в глаза и добавила: — или, может быть, Родниковой Феи.

— У родника есть фея?

— Каждый родник должен иметь фею.

— И она приходит пить родниковую воду?

— Ну да.

— Когда? Ночью, что ли?

— Зачем ночью? Что она — привидение?!

— А когда?

— Утром, до восхода солнца, думаю…

— Мама тебе сказала?

— …Мы разве не по воду пришли? Нас ждет мама! — Рядом с ними появился Миликэ. Он ходил проверить, не созрели ли кизиловые ягоды. Теперь без лишних слов наклонился к колодцу, намереваясь окунуть в воду ведро. Достаточно было наклониться, чтобы зачерпнуть воды.

— Нельзя! — запротестовала Аникуца. — Смотри, здесь есть кружка. Возьми, пожалуйста, кружку.

Миликэ подчинился, взял кружку и принялся лить воду в ведро. Ему, конечно, больше пришлось бы по душе, если бы Тинел наполнял ведро, а он, Миликэ, разговаривал с Аникуцей, послушал, что она еще расскажет. Но вышло как раз наоборот.

«Ладно, завтра заставлю тебя наполнять ведро, не волнуйся!» — подумал Миликэ и немного успокоился.

— А куда течет родниковая вода? — спрашивал между тем Тинел.

— К вашему лагерю. Смотри-ка, проходит вот здесь, в этих кустах, потом течет между деревьями, потом попадает в ложбинку и идет как раз мимо вашего умывальника…

— А я-то думал, откуда такая пропасть воды? — удивился Тинел наивно.

Миликэ наполнил ведро.

— Пошли!

Аникуца направилась в другую сторону поляны: она шла домой.

— Завтра придешь? — крикнул Тинел вслед девочке.

— Конечно! Я же принесу вам молока! — Она быстро оглядела их, словно что-то взвешивая, и добавила: — Надо было вам прийти с двумя бидончиками, а не с ведром, — и скрылась в лесу.

«Много ты знаешь», — подумал Миликэ.

Они взялись за ведро с двух сторон и пошли по узкой тропинке, спотыкаясь о кочки, скрытые густой травой.

«Когда остановимся, чтобы передохнуть, я дам тебе щелчка», — подумал Миликэ, заранее радуясь своей проделке.

Пока шли по ровной поляне, было еще терпимо, когда же начали спускаться по тропинке, поняли, что влипли.

Спуск был крутой, тропинка — извилистая, вода из ведра выплескивалась, и нельзя было остановиться, чтобы перевести дух.

— Иди ты первый, — предложил Миликэ, потому что, только он сделал несколько шагов по тропе, как его сандалии оказались полными воды. Вода к тому же была холодная, как лед.

Тинел подчинился и пошел первым. Но скоро оба убедились, что стало хуже и тяжелее нести. Особенно для Миликэ: вся тяжесть досталась ему. Единственным утешением было то, что и у Тинела сандалии тут же промокли насквозь.

«На таком склоне, наверно, хорошо спускаться на салазках, а не нести полное ведро», — подумал Тинел.

Им казалось, что руки у них отрываются от самых плеч: правда, чем ближе лагерь, тем легче становилось ведро.

Когда они очутились перед мамой мокрые, грязные пуще вчерашнего, воды в ведре оставалось чуть на донышке!

— Молодцы, ничего не скажешь! — сказала мама. — Чай я вскипятила из колодезной воды. Быстро умойтесь и идите к столу.

«Знала Аникуца, что говорит», — подумал Миликэ и сказал маме:

— Завтра принесем воды в бидончиках. Увидишь, как быстро.


Как настоящие землеоткрыватели, Миликэ и Тинел пошли не в ту сторону леса, где побывали вчера, а в противоположную: по тропинке, вьющейся к обрывистому берегу Днестра, между скал, которые возвышались то тут, то там в тени лесных опушек.

Они очень удивились, когда спустя некоторое время набрели на маленькое озерцо, поросшее со всех сторон вербами, камышом и тростником.

Вдруг Миликэ застыл на одной ноге, даже перестал дышать.

Тинел проследил за его взглядом и заметил на камышинке крупную стрекозу с длинными прозрачными крыльями.

Миликэ смотрел на нее завороженно.

Стрекоза, казалось, не видит его и не подозревает, какая опасность ей грозит.

Миликэ тихо-тихо протянул руку, чтобы поймать ее, подался вперед, приготовился… но в последнюю секунду стрекоза взлетела, грациозная и легкая, и застыла на другом стебельке, который тут же закачался над голубой водой.

В зеркале озера появилась еще одна стрекоза.

Тинел сказал:

— Лови ту, из воды.

— Сам лови.

— Тебе же нужно!..

— Мне нужна эта. Молчи и не шелохнись! — цыкнул Миликэ. Он внимательно посмотрел вокруг, заметил другую стрекозу, еще больше и красивее той.

— Или эта…

Миликэ снял с головы бумажный шлем и с ним в руке осторожно, неслышно, как ему казалось, стал приближаться к стрекозе.

Та будто не замечала его. Может, она уснула на солнце?.. Кто знает!

Еще одно движение и… красавица взлетела.

— Вот хитрюга!

— Миликэ — храбрый зверобой, хотя хромой он и слепой! — запел Тинел тут же сочиненную песенку, и даже сделал несколько движений и прыжков какого-то дикарского танца.

Миликэ окончательно рассердился. Он и так был раздражен поведением хитрых стрекоз, а тут еще Тинел…

— Сейчас получишь щелчка! — и ринулся к Тинелу. Но юркий братишка не стоял на месте в ожидании расправы, он побежал, не выбирая тропинки. Миликэ — за ним.

Оба остановились в каком-то овраге, еле переводя дыхание: дальше Тинелу некуда было бежать.

— Смотри, рукавичка! — Тинел застыл, пораженный, и показал пальцем куда-то вверх.

Над их головами, прикрепленная к гибкой веточке, качалась бело-серая рукавичка.

— Кто ее потерял?

— Черномор!

— Нет, без шуток! И почему она зацепилась за ветку? Кто-то подбросил ее?

— Это гнездо! — догадался Миликэ, хорошенько разглядев рукавицу. — Из нее писк слышен. Там птенцы.

— Правда, — округлил глаза Тинел, прислушиваясь. — Гнездо…

— Давай снимем его с ветки, — предложил Миликэ.

Тинел нахмурился.

— Зачем?

— Поиграем.

— Что это за игра? — удивился Тинел.

— Сейчас увидишь.

— Как с крабом? — бросил в его сторону быстрый взгляд Тинел. — Не разрешаю! Перестань!

…Целая история была с этим крабом. В прошлом году Миликэ и Тинел вместе с мамой поехали в Севастополь к дяде, маминому брату. Вместо с двоюродными братьями и сестрами, с мамой и дядей пошли к морю. В то время, как все купались, плавали и барахтались в зеленых волнах, Тинел заметил, что Миликэ не купается, а очень внимательно рассматривает морскую воду.

Тинел тихонько подошел.

Миликэ как раз вытаскивал из-под камня большого краба, который отчаянно дрыгал клешнями, стараясь вырваться из его руки.

— Поймал! — торжествовал Миликэ.

— Зачем поймал? — спросил его Тинел.

— Играть с ним будем.

— Я не хочу с ним играть.

— Твое дело. Я сам буду.

И Миликэ опустил краба на камень, на котором сидел недавно, свесив ноги в море. Краб тотчас направился к воде, переваливаясь, словно маленький смешной, но очень ловкий танк.

— Смотри, как он идет, смотри, как он идет! — кричал Миликэ в восторге.

В самом деле, краб передвигался не вперед, как все живые существа, а вбок — то направо, то налево, как будто танцевал. Но как только он добирался до края камня, Миликэ хватал его и снова усаживал как можно дальше от воды. А краб, едва освобождался из тисков руки Миликэ, сразу же быстро-быстро пускался бежать, перебирая ногами, и всегда направлялся только в сторону моря.

— Как только он их не путает? — хохотал Миликэ.

Тинел хмуро смотрел на него. И молчал. Ему не нравились такие игры. Он и прежде, бывало, видел Миликэ с разными жуками и никогда не принимал участия в его играх.

Миликэ знал, что Тинел недоволен, и нарочно играл. Кроме того, игра ему нравилась. Он опять схватил краба и унес его как можно дальше от моря, шагов на двадцать. Тинел шел следом. Миликэ остановился. И Тинел остановился. Миликэ пустил краба в траву.

Краб тут же двинулся к морю, будто был связан с ним невидимой ниткой.

— Смотрите, пожалуйста! — удивился Миликэ. — Он знает одну дорогу — домой!

Потом огрызнулся на Тинела:

— Что ты так смотришь на меня? Я не имею права играть?

Тинел ничего не ответил. Он все время молчал и теперь глядел на него потемневшими глазами, со сжатыми губами. Он не умел прятать своих чувств.

— Ну, хватит! — заявил наконец Миликэ, пресытившись игрой. — Теперь иди домой.

Тинел обрадовался, думая, что Миликэ намеревается отпустить пленника в море. Где там! Миликэ спрятал краба в своем рюкзаке. И отправился купаться.

Тинел знал, что мама возмутилась бы поступком Миликэ, если б узнала, как мучал он беднягу-краба, но Тинелу не нравилось ябедничать. Поэтому он прокрался к рюкзаку, вытащил пленника и побежал к каменной плите, возле которой Миликэ недавно вытащил его из воды. И пустил краба в море.

В одну секунду тот скрылся в плотной зеленой волне.

— Иди к своим детенышам, — шепнул ему Тинел и убежал, чтобы Миликэ его не заметил.

Вскоре Миликэ обнаружил исчезновение своей добычи. Он пошел к плите, подсунул руку под камни и снова поймал его.

Ну и невезучий этот краб! Тинел был уверен, что это тот самый. «Почему он не убежал?» И сам себе ответил: «Как ему убежать, если там, под камнем, его дом?»

— Знаю, чья это работенка! — пробубнил Миликэ, победоносно проходя мимо Тинела с крабом в руке, и снова спрятал его в рюкзак.

После этого он уже следил за рюкзаком, и Тинел не мог освободить подневольного. С горечью проследил он, как Миликэ с рюкзаком на спине забрался в автобус.

Дома брат положил рюкзак на балкон. И сам лег спать на балконе. Так что Тинел не смог ничего сделать.

На следующий день, с утра вместо будильника раздался вопль Миликэ:

— Где мой краб?

Спросонок Тинел вытаращил глаза. Он не понимал, что случилось.

— Какой краб? — и сразу вспомнил все, что произошло вчера.

— Что случилось? — спросила мама.

И Миликэ, под маминым укоризненным взглядом, повторил свой вопрос чуть мягче, но все же довольно резко:

— Где мой краб?

Тинел забеспокоился: что с ним, в самом деле? Умер?

— Какой краб? — спросила мама.

Миликэ коротко объяснил ей и закончил:

— Тинел украл его.

Тинел возмутился, а мама сердито сказала:

— Как ты разговариваешь? С каких это пор в нашей семье завелись воры?

— Удрал твой краб, парень! — вмешался в разговор дядя.

— Как удрал? Сам?

— А как же иначе?

— Нет… Непонятно… — недоумевал Миликэ. Ему все мерещилось, что Тинел спрятал куда-то краба, а мама с дядей защищают Тинела.

Дядя сказал торжественно:

— Побег из тюрьмы протекал по всем правилам! Смелый парнишка! Молодец!

— Куда же он убежал? Как?

— Вылез из рюкзака, спрыгнул с балкона, — второй этаж не такая уж большая высота: прыгали мушкетеры, прыгнул и он. И… дай бог ноги — к морю!

— А в море он найдет свой дом, дядя? — обрадовался Тинел.

— Для него любой камень — родной дом. Море рядом. Вот он, залив! В двух шагах!

— Крабьих! — сказал Тинел смеясь.

И мальчик представил себе, как по уснувшей ночной улице вниз — к заливу, скорее к заливу — спешил краб. Молодец!


…Теперь Тинел вцепился в руки Миликэ и сильно сжал их:

— Я не разрешаю! Не тронь!

Миликэ пыхтел, глядя на него из-под бровей. Тинел знал, что он собирает силы, чтобы внезапно вырваться из его рук; если Миликэ задумал что-то, он обязательно сделает.

«Ну, на этот раз… — подумал Тинел, тяжело дыша от напряжения, — нет!»

Над ними появились две испуганные пичужки — родители птенцов из рукавички — и начали кружить над деревом.

Тинел процедил сквозь стиснутые зубы, скороговоркой:

— Если ты дотронешься до гнезда, я скажу маме, скажу Теофилу Спиридоновичу, папе, Аникуце — всем скажу.

Вдруг взгляд Миликэ стал более мягким, глаза посветлели, гримаса напряжения исчезла, он переступил с ноги на ногу, расслабил мускулы и сказал спокойно и примирительно:

— Я пошутил. Идем купаться.

И оба побежали к тому маленькому озеру, открытому ими давеча, похожему на тарелку, с краями, поросшими вербами, камышом и тростником…

Когда бежали к озеру, Тинел спрашивал себя мысленно: кого Миликэ застыдился? Мамы? Теофила Спиридоновича? Студентов? Папы? Аникуцы?

И только спустя несколько дней Тинел понял, какие перемены произошли в душе брата…

Глава III

Неожиданно из-за густых зарослей появился Дэнуц. Он бежал, размахивая руками и перебирая ногами так быстро, что казалось, у него четыре руки и четыре длинных нескладных ноги.

Он еще издали крикнул Валентине Александровне:

— Ура-а! Нашли!

Мама не могла отойти от плиты — бульон сбежал бы, она собирала ложкой пену и бросала ее в миску.

Тинел и Миликэ вертелись около. Миликэ ломал хворост, Тинел клал в огонь по веточке, чтобы огонь не слишком разгорался, но чтобы и не погас.

Дэнуц подошел к плите и, тяжело дыша, сообщил:

— Копали мы, копали, вдруг Теофил Спиридонович остановил нас: «Стоп!» И теперь изучает это место сантиметр за сантиметром, потому что заметил что-то в слое земли.

Так и сказал — «в слое», по-научному.

— И почему ты пришел? — спросила мама.

— Теофил Спиридонович сказал, чтобы вы не ждали нас с обедом. Придем, когда закончим.

Повернулся и ушел.

— Что же, будете работать голодными?

— Подумаешь!..

— Нельзя, — запротестовала мама, — погоди.

Она быстро сварила несколько яиц, собрала в сумку огурцы, зеленый лук, несколько помидоров, соль, хлеб, сложив все в целлофановые мешки, и отдала сумку Дэнуцу со словами:

— Работайте, сколько нужно. Первый голод утолите вот этим.

— Мама, мы тоже пойдем с Дэнуцем! Мы хотим посмотреть, — попросились мальчики.

— Кто вас не пускает? Идите, — сказала мама.

— Далековато, — заметил Дэнуц.

— Тогда перехватите что-нибудь, — и дала им в руки, всем троим, по куску хлеба с маслом и по огурцу.

На месте раскопок работа кипела, все были заняты.

— Сядьте, мальчики, вон там! — сказал Теофил Спиридонович, глянув на них рассеянно.

И мальчики сели на траву. Но вскоре им пришлось пересесть, чтобы не мешать работающим. Потом пересели еще раз и еще. Так они оказались возле каких-то кустов бурьяна, сидели рядышком, как два взъерошенных и перепуганных воробышка, с вытянутыми шеями, чтобы лучше видеть, ничего не пропустить.

Теофил Спиридонович почти полулежал, и его руки прощупывали каждую пылинку, просеивали землю сквозь пальцы комочек за комочком.

— А… — начал было Миликэ, но осекся, поняв, что не к кому обращаться.

Он хотел спросить: «А что вы нашли? Царскую корону?», но вовремя замолчал. Никто не видел Миликэ, никто не услышал его голоса.

Только Тинелу он мог бы сказать про царскую корону — как здорово было бы на нее посмотреть. Но Тинел был так поглощен увиденным, что брата не замечал.

Миликэ пришлось довольствоваться разглядыванием всех подряд.

Герасим стоял на краю раскопок с альбомом в руке и рисовал… Герасим был уже не просто студент, он был художник! Скажи, пожалуйста, как заправский художник, рисует черепки, которые показываются из земли под пальцами Теофила Спиридоновича.

Хм! Если бы можно было подойти к этому художнику и посмотреть: как получается рисунок? Миликэ нравится рисовать! И Тинелу нравится! Может быть, и они когда-нибудь станут художниками! Жаль, не знали, что здесь можно рисовать, не взяли с собою бумаги. И мама не знала, видно. Дала хлеба с маслом и огурцы, а надо было дать и бумаги!

Ну вот, у Теофила Спиридоновича целая планшетка с прекрасными листами бумаги, но попробуй попроси! Теофил Спиридонович никого не видит. И если бы даже и увидел, ему теперь не до нас. Еще рассердится!

Миликэ вздохнул, понимая, что его никто просто-напросто не замечает. Дела… Вот если бы у него была бумага, он бы, может, нарисовал лучше, чем Герасим! Выходит, рисует не тот, кто очень хочет рисовать, а тот, кому есть на чем рисовать. Какая несправедливость!

И снова единственным утешением было то, что и Тинел хотел рисовать: по глазам видно. Хоть одна душа на свете может понять его: у Тинела ведь тоже нет бумаги!

И студент Антон уже был не просто студентом: он был историком — лихорадочно записывал что-то в блокнот. Прямо как ученый! Его голубые глаза остались такими же голубыми, курносый нос — тот же курносый нос, светлая прядь волос, как всегда, падает ему на глаза. И все же он какой-то другой, не такой, каким они его знали.

А он не замечал мальчиков, словно их тут и не было. Хоть бы один взгляд, одно слово!

И Дэнуц… Когда они шли сюда, разговаривал с ними, шутил, был как все люди. Теперь и он весь в работе, понимает Теофила Спиридоновича по одному взгляду, но знаку или жесту и сразу делает, что требуется; по всему видно — ни разу не ошибается, потому что Теофил Спиридонович же повторяет своих приказаний, не делает никаких замечаний….

Счастливчик Дэнуц!

А разве Миликэ не смог бы так же? Дэнуца научили, поэтому он и умеет. А если бы научили Миликэ? Эге!..

Ну, пусть ж Герасиму, и Антону, и Дэнуцу, в конце концов, — какое им дело до Миликэ и Тинела! Но Лина, их сестра, посмотрите на нее, как она выпендривается! Будто она им и не сестра вовсе!

Ходит вокруг ямы, в которой роется Теофил Спиридонович, и такая важная — шестом не достанешь до ее носа! Да еще в маминой соломенной шляпе, чтобы, не дам бог, не загорела на солнце! И что такого, если бы и потемнела, немножко! Они вот носят бумажные шлемы и не боятся, что их носы облезут. Велика беда! Лина же защищает от солнца не столько голову, сколько нос: не приведи, господи, чтобы загорел! Ее маленький носик должен остаться не тронутым солнцем, как среди зимы… А что это у нее в кармашке блузки? Видно, Теофил Спиридонович дал что-то. А в руке держит какой-то аппарат… Что за аппарат? Разве у нее спросишь? Лина — само внимание: смотрит только на Теофила Спиридоновича и слышит только его приказы.

Даже не видит их! И это называется сестре! Ей даже в голову не придет дать им хоть на минутку ту трубочку из кармана или что там еще у нее… Об аппарате же и речи быть не может! Как будто они съедят его…

Конечно, они были круглыми дураками, когда разрешили соблазнить себя так называемыми «свободными днями» и остались в лагере, чтобы приносить маме хворост, воду из родника, ходить по лесу, рискуя встретиться с волком. Лучше бы пришли сюда работать, а Лина пусть бы таскала родниковую воду, собирала хворост в лесу и забиралась на дерево, когда испугается волка…

Тогда он, Миликэ, держал бы в руке тот таинственный аппарат, а Тинелу отдал бы трубочку, пусть подержит ее, сколько душе угодно, он не стал бы таскать ее в кармане, как Лина. Дали они маху.

Миликэ опять посмотрел краешком глаза в сторону Тинела и прочел в глазах брата те же мысли. А может, это ему показалось… Но как бы ему хотелось, чтобы существовал на свете хоть один человек, который понимал бы его в эту минуту и с которым он мог бы поделиться своими мыслями.

Между тем Теофил Спиридонович нашел еще несколько осколков. Все они лежали разбросанные далеко один от другого. Потом Теофил Спиридонович очень осторожно разрыл землю вокруг найденных черепков, но больше уже ничего не нашел.

— Это все, — сказал он. — До последнего кусочка. Он взял из рук Лины аппарат, — это был киноаппарат! Как они не догадались до сих пор? — и начал снимать раскопки сразных точек, то стоя на краю ямы, то в самой яме, словно перед ним были не какие-то старые с прилипшими комочками земли обломки, а настоящие артисты кино!

— Анфас и в профиль! — шепнул Миликэ Тинелу, пытаясь шутить с досады.

— Ну, хватит, — объявил Теофил Спиридонович, поднялся, стряхнул пыль и землю с колен, вымыл руки — Дэнуц слил ему из кувшина — и пригласил всех «к столу».

«Стол» уже был накрыт в тени ближайшего дуба, Дэнуц постарался…

После еды Теофил Спиридонович снова принялся за работу. Он с осторожностью извлекал из земли каждый черепок, заворачивал его в бумагу и клал в сумку.

— Помочь вам? — пролепетал Миликэ, но Теофил Спиридонович даже не услышал.

Миликэ с Тинелом снова неподвижно сидели в сторонке, следя за каждым движением Теофила Спиридоновича. Как им хотелось прыгнуть в яму и вытащить хоть один черепок! Но никто этого не делал, и они не посмели.

Конечно, это была не царская корона. Царская корона должна быть вся из золота, и она не разбилась бы на десятки осколков. Но с какими предосторожностями вытаскивает каждый кусок Теофил Спиридонович, словно это бог весть какие сокровища! И невольно мальчиков охватило непреодолимое желание делать то же, что и он. Хоть несколько минут подержать в руках пусть самый маленький осколок!

«Если бы я их нашел, — рассуждал Миликэ, — я бы разрешил другим брать их в руки, даже вытащить из земли». — Эта мысль немного его успокоила: она показывала, что он, Миликэ, более добр, чем «другие».

Когда последний черепок был тщательно обернут и осторожно положен в сумку, Теофил Спиридонович вновь стал вдруг прежним Теофилом Спиридоновичем: он весело посмотрел вокруг себя, и у глаз его собрались маленькие пучки морщинок.

— А, логофеты здесь? Когда пришли? Надоело бегать-резвиться?

— Нам хотелось видеть, — ответил Миликэ и мысленно удивился: «Как же так, за обедом сидели вместе в тени дуба, и он тоже не заметил нас? Или забыл?»

Миликэ вспомнил отца, который тоже, работая в своей мастерской в сарайчике, становился глухим и немым, ничего не видел вокруг себя. Можно было подойти к нему и сказать: «Папа, мама сказала, что обед готов». «Хм», — весь ответ, а иногда и этого не скажет. Повторяешь: «Папа, мама сказала, чтобы ты шел обедать!» — уже более громко. И на этот раз он может не услышать. Потом, спустя некоторое время, вдруг словно прозреет: «А, ты здесь? Что? Ты мне что-то сказал? Когда? Я не слышал?!» Собирает инструменты, вытирает руки и идет домой.

Некоторое время мальчики даже играли «в папу»…

Так и Теофил Спиридонович: видно, когда занят своими находками, забывает все на свете…

— Значит, мы нашли кувшин, — сказал руководитель экспедиции, обращаясь к студентам. — По форме мы узнаем, к какой эпохе он принадлежит…

— Какая форма? У каждого черепка другая форма, — вмешался в разговор Миликэ.

— Мы склеим их и получим сосуд, — засмеялся Теофил Спиридонович и надвинул бумажный шлем Миликэ на нос. — Интересно, какую форму имел кувшин, — сказал он, обращаясь к студентам.

Студенты не успели сказать ни единого слова, Миликэ снова их опередил:

— А как этот кувшин оказался так глубоко, в яме? — не мог он успокоиться, видя, что Теофил Спиридонович снова весел и расположен разговаривать. А Миликэ жаждал слушать.

— Говоришь, яма? Это мы сделали яму. Но когда-то на этом месте было жилище, землянка.

— И в землянке кто-то разбил кувшин? — предположил Миликэ.

— Такой пострел, как ты, — пошутил Герасим и улыбнулся.

— Говоришь — пострел? — задумчиво произнес Теофил Спиридонович. — Когда что-то разбивает пострел, приходит мама, задает ему трепку и в самом худшем случае убирает сама.

— Кто же тогда разбил его? — спросил Миликэ.

Теофил Спиридонович оглядел всех по очереди — все хотели знать, кто разбил кувшин. Потом сказал:

— Вы видели, как лежали осколки?

— Разбросанные веером, — ответил Антон.

— Точно. Словно кто-то швырнул кувшин, а не просто уронил его на пол. Думаю, что бросила его женщина.

— Почему?

— Наверно, в доме было что-то дороже этого кувшина…

— Что?

— Скорее, «кто», а не «что»: ребенок. Женщина бросила кувшин, схватила ребенка и убежала из землянки, чтобы спрятаться в лесу.

— В каком лесу? В этом? — удивился Тинел.

— В таком же. В лесу было спасение.

— А почему она убежала? — спросил Миликэ. Ему хотелось знать все.

— Очевидно, поблизости случилось что-то ужасное: может быть, напали враги…

— Фашисты, — сунулся Миликэ.

— Фашисты! Уж ты брякнешь! — фыркнул Антон.

В его тоне было осуждение и в то же время что-то вроде жалости к несообразительному Миликэ.

— Фашисты, — продолжал Теофил Спиридонович, — были в этих местах лет тридцать назад. А кувшин древний.

— Насколько древний? — на этот раз спросила Лина.

— Дня через два будем знать точно. А сейчас могу только сказать, что возраст кувшина следует измерять тысячами лет.

