Настройки текста:
Август Стриндберг — один из талантливейших, во всяком случае, самый оригинальный шведский романист, драматург, новеллист. Круг научных интересов Стриндберга заставлял сравнивать его с Гёте: он изучал китайский язык, писал работы по востоковедению, языкознанию, этнографии, истории, биологии, астрономии, астрофизике, математике. Вместе с тем Стриндберг занимался живописью, интересовался мистическими учениями, философией Ницше и психологией бессознательного,—все это нашло отражение в его произведениях. Стриндберг оказал большое влияние на мировую литературу как своего времени, так и на последующие поколения писателей, будучи предтечей экспрессионизма и сюрреализма. В числе своих учителей его могли бы назвать такие писатели как Пер Лагерквист, Луиджи Пиранделло, Франц Кафка, Жан-Поль Сартр, Бертольд Брехт, Фридрих Дюрренматт и многие другие. В настоящем издании представлено любимое детище драматурга. Пьеса «Игра снов» отличается глобальностью, фаустовской космичностью сюжета и является одним из наиболее совершенных творений Августа Стриндберга.
Адвокат. Полицейский. Дочь. Суфлер. Поэт. Хорист. Офицер. Стекольщик. Привратница. Учитель. Расклейщик афиш. Слепец. Пенсионер. Отвозчики. Эдит. Лорд-канцлер. Лина. Декан богословского факультета. Балерина. Декан философского факультета. Кристин. Декан юридического факультета. Начальник карантина. Декан медицинского факультета.
Автор в этой пьесе стремился подражать бессвязной, но кажущейся логичной форме сновидения: все возможно и вероятно. Времени и пространства не существует; цепляясь за крохотную основу реальности, воображение прядет свою пряжу и ткет узоры: смесь воспоминаний, переживаний, свободной фантазии, вздора и импровизаций. Герои расщепляются, раздваиваются, испаряются, уплотняются, растекаются, собираются воедино. Но одно превыше всего — сознание сновидца; для него нет ни тайн, ни непоследовательности, ни раздумий, ни законов. Сновидец не осуждает, не оправдывает, только соотносит, а поскольку сновидение чаще всего болезненно, редко радостно, колеблющееся повествование окрашено грустью и сочувствием ко всему живому. Сон — избавитель — нередко бывает мучительным, но, когда страдание становится невыносимым, наступает пробуждение, примиряя страдание с действительностью, которая, какой бы тягостной она и была, в этот миг все же доставляет наслаждение по сравнению с мучительным сновидением.
Задник представляет собой шапки облаков, похожих на разрушенные сланцевые горы, с замками и развалинами крепостей. Видны созвездия Льва, Девы и Весов, а между ними ярко сияет планета Юпитер. стоит на самом верхнем облаке.
Пауза.
Задник представляет собой лес гигантских цветущих штокроз: белых, розовых, пурпурных, сернисто-желтых, фиолетовых, над которыми видна золоченая крыша замка, увенчанная похожим на корону бутоном. Внизу, у подножия стен замка,— кучи сена, наваленные на вычищенную из конюшни солому, перемешанную с конским навозом. Боковые кулисы, не убирающиеся на протяжении всего спектакля, представляют собой стилизованные фрески, комнаты, архитектуру и пейзаж одновременно.
Входят Стекольщик и Дочь.Дочь. Замок все время растет из земли… Видишь, насколько он вырос с прошлого года? Стекольщик (про себя). Никогда прежде не видел этого замка… никогда не слыхивал, чтобы замки росли… но… (К Дочери, очень убежденно.) Да, он вырос на два локтя, это потому, что его унавозили… посмотри внимательно, видишь, на солнечной стороне распустился флигель. Дочь. Он, верно, скоро зацветет, ведь Иванов день миновал? Стекольщик. А ты не видишь цветок вон там, наверху? Дочь. Вижу! (Хлопает в ладоши.) Скажи, отец, почему цветы растут из грязи? Стекольщик (благочестиво). Потому что в грязи им неуютно, они спешат поскорее выбраться на свет, чтоб расцвести и умереть! Дочь. Ты знаешь, кто живет в замке? Стекольщик. Знал, но забыл. Дочь. Мне кажется, там узник… и он, конечно, ждет, когда я его освобожу. Стекольщик. Но какой ценой? Дочь. Когда речь идет о долге, о цене не торгуются. Давай войдем в замок!.. Стекольщик. Идем!
Они медленно направляются к раздвигающемуся в стороны заднику.
На сцене теперь — непритязательная, пустоватая комната, в которой стоят стол и несколько стульев. На стуле сидит Офицер в весьма необычном современном мундире. Он качается на стуле, колотя саблей по столу.Дочь (подходит к Офицеру и осторожно берет у него из руки саблю). Не надо так! Не надо! Офицер. Агнес, милая, пожалуйста, не отнимай у меня саблю! Дочь. Нет, иначе ты разрубишь стол! (Отцу.) Ступай в сбруйную и вставь стекло, увидимся позднее!
Стекольщик уходит.
Теперь слышны голоса из-за ширмы-перегородки, которая сразу же вслед за этим убирается.
Офицер и Дочь заглядывают туда и застывают, точно окаменев.
За столом сидит Мать, она больна. Перед ней сальная свеча, с которой она время от времени снимает щипчиками нагар. На столе лежат стопки готовых рубах, она их метит гусиным пером и чернилами. Слева — коричневый платяной шкаф.Отец (появляясь, протягивает шелковую мантилью, мягко). Ты не хочешь ее взять? Мать. Шелковая мантилья — мне? Зачем она мне, друг мой, ведь я скоро умру! Отец. Ты веришь тому, что говорит доктор? Мать. И тому, что он говорит, тоже, но больше всего внутреннему голосу. Отец (печально). Значит, это серьезно?.. И ты прежде всего думаешь о детях! Мать. В них моя жизнь! Мое оправдание… моя радость и мое горе… Отец. Кристин, прости меня… за все! Мать. За что? Прости ты меня, дорогой: мы мучили друг друга, почему? Мы не знаем! Не могли по-другому!.. Кстати, вот новое белье для детей… Следи, чтобы они меняли его два раза в неделю, по средам и воскресеньям, и чтобы Лувиса мыла их… все тело… Ты уходишь? Отец. Мне нужно к одиннадцати быть в коллегии! Мать. Прежде чем уйдешь, попроси Альфреда зайти ко мне! Отец (указывает на Офицера). Милочка, да вот же он стоит! Мать. Подумать только, я уже и видеть плохо стала… да, темнеет… (Снимает нагар со свечи.) Альфред! Подойди!
Отец, кивнув на прощание, уходит прямо сквозь стену.
Офицер подходит к Матери.Мать. Кто эта девушка? Офицер (шепотом). Это Агнес! Мать. О, так это Агнес? Знаешь, что говорят?.. Что она дочь бога Индры, она попросила отпустить ее на землю, чтобы узнать, как живется людям… Молчи, не говори ничего!.. Офицер. Значит, она дитя Божье! Мать (громко). Милый Альфред, скоро я покину тебя и твоих сестер и братьев… И хочу кое-что сказать тебе на прощание! Офицер (печально). Говори, матушка! Мать. Лишь одно: никогда не перечь Богу! Офицер. Что ты имеешь в виду, матушка? Мать. Ты не должен чувствовать себя обиженным жизнью. Офицер. Но если со мной обращаются несправедливо… Мать. Ты намекаешь на тот случай, когда тебя несправедливо наказали за то, что ты якобы взял монетку, а она потом нашлась! Офицер. Да! И из-за этой несправедливости вся моя жизнь пошла вкривь и вкось… Мать. Вот как! Тогда подойди к шкафу… Офицер (пристыженно). Значит, ты знаешь! Это… Мать. «Швейцарский Робинзон»… За которого… Офицер. Не говори больше ничего!.. Мать. За которого наказали твоего брата… а ведь это ты порвал и спрятал книгу! Офицер. Подумать только, прошло уже двадцать лет, а шкаф все стоит… Мы ведь столько раз переезжали, и моя мать умерла десять лет назад! Мать. Ну и что с того? Тебе непременно нужно задавать множество вопросов и тем самым портить себе радость жизни!.. Смотри-ка, Лина!
Идут к заднику.
Задник поднимается; теперь виден новый задник, представляющий собой жуткий обшарпанный брандмауэр. В центре его ворота, открывающиеся в коридор, который ведет на зеленую светлую площадку, где возвышается колоссальный синий аконит. Слева от ворот сидит Привратница, голова и плечи которой укрыты шалью; она вяжет крючком звездное покрывало. Справа — афишная доска, которую сейчас чистит Расклейщик афиш; возле него лежит сачок для ловли рыбы с зеленой ручкой. Подальше справа — дверь с отверстием в форме четырехлистника. Слева от ворот стоит тоненькая липа, с угольно-черным стволом и редкими зелеными листиками, возле — окошко погреба.Дочь (подходит к Привратнице). Звездное покрывало еще не готово? Привратница. Нет, дружок; двадцать шесть лет для такой работы ничто! Дочь. А жених так и не вернулся? Привратница. Нет, но то не его вина. Он вынужден был уйти… бедняжка; тридцать лет уж минуло! Дочь (Расклейщику афиш). Она ведь была балериной, там, в Оперном театре? Расклейщик афиш. Она была номер один… но он уехал — и вроде как бы забрал с собой ее танец… с тех пор ей не давали партий… Дочь. Все ропщут… не глазами, так голосом… Расклейщик афиш. Я не особо ропщу… теперь, когда у меня есть сачок и зеленый садок! Дочь. И вы счастливы? Расклейщик афиш. Счастлив, очень… это была мечта моей молодости… и вот она осуществилась, правда, мне уже исполнилось пятьдесят… Дочь. Пятьдесят лет за сачок и садок… Расклейщик афиш. Зеленый садок, зеленый…
Справа в ворота вбегает Певица, прижимая к глазам платок, на миг останавливается в коридоре, прислонив голову к стене, потом быстро исчезает.Дочь. Жалко людей!
