КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Смерть демона (сборник) [Патриция Хайсмит] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Смерть демона

Рекс Стаут. Смерть демона

1

От красного кожаного кресла до стола Ниро Вульфа был один шаг, и поэтому, когда она открыла сумочку и вынула из нее револьвер, ей пришлось встать и сделать этот шаг, чтобы положить оружие на стол. Затем она вернулась, села в кресло и сказала:

– Это тот самый револьвер, из которого я не убью мужа.

Я стоял, облокотившись на свой стол, расположенный под прямым углом к столу Вульфа. Услышав ее слова, я удивленно вскинул брови и посмотрел на нее. Этот актерский номер застал меня врасплох. Когда накануне она позвонила, чтобы договориться о встрече, то была слегка взволнована – это нормально для людей, решивших обратиться к частному детективу, – но все детали изложила ровным голосом. Звали ее Люси Хейзен, миссис Барри Хейзен.

Живет на тридцать седьмой улице, между Парк-авеню и Лексингтон-авеню. Она просила полчаса времени у Вульфа. Ей хотелось сообщить ему кое-что весьма важное. Она не собиралась просить советов, только сделать заявление, и за полчаса его внимания была готова заплатить сто долларов. Могла заплатить и больше, но заметила, что, по ее мнению, сто долларов – сумма приличная.

В ноябре или декабре, когда годовой доход Вульфа достигает таких размеров, что из ста заработанных долларов восемьдесят съедают налоги, он принимает клиентов в исключительных случаях. Но сейчас был январь, больших гонораров не предвиделось, и даже скромная сотня была очень кстати для поддержания в порядке четырехэтажного дома на Тридцать пятой Западной улице и выплаты жалованья обслуге, тем более, что ради этой сотни надо было только немного послушать клиента. Поэтому ей было назначено явиться на следующий день, во вторник, в половине двенадцатого.

Ровно в одиннадцать тридцать зазвенел звонок. Я открыл дверь. Она улыбнулась мне и сказала:

– Спасибо, что устроили мне встречу.

Искреннее рукопожатие подделать куда проще, чем улыбку. Нечасто вам улыбается естественно и непринужденно молодая женщина, которую вы видите в первый раз. Улыбается без подвохов, кокетства и холодка. Самое меньшее, чем вы можете ответить, – это улыбнуться ей так же открыто, если, конечно, вы на это способны. Я принял ее норковую шубку и повел в кабинет к Вульфу, размышляя между тем о странностях жизни: кто бы мог предположить, что супруга Барри Хейзена, известного специалиста по рекламе и связям фирм с общественностью, столь мила и естественна. Я был очарован.

Тем сильнее оказалась разочарование. Она устроила нам самый настоящий спектакль. Иначе и не назовешь поведение женщины, начинающей беседу с человеком, которого она раньше никогда не видела, с того, что открывает сумочку, извлекает револьвер и сообщает, что вовсе не намерена застрелить из него своего мужа. Выходит, я ошибся насчет искренности ее улыбки, а поскольку я ошибаться не люблю, то уже был не рад, что познакомился с ней. Я удивленно вскинул брови и поджал губы.

Вульф, восседавший за столом в своем огромном кресле, посмотрел на револьвер, потом на женщину и проворчал:

– Мелодрамы никогда не производили на меня впечатления.

– Я и не собираюсь производить впечатление, – возразила женщина. – Я лишь сообщаю факты. Для того-то я и пришла. Я подумала, что принесу револьвер и покажу его вам… Так будет надежнее.

– Отлично. Вы принесли его и показали, – насупившись, проговорил Вульф. – Если я правильно понял, вам не нужно ни советов, ни практической помощи. Вы пришли лишь для того, чтобы сообщить мне нечто важное и конфиденциальное. Хочу напомнить, что я не адвокат и не священник. Поэтому то, что я от вас услышу, не может стать моей профессиональной тайной. Так что, если вы сознаетесь в преступлении, я не вправе скрыть его от властей. Разумеется, если речь идет о серьезном преступлении, а не о таком правонарушении, как ношение огнестрельного оружия без соответствующего разрешения.

Она пренебрежительно махнула рукой:

– Я совсем забыла, что для ношения оружия необходимо разрешение. В остальном все в порядке. Преступления не было и не будет. Я и пришла, чтобы заявить: я не собираюсь стрелять в мужа.

Вульф пристально посмотрел на нее. Он свято верил в то, что все женщины либо безумны, либо коварны, либо безумны и коварны одновременно, и сегодняшний визит еще больше укрепил его веру.

– Только и всего? – спросил он. – Для этого-то вы и просили полчаса?

Миссис Хейзен кивнула. Она на мгновение прикусила губу, показав ослепительно белые зубки.

– Я решила, что так будет лучше. Мне хотелось рассказать вам почему… Если вы готовы отнестись к этому как к конфиденциальной информации.

– Готов – с той оговоркой, о которой уже вам сказал.

– Разумеется. Вы знаете, кто мой муж? Барри Хейзен. Специалист по вопросам рекламы и связям с общественностью.

– Мистер Гудвин поставил меня в известность.

– Мы поженились два года назад. Я была секретаршей его клиента, Джулза Кури. Он изобретатель. Мой отец Титул Постел был тоже изобретателем и работал вместе с мистером Кури. Он умер пять лет назад. Я познакомилась с Барри в офисе мистера Кури. Мне показалось, что я влюбилась. Потом я не раз пыталась понять, почему же все-таки вышла за него замуж? В чем настоящая причина брака? Может, в том, что мне хотелось…

Миссис Хейзен вдруг замолчала и опять прикусила губу. Она энергично потрясла головой, словно отгоняла муху.

– Вот тут и возникли вы… Вернее, я возникла у вас. Вам не обязательно знать все детали. Я бормочу вздор, надеюсь, что меня пожалеют. Вам даже не обязательно знать, почему я хочу убить его. Не могу сказать, что это ненависть. – Она опять покачала головой. – Пожалуй, я просто презираю. Да, презираю. А он не дает мне развода. Я пыталась уйти от него. Но он устроил такой… Ну вот я опять… Я не должна вам рассказывать об этом.

– Как вам будет угодно. Полчаса в вашем распоряжении, мадам, – напомнил Вульф.

– Я поступаю не как мне угодно, мистер Вульф, а как вынуждена поступать.

– Пусть так.

– Вот что я должна вам сказать. У него в спальне в комоде револьвер. Сейчас он находится на вашем столе. У нас отдельные спальни… Знаете, как бывает. В вашем мозгу что-то копошится, но вы понимаете, что это такое, только когда в один прекрасный день оно вдруг выскакивает наружу…

– Разумеется. Подсознание не склеп. Это сосуд…

– Содержимое которого нам не известно. Месяц назад, на следующий день после Рождества, я зашла к нему в спальню, вынула из ящика револьвер и посмотрела, заряжен ли он. Оказалось, заряжен. Внезапно мне подумалось: до чего же легко застрелить его в постели спящим. Я тотчас же сказала себе: «Идиотка! Ты самая настоящая идиотка!» – и положила револьвер на место. Больше я к комоду не подходила. Но мысль о револьвере стала посещать меня, обычно, когда я ложилась спать. Дальше – больше. Я уже думала не только о том, что хорошо бы войти в спальню, когда он спит, взять револьвер и застрелить его. Я стала думать, как застрелить его и не понести за это наказание. Я понимала, как все это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Ничего. А недавно – в эту субботу – слезла с постели и, дрожа всем телом, прошла в ванную, где встала под холодный душ. Я придумала! Я придумала, как это сделать. Но не буду рассказывать, в чем состоял план.

– Как вам будет угодно. Дело ваше.

– Ладно, не обращайте внимания… В общем, я опять легла, но не могла заснуть. Я боялась не того, что могу сделать во сне, а того, что может сделать мое сознание. Оказалось, я не в силах справиться с ним. Поэтому вчера я решила надо снова взять свое сознание под контроль. Надо кому-то рассказать о моем плане, и тогда он уже не сработает. Кому рассказать? Только не друзьям. Поделится с подругой – значит пойти на уловку. Заявить на себя в полицию? Исключено. Духовника у меня нет, в церковь я не хожу. Тогда я вспомнила о вас, позвонила и направилась на прием. Вот почему я здесь. У меня одна просьба: если кто-то застрелит моего мужа, обещайте, что расскажете полиции о моем приходе и о том, что от меня услышали.

Вульф хмыкнул.

Миссис Хейзен выпрямилась, разъединила сплетенные пальцы, глубоко вздохнула через нос и столь же глубоко выдохнула через рот.

– Такие вот дела, – закончила она.

Вульф пристально смотрел на нее.

– Мое дело – выслушать, – сказал он, – но позволю себе одно замечание. Ваша стратегия хороша для самоустрашения, но представьте себе, что вашего мужа застрелит кто-то другой, а я расскажу полиции о нашем разговоре. Вы попадете в трудное положение.

– Почему? Я же не виновата!

– Пф! Вам не поздоровится, если не будет найден истинный виновник.

– Если я не виновата, мне все равно, – она вытянула руку вперед ладонью вверх. – Мистер Вульф! После того как я решила попасть к вам на прием, я впервые спокойно спала ночь. Обещайте мне, что выполните мою просьбу. Никто не собирается его убивать. Обещайте мне – и тогда я тоже не смогу осуществить свой план.

– Я бы не советовал вам требовать от меня такого обещания.

– Но я должна его получить.

– Хорошо! – его плечи поднялись на четверть дюйма и тот же опустились. – Да.

Она открыла коричневую кожаную сумку и вынула из нее чековую книжку и ручку.

– Я бы предпочла заплатить чеком, а не наличными, – сказала она. – Это будет свидетельством. Вас чек устроит? Я сказала мистеру Гудвину про сто долларов. Этого достаточно?

Вульф сказал, что вполне, и она, примостив книжку на сумке, выписала чек. Чтобы, избавить ее от необходимости вставать и передавать чек Вульфу, я подошел к ней и принял чек. Но она закрыла сумочку и все равно встала. Она повернулась, чтобы взять свою шубку со спинки кресла, когда снова заговорил Вульф:

– От вашего получаса, миссис Хейзен, осталось еще десять минут. Вы можете использовать их по вашему усмотрению.

– Нет, нет, спасибо. Я просто поняла, что была не совсем искренна, когда заявила мистеру Гудвину, что хочу вам кое-что рассказать, и все. Я еще хотела добиться от вас обещания. И я его получила. Огромное вам спасибо. Больше не смею вас… А, вы говорите, у меня еще десять минут? – Она взглянула на свои наручные часики и обернулась ко мне. – Я бы хотела хоть краем глаза посмотреть на ваши орхидеи. Не могли бы вы, мистер Гудвин…

– Буду рад, – сказал я, причем абсолютно искренне.

Но Вульф уже поднимался с кресла.

– Десять минут задолжал вам я, а не мистер Гудвин, – объяснил он, выпрямляясь. – Пойдемте. Шубку можете оставить здесь.

Он первым двинулся к двери. Она глянула на меня с легкой улыбкой и последовала за Вульфом. Из холла донесся звук открываемой и закрываемой двери лифта.

Мне вовсе не хотелось бежать за ними. Десять тысяч орхидей в трех оранжереях на крыше старого особняка принадлежали не мне, а Вульфу. Он любил ими похвастаться при случае, что естественно, но вмешался вовсе не поэтому. Он собирался продиктовать мне ряд писем и боялся, что если я отправлюсь вместе с нашей очаровательной посетительницей в оранжерею, то могу сильно задержаться. Много лет назад он пришел к заключению – без достаточных на то оснований – что стоит мне оказаться в обществе молодой привлекательной женщины, как я напрочь забываю о времени. Если Вульф что-то вбил себе в голову, его не переубедишь.

Зазвонил телефон. Я подошел к аппарату на моем столе, взял трубку и сказал: «Кабинет Ниро Вульфа. Арчи Гудвин слушает». Звонил человек из Нью-Джерси, колбасник, наш поставщик. Он хотел узнать, не прислать ли новую партию своей продукции. Я связал его с Фрицем на кухне.

Решив, что для сыщика лучший способ скоротать время – это поработать ищейкой, я занялся изучением норковой шубки. Увидев ярлык фирмы «Бергман», я счел дальнейшее исследование излишними и снова повесил ее на спинку кресла. Затем взял в руки револьвер, из которого посетительница так не хотела лишать жизни своего мужа. «Дрексель», калибра 0,32. В прекрасном состоянии, вычищен, барабан полон патронов. Плохая игрушка для молодой женщины, не имеющей разрешения на ношение оружия. Затем я проверил чек. «Ист-Сайд бэнк энд траст компани». Подписано Люси Хейзен. Я положил его в сейф. Взглянул на свои часы, включил радио послушать дневной выпуск последних известий. В Алжире кипели страсти. Строительный подрядчик из Стейтен-Айленда отрицал, что получал выгодные заказы благодаря покровительству местного политического туза. Фидель Кастро сообщил кубинцам, что американское правительство – кучка недостойных людей (мой перевод). А потом:

«Труп человека по имени Барри Хейзен обнаружен сегодня утром между зданиями на Нортон-стрит в нижней части Западного Манхэттена. Он был убит выстрелом в спину. Смерть наступила ночью или рано утром. Других подробностей пока нет. Мистер Хейзен был консультантом по вопросам рекламы и связям фирм с общественностью. Лидеры демократов в конгрессе решили сосредоточить огонь…»

Я выключил приемник.

2

Я снова взял револьвер, понюхал дуло и барабан. Наивно?

Но что еще может сделать в таком случае сыщик? Вы автоматически проделываете эту операцию, если хотите проверить, не стреляли ли из револьвера недавно. Правда, она имеет смысл, только если стреляли не позже, чем полчаса назад, и у стрелявшего не было возможности как следует вычистить оружие. Я постоял с револьвером в руке, а потом положил его себе в стол. Ее сумка лежала на красном кресле. Я открыл ее и извлек содержимое. Там было все, что может иметь при себе женщина, обладательница шубки «Бергмана». И больше ничего. Я вынул револьвер из ящика, извлек патроны и стал рассматривать их под лупой: вдруг один-другой окажется ярче, новей остальных. Нет, все одинаковы. Я снова положил револьвер в стол и услышал шум спускающегося лифта, а потом звук открываемой двери. Они вошли в кабинет. Миссис Хейзен первой. Она приблизилась к кожаному креслу, взяла сумку и, поглядев на стол Вульфа, вопросительно уставилась на меня:

– Где револьвер?

– События приобрели новый оборот, миссис Хейзен. – Я смотрел на нее с расстояния вытянутой руки. – Я включил радио послушать последние известия и услышал – повторяю дословно: «Труп человека по имени Барри Хейзен обнаружен сегодня утром между зданиями на Нортон-стрит в нижней части Западного Манхэттена. Он был убит выстрелом в спину. Смерть наступила несколько часов назад. Других подробностей пока нет. Мистер Хейзен был консультантом по вопросам рекламы и связям фирм с общественностью». Вот что я услышал.

Она уставилась на меня с ошалелым видом:

– Вы в-в-все придумали…

– Нет. Так объявили по радио. Ваш муж убит.

Сумка выскользнула у нее из рук и упала на пол, а лицо застыло и побелело. Я впервые видел, чтобы кровь так стремительно отливала от лица. Она, спотыкаясь, шагнула вперед, я подхватил ее под руку и усадил в кресло. Вульф, остановившийся посреди комнаты, рявкнул мне:

– Быстро, чего-нибудь выпить! Бренди!

Я пошел было за бренди, но она сказала:

– Я не буду пить. Это действительно объявили по радио?

– Да.

– Его убили? Убили?

– Да.

Она прижала кулачки к вискам и стала колотить ими себя по голове.

Вульф, пробурчав: «Я буду на кухне», двинулся к двери. Для него женщина, внезапно чем-то потрясенная, – это женщина в истерике, а он истерик не переносит.

Я сказал:

– Погодите, она сейчас придет в себя.

Он еще раз глянул на нее, что-то пробормотал себе под нос, подошел к своему креслу и опустился в него.

– Мне надо позвонить, – сказала она. – Я должна удостовериться. Кому мне звонить? – Кулачки безвольно лежали на коленях.

– Никому, – отрезал Вульф. – По крайней мере, сейчас.

Она резко повернула голову в его сторону:

– Почему?

– Потому что я должен решить, стоит ли мне звонить. В полицию. Рассказать им то, что я от вас услышал. Как я вам обещал. Арчи! Где револьвер?

– В столе.

– Из него давно стреляли?

– Трудно сказать. Если и стреляли, то сразу же после этого вычистили. Барабан заполнен патронами. Абсолютно одинаковыми.

– Думаешь, это она стреляла?

Вульф в своем репертуаре. Его интересовало мое мнение как эксперта по женскому вопросу. В его отношении ко мне как знатоку женщин есть противоречия, хотя самого Вульфа они не волнуют.

– На первый взгляд, нет, – ответил я. – Чтобы сказать определеннее, мне нужны факты.

– Мне тоже. Это вы застрелили своего мужа, миссис Хейзен?

Она покачала головой.

– Скажите это вслух. Итак, вы стреляли в вашего мужа?

– Нет! – Ей стоило немалых усилий выговорить это слово.

– Поскольку я давал обещание вам, то лишь вы сможете освободить меня от него. Итак, мне звонить в полицию?

– Не сейчас. – Кровь снова стала приливать к ее щекам. – Сейчас ни к чему. Да и потом тоже. Он погиб, но я тут ни при чем. – Миссис Хейзен поднялась на ноги. Она уже не шаталась, хотя от прежней уверенности не осталось и следа. – Все позади.

– Сядьте! – скомандовал Вульф. – Все не так просто. Когда вас спросят в полиции, где вы были сегодня с одиннадцати утра, что вы им ответите? Перестаньте облокачиваться на мой стол, черт побери, и сядьте! Вот так. Ну, так что вы им скажете?

– Но почему… – Она примостилась на самом краешке кресла. – Неужели они будут меня об этом спрашивать?

– Непременно. Если только не поймали уже убийцу, да еще с поличным, но на это надеяться не приходится. Вам придется расписать по минутам, что вы делали с тех пор, как в последний раз видели мужа. Вы приехали ко мне на такси?

– Да.

– Так им и скажите. Другого выхода нет. Ну, а если они поинтересуются, зачем вы приезжали, что вы ответите?

Она покачала головой, посмотрев сначала на меня, потом на Вульфа:

– Вы не научите меня, что ответить?

– Этого я и ожидал, – удовлетворенно кивнул Вульф и обернулся ко мне. – Арчи, на чем основаны твои выводы?

Я снова уселся в кресло.

– Тут есть и личное, и профессиональное. Личное: первое впечатление, когда я открывал дверь. Ее улыбка. Профессиональное: два момента. Во-первых, если она сначала договорилась с вами о встрече, потом застрелила мужа и как ни в чем не бывало явилась к нам, то она либо не в своем уме, либо невероятно хитра. Я не верю ни в то, ни в другое. Второй момент более важен. Это выражение лица, когда она узнала о гибели мужа. Можно симулировать обморок, истерику, шатающуюся походку, но ни одна женщина не может по заказу побледнеть. Я утверждал, что мне нужны факты, чтобы сказать определеннее, виновата она или нет. На самом деле мне нужны факты, и самые надежные, чтобы снова заняться гаданием.

На это Вульф только хмыкнул и мрачно спросил ее:

– Если встать на точку зрения мистера Гудвина, что тогда? Когда в полиции узнают, что вдова убитого ночью заявилась утром ко мне, меня возьмут в оборот. Я вам ничем не обязан. Вы не являетесь моим клиентом, вы только заплатили за полчаса моего времени, которые уже превратились в час с лишним. Вы освободили меня от данного вам обещания, так что вопрос снят. Хотите, чтобы я научил вас, как отвечать полицейским, если они спросят, зачем вы ко мне пришли? Но ведь они и мне могут задать такой вопрос. А что если вы не последуете моему совету, и наши версии будут расходиться? Зачем мне рисковать? У меня нет выбора, кроме… Что вы делаете?

Миссис Хейзен опять открыла сумочку и опять достала ручку и чековую книжку.

– Хочу выписать чек, – пояснила она. – И тогда я стану вашим клиентом. Сколько я вам…

Вульф кивнул головой:

– Не пойдет. Этого я тоже ожидал. Я не вымогатель. Я беру деньги за работу, а не за терпение. К тому же вам могут и не понадобиться мои услуги. Но, если вы в них нуждаетесь, дело другое. Вы готовы ответить на ряд вопросов?

– Ну да. Но я отняла у вас больше, чем полчаса, и должна…

– Нет, если вы не убивали вашего мужа, мы оба жертвы обстоятельств. Но сначала не вопрос, а сообщение: револьвер вы не получите. Он останется здесь. Теперь вопрос: где и когда вы…

– Но я положу револьвер на место…

– Нет. Я готов принять гипотезу мистера Гудвина, но не могу позволить вам забрать револьвер. Где и когда вы в последний раз видели вашего мужа?

– Вчера вечером. Дома. К нам на обед пришли люди.

– Поподробнее. Сколько человек? Их имена?

– Клиенты Барри. Все очень солидные, кроме одного. Миссис Виктор Оливер. Энн Тальбот – миссис Генри Льюис Тальбот. Потом Джулз Кури. Амброз Пердис, Тед… Теодор Уид. Это не клиент, а сотрудник Барри. Всего семеро, считая меня и Барри.

– Когда ваши гости разошлись?

– Точно не могу сказать. Барри дал мне понять, что у них дела, и мое присутствие не обязательно. После кофе я их оставила. Тогда я видела его в последний раз – вместе с ними. Я отправилась к себе.

– Вы слышали, как он ложился спать?

– Нет. Между нашими комнатами еще одна спальня. А я сильно устала. Я впервые за последний месяц смогла уснуть.

– А сегодня утром вы не виделись?

– Нет. Я его не застала. Он рано встает. Наша горничная…

– Что вы?

– Нет, ничего, мистер Вульф. Ничего существенного. Просто я недовольна собой. Я сказала, что он рано встает. Но мне следовало бы сказать: рано вставал. И мне хочется петь от радости. Нехорошо, конечно, радоваться, если кто-то умер, но я никогда не любила его. Я и замуж-то вышла лишь потому…

– Подождите, – перебил ее Вульф. – Об этом после. Вы заговорили о служанке.

Она сжала губы и судорожно сглотнула:

– Извините. Служанка, которая живет у нас и готовит завтрак, сказала, что утром он не спускался вниз, а когда она поднялась наверх, то увидела, что дверь в его комнату открыта, а кровать застелена. Похоже, он не ночевал дома. Такое с ним бывает пару раз в месяц.

– Он не сообщает в таких случаях, где он был?

– Нет.

– У вас есть какие-то соображения насчет того, где он провел вчерашнюю ночь и с кем?

– Нет, понятия не имею.

– Я по-прежнему исхожу из вашей невиновности, но в вашей позиции много слабых мест. Вы все время были дома? Кстати, у вас свой дом, не квартира?

– Да.

– Если бы вы ночью решили уйти из дома, услышала бы это ваша служанка? Вы могли бы незаметно выйти, а потом вернуться?

– Вполне. Ее комната в подвальном этаже.

Вульф снова кивнул:

– Ваша позиция весьма уязвима. Когда вы ушли из дома сегодня утром?

– В пять минут двенадцатого. Я хотела быть у вас ровно в половине двенадцатого.

– Когда вы взяли револьвер из спальни мужа?

– Перед самым уходом. Я решила забрать его, чтобы доказать вам, в самый последний момент.

– Сколько человек знало, что вы презираете мужа?

Она пристально, не мигая, посмотрела на Вульфа и промолчала.

– Презирать – ваше слово, миссис Хейзен. По-моему, оно не совсем тут уместно. Людей не убивают или, по крайней мере, не желают смерти только потому, что они вызывают у кого-то презрение. Но не будем углубляться дальше. На это может уйти целый день. Кто знал, что вы презираете мужа?

– Кажется, никто. – Я еле-еле услышал ответ, а слух у меня отменный. – Я никогда никому не говорила об этом. Даже моей лучшей подруге. Правда, она могла догадываться. Да, она явно догадывалась.

– А! – Вульф махнул рукой. – Конечно, об этом знает ваша служанка, которую сейчас, наверно, допрашивают в полиции. Ваш муж был богат?

– Точно не знаю. Но зарабатывал много. Наверное, Барри был богат. Он легко тратил деньги. Дом принадлежал ему.

– У вас есть дети?

– Нет.

– Значит, все наследство достается вам?

Она сверкнула глазами.

– Мистер Вульф, это смешно! Мне ничего от него не надо!

– Я просто пытаюсь понять ситуацию. Итак, вы его единственная наследница?

– Да, он так говорил.

– Он знал, что вы его презираете?

– Барри не мог даже вообразить, что кто-то его презирает. По-моему, он был психопат. Я смотрела в энциклопедии, что такое психопатия.

– Очень за вас рад. – Вульф взглянул на свои часы. – А теперь вам лучше поехать домой. Раз вы все равно расскажете полиции о визите ко мне, заодно сообщите им, что услышали о смерти мужа по радио. Это избавит вас от необходимости прикидываться изумленной или шокированной печальной новостью. – Вульф не спускал с нее глаз. – Я предупреждал, что вы можете попасть в тяжелое положение. Так оно и вышло. Если меня спросят, чего вы от меня хотели, я отвечу, что вы просили конфиденциального совета, и умолчу, о чем именно была речь. Им это не понравится, но даже если вас арестуют по подозрению в убийстве, их нажим можно будет выдержать. Так что говорите им только то, что сочтете необходимым.

Она открыла сумочку.

– Я хочу выписать чек. Вы должны его взять. Просто обязаны!

– Нет. Может оказаться, что вам ничего не грозит. А вдруг они найдут убийцу сегодня или завтра? Если это случится, я вам вышлю счет за лишний час моего времени. Ну а если убийца не отыщется и гипотеза мистера Гудвина останется неопровергнутой, мы посмотрим.

Вульф оттолкнул кресло и встал.

Она тоже встала, на этот раз совершенно спокойно. Я подошел и подал ей пальто.

3

Проводив ее, я вернулся в кабинет. Вульф чуть подался вперед и, склонив голову набок, принюхивался. Сперва мне показалось, что он намекает на духи миссис Хейзен, осквернившие благородную атмосферу дома, но потом я понял, что шеф силится уловить запахи с кухни, где Фриц запекал гребешки в раковинах. А может быть… Поскольку я чувствовал запах и не принюхиваясь – он хотел понять, положил ли Фриц в соус только лук-шалот или добавил репчатый. Когда я уселся, он, похоже, решил эту задачу и обратился ко мне.

– Я не собираюсь выгораживать убийцу, – заявил он. – Как насчет выражения лица миссис Хейзен? А то сбоку было не видно.

– Один шанс из пятидесяти, что убила она, – сказал я. – Вы слышали, как она еле выговорила, что я «в-в-все придумал». Затем, когда я уточнил, что нет, его застрелили, и до нее дошло, что он действительно убит, она побелела как мел. Причем мгновенно. Можно научиться шевелить ушами, но такое вряд ли кому-то под силу. Это нельзя сыграть.

– Очень хорошо. Звони Коэну и узнай детали.

– Что именно?

– Пусть выложит все, что у него есть. А главное – найдено ли оружие или хотя бы пуля.

– Коэн был счастлив получить сенсацию типа: «Сегодня утром вдова убитого посетила Ниро Вульфа». Может, сообщить ему об этом, она все равно расскажет полиции.

– Ладно.

Я взял телефон, позвонил в «Газетт» и вскоре ужа говорил с Лоном Коэном. Когда я кинул ему кость – миссис Хейзен у Ниро Вульфа, – он тут же захотел весь скелет, не говоря уже о мясе. Но я сказал:

– Пока все, как насчет услуги за услугу?

Коэн не стал упрямиться и выложил мне все, что знал. Я поблагодарил его, повесил трубку и повернулся к Вульфу.

– Труп был найден водителем грузовика в десять восемнадцать утра. Он уже окоченел, значит, смерть наступила несколько часов назад. Хейзен был полностью одет – даже в пальто, и его шляпа валялась на земле рядом. В карманах – обычные пустяки, в том числе пара долларов мелочью. Правда, отсутствовали часы, бумажник и ключи. Конечно, их мог прикарманить кто-то, кто натолкнулся на труп раньше, но запамятовал сообщить. В карманах были письма с адресом и фамилией Хейзена, поэтому бумажник взяли вовсе не для того, чтобы помешать установить личность. Убит выстрелом в спину. Пуля застряла в ребрах. Ее извлекли. Калибр 0,32. Оружия не нашли. Если у полиции и есть кое-какие догадки насчет убийцы, то они предпочитают помалкивать. Впрочем, труп обнаружили всего три часа назад. – Я посмотрел на свои часы. – Точнее, два сорок пять. А Коэн добавил, что отвалил бы мне пять тысяч, если бы я задержал миссис Хейзен, пока он не пришлет человека сделать снимок. Я сказал, что в следующий раз буду иметь в виду.

– Значит, пуля у них есть?

– Да.

– Когда же к нам пожалует полиция?

– Скорее всего, это будет Кремер собственной персоной. Можете представить, как он повел себя, узнав, что она у нас побывала. Заявится часа через два, а то и раньше.

– Как по-твоему, она скажет, что была у меня?

– Нет.

Вульф чуть скривил рот:

– Потому-то я и работаю с тобой. Ты ответил одним словом, а другой разразился бы пятьюдесятью.

– Вот как? А я-то удивлялся. А почему я с вами работаю?

– Это для меня загадка. Теперь мне нужна пуля из револьвера. И ждать тут некогда. У нас двадцать минут. Если ты прав насчет миссис Хейзен, револьвер не улика. Правда, убийца мог сделать свое черное дело, прокрасться в дом Хейзена и положить револьвер на место. Если это улика, надо проверить ее. Займусь-ка я ею.

– Нет, вы прострелите себе ногу.

Я взял револьвер из ящика, извлек из барабана один патрон, потом отпер ящик, где мы храним наши пушки (разрешение имеется), вынул из коробки с патронами один, калибра 0,32, вложил в барабан «дрекселя» и отправился сначала в холл, а затем вниз, в подвал. Включил свет, подошел к столу, на котором лежал сложенный вдвое матрац. Я и раньше использовал его для подобных целей. Я навел револьвер на матрац на расстоянии трех дюймов и нажал спуск.

Вы, наверное, думаете, что все револьверы калибра 0,32 посылают пулю в одном направлении. Ничего подобного. Мне понадобилось четверть часа, чтобы ее разыскать, а когда я поднялся наверх, Вульф уже сидел в столовой, расположенной через холл от кабинета. Прежде чем присоединиться к нему, я извлек стреляную гильзу, вставил на место вынутый мной патрон и положил револьвер в сейф, а стреляную гильзу в конверт, который спрятал в свой стол.

Затем мы снова пошли в кабинет. Вульф диктовал, я записывал. Тут-то нас и прервали. Я оказался прав по всем пунктам.

Инспектор Кремер прибыл собственной персоной, и в дверь он позвонил в четырнадцать часов тридцать пять минут. Прежде чем открыть, я глянул в глазок. Он стоял на пороге, распрямив могучие плечи. В рамке из поднятого воротника пальто и низко надвинутой серой фетровой шляпы – круглое красное лицо. Шляпу, кстати, давно следовало отправить на заслуженный отдых. Поскольку Кремер заявился без предупреждения, я вполне мог бы приоткрыть дверь, насколько позволяла цепочка, и пообщаться с ним через щель. Но я поработал над вещественными доказательствами, и это могло всплыть. Потому-то я решил показать, что во мне есть кое-что хорошее, и сразу открыл дверь.

Кремер не только не поздоровался, но даже не кивнул. Шагнув через порог, он прямиком проследовал через холл, ворвался в кабинет и, подойдя к столу Вульфа, спросил:

– Во сколько к вам сегодня утром пришла миссис Барри Хейзен?

Вульф поднял голову и, оглядев инспектора, поинтересовался:

– Это у вас снег на шляпе?

Я вернулся в кабинет и, проходя мимо Кремера, тоже взглянул на его шляпу. На ней не было ничего, кроме следов дряхлости. К тому же на улице вовсю сияло солнце. Многие смутились бы, когда им тем или иным способом намекают, что, входя в дом, надо снимать шляпу, но Кремер не из их числа. Особенно когда видит Вульфа. Он и бровью не повел.

– Я вам задал вопрос! – пролаял он.

– В половине двенадцатого, – ответил Вульф.

– А когда ушла?

– Примерно в час.

Кремер стянул пальто, пропустив мимо ушей мое предложение помочь повесить его, и бросил на ручку красного кресла.

– Значит, полтора часа назад, – сказал он хриплым голосом.

Когда Кремер имеет дело с Вульфом, у него всегда голос делается хриплым.

– Что она сказала? – спросил он. Шляпа по-прежнему красовалась у него на голове.

Вульф повернулся к нему, откинувшись на спинку кресла.

– Мистер Кремер, – начал он. – Мне известно, что мужа миссис Хейзен застрелили. Она была у меня как раз, когда об этом объявили по радио. Стоит человеку, в той или иной степени связанному с жертвой насилия, обратиться ко мне, вы автоматически полагаете, что у меня есть сведения, необходимые для вашего расследования. Иногда ваши предположения справедливы, иногда нет. На сей раз нет, по крайней мере, мне так кажется. Миссис Хейзен говорила со мной конфиденциально. Если я сочту, что, скрывая полученные от нее сведения, препятствую правосудию, я немедленно все вам расскажу.

Кремер извлек из кармана сигару, покатал между ладоней, потом сунул в рот и прикусил зубами. Он так поступает в те моменты, когда другие начинают считать до десяти, потому что с языка уже готовы сорваться слова, способные вызвать осложнения. Кремер вынул сигару и сказал:

– Когда-нибудь вы сорветесь и грохнетесь оземь. И сильно ушибетесь. Возможно, это случится сейчас. Если окажется, что из-за вашего молчания я не смог вовремя найти убийцу, пощады не ждите. Меня никто и ничего не остановит. Я еще раз спрашиваю вас: что вам сказала миссис Хейзен через девять часов после того, как был убит ее муж?

Вульф покачал головой:

– Я отказываюсь отвечать. По-моему, в данных обстоятельствах это не имеет отношения к вашему расследованию. Может, я изменю свое мнение – не исключено, что с вашей помощью. Арчи, где та пуля?

Я вынул из стола конверт, извлек из него пулю и вручил Вульфу. Колючий взгляд Кремера впился в меня. Потом его глазки уставились на Вульфа и пулю. Вульф взял ее, бегло осмотрел и вернул мне со словами:

– Передай ее мистеру Кремеру.

Я так и сделал. Вульф обратился к Кремеру:

– Это представляет для вас интерес, если вы нашли оружие, из которого убили Хейзена. Вы располагаете им?

– Нет.

– И еще вам нужна пуля, убившая его. Она у вас есть?

– Да.

– Тогда я предложу следующее: пусть ваши криминалисты сравнят обе пули, и, если окажется, что они выпущены из одного оружия, дайте мне знать, я сообщу вам кое-что полезное. Разумеется, мне нужно будет взглянуть на заключение экспертов.

– Вы его получите. – Глаза Кремера превратились в щелочки, а губы крепко сжались. – Откуда у вас пуля?

– Я скажу вам об этом, а может и не скажу, когда увижу заключение.

– Господи! – Кремер стал хрипеть еще сильней. – Это вещественное доказательство. Я арестую вас обоих и…

– Ерунда. Доказательство чего? Ни вы, ни я этого не знаем. Если пуля выпущена не из того же оружия, из которого стреляли в Хейзена, тут вообще не о чем говорить. Это не мои фокусы, мистер Кремер. Возможно, пули совпадут, и тогда моя станет вещественным доказательством. Пожалуйста, дайте мне знать в этом случае.

Кремер открыл рот, чтобы что-то сказать, но затем наложил на заготовленный ответ вето, сунул пулю в карман, швырнул сигару в мусорную корзинку, промазал, взял пальто, не позволил мне помочь ему надеть его и вышел. Я выглянул в холл удостовериться, что, когда хлопнет дверь, он окажется по ту сторону от нее. Когда я вернулся, Вульф проворчал:

– Не дают работать, черт побери. Где я там остановился в письме мистеру Хьюиту?

Я сел, взял блокнот и удовлетворил его любопытство.


В четыре дня, когда Вульф отправился на двухчасовое свидание с орхидеями, я уселся за пишущую машинку. И до этого у меня бывали сложности с посланиями коллекционерам орхидей и поставщикам провианта, когда мои мысли занимало нечто совсем другое, но сегодня сочинялось хуже, чем когда-либо. Кремер ушел в три двадцать. Он прямиком отправился в лабораторию. Криминалисты получат пулю в три пятьдесят, самое позднее, в четыре. Сравнить под микроскопом две пули несложно. Чтобы установить, не из одного ли ствола они выпущены, понадобится минут десять. Еще полчаса на составление заключения, причем им нет необходимости шлифовать его до такого блеска, чтобы можно было представить суду присяжных. Четыре двадцать пять. Кремер сразу же пошлет гонца к криминалистам, чтобы поскорее прочитать их выводы. Он позвонит нам по телефону в четыре тридцать или в дверь в пять сорок пять.

Кремер не сделал ни того, ни другого.

К пяти пятнадцати я заволновался. Если вы думаете, что я нервничал зря, вы сильно ошибаетесь. Если пули совпадут, то я болван. Но был лишь один шанс из миллиона, что убийца, совершив преступление, прокрался в дом, чтобы положить на место револьвер. Ему это ни к чему. Убийцы порой совершают безумные поступки, но не до такой степени. Значит, миссис Хейзен солгала и либо сама убила супруга, либо знала, кто это сделал.

К шести часам, когда Вульф спустился из оранжереи, я стал понемногу приходить в себя. Он подошел к столу и принялся читать напечатанные мною письма. Вульф всегда их внимательно читал после машинки. После того, как он проглядел и подписал два из них, я заметил:

– Кремер и не подумает звонить, если пули не совпали.

Вульф хмыкнул:

– А поскольку криминалисты получили нашу пулю два часа назад, мы уже можем…

В этот момент затрезвонил дверной звонок, и у меня по спине побежали мурашки. Кремер решил подождать до шести, чтобы застать Вульфа. Я пошел в холл, включил свет на улице, глянул в глазок и вздохнул с облегчением. На ступеньках стоял незнакомец, мой ровесник, или, может, чуть помоложе, без шляпы, и ветер играл копной его каштановых волос. Давно я так не радовался при виде совершенно незнакомого субъекта. Впрочем, я быстро взял себя в руки, открыл дверь и спросил:

– Что вам угодно, сэр?

– Я хотел бы видеть Ниро Вульфа. Меня зовут Уид. Теодор Уид.

Вообще-то мне следовало его попросить подождать, пока я доложу шефу, так у нас было заведено. Но я до того обрадовался, что это не Кремер, что сразу пустил его и помог раздеться. Затем отправился в кабинет и доложил:

– К вам Теодор Уид. Один из гостей на обеде. Один из…

– Что ему нужно?

Он прекрасно знал, что я не успел его об этом спросить, но я ответил:

– Вы.

– Нет. У меня и так слишком много времени отняло дело, которое меня решительно не интересует. Так ему и передай, пусть он…

Но Уид уже вошел в кабинет. Приблизился к красному креслу и, плюхнувшись в него так, словно оно ему принадлежало, сказал:

– Я не собираюсь отнимать у вас время попусту. Я хочу вас нанять.

Вульф злобно посмотрел на меня. Я осмелился без его согласия впустить человека. Он мне еще покажет! Тем временем Уид продолжал:

– Я знаю, вы получаете большие гонорары, но я всегда плачу по моим счетам. Хотите задаток?

Теперь Вульф испепелял взглядом гостя:

– Нет. Вы не только вторгаетесь без приглашения, вы еще и слишком много себе позволяете. Арчи, проводи его.

– Нет, погодите минуту… Я не очень… – Уид не договорил и некоторое время беззвучно шевелил челюстями. Челюсти неплохие, несколько костлявые, но в целом ничего. Наконец он взял себя в руки. – Ладно, я начал не с того. Попробую все сначала. Сегодня утром у вас была миссис Барри Хейзен. Она принесла револьвер. Где он?

– Вторжение, самонадеянность, а теперь и наглость. Я просто настаиваю, чтобы вы…

– Черт побери! Я знаю, что она его приносила. Она мне сама говорила. Миссис Хейзен была у вас, когда узнала, что ее мужа нашли убитым. Она хотела вас нанять, собиралась выписать чек, но вы его не взяли. – Он замолчал, пытаясь справиться со своими челюстями. – Потому-то я и намеревался нанять вас. Я только что побывал в прокуратуре, миссис Хейзен по-прежнему там. Мне не позволили поговорить с ней, но я знаю: она там, и ей хотят предъявить обвинение в убийстве. Не понимаю, почему мое желание нанять вас кажется вам самонадеянным. Вы сыщик-профессионал, а мои деньги такие же, как у всех остальных. Хорошо, я поспешил, спрашивая насчет револьвера, но если я ваш клиент, то вы можете мне про него рассказать.

Он сунул руку в карман и вытащил комок купюр, правда, не очень пухлый, и стал его расправлять.

Я погрузился в размышления. Либо Уид уверен, что убила Люси Хейзен, и решил поступить по-рыцарски, либо, напротив, он так не считает, хоть и пытается уверить Вульфа в обратном. Так или иначе, он готов платить, поскольку встал с кресла и положил банкноты на стол Вульфа.

Не успел Вульф ответить, как зазвонил телефон. Я снял трубку. Люси Хейзен. Просит Вульфа. Я попросил подождать и обратился к нему:

– Звонит та самая женщина, которая сегодня утром приносила колбасу. Она хочет знать, не надо ли еще. Если вы хотите спросить Фрица, то лучше, наверное, вам поговорить с ней из кухни.

Он встал и вышел, а я держал трубку возле уха.

– Говорит Вульф. Это вы, миссис Хейзен?

– Да, сегодня утром вы сказали, что если мне понадобится ваша помощь, то… – ее голос дрожал. – Так вот, она мне необходима. Меня хотят арестовать. Я…

– Где вы?

– В окружной прокуратуре. Я не знаю, что…

– Говорите только то, что можно по телефону.

– Но я в будке, и дверь плотно закрыта.

– Пф! Разговор не только прослушивается, но, наверное, и записывается. Говорите самую суть.

– Ладно. – Немного помолчав, она продолжала. – Мне разрешили позвонить адвокату, но я не знаю никого, кроме адвоката моего мужа. К нему мне обращаться не хочется. У вас нет адвоката?

– Я направлю вам человека. Вы с ним поговорите и решите, стоит ли его нанимать.

– Да, да, я его, конечно же, найму. Но я хотела бы и вас нанять. Вы сказали, что не откажетесь, если я буду в этом нуждаться.

– Я сказал, там будет видно. – Теперь замолчал Вульф и надолго. Если согласиться, ему придется сильно потрудиться, а он куда больше любил поесть, чем поработать.

– Ладно, – буркнул Вульф наконец. – Считайте, что наняли меня. Один вопрос. Вы рассказывали им о нашем разговоре? Да или нет?

– Нет.

– Годится. Один совет. Если вы намерены отказаться от собственности вашего мужа, переходящей по наследству вам, не называйте ее. Иначе вам придется понести большие расходы.

– Но мне ничего не нужно от него. Я же говорила…

– Мы говорим по телефону. Адвокат подтвердит мой совет насчет собственности. Его зовут Натаниэль Паркер. Арчи! Свяжи меня с Паркером. Я буду говорить отсюда.

4

Я выполнил поручение, и Вульф стал объяснять Паркеру самые основные факты – ничего лишнего. Ничего из того, что миссис Хейзен рассказала утром, ни слова о револьвере. Вульф сказал, что Гудвин считает ее невиновной и ему, Вульфу, гипотеза кажется правдоподобной. Паркер должен был попробовать устроить освобождение под залог, а если миссис Хейзен все-таки не отпустят, обеспечить ее всем необходимым. Я положил трубку, лишь когда Вульф вернулся в кабинет. Он подошел к столу, сел и вперил взгляд в Уида, затем сказал:

– Вы появилисьвовремя, сэр. Звонила миссис Хейзен. Я послал…

– Где она?

– В прокуратуре. Боюсь, ее арестуют. Я послал к ней адвоката и дал согласие действовать в ее интересах. Вы решили, что я отклонил ее деньги, так как подозревал в убийстве или в соучастии в убийстве, но ошиблись. Теперь она мой клиент. – Он показал пальцем на кучку банкнот на столе: – Ваши деньги. Заберите их…

У Уида открылся рот и отвисла челюсть. Он еле выдавил:

– Но вы… Не понимаю, почему вы…

– Вам не обязательно понимать, мне не обязательно объяснять. Почему вы думаете, что миссис Хейзен убила мужа? Это лишь гипотеза?

– Я не думаю… Она не убивала… Нет, нет…

– Если бы я взял ваши деньги, что бы вы предложили мне сделать?

– Точно не знаю. Я хотел… Хотел посоветоваться. Узнать, что вы сделали с револьвером. Он у полицейских?

Вульф покачал головой.

– Теперь я представляю ее интересы, мистер Уид. А стало быть, вы представитель неприятельского стана. А вдруг вы убили Хейзена или обладаете сведениями, кто убил, и хотите, чтобы виновной признали ее? Подозревая, что утром она оставила револьвер здесь, вы пытаетесь убедиться, так ли это. Вдруг вы все же ее враг?

Уид вытаращился на него в изумлении. У него снова самопроизвольно заходили челюсти, и ему стоило усилий взять их под контроль.

– Послушайте, – наконец выговорил он. – Я хочу знать одно. Я слышал о вас, о вашей репутации. Скажите мне, действительно ли миссис Хейзен только что вам звонила и вы работаете на нее?

– Да.

– Значит, все в порядке. – Он вытянул руку. – Можете отрубать ее, если это как-то поможет Люси. И вторую тоже. Банально? Но что делать, если я так думаю.

Вульф пристально смотрел на него. Я тоже. Вроде бы он говорил искренне, но искренность вовсе не делала его автоматически нашим другом. Если он готов пожертвовать рукой ради ее спасения и знал, как она относится к мужу, то вполне мог помочь ей избавиться от него и в случае удачи не лишиться и мизинца.

Вульф сложил пальцы шатром и уставил локти на подлокотники кресла.

– Рука ваша мне ни к чему, но кое-какие сведения не помешали бы. Когда вы в последний раз видели миссис Хейзен?

– Где револьвер? Я знаю, он у вас. Люси сама мне сказала.

– Так когда же?

– Сегодня днем. Я был у нее, когда она вернулась от вас.

– Что еще она вам сообщила?

– Ничего такого. Времени было в обрез. Нам помешали. Я знал, что Хейзен держал револьвер в комоде спальни. Я проверил, но игрушки на месте не оказалось. Я спросил Люси, не знает ли она, куда делся револьвер. Может, его взяла полиция?

– Нет. Больше того, мистер Уид, в мистера Хейзена стреляли из другого оружия. Может, вы и без меня об этом осведомлены, но если нет, пусть такая новость вас несколько утешит.

– Откуда вам это известно?

– Неважно. Главное, я это знаю. Теперь удовлетворите мое любопытство, мистер Уид. Когда вы в последний раз видели мистера Хейзена?

– Утром в морге. Я отправился туда на опознание. Меня попросили. А живым я видел его вчера вечером, у него дома.

– Когда именно?

– Примерно в половине десятого. Плюс-минус пять или десять минут. Полиция хотела знать точнее, но я ничем не мог им помочь.

– При каких обстоятельствах вы с ним встретились?

– У них был званый обед. Сообщить вам имена гостей?

– Да.

– Это клиенты мистера Хейзена. Миссис Виктор Оливер, вдова. Миссис Генри Льюис Тальбот, жена банкира. Амброз Пердис, судовладелец, Джузл Кури, изобретатель. С супругами Хейзен и мной – всего семь человек. После обеда Хейзен сказал Люси, что теперь у него деловой разговор, и она удалилась. Я тоже вскоре ушел. Тогда-то я и видел его в последний раз.

– Как вы провели следующие шесть часов?

– Я пошел в пресс-клуб «Оверсиз» – это недалеко. Пробыл там до полуночи. Потом отправился домой и лег спать.

– Вы находились в деловых отношениях с мистером Хейзеном?

– Я работал у него.

– В каком качестве?

– Писал для него всякую всячину. Рекламные проспекты, буклеты. И еще предполагалось, что я буду использовать мои контакты. До того, как год назад меня взял к себе Хейзен, я работал журналистом.

– Если у них состоялся деловой разговор, почему вы ушли?

– Мое присутствие им было не нужно. Точнее, им было нужно мое отсутствие.

– Тогда почему они вообще вас пригласили?

Уид положил руки на подлокотники кресла, заерзал в нем, потом откинулся назад. Провел ладонями по подлокотникам и вздохнул.

– Вы не считаете, что Люси убийца? – сказал он. – Иначе вы не взялись бы за расследование. Но даже если она тут ни при чем, ей не позавидуешь. Но коли вы и впрямь такой мастак, каким вас считают… Не знаю. Может я должен ответить вам то же, что уже ответил прокурору, когда он спросил меня, почему я там оказался. Может, лучше сказать вам правду. Даже если из-за этого вы будете подозревать меня в убийстве. Хотя я не убивал.

– Если вы убили, мистер Уид, вам не поздоровится независимо от того, что вы тут сообщите нам.

– Ну что ж, тогда я скажу правду. Вам, и больше никому. Хейзену нравилось видеть меня в обществе своей жены, потому что он знал, как я к ней отношусь. Понятия не имею, как Хейзен догадался. Я изо всех сил скрывал мои чувства к ней, и вроде бы мне это удавалось. Уверен, она сама не догадывалась. В отличие от него. Это не простой человек. Насчет людей у него было шестое чувство, а может, еще и седьмое, и восьмое. Но в то же время он иногда выказывал удивительную слепоту. Хейзен не понимал, как к нему относится собственная жена. А если понимал, тогда он еще более непрост, чем мне казалось.

– Но вы-то знали, как она к нему относится?

– Конечно.

– Это она вам сказала?

– Господи, конечно, нет! Она вряд ли говорила об этом даже лучшей подруге. Не подумайте, что я все придумал, потому что… отношусь к ней по-особому. Я видел, какое выражение появлялось на ее лице, когда он до нее дотрагивался, и как она пыталась его скрыть. Потому-то Хейзен и позвал меня вчера на обед. Не думаю, что он хотел полюбоваться моими мучениями. Ему это было ни к чему. Он прекрасно знал, как я к нему отношусь. Конечно, Хейзен был садистом, но весьма утонченным. Поработав с ним пару месяцев, я понял, что это за тип, но не ушел, потому что… потому что встретил ее.

– Она ответила вам взаимностью?

– Нет, конечно. Я для нее обыкновенный подчиненный ее мужа.

– Вашему положению не позавидуешь.

– Я рассказал вам все это в ответ на ваш вопрос, как я оказался в ее доме. А я со своей стороны понял, как вы работаете. Я рад, что вы отстаиваете ее интересы. И еще одна вещь, которую вам, возможно, следует иметь в виду. В его деятельности было что-то подозрительное. Эти самые «связи с общественностью» – всегда рэкет, хоть и в благородном обличье, но все-таки! Взять хотя бы тех четверых, что были на обеде. Почему миссис Виктор Оливер, шестидесятичетырехлетняя вдова миллионера-брокера, платит ему по две тысячи в месяц? Связи с общественностью ей нужны, как мне дырка в башке! Миссис Энн Тальбот – две с половиной тысячи в месяц. Может, ее мужу-банкиру и пригодился бы специалист по связям с общественностью – хотя еще вопрос, где он! – но при чем тут она? Джулз Кури платит две тысячи в месяц, а когда и больше. Возможно, такому изобретателю, как он, и правда нужна реклама, хотя ума не приложу зачем. Но самый загадочный человек там – Амброз Пердис. Он крупный судовладелец, и его связями с общественностью заведует одна из самых известных фирм – «Кодрей», но в прошлом году Пердис заплатил Хейзену сорок тысяч долларов. Я, кстати, вовсе не обязан это знать. Но меня одолело любопытство, и я поднял документы.

Вульф хмыкнул.

– Человек, нанимающий других создавать ему репутацию, не заслуживает успеха. Думаете, Хейзен занимался вымогательством?

– Не знаю, во всяком случае, он их не заработал. Правда, очень немногие специалисты по рекламе и связям с общественностью действительно зарабатывают свои гонорары честным путем.

– У Хейзена, кроме этих четверых, есть еще клиенты?

– Да, конечно. Всего человек пятнадцать. Он зарабатывал на них около четверти миллиона в год.

Вульф взглянул на стенные часы.

– Через пять минут у меня обед. Если мои предположения верны и миссис Хейзен не убивала мужа – и вы тоже, – кто, по-вашему, мог это сделать?

Шансы получить разумный ответ на такой вопрос обычно равны одному из ста. Уид явно не был готов к ответу. Либо он опасался, что это сделала Люси, либо стрелял сам. Так или иначе, никаких догадок Уид не выдвинул. Он решил, что, задав вопрос, Вульф позабудет об обеде, но ошибся. Уид напрашивался в гости после обеда, но Вульф отказал ему, предложив записать свой телефон, и пообещал в случае надобности позвонить. Уид так и оставил бы свои деньги на столе Вульфа, если бы я не напомнил ему о них.

К этому моменту, когда, отобедав, мы вернулись в кабинет пить кофе, я совсем перестал волноваться. Если бы пули совпали, Кремер наверняка уже дал бы нам знать. Вульф снова занялся письмами. Подписав последнее и передав мне, он вдруг спросил:

– Не мог ли мистер Уид застрелить Хейзена?

Я покачал головой:

– Не знаю. Хоть бросай монетку. Но, по крайней мере, он прояснил одно обстоятельство. Вы говорили, что тех, кого презирают, не убивают. Что же не давало покоя Люси Хейзен? Уид. По его словам, она не догадывается о его чувствах к ней и не питает взаимности по отношению к нему Ерунда. Ложь или заблуждение. Из десяти тысяч женщин, в которых я влюблялся, все десять тысяч знали это еще до того, как я сам понимал. Мог ли Уид застрелить Хейзена? Не знаю. Было бы, конечно, неплохо сегодня же ей выслать счет за то, что вы нашли убийцу, но, если он ни при чем, вам придется потрудиться. С чего начать? Хейзен тот еще фрукт…

Зазвонил дверной звонок. Неужели Кремер так долго терпел?

Нет, наверное, Уид, решивший еще немного помочь. Но я не угадал. Это был человек, более знакомый. Худой, средних лет, в темно-синем пальто, скроенном так, чтобы сделать его владельца чуть более широкоплечим, чем он был на самом деле. Натаниэль Паркер шил одежду у Стовера. Я открыл дверь, поздоровался и впустил его в холл. Не снимая пальто, он двинулся к кабинету со шляпой в руке. Я за ним.

Паркер входил в число тех восьми человек на белом свете, не считая вашего покорного слуги, с которыми Вульф обменивался рукопожатиями. Паркер отклонил приглашение садиться, сказав, что уже на полтора часа опаздывает на деловой обед.

– Я зашел, а не позвонил, – пояснил он, – потому что меня просили передать вам это. – Он вынул из кармана ключ и вручил мне. – Ключ от дома миссис Хейзен. И еще вот что – из внутреннего кармана он вытащил бумагу. – Это доверенность, по которой вы имеете право войти в ее дом и кое-что взять. А именно: шкатулку. Миссис Хейзен назвала ее железной, но я думаю, что она из жести или из стали. Шкатулка в комоде, под нижним ящиком. В спальне мужа. Надо вынуть нижний ящик, приподнять доску, под которой и спрятана шкатулка. Моя клиентка не знает, что в ней. Примерно год назад Хейзен приподнял доску и показал шкатулку жене. Сказал, что в случае его смерти она должна достать шкатулку, попросить слесаря открыть ее и сжечь содержимое, не читая. Вам, наверное, будет любопытно взглянуть, – и она очень этого хочет. Вы действуете от ее имени через ее адвоката.

Вульф хмыкнул.

– Я сделаю, как сочту нужным.

– В этом я не сомневаюсь. Если вы не захотите сообщить мне, что в шкатулке, то всегда можно сказать, что она оказалась пустой. Я бы с удовольствием присутствовал при ее вскрытии, но у меня деловая встреча. Кстати, что она вам сказала утром?

– Спросите у нее самой.

– Спрашивал. Она отказалась отвечать. Сказала, что раскроет рот, только получив от вас указания. Но если ей предъявят обвинение в убийстве, я должен знать все, иначе не смогу представлять ее интересы. Она уже провела там пять часов, но, похоже, они еще ее подержат. Если они сочтут ее основным свидетелем, то освободят под залог только завтра утром. В половине десятого у меня встреча с адвокатом Хейзена. У него завещание. У вас что-нибудь ко мне есть?

Вульф сказал, что нет, и адвокат удалился. Проводив его, я вернулся в кабинет и спросил:

– Какие-нибудь особые инструкции?

– Нет. Интересно, есть ли в доме полиция?

– Вряд ли. Это всего-навсего место, где он жил. Его убили не там. Перчатки надеть?

– Не надо. Мы действуем вполне официально.

После того, как несколько лет назад я угодил в глупое положение, выполняя похожее задание, я взял за правило брать с собой оружие – на случай, если мои интересы могут вступить в противоречие с планами убийцы. Я снял пиджак, вынул из стола кобуру и заряженный «морли», повесил кобуру на плечо, надел пиджак, убедился, что в одном кармане у меня ключ Люси, а в другом ее доверенность, и вернулся в холл за пальто и шляпой.

5

Я остановился возле дома Хейзена, на другой стороне Тридцать седьмой улицы между Лексингтон-авеню и Парк-авеню, и осмотрелся. Дом кирпичный, выкрашенный в серый цвет, с зеленой каймой. Поуже, чем дом Вульфа, но тоже в четыре этажа. Чтобы подойти к парадному, надо спуститься с тротуара на две ступеньки. Все детали я зафиксировал автоматически, на всякий случай. Никакой ценности они не представляли. Куда важней было то, что в одном из окон третьего этажа виднелась полоска света. Это случается, когда вы не очень аккуратно опускаете шторы. Я не знал, где расположена спальня Хейзена. Может, именно там. Может, как раз сейчас сотрудник отдела по расследованию убийств делал обыск, хотя в это верилось с трудом, в их распоряжении было целых десять часов. Комната прислуги? Непохоже. Вряд ли прислуга живет на третьем этаже с окнами на улицу. Кто бы там ни был и что бы ни делал, я решил не пугать его звонком в дверь и пересек улицу, спустился по ступенькам, осторожно отпер дверь ключом, вошел, с еще большей осторожностью закрыл ее за собой и, пока глаза привыкали к темноте, стал прислушиваться. С полминуты было тихо, затем наверху раздался глухой звук, будто что-то упало, и тихо заговорил мужчина. Если он не беседовал сам с собой, в доме было по крайней мере двое. Решив действовать, я снял пальто и шляпу, положил их прямо на пол и ощупью на цыпочках двинулся к холлу. Нашел лестницу. Стал подниматься.

Вскоре я остановился. Второй голос. Сопрано? Вроде бы. Потом опять баритон. Я продолжал подъем, только еще медленнее и осторожнее, прижимаясь к стене. В холле второго этажа было чуть светлее, свет пробивался сверху, и можно было различить очертания. Я еще более замедлил шаг, ибо таинственные гости были уже совсем рядом. Голоса смолкли, но раздалось постукивание. Я поднялся настолько, что голова моя оказалась на уровне пола третьего этажа. Холл такой же, как и на втором, а свет пробивался из полуоткрытой двери в самом его начале. Я мог разглядеть стул, часть кровати и шторы на окне, а также над спинкой стула женский затылок – серебристые волосы под черной шляпкой.

Конечно, я мог постоять и подождать, когда снова раздадутся голоса, но лестница не самое удачное место для подслушивания.

Я продолжил подъем. Оставалась последняя ступенька, когда стук прекратился и баритон сказал «Нет, это бессмысленно». Я оказался в холле и прижался к стене. Сопрано: «Конечно, мистер Кури». Я двинулся по стене к двери. Раздался другой женский голос, тембром пониже: «Вряд ли здесь. Может, посмотрим в комнате Люси? Это больше на него похоже». Другой мужской голос, пониже: «Посмотри и там». Потом дверь открылась, и из нее вышел человек.

Две следующие секунды я никак не могу занести в свой актив. Я был начеку, а он ничего не подозревал, да и вообще реакция у меня отменная. В оправдание могу лишь сказать, что в этот момент я делал очередной осторожный шаг. Так или иначе, он первым пошел в атаку и чуть было не сшиб меня с ног. Когда вы теряете равновесие, не стоит искать точку опоры при падении. Поэтому я уже по собственной инициативе приземлился на пол, подогнув колени к подбородку, а потом стремительно выбросил ноги вперед, ударив ими противника в живот. Несмотря на свой внушительный вес, он отлетел к стене. Не успел я подняться на ноги, как из комнаты выбежал второй мужчина. Я сделал несколько финтов и, отойдя в сторону, врезал ему правой рукой по почкам. Он согнулся, схватившись за спину. Я развернулся, вытащил свой «морли» и показал ему.

– Если требуется дырка в челюсти, милости прошу.

Первый, здоровяк, стоял у стены и тяжело дышал. Второй, поменьше, пытался выпрямиться. В дверях показалась женщина, та, что раньше сидела на стуле. За ее спиной маячила вторая.

– Учтите, что эта штука заряжена, – предупредил я. – Так что прошу не лезть в карманы за сигаретами. А ну живо все назад в комнату и без глупостей! Для спокойствия надо бы продырявить кому-то из вас плечо или лодыжку, да стрелок из меня никудышный, могу не туда попасть.

– Кто вы? – спросил здоровяк.

– Ковбой Билли Кидд. Прошу в комнату. Без прыжков и гримас. Лицом к стене.

Они двинулись в комнату. Я за ними. Женщина с серебристыми волосами пыталась заговорить со мной, но я махнул револьвером, и она тоже повернулась к стене. Когда они все выстроились в ряд, я обыскал мужчин, убедился, что у них нет оружия, велел им оставаться на местах, а сам отступил к кровати. На ней были свалены пальто, шляпы и дамские сумочки. С мужчиной мне было все ясно. Здоровяк – это Амброз Пердис. В газетах часто публиковались снимки этого судового магната. Второго, как я понял, звали Джулз Кури. Теперь пора знакомиться с дамами. Я открыл одну из сумочек, высыпал ее содержимое на кровать. Пердис обернулся, и я рявкнул:

– Стоп! Я ведь с вами по-хорошему. А то могу и врезать револьвером! А ну-ка лицом к стене!

Он подчинился. Кожаный бумажник, выпавший из сумочки, был набит документами, и водительские права, и кредитные карточки, и все прочее. На одних значилось Эйн Тальбот, на других – миссис Генри Льюис Тальбот. Принадлежали они молодой женщине, настолько привлекательной во всех ракурсах, что, несмотря на занятость, я постоянно косился на нее. Затем я взял кожаный кошелечек для ключей и открыл его. Один из ключей сравнил с ключом Люси. Не совпадает. Запихнул все обратно в сумочку, взял другую и поступил с ней, как с первой. Женщину с серебряными волосами звали миссис Виктор Оливер. В ее сумочке не было ни ключа, который совпадал бы с моим, ни вообще чего-либо заслуживающего внимания. Я обшарил карманы всех пальто, но и там ключей не было.

Встав с кровати, я усмехнулся, все были в перчатках, причем не в резиновых, а в самых обычных.

– Теперь, когда я знаю, как вас зовут, – сказал я, – пора и мне представиться. Арчи Гудвин. Я работаю на Ниро Вульфа, о котором вы, наверное, слышали. Он частный детектив, и его наняла миссис Барри Хейзен. У меня есть ключ от ее дома и разрешение посетить его. Мне надо знать, как вы попали в дом, и я это обязательно выясню. Можете повернуться, но с места прошу не сходить. Вам придется раздеться. Одежду кладите на пол. Обувь, чулки, носки тоже надо снять. Можете остаться в нижнем белье. Впрочем, там будет видно.

Все ошарашенно уставились на меня. Энн Тальбот сказала:

– Даже и не подумаю! Это чудовищно! – Смотреть на нее было одно удовольствие.

– Представьте себе, что вы на пляже, – посоветовал я. – Иначе мне придется самому оказать вам эту услугу. Не думайте, что я не справлюсь.

– У нас нет ключей, – подала голос миссис Оливер. На нее как раз смотреть было одно неудовольствие. Вялые обвисшие щеки и подбородок. Глубоко посаженные желтые глазки. – Нас впустила служанка. Сейчас ее нет дома, но потом вы сможете у нее все спросить.

– Она будет отрицать все, – подал голос Джузл Кури. Баритон принадлежал ему. Смуглый, жилистый, узкобедрый человечек.

– Все четверо, – сказал я, – но, если вы не разденетесь добром, может выйти неприятность. Даю вам две минуты. – Я поднес руку к глазам, чтобы видеть циферблат часов, не выпуская из поля зрения всю четверку. – Начнем с перчаток.

– Почему вам так важно знать, как мы проникли в дом? – спросил Пердис.

– Потому что в карманах убитого не оказалось ключей. Двадцать секунд уже прошло.

Я достаточно воспитан, чтобы отвернуться или, по крайней мере, отвести взгляд, когда раздевается дама. Но у любой из этих дам за подвязкой чулка мог быть пистолет. Поэтому на время пришлось забыть о манерах. Мужчины раздевались в два раза дольше, чем женщины. Я позволил Энн Тальбот остаться в трусиках и лифчике; вряд ли она могла запрятать в них ключ. У миссис Оливер был такой тугой пояс, что под него нельзя было подсунуть ключ даже при всем желании. Кури остался в спортивных трусах без майки, Амброз Пердис – в бледно-голубом «гарнитуре» до колен. Я велел им повернуться и затем отпихнул ногой одежду Пердиса, чтобы он не мог до нее дотянуться.

Обыск одежды занял куда меньше времени, чем я предполагал, правда, одна рука у меня была занята револьвером. К тому же меня интересовал не только ключ, но и вообще все, что могло оказаться полезным в расследовании. Но ничего такого не обнаружилось. У Кури я нашел кошелечек для ключей, у Пердиса – кольцо, но нужного ключа не было. Впрочем, я предполагал такой исход, когда они стали покорно раздеваться. Если бы у кого-то был ключ, он бы постарался его потихоньку выбросить или отдал бы мне, придумав какое-то объяснение. Теперь, удостоверившись, что ни у кого из них нет ни бомбы, ни пушки, я позволил себе расслабиться. Велев им одеваться, я подошел к телефону у изголовья кровати, взял трубку и стал набирать номер. Вдруг раздался голос Пердиса.

– Погодите! Минуточку! Я хочу что-то сказать. Вы звоните в полицию?

– Нет, – коротко отозвался я. – Говорите, но быстро и коротко.

Пердис явно не был готов к мужскому разговору. Он успел надеть рубашку, но штаны держал в руке.

– Вы не полицейский?

– Я уже вам говорил, кто я.

– Это Арчи Гудвин, – сказала Энн Тальбот. – Я видела его во «Фламинго».

– Вы частный детектив? – спросил Пердис.

– Да.

– Значит, вы работаете за деньги? Так вот, мы заплатим вам пятьдесят тысяч, если вы сейчас же покинете этот дом и забудете, что были в нем. Половина суммы наличными завтра, вторая – позже. Вы получите от нас гарантии, можно даже письменные.

– Что значит позже?

– Сейчас я не могу ответить точно. Это вопрос деликатный. Нам сперва надо убедиться, что вы и впрямь забыли об этом. Ну, и урегулировать кое-какие проблемы.

– Звучит туманно. Одевайтесь, потом разберемся.

Я опять снял трубку и стал набирать номер. Пердис снова двинулся ко мне, но я показал ему свою пушку. Он продолжал наступать, что-то бормоча. Я поставил телефон и двинулся ему навстречу. Это его не остановило. Пердис попытался обойти меня и схватить телефон. Я хотел было огреть его своим «морли», но его обходной маневр помешал мне. Тогда я дал ему левой по челюсти, а потом толкнул бедром в зад, отчего он, пролетев футов десять, приземлился в угол на четвереньки.

– Кончайте балаган и наденьте брюки, – сказал я, а потом в третий раз подошел к телефону и набрал номер. На десятом гудке трубку сняли, и голос Вульфа буркнул:

– Да?

– Это я. Вам нужны пятьдесят тысяч?

Вульф хмыкнул и спросил:

– В шкатулке?

– Нет, до нее я еще не добрался. Я в спальне Хейзена. А со мной еще четверо – две женщины, двое мужчин. Та четверка, что вчера обедала у него. Сейчас они стоят в ряд у стены. Они что-то искали в этой комнате и не нашли. Пердис только что предложил.

– У кого-нибудь из них есть ключ от дома Хейзена?

– Нет, я велел им раздеться и прощупал одежду. Говорят, их впустила служанка. Они, конечно, подмазали ее и отправили с глаз подальше. Пердис только что предложил мне пятьдесят тысяч, если я уйду и забуду, что когда-либо бывал в доме. Могу взять вас в долю. Не исключено, что он может заплатить и больше.

– Пф! Ты в порядке?

– Да. Я позвонил предупредить, что мы приедем через полчаса, а то и раньше. Вы готовы нас принять?

Молчание. Наш приезд означал, что Вульфу предстоит работать, и не завтра, а сегодня вечером, да к тому же с двумя женщинами. Потом короткое «приезжайте».

Пердис присоединился к остальным у стены. Когда я положил трубку, он произнес:

– Мы готовы удвоить сумму. Сто тысяч долларов!

– Погодите! – Я подошел к кровати. – Вы слышали, что я сказал Ниро Вульфу, – мы будем у него через полчаса. Но у вас есть выбор. Вы можете разойтись кто куда, стараясь забыть, что были здесь, но тогда я позвоню инспектору Кремеру и расскажу ему все, как есть. Вы также можете поехать со мной к Вульфу обсудить ситуацию, и он решит, нужно или нет беспокоить инспектора. Две минуты на размышление.

Я взглянул на часы.

– Послушайте, мистер Гудвин, – начала Энн Тальбот, очаровательная как в одежде, так и без нее. – Мы искали то, что по праву принадлежит нам. Мы не воры, а приличные…

– Виноват, – перебил я ее, – но не стоит тратить на меня время. Я мальчик на побегушках. Итак, Ниро Вульф или полиция. Если вы выбираете Вульфа, тогда подождите: мне надо немного поработать с этой комнатой. Вы захватываете ваши вещи, спускаетесь и находите такси. Садитесь в одно и ждите. Я поеду во втором. Я не задержусь и присоединюсь к вам через пару минут. Напоминаю: если кто-то из вас решит не ездить к Вульфу и не дождется меня, я тотчас же звоню в полицию. Мне придется выполнить свою угрозу.

Пердис и миссис Оливер начали что-то говорить, но я жестом велел им замолчать и отошел от кровати. Энн Тальбот приблизилась и взяла с нее свое пальто, а Кури помог ей надеть его, после чего взял свое.

– У нас нет выбора, – сказала Энн Тальбот Пердису и миссис Оливер. Пердис наклонился за пальто миссис Оливер и подал ей, а она подошла к кровати за сумочкой.

Пердис покинул комнату последним. Когда его шаги послышались на лестнице, я закрыл дверь, запер ее на стул, подошел к массивному комоду у левой стены и выдвинул нижний ящик. В нем оказалось сложенное одеяло. Я присел на корточки, заглянул внутрь. Доска под ящиком была не из фанеры, а из крепкого дерева, плотно пригнанная и не поддающаяся ногтям. Тогда я вынул перочинный нож, вонзил его в небольшую щелочку посередине и потянул. Доска стала приподниматься. Я запустил руку глубже и вытащил шкатулку. Она была не из тех, что называют хрупкими. Из стали, двенадцать дюймов в длину, шесть в ширину, два в высоту. Весит добрых четыре фунта. Заперта на замок, который не открыть пилкой для ногтей. Я потряс ее. Внутри не загремело, не зашуршало. Но это ни о чем не говорило. Я поставил доску на место, вернул ящик, вытащил стул, открыл дверь и двинулся к лестнице. Внизу было тихо. Вот бы они заволновались, если бы увидели меня со шкатулкой, которую я отыскал в спальне Хейзена. Я спустился на этаж ниже, постоял, прислушиваясь, и затем уже спустился вниз. В холле первого этажа горел свет. Мои пальто и шляпа по-прежнему лежали на полу. Я вложил «морли» в кобуру, надел шляпу, пальто, сунул под пальто шкатулку, а руку в карман, чтобы придерживать ее, выключил свет и открыл дверь на улицу.

Они неукоснительно выполнили мои инструкции. У дома стояло два такси, и все четверо сидели в заднем. Я подошел к их машине, велел водителю следовать за первым такси, сел в него и назвал адрес Вульфа. Мы поехали.

6

Чтобы войти в четырехэтажный дом Вульфа на Западной Тридцать пятой улице, надо подняться на семь ступенек. Попав в холл, вы видите слева дверь в гостиную. Дальше кабинет. Двери и стены обеих комнат звуконепроницаемы. Проводив четверку в гостиную и предупредив, что им придется подождать, я вернулся в холл, повесил пальто и шляпу, а потом отправился в кабинет и выложил шкатулку Вульфу на стол.

– Еле успел, – сказал я. – Час-другой, и они бы ее нашли.

Он протянул к ней руку и потрогал кончиками пальцев:

– Ты ее не открывал?

– Нет. Слишком крепкий замок. Они уже здесь, в передней. Я предложил им выбор: к вам или в полицию. Они предпочли вас. К тому, что я сказал вам по телефону, мне нечего добавить. Но прежде, чем открыть ее, я бы рискнул сделать догадку насчет содержимого шкатулки. То, что в ней какие-то изобличающие их материалы, само собой разумеется. Но скорее всего там улики против миссис Оливер. Эта грымза явно свела в могилу своего мужа. Вы еще ее увидите.

Вульф поморщился:

– Деваться некуда. Принеси ключи.

Я подошел к шкафу у дальней стены и открыл дверцу. Я, конечно, не могу выступать в судах как эксперт по замкам, но кое-что смыслю в них, если у вас есть терпение, могу открыть ваш чемодан канцелярской скрепкой.

Я поставил шкатулку на свой стол, сел и взялся за дело. Я выбрал четыре типа ключей. Первую серию я через три минуты забраковал, вторую – еще через три минуты. Третий комплект оказался более перспективным. Я сосредоточенно трудился над замком, когда Вульф проворчал:

– Лучше возьми молоток и стамеску.

Не успел он закрыть рот, как раздался щелчок, и я поднял крышку. В шкатулке ничего не было. Я приподнял ее, чтобы показать Вульфу.

– Да, – изрек я. – Приятного мало.

Вульф глубоко вдохнул и глубоко выдохнул.

– Так даже лучше. Иначе у нас возникла бы серьезная проблема. А может и несколько проблем. Похоже, Хейзен счел, что напрасно рассказал жене о шкатулке, и сам ее опустошил. А вдруг он хранил документы где-то еще?

– Сомневаюсь.

– Я тоже. – Вульф откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и чуть выпятил губы. Через мгновение снова втянул их, потом выпятил, и так несколько раз. Он трудился вовсю. Прошла минута, другая, третья. Вульф открыл глаза и сел прямо. – Закрой шкатулку и оставь ее на столе. Ключи убери. Будешь их впускать – держи в руке револьвер. Когда они войдут, стой у стола и не отходи ни на шаг. Действуй!

Я стал действовать. Запер шкатулку и убрал ключи в шкаф, поставил в ряд четыре желтых кресла, напротив стола Вульфа, вытащил пистолет и, распахнув дверь гостиной, пригласил их войти. Джентльмены пропустили дам вперед. Я прошел к своему столу и представил гостей Вульфу. Они уселись, и я тоже сел, положив под столом на колено руку с револьвером.

Вульф окинул их взглядом справа налево:

– Я не отниму у вас много времени. Сначала общая ситуация. Не буду прибегать к эвфемизмам. Мистер Хейзен шантажировал вас – только не перебивайте. Всех сразу или по одиночке. У него были и другие жертвы, но вы платили ему около ста пятидесяти тысяч в год, якобы за профессиональные услуги. Это, конечно, камуфляж. Не знаю, известно ли это полиции, но для меня не тайна. Последние сомнения рассеялись, когда мистер Гудвин обнаружил вас в доме Хейзена, где вы что-то упоенно искали. Когда он застал вас врасплох, вы предложили ему крупную сумму денег.

– Это не я, – проблеяла миссис Оливер. – Это мистер Пердис.

– Пф! Вы там тоже были. Разве вы возражали? Но довольно об этом! Я действую от имени и по поручению моего клиента – миссис Хейзен. Ее арестовали по подозрению в убийстве мужа. Она сообщила мне следующее. Около года назад муж показал ей металлическую шкатулку, которую хранил у себя в спальне. Хейзен выдвинул нижний шкаф комода и снял доску. Он сказал, что в случае его смерти она должна достать шкатулку, попросить слесаря открыть замок и затем сжечь, не глядя, содержимое. С этой целью – взять шкатулку – посетил дом Хейзенов мистер Гудвин. С ключом и разрешением хозяйки. После вашего ухода он выдвинул ящик, снял доску и забрал шкатулку. Вот она на столе.

Вульф в своем репертуаре. Я не рассказывал ему, что сначала выставил их из комнаты и взял шкатулку так, что они и не догадались Он считал это чем-то само собой разумеющимся. Мне лестно, что он такого высокого мнения обо мне, но в один прекрасный день он ошибется. Я понятия не имел, к чему он клонит, но решил, что театральный жест не помешает. Поэтому я продемонстрировал им шкатулку в одной руке и «морли» в другой. Четыре пары глаз уставились на нее. Энн Тальбот что-то пробормотала. Пердис привстал, но потом, передумав, снова опустился в кресло. Кури буркнул:

– Значит она все-таки там была.

Я держал в руках «морли», но их было четверо, поэтому я встал, прошел к сейфу, открыл его, положил шкатулку, закрыл дверцу и повернул рукоятку. Потом вернулся за свой стол.

Вульф тем временем начал речь.

– Я хочу сделать вам предложение, но сперва вопросы. Моя задача – доказать, что миссис Хейзен не убивала своего мужа. Вчера вы у них обедали. После обеда она ушла к себе, вскоре удалился и мистер Уид. Я не стану расспрашивать каждого из вас о времени ухода и о том, кто куда отправился. Полиция явно этим уже интересовалась. Они мастера выяснять подобные мелочи, и, если бы убийцу можно было найти таким образом, они бы оставили меня без средств к существованию. Но мне хотелось бы знать о вашем разговоре с мистером Хейзеном после обеда, о чем шла речь?

– Ни о чем, – отрезал Кури.

– Неправда. Мистер Хейзен сказал жене, что должен кое-что с вами обсудить. Что именно?

– Ничего существенного. Хейзен открыл бутылку шампанского, мы обсудили биржевые новости. Он спросил миссис Тальбот, что она видела в театре. Потом подбросил Пердису проходную тему.

– Он говорил о ядах, – вставил Пердис.

– Хейзен говорил о своем тесте, – сказала миссис Оливер. – По его словам, это был великий изобретатель. Гений.

Вульф насупился:

– Вы вряд ли сообщили полиции о том, что обсуждали отдельные аспекты ваших отношений с Хейзеном. Но мне известно, что это особые отношения. В отличие от полиции. И мне надо выяснить, о чем именно шел разговор.

– Вы не понимаете, мистер Вульф, – заговорила, подавшись вперед, Энн Тальбот, стараясь понравиться. – Вы не знали этого человека. Это был монстр. Демон. Он не желал ничего обсуждать, никого не слушал. Только требовал, чтобы мы приходили к нему. Это была особая пытка, доставляющая Хейзену наслаждение. Ему нужно было, чтобы каждый из нас знал все про остальных и понимал, что они, в свою очередь, знают все про него. Ему нравилось смотреть, как мы притворяемся, будто все в порядке, будто это самый обычный званый обед. Вы его не знали!

– Хейзен был сущим дьяволом! – подтвердил Пердис.

Вульф оглядел собравшихся.

– Он не сообщал кому-то из вас о природе своей власти над остальными – в тот вечер или когда-нибудь еще? Открытым текстом или намеком?

Энн Тальбот и Кури покачали головами. Миссис Оливер воскликнула:

– Нет! О нет!

Пердис сказал:

– Пожалуй, намекал. Разговором про яд. Похоже, это был намек.

– Но ничего конкретного?

– Нет.

– Это и впрямь был не самый достойный человек. Но его больше нет, а вы собрались здесь. Итак, у меня есть предложение. Вполне вероятно, что в шкатулке содержались сведения, помогавшие держать вас в подчинении. Она сейчас у меня в сейфе. Я не имею ни малейшего желания проверять, что там в ней. Но миссис Хейзен – мой клиент, и я обязан защищать ее личность, и ее собственность. Она не намерена выполнить просьбу мужа и уничтожить содержимое шкатулки. Уничтожить столь ценные сведения – просто донкихотство. Я готов передать вам шкатулку за миллион долларов.

Все четверо оторопело глядели на него.

– Это большая сумма, но не чрезмерная. Если бы Хейзен не погиб, вы бы за семь лет выплатили ему куда большую сумму – и продолжали бы платить. На сей раз платить придется лишь однажды. Если бы я позволил вам самим определять, кому сколько платить, начались бы споры и перепалки, а время дорого. Поэтому я хочу получить от каждого из вас по четверти миллиона, в течение суток, наличными или чеками. Это не шантаж и не вымогательство. Мы не открывали шкатулку. Как доверенное лицо я лишь заявляю: есть цена, за которую ее можно приобрести.

– Значит, вы не открывали шкатулку? – еще раз уточнил Пердис.

– Нет.

– А что если там ничего нет?

– Если там ничего нет, вы ничего не платите – Вульф посмотрел на стенные часы. – Шкатулку мы откроем завтра в полночь в вашем присутствии. Но можно и раньше, если вы согласитесь на условия. Если она пустая, тем проще для всех нас. Но если там что-то есть, могут возникнуть проблемы. Вряд ли кто-то из вас захочет, чтобы другие ознакомились с изобличающими его материалами. Я тоже не намерен их читать. Предлагаю в этом случае, чтобы мистер Гудвин, умеющий держать язык за зубами, извлекал материалы поочередно и, разобравшись, к кому они относятся, вручал бы из рук в руки. Если у вас есть другие предложения, милости прошу.

Миссис Оливер то облизывала губы, то делала глотательные движения. Пердис сгорбился с поджатыми губами. Его тяжелые плечи поднимались и опускались в такт дыханию. Кури сидел, подняв подбородок, и смотрел на Вульфа. Энн Тальбот прикрыла глаза. На ее прелестной шейке дергался мускул.

– Я понимаю, – продолжал Вульф, – что непросто добыть такие деньги за сутки, но больше времени я дать не могу. Хотя и шкатулка, и то, что в ней лежит, – собственность миссис Хейзен, для полиции это вещественные доказательства, необходимые для расследования убийства. Поэтому я не имею права скрывать от них сведения более двадцати четырех часов. – Он оттолкнул кресло и встал. – Я жду вашего решения.

Он замолчал, зато заговорили они. Миссис Оливер требовала, чтобы шкатулку открыли сейчас же и предъявили им содержимое. Кури буркнул, что требование заплатить миллион в течение суток смахивает на вымогательство. Пердис потребовал встречи с миссис Хейзен, хотя знал, что она арестована. Только Энн Тальбот не проронила ни слова. Она стояла, держась за спинку кресла, а мускул продолжал подергиваться. Я решил помочь и принести их пальто. Энн Тальбот попала в рукав лишь с третей попытки.

Когда они ушли, дверь за ними закрылась, а я вернулся в кабинет, Вульф встал из-за стола.

– Учтите, – сказал я, – что уже утром миссис Хейзен может быть выпушена под залог и им без труда удастся встретиться с ней. А вы до одиннадцати общаетесь с орхидеями, и вас нельзя беспокоить. Даже если ее не выпустят, у этих людей достаточно денег и связей. Особенно у Пердиса. Ему ничего не стоит разобраться с окружным прокурором. Я могу позвонить Паркеру и попросить утром лично передать ей следующее, что бы она про вас ни услышала, вы не безумец, а гений, и твердо знаете, что делаете, даже если никто в мире, включая и меня, этого не в силах постичь.

– Не стоит. – Он встал и направился к двери. Потом обернулся. – Проверь, заперт ли сейф. Я устал. Спокойной ночи.

Он прекрасно знает, что я никогда не оставлю сейф открытым. Но знает и то, что в нем не каждый день лежит вещь стоимостью в миллион. Я поднялся к себе на третий этаж и, раздеваясь, стал строить гипотезы насчет завтрашнего дня. Одну мрачнее другой.

Оказалось, что программу дня определяли не мы с Вульфом, а инспектор Кремер. В одиннадцать Вульф, как обычно, спустился из оранжереи, а я, тоже как обычно, вскрыл письма, протер его стол и налил в вазу свежей воды. Вульф подошел к столу и поставил в вазу свежесрезанную ветку орхидеи, затем двинулся к креслу. Не успел он сесть, как позвонили в дверь. Я глянул в глазок – Кремер. Доложил Вульфу. Он хлопнул ладонью по столу, глянул на меня, но ничего не сказал. Я пошел открывать. Мне не понравилось ни выражение лица Кремера, ни то, что он позволил мне принять у него пальто и шляпу. Инспектор даже слегка улыбнулся мне и в кабинет вошел не стремительно, а тихо и плавно.

– У меня мало времени, – бросил он Вульфу. – Скажите, зачем вчера приходила к вам миссис Хейзен, – самую суть. А потом Гудвин поедет со мной, и мы оформим показания протоколом. С его удивительной памятью это просто.

Вульф мрачно посмотрел на него.

– Мистер Кремер, это вряд ли…

– Перестаньте. Ее арестовали за убийство. Мы нашли револьвер. Вечером в понедельник Хейзен взял из гаража машину, ее обнаружили на Двадцать первой улице. Револьвер лежал в отделении для перчаток. Из этого оружия и была выпущена пуля, убившая Хейзена. Мы проверили. Хейзен приобрел револьвер шесть лет назад и имел на него разрешение. Он хранил его у себя в спальне. Служанка видела оружие там вчера утром, когда пошла узнать, почему хозяин не спускается. Не спрашивайте меня, почему миссис Хейзен забрала его оттуда, а потом отправилась на Двадцать первую улицу и подложила в машину мужа. Я не знаю. Может, вы в состоянии просветить меня? Тогда я вас слушаю.

7

Я крепко зажмурил глаза, иначе они вылезли бы из орбит, а мне не очень хотелось доставлять инспектору удовольствие. Но я должен приходить Вульфу на помощь, когда необходимо, а ему нужно было несколько секунд, чтобы оценить обстановку. Поэтому я открыл глаза и наивно спросил Кремера:

– Какой револьвер?

Инспектор пропустил вопрос мимо ушей. Он с таким наслаждением взирал на Вульфа, что не хотел отвлекаться на пустяки. Вульф сделал мне еще один комплимент. Он возложил на меня ответственность за гипотезу о невиновности миссис Хейзен. Сейчас Вульф не смотрел на меня. Он опустил голову, почесал кончик носа, секунд десять разглядывал исподлобья Кремера, а затем обратился ко мне:

– Арчи. Стенограмма того, что сказал мистер Кремер, еще пригодится. Напечатай ее. Слово в слово через два интервала. В двух экземплярах.

Я сел за машинку, а Кремер сказал:

– Я не против. Конечно, вам нужно потянуть время, чтобы понять, как спуститься вниз, не сломав шеи.

Вульф промолчал. Я вставил бумагу и стал печатать. У меня была богатая практика воспроизведения длинных и сложных бесед, успевших уже полинять от времени, и поэтому это задание было элементарным. Когда я закончил, Вульф распорядился:

– Подпиши оригинал.

Я так и сделал и передал ему оба экземпляра. Он прочитал текст, поставил свою подпись и, вернув мне, сказал Кремеру:

– Я не тяну время. Если то, что вы сказали, правда, ваше желание получить информацию обоснованно. Если нет, то вы заставляете разгласить сведения конфиденциального характера, доверенные мне клиентом, и потому мне нужна стенограмма.

– Значит, миссис Хейзен – ваш клиент?

– Сейчас да. Она не являлась им, когда пришла вчера утром, но затем при посредничестве мистера Паркера наняла меня. У меня запись вашего заявления. Но мне нужны и другие факты, чтобы я мог удостовериться, что они не выставляют в ином свете все вами сказанное. Думаю, это разумная предосторожность. В котором часу мистер Хейзен взял из гаража машину в понедельник?

– В начале двенадцатого.

– После того как его гости разошлись?

– Да, они ушли без четверти одиннадцать.

– В гараже с ним кто-то еще был?

– Нет.

– После того как гости покинули дом, видели ли его в чьем-либо обществе, в машине или вне ее?

– Нет.

– Действительно ли его застрелили там, где был найден труп?

– Нет, его застрелили в машине.

– Есть ли у вас дополнительные факты, указывающие на виновность миссис Хейзен? Не гипотезы, а факты! Например, видели ли ее около машины или в машине – за рулем или на стоянке на Двадцать первой улице ночью. Или, если верить вашей теории, когда она пыталась подложить в нее револьвер?

– Нет, других фактов нет. Я надеялся получить их у вас.

– Получите. Узнав, что миссис Хейзен посетила меня, вы, естественно, сосредоточили ваше внимание на ней, но, наверное, и остальных не забыли. Вы установили передвижение гостей после того, как они покинули дом Хейзена?

– Да.

– Можно кого-то из них категорически сбросить со счета?

– Категорически – нет.

Вульф прикрыл глаза, но тут же снова их открыл.

– Понятно. – Он сделал вдох. – Мне все это не нравится. И вы отнюдь не загнали меня в угол, как бы вам ни казалось. Я бы ничего не сказал вам и не испугался бы последствий, но существуют факты, которые я могу узнать лишь через вас. Я хочу понять, откуда у вас револьвер, который миссис Хейзен вчера оставила у меня. Если согласитесь…

– Она оставила у вас револьвер?

– Да. Я расскажу вам о нем и даже отдам, если вы посвятите меня в его историю, причем как можно скорей. Обещайте.

– Ничего не могу вам обещать. Миссис Хейзен обвиняется в убийстве. Если она оставила у вас револьвер, он считается вещественным доказательством в нашем расследовании.

Вульф покачал головой:

– Это вещественное доказательство в моем расследовании. У вас есть револьвер, из которого стрелял убийца. Почему бы вам не рассказать о нем?

Кремер помолчал и спросил:

– Вы расскажете мне, что она вам объяснила по этому поводу?

– Да.

– Давайте.

– Значит, вы мне дали слово?

– Да.

– Достань револьвер. Арчи.

Я подошел к сейфу и, присев на корточки, стал поворачивать рукоятку. Когда я в кабинете, то оставляю его открытым, но из-за шкатулки нельзя было рисковать. Я набрал комбинацию цифр, открыл сейф, вынул револьвер и снова запер его. Затем спросил:

– Кстати, вы так и не ответили на мой вопрос. Какой марки ваш револьвер? Из которого убили Хейзена.

– «Дрексель», калибра 0.32.

– Этот тоже. – Я передал ему оружие. – Правда, «дрекселей» такого калибра миллионы.

Инспектор оглядел его и даже обнюхал. Я уже говорил, что это делается автоматически. Затем он открыл барабан.

– Из него вчера стрелял мистер Гудвин, – пояснил Вульф, – чтобы получить представление о пуле. Ее мы вам отдали.

Кремер кивнул:

– Понятно. Есть ли на белом свете такое, на что вы не способны! Может… А, ладно… Я вас слушаю.

Вульф продолжил рассказ. Это не доставляло удовольствия ни ему, ни мне. Но нам нужно было узнать о револьвере, а без помощи Кремера на это ушло бы много, слишком много времени.

Вульф опускал детали, но суть передал точно, упомянув все, что было до выпуска последних известий и после. Он не коснулся моей теории, почему она не могла убить мужа, но я не был на него в претензии. Это могло сбить Кремера с толку, чего нам вовсе не хотелось. Однако инспектор выглядел слегка растерянным: к концу рассказа Вульфа Кремер нахмурился, покусывая губу, в глазах появился огонек недоверия. Когда Вульф замолчал, Кремер некоторое время сидел, уставясь на него, а потом спросил:

– Что вы утаили в этой истории?

– Ничего существенного. Вы просили самую суть, вы ее услышали. Сколько времени понадобится, чтобы разобраться с револьвером?

– Я вас не понимаю. Она приходит к вам, рассказывает какую-то нелепицу, потом по радио сообщают о том, что найден труп ее мужа, а вы, узнав, что мы ее задержали, соглашаетесь на нее работать. Не понимаю. За вами такого никогда не водилось. Вы не обслуживали убийц. То ли вам просто так повезло, то ли еще почему-то, но факт остается фактом. Почему вы приняли ее предложение?

Вульф слегка скривил губы:

– Я спросил, что думает мистер Гудвин. Он сказал, что она невиновна. Его интуиция безукоризненна, когда речь идет о женщинах моложе тридцати. Сколько же времени понадобится, чтобы разобраться с револьвером?

– Не знаю. – Кремер встал. – Может, час, может, неделя. Гудвина я беру с собой. В окружной прокуратуре составят протокол. Полный отчет о разговоре с миссис Хейзен. А к двум часам я подошлю сюда человека, и он запишет ваши показания. Если я повезу вас с собой, вы только…

– Я ничего не подпишу. Я не обязан это делать. Если вы отправите ко мне человека, я не впущу его.

Круглое красное лицо Кремера еще больше покраснело. Но этим все и закончилось. Его остановили воспоминания о том, что происходило, когда он трижды привозил Вульфа в полицию. Инспектор запихнул револьвер в карман и сказал мне:

– Пошли, Гудвин. Ничего, разберемся.

Когда я встал, зазвонил телефон. Я снял трубку. Натаниэль Паркер. Голос расстроенный.

– Арчи? Нат Паркер. Миссис Хейзен задержана и обвиняется в убийстве. Значит, об освобождении под залог речи быть не может. Прежде чем увидеться с ней, я хочу поговорить с Вульфом. Мне надо знать, что она сказала ему вчера. Буду через двадцать минут.

– Отлично, – сказал я. – У него как раз соответствующее настроение. Приезжайте. – Я положил трубку и сказал Вульфу: – Паркер будет у вас через двадцать минут.

После чего двинулся в холл одеваться. Кремер следовал за мной.

8

За следующие девять часов у меня было немало возможностей обдумать происходящее. Сначала по дороге в окружную прокуратуру, в полицейской машине, затем из прокуратуры в отдел по расследованию убийств Западного Манхэттена, на Второй улице, а также в минуты ожидания, когда различные представители закона, в том числе и окружной прокурор собственной персоной, думали и гадали, что теперь предпринять.

Все запуталось до бесконечности в тот момент, когда помощник прокурора в три часа дня любезно разрешил мне воспользоваться телефоном. Я позвонил Вульфу. Разумеется, все игры велись вокруг револьвера. Кто, где, когда? Какой именно револьвер? Оба? Если Люси солгала, то насколько?

Из какого револьвера застрелили Хейзена – из того, что служанка видела в его спальне утром, или из того, что Люси принесла нам. Если первое, то Люси – лгунья, а также либо убийца, либо соучастница. Если второе, то кто его положил туда и когда? И еще – зачем? Беда не в том, что ответы отсутствовали. Их было слишком много. И большинство из них создавали у меня впечатление, что Люси одурачила нас.

Первый час меня развлекал помощник прокурора Мандель, с которым я уже был знаком, а также лейтенант из отдела по расследованию убийств. Было ясно, что они не могут решить головоломку с револьвером, только старательно это скрывают. Затем, когда без отрыва от работы мы подкреплялись сандвичами и кофе за столом Манделя, зазвонил телефон, и хозяин кабинета забрал лейтенанта в другую комнату. Когда они вернулись, их подход совершенно изменился. Их больше не занимали револьверы. Они сосредоточились на том, что именно говорила Люси мне и Вульфу. Их интересовали ее точные слова. Мандель позвал стенографиста и велел мне диктовать показания. Разумеется, наши разговоры и до этого тайком записывались на магнитофон, и они собирались сильно повеселиться, сопоставляя мои показания с тем, что я наговорил раньше. Тогда-то я потребовал разрешения позвонить, и меня препроводили к телефону-автомату.

– Это я, – сказал я Вульфу. – Я звоню из прокуратуры. Телефон может прослушиваться. Они закончат со мной разбираться, наверное, к концу недели. Им сначала не давали покоя револьверы, но потом они поговорили с кем-то по телефону, и интерес к оружию вдруг угас. Я решил, что это вас может заинтересовать.

– Я уже знаю об этом, – Голос у Вульфа был вполне бодрый. – Сразу после часа мне звонил Кремер. Револьвер, который мы ему дали, был идентифицирован без труда. Его приобрел отец Люси – Титус Постел – в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Из него он и застрелился в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, пять лет назад.

– Она держала его у себя?

– Это установить не удалось. Я попросил мистера Паркера спросить ее об этом сегодня. Я сам вызвал Сола и дал ему задание.

Мне очень хотелось спросить, какое именно, но я сдержался, ибо нас вполне могли подслушать. Сол Пензер стоит под номером один в списке оперативников, услугами которых мы пользуемся. Берет он гораздо больше, чем любой из его коллег в Нью-Йорке, но работает в пять раз лучше. Я сказал Вульфу, что постараюсь быть к обеду, хотя это от меня не зависит.

Диктуя показания стенографисту, я все время возвращался мыслями к загадке с револьвером. Полиция теперь успокоилась. Мы могли спокойно продолжать в том же духе. Теперь им не надо было рассматривать фантастический вариант, при котором она якобы сначала застрелила его, потом принесла револьвер домой и положила на место, а на следующий день снова взяла и отнесла в машину. Все было куда логичнее. В понедельник Люси забрала револьвер из спальни мужа. Взамен положила отцовский. Застрелив Хейзена, она оставила револьвер в машине. А во вторник взяла второй револьвер и принесла Вульфу в качестве доказательства того, что ее сказка – быль, не подозревая, что у револьверов есть номера и по ним можно установить владельцев. Очень стройная теория.

Но меня она никак не устраивала. До этого слишком много было ответов. Теперь я не мог найти ни одного стоящего. Впрочем, особенно размышлять было некогда, мне пришлось изложить все, что говорила у нас Люси, а потом еще читать напечатанную стенограмму. Затем меня проводили к окружному прокурору, и битый час он и Мандель наперебой клевали меня. К половине седьмого они выдохлись, и я решил, что на сегодня все, но мне предложили проехать в управление к Кремеру. Если бы я заартачился, они вполне могли задержать меня как важного свидетеля, и только утром Паркер добился бы моего освобождения. Поэтому я безропотно согласился.

В одном отношении мне даже повезло. Дежурный, которого Кремер послал за сандвичами, оказался настолько цивилизованным, что полагал, что даже собака имеет право выбирать пищу. Он принес мне именно то, что я попросил: солонину с черным хлебом и молоко. В остальном все шло примерно так же. Я провел более двух часов в обществе инспектора Кремера и сержанта Перли Стеббинса. Мне, увы, не удалось побить рекорд в переговорах с лейтенантом Роуклифом. Однажды я довел его до заикания за две минуты двадцать секунд и спорил с Солом Пензером, что за три попытки уложусь в две минуты ровно.

Наконец Стеббинс и Кремер потеряли ко мне интерес. Я покинул управление в девять тридцать две по моим часам и в девять тридцать четыре по стенным часам в приемной, которые спешили. Потом немножко постоял на улице, подышал свежим холодным воздухом, размышляя, куда теперь двинуться. Если направо, в сторону Восьмой авеню, то надо ловить такси, если налево – к Девятой, то это означает пятнадцатиминутную пешую прогулку. Проголосовав за прогулку, я повернул налево, но не успел сделать и трех шагов, как меня кто-то схватил сзади за плечо и крутанул к себе с криком:

– Ах ты, грязная крыса!

Я развернулся и увидел, что атаковал меня Теодор Уид. Руки его были сжаты в кулаки, причем правую он уже отвел для удара. Глаза его сверкали, а зубы были стиснуты.

– Только не здесь, глупец! – сказал я. – Даже если вы повалите меня с одного удара, что крайне сомнительно, я грохнусь, вопя во все горло «Полиция!» – и они не замедлят появиться. Кроме того, я имею право узнать, пока я еще в сознании, почему я крыса. Почему же?

– Сами знаете почему. Вы с Ниро Вульфом – грязные стукачи. Вы помогаете Люси? Вы отдали револьвер полиции.

– Откуда вам это известно?

– По вопросам, которые они мне задавали. Вы собираетесь отрицать это?

Мозги у меня были не в лучшей форме после долгого и трудного дня, но все еще продолжали скрипеть. Этого типа никак нельзя было сбрасывать со счетов. Он, конечно, утверждал, будто готов лишиться обеих рук, лишь бы помочь Люси, но в то же время сам говорил, что она не знает о его чувствах к ней. Потолковать с ним было бы не вредно, но я не мог отвезти его к нам, не узнав, какие планы у Вульфа. Уид по-прежнему стоял, стиснув кулаки.

– Вот что я вам скажу, – произнес я. – Пойдем-ка в бар за углом «У Джейка», я возьму что-нибудь выпить, и мы все спокойно обсудим. Если и после того вы вознамеритесь помахать кулаками, Джейк предоставит нам заднюю комнату и будет арбитром. После чего вы, возможно, захотите причесаться. Вам это будет кстати.

Энтузиазма у него мое предложение не вызвало, но что еще оставалось делать? Увидев его кулаки и воинственную позу, несколько прохожих остановились и стали приглядываться. Остановился и полицейский, который вышел из участка. Уиду ничего не оставалось как последовать за мной.

Мы завалились в бар, заняли столик у стены, сделали заказ официанту, после чего я сказал, что должен позвонить. Уид встал и двинулся за мной к автомату. Неважные манеры, но я не стал учить его правилам хорошего тона. Даже позволил ему встать в дверях будки и слушать, что я скажу. Потом набрал номер.

– Я из автомата на Восьмой авеню. Рядом со мной Теодор Уид. Он остановил меня на улице. Желаю сообщить, что мы с вами – грязные стукачи, раз отдали револьвер полиции. На мой вопрос, откуда он это узнал, Уид ответил, что догадался по вопросам, которые они ему задавали. Это вполне возможно, поскольку он вышел из полицейского управления, где с ним беседовал Роуклиф, а вы знаете, как беседует Роуклиф. Я предложил ему выпить, но подумал, а вдруг вы пожелаете лично принести ему извинения за то, что бросили нашего клиента волкам на съедение. А то у него очень свирепый вид.

– Еще чего! Сейчас же возвращайся домой.

– Но у вас ведь Сол.

– Сол не у меня. А ты мне нужен. В гостиной ждут Пердис и миссис Оливер. Она у меня с семи часов. С минуты на минуту подъедет Кури. Весь день звонил чертов телефон. Полчаса назад в пятый раз за день позвонила Энн Тальбот и сказала, что, наверное, подъедет к десяти, то есть очень скоро. Приезжай и захвати с собой Уида. У меня и к нему есть вопрос.

– Для этого на него придется рявкнуть.

– Пф! Вези его. Когда вы будете?

Я сказал, что через пятнадцать минут, и повесил трубку.

– Выпивка отменяется, – бросил я Уиду. – Равно как и кулачный бой. Меня требует к себе мистер Вульф. Можете поехать со мной.

– Я как раз собирался к нему, – мрачно буркнул он, – но потом увидел вас…

– Отлично. Но вы не волнуйтесь. У него за поясом нож, который он в любой момент может всадить человеку в спину.

Выходя, я сунул официанту, которого звали Джил, пару долларов. На улице мы поймали такси, и по дороге я пытался втолковать Уиду, что происходит.

– Если бы мы были стукачами, вам не оставалось бы другого выхода, кроме как застрелить нас, но и это бы не помогло. На самом деле мы на ее стороне, в отличие от вас. Нам известно, что она не убивала мужа. Либо вы стоите на обратном и по-прежнему так считаете, либо вы сами его убили. В первом случае вы о ней не такого высокого мнения, как говорили нам. Во втором – вы лихо провернули дело, оставшись в тени и предоставив ей расхлебывать заваренную вами кашу.

– Зачем вы отдали револьвер полиции?

– А вы пораскиньте мозгами. Мы работаем на нее, не на вас.

Молчание. Такси свернуло на Тридцать пятую улицу. Затем:

– Я не верю в то, что она его убила.

– Хороший ход. Мы в восторге.

– А я нет.

– Это несущественно, но будем иметь в виду.

Перед домом у тротуара стоял черный лимузин с шофером. Похоже, машина принадлежала миссис Оливер. Поднявшись на семь ступенек, я попытался воспользоваться собственным ключом, но дверь была закрыта на цепочку. Пришлось вызвать Фрица. Он помог Уиду снять пальто, я скинул и повесил свое. Фриц сказал:

– Слава богу, Арчи.

– За что благодаришь Всевышнего?

– За твой приход. Без тебя тут был какой-то кошмар. Три телефонных звонка во время обеда да еще эта женщина в гостиной.

– Представляю! Сколько теперь их там?

– Трое. Она и с ней двое мужчин.

– Значит, Кури приехал. – Я провел Уида в кабинет. Вульф сидел за столом с книгой Уид двинулся прямиком к нему:

– Я хочу знать, почему…

– Замолчите! – оборвал его Вульф.

Рявканье Вульфа может остановить тигра, уже изготовившегося к прыжку. Вульф дочитал до абзаца, положил закладку, убрал книгу и скомандовал:

– Сядьте. Я не люблю таращиться вверх. Сядьте. Когда вы пришли в понедельник вечером, остальные гости уже собрались?

– Я хочу знать, почему вы отдали револьвер…

– Вы осел. Судя по всему, осел, потому что полагаете, будто я стану перед вами отчитываться. Сядьте! Вы сказали, что готовы пожертвовать рукой для спасения миссис Хейзен. Мне не нужна ваша рука. Мне нужна информация. Должен ли я еще раз повторить свой вопрос?

Напротив стола Вульфа стояли в ряд пять желтых кресел. Уид сел в ближайшее от него и запустил руку в шевелюру, с которой не справиться щетке.

– Там уже была миссис Оливер, – заявил он. – И Кури. Миссис Тальбот и Пердис появились после меня. Но я не понимаю…

– Вот что я хочу узнать. После того как вы пришли, не выходил ли кто из комнаты и не отсутствовал ли столько, сколько нужно, чтобы добраться до спальни Хейзена и обратно. Подумайте хорошенько. Забудьте ваши глупые обиды хотя бы ненадолго. Сосредоточьтесь на моем вопросе.

Уид сделал над собой усилие. Для этого он отвел взгляд от Вульфа, закинул голову и уставился в потолок. Через некоторое время опустил голову и сказал:

– Нет, никто из них никуда не выходил – ни до того, как мы перебрались в столовую, ни после. Правда, я ушел раньше…

Зазвонили в дверь. Я двинулся было открывать, но меня уже опередил Фриц. Когда очередной гость переступил порог дома, я вернулся в кабинет и кивнул. Вульф спросил:

– Миссис Тальбот?

– Да, сэр.

– Мистера Уида в холл, остальных ко мне, Уид пусть подождет в гостиной. Он может потом понадобиться.

– Я останусь здесь, – заявил Уид, – пока не…

– Ничего подобного. У меня дела и мне не до вас. Ступайте!

– Но, черт побери…

– Ступайте, вам говорят!

Уже в дверях Уид посмотрел на меня. Я ответил каменным взглядом. Он встал, проследовал мимо меня в холл. После чего я тоже вышел и распахнул дверь гостиной.

9

Я усадил Энн Тальбот в ближайшее ко мне кресло, потому что, судя по выражению ее лица и жестам, ей вполне могла понадобиться нюхательная соль, и очень скоро, а таковая хранилась в ящике моего стола. Рядом с ней пристроился Кури, потом миссис Оливер, а за ней Амброз Пердис. Когда они вошли, я решил, что начнутся жалобы, особенно со стороны миссис Оливер, которая прождала в гостиной три часа. Но никто и не пикнул. Я чувствовал себя распорядителем на похоронах.

– Поскольку вы все здесь, – начал Вульф, – я полагаю, вы согласились с моими условиями. Миссис Оливер?

Она повернула ко мне свой профиль, и я не видел выражения ее желтых глазок, а ее обвисшие щеки и подбородок под этим углом казались еще более уродливыми. Миссис Оливер открыла сумочку и вынула бумажку.

– Это чек на двести пятьдесят тысяч долларов. Я могу подписать его, а могу и не подписать.

– Это будет зависеть от обстоятельств. Миссис Тальбот?

Она зашевелила губами, но слова застряли в горле. Потом попытала счастья вторично, и ей удалось выговорить:

– У меня с собой чек на шестьдесят пять тысяч и сорок тысяч наличными. Остальное я заплачу позже. Скорее всего, в течение месяца, а может, двух. Конечно, вы можете потребовать, чтобы я подписала какое-нибудь обязательство… Как скажете. Я пыталась… – Она судорожно сглотнула. – Я пробовала… – Еще одно глотательное движение. – Я сделала все, что могла.

– Мистер Пердис?

– У меня чек на соответствующую сумму.

– Полностью?

– Да.

– Мистер Кури?

– У меня нет ничего.

– Да? Тогда зачем же вы приехали?

– Узнать, что в шкатулке. Если я увижу, что там есть нечто, стоящее четверть миллиона, я заплачу.

– Срок истекает в полночь, – Вульф взглянул на часы. – У вас девяносто минут.

– Правда? Мне кажется, миссис Хензен и не подозревает обо всем этом. Мне кажется, вы оказываете давление на нас, не поставив ее в известность. Я хочу узнать, что в шкатулке.

– Что ж, – Вульф перевел взгляд с Кури на остальных. – Сложилась ситуация, не предусмотренная в моем предложении. Двое из вас готовы принять условия и не должны страдать из-за отказа мистера Кури. Что касается вас, миссис Тальбот, я готов поверить, что вы сделаете все возможное. Вы дадите письменное обязательство выплатить остаток. Ну а вы, мистер Кури, большой упрямец, но и я тоже упрям. То, что будет иметь отношение к вам, мы передадим в полицию. В полночь. Арчи, принеси шкатулку и ключ. Мы ведь нашли ключ к замку.

Решив немного подыграть Вульфу, я сначала вынул из стола «морли» и зарядил его. Затем встал, подошел к шкафу за ключом и к сейфу за шкатулкой. Пока я набирал комбинацию, я, естественно, находился к ним спиной. Но, открыв сейф и вынув шкатулку, я уже не спускал с них глаз и вовсе не для театрального эффекта. Вполне вероятно, что Кури или Пердис, или они оба прибыли с намерением получить кое-что бесплатно, если представится такой шанс. Все четверо проворачивались в креслах как по команде, следя за моими передвижениями. Когда я поставил шкатулку на стол Вульфа, зазвонил телефон. Очень кстати! Я хотел было попросить Вульфа снять трубку, но он сделал это без меня.

– Да? – сказал он в трубку. – Сол? Да… Это не обязательно. Сойдет… Нет, оставайся там… Арчи здесь. Весьма недурно. Нет, позвони через час. – Вульф повесил трубку, и в глазах его заиграли огоньки. – Открой шкатулку, – велел он мне.

Я вставил ключ в замочную скважину, повернул, поднял крышку, посмотрел внутрь и, выждав эффектную паузу, сказал:

– Там ничего нет.

Когда Пердис вскочил с места и сделал шаг к столу, моя рука с револьвером сама собой дернулась, не получив информации о том, что представление окончено. Когда до нее дошло что к чему, я сунул револьвер в карман и наклонил шкатулку так, чтобы ее внутренность была видна всем. Пердис кивнул Вульфу:

– Вы все вынули? У вас с самого начала был ключ.

Миссис Оливер что-то пропищала. Энн Тальбот опустила голову и закрыла лицо ладонями. Джулз Кури встал, раздумал и сел снова. Он сказал:

– Подумайте сами, Пердис. Он действительно не знал, что в шкатулке ничего нет. С какой стати ему…

– Ошибаетесь, – возразил Вульф. – Я знал, что шкатулка пустая. Я знал еще вчера, когда делал вам предложение.

Они замолчали. Энн Тальбот вскинула голову.

– Я сделал предложение, – пояснил Вульф, – не из прихоти, не для того, чтобы поиздеваться над вами, но с вполне определенной целью. И моя цель достигнута. Где твой револьвер, Арчи? Встань у двери. Никто из кабинета не должен выйти.

Я пошел выполнять приказ. Пердис мешал мне пройти, и я обогнул кресла сзади. Он что-то бубнил, а Кури снова вскочил на ноги. Признаться, я понятия не имел, для чего мне надо было закрыть дверь и, опершись на нее, караулить с револьвером в руках собравшихся, но зато Вульф знал. Словно забыв об их присутствии, он стал набирать номер телефона. Поскольку Вульф не заглянул в телефонный справочник, а наизусть знал всего три телефона, я догадался, кому он звонит, еще до того, как он попросил инспектора Кремера. Через секунду Кремер взял трубку.

– Мистер Кремер? Все развивается, как я и предполагал. Как скоро вы бы могли приехать ко мне с миссис Хейзен? Нет, нет. Я же сказал вам полчаса назад, что обязательно позвоню… Нет, я настаиваю на том, что без ее присутствия не обойтись. Если вы приедете без нее, вас не впустят ко мне в дом. Да, я готов подождать.

Миссис Оливер тоже приняла вертикальное положение. Осталась сидеть лишь Энн Тальбот.

Когда Вульф повесил трубку, Пердис процедил сквозь зубы:

– Черт бы вас побрал, вы все отдали полиции!

– Нет! – возразил Вульф. – Неужели вы так тупы, что вообразили меня способным на дурацкие розыгрыши? Сядьте, черт возьми! Я хочу вам кое-что сказать. Вам не вредно это знать до приезда инспектора Кремера.

– Я ухожу, – заявила миссис Оливер. – Вы нас обманули и еще пожалеете об этом. Я ухожу.

– Ничего подобного. Мистер Гудвин не станет в вас стрелять, но вы все-таки останетесь. Сядьте.

Кури лишь согнул колени и опустился в кресло. Пердис, направляясь к своему креслу, толкнул миссис Оливер и не извинился. Она посмотрела на меня и решила, что Вульф прав: я обойдусь без стрельбы. И тоже села.

– Вы слышали, что я сказал по телефону, – говорил Вульф. – Вскоре здесь будет инспектор Кремер и миссис Хейзен. Боюсь, что его придется посвятить в тайны ваших отношений с Хейзеном, тут уж ничего не поделаешь, но не обязательно информировать о вашем вчерашнем вторжении в дом Хейзенов. Так будет правильнее. Пожалуйста, не перебивайте, у нас мало времени.

– У вас нет доказательств наших особых отношений с Хейзеном, – возразил Пердис.

– Пф! А ваше предложение мистеру Гудвину? Я считаю справедливым, если трое из вас будут знать про шкатулку. Все, что я изложил вам вчера, соответствует действительности. Хейзен показал своей жене шкатулку, велел после его смерти открыть ее и сжечь содержимое, а мистер Гудвин извлек ее из тайника после того, как вы покинули спальню Хейзена. На вопрос мистера Пердиса, открывал ли я ее, я ответил – нет. Но ее открывал мистер Гудвин, и она оказалась пустой.

– Я не верю, – произнесла миссис Оливер. – Это ловушка.

– Я устроил небольшую ловушку, – согласился Вульф, – но шкатулка и впрямь была пустой. Об этом вы должны знать, трое из вас. Вас, разумеется, интересует, куда делось ее содержимое, но ни у меня, ни у мистера Гудвина нет на этот счет никаких соображений. Думаю, что и у миссис Хейзен тоже. Напрашивается предположение, что мистер Хейзен хранил бумаги в каком-то другом месте. Если бы я мог заподозрить…

– Документы у нее, – резко сказала миссис Оливер. – У Люси Хейзен. Наверное, вы и сами не знали об этом, иначе не позвали бы нас сюда. Она сначала убила его, а потом перепрятала документы. Но от нас она не уйдет, даже если ее посадят в тюрьму.

– Я этому не верю! – воскликнула Энн Тальбот. Она подала голос впервые с того момента, как я открыл шкатулку. – Люси на такое не способна. Но теперь дело приняло еще худший оборот… Мы не знаем… Я сделала все, что могла…

– Я не верю, что в шкатулке ничего не было! – сказал Кури Вульфу. – Вы просто лжете.

– Он не лжет, – возразил Пердис. – Зачем ему лгать?

Позвонили в дверь. Поскольку я нес караул в кабинете, то по идее должен был поручить Фрицу впустить вновь прибывших, но, поскольку все вели себя тихо-мирно, я встал и вышел в холл. Я думал, что Кремер явится один – за такое короткое время трудно добиться разрешения и на временное освобождение миссис Хейзен, но, тем не менее, она стояла на ступеньках между Кремером и сержантом Перли Стеббинсом. Похоже, Кремер распорядился, чтобы ее доставили к нему на Двадцатую улицу после первого звонка Вульфа. Не успел я сунуть револьвер в карман и двинуться открывать, как Уид сорвался со своего места в гостиной и тоже кинулся к парадной двери. Он никак не мог слышать звонок – стены и дверь в гостиной звуконепроницаемы, – поэтому он либо увидел ее из окна, либо влюбленность создала в нем особое устройство, позволяющее принимать от Люси телепатические сигналы.

Решив, что не стоит ему мешать, я позволил Уиду открыть дверь. Кремер бегло оглядел его и двинулся в дом, а миссис Хейзен при виде Уида застыла на месте. Они глядели друг на друга. Он поднял руку, но тут же ее опустил.

Стеббинс прорычал ей в спину:

– Проходите, миссис Хейзен!

Она посмотрела на меня потом снова на Уида, и я сказал:

– Ситуация контролируется, миссис Хейзен.

Уид сделал шаг назад. Мне показалось – и кажется сейчас, что он хотел предупредить ее, будто мы с Вульфом – парочка предателей, но ее появление лишило его дара речи. Уид молча стоял и таращился на нее, пока Кремер и Стеббинс не сняли свои пальто, а я не помог раздеться Люси, повесив ее пальто на вешалку. Когда мы двинулись в кабинет, он направился за нами, и я решил, что нет смысла загонять его снова в гостиную. Либо у Вульфа на руках все козыри, либо ничего нет.

Кремер вошел в кабинет и осмотрелся. Я бы не хотел оказаться на его месте. Собрались ведь в комнате не какие-то бродяги-оборванцы, а люди с деньгами и положением в обществе. К их услугам были лучшие адвокаты и все такое прочее. Инспектор стоял в кабинете частного детектива с женщиной, обвиняемой в убийстве мужа. Приехал Кремер не зря: он начал подозревать, что ошибся в своих предположениях. Я не присутствовал при его первом телефонном разговоре с Вульфом сегодня, но, скорее всего, Вульф сообщил, что готов в самое ближайшее время предложить вместо миссис Хейзен другую кандидатуру на роль убийцы. А Кремер знал: Вульф слов на ветер не бросает.

Естественно, он не сообщил обо всем этом собравшимся, а воинственно оглядев их, предупредил:

– Я приехал, так как Вульф сообщил мне, что здесь соберетесь все вы, и я хочу знать, о чем он намерен вам поведать. Я привез с собой миссис Хейзен, ибо из слов Вульфа вытекало, что ее присутствие здесь будет в интересах правосудия. Хочу подчеркнуть, что как официальный представитель закона я не могу позволить частному детективу исполнять мои обязанности и заменять меня.

Он шагнул к красному креслу и сел. Стеббинс подвел Люси к дополнительно поставленному мной креслу рядом с Пердисом, а сам встал рядом. Тем самым они взяли свою узницу в клеши. Уид подошел к креслу у большого глобуса. Пока я пробирался к своему столу, заговорил Вульф:

– Мистер Стеббинс! Миссис Хейзен находится под стражей, и ваш долг охранять ее. Но я сомневаюсь, чтобы она вдруг попыталась бежать. Если вы хотите быть рядом с убийцей мистера Хейзена, вам лучше подойти к мистеру Кури.

Гробовое молчание. Для тех, кому любопытно, как отреагировали на его слова собравшиеся, скажу, что четверо – Кремер, Люси, миссис Оливер и Энн Тальбот – уставились на Вульфа. Пердис и сержант Стеббинс повернулись к Кури. Уид встал, сделал шаг и застыл на месте. Кури слегка откинул голову и посмотрел на Вульфа.

– Речь идет обо мне? – спросил он. – Ведь других Кури здесь нет.

– О вас, – согласился Вульф. – Как я говорил, мистер Кремер, я готов предложить новую кандидатуру убийцы на ваше рассмотрение, но не более того. У меня не только нет неопровержимых улик, у меня вообще нет никаких улик. Одни лишь настораживающие факты. Во-первых, Хейзен был шантажистом. Он вымогал крупные суммы денег не только у этих четверых, но и у других своих так называемых клиентов. Его деятельность консультанта по вопросам рекламы и связям фирм с общественностью была лишь ширмой. Он владел…

– Вы не можете этого доказать, – проблеяла миссис Оливер.