— О-го! — воскликнула Лина.

— Что касается врагов, то я бы ответил так: фашисты были варварами, и тот, кто идет на мирных людей с огнем и мечом, — тоже варвар. Значит, у поработителей всех времен есть общее. Именно эта черта и ввела в заблуждение нашего Миликэ.

— Только эта? — не сдавался Антон.

— Во-первых, эта. Но вернемся к нашему разговору. Возможно, внезапно напали враги, женщина в страхе бросила кувшин, убежала в лес и больше не вернулась. Иначе не остались бы черепки до сегодняшнего дня разбросанными…

— Пока не попали в сумку, — вставил Тинел.

— Теперь они — Теофила Спиридоновича, — вздохнул Миликэ. — Он может делать с ними, что захочет.

— Нет, милый, — возразил Теофил Спиридонович, — они принадлежат музею, народу, истории, если хочешь знать. Эти черепки — словно страничка истории, и спустя несколько дней мы узнаем, какая именно страничка…

— А откуда вы знаете, что та женщина не вернулась домой? Может, вернулась? — спросил Миликэ.

— Дело в том, что с этой минуты дом перестал быть домом. Потолок обрушился, стены обвалились, земля со временем закрыла место, где некогда жили те люди. Место заровнялось, загладилось. Вы видите, даже незаметно, что здесь когда-то было человеческое жилье.

Миликэ и Тинел слушали его, опечаленные.

— Что поделаешь, ребята, такова жизнь. Все это случилось очень давно, — добавил Теофил Спиридонович и взъерошил им чубы.

Мальчики попытались улыбнуться.

И опять Миликэ не стерпел:

— Если это было жилище, почему в нем остались только эти осколки? А где все остальные вещи? Другая посуда?

— Ну, ты у меня прямо философ! Такие вопросы задаешь!.. Да, действительно. Но, во-первых, в те времена не было сервизов, как теперь; возможно, другая посуда сохла на солнышке, на кольях забора, по древнему обычаю; что же касается других вещей, то они сгнили… Дерево, ткани, кожа — гниют, как правило. Другое дело — жженая глина…

— Ну, что, Миликэ, вопросов больше нет? — спросил Антон.

— А теперь домой, есть вкусный борщ, приготовленный Валентиной Александровной, — закончил Теофил Спиридонович, взял свою тяжелую сумку и пошел вперед по тропинке.

— Одного я не могу понять, — сказал Миликэ, шагая следом за Теофилом Спиридоновичем. — Как вы нашли именно это место? Или, где ни копнешь, натыкаешься на кувшин?

Теофил Спиридонович от души рассмеялся.

— Надо искать. Есть приметы.

— Какие?

— Ну, много… И земля более темная, то есть более жирная, чем вокруг, и рельеф не такой. Вроде чуть-чуть бугорок угадывается…

— Может быть, и под этим бугорком есть что-то? — показал Миликэ на холмик невдалеке.

— Нет, здесь наверняка ничего нет.

— Почему?

— Многолетний опыт подсказывает мне, что здесь нет ничего. Мне трудно тебе объяснить. Подрасти маленько!

Но Миликэ не мог ждать.

— Теофил Спиридонович, а для чего Герасим рисовал эти черепки, а вы их фотографировали и так, и этак?

— Ну, это вопрос, на который мне хотелось бы ответить так громко, чтобы меня услышали пионеры всей республики!

У Миликэ вытянулось лицо от охватившей его серьезности. «Видали, какой вопрос я задал?» — подумал он с гордостью.

— Для науки имеет значение не только сам кувшин, который не сегодня-завтра будет восстановлен, но и вся картина, которую представляли его куски в тот момент, когда они были найдены; место, где они были найдены, потому что так они пролежали тысячи лет, а мы вынуждены забрать их и, взяв, уничтожаем все: картина перестает существовать. Сам видел, что осталось после нас…

— Яма…

— Да, яма. И представь себе, что мы копали бы по-иному…

— Как?

— Копали бы лопатой, наткнулись бы на черепок и вытащили бы его, потом другой, еще один, и так, пока не извлекли бы все до единого. Что бы мы сфотографировали в конце концов? А?

— Ничего.

— То-то. Кувшин у нас был бы, а картина была бы загублена навеки. И история нам не простила бы этого: истории нужна и картина. Поэтому я сфотографировал ее, чтобы и другие изучали, чтоб увидели, как пролежали в земле черепки и как были найдены…

Все, что говорил Теофил Спиридонович, слышал и Тинел. Он подумал, что теперь самое подходящее время догнать Лину и узнать у нее кое о чем: его интересовала трубочка, что торчала из кармашка ее блузки. Может быть, она даст ему подержать и разглядеть ее, и не худо было бы опередить в этом деле Миликэ.

На его вопрос Лина ответила:

— Кремневый ножик.

— Кремневый?! — ахнул Тинел. Первый раз в жизни он слышал о таком ножике. — Откуда он у тебя?

— Он не мой. Он — Теофила Спиридоновича.

— Где он его купил?

Лина расхохоталась:

— Такие ножики не продаются и не покупаются. Он сам его сделал. Как люди каменного века.

— Ох ты! — удивился Тинел. — И как он его сделал?

— Шлифовал-шлифовал кусок камня, пока не получился ножик…

…Спустя два дня возраст кувшина был уточнен: десять тысяч лет.

Теофил Спиридонович сам помыл черепки, сам их склеил. И на дощатом столе однажды после обеда появился кувшин.

Все собрались вокруг стола. Любовались и разглядывали его. Только разглядывали. Никому нельзя было брать его в руки, даже дотронуться. Чтобы ненароком не разбить. Только Герасим сидел потом целый день в палатке и рисовал его на большом белом листе бумаги, держа кувшин в левой руке и внимательно прослеживая все извилины на его боках…

Несколько дней подряд Тинел и Миликэ тоже десятки раз рисовали кувшин — палкой на песчаном берегу Днестра, потом углем на скалах, омываемых потоком, что ниспадал с вершины холма.

— Спустя десять тысяч лет кто-нибудь найдет наши рисунки на скалах, — предположил Миликэ, втайне желая и сам войти в историю.

Это объяснение он придумал, чтобы беспрепятственно рисовать на скалах кувшины.

…Тинел в те вечера, засыпая, нашептывал себе одну и ту же сказку. Его взволновала судьба женщины из древней землянки. Он рассказывал сам себе сказку об этой женщине и ее ребенке, о врагах, из-за которых она убежала в лес… Из леса на своем быстром коне вышел навстречу врагам богатырь Тинел — Храбрый и Доблестный — и разогнал всех. И женщина не вернулась больше в землянку — не потому, что боялась, — враги разбежались, даже след их простыл! — а потому, что Тинелу-богатырю очень понравился ребенок — смышленый, проворный, живой мальчик, которого он вместе с его родителями взял в Кишинев, в свой мраморный дворец. Там они жили долгие годы, и прожили все вместе много-много счастливых лет… Представив себе их счастливую жизнь — как каждое утро мать причесывала того мальчика и выходила с ним на прогулку в сад, — Тинел засыпал, улыбаясь…

Он не знал, что город Кишинев в двадцать раз моложе того кувшина: городу всего только 500 лет; но, если бы даже и знал, ему не было дела до таких подробностей. Тинел знал только, что в сказке многое может случиться, и особенно хорошо знал, что во всех сказках из всех битв богатыри всегда выходят победителями…

Глава IV

Однажды никто не пошел на раскопки, потому что у Теофила Спиридоновича было много дел в лагере: он начал приводить в порядок бумаги, записи… И студенты читали и писали, устроившись в тени деревьев.

Мама послала всех троих — Лину, Миликэ, и Тинела — в город за покупками.

Когда лагерь скрылся за зелеными кустами, дети остановились и посмотрели один на другого, без слов поняв друг друга.

Первая сошла с тропы Лина и принялась карабкаться между серыми и острыми скалами. Следом, соревнуясь меж собой, карабкались Миликэ и Тинел. Они еще не совсем сообразили, что затеяла Лина, но одно то, что они идут не по тропинке, а по незнакомым местам, нравилось им.

Город — на севере от нашего лагеря, — сказала Лина, тяжело дыша на подъеме, — так что, если мы будем идти все время на север, попадем в Сороки. За мной, ребята! — крикнула она, хватаясь то за скалы, то за кусты, то за пучки травы.

Братья торопились следом… Хорошо, что Лине пришла эта счастливая мысль — идти в Сороки лесом.

Здесь деревья были высокие, могучие, очень старые, тропинок не было, и они шли по зеленым травам, среди кустов шиповника, под склоненными до самой земли ветками. Скалы то и дело неожиданно вырастали на их пути.

— Я Орел Гор, вождь индейского племени! — объявил вдруг Миликэ и забрался на скалу. — Слушайте меня! Наши смертельные враги вон за теми кустами. В бой, храбрецы! — крикнул он Тинелу и кинулся к густым зарослям.

Лина побежала, чтобы спрятаться, и крикнула теза кустарника:

— Я — враг вашего племени! Я пробираюсь к вам! Берегитесь!

Тут же самая большая скала превратилась в «племя».

Мальчишки принялись шарить кругом, внимательно смотрели на ветки: не шелохнется ли какая-нибудь из них, выдавая присутствие враждебного племени, но кругом царила тишина, только птичьи голоса звенели в вышине, только вершины деревьев тихо качались под дуновением налетавшего издалека ветра…

Тинел подумал: вот так, может быть, и та давнишняя женщина с ребенком на руках блуждала по лесу, прячась от врагов. И в Америке индейцы сотни лет прячутся от врагов, ищут убежища то в горах, то в лесах… Надо бы прийти со своими товарищами из сказки на помощь угнетенным индейцам. Потому что должна же в конце концов восторжествовать на свете справедливость!..

Казалось, что во всем лесу только они двое — Миликэ и Тинел. В какое-то мгновение они даже испугались: может быть, Лина, ушла без них в Сороки? Куда же теперь идти? На север? Но где он, север?

— А вот и я! — появился неожиданно враг их «племени». И «индейцы» несказанно обрадовались ему.

— Ну, что, потопаем дальше?

Тинел спросил:

— Где север? Надо же знать, в какую сторону идти.

Из-за листвы почти не видно было неба.

— Могу сказать, — с готовностью ответила Лина. — Север в лесу легко найти, если посмотреть на стволы деревьев. С одной стороны они покрыты мхом или лишайником. С той стороны и есть север.

— Почему? — поинтересовался Тинел.

— Потому что ту, северную, сторону солнце освещает меньше, а мох и лишайники растут в тени.

Тинел и Миликэ кинулись к деревьям проверить. В самом деле, стволы всех деревьев оказались поросшими мхом только с одной стороны. Значит, там север.

И они направились в ту сторону.

Вскоре их слух уловил шум машин. Дети повеселели: такие знакомые с детства звуки! Им даже показалось, что за зеленой стеной леса — какая-нибудь улица Кишинева…

— Шоссе, — сказала Лина и направилась туда, откуда слышался шум.

Вскоре вышли к шоссе. Некоторое время они шли по тропинке, бегущей по обочине трассы. Все трое изредка с сожалением оглядывались на покинутый ими лес. Мальчики шли впереди, Лина следом.

— Стоп, — неожиданно сказала Лина, подняв вверх руку; остановилась и принялась внимательно разглядывать какой-то клочок земли.

— Что ты там увидела? — не выдержал Миликэ.

— Кажется, что-то интересное. Ах, жаль, что у нас нет заступа. — Лина посмотрела вокруг, нашла сухую ветку, довольно толстую, сорвала боковые веточки и лихорадочно начала рыть землю этой веткой.

Братья присели рядом на корточки, не отрывая взгляда от «раскопок».

— Ты думаешь, натолкнулась на древний кувшин? — догадался Миликэ.

— Кто знает! — загадочно ответила Лина, поджав губы. Она, действительно, еще ничего не знала и сгорала от нетерпения увидеть, что там, под землей!

Братья тоже вооружились палками и принялись помогать. Как-никак, это были их первые раскопки.

— О-о-о! — удивился Миликэ. Из-под его палки показалось что-то голубое. Все трое разом кинулись к найденному сокровищу. Это был черепок, с одной стороны голубой, с другой — цвета кирпича.

— Он не похож по форме на тот, кувшинный, — разочарованно проговорил Миликэ.

— Ну и что? — заметила Лина. Она бывала в музеях и видела там не только кувшины. — Думаешь, в старину люди делали только кувшины? Надо искать. Может, поблизости еще найдем… Видел, как искал Теофил Спиридонович? Не остановился у первого черепка, а искал, пока не нашел все, что было в земле на том месте!

— Давайте и мы поищем! — согласился Миликэ и начал с усердием копать вокруг того места, где нашел первый обломок.

Откопали еще несколько осколков, тоже голубых, только они никак не подходили ни к первому, ни к друг к другу. Мальчишки видели, как Теофил Спиридонович склеивал кувшин, и знали, как найти место каждого кусочка. Но все их попытки оказались напрасными.

— Ничего, Теофил Спиридонович посмотрит и скажет нам, к какой странице истории относится находка, — сказала Лина.

Эта ее уверенность почему-то забеспокоила и задела Миликэ. Он посмотрел вскользь на сестру. На лице Лины было написано полное удовлетворение и непоколебимая вера в успех. Миликэ огорчился: какая несправедливость! Он, полюбивший археологию с первого дня, даже с первого часа, — в последние дни он по утрам и вечерам даже носил заступ на раскопки и обратно, — прошел, как дурак, мимо этого места, а сестра заметила, остановилась. Лина, которая, задрав нос, ходит вокруг раскопок и — Миликэ был в этом уверен — даже не думает стать археологом! Она давно прилепилась к медицине, хочет быть врачом. Сдались ей эти черепки! А для Миликэ они бы…

Раздался ликующий голос Тинела:

— Как хорошо, что мы их нашли!

Миликэ высказал мысль, которая несколько умеряла его досаду:

— Студенты, называется! Копать они соображают, а сделать самое маленькое открытие без помощи Теофила Спиридоновича — где уж там!

— Ну и что, что студенты! — сказала Лина. — Много лет тому назад один пятнадцатилетний мальчик разгадал тайну письменности «майя». Составил алфавит письменности этого индейского племени и прочел их надписи, как мы читаем на нашем языке. А сколько ученых бились годами и ничего не могли, сделать! Так что дело не в возрасте и не в образовании! — закончила Лина.

— Надо, чтобы повезло, вот что! — закончил Миликэ.

— Повезло! — ответила Лина насмешливо. — Глаза надо иметь! Вы прошли мимо бугорка, будто глаза у вас были завязаны. Кто виноват? А я его увидела. И открыла.

— Мы вместе… — попытался Миликэ поправить Лину:

— Не «мы», а я! — отрезала Лина. — Вы оба пришли на готовенькое. Поработали, это верно, — и только!

— Как?! Я вытащил из земли первый черепок! — возмутился Миликэ. Он чувствовал себя униженным.

— А я разве не выкопал несколько штук? — поддержал его робким голосом Тинел. И он был оскорблен поведением Лины: вместе шли, вместе копали, а она вон как повернула…

— Могли выкопать и сотню! — Сестра была безжалостна. — Видели, студенты работают так, что дым идет, целый день копают, а находка принадлежит Теофилу Спиридоновичу!

Оба мальчика смолкли. Что тут ответишь?..

Молча завернули куски в газету, положили их в целлофановый мешок и пошли в Сороки…

В лагерь, конечно, вернулись поздно, но это не мешало им быть в хорошем настроении — они пришли не с пустыми руками, а с чудесным доказательством, что и в древние времена люди мастерили посуду из очень крепкой керамики, покрытой голубой глазурью.

Первым крикнул Тинел:

— Мама, Теофил Спиридонович, смотрите, что мы нашли!..

— Я заметила место, — прервала его Лина, — остановилась и изучила его. Потом подошли ребята, и вот что мы нашли в земле. — Она посмотрела на Миликэ, чтобы видеть выражение его лица: «Вот так, знай, надо быть поскромнее». И, довольная собой, начала извлекать из целлофанового мешочка черепки, один за другим.

— Интересно, сколько тысяч лет пролежали они в земле? — спросила она с притворным спокойствием. На самом деле она сгорала от нетерпения услышать слово Теофила Спиридоновича, прочесть в глазах мамы удивление и гордость, а в глазах студентов и Дэнуца, — возможно, даже капельку зависти… Как в глазах Миликэ и Тинел а. И втайне подивилась себе, чувствуя, что эта зависть, замеченная в глазах братьев, доставляет ей удовольствие. Возможно, завтра-послезавтра она тоже скажет «мы нашли» — это другое дело, — но сегодня пусть позавидуют. Тем более, что в самом деле она нашла место.

Теофил Спиридонович взял в руки пакетик, развернул газету, спросил без улыбки:

— Тысячи лет? — И посмотрел Лине в глаза.

Лина ждала с нетерпением.

Ждали и братья. Не с таким нетерпением, как Лина, но все же заинтересованные: пусть их роль невелика, но копали ведь!

Наконец прозвучало:

— Думаю, что и тысячи дней не пролежали.

— Почему?! — не сдержала Лина недоумения. — Мы же их нашли в более темном пласту…

— Да, уверен, что и тысячи дней не лежали, — повторил Теофил Спиридонович размеренно. — Попали ваши черепки в землю либо в прошлом году весной, либо, в худшем случае, в прошлую осень…

— Теофил Спиридонович, — глянула на него Лина умоляющими глазами, — мы же их нашли, как я вам сказала…

«Ага! Мы нашли! — мысленно восторжествовал Миликэ. — Когда надо бить отбой — «мы нашли!» Ладно, мне не жалко. Если тебе так легче… — подумал он великодушно и даже почувствовал что-то вроде радости от того, что он допускает это из благородства. — Подумаешь, — поправил он сам себя мысленно, — а вместе с нами все же меньше позор».

Миликэ внимательно слушал дискуссию. «Смотри, как покраснела!» — заметил он с удовольствием, которое был не в силах подавить.

Лина, и правда, покраснела до самых ушей.

— Доказывай, что угодно, но это кафель наших дней, понимаешь, Лина? — убеждал ее Теофил Спиридонович самым мягким тоном. Чувствовалось, что он не хочет ее обидеть, но вынужден сказать правду.

Герасим, Антон и Дэнуц сидели на скамьях вокруг стола и слушали разговор. На их лицах мелькнули было иронические улыбки, но тут же исчезли, потому что Теофил Спиридонович не думал улыбаться.

Глаза мамы были полны участия и тревоги…

— Понимаю, — сказала Лина упавшим голосом.

— Очень хорошо! — обрадовался Теофил Спиридонович. — И очень хорошо, что вы нашли кафель, а не что-либо другое! А если бы действительно нашли что-нибудь ценное? Вы бы все испортили! Как я вас учил? Зовите меня, и я там, а не здесь скажу вам, что это такое.

— Ошиблась. Я поторопилась, — выдохнула Лина.

— Хорошо, что это только кафель! — повторил Теофил Спиридонович, уже успокоенный и довольный, что Лина его поняла.

Антон не сдержался:

— А дырявую калошу вы там не нашли?

Теофил Спиридонович бросил в его сторону озабоченный взгляд, но поздно; слова были произнесены и услышаны.

И Герасим пробубнил вроде для самого себя:

— Вероятно, это тетка Мариоара поставила осенью новую печку и несколько разбитых кафелин выбросила на окраине города…


Во время обеда Теофил Спиридонович спросил:

— Завтра пойдете с нами на раскопки?

— Пойдем, пойдем! — ответили все трое.

— Тогда все в порядке.

— Они же не поссорились с археологией, — вставил Антон.

— Могли разочароваться. И было бы жаль, — сказал Теофил Спиридонович.

— Больше никогда не будем копать сами! Поумнели, — засмеялась Лина. Ей казалось, что она только что сдала экзамен. И было радостно, что случившееся закончилось благополучно…

«Хорошо, что снами не было Аникуцы»! — подумал Миликэ, черпая горячий борщ алюминиевой ложкой.

Глава V

…Аникуца шла быстрыми шагами. Она была озабочена: слишком много времени потеряла в лагере.

Следом шел Тинел, потом Миликэ, и последней шагала Лина, неся сумку, в которую мама положила кое-что поесть: вдруг задержатся и не успеют вернуться к обеду.

— Даже не верится, что сегодня я увижу настоящую, живую белку, не нарисованную в книжке! — воскликнул Тинел, поспешая за Аникуцей.

— Еще неизвестно, увидишь или нет! — заметила девочка, не поворачивая головы.

— Как?! Ты же сказала, что есть! — удивился Тинел.

— Как не быть? Есть.

— Тогда почему же не увижу?! Хоть одну? — спросил Тинел с недоумением.

Аникуца ответила, иронически улыбаясь:

— Ты думаешь, в цирк идешь? Или в кино? Подходишь и смотришь на белку в клетке, когда хочешь и сколько хочешь?

— Я хочу посмотреть, как она прыгает с дерева на дерево. В клетке я ее видел… Она ведь прыгает дерева на дерево?!

— Прыгает, когда никого нет поблизости. Чуть что — прячется.

— И я ее не увижу?

— Она тебя, скорее всего, увидит…

— Это будет что-то вроде цирка для белок, — сказала Лина с издевкой. — Белки будут изучать Тинела с верхотуры.

— И тебя, — напомнил ей Тинел.

— Всех нас. Можешь остаться в лагере, если тебе кажется, что идешь напрасно. Лагерь еще недалеко.

— Нет, все равно пойду.

Они давно прошли поляну с родником, в котором тихо качался цветок Родниковой Феи. Шли по незнакомой тропинке.

— Куда мы идем? — спросил Миликэ.

— К кордону.

— Что это такое?

— Наш дом. Дом лесника, значит.

Спустя некоторое время детям показалось, будь деревья расступились, и перед ними открылась поли на. На одном ее конце белел старый дом с приспой вокруг и маленьким огородом позади, с дощатой и плетеной изгородью.

Петух вскочил на изгородь, сверкнув на солнце, словно радуга, своим опереньем, и поприветствовал пришедших, протрубив на всю поляну.

— Ой, у него такой голосище, что слышно, думаю даже в нашем лагере! — засмеялся Тинел, затыкан уши.

— Петух крикнул: «Да здравствует Тинел!» оживилась Лина.

— Ты знаешь язык петухов? — уколол ее Тинел.

Лина не успела ответить: на пороге дома появилась молодая женщина, голубоглазая, как Аникуца, и дети догадались, что это ее мама.

Все уважительно с нею поздоровались.

Лина открыла было рот, чтобы сказать, кто они, но не успела произнести и слова:

— А, дети из лагеря археологов…

«Смотри-ка, как получается в лесу, — удивился Тинел. — Ты никого не видишь, а тебя видят все, ты никого не знаешь, а тебя знает каждый». И еще он подумал: «Даже белочки будут нас знать, а мы, может, никого и не увидим! Неужели Аникуца права?»

Из-за дома появился мальчик лет пяти-шести, с большими черными как уголь глазами.

— Виорел, смотри, к нам пришли ребята. Иди сюда, — позвала мама. Виорел робко приблизился и принялся изучать всех.

«Единственный, кто нас не знает», — подумал Тинел.

Лина взяла Виорела за руку и спросила:

— И ты пойдешь с нами?

— А далеко ли держите путь? — поинтересовалась мама.

Аникуца объяснила ей, куда они хотят пойти.

— Успеете. Сначала отдохните немного. Поешьте, потом пойдете.

— Мы уже ели, — поторопилась ответить Лина, — мы не голодные…

— Все равно, надо перехватить что-нибудь — это далековато.

Она зашла в дом приготовить яичницу и салат.

Аникуца пригласила детей, и они расселись на скамейке перед домом. Подняли глаза и остолбенели от удивления: под балками, прикрепленные к стене, одно возле другого, темнели гнезда ласточек, а из гнезд торчали черно-белые головки птенцов. К гнездам и обратно носились стрелами быстрые ласточки.

— Смотри! — шепнул Тинел.

Виорел наконец разомкнул рот:

— Их много вокруг дома.

— Хочу посмотреть! — заявил Тинел и встал. Виорел пошел вперед, следом за ним — остальные.

Гнезд, действительно, было много, и все — битком набитые птенцами. Любопытные и нетерпеливые головки вертелись в просвете между темной балкой и краем гнезда.

Виорел быстро подружился с ребятами и после обхода дома предложил:

— Хотите, я вам покажу что-то в дупле?

И быстро пошел вдоль плетеной изгороди, перешагнул через поваленный грозой ствол, углубился в чащу и остановился у сломанного дерева. В обрубке, на уровне плеча Виорела, было дупло.

Мальчик быстрым привычным движением запустил руку в дупло и вытащил из него черного с большим бледным клювом птенца. Он был мертв.

Откуда-то выскочившая Аникуца кинулась к Виорелу:

— Сколько раз тебе говорили, чтоб ты не совал руку в гнездо? — и ударила его по руке: — Это твоя работа! Вижу по глазам.

— Нет. Вчера он был живой.

— А остальные?

— Все мертвые, — сказал Виорел виновато.

— Ты брал их в руки, потому они мертвые. Их мать не узнала, они же пахли твоими лапами.

Виорел молчал, глядя в землю.

— Мать их бросила, и они умерли с голоду, — объяснила Аникуца. Она была очень рассержена.

— Я не думал…

— Задаст тебе отец. Забудь дорогу к гнездам…

Виорел был огорчен. Хотел показать своим новым друзьям самое интересное, и вот… Он был подавлен. Да, отец, много раз говорил ему, что птенец пахнет иначе, чем человек. Говорил, что он, Виорел, птенец человека. Он думал, отец шутит, нарочно так говорит. Но, видно, Виорел в самом деле пахнет иначе. Где же птица? Пусть себе вьет гнездо хоть у порога дома — Виорел больше не прикоснется к ее малышам никогда! Не потревожит ее больше.