Из коридора через ворота выходит Офицер в рединготе, в цилиндре и с букетом роз в руке. Сияющий, веселый.Привратница. Он женится на фрекен Виктории!.. Офицер (на авансцене, смотрит вверх, поет). Виктория! Привратница. Фрекен сейчас придет! Офицер. Прекрасно! Коляска ждет, стол накрыт, шампанское положено в лед… Разрешите мне обнять вас, сударыни. (Обнимает Дочь и Привратницу. Поет.) Виктория! Женский голос (сверху, поет). Я здесь! Офицер (начинает ходить взад и вперед). Ладно! Я подожду!
Из театра торопливо выходят служащие театра, Офицер внимательно оглядывает каждого.
Резко темнеет.Привратница (зажигает фонарь). Сегодня быстро вечереет! Дочь. Для богов год словно минута! Привратница. А для людей минута может быть словно год!
Полное затемнение. В это время декорации меняются — липа облетела, синий аконит завял и почернел; когда сцена освещается, видно, что зелень в другом конце коридора стала по-осеннему бурой.Офицер (выходит, когда светлеет. Теперь у него седые волосы и седая борода. Одежда потрепанная, пристежной воротничок черный, залоснившийся. Букет роз совсем облетел, видны одни стебли. Он ходит взад и вперед). Судя по всему, лето миновало, приближается осень… Я замечаю это вон по той липе и по акониту!.. (Ходит.) Но осень — для меня весна, потому что открывается театр! И она обязательно придет! Сударыня, пожалуйста, разрешите мне пока посидеть на этом стуле! Дочь. Садитесь, друг мой, я могу постоять! Офицер (садится). Мне бы только поспать немного, совсем другое дело было бы!.. (На минуту засыпает, потом вскакивает и принимается ходить; останавливается у двери с четырехлистником, ковыряет ее пальцем.) Эта дверь не дает мне покоя… Что там за ней? Что-то должно быть! (Сверху доносятся слабые звуки танцевальной музыки.) Вот! Репетиции начались! (Свет на сцене начинает мигать, как будто включили маяк.) Что это? (Скандирует в такт вспышкам света.) Светло — темно, светло — темно! Дочь (передразнивает). День — ночь, день — ночь!.. Всеблагое Провидение хочет сократить твое ожидание! И потому убегают дни, прогоняя ночи!
Свет на сцене выравнивается. Входит Расклейщик афиш с сачком и рабочими принадлежностями.Офицер. Это расклейщик афиш, с сачком… Рыбалка была удачной? Расклейщик афиш. Вполне! Лето теплое, правда затянулось малость… и сачок хороший, хотя и не такой, как я думал… Офицер (с ударением). «Не такой, как я думал»!.. Прекрасно сказано! Вокруг все не такое, как я думал!.. Ибо мысль важнее действия — выше дела… (Ходит, колотя стеблями роз о стену так, что последние листики облетают.) Расклейщик афиш. Она все еще не спустилась? Офицер. Еще нет, но скоро спустится!.. Вы не знаете, что там, за этой дверью? Расклейщик афиш. Нет, ни разу не видел эту дверь открытой. Офицер. Позвоню, вызову кузнеца, пусть придет и откроет! (Идет к телефону.)
Расклейщик афиш наклеивает афишу и идет направо.Дочь. Чем же сачок оказался нехорош? Расклейщик афиш. Нехорош? Да вообще-то, он всем хорош, просто не такой, как я думал, потому и удовольствие было не такое большое… Дочь. А каким вы представляли себе сачок? Расклейщик афиш. Каким?.. Этого я сказать не могу… Дочь. Позвольте, тогда я скажу!.. Вы представляли его себе не таким, каким он оказался! Он должен был быть зеленым, но не такого зеленого цвета! Расклейщик афиш. Вы это знаете, госпожа! Вы знаете все — поэтому-то все и идут к вам со своими заботами… Ежели бы вы захотели и меня разок выслушать… Дочь. С удовольствием… Идите сюда и излейте мне свое сердце…
Она заходит в привратницкую, Расклейщик афиш стоит у окна и рассказывает.
Вновь полное затемнение; потом светлеет, теперь липа опять зазеленела, цветет аконит, солнце освещает зелень в конце коридора.
Выходит Офицер; он превратился в седовласого старика в рваной одежде, стоптанных башмаках; в руке стебли роз. Ходит взад и вперед, медленно, по-стариковски. Читает афишу.
Справа появляется Балерина.Офицер. Фрекен Виктория ушла? Балерина. Нет, не ушла! Офицер. Тогда я подожду! Она ведь скоро спустится? Балерина (серьезно). Обязательно! Офицер. Не уходите, сейчас вы увидите, что за этой дверью, я послал за кузнецом! Балерина. Дверь откроют! Интересно-то как! Дверь и «растущий замок», вы знаете «растущий замок»? Офицер. Знаю ли я? Я был его узником. Балерина. Ой, правда? А почему у них там столько лошадей? Офицер. Это же замок-конюшня… Балерина (с болью). Какая же я дура! Сама не могла сообразить!
Справа появляется Хорист.Офицер. Фрекен Виктория ушла? Хорист (серьезно). Нет, не ушла! Она никогда не уйдет! Офицер. Это потому, что она любит меня!.. Не уходите, сейчас придет кузнец и откроет эту дверь. Хорист. Да что вы, откроют дверь! Как здорово!.. Мне только нужно кое-что спросить у привратницы.
Справа выходит Суфлер.Офицер. Фрекен Виктория ушла? Суфлер. Насколько я знаю, нет! Офицер. Вот видите! Разве я не говорил, что она меня ждет! Не уходите, сейчас дверь откроют. Суфлер. Какую дверь? Офицер. Разве здесь есть еще двери? Суфлер. А, знаю — ту, с четырехлистником!.. Я непременно останусь! Только сперва поговорю с привратницей!
Балерина, Хорист, Суфлер, сбившись в группу вместе с Расклейщиком афиш у окна Привратницы, по очереди говорят с Дочерью. Из ворот появляется Стекольщик.Офицер. Вы кузнец? Стекольщик. Нет, кузнец отправился с визитами, но стекольщик справится не хуже. Офицер. Ну да, разумеется… разумеется, а алмаз у вас с собой? Стекольщик. Конечно! Разве бывают стекольщики без алмаза? Офицер. Не бывают! Ну, тогда приступим к делу! (Хлопает в ладоши.)
Все собираются вокруг двери. Справа к ним присоединяются хористы в костюмах мейстерзингеров и статистки в костюмах танцовщиц из «Аиды».
Вперед выходит Стекольщик с алмазом.В жизни не часто бывают подобные мгновения, поэтому, дорогие друзья, прошу вас… хорошенько поразмыслить…
Сцена превращается при открытом занавесе в адвокатскую контору следующим образом: ворота остаются и служат дверцей в пересекающей всю сцену перегородке, отгораживающей контору. Привратницкая превращена в рабочий закуток адвоката, только без стены впереди; облетевшая липа служит вешалкой для пальто и шляп; афишная доска увешана извещениями и решениями по судебным делам; дверь с четырехлистником является дверцей шкафа для документов.
Адвокат во фраке и белом шейном платке сидит слева с внутренней стороны ворот за конторкой, заваленной бумагами. На его лице печать неслыханных страданий: белое, словно меловое, лицо, прорезанное морщинами, с тенями, которые кажутся фиолетовыми; он уродлив, и лицо отражает все те преступления и грехи, с которыми он сталкивается по роду своей профессии. Один из его двух писцов однорукий, другой — одноглазый.
Люди, собравшиеся лицезреть «открытие двери», остались на прежнем месте, но теперь как бы ожидая очереди к Адвокату; впечатление такое, словно они все время здесь стоят.
Дочь (в шали) и Офицер на переднем плане.Адвокат (подходит к Дочери). Дай мне твою шаль, сестра… пусть она повисит здесь, пока я не разведу огонь в печи; а потом я сожгу ее, со всеми ее горестями и несчастьями… Дочь. Еще рано, брат, сначала я наполню ее до краев, и прежде всего соберу твою боль, все доверенные тебе признания в преступлениях, грехах, неправедных заработках, оговорах, оскорблениях… Адвокат. Ах, дружок, на это твоей шали не хватит! Посмотри на эти стены: обои точно вымазаны грехами; посмотри на эти бумаги, где я сочиняю истории о несправедливостях; посмотри на меня… Сюда никогда не заглядывает улыбающийся человек — лишь злобные взгляды, ощеренные рты, сжатые кулаки… И все изливают мне свою злобу, свою зависть, свои подозрения… Посмотри, мои руки черны, их нельзя отмыть, ты видишь, как они потрескались и кровоточат… я ношу платье не больше двух-трех дней, ибо оно начинает вонять чужими преступлениями… Иногда я велю окуривать помещение серой, но это не помогает; я сплю здесь рядом, и мне снятся только преступления… Сейчас у меня в суде низшей инстанции рассматривается дело об убийстве… это еще ничего — знаешь, что хуже всего?.. Разводить супругов! Тогда словно кричит земля и вопиет небо… криком кричат о предательстве первобытной силы, источника добра, любви… И понимаешь, когда, исписав горы бумаг их взаимными обвинениями, ты наконец, преисполненный любви, приглашаешь одного из супругов для разговора с глазу на глаз и, ущипнув его или ее за ушко, с улыбкой спрашиваешь: а что, собственно, вы имеете против вашего супруга — или супруги, она — или он — не может сказать ничего, не знает причины! Один раз… речь зашла о зеленом салате, другой — о каком-то слове, а чаще всего ни о чем. Зато какие муки, какие страдания! И мне приходится их нести!.. Посмотри, на кого я похож! Ты думаешь, я способен — с такой-то преступной внешностью — вызвать ответную любовь женщины? Думаешь, кто-нибудь захочет стать моим другом, другом человека, который обязан взыскивать все долги города, денежные долги?.. Горько быть человеком! Дочь. Жалко людей! Адвокат. Жалко! А на какие средства люди живут — для меня полнейшая загадка! Они женятся, имея доход в две тысячи крон, хотя им требуется четыре… разумеется, берут в долг, все берут в долг! Еле сводят концы с концами, выкручиваясь до самой смерти… и наследство всегда оказывается опутано долгами! Кто же в конце концов будет их платить, скажи, кто? Дочь. Тот, Кто питает птиц! Адвокат. Да! Но если бы Тот, Кто питает птиц, сошел на Свою землю и посмотрел, каково приходится бедным детям человеческим, может быть, он проникся бы состраданием… Дочь. Жалко людей! Адвокат. Воистину! (Офицеру.) Чего вы желаете? Офицер. Я хотел лишь спросить, ушла ли фрекен Виктория! Адвокат. Нет, не ушла, можете быть совершенно спокойны… Зачем вы ковыряете мой шкаф? Офицер. Мне показалось, что дверь так похожа… Адвокат. Нет, нет, нет!