– Могу, – отозвался Вульф. – У вас в сумке чек на четверть миллиона. С чего бы это? Объясните. Советовал бы вам держать язык за зубами. Мне хотелось бы изложить мистеру Кремеру лишь самое необходимое для подтверждения моих предположений, но если меня вынудят, я расскажу гораздо больше. Вам не следовало бросать мне вызов, но, коль скоро вы его сделали, хочу прямо спросить вас: выплачивая мистеру Хейзену крупные суммы якобы за оказанные услуги, не действовали ли вы по принуждению? Да или нет?

Миссис Оливер посмотрела на сумочку, лежавшую у нее на коленях, потом вскинула голову и сказала:

– Да.

– Тогда не перебивайте меня. – Теперь Вульф обратился к Кремеру: – Мистер Хейзен обладал некоторыми документами – какими именно, я не знаю, – подтверждающими основательность его требований. Вчера вечером я сообщил этим людям, что получил доступ к его документам и готов передать им их, если они заплатят мне за это миллион долларов в течение суток. Они пришли сюда. Трое из них…

– А доказательства тут? – осведомился Кремер.

– Нет. Я не знаю, где они. Я их не видел. Зато здесь люди. Было бы неплохо, если бы вы повременили с вашими вопросами, пока я не закончу. Трое из них – миссис Тальбот, миссис Оливер и мистер Пердис – пришли и выразили согласие платить, что мне и было нужно. Я исходил из предпосылки, что одна из жертв Хейзена убила его, но убийство не имеет смысла, если не заполучить материалы, которые шантажист использовал для своих грязных дел. На некоторое время я позволю себе из области фактов перейти в область догадок. Мистер Кури завладел этими материалами. Не исключено, что он выманил Хейзена обещанием большой суммы денег – попросил его взять машину из гаража вечером в понедельник, прихватить с собой материалы и встретиться с ним в условленном месте. У подобной догадки есть основания. Все, кроме мистера Кури, были готовы выложить деньги. Но он знал, что предмет купли-продажи отсутствует. Даже когда я пригрозил ему, что передам полиции материалы, касающиеся лично его, он не испугался.

– Вернемся к фактам, – проворчал Кремер и обернулся в сторону Кури. – Вы не желаете ничего сказать?

– Нет, – Кури произнес свое «нет» с такой улыбкой, что могло показаться, будто ему все происходящее доставляет удовольствие. – Это поразительно. Я не принес денег, так как не думал, что он располагает сведениями или материалами, представляющими угрозу для кого-либо из нас.

Вульф проигнорировал его реплику, обратился к Кремеру:

– Что касается фактов, я обращаю ваше внимание на разговор, имевший место на обеде в понедельник после того, как ушли миссис Хейзен и мистер Уид. Разумеется, ваши люди записали его в подробностях, но тогда вы не знали, что Хейзен не только шантажист. Он пил кровь из своих жертв и еще наслаждался их мучениями. Во время обеда он затрагивал темы, явно имевшие отношение к присутствующим, – например, речь шла о ядах. Не знаю, к кому из его гостей это имело отношение, и, признаться, знать не хочу. Но одна из тем явно была поднята специально для мистера Кури. Хейзен сообщил, что его тесть был великим изобретателем, настоящим гением. Интересно, что этот человек, Титус Постел, работал с Джулзом Кури. Поэтому вполне вероятно, что власть Хейзена над Кури в какой-то степени связана с Постелом. Но когда я узнал об этом, то есть вчера вечером, у меня еще не было оснований как-то выделять мистера Кури из всей четверки, и я просто отметил про себя, что это впоследствии может пригодиться.

Вульф перевел дыхание и продолжил:

– Но два события, случившиеся сегодня, резко выделили мистера Кури. Когда вы позвонили мне сегодня во втором часу, то сказали, что револьвер, который я вам отдал, являлся собственностью Титуса Постела и что из него он застрелился пять лет назад. Вскоре после этого у меня состоялся телефонный разговор с мистером Кури и он сказал, что придет ко мне вечером, но отклоняет мое предложение о выкупе. Он выразился несколько иначе, но не в этом дело.

Кури издал звук, напоминающий короткое фырканье.

– Вы хотите что-то заявить? – спросил его Кремер.

– Нет, нет, – отозвался тот.

Вульф продолжал:

– Теперь револьверы. Назовем их Х – револьвер, найденный в его машине, из которого был убит Хейзен, – и револьвер П, принадлежавший мистеру Постелу, тот, что я передал вам сегодня утром. То, что я расскажу, нельзя назвать установленным фактом, но это больше, чем просто догадки. Степень вероятности здесь крайне высока. Когда мистер Кури отправился на тот нелепый обед, он захватил с собой револьвер П. Во время…

– Вы можете это доказать?

– Нет конечно. Я рассказываю вам не то, что могу доказать, а то, что произошло. Во время обеда он улучил минуту, чтобы пройти в спальню Хейзена, где взял из комода револьвер Х и вместо него положил револьвер П. С двойной целью. Во-первых, для того, чтобы Хейзен удостоверился, что револьвер на месте, если будет проверять, они одной марки. Вторая цель имела более серьезный характер, а именно: бросить подозрение на миссис Хейзен. Он собирался оставить револьвер Х в машине, застрелив из него Хейзена. Полиция, разумеется, установит, что оружие принадлежало Хейзену и хранилось у него в спальне. Когда же при обыске они обнаружат там револьвер П, ранее принадлежавший отцу миссис Хейзен, то сочтут, что она нарочно подложила его туда в наивном стремлении провести их. Кстати, – обернулся он к миссис Хейзен, – револьвер, который когда-то принадлежал вашему отцу, хранился у вас?

По тому, как шевельнулись губы Люси можно было предположить, что она сказала «нет», хотя я, сидя в пяти шагах, не услышал ничего.

– Когда вы в последний раз видели его?

Она покачала головой.

– Я не понимаю. – Теперь я услышал ее голос. – Когда мне сообщили, что из револьвера, который я принесла вам, в свое время застрелился мой отец, я решила, что мне говорят неправду. Я ничего не понимаю…

– Неудивительно. Полиция тоже. Это револьвер когда-то был у вас – револьвер вашего отца?

– Некоторое время, да. Они мне отдали его после того… После того, как его не стало. Револьвер хранился у меня вместе с другими отцовскими вещами. Но потом пропал.

– Через какое время после смерти вашего отца пропал револьвер?

– Не знаю. Года через два я заметила, что револьвера нет.

– У вас были какие-то догадки, кто его мог взять?

– Очень туманные. Я думала, что может быть, его забрала миссис Кури. Она считала, что я не должна держать револьвер в доме, раз он напоминает мне о… Это правда, что мой муж шантажист?

– Да, а ваш бывший работодатель не только убийца, но и к тому же попытался еще выставить убийцей вас. Вы крайне неудачно выбирали партнеров-мужчин, но относительно того человека, которого вы не выбирали, могу сказать следующее: ваш отец не совершал самоубийства. Его убил мистер Кури.

– Да? – отозвался Кури. – Еще один труп? Увлекаетесь!

Вульф пристально посмотрел на него.

– Меня восхищает ваш апломб, сэр, – сказал он без тени сарказма. – Конечно, вы рассчитываете на то, что, как я сказал вначале, у меня нет доказательств. Они существуют, но, чтобы их добыть, нужно обладать властью и большим, хорошо знающим свое дело штатом сотрудников. У меня нет ни того, ни другого. Я благодарен мистеру Хейзену за подсказку: за его реплику о том, что отец миссис Хейзен был великим изобретателем и гением. У меня возникли подозрения, ведь вы вполне могли обманом получить то, что причиталось ему, и, поговорив с вами по телефону, я пустил по вашему следу человека. Это Сол Пензер. – пояснил Вульф, обращаясь к Кремеру. – Вы знаете его способности. Он позвонил мне с час назад, до того как я говорил с вами по телефону. Собранная им информация позволила мне заявить миссис Хейзен, что Кури – убийца ее отца. Я не уточняю детали, потому что вы сами узнаете от Сола, во-первых, и я не хочу, чтобы мистер Кури знал, что именно удалось узнать, во-вторых. Да и вам тоже ни к чему. Повторяю, пока это только предположения, но они достаточно правдоподобны, и поэтому вам, возможно, имело бы смысл ограничить свободу передвижения этого человека и задать работу вашим людям. Не исключено, что Кури забрал ключи у Хейзена, полагая, будто они не могут пригодиться. Возможно, они по-прежнему у него, хотя необязательно при себе. Найдите их. Обыщите дом. Очень может быть, что у него есть материалы, с помощью которых Хейзен шантажировал их всех. Если вы увидите его жену до того, как ему позволят переговорить с ней, наведите справки о револьвере П. – Он махнул рукой. – Впрочем, вы и без меня знаете, что делать.

Без суеты, невозмутимо, Кури встал с кресла, двинулся к выходу, бормоча: «Всему есть предел». Кратчайший путь к двери лежал мимо миссис Оливер, миссис Тальбот, Пердиса и Люси со Стеббинсом, но он явно счел, что протискиваться мимо них было бы проявлением дурных манер, и пустился в обход. Кури уже обошел сзади их всех, когда раздался голос Кремера:

– Перли, задержи его.

Кури дернулся и процедил сквозь зубы:

– Не прикасаться ко мне!

– Ерунда! – отозвался Стеббинс и тут же проверил, нет ли у Кури оружия. Нет ли револьвера X. Впрочем, Кури все равно не попал бы в холл, потому что дверной проем заслонил Теодор Уид.

10

Приходится заканчивать, не распутав все до конца.

Во-первых, компрометирующие материалы на Энн Тальбот, миссис Оливер, Пердиса, а также, наверное, и на других клиентов Хейзена. Они канули в воду. Полиция ничего не нашла.

Если это удалось сделать кому-то из клиентов, он счел за благо помалкивать. Поэтому, если намеки, брошенные Хейзеном за обедом, возбудили ваше любопытство, я вынужден извиниться, ибо не в состоянии его удовлетворить.

Во-вторых, окончательный гонорар Вульфа. Люси отказалась от всего, что принадлежало Хейзену. Даже от дома. Очень благородно с ее стороны, но частные детективы тоже должны есть и пить. В том числе и Вульф. Существует вероятность, что ей достанется кое-что из капиталов Кури на основании информации, добытой Кремером о том, что он украл парочку изобретений Постела, но Кури сидит в камере смертников, отрицает все напропалую, равно как и его супруга. Его адвокаты работают не разгибая спины. Поэтому, если вам хочется знать, сколько заработал Вульф за тридцать шесть часов труда, мне вам нечего ответить.

Ну а если вам хочется узнать, объяснились ли в чувствах друг к другу Люси и Теодор Уид, я предлагаю вам угадать с одной попытки. Если вам не удастся, стало быть, вы не понимаете, что движет нашим миром.

Маргарет Миллар. В тихом омуте

Глава 1

Жена Рона Гэлловея в последний раз видела мужа в субботу вечером в середине апреля.

"Мне показалось, что он в хорошем настроении, – сказала впоследствии Эстер Гэлловей. – У него даже был такой вид, будто он что-то задумал, что-то собирается осуществить. Думаю, предстоящий выезд на рыбалку был тут ни при чем. Никогда он не получал истинного удовольствия от рыбной ловли, потому что панически боится воды".

Это утверждениевполне соответствовало истине, хотя сам Гэлловей едва ли согласился бы с ним. Он отчаянно старался выглядеть в глазах окружающих мужчиной спортивного типа. Летом рыбачил, играл в гольф или крикет, зимой обретался в клубе "Гранит", носил короткую стрижку и разъезжал в своем "кадиллаке" всегда с опущенным откидным верхом, даже в такую погоду, когда ему приходилось включать "печку" на полную мощность, чтобы не замерзнуть насмерть. Хотя ему уже было под сорок и он старательно занимался спортом, у него можно было заметить какой-то недостаток в координации движений, а его круглое лицо хранило следы юношеской прыщавости и выражение неуверенности в себе, точно у подростка.

Рон укладывал снаряжение в охотничью сумку, когда в его спальню вошла Эстер. Она собиралась куда-то на обед, и на ней было бледно-розовое платье из тафты, украшенное ожерельем из мелкого жемчуга и накинутым на плечи боа из светлой норки. Гэлловей обратил внимание на платье жены и оценил его по достоинству, но ничего не сказал. Какой смысл баловать женщин, отпуская им комплименты?

– Так вот ты где, Рон, – сказала Эстер, как будто лишь благодаря какой-то удивительной случайности застала мужа в его собственной спальне.

Гэлловей на это ничего не ответил.

– Рон!

– Да, моя дорогая, я именно здесь, как ты только что заметила, стало быть, если хочешь мне что-то сказать, говори.

– Куда ты едешь?

Эстер знала, куда он едет, но она была из тех женщин, которым нравится задавать вопросы, хотя ответ на них известен заранее. Это укрепляло чувство уверенности в себе.

– Я же говорил еще на той неделе. Еду в Вестон, захвачу Гарри Брима, и мы поедем в наш охотничий домик, чтобы заняться рыбной ловлей в обществе еще трех приятелей.

– Мне не нравится жена Гарри Брима.

– Жена его с нами не едет.

– Знаю. Я это к слову сказала. Странная она какая-то.

На прошлой неделе позвонила и спросила, есть ли у меня кто-нибудь из умерших близких, с кем я хотела бы пообщаться.

Она же не могла вспомнить никого, кроме дяди Джона, но уверена, что он не жаждет вступить со мной в контакт; Ну, скажи, пожалуйста, разве это не странный звонок?

– Гарри почти все время в отлучке. Надо же Телме от скуки хоть чем-то заниматься.

– Почему бы ей не завести детей?

– Не знаю, почему она не заводит детей, – ответил Гэлловей, и в голосе его послышалось нетерпение. – Никогда не спрашивал.

– Но вы с Гарри такие закадычные друзья, ты мог бы и спросить его об этом как будто невзначай.

– Наверное, мог бы, но не собираюсь.

– Если бы у Телмы были дети, она не занималась бы спиритизмом и не задуривала бы им головы другим. Вот у меня, например, совсем нет времени заниматься спиритизмом.

– Ну и слава Богу.

Гэлловей затянул ремни на сумке и поставил ее у двери.

Это был явный намек на то, что пора Эстер распрощаться и ехать, куда собралась но она сделала вид, что не понимает. Напротив, прошла через комнату, элегантно шурша тафтой, остановилась перед зеркалом и стала поправлять свои темные локоны. У себя за плечами она могла видеть мужа и прочесть на его лице такое страдальческое выражение, что он казался смешным.

– До смерти надоели мне эти мои волосы, – сказала Эстер. – Пожалуй, я стану блондинкой. Интересной блондинкой, увлеченной спиритизмом, как Телма.

– В тебе и так немало от спиритизма. А крашеных блондинок я не люблю.

– А естественных, таких, как Телма?

– Я в меру люблю Телму, – упрямо сказал Рон. – Она – жена моего лучшего друга. Значит, я обязан ее любить.

– Только в меру?

– Ради всего святого, Эстер, она всего-навсего полнеющая маленькая Hausfrau[1], у которой не все шарики на месте. Даже твое воображение не в силах сделать из нее femme fatale[2].

– Надеюсь, нет.

– Ну когда же ты оставишь подобные глупые выражения?

– Дороти, – произнося это имя, Эстер сглотнула, так что Рон был не уверен, правильно ли он расслышал, пока она не повторила:

– Дороти ни о чем не подозревала.

– Что это ты о ней вспомнила?

– У нее не было никаких подозрений. А меж тем мы за ее спиной...

– Успокойся. – Лицо Рона побелело от гнева и досады. – Если тебя спустя столько лет мучает совесть, это никуда не годится. Лучше оставила бы ты меня в покое. И ради Бога не закатывай сцены. Эстер действительно в последнее время частенько закатывала мужу сцены, раскапывая прошлое, как птичка груду прелых старых листьев, и извлекая на свет Божий то одно, то другое. Рон надеялся, что это у нее временное и скоро пройдет. Его самого прошлое особенно не беспокоило и не интересовало. О своей первой жене, Дороти, он вспоминал без сожалений и терзаний. С годами притупилась даже жажда мести, вызванная ее поведением во время развода. Разводы в Канаде не так уж часты, и их не просто добиться, а у супругов Гэлловей получился некрасивый скандал, который широко комментировали все газеты округа и даже соседних штатов.

Эстер опустила руки и отвернулась от зеркала.

– Говорят, она умирает.

– Она уже не первый год умирает, – грубо сказал Гэлловей. – А кто тебе это сказал?

– Гарри.

– Гарри – торговец таблетками. Ему нравится думать, что все вокруг умирают.

– Рон!

– Мне не хочется быть невежливым, но, если я тотчас не тронусь в путь, я заставлю ребят дожидаться меня в охотничьем домике.

– Сторож их впустит.

– Даже в этом случае я, как хозяин, должен прибыть туда первым.

– Они займутся выпивкой и не обратят на это внимания.

– Ты во что бы то ни стало хочешь затеять спор?

– Нет. В самом деле не хочу. Пожалуй, мне просто хочется поехать с тобой.

– Ты же не любишь рыбалку. Только и стонешь, как тебе жаль бедных рыбок, которые не заслужили, чтобы им всаживали крючок в глотку.

– Хорошо, Рон, хорошо. – Эстер как-то нерешительно подошла к мужу, положила ему руки на плечи и поцеловала в щеку. – Желаю тебе приятно провести время. Не забудь попрощаться с мальчиками. Может, в другой раз поедем вместе.

– Может быть.

Когда Эстер выходила из спальни мужа, вид у нее был немного грустный, будто она заразилась от Телмы спиритическим духом и предчувствовала, что другого раза не будет, да и на этот раз что-то не так.

Гэлловей минутку постоял в дверях, прислушиваясь к шелесту платья и стуку каблучков, приглушенному ковровой дорожкой на лестнице.

И вдруг, сам не зная почему, он громко и торопливо позвал жену:

– Эстер! Эстер!

Однако входная дверь уже захлопнулась за ней, и Гэлловей почувствовал облегчение от того, что она его не услышала, ибо он и сам не знал, что собирался ей сказать. Зов его вырвался из недоступной ему части его сознания, он не мог сообразить, почему и для чего позвал Эстер.

Рон прислонился к косяку двери, у него кружилась голова, и он тяжело дышал, словно проснулся, задыхаясь от кошмара, содержание которого забыл, а физические симптомы испуга остались.

"Я болен, – подумал он. – Незачем ей было так на меня наскакивать. Я болен. Пожалуй, лучше бы остаться дома и вызвать врача".

Но по мере того как дыхание восстанавливалось, а головокружение ослабевало, Рон начал думать, что во враче практически нет необходимости, ведь рядом с ним будет Гарри. Гарри работал в фармацевтической компании, карманы его были набиты всякими таблетками, а портфель – буклетами о новомодных фармацевтических средствах, о которых врачи порой узнавали только от него или из предлагаемых им буклетов. Гарри был щедр на патентованные средства, диагнозы и предписания. И случалось, он помогал лучше дипломированного врача, так как не был подвержен влиянию учебников по медицине, врачебной этики и не очень-то осторожничал, так что иногда назначенное им лечение давало быстрые результаты. Эти случаи и оставались в памяти его друзей.

"Гарри даст мне какие-нибудь таблетки, – сказал себе Гэлловей, и эта мысль сама по себе его успокоила. – У Гарри есть таблетки против чего угодно, даже против необъяснимых призывов к собственной жене: "Это все нервы, старина. Наша компания только что выпустила в продажу чудесный препарат..."

Гэлловей перекинул утепленную куртку через руку, взял охотничью сумку и вышел в прихожую, чтобы пойти попрощаться с детьми. Оба мальчика, судя по всему, были уложены спать: дверь их спальни была открыта, горел ночник. Но в комнате слышался приглушенный яростный шепот:

– Мама сказала, пусть песик спит сегодня со мной. Отпусти его.

– Нет, нет и не подумаю.

– Я позову Энни.

– А я ей расскажу, что ты меня ущипнул. Расскажу и Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной школы.

– Может, расскажешь и мне? – спросил Гэлловей, щелкнув выключателем.

Мальчики замолчали и удивленно уставились на него. Не часто им приходилось видеть отца, и когда они заметили, что у него в руке охотничья сумка, не могли сразу решить, приехал он или уезжает.

Грег, семилетний оппортунист, быстрей принял решение:

– Папа приехал! – закричал он. – Ура, ура, папа приехал! Что ты мне привез, папа, привез что-нибудь?

Гэлловей отступил, словно его толкнули в грудь.

– Я не уезжал.

– Значит, сейчас уезжаешь?

– Да.

– Но раз ты уезжаешь, значит, вернешься?

– Да, я надеюсь.

– А когда вернешься, привезешь мне что-нибудь?

Щеки Рона вспыхнули, уголок рта задергался в нервном тике. "Так вот что я значу для них, – подумал он. – И для Эстер. Я тот, кто что-то им привозит".

– Ты и всем можешь что-нибудь привезти, – сказал Марвин, которому было пять с половиной лет. – И Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной! школы.

– Наверное, могу. А чего, по-твоему, им хочется?

– Собачек. Все любят собачек.

– Все? Ты в этом уверен?

– Я их спрашивал, – соврал Марвин, нажимая на слово "спрашивал". – Я каждого спрашивал, какой подарок лучше всего, и каждый отвечал: собака. – В доказательство своей правоты он подбежал к кровати брата и обнял лежавшую на одеяле маленькую таксу. Песик давно привык к подобным проявлениям любви и преспокойно продолжал жевать уголок одеяла. – Любому хочется, чтобы каждый вечер с ним спал песик вроде Пити, всем этого хочется, даже старому Рудольфу.

– А Рудольф говорит, что собака выкапывает ямки в клумбах.

– Это не Пити. Это я их выкапываю. Целый миллион ямок за неделю.

Гэлловей грустно улыбнулся.

– Это очень большая работа для маленького мальчика вроде тебя. Ты, должно быть, очень сильный.

– Пощупай мои мускулы.

– И мои тоже, – сказал Грег. – Если захочу тоже выкопаю миллион ямок за неделю.

Рон не спеша пощупал мускулы у того и другого, и в эту минуту в дверях детской показалась Энни, служанка, присматривавшая за детьми. Днем она носила синее платье с белым фартуком и чепцом и выглядела строгой, чопорной и респектабельной. Но в этот вечер Энни собиралась на свидание, поэтому принарядилась и сделала макияж, так что ее с трудом можно было узнать: губы от помады стали толще, брови выгнулись тонкими черными дужками, а глаза прятались под накладными ресницами.

– О, это вы, мистер Гэлловей. Я-то подумала, мальчики одни и, как всегда, не могут поделить собаку.

– Скоро им не придется больше спорить насчет Пити. Мне велено привезти им еще одну собаку, когда я вернусь.

– Вот оно что!

– Вы, конечно, тоже хотите, чтобы я привез вам какой-нибудь подарок, Энни? Все остальные хотят.

Она посмотрела на него удивленно и неодобрительно.

– Благодарю вас, сэр, но я довольна своим жалованьем.

– Я уверен, вы могли бы что-нибудь придумать, Энни, если бы захотели. Может, ожерелье? Или флакончик духов, аромат которых бросался бы в нос местным кавалерам?

– Привези для Энни собаку! – крикнул Марвин. – Энни хочет собаку!

– Я не хочу собаку, – сухо возразила девушка. – И мне вообще ничего не надо. А теперь оба лежите спокойно и засыпайте без всяких глупостей. Меня ждет кавалер, но я не ступлю за порог, пока вы не угомонитесь. – И шепнула Гэлловею: – Они иногда перевозбуждаются.

– Мне лучше уйти, не так ли?

– Да, сэр, пожалуй, лучше. Я уложила их час тому назад. Рон кинул взгляд через плечо на ребятишек. За минуту до того, как на сцене появилась служанка, он ощущал, что дети очень близки ему, радовался, что они такие красивые и не по годам развитые. А теперь они казались ему чужими – два маленьких дикаря, которые довольны тем, что он уезжает, так как по возвращении что-нибудь им привезет.

Снова закружилась голова, во рту появился терпкий кислый привкус. Поспешно сказав "Спокойной ночи, мальчики!", он вышел в переднюю и неуверенными шагами направился к лестнице. Сумка оттягивала руку, точно набитая свинцом. Походка у него была, как у старика.

"Надо будет попросить у Гарри таблеток. У него полно каких угодно".

Бело-розового "де-сото" в гараже не было, а его "кадиллак" с опущенным верхом стоял на месте, чисто вымытый и натертый мастикой – старый Рудольф обихаживал машину так, словно она была полученным по наследству уникальным даром, а не вещью, которую можно менять ежегодно.

Даже для апреля было холодно. Но Гэлловей все же оставил верх опущенным и, дрожа от холода, уселся за руль.

Наверху мальчики продолжали спорить, но предмет спора изменился.

– А что если он забудет привезти собаку?

– Не забудет.

– А вдруг он никогда не вернется, как жена старого Рудольфа?

– Да заткнись ты, – со злостью сказал Грегори. – Если ты уезжаешь, ты обязан вернуться. Куда еще деваться? Только домой.

Для Грегори это было так просто.

Глава 2

Говоря о своих друзьях, Гэлловей обычно называл их "ребятами". Двое из этих ребят, Билл Уинслоу и Джо Хепберн, вместе приехали из Торонто в охотничий домик, расположенный в нескольких милях от Уайертона на берегу залива Святого Георгия, примерно в десять вечера. Третий, Ральф Тьюри, приехал один через несколько минут после них.

Сторож впустил их, и каждый немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Тьюри понес вещи наверх, Хепберн развел огонь в камине, а Уинслоу открыл шкафчик с выпивкой, и все трое, как предсказывала Эстер, начали упиваться.

Это были близкие друзья Гэлловея, все почти его ровесники, и в тот вечер их объединяла одна общая цель: как можно приятней провести время вдали от повседневных дел и семейных обязанностей. Билл Уинслоу служил управляющим принадлежавшей его отцу мукомольной компании, Джо Хепберн был менеджером фирмы, производившей пластмассовые игрушки и прочие новомодные изделия, а Ральф Тьюри преподавал экономику в университете Торонто. За исключением Тьюри, это были люди среднего интеллекта, располагавшие доходом выше среднего. Тьюри не давал им забыть об этом. Постоянно сидя на мели, он занимал у них деньги и пользовался ими по своему усмотрению; обладая высшим образованием, посмеивался над их невежеством, но не гнушался пользоваться ими в своих интересах. Но в целом компания была теплая, особенно после того, как небольшие различия между ними растворялись в спиртном.

Тьюри первым обратил внимание на то, что прошло немало времени, а Гарри Брима и Гэлловея все нет и нет:

– Странно, что Гэлловея до сих пор нет. Он так носится со своей пунктуальностью.

– Терпеть не могу пунктуальности, – заметил Уинслоу. – Это пугало для дураков. Верно, ребята?

Хепберн сказал, что таким пугалом служит не пунктуальность, а строгость нравов, но Тьюри, как всегда, поправил обоих, объявив пугалом последовательность и логичность, после чего они вернулись к Гэлловею.

– Гэлловей позвонил мне вчера вечером, – сообщил Тьюри, – и сказал, что заедет за Гарри в Вестон и вместе с ним приедет сюда примерно в половине десятого.

– Вот! – воскликнул Уинслоу. – Вот в чем дело!

– В чем именно?

– Ключ к разгадке – это Гарри. Он вечно запаздывает.

Эта мысль была логична и всех устраивала, поэтому друзья выпили еще по одной за здоровье Гарри, оказавшегося ключом к разгадке, как вдруг их стройную гипотезу разрушил сам Гарри, переступив порог охотничьего домика в половине двенадцатого. На нем был непромокаемый плащ и тирольская охотничья шапочка с поднятыми кверху наушниками, в руках он держал рыболовные снасти.

– Извините за опоздание, – весело сказал он. – Что-то сломалось в топливном насосе, когда мы были по ту сторону пролива Оуэн.

Все уставились на него с явным разочарованием, что даже Гарри, не обладавший особой чувствительностью, заподозрил неладное.

– Да что с вами, ребята? У меня прыщик на носу вскочил или еще что-нибудь не так?

– Где Гэлловей? – мрачно спросил Тьюри.

– Я думал, он здесь.

– Разве вы не собирались приехать вместе?

– Да, так было сначала договорено, но меня срочно вызвали в Мимико, в тамошнюю больницу, и тогда я попросил Телму сказать Гэлловею, чтобы он ехал без меня. Я же знаю, как он не любит опаздывать. Уж не думаете ли вы, что у Телмы не все дома?

Все трое считали, что у Телмы от рожденья не все дома, но никто не захотел прямо сказать об этом, дабы не оскорблять чувств Гарри. Он обожал свою жену. Ее легкие чудачества, судя по всему, казались ему бесконечно очаровательными, и он частенько развлекал друзей, рассказывая о том, что Телма сказала или сделала. Волею судьбы Гарри в прошлом оказался единственной опорой родителей, когда те состарились, и поэтому не женился, пока они оба не умерли, зато потом времени зря не терял. Его женитьба на тридцать шестом году жизни на женщине, которая работала секретаршей в приемной врача, как громом поразила его друзей, особенно Гэлловея, потому что тот привык считать Гарри всегда в своем распоряжении и готовым на всяческие услуги. Беззаботный холостяк Гарри в мгновение ока превратился в безнадежного женатика, связанного правилами и ограничениями, в жертву капризов и настроения жены. Телма и Эстер не ладили, но это не помешало Гарри и Рону остаться закадычными друзьями, отчасти потому, что Гэлловей Телме нравился, и она поощряла дружбу Гарри с ним, отчасти потому, что дружба этих двух человек началась в подготовительном классе начальной школы, и с тех пор они никогда не разлучались. Гарри, как старший, был старостой класса и до сих пор хранил школьный ежегодный альбом, где красовался его портрет с надписью: "Генри Элсворт Брим. Мы предсказываем нашему Гарри большое будущее и навсегда сохраним для него теплое местечко в наших сердцах".

Впоследствии ему отводилось теплое местечко во многих сердцах, но большое будущее как-то ускользало от него. Он вечно опаздывал на пароход всего на какую-нибудь минутку, по странным капризам Судьбы терял ключи, путал номера телефонов, попадал в снежный шторм; то опаздывал поезд, на котором он ехал, то лопалась шина автомобиля, то Гарри сам поворачивал руль не туда, куда было нужно.

– Бедняга Гарри, – говорили о нем. – Вечно ему не везет. Все надеялись, что после смерти родителей Судьба повернется к нему лицом и возместит все его злоключения небывалой удачей. Сам Гарри считал, что так оно и случилось. Такой удачей, по его убеждению, явилась женитьба на Телме.

– Может быть, она не передала ему то, о чем ты просил, – сказал Тьюри. – Скажем, решила вдруг пойти в кино или еще куда-нибудь, и теперь Гэлловей сидит у тебя и ждет, когда ты вернешься.

Гарри покачал головой.

– Телма не могла так поступить.

– Не намеренно, так разумеется.

– Ни намеренно, ни случайно. У Телмы поразительная память.

– О-о!

– Она за всю жизнь ни разу ни о чем не забывала.

– Ну, хорошо, хорошо. Мне показалось логичным такое объяснение, только и всего.

Тем временем наступила полночь, и Билл Уинслоу, который слабо держал спиртное, но изо всех сил старался преодолеть эту слабость, дошел до кондиции. И теперь лишняя жидкость выделялась из его организма в виде слез:

– Бедный старина Гэлловей сидит там на своем стульчаке, сидит один на паршивом старом стульчаке, а мы тут хлещем его виски и чертовски приятно проводим время. Несправедливо это. Я спрашиваю вас, ребята, разве это справедливо?

Тьюри из своего угла бросил на него сердитый взгляд:

– Ради Бога перестань хныкать, слышишь? Ты мешаешь мне думать.

– Бедный старина Гэлловей. Несправедливо. Мы тут чертовски приятно проводим время, а он там сидит на своем паршивом старом...

– Хепберн, можешь ты поднять его наверх и уложить в постель?

Хепберн взял Уинслоу подмышки и поставил на ноги.

– Пошли, Билли, мой малыш. Идем баиньки.

– Не хочу я идти спать. Хочу здесь с вами чертовски приятно проводить время.

– Послушай, мальчик, мы тут вовсе не проводим время чертовски приятно.

– Нет?

– Нет. Так что шагай. Где ты оставил свой чемодан?

– Не знаю.

– Я отнес его наверх вместе со своим и поставил в комнату рядом с комнатой Гэлловея, – сказал Тьюри.

– Не хочу идти спать. Мне так грустно.

– Оно и видно.

Уинслоу рукавом размазал слезы по щекам:

– Я все думаю о бедном старине Гэлловее и о бедной принцессе Маргарет.

– А при чем тут принцесса Маргарет?

– Она должна была выйти замуж за Тоунзенда, рожать детей и жить счастливо.

– Ты прав.

– Вот я, например, счастлив.

– В этом нет никакого сомнения.

– И я чертовски приятно провожу время с вами, ребята, верно?

– Ну, хватит, Билли. Пошли.

Продолжая проливать слезы, Уинслоу прошаркал по комнате и начал на четвереньках подниматься по лестнице, как обученный пес по трапу. На середине марша он рухнул, и Хепберну пришлось остальную часть пути тащить его волоком.

Тьюри встал, подложил в камин еще одно полено и нетерпеливо пнул его ногой.

– Ну, что же нам теперь делать?

– Не знаю, – мрачно сказал Гарри. – Заставлять людей ждать – это на Рона непохоже.

– Не попал ли он в аварию?

– Рон отличный водитель. К тому же он помешан на безопасности: пристегивает ремень и все такое прочее.

– И отличным водителям случается попадать в аварию. Дело в том, что, случись дорожное происшествие, мы смогли бы узнать о нем, только если бы Эстер дала телеграмму в Уайертон и нам бы ее доставили сюда.

– Эстер была бы слишком огорошена, чтобы вспомнить о нас.

– Ладно, есть другая версия: Гэлловей никуда не уезжал из дома. Например, расстроился у него желудок, ион решил не ехать.

– Это уже намного вероятнее, – радостно ухватился Гарри за эту мысль. – В последний раз, когда мы с ним виделись, он жаловался на желудок. Я дал ему несколько противоязвенных капсул, которые выпускает наша фирма.

– У Гэлловея нет язвы.

– Как знать. Капсулы сработали великолепно.

Тьюри со вздохом отвернулся. Он один из всей компании отказывался от диагнозов Гарри и от его таблеток.

– Ладно, ладно. Язва Гэлловея взбунтовалась, и его отправил и в больницу. Как это звучит?

– Прекрасно! – сияя, воскликнул Гарри.

Когда вернулся Хепберн, они посовещались, и было решено, что Тьюри, как самый башковитый, и Гарри, как самый трезвый, поедут в Уайертон и позвонят Гэлловею домой, чтобы проверить версию насчет язвы.

* * *
Дорога петляла у подножия скал над заливом, и Тьюри пришлось сосредоточить все внимание на управлении машиной, а Гарри на тот случай, если версия насчет язвы ошибочна, посматривал, нет ли у дороги "кадиллака". Но им повстречались две машины других марок.

К тому времени, когда они приехали в Уайертон, почти нигде не светились окна, но в конце концов они обнаружили телефонную будку в холле небольшой гостиницы для туристов, которая совсем недавно открыла сезон. Оба они были одеты как рыболовы, так что хозяин гостиницы поначалу принял их за постояльцев и встретил весьма радушно, но они тут же сказали, что им нужно всего-навсего позвонить по телефону. Хозяин испытал горькое разочарование, а когда они еще попросили разменять пятидолларовую ассигнацию, он и вовсе рассердился, потерял к ним всякий интерес и, пылая негодованием, уселся за конторку, как только Тьюри вошел в телефонную будку. Прошло минут десять, а то и больше, пока его соединили с домом Гэлловея в Торонто, причем связь была плохая, разговор то и дело прерывался какими-то звуками, напоминающими атмосферные помехи в радиоприемнике.

– Эстер?

– Рон?

– Нет, не Рон. Это вы, Эстер?

– Так кто же?

– Ральф. Ральф Тьюри. Так это вы, Эстер?

– Да, – довольно холодно ответила Эстер, ибо звонок пробудил ее от крепкого сна, да и в более благоприятной обстановке ей было наплевать на Тьюри, его жену и детей.

– Вам не кажется, что час довольно поздний?

– Я плохо вас слышу. Не могли бы вы говорить чуточку погромче?

– Я и так ору во всю глотку.

– Послушайте, Эстер, – да что это за треск? Девушка, девушка, сделайте что-нибудь, говорить невозможно. – Эстер? Вы слушаете? Так уделите мне минутку внимания. У Рона все в порядке?

– Да, конечно.

– А не было у него желудочных колик или еще чего-нибудь?

– Вы случайно не пьяны? – Это был любимый вопрос Эстер – в результате многолетней практики она научилась со злорадным удовлетворением распознавать состояние собеседника по телефону, причем в слове "пьяны" растягивала первый слог – "пья-а-а-ны".

– Нет, я не пьян, – прокричал Тьюри. – Да и с чего бы?

– Я уверена, повод у вас всегда найдется. Так что там с Роном?

– Дело вот в чем. Гарри здесь, в охотничьем домике, вместе с остальными.

– Ну и что?

– А Рон не приехал. Гарри воспользовался своей машиной. У него был срочный вызов в Мимико, и он попросил Телму передать Рону, чтобы тот его не ждал и ехал сюда, а сам он приедет как только освободится. Так вот, Гарри здесь, а Рона все нет. Ребята начали беспокоиться, и мы решили позвонить вам.

Эстер хронически страдала ревностью и сразу представила себе Гэлловея не мертвым в разбитой машине, а живехоньким в постели с Телмой. И она сказала:

– Может, Рон задержался?

– Где?

– В Вестоне.

– Каким образом?

– Каким образом? Спросите об этом Гарри. Телма – его жена.

– Ну уж! – раздраженно прокричал Тьюри. – Глупей ничего не придумаешь. Что на вас нашло, Эстер?

– Просто мне пришла в голову такая мысль.

– Ей-богу, я считал вас более рассудительной женщиной. Больше я вам сейчас сказать не могу, мне приходится кричать, а Гарри – всего в нескольких шагах. Вы понимаете?

– Разумеется.

– Послушайте, Эстер...

Тут в разговор вклинилась телефонистка и попросила опустить еще девяносто центов. Тьюри, ругаясь вслух, опустил монеты.

– Вы слушаете, Эстер?

– Конечно.

– Я думаю вам надо позвонить в полицию.

– Зачем? Это может поставить Рона в неловкое положение. Он очень щепетилен, и ему станет не по себе, если фараоны застанут его в постели с чужой женой.

– Ради всего святого, Эстер, выбросьте эту блажь из головы. Дело может оказаться серьезным. Рон, возможно, лежит в больнице, а то и в морге.

– У него в бумажнике все документы, удостоверяющие его личность. Если бы он попал в аварию, мне тотчас позвонили бы.

– Значит, вы вовсе не беспокоитесь о Роне?

– Не беспокоюсь? Ну, что вы, конечно, беспокоюсь, но это не то беспокойство, которым я хотела бы поделиться с Управлением полиции.

– Я изумлен вашим отношением к этому делу, Эстер, искренне изумлен.

– Ну продолжайте изумляться. Помешать вам в этом я не могу.

– Но что же все-таки с Роном?

– Рон, – сухо сказала Эстер, – вернется домой как ни в чем не бывало и расскажет какую-нибудь правдоподобную историю, в которую я на какое-то время смогу поверить. И вам незачем беспокоиться о Роне. Где бы он ни был и чем бы не занимался, уверяю вас, ему и в голову не придет побеспокоиться о вас, обо мне, о Гарри и вообще о ком бы то ни было.

– Но может оказаться так, что он мертв.

– Ваша беда и беда ваших приятелей в том, что, когда вы выпьете, вы начинаете хныкать.

В этом суждении содержалась такая доля правды, что Тьюри и не попытался возражать, а лишь сказал:

– Не очень-то вы любезны.

– В данный момент мне не до любезностей. Послушайте. Вы все там собрались в охотничьем домике, чтобы провести уик-энд за ловлей рыбы. Или еще для чего-нибудь. Если Рон объявится здесь, я скажу ему, что вы беспокоитесь, и он пошлет вам телеграмму. Если же он присоединится к вам, вы окажете мне такую же услугу. Хорошо?

– Хорошо, – согласился Тьюри, хотя ничего хорошего в сложившейся обстановке он не видел. Все складывалось не так, как надо: Гэлловей куда-то подевался, жена его отнеслась к этому очень странно, Уинслоу, упившись, ударился в слезы. "Ничего себе уик-энд у нас получается, – подумал ой. – Не лучше ли мне развернуть машину и катить домой?"

Гэлловей неизвестно где, Эстер высказывает какие-то нелепые предположения да еще этот Уинслоу – с чего это он захлебывается пьяными слезами?

В телефонной будке стало душно, и когда Тьюри открыл дверцу и вышел в вестибюль, с его лба катился пот, глаза покраснели, и настроение в конец испортилось.

Гарри стоял у окна и пристально смотрел на залив, будто видел там что-то очень интересное. Но в темном заливе вообще ничего нельзя было разглядеть, и Тьюри понял что, Гарри прислушивался к его разговору с Эстер и, вероятно, слышал все, что он говорил.

– Ну, что же, – сказал он, – пытаясь изобразить искренность. – Похоже, мы все всполошились попусту.

– Значит, Рон дома?

– Не то чтобы дома. Но Эстер совершенно уверена, что с ним все в порядке, во всяком случае, о его здоровье она вовсе не беспокоится.

– Ты хочешь сказать, что она беспокоится о чем-то другом?

– О, ты же знаешь Эстер. Она вбила себе в голову, что Рон загулял с какой-нибудь женщиной. Как знать, может, она и права.

– Может быть. – Гарри снова отвернулся к окну и так стиснул зубы, что казалось, голос его исходит неизвестно откуда, как у чревовещателя. – Я слышал, как ты говорил что-то обо мне.

– О тебе? Да, конечно. Я рассказал ей о неувязке в Вестоне из-за того, что ты получил срочный вызов и...

– Я не о том.

– Ладно, – спокойно сказал Тьюри. – Что же еще ты слышал?

– Ты говорил Эстер, что о чем-то ты больше ничего не можешь сказать, потому что я – всего в нескольких шагах.

– Это верно.

– Так о чем же шла речь?

– Вот оно что! – Тьюри не умел изворачиваться, к тому же в голове бродили остатки хмеля, час был поздний, а сидевший за конторкой хозяин гостиницы с любопытством пожирал их глазами – и все это усугубляло замешательство Ральфа. – Собственно говоря, Эстер заподозрила, что Рон и ты пустились во все тяжкие вместе.

– Ну уж Эстер надо бы получше знать меня. В былые времена, пожалуй, у нее и были основания так судить обо мне, но сейчас я женатый человек.

– Понятно.

– И Эстер прекрасно знает, что я теперь не тот.

– Между тем, что Эстер знает, и тем, что она чувствует, не всегда можно построить мост.

– Ты говоришь правду?

– Насчет чего?

– Брось, Ральф. Мы же друзья.

– Так вот, как другу я тебе предлагаю вернуться в охотничий домик и немного соснуть. – Тьюри пошел было к двери, но, увидев, что Гарри не собирается следовать за ним, на что он надеялся, повернулся и подошел к нему. – Не можем же мы, старина, торчать тут всю ночь.

– Не можем?

– Знаешь что, глупые подозрения Эстер никоим образом не должны сбивать нас с панталыку. Так что поедем-ка обратно в охотничий домик. Здесь нам больше делать нечего.

– Есть кое-что, – возразил Гарри. – Я позвоню Телме.

– Зачем?

– А разве должна быть какая-то особая причина, чтобы позвонить собственной жене? К тому же я хочу узнать, появлялся ли Рон вообще в моем доме.

– Но время позднее, Телма наверняка спит. Может даже не услышать звонка.

– Телефон у нее на ночном столике.

– Ну так иди и звони. Мое дело было предупредить тебя.

– Предупредить?

– Ну, что я хочу сказать: если бы я позвонил своей жене в такой предутренний час, она прежде всего решила бы, что я пьян, и в следующий раз, когда меня пригласят сюда, устроила бы мне веселую жизнь.

– Телма не такая. Она хочет, чтобы я хорошо проводил время. Она на удивление самоотверженная женщина.

Тьюри не стал спорить. Самая привлекательная черта характера Гарри заключалась в том, что он приписывал другим людям все добродетели, которые были у него самого.

Когда Гарри вошел в телефонную будку и закрыл за собой дверцу, Тьюри проводил его взглядом и подумал: "Господи Боже, а ну как Эстер единственный раз в жизни права, и Рон там с Телмой... Нет, это невозможно. Телма точно так же без ума от Гарри, как он от нее".

И Тьюри начал насвистывать, правда, почти неслышно, модную песенку "Я без ума от Гарри".

Глава 3

Вопреки мнению Тьюри, Телма не спала. Она сняла трубку после второго звонка, и голос ее звучал живо, как будто она ждала этого звонка. Или какого-нибудь другого.

– Дом мистера Брима.

– Я это знаю, милая, – хохотнул в трубку Гарри.

– О, это ты, Гарри.

– Собственной персоной. Надеюсь, не разбудил?

– Нет.

– Ты рада, что я позвонил?

– Конечно.

– До смерти соскучилась?

– До смерти соскучилась, черт побери, – повторила она скучным голосом. – Как ты любишь всякие игры, Гарри. Совсем как ребенок. Только не слишком поздний час для игр? По-моему, все дети в это время должны спать. А завтра, – добавила она, – завтра можешь играть во что твоей душе угодно.

За три года супружеской жизни она еще не говорила с ним таким усталым покровительственным тоном. Гарри вспыхнул, будто его отхлестали по щекам.

– Телма, что с тобой?

– Ничего.

– Неправда. Я знаю, что это неправда. Что случилось, Телма? Скажи мне. Скажи своему Гарри.

В ответ она лишь вздохнула. Гарри отчетливо услышал этот вздох, долгий, глубокий и печальный.

– Послушай, Телма. Если ты хочешь, чтобы я вернулся домой, я приеду. Тронусь в путь прямо сейчас.

– Нет! Я вовсе не хочу, чтобы ты возвращался домой!

– Да в чем дело, Телма? Ты не заболела?

И снова она не ответила. Ее молчание душило Гарри. Он приоткрыл дверцу телефонной кабины на несколько дюймов и раз пять глубоко вздохнул. Тьюри теперь все будет слышно, ну и пускай себе слушает. Друзья Гарри столько раз делились с ним своими бедами, что он готов без всякого смущенна посвятить любого из них в свои невзгоды.

– Я больна, – сказала наконец Телма. – Весь вечер страдаю.

– Вызови врача. Сейчас же вызови.

– Зачем? Я и без врача знаю, что со мной.

– Что же с тобой, любовь моя?

– Этого я тебе сказать не могу. Не время и не место.

– Послушай, Тел, не переживай. Приляг и расслабься. Я сейчас же приеду домой.

– Если ты это сделаешь, меня дома не застанешь.

– Да во имя Господа Бога...

– Будь уверен я так и поступлю. Сбегу. Я какое-то время должна побыть одна, подумать. Не приезжай домой, Гарри. Обещай.

– Но я же...

– Обещай.

– Ладно, обещаю. Я не приеду домой, во всяком случае сегодня.

Это обещание вроде бы успокоило Телму, и она сказала совсем уже по-дружески:

– Откуда ты звонишь?

– Из гостиницы в Уайертоне.

– Ты еще не был в охотничьем домике?

– Был, но нам с Тьюри пришлось вернуться сюда, чтобы позвонить Рону домой.

– За каким чертом вам звонить Рону домой в такой поздний час?

– Чтобы узнать, почему он сюда не приехал.

– Он не приехал, – тупо повторила она. – Ты именно это сказал? Рона с вами нет?

– Пока что нет.

– Но отсюда он уехал много часов назад. Заехал около восьми. Я передала, что ты велел, и мы с ним по рюмке выпили. – А потом...

Она умолкла и Гарри пришлось попросить ее продолжать:

– А потом, Телма?

– Я... я попросила его, я его очень попросила не ездить в охотничий домик.

– Почему?

– Такое у меня было предчувствие, когда я его увидела, оно было таким сильным, что я чуть не упала в обморок, вот какое у меня было предчувствие. – И она начала рыдать, остальные слова тонули в рыданиях: – О, Господи... я так и знала... это по моей вине... Рон умер... Рон... Рон...

– Что ты говоришь, Телма?

– Рон... – она повторила это имя с полдюжины раз, а Гарри слушал с остановившимся сердцем и окаменелым лицом.

Тьюри подошел к телефонной будке и приоткрыл дверцу:

– Случилось что-нибудь?

– Да. Только я не знаю, что.

– Может, помогу?

– Едва ли.

– Ну дай хотя бы попробую. Иди, Гарри, присядь. Ты выглядишь ужасно.

Они снова поменялись местами, и Тьюри поспешно сказал в трубку:

– Алло, Телма. Это Ральф.

– Говорите.

– Послушайте, Телма. Я не знаю, в чем дело, но успокойтесь на минутку, ладно?

– Не могу.

– Почему бы вам не выпить чего-нибудь? Я подожду у телефона, а вы налейте себе...

– Не хочу я ничего пить.

– Ну ладно, ладно. Я только подумал, что...

– Да и не пойдет никакая выпивка. Я больна. Меня выворачивает наизнанку.

– Уж не подцепили ли вы грипп?

– Нет, я не подцепила грипп. – Мгновение она поколебалась.

– Гарри стоит рядом с вами?

– Нет, он вышел.

– Вы уверены?

– Я вижу, как он шагает взад-вперед по веранде.

– Я беременна.

– Что? Что вы сказали?

– Что у меня будет ребенок.

– Ну и ну, черт меня подери! Это здорово, Телма, это чудесно!

– Да?

– Вы сказали об этом Гарри?

– Нет еще.

– Господи, да он же взлетит на седьмое небо, когда узнает.

– Может, и взлетит. Поначалу.

– А что вы хотите этим сказать? Почему поначалу?

– Когда начнет думать, он опустится пониже.

– Не улавливаю, в чем тут соль.

– Мы с Гарри больше года не предпринимали никаких шагов к тому, чтобы заиметь ребенка, – медленно сказала ока. – Гарри не хотел, чтобы я рожала, боялся осложнений, ведь мне скоро тридцать пять.

– Никакие меры предосторожности не дают полной гарантии. Это могло произойти случайно.

– Это произошло не случайно, а преднамеренно, во всяком случае, с моей стороны. Я хотела ребенка. Я старею, и очень скоро было бы уже поздно. И не раз говорила об этом Гарри. Но он боялся, как бы чего не вышло со мной. По крайней мере, так он говорил. Может быть, подлинные причины были глубже и тоньше, не знаю. Возможно, он не хотел делить мою привязанность ни с кем. Но каковы бы ни были его соображения, мои теперь вам известны. Я хочу этого ребенка. Я уже люблю его.

– Его?

– У меня предчувствие, что это будет мальчик. И я назову его Роном.

– Господи Боже мой! – воскликнул Тьюри. – Рон? Рон Гэлловей?

– Да.

– Вы в этом уверены?

– Вам не кажется, что такой вопрос для меня оскорбителен? Он предполагает, будто я путалась с кем попало.

– Я хотел сказать только, что в таком деле надо быть совершенно уверенной.

– Я совершенно уверена.

– Господи Боже мой, – повторил Тьюри. – Ну и кашу вы заварили. Подумайте о Гарри. И об Эстер.

– Я не могу позволить себе такой роскоши. Я должна думать только о ребенке. Кстати, Эстер никогда не любила Рона. Вышла за него замуж из-за денег, он сам мне это сказал. А Гарри мне, конечно, жалко. Он добрый человек, и мне не хотелось бы причинять ему боль, но...

– Но все равно причините?

– Да. Я должна это сделать. Обязана из-за ребенка.

– Дело-то вот в чем; Телма. Подумайте сами. Во имя ребенка не лучше ли было бы оставить все это дело в тайне? Гарри был бы прекрасным отцом, и ребенок бы рос без ненужной мороки и скандала.

– Это невозможно. Я не хочу оставлять это дело в тайне, как вы позволили выразиться.

– Настоятельно прошу вас подумать над этим еще раз.

– Последние три недели я ни о чем другом и не думала, с тех пор как узнала, что беременна. Одно я знаю наверняка: продолжать жить с Гарри я больше не могу. Мне даже кажется, что он не существует. Как бы вам объяснить? Для меня теперь существует только мой ребенок, которого я ношу под сердцем. Вся моя жизнь теперь – это Рон и его ребенок.

Это простое признание, высказанное с такой убежденностью, напугало Тьюри еще больше, чем стоящее за ним реальное положение вещей. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, а когда смог, в его голосе зазвучало холодное неодобрение:

– Не могу представить себе, чтобы Рон так же односторонне отнесся к тому, что случилось. Собственно говоря, у него был ребенок от первой жены и два – от второй, так что для него это событие не является чем-то исключительным.

– Если вы пытаетесь пробудить во мне ревность или злость, не трудитесь. Да, у Рона были другие женщины, другие дети, но этот ребенок – единственный в своем роде. Как и я.

На это Тьюри ничего не сказал. Лишь молча и беспомощно смотрел на телефонную трубку, от души раскаиваясь в том, что не остался дома и не принялся красить гараж, как того хотела его жена.

– Ральф, вы еще слушаете?

– Да.

– Ральф, мне не хочется, чтобы вы подумали, будто я... будто я задумала это заранее, так сказать, спланировала. Ничего подобного. Произошло все случайно, но раз уж так получилось, я поняла, что именно этого мне и надо.

– Да уж, конечно. С ума вы, что ли, сошли? Ведь то, что вы делаете, то, что вы сделали, – совершенно аморально, и нет вам никакого оправдания.

– Не надо читать мне мораль. Словами теперь ничего не изменишь.

– Ну ради Бога, подумайте о Гарри. Это его убьет.

– Не думаю. О, разумеется, на какое-то время вышибет его из седла, но в конце концов он повстречает какую-нибудь женщину, которая обовьется вокруг него, как виноградная лоза, позволит ему суетиться по-пустому и пичкать ее таблетками.

– Ваши слова звучат так, – сказал пораженный Тьюри, – будто вы по-настоящему ненавидите его.

– Нет, не его. Только таблетки. Ими он чуть не свел меня в могилу. А на самом деле я здорова. Доктор говорит, у меня будет чудесный здоровый малыш. Чего я и хотела всю свою жизнь. Детство мое прошло одиноко в доме незамужней тетки, совсем одиноко. Я только и мечтала, что вот вырасту, выйду замуж и нарожаю дюжину ребятишек, чтобы никогда не быть снова такой одинокой.

– Может случиться и так, – вескосказал Тьюри, – что вы окажетесь более одинокой, чем сейчас. Окружающие вас люди косо посмотрят на...

– Ах, люди. Плевать мне на них. Мне нужны только Рон и ребенок.

– А вы очень уверены в себе, Телма.

– Да.

– И вы так же уверены в Роне?

– Да. Я сказала ему о ребенке, когда он заехал вчера вечером за Гарри. Посчитала, что самое время сообщить ему.

Тьюри этой ее уверенности не разделял.

– А как он принял эту новость? Телма заняла оборону:

– Я, разумеется, и не надеялась, что он сразу обрадуется. Ему нужно время, чтобы подумать, оценить сложившееся положение. Как и всякому на его месте.

– Я рад, что вы это понимаете, – сухо обронил Тьюри.

– Он любит меня, вот что главное.

– В самом деле?

– Не беспокойтесь, все окончится как нельзя лучше. У меня такое предчувствие.

Кто ее разберет, эту Телму. Новое предчувствие, что все закончится наилучшим образом, перечеркнуло предыдущее, которое предполагало, что с Роном что-то случилось. Выходит, Телма может накладывать одно предчувствие на другое, как кирпичи, и действующим всегда останется последнее. Она еще добавила:

– О, я знаю, предстоит ужасная морока, например, с разводом.

– Рон не может получить развод от Эстер. Нет оснований.

– Я хотела сказать, Рон может ей заплатить, чтобы она подала на развод.

– Ну, а если она откажется?

– Ерунда. Эстер любит деньги. Да и зачем ей отказываться?

– Есть такие женщины, – мрачно поиронизировал Тьюри, – которые не в восторге от перспективы разрушить домашний очаг и семью.

– Эстер не настолько сентиментальна, как вы думаете. Я виновата перед ней не больше, чем она перед первой женой Рона. Только мотивы моего поведения более чисты.

– А как сам Рон относится к перспективе снова фигурировать в суде и в печати как развратник?

– Ради Бога, Ральф, не могли бы вы сказать что-нибудь повеселей?

– Да где мне взять веселье? – чистосердечно ответил Тьюри.

– Обстановка не пробуждает во мне чувства юмора. Может, Гарри придумает что-нибудь повеселей? Он все еще меряет шагами веранду. Позвать?

– Нет.

– А как вы скажете ему об этом, Телма?

– Не знаю. Я пыталась подвести его к такому признанию, но... это так трудно.

– Об этом вам с Роном надо было подумать, когда вы скакали вместе в постель.

– Фу, как грубо!

– Сложившееся положение как-то не располагает к особой деликатности.

– Послушайте, Ральф. А что если вы скажете об этом Гарри? – Я подумала, ведь вы с ним такие близкие друзья...

– Нет уж, пожалуйста, меня в это дело не впутывайте.

– Я просто вспомнила, что вы бываете таким тактичным, когда захотите.

– На этот раз не захочу.

– Ну ладно. Но я тоже не скажу ему. Не могу. Я даже не хочу больше видеться с ним.

– Господи, ну что за женщина! Вы просто обязаны сказать ему, объяснить, попросить прощенья.

– Почему я должна просить у него прощенья? Я ни о чем не сожалею. А что до объяснения – как я могу объяснить то, чего сама не понимаю? Я не знала, что у нас с Роном так получится. Если бы знала, может, попросила бы у Гарри таблетку или пилюлю, предохраняющую от любви. – Она горько хохотнула. – У него ведь есть всякие.

– Когда это у вас началось?

– Недели за две до Рождества. Я поехала в город купить подарок Гарри, и в магазине Итона случайно встретила Рона. Мы вместе позавтракали в кафе "Парк Плаза", потом вышли на террасу и стали смотреть на город. Шел снег, и все вокруг было очень красиво. Раньше я не очень-то обращала внимание на Торонто, ведь я выросла на западе, в Ванкувере. Только и всего, мы просто стояли. Никакого флирта, ни пожиманья рук, друг о друге мы даже не говорили, взглядами обменивались лишь изредка. Но, вернувшись домой, я не сказала Гарри об этой встрече. Сама не знаю почему. Промолчала. Да еще солгала, сочинила, будто позавтракала с медицинской сестрой, с которой вместе работала в клинике доктора Меррея в Гамильтоне. На другой день снова поехала на автобусе в Торонто, потому что забыла купить Гарри рождественский подарок. Во всяком случае, так я оправдывалась сама перед собой. Зашла в тот же магазин, в то же самое время, и прохаживалась мимо входа с Йондж-стрит чуть ли не час. У меня было ужасно сильное предчувствие, что Рон придет. Он не пришел, но впоследствии признался мне, что ему очень хотелось пойти, что он думал обо мне все утро, но прийти не смог, так как Эстер давала ленч в клубе и было много приглашенных.

"Двое слабоумных, – с презрением подумал Тьюри, – от скуки вообразили себя героями драмы и оказались в таком положении, из которого и ему, и ей выбраться не под силу". А вслух спросил:

– Гарри ничего не заподозрил?

– Нет.

– К вашему сведению: Эстер заподозрила и сейчас подозревает.

– Я тоже так думаю. Уж очень холодно она со мной разговаривала, когда я позвонила ей на той неделе и пригласила на сеанс к моей подруге. А я просто хотела оказать ей любезность.

– Почему?

– Ради Рона. Я не хочу, чтобы он был отлучен от детей Эстер, как это случилось с ребенком от первой жены. Это несправедливо.

– Судьи думают иначе.

– В нашей стране – да. О, у нас тут глупые провинциальные нравы. Я хотела бы жить в Штатах с Роном и моим ребенком.

Входная дверь открылась, и в вестибюль гостиницы вошел Гарри; он шел нетвердой походкой, широко расставляя ноги, точно сошедший на берег матрос, и на твердой земле оберегающий себя от килевой и бортовой качки. Хотя ночной воздух еще не остыл, губы у Гарри посинели, а взгляд был остекленелый, словно невыплаканные слезы остались в глазах и превратились в лед.

– ...в каком-нибудь месте где нет такой ужасной долгой зимы, – продолжала Телма. – О, как я ненавижу здешние зимы! Я до того дошла, что не могу даже радоваться весне, потому что знаю, как она коротка и как скоро придет осень, печальная пора, когда все вокруг умирает.

– Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз, – оборвал ее Тьюри. – А теперь скажите, Рон заехал к вам на "кадиллаке"?

– Кажется, да.

– Верх был поднят или опущен?

– По-моему, опущен. Да, конечно, опущен. Я теперь вспоминаю, что когда у окна махала ему на прощанье, подумала, как бы он не простудился от завихрения встречного воздуха у него на затылке. Ведь он жаловался, что неважно себя чувствует.

– Еще бы!

– Да нет. Он жаловался на нездоровье, до того как я ему сказала про ребенка. Я вижу, Ральф, вы сегодня в прескверном настроении.

– Отчего бы это?

– В конце-то концов, вы не на собственных похоронах.

Гарри медленно, но неуклонно шел прямо к телефонной кабине и, подойдя, распахнул ее дверцу, хоть Тьюри и старался одной рукой удержать ее.

– Дай мне поговорить с ней.

Тьюри сказал в трубку:

– Телма, подошел Гарри. Он хочет поговорить с вами.

– А я не хочу с ним говорить. Мне нечего ему сказать.

– Но...

– Скажите ему правду или сочините что-нибудь, мне все равно. Я сейчас повешу трубку, Ральф. А если мой телефон снова зазвонит, я не отвечу.

– Подождите, Телма.

В трубке щелкнуло, это был безусловно конец разговора.

– Она повесила трубку, – сказал Тьюри.

– Почему?

– Не расположена к беседе, как я понимаю. Не беспокойся об этом, старина. Женщины становятся очень капризными при...

– Я хочу перезвонить ей.

– Она сказала, что не снимет трубку.

– Я лучше тебя знаю Телму, – вяло улыбнулся Гарри. – Она не выдержит, если телефон зазвонит.

И они снова поменялись местами, Гарри набрал номер миссис Гарри Брим в Вестоне.

Телефонистка дала телефону прозвонить раз двенадцать, потом обратилась к Гарри:

– Очень жаль, сэр, но ваш номер не отвечает. Может быть, попробовать ещё раз минут через двадцать?

– Нет, спасибо. – Гарри вышел из кабины, вытирая лоб рукавом рыболовной куртки. – Ничего не понимаю, черт побери. В чем дело? В чем я-то провинился?

– Ни в чем. Поедем обратно в охотничий домик и выпьем.

– О чем ты так долго говорил с Телмой?

– О жизни, – ответил Тьюри. И это была святая правда.

– О жизни? В три часа утра по междугородному телефону?

– Телме захотелось поговорить. Ты же знаешь женщин, иногда им надо облегчить душу, выговорившись перед кем-то посторонним. Телма была в возбужденном состоянии.

– Она всегда может рассчитывать на то, что я ее пойму.

– Надеюсь, это так, – мягко сказал Тьюри. – Дай Бог, чтоб так оно и было.

– Меня просто убивает эта неопределенность. Почему бы ей не поговорить со мной? Почему она без конца повторяет имя Рона?

– Она хорошо относится к Рону и беспокоится о нем. Разве мы все не испытываем такого же беспокойства?

– Мой Бог, конечно! Рон – мой лучший друг. Я как-то спас его, когда он тонул, еще в школьные времена, я рассказывал тебе об этом?

– Да, – ответил Тьюри не потому, что так оно и было, а потому, что устал от иронии судьбы и не мог проглотить еще один ее фокус, в глотке у него пересохло и саднило. – Поехали, Гарри, судя по твоему виду, тебе обязательно нужно выпить.

– А может, мне лучше переночевать в этом городке, снять номер, поспать часок-другой, а потом все же попробовать дозвониться до Телмы?

– Оставь ты ее в покое на какое-то время. Дай ей прийти в себя.

– Возможно, ты и прав. Надеюсь, она вспомнит про оранжевые таблетки, которые я ей оставил. Они прекрасно снимают Напряжение. Говорят, с их помощью папа римский избавился от икоты, которая мешала ему произносить речи.

Тут Тьюри почувствовал солидарность с Телмой и осудил Гарри. Его так и подмывало сказать, что недомогание Телмы не имеет ничего общего с икотой, и ей не помогут ни оранжевые, ни синие, ни розовые таблетки.

– Здесь нам больше делать нечего, – только и сказал он. – Вот разве что сообщить в полицию, что Рон исчез.

– А может, он уже объявился. Вполне вероятно, что, когда мы возвратимся в охотничий домик, он уже будет там. Ты со мной не согласен?

– Вполне возможно.

"Но не очень-то вероятно, – добавил Тьюри про себя. – Будь я в шкуре Рона, мне меньше всего на свете хотелось бы заявиться в охотничий домик и повстречаться с Гарри. Рон мог остановиться на ночь в гостинице. Мог уехать в свой коттедж в Кингсвилле. А может, катает по дорогам вкруговую, как он не раз делал, удирая от ссоры с Эстер. Рон терпеть не может сцен, от любой размолвки он страдает, можно сказать, физически. Как-то раз мы с Биллом Уинслоу заспорили о политике, и Рон просто-напросто исчез, а потом Эстер нашла его за живой изгородью из самшита, его рвало".

Гарри посмотрел на часы, и одного этого взгляда было достаточно для того, чтобы он широко зевнул, так что на глазах его выступили слезы.

– Бог ты мой, уже четыре часа!

– Вот я и говорю.

– Через час-другой ребята начнут вставать и рваться туда или сюда. Ты не думаешь, что нам надо поскорей вернуться?

– Я давно, с тобой согласен.

– Ей-богу, Ральф, ты что-то знаешь, верно? Я теперь чувствую себя гораздо лучше. Намного, намного лучше. Не могу точно определить, что ты сказал или сделал, но ты заставил меня по-иному взглянуть на многие вещи.

Тьюри выдавил из себя подобие улыбки.

– Ну и прекрасно.

– Да, достопочтенный сэр, вы заставили меня взглянуть на дело под другим углом. Ну что мы так беспокоимся о двух совершенно взрослых людях – Роне и Телме? В конце-то концов, ни один из них не наделает глупостей.

– В твоих словах есть определенный смысл.

– Поехали обратно в охотничий домик и обмоем это дело.

– Обмоем – что?

– Не знаю. Я только что чувствовал себя препаршиво, а теперь мне кажется, что все прекрасно, за это и надо выпить.

Пройдя вперед, Гарри открыл дверь. Он улыбался и шел легкой, пружинящей походкой.

– Господи, какая ночь! – воскликнул Гарри. – Ты только принюхайся.

Тьюри ничего не оставалось, как принюхаться. Ночь пахла ветром и водой, обманом и предательством.

Глава 4

В обратный путь они тронулись довольно спокойно. После кратковременного приступа словоохотливости Гарри забрался на заднее сиденье, скрючился и уснул.

Тьюри вел машину медленно, ему не давала покоя проблема, как сказать правду Гарри, не убивая его насмерть. Ему будет больно, тут уж никуда не денешься, речь шла лишь о том, как бы смягчить удар, избежать слишком резкого потрясения.

До этой ночи Тьюри всегда считал Телму легкомысленной и недалекой. Но теперь он понял, как ловко она сделала его хранителем ее тайны. Это все равно что быть смотрителем критической массы урана; если он не освободится хоть от какой-то части ее, она в любой момент может взорваться и распылить его на атомы. Стало быть, задача заключалась в том, чтобы разряжать эту бомбу понемногу, памятуя о ее страшной взрывной силе.

"Скажите ему правду или сочините что-нибудь", – произнесла Телма, но было ясно, что она хочет, чтобы он сказал правду, и вовсе не потому, что он способен сделать это мягко и тактично, она просто-напросто хотела снять это бремя с себя. Телма не собиралась больше возиться с Гарри, она не страдала, оттого что причинит ему боль, не собиралась просить у него прощенья или давать какие бы то ни было объяснения и вообще не хотела больше его сидеть. Последнее обстоятельство представлялось Тьюри самым неправдоподобным. Три года все они считали супругов Брим идеальной парой. Те не спорили и не одергивали друг друга на людях, не перекидывались язвительными замечаниями в компании и никогда не рассказывали друзьям о Недостатках друг друга. Тьюри всегда слегка завидовал им, так как сам он него жена Нэнси частенько вступали в жаркие споры, которые обычно заканчивались обращением к чисто физиологическим терминам: "У тебя циклическая депрессия, какая была у твоего дядюшки Чарлза, этого несчастного параноика – нечего и удивляться, что дети проходят какую-то маниакальную фазу". Супруги Тьюри бросали друг в друга не пепельницы, а эдиповы комплексы, генетическую предопределенность и неврозы навязчивых состояний.

Гарри на заднем сиденье начал храпеть, негромко и чуть ли не застенчиво, словно опасался, как бы его не заставили повернуться на бок и стихнуть. Его храп почему-то выводил Тьюри из себя. Ему казалось, что это скулит во сне больной щенок.

– Гарри! – резко окликнул он друга.

– Ой, – откликнулся Гарри, как будто его толкнули локтем в живот. – А? Что? Что такое?

– Проснись.

– Видно, я задремал. Извини.

– Перестань ты извиняться всю дорогу. На нервы действует.

– А что на них не действует? – спросил Гарри, смиренно вздохнув. – Не прими это как упрек, старина. Мне не до того. Ты испытываешь стресс, только и всего. Научись расслабляться. Помнишь, я говорил тебе об оранжевых таблетках, которыми папа римский излечился от икоты?

– Да трудно забыть.

– У меня случайно оказалось с собой несколько штук. Прими-ка одну из них, а я какое-то время поведу машину.

Тьюри так же мало доверял водительским способностям Гарри, как и его таблеткам.

– Нет, спасибо, лучше я останусь в стрессе.

Гарри перелез на переднее сиденье и по привычке, ставшей дли него почти обязанностью, опять завел речь о Телме, о ее многих уникальных достоинствах. Гарри открыто не говорил, что все остальные женщины – просто куски мяса, но молчаливо предполагал это.

– ... и вот Телма пригласила старика к нам домой и угостила его чаем. Она такая, ее сердце открыто каждому...

– Гарри!

– ... даже совершенно незнакомому человеку. Потом она связалась с падчерицей старика и...

– Гарри, я хочу тебе что-то сказать.

– Ладно, старина. Я, собственно говоря, кончил. Выкладывай.

– Я не думаю, что мы найдем Рона в охотничьем домике, когда приедем туда.

– Почему?

– По-моему, он вообще не появится ни в охотничьем домике, ни в каком-нибудь другом месте, где может встретить тебя.

– А при чем тут я?

– Мне кажется, Рон избегает тебя.

– Меня избегает? Да почему?

– Потому что ему слишком нравится твоя жена.

– Телма всегда ему нравилась. Они с самого начала приглянулись друг другу.

– А теперь они слишком уж друг другу приглянулись. – Тьюри на короткое мгновенье оторвал взгляд от дороги, чтобы взглянуть на лицо Гарри в слабом свете приборной доски. Гарри улыбался. – Ты слышишь, Гарри? Рон влюблен в твою жену.

– Это тебе Телма рассказала, конечно?

– Да...

– Тогда не беспокойся, это пустое дело, – твердо сказал Гарри.

– Ты, я вижу, очень уверен в себе.

– Послушай, Ральф, я не сказал бы никому на свете, но ты мой друг, тебе я поведаю эту тайну.

Тьюри опустил стекло окна. У него было такое ощущение, что он и Гарри неподвижны, а за ними гонится клубящаяся тайнами ночь. В лучах полумесяца сверкали воды залива. Волны, набегая одна на другую, хитро подмигивали и шептали каждая о своей тайне.

– Дело в том, – сказал Гарри, – что Телма видит сны наяву. Ничего серьезного, разумеется, но время от времени ей приходит в голову, что такой-то в нее влюблен. Это ни к чему не ведет. Через неделю Она об этом забывает.

– Понятно.

– На этот раз – Рон. Когда-то был и ты.

– Я? Но почему? Господи Боже, я ведь даже не...

– Знаю, знаю. Все это – ее воображение; И она с ним ничего не может поделать. Просто в ее характере есть романтическая жилка. Ей доставляет удовольствие верить, что кто-то безнадежно влюблен в нее. По-моему, это укрепляет ее веру в собственное очарование. – Гарри вздохнул. – Значит, теперь она думает, что в нее влюбился Рон, это ее и встревожило? Так она тебе и сказала?

– Она сказала мне не только это...

– Бедняжка Телма. Сны наяву – это что-то вроде спиритических сеансов, на которые она ходит. На самом-то деле она в них не верит, да и нет у нее умерших, с которыми она хотела бы пообщаться. Просто хочет быть не такой, как все, хочет возбуждать интерес, ну, ты сам понимаешь, Ральф, да?

– Пожалуй.

– Никогда и ни с кем я так не говорил о своей жене, – торжественно изрек Гарри. – Надеюсь, ты меня за это не осудишь.

– Разумеется, нет.

– Спиритические сеансы – ее последнее увлечение, в это дело ее втянула наша соседка. А сны наяву начались, когда она была еще девочкой, от них она так и не смогла избавиться. Они как бы восполняют то, чего ей не хватает в жизни, создают волнующую воображение романтику. А я, при всем моем старании, пожалуй, не тот человек, который... скажем так: я продаю таблетки. Это не впечатляет, как я понимаю. Вот ее сны наяву и восполняют этот пробел хоть в какой-то мере.

"А может и в полной мере", – сказал про себя Тьюри, но вслух произнес:

– А ты не думаешь, что сны наяву – дело опасное?

– Не для Телмы и не для меня. И откуда в них опасность?

– Долгий сон может смешаться с реальностью.

– Но послушай, Ральф, ты слишком уж критически к этому относишься. Я понимаю, ты желаешь нам добра, но не всегда такая точка зрения оказывается оптимальной. Телма и я, мы счастливы, что мы такие, какие есть. Если сны наяву восполняют какие-то несоответствия в ее жизни...

– Ты сам себе противоречишь.

– Ну ладно, – сказал Гарри, и в голосе его впервые прозвучали нотки раздражения. – Это мое дело. Я могу противоречить себе и хоть уйти со сцены, черт побери, если мне это придет в голову.

– Безусловно. Ну и валяй.

Гарри закурил сигарету, потом снова заговорил, но уже более мягким тоном:

– Ты умный парень, Ральф, у тебя глубокие мысли, ты знаешь кучу вещей, о которых мы, твои друзья, не имеем представления, потому что у тебя высшее образование и все такое прочее. Только...

– Только что?

– Не пытайся подвергать анализу Телму. Я люблю ее такую, какая она есть. Пусть себе видит сны наяву.

– Да на здоровье, мне-то что.

– Самое удивительное в моей жизни – это женитьба на Телме. И ничто на свете не заставит меня изменить отношение к ней. Я ни за что не сделаю ничего такого, что изменило бы сложившуюся между нами связь.

– Тебе и не надо будет ничего делать, – заметил Тьюри, но урчанье мотора и грохот бьющихся о скалы волн заглушили его слова. Повторять их он не стал. "Значит, вот как обстоят дела, – подумал он. – Гарри хочет остаться на седьмом небе. И пусть его".

Оставшиеся несколько миль проехали не то чтобы молча, – Гарри принялся насвистывать какой-то веселый мотив, – но; во всяком случае, разговора не возобновляли. Тьюри не обращал внимания на свист, а думал о Телме, пробовал разобраться в ее образах, возникших в его воображении этой ночью.

Первый из этих образов, разумеется, – Телма, жена Гарри, невысокая спокойная женщина приятной наружности, которой перевалило за тридцать. Знает толк в стряпне и в домашнем хозяйстве, и, казалось бы, ее ничто не интересует вне стен дома из красного кирпича, приобретенного Гарри после их женитьбы. Тьюри всегда считал ее глуповатой, ибо она почти не высказывала собственных суждений и замечаний, а без конца ссылалась на Гарри, точно его верный отголосок: "Гарри совершенно прав... как сказал Гарри не далее, чем вчера... Гарри сказал, и я с ним согласна, что..." Со стороны казалось, будто она из тех женщин, которые не хотят самостоятельно принимать какие бы то ни было решения и не способны что-либо задумать или вообразить. Даже ее недавнее увлечение спиритизмом и всякого рода предчувствиями возникло под влиянием соседки.

Однако мысль Ральфа тут забегала вперед, потому что спиритические сеансы, строго говоря, относились ко второму образу Телмы, женщины, видящей сны наяву, которая подкармливала свою посредственность сочными кусками мечтаний, пока эта самая посредственность не раздобрела настолько, что сама Телма не могла ее узнать. Благодаря такому столу Телма превратилась в женщину, наделенную уникальными психическим возможностями, в femme fatale, в которую мужчины безнадежно влюблялись. Вообще сны наяву – девчоночье занятие, а Телма давно уже не девчонка. А может, она и не видит сны наяву; Ральфу пришло в голову, что Гарри все это выдумал, спасаясь от горькой правды, заключавшейся в том, что Рон Гэлловей крутит любовь с его женой.

Отсюда возник и третий образ, размытый и нечеткий, но все же более реальный, чем первые два: Телма – женщина, которая хотела ребенка, с узко-эгоистической решимостью и без оглядки на мораль действовала в этом направлении и нашла способ зачать.

Гарри перестал насвистывать и глядел в окно, чтобы не пропустить поворот к охотничьему домику.

– А почему ты думаешь, – сказал вдруг Тьюри, что, если я начну "анализировать" Телму, как ты называешь, это повлияет на ваши супружеские отношения?

– Я этого не говорил.

– Но подразумевал.

– Не надо, Ральф, – грустно сказал Гарри, – не надо. Не продолжай. Есть вещи, которые лучше не трогать. Подвергай анализу своих студентов, если тебе надо, или своих домашних, кого угодно, только не Телму. Возможно, она не вполне счастлива, но я делаю все возможное, чтобы исправить положение. Мне не хотелось бы говорить о подробностях.

– Она хочет ребенка.

Гарри сделал удивленные глаза:

– Откуда ты знаешь?

– Она сама сказала.

– Сегодня ночью? По телефону?

– Да.

– А, так вот что вывело ее из равновесия. Скорей всего, она заснула и проснулась от какого-нибудь привычного кошмара. Этой весной они ее одолевают. Ей снится, что она родила ребенка, но с ним что-то случается, то он деформирован при рождении, то заболевает и умирает, то его похищает с целью выкупа Китаец. По-моему, сон про Китайца она видела, после того как днем ходила в прачечную за моими шортами... И знаешь, Телме я еще ничего не говорил, хочу сделать ей сюрприз, но на этой неделе я побывал в двух агентствах по приемным детям, навел справки... Поворот должен быть где-то здесь.

"Ты проскочил поворот много месяцев тому назад, – подумал Тьюри. – Проскочил, Гарри, и не заметил".

Охотничий домик Гэлловей построил отчасти как свадебный подарок Эстер, отчасти как убежище, где можно было переждать время, пока не позабудется скандал, вызванный его разводом с первой женой. Но домик оказался не убежищем, а достопримечательностью, восхищаться которой или критиковать которую съезжались соседи со всего побережья залива от Пенитэнгишина до Тобермори. И действительно, постройка получилась слишком уж шикарной для этой местности и для своего назначения. Нижний этаж был выложен из местного камня, а верхний – в полудеревянном английском стиле, с крутой рифленой крышей, которая выдерживала бы толстый слой снега, скапливавшегося за долгую зиму и не препятствовала бы его сходу при первой оттепели.

Для сторожа было предназначено помещение над гаражом, точная копач домика, и от весны до осени его занимал пожилой механик по имени Мак-Грегор. По договоренности Мак-Грегор должен был лишь следить за домом и содержать в порядке участок, заготовлять дрова и обеспечивать нормальную работу водопровода и канализации. А фактически большую часть времени он проводил в лодочном сарае на берегу, колдуя над дизельным катером Гэлловея, получившим название "Эстрон".

Управлял катером только Мак-Грегор. Он не настаивал на этой привилегии, а просто давал понять, что "Эстрон" обладает чувствительностью и темпераментом, словно женщина, и потому нуждается в сильной и уверенной руке, которая сдерживала бы губительные порывы, обусловленные его естеством.

Никто, включая Эстер, не знал, зачем Гэлловей купил катер. Он ненавидел воду и боялся ее, при малейшем волнении страдал морской болезнью, а в достоинствах дизеля не разбирался, механическая часть не интересовала его вообще. Когда Мак-Грегор сидел за штурвалом, Гэлловей сидел рядом с ним на переднем сиденье, сжав кулаки, и глаза его ворочались в глазницах, как будто поднимались и опускались вместе с волнами. По возвращении к причалу, ступив на твердую землю, Гэлловей выглядел бледным, но возбужденным, словно одержал победу над заклятым врагом и тем утвердил себя.

Окна жилища Мак-Грегора обычно оставались темными. Когда приезжали гости, он держался в стороне, пренебрегая тем, что называл "чепуховиной", и появлялся только тогда, когда Гэлловей и его гости хотели воспользоваться катером.

Тьюри поставил машину между низкорослых северных сосен, и два друга направились к дому гуськом, след в след, словно каторжники, связанные невидимыми цепями. Свет горел лишь в большой комнате внизу, там еще не угасло пламя тлевших в камине дров.

Хепберн заснул в красном кожаном вольтеровском кресле с книжкой на коленях. Когда входная дверь открылась, он проснулся, косо посмотрел на вошедших и сердито сказал:

– Давно пора кому-нибудь появиться. А то я чувствую себя как единственный участник бдения над покойником.

Тьюри саркастически поднял брови:

– Может, ты как раз и...

– Рона не нашли?

– Дома его нет. Мы позвонили Эстер – он не появлялся и не звонил, но ее, судя по всему, это никак не беспокоит. Тогда мы позвонили Телме. – Тьюри бросил взгляд на Гарри, чтобы увидеть, как он воспримет упоминание о его жене, но тот стоял перед угасающим камином, повернувшись к ним спиной. – Телма сказала, что Рон заезжал за Гарри, они выпили и поболтали, а потом Рон уехал, как предполагалось, сюда.

Это был лишь скелет правды. Только знающий человек мог бы одеть его плотью, наполнить кровью жилы, придать жизненно важные органы и получить нечто цельное, взяв по кусочку от всех: от Телмы, от Гарри, от Рона, от Эстер и от тех, кто так или иначе связан с этими людьми. Правда так же сложно устроена, как человек. Так что мало построить ее скелет. В него надо еще вдохнуть жизнь.

"Что же теперь? – подумал Тьюри, – Что мне теперь делать?"

Хепберн предложил временное решение:

– Вы, наверное, хотите выпить, ребята?

Гарри отвернулся от камина и взял с круглого столика журнал. Это был октябрьский номер "Маклина" за прошлый год, лежавший здесь со времени их последней вылазки. Дата выпуска журнала словно ударила Гарри по глазам. "Прошлогодний, – подумал он.

– В апреле прошлого года я был счастлив. Мне принадлежал весь мир. Всего год назад..."

В каком-то внезапном порыве Гарри сложил журнал и со злостью швырнул его точно на середину темнеющей кучки углей. Бумага начала тлеть.

– За каким дьяволом ты это сделал? – спросил Хепберн.

– Не знаю.

– В нем была статья, которую я хотел почитать.

– Извини. – Бумага вспыхнула. Гарри смотрел на дело рук своих с горьким удовлетворением. С прошлым годом покончено.

– Уже поздно. Пойду-ка я спать. Устал.

– Я приготовил тебе выпивку.

– Не хочу.

– Тебе надо выпить, дружище.

– Нет, спасибо. Слишком длинный был день. Спокойной ночи.

– Не переживай, Гарри.

– А я и не собираюсь.

И Гарри поплелся наверх, всей тяжестью тела налегая на перила, будто его ноги не держали. Через минуту Тьюри услышал, как брякнулись на пол его ботинки, заскрипели пружины матраца, потом послышался долгий вздох.

Хепберн протянул Ральфу его рюмку.

– Да что это с ним такое? – спросил он.

– То, что он сейчас сказал: слишком длинный был день.

– Ерунда. Никогда в жизни не видел, чтобы Гарри устал.

– Теперь увидел.

– Должна же быть какая-то причина. Может, что-нибудь не так с Телмой?

– Может быть.

– Если ты меня спросишь, так я тебе скажу, что Телма – занятная бабенка.

– Мне незачем тебя об этом спрашивать, – сказал Тьюри, мрачно глядя на остывающие угли и пытаясь представить себе, что делает Телма в эту минуту. Строит планы? Рыдает? Придумывает то одно, то другое или же преспокойно спит, убежденная в том, что впервые в жизни поступила совершенно правильно?

– Я думаю, всякая женщина по-своему занятна.

– Не все. Нэнси не такая. – Тьюри верил в это и будет продолжать верить, пока они с женой в очередной раз не поцапаются.

– Ты необъективен. – Хепберн допил рюмку и поставил ее на каменную консоль камина. – Слава Богу, я не женат. Настой мажорной ноте я с тобой и распрощаюсь.

– Ступай. Свет я погашу.

– Может, оставить одну-другую лампочку на тот случай, если Рон...

– А, нуда, конечно.

– Спокойной ночи, Ральф.

– Спокойной ночи.

Хепберн помедлил, потер подбородок. Ему уже пора бриться, глаза покраснели, оттого что он мало спал и много пил, фланелевая рубашка стала грязной, на вороте не хватало одной пуговицы.

"Выглядит он как оболтус, – подумал Тьюри. – Может, таков он и есть. Может, все они оболтусы, и мне среди них не место. Я должен был остаться с семьей, а не тащиться сюда и строить из себя такого же, как они".

– Иди выспись, – резко произнес он, раздраженный собственными мыслями. – Бог ты мой, ну и ночка выдалась.

– Она еще не кончилась.

– Вот давай и завершим ее.

– О'кей, но не падай духом, старина. В этом никакого проку. Мы все влипли в это дело.

Глава 5

Наутро, в начале девятого Тьюри был разбужен громким стуком дверного молотка, украшенного львиной головой, и звоном старого колокольчика, какие подвязывают коровам, – он обычно служил вместо гонга, сзывающего гостей к столу. Подавая негромким ворчаньем сигналы бедствия, он нащупал ногами ботинки и надел их. На этом одеванье и закончилось, ибо Тьюри, как и все остальные, спал в одежде. Такова была одна из традиций на уик-эндах в охотничьем домике, которую много лет тому назад учредил Гарри Брим. ("От этого я ощущаю себя спортсменом, – сказал тогда Гарри. – Отсутствие привычных удобств и все такое прочее".)

Чувствуя, себя далеко не спортсменом, Тьюри вышел в переднюю, где увидел Уинслоу: вытаращив глаза и дрожа; тот подпирал стену.

– Господи, – проскрипел Уинслоу. – Я умираю. Умираю.

– В ванной есть бром.

– Бог ты мой! Этот колокольчик! Заставь его умолкнуть. Мои уши...

– Возьми себя в руки.

– Да я умираю, – повторил Уинслоу и сполз по стене на пол точно кукла, у которой полопались пружины.

Тьюри брезгливо обошел его и спустился по лестнице в общую комнату. Встреча с Уинслоу вовсе не рассеяла вчерашнего ощущения, что он, Тьюри, лишний в этом доме, среди этих людей. Хоть они и были близкими друзьями, в напряженной обстановке Тьюри воспринимал их как совершенно посторонних людей, образ жизни (в случае с Уинслоу – образ умирания) которых был глубоко чужд ему. Когда он спускался по лестнице, в нос ему ударил тяжелый дух, показавшийся чуть ли не ядовитым: пахло застоявшимся спиртным и несбывшимися надеждами.

Отодвинув толстый деревянный засов, Тьюри открыл входную дверь и был почти уверен, что перед ним предстанет Рон.

Ранним утром ветер стих и похолодало. Земля была покрыта белым инеем, сверкавшим в лучах солнца, и на его фоне лицо Эстер Гэлловей выглядело смуглым, как будто она вдруг не по сезону загорела.

Видно было, что она одевалась в спешке и не так, как обычно одевалась в дорогу. Она была без головного убора, в летних туфлях без каблуков и куталась в черное пальто из шотландки, которое было знакомо Тьюри с давних пор. Эстер обычно так заботилась о том, чтобы выглядеть элегантно, что Тьюри был поражен ее заурядным, если не затрапезным нарядом.

– Что случилось, Эстер?

– Привет, Ральф, – бодро сказала она. – Я вас удивила, удивила, да?

– Входите.

– Именно это я и собираюсь сделать.

Ральф подержал дверь, пропуская Эстер, и она вошла, стягивая на ходу перчатки и встряхивая головой, словно в волосы набился иней.

– У меня замерзли уши. Чтоб не уснуть, я ехала с открытыми окнами. Глупо, конечно. – Она положила перчатки на каминную полку между оставшихся после вчерашнего вечера пустых рюмок. Взяла одну из рюмок и состроила гримасу:

– Джин. И когда ваш Билли Уинслоу начнет хоть что-нибудь соображать?

– Трудный вопрос.

– Вы приятно провели вечер?

– Не очень.

– Рона, конечно, здесь нет?

– Нет.

– И он никак не дал о себе знать?

– Никак.

– Прах его побери.

Утром огонь в камине погас, и теперь в комнате было так холодно, что пар от дыхания выходил изо рта Эстер клубами, точно дым из пасти дракона. Тьюри подумал, что ей в данную минуту это сравнение подходит как нельзя лучше.

– Прах его побери с его маленькими глазками-бусинками, – продолжала она. – Ну что ж, начинайте его оправдывать, как всегда, что ж вы молчите?

Тьюри ничего не ответил, так как боялся сказать что-нибудь невпопад; а ничего подходящего в голову не приходило.

– Ну прямо прелесть, как вы стоите друг за друга!

– Сядьте, Эстер, а я пойду приготовлю кофе.

– Не трудитесь.

– Тут никакого тру...

– Сию минуту придет Мак-Грегор, растопит камины и приготовит завтрак. – Она обернулась и внимательно осмотрела комнату, ноздри ее слегка раздувались. – Здесь надо проветрить. Тяжелый запах.

– Я не заметил, – солгал Тьюри.

– Я, конечно, и не надеялась встретить его здесь. Не знаю даже, зачем я сюда приехала, наверно, оттого что не могла уснуть после вашего ночного звонка, терпеть не могу ждать, ждать и ничего не делать. Вот я и прикатила сюда. Сама не знаю почему, – повторила Эстер. – Просто ничего лучшего в голову не пришло в ту минуту. И вот теперь я здесь и понимаю, что ничего сделать не могу, верно? Разве что опохмелить вас. Как ваша голова?

– Она в порядке, – холодно сказал Тьюри.

– Значит, вчера вы провели время не очень приятно.

– Я уже сказал об этом.

– Что ж, сегодня можно повторить. Может, раз в жизни пригласите и меня?

– Это ваш дом.

– Прекрасно, я сама себя приглашаю. Мы усядемся вокруг стола и будем веселиться, пока Его Светлость Гулена не изволит объявиться.

– Думаете, это так просто?

Эстер повернулась к нему и медленно сказала, чеканя каждое слово, словно говорила с глухим или набитым дураком:

– У Рона в бумажнике все бумаги, удостоверяющие его личность, а регистрационный номер машины прикреплен к рулевой колонке. Если бы он попал в аварию, меня тотчас известил бы. Разве не так?

– Должно быть, так.

– Не должно быть, а наверняка. Обо всяком дорожном происшествии докладывают немедленно. Таков закон.

Тьюри подумал, но не сказал собеседнице, что закон можно и нарушить.

Из кухни доносились звяканье и треск – Мак-Грегор взялся за приготовление завтрака. Это не входило в его обязанности, и Тьюри по опыту знал, что Мак-Грегор выразит свой протест как только сможет: кофе будет горькой жижей, ветчина подгорит, а наличие яиц на сковородке можно будет определить лишь по мелким скорлупкам, которые хрустят на зубах, точно битое стекло под ногами.

– Мак-Грегор не в духе, – тихо сказал Тьюри. – Не исключено, что он нас отравит.

– В данный момент мне все равно.

– Эстер, ради Бога...

– О, я знаю, вы считаете, что я зануда и паникерша. По-вашему, я вечно хожу с вытянутым лицом и жажду с кем-нибудь сцепиться.

– Я не...

– Вы друг Рона и, разумеется, на его стороне. Я готова предположить, что Рон – хороший друг. Но он паршивый муж.

– Избавьте меня от подробностей.

– А я и не собиралась вдаваться в подробности, – ровным голосом сказала Эстер. – Я собиралась сделать обобщение.

– Валяйте.

– О, я знаю, Ральф, что вы терпеть не можете обобщений. Предпочитаете частную статистику, например, сколько тонн скумбрии было отгружено за последний месяц из Ньюфаундленда.

Тьюри вяло улыбнулся.

– Давайте перейдем к обобщениям.

– Хорошо. Некоторым мужчинам вообще не надо бы жениться, они ничего не могут дать женщине, даже крохи своего времени за весь день. О, они могут купить ей дорогие часы на драгоценных камнях, чтобы она без него знала, который час, но это не значит поделиться с ней своим временем.

Эстер присела на кожаную напольную подушку у неразожженного камина, как будто всплеск эмоций, подобно кровопусканию, лишил ее сил.

– В этот раз мне очень хотелось провести уик-энд здесь вместе с Роном. Я не увлечена ни рыбной ловлей, ни бивачной жизнью, но я думала, как приятно было бы что-нибудь состряпать и съесть у камина, погулять по лесу с Роном и мальчиками. Я сказала ему об этом, но он даже не принял меня всерьез, сама такая мысль была для него невероятной. – Она остановилась и перевела дух. – Подумать только, мальчики почти не знают здешних мест. Были здесь всего раза три. У Рона все отговорки: мальчики могут упасть со скалы, наступить на змею, утонуть при купанье и тому подобное. Но о подлинной причине он помалкивает – мальчики могут помешать ему, потребовать от него чего-нибудь, что нельзя купить за деньги, две-три унции его самого как личности. Они даже могут запустить зубы в его неприкосновенный запас, не ведая, что это нечто невкусное неудобоваримое.

– Эстер!

– Все. Я кончила.

– Я не хотел затыкать вам рот.

– Еще как хотели. Но все равно, с вашей стороны очень любезно заявить, будто вы не хотели. Я слишком болтлива, не правда ли? Но не со всяким. Мне и в голову бы не пришло говорить что-нибудь подобное Билли Уинслоу, Джо Хепберну и даже Гарри. Они слишком глупы.

Тьюри в душе готов был согласиться с ней, но не хотел поощрять ее рассуждения, не имевшие прямого отношения к создавшемуся в данный момент положению. И он сказал:

– Вам надо поесть чего-нибудь горячего, Эстер, и выпить кофе. Пойду посмотрю, как там дела у Мак-Грегора.

Дела у Мак-Грегора шли точно так, как предвидел Тьюри. Ветчина уже подгорела, яичница корчилась на сковородке, а запах кофе был таким же резким, как запах серной кислоты. Мак-Грегор, накинув передник на замасленный комбинезон, пытался сдобрить яичницу щедрыми дозами соли и перца.

– Я беру это на себя, – сказал Тьюри.

– Как вы сказали, сэр?

– Я доведу это дело, до конца. А вы тем временем пойдите растопите камин в общей комнате.

– У меня тут немного подгорело, – с удовлетворением заявил Мак-Грегор, снимая передник и протягивая его Тьюри. – Видно, Богу так было угодно.

– Забавно, что Бог, всякий раз как позволяет чему-то подгореть, избирает своим орудием вас.

– Да, сэр, это очень странно.

И Мак-Грегор ушел из кухни, насвистывая веселый мотив сквозь щербину между двух последних оставшихся у него передних зубов. Он одержал победу не над кем-то персонально, но от имени всех работников над всеми работодателями, а Тьюри, хоть и не был работодателем, все равно стоял по ту сторону барьера. Все получилось как нельзя лучше. Пусть этот сукин сын жрет пережаренную ветчину. Такова Божья воля.

После завтрака Тьюри и Эстер сели перед камином, в котором пылали принесенные Мак-Грегором сосновые поленья, и стали пить горький кофе из грубых глиняных кружек. Горячая пища и тепло камина благотворно подействовали на состояние обоих. Посиневшие от холода подбородок и нос Эстер вновь обрели свой обычный цвет, беспокойные червячки, шевелившиеся в желудке Ральфа, на время успокоились.

С верхнего этажа не доносилось ни звука. То ли Билли Уинслоу вернулся в постель досыпать, то ли, согласно собственному предсказанию, отдал Богу душу. В данную минуту Тьюри о нем не беспокоился. Тепло от пляшущих желтых языков пламени привело его в состояние блаженного отупения. Он слушал, что говорила Эстер, как слушают фоновую музыку, узнавая мелодию, но не обращая на нее особого внимания. Эстер завела песню о своих сыновьях, Марве и Греге, об их последних проказах, а Тьюри пребывал в таком расположении духа, что лишь молча слушал и не испытывал желания поддержать тему разговора рассказами о собственных дочерях.

– ... вы меня слушаете, Ральф?

– А? Да, конечно, конечно.

– И как по-вашему: права я или нет?

– Вы совершенно правы.

Надежный ответ. Всякая женщина желает услышать, что она совершенно права, особенно если она сама в этом сомневается.

– Ну вот, а ей это страшно не понравилось. Она сказала, не надо их подшлепывать, что бы они ни натворили. По ее мнению, я даже не должна грозить мальчикам, обещая отшлепать их, это, дескать, подорвет их доверие ко мне, а я в подобных случаях просто-напросто срываю на них зло. Вот я и спрашиваю вас: можно ли воспитать двоих нормальных шустрых мальчишек, не подшлепывая их время от времени?

– Не знаю. У меня четыре девочки.

– Да, это совсем другое дело. Девочки более... в общем, сними можно разговаривать.

Тьюри очень удивился.

– Всамом деле?

– А кроме того, почему у нее хватает нахальства поучать меня, как надо воспитывать детей, когда она до сих пор ребенка не завела? – Эстер на секунду умолкла и отхлебнула кофе. – Это просто смешно.

– Что именно смешно?

– Раз уж она так любит детей, почему бы ей не завести своих?

– Кому?

– А о ком мы говорим?

– Я, должно быть, пропустил мимо ушей имя этой особы.

– Телма. Она так неравнодушна к детям, что странно, почему она не заводит своих.

Тьюри встал и носком ботинка поправил одно из поленьев. Блаженное оцепенение исчезло, музыка под сурдинку превратилась в современную оглушительную какофонию, и он оказался вынужден внимательно вслушиваться, чтобы различить партии и исполнителей – вот Гарри дует в тромбон, Эстер лихо управляется с барабанами, Телма извлекает стонущие звуки из кларнета, а Рон стоит за сценой с серебряной свистулькой, дожидаясь такта, на котором он должен вступить. А дирижер успел перекусить.

– В конце-то концов, она сравнительно молодая и здоровая женщина, – продолжала Эстер. – Гарри прилично зарабатывает и, по-моему, так же любит детей, как и она. Вы согласны со мной?

– Я об этом как-то не задумывался.

– Я тоже, собственно говоря. Но тут особых размышлений и не требуется. Я вижу, как Телма возится с нашими мальчуганами, и из этого делаю вывод, что она любит детей. Роди она ребенка – для них обоих это было бы благом.

"Да, конечно, ребенка, – подумал Тьюри, – только не того, который получился". Он вспомнил, что сказал Гарри, когда они возвращались из Уайертона: "Телме я еще ничего не говорил, хочу сделать ей сюрприз, но на этой неделе я побывал в двух агентствах по приемным детям, навел справки".

– Вы не согласны со мной, Ральф? А по-моему, ребенок – это как раз то, что им нужно.

– Да. Разрази меня гром – да!

Эстер от удивления широко открыла глаза:

– Что это вас вдруг прорвало? Я сказала что-нибудь не так?

– Нет, все так. Просто я считаю, что не мое дело ломать над этим голову.

– И тем более не мое. Вы это хотели сказать? – Лицо ее застыло. – Прекрасно, оставим. Но если правду вам сказать, не люблю я Телму.

– Я это понял.

– Это так легко заметить по мне?

– Довольно легко.

– Ну, а вы?

– Что я?

– Вам нравится Телма?

– Сегодня утром мне никто не нравится, – сказал Тьюри, изображая легкомыслие. – Даже я сам.

Эстер невесело улыбнулась:

– Значит, мы с вами на одном корабле... Постойте-ка, вы слышите шум мотора?

– Нет.

– А я уверена, что сейчас его слышала. – И она поспешила к входной двери, заранее запахивая пальто, перед тем как выйти на холод. – Возможно, это Рон. Я уверена, что Рон.

Несмотря на все, что Эстер говорила о муже, видно было, что она взволнована и жаждет встречи с ним. Тьюри вышел из дома вслед за ней. Теперь и он отчетливо слышал ворчанье мотора, и через несколько секунд из-за поворота обсаженной елями дорожки показался автомобиль, шины которого оставляли на заиндевелом асфальте параллельные темные полосы. Это была черно-белая машина с эмблемой Окружной полиции Онтарио на передней дверце. Эстер, не говоря ни слова, повернулась и вошла в дом.

Тьюри подождал, пока двое полицейских в форме не спеша вылезут из машины и направятся к нему. "Вот оно что. Рон пострадал в аварии. Или погиб. И они приехали сообщить нам об этом. Вот как обстоит дело".

Полицейские шли медленно, внимательно оглядывая дом и участок, точно два налоговых инспектора. У того, что постарше, грузного и краснолицего мужчины, поперек щеки шел шрам, создававший нечто вроде однобокой улыбки. Он заговорил первым.

– Доброе утро. Здесь живет мистер Рональд Гэлловей?

– Да, – ответил Тьюри. Это единственное слово он выдавил из себя с трудом. Его общение с полицией ограничивалось небольшими штрафами за нарушение правил дорожного движения, поэтому язык плохо повиновался ему, и чувствовал он себя стесненно, словно эти люди прибыли, чтобы обвинить его в преступлении, которое он совершил ненароком.

– А вы случайно не мистер Гэлловей?

– Нет, я его гость.

– Значит, мистер Гэлловей здесь?

– Нет. Мы – другие гости и я – ждем его со вчерашнего вечера. Как только я увидел вас, то подумал, что вы приехали сообщить нам что-нибудь о нем.

– Мы располагаем только заявлением о том, что он исчез. Я инспектор Кэвел, а это мой коллега сержант Ньюбридж. Могу я узнать ваше имя, сэр?

– Ральф Тьюри, адъюнкт-профессор Торонтского университета.

Слова эти прозвучали кичливо и претенциозно, как будто он намеренно хотел укрыться под покровом респектабельности, точно ребенок, который накрывается одеялом с головой и думает, что спрятался. Это сравнение вызвало досаду Тьюри. Несправедливо: он не совершил никакого преступления, ему нечего скрывать, почему же он чувствует себя виноватым?

Инспектор Кэвел прищурился, шрам на щеке перешел в настоящую улыбку, будто инспектор втихомолку забавлялся при виде такой детской игры, как прятанье под одеялом.

– Так обстоит дело, сэр. Теперь, если не возражаете, мы войдем в дом и немного поговорим о мистере Гэлловее. Ньюбридж, а вы оглядитесь здесь.

– Да, сэр, – откликнулся Ньюбридж, но вид у него был озадаченный, как видно, он не понимал, что ему здесь искать и что делать с тем, что найдет.

Тьюри и Кэвел вошли в дом. Эстер сидела перед камином, закинув ногу на ногу и положив руки на колени, вид у нее был спокойный и даже небрежный. Пожалуй, слишком небрежный. Тьюри заподозрил, что она подслушивала из-за двери его разговор с инспектором.

Эстер любезно улыбнулась, когда Тьюри представил ей Кэвела, однако не встала и руки не протянула и вроде бы не торопилась узнать, что же он ей скажет.

Оказалось – совсем немного.

– Я изложу вам только факты. Час назад мне сообщили из Торонто, что жена мистера Гэлловея заявила о его исчезновении. Мне известны время и место, где его видели в последний раз, марка и модель его машины и, пожалуй, это все. Я не получил приказа провести расследование или другого распоряжения в том же духе. Мне просто поручили проверить здесь, на месте, не объявился ли он и не дал ли о себе знать.

– Нет, ничего, – сухо ответила Эстер, – Никаких признаков жизни.

– Что ж, мне кажется, если он еще в пути, нетрудно будет его обнаружить. В нашей лесной глуши нечасто встретишь "кадиллак" с откидным верхом, а уж если в такую погоду верх опущен, его просто нельзя не заметить, как, скажем, пожарную машину. С другой стороны, если он устал и остался ночевать в каком-нибудь мотеле, тут у нас тоже не будет никаких затруднений. Мотелей в наших краях совсем немного.

– А если он не в этих краях?

– Почему вы так думаете, миссис Гэлловей? Он ведь собирался приехать сюда, не так ли?

– Он мог изменить свои намерения.

– Неужели его поведение настолько непредсказуемо, что он мог отправиться куда-то еще?

– Нет. Во всяком случае, раньше с ним такого не бывало.

– Он сильно выпивает?

– Иногда напивается допьяна, но с ним тогда никаких проблем. Просто идет спать.

– Мне неловко задавать такой вопрос, но по долгу службы я обязан это сделать. Есть ли у вас основания полагать, что ваш муж интересуется другой женщиной?

Перед тем как ответить, Эстер бросила быстрый взгляд на Тьюри.

– Никаких.

Она произнесла это таким убежденным тоном, что Кэвела это как будто встревожило. Чтобы хоть чем-то скрыть свое смущение, он вытащил из внутреннего кармана мундира небольшую коричневую записную книжку.

– По имеющимся сведениям, мистера Гэлловея последней видела некая миссис Брим, проживающая в Вестоне. Она ваша подруга, миссис Гэлловей?

– Ее муж и мой дружат со студенческих лет. Рон отправился в Вестен за Гарри, то есть за мистером Бримом, чтобы вместе с ним ехать сюда. Но Гарри получил срочный вызов и поэтому добрался сюда чуть попозже один. Сейчас он наверху, спит. Могу разбудить его, если нужно.

Тьюри состроил гримасу в знак протеста, но Эстер не обратила внимания.

– Я не думаю, чтобы Гарри рассказал что-то кроме того, что вам уже известно, – сказал Тьюри. – Лучше дать ему выспаться. У него была трудная ночь.

Кэвел поднял брови:

– В каком смысле трудная, мистер Тьюри?

"Надо бы мне научиться держать язык за зубами, – подумал Тьюри, – и не соваться с дополнительными сведениями. В конце концов они узнают обо всем – о Телме, ребенке и Роне, – но не мое дело доводить это до их сведения". И он осторожно сказал:

– Мы почти всю ночь не спали, пытаясь выяснить, где же Рон.

– Мы?

– Гарри Брим и я, а также другие гости, Билл Уинслоу и Джо Хепберн.

– А что именно представляли собой эти попытки?

– Мы с Гарри вернулись в Уайертон и позвонили Эстер – миссис Гэлловей – на тот случай, если Рон по какой-либо причине остался дома. Она сказала, что он уехал, и тогда мы позвонили жене Гарри. Та сообщила, что Рон приехал в назначенный час, они выпили по рюмке, и он поехал дальше.

– Это все?

– Ну, Телма – миссис Брим – сказала еще, что Рон жаловался на плохое самочувствие, может, в этом вся загадка его исчезновения, как вы думаете?

– То есть?

– Рон всегда принимает всерьез любые симптомы. Он мог поехать к врачу, возможно, даже лег в больницу.

– Он здоров, как бык, – сказала Эстер.

– Но сам-то он так не считает.

– А кроме того, он до смерти боится больницы. Его прямо-таки волоком тащили в родильный дом, когда я рожала.

Кэвел задумчиво посмотрел на Эстер.

– Мне кажется, вы не хотите принимать никакую версию, миссис Гэлловей.

– Я хочу. Но не могу. Слишком хорошо я знаю своего мужа, и ни одна из предложенных до сих пор версий не кажется мне правдоподобной.

– У вас есть своя версия, миссис Гэлловей?

– Может, и есть.

– А если так, – сухо сказал Кэвел, – какова она?

– Я думаю, Рон по какой-то причине избегает меня.

Это было настолько близко к предположениям Тьюри, что он издал удивленное восклицание, как будто Эстер прочла его мысли.

– Ас чего бы вашему мужу избегать вас, миссис Гэлловей? – спросил Кэвел.

– Не знаю. – И она снова метнула взгляд на Тьюри, словно полагая, что тот мог бы ответить на этот вопрос, если бы захотел.

"Она чертовски востра, когда речь идет о ее интересах, – подумал Тьюри. – И слишком честна, чтобы скрывать это. Ничего удивительного в том, что по временам Рону туго с ней".

– Вы можете поговорить с Гарри Бримом, – добавила Эстер, обращаясь к Кэвелу.

– Почему именно с ним?

– Он и мой муж, что называется, закадычные друзья, – Последние слова она произнесла с насмешкой. – Если у Рона были какие-то тайны, то поведать их он мог, скорее всего, Гарри.

Тьюри еще раз попытался избавить Гарри от пытки:

– По-вашему, скорей Гарри, чем мне, Эстер?

– Разумеется, и вы прекрасно знаете.

– Что ж, ладно. Пойду разбужу его.

Глава 6

Гарри спал на животе, без подушки, – как ребенок; сходство усиливалось тем, что он прижал ко рту уголок одеяла, ведь дети, как известно, перед сном сосут что-нибудь для вящего удовлетворения и спокойствия.

На ночном столике рядом с кроватью стоял флакон с красными капсулами и наполовину опустошенный стакан с водой.

– Гарри, эй, Гарри!

Тот не реагировал ни на собственное имя, ни на похлопывание по плечу. Тогда Тьюри наклонился над спящим и с большим трудом повернул его на спину. Затем взял его твердой рукой за подбородок и начал мотать его голову из стороны в сторону, пока Гарри не открыл глаза.

– Не надо, – простонал Гарри.

– Просыпайся, вставай.

– Холодно.

– Внизу теплее. Обувайся. У нас гость.

– Плевать. – Гарри снова закрыл глаза. – Черт с ним.

– Сколько этих красных капсул ты принял?

– Не помню. Какая разница?

– Есть разница. – Тьюри взял Гарри за плечи и посадил. У того голова болталась вперед-назад, будто у него была сломана шея.

– А почему? – спросил Гарри. – Почему есть разница?

– Внизу сидит полицейский, он хочет поговорить с тобой.

– О чем?

– О Роне. Они пытаются его разыскать. Эстер позвонила в полицию, заявила, что он исчез, и они прикатили сюда.

– Эстер здесь? – Гарри оттолкнул поддерживавшую его руку и сел прямо. В голосе его появилась тревога, глаза приняли осмысленное выражение. – Эстер не должна была приезжать сюда.

– Почему?

– В доме бардак.

– Ну и что?

– Надо будет срочно прибраться. Эстер терпеть не может беспорядка.

Как и остальные члены компании, Гарри побаивался Эстер. Не то чтобы она была им всем неприятна, но каким-то необъяснимым образом она всегда оказывалась права, а их повергала в смущение и замешательство. Эстер могла пройтись по комнате и, не говоря ни слова, одним своим видом или слегка поднятой бровью указать на то, что в стропилах паутина, а под коврами пыль. И если кто-то брал на себя труд проверить, оказывалось, что есть и паутина и пыль.

Гарри посмотрел на свои наручные часы:

– Еще и девяти нет.

– Знаю.

– А Эстер, должно быть, всю ночь не спал а.

– Фактически – да.

– Почему она решила приехать сюда?

– Хотела сама убедиться, что Рона здесь нет.

– Как я понимаю, нам она не доверяет.

– Да, не очень.

– Она что же: думает мы его покрываем?

– Возможно.

– А что мы покрываем, хотел бы я знать? Она, видно, думает, что мы привозим сюда женщин или как?

– Может, и думает.

– Господи, это же смешно.

– А вот ей не до смеха.

– Странная женщина Эстер. Вот Телма, например, никогда бы такое не заподозрила. Она счастлива, когда я уезжаю, чтобы приятно провести время. У нее нет эгоистической жилки.

Тьюри почувствовал, как его губы сжимаются сами собой, но все же умудрился Спокойно сказать:

– Поторопись, нас ждут.

– Ладно. – Гарри спустил ноги с кровати и начал обуваться. – Полицейский говоришь?

– Да.

– Какого сорта?

– Дежурный офицер полицейского округа. Ему радировали из Торонто и попросили проверить, нет ли где Рона.

– Говоришь, Эстер заявила в полицию?

– Да.

– Странно: когда ты говорил с ней сегодня ночью, она нисколько не беспокоилась, о полиции и слышать не хотела.

Тьюри и сам обратил внимание на несоответствие поступков Эстер ее словам, но отнес его на счет непредсказуемости женщин.

Гарри встал, причесался и застегнул ворот фланелевой рубашки.

– Надо бы мне побриться, раз тут Эстер и полиция.

– Некогда.

– Телме не понравилось бы, если бы она...

– Телмы здесь нет.

– Ну, ладно.

– Послушай Гарри, этот инспектор, кажется, очень настырный. Следи за собой.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не болтай лишнего.

– О чем?

– О том, о чем мы говорили с тобой ночью.

– Ночью мы о многом говорили.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Да нет же, подскажи, о чем.

– О Телме, то есть о том, что Рон к ней неравнодушен. Не говори об этом.

Гарри заморгал.

– Да почему? Ведь на самом деле этого нет! Я же тебе сразу так и сказал. Телма любит грезить наяву, придумывать всякую всячину. Я же сказал тебе, что...

– Я помню, что ты мне сказал.

– Так что: ты мне не веришь?

– Верю, верю, – сказал Тьюри, одерживая раздражение, чтобы оно не прозвучало в его голосе. – Но инспектор может не поверить. Он не знает Телму, как все мы знаем. Так что помалкивай об этом, хороши?

– Вечно ты не доверяешь моему здравому смыслу. Должно быть, за дурака меня держишь.

– Каждый из нас в чем-то дурак.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, решительно ничего, – сказал Тьюри и вышел из комнаты; Гарри двинулся за ним коротким сердитым шагом.

Внизу Эстер и инспектор вроде бы закончили разговор. Кэвел, держа в руке незажженную трубку, разглядывал корешки книг на полках, Эстер, стоя спиной к камину, глядела на инспектора молча и сосредоточенно. Она курила сигарету, часто и яростно затягиваясь, как будто ее распирало от множества мыслей, которые она хотела бы высказать, но не могла, и сигарета служила ей своего рода затычкой.

Тьюри представил Гарри Кэвелу, затем обернулся к Эстер и многозначительно сказал:

– Мы с вами можем подождать в комнате для игр. Возможно, инспектор хочет поговорить с Гарри наедине.

Эстер бросила на него пронзительный взгляд, но не стала возражать, когда Тьюри взял ее за руку и повел в прихожую.

Комната для игр, дверь в которую находилась напротив двери в кухню, могла бы служить вещественным доказательством того, что собиравшиеся в охотничьем домике мужчины увлекались не столько рыбной ловлей, сколько другими спортивными занятиями: довольно потертый ломберный столик с фишками из слоновой кости, настольная игра "загони шарик", биллиардный стол резного дерева и дюжина киев в стойке у стены из суковатых сосновых бревен.

Эстер присела на край биллиардного стола и принялась качать правой ногой с воинственным видом, будто собиралась пнуть кого-то или что-то.

– Ну, выкладывайте, – сказала она.

– Что выкладывать.

– Причину, по которой вы уволокли меня от Гарри и инспектора.

– Дорогая Эстер, – улыбнулся Тьюри, – никто вас не уволакивал. Кроме всего прочего, вы слишком взрослая девочка, чтобы так обойтись с вами.

– Бросьте играть словами. Почему вам так хотелось убрать меня оттуда?

– Ничего мне такого не хотелось. Просто я подумал, что с нашей стороны будет вежливо, если мы позволим инспектору поговорить с Гарри с глазу на глаз.

– Значит, одна из причин – вежливость?

– Конечно.

– Каковы остальные?

– Остальные?

– У вас всегда есть какой-то тайный мотив, Ральф, иногда даже несколько. Вы напоминаете мне игру из ящичков, которой забавлялись мои сыновья, когда были поменьше, – вы открываете самый большой ящик, а в нем второй, поменьше, во втором третий, еще меньше и так далее.

– Боюсь, я не улавливаю вашу мысль.

– Всякий раз как вы объясняете мне мотив того или иного поступка, я знаю, что в нем скрыт другой мотив, а в другом – третий. В каждом ящичке по мотиву.

– Но так не может продолжаться до бесконечности. Что же в самом маленьком ящичке?

– Ваше жирное маленькое "я".

Тьюри засмеялся, но в смехе его прозвучала какая-то нотка неуверенности.

– Вы меня представляете слишком уж сложным.

– Или хитрым.

– Торжественно обещаю вам, Эстер: если когда-нибудь я открою самый маленький ящичек, я приглашу вас посмотреть. Придете?

– Вприпрыжку. Такой случай я не упустила бы ни за что на свете.

– Я, разумеется, не гарантирую, что там будет ахти какой сюрприз. Просто жирное маленькое "я". – Тьюри увидел, что Эстер с удовольствием вошла в эту игру. – Как, по-вашему, оно выглядит?

– Как кукла-купидончик по рисункам О'Нейла. Из тех маленьких пластмассовых куколок, которые продаются в десятицентовых магазинах.

– Это не очень-то лестно для меня.

– Ну что вы! Очень лестно по сравнению с тем, как я представляю себе мое собственное "я" или "я" Рона.

– А что не так с его "я"?

– Рон никогда не доберется до последнего ящичка. А если бы и добрался, ни за что не пригласил бы меня или кого-нибудь еще посмотреть на то, что в нем окажется. Это была бы закрытая частная выставка.

– Мне бы хотелось, чтоб вы лучше думали о Роне.

– Мне бы тоже этого хотелось, – медленно сказала Эстер. – Я, оказывается, люблю его.

Мак-Грегор и здесь затопил камин, к этому времени воздух в комнате нагрелся настолько, что запотели окна. И у Тьюри возникло детское желание подойти к окну и написать пальцем на стекле свое имя или же изобразить сердце, пронзенное стрелой, и под ним сделать надпись:

ЭСТЕР + РОН = ЛЮБОВЬ

– Я не очень чувствительна, – сказала Эстер с безразличным видом. – Но иногда мне кажется, будто я и очень чувствительная, и в то же время практичная, деловая женщина. Однако внешность обманчива. На самом деле я дура, причем набитая, из тех, что заранее знают, чего делать не следует, но поступают наоборот. Я влюбилась в Рона с первого взгляда. Знала, что у него жена и дочь. Знала, что он испорчен большими деньгами и совершенно сумасшедшими родителями. Я знала, что по духу и по вкусам мы совсем разные. И все равно вцепилась в него зубами и ногтями. Заполучить его оказалось нетрудно. Рон был совершенно доступен. Он и сейчас такой.

– Что вы хотите сказать?

– Раз я сумела это сделать, это могла сделать и любая другая женщина. И теперь может.

– Эстер, не надо...

– Рон – из тех, кого запросто можно обвести вокруг пальца.

– Ваше положение не совсем такое же, как у Дороти.

– Да, конечно, вы правы. Но чем оно лучше?

Пожалуй, момент был благоприятным для того, чтобы рассказать Эстер все, что он знал о Телме и Роне, но у Тьюри не хватало мужества и желания, он даже не располагал фактами. Усматривал иронию судьбы в том, что Эстер оказалась теперь в том же положении, в какое поставила другую женщину много лет назад. Кто-то должен сообщить ей. Интересно, а кто сообщил Дороти?

Дороти, первую жену Рона, Ральф не видел много лет. Это была хрупкая блондинка, дочь мебельного фабриканта, так же с детства испорченная богатством, как и Рон. Лет до двадцати она страдала ипохондрией и в двадцать один год, ко времени замужества, была легкой добычей всех местных шарлатанов. Дороти редко появлялась с мужем на концертах, спектаклях и званых обедах, причем нигде не досиживала до конца, уходила в антракте или перед десертом, как правило, одна, из-за каких-то загадочных болей. Единственную беременность провела почти полностью в постели, но, ко всеобщему изумлению, родила нормальную здоровую девочку. Сразу взяли няню, потом гувернантку, так что Дороти была предоставлена полная свобода сосредоточиться на многочисленных симптомах неведомой болезни. Если Рон был, как выразилась Эстер, весьма доступен, то в этом больше всего была виновата Дороти.

Последние сведения о Дороти Тьюри получил от Гарри, который раз-два в год навещал ее по старой дружбе. Гарри рассказывал, что Дороти живет в доме своей матери в северной части города, за ней ходят две постоянных сестры милосердия, и она, не достигнув сорока лет, ведет жизнь затворницы. Она поведала Гарри, которого всегда уважала, по-видимому, из-за его интереса к таблеткам и прочим лекарствам, что страдает никому не известной болезнью крови и больше года не протянет. Пригласила Гарри на похороны, и он, как человек обязательный, приглашение принял.

