1
Ледовитой ночью черной
Вьюга хлещет в камень горный.
Ни рассвета, ни зари.
Черствый камень Тунтури.
…Ты сидел в палатке жесткой
И, почти сморенный сном,
Обжигался папироской,
Спиртом, чаем и огнем.
Поминал ты тех, с кем прожит
Год ли, два, кого любил,
Тех, кому еще, быть может,
И поныне чем-то мил,
Тех, кому при неудаче
Невзначай плечом помог,
С кем в Атлантике рыбачил,
В океанском шторме мок.
И совсем открыл бы душу,
Да схватился, стон тая:
«Ах ты, Валенька-Валюша,
Волчья песенка моя!..»
2
— Слушай, парень, брось таиться,
Я и сам, поверь, земной,
Тоже стреляная птица —
Верил женщине одной.
Надо мной не раз, бывало,
Забирала баба власть,
И почти что с ног сбивала
Штормовая эта страсть.
Ничего, вставал на ноги,
Правил вывихи рывком,
И ночами да в дороге
Думал так себе тайком:
«Где-то слышал я присловье,
Будто каждый человек
С настоящею любовью
Раз встречается за век».
Хуже нет, как в одиночку
Воевать с бедой, сосед, —
Не таись, а вдруг за ночку
Добрый сыщется совет.
Мы в мешках моих заляжем, —
У тебя ведь нет мешка, —
В спальне этой можно даже
Поболтать исподтишка.
Нам, поверь, не будет тесно:
В два дыханья, в две души
И рассказ, и даже песня
Так бывают хороши!
Хоть расстанемся мы вскоре,
Да в молчанье малый прок.
Так скажи, какое горе?
«Хорошо, скажу, браток…»
3
«Поминаю, Валентина,
Как хранил в душе тебя,
Безобманно, беспровинно
На земле одну любя.
В долгих плаваньях, в разлуке,
Знаешь это ты сама.
Жил в рассеянье и скуке,
Выбивался из ума.
Тощий, хмурый — у штурвала
С курса вдруг сходил в ночи,
И белел, как мел, бывало.
Хоть белухою кричи.
И разгул воображенья,
И тоска во тьме ночей
Шли ко мне изображеньем
Въявь смеявшихся очей…»
4
«Мне в запас бы наглядеться,
Мне б листочек письмеца, —
Может, легче б стало сердцу
На часок, не до конца.
Писем нет, молчит морзянка,
И взяла меня, браток,
Та неладная болтанка.
Что порою валит с ног.
С вахты выйду — и за водку,
Совесть вовсе замарал,
И твердил я: — Дайте отпуск
Ненадолго на Урал…
Капитан сказал: — Поможем…
Поезжай… да все же, друг,
Разным женщинам прохожим
Сам не суйся под каблук…
Я и в толк тогда не принял —
Был счастливый и чудной, —
Что он бил по Валентине,
По Валюше Варгиной.
По Валюше Варгиной,
Что была в любви со мной…»
5
«Ну, побыл я на свиданье
День-другой, да и задрог,
Спел поминки на баяне
По своей любви, браток.
А потом сказал в запале:
— Брось ты гнуть дугою бровь.
Ты свои ужимки, Валя,
Для другого приготовь.
Не со мною ты немало
Провела ночей в саду,
Не меня ты целовала
У поселка на виду.
Красотою петли вила,
Не ступала за черту,
Покупателя ловила
Ты на эту красоту.
Тот пригож, да плохо служит,
Этот крив, хотя и хват.
Ты подыскивала мужа,
Будто бабушка — ухват.
Нет, не брал я эти слухи
У кухонного огня.
Только тыкали старухи
Сами пальцами в меня.
Моряка любила вроде…
Что осталось от любви?
Твой, другой, он рядом бродит,
Ты лови его, лови!
И наступит день фартовый,
Подойдет твоя пора:
Выйдешь замуж за целковый,
Нарожаешь серебра!
Жалко мне: околдовала
Ты меня пустым грехом,
Жаль еще: ночей немало
Сердце пело петухом.
Жаль еще — писала: «Вышью
Розу я тебе и мак».