Слышится перезвон церковных колоколов.
Офицер выходит. На сцене затемнение, во время которого происходят следующие изменения: перегородка теперь представляет собой балюстраду церковных хоров; афишная доска становится доской для вывешивания номеров псалмов; липа-вешалка превращается в канделябр; конторка Адвоката — в кафедру для оглашения торжественного акта; дверь с четырехлистником теперь ведет в ризницу… Хористы из «Мейстерзингеров» представляют герольдов с жезлами, а статистки несут лавровые венки.
Прочий народ — зрители.
Задник поднимается, открывая новый, представляющий собой один огромный орган с клавиатурой, над которой укреплено зеркало. Слышится музыка. По сторонам — четыре факультета: философия, теология, медицина, юриспруденция. Сцена какое-то время пуста.
Справа появляются герольды.
За ними шествуют статистки с лавровыми венками на вытянутых руках.
Слева один за другим выходят три соискателя, получают венок из рук статисток и выходят направо.
Адвокат подходит получать венок.
Статистки поворачиваются, отказываясь возлагать на него венок, и удаляются.
Адвокат, потрясенный, прислоняется к колонне.
Все расходятся.
Адвокат остается один.
На сцене становится темно. Дочь встает, приближается к Адвокату. Орган с помощью изменения освещения превращается в пещеру Фингала. Под базальтовыми колоннами плещется море, наполняя пространство звуками волн и ветра.Адвокат. Где мы, сестра? Дочь. Что слышишь ты? Адвокат. Слышу, как падают капли… Дочь. Это слезы: когда люди плачут… Что еще ты слышишь? Адвокат. Вздохи… вой… стенания… Дочь. Сюда добрались жалобы смертных… не дальше. Но почему эти вечные жалобы? Разве в жизни нет радостей? Адвокат. Есть, и самая из них сладостная, но в то же время самая горькая — любовь! Супруга и дом! Самое высокое и самое низменное! Дочь. Я хочу ее испытать! Адвокат. Со мной? Дочь. С тобой! Ты знаешь подводные рифы, камни преткновения, да минуем мы их! Адвокат. Я беден! Дочь. Что из того, если мы любим друг друга? А малая толика красоты ничего не стоит! Адвокат. А если мне не по душе то, что дорого тебе? Дочь. Притремся! Адвокат. А если мы падем духом? Дочь. Появится ребенок и подарит нам утешение! Адвокат. Ты, ты согласна принять меня, нищего урода, презираемого и отвергнутого? Дочь. Да! Соединим же наши судьбы! Адвокат. Да будет так!
Очень просто обставленная комната за адвокатской конторой. Справа широкая двуспальная кровать под балдахином; рядом окно. Слева железная печка с кастрюлями. Кристин заклеивает внутренние рамы. На заднем плане — открытая дверь в контору; в проеме видны бедно одетые люди, ждущие приема.Кристин. Я клею, я клею! Дочь (бледная, исхудавшая, сидит у печки). Ты закрываешь доступ воздуху! Я задыхаюсь!.. Кристин. Осталась лишь одна маленькая щелочка! Дочь. Воздуха, воздуха, мне нечем дышать! Кристин. Я клею, я клею! Дочь. О, ты словно рот мне заклеиваешь! Адвокат (стоит в двери с какой-то бумагой в руке). Ребенок заснул? Дочь. Да, наконец-то! Адвокат (мягко). Этот крик распугивает моих клиентов! Дочь (дружелюбно). Что же делать? Адвокат. Ничего! Дочь. Надо снять квартиру побольше! Адвокат. У нас нет денег! Дочь. Можно, я открою окно? Я задыхаюсь от этого спертого воздуха! Адвокат. Тогда тепло уйдет, и мы будем мерзнуть! Дочь. Ужасно!.. А пол помыть там можно? Адвокат. Тебе мыть пол не под силу, мне тоже, а Кристин должна заклеивать окна. Она заклеит весь дом, каждую щелочку, на потолке, в полу, в стенах! Дочь. К бедности я была готова, но не к грязи! Адвокат. Бедность всегда относительно грязна! Дочь. Это тяжелее, чем я себе представляла! Адвокат. Многие живут куда хуже! У нас еще в кастрюле есть еда! Дочь. Но что это за еда?.. Адвокат. Капуста дешева, питательна и вкусна! Дочь. Для того, кто любит капусту! Мне она противна! Адвокат. Почему же ты об этом не сказала? Дочь. Потому, что любила тебя! И хотела пожертвовать своим вкусом! Адвокат. В таком случае я обязан пожертвовать ради тебя моей любовью к капусте! Жертвы должны быть взаимными! Дочь. Что же мы будем есть? Рыбу? Но ты ненавидишь рыбу. Адвокат. И она дорого стоит! Дочь. Я не думала, что будет так трудно! Адвокат (дружелюбно). Видишь, как это нелегко!.. И ребенок, который должен был стать нашей связующей нитью, нашим благословением!.. приведет нас к гибели! Дочь. Любимый! Я умру в этом воздухе, в этой комнате, выходящей на задний двор, от бесконечных детских криков, по многу часов, без сна, от этих людей там, снаружи, их стонов, ссор и обвинений… Я умру здесь! Адвокат. Бедный мой цветок, без света, без воздуха… Дочь. И ты утверждаешь, будто многим приходится еще хуже! Адвокат. В нашем квартале я один из тех, кто вызывает зависть. Дочь. Все было бы ничего, если б я могла как-то украсить наш дом! Адвокат. Я знаю, ты имеешь в виду какой-нибудь цветок, лучше всего гелиотроп, но он стоит одну крону пятьдесят эре, это шесть литров молока или пуд картофеля. Дочь. Я предпочту голодать, лишь бы иметь цветок. Адвокат. Существует красота, которая не стоит ничего, и ее отсутствие особенно мучительно для человека с чувством прекрасного! Дочь. Что же это? Адвокат. Если я скажу, ты рассердишься! Дочь. Мы договорились не сердиться! Адвокат. Мы договорились… Все можно стерпеть, Агнес, кроме отрывистого, резкого тона… тебе он знаком? Пока нет! Дочь. Мы никогда его не услышим! Адвокат. От меня никогда! Дочь. Говори же! Адвокат. Видишь ли, входя в дом, я прежде всего смотрю, как висят шторы… (Подходит к окну и поправляет штору.) Если они напоминают веревку или тряпку… я быстро ухожу!.. Потом я бросаю взгляд на стулья — если они стоят как должно, я остаюсь!.. (Придвигает стул к стене.) После чего смотрю на свечи в подсвечниках… Если они покосились, значит, покосился весь дом! (Поправляет свечу на комоде.) Именно такая красота, мой дружочек, ничего не стоит! Дочь (опустив голову). Не таким резким тоном, Аксель! Адвокат. Вовсе он не резкий! Дочь. Конечно резкий! Адвокат. Вот как, черт подери!.. Дочь. Что за выражения! Адвокат. Прости, Агнес! Но я страдаю от твоей безалаберности столь же сильно, как ты от грязи! А сам я не решаюсь взяться за уборку, потому что тогда ты рассердишься, словно бы я тебя упрекаю… уф! Давай закончим! Дочь. Ужасно трудно жить в браке… труднее всего на свете! Мне кажется, для этого нужно быть ангелом! Адвокат. Мне тоже так кажется! Дочь. Мне кажется, я начинаю тебя ненавидеть после этого! Адвокат. Тогда горе нам!.. Но давай предотвратим ненависть! Обещаю больше не делать замечаний по поводу уборки… хотя это для меня пытка! Дочь. А я буду есть капусту, хотя это для меня мука! Адвокат. Значит, жизнь в совместных мучениях?! Одному наслаждение — другому страдание! Дочь. Жалко людей! Адвокат. Ты поняла это? Дочь. Поняла, но давай, ради бога, постараемся обходить подводные камни, теперь, когда мы так хорошо их узнали! Адвокат. Давай! Мы гуманные, просвещенные люди, мы умеем прощать и проявлять снисходительность! Дочь. Мы умеем с улыбкой относиться к мелочам! Адвокат. Мы, только мы умеем это!.. Знаешь, что я прочитал сегодня в «Утре»!.. Кстати, а где газета? Дочь (смущенно). Какая газета? Адвокат (сурово). Разве я выписываю несколько? Дочь. Улыбнись же! Не говори так сурово… Я твоей газетой развела огонь… Адвокат (взрывается). Черт подери! Дочь. Улыбнись же!.. Я сожгла ее, потому что в ней издеваются над тем, что для меня свято… Адвокат. А для меня совсем не свято! Ха… (Хлопает руками, вне себя.) Я должен улыбаться, улыбаться во весь рот… я должен быть гуманным и держать при себе свое мнение, соглашаться со всем, поджимать хвост и лицемерить! Значит, ты сожгла мою газету! Так-так! (Вешает конец шторы на столбик кровати.) Ладно же! Вот, я начинаю убираться, и ты опять разозлишься!.. Агнес, это просто невозможно! Дочь. Конечно невозможно! Адвокат. А мы все равно должны терпеть, не ради клятвы, а ради ребенка! Дочь. Ты прав! Ради ребенка! О!.. О!.. Мы должны терпеть! Адвокат. А сейчас мне нужно идти к клиентам! Слышишь, как они бурлят от нетерпения разорвать друг друга, довести друг друга до штрафов и тюрьмы… мятущиеся духи… Дочь. Бедные, бедные люди! А она все клеит! (В немом отчаянии склоняет голову на грудь.) Кристин. Я клею, я клею!