Дороти и Эстер – противоположные полюсы, и Тьюри удивлялся, как это Рон мог жениться на той, и на другой. Возможно, хрупкое сложение Дороти заставляло его в большей мере чувствовать себя мужчиной, а потом, пресытившись этим, он выбрал Эстер как антипода, то есть женщину, на которую сам мог бы опереться.

– Не хотите ли сыграть партию на биллиарде? – спросила вдруг Эстер.

– Не очень.

– Да и я тоже. Просто подумала, как скоротать время. Наверно, не надо было мне приезжать сюда. Я ничего здесь не могу сделать, разве не так?

– Теперь за дело взялась полиция, пусть она и старается. Профессионалы все-таки могут сделать больше, чем жалкая кучка любителей.

– Ах, да, добрая старая полиция.

– Подойтите-ка сюда на минутку. – Тьюри вытащил из кармана носовой платок и протер одно из оконных стекол. Возле дома полицейский помоложе, сержант Ньюбридж, изучал следы шин на подъездной дорожке. – Взгляните.

Эстер посмотрела:

– Ну и что?

– Полиция свое дело знает.

– В самом деле? – Эстер отвернулась от окна. – Они могут изучить все следы шин, ведущие в ад и обратно, но по ним Рона не найдут.

– Хотите быть циничной? Ладно, – сказал Тьюри. – Но у вас, по крайней мере, хватило ума позвонить в полицию.

– Вы считаете, это было умно?

– Да.

– Может, вы и правы. Но ума хватило не у меня.

– Как?!

– Я не звонила в полицию, – спокойно сказала Эстер. – Я вообще никому не звонила.

Глава 7

В тот момент, когда Телма положила трубку, она поняла, что совершила глупость. Не сам по себе звонок, он был необходим, глупостью было то, что она назвала себя миссис Гэлловей. Но пока Телма говорила по телефону, ей казалось вполне естественным, что она представляется как жена мистера Рональда Гэлловея, это звучало для нее как нечто само собой разумеющееся.

Позвонив в полицию, она вернулась наверх и легла в постель, уснула, но через час проснулась от дурного сна. Подробностей не помнила, но суть была в том, что их всех – ее, Рона, ребенка и Гарри подхватила крутая волна и понесла в море. Они кричали, Телма проснулась от собственного крика.

И первая ее мысль была не о Роне или Гарри, а о растущем в ее чреве ребенке. Она осторожно приложила руку к животу, чтобы успокоить ребенка на тот случай, если его потревожил ее дурной сон. Телма широко раскрытыми глазами глядела в потолок и пыталась кончиками пальцев ощупать ребенка, крошечную головку, согбенную шейку, все скрюченное тельце. Она работала в приемной врача, до того как вышла замуж за Гарри, и прекрасно знала, что на этой стадии плод безобразен и вовсе не похож на ребенка. Но, воображая собственного сына, она видела его красивым, вполне сформировавшимся и изящным, как кукла.

Телма держала руку на животе, пока не почувствовала едва заметное шевеление, затем спустила ноги с кровати и встала. Сразу закружилась голова. Открыв рот, Телма глубоко вздохнула, посмотрела на себя в трельяж-бюро и подумала, какая она смешная и как она рада, что Гарри сейчас ее не видит, не задает вопросов и не дает рекомендаций.

Всю жизнь Телма страдала от сознания, что внешность у нее оставляет желать лучшего. Она знала, что хорошенькой ее не назовешь, тем более теперь, когда она уже чуточку располнела и выглядела самой настоящей коротышкой. Но беспредельная привязанность Гарри придавала ей уверенности в себе, позволяла ощущать собственное обаяние и женственность. Друзья и подруги называли ее "привлекательной", и слово это как-то затемняло, затушевывало явные ошибки природы. Основанием для такого эпитета служило главным образом выражение ее лица, теплое, дружелюбное и немножко смешливое. На улице ей улыбались дети, в магазинах продавцы были к ней особенно внимательны, незнакомые люди на автобусной остановке делились с ней самыми интимными подробностями своей жизни, и все потому лишь, что она глядела на них так, будто их дела искренно ее интересуют. Иногда она и в самом деле ощущала любопытство к собеседнику. Но чаще всего это выражение появлялось машинально, без всякой связи с ее подлинными чувствами. Тьюри говорил о "пустой улыбке Телмы", Гарри – о "сладком взгляде", Рон никогда не обращал внимания на выражение ее лица.

Когда головокружение прошло, Телма надела воскресное домашнее платье, тщательно причесала волосы и перевязала их лентой в тон платья. Глаза припухли от слез, прозрачные веки окаймляла фиолетовая полоска, какая бывает на кожице лука. Телма промыла глаза холодной водой и подержала на веках примочки из отвара ромашки, прежде чем выйти на веранду, чтобы забрать молоко и воскресную газету.

Было ясное весеннее утро, обещавшее погожий день. Соседка, вдова по фамилии Мэлверсон уже копошилась в саду над клумбой бледно-желтых нарциссов, которые только что расцвели.

– Привет, Телма!

– Доброе утро, миссис Мэлверсон.

– Хорош денек, а? Денек так денек!

– Да, денек что надо.

– А выглядите вы неважно, моя милая.

– Я прекрасно себя чувствую.

Минуту назад так оно и было, но теперь горячие солнечные лучи ударили Телму по глазам, и от их тепла она почувствовала озноб. Прижала к груди холодную бутылку с молоком.

– Готова держать пари, сегодня вы утомлены. У вас всю ночь горел свет.

"Всюду ты суешь свой нес, противная старая перечница, – подумала Телма. – Но Рона вчера ты не видела, ушла в кино, как всегда по субботам".

– Я не могла уснуть.

– А, не могли уснуть, милочка, так попросили бы у своего мужа каких-нибудь таблеток. В прошлом месяце он дал мне такое лекарство от невралгии, что я горя не знала.

– Муж уехал рыбачить на север.

– Да? Что ж, подгадал, лучше погоды не придумаешь. Вы видели, какие у меня нарциссы?

– Да, вчера вы мне их показывали.

– Компост – вот в чем секрет. Надо бы и вам с мужем заложить такой же. А как долго ваш муж будет рыбачить?

– Трудно сказать.

Миссис Мэлверсон сдвинула на затылок садовую соломенную шляпку и стерла пот со лба кружевной перчаткой. На лбу осталась грязная полоса.

– Знаете что я вам скажу? Пойдемте-ка в церковь.

– Нет, спасибо. Я не чувствую...

– Надо бы вам ознакомится с нашей маленькой церковью как следует. А сегодня будет особая служба. Наш пастор будет читать по цветам.

– Читать по цветам?

Откинув голову, миссис Мэлверсон засмеялась.

– Вы это сказали как неверующая, с гримаской и всем прочим. Ладно, я не сержусь. Сама когда-то не верила. Я говорила точно так же, как вы сейчас. Читать по цветам? Именно эти слова я тогда сказала. И тем не менее наш пастор читает по цветам, которые мы приносим, и в каждом цветке оказывается послание от дорогого нам человека, который очень-очень далеко.

Телма нервничала и стояла в нерешительности, по-прежнему прижимая к груди воскресную газету и бутылку с молоком, которая теперь весила целую тонну. Язык и глазки миссис Мэлверсон пригвоздили ее к месту так же прочно, как булавка натуралиста – мотылька.

– Телма, – тихо сказала миссис Мэлверсон. – Вы изменились. Что с вами?

– Ничего.

– Я же вижу, как вы грустите в последнее время. Вы утратили контакт с кем-то, кто вам дорог?

Телма, бледная от дурноты, молча уставилась на соседку.

– Вот оно что! Вы утратили контакт с кем-то, кто вам дорог, и вам нужно послание от него, не так ли? Да, я вижу, вам очень нужно послание. Что ж, нет ничего легче. Пойдемте со мной в церковь, и пастырь прочтет по вашему цветку.

– Нет, я, собственно...

– Цветок должен быть свежий, совершенно свежий, а если вы принесете его с корешком и запахом Божьей землицы, это еще лучше. Вы ждете послание от женщины?

– Нет.

– Значит, от мужчины. От мужчины, с которым вы утратили контакт. Нет, нет, Телма, я не допытываюсь. Мне нужно только выяснить еще одну подробность, от которой зависит цвет вашего цветка.

– Цвет?

– Да, это очень важно. Если этот человек жив, надо взять красный цветок, яркий, как кровь. Если же он, как вы говорите, мертв – мы не любим этого слова, оно далеко от истинной сути вещей, – но если он мертв, надо взять белый цветок.

Телма закрыла глаза, голова ее пошла кругом. Она почувствовала, как бутылка молока выскользнула из ее рук, услышала звон разбившегося стекла и испуганный крик миссис Мэлверсон, но сказать ничего не могла. "Если же он, как вы говорите, мертв – мы не любим этого слова – мертв..."

– Господи Боже, надеюсь, я не сказала ничего такого, чтобы вы так всполошились. – Миссис Мэлверсон, подобрав юбку, перешагнула через невысокую изгородь, разделявшую их владения, пересекла дорожку и подошла к ступеням веранды. – Давайте, я уберу.

– Нет!

– Это единственное, чем я могу вам помочь, ведь я...

– Уйдите. Просто уйдите.

– Господи, да у вас на этой неделе все из рук валится. Можно подумать, вы в интересном положении.

– Замолчите и оставьте меня в покое.

– Ладно, ладно, – сказала миссис Мэлверсон и отступила на свою территорию, сердито качая соломенной шляпкой. Вот какова награда, когда пытаешься внести хоть немного радости в чужую жизнь.

Не обращая внимания на осколки стекла и разлитое молоко, Телма вошла в дом и присела за кухонный стол. Две мухи гонялись одна за другой в открытом окне. Гладя на них, Телма подумала, что пора Гарри навесить на окно сетку...

В последнее время она частенько думала о будущем, как о продолжении настоящего, думала обо всех мелочах из тех, что надо бы сделать в доме или на участке, строила планы на уик-энд по случаю Дня памяти павших. Но при этом она знала, что ничего подобного не будет. Знала, что они с Гарри больше не будут жить в этом доме, что кто-то другой поставит на лето сетку на окно. И еще она знала, что ее ждут другие великие перемены на ближайшем повороте судьбы. Миновать поворот она уже не могла, каждая секунда приближала ее к нему неумолимо, как бы она не цеплялась за привычную повседневность.

"Гарри должен будет..."

"Нет, Гарри не должен будет, – подумала она. – Надо мне привыкнуть к мысли, что мы здесь жить не будем. Какой-то посторонний человек навесит сетку на окно в кухне по просьбе своей жены, тоже совершенно посторонней женщины. Эти двое незнакомых людей будут жить в нашем доме, очень скоро он полностью перейдет в их собственность. Да ладно, не стоит разводить нюни по этому поводу. Никогда я наш дом по-настоящему не любила. Таких домов в Онтарио – тысячи, тысячи квадратных коробок из красного кирпича. Я хочу жить в одноэтажном доме, в тех краях, где нет зимы".

В столовой зазвонил телефон. Телма была уверена, что звонит Гарри, но сразу не могла решить, снимать трубку или нет.

– Алло?

– Телма, это ты, дорогая?

– Да.

– Прошло твое недомогание?

– Да.

– Послушай, любовь моя. Я звоню из Уайертона. Рон пока что не объявился. Может, тебе что-нибудь известно?

– Нет.

– Ладно, ты не беспокойся, все будет хорошо.

– Да? – спросила Телма и повесила трубку.

Через минуту телефон снова зазвонил. Телма повернулась к нему спиной. Пока шла к двери на кухню, нарочно считала звонки, как упрямый ребенок считает, сколько раз его позовут ужинать: "Телма. Телма? Телма! Телма..."

После заключительного звонка еще долго в ушах ее стоял звон, будто воспоминания.

– Телма? Телма, ты же меня слышишь.

– О да, тетя Мэй, вас может слышать любой житель города.

– Сейчас же иди домой и вымой грязные тарелки.

– Нет, тетя Мэй.

– Опять прячешься, прикидываешься, будто не слышишь? Все равно меня не проведешь, Телма!

– Когда захочу, тогда и проведу.

– Ну и подлая же ты девчонка, змея подколодная. Если ты сейчас же не вернешься в дом, я напишу твоей маме, что не могу с тобой справиться. Одному Господу Богу известно, как ты меня объедаешь, а она не шлет ни пенса на твое содержание. И мы с тобой кончим работным домом, как это тебе понравится, мисс Принцесса, которая не желает мыть посуду?

– Если вы попадете в работный дом, я зайду навестить вас – в норковом манто и в бриллиантах.

– Телма Шефер, куда ты запряталась?

– Под вешалку. Вы можете дотянуться до меня рукой. Попробуйте, я укушу.

– Ах, непутевая сестра моя, чего же еще ждать от тебя, как не испорченного ребенка? Отвечай, слышишь, негодница?"

Тетя Мэй давным-давно умерла, но Телме напоминал о ней любой резкий звук: будильник, телефон, дверной звонок, и это был голос власти, призыв к выполнению долга – иди домой и мой посуду. Вставай, иди на работу. Сними трубку и ответь Гарри.

Прятавшийся под вешалкой ребенок навсегда остался в Телме. Голос тетушки Мэй все еще был в состоянии испортить самую нежную мелодию, а зеленоватая желчь ее натуры все еще окрашивала окружавший Телму мир.

Она начала готовить завтрак, деловито расхаживая по кухне, насупив брови, словно хотела доказать всем на свете, что она чего-то стоит.

"Неправа была тетя Мэй, – думала Телма. – Не закончу я своя дни в работном доме. У Рона деньги, куча денег. Мой ребенок будет обеспечен всем на свете и окружен любовью. Над ним не будет тети Мэй, не будет призрака бедности и страха. У нас будет одноэтажный дом в том краю, где не бывает зимы, у ребенка не будет течь нос с осени до весны, как у здешних ребятишек. У него будут лучшие няньки, лучшие одежды, лучшие школы..."

Завтрак Телма съела как во сне, без всякого удовольствия, не ощущая даже вкуса, заставила себя поесть только потому, что ребенок нуждался в питании. Когда кончила, выпила чашечку кофе в гостиной, расположенной со стороны фасада.

В комнате было прохладно и темновато, шторы были опущены с вечера, когда она прислушивалась, не зашуршат ли на гравии дорожки широкие шины "кадиллака". Уже наступила весна, но в гостиной пахло по-прежнему зимой, когда долгими неделями не открывались окна и постоянно включался калорифер, от которого шел затхлый пыльный дух, полностью не выветривавшийся до осени.

Телма подняла шторы и распахнула оба окна. В комнату ворвались летние звуки: крики ребятишек, ссорившихся из-за велосипеда, жужжанье роликовых коньков, стук молотка. Молодой муж из дома по другую сторону улицы снимал зимние рамы, а жена его с гордостью наблюдала за ним, будто он совершал подвиг. Солнышко словно магнитом вытянуло всех на улицу, потому что была ранняя весна, и люди, не имея на то особых причин, еще остерегались выходить на свежий воздух без головных уборов и в рубашках с засученными рукавами, поэтому подыскивали какой-нибудь предлог. Мыли машины, красили ставни, прогуливались с детьми, укатывали лужайки, обменивались новостями.

И Телма, глядя на соседей, думала: "Интересно, что они знают обо мне. Когда обо всем напишут в газетах – а напишут обязательно, тут уж никуда не денешься, они все узнают, может, удивятся, а может, заявят, что кое о чем подозревали, видя здесь частенько автомобиль Рона".

Снова зазвонил телефон в столовой. Телма была уверена, что это Гарри, и она не сняла бы трубку, если бы не были открыты окна и соседи из дома напротив не слышали бы прекрасно телефонный звонок. Соседи знали, что Телма дома, возможно, видели, как она подходила к окну, и теперь удивились бы, почему же она не снимает трубку. В этом квартале, как в деревне, никакая мелочь не останется незамеченной.

Поэтому Телма поспешила в столовую и сняла трубку, раздраженная назойливостью Гарри:

– Алло?

– Это дом мистера Брима?

– Да.

Низкий и негромкий женский голос, подчеркнуто учтивая речь.

– Мистер Брим дома?

– Нет. Я его жена, Телма Брим.

– С вами говорит Джойс Рейнолд, миссис Брим. Возможно, вы меня помните, встречались два-три года назад, а с Гарри мы знакомы давно. Он был очень добр к моей бедной дочери, Дороти. Ваш муж скоро должен вернуться?

– Боюсь, что нет. Но если я чем-нибудь могу быть вам полезна...

– Это очень любезно с вашей стороны, но я не знаю, просто не знаю... Случилась довольно странная вещь. Правда, дело было вчера вечером, но час показался мне слишком поздним, чтобы звонить Гарри, к тому же я не знала, как мне поступить. И сейчас не знаю. Вам не звонил вчера вечером Рон Гэлловей и не говорил как-то странно?

– Нет. – Телма грустно вздохнула. – Что вы называете словом "странно"?

– Сбивчиво. Бессвязно. Так мне сказала Дороти. Понимаете, он позвонил не мне, а ей. Когда зазвонил телефон, я как раз укладывала Дороти в постель, и Рон сказал, что хочет поговорить с ней. Несколько лет он не давал о себе знать, я подумала, он хочет Сказать что-то важное, и разрешила Дороти поговорить с ним. День у нее прошел хорошо, и она чувствовала себя бодрей, чем обычно, я люблю, когда она чуточку возбуждается, если это ей не повредит. Я конечно, совершила ошибку. Надо мне было сообразить, что Рон пьян или не в себе. С той минуты Дороти в ужасном состоянии.

– А какое отношение к этому имеет Гарри, миссис Рейнолд?

– Рон несколько раз упоминал Гарри, говорил об исправлении ошибки, сожалел о том, что причинил ему зло. Ну разве есть в этом какой-то смысл? Какое зло Рон мог причинить Гарри, если они с детства такие друзья – водой не разольешь? И почему после стольких лет молчания Рон вдруг позвонил Дороти и понес сентиментальную чушь по поводу того, как обошелся с ней?

– Я не... не знаю.

– Бедная Дороти и без того достаточно настрадалась. Вот я и подумала, что, может, Гарри приехал бы и поговорил с ней, хоть немножко бы успокоил. Дороти всегда любила Гарри, и Рон вроде бы хотел, чтобы она с ним повидалась.

– Почему?

– Похоже, Рон верит, что совершил нечто ужасное. Он что-нибудь сделал?

– Нет. – Телма произнесла это слово резко и убежденно.

– Вы недавно с ним виделись?

– Да.

– Он показался вам совершенно нормальным?

– Да, совершенно нормальным.

– Просто удивительно. Нормальному человеку вдруг не придет в голову позвонить бывшей жене, которую он не видел много лет, и заявить, что хочет попросить у нее прощения, прежде чем отправится в путь.

– В путь?

– Он сказал, что уезжает. А когда Дороти спросила, куда, ответил, что не может этого сказать, так как это безвестный край. Дороти говорит, что это как будто строчка из какого-то стихотворения.

Телма откинулась назад и закрыла глаза. "Безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам".

– Миссис Брим? Вы слушаете?

– Да, – через силу прошептала она. Когда ее звала тетя Мэй, Телма могла спрятаться и притвориться, что не слышит. А сейчас никуда не спрячешься. – Да, миссис Рейнолд. Я слушаю.

– Рон говорил что-нибудь вам или Гарри о5 этом путешествии?

– Нет.

– Я смущена, я просто растеряна. Очень бестактно со стороны Рона беспокоить людей таким образом, я ему это скажу при первом удобном случае. Да я уж тут только что пыталась позвонить ему домой, но там никто к телефону не подходит. Вы думаете, он уже уехал?

– Я не знаю.

– Безвестный край, – сказала миссис Рейнолд. – Но это надо же – безвестный край.

– Я сейчас должна... мне пора уходить, миссис Рейнолд.

– Да, конечно. Прошу извинить, что отняла у вас так много времени. Надеюсь, я вас не всполошила?

– Я... я передам Гарри то, о чем вы просили, как только он вернется.

– Благодарю вас, дитя мое. Уверена, что Гарри сообразит, что надо делать.

– До свидания.

Положив трубку, Телма тщательно вытерла правую руку носовым платком, будто только что прикоснулась к чему-то грязному и запачкалась. Затем встала и, держась за перила, пошла вверх по лестнице. Ребенок в ее утробе стал словно каменным.

Дойдя до спальни, она в изнеможении упала лицом вниз на постель, раскинув руки. Средняя школа. Пахнет книгами, пылью и вощеными деревянными полами. Сегодня читают выученноенаизусть. Твоя очередь, Телма. Первую часть монолога мы проработали на той неделе. Нет нужды повторять. Начинай со слов: "Кто снес бы плети..." Тише, дети, Телма декламирует.

Кто снес бы плети и глумленье века,

Гнет сильного, насмешку гордеца

Боль презренной любви, судей медливость,

Заносчивость властей и оскорбленья,

Чинимые безропотной заслуге,

Когда б он сам мог дать себе расчет.

Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей,

Чтоб охать и потеть под нудной жизнью...

– Продолжай, Телма, продолжай.

– Нет, не могу. Забыла.

– Продолжай, Телма.

Когда бы страх чего-то после смерти – Безвестный край, откуда нет возврата Земным пришельцам...[3]

– Какой прекрасный язык, – сказала учительница. Очень, очень мило. Только вкладывай немного побольше чувства, Телма.

Глава 8

Было воскресенье, десять утра, и женщина, совершенно незнакомая главным действующим лицам нашего повествования, собиралась в церковь. Ее звали Селия Рой, она одиноко жила в предместье маленького городка Торнбери на побережье залива Святого Георгия; две замужних дочери да вдовья пенсия – больше ей от жизни ждать было нечего.

Она была из тех женщин, с которыми ничего необыкновенного никогда не случалось. Правда, она видела, как люди умирали, рождались дети, совершались ошибки, происходили трагедии, при носились жертвы, но для Селии все это перемалывалось, как мука под жерновами. И все же она на склоне лет мечтала, мечтала выиграть автомобиль в радиоконкурсе или бесплатную путевку на экскурсию в Голливуд в конкурсе на лучшую рекламу, или же тысячу долларов за лучший кулинарный рецепт. В четверг она собиралась попытать счастья в салоне для игры в бинго[4] при церкви, но даже это не получалось.

Стоя перед зеркалом, которым был украшен буфет, Селия надевала шляпку. Эту шляпку она носила уже три года и могла бы правильно надеть ее в кромешной тьме, к зеркалу подошла по привычке и, собственно говоря, не смотрела ни на шляпку, ни на свою особу. Руки ее дрожали от возбуждения и страха. Было воскресенье, она собиралась в церковь, а на душе у нее было тревожно, ибо она совершила неправильный поступок, возможно, даже грех. Более того, Селия не хотела никому рассказывать о том, что произошло. Пес был мертв. Она закопала его в темноте, и никто об этом не знал.

Перед домом зафыркал старенький "форд" ее дочери Мейбл и, чихнув, остановился. Всякий раз как до Селии доносилось это чихание, ей казалось, что она слышит предсмертный хрип старого мистера Терстона и что мотор уже больше никогда не издаст ни звука, однако Мейбл опытной рукой дергала подсос, то нажимала, то отпускала педаль газа, – понукала машину – и та чудесным образом оживала, тряслась всеми сочленениями, а мотор громко ревел, как бы протестуя против обвинений в старости и немощи.

Мейбл распахнула входную дверь и ворвалась в дом. Это была молодая, живая и подвижная женщина, смешливая и вспыльчивая, она терпеть не могла людей, которые, как она выражалась, тащились по жизни, словно улитки.

– Привет, мам! Ты готова?

– Почти, – ответила Селия. – Я ужасно выгляжу. А все это шляпка. Она теряет свою форму.

– А кто ее не теряет? – бодро сказала Мейбл. – Говорила ж я тебе, чтобы купила новую на Пасху.

– А откуда взять денег?

– Кстати, о деньгах. У меня ни цента, нечего положить на поднос для пожертвований. Джон не получил свой еженедельный чек, вот уже третий раз подряд задерживают. – Она увидела на плетеной жардиньерке материну сумочку и схватила ее. – Не одолжишь мне четверть доллара.

Селия сильно побледнела.

– Стой! Подожди.

– Да что с тобой?

– Я... я не люблю, чтобы лазали в мою сумочку.

– Мне ты никогда не запрещала.

– А вот теперь запрещаю. Дай сюда.

– Ну, знаешь ли, честное слово, ты как будто думаешь, что я собираюсь тебя обобрать или как?

– Не болтай языком. Подай мне сумочку.

– Мне просто не нравится, что ты считаешь меня какой-то воровкой. Да что с тобой творится? Ты дрожишь, как осенний лист.

– Уважай старших, дочка. Так давай же мне...

– Ладно, ладно. Вот твоя сумочка. Держи.

Однако Селия была уже не так проворна, как смолоду, сумочка упала к ее ногам, замок открылся, и содержимое рассыпалось по плетеному коврику: кружевной платок, карандаш, потускневшее зеркальце, помятая моментальная фотография обоих детей Мейбл, протертый простенький кошелек и бумажник крокодиловой кожи.

– Ах, извини, – сказала Мейбл. – Ей-богу, я думала, ты ее держишь. Ну, я быстренько все подберу.

Но Селия сама уже опустилась на колени, торопливо собирала свои вещицы и запихивала их обратно в сумочку решительно и сердито.

– Мам!

– Нахалка ты, вот что я тебе скажу, нахалка.

– Я и не знала, мам, что у тебя есть бумажник.

– Ты много чего не знаешь, в том числе – как вести себя со старшими.

– А где ты его взяла?

– Мне его дал один человек. В подарок.

– Похоже, он из натуральной крокодиловой кожи.

– Ну и что?

– Мам! Это же ерунда. Ну кто бы это мог дать тебе бумажник из натуральной крокодиловой кожи?

– Один человек, очень богатый человек. – Селия поднялась с колен и прижала сумочку к груди. – Больше я тебе ничего не скажу. Остальное – это мое дело, понимаешь?

– Ты не знаешь ни одного очень богатого человека.

– А вот знаю.

– Где же ты с ним встретилась?

– На дороге, у нашего дома.

– Мам.

– Так оно и было, помоги-ка мне надеть пальто. Я повстречала его на дороге. Он просто подошел, притронулся к полям шляпы и сказал: "Мадам, я очень богатый человек, вот вам бумажник из натуральной крокодиловой кожи".

– Мам!

– Перестань мамкать.

– Но это же чепуховина.

– К тому же ты вульгарно выражаешься, – презрительно сказала Селия. – Вот что значит выйти за человека, который ниже тебя по общественному положению. Говорила я тебе, что он чернорабочий и потащит тебя вниз, хотя ты кончила среднюю школу...

– Не заговаривай мне зубы, мам. Расскажи еще про очень богатого человека. Он меня чертовски заинтересовал.

– И не подсмеивайся над матерью. Я ведь говорю тебе правду и не хочу, чтобы моя собственная дочь надо мной потешалась.

– А чего же ты будешь делать, когда другие люди увидят бумажник? Расскажешь им такую же сказочку, что и мне?

– Да никто его и не увидит.

– Что же ты с ним сделаешь?

– Выброшу – и вся недолга.

– Выбросишь? Мам, ты совсем уже соображать перестала. Кто-то подарил тебе бумажник из натуральной крокодиловой кожи, а ты собираешься его выбросить. Да он стоит не меньше десяти долларов, а ты говоришь, что...

– Хватит. Отстань от меня.

– Так ведь ерунда получается, мам. Выбросить бумажник из натуральной крокодиловой кожи – в жизни не слыхала ничего глупее.

Мать и дочь уставились друг на друга, Селия была бледная и мрачная, а ее дочь раскраснелась от волнения.

– Деньги-то я оставлю себе, – сказала наконец Селия.

– Какие деньги?

– Которые в бумажнике.

– Сколько?

– Около сотни долларов.

– Сотни долларов?

– Около того. – Селия цеплялась за слово "около", будто видела в нем спасение.

– Мам, где ты его взяла?

– Я же тебе сказала. Его дал мне этот человек.

– Когда?

– Вчера вечером.

– За что?

– За Лэдди. Заплатил мне за пса.

– А при чем тут Лэдди?

– Не кричи на меня! Я не сделала ничего плохого!

– Что-нибудь случилось с Лэдди?

– Да.

– Он мертв?

– Да.

– А тебе как будто и не жаль его вовсе. Своего собственного пса.

– Жалко, да что поделаешь! Я тут не виновата, он выскочил на дорогу. Видел он совсем плохо, а машина ехала быстро.

– Какая машина?

– Такая, знаешь спортивная, без крыши.

– Ага, с откидным верхом.

– Наверное. Ее вел мужчина. На нем была кепка из шотландки, какие можно иногда увидеть в кино. Он сразу заметил, что сбил Лэдди. И, должно быть, услышал, как я закричала. Сбавил скорость, обернулся и что-то крикнул мне, кажется, "Извините!" Потом что-то выбросил на дорогу. Сначала я не поняла, что это такое.

– Но быстро сообразила, да?

– Не нравится мне твой тон. Мать не уважаешь.

– Да хватит тебе возиться с тонами, вернемся к фактам. И что произошло потом?

– Машина поехала дальше. Лэдди лежал на обочине. Я приподняла его и сразу же увидела, что он убит. И я сама похоронила его на заднем дворе.

– А бумажник оставила себе.

– Почему бы и нет?

Мейбл покачала головой.

– Мне это не нравится. Если сказать тебе правду, это выглядит даже подло.

– Но это мои деньги. Я получила их честно, по совести, за мою убитую собаку. Лэдди был ценный песик.

– Он был полуслепым десятилетним дворовым псом, и ты прекрасно знаешь.

– Даже если и так.

– Мам, а почему ты не позвонила мне вчера вечером, когда это случилось?

– Почему? Да вот по этому самому, чтоб ты не задавала так много вопросов.

– Я только пытаюсь выяснить, как было дело, и тогда мы сможем решить, что нам предпринять.

– Я уже решила. Выброшу бумажник, чтобы любопытные особы вроде тебя не совали свой нос, куда не просят, и не приставали с занудливыми вопросами. А деньги оставлю себе, они мои по чести и совести.

– Откуда ты это знаешь? Селия поджала губы:

– Что "это"?

– Человек, ехавший в машине, мог их выбросить, чтобы заткнуть тебе рот, и чтобы ты никому про него не рассказывала.

– Да зачем это было ему надо?

– А может, это был преступник, который удирал с места преступления?

Потрясенная Селия отказывалась поверить словам дочери:

– Вот еще глупости!

– Как бы не так. Он сбил Лэдди и не остановился, чтобы узнать, не может ли он чем-нибудь помочь. Это называется смыться с места дорожного происшествия. И это уже преступление. – Воображение у Мейбл было под стать ее машине, которая, тронувшись с места, тарахтела всеми сочленениями и ревела на всю округу. – Откуда ты знаешь, что он не ограбил банк и не удирал с добычей?

– Банки по субботам закрыты, – резонно заметила Селия.

– А может, он убийца. И почем тебе знать, что он сюда не вернется?

– Да зачем ему возвращаться?

– Чтобы заставить тебя умолкнуть навеки.

– Господи Боже! – Селия плюхнулась на плетеный стул и начала обмахиваться носовым платком. – Мне дурно. Я чувствую... чувствую, что сейчас упаду в обморок.

– Сейчас принесу тебе стакан воды. Посиди.

Дочь дала матери воды и, за неимением ничего лучшего, кусочек шандры. Мейбл пела партию сопрано в церковном хоре и пользовалась шандрой, чтобы лучше шли высокие ноты.

– Тебе лучше, мам?

– Нет, дочка, до смерти ты меня не довела, – горько сказала Селия. – Так пугать меня в моем возрасте!

– Я только хотела довести тебя до ума.

– Ты считаешь, умно выбросить на ветер почти сотню долларов? Если это умно, то я предпочитаю быть сумасшедшей, благодарю покорно.

– Я же прошу тебя только рассказать кому-нибудь о том, что вчера случилось.

– Кому именно?

– Ну, например, преподобному отцу Уилтону, он наверняка знает, что надо сделать.

– Через мой труп, – ответствовала Селия. – Мы с ним расходимся во взглядах на очень многие вещи.

– Тогда мистеру Личмену, констеблю.

– У мистера Личмена случаются припадки.

– А при чем тут припадки?

– Мне его собственная сестра сказала. У него бывают припадки. И даже, – добавила Селия с торжествующим видом, – выступает пена на губах.

Щеки Мейбл так разгорелись, что казалось, кожа на них вот-вот лопнет, как кожура на перезрелом помидоре.

– Может, ты все-таки перестанешь заговаривать мне зубы?

– Вовсе я не заговариваю тебе зубы. Ты упомянула мистера Личмена, я только заметила, что у него бывают припадки. И серьезные.

– Пустые слухи.

– Ах, слухи? Значит, когда ты узнаешь что-нибудь интересненькое о ком-нибудь, тебе говорят истинную правду, а я только собираю слухи?

– Надевай пальто, мам. В церковь опоздаем.

– Не хочу я идти в церковь.

– Верю, что не хочешь, но тебе это необходимо; мне пожалуй, тоже. А после службы пойдём к мистеру Личмену. Все равно, пускает ли он пузыри, как шампунь в ванне или нет, но ты расскажешь ему, что случилось, покажешь бумажник и опишешь человека в машине.

– Я его как следует не разглядела при свете фонарей.

– Но в бумажнике, небось, был какой-нибудь документ, в котором указано имя владельца?

– Да. Гэлловей. Рональд Джерард Гэлловей.

– Наверняка не настоящее, – заявила Мейбл. – Пошли, пора ехать.

Глава 9

Весть о том, что Рон Гэлловей в субботу около десяти часов вечера проехал на машине через местечко Торнбери, дошла до Эстер в воскресенье после обеда.

Она только что вернулась из охотничьего домика и раньше времени пила чай с сыновьями в их комнате для игр на третьем этаже. Мальчики вели себя несносно. Ощущая отрешенность и озабоченность матери, они чего только не придумывали, чтобы вернуть ее в повседневную реальность и обратить ее внимание на себя.

Бросались хлебными шариками, обзывали друг друга, не обошлось и без слез. В этой обстановке Эстер старалась оставаться доброй, но твердой, однако слишком велико было нараставшее в течение суток напряжение, и она сама была уже на грани того, чтобы разрыдаться, когда вошла Энни и объявила, что в библиотеке ее ждет мистер Брим.

– Разве я не сказала вам, что меня ни для кого нет дома? – резко сказала Эстер, срывая зло на служанке.

– Я ничего не могла поделать, миссис Гэлловей. Он сказал, что у него очень важные новости. А кроме того, это не кто-нибудь, а мистер Брим. – Энни сделала особое ударение на имени посетителя, чтобы придать ему особый вес, отчасти для того, чтобы оправдать свое неповиновение хозяйке дома, отчасти потому, что жаловала Гарри. Он всегда обращался с ней уважительно.

– Ладно. Присмотрите за этими сорванцами. Я ничего не могу поделать.

Энни бросила на нее взгляд, который явно говорил: "и никогда не могли", но Эстер сделала вид, что ничего не поняла. Она знала, что Энни имеет больше власти над ней, чем она над Энни. Такая расстановка сил определялась мальчиками: Энни легко и спокойно управлялась с ними, точно опытный укротитель, который знает пределы возможностей своих зверей и не ожидает от них больше того, что они в силах выполнить.

– Они же хорошие мальчики, – твердо сказала Энни.

– Да, конечно.

Гарри дожидался Эстер в библиотеке, Еще из-за двери она слышала, как он ходил взад-вперед по комнате, словно чем-то рассержен.

– Энни сказала, что у вас есть новости, – сказала Эстер. – В известном смысле.

– О Роне?

– В том числе и о нем.

– Не говорите загадками, Гарри. Не время и не место.

– А что я могу поделать? Кругом загадки.

Одежда Гарри была в беспорядке, волосы всклокочены, на щеках пылал лихорадочный румянец, словно их обожгло холодным ветром. Ростом он был невысок, но держался всегда прямо, благодаря чему казался выше и никто не считал его коротышкой.

Но в этот день он как будто съежился, стал ниже на несколько дюймов, плечи опустились, голова поникла, так что он выглядел маленьким, скрюченным и старым.

"Наверное, я сейчас выгляжу не лучше", – подумала Эстер и порадовалась, что в библиотеке нет зеркала.

– Разумеется, у вас дурные новости, – сказала она как можно более безразличным тоном.

– Нет, это не так. Во всяком случае, в том, что касается Рона.

– Выкладывайте.

– Некая женщина видела его вчера вечером около десяти часов в городишке под названием Торнбери. Он сбил машиной ее собаку.

– Что, что? – Рон переехал собаку и задавил ее насмерть. Немного притормозил, посмотрел, что случилось, и выбросил на дорогу бумажник с деньгами, чтобы возместить женщине потерю. Женщина описала машину, его самого, кепку и так далее. Это, несомненно, был Рон.

– Почему вы так уверены?

– В бумажнике были все документы, удостоверяющие его личность. Как я понимаю, ему было некогда вынуть деньги из бумажника, поэтому он выбросил бумажник вместе со всем его содержимым. Когда у него возникает какой-нибудь порыв, он способен делать такие вещи не задумываясь.

– Не задумываясь? О, нет. Он подумал, будьте спокойны. Подумал, как всегда, что за деньги можно купить все.

– Знаете что, Эстер, я мог бы сделать то же самое, если бы я был в чертовской спешке.

– А куда ему было спешить?

– Не знаю. Я просто говорю, что могло быть и так.

– И из-за этой чертовской спешки он не остановил машину? Гарри заколебался.

– А еще возможно, он чего-то опасался.

– Это уже теплей. Больше похоже на Рона. Он совершает ошибку и удирает, а чтобы не останавливаться, бросает деньги на дорогу. Да, вы правы, это, видимо, был Рон. Даже если бы в бумажнике не оказалось документов, я знаю, что это он. Повзрослеет он когда-нибудь? Сможет ли встречать что бы то ни было лицом к лицу?

– Не начинайте. Эстер...

– Где это – Торнбери?

– Примерно на полпути между Коллингвудом и Оуэн-Саундом. Через него проезжаешь по дороге в охотничий домик. Вы, должно быть, видели этот городишко сегодня.

– Не обратила внимания. – Эстер глубоко вздохнула, словно перед этим сдерживала дыхание, готовясь к нападению. – И это все новости о нем?

– Да.

– Тогда это хуже, чем никаких новостей.

– Не улавливаю вашу мысль.

Эстер отвернулась и, когда снова заговорила, обращалась как будто бы к окну:

– Вплоть до этой минуты я все время думала, что Рон исчез нарочно, чтобы не видеться со мной. Думала, может, уехал в Детройт и, помучившись какое-то время угрызениями совести, позвонит мне, скажет, где он, и все будет снова в порядке. Или вроде бы в порядке, как было до сих пор. Думала, он сделал что-то не так и не мог встретиться со мной, посмотреть мне в глаза, потому и удрал.

– Это вполне возможно.

– Нет. Теперь уже нет. Если бы он хотел скрыться от меня, он не отправился бы туда, где я стала бы искать его в первую очередь. Раз его видели в Торнбери, значит, он ехал в охотничий домик или возвращался оттуда. А в каком направлении он миновал Торнбери?

– Я не догадался спросить. Да и не было времени подумать. Инспектор вернулся в охотничий домик сразу после того, как вы уехали, и рассказал мне о том, что произошло в Торнбери. Я подумал, что вам захочется тотчас узнать об этом, и поехал прямо сюда.

– Вы могли позвонить.

– Мне нужен был предлог, чтобы убраться оттуда.

– Зачем?

– Я пытался дозвониться до Телмы. Один раз мне это удалось, но она сразу же повесила трубку. Еще несколько раз пробовал, зуммер гудел подолгу. Но никто не подходил. Теперь я знаю почему.

Он говорил таким странным тоном, что Эстер повернулась и посмотрела на него.

– Что с вами, Гарри?

– Она оставила меня, – ответил Гарри и вдруг беззвучно заплакал. Он прикрыл лицо ладонями, но слезы просачивались сквозь пальцы и с кистей падали на обшлага рубашки.

Эстер никогда в жизни не видела, чтобы взрослый мужчина плакал, от изумления на какое-то время она застыла. Не могла сказать ни слова, а первая ее мысль была о том, что Гарри нужен носовой платок, просто необходимо, чтобы кто-нибудь дал бедному Гарри носовой платок, не то он замочит слезами всю рубашку.

Когда Эстер обрела, наконец, дар речи, ее тон, тихий и напряженный, как нельзя лучше подходил к ее состоянию:

– Гарри, я налью вам выпить, а, Гарри?

– Нет. Я сейчас... совладаю с собой. Одну минуту.

Эстер снова отвернулась к окну. Тысячу раз она смотрела в окно, и всегда у нее создавалось впечатление, будто где-то за извилистой подъездной дорожкой, за высокими заборами и железными воротами жизнь протекает без нее, ибо она не попала в число приглашенных. Иногда ей казалось, что издалека из-за высоких заборов, доносятся звуки музыки, а сквозь железные решетки можно разглядеть танцующие пары.

– Я поехал домой, – продолжал Гарри. – Ее дома не было. А на кухонном столе лежала записка, в которой Телма сообщала, что ушла от меня.

– Она объяснила причину?

– Нет, во всяком случае, я ее не понял. Она писала, что ей надо все обдумать. Это я могу понять. Ведь мы были так счастливы. – На последнем слоге дыхание его прервалось, но он тотчас совладал с собой. – Все знают, как мы были счастливы. И я ничего не могу понять. Что же такое ей надо обдумать?

– Возможно многое.

– Но что именно?

– Забавное совпадение, не правда ли? Теперь они оба исчезли: и Рон, и Тёлма.

– Вы намекаете, что они уехали вместе?

– Может быть, мы с вами были слишком глупы во всем этом деле.

– Они не вместе, – резко сказал Гарри. – Я знаю, где Телма. В записке она уведомила меня, что на время остановится у двоюродной сестры на Эглингтон-авеню. Сказала, чтобы я не пробовал связаться с ней. Я все же попробовал. Позвонил Мариан, ее двоюродной сестре, и та сказала, что с Телмой все в порядке, поговорить со мной она пока что не хочет.

– Случается, – сухо сказала Эстер, – что двоюродные сестры лгут.

– Мариан не такая. Прежде всего, они с Тел мой не очень дружны.

– Я никогда не слышала от Телмы, что у нее в городе есть двоюродная сестра.

– Так и я говорю, они не очень дружны. Ну, раза два в год встретятся за ленчем в каком-нибудь кафе – и все. А в нашем доме Мариан вообще никогда не бывала.

– Тогда зачем Телме останавливаться у нее?

– По-моему, ей больше деваться некуда. – Казалось, Гарри вот-вот снова заплачет, но он сдержался. Несколько раз сглотнул всухую и продолжал: – Как видно, Телма была в отчаянии, раз уж обратилась к Мариан, которую не любит. Наверняка была в отчаянии. Бедная Телма!

Эстер резко обернулась и подбоченилась:

– "Бедная Телма"! Да сыта я по горло "бедным Роном", и "бедной Телмой"! Хотелось бы услышать побольше о "бедном Гарри" и "бедной Эстер"!

– Не надо, Эстер. Не будьте грубой.

– Самое время быть грубой.

– Если любишь, такого времени не бывает. Я не знаю, какую проблему решает Телма. Знаю только, что она в беде и что я хочу помочь ей.

– А если вы не можете?

– Я обязан, – спокойно и решительно заявил Гарри. – Она моя жена. И она нуждается во мне. Я сделаю все на свете, чтобы помочь ей.

Эстер знала, что это правда. Она неподвижно стояла, бледная, как воск, и думала, что, если бы Рон сказал о ней то же самое, она была бы самой счастливой женщиной в Канаде. Тогда и только тогда она почувствовала бы себя приглашенной на праздник жизни и танцевала бы с Роном под звуки музыки.

– Ах, если бы у меня была такая же вера, как у вас, Гарри сказала она наконец.

– Вера у меня не от рожденья. Я строил ее по кирпичику, пока она не стала такой высокой, что за ней я не вижу ничего.

– Может, не хотите видеть?

– Телма не совершила ничего предосудительного, – заявил Гарри. – Поверьте, ваши подозрения насчет ее и Рона беспочвенны.

– Хотелось бы верить.

– Прочтите письмо.

Он вынул письмо из кармана пиджака и протянул Эстер, но она откинулась назад:

– Не хочу читать. Там ваши интимные дела.

– Телма не стала бы возражать.

– Не хочу, – повторила Эстер, но пока она произносила эти слова, глаза ее пробегали строчки, написанные красивым почерком с наклоном назад. Красоту портили некоторые ошибки в правописании и размытые места, на которые, видимо, падали слезы.

"Дорогой Гарри! Я на время остановилась у Мариан. Так трудно все объяснить тебе, и я так запуталась, что решила уйти и подумать, так будет лучше для нас всех, в том числе и для тебя. Никак мне не найти правильные ответы на все вопросы, пока я так взволнована. Пока что я не могу говорить с тобой, поэтому не звони и не пытайся связаться со мной. Пожалуйста, Гарри, я пишу это всерьез. Если миссис Мэлверсон или кто еще из соседей спросит, куда я подевалась, скажи, что поехала навестить двоюродную сестру, это вполне соответствует действительности.

Я знаю, ты будешь гадать, что же такое со мной приключилось, не рехнулась ли я или что-нибудь в том же духе. Я-то думаю, что нет, но пока мне нужно уйти от тебя и подумать обо всем, не задаваясь вопросом, что будет с другими, и не жалея их. В прошлом все было хорошо, но сейчас я думаю только о будущем, в котором мне предстоит жить. Я должна правильно определить свой курс и придерживаться его до конца.

Будь со мной терпелив, Гарри. Я сама свяжусь с тобой, как только почувствую, что смогу говорить разумно, а не бессвязно. Кстати, Мариан ничего не знает, так что не пытайся что-нибудь выведать от нее. Я сказала ей, что мы немного поссорились.

Телма".

Сегодня утром звонила миссис Рейнолд и сказала, что Дороти Гэлловей хочет как можно скорей видеть тебя, дело касается Рона".

От изумления Эстер чуть не уронила письмо.

– Миссис Рейнолд? За каким чертом она приглашает вас?

– Не имею понятия. Я ее почти не знаю. Вот Дороти, ее дочь, я навещаю время от времени, но видит Бог, о Роне мы с ней никогда не говорим. Стоит упомянуть его имя, как у нее начинается сердечный приступ.

– Как по-вашему: не могла ли она узнать что-то такое о Роне, чего мы не знаем?

– Каким образом?

– Ну, скажем, по ошибке. Ведь она по-прежнему носит фамилию Гэлловей, и ей могли сообщить что-нибудь, вместо того чтобы обратиться ко мне. – Эта мысль вызвала краску на щеках Эстер. – Разве это не логично?

– Мне кажется, да.

– Вы должны поехать к ней и все выведать, Гарри. Гарри облокотился на стол и поник головой.

– Не теперь.

– Вам надо поехать.

– Сейчас я никого видеть не хочу.

– Но ведь со мной-то вы говорите.

– Это потому, что мы с вами в одинаковом положении.

– Не совсем, – довольно резко возразила Эстер. – Вы знаете, где ваша жена, знаете, что она жива и здорова. Значит, мы не в одинаковом положении, разве не так?

Гарри медленно, с усилием поднял голову, будто она налилась свинцовой тяжестью. Глаза их встретились, но он ничего не сказал.

– Гарри! Помогите мне. Поезжайте и поговорите с Дороти.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

– Что ж, сейчас так сейчас, – устало сказал он.

Глава 10

Гарри сел в машину и включил радио. Вечерняя программа новостей начиналась в шесть часов. Волнения в Израиле. Крушение товарного поезда в Калифорнии. Растут акции на фондовой бирже. Пожар в универмаге на побережье. Возле Денвера разбился самолет. Об исчезновении Рона ни слова. "Наверное, потому что сегодня воскресенье, – подумал Гарри. – По воскресеньям этот чертов город замирает. Может, Телма права, и надо переехать в Штаты. Позвоню ей и скажу об этом – хотя нет, она велела подождать. Что ж, надо набраться терпения".

Он свернул на Авеню-Роуд, потом на улицу Гранта и мили через две от перекрестка подъехал к дому, который Дороти называла домом своей матери.

Дом обступали разные постройки, но он оставался обособленным и непроницаемым, как каменная крепость, с его четырехэтажными башнями и забранными решетками окнами. "Средневековый замок, – подумал Гарри, припарковывая машину на подъездной дорожке. – А в замке ждет принцесса в своей башне из слоновой кости. Но не спящая красавица. Бедная Дороти страдает бессонницей".

Гарри мог смеяться над домом, над самой Дороти, даже пожалеть ее или облить презрением, но в то же время его брала оторопь, он чувствовал себя стесненно и неловко при виде богатства, словно карлик, лишенный гормона роста и вдруг оказавшийся среди великанов.

Он нажал кнопку звонка и подождал, набираясь храбрости, чтобы достойно встретить миг, когда массивная дверь красного дерева откроется. Когда она наконец открылась, Гарри чуть не рассмеялся вслух при виде маленькой старушки в черном переднике, которая была ничуть не выше и не страшней того карлика, каким он представлял себя. Она уставилась на него широко открытыми глазами, отчего можно было прийти к выводу, что мужчины навещают этот дом не часто, и появление представителя сильного пола всегда вызывает подозрения.

– Миссис Гэлловей хотела видеть меня, – пояснил он. – Я Гарри Брим.

Старушка ничего на это не сказала, и лишь легкий наклон головы подтвердил, что она приняла его слова к сведению. Однако тотчас открыла дверь пошире, чтобы пропустить гостя. Затем заперла дверь, сделала легкий реверанс в направлении Гарри и пошагала по вестибюлю, стала подниматься по лестнице, беспрестанно оглядываясь, будто за ней кто-то гнался.

Вестибюль выглядел, как музей со сводчатым потолком, мраморным полом и множеством скульптур. Гарри хотелось закурить, но в поле зрения пепельниц не было, а на стенах как будто было написано невидимыми чернилами: "Не курить!" Единственным признаком жизни была пара изрядно заезженных роликовых коньков у подножия лестницы. Гарри невесело изумился: он забыл о том, что и сама Дороти была когда-то ребенком и что в доме росла ее дочь. Гарри не видел Дороти несколько лет. Она оставалась, так сказать, вне поля его зрения или что-то вроде того.

Засунув руки в карманы, он ждал и через несколько минут увидел, как старушка спускается по лестнице, а ее белый чепец качается взад-вперед, точно пойманная в силок птичка.

– Миссис Гэлловей примет вас в своей комнате. – Старушка говорила медленно и не очень внятно, как будто давным-давно из-за болезни или травмы утратила речь и лишь теперь училась говорить заново.

Гарри последовал за ней наверх. Старушка так быстро шагала, что на первой площадке Гарри уже тяжело дышал, а добравшись до конца, самым настоящим образом задыхался.

Покои Дороти находились в южной башне, дверь была открыта. Дороти полулежала в шезлонге среди вороха подушек, на ней было кружевное домашнее платье, и она походила на полностью одетую невесту, жених которой запаздывает. Ей было около сорока лет, но она казалось изнеженным капризным ребенком. Исхудание и долгие годы недовольства жизнью разрушили ее привлекательность, но не состарили ее. Как будто она была не подвержена воздействию погоды, оставаясь в стенах дома. В расположенное высоко над землей окно башни не могли проникнуть ни ветер, ни дождь.

Мать Дороти сидела справа от нее в складном кресле, а между ними стоял низенький столик, на котором лежала грифельная доска с нацарапанными на ней цифрами.

– Дорогой Гарри, как мило, что вы пришли. – Дороти протянула гостю руку, и Гарри пожал ее – длинные костлявые пальцы показались ему когтистыми лапами. Он обратил внимание на необычный румянец на щеках Дороти и на блеск ее глаз, так что поначалу подумал, не поднялась ли у нее температура. Но ее рука оказалась холодной, голос – бодрым, и Гарри был вынужден изменить свое первоначальное мнение. Дороти страдала не от жара, а от ярости. Она, судя по всему, кипела от негодования.

– Гарри, вы, конечно помните маму?

– Разумеется. Добрый вечер, миссис Рейнолд.

– Добрый вечер, Гарри. Как любезно с вашей стороны было навестить нас.

– Не стоит об этом говорить, – вежливо отвечал Гарри. – Надеюсь, я не прервал вашу игру?

– Ах, игру, – покривив губы, сказала Дороти. – Игра не такая уж азартная. Я безнадежно проигрываю, как всегда.

Миссис Рейнолд вспыхнула от смущения:

– Но, Дороти, ты же знаешь, дорогая, что это не так, и ты...

– Это так. К тому же я терпеть не могу записывать цифры. У меня от них начинается головная боль.

– Что ж я могу поделать, если иногда выигрываю, ели мне выпадают нужные буквы.

– Да я не против того, чтобы проигрывать, отнюдь нет. Я всегда сохраняла спортивный дух, вернее, мне так хотелось несмотря ни на что. А проигрыш для меня – ничто. Просто вам всегда везет, а мне – нет.

– Вспомни, дорогая, как вчера вечером тебе выпали буквы Q и Z в самом начале игры, и ты составили слово QUARTZ.

Дороти никак не могла решить, стоит ли признать вчерашнюю победу и тем самым отказаться от своего утверждения о том, что ей вечно не везет, поэтому она повернулась к Гарри и сказала:

– Вы уж простите нас. Мама воспринимает эти каракули слишком серьезно.

– Я в эту игру никогда не играл, – ответил Гарри.

– И не играйте. Одна докука. У меня она вызывает лишь головную боль, особенно когда другим везет больше, чем мне.

Садитесь, прошу вас. Я позвоню, чтобы подали чай.

– Не беспокойтесь.

– Подошло мое время принимать лекарство, а без чаю я не могу его проглотить. Противная штука.

– Я принесу чай, – заявила миссис Рейнолд, вставая. – Не стоит беспокоить мисс Парке, раз я без труда могу это сделать сама.

– Но это ее прямая обязанность.

– Даже в этом случае, дорогая, я предпочитаю взять все на себя. Она порой забывает подогреть чайник.

Казалось, миссис Рейнолд одновременно и рада предлогу уйти, и чувствует себя виноватой из-за того, что воспользовалась им. Проходя мимо Гарри, она бросила на него многозначительный взгляд. Просила его быть добрым с Дороти или, по крайней мере, снисходительным к ее слабостям.

Когда она вышла, Дороти сказала:

– Матери надоели все мои больничные процедуры. Мне тоже, но приходится их выносить. Без медицинской помощи мне не прожить и недели.

– Сегодня вы неплохо выглядите, Дороти.

Гарри тотчас понял, что попал невпопад. Дороти недовольно нахмурилась, и ее пальцы затеребили одну из атласных подушек.

– Не знаю, как это могло случиться. Сегодня утром я была так потрясена, что мисс Парке вызвала доктора. У меня теперь новый врач, предыдущий безнадежно устарел. У него была одна песня: психология, психология. А что толку в психологии, если сердце молотом стучит в грудь и от малейшего возбуждения чуть не теряешь сознание?

– А что послужило причиной вашего возбуждения?

– Мне позвонил Рон. Я думала, ваша жена рассказала вам.

– Нет.

– Сегодня я уже немного успокоилась, мой пульс меньше девяноста – доктор сделал мне укол. Честно говоря, мне только и не хватало, чтоб в меня то и дело втыкали иглу!

– А что с Роном?

– Он позвонил вчера вечером и сказал матери, что хочет поговорить со мной, и та по непонятным для меня причинам соединила меня с ним. Мать до сих пор считает, что поступила правильно. – Тут Дороти сделала паузу и дала возможность своей мысли дойти до финиша, как лошади с отпущенными поводьями. – Но на самом-то деле она, конечно, всегда делает не то, что нужно. Я не очень хорошо себя чувствовала, шел десятый час, мне давно пора было спать и весь день у меня болела левая почка.

– А сколько было минут десятого?

– Совсем немного. Помнится, после звонка я посчитала свой пульс. И он был, – добавила она удовлетворённо, – почти сто двадцать ударов в минуту.

– Чем же звонок вас взволновал?

– Во-первых, он был таким неожиданным. Рон не звонил мне и не писал много лет. Хотя оснований для этого у него не было. Во время бракоразводного процесса я ничего не требовала от него, кроме Барбары, раз уж он спутался с такой ужасной женщиной – кто там она была, стенографистка или что-то в том же духе? Во всяком случае, женщина вульгарная.

– Она была машинисткой в рекламном агентстве.

Дороти подняла брови.

– Невелика разница, вы согласны? Так или иначе, звонок Рона явился для меня полной неожиданностью. Я уже почти забыла о его существовании. Он никогда не был яркой личностью из тех, кого запоминаешь на всю жизнь. Например, мой отец умер, когда мне было всего десять лет, а я помню его лучше, чем Рона.

– Почему он позвонил вам?

– Вот это я и хотела бы знать. Но речь его была сбивчивой, бессвязной.

– А что же такое с ним было?

– Я так поняла, что он просто-напросто напился. Напился вдрызг, до поросячьего визга. Вы же знаете Рона – он никогда не мог после возлияния держаться джентльменом.

Гарри показалось, что уже десяток раз за последние сутки ему говорили: "Вы же знаете Рона". Да, он знал Рона лучше, чем кто-либо другой, и уж заведомо знал, что Рон никогда не допивался до такого состояния, чтобы лыка не вязать, потому что гораздо раньше его начинало тошнить, после чего он трезвел. Если Рон и был слаб головой на спиртное, то желудком был еще слабей, и работа желудка прочищала ему мозги.

– Мне показалось, что он ужасно терзался раскаянием, – продолжала Дороти. – Попросил у меня прощения за причиненное им зло, сказал, что намерен все поправить, заплатить все свои долги – по-моему, именно так он выразился. Спросил о Барбаре. Я ему ответила, что он не имеет права даже спрашивать о ней. И еще добавила, что девочка считает, будто ее отец давно умер, ей это своевременно внушили.

– Это было довольно-таки... жестоко, вы не находите, Дороти?

– Может, оно и так, – улыбнулась Дороти. – Только я подумала, если он платит долги, верну-ка и я ему свой должок. А задолжала я ему вот эту самую жестокость. Пока я была настолько больна, что едва могла двигаться, он уезжал из дома и развлекался, не пропускал ни одной компании, куда его приглашали – в тот год у меня как раз и заболела печень. Врач говорит, она до сих пор не в порядке. Не далее как на прошлой неделе мне вводили бром-сульсалин, это такое красящее вещество, которое впрыскивают в кровь, чтобы проверить работу печени. Ох уж эти мне уколы! Я сыта ими по горло. Поверьте, я истыкана, как подушечка для булавок. Долго мне не протянуть. Они все это знают, но не хотят сказать...

– Дороти!

Гарри произнес имя собеседницы так резко и чуть ли не с раздражением, что на какое-то мгновение Дороти была шокирована и умолкла, приоткрыв рот, как будто Гарри велел ей замолчать. Но долго молчать она не могла, поскольку привыкла отдавать приказания, а не выполнять их, и через минуту снова заговорила:

– Я знаю, вы думаете, я жалею только себя и слишком много говорю о своем недуге. Но о чем же еще мне говорить? Что другое я вижу, если я заточена в этом ужасном доме со старухой и двумя неумелыми сестрами милосердия, которые не могут даже смерить температуру как следует. Она у меня всегда оказывается нормальной – это если верить их словам, – нормальной, подумать только, когда я чувствую, что вся горю, а голова у меня разламывается. И они заботятся! – о, еще как заботятся! – о том, чтобы убирать градусник подальше, чтобы я, не дай Бог, сама не смерила себе температуру. Они прячут.

Гарри был смущен тем, что разговор принял такой оборот.

Себялюбие Дороти и ее жалобы на болезнь и раньше всегда составляли содержание ее речей, но теперь к ним присоединилась еще и мания преследования. Принцесса уже не жила спокойно в своей башне из слоновой кости, а была узницей в этом ужасном доме целиком во власти старухи и двух медицинских сестер, которые ставили ей градусники, а потом прятали их.

Дороти продолжала рассказывать о своей хвори и говорила все быстрей, и Гарри подумал, что по своей воле она никогда не остановится, надо ей в этом помочь. И он стал соображать, как бы отвлечь Дороти от ее собственной персоны и не обидеть, иначе она упадет в обморок или закатит истерику, а то и прибегнет к другим трюкам, которые давно стали для нее такими же естественными, как дыхание. И он сказал:

– Вчера вечером Рон исчез.

Дороти умолкла на полуслове и уронила правую руку, которой жестикулировала, на колени.

– Что же вы мне сразу не сказали?

– Я пробовал...

– Исчез. Это что-то означает.

– Ну, пока что это означает только то, что он не явился на встречу, которую сам назначил, и никому из нас не дал знать.

– Даже своей... ну, этой женщине?

– Ее зовут Эстер, – сказал Гарри, опять-таки несколько раздраженно.

– Ладно, не казните меня. Я и так из-за этого звонка...

– Он не звонил Эстер.

Дороти это сообщение как будто пришлось по душе.

– Понятно, понятно. Это очень интересно. У вас есть сигареты, Гарри?

– Я подумал, вам нельзя...

– Когда мне захочется, я могу закурить. И сейчас мне захотелось.

Гарри дал ей сигарету и чиркнул зажигалкой. Из ее улыбающегося рта дым пошел завитками.

– Очень интересно, – повторила она. – Вам это ни о чем не говорит?

– Нет.

– Он сказал мне по телефону, что отправляется в дальний путь. Значит, он и отправился. Без нее.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он сбежал от нее точно так же, как в свое время сбежал от меня.

Впервые со времени знакомства Гарри видел Дороти довольной. Глаза у нее стали ясными, исчезла горькая складка рта, а когда она снова заговорила, в голосе ее слышались мечтательные нотки:

– Представляю, как она сейчас себя чувствует. Странная штука жизнь, это гигантский обман. Когда-то она провела меня, теперь настал ее черед.

– Дороти, это не...

– А кто та другая женщина, которая увела его на этот раз?

– Нет никакой другой женщины, – довольно грубо ответил Гарри.

– Почему вы так в этом уверены?

– Я в этом уверен не больше, чем в чем-либо еще. В жизни никто из нас не получает письменных гарантий в чем бы то ни было, но у каждого есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и голова, чтобы делать выводы. То, что я вам сказал, это мой вывод.

– А скажите-ка мне одну вещь, Гарри.

– Если смогу.

– Когда Рон увлекся этой женщиной, этой самой Эстер, он сказал вам об этом? Поделился с вами?

– Нет, – солгал Гарри, так как понимал, что правда положила бы конец его общению с этой женщиной.

А правда заключалась в том, что Гарри первым узнал об Эстер. До сей поры он помнил, как Рон впервые заговорил с ним о ней: "В кафе "Темгохз" я вчера встретил девушку. Хороша собой, взгляд ее обжигает, как удар хлыста. Понимаю, что это непорядочно, но мне хочется снова повидаться с ней. Как ты думаешь, что мне делать?" Гарри в ответ сказал все, что подсказывали ему совесть и здравый смысл: "Не переживай и забудь о ней, у тебя жена и дети" и так далее, Рон искренне согласился с доводами друга. Но не менее искренне на другой день позвонил Эстер, пригласил ее на ленч и закрутил с ней любовь.

– Вот видите! – с удовлетворением заметила Дороти. – Если Рон в свое время не сказал об Эстер, почему ондолжен был рассказывать вам о новом увлечении?

– Да нет никакого нового увлечения.

– Подождем, время покажет.

– Ничего другого я пока что сделать не могу.

– Я-то знаю, что бы я сделала. Сказать?

– Прошу вас.

– Я бы натравила на него полицию, а когда они схватили бы его, заставила бы Рона платить, платить и платить.

"Я совершенно уверен, что ты именно так и поступила бы", – подумал Гарри. И тут он почувствовал себя таким усталым, что продолжать разговор с Дороти ему уже не захотелось.

Дороти, напротив, все больше оживлялась и воодушевлялась, словно чужие беды и страдания сообщали ей новый заряд энергии.

Это был праздник ее души: Рон исчез, Эстер покинута, Гарри переживает за друга.

И она вперила в Гарри жадный взгляд, будто он прятал за спиной какое-то лакомство ей на сладкое.

– Бедная Эстер, я понимаю, как тяжело она это переживает. Что ж, такова жизнь. Что посеешь, то и пожнешь. Вы останетесь на чай, Гарри?

– Нет, не могу, большое спасибо.

– Какая жалость! Так приятно поговорить с вами, Гарри. Я уже много недель не чувствовала себя так хорошо. И мне так хотелось бы, чтобы вы не торопились.

– Очень жаль, но мне надо ехать домой.

– Домой. Да, конечно. Я позабыла, что вы теперь женатый человек. И боюсь, не соблюла правил хорошего тона. Как поживает ваша жена?

– Телма в добром здравии, благодарю вас.

– Телма. Какое красивое имя, оно к ней подходит как нельзя лучше. Да, кстати, забыла сообщить вам, что еще сказал Рон. Я не могла этого понять. Может, вы поймете.

– Попытаюсь.

– У него вроде бы сложилось впечатление, что он каким-то образом причинил вам зло. Сейчас я постараюсь вспомнить его слова. Ага, вот: "Я совершил нечто ужасное по отношению к Гарри и очень сожалею об этом. Пусть он знает, что я об этом сожалею". Вам понятно, что Рон этим хотел сказать?

– Нет.

– Ну, хотя бы в общих чертах.

– Нет, совсем ничего не понимаю. – Гарри встал, лицо его застыло, словно картонная маска, и он боялся, как бы она не треснула, если он шевельнется хоть одним мускулом. – Я не знаю, что он имел в виду.

– Как странно, не правда ли?

– М-да. Странно.

– Я не должна задерживать вас своей болтовней.

Дороти протянула руку, и Гарри взял ее в свою точно так же, как при встрече, но на этот раз ему хотелось сжать ее изо всех сил, чтобы услышать, как хрустнут ее косточки. – Что с вами, Гарри? Вы так побледнели.

– Нет, нет, ничего.

– Ну что ж, сердечный привет Телме. Счастливый вы человек, она очень привлекательная молодая женщина.

– Да. Прошу передать вашей матушке, что я откланиваюсь.

– Разумеется. Очень мило, что вы пришли, Гарри. Надо бы нам встречаться почаще.

Они наскоро попрощались, и Гарри вышел в прихожую, оставив дверь в покои Дороти открытой, как она была, когда он входил.

Лучше бы Гарри закрыл ее. Пока он шел по лестнице, до него всю дорогу доносились из башни звуки, похожие на кудахтанье.

Благородная отрыжка принцессы после праздничного пиршества. "Чтоб она задохнулась от этого смеха!" – подумал Гарри.

Глава 11

Мариан Робинсон, старой деве, решившей когда-то не выходить замуж до тридцати лет, теперь уже было далеко за сорок, и вопрос о замужестве давно был решен независимо от ее воли. Мариан отнеслась к этому печальному факту, как все старые девы: она возненавидела всех мужчин священной для нее ненавистью. Собирала вырезки из газет и журналов о мужчинах, которые убивали, соблазняли, крали детей с целью получить выкуп, избивали жен, мучили кошек или совершали десятки других действий, которые она считала недопустимыми. Таким образом, Мариан пребывала в состоянии духа, весьма благоприятном, для того чтобы на время приютить Телму, когда та позвонила ей и попросила об этом.

Для Мариан подобная просьба означала лишь одно: Телма наконец-то поняла, что муж ее – грубая скотина, развратник или, на худой конец, пьяница, и бедняжка нуждается в убежище. Квартирка Мариан была невелика, в стенном шкафу не хватало места, да и с постельным бельем было туго, но ради такого благого дела, как расторжение брака, Мариан была готова на любые жертвы. Когда Телма появилась в ее доме и заявила, что Гарри не грубая скотина и даже не пьяница, Мариан не выдала своего разочарования, лишь приняла две таблетки аспирина и выпила чашечку крепкого горячего чая.

Телма не поведала Мариан ни о своей беременности, ни об окольных путях, какими пришла к такому состоянию. Сказала только, что они с Гарри малость повздорили.

После легкого ужина на кухне Мариан мыла тарелки, а Телма их вытирала, когда раздался звонок у входной двери.

– Я никого не жду, – сказала Мариан, – а ты? Телма с безразличным видом покачала головой.

– А ты не думаешь, что приперся этот самый твой муж? Я ему ясно сказала по телефону, что ты встречаться с ним не желаешь. – Она вытерла руки о передник. – Ладно, пойду и выдам ему, что положено, я это умею...

– Нет, Мариан, не надо. Я сама открою. А ты посиди тут, выпей еще чашечку чаю, тебя это подкрепит.

– Да незачем мне подкрепляться, – решительно заявила Мариан. – Это о тебе надо беспокоиться, ты выгладишь, как приведение.

– Хватит у меня сил уладить любое дело. А ты сиди здесь и обо мне не беспокойся.

Мариан никогда не сказала бы об этом открыто, но она испытывала своеобразное удовольствие, когда кто-то решал за нее, что делать. Это разнообразило ее жизнь, ибо она уже двадцать три года работала в страховой компании и только отдавала распоряжения. Под ее началом трудилась дюжина девушек. Мариан знала, что ни одна из них ее не любит, те, что помоложе, за глаза высмеивали ее, прозвали Старой Фижмой, и все питали надежду, что когда-нибудь она упадет и сломает ногу. Мариан знала, что без нее вся контора пойдет прахом, и поэтому старалась не падать и продолжала отдавать распоряжения, не заботясь о том, снискает она расположение своих сотрудниц или нет. Раньше она не обращала на Телму особого внимания, но теперь подумала, как непохожа Телма на ее подчиненных: неглупа, не трусиха, очень мила и женственна.

Мариан налила себе третью чашечку чая и села за кухонный стол, чтобы насладиться этим напитком. Она вовсе не собиралась подслушивать, Боже сохрани, но в маленькой квартирке любой звук слышен отовсюду на удивление отчетливо.

Когда Телма открыла дверь, Гарри не стал дожидаться, пока его пригласят войти. Ворвался в квартиру, как сверхнастырный коммивояжер, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, приняв таким образом вызывающую позу и как бы приглашая Телму попробовать выставить его за порог.

Он выглядел так смешно, что Телма готова была рассмеяться, но она знала, что смех ее может перейти в слезы. Эти два вида проявления чувств тесно переплелись в ее душе, и Телма не могла дать волю одному, не задев другого. Поэтому она спокойно сказала:

– Зря ты сюда пришел.

– Я должен был это сделать.

– А я просила тебя подождать. Сейчас я не могу... не чувствую себя подготовленной к тому, чтобы разумно обсуждать с тобой что бы то ни было.

– Что ж, можешь говорить неразумно.

– Не шути, Гарри, мне не до игрушек.

– А мне кажется, ты как раз играешь в игрушки, – сказал он, слегка улыбнувшись, чтобы смягчить резкость суждения. – Загадочные записки, намеки, предугадания. Я самый обыкновенный человек. Не понимаю загадочных записок, никогда в жизни не загадывал наперед и, по-моему, намеки не всегда до меня доходят. Для чего все это, Телма?

Не отвечая на вопрос, она отошла к противоположной стене комнаты, словно опасаясь проявлений любви или гнева с его стороны, и потому предпочитала, чтобы их разделяло как можно большее расстояние. Ей казалось безопаснее и легче разговаривать с Гарри из-за обтянутого зеленым мохером дивана, перед которым лежал розово-коричневый эксминтерский коврик[5].

На таком расстоянии Гарри пришлось говорить погромче.

– Мы уже не дети, Телма. Мы муж и жена. И многим делились друг с другом. Что бы тебя не беспокоило сейчас, поделись своей заботой со мной.

– Не могу.

– Почему?

– Мне придется поделиться ею с... с кем-то другим.

– С Мариан?

– С Мариан! – Телма начала смеяться и сразу почувствовала, как глаза ее наполнились слезами.

Гарри стал смотреть в сторону, чтобы дать ей время совладать с собой.

– Ну ладно, не с Мариан. С кем же?

– Я просила тебя не приходить сюда, не вынуждать меня на разговор, пока я к нему не готова, пока не узнаю наверняка.

– Что не узнаешь?

– Что случилось с Роном. Я не могу... не могу говорить с тобой, пока не буду знать, где Рон.

– Значит, твоя забота связана с Роном?

Лицо Телмы сморщилось, как зажатый в кулак лист бумаги.

– О, Господи, я же просила тебя, просила не... почему ты пришел? Почему не оставил меня в покое? Почему Ральф не сказал тебе?

– О чем? – спросил Гарри, но Телма лишь продолжала стонать: "Господи Боже, Господи Боже!" и, закрыв лицо руками, покачивалась взад-вперед.

Он ждал, спокойно наблюдая за ней, и тут впервые заметил, как Телма пополнела в талии, и мозг его пронзила мысль: "Вот оно! Незачем и спрашивать. Сам вижу".

Вспомнились слова Ральфа, подозрения Эстер и прозрачные намеки Дороти – все это материализовалось в пока что еще небольшом округлении живота Телмы.

– Ждешь ребенка, – сказал наконец Гарри. – От Рона?

– Да.

– И на каком ты месяце?

– На четвертом.

– Рон знает?

– Я ему сказала вчера вечером.

Гарри подпер плечом косяк двери и посмотрел на розы, украшавшие коврик Мариан, они показались ему капризными личиками младенцев.

– А что намерен делать Рон?

– Что положено, конечно.

– И ты думаешь, ему легко будет сделать то, что положено, после того как он столько раз делал то, что не положено?

– Не стоит иронизировать по этому поводу. Это ни к чему не приведет. Я все обдумала. Будет нелегко, но Рону и мне нужно добиться развода, а потом мы поженимся.

– К тому времени у тебя уже будет ублюдок.

Это слово подействовало на Телму, как удар хлыста, она качнулась и упала бы, если бы не стояла, втиснувшись между стеной.

– Телма!

Гарри пошел через комнату, чтобы поддержать ее, но она протестующе выставила вперед руку.

– Не надо. Я... я уже в порядке.

– Позволь мне...

– Нет. – Телма две-три секунды подержалась за спинку дивана, потом выпрямилась с исполненным достоинства видом.

– Не произноси этого слова при мне. Не смей так говорить о моем сыне.

А Гарри, глядя на нее, подумал: "Она все предусмотрела – два развода, новый брак, даже пол ребенка".

– Ты еще услышишь немало слов, которые тебе не понравятся, Телма. Уж лучше подумай о них сейчас, чтоб они не застали тебя врасплох.

– Мне плевать, что обо мне будут говорить.

– Едва ли. Приготовься встретить реальность такой, какая она есть.

– Я готова. Вот моя реальность. – И она приложила руку к животу. – Для меня реальность – мой ребенок. Я хотела ребенка, с тех пор как себя помню, а теперь он растет во мне.

– Реальность – не один-единственный факт. Это сочетание тысяч, миллионов...

– Ты отказывал мне в ребенке, Гарри, отговаривался тем, что я будто бы слишком стара, чтобы в первый раз рожать, и ты боишься, как бы со мной чего не случилось, и в результате потерял меня. Да, ты меня потерял.

Он беспомощно покачал головой, не в силах что-нибудь произнести.

– И это твоя вина, Гарри. Поэтому я даже не прошу у тебя прощения и не считаю себя виноватой. Я хотела ребенка больше всего на свете, видела, что годы идут, я старею, и никакого мне нет утешения. Я не ощущала в себе жизни, чувствовала себя мертвой и бесполезной. Не говори мне о реальности, Гарри. Что бы ни случилось, я об этом не жалею. И никогда не пожалею. Буду жить ради сына.

Ее речь прозвучала так, словно она выучила ее давным-давно и не раз репетировала перед зеркалом, готовясь к тому моменту, который теперь наступил.

– Значит, ты все рассчитала заранее? – спросил Гарри.

– Нет, это не так.

– Грубо говоря, ты подцепила его на крючок?

Телма посмотрела на него с известной долей презрения во взгляде:

– Думай что хочешь. Теперь уже ничего не изменить.

– Но почему? Почему Рон? Почему мой лучший друг? Ведь у него жена и дети. Во имя всего святого, неужели ты не могла остановиться и подумать? Или, по крайней мере, поговорить со мной и рассказать, что с тобой творится?

– Я пробовала начать разговор. Ты никогда меня не слушал. Слышал только то, что хотел услышать. У тебя все было в розовом свете, полная идиллия: дом, жена, которая присматривала за ним, вовремя подавала тебе еду, гладила рубашки...

– Мне достаточно было одной тебя, – сказал Гарри. – Мне ничего и никого не надо было, потому что я любил тебя. И до сих пор люблю. О, мой Бог, Телма! Неужели нельзя забыть этот кошмар и вернуться к прежней жизни?

– Я не хочу возвращаться к прежней жизни. Даже если бы смогла. У меня могут быть большие неприятности, но я, по крайней мере, чувствую, что живу, у меня есть будущее, которое я разделю с сыном. И с Роном. – Голос ее чуточку дрогнул, когда Телма произнесла это имя, в нем исчезла уверенность, с которой она говорила о ребенке. – Да, конечно, и с Роном.

– Конечно.

– О, я знаю, о чем ты думаешь – о моем глупом предчувствии, будто его нет в живых. Но это неправда. Просто миссис Мэлверсон задурила мне голову, толкуя о спиритических посланиях. Все это чепуха. Я знаю, что он не умер. Я знаю, где он.

– Где же?

– Нет, не в таком узком смысле. Я знаю только, что он где-то прячется, потому что испугался. Возможно, испугался Эстер. Конечно, она учинит неизвестно что, но ему надо просто-напросто выдержать все ее наскоки. Я думаю, она поднимет страшную бучу, она на это способна.

– А скажи, кто в ее положении был бы не способен на это?

– Но Эстер в особенности, она такая решительная. Что ж, я тоже решительная. Пусть себе заваривает кашу. В любом случае мы с Роном здесь не останемся. Когда все закончится, уедем в Штаты, может быть, в Калифорнию. Я там никогда не бывала, но говорят, дети, выросшие в Калифорнии, крупнее и здоровее, чем где бы то ни было.

Тон ее изменился и указывал на то, что Телма перешла к очередной мечте, скорый поезд пересек границу и мчался по Штатам в Калифорнию. Ничто не преграждало ему путь, – а если преграда возникала, она тут же уничтожалась. Гарри знал это по опыту. В прошлом не раз стоял на рельсах.

– ...а еще потому, что все время играют на воздухе, даже зимой. И пищу принимают на воздухе. Готовят ее на больших жаровнях или идут на берег моря и разводят костер.

Гарри вышел на рельсы перед поездом с бесстрашием человека, которому терять нечего.

– Остановись, Телма. Хватит.

– Почему?

– Не начинай жить в будущем году, когда тебе еще предстоит прожить сегодняшний вечер, завтрашний день и будущую неделю.

– Проживу. Не беспокойся за меня, Гарри. Сердись, обзывай меня любыми словами, но только не беспокойся за меня.

– Я не могу позволить себе рассердиться. Я тогда мог бы сделать тебе больно.

Из кухни вдруг донесся громкий треск, словно разбилась тарелка.

– Мариан, – сказала Телма, – Бог ты мой, я про нее совсем забыла.

И Мариан, словно дождавшись нужной реплики, ворвалась в комнату через качающуюся дверь, наклонив голову, будто нападающий на противника баран.

На Гарри она не обратила никакого внимания, будто его здесь не было. А сразу же заорала на Телму:

– Ах ты, сука! Паршивая маленькая сучка! Забирай свои манатки и выметайся отсюда!

Телма побледнела, но не потеряла присутствия духа, словно мечта о Калифорнии сгладила острые углы сиюминутного бытия.

– Ты всегда подслушиваешь, о чем говорят твои гости, Мариан?

– Подслушивать – это одно, а наставлять рога мужу – совсем другое. А свою наглость оставь при себе, слышишь?

– Слышу. Ты орешь, как тетка Мэй.

– Не смей упоминать ее имени. Мы – порядочная семья, а ты покрыла нас позором. Чтоб и духу твоего здесь не было! По мне, так твое место на панели.

– Возможно, я туда и отправлюсь. А если дело пойдет ходко, лишних клиентов стану уступать тебе. Такая практика будет тебе на пользу.

– Ах ты, грязная дешевая...

– Молчать! – скомандовал Гарри. – Обе заткнитесь! Телма, иди собери свои вещи. А вы, Мариан, сядьте.

Телма поспешила в спальню, но Мариан осталась стоять, уперев кулаки в свои огромные бедра.

– Мне не может приказывать ни один мужчина. И не подумаю садиться.

– Хорошо, передо мной вы можете стоять хоть на голове. Но не кричите, как базарная торговка. У ваших соседей есть уши.

– Она оскорбила меня, вы сами слышали, она меня оскорбила.

– Вы первая оскорбили ее.

– Она это заслужила, сама напросилась. А вы, после всего, что она вам причинила, вы еще держите ее сторону?

– Она моя жена.

– Жена. Прекрасное слово, но всего лишь слово. Она вами воспользовалась, обманула, выставила на посмешище. И меня хотела провести. Думала купить меня сладкой улыбочкой: "Сядь, Мариан, и выпей еще чашечку чаю, тебе это пойдет на пользу". Будто заботилась обо мне. Тихонечко так сказала. Все ложь. В тихом омуте черти водятся. Случалось, и меня такие тихони проводили. Да видно, урок не пошел впрок.

Она умолкла, ее лицо и шея покрылись красными пятнами. В миг прозрения Гарри понял, что Мариан не так сердита, как разочарована. Она надеялась, что Телма поживет у нее какое-то время, скрасит ее одиночество и внесет в ее жизнь какое-то волнение. Так сказать, перельет чуточку жизненных сил; но это переливание прекратилось, практически не успев начаться: Мариан не примет кровь распутницы, уж лучше умереть.

– Девчонки в нашей конторе, – сказала Мариан, – возможно, глупы и бывают ехидными, но ни одна из них не опустилась так низко, как эта женщина. Ни одна не попадала в подобный переплет.

Неожиданно для себя Гарри сказал не особенно убежденным тоном:

– Телма не плохая. Она совершила ошибку.

– Когда человек совершает ошибку, он о ней потом сожалеет. А не гордится ею, как она. Не хвастается предстоящей поездкой в Калифорнию. Мне тоже хочется в Калифорнию, я мечтала о ней долгие годы, но уж я-то предпочла бы более приличный способ попасть туда.

– Уверен, так бы вы и поступили, – сказал Гарри, но в голосе его звучала сухая ирония: "Уверен, вы были бы вынуждены избрать приличный способ".

– А что за человек этот самый Рон?

– Боюсь, это не ваше дело.

– Такие новости разлетаются быстро. Все равно узнаю.

– Я в этом тоже уверен.

Не только Мариан узнает. Когда в газетах напишут об исчезновении Рона, весь город и вся страна узнают, и Телме придется привыкать к словечкам покрепче, чем "ублюдок" или "сука". Гарри вяло подумал о том, осмелится ли кто-нибудь напечатать слово "рогоносец".

Телма вышла из спальни в пальто цвета морской волны и шляпке, которую купила к Пасхе, в руке несла кожаный чемодан, подаренный на свадьбу Ральфом и Нэнси Тьюри. Не глядя на Мариан, которая стояла в напряжении, готовая к новой стычке, Телма сказала, обращаясь к Гарри:

– Я готова. Мы можем идти.

– Скатертью дорога, – сказала Мариан.

– Дай Бог тебя больше не ""деть, – отпарировала Телма. Гарри поспешил вмешаться:

– Идем, Телма. Я отвезу тебя домой.

– Домой я не поеду. Высади меня у какой-нибудь гостиницы.

– Дом принадлежит тебе. И ты в нем нуждаешься больше, чем я. И беспокоить тебя я не буду.

– Перестань играть в благородство. Я этого не выношу!

– Я не играю в благородство. Просто я буду лучше чувствовать себя, зная, что ты устроена надлежащим образом. А я могу остановиться у кого угодно: у Ральфа, Билли Уинслоу или Джо Хепберна. Я привык скитаться. А ты кет. Тем более, что теперь ты должна заботиться о себе больше, чем когда бы то ни было.

Телма прикусила губу и думала. Видно, в душе ее гордость боролась со здравым смыслом и заботой о ребенке.

– Я тебя беспокоить не буду, – повторил Гарри. – Отвезу домой и соберу для себя кое-какие необходимые вещи.

– Ладно. – Голос ее звучал сдавленно и хрипло. – Спасибо, Гарри.

Гарри взял ее чемодан, открыл дверь, и Телма вышла в вестибюль быстрым, нетерпеливым шагом. Гарри поколебался, как если бы хотел перед уходом сказать Мариан что-нибудь приятное, но та повернулась к нему спиной, словно захлопнула дверцу сейфа, шифра которого он не знал. Да и никто не знал.

На улице сыпал мелкий, но затяжной весенний дождик. Ни Гарри, ни Телма этого вроде бы не заметили. Некоторое время они шли молча, не замечая непогоды, кроме той бури, что разыгралась в каждом из них.

– Гарри!

– Да?

– Где ты остановишься? Вдруг что-нибудь произойдет, и мне понадобится связаться с тобой...

– Не знаю. Еще не решил. Скорей всего, у Ральфа и Нэнси.

– Но у них же четверо детей.

– Да, я знаю, – спокойно сказал Гарри. – Я люблю детей.

Глава 12

Частная школа без пансиона, в которой учились оба сына четы Гэлловей, закрылась на две недели из-за карантина по кори. Чтобы хоть чем-то занять мальчиков и тем самым удержать от озорства, Эстер стала поручать им разные мелкие дела, которые раньше доверялись только взрослым. Больше всего им нравилось встречать почтальона у ворот и приносить домой почту, так как это занятие предоставляло им известную свободу. Им разрешалось доходить до конца дорожки в сопровождении лишь таксы Пити и дожидаться почтальона у ворот.

Когда почтальон вручал им ежедневную почту, они воспринимали ее как подарок и, в свою очередь, прихватывали из дома какой-нибудь подарок для почтальона – печенье, выпрошенное у домоправительницы, миссис Браунинг, нарисованную Марвином картинку или этикетку с концентрата каши. В этот понедельник они припасли для него особый подарок – первого весеннего дождевого червя, правда, худосочного и вытянутого, а также чуточку засохшего от долгого пребывания у Грега в кармане рубашки.

Мальчики приходили задолго до появления почтальона и имели полную возможность вступить в спор по поводу того, кто вручит подарок, кто понесет почту в дом и кто займет почетное место на перекладине решетчатых чугунных ворот. Но в это утро ни один из них не был расположен затевать возню. Их энергия была обращена не друг против друга, а против непонятного напряжения, царившего в доме. Мальчикам ничего не сказали и постарались, чтобы они случайно не услышали об исчезновении отца. И как могли они понять странную озабоченность матери, раздражительность миссис Браунинг, внезапное долгое молчание Энни или же необычную снисходительность старого Рудольфа, садовника, занимавшего комнату над гаражом? Рудольф был единственным мужчиной, с которым мальчики постоянно общались, и он играл в их жизни немалую роль. Если садовник закапывал вырытые накануне собакой ямки в клумбе спокойно и без воркотни, мальчики понимали, что это неспроста.

Ответную реакцию им подсказало чутье. Они стали не просто братьями, каждый из которых изворачивается, чтобы завоевать какое-то положение в семье, они стали друзьями и объединились в борьбе со взрослыми. Забравшись на перекладину чугунных ворот и обратившись лицом к дому, показывали язык и нараспев произносили ругательные слова.

– Я в замке король, – пел Грег и поименно перечислял всех, кого считал бессовестными мошенниками: Энни, мать, старого Рудольфа. Марвин считал, что сюда надо включить и папу, но Грег напомнил ему, что папа обещал привести новую собаку и никакой он не мошенник.

– А вот если он забудет, – сказал Марв, – тогда и он будет бессовестным мошенником и мы сможем петь то же самое и про него.

– Не забудет. Что-нибудь да привезет. Он всегда что-нибудь привозит.

– А вдруг, кота, а? Я бы не отказался.

– Пити его не принял бы. Он ненавидит котов. Пити их убивает.

Пити, отродясь не видевший кошки, откликнулся на такой лестный отзыв о нем радостным тявканьем. Для себя мальчики решили проблему так: если держать кота с собакой не удастся, а отец все-таки привезет его по ошибке, они отдадут кота старому Рудольфу и попросят обменять на собаку. До вчерашнего дня им было все равно, какой породы будет новая собака, но теперь, понимая, что большая собака будет больше докучать взрослым, они предпочитали сенбернара.

– Мы сможем натравить его на Энни, – сказал Грег. – Как она начнет загонять нас в постели, мы скажем псу: "Возьми ее!" А он – гав! – и укусит Энни.

Марв так расхохотался, представив себе подобную радостную картину, что чуть не упал с перекладины: гав! – и Энни получает свое; гав! – миссис Браунинг получает свое; гав, гав! – каждый получает свое.

– Кроме нас.

– Кроме нас.

Они так заливались смехом, что ворота затряслись, а Пити возбужденно залаял. К тому времени, как появился почтальон, щеки у мальчишек раскраснелись, как помидоры, а Марв начал икать, как всегда с ним бывало после приступов смеха.

– Мистер почтальон! Здравствуйте, мистер почтальон!

– Привет, мальчики. – Почтальон был долговязый и тощий, с улыбкой на задубевшем от непогоды лице. – Как же это вы с утра не в школе?

– Корь.

– Если у вас корь, вам нельзя гулять.

– Не у нас корь, – пояснил Марв, – а у других ребят.

– Подумать только! Когда я был мальчишкой, мне ни разу так не повезло. В те времена хоть чума разразись в городе, школу не закрывали, нет, сэр. – Он прислонил к решетке свою тяжелую сумку и воздел руки. – Вот как я учился. Заставляли. Сам-то я не хотел.

– А что такое чума? – спросил Грег, слезая с ворот.

– Вроде кори, только похуже.

– У вас есть в сумке что-нибудь для нас?

– Ясное дело.

– А мы для вас тоже кое-что припасли.

– А что именно?

– Может, догадаетесь?

– Я думаю, печенье.

– Нет.

– Яблоко?

– Нет. Его не едят. То есть люди не едят.

– А что люди с ним делают?

– Хранят как игрушку.

– Ну ладно, я сдаюсь. Так что же это такое?

– Дай я скажу! – закричал Марв. – Я скажу! Это дождевой червяк!

Почтальон снял фуражку и почесал в затылке.

– Дождевой червяк? – переспросил он. – Что ж, давайте взглянем на него.

Полуживой червяк был торжественно извлечен из кармана Грега и осторожно положен на ладонь почтальона.

– Гляди-ка, что придумал, смышленый малый. Честно признаюсь, еще ни разу в жизни никто не дарил мне дождевого червя.

– Вы позаботитесь о нем? – с беспокойством спросил Грег.

– Будь уверен. Я, пожалуй, снесу его в свой сад, он там найдет других таких же червей, с которыми будет играть. Я слышал, что для червяка ничего нет хуже одиночества.

– А откуда вы знаете, что он повстречает таких червяков, с которыми захочет играть?

– Они не очень-то суетятся, их нетрудно найти. – Почтальон открыл сумку и постарался распределить ежедневную почту между мальчиками поровну. – Ну, мне пора идти дальше.

– Когда-нибудь мы сможем пойти с вами и тащить вашу сумку?

– Когда-нибудь сможете, конечно. Пока, ребята.

– Пока.

Мальчики проводили почтальона глазами, пока он не завернул за угол, после чего направились к дому. Обычно на этом этапе они спешили, так как сознавали всю важность процедуры передачи почты матери или миссис Браунинг. Но в это утро они еле тащились, то и дело оглядывались на ворота, будто надеялись, что почтальон вернется и возьмет их с собой.

У входной двери их дожидалась мать.

– Как много почты. Должно быть, тяжело ее нести.

– Я мог бы снести всю сумку, – заявил Грег, – если бы захотел. Он сказал, когда-нибудь я смогу это сделать.

– И я тоже, – запротестовал Марв. – Он сказал, что мы оба сможем.

– Я уверена, это будет чудесно, – сказала Эстер и начала просматривать почту, складывая счета в одну сторону, рекламные листки – в другую. Письмо было только одно.

Эстер долго смотрела на знакомый почерк на конверте. Потом сказала холодно и спокойно:

– Теперь, мальчики, вам лучше пойти к Энни.

Их испугал тон ее голоса, им не верилось, что мать может так говорить с кем-либо из них или с обоими сразу.

– Ненавижу Энни! – закричал Марв. – Я не хочу...

– Делай, что я сказала, Марвин.

– Нет! Не хочу! Ненавижу Энни!

– И я ее ненавижу, – сказал Грег. – Мы научим новую собаку кусать ее.

– Р-р-гав!

– Гав, гав! – Она кусает Энни.

– Гав, гав! – Кусает старого Рудольфа.

– Прекратите, – сказала Эстер. – Ну, пожалуйста, будьте хорошими мальчиками.

– Гав, гав! – Всех перекусала.

– Кроме нас.

– Гав!..

– О, Господи! – воскликнула Эстер, повернулась и, пробежав через вестибюль, скрылась в библиотеке.

Ее поспешное бегство и громкий стук захлопнувшейся двери на мгновение озадачили мальчиков. Потом Марв полувопросительно произнес:

– Гав?

– Да заткнись ты. Как маленький. Заткнись.

Марв заплакал:

– Хочу к маме. Хочу к моей мамочке.

* * *
Письмо со штемпелем Коллингвуда было адресовано Эстер и написано рукой Рона. Она заранее знала, что новости печальные, и старалась подготовить себя, воображая худшее: Рон покинул ее ради другой женщины и не вернется.

Она оказалась права только наполовину.

"Дорогая Эстер! Ты, возможно, уже знаешь правду: Телма ждет ребенка от меня. Не стану оправдываться и что-то объяснять, не могу. Так уж случилось – вот и все, что я могу сказать. До сегодняшнего вечера я не знал о ребенке. Это было для меня страшной неожиданностью, слишком страшной, чтобы я мог ее выдержать. Господи, что я сделал тебе и Гарри!

Я не прошу у тебя прощенья. Зато обещаю, что впредь уже ни тебе, ни кому-нибудь еще не причиню зла. Не гожусь я для жизни. Я болен разумом, телом и душой. Да поможет мне Бог.

Рон"

Эстер не упала в обморок, не закричала, не разразилась рыданиями. Она стояла окаменелая; только глаза бегали по строчкам, читая и перечитывая письмо.

Она не заметила, как дверь открылась, а когда подняла глаза и увидела Энни, никак не могла сфокусировать взгляд. Энни как будто расплывалась в тумане, казалась далекой и окруженной гектоплазмой.

– Миссис Гэлловей!

– Пожалуйста, не... не беспокойте меня именно... именно сию минуту.

– Но я ничего не могу поделать с мальчиками. Оба точно одичали, визжат, хохочут и продолжают свое. А Марвин только что укусил меня. – И Энни показала пораненное запястье. – Я не уверена, но мне кажется, они чем-то заболели. Может, вызвать врача?

– Хорошо.

– Да и вы плохо выглядите, миссис Гэлловей. Может, и вы заболели с ними вместе? Не могу ли я что-нибудь сделать для вас?

– Можете, – сказала Эстер. – Позвоните в полицию.

– В полицию?

– Я получила письмо. От мужа. Думаю, он покончил с собой.

Марвин вприпрыжку вбежал в библиотеку с визгом: "Гав, гав, гав!"

У Эстер вырвалось рыданье, она обернулась, взяла мальчика на руки и крепко прижала к себе. Слишком крепко. Марвину показалось, что ему не остается ничего другого. И он укусил мать.

Глава 13

В то время, когда сыновья Рона и Эстер Гэлловей дожидались почтальона у ворот своего дома в Торонто, Агги Шанц направлялась в маленькую сельскую школу в окрестностях Мифорда. Зимой Агги всегда ходила по дороге из-за того, что снежные заносы не позволяли из любопытства сделать крюк, это было рискованно и почти невозможно. Но сейчас уже наступила весна, и снег оставался только в расселинах скал и в дуплах деревьев, куда его намело зимой.

Агги была тихая девочка одиннадцати лет от роду. В школе отличалась примерным поведением, дома была послушна, и никто никогда не подумал бы, какая страсть к приключениям таилась под каштановыми косами и черной шапочкой и какими непоседливыми были ее обутые в парусиновые галоши сапоги. Агги росла в семье меннонитов[6], связи которых с внешним миром были весьма слабыми, а когда надо было съездить в церковь или на другую ферму, запрягали лошадь в кабриолет. Агги мечтала о большом мире. Когда на уроке географии она смотрела на карту, голова ее начинала кружиться, оттого что она думала о сотнях и тысячах мест, где хотела бы побывать. И это все были места с эпитетами в превосходной степени – самая высокая гора, самый большой океан, самый крупный город, самая холодная страна, самая жаркая пустыня, самый высокий водопад, самые стремительные пороги, – Агги собиралась увидеть их все по очереди.

Хотя мечты ее были сумасбродными, планы побега показывали здравый смысл и изобретательность. Живя в деревне, она достаточно знала о лошадях, чтобы посчитать их слишком медленным и несовершенным средством передвижения. Лошадей надо кормить, поить, устраивать на ночлег и отдых, расчесывать им гривы. Поезда и автобусы тоже не годились, потому что у Агги не было денег. И она обращала взоры к озеру, смотрела на флотилии рыбацких баркасов, на проходившие вдали грузовые суда – ведь они такие огромные, что никто и не заметит маленького пароходного зайца. Ее было не оторвать от озера, она прочесывала его взглядом постоянно, словно спаслась после кораблекрушения на необитаемом острове и ждала, голодная и замерзшая, помощи оттуда.

Когда весеннее солнышко согнало снег с прибрежных скал, Агги стала ходить в школу окружным путем. Неся в руке парусиновый портфель с книгами и завтраком, она забиралась на вершины скал, а затем вниз, к самому берегу по особой крутой тропинке, облюбованной ловкими мальчишками и смелыми собаками. Полоска песчаного пляжа была здесь очень узкой, не более шести футов шириной, к тому же была усыпана валунами и булыжниками всех размеров. Чтобы не обрызгали волны, Агги жалась к скалам и прыгала с камня на камень, что не так легко, и вот в это утро она присела на минутку отдохнуть, скромно подогнув ноги под длинную, хлопчатобумажную юбку. Судя по времени, пора было отправляться в школу, а то можно и опоздать, меж тем как у нее уже выработалось сознание, что опаздывать не следует.

– А не то меня взгреют, черт побери, – вслух сказала Агги, и это запретное выражение опьянило ее как некий южный экзотический напиток. – Может, я когда-нибудь и доберусь до тех краев. Ну и жарища там!

Чуточку испуганная, чуточку восхищенная своей дерзостью и сообразительностью, она невольно захихикала, повернув голову, так что лицо почти спряталось в складках черной шапочки. И тогда краешком правого глаза заметила красно-черную клетчатую кепку, застрявшую в расселине между скал.

Ей нередко случалось находить на берегу какие-нибудь вещи, особенно летом – кусок старой покрышки, мокрую разползшуюся туфлю, ржавую консервную банку или пустую бутылку, но то все были вещи бесполезные, брошенные их владельцами в полосе прибоя. А эта кепка была сухая и новая, с иголочки, такую никто не выбросит. С прозрачным пластмассовым козырьком и алым помпоном, и для Агги, у которой никогда не было ничего яркого, этот головной убор олицетворял красоту. Она откинула свой колпак, оставив его висеть за спиной на резинках, и надела на голову кепку из шотландки. Та смешно налезла ей на глаза и уши, но девочке было невдомек, что так головные уборы не носят. И она, как все одиннадцатилетние девчонки, не рвалась к зеркалу, чтобы посмотреть, как она выглядит. В доме, где Агги жила, зеркала были под запретом, и она могла себя видеть только мельком в оконном стекле или в пруду за конюшней в тихую погоду. Поэтому Агги и не понимала, что выглядит смешно, она видела только, что кепка красива, значит, она будет смотреться нарядной, на кого бы ее ни надели.

Но раз она красивая, носить ее ей запрещено. Агги оглянулась – не видит ли кто – и, убедившись, что она одна, приплющила кепку как можно аккуратней и засунула под лиф. Под ее свободными одеждами кепку не так просто было заметить, даже можно сказать, никто бы и не заметил, если бы Агги сама постоянно не помнила, что она там спрятана; с одной стороны, ее распирала гордость, с другой – она чувствовала неловкость, оттого что головной убор находится не там, где ему положено.

В ту минуту, когда Агги подошла к небольшому кирпичному зданию школы, звенел последний звонок, и ученики выстроились перед входом, чтобы войти. Агги, раскрасневшись, тяжело дыша и скрестив руки на груди, стала на свое место в строю и прошла вместе с остальными в меньшую из двух классных комнат.

Здесь мисс Барабу учила (или пыталась учить) четыре старших класса. Группа получилась смешанная не только по возрасту и способностям, но также по происхождению и религии. Сама мисс Барабу была пресвитерианкой из французской канадской семьи, а в числе ее учеников находились и представители англиканской церкви, и баптисты, и меннониты, и христианские доктринеры, и методисты, и даже двое духоборов из Альберты. Подобно многим школьным учительницам, мисс Барабу выбирала любимчиков и любимиц, исходя в основном из послушания. Духоборы были диковатыми и недисциплинированными, частенько срывали уроки или отказывались повиноваться, и с ними мисс Барабу была строга, сурова и язвительна. Меннониты, напротив, были очень послушны, никогда не оспаривали власть старших, не критиковали их поступков и не завидовали их положению. Мисс Барабу ни в грош не ставила верования меннонитов, но не раз испытывала благодарность к их доктрине за результаты ее исповедания, и главной любимицей учительницы была Агги. Правда, завидовать тут было нечему, ибо мисс Барабу и многого ждала от своих любимчиков, и приходила в отчаяние, когда они не оправдывали ее надежд.

После того как дети, склонив головы, отбубнили молитву Господу, они сели по двое за свои парты и начали доставать книги из портфелей.

Мисс Барабу села за учительский стол. Это была крупная, величественная особа, и, хотя она редко наказывала учеников, все ее боялись.

– Пришла весна, – с довольным видом объявила мисс Барабу, как будто и она приложила немало усилий к тому, чтобы это событие свершилось. – Кто-нибудь видел малиновку по дороге в школу?

Поднялись руки, и она насчитала семь малиновок. Борис, один из духоборов, заявил, что видел американского грифа, но его сообщение было отвергнуто по причине его невероятности.

– У нас здесь американские грифы не водятся, Борис.

– Но я-то его видел.

– Вот как! Ну, опиши его.

Борис описал птицу совершенно точно, и мисс Барабу была явно поражена. Но решимости не утратила:

– В этой части страны американские грифы не водятся. И никогда не водились. Теперь пусть кто-нибудь запишет семь малиновок в наш журнал регистрации птиц. Ты, Агата?

Агата сидела молча и не шелохнулась.

– Агата, я обращаюсь к тебе. Ты знаешь, где мы храним журнал для птиц?

– Да, мэм.

– Так пожалуйста, запиши наши семь малиновок.

– Я не могу.

– Это еще почему?

– Не могу найти мои цветные карандаши.

– Только перестань ерзать, сядь как следует.

– Я не могу.

– Что ты этим хочешь сказать: что не можешь перестать ерзать или не можешь поискать свои карандаши?

Агата не ответила. Щеки ее пылали, язык стал сухим и шершавым.

– Если у тебя чесотка, Агата, пойди, пожалуйста, в туалетную комнату и почешись, – в отчаянии сказала мисс Барабу, а сама подумала: "Как ужасно они одевают своих детей; ничего удивительного, если у них чешется все тело. Готова держать пари, на ней не менее шести одежек". И добавила уже мягче: – Агата, что-нибудь случилось?

– Нет, мэм.

Вот тут-то мисс Барабу и обратила внимание на то, что перед Агатой на парте ничего нет.

– Где твои книги, Агата?

– Н-не знаю.

– Значит, ты потеряла свой портфель?

– Я не знаю.

Остальные дети начали хихикать и шушукаться, прикрываясь ладошками. Мисс Барабу резко приказала им начать работать над сообщениями о прочитанном и пошла по проходу к парте, за которой сидела Агги, ступая твердо и тяжело и тем самым призывая класс к порядку. Теперь она была уверена, что с Агги что-то случилось: цвет ее лица был каким-то странным, и она вся дрожала. "Видно, чем-то заболела, – подумала мисс Барабу. – Только и не хватало, чтобы у нас вспыхнула эпидемия. Впрочем, если она будет серьезной, школу закроют, и я получу дополнительный отпуск".

– Тебе нехорошо, Агата? – спросила мисс Барабу, немного приободрившись при мысли об отпуске. – Покажи-ка язык.

Агги высунула язык, и мисс Барабу изучила его, точно врач.

– Не вижу ничего ненормального. Голова болит?

– Наверное.

– Как я помню, корью и ветрянкой ты переболела в прошлом году. Свинкой не болела?

– Нет, мэм.

– Ладно, подумай о лимоне.

– О чем?

– Представь себе, что ты ешь лимон. Или маринованный огурец. Можешь ты себе это представить?

– Кажется, да.

– Отлично, а не саднит ли у тебя в горле под самым подбородком?

– Нет, мэм.

– Может, ты не очень старательно думаешь? Вообрази огурчик, он очень-очень кислый, а ты его ешь. Ну, теперь чувствуешь что-нибудь?

– Нет, мэм.

Сильвия Кремер подняла руку и сообщила, что у нее в коробке с завтраком – самый настоящий маринованный огурчик, и она с радостью отдаст его для проведения опыта. Мисс Барабу ответила, что в этом нет необходимости, и повела Агги в туалетную комнату, дабы установить диагноз путем более тщательного осмотра.

– Агата, никто из твоих братьев и сестер не заболел?

– У Билли зуб болит.

– Это к другим не пристанет. А что ты все время ерзаешь и хватаешься за грудь?

Агги лишь покачала головой.

– У тебя там болит?

– Нет, мэм.

– Ей-богу, это преступление – так одевать детей. Ты все еще носишь свою длинную нижнюю рубашку?

– Да, мэм.

– У меня есть все основания написать записку твоим родителям. Учить детей не так-то просто, а уж страдающих зудом – и подавно. Судя по всему, у тебя вши.

Глаза Агги наполнились слезами. Она часто заморгала, и две слезинки покатились по щекам.

– Агата, – уже совсем ласково сказала мисс Барабу, – а теперь скажи мне правду: что с тобой?

– Я потеряла портфель.

– Может, ты забыла его дома?

– Нет. Я потеряла. На берегу.

– Когда ты успела побывать на берегу?

– Сегодня утром по дороге в школу.

– Берег тебе не по дороге. Кроме того, вам всем велено не ходить на берег поодиночке. Место безлюдное, кто знает, что там может случиться. – Мисс Барабу многозначительно помолчала.

– С тобой там что-нибудь случилось?

Агги посмотрела на учительницу снизу вверх недоуменно и испуганно, и мисс Барабу поняла, что для девочки ее слова – пустой звук. Попыталась терпеливо объяснить, что девочкам нельзя гулять в одиночестве на пустынном берегу, потому что есть на свете нехорошие мужчины, которые могут сделать с ними какую-нибудь гадость.

– Видела ты там каких-нибудь мужчин?

– Нет.

– Не хочу подозревать тебя, Агата, или придираться к тебе. Но у меня создалось совершенно четкое впечатление, что ты говоришь мне не всю правду.

Голос мисс Барабу звучал ласково, однако взгляд ее стал таким пронзительным, что Агги показалось, будто учительница сквозь лиф видит красно-черную клетчатую кепку.

– Что случилось с тобой на берегу, Агата?

– Ничего.

– Ты же знаешь, как важно говорить правду. Что бывает дома, если ты скажешь неправду и об этом узнают?

– Дадут ремня.

– Ты прекрасно знаешь, что у меня нет ремня, а если бы и был, я бы им не воспользовалась. Ты никак собираешься плакать?

Агги уже плакала. Крупные слезы катились из ее глаз, и она была вынуждена утирать их рукавом. Для этого пришлось поднять руку, и в тот же миг мисс Барабу заметила утолщение под лифом.

– Бог ты мой, что такое ты запихала под лиф? Так вот почему ты ерзала! У тебя там что-то спрятано. Что это, Агата?

Агги беспомощно потрясла головой.

– Я не стану тебя наказывать, если скажешь правду. Даю слово. Ну, перестань плакать и скажи мне... Нет, лучше покажи, что там такое.

– Ничего. Я это нашла.

– Как же можно найти ничего? – сухо заметила мисс Барабу.

– Это невозможно по смыслу и неправильно грамматически. Что ты нашла?

– Кепку. Старую кепку, которую кто-то оставил на берегу, потому что больше не хотел носить ее.

– Ну, что ж ты сразу не сказала! Столько шума и суеты из-за старой кепки. Честное слово, я порой понять не могу, как вы, дети, живете дома и почему боитесь говорить правду. Доставай кепку, мы оставим ее здесь, в туалетной комнате, на полке, а после занятий ты сможешь забрать ее домой.

Агги повернулась спиной к мисс Барабу, вытащила кепку из-под лифа и отдала учительнице. Мисс Барабу удивилась:

– Какая странная кепка! Первый раз вижу такую. Где ты ее нашла, Агата?

– Между скал, как раз там, где я присела. Подумала, что кто-то выбросил эту старую кепку.

– Она вовсе не старая. Наоборот – новенькая, будто ее никто и не носил.

– Мне она показалась старой.

Меж тем мисс Барабу как будто потеряла интерес к Агги. Она осмотрела подкладку кепки и сказала, обращаясь скорей к самой себе, чем к стоявшей перед ней девочке:

– Здесь фирменное клеймо: "Аберкромби энд фич, Нью-Йорк". Странно. В это время года не часто встретишь в наших краях американца. Кепка новая, это несомненно. И дорогая. "Аберкромби энд фич"; вроде бы они торгуют спортивными товарами. Интересно, для какого вида спорта предназначен такой головной убор. Похоже, для керлинга[7], только я никогда не видела шапочку для керлинга с козырьком. Может, для гольфа? Но соревнования по гольфу начнутся Бог знает когда. Я даже не могу наверняка сказать, мужская это кепка или женская.

– Мисс Барабу...

– Иди в класс на свое место, Агата.

– Ведь это моя кепка, раз я нашла ее?

– Вот этого я тебе обещать не могу, – задумчиво сказала мисс Барабу. – Мне надо посоветоваться с мисс Уэйли.

Мисс Барабу проводила Агги обратно в класс, объявила, что девочка здорова и с ней можно общаться, затем предупредила всех, что не надо ни с того ни с сего выдумывать симптомы болезни. После этого поручила одному из старших учеников следить за порядком и направилась прямехонько к мисс Уэйли, класс которой находился рядом.

Общение между учительницами в часы классных занятий было строго-настрого запрещено школьным инспектором. Но инспектор находился за десятки миль от школы, и раньше, чем через месяц, его здесь не ожидали.

Мисс Уэйли, узнав о положении дел, велела всем своим ученикам, в том числе тем, кто еще не научился писать, работать над сочинением на тему: "Как я буду проводить летние каникулы". Затем обе учительницы уединились в небольшой комнате в глубине здания, где они съедали свои бутерброды и варили кофе во время большой перемены и вообще занимались своими личными делами. Комната была холодная и неуютная, но имела два несомненных преимущества: замок на двери, который даже многоопытный Борис не мог открыть отмычкой, и телефон, установленный прошлой зимой, после того как снежная буря на сутки отрезала школу от остального мира.

Мисс Уэйли закурила сигарету, сделала три быстрых затяжки и притушила ее, прежде чем дым мог просочиться через дверные щели и переполошить учеников или навести их на подозрения. Сунула окурок в пустую коробочку из-под бинта, лежащую в аптечке первой помощи.

– Я думаю, надо позвонить кому-нибудь, – сказала мисс Барабу.

Но мисс Уэйли увлеклась тем, что примеряла на себя кепку перед пожелтевшим треснувшим зеркалом на стене.

– А что, разве я не выгляжу спортсменкой? Знаешь, она шикарная. Я бы не прочь заиметь такую. В ней я чувствую себя на несколько лет моложе.

– Шутишь.

– Нет, я серьезно.

– А мне кажется, это мужская кепка. Ты не видела в городе какого-нибудь нездешнего мужчину?

– Если бы я такого увидела, – живо сказала мисс Уэйли, – я бы взяла отпуск и выследила его, можешь мне поверить.

– Будь серьезной.

– Не могу. Чувствую себя спортсменкой. Примерь ее на себя, Мари.

– Я не собиралась...

– Давай. Гляди, как она смотрится. Ну, для потехи.

Мисс Барабу бросила быстрый взгляд на дверь, дабы убедиться, что она заперта, потом также примерила клетчатую кепку на себя перед треснутым зеркалом. На миг ей показалось, что и она выглядит спортсменкой, но миг этот тотчас растворился в годах торжества здравого смысла.

– Это смешно. Я ни за что на свете не стала бы носить такую вещь.

– А я носила бы. Так и представляю себе, как мчусь в автомобиле с опущенным верхом...

– Почему с опущенным?

– Потому что кепка для того и предназначена. Я видела такие в кино.

– Значит, вот как это случилось?

– Что?

– Кто-то ехал в открытом автомобиле по дороге над озером, кепка слетела с него и упала на берег, где ее и нашла Агата.

– Ее не могло так запросто сорвать ветром. Вот этот эластичный ремешок проходит под подбородком и не дает ей слететь.

– Как странно, – сказала мисс Барабу и впервые заподозрила неладное. – Может, это глупо, но не кажется ли тебе, что там было совершено преступление?

– Нет, такого счастья нам не видать.

– Ну, пожалуйста, будь серьезной.

– А я говорю серьезно. Я именно это и хотела сказать: нам не везет, здесь никогда не случается никаких происшествий.

– А может, это первое?

Шум обоих предоставленных самим себе классов с каждой минутой нарастал – топот, визг, хохот, свист, – но ни одна из учительниц не обращала на это внимания. Шум входил в их жизнь как составная часть ее, одним децибелом больше или меньше – какая разница.

– Я окажусь в глупом положении, – сказала мисс Барабу, – если позвеню в полицию и окажется, что совершенно напрасно.

– Все-таки позвони. – Мисс Уэйли вытащила из аптечки коробочку, выбрала один из дюжины сигаретных окурков и беззаботно закурила. – Ничего страшного, если дети немного возбудятся, это пойдет им на пользу. Угощайся, возьми хабарик.

– Нет, спасибо. Это негигиенично.

– Извини, целой у меня нет. Как было бы здорово, если бы сигареты у нас продавались так же дешево, как в Штатах.

– Я не знаю, кому звонить.

– Да в полицейский участок. Какое чудесное слово – "участок", верно?

– Не болтай, мешаешь мне думать.

– А что тебе думать? Пускай участок думает. Мы с тобой учительницы, нам платят деньги не за то, что мы думаем, а за то, что мы учим, а это совсем разные вещи.

– Помолчи, Бетти.

И мисс Барабу сняла трубку с телефонного аппарата.

Констебль Леман прибыл в школу в девять тридцать – маленький человек со смешным лицом, который принимал свою работу (но только работу) совершенно всерьез. Он приехал на своей собственной машине, стареньком "бьюике", и поэтому сразу переключил на себя все внимание любопытных школьников. Дело в том, что мотор этой машины без какого-либо злого умысла стрелял в карбюратор. По этой стрельбе добрая половина класса мисс Барабу и даже некоторая часть малолетних питомцев мисс Уэйли тотчас узнали, кто приехал, и пришли в такое возбуждение, что пришлось срочно дать звонок на перерыв.

Дети, за исключением Агги Шанц, толпились на школьном дворе, точно стадо диких пони, а в классе мисс Барабу состоялось совещание перед столом учительницы, на котором была выставлена клетчатая кепка. Агги вовсе не разволновалась, как того ожидала мисс Барабу, а наслаждалась всеобщим вниманием. Повторила свой рассказ во всех подробностях, и Леман, имевший немалый опыт общения с собственными детьми, не прерывал ее, даже когда она сообщала о совершенно несущественных фактах, например, что она съела на завтрак или сколько малиновок видела по дороге в школу.

– Мы считаем малиновок весной, – извиняющимся тоном пояснила мисс Барабу. – Ведем журнал регистрации птиц. Для естественной истории, разумеется.

Леман молча кивнул, он прекрасно все понял, так как в свое время сам считал малиновок.

– Я их вижу больше, чем другие, – заявила Агги в приступе скромности, – в первую очередь, оттого что живу дальше всех от школы. А Борис видел американского орла.

Леман поджал губы.

– Что ж, может, и видел. Говорят, в наши края приезжают с каждым годом все больше американцев, почему бы и орлу не прилететь, а? А можешь ты, Агги, показать мне ту заветную тропинку, по которой спускаешься на берег?

– Показать-то могу. Только вам по ней не спуститься.

– Не спуститься? А почему?

– Вы слишком старый.

– Возможно, ты отчасти права, – вздохнув, польстил девочке Леман и одновременно подмигнул мисс Барабу.

Мисс Барабу, которая не привыкла, чтобы ей подмигивали, вспыхнула и в смущении обернулась к Агги:

– Конечно, ты покажешь констеблю тропинку, Агата. Я отпускаю тебя с уроков сегодня. Поедешь с констеблем Леманом.

– Я не хочу.

– Надень пальто и галоши. Агги не шелохнулась.

– Ты слышишь меня, Агата?

– Я не хочу ехать без вас.

– Ты прекрасно знаешь, что я должна остаться здесь и быть со своим классом.

– Вы могли бы отпустить их всех по домам, – с надеждой сказала Агги. – Они не будут возражать.

– Да, я уверена, не будут. Я бы и сама не возражала, если бы не надо было давать объяснения трем десяткам крикливых родителей на другой день. Но почему ты все-таки не хочешь поехать с констеблем?

– Бывают нехорошие мужчины.

– Какие?

– Которые делают разные гадости с девочками на пустынном берегу.

– О, Господи Боже мой! – Краска разлилась по лицу учительницы до мочек ушей и спустилась по шее до воротничка вязаного платья. – Я просто пыталась... да ладно, неважно. Сдаюсь. Я поеду с вами, спорить с ней бесполезно.

Мисс Барабу, устроившись одна на заднем сиденье, держалась прямо, борясь со сладким ожиданием приключения, которое все нарастало в ней с каждым оборотом колес и при каждом взгляде на лицо констебля, наполовину отражавшееся в зеркале заднего вида. "Он очень симпатичный человек. И с чувством юмора. Бетти говорила, он вдовец, все его дети выросли, и он живет один. Пора бы ему подстричься".

Она попробовала привести в порядок свои мысли, подумав об очередном задании по истории Англии для восьмого класса, но никак не могла сосредоточиться. Алый помпон на клетчатой кепке, лежавшей на сиденье рядом с ней, казалось, насмешливо кивал: "Смелей, живи нынешним даем. Великая Хартия давно состарилась, король Иоанн давно умер. Будь спортсменкой".

Мисс Барабу хмуро и серьезно смотрела в окно, хотя в голове у нее было легко и пусто, словно там кружились маленькие озорные пузырьки, возникшие благодаря какой-то странной алхимии, в которой она ничего не понимала.

– Мы почти приехали, – сказала Агги писклявым от возбуждения голоском. – Сразу за следующим поворотом.

– Роджер[8], – сказал Леман.

– А что это значит?

– Это значит, все в порядке. Роджер – мастак, старый чудак, да я и сам не просто так.

– Ой, как смешно.

– Это я чтоб тебя развеселить.

Он поставил автомобиль на обочину, и все трое вышли на дорогу. Агги все еще хихикала в кулак, мисс Барабу держалась спокойно и с достоинством, будто старалась уравновесить легкомыслие обоих своих спутников. Бросив взгляд на поверхность воды, до которой было футов сто, и на тропинку, по которой предстояло спуститься на берег, она прочла про себя короткую молитву. Агги плясала вокруг взрослых, ей не терпелось спуститься по тропинке.

– Попридержи коней, девочка. Ты нашла эту кепку прямо здесь внизу?

– Нет, сэр. Я шла вдоль берега, пока не устала, тогда присела на камень и тут-то увидела кепку.

– А далеко ли ты прошла?

– Не знаю. Внизу я вам покажу.

– Сначала покажи наверху.

– Не знаю, смогу ли я.

– Попробуй. Ну, идем.

И они пошли по дороге гуськом, Агги возглавляла шествие, точно генерал перед воображаемым войском.

Это была не главная, а второстепенная дорога, хотя на картах обозначалась как "отремонтированная", но агония зимы стерла следы ремонта. Местами покрытие вспучилось, а кое-где образовались ямы, в которые Агги могла спрятать голову.

Леман очень внимательно глядел под ноги, не обращая никакого внимания на отстававшую мисс Барабу. Агги рвалась вперед, вовсе не глядя на дорогу, но обходила каждый бугорок и каждую рытвину, как если бы хранила в памяти все неровности.

– Я начинаю уставать, – сказала она. – Значит, это было где-то здесь.

Она подняла глаза, ожидая, что Леман ее похвалит, но тот слишком озабочен, чтобы обращать на нее внимание. Он смотрел на грязную обочину, щурясь от утреннего солнца.