Жаль еще: защельной мышью
Заворожен был, дурак… —
Так сказал я той, которой
Бредил я, мечтой томим;
Той, что мне была опорой,
Стала горюшком моим;
Той, какую сердцем нежил,
Грел, дыша в ладошки ей,
Обжигаясь ветром свежим
Долгих северных ночей.
И еще сказал я гневно:
— До конца казнись, змея,
Валентина Алексевна,
Валя бывшая моя!
Толки шли ко мне порою,
Все ж я верил, как в свое, —
В сердце малое, пустое,
Воробьиное, твое.
Совесть брал я на поруки,
У тебя она, как пыль,
Легче обмануть в разлуке,
С расстоянья в тыщу миль.
Ты зачем мне объявляла,
Что огонь горит в крови?
Ты зачем душой виляла,
Целовала без любви?
Ты зачем в горах Урала,
У озер, во мгле лесной
Впереглядушки играла
На свиданиях со мной?
Я прощал немало людям,
Но такое — никому.
Так давай сердца остудим,
Край терпенью моему?
Мне и горько, и обидно,
И спрошу я оттого:
Неужель тебе не стыдно
Сердца злого своего?..
Час остался до рассвета.
Ты ответить мне должна…»
6
И сказала мне на это
Валентина Варгина:
«Я и злая, и плохая,
И не девка, а металл, —
Все ты, парень, перехаял,
Пустяков набормотал.
Некозырный мальчик милый,
Ты не жаль меня осой,
Тут не взять ни злом, ни силой,
Ни грозою, ни лозой.
Мало ль что — былое слово?
Целованье на ходу?
Не случалось с кем такого
На семнадцатом году?
И теперь храню твой снимок,
И теперь ты мил, так что ж?
Поцелуями одними
На земле не проживешь.
Я мечту имела: годик,
Два ль, — на краешке земли,
В море, в чертовой погоде —
Ты — добытчик для семьи.
Ради той добычи верной,
Что нужна не мне одной,
Я б ждала, была примерной,
Нестроптивою женой.
Ну а где достатки эти?
Поминал ты в письмах? Нет.
Как мы стали б жить? А дети?
Да и нам немало лет.
Не жадней других, не хуже,
Интересней прочих баб,
Я желаю жить при муже
Не беднее их хотя б.
В молодой пока поре я —
Не хочу таскать хомут.
Подурнеешь, постареешь —
Замуж, милый, не возьмут.
Потому, залетка умный,
Вот тебе и весь ответ:
По дешевке красоту мне
Отдавать расчета нет…»
7
«Мне тоска мутила душу,
И сказал я, как спьяна:
— Будьте прокляты, Валюша,
Валентина Варгина!
Вы, ласкаясь, кривью жили,
Вы мою срамили честь,
Вам не страшно оболживеть,
Лишь бы сладко пить и есть.
Уж простите, право, дурня,
Что явился без рублей.
Что не стал он в жизни шкурник,
Каин совести своей.
Ничего вокруг не видеть,
Только сало тискать в пасть —
Это — молодость обидеть,
Это — душу обокрасть.
Так себя навек завялишь,
Потеряешь в жизни нить.
Очень скучно для себя лишь
Жить и землю тяготить.
А кругом такие дали…
Не в одном оконце свет…
Ладно, нечего скандалить,
Тратить попусту совет.
Затянула, видно, тина
Вашу душу всю до дна.
Так прощайте, Валентина,
Валентина Варгина!..»
8
Воет вьюга повсеместно.
Гонит снег с вершины прочь.
За стеной палатки тесной
Залегла медведем ночь.
Разбивает ветер тучи,
Целиной бежит сквозной,
Ходит черною, могучей
Океанскою волной.
«Вот, я все сказал до края
Про мое житье-бытье.
Буду помнить, умирая,
Я свидание свое.
Шел я пеший, будто леший,
Думал, может, на ходу —
Не совсем еще сгоревший,
Я душою отойду.
Только нет, душе мятежно,
Что скажу я кораблю!
Я ж любил ее безбрежно,
Ныне — подлую — люблю.
Раньше грела сердце почта, —
Порвалась и эта нить.
Вот казню себя за то, что
Не могу ее забыть.