Адвокат, стоя у двери, нервно пытается открыть замок.Дочь. О, как кричит замок, словно ты сжимаешь пружины моего сердца… Адвокат. Сжимаю, сжимаю… Дочь. Перестань! Адвокат. Я сжимаю… Дочь. Нет! Адвокат. Я…
Декорация меняется. Кровать под балдахином превращается в палатку; железная печка остается; задник поднимается; на переднем плане справа видны выжженные горы, покрытые красным вереском и черно-белыми пнями после лесного пожара; красные свинарники и сараи. Внизу — открытая площадка для занятий лечебной гимнастикой, где люди тренируются на снарядах, напоминающих пыточные инструменты. Слева на переднем плане — часть открытого сарая, пристроенного к карантинному бараку, с печами, котлами и трубами.
Средний план — пролив. На заднем плане живописный берег с лиственными деревьями, украшенными флагами причалами, у которых пришвартованы белые яхты, на некоторых из них подняты паруса. Сквозь зеленые кроны виднеются маленькие итальянские виллы, павильоны, киоски, мраморные статуи.
По берегу идет Начальник карантина, выряженный мавром.Офицер (подходит и пожимает руку). Гляди-ка, Урдстрём! Как тебя сюда занесло? Начальник карантина. Да, вот он я! Офицер. Это Бухта Красоты? Начальник карантина. Нет, Бухта Красоты напротив, а это Пролив Стыда! Офицер. Значит, мы заблудились! Начальник карантина. Мы? Ты меня не представишь? Офицер. Нельзя! (Понизив голос.) Ведь это дочь самого Индры! Начальник карантина. Индры? Я думал, самого Варуны!.. Ну а тебя не удивляет мое черное лицо? Офицер. Сын мой, мне уже пятьдесят, в таком возрасте больше ничему не удивляются! Я сразу же предположил, что ты вечером идешь на маскарад! Начальник карантина. Совершенно верно! Надеюсь, вы присоединитесь? Офицер. Непременно… ибо… местечко это… малопривлекательное!.. Что за люди здесь обитают? Начальник карантина. Здесь живут больные, а по другую сторону здоровые! Офицер. Так здесь, стало быть, только бедняки? Начальник карантина. О нет, дитя мое, богачи! Посмотри на того, что лежит на деревянной кобыле! Он съел столько гусиной печенки с трюфелями и выпил столько бургундского, что у него расслоились ступни! Офицер. Расслоились? Начальник карантина. Косослойные ступни!.. А тот, на гильотине,— он пил столько «Хеннесси», что ему приходится утюжить позвоночник! Офицер. Куда ни кинь, всюду клин! Начальник карантина. Впрочем, всем, кто живет на этой стороне, есть что скрывать! Посмотри, например, на вон того!
На сцену вкатывают старого франта в инвалидной коляске, его сопровождает худая, уродливая кокетка шестидесяти лет, одетая по последней моде, со своим ухажером, сорокалетним «другом».Офицер. Это же майор! Наш школьный товарищ! Начальник карантина. Дон Жуан! Поверишь, он по-прежнему влюблен в это привидение, что идет рядом. Не замечает, что она постарела, что она уродлива, вероломна и жестока! Офицер. Вот это любовь! Никогда бы не подумал, что этот ветреник способен так глубоко и серьезно любить! Начальник карантина. Ничего себе поворот! Офицер. Я сам любил Викторию… да что там, я до сих пор хожу по коридору, поджидая ее… Начальник карантина. Так это ты ходишь по коридору? Офицер. Я! Начальник карантина. Ну а дверь-то уже открыли? Офицер. Нет, все еще судимся… Расклейщик афиш, конечно же, на рыбалке с сачком, так что свидетельские показания задерживаются… а в это время стекольщик вставил стекла в замке, который вырос на пол-этажа… Удачный год нынче выдался… жаркий и влажный! Начальник карантина. Но уж такой жары, как у меня, у вас все же не было! Офицер. Какая температура у тебя в печах? Начальник карантина. При дезинфекции по подозрению в холере — шестьдесят градусов. Офицер. А что, опять холера разгулялась? Начальник карантина. Ты разве не знаешь?.. Офицер. Разумеется, знаю, но я так часто забываю то, что знаю! Начальник карантина. Частенько я мечтаю обладать способностью забывать, в первую очередь самого себя; поэтому и люблю маскарады, переодевания и домашние спектакли. Офицер. Как же ты жил? Начальник карантина. Поведай я об этом, скажут, будто я хвастаю, промолчи — назовут лицемером! Офицер. Поэтому ты и чернишь себе лицо? Начальник карантина. Да! Чуть чернее, чем я есть на самом деле! Офицер. Кто это идет? Начальник карантина. А, это поэт! Идет принимать грязевую ванну!
Появляется Поэт, с возведенными к небу глазами и ведром грязи в руках.Офицер. Господи, ему бы солнечную ванну, воздушную ванну! Начальник карантина. Нет, он все время витает в высших сферах, поэтому скучает по грязи… от грязи кожа становится дубленой, как у свиней. После чего он не чувствует укуса слепней! Офицер. Удивительный мир противоречий!
Входит Лина с ведром.Поэт. Лина, покажись фрекен Агнес! Она знала тебя десять лет назад, когда ты была молодой, веселой и, скажем так, красивой девушкой… Посмотри, как она теперь выглядит! Пятеро детей, вечные заботы, крики, голод, побои! Погляди, как истаяла красота, как исчезла радость в процессе исполнения обязанностей, которые должны были бы подарить внутреннее удовлетворение, придающее гармонию чертам лица и тихий жар очам… Начальник карантина (закрывает ему рот рукой). Молчи, молчи! Поэт. Вот так все говорят! А когда я молчу, они приказывают: говори! Нет сладу с людьми!
Слева в проливе появляется белый парусник, нос которого украшен головой дракона, с голубым шелковым парусом на золотой рее и розовато-красным вымпелом на позолоченной мачте. У руля сидят, обняв друг друга за талию, Он и Она.Посмотрите, какое полное счастье, какое безграничное блаженство, торжество юной любви! Он (вставая во весь рост, поет).
На причалах Бухты Красоты салютуют флагами, из вилл и с берега машут белыми платочками, над проливом звенят аккорды арф и скрипок.Поэт. Глядите, какой свет они излучают! Послушайте, как звенит море! Эрос! Офицер. Это Виктория! Начальник карантина. И что дальше? Офицер. Это его Виктория, у меня моя! И мою никому увидеть не дано!.. Подними карантинный флаг, а я выберу сеть!
Начальник карантина машет желтым флагом.(Выбирает канат, так что лодка поворачивает к Проливу Стыда.) Эй, там!
Он и Она, только сейчас заметив жуткий пейзаж, в ужасе.Начальник карантина. Да уж! Нелегко! Но сюда обязаны заворачивать все, все, приезжающие из зараженных областей! Поэт. Как вы можете говорить такое, делать такое, видя двух любящих людей! Не трогайте их! Не касайтесь любви; это государственное преступление!.. Горе нам! Все прекрасное втаптывают в землю, в грязь!
Он и Она сходят на берег, печальные и пристыженные.Он. Горе нам! Что мы сделали? Начальник карантина. Не обязательно что-то делать, чтобы попасть в мелкие неприятности, уготованные жизнью! Она. Как скоротечны радость и счастье! Он. Сколько нам придется здесь задержаться? Начальник карантина. Сорок дней и ночей! Она. Лучше утопиться в море! Он. Жить здесь, среди выжженных гор и свинарников? Поэт. Любовь побеждает все, даже серный дым и карболку! Начальник карантина (зажигает печь; из нее поднимаются синие серные пары). Я зажигаю серу! Пожалуйте, входите! Она. О! Мое синее платье потеряет свой цвет! Начальник карантина. И станет белым! И твои красные розы тоже побелеют! Он. И твои щеки! За сорок дней! Она (Офицеру). Тебе это доставит радость! Офицер. Вовсе нет!.. Твое счастье, правда, стало источником моих мук, но… это ничего — я теперь получил докторскую степень, работаю домашним учителем там, напротив… хо-хо, да-да, а осенью получу место в школе… буду учить с мальчиками уроки, те же самые уроки, что учил все свое детство, всю свою юность, и теперь буду учить, те же уроки, всю свою взрослую жизнь и под конец всю старость, те же уроки: сколько будет дважды два? Сколько двоек без остатка в четырех?.. И так до пенсии, когда время будет тянуться в ожидании обеда и ужина, в ожидании газет,— пока меня наконец не свезут в крематорий и не сожгут… У вас здесь случайно нет пенсионеров? Это почти столь же ужасно, как дважды два четыре: начинать учиться, уже получив докторскую степень, задавать одни и те же вопросы до самой смерти… (Мимо идет, заложив руки за спину, пожилой господин.) Посмотрите, вот идет пенсионер, он проводит жизнь в ожидании смерти; наверное, капитан, не дослужившийся до майора, или нотариус, не ставший асессором,— много званых, но мало избранных… Он ждет завтрака… Пенсионер. Не завтрака, а газеты! Утренней газеты! Офицер. А ему всего пятьдесят четыре года; он еще двадцать пять лет может так ходить, ожидая завтрака и газеты… Разве это не ужасно? Пенсионер. Что — не ужасно? Что, что, что? Офицер. Да пусть ответит тот, кто может!.. А я буду зубрить с мальчиками дважды два четыре! Сколько двоек без остатка в четырех? (В отчаянии хватается за голову.) А Виктория, которую я любил и потому желал ей самого большого счастья на земле… Теперь она счастлива, счастлива как умеет, а я страдаю… страдаю, страдаю!