– Так что же? – сердито спросила мисс Барабу, когда, отдуваясь, догнала своих спутников.

– Посмотрите сюда, мэм.

– Не вижу ничего необычного.

– Так-таки ничего?

– Следы шин, да, конечно. Но это же дорога – что еще тут можно увидеть?

– Но не следы, ведущие к обрыву. – Леман обернулся к Агги, которая снова плясала вокруг них: – будь добра, девочка, стань в сторонке. А в общем, как насчет того, чтобы вернуться в машину?

– Но я же вам еще ничего не показала.

– Ты показала мне гораздо больше, чем я ожидал увидеть.

– А скажите – что?

– Ну, постой спокойно. Видишь эти следы? Они были сделаны шинами автомобиля, нового и большого, скажем, "линкольна" или "кадиллака". Так скажи, куда они ведут?

– Никуда, они обрываются.

– Совершенно верно, обрываются.

Леман подошел к краю скалистого обрыва, и мисс Барабу, широко открыв глаза от волнения, последовала за ним.

– А что это означает? – спросила она.

– Это означает, что внизу, в воде, лежит машина, возможно, с людьми.

– Слюдьми! Но мы должны немедленно что-то сделать, чтобы помочь им.

– Боюсь, слишком поздно. Следы не свежие, а здесь глубоко.

– А не слишком ли это мрачное предположение? Может, они здесь остановились полюбоваться видом, а потом поехали дальше. Это более вероятно, чем...

– Нет следов шин, которые вели бы обратно. Мисс Барабу поднесла руку к горлу:

– Лучше... лучше я отведу Агги в машину.

Но она еще постояла, вглядываясь в поверхность воды, будто надеялась различить контуры машины и силуэты людей. Отражавшиеся от воды солнечные блики слепили глаза, и она отошла от края, почти ничего не видя. Леман взял ее за руку:

– Вы прикиньте: отсюда падаешь с большой высоты.

– Да.

– А машина городская. Я в этом уверен.

– Почему?

– Местный житель в это время года поставил бы на такую дорогую машину зимние шины. У нас такая зима, что без них не обойтись. Но в городе дороги расчищают ежедневно, и зимние шины ни к чему. – Он помолчал. – Одно мне непонятно.

– Что именно?

– Что может заставить человека перемахнуть на машине через край обрыва?

Леман отвез мисс Барабу и Агги обратно в школу и строго наказал никому ничего не рассказывать. Затем позвонил в Полицейское Управление провинции и вернулся к скалистому обрыву над озером. Его дожидались три полицейские машины и спасательная команда пожарных, готовая немедленно приступить к работе.

В этом не оказалось необходимости.

Из Мифорда прибыли две барки с лебедками и драгами, они обнаружили машину на глубине двадцать футов как раз под тем обрывом, где кончались следы шин. Машина почти не была повреждена, уцелели ветровое и боковые стекла, а Рон Гэлловей сидел на месте водителя, притянутый к сиденью аккуратно застегнутым ремнем безопасности.

Глава 14

Ральф Тьюри вернулся в свой кабинет с семинара, начавшегося в одиннадцать часов, совершенно выдохшимся и голодным. Утром он встал слишком рано, чтобы чувствовать себя хорошо отдохнувшим, и слишком поздно, чтобы успеть позавтракать. Ночь он провел дома, но с Гарри проговорили до трех часов. Так ни до чего и не договорились, кроме того, что было уже известно: Гэлловей исчез, а Телма дожидается его, чтобы он назвал ее своей будущей женой.

Ральф сел за письменный стол и развернул завтрак, который жена дала ему с собой, как вдруг дверь открылась, и Нэнси заявилась собственной персоной.

Тьюри удивился. Уговора о том, чтобы Нэнси не навещала его в рабочее время, не было, но практически она заходила к нему так редко, что выглядела здесь таким же инородным телом, как, скажем, новый студент последнего курса или кто-то посторонний, заблудившийся в университетских коридорах и заглянувший, чтобы осведомиться, куда ему идти. Невысокая хорошенькая женщина с жизнерадостным круглым лицом и коротковатыми крепкими ногами, которые Тьюри называл "практичными", противопоставляя их тем самым ее непрактичному складу ума. На ней был новый, купленный к Пасхе фиолетовый костюм, что подчеркивало необычность и значительность ее визита.

Тьюри встал, чмокнул жену в лоб.

– Как ты сюда добралась?

– Взяла такси.

– Такси? Господи, Нэнси! Я же сказал тебе, что с деньгами у нас туго, ты к Пасхе накупила детям столько подарков и...

– Не отчитывай меня. Это особый случай.

Он умолк, пораженный скорей ее тоном, чем словами.

– А что, какая-нибудь из девочек...

– Нет, совсем не то. Позвонила Эстер. Попросила, чтобы остаток дня я провела с ней.

– Почему?

– Нашли Рона.

– Мертвым?

– Да.

– Струна в душе Тьюри, которая до этой минуты натягивалась все туже и туже, внезапно лопнула со звоном. Наряду с десятком нахлынувших на него чувств он испытал облегчение, оттого что настал конец мучительной неизвестности. В известном смысле Рон был теперь спасен – спасен от холодного презрения Эстер, от притязаний Телмы, от упреков Гарри, от смешного положения перед лицом окружающих.

– Как это случилось?

– Он бросился на машине со скалистого обрыва в залив где-то не очень далеко от охотничьего домика. Ехал как всегда, с опущенным верхом. Полицейский, который сообщил об этом Эстер, сказал, что Рона искали бы много дней, а то и недель, если бы он не был притянут к сиденью ремнем безопасности.

Нижняя губа Нэнси по-детски оттопырилась и начала дрожать.

– Не знаю, в этом какая-то н-н-насмешка, ведь Рон всегда так заботился о бе-бе-безопасности.

– Не плачь.

– Не могу удержаться.

– Ну ладно, поплачь.

Он внимательно смотрел, как Нэнси утирала слезы, в сотый раз удивляясь тому, какой взрыв эмоций может порой вызвать у женщины совершенно несущественная подробность. Похоже, его жену не так поразило то, что Рон направил машину к обрыву и рухнул вместе с ней в воду, как то, что ремень безопасности был пристегнут.

– Рон сделал это нарочно?

– Да. Сегодня утром Эстер получила письмо от него, которое он отправил в субботу вечером из какого-то маленького городка к северу от этого места. Она сказала мне по телефону.

– И что же?

– Тебя это наверняка потрясет, Ральф, но... Телма ждет ребенка. От Рона. Просто не верится, ведь они с Гарри были такими близкими друзьями. Я до сих пор не могу поверить. А ты?

Он нарочно отвернулся и ничего не ответил.

– Я вижу ты совсем не удивлен, Ральф. Стало быть, ты знал? Давно? А мне ничего не сказал?

– Давай поговорим об этом в другой раз.

– Но ты...

– Как Эстер приняла известие?

– Не знаю. Говорила довольно спокойно. Хотя очень просила меня приехать и побыть с ней, и я поеду.

– Правильно, молодец.

– Отказаться было бы неловко. Да, конечно, я попросила миссис Сэлливен встретить школьный автобус, на котором приедет Джейн. А старшие уже достаточно большие, чтобы какое-то время побыть без нас.

– В этом не будет надобности. У меня последнее занятие в два часа. И я буду дома раньше четырех.

– Нет, дорогой, не будешь.

Он как будто пришел в отчаяние:

– Да что это значит: "нет – дорогой-не-будешь", черт побери?

– Я все обдумала. Кто-то должен сказать Телме. Бесчеловечно с нашей стороны ждать, пока она услышит об этом по радио или прочтет в газетах. Кто-то должен поехать в Вестон и рассказать ей.

– То есть я.

– Ты логичнее всех рассуждаешь. Я подумала о Гарри, но как его поймаешь, когда он ездит по разным конторам. Кроме того, заставлять Гарри было бы не очень...ну, не очень деликатно, правда? Остаешься ты.

– Ясно.

– Ты ведь не очень возражаешь, не так ли?

– Еще как возражаю, разрази меня гром!

– Кто-то же должен. Могла бы и я, но я не очень себе доверяю. Я зла на Телму, ох как зла и не могу разыграть сочувствие.

– А я, по-твоему, могу?

– Нет, но ты можешь на самом деле посочувствовать ей, – серьезно сказала Нэнси. – Ты гораздо снисходительней меня к человеческим слабостям.

Было уже пять часов, когда Тьюри приехал в Вестон, совершенно измочаленный дорожным движением в час пик и мыслями о предстоящей миссии. На окраине города он все еще придумывал отговорки, чтобы повернуть обратно, позвонить Биллу Уинслоу или Джо Хепберну и свалить это задание на них.

Хотя было еще светло и сияло солнце, шторы на окнах квадратного дома из красного кирпича, где жила Телма, были опущены. Тьюри пришлось позвонить раз шесть, прежде чем Телма наконец открыла.

Сияющая чистотой после ванны, ненакрашенная, с длинными светлыми волосами, зачесанными прямо назад, как у Алисы из Страны Чудес, Телма показалась ему моложе и уязвимее, чем он ее воображал. Он не раз говорил с ней по телефону, но виделись они в последний раз месяц назад, когда вся компания собралась в доме Гарри, и в тот вечер, как и всегда, она была ненавязчивой и практичной, спокойно наполняла бокалы и разносила бутерброды скорей как служанка, а не хозяйка дома. Теперь, глядя на нее, Тьюри пытался вспомнить, уделяла ли она тогда особое внимание, Гэлловею, не встречались ли их руки на короткое мгновение, не обменивались ли они многозначительными взглядами или сообщническими улыбками. Смог вспомнить лишь такую сцену: под конец вечера Гэлловей уронил сбой бокал, тот разбился, и Телма ликвидировала последствия неловкости гостя. Тогда никто ни о чем не подумал, никто не усмотрел ничего значительного или символичного в том, как Телма покорно опустилась на колени у ног Гэлловея, собрала осколки и промокнула ковер бумажными полотенцами. Гэлловей не помогал ей. Казалось, это мелкое происшествие потрясло его, как если бы он разбил драгоценный хрусталь от Стьюбена, а не заурядный стеклянный бокал из десятицентового магазина.

– Привет Ральф!

– Привет, Телма! Как поживаете?

– Хорошо, спасибо. – На ней была полосатая сине-белая мужская рубашка, в руке она держала иголку с ниткой. – Заходите. Я тут занялась шитьем.

В гостиной горели три лампочки, но комната все равно казалась мрачной, было холодно и сыро, словно это помещение держалось взаперти целый день и использовалось как убежище, где кто-то прятался от солнца и соседей.

Телма села на диван рядом с грудой мужских носков, рубашек и нижнего белья.

– Гарри звонил в полдень. Спасибо, что вы приютили его на ночь.

– Он может оставаться у нас сколько угодно. Дочки в нем души не чают.

– О!

– И он их любит. Даже не протестует, когда они карабкаются на него в половине седьмого утра. Это надежное испытание.

– Да?

– По-моему, из Гарри получился бы прекрасный отец. У него все...

– Вы зря тратите время, – сказала Телма холодно и неотразимо. – Гарри – не отец моего ребенка. Я наверняка не смогла бы жить с ним, делая вид, что это его ребенок. Если вы на это намекаете.

– Я не только высказываю свое мнение. Я настоятельно рекомендую вам подумать. Мы с Гарри долго говорили об этом, прежде чем отправились спать. Он согласен, он рад был бы взять ребенка на себя. Он любит вас, Телма.

– Знаю. Но я его не люблю. И если бы продолжала жить с ним на таких условиях, то в конце концов возненавидела бы его. Ребенок не должен расти в доме, где царит ненависть, как это было со мной. Нет, Ральф, не надо спорить. Наше будущее определено.

– В самом деле?

– Да. Конечно, будут разговоры, скандал, но все это уляжется. Мы с Роном куда-нибудь уедем и начнем новую жизнь. – Она говорила быстро, взахлеб, будто много раз повторяла эти слова про себя и, возможно, верила в них, а может быть, заставляла себя верить. – Вы не возражаете, если я буду шить? Гарри заедет за своими вещами после работы, и я хочу привести их в порядок. Какое-то время о нем некому будет позаботиться.

– Какое-то время?

– Когда-нибудь он женится во второй раз. Я знаю, сейчас он думает, что его любовь единственная и вечная и так далее, но я-то хорошо знаю Гарри. Встретится ему какая-нибудь милая женщина, которая даст все, что ему нужно.

– Вы дали ему все, что ему было нужно.

– Его не так трудно ублаготворить. Меня – трудней.

– Вы ополчились на него по-настоящему.

– У меня своя гордость. О, я понимаю, в моих устах эти слова звучат странно, но я сказала правду. Я не могла бы говорить людям вроде вас с Нэнси, что мне скучно сидеть одной-одинешенькой весь божий день, зная, что и в будущем меня ничто другое не ждет. Единственный человек, которому я сказала об этом, был Рон. Он тоже рассказал мне кое-что о себе – что Эстер умней его, и он всегда неловко себя чувствует, когда они выезжают вместе, она овладевает разговором и поворачивает его куда хочет. Рон говорил, что чувствовал себя сыном-идиотом, которого она тащит за собой из чувства долга.

Для Тьюри это была довольно оригинальная картина семейных отношений Рона и Эстер, однако он сразу почувствовал в ней правильно подобранные краски и смелые, четкие линии.

– Я тогда сказала ему, что с моей стороны ему нечего опасаться, я не очень умна. А если и умна, никто до сих пор этого не замечал.

Вдруг она отложила шитье и бросила на гостя такой острый взгляд в упор, что он заморгал, не в силах выдержать его.

– Зачем вы приехали, Ральф? В это время вам пора быть дома. Я знаю, что вы с Нэнси обедаете рано из-за детей. Приехали послушать мою болтовню?

– Нет.

– Я это поняла сразу, как только открыла дверь и посмотрела на вас. Я знала, что должна быть причина. Причем важная. Что-нибудь с Роном?

– Да.

– Если бы это была добрая весть, вы ее выложили бы сразу. Значит, плохая. Насколько плохая?

– Он умер.

– А вы не... тут не может быть ошибки?

– Нет.

Телма качнулась вперед, пока ее подбородок не достал до колен, и застыла в этой позе, словно утратила всякое желание двигаться. В щели окон проникали уличные шумы, из-за штор врывались полоски света. Тьюри всей душой желал оказаться сейчас там, откуда проникали шум и свет, а не оставаться в этом доме, где все омертвело; не тикали часы и не жужжали мухи.

Наконец Телма заговорила, и голос ее, приглушенный складками юбки, звучал еле слышно:

– Автомобиль.

– Что – автомобиль?

– Он попал в катастрофу?

– Есть основания полагать, – осторожно сказал Тьюри, – что Рон сам виновник этой катастрофы и совершил ее преднамеренно.

– Какие основания?

– Перед тем как принять смерть, он послал письмо Эстер.

– Эстер! – Она вскинула голову, как заводная кукла. – Почему не мне? Не мне? Почему не мне? Ведь я любила его. Отдала ему все: семейный очаг, мужа, доброе имя, отдала бы и больше, если бы у меня было что-нибудь еще. Почему же не мне? Почему?.. О, Господи, я этого де перенесу. Рон, Рон, Рон! Господи Боже мой, вернись, Рон, вернись. Не оставляй меня. Мне страшно, мне страшно.

– Телма, ну, пожалуйста...

– Рон, Рон, дорогой мой! О, Господи!

Продолжая стенать, она так прикусила нижнюю губу, что потекла кровь, словно Телма нарочно уродовала себя в наказание за свои грехи. Но металлический привкус крови вызвал в ее горле кашель, и стоны сменились самым настоящим приступом кашля. Она прижала рубашку Гарри, которую держала в руках, ко рту, а когда отняла ее, рубашка намокла от слез и крови, и Тьюри подумал, что вот какая жестокая ирония судьбы: Гарри, никому не причинивший зла, должен осушать слезы и вытирать кровь.

– Телма, разрешите мне приготовить вам выпивку.

– Нет!

– Тогда, наверное, у Гарри тут полно таблеток, которые могли бы немного вас успокоить.

– Таблетки! – Телма словно выплюнула это слово в самую середину комнаты, цепляясь за невидимую плевательницу. – У Гарри здесь миллион таблеток. По мне, так забирайте их все.

– Да кой черт, как мне их найти, – сказал Тьюри, весьма довольный вспышкой темперамента Телмы. Это означало, что она не целиком отдалась горю и реагирует на обычные возбудители.

Она снова поднесла рубашку Гарри к губам, и, если бы Тьюри не знал ее лучше, то мог бы подумать, что это знак привязанности.

– Что же было в письме, которое он написал этой... Эстер?

– Не знаю.

– Вы его не читали?

– Нет.

– Тогда, может, она солгала, нарочно, чтобы досадить мне, а никакого письма и не было.

– Едва ли это вероятно.

– Вы не знаете Эстер.

– Мы знакомы всего десять лет.

– Никто не может знать, что у другого на душе.

– Но всегда можно наблюдать за поступками и словами кого угодно. Если вы видите, как человек с наслаждением ест, вы можете предположить, что он голоден и пища ему по вкусу.

– Предполагать и знать – совершенно разные вещи, между ними – непреодолимая пропасть. В нее-то я и сорвалась. – Слезы снова полились по ее щекам, и Телма яростно стирала их кулаками, словно они предали ее. – В тот вечер – в субботу, – когда я сказала Рону о ребенке, я могла заметить, что он удивлен, даже потрясен, но думала, что он и обрадовался, как и я, потому что любил меня и ребенок скреплял нашу любовь, чтобы мы, все трое, были вместе. Но это я только предполагала. А теперь я знаю, что он не захотел разделить со мной будущее и предпочел умереть. Предпочел умереть.

– Не терзайтесь так, Телма, не вините себя.

– Мне больше некого винить. – Ее нижняя губа кровоточила, веки распухли и покраснели. – Как он мог совершить такой поступок, бежать и оставить все на меня?

– Телма...

– Я думала, он мужчина, а он, оказывается, жалкий презренный трус. Нет, нет, что я говорю – он был не трус! Он... ну, не знаю. Не знаю! Ах, Рон, Рон! – Она как будто изо всех сил цеплялась за маятник, который качался между любовью и ненавистью, между страданием и яростью. – Я этого не вынесу. Без него я не могу продолжать жить.

– Вы должны.

– Я не могу, не могу.

– Подумайте о вашем ребенке.

Телма скрестила руки на животе, словно вдруг подумала, будто плод уже что-то понимает, и его надо оградить от глаз и слов посторонних людей, которые могут повредить ему.

– Что с нами будет, Ральф, с ним и со мной?

– Не знаю.

– Какие у меня были надежды, какие чудесные планы!

Телма была низведена до своей голой сущности, словно гоночная машина со снятым капотом, без крыльев, с оголенным мотором без глушителя, с обеими ревущими выхлопными трубами – "я" и "мне". Все высокие надежды Телмы были построены на обмане, и свои чудесные планы она возводила за счет счастья других.

Что-то зашуршало в окне портика и шлепнулось на пол. Телма подпрыгнула, словно это звук был выстрелом пушки, нацеленной на нее.

– Наверное, вечерняя газета, – сказал Тьюри, – Если хотите, я принесу.

– Не хочу. Я ... а в ней будет это самое, насчет Рона?

– Возможно.

– И про меня?

– Трудно сказать, кто знает про вас, кроме Гарри, Эстер и меня. – Через несколько минут ему пришлось добавить про себя: "... и всего Управления полиции".

Заголовок о смерти Рона красовался на первой странице: "Видный гражданин Торонто погиб в заливе Святого Георгия".

Эстер, очевидно, отказалась предоставить последнюю фотографию Рона, поэтому кто-то из газетчиков порылся в подборках и нашел фотографию, сделанную несколько лет назад в Новогоднюю ночь в клубе "Гранит". Рон застенчиво улыбался в объектив, шея его была опутана серпантином, в волосах и на лацканах смокинга застряли кружочки конфетти. И фотография, и надпись на ней – "Гэлловей в веселом настроении" – свидетельствовали о дурном вкусе репортера. Тьюри питал слабую надежду, что Телма не станет смотреть на фотографию. Потом, конечно, увидит, но пока что уместнее просмотреть газету самому, так как все последние поступки Телмы указывали на отсутствие у нее собственнического чувства, которое было таким сильным у Эстер.

Хотя Телма сначала не хотела, чтобы Тьюри принес газету, теперь она нервно и нетерпеливо наблюдала за ним, заламывая свои маленькие пухлые руки.

– Ну, что там пишут?

– Прочтите сами.

– Нет. Я не могу. Мне режет глаза.

– Хорошо. Сначала излагается фактическая сторона дела – как и где его нашли. Не вижу смысла читать вслух, для вас это будет лишнее расстройство.

– Тогда читайте, что написано дальше.

– "Было отдано распоряжение о вскрытии. Специалисты пока еще не исключают возможности несчастного случая, хотя имеется свидетельство, указывающее на самоубийство. Сегодня утром вдовой Гэлловея, в девичестве Эстер Беллингс, было получено – письмо, где содержится намек на его намерение покончить с собой. Это письмо теперь в руках полиции, которая отказалась изложить его содержание представителям печати, учитывая его сугубо личный, интимный характер".

– Она отдала письмо полиции? – В тоне Телмы звучало недоверие; возможно, голос Тьюри звучал бы точно так же, если бы он в этот момент заговорил. Ему представлялось невероятным, чтобы Эстер передала такое сугубо личное письмо полиции. Сквозь щели запираемых на замок дверей полицейского управления просачивается не меньше сведений, чем через щели любых других дверей, а Эстер достаточно умна, чтобы понимать это. Возможно, она не могла поступить иначе, потому что полиция потребовала письмо как доказательство того, что у Рона было намерение совершить самоубийство. А может, Эстер, не подумав о последствиях для себя и своих детей, решила немедленно предать огласке поведение Телмы.

– В письме написано обо мне, я полагаю? – спросила Телма.

– Да.

– Названо мое имя?

– Я думаю, да.

– Значит, скоро весь город будет знать. Господи, как мне это выдержать?

– У вас есть друзья.

– Друзья Рона и друзья Гарри. Моих собственных ни одного.

– Есть еще решение, – сказал Тьюри. – Если вы проявите благоразумие и согласитесь...

Но Телма отвернулась, словно захлопнула перед голосом разума бронированную дверь:

– Нет.

– Но вы даже...

– Спрятаться за спину Гарри – это ваше решение?

– Гарри готов, как я вам уже говорил. Вы недооцениваете его. Он прекрасный, великодушный человек.

– Да, я его знаю. Добрый старина Гарри, всегда готовый отдать другу последнюю рубашку или проиграть ему в покер. Гарри – мастер проигрывать, не за это ли все так его любят?

Он проигрывает так мягко и изящно, но проигрывает. Он всегда опаздывает на пароход. Почему?

– Может, он не хочет никуда плыть.

– А я хочу. И поплыву. Что бы меня ни ждало, это будет лучше, чем оставаться с Гарри в этом доме, в этом городе.

В ее голосе звучала решимость, и, словно в подтверждение своих слов, Телма взялась за иглу. Стала обшивать петли для пуговиц, пальцы ее двигались точно, быстро и не дрожали. То ли маятник остановился, то ли она от него отцепилась.

Тьюри встал и с трудом заковылял по комнате. У него затекли ноги, в ступни впились тысячи игл гораздо острей, чем та, которую Телма держала в пальцах. Она подняла голову и встретила его вопросительный взгляд.

– Перестаньте беспокоиться за меня, – резко сказала она. – Со мной будет все в порядке, пока я занята, пока что-то делаю. Завтра начну шить приданое ребенку. Все сошью сама... Не собрались ли вы уходить Ральф?

– Уже довольно поздно.

– Я-то надеялась, что вы побудете, пока Гарри не заедет за своими вещами. Он, наверное, прочел газеты и, может быть, очень потрясен. Гарри страшно волнуется за всех на свете: за друзей, дом, за пропавшую собаку.

– А вы – нет?

– Я? У меня нет друзей, никогда не было ни дома, ни матери, ни даже собаки. Вы удовлетворены моим ответом?

– Не совсем.

– Как вы любите анализировать людей, Ральф; только, пожалуйста, не пытайтесь анализировать меня.

Тьюри вспомнил, как то же самое, почти слово в слово, говорил ему Гарри под утро в воскресенье, когда они возвращались из Уайертона в охотничий домик: "Не пытайся подвергать анализу Телму. Я люблю ее такую, какая она есть. Пусть себе видит сны наяву".

Да, она их действительно видела, – сухо подумал Тьюри. – Надо же Гарри быть таким слепцом и дураком. Он держался с ней не как муж, а как всепрощающий папаша, всегда готовый простить своему дитяте любые прегрешения, жаждущий принять любые утешительные для себя объяснения.

– Я приготовлю вам чай, Ральф. Может, съедите какой-нибудь бутерброд?

– Нет, спасибо, ни того, ни другого. А Гарри я подожду.

– Вы очень добры. – Она собрала с дивана белье и встала, несколько неловко, видимо, еще не привыкла к новому распределению веса своего тела. – Надеюсь, вы извините меня, я пойду упакую вещи Гарри.

– Где он собирается поселиться?

– Он сказал, что снимет комнату в гостинице. Не знаю, в которой. Не спрашивала.

– Он будет продолжать работать на прежнем месте?

– Об этом я тоже не спросила. – Она помедлила в дверях. – Я говорю вам, говорю, а вы все как будто меня не понимаете. У нас с Гарри все кончено. Для меня он – часть моего прошлого. Мы оба должны уже сейчас забывать друг друга. Я твердо решила: было бы несправедливо по отношению к Гарри, если бы я продолжала общаться с ним и тем самым подавала бы хоть какую-то надежду, что мы можем снова сойтись. Я знать не хочу, где он живет и чем занимается. Желаю ему удачи – только и всего. И счастья, конечно.

– Как вы великодушны. Телма не уловила иронии.

– Я не держу зла на Гарри. Да и с чего бы? Он делал все, что мог.

Когда она вышла, Тьюри взял в руки журнал, но читать был не в состоянии. Сидел и слушал шаги Телмы на лестнице и в прихожей, тяжелые и неуверенные, будто она тащила за собой какой-то груз. Он слышал, как она ходила по спальне прямо у него над головой, выдвигала и задвигала ящики, время от времени ворчала что-то, но звуки ее голоса глохли в перекрытии и не доходили до него в виде слов.

"Телма по-глупому испугалась, – подумал он. – Если бы Гарри смог заставить себя держаться с ней потверже, она, может, и уступила бы, согласилась бы опереться на него. Неоднократные протесты Телмы, ее притязания на независимость, возможно, лишь прикрывали тайное желание опереться на кого-то. Быть может, она не сделала этого только из страха, что Гарри не выдержит ее тяжести. И теперь надо, чтобы Гарри показал свою силу".

В соседней комнате зазвонил телефон, и Телма спустилась снять трубку, шла медленно, как будто заранее знала, что ничего важного не слышит, для нее все важное уже свершилось.

– Алло?.. Да, это я... Он пострадал?.. О, понимаю... Нет, я приехать не могу, это невозможно. Я подумаю, нельзя ли кого-нибудь послать... Спасибо за сообщение. Всего хорошего.

Тьюри встретил ее у гостиной.

– Гарри ранен?

– Легко. Врезался в задний бампер трамвая на Колледж-авеню, у него в нескольких местах рассечена кожа на голове. Он в палате неотложной помощи Главной городской больницы. Они намерены оставить его до утра.

– Почему, если ничего серьезного?

– Почему? – Горькая усмешка тронула уголки ее губ. – Потому что он слишком пьян, чтобы его отпустили.

Глава 15

Тьюри едва втиснулся между занавеской, отделявшей бокс от остальной части палаты, и койкой. Гарри лежал на спине, глаза его были закрыты, а голова забинтована так туго, что на лбу собрались мелкие недовольные складки.

– Гарри...

– Он в забытьи, – сказала медицинская сестра. Этот тип женщин был хорошо знаком Тьюри: средних лет, дородная, знающая свое дело, олицетворение напускной материнской заботы, которую ребенок сразу бы раскусил, но многие взрослые принимали за чистую монету. Она добавила:

– Он несет всякий вздор, потом забывается, но через минуту скова начинает говорить.

– Я думал, он легко ранен. Но все эти бинты...

– Бинты ни о чем не говорят. Раны на голове сильно кровоточат, поэтому врач прибегает к тугой повязке, чтобы больной не потерял много крови. Собственно говоря, наложили всего одиннадцать швов. Он больше будет страдать от похмелья. И всего прочего.

– А именно?

– Как только его выпишут отсюда, полиция его заберет, чтобы составить протокол о том, что он управлял машиной в пьяном виде. Крупно оштрафуют. Плохи дела у бедняги:работу он потерял, жена беременна. Может, из-за этого он так и поступил.

– Как?

– Хлебнул лишнего. Некоторые мужчины очень переживают за первого ребенка. У них возникает повышенное чувство ответственности. Вы хотите побыть с ним немного?

– Да.

– Хорошо. Меня ждут другие дела. Если он начнет буйствовать, нажмите вот эту кнопку, и я приду.

– Хорошо.

– Я – мисс Хатчинс, к вашим услугам.

Тьюри стоял в ногах кровати, думая о том, как человек меняется, впадая в беспамятство. Приветливость Гарри представлялась теперь как слабость характера, его желание угодить каждому – как неуверенность в себе. "А Телма все это видит, – подумал Тьюри, – видит Гарри незащищенным. Поэтому и приняла такое решение. Не может она опереться на соломинку".

– Гарри.

Гарри потряс головой, словно отгоняя звук собственного имени, который возвращал его в тот мир, о котором он хоте, забыть.

– Это я, Ральф. Тебе не нужно ничего говорить. Я просто хочу, чтобы ты знал: я здесь.

– Телма?

– С ней все в порядке. Она дома. О ней заботится соседка, миссис Мел... и так далее.

– Голова белит. Хочу сесть.

– Я не уверен, что тебе...

– Хочу сесть!

– Ладно. – Тьюри приподнял изголовье больничной койки да половины и поставил на стопор. – Так лучше?

– Ничего не лучше. Ничто не может быть лучше на этом свете – Невнятная речь и остекленелый рассеянный взгляд говорили о том, что Гарри либо еще не протрезвел, либо одурманен снотворным. – Ничто. Понял?

– Конечно, понял.

– У тебя светлая голова, Ральф. Другой такой ни у кого нет, понял?

– Да, да, понял. Ты только не волнуйся.

Гарри закрыл глаза и на какое-то время погрузился в забытье. Слова его можно было разобрать через одно, но сердитый тон гортанного голоса и воинственное выражение лица явно указывали на то, что он кого-то гонит.

Тьюри шагнул к изголовью койки и осторожно, но крепко взял Гарри за плечо.

– Гарри, ты слышишь меня?

– Нет, не слышу. Уходи.

– Что тебя беспокоит?

– Я врезался в трамвай. Эта чертова колымага не хотела ехать. А я спешил.

– Куда ты ехал?

– Никуда. Мне некуда ехать.

– А что случилось, Гарри, до того как ты столкнулся с трамваем?

– Я немного выпил.

– Это я знаю.

– Совсем немного. Так я сказал полицейскому. Так говорю и тебе.

– Я-то думал, ты на работе. Обычно ты не пьешь по дороге из одного учреждения в другое.

– Никаких учреждений. Больше я в них – ни ногой.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Забирайте ваши проклятые таблетки, сказал я. Я ухожу, а вся ваша вшивая банда может поехать на берег и сигануть в озеро. В озеро! – Последнее слово он повторил, вздрагивая, будто оно иглой впивалось в его сознание. – В озеро. Я зашел в бар. Слышал, как они говорили про озеро. Рон. Вот что он сделал. Сиганул в озеро. Ну, разве это не забавно? Не забавно? – По лицу Гарри покатились слезы, и он начал икать. – Я тоже захотел сигануть в озеро. Но не мог его отыскать. Не мог отыскать. Не мог отыскать это паршивое озеро.

– Отыщешь в другой раз, – холодно сказал Тьюри. – А теперь успокойся.

– У меня на пути трамвай. И не едет. Н-но, пошел! – сказал я и дал газу. Я хотел не ударить его, а только подтолкнуть, чтобы он поехал вперед. Я торопился. Я ехал... куда это я ехал? Не могу вспомнить.

– Это не важно.

Гарри вытер лицо уголком простыни, потом прижал его ко рту, пытаясь остановить икоту.

– Голова болит. У меня что-то сломано. Что я сломал?

– Ничего. – Он хочет, чтобы повреждения оказались серьезными. Предпочел бы терпеть физические страдания. Но Гарри сломался в таких местах, куда не доберется никакой врач, чтобы наложить лубок на шину. – А голова у тебя болит с похмелья. – И Тьюри спросил напрямик: – Сколько ты выпил?

– Совсем немного...

– Да брось ты. Я не полицейский. Сколько?

– Не надо, не надо, я же не помню.

– Ладно.

– Мне надо было выпить. Я ушел с работы.

– Но почему? Тебе же всегда нравилась твоя работа.

– Жены нет, дома нет, так пускай не будет и работы, чтобы начать все сначала.

– Детская логика. И как ты собираешься жить?

– Не знаю. Мне все равно.

– Как ты думаешь, примет Компания тебя обратно? Ты столько лет у них работал.

– Я туда не вернусь.

– Ты мог бы попросить перевести тебя в другой город.

– Жены нет, дома нет, работы нет.

– И друзей нет, если ты намерен играть в эту игру.

– Друзья! – Гарри выплюнул это слово, будто у него был гнилой привкус. Потом повернулся на живот, уткнулся в подушку и начал ругаться. И занимался этим довольно долго.

– Ты начинаешь повторяться, – сказал Тьюри наконец.

– Закрой свое поганое...

– Ладно, ладно, ладно.

– А как, черт побери, ты оказался здесь? Кто тебя просил?

– Телма. Я был у нее, когда позвонили из больницы.

– И что ты с ней делал? Или это нескромный вопрос? Тьюри, побелев от злости, объяснил в самых исконных выражениях, чего он не делал с Телмой.

– Теперь тебе ясно или картинку нарисовать?

– Заткнись, черт тебя задери! Заткнись!

И тут, словно по сценарию, снова появилась мисс Хатчинс. На ее лице сияла профессиональная улыбка, которую она, уходя оставила у двери, а теперь снова надела, точно хирургический халат.

– Да что тут такое происходит? Вы хотите разбудить всю больницу? Как ваша голова?

Не ожидая ответа, она выдвинула из койки кронштейн для подноса с едой.

– Вот вам. Чудесная манная кашка. И чашечка шоколада с алтейкой – наша новая диетсестра помешана на алтейке, кладет ее во все на свете. И две таблеточки, чтобы у вас руки не дрожали.

Гарри бросил беглый взгляд на таблетки:

– Хлорпромазин.

– Откуда вы знаете?

– Неважно. Я не буду их принимать. Дайте мне мою одежду.

– Для чего?

– Мне надо уйти отсюда. Где моя одежда?

– Там, куда я ее поместила. Не поднимайте бучу, мистер Брим. В больнице, когда доктор говорит, что надо остаться, вы останетесь. Можете считать себя гостем и вести соответственно.

– Мне надо встретиться с женой. Это срочно.

– Послушайте, мистер Брим, если бы даже вам удалось выбраться отсюда, домой вы не попадете. Вы управляли машиной в пьяном виде и были виновником аварии. Вас увезут в тюрьму и там составят протокол. У конторки в приемной вас дожидается полицейский, чтобы снять с вас допрос. Здесь не отель "Ройял Йорк", но у нас все лучше, чем в камере местной тюряги.

– Залог. Я мог бы выйти под залог. Ральф, сколько у тебя с собой денег?

– С собой? Примерно доллар с четвертью, – ответил Тьюри.

– В банке немного больше.

– Ладно, есть еще Билл Уинслоу или Джо Хепберн. Или же Эстер. Нет, Эстер трогать нельзя. Но Билл...

– Билл не сможет, – решительно прервала его мисс Хатчинс.

– Во всяком случае, сегодня вечером. Теперь, если вы будете вести себя прилично, можете остаться здесь. Вам тепло и уютно, за вами ухаживают. Но если начнете откалывать номера, вас переведут в отделение для душевнобольных. А там есть койки, окруженные клеткой. Хотите провести ночь в клетке, как обезьяна в зоопарке, или будете пай-мальчиком, съедите манную кашку, примете таблетки и перестанете пререкаться?

Гарри обиженно посмотрел на мисс Хатчинс из-под бинтов:

– Как вы грубы.

– Неужели? – Улыбка сестры милосердия впервые стала искренней, Гарри рассмешил ее. – Что ж, я тут тридцать лет вожусь с пьяными. Наверно, это не идеальное общество, где можно научиться хорошим манерам. Думаю, вы сами поедите?

– Конечно, сам.

– Попробуйте.

Гарри попробовал. Взял ложку и запустил ее в кашу, но рука его так дрожала, что поднести ложку ко рту он не осмелился. Откинувшись на подушку, закрыл глаза.

– Я не голоден.

– Никто из вас не бывает голоден, – сухо сказала мисс Хатчинс. – Но протеин помогает унять дрожь. И таблетки должны помочь. Будете вы их принимать?

– Я... пожалуй, да.

Мисс Хатчинс подала ему таблетки в крошечном бумажном стаканчике, и Гарри проглотил их, не запивая, точно дегустатор.

– Ну вот, – сказала мисс Хатчинс. – Я пока унесу поднос, а попозже, когда вы немного отдохнете, попробуем, все же поесть.

– Хлорпромазин на меня не действует. Десятки раз пробовал.

– В самом деле?

Она взяла поднос и отпустила изголовье койки. Через несколько минут Гарри снова заснул, из раскрытого рта раздался мощный храп.

Тьюри вышел вслед за мисс Хатчинс в коридор.

– Нужно ли мне побыть с ним еще?

– О, в этом нет никакой надобности. Теперь с ним будет все в порядке. Сейчас около восьми, он может проспать всю ночь напролет.

– Надеюсь, так оно и будет, – сказал Тьюри, втайне желая, чтобы и он мог сделать то же самое: проспать всю ночь до завтрашнего полудня. К полудню многое уляжется. Гарри выйдет на свободу, а Эстер завершит первые сутки своего вдовства. Возможно, станут известны результаты вскрытия, и рассеется всякая неопределенность относительно смерти Рона. Тьюри подумал – сам этому удивившись – о том, составил ли Рон завещание, а если да, то упомянуты ли в нем он и остальные друзья. "А что я могу поделать? У меня в кармане доллар с четвертью".

– ...странно получается с мистером Бримом, – продолжала говорить мисс Хатчинс. – Перед тем как нести ему еду, я посмотрела его анализ крови на содержание алкоголя. Оказалось – всего одна десятая процента. У нормального человека это даже не начало интоксикации, но ведь мистера Брима привезли сюда мертвецки пьяным. Я думаю, он из тех, кто слаб на спиртное.

– Пожалуй, да.

– Или же он был в состоянии сильного эмоционального потрясения, которое усугубляется действием алкоголя. Странно, что жена не пожелала навестить его. – Мисс Хатчинс говорила вроде бы небрежно, не сделала особого ударения на слове "жена". Но глаза ее были красноречивее слов. Взгляд ее был острым, как у гадалки, которая замечает малейшую реакцию клиента на свои слова и по ней определяет, на верном ли она пути к его тайнам. – Когда я говорила с ней по телефону, она показалась мне хладнокровной и собранной, как раз такой особой, которая может оказать помощь в экстренном случае.

"Завтра. Завтра к полудню, – твердил себе Тьюри, точно мальчик, ожидающий Рождества, – кое-что уладится, мисс Хатчинс канет в прошлое – и слава Богу".

Тогда у него не было оснований предполагать, что пройдет достаточного много времени, и мисс Хатчинс снова всплывет в его сознании со всеми ее своеобразными чертами, с ее резким голосом и могучими формами, какой он видел ее сейчас, пока она, качая бедрами, шла на пост медицинских сестер.

Тьюри пошел в противоположном направлении, к выходу. За регистрационным столом действительно сидел полицейский и беседовал с молодым человеком, подстриженным "ежиком" и одетым в полупальто.

Когда Тьюри приблизился, молодой человек обернулся, и лицо его просияло:

– О, профессор, добрый вечер!

– Добрый вечер.

– Вижу, вы не узнаете меня. Я Род Блейк. Года два назад вы читали нам курс политических наук.

– Блейк? Да, помню. – Он вспомнил нахального юнца, чье мнение о себе было гораздо выше получаемых им оценок. – Чем вы теперь занимаетесь, Блейк?

– Всем понемногу. Поставил себе целью получить работу. Причем хорошую. Я всегда считал, что не стоит начинать с азов.

– Что ж, желаю удачи.

Тьюри не терпелось уйти, но молодой человек сделал шаг влево и загородил ему дорогу. Это было ненавязчивое, хорошо отработанное движение, как если бы Блейк привык к тому, что от него постоянно хотят отделаться, и выработал свою особую тактику.

– Надеюсь, ваши домашние в добром здравии? – осведомился Блейк.

– Все здоровы, благодарю вас.

– Слава Богу. А то я подумал, раз вы пришли сюда...

– Я навещал друга, пострадавшего в аварии.

– Ничего серьезного?

Тьюри посмотрел на полицейского, у того был такой вид, будто ему все надоело: этот разговор, его служба и Блейк.

– Нет, ничего серьезного. Доброй ночи, Блейк.

– Мне было очень приятно случайно встретить вас, профессор. Они крепко пожали друг другу руки, как добрые друзья или тайные враги, и Тьюри вышел в темноту весенней ночи.

Прохладный ветерок осушил пот на его лбу, и по всему телу пробежала дрожь. "Я провалил его на экзамене. Он готов съесть меня со всеми потрохами. Интересно, зачем он ко мне пристал".

Глава 16

Когда Блейк очень хотел чего-нибудь, он стремился к намеченной цели так решительно и напролом, что тем самым уменьшал свои шансы на успех – это было характерно для него. Сейчас он хотел заполучить место в газете "Глоуб энд Мейл".

Он избрал полем своей деятельности журналистику, ибо в ней видел особый шик, романтику и возможность выдвинуться. "Вот стану я редактором..." – говорил он одной из своих девушек. А газету "Глоуб" он выбрал потому, что это было старое, солидное и платежеспособное издание, да еще редактором отдела новостей там был некто Ян Ричардс, которого Блейк уважал, насколько вообще мог уважать кого бы то ни было.

В последний месяц он заходил в кабинет Ричардса если не каждый день, то через день, предлагал идеи насчет организации газетного материала, создания спортивной колонки, изменения структуры первой страницы и так далее, пытаясь доказать, что у газеты "Глоуб" застоялась кровь и нужна свежая струя, которую может влить именно он, Блейк. Но он, как всегда, перестарался. Первоначальный интерес Ричардса перешел в неприязнь, насмешливость – в язвительность. Однако как бы явно Ричардс ни выказывал эти изменения, Блейк упорно их не замечал.

Во вторник под вечер Блейк появился в кабинете Ричардса в приподнятом настроении. Ричардс на его настроение не обратил особого внимания. Таким он видывал Блейка и раньше, обычно это означало лишь, что тот в очередной раз переоценил свои способности.

– Я бы предложил вам сесть, – сказал Ричардс, – но я занят.

– Я могу говорить и стоя, – осклабился Блейк.

– Можете говорить хоть стоя на голове, но я все равно занят.

– Вы потом пожалеете, что не выслушаете. У меня кое-что есть для вас.

– Опять?

– На этот раз дело стоящее. Вы следите за делом Гэлловея?

– Разумеется, я читаю свою газету. Ну и что? Самоубийство – не ахти какая редкость.

– А то, что ему предшествовало?

– Я уверен, что история занятная, но мы такие вещи не печатаем.

– Эту вы захотите напечатать. Не вы, так какая-нибудь другая газета. Я вам первому даю шанс. Любезно с моей стороны, не так ли?

– Благородно. – Губы Ричардса сморщились, будто он взял в рот что-то кислое. – Просто благородно.

– Так вот, все получилось совершенно случайно. Вчера вечером заглянул я в травматологическое отделение Главной больницы. Там можно узнать много интересного, всегда дежурят полицейские, чтобы опросить пострадавших в аварии и тому подобное. И я торчал там, интересуясь чужими делами, как вдруг увидел профессора Университета Ральфа Тьюри, я когда-то у него учился. Он, правда, зарезал меня на экзамене, но я решил, что не стоит ворошить прошлое. К тому же у меня возникло предчувствие – это отделение больницы такое место, где я меньше всего ожидал бы встретить мужика вроде Тьюри. Я хочу сказать, что он не имеет никакого отношения к авариям, катастрофам и тому подобному. Он хладнокровен, осторожен, наверняка ни разу в жизни не заплатил штраф даже за парковку в неположенном месте, в этом он похож на вас, а, Ричардс?

– Значит, у вас возникло предчувствие. Продолжайте.

– Оказалось, Тьюри навещал друга, который попал в аварию. Вот и все, что я узнал от него, а остальное мне рассказала дежурная сестра. Мне это ничего не стоило. Медицинские сестры всегда идут мне навстречу. Я сумел подойти к ней, и она раскрылась, как цветок. Тьюри навещал друга по имени Гарри Брим, который в пьяном виде врезался в трамвай. Брим нес в бреду всякую околесицу и назвал кое-какие имена. В том числе упомянул Рона Гэлловея. Как только я это услышал, для меня зазвонили колокола.

– Те самые, что и раньше, или другие?

Блейк отмахнулся от ядовитого замечания, как от мухи.

– И я начал проверять. Сначала покопался в архиве Ратуши, потом – в вашей картотеке на первом этаже. Когда девять лет тому назад Гэлловей женился на своей нынешней жене, Гарри Брим был лучшим его другом. И учтите, он был лучшим другом Гэлловея и тогда, когда тот женился в первый раз – на богатой наследнице Дороти Рейнольд. Напрашивается вывод: Брим и Гэлловей – давнишние друзья.

– И что же?

– Ну, Брим теперь и сам женат около трех лет, детей нет, живут в Вестоне. Его жену зовут Телма. Это о чем-нибудь говорит вам?

– Ни о чем.

– Вам надо бы походить по разным местам, Ричардс. Как это делаю я. Письмо, которое Гэлловей послал жене перед тем как покончить с собой... В общем, скажем так: у меня есть приятель в Управлении полиции.

– И он показал вам это письмо?

– Нет, но рассказал, что там написано. Ричардс бросил на собеседника суровый взгляд:

– За сколько?

– Бесплатно. За красивые глаза.

– Кажется, вы также неотразимы для полицейских, как и для медицинских сестер?

– Что ж, – улыбнулся Блейк, – можно сказать и так.

– Нахальный вы парень, Блейк. У вас полно идей, некоторые из них неплохие; полно историй, некоторые из них истинные. Но, в первую очередь, в вас полно сами знаете чего. Я не взял бы вас на работу, даже если бы мог. Хлопот не оберешься.

– Так или иначе, у меня очень ценные сведения.

– Мой совет – отнесите их в "Ньюс".

– "Ньюс" – не тот класс. К тому же я слышал, они скоро свернут дела, им придется это сделать. А я не хочу начинать путешествие на тонущем корабле. Я не умею плавать.

– Надо бы научиться.

– О'кей, черт с вами, Ричардс. Из глупого личного предубеждения вы упускаете сенсационную новость.

– Наша газета не на них держится.

– Пусть так, но вы не отказались бы от такой новости?

Ричардс поколебался, постучал карандашом по письменному столу.

– Послушайте, Блейк, если у вас стоящая история, я, возможно, куплю ее. Но не куплю вас.

– За сколько?

– Смотря какая история. Если она подлинная, конечно. И если ее можно напечатать.

– Будь я редактором отдела новостей, я бы ее напечатал.

– Мы с вами не всегда думаем одинаково. Ну, послушаем, что за история.

– Пока что еще рано. Мне надо кое-что проверить, прежде чем я смогу ее рассказать. Но она окажется подлинной, можете не беспокоиться. Мои методы, возможно, не укладываются в устав бойскаутов, но они срабатывают. – Он прислонился к краю письменного стола и сложил руки, точно заранее поздравлял себя. – Понимаете, беда вашей газеты в том, что ей не хватает провода высокого напряжения.

– Вы пережгли бы пробки.

– Подумайте. У меня есть характер, энергия, молодость, нюх на свежие новости...

– Что заставляет вас так ненавидеть самого себя?

– Приходится самому себя подхваливать. Кто еще это сделает?

– Разве у вас не было матери?

– Да бросьте вы, Ричардс. Ну как вы подбираете себе репортеров? По скромным улыбочкам и медоточивым речам? Это каждый может. А вы большой человек, сэр. Я, конечно, не стою того, чтобы работать в такой выдающейся газете, мистер Ричардс, но я готов делать что угодно: мыть полы, чистить плевательницы.

– Оставьте это, Блейк. Я же сказал, я занят.

– О'кей, но я еще вернусь. Если только не получу более заманчивое предложение в другом месте.

– Если получите, сразу соглашайтесь.

Ричардс взял со стола напечатанный на машинке листок и принялся читать его.

Блейк вытянул шею, чтобы подсмотреть.

– Заключение патологоанатома по вскрытию Гэлловея, да? Готов поклясться, я знаю, что вы из него сделаете. Возьмете красный карандаш и сократите настолько, что оно станет сухим и скучным, как биржевой бюллетень.

– Это уж мое дело.

Когда Блейк ушел, Ричардс снял очки и потер глаза. В них что-то набилось, будто он шел навстречу сильному ветру, несущему тучи пыли. Обещания Блейка вызывали у него больше раздражение, чем интерес. Если в Управлении полиции столько щелей, что даже такой парень, как Блейк, сумел выведать содержание якобы хранимого в тайне письма самоубийцы, то это само по себе, в конечном счете, история поважней той, которую раскапывает Блейк.

Снова нацепив очки, Ричардс стал читать заключение патологоанатома. По мнению Ричардса, оно было скучней биржевого бюллетеня: смерть наступила в результате утопления, в желудке и легких вода, в трахее – пенистая слизь, содержание хлоридов в крови в левой части сердца на тридцать процентов меньше, чем в правой, явный признак утопления в пресной воде.

Неожиданностью для Ричардса оказалось то, что Гэлловей предпринял попытку самоубийства ранним вечером того же дня. В желудке и других органах было обнаружено значительное количество барбитуратов. Доктор Роберт Уайтвуд, производивший вскрытие, пояснил, что следы прежних попыток самоубийств, которые он назвал "знаками колебания", довольно часто находят при вскрытии самоубийц, покончивших с собой с помощью бритвы, ножа или другого острого инструмента.

В первой части отчета ничто не привлекло внимания Ричардса: вода в легких, содержание хлоридов в сердце, пена в трахее – все это означало лишь, что Гэлловей мертв. Но выражение "знаки колебания" характеризовало его при жизни.

"Знаки колебания", – вслух прочел Ричардс и задумался: Гэлловей, как и он сам, двигался по жизни, пока однажды двигаться больше не захотел. Попытался убить себя – не получилось. Попробовал еще раз. Между двумя попытками было время колебания. В какую минуту он написал письмо жене?

И кто такая Телма? – подумал Ричардс.

Глава 17

Телма редко читала газеты. Ее фактически не интересовали другие люди, а ее природное женское любопытство двигалось по ограниченному кругу, замкнутому в кольцо, точно игрушечный поезд, задерживаясь только в тех пунктах, которые имели то или иное отношение к ее непосредственным интересам.

У входной двери валялась нераскрытая утренняя газета, уже пожелтевшая на весеннем солнце. Тьюри несколько раз пытался дозвониться до Телмы, чтобы предупредить о небольшой, но помещенной на видном месте заметке в газете "Ньюс", озаглавленной "Таинственная женщина, упоминаемая в связи со смертью Гэлловея". Телма слышала, как телефон звонил, но трубку не снимала.

Собственно говоря, она была уверена, что звонил Тьюри, намереваясь повторить то, что твердил ей уже два дня – хотя бы ради соблюдения приличий, не говоря о прочем, ей не нужно появляться на похоронах Гэлловея. Телма упрямо не принимала этот совет. И лишь потому, что совет Тьюри представлял собой нечто конкретное, против чего она могла восстать, сама не зная зачем, видимо, бунт облегчал ее тоску. Вмешательство Тьюри служило антираздражителем, и все то время, которое она потратила на возражения и контрдоводы, она, не будь этого спора, занималась бы тем, что жалела и винила себя.

Похороны были назначены на три часа дня, и, хотя шел всего первый час, Телма была уже одета в приличествующий случаю старый черный шерстяной костюм, который уже стал ей немного тесноват. Она промыла глаза теплой водой, чтобы не выглядели такими распухшими, припудрила веки, а то они казались слишком уж прозрачными. Ничего не подкрашивала, свои мягкие волосы стянула на затылке в тугой узел. И выглядела самой настоящей безутешной вдовой, какой Эстер не показалась бы, даже если бы месяц тренировалась перед зеркалом. Это обстоятельство вызывало у Телмы мрачное торжество.

Но при мысли о Роне слезы снова навернулись на ее глаза, и она чуть было не разрыдалась, но тут опять зазвонил телефон и почти одновременно – звонок от входной двери.

– Черт бы вас побрал, – прошептала она. – Оставьте меня в покое!

Затем она нарочно отвернулась от телефона, продолжавшего трезвонить, вытерла глаза рукавом, точно маленькая девочка, и пошла открывать дверь.

На пороге стоял молодой человек довольно приятной наружности, подстриженный "ежиком", с пачкой брошюрок, рекламировавших аппарат для мягчения воды; он заговорил так быстро, взахлеб, что Телма половину не поняла.

– ... ежедневные затраты – жалкие гроши, мэм, и из вашего крана будет течь дождевая вода.

– Не тратьте зря время. Сейчас у меня просто кет денег.

– Мягчитель позволит вам сэкономить в два раза больше на мыле и отбеливателе, на счетах за воду, на износе и повреждении одежды и более того – он сохранит вам ваш подогреватель. Если я смог бы заглянуть к вам на минутку, я показал бы вам все данные...

– Ну, я не знаю...

Молодой человек быстро воспользовался ее колебанием. Он нарочно выронил одну из брошюрок и наклонившись, чтобы поднять ее, ловко переменил позу, так что поднялся уже в портике. Маневр был таким искусным, что Телма невольно восхитилась им. В свое время она торговала косметикой, вот так же ходила по домам и знала кое-какие приемы, но этот был ей не известен.

Телма закрыла дверь за ним, ее немного позабавила мысль поиграть в молчанку и подать молодому человеку надежду, будто он что-то продаст. Ей и в голову не приходило, что он действительно своего добьется, что какой-нибудь час назад он знал об аппаратах для мягчения воды не больше, чем грудной младенец, а эти брошюрки Гидроэлектрическая компания раздавала бесплатно.

– Меня зовут Блейк, мзм. Род Блейк.

– Миссис Брим. Присядьте, если угодно.

– Спасибо. Так вот насчет аппарата – конечно, поначалу покажется, что он дороговат, но со временем он себя оправдает, поверьте мне. Возьмите хотя бы эту модель. Прошу прощенья, мэм, но нельзя ли дать чуточку побольше света?..

Телма подняла шторы, не подозревая, что Блейку свет понадобился, чтобы получше ее разглядеть. Он заметил округлившийся живот, распиравший поношенный костюм, бледность лица, опухшие от слез глаза, но жалости не почувствовал, лишь обрадовался, что предчувствие его не обмануло. Это та самая женщина. Блейк еще больше уверился в этом, когда увидел на пианино цветную фотографию. Судя по всему, свадебная фотография, а застенчивый, натянуто улыбающийся жених – тот самый человек, которого он видел в травматологическом отделении Главной больницы в понедельник вечером. Невеста – Телма, выглядевшая на десять лет моложе, чем сейчас, хотя Блейк знал, что они поженились всего три года назад. – Мой дом такой маленький, – сказала Телма. – Аппарат некуда будет поставить.

– Ах, все так говорят. Но обычно всегда находится какой-то уголок, о котором никто не подумал. Вы не возражаете, если я взгляну сам?

Телма не ответила и не отвернулась от окна. Она смотрела на улицу, ее маленькие пухлые руки стиснули одна другую, точно отчаянные любовники.

– Мэм, я спросил, не возражаете ли вы...

– Тихо!

Удивленный Блейк проследил за ее взглядом. Ничего особенного не увидел, вообще ничего достойного внимания: двое детишек гоняются друг за другом на трехколесных велосипедах, медленно ковыляет пожилая женщина, опираясь на две трости; молодая мать катит детскую коляску, мужчина красит портик, три маленьких девочки хихикают, вышагивая в материнских туфлях на высоких каблуках.

– Миссис Брим...

– Это не ваша машина припаркована в середине квартала на той стороне улицы?

– У меня нет машины. Я только начинаю работать.

– Я плохо вижу в последнее время. Эта машина – "бьюик"?

– По-моему, да.

– Модели примерно пятилетней давности?

– Наверное, около того. Но я не пони...

– В машине сидит мужчина? Ох, глаза мои никуда не годятся, если не перестану плакать, я ослепну. – Мужчина?

– Да.

"О, Бог ты мой, он наблюдает за мной. Может, сидит здесь не первый час, а все утро. Господи, что мне делать? Почему он не может оставить меня в покое?"

Блейк беспокойно переступил. То, что для него началось как забава, рассыпалось на его глазах, как набитая опилками кукла, у которой лопнули швы.

– Я думаю, пожалуй, мне лучше уйти. Раз у вас такая маленькая кухня и все прочее...

– Сейчас вам нельзя уйти.

– Но я...

– Он выходит из машины, идет сюда. Вы не можете оставить меня наедине с ним.

– Я тут ни при чем.

– Бог знает, что он подумал, когда увидел, как вы вошли в дом. Мог заподозрить, что вы и я... ну, не знаю. Но сейчас вам уходить нельзя, не объяснив ему, что вы – торговый агент. У вас, должно быть, есть какой-нибудь документ от компании, подтверждающий, что вы – ее служащий.

Блейк начал потеть.

– Я новичок в этом деле. Сегодня – мой первый день. Компания взяла меня на испытание.

– Вот это ему и скажите.

– Нет, нет. Я хочу сказать, что не работаю на какую-то определенную ком...

– Но брошюры-то у вас – компании "Хайдроэлектрик".

– Да, но...

– Ладно, скажете, что работаете на "Хайдроэлектрик". Да вы не бойтесь, – презрительно добавила она. – Гарри может быть неприятным, но он никогда никого не тронул.

– Зачем впутывать меня в ваши дела, Бог ты мой?

– Вы сами впутались. Никто вас сюда не приглашал. Гарри постучал во входную дверь, а когда Телма не откликнулась, тотчас открыл дверь своим ключом и вошел в дом.

Они встретились в прихожей.

– Привет, Гарри, – сказала Телма. – Как поживаешь?

Он уставился на нее, словно сквозь туман, моргая, как человек, привыкший носить очки, которому без них мир кажется странно переменившимся.

– Как странно ты одета.

– Разве?

– Я не помню этого костюма.

– Он был у меня, до того как мы поженились.

– Черный... Ты собираешься на похороны?

– Да. А ты?

Гарри помотал головой.

– Тьюри сказал, что при сложившихся обстоятельствах бестактно было бы появляться там тебе или мне.

– Тьюри сказал то, Тьюри сказал другое... Ладно, пусть этот Тьюри живет твою жизнь за тебя, а свою я проживу сама. Я поеду на похороны. Имею на это право. Гарри печально улыбнулся.

– У всех нас есть права, которыми мы пользуемся или не можем воспользоваться. Теоретически, я имею право войти в свой собственный дом, поцеловать свою жену и, если захочу, лечь с ней в постель...

– Это тоже Тьюри придумал?

– Нет. Я сам.

– Перестань говорить со мной в таком тоне, хватит. Если вы с Тьюри отстаиваете подобную манеру обращения, что же вы не пользуетесь ею в жизни? – Она оглянулась. – К тому же, у меня... у нас посетитель.

– Я это знаю.

– Он посторонний, никто. Торгует аппаратами для мягчения воды. Уверяет, что они дают экономию. Я что-то сомневаюсь.

– Я тоже. – Гарри по-прежнему улыбался, но улыбка его как-то странно изменилась. Она стала робкой, усталой, неестественной – кошачья улыбка на морде кокер-спаниеля. – Ты имеешь полное право принимать посетителей и покупать кухонные аппараты. Но тогда, как я только что сказал, у меня тоже есть права. А если наши права не поладят между собой, не миновать нам беды.

– Я не боюсь твоих угроз.

– Ты дрожишь.

– Да, ты заставляешь меня нервничать, но это все равно что проходить мимо мальчишки, приготовившего кучу снежков – я боюсь, что в меня попадут снежком, оттого и нервничаю. Но даже если это случится – ничего страшного. Это ведь только снег. Так что давай. Швыряй свой снежок.

– Весна на дворе. Снега нет. Мальчишкам впору переходить на булыжники.

– Да прекрати ты эти речи. Делай то, зачем пришел, и покончим с этим!

– И сделаю. Но я подумал, что сначала лучше объясниться. Я взывал к тебе и так и этак, чтобы спасти нас обоих. Умолял тебя о милости, о сострадании. Но какие бы слова при этом ни произносились, все равно я просил. А теперь я тебе велю.

Телма молча и хмуро посмотрела на него.

– Вещи мои в машине, Телма. Я их с понедельника так и не распаковывал.

– Почему?

– Потому что я возвращаюсь, – спокойно сказал Гарри. – Возвращаюсь в свой дом, к своей жене.

– Перестань разыгрывать из себя дурака.

– Нет, я не дурак. И не мальчик. И у меня в кармане есть кое-что получше снежка или булыжника.

– Что же?

– Пистолет.

– Ты, видно, с ума... Гарри! Гарри, послушай меня...

Телма протянула руку, чтобы задержать мужа, но он прошмыгнул мимо нее и вошел в гостиную. В левом наружном кармане его пиджака она увидела отчетливые контуры пистолета.

Блейк стоял в дальнем углу гостиной, сжав в руках брошюрки, словно они служили ему пропуском в окружающий мир. По его вискам и за ушами катились крупные капли пота, оставляя за собой влажные следы, как это делают улитки.

– Здравствуйте, – весело сказал Гарри. – Кажется, меня и мою жену заинтересовало ваше предложение. Скажите, а мягкая вода помогает при бритье?

– Я не знаю.

– Ну, вы же достаточно взрослый, чтобы бриться, не так ли? Сколько вам лет?

– Двадцать один.

– Совсем мальчик. Вы бросаетесь снежками?

– Я...

– Неважно. Вы должны простить меня и мою жену за то, что мы вовлекаем вас в наш спор по поводу некоторых маленьких разногласий. Моя жена в последнее время неважно себя чувствует. Через несколько месяцев мы ждем ребенка, "первенца. Скажите, ведь у нас здорово прибавится стирки, не правда ли? И я думаю, аппарат для мягчения воды будет полезным приобретением. Как, Телма?

– Гарри, не надо. Перестань, – глухо сказала она.

– Иди, прими таблетку, Телма. Ты нездорова. – Гарри снова повернулся к молодому человеку, который исподтишка сделал шаг к двери. – Ваше лицо как будто мне знакомо. Мы встречались?

– Нет, – сказал Блейк и подумал: "А это правда. Не мог он меня видеть, так как лежал с закрытыми глазами, когда я говорил с сестрой. Та сказала, что он вырубился, как свет..."

– Ваше имя?

– Род Блейк.

– Странно. Готов поклясться, что мы где-то виделись. В больнице – вы были недавно в больнице?

– Нет.

– Ладно, неважно. Расскажите побольше о вашем аппарате.

– У нас несколько моделей.

– Продолжайте, расскажите о них. Вам слово.

– Ну... ну, я только что сказал вашей жене, что я первый день на этой работе.

– Так что же?

– И пока что очень мало знаю. – Пот катился с него градом, но он начал дрожать, словно дом насквозь продувало холодным ветром. – Мне... мне пришла в голову хорошая мысль.

– Выкладывайте.

– Я мог бы оставить вам эти брошюрки, вы бы сами внимательно изучили все данные и так далее. А когда вы решите...

– Я уже решил. Мы возьмем аппарат.

– Какой модели?

– Любой.

– Но...

– Любой модели, – снисходительно бросил Гарри. – Нам нужно много мягкой воды для пеленок нашего малыша. Возможно, мне придется стирать и самому, так что я забочусь и о себе. Вы женаты?

– Н-нет, сэр.

– Ну что ж, на это у вас хватит времени. Мне было порядочно за тридцать, когда я женился, так долго искал подходящую девушку. И нашел-таки, нашел. И не намерен ее терять.

– Я, пожалуй, пойду.

– Вы спешите?

– Я... дело в том, что я должен связаться со специалистом, он придет и измерит... измерит все, что надо.

– Ну, я вижу, вы основательны, как бобр. Кстати, видели когда-нибудь бобровую запруду?

– Нет сэр.

– Это весьма интересно. Вам надо как-нибудь выбраться и посмотреть на такое сооружение.

– Да, сэр, обязательно.

– Изобретательный народ эти бобры.

– Безусловно. – Блейк начал продвигаться к двери, тяжело дыша, будто только что в одиночку, без всяких бобров, построил запруду. – Я передам ваш заказ тотчас же и позабочусь об установке аппарата.

– О, нам не к спеху. – Гарри ласково улыбнулся жене. – Во всяком случае мы не можем торопить мать-природу.

– Гарри. Послушай меня.

– Дорогая, не надо понапрасну беспокоиться и тревожиться по поводу совершенно естественного процесса.

– Постойте. – Увидев идущего к двери Блейка, Телма стала на пороге так, что он не мог пройти, не оттолкнув ее. – Нам не нужен ваш аппарат. Мой муж просто потешается над вами и надо мной. Возможно, он пил сегодня.

– Не пил, – возразил Гарри. – Я думал.

– Пил, – тихо продолжала Телма, обращаясь к Блейку, словно делилась с ним каким-то секретом. – И у него в кармане пистолет.

– Я это знаю, знаю, но какого черта вы хотите от меня? Я хочу выйти отсюда.

– Вы не можете оставить меня с ним наедине.

– Вы раньше говорили, что не боитесь:

– Я тогда не знала про пистолет.

– Господи Иисусе! – пролепетал Блейк и почувствовал, что колени у него подгибаются, точно у больного теленка. "Дай мне, Господи, выбраться отсюда целым и невредимым и я буду целый год ходить в церковь каждое воскресенье".

– Я думал, – продолжал Гарри, как будто не слышал их разговора или посчитал его пустяшным и не заслуживающим внимания. – Да, дорогая, вот, что я делал, думал, много думал, руководствуясь самым обыкновенным здравым смыслом. И пришел к выводу, что ты не в состоянии принимать решения за семью, тем более теперь, когда нас вот-вот станет трое. Ты слишком эмоциональна, чтобы тебе можно было предоставить свободу выбора. Вести семью твердой рукой – моя обязанность, и я ее выполню. Пора тебе понять, что глава семьи – я. И я буду определять наше будущее. Слышишь, Телма?

– Да, слышу, – ответила та.

– Рад, что ты образумилась. Не хочу тебя обижать, но ты всегда была немного неуравновешенной.

– Неужели? – хмуро спросила Телма.

– Вот и настала для меня пора взять все на себя, принимать все решения. И первое мое решение касается аппарата для мягчения воды. Я хочу иметь этот аппарат и куплю его. Ясно?

– Да.

– Видишь, какая легкая жизнь будет у тебя теперь? Соглашайся – и все дела.

– Да.

– В самом деле, ты избавишься от забот, тебе станет легче, если я возьму всю ответственность на себя. Слишком тяжкое бремя для женщины – возглавлять семью, принимать все решения. Это кому угодно нелегко. – Он провел тыльной стороной ладони по лбу. – Тяжкое бремя. Я... я по-настоящему устал. Спал мало. Весь день работал, всю ночь напролет думал, думал...

– Приляг здесь, Гарри, и отдохни. – Телма прошла через комнату и начала поправлять подушки на одном из диванов. – Ложись, Гарри.

Повторять не понадобилось. Гарри в изнеможении опустился в подушки.

– Ложись и ты со мной.

– Сейчас не могу. Мне надо в город.

– На похороны? Тебе же не...

– Нет, конечно. Раз ты не хочешь, на похороны не пойду. Здесь приказываешь ты, Гарри.

– Тогда куда же ты?

– По магазинам. Ты вернулся домой, и я должна запастись продуктами. Что ты хочешь на обед?

– Не знаю, – сказал он, закрывая глаза, – я так устал.

– Поджарить цыпленка?

– Не знаю. Поцелуй меня, Телма.

Она бегло коснулась губами его лба. Губы ее были горячие и сухие, как что-то завяленное на солнце или на слабом огне в духовке.

– Отдохни, Гарри. Это так тяжело все время думать и всем распоряжаться, что у тебя поднялась температура.

Гарри с трудом открыл глаза, словно уколотый осколком иронии, прозвучавшей в ее голосе.

– Тебе на это наплевать. Тебе наплевать на все на свете.

– Нет, я о тебе беспокоюсь.

– Нисколько... Послушай, Телма. Я глава семьи. И хочу на обед жареного цыпленка. Слышишь?

– Да.

– Отныне и впредь все решения принимаю я. Понятно?

– Конечно.

Безутешно вздохнув, Гарри отвернулся и зарылся лицом в подушки.

Телма стояла, сжав губы, и смотрела на него холодным взглядом.

– Мне нужны ключи от машины, чтобы поехать по магазинам. Они у тебя в кармане?

Гарри не ответил. Несколько минут она стояла истуканом, пока он не захрапел. Тогда она склонилась над ним и точными осторожными движениями вынула из одного кармана ключи, из другого – пистолет и положила то и другое в свою сумочку. Блейк наблюдал за ней с таким страхом, точно она обезвреживала неразорвавшуюся бомбу.

Когда Телма обернулась и увидела Блейка, это вызвало у нее удивление и раздражение.

– Я думала, вы ушли.

– Нет.

– Теперь вы можете свободно уйти. – Телма вышла в прихожую, закрыла за собой дверь и начала надевать шляпку, опустив на лицо черную вуаль и подправляя выбившиеся прядки волос. В стойке вешалки было встроенное зеркало, но она в него даже не глянула.

– Вы можете свободно уйти, – повторила она. – Вам так хотелось уйти несколько минут назад.

– Разумеется. А чего вы от меня ждали? Что я буду возиться с сумасшедшим?

– Он не сумасшедший, у него душевная депрессия.

– По-моему, не велика разница. Вам надо было самой с ним управиться, миссис Брим. – Блейку вроде бы не хотелось уходить, как будто он осуждал свое поведение и хотел повиниться, но не знал, как.

– Что вы собираетесь делать с пистолетом?

– Не имею представления. А что надо с ним делать?

– Прежде всего, разрядить. Разрешите взглянуть.

Телма открыла сумочку. В пистолетах она ничего не понимала, но ей показалось, что он должен быть потяжелей, поосновательней.

– Он не настоящий, – сказал Блейк высоким звенящим голосом.

– Простите?

– Эта игрушка, пистонный пугач. – Лицо его покраснело от стыда и злости. – Детская игрушка. А я поддался на эту удочку. Я был... – "Я показал себя трусом. Испугался пугача и маленького человечка намного старше меня. Трусишка зайка серенький".

– Ну, слава Богу, – сказала Телма. Конечно, я могла бы и догадаться. Гарри не такой человек, который может причинить другому вред, даже если захочет. Никто не может уйти от себя самого, как бы ни старался.

– Неужели?

– Бедный Гарри. Детский пугач. Что ж, я думаю, когда-нибудь мы с ним вспомним об этом и посмеемся. Я хочу сказать, что перепугалась насмерть, а вы – я думала, вы упадете в обморок, вы прямо-таки остолбенели.

– Нисколько я не испугался, – заявил Блейк и, бросив на Телму полный ненависти взгляд, повернулся, открыл дверь и сбежал по ступенькам, он удирал от самого себя, преследуемый собственной тенью.

Телма крикнула ему вслед, чтобы он не беспокоился насчет кухонного аппарата, и тут снова зазвонил телефон. На этот раз она быстро сняла трубку, так как не хотела, чтобы Гарри проснулся.

– Алло?

– Телма, это Ральф. Я не один час пробовал дозвониться до вас.

– Я выходила. – "Даже не надо лгать, – подумала она, – ядействительно вышла. Вышла из терпения". – Что-нибудь случилось?

– Возможно. Утром ко мне на работу зашел Гарри. В таком ужасном виде, будто неделю кутил напропалую. Хотя я-то знаю, что это не так, он каждый день ездил на работу. Гарри меня беспокоит.

– Почему?

– Он говорил... ну, как-то не по-серьезному. О вас, о том, что вернется домой и будет держать вожжи твердой рукой и дальше в том же духе.

– И что же?

– Я подумал, надо вас предупредить. Он чертовски славный парень, Телма, и наш долг – уберечь его от неприятностей.

– Не наш, – сухо поправила Телма, – а ваш.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он здесь. Спит. После того как закатил шикарную сцену при совершенно постороннем человеке. Для меня это последняя соломинка. Если его надо оберегать от неприятностей, то придется это делать вам, Биллу Уинслоу или Джо Хепберну. Вы его друзья. А я – нет.

– Что же вы собираетесь делать?

– Сейчас я еду на похороны Рона, и не стоит вам заводить песню о том, что я в плохой форме и тому подобное, это не поможет. Все равно поеду. А когда вернусь, хочу, чтобы Гарри в этом доме не было. Если я его застану, позвоню в полицию, и его арестуют за то, что он угрожал мне пистолетом.

– Пистолетом?!

– О, всего-навсего детским пугачом, как потом выяснилось.

Но угрожал по-настоящему, у меня есть свидетель. Гарри могут арестовать.

– Не станете же вы...

– Не стану? Послушайте, я сыта по горло. Сыта, больна и страшно устала. Подобные сцены просто убивают меня. А мне надо думать о своем здоровье и о здоровье ребенка. Мне надо расслабиться, мне нужны мир и покой. А разве может быть покой, когда Гарри бродит вокруг меня, точно маньяк? Я сделаю все, чтобы отделаться от него. Так я и поступлю, если вы ничего не предпримете.

– Я постараюсь.

– Его не будет здесь, когда я вернусь?

– Не будет.

– Обещаете?

– Да.

– Наверно, я должна заранее поблагодарить вас, только... скажем так: все, что вы делаете, вы делаете для Гарри, а не для меня. Я никого не прошу об одолжении.

– Я это понимаю. Все та же Телма-я-управлюсь-одна.

– Я не совсем одна.

И она повесила трубку.

В гостиной Гарри спал, зарывшись в подушки, ему снились победы и поражения, его негромкий храп время от времени прерывался вздохом.

"Какие у него длинные ресницы", – подумала Телма. Потом тихонько сказала:

– Прощай Гарри.

Глава 18

Гарри проспал похороны, отчасти из нежелания присутствовать на них, отчасти из-за того, что страшно устал. Когда приехали Тьюри и Билл Уинслоу, он уже проснулся и сидел на диване, хотя еще зевал.

– Как вы сюда попали, ребята?

– Телма оставила дверь незапертой, – ответил Тьюри.

– Нет, я хотел спросить, что вас привело...

– Сейчас надо действовать, поговорим потом. Поехали, Гарри.

– Куда?

– Ко мне.

– Не хочу я к тебе. Я остаюсь здесь. Жду Телму.

– Телма не вернется, пока ты здесь.

– Но она должна вернуться. Обещала приготовить на обед жареного цыпленка. Я ей велел.

– Великолепно, великолепно, – сказал Уинслоу. После похорон он успел пропустить три мартини, которые пробудили в нем печаль, но в душе его сохранился и кусочек злости, словно застрявшая в горле оливковая косточка. – Ты ей велел. Прекрасно. С помощью пугача. Еще лучше. Но что заставляет тебя откалывать такие номера?

– Я только пытался доказать...

– От того, что ты пытался доказать, до того, что ты доказал на самом деле – расстояние в несколько световых лет. Ты угрожаешь женщине, и она пугается. Но когда испуг проходит, что остается? Месть.

– Телма не такая.

– Именно такая. Когда же до тебя дойдет, несмотря на твою толстую кожу, что она желает тебе провалиться сквозь землю или еще куда-нибудь? После всех твоих шутовских выходок я не осуждаю ее. Вставай и быстренько поехали. Мне надо выпить.

– Вот это здорово, – жалобно сказал Гарри. – И что это каждый так за меня переживает?

– Кто переживает?

– Ты.

– Я? Черта с два.

– Тихо, замолчите оба, – сказал Тьюри. – Пошли, Гарри. Билл с машиной, он отвезет нас ко мне домой.

– А где моя машина?

– Телма сказала, что оставит ее возле нашего дома. Нэнси ждет нас, поехали.

– Не хочу я никуда ехать. Я не ребенок. Нечего мной распоряжаться.

– Еще какой ребенок, и мы будем тобой распоряжаться.

– Я-то думал, вы мои друзья.

– Если бы мы не были твоими друзьями, то сидели бы сейчас дома и преспокойно обедали. Ну, вставай.

– Ладно, поехали.

Гарри встал и пошел к двери, бормоча что-то себе под нос. Перед тем как спуститься по ступеням с веранды, остановился и оглянулся на дверь, словно вопреки рассудку надеялся, что на пороге появится Телма и попросит его не уезжать.

Миссис Мэлверсон поливала нарциссы на клумбе перед домом. Увидев Гарри, весело помахала ему шлангом.

– Здравствуйте, мистер Брим.

– Здравствуйте, миссис Мэлверсон.

– Прекрасная погода для нарциссов, не правда ли?

– Да, конечно. – Гарри немного отстал от друзей, которые направились к припаркованной у тротуара машине. – Миссис Мэлверсон, я... в общем, какое-то время меня не будет. Дела, знаете ли. Может, вы будете так добры навещать иногда Телму и подбадривать ее? Последнее время она не очень хорошо себя чувствует.

– Знаю. Я сама ей это сказала в прошлое воскресенье. Девочка, – сказала я ей, – похоже, вы не спали всю ночь, да еще плакали. Да, точно, это было в воскресенье. Я, помнится, пригласила ее в церковь послушать, как пастор будет читать по цветам. Она так нервничала, что уронила бутылку молока. И всю неделю меня избегала. Это меня-то, а ведь я ей друг. Правда, чего еще ожидать от женщины в определенный период.

– В определенный период?

– Да будет вам, мистер Брим. Конечно, вы догадались, что в вашу жизнь войдет кто-то третий?

– Третий? Да, это самое верное слово.

Гарри повернулся так резко, что чуть не потерял равновесие, и пошел к ожидавшей его машине.

Миссис Мэлверсон уставилась ему в спину, открыв рот от удивления. "Что бы это значило? Может, не стоило мне выкладывать суть дела без обиняков? Но, Боже мой, нынче ведь иные времена. Люди не стесняются говорить о будущем ребенке, наоборот: кричат об этом во всеуслышание чуть ли не с крыш домов, как только удостоверятся, что так оно и есть. Если только не..."

– Ну, это уж просто смешно, – вслух сказала она, яростно дернув шланг. – Я в жизни не видела более верной жены, чем Телма Брим. Дом держит в идеальном порядке, матрац проветривает два раза в месяц по четвергам. И ни разу они не сказали друг другу худого слова. Она без конца поминает своего Гарри: Гарри то да Гарри это, будто он божок какой, а не обыкновенный маленький человечек, который продает таблетки, и те не Бог весть что. А каждое утро, когда он уезжает на работу, она топает к машине и целует его на прощание. Если есть в ком-нибудь из нас женственность, так это в ней.

"Если только не..."

– Нет, это уж совсем смешно, – повторила миссис Мэлверсон слабым голосом. – Мне должно быть стыдно за такие мысли.

Когда они подъехали к четырехэтажному дому Тьюри в предместье Вудлон, Нэнси вышла на порог встретить их. Выглядела она усталой и заплаканной, но бодро сказала:

– Привет, Гарри! Ральф, а где Билли? Разве он не зайдет выпить рюмку?

– Сегодня нет, – ответил Тьюри. – Жена его простужена, он хочет поехать домой и тоже схватить простуду, чтобы у него был повод поплакаться.

– Нашел время шутки шутить.

– А я серьезно.

– Как отговорка – недурно. Гарри, где ваш чемодан?

– В машине. Где бы она ни была.

– Телма оставила ее на подъездной дорожке. Вот ключи. Идите за чемоданом.

– Я не могу остаться у вас. Итак уже достаточно...

– Ерунда, вы прекрасно устроитесь на веранде с солнечной стороны. Сейчас как раз такое время года, когда ею можно пользоваться. Не замерзнете и не задохнетесь. Ну, как вам нравится мое предложение?

– Что ж...

– Конечно, вы останетесь. Как в добрые старые времена, когда вы еще не были женаты...

Бестактность Нэнси иногда бывала такой же ошеломляющей, как и ее гостеприимство, и Гарри молча стоял в смущении от одного и другого, глядя на ковер, затоптанный детьми и местами прохудившийся до набивки.

Нэнси мягко коснулась его рукава.

– Я нет-нет да и скажу что-нибудь не то, – сказала она извиняющимся тоном. – Проходите. Обед для вас готов. А за чемоданом Ральф сходит попозже.

Детей она уже накормила и отослала наверх поиграть во что хотят, и двое мужчин остались одни за старомодным круглым дубовым столом в кухне. Оба были озабочены и сильно проголодались, так что во время еды слышались только звуки, доносившиеся сверху: громкие или приглушенные голоса, быстрый топот ног, визг, хихиканье, сдавленные крики, а то и вопли.

В забавах детей было что-то лихорадочное, будто они узнали, что случилось нечто странное, таинственное и пугающее, и пытались заглушить эту новость истерическим весельем. "Дядя Рон умер, – спокойно сказала им Нэнси. – Если у вас есть вопросы, я отвечу на них, как могу". Это было все равно, что спросить учеников начальной школы, есть ли у них вопросы об устройстве водородной бомбы. Вслух не было задано никаких вопросов.

Смерть. Священное и в то же время зловещее слово, начало и конец, небо и ад, золотые кущи и огонь преисподней, ангелы и демоны, райское блаженство и кипящая сера. "Если у вас есть вопросы..."

Шум на третьем этаже становился все громче и беспорядочней. Его пронзил острый, как скальпель, голос Нэнси:

– Да что это вы тут затеяли? Эвис! Сандра! Вы слышите меня?

Внезапная полная тишина, будто всех четырех одновременно усыпили.

– Я жду ответа. Что вы тут делаете?

Звонкий девчоночий голос вызывающе произнес:

– Ничего.

– По шуму не похоже, что ничего.

– Все равно ничего.

– Хорошо, тогда, пожалуйста, делайте это потише.

Шепот. Прерывистое дыхание. Робкое хихиканье. И наконец девочки негромко запели:

Дядю Рона похоронили,

В воскресном костюме лежит он в могиле.

Дядю Рона похоронили...

Слова песни донеслись до кухни, Гарри вздрогнул и побледнел.

– А я проспал.

– Что ты проспал?

– Похороны Рона.

– Неважно. Кстати, варварский обычай.

– Телма была?

– Да.

– Не произошло никакой неприятной сцены? Я хочу сказать – у нее с Эстер.

– Настоящие леди, – немного насмешливо сказал Тьюри, – не устраивают сцен на похоронах.

– Я просто поинтересовался.

– Слишком многим ты интересуешься.

– Это верно.

– Пора бы покончить с этим.

– Я знаю.

– Подумай о чем-нибудь хорошем. Ты молод, здоров, знаешь свое дело, у тебя есть будущее.

– Я его не вижу.

– А как ты его увидишь, если закрываешь глаза, а перед тобой маячит Телма? Погляди вокруг. Небо не обрушилось. Город остался на месте. Кровь по-прежнему бежит в твоих жилах. На, выпей портвейна. Один из моих дядюшек прислал мне дюжину бутылок. Ему пришлось выбирать между винным погребом и собственной язвой.

Гарри подозрительно глянул на бокал портвейна и с серьезным видом покачал головой.

– Нет, спасибо. Я не пил всю неделю.

– Почему?

– Боялся, что выпивка помешает мне думать.

– Что-то должно было тебе помешать. – Тьюри пригубил свой бокал и состроил кислую мину. – Ничего удивительного, что старик нажил язву. Забористое зелье. Попробуй.

Гарри попробовал.

– Не такое уж плохое вино.

В кухню зашла Нэнси и попросила мужа подняться наверх, чтобы утихомирить дочерей.

Тьюри продолжал невозмутимо сидеть – как видно эту просьбу он слышал не раз.

– И что, по-твоему, я должен сделать?

– Ну, не знаю. Хоть что-нибудь.

– Говори ясней.

– Не могу. Я знаю только, что если я одна буду сторожить девочек они начнут считать меня великаном-людоедом. И у них разовьются комплексы.

– Ты хотела сказать – великаншей-людоедкой. А комплексы у них возникнут так или иначе.

– Главная заводила – Сандра. Мне хочется так ее отшлепать, чтобы она света Божьего невзвидела.

– Так поди и отшлепай.

– Ты совсем мне не помогаешь!

Тьюри встал, поцеловал жену в левую щеку и нежно подтолкнул к двери.

Вино, кухонное тепло и эта маленькая семейная сцена способствовали тому, чтобы щеки Гарри порозовели. Он крутил в пальцах пустой бокал, держа его за ножку, в глазах у него появился влажный блеск.

– Я не могу остаться здесь, Ральф. Хотел бы. Но как увижу тебя с Нэнси... и девочек... кажется, мне этого не вынести. Ты меня понимаешь.

– Решай сам, – серьезно сказал Тьюри. – Я хотел только помочь тебе.

– Никто не может мне помочь. Я должен пройти через это один.

То же самое намерение высказывала и Телма, и теперь Тьюри думал, насколько глубоко каждый из них убежден в своей правоте и как далеко они уйдут поодиночке. Вместе, как дружная супружеская пара, поддерживая друг друга, они выстояли бы, как стебли пшеницы на ветру посреди поля.

– В понедельник ты говорил о том, – продолжал Гарри, – что мне надо попросить перевод и уехать из этого города, и вот теперь твои слова начинают обретать для меня смысл.

– Очень хорошо.

– Уверен, мне дадут перевод. Я хороший торговый агент, и упрекнуть им меня не в чем, кроме, разве что, моей выходки в понедельник. Может, если я уеду, со временем Телма почувствует, что ей меня не хватает, а?

– Может быть.

– Возможно, она и переменит свое решение. Я смогу высылать ей деньги, на нее и на ребенка, разве не так? Что этому помешает?

– Ничто.

– Она и сама всегда хотела уехать отсюда.

"Но не с тобой", – подумал Тьюри, наполняя бокал Гарри.

– Понимаю.

– Знаешь что, Ральф? Впервые за эти дни я начинаю думать, что все снова обретает свой смысл. Ты согласен со мной, Ральф? Дела могут выправиться?

– Разумеется.

– Пожалуй, я на какое-то время потерял рассудок, пока не спал по ночам, а все думал, думал, пытался вообразить, что теперь будет, почти не ел и ни с кем не виделся. А вот сегодня я чувствую себя совсем другим. Я почти обрел надежду, понимаешь? – Он замолчал, выпил вина и утер губы тыльной стороной ладони. – Впрочем, почему я сказал "почти"? Я не то хотел сказать. Я имел в виду – "действительно". На самом деле обрел надежду. Ты был прав, Ральф. У меня есть будущее. И это не фантазия.

– Ну, конечно. – Тьюри увидел сияющую улыбку Гарри, уверенный взгляд его ясных глаз, и беспокойство когтистыми лапами вцепилось в его душу. Гарри снова взбирается до небес, рыская по сторонам, точно обезумевшая птица или ракета, уклоняющаяся от метеоритов. – Послушай, Гарри. Не залетай слишком высоко.

– Странно слышать это от тебя. Каких-нибудь две-три минуты назад ты старался подбодрить меня, а теперь, едва я чуть приободрился, что ты делаешь? Пытаешься проколоть мне шину? Нет, старина, не выйдет, я прекрасно себя чувствую...

– Гарри, я думаю, что, прежде чем ты уедешь из города, тебе нужно нанять адвоката.

От удивления у Гарри отвисла челюсть.

– Адвоката? Для чего?

– Не для себя, для Телмы.

– Значит, она может подать на развод? Ты это хотел сказать?

– Нет, нет, – нетерпеливо сказал Тьюри. – Ей понадобится, чтобы кто-то защищал ее интересы, только и всего.

– Зачем? Я сам позабочусь о ее интересах. Буду высылать ей все, что сэкономлю, до последнего цента.

– Я это знаю. Но вдруг что-нибудь случится с тобой – скажем, заболеешь или пострадаешь в аварии и не сможешь работать – что тогда? Тогда Телма останется одна с ребенком без всякой поддержки.

– Не понимаю, чем ей поможет адвокат.

– У тебя мозги направлены не в ту сторону, Гарри. Отец ребенка – Рон, он сам это признал, стало быть, он всем своим состоянием отвечает за воспитание ребенка.

– Телма никогда не возьмет ни цента у Эстер. Для этого она слишком горда.

– К чертям гордость! В сложившемся положении личности ни при чем. Телма может быть гордой, Эстер – неуступчивой, ты можешь пузыриться, как взбитые сливки, но факт остается фактом: ребенок имеет законное право на поддержку. Вот тут-то и нужен адвокат. Он будет действовать в интересах ребенка. И в своих тоже. Как я понимаю, в подобных случаях, когда речь идет о значительных суммах денег, они трудятся за проценты.

– А ты не мог бы уточнить, что такое, по твоему, "значительная сумма"?

– Точных цифр я не знаю. Я хотел сказать только, что Телме понадобится адвокат.

– Но тогда будет судебный процесс? И все попадет в газеты?

– Процесс будет, если адвокаты Эстер посоветуют ей отрицать права ребенка, но не думаю, что они так поступят. А если и дадут такой совет, Эстер, как я думаю, ему не последует. Сейчас Эстер чертовски зла на Телму, но по натуре она не мстительная женщина. К тому времени, как родится ребенок, Эстер поостынет.

– Так или иначе, дело дойдет до того, чтобы просить у Эстер денег. Нет, я на это не пойду. К чертям собачьим. Я в состоянии поддержать Телму и ребенка, и попрошайничать ей ни к чему.

– Да образумься ты, Гарри. Зачем лишать ребенка его законных прав? Я знаю, ты всей душой готов им помочь, но ребенок будет расти, ему понадобится то и другое – жилье, одежда, образование. Спроси у меня. Я это испытал. За четырнадцать лет я разорился и, вне всякого сомнения, пробуду в этом состоянии еще лёт четырнадцать. Дети дорого обходятся. Не вечно они лежат в колыбельке, питаются молоком и носят ползунки. Им нужны куклы, обувь, новые костюмчики, велосипеды, бейсбольные перчатки, уроки музыки, приходится оплачивать счета от врача, от дантиста...

– Ладно, – равнодушно согласился Гарри. – Не продолжай. По-твоему, я не могу все это обеспечить?

– Я говорю не об этом, а о том, что тебе не надо будет обеспечивать Телму и ребенка. Они имеют право на то, чтобы жить с удобствами, и этому ничто не препятствует, не считая гордости Телмы и твоей собственной, если это можно назвать гордостью.

– Мне не нужна милостыня.

– Тебе лучше держаться в стороне, Гарри. Потому что ты и так в стороне. Пойми это хорошенько. – Тьюри помедлил и прижал кончики пальцев к вискам, словно помогая своим мыслям воплотиться в нужных словах. – Фактически твое дело, сторона, – повторил он. – Последнюю неделю, Гарри, ты сам видел сны наяву, вот что я тебе скажу. Ты, наверно, наполовину убедил себя в том, что между Роном и Телмой ничего не было, и что ребенок твой собственный. Не продолжай в том же духе, это опасно.

– Но предположим...

– Тут нечего предполагать. Отец ребенка – Рон. Примирись с этим фактом и отсюда танцуй. Если ты хочешь продираться сквозь груды разочарований, то никуда не придешь. Почему бы тебе не встретить правду лицом к лицу?

– Да, пожалуй, придется. – Рысканье по сторонам для Гарри закончилось. Обезумевшая птица выбилась из сил, ракета врезалась в метеорит и теперь падала в черную глубину космоса. – Я не мог дать ей ребенка, которого она так хотела. Я старался. Видит Бог, как я старался. Целый год ходил к врачу, ничего ей не говоря. Прикрывался тем, будто не хочу ребенка, так как боюсь за ее здоровье – рожать первый раз в ее возрасте!

– Почему ты не сказал ей правду, Гарри?

– Сначала я не был в этом уверен. А потом, когда сомнений не осталось, боялся сказать об этом. Пока принимал процедуры и таблетки, все еще надеялся, что дела изменятся к лучшему. Они действительно изменились, – мрачно добавил он. – Но таким способом, который никогда не мог и в голову мне придти. Мой лучший друг – и моя жена.

– Такое не раз случалось и в былые времена.

– Да, но почему они вовремя не остановились, не подумали об Эстер и обо мне?

– Бывают такие минуты, – сказал Тьюри, – когда люди не останавливаются, чтобы подумать о чем бы то ни было.

Глава 19

Что касается газет, то после публикации некролога случай с Гэлловеем был предан забвению, но над городом, точно бесхвостые бумажные змеи, вились всевозможные слухи. Один из них запутался в телефонных проводах и отозвался звонком в доме Эстер: неизвестный обвинил ее в убийстве и потребовал за молчание пять тысяч долларов.

После этого эпизода Эстер не подходила к телефону и не принимала никого, кроме адвокатов, которые занимались официальным утверждением завещания Рона. Это было необыкновенно простенькое завещание для такого богатого человека. Никаких ценных бумаг не было завещано детям в целях обеспечения их будущего, за исключением мелких посмертных даров все было оставлено Эстер, как будто Рон больше доверял ее рассудительности и здравому смыслу, нежели своим аналогичным качествам. Адвокаты приносили бумаги, Эстер их подписывала, они уходили, потом снова приходили с новыми бумагами. Какое-то время эти посещения оставались единственной связью Эстер с внешним миром.

Она сидела взаперти, бродила по комнатам огромного дома, искала, чем бы заняться, поправляла и без того висевшие прямо картины, протирала пепельницы, которыми никто не пользовался, передвигала стулья, даже если они были переставлены всего несколько часов назад, читала вслух мальчикам каким-то новым тихим и отрешенным голосом, который почему-то успокаивающе действовал на них. Приступы невыразимой печали и гнева, характерные для Эстер в начале ее вдовства, со временем начали стихать, оставив после себя своего рода примирение с судьбой и мысли о будущем. Эстер стала понимать, что она не единственная жертва катастрофы, что Телма, в конечном счете, страдает больше, чем кто-либо другой. В ней росло желание позвонить Телме, отчасти из жалости, отчасти из любопытства, но она побаивалась сделать это сразу, ибо не знала, как Телма поймет такой ее поступок.

В качестве промежуточного шага Эстер попробовала связаться с Гарри через его контору. Ей сообщили, что неделю назад Гарри покинул Канаду, и его местопребывание пока что неизвестно, так как главная контора фирмы, ведающая переводами в Соединенные Штаты, находится в Детройте.

На следующий день после обеда она получила скверно напечатанное на машинке письмо от Гарри с почтовым штемпелем Канзас-Сити, штат Миссури.

"Дорогая Эстер! Я собирался попрощаться с вами, но мне сказали, что вы больны. Надеюсь, теперь вам лучше, и вы стойко держитесь под тяжестью свалившегося на вас несчастья. Как вы, очевидно, уже знаете, мы с Телмой решили разъехаться, я подал просьбу о переводе, и вот очутился здесь. В этом городе все, как у нас, даже климат, хотя здесь вроде бы потеплее, потому что нет озера.

Я чувствую себя так же, как в детстве, когда впервые был оторван от дома и помещен в пансионат, внутри у меня какая-то студенистая масса, которая постоянно дрожит от тоски по дому. Хуже всего ночью. Весь день я занят. Приходится трудиться. Город большой, а я должен знать его не хуже, чем Торонто, если хочу быть полезным Компании. Они дали мне служебную машину; кстати, все ко мне хорошо относятся, и в смысле работы жаловаться не на что. Если бы мне еще избавиться от болезненного ощущения пустоты внутри!

Я перечел первую страницу этого письма и понял, что для человека, которому не на что жаловаться, я слишком много хнычу! Простите меня, Эстер. Вам хватает своих горестей, а я, как паршивый пес, лезу с моими.

Телме я послал три заказных письма, но она не ответила. Я знаю, ни одна из вас не свернет с пути, чтобы навестить другую, но, если вы услышите что-нибудь о ней от Ральфа, Билли Уинслоу или Джо Хепберна, пожалуйста, дайте мне знать.

Мне надо бы сказать вам о многом, но я почему-то не могу этого сделать. Впрочем, мне хочется, чтобы вы знали одно: я беру на себя полную ответственность за то, что случилось. Виноват один я. Мне следовало быть более осмотрительным, подозрительным и Бог знает каким там еще. Не могу вдаваться в подробности, они носят слишком личный характер, но повторяю: виноват был я один. Если бы не моя слабость и мое тщеславие, Рон сегодня был бы жив. Прошлой ночью мне приснилось, что я убийца, должно быть, в душе я и чувствую себя таковым.

В следующий раз постараюсь написать что-нибудь повеселей. Берегите себя, Эстер.

Любящий вас Гарри".

Вот уже второй раз за неделю Эстер наткнулась на слово "убийство".

Она перечитала вторую страницу письма и подумала: как простодушен Гарри, если думает, что виновником трагедии мог быть один человек! В ней участвовало много действующих лиц, не только главные персонажи, но и статисты, и машинист сцены, и рабочие сцены, дожидавшиеся за кулисами.

С той же почтой пришло письмо с печатным заголовком на листе почтовой бумаги, содержавшем шесть имен и адрес адвокатской фирмы, однако послание оказалось совершенно неофициальным:

"Дорогая Эстер! Я хотел бы заглянуть к Вам рано утром в пятницу. Никаких бумаг подписывать не надо, но необходимо кое-что обсудить.

Искренне Ваш Чарльз"

* * *
Чарльз Бирмингем, высокий, сурового вида мужчина, которому не так давно перевалило за шестьдесят, говорил с сильным британским акцентом, приобретенным в Оксфорде и сохранившимся в неприкосновенности в течение сорока лет. Одевался он настолько строго, что всегда казалось, будто он идет на свадьбу или на похороны, а его холодные рыбьи глаза говорили о том, что ему безразлично, которая из этих церемоний ему предстоит.

Эстер не любила его, а он считал ее глупой, так что о духовном общении не могло быть и речи.

Он изложил цель посещения без околичностей:

– Миссис Брим наняла адвоката.

– Понятно. Я как раз вчера получила письмо от Гарри, в котором он сообщал, что они разъехались.

– Боюсь, вы не улавливаете сути, – сказал адвокат таким тоном, точно хотел добавить: "как и все женщины". – Речь идет не об их разводе. Оно касается будущего ребенка миссис Брим. Если бы Рон не был таким идиотом и не написал это письмо, а вы не поспешили бы отдать его в руки полиции, у нас был бы прекрасный шанс выиграть дело.

– Выиграть дело? Вы намерены затеять тяжбу?

– Я сделаю все возможное. Как ваш поверенный я обязан защищать ваши денежные интересы.

– А мое слово что-нибудь значит?

– Естественно, но обычно клиенты следуют совету своего адвоката.

– Да? – Эстер улыбнулась ледяной улыбкой. – Но я не всегда придерживаюсь обычаев.

– Я в этом не сомневаюсь. Однако надеюсь, что в этом деле ваше отрицательное отношение ко мне лично не помешает вам принять разумное решение.

– Мне не улыбается перспектива предстать перед судом, вовсе нет.

– Если против вас возбудят дело, придется явиться.

– Что ж, сделайте так, чтобы мне не пришлось этого делать. Почему не придти к полюбовному соглашению, как цивилизованным людям?

Поднятые брови Бирмингема ясно выразили его невысокое мнение о таком предложении.

– Но, дорогая Эстер...

– Я не хочу ни скандалов, ни шумихи.

– Скандал уже состоялся.

– Я знаю. – Эстер вспомнила странный тихий голос в телефонной трубке, свой панический ужас, из-за которого не могла ни ответить, ни повесить трубку. – С этим надо покончить. Я боюсь выходить из дома, боюсь посылать мальчиков в школу. У меня такое чувство, что за нами следят.

– Кто?

– Не знаю.

– Так что же вы предлагаете?

– Дать Телме денег, с тем чтобы она уехала из города. Когда ее здесь не будет, слухи утихнут, люди забудут о скандале, и я снова начну жить.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч долларов. Для меня ее исчезновение стоит того.

– А если она откажется?

– Не вижу для этого причин. Здесь ее не ждет ничего, кроме стыда, унижения и насмешек.

– Может, она этого и хочет – самоистязания и самоуничижения.

– Для этого Телма недостаточно чувствительна.

– Дорогая Эстер, в моей профессии одной из первых познаешь истину, что по внешности нельзя судить о том, кто чувствительный, а кто нет, и довольно долгое время не можешь наверняка определить, какое решение наиболее разумно. Насколько мне известно, миссис Брим – не заурядная femme fatale, за которой тянется шлейф любовных связей с женатыми мужчинами. Это добропорядочная женщина, впавшая в грех, которому обычно не поддаются добропорядочные женщины. А уж если такое случается, они страдают. Миссис Брим страдает, страдает вдвойне из-за трагических последствий своей измены. И мне кажется, что, пребывая в таком расположении духа, она едва ли согласится на ваше предложение купить ее отсутствие.

– Почему?

– Она может посчитать это вознаграждение за поступок, который сама осуждает.

– Вы увлекаетесь психологией.

Бирмингем позволил себе слегка улыбнуться, улыбка получилась натянутой.

– Вовсе нет. Я пользуюсь ею в своей практике.

– Все же насчет Телмы вы, по моему, заблуждаетесь.

– Вполне возможно. Я лишь один раз говорил с ней, вчера в присутствии ее адвоката. Она говорила очень мало, казалась равнодушной, отстраненной. В конце концов она пожаловалась на недомогание, – желудочные колики, тошнота и так далее. Это было, разумеется, чисто психосоматическое явление.

– Вы когда-нибудь переносили беременность, мистер Бирмингем? – холодно спросила Эстер.

– Нет, к счастью. Когда я уходил, миссис Брим пыталась дозвониться до врача, а ее адвокат прыгал вокруг нее, как беспокойный аист. Я не одобряю подобный ажиотаж. Кстати, ее адвокат деликатно намекнул на небольшую ежемесячную стипендию на тот период, пока не родится ребенок. Разумеется, это невозможно.

– Почему?

– Любая выплата – в том числе та, о которой мы говорим, – молчаливое признание того, что отцом ребенка был ваш муж. В этом случае, когда ребенок родится, у нас не будет оснований оспаривать иск. Миссис Брим, вернее, ее адвокат, который, вероятно, получит двадцать пять процентов от суммы выплаты, предъявит весьма жесткие требования. – Тут Бирмингем бодро добавил: – Конечно, остается еще вероятность того, что миссис Брим не доносит плод или же ребенок родится мертвым, тогда всякая ответственность с нас снимается.

– Какое бесчеловечное соображение! – Эстер побелела от злости, и, когда она закуривала сигарету, руки ее дрожали.

– Я не это имел в виду. У вас прискорбное стремление к повышенной эмоциональности в любом вопросе. Разумеется, это чисто женское свойство, но оно затрудняет претворение в жизнь моей концепции.

– А в чем ваша концепция? Искажать факты?

– Дорогая Эстер...

– Вы знаете правду, я тоже. Так давайте смотреть ей в глаза.

– Это ваше желание смотреть правде в глаза, – напрямик сказал Бирмингем, – будет стоить вам кучу денег.

– Хорошо. У меня ведь есть эта самая куча денег, не так ли?

– Да, у вас значительное состояние. Но если у вас две руки, это не основание для того, чтобы лишиться одной из них.

– Неудачная аналогия. Послушайте, мистер Бирмингем, я скажу прямо. У меня нет претензий к Телме. Я не люблю ее, никогда не любила, но я признаю определенные обязательства по отношению к ней, потому что я... – Она остановилась и чуточку покраснела. – ...потому что я понимаю, в каком она положении. Такое могло случиться... и случалось... с другими... с другими женщинами. Я не собираюсь оспаривать ее имущественные претензии. Совесть не позволяет.

Бирмингем не был адвокатом Гэлловея, когда тот разводился с первой женой, но помнил этот процесс и роль, которую играла в нем Эстер, и он начал понимать, что с ней бесполезно спорить. Оправдывала Эстер поступок Телмы Брим или нет, она себя с ней отождествила: "Со мной было то же самое. Только мне больше повезло".

– Очень хорошо, – сказал Бирмингем. – Мы пока что не будем ничего предпринимать.

"Отвечал бы за себя", – подумала Эстер. А вслух сказала самым сердечным тоном:

– Да, конечно. Позвольте, я провожу вас.

– В этом нет никакой необходимости.

– Доставьте мне такое удовольствие.

Она остановилась в дверях и посмотрела ему вслед. Адвокат чопорно сошел по широким каменным ступеням веранды и прошагал по дорожке к своей машине, ступая грузно, с достоинством, точно пингвин в антарктической пустыне, никогда не тоскующий по теплым краям просто потому, что не знает об их существовании.

Эстер не любила Бирмингема все эти годы, но никогда открыто не перечила ему. Однако теперь она, словно ребенок, вдруг додумавшийся до декларации о независимости, почувствовала прилив жизненных сил, как будто в ней забила ключом скрытая до того времени энергия. Она велела старому Рудольфу подготовить машину и подать ее к входу. Затем поднялась наверх, чтобы одеться для выезда в город. Впервые за месяц прошла мимо запертой двери комнаты Рона, не испытав страха и чувства вины, сердце ее не забилось сильней.

– Вы давно не управляли машиной, – сказал Рудольф. – Давайте лучше я сяду за руль, миссис Гэлловей.

– Нет, спасибо. Останьтесь здесь и помогите Энни управляться с мальчиками. И скажите им, – добавила она, – что завтра они снова пойдут в школу.

Обычно на пути в центр города Эстер избегала улиц с интенсивным движением. Но сегодня она нарочно влилась в сплошной поток машин, где ощущала себя затерянной и безымянной. Женщина в машине среди сотен других женщин в машинах. В ней не было ничего такого, что привлекало бы к себе внимание. Никому не придет в голову следить за ней. Никто, кроме позвонившего по телефону чудака, не подумает, что она убила мужа.

В Коммерческом банке на углу Кинг и Йондж Эстер сняла со счета двести долларов в двадцатидолларовых купюрах, запечатала их в конверт и отправила по почте Телме. Сделала она это не по доброте и не из жалости, а по обязанности, то есть побудившие ее к этому чувства были глубже и сильней, чем доброта и жалость.

Каковы бы ни были причины этого поступка, для Эстер он явился первым шагом к возвращению в поток жизни. Пока весна переходила в лето, за ним последовали и другие шаги. Она встречалась с подругами за ленчем в кафе "Кинг Эдвард", "Ройал Йорк" или "Плаза". Вдвоем с Нэнси они на целый день увезли объединенный выводок из шестерых отпрысков в Саннисайд. Она писала Гарри бодрые письма, не упоминая никаких имен, и Гарри отвечал ей в том же духе. Побывала на обеде в доме Уинслоу и на концертах в саду с Джо Хепберном, которому слон на ухо наступил, но который любил свежий воздух и толпу. В первую неделю июля Эстер повезла сыновей и Энни в охотничий домик близ Уайертона и обещала привезти их сюда еще раз, до того как в сентябре начнутся занятия в школе.

С Телмой она не общалась, лишь ежемесячно посылала деньги, ко от Тьюри слышала, что та тяжело переносит беременность. Телма оставила свой дом в Вестоне и сняла небольшую квартирку в Торонто, чтобы быть поближе к врачу в случае каких-нибудь осложнений. Эстер записала новый адрес Телмы в записную книжку и на следующее утро жаркого августовского дня медленно поехала мимо многоквартирного дома в предместье Спадина, надеясь, что наберется храбрости, остановит машину и позвонит у двери Телмы. Но машина катилась дальше, как будто по собственной воле, а Эстер думала: "Все равно здесь нет места для парковки. К тому же чертовски жарко. И рано – она, может, еще не встала. А кроме того, мне особенно нечего сказать в утешение, я не могу предложить ей что-то конкретное или дать какие-то гарантии".

Все лето Эстер приводила себе подобные доводы, но они как бы смазывали маслом лишь поверхность ее души, не проникая вглубь и не оседая на песке и гравии. Ее преследовали сны, в них она отождествляла себя с Телмой, которая попала в беду и пытается защититься, оправдаться, но целиком зависит от милости некоего чужака с холодными глазами или некоего мнимого друга. Обвинители в снах менялись – Бирмингем, Тьюри, незнакомый полицейский, похожий на ее отца, школьный учитель, которого она когда-то ненавидела, – но обвиняемой оставалась она, Телма-Эстер, двойной образ из наложенных одна на другую индивидуальностей.

В конце августа снова съездила с детьми в охотничий домик, а по возвращении начала готовить мальчиков к началу учебного года.

Встреча, которую она долго ждала и которой боялась, произошла на улице Итон-Колледж. Эстер ступила на эскалатор, чтобы подняться в отдел готового детского платья и увидел, как наверху какая-то женщина споткнулась, сходя с эскалатора. К тому времени, как Эстер поднялась наверх, вокруг женщины поднялась суета: дежурный по эскалатору посадил ее на стул, администратор обмахивал носовым платком в надежде хоть немножко добавить кислорода, а продавец побежал за водой.

Видно было, что женщина на сносях и очень смущена суетой, и, когда продавец принес воды в бумажном стакане, она отказалась ее выпить. Неуклюже, но с достоинством поднялась, отошла к ближайшему прилавку и постояла, чтобы успокоиться.

Эстер подошла к прилавку, позвала: "Телма!" – и женщина обернулась и посмотрела на нее, прищурившись, точно из какого-то темного мира ее вывели на яркое солнце.

– С вами все в порядке, Телма?

– Да. Я прекрасно себя чувствую.

Лицо ее было рыхлым, как поднимающееся на дрожжах тесто, ноги опухли. Просторное платье с запачканным воротничком пропиталось потом и липло к телу между лопаток и подмышками. Пот и жир просачивались сквозь помаду и пудру и капельками выступали на лбу.

– Рада вас видеть, – сказала Эстер. – Я часто думала о вас.

– Да? – сухо улыбнулась Телма. – Спасибо.

– Я... Послушайте, не пойти ли нам куда-нибудь выпить по чашке чая? Тут говорить невозможно.

– Мне нечего сказать вам. Кроме того, прием жидкости для меня строго ограничен. Но все равно спасибо.

– Признаюсь, я была зла на вас, но теперь это прошло. Я хочу, чтобы мы были друзьями.

– В самом деле? Телма обернулась спиной к прилавку, на котором были разложены детские игрушки, погремушки, кольца для прорезающихся зубок, резиновые куклы и набитые опилками животные. – Большую часть пути я прошла одна, думаю, так доберусь и до конца.

– А сколько еще вам осталось ждать?

– С чего вдруг такой интерес?

– Не вдруг. Знаете что, пойдемте в "Медвяную росу" и поедим жареных ячменных лепешек или в "Детское", там чудесные пончики.

– Я на диете.

– Ладно. Тогда листик салата-латука и крошечку прессованного творога.

– Почему вы так настаиваете?

– Я хочу поговорить с вами, – честно сказала Эстер. – Собственно говоря, все лето хотела, да смелости не хватало.

– Смелости?

– Ну, называйте это как хотите. Я была... наверное, растеряна.

– Я теперь начинаю хорошо понимать это слово.

– Ваши дела... вам было очень трудно?

У Телмы слезы навернулись на глаза. Она упрямо смахнула их ресницами.

– Почему вас это интересует?

– Не могу точно сказать почему, но интересует.

– Это был сущий ад.

– Как жаль.

– Только, пожалуйста, не жалейте меня. Я этого не переношу. О, ради Бога, идемте отсюда на нас смотрят. Я, кажется, сейчас расплачусь.

Однако Телма не заплакала. К тому времени, как они пришли в кафе "Детское", ока как будто вполне овладела собой.

Любители утреннего кофе уже разошлись, а для ленча час был слишком ранний, поэтому в зале почти никого не было. Они выбрали угловой столик подальше от окон, Эстер заказала пончики и чай без молока, а Телме – салат из курятины, на который она смотрела жадными глазами, но почти не притронулась к нему, будто знала, какое наказание ждет ее за подобную дерзость.

– У меня высокое кровяное давление, – пояснила она. – Врач опасается эклампсии. Мне приходится считать каждую каплю жидкости и каждую крупицу соли.

– Гарри знает?

– О чем?

– Что вы нездоровы.

– Я здорова, – упрямо сказала Телма. – Мне надо остерегаться, только и всего. Гарри, – повторила она имя мужа и нахмурилась, словно вспоминала, кто это такой. – Нет, Гарри не знает. Я не писала ему с июня.

– Но он-то вам пишет?

– О, да. Он посылает мне деньги два раза в месяц, фактически больше, чем может себе позволить: перевод из Канзас-Сити и двести долларов по местной почте, наверное, через здешнюю контору своей компании. Мне почему-то кажется странным такой двойной способ присылки денег, но я за них ему благодарна. Должно быть, ему повысили жалованье.

Эстер и глазом не моргнула.

– Вполне вероятно. Там заработки выше, чем здесь.

– Недавно тон его писем изменился. О, ничего определенного, к чему можно было бы придраться, ему по-прежнему меня не хватает и все такое прочее, но у меня возникло такое чувство – ну, это я так считаю, – что ему совсем неплохо и одному. А может, и не одному.

– Что вы хотите этим сказать?

– Возможно, он нашел другую, – тихо сказала Телма. – О, я не осуждаю его. Я хотела, чтобы случилось именно так.

– Вы уверены, что это случилось?

– Нет. Чутьем догадываюсь. Я знаю Гарри. Если какая-нибудь женщина начнет строить ему глазки на пикнике с сотрудниками конторы, он не сбежит, останется и будет наслаждаться каждой минутой, пока ему строят глазки.

– Я согласна с вами, что чутьем можно угадать некоторые вещи, но не настолько, чтобы вообразить конторский пикник и строящую глазки женщину...

– У них там действительно был такой пикник. Он упоминал об этом в последнем письме. Дескать хорошо провел время. Не то чтобы меня это тревожило, я желаю ему хорошо проводить время и быть счастливым. Он этого заслуживает. Только...

– Что только?

– Я не хочу, чтобы он писал мне об этом. Я так несчастна, так несчастна! – Телма приложила к глазам гигиеническую салфетку. – Конторский пикник, черт бы его побрал!

– Ну, не плачьте.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Подумайте о вашем будущем, о ребенке. Сколько вам осталось ждать?

– Недели три.

– Еще долго.

– Для меня это целая вечность.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

– Нет, спасибо. – Телма съела еще ложку салата с курятиной, затем отодвинула тарелку. – Следующее письмо от него я не собираюсь читать. Даже не вскрою конверт.

– Вам не кажется, что вы непоследовательны?

– Я иногда бываю непоследовательной. И знаю это. Как собака на сене. Я не хочу, чтобы Гарри вернулся ко мне, я никогда не смогу жить с ним, как прежде. И все же, какподумаю, что он кутит там с другими женщинами, ходит на домашние вечера...

– Это же был конторский пикник.

– Он упомянул только о нем. А о дюжине подобных случаев ничего не написал. – Телма снова промокнула глаза. – Я вовсе не завидую. Хочу, чтобы он был счастлив. Дам ему развод, и он сможет жениться на ней.

– На ней? Вы имеете в виду женщину, которая строила ему глазки на пикнике и неотступно преследовала на диких оргиях?

– Не надо смеяться, – мрачно сказала Телма. – Я умею читать между строк.

– Некоторые люди так поднаторели в искусстве читать между строк, что самих строк уже не видят. Вы даете волю своему буйному воображению. Взяли конторский пикник и раздули его до бесшабашных оргий.

– Нет. Гарри не любит оргий. Он не такой. Он из тех мужчин, которым надо жениться.

– Он уже женат.

– Нет, уже не женат.

– Возможно, когда-нибудь вы с ним снова встретитесь...

– Нет, никогда.

– Почему вы в этом так уверены?

– Потому что я никогда не любила его. Когда мы встретились мне уже было за тридцать... До этого никто мне по-настоящему предложения не делал, и я знала, что это мой последний шанс... шанс жить полной жизнью, родить ребенка... Бог мой, как я хотела ребенка! – Телма опустила взгляд на свой раздутый живот, упирающийся в край стола и слабо улыбнулась. – Я и подумать не могла, что это будет так трудно.

Глава 20

Ребенок Телмы появился на свет холодным дождливым утром в конце сентября в клинике Гинекологического колледжа. Телма приехала в клинику на такси одна среди ночи, не поставив в известность ни друзей, ни соседей.

Не считая больничного персонала, Ральф Тьюри узнал эту новость первым. Врач Телмы позвонил ему, когда он собирался идти на девятичасовой урок, и сообщил, что Телма родила чудесного, здорового восьмифунтового мальчика. После двух переливаний крови состояние Телмы было лишь "удовлетворительным", посетителей к ней пока что не допускали, но на ребёнка можно было посмотреть сквозь стеклянную стену палаты для новорожденных.

Полагая, что это событие надо бы как-то отпраздновать, Тьюри пригласил Билла Уинслоу и Джо Хепберна на ленч в кафе "Плаза". После мартини и запеченных в тесте бифштексов Тьюри поднял вопрос о том, что надо сообщить новость Гарри.

– Я думаю, мы должны послать ему телеграмму.

– Зачем? – спросил Джо Хепберн. – Поздравить?

– Нет, конечно. Но ему нужно знать, что с Телмой и ребенком все в порядке.

– Не знаю, мне представляется, что при сложившихся обстоятельствах посылать такую телеграмму бестактно.

– Гарри не стал бы делать различия между своим и чужим ребенком, а если бы и стал, ему на это наплевать. Его интересует только Телма. Бедняга, наверное, сидит сиднем и грызет ногти.

В разговор впервые вступил Билл Уинслоу. Скверная погода, мартини и утренняя размолвка с женой настроили его на сердитый лад.

– Черта с два он сидит и грызет ногти. Ничего себе бедняга!

– Что ты хочешь сказать?

– А, неважно.

– Для меня важно, – резко сказал Тьюри. – Продолжай, что там еще за тайна? Что тебе известно?

– Много.

– А именно?

– А именно: Гарри не сидит сиднем и не грызет ногти, переживая за Телму. Давно уже не переживает.

– Что-то уж больно уверенно ты говоришь об этом.

– А почему бы и нет? Я вчера получил от него письмо. Вообще мы с ним не часто пишем друг другу. Не понимаю, почему он разоткровенничался со мной, а не с кем-нибудь из вас.

– Ну, и что же он пишет?

– Прочтите сами. Я таскаю письмо с собой. Для меня оно было своего рода ударом.

Уинслоу передал друзьям письмо через стол, и они оба стали читать его. Содержание письма было довольно простое: Гарри встретил удивительную, чудесную женщину по имени Энн Фармер. Она разведенная, разрыв с мужем произошел не по ее вине, муж был грубой скотиной, настоящим хамом и так далее, но несмотря на это, она оставалась нежной, доброй, надежным другом и тому подобное. Гарри намерен получить развод и взять в жены этот образец добродетели как можно скорей, и надеется, что парни пожелают ему счастья. Не то чтобы в этом была какая-то необходимость, потому что Энн такая понятливая, такая изумительная и прочая и прочая. С наилучшими пожеланиями – Гарри.

– Господи Иисусе! – воскликнул Тьюри и бросил письмо на стол.

Уинслоу подобрал его и засунул обратно в карман.

– Удобный момент выбрал, а?

– Я просто не могу поверить.

– Покрути мозгой получше.

– Ни в одном из своих писем ко мне он не упоминал о другой женщине. Я-то думал, он с утра до ночи работает.

– По твоему, это похоже на Гарри? Я так не думаю.

– Его подцепили на крючок, – мрачно сказал Хепберн. – Снова подцепили, а нас там не было, чтобы защитить его. Муж этой женщины, видите ли, был грубой скотиной. Естественно. Все бывшие мужья – грубые скоты. А все будущие – ангелы. Потом в какой-то момент совершается переход.

– Помолчи, – сказал Тьюри. – Я думаю.

– Время для раздумий миновало.

– Послушайте. Лучше все-таки послать телеграмму Гарри. Представьте себе, вдруг он решит написать Телме письмо вроде этого. Потрясение может убить ее. Врач сказал, что ее состояние "лишь удовлетворительное". На больничном жаргоне это означает, что всякое может случиться. Мы должны предупредить Гарри.

Текст телеграммы составили втроем, и Тьюри отправил ее по телефону из своего рабочего кабинета:

«Телма родила здорового мальчика. Состояние ее очень серьезное. Ты ни в коем случае не должен ничем тревожить ее. Жди письма. Ральф».