Аникуца заметила печаль Виорела, чуть смягчилась, но, чтобы он не думал, что прощен, резко сказала:

— Грязнуля! Марш домой!

Миликэ схватил Тинела за руку и быстро шепнул:

— Ты Аникуце не говори о рукавичке!

— О какой рукавичке? — Тинел удивленно поднял брови.

— То гнездо в овраге, что возле озера! — напомнил Миликэ чуть слышным шепотом.

— А! — кивнул Тинел. И подумал: «Вот кого испугался тогда Миликэ!»

За столом Виорел похвастался:

— Знаете, сколько у меня книжек! И тетрадей! Могу показать!

— Покажи! — сказала Лина.

Виорел соскользнул со стула, пошел в соседнюю комнату и вернулся с целой стопкой книг в руках.

Лина полистала их под внимательным взглядом мальчика. Это были книги с цветными рисунками, с мотыльками и птицами, со стихами, напечатанными крупными буквами.

— Больше всего мне нравится вот эта! — заявил Виорел, извлекая из стопки толстую книгу. Это был… учебник географии.

— Почему? — удивилась Лина.

— В ней есть дракон! — сообщил ей Виорел шепотом.

— Где? Какой дракон? — с недоумением спросила Лина.

— Смотри, здесь, — ответил ей Виорел, полистал книгу и быстро нашел страницу: на ней были нарисованы разные морские рыбы, и среди них акула, большая и грозная, с зубами, как пила.

— Задаст тебе дракон, если поймает еще у гнезда, — предупредила Аникуца строгим голосом.

Виорел закрыл книгу, схватил стопку и унес на место.

«Смотри-ка, — подумал Тинел, — дома Аникуца совсем другая. Виорела муштрует так, что только держись! Даже голос у нее другой».

…По пути к посадке Аникуца, как проводник, снова шла впереди всех. Тинел старался не отставать. Лина останавливалась возле каждого цветка. Миликэ шел, глазея по сторонам.

— В твоем лесу есть драконы? — хитро улыбнувшись, спросил Тинел Аникуцу.

— Есть. Ящерицы.

— Разве ящерица — дракон?!

— Отец говорит, что они родственники.

— Я говорю о настоящих…

— Есть. В книге Виорела.

— Я тебя серьезно спрашиваю. — И шепнул: — если есть Фея Родника, должен быть и дракон…

— Где-то, наверное, есть, — шепотом же ответила Аникуца.

— А волки… есть? — спросил опять Тинел.

— Нет. Ни одного. — Вдруг Аникуца остановилась и смерила его веселым взглядом: — А вы тогда забрались на дерево, потому что подумали — волк идет?

— Н-нет, — покраснел Тинел. — Мы играли… в охотников. А лисицы есть? — сменил он тему разговора.

— Есть. Есть. — Аникуца оживилась и сказали громко, чтобы услышали Миликэ и Лина:

— Я вам расскажу про один случай с лисой. От отца знаю.

Дети ее окружили.

— Посидим немного, — предложила Лина и опустилась на траву.

Аникуца начала:

— Это случилось давно, когда отец был такой, как я. Наш дедушка проходил однажды лесом и нашел лисенка. Принес его домой. И отдал детям — значит, моему отцу, его братьям и сестрам. У отца пять братьев и две сестры.

— Вас восемь, — сказал дедушка, — одного лисенка уж как-нибудь прокормите.

А как его кормить? Сначала поили молоком, потом давали молоко и яички, а после поняли, что пора давать ему мясо. Где взять столько мяса? Дедушка посоветовал:

— Ставьте капканы на крыс и сусликов.

Стали бегать ребята по холмам на охоту. С пустыми руками домой не возвращались. Выросла лисица большая и красивая, все село приходило на нее посмотреть. Лиса сидела на завалинке и не боялась ни собак, ни людей. Цыплята подходили к ней — она не трогала их. Раньше бабушка жаловалась, что в курятник пробирается ласка и бесчинствует. Перестала ходить. Бабушка говорила, что у нее теперь хороший сторож.

Как-то раз к дедушке пришел друг-охотник со своей собакой. Собака кинулась на лису и схватила ее зубами. Вытащили лису из собачьих зубов, но на одном ухе знак остался.

В общем, лиса чувствовала себя хозяйкой во дворе. Кошки боялись ее как огня. У соседей был кот, который в прошлые годы летом повадился было лазить к бабушкиным цыплятам. Теперь присмирел.

Однажды дедушка сказал:

— Стала уже большой и сильной ваша лиса. Сама себе добудет сусликов и всего на свете.

Положил лису в мешок и отнес далеко в лес. Вернулся без нее.

Прошли осень и зима. Весной мой отец с братьями много раз ходили в лес, надеялись, что встретят ее. Думали: узнает или нет их лиса? Но ни разу не встретили. Видно, дедушка отнес ее очень далеко.

Прошла еще одна зима, и пронесся по деревне слух, что какой-то охотник застрелил странную лису: вместо того, чтобы убегать, она шла по тропе прямо к нему.

Тут же дедушка пошел посмотреть на лису. Это была лиса его сыновей: узнал по шраму на ухе. Дедушка рассердился на того охотника и долгие годы не разговаривал с ним. Всегда, когда вспоминал ту лису, говорил:

— Ну как можно стрелять в животное, которое идет к тебе, как доверчивый ребенок? Надо быть нечеловеком!

Так досталась тому охотнику кличка — Нечеловек.

Пустились в путь. Тинел заметил, что Миликэ ходит по лесу тихий, как святой, и подумал: сколько стрекоз носятся, летают вверх-вниз, а Миликэ не гоняется ни за одной. Ну и дела!

Набрели на маленькую нору, вырытую под ветвистым корнем старого дерева. Остановились.

Аникуца сказала:

— Хорошая хозяйка здесь живет. Видите, как кругом подметено. Чистенько, красиво.

— А где хозяйка? — спросил Миликэ.

— Где ж ей быть? Охотится. На наше счастье.

— Почему? — поинтересовался Тинел.

— Иначе задала бы она нам перцу, что стоим возле ее норы.

— Нельзя стоять?

— В норе, должно быть, детеныши.

— А почему их не видно?

— Спрятались. Почуяли нас и сразу же попрятались.

— Ничего не слышно, — прислушался Миликэ.

— И не услышишь. Сидят в глубине и даже не дышат. Только глазки блестят в темноте.

— Чего б я не дал, чтоб увидеть их! — высказал свое желание Миликэ.

— Пошли скорее отсюда, пока она нас не застукала. Она где-то недалеко, — сказала Аникуца и поспешила отойти от норы.

— Нора маленькая, — сказала Лина, — и зверек, должно быть, не очень большой. Почему же ты боишься?

— Большой или маленький — не имеет значения. Когда защищают своих детенышей, то и воробей может выклевать глаза.

Миликэ старался не глядеть на Тинела…

— Расскажу вам еще один случай.

Шли, держась кучкой вместе, чтобы лучше слышать. Тихий ветерок чуть качал ветки, шелестела листва. Травы тихонько шуршали.

— Несколько лет назад отец принес из леса маленького олененка. Что случилось, почему он потерял свою мать, — никто не знал… Нашел его одного. Олененок дрожал от холода, был голодный. Отец принес его на руках. Я хотела с ним поиграть, но отец не разрешил.

— Это тебе не игрушка. Живая душа. Играй куклами.

Отец всегда так говорит: «Это живая душа».

Мама тут же бросила все дела и принялась кормить олененка. Хорошо, что в каком-то ящике шкафа нашлась соска Виорела, братишка уже ел с ложечки. Она дала олененку молоко. Ну и сосал же он! И тут же улегся на половичок спать.

Ходила я вокруг него, поглядывала, мама прогоняла меня. В конце концов одела меня тепло и выставила из дома, чтобы я не беспокоила Зелу. Так назвала его мама.

Зелу просыпался, сосал соску и снова ложился на половичок… Когда он подрос, мама выпустила его в загон. Олененок ходил важный среди кур и поросят и только нюхал лес. Чувствовал, где его дом.

— И не убежал? — спросил Тинел.

— Сначала нет. Приходили мамины друзья, пытались дать ему что-нибудь с руки: хлеб, сахар, пучок травы. Он ни от кого ничего не брал. Даже от отца. От меня. От Виорела. Только из маминых рук.

— А ты его гладила когда-нибудь? — спросила Лина.

— Только мама… Потом у него выросли рожки… Стал совсем большой. Один раз он перепрыгнул изгородь и ушел в лес. А вечером вернулся. Потом опять ушел и вечером вернулся. А однажды ушел и остался в лесу. Отец сказал, что в тот день мимо прошло стадо оленух…

— Родственники, — заметила Лина.

— Ну да… И не вернулся больше. Нашел себе семью… Мама скучала по нему, выходила на поляну и звала:

— Зелу! Зелу! Иди к маме!

Мы стояли чуть в сторонке и смотрели издали. Раздавался треск веток, бежал Зелу! Он появлялся, как из-под земли, возле мамы и разрешал ей ласкать его, гладить по рожкам и спине. Брал из маминых рук лакомство и снова убегал в чащобу.

— А теперь она зовет его?

— Нет. Зелу стал совсем большим, и мама отпустила его на волю. Говорит: «Не надо напоминать ему ни о нас, ни о нашем доме»…

— Вот мы и дошли, — сказала Аникуца неожиданно.

За стволами открылась большая солнечная поляна, вся засаженная молодыми деревцами, еле-еле поднимающимися над бурьяном. Многие деревца даже не видны были, до того были малы.

В другом конце поляны — это и была плантация — полол какой-то человек. Дети поняли, что это отец Аникуцы, лесник.

Спустя несколько минут они уже с усердием работали. Носили к краю плантации снопы бурьяна и там складывали его в кучу. Бурьян быстро увядал на солнце.

Тинел поинтересовался:

— А обязательно надо пропалывать? Деревья могут ведь расти и так.

— А пока вырастут? Бурьян все душит. Потом они будут расти и без прополки.

Тинел подумал: «Для маленького деревца и бурьян — смертельный враг. Как дракон. Вон сколько драконов».

И старательно рвал и нес бурьян в копну.

— А почему вы посадили столько деревьев? Мало леса кругом? — спросила Лина, когда, усталые и счастливые, они сели в тени пообедать.

— Лес большой. Но мы сажаем каждый год, чтобы и через двести лет здесь был лес, — ответил лесник, нарезая хлеб большими ломтями…

Над ними поднимались деревья, просеивая сквозь листву солнечный свет, и дети чувствовали силу леса в этих верхушках, устремленных к небу, в корнях, уходящих глубоко в землю, в могучих темных стволах, стоящих один возле другого, словно древнее войско.

В воздухе над посадкой проплыла синяя птица…

— Сизоворонка! — сказал лесник, проследив за ее полетом.

После обеда отдохнули немного в тени, попили родниковой воды. Первым поднялся лесник.

— Сидите еще, отдыхайте, — сказал он детям.

Но как сидеть и отдыхать, когда ряды молодых деревцев точно зовут их! Дети поднялись и вышли на битву с «драконами», как их мысленно окрестил Тинел. Даже устроили соревнование. Каждый складывал свою копну бурьяна.

— Знайте, — сказал им лесник, — я назову ее «Дубравой Детей».

— И здесь будут жить олени?

— Олени и дикие кабаны, зайцы и белочки, и разные-разные птицы. Как же иначе? На то он и лес.

— И сизоворонка? — спросил Тинел. Ему очень понравилась птица с сизыми перьями.

— И сизоворонка.

Спустя некоторое время лесник, приставив ладонь к глазам, посмотрел на солнце и сказал:

— Все. Теперь идите домой. Чтоб не застали вас сумерки в лесу. А я еще останусь.

Дети попрощались и пошли к кордону.

Миликэ шел по тропинке, хватал высокий бурьян за «чубы» и выдергивал с корнем.

— Что с тобой? — остановила его Аникуца.

— Он воюет с драконами, — объяснил Тинел.

— Где нужно было, мы повоевали. А здесь не надо.

Миликэ ничего не ответил, но тут же угомонился.

Аникуца объяснила:

— В лесу нет ничего лишнего…

Глава VI

Однажды Теофил Спиридонович дал Миликэ и Тинелу ответственное поручение: помыть черепки двух найденных в последние дни кувшинов. После того, как мальчики хорошо вымоют черепки и те высохнут, Лина должна была их паспортизировать, то есть написать на внутренней стороне каждого, где он был найден, когда и т. д., а Теофил Спиридонович — склеить их. Он торопился, хотел при первом удобном случае поехать в Кишинев, в Академию.

Мойка черепков имела свои правила: сперва следовало уложить черепки в таз с водой и оставить так на 2—3 часа, чтобы земля, прилипшая к ним, хорошенько размокла, а потом жесткой щеткой промыть каждый в отдельности с самой большой тщательностью, чтоб на них не осталось ни комочка земли, ни песчинки.

Теофил Спиридонович, Антон, Герасим и Дэнуц с лопатами и заступами на плече ушли по новому направлению в поисках мест, где можно было бы начать новые раскопки.

Мама принялась хозяйничать на кухне.

Лина взяла книгу и ушла на берег Днестра читать и загорать на солнце, пока мальчики будут мыть. Сначала она искупалась, потом легла на плоский гладкий камень с раскрытой книгой под носом…

Миликэ и Тинел положили черепки каждого кувшина отдельно в два таза, налили воды и пошли купаться. Полежали, позагорали, потом попускали «утят»…

Вскоре все это им надоело. Миликэ встал и пошел посмотреть, который час, заглянул и в тазы: земля еще не размокла. Предстояло ждать и ждать. Он вернулся, сел рядом с Тинелом на камне, погрузил ноги в воду и шепотом сказал:

— Мы оба — дураки.

— Чего вдруг? — нахмурился Тинел. — Мы самые умные в мире, — и весело подмигнул.

— Нет, самыебольшие дураки! — настоял Миликэ с деланной обидой. — Ну зачем мы сидим здесь и ждем?

— А что мы можем делать? Теофил Спиридонович велел…

— Да, велел, но это не значит, что мы должны сидеть, как привязанные, и ждать.

— Надо же…

— Надо-надо! Сам знаю, что надо! Можем ведь мы ждать и в другом месте.

— Где же?

— Давай дойдем до дома лесника, возьмем Аникуцу и вместе с нею доберемся до Дубравы Детей…

— Это далеко, — испугался Тинел. — Мы не успеем.

— Или в лес пойдем поблизости.

— Угу, — улыбнулся Тинел, и Миликэ, ободренный, продолжал:

— Погуляем, соберем земляники, грибов, мало ли что, может, увидим какую-нибудь белку…

Глаза Тинела совсем загорелись: уж очень ему хотелось посмотреть на живую белку, увидеть, как прыгает она на ветках!

— А потом вернемся, вымоем черепки — большое дело! — поедим и снова в лес или на раскопки.

— Точно, — мотнул головой Тинел. Ему понравился план.

Ни мама, ни Лина не заметили, когда мальчики ушли из лагеря.

Тропинка, протоптанная день за днем Аникуцей, быстро привела их к дому лесника. Еще издали они услышали лай собаки. Но вот беда, Аникуцу они дома не застали. Дома был один Виорел.

— Аникуца пошла с мамой в село. К бабушке, — объяснил им Виорел.

— Тогда пойдем одни, — решил Миликэ.

— Куда? — поинтересовался Виорел.

— На посадку. Где вчера пололи, — ответил Миликэ.

Тинел робко ему напомнил:

— Мы же вроде договорились не идти, потому что далеко…

Виорел успокоил его:

— Так то было вчера! Сегодня отец полет в другом месте, ближе.

— Вот видишь? — обернулся Миликэ к брату. Потом снова Виорелу:

— А знаешь где?

— Знаю, — ответил мальчик с большой охотой. — Это недалеко.

— Тем лучше. Где? Или, может быть, и ты пойдешь с нами? Хочешь пойти с нами?

— Хочу.

— Тогда давай пошли.

— Я не могу так. Надо закрыть в загоне свинью с поросятами, наседку с цыплятами и гусей.

И принялся загонять их в загон. Мальчики тоже взяли в руки по хворостине, чтобы помочь ему. И все же, когда после долгой беготни Виорелу удалось закрыть калитку загона, он вдруг сказал, не глядя на них:

— Не пойду.

— Ты же сказал…

— Не могу оставить дом.

— Дверь на замке, — заметил Миликэ.

— Да. А если кто-нибудь придет к отцу? Надо сказать, где отец. Мама сказала, чтобы я сидел дома.

И по его решительному виду и неподвижной позе мальчики поняли, что не сдвинут Виорела с места ни за что на свете.

— Тогда пойдем сами, — сказал Миликэ.

Виорел пожал плечами, словно давал им понять, что они могут поступить, как им хочется.

— Но как мы найдем?

— Идите прямо, вот так, — начал он объяснять с большой охотой: видно было — рад-радешенек, что они больше не уговаривают его идти, — потом направо, потом налево, после опять прямо, пройдете мимо каменного колодца, потом еще немножко, и там найдете отца.

Показывая дорогу, Виорел размахивая хворостинкой то направо, то налево, то вперед, как бы прочерчивая дорогу в воздухе. Он остался очень доволен своими объяснениями и подумал, что даже Аникуца не объяснила бы так хорошо.

Миликэ и Тинел пошли одни. Углубились в лес. У тропинки то тут, то там колыхались крупные сиреневые колокольчики. Места были совсем незнакомые…

Мальчики шли так, как сказал им Виорел, тропинка уже несколько раз раздваивалась, они шли то налево, то направо, на колодец не набрели и лесника так и не нашли.

Они поняли, что сегодня уже не найдут его. Но вернуться снова к Виорелу по правильном дороге не захотели, подумали, что нет уже смысла.

Решили идти куда попало. Они уже знали, что в этом лесу невозможно заблудиться: если пойдешь в гору, набредешь на шоссе, которое ведет к городу Сороки; если пойдешь вниз, упрешься в Днестр, а по береговым тропинкам доберешься до лагеря. Так что ходить они одни по лесу не боялись: знали уже, что волков нет…

Только они не знали, что сам лес коварен, зовет тебя от ствола к стволу, от куста к кусту, уводит все дальше и дальше…

Миликэ и Тинел набрели на усыпанную земляникой поляну. Поели досыта… И еще собрали в целлофановый мешок. В другой — набрали грибов. Грибы открывались их глазам неожиданно, — высовывали шляпки из-под ржавых листьев и каждый словно говорил:

— Вот он я!

И Миликэ срезал его перочинным ножиком. С первого дня, как только прибыли в лагерь, Теофил Спиридонович наказал всем иметь при себе ножички. Если найдут грибы, чтобы не дергали их с корнем, а срезали аккуратно, — тогда на месте срезанного вырастет новый гриб. Иначе они переведутся.

Мама купила ему в Сороках маленький перочинный ножик. Миликэ носил его в кармане: он сам пришил этот карман к трусикам.

Потом пришла Тинелу очередь срезать ножку гриба. Должна же быть на свете справедливость — нельзя, чтобы один Миликэ срезал.

На обратном пути вспомнили о белках: они ни разу не посмотрели вверх, глядели все под ноги, разыскивая то грибы, то землянику. Только теперь заметили, что солнце все это время не стояло на месте, склонилось к западу. Тени в лесу загустели, и мальчики почувствовали, что они голодны, как звери.

— Неужели так поздно? — спросил Тинел озабоченно.

— Не думаю, — ответил Миликэ с притворной беспечностью. — Просто так кажется.

— Уже очень длинные тени.

— Деревья высокие, вот и тени кажутся длинными, — успокоил его Миликэ. У него еще теплилась надежда, что они успеют прийти в лагерь до возвращения Теофила Спиридоновича и быстренько перемоют черепки.

Но когда они пришли, наконец, в лагерь, голодные и озабоченные, увидели, что все уже вернулись.

Мама готовила ужин, Лина расставляла на столе тарелки.

Все были заняты, и никто не обратил на них внимания; тем лучше.

Может быть, Теофил Спиридонович забыл, и завтра или, может, даже сегодня после ужина они успеют закончить работу, и все обойдется. Миликэ успокоился окончательно: кто знает, может быть, никто даже не заметил их отсутствия? Может, мама решила, что они на раскопках, а Теофил Спиридонович подумал, что они в лагере?

Мешочек с грибами они положили у плиты, на полку: ягоды съели еще в лесу, так что рядом положили другой мешочек, весь испачканный земляничным розовым соком.

Умылись, поужинали и с интересом слушали разговоры за столом. О своих впечатлениях они предпочли молчать. Были рады, что никто их ни о чем не спрашивает.

Мальчики тайком бросили взгляд в сторону тех двух тазов; оба лежали в траве, перевернутые дном вверх. Куда делись черепки? Кто их помыл? Может быть, мама?

Ни один не посмел спросить.

Миликэ краешком глаза взглянул на Лину.

«Что это с ней? — подумал он удивленно, — сидит сияющая, будто у нее сегодня именины».

Теофил Спиридонович выпил чай, поставил алюминиевую кружку на стол и неожиданно сказал:

— Стало быть, сегодня вы потрудились. Как никогда.

Мальчишки подумали, что Теофил Спиридонович говорит о грибах, им показалось даже, что он их хвалит, мол, молодцы. И они готовы были улыбнуться. Но нет…

— Я убедился, что вы отлично справились с заданием, — сказал Теофил Спиридонович и пристально посмотрел на каждого.

Миликэ подумал, что это мама помыла черепки и не рассказала Теофилу Спиридоновичу. — Не успела или забыла. Миликэ стало неприятно. Надо сказать правду!

Тинел ничего не понимал. Как «справились»? Даже не притронулись к черепкам!

Миликэ пробубнил под нос:

— Мы их не мыли…

— Знаю без тебя, — неожиданно жестко ответил Теофил Спиридонович.

«Ого! Знает! Кто же все-таки помыл?» — подумал Миликэ.

Теофил Спиридонович между тем продолжал:

— И знаю, как все произошло. Идея принадлежит, конечно, Миликэ. Ему же не сидится, знаю я его нрав. И Тинела таскает за собой. Мама вам разрешила? Я вам разрешил?

Мальчики сидели с опущенными головами.

Теофил Спиридонович обратился к Валентине Александровне:

— Ты им разрешила?

— И не думала.

— Тем более, что они не выполнили своих обязанностей…

— Не спросили у меня, и я не заметила, когда они сбежали!

— Именно сбежали, а работу бросили. Что ты теперь можешь им сказать?

— Ты давал им задание, ты с них и спрашивай!

— Что же спрашивать? Пока они гуляли, Лина работала и за них и за себя. Не по-мужски это, вот что.

«А! Вот почему Лина сидит такая важная, как будто у нее сегодня именины!» — догадался Миликэ. И с сожалением подумал, что и он мог бы так же, если бы…

— Н-да, — продолжал Теофил Спиридонович. — Думал, растут два добрых, настоящих мужика. Можно будет на них положиться. И вот… Хорошо, что сестра выручила, а если бы нет…

Все смотрели на мальчишек: мама, Антон, Герасим, Дэнуц и, самое главное, Теофил Спиридонович.

Только Лина не смотрела и сидела так, словно все происходящее ее не касается.

Скажите, пожалуйста, какая скромница! Ее хвалят, а она даже не слышит! Как бы не так!

— Не смотри так косо на Лину, — поймал его взгляд Теофил Спиридонович. — Только благодаря ей я смогу склеить кувшины и на днях отвезти в Кишинев. А вы… — Теофил Спиридонович махнул с досадой рукой.

У Тинела от стыда слезы навернулись на глаза.

Теофил Спиридонович подумал, что Тинел все-таки младше.

— Конечно, оба виноваты. Но большая вина лежит на Миликэ.

Миликэ надул губы. Как жаль! Хорошо было бы, если б другие отвечали, исправляли его ошибки, другие делали и думали так, чтобы ему жилось хорошо и беззаботно.

— Тинела на этот раз прощаю. Хватит с него и проработки. Завтра мы начинаем раскопки на новом месте; Тинела возьмем, а Миликэ оставим в лагере. Пусть поразмыслит на досуге…

И Теофил Спиридонович посмотрел через голову Миликэ далеко-далеко, туда, где белесые воды Днестра сверкали на излучине между лесистыми холмами.

Миликэ не ожидал такого наказания. Он думал, Теофил Спиридонович потребует, чтобы мама не пустила его в кино, когда вернутся в Кишинев, или чтобы она не покупала ему мороженое, или еще какое-нибудь другое, похожее, наказание; или, может, потребует, чтобы мама заставила его заготовить хворосту на два дня. Мама никогда так не наказывала, но Миликэ знал, что у других такое бывает. И вот тебе…

«Что угодно, только не это», — мелькнуло у него в голове.

Миликэ вскочил со своего места и, красный, словно вымазал щеки земляничным соком, кинулся в лес, крикнув охрипшим голосом:

— Я не хочу больше жить в лагере! Уйду пешком в Кишинев!

Все остолбенели.

Первой очнулась мама. Она вскочила, хотела догнать его. Открыла рот, чтобы крикнуть, но не крикнула.

Лина схватила ее за руку:

— Не бойся, мама. Не уйдет он никуда.

— Довольно и того, что он ушел из лагеря… Смотри, наступает ночь…

В самом деле, солнце уже село.

— Он труслив и один далеко не уйдет… — заверила ее Лина.

Тинел почувствовал себя глубоко оскорбленным этой неожиданной характеристикой брата, но одновременно согласился: да, Миликэ трусоват. Правда, в лесу нет волков, Миликэ знает, и уже не обязательно карабкаться на дерево при первом шорохе…

Теофил Спиридонович вышел из-за стола и сказал в замешательстве:

— Что за чертов ребенок!

— Сам виноват, и еще капризничает! — поддержал Герасим.

— Скажите, пожалуйста! Обиделся и ушел! — возмутился Теофил Спиридонович. — Теперь что нам — приглашать его с калачами, что ли?

— Если бы он был моим братом… — медленно произнес Дэнуц…

— С калачами или без калачей, но я не могу оставить его одного в лесу. Ночь надвигается, пойми меня! — мама была очень встревожена.