Или счастье только снилось?
Иль гроша не стоит честь?
Отчего, скажи на милость,
На земле такое есть?»
9
— Что же мне тебе ответить?
Не утешу я, моряк.
Все мы знаем, что на свете
Не прожить без передряг.
В простоте святой и жидкой
Было б легче, может быть,
Все свалить на пережитки.
Плюнуть, бросить и забыть.
Нет, не то. А все же ясно:
Выбивают клином клин.
Ты не мучь себя напрасно,
Не живи с бедой один.
Право, лучше у истока
Разойтись, еще любя,
Чем потом весь век жестоко
Каждый день казнить себя.
Ну, не дергай мрачно бровью,
А пойми, не хмурь лица:
Лишь одна любовь
с любовью
Может сладить до конца…
10
Ты сказал: «Пора в дорогу,
Пожелай, браток, добра…»
Выли прямо у порога
Океанские ветра.
Покурив молчком под кручей,
Потоптавшись полчаса,
Разошлись мы, взяв на случай
Друг у дружки адреса.
Буря билась с диким плачем
В голый камень Тунтури.
И вставал из тьмы Рыбачий
В первых проблесках зари.
Кольское Заполярье — Урал,
1953
Ах, пустое дело в душу лезть!..
Я не поп, и ты — не в божьем храме.
Я люблю тебя, какая есть,
С бедами твоими и грехами.
Дни тропою дыбятся крутой,
И не всем — одна и та же ноша.
Я и сам, ты знаешь, не святой,
Впрочем, мне поверь, и не святоша.
С детства помним: не рабы вещей,
Души наши — для родного края.
Леший с ними, для которых щель
В дом чужой благословенней рая.
Я давно не молод. Мне видней:
Чаще — рядом с черным голубое.
Не родной бывает нам родней,
А сестра, что вынесла из боя.
Нет, ни рай, ни царские врата
Идеалом не были нелепым,
А на стройках юности — братан,
Что делился дружеством и хлебом,
Не пилил за мелкие грехи,
Мог за дело всяческое браться,
И читал до полночи стихи
О коммуне равенства и братства.
Оттого я, верно, и пришел,
Не чудивший на веку от скуки,
Под твои приветные, как шелк.
Отдыха не знающие руки.
Милая, нам незачем сердиться,
Не тирань вопросами меня.
Снится мне все чаще Феникс-птица,
Грозная и грустная девица
С крыльями из пепла и огня.
По ночам, когда луна в зените,
И детишек пестует лиса, —
В эту пору сказок и наитий
Чья-то тень мелькает на граните,
Звонко загораются глаза.
И опять мерещится иль мнится
Легкое касание руки.
И живут желанных женщин лица,
И приходит время, чтоб родиться
Яростной диковине строки!
Век — не вечно радость и цветенье,
Но бессмертно жизни торжество.
…Вновь на скалах сказочные тени,
И, сгорая, возникает Феникс
На заре из пепла своего
Обновленья ласковое чудо,
Оживай, багряное, и впредь.
Отвяжись, постыдная остуда,
И сгорай, душа моя, покуда
Ты еще умеешь догореть!
Синим светом сновидений снова
Приходи. Ликуя, отрави
Домыслами времени иного,
Жаркою и тайною обновой
Оперенной пламенем любви!
Когда-нибудь, в итоге долгих лет,
Последний лист отзеленевшей ветки,
Покажешь ты в смущении куплет
Своей знакомой доброй и соседке.
И скажешь, робость пряча за смешком,
И кутаясь в платок от непогоды:
«Был стихотворец… баловал стишком
Меня в давно исчезнувшие годы.
Хоть грязь, хоть темь, а все равно торил
Ко мне тропу. Любил, не изменяя.
И всенародно в книжках говорил.
Что, может быть, из неба и огня я.
Коль есть любовь — и жизнь, как на пиру,
И называл он, модницам на зависть,
Меня и лапушкой, и умницей — не вру, —
И самой незлобивой из красавиц.
И то сказать, — я не была рябой,
А уж любила пылко, право слово…»
Пусть юность утешается собой,
Пусть старость оживает у былого…