Под вечер того же дня Нэнси явилась в больницу с букетом роз для Телмы и подошла к стеклянной стене взглянуть на новорожденного. Сестра в марлевой маске подкатила плетеную колыбель с верхом и отвела покрывало, открыв личико младенца. Тот лежал спокойно, хотя и не спал, – прелестный мальчик, черноволосый и с ясными голубыми глазками.

Нэнси постучала пальцем по стеклу, улыбнулась и поворковала. Она не знала, что и на нее смотрят, пока рядом вдруг не раздался голос:

– Привет, Нэнси.

Нэнси обернулась, слегка вздрогнув от неожиданности.

– Бог ты мой – Эстер!

– Я тоже зашла. Хотела увидеть собственными глазами. – С ее водонепроницаемого плаща и шляпки стекали дождевые капли. – Боюсь, после меня на полу останется лужа.

– Вы тут ни при чем, погода виновата.

– Славный малыш, правда?

– Да, очень.

– Похож на отца. Вы не находите? Вылитый Рон. Нэнси молча кивнула.

– Да, я должна была увидеть его собственными глазами, – повторила Эстер и, бросив на ребенка прощальный взгляд сквозь стеклянную стену, повернулась и быстро пошла по коридору, полы плаща шелестели, как опавшие листья.

* * *
Лишь через две недели Телму выписали из больницы. Она уехала так же, как приехала, на такси, но на этот раз была не одна. Держала на руках младенца с гордостью и радостью, каких раньше не изведала, – даже не подозревая, что можно испытывать такие чувства.

Она переехала обратно в свой дом в Вестоне. К тому времени все соседи знали или догадывались об истинном положении дел, но это были все добрые люди, особенно ближайшая соседка миссис Мэлверсон, которая тотчас взяла на себя роль бабушки. Она помогала Телме делать покупки, стирать и прибираться, квохтала и ворковала над ребенком, подолгу катала его в коляске на свежем воздухе, измеряла его рост и вес с фармацевтической точностью.

Миссис Мэлверсон считала себя ближайшим другом и наперсницей Телмы. Поэтому она страшно удивилась, когда в конце октября увидела на дверях дома Телмы табличку: "Продается".

Телму она застала наверху, та сортировала содержимое старого сундука, а ребенок спал рядом в своей колыбельке.

– Я видела табличку, – напрямик сказала миссис Мэлверсон.

– Да? Уже вывесили? Очень хорошо. Я просила агента поторопиться.

– Вы плакали?

– Немного. Когда я смотрю на старые вещи, это всегда вызывает у меня грусть, сама не знаю почему. Ведь сейчас я такая счастливая, какой не была никогда в жизни.

– Значит, вы уезжаете?

– Да.

– Когда?

– Как только смогу.

– Куда?

– В Неваду.

– Но это же в Штатах.

– Да. Мне назначен прием в американском консульстве утром в пятницу. Я подала заявление на получение постоянной визы.

– Хорошо. Оч-чень хорошо. – Миссис Мэлверсон плюхнулась на стул рядом с кроватью. – Никак дух не перевести. Это для меня так неожиданно.

– Для меня – нет.

– Ронни слишком мал для такой дальней дороги.

– Нет, доктор сказал, что для ребенка это лучшее время, особенно если мы полетим самолетом.

– Но как же? Предстоит суд и все прочее...

– Суда не будет. Эстер пошла на полюбовное соглашение. Я не хотела никакой компенсации – она была так добра ко мне, после того как мы повстречались на Итон-Колледж, – но мой адвокат сказал, что я буду дурой, если откажусь. Это куча денег.

– Да, должно быть, немало.

Миссис Мэлверсон собиралась спросить – сколько, но постеснялась, рассчитывая, что Телма сама удовлетворит ее любопытство. Но та и не подумала этого сделать.

– Как бы там ни было, дело улажено. Я подписала все бумаги.

– Невада. Скажите, а почему Невада? Я слышала, это нехорошее место. Говорят, там даже по воскресеньям играют в карты.

– Но там легко получить развод, – мрачно сказала Телма. – Полтора месяца – и готово.

– Развод?

– Да. Мой муж. – На этом слове она запнулась, и щеки ее порозовели. – Мистер Брим позвонил мне по международному телефону вчера вечером. Он просит развод. Полюбил другую женщину.

– Хорошо. Оч-чень хорошо.

– Не поражайтесь. Я не поразилась. Собственно говоря, я с некоторых пор ждала именно этого. И испытала вроде бы облегчение, оттого что мои предположения подтвердились.

– Бедное дитя. О, несчастная вы...

– Нет. Мне до него теперь нет дела. Я еще думала, что Гарри мне небезразличен, когда услышала его, но по телефону и голос звучал неузнаваемо, будто я говорила с совершенно посторонним человеком. Ее зовут Энн.

– Кого – ее?

– Ту женщину. – Телма захлопнула крышку сундука, но немного поздно, как Пандора. Слишком много чего вылетело наружу. И она сказала довольно грубо: – Все это старое барахло Гарри я выброшу вон.

* * *
Телма покинула город на первой неделе ноября. Тьюри предложил отвезти ее в аэропорт "Мэлтон", но она отказалась. Со всеми попрощалась по телефону, словно не хотела будить чувства, которые могли бы заставить ее переменить свое решение.

Послала авиапочтой письма миссис Мэлверсон, супругам Тьюри и Эстер о том, что благополучно прибыла в Лас-Вегас. Перелет прошел гладко, Ронни вел себя бесподобно, но город Лас-Вегас Телме не понравился. Вокруг него была пустошь, а в самом городе полно подозрительных личностей. Дождавшись развода, она намеревалась переменить место жительства, уехать куда-нибудь еще, например, в Южную Калифорнию. Никакого упоминания о ностальгии, одиночестве или сожалении. Или о Гарри.

К Рождеству она послала всем своим друзьям корзинки с фруктами, дочерям Тьюри – пояса с серебряной чеканкой, мальчикам Эстер – кожаные кобуры ручной работы. На обратной стороне поздравительной открытки Джо Хепберну, которая пришла только к Новому Году, она приписала, что получила документы о разводе и что теперь она с Ронни временно остановилась в мотеле в местечке Пасифик Палисейдс, пока не решит вопроса о постоянном местожительстве. Не сообщила ни название мотеля, ни сведений о том, где же находится Пасифик Палисейдс, о котором Хепберн в жизни не слыхал и отыскать его на карте не смог.

Создавалось впечатление, что Гарри и Телма Брим, когда-то неразлучные теперь старались отдалиться друг от друга на как можно большее расстояние. В феврале, в очередном письме Тьюри Гарри сообщал, что ему удалось получить перевод во Флориду. Климат Канзас-Сити оказался слишком суровым для Энн, здоровье которой оставляет желать лучшего. К письму в виде послесловия было приложено официальное объявление о свадьбе. Мистер и миссис Пол Девис Дьюган объявляли о бракосочетании своей дочери Энн с мистером Гарри Элсуортом Бримом.

– Вот оно как, – сказал Тьюри и через стол передал письмо и объявление своей жене.

– Да. Да, я понимаю.

– Ты как будто не очень рада этому. Я-то думал, тебе нравится, когда люди женятся и потом счастливо живут и тому подобное. Что тебя гложет?

– Когда видишь такие вещи напечатанными в газете, они представляются чем-то окончательным и бесповоротным.

– Будем надеяться, что это конец истории.

– Я ничего не могу с собой поделать... ну, мне всегда казалось, что Телма и Гарри созданы друг для друга. И я в душе надеялась, что у них все наладится.

– Ты мечтательница.

Нэнси перечитала письмо, издавая неодобрительные звуки, похожие на ворчанье.

– Здоровье оставляет желать лучшего. Гм, она родилась и выросла в Канзас-Сити, а теперь оказалось, что тамошний климат для нее слишком суровый. О, держу пари, Гарри и на этот раз заполучил фальшивую монету.

– Нэнси, дорогая...

– Кроме того, я слыхала, что в этой самой Флориде чертовская жара, и люди постоянно гибнут в болотах.

Новая миссис Брим не завязла в болоте. Но она довольно быстро разочаровалась во Флориде, и Гарри был вынужден еще раз сменить место работы, устроился по протекции родичей Энн в нефтяную компанию в Боливии. Поскольку он не имел ни малейшего представления ни о нефти, ни о Боливии, то писал, что будет очень занят и не сможет слать письма так часто, как прежде. К следующему Рождеству он перестал писать вообще.

Глава 21

К рождественскому поздравлению Телмы в этом году была приложена фотография ее сына; мальчик стоял в неглубокой луже и смотрел в объектив серьезными, широко открытыми глазами. Красивый, черноволосый, как отец, плотного сложения, как мать; ему шел уже второй год. Письмо супругам Тьюри не было похоже на прежние письма Телмы. Даже почерк ее изменился, стал крупнее и размашистее, строчки капризно загибались кверху.

"Дорогие Нэн и Ральф! Вы смогли бы узнать Ронни? Спорю, что нет. Он уже такой большой, что я с трудом беру его на руки (23 фунта!), но, к счастью, мне редко приходится его поднимать. Он и без меня легко добирается туда, куда ему надо, иногда слишком легко!

Я так давно вам не писала, что не знаю, с чего начать. Впрочем, начну с главного, так будет вернее всего. На этой неделе я выхожу замуж, и я так счастлива, что еще чуточку счастья – и грудь моя разорвалась бы! Его зовут Чарли, он вдовец, дети у него взрослые, лучше его нет в мире человека. Мы повстречались летом на пляже Малибу. Он прогуливался с собакой, и собака укусила меня за ногу. Не очень-то романтично! Жить мы будем в Санта-Монике, у Чарли там дом (собственно говоря, я пишу оттуда – Чарли во дворе мастерит качели для Ронни). Надеюсь, у вас найдется время сообщить добрые вести обо мне Эстер, супругам Уинслоу и миссис Мэлверсон и передать им мои наилучшие пожелания. Теперь я долго не буду писать, равно как и получать писем от вас. Постараюсь объяснить почему и надеюсь, вы на меня не обидитесь. Чарли ничего не знает о моей прошлой жизни. Он думает, я вдова, потому что так я ему сказала при нашей первой встрече, а теперь должна придерживаться этой версии. Прошу вас, постарайтесь войти в мое положение и понять причины, по которым я не называю фамилию Чарли и мой новый адрес. Он удивительный человек, и я думаю, если бы он узнал обо мне всю правду, то простил бы, но я не могу идти на такой риск. Я слишком нежно его люблю.

Ощущаю себя на пороге совершенно новой жизни для себя и для Ронни (теперь ему нужен отец, посмотрели бы вы, как он тянется к Чарли!). И я не могу подвергать опасности его счастье, даже если для этого придется прервать общение с самыми дорогими моими друзьями.

Прошу вас понять и благословить меня – с любовью, Телма".

Нэнси безмерно обрадовалась такой вести.

– По-моему, это ужасно романтично.

– Поистине, – сказал Ральф. – А откуда ты знаешь, что он женится на ней не из-за денег?

– Каких там денег? У нее только то, что она получила на содержание ребенка из наследства Рона.

– А ты случайно не знаешь, что это за сумма?

– Нет, да и ты не знаешь, мой милый, Эстер об этом помалкивает.

– Зато другие не так щепетильны. Некий доцент кафедры французской филологии через жену связан с Мартиндейлом, адвокатом, которого наняла Телма. Так вот, после того, как Телма покинула город, Мартиндейл купил себе новый дом и машину на проценты с полученной Телмой суммы. Значит, сумма кругленькая.

– Даже если это так, у тебя нет оснований полагать, что Чарли женится на Телме из-за денег. Она пишет, что у него свой дом, стало быть, не такой уж он бедняк. Просто ты неисправимый циник, только и всего.

– Да, конечно.

– А я все равно считаю, что это очень романтическая история.

– Незачем так кричать, – сказал Ральф. – Да, я подумал еще об одном пункте. На месте Чарли я счел бы подозрительным, что моя жена начисто порвала со своим прошлым.

Той весной Тьюри получил приглашение прочесть курс лекций, в летнем городке Калифорнийского университета в Санта-Барбаре. Оплата предлагалась превосходная, и отказаться от приглашения Тьюри не мог. Но, с другой стороны, он не мог позволить себе везти жену и детей через весь континент и снять для них приличное жилье. А они все горели желанием поехать с ним, и страсти бушевали, пока Эстер вдруг не предложила компромиссное решение проблемы. Она уезжала с мальчиками на июль-август в Европу и предложила Нэнси с девочками воспользоваться охотничьим домиком.

Нэнси с благодарностью приняла это предложение, и страсти в семействе Тьюри улеглись. Исчезла горячность, высохли слезы, Нэнси и девочки перестали дуться и занялись приготовлениями к лету.

* * *
Тьюри отправился в путь в начале июня, автобусом доехал до Детройта, затем авиалайнер доставил его на западное побережье. Он собирался прожить как можно экономнее, чтобы привезти домой не только воспоминания и полезный опыт, но и кое-какую наличность. Поэтому он снял небольшую меблированную квартирку недалеко от университетского городка, окна которой выходили в лимонную рощу.

Сначала время летело незаметно. Надо было и работать, и ознакомиться с местными достопримечательностями, и изучить этот маленький испанский городок, ютившийся между горами и морем. Преподаватели факультета и их жены проявляли дружеское гостеприимство. Приглашали Тьюри на обеды, на концерты, на загородные вылазки; однако оставались еще долгие вечера, которые он проводил в одиночестве, особенно в субботу и в воскресенье, когда его коллеги занимались семейными делами. В одну из пятниц ему пришла в голову мысль поехать в Санта-Монику с утра в субботу и попытаться отыскать Телму.

Тьюри знал, что эта мысль таилась в его мозгу еще до его отъезда из Торонто, ибо положил в чемодан последнее письмо Телмы с фотографией Рони. Он сделал это потихоньку, ничего не сказав Нэнси, и вот теперь достал письмо, перечитал его и понял, что намерение отыскать Телму возникло у него сразу же, как зашла речь о поездке в Калифорнию. Тьюри не отдавал себе отчета, почему собирался это сделать: то ли из любопытства, то ли во имя старой дружбы, то ли просто хотел убедиться, что у нее все в порядке.

Перечитал письмо дважды, отыскивая, за что бы зацепиться. Потом взял туристические справочники Американской автомобильной ассоциации, карту Южной Калифорнии и блокнот многократного использования для заметок.

Чарли. Фамилия неизвестна. Род занятий – не установлено. Ловец женщин, насколько я понимаю, – мрачно подумал Тьюри. Возраст – вдовец со взрослыми детьми, стало быть, лет сорок пять-пятьдесят. Может, и больше, но это маловероятно, если судить по влюбленности Телмы. Другие сведения: владелец дома в Санта-Монике и кусачей собаки, иногда бывает на пляже Малибу.

Тьюри сверился по карте и по справочникам. Пляж Малибу тянется на много миль, а расположенный к югу от него город Санта-Моника имеет население свыше семидесяти одной тысячи человек. Шанс отыскать мужчину средних лет по имени Чарли, владельца дома и кусачей собаки был ничтожно мал.

Значит, от письма мало проку в поисках. Оставалась фотография мальчика, Ронни. Она была ясной и четкой, серьезное лицо ребенка вполне позволяло опознать его. Видно, снимал кто-то более искушенный в вопросах фотографии, чем Телма. Возможно, Чарли. Может, Чарли увлекается фотографией. Едва ли это помогало сузить круг поисков – любителей фотографии в Калифорнии не меньше, чем крашеных блондинок.

Однако, разглядывая фотографию, Тьюри почувствовал, как в нем нарастает возбуждение, потому что в голову ему пришла мысль, которая пробилась сквозь все наслоения и обрела отчетливость.

"Смышленый мальчуган, – подумал он. – Выглядит крепким и здоровым. Телма, видимо, следит за ним ястребиным оком и водит к врачу по крайней мере раз в месяц. И не к какому-нибудь старенькому местному врачу, а к специалисту. К педиатру. Да, конечно, педиатры. Все так просто, почему это сразу не пришло мне в голову? К черту Чарли, кому он нужен?"

Тьюри снова заглянул в туристический справочник – Санта-Барбара, население около пятидесяти тысяч жителей, – затем взял местную телефонную книгу. На пожелтевших страницах в разделе "Терапевты и хирурги" он нашел восемь педиатров. Если в Санта-Монике такое же соотношение, то там какая-нибудь дюжина педиатров.

Дюжина педиатров и фотография маленького мальчика. Если повезет, этого может оказаться достаточно.

Тьюри узнал по телефону расписание идущих на юг автобусов, написал бодрое письмо Нэнси, сообщив план действий, поставил будильник на пять утра и лег спать.

В ту ночь он увидел во сне Телму, она шла по широкому безлюдному пляжу, ее длинные светлые волосы развевались на ветру. Внезапно из-за валуна вышел мужчина с маленькой собачкой. Он указал рукой на море, Телма повернулась и медленно, но неуклонно пошла в воду и шла, пока волны не накрыли ее с головой. Мужчина засмеялся, маленькая собачка залаяла, а воздух зазвенел от пронзительных криков чаек и свиста крыльев бакланов.

Тьюри проснулся от звона будильника и звона в глубине его сознания.

Было темно, в комнату врывался холодный сырой воздух, напоенный запахом цветущих лимонных деревьев. Тьюри встал и закрыл окно. Сладкий запах дурманил. Как запах цветов на похоронах. Он подумал о Телме, тонущей в море, о ее последнем письме, написанном в непривычном стиле и изменившимся почерком, что Нэнси объяснила, заявив, будто почерк меняется в зависимости от настроения, а Телма, дескать, писала письмо, будучи на седьмом небе от счастья.

Возможно, даже не она написала это письмо. Может, ее нет в живых, а этот самый Чарли сам написал и отправил это письмо, чтобы успокоить друзей Телмы и в то же время удержать их от попыток найти ее.

А как же мальчик, Ронни? Может, и он?..

– Нет – вслух сказал Тьюри. – Нет. Это все лимонный дурман. Я от него задыхаюсь. С ребенком все в порядке.

Это все лимонный дурман. – С ребенком все в полном порядке, – повторил он, будто кто-то ему возражал.

* * *
В Санта-Монику Тьюри приехал в десятом часу, на автобусной станции купил план города и, воспользовавшись телефонной книгой, составил список местных педиатров. Позвонив двоим из них, узнал, что они принимают только до полудня, поскольку день субботний.

Значит, в его распоряжении два с половиной часа. Надо что-то придумать. И Тьюри придумал, мысленно попросив прощения у Нэнси; совершил свой первый экстравагантный поступок за это лето – взял напрокат машину.

Ни жена, ни друзья не считали Тьюри способным на методические эффективные действия. Но при нехватке времени он обнаружил именно эти способности. Не стал перебирать врачей в алфавитном порядке, а сгруппировал их по адресам. Пятерых он проверил и сбросил со счетов сразу же – все они работали в Детской клинике. Никто из них не вспомнил мальчика на фотографии.

Шестой проводил отпуск в Монтане. Седьмой уехал в Лос-Анджелес навестить своего больного в Детской больнице.

К половине одиннадцатого Тьюри добрался до восьмого имени в списке. Это был доктор Гамильтон, имевший свой кабинет в Диагностическом центре. В справочном бюро сказали, что доктор Гамильтон уехал в больницу Святого Иоанна, но вот-вот должен вернуться. Не сможет ли его секретарша чем-нибудь помочь? По коридору в конце вестибюля третья дверь слева.

Секретарша доктора Гамильтона оказалась утомленной блондинкой в очках и безупречно белом халате.

– Мисс Гиллспай, к вашим услугам. Вы к доктору?

– Да.

– Ждем его с минуты на минуту. На десять сорок пять у него назначен прием одному из пациентов. Садитесь, пожалуйста.

– Благодарю вас.

Однако Тьюри не сел. Посмотрел на часы, взял было журнал, но тотчас положил его обратно на столик, прошелся взад-вперед по приемной, и наконец мисс Гиллспай сказала:

– Может, я могу чем-нибудь быть вам полезна?

– Да, возможно. Вы давно работаете у этого врача?

– Более трех лет.

– Я – Ральф Тьюри. Приехал из Торонто в надежде отыскать некую даму, моего старого друга. Я знаю, что она живет – или жила – в Санта-Монике, но адрес потерял. Здесь она снова вышла замуж, а фамилии ее нового мужа я не знаю.

– Вы уверены, что пришли куда надо? Доктор Гамильтон – педиатр.

– Вот именно поэтому я и пришел сюда. У этой дамы есть маленький мальчик. Только по нему я и могу надеяться отыскать ее. На Рождество она прислала его последнюю фотографию. Ему уже почти два года. Зовут его Ронни.

– У нас десятки Ронни, – сказала мисс Гиллспай с недовольной гримасой, будто каждый из этих Ронни сидел у нее в печенках. – А можно взглянуть на фотографию? Собственно говоря, я знаю пациентов доктора лучше, чем он сам. Я их развлекаю и успокаиваю, пока не подойдет их очередь. Если вы думаете, что это легко, заходите как-нибудь после четырех, когда мы выбиваемся из расписания, а экстренные случаи сыплются, как из рога изобилия, причем дети орут, телефон не умолкает – я думаю, вы можете себе представить.

– Очень даже ясно. У меня своих четверо.

Тьюри протянул секретарше фотографию Ронни, и та внимательно на нее посмотрела.

– Да, это один из наших пациентов, я в этом уверена. Его приводят довольно часто. У него аллергия на шоколад, яйца, молоко и так далее.

– Кто его приводит?

– Мать. Она из тех сумасшедших матерей, которым ничего не стоит поднять доктора с постели в час ночи из-за малейшего признака болезни у ее сына. Сверхзаботливая мать.

Похоже на Телму. Значит, она жива. Действительно, это был лимонный дурман. И Тьюри спросил:

– А как она выглядит?

– О, ничего особенного. Я хочу сказать, что трудно описать женщину, которая выглядит обыкновенно. Разве что волосы – они у нее роскошные. – Мисс Гиллспай еще раз глянула на фотографию, удивленно подняла брови и вернула ее Тьюри. – Вы сказали, мальчика зовут Ронни?

– Да.

– Уверена, что вы ошиблись. Или я. В общем, кто-то из нас.

– Почему?

– Этот мальчик – Гарри Брим.

Глава 22

Дом располагался среди холмов за городом. Почтовый ящик в начале идущей по дуге бетонной дорожки был выполнен в виде старинного дилижанса. Имени владельца на нем не оказалось, только номер дома – 2479. Дверцы дилижанса были открыты. Там лежала незабранная почта – один журнал "Лайф" и больше ничего.

Долину продувал ветер. Он тряс ветви стоявших вдоль дороги эвкалиптов, слетавшие с них сухие стручки стучали по крыше машины и с шуршаньем разлетались по сторонам, точно испуганные мыши.

Дом из слегка подкрашенной красноватой древесины выглядел просто и элегантно, перед ним был просторный дворик, который, как видно, недавно полили из шланга. От плитки поднимался пар, словно под ним тлел скрытый огонь. Кроме поднимающегося пара, не было никаких признаков того, что дом обитаем. Тьюри нажал кнопку звонка у калитки, подождал, нажал еще несколько раз подряд – никакого отклика.

Тогда он прошел через двор и спустился по крутой тропинке между пышных гераней за дом. Там был второй дворик, поуютнее, с крышей из плексиглаза, украшенный камелиями, которые росли в кадках из красноватого дерева.

Сначала он увидел мальчика, тихо сидевшего в песочнице и" самозабвенно работавшего с игрушечным самосвалом. Потом увидел и женщину. Возможно, она была в доме и видела, как подъехала машина, или слышала, как заскрипела калитка и на тропинке раздались чьи-то незнакомые шаги. Во всяком случае, она приготовилась к появлению гостя, ждала его. Сидела напряженно выпрямив торс, в плетеном парусиновом шезлонге, предназначенном для отдыха полулежа. Руки ее были крепко прижаты к коленям, будто примерзли к ним.

– Привет, Телма.

В ответ она лишь заморгала глазами.

– Давненько не виделись.

– Не так уж давно. Можно сказать, совсем не так давно. – Она устало смотрела, как он подходит к ней. – Как вы меня нашли?

– По фотографии мальчика.

– Да, это была моя ошибка, правда? Что ж, теперь дела не поправишь. – Она откинулась на спинку шезлонга и посмотрела на небо, словно возносила к нему молчаливую мольбу. – Я боялась, что в один прекрасный день я буду вот так же сидеть здесь и вдруг появитесь вы. Теперь это произошло на самом деле, но мне кажется нереальным.

– Это вполне реально.

– Да.

– Как поживает Чарли? Молчание.

– А Энн?

На этот раз вместо ответа Телма устало пожала плечами.

– Никакого Чарли не было, – сказал Тьюри. – И никакой Энн. Никогда не было... много чего.

– Звучит не очень правильно грамматически, но это, конечно, правда. Никогда не было ни Чарли, ни Энн.

– А только вы и Гарри?

– Только Гарри и я.

– А Рон?

– Рон. – Она произнесла это имя как будто давно его не слышала и не думала о нем. – Да. Вы наверняка хотите поговорить о Роне?

– А вы не хотите?

Телма криво улыбнулась.

– Не совсем так. Я... садитесь, Ральф. Мне надо уложить малыша, ему пора соснуть часок. – Неловко выбравшись из шезлонга, она подошла к песочнице, где играл мальчик, и протянула к нему руки. – Пойдем, малыш. Оставь пока свой самосвал. Пора немного поспать.

Мальчик испустил довольно вялый протестующий вопль.

– Ну, Гарри, веди себя прилично. У нас гость. Иди, поздоровайся с дядей.

Гарри выполз из песочницы на четвереньках, робко улыбнулся Тьюри и побежал впереди матери в дом, хлопнув решетчатой дверью с сеткой от москитов.

– Я скоро, – сказала Телма. – Он хорошо засыпает днем. Он... Я хотела бы...

Она схватилась рукой за горло, словно пытаясь унять боль от невысказанных слов. Потом повернулась и быстро вошла в дом.

Тьюри гадал, что она хотела сказать: "Он чудесный мальчик... Я хотела бы, чтобы вы ушли и оставили нас в покое... Я хотела бы, чтобы вы не приезжали сюда..."

Из кухни слышались разные звуки: открывалась и закрывалась дверца холодильника, брякали стаканы, жужжал миксер.

– Вот тебе апельсиновый сок, Гарри.

– Я хочу молока.

– Тебе нельзя молоко, дорогой, ты же знаешь, что сказал доктор.

– Я хочу молока.

– А знаешь что, Гарри, когда я была маленькой девочкой, мы не видели столько апельсинов, сколько их видишь ты. Впервые я увидела апельсин на Рождество, и он был такой красивый, что я не стала его есть, как будто он из чистого золота. И я держала его у себя в комнате, мечтая о том дне, когда его съем. Но я так и не съела его, потому что он засох, сморщился и есть его было уже нельзя.

Казалось, сна говорит эти слова не ребенку, а Ральфу, старается что-то объяснить, оправдаться – апельсин из чистого золота, который она сорвала, засох и сморщился.

– Ну, вот, ты и выпил все до дна, молодец. Теперь пойдем в кроватку.

Образы всплывали в сознании Тьюри, точно сталкивавшиеся друг с другом пузыри, все они лопались, пока не остался один, четкий и ясный. Фигура в белом. Дежурная сестра отделения травматологии, куда привезли Гарри после аварии, и женщина с заученной улыбкой, в накрахмаленном халате.

Мисс Хатчинс. Он видел ее лишь однажды два года назад. Не думал, не гадал, что снова увидит ее хотя бы в мыслях, не думал, что она, преодолев годы и тысячи миль, вновь предстанет перед ним в дворике за домом Телмы и повторит свои слова о Гарри: он был мертвецки пьян, когда его привезли... анализ крови на содержание алкоголя показал всего одну десятую процента... от такой дозы нормальный человек даже не запьянеет... он, видно, их тех, кто слаб на спиртное".

Но Гарри никогда не был слаб на спиртное, в их компании он держался лучше всех. Еще долго после того, как Уинслоу сползал под стол, Гэлловей блевал, склонившись через перила черного хода чьего-нибудь дома и сам Тьюри впадали черную меланхолию, Гарри оставался душой компании.

Значит, не был он мертвецки пьян. Притворялся, разыгрывал одну из заранее спланированных и тщательно рассчитанных по времени сцен, в которых играл роль трагической жертвы, чтобы отвлечь внимание от настоящей жертвы – Гэлловея. Все его поступки представляли собой умелую инсценировку, от звонка Телме из Уайертона до его последнего письма о назначении на работу в Боливийскую нефтяную компанию. А доверчивые зрители реагировали на его игру, как ему требовалось. Действие первое: ах, бедный Гарри, какой жестокий удар для такого славного парня! Действие второе: Гарри смело начинает искать новый путь и находит его. Действие третье: Гарри исчезает на нефтепромыслах Боливии.

Да, Боливии. Господи, какими дураками были мы все! Мы ни на минуту не подвергали сомнению ни один из его фарсов. Отречение Телмы от Гарри, его неудачная попытка вернуть ее, настойчивое желание Телмы пробиваться в жизни в одиночку, ее отказ отвечать на его письма, реакция на его "женитьбу" – все это был обман. Мы полагали, что Гарри и Телма все больше удаляются друг от друга, на самом деле они становились все ближе друг к другу, ибо теперь их связывали не только узы любви, но и более сильные узы совместной вины.

Телма вышла из дома. Она надела свитер и сейчас застегивала пуговицы у ворота, как будто вдруг похолодало.

– Я позвонила Гарри. Он едет домой.

– Он на работе?

– Нет. У врача. Он не совсем... здоров. – Перед последним словом она запнулась, потом заспешила, чтобы прикрыть свое секундное замешательство. – Вы прекрасно выглядите Ральф. Как поживает Нэнси? А девочки? Они все приехали с вами?

– Нет. Они проводят лето в охотничьем домике.

– Ах, охотничий домик, как далеко до него и как давно все это было. – Она села в зеленое парусиновое кресло-качалку и начала раскачиваться, как ребенок, словно в этом качании находила особое удовольствие. – Вы проделали такой путь, чтобы найти Гарри и меня?

– Только вас.

– Вы не надеялись найти и Гарри?

– Нет, – сказал Тьюри, слегка краснея. – Я думал... мы все думали, он в Боливии.

– Естественно. – Голос ее звучал серьезно, но в глазах на мгновенье засветилась насмешка. – Опять же эта мысль принадлежала Гарри. Он ведь очень... у него богатое воображение.

Снова она запнулась перед последними словами, как будто у нее на уме были и другие фразы, более вредные и менее точные, которые, однако, ее внутренний цензор не пропустил. Она, должно быть, поняла, что ее запинка подстегнула любопытство Тьюри, так как добавила в виде объяснения:

– Очень трудно описывать того, кого любишь всей душой. Попробуйте сами.

– Не время и не место.

– Может, вы и правы.

– Кто придумал Чарли?

– Гарри.

– Он послал бумеранг. Если бы не Чарли, я бы здесь не появился. Мне этот Чарли показался подозрительным. И я захотел удостовериться, что с вами и с мальчиком все в порядке.

– Вы приехали сюда из-за Чарли? Забавно. Страшно забавно.

Однако она не засмеялась. Продолжала раскачиваться взад-вперед на качалке, глядя в лицо Ральфу. – Что вы теперь будете делать?

– Не знаю. Положение сложное.

– Не казните Гарри. Пожалуйста, не казните его.

– А что я могу поделать?

– Казните меня. Я одна во всем виновата. Это я все придумала. Тьюри не поверил ей, но оставил сомнения при себе.

– Зачем?

– Зачем? На то была не одна причина. Их были десятки, они копились годами. Я всегда недолюбливала Рона за то, что ему все преподносилось на блюде, за то, как он помыкал Гарри. Я видеть не могла, как Гарри стелется перед ним. – Она помолчала. – Бедный Гарри, ему вечно не везло.

Пожалуй, больше всего Гарри не повезло, когда он встретил Телму, но эта мысль явно не приходила ей в голову.

– Ну вот хотя бы то, что вы приехали и нашли нас, – сказала Телма. – Чистое невезение.

– В конце концов кто-нибудь да нашел бы вас.

– Нет. Вы один были заинтересованы в том, чтобы нас найти. И никогда не нашли бы меня, если бы я не послала фотографию маленького Гарри. Мне хотелось похвастаться им, и с этим я ничего не могла поделать. Вот в чем моя ошибка. Гордость. Тщеславие.

– Не гордость и не тщеславие. Ваша ошибка – алчность.

– Я ничего не хотела для себя, только для мужа и ребенка.

– Но ведь отец ребенка...

– Гарри, – отрезала она. – Гарри – отец ребенка. Рона я не подпускала к себе, пока не узнала наверняка, что беременна. Потом, разумеется, подстроила наше с ним сближение. Была вынуждена это сделать. Близость с Роном была частью нашего плана, самой трудной для меня, но жизненно важной. Рон должен был увериться в том, что отец ребенка – он. Иначе Гарри никогда не удалось бы уговорить его написать письмо Эстер, которое было нужно для создания версии самоубийства.

– Уговорить?

– Применять силы не было необходимости. Рон выпил, до того как приехал, и еще выпил шотландского виски с Гарри и со мной. А пьяного его всегда легко было уговорить. К тому же, когда он узнал, что я жду ребенка, он так был подавлен стыдом и сознанием вины, что ему захотелось признаться жене, хоть как-то пострадать за то зло, которое он причинил Гарри и Эстер.

– И Гарри сказал ему, что именно написать?

– Гарри подсказал. Рон был слишком ошарашен, чтобы думать самому. Вы же знаете, он очень любил Гарри. Все его любили. – На лице ее выступила краска. – Какая глупая ошибка – сказать в прошедшем времени, будто он умер или что-нибудь еще.

– Или стал другим.

– Он не стал другим, вовсе нет.

Но ее возражение было слишком поспешным и решительным, и Тьюри подумал, столько лет притворства и обмана, угрызений совести и гнетущего чувства вины подействовали на Гарри.

– А телефонный звонок Дороти в тот вечер, когда Рон умер?

– Звонил не Рон. Гарри. Как и письмо, этот разговор входил составной частью в версию о самоубийстве. Эту версию необходимо было внушить всем заранее, чтобы ни у кого не возникло и мысли об убийстве. Если бы кто-нибудь подумал об убийстве и начал настоящее расследование, Гарри и я были бы весьма уязвимы. Ни один из нас не смог бы объяснить, что делал в тот субботний вечер. Гарри вовсе не уезжал по срочному вызову в Мимико, он был со мной, мы ждали Рона, чтобы осуществить свой замысел. И машина у Гарри не испортилась, чем он объяснил вам свое опоздание. Он даже не сидел за ее рулем. Нашу машину вела я. А Гарри вел машину Рона, и я ехала за ними, чтобы в нужный момент Гарри мог пересесть в нашу машину и ехать в охотничий домик. Время было рассчитано по минутам. Но мы все предусмотрели. Гарри довез меня до Мифорда, где я села на автобус, отправлявшийся на Вестон в десять тридцать. И приехала домой за десять минут до того, как Гарри позвонил мне из Уайертона.

– И этот звонок был запланирован?

– Каждое слово нашего разговора.

Тьюри не мог опомниться от изумления и растерянности:

– Я не могу... я просто не могу этому поверить.

– Иногда я сама себе не верю.

Вдруг она повернула голову, заслышав звуки шагов, которые ждала и которые были ей хорошо знакомы. Через полминуты из-за дома показался Гарри.

Он немного отпустил брюшко, немного облысел, но шаг его оставался таким же упругим, а улыбка – мальчишеской. И улыбка выглядела вполне естественной, словно Гарри был искренне рад встретить старого друга.

Он пошел через дворик, протягивая руку:

– Ральф, старина. Бог ты мой, прямо-таки глазам больно, когда смотришь на тебя. Не постарел ни на день. Правда, Телма? Ну, садись, садись. Как насчет рюмочки, дружище? Что бы ты?..

– Брось эту игру, Гарри, – резко вмешалась Телма. – Прошу тебя.

– Ну вот еще, должны же мы проявить гостеприимство, разве не так, любовь моя? Почему бы не выпить по рюмке за добрые старые времена?

– Я не уверена, что Ральф примет угощение от тебя или от меня.

– Ерунда. Он наш друг.

Никто ничего не сказал, но слова "каким был и Гэлловей" повисли в воздухе, точно пыль в снопе солнечных лучей. Наконец Тьюри сказал:

– А Гэлловей?

– Что Гэлловей? – У Гарри между бровей появилась капризная морщинка. – Не понимаю, о чем ты говоришь.

– В тот вечер, когда Гэлловей умер, он принял от тебя рюмочку.

– Даже две.

– И обе с барбитуратами?

– Ничего подобного, с чистым шотландским виски.

– Тогда как же тебе удалось напичкать его снотворным?

– Снотворным? Чепуха. Он зашел, сказал, что неважно себя чувствует и не прочь промыть желудок. И я налил ему. Может быть, слишком много. Совершенно случайно.

– Гарри...

– Зачем ворошить все это? Что было, то было, все давным-давно кончено. К тому же у меня болит голова. Всякий раз, как иду к врачу, она начинает болеть. Терпеть его не могу. Он шарлатан и дурак.

– Так зачем ты ходишь к нему?

– Телма посылает. А со мной все в порядке. Глупости. Я прекрасно себя чувствую. Хожу к нему, чтобы угодить Телме. Разве не так, дорогая?

Та молчала.

– Ну, скажи ему, Телма. Скажи, что со мной все в порядке. И к доктору sL хожу только ради тебя. Телма!

Женщина оставалась безмолвной, на мужа не глядела, а устремила взор в небеса, будто осталась одна на необитаемом острове и искала в заоблачных высях знаки близкого спасения.

– Скажи ему правду, Телма. Давай. Правду.

– Помогай нам Бог, сказала Телма, повернулась и пошла к дому.

– Телма, вернись!

– Нет. Ну, пожалуйста.

– Я тебе велел вернуться. И ты должна подчиняться мне. Я – хозяин в семье. Мы об этом договорились два года назад, помнишь? Хозяин я или нет?

Телма мгновение колебалась, прикусив краешек губы. Потом спокойно сказала:

– Да, Гарри. Конечно, ты хозяин.

– И ты не имеешь права вот так поворачиваться и уходить от меня. Неуважение. Мне это не нравится, и я этого не потерплю. Слышишь?

– Да, Гарри.

Он протянул к ней руки ладонями кверху, и на запястье каждой руки Тьюри увидел багровый шрам в виде креста.

– Ты знаешь, что мне придется сделать, если ты не будешь обращаться со мной как подобает, если не будешь послушной женой.

– Нет, Гарри. Не надо. Не заставляй меня еще больше страдать.

– Ты страдаешь? Ах, Телма, Телма! Тут ты ошибаешься. Это я должен страдать. Я должен смывать твои грехи своей собственной кровью. Так сядь и веди себя прилично. Ральф приехал в такую даль, чтобы повидаться с нами. Мы обязаны проявить гостеприимство. Он наш старый друг. Верно, Ральф? Сколько лет мы дружим, а?

– Лет двенадцать, – ответил Ральф.

– Всего-навсего? С Роном мы дружили в два раза дольше. Рон умер, – добавил Гарри, словно сообщил новость. – Теперь моя очередь.

– Почему ты так думаешь?

– Тот же вопрос задают мне Телма и доктор. Но я не думаю. Я знаю. Некоторым людям это дано. Они просто знают, без всяких доводов и рассуждений. Придет и мой день, особый день. И я сразу об этом узнаю. Будут знаки в небе, в воздухе, на деревьях, и я буду знать: вот он, мой день.

– А как же твоя жена и твой мальчик?

– Мой мальчик? Значит, ты ей поверил. Я тебя не осуждаю, она рассказывает очень убедительную историю. Только это неправда. Ребенок не мой, а Гэлловея. Телма солгала тебе чтобы уберечь мое самолюбие. Она талантливая лгунья. Когда-то и я поверил, что она забеременела до того, как сблизилась с Роном. Поверил, потому что очень хотел поверить. Даже убедил себя, что все анализы, сделанные в Торонто, были ошибочными, что я вовсе не бесплоден, а такой же мужчина, как и все. Но вот однажды, купая ребенка, я заметил, что его левое ухо немного больше оттопырено, чем правое, точь в точь, как у Рона. Форма рук и ног – тоже. И я понял, что Телма солгала мне. О, разумеется, из благородных побуждений, но солгала, обманула меня, одурачила. Это был ее грех. Мне надо было что-то сделать, чтобы спасти ее душу. Попробовал смыть ее грехи своей кровью. – Он показал шрамы на запястьях. – Она меня не поняла. Вызвала этого дурака-доктора и они отправили меня в больницу. Но долго продержать меня там не удалось. Для этого я слишком хитер. Я был вежлив, прилично вел себя, отвечал на все вопросы. Фокус в том, чтобы рассказывать им достаточно, но не слишком много. Надо было заставить их подумать, что я вполне коммуникабелен, а свои тайны оставить при себе. Мели все, что хочешь, о своем детстве, но не о своем ребенке. Тем более, если он на самом деле не твой. Телма!

Она подняла на него глаза. Они были светлыми и чистыми, словно тысячу раз омытыми слезами.

– Не оставляй меня одну, Гарри. Я люблю тебя.

– Я знаю, – устало сказал Гарри. – И я тебя люблю. Но пришло время, когда я должен знать правду. Ты столько лгала мне, что теперь я не могу разобрать, где правда, а где ложь. Вот, например, Чарли. Твой муж. Я знаю, что он – выдумка, мы с тобой вместе его выдумали. Но по временам я вижу его совершенно отчетливо, как он сидит в моем кресле, ведет мою машину, входит в твою спальню и закрывает за собой дверь. И если я прислушаюсь хорошенько, то слышу, как вы шепчетесь, слышу, как стонут пружины матраса, и знаю, что вы с Чарли занимаетесь любовью, и тогда мне хочется убить его по той же причине, по которой я убил Рона – за то, что он осмелился прикоснуться к тебе.

– Не продолжай, Гарри, не думай об этом.

– А разве ты этого не знала, Телма? Мне не нужны были деньги Рона. Мне нужна была его жизнь. Я убил его из ненависти и бешеной ревности. Когда он сидел без сознания на заднем сиденье, а я правил его машиной, надев его кепку и взяв его бумажник, я чувствовал себя мужчиной. Забавно, правда? Рон был не ахти какой мужчина, но у него было что-то, чего не было у меня и чего мне хотелось. Потом, когда я стянул его ремнем безопасности, остановив машину над обрывом, а Телма ждала на дороге в нашей машине, я думал только об одном: ты никогда больше не притронешься к ней, Гэлловей, не притронешься и к другой женщине, не наставишь рога еще какому-нибудь другу, не зачнешь еще одного ублюдка...

– Хватит. Остановись, прошу тебя.

– Не сию минуту. Настало время правды. Ты такая природная лгунья, Телма. Ты лжешь, как другие люди дышат, не задумываясь об этом.

– Нет!

– Но сейчас ты должна сказать мне правду. Времени в обрез. Мальчик – мой мальчик, он на самом деле не мой, так, Телма?

– Я солгала для твоего же счастья. Хотела видеть тебя счастливым. Я...

– Отец ребенка – Рон?

– Да, – ответила Телма хриплым шепотом. – Не надо меня ненавидеть за это. Прошу тебя, не надо.

– Телма, Телма, ты же моя любовь, как я могу возненавидеть тебя? Сейчас ты сказала мне правду. Это первый шаг.

– Шаг?

– Да, шаг к искуплению, к покою. – Гарри посмотрел на небо, сосредоточенно улыбаясь. – Видишь вон то одинокое облачко, Телма? Это один из знаков, которых я дожидаюсь.

– Самое обыкновенное облачко, Гарри. Не воображай себе...

– Обыкновенное, говоришь? О, нет. Мой день настал.

– Перестань.

– Разве ты не чувствуешь, Телма, что этот день непохож на другие? И ты, Ральф, этого не чувствуешь?

– День как день, – сказал Тьюри. – А как насчет рюмочки, которую ты мне предлагал несколько минут назад?

– Не сейчас. Ты сам себе нальешь, после того как я уйду.

– Ты же только что пришел, не говори, что ты уходишь.

– Я должен уйти. Погляди, Ральф. Видишь? Птица пролетела сквозь облако. Если бы у меня еще оставались какие-то сомнения, теперь они развеялись бы.

Тьюри попытался прочесть в глазах Телмы намек, как ему поступить в такой обстановке. Но та сидела с закрытыми глазами. Казалось, она заснула беспокойным сном. Ломала руки, на глазах блестели слезы.

– Ты не можешь оставить Телму одну.

– Нет, – сказал Гарри. – Я не оставлю Телму. Она пойдет со мной. Она так хочет. – Он наклонился и легонько коснулся ее плеч. – Ты хочешь пойти со мной, Телма? Мы вместе прошли столько печальных дорог. Эта последняя будет ничуть не трудней.

– Брось эти глупости, – сказал Тьюри, и дай мне возможность помочь тебе.

– Мне помогать уже слишком поздно. Если сможешь, помоги мальчику. Он славный мальчуган. И заслуживает того, чтобы его воспитал добрый человек. Не бойся, таким, как я, он не вырастет.

– Я не позволю тебе вот так уйти.

– Ты не в силах остановить нас. К тому же, я думаю, ты по-настоящему этого и не хочешь. В Канаде виселица не отменена. – Гарри наклонился и поцеловал Телму в лоб. – Пойдем, дорогая.

Телма медленно поднялась, цепляясь за руку мужа.

– Ради Бога, не ходите с ним, Телма! – Крикнул Тьюри. – Остановитесь и подумайте.

– Я уже подумала, – спокойно сказала она.

И они рука об руку прошли через дворик и поднялись по крутой тропинке, идущей вдоль стены дома.

Тьюри смотрел им вслед. В Канаде виселица не отменена. Да, так, пожалуй, будет лучше. Лучше для мальчика. У него вся жизнь впереди, мой долг – позаботиться о том, чтобы он прожил ее как следует... Бог ты мой, представляю себе, что скажет Нэнси!..

Патриция Хайсмит. Сочинитель убийств

I

Местность, где стоял двухэтажный дом Сиднея и Алисии Бартлеби, была равнинной, как почти всюду в Саффолке. Метрах в двадцати проходило неширокое шоссе. От посторонних взглядов дом защищали с одной стороны пять молодых вязов, растущих вдоль дорожки, огибающей его; с другой – живая густая изгородь метров десяти длиной. Она так хорошо скрывала дом, что Сидней никогда не подрезал ее. Перед домом был столь же малоухоженный газон. Трава росла неровно там и сям, и лишь по окружностям, где были грибницы шампиньонов – их обычно называют кругами фей – виднелась зеленовато-коричневая земля. Бартлеби занимались в основном той частью участка, которая находилась за домом, там были цветник и огород. Там же Сидней вырыл бассейн, около полутора метров в диаметре. В центре, из воды торчали камни, скрепленные цементом, но вот живности не было: красные рыбки передохли, а две лягушки, туда посаженные, не пожелали оставаться.

В одну сторону шоссе вело в Ипсвич и Лондон, в другую – во Фрамлингем. Земля, принадлежавшая Бартлеби, за домом не была огорожена и просто переходила в поле – собственность какого-то фермера. Место это относилось к Ронси-Ноллу, городку, расположенному в трех километрах в сторону Фрамлингема. Дом был куплен ими полтора года назад, сразу после женитьбы; в значительной степени это был свадебный подарок родителей Алисии: молодожены заплатили всего тысячу фунтов, в то время как дом стоил три с половиной тысячи. Соседей у Бартлеби было мало, но у каждого из молодых супругов нашлось свое любимое занятие: он писал, она занималась живописью, и они проводили вместе целые дни. Чтобы починить пару туфель или купить баночку туши, им приходилось ездить на машине за десять километров во Фрамлингем. Именно из-за уединенности, этого места, считали они, никто не селился в доме, стоящем по соседству. Дом этот – солидное двухэтажное строение, отделанное камнем, с островерхой крышей, с окном, внешне нравился им больше, чем их собственный, хотя они слышали, что внутри он требует больших работ; и никто не жил в нем уже больше пяти лет, с тех пор как его занимала пожилая пара, не имевшая средств на ремонт. Дом этот стоял в двухстах метрах от владений Бартлеби, и Алисия, время от времени подолгу глядела на него в окно. Иногда испытывала такое острое чувство отрезанности от всего остального мира, как если бы они с Сиднеем попали на край света.

От Элспет Крзгг, жившей в Вудбридже и знакомой с агентом по торговле недвижимостью, мистером Спарком, Алисия узнала, что соседний дом купила некая миссис Лилибэнкс. Сказав это, Элспет выразила сожаление, что рядом с ними поселится старая дама из Лондона, а не какая-нибудь молодая пара, что, конечно, больше устроило бы Бартлеби.

– Миссис Лилибэнкс приехала, – весело сообщила Алисия как-то раз, вечером на кухне.

– Да? Ты видела ее.

– Не дольше, чем в первый раз. Она совсем старая.

Это Сидней знал. Они уже видели ее месяц назад, она приезжала сюда с агентом. Затем рабочие стучали и пилили целыми днями, и наконец въехала и сама миссис Лилибэнкс. На вид ей было лет семьдесят, и наверняка она будет недовольна, если ее соседи станут устраивать шумные вечеринки летом в саду. Сидней приготовил два коктейля в шейкере и разлил по бокалам.

– Я бы с удовольствием заглянула к ней, но там так много людей, и они, возможно, останутся ночевать.

– Гм, – произнес Сидней, продолжая готовить салат – это было его ежевечерней обязанностью.

Машинально придерживая металлический шкаф одной рукой он дергал заедающую дверцу, чтобы достать горчицу. Забывшись, Сидней поднял голову и ударился о выступающий край шкафа.

– Ах, черт!

– Бедняжка, – рассеянно пробормотала Алисия, занятая пирогом с мясом и почками, стоявшим в духовке.

На ней были узкие голубые джинсы с У-образными разрезами внизу и голубая хлопчатобумажная рубашка, присланная подругой из Америки. Светлые волосы свободно спадали ей на плечи. Узкое, породистое, красивое лицо и серовато-голубые глаза. На левом бедре виднелось несмываемое пятно от краски. Алисия занималась живописью в одной из верхних комнат.

– Возможно, я схожу к ней завтра, – промолвила она, продолжая думать о миссис Лилибэнкс.

Мысли Сиднея были далеко: он вспоминал послеобеденную встречу в Лондоне с Алексом. Его раздосадовало вторжение миссис Лилибэнкс в их жизнь. Почему Алисия не поинтересовалась тем, что он делал днем, его работой, как это свойственно другим женам? Она часто специально не говорила о вещах, которые, по ее мнению, могли его раздражать. Поэтому он и промолчал сейчас.

– А как там в Лондоне? – наконец спросила Алисия, когда они сели за стол в столовой.

– Как обычно. Лондон не меняется, – отвечал Сидней, натянуто улыбаясь. – Алекс тем более. Я хочу сказать, что у него нет новых идей.

– А я думала, что вы начали сегодня новую историю. Сидней вздохнул, он был немного раздражен, хотя эта тема была единственной, на которую он хотел говорить.

– Я на это и рассчитывал. Мне пришла одна идея, но мы так и не сдвинулись с места.

Он пожал плечами. Последний роман, который Сидней написал вместе с Алексом – писал в основном он, а Алекс только готовил телевизионный вариант, – был отвергнут на той неделе третьим и последним из возможных покупателей в Лондоне. Месяц работы, как минимум четыре встречи в Лондоне с Алексом, готовый полностью сценарий и первая часть его, рассчитанная на часовую серию, переплетенная и отправленная всем трем возможным покупателям – все впустую, равно как и сам сегодняшний день. Семнадцать шиллингов за билет от Ипсвича до Лондона, девять часов чистого времени и немалые затраты физической энергии, и все только ради того, чтобы увидеть, как помрачнеет лицо Алекса, и услышать, как после тягостного молчания тот произнесет: «Ах, нет, нет, совсем не годится». Это ли не повод, чтобы начать рвать на себе волосы, зашвырнуть пишущую машинку в ближайшую речку, а потом и броситься туда самому.

– А как Хитти?

Хитти – это жена Алекса, кроткое существо, полностью занятое воспитанием троих маленьких детей.

– Как всегда, – сказал Сидней.

– Вы обсуждали новую идею, эту историю на танкере?

– Нет, дорогая. Именно ее и отвергли. Как она могла забыть, – подумал про себя Сидней – ведь она читала и сценарий и первую часть? Новая история – не знаю, говорил ли я тебе, – это история о татуировке. Один тип выдает себя за другого, который умер, и делает себе татуировку, как у него.

Он не стал рассказывать ей подробно всю историю. Детектива, который действовал во всех историях, написанных им с Алексом, звали Ники Кэмпбелл. Это был молодой человек среднего достатка, и у него, как водится, была подружка. Без конца он попадал во всякие криминальные истории, расследовал их, ловил бандитов, выигрывал боксерские поединки, с честью выходил из перестрелок… равно как и из всех историй, которые никогда не покупались. Сам Алекс был уверен, что в один прекрасный день их ждут удача и успех. Два года назад он уже продал на телевидении одну и с тех пор написал еще пять или шесть, но они приняты не были. Это были настоящие драмы, каждая длилась по часу, а Алекс был убежден, что телевидение нуждается сегодня в хорошем сериале. К счастью для себя, он имел постоянное место в одном издательстве, у Сиднея же постоянной работы не было, да и свой последний роман пристроить ему не удалось, хотя несколько лет назад два его романа были напечатаны в Соединенных Штатах. Он имел лишь около ста долларов в месяц с акций, оставленных в наследство его американским дядюшкой. К этому прибавлялась еще одна, но более значительная сумма – пятьдесят фунтов, которые получала Алисия. На эти деньги они и жили, покупали холсты, краски, бумагу и ленту для пишущей машинки, – то есть все необходимое для своих занятий, которые почти не приносили им дохода.

В этот день Алисия заработала пять фунтов своими картинами, но, в отличие от Сиднея, она не придавала такого значения своему увлечению и не рассматривала его как источник дохода. Единственными предметами роскоши, которые они себе позволяли, были спиртное и сигареты, но и то, и другое стоило так дорого! Сигареты были подобны для них скрученным и превращенным в дым банковским билетам, а напитки – жидкому золоту. Месяцами они не могли позволить себе купить новую пластинку, телевизор же был взят напрокат во Фрамлингеме. Большинство англичан брали телевизоры напрокат, так как постоянно появлялись новые модели, и купленный телевизор быстро устаревал. Сидней считал, что телевизор ему необходим для их с Алексом работы.

– Ты будешь еще пытаться сделать что-нибудь вместе с Алексом? – спросила Алисия, накалывая вилкой последний кусочек.

– А что ты предлагаешь мне делать? Конечно, противно терять целый день на такие поездки в Лондон, но если дело стронется, это имеет смысл.

Его охватил неожиданный гнев: стали вдруг невыносимы и Алисия, и этот чертов дом. Нужно переменить тему разговора, попытаться стереть из памяти все события дня и особенно Алекса с его проклятыми историями. Он закурил сигарету. Алисия передала ему салат, и он машинально положил себе немного. Завтра он вернется к своему сценарию, попытается развить те хилые идеи, которые Алекс предложил сегодня. В конце концов, это Алекс занимается отбором и поиском сюжетов, он служит главной пружиной в их деле.

– Не забудь, что сегодня еще нужно вынести мусор, милый, – сказала Алисия таким ласковым голосом, что, будь настроение Сиднея получше или присутствуй там посторонний, он бы рассмеялся.

Вероятно, Алисия и хотела заставить его засмеяться или хотя бы улыбнуться, он же ограничился кивком головы с мрачным и рассеянным видом. Мысли его остановились на слове «мусор», словно в нем заключалась какая-то важная проблема. Мусорщики приезжали раз в две недели, и поэтому было важно не забыть вовремя выставить мусор на обочину дороги. Их единственный и недостаточно большой мусорный бак постоянно стоял у дороги, в него бросались только банки и бутылки. Бумагу они сжигали, а очистки от овощей и фруктов собирали в яму для удобрений. Но они покупали томатный и апельсиновый соки и кучу других вещей в банках и бутылках, и их накапливалось такое множество, что они едва умещались в двух больших коробках, стоявших в кладовой в ожидании мусорщиков. Обычно накануне их приезда шел дождь, и Сидней, оставляя коробки возле мусорного бака, тешил себя надеждой, что до утра они не размокнут.

– Как надоела эта постыдная необходимость хранить дома мусор, – сказал Сидней. – Что тут такого особенного, спросишь, – ты? Они, видно, считают, что люди в этой стране не едят!

Алисия спокойно приготовилась защищать «эту» страну.

– Вовсе не стыдно иметь мусор. Кто тебе сказал, что это стыдно?

– Возможно, это на самом деле и не стыдно, ко они себя ведут так, как если бы это было стыдно, – столь же спокойно ответил Сидней. – Приезжая за мусором так редко, они привлекают внимание людей… они их словно суют в это носом. Все равно, что закрыть двери паба именно тогда, когда ты умираешь от жажды, и вынудить тебя выпить два или три стакана вместо одного, но вовремя.

Алисия же в защиту раннего закрытия пабов заметила, что это всетаки сокращает потребление алкоголя, а по поводу редкого появления мусорщиков – что, забирай они мусор чаще, это стоило бы дороже. Спор, который они завели уже не в первый раз, продолжался еще несколько минут и разозлил обоих тем, что им не удалось друг друга переубедить.

Алисия была раздражена не так сильно, как Сидней, она скорее делала вид. Здесь была ее родина, она любила ее и не однажды уже хотела сказать Сиднею, что если ему здесь не нравится, он может уехать, но так и не сказала. Ей нравилось поддразнивать мужа даже в таком деликатном вопросе, как его работа, потому что решение проблемы представлялось ей предельно простым: она считала, что Сиднею следует перестать нервничать, быть более естественным и писать то, что ему нравится, и тогда начнет все получаться и его будут покупать. Она часто говорила ему это, но всякий раз слышала в ответ путаные объяснения о преимуществах взвешенного подхода к своему труду и необходимости согласовывать его с запросами рынка. «Но ведь мы решили поселиться в деревне именно для того, чтобы в прямом смысле не биться головой об стену», – говорила она, но этим лишь подливала масла в огонь, потому что Сидней тут же распалялся и спрашивал, не считает ли она, что жизнь в деревне с массой всякого рода буколических забот, от которых никуда ни деться, способна принести большее успокоение, чем жизнь в лондонской квартире, сколь бы мала та ни была. Но квартиры в Лондоне неудержимо росли в цене, да к тому же Алисия прекрасно знала, что, поговори она с Сиднеем серьезнее, он признает, что предпочел бы видеть из своего окна сельский пейзаж и гулять в полотняных штанах и рубашке без галстука и даже с удовольствием время от времени чинил бы забор или возился в саду. Конечно, Сиднею нужно было продать либо их с Алексом сценарий, либо роман, который он продолжал дорабатывать. Алисия считала, что он уже достаточно его изменил и теперь должен показать всем лондонским издателям, хотя и давал его уже в шесть издательств в Англии, включая «Вердж Пресс», где работал Алекс, и в три в Штатах и отовсюду получил отказ. Но было много других издательств, и Алисия слышала, что, бывало, книгу принимали с тридцатого раза.

Моя посуду, она в окно посматривала на Сиднея, который, переодевшись в матерчатые туфли, вынес коробки с мусором и теперь ходил по саду, наклоняясь иногда, чтобы выдернуть сорняк. Из всего ими посаженного пророс пока только один салат-латук.

Сидней постоянно посматривал на одинокий огонек, который светился в угловой комнате второго этажа у миссис Лилибэнкс.

Она, верно, рано ложится или же экономит электричество. А может, и то, и другое. Было странно, что кто-то теперь живет по соседству, и может, к примеру, сейчас высунуться в окно и увидеть, как он бесцельно слоняется за домом. От этой мысли Сиднею стало неприятно. Он вдруг осознал, что смотрит на освещенное окно вовсе не для того, чтобы увидеть миссис Лилибэнкс – она его ничуть не интересовала – а лишь затем, чтобы узнать, не смотрит ли она на него. Но разглядел лишь две желтоватые занавески, почти полностью скрывавшие то, что было внутри комнаты.

II

Между тем, в этот самый момент, в девять часов семнадцать минут миссис Лилибэнкс и не помышляла ложиться спать, хотя и прошедший день был для нее утомительным. Она разместила ночной столик у кровати так, как ей казалось удобным, и теперь обдумывала, что повесить над камином: вид Каннов (который написала сама лет пятьдесят назад во время свадебного путешествия) или натюрморт с яблоками и бутылкой вина (принадлежавший кисти ее подруги Элси Хаузлл умершей двенадцать лет назад, и сделанный специально для квартиры, в которой миссис Лилибэнкс поселилась после смерти своего супруга, Клива Лилибэнкса). А пока она пристроила коробку для рукоделия в одном из верхних ящиков и положила гребенку и щетку в серебряной оправе на комод. Почувствовав, что сильно устала и не в силах уже делать что-либо полезное, она все же осталась довольна сегодняшним днем и решила еще некоторое время не ложиться в постель, чтобы насладиться чувством покоя, снизошедшим на нее. Ей казалось странным, что она занимается благоустройством дома, – а таких домов у миссис Лилибэнкс за долгую жизнь было не менее двадцати, – работа мужа вынуждала их к частым переездам, – ее удивляло то, что она наводит порядок в доме, который почти наверняка станет последним ее жилищем, ибо ей, по всей вероятности, осталось жить не больше двух лет. У нее было больное сердце, и она перенесла уже два инфаркта. Третий убьет ее, доктор не счел нужным это скрывать. Миссис Лилибзнкс ценила откровенность даже в таких обстоятельствах. Она вволю насладилась и готова была встретить свой конец.

Раскрыв постель, приготовленную днем миссис Хаукинз, она зашла в ванную комнату, чтобы выпить две таблетки, которые ежедневно принимала перед сном, а затем спустилась вниз, держась за перила. Наощупь отыскивая выключатели, зажгла свет, взяла электрический фонарик, вышла в пока еще не ухоженный сад и сорвала несколько анютиных глазок. Вернувшись в дом, поставила цветы в стакан на ночной столик, а затем почистила зубы, которые все, кроме шести коренных, были ее собственными. Ванну сегодня она уже принимала в отеле Ипсвича.

Но уснула Лилибэнкс не сразу. Она думала о своей дочери Марте, жившей в Австралии, и внучке Присей, которая, должно быть, в этот самый момент говорила своим приятелям: «Вы представляете, бабушка решила поселиться в деревне. Уф! Но не подумайте, что эта милая женщина потеряла голову, хотя в ее возрасте жить в одиночестве в деревне!..» Присей тайно одобряла решение бабушки и желала, чтобы и друзья ее относились к этому так же, как она, и была готова в противном случае встать на защиту бабушки. «Миссис Хаукинз будет каждый день приезжать на чай, и даже в воскресенье, Присей. А когда меня не станет, ты же знаешь: дом останется тебе», – еще сегодня говорила миссис Лилибэнкс внучке. Она улыбнулась в темноту. Одиночество ее не страшило. Миссис Лилибэнкс считала, что человек общительный нигде не будет одинок, и к тому же за всю свою жизнь она жила в стольких местах во всех концах света, что теперь была уверена: здесь проблем быть не может. Миссис Хаукинз сказала, что познакомит ее с молодой парой, у которой работала и которая жила по соседству. Миссис Лилибэнкс была этому рада. Мистер Спарк сказал, что ее молодые соседи живут здесь недавно. Миссис Лилибэнкс собиралась на днях пригласить их на чай. Нужно съездить во Фрамлингем на неделе и купить всякую мелочь вроде подставок для блюд и карнизов для занавесок. Для этого придется взять такси до Ронси-Нолла, а оттуда – на автобусе.

На следующее утро, в одиннадцать часов, когда миссис Лилибэнкс, выпив чашку чая и отдохнув немного на диване в гостиной, снова занялась раскладыванием вещей на кухне, к ней постучалась Алисия Бартлеби. Она принесла на подносе четверть холодного апельсинового пирога в бумажной салфетке.

Гостья представилась и сказала:

– Я бы с радостью сказала, что сама испекла пирог, но это будет неправдой. Я купила его в одной очень хорошей кондитерской в Ипсвиче.

Миссис Лилибэнкс пригласила Алисию сесть, уверяя, что для нее не могло быть большего удовольствия, чем так скоро познакомиться со своей новой соседкой, и что она уже и сама намеревалась это сделать.

Но Алисия оставалась стоять.

– Я бы хотела посмотреть дом, если вы ничего не имеете против, – сказала она. – Я прекрасно понимаю, что вы еще не устроились, но я здесь впервые.

– Правда? Ну, конечно, я ничего не имею против. (Миссис Лилибэнкс направилась к лестнице.) Я думала, что вы уже осматривали этот дом, когда покупали свой.

Алисия улыбнулась.

– Нам сообщили, что он требует серьезного ремонта внутри, в том числе и водопровода. И мы решили купить другой, чтобы сократить затраты. Мы с мужем вынуждены думать об этом.

Дом состоял из трех комнатка первом этаже, и трех – на втором этаже, где находилась и ванная комната. Миссис Лилибэнкс сообщила, что перевезла всю обстановку из лондонской квартиры. По виду и количеству мебели Алисия заключила, что соседка довольно хорошо обеспечена.

– Вы собираетесь здесь жить одна? – спросила она.

– О, да. Меня вовсе не смущает одиночество. Я бы даже сказала, что люблю быть одна, – весело отвечала миссис Лилибэнкс.

– Уже пятнадцать лет у меня не было дома в деревне… Последний раз в Сюррее, мы жили там с мужем, и теперь мне снова захотелось вкусить деревенской жизни.

– У вас есть машина? – спросила Алисия.

– Нет, думаю, что с машинами для меня покончено. И потом мне говорили, что здешний мясник и бакалейщик приезжают сами на грузовых фургонах.

Они находились в спальне. В солнечном свете резко выделялись глубокие морщины вокруг голубых глаз старой дамы, но они-то и очаровали Алисию. Как ей удалось сохранить такой молодой взгляд? Руки миссис Лилибэнкс оказались довольно маленькими, но ловкими и гибкими, а пальцы – ничуть не узловатыми. Ногти были покрыты светло-розовым лаком, на левой руке, как и у большинства женщин, два обручальных кольца, а на правой – серебряный перстень с изумрудом.

Со своей стороны миссис Лилибэнкс тоже изучала Алисию, хотя и не так откровенно. То, что она увидела, пришлось ей по душе: молодая женщина, лет двадцати пяти, с естественными манерами и взглядом, как у ребенка или, может быть, как у художника. (Миссис Лилибэнкс заметила пятно от голубой краски на брюках.)

Алисия посмотрела на картину, висевшую над камином.

– Какой интересный пейзаж. Где это?

– В Каннах, – ответила миссис Лилибэнкс. – Я повесила его всего десять минут назад. Это одна из моих ранних работ.

– О, вы занимаетесь живописью? (Взгляд Алисин выразил живую заинтересованность.) Я тоже. Немного. И совсем не так профессионально. То, что делаю я, в основном просто мазня.

– Я пишу все хуже и хуже, – твердо сказала миссис Лилибэнкс, во взгляде которой промелькнула усмешка. – Но я привезла с собой все необходимое и надеюсь, что смена обстановки сможет меня вдохновить. Не хотите выпить чая?

Они вернулись вниз. Алисии совсем не хотелось чая.

– Если вам понадобится машина, непременно звоните нам, сказала она. – Наш номер – 470. Я почти всегда дома, да и муж тоже.

– Очень любезно с вашей стороны. Ваш муж тоже художник?

– Нет, он пишет. Занимается литературой. Сейчас работает над романом. Но с некоторого времени примерно раз в неделю ездит в Лондон и работает там еще с одним писателем. Не совсем писателем, скорее с приятелем, который немного пишет. Они пытаются сделать сценарий для телесериала. Но пока им не особенно везет. (Алисия улыбнулась с таким видом, будто сообщала что-то радостное.) Мой муж – американец.

– О! Как интересно! И ему нравится в Англии? Алисия засмеялась.

– В общем, думаю, да. Он здесь меньше двух лет. Его зовут Сидней. Сидней Смит Бартлеби, забавно, не правда ли? Его отцу очень нравилось это имя: Сидней Смит. Я всегда ему говорю, что английского в нем одно имя.

– А в каком жанре он пишет?

– О, его романы не о любви. Во всяком случае, последние. Тот, над которым он сейчас работает, называется «Стратеги». Речь в нем идет о группе людей, которые трудятся над планом того, что они хотят узнать в своей жизни, чтобы потом жить по этому плану. На первый взгляд, это похоже на интригу, но на самом деле ее здесь нет. (Алисия улыбнулась.) Сиду пока не удалось продать его, хотя он написан уже год назад. А вот то, что он делает для телевидения, основано на интригах, даже на жутко запутанных интригах, но Щ с этим он пока не добился успеха.

– О, это ничего. Чтобы добиться признания в любом виде искусства, нужно время. Пусть ваш муж особенно не отчаивается. Уходя, Алисия обещала вскоре позвонить – миссис Лилибэнкс уже поставили телефон, номер 275 – и пригласить ее на обед.

Алисия направилась прямо к дому, остановившись лишь однажды, чтобы сорвать на обочине маргаритку, которую прикрепила к рубашке. Дома она поднялась наверх, чтобы рассказать Сиднею о их новой соседке.

Тот стоял у окна в кабинете и курил сигарету. Дверь была широко раскрыта, и Алисия не постучалась, как обычно делала, если дверь была закрыта.

– Она очень милая. Совсем не чопорная и даже, кажется, с чувством юмора. Рисует. Я видела одну ее неплохую картину. Но только одну. И живет в полном одиночестве. Это очень меня удивило.

На самом деле Алисия была не так уж удивлена, потому что никто не говорил им, что миссис Лилибэнкс приедет не одна, но так или иначе ее замечания повисли в тишине, потому что Сиднея совсем не интересовали ее слова. Он, казалось, даже был раздосадован тем, что Алисия прервала его размышления.

– Она мне действительно очень понравилась.

– Отлично, – произнес Сидней. – Так, значит, она рисует. Он бросил карандаш на стол, заваленный бумагами и покрытый чернильными пятнами; чистый лист был вставлен в машинку.

– Да, подходящее времяпрепровождение для старой дамы! Такое впечатление, что у нее много денег.

После обеда Алисия отправилась за покупками во Фрамлингем и вернулась тольхо в пять часов, потому что у Карлея и Уэбба (магазин, где Бартлеби частенько покупали в кредит) она встретила Элспет Крагг и они зашли выпить кофе и проговорили около часа.

Элспет, австралийка, вышедшая замуж за англичанина, была на шестом месяце беременности. Когда Алисия смотрела на живот Элспет, у нее возникало смутное желание тоже иметь ребенка, но финансовое положение не позволяло думать об этом сейчас, и, что еще более важно, она не была уверена в том, что Сид окажется хорошим отцом, и даже в том, что их брак продлится долго. Алисия хотела ребенка, но время от времени ее посещала ужасная мысль: «Я хочу ребенка, но действительно ли я хочу ребенка от Сиднея?» Странно, что у нее появлялась такая мысль, она любила Сиднея и получала удовольствие от близости с ним. Потому и недостатки Сиднея не особенно задевали ее или, во всяком случае, не должны были задевать. Все это было непонятно, и она старалась поменьше думать на эту тему. Время все изменит, это неизбежно, и нужно только ждать результата перемен, к лучшему или к худшему.

Сидней спустился в тот момент, когда Алисия заканчивала разбирать покупки.

– Завтра я пошлю Алексу письмо и попрошу его приехать в субботу, если ты не против. Его и Хитти, разумеется. Предложу им остаться на ночь. Я решил, что в Лондон по этим делам я больше ездить не буду.

– Ну конечно, Сид, я ничего не имею против.

Алисия мысленно пересчитала количество чистых простыней, которые были в доме, и решила, что в пятницу нужно будет заняться уборкой (Хитти не отличалась особой аккуратностью, но дома у нее всегда было чище, чем у них). Она также подумала о мясном блюде, которое сможет приготовить, ведь Алекс и Хитти не страдали отсутствием аппетита.

– Если мы не закончим в этот уик-энд, я брошу все и займусь какойнибудь новой идеей.

Сидней в сердцах швырнул свой желтый карандаш в мойку, словно в свой рабочий стол. Алисия привыкла к этому жесту, равно как и к тому, что карандаш подскакивал два-три раза, прежде чем упасть. Она не помнила, чтобы Сидней когда-нибудь поднял карандаш, но под рукой у него всегда имелся новый.

– Конечно, дорогой, я буду рада их видеть, – неожиданно улыбнулась она.

III

Пользуясь случаем, Алисия пригласила миссис Лилибэнкс на ужин в субботу. Все равно она будет готовить, а присутствие еще одного человека не сможет помешать; к тому же, говорила она себе, миссис Лилибэнкс наверняка сама будет рада увидеть кого-нибудь после целой недели одиночества.

Полк-Фарадейсы приехали в субботу в три часа, на час позже, чем собирались, и уже пообедали в дороге. А до этого они вынуждены были ждать, пока придет их домработница Люси, чтобы оставить с ней детей.

– У нее нет телефона дома, – объяснял Алекс, – поэтому пришлось искать, кто бы смог передать ей нашу просьбу, а потом ждать, когда она закончит свои дела и придет.

– Она не приходила в пятницу, – добавила Хитти. – Похоже, кто-то заболел у нее в семье.

У Хитти было круглое лицо и волосы, собранные в пучок на макушке. Прическа придавала ей сходство со светловолосой китаянкой.

– Ну, наконец-то приехали, – встретила их Алисия. – Хотите чегонибудь выпить? Или съесть?

– Совсем-совсем ничего, душенька, – ответил Алекс, притягивая к себе и обнимая Алисию. (Он был высоким довольно полным брюнетом с очень бледной кожей.) Как чудесно тут у вас в деревне, на чистом воздухе! Ах, апрель в Англии! Скоро май, чудесно! Вы не против, если я сниму пиджак?

Сидней спустился по лестнице, он относил чемодан Полк-Фарадейсов в гостевую комнату.

– Что это? Вы ничего не хотите выпить? – весело спросил он.

– Может быть, вы бросили пить?

– Нет, дело в том, что… (Алекс покосился в сторону Алисии.) Наши великие головы нам понадобятся для работы, мы должны покончить с этим делом до захода солнца.

– Или пустить себе пулю в лоб на заре, – сказал Сидней.

– Да, я стреляю в тебя, ты – в меня, одновременно.

К пяти часам они еще не особенно продвинулись к своей работе, но у Сиднея возникло впечатление, как и всякий раз, когда они что-нибудь сочиняли вместе с Алексом, что в этой истории появляется нечто ощутимо новое и важное, хотя бы потому, что над ней работала еще одна голова. Но он очень хорошо знал, что впечатление это не имеет под собой никакого основания.

Толстый дрозд пощипывал траву прямо перед Сиднеем. Где-то рядом попыталась пропеть песенку какая-то птица. «Интересно, что это за птица?» – подумал Сидней. Он поежился, солнце скрылось за облаком. Ему было так скучно, что он чуть не заснул.

Им нужно, чтобы случилось чудо, чтобы на какой-то миг вспыхнула идея, которая бы все осветила другим светом. Он думал об этом, слушая, как бубнит Алекс: «Нет-нет, погоди, Ники не знает, что девушка уже нашла ювелира, верно? Тогда как мы можем или как она может думать о том, что она его узнает?» И, отвечая Алексу, он покраснел от стыда, думая о том, как мысль о «вспыхнувшей идее» вообще могла прийти ему в голову. Сидней даже боялся, что больше никогда ни одна искра не блеснет в нем… Лишь писатель, у которого бывают время от времени подобные вспышки, вправе думать так. Ему смертельно надоел Ник Кэмпбелл, и он не понимал, как может Алексе таким энтузиазмом вновь браться за дело. Хотя у Алекса была работа, а всем этим он занимался лишь от случая к случаю. Ему просто очень хотелось еще что-нибудь заработать. Его богатые родители не помогали ему деньгами, потому что – Сидней забыл причину – они не одобряли и его брак, и его попытки стать писателем. Эти люди, жившие в герцогстве Корнуэльском, хотели, чтобы Алекс занимался тем же, чем занимались они сами, хотя в то же время считали, что их сын должен зарабатывать больше, если хочет обзавестись многочисленным семейством. Алекс рассказывал Сиднею о них со смехом, но видно было, что он предает большое значение их словам. Дремля на солнышке, Сидней слушал Алекса, делал вяло какие-то замечания, пока не оказался в состоянии где-то между явью и своим собственным сном, то ли в пустоте, то ли нигде.

Ему вдруг вспомнился отец, которого он почти не знал, – тот умер, когда Сиднею было девять лет, – и это воспоминание вызвало неприятное ощущение. Мать Сиднея рассталась с мужем, когда сыну было шесть лет, и после их развода он видел отца всего пять или шесть раз. Он знал, что отец хотя работал администратором в чикагских театрах, сам мечтал стать драматургом. Как администратор, он зарабатывал немного, а из его пьес была напечатана одна-единственная, «Снежный человек», да и та на его собственные средства. Сидней часто думал о том, что посредственность отца довлела над ним как проклятие, он обречен на неуспех, и его потребность написать нечто такое, от чего весь мир придет в восторг и благодаря чему его имя будут помнить по крайней мере еще сто лет, – эта настойчивая потребность тоже казалась Сиднею проклятием. Когда его самого посещали подобные мысли, его охватывал страх. Его теперешняя жизнь в Англии, женитьба на англичанке, которую, кажется, мало интересовали его дела, старинный дом, в котором они жили, с его низкими перекрытиями, о которые он каждый день бился головой; английская земля, которая забивалась ему под ноги, когда он копался в огороде – все это казалось ему совершенно нереальным, как пьеса, которую он сам сочинил и которая вышла не слишком удачной. Но зачем, вопрошал Сидней себя, он живет именно здесь, ведь любая другая женщина могла исполнять ту же роль ничуть не хуже, хотя он считал, что привязан к Алисии и даже, кажется, влюблен в нее. Но действительно ли он нуждается в том, чтобы рядом всегда была женщина? Не мешает ли это ему использовать все свои возможности, и как он может теперь исправить это положение? В результате он приходил всегда к решению, что просто нужно работать и работать.

«Мне всегда тяжело сосредоточиться на свежем воздухе», – с неожиданным раздражением воскликнул он про себя, и это восклицание вывело его из оцепенения, в котором он находился. Должно быть, Сидней произнес это вслух, обращаясь к Алексу.

– Давай попробуем посмотреть все по сериям, – предложил он.

Иногда этот способ создавал у него впечатление, что сюжет имеет какое-то последовательное развитие, но когда он прочитал шестую серию по своим записям, то не почувствовал ничего, кроме усталости. Алекс же заявил, что так совсем другое дело.

– Я говорю тебе, что это совсем другое дело, – повторил он.

– Нет, хватит! Что теперь нужно, так это выпить виски. Около семи часов Сидней переоделся, даже надел галстук, полагая, что в связи с приходом миссис Лилибэнкс это должно будет понравиться Алисии. Алекс всегда надевал галстук к ужину, его трудно было представить себе без галстука, разве что больным или при смерти, но в этих случаях кто ужинает?! Сидней вспомнил, как тот не снимал галстука даже в жуткую жару, на пикнике прошлым летом.

– Может, сходить за ней? – спросил Сидней Алисию, когда они все собрались на кухне.

Алисия поставила ростбиф в духовку.

– Прекрасная мысль, дорогой. Иди позови. Она уже должна выходить.

Сидней поставил стакан на стол и вышел. Ноги его, как обычно, были обуты в теннисные туфли. Пройдя калитку, Сидней остановился, решая, идти через кухню или через центральную дверь, и двинулся к последней, которой похоже пользовались чаще. Постучал только что начищенным, сверкающим медью дверным молотком. Дверь открыла хозяйка.

– Добрый вечер. Я – Сидней Бартлеби, – произнес Сидней с улыбкой. – Пришел за вами.

– Как это мило с вашей стороны! Не желаете войти? Миссис Лилибэнкс, по-видимому, уже собиралась выходить. На ней была широкая шляпа и темно-синяя шаль, изящно накинутая на плечи и на одну руку. Он ответил, что раз она готова, то заходить он не будет. Миссис Лилибэнкс вышла и притворила дверь, не запирая на ключ.

Сидней открыл перед ней калитку.

– Скрипит, нужно будет ее смазать, – проговорила миссис Лилибэнкс. – А то все птицы разлетятся. Вы любите птиц?

– Да, люблю, хотя не особенно в них разбираюсь.

– Ваша жена сказала, что вы пишите?

– Да, а вы – рисуете.

– Я простой любитель, для меня это одно из развлечений, – проговорила она таким тоном, будто у нее было много других развлечений.

Алисия представила гостей друг другу, а Сидней налил миссис Лилибэнкс виски. То, что старая дама отдала предпочтение виски перед джином и хересом, Алисию порадовало, поскольку их херес былочень скверного качества, а ей почему-то казалось, что миссис Лилибэнкс захочется именно хереса.

– Где вы живете в Лондоне? – обратилась миссис Лилибэнкс к Хитти. Хитти ответила, и между ними завязалась беседа; они поговорили о преимуществах и недостатках Кенсингтона, района, где прежде жила миссис Лилибэнкс, а затем перешли к детям Хитти.

Алисия отправилась на кухню проверить, как там мясо и пирог, а Сидней приготовил салат, разлил напитки и наполнил горчицей соусник с серебряной крышкой. Это был один из немногих дорогих предметов, которыми они располагали для сервировки стола. Сидней пребывал теперь в очень веселом настроении и даже напевал довольно приятным, но не сильным голосом свою собственную пародию на одну народную песенку.

– Тише, – сказала Алисия, кивнула в сторону гостиной, где находилась миссис Лилибэнкс: слова песенки были довольно неприличными.

– А хочешь, я спою «Острые Перчики»?

– Тогда она решит, что ты сошел с ума. Или, вернее, она это заметит.

Сидней понизил голос и все-таки допел свою песенку, не сводя глаз с Алисии.

– Я вижу, ты не в восторге от моего «пиццикато», – сказал он. – А ведь с моими словами песня стала бы в сто раз известней, чем сейчас. И уж точно заняла бы свое место в опереточном репертуаре вместе с ариями Гилберта и Салливана и даже наверняка вытеснила бы их.

Алисия улыбнулась, в глубине души сожалея, что он не выказывал такой же уверенности в собственных способностях сегодня утром. А Сидней в это время подумал, что под важным видом Алисии скрывался не особенно глубокий ум и что у него много замечательных идей и сюжетов, которые необходимо было бы обсудить, но о которых он, тем не менее, не мог поговорить с ней, так как ее это совершенно не интересовало. Когда он познакомился с ней, ему казалось, что раз она англичанка и говорит с другим произношением…

– Не знаю, готово мясо или нет, – проговорила Алисия, – не помню, когда я его поставила, в семь или в семь пятнадцать?

Выглянув в дверь столовой, Сидней спросил:

– Простите, миссис Лилибэнкс, какой ростбиф вы предпочитаете: с кровью или без?

Та улыбнулась:

– О, лучше с кровью.

– Прекрасно, именно таким он и будет. – Затем, обернувшись к Алисии, сказал: – Можешь выключать. Мы все любим мясо с кровью. Миссис Лилибэнкс, позвольте, я налью вам виски.

Сидней протянул руку, чтобы взять ее бокал, но старая дама остановила его: О, нет, благодарю. Мне уже достаточно.

Они уселись за стол. Полк-Фарадейсы принесли свои недопитые бокалы. Сидней разрезал мясо, Алисия проверяла, всего ли хватает на столе. Не успев сесть, она вдруг замечала, что не хватает ножа для масла или тарелочки для хлеба (она решила взять одну из-под цветочного горшка и вымыть, и ей пришлось дважды выходить на кухню. Все наперебой хвалили кулинарное искусство Алисии, а Полк-Фарадейсы сказали, что Сидней на этот раз превзошел самого себя в приготовлении салата.

– Это оттого, что я открыл сегодня новую баночку с розмарином, – скромно ответил Сидней, хотя розмарин он просто нарвал в саду.

Алекс и Хитти расспрашивали миссис Лилибэнкс о ее новом доме и полюбопытствовали, почему она решила поселиться в деревне. Она отвечала, что сделала это просто «ради удовольствия и смены обстановки». Она также рассказала, что ее дочь Марта обретается в Австралии, а внучка Присей хочет стать актрисой и живет в Лондоне, в Челси, в огромной квартире вместе со своими пятью друзьями. Миссис Лилибэнкс не преминула поведать и несколько забавных случаев из жизни богемного окружения своей внучки и в том числе историю, как Присей с друзьями затаскивали одного молодого человека в его квартиру на втором этаже, когда он по забывчивости оставил ключ внутри. Все эти истории встречались улыбками, и гости начали чувствовать себя более раскованно и решили, что миссис Лилибэнкс весьма современна для своего возраста.

Сидней же испытал даже некоторую зависть. Ему уже было двадцать девять лет, и казалось, что молодость его уже прошла, а вместе с ней и многое другое. Он мог узнать разные страны, а был-то лишь в Архангельске, где как-то оказался вместе с кораблем, и это не считая тех мест в Европе, где бывали и все. Теперь же, когда Сидней женат, все это стало невозможно. Когда женишься, становишься бедным как бы автоматически, даже если берешь за себя девушку не без гроша. Человека же холостого бедность не страшит, и он еще может что-то наверстать.

Но человек женатый – это конченый человек и в моральном и в материальном смысле.

Алисия, относя посуду со стола на кухню, уронила стакан, он упал на каменный пол. Сидней в это время засыпал кофе в кофеварку и вдруг обернулся в ярости:

– Сколько можно?!

Ты бьешь уже, кажется, шестой или седьмой стакан!

У него возникло неприятное ощущение, будто осколки впиваются в ноги, хотя ни он, ни Алисия никогда не ходили босиком по каменному полу кухни, да и он хорошо знал, что после уборки пылесосом на полу ничего не останется.

Алисия постаралась скрыть улыбку, непроизвольно появлявшуюся у нее на лице всякий раз, когда случались подобные сцены или когда она ошибалась.

– Мне очень жаль, что я тебя напугала, дорогой, но я купила эти стаканы совсем по дешевке во «Фраме». Совсем недорого.

Сидней взглянул в сторону столовой и понял, что миссис Лилибэнкс, которая уже встала из-за стола, слышала их маленькую ссору. Она улыбнулась ему. Весь остаток вечера Сидней изо всех сил старался казаться общительным, выказывая хорошее расположение духа. Когда миссис Лилибэнкс поинтересовалась его работой, он вкратце пересказал историю, над которой они с Алексом бились, и в результате неожиданно получил гораздо больше пользы, чем от двух с половиной часов, проведенных с Алексом.

– Чего вам не хватает, так это, возможно, некоторого элемента неожиданности, – сказала миссис Лилибэнкс, когда Сидней признался ей в том, что эта его работа ему не нравится. – Представьте, например, что первая татуировка не настоящая. Та, которая была у покойного. Просто ее нарисовали масляными красками. Впрочем, не знаю, как это может вам пригодиться в дальнейшем.

– Вы правы. Тут нужна какая-то неожиданность. Я подумаю. Нарисованная татуировка, гм…

Алисия поставила пластинку Синатры, и Полк-Фарадейсы стали танцевать.

– Надеюсь, миссис Лилибэнкс, эта музыка вам не помешает? – предупредительно спросила Алисия старую даму. – Можно было бы вынести проигрыватель и выйти всем на улицу, но начинается дождь.

Миссис Лилибэнкс отвечала, что музыка ей не мешает. Сидней сидел на полу возле стула миссис Лилибэнкс. Вдруг он резко поднялся и сказал:

– Миссис Лилибэнкс, не хотите потанцевать? (Играла как раз медленная очень музыка.)

– Нет, спасибо. Увы, у меня больное сердце. Из-за него я ползаю как улитка. Но, возможно, именно поэтому я переживу вас всех. (Ей казалось, что половина ее слов, заглушается музыкой.)

Тогда Сидней обнял Алисию, и они, медленно двигаясь по паркетному полу, стали удаляться. (Алисия свернула ковер.) Миссис Лилибэнкс отметила, что ковер был восточный и его купили, вероятно, потому что он соответствовал размерам гостиной. Закуривая последнюю из четырех сигарет, которые она положила себе выкуривать за день, она посматривала на молодых людей, не задерживаясь на каждом из них более нескольких секунд. Сидней показался ей человеком нервным, созданным скорее для того, чтобы стать актером, а не писателем. У него было очень живое лицо, и когда он смеялся, смех был настоящий, будто он веселился от всего сердца. Брюнет с голубыми глазами, такие встречаются среди ирландцев. Но сразу бросалось в глаза, что человек он несчастливый. Возможно, что из-за денежных затруднений. Алисия много беззаботнее, походит на избалованного ребенка, хотя, возможно, именно такая женщина ему и нужна.

Полк-Фарадейсы внешне более подходили друг другу – казалось, они больше ничем не занимаются, а только расточают похвалы друг другу и все время смотрят друг другу в глаза, точно только что познакомились и влюбились. У них уже трое детей, а кажется, будто совсем недавно расстались с детством. Хотя, сказала себе миссис Лилибэнкс, мы с Кливом были не старше, когда родились двое наших детей.

Миссис Лилибэнкс встала и поднялась на второй этаж, где нашла туалет. Проходя мимо кабинета Сиднея, она задержалась и заглянула туда: холодная комната, пустые, без картин, стены, стеллажи из белого дерева с книгами вдоль одной стены, обычный – не письменный – стол с зеленой пишущей машинкой, словарь, карандаши, стопка бумаги, за столом – окно без шторы. Смятый лист валялся радом с корзиной для бумаг. Спальня находилась слева от кабинета и имела более веселый вид. Миссис Лилибэнкс увидела большую продавленную кровать с синим покрывалом, банджо, косо висящее на стене над кроватью, полосатые обои с малиновым узором, абстрактные картины, написанные Алисией, комод, стул и перекинутые через его спинку полотняные брюки. На комоде – большой плюшевый заяц, похожий на те игрушки, которые Йрисси хранила с детства, и довольно красивое зеркало в серебряной рамке.

Миссис Лилибэнкс вошла в ванную комнату, которая располагалась между кабинетом и спальней. Здесь взгляд ее привлекли сиреневые полотенца, на каждом из которых было вышито по желтому цветку, фотография из журнала на стене. Кажется, она видела эту фотографию на обложке одного из номеров «Обсервер» за прошлый год: там группа студентов в канотье и с зонтами в руках, и один из них произносит фразу, обведенную в круг; фразу, которая заставила миссис Лилибэнкс сперва вздрогнуть, затем покраснеть и наконец улыбнуться. В сущности, это было довольно смешно. Миссис Лилибэнкс вымыла руки, продолжая рассматривать флаконы, стоявшие на стеклянной полке под аптечным шкафчиком. Духи, аспирин, йод, дезодорант, лак для ногтей, кисточка для бритья, тальк, шампунь, лекарство от зубной боли. Все это вызывало в воображении вид из окна какого-нибудь манхэттенского небоскреба. Она спустилась вниз. Увидев ее, Алисия предложила ей клубничного коктейля или еще одну чашечку кофе, но она вежливо отказалась.

– Спасибо, я побуду еще минут десять, мне уже пора идти.

– Я только что подумала, что мне бы очень хотелось написать ваш портрет, – сказала Алисия. – Вы ничего не имеете против? Я уже давно не писала ничего реалистического. Я имею в виду – узнаваемого.

– Буду очень рада.

– Вам на самом деле нетрудно попозировать мне? Но без книги в руках. Я люблю, когда мои модели смотрят на меня или в пространство. Но есть люди, которые не любят попусту тратить время.

– У меня здесь сколько угодно времени.

Сидней настоял на том, чтобы проводить миссис Лилибэнкс до дома, и захватил фонарик, хотя соседка и принесла в сумочке свой.

Вскоре Полк-Фарадейсы ушли спать – сказались полдня, проведенные в дороге. Алисия заверила Хитти, что сама справится с мытьем посуды. Сидней остался ей помогать.

– Как прошел ужин, дорогой? – устало спросила Алисия.

– Замечательно. Чего, к сожалению, не скажешь о беседе.

Алисия иронически улыбнулась. Она ждала ссоры, но не слишком бурной, в доме были гости. Однажды Сидней даже толкнул ее так, что она села прямо в коробку с апельсиновой и картофельной кожурой.

– Вероятно, все дело в том, что все мы не такие приятные собеседники, как ты. Нам приходится утешаться тем малым, на что мы способны.

– Я имел не это в виду, – возразил Сидней еще более желчным тоном, – Я говорил о твоей милой шуточке, достойной жены, по поводу моей писательской работы. Ты выразилась, что это была моя первая любовь, но много лет назад она умерла или как-то в этом духе.

– Как? – спросила Алисия, она и в самом деле не помнила, о чем идет речь.

Сидней глубоко вздохнул.

– А так, что моя муза уже не живет под этой крышей. Ты должна помнить, ведь ты сама так сказала. Все слышали.

Сидней вспомнил, как вслед за ее фразой последовало короткое молчание и затем улыбки гостей. Он вспоминал это даже с удовольствием, потому что само воспоминание подогревало его злобу против Алисии за ее шутку.

– Что? – высоким и насмешливым голосом спросила Алисия. – Мне кажется, ты все выдумал. Или это сидит в тебе подсознательно. А может, так все и есть на самом деле, а, Сидней? Иначе бы тебя это так не задевало. Неужели тебе никогда не приходило в голову…

Он ударил ее по лицу мокрой тряпкой.

Алисия вздрогнула и, едва придя в себя, швырнула в него только что вымытой чашкой. Та пролетела мимо и разбилась о холодильник.

– Уже вторая за сегодня, – сказал Сидней, наклоняясь, чтобы собрать осколки.

Сердце его бешено колотилось. Поднявшись, он с удовольствием заметил, что на щеке у Алисии проступила красная полоса.

– Ты дикарь, – сказала она ему.

– Да.

Да, и в один прекрасный день он не остановится на этом и убьет ее. Сидней думал об этом уже много раз. Как-нибудь, когда они будут дома одни. Он ударит ее один раз и вместо того, чтобы опомниться, будет бить, пока она не умрет. Но теперь, когда он скова взглянул на нее, Алисия улыбнулась и повернулась к мойке. Сидней подумал: эта улыбка означает, что последнее слово осталось за ней, когда она бросила в него чашку.

– Думаю, мне опять пора ненадолго уехать. Чтобы ты смог успокоиться и поработать.

– Действительно, почему бы и нет?

Она уже уезжала несколько раз в Брайтон дня на два-три, а однажды – в Лондон к Полк-Фарадейсам. Всякий раз это бывало после ссоры, и она не сообщала, куда отправляется.

– Простите… – в дверях стоял Алекс в накинутом на плечи старом халате, похожий на Шерлока Холмса. На нем были тапочки на войлочной подошве, – поэтому они и не слышали, как он подошел. – Вы не нальете мне стакан молока? Хитти пьет молоко перед сном.

– Да, конечно. Сид, будь добр, достань стакан.

IV

Спустя примерно десять дней, в первую неделю июня, Алисия закончила писать портрет Грас Лилибэнкс. Это был портрет в три четверти, немного меньше натуральной величины, на котором миссис Лилибэнкс держала в руке черные и желтые анютины глазки. Алисия прибегла к своему старому методу: начала с фона, затем несколькими быстрыми штрихами набросала лицо и закончила светом, который отражался в ярко-голубых глазах миссис Лилибэнкс. Она очень гордилась этим портретом, хотя он был сделан в реалистической манере, а реализм вызывал презрительное отношение в кругу тех людей, с которыми она общалась. Но все же он был ничуть не более реалистичным, чем знаменитый портрет Гертруды Стайн кисти Пикассо, который Алисия, как и большинство ее друзей, считала шедевром.

– Это лучше, чем то, что висит над камином, – сказал Сидней. – Почему бы его туда не повеешь?

Алисия не показывала ему портрет, пока полностью его не закончила. Она работала наверху в своей мастерской, и миссис Лилибэнкс приходила позировать к ней каждое утро с десяти до одиннадцати.

Конечно, Алисия была довольна своей работой, но все-таки это был реалистический портрет и, следовательно, в меньшей степени произведение искусства, чем ее самые неудачные абстрактные картины. Она повесила его в углу гостиной вместо висевшей там абстрактной композиции.

– Да, мне он самой нравится, – задумчиво сказала она, глядя на портрет. – Я куплю для него раму у Эббота или еще где-нибудь. («Эббот» был что-то вроде сарая в Дебенхеме, где продавалась подержанная мебель. Бартлеби купили там стол для Сиднея, диван в гостиную и еще множество мелких вещей.) Странно, зная человека совсем недолго, добиться такого сходства, тебе не кажется? Я слышала, что писателю будто бы труднее описать то место, которое он знает с детства, чем то, в котором живет всего три недели. Видимо, когда ты знаешь что-то очень давно, то перестаешь видеть конкретные детали.

Это было правдой. Сидней прекрасно понимал, о чем она говорит, но воспринял ее слова как критику, направленную против него. Он и сам знал, что слишком долго работает над «Стратегами», и Алисия это знала. Он уже не мог различать ни деталей, ни даже всего в целом, он просто уже ничего не видел. И все-таки это была чуть ли не единственная возможность заработать сейчас денег, и Сидней не хотел от нее отказаться.

Вечером они отправились в Ипсвич поужинать в китайском ресторане и потом сходили в кино. Выйдя из кинотеатра, они обнаружили, что у машины спустило колесо. Сняв пиджак, Сидней достал домкрат и разводной ключ и приступил к работе. Тем временем Алисия направилась на поиски питья и вернулась, неся два бумажных стаканчика с отвратительным апельсиновым соком. Сидней с удовольствием выпил бы бутылку пива, но было уже одиннадцать, и пабы уже полчаса как закрылись.

– Хорошо, что с нами не поехала миссис Лилибэнкс, – сказала Алисия, имея в виду спущенное колесо. – А то я бы не знала, что и делать.

– Гм.

Наконец они тронулись. Сидней оставил недопитый сок на тротуаре, потому что поблизости не было урны. Алисия продолжала пить маленькими глотками свой сок. Около шести часов они позвонили миссис Лилибэнкс и пригласили ее поехать с ними, но соседка отказалась, сославшись на усталость – она много работала сегодня в саду.

– У нее же есть садовник, – заметил Сидней. – Должно быть, она очень придирчива.

– Садовник приходит только два раза в неделю… Миссис Лилибэнкс сказала, что у нее больное сердце и она не уверена, что сможет прожить больше двух лет, – прибавила Алисия таким сочувственным тоном, точно речь шла о ее близком родственнике.

Действительно, за время работы над портретом Алисия очень сдружилась с миссис Лилибэнкс. Они обсуждали многие серьезные вещи, и Алисия считала их беседы очень полезными для себя. Она рассказывала миссис Лилибэнкс о трудностях, с которыми сталкивался в своей работе Сидней, и о том кризисе, в котором он сейчас находится, и даже намекнула, что имеет опасения относительно прочности своего брака с Сиднеем. На что миссис Лилибэнкс отвечала, что совместный быт с годами становится привычным и ведет к прочной любви, а период между вторым и третьим годом супружества считается критическим. Она вспомнила также, что и сама имела иногда подобные проблемы, и это несмотря на то, что ее муж немало преуспел в профессии морского инженера.

– Что ж, довольно неприятная ситуация для домработницы, – заметил Сидней. Представь себе, в один прекрасный день она приходит на службу и видит в кресле мертвую миссис Лилибэнкс.

– О, Сидней! Какой ужас! Как ты можешь думать о подобных вещах!

– А разве этого не может случиться? Большую часть времени она проводит дома одна. Так почему ты думаешь, что миссис Лилибэнкс протянет ноги именно тогда, когда рядом будет домработница или еще кто-нибудь? Скорей всего она умрет в постели, как мой дедушка. Он умер во время сиесты. Это произошло, видимо, очень спокойно, потому что никто в доме и не подозревал о его смерти, пока не пришли его будить.

Алисия поморщилась.

– Неужели так необходимо говорить о смерти?

– Извини, это нечто вроде профессиональной болезни, – ответил Сидней, притормаживая, чтобы не наехать на кролика, зигзагами скакавшего перед ними. Наконец кролик свернул на обочину и исчез. – Я постоянно думаю о сценарии.

Алисия промолчала. Возможно, именно так и случится, как он говорит, и, может быть, даже очень скоро. Глаза Алисии наполнились слезами. Она почувствовала угрызения совести, потому что вместе с жалостью к миссис Лилибэнкс испытала и какое-то странное удовольствие, словно только что увидела эту драму на сцене театра. Она уже не сможет смотреть на миссис Лилибэнкс и не думать о том, что та с минуты на минуту может умереть. И все из-за неуместных предположений Сиднея.

– Будет лучше, если ты прибережешь свое воображение для работы, во всяком случае – полезней, – бросила она. – Например, для твоего романа.

– Я и работаю над этим проклятым романом. А чем, ты думаешь, я занимаюсь?

– Я уверена, что все дело в форме. Тебе нужно изменить форму романа.

– Не лучше ли тебе заниматься своей живописью и позволить мне самому решать, как писать?

– Но ведь в «Стратегах» явно что-то не так, иначе почему их не покупают? Ты не находишь? – настаивала она.

– О, ради всего святого! – Сидней прибавил скорость.

– Не так быстро, Сид.

– Сначала ты пытаешься меня ободрить, внушая, что даже самые хорошие книги годами ходят от издателя к издателю, а потом говоришь «что-то не так, иначе почему роман не покупают». Что же я должен думать? Или ты специально хочешь сказать мне сегодня что-нибудь неприятное…?

– Неприятное? Я только советую тебе, чтобы ты по-другому взглянул на свою работу. Ты твердишь, что полон разных идей – так используй их!

Удар попал в цель, и Сидней горько улыбнулся.

– Да, – ответил он.

Да, он полон идей и часто воображает себе, как люди не вымышленные, а их знакомые оказываются вдруг убиты или ограблены или их кто-то шантажирует. В воображении Сиднея Алекс умирал по меньшей мере раз пять. Сама Алисия – двадцать раз. Она погибала в объятом пламени автомобиле, и в лесу, задушенная преступниками, и падала с лестницы у себя дома, и тонула в ванне, и вываливалась из окна второго этажа, когда пыталась спасти пичугу, застрявшую в водосточной трубе, а в довершение всего отравилась ядом, еще не известным науке. Но эффектнее всех других, по его мнению, была ее смерть от побоев, нанесенных им дома, после чего он отвез ее тело на машине подальше и закопал, а потом рассказал всем, что она уехала на несколько дней в Брайтон или, может быть в Лондон. Алисия не возвращается, полиция не может ее найти. Сидней рассказывает полиции и всем знакомым, что в последнее время отношения между ними испортились и очень вероятно, что Алисия решила его бросить, изменить свою жизнь и уехать (возможно, и во Францию по фальшивому паспорту)… Эта последняя мысль была довольно глупой, бегство во Францию было связано со всякими сложностями, а это не в характере Алисии.

– Сидней!

– Что?

– Ты проехал наш дом. Сидней затормозил и развернулся. Дом миссис Лилибэнкс угрюмо темнел в молочно-белом свете луны и Сиднею показалось, что дом следит за ними, пока он рулит по дорожке к гаражу и ставит туда машину. Сидней сказал себе, что ему не следует забывать о соседстве миссис Лилибэнкс, и, следовательно, обдумать убийство Алисии нужно до мельчайших подробностей. Особенно внимательно нужно быть, при выносе ее трупа из дома. Он думал об этом машинально, как если бы речь шла о героях его романа. Потом придет время, и он получит деньги Алисии, и это будет очень приятно. Он никогда не услышит ее голоса, голоса, который его постоянно раздражает. Хотя об этих выгодах: о деньгах и о свободе – он подумал почти равнодушно, словно они должны будут достаться кому-то другому.

Последнее произведение Сиднея и Алекса из серии о Нике Кэмпбелле, история о татуировке, была отвергнута последним из возможных покупателей с маленькой припиской: «Не плохо, но уже было». Эта короткая фраза целыми днями вертелась в голове Сиднея. Уже несколько дней он бродил по окрестностям в надежде набрести на какой-нибудь лес или забраться подальше в поле, но лесов не было, а поля, хоть и были пустынными, но вид их вызывал ощущение, что они принадлежат какомунибудь бдительному фермеру, который непременно появится и спросит, что он делает на его поле. Что он делает? Да ничего. И это, вероятно, покажется еще более подозрительным, чем что-нибудь другое. Лучше уж иметь готовый ответ вроде: «Я наблюдал за кроликами, и мне показалось, что один спрятался в ту норку». Наконец он рискнул побродить и по полям, и ни в одном месте его никто ни о чем не спросил. Так бродил он очень долго, вспоминая о еде, лишь когда давал себя знать себя голод и всякий раз уже после половины третьего, когда пабы обычно бывают закрыты. Иногда Сидней покупал в какой-нибудь лавке пакетик нарезанного ломтиками чеддера и яблоко. И вот, когда он уже отчаялся найти какую-нибудь свежую идею, ему в голову пришла мысль о Лэше. Сидней тут же развернулся и быстро пошел к дому, по дороге обдумывая новую идею.

Лэш окажется злодеем, который в каждой серии совершает что-нибудь невероятное. Это будет не многосерийный фильм, а нечто такое, что можно продолжать до бесконечности, а каждая серия будет представлять собой законченную историю. Зрители будут видеть все глазами Лэша, переживать вместе с ним все опасности и надеяться, что полиции не удастся поймать его, как и получится на самом деле. У героя не будет хлыста, но само имя будет намекать на его тайные и развратные наклонности. Возможно, у него будет зажигалка с изображением кнута или запонки в виде кнутов, изогнутые в форме латинской «S». Пусть его первым подвигом станет налет на дом, принадлежащий очень богатым людям, которые сами не вызывают у зрителей ни малейшей симпатии.

Полиция не знает его настоящего имени и предполагает, что он один из трех известных преступников, поисками которых она сейчас и занимается. Лэш же не имеет к ним никакого отношения. Его имя не фигурирует ни в одной полицейской картотеке, Лэш очень хитер. Конечно же, он начинает свои похождения совсем молодым. Хотя это слишком трудно будет объяснить, но Лэш не имеет ни родных, ни знакомых. И это делает его еще более обаятельным. Зрители ничего не знают о планах Лэша, пока он не начинает действовать. Сидней рассчитывал удовлетворить потребности публики в мелодраме, пародии и ненаказуемом злодействе одновременно.

Размышления Сиднея неожиданно прервались: он улыбнулся и поднял глаза к небу, с которого ушло солнце. Ему подумалось: чтобы вынести труп Алисии, понадобится ковер, он взвалит его на плечо, делая вид, что несет в чистку. Надо только заранее найти ковер, не брать же из гостиной или из какой-нибудь другой комнаты, оставив пол голым. Он подумал, что следует попросить Алисию съездить с ним купить ковер, но потом решил, что сам съездит к Эбботу и купит. Скажет, что ему надоела эта ветошь на полу гостиной, что было правдой. И Сидней вернулся к Лэшу. Он ускорил шаги и, придя домой, тут же уселся за машинку. Решил печатать под копирку, чтобы послать копию Алексу, и погрузился в работу:

ЛЭШ

Лэш: никто не знает его настоящего имени. Даже счета, которые приходят на его лондонский адрес, адресованы шести разным людям. Ему тридцать пять лет. Изящный худощавый брюнет с черными усами и без особых отличительных признаков, не считая внешности джентльмена. Член закрытого клуба на Альбермаль-стрит. Говорит по-французски, по-немецки и по-итальянски. Терпеть не может полицию, один вид полицейского ему противен, но не убил ни одного полицейского. Ограничивается тем, что водит их за нос и дразнит. Не имеет ни друзей, ни помощников, хотя многие подонки (и люди из высшего общества) хотели бы с ним сотрудничать, потому что: а) когда-то он чем-то помог им; б) он хорошо платит за оказанные ему услуги. Предлагается создать серии (не больше часа), в каждой из которых излагается отдельная история.

Когда начинается первая история, финансы Лэша истощились, и мы видим его разбирающим счета в своей роскошной квартире на Сент Джонс Вуд. На лице его улыбка: Лицо очень выразительное, но не имеет ничего общего с лицами театральных злодеев. Лэш никогда не опускается до произнесения монологов, чтобы объяснить свои намерения. Лэш действует. Выходит из дома, ловит такси и просит отвезти его в какой-нибудь богатый район. Спокойно повторяет название района и время от времени делает какие-то заметки в записной книжке в сафьяновом переплете. Шофер болтает с ним. Не дал шоферу точного адреса, а просто сказал, что хочет вновь увидеть места, в которых некогда жил, сам только что вернулся из Индии, где провел пятнадцать лет. Зрители начинают понимать, что он хочет произвести впечатление человека намного старше, чем на самом деле. С того момента как Лэш сел в такси, он постарел лет на тридцать. Лэш отпускает такси, а мы чувствуем, что шофер ни за что не сможет его узнать, даже если от этого будет зависеть его собственная жизнь. Лэш проходит две улицы, смотрит на дом, который собирается ограбить. Имя владельца дома есть в его записной книжке: высокочтимый Динглеби Хаит, королевский адвокат.

Утро, задний вход в дом Хаита. Появляется Лэш, его трудно узнать в одежде водопроводчика. Дворецкий уверяет, что водопроводчика не вызывали, но Лэш доказывает обратное. Его манера говорить неподражаема. Его провожают в ванную комнату на втором этаже. Лэш замечает горничную, входящую в будуар миледи. С собой у него есть хлороформ. Первой его жертвой становится дворецкий, которого он отправляет в нокаут ударом разводного ключа, когда тот выходит из ванной комнаты. На тихий стон его прибегает горничная, и Лэш, спрятавшись за дверью ванной комнаты, зажимает ей лицо платком, смоченным хлороформом. Она падает. Лэш берет ящик для инструментов, в котором нет ничего, кроме хлороформа и…

– Черт возьми! Сегодня ты печатаешь, как пулемет. Тебя осенило? – На пороге стояла Алисия с большой миской, полной клубники.

– Именно, – буркнул Сидней, не оборачиваясь. Он был недоволен, что его прервали. Хотя и меньше, чем обычно.

– Извини, что я вошла без стука, но дверь была открыта, а миссис Лилибэнкс принесла клубнику. Как мило с ее стороны, правда? Она купила ее во «Фраме». Будешь есть сейчас или подождешь до обеда?

Сидней поднялся и вежливо улыбнулся. Он глядел на Алисию, но не видел ее. Взгляд его все еще был сфокусирован на то расстояние, которое отделяло глаза от машинки.

– Оставь на десерт после обеда. Во всяком случае, для меня.

– Хорошо, дорогой. Извини, что помешала.

Сидней проработал до обеда, перечитал сценарий и отнес его на почту в Ронси Нолл. Раньше завтрашнего утра он не уйдет, но Сидней все равно хотел отнести пораньше. Был вторник, значит, Алекс получит его утром в четверг. Сидней был доволен… Рассыльный из винного магазина застал Лэша, но тот нокаутировал и рассыльного, спустив по лестнице в подвал. Затем, видя, что все идет как по маслу, он решает создать впечатление, будто ограбление было совершено несколькими преступниками, и пачкает пивом и виски несколько стаканов, но не оставляя отпечатков пальцев (протирает льняными полотенцами стол на кухне). Выходит с добычей через главную дверь, садится в метро и едет домой. Звонит скупщику, тот приходит и застает Лэша уже в смокинге. Лэш показывает добычу и дает понять, что это принадлежит не ему и досталось за немалые деньги. Лэш кладет в карман кругленькую сумму, а драгоценности и столовое серебро, им украденные, отправились к скупщику.

– Снова Ники Кэмпбелл?

– Нет, другое.

Он торопился, делая салат, потому что обед вот-вот будет готов, а одним из блюд должно стать суфле. Как раз был сезон яиц, и их можно было почти за бесценок купить на фермах.

– Новый персонаж? Какой?

– О, я не хочу пока говорить о нем – из суеверия, если хочешь. Но он совсем юный. Родился сегодня в три часа.

– Снова сериал?

– Нет, слава богу. Это отдельные законченные истории. (Он чуть было не проболтался, что на сей раз речь идет о злодее, но вовремя спохватился, боясь раскрывать секрет, это ему повредит.) Во всяком случае Алекс должен будет писать первую историю по материалу, который я ему отправил.

После этого, сказал себе Сидней, он вернется к «Стратегам», в которых, он решил, должна появиться интрига. Дело тут было не в том, что он питал уважение к интригам и считал, что в реальной жизни люди скорее разъединены, чем связаны, и задача – соединить между собой трех или более персонажей в романе – будет простой хитростью автора, призванной уничтожить весь остальной мир, не имеющий значения для излагаемой истории. Однако он не мог не признать, что в двух его первых книгах было некое подобие интриги. Первая, «Курс на Аден», вышла в серии карманных книг, и Сидней время от времени получал маленькие суммы от гонорара (книга вышла только четыре года назад). Там говорилось о годах, проведенных им в торговом флоте, но это был жанр, который не поддавался переделке. Во второй – «Игра в классы», рассказывалась история трех молодых семей, живущих в Манхаттане. Все они работают в большом магазине и спят поочередно друг с дружкой.

Когда Сидней писал «Игру в классы», он получил приглашение на вечер в «Саттон Плейс». Там было пять или шесть человек, которых можно отнести к знаменитостям: актер с телевидения, актриса, писатель, автор бестселлеров, режиссер с Бродвея и Алисия Снизам, она сразу же понравилась Сиднею. Он спросил, не поужинает ли она с ним, и пригласил в театр на следующей неделе. Но Алисия была занята и сказала, что здесь ненадолго. Это было сказано явно для того, чтобы от него отделаться. Сидней удалился на несколько минут в какой-то угол поразмышлять, ив голову ему пришла идея, как можно одновременно и произвести впечатление на Алисию, и обеспечить себе ее общество по крайней мере еще на один вечер: собрание знаменитостей.

Нужно обратиться к каждой из приглашенных знаменитостей со словами: «Простите, вы не откажетесь прийти ко мне на коктейль в эту среду к семи часам. Будут такой-то и такая-то (он назовет что-то вроде Мери Мартин, Леонарда Бернстайна или Греты Гарбо), и он (или она) очень хотели бы, чтобы вы тоже пришли, он (или она) сами просили меня уговорить вас. Будет также и такой-то. Последнее имя, кстати, принадлежало одному из присутствующих на вечере. Он действительно пригласит Мери Мартин, Леонарда Бернстайна и Грету Гарбо по телефону или по почте и будет ждать. Потом он пригласит и Алисию, сообщив ей имена других приглашенных». Оставалось лишь привести план в исполнение. Однако в конце концов он ограничился тем, что использовал эту историю потом в «Стратегах»: там некий молодой человек создает себе круг важных знакомств, и при этом ни один из них так и не догадывается о его хитрости, он же с этого дня с головой уходит в светскую жизнь. Все же Сидней набрался храбрости в тот вечер и еще раз подошел к Алисии и уже с самым банальным предложением – прокатиться на катере вокруг Манхаттана. Возможно, это и убедило ее в честности намерений Сиднея, поскольку прогулка должна была состояться днем, среди множества людей… Хотя она могла и просто иметь склонность к туризму, а может быть, ей пришлось по душе упорство Сиднея, что склонило весы в его пользу. Как бы то ни было, она приняла предложение.

Сидней притворился больным и взял отгул в журнале, где работал. У него возникло впечатление, что теперь Алисия принадлежит ему, но все же он действовал с осторожностью, боясь сделать неверный шаг и потерять ее. Они были влюблены друг в друга, и он не пытался сделать ее своей любовницей. Сидней предложил ей пожениться перед самым ее отъездом в Англию. Алисия согласилась, но сказала, что им придется еще подождать месяца три, пока ее родители дадут согласие. Возможно, ее отец захочет, чтобы Сидней приехал в Англию. Он признался, что денег у него мало и что он хочет стать писателем. Говоря это, Сидней чувствовал себя уверенно, поскольку узнал, что Алисия хотела стать художницей «или хотя бы попробовать». Она упомянула также о тех пятидесяти фунтах дохода, которые получала каждый месяц. Потом Сидней познакомился с ее матерью, миссис Клариссой Снизам и с ее американской теткой миссис Пемброк, которая жила на 80-й авеню и у которой останавливалась Алисия с матерью. Алисии удалось задержаться еще на месяц. Ее мать вернулась в Кент, а они посвятили это время обсуждению своих планов на будущее. В письмах Алисия рассказывала отцу о Сиднее и наконец получила родительское благословение, хотя уже и сама решила про себя, что выйдет за него замуж, каковым бы ни было мнение родителей на этот счет. Они решили, что не станут жить в Лондоне, а лучше подыщут дом в деревне. Оба любили сельскую жизнь и считали, что она идеально подходит для их занятий литературой и живописью.

В свадебном путешествии Сидней продолжал работать над «Игрой в классы», и когда книгу купили в Америке (но не в Англии), он почувствовал себя уверенней. Алисия и друзья поздравили его. Но он получил лишь полторы тысячи долларов за вычетом комиссионных агенту и потом еще около трехсот долларов, а в карманном издании книга не вышла.

Вдохновленный тем, что эта книга была принята, Сидней сел за «Стратегов» (хотя воодушевления у него и поубавилось, когда он видел, что «Игра в классы» не переиздается и не выходит в, карманной серии). «Стратеги» напоминали чем-то «Человеческую комедию», но в них ухищрения алчности и карьеризма, описанные Бальзаком, заменялись странными опытами, которые пер-1 сонажи ставили на собственной жизни. Шесть героев заключили между собой своеобразное пари, и тот, кто потом отказывался от проведения опытов, должен был платить остальным. Некоторые терпели полное поражение, другие выигрывали. Так, один из них хотел стать врачом, и в пятьдесят лет ему это удалось. Другая, не особенно привлекательная, но весьма решительная особа бросила мужа и подростков-детей и вышла замуж за человека, которого любила понастоящему. Еще один, добившись всего, что наметил, умер от депрессии.

Однажды во второй половине дня, отправившись во Фрамлингем купить белой эмали, Сидней заехал в Дебенхам и купил у Эббота ковер. Он стоил девять фунтов, то есть в четыре раза больше, чем их старый, красносиний, но этот был в гораздо лучшем состоянии. Новый ковер темнокрасных и коричневых тонов должен был хорошо сочетаться со шторами. Сидней принес ковер в дом и положил вдоль одной из стен в гостиной. Алисия, видимо, работала в своей комнате или ушла к миссис Лилибэнкс.

Через час, когда Сидней сидел за машинкой, он услышал снизу голос Алисии:

– Что это такое?

Сидней встал и вышел в коридор:

– Я купил ковер, – прокричал он.

– Да ну! Где? В Дебенхаме?

– Да. (Сидней спустился вниз по лестнице.) И заплатил за него только три фунта.

Он помог Алисии развернуть ковер.

– Очень красивый. Я и не знала, что тебя интересуют ковры, дорогой.

Сидней улыбнулся, но ничего не сказал. Передвигая и поднимая мебель, они расстелили ковер. Он занял почти всю площадь от передней до задней стены, и они решили, что так даже удобнее, особенно зимой, потому что в доме были сквозняки. Сидней свернул старый ковер и собирался его вынести.

– В сарае он отсыреет, Сид, – сказала Алисия. – Или ты хочешь постелить его в гараже?

– Нет, в гостевой комнате.

В ней тоже уже был ковер, но его можно было свернуть и перенести куда-нибудь, чтобы он не мешал.

– Его можно продать или поменять, – сказала Алисия.

– Ты думаешь, у Эббота за него дадут хотя бы десять шиллингов? – спросил Сидней, поднимаясь по лестнице.

На следующей неделе Сидней получил от Алекса первый вариант «Лэш наносит удар». Тут же принявшись за чтение, он с первой страницы понял, что это несравненно лучше, чем все, что они с Алексом сделали до сих пор. Алекс ограничился тем, что написал на папке с рукописью:

«Сид, старик, интересно, что ты об этом скажешь. Я не уверен, что разговор с неизвестным во II акте, сцена IV, стр. 71 сценария, нужен.

Алекс»

Сиднею же, напротив, диалог показалсяочень удачным – он, по его мнению, придавал моменту напряженного ожидания несколько юмористическое звучание. Сидней не внес никаких поправок, разве только немного сократил разговор между Лэшем и шофером такси вначале. Как всегда, Алекс хорошо разработал второстепенных персонажей, придумав таких, о которых Сидней даже не намекал в своем сценарии. У Алекса был чисто диккенсовский дар в создании персонажей такого типа. Сиднею захотелось позвонить Алексу и сказать, что высоко оценил его работу. Или нет – он просто пошлет текст по почте, напишет, что ему понравилось и что Алекс может перепечатывать окончательно. Ничего особенного не произошло, просто они с Алексом еще не привыкли писать такие хорошие вещи.

V

Радостное предчувствие удачи с Лэшем позволило Сиднею без особого огорчения потратить целый день на ремонт машины. Он провел несколько часов в библиотеке, слоняясь между полками, а потом поднялся в отдел каталогов. По своему годовому билету он набрал там много книг и пошел прогуляться по улицам города, рассматривая все витрины подряд, как моряк, ступивший на землю после долгого плавания. На витрине магазина подержанных вещей его внимание привлек бинокль в медном корпусе. Он, верно, служил где-нибудь в Африке, еще во времена Монтгомери или Роммеля. Потертая черная кожа и царапины на оправе между стеклами. Ремешок тоже был потерт, но еще пока держался. Сидней боролся с искушением, бинокль стоил дешевле бутылки джина, но нужен ли ему бинокль?