— Кто мог предположить… — пробормотал Теофил Спиридонович.

— Пойдем найдем и принесем его на руках, — предложил Герасим, глядя на Антона и Дэнуца: то есть они втроем, пусть только Валентина Александровна скажет.

— Ни в коем случае! — отрезала мама. — Так тоже нельзя!

— Если бы он был моим братом, я привел бы его за ухо, а не на руках! — заметил Дэнуц.

Мама посмотрела на него неодобрительно: своих детей они воспитывали только словом.

— Тинел, иди, милый, и погляди, где теперь находится Хасан-паша! — сказал Теофил Спиридонович. — Только смотри, чтобы он не заметил!

И после того, как Тинел ушел, проговорил с горькой иронией, обращаясь к Валентине Александровне:

— Пожалуйста, дожили, посылаем послов во дворец султана!

Мама глаз не сводила с тропинки. Пальцы в волнении теребили конец полотенца, переброшенного через плечо.

— Что за упрямый мальчишка! Упрямый мальчишка!.. — шептала мама.

— Успокойся! — сказал Теофил Спиридонович. — Не уйдет на край света. Он где-то поблизости.

— Где-то! А должен быть здесь, — заметила мама, непрестанно глядя на тропинку: ждала Тинела с последними новостями.

Наступило короткое молчание.

— И чего он так рассердился? Не возьму на раскопки — подумаешь! Другими словами, даю ему на весь день полную свободу. Нет, не хочет свободы! Хо чет на раскопки! Копать, глотать пыль, жариться на солнце…

— Он хочет быть вместе с нами, — вставил Антон и улыбнулся.

— Ага! Значит, я хорошо выбрал наказание! — торжествующе воскликнул Теофил Спиридонович, но тут же замолчал, вспомнив, что фактически теперь наказаны все, не один Миликэ.

Появился Тинел.

— Ну что?

— Где он?

— Что с ним?

— На верхней поляне. Возле родника. Разлегся на копне сена. Он меня не видел, по-моему.

— Спит? — удивилась мама.

— Не знаю. Я близко не подходил. Из-за кустов смотрел.

— Еще простудится! Становится прохладно.

— Здесь прохладно, потому что мы у самого Днестра, а наверху тепло, поверь мне, — заверил ее Теофил Спиридонович.

— Вернется он, мама, не беспокойся, — попыталась убедить ее Лина. Ей казалось, что она знает брата лучше мамы. — Надоест ему сидеть там одному…

— Ничего ты не понимаешь! — ответила мама в сердцах. Теперь ей было уже недостаточно, чтобы Миликэ вернулся в лагерь. Она хотела, чтобы он понял, что натворил, понял, что мама страдает… И дело вовсе не в том, что ему там тоскливо одному…

Тинел несколько раз сходил туда и назад и каждый раз приносил одну и ту же весть: лежит на копне сена.

— Я что сказал? Он уже никуда не уйдет. Он ждет послов с калачами, — сказал Теофил Спиридонович, уже сердясь. Он понял, что взрыв протеста в душе мальчика уступил место другим чувствам; произошли перемены. Во всяком случае, мысль «я пойду в Кишинев» им уже отвергнута.

«Может быть, ему стало стыдно, а может, он осознал, какие глупости наговорил и чуть не сделал, — думала мама. — Ему, возможно, стыдно вернуться при всех. Легли бы все поскорее, стемнело бы скорей», — все думала мама и сама удивлялась своей слабохарактерности. И не было у нее сил, чтобы скрыть свое душевное состояние.

— Не расстраивайся, — повторила Лина в который раз. — Ну что с ним может случиться? Сидит себе на копне, размышляет! Пусть размышляет на здоровье! Это ему полезно!

Мама не ответила. Спустя некоторое время она сказала:

— Не придет… Я его знаю… — Надежда, что он сразу, как только стемнеет, вернется, пропала.

«Если он не вернется через час, я пойду и скажу ему: — Сейчас же возвращайся, иначе я больше никуда не пойду с тобой», — решил Тинел. Он знал, что без него Миликэ шагу не сделает.

Но мама отправила его спать раньше обычного, и Тинел, натягивая одеяло до подбородка, говорил себе: «Пусть еще немножко стемнеет, я пойду… Лишь бы никто меня не учуял… Пойду и скажу ему…» — и уснул.

Совсем стемнело.

— Ребята, спать, — сказала Валентина Александровна. Ее слова были адресованы всем, в том числе и Лине. — Завтра утром на работу, как-никак. — Она надеялась, что если в лагере погаснет фонарь и наступила тишина, явится Миликэ… Может быть, он уже ждет с нетерпением, пока все угомонятся, уснут в лагере…


Миликэ очутился один на краю поляны. Посмотрел назад. Снизу, из ложбинки, до него доносились голоса оставшихся. Слов было не разобрать, он угадывал только интонации: мамин голос — встревоженный, Теофила Спиридоновича — полный возмущения, остальные голоса были гневные, сердитые, некоторый даже испуганные. Так ему показалось.

— Ага! Испугались! Так им и надо! — обрадовался Миликэ. И решил пересечь поляну. — Выйду к шоссе на гребне холма, возле села Воловица, подниму руку, остановлю какую-нибудь машину — и пошел-поехал. До дому, до хаты. Позвоню…

Миликэ остановился. Он представил себе, как отец открывает ему дверь и тотчас с удивлением спрашивает:

— Почему один? А где мама? Лина? Тинел? Почему приехал в трусиках? Ночью?

Придется рассказать ему все. Все-все.

Эх! Папа — судья куда более строгий, чем Теофил Спиридонович. Он скажет:

— Один день наказания? Целое лето! Останешься дома на все лето. Хочешь иметь все права, а чтобы у кого-то были одни обязанности? Нет! Все поровну: и права, и обязанности. Надо было выполнить свой долг, чтобы получить права. И никак иначе. Я пошел на работу, а ты сиди дома один-одинешенек. Ни друзей, никого. Если ты не умеешь жить среди людей по-человечески, живи без людей!..

Миликэ посмотрел на копну сена, возле которой остановился.

Почувствовал, что его охватило сомнение. Что он натворил? Зачем удрал из лагеря? Напугал маму. Отец ничего ему не простит, — ни разгильдяйства в лагере, ни тем более того, что напугал маму своим необдуманным бегством — да, конечно необдуманным, — не простит ему ни за что на свете!

Что делать?

Захотелось вернуться назад. Но прийти с опущенной головой, чтобы над ним смеялись ребята, а Лина улыбалась, измеряя его взглядом с головы до ног? Нет, он не может так вернуться. Надо придумать что-то другое. Он опустился на копну сена, как после тяжелой работы…

У мамы теперь нет ни минуты покоя. Появись он — и все тревоги сразу улетучатся.

А спустя некоторое время мама обязательно скажет ему:

— Ты обнаглел в лесу.

Но Миликэ знает, что в лесу нельзя обнаглеть. Аникуца не даст. Говорит, в городе дети делают, что хотят, ходят по газонам, кричат во все горло. В лесу нельзя. Так и сказала ему два дня назад: «Чего кричишь? Пугаешь тварей лесных. Они приучены к тишине. Ты не в городе…»

Мама добавила бы:

— Устраиваешь сцены Теофилу Спиридоновичу за то, что он тебя наказал? А я тебя не пущу на раскопки три дня подряд! — Или:

— Пять дней будешь сидеть в лагере!

А если мама сказала…

Вспомнился Виорел. Как хотелось тогда мальчику идти с ними в лес! Теперь Виорел перед его глазами: сидит на корточках в траве, ковыряя прутиком землю, и отвечает решительно и непреклонно:

— Нет, не пойду!

И напрасно его уговаривать.

Миликэ почувствовал, что завидует Виорелу. Тот выполнил свой долг и может смотреть в глаза маме, не краснея от стыда…

Миликэ положил руки под затылок и посмотрел и небо… Из лагеря не доносились голоса. То ли молчат, то ли говорят тихо. Обычно в это время взрослые еще не спят…

Конечно, надо будет вернуться. Но только когда все лягут спать…

Он тихонько спустится по тропинке, проберется незаметно в палатку, постелет в темноте и ляжет…

А если мама не спит? Ну конечно мама не спит. И она ему шепнет:

— Поговорим завтра утром.

…Что делает теперь мама? Тревожится, ждет его или, может быть, думает, что он ушел в Кишинев? И она в отчаянии! Боится, наверно, что на шоссе он попадет под машину!

«Мама! — хочется ему крикнуть. — Я не пошел бы пешком! Я бы сел в машину! Не бойся, мама!..»

Но кричать нельзя, нельзя выдавать себя. Надо дождаться, пока хорошенько стемнеет, и тогда спуститься по тропинке к лагерю…

Он представлял себе и завтрашнее утро… Что бы мама ему ни сказала, он точно знал, что она не заставит его просить прощения. В самом деле, это было бы унизительно. Мама всегда видит и понимает, осознал он свою вину или нет.

Миликэ делом должен будет доказать маме и всем остальным, что он понял свою ошибку и готов искупить ее. И, самое главное, не намерен больше повторять ее…

Легли бы скорее спать все в лагере, чтобы он мог вернуться никем не замеченный…

Стемнело бы скорее, стемнело скорее бы…

И уснул…


В лагере, за столом, друг против друга сидели Валентина Александровна и Теофил Спиридонович. Оби молчали.

Спустя некоторое время Валентина Александровна сказала:

— Иди ложись спать.

— А ты что будешь делать?

— Даже не знаю. Нет, знаю. — Встала, пошла в свою палатку и сразу вышла, прижимая к груди плед Миликэ.

— Пойду укрою его. Может быть, он уснул и поэтому не возвращается.

— Задал я тебе работы, — сказал Теофил Спиридонович виноватым голосом.

— Это Миликэ задал мне работы… Хоть бы уж прошла поскорее эта ночь, поговорю с ним завтра… Ложись, — сказала она Теофилу Спиридоновичу и пошла по тропинке вверх…

И правда, Миликэ она нашла спящим. Она заботливо укрыла его, и Миликэ тут же почувствовал тепло, расправил под одеялом руки и ноги…

— Упрямец, — шепнула мама и отошла. Она остановилась в отдалении, послушала тишину леса.

Можно бы разбудить его, приказать идти в лагерь… Но разве ей нужна его покорность? Она хотела, чтобы он сам понял, сам вернулся… Наказанным почувствует он себя завтра, когда проснется и увидит себя укрытым собственным одеялом, когда поймет, что мама искала его и нашла, что у мамы была бессонная ночь…

Она остановилась у края поляны и долго стояла там неподвижно. Потом сделала несколько шагов по направлению к копне, подошла к роднику, наклонилась над его зеркалом и рядом с пурпурным цветком увидела диск луны, — он будто тоже расцвел в тайной глубине воды…

Мама думала о детях и была печальной. Она хотела видеть их умными и трудолюбивыми, щедрыми и с доброй душой, смелыми и честными. Такими ли они будут через годы?

Сколько бессонных ночей осталось позади, сколько раз она стояла у окна, глядя на луну, восходящую из-за соседних домов, и склонялась над кроватками, вслушивалась в дыхание детей, сколько раз клала ладонь на их лбы, когда дети болели…

А во взрослой жизни?.. Сколько опасностей ждет ее детей на житейских перекрестках!.. Быть может, с болезнями даже легче было бы бороться…

Мама ходила взад-вперед по поляне и думала о детях, о жизни.

Быть может, спустя годы, когда ее уже не будет на свете, Миликэ придет со своими детьми к этой излучине Днестра… Вспомнит ли он эту ночь? И что он знает об этой ночи? Спит себе спокойно, видит во сне грибы и белок!..

Мама вздохнула…

Она машинально посмотрела на руку и только теперь заметила, что не взяла с собой часы. Даже не знает, который теперь час. Вот луна поднялась высоко, плывет над лесом, и вся поляна, кажется, явилась из сказки, из какой-то древней, как мир, сказки…

На востоке небо чуть побледнело. Проходит ночь. Хорошо, что проходит. Скорее бы прошла: она очень устала, провожая глазами ход этой ночи по свету. Словно во всем мире ничего больше не существует, кроме этой копны и уснувшего на ней Миликэ.

Неожиданно из поредевшей и мутной темноты возник Теофил Спиридонович.

— Иди отдохни немного, — шепнул он ей.

Валентина Александровна отмахнулась.

— Я уже поспал. С меня хватит, — добавил Теофил Спиридонович. — Останусь здесь вместо тебя.

— Вот что натворил наш неслух, — шепнула Валентина Александровна.

— Эге, мы тоже были детьми! — тихо ответил ей Теофил Спиридонович.

Их шепот сливался с тихим шелестом леса и трав…

— Хорошо. Пойду. Спасибо тебе. Только… если он раскроется… Прошу тебя…

— О чем ты говоришь! Я отец, — успокоил он ее и направился к копне…

…Солнце взошло, когда Миликэ зашевелился под одеялом.

Теофил Спиридонович следил за ним издали.

Миликэ поднял руку и согнал мотылька, что сел ему на нос.

— Так, Хасан-паша проснулся, — сказал про себя Теофил Спиридонович и, скрываясь за деревьями и кустами, чтобы Миликэ его не заметил, вернулся в лагерь.

— Жди гостей, — предупредил он Валентину Александровну, которая была уже у плиты.

— Проснулся?

— Только что, — устало ответил Теофил Спиридонович и вошел в свою палатку.

Сперва Миликэ не понял, где находится. Почувствовал, как что-то его укололо. Вытащил былинку из волос. Потом еще одну…

А, он на копне сена!

И сразу вспомнил вчерашний день. В следующее мгновение он увидел, что укрыт собственным одеялом…

Откуда оно взялось? Ведь он его не приносил с собой. И тут же понял: мама!

Мама нашла его здесь спящим, мама принесла одеяло, укрыла его, ходила вокруг этой копны… Он почувствовал, как кровь прилила к его щекам.

Как это он уснул? Ведь он хотел вернуться в лагерь еще вчера вечером, чтобы мама не волновалась, знала, что он никуда не ушел! Что же теперь подумает она о нем?

Миликэ схватил одеяло, подобрал его кое-как, прижал руками к груди и побежал по тропинке, к лагерю.

Мама разводила огонь в плите.

— Дай я разожгу, мама! — появился рядом Миликэ с одеялом в руках.

— Давай, — сказала она просто и уступила ему место перед плитой.

Глава VII

Однажды ночью разом все проснулись. Вокруг барабанило, журчало, изредка раздавались сильные раскаты грома. В окошечке палатки сверкал такой ослепительный свет, что видно было, как днем.

Мама сказала:

— Не пугайтесь. Гроза разразилась.

Тинел почувствовал на щеке холодную каплю.

— Течет с потолка палатки, — объяснила мама.

Снаружи раздались громкие голоса. Говорили Теофил Спиридонович, Герасим, Антон и Дэнуц.

— Ослабли колышки у всех палаток! — кричал Теофил Спиридонович сквозь треск и шум грозы. — Надо забить поглубже.

— Мама, я пойду помогу! — попросил Миликэ.

Он быстро натянул свитер и вышел босиком из палатки.

В траве струились потоки воды, время от времени освещаемые блеском молний. Бурные волны Днестра тоже сверкали в ослепительных вспышках. Лес гудел встревоженный, дубы раскачивали черные ветки в небе, раздираемом гигантскими сверкающими саблями.

Миликэ вертелся среди взрослых.

— Не разевай рот, потяни вот здесь, — приказал ему Герасим.

Миликэ схватил конец веревки и потянул его на себя что было силы: для того и пришел сюда, чтобы помочь.

— Так, так, — говорил Герасим, стуча то по одному, то по другому колышку. Потом, спустя некоторое время: — Ага, мы их, кажется, неплохо укрепили, — и, стукнув пару раз по последнему, подытожил: — Теперь их сам черт не сдвинет!

— Готово! — крикнул Теофил Спиридонович. — Спать!

Все сразу скрылись в палатках. Над Тинелом уже не капало. Миликэ стянул мокрый до нитки свитер, развесил его на веревке в углу, вытер ноги тряпкой и залез под одеяло, которое еще хранило его тепло…

Гроза усилилась, молнии вспыхивали одна за другой, раскаты грома перекатывались над лесом, над Днестром; казалось, они доходят по течению реки до самого Черного моря; дубы гудели, охваченные ужасом, все звуки смешались и стали будто единственным звуком — голосом грозы. Дети, укаченные этим завораживающим голосом, уснули…

Проснулись из-за необычайной тишины, наступившей к утру. Эта тишина изредка прерывалась какими-то короткими, тонкими звуками: тик-тик, тик-тик.

Тинел открыл глаза.

На брезент палатки, еще мокрый от дождя, снаружи налипли листья — дубовые, кленовые, ясеневые, — Тинел узнал их, как старых товарищей. Ночью листья сорвал ветер, и вот сколько их легло отдохнуть на полотне палатки…

Среди этих листьев на брезенте он заметил и какие-то крошечные черточки; собранные по три в разных точках, они образовывали крошечные углы. Эти углы то появлялись, то исчезали в ритм этим странным звукам: тик-тик…

А, это синички прыгают, и черточки — их коготки.

Снаружи звучали голоса.

Первой вышла из палатки Лина. За нею — ребята, одеваясь на ходу.

Все сияло на солнце: каждый лист, каждая капля на кончике листа, живая и дрожащая. Каменные плиты и тропинки были вымыты, каждая былинка травы умыта. Дощатый стол и скамьи вокруг стола тоже были чисто вымыты, и на них тоже лежали листья, сорванные с деревьев.

— Вот это дождичек, доложу я вам! — воскликнул Герасим.

— Настал час ехать в Кишинев, — сказал Теофил Спиридонович, выходя из своей палатки. — Добрых три дня нельзя будет копать: земля размыта.

— А что мы будем делать? — поинтересовался Миликэ.

— Вы будете гулять.

Миликэ промолчал. Не осмелился спросить еще о чем-либо. Рядом с ним стоял Тинел и тоже молча смотрел на Теофила Спиридоновича.

— И не кричите «ура»? — спросил Теофил Спиридонович с лукавой усмешкой.

— Да нет, — запутались мальчики. Им было жаль, что не придется пойти на раскопки.

— Три дня пройдут быстро, — уверил их Теофил Спиридонович и стал готовиться в путь.

— На чем он уедет? Ведь у него нет машины, — шепнул Миликэ Тинелу.

— Выйдет на шоссе, проголосует и уедет на какой-нибудь… Как ты, — добавил Тинел.

Миликэ притворился, что не услышал.

После завтрака Теофил Спиридонович с полной сумкой бумаг и двумя большими пакетами в руках (кувшины! — догадались ребята) остановился у стола, положил пакеты на скамью и заявил:

— Эти три дня моим заместителем будет Антон. И, значит, начальником археологической экспедиции.

— А мама? — не удержался Тинел.

— Мама начальник над всеми. Антон отвечает за экспедицию. Что ни говори, он будущий историк.

— А как решим вопрос с пионерами? — спросил Герасим.

— Не выскакивай. Я как раз хотел сказать: сегодня нельзя — грязь. А завтра Антон и Герасим обязательно пусть пойдут в пионерский лагерь, это недалеко отсюда, возле села Трифэуцы. — И обратился к студентам: — Расскажете им о нашей работе, об археологии, — ну, сами всё без меня знаете.

Теофил Спиридонович взял свои свертки со скамьи и пошел по тропинке…

— Мы вас проводим! — раздались голоса. Несколько рук выхватили сумку, несколько — потянули свертки с кувшинами.

— О-о! Потише! — испугался Теофил Спиридонович.

Но руки были бережливыми и держали кувшины с большой осторожностью.

Теофил Спиридонович с комфортом устроился в микроавтобусе «Латвия».


— Знаете, что нам лучше всего сегодня делать? — спросил Герасим, когда они возвращались в лагерь.

— Скажи, если знаешь, — живо отозвался Дэнуц.

— Пойти посмотреть крепость. Может, я ее нарисую.

— Замечательная мысль! — одобрил Антон.

— Сейчас пойдем? — вмешался Миликэ в разговор.

— Нет, после обеда. Теперь надо навести порядок в лагере после ночной суматохи. После искупаемся, пообедаем и пойдем, точнее — пойдете, — сказал Антон.

— А ты? — спросил Тинел.

— Сегодня я дежурю.

— Он же начальник! — воскликнул Дэнуц. — Как сказал, так и будет!

После обеда все направились в Сороки. Шли, глядя на залитый солнечным светом город, на крепость, которая виднелась на другом конце города, маленькая, как наперсток…

Когда они подходили к крепости, старая, сухонькая женщина собиралась уже запереть железные ворота.

— Не закрывайте! — закричала ей мама издали и сделала знак рукой.

Женщина подождала, пока они подошли.

— Крепость закрыта. Реконструируется, — сказала она, разглядывая их.

Мама объяснила ей в двух словах, что они издалека, из Кишинева, и им очень хотелось бы посмотреть крепость — такая возможность представится не скоро. И попросила разрешения все же войти.

— Ну что мне с вами делать!.. А я ведь случайно открыла ворота. — Женщина отступила в сторону, пропуская их.

— Значит, нам очень повезло, — весело сказала мама. — Вы открыли их как раз вовремя, будто для нас.

Несколько шагов, и они оказались под сводами древних стен. Прошли короткую галерею и вошли в крепость.

Женщина, как настоящий экскурсовод, принялась объяснять им.

— Здесь, в этих нишах, отдыхали воины. А это колодец…

Каменный колодец с массивной деревянной крышкой возвышался в центре крепости. Женщина подняла крышку, и все наклонились, заглядывая в глубину.

Колодец был сухой, полный мусора.

— Его скоро почистят, — сказала женщина.

— И в нем будет вода? — поинтересовался Миликэ.

— Должна быть. — Она показала рукой в сторону:

— И вот еще колодец…

Кругом, у стен, стояли строительные леса.

— Восстанавливают кладку, — коротко объяснила женщина.

— Можно подняться на леса? — спросила мама.

— Пожалуйста, — и женщина первая поднялась, показывая дорогу.

За ней забрались все. Прошли по дощатым мосткам, разглядывая обрушенные зубцы крепости, изъеденные дождями и поросшие бурьяном.

Тинел и Миликэ первыми глянули в бойницы, через которые в давние времена воины стреляли из мушкетов, обозревали окрестности, — видно было все с высоты стен, как на ладони.

Потом спустились с лесов и оказались снова внизу, возле двух колодцев.

Женщина — она оказалась сторожем — вошла в одну нишу, вынесла ломоть хлеба, раскрошила его, накидав всюду крошек, и позвала высоким и веселым голосом:

— Гули-гули-гули!

Со всех сторон, со стен, а может, даже с неба слетелись белые и сизые голуби и принялись клевать.

Женщина ласково улыбнулась:

— Это мои детки. Вечером после работы, когда иду домой, они летят над моей головой и провожают до самой калитки. Знают, где мой дом.

— Голуби живут в крепости? — спросил Тинел.

— Да. У них гнезда наверху, в расщелинах.

Дети стояли, крутили головами, разглядывая потемневшие крепостные стены, покрытые то тут, то там зеленым мхом, сохранившие следы прошедших веком и битв…

Пока взбирались на леса, пока спускались, пока разглядывали сырые полуразрушенные ниши, мама и сторожиха — ее звали Марией Антоновной — разговорились.

Мама умела слушать, и старая женщина рассказывала ей про крепость, про свою жизнь, про длинные дни, на протяжении которых сторожит эти стены, укрывает целлофаном и брезентом большие ящики, где лежат разные предметы, найденные во время раскопок в крепости.

Когда экскурсия закончилась и они направились к воротам, Мария Антоновна сказала:

— Просто так я вас не отпущу. Я хочу дать вам цветы на память.

Кинулась в закуток, достала заступ и, когда спустилась вслед за всеми по ступенькам, за крепость, где ярко светило летнее солнце, выкопала на грядке, развитой вокруг крепостной стены, несколько кустиков с корнем и дала маме.

— Посадите в Кишиневе под окном, на память. Гвоздики будут цвести красные, как огонь.

Мама поблагодарила, заботливо завернула корни, чтобы не засохли.

Этим гвоздикам пришлось сначала расти на берегу Днестра, у тропинки, среди диких цветов.


В пионерском лагере их ждали с самого утра. Несколько ребят стояли у ворот и следили за дорогой. Увидев, что гости идут, двое побежали дать знать остальным.

Тут же во всем лагере поднялась невероятная суматоха, которая быстро, однако, улеглась: пионеры торжественно построились и приняли гостей со всеми почестями.

После дети сидели на длинных скамьях в своем зеленом театре и, нетерпеливо толкая друг дружку локтями, шушукались, а гости — студенты, Дэнуц, Лина, Миликэ и Тинел — поднялись на сцену.

Миликэ и Тинелу тоже хотелось потолкаться локтями, но они боялись, что их заметит директор лагеря или Антон.

Первым говорил Антон. Он рассказывал об истории, о значении археологических поисков и особенно — о значении найденных предметов, как благодаря этим предметам ученые читают, будто по книге, о жизни народов на протяжении целых эпох. Особенно, когда дело касается периодов, про которые ничего не написано, — не существует ни хроник, ни других письменных исторических документов.

— Бывают, ребята, такие печальные случаи, когда предметы древнего быта, вообще старины, находят несообразительные или необразованные люди, которые не понимают, что нашли, и это большая потеря для науки, для истории. Вот, например, был такой случай: нашли школьники вроде вас старинную саблю. Взяли и отдали ее кладовщику колхоза. Когда учитель узнал о найденном сокровище, было уже поздно: кладовщик сделал себе из нее нож, и никто никогда не узнает, чья это была сабля, к какому веку относится, кто воевал и пал на этой земле, и так далее.

Антон вспомнил и про другие случаи, когда дети, найдя в земле монеты, черепки или другие старинные предметы, сразу же дали знать учителю или в сельсовет. И тогда о находке узнавали ученые, археологи, и эти предметы заняли свое место на полках музея и, конечно, в истории.