На сцене на миг полное затемнение, в течение которого все присутствующие исчезают или меняют места. Когда зажигается свет, на заднем плане виден берег Пролива Стыда, но теперь он в тени. Пролив посредине, а на переднем плане Бухта Красоты, оба ярко освещены. Справа — угол курзала, с открытым окном, внутри — танцующие пары. На пустом ларе снаружи стоят, обняв друг друга за талию, три горничные и смотрят на танцы. На крыльце дома — скамейка, на которой сидит Дурнушка Эдит, с непокрытой головой, грустная, с взлохмаченными волосами. Перед ней — раскрытое пианино.
Слева — желтый деревянный дом.
Возле него двое ребятишек в летних костюмчиках играют в мяч. На заднике на переднем плане виднеется причал с белыми лодками и флаги на флагштоках. В проливе виден белый военный корабль с амбразурами по борту.
Но ландшафт в зимних покровах, на голых деревьях и на земле лежит снег.
Входят Дочь и Офицер.Дочь. Время вакаций, здесь царят мир и покой! Работа замерла; каждый день праздник; люди в нарядных одеждах; уже с утра музыка и танцы. (К горничным.) Почему вы, дети, не идете танцевать? Горничная. Мы? Офицер. Они же слуги! Дочь. Верно!.. Но почему Эдит не танцует?
Эдит закрывает лицо руками.Офицер. Не спрашивай ее! Она сидит здесь уже три часа, и ее никто ни разу не пригласил… (Входит в желтый домик слева.) Дочь. Какое жестокое развлечение!
Из зала слышатся звуки вальса, сначала тихо, потом все громче, словно борясь с «Токкатой» Баха. Однако Эдит выходит победительницей и заставляет их замолкнуть. В дверях появляются гости с бала, они слушают ее игру; все находящиеся на сцене с благоговением слушают музыку.Лейтенант (обнимает Алис, одну из девушек, приглашенных на бал, за талию и ведет к причалу). Идем, быстрее!
Эдит перестает играть, встает и с отчаянием смотрит на них. Она словно окаменела.
Стена желтого домика поднимается. Видны три школьные скамейки, на них сидят мальчики; среди них Офицер, чем-то взволнованный и озабоченный. Перед мальчиками стоит Учитель в очках, в руках у него мел и плетка.Учитель (Офицеру). Ну, мой мальчик, так сколько будет дважды два?
Офицер продолжает сидеть; мучительно роется в памяти, не находя ответа.Ты должен встать, когда тебя спрашивают. Офицер (встает, страдальчески). Дважды… два… Сейчас!.. Это будет два два! Учитель. Вот как! Значит, ты не выучил урок! Офицер (пристыженно). Я учил, но… Я знаю, сколько это будет, только сказать не могу… Учитель. Хочешь выкрутиться! Знаешь, но не можешь сказать. Может, я тебе помогу! (Дергает Офицера за волосы.) Офицер. О, это ужасно, ужасно! Учитель. Да, ужасно, что у такого большого мальчика нет никакого честолюбия… Офицер (страдальчески). Большого… Да, я большой, гораздо больше их всех; я взрослый человек, я закончил школу (словно очнувшись ото сна), я получил докторскую степень… Почему я сижу здесь? Разве мне не присудили докторскую степень? Учитель. Конечно присудили, но, видишь ли, ты должен сидеть здесь, пока не созреешь. Ты должен созреть… Ведь правильно? Офицер (кладет руку на лоб). Правильно, нужно созреть… Дважды два… будет два, я докажу это методом аналогии, наивысшим из всех методов доказательств! Слушайте! Одиножды один будет один, следовательно, дважды два — два! Ибо то, что действительно в одном случае, действительно и в другом! Учитель. Доказательство полностью соответствует законам логики, но ответ неверен! Офицер. То, что соответствует законам логики, не может быть неверным! Давай попробуем! В единице одна единица, значит, в двойке две двойки! Учитель. Совершенно правильно, согласно доказательству по аналогии. Но сколько тогда будет одиножды три? Офицер. Три! Учитель. Следовательно, дважды три тоже три! Офицер (задумчиво). Нет, это не может быть верно… не может… или же… (Садится в отчаянии.) Нет, я еще не созрел! Учитель. Да, ты еще далеко не созрел… Офицер. Но сколько мне придется здесь сидеть? Учитель. Сколько сидеть здесь? Ты думаешь, что время и пространство существуют?.. Предположим, время существует, в таком случае ты мог бы сказать, что такое время! Что такое время? Офицер. Время… (Думает.) Сказать не могу, но знаю, что это такое: ergo [2] я могу знать, сколько будет дважды два, не будучи способным это сказать. А господин учитель может сказать, что есть время? Учитель. Разумеется, могу! Мальчики (хором). Так скажите! Учитель. Время?.. Дайте-ка подумать! (Застывает на месте, приложив палец к носу.) Пока мы говорим, время бежит. Следовательно, время есть нечто, что бежит, пока я говорю! Мальчик (встает). Вы говорите, и, пока вы говорите, я убегаю, значит, я — время! (Убегает.) Учитель. Это совершенно правильно по законам логики! Офицер. В таком случае законы логики безумны, потому что убежавший Нильс не может быть временем! Учитель. Это тоже совершенно правильно по законам логики, хотя и безумно. Офицер. Значит, логика безумна! Учитель. Действительно, создается такое впечатление! Но если логика безумна, то и весь мир безумен… и тогда пусть сам черт учит вас здесь безумствам!.. Если кто из вас поднесет мне стопочку, мы пойдем купаться! Офицер. Это posterus primus [3], или перевернутый мир, ибо обычно сначала купаются, а потом выпивают! Старый дурак! Учитель. Не будьте так высокомерны, доктор! Офицер. Офицер, с вашего разрешения! Я офицер, и я не понимаю, зачем я сижу здесь среди школьников и выслушиваю брань… Учитель (поднимает палец). Мы должны созревать!
Они выходят. Учитель молча продолжает урок.
Горничные, стоявшие у окна танцевального зала, опечаленные, направляются к причалу. Эдит, застывшая у пианино, идет следом.Дочь (Офицеру). Неужели в этом раю нет ни одного счастливого человека? Офицер. Есть, вон те молодожены! Послушай их!
Входят Молодожены.Муж (Жене). Блаженство мое так безгранично, что мне хочется умереть… Жена. Почему умереть? Муж. Потому что в счастье зреет зерно несчастья; оно пожирает само себя, как пламя… которое не может гореть вечно, оно гаснет; и это предчувствие конца убивает блаженство в его расцвете. Жена. Давай умрем вместе, прямо сейчас! Муж. Умрем? Ну что ж! Ибо я страшусь счастья! Счастья-обманщика!
Входят в море.
Вводят Слепца.Он владеет всей этой сотней итальянских вилл; он владеет всеми этими заливами, бухтами, побережьями, лесами, рыбой в воде, птицами в небе и дичью в лесу. Эти тысячи людей — его дачники, и солнце встает над его морем и опускается на его земли… Дочь. И что, он тоже ропщет? Офицер. Да, и не без оснований, ибо он не видит! Начальник карантина. Он слеп!.. Дочь. Тот, кому больше всех завидуют! Офицер. Он пришел проводить бриг, на борту стоит его сын!
Бриг, подняв паруса, скользит прочь; девушки на берегу то машут платочками, то прикладывают их к глазам. На фок-мачте взмывает сигнальный флажок, означающий «да», красный кружок на белом фоне! Алис ликующе машет в ответ.Дочь (Офицеру). Что означает этот флажок? Офицер. Он означает «да». Это «да» лейтенанта, красное, точно написанное кровью сердца на полотне неба! Дочь. А как выглядит «нет»? Офицер. Оно синее, как поганая кровь в синих жилах… но посмотри, как ликует Алис! Дочь. И как плачет Эдит!.. Слепец. Встречи и расставания! Расставания и встречи! Это и есть жизнь! Я встретил его мать! А она меня покинула! У меня остался сын; теперь и он покинул меня! Дочь. Он вернется!.. Слепец. Кто это со мной говорит? Я уже слышал когда-то этот голос, в своих снах, в юности, в начале летних вакаций, в медовый месяц, в ту минуту, когда родился наш сын; каждый раз, когда жизнь мне улыбалась, я слышал этот голос, он похож на шелест южного ветра, на небесный аккорд арф, мне кажется, так возвестили ангелы радостную весть в рождественскую ночь…
Появляется Адвокат, подходит к Слепцу и что-то шепчет.Слепец. Вот как! Адвокат. Да, именно так! (Подходит к Дочери.) Теперь ты почти все видела, но не испытала самого ужасного. Дочь. Что бы это могло быть? Адвокат. Повторение… Повторы!.. Возвращение! Повторный урок!.. Идем! Дочь. Куда? Адвокат. К твоим обязанностям! Дочь. Что это такое? Адвокат. Все то, чего ты так страшишься! Все, чего ты не хочешь, но должна делать! Уступать, жертвовать собой, выносить лишения, отказывать себе… все неприятное, отвратительное, мучительное… Дочь. Неужели не существует приятных обязанностей? Адвокат. Они становятся приятными, когда выполнены… Дочь. Когда их больше нет… Значит, обязанность — это все, что неприятно! А что же тогда приятное? Адвокат. Приятное — это грех. Дочь. Грех? Адвокат. Который должен быть наказан! На следующий день после приятно проведенного дня и вечера я испытываю адские муки и угрызения совести. Дочь. Как странно! Адвокат. Да, я просыпаюсь утром с головной болью; и тут начинается повторение, но повторение извращенное. Все, что вчера было прекрасным, приятным, остроумным, сегодня утром представляется уродливым, отвратительным, глупым. Удовольствие словно бы гниет, а радость выветривается. То, что люди зовут успехом, становится всегда поводом для неудачи. Успехи, достигнутые мной в жизни, погубили меня. Дело в том, что люди питают инстинктивное отвращение к благополучию других; им кажется, что судьба поступает несправедливо, оказывая предпочтение одному, поэтому они стремятся восстановить равновесие, рассыпая на пути камни. Обладать талантом смертельно опасно, ибо ничего не стоит умереть с голоду!.. Однако возвращайся к своим обязанностям, или я подам на тебя в суд, и мы пройдем все три инстанции: первую, вторую, третью! Дочь. Вернуться? К железной печке с кастрюлей капусты, к детской одежонке… Адвокат. Да, да! Сегодня у нас большая стирка, предстоит выстирать все носовые платки… Дочь. О, неужели мне придется все начинать сначала? Адвокат. Вся жизнь — сплошная цепь повторений… Посмотри на того учителя… Вчера он получил докторскую степень, лавровый венок, ему салютовали из пушек, он взошел на Парнас, попал в монаршьи объятия… а сегодня вновь начинает со школьного класса, спрашивает, сколько будет дважды два, и так будет продолжаться до смерти… Однако возвращайся домой! Дочь. Лучше умереть! Адвокат. Умереть? Нельзя! Ибо, во-первых, это позорно, настолько, что труп подвергается осквернению, а потом… человек теряет вечный покой! …Это смертный грех! Дочь. Нелегко быть человеком!