Когда он, как и было назначено, приехал в гараж в половине четвертого, машина уже ждала его. Но у Сиднея появилось ощущение, что она уже была готова давно. Возвращался он в хорошем настроении, решив, что после обеда исправит еще несколько страниц в «Стратегах», перепечатает их и в девять часов посмотрит по телевизору детектив.

– В гостиной лежит для тебя письмо, – сообщила Алисия, когда он вернулся. – Наверное, от Алекса.

Сидней оставил пакеты на кухне и пошел в гостиную. Послание было в желтом конверте, в каких обычно приходили письма Алекса. В письмо Алекса было вложено другое, от Бэрлока. Тот объяснял, почему не принимает «Лэша» и возвращает рукопись.

«Уважаемый мистер Полк-Фарадейс, я начал читать Ваш сценарий „Лэш наносит удар“ с большим интересом, но интерес постепенно ослабевал. Причиной, на мой взгляд, является то, что вся история постепенно сводится к тому, что мы слишком привыкли видеть на экране: преступление ради преступления и отсутствие героядетектива, с которым зрители могли бы себя отождествить…»

Сидней выругался сквозь зубы и пробежал глазами письмо Алекса. После довольно сильных выражений в адрес умственных способностей мистера Бэрлока, Алекс писал:

«… Слишком много преступлений, говорит он? Они на телевидении километрами стряпают фильмы, в которых молодцы одной рукой ловят преступников, а другой – ласкают красоток. И еще хорошо, если в фильме есть преступник. По-моему, нужно послать Бэрлока подальше и переправить рукопись Пламмеру в „Гранаду“. Если ты мне не позвонишь до завтра (до четверга), то я отправлю ее с последней почтой.

Алекс»

– Ну что? – спросила Алисия. Она стояла в дверях.

– Снова отказ, – Сидней бросил оба письма на телефонный столик. – Да пошли они все к черту, – спокойно сказал он.

– Кроме Бэрлока, никого нет? А что онсказал?

– Это не имеет никакого значения.

Сидней говорил спокойным тоном, но при этом так скрутил конверт, что тот стал похож на коричневую веточку.

– Можно мне прочесть?

– Пожалуйста.

Сидней покинул комнату и поднялся наверх, но, подходя к двери кабинета, понял, что не в состоянии сейчас сесть за машинку. Он развернулся, испытывая желание оказаться где угодно, только не здесь. Медленно спустился и вышел в сад и заметил улитку, сидевшую на латуке, снял ее и изо всех сил швырнул через дорогу. Он медленно брел по дорожке, отмечая про себя, что следовало бы сделать: вырвать сорняки, залатать стену в сарае, поправить подпорку на помидорной грядке. Остановился и с вызовом посмотрел прямо на дом миссис Лилибэнкс. Хотя Сидней не видел ее ни внутри, ни снаружи, он почему-то был уверен, что она следит за ним.

За ужином Алисия сказала:

– Я прочитала письмо. Возможно, тот тип прав, и это на самом деле уж слишком избито. Иногда мне кажется, что Алекс тебя связывает, тормозит твое воображение.

– Но ведь именно я придумываю сюжет, дорогая, – ответил Сидней, саркастически улыбаясь. – А получив сюжет, ему совсем нетрудно сделать из него пьесу для телевидения.

– Но то, что сценарий проходит через его руки, может быть, как-то парализует тебя. Мне кажется, ты должен больше доверять своему воображению. А так выходит, что ты его боишься, я имею в виду твое воображение…

У Сиднея возникло ощущение, что Алисия как будто ковыряется у него в глубокой ране. И он спросил себя, а уж не ведет ли она к тому, чтобы он попытался сделать что-нибудь в одиночку и сломал себе шею? И страдал бы от этого сильнее, чем от поражения, разделенного с кем-то еще.

– В любом случае ты слишком серьезно ко всему относишься. Ты…

– Совершенно ясно, что ты не на моем месте, – оборвал он ее. – И не пытаешься ничего понять, потому что тебе просто-напросто наплевать. Тебя устраивает писать портреты, как и твою миссис Лилибэнкс.

Алисия вытаращила глаза, но не от удивления, а от гнева.

– Ох, сколько горечи! Боже мой! Да можешь ты вообще создать чтобы то ни было… Я хочу сказать что бы то ни было пригодное для продажи? Это просто невозможно!

– Тем более, что ты меня постоянно дразнишь и попрекаешь.

– Я тебя дразню?! А хочешь, я тебя подразню по-настоящему? (Она смеялась.)

– Попробуй.

– Вечер явно не подходит для ужина в твоем обществе, не так ли? – сказала она, смягчаясь. – Но ты, по крайней мере, мог бы сдерживаться за столом.

Обоим уже расхотелось есть.

– Тебе хотелось бы, чтобы я был весь мед и сахар, как твоя миссис Лилибзнкс, – сказал Сидней. – Только у меня-то жизнь еще начинается.

– Твоя творческая жизнь скоро подойдет к концу, если ты будешь продолжать так и дальше.

– Кто позволил тебе так со мной разговаривать? Алисия встала.

– Что бы ты ни думал о миссис Лилибэнкс, ее общество более приятно, чем твое, и я проведу остаток вечера с ней, если ты не против.

– Иди.

Она сняла с вешалки куртку, поправила прическу перед зеркалом и вышла.

У Сиднея не хватило духа приняться за «Стратегов», и это его угнетало: ведь он понимал, что рано или поздно ему придется ими заниматься. Он посмотрел телевизор, а потом лег с одной из книг, которую взял в библиотеке Ипсвича. Вскоре после десяти вернулась Алисия.

– Думаю завтра поехать в Брайтон, – сообщила она, не глядя на него.

– Гм. И надолго?

– На несколько дней.

Алисия начала было раздеваться, но потом взяла пижаму и ушла в ванную комнату. Обычно она раздевалась в спальне.

Не зная, что еще спросить ее о поездке, Сидней решил оставить эту тему. Утром он отвезет ее на машине в Ипсвич, если только она не собиралась сесть в поезд в Кемпси Эш, что немного ближе к их дому.

– Мне очень жаль, Сид, но когда ты в таком состоянии, это тянется так долго, что кажется совершенно безнадежным и вовсе не смешным.

– Понимаю и надеюсь, что ты хорошо проведешь время. Ты едешь в Брайтон?

– В Брайтон или в Лондон.

Алисия не хотела, чтобы он знал куда она едет, а Сидней не стал от нее этого добиваться.

Утром он помыл посуду после завтрака и потому не видел, какую одежду она укладывает в свой синий на молнии чемодан. В четверть двенадцатого Сидней вернулся домой. Алисия села на поезд в Кэмпси Эш. Погода была плохая: мрачная, дождливая, и Сидней сразу с головой погрузился в «Стратегов». В два часа дня дождь усилился, загремел гром.

Позвонила миссис Лилибэнкс.

– Здравствуйте, Сидней… (Она уже называла обоих Бартлеби по именам, но Сидней никак не мог избавиться от привычки называть ее миссис Лилибэнкс.) Алисия не забыла снять белье?

– О, спасибо, я сейчас сниму.

Он положил трубку и побежал в сад снять полдюжины тряпок и две хлопчатобумажные рубашки Алисии, которые висели на сушилке для белья. Не успел Сидней вернуться и снять плащ, как телефон зазвонил снова.

Опять миссис Лилибэнкс:

– Мне нужно кое-что сказать Алисии, Сидней, если вы не против.

– Сожалею, но ее нет. Она… честно говоря, я не знаю точно, где она.

– Я вас не понимаю.

– Я отвез ее в Кэмпси Эш утром. Думаю, Алисия поехала в Брайтон. Разве она не сказала вам об этом вчера?

– Нет.

– Такие вещи с ней случаются… Уехать так, совсем одной на некоторое время.

– Понимаю. Ну да не важно. Я хотела только сказать ей, что не нужно приносить мне эту книгу о полевых цветах. Слишком сильный дождь.

Сидней знал, о какой книге идет речь. Старинный альбом с цветными рисунками, сделанными какой-то девицей в викторианскую эпоху. Алисия откопала его в одном книжном магазине в Лондоне.

– Я передам ей, что вы звонили.

– А когда она вернется?

– Думаю, дня через три-четыре.

– Если вам станет скучно, приходите ко мне, – пригласила миссис Лилибэнкс. – В любое время.

Сидней поблагодарил и сказал, что обязательно прилег.

Он дождался шести часов вечера, – времени, после которого снижали тариф на междугородные переговоры, и позвонил Инес и Карпи в Лондон. Эти две девушки жили в одном доме, и у каждой было по годовалому ребенку. Инес, молодая негритянка, была из Нью-Йорка, а Карпи – с Ямайки и почти белая. Обе они работали танцовщицами, но, родив, оставили балет. Их мужья постоянно уезжали то на Антильские острова, то в Нью-Йорк, и как раз с тех пор, как Алисия и Сидней познакомились с девушками (уже почти год назад), Сидней подозревал, что мужей у них не было вовсе. Дети не унаследовали цвет кожи своих матерей, оба получились светлокожими. Девушки были гостеприимны, умны и забавны. Один раз Алисия наведалась к ним, потому что они жили в трехэтажном доме, где было довольно просторно. Но на сей раз ее там не оказалось. Сидней говорил с Инес.

– Черт возьми, вы на самом деле ничуть не беспокоитесь? – спрашивала она.

– О, нет. Если ее нет в Лондоне, значит, она в Брайтоне. Так уже бывало. А может быть, и у Полк-Фарадейсов.

– Если хотите, я могу позвонить им, а потом перезвоню вам. (У Инес было развито чувство экономии.)

– Нет, Инес, спасибо, не стоит. Я в любом случае буду звонить Алексу, мне нужно с ним поговорить.

– Но с Алисией все в порядке? Ничего серьезного?

– О нет, просто иногда она начинает скучать в одиночестве в нашей глуши.

Сидней позвонил Полк-Фарадейсам. Подошла Хитти.

– Здравствуй, Сид. Алекс отправился с кем-то выпить и еще не вернулся.

– Надеюсь, он занимается тем, что умащивает Пламмера. Он, случаем, не там?

– Нет, он встречается с новым автором из «Вердж Пресс». Я так расстроена из-за этого отказа, Сид. Рукопись показалась мне превосходной.

– Ну, не все еще потеряно. Пока. Я звоню вам потому… Алисия случайно не у вас?

– Где?

– У вас.

– Нет. Вы хотите сказать, что не знаете, где она?

– Алисия уехала утром. Я подумал, что она могла поехать в Лондон. Время от времени Алисия любит уезжать, и я ее понимаю. Я сейчас не в слишком игривом настроении из-за всех этих отказов. Должно быть, она в Брайтоне. Я уже звонил другим нашим знакомым в Лондоне.

– Боже мой… Она поехала на машине?

– Нет, я посадил ее на лондонский поезд. Я не волнуюсь, потому что она уже делала так несколько раз. Вы ведь в курсе.

Он знал, что Хитти это известно. И еще он прекрасно знал, что Хитти считает Алисию не слишком хорошей женой. Разве покидают мужа в тот момент, когда ему трудно?

– Если до завтрашнего дня не будет новостей, сообщите нам, Сид. Обещаете?

– Спасибо, Хитти. Я вам позвоню.

VI

Назавтра позвонила миссис Лилибэнкс и пригласила Сиднея на ужин.

– Торговец рыбой привез сегодня свежей камбалы из Дувра, я купила две и решила вас пригласить.

– Спасибо, с удовольствием приду. Что мне принести с собой и когда удобнее прийти?

– В половине восьмого не слишком рано для вас? Если вы в это время еще работаете, то поужинаем позже.

– Половина восьмого – самое подходящее время.

– И не захватывайте ничего – одного вашего прихода вполне достаточно.

Однако Сидней выбрался во Фрамлингем и купил бутылку белого вина. В этот день он неплохо поработал и пребывал в хорошем настроении. Миссис Лилибэнкс тоже и по той же причине: она была довольна, тем, что написала и сказала ему об этом. (Картина, над которой миссис Лилибэнкс сейчас работала, была наверху, Сидней ее не видел и не попросил показать.) Хорошее настроение не покидало его, но он притворился, будто чувствует себя одиноко, тоскливо в отсутствие жены.

Ужинали в столовой. Два высоких, навощенных буфета стояли по углам, а на полке вдоль стены – тарелки из дельфтского фарфора и прочая утварь. Со свойственным ей гостеприимством миссис Лилибэнкс подала роскошный ужин, который завершали савойский пирог и клубника со сливками. Она расспрашивала Сиднея о его работе, но не задавала нескромных вопросов, хотя все равно делала так, что он почти все время говорил. А Сидней получал удовольствие от звука собственного голоса.

– Мне кажется, вы довольны «Лэшем» больше, чем всем остальным, – сказала она, когда они перешли к кофе.

– Возможно, потому что это последняя моя работа, – отвечал Сидней. – Еще вина?

Но миссис Лилибэнкс еще не допила то, которое было в ее бокале…

– Нет, спасибо. Пейте сами. Вино замечательное и очень идет к рыбе.

Сидней налил себе еще немного вина, следя за тем, чтобы осталось немного и для миссис Лилибэнкс на обед.

– Я думаю, Алисия вернется в понедельник или во вторник.

– Прекрасно! Вероятно, она хочет походить по выставкам в Лондоне, побыть одна.

– Не уверен, что она в Лондоне, – сказал Сидней несколько сконфуженно. – я уже позвонил туда некоторым из наших друзей. Думаю, Алисия в Брайтоне. Она очень любит Брайтон.

– У нее есть там друзья?

– Насколько мне известно, нет. Она сама мне говорила, что нет.

Сидней слегка нахмурился и уставился на свою чашку. Он подумал о том, что если бы Алисия сейчас была мертва, он говорил бы то же самое. Если бы он убил ее в пятницу утром вместо того, чтобы посадить в поезд в Кэмпси Эш. Да и миссис Лилибэнкс говорила бы то же самое. Они произносили слова, будто текст пьесы, которую вдвоем разыгрывали.

– Художникам иногда необходимо побыть в одиночестве, – доброжелательным тоном заметила миссис Лилибэнкс.

– Да. (Он с благодарностью посмотрел на нее.) Надеюсь в понедельник получить от нее открытку. Может быть, она мне позвонит. (Это было довольно мрачно: ведь сейчас только суббота, а Алисия никогда не посылала ему открыток в подобных обстоятельствах.) Я попробую хорошенько выложиться за эти дни, – думая о том, как Алисия пишет этюды в Брайтоне, добавил он и почувствовал, что краснеет. – Я буду работать над «Стратегами».

– Не будем больше об этом и послушаем музыку. Должны передавать концерт по Би-Би-Си. Как раз через пять минут.

– Раз у нас есть еще пять минут, – весело сказал Сидней, вскакивая с места, – помогу вам убрать посуду.

Несмотря на протесты миссис Лилибэнкс, он настоял на своем, и они быстро убрали со стола. Затем они слушали концерт – передавали Баха и Хендемита – а миссис Лилибэнкс тем временем вышивала наволочку для своей дочери. Уходя, Сидней сказал:

– В понедельник я еду в Ипсвич. Если хотите, отправимся вместе. Я собираюсь сделать кое-какие покупки.

– Нет, спасибо, в другой раз. Мне пока ничего не нужно, у меня все есть, – ответила миссис Лилибэнкс.

Сидней испытал тайное облегчение от ее отказа, так как на самом деле не собирался в Ипсвич – если только не позвонит Алисия и не попросит ее встретить – но это было единственное, что он мог предложить миссис Лилибэнкс, чтобы доставить ей удовольствие.

Когда он ушел, миссис Лилибэнкс надела фартук и вымыла посуду, затем поставила в раковину кастрюли, чтобы они отмокли. Она сочла, что на сегодня достаточно того, что ока вымыла тарелки, стаканы и приборы, и решила встать завтра до прихода миссис Хаукинз и, вымыв, убрать кастрюли. Миссис Лилибэнкс получила удовольствие от сегодняшнего вечера, проведенного с Сиднеем, и надеялась, что ему тоже понравилось, но все никак не могла забыть о том, с каким беспокойством он говорил об Алисии. Она видела, что что-то тут не так, и вспоминала, как Алисия поведала ей, что не уверена, хочет ли иметь ребенка от Сиднея. Может быть, все-таки стоило завести ребенка? Нет, миссис Лилибэнкс считала, что с такими чувствами вряд ли стоит заводить ребенка, хотя и не сочла себя вправе выступать в роли советницы. Видимо, Алисия уехала в приступе дурного настроения, иначе сообщила бы Сиднею, куда собирается отправиться и когда намерена вернуться. Миссис Лилибэнкс вспомнила о вспышке гнева у Сиднея в тот вечер, когда она вместе с Полк-Фарадейсами ужинал в их доме. «Ты бьешь уже, кажется, шестой или седьмой стакан!» – воскликнул он, когда Алисия уронила стакан, и тон его был свирепый. Алисия в свою очередь сказала за столом, что муза Сиднея больше не живет у них – да-да, что-то в этом духе. Это было не слишком тактично, и миссис, Лилибэнкс видела, как и разозлился, и одновременно сконфузился Сидней.

Лучше всего быть любезной и с тем, и с другим и не вмешиваться в их дела.

Уже собираясь спать и надев ночную рубашку и красный шерстяной пеньюар, миссис Лилибэнкс бросила последний взгляд на свою новую картину. Там была изображена желтая ваза с белыми розами, голубоватосиреневыми клематисами. Хотя она и производила неплохое впечатление, но уже казалась ей не столь удачной, как тогда, в пять часов, когда закончила ее. И не столь удачной, как если бы она всю свою жизнь посвятила живописи, а не только воскресенья.

Говорят, искусство – это долготерпение, а жизнь так коротка!

VII

В напряженном ожидании Алисия сидела в чайном салоне «Эклер» в Брайтоне. Она заказала чай и кусочек шоколадного торта. Было воскресенье, одиннадцать часов утра. Алисия ждала Эдварда Тилбери, который должен был прийти с минуту на минуту. В пятницу, сойдя с поезда на Ливерпульском вокзале, она взяла такси до вокзала Виктория и купила билет до Брайтона. Перед тем, как уехать (поезда ходили каждый час), ока решила сделать кое-какие покупки в Вест-Энде. Сдала чемодан н доехала на автобусе до Пикадилли, заглянула в «Фортнум» и «Мейсон», любимые магазины ее матери. В старые добрые времена они с матерью ходили в «Фортнум». Тогда они не думали о деньгах и покупали все, что хотели, а потом пили чай с чудесными пирожными в чайном салоне магазина, где всегда было многолюдно. Мать казалась усталой, но довольной, после того как проводила несколько часов, ни в чем себе не отказывая. Сейчас Алисия позволила себе лишь купить коробку с полудюжиной носовых платков, на которых был вышит в углу четырехлистник. Выходя из «Фортнума», она столкнулась лицом к лицу с человеком, с которым познакомилась не так давно у Инес и Карпи. Она забыла его имя, но он сам обратился к ней, приподняв шляпу:

– Здравствуйте! Алисия! Я – Эдвар Тилбери.

Лет тридцати, худощавый брюнет с карими глазами. Он был хорошо одет. Алисия вспомнила, что в тот вечер, когда они познакомились, на нем был тоже хороший костюм. Эдвард сказал тогда, что работает адвокатом. Он настойчиво ухаживал за ней весь вечер и пригласил поужинать на следующий день. А Алисия ответила, что на следующий день уезжает с мужем домой в Саффолк. Эдвард, мило смутившись, попросил извинения. По правде говоря, Алисия сама его немного поощряла. Это было после очередной сильной ссоры с Сиднеем, тот весь вечер просидел молча в углу комнаты.

– Хотите чего-нибудь купить? – спросила Алисия.

– Да. Но не срочно. Ищу что-нибудь для кузины. С удовольствием перенесу покупки на завтра, если вы согласитесь пообедать со мной.

Было десять минут второго. Они пообедали у Овертона, что недалеко от вокзала Виктория. Обед прошел замечательно, они обнаружили много сходного в своих вкусах, – например, любовь к морю, к браку, к Антониони… Алисия сообщила, что собирается провести несколько дней в Брайтоне, отдохнуть там от домашних забот.

– Если вы не уедете раньше, я с удовольствием провел бы с вами воскресенье, – сказал Эдвард. – Если вы, конечно, ничего не имеете против.

Алисия немного разволновалась, но сказала себе, что речь в конце концов идет всего об одном дне.

– Хорошо, только я еще не знаю, где остановлюсь. Будет лучше, если мы встретимся на вокзале.

– Я приеду на машине.

Тогда Алисия предложила «Эклер», первое место, которое пришло ей в голову. Они чудесно провели этот день. Пообедав б «Ангус Стик Хауз» и побродив по дюнам, они отправились на машине в «Плу Инн» в Пайкомбе, где пили чай, а потом сидели на пляже в шезлонгах, любуясь последними лучами заходящего солнца. Эдвард оказался очень милым и покладистым человеком, и это было приятно Алисии, привыкшей к вечному дурному настроению Сиднея. Он ни разу не упомянул имени ее мужа, да и Алисия тоже. Она боялась, что Эдвард заговорит о нем и заподозрит, что между ними произошла серьезная ссора. Сдержанность Эдварда внушила ей большое уважение к нему.

– Вы встречались в последнее время с Инес и Карпи?

– Нет, с того вечера ни разу. (Эдвард на мгновение повернулся и улыбнулся. Он вел машину.) Я не очень близко знаком с ними.

Алисия испытала облегчение. Она не хотела, чтобы их общие друзья в Лондоне знали, что Эдвард приезжал к ней в Брайтон. Эдвард, конечно же, это понял. Она чувствовала, что он никому ни о чем не скажет. Вряд ли у них могли быть еще какие-нибудь общие знакомые, кроме Инес и Карпи. К тому же, эти две женщины обычно приглашали к себе людей, которых едва знали и сами. И еще она решила, что Эдвард, несомненно, лучше воспитан и образован, чем большинство людей, которых Инес и Карпи принимали у себя. Одно смущало Алисию – то, что он очень быстро, хотя и умело водил машину. Она боялась быстрой езды и с большим трудом выносила самолеты. Последний раз она возвращалась на самолете из Парижа несколько лет назад, но до сих пор вспоминала это путешествие как кошмар.

Они поужинали вместе. Нет, это было чудесно: ни о чем не заботиться, ни в чем себе не отказывать и не думать о деньгах. Около десяти часов Эдвард уехал в Лондон. Прощаясь с ним, Алисия испытала грусть.

VIII

На следующий день, в понедельник, в десять часов вечера, Сидней отпечатал последнюю строчку второй части сценария о Лэше; в этот раз Лэш убил мужа женщины, к которой не испытывал никаких чувств. Муж был почти полным ничтожеством – почти, потому что нужно было оттенить его садистские наклонности, эгоизм, пьянство и склочность какими-нибудь второстепенными чертами, иначе персонаж лишился бы всякого правдоподобия. Было невозможно испытывать к нему симпатию, и Сидней уже видел, как телезрители: мужчины, женщины, дети – радуются, когда Лэш душит его. Лэш не оставляет после себя улик, а жена убитого тоже вне подозрений, поскольку Лэш вел ел ей уехать на уик-энд километров за сто от места преступления.

Сидней написал:

«10, понедельник, 22 часа.

Алекс, старик, посылаю тебе еще один сценарий, он хорош настолько, что и сам Робин Гуд покажется ничтожеством рядом с Лэшем. Не стоит отчаиваться из-за этого отказа. Их нужно подстегивать нашими историями до тех пор, пока их остекленевшие глаза не откроются и ни не поймут, как хороши наши истории. Держу пари, в следующем году мы будем писать на нашем собственном острове, где-нибудь в Греции.

Твой Сид.»

Напевая песенку, сочиненную им самим на мотив известной мелодии, Сидней спустился на кухню и налил себе виски. Он был доволен, что Алисии нет дома, ему казалось, что в ее отсутствие у Лэша появился шанс.

На самом же деле Алисия была мертва. Он столкнул ее с лестницы в то самое утро, когда она должна была уехать. Ее чемодан скатился с лестницы вслед за ней и раскрылся, и пол гостиной был завален одеждой и содержимым ее сумочки. У самой же Алисии были сломаны шейные позвонки, и крови не было. Сидней завернул ее в старый красно-синий ковер и положил на пол напротив входной двери. Собрал ее вещи, засунул сумочку в чемодан, чемодан – в машину и поехал… куда же? В Товард Парем, в десяти километрах от их дома, там был небольшой лесок. В Саффолке трудно отыскать лес, где можно было бы спокойно выкопать яму, но Сидней все-таки зарыл чемодан и, проехав еще метров пятьсот, начал копать вторую яму, побольше. Он собирался зарыть тело завтра. Стояло лето, и густая листва заслоняла все так, что его нельзя было увидеть с дороги. Это было в пятницу, после обеда.

Утром в субботу, едва запели птицы и рассвело настолько, что можно было различить предметы, Сидней завернул тело Алисии в ковер и вышел через заднюю дверь, направился к машине. Миссис Лилибэнкс смотрела из своего окна – бог знает, что она наблюдала в такое время, – возможно, она всегда так рано вставала – и увидела, что он несет на плече тяжелый ковер. Если миссис Лилибэнкс спросит, он скажет, что просто захотел избавиться от старого ковра, который лежал в гостиной. Впрочем, позже, вечером, она его ни о чем не спросила (видимо, потому что ничего не увидела утром). А может и увидела, но не сочла нужным спрашивать Сиднея. В субботу после обеда он позвонил и Полк-Фарадейсам, и Инесс Карпи, чтобы подготовить алиби. Через несколько дней будет произведен розыск в отелях Брайтона и Лондона, в судовых, железнодорожных и авиационных компаниях (хотя Алисия терпеть не могла самолетов, о чем Сидней всем и расскажет.) Алисия не вернулась и не давала о себе знать.

Сообщат родителям Алисии, и они непременно приедут из Кента. Сидней расскажет им – вероятно, это будет в четверг или в пятницу – что посадил Алисию в пятницу утром на поезд в Ипсвиче. Лучше сказать, что в Ипсвиче, а не в Кэмпси Эш, потому что Ипсвич гораздо многолюдней и, следовательно, было гораздо меньше шансов, что кто-нибудь мог их заметить. Он решил, что откажется от пятидесяти алисиных фунтов, потому что на самом деле они ему были не нужны. Классическое убийство жены в ванной ради столь незначительной выгоды – это не в его духе.

Во вторник Сидней вновь принялся за «Стратегов». Ему оставалось допечатать около двадцати страниц, но, поскольку он попутно еще и правил текст, все вместе должно было занять не меньше дня работы. Вскоре после полудня перед домом остановилась машина. Сидней услышал ее шум, но продолжал печатать, решив, что если это красильщик или ктото еще в том же роде, то он сам позвонит в дверь. Машина отъехала, а Сидней услышал, что внизу кто-то отпирал замок.

– Сид! – это был голос Алисии.

– Привет, – равнодушным голосом сказал он, выходя на площадку. Он остановился перед лестницей и облокотился на перила. Алисия стояла внизу с чемоданом в руке. На ней был ее самый красивый костюм и туфли на высоком каблуке. – Хорошо погуляла?

– Да, спасибо. А ты смог поработать? (Она стаскивала левую перчатку.)

– Неплохо, – сказал Сидней спускаясь по лестнице. – Тебе помочь отнести? (Он взялся за ручку чемодана).

– Ничего, он не тяжелый.

Сидней поднял чемодан и отнес его в комнату. Алисия двинулась следом.

– Извини, что не послала тебе открытку, Сид, ко мне так не хотелось. Надеюсь, ты не слишком беспокоился?

Она впервые извинялась за то, что не послала открытку.

– Нет, ни я, ни кто-нибудь другой ничуть не беспокоились.

– Кто это… другой?

– Ну, скажем, миссис Лилибэнкс. Или Алекс с Хитти.

– Я надеюсь, ты сказал им, что я уехала, просто чтобы побыть одной?

Сидней нахмурился. Впервые у него появилось подозрение, что Алисия уезжала на свидание с мужчиной. Она казалась ему напряженной. Он спрашивал себя, кто бы это мог быть, но никто не приходил ему в голову.

– Ты видела что-нибудь интересное?

– Нет, – равнодушно ответила Алисия, и если ее лицо что-нибудь и выражало, Сидней все равно не заметил, так как в этот момент она снимала свой свитер.

Около двух часов он услышал, как она открыла заднюю дверь и вышла. Сидней посмотрел в окно и увидел, как она через сад направляется к дому миссис Лилибэнкс. Сидней почувствовал голод и спустился вниз в кухню. Проходя через гостиную, он увидел, что Алисия забрала свою почту. Ей пришло три или четыре письма, одно из них – от матери. Жуя булочку с горячей сосиской, Сидней сварил кофе. Алисия приготовила жаркое из свинины, картошку и овощи и оставила все на столе, как обычно. Нет, ее присутствие совсем не радовало его. У него было даже предчувствие, что ее приезд как-то повредит успеху сценария, который он отослал Алексу утром из Ипсвича.

Он проработал часов до шести и затем вышел, чтобы покопаться немного в грядках. Срезал несколько диких роз возле гаража и отнес их в дом, чтобы поставить в воду. Алисия готовила ужин, и Сидней занялся салатом.

– Ты очень молчалив, – заметила она.

– Со мной за это время не произошло ничего примечательного.

– Я слышала, ты ужинал у миссис Лилибэнкс.

– Да. Очень хорошо поел. Это было в субботу.

– Надо будет пригласить ее на днях.

Сидней ничего не ответил, он был занят приготовлением соуса.

– Чем ты теперь занимаешься? «Стратегами»? Сидней глубоко вздохнул и сказал:

– Написал новый сценарий о Лэше и отправил Алексу. И снова вернулся к «Стратегам».

– А что если вам с Алексом делать документальные фильмы примерно на час? Даже не совсем документальные, а просто передачи на какую-нибудь определенную тему. Например, о проблемах жилья или об отношении церкви к вопросу контроля за рождаемостью?

Сидней посмотрел на нее в некотором замешательстве.

– Последние статьи в «Тайме» о телепрограммах были посвящены как раз таким передачам. Администрация и рабочие. Или еще что-то, ты понимаешь.

Она сливала воду из кастрюли с вареной картошкой.

– Ты предлагаешь нам бросить Лэша и заняться чем-нибудь в этом роде? Но я не имею ни малейшего представления о том, что происходит на английских заводах.

– Я тебе ничего не предлагаю. Мне и в голову не приходило – с неожиданной враждебностью сказала она. – Я просто говорила о том, что сейчас пользуется спросом. Публика устала от дурацких развлечений, она хочет участвовать в обсуждении проблем… Во всяком случае, у меня такое впечатление.

– Я бы все-таки хотел попытать счастья с «Лэшем».

– Ты мог бы делать и то, и другое одновременно.

– И еще и «Стратегов»? Но у меня так ни на что не хватит времени!

Алисия не считала, что это так уж много: делать одновременно три дела.

– Я хотела сказать, что железо надо ковать, пока оно горячо. Вот и все. Ты сам мне когда-то об этом говорил. Для того чтобы сценарий успел пройти всех, нужно не меньше месяца, да?

– Как минимум. А я могу написать о Лэше пять, шесть, семь серий. Мне кажется, это прекрасная идея и хорошее развлечение, и в нем нет ничего дурацкого.

– Я никогда и не говорила, что твой «Лэш» дурацкий! Алисия вздохнула.

Сидней сделал два коктейля и протянул один Алисии.

– Он не дурацкий, – согласился он, но поскольку это замечание прозвучало спустя не меньше двух минут после слов Алисии, оно неловко повисло в воздухе.

Алисия взглянула на Сиднея и почувствовала, в себе странное безразличие. Ей показалось абсурдным относиться к историям о Лэше так серьезно, словно речь шла о «Короле Лире» или «Дон Кихоте». Теперь эти истории были для нее не более значительными, чем рекламные объявления. Сидней же настолько серьезно относился к возможности продать их, что, если он не остановится, то жизнь ее грозит превратиться в сущий ад. Неожиданно Алисии захотелось вновь очутиться в Брайтоне вместе с Эдвардом и провести с ним весь вечер, и ночь…

– Ну что же, будем надеяться, что ты продашь его, – сухо сказала она и отвернулась к раковине.

Каждый звук это фразы вызвал раздражение у Сиднея. Когда будет отвергнут второй, а потом и третий сценарий, она наверняка скажет: «Видишь, я же тебе говорила».

– И все-таки я буду продолжать свои попытки, – так же сухо ответил он.

В четверг за завтраком Сидней предложил съездить в Ипсвич. Всегда можно найти повод для поездки: библиотека, что-нибудь, чего не купить во Фрамлингеме, обед или ужин в китайском ресторане, чтобы хоть какнибудь разнообразить меню, но Сидней предложил съездить в четверг – ему просто захотелось сменить обстановку. Алисия согласилась, хотя и без особого желания. Сидней чувствовал, что она уже презирает его и считает недостойным себя. Но, с другой стороны, она обладала слишком мягким характером, чтобы решиться бросить его. Развод, видимо, казался ей делом слишком сложным и наверняка не порадовал бы ее родителей. Сидней прекрасно видел, что она, как и он, ждала какого-нибудь проявления ненависти или любви, – чтобы решиться на что-то. Если, к примеру, Алисия обнимет его и скажет: «Сидней, дорогой, я люблю тебя, продашь ты что-нибудь или нет», – возможно, все и переменится… Или если он сам найдет в себе силы и подойдет к ней со словами: «Алисия, я и сам понимаю, что в последнее время стал не слишком приятным, но обещаю исправиться и больше не буду вести себя так». Но на самом деле они продолжали жить словно два старика, не выходя из наезженной колеи: вставали, завтракали, заправляли постель, подметали на кухне, и все это – в полном безмолвии; в их отношениях не было неприязни, они просто терпели общество друг друга.

Когда утром в четверг они выходили из дома, зазвонил телефон, и, поскольку ближе к телефону оказался Сидней, он и снял трубку. В этот момент он заметил встревоженное выражение на лице Алисии, а следом – деланное равнодушие, с которым она смотрела в открытую дверь, ловя вместе с тем каждое слово разговора. Может быть, боялась, что звонит мужчина?

– Алло! – сказал Сидней.

– Сид, это Алекс. Утром получил твой сценарий и теперь звоню с работы. Мне он очень понравился.

– Тем лучше. У тебя есть какие-нибудь замечания по тексту?

– Мне кажется, нужно уделить немного больше внимания подозреваемому, другу жены. Сделать так, чтобы в глазах полиции он действительно выглядел виновным. Но я напишу об этом. Я, собственно, звоню, чтобы узнать, вернулась ли Алисия?

– Да, во вторник.

– Прекрасно. Но ты сказал это каким-то подавленным тоном, – заметил Алекс, как будто с усмешкой, словно муж и должен был быть в подавленном настроении из-за возвращения жены.

– Возможно, так оно и есть.

– Надеюсь, что в следующий раз тебе повезет больше, старик. Может, она и совсем не вернется. (Алекс вдруг заговорил зловещим голосом.) Может быть, Алисия – алкоголичка, кто знает, что она делает в Брайтоне. О, ее муж расстроен, но знает нечто такое… (Алексу показалось, что он пошутил удачно, и он расхохотался.)

Деньги Алисии. Эта мысль весьма и весьма во вкусе Алекса.

– Благодарю тебя за добрые пожелания. Только бы не сглазить, когда это произойдет в следующий раз.

– Три минуты кончаются. Я пошлю письмо, поцелуй за меня Алисию.

Алисия, все это время стоявшая в дверях, вышла.

Направляясь в библиотеку поменять книги, Сидней предложил Алисии взять и для нее, но она отвечала, что дома у нее есть несколько книг, которые она еще не прочла. Возможно, она купила их в Брайтоне, и у нее еще не было времени прочесть, подумал про себя Сидней. Они договорились встретиться на стоянке «Кокс Лейн» через полчаса. Сидней отправился прогуляться, и ноги привели его к магазину подержанных вещей, где он видел бинокль.

На витрине было выставлено множество интересных вещей: медные трубы, старые солдатские ранцы, кованые сундуки времен Веллингтона, но бинокль исчез. Сидней просмотрел еще раз все, что было свалено на витрине, и заглянул внутрь магазина, но так и не увидел его. Конечно, его уже могли купить. Сидней был слишком робок для того, чтобы зайти и спросить про бинокль, к тому же он не был уверен, что хочет его купить и что у него хватит денег. Он повернулся и пошел назад к торговому центру, где была стоянка.

Небо нахмурилось, и слегка накрапывал дождь. Предусмотрительные прохожие раскрыли зонтики, а потом, когда дождь полил сильнее, люди побежали. Алисия стояла рядом с машиной, под плащом, она прижимала к себе пакеты и оттого была похожа на беременную. Рядом стояла корзинка для продуктов, наполненная доверху.

– Я выбрала подходящий день, чтобы забыть свои ключи, – смеясь, сказала она.

– Извини.

Сидней слизнул дождевую воду с верхней губы и поспешил открыть машину.

Все время, пока они в полном молчании ехали назад, шел дождь. Так же молча они распаковали покупки. Наконец Алисия сказала:

– Я купила печенку на ужин. Печенку и бекон.

– Хорошо.

В этот момент зазвонил телефон.

– Наверное, миссис Лилибэнкс, – сказал Сидней, – ты подойдешь к телефону?

Алисия ушла, он продолжал разбирать покупки. Алисия вернулась на кухню, она улыбалась:

– Это снова Алекс. Он пригласил нас к себе на ужин в субботу. Сказал, что мы сможем переночевать у них.

Они уже как-то оставались у Полк-Фарадейсов и спали на раскладном диване в гостиной.

– Мне не хочется туда ехать. Поезжай ты, если хочешь.

– Алекс сказал, что там будет Хочкисс, и он хочет тебя с ним познакомить.

Хочкисс был молодой автор, пишущий для издательства, в котором работал Алекс. Алекс как-то говорил Сиднею, что тому двадцать шесть лет. Как Китсу.

– Мне и в самом деле не хочется к ним. Можешь взять машину и отправиться сама. Или поезжай до Ипсвича, а там сядешь на поезд.

– Ну пожалуйста, Сид… Алекс будет ждать тебя.

– Я не могу, – упрямо повторил Сидней. – Езжай одна. (Ему надоело повторять, и он был готов уже закричать.) Скажи, что у меня работа.

Алисия вернулась к телефону, проговорила еще минуту и вернулась. Выходя их кухни, Сидней даже не взглянул в ее сторону.

Оба они забыли пообедать, а по виду, с которым Алисия ходила по дому, он понял, что она не собирается никуда ехать в субботу.

В восемь часов утра Алисия выставляла пустые молочные бутылки за дверь, когда приехал почтальон и вручил ей почту. Счет от Истерн Электрик и письмо для нее. Она сразу поняла, что оно от Эдварда Тилбери, сложила его, сунула в карман халата и прочла после завтрака, в мастерской. Тон письма развеселил ее: Эдвард церемонно благодарил ее за приятный день, который они провели в Брайтоне, и выражал надежду, что она уже дома и чувствует себя отдохнувшей после короткого путешествия к морю.

«… Ваше общество было мне очень приятно, и я буду счастлив сопровождать вас или присоединиться к вам, если вы решите снова совершить поездку в эти места…»

Он посылал ей свой адрес и номер телефона на Слоан-стрит, сам же не указал адреса и имени отправителя на конверте. Алисия поняла, что причиной тому было его нежелание, чтобы Сидней увидел адрес и стал задавать вопросы. Эта таинственность и то, что Эдвард выражал желание вновь встретиться с ней, приятно взволновали Алисию, и весь остальной день она была счастлива, даже несмотря на то, что вся промокла в Испвиче. Но отказ Сиднея ехать к Полк-Фарадейсам все испортил. У Сиднея не было никаких причин отказываться от приглашения и никаких особых дел, он просто делал все назло, из свойственной ему сварливости, что было в его характере. В четыре часа Алисия пошла к миссис Лилибэнкс, ей просто необходимо было уйти из дома. Она сказала миссис Лилибэнкс, что неплохо провела время в Брайтоне, и показала несколько этюдов, написанных там, но об Эдварде Тилбери не обмолвилась ни словом.

Между тем Алисия много думала об Эдварде и даже жалела, занимаясь ужином, что готовит не для него, а для Сиднея. Временами ей казалось, что Сидней ее просто ненавидит, ненавидит настолько, что может убить, если его никто не остановит. Она чувствовала, как сильно он страдает из-за того, что у них постоянно нет денег, и знала теперь – Сидней считает, что Алисия приносит ему несчастье в его работе. Она была уверена, что его глупая, банальная история о Лэше также обречена на провал, и не хотела оказываться рядом, когда это произойдет. А произойти это должно скоро.

Около половины восьмого Сидней спустился на кухню что-нибудь выпить. Алисия только что налила себе виски. Когда он посмотрел на печенку, бекон и мозги, выставленные на столе, лицо его помрачнело. В руках Сидней держал помидор и латук, принесенные из огорода.

– В чем дело? – спросила Алисия.

– Это из-за печени. Меня от нее немного тошнит.

Временами Сидней не выносил вида сырого мяса.

– Я тебя понимаю. Но, к сожалению, она полезна для здоровья, – сказала Алисия довольно резким тоном. – Должно быть, и вторую половину дня ты провел отвратительно?

– Нет, ты не угадала.

Он начал готовить соус для салата.

– А если бы меня не было дома, ты бы поехал к Полк-Фарадейсам? А? – спросила Алисия.

Подняв голову, Сидней посмотрел на нее.

– Нет. Почему ты так говоришь?

Потому что, если бы ее не было, Сидней бы не пытался ее обидеть, ответила она самой себе. Он хотел поехать, но еще больше ему хотелось не дать ей поехать туда. В какой-то момент Алисия решила было отправиться одна, но затем передумала, зная, что одной ей будет неинтересно, да и к тому же придется самой проделать весь длинный путь до Лондона и обратно.

– Тебе ведь иногда хочется меня убить, верно, Сид? Он озадаченно посмотрел на нее.

И Алисия поняла, что попала в точку.

– Бывают моменты, когда ты хочешь избавиться от меня, или, может быть, это желание всегда сидит в тебе. Я словно персонаж из твоих историй, и ты волен меня уничтожить, когда захочешь.

Он оглядел наполовину очищенную картофелину в ее правой руке и нож для чистки – в левой.

– Что ты устраиваешь представление!

– Тогда почему бы нам не сделать вид, что я уничтожена на время? Я могу уехать на несколько недель, и ты сможешь работать сколько пожелаешь… – Голос ее немного дрожал и она сердилась на себя за это. – И потом поглядим, что из этого получится, ладно? Сидней поджал губы и выдавил:

– Ладно.

– Ты… останешься здесь? Он кивнул.

– А ты, наверное, поедешь к своей матери? Это будет самый лучший вариант.

– Наверное, да, Сид. Похоже, мы с тобой переживаем сейчас какой-то ужасный кризис, и чтобы выйти из него, нам нужно предпринять самые энергичные меры. Надеюсь, все еще может измениться. Ты согласен?

– Согласен.

– Давай договоримся какое-то время не общаться.

– Обещаю.

– Даже если меня долго не будет. Я буду посылать тебе весточки… когда захочу. Возможно, и ты не захочешь меня больше увидеть.

На этих словах голос ее сильно дрогнул, и Сидней отвел глаза в сторону, ощутив неловкость.

– Хорошо, Алисия, я согласен. Уезжайна сколько… насколько захочешь, – произнес он почти ласково, как давно уже не говорил.

IX

– Можешь говорить, что я у своей матери, – сказала Алисия утром, в ответ на единственный вопрос, который задал ей Сидней: что ему отвечать, когда будут спрашивать, где она?

В тишине гостиной эта фраза прозвучала гулко. Сидней медленно бродил по комнате. Теперь он остался один, и, вероятно, надолго. Они еще раз обсудили этот вопрос, после того первого разговора, в четверг.

Друзьями отъезд Алисии не будет представляться ни разрывом, ни испытательным периодом, ни разводом, одним словом – ничем таким, на что можно было бы наклеить ярлык. Они договорились: в случае расспросов Сидней будет отвечать, что они просто захотели поработать некоторое время порознь. Взгляд его остановился на медной копии отпечатка ноги сэра Роберта Берне висящей над маленьким львом. Это была статуя, которую он видели в церкви Эктона. Они Алисия в тот день были близки, очень близки, Они устроили пикник в машине, потому что шел дождь, потом вернулись домой и занимались любовью, а позже перевели изображение с кальки на пурпурный бархат, чтобы после вставить в рамку. Тогда еще они посмотрели Лавенхем и церкви Лонг Мелфорда. Алисия делала наброски, а Сидней писал заметки, которые, как ему казалось, когда-нибудь смогут пригодиться. Однажды он даже собирался их как-то использовать.

Сидней вяло поднялся на второй этаж, пытаясь заставить себя сесть за машинку, он был на 262-й странице, и ему оставалось напечатать еще не больше пяти. Затем нужно перечитать и отправить двум новым издателям, оригинал в Америку, копию – в Лондон, а один экземпляр оставить у себя. Остановившись в коридоре, Сидней заглянул в открытую дверь гостевой комнаты. На глаза ему попался край красно-синего ковра, свернутого вдоль противоположной стены. Ну что ж, надо идти до конца, сказал он себе. Необходимо узнать, какое это произведет впечатление. Такую идею можно будет использовать в книге. Так, по крайней мере, считают психиатры. Он направился к лестнице, думая о том, что нужно немедленно начать копать яму, но тут же остановился. Подобные дела надо делать утром, пораньше, – вот когда этим следует заняться. Если завтра он проспит, тем хуже для него. А скорей всего, он вообще этого не сделает.

Хотя Сидней много работал днем и спокойно провел вечер за чтением книг, он долго не мог заснуть. Какой-то стук с первого этажа доносился до него и, когда он наконец встал – пойти посмотреть, что это было, – то обнаружил всего лишь форточку в гостиной, стучавшую от ветра. Сидней снова лег и на сей раз заснул. Проснулся спустя несколько часов, но с более ясной головой, чем обычно у него бывало при пробуждении. За окномбыло еще настолько темно, что он с трудом разглядел стрелки на своих наручных часах. Десять минут пятого. Теперь или никогда, сказал он себе, хотя причиной пробуждения не была никакая срочная нужда, а твердая решимость исполнить задуманное. Спустился вниз, поставил вариться кофе, снова поднялся, надел старые холщовые штаны, теннисные тапочки и шерстяную рубашку. Выпив кофе, отправился в кладовку, взял там вилы и положил их в машину на пол. Задним ходом вывел машину из гаража и поставил за домом.

Поднявшись в гостевую комнату, Сидней взвалил на плечо свернутый ковер, представляя себе, что тот весит больше, чем на самом деле – словно в нем спрятан труп Алисии. Выйдя через заднюю дверь, он положил ковер на заднее сиденье машины. Сидней отметил, что даже пустой ковер был не так уж легок, а с телом внутри он едва ли смог его нести. Нужно будет запомнить это для следующей книги. Сидней оглянулся по сторонам. Никого. Никого, если не считать нескольких чирикающих птичек. Окна миссис Лилибэнкс были темными. Он тронулся с места. Лес, который он выбрал, находился в десяти километрах отсюда. Свернув с фрамлингемской дороги, Сидней поехал другой, очень прямой, обсаженной по обеим сторонам высокими деревьями, сразу за которыми начинался лес. Ни одна машина не обогнала его, и лишь навстречу попался один грузовик. Наконец Сидней остановился опушке с левой стороны дороги.

Вытащив вилы, он шагнул в лес. Пройдя метров пятьдесят, нашел крохотную лужайку, на которой не было ни единого дерева, лишь редкая трава. Он начал копать от самого ее края. Это оказалось очень медленным и трудным занятием, даже несмотря на то, что почва была мягкой, и Сидней пожалел, что не захватил с собой лопату. С большим удовольствием он бы сложил свернутый ковер пополам и слегка присыпал бы его землей, но он заставил себя выкопать длинную яму, словно ему нужно было скрыть в ней настоящее тело. Яма получилась больше метра глубиной. Когда мимо проходила какая-нибудь машина, – их было всего три – Сидней не видел ни одной сквозь густую листву, слышал только шум мотора. Из этого он заключил, что никто не сможет увидеть и его самого. Выкопав могилу почти нужной глубины, он вернулся к машине за ковром. Солнце уже осветило верхушки деревьев, стало немного светлее. Едва он снова взвалил ковер на плечо и закрыл дверцу, мимо промчался большой зеленый грузовик и на такой скорости, что ветер от него слегка растрепал волосы Сиднея. Отыскав свою лужайку, Сидней положил ковер на траву и снова с тем же упорством принялся углублять яму, пока она не стала еще сантиметров на пятнадцать глубже по всей длине. Ему никак не удавалось справиться с толстыми корнями, которые попадались внизу. В конце концов он спрыгнул в яму и притоптал их ногами. Когда Сидней скатил ковер в яму, то почувствовал такую усталость в руках, что ему почти поверилось, что в ковре было на самом деле что-то завернуто, настолько тот был тяжелым. Если бы внутри было запрятано тело, подумалось ему, страх прибавил бы мне сил. Вилами он забросал яму землей и теперь, как настоящий преступник, почувствовал себя в безопасности: тело было надежно захоронено. Он немного притоптал землю и вилами уничтожил следы своих ботинок вокруг.

Вернулся к машине и внимательно поглядел назад, в направлении «могилы», ничего не бросалось в глаза. Окурок единственной выкуренной сигареты разорвал и развеял по ветру. Какие еще следы он мог оставить? Примятая трава? Но тут понадобился бы этакий супер Шерлок Холмс, чтобы увидеть это после первого же самого слабого дождя, и уж совершенно гениальная интуиция могла связать примятую траву с Сиднеем Бартлеби. Да, это был ковер, и Эббот, возможно, запомнил, что продал ковер ему; да и друзья могли узнать ковер, но ведь, в конце концов, внутри ковра не было ничего. И Сидней завел мотор. Яркие пятнистые тени от листвы раскрасили дорогу. День обещал быть ясным.

X

Воскресенье прошло спокойно. Сидней начал перечитывать «Стратегов», но не испытал при этом особого оптимизма. В последнем варианте первая часть логически подводила ко второй, и это, по крайней мере, доказывало наличие интриги и обещало развязку.

В понедельник, в шесть часов вечера, миссис Лилибэнкс принесла Сиднею крыжовника. Сидней пригласил ее в дом.

– Он стоит три шиллинга шесть пенсов килограмм, я же не могу съесть больше, чем полкило, – сказала она – может быть, вы сделаете себе мармелад со сливками или это для вас слишком сложно?

– Я люблю, но никогда не делал сам, – ответил Сидней. – Этим всегда занималась Алисия.

– Если хотите, я могу приготовить для вас, мне ведь все равно делать себе. Мне не трудно, нужно только обрезать хвостики и протереть ягоды через сито, – она улыбнулась. – Вы можете зайти за своим мармеладом сегодня в половине восьмого. Так будет быстрее, чем если я сама принесу его вам.

Сидней был тронут такой деликатностью.

– Я вовсе не потеряю времени, – сказал он. – У меня его больше чем достаточно.

– Алисия сказала, что вы рассчитывали побольше поработать в эти дни. Поэтому я и не хотела вас отвлекать. В противном случае я просто пригласила бы вас к себе вчера на обед.

– Спасибо, – смущенно произнес Сидней (Он чувствовал себя не вполне в своей тарелке после чтения «Стратегов».)

Миссис Лилибэнкс оправила свой жакет и взяла миску с крыжовником.

– Как вам нравится ваша холостая жизнь? – спросила она, направляясь к двери.

– Может, вы немного посидите?

Он только сейчас сообразил, что забыл предложить гостье сесть.

– Нет, спасибо, я пойду. Алисия сказала, что поедет к матери, в Кент.

– Да.

– Вы не дадите мне ее адрес? Я хочу написать ей.

– Конечно, одну минуту.

Сидней пошел в гостиную за карандашом, который лежал у телефона.

– Глупо, что я сама ее об этом не спросила, – сказала миссис Лилибэнкс, идя следом за Сиднеем. – О, я вижу у вас новый ковер! Очень красивый.

– Да, – ответил Сидней, переписывая адрес. (Он почувствовал, как сердце его подпрыгнуло, словно он и в самом деле был преступником.) – Вот. Миссис Хартли Снизам, Поукс Корнер, Рейберн, Кент.

– Снизам, – прочитала миссис Лилибэнкс.

– Да, – улыбнулся Сидней. – Раньше я любил подшучивать над этой фамилией, пока не услышал другие, еще более смешные.

Миссис Лилибэнкс рассмеялась, полное ее тело затряслось.

– Лилибэнкс – тоже в своем роде неплохая фамилия. Особенно для могильного памятника, а? Моего мужа в детстве часто дразнили из-за фамилии. Он мне сам рассказывал. Представляете, в школе его звали «могильщиком».

Сидней заметил, как улыбка постепенно сходит с ее губ, видимо, она заметила, что ее собеседник больше не улыбается. Он представлял себе могилу Алисии, поросшую лилиями, и почувствовал, что бледнеет.

– Хм, забавно. Очень забавная фамилия.

– Я, пожалуй, пойду, не буду вас больше отвлекать. Не забудьте забрать мармелад до восьми часов.

Миссис Лилибэнкс вышла из кухни и направилась к двери.

Через несколько дней позвонила из Лондона Инес и сообщила, что она, Карпи и еще несколько их друзей собираются приехать к ним на пикник.

– Конечно, приезжайте, только Алисии не будет.

– Ах, как жаль! На днях я встретила Алекса и Хитти, и они сказали, что Алисия уже вернулась домой.

– Да, но потом уехала снова. Она, кажется, хотела навестить свою мать.

– Ясно. Вам будет удобно, если мы все же приедем? Мы привезем все необходимое для пикника.

– Конечно, приезжайте, – ответил Сидней. – Я позабочусь о выпивке.

– Не стоит, вина и так будет достаточно.

Сидней вспомнил, что Инес и Карпи подавали гостям только вино.

– Не беспокойтесь.

– Ой, пока не забыла, у вас есть под рукой номер телефона Алисии?

Сидней продиктовал ей номер.

Сидней решил пригласить и миссис Лилибэнкс. Старая дама приняла приглашение.

Инес и Карпи приехали со своими малышками на голубом «фольксвагене», за рулем сидел кудрявый молодой человек в драном свитере. Его звали Регги Мэллиган. Сидней узнал, что он работает в театре. Настоящим хозяином машины оказался другой мужчина, постарше и лучше одетый, он просто отдал руль своему приятелю. Погода в этот день стояла хорошая, и они устроились прямо на траве за домом, подстелив пледы.

Инес и Карпи почти все время приходилось сдерживать своих малышей, которые подбирались к тарелкам с сандвичами и пирогами. Сидней показал гостям дом, делал он это с удовольствием, как будто водил их по собственному родовому замку. Не беда, что кровати были куплены по случаю, матрацы остались от других кроватей, полки и комоды пережили ремонт, а диван в гостиной был продавлен. Вряд ли все это было хуже, чем условия, в которых жили Мэллиган и его старший приятель, а потому Сидней чувствовал себя раскованно, и настроение у него было приподнятое. Он остался доволен и тем впечатлением, которое произвела на всех творческая рабочая обстановка, царившая в его кабинете: стопки бумаги, машинка со вставленным листом, отточенные карандаши.

– Сейчас я работаю над романом, который начал уже давно… – ответил он на вопрос Василия (так звали хозяина машины). – А кроме того, мы с Алексом готовим еще несколько сценариев для телевидения.

Во время обеда, когда Сиднею казалось, что все идет прекрасно, и он с удовольствием потягивал мартини, Инес вдруг сказала:

– Знаешь, Сидней, вчера вечером я звонила Алисии, но ее мать сказала, что ее там нет и что она не знает, где находится ее дочь. Не мешало бы вам выяснить, чем занимается ваша жена.

И она улыбнулась, обнажая свои ослепительно белые зубы, и все остальные тоже заулыбались.

– Странно, – произнес Сидней, – может быть, она вернулась в Брайтон. Хотя сама мне говорила, что едет к матери. Я не хотел быть нескромным.

– Нескромным?! – воскликнула Инес, и все рассмеялись.

– Может быть, она просто хотела порисовать в спокойной обстановке.

Сидней попытался сделать непринужденный жест и перевернул бокал с вином себе на брюки.

Миссис Лилибэнкс прервала свою весьма оживленную беседу с Василием и прислушалась. Сидней собирался добавить еще что-то, но передумал и промолчал. Он протянул руку, взял сандвич с ветчиной и только потом спросил Инес:

– У ее матери был обеспокоенный голос? Регги и Карпи что-то обсуждали друг с другом.

– Да нет. Впрочем, не знаю, я не так уж хорошо знакома с ней, – ответила Инес, которая всегда выражалась очень осторожно. – Думаю она и сама хотела бы знать, где Алисия. Даже спросила, нет ли у меня каких-либо сведений… Она вам не звонила?

– Нет, – ответил Сидней и занялся своим сандвичем. Итак, Инес и компания наверняка решили, что они с Алисией поссорились. Тем хуже. Он почувствовал неловкость, но все равно, пусть лучше думают так, чем подозревают его в ужасном преступлении. Алисия покоится теперь под землей… На четырех или, может, пяти футах. Сидней улыбнулся про себя. Он заметил, что миссис Лилибэнкс смотрит на него и, отвел глаза.

В половине пятого гости распрощались, сели в машину и уехали в Лондон. Миссис Лилибэнкс настояла на том, чтобы помочь Сиднею помыть посуду и прибрать. Сидней думал, что она просто хочет выпытать у него что-нибудь об Алисии и об их ссоре, которая была причиной ее отъезда, но старая дама не сделала и намека на это. Зато она сообщила, что собирается посадить за домом яблоневый и грушевый сад, затем рассказала об особенностях освещения в Саффолке и том, какое влияние оказало это на творчество Констебля, и, наконец, порадовалась, что пирог с лимоном, который она принесла, был съеден до последней крошки. Когда посуда была вымыта и убрана, миссис Лилибэнкс поблагодарила Сиднея за приятно проведенный день.

– Я вас обязательно познакомлю с моей внучкой Присей, когда она приедет навестить меня. Она уже раз наведывалась ко мне, но настолько неожиданно, что я даже не успела вас пригласить. Возможно, Присей приедет в следующую субботу.

– Я с большим удовольствием познакомлюсь с ней, – ответил Сидней.

– Ей только двадцать два года, но, мне кажется, она добьется успеха на сцене, если, конечно, будет много трудиться. До свидания, Сидней, и еще раз спасибо.

– До свидания, миссис Лилибэнкс.

И миссис Лилибэнкс медленно направилась к своему дому.

Когда она вошла в гостиную, ее взгляд упал на акварель, изображавшую вазу с цветами. Это была работа Алисии. Лист бумаги стоял на каминной доске, прижатый к стене фотографией в рамке. На фотографии была снята Марта с Присей, совсем еще крошкой. Интересно, чем сейчас занимается Алисия, счастлива ли она, спросила себя миссис Лилибэнкс. Она не сомневалась, что скоро получит от нее весточку. Возможно, Сидней знает, где она находится, но не говорит, так как Алисия хотела побыть совсем одна. В любом случае, миссис Лилибэнкс считала, что лучше не заводить с Сиднеем разговор о ней, если только он сам не начнет первым. Кажется, все это ему явно неприятно. Но почему же он все-таки улыбнулся?

В конце концов Сидней ведь писатель и бог знает, что творится у него в голове.

XI

В тот же вечер Сидней отправил матери Алисии письмо:

«9 июня.

Дорогая миссис Снизам.

Мне очень жаль, но я был вынужден давать ваш адрес в Кенте разным людям, так как был уверен, что Алисия находится у вас. Она хотела уехать на время из нашего слишком спокойного и грустного места, чтобы позаниматься живописью и побыть одной.

Алисия явно не желала сказать мне, куда собирается уехать, а может быть, она и сама этого не знала, но уверяю вас, что настроение ее в день отъезда было спокойным. Когда вы получите от нее какую-нибудь весточку, я буду очень признателен, если вы сообщите мне ее местонахождение, но только в том случае, если она сама не будет против. Знаю, она не хочет, чтобы я беспокоил ее некоторое время, потому я не вправе поступать вопреки ее желанию.

У меня ничего нового. Работаю, но, должен признаться, пока без особого успеха. Надеюсь, что и у вас с мистером Снизамом все в порядке.

Искренне ваш Сидней».

В три часа он отнес письмо на почту и потому только во вторник утром раздался телефонный звонок от миссис Снизам.

– У вас нет новостей от Алисии? – спросила она.

– Нет, я не…

– Когда она уехала?

– В позапрошлую субботу, второго июля.

– О, боже! Я уже обзвонила ее лондонских друзей, ее нигде нет, и никто не знает, где она может быть. Это мне кажется странным.

– Очень может быть, что она находится в Брайтоне. Вызнаете, она уже ездила туда на несколько дней три недели назад.

Сидней был уверен, что миссис Снизам знает об этом, ведь Алисия говорила, что отправила оттуда открытку своей матери.

– Боже! – произнесла растерянно миссис Снизам. Она извинилась и сказала что-то своему мужу, затем спросила: «Она не говорила, надолго ли собирается уехать?»

– Нет. Я думал, что на несколько недель… не знаю… Надеюсь, что вы не слишком расстроены.

– Но ведь это не похоже на Алисию: уехать вот так, никому не сказав куда?.. Одно дело хотеть побыть одной, но такая скрытность совсем не в ее духе. У нее были неприятности?

– Нет. Она сказала, что хочет уехать, вот и все.

Миссис Снизам помолчала, но Сидней услышал, что у нее вырвался вздох отчаяния.

– Вы ведь знаете, что Алисия не любит писать письма, – сказал он.

– Она всегда охотно писала своей матери. Скажите, Сидней, она не оставила вам адрес, куда можно пересылать ее письма?

– Нет. Ей пришло только три письма. И, кажется, ничего особенно важного.

– Я прошу вас, Сидней, сообщить, если получите что-нибудь от нее можете звонить за мой счет, ничего страшного. Вы остались совсем один?

– О, да.

Уж не думает ли она, что у него есть любовница?

– Всего хорошего и позвоните нам.

Сидней попрощался и положил трубку. Солнце ярко светило в окно гостиной. День был жаркий, даже слишком жаркий для Англии. Сидней подумал, что если бы он и в самом деле убил Алисию, разговор получился бы в точности таким же, и он без труда смог бы убедить мать Алисии, да и всех остальных в том, что она в Брайтоне. Возможно, она сейчас там и есть, лежит в шезлонге, погрузив ноги в песок, ее красивое лицо повернуто к: солнцу, глаза закрыты. В Брайтоне, наверное, сейчас замечательно. Тепло, легкий ветерок дует с моря. Тем временем Снизамы в своем Кенте уже забеспокоились. У них ведь никогда не было особых душевных забот. Мистер Снизам вышел на пенсию перед свадьбой дочери, у него было много денег и больное сердце, из-за чего, насколько помнил Сидней, ему нельзя есть мясо. Он страстно увлекался садоводством, выставка цветов в Челси оставалась для него главным событием года. Миссис Снизам, худая маленькая женщина, с головой ушла в местную политическую жизнь и благотворительность. Алисия была ее единственным ребенком. Что ж, совершенно естественно, что они начали беспокоиться.

Он принялся было читать следующую страницу рукописи, но тут же отложил в сторону и достал из ящика коричневую тетрадь. В нее Сидней когда-то записал две свои поэмы, вернее, набросал на скорую руку, намереваясь как-нибудь поработать над ними, но так никогда больше не возвращался к ним. Пропустив после второй поэмы пять чистых страниц, он написал:

«11 июля. Первый и, вероятно, далеко не последний разговор с миссис Снизам. Это был ее ответ на мое письмо, отправленное в субботу, в котором я сообщил об отсутствии и молчании ее дочери. Я удачно выпутался из такой ситуации, не ощутив в себе при этом никакого беспокойства. Любопытно, поведу ли я себя так же, когда мне придется встретиться с ней лицом к лицу? Она спросила о почте, приходящей на имя Алисии. Странно и то, что Алисия не оставила мне адреса, по которому я мог бы пересылать ее корреспонденцию. Что тут можно подумать? Хуже всего, если чек, приходящий ежемесячно на ее имя, не будет востребован до второго августа. К этому времени нужно будет придумать мужчину, к которому она уехала. Лучше сделать это теперь же.»

Когда Сидней писал эти строки, у него возникло приятное чувство, будто он создает нечто значительное и одновременно является убийцей. Он решил заполнить предыдущие страницы тетради, описанием убийства. Но не сейчас, а когда будет подходящее настроение. Опишет, как столкнул ее с лестницы и всю ночь ее тело пролежало дома, а наутро отвез его… При этом миссис Лилибэнкс могла видеть его и что-то заподозрить.

Ровно в пять часов снова зазвонил телефон. Снова миссис Снизам, подумал Сидней.

– Полк-Фарадейс на проводе, – раздался голос Алекса.

– Уездный писарь Бартлеби слушает.

– Сид, дружище, отгадай, что я тебе сейчас скажу. Сидней едва смог поверить своим ушам: Хитти только что из дома позвонила Алексу и сообщила, что Пламмер из «Гранады» купит сценарий «Лэш наносит удар». Для этого им нужно представить один или два законченных сценария и несколько заявок на сценарии такого же типа. Хитти прочла письмо и немедленно позвонила Алексу.

– Я еще ему не звонил, – сказал Алекс, – но, конечно, скажу, что мы согласны, верно?

– Скажи, что мы напишем ему сколько угодно таких сценариев. Ты уже посмотрел второй? – Сидней имел в виду историю об убийстве.

– Да-да, я уже почти закончил черновой вариант.

– Тогда я сейчас же сажусь за следующий.

– Ты не сможешь приехать сегодня, чтобы обсудить твою идею вместе? Конечно, если она у тебя уже есть.

Сидней заколебался, он боялся, что, встретившись, они засыплют друг друга дифирамбами и не успеют сделать ничего полезного – Спасибо, но будет лучше, если я останусь дома и как следует повкалываю.

– Ладно, только не воспари слишком высоко. Как Алисия? Жаль, что вы тогда не приехали. Она ведь хотела, а ты все испортил.

– Да, мне тоже очень жаль. Но в те выходные я хотел поработать. Она ведь могла поехать и одна. Вот закончу свой роман…

– Поцелуй Алисию за нас. Сидней глубоко вздохнул и сказал:

– Алисии нет дома. Кажется, она вернулась в Брайтон.

– Опять? Когда же она приедет? Черт бы побрал его любопытство!

– Возможно, на этот раз Алисия задержится. Недели на три.

– Когда она позвонит, передавай ей привет. Пока, старик.

Взволнованный этим неожиданным известием, Сидней побежал было наверх, снял трубку и позвонил Алисии, чтобы сообщить ей эту новость. Хотя она наверняка и так все узнает от друзей. Впрочем, какой абсурд! Она мертва и покоится в земле, сказал Сидней себе, улыбнувшись, и поднялся в свой кабинет.

XII

Миссис Эдвард Понсоби – иначе Алисия – остановилась в Брайтоне в месте более комфортабельном и дорогом, нежели пансион, где жила в первый раз. В том комендантский час, т. е. время, когда владелец ложился спать, начинался в десять часов, о чем сообщала табличка на двери. Теперь она жила в настоящем, хотя и скромном отеле «Синклер» и занимала номер без ванной комнаты. Чек на пятьдесят фунтов пришел второго июля, как раз в день ее отъезда, и она успела получить по нему деньги в банке Ипсвича. Там у них с Сиднеем был общий счет, и на нем лежало сто фунтов, но Алисия не стала снимать деньги, ей не хотелось делать это без ведома Сиднея и, кроме того, выдавать свое местонахождение. Она собиралась жить на свои пятьдесят фунтов как можно дольше, а за это время подыскать подходящую работу, но не в Лондоне, а в каком-нибудь маленьком спокойном городке. За неделю в отеле ее счет сократился на девять гиней, но она умела экономить на еде и верила, что сможет без труда дотянуть до следующего чека. Конечно, она может существовать так от чека до чека, но зато вскоре рискует соскучиться, если не найдет работы. Она пока не слишком хорошо себе представляла, каким образом ей удастся получить следующий чек: они приходят в Ронси Нолл, а Сидней не знает, куда их переправлять. Нельзя, чтобы банк и, следовательно, Сидней, знали, где она находится. О почте своей Алисия не беспокоилась. А если ее не интересуют даже письма, приходящие на ее имя, тогда несомненно, возникнет впечатление, будто она и в самом деле перестала существовать, и Сидней сможет этим воспользоваться. Алисия предполагала, что Сидней изо всех сил будет притворяться перед самим собой виновным в ее убийстве.

Любопытно, как далеко он в этом зайдет. Это будет зависеть от его душевного равновесия и степени зрелости. Алисия же с недоверием относилась и к тому, и к другому в своем муже.

Она думала позвонить Эдварду Тилбери и пригласить его в Брайтон на воскресенье. Или на уик-энд. Хотя, конечно, у него могут быть и другие планы, в Лондоне столько соблазнов. Но Алисия, не переставая, мечтала о том, как Эдвард приедет в субботу, они запишутся под чужими именами в каком-нибудь отеле и проведут вместе безумные два дня. Между ними зародится настоящая любовь, и это вынудит ее предпринять серьезные шаги, например, потребовать развода у Сиднея. Или же Эдвард возьмет месяц отпуска, и они снимут где-нибудь коттедж. Или Эдвард будет каждый день ездить на работу в Лондон, а вечерами и в выходные возвращаться в Брайтон. Разумнее будет снять дом где-нибудь за городом, потому что знакомые в Лондоне, узнав об их «исчезновении», наверняка что-нибудь заподозрят, вспомнят о Брайтоне, им ведь хорошо известно, как она любит это место.

Любимым цветом Алисии был синий, она купила листы толстой синей бумаги и разрезала их на прямоугольники размером пятнадцать на двадцать сантиметров. Сложив их в папку и захватив ручку с китайской тушью и красный карандаш, она уходила на пляж и часами сидела там, делая абстрактные зарисовки всего того, что видела вокруг. Ей хотелось послать несколько набросков миссис Лилибэнкс, но Алисия не сделала этого. Она не могла открыть миссис Лилибэнкс свое местопребывание, потому что та, естественно, сообщит его Сиднею. Сидней мог подозревать, что она находится в Брайтоне, но Алисия не хотела, чтобы он был в этом уверен.

Прошло две недели, Алисия чувствовала себя много спокойней и счастливее, чем дома. Она понимала, что ее родители, должно быть, волнуются, но убеждала себя, что Сидней наверняка постарается их успокоить. Они должны понять, что если бы с ней произошло что-либо серьезное, они бы узнали об этом из газет. Но вот уже Алисии стали надоедать мороженое с клубникой в «Эклере», миланские эскалопы в итальянском ресторане и невкусные пирожные в чайных салонах, которые она могла позволить себе посещать. Наскучили ей и стены ее комнаты в отеле «Синклер» (оклеенные бежевыми обоями с маленькими розовыми корабликами), которые поначалу, когда ей было все внове и она наслаждалась одиночеством, казались такими очаровательными. Однажды, заказав два двойных джина в пабе на Сиейн-стрит и допив второй, она набрала номер Эдварда Тилбери.

К ее удивлению, он был дома, и она подумала, что это доброе предзнаменование.

Все устроилось невероятно быстро, быстрей даже, чем пробежали первые три минуты разговора. Эдвард выедет в субботу утром десятичасовым поездом, который приходит в Брайтон в одиннадцать, и останется на воскресенье. Чувствовалось, что он обрадовался ее звонку.

Она встречала его на вокзале и чуть было не пропустила в толпе, выходящей из поезда: Эдвард шел, низко опустив голову, словно старался не обращать на себя внимание. Он показался ей меньше ростом, чем прежде, но счастливая и открытая улыбка, когда он увидел ее, была та же. Эдвард снял шляпу и поцеловал Алисию в щеку. Они зашли в привокзальный буфет и сели за столик.

– Вы, наверное, считаете меня сумасшедшей, – сказала Алисия. – Но я снова решила устроить себе каникулы. И в этот раз долгие. Хотя я много работаю здесь и даже привезла с собой масляные краски.

– Дорогая моя, вы так очаровательны, – отвечал Эдвард. – И во всем этом нет ничего сумасшедшего.

По тону, которым он произнес это, она поняла, что он ничего не скажет о ней своим лондонским знакомым и не будет задавать вопросов о Сиднее.

– Где вы остановились?

– В отеле «Синклер». Это не бог весть что, но мне подходит.

– Вы не против, если я тоже сниму там номер? Или вы хотите, чтобы я остановился в другом отеле? (У него была очень молодая улыбка.) Нам будет много проще встречаться, если мы будем жить под одной крышей.

– Конечно, я вовсе не против. «Синклер» достаточно велик, чтобы вместить нас обоих.

С Эдвардом была небольшая дорожная сумка, в которой лежали рубашка, плавки и пижама. Они вышли из здания вокзала и отправились в отель. По дороге Алисия объяснила, что там она записалась под именем миссис Эдвард Понсоби, так как не хочет, чтобы Сидней или родители знали, где она находится.

– Надеюсь, вам это не покажется странным, Эдвард.

– Я в восторге, – отвечал он.

На самом деле Алисия не собиралась стать любовницей Эдварда не сделала этого, хотя он явно ждал и надеялся. Она чувствовала себя виноватой: заставить его приехать в Брайтон и не переспать с ним! Но, как ни странно, он, кажется, остался доволен. Они провели остаток субботы и все воскресенье так же приятно, как и тот, первый, день. На прощание Алисия подарила Эдварду старинную булавку для галстука, которую купила, ожидая его приезда. Она ничего не сказала о следующей встрече, но Эдвард ее спросил, собирается ли она пробыть в Брайтоне до следующих выходных. Алисия, улыбаясь, кивнула, и Эдвард спросил разрешения приехать.

– Да, мне будет очень приятно. Если только у вас не найдется более интересных дел в Лондоне, – ответила она, почувствовав вдруг в этот момент, что любит Эдварда.

XIII

В конце августа, то есть почти через месяц после отъезда Алисии, к Сиднею на уик-энд приехали Полк-Фарадейсы. Сидней сочинял сюжет третьей истории о Лэше – «Двойник сэра Квентина», в которой Лэш выдает себя за английского дипломата. С момента отъезда Алисии, если не считать пикника с Инес и Карпи, Сидней впервые принимал гостей. С несвойственным ему энтузиазмом он закупил в Ипсвиче курицу, мясо, бутылку виски, несколько бутылок вина и прочие вкусные вещи.

Полк-Фарадейсы появились в пятницу в половине восьмого вечера. Сидней встретил их на крыльце. Они привезли с собой пива, вина и торты, которые Хитти приготовила сама.

– Славно погуляем, – смеялся Сидней, открывая первые бутылки на кухне.

– Дождь пошел, – заметил Алекс, но без особого огорчения. Хитти открыла дверцу духовки:

– Ужасно вкусно пахнет! Хотите, я сделаю картофельное пюре?

В духовке готовился ростбиф.

– Картошка уже сварена, если хочешь, можешь размять ее.

– Хитти занялась пюре.

– А ты неплохо выглядишь, – заметил Алекс. – Холостая жизнь идет тебе на пользу.

– Хм, может быть, может быть.

Сидней припомнил, как несколько дней назад миссис Лилибэнкс сказала то же самое. Вероятность того, что их сценарий о Лэше будет продан, благотворно отразилась на его настроении, но он не хотел говорить об этом Алексу, боясь все испортить.

Хитти вошла со стаканом в руке в гостиную, огляделась и наклонилась, чтобы полюбоваться желтыми розами, которые Сидней поставил в белую треснувшую вазу перед камином.

– О! да у вас новый ковер – воскликнула она.

Сидней слегка вздрогнул, как и в тот раз, когда миссис Лилибэнкс заговорила о ковре.

– Да… я… мы решили, что старый уже отслужил свое. (Он покосился на Алекса; заметив его взгляд, Алекс тоже посмотрел на него.) Мы купили его по случаю, совсем недорого.

– Красивый ковер (Хитти перевела взгляд на Сиднея). У вас есть новости от Алисии?

– Нет. Но вы ведь знаете, что я и не жду их. Она действительно хотела побыть одна. Хотя это выглядит немного странно. Ее мать удивлена, что я не получаю от нее известий, меня же удивляет то, что Алисия не пишет и ей.

Сидней пожал плечами, поймав себя на том, что слишком многословен. Видно, это оттого, что вот уже несколько дней, с того раза, как он в последний раз видел миссис Лилибэнкс, ему не довелось произнести и двадцати слов.

– Где она, как вы думаете? – спросила Хитти.

– В Брайтоне.

– Он ее убил, – сказал Алекс, поднимаясь и направляясь на кухню наполнить свой стакан. Он подмигнул Сиднею одним, потом другим глазом. – Убил и собирается жить на ее деньги, а историю убийства использует в сценарии про Лэша и сделает на этом состояние.

Сидней вежливо рассмеялся.

– Вы действительно не беспокоитесь об Алисии? – спросила Хитти, но скорей уж в утвердительном, чем в вопросительном тоне.

Ее лицо светловолосой китаянки приняло озабоченное выражение, а брови, нарисованные коричневым карандашом, почти сошлись над переносицей.

– Нет, я не вижу оснований для беспокойства, – ответил Сидней.

– И сколько же она будет отсутствовать?

У Сиднея сложилось впечатление, что Хитти специально расспрашивает его, чтобы вытянуть из него сведения, которые затем сообщит тому, кто интересуется ими в Лондоне.

– Ее может не быть и полгода, – ответил он. – Она не сказала ничего определенного. Но я не хочу сообщать об этом ее матери, потому что тогда Снизамы могут встревожиться не на шутку. Они ничего не смыслят в жизни нашего поколения.

Сидней взял у Хитти стакан и пошел на кухню. В стакане еще было вино, но Сидней хотел показать себя внимательным хозяином.

За ужином он рассказал гостям о «Двойнике сэра Квентина».

– Все начинается с того, что сэр Квентин Огилви, кавалер ордена св. Михаила и св. Георгия, погибает от взрыва бомбы, брошенной в него на одной из темных улиц Анкары. Сцена его гибели и будет завязкой истории. В тот момент, когда еще никому ничего не известно, вдруг, бац, и сэр Квентин выходит из дома одной из своих любовниц. Исключительно важно, чтобы сэр Квентин присутствовал на дипломатической конференции в Лондоне и чтобы ни турецкие, ни английские власти ке заподозрили, что на самом деле он убит. И вот тут Лэш…

– Но почему? – спросил Алекс, сидевший сбоку.

– Все дело в отношениях между Турцией и Англией. Лакей сэра Квентина, вовсе не дурак, узнает о смерти хозяина от уличного мальчишки. Ночью они вдвоем оттаскивают тело и прячут под брезентом в гараже. Потом лакей звонит в Лондон в отдел уголовного розыска Скотланд-Ярда. Те связываются с одним из посредников… с которым у них больше не будет никаких отношений. Это тупик, и секретность обеспечена.

– Гм, – сонно произнес Алекс. Взгляд его выражал сомнение. Он аккуратно подбирал с тарелки последним кусочком ростбифа остатки соуса.

Видя, что хотя бы Хитти его слушает, Сидней продолжал:

– Потом мы видим Лэша в его квартире в Лондоне, он разговаривает с только что позвонившим ему посредником. Лэш улыбается и говорит, что сменил работу, но мы не знаем, о какой работе идет речь. Затем турецкие убийцы в Анкаре, злые и ничего не понимающие, их план не удался – сэр Квентин прогуливается по городу в добром здравии, если не считать повязки на голове. Это, видимо, единственное повреждение, которое он получил при взрыве бомбы. На самом деле это – Лэш, который прекрасно изображает старого доброго, но – увы! – покойного кавалера ордена Бани, сэра Квентина.

На цыпочках, боясь пропустить хотя бы слово в рассказе Сиднея, Хитти унесла тарелки из-под ростбифа и принесла пирог. Сидней услышал за спиной на кухне шум варящегося кофе. Он продолжал:

– Здесь можно ввести массу комических ситуаций, Алекс. К примеру, представь, как одна из ненормальных любовниц сэра Квентина приходит к нему домой и добивается встречи с ним. Лэш, естественно, боится, что, если он будет спать с ней, она обнаружит подмену.

Сидней рассмеялся и с удовольствием услышал, что Хитти рассмеялась тоже.

– Гм, – пробурчал Алекс с улыбкой. Глаза его немного покраснели то ли от вина, то ли от усталости. Ведь он много времени провел за рулем.

– Несколько раз действие возвращается в гараж сэра Квентина. То сторож приходит ремонтировать заднюю фару «роллс-ройса». Лакей все время сопровождает его, не дает ему взять брезент, чтобы постелить под машину, или еще что-нибудь в том же духе.

– Извини, но я ничего не соображаю сейчас, – сказал Алекс, зевая.

– На бумаге все выйдет лучше, и ты во всем разберешься, – ответил Сидней.

– А мне все ясно, продолжайте, – попросила Хитти, вновь усаживаясь на свое место.

Она разложила по тарелкам торт и дала чистые вилки.

– Итак, Огилви, он же Лэш…

– Ты хочешь сказать, Лэш, он же Огилви? – сказал Алекс.

– Как тебе будет угодно, – ответил Сидней. – Он торжественно прибывает на конференцию в Лондон, блестяще играет свою роль, спасает ситуацию, помогает избежать войны и т. д. (Сидней остановился, потому что еще и сам не продумал, что будет дальше.) Нам только нужно придумать хорошую концовку. И убрать брезент из гаража…

Некоторое время Сидней молчал, уставившись глазами в середину стола. Он подумал о красно-синем ковре с телом Алисии внутри, который закопал в лесу. Что еще можно сделать с телом, как не закопать его?

– Я думаю, его надо где-нибудь закопать.

– Гм. А кто это сделает? – спросил Алекс, изучая свой кусок торта.

– Лакей и несколько его друзей. Они знают, что удалось избежать международного кризиса, и охотно соглашаются взять на себя это плевое дело – избавиться от трупа.

– В конце концов ведь правда об исчезновении Огилви выйдет наружу, я полагаю, Лэш, что, останется в Лондоне?

– О, разумеется. Он будет в Лондоне ждать нашего следующего сценария. Конечно, станет известно об исчезновении Огилви, но нам не обязательно об этом говорить. Ведь кризиса удалось избежать.

– Какого кризиса?

– Алекс! – укоризненно сказала Хитти. – Ты бы мог быть повежливей и внимательно слушать, о чем говорит Сидней.

– Я слушаю его, но не понимаю этой истории с кризисом, – сказал Алекс, поднимая свое длинное бледное лицо. Нахмурив брови, он посмотрел на жену. Понятия не имею, чем вызван этот кризис, и думаю, что и сам Сидней знает это не лучше моего.

Хитти взглянула на Сиднея и тяжело вздохнула.

Все очень устали, даже несмотря на то, что Сидней сварил еще кофе. Хитти помогла ему домыть посуду, а Алекс был уже не в силах им помочь. На кухне Хитти сказала:

– Надеюсь, вы простите Алекса за то, что он оказался сегодня таким ворчливым. У него была трудная неделя, три последних дня он работал допоздна, а сегодня еще и вел сюда машину.

– Нет-нет, ничего страшного, весело отвечал Сидней. – Я ведь знаю, что он шутил.

– Большие миски ставить сюда? – спросила Хитти (она вытирала и убирала посуду).

– Мне абсолютно безразлично, куда вы их поставите. Подойдя к мойке за очередной тарелкой, Хитти сказала:

– Вам, должно быть, ужасно одиноко здесь без Алисии. Хотя, я вижу, вы прекрасно переносите одиночество.

Действительно, он прекрасно переносил одиночество, но знал, что люди сентиментальные, склонные к излияниям чувств, такие как Полк-Фарадейсы, никогда не поймут, как можно быть так безразлично счастливым в одиночестве.

– Мне оно нравится, и я просто не чувствую себя одиноким. Я был единственным ребенком в семье и привык быть один.

Сиднею всегда трудно было понять, почему многие люди предпочитают жить вместе, например, большие итальянские семейства; большинство исключений из этого правила имеют чисто экономические причины. Толпа раздражала его, люди, стоящие в очереди за билетами в кино, выводили его из себя. Их скопления, казалось, имеют какую-то недобрую цель, подобно скоплениям людей в армии. Многолюдство было противно его природе. По духу своему он был отшельник.

Однако лицо Хитти по-прежнему сохраняло выражение доброжелательного беспокойства.

– Алекс сказал, что Алисия получает ежемесячный доход, это правда?

И Сидней подумал, что сейчас она прибавит: «В случае ее смерти деньги ведь перейдут к вам, не так ли?» Он усмехнулся.

– Да.

– Она получает деньги по почте?

– Да. Перевод должен прийти второго числа, во вторник. Стоя на одной ноге, Хитти потирала другую. После обеда она сняла свои новые и еще тесные босоножки и ходила босиком.

– Алекс сказал, что, если деньги не придут, вы можете написать или позвонить в банк и спросить, куда Алисия поручила им пересылать деньги. Думаю, она оставила им свой адрес.

– Вряд ли, не думаю, чтобы Алисия хотела дать мне знать, где она находится. На этот счет мы с ней договорились. Ей хотелось, чтобы ее никто не беспокоил. Вы понимаете?

Сидней надеялся, что разговор на этом прекратится.

– Но вы сами, разве вы не хотите знать?

– Нет, – и Сидней вынул пробку из раковины.

И тут же, вспомнив, что осталась еще грязная кофеварка, поспешил вернуть пробку на место. Он выкинул кофейную гущу в мусорный ящик, вымыл кофеварку, вычистил раковину моющим раствором, повернулся к Хитти и, поднеся руку к губам, произнес:

– Спасибо, милая. Не хотите ли выпить чего-нибудь перед сном?

– Нет-нет, спасибо, я уже больше не могу.

Сидней тоже не стал пить. Спустя четверть часа он уже спал.

Он проснулся под воркование влюбленного голубя, такое громкое, что казалось, будто оно раздавалось прямо в комнате. Спустившись на кухню, Сидней поставил вариться кофе, затем вернулся в кабинет, всунул в машинку лист бумаги и написал: «Двойник сэра Квентина. Действие первое», после чего потянулся и бойко застучал по клавишам. Спустя двадцать минут, когда были выпиты уже две чашки кофе, на столе лежали три страницы сценария, на одной из которых был подробно описан правительственный кризис. Около десяти часов он разбудил Полк-Фарадейсов, принеся им кофе на подносе и листки со сценарием.

– Взгляните, если хотите. Мне кажется, здесь более понятно. При свете зари Сидней вдруг осознал, что его истории недостает центральной части, и написал ее, заставив убийц совершить еще два покушения на Лэша, которого они, разумеется, принимали за настоящего сэра Квентина. Лэш легко расстроил заговор банды и перед своим отлетом на конференцию повернул все так, что ее схватила полиция. Сидней отправился готовить завтрак.

Через несколько минут пришел Алекс и сказал, что находит историю очень интересной.

– Вчера я просто не понял, прости, старик. Я вел себя как дурак. Это, возможно, лучшая из всех трех историй.

После завтрака Сидней с Алексом съездили во Фрамлингем. Сидней купил древесного угля и антрекотов. Ему хотелось приготовить мясо на решетке во дворе. Когда они вернулись, Хитти занялась продуктами, а Сидней отправился в сарай за вилами. Алекс последовал за ним, ему было интересно посмотреть, как это делается.

Сидней воткнул вилы в твердую землю. Он заметил, что к кончикам зубцов прилипли комки более темной и уже высохшей земли – это была земля с того места, где он похоронил Алисию, и ему показалось, что Алекс смотрит на вилы как-то задумчиво, точно собирается о чем-то спросить.

– Какой глубины нужно копать яму? – спросил Алекс.

– Сантиметров тридцать. И намного глубже, когда собираешься жарить целую тушу. Но сейчас речь идет лишь об антрекотах.

Весь день Алекс был настолько же любезен, насколько ворчлив накануне. Они с пользой провели несколько часов, загорая на травке после обеда и обсуждая новый сценарий. В результате разделили его на три акта и двадцать картин. Алекс, кроме того, обещал напечатать второй сценарий о Лэше. Сидней знал, что это займет не меньше двух недель.

– Если ты пошлешь мне его по почте, я могу сделать это и сам, – сказал он.

– Знаешь, я всегда в последнюю минуту делаю маленькие поправки. Всегда что-нибудь найдется, ты понимаешь.

Сидней вздохнул. Ему не терпелось поскорее узнать, купят ли их сценарии.

– Итак, до конца августа мы еще ничего не узнаем, да?

– Ты имеешь в виду Пламмера? Возможно, что и не узнаем. Не думаю, что до конца августа я закончу третий сюжет, а он хочет получить сразу три.

Сидней прихлопнул комара на руке.

– А что если я сам займусь «Сэром Квентином»? Ведь план уже у нас есть.

– Гм. Лучше не надо, Сид. Все будет нормально. Не стоит рисковать.

Сидней промолчал. Его немного задела самоуверенность Алекса. В конце концов, сюжеты придумывает он, и почему Алекс должен иметь монополию на роль драматурга?

Сидней встал и сказал:

– Выпьем чего-нибудь? Солнце уже село.

Они выпили уже по два стакана, когда наконец Сидней зажег уголь, политый бензином. Огонь разгорелся быстро, и Сидней с удовольствием смотрел на языки пламени. Хитти завернула картошку вфольгу и положила на угли. Всем было очень весело, а Сидней даже спел свой вариант песни «Под крышами Парижа».

Хитти стонала от смеха, а Сидней тоже, потому что слова он придумывал на ходу и надеялся, что его голос не доносится до миссис Лилибэнкс.

– Видишь, как ему идет на пользу холостая жизнь? – сказал Алекс. – Пока здесь была Алисия, я ни разу не видел его таким веселым.

– О, Алекс, – воскликнула Хитти, готовая броситься на защиту священных радостей супружеской жизни.

– Разве это не правда, Сид? – спросил Алекс.

– Правда. Мне не надо больше прятать бананы и все остальное. Осталось только подождать, когда начнут сыпаться деньги Алисии. А если прибавить сюда и Лэша, то скоро я буду просто купаться в деньгах!

Стоя на коленях, Сидней ладонью проверял силу жара от углей.

– Прятать бананы? – переспросила Хитти.

– Алисия любила… любит, – поправился он, – есть бананы не такими спелыми, как я, и поэтому мне приходилось прятать их за книгами и повсюду, чтобы она их не съела. А каждые полгода, когда она делала генеральную уборку, то, сметая пыль с книг, ворчала: «Боже мой, еще один банан, и что от него осталось!»

Хитти и Алекс расхохотались.

– Прятать бананы! – повторила Хитти, держась за Алекса, чтобы не упасть.

– Хитти сказала, что ты можешь узнать, где находится Алисия, запросив банк, откуда она получает переводы. Это так? – спросил Алекс.

– Да, но я уже сказал Хитти, что не уверен, хочет ли Алисия, чтобы я об этом узнал.

– Ты сообщишь нам, если она получит деньги по своему чеку, Сид? – спросил Алекс.

– Конечно… Как это «если она получит»? Я уверен, что она получит. Ей будут нужны деньги.

Если только она не живет у какой-нибудь подруги, но вряд ли. Алисия, конечно, не в Лондоне, а кроме Лондона, у нее нигде не было друзей, у которых она могла бы остановиться.

Было несколько замужних подруг, но Сидней был уверен, что Алисия не поехала бы к ним. Он поднялся:

– Пойду за решеткой, пока еще светло, – и направился к сараю.

Когда он вернулся, Хитти и Алекс шептались о чем-то между собой.

– У вас ведь есть общий счет в банке, верно, Сид? – спросил Алекс. – Ты можешь узнать, не…

– Да, но… Алисия наверняка не станет трогать эти деньги, чтобы не оставить меня совсем без средств.

Они поужинали в доме, но еще не остывшие угли заставили их вернуться во двор, и они долго сидели вокруг огня. Хитти пила кофе, а Сидней с Алексом допивали вино. Сидней уже думал над четвертой историей для серии о Лэше.

XIV

Сидней понял, что Полк-Фарадейсы отнюдь не напрасно придавали такое значение деньгам, которые должна была получить Алисия. Второго августа ее чек был принят в Вестминстер-банке, и уже через полчаса, т. е. около девяти часов утра, почтальон принес его Сиднею. Тут же позвонила миссис Снизам, узнать, не пришел ли чек. Сидней ответил, что пришел, но он не знает, куда его переслать.

– Думаю, это должно означать, что Алисия вскоре собирается вернуться, – сказала миссис Снизам. – Я-то надеялась, что она уже вернулась… потому что я звонила в Вестминстер-банк несколько дней назад, и мне сказали, что она не оставляла никакого адреса для пересылки чека. А у вас есть какие-нибудь новости?

– Нет.

– У нас тоже. А ваш банк в Ипсвиче? Алисия не снимала денег с вашего общего счета?

Сидней об этом ничего не знал, и миссис Снизам была неприятно удивлена тем, что он не потрудился узнать сам. Она попросила его позвонить в банк и перезвонить ей, и он заверил ее, что так и сделает.

Чувствуя себя задетым из-за того, что с ним говорили как с нашалившим ребенком, Сидней подождал до половины десятого, полагая, что раньше в банк звонить неудобно. Поручение было неприятным, и тут не важно, что ты ее убил, – сказал он себе, – ты все равно должен этим заниматься. Твои персонажи занимаются, а теперь и ты должен испытать на себе, что это такое. Он позвонил в банк. Несколько минут ему пришлось ждать, пока подойдет служащий, который сможет дать необходимую информацию, после чего Сидней узнал, что ни одного чека, подписанного миссис Бартлеби, не поступало в банк после 26 июля, последний же был датирован 24-м числом. Алисия уехала 2-го июля. Сидней позвонил миссис Снизам и слово в слово повторил ей все это.

– Неужели? Не понимаю, откуда она берет деньги… или, может быть, на самом деле что-то случилось?

– Она взяла с собой пятьдесят фунтов с июльского чека, который получила в Ипсвиче.

– Да-да. Но это не похоже на Алисию: не снять деньги при первой же возможности!

Три дня спустя он приехал в Ипсвич за покупками и зашел в банк. Нет, они не получали ни одного чека, подписанного миссис Бартлеби. Была пятница. Значит, кто-то содержит Алисию, подумал Сидней. Но кто? Мужчина? Какой? Когда он вернулся, звонил телефон. Это была миссис Снизам. Сидней сказал, что у него нет никаких новостей.

– Мой муж говорит, что пора обращаться в полицию, и я с ним согласна. Я думаю, и вы так считаете, Сидней, – добавила она нетерпеливо. – Я уверена, что когда полиции все станет известно, они спросят нас, почему мы столько времени не сообщали им.

Это было словно пощечина, но Сидней сдержался и вежливо ответил, что согласен прибегнуть к помощи полиции.

– Я думаю, следует начать с Брайтона, а затем продолжать поиски, если потребуется, – сказала миссис Снизам. – Нам нужно несколько фотографий на случай, если она имела глупость поселиться где-нибудь под чужим именем. Вы можете прислать мне какие-нибудь фотографии, Сидней? У вас ведь наверняка должны быть ее последние снимки.

Ему понадобилось полчаса, чтобы разыскать две четкие фотографии Алисии. На одной она сидела в джинсах, растянувшись в шезлонге за домом. На второй, прошлогодней, Алисия была одета в летнее платье и стояла рядом с яблоней в их саду. Сидней представил подпись под фотографией: «Труп молодой женщины найден в Саффолке» или «Разыскивается. Полиция подозревает убийство». «Какая глупость», – пробормотал он и пошел за конвертом. Любопытно, Снизамы не доверили ему чести сообщить об исчезновении жены в полицию.

Сидней поехал в Ронси Нолл, опустил письмо и заглянул в ближайшую лавку купить джем.

– Я бы хотел купить апельсинового джема, мистер Фаулер, – сказал он, представляя, как завтра мистер Фаулер скажет из-за прилавка: «Мистер Бартлеби, я читал в газете о вашей жене».

И мистеру Фаулеру, и его дочери Эдит, помогавшей ему в магазине, а также мистеру Ратледжу из молочной лавки, он спрашивал об Алисии на прошлой неделе, и даже Фреду Хартангу из гаража Ронси Нолла, где он почти всегда заправлялся бензином, – Сидней уже сообщил всем им, что Алисия уехала в Кент к матери. Теперь же все эти люди узнают из газет о том, что ему уже три недели известно, что его жены нет у матери, а он тем не менее продолжает рассказывать ту же историю. Он вспомнил, что миссис Лилибэнкс узнала об этом на пикнике с Инес и Карпи. Она, видимо, никому ничего не сказала, что было весьма любезно с ее стороны.

– Вы, кажется, предпочитаете густой джем, не правда ли? – спросил мистер Фаулер, доставая банку. (Это был довольно высокий худой человек с черными щетинистыми усами, напоминавшими немного усы Редьярда Киплинга.)

– Да, – ответил Сидней, довольный тем, что продавец помнит его вкусы.

– Завернуть?

– Нет-нет, я больше ничего не беру.

Сидней сделал прощальный жест и направился к двери.

– Надеюсь, миссис Бартлеби чувствует себя хорошо? – сказал мистер Фаулер на прощание.

Сидней обернулся.

– Надеюсь, что да. Она не особенно любит писать, – сказал он, посмотрел мистеру Фаулеру прямо в глаза и вышел.

Именно так бы сказал убийца, подумал он.

Вторник, 2-е августа. Сидней посмотрел на календарь с фотографией двух щенков, подаренный ему в молочном магазине во Фрамлингеме, и подумал, что этот день будет много для него значить. Нет, сегодня ничего не произойдет, но тем не менее день станет поворотным, потому что на сцену выходит полиция. Сегодня же он намеревался послать экземпляр «Стратегов» Поттеру и Дэшу в Лондон. Оригинал Сидней уже отправил своему агенту в Нью-Йорке десять дней назад, но поскольку Лондон был ближе и важней для него, он оставил себе вторую копию, еще раз перечитал ее и отослал, так ничего и не исправив. Он сделал это уже перед закрытием почты, приложив к рукописи письмо к издателям.

На следующее утро, в десять часов в дверь постучал молодой полицейский. Это был блондин со свежим цветом лица и весьма важным видом, несмотря на улыбку. Он достал блокнот и ручку, а Сидней подвинул ему стул. Усевшись, посетитель приступил к делу:

– Речь идет о вашей жене. Вам известно что-нибудь о ней?

– Ничего, – ответил Сидней. Сам он уселся на диван.

Первые вопросы были точно такими, как и ожидал Сидней. Когда он в последний раз видел свою жену? – Второго июля. – Где? – Он посадил ее в Ипсвиче на лондонский поезд, кажется, в субботу в половине двенадцатого. – Она говорила, куда едет? – а, что поедет к матери. – В каком настроении она была? – В прекрасном. Она собиралась заниматься живописью и хотела побыть одна. – Не кажется ли вам странным, что она с тех пор ничего никому не сообщила о себе, даже мужу? – Нет, честно говоря, не кажется, ведь она сказала, что напишет ему, только когда захочет вернуться, и просила его не разыскивать ее. – Но не странно ли то, что она не написала даже своей матери? – Может быть, и странно.

Сидней медленно потирал ладони между коленями и ждал следующих вопросов.

– Полиция ведет поиски в районе Брайтона, но нам важно получить сведения и от вас. Как вы думаете, она могла отправиться в какоенибудь другое место?

– Не знаю.

– Она сказала, сколько времени будет отсутствовать?

– Нет, точного времени не называла. Сказала что-то вроде: «Даже если я буду долго отсутствовать…» Она не хотела, чтобы я ее разыскивал, может быть, Алисия рассчитывала уехать на несколько месяцев или даже на полгода.

– В самом деле? – полицейский записал слова Сиднея. – Она сама вам так сказала?

– Она сказала, что не знает. (Сидней нервно пожал плечами). Взяла с собой два чемодана и зимнюю одежду. Видимо, считала… что разлука на некоторое время будет полезна нам обоим, – сказал Сидней, чувствуя, что его ответы все больше и больше кажутся подозрительными. Будучи совершенно правдивыми, они тем не менее все точнее походят на ответы убийц, которые утверждают, будто жертва заявила, что будет отсутствовать неопределенное время.

– В таком случае родители миссис Бартлеби и не должны были так уж беспокоиться, – предположил полицейский.

– Согласен. Если сегодняшние газеты что-нибудь напечатают (я пока видел только «Тайме»), Алисия тут же узнает, что ее семья так волнуется, и сообщит о себе.

– В «Дейли Экспресс» и в других газетах уже появилось сообщение с фотографией. А родители миссис Бартлеби не знают о том, что она могла уехать и на полгода? – спросил, нахмурившись, полицейский.

– Не знаю. Я не говорил об этом ее матери, чтобы не волновать ее. К тому же я не был уверен, что Алисия на самом деле уедет так надолго. Но раз ее мать уже забеспокоилась, то я…

Сидней остановился. Он сбился. Еще один промах, еще одна ошибка, сказал он себе. Почему он ничего не сказал миссис Снизам? Потому что лгал, потому что недостаточно продумал свою версию для того, чтобы можно было, не сбиваясь рассказывать всем одно и то же.

Полицейский встал.

– Думаю, это все, что нас на сегодня интересует, мистер Бартлеби. Подождем, может быть, сегодня, прочитав газеты, она объявится.

Сидней поднялся в свой кабинет, потом что-то подтолкнуло его, и он перешел в комнату и выглянул в окно. Полицейский стоял на краю дороги с велосипедом и просматривал свои записи. Потом развернул велосипед и направился к дому миссис Лилибэнкс. Спрыгнув с велосипеда, он постучал в дверь.

Не замечали ли соседи в последнее время что-нибудь подозрительное в доме Бартлеби?

Сидней не стал дожидаться у окна, пока полицейский выйдет; но когда через десять минут вновь посмотрел туда, велосипед по-прежнему стоял, прислоненный к ограде. А ведь миссис Лилибэнкс могла видеть, как Сидней выносил ковер, и он уже думал об этом. Но он действительно не подумал, что Снизамы могут обратиться в полицию. Пожалуй, Алисия могла бы иметь больше уважения к своим родителям и написать им. Если она не хотела, чтобы он знал про нее, просто могла бы попросить не раскрывать секрета.

Сидней смутно ощутил в себе что-то вроде вины или стыда, но это ощущение не было ни приятным, ни интересным.

Миссис Лилибэнкс была рада поговорить с кем-нибудь об Алисии, хотя и не знала, что в сегодняшних газетах был объявлен ее розыск. Узнав об этом, она сказала себе, что ей не следует проявлять какого бы то ни было удивления тем, что от Алисии нет вестей. Не стоило усиливать всеобщее беспокойство.

Покончив с предварительными вопросами, молоденький полицейский спросил:

– Вы достаточно хорошо знаете семью Бартлеби?

– Нет, мы просто соседи. Я живу здесь лишь с конца мая. Мы с Алисией немного рисовали вместе.

– Вы часто встречались с мистером Бартлеби после отъезда его жены?

– О, да. Один раз он ужинал со мной, а я как-то была у него на пикнике.

Миссис Лилибэнкс могла добавить, что это было три недели назад и что именно в тот день она узнала, что Алисии нет у родителей, и заметила, что лондонские друзья Алисии этим удивлены; но решила избегать лишних разговоров.

– Его беспокоило отсутствие жены?

– Совсем нет. Она ведь предупредила, что хочет уехать на некоторое время.

– Это сказала она или мистер Бартлеби?

– Она. Алисия уехала в субботу, а в четверг или в пятницу приходила ко мне. Кажется, в пятницу. Сказала, что хочет побыть одна и позаниматься живописью, и думает, что одиночество пойдет на пользу и ей и мужу.

Полицейский кивнул.

– Она была в хорошем настроении?

– Да, в очень хорошем.

– Вы имели от нее какие-нибудь известия?

– О, нет. Если бы имела, то сразу сообщила бы об этом мистеру Бартлеби.

– Вы еще рассчитываете получить их?

– Да… по правде сказать, – ответила миссис Лилибэнкс осторожно. – Но, возможно, ей нелегко заставить себя написать даже почтовую открытку, если она действительно хочет некоторое время побыть одна и ни с кем не общаться.

– Как вы думаете, у Бартлеби были хорошие отношения между собой? Это помогло бы понять решение, принятое миссис Бартлеби. Ведь она могла, например, найти работу под другим именем или даже уехать за границу… Я не задал этого вопроса мистеру Бартлеби, так как видел, что он хочет убедить меня в том, будто у них все было прекрасно и будто они просто решили расстаться на полгодика.

– На полгода? – переспросила миссис Лилибэнкс.

– Так утверждал мистер Бартлеби. Сказал, что не удивится, если его жены не будет полгода. Миссис Бартлеби сама говорила вам это?

– Нет, конечно, нет, иначе я бы вспомнила. Я подумала, что она уезжает на несколько недель, может быть, на месяц.

Миссис Лилибэнкс сидела на диване очень прямо, скрестив руки на коленях.

– Так… Полицейский быстро внес что-то в свой блокнот. Он сидел на пуфе, и чтобы записать что-то, ему приходилось крепко сжимать колени своих длинных ног. Не хочу показаться нескромным, но, на ваш взгляд, у них был благополучный брак?

– Мне кажется, да, – проговорила миссис Лилибэнкс, подбирая слова. – Я видела их вместе в компании других людей… я вам уже говорила.

Но она также видела бурную вспышку раздражения у Сиднея как-то вечером, но стоит ли придавать ей слишком много значения?

– Вы не замечали ничего странного после отъезда миссис Бартлеби?

Миссис Лилибэнкс слегка вздрогнула, но тут же постаралась сохранить спокойствие. Перед глазами у нее возник Сидней, идущий по саду и несущий на плече что-то тяжелое. Это было на следующее утро после отъезда Алисии… или ее предполагаемого отъезда. Было еще очень рано, едва рассвело. Миссис Лилибэнкс хотела тогда понаблюдать в бинокль за птицами, но было еще недостаточно светло, хотя она и слышала их пение. Она спустилась на кухню и поставила на плиту чайник. Когда снова выглянула в окно из своей комнаты, то увидела отъезжающий автомобиль Сиднея.

– Нет, – ответила она, – я не видела ничего особенного.

– Миссис Бартлеби не сообщала вам по секрету, что она, например, должна с кем-то встретиться?

– Нет, – ответила миссис Лилибэнкс.

XV

4-го и 5-го августа в «Дейли Экспресс» и «Ивнинг Стандард» были напечатаны две разные фотографии Алисии Бартлеби. Подписи под ними гласили: «ВЫ ВИДЕЛИ ЕЕ?» и «ВСЕ ЕЩЕ НЕ НАЙДЕНА, ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ». В кратких сообщениях говорилось, что миссис Алисия Бартлеби, двадцати шести лет, проживающая в Ронси Нолле, Саффолк, как предполагается, отправилась 2-го июля в Кент навестить своих родителей, но до сих пор там не появилась и не дала о себе никаких известий. Ее муж считает, что она может находиться в Брайтоне, и полиция ведет поиски в этом районе.

В четверг, когда появилась первая фотография, Эдвард Тилбери должен был приехать в Брайтон поездом, чтобы потом добраться на автобусе до Арандела, маленького городка, в окрестностях которого они с Алисией сняли дом. Сегодня был день рождения Эдварда. Обычно же он приезжал в пятницу и оставался до понедельника. То, что он увидел и прочитал в газетах, безмерно удивило его, и ему не терпелось расспросить обо всем Алисию. Эдвард вышел из поезда в Брайтоне и пересел в автобус до Арандела, сильнее обычного заботясь о том, чтобы не привлекать к себе внимание. Но еще больше он был сбит с толку словами Алисии. Она сказала, что днем съездила на мотороллере в Литтлхемптон в Институт Красоты и остригла и покрасила волосы. А еще она приготовила праздничный торт с розовым мороженым и свечками. Он стоял на низком столике.

– С днем рождения, дорогой!.. Тебе нравится моя новая прическа? – спросила она весело, погладив его по голове.

– Нравится, очень нравится. Ты видела газеты? Алисия, дорогая, что ты собираешься делать?

– Конечно, видела. Погоди, пойду сделаю тебе что-нибудь выпить. У меня есть сюрприз к ужину. Надеюсь, ты не догадаешься по запаху.

Она ушла на кухню.

Только теперь Эдвард освободился от своего кожаного портфеля. Он привез с собой деле, чтобы ознакомиться с ним за эти дни, и был доволен, что большую часть работы ему удалось сделать в поезде. Он ожидал увидеть Алисию расстроенной и испуганной, и тогда бы попытался ее успокоить и убедить сообщить о себе родителям.

Алисия принесла виски Эдварду и себе, хотя было заметно, что до его прихода она уже выпила немало.

– Твое здоровье, дорогой.

Он посмотрел на ее рыжеватые волосы. Наверное, именно такой цвет и называют каштановым.

– Ты даже не поцелуешь меня?

Он поцеловал ее сперва в щеку, а потом в губы.

– Как твоя нога, дорогой?

– О, прекрасно, – ответил Эдвард чуть поморщившись.

В прошлое воскресенье на пляже он наступил на осколок стёкла. Ему хорошо обработали ранку, но все равно он немного прихрамывал и в своей конторе сказал, что наступил дома на кнопку.

– Ты, как я вижу, не хочешь открывать кому бы то ни было свое убежище?

– Нет, дорогой. Но хочу уехать отсюда. Ты слышал о таком месте как Ангмеринг? Это тоже на берегу моря… и ближе к Брайтону, если ехать на машине, – она улыбнулась.

– Но странно, что ты покрасила волосы именно сегодня. Алисия села на диван, обитый коричневым бархатом, и усадила Эдварда рядом с собой.

– Не нервничай, дорогой. Когда меня начнут искать, что они найдут, как ты думаешь? – Только это, – она потрогала свои волосы.

– Алисия, я не уверен, что ты поступаешь разумно. Я же, со своей стороны, не могу позволить втянуть себя в историю, в которой… из-за любовных дел водят за нос полицию…

– Для тебя важно только это?

– Но ты знаешь, что я хочу жениться на тебе, но, похоже, мы выбрали не самый подходящий для этого способ. Ты же не хочешь, чтобы я начал с того, что потерял работу? Ведь нет? – спросил он с нервным смешком. – Должен признаться, мне было очень неуютно, когда я сегодня сюда ехал.

– О, Эдвард, сейчас я постараюсь убедить тебя и придать тебе уверенности. Послушай, если мы завтра отсюда уедем, не волнуйся, я смогу сама перевезти те немногие вещи, которые у нас здесь есть, мы потеряем денег только за пять дней аренды вместо пятнадцати.

– Дело не в этом.

– Деньги всегда имеют значение. Я позвоню тебе завтра в контору и скажу, где остановилась…

– Дорогая, прошу тебя, не звони мне в контору, я тебе уже говорил об этом.

– Ладно. Я приеду за тобой на Брайтонский вокзал завтра в семь часов. Или, скажем, в половине седьмого.

Эдвард ничего не ответил, пытаясь сохранить спокойствие. Как ему казалось, Алисия совсем не думает о том, что говорит, или, вернее, не способна сделать то, о чем говорит, даже если и очень захочет. Она придаст ему храбрости? Она, которая так боялась всего, что даже уговорила его не приезжать в Брайтон на машине? Боялась быстрой езды и даже на мотороллере не могла ехать быстрее 25 километров час, а он с превеликим трудом убедил ее в том, что им нужен здесь мотороллер? А ведь у нее с девятнадцати лет были права, выписанные на имя Алисии Снизам. Эдвард сделал большой глоток виски и сказал:

– И сколько времени так будет продолжаться?

– О… может быть, еще несколько недель. Разве мы не счастливы, дорогой?

Она погладила его по руке.

– Мы были счастливы.

– И продолжаем быть.

Она наклонилась к нему, обняла вокруг шеи рукой и поцеловала.

Это был долгий и упоительный поцелуй. Эдвард расслабился. Да, наверное, они все еще счастливы. Алисия нравилась ему в постели больше всех других женщин, с которыми он спал до нее. Об этом Эдвард не забывал.

– Меня смущает полиция, – сказал он, когда поцелуй закончился.

– Но что мне, по-твоему, сделать? – Едва слышно спросила Алисия.

– Почему бы тебе вместо того, чтобы ехать завтра в Ангмеринг, не отправиться в Кент и не сказать родителям, что ты все это время жила в разных городках около Брайтона и занималась живописью? Извиниться за то, что до сих пор ничего не напивала им, сообщить, что собираешься развестись, а затем поехать и сказать то же самое Сиднею? А меня пока держать в стороне от всего этого.

Алисия почувствовала себя задетой. Эдвард явно не в восторге от ее планов.

– Но разве мы делаем что-то противозаконное? Эдвард усмехнулся.

– Нет, дорогая, но в данной ситуации хуже всего то, что сюда вмешалась полиция.

– Если я сделаю так, как ты говоришь, то не смогу ни видеться, ни быть с тобой целые месяцы.

Это было правдой, и Эдвард в растерянности замолчал.

XVI

В субботу 6-го августа полиция явилась к Сиднею и миссис Лилибэнкс. Пришел тот же молоденький полицейский и еще один человек, некий инспектор Брокуэй из Ипсвича. Это был высокий пятидесятилетний человек с ласковым голосом, но каждые пять минут он заходился в приступе кашля. В эту первую августовскую субботу Сиднею пришла в голову мысль, что Алисия тоже и совершенно сознательно играет свою роль в той воображаемой драме, в которой он убил ее. Она делает все, чтобы не выдать себя не только ему, но и всем остальным.

И в эту же субботу Сидней почувствовал в подтверждение своих мыслей, что инспектор Брокуэй относится к нему с крайней недоверчивостью. Это обстоятельство вызвало в нем некоторую нервозность и чувство вины. Но вместе с тем он был весьма уверен в себе, хотя бы и потому, что вовсе не убивал Алисии. И все же он умудрился выронить из рук чашку, когда наливал кофе на кухне (молоденький полицейский и инспектор от кофе отказались), и оба сыщика внимательно посмотрели на него из столовой. Он вдруг стал путаться в показаниях, начав с заявления, что посадил жену на поезд в Кэмпси Эш. Когда молодой полицейский поправил его, напомнив предыдущие показания, он спохватился и сказал, что это было в Ипсвиче.

– Не было ли в тот день в Ипсвиче кого-либо из ваших знакомых? Вы никого не встретили на вокзале? – спросил инспектор.

– К сожалению, нет, – живо ответил Сидней и увидел, что инспектор про себя отметил это «к сожалению».

Сидней был удивлен, с какой силой в нем проявлялась воображаемая виновность.

Инспектор захотел осмотреть спальню и мастерскую Алисии, и там Сидней заметил, что она увезла с собой ящик с красками, размером с небольшой чемоданчик, но оставила мольберт. Инспектор открыл верхний ящик комода в спальне, в котором лежали вещи Алисии, в надежде найти что-то такое, чего никогда не оставит ни одна женщина, например губную помаду или пудреницу, и обнаружил там целых четыре тюбика с помадой и две старые пудреницы и, кроме того, стопку носовых платков и шарфиков, маленький несессер с швейными принадлежностями и несколько поясов. Инспектор спросил, с каким чемоданом уехала Алисия, и Сидней ответил, что она взяла с собой два, один синий с углами из коричневой кожи, и другой – побольше, кожаный, коричневый и с ремнями. Алисия захватила с собой и шерстяное пальто с меховым воротником и другие зимние вещи. Что было на ней? Сидней не помнил. Но через руку был перекинут бежевый плащ.

Затем инспектор Брокуэй с полицейским, не говоря ни слова, вышли через заднюю дверь во двор. Сидней, озадаченный, пошел за ними. Оказалось, что инспектор хочет посмотреть, нет ли где следов, указывающих на то, что во дворе или в саду копали. Сиднею это показалось любопытным, ибо напомнило некогда нашумевшее дело Кристи. И теперь он изо всех сил старался вообразить себя виновным понастоящему, а именно, убившим и закопавшим свою жену под несколькими квадратными метрами дерна, который затем аккуратно вернул на место, предварительно разрезав на ровные квадраты. Однако ему так и не удалось себе ничего вообразить, и он ограничился тем, что стал вести себя так, как, ему казалось, в такой ситуации ведет себя преступник. Он любовался небом и птицами, предоставив полицейским заниматься своим делом. Убийца, наверное, внимательно наблюдал бы за действиями сыщиков, за их жестами, стараясь угадать, обнаружили ли они чтонибудь, и Сидней поступал так же: время от времени он бросал взгляды в их сторону, стоя неподвижно метрах в десяти от них. Инспектор осмотрел также гараж и отметил, что пол там покрыт деревом. Не слишком основательный обыск, подумал Сидней. Нужно было на четвереньках обшарить каждый сантиметр, а в некоторых местах даже покопать землю, поднять доски пола в гараже. Хотя инспектор, кажется, искал следы ямы, где должно быть зарыто тело, и, возможно, позже он проведет более тщательный обыск. Впрочем, двух или трех ливней, которые прошли за этот месяц, было достаточно, чтобы уничтожить всякие следы на земле, и инспектор, несомненно, не мог не подумать об этом.

Брокуэй простился вежливо, но довольно холодно, не прибавив ничего шутливого вроде «не падайте духом, как только мы что-нибудь узнаем, непременно сообщим вам».

Сидней закурил сигарету, глядя вслед полицейским, направлявшимся к дому миссис Лилибэнкс. Машина инспектора стояла на обочине, напротив дома Сиднея. Он подумал, что миссис Лилибэнкс наверняка скажет чтонибудь в его пользу и тем самым немного ослабит подозрения, которые зародились у инспектора. Хотя, с другой стороны, инспектор, намекнув на собственные подозрения, может вызвать их и у миссис Лилибэнкс. Сыщики попытаются вытянуть из нее как можно больше. Возможно, она расскажет им о ковре, если только что-нибудь видела. Сиднею очень бы хотелось послушать, о чем они там говорят.

Спустя несколько часов, уже около пяти, миссис Лилибэнкс позвонила и спросила, не помешает ли она Сиднею, если зайдет к нему или, может быть, лучше он сам придет к ней выпить чашечку чая или чего-нибудь другого.

– Как вам будет угодно. Почему бы вам не прийти ко мне? – ответил Сидней, – у меня тоже есть чай и спиртное.

Миссис Лилибэнкс обещала скоро прийти. Чтобы собраться, ей понадобилось около десяти минут: она пару раз посмотрела на себя в зеркало, ища на платье пятна от краски – она только что отошла от мольберта. Визит инспектора из Ипсвича потряс ее. Она даже приняла ложку лекарства, которое доктор Андервуд прописал ей пить только в моменты сильного волнения, потом прилегла на часок, но не смогла заснуть. «Мы должны рассмотреть вероятность того, что мистер Бартлеби убил свою жену, миссис Лилибэнкс…» После этого инспектор, правда, попытался смягчить свои слова, но его тон убедил миссис Лилибэнкс в том, что у нее самой есть некоторые подозрения. Возможно, это и было самое ужасное. Она поняла, что у нее есть шанс узнать всю правду, но при условии, что ей достанет смелости. Да, в этом деле смелость была необходима, ей казалось, что будет гораздо тяжелее жить в постоянных сомнениях, как сейчас. Сомнения причиняли бы ей ужасную боль. Но она не могла поделиться своими чувствами с инспектором Брокуэем, поскольку была уверена, что тот придал бы ее сомнениям слишком большое значение. А Сидней, может быть, абсолютно невиновен.

Наконец миссис Лилибэнкс вышла из дома и в половине шестого постучала в дверь Бартлеби; в этот самый момент она вспомнила странный звонок Алекса Полк-Фарадейса два дня назад. Он звонил узнать, что она думает об отъезде Алисии и о поведении Сиднея. Да, мистер Полк-Фарадейс был явно склонен допустить вероятность того, что Сидней виновен в убийстве своей жены, если бы миссис Лилибэнкс сама об этом заговорила. Но он считался другом и компаньоном Сиднея, и поэтому миссис Лилибэнкс очень не понравилось его поведение, и она промолчала.

Сидней широко раскрыл дверь и встретил миссис Лилибэнкс с улыбкой.

– Как ваши дела, Сидней?

– О, сегодня снова приходила полиция. Я видел, что и к вам они тоже заходили. Но у них, кажется, ничего нового.

– Ничего. Мне очень жаль, Сидней.

– Мне кажется, что Алисия нарочно не дает о себе знать… Она готова выдержать любой шум вокруг этого дела ради того, чтобы иметь возможность жить спокойно, где бы она ни находилась. Ее родители будут сильно разгневаны, когда она вернется. Это очень добропорядочные люди. Садитесь, миссис Лилибэнкс. Могу я предложить вам виски? Или вы предпочтете чай?

– Ни того, ни другого, спасибо.

– Вот как? – разочарованно спросил он.