— Так что, если найдете у себя во дворе или в поле, или где бы то ни было, старинные монеты, черепки, бусы и тому подобное, сообщите учителю или пишите прямо в Кишинев, в Академию. Сами не копайте, поставьте только какой-нибудь знак на том месте, где вы нашли что-то интересное.

Дети смотрели на него, не отрывая глаз. Вот что такое, оказывается, археология! Каждый пионер, значит, в какой-то мере может стать археологом или хотя бы полезным археологии!

Герасим показал им свои рисунки: недавно найденный кувшин, который насчитывал десять тысяч лет, другие рисунки, показывал и фотографии.

— А где теперь те кувшины? — спросила одна девочка.

— В Кишиневском музее.

После Герасима, удивив своих друзей, слово попросила Лина.

Лина рассказала детям о случае с кафелем «от старой печки тетки Мариоары».

Она рассказывала очень смешно, и дети смеялись от души.

— Так что не всякий черепок представляет интерес для науки. Некоторые надо оставлять там, где нашел: на свалке.

Потом Лина вытащила из сумки какой-то предмет, повертела в руке, чтобы все дети его увидели, и заявила:

— Это нож Теофила Спиридоновича. Он сам его сделал из куска кремня. Работал над ним точно так, как в былые времена работали древние люди, которые жили в пещерах и лесах. Он его обтесывал, шлифовал, не имея других инструментов, кроме своих рук и еще одного куска кремня.

Лина спустилась со сцены и прошла между скамейками, на которых сидели пионеры: она знала, что каждый хочет увидеть нож поближе, подержать его в руке хоть секунду, погладить его.

— Неужели голыми руками сделал?! — удивлялись ребята, глядя на нож с восторгом.

Потом пионеры читали стихи, танцевали, а позже, сидя вокруг пионерского костра, все вместе пели пионерские песни и марши.

Пели и студенты. Герасим и Антон, оба в красных галстуках, повязанных тут же, у костра.

А языки пламени костра хлопали в ярко-красные ладоши, освещали лица сидящих вокруг, отражались в глазах всех ребят, и треск хвороста, поглощаемого огнем, вплетался в песни детей, как веселые и яркие точки…


Тинел и Миликэ шли первыми: они чувствовали себя всезнающими экскурсоводами. На этот раз, правда, дорога была дальней. Они решили повести всех в Дубраву Детей, к каменному колодцу и даже дальше, куда еще не ходили. Хотели удивить маму чудесами леса. Одним из чудес были белочки, которые прыгали, невидимые, в вышине, с ветки на ветку. Может, и на этот раз они не увидят ни одной, — идут шумной ватагой. А вдруг?..

Тропинка вывела их на широкую солнечную поляну на гребне холма. Со всех сторон высился лес. Он спускался зелеными гигантскими волнами, омывая с трех сторон город Сороки, казавшийся отсюда маленьким-маленьким, с игрушечными домиками, разбросанными по берегу Днестра. И крепость казалась игрушечной, хотя они уже знали, что в этот час в крепости сидит Мария Антоновна, подметает вокруг древних колодцев, сзывает голубей, кормит их и, возможно, напевает вполголоса песню…

Даже Днестр с высоты поляны на холме выглядел узкой бледно-голубой лентой. И только лес был огромным, безбрежным, он струился рядом с Днестром, словно зеленая река, берега которой даже не угадывались…

А над всеми далями царствовало солнце.

В тени старого ореха на краю поляны мама постелила одеяло — всю дорогу его нес Антон, — и они сели отдохнуть немного.

— Я нашла землянику! — крикнула Лина — она раньше всех поднялась и пошла осматривать поляну.

К ней кинулись Миликэ, Антон и Дэнуц. Им тоже хотелось собрать земляники.

В тени ореха остались мама и Тинел.

— Знаешь, мама, когда я первый раз попал на раскопки и увидел, как работает Теофил Спиридонович, я подумал: «Когда вырасту, обязательно стану археологом…»

— Очень хорошо, — одобрила мама. — Ты же знаешь, что Теофил Спиридонович, когда был маленьким, оказался в одной археологической экспедиции, которой руководил его дядя…

— Он был как я?

— Как ты или чуть больше, или меньше, я уже не помню.

— Как Миликэ?

— Может, как Миликэ… Ему тоже понравилась археология…

— Он влюбился в археологию?

— Влюбился. На всю жизнь.

— …А когда я попал на плантацию в Дубраву Детей и столько увидел в лесу, увидел, как работает лесничий…

— Ты влюбился в лес? — угадала мама.

— Ага. Теперь я хочу стать лесником.

— Будь. Кто тебе не разрешает?

— Я хотел бы быть как отец Аникуцы. Чтоб я знал о лесе все-все: где живут белочки, где ходят олени…

— Зачем?

— Чтоб помочь им, когда выпадают большие снега, защищать их… Как отец Аникуцы: Знаешь, ведь у леса много врагов…

— Даже если ты не лесник, все равно можешь его защищать…

— Да, но лесник защищает его от всех врагов…

— Все живое на свете имеет друзей и врагов. Будь другом леса. И не только леса, будь другом и хозяином полей и вод…

— И воды имеют врагов?

— Конечно. Враги те, кто их загрязняет, отравляет…

Тинел хотел было спросить: «Дракон?», но не спросил, потому что солнце ярко светило и еще не наступил час сказок. И главное — он уже знал, как люди могут портить что-то и вредить в лесу. Знал: достаточно такому, как Миликэ, набрести на гнездо королька, на рукавичку, и тогда сразу будет уничтожено целое птичье семейство.

— А знаешь, мама, раньше я хотел стать механиком на железной дороге, как папа.

— И что, раздумал?

— Раздумал. Хочу быть лесником.

— Если тебе нравится — будь. Учись, чтобы стать лесником.

— А папа не обидится?

Мама засмеялась.

— Зачем ему обижаться?

— Ну, я ведь уже не буду как он.

— Почему не будешь? Все равно будешь как папа: честный, с добрым сердцем, работящий, справедливый. Наш папа справедливый человек?

— Справедливый, — уверенно кивнул головой Тинел.

— Вот старайся и ты быть таким и будешь как папа. Кем ты станешь, это не имеет значения. Главное — чтобы был человеком.

— Может быть, и лесником не стану? — испугался Тинел.

— Ну почему? Если захочешь, станешь. В мире столько интересных дорог! Только где б ты ни оказался, не забудь, что мир еще и полон чудес.

— Каких чудес? — спросил Тинел. Он знал, что все чудеса происходят в сказках, там — все возможно.

— Сейчас я тебе объясню. Разве это нечудеса, что кувшин, который пролежал в земле десять тысяч лет, выкопан сегодня людьми и показал нам всем былую красоту, помог представить себе тех людей, которые его сделали, обожгли, держали на полке, пили из него молоко, мыли кувшин и цепляли на шест, чтобы он обсох на солнце?

Тинел смотрел на мать сверкающими глазами…

— …Все это случилось десять тысяч лет тому назад, а мы думаем и представляем себе их жизнь сегодня, здесь, на краю этой поляны.

— Может быть, и тогда здесь была поляна? — спросил Тинел.

— Может быть… И, возможно, даже на этом самом месте тоже некогда отдыхали люди…

— Давно-давно, — сказал Тинел задумчиво.

— Давно-давно. Кто знает? Вполне возможно…

Мама помолчала, а потом продолжала:

— А лес разве не кажется тебе настоящим чудом природы?

— Да, красивый лес…

— Не только лес. Вся земля прекрасна, полна красоты. Поля, холмы, луга, реки.

— Мама, а лес — вечно будет стоять? — Тинелу очень хотелось, чтобы лес был вечным.

На цветок, раскачивающийся возле носа Тинела, опустился мотылек.

— А мотыльки?

— Вся природа вечна. И лес, и мотыльки. Один мотылек живет день-два, а весь их род — вечен.

— И птицы?

— И птицы. Всегда были, есть и будут птицы. Если люди не будут их обижать.

После короткого молчания Тинел спросил:

— А люди вечны?

— Человечество. Один человек умирает, а человечество живет и будет жить вечно, пока земля стоит!

— И я буду жить вечно, — сказал Тинел, глядя маме в глаза.

— И ты, — сказала мама и погладила ему хохолок…

Тинел смолк…

Он лег на спину, положил ладони под затылок и стал смотреть на белые пушистые облака, которые медленно проплывали под самым небесным сводом.

И он принялся воображать, как спустя годы по лесу будет ходить он, Тинел-лесничий, ухаживая за деревьями и родниками, чтобы в тени деревьев вечно жили птицы, олени, цветы и белочки, а в солнечные дни, такие, как нынешний, чтобы приходили люди отдохнуть и порадоваться земной красоте…

Лавина

Глава I

Дица сидела на скамейке во дворе своего дома и смотрела то на открытые окна, то на малыша, бегающего по просторному двору, то на цветок, недавно распустившийся на грядке…

На ее балконе цвели белые и розовые петуньи: мама их посадила весной. Маме нравятся петуньи, и Дице они тоже нравятся, такие простые и красивые…

«Через несколько дней на балконе Олгуцы зацветет львиный зев… А на балконе Ионела растут удочки, длинные и старые, замызганные на рыбалках, — она усмехнулась. — … А славно у нас во дворе…»

Дице стало грустно: цветы — вот они, а мама далеко. Уже несколько дней как мама в Москве — быть может, уже сдает экзамены в своем институте. Мама была заочницей.

«Целый месяц ее не увижу!» — вздохнула Дица.

В выходные дни теперь только папа станет ходить с ними — с нею и Владом — на прогулки. Он им обещал. Пойдут купаться на речку Реут или в лес собирать ягоды, цветы. Как в прошлом году: каждый раз она приносила домой букетики полевых цветов. В комнатах запахнет травами, а Дицыны ладони тоже будут долго пахнуть дикой мятой, чебрецом, всеми запахами летнего поля… А без мамы все же будет грустно…

Незаметно подошла Олгуца, взяла ее за руку:

— Идем играть с нами в прятки, что сидишь здесь одна?

Олгуца — подруга Дицы. Учатся они в одном классе, сидят на одной парте, всегда неразлучны. Олгуца — белокурая, синеглазая. Сегодня мама нарядила ее в сиреневое платье, и глаза Олгуцы тоже кажутся сиреневыми.

Дица включилась в игру, пошла жмурить, когда настал ее черед, стала лицом к стене, закрыла глаза и начала громко считать. Дети попрятались: Корина, словно мышонок, притаилась за бочкой с дождевой водой, почти рядом с Дицей; Влад и еще какие-то мальчики побежали и спрятались за гаражи; Ионел шмыгнул в коридор и замер за дверью, а Олгуца скрылась за стволом старой шелковицы; остальные — где попало.

Дица уже заканчивала считалку, когда вдруг на весь двор раздался голос Андрея:

— Ребята, где вы? Я хочу показать вам интересный фокус!

Дети сразу же выбежали из своих тайников — игра: прекратилась. Окружили Андрея. Андрей, с тех пор, как в их городе побывал Московский цирк, только тем и занимался, что придумывал разные штучки. Можно было подумать, что цирк, уехав, забыл одного из своих неутомимых фокусников.

Андрей стоял среди детей, смотрел на них и улыбался, уверенный в успехе.

— Покажи! Покажи! — кричали все.

Малыши толкались за спинами старших, протискивались между ними, стараясь что-то разглядеть.

— Э-э, так дело не пойдет! А ну-ка посторонитесь! — приказал Андрей. Круг раздался.

Андрей направился к дому, поднялся по ступенькам входной лестницы и остановился на широкой площадке, словно на сцене. Дети тоже поднялись. И снова начали толкаться.

— Нет, так дело не пойдет! — повторил Андрей. Поглядел вокруг себя и вдруг просиял: — Вот как сделаем! — Он опустился на площадку спиной к открытой двери и приказал:

— Садитесь и вы!

Дица и Олгуца сели на край площадки. Витя и Ионел примостились рядом с Андреем, а Влад постарался втиснуться между Ионелом и Андреем.

Владу нравилось все, что делал Андрей, и он изо всех сил старался на него походить. Так старался, что даже заикаться стал немного, как Андрей. И если бы он мог поменять свои красивые зубы на большие фасолины Андрея, он сделал бы это с превеликим удовольствием. Влад не догадывался, что Андрей втайне страдает и потихоньку грызет сухари в надежде, что зубы сточатся немного и станут поменьше…

— Давай быстрее, показывай свой фокус! — сказал Влад, садясь рядом с Андреем.

— Сейчас! — ответил Андрей, развернул газету и извлек из нее здоровенный будильник. Он поставил его себе на колени и пригладил рукой чуб, поглядывая то на будильник, то на ребят.

Дети притихли.

Лишь Корина никак не могла найти себе место по вкусу. Она то садилась, то вставала, то вновь возвращалась на прежнее место. Вертелась она неспроста: видно, хотела, чтобы Дица и Олгуца да и другие заметили ее новые босоножки.

— Что ты все мельтешишь? Угомонись! — прикрикнул на нее Андрей, потеряв терпение.

— Мне не хватает места! — капризно ответила ему Корина. Перешагнула еще раз через колени Андрея и — кто знает! — может быть, нарочно, а может, случайно зацепила будильник ногой, обутой в новенькую босоножку. Будильник прыгнул на площадку, блеснул своими полированными боками и покатился кубарем вниз по ступенькам, глухо звякая… Замер он на асфальте посреди двора…

— Ой! Ай! Ах! — раздалось со всех сторон.

Кто-то, кто сидел ближе, кинулся к будильнику, поднял и молча протянул его Андрею. Безмолвие было глубоким: молчали дети, молчал и будильник.

Андрей схватил его обеими руками, поднес к уху, прислушался, потряс — сначала тихонько, а потом сильно-сильно, так, что зазвенели все внутренности, — но будильник не проснулся.

— Готов! — сказал Андрей, не глядя на товарищей.

— Жалко!

— Что скажет мама?

— А он дорогой?

— У, вертлявая! — сказал Влад в сердцах Корине.

Всем было ужасно жаль, что разбился будильник, но еще больше жалели, что остались без фокуса Андрея, теперь никто о нем заикнуться не смел.

Что касается Корины, то она сначала испугалась было и отошла в сторону, но теперь пришла в себя и задиристо ответила:

— Сам вертлявый!

— Еще огрызаешься?! — возмутилась Олгуца.

— Мог не приносить!

— Не просто же так принес, фокус хотел показать, — сказал Ионел.

— Никто его не просил, — не сдавалась Корина.

Поднялся невообразимый шум. Все сразу стали кричать, и понять что-либо было невозможно.

Неожиданно неподалеку раздался голос Корининой матери.

— Что там за базар у вас? Корина, доченька, где ты?

— Я здесь, мама! — ответила Корина и кинулась к матери.

— Екатерина Михайловна, Корина разбила будильник Андрея! Вон, посмотрите!

— Какой еще будильник? Что за Андрей? Зачем он вообще пришел в наш двор?! — крикнула она, бросив беглый взгляд в сторону Андрея. — Корина, домой! — и Екатерина Михайловна с независимым видом начала подниматься по лестнице.

За нею засеменила в своих новых босоножках и Корина.

Андрей, пытаясь улыбнуться, сказал:

— Металлолом, но все же я его понесу домой. Поколдую, авось пойдет, — и завернул будильник в помятую газету.

— Ты хочешь его отремонтировать? — спросил Влад.

— Попробую, — наморщил нос Андрей.

— Счастливчик! — воскликнул Ионел. — Если я что-то ломаю, никому уже не починить.

Андрей направился к воротам. Он спешил домой, ломая голову над двумя трудными задачами: как донести будильник до буфета и поставить на место так, чтобы мама не заметила, и, вторая, — может быть, лучше просто честно отнести его сразу в чулан на «кладбище будильников», в ту большую коробку, в которой свалены в кучу другие вещи, сломанные им? Что тянуть время? Уж если поломал, одна дорога у будильника — на «кладбище»! К тому же, придется выслушать еще мамину проработку. Андрей вздохнул. Знал, что мама припомнит все его проделки, по крайней мере, последних лет: пылесос, миксер, о которых мастера сказали, что дешевле купить новые, чем чинить поломанные и разобранные до последнего винтика, — до такого состояния они доходят, пройдя через руки Андрея, — припомнит ему ножницы, которые ничего не режут, «хоть режь их», и закончит:

— Возможно, ты и станешь когда-нибудь мастером на все руки, но пока что от тебя одни убытки.

Люди, к сожалению, судят о достоинствах человека по его делам, а не по намерениям, — подумал Андрей. — А как было бы хорошо, если бы наоборот, — мама тогда убедилась бы, что ее сын вовсе не такой уж плохой.

И огорченный Андрей скрылся в подъезде.

Глава II

Дица проснулась. Подняла с подушки голову, чтобы увидеть, что делает Влад. Брат еще спал. А отец уже ушел на работу. Через открытую дверь она видела папин диван: постель убрана. В комнатах было тихо-тихо, только на кухне падали капли из крана… Дице вспомнились события вчерашнего дня.

Как обычно, они — Люда, Олгуца и Дица — затеяли во дворе игру в прятки. Неподалеку играла со своими куклами Корина. Она дулась на всех после той истории с будильником.

Только девочки разбежались прятаться, как раздался ее злорадный голос:

— А я вас выдам!

Пришлось Люде и Дице выйти из своих тайников. Игры не получилось. Тогда решили взобраться на дерево — там-то уж Корина им не помешает.

Шелковица будто ждала их. Они нашли себе, каждая, удобное место на толстых ветках, поближе к стволу, и расселись. Здесь было славно — прохладно, тихо. Только листья шелестели вокруг. И девочки притихли, не смея нарушить очарование зеленого царства, в которое попали.

Внизу, на земле, Корина сидела на корточках и копошилась в песке. Сверху видны были ее худенькие плечи, голая спина, не тронутая солнцем, с острыми лопатками, тоненькая шея и красный, как огонь, бант, повязанный на макушке, — он соединял черные косички, поднятые вверх. Какая милая девочка играла под шелковицей!

Через какое-то время под деревом никого уже не было видно.

— Ушла, — шепнула Дица. — Можно поболтать.

Люда сгорала от нетерпения рассказать подругам, что она видела вчера в кино, и описать, какое мороженое ела в кафе. Только она открыла рот, чтобы произнести первое слово, как раздался сухой стук: что-то ударилось о ветку и упало под шелковицей.

Все трое посмотрели вниз.

Под деревом, запрокинув голову и глядя на них в упор насмешливыми глазами, стояла Корина. Одной рукой она держала подол платьица, наполненный камешками, а другой вытаскивала по нескольку и бросала их вверх, стараясь попасть в девочек.

Один камешек угодил Люде в ногу, и она вскрикнула.

Стало невозможно сидеть на ветках. С трудом, одной рукой прикрывая лицо, а другой крепко держась за ствол, чтобы не упасть, слезли девочки с дерева.

Корина, конечно, убежала, они не догнали ее.

«Какая дикарка растет, — думала Дица, размышляя о вчерашнем. — И злючка! Почему она такая?»

…Пора вставать все же.

Дица снова посмотрела на брата и заметила, что глаза у него закрыты не совсем так, как если бы он спал, да и на щеке дрогнула какая-то жилка. Хитрец!

— А, не спишь, вставай, раз так!

Влад даже не шелохнулся.

Дица поднялась и стала заправлять постель.

— Сейчас помогу тебе подняться!.. Внимание, внимание! — произнесла она голосом громкоговорителя. — Начинаем утреннюю гимнастику! — и откинула одеяло.

Рот у Влада растянулся до ушей, и глаза открылись сами.

— Ага! Так-то лучше! — засмеялась Дица и направилась на кухню.

— Я правда спал. Ты меня разбудила.

— Ладно-ладно, вставай, приготовим что-нибудь поесть.

И уже из кухни донесся ее веселый голос:

— Смотри-ка, папа приготовил нам завтрак! У нас с тобой сегодня жареная картошка и яичница.

— Яичницу я люблю, — облизал губы Влад.

— И я, — ответила Дица. — А, здесь и записка… Сбегать в магазин и купить луку и огурцов. Для салата… Я пошла.

Когда она вернулась, Влад лежал на папином диване — ел яблоко и листал какую-то книжку.

— Ты что, уже поел?

Дица зашла на кухню. На сковороде лежала одна картошка, от яичницы и следа не осталось.

— А где яичница?

— Нас же двое, половина тебе, половина мне, — крикнул Влад из комнаты со смехом, — вот я и съел свою половину.

Дица молча поела и принялась за уборку. Мусор вынесла сама, чтобы не заводиться с братом. «Видно, встал сегодня не с той ноги», — обиженно думала она.

Поднимаясь по лестнице, она услышала голоса… А, это соседка, которая только что шла через двор с тяжелыми сумками, — с базара, видно. С кем это она? Да так громко!..

— Зачем ты расставила игрушки на самом проходе? Разве больше негде играть, а, Корина?

«Опять эта противная девчонка» — подумала Дица. «Сидит, видно, на дороге, и все ей нипочем».

— Видишь, невозможно пройти.

— Ну и что?

Татьяна Ивановна спокойно продолжала:

— Села бы где-нибудь в сторонке, чтобы никому не мешать.

— А мне здесь нравится! — ответила Корина.

На этот раз соседка вспылила:

— Как ты разговариваешь со старшими? Я расскажу твоей маме. Пусть всыплет тебе! — Татьяна Ивановна рассердилась не на шутку.

Корина повернула к ней голову и, стараясь попасть в тон, передразнила:

— Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе!

Та схватила сумки, кое-как перешагнула через коринины игрушки и вошла в свою квартиру.

Все это произошло в несколько мгновений.

Дица быстро поднялась по оставшимся ступенькам, наклонилась, сгребла обеими руками все игрушки Корины и отодвинула их в угол:

— Вот так с тобой надо разговаривать!

От неожиданности Корина вытаращила глаза, огляделась вокруг, потом громко позвала:

— Мама-а-а! Дица меня прогоняет!

Дверь тут же открылась, и на пороге показалась Екатерина Михайловна:

— Что здесь такое? Что за шум?

Дица открыла было рот: «Корина…», как девчонка ее перебила и затараторила:

— Я здесь играла, а Дица пришла, швырнула все мои игрушки в угол. И не разрешает мне играть на площадке!

Екатерина Михайловна нахмурила тонкие выщипанные брови и резко прикрикнула на Дицу:

— Ты-ы ей не разрешаешь? Что за наглость?! Нашлась хозяйка! Играй, Кориночка, на площадке, играй, где хочешь! А ты, — Екатерина Михайловна пронзила Дицу колючим взглядом, — не приставай к ребенку! Совсем от рук отбилась! Вот я расскажу отцу! — и захлопнула дверь.

Корина показала Дице язык и не спеша снова расставила игрушки по всей площадке…

Дица вбежала к себе в квартиру.

От обиды ей хотелось плакать. Она сделала над собой усилие, чтобы не разреветься.

— Влад, помоги мне убрать, надо скорее кончить, — попросила она.

— Не могу, у меня болит правая рука, — он попробовал даже постонать, притворяясь довольно неуклюже.

— Вечно ты что-нибудь придумаешь, лишь бы мне не помочь, — заметила Дица. — Знаю я тебя: как за стол — так вот он я, как дело делать — ищите его, свищите…

Она взялась за стулья — поставила их на стол вверх ножками.

— Сколько раз мама и папа говорили тебе, чтобы ты мне помогал! — продолжала она учить уму-разуму младшего брата, сворачивая половики и складывая их друг на друга у входной двери.

Влад не шелохнулся. Внимательно читал книжку, лежа на животе и подпирая щеку… правой рукой.

Дица глянула на него случайно и рассмеялась:

— Да, вижу, болит рука, прямо сил нет, как болит!..

Влад понял, что ошибся, и поменял руки.

— Не валяй дурака, идем вытрусим дорожки! Я сама не справлюсь.

Вышли, нагруженные половиками.

Корины уже не было на площадке. И игрушек не было. «Надоело, видно, сидеть у всех на дороге», — подумала Дица, спускаясь по лестнице.

На обратном пути за ней увязалась соседская девочка, Веруца.

Дица усадила малышку на диван, дала книгу с яркими картинками, яблоко и горсть конфет.

— Сиди здесь, пока я вымою полы. Надо, чтобы было чисто и красиво, когда вернется папа.

Веруца полистала книгу, огляделась и заметила на тумбочке несколько блестящих керамических кувшинчиков. Спустилась с дивана и пошла к столику.

Дица забыла о Веруце. Занялась уборкой.

В соседней комнате что-то упало и покатилось по полу.

— Веруца, это ты там хозяйничаешь? — вспомнила Дица о девочке. — Иди сюда!

— Не пойду! — ответила Веруца.

— Что это значит? Почему?

— Потому что ты скажешь «ай-яй-яй»! — ответила девочка.

— Иди-иди! — настояла Дица. — Ты что-то разбила?

— Кувшинчик… — сказала Веруца совсем тихо. Потом послышалось ее пыхтение, — видно, полезла достать его, — и радостное восклицание:

— Не разбился! Живой! — и побежала к Дице с кувшинчиком в руках. — Хочу домой! — вдруг объявила она.

— Уходишь? Поставь сначала кувшинчик на место. И книжку положи на место, где взяла. Она же учила тебя, хочет отдохнуть…

Веруца пошла выполнять Дицыны задания…

«Какая милая девочка! И братик у нее такой смешной!» подумала Дица.

Кончив уборку, она вышла во двор и села под акацией на скамейку.

Во дворе играли в войну несколько мальчиков. Носились, возбужденные, взад-вперед, не обращая внимания на жару.

Напялили на головы бумажные колпаки — каски — и с палками-автоматами в руках вели бой.

— Та-та-та-та-та-та-та-та! — бегал один, загодя крича: — Убитые, вылезайте из окопа, я вас вижу!

«Убитые» высунулись из-за песочницы и тут же погнались за преследователем.