Издалека, от задника, слышны жалобные стоны: «О горе! О горе! О горе!»Что это? Адвокат. Горемыки из Пролива Стыда! Дочь. Почему сегодня их стенанья сильнее обычного? Адвокат. Потому что здесь светит солнце, потому что здесь музыка, здесь танцы, здесь молодость! И это усиливает их страдания. Дочь. Мы должны освободить их! Адвокат. Попробуй! Однажды явился один освободитель, но его распяли на кресте! Дочь. Кто? Адвокат. Праведники! Дочь. Кто они такие? Адвокат. Ты не знаешь, кто такие праведники? Тебе непременно надо их узнать! Дочь. Это те, кто отказал тебе в докторской степени? Адвокат. Да! Дочь. Тогда я знаю, кто они!
Берег Средиземного моря. Слева на переднем плане — белая стена, из-за которой виднеется апельсиновое дерево с висящими на нем плодами. Вдали — вилла и казино с террасой. Справа — гора угля, возле которой стоят две тачки. Справа на заднем плане виден кусочек синего моря. Два Отвозчика угля, обнаженные по пояс, с черными лицами, руками и телами, сидят в полном отчаянии на своих тачках.
Дочь и Адвокат на заднем плане.Дочь. Это рай! 1-й Отвозчик. Это ад! 2-й Отвозчик. Сорок восемь градусов в тени! 1-й Отвозчик. Искупаемся в море? 2-й Отвозчик. Полиция явится! Здесь нельзя купаться! 1-й Отвозчик. А апельсин сорвать можно? 2-й Отвозчик. Нельзя, полиция явится. 1-й Отвозчик. Но я не в силах работать в такую жару: брошу все и уйду. 2-й Отвозчик. Явится полиция и заберет тебя!.. (Пауза.) К тому же останешься голодным… 1-й Отвозчик. Голодным? Мы работаем больше всех, а едим меньше всех; а богачи, которые ничего не делают, имеют все!.. По-моему, я не погрешу против истины, если скажу, что это несправедливо… А как считает дочь божья? Дочь. У меня нет слов!.. Но скажи мне, что ты натворил,— почему ты так черен и доля твоя так тяжела? 1-й Отвозчик. Натворил? Мы родились у бедных и не слишком хороших родителей… Которые, возможно, пару раз были наказаны! Дочь. Наказаны? 1-й Отвозчик. Да. Ненаказанные сидят там, в казино, и уплетают обед из восьми блюд с вином. Дочь (Адвокату). Неужели это правда? Адвокат. В основном правда!.. Дочь. Ты хочешь сказать, что каждый человек хоть однажды заслужил тюрьму? Адвокат. Да! Дочь. И ты тоже? Адвокат. Да!
Сцену пересекают Барин и Барыня.Барыня. Сыграешь партию? Барин. Нет, мне надо пройтись, чтобы осилить обед!
Вбегают дети; увидев чумазых рабочих, вскрикивают от ужаса.1-й Отвозчик. Они кричат, когда видят нас! Кричат… 2-й Отвозчик. Черт возьми!.. Видать, скоро нам придется вытащить гильотину, сделать операцию на этом гниющем теле… 1-й Отвозчик. Верно говоришь, черт возьми! Тьфу!
Пещера Фингала. Величественные зеленые волны неспешно вкатываются в пещеру; на переднем плане покачивается красный буй с ревуном, однако ревун включается лишь в определенный момент.
Музыка ветра. Музыка волн.
Дочь и Поэт.Поэт. Куда ты меня привела? Дочь. Далеко от шума и плача детей человеческих, на край океана, в пещеру, которую мы называем Ухом Индры, ибо здесь, говорят, небесный властитель слушает жалобы смертных! Поэт. Как! Здесь? Дочь. Ты разве не видишь, что эта пещера имеет форму раковины? Конечно видишь. Разве ты не знаешь, что твое ухо имеет форму раковины? Знаешь, но никогда об этом не задумывался. (Поднимает с земли раковину.) Разве ты ребенком не прикладывал раковину к уху, не слышал… не слышал, как шумит кровь в твоем сердце, как гудят мысли в твоем мозгу, как лопаются тысячи крошечных изношенных нитей в тканях твоего тела… Все это ты слышишь в маленькой раковине, так представь, что можно услышать в этой большой!.. Поэт (прислушивается). Я ничего не слышу, кроме свиста ветра… Дочь. В таком случае я тебе переведу, о чем он свистит! Слушай Жалобу ветра!.. (Декламирует под аккомпанемент тихой музыки.)
Над морем видно белое сияние.Команда. Крист Кирие! Дочь. Это Он? Поэт. Он, Распятый… Дочь. Почему, скажи мне, почему Его распяли? Поэт. Потому что Он хотел освободить… Дочь. Кто — я забыла,— кто распял Его? Поэт. Все праведники. Дочь. Какой странный мир! Поэт. Море поднимается! Тьма наваливается на нас… Шторм усиливается…
Команда издает вопль.Поэт. Команда кричит от ужаса, увидев своего избавителя… А теперь… теперь они прыгают за борт, испугавшись Спасителя…
Команда снова издает вопль.Теперь они кричат перед лицом смерти! Кричат, когда рождаются, и кричат, когда умирают!
Разбушевавшиеся волны грозят утопить их в пещере.Дочь. Если бы я была уверена, что это корабль… Поэт. Воистину… по-моему, это не корабль… это двухэтажный дом, вокруг деревья… и… телефонная башня… башня, доходящая до облаков… Современная Вавилонская башня, посылающая провода наверх, чтобы сообщать верховным… Дочь. Дитя, человеческой мысли для перемещения не требуется металлического провода… молитва благочестивого проникает сквозь все миры… Это наверняка не Вавилонская башня, ибо, если хочешь штурмовать небо, штурмуй его своими молитвами! Поэт. Да, это не дом… не телефонная башня… видишь? Дочь. Что видишь ты? Поэт. Я вижу заснеженную пустошь, учебный плац… зимнее солнце освещает церковь на холме, и башня отбрасывает на снег длинную тень… вот по пустоши марширует взвод солдат; они маршируют наверх, на башню, на шпиль; теперь они на кресте, но я предчувствую, что тот, кто первым наступит на петуха, умрет… они приближаются… во главе шагает капрал… Ха-ха! Над пустошью спускается туча, разумеется закрывая солнце… все исчезло… влага тучи погасила огонь солнца! Солнечный свет создал тень башни, а тень тучи задушила тень башни…
Во время предыдущего монолога сцена снова преобразилась в театральный коридор.Дочь (Привратнице). Лорд-канцлер уже прибыл? Привратница. Нет! Дочь. А деканы? Привратница. Нет! Дочь. Позови их немедленно, сейчас будут открывать дверь… Привратница. Это так важно? Дочь. Да! Ибо есть подозрение, что там, внутри, хранится разгадка загадки мира!.. Итак, зови лорд-канцлера и деканов четырех факультетов!
Привратница свистит в свисток.И не забудь про стекольщика с алмазом, ибо иначе ничего не получится!
Слева выходят служащие театра, как в начале пьесы.
Лорд-канцлер. Деканы богословского, философского, медицинского и юридического факультетов.Лорд-канцлер. Вопрос, разумеется, касается двери! Что думает декан богословского факультета? Декан богословского факультета. Я не думаю, я верую… Credo… Декан философского факультета. Я считаю… Декан медицинского факультета. Я знаю… Декан юридического факультета. Я сомневаюсь, пока не получу доказательства и свидетельские показания! Лорд-канцлер. Опять вы начали ссориться!.. Так во что верует богослов? Декан богословского факультета. Я верую, что эту дверь нельзя открывать, поскольку она скрывает опасные истины… Декан философского факультета. Истина не бывает опасной. Декан медицинского факультета. Что есть истина? Декан юридического факультета. То, что можно доказать с помощью двух свидетелей. Декан богословского факультета. С помощью двух ложных свидетелей крючкотвор способен доказать все. Декан философского факультета. Истина — это мудрость, а мудрость, знание есть сама философия… Философия — наука наук, знание знания, и все другие науки — слуги философии. Декан медицинского факультета. Единственные науки — естественные, философия не наука, а лишь пустые спекуляции. Декан богословского факультета. Браво! Декан философского факультета (богослову). Ты восклицаешь «браво!». Кто ты таков? Ты заклятый враг любого знания, ты антипод науки, ты невежество и темнота… Декан медицинского факультета. Браво! Декан богословского факультета (медику). Ты восклицаешь «браво!», ты, кто не видит дальше своего носа в лупу, ты, кто верит лишь своим обманчивым чувствам, своему зрению например, которое может быть дальнозорким, близоруким, слепым, тусклым, косым, одноглазым, не различающим цвета, не различающим красного, не различающим зеленого… Декан медицинского факультета. Дурак! Декан богословского факультета. Осел!