– На самом деле я пришла, – сказала она, немного отворачиваясь в сторону и глядя на ковер под ногами, – я пришла спросить, где вы купили этот ковер. Мне нужен ковер. Я подумала, может быть, вы знаете магазин…

На какой-то миг Сидней замешкался, потом сказал:

– Я купил его у Эббота, в Дебенхеме. У них было несколько восточных ковров, немного, но вы можете съездить и посмотреть сами. Я, кажется, заплатил за него около девяти фунтов.

Миссис Лилибэнкс медленно села на диван, внимательно глядя на Сиднея.

– Мне больше нравится ваш старый ковер. И я готова его купить у вас, – добавила она, выжимая из себя улыбку.

– Но его у нас больше нет. Я взял его… (Он улыбнулся.). Я взял и выбросил его. В доме для него не было места, а я не думал, что за него можно будет получить больше десяти шиллингов.

Миссис Лилибэнкс почувствовала, как бешено заколотилось ее сердце под зеленой шерстяной кофтой. Ей показалось, что Сидней слегка побледнел. И вид у него был виноватый. И вел он себя, как если бы был в чем-то виновен. Однако упорное нежелание считать его виновным удерживало миссис Лилибэнкс от того, чтобы окончательно счесть его таковым. Теперь уже он внимательно смотрел на нее.

– Впрочем, неважно, – сказала миссис Лилибэнкс. – Я попробую поискать у Эббота. Я знаю, здесь все хвалят этот магазин… Не хочу больше вас задерживать, Сидней, – сказала она, поднимаясь. – Вы, наверное, все время работаете.

– О, я могу работать в любое время дня и ночи! – уже более веселым тоном ответил он. – У меня ненормированный рабочий день. Поэтому меня можно отвлекать безболезненно. Больше того, мне иногда бывает скучно одному и я радуюсь, когда меня отвлекают.

«Сейчас самый момент пригласить его на ужин и дать ему посмотреть в бинокль», – подумала миссис Лилибэнкс. Она скажет ему, что ранним утром любит наблюдать за птицами, и проследит за его реакцией. Но она почувствовала, что не в состоянии сделать это сегодня.

– Нужно будет, чтобы вы на днях заглянули ко мне на ужин, – сказала она. (Она дошла до двери и обернулась.) – Молю бога, чтобы с Алисией ничего не случилось, где бы она сейчас ни была, Сидней. В любом случае, пожалуйста, сообщите мне, если случайно… вы…

Он продолжал внимательно смотреть на нее.

– О, конечно, миссис Лилибэнкс, если я узнаю что-нибудь, непременно вам сообщу.

Она медленно вернулась домой. Ей показалось довольно странным, что он не полюбопытствовал, о чем говорили с ней полицейские. Разве любой другой, будучи невиновным, не захотел бы этого узнать?

А в этот момент Сидней уже с головой ушел в окончательный вариант «Двойника сэра Квентина», который получил сегодня с утренней почтой от Алекса. Алекс сделал все очень быстро. Итак, миссис Лилибэнкс видела его с ковром. Его глупое подражание человеку, выносящему мертвое тело, оказывается, имело своего зрителя. И каковы же были его ощущения? Он чувствовал себя немного виноватым, это верно.

Зазвонил телефон, Сидней сбежал вниз, думая, что звонит из Лондона кто-нибудь из друзей – сообщить, что к нему тоже приходила полиция. Сегодня инспектор Брокуэй узнал у него имена наиболее близких друзей Алисии, и он назвал Инес и Карпи, Полк-Фарадейсов и двух школьных подруг, чьи имена нашел в записной книжке. Инспектор убедился, что это была их единственная общая записная книжка.

– Привет, коварный убийца! – раздался зловещий голос. Сидней рассмеялся.

– Привет, Алекс. Я не только коварный убийца, но и счастливый человек, спасибо!

– А я как раз читаю твой сценарий. Получил его днем, и он мне очень понравился.

Там шла речь об убийстве Лэшем некоего весьма могущественного диктатора.

– Да, знаешь, несколько минут назад ко мне приходила полиция, – сообщил наконец Алекс. – Ради бога, старик, скажи, что ты им насочинял? Что за спектакль ты устроил?

– В каком смысле?

– Похоже, они подозревают тебя в убийстве Алисии. Ты что, послал их к черту? Знаешь, это может быть опасно. Они пытали меня про твой характер. Ты же не хочешь, чтобы я сказал им правду?

– Надеюсь, ты достаточно сгустил краски и сделал меня достойным создателем Лэша?

– Я сказал, что ты ужасно подозрительный тип, что ты бил свою жену, что у тебя мрачное воображение и что, по всей вероятности, ты убедил свою молодую и богатую супругу поселиться в деревне, в безлюдном Ронси Нолле, желая без помех свести с ней счеты и закопать где-нибудь в лесу.

И Алекс расхохотался тем своим смехом, который появлялся у него только в минуты искреннего веселья. Сидней улыбнулся.

– И все-таки о чем они тебя спрашивали?

– Мой дорогой Сидней, я не так уж далек от правды. Они спросили, что я думаю о ваших с Алисией отношениях. Я ответил, что, по-моему, у вас все было прекрасно. Тогда они спросили, не думаю ли я, что Алисия встречается с другим мужчиной. Я решительно отверг и это. А ты?

– Нет-нет, я тоже так не думаю. (На самом деле он подумал, что это вполне возможно. Алисия всегда была очень скрытной и никогда никому не давала поводов для подозрений.) А ты ни о чем таком не слыхал? О комнибудь в Лондоне?

– Нет, ни разу. Ни тени подозрений.

– Ты конечно догадываешься, что она лежит сейчас в шести футах под землей в лесу, недалеко отсюда. А потому и не зачем болтать о каких-то других мужчинах.

– Как!? Ты убил ее, Бартлеби?! Ну-ка, выкладывай все начистоту! Тебе все равно не уйти.

– Я столкнул ее с лестницы, и она сломала себе шею. На следующее утро, еще до восхода солнца, я закопал ее. В жизни мне не было так хорошо. Я рад, что наконец сделал это. Если бы я мог, я повторил бы то же самое снова.

– Спасибо, мистер Бартлеби. Уверен, что наши слушатели будут счастливы услышать из первых рук, вернее, уст – от самого убийцы, рассказ о подвиге, который миллионы из нас мечтают совершить сами. Если бы только мы могли себе это позволить!

Три минуты кончились. И Алекс торопливо сказал:

– Возьмемся за Лэша. Нужно заканчивать эту историю. И связь оборвалась.

Около шести часов Сидней, перечитав внимательно «Двойника сэра Квентина», вложил его в большой конверт, который собирался отправить завтра. Интересно, чем занимается сейчас Алисия? И почему четыре дня он не получает никаких известий от Снизамов? Он отыскал в записной книжке телефон Инес и Карпи и позвонил им.

К телефону подошла Карпи. Инес ушла, оставив ее сидеть с детьми.

– Похоже, никаких новостей, Сид, – сказала она своим звучным голосом с антильским акцентом.

– Никаких?

– Недавно приходила полиция. Инес еще была дома.

– Мне пришлось дать им ваш адрес, Карпи. Они хотели знать адреса друзей Алисии в Лондоне. Надеюсь, они вас не слишком обеспокоили?

– Нет-нет, Сид. Но мы нашли их вопросы о вас довольно странными. Они спрашивали, были ли вы с Алисией счастливой парой и не видели ли мы, как вы ссоритесь. Мы, конечно, сказали, что нет. Мы объяснили им, что вы оба люди искусства, и время от времени нуждаетесь в уединении. Еще они спросили, не кажется ли нам, что у Алисии был кто-то еще. Мы ответили что не думаем… Вы ведь тоже так не думаете, Сид?

– Нет, – ответил Сидней.

– Надеюсь, они не собираются мучать вас только потому, что у них просто нет никого другого под рукой.

– Они делают свою работу, и их нельзя за это упрекать.

– Это, конечно правильно, но не таким же способом. Только ни в коем случае не раздражайтесь, когда будете еще говорить с ними, чтобы не осложнять дела. – Я чувствую себя как никогда спокойным.

И Сидней пообещал позвонить, если у него появятся новости.

Ложась спать, он подумал, что довольно странно иметь в качестве друзей одного – обвинителем, который, правда, ничего не может доказать (Алекс), а другого – свидетелем, который располагает доказательствами, но отказывается их предоставить (миссис Лилибэнкс). Это все равно что одновременно быть и осужденным и оправданным. У Сиднея тут же возникла идея сценария, и он сделал в тетради несколько заметок.

XVII

Стоя перед обеденным столом, миссис Лилибэнкс расставляла цветы в оранжевой с белыми разводами вазе. Было четверть пятого, миссис Хаукинз заканчивала наверху уборку ванной комнаты, которую она всегда оставляла напоследок. Сегодня в доме царил особый порядок, потому что утром натерли мебель воском. К половине восьмого был приглашен на ужин Сидней. Миссис Лилибэнкс пошла на кухню поставить воду для чая себе и миссис Хаукинз.

Миссис Хаукинз была пятидесяти лет, невысокая, худая, с непослушными седыми волосами, которые вечно выбивались из-под черной косынки. Нос у нее был крупным, а глаза быстрыми. От нее исходило ощущение какого-то постоянного беспокойства, поэтому присутствие ее утомляло, но на нее можно было положиться, и она ни разу еще не подвела миссис Лилибэнкс. Миссис Хаукинз приходила всегда точно в назначенное время, хотя дни работы то и дело переносились из-за ее семейных дел. Она уже перестала приходить ежедневно, как это было после переезда миссис Лилибэнкс: старая дама решила, что в этом нет необходимости. Хотя идея эта принадлежала Андервуду из Лондона, ее поддержала Присей, которая и встретилась с миссис Хаукинз после переезда бабушки. Тем не менее миссис Хаукинз каждый день между тремя и четырьмя часами звонила, чтобы узнать, все ли в порядке. И всякий, раз после того, как в газетах появилось сообщение об исчезновении Алисии, миссис Хаукинз спрашивала, нет ли у миссис Лилибэнкс новых известий об этом деле. Впрочем, далеко не одна она в округе подозревала Сиднея в убийстве жены. Как и все прочие, миссис Хаукинз прочла в газетах, что Сидней давно уже знал, что его жена не появлялась в доме своих родителей, однако ничего не сказал об этом даже самым близким друзьям. «Значит, он что-то замышлял», – неоднократно внушала миссис Хаукинз миссис Лилибэнкс, а та, как могла старалась обходить эту тему. Она очень хорошо понимала, что бесполезно объяснять людям типа миссис Хаукинз, что Алисия и Сидней, художница и писатель, нуждались, порой в полном одиночестве и могли жить некоторое время порознь, не зная ничего друг о друге. Однако после того разговора с Сиднеем о ковре у миссис Лилибэнкс, уставшей от попыток защитить Сиднея, все чаще и чаще возникало ощущение, что здравомыслие простых людей вроде миссис Хаукинз, мистера Фаулера или мясника мистера Вири, возможно, ведет их по верному пути, в то время как ее собственные рациональные рассуждения, кажется, завели ее в тупик. Придя к такому заключению, миссис Лилибэнкс все же старалась пока скрывать от миссис Хаукинз то, что она постепенно начинает переходить на ее точку зрения.

Они пили чай за столом, на котором стояла ваза с цветами.

– Опять никаких известий, – сказала миссис Хаукинз, качая головой и помешивая свой чай.

Миссис Лилибэнкс всегда угнетала необходимость что-либо скрывать. Миссис Хаукинз упала бы в обморок, узнай она, что Сидней Бартлеби приглашен сегодня на ужин. Впрочем, достаточно будет, если Батледж, проезжая на своем старом грузовике, увидит Сиднея входящим в ее дом, чтобы назавтра об этом узнали все.

– У него такой самодовольный вид, – снова начала миссис Хаукинз. Он все время улыбается. По его виду не скажешь, чтобы он очень беспокоился о своей жене.

– Я и не думаю, что он беспокоится, миссис Хаукинз. Я немного была знакома с Алисией, как вы знаете. (Миссис Лилибэнкс заметила, что говорит в прошедшем времени и поправилась.) Она просто любит время от времени уезжать куда-нибудь одна.

– У этих американцев дикие нравы. Это всем известно. Меня волнует, когда же они все-таки хоть что-нибудь узнают? Полиции следует покопать вокруг дома. Это как в деле Кристи. А не ждать, пока могила зарастет настолько, что невозможно будет ее найти. Вам не дует из этого окна, миссис Лилибэнкс? – спросила она, имея в виду кухонное окно.

– Нет-нет, спасибо.

– Я подняла его, потому что пользовалась сегодня нашатырным спиртом. Не выношу запаха нашатырного спирта.

Онаулыбнулась, к ней неожиданно вернулось хорошее настроение.

Вскоре она ушла, пообещав вернуться в субботу, а завтра, как обычно, позвонить.

– Надеюсь, вы хорошенько запрете дверь на ночь, миссис Лилибэнкс. Не хотела бы я жить здесь, да и все так говорят.

Эти слова неприятно подействовали на миссис Лилибэнкс.

Она поднялась на второй этаж и с чувством, словно исполняет какойто ритуал, взяла бинокль из верхнего ящика письменного стола. Затем сошла вниз и положила его на край буфета в столовой. Ее внимание привлек воробей, усевшийся на подоконник. Он на какое-то мгновение поглядел ей прямо в глаза и улетел. Миссис Лилибэнкс поднялась снова наверх и прилегла отдохнуть, прежде чем начать готовить ужин. В 7.35 в дверь постучали.

– Здравствуйте, миссис Лилибэнкс, – сказал Сидней с порога. – Это вам. Лучшее из всего, что я нашел в Ипсвиче.

Он протянул букет красных гладиолусов с длинными стеблями, завернутый в тонкую бумагу.

– О, благодарю вас, Сидней. Как это мило с вашей стороны!

– И еще вот это.

Это была бутылка красного вина в сиреневой бумаге.

– Но что мы будем праздновать, скажите? Вы…

Она не решилась спросить, не получил ли он известий от Алисии.

– Мистер Пламмер с телевидения проявил сегодня большую благосклонность к мистеру Лэшу. Он еще не решил, покупать ли сценарий, но сказал, что первые три истории ему понравились… и… у меня, и у Алекса появились определенные надежды на этот счет. Миссис Лилибэнкс, вам необходимо приобрести телевизор, чтобы увидеть мои шедевры. Я куплю вам его, – и Сидней развязно махнул рукой.

– Ни в коем случае. Я уже решила купить телевизор до наступления зимы. Это прекрасная новость. Сидней. Надеюсь, у вас все получится. Я знаю, чего это вам стоило.

Сидней встал на цыпочки и принюхался. На нем были лучшие его ботинки, которые он только что начистил.

– Что за божественный аромат доносится из вашей скромной деревенской кухни?

– Это утка. Надеюсь, она придется вам по вкусу. Подождите, я поставлю ваши цветы в воду и приготовлю что-нибудь выпить. Или лучше пойдите и налейте себе сами.

– С удовольствием.

Вслед за хозяйкой Сидней прошел через столовую на кухню.

Там они пробыли минут пять, пока миссис Лилибэнкс ставила гладиолусы в воду, а Сидней наливал виски со льдом для себя и безо льда для хозяйки. Они немного поболтали, но миссис Лилибэнкс чувствовала себя несколько напряженно, потому что не могла и не хотела сказать что-нибудь вроде: «Какая жалость, что вы не можете позвонить Алисии и сообщить ей новость о Лэше!»

Со стаканами в руках они прошли через столовую в гостиную. В дверях миссис Лилибэнкс обернулась: то, что она увидела, заставило задрожать ее правую руку со стаканом. Сидней остановился посередине комнаты и смотрел на бинокль, приоткрыв рот. Выражение его лица было точно таким, как тогда, когда он говорил о ковре.

Он заметил, что она на него смотрит.

– А… этот бинокль… Кончиками пальцев он потер лоб.

– Да?

– Вы купили его в Ипсвиче, не так ли? – он наконец двинулся дальше и вслед за миссис Лилибэнкс вошел в гостиную. – У антиквара?

– Да, – ответила миссис Лилибэнкс. – Я купила его, чтобы наблюдать за птицами.

– Дело в том, что я сам чуть не купил этот бинокль. Вот почему я так на него смотрел… В тот день, когда я отправился за ним в магазин, где видел его раньше, его там уже не оказалось. Я помню, что очень расстроился. Потому и был поражен, увидев его здесь. Так, как если бы увидел в чужом доме какую-то вещь, которая на самом деле принадлежит мне.

Миссис Лилибэнкс села на диван. Сидней казался не слишком возбужденным, и поэтому она решила, что не стоит предлагать ему сесть.

– Иногда ранним утром я встаю, чтобы понаблюдать птиц. На восходе солнца.

Он посмотрел на нее, ожидая продолжения.

Сидней разыгрывает комедию, вдруг подумала миссис Лилибэнкс. Вероятно, он вставит все это в одну из своих историй.

Но все-таки, что было тогда в ковре, отчего он казался таким тяжелым? И почему Сидней выносил его из дома в такую рань? Ни один из обоих Бартлеби не был любителем рано вставать. Алисия сама однажды сказала ей об этом. Почему же Сидней проснулся в такой час и к тому же на следующее утро после отъезда Алисии?

– Вы читали в газетах историю о том французе, который отправился из Марселя в Танжер на лодке длиной три с половиной метра? – спросил Сидней.

И за ужином они больше не возвращались к опасной теме.

Несмотря на то, что миссис Лилибэнкс очень тщательно готовилась к этому разговору и точно продумала все вопросы, которые будет задавать Сиднею, задать их ей пока не хватало смелости. А что если Сиднея приведет в ярость ее любопытство и он, чего доброго, убьет ее? С другой стороны, она ведь может умереть со дня на день от сердечного приступа, и если Сидней причинит ей зло, то это, по крайней мере, поможет доказать его виновность. А если он действительно убил Алисию?! Нет, это ужасно! Нужно как можно скорее раскрыть тайну. И, окончательно покорившись своей судьбе, и со странной грустью, с которой она шестью месяцами раньше смирилась с вероятностью собственной скорой смерти, миссис Лилибэнкс приступила к делу.

– Я видела вас в бинокль как-то рано утром, – качала она доброжелательным тоном, когда они пили кофе. – Кажется, это было в то утро, когда вы выносили свой старый ковер. Во всяком случае, у вас на плече было что-то очень тяжелое.

– Да? – Да-да, действительно, – сказал Сидней, со стуком ставя чашку на блюдце, – это был ковер.

Миссис Лилибэнкс заметила, как он вздрогнул. Но Сидней хорошо играл сбою роль и быстро взял себя в руки. Миссис Лилибзнкс почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок страха, словно она увидела привидение, но это неприятное ощущение быстро рассеялось.

– Я удивилась, увидав вас на ногах в столь ранний час. Я часто встаю рано… Это, кажется, было на другой день после отъезда Алисии, и поначалу я искала ее рядом с вами, а потом вспомнила, что она накануне уехала.

– Да, это было в тот самый день, – сказал Сидней.

Она увидела, как у него оттопырилась нижняя губа. Что это было? Проявление упрямства или признак поражения, свидетельство того, что игра проиграна?

Он неотрывно смотрел на середину стола и хранил молчание. Тогда старая дама продолжила:

– А что вы сделали с тем ковром? – спросила она все тем же доброжелательным тоном.

– О… я избавился от него… совсем, – сказал Сидней тем же тоном, что и она.

– Вы его закопали, – сказала миссис Лилибэнкс с едва заметной улыбкой.

– Да, – на мгновение в глазах Сиднея вспыхнул какой-то безумный огонь, будто ему вдруг захотелось встать и ударить свою собеседницу. Но огонь сразу погас. – В нем завелась моль, много моли… и я подумал, что лучше его закопать. Или сжечь, но мне хотелось, чтобы кто-нибудь решил, что в лесу пожар.

– Вы закопали ковер в лесу?

– Нет, в поле, – он сделал неопределенный жест рукой.

– И для этого вы так рано встали? Чтобы вас не увидели? Миссис Лилибэнкс вся напряглась. Сердце ее заколотилось.

Она потушила свою недокуренную сигарету и решила, что выпьет еще немножко кофе.

– Возможно, – сказал Сидней, смотря на нее.

– А что было в ковре?

Правая рука Сиднея крепко сжалась в кулак. Миссис Лилибэнкс увидела, как капельки пота выступили у него на лбу. Еще чуть-чуть, и он в бешенстве бросится на нее.

– Кажется, вы меня обвиняете. Точно так же, как Алекс, миссис Хаукинз, мистер Фаулер и все остальные. И как полиция. – Он говорил негромко, но голос его дрожал.

– Поверьте, я вас вовсе не обвиняю. Просто спрашиваю.

– Вы думаете, что я убил Алисию, завернул ее тело в ковер и закопал. Вы хотите сейчас это доказать.

– Я вовсе ничего не хочу доказать.

– Нет, хотите. И пытаетесь уловить, как я буду реагировать на ваши вопросы. Вы предложили мне купить старый ковер, хотя сами видели, что я увез его из дома.

Она подумала, что больше нет необходимости продолжать. Все было подтверждено. Да, она оказалась права, но не испытывала при этом никакой радости. Больше всего ей хотелось сейчас закрыть глаза, спрятать голову и исчезнуть куда-нибудь.

– Если вы скажете, что в ковре ничего не было, я вам поверю.

Я не собираюсь доносить кому бы то ни было, что видела вас с ковром… Не только соседям, но и полиции.

Он продолжал смотреть на нее, его лицо выражало испуг.

– Не знаю, верю ли я вам…

– У вас нет оснований мне не верить. Я уже дважды, и еще на прошлой неделе могла сказать полиции, что видела, как вы клали ковер в свою машину и увезли его. Но не сделала этого.

– Почему?

Ей не хотелось открывать ему, что до сегодняшнего дня она не придавала истории с ковром никакого значения.

– Если вы в чем-то виноваты, это все равно станет известно. Предоставляю вам, Сидней, полную свободу. – Капельки пота медленно сползали с его лба к вискам. Он продолжал пристально смотреть на нее. – У меня есть коньяк, хотите?

– Да. Да, пожалуйста.

Миссис Лилибэнкс почувствовала облегчение и от того, что он согласился, и от того, что сделал это вежливо. Коньяк она хранила для себя как лекарство, но после переезда она ни разу не притрагивалась к нему. Миссис Лилибэнкс сходила за рюмкой и наполнила ее почти до краев. Сидней, склонившись над столом, принялся пить коньяк мелкими глотками.

– Еще кофе, – сказала миссис Лилибэнкс, наливая ему в чашку.

– Это не может продолжаться… так продолжаться, – пробормотал Сидней, словно разговаривая с самим собой.

– Что именно?

– Что вы не скажете… что видели… это… Стараясь говорить как можно спокойнее, она ответила:

– Видимо, вы недостаточно хорошо знаете меня. Я умею держать свое слово. А в данном случае речь идет об обещании, которое я дала себе, а не вам. Не мое дело подозревать кого бы то ни было. Особенно если есть вероятность того, что подозрения эти необоснованы.

Сидней постепенно приходил в себя. Возможно, это коньяк оказал свое благотворное действие. Он вдруг заговорил о телевизорах, о том, что в Саффолке с его равнинным рельефом местности изображение совсем не искажается. Но он уже не чувствовал себя непринужденно, и взгляд его стал угрюмым и задумчивым.

– В выходные приедет Присей, – сообщила миссис Лилибэнкс. – На этот раз вы обязательно должны ее увидеть. Очень жалею, что вы не познакомились в прошлый раз.

Она ждала случая сообщить ему это, поскольку не видела лучшей возможности смягчить драматизм того, что произошло: разве смогла бы она представить своей внучке человека, которого считает убийцей?

– Я буду очень рад, – ответил Сидней.

Сделав несколько затяжек, он затушил сигарету и распрощался, не предложив, как прежде, помочь хозяйке убрать посуду. Миссис Лилибэнкс еще некоторое время оставалась сидеть на диване, пытаясь разобраться в своих мыслях. Конечно, она рисковала сегодня, но, кажется, самое опасное уже позади. Сидней знает теперь, что дал повод для серьезных подозрений, и если он в самом деле виновен, сказала себе миссис Лилибэнкс, то обязательно выдаст себя нервозностью. Миссис Лилибэнкс свято верила в силу чувства вины. Большинство убийц, считала она, в глубине души чувствуют необходимость сознаться, быть разоблаченными. Теперь, подведя все итоги, миссис Лилибэнкс решила, что вечер не прошел безрезультатно, по крайней мере, для себя она сделала открытие: она действительно верит, что Сидней убил Алисию.

XVIII

На следующее утро Сиднею позвонила миссис Снизам и сообщила, что они с мужем хотят заехать к нему во второй половине дня. Сидней ответил, что будет очень рад их видеть, и миссис Снизам уточнила, что они приедут около трех.

Положив трубку, Сидней стал бесцельно ходить по комнатам, перекладывая с места на место разные вещи. Зайдя в ванную комнату, он снял со стены фотографию из газеты. Сиднею подумалось, что миссис Лилибэнкс должна была несколько раз видеть эту фотографию. А что если Снизамы намерены сами заняться расследованием исчезновения своей дочери? Тогда они наверняка будут встречаться с местными жителями, в том числе и с миссис Лилибэнкс. Алисия наверняка много рассказывала им о ней.

Потом Сидней вспомнил, что именно сегодня, в субботу, придет внучка миссис Лилибэнкс, Присей, стало быть, поработать сегодня не удастся. Он с неохотой отложил новую историю о Лэше, решив, что нужно съездить купить что-нибудь в Ронси Нолл. Сценарий был почти завершен, в этой истории Лэш наряжается и гримируется под одну немолодую даму, недавно умершую. Разбойнику удается обмануть даже мужа покойной, не говоря уж об адвокатах. Прежде чем закончить этот спектакль и исчезнуть навсегда, он прихватывает с собой крупную сумму денег и драгоценностей. История получилась такой живой и веселой, что Сидней не сомневался в ее скором успехе. Оставалось лишь выдумать подходящее название. «Лэш под покровом тайны»? Фу!

– Здравствуйте, мистер Вири, – поприветствовал Сидней мясника.

– Здрасте, – хмуро отвечал мистер Вири, внимательно разглядывая лицо, руки и одежду Сиднея. Он слишком углубился в это занятие, и Сиднею показалось, что мясник не слышал его просьбы.

– Мне нужны сегодня хорошие антрекоты, – повторил Сидней.

Взвесив два антрекота и полфунта шпигованного бекона, мистер Вири протянул Сиднею сверток и сдачу с таким видом, словно боялся хотя бы кончиками пальцев прикоснуться к его ладони. Когда он выходил из лавки, какая-то покупательнице испуганно посторонилась, не переставая при этом внимательно наблюдать за ним. Обернувшись, чтобы взглянуть на витрину-Сидней увидел, что мистер Вири и та дама уже оживленно обсуждают его появление.

Миссис Лилибэнкс позвонила и пригласила его выпить кофе и поесть клубники в половине третьего. Сидней отметил, что пока он отсутствовал, перед ее домом появился красный открытый «триумф».

– Спасибо, с большим удовольствием, – ответил Сидней. – Но я зайду ненадолго, потому что в три часа приедут мистер и миссис Снизам, родители Алисии.

Он разговаривал таким откровенным и веселым тоном, как будто в четверг ничего не произошло.

Миссис Лилибэнкс тоже говорила так, словно ничего и не было.

Сидней подумал, что, наверное, испугал в тот вечер миссис Лилибэнкс. Но он и сам испугался. Его образ, который он до сих пор представлял себе в каком-то комически забавном свете, стал вдруг пугающе идеальным. Никто в целом мире, будь он даже гениальнейшим актером, не способен заставить свой лоб в нужный момент покрыться холодным потом. Зато теперь-то Сидней прекрасно представлял себе, каково это, когда милая пожилая дама подозревает тебя в убийстве. Это было не только непередаваемо трудно, но дико и даже глупо.

В четверть третьего он закончил сценарий и отправился к миссис Лилибэнкс. Присцилла Холлруэй ему очень понравилась. Она оказалась миниатюрным, прекрасно сложенным существом с длинными каштановыми волосами, миндалевидными глазами, матовой кожей и фантастической сексапильностью, о чем, вероятно, ни она сама, ни ее бабушка не подозревали. Она держалась очень спокойно и уверенно, видимо, желая казаться более взрослой и более опытной, чем на самом деле. Хотя, возможно, причиной тому был и сам Сидней и история об исчезновении Алисии, рассказанная ей миссис Лилибэнкс. Хотя, считал Сидней, вряд ли она поделилась с внучкой своими подозрениями: Присей смотрела на него, как на существо таинственное, но не как на преступника.

За те полчаса, что он пробыл у них, об Алисии речь не заходила. Они говорили о Лондоне, о спектакле, который сейчас там шел, в котором сама Присей играла небольшую роль. Присей расспрашивала Сиднея о его работе на телевидении, о которой много слышала от бабушки.

– Бабуля, ты мне еще не показала свои новые картины, – сказала Присей.

– Конечно, покажу, но только не сейчас, Сидней зашел к нам ненадолго, а он почти все их уже видел.

– Кстати, мне уже пора идти, – сказал Сидней, поднимаясь. – Вы не знакомы со Снизамами, миссис Лилибэнкс?

– Нет, но я бы хотела с ними познакомиться. Может, вы передадите им мое приглашение зайти на чашечку чая?

– Спасибо, но я собирался предложить им чай у себя. Я позвоню вам позднее и расскажу, как идут дела, – он посмотрел на миссис Лилибэнкс открыто и приветливо. – Большое спасибо за клубнику. Рад был с вами познакомиться, мисс Холлоуэй, – и вышел.

Снизамы приехали на десять минут раньше обещанного. Глядя, как они выходят из своего серого «мерседеса», Сидней подумал, что они постарели и тревога наложила отпечаток на их лица. Мистер Снизам был довольно маленького роста, с бледным лицом и редкими рыжими волосами. Жена его казалась даже выше своего мужа, она была блондинкой, а нос и глаза ее свидетельствовали о весьма решительном характере. Алисия удачно сочетала в себе качества обоих родителей.

– Здравствуйте, Сидней, – сказала миссис Снизам, открывая калитку, но не протягивая руки. – Как ваши дела?

Сидней ждал их, стоя посреди аллеи.

– Неплохо, спасибо. А ваши?

Они вошли в дом. Сидней предложил им выпить по рюмке хереса, но услышал отказ. Тогда он предложил им чаю, но и от чая гости тоже отказались, сославшись на то, что еще рано. Они все внимательно осматривали вокруг, будто искали в доме одну из разгадок таинственного исчезновения Алисии. Попутно миссис Снизам задавала Сиднею те же самые вопросы, на которые он уже не раз по телефону отвечал ей в течение этих недель. Однако на сей раз теще несомненно хотелось посмотреть и на выражение его лица во время ответов. Мистер Снизам хранил молчание, но тоже внимательно следил за Сиднеем. Он напоминал уменьшенное и сморщенное изображение Синклера Льюиса.

– Вы уверенны, Сидней, что она не пересела на другой поезд в Ипсвиче и не поехала, допустим, куда-нибудь на север?

– Я видел, как отходил поезд, – ответил Сидней, – и мы… мы помахали друг другу.

Конечно, они не махали друг другу, но как отходил поезд, Сидней действительно видел.

Миссис Снизам вперила в него свои холодные, проницательные глаза.

– Гм, полиция пыталась найти хотя бы одного служащего железной дороги, который видел бы, как Алисия садилась в поезд или…

– Я думаю, это будет трудно сделать, – с улыбкой прервал ее Сидней.

– Да, никто не помнит ее, – миссис Снизам посмотрела на мужа, который указательным пальцем сосредоточенно и с мрачным видом потирал свой нос. Она слегка выпрямилась на диване и положила ногу на ногу. На ней было платье из темно-синего набивного шелка, а запах ее духов Сидней узнать не смог, видимо, это были дорогие духи, во всяком случае, дороже тех, к которым он привык. – Я хочу вас спросить, Сидней, может быть, вы серьезно поссорились перед отъездом Алисии?

– Нет-нет, поверьте, миссис Снизам, – он нервно облизнул губы и помахал руками в знак несогласия. – Она хотела некоторое время побыть одна и позаниматься живописью. Сказала, что, когда у нее появится желание увидеть меня, она сама даст о себе знать… или вернется домой. Вот почему я сижу здесь и никуда не уезжаю, хотя тоже мог бы отправиться куда-нибудь.

Сидней отметил про себя, что опять становится слишком многословным и это обстоятельство порождает в его слушателях недоверие. Они, наверное, думают: «Сидней никуда не уезжает по одной весьма простой причине: он еще не до конца скрыл улики».

Подумав об этом, он непроизвольно пожал плечами и увидел что миссис Снизам заметила его жест.

– Писатели и художники. Они думают, что им все известно этом мире! – сделав такое заявление, миссис Снизам посмотрела на мужа, ища у него поддержки.

– О, молодежь, она вся такая, – произнес тот хмуро.

– Они не хотят жить, как все остальные, прилично и спокойно, следуя определенным правилам. В результате же оказываются в полной растерянности, столкнувшись с трудностями, которые сами же и породили своим странным образом жизни. Ты знаешь что я имею в виду, Хартли, – она снова повернулась к мужу.

Но на сей раз Хартли ничего не ответил, лишь значительно покачал головой, уставившись в ковер глазами.

– По-моему, в нормальном обществе нет места богеме и тог образу жизни, который она исповедует. И люди эти прекрасно сознают, что ведут себя вопреки тому, чего хочет от них общество и неизменно оказываются жертвами своей собственной философии… потому что философия эта ложная и далекая от реальности.

Ложный бог, подумал Сидней, который слушал внимательно и с самым торжественным видом, словно сидел на церковной проповеди. Миссис Снизам считает, что общество – это что-то вроде бога, могущественного и непознаваемого, которому следует поклоняться слепо.

– И Алисия сейчас платит за это, – с глубоким вздохом заключила миссис Снизам.

Она сидела все так же прямо и пристально смотрела в глаза Сиднею.

– Да, машинально ответил Сидней, – … очевидно, вы правы, – Миссис Снизам с удовлетворением кивнула, видя, что с успехом выступила в защиту своего собственного образа жизни, который должен, без сомнения, быть и образом жизни ее дочери.

– Да, – повторил Сидней.

Какое-то время все трое хранили молчание. Сидней первым нарушил его:

– Моя соседка, миссис Лилибэнкс, просила передать вам приглашение зайти к ней на чай в четыре часа. Она очень хорошо знала Алисию. Возможно, Алисия вам о ней рассказывала.

Миссис Снизам вопросительно посмотрела на своего мужа.

– Я не знаю, Хартли. Что ты об этом думаешь? Конечно, нужно ответить что-нибудь миссис Лилибэнкс. Да, Алисия мне о ней говорила, – прибавила она, обращаясь к Сиднею.

– Боюсь, мы потеряем много времени, – произнес Хартли Снизам.

По просьбе мистера Снизама Сидней показал им комнату Алисии. Там миссис Снизам не удержалась и высказала несколько довольно равнодушных, впрочем, порицаний по поводу последних картин Алисии, выполненных в абстрактной манере.

– У нее есть очень хороший портрет миссис Лилибэнкс, – сказал Сидней. – Он висит в гостиной. Вы его, наверное, просто не заметили.

Миссис Снизам и вправду его не заметила, но с честью вышла из положения, заявив:

– О, да, нужно будет взглянуть на него еще разок.

Без десяти четыре они стали прощаться. Миссис Снизам посмотрела в сторону дома миссис Лилибэнкс и предложила мужу:

– Хартли, мы могли бы зайти только на минутку к миссис Лилибэнкс, просто чтобы познакомиться, и не оставаться на чай.

– Хорошо, – согласился Хартли.

Вежливо раскланявшись, они пообещали немедленно сообщать друг другу, если появятся какие-нибудь известия от Алисии, и Сидней вернулся в дом. Он был уверен, что Снизамы пробудут у миссис Лилибэнкс не меньше получаса и, конечно же, останутся на чай. Они просто хотели избавиться от него, чтобы иметь возможность поговорить с миссис Лилибэнкс с глазу на глаз. Но они не знали о приезде Присей, а ее присутствие, конечно же, заставит их сдерживаться. В любом случае, есть там Присей или нет, он был уверен, что миссис Лилибэнкс ничего не скажет им про ковер.

Однако не прошло и четверти часа, как вдруг послышался шум заводимого мотора. Сидней подошел к окну и увидел, как «триумф» Присей удаляется в сторону Ипсвича и Лондона.

XIX

Миссис Лилибэнкс немного удивилась, что Снизамы пришли без Сиднея. Первые минуты знакомства прошли достаточно хорошо, однако, как только Присей уехала, обстановка стала натянутой. Снизамы принялись допрашивать миссис Лилибэнкс с пристрастием, медленно, осторожно, но неумолимо. Что она думает обо всей этой богемной жизни, которую вели Сидней и Алисия? А этот нестриженный газон, разве не удручающе он действует на настроение? Миссис Лилибэнкс несколько раз удалось вызвать у них вежливую улыбку своими снисходительными ответами, но миссис Снизам каждый раз неуклонно возвращалась к тому, что ее интересовало.

– Я никогда не верила, что Сидней может сделать ее счастливой, – сказала она. – Знаете, на самом деле мы не одобряли этот брак, но не хотели, как вы понимаете, противодействовать ему на манер старомодных и строгих родителей. Но всегда знали, что добром это не кончится. Верно, Хартли?

– Да, дорогая, – кивнул Хартли Снизам.

– Алисия привыкла поступать по-своему, и обычно мы не мешали ей. Потому-то она и вышла замуж за Сиднея. До какого-момента это могло казаться естественным, а потом… – мисс Снизам с силой хлопнула ладонью по тыльной стороне другой руки. – Что бы она ни думала, но это когда-нибудь должно превратиться. Алисия нуждается в жизни размеренной, в такой, которой была подготовлена воспитанием. Сидней Бартлеби не очень понравился мне, когда они поженились, и, буду откровенной, мне не нравится, как он ведет себя сейчас, – сказала мисс; Снизам, смотря прямо в глаза миссис Лилибэнкс.

– Что вы имеете в виду под ее теперешним поведением? – спросила миссис Лилибэнкс.

– Он не похож на человека, у которого пропала жена, – заявила миссис Снизам. – На мой взгляд, муж должен реагировать не так. Он слишком холоден. Сидней словно знает, где она, и не хочет сказать. Хотя не думаю, чтобы он знал. Мне кажется, это все его просто не волнует. Надеюсь, вы простите меня за мою откровенность, миссис Лилибэнкс, но дело серьезное, и мы с мужем уже целый месяц живем в тревоге. Не кажется ли вам, что Сидней с Алисией тайно договорились и решили никому ничего не открывать в этом деле?

Миссис Лилибэнкс взяла чайник, чтобы подлить гостям еще чая, но миссис Снизам ее остановила:

– Сидней сказал мне, и Алисия тоже говорила, что они хотят на некоторое время расстаться.

– Да, я уже слишком много об этом слышала. И Хартли тоже. Но я имела в виду что-нибудь более серьезное… развод, например…

– О, нет, ни о чем подобном я не слышала, – ответила мисс Лилибэнкс. – Да и не уверена, что Алисия могла довериться мне в подобных вещах.

– Она никогда не говорила вам о каком-нибудь друге мужчине? – спросила миссис Снизам.

– Ни разу.

– Мы должны предусмотреть все возможности, даже самые неприятные, – заявила миссис Снизам. Она помолчала немного и вдруг добавила: – И даже такую, что ее убил Сидней.

Миссис Лилибэнкс чувствовала, как внимательно миссис Снизам наблюдает за выражением ее лица, словно стараясь угадать, не посещала ли и ее подобная мысль. Мистер Снизам, со свое стороны, хранил молчание, и это говорило о том, что они с женой уже обсуждали такую возможность.

– Вам не приходила в голову подобная мысль? – спросила миссис Снизам.

– Кларисса, – мягко сказал мистер Снизам, – не давай твоему воображению полностью овладеть тобой.

– Давайте посмотрим фактам в лицо, – настаивала его жена со зловещим спокойствием в голосе. – Полиция не нашла Алисии ни в Брайтоне, ни где-либо еще. Она так и не появилась, хотя фотография ее была напечатана во всех английских газетах уже неделю назад. У Сиднея же Бартлеби никогда не было своих денег, смерть Алисии спасла бы его от безденежья.

– Дорогая, это похоже на полицейский роман.

– Так всегда и говорят, пока не становится слишком поздно, – ответила миссис Снизам, – кстати, я не пойму, почему полиция так долго тянет с расследованием?

Она остановилась, явно ожидая ответа миссис Лилибэнкс, но той, видимо, нечего было сказать, и некоторое время они сидели молча.

– Надеюсь, миссис Лилибэнкс, вас ничего не заставляет молчать, и если у вас есть какие-то подозрения, вы можете честно сказать об этом. Может быть, вы заметили что-то… или видели какую-то ссору.

Миссис Лилибэнкс заметила, что глаза гостьи наполнились слезами. Это тронуло ее, и она внезапно почувствовала жалость к этой женщине.

– Конечно, как и во всякой семье, между ними тоже случались размолвки…

– Значит, вы заставали их в такие моменты? Когда это было?

– Ну… (миссис Лилибэнкс почувствовала, что немного волнуется). Однажды, когда я ужинала у них, я услышала раздраженный голос. Ничего особенного, это длилось одно мгновение. Уверена, что со всеми это случается.

– Чей это был голос?

– Сиднея. Всего какое-то мгновение.

Миссис Снизам явно была не удовлетворена таким ответом.

– А не ссорились ли они перед отъездом Алисии?

– Нет. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

– Не видели ли вы, чтобы Сидней ее когда-нибудь бил?

– О, господи! Нет.

– А вам… вам нравится Сидней?

Миссис Лилибэнкс глубоко вздохнула и сказала, тщательно подбирая слова:

– Я нахожу его интересным… да, порой с ним бывает очень интересно. Он полон разных идей.

– Для историй, которые никто не покупает?

– Но… он очень надеется, что ему удастся продать «Лэша». Он вам говорил об этом? Сценарий для телесериала.

– Да? – миссис Снизам посмотрела на мужа, который безучастно покачивал ногой. – Кажется, он делает это вместе с Алексом Полк-Фарадейсом?

– Да, кажется так.

– Но Алекс – приличный молодой человек. По крайней мере, он имеет постоянную работу, хотя тоже хочет стать писателем.

Миссис Лилибэнкс ничего не ответила. Она почувствовала, как минутное ее расположение к миссис Снизам вновь исчезает. Но при этом она колебалась, а не следует ли рассказать им о случае с ковром? Конечно, это означало бы нарушить обещание, данное Сиднею, но не обернется ли ошибкой и то, что она утаила эти сведения только лишь из страха перед преступником? С другой же стороны, ее могут обвинить в том, что она сеет слухи против невинного человека. Ах, если бы миссис Снизам не была столь эмоциональна, то миссис Лилибэнкс, возможно, и открылась бы родителям Алисии, предупредив их, чтобы они сохраняли спокойствие, когда будут передавать ее рассказ полиции, и изложили бы одни лишь факты, факты, которые, впрочем, были довольно туманными. Слабое утреннее освещение, слабое зрение миссис Лилибэнкс… Но пусть бы этим занялась полиция. Однако миссис Лилибэнкс понимала, что не может надеяться на спокойствие и разум миссис Снизам.

– Значит, Сидней, вам нравится, – утвердительно произнесла миссис Снизам.

– Дорогая, мне кажется, ты не должна допрашивать нашу хозяйку с таким пристрастием.

Вскоре Снизамы поднялись и распрощались, поблагодарив миссис Лилибэнкс за чай. Старая дама была тронута, увидев, что миссис Снизам чуть было не поцеловала ее в щеку, но в последний момент не решилась. А мистер Снизам даже немного задержал ее руку в своих.

– Алисия много о вас рассказывала, – сказал он. – Она очень к вам привязана.

– Бот потому-то мне и кажется странным, что она ничего не написала своей соседке, дорогой, – вставила миссис Снизам.

Они вернулись к машине, стоявшей перед дверью дома Сиднея.

Миссис Лилибэнкс убрала со стола и поставила посуду в раковину. Застыв на мгновение в задумчивости перед раковиной, она вдруг решительно подошла к телефону. Во время разговора со Снизамами она уже приняла решение и не хотела от него отступать.

Набрав номер ипсвичской полиции, она попросила к телефону инспектора Брокуэя. Инспектора не было на месте.

– Кажется, у меня есть что сообщить ему, – сказала она. – Дело касается Алисии Бартлеби.

– Да? Не могу ли я передать ваше сообщение, миссис Лилибэнкс?

– Нет, благодарю. Я не хочу говорить по телефону. Лучше встретиться с инспектором лично.

Ей ответили, что передадут ее просьбу обязательно, и если он не сможет заехать сразу, то позвонит ей. Миссис Лилибэнкс сказала, что весь день будет дома.

Положив трубку, она подумала о том, что если уж быть до конца правдивой, ей придется рассказать инспектору Брокуэю о неожиданной вспышке гнева у Сиднея, когда Алисия разбила стакан. В ней не было ничего особенного, но тот случай явно доказывал, что у Сиднея случались внезапные и очень сильные приступы раздражения. Алисия рассказывала, что два раза Сидней даже ударил ее. Он способен вдруг – ни с того ни с сего, прийти в дикую ярость, – сказала Алисия, прищелкнув пальцами. У миссис Лилибэнкс мелькала мысль, что исчезновение Алисии могло быть чем-то вроде бегства, может быть, даже и к какому-нибудь мужчине; бежать, чтобы вновь обрести уверенность и отомстить. Но после встречи со Снизамами это предположение стало казаться ей уже менее правдоподобным, и она все больше склонялась принять версию о том, что во время одного из своих диких приступов Сидней зашел слишком далеко. Инспектор ведь спрашивал, что она думает о характере Сиднея, точнее, о его темпераменте. Миссис Лилибэнкс вполне могла приписать ему способность в состоянии гнева убить человека и в то же время, сохранить достаточно хладнокровия для того, чтобы сыграть свою роль так, как он играл ее теперь.

В 7.20 позвонил инспектор Брокузй, и без четверти девять он уже сидел у миссис Лилибэнкс.

Выйдя от нее, он направился к соседнему дому, чтобы допросить Сиднея Бартлеби.

XX

Сидя на диване в гостиной, под звуки «Весны священной» Сидней делал записи в своей коричневой тетрадке.

«13 августа.

Никак не могу представить себе это. Все время чего-то недостает. Я не верю, будто в каждом из нас сидит убийца; мне, например, кажется это ужасным, даже и в той степени, в какой я имею к этому отношение. Но это может значить, что я близок к истине? Какая-то смесь духовного и отчасти физического дискомфорта, сильного беспокойства, чувства собственной низости, разрыва со всем человеческим, необходимость носить маску и стыд за собственную жестокость, стыд, не смягчаемый даже детскими воспоминаниями, которые могли привести меня к этому поступку. Иногда убийцы бывают слишком дерзкими. Возможно, причина в том, что они стараются не размышлять, а, возможно, и в том, что они попросту не способны на размышления. Короче, я не удовлетворен тем, что вообразил себе, потому что я не настоящий убийца. Думаю, у настоящего убийцы были бы другие мысли и ощущения, чем у меня. Да и почему бы им быть такими же? Мои реакции – всего лишь результат условий, в которых нахожусь я. Многие из сложившихся ситуаций я просто не смог предугадать.»

Он сидел неподвижно, уставившись невидящим взглядом куда-то в пространство. Стук в дверь вывел его из задумчивости. Стучали сильно, значит, это не миссис Лилибэнкс. Сидней положил ручку, закрыл тетрадь и пошел открывать. Он был удивлен, увидев в дверях высокую фигуру инспектора Брокуэя.

– Профессор, Брокуэй! Извините… инспектор, – сказал Сидней.

Он тут же подумал, что миссис Лилибэнкс, должно быть, рассказала историю с ковром его тестю с тещей, но мысль эта не вызвала в нем привычного чувства вины.

– Добрый вечер, – сказал инспектор Брокуэй, поднося ко рту свой огромный кулак и сильно кашляя. – Надеюсь, я не очень вас побеспокоил.

Сидней так близко стоял к инспектору, что кашель заставил его отшатнуться.

– Ничуть. Входите. Я сейчас выключу. Он остановил проигрыватель.

Инспектор расстегнул пуговицы своего костюма из сине-коричневого твида, снял шляпу и сел на стул.

– Вы, кажется, встречались сегодня со Снизамами?

– Да, они приезжали в три часа.

– Как я понимаю, у них нет ничего нового?

– Нет.

– А у вас?

Инспектор Брокуэй взглядом окинул комнату, на мгновение задержавшись на коричневой тетрадке, потрепанной скорей от времени, чем от частого применения, после чего снова повернулся к Сиднею.

– Нет.

Сидней пожалел, что оставил тетрадь на столике, на самом виду. Инспектор потрогал ее пальцами правой руки и слегка пододвинул к себе.

– Сегодня миссис Лилибэнкс рассказала мне что видела, как вы выходили из этого дома с ковром, и что вы сказали, будто где-то закопали его. Это правда?

– Да, – ответил Сидней, и его голос заметно и совершенно неожиданно дрогнул. – Это был старый ковер, полный личинок моли. Я не хотел сжигать его, а так как мусор вывозят только раз в две недели, я его закопал.

– Когда вы его закопали? – спросил инспектор.

– О… несколько недель назад.

– В июле?

– Да.

– Вы не помните точной даты?

– Сразу после отъезда моей жены, я хорошо помню. Я проснулся утром… Это было на следующий день после ее отъезда.

– Еще до восхода солнца?

– Да. (Нужно, не колеблясь, излагать факты, как бы подозрительно они не звучали, подумал он.)

– Где вы зарыли ковер?

– Где-то неподалеку от Пархама. По дороге в Пархам. В лесу.

Инспектор, наморщив лоб, посмотрел на него.

– Расскажите, как вы это сделали.

Сидней глубоко вздохнул и вдруг почувствовал настоящую боль. Да-да, сначала я столкнул ее с лестницы, подумал он. Всю ночь тело пролежало в доме. Он провел рукой по волосам, нерешительно посмотрел в другой конец комнаты и обернулся к Брокуэю.

– Вилами я выкопал яму…

Инспектор Брокуэй вытащил пачку сигарет и протянул Сиднею, но тот отказался, покачав головой. Впервые инспектор закурил в его присутствии. Что ж, можно расслабиться теперь, когда тайна разгадана?

– Вы можете найти это место?

– Думаю, да. В любом случае могу попробовать, – со слабой улыбкой сказал Сидней. Все шло как и должно было идти.

– Хорошо.

Инспектор выпустил первое облако дыма, встал, направился к окну и вдруг закашлял так, что снова заставил Сиднея вздрогнуть. Сидней неожиданно понял, что напоминает ему этот кашель: звук, когда нога давит в мелкие щепки пустой деревянный ящик.

– Еще не стемнело, попробуем, – спросил инспектор.

– Как вам угодно.

Машина инспектора стояла перед домом миссис Лилибэнкс. Инспектор знал дорогу на Пархам, и Сидней помог ему, лишь когда они поехали через лес.

– Немного притормозите. Здесь налево.

Сидней повел его в лес. Он осмотрелся кругом, пытаясь найти знакомые деревья и кусты, но не смог. Ничего, сказал он себе. Обернулся и попытался вспомнить, на каком расстоянии от дороги было то место.

– С того дня кустарник сильно разросся.

– Очень может быть, но вы все-таки попробуйте.

Сидней медленно двинулся вперед. Остановился на небольшой полянке и осмотрел землю.

– Может быть, здесь.

Инспектор посмотрел, но не увидел следов вил.

– Прекрасно. Я отмечу это место, и мы вернемся сюда завтра, – он вырвал из своей записной книжки листок, положил его на землю и придавил камнем.

Они вернулись к машине. Инспектор молча отвез Сиднея домой, и, попрощавшись, пожелал ему доброй ночи.

Вот она, чисто английская, спокойная манера вести дела, подумал Сидней. Оставить убийце еще одну ночь. Отвезти его домой и пожелать на прощание доброй ночи: ничего, мол, мы накинем тебе веревку на шею! Сидней вообразил, что в ковре и в самом деле лежит труп Алисии, уже полуразложившийся, и он сам пытается уснуть в своей постели и все вертится с боку на бок, изнывая от страха, ведь миссис Лилибэнкс видела его с ковром на плече и навела на его след полицию. Ему оставалось провести на свободе всего несколько часов. Убийца, решил он, наверное, сразу же отправился бы мстить миссис Лилибэнкс. Странно, что полиция не охраняет ее дом или не посоветовала ей уехать на время. При этой мысли Сидней вылез из постели и выглянул в окно.

Было слишком темно, чтобы разглядеть перед ее домом машину или человека. Возможно, миссис Лилибэнкс ночует сейчас у соседей. А может быть, сама позвала кого-нибудь переночевать в комнате для гостей. Сидней снова лег. Он пытался вообразить еще что-нибудь, но очень быстро заснул.

На следующее утро, около восьми часов, Сидней увидел, что миссис Лилибэнкс, как обычно, наливает воду в поилку для птиц, стоящую на газоне. У него мелькнула мысль, что полицейские, должно быть, уже перекопали все вокруг и нашли наконец пустой ковер без единого пятнышка крови. Он усмехнулся и отправился варить себе кофе. Перед тем, как сесть за работу, он снова взглянул в окно кабинета в сторону дома миссис Лилибэнкс. Старой дамы не было, хотя в это время она обычно работала в саду. Сидней решил, что она, должно быть, чувствует себя неуютно, ее мучает тревога, и нужно сходить как-нибудь ее успокоить. Миссис Лилибэнкс могла подумать, что он сердится за то, что она нарушила обещание и рассказала инспектору историю с ковром. Но Сидней решил подождать, пока полицейские не скажут, что ничего не нашли. Конечно, она могла поверить, когда он имел глупость внушить ей будто в ковре что-то было. И теперь придется объяснить, что у него просто разыгралось воображение, что он шутил. (Миссис Лилибэнкс, вероятно, не оценит такой мрачный юмор, но тем хуже.) Он может также сказать, что стал жертвой минутного помутнения разума, галлюцинации, ужаса, беспокойства и сам в тот вечер по-настоящему поверил, что убил Алисию. Ни одно из этих объяснений нельзя счесть удовлетворительным, но важно как можно скорее сказать миссис Лилибэнкс, что в ковре ничего не было. (Как? Не может быть! – скажет он инспектору. – Кто-то похитил тело! Я этого не переживу! Ищите лучше!) И Сидней переключил внимание на новую историю о Лэше.

Ровно в десять зазвонил телефон.

– У аппарата инспектор Брокуэй. В месте, которое вы указали вчера вечером, нет зарытого ковра. Вы не могли бы немедленно приехать, мистер Бартлеби. Может быть, днем вам легче будет отыскать это место?

Менее двух минут понадобилось Сиднею, чтобы выйти из дома. Какая жалость! Несчастные полицейские потратили все утро, ковыряясь в твердой земле! Наверное, занимались этим с самого рассвета!

Когда он приехал, инспектор стоял у своей машины, курил и беседовал с молодым полицейским из Ронси Нолла. Сидней поставил свою машину сзади.

– Здравствуйте, инспектор! Здравствуйте, – кивнул он и молодому полицейскому. – Мне очень жаль, что я ввел вас в заблуждение. Мне следовало бы посмотреть подальше от дороги. Возможно, там мы и найдем.

– Как вам будет угодно, – сказал инспектор.

Сидней пошел по левой стороне дороги, внимательно вглядываясь в заросли, но каждый метр казался ему неотличимым от предыдущего, и он повернул обратно. Подойдя к инспектору, который ждал, облокотившись о машину, Сидней сказал:

– Очень жаль, инспектор, но мне кажется, что это не там. Это где-то здесь, мне нужно еще посмотреть.

– Пойдемте, – согласился инспектор и двинулся следом.

Через двадцать-тридцать шагов Сидней увидел темные силуэты двух полицейских, один сидел на поваленном дереве, другой стучал вилами по дереву, пытаясь стряхнуть с них землю. Сиднейнаправился к ним.

– Кажется, вам не повезло, – сказал он. – Мне очень жаль, что я причинил вам столько беспокойства.

Земля была изрыта так, словно здесь копали бомбоубежище. Полицейские расстегнули свои мундиры.

– Здесь ужасно твердая земля, – пожаловался тот, что стоял.

– Но я уверен, что это где-то здесь, – настаивал Сидней и пошел немного вправо и параллельно дороге, которую скрывали деревья. Колючки цеплялись за его брюки. Поскользнувшись на чем-то, он с отвращением увидел под ногами огромного черного слизняка. Он вышел на маленькую прогалину и в нерешительности остановился.

– Возможно, здесь, – сказал Сидней молодому полицейскому, стоявшему у него за спиной.

Полицейский вынул карманный нож и сделал две отметки на молодом деревце, потом счистил кору, и стало видно белые следы. Инспектор внимательно изучал землю.

Сидней направился к дороге. Ему попалось еще одно похожее место.

– К сожалению, трава сильно разрослась. Поэтому и трудно найти.

– Прошло ведь много времени, почти два месяца, – ответил молодой полицейский.

Сидней подумал о том, в каком состоянии будет труп спустя столько времени.

– Больше ничем не могу помочь, – произнес он, вернувшись туда, где молодой полицейский сделал отметку на дереве.

Неожиданно прямо перед ними из-за деревьев возник инспектор.

– На какую глубину вы копали?

– Метра на полтора, кажется, – ответил Сидней. – Возможно, именно поэтому они и не нашли ничего в том месте. Надо проверить, как глубоко они копали.

Инспектор и молодой полицейский двинулись за ним. Вернувшись к первому месту, Сидней попросил вилы, и начал тыкать ими в землю возле большого дерева и выкопал несколько комков темной земли. Там, где копали полицейские, земля была плотной, и корни деревьев казались нетронутыми.

– Ничего не понимаю, – проговорил Сидней. Четверо полицейских стояли вокруг и смотрели на него.

– Ребята, я думаю, нужно копать глубже в месте, где только что копал мистер Бартлеби, – сказал инспектор. – И там, подальше, есть еще одно место.

Полицейские вяло принялись за работу.

Сидней постоял какое-то время, затем спросил инспектора:

– Есть ли смысл мне оставаться тут? У меня много работы дома.

Инспектор разрешил ему идти, сказав, что вскоре сам позвонит.

Сидней вернулся к машине. На траве к месту раскопок уже протопталась дорожка.

В час дня позвонил инспектор и сообщил, что раскопки во втором месте ничего не дали.

– Странно, ковер был скручен, но не свернут пополам, он длинный, и его легко найти.

Инспектор сказал, что после обеда они попробуют покопать еще в одном месте, которое им указал Сидней.

В конце концов они его найдут, подумал Сидней, не мог же ковер испариться. И он вернулся к сценарию. Лэша пригласили в полицию (они по-прежнему не подозревали о его преступной деятельности) и попросили помочь поймать банду грабителей, совершивших уже несколько крупных преступлений в Паддингтоне. Выдавая себя за рецидивиста, недавно освободившегося из тюрьмы, Лэш проникает в банду и ждет подходящего момента, чтобы выдать злодеев полиции, самого ловкого оставив себе для личных нужд.

В четыре Брокуэй не позвонил.

Сидней вдруг подумал об Алисии. Где она, черт возьми, чем занимается? С кем она? У нее непременно кто-то есть. У Алисии были богатые друзья, но вряд ли в этой ситуации она обратилась к ним за помощью. Нет, тут что-то другое. Скорее всего, ее содержит какой-то мужчина, и она стала его любовницей. Сидней нахмурился, одновременно задетый и заинтригованный таким предположением. Он встал из-за стола и в этот день больше уже к нему не подходил.

Около пяти, когда он слонялся по двору, зазвонил телефон. Сидней едва успел добежать и снять трубку.

– Алло, Сидней. Это Элспет Крэгг. Как ваши дела?

– Спасибо, прекрасно. А ваши?

– Есть какие-нибудь новости от Алисии?

Они проговорили около пяти минут. Элспет уже вызывали в полицию? Нет, она только что родила ребенка. Они с мужем жили в Вудбридже и были людьми довольно скучными. Вопросы и реплики Элспет так надоели Сиднею, что он хотел уже, чтобы как-то оживить беседу, рассказать о том, как полиция перерыла землю в поисках старого ковра, в котором они рассчитывали найти труп Алисии; но потом решил, что Элспет не заслуживает таких интересных сведений. К тому же он и не хотел говорить об этом по телефону: а вдруг полиция прослушивает его номер. И Сидней постарался поскорей закончить разговор.

– Уф, – вздохнул он, положив трубку. Инспектор Брокуэй позвонил в шесть.

– Мы наконец нашли его, мистер Бартлеби. С пятого раза.

– О, боже! Мне очень жаль.

– Ничего не поделаешь, это наша работа, – он усмехнулся.

– Вы все описали верно – старый, изъеденный молью, а теперь еще и заплесневевший ковер.

– Могу себе представить.

– В тот день у вас наверное было много сил.

Сиднея подмывало сказать ему: «А вы покопайте еще немного и найдете тело, ковер – просто маскировка».

– Да-да, в самом деле так… я хотел зарыть его так же глубоко, как если бы я действительно хотел что-то закопать. Просто я проводил некоторые опыты для одной из моих историй. Я хотел знать, сколько там попадается корней, сколько времени это может занять… в общем, вы сами видели.

– Чисто писательские проблемы.

– Да, точнее, автора телевизионных историй… Большое спасибо, что позвонили, инспектор.

– Вы завтра будете дома? Завтра был понедельник.

– Да-да, в принципе я целый день буду дома и, если выйду, то только за покупками.

– Я заеду к вам после обеда.

Сидней принял ванну, надел чистую рубашку и хорошо выглаженные брюки. Он спешил, не желая, чтобы инспектор опередил его и первым сообщил новость миссис Лилибэнкс. Может быть, отнести ей цветов? Розу или цветную капусту? Нет, без глупостей. На прошлой неделе Сидней приносил ей брюссельскую капусту. Он просто сделает ей короткий визит, извинится, что не мог прийти раньше, так как помогал полиции и затем ждал звонка от инспектора.

Придав своему лицу самое строгое и серьезное выражение, он направился к дому миссис Лилибэнкс, с дорожки пытаясь разглядеть, где находится старая дама. Ничего не увидев, Сидней решил войти через кухню.

– Миссис Лилибэнкс! – позвал он, повернув ручку двери. Дверь отворилась. В кухне никого не было.

– Миссис Лилибэнкс! – он вошел в столовую.

Миссис Лилибэнкс стояла в гостиной, прислонившись к дивану и прижав к груди правую руку. В первый момент Сиднею показалось, что она что-то держит в руке, но миссис Лилибэнкс просто прижимала кулак к левой груди.

– Что случилось, миссис Лилибэнкс? – и Сидней бросился к ней.

Лицо ее было бледно, а рот открыт, как будто от какого-то страшного потрясения. Она вдруг резко вскрикнула и, прежде чем Сидней успел подбежать к ней, рухнула на пол рядом с диваном.

– Подождите, я помогу вам лечь, – сказал Сидней.

Тело ее как-то сразу обмякло, и он с трудом смог поднять ее.

– У вас есть лекарство? Скажите… где… Где лекарство, миссис Лилибэнкс?

Оставив ее, Сидней бросился на кухню, намочил тряпку и бегом вернулся. Он подумал, что надо бы дать ей воды, но решил, что это опасно: миссис Лилибэнкс была явно не в состоянии проглотить чтонибудь. На кухне Сидней нашел коньяк, налил его в чайную чашку, надеясь, что от его запаха она придет в себя, и поставил ей чашку под нос.

Только теперь он понял, что миссис Лилибэнкс мертва. Рука, которую она прежде прижимала к груди, до странности молодая и красивая рука вытянулась на диване вдоль тела. Сиднею самому захотелось выпить коньяка, но он поставил чашку, достал носовой платок и вытер руки. Подойдя к телефону он вдруг резко обернулся и крикнул: «Миссис Лилибэнкс!» Ответа не было.

Сняв трубку, Сидней начал набирать номер «999», но тут же положил ее, не успев набрать последней девятки. Что они подумают? Бартлеби сообщает о смерти женщины, которая открыла полиции историю с ковром? Они наверняка решат, что он отомстил, просто-напросто сильно напугав ее и прекрасно зная, насколько у нее больное сердце. А разве на самом деле это не так? А может быть, подумал Сидней, поворачиваясь еще раз взглянуть на миссис Лилибэнкс, она сама выбрала этот момент, чтобы умереть, сама напугала себя, не выпила в положенное время свое лекарство… Пошла на это специально, чтобы его обвинили и у всех сложилось впечатление, будто это он убил ее, мстя за историю с ковром? Нет, это уже слишком.

В течение нескольких секунд Сидней стоял, словно парализованный, глядя на телефонную трубку. Отпечатки его пальцев были еще и на чашке и на дверной ручке. Почему бы ему и рассказать все как было? Но при этой мысли воображение его заработало вновь: да, это он убил миссис Лилибэнкс, специально замахнувшись на нее, чтобы испугать. Посудите сами, разве не очевидно? Даже если полиция и не нашла ничего в ковре, все равно тело Алисии зарыто где-нибудь, а Сидней Бартлеби совсем потерял голову. Некоторые из его близких друзей несомненно так и скажут.

В этот момент зазвонил телефон. Сидней посмотрел на аппарат и, пока тот звонил, решил, что, кто бы ни звонил, он скажет, что вошел к миссис Лилибэнкс в тот самый момент, когда с нею случился сердечный приступ. И добавит, что хочет срочно позвонить в полицию или доктору, то есть сделать то, что полагаете делать в подобных случаях. Может, это Присей? Или миссис Хаукинз, она ведь звонит каждый день. Или инспектор Брокуэй. Очень может быть, и Сидней торопливо снял трубку.

– Алло?

Но на том конце провода уже никого не было. Он набрал номер телефонной станции:

– Соедините меня, пожалуйста, с ипсвичской полицией. Когда его наконец соединили, оказалось, что инспектор Брокузй всего две минуты как вышел.

– Ему что-нибудь передать?

– Нет, – нервно ответил Сидней. – Нет, спасибо. И положил трубку.

Если инспектор выехал прямо сюда, он приедет через двадцать минут. Нужно ли его здесь дожидаться. Сидней предпочел бы вернуться домой, но это может произвести впечатление еще более неблагоприятное: будет похоже, что он сбежал с места преступления, стараясь скрыть улики. Он, конечно, мог позвонить в Ипсвич и рассказать все любому полицейскому. Но ему попросту не хотелось. Почему бы не подождать? Даже если в дверь позвонит кто-нибудь из соседей, разве он не сможет рассказать все как есть? Сидней избегал глядеть на лежавшее тело миссис Лилибэнкс. Посмотрев на часы, он вычислил, что инспектор должен быть здесь без четверти восемь, если предположить, что Брокуэй направляется именно сюда. Сидней взял сложенное покрывало с ручки кресла и накрыл им миссис Лилибэнкс до подбородка, при этом стараясь не смотреть на нее и не прикасаться к ней.

Ему очень не хотелось оставаться рядом с умершей, и Сидней поднялся на второй этаж. Он вошел в мастерскую миссис Лилибэнкс. Там пахло скипидаром, как пахло раньше в мастерской Алисии, но здесь запах был свежим, словно миссис Лилибэнкс только что закончила свои занятия и спустилась попить чая. Сидней вышел и заглянул в другую дверь, там была спальня. В изголовье удобной кровати лежало множество подушек, кровать была накрыта вязаным шерстяным покрывалом. На столике валялась книжка Памелы Хенсворд Джонсон, а на нижней полке – бинокль. Затем Сидней зашел еще в комнату, которая, как ему показалось, была гостиной, чистая, хорошо прибранная и безликая. Он начал чувствовать себя свободнее и только теперь осознал, что произошло.

Вернувшись в спальню, Сидней взял бинокль. Он впервые держал его в руках. Подошел к окну и стал смотреть. Собственный дом оказался совсем рядом. Наведя бинокль на задний двор и гараж, он представил себя выходящим в то утро с тяжелым ковром – не таким уж и тяжелым, как пытался представить – перекинутым через правое плечо, и идущим к машине, чтобы тут же отъехать в легком утреннем тумане.

Сидней услышал, как хлопнула задняя дверь. – Миссис Лилибэнкс! – послышался женский голос.

О, господи! Наверное, это миссис Хаукинз. Внутри у него похолодело. Он подбежал к лестнице и закричал:

– Миссис Хаукинз, это вы?

Но в тот же самый момент женщина издала ужасный вопль, который и заглушил слова Сиднея.

– Миссис Хаукинз!

Сидней сбежал по лестнице вниз.

Миссис Хаукинз обернулась, увидела его и издала еще один ужасный вопль. Попятившись, она опрокинула столик, на котором стояла чашка с коньяком.

– Не прикасайтесь ко мне! Не приближайтесь!

– Ради всего святого, замолчите! – крикнул Сидней, неожиданно разозлившись на нее за столь шумное вторжение.

Совершенно обезумев, с выпученными глазами, миссис Хаукинз тянулась за фарфоровой собакой, стоявшей на камине.

– Ради бога, не кидайте ее! – закричал Сидней в ужасе от мысли о подобном святотатстве.

Но она кинула прежде, чем он закончил фразу.

Сидней машинально отпустил бинокль и на лету поймал собаку. Проверив, не треснула ли она, ударившись о его кольцо, он испепеляющим взглядом посмотрел на миссис Хаукинз:

– Успокойтесь, ненормальная!

– Не двигайтесь с места! (Ее волосы торчали в разные стороны, и она начала косить от ужаса.) Что вы тут делаете? Миссис Лилибэнкс мертва. Что вы тут делаете?

– Я жду полицию, и если вам это не нравится, почему бы вам отсюда не убраться? – сказал Сидней, сдерживаясь изо всех сил перед обезумевшей женщиной.

Он шагнул к камину, чтобы вернуть собаку на место, и миссис Хаукинз попятилась еще, едва не сев на голову миссис Лилибэнкс. Чувствуя, что вот-вот совершенно выйдет из себя, Сидней развернулся и поставил собаку на книжную полку в другом конце комнаты. Потом поднял бинокль. «Чертова фурия», – пробормотал он.

– Уходите! – выкрикнула миссис Хаукинз. – Уходите из этого дома.

– Я жду полицию, – не глядя на нее, повторил Сидней. На улице послышался шум мотора.

Охая, словно собираясь грохнуться в обморок, как барышня викторианской эпохи, миссис Хаукинз доползла до окна и чуть не упала там. Похоже, она не слишком твердо держалась на ногах.

Сидней открыл дверь. Слава богу, к дому шел инспектор Брокуэй, он прибыл как раз вовремя.

– Инспектор Брокуэй! Я только что вам звонил, – сказа, Сидней. – Входите.

– Что здесь происходит? – убыстряя шаг, спросил инспектор.

– С миссис Лилибэнкс случился сердечный приступ.

– Вы инспектор? – сказала миссис Хаукинз. – Я пришла пять минут назад и застала вот этого, – жест в сторону Сиднея, – преспокойно спускающимся со второго этажа. Он сказал, чтобы убиралась, а она лежала там, замертво! (Она кивнула на миссис Лилибэнкс.) Он заявил мне…

– Успокойтесь, пожалуйста, уважаемая. Чуть поздней мы выслушаем вашу историю. Миссис Лилибэнкс мертва?

Инспектор Брокуэй подошел к миссис Лилибэнкс, осторожно приподнял покрывало, взял правую руку и попытался нащупать пульс. Покачал головой.

– Так что же произошло? – спросил он Сиднея. Миссис Хаукинз затараторила снова.

– Прошу вас… – инспектор жестом попросил ее замолчать, проявляя завидное терпение.

Миссис Хаукинз замолчала.

– Я пришёл сюда в четверть восьмого, – сказал Сидней. – Постучал, мне не ответили, тогда я открыл заднюю дверь и позвал. Когда я переступил порог гостиной, миссис Лилибэнкс держалась за сердце… вот так (он показал). Я спросил ее, где у нее лежит лекарство, но миссис Лилибэнкс уже не могла говорить. Она упала, и я перетащил ее на диван. После чего, думаю, умерла. Вот и все.

Сидней почувствовал, что у него пересохло в горле.

– Я попытался дать ей коньяка. Миссис Хаукинз потом разлила его.

– Мне очень жаль, – выговорила миссис Хаукинз.

– Когда вы пришли, миссис Хаукинз? – спросил инспектор.

– Пять минут назад. Я вхожу и вижу, что он спускается как ни в чем не бывало, а она лежит там. Что он делал наверху? Что он делал в этом доме?

– Зачем вы приходили? – инспектор повернулся к Сиднею.

– Я пришел к миссис Лилибэнкс, так как боялся, что она решила, будто я зол на нее… из-за того, что она рассказала вам ту историю с ковром. С того времени я не видел ее, хотя обычно она заходила или звонила мне. Я хотел ее успокоить, – он запнулся и замолчал.

Миссис Хаукинз использовала момент, чтобы издать свой «Ах!» Инспектор смотрел на руку Сиднея, и тот только теперь заметил, что держит бинокль, который поднял с пола.

– Что вы делаете с биноклем?

– Я поднялся наверх… Я не хотел оставаться внизу, но думал, что вы, наверное, скоро приедете. Я нашел бинокль в ее комнате и смотрел в него в окно.

Инспектор ничего не спросил. Он достал из кармана блокнот и записал показания миссис Хаукинз, та давала их с радостью. Потом он сказал, что пока больше в ней не нуждается и свяжется с ней позже. Миссис Хаукинз с видом человека, исполнившего свой долг, направилась было к двери, но, дойдя до кухни, вернулась назад:

– Инспектор, нужно что-нибудь сделать для миссис Лилибэнкс?

– Вам известно имя ее врача, миссис Хаукинз? Он должен будет подписать свидетельство о смерти.

– Это доктор Туэйт. Он живет в городе, сразу за церковью, в Доме с портиком.

– А, да? Я знаю его. Он уже работал с нами. Спасибо, миссис Хаукинз.

С ее уходом Сидней почувствовал себя много свободнее.

Инспектор подошел к миссис Лилибэнкс и набросил ей на лицо покрывало. Потом открыл телефонный справочник, чтобы позвонить доктору Туэйту. Чувствуя себя не в силах сидеть и слушать их разговор, Сидней вышел из комнаты. Ему было очень жалко миссис Лилибэнкс. Ему показалось, что он уже успел полюбить ее. Вскоре пришел инспектор.

– Теперь садитесь и спокойно расскажите мне, что же случилось.

Сидней сел и положил бинокль на стол перед собой. Между ним и инспектором стояла ваза с цветами, такими свежими, будто миссис Лилибэнкс только что собрала их.

– Я уже рассказал вам. Все произошло именно так, как я вам говорил.

– Вы звонили в полицию?

– Да.

Сидней подумал, что инспектор может это проверить.

– Вы оставили сообщение? Сообщили, что миссис Лилибэнкс умерла?

– Нет, я хотел побеседовать лично с вами. Мне пришло в голову, что вы наверное уже едете сюда.

– Что вас заставило так думать?

– Предположение, что вы можете приехать к миссис Лилибэнкс и рассказать о находке ковра… чтобы она не беспокоилась, – ответил Сидней.

– Именно это я и собирался сделать, а потом рассчитывал встретиться с вами.

– Да? А зачем?

– Чтобы спросить вас, не зарыли ли вы в лесу что-нибудь еще. В этом или в каком-нибудь другом.

Сидней почувствовал, как кровь приливает к его лицу.

– Нет.

– А мне кажется, что это возможно. Вспомните хорошенько.

– Вы полагаете, я мог забыть? – с улыбкой спросил Сидней.

– Все возможно, если захотеть. А может быть, вы перепутали все это с историей, которую сейчас пишете.

Инспектор был так близок к истине, что Сидней на какой-то миг совсем растерялся. Его коричневая тетрадка со вчерашнего дня лежала в ящике письменного стола. Сидней подумал, что лучи будет всегда иметь ее при себе, так как инспектору может прийти на ум мысль обыскать дом, чтобы найти именно эти записи. Приступ оглушительного кашля прервал размышления Сиднея.

– Мне показалось, что вся эта история с ковром была разыграна вами специально, ведь мы понимали, что миссис Лилибэнкс могла увидеть вас. Или даже разыграли комедию ради себя самого на самом же деле, зарыв тело до или после этого, – инспектор улыбнулся, обнаружив прокуренные зубы, такие же не правильные, как черты его лица. Такие лица писатели называли будто вырубленными топором. – Ведь не имеет смысла так глубоко закапывать ковер, если вы не собираетесь создать нужное впечатление.

Инспектор ждал, какое действие произведут его слова. Точь-в-точь, как миссис Снизам со своими рассуждениями о том, чего ждет от нас общество.

– Это абсурд, – сказал Сидней.

– Меня не удовлетворяет такой ответ.

– Почему? – спросил Сидней.

– Потому что мне этого недостаточно. Зарубите себе на носу.

Сидней слегка пожал плечами.

– Значит, вы продолжаете искать в лесу труп?

– Не обязательно именно в этом лесу. Что же произошло в то утро, мистер Бартлеби.

– А вы не спрашивали у миссис Лилибэнкс? У нее был бинокль, и она могла воспользоваться им в то утро.

– Когда вы закапывали ковер, не вырыли ли вы где-нибудь еще одну яму? Чтобы быстрее покончить с этим «делом»?

– С каким делом?

Сидней и в самом деле не понимал рассуждений инспектора. Или тот считал, что он использовал ковер, желая спрятать тело Алисии и вместе с ковром вынести из дома? Или думал, что Сидней вместе с ямой для ковра вырыл другую, оставив тело Алисии еще на сутки лежать дома?

– А почему мне было не зарыть ее в тот же самый день? Зачем мне терять время? – быстро спросил он.

– Потому что становилось уже слишком светло… Хотя… а вы случайно не выкопали вторую яму накануне?

– Нет, инспектор, – решительно ответил Сидней.

– Зарыть ковер, – должно быть, на это у вас ушло не меньше часа?

– Больше, – признался Сидней.

– Когда вы узнали, что миссис Лилибэнкс видела вас с ковром?

– В тот вечер, когда вы приехали и говорили со мной. Вчера вечером.

Сиднею показалось, что это произошло уже гораздо раньше.

– А не раньше?

– Нет… Миссис Лилибэнкс пригласила меня на кофе вчера после обеда.

Молчание.

– Вы закопали тело своей жены, мистер Бартлеби? – инспектор задал это вопрос с таким спокойным видом, будто предлагал сигарету.

«А что мне было с ней делать, с мертвой, вы же знаете», – подумал Сидней.

– Нет.

Руки его машинально играли с биноклем, крутя его на столе. Заметив это, Сидней отодвинул бинокль подальше.

– Вы хотите взять его? К сожалению, я не могу вам этого позволить: бинокль стал теперь вещественным доказательстве (Инспектор поднялся.) Вы совершенно вправе считать, что все ы умозаключения есть не что иное как цепочка самых абсурдной идей.

– Я не скажу ничего подобного, мне по вкусу всякие теории.

– Я должен оставаться тут до приезда доктора. Не буду вас больше задерживать, мистер Бартлеби.

Сидней встал и сказал:

– Спасибо.

Инспектор ушел в гостиную.

Сидней же направился к двери. На пороге он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на миссис Лилибэнкс.

– По вашему виду можно заключить, что вы считаете, будто и миссис Лилибэнкс умерла тоже с моей помощью.

– Почему вы так говорите? – нахмурившись, спросил инспектор.

– А почему вы думаете, что я убил свою жену?

– Я не говорил, что так думаю, я только спросил вас. Сидней видел, что инспектор пытается угадать его мысли он, видимо, ждал, что Сидней сам себя выдает какой-нибудь мелочью, но Сидней ничем не мог помочь ему, разве только сделать вид, но притворяться в этот момент у него не было ни малейшего желания.

– До свидания, инспектор.

– До свидания, мистер Бартлеби.

Сидней вышел.

В нескольких метрах от своего дома, ему почудилось, что звонит телефон, и он побежал. Он не ошибся, звонил Алекс.

– Я тебя уже набирал сегодня и подумал, а уж не засадили ли тебя в тюрьму?

– Да? А почему?

– Из-за истории с ковром. Об этом уже сообщили в вечернем выпуске. Сказали, что полиция наконец нашла ковер, который искала с утра. Ради бога, Сидней, скажи, что ты еще задумал? Ты что, разыгрываешь для них очередной сценарий про Лэша? Посвяти меня, сценарий, кажется, обещает быть удачным.

– Это не сценарий, старик, это правда.

– Я знаю. Ты закопал ковер, но пустой.

– Я закопал ковер.

– О, им наверное не за что зацепиться, вот они и расписали эту историю…

– Возможно, они преувеличили, но гораздо меньше, чем сами думали, – зловещим голосом проговорил Сидней.

– Они передали, что ковер был на глубине четырех футов. Ты что, Сид, сходишь с ума? Ты случайно не вообразил себе, что в ковре была Алисия? Ха-ха-ха-ха-ха!

– Алисия глубже, под ковром. Они недостаточно глубоко к пали, вот и все, – ответил Сидней, сопровождая свои слова зловещим смехом. – Подожди до завтра, в первом выпуске они дадут сенсационное сообщение.

– У меня есть дикое предчувствие, что ты не шутишь. Они сказали, что получили эти сведения от какой-то соседки, которая видела тебя в бинокль. Это случайно не миссис Лилибэнкс?

– Она самая. Она видела меня одновременно с одной маленькой птичкой. Ну ладно, Алекс. Зачем ты мне звонишь? Не из-за этой же дурацкой истории?

– Ты какой-то нервный, Сидней. У тебя там действительно какие-то неприятности? Обязательно скажи мне. Хитти тоже очень переживает.

– Да, конечно у меня неприятности. Алекс… – он понизил голос и шепотом продолжал: – Алисия была в ковре, и миссис Лилибэнкс показалось, что она ее видела, видела ее торчащие ноги. А может, голову или руку.

– Гм.

Сидней вспомнил, что миссис Лилибэнкс умерла, и у него пропало желание шутить.

– Сид?

– Я здесь.

– Значит, ты вынес ее, завернув в ковер?

– Но я зарыл ее в другом месте, и они никогда не найдут ее. Внимание, Алекс, здесь конец серии.

Но Алекс думал не о серии.

– Где вы зарыли ее, Бартлеби?

– Зачем мне указывать им место. Я привел их туда, где был ковер.

– Только вы немного ошиблись, Бартлеби. Мы можем записать это как ваши показания, Бартлеби? Вы на самом деле зарыли ее в другом месте?

– Да, я вытащил ее из ковра и зарыл в другом месте, – Сиднею было смертельно скучно, машинальным жестом он ослабил узел галстука. – Я должен прекратить этот разговор. Он и так уже стоил тебе две полкроны.

– Скажи, что ты на самом деле рассказал полиции?

– Алекс, я устал…

– Хорошо, Сид, я звоню сообщить тебе, что всю неделю буду дома и закончу сценарий. Хитти с детьми уехала в Клэктон. Так что, если захочешь мне позвонить, я дома.

– Понял, Алекс, спасибо. Я буду помнить.

– Надеюсь, что хоть на это ты еще способен, – сказал Алекс со смешком. – Привет, Сид.

Сидней подумал, что со стороны Алекса весьма любезно потратить одну неделю из своего двухнедельного отпуска в Лондоне единственно ради работы над Лэшем.

Он надел старые брюки, намереваясь тоже поработать, но вместо этого бросился на кровать в спальне. Миссис Лилибэнкс умерла, и Сидней в самом деле был в отчаянии от того, что явился причиной ее смерти. Он подумал, что, в конечном счете, ее погубила неправильная позиция, которую она заняла в этом деле: она исходила из того, что Алисию убил он и, значит, пришел к ней, чтобы убить и ее тоже. Но позиция миссис Лилибэнкс всецело зависела от его собственной, позиции… Все с самого начала было совершенно нереально, но тем не менее имело такие страшные и совершенно реальные последствия. У миссис Снизам тоже была своя позиция: подозрительность. Да, ею полностью владели ее фальшивые предрассудки, да, она была идолопоклонницей, ко поскольку ее позиция заключалась в стремлении поддержать порядок, законность и единство семьи, общество поощряло такую позицию. Религии тоже, несомненно, относились к разряду позиций, и это все очень упрощает. Можно все называть позициями, а не убеждениями, истиной и верой. Миром правят позиции, которые, впрочем, с таким же успехом можно назвать и иллюзиями.

Поднявшись, он достал из ящика стола коричневую тетрадь и записал в нее свои размышления, потом спустился на первый этаж и положил тетрадку во внутренний карман куртки, рядом с бумажником.

XXI

На следующий день, в понедельник, «Тайме» посвятил истории с ковром короткую заметку. Большая ее часть была повторением обстоятельств исчезновения Алисии. «Ее муж – Сидней Бартлеби, двадцати девяти лет, американец, писатель», сухо заканчивалась она, и у Сиднея сложилось впечатление, что «Таймс» тоже считает, что писатель Бартлеби распространяет литературные опыты и на свою личную жизнь.

Ничего, подумал Сидней, ковер, может, и пуст, но миллионы людей мысленно уже завернули в него труп, потому что именно этого они и хотят. Возможно, так будет и с читателями «Дейли экспресс», зачастую это те же самые люди, которые читают и «Таймс».

Он отправился на машине в кондитерскую в Ронси Нолле, где торговали и газетами, чтобы купить «Дейли экспресс». Владелец, саффолкский акцент которого был сильнее, чем у любого из клиентов, при встрече с Сиднеем не проронил ни звука ограничившись тем, что, не разжимая зубов, дал ему сдачу шестипенсовой монеты. Миссис Хаукинз, конечно же, успела все растрезвонить о смерти миссис Лилибэнкс.

Вернувшись домой, Сидней устроился на диване и прочитал статью в «Дейли экспресс».

«… История с ковром стала известна благодаря соседке Бaртлеби, миссис Грас Лилибэнкс, 73 лет, которая решила сообщит полицию о том, что увидела в бинокль, когда 3-го июля утр встала понаблюдать за птицами… Довольно неосторожно со стороны мужа, у которого исчезла жена, закапывать что бы то было, будь это даже изъеденный молью ковер… Большой брат мог следить за ним!»

Сидней уселся за стол и принялся за работу над сценарием о Паддингтонской банде. Алекс писал, что Пламмер уже получил их третий сценарий и заявки на четвертую и пятую истории. Сидней надеялся, что Пламмер примет решение раньше, чем Алекс закончит очередную заявку, и, если «Лэш» будет куплен, нужно будет заготовить как можно больше новых идей. С другой стороны, американский агент Сиднея уже неделю назад получил «Стратегов», и рукопись, возможно, находится уже у «Саймона и Шустера».

Сидней надеялся получить оттуда ответ со дня на день, он просил своего агента сразу сообщить ему, принята ли рукопись. Закончив свой сценарий, Сидней начал делить его на сцены. Даже будь сейчас рядом Алекс, и у него не получилось бы лучше. В три часа дня он закончил черновик и вставил в машинку чистый лист:

Действие первое.

(Далее шел список действующих лиц и описание декораций.)

СЦЕНА ПЕРВАЯ: Грязный паддингтонский квартал.

Несколько обыденных сценок: женщина кричит что-то в окно маленькому мальчику, который идет по тротуару, затем она обменивается сплетнями с соседкой, которая тоже высунулась в окно. Какой-то старик пытается затащить к себе проститутку, но та отказывается подниматься по лестнице. Наконец крупный план на Грин-О, шестнадцати лет, члена «Паддингтонского террора», он тоже стоит у окна и делает кому-то знаки, предупреждая об опасности…

Запланировано ограбление. Несколькими секундами позже банда совершит налет в самом сердце Вест-Энда, затем скроется на краденом «Роллс-Ройсе».

Сидней бодро печатал вторую сцену, когда в дверь постучали. Он подумал, что это прачка, и вспомнил, что не снял постельное белье с кровати.

На пороге стоял инспектор Брокуэй.

– Здравствуйте, мистер Бартлеби. Извините, что не предупредил вас по телефону, но меня не было на месте, и я не нашел телефонного автомата. У вас есть немного времени?

– Да, конечно, – сказал Сидней, распахивая дверь.

– Доктор Туэйт отказался подписать свидетельство о смерти миссис Лилибэнкс. Я хотел предупредить вас.

– А что это значит?

– Это значит, что будет произведено вскрытие и расследование. Это значит, что доктор Туэйт не считает смерть миссис Лилибэнкс результатом только естественных причин.

– В самом деле? Насколько я видел, она умерла от сердечного приступа.

– Доктор думает, что вы, возможно, ее напугали. Например, по неосторожности, но… Что вы об этом думаете?

Сидней знал, к чему клонит инспектор, и не сомневался, что полиция все еще продолжает поиски трупа в лесу.

– Конечно, это возможно. Но я постучал в дверь и, входя назвал свое имя.

Инспектор придвинул себе стул.

– Что именно вы собирались ей сказать?

– Что в ковре ничего не было. И что я не сержусь на нее за разговор с вами. Я же изложил вам то же самое вчера вечером.

– Да.

Инспектор быстро взглянул на Сиднея, словно взвешивал искренность его слов. Сидней сел на диван.

– В любом случае, время идет, а от вашей жены никаких известий.

Сидней нервно потер лоб.

– Я начинаю думать, что она не одна, что она с мужчиной и не хочет, чтобы это открылось. А все откроется, если она решит объявиться теперь.

– В теперешней ситуации такая версия была бы для вас предпочтительней? – спросил инспектор доброжелательным тоном.

– Я не знаю, откуда она берет деньги, если живет одна. Разве что работает под чужой фамилией, но мне это кажется маловероятным.

– Гм, я пытался посмотреть в бинокль из окна миссис Лилибэнкс, – признался вдруг инспектор. – Знаете, а ведь можно ошибиться относительно того, есть ли что-нибудь или нет в большом ковре.

– Но… миссис Лилибэнкс сказала, что она видела?..

– О, если бы она сказала, что видела что-то, я бы вам уже сообщил. Она утверждала уже потом, что, возможно, и видела что-то… Но вы ведь знаете, что это была за женщина, она и про ковер-то с трудом решилась признаться. А неприятные подозрения, которые могли у нее возникнуть, она, конечно сохранила бы при себе.

Сидней успокоился и слушал внимательно.

– Вы смогли вынести труп завернутым в ковер. И потом зарыли в каком-нибудь другом месте.

– Думаю, это было возможно. Но не в одно утро. Я вам говорил уже. Я слишком устал тогда. Знаете, вырыть зараз две ямы очень трудно.

Инспектор Брокуэй терпеливо улыбнулся.

– Почему высказали: «Я думаю, это было возможно»? Довольно странный ответ.

– Я хочу сказать, что это было возможно, но не для меня, я бы физически не смог… Продолжаются ли поиски в лесу?

– Да, мы продолжаем копать. С нашей точки зрения, это совершенно логично. Конечно же, мы продолжаем поиски и в Брайтоне и его окрестностях.

– Совершенно справедливо.

Сидней чувствовал разочарование от того, что его слишком мало задевает поведение инспектора. Он испытывал скорее чувство нетерпения, чем вины; а нетерпение, увы, не пригодится ему для заметок о поведении убийцы. Или пригодится?

– Вы ничего не будете иметь против, если я на несколько дней съезжу в Брайтон?

– Нет, если вы будете поддерживать контакт с полицией. Позвоните мне сразу. Если меня не будет на месте, я оставлю для вас свои координаты в ипсвичской полиции. Кстати, может, вас это интересует, завтра к одиннадцати мы получим результаты вскрытия.

Сиднея это совсем не интересовало, но он вежливо кивнул: «Спасибо».

После ухода инспектора Сидней вновь принялся за работу. Без четверти семь, когда до закрытия газетного киоска оставалось пятнадцать минут, он отправился в Ронси Нолл посмотреть, что пишет о раскопках «Ивнинг стандард». Раз полиция их продолжает, они должны интересовать и журналистов.

Он не ошибся. На четвертой странице была помещена статья с фотографиями: одна – полицейского без мундира, но с лопатой, и другая, менее приятная – с видом дома Бартлеби, он выглядел так одиноко и уныло, что легко можно было выдать его читателям за место убийства. Мусорный бак на переднем плане казался особенно грязным. В статье особое внимание уделялось глубине ямы, которую выкопал Сидней для своего ковра, а также тому, что полиция продолжает поиски в лесу. Завтра утром наверняка появится что-нибудь в «Дейли экспресс». Сиднею было странно, что Снизамы до сих пор не позвонили ему обсудить эти события, и он решил, что теперь они полностью полагаются на полицию.

Когда он вернулся домой, позвонил телефон.

Человек на том конце провода представился репортером «Дейли экспресс» и попросил о встрече. Он звонил из автомата в Ронси Нолле.

– Нет, к сожалению, ничего не получится ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще.

– Если вы невиновны, а я в этом уверен, хорошая статья могла бы помочь вам. «Дейли экспресс» хотел бы первым…

– Мне нечего прибавить к тому, что я уже сказал в полиции.

– Но ситуация в настоящий момент складывается для вас не самым лучшим образом. После обеда я был в лесу и побеседовал с полицией.

– Вот и напишите статью о том, что они вам там наговорили.

– Хотите ли вы сделать заявление по поводу смерти вашей соседки, миссис Лилибэнкс?

Сидней положил трубку.

Назавтра он встал пораньше и поехал в поселок купить «Дейли экспресс». На этот раз, кроме него, в лавке было еще трое клиентов один мужчина и две женщины. Они откровенно рассматривали его, пока он покупал газету. Женщины немного отступили назад, но мужчина держался смело. Сидней знал их всех в лицо и, возможно, когда-то, пару раз с ними и здоровался, но теперь об этом не было и речи. Одна из двух женщин, правда, робко ему улыбнулась, но Сидней представил себе, как она вместе с остальными подумала: «Убийца… Полиция ищет в лесу труп его жены… Могильщик из Ронси Нолла…» От газетчика он получил еще одну порцию молчания. Забыв дома мелочь, Сидней вынужден был разменять десятишиллинговую купюру. Мальчик, который ставил свой велосипед у края тротуара, посмотрел на Сиднея с откровенным интересом. Сидней улыбнулся ему, и мальчик ответил ему тем же.

Он спешил домой, чтобы поскорей посмотреть газету. Там была маленькая заметка о том, что врач миссис Лилибэнкс отказался подписать свидетельство о смерти, сказав: «Насколько я могу судить, она чувствовала себя хорошо в последнее время, в том числе и в воскресенье, 14-го августа, и я не нахожу причин для неожиданной смерти без какого-то внешнего вмешательства», «Сидней Бартлеби, ее сосед (говорилось далее в статье) заявил, что пришел к ней вечером в воскресенье сообщить, что полиция ничего не обнаружила в том ковре… Полиция продолжает в лесу поиски, возможно, зарытого там трупа. Напомним, что миссис Алисия Бартлеби исчезла 2-го июля. Полицейские потратили на раскопки уже шестьдесят часов, но до сих пор ничего не нашли».

Остаток дня и вечер Сидней посвятил разработке истории о паддингтонской банде.

В среду он отправился в Ипсвич, оставил машину на стоянке снял в банке 20 фунтов и сел в лондонский поезд. С собой Сидней взял небольшой дорожный несессер, принадлежавший Алисии, по виду вполне годившийся и для мужчины. Он рассчитывал вер нуться через два-три дня. Приехав в Лондон, он вспомнил, что забыл позвонить Брокузю. Инспектора не оказалось в Ипсвиче, но Сиднею было оставлено поручение: «Позвоните на полицейский пост Кинг-стрит в Брайтоне и свяжитесь с мистером Макинтошем». Имя было типично полицейское, и стоявшее перед ним «мистер» указывало на высокий чин. Сидней знал, что в Англии, во всяком случае у врачей, так принято.

С Ливерпульского вокзала Сидней добирался до вокзала Виктория на автобусе, очень медленно и с постоянными остановками из-за пробок, но ему было безразлично, когда он попадет в Брайтон. Шансов обнаружить Алисию в каком-нибудь ресторане в восемь часов вечера было столько же, как на пляже после полудня. Но Сидней не думал, что Алисия живет в самом Брайтоне, там было слишком много полиции. С вокзала Виктория, узнав, что до ближайшего скорого в Брайтон остается еще сорок пять минут, он позвонил Алексу спросить, нет ли каких-нибудь новостей о «Лэ-ше»?

– Что ты делаешь в Лондоне?

– Я еду в Брайтон, чтобы участвовать в поисках Алисии, – ответил Сидней. – Я позвонил спросить, нет ли известий от Пламмера.

– О, старик, я получил ответ утром. Они его купили.

– Отлично. Сколько дали?

– Восемьсот фунтов за историю.

– Гм. Не слишком-то густо, но тоже неплохо. Надеюсь, ты продолжаешь вкалывать?

– Конечно. Ты… ты не мог бы заглянуть ко мне на несколько минут?

– Нет, извини, я не хочу опаздывать на поезд. А что такое?

– Да… все та же история с полицией. Знаешь, Сид… действительно есть вероятность того, что все полетит к черту с «Гранадой».

– Почему?

Но тут же он и сам все понял.

– На заявке есть и твое имя. А если ты окажешься в тюрьме, старик?

– Я не собираюсь попадать в тюрьму. В конце концов, по одним только подозрениям людей не сажают в тюрьму, – насторожившись, ответил Сидней.

– Да, конечно, но, допустим, что произойдет самое худшее.

– Ничего не произойдет. Именно за этим я и еду в Брайтон. Чтобы поймать свою загулявшую супругу.

– Ясно… Позвони мне из Брайтона, ладно?

– Договорились, – без всякого энтузиазма ответил Сидней. Но при мысли об успехе хорошее настроение вернулось. – Наконец-то дело стронулось с места, Алекс. Ты уже сообщил Хитти?

– Да-да.

– Привет, Алекс.

– Пока.

Конечно же. Алекс позвонил Хитти. Но вот ему он не позвонил, хотя Сидней до одиннадцати был дома. Сидней подозревал, что происходит сейчас в голове Алекса. Тот думал, что, если положение Сиднея осложнится, это не пойдет на пользу «Лэшу», но сам он может остаться единственным обладателем прав. Но думал ли так Алекс на самом деле? Сидней наморщил лоб. Ладно, успокойся, поживем-увидим, уговаривал он себя, медленно направляясь со своим маленьким чемоданчиком к 9-й платформе, откуда отходил поезд на Брайтон. Именно такие чувства испытывает человек, когда добивается успеха и когда ему удается продать что-нибудь дорого… вернее сказать, относительно дорого…

Сидней повеселел. Он было сел на тридцать шестое место, но огромный город словно притягивал его и не хотел отпускать. Кому еще позвонить? Конечно, Инес и Карпи. Он вышел и направился к газетному киоску разменять деньги. Это отняло много времени.

Через две минуты он сообщил Карпи, что скоро зайдет к ней. Инес не было дома. Сидней взял такси, их квартира была довольно далеко.

Карпи, в пеньюаре и сандалиях, открыла ему дверь.

– Привет, Сидней. Проходите. В это время мы разрешаем детям находиться в гостиной. Надеюсь, вы не против?

– О, нет, – любезно ответил Сидней.

На полу было расстелено два покрывала, и это напоминало пикник у Сиднея, с той только разницей, что вместо сандвичей детей были пластмассовые игрушки.

– Я сварю вам кофе, Сид?

– О, нет, спасибо.

– Садитесь. Он сел на тахту.

– Может, вы хотите хереса? Это все, что мы сегодня можем вам предложить.

– Нет, спасибо, я ничего не хочу. Я уезжаю через десять минут, – сказал Сидней, понимая, что наверняка пропустит этот поезд, и ему придется ждать еще час.

Карпи села на желтую кожаную подушку.

– Сколько времени вы проведете в Брайтоне?

– Я думаю, дня два-три.Достаточно, чтобы как следует осмотреть город. Думаю, мне это удастся лучше, чем полиции.

– Скажите мне, что за раскопки они ведут в лесу?

Карпи рассмеялась. Подушка сплющилась под ее весом. Удивительно было видеть такие зрелые формы у такой молодой женщины: Карпи было всего 24 года, но ей нравилось говорить прибавляя себе возраст.

– Сперва они копали, чтобы найти ковер, который я зарыл довольно глубоко, теперь же тратят время на то, чтобы найти Алисию. Что же касается миссис Лилибэнкс, у нее случился сердечный приступ именно в тот момент, когда я пришел сказать ей, что в ковре не нашли ничего такого. Вот и все. Полиция как раз наткнулась на ковер, и я хотел предоставить миссис Лилибэнкс официальную информацию о расследовании. (Сидней пожал плечами и взял протянутую Карпи сигарету. Сделал глубокую затяжку.) Спасибо. Я, наверное, останусь в Брайтоне на пятницу и на субботу. Если у Алисии есть друг, он скорее всего не приедет раньше уик-энда. Впрочем, может быть, я их и вовсе не увижу. (Он почувствовал себя очень уставшим.)

Карпи все эти сведения очень ошеломили. Она внимательно смотрела на Сиднея.

– Я очень полюбила миссис Лилибэнкс.

– Я тоже.

– У вас не было никаких вестей от Алисии?! Ни единого слова откуда бы то ни было?!

– Ни единого. На самом деле я и приехал к вам, чтобы спросить – еще один раз – нет ли у вас намеков на возможную связь Алисии с какимнибудь мужчиной.

Полные, не тронутые помадой губы Карпи не дрогнули. Большие черные глаза смотрели в упор на Сиднея.

– Мы с Инес уже это обсуждали. И пришли к отрицательному выводу. Мне очень жаль, Сид.

– Видите ли… (Сидней поднялся.) У меня такое предчувствие, что все дело тут в ком-то, кого она встретила здесь у вас. У нас не много знакомых, которые устраивали бы такие вечеринки, как вы. Полк-Фарадейсы, например, ничего такого не устраивают, да и остальные наши друзья в Саффолке. Простите мою настойчивость, но тот ваш последний вечер… когда это было? В марте? Поднеся руку к виску, Карпи задумалась.

– А, да. Да, тогда, я помню, повсюду вдоль стен стояли люди. Я даже не всех знала. Просто одни привели с собой других. Вы меня понимаете?

Если какой-то мужчина и завязал с Алисией знакомство на этом вечере, возможно, что он больше в доме Инес и Карпи и не появился, даже если они его и приглашали. Это еще более затрудняло поиски.

– Погодите. – Сидней встал и повернулся к стене за своей Оспиной. – Вот здесь стоял тогда какой-то тип, который разговаривал с Алисией. Я помню, у него еще был такой вид… Я сидел на диване и не подходил к ним. Вы не помните такого, знаете, довольно хорошо одетого человека, шатена, невысокого, лет тридцати? Забыл только, какого цвета у него глаза. Но одет он был с иголочки.

Карпи рассмеялась.

– Я должна была его запомнить! Ухоженные и хорошо одетые мужчины не часто здесь появляются. Сидней улыбнулся.

– Может, вы спросите у Инес, не помнит ли она кого-нибудь в этом роде?

– Конечно, Сид.

– Я позвоню вам сегодня вечером. Кто знает, может, она вспомнит, – он взял свой чемоданчик. – Если мне удастся поймать такси, я как раз успею на этот поезд. Извините меня за бесцеремонность, Карпи.

– Ну что вы, не стоит, – она проводила его до двери. – Стоянка такси будет налево и еще раз налево.

Сидней успел на поезд. Когда он устроился в купе, где, кроме него, было еще пять пассажиров, ему пришло в голову, что он давно уже не был на людях. Никто из соседей его не рассматривал. Газеты напечатали его фотографию всего один раз, в начале августа, когда полиция только приступила к поискам Алисии.

В Брайтоне все казалось залитым солнцем, открытым и приветливым. Складывалось впечатление, что ничто и никто не сможет здесь прятаться.

Мужчины были в спортивных рубашках без галстуков, женщины – в сандалиях и брюках или светлых хлопчатобумажных юбках. Сидней пошел в сторону моря. Он прекрасно сознавал, что совершенно бессмысленно искать Алисию в половине четвертого на лежаках для солнечных ванн, но соблазн попытаться сделать все как можно быстрее был слишком велик, и он заглянул в три гостиничных холла и прошелся по пляжу. Заплатив шесть пенсов, зашел в парк аттракционов. Там были торговцы горячими сосисками и кукурузными хлопьями, кабины фотоавтоматов, автоматы, продающие гороскопы, бильярдные, столы для игры в пинг-понг.

Сидней спросил, где находится полицейский участок.

Мистера Макинтоша не было, но любезный человек, назвавшийся констеблем Клэром, объяснил при помощи карты Брайтона и его окрестностей, как ведутся поиски.

– Уже две недели, как мы взяли все под свой контроль, – говорил он, очерчивая вокруг Брайтона большой круг, в котором было множество дорог с множеством поселков, отелей и пансионатов. – Обошли даже дома. Естественно, сейчас мы уже значительно расширили поле наших действий и теперь ведем поиски практически по всей Англии.

В этот момент к ним подошел и сам мистер Макинтош, смуглый худой человек.

– Из Ипсвича мне сообщили, что вы хотите принять участие в розыске.

Он улыбнулся уголком губ.

– Да, я приехал на несколько дней, – объявил Сидней.

– Буду вам очень признателен, если вы станете сообщать сюда утром и вечером о результатах ваших поисков. Достаточно, если вы просто позвоните нам. Где вы остановились?

– Пока у меня нет на этот счет ни малейшего представления. Я еще даже не уверен, что останусь в Брайтоне.

– В таком случае не могли бы вы позвонить нам сегодня же вечером, как только устроитесь, мистер Бартлеби?

Сидней вновь вышел на залитую солнцем улицу. Он подумал, что в любом случае ему следует быть на вокзале в семь и в восемь часов вечера.

Ожидание на вокзале было безрезультатным, он не встретил ни Алисию, ни того, одетого с иголочки человека, чье лицо тщетно пытался вспомнить. Наступил час ужина, и ой поочередно заглянул в три ресторана. Тоже ничего. Потом забрал в камере хранения свой чемоданчик, нашел автобусную станцию и сел на автобус, идущий в небольшой поселок километрах в пятнадцати отсюда, под названием Самнер Даунз. Он устроился в пансионе, где комната и завтрак стоили 26 шиллингов, и из автомата, чтобы разговор не смогли подслушать в пансионе, позвонил в Брайтон, Хотя имя Бартлеби не вызвало никакого любопытства у хозяина.

– Я, к сожалению, не знаю названия пансиона, – сказал он полицейскому. – Но, думаю, он здесь единственный.

За два следующих дня, четверги субботу, Сидней на автобусах, идущих со всеми остановками, объехал весь район, побывав в Бонор Реджис на восток от Брайтона, в Аранделе, Ленсинге и Уортинге, потом Сифорде и Писуэйвене – на запад. Иногда он вылезал из автобуса и ходил пешком, задавая вопросы торговцам и заходя на почту. Никто ничего не слышал о высокой худой молодой женщине со светлыми (рыжими, каштановыми) волосами, которая приехала отдыхать. (Сидней не мог себе представить, чтобы Алисия выкрасила волосы в черный цвет.) Все спрашивали ее имя, но Сидней отвечал: «Это не имеет значения, поскольку она может называться и другим именем…» Двое или трое ответили: «Несколько недель назад здесь уже искали жену Бартлеби. Мы-то думаем, что бедняжки уже нет в живых. Вы, случайно, не ее ищете?» Сидней ответил «нет», ибо не видел необходимости в утвердительном ответе.

В пятницу, 19-го августа Сидней возвращался в Брайтон, чтобы успеть к пятичасовому поезду. По пятницам вечером поезда ходили каждые полчаса. Сидней видел, как выходили торопливые деловые люди, многие из них улыбались, их встречали женщины, но среди этих женщин Алисии не было, а среди мужчин – того, Одетого с Иголочки.

Если положение этого типа соответствовало его внешнему виду, он, конечно, мог приехать на машине. В промежутках между поездами Сидней сидел в буфете на вокзале. В семь часов он опять на платформе, и вдруг среди пассажиров, выходящих из поезда, увидел человека, напоминавшего того, кого он ждал.

Человек был без шляпы и шел быстро, немного опустив голову, будто пряча лицо. Сидней поспешил за ним. Приехавшего явно никто не должен был встречать, иначе он не стал бы опускать голову. Одет пассажир был в хорошо отутюженный серый костюм, пиджак был расстегнут, в одной руке он держал сложенный зонт и черный кожаный портфель, в другой – большой пакет с продуктами, завернутыми в бумагу от Сейнсбери. Выйдя из вокзала, он стал ловить такси. Сидней последовал его примеру. Незнакомцу быстро удалось остановить машину, Сидней тоже поймал такси, но пятнадцатью секундами позднее, при этом ему пришлось довольно грубо оттолкнуть какую-то женщину.

– Здесь сверните направо… – сказал Сидней, нагнувшись вперед, чтобы не упустить из виду первое такси.

– Едем в город?

– Еще не знаю.

Через секунду Сидней сказал:

– Я с другом, он едет в той машине, третьей справа. Нам нужно не отстать от него.

Шофер не обрадовался такой перспективе, но вел себя учтиво, и Сидней обещал, что будет показывать ему дорогу. Они выехали на шоссе, идущее поберегу моря, и свернули направо. Сидней, как жокей верхом на лошади, торопил своего шофера, заставляя обгонять идущие впереди машины, чтобы не упустить из виду такси, в котором был незнакомец. Еще сильнее Сидней забеспокоился, когда они выехали из города. А если это не то такси? А вдруг этот тип едет на свидание к толстой брюнетке или его ждут на ужин в какой-нибудь большой компании, где нет никакой Алисии и о ней даже никто и не слышал.

Первое такси свернуло направо, в сторону моря и вдруг затормозило.

– Не подъезжайте слишком близко, пожалуйста. Так поехали, – неожиданно глухо сказал Сидней.

На левой стороне дороги он увидел стоящий мотороллер и рядом с ним – Алисию. У нее были короткие каштановые волосы и летняя юбка в складку. Когда Сидней проезжал мимо, она глядела куда-то мимо него. Алисия и этот тип встретились, точно тысячу лет не виделись друг с другом; держась за руки, они целовали друг друга и в щеки, и в губы; и даже если бы целое полчище львов прошло перед ними, они, наверное, бы ничего не заметили. В открытое окно машины Сидней даже слышал голос Алисии.

– Это мои друзья, – сказал Сидней. – Я хочу сделать им сюрприз. Пожалуйста, поверните там подальше и вернемся назад.

Шофер подчинился. Дальше дорога сужалась, и Сидней велел шоферу ехать по ней. Впереди на мгновение появился мотороллер и снова исчез на спуске дороги. Они уже почти догнали его. Мужчина сидел за рулем, Алисия – сзади. В одном месте дорога становилась совсем узкой, и Сидней не хотел, чтобы его видели едущим за ними.

– Прекрасно, поверните назад, пожалуйста, – сказал он шоферу, слегка задыхаясь. – Я хочу вернуться назад.

– Вернуться?

– Я приехал слишком рано, – сказал Сидней, не слишком заботясь о том, что говорит.

Он велел ехать назад на вокзал, потому что не смог придумать никакого другого места.

Заплатив за такси, Сидней, совершенно оглушенный, стоял некоторое время, не зная куда пойти и что делать. Алисия, похоже, была совершенно счастлива, и это, наверное, и потрясло его больше всего. Однако нужно было что-то делать. Нужны имена, адреса, даты… Телефонные номера. Он с трудом вспомнил номер Инес и Карпи. Разменял деньги и вошел в телефонную кабину. Сначала услышал голос Инес, что-то кому-то кричавшей.

– Привет, – наконец весело произнесла она.

– Здравствуйте, Инес. Это Сидней. Как дела?

– Прекрасно, – смеялась она, будто кто-то ее щекотал.

– Я хотел узнать… – начал Сидней и тут же замолчал. Он не мог сказать им, при каких обстоятельствах нашел Алисию. – Вы знаете, что я заходил к Карпи в среду. Я говорил с ней об одном… человеке, которого как-то видел у вас.

– Ах, да! – сказала Инес, вдруг становясь серьезной. – Карпи! Как звали этого типа?.. Да? Она думает… мы думаем, что, возможно, это был Эдвард Тилбери, хотя не знаем наверняка. Он адвокат, друг Василия. Вы знаете Василия, он приезжал с нами на пикник.

Сидней помнил Василия и его машину.

– Вы думаете, это может быть он? Не выше метра семидесяти, хорошо одетый?

– Думаю, что да. Я немного помню его, хотя не знала его по имени, пока он еще раз не зашел к нам.

Сидней мог попросить их разузнать, как в последнее время проводит свой досуг Эдвард Тилбери, но не решился.

– Большое спасибо, Инес.

– Не за что Сид, но, знаете, мне кажется, что это тот самый тип, о котором вы говорили, не знаю только, встречается ли он с Алисией.

– Я понимаю, Инес. Большое спасибо. И не волнуйтесь. Это всего лишь мои предположения. Алисия могла встречаться и с кем угодно еще.

– Сид, вы думаете, она жива? – спросила Инес. – Вы не считаете, что ее, например, могли убить?

– Нет, я так не считаю.

– Когда они стали говорить о том, что, вероятно, вы убили ее, сразу стало казаться, будто ее действительно кто-то убил. И они ведут себя так, будто ее уже нет в живых.

– Это чушь, – сказал Сидней.

– Во всяком случае, – со смехом сказала Инес, – я прекрасно представляю себе, зная вас, как вы зарываете ковер, в котором ничего нет. Ха-ха-ха!

Веселое настроение Инес неожиданно благотворно повлияло и на Сиднея.

– Инес, мы с Алексом продали «Лэша»! Я узнал об этом совсем недавно.

– Да ну! Это потрясающе! Я всем расскажу об этом. Странно, что Алекс ничего не сказал нам. Карпи звонила ему вчера, чтобы пригласить назавтра в гости. А вы вернетесь завтра вечером, Сид?

– Наверное нет, спасибо, Инес.

– Очень жаль. Что вы делаете в Брайтоне? Обшариваете улицы?

– Почти что так.

И не возвращаясь больше к Эдварду Тилбери, они закончили разговор.

Сидней по-прежнему пребывал в каком-то странном состоянии. Он терпеливо стоял на остановке автобусов до Самнер Даунз, когда вдруг вспомнил, что еще не звонил в Брайтонскую полицию и направился к автомату.

– Я все еще в Самнер Даунз.

Надо было сказать, что завтра он возвращается домой, но он промолчал.

– Вы узнали что-нибудь сегодня?

– Нет, к сожалению, ничего…

XXII

Вернувшись в пансион, в свою комнату, Сидней обессиленно рухнул в кресло. Немного передохнув, он поискал в кармане коричневую тетрадь. Его охватил ужас – тетради не было! Он вынул бумажник и снова пошарил в кармане. Ничего. Может быть, он забыл ее в Ронси Нолл? Не вставая с кресла, Сидней поглядел вокруг, хотя и знал, что в комнате тетради нет: с самого приезда сюда он ничего еще не вносил в нее. Сейчас он хотел записать фразу, которая беспрестанно вертелась в голове: «Я видел А. и чувствую себя на грани помешательства». После этого Сидней собирался разобраться в своем состоянии. Теперь же, когда тетрадка исчезла, он мог бы сделать это даже с большим успехом. Да была ли вообще у него эта тетрадка? Какая половина его «я» имела ее? Что делает теперь эта половина?

Уезжая из Ронси Нолла, Сидней переоделся в свой лучший костюм, но сверху надел старую твидовую куртку. Он вскочил, чтобы поискать в куртке, висевшей на вешалке, но там ничего не было. Может быть, он по рассеянности оставил тетрадь дома, на кровати, куда свалил все вещи, прежде чем уложить их? Может быть. Или забыл сегодня в магазине, где разменивал один фунт, чтобы купить сигарет. Его имени на тетради не было, и он не беспокоился, что находка ее может породить у кого-то подозрения на его счет. Ему лишь было жалко утраченных записей.

Сидней осмотрел комнату, ища бумагу, и, не найдя, оторвал кусочек сомнительного вида оберточной бумаги, лежавшей в ящике прикроватного столика. Записав замечание, касавшееся собственного помешательства, он продолжал:

«Мы составляем неплохой квартет: труп Алисии и я – убийца, с одной стороны; загоревшая Алисия и я – встревоженный рогатый муж – с другой. «Наш брат шизофреник» – неплохое получилось бы название».

Вдруг он вспомнил, что на его тетрадке стояло имя, единственное имя, на первой странице: Клифф Хангер. Когда-то он предложил Алексу назвать так детектив для следующего телесериала.

Он вновь развернул карту Брайтона с окрестностями. В той стороне, куда направился мотороллер Алисии, были Шорхем, Лэнсинг и Уортинг, затем – Горинг, Ферринг, Ангмеринг, Рэстингтон и Литлхемптон. Кажется, Алисия как-то говорила про Ангмеринг? Сидней уже побывал в Лэнсинге и Уортинге, но решил, что нужно вернуться туда и объехать по порядку три остальные поселка. Перед сном он выпил пива и съел сандвич с чеддером, но спал плохо.

Он встал в семь часов, побрился и оделся, спустился вниз и попросил телефонный справочник Лондона. Такого в пансионе не оказалось. Сидней позвонил в справочную службу Лондона из телефона-автомата и узнал, что есть несколько Э. Тилбери. Его попросили назвать еще одну букву из инициалов. Сидней попросил соединить его с Эдвардом Дж. Тилбери в Майда Вэйл. Телефон звонил долго, но никто не ответил, и Сидней пожалел, что не догадался сделать это вчера вечером, когда был в Брайтоне. Там он мог перебрать всех Тилбери по лондонскому справочнику.

Вскоре Сидней уже ехал на автобусе в направлении Уортинга. Он вспомнил почту в Ангмеринге и маленького, худого и веснушчатого человека за окошком. Он пошел берегом мимо вилл, вглядываясь и ища мотороллер, Алисию или Тилбери. Но все безуспешно. Возможно, из осторожности они убирают мотороллер. Вот почта.

– Здравствуйте, – входя, сказал он человеку в окошке.

– Здрасте, – улыбаясь ответил тот.

– Я хотел спросить, не знаете ли вы тут человека по имени Тилбери? Среди отдыхающих.

– Тилбери?.. Нет, но сейчас проверю на всякий случай. Он достал из ящика список, посмотрел и покачал головой:

– Тилбери нет.

Неожиданно Сиднея охватила усталость и отчаяние.

– Вы меня спрашивали о молодой женщине. Это ее имя?

– Я точно не знаю.

Он улыбнулся и вышел было, но тут же вернулся и спросил:

– Вы знаете людей, у которых есть мотороллеры? Вы не видели здесь серый мотороллер с задним сиденьем? Он принадлежит молодой женщине.

– А… это, наверное, миссис Лиманз, – человек наморщил лоб. – Это ее вы ищете?

– Она живет поблизости?

– Да, вон там, на вилле. (Он указал в сторону моря, в направлении, противоположном Брайтону.) Она живет там со своим мужем. Он приезжает на уик-энды.

– Она остановилась здесь на лето? Вы с ней знакомы?

– Нет. Это сиреневый дом, кажется, пятый отсюда.

– Спасибо, – сказал Сидней и вышел.

Сидней отыскал дом, о котором говорил служащий с почты, и долго наблюдал за ним, но так и не увидел ничего особенного. Подойти ближе у него не было ни малейшего желания. Миссис Лиманз? Что ж, имя было выбрано удачно, если Алисия и Тилбери действительно скрывались под этим именем. Оно казалось настоящим, во всяком случае, не более фальшивым, чем Тилбери.

В три часа Сидней вернулся в Самнер Даунз. Он заплатил хозяину и пошел наверх уложить вещи, захватив с собой последнюю газету. Газеты за те два дня, что он провел здесь, лежали на ночном столике. Расследование по делу о смерти миссис Лилибэнкс было отложено на неопределенное время, а похороны состоялись утром в среду. Вскрытие не обнаружило наличия какого-нибудь яда или лекарства, но сердце было увеличено, во всяком случае, налицо был сердечный приступ, вызванный, по мнению доктора Туэйта, сильным потрясением. Сидней подумал, что ничего подобного не случилось бы, позвони инспектор Брокуэй миссис Лилибэнкс несколькими минутами раньше и сообщи ей, что в ковре ничего не было. В газете за четверг говорилось также, что мистер Сидней Бартлеби отправился в Брайтон, чтобы помочь полиции в поисках жены. Следовательно, не было ничего удивительного в том, что Эдвард Тилбери тогда, на вокзале, прятал свое лицо. Странно, что он вообще приехал.

Сидней заказал такси до Брайтона. Он решил, что «Лэш» принесет ему достаточно денег для того, чтобы он мог позволить себе потратить гинею за поездку на такси.

По пути он заехал в полицейский участок и нашел там мистера Макинтоша. Сидней сказал ему что, к сожалению, у него ничего не вышло и он возвращается в Саффолй.

– Пожалуйста, подпишите этот документ, прежде чем уедете, мистер Бартлеби.

Макинтош протянул ему лист бумаги, на котором Сидней должен был заполнить несколько пустых граф: час своего прибытия в Брайтон и час отъезда. Там говорилось, что Сидней приехал в Брайтон с целью содействовать полиции в поисках своей жег Алисии, а внизу было оставлено место, чтобы вписать полученный результат.

И Сидней написал: «Без результата».