Дица тихонько засмеялась. Два года назад и она была медсестрой и принимала участие во всех войнах…

Солнце стояло высоко, прямо над головой, под деревьями лежали совсем короткие тени. Белая кошка разлеглась меж цветов и белела в густой зелени, словно ком снега…

На окнах дома занавески задернуты, опущены шторм. Жара… Сквозь листву акации у ног Дицы солнце набросало дрожащих золотых монеток…

Из-за домов доносился шум проходящих автобусов. Урчание моторов, приглушенное жарой и зеленью, напоминало о маме: мама всегда возвращалась с работы на автобусе…

— Та-та-та-та-та-та-та-та!

Мальчишки бегали с «автоматами» наперевес, «стреляли» во все стороны, разбивая и зной, и тишину, и летний полдень.

Из-за угла появился папа. Он шел, держа в руке наполненную пакетами сетку, и Дица побежала ему навстречу…

Глава III

Андрей давно приметил, что в шкафу, под стопкой белья, на самом дне полки, лежит красавец перочинный ножик, завернутый в бумажку. Для кого купила его мама? Может быть, для него, Андрея? И подарит ему этот ножик в день рождения или по другому поводу, к то знает! Потому и спрятала. Ого! До дня рождения еще далеко, а как хорошо было бы, если б этот ножик оказался сейчас в его кармане! Вечером он обязательно положит его на место. Почему вечером? Конечно ко, можно и раньше. До возвращения мамы. Мама даже не заметит. Мысль ему понравилась. Андрей считал себя человеком слова: как сказал, так, значит, и будет.

Он подошел к шкафу, решительно открыл дверцу, сунул руку под стопку белья и нащупал бумажный пакетик. Бумага была помята и изрядно потерта: последнее время Андрей разворачивал ее довольно часто, чтобы полюбоваться ножиком. На этот раз он прятал на место, под белье, одну свернутую бумажку (чтобы вечером было во что завернуть), а ножик, полюбовавшись им еще раз, положил в карман.

«В жизни кролики не ели капусту, нарезанную таким красивым ножиком», — подумал Андрей и заспешил в школу…

…В глубине школьного двора, вдоль каменного забора, в тени нескольких старых кленов, стояли кроличьи клетки, поставленные одна на другую в четыре этажа.

У стола, сколоченного из грубых неструганых досок, стояли Витя, Влад и Ионел: они нарезали капустные листья и несли их к крайним клеткам. На столе валялись корки хлеба и ждали своей очереди.

Мальчики только начали разносить корм.

Андрей, с видом самого независимого человека в мире, подошел к столу и коротко бросил: «Здорово», затем не спеша вытащил из кармана ножик и принялся нарезать им самые крупные листья.

Мальчики застыли, не отрывая взгляда от ножика.

— Дай посмотреть! — не сдержался Витя.

Андрей протянул ножик с явным безразличием.

— Ну и ножик! Вот это да! — воскликнул Ионел и потянул его из рук Вити.

Подошел Влад.

— Ух ты!

Ионел то раскрывал блестящие и острые лезвия, то укладывал каждое в свое ложе, то поднимал штопор, потом вновь прятал его в маленькое гнездышко и никак не мог налюбоваться этой игрой.

— Это вещь! — сказал он и вернул ножик хозяину.

Андрей сдерживал чувства, распирающие грудь, — радость и гордость, — выражение его лица было самым скромным.

— Влад, — спросил он, — многих уже покормили? — и опять принялся нарезать листья своим замечательным ножиком.

Влад забыл ответить: он не сводил глаз с ножа и чувствовал на своих пальцах еще холод стали — ему тоже выпало счастье подержать его в руках несколько мгновений.

Среди ребят Андрей — самый рослый. Лоб у него выпуклый, нос — немного вздернутый, а брови — широкие, черные.

Прежде брови у него были бесцветные, почти незаметные. Андрей был недоволен такими бровями и однажды, когда остался дома один, достал отцовскую бритву и сбрил их. Мать была в отчаянии, жаловалась соседкам, что сын изуродовал себя, остался безбровым.

Спустя некоторое время у Андрея выросли вот эти черные и широкие брови, и он был ими очень доволен. Постоянно хмурил, стараясь придать лицу строгое и непреклонное выражение, как у настоящего капитана.

Только вот с зубами у Андрея не было согласия. В глубине души он с ними смирился: знал, что зубы нельзя сбрить, как брови. И, в конце концов, разве не бывают вожаки с большими широкими зубами?

И правда, мальчики привязались к нему, признали в нем своего капитана.

Весной в их классе был такой случай: учительница поставила одному двойку за подсказку. Тот так расстроился, что даже слезы выступили у него на глазах.

Учительница сказала:

— Если не ты, то кто? Слышно было с твоей стороны.

Мальчик промолчал, потупившись.

— Значит, ты, — сказала учительница и вышла из класса, потому что прозвучал звонок.

Как только учительница ушла, Андрей вскочил со своего места, ринулся в угол класса, посмотрел на соседей пострадавшего паренька и спросил:

— Все же, кто подсказал?

Мальчишки переглянулись; ответил, улыбаясь, Витя:

— Я.

— Почему же ты не сказал учительнице?

— Чтоб она влепила мне двойку? — удивился Витя.

— И правильно сделала бы… А так она влепила двойку ему. На самом же деле она твоя. Иди попроси, чтоб тебе поставили эту двойку. Раз она твоя, пусть будет у тебя!

В классе поднялся страшный галдеж. Одни, особенно девочки, говорили, что Андрей прав: Витя должен пойти попросить учительницу… Другие, большинство мальчишек, утверждали, что незачем: и ему влепят, и у Нику оставят двойку, потому что ушла она сердитая; этим и кончится вся история.

Сквозь общий гул прорвался голос Андрея:

— Если бы кто-нибудь из вас получил двойку, по-другому сейчас говорили бы!

Сторонники Андрея поддержали его:

— Правильно! Пусть идет и признается!

Андрей повернулся к Вите и коротко сказал:

— Иди!

Что и говорить, Андрей был справедливым мальчишкой…

Витя подчинился.

Никто не вышел из класса: все ждали Витиного возвращения.

Наконец он появился на пороге. К общему удивлению, он выглядел счастливым.

Кто-то громко заметил:

— Вот что значит получить свою, заслуженную, двойку! Сияет, как начищенная пряжка!

— И не думаю, — быстро ответил Витя. — Я попросил ее поставить мне двойку, а она говорит: «Раз ты честно признался — прощаю и сотру двойку и у Нику». Вот.

…Теперь друзья Андрея украдкой взглядывали на прекрасную вещь в руках товарища, — у всех были обыкновенные ножи, большие и грубые…

Вот мальчики пошли к клеткам, понесли корм. У стола остался один Влад. Он бросил в коробку остатки корма, а вместе с ним и ножик Андрея и прикрыл его капустными листьями. К клеткам он подошел последним. Начал совать еду сквозь прутья, но не торопился раздать все сразу. Другие ребята уже собрались домой, а Влад все еще копошился у клеток. Он быстро вытащил ножик из коробки и одним движением ткнул его под какую-то клетку.

Не глядя на товарищей, Влад отошел от клеток.

— На сегодня кончено, — сказал Витя. — Пошли домой.

И тут завопил Андрей:

— Кто украл ножик?

Ребята посмотрели на него с недоумением.

Ионел заметил:

— Сначала поищи, а потом кричи.

— Искал. Нету.

На мгновение он представил себе измятый клочок бумаги под бельем в шкафу и почувствовал, что голова его запылала. Не положить ему ножик на место, как было задумано, это уж точно!

— Давай поищем! — сказал Витя и заглянул под стол. Ионел и Андрей тоже наклонились и заглянули.

Втроем они перебрали всю траву и бурьян вокруг стола и возле клеток.

Первые секунды Влад стоял, одеревенев от ужаса. Он не думал, что так получится. Потом и он опустился на четвереньки и начал шарить под столом, проверяя чуть ли не каждый стебелек и боясь столкнуться с товарищами. Он ломал голову, как исправить то, что натворил.

В горячке никто не заметил, что Влад растерян и сбит с толку.

— Как сквозь землю провалился, — разозлился Ионел и бросил искать.

— Испарился твой ножик, — кисло сострил Витя и тоже перестал ворошить траву.

«Может, это один из фокусов, и ты покажешь сейчас свою пропажу?» — хотел было пошутить Ионел, но, глянув на насупившееся, угрюмое лицо Андрея, промолчал.

Наступила тяжелая тишина. Ребята посмотрели друг на друга не мигая.

Вдруг Андрей шагнул к Владу, который как раз стоял перед ним, и засунул руки в его карманы. Влад не противился. Он и вовсе остолбенел. Если бы его что-то спросили, он не смог бы связать двух слов. Из всех мыслей, что вертелись у него в голове, главенствовала одна: «Как хорошо, что я не положил ножик в карман!»

Пока Андрей шарил по карманам Влада, Витя и Ионел, показывая всем своим видом, что они оскорблены, сами вывернули наизнанку свои карманы.

Ионел натужно засмеялся:

— Кролики съели твой ножик!

Андрей покраснел. Ему стало стыдно. Что подумают ребята? Вытряхивает из них душу из-за какого-то ножика!

Витя сказал:

— Поищем в клетках!

Трое кинулись к клеткам.

Лишь Влад пошатнулся и замер на месте.

Хорошо, что ребята повернулись к нему спинами и не видели его лица и глаз. Ему показалось, что на щеках у него выступили не капли пота, а крови, так горели щеки!

Проклятый ножик! Зачем он его взял? Разве он хотел украсть? Взял, потому что все, что делает Андрей, и ему хочется делать; все, что имеет Андрей, и ему непременно надо иметь. Вот напасть!

Если бы кто-то из ребят подсунул руку под ту клетку, то наткнулся бы на ножик. И по глазам, и по лицу Влада поняли бы, что это его рук дело…

Нет. Ребята заглянули в клетки, порылись в подстилках кроликов и на этом успокоились.

— Я сказал, кролики съели! — повторил Ионел.

— Пошли домой, — сказал Андрей, стараясь вы глядеть невозмутимым: подумаешь, потеря, — ерунда, и первый направился к воротам.

Влад шел домой и думал. «Что делать? На черта мне этот ножик! Пропади он пропадом!»

Оставшись один, заколебался: вернуться в школу, вытащить из тайника и выбросить его? Куда? В мусорный ящик? Или, может быть, в Реут? Но разве это его ножик? Да, конечно, какое у него право выбрасывать чужую вещь? Он рад бы его вернуть Андрею, но как? Влад шел, опустив голову. Было о чем подумать.

Несколько дней тому назад ребята, — среди них был и Андрей, а Влад не принимал участия в вылазке, — перелезли через забор в сад соседа, насовали яблок и груш во все карманы и были страшно довольны, что «операция» прошла благополучно, другими словами — хозяин не поймал их. Потом все они залезли в какой-то закоулок и съели те яблоки и груши. Угостили и Влада. И никто не сказал, что они воровали или что они — воры!

И все же ножик надо как-то вернуть.

…Вечером Андрей сидел на кухне и ужинал: Уплетал за обе щеки, как человек, который хорошенько поработал весь день, устал и проголодался.

Вдруг из комнаты донесся гневный голос матери:

— Наказание господне! Ну что за пакостный мальчишка растет!

Андрей перестал жевать и замер с полным ртом. «Увидела пропажу!» — с ужасом подумал он.

Мама появилась в дверях, держа в руке измятый, такой знакомый клочок бумаги.

— Бесстыдник, твоя работа! — крикнула она, красная от негодования. — Я купила его для отца. Ему нужно. Где ножик?

— Нету, — ответил Андрей коротко, глядя на полку с кастрюлями.

— Так я и знала, — сказала мама упавшим голосом. — Дня спокойного нет из-за тебя! То одно, то другое: будильник, теперь ножик, завтра опять что-то… Стараюсь, чтоб из тебя вышел человек, а ты… Правильно говорит пословица: «из собачьего хвоста шелкового сита не сделаешь»! — бросила мама ему в лицо и вышла из кухни.

Андрей вздохнул… Как хорошо было, когда он был маленький! После какой-нибудь шалости, случалось, мама надает ему шлепков, и снова можно браться за те же шалости и проказы! Теперь же не жизнь, а настоящее мучение. Стоит ему что-то натворить (а случалось это с ним довольно часто), мама не наказывает, а начинает ругать и стыдить — хоть сквозь землю провались!

Мама всегда им недовольна. Говорит, он ее не жалеет, не бережет. Однажды Андрей услышал, как мать жаловалась соседке, что не успевает пришивать пуговицы к его одежде и латать штаны — так часто он все рвет… И Андрей принялся сам латать и пришивать пуговицы. Правда, когда вышел во двор, то мальчишки покатились со смеху, глядя на него: ни бегать, ни сесть стало невозможно — слишком сильно затянул швы. Но на следующий день все было в порядке, дефект исчез: Андрей догадался, что мама сидела ночью, распорола, а потом заново сшила, как надо. И все же он продолжал латать сам с явным успехом: шил все лучше и лучше… И с пуговицами намучился. Пришивал то чуть выше, то чуть ниже. И тоже мама отпарывала их ночью и находила место каждой. Андреи пришивал их до тех пор, пока не научился делать это хорошо. Настолько хорошо, что недавно сам пришил на мамином рабочем халате две пуговицы — мама спешила на фабрику.

Довольная, она сказала:

— Ишь, как красиво пришил!

А теперь что он мог сделать? Как оправдаться? Сказать, что намеревался положить ножик на место и положил бы, если бы кто-то — кто? — не утащил его? Не поверила бы. И потом, зачем было брать? С будильником то же самое. Разбила его на самом деле Корина. Если б она не вертелась, ничего бы не случилось… Но вытащил будильник из дома он… Лучше уж помолчать, не расстраивать маму еще больше.


Влад сидел за столом и еле притрагивался к еде. Дица заметила.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Я вижу, что-то случилось. Подрался с кем-нибудь? Поругался?

— Нет, — буркнул Влад и принялся быстро есть, чтобы избежать этого разговора.

— Тебя кто-то обидел? — настаивала Дица.

«Репей да и только, — подумал Влад. — Теперь уж не избавиться от нее так просто! Никак, она хочет мне помочь? Или защитить?»

Влад посмотрел на сестру и невольно улыбнулся: Дица была худенькая, с тонкими руками, а он, Влад, чувствовал себя сильным, хотя был на два года моложе Дицы.

Влад выпятил грудь. Года два назад ребята нашли обломок доски. Очень подходящий для их игры, но посередине торчал огромный гвоздь. Попробовали вытащить. Ребята по очереди хватались за гвоздь, вертели и дергали, как могли, но ни одному не удалось сдвинуть его с места.

А когда взялся Влад, потянул изо всех сил, то вытащил! Ребята остались с разинутыми ртами; Влад, самый маленький, оказался самым сильным!

Правда, вечером отец заметил, смеясь:

— Глупыш, до тебя все приложили руку и расшатали его, а ты вытащил!

Ерунда! Папа не видел, потому так и говорит. Расшатали!

Влад пошел к зеркалу, засучил рукав рубашки выше локтя, согнул руку и пощупал бицепс, который показался ему тверже камня, посмотрел на свое отражение и подумал:

«Да, я сильный, но ножик все же надо как-то вернуть Андрею!»

Он вдруг почувствовал себя одиноким и беззащитным. Мама в Москве, папа на работе — кто поможет ему выбраться из этой неприятности? Дице нельзя рассказать, стыдно. Да и папе стыдно.

Ночью Владу приснилось, что мальчишки ворвались в их квартиру, вооруженные громадными ножами, начали вспарывать подушки, диваны, и все сразу громко кричали:

— Где ножик?

Андрей кричал громче всех:

— Алексей Афанасьевич! Влад украл мой ножик! Влад — вор!

Потом из-под диванов и кроватей начали выскакивать кролики, в зубах у них были перочинные ножи, некоторые совсем маленькие, другие большие, как сабли, и лезвия у всех — открытые, блестящие, а рукоятки пестрые, пластмассовые…

Андрей гонялся за ними и кричал:

— Где мой ножик? Где мой ножик?

И Дица бегала по комнатам, подмигивала Владу и говорила:

— Не бойся, я тебя спасу!

— Меня нельзя спасти! Я — вор!

Влад проснулся в холодном поту.

Солнце давно взошло. На стене, отраженный зеркалом, дрожал солнечный радужный зайчик. Дица застилала свою постель…

Глава IV

В школу Влад пришел первым. Во дворе не было ни души. Только птицы щебетали вовсю. Их щебет смешивался с тихим шелестом густой листвы. Над клумбой, разбитой посреди двора, жужжали пчелы.

Но Влад ничего не видел и не слышал. Перед глазами у него был один предмет: ножик. Скорее вытащить его оттуда, вернуть как-нибудь Андрею, избавиться от этого наваждения!

Влад подбежал к клеткам, ринулся к одной, ему одному известной, сунул руку и невольно отпрянул: в тайнике ничего не было! Ножик исчез!

Влад опешил. Тут же взял себя в руки и принялся лихорадочно искать. Сдвинул с места одну клетку, потом другую, третью — ничего!

— Ты что делаешь? — словно раскаты грома, прозвучало над ним, и Влад отскочил от клеток, сдвинутых как попало, споткнулся и чуть не упал.

На него с недоумением смотрел Андрей.

— Что за ералаш?

— Я уб-бираю, — брякнул Влад.

— Здрасьте! — удивился Андрей. — Так убирают? Навоз в клетках, а не под ними!

— Да, но…

— Ну и уборочка! Кто тебя просил?

Влад проглотил упрек и ничего не ответил. Он еще не опомнился.

Андрей глянул в сторону ворот:

— Что это опаздывают Витя и Ионел? Ты за ними не заходил?

— Да… нет, не заходил, — пробормотал Влад, краснея.

— Почему? — совсем уж удивился Андрей и поднял широкие черные брови.

— Я… я… торопился… — запутался Влад.

— Торопился, хм, а пришел с пустыми руками, — засмеялся Андрей. — Никак, экономишь?

— Я… забыл.

— А пузо набить с утра, я думаю, не забыл? — улыбнулся Андрей, показав два ряда белых больших фасолин.

— Н-нет, — пробормотал Влад тихонько.

— Что «нет»? Не ел или не забыл?

— Не ел.

— Да что с тобой? Сдурел? — неожиданно взорвался Андрей. — Вчера вечером мы договорились, что сразу после кормежки кроликов пойдем в лес собирать ягоды! Теперь надо будет ждать тебя, пока ты позавтракаешь? Умрешь ведь иначе с голоду!

— Не умру, — ответил Влад, рассматривая свои сандалии.

Тут Андрей заметил Витю и Ионела, они несли рюкзак, битком набитый яствами для кроликов.

Мальчики подошли, тяжело дыша, и опустили рюкзак на землю.

Андрей наклонился, открыл рюкзак и сначала почувствовал запах трав, а потом только увидел пучки травы, натисканные в рюкзак.

— Вот это я понимаю! — воскликнул Андрей. И тут же приказал Владу:

— Иди домой и поешь. Без тебя покормим кроликов.

Влад сорвался с места.

Андрей крикнул ему вдогонку:

— Приходи быстрее! Кто хочет с нами в лес, пусть идет сюда. Отсюда ближе!

Влад, красный, напряженный, промчался мимо Вити и Ионела, как молния. Если бы ребята не посторонились, Влад сшиб бы их с ног.

— Что с ним? — спросил удивленно Витя.

— Может, его покусали кролики? — засмеялся Ионел.

— Он сегодня какой-то чокнутый. Может, еще не проснулся, — предположил Андрей.

Влад бежал по улице и думал об одном: «Кто? Кто украл ножик?» Значит, вчера кто-то видел, куда он его спрятал, и когда все разошлись, забрал? Но кто? Андрей? Ионел? Витя? Может, они знают правду и теперь смеются над ним?

Влад вздрогнул.

Только после завтрака успокоился немного: возможно, ребята ни о чем не подозревают, — подумал он, — а ножик забрал кто-то чужой. Влад возмутился: какой-то ворюга стащил нож, а он теперь должен ломать голову, искать. Тут он сообразил, однако, что первый-то украл он сам, так что нечего обижаться.


Дети шли веселые, смеялись и шутили. На вопросы своих товарищей Влад отвечал рассеянно. Шел позади всех и думал о том неизвестном, который спутал ему все расчеты. Неожиданно пришла в голову мысль, что неплохо было бы разгадать тайну исчезновения ножика! Замечательно!

И сразу он почувствовал, что никакой он не вор и не жертва, а настоящий тайный сотрудник уголовного розыска, сыщик, что он идет по следу злоумышленника и вот-вот схватит его за шиворот!

Отец рассказал ему однажды, что какой-то лейтенант милиции нашел угнанный из гаража «Москвич», располагая только окурком, брошенным вором на пол гаража.

Эх! Если бы возле клеток валялся хоть какой-нибудь окурок!

И тут же появилась такая сногсшибательная идея, что он даже приостановился: от-пе-чат-ки паль-цев! Как это он раньше не подумал? По отпечаткам можно найти самого хитрого вора!

Конечно, если бы ножик лежал в сейфе, отпечатки остались бы на стенках, на дверце, — Влад отлично знает, где остаются отпечатки. Смогли бы остаться на дверной ручке, на оконных задвижках — зависит от того, как проник нарушитель: через дверь или через окно. Но тут ведь ни окон, ни дверей, ни сейфа — ничего. Только трава, клетки, кролики. Где тут оставаться отпечаткам пальцев? Конечно, на клетках тоже могут остаться какие-то отпечатки, — тот ведь двигал клетки и дотрагивался до них… Ура-а! — чуть не крикнул от радости Влад, но тут же подумала отпечатки были, но он сегодня утром сам их уничтожил! На всех клетках остались только следы его пальцев!

Все погибло! Никто теперь не сумеет отыскать того, кто похитил нож: все следы ведут прямехонько к Владу!

…Подул прохладный ветерок: детям в лицо задышал лес. Он будто звал их: «Скорее! Спешите! Здесь так красиво и прохладно!»

Дети прибавили шагу.

— Сначала давайте отдохнем немного, а потом пойдем искать ягоды. — Андрей запыхался и плюхнулся в высокую мягкую траву на опушке леса.

Следом за ним и остальные попадали рядом.

— Пошли! — приказал Андрей после нескольких минут дурачества в зеленой траве.

И тут лишь дети обнаружили, что некоторые из них пришли без кружек. Как быть, во что собирать ягоды?

— Кто без кружки? — спросил Андрей.

Олгуца, Ионел и Влад пришли без кружек.

— Ну, конечно, Ионел у нас знаменитый разиня. Всегда что-нибудь да забывает: то книгу, то тетрадь, то ручку…

— Бутерброды только никогда не забывает, — съязвил Витя.

Олгуца объяснила:

— Я не из дому. Дица встретила меня на улице и сказала…

— Ясно, — прервал ее Андрей. — Но хотел бы я знать, о чем думал Влад? Где у него голова? Подтянутый Влад, причесанный и дисциплинированный, сегодня забыл захватить с собой кружку!

Влад вздрогнул от удивления. Он даже не предполагал, что Андрей такого мнения о нем!

Андрей продолжал, улыбаясь:

— Сегодня Влад вообще сам на себя не похож. Даже еду кроликам забыл принести.

— Он, наверно, подумал, что кролики посмотрят на него и будут сыты, — съехидничал Ионел.

— Где ты, Влад, ау!? — засмеялся Андрей и хлопнул его по спине.

Влад лишь втянул голову в плечи.

Андрей заключил:

— Вот что мы сделаем: у нас три кружки, а нас шестеро. На каждую пару получается по одной кружке — и порядок.

Как просто! Слов нет, Владу очень хотелось бы собирать ягоды вместе с Андреем. Еще вчера ему было бы это сделать легче легкого! А сегодня?!

Пока Влад раздумывал, Ионел предложил Андрею:

— Пошли вместе!

Дица обернулась к Олгуце:

— И мы.

Волей-неволей Влад остался с Витей.

«Нет, Андрей ничего не знает. Шутит, смеется, как всегда», — подумал Влад и наклонился над кустом.

Витя искал поблизости…

— Эге-ге-ей! — раздался голос Андрея. — Кон-ча-ай!

Все собрались, расселись парами на траве и принялись есть собранные ягоды.

Витя сел поодаль от остальных. Влад удивился, но — куда ему деваться? — сел и он рядом с Витей, далеко от товарищей.

В траве, между Витей и Владом, возвышалась их кружка с огромной шапкой спелых ягод. Она оказалась самой полной.

— С верхом! — заметил Ионел. — Вот это да!

Дети с завистью посмотрели на их кружку.

Андрей удивился:

— Когда это вы успели?

— Набрели на хорошие кусты? — предположил Ионел.

— Первые закончили и собрали больше всех. Не то что мы! — сказала Дица и посмотрела на Олгуцу и их кружку: ягоды заполняли ее лишь на половину. — Плохие мы с тобой работники…

— Витя у нас ударник, — похвалил его Андрей. — А Влад ходит сегодня с разинутым ртом, ворон считает, по-моему…

Витя кротко смотрел вокруг.

Влад улыбнулся добродушной реплике Андрея и на время забыл о ножике. С аппетитом ел кисло-сладкие ягоды, не глядя, запускал руку в кружку, стараясь не отстать от Вити.

Неожиданно пальцы его наткнулись на что-то твердое и шершавое.Удивленный Влад заглянул в кружку и чуть не подавился ягодой, которую еще держал во рту: кружку на добрую треть наполняли кусочки дубовой коры!

Влад захлопал ресницами — он не сразу сообразил, что означает дубовая кора в их кружке. Посмотрел на Витю: тот сидел, как прежде, спокойный и скромный, — святой да и только.

Вот почему они с Витей собрали быстрее всех и больше всех! Тьфу ты!

Он тихонько вздохнул… Попадись ему Витя вчера с таким фокусом, задал бы он ему, — на всю жизнь запомнил бы парень этот день. Ох и высмеял бы он его! Очковтиратель несчастный! Жулик!

Пока Влад мысленно возмущался, Витя отправил в рот последние ягоды и незаметно выбросил в траву кору из кружки.

Влад сглотнул слюну.

Теперь, даже захоти он, все равно ничего не докажешь. Тем более, что вдруг Витя объявит во всеуслышание: «Кто стыдит меня, ребята? Вор, который украл у Андрея ножик!»

Влад сидел подавленный.

Ионел заметил, что Витя и Влад не едят, и удивился:

— Что с вами? На завтра оставили?

— Что оставили? — не сообразил Влад.

— Ягоды! Или не нравятся?

— Э-хе, мы их прикончили, — постарался Влад ответить как можно беспечнее. А сам подумал: — «Отколол номер и сидит себе, помалкивает. Я должен выкручиваться за него, мошенника!»

— Ого! С ними шутки плохи! Их ни в чем не перегнать: первые собрали, первые и слопали! — засмеялся Андрей.

Тут уж Влад промолчал.

Витя продолжал сидеть неподвижно, будто весь этот разговор его не касается.

«Ну и хитрюга!» — изумился Влад. И невольно подумал: «А Витя мог бы… украсть?» Размышляя, так и не решился ответить утвердительно. Обмануть может, но чтоб украсть… «А Ионел? Ионел не украдет и не обманет. Он честный мальчишка».

И Влад еще более поник, подумав, что о себе он уже не может, не имеет права сказать «я честный».

«А Андрей? О, этот, если бы нашел ножик, давно уже сказал бы всем, что нашел, и не делал бы из этого никаких секретов… Как это он не подумал об этом раньше? Раз Андрей молчит, значит он его не нашел и ничего не знает».

Влад окончательно убедился, что вчера кто-то чужой взял нож и теперь невозможно узнать, кто это и где пропажа.

«Ну, что ж, пропал, так пропал!» — смирился Влад, радуясь, что ребята даже не догадываются, как ножик исчез на самом деле.

И успокоился.

На обратном пути Влад, уже не плелся в хвосте, а шел вместе с ребятами, шутил и смеялся всю дорогу. Когда подошел к дому, то почувствовал, что ему не хочется с ними расставаться. Слушал их шутки, и только к Андрею не мог подойти по-прежнему. Поэтому старался не стоять рядом с ним, не вступать с ним в прямой разговор, хотя на все его вопросы отвечал. И сам себе говорил: «На воре шапка горит».

Первые в дом ушли Олгуца и Дица. Потом Витя. Он удалялся спокойный, полный достоинства.

Влад посмотрел ему вслед долгим взглядом и с трудом удержался, чтобы не прыснуть. На языке вертелись слова, одно язвительнее другого.

Вечером отец довольно строго заметил:

— Вижу, ты не очень-то помогаешь Дице.

— Она сама справляется и не нуждается в моей помощи, — ответил Влад. — И… у меня… каникулы.

— Вот как? — отец нахмурил брови. — А у нее не каникулы? Или полагаешь, что Дица обязана работать весь день? Только она живет в этом доме?

— Нет, но… — промямлил Влад:

— Никаких «но», — отрезал отец. — Мама уехала, мы остались одни и если помогаем друг другу, то этим помогаем и маме сдавать спокойно свои экзамены. И это не первый раз с тобой, между прочим. Можно подумать, у тебя одни права, а у Дицы одни обязанности. Так не пойдет. В конце концов, ты у нее воруешь время, часть ее каникул! — сказал отец совсем строго. И добавил:

— С завтрашнего дня, будь добр, помогай Дице без всяких уверток. Что скажет — делай.

Влад слушал отца потупившись, не возражая ни словом, ни жестом.

Отцу стало жаль сына.

— Ну, ладно-ладно, не вешай носа. Я просто предупредил тебя!

Отец сидел на диване, и Влад очутился вдруг рядом, голова его склонилась к коленям отца, а отцовская рука, теплая, тяжелая и ласковая, легла на его затылок…

Влад замер под ее тяжестью… Что было бы, если бы папа узнал всю правду? Узнал, что Влад… украл — пусть обыкновенный ножик? Что бы он сделал? Подбил бы? Влад не может вспомнить случая, когда бы папа ударил его! Выгнал бы из дома? А если бы Влад рассказал все как было, как он хотел вернуть ножик?.. Может быть, папа все понял бы и даже помог бы ему? Влад боролся с желанием открыться отцу и страхом признания, стыда. И… промолчал.

Глава V

Дица вернулась из магазина. Влад был еще дома.

«Чудеса да и только», — подумала Дица.

— Почему не, пошел с ребятами?

— Может, тебе надо помочь?.. — ответил Влад.

Дица постаралась ничем не выдать своего удивления:

— Уберем в квартире, раз так, — сказала она без особой надежды на помощь.

— Давай, — ответил он просто. — Что нужно делать?

— Вымой полы, а я приготовлю что-нибудь поесть.

— Хорошо, сказал Влад самым покорным голосом на свете и пошел за тазом.

Дица принялась чистить картошку, «Что это с ним? Не видала еще его таким послушным и покладистым! Вчера папа его отчитал, а сегодня Влад превратился в ангела!»

Она решила пойти посмотреть, как брат моет полы.

Вошла в комнату. Под книжным шкафом растеклась большая лужа.

— Смотри, ты оставил лужу!

— Высохнет, — ответил Влад; он старательно водил тряпкой по полу.

— Нет, надо вытереть. Мама говорит, краска портится.

— Не приставай. Мою, как могу.

— Мой хорошо.

Влад посмотрел на нее, еле сдерживая досаду:

— Не нравится — мой сама, — но все же вытер лужу.

Дица про себя еще раз подивилась.

А Влад, убирая воду под шкафом, думал: «Видела бы ты меня здесь с этой мокрой тряпкой, как же… На этот раз пусть будет по-твоему».

Влад просто боялся встретиться с Андреем — вот почему остался дома. Конечно, вчера он пообещал отцу помогать Дице. Само собой. Но это вовсе не значит, что он тотчас должен мыть полы. Мог бы делать что-нибудь другое. Эх, до чего было бы хорошо, если он поехал в пионерский лагерь, как ему предлагали родители! Не захотел. Зато теперь у него есть развлечение на все лето! Чтоб не столкнуться с Андреем, придется терпеть Дицу, а чтобы избавиться от Дицы, вынужден будет попадаться Андрею на глаза. И так до тех пор, пока он, Влад, не найдет злополучный ножик… или… или… другой такой же… Другой? Вот это идея!

От радости Влад начал плясать, вертясь по комнате с тряпкой в руках.

— Что с тобой? — На пороге кухни появилась Дица. — Опрокинешь тазик, сумасшедший!

— Тазик, тазик! — пел Влад, притопывая себе ногой. Потом остановился и спросил возможно более спокойным голосом:

— Дица, ты не знаешь, где продаются перочинные ножи?

— Где? В магазине.

— Я тоже думал, что не в цирке! Но в каком? Не в гастрономе же?

— Что, перочинный ножик — копченая селедка?

— Сама ты копченая селедка!

— А ты арбуз!

— А ты Дица-спица! — задел он ее не без успеха.

— Что ты привязался ко мне?

— Если не знаешь, где продаются, молчи лучше!

— Не знаю и знать не желаю! А тебе-то зачем? Приспичило ножик купить?

— Мне ничего не нужно, — огрызнулся Влад и повернулся к сестре спиной, чтобы она не видела его лица.

— Если не нужно, зачем спрашиваешь?

«Отцепись ты от меня», думал Влад. Он жалел уже, что не рассказал в тот раз все отцу. Но если тогда не рассказал, то теперь уж не расскажет никогда.

— Я думаю, ножики есть в магазине, где продаются тетрадки и карандаши, — раздался Дицын голос после долгого молчания.

Конечно, там должны быть! Владу захотелось швырнуть тряпку и помчаться за ножиком. Но сразу же настроение и испортилось: ему нужен не любой ножик, а точно такой, как тот, у Андрея!

А вдруг найдется именно такой?


Влад улучил момент и очутился на улице.

Вот и магазин. Он вошел и уверенно направился к прилавку. Прошел вдоль витрины, внимательно разглядывая выставленные под стеклом вещи… И вдруг его взгляд остановился на желанном предмете, который он так долго искал: под стеклом лежал перочинный ножик, точь-в-точь как тот, а рядом с ним, на маленькой подставке, красовался ценник с цифрой «95 коп».

Влад остановился как вкопанный, не сводя с ножика глаз. Покупатели оттесняли его то в одну, то в другую сторону, но он снова возвращался к тому месту, откуда мог хорошо видеть ножик. И цену: 95 коп.

— Мальчик, посторонись! Не видишь, что мешаешь покупателям? — сказал продавец, молодой парень с тонкими, как черные ниточки, усиками и длинными бакенбардами, какие, заметил Влад, в моде у некоторых взрослых ребят. Продавец нахмурился и пристально посмотрел на Влада…

Тот покраснел и отошел, ошарашенно подумав: «На лбу у меня, что ли, написано, что я нечист на руку? Я ведь хотел только посмотреть, как другие, и еще узнать цену».

95 копеек! Где он их возьмет?

Влад шел домой, обдумывая со всех сторон эту проблему. Нельзя же вдруг, ни с того ни с сего, попросить у папы 95 коп! Он обязательно спросит, зачем. Что делать?

Ему вдруг пришла в голову замечательная мысль: он станет собирать понемногу и в конце концов соберет нужную сумму. Нет, надо собирать помногу, иначе пройдет целая неделя, пока удастся собрать! Будет просить по десять, по двадцать копеек — то на мороженое, то на билет в кино, в несколько дней соберет, и купит, наконец, ножик!

Влад вошел в квартиру веселый, довольный, что придумал такой хороший план.

Отец был уже дома. Читал газету. Услышав, что пришел Влад, опустил газету на колени и спросил:

— Где ты пропадаешь?

— Я был у… Андрея.

Отец удивленно вскинул брови:

— Был у Андрея, а Андрей искал тебя здесь.

… — ответом Влада было мучительное молчание.

Отец устал и не заметил замешательства сына или, может быть, не придал ему большого значения. И вновь углубился в газету.

— Дуришь, Влад. Смотри у меня!

Ну вот! Попробуй теперь попросить у отца на мороженое! Держи карман!

Влад вздохнул и пошел на кухню, достал из шкафчика баночку с металлической крышкой, герметически закрывающейся. В эту баночку всегда покупали сметану. Влад вытащил из ящика стола кухонный нож с широким лезвием и острым концом, потом принес из кладовки молоток…

От напряжения на лбу у него выступили капли пота…

На стук пришла Дица, заглянула через плечо.

— Что делаешь?

Влад молча продолжал долбить крышку.

— Я спрашиваю, что ты делаешь и зачем портишь банку? — не отставала сестра.

«Вот репей! От нее не так просто избавиться!» — подумал Влад.

— Не порчу, а мастерю копилку, — ответил он в промежутке между ударами. Влад не собирался делать из этого большой тайны, деньги он будет собирать открыто.

— Какая еще копилка? — удивилась Дица.

— Обыкновенная. Деньги собирать. Копейку за копейкой.

— Как?! Разве ты не знаешь, что мама не разрешает нам это делать?

Несколько лет назад Дица увидела как-то у одной подружки копилку. И решила сделать себе тоже копилку из коробки из-под конфет. Заклеила крышку, прорезала ножом щелку. Мама увидела — и тут же запретила. А когда однажды Влад принялся тоже мастерить себе копилку из консервной банки, сказала: «Надо копить добрые дела, а не деньги!» — и выбросила копилку Влада в мусорное ведро.

— Ты что, забыл: «Надо копить добрые дела, а не деньги!» — повторила Дица мамины слова и попыталась вытянуть банку из-под ножа. Удар молотка пришелся по банке, раздался глухой треск и звон стеклянных осколков, упавших на пол.

Дица вскрикнула от боли и лизнула пораненный палец.

А в соседней комнате раздался голос отца:

— Что там у вас? Идите сюда!

Влад влетел в комнату:

— Она мне надоела! Все время пристает… Покоя нет!

Дица молчала. Она разглядывала порез на пальце.

Отец сидел в кресле, положив газету на колени, и смотрел то на одного, то на другого.

— Скажи, Влад, чем тебя донимает Дица?

— Чего она сует нос в мои дела? Из-за нее ничего не могу сделать так, как… хотелось бы… — Начал Влад довольно задиристо и закончил обвинение совсем угасшим голосом.

— Что же это ты намеревался такое хорошее сделать и не удалось из-за Дицы?

— Я хотел сделать себе… копилку.

— Копилку?! — удивился отец. — Все, что нам нужно, — маме, мне, Дице и тебе — мы с мамой всегда покупаем. Для чего тебе деньги?

— Просто так, — ответил Влад после короткой заминки.

— Тем хуже. Это уже жадность. Возьми веник и собери осколки, — заключил отец.

Влад с пылающими щеками выбежал из комнаты.

Быстро подмел, собрал осколки и выбросил их в мусорное ведро. Разве мог он сказать отцу, зачем ему понадобились деньги?

Влад задумался. Лицо его вдруг посветлело. Он положил в угол веник и совок и вышел на площадку.

Поколебался, потом одернул рубашку, пригладил ладонью чуб и, полный решимости, подошел к двери Татьяны Осиповны. Позвонил.

Дверь отворилась, и соседка пригласила его войти.

— Папа просит вас дать ему взаймы на несколько дней 95 копеек, — выпалил Влад.

Татьяна Осиповна удивилась:

— Что за сумма?! — ушла в комнату, вернулась с рублем и дала его Владу.

Влад взял рубль, буркнул «спасибо» и направился к дверям.

— Может, больше нужно? — спросила Татьяна Осиповна.

— Нет! Хватит! Через несколько дней я… — Влад закрыл за собою дверь и побежал по лестнице вниз. Даже не верилось, что у него в кармане целый рубль, и Влад изредка проверял — на месте ли он. «Все равно соберу деньги и верну долг. А сейчас получу сдачи пять копеек и спрячу. Так соберу и без копилки».

Издали Влад увидел, что магазин закрыт, но все же не мог остановиться: подбежал к двери, посмотрел на запломбированный замок, потом подошел к витрине и заглянул внутрь. Потоптавшись еще некоторое время перед магазином, он, разочарованный, вернулся домой.

На следующий день, рано утром, Влад снова был здесь, у еще закрытого магазина. Он походил по скверу на другой стороне улицы, непрестанно поглядывая на дверь. Наконец появился продавец и открыл магазин.

Влад был первым покупателем. Ножик ждал его…

С покупкой в кармане и пятью копейками сдачи Влад вернулся домой и спрятал свои сокровища в старый ранец, валявшийся в кладовой.

«Никому не придет в голову, что здесь спрятано что-то ценное», — подумал он, довольный.

Жаль только, что он не может сегодня же вернуть Андрею ножик, избавиться от напасти.

Завтра!

Был выходной день, и отец вошел к Владу сердитый.

— Где был?

— Мм… я…

— Что это такое?! Дица убирает, Дица помогает мне во всем, а ты исчез спозаранку и знать ничего не хочешь!

Влад ничего не ответил.

— И ребята искали тебя. От них я узнал, Что ты три дня не ходишь кормить кроликов. Это еще что значит? Ни дома, ни с товарищами!

Влад продолжал молчать: в голове у него вертелась только одна мысль: завтра конец всем его мучениям! Завтра! А сегодня он готов терпеть все что угодно: и отцовскую проработку, и мытье полов, и картошку будет чистить, если нужно! Только бы скорее пришел завтрашний день!

Завтра утром он положит ножик на место, и с той минуты жизнь его снова потечет по прежнему руслу: он сможет дружить с Андреем, играть с ребятами, разговаривать с отцом дома — и везде быть самим собой!

Останется лишь одна забота, маленькая и легкая: собрать рубль и как можно быстрее вернуть его Татьяне Осиповне.

Глава VI

Влад проснулся ни свет ни заря. Подождал, пока отец уйдет на работу, быстро поднялся, оделся, собрал в кулек сухари и овощные отходы для кроликов, перехватил на скорую руку, тихонько пробрался в кладовую, нащупал ножик в старом ранце, сунул его в карман и вышел. Скорее!

Едва очутился в школьном дворе, он подбежал к кроличьим клеткам, огляделся, и, убедившись, что никого поблизости нет, вытащил ножик из кармана и засунул его в одну из клеток, под подстилку.

Все! Кончены все мытарства! Ему хотелось прыгать и плясать от радости. Вдруг он подумал озабоченно: «Надо ведь еще, чтобы Андрей нашел ножик».

Влад заглянул в клетки и почти во всех заприметил новорожденных крольчат.

У ворот послышались голоса: шли Андрей, Ионел, Витя.

Андрей заметил Влада и издали крикнул ему:

— Ты здесь? А мы тебя искали дома.

— Крольчат видел? — спросил Ионел, когда они подошли к клеткам.

— Видел. Целая куча.

— Надо будет сделать несколько клеток. Дня через два придут на смену другие ребята и не справятся сами, — заметил Витя.

— Конечно сделаем, — согласился Ионел.

Мальчики принялись готовить еду: резать морковку, капустные листья.

Витя начал рассказывать:

— В прошлом году я был у бабушки в деревне…

— А у бабушки были кролики… Знаю, ты мне рассказывал, — прервал его Ионел.

— Тебе рассказывал, а другим — нет. Был у бабушки в деревне, и у бабушки были кролики. Такие же, как эти. Все лето я за ними ухаживал. Как я их кормил! Стерег! Никакого толку! Подохли все до одного.

Андрей расхохотался.

— Ты слишком хорошо ухаживал за ними. Кроликам нужен покой, тишина и свежая капуста. А ты их стерег! То есть был их лютым врагом! Весь день торчал перед глазами! А ну-ка, — повернулся Андрей к Владу, — расскажи ему сказку про царскую овцу. Помнишь? Жил-был царь… Как раз подходящая для Вити.

— Сказка очень простая, — начал Влад, лихорадочно думая, что бы ему сказать или сделать, чтобы Андрей наткнулся на ножик, — сказка очень простая, — повторил он и глотнул слюну. — Один царь спросил своих мудрецов: что делать, чтобы овца, которую кормят до отвала, не жирела? Ни один мудрец не смог ответить. Овца ела и жирела. Царь огласил свою загадку по всей стране. Пришел один пастух и привязал в двух шагах от овцы… волка. Овца ела, но уже не жирела нисколечко.

— Точно как Витины кролики, — засмеялся Андрей. Он повернулся к Вите:

— Ты их брал в руки? Руки в клетки совал? А?

— Угу, — ответил Витя, не глядя на Андрея.

— Ну вот! Теперь выучи наизусть сказку Влада. Пригодится, когда опять поедешь к бабушке в деревню…

Ионел и Андрей рассмеялись, даже Витя улыбнулся. Только Владу было не до шуток. Он все время поглядывал на клетку, в которой лежал ножик.

Что если ребята не наткнутся на него? И он пролежит там, пока не заржавеет? Или его найдут другие ребята, ведь через два дня придет смена?

Влад кинулся к клетке, сунул руку меж прутьев.

Андрей прикрикнул:

— Не трожь!

— И не думаю, хочу проверить, сухая ли у них подстилка… Сухая… Нормально… Ой! Андрей! Смотри, твой ножик!

— Какой ножик? — спросил недоуменно Андрей. Все же подошел к клетке. Подошли и Ионел с Витей.

Влад чувствовал, как кровь прилила у него к лицу, выжимает слезы из глаз, жжет кожу… Он даже не повернул головы к своим товарищам, когда они остановились рядом. Наоборот, еще ниже наклонился, старательно вглядывался в клетку:

— Действительно, — сказал Андрей, увидев ножик. — Как он сюда попал? — и вытащил его.

— Вместе с едой. Кролики разворошили постель и прикрыли ножик, — предположил Ионел.

Ни Ионел, ни Витя не придали событию никакого значения. Влад думал, что все будут поражены, станут удивляться неожиданной находке, а на самом деле…

Ну и хорошо, что никто не обратил внимания!

Влад постоял еще немного возле клетки, а когда повернулся, то увидел, что Андрей вертит ножик в руке и задумчиво его разглядывает…

«Что бы это значило? — встревожился Влад. — Может, ножик не совсем такой, как тот? Нет-нет! Это невозможно! Я помню очень хорошо!»

— Чудеса! — сказал Андрей, загадочно улыбаясь. — Тогда я резал капусту и оставил на столе ножик раскрытым. А в клетке нашел его… закрытым.

Влад застыл в изумлении. Конечно, ножик был раскрытым! Как это ему не пришло в голову?

«Дурак. Дубина. Чурка!» — подумал Влад о себе с отчаянием и досадой.

— Думаю, его не кролики закрыли. Они еще не научились пользоваться ножами и вилками. Видно, сам ты его и закрыл. Забыл, вот и все, — предположил Ионел.

— Наверно, — произнес Андрей каким-то странным голосом, или это Владу показалось, что странным? Влад принялся тут же за работу. И только спустя некоторое время поднял лицо. И, когда глянул на Андрея, сразу же успокоился. Ножик — в руке у Андрея, все закончилось благополучно, с этой минуты начинается новая жизнь, в которой уже никогда не повторится то, что было!

Андрей резал капустные листья своим красивым ножом, а кухонный — спрятал в сумку. Андрей насвистывал, ребята смеялись, все было как всегда!

И Влад, счастливый, улыбнулся птицам, листьям, кроликам, ножику, своему вновь обретенному другу.

Когда возвращались домой, Андрей предложил ребятам пойти на речку. Они страшно обрадовались. Владу надо было получить от отца разрешение.

Отец разрешил идти им обоим. Олгуце тоже разрешили идти. Все складывалось как нельзя лучше.

Влад сидел на кухне и ел, болтая ногами от избытки радости. В прихожей раздался звонок. Влад побежал открывать и, распахнув дверь, замер с полным ртом: за дверью стояла Татьяна Осиповна.

— Можно, Алексей Афанасьевич? — спросила она громко.

— Заходите, заходите, — послышался голос отца.

Влад вернулся на свое место в кухне, но уже не болтал ногами. Он даже перестал жевать, чтобы лучше слышать.

Раздался скрип, значит Татьяна Осиповна села в отцовское кресло, потом она спросила, что пишет Надежда Николаевна, то есть мама, поинтересовалась, когда она вернется домой, лотом вдруг сказала:

— Алексей Афанасьевич, знаете, я на вас в обиде!

— Почему? Что случилось?

— Ну как так можно? Столько лет живем рядом, соседи, и на тебе — в трудную минуту избегаете нас!

— Какая трудная минута? У вас что-нибудь случилось?

— Боже упаси! Но я поняла, что вам трудно сейчас!

— Да что вы?! У нас все в порядке!

Влад представил себе улыбку отца.

— Разумеется, когда жена дома, нам всем легко и хорошо, но мы и так не дошли до «трудной минуты», как вы говорите. Дети помогают… справляемся…

— Да-да, я рада, что у вас хорошие дети, — ввернула Татьяна Осиповна. — Но все же, Алексей Афанасьевич, как вы могли подумать, что мы не поможем, если вы стеснены в финансовом отношении?

— Какое финансовое отношение? Ничего не понимаю!

— Ну что вы, право, обидно! — произнесла Татьяна Осиповна со всамделишной обидой в голосе. — Не надо, сама понимаю…

— То есть?

На этот раз Влад представил себе недоуменное лицо отца и его вопросительный взгляд, устремленный на Татьяну Осиповну.

— Разве позавчера не вы прислали ко мне Влада одолжить девяносто пять копеек? Извините, что не сразу пришла, — в доме у меня полно гостей: сын, невестка и два внука — просто голова идет кругом.

Влад, бледный от напряжения, ждал отцовского ответа.

Отец ответил не сразу, и эта пауза Владу показалась вечностью.

— Девяносто пять копеек? А-а, конечно! У меня не было мелочи. Я побоялся дать Владу десятку, может потерять. Потому и послал. А вы подумали, что… — и отец засмеялся.

— Мне показалось странным: что это за цифра? Девяносто пять копеек! Я дала ему рубль…

— Спасибо! Позже я пришлю с Владом…

— Было бы у меня заботы! Не горит. Если вам еще понадобится…

— Спасибо, спасибо!..

Татьяна Осиповна остановилась на пороге кухни:

— Я слышала, вы идете на речку?

— Да, — ответил Влад нетвердым голосом и подумал, что кому-кому, а ему уж не видать речки!

Татьяна Осиповна попросила:

— Возьмите с собой Валерика и Наташу. Только присмотри за ними, не дай бог полезут в воду!

Влад не знал, что ответить. Татьяна Осиповна подумала, что Влад не слишком горит желанием опекать малышей, и заключила:

— Я попрошу Дицу и Олгуцу.

И ушла.

Влад ждал. Голос отца позвал властно:

— Иди сюда!

Он вошёл в комнату с опущенной головой. Отец сидел и ждал.

— Подойди ближе.

Влад сделал еще два шага и остановился.

— Молчишь?

Влад поднял глаза, отец поймал его взгляд и не упускал, пока Влад говорил. Он начал рассказывать все с самого начала, путаясь и спотыкаясь, чувствуя, что язык заплетается, но не утаил ни одной детали, даже самой незначительной. Наконец он смолк и облегченно вздохнул. Он почувствовал, что только теперь вырвался из сетей, в которые попал, только в эти минуты, когда во всем признался отцу.

— Эге, вижу, ты основательно запутался! И вообразил, что сам разорвал силки, а на самом деле затянул еще больше. Да и меня втянул в беду.

И посмотрел на него пристально.

— Да-да, и меня запутал! Я вынужден был солгать Татьяне Осиповне. Но ты не думай, что я тебя хотел выручить. Мне не захотелось краснеть за тебя. И чтобы мама твоя не краснела. И сестра твоя. Чтобы она не услышала однажды вслед за собой: — «Смотрите, это сестра того лгуна и вора!»

— Папа!

— Да, знаю, что ты не хотел украсть. Но запомни: взял украдкой. У-крад-кой! То есть укрыл! Другими словами, украл.

И после короткого молчания:

— И разве ты только украл? А ложь? Сколько раз ты солгал, сколько хитростей наплел, чтобы как-то довести дело до конца! Слов нет, ошибку свою ты исправил, но какой ценой!

Щеки Влада горели.

— Я знаю твои главные недостатки, — сказал отец, глядя на него задумчиво и словно взвешивая взглядом…

После довольно долгого молчания он продолжал:

— Жадность. Жадность и эгоизм. Тебе вкусненькое, тебе сладенькое, тебе отдыхать, а Дица пусть работает. Тебе должен достаться и самый красивый перочинный ножик. Так?

Влад только шмыгнул носом.

— Дешево еще обошлось, хлопче. Ты нагромоздил уйму ошибок, одну на другую, но все же лавина не обрушилась на тебя, к счастью. Знаешь, что такое лавина?

Влад отрицательно мотнул головой.

— Лавины рождаются в горах. Где-то наверху срывается камень или снежный сугроб и в своем падении тянет за собой другой камень, сугробы и все, что попадается на пути. В несколько секунд все это превращается в гигантский вал снега и камней, он ломает и уничтожает все на своём пути: деревья, людей, дома, целые села. А вначале сорвался один камень, понял? Так и в жизни: одна ошибка тянет за собой другую, целую цепь ошибок, и каждая следующая становится все больше. Запомни!

Влад пробормотал что-то, но видно было, что его проняло, и что слова отца падают, как зерна в благодатную почву.

— Принеси-ка мой портфель, — сказал отец.

Влад принес. Отец достал рубль, протянул Владу:

— Отнеси Татьяне Осиповне.

Влад заколебался на секунду, потом сказал отцу:

— Только восемьдесят копеек. Двадцать у меня есть — в кладовке, в моем старом ранце. Ты мне дал на мороженое…

— Принеси сюда. Не стану же я угощать тебя мороженым после всех твоих проделок… Надеюсь, ты это и сам понимаешь…

— Да, — поспешно ответил Влад.

Он отнес рубль и тут же вернулся.

Под окном раздались нетерпеливые голоса друзей:

— Влад!

— Эй!

— Давай скорей!

Влад не ответил. Не подошел к окну.

— Иди, — сказал отец. — Я разрешаю.

Влад кивнул.

Все были уже в сборе, и все напялили на головы бумажные шлемы. Так им посоветовала Татьяна Осиповна. Она же принесла целую пачку газет, положила на скамейку в тени шелковицы и показала, как надо делать эти самые шлемы…

Дети направились к воротам. Там стояла Корина. Казалось, она их ждала, одна; вид у нее был унылый.

— Возьмем ее, — предложила Олгуца.

— Хочешь с нами? — спросила Дица Корину.

— Хочу. Только мама не разрешит.

Дети попросили Екатерину Михайловну, и та отпустила Корину.


…Вот они на знакомом берегу Реута.

Мальчишки тут же, как лягушки, попрыгали в воду.

Валерик и Наташа принялись собирать раковины и камушки, то и дело подбегая к Дице и Олгуце и показывая находки.

Дица сидела в траве и не торопилась лезть в воду купаться.

День стоял теплый, без единого облачка. Вдоль берега тянулись две полосы: желтая, песчаная, и зеленая — полоса травы. Неподалеку была Каменоломня, — так издавна называли это место, где добывался камень, поэтому берег в здешних местах был песчаным, а дно Реута — словно вымощено камешками, сквозь прозрачную воду можно было их пересчитать. Ребята купались чуть ниже Каменоломни — там река глубже…

В траве трещали кузнечики, на противоположном берегу в молодом лесочке пели птицы, свистел дрозд… Городок поблескивал в стороне серебристыми крышами и светлыми окнами, и до детей долетали звуки городского шума, приглушенные расстоянием.

Из двух или трех фабричных труб медленно вздымались к небу полосы дыма; освещенные солнцем, они смахивали на платочки, развевающиеся на легком ветру.

Изредка невдалеке проходил поезд, и тогда дети провожали его глазами и быстро-быстро считали вагоны.

Когда поезд пропадал вдали, они удивлялись, что у каждого получалось другое число вагонов, и некоторое время спорили, доказывая друг другу, что только его счет правилен; ссоры эти, однако, быстро гасли, ребята забывали о них, примиренные непрестанно журчащей рядом водой, высоким небом и царящей вокруг тишиной.

Тишина была какая-то особенная: она звенела стрекотаньем кузнечиков, шелестела тысячами стебельков травы, шуршала саблями тростника, ласкала щеки и ерошила волосы легким дуновением ветра, настоянного на запахах полей и цветущих холмов.

Дица сидела на траве и следила за игрой ребятишек.

Ребята плавали, ныряли, дурачились. Влад нырнул и быстро появился вновь на поверхности воды с узловатым корнем в руках. Мокрый, он блестел на солнце и был похож на черную липкую каракатицу. Влад повертел его над головой и выбросил на берег.

— Я поймал каракатицу! — крикнул Влад со смехом.

Валерик и Наташа испугались и отбежали.

А Влад поплыл к ребятам, на середину реки.

— Не бойтесь, это обыкновенный корень, — успокоила Дица малышей.

Все же дети не сразу подошли к таинственному чудовищу. Лишь спустя некоторое время Валерик осторожно приблизился к корню и внимательно стал рассматривать его. Корень успел обсохнуть, посветлел, стал серым и шершавым — в нем не было уже ничего угрожающего и страшного.

Валерик расхрабрился, сел на корень верхом и был очень доволен «конем» и собственной храбростью…

Наташа непрестанно бегала. То догоняла Корину, то Корина гналась за ней, — при этом обе весело смеялись, — то вдруг они подбегали к Дице и Олгуце и тянули их за руки, пытаясь поднять с земли.

— Валерик и Наташа, нравится вам у нас? — спросила Дица.

— Да-а, — ответила Наташа протяжно, — но в Ленинграде лучше.

— В Ленинграде? — удивилась Олгуца. — Разве в Ленинграде есть такое солнце, цветы, такие стрекозы?

— Нету. Зато в Ленинграде мама каждый день приходит в садик за нами. И еще есть выходной — тогда мы целый день с утра до вечера дома — с мамой и папой!

Дица и Олгуца только улыбнулись такому чистосердечному признанию.

Они сплели венки из полевых цветов для Наташи и Корины, и девочки, надев их, ходили и заглядывали во все лужицы, оставшиеся после дождя, и никак не могли собой налюбоваться…

Глава VII

Андрей, Ионел, Витя и Влад собрались во дворе школы и последний раз за эти каникулы кормили кроликов: с завтрашнего дня должны были прийти другие ребята.

— Доброе утро, хлопцы! — раздалось у них за спиной.

Ребята обернулись и увидели дедушку Ефима, школьного сторожа.

— Доброе утро, дедушка Ефим! — ответили мальчики.

Высокий сутулый дед подошел, размахивая черными узловатыми руками. Его маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели пристально и серьезно.

— Давно я вас не видал, — сказал дед и остановился среди ребят. — Здорово выросли! А что будет до осени? Э-ге! — и глухо засмеялся. Лицо его сразу покрылось сеткой морщин — у глаз, на впалых щеках… — А кролики ваши как поживают? Помалкивают и все истребляют?

— Истребляют, дедушка Ефим, истребляют!

— Посмотрите, сколько крольчат у нас появилось! Ужас!

— Идите сюда, дедушка Ефим!

— Очень хорошо! Очень хорошо! — Дед огляделся. — Значит, все у вас в порядке?

— В порядке! Конечно!

— И никто ничего не терял?

Ребята пожали плечами.

— Нет!

— Все на месте? — переспросил дед.

— Все, вроде бы, дедушка Ефим.

— Вроде, все, — ответил Андрей, растягивая слова.

— Ага, вроде! А вот такую вещь никто не терял? — дед вытащил из кармана руку и повертел перед их носами маленьким блестящим перочинным ножиком, точь-в-точь таким, как у Андрея.

Влад чуть не вскрикнул от удивления: «Он!» — но вовремя сдержался.

Ионел и Витя глянули на ножик без особого интереса, — нет, они не теряли…

Андрей посмотрел сперва на ножик деда, потом на свой и сказал:

— Вот этот потерялся было однажды, но потом нашелся. — Андрей помолчал, подумал, потом сказал: — А где вы его нашли?

Дед Ефим подошел к клеткам и показал:

— Вот здесь. Кто-то, видно, сунул его, а забрать забыл, — и дед показал место, куда несколько дней тому назад Влад спрятал ножик.

У Влада вспыхнули щеки, как будто кто-то надавал ему пощечин.

Дед сказал:

— Я его и взял. Подумал, что здесь он может заржаветь. Хотел на другой день вернуть хозяину. Но приболел, не ходил на работу несколько дней, а теперь, вижу, хозяин потерялся. — Дед задумался, потом спросил:

— Может, тогда здесь работали другие ребята?

— Нет, все эти дни работаем только мы.

— Нелегкая дернула меня взять этот ножик! Где теперь хозяин? Ищи ветра в поле!

Ребята не знали, что посоветовать деду.

Тем временем Влад пришел в себя и нерешительно вступил в разговор:

— Дедушка, пусть он останется у вас. Вы его нашли, пусть вашим и будет. У нас терялся… но потом… нашелся…

— Правда, дедушка, — сказал Андрей, — возьмите его, он ваш. Что столько разговоров! — Потом обратился к своим товарищам: — Помните, как потерялся ножик? Я не говорю, что кто-то украл его. Взял и спрятал. Но сразу не смог забрать. А когда пришел, эге! — ножик был у дедушки Ефима в кармане!.. Что тогда ему взбрело в голову? Пошел, купил другой ножик и спрятал его под кроличью подстилку.

Ионел и Витя пожали плечами.

— Сочиняешь, — сказал Витя.

— Почему сочиняю? — возразил Андрей. — Был один ножик, а теперь два.

Вмешался дед:

— Погоди немного. Ножик тебе вернули, а это главное. Может, кто-то хотел подшутить. Да принесла меня сатана, я все и попутал. Хлопцы! Кто ворует, тот не возвращает! Это вы должны уразуметь.

Влад невольно глянул на деда, и глаза его были полны благодарности.

— Ну, что будем делать с этим ножиком? Может, кинем жребий?

— Он ваш! Ваш! — сказал Андрей.

— Ладно, пусть будет так. Буду резать им арбузы, — засмеялся дед и ушел.

…Возвращаясь домой, ребята договорились снова пойти на речку. У Влада пропала всякая охота купаться в реке и резвиться: Андрей все знает. И рассказал сегодня, как было, словно видел своими глазами.

Влад взял книжку и вышел на балкон. Прилег на половике, пытаясь читать. Слова плясали перед глазами, беспорядочно наползали друг на друга и никак не хотели выстроиться в ряд, чтобы он мог постичь их смысл… Может, вздремнуть немного?

Во дворе было тихо, со стороны улицы доносился шум автобусов, грузовиков…

Неожиданно тишину разорвал резкий голос. Влад вскочил и наклонился через перила балкона посмотреть, что случилось.

У окон появились головы соседей.

Посреди двора стояла Екатерина Михайловна, трясла Корину за плечи и ругала ее. Корина вертелась в руках матери и кричала.

В конце концов Влад разобрал слова:

— Что ты натворила, дура? Это голова девочки? Где косички? Как ты смела?

Действительно, косички Корины пропали, голова у нее была какая-то странная, взлохмаченная и смешная, как маленькая копна черного сена.

— Посмотрите, люди добрые, — обратилась Екатерина Михайловна к окнам всего корпуса, — что сделала эта девчонка со своей дурацкой головой! — голос ее звучал резко, как пожарная сирена.

— Зачем ты отрезала косички? Кто тебе разрешил?

— Что хочу, то и делаю! — отвечала Корина и снова попыталась вырваться из маминых рук.

Во дворе появился отец Корины, Василий Петрович. Он шел домой обедать.

— Ну что вы обе раскричались? — резко спросил он, поравнявшись с женой и дочкой.

— Смотри, что она натворила: я пошла в магазин на несколько минут, а она взяла и отрезала косички! Посмотрите на ее голову! Ты ей разрешил? С ума можно сойти с таким ребенком! Я убью ее! — не унималась Екатерина Михайловна.

— Не ори, — сказал Василий Петрович очень спокойно. Потом обратился к Корине:

— Ты зачем отрезала косы?

— Я хотела сделать себе челку, как у Лю-си-и-и! — взвыла Корина во все горло.

Люся — дочь соседей с первого этажа, студентка. Влад вспомнил, что еще ранней весной Корина захотела иметь такую же прическу, как у Люси, и попыталась завить волосы большим раскаленным гвоздем. Потом она долго ходила с сожженными прядями и получила взбучку. Недавно Люся завела челку, и Корина решила не отставать…

Василий Петрович взял дочку за руку и сказал примирительно:

— Идем с папой в парикмахерскую, пусть мастер подправит твою челку, а то она слишком длинная и лезет в глаза…

Во дворе воцарилась тишина. Влад снова попытался читать, но напрасно старался сосредоточиться — он думал о ребятах, ушедших на речку, думал о дедушке Ефиме и никак не мог вникнуть в смысл слов на странице. Отодвинул книгу в сторону, и ветер не спеша принялся листать ее…

По двору с мусорным ведром в руке прошла Екатерина Михайловна. Со стороны ворот, из-за угла дома появились Василий Петрович и Корина. Василий Петрович был спокоен, даже чересчур спокоен, а Корина, завидев мать, взревела пуще прежнего.

— Что случилось опять? Чего кричишь? — спросила на этот раз Екатерина Михайловна.

Влад снова вскочил, словно его толкнула какая-то пружина. Он увидел совершенно необыкновенную Корину — голова у нее была белой, круглой и гладкой, как новенький волейбольный мяч: Корина была острижена наголо.

Екатерина Михайловна выронила ведро из руки и рявкнула на мужа:

— Ты же изуродовал дитя!

— Почему тебе не нравится? — спросил Василий Петрович с притворным недоумением. — И для головы легче, и Корина избавлена от лишних забот.

— Ты рехнулся, что ли? Осенью девочка пойдет в школу! Как же она явится в таком виде?

— Ничего, до осени вырастет… бобрик…

Корина вошла в дом вся в слезах, следом за нею вошли ее родители. Екатерина Михайловна, клокоча от ярости, а Василий Петрович, лукаво улыбаясь…

Влад задумчиво посмотрел им вслед: «И у Коринки тоже лавина!..»

Глава VIII

Спустя несколько дней, к вечеру, все ребята собрались под шелковицей. Они подтянули с другого конца двора еще одну скамейку, расселись.

Весь день бегали, купались в реке, и теперь им захотелось посидеть, поболтать.

За эти дни Влад успокоился немного, видя, что Андрей дружелюбно относится к нему и все время зовет играть.

Из-за дверного косяка показалась стриженая Коринина голова. Потом появилась и сама Корина.

— Я тоже хочу сидеть вместе с вами, — сказала она, приближаясь.

— Иди сюда, — освободила ей местечко Дица между собой и Олгуцей.

— Посмотрите, Корина — вылитая Люся, как две капли воды, похожа! — заметил Витя.

Корина съежилась. Ничего не ответила.

— Отстаньте от девочки! Заладили! — цыкнула Олгуца. — Хватит с нее.

— Давайте лучше расскажем каждый какую-нибудь сказку. Только не из книжек, а сами придумаем. Хотите? — предложила Дица.

— Давайте. Кто начнет?

— Я, — сказала Олгуца. — Прокашлялась и начала:

— В прошлом году мама купила две купальные шапочки: одну мне и одну себе. Моя была розовая, мамина — голубая. Мы их положили в коробку, а сами легли спать. Ночью я проснулась от какого-то шушуканья. Прислушалась и поняла, что шепчутся наши шапочки. Видно, они были волшебные. Я подняла крышку, они почуяли и сразу смолкли… Когда мы с мамой поехали к морю, они нам очень пригодились, и мне кажется, что это они научили нас плавать. Особенно меня. Они были неразлучными подружками. Как только останутся одни, сразу начинают шептаться.

— Точь в точь, как Дица и Олгуца, — заметил Ионел.

— Молчи, не мешай, — шикнула на него Дица.

— …Один раз, когда мы их обеих оставили на песке, чтобы они позагорали немного, я услышала их шепот. Они говорили, что им нравится море, и что они очень любят купаться. Я им сказала, что и на следующее лето мы поедем к морю. А в день отъезда я собрала ракушки и положила их в коробку, чтобы зимой шапочкам не было скучно…

— Красивая сказка, — похвалила Дица. — Кто еще расскажет?

— Я, — сказала Виктория. — Я вам расскажу сказку, которая приключилась со мной в нашем пионерском лагере.

— Рассказывай!

— Однажды в праздничный вечер все собрались в большом зале, потому что на улице шел дождь, и он всех нас прогнал с площадки и из нашего зеленого театра. Мне не захотелось идти в зал, я осталась в соседней комнате и попыталась читать какую-то книжку. Посреди комнаты стоял стол, а на столе кто-то оставил тарелку с яблоками: одно очень большое, но подгнившее сбоку, остальные мелкие, но хорошие. Что мне вздумалось? Мне было скучно, а через эту комнату изредка проходили мальчики и девочки. Я взяла большое яблоко и положила его в центре тарелки гнилым боком вниз — так, чтобы не было видно пятна, а вокруг него уложила мелкие яблоки. Получилось аппетитно.

Когда кто-нибудь приходил; я приглашала:

— Угощайтесь!

Каждый, кто проходил мимо, мальчик или девочка, — обязательно хватал большое яблоко, подносил ко рту, замечал, что оно гнилое, почему-то вдруг смущался, бросал яблоко в тарелку и убегал из комнаты…

Я снова укладывала их красиво:

— Угощайтесь!

Даже наша пионервожатая взяла гнилое яблоко! И тоже швырнула его в тарелку! Только один мальчик взял маленькое яблоко, откусил, сказал «спасибо» и ушел в зал.

Так и остались те яблоки несъеденными.

— Наверно, те яблоки тоже были волшебными! — заключила Виктория, смеясь.

«Ох и ошарашил бы я вас сказкой… — подумал Влад, — но уж лучше помолчу».

Из-за кромки холма выплыла луна, румяная и загорелая, будто и она была на море или вернулась из пионерского лагеря.

— А я вам расскажу сказку про луну, — предложил Андрей.

И начал:

— Давным-давно на Луне жили люди. Надо вам сказать, что люди, жившие на Луне, были в шесть раз меньше землян, потому что Луна тоже в шесть раз меньше Земли. И вот Луна, путешествуя по небу, начала терять свою атмосферу. Людизаметили это вовремя и, располагая очень развитой техникой, поймали всю атмосферу, спрессовали ее в гигантские резервуары, спрятанные под горами, а сами построили себе дворцы тоже под горами, и, представьте себе, что они живут там и сейчас. У них есть в глубинах Луны города и села, заводы и фабрики, театры и леса. Только со временем они забыли, где выход из недр Луны, и совсем забыли, что было время, когда они жили на ее поверхности. У них есть все, даже электрический свет, — у них только нет неба, нет звезд и нет солнца, и они даже не знают, что все это существует на свете. Вот моя сказка, — закончил Андрей.

Тут Алексей Афанасьевич позвал Дицу. Она побежала к дому, бросив на ходу:

— Завтра я вам расскажу сказку!

После ее ухода одна за другой заторопились Олгуца. Виктория и Корина.

Остались одни ребята.

— А знаешь, как заканчивается твоя сказка? — спросил Ионел.

— Как?

— Вход в подлунное царство находится между обрывистыми скалами, и, если идти осторожно и всматриваться внимательно, можно наткнуться на него. Это черная глубокая пещера с длинными извилистыми коридорами, — они ведут прямо в сердце Луны… Пришли люди…

— Пришли мы…

— Кто мы? — спросил Витя.

— Мы — значит ты, он, я, — подхватил Влад.

— Погодите, не так, — вмешался Андрей. — Действительно, мы туда пойдем. Но давайте уточним, кто именно.

— Зачем? — спросил Витя.

— Потому что полететь имеют право только самые… самые достойные: Самые лучшие.

— Самые лучшие ученики? — вновь спросил Витя. — У меня одни пятерки.

— Тоже мне шишка! Одни пятерки! Отметки, даже пятерки и четверки, — не в счет! — отрезал Андрей.

— Ин-те-рес-но! А двойки — в счет? — съязвил Витя.

— Двойки, пятерки! Что это ты заладил! — возмутился Андрей. — Двойку всегда можно исправить на пятерку, если постараться! Но если ты никудышный товарищ, паршивец какой-нибудь — куда трудней исправиться. И никто тебя тогда не возьмет в опасное путешествие.

— Ну, ладно, говори коротко: Ионел подходит? — спросил Витя.

— Да, подходит, — ответил Андрей решительно.

— А, ты забыл, что он разбил окно у соседей на втором этаже? Это не в счет? — напомнил Витя, уверенный, что поймал Андрея на слове.

— Окно! Кто из нас не разбил в своей жизни окна! Ионел пытался попасть в цель, а попал в окно! Зато Ионел — настоящий товарищ!

— Это верно, — согласился Витя, — а Влад?

— Подходит, — ответил Андрей. — Хотя годами он мал, но товарищ он хороший и… подрастет.

«Ой, я товарищ хороший? Или он смеется надо мной?» — заволновался Влад.

— Ну, а… ты? — спросил Витя в упор.

— Я… как решат, товарищи…

— Да! Да! — в один голос крикнули Ионел и Влад.

Андрей просиял: ребята шагу без него не сделают!

— Раз так, то и я с вами, — заключил Витя не колеблясь.

— Нет! Ты не с нами! — кинул ему Андрей в лицо.

— Почему? — спросил Витя удивленно. — Чем я хуже?

— Ты слишком хитрый. Думаешь, я забыл, как изба тебя Нику получил двойку?

— Но я же потом пошел к учительнице, и все выяснилось!

— Потом!.. В опасном путешествии нет никаких «потом»! Надо быть настоящим товарищем, и все тут! Без уловок. Иначе дело не пойдет. Из тебя не выйдет хороший товарищ. Возьми свой ножик! Он мне не нужен. Мой — у деда Ефима! — и Андрей вынул ножик из кармана и бросил его Вите на колени.

Витя выпучил глаза, не понимая, что это значит. Посмотрел на ножик, на Андрея:

— Это что?

— Сам очень хорошо знаешь, что это! Тоже одна из твоих шуток.

— Т-ты… что… хочешь сказать… что… я… взял… твой ножик? — спросил, наконец, Витя, заикаясь.

Андрей только фыркнул с досадой.

— А что? Взял. Потом раздумал. Ну, вернул. Положил тайком в клетку, под подстилку. На, мол, бери, я тебе возвращаю, и можешь думать, что хочешь. Как тогда в классе. Знаю я тебя хорошо.

— С той двойкой я был виноват. Теперь — нет! — запротестовал Витя.

— Вот и Ионел говорит, что это дело твоих рук.

— Я…

— Лучше уж помолчи. Тебе нравится вытворить что-нибудь эдакое, и пусть потом другие выкручиваются.

— Ты злой на меня почему-то, и все это выдумал…

— Ну, конечно! Вот спроси у Влада.

Влад втянул голову в плечи и подумал: «Вот она, лавина!» — из-за него, из-за Влада, ошибается Андрей, Витю обвиняют несправедливо, рушится дружба, лавина настигает их и тянет в пропасть!

— Я взял ножик — не Витя! — выпалил Влад и сам удивился собственному голосу.

— Хочешь выручить Витю? Нарочно говоришь?

— Нет… Я… я взял. Не шутя. Но… не украл. Я его взял… Потом дед Ефим нашел. Я хотел его вернуть, но… его там уже не было. Купил… другой… Девяносто пять копеек. Вот. Витя не виноват! — В эту секунду Владу казалось, что самое важное — доказать ребятам, что Витя не виноват, а там будь что будет!

— Хм. Значит, Витя не виноват? — спросил Андрей.

Влад повторил несколько раз:

— Нет. Не виноват…

— Ну вот, видишь? — обрадовался Витя, — значит, и я полечу с вами, — заключил он уверенно.

— И ты, — отозвался Андрей. — Но если мы поймаем тебя еще с какой-нибудь хитростью…

— Я останусь, или?.. — начал Влад неуверенно и замолчал.

— А как же! — сказал Ионел.

— Нет, ты же не украл. — сказал Андрей. — Кто ворует, тот не возвращает. И… и, знаешь, Влад, ты парень что надо, вот!

Ребята засмеялись, радуясь, что исчезло напряжение, возникшее между ними несколько минут назад.

…Луна, огромная, круглая, поднялась над соседним домом, запуталась в ветках высокого тополя и остановилась. Видно, надумала свить себе гнездо на том тополе, чтобы отдохнуть немного после долгого путешествия по небу…

Мальчики замерли и задумались… Потом посмотрели один на другого и улыбнулись, без слов понимая друг друга; в эту минуту они блуждали там, высоко, на Луне, разыскивая меж острых и суровых скал ту таинственную темную пещеру, которая повела бы их в сказку Андрея…



Оглавление

  • Рассказы
  •   Снегурочка
  •   Наталица
  •     В деревню…
  •     Сироты
  •     Роса
  •     На рыбалке
  •     На прогулке
  •     Цветок на подоконнике
  •     Праздник дружбы
  •   Необыкновенное приключение
  • Повести
  •   Чудесные каникулы
  •     Глава I
  •     Глава II
  •     Глава III
  •     Глава IV
  •     Глава V
  •     Глава VI
  •     Глава VII
  •   Лавина
  •     Глава I
  •     Глава II
  •     Глава III
  •     Глава IV
  •     Глава V
  •     Глава VI
  •     Глава VII
  •     Глава VIII