Разгорается спор.Лорд-канцлер. Тихо! Не пристало воронам выклевывать друг другу глаза. Декан философского факультета. Если бы мне пришлось выбирать между этими двумя — богословием и медициной,— я бы… не выбрал ни то ни другое! Декан юридического факультета. А если бы я судил вас троих, то осудил бы — всех!.. Вы не способны достичь согласия ни по единому пункту и никогда не были способны на это. К делу! Каково мнение лорд-канцлера по поводу этой двери и ее открытия? Лорд-канцлер. Мнение? У меня нет мнения. Я всего только назначен правительством следить, чтобы вы не переломали друг другу руки и ноги в консистории… воспитывая молодежь. Мнение? Нет уж, я воздержусь от всяких мнений. Когда-то у меня было несколько, но их тут же опровергли; мнения сразу же опровергаются — противниками, разумеется!.. Может, мы все-таки откроем дверь, даже с риском, что она скрывает опасные истины? Декан юридического факультета. Что есть истина? Где истина? Декан богословского факультета. Я есмь истина и жизнь… Декан медицинского факультета. Я есть точное знание… Декан юридического факультета. Я сомневаюсь!
Разгорается спор.Дочь. Учителя молодежи, стыдитесь! Декан юридического факультета. Лорд-канцлер, вы представитель правительства, глава учительского корпуса, вы обязаны привлечь эту женщину к ответственности за ее проступок! Она призвала вас стыдиться, это оскорбление, она назвала вас учителем молодежи в презрительном, ироническом смысле, это оскорбительные речи! Дочь. Бедная молодежь! Декан юридического факультета. Она сожалеет о молодежи, тем самым обвиняет нас. Лорд-канцлер, привлеките ее к ответственности! Дочь. Да, я обвиняю вас, вас всех, в том, что вы сеете сомнения и разлад в умах молодых. Декан юридического факультета. Послушайте, она сама пробуждает сомнения у молодежи в нашем авторитете, при этом обвиняя нас в том, что мы сеем сомнения. Разве это не преступное действие, я спрашиваю всех праведников?
Перед замком; те же декорации, что в первой сцене первого акта. Но теперь земля у подножия замка покрыта цветами (синими аконитами). На крыше замка, на его фонаре, виден вот-вот готовый распуститься бутон хризантемы. Окна замка освещены стеариновыми свечами.
Дочь и Поэт.Дочь. Недалек тот миг, когда я с помощью огня вновь войду в эфир… Вы называете это смертью и ждете ее со страхом. Поэт. Страхом перед неизвестным. Дочь. Которое вам известно. Поэт. Кому известно? Дочь. Всем! Почему вы не верите своим пророкам? Поэт. Пророкам никогда не верили — почему? И «если Бог говорит, почему люди не верят Ему»? Сила его убеждения должна была бы быть неотразимой! Дочь. Ты всегда сомневался? Поэт. Нет! Много раз я обретал уверенность, но через некоторое время она исчезала, как сон при пробуждении! Дочь. Нелегко быть человеком! Поэт. Послушай! Разве не Индра однажды послал сюда своего сына, чтобы тот слышал жалобы человечества? Дочь. Верно! Как его приняли? Поэт. Отвечая вопросом на вопрос: как выполнил он свою миссию?.. Дочь. Отвечая другим вопросом… Разве людям не стало лучше жить после того, как Он посетил землю? Отвечай правду! Поэт. Лучше? …Немного! Чуть-чуть!.. Но вместо того чтобы спрашивать, ты не хочешь открыть мне загадку? Дочь. Хочу! Только зачем? Ты ведь мне не поверишь! Поэт. Тебе поверю, ибо знаю, кто ты! Дочь. Хорошо, я скажу! На заре времен, до того как воссияло солнце, Брама, божественная первооснова, позволил Майе, матери мира, соблазнить себя, дабы размножиться. Это соприкосновение божественной первоматерии с земной стало грехопадением неба. Мир, жизнь, люди, таким образом, суть фантом, видимость, сон… Поэт. Мой сон! Дочь. Правдивый сон!.. Но чтобы освободиться от земной материи, потомки Брамы ищут лишений и страданий… Вот тебе страдание как избавление… Но эта потребность в страдании сталкивается с желанием наслаждаться, или с любовью… Теперь ты понимаешь, что такое любовь, с ее высочайшими радостями при глубочайшем страдании, самое сладостное в самом горьком! Теперь ты понимаешь, что такое женщина? Женщина, через которую в жизнь вошли грех и смерть? Поэт. Понимаю!.. А конец? Дочь. Ты его знаешь… Борьба между болью наслаждения и наслаждением страдания… между муками раскаявшегося и радостями сладострастника… Поэт. Значит, борьба? Дочь. Борьба противоположностей рождает силу, как огонь и вода создают силу пара… Поэт. А покой? Отдых? Дочь. Молчи, тебе нельзя больше спрашивать, а мне отвечать! …Алтарь уже разукрашен для жертвоприношения… цветы стоят на страже; свечи зажжены… на окнах белые простыни… у дверей еловые ветки… Поэт. Ты говоришь это так спокойно, словно для тебя не существует страдания! Дочь. Не существует? Я страдала всеми вашими страданиями, только в сотни раз сильнее, ибо мои ощущения тоньше… Поэт. Излей свое горе! Дочь. Поэт, сумел бы ты излить свое без единого лишнего слова? Твои слова когда-нибудь были способны сравняться с твоими мыслями? Поэт. Ты права, никогда! Я был для самого себя словно глухонемой, и когда толпа с восхищением слушала мои песни, мне они казались просто шумом… видишь ли, поэтому я всегда стеснялся, когда меня превозносили! Дочь. И ты хочешь, чтобы я?.. Посмотри мне в глаза! Поэт. Я не выдержу твоего взгляда… Дочь. Как же ты выдержал бы мои слова, если бы я заговорила на своем языке!.. Поэт. Но все-таки, прежде чем ты уйдешь, скажи: что причиняло тебе самые сильные страдания здесь, внизу? Дочь. Мое существование; чувство, что мое зрение ослаблено глазами, слух притуплён ушами, а мысль, моя светлая воздушная мысль, запуталась в лабиринте жирных извилин. Ты видел мозг… какие кривые дорожки, какие узкие тропинки… Поэт. Да, поэтому-то все праведники и мыслят криво! Дочь. Злой, как всегда, злой, но вы все такие!.. Поэт. Как можно быть другим? Дочь. Теперь я сначала отряхну прах со своих ног… землю, глину… (Снимает туфли и кладет их в огонь.)
Появляется Дон Жуан в инвалидной коляске.
Она и друг.Дон Жуан. Поторопитесь, поторопитесь, жизнь коротка!
Выходят вслед за остальными.
Она входит в замок. Раздается музыка. На заднике, освещенном пламенем горящего замка, проступает множество человеческих лиц — удивленных, опечаленных, отчаявшихся… В то время, когда замок загорается, бутон на крыше распускается в гигантский цветок хризантемы.
Август Юхан Стриндберг вошел в историю литературы в конце XIX века как автор исповедальных романов, поразивших современников откровенностью саморазоблачений. Главная тема этих многотомных «воспоминаний» — вечная борьба полов, которая движет любым человеческим действием и ведет к неизбежной гибели. Однако постепенно от года к году осознавалась слава Стриндберга именно как одного из крупнейших драматургов за всю историю театра и одного из самых репертуарных в XX веке. Стриндберг родился 22 января 1849 года. Отцом его был Карл Оскар Стриндберг, владелец конторы по найму судов, матерью — бывшая его служанка. Этот «неравный брак» и его последствия стали определяющими в формировании трагического, раздвоенного мироощущения писателя. Другим обстоятельством стало банкротство отца, происшедшее, когда Стриндбергу было пять лет. Когда ему было тринадцать, мать умерла от туберкулеза. На следующий год отец женился вновь. В 1867 году Стриндберг поступил в университет в Упсале, но вскоре был вынужден прервать учебу и самостоятельно зарабатывать на жизнь. Он преподает в младшей школе. Пробует себя в качестве актера. В 1869-м написана первая пьеса — «Подарок на именины», отвергнутая Драматическим театром. Вторая пьеса — «Гермиона», на античный сюжет — была одобрена Шведской академией. В 1870 году в Стокгольме поставлена пьеса Стриндберга «В Риме», опубликована пьеса «Вольнодумец». В следующем году поставлена пьеса «Вне закона», в которой Стриндберг обращается к теме утверждения христианства в Скандинавии. В 1872 году написана пьеса об эпохе Реформации — «Местер Улоф». Пьеса неоднократно перерабатывалась автором и была впервые поставлена в 1881 году. Помимо литературы Стриндберг занимается живописью, изучает китайский язык. Работает журналистом, библиотекарем, телеграфистом… В 1879 году опубликован роман «Красная комната», принесший Стриндбергу широкую известность, многократно переиздававшийся и переведенный со шведского на другие языки. В 1880-е годы к Стриндбергу приходит общеевропейское признание. В 1888 году во Франции издан «Отец» с предисловием Эмиля Золя. Фридрих Ницше, прочитав пьесу, прислал Стриндбергу восторженный отклик: «Было чрезвычайно удивительно и радостно открыть произведение, в котором великолепным образом выражена моя собственная концепция любви: с ее тактикой и стратегией, ее природа, полная смертельной ненависти» [5]. Восторг Ницше связан, конечно же, не с идеей женоненавистничества. Речь идет о любви-ненависти, основанной на бесконечном стремлении к власти, к подчинению другого. По совету Ницше Стриндберг отдает «Отца» в «Театр Либр» — один из самых передовых театров Европы, основанный Андре Антуаном в 1887 году. Ницше писал: «Это Ваше произведение предназначено для скорейшей постановки в Париже в «Театре Либр» Антуана — Вы просто обязаны добиваться этого от Золя!» [6] Но Антуан по различным причинам не мог поставить пьесу. Путь Стриндберга на европейскую сцену оказался не прост. В сентябре 1890 года Отто Брам поставил «Отца» в берлинском «Фрайе Бюне». Спектакль был запрещен после первого представления. В 1892-м Резиденц-театер поставил «Фрекен Жюли». В 1893-м там же поставлены «Кредиторы», «Первое предупреждение», «Перед смертью». Первой парижской премьерой Стриндберга стала «Фрекен Жюли» в постановке Антуана — 16 января 1893 года. В «Театре Либр» высоко оценили новаторство драматурга. Антуан написал в своем дневнике после генеральной репетиции спектакля: «„Графиня Юлия“ произвела, в сущности, огромную сенсацию. Все взволновало публику — сюжет, среда, компактность пьесы, умещающей в одном-единственном действии продолжительностью в полтора часа материал, которого хватило бы на большую вечеровую французскую пьесу. Разумеется, были смешки и протесты, но на самом деле все чувствовали, что они присутствуют при чем-то необычном» [7]. Таким образом, Стриндберг стал восприниматься как драматург-натуралист. Реакция на постановку Антуана была значительной, но Стриндберг считал, что французская сцена не была им «завоевана». Несколько месяцев спустя после премьеры «Фрекен Жюли», 1 сентября 1893 года, режиссер Орельен-Мари Люнье-По объявил о создании в Париже театра символистского направления — театра «Эвр». В манифесте декларировался синтетический театр, использующий пантомиму, театр марионеток и театр теней. Стриндберг понял, как актуально для него создание новой труппы (хотя Люнье-По и не назвал имени Стриндберга в числе предполагаемых авторов). Через переводчика своих пьес Жоржа Луазо Стриндберг установил контакт с режиссером. 24 сентября 1893 года (еще до открытия первого сезона) Люнье-По посылает Стриндбергу письмо, в котором просит разрешить ему постановку «Отца». Однако Стриндберг, надеясь на заинтересованность в этой пьесе Антуана, предложил Люнье-По другую пьесу, «Кредиторы». Премьера состоялась 21 июня 1894 года, она завершила первый сезон театра «Эвр». «Кредиторы» менее динамичны, чем «Отец». Идея тотального детерминизма получает здесь новое звучание: все сокрытое в личности, все сокровенное неумолимо переходит к другому человеку, остается пустота, а за все заимствованное неизбежно наступает расплата. «Ты стала сильнее за мой счет,— говорит Густав Текле,— и, уходя, ты уходишь со всем содержимым и оставляешь мне одну оболочку». Люнье-По нашел возможность интерпретировать «Кредиторов» в символистском ключе. Сверхчеловеческие проявления в героях Люнье-По усиливал. Акцент был поставлен не на бытовом поведении персонажей, а на выявлении сущности этих проявлений. Стриндберг, находящийся в Австрии и знающий о постановке лишь по газетам и письмам, был удовлетворен спектаклем. И не просто удовлетворен. Он считал, что решительно завоевал французскую публику. И был счастлив, когда писал в письме о своих ощущениях: «…B этот самый момент в Париже, главном обиталище разума, пять тысяч особ сидят безмолвно в зале и наивно подставляют свои мозги моему воздействию. Некоторые возмущаются, но другие пускаются в путь с зачатками моих идей в своем сером веществе. Они возвращаются к себе оплодотворенные моим духовным семенем и порождают мое потомство. А через полгода, читая французскую газету, я узнаю своих детей. Ах! Это прорастает мое семя. Вот счастье» [8]. Стриндберг был склонен к крайностям. Если бы он был в Париже в это время, то увидел бы, что атмосфера здесь выжидательная. Несмотря на отрицательную реакцию шведской и норвежской прессы на представления «Кредиторов», показанные «Эвр» в Кристиании (6 октября 1894 года) и в Стокгольме (11 октября), Люнье-По получил разрешение автора на постановку «Отца». Премьера «Отца», состоявшаяся 13 декабря 1894 года, стала уже бесспорной победой и «Эвр», и Стриндберга. Постановка, лишенная бытовых подробностей, стала попыткой показать обобщенные человеческие отношения. В спектакле сталкивались не два характера, а две стихии. Тем самым замысел автора был воплощен. Создатели спектакля определяли его жанр как трагедию. В начале 1890-х Стриндберг пережил ряд личных потрясений. После многолетних драматичных отношений с первой женой, Сири Матильдой фон Эссен, в 1891 году был оформлен официальный развод. В мае 1893 года Стриндберг женился во второй раз — на австрийской журналистке Фриде Уль. В августе 1894 года Стриндберг приезжает в Париж. В это время обостряется его конфликт с новой женой, в октябре произошел окончательный разрыв (развод был оформлен в 1897-м) и решительный отказ от оставленного еще год назад творчества. В течение ряда лет Стриндберг занимается алхимическими и научными исследованиями, теософией и оккультизмом. В эти годы формировалась новая художественная программа писателя, воплотившаяся позднее в романе «Инферно», в драматической трилогии «На пути в Дамаск» и в последующих произведениях. Новая эстетика соответствовала принципам, на которых построены символистские спектакли Люнье-По. После «периода молчания» Стриндберг пишет пьесы «На пути в Дамаск» (I, II части, 1898), «Преступление и преступление» (1899), «Пасха» (1900), «Пляска смерти» (1900). В этих пьесах намечается переход к символизму и зарождаются элементы экспрессионистической эстетики, но сильная зависимость от натуралистической концепции еще ощутима. В пьесах 1901 года — «На пути в Дамаск» (III часть), «Невеста под венцом», «Белая как лебедь», «Игра снов» — произойдет решительный переход к новой эстетике. Тема «обращения» вынесена в название пьесы-трилогии — «На пути в Дамаск», т. е. обращение Савла в Павла. Если в эстетике пьесы — стремительное изменение стиля и художественных приемов, то в идеях, которые иногда прямолинейно декларируются в пьесе, содержится поиск духовности. Но Стриндберг не был бы Стриндбергом, если бы любое утверждение христианских истин тут же не опровергалось откровенной ересью. И конечно же, поиск духовности строится на сюжете взаимоотношений героя с женщиной. В пьесах содержатся точные автобиографические сведения: Стриндберг не скрывает, что Неизвестный, герой трилогии,— это он сам. Трилогия является попыткой реализации грандиозного замысла — продемонстрировать некое движение, становление личности — от полного падения и одиночества в начале, через иллюзии любви, творчества, признания, которые развеиваются в прах, к космической борьбе Бога и Дьявола за душу человека. И Стриндберг-художник, конечно же, не приходит к однозначным результатам. Части трилогии демонстрируют не только движение духовного поиска, развитие идеи, становление личности, но и изменение эстетики, жанра от одной части к другой. В первой части — символистская трагедия. Вторая часть была написана сразу вслед за первой. Сюжетно они неразрывны, но эстетически различаются существенно. Вместо риторики и «классического» символизма — постоянное желание взорвать форму, перейти к гротеску. Третья часть была написана после некоторого перерыва — в 1901 году. За прошедший промежуток времени Стриндберг успевает написать «Преступление и преступление», «Пасху», «Пляску смерти». Происходит медленный переход к эстетике символизма. Третья часть трилогии, с одной стороны, продолжает «эстетику сна», использованную в первых двух частях и ставшую обязательной в дальнейшем творчестве драматурга. Это объединяет все три части пьесы. С другой стороны, третья часть — это еще и «трагедия познания»: страдания и перерождение Неизвестного продолжаются, но уже в новой художественной плоскости. Третья часть является новаторской по жанру — это мистерия с элементами гротеска и аллегорическими персонажами. Возникают новые типы взаимоотношений героя с другими персонажами, но типы эти даются только как схемы, не заслоняющие основной внутренний конфликт — борьбу Бога и Дьявола за душу человека. Фаустовский замысел трилогии вполне реализуется в этой ее части. Развязка трилогии — положение Неизвестного во гроб. Исповедник приводит героя в одежде послушника, чтобы совершить обряд смерти и рождения нового человека. Неизвестный должен обрести имя. Но на пороге новой жизни стоит Искуситель. Он иронизирует над любыми жизненными ценностями. Судьба Неизвестного не может кончиться триумфом веры, но может — молчанием. Обряд начинается, хор поет «И вечный свет пусть светит ему», но новой жизни героя мы не увидим. Стриндберг не столь наивен, чтобы надеяться на спасение и перерождение. В трилогии «На пути в Дамаск» Стриндберг стремился создать Драму Мечты, вобравшую в себя все, что накопилось за годы молчания драматурга, объединившую в композиции трехступенчатого конфликта (по образцу античной трилогии) все возможные варианты человеческих «конфликтов» и универсальные жанры современной драмы (символистская драма, гротеск, мистерия). Родившаяся трилогия, по замыслу сопоставимая с «Фаустом» Гёте, оказалась перенасыщена сюжетными линиями и жанровыми изменениями. Она стала не воплощением задуманной сверхдрамы, драмы-эпопеи, а лишь ее планом, проектом. В дальнейших пьесах и циклах драматург будет воплощать отдельные