На вокзале в Брайтоне он полистал телефонный справочник, Лондона и нашел некоего Эдварда С. Тилбери. Имя это показалось ему более обещающим, чем остальные. Кроме того, там было четверо Эдвардов Тилбери с разными буквами посередине. Сидней разменял монету и попытался позвонить одному из них, тому, что жил на Слоан-стрит. Номер не ответил.

Конечно, он мог и подежурить перед домом на Слоан-стрит в воскресенье вечером, чтобы увидеть, как Одетый с Иголочки Человек возвращается домой, но на такое явное шпионство Сидней пойти не мог. Зато он мог унизиться до того, чтобы попросить Инес и Карпи найти адрес их Эдварда Тилбери. Какая ужасная необходимость! Думать, что Алисия связана со всем этим!

До поезда оставалось еще двадцать минут, и он позвонил Алексу, надеясь, что ему повезет и Алекс еще не уехал в Клэктон, а окажется дома.

– В пять часов я буду в Лондоне. Могу я с тобой встретиться? – спросил Сидней.

– Дело в том… я собираюсь уезжать шестичасовым поездом, старик.

– А ты можешь поехать позже?

– Что-нибудь узнал об Алисии?

– Увы, ничего. Я постараюсь приехать как можно быстрей… Мы продали «Лэша» и потом… – Сидней заметил, что говорит просящим тоном. – А где контракты?

– Они у меня.

Сидней повторил, что скоро приедет, и положил трубку, прежде чем Алекс успел возразить.

Всю дорогу до Лондона он проспал, хотя ему казалось, что на это он способен в последнюю очередь. Проснувшись уже перед самым прибытием на вокзал Виктория, побрызгал себе на лицо водой и причесался. Потом поймал такси до Ноттинг Хилла где жили Полк-Фарадейсы. Их квартира была на первом этаже высокого белого дома. Звоня в дверь, Сидней был уже почти уверен, что ему не откроют, но Алекс спустился к входной двери и отворил ее.

– Привет, – сказал он.

– Добрый день. Я не задержу тебя надолго. Сейчас только двадцать минут шестого, и ты даже сможешь успеть на свой поезд.

Однако по виду Алекса можно было заключить, что ему все равно, сколько сейчас времени, и Сидней понял, что его приятель простонапросто наврал.

Они поднялись по лестнице.

– Они что, хотят внести какие-то изменения в первый сценарий?

– Так, по мелочи. Я все сделаю.

– Это касается сюжета?

– Нет.

Алекс открыл дверь своей квартиры и они вошли в гостиную, где царил полнейший беспорядок.

На диване стоял открытый, наполовину собранный чемодан. В одном из углов гостиной находился большой стенной шкаф, выкрашенный в белый цвет, он тоже был открыт, и из него торчали какие-то вещи. Рядом на полу валялись деревянная лошадь и грязно-желтый плюшевый жираф.

– Давай посмотрим контракт, – сказал Сидней. Из кармана чемодана Алекс достал документ.

– Я еще не подписал его.

Сидней прочитал, что каждому из них полагалось по пятьдесят процентов. Сериал должен был продолжаться не менее шести недель, за каждую дополнительную серию полагалась дополнительная плата.

– По-моему неплохо, а? – сказал Сидней. – Не бог весь что, но, в конце концов, они нас не грабят.

– Да, – ответил, несколько замявшись, Алекс.

– Алекс, в чем дело? Тебя что-то не устраивает?

– Что меня не устраивает…

Алекс, он укладывал чемодан, выпрямился:

– Что меня не устраивает, Сид, так это положение, в котором ты оказался.

– Да брось ты думать об этом. Алисия жива и здорова. Судя по всему, у нее появился любовник… Меня смех берет от всей этой истории.

Алекс испытующе смотрел ему в глаза, сам же отступая немного назад, к дивану.

Сидней заметил, что сам только что непроизвольно сделал шаг в его сторону, и вдруг подумал: неужели Алекс его боится?

– Что тебя беспокоит, Алекс?

– Меня беспокоит… меня беспокоит, что сериал может быть приостановлен, если твое положение усугубится.

Сидней почувствовал, как в нем растет раздражение. Его разозлило то, что Алекс, кажется, вздумал разыгрывать перед ним какую-то нелепую комедию.

– Возможно, в душе ты мечтал бы, чтобы сериал принадлежал только тебе. Тем более, что первые шесть серий уже придуманы и написаны. Начиная с водопроводчика и кончая «паддингтонской бандой».

– Не будь идиотом! Надо же! Я хочу присвоить себе весь сериал! – Алекс рассмеялся. – Но ведь проблема остается, Сид, и ты это знаешь. Где Алисия? Конечно, легко сказать, что она жива, что у нее есть любовник, но где она? Где? Ты что, воображаешь, что публика будет каждую неделю видеть на экране твое имя рядом с моим и молчать?

– А что она будет делать?

– Бойкотировать нас. Писать жалобы и прочее. Сидней улыбнулся.

– Передача мне очень понравилась, но совсем не нравится ее автор. Ах!

– Ты даже не хочешь подумать о том, что они просто-напросто могут остановить все на середине.

– Алекс, не будь дураком.

– Именно им я и не хочу быть. Ради чего я, по-твоему, должен рисковать? Только ради тебя?

Сидней нахмурился.

– Тогда что ты предлагаешь?

– Я думаю, что должен получать шестьдесят процентов, а ты – сорок. Мне кажется, это справедливо, если принять во внимание ту работу, которую я уже сделал и которую мне еще предстоит сделать. А равно и возможность того, что в любой день все может быть остановлено.

Сидней вздохнул. Ему была известна любовь Алекса к деньгам, подогреваемая в нем его семейством. Любовь эта постоянно толкала Алекса на поиски все новых и новых заработков.

– Я рискую не меньше, чем ты. И тоже потратил свое время.

– Но ведь твоя часть уже завершена. И именно ты ста~ причиной этого риска.

– Но без меня ты бы вообще ничего не сделал! Ох, Алекс, черт возьми, мне надоел этот спор. Короче, я не согласен с твоим условиями.

Алекс натянуто улыбнулся и взял со столика сигарету.

– Пока ты относительно свободен, но сколько времени, по-твоему, это может продолжаться? А если полиция узнает то, что уже известно нам с Хитти?.. Все те истории, которые ты нам рассказывал, когда объяснял отсутствие Алисии? Ты даже не способен вспомнить версию, которой собирался придерживаться. Все эти…

– Ты про то, что я говорил, будто она поехала к своей матери? Но она сама просила меня так говорить.

– А эти твои шуточки, когда ты выпил и рассказывал, как закопал ее на шесть футов под землю и теперь живешь на ее деньги?! А все ваши ссоры, которые мы вынуждены были наблюдать?

– Мне вовсе не нужно возбуждать себя алкоголем, чтобы придумывать истории такого рода. Я могу сочинять их где и когда угодно.

– А вдруг я подумаю, что это вовсе не истории? А вдруг это правда?

Сидней почувствовал скуку. Был ли Алекс просто глуп или пытался грубо его шантажировать? Сидней не испытывал ничего, кроме скуки.

– Значит, Алекс, ты считаешь, что это правда?

– Я ничего не знаю.

Сидней с усмешкой посмотрел на него.

– Давай, Алекс, выкладывай. Ты веришь этим историям? Или просто хочешь оторвать кусок побольше?

– Сид, я просто не знаю, что будет дальше. Скажи лучше сам, ты убил Алисию? Да или нет?

Сидней подумал, что Алекс сейчас похож на одного крайне эмоционального героя из его собственных историй.

– Увы, нет, мой дорогой, – сказал он. – Зачем ты пытаешься меня шантажировать?

– Я не считаю это шантажом. Я только хочу…

– Нет, в самом деле: шантаж – это простое и ясное слово и оно означает именно то, что означает. А по тебе не похоже, что ты стремишься к ясности, – Сидней снова непроизвольно сделал шаг в сторону Алекса, и снова тот отступил назад. – Ты что, боишься меня? Уже убедил себя в том, что я убиваю людей?

– Раз уж ты употребил множественное число, то вспомним и миссис Лилибэнкс. Доктор отказался подписать свидетельство о смерти. Как ты думаешь, какой вывод из этого напрашивается? Только тот, что она умерла от испуга и напугал ее ты. И скорей всего намеренно.

– Если это так, то почему я до сих пор разгуливаю на свободе? Хватит, Алекс, хватит. Если тебе не нравится слово «шантаж», назовем это корыстью. В настоящий момент твое поведение диктуется именно корыстными целями.

Сидней взял сигарету из пачки Алекса на столе.

– Спасибо, – сказал он, поднося ее ко рту.

На какой-то миг Алекс растерялся, но быстро пришел в себя и с новой решимостью вернулся к делу.

– Я настаиваю на шестидесяти процентах ради собственной безопасности, Сид. Соглашайся, иначе… Ты знаешь, что я имею ввиду.

– Нет, я не знаю.

– Я многое могу рассказать полиции. Разные и не слишком приятные вещи, не говоря уже о том, что произошло перед самым исчезновением Алисии. Эти отвратительные ссоры между вами…

– А, ты говоришь о случае с чашкой? – Сидней рассмеялся. – Если ты веришь всему, что сейчас говоришь, то ты так или иначе должен это все им рассказать…

– Я не уверен, что верю, – сказал Алекс. – Я пытаюсь защитить свои интересы. Ничего больше.

Его логика немного напомнила ему рассуждения Алисии, но Алисия была только наивна, в то время как Алекс действовал из корысти. Но все же Сидней чувствовал, что Алекс говорит искре не. Алекс просто ослеп, точно осьминог в собственном чернильном облаке.

– В твоем положении нет ничего смешного. Алекс снова подошел к чемодану.

– Я устал спорить, Сидней, устал, и мне нужно ехать.

– Не дожидаясь моего ответа? Знай: я не согласен.

– С твоей стороны это просто недальновидно, – заметил; Алекс. Знаешь, я дам тебе время на размышления, до понедельника. К тому времени тебя, возможно, и так арестуют, а если не арестуют, мой адрес: Отель в Клэктоне.

– Привет от меня Хитти, – бросил Сидней, с чемоданчиком в руках выходя из квартиры и закрывая за собой дверь.

Сидней намеревался хорошенько обдумать все в поезде, по дороге в Ипсвич, и решить, что делать дальше. Однако, когда он попытался это сделать, ему вдруг почудилось, что проблемы, словно снежный ком, навалились на него разом и буквально погребли под собой. Ему было страшно думать о них, и он нашел спасение во сне. В Ипсвиче, взяв со стоянки свою машину, к ночи он был уже дома.

XXIII

В воскресенье, 20-го августа, Алисия и Эдвард с облегчением узнали из заметки в «Ивнинг Аргус», что Сидней Бартлеби после безрезультатных поисков своей жены покинул Брайтон.

Они жили уже в Лэнсинге под тем же именем: миссис и мистер Эрик Лиманз. Сняли там очень недорого дом, правда, слишком просторный, который помпезно назывался виллой. После извести о смерти миссис Лилибэнкс Эдвард все больше и больше склонялсь к тому, чтобы прекратить игру; он считал, что они навлекают н Сиднея необоснованные подозрения. Эдвард предпочел бы Споков но вернуться в Лондон, в то время как Алисия отправилась бы родителям успокоить их. Однако Алисия чувствовала себя не силах признаться родителям и Сиднею в том, что больше месяц под чужим именем жила с другим мужчиной. Эдвард намеревался жениться на ней после того, как она официально разведется Сиднеем, и Алисия хотела того же, но с каждым днем, несмотря на все усилия что-то решить и предпринять, все больше и больше погрязала в болоте нерешительности. В начале их связи с Эдвардом она неоднократно говорила ему, особенно после таинственной смерти миссис Лилибэнкс: «Эдвард, Сид не в своем уме, Я уже давно знаю это. Посмотри, как он вел себя с миссис Лилибэнкс. Какую комедию разыграл с этим ковром! Помнишь, газеты писали о его нервозности в связи с биноклем? Он уже не способен отличить правду от вымысла».

– Тогда, дорогая, ты должна действовать сама, пока он еще чегонибудь не натворил. За то, что ты сделала, тебе не грозит тюрьма. Ты ведь не первая женщина, у которой есть пресловутая «внебрачная связь»…

Слова Эдварда, вместо того, чтобы приободрить ее, напротив, напугали и еще больше парализовали Алисию.

– Теперь я не могу появиться перед ним, – решительно сказала она. – Он убьет меня на месте или, в лучшем случае, решит, что я привидение. Он сошел с ума, Эдвард… Я не хочу, не хочу в этой ситуации показываться ему на глаза.

– Я не думаю, что он сошел с ума, – нервно отвечал Эдвард. – Скорее всего, он просто ждет, что ты вернешься.

– Почему ты так думаешь?

Эдвард не мог объяснить, но у него было впечатление, что он начинает понимать, что происходит с Сиднеем. Он не смог бы выразить это словами. Со стороны Сиднея все же было очень мило приехать в Брайтон, на розыски Алисии… и не найти ее.

– Я не могу представить себе, – уже не в первый раз говорил он, – чтобы Сидней действительно объехал здесь все вокруг и не нашел ни тебя, ни меня. Где-нибудь на улице или в магазине.

Алисия в задумчивости посмотрела на него. Она подумала вдруг, что Сидней наверняка видел ее, но специально ничего не предпринял. Такое извращенное поведение было вполне в его стиле.

– Может, он и видел тебя, но я уверена, что тогда на вечеринке он тебя не запомнил.

Обычно после этих ее слов Эдвард замолкал (они говорили об этом уже в третий раз), он вовсе не был уверен, что Сидней не догадывается об их связи. Но если он выскажет эти подозрения Алисии, она потеряет остаток мужества и навсегда простится с ним из-за своего раненого самолюбия. Василий, между прочим, сообщил ему, что некоторое время назад Инес и Карпи расспрашивали о нем.

Старый добрый Василий! На него можно было положиться в любой ситуации. У Эдварда было подозрение, что Сидней просил Инес и Карпи навести о нем справки, и, наверное, эти женщины уже знают всю правду о нем, и, возможно, уже не только они. Поездки из Лондона в Брайтон становились для Эдварда все более и более мучительными. У него появилось ощущение, что за ним следят; следят, когда он ступает на платформу в Брайтоне, когда при встрече целует Алисию в щеку. Все это так болезненно сказывалось на его психике, что в Лондоне ему приходилось почти ежедневно пить снотворное, чтобы заснуть. Его не отпускало постоянное предчувствие какой-то надвигающейся ужасной беды, если он не вернется к своей привычной жизни состоятельного холостяка, проводя свободное время за чтением, слушая музыку или ужиная в одиночку субботним вечером. Алисия, правда, говорила, что она тоже мечтает о такой жизни.

– Мы навсегда застрянем в этом болоте, если ты не предпримешь каких-нибудь решительных шагов, – сказал ей Эдвард. – Тебе нужно связаться с Сиднеем хотя бы для того, чтобы развестись.

Алисия только качала головой и нервно покусывала нижнюю губу. Зачем нужно так усложнять и запутывать дело? Все из-за, Сиднея. Если бы он не выкинул глупость и не закопал дурацкий, ковер, чтобы потом прикинуться клоуном, делая вид, будто, нервничает, и изображая из себя виноватого, когда друзья или полицейские спрашивают о ней. Если бы не его фокусы, Эдвард и она не оказались бы в такой ситуации. Алисия просто уехала бы, на несколько месяцев, как и сказала Сиднею, и он на это согласился. Она могла бы какое-то время спокойно встречаться с Эдвардом, а потом вернуться и сказать Сиднею, что хочет развестись. Теперь же Алисия подсознательно хотела отомстить Сиднею и заставить его, как он того и хотел, а может, даже еще глубже, погрязнуть в том положении, в котором он оказался.

– Я тоже думаю, что Сидней видел меня где-нибудь, – сказала она Эдварду. – Хотя все эти дни я, естественно, была очень осторожна. Но мне приходилось выходить за покупками… Впрочем, ты говорил, что не видел его в пятницу на вокзале.

– Я не смотрел по сторонам. Это привлекает внимание. Но он мог меня видеть.

Эдвард сидел на террасе в соломенном шезлонге и подкрашивав белой краской свои ботинки.

– Послушай, если он меня видел, он мог бы уже рассказать об этом, правда? Что же ему мешает? Так что нельзя сказать, будто делаю все, чтобы Сиднея обвинили в убийстве.

– Но дорогая, мы же не знаем наверняка, что он нас видел. Дело и не в этом. Ну и что из того, что он с какой-то там вероятностью тебя видел или что так могло быть? Мы же все равно не знаем. По-моему, более логично будет предположить, что он тебя не видел и, следовательно, не может выйти из этой истории, раскрыв, где ты находишься.

Эдвард замолк, не закончив свою мысль. Алисия посмотрела на него.

От волнения глаза ее наполнились слезами.

– Я знаю, что ты хочешь сказать: я должна вернуться и сама во всем разобраться. Но я не могу, вот и все. Я скорей убью себя.

– Это абсурд, – серьезным тоном возразил Эдвард. – Послушай, дорогая, любишь ты Сиднея или нет, хорошо он с тобой обращался или плохо, если так пойдет и дальше, он потеряет еще и работу.

– Какую работу? Ты говоришь об этом несчастном телесериале?

Эдвард знал от Василия, а тот – от Инес и Карпи, что Сидней продал «Лэша».

– Ты говорила, что он пишет книгу. Алисия не думала о Сиднее. Она с грустью рассматривала свою картину, висевшую в глубине комнаты, лучшее и большее из того, что она сделала за свою жизнь, – 1,24 м на 2,40 м – абстрактную композицию на тему моря и цветов.

Рядом с Эдвардом она могла работать по-настоящему. Его серьезность, даже консерватизм в отличие от капризного безрассудства Сиднея стимулировали ее воображение. По его рассказам она хорошо представляла, какую жизнь ведет Эдвард, какие у него друзья, какой дом, знала, что лондонская его квартира была обставлена старинной мебелью, которую домработница до блеска натирала воском. Именно в такой жизни она нуждалась и именно для такой жизни воспитала ее мать. Но Сидней, учинив весь этот цирк, грозил теперь расстроить ее прекрасное будущее с Эдвардом. И оправдать теперешнее свое поведение Алисия могла только тем, что боится Сиднея. Это было единственное более или менее приемлемое объяснение. Ничего теперь она не боялась так, как того, что полиция все-таки выяснит, под каким именем и с кем она скрывалась в течение двух месяцев. Родители никогда бы ей этого не простили. А карьера Эдварда была бы погублена.

– Я не могу вернуться, Эдвард, – сказала Алисия, закрывая лицо руками. – Прошу тебя, войди в мое положение.

XXIV

Из двух стоящих перед ним проблем одна была связана с Алисией, другая – с Алексом. Первая казалась ему более серьезной, ибо когда Сидней пытался думать об Алексе, Алисия вторгалась в его размышления и бесцеремонно нарушала их ход.

Речь шла о его отношениях с Алисией. Он был верен ей год и десять месяцев, то есть все то время, что они были женаты. Сидней никогда об этом не задумывался, а потому и не знал, был ли он верен ей оттого, что действительно любил ее, или оттого, что у него не возникало других соблазнов, или же оттого, что он просто верен по своей природе. Сиднею всегда казалось, что природная верность была качеством скорее женским, чем мужским. Ему приходилось встречать много красивых девушек в компаниях или просто на улице, и иногда приходило в голову, что с некоторыми из них он мог бы спать, но никогда не приходило в голову сделать хоть малейшее усилие, чтобы этого добиться. Иногда он даже говорил Алисии: «Ты не находишь, что такая-то ужасно сексуальна?» Алисия ничуть не ревновала его в такие моменты, но он и не ждал ревности от нее. Со своей стороны, Алисия время от времени говорила: «Ты не находишь, что такой-то очень мил? Он – то, что называется мой тип… если бы у меня вообще имелся какой-либо тип…» Она улыбалась Сиднею, и на том дело и кончалось. Сидней не сомневался в верности Алисии, потому что в глубине души она Целиком находилась во власти условностей и была воспитана неприступной. Он думал, что такие женщины, как она не заводят внебрачных связей, если только их брак не совсем удачный, или если сами они вполне нормальны психически. Поскольку Алисия казалась вполне нормальной, хотя и немного неуравновешенной, Сидней вынужден был заключить, что в их браке что-то не удалось. Конечно, вначале они чаще занимались любовью, чем в последнее время, но это было следствием, а не причиной чего бы то ни было. Сиднея также очень беспокоил вопрос денег и работы. «Стратеги» пять раз получили отказ в Англии, и это было ударом не только по его счету в банке, но и по его психике, что в свою очередь, не могло не сказаться на семейной жизни. В том почти постоянно подавленном состоянии, в котором Сидней жил в последнее время, он не мог понастоящему испытывать ни страсти, ни любви к кому бы то ни было.

В одной из его теорий сексуальная жизнь убийц была ограни на до минимума или даже сведена к нулю. Он не был убийцей, это очевидно, и у него присутствовала потребность в половой жизни, но после того, как он попытался представить себе, что убил Алисию, его больше уже не привлекала ни она сама, ни какая-либо другая женщина. Даже Присей Холлоузй он нашел ее просто интересной. Сидней хотел записать все эти рассуждения и сразу вспомнил, что потерял свою тетрадку. Поднявшись на второй этаж, он поискал ее в спальне, в кабинете и в ящике стола, где обычно ее держал. Заглянул и под кровать. Нет, наверняка он потерял ее не дома. Вернувшись в кабинет, Сидней записал несколько фраз о Присей и о себе на обрывке бумаги и положил его в стол.

Потом сошел вниз, открыл оставленный на полу чемодан, достал три грязных рубашки, положил в корзину для белья в чулане за гостиной. Был субботний вечер, двадцать минут двенадцатого. Он взял со столика телефонный справочник и нашел номер Эдварда С. Тилбери, Слоан-стрит.

Абонент не отвечал. Впрочем, на другое он и не рассчитывал, но это многозначительное молчание в квартире на Слоан-стрит раздражало его. Он был уверен, что звонил именно тому Тилбери, так как трое остальных были соответственно, дантист, обитатель Майда Вейл, и тот, который не ответил, когда Сидней звонил из; Самнер Даунз. Конечно, его Тилбери мог быть и из Майда Вейл, но Сидней все же склонялся в пользу обитателя Слоан-стрит. Представляя себе, как звонит телефон в пустой квартире, Сидней почувствовал, что по-настоящему любил Алисию, любил еще и потому, что был уверен в ней так, как она сама могла быть уверена в нем, и это вовсе не было ему неприятно. Он был уверен, что они любят друг друга, несмотря на их ссоры, и что любили друг другавсегда. Он опустил трубку. Возможно, Алисия думает в этот момент то же самое. Возможно, ее счастливое лицо – всего липа: комедия, разыгранная для Тилбери, или попытка обмануть саму себя.

Но что она собирается делать теперь, продолжать скрываться пока он не окажется еще в худшем положении? Что это, способ отомстить ему? И что он сам должен делать? Сообщить полиции, что видел ее? Должен ли он открыться им сейчас или через два дня, или через неделю? Должен ли написать миссис Лиманз в Ангмеринг и прямо заявить ей, что все знает, а потом спросить, не хочет ли она вернуться к нему? Он мог бы написать, что прощает ее, если она ему тоже простит все его глупые выходки, и потом спросить, не хочет ли она вернуться? Да, Сидней хотел, чтобы она вернулась, и если она тоже этого захочет, он готов поступиться своей гордостью и просить ее об этом. Сидней смотрел в окно, и вдруг и неухоженный газон, и палисадник (починенный им и выкрашенный в белый цвет Алисией), и старый молоток для крокета, прислоненный к ограде, и даже ненавистный мусорный бак с крышкой набок, – все это показалось ему живущим своей собственной жизнью, как на пейзаже Ван Гога, и пейзаж этот тут же наполнился для него Алисией и ее отсутствием.

Сидней решил перестать на время думать об Алисии и попытаться разрешить проблему Полк-Фарадейса. В течение двадцати четырех часов он вполне сможет представить себе, будто убил двух человек, Алисию и миссис Лилибэнкс, что в этой связи могут думать о нем окружающие, и какие они должны питать подозрения. Через сутки Сидней выжмет из этой идеи все, что она способна дать для очередной истории, и тогда решит, что и как делать. Если Алисия скажет, что не собирается возвращаться к нему, он, конечно же, поможет ей начать бракоразводный процесс, поскольку убежден, что она слишком боится начать его сама.

Сидней принес себе в кабинет кофе и принялся рассуждать.

Для начала он попытался представить себе поведение Хитти. Она, должно быть, не одобрила позицию, занятую Алексом если только тот достаточно откровенно ей все рассказал. С другой стороны, никогда не следует недооценивать надежность жены, будь муж ее сутенер, взломщик или тайком женатый священник. Хитти по зрелому размышлению может и поддержать Алекса. Или, узнав, что Сидней убил Алисию и миссис Лилибэнкс, и, следовательно, сериал про Лэша находится под угрозой, даже всерьез поверить в то, во что притворщик Алекс якобы верит. Раз сериал куплен, первая серия должна выйти в октябре. Пламмер сказал им об этом, Сидней решил, что нужно поговорить с адвокатом или даже с самим Пламмером. Пока что Пламмер не проявляет большой озабоченности, и Сидней пожалел, что не набрался смелости указать на это Алексу еще в Лондоне. Алекс поставил ему ультиматум! Это было уже слишком, как сказал бы сам Алекс. Сидней встал и отправился спать.

Спокойствие воскресного утра было нарушено телефонным звонком инспектора Брокуэя. Ему сообщили из Брайтона, что Сидней вернулся, и он захотел узнать, «где он там побывал».

– Похоже, ваши поиски не дали результата, – сказал инспектор.

– Да, увы.

– Могу ли я заглянуть к вам на минутку после обеда.

Они договорились, что инспектор приедет между половиной третьего и тремя часами.

Сидней решил угостить гостя чаем, надеясь что он будет способствовать мирному течению беседы, хотя время было слишком ранним для чая.

Инспектор, одетый по случаю воскресного дня во фланелевые брюки для гольфа и коричневую твидовую куртку, начал с того, что любезно поздравил Сиднея с продажей «Лэша».

– Спасибо, – ответил Сидней. – Но откуда вы узнали?

– Ваш друг Полк-Фарадейс звонил мне, кажется, в пятницу утром. Вы ведь работаете вместе?

– Да. Он, если хотите, – драматург. Во всяком случае, в гораздо большей степени, чем я.

– Похоже, он был обеспокоен. Волновался, сможете ли вы продолжать совместную работу, если ваше положение осложнится.

Сидней взглянул на инспектора, тот сидел, уставившись в пол и потирал рукой подбородок с таким видом, словно говорил ухудшении погоды или о чем-то столь же непредсказуемом.

– А что… оно ухудшается? – спросил Сидней.

– Нет, но оно уже стало достоянием публики, если так можно выразиться. Хотя никаких известий о вашей жене нет, самые разные домыслы о ней, о вас, о миссис Лилибэнкс появляются газетах, во всех газетах и не утихнут, пока ваша жена, живая или мертвая, не отыщется.

– А разве не бывало случаев, когда люди исчезали бесследно и навсегда? В Соединенных Штатах известно несколько таких случаев. Например, с судьей Крейтером. Его ведь так и не нашли, ни живого ни мертвого.

Он услышал, что на кухне закипает чайник.

– Да, конечно, такие случаи бывают и у нас, но в нашем случае, кажется, необходимо провести более глубокое расследование или, если хотите лучше прискать.

«Это очень верно», – подумал Сидней. Свист чайника стал пронзительным.

– Простите, инспектор, не согласитесь ли вы выпить со мной чаю?

– Спасибо, – ответил полицейский. Он поднес руку ко рту и сильно закашлялся.

Сидней ошпарил чайник, маленькой ложечкой точно отмерил количество чая для заварки, как всегда делала Алисия. Принеся чай на подносе и подождав положенное время, он налил его в чашки. Предложил сахара и молока. Инспектор взял и того, и другого.

– Ваш друг Полк-Фарадейс дал понять, а точнее, сказал, что его беспокоят некоторые вещи. Вы не знаете, что он имел в виду?

Сидней посмотрел на инспектора и слегка пожал плечами.

– Нет.

– Если вам известно что-то, на что он мог намекать, то я предпочел бы выслушать это от вас, а не от него.

– Я не знаю, что именно может быть известно ему такого, что я не говорил вам. Я имею в виду место, куда отправилась моя жена. Разве что она говорила с Алексом и сказала ему больше, чем мне.

– Я не знаю, что он имел в виду, – ответил инспектор, внимательно наблюдая за Сиднеем.

Сидней позволил себе проявить беспокойство. Или точнее, он машинально выказал свое беспокойство, стукнув ложкой по блюдцу и наклонившись вперед.

– Он говорил вам, что Алисия что-то ему рассказывала? – Нет. Насколько я понял, речь шла скорее об отношениях, о той обстановке, которая царила здесь до того, как ваша жена исчезла. Сидней провел ладонью по лбу и нашел сигарету.

– Насколько я понял, Полк-Фарадейсы часто бывали здесь раньше.

– Ну… примерно раз в месяц.

– И даже когда вы с мистером Полк-Фарадейсом работали вместе?

– Да, мы многое делали по почте. Впрочем, мы так и продолжаем.

– Гм. Но если он слышал, как вы угрожали своей жене, или застал вас во время ссоры, не лучше ли будет, если вы сами мне об этом расскажите?

«Ну конечно»! – подумал Сидней. Это будет ничуть не лучше, если не хуже. Инспектор хочет сравнить его версию с версией Алекса, вот и все.

– Да, Полк-Фарадейсы заставали нас раз или два во время ссоры, – сказал Сидней. – Я помню, как однажды вечером Алисия уронила стакан, и меня это разозлило. Я довольно громко накричал на нее.

– Приходилось ли вам бить вашу жену?

– Да, – торжественно произнес Сидней. – Раз или два. Но не сильно.

– Видел ли Полк-Фарадейс, как вы ее били?

– Нет. Во всяком случае, я думаю, что не видел. По-моему, при Полк-Фарадейсах мы ни разу серьезно не ссорились.

– Что вы понимаете под серьезными ссорами?

– Ссору, во время которой я мог ее ударить. Или, которая длилась бы несколько дней.

Сидней вдруг схватил себя одной рукой за другую, в которой держал сигарету. Дрожь его не была притворством, но и не объяснялась их разговором. Он думал об Алисии и Эдварде Тилбери.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне о том, что вас беспокоит, А – отеческим тоном произнес инспектор.

Но на это Сидней совершенно не был способен, он даже едва не улыбнулся от одного такого предположения.

– Конечно… меня беспокоит то, что Полк-Фарадейс мог вам рассказать. Он хочет присвоить себе «Лэша». Вчера он потребовал, чтобы я согласился на сорок процентов гонорара. Угрожал, что в противном случае кое-что откроет полиции.

– Вот как! А это кое-что – правда?

– Не знаю. Сомневаюсь.

– А какие-такие правдивые сведения он мог мне сообщить?

– Не знаю… разве что поведать о нескольких наших ссорах с женой.

– Если он что-нибудь мне и расскажет, будьте уверены, я передам вам об этом прежде, чем поверю в его слова или внесу их в дело, – пообещал инспектор Брокуэй и поставил чашку. – Есть одна вещь, одно событие, которое произошло, пока вы были в Брайтоне. Была найдена тетрадь, которую вы оставили в газетном киоске в Ронси Нолле.

От неожиданности Сидней подскочил и расплескал чай на блюдце. Этот испуг был вызван не столько потерей тетради, сколько местом, где он ее потерял. Теперь он вспомнил, что разменял тогда десятишиллинговую купюру накануне отъезда в Брайтон. Сидней провел мокрыми от чая пальцами по волосам и сказал:

– Ах, а я все не мог вспомнить, где потерял ее.

Тот подозрительный газетчик наверняка увидел, что Сидней забыл тетрадку на стопке газет, и решил не говорить ему, так как очень хотел посмотреть, что было в ней.

– Мистер Такер показал, что в тот же день хотел вернуть вам вашу тетрадку, но не застал вас дома.

– Не застал… – чуть усмехнулся Сидней. Но в тот день он был дома и только на следующий уехал в Брайтон. – Это… о, это неважно, это просто записи. Записи, которые я делал для своих историй.

Инспектор понимающе улыбнулся.

– Мистер Такер подумал, что это дневник. Надо сказать, что тетрадь действительно весьма напоминает дневник, все записи там датированы.

Сидней невольно посмотрел на карманы инспекторской куртки: непохоже было, чтобы там лежала его тетрадка.

– Вы говорите, что там рабочие записи?

– Да. Все это было выдуманно мной самим, – сказал Сидней, понимая, что такая правда выглядит не менее подозрительно, чем ложь.

– Некоторые из записей действительно походят на вымысел, а вот другие вовсе нет. Но, принимая во внимание вашу профессию, я мог бы счесть все это вымыслом. Хотя для человека простого, вроде мистера Такера, когда он читал об убийстве жены, о сцене на лестнице и обо всем прочем, ваши рабочие записи выглядели совсем иначе, поверьте.

Инспектор улыбнулся и сжал свои большие узловатые руки.

– Да, но, как вы, очевидно, понимаете, я просто попытался представить себе эти сцены.

– Согласен, и какая-то часть там действительно выглядит так. Но для большей безопасности мы оставим блокнот в полицейском участке в Ипсвиче. Пока что никто, кроме меня, его не видел, исключая лишь мистера Такера и его супругу. Тем не менее, учитывая характер записей, я, мистер Бартлеби, обязан буду показать его инспектору Хиллу, который приедет из Лондона на следующей неделе. Снизамы решительно настаивают, чтобы этим делом занимался Скотланд-Ярд. Сидней кивнул и встал.

– Еще чаю, инспектор? – спросил он, протягивая руку к чайнику.

– Нет-нет, большое спасибо. Я должен идти. В четыре часа в Алдебурге я играю в гольф. (Он тоже поднялся.) До свидания, мистер Бартлеби, и спасибо за чай.

– До свидания, инспектор.

Сидней стоял на пороге и смотрел, как мистер Брокуэй шел к своему солидному черному автомобилю, на заднем сиденье которого виднелась клубная сумка.

Через час позвонила Инес.

– Я так и знала, что вы уже вернулись.

– Да, я вернулся вчера вечером. Чтобы упредить ваш первый вопрос, скажу сразу, что мне не повезло, – сказал Сидней.

– О, Сид! – воскликнула она с сочувствием в голосе, – если полиция потратила столько сил и времени и не смогла найти…

Вы, случайно, не видели Эдварда Тилбери? Сидней засмеялся.

– Если бы я его увидел, то уж не отпустил бы.

– Дело в том, что мы с Карпи разузнали, что он редко бывает дома в последнее время, особенно в выходные.

– Вот как? Скажите, этот Тилбери живет не на Слоан-стрит?

– Кажется, там. Помню, Василий говорил что-то про Слоан-стрит. Мы с Карпи опросили многих, стараясь не привлекать особого внимания. Просто объясняли, что давно не видели его и что, говорят, его трудно застать дома в выходные. Василию он сказал, что ездит к друзьям куда-то в Сюррей или Сассекс. У нас такое чувство, что мы играем в сыщиков! (Инес фыркнула.) Может, и нелогично делать выводы из таких фактов, как сказал бы Шерлок Холмс, но если вас еще это интересует, вы могли бы как-нибудь проверить, когда он отправится на уик-энд, проследить, на какой поезд он сядет, и даже проехать с ним. Ведь вас не арестуют за то, что вы за кем-то следите.

– Нет. (Разговор стал Сиднею неприятен.) Инес, если полиция еще раз придет к вам с Карпи, я бы просил вас не упоминать имени Тилбери. Мы же еще ничего не знаем о нем, и это будет не хорошо…

– Но ведь они могут все проверить. Им это проще, чем нам…

– Я прекрасно понимаю это, но… трудно объяснить по телефону, и я не хочу принуждать вас… (Он почти вспотел.) Просто я вам буду очень признателен, если вы им скажете, что по-прежнему знаете не больше, чем месяц назад.

С неохотой, но Инес пообещала ему это, а вскоре истекли и три минуты разговора.

Сидней вышел из дому и отправился прогуляться. Он шагал вслед заходящему солнцу и думал, что Алисия и Тилбери в этот самый момент, возможно, гуляют вместе по пляжу. О Боже, они уже почти два месяца вместе! За такой срок можно хорошо узнать друг друга. Но какого черта добивается Алисия?! Почему она не могла написать ему, отправив письмо, допустим, из Лондона, если не хотела, чтобы он знал, где она. У Сиднея появилось почти непреодолимое желание написать письмо миссис Лиманз в Ангмеринг и просто спросить ее, что она намеревается делать, и добавить, что она может вернуться, когда захочет закончить эту комедию. Однако он отказался от этой идеи из-за чувства, сходного с чувством стыда за то, что ему придется вмешиваться в чужую жизнь. К этому чувству примешивалась также и гордость, Сидней не мог показать Алисии, насколько он обеспокоен тем, что не знает ее намерений. К тому же его жене будет слишком неприятно узнать, что всем уже известно о существовании у нее любовника. С другой стороны, его еще сдерживало и то, что ситуация становилась с каждым днем все более интересной. В равной степени ему было любопытно посмотреть, что предпримет теперь Алекс Полк-Фарадейс.

В понедельник, в четверть восьмого утра, с сигаретой в зубах, он набрал номер отеля в Клэктоне, где остановились Полк-Фарадейсы. К телефону подошла сонная Хитти.

– Хитти, простите, что я так рано вас поднял, – сказал Сидней, – но я хотел вас застать наверняка. Могу я поговорить с Алексом?

– Да-да, минутку, Сид… Проснись, дорогой. Это Сид. Сидней услыхал какое-то бормотание, а потом и голос Алекса.

– Здравствуй, Алекс. Я звоню только сказать, что не согласен на твои сорок-шестьдесят процентов. Ты понял? Ты просил меня дать ответ сегодня.

– Хорошо, – сухо отвечал тот. – Посмотрим.

– Слушай, Алекс, а ты сказал об этом Хитти? О том, что хочешь забрать шестьдесят процентов?

Алекс ответил не сразу.

– Мне очень неприятно, Сидней, но я считаю, тебе надо еще хорошенько подумать.

– Я все обдумал, Алекс. До свидания. Сидней положил трубку.

Что ж, Алексу его решение было неприятно, но он явно схитрил в ответ на вопрос о Хитти. Но Сидней понял, что Алекс посвятил ее в свои планы, и сидя с чашкой кофе в руке, вдруг расхохотался. Солнце уже вовсю светило в окна гостиной, день обещал быть погожим.

В довершение всего, через несколько минут пришел почтальон и принес письмо от Поттера и Дэша, лондонских издателей, которым Сидней три недели назад отправил «Стратегов». Они брали книгу! Сидней почувствовал себя отмщенным. Сдерживая дыхание, перечитывал он коротенькое письмо, отпечатанное на машинке: «Мы счастливы… Не могли бы вы зайти в наше бюро, чтобы обсудить некоторые… Вы получите договор, как только мы…» Глупо улыбаясь, Сидней бродил по дому с письмом в руках. Его книга будет опубликована.

Ему не хотелось пока никому сообщать эту новость, и он решил никому не говорить, пока его не спросят: «Ну, как дела, Сидней, что новенького?» И тогда он ответит, придав своему голосу равнодушие: «Скоро у Поттера и Дэша выйдет одна моя книга, „Стратеги“. Это неплохая книга. Во всяком случае издатели, кажется, так считают…»

Особо удачные фразы и высказывания приходили ему на ум, пока он принимал ванну и брился.

XXV

Было около двух часов дня, когда Сидней решил навести порядок в чулане и выбросить оттуда все ненужное. Не успел он приступить к уборке, как позвонил инспектор Брокуэй и попросил его приехать к четырем часам в Ипсвич.

– Но дело в том, что… – попытался было отказаться Сидней – ему меньше всего хотелось сейчас ехать в Ипсвич.

– Это очень важно, мистер Бартлеби, иначе я бы не стал вас беспокоить. Приехал инспектор Хилл из Лондона. Мистер Полк-Фарадейс разговаривал с ним… Так что если это вас не затруднит…

Сидней выехал в половине четвертого, чтобы уж сразу не восстанавливать против себя инспектора Хилла своим опозданием. Он почти приготовился встретить там Алекса, который наверняка с утра поспешил в Лондон, чтобы поговорить с кем нужно, и запросто мог приехать в Ипсвич вместе с инспектором Хиллом. Но Алекса он не встретил. Его представили инспектору Хиллу, высокому худощавому человеку лет пятидесяти, с выправкой кадрового военного. По случаю приезда человека из столицы – мистер Брокузй держался весьма официально. Втроем они проследовали в какой-то кабинет, Сидней не смог определить, принадлежал ли этот кабинет инспектору Брокуэю, поскольку тот во время разговора так и не подошел ни разу к рабочему столу.

Чтобы разрядить обстановку, инспектор Хилл сделал для начала несколько замечаний о том, что очень трудно искать людей, которые хотят скрываться, и выразил разочарование по поводу того, что четырехдневные поиски Сиднея в Брайтоне не увенчались успехом. Потом достал сигареты и закурил, и Сидней последовал его примеру.

– Сегодня в Лондоне ко мне заезжал мистер Полк-Фарадейс. Среди прочего он сказал мне некоторые вещи, которые я и хотел обсудить здесь с вами. (Инспектор Хилл говорил очень любезным голосом. Он достал несколько листочков с какими-то записями и бегло просмотрел их.) Эта история с ковром… – начал он с улыбкой. – Кажется, Полк-Фарадейсы были у вас в гостях вскоре после отъезда вашей жены, и миссис Полк-Фарадейс заметила тогда, что в гостиной лежит новый ковер… И сейчас они… вернее, мистер Полк-Фарадейс утверждает, что вы как-то странно отреагировали, когда его жена заговорила об этом ковре.

– Что значит – странно?

– По словам мистера Полк-Фарадейса, у вас был встревоженный вид.

– Не думаю. Я только сказал, что купил новый ковер по дешевке, а старый выкинул.

– Вы сказали им, как и куда вы его выкинули?

– Нет.

– Хорошо. Далее: Мистер Полк-Фарадейс утверждает также, что как-то раз, когда он звонил вам из Лондона, уже после той вашей встречи, вы наговорили ему всяких странных вещей. Будто бы вы рассказали ему, каким образом избавились от жены. Мистер Полк-Фарадейс не исключает того, что вы попросту хотели пошутить, но боится, что это была не шутка. По его словам, вы сказали тогда: «Я столкнул ее с лестницы. Никогда в жизни мне не было так хорошо».

Инспектор Хилл улыбнулся, Сидней оставался серьезен.

– Да, сказал. Но неужели Алекс хочет убедить вас, что это серьезно?

– Этого мы не знаем. Он просто передал нам ваши слова. Значит, именно так вы и сказали?

– Да, именно так.

Сидней был умерен, что накануне встречи инспектор Хилл ознакомился с его тетрадкой и все прочитанное свежо в его памяти.

– Он говорит также, – продолжал инспектор Хилл (Сиднею показалось, что инспектор хочет все разом вывалить ему на голову и поглядеть, как он будет реагировать), – о вашей неестественной веселости во время того уик-энда в вашем доме. Ему показалось, что это холостая жизнь так пошла вам на пользу.

– Он так и сказал тогда.

– Вы говорили ему также, что вы живете на деньги вашей жены или что собираетесь жить на них…

– Ну и Алекс! Да, я пошутил на эту тему, но только позднее. Это, знаете ли, в стиле наших сценариев. Мы с Алексом специализируемся на мрачном юморе. (На последних словах голос Сиднея дрогнул. Его ладони, прижатые одна к другой, теперь по-настоящему вспотели.) Я ничего не делал, чтобы воспользоваться деньгами жены. Да я и не убежден, что смог бы это сделать, Уверен, ее родители постарались бы мне помешать.

– Не думаю, это не в их власти. Они не могут помешать вам получать ежемесячно пятьдесят фунтов вашей жены в случае ее смерти, – возразил инспектор Хилл. – Единственное, чего они, несомненно, могли вас лишить, так это прав на наследство, полагающееся Алисии после кончины.

Сидней достал еще одну сигарету. Инспектор Брокуэй стоял, прислонившись к письменному столу, и слушал.

– И потом, – в задумчивости проговорил инспектор Хилл, держась на своем стуле очень прямо и положив ногу на ногу, – Полк-Фарадейсы считают, что вы слишком уж старались убедить всех, что не знаете, когда вернется ваша жена, и, что если она вернется, то очень нескоро, не раньше, чем через несколько месяцев.

– Да, я говорил так, когда меня спрашивали.

– А не говорили ли вы это специально?

– Нет.

– Полк-Фарадейсы утверждают обратное.

Уж не приехала ли в Лондон и Хитти, подумал Сидней, носразу решил, что нет, ей не с кем было оставить детей. Вероятно, Алекс говорил это все и «от ее имени» тоже.

– Нет, Полк-Фарадейсы заблуждаются.

– Хорошо, тогда еще один вопрос. (Инспектор Хилл заглянул в свои записи.) Ваши друзья Инес Хаггард и Карпи Данн, мистер Полк-Фарадейс, кажется, тоже с ними знаком. Он сказал мне, что переговорил с ними, и они рассказали, как однажды в субботу приезжали к вам на пикник. Ваша жена тогда отсутствовала уже три недели. Если верить мистеру Полк-Фарадейсу, вы говорили им, как впрочем, и всем остальным, что ваша жена находится у своей матери в Кенте. А когда миссис Хаггард сказала, что пыталась связаться с вашей женой и позвонила в Кент, ее мать даже не знала не только, где та находится, но и что она вообще собиралась к ней приехать. У вас же при этом был вид человека, застигнутого врасплох.

– Врасплох? Нет, я был просто удивлен, ведь моя жена говорила, что едет к матери.

Инспектор Хилл откинулся на своем стуле и посмотрел на Сиднея. Сидней сделал то же самое и скрестил руки на груди. Он представил себе Алекса, возбужденного, с выпученными глазами, взахлеб расписывающего все, что он знает о Сиднее, инспектору Скотланд-Ярда. Образ его представился Сиднею на удивление четким, но, к сожалению, немым, как в телевизоре с выключенным звуком.

– А мистер Полк-Фарадейс рассказал вам о «Лэше», о телесериале, который мы сочиняем с ним на пару?

– Нет, – ответил инспектор Хилл.

– Вот как? А ведь дело-то именно в нем. На телевидение уже приняли шесть серий сценария, и мистер Полк-Фарадейс на днях предложил мне поделить гонорар: сорок процентов мне, шестьдесят – ему вместо пятидесяти процентов каждому, как предусмотрено в контракте. Я думаю, мистер Полк-Фарадейс вообразил себе, он ведь тоже писатель, что чем больше подозрений наведет на меня, тем легче ему будет меня устранить. Я-то думал, инспектор Брокуэй сказал вам об этом.

Сидней покосился на мистера Брокуэя.

– Нет, он ничего не сказал, И мистер Полк-Фарадейс тоже.

Конечно, я понимаю теперь, что именно вам не нравится в поведении мистера Полк-Фарадейса, но… признаете ли вы в общем, что его заявления соответствуют истине?

Сидней поерзал на стуле.

– Они сильно преувеличены… Это были шутки, а Алекс, кажется, изобразил их как серьезные заявления с моей стороны.

Инспектор Хилл улыбнулся снова и потер подбородок.

– Я, признаться, весьма ценю писательское воображение, – заметил он. – Вот только что я ознакомился с вашей тетрадкой… в ней вы, я позволю себе предположить, излагали идеи, а не реальные факты.

Идеи… факты… Сидней провел ладонью по лбу.

– Рассказ об убийстве там вымышлен с начала до конца. Можно сказать, что тетрадка содержит лишь одни идеи, и это отнюдь, не дневник, где изложены факты.

– Но, признайтесь, что вовсе небезопасно в вашем положении писать подобные вещи.

– Я ни минуты не предполагал, что кто-нибудь, кроме меня, прочтет мои записи. Поэтому и носил тетрадку всегда при себе. Я лишь случайно вынул ее тогда вместе с бумажником.

Сидней подумал тут же, что это могла быть фрейдистски истолкованная оплошность убийцы. Он облизнул губы, ему захотелось пить.

– Допустим, что вы говорите правду, но все же, мы должны будем оставить тетрадку у себя, пока все не прояснится, – сказал инспектор Хилл. – Все осложняется тем, что вы говорили все это еще и мистеру Полк-Фарадейсу… Кстати, вы больше никому об этом не говорили?

– Нет. В таком духе шутим только мы с Алексом.

– И все-таки странно, что ваша жена уехала так надолго. Раньше она так долго не отсутствовала, если не ошибаюсь?..

Кажется, они ждали, что он где-то не выдержит и совершит оплошность, отвечая на один из подобных вопросов.

– Нет, вы не ошибаетесь, – отвечал Сидней.

«Вы, вы убили ее», почти буквально читал Сидней в спокойных глазах инспектора Хилла. Полицейский, это было ясно видно, вновь и вновь перебирал в голове все подозрения против него, изложенные миссис Снизам… А Алисия тем временем спала с Эдвардом Тилбери.

– Если вы думаете, что я убил ее, почему вы не найдете ее? На земле или под землей? – в тон инспектору спокойно проговорил он.

– Мы ищем, ищем. Это ведь совсем не просто, как вы могли уже заметить.

– Вы ищете, а я тем временем подвергаюсь нападкам какого-то там Полк-Фарадейса. Для меня это тоже нелегко, инспектор.

– Газеты, по крайней мере, ничего не пишут об этих нападках. Это не наши методы. (Инспектор Хилл бросил взгляд на своего коллегу, который внимательно и молча слушал их беседу.) С другой стороны, вы ведь сами делаете все, чтобы вызвать против себя подозрения, я имею в виду не только тетрадь. Кстати, мистер и миссис Снизам не подозревают о ее существовании. А бинокль? Ваша соседка, миссис Лилибэнкс, сообщила инспектору Брокуэю, что вы показались ей очень смущенным, когда увидели у нее бинокль, и услышали, что она видела вас в то утро с ковром на плече.

– Но ведь вы уже нашли ковер.

– Отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос, мистер Бартлеби. Почему вы смутились, узнав, что миссис Лилибэнкс видела вас в бинокль?

– Потому что знал, что она при этом подумала.

– Это так? – строго спросил инспектор. – А почему, по-вашему, миссис Лилибэнкс должна была подумать именно так?

– Вначале я так не думал, но поскольку моя жена не написала миссис Лилибэнкс, хотя та, кажется, ждала от нее письма, я стал догадываться, о чем она думает.

– Гм, – пожал плечами инспектор Хилл и посмотрел на инспектора Брокуэя, который продолжал хранить молчание.

Мистер Хилл поднялся со стула.

– У меня больше нет к вам вопросов, мистер Бартлеби, разве что один… вам не приходилось лечиться от психических расстройств?

– Нет.

– И у вас не было депрессий?

– Нет.

Сидней тоже поднялся. Вероятно, это Алекс уверял их, что он не в своем уме… Старина Алекс…

– Я бы хотел заехать к вам домой на минутку, если вы не против, – добавил инспектор Хилл.

Сидней сказал, что он не против.

– Мы бы могли поехать на моей машине, мистер Хилл, – предложил инспектор Брокуэй и спросил Сиднея: – Вы собираетесь ехать домой прямо сейчас?

Сидней хотел еще заглянуть в библиотеку, но ответил, что едет домой.

Сидней вел машину, как обычно, неторопливо, и спустя всего несколько минут после его приезда домой, появились и оба полицейских.

Они вошли в гостиную, и инспектор Хилл тут же взглядом профессионала окинул комнату и смерил высоту лестницы, чтобы оценить последствия возможного падения. Лестница была покрыта густым ковром, который наверняка сильно смягчил бы это падение. Они поднялись на второй этаж, и Сидней показал им комнату, служившую Алисии мастерской. Хотя Сидней и делал в этой комнате уборку не реже, чем во всех остальных, он отметил, что палитра Алисии уже начинала покрываться пылью. Они заглянули также и в его кабинет, и в спальню. Затем спустились и вышли во двор. Инспектор Брокуэй показал коллеге дом миссис Лилибэнкс, и они решили подойти посмотреть его поближе, а Сидней вернулся к себе.

Взглянув из окна кабинета, Сидней заметил, как лондонский инспектор ходит по саду и внимательно глядит себе под ноги, а затем подошел к гаражу, открыл двери и на несколько минут исчез внутри. Полицейские еще очень долго обсуждали что-то, стоя в саду, так что Сиднею наскучило смотреть на них, и он сел за стол. С утренней почтой он получил счет от молочника, и теперь, достав свою чековую книжку, подписал чек на один фунт три шиллинга и девять пенсов, чтобы завтра утром положить его в пустую молочную бутылку.

Услышав, что его гости вернулись, войдя через заднюю дверь, Сидней спустился к ним. Инспектор Хилл вежливо обратился к нему:

– Спасибо, мистер Бартлеби, за то, что позволили нам все осмотреть. Могу я узнать ваши планы насчет этого дома? Вы собираетесь его продавать?

– Нет, – ответил Сидней.

– А вам не одиноко здесь?

– Немного одиноко, но одиночество не пугает меня. Во всяком случае, меньше, чем других.

Он досадовал на самого себя за свой любезный тон с человеком, который поверил во весь этот бред Алекса.

Полицейские уехали.

Вечером Сидней отправился в Ронси Нолл купить «Ивнинг стандард». В лавке он застал миссис Хаукинз, но решил не обращать внимание ни на нее, ни на кого другого из местных обывателей и не тащиться еще за шесть километров только ради того, чтобы избежать созерцания их поджатых губ. Миссис Хаукинз удалилась в глубь лавки, и, стоя там среди полок с конфетами, бросала многозначительные взгляды на двух посетителей, которые находились между ней и Сиднеем. Но люди эти были слишком поглощены выбором сладостей. Пришел мистер Такер, и Сидней, достав четыре пенса, взял газету и вдруг с удивлением увидел прямо на первой странице большую фотографию, изображавшую его самого. Это была его старая фотография, на которой его сняли в белой рубашке с открытым воротом, ее Алисия сшила в доме своих родителей, вскоре после их приезда в Англию. Без сомнения, именно Снизамы передали фотографию полиции.

– Добрый вечер, – почти любезным тоном поприветствовал Сидней, мистера Такера, но в ответ услышал лишь невнятное бурчание.

Он прочитал газету, лишь когда вернулся домой. Статья под фотографией была короткой и довольно туманной:

«Таинственный человек.

Как стало известно сегодня из компетентных источников, один из близких друзей Сиднея Бартлеби, жена которого исчезла, пролил новый свет на личность молодого американца.» Ни о каких конкретных фактах статья не сообщала, но говорилось, что «Бартлеби ведет себя во всех отношениях странно».

«Хотел бы я поглядеть сейчас на старину Алекса», – подумал Сидней, но тут ему пришло в голову, что вся эта история может повредить и его надеждам на «Стратегов», и не говоря уж и о «Лэше». Он швырнул газету на пол. Алекс, вероятно, хочет убедить всех, что это он сам придумывал сюжеты историй о Лэше, а теперь вот ему придется потратить и силы, и время, чтобы привести в порядок больную психику этого «бедняги Бартлеби».

Подумав об этом, Сидней быстро встал и пошел в гараж. Включив там свет, он высыпал на пол около раскрытой двери полный мешок своих старых бумаг. К счастью, за месяц он не успел сжечь ни одного листа. Порывшись в куче, он извлек десятка два сложенных пополам листков, на которых делал все записи по сюжету о Лэше и главам книг, над которыми работал в последнее время. Листки были полностью покрыты его мелким почерком, на них сохранились все главы, действия и сцены. Конечно, у него дома оставались копии сценариев, но эти листки, написанные его рукой. Он вернулся в дом, чтобы перебрать их и решить, как можно будет их использовать в случае защиты.

XXVI

Сидней обнаружил сохранившиеся записи по третьему, пятому и шестому сценариям, и они не сильно отличались от уже напечатанного на машинке. Четвертой истории там не было, возможно, что он уже выбросил ее, но сейчас Сидней не решился копаться в мусорном баке и разбирать его размокшее содержимое. Записи же по первой и второй историям, увы, были сожжены раньше. Сидней скрепил все найденное большой скрепкой и спрятал.

23 августа, во вторник, он получил записку от Сесила Плам-мера из «Гранады», из которой узнал, что в связи со сложившейся ситуацией покупка сериала о Лэше откладывается до «тех пор, пока ситуация не прояснится». Мистер Пламмер писал, что и содержание контракта и дата его будут изменены, и Сидней вспомнил, что в контракте, который он видел, стояли и подпись Пламмера и дата.

Это известие наносило серьезный удар по его финансам, так как отсрочка грозила затянуться на несколько месяцев: Теперь, пока контракт не будет подписан, Сидней не получит денег от «Гранады», а других доходов до сентября не предвиделось. Лишь в сентябре он получит триста долларов, которые получал каждые три месяца, – наследство дяди Хероерта, и Сидней пожалел, что заплатил в бакалейной лавке на прошлой неделе двадцать девять фунтов, ведь там ему всегда предоставляли большой кредит. Но тогда он не знал, что дело с «Лэшем» обернется таким образом.

Сидней набрал номер Поттера и Дэша, чтобы попытаться назначить встречу по поводу «Стратегов». Секретарша была очень любезна:

– Мисс Фримантл сможет принять сегодня в четыре часа. Вы успеете подъехать к этому времени?

Он сказал, что успеет.

Эта встреча вернула ему присутствие духа.

Он принял ванну и во второй раз побрился и, не мешкая, выехал в Ипсвич, чтобы успеть к лондонскому поезду.

Контора Поттера и Дэша располагалась на Нью Кавендиш-стрит, на втором этаже довольно ветхого, но опрятного большого дома. Его приняла мисс Фримантл, маленькая женщина лет сорока пяти, в очках. Замечания ее были теми же, что выдвинул бы и сам Сидней, находись он на ее месте. Она сочла политические рассуждения Эрнесто (бывшего коммуниста, ставшего троцкистом) несколько туманными, а высказывания одного из женских персонажей в разговоре с бывшим любовником слишком выспренными и неоправданно левыми, учитывая характер самого персонажа. Но все эти исправления не отняли бы у Сиднея много времени, да и временные затраты его ничуть не пугали, и в присутствии мисс Фримантл он подписал контракт.

– В письме вы упомянули и о своих двух предыдущих книгах. Мы бы хотели ознакомиться с ними, – сказала мисс Фримантл. – Если это возможно.

На столе ее зазвонил телефон.

– Конечно, на этой неделе я смогу прислать их вам.

Мисс Фримантл сняла трубку, и сказала Сиднею, что мистер Поттер хочет увидеться с ним и просит зайти в его кабинет, вторая дверь по коридору налево.

Взволнованный, Сидней распрощался с мисс Фримантл и вышел с рукописью в руках. Нашел дверь мистера Поттера и постучал. Издатель, высокий брюнет в больших очках, вышел из-за стола, чтобы поприветствовать молодого автора.

Первые несколько минут все шло прекрасно, до того момента, когда мистер Поттер заявил:

– Мы очень хотим опубликовать вашу книгу, мистер Бартлеби, но, надеюсь, вы поймете нас, мы не сможем сделать этого до тех пор, пока не разъяснится история с вашей женой. Мне очень, очень жаль, но, думаю, вы согласитесь со мной, что выход в свет новой книги не должен быть омрачен ничем.

Сиднею показалось, что он покраснел, и это еще больше увеличило его смятение. Сдерживая свою гордость, он сказал:

– Скажите, вам нужна эта книга? Ведь не хотите же вы сказать, что не напечатаете ее?

Мистер Поттер, поколебавшись немного, сказал:

– Должен признаться вам, что пока не напечатаем.

Возбуждение Сиднея утихло, как толькоон вышел из издательства. Даже имея на руках контракт, он знал, что не выиграет процесс, если попытается обязать Поттера и Дэша опубликовать книгу хотя бы через полгода. В любом случае будет безумием объявлять войну издательству, даже если он выиграет дело.

В табачной лавке Сидней разменял деньги, вошел в телефонную кабину и набрал номер почтового отделения Ангмеринга, в Сассексе.

Мужской голос ответил ему, и он спросил:

– Добрый день, я хотел бы узнать, мистер и миссис Лиманз попрежнему живут в Ангмерикге? Их адрес не изменился? (Он знал, что городок настолько мал, что достаточно будет написать просто в Ангмеринг, чтобы Алисия получила письмо, если она еще там.)

– Лиманзы? Минуточку, – служащий неторопливо, точно это не был междугородный звонок, отошел от аппарата, долго ходил где-то, а затем вернулся и ответил: они сказали, что едут в Лэнсинг.

Сидней знал город с таким названием, видел его на карте.

– А они не оставили адреса?

– Нет, только Лэнсинг.

– Большое спасибо, – сказал Сидней и повесил трубку. Первым же поездом он вернулся в Ипсвич и оттуда на машине сразу домой.

Проверив дома по карте, как пишется название городка, он сел за машинку и напечатал:

«Четверг, 23 августа.

Дорогая Алисия.

Некоторое время мне известно, где ты находишься, и, хотя я попрежнему считаю, что ты имеешь право делать все, что тебе угодно, я был бы тебе очень признателен, если бы ты сообщила кому-нибудь, что ты жива. После этого ты можешь продолжать скрываться. Поверь, что я не сержусь на тебя и надеюсь, что и ты на меня тоже. Ты можешь поехать к своим родителям. Тебе не обязательно встречаться со мной, если ты этого не хочешь. Скажу лишь, что твое отсутствие все больше и больше осложняет и мою жизнь, и мою работу.

С любовью, Сид.»

Сидней перечитал письмо, положил в конверт и запечатал. Он решил, что избрал очень современный тон, в переговорах с Алисией угрозы ни к чему не привели бы, хотя в поезде, увозившем его из Лондона, он мысленно составлял сухие, угрожающие письма, упоминая и Эдварда Тилбери. Он догадывался, что сейчас происходит в душе Алисии: ей стыдно за связь с Тилбери, и потому встретиться с родителями для нее труднее, чем с кем-либо еще. Тем не менее Сидней знал, что Алисия не отправится прямиком в полицейский участок и не скажет с порога: «Я Алисия Бартлеби.» Поэтому он и посоветовал ей дать знать о себе через посредничество родителей. Семья по-прежнему оставалась для нее гнездом, где она чувствовала себя защищенной. Если, конечно, она не собиралась появляться в полиции под ручку с Эдвардом Тилбери, но Сидней сомневался, что у Тилбери хватит на это смелости. Сидней решил опустить письмо во Фрамлингеме, поскольку почту там забирали поздней, чем в Ронси Нолле, а он хотел, чтобы Алисия получила письмо завтра.

На утро он получил письмо от «Дрейфуса Скотта и К», своих американских агентов, и поспешил его распечатать. Писал Джим Дрейфус:

«22 августа

Дорогой Сид, «С и С» очень заинтересовались „Стратегами“ (мне тоже понравилась эта книга, и скажу – вы здорово прогрессируете), но они обеспокоены шумом вокруг вашего имени. На днях появилась еще одна статейка, в которой вас называют «метким стрелком», а в июле все газеты наперебой сплетничали о вас и вашей исчезнувшей жене. «С и С» поэтому хотят пока отложить переговоры с вами, но, думаю, что через некоторое время мы все же сможем подписать с ними контракт…»

Вздохнув тяжело, Сидней побрел на кухню варить себе кофе.

Возможно, в этот самый момент Алисия распечатывает его письмо; во всяком случае, Сидней надеялся на это. Он пожалел, что не приписал там: если ты в течение двадцати четырех часов не объявишься у своих родителей, милая, я буду вынужден сам приехать за тобой. Но он все же не сделал этого, представив, что Алисия может сбежать еще куда-нибудь. Сидней выпил кофе, но так и не смог заставить себя съесть что-нибудь.

Около одиннадцати часов приехал инспектор Брокуэй и передал Сиднею, что его просят пожаловать в Скотланд-Ярд, чтобы ответить там на несколько вопросов.

– Я, кажется, догадываюсь, что они хотят просить вас остаться в Лондоне на несколько дней, – предположил инспектор. – Думаю, они собираются устроить вам встречу с Полк-Фарадейсом.

Сидней держал в руках письмо к Джиму Дрейфусу, в котором просил того подождать еще три дня, в надежде, что в течение их все прояснится. Хотя сам и не знал, почему решил указать именно такой срок.

– Мне очень жаль, инспектор, но у меня нет ни малейшего желания ехать туда.

Инспектор улыбнулся:

– Но если вы не поедете, они сами пожалуют сюда. Они, конечно, не смогут отвезти вас силой, но не ответить на их вопросы вы не можете. Все мы обязаны отвечать на вопросы полиции, не так ли?

Однако Сидней, казалось, уже не различал, что обязан и что не обязан делать, но точно знал, что снова должен попытаться вынудить Алисию что-то предпринять. Письмо, которое он ей послал, было недостаточно решительным.

– Да, это так, – ответил он.

– Вы получили какие-нибудь известия? – спросил инспектор, заметив письмо в руках Сиднея.

– Нет-нет, к сожалению, нет.

Сидней подождал, пока машина инспектора скроется из глаз, сел в свою и отправился в Ронси Нолл, чтобы опустить письмо Джиму Дрейфусу. На почте он, совершенно безразличный к тому, что может подумать мистер Нейлор, внимательно глядевший на него из окошка, составил и протянул тому телеграмму следующего содержания:

ПРОШУ СВЯЗАТЬСЯ С ТВОИМИ РОДИТЕЛЯМИ ЗАВТРА В ЧЕТВЕРГ ИЛИ БУДУ ВЫНУЖДЕН ПРИЕХАТЬ ЗА ТОБОЙ.

СИД.

После обеда вместо ответа от Алисии или радостного звонка от ее родителей о том, что она едет в Кент, или даже вместо сообщения полиции о том же самом, он получил разъяренное письмо от Алекса на двух страницах, пестрящее огромным количеством подчеркнутых слов.

«… Значит, так и есть, тебе удалось это, старик, ты добился отсрочки „Лэша“, а это значит (и ты знаешь не хуже моего), что все сорвалось, все погибло и похоронено навсегда. А ведь именно об этом я тебя предупреждал… Я сказал полиции, что твоя собственная жена однажды уже спрашивала меня, не кажется ли мне, что ты несколько не в своем уме… Теперь я уверен, что в этом все и дело. Твое психическоесостояние давно уже не позволяет тебе создавать ничего, кроме безумных и лишенных всякой логики фарсов, так что мне приходилось миллионы раз переправлять наши истории, чтобы они выглядели прилично. Ты помнишь об этом. Но теперь ты сам попался в собственные сети, Сид. И я советую тебе, это в твоих же собственных интересах, собрать остатки своего здравого смысла и признаться во всем полиции. Можешь делать там все, что угодно, можешь сослаться на собственную невменяемость – так тебе обойдется дешевле. Я же убежден, что ты убил Алисию и убедил себя, не знаю как, что не делал этого, но уже после того, как сам же признался и даже похвалялся перед всеми. Теперь же ты предпочитаешь считать все это сном из твоих безумных сценариев… Хитти со мной в этом полностью согласна, и не думай, что она за тебя или что я принуждаю ее принять мою сторону. Повторяю, она полностью со мной согласна в том, что касается…»

Хм, конечно, согласна, поскольку жизнь наверняка казалась ей адом, если не была таковой, подумал Сидней. Он заглянул еще в конец письма, шумный и сумбурный, в котором Алекс буквально вопил, что будет до конца защищать свою работу, свою семью, взывал к правосудию, ратовал за психическое здоровье общества и за священность законов, управляющих его (т. е. общества) жизнью. Все это очень отдавало Снизамами.

Если Алисия действительно была в Лэнсинге, она должна была получить его телеграмму около двух часов пополудни. Но уже был поздний вечер, а телефон молчал, и Сидней в конце концов отправился спать, но из-за сильного раздражения, вызванного безысходностью теперешнего положения, спал очень плохо.

XXVII

В понедельник, когда Алисия прочла в дневных газетах, что некий «близкий друг» Сиднея Бартлеби высказался о нем, как о душевнобольном, она очень перепугалась, представив себе ярость Сиднея, направленную против Алекса. В том, что «близким другом» был Алекс Полк-Фарадейс, она ни минуты не сомневалась. До сих пор она узнавала о шагах, предпринимаемых Алексом, от Василия, который, в свою очередь, получал информацию от Инес и Карпи и передавал ее Эдварду. Теперь же Алекс делал заявление в полиции и в прессе. Алисия почти наверняка знала, что причиной раздора был сценарий о Лэше. За Сиднеем водилось такое – выходить из себя и все портить именно в тот момент, когда успех близок.

В среду же, когда пришло письмо, а вслед за ним и телеграмма от Сиднея, Алисию охватила паника. Сидней знал, где она, под каким именем скрывается и с кем живет. Оказывается, он тихо и ловко все выведал про нее. Чтобы прийти в себя после потрясения, Алисия выпила несколько порций виски и к трем часам была уже в таком жутком состоянии, что не могла ни сидеть, ни стоять. Она была одна в доме с самого понедельника, и теперь у нее возникло чувство, что Сидней собирается приехать к ней, ворваться в дом и убить ее. Около четырех часов, в состоянии близком к истерике, она сделала то, чего прежде никогда не делала: позвонила на службу Эдварду. Ей долго пришлось ждать, пока его вызвали с какого-то совещания, и когда он наконец подошел и узнал ее голос, то в ярости едва не бросил трубку.

– Я должна была позвонить тебе, Эдвард. Я в ужасном состоянии.

– Я очень занят. Я могу позвонить тебе позже?

– Подожди же! Ты не сможешь приехать сегодня? Я прошу тебя. Произошло то, о чем я не могу сказать по телефону.

– Ясно. Но вряд ли я приеду раньше девяти, – сухо сказал он и положил трубку.

Эдвард приехал без пяти девять. Алисия надеялась, что он приедет часом раньше, и все это время не сводила глаз с часов и когда, наконец, услышала, как он открывает дверь, ее охватила такая слабость от всего пережитого за день, что она даже не встала ему навстречу, а так и лежала, свернувшись калачиком на диване.

– Почему ты не открыла мне? – удивленно спросил Эдвард. – Что случилось?

– О, ничего, ничего теперь, когда ты здесь… – ответила Алисия и встала. – Я налью тебе что-нибудь выпить?

Она с трудом держалась на ногах и, пошатываясь, побрела на кухню. Эдвард положил портфель и шляпу и последовал за ней.

– Ты можешь ответить, что же произошло? Кто-нибудь что-нибудь сказал тебе?

Алисия решила не говорить Эдварду о том, что пришло письмо от Сиднея, даже если он спросит ее об этом. Но она совершенно не знала, что ей делать. Письмо же и телеграмму она сожгла.

– Я… я, – наконец начала она, – я просто ужасно разволновалась сегодня… Я вышла чего-нибудь купить и… и вернулась ни с чем…

Она стала наливать виски в бокалы, но пролила его на пол.

– Ничего страшного, дорогая. Ты кого-нибудь встретила? Или подходил какой-нибудь полицейский?

– Нет, никто не подходил. Она протянула ему его бокал.

Они пили тут же на кухне, стоя друг против друга. Эдвард с подозрительным видом смотрел на нее.

Алисия знала, что прежде, чем допить свое виски, Эдвард начнет уговаривать ее съездить к родителям, и когда он заговорил, она едва слушала его.

Все те же слова, все те же доводы. Алисия же знала только то, что ей нужно, чтобы Эдвард был рядом, иначе она пропадет. Здесь ли, в Лондоне ли, все равно где, только рядом с ней.

– Я все равно не вернусь, так что давай перестанем говорить об этом, – с неожиданной решительностью перебила она его.

– Но ведь видно, что ты не сможешь больше выдержать это напряжение! И я тоже… так не может продолжаться.

– А ты… ты не поедешь со мной к моим родителям? – спросила вдруг она.

– Нет, я не могу этого сделать. Это будет неприлично. Нет, невозможно. (Он закурил.) Но я считаю, что должен сейчас сделать первый шаг, чтобы все это наконец сошло с мертвой точки. Ведь ты не шевельнешься, пока я тоже буду бездействовать. Я думаю сегодня же вернуться в Лондон и остаться там. Сегодня же.

Он нервно заходил взад-вперед по кухне.

– Эдвард, не бросай меня, – простонала Алисия. Он улыбнулся, похлопал ее по плечу и сказал:

– Я буду тебя ждать, дорогая. Ты это знаешь. Что бы нам ни выпало, мы примем это вместе. Но сейчас не заставляй меня рисковать моей работой; если я потеряю ее, то потом вряд ли смогу найти.

Эдвард говорил ласковым голосом, и у Алисии мелькнула надежда:

– Но ты ведь останешься сегодня тут?

– Не могу, не могу, дорогая. Прости, но я должен ехать.

Сперва неуверенно, а потом все более решительно Эдвард начал собирать по комнате свои вещи, чтобы уложить их в чемодан, лежавший на полке в спальне.

Дикая мысль пронеслась вдруг в голове Алисии: она вспомнила, что должна Эдварду 72 фунта, он все это время, пока они жили вместе, оплачивал все их счета. Она могла легко раздобыть эти деньги: в банке Ипсвича со 2-го сентября ее ждут сто фунтов. Еще два месяца назад деньги были для нее самой серьезной проблемой, теперь же, в сравнении с катастрофой, постигшей ее, все проблемы казались мелкими и нестоящими. Алисия взяла свой бокал и попыталась осушить его залпом. Это ей почти удалось, лишь в последний момент она поперхнулась. Эдвард вошел в комнату как раз в тот момент, когда Алисия согнулась пополам в приступе кашля. Увидев его, она выпрямилась и выбежала из дома.

На улице было свежо. Она бежала куда-то в темноту, и еще ускорила свой бег, когда услышала голос Эдварда, бежавшего за ней и звавшего ее.

XXVIII

Утро в четверг было теплым и солнечным, и Сидней подумал, что такие вот дни, видно, и делают человека оптимистом, несмотря на все проблемы. И он с оптимизмом принялся размышлять об Алисии. Около половины десятого, представил он себе, она проснулась в своем Лэнсинге в хорошем настроении, потому что наконец решилась ехать к своим родителям. Конечно, Сидней не был уверен, что Алисию так уж радует это намерение, но он чувствовал, что она поедет, и случится это, скорее всего, сегодня, именно оттого что светит солнышко. Вот если бы шел дождь, она могла бы засомневаться, задержаться, потянуть время или даже решительно отказаться ехать.

Греясь на солнышке в гостиной, Сидней делал заметки в тетради. У него возник замысел новой книги, и он хотел вкратце набросать основные идеи ее, чтобы они не забылись. Не торопясь, он изложил свой замысел на бумаге; пока что тот был похож на начало какого-нибудь сна или поэмы, но когда-нибудь обещал воплотиться в настоящую книгу. Телефон зазвонил так громко, что Сидней вздрогнул. Беря трубку, он был почти уверен, что это звонят из полиции сообщить ему о возвращении Алисии. А может быть, это была даже и сама теща…

– Да? – сказал он громко.

– Мистер Бартлеби? Инспектор Хилл у телефона.

– Да, доброе утро, инспектор.

– Не могли бы вы приехать сегодня около шести часов в Лондон? Я бы встретился с вами раньше, но, к сожалению, буду занят.

– Но дело в том, инспектор, что… я тоже занят. К тому же я жду сегодня важные телефонные звонки. Может быть, завтра…

– Весьма сожалею, мистер Бартлеби, но… – прервал его инспектор тоном, не терпящим возражений.

Значит, день был безнадежно испорчен с самого утра.

До трех часов, когда Сидней вышел из дома, чтобы отправиться в Ипсвич, телефон молчал. Ехал он рановато, но дома не сиделось, настроение было ужасным, он чувствовал себя одновременно и растерянным, и подавленным, и раздраженным. Нет, уж лучше бы Алисия сдалась сегодня, иначе ему придется… Сидней представил, как врывается на виллу в Лэнсинге и хватает Алисию за волосы, чтобы вытащить ее из этого проклятого места, а свободной рукой еще и с размаху бьет кулаком Тилбери. Можно поехать в Лэнсинг прямо сегодня, после разговора с полицейскими. Или нет, если там, в Скотланд-Ярде, позволят сегодня себе лишнего, он швырнет им в лицо адрес миссис и мистера Лиманз в Лэнсинге, предоставив полиции разбираться во всем самой.

Купив на ипсвичском вокзале билет, Сидней подошел к газетному киоску и тут же увидел крупный заголовок в «Ивнинг Стандард»: «Таинственно исчезнувшая женщина обнаружена мертвой». Дальше шла фотография с изображением скалы и со стрелкой, указывавшей на светлое пятно внизу. В пояснении к фотографии Сидней прочел, что скала эта находилась в окрестностях Лэнсинга. Он купил газету и пробежал глазами статью на первой странице.

Полиция считала, что несчастье случилось накануне вечером, но тело обнаружили только утром.

В полном смятении, Сидней прочитал строки, подтверждавшие то, о чем он и сам уже догадался:

«Жители Лэнсинга опознали умершую. Речь идет о миссис Эрик Лиманз, которая недавно сняла в этих местах меблированную виллу вместе со своим мужем. Мистера Лиманза на вилле не обнаружили, там была найдена лишь одежда погибшей и ничего из вещей, принадлежавших ее мужу. Не найдены также и документы, подтверждающие личность умершей. Экспертизой установлено, что светлые волосы миссис Лиманз были выкрашены в рыжий цвет, а на брелоке, обнаруженном в кармане ее юбки, стояли инициалы „А.Б.“ Оба эти факта навели полицию на мысль, что, вероятно, речь идет об Алисии Бартлеби, 26 лет, которая исчезла из своего дома в Саффолке 2-го июня.

В настоящее время полиция ведет расследование».

Теперь уже должно быть известно, что это Алисия, и в дневных новостях по радио наверняка объявили об этом. Скорее всего, она сильно изуродована… При этой мысли Сидней вздрогнул.

Она сама бросилась со скалы или это Тилбери столкнул ее? Мистера Лиманза на вилле не обнаружили. Очевидно, он сбежал. Или Алисия чувствовала себя скверно потому, что была одна в тот вечер и безумно боялась вернуться к родителям и продолжать жить так дальше, и, не сумев сделать выбора, напилась пьяной и бросилась со скалы? Но Сидней не мог представить себе Алисию в таком состоянии. Зато он представлял себе Тилбери, который, конечно же, хотел, чтобы она сдалась прежде, чем найдут ее или его самого и вытянут из этой пикантной ситуации. Но коль скоро Алисия не могла ни на что решиться, решился он… Сидней даже представил себе, как она сопротивлялась ему. Возможно, у них до этого было уже не одно замечательное сражение. Итак, если Тилбери столкнул ее и пытается скрыться, у него нет никаких шансов. Сидней с жестоким удовольствием перечислял в уме улики, которые выдадут Тилбери: отпечатки пальцев по всему дому, описание внешности, которое дадут жители Лэнсинга, его постоянные поездки по выходным в последние два месяца, да и попытка унести из дома все вещи, которые могли бы установить его личность. Поскольку не нашли даже бумажника, то, вероятно, Тилбери был там вчера вечером, но находился в состоянии такой паники, что имел глупость бежать. Возможно, он вернулся в Лондон и сегодня утром, как обычно, появился на работе.

Конечно, сегодня Сидней чувствует себя не совсем в своей тарелке, но все же он на свободе и не под подозрением. Сидней взглянул на часы: десять минут пятого. Примерно через час Тилбери выйдет из конторы и отправится домой на Слоан-стрит, если полиция еще не напала на его след… Но почему она должна напасть на его след так быстро? И он даже представил себе, что полиция и вовсе никогда не выйдет на него, если Василий, Карпи и Инес будут молчать.

Садясь в поезд, Сидней уже ненавидел Тилбери. Он не знал, что именно произошло в Лэнсинге, но был точно уверен – Тилбери наворотил там дел. И Сидней неожиданно обрадовался, что едет сейчас в Лондон. Возможно, он немного и опоздает в Скотланд-Ярд.

Всю дорогу до Лондона он строил и перестраивал свои планы, идеи клубились в его голове, подобно облакам, быстро рассеивались и вновь собирались вместе. Строить планы – весьма приятное занятие, тем более когда в туманных видениях, как молнии, вспыхивают разные неожиданные идеи.

Окончательный план остался все же разработан не до мелочей, так, наверное, и бывает со всеми планами, но Сидней сказал себе, что нужно будет немного смелости, и все сойдет хорошо. Он был уверен на девяносто процентов, что все получится так, как он задумал, иными словами, он без помех довершит все при условии, что будет действовать незамедлительно. Если что-то помешает ему прежде, чем Сидней приступит к делу, он просто-напросто убежит. Возможность того, что ему помешают в момент исполнения, была не слишком хорошо продумана, и ее можно будет квалифицировать как неудачу.

В пять часов двадцать минут Сидней прибыл в Лондон и у Ливерпульского вокзала пересел на кенсингтонский автобус. Выйдя в Найтсбридже, зашел в аптеку и купил флакончик с успокаивающими таблетками «Дормор». Возможно, это был очень легкий транквилизатор, но это было лучшее из того, что он мог найти без рецепта, а дома у Тилбери он надеялся отыскать и что-нибудь посильнее. В аптеке оказалось много народу, и Сидней решил, что его никто не запомнит. Все это время он настраивал себя на то, что ему придется все-таки вскрывать Тилбери вены, если у того не окажется более сильного транквилизатора, и Сидней не был уверен, что он вообще способен на такую операцию.

До шести оставалось немного, когда Сидней добрался до Слоан-стрит и нашел дом. Это было небольшое четырехэтажное здание, подъезд которого торжественно обрамляли две изящные колонны. Под звонками были прибиты таблички с именами жильцов и среди них красовалось: «Э.С.Тилбери». Сидней отошел, чтобы посмотреть, не видно ли с улицы носителя этого имени в каком-нибудь окне. Потом вернулся и нажал кнопку звонка.

Ответа не последовало, но Сидней подождал немного и позвонил опять, на этот раз дав два долгих звонка.

Замок щелкнул, и Сидней попал в навощенный вестибюль с ковром на полу, множеством украшений на Стенах и лестницей в глубине. Возможно, в этот самый момент в квартире Тилбери были полицейские, но Сидней решил, что в этом случае он просто скажет, что зашел поговорить с хозяином в связи со слухами, которые до него дошли. Пилюли он надежно спрятал в карман куртки.

Тилбери свесился через перила где-то на третьем этаже.

– Кто там?

– Это я, Сидней, – любезно отвечал Сидней.

– Добрый вечер, Эдвард, – сказал он, поднявшись выше. В этот момент из двери на втором этаже вышла какая-то женщина с собакой на поводке, посмотрела на Сиднея и стала спускаться. Неудача, подумал Сидней.

Тилбери выпрямился и отступил назад. Дверь его квартиры была открыта. Вид его был удивленный и напуганный; бросалось в глаза, что он или пьян или совсем не в себе. Куртка на нем была расстегнута, равно как и воротник рубашки, галстук развязан.

– У вас есть несколько минут? – спросил Сидней.

– Да… да. Боже мой, да. На самом деле я хотел с вами встретиться.

Немного помявшись на пороге, он вошел в дверь своей квартиры. Сидней двинулся следом в гостиную, в которой царил идеальный порядок. Она была со вкусом обставлена старинной мебелью, на стенах висели восточные ковры, а на столах и столиках стояли красивые лампы и лежали книги. Рядом с камином, отделанным черным и серым мрамором, были сложены поленья, но так аккуратно, что казались не настоящими. На низком столике, по соседству с пепельницей, в которой было не менее дюжины окурков, стоял наполовину полный бокал.

– Вам, конечно, уже известно про Алисию? – спросил Тилбери глухим безнадежным голосом.

– Да, – ответил Сидней.

– Не хотите ли сесть? – предложил Тилбери, указывая на диван, обтянутый зеленым атласом.

– Нет.

Тилбери виновато посмотрел на него, потянулся было к бокалу, но остановился и развел руками.

– Я… извините меня за мою… (Он подтянул галстук и поправил воротничок на своей довольно упитанной шее.) Я ушел сегодня из конторы в три часа… Я больше не мог… Уверяю вас, я немного выпил.

– Это не имеет ровно никакого значения, – заверил Сидней, стоя примерно в полутора метрах от Тилбери.

Тилбери взял свой стакан.

– Извините, вы не хотите чего-нибудь выпить?

– Нет, – слегка улыбнулся Сидней. – Но вы пейте. Тилбери опустил глаза.

– Я должен просить у вас прощения… то есть, я хотел все объяснить вам. Это чуть не убило меня… вчера вечером… то, что произошло… Дело в том… (Он поднял глаза и посмотрел на Сиднея.) Я побежал за Алисией. Она была в ужасном состоянии, и я пытался убедить ее вернуться к родителям. Я уже много раз говорил ей это. Вчера, до моего приезда, она выпила, слишком много выпила и была очень сильно возбуждена. Алисия сказала мне, что что-то произошло, но отказалась уточнить, что именно. И вдруг убежала из дома. Она побежала вдоль моря, один раз мне удалось ее догнать, и я схватил ее за руку, но она вырвалась и снова убежала. На какой-то момент я потерял ее из виду в темноте… Она бросилась со скалы прежде, чем я успел помешать ей.

И он вяло махнул рукой.

Сидней не знал, верить ли ему. Но если Тилбери держал ее за руку, то зачем дал ей снова убежать? Или он хотел, чтобы она убежала? Или сам столкнул ее, а теперь сидит тут и плетет всю эту небылицу?

– Не знаю, что они теперь подумают обо мне… – пробормотал Тилбери, снова распустил галстук и выпил.

По всей видимости, в этом деле Тилбери интересовала только его контора, что там о нем подумают.

– Итак, вчера вечером вы сбежали, – сказал Сидней.

– Боже мой…

– Я вас понимаю, вы хотели уничтожить все свои следы в доме.

– Я… я был в таком шоке… Я просто сам не знал, что делаю. Тилбери умоляюще глядел на Сиднея.

– Полиция не допрашивала вас?

– Нет… я надеюсь, они не узнают… Я ужасно расстроен всем этим, ведь я любил Алисию. И никогда не хотел ей зла, даже напротив, пытался убедить ее, что мы попали с ней в жуткое положение. Она сама это говорила, хотя и отказывалась возвращаться к родителям. Но в смерти ее я абсолютно не виновен. И если б я мог, я бы спас ее. Теперь же, теперь, если я буду замешан во всем этом, моя карьера погибла… Но за что?

Он снова умоляюще поглядел на Сиднея.

– Я вовсе не думаю, что вы будете замешаны в этом деле. Тилбери смотрел на Сиднея в замешательстве. От усталости у него под глазами обозначились мешки, предвестники тех, которые появятся уже в старости, если только ему суждено будет дожить до нее… Тилбери был очень бледен, и лоб его блестел от проступившего пота. Он встал и снова наполнил свой стакан, подойдя к бару в углу комнаты.

– Кто-нибудь в курсе того, что было у вас с Алисией?

– Я не знаю, – сказал Тилбери, через плечо бросая взгляд на Сиднея. – Возможно, кто-то и подозревал правду, но я не уверен, что они подтвердят это в полиции.

– Вам нужно выпить успокаивающего, Эдвард. Положите одну-две таблетки в стакан.

– Что? (Тилбери обернулся.)

– Снотворного. У вас есть дома снотворное?

– Есть… но мне теперь этого не нужно. Я выпью таблетку на ночь. Хотя вчера мне это не помогло.

– Попробуйте выпить таблетку сейчас. Я настаиваю, – сказал Сидней, приближаясь к Эдварду.

Тилбери плохо соображал, но немного попятился от Сиднея.

– Где таблетки? В ванной комнате? Принесите, – попросил настойчиво Сидней.

– Сейчас. (Тилбери медленно направился к двери.) Но мне сейчас не нужно пить снотворное.

– Нужно, – сказал Сидней и пошел за ним.

В ванной комнате Тилбери открыл аптечный шкафчик, постоял немного в нерешительности и сказал: «У меня такое чувство, что я выпил последнюю таблетку вчера вечером». Он закрыл шкаф.

Тогда Сидней сам открыл дверцу и увидел среди множества бутылочек три или четыре флакона с пилюлями. В одном нашлись пилюли желтого цвета, и вид у них был многообещающий, и стояли они ближе всех.

– А это разве не снотворное? – спросил он, беря флакон.

– Нет, – ответил Тилбери таким тоном, что Сиднею стало ясно: он угадал правильно.

Сидней пристально посмотрел на адвоката.

– Ну да, это они, – испуганно пролепетал тот.

Сидней вытряхнул на свою ладонь одну пилюлю, протянул ему и сказал:

– Вам надо выпить.

– О нет, – Тилбери затряс головой. Сидней схватил его за лацканы куртки:

– Пейте или я вас заставлю.

Тилбери дрожащей рукой взял пилюлю и положил ее в рот. Запил виски.

– Выпейте вторую. Две помогут лучше, чем одна.

Тилбери пытался отказаться, но Сидней поднес свою руку к его лицу и кончиками пальцев дотронулся до его подбородка. Тилбери взял пилюлю и проглотил.

– Ну вот и хорошо. (Сидней улыбнулся.) Сейчас вы почувствуете себя лучше. Это поможет быстрее, чем виски.

Захватив с собой таблетки, он вышел из ванной комнаты. Вскоре вернулся в гостиную и Тилбери.

– Садитесь, – сказал ему Сидней.

Видя, что Тилбери посмотрел на телефон, Сидней встал и пересел между телефоном и хозяином. Тилбери вскочил и бросился к двери.

Сидней поймал его прежде, чем тот успел открыть дверь, схватил и с силой, удивившей его самого, встряхнул.

– Вот видите, какой вы нервный. Выпейте-ка сразу две таблетки.

Встав спиной к двери, Сидней высыпал еще две пилюли в ладонь. Тилбери злобно посмотрел на него.

– Ну, без глупостей, пейте, – сказал Сидней.

Тогда Тилбери пожал плечами и с деланным равнодушием проговорил:

– Вы только отравите меня ими, и меня вытошнит. (Он взял пилюли из руки Сиднея.)

– Сядьте на диван, – приказал Сидней.

Медленно, точно обдумывая каждый шаг, Тилбери пересек комнату, взял свой стакан со столика, еще раз взглянул на Сиднея и выпил таблетки. Потом уселся на диван с покорным и даже веселым видом.

Пока Сидней считал пилюли – их оказалось около тридцати – Тилбери выбрал момент, вскочил и бросился к телефону. Сидней схватил и, вывернув ему руку, вернул трубку на место.

– 999 вам ничего не даст, – сказал Сидней, отшвыривая Тилбери обратно к дивану.

Теперь у него уже появилось желание сделать из Тилбери отбивную, но он понимал, что не мог себе этого позволить. Он отметил также, что оставил отпечатки пальцев на трубке, но он и сам вскоре собирался звонить по телефону.

– Садитесь.

Тилбери с беспокойным видом сел на диван. Сидней отошел к бару и вернулся с хрустальной вазой, в которой лежало соленое печенье.

– Съешьте что-нибудь, – сказал он. (Он боялся, как бы Тилбери не стало плохо.)

Тилбери взял сразу целую горсть печенья, будто надеясь, что это ему поможет.

Сидней присел рядом и наблюдал, как тот ест печенье. Вид у Эдварда становился все более и более обеспокоенный.

– Я не знаю, чего вы добиваетесь, – попытался улыбнуться он.

– Успокойтесь… Вы же знаете, что вам необходимы пилюли, ведь с Алисией было трудно, видит бог, – успокаивающим голосом говорил Сидней, высыпая себе на ладонь еще несколько штук.

– Ну давайте, выпейте и эти…

Он протянул Тилбери еще одну, встал и принес из бара бутылку сельтерской. Налил адвокату в стакан и дал запить. Тилбери проглотил и эти пилюли.

– Теперь мне будет плохо, – тихо проговорил он. Зазвонил телефон.

Сидней не шевельнулся, а Тилбери, кажется, не слышал, и телефон вскоре замолк. Теперь только с большим трудом Тилбери держался прямо, глаза его закрывались. Сидней достал из флакона еще несколько таблеток и снова протянул адвокату. Тот покачал головой, и тогда Сидней схватил его за горло, не сильно, но в чувствительном месте. Когда он отпустил Тилбери, тот раскрыл рот, чтобы вдохнуть воздуха.

– Не стоит кричать. Если кто-нибудь войдет сюда, я скажу, что вы выпили это, потому что столкнули Алисию со скалы. Понимаете? Конечно, понимаете.

– Я больше не стану пить, – сказал Тилбери и ударил Сиднея по руке, так что таблетки разлетелись по полу. Тилбери с усилием поднялся.

Сидней снова схватил его за горло и несильно ударил рукой в нос, так, чтобы не пошла кровь.

– Так, значит, вы не сталкивали Алисию? Ну, говорите.

– Нет, – отвечал Тилбери так испуганно, что было невозможно определить, лжет он или нет.

– Никто не поможет вам, Тилбери, и будьте уверены, вы выпьете все эти пилюли, – сказал Сидней, по-прежнему сжимая его горло левой рукой, достаточно сильно, чтобы не отпустить его, но и стараясь не оставить следов на коже. – Пейте, пейте, это самое простое и единственно приличное решение в вашем положении. Любовники решили покончить с собой оба… Или вы хотите, чтобы я сказал, как вы сами признались мне, что столкнули Алисию? Я заявлю, что пришел в четверть седьмого и обнаружил вас в жутком состоянии, принявшим сильную дозу снотворного, и вы сознались, что хотите покончить с собой, после того как сами убили Алисию.

Теперь Сиднею придавали сил два обстоятельства: во-первых, он был уверен, что Тилбери действительно столкнул Алисию со скалы, а вовторых, он подумал, что ему не придется уже резать Тилбери вены, поскольку пилюли оказывали на того сильное воздействие. И Сидней посадил адвоката снова на диван.

Тилбери дернулся и затих, руки его бессильно повисли. Вдруг он поднял на Сиднея глаза, полные ужаса.

– Я больше не буду их пить, – прошептал он и извиваясь сполз на пол.

Сидней поднял его, словно тот весил не больше младенца, прислонил к подлокотнику дивана, вытряс в ладонь оставшиеся пилюли, затолкал их в его рот и протянул стакан со смесью виски и сельтерской. Сделал он это все так быстро, что Тилбери, кажется, не успел сообразить, что произошло. Как бы то ни было, а пилюли были у него уже во рту, и он пил из своего стакана. Сидней крепко держал адвоката за плечо, сидя рядом.

Тилбери больше не сопротивлялся. Глаза его начали стекленеть. Сидней подождал несколько минут; потом скормил ему последние несколько таблеток, которые тот выпил покорно, так как от сонливости не понимал уже, что делает. Он только икнул, проглотив их, но, к счастью, его не стошнило.

– Ну вот и хорошо, – ласково сказал Сидней.

Голова Тилбери медленно клонилась к плечу Сиднея, и наконец он рухнул на диван. Глаза его почти совершенно закрылись, а рот еще был приоткрыт немного, и губы чуть шевелились, будто силясь сказать чтото, но не могли. Когда Тилбери замер окончательно и глаза его закрылись полностью, Сидней поднял с пола рассыпанные Тилбери таблетки и бросил их в недопитый стакан адвоката.

Ему не удалось заставить того сделать больше двух глотков, остальное пролилось на подбородок. Сидней поднял ноги Тилбери и уложил на диван. Затем вынул из его нагрудного кармана аккуратно сложенный носовой платок и вытер свои отпечатки на стакане, держа тот за самый край. Потом приложил вялую руку Эдварда к стакану, прижав большой и два других пальца к стеклу. То же самое проделал и с бутылкой сельтерской. Пройдя в ванную комнату, Сидней стер отпечатки с дверцы шкафчика, и наконец, сняв телефонную трубку, набрал номер Скотланд-Ярда.

Он попросил позвать инспектора Хилла.

– Мне очень жаль, инспектор, но я опоздал, – сказал он усталым голосом. – У меня было столько визитов сегодня. Вы понимаете, я думаю. Но я уже в Лондоне и скоро буду у вас.

Похоже, инспектор ничуть не рассердился.

Сидней обтер аккуратно телефон и попытался поставить его рядом с Тилбери, но не хватило шнура. Тогда ему пришлось перенести Эдварда и, положив на пол рядом с телефоном, всунуть ему в руку трубку. Обмотав руку носовым платком, он набрал номер конторы Эдварда, и оставил трубку снятой. Наконец бросил скомканный платок на столик рядом со стаканом и направился к выходу. Чтобы выйти, Сидней должен был прикасаться руками к дверным ручкам, но он знал, что как раз там отпечатки пальцев всегда остаются нечеткими, и будет только хуже, если попытаться тереть их.

Выйдя из дома Тилбери, Сидней не забыл выбросить пузырек от «Дормора» в мусорный бак, но сделал это уже в другом квартале.

XXIX

Из предосторожности Сидней прошел пешком от Слоан-стрит до Гайдпарка и только там поймал такси до Скотланд-Ярда. Сидя в машине, он вдруг осознал, что не очень хорошо продумал это убийство. Ведь оно еще не совершилось, а совершается, и Тилбери еще не мертв и может остаться в живых, если в течение часа era обнаружат и сделают промывание желудка. «Что это, отсрочка?» – подумал Сидней и понял, что его поступок был просто грубой местью, почти бессознательно направленной против жестокости и коварства Эдварда Тилбери, который отрекся от Алисии в момент, когда она погибала.

Такси остановилось у здания полиции, и Сидней рассчитался с шофером. Часовой впустил его, проводил до другого поста, уже внутри здания, и оттуда другой полицейский довел его уже до кабинета инспектора Хилла на втором этаже.

В кабинете инспектора находились еще двое людей в штатском. Увидев Сиднея, они все повернулись к нему.

– О, мистер Бартлеби, добрый вечер. Садитесь, прошу вас. (В этот момент зазвонил телефон на столе инспектора.) Хилл у аппарата… Что?.. Прекрасно. Найдите его и привезите сюда.

Он положил трубку, пригладил волосы и сказал, обращаясь к Сиднею:

– Я искренне соболезную, мистер Бартлеби. Ваша жена была опознана сегодня, и сомнений в том, что это она, – нет.

– Я знаю. Я знал это, – ответил Сидней.

– Знали?

– Да, когда увидел фотографию в газете. Со скалой.

– Позвольте задать чисто протокольный вопрос, мистер Бартлеби: где вы находились в среду вечером? – спросил инспектор.

– Дома. Я был дома весь вечер и всю ночь.

– В случае необходимости вы сможете доказать это? Сидней подумал и ответил:

– Нет.

– Хотя, возможно, вас и не спросят об этом. Мы напали на след человека, с которым была ваша жена. Эрик Лиманз. У нас есть его подробное описание. Вам что-нибудь говорит имя Эдвард Тилбери?

– Да.

– Что именно?

Сидней посмотрел на людей в штатском, которые с интересом прислушивались к разговору:

– Еще с прошлой пятницы я знал, что моя жена находится с ним, но хотел дать ей возможность вернуться по собственной воле. Поэтому ничего и не сообщил полиции.

– А… как вы это узнали?

– Я видел их в Брайтоне. Я не знал имени этого человека, но потом узнал.

– Могу я спросить, каким образом?

Сидней догадывался, что полиция узнала о Тилбери от Инес и Карпи.

– Я спросил двух моих знакомых в Лондоне. Инес Хаггард и Карпи Данн.

– Гм, мы только что говорили с ними. И давно они были в курсе событий? – нахмурился инспектор Хилл.

– Нет. Лишь после того, как я сам все узнал. Понимаете… я описал им внешность человека, которого видел в Брайтоне. И если они ничего не сказали полиции, это моя вина, я сам их просил. Хотя и не сознался им, что видел Алисию с Тилбери, только вспомнил, что во время одной вечеринки в их доме этот Тилбери старательно приударял за моей женой. Я не знал его имени, но запомнил внешность.

– Ясно. Тилбери сейчас привезут сюда.

Сидней не мог решить, говорить ли инспектору о том, что он написал письмо и телеграмму Алисии. Алисия могла уничтожить их, да и сам Тилбери их не упоминал. Телеграмму можно отыскать – на телеграфах некоторое время хранят копии. Хотя, кто знает, вдруг полиции взбредет в голову, что никакого Тилбери в тот вечер в Брайтоне не было, а телеграмму расценят как хитроумную уловку: Сидней отправил ее в среду утром, тут же вскочил в поезд и вечером был в Лэнсинге. В приступе ревности он столкнул Алисию со скалы, бежал и вернулся домой. Но нет, подумал Сидней, так будет уж слишком невероятно. Даже в его историях не может произойти ничего подобного.

– Вы уже говорили с родителями моей жены? – спросил он, прерывая молчание.

– Да, мы связались с ними еще днем. Кстати, миссис Снизам помогла нам в опознании, мы спросили у нее, имела ли ваша жена родимое пятно на внутренней стороне руки.

Сидней помнил это пятно земляничного цвета, о котором Алисия говорила всегда, что оно напоминает крохотную карту Франции. И вновь подумал о том, как, должно быть, обезображена Алисия…

– Где она сейчас?

– После вскрытия тело будет перевезено в Кент, – ответил Хилл, снимая трубку вновь зазвонившего телефона. – Что? Ну так выбейте дверь! И позвоните мне сразу. (Он положил трубку.) У Тилбери отключен телефон, но горит свет, а дверь никто не открывает. Интересно.

Сидней промолчал.

– А где в Брайтоне вы встретили свою жену?

– Я ждал на вокзале, надеясь увидеть Тилбери, – ответил Сидней, – или человека похожего на него.

Он рассказал, что следил за Тилбери, пока тот не встретился с Алисией, и увидел, что та выкрасила волосы в рыжий цвет. Потом искал ее во всех местах на запад от Брайтона и наконец нашел в Ангмеринге с помощью почтового служащего.

– Я решил тогда, что вопрос теперь только во времени, и что она непременно вернется сама. Или, по крайней мере, сообщит о себе. Я не хотел пугать ее, сообщив все полиции.

– Мы тоже не бездействовали. Мы наткнулись на ее след в Ангмеринге, – вставил один из мужчин в штатском.

– Да-да, сегодня утром, – заметил инспектор Хилл с саркастической усмешкой и снял трубку зазвонившего телефона. – Мне очень жаль, Майкл, но я не могу сейчас говорить с тобой, я жду звонка и не хочу занимать телефон.

Не успел он положить трубку, как телефон зазвонил снова.

– Что?.. Да, хорошо, Отлично. Пока.

Нажав на рычаг, Хилл тут же набрал на телефонном диске одну цифру:

– Это инспектор Хилл. Мне срочно нужна машина. – Положив трубку, он сказал: – Тилбери проглотил целый пузырек снотворного у себя дома. Сейчас прибудет врач. Нужно ехать туда.

Все встали, взяли шляпы, плащи и спустились во двор, где их ждала уже черная машина.

В вестибюле дома Тилбери стало многолюдно, а на площадке перед дверью было и вовсе не протолкнуться. В толпе перед закрытой дверью Сидней увидел женщину, которую встретил здесь на лестнице пару часов назад, но та, кажется, не обратила на него особого внимания. Хилл постучал в дверь, и им открыли.

Тилбери по-прежнему лежал на диване, изо рта у него торчала резиновая трубка, другой конец которой был опущен в эмалированную кастрюлю. На лице адвоката не было ни кровинки, глаза закрыты.

Ничего не получается, – сказал врач, обращаясь к Хиллу.

– Вы думаете, доза была смертельной?

– Я не могу этого сказать, – ответил доктор, поднимая с дивана пластмассовый флакон, в котором виднелась еще одна таблетка на дне. – Эта штука очень сильная. (Он поставил флакон на столик). Но тут я больше ничего не смогу сделать. (Доктор вынул трубку из горла Тилбери.) Остается лишь отправить его в госпиталь. (Он подошел к телефону.)

Хилл взглянул на часы и поморщился.

– Придется ждать несколько часов, пока Тилбери будет в состоянии говорить что-либо. Мистер Бартлеби, вы можете остаться на ночь в Лондоне? Вы нам понадобитесь, если Тилбери все же придет в себя. А если хотите, можете вернуться домой и приехать завтра утром.

– Нет, я останусь в Лондоне, – сказал Сидней.

– Вы сможете позвонить нам завтра от девяти до десяти утра?

– Хорошо.

Сидней попрощался с полицейскими и вышел.

Женщины, которая видела его на лестнице, уже не было, но оба мужчины в штатском еще стояли у двери.

– Ну как он? Жив? – спросил один.

Они уже слышали, что Тилбери проглотил пилюли.

– Да, жив, – ответил Сидней, и его слова тут же стали известны всем собравшимся в вестибюле.

Сидней вошел в первую же телефонную будку по дороге и позвонил Инес и Карпи. Он вспомнил о них не потому, что не хотел оставаться один – просто хотел видеть именно их.

– Сидней, милый, – закричала Инес, как всегда, нараспев, – вы в Лондоне?

Она сообщила ему, что они одни дома и с радостью повидаются с ним.

Инес слукавила, сказав, что они одни, потому что когда Сидней подъехал к их дому на такси и выбрался из машины на стоянке, за углом, он увидел, как в этот момент из подъезда, опустив голову, выходит Алекс Полк-Фарадейс. Алекс явно видел Сиднея, когда тот проезжал мимо подъезда, но не захотел столкнуться с ним лицом к лицу.

– Сидней, милый, заходите! – Воскликнула Инес, показавшись в дверях.

Молодые женщины встретили его поцелуями и словами соболезнования по поводу смерти Алисии. Они налили ему виски, которое Карпи только что купила для него в лавке внизу. Затем начались расспросы: – Видел ли он Тилбери? Что делает теперь полиция?

– Я видел его только что, – отвечал Сидней. – Он принял очень большую дозу снотворного, и сейчас его увезли в госпиталь.

– Как? – спросила Карпи.

– Я готова биться об заклад, что это он столкнул ее, этот мерзавец! – сказала Инес. – Вы согласны, Сидней?

– Я не знаю, – ответил он.

– Вы говорите доза, которую он принял, смертельная? – спросила Карпи.

– Этого я тем более не знаю.

– Никто ничего не знает, кроме того, что он унес с виллы все свои вещи, – возмущенно говорила Инес. – Тилбери избавился и от сумочки Алисии. Ее никто не нашел. Его вина бесспорна, и ничего удивительного, что он попытался покончить с собой.

Сидней чувствовал озноб, и даже виски не могло согреть его. Карпи вновь наполнила ему бокал почти до краев.

– Могу я переночевать здесь у вас на диване? – спросил он.

– Завтра утром мне снова нужно быть в полиции.

– Какие разговоры, Сид, конечно! Вы ели? (Карпи поднялась.) Мы еще нет, потому что только что проводили одного гостя…

– Это ваш старый приятель Алекс, – не выдержала Инес. – Я так и знала, что он сбежит, как только узнает о вашем приезде. Нам даже не пришлось его об этом просить.

Сидней слабо улыбнулся. То, что Алекс мог болтать о нем, его не интересовало. Шесть готовых частей из их сериала, вероятнее всего, будут показаны, но на том дело и закончится. Сидней вдруг подумал, что мог бы продолжить сериал и один или, во всяком случае, попытаться это сделать.

– Ему пришлось немного сменить свой тон, – усмехнулась Инес. – Он больше не утверждает, что вы убийца, а только что вы сумасшедший.

– Можно подумать, он сам не сумасшедший! – прокричала Карпи с кухни, которую от гостиной отделяла тонкая перегородка.

– Боже мой, Сид, как мы можем шутить сейчас! – проговорила Инес. – На самом-то деле, это бедняжка Алисия была, должно быть, не совсем нормальной. Скрываться столько времени…

– Мы не стали говорить Алексу, что вы уже неделю как все знаете про Тилбери, – перекрывая шум воды, прокричала Карпи. – Это обозлило бы его еще больше.

Ее тон был почти веселым.

– Я только что сообщил об этом полиции, – признался Сидней.

– Мы тоже сделали это сегодня, – в свою очередь призналась Инес. – Вы не сердитесь на нас, Сид?.. Алисия ведь…

– Нет, не сержусь. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. На этой неделе, кстати, я продал своих «Стратегов» Поттеру и Дашу.

Он сообщил эту новость довольно мрачным тоном.

Его поздравили и снова наполнили его стакан.

Ужин удался Карпи, но Сидней не был расположен есть, и молодые женщины заставили его скорее лечь в постель. Сами они еще долго обсуждали что-то, их голоса доносились до Сиднея, пока он засыпал.

Проснулся он без четверти восемь от детских голосов, доносившихся из кухни. И тут же вспомнил про Тилбери, и внутри его все похолодело: вдруг тот остался жив и в эту самую минуту дает показания. Полиция, конечно, не знает, где искать его. За завтраком он смог выпить лишь кофе и стакан апельсинового сока.

– Что теперь хочет от вас полиция? – спросила Карпи.

– Вероятно, устроить мне свидание с Тилбери. Инес вздрогнула и чуть не уронила тарелку.

– Но он, может быть, уже… умер! Вызнаете, в какой госпиталь его увезли?

– Нет.

Даже если б он и знал, то не отважился бы позвонить туда. А вдруг Тилбери уже все рассказал? Что в таком случае может грозить ему за то, что он заставил адвоката принять слишком большую дозу снотворного? Конечно, это можно будет квалифицировать как покушение на убийство. А может быть, Тилбери выживет и будет настолько неожиданно и невероятно великодушен, что ничего не скажет о визите к нему Сиднея Бартлеби? Может, таким образом, Эдвард попытается откупиться от него. Сможет ли тогда Сидней изобразить Тилбери таким благородным в одной из своих историй? Не без того, конечно, чтобы этот персонаж уже проявил, пусть не столь явно, величие своей души в других обстоятельствах, в отличие от настоящего Тилбери. Около часа Сидней приводил себя в порядок, отпивая при этом виски, которое Карпи налила, чтобы приободрить его. Инес увела детей на прогулку. Сиднею не хватило смелости включить радио и послушать новости, а женщинам, кажется, эта мысль попросту не пришла в голову.

В девять часов Сидней позвонил в Скотланд-Ярд. Инспектора Хилла еще не было на месте, но его помощник на вопрос Сиднея сообщил, что Эдвард Тилбери скончался в четыре часа утра.

– Сердце не выдержало, – добавил он проникновенным тоном, думая, что говорит сродственником покойного, – в таких случаях все зависит от сердца. Инспектор Хилл должен прийти с минуты на минуту.

– Какие новости? – спросила Карпи с кухни.

– Тилбери умер ночью.

Она подошла с тряпкой в руке.

– О, Господи! Он и в самом деле принял смертельную дозу. Не правда ли, очень похоже, что это он ее столкнул?

– Не знаю, – ответил Сидней. – Не думаю, что это имеет такое уж большое значение. В любом случае Тилбери очень мучился в том положении, в которое угодил.

– Да, это верно. Около шести утра я говорила с Василием. Он еще не знал ничего о Тилбери…

Едва ли Сидней слышал ее, он думал о том, что теперь надо позвонить Снизамам.

– Карпи, я могу позвонить в Кент? Я заплачу за разговор.

– Ну конечно, Сид. Вы будете звонить родителям Алисии? Сидней кивнул и направился к телефону. Он уже забыл номер и потому сперва позвонил в справочное.

Карпи поднялась к себе, чтобы оставить его одного. В Кенте ответил кто-то из прислуги, и Сидней попросил позвать миссис Снизам.

– Одну минутку, пожалуйста, я узнаю, сможет ли она подойти к телефону.

Сидней подождал минуты две и наконец услышал в трубке:

– Алло?

– Алло, миссис Снизам, это Сидней. Я хотел сказать вам, что очень опечален тем, что случилось с Алисией. Я…

– О, Сидней… голос ее дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – Мы все в горе… Я не имела ни малейшего представления о том, что происходит. И никто из нас не знал. Даже вы, не так ли?

– Нет, – сказал Сидней, – и мне очень жаль, что все так закончилось.

Несмотря на всю его прошлую неприязнь к этой даме, ему действительно сейчас было очень жаль миссис Снизам, и та черта характера ее, которую Сидней больше всего не любил в ней – ее чопорность, показалась теперь ему более человечной, чем все остальное в других людях, с которыми ему приходилось общаться в последние дни.

– Эдвард Тилбери умер. Я узнал об этом несколько минут назад. Он принял слишком большую дозу снотворного.

– О, Боже мой! Это какая-то ужасная комедия, словно все происходит в театре, а не в жизни… Мне все кажется, что это случилось не с Алисией… Что это не может быть правдой. Вы понимаете?

– Да.

И убийство Тилбери могло быть неправдой, потому что Тилбери мог сам покончить с собой, если б остался без работы, а он, без сомнения, потерял бы ее.

– Сидней, позвольте сказать мне вам, что вы были исключительно терпеливы с нашей несчастной дочерью. Она слишком далеко зашла в своих фантазиях, она попала на край пропасти и уже не сумела удержаться… Я понимаю, что вам будет трудно, но все же, Сидней, может быть, вы какнибудь приедете к нам? Обязательно напишите нам, Сидней.

– Конечно, миссис Снизам, я напишу вам, – обещал Сидней, признательный собеседнице за то, что она помогла ему завершить разговор. – Передайте мои соболезнования вашему мужу.


– О, Господи, похороны… Церемония состоится завтра в одиннадцать часов, Сидней. В нашей маленькой церкви.

– Спасибо, миссис Снизам, я буду завтра.

– Приезжайте, мы будем ждать вас, – дрожащим голосом закончила миссис Снизам.

Сидней положил трубку и вытер пот со лба. Вынув две монетки по полкроны, он положил их рядом с телефоном. Спустилась Карпи.

– Я еду в Скотланд-Ярд, – сказал Сидней. – Большое спасибо за все, Карпи.

– Вы зайдете еще, чтобы повидать Инес? Во всяком случае позвоните, хорошо?

– Хорошо, – пообещал Сидней.

Он еще не знал, что приготовил для него инспектор Хилл, и если бы не полицейский, Сидней предпочел бы немедленно вернуться домой – обдумать в тиши, что ему делать с его домом да и со всей своей жизнью вообще. Он поцеловал Карпи в щеку и сказал:

– Спасибо, вы лучшие в мире друзья.

– О, Сид, мы так любим вас. Знаете, вы непременно попадете в список знаменитостей. «Стратеги» обязательно станут бестселлером.

Инспектор Хилл встретил Сиднея в коридоре перед своим кабинетом. Он любезно улыбался.

– Прошу извинить меня за опоздание, но я заезжал еще За одним человеком, за одной дамой, которая, кажется, видела вас вчера вечером на лестнице дома Тилбери… около шести часов.

Инспектор, видимо, ждал реакции со стороны Сиднея.

Сидней же придал лицу своему самое приветливое выражение и переспросил: «Что, простите?», из чего непонятно было, признает он или отрицает этот факт. Во всяком случае, лицо его не выражало ни малейшего беспокойства.

В кабинете инспектора Хилла он увидел полную женщину лет сорока, ту самую, которую встретил вчера на лестнице с собакой.

– Это мистер Бартлеби, – представил его инспектор. – Миссис Хармон.

– Доброе утро, как поживаете? – спросил Сидней.

– А вы? – ответила она вопросом и добавила: – Именно его я и видела.

– Мистер Тилбери сам открыл вам дверь, – все так же любезно говорил инспектор. – В это время он был дома, да?

– Да, именно так.

– Поэтому вы вчера немного опоздали?

– Да.

– Я думаю, миссис Хармон, это все, – сказал инспектор. – Большое спасибо, что вы пришли. Если хотите, наш шофер отвезет вас домой.

Миссис Хармон встала.

– Нет, благодарю, инспектор, мне здесь недалеко, и я проеду на автобусе.

Она еще раз взглянула на Сиднея, сделала прощальный жест рукой и покинула кабинет, инспектор Хилл при этом галантно проводил ее до двери.

– Зачем вы пошли к Тилбери? – спросил инспектор, вернувшись.

– Я хотел услышать от него, что же на самом деле произошло с Алисией.

– Садитесь, мистер Бартлеби. Сидней сел. Инспектор тоже сел за свой стол.

– И что же вам сказал мистер Тилбери?

«А если Тилбери жив?» – подумал Сидней. А что если человек, который говорил с ним утром, получил приказ отвечать, что Тилбери умер (полиция может извиниться потом за ошибку), имея задание проверить, как будет вести себя Сидней.

– Он сказал, что Алисия была в почти невменяемом состоянии в среду вечером. Что она выскочила из дома, а он пытался ее догнать. Она побежала в сторону моря, а он не успел помешать ей броситься вниз со скалы.

– И вы поверили ему?

– Да, я ему поверил, – сказал Сидней, поколебавшись какое-то мгновение.

Инспектор Хилл внимательно посмотрел на него.

– Вы что, ждали, что Тилбери признается в том, что столкнул вашу жену?

– Нет. Я лишь хотел услышать правду. Я думал, что Тилбери знает ее, раз он был там.

– Сколько времени вы пробыли в доме Тилбери?

– Минут десять или четверть часа, не знаю.

– Вы звонили мне от него?

– Да, – сказал Сидней. Он сознавался неохотно, но если бы он звонил из автомата, телефонистка из Скотланд-Ярда услышала бы, как он нажал кнопку и как упал жетон, и могла бы об этом вспомнить. В конце концов, он уже сказал, дело сделано…

– В каком настроении был мистер Тилбери? Он удивился, увидев вас?

Возможно, миссис Хармон ему об этом сказала.

– Да. Я думаю даже, он сперва испугался, – ответил Сидней.

– Тилбери к тому же уже довольно много выпил. Рассказав мне все, он добавил, что боится потерять работу, если вся правда всплывет, а он, конечно, не знал, что она всплывет.

Сидней подумал, что не испытывает ни малейшего чувства вины, – может, оттого во время рассказа у него не было виноватого вида. Во всяком случае, гораздо меньше, чем тогда, когда он говорил с кем-либо в первые дни после исчезновения Алисии. Видимо, Сидней уже хорошо поднаторел в этом деле.

Инспектор покусывал свои губы с видом человека, очень хорошо понимающего, что ему больше ничего не прояснить в этом деле.

– Он не говорил вам, что выпил снотворное? Что хочет покончить с собой?

– Нет.

– Вы угрожали ему? Говорили, что все расскажете в его конторе или что-то в этом роде?

– Да нет, я и так знал, что все станет известно и без моего вмешательства.

– Ясно… А почему вы не упомянули вчера, что были у Тилбери?

– О… я наверняка упомянул бы об этом, но подумал, что Тилбери вчера привезут сюда. Я хотел сравнить его слова мне с тем, что он поведает вам, если бы… вы позволили мне сделать это или, может быть, сами рассказали.

– Вы думали, нам он скажет что-то другое?

– Возможно, что и нет. Нет. Тилбери отрицал то, что столкнул Алисию. Видимо, он никогда бы не сознался в этом.

Сидней говорил совершенно спокойным тоном.

– Гм. (Инспектор открыл стол и достал оттуда коричневую тетрадку Сиднея.) Наверное, вы хотите, чтобы я вернул вам это?

Сидней встал, чтобы забрать тетрадку.

– Да, спасибо, инспектор.

В тот момент, когда он принимал из рук инспектора тетрадку, он подумал, что обязательно опишет в ней убийство Тилбери., сразу, по свежим следам, а тетрадка будет самым надежным местом, где это можно сделать.

– Очень странная тетрадь, мистер Бартлеби. Боюсь, сегодня мне уже нечего сказать вам.

Мистер Хилл встал, обошел стол и задумчиво посмотрел на Сиднея.

Обвинитель, который ничего не может доказать, подумал Сидней. Инспектор, конечно же, подозревал, что он мог заставить Тилбери выпить пилюли. Сидней почти физически ощущал мысли инспектора. Словно тяжелая рука правосудия опустилась на его плечо… Только на деле руки правосудия на его плече не было, а вот инспектор протянул ему свою, и он пожал ее. Поведение инспектора было дружелюбным, видимо, потому что и позиция, им занятая, была таковой. Все здесь зависело от позиции.

1

Домашняя хозяйка (нем.)

(обратно)

2

Роковая женщина (фр.)

(обратно)

3

У.Шекспир. "Гамлет, принц Датский", акт III, сцена I, пер. М.Лозинского.

(обратно)

4

Бинго – игра типа лото.

(обратно)

5

Эксминстер – город в Англии (графство Девоншир), когда-то славившийся коврами.

(обратно)

6

Меннониты – одна из христианских религиозных сект, отличающаяся аскетизмом.

(обратно)

7

Керлинг – шотландская игра, в которой бросают на лед гладко отшлифованные камни, снабженные ручками.

(обратно)

8

"Понял вас" или "хорошо" в условном коде для радиообмена.

(обратно)

Оглавление

  • Рекс Стаут. Смерть демона
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  • Маргарет Миллар. В тихом омуте
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  • Патриция Хайсмит. Сочинитель убийств
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  •   XI
  •   XII
  •   XIII
  •   XIV
  •   XV
  •   XVI
  •   XVII
  •   XVIII
  •   XIX
  •   XX
  •   XXI
  •   XXII
  •   XXIII
  •   XXIV
  •   XXV
  •   XXVI
  •   XXVII
  •   XXVIII
  •   XXIX
  • *** Примечания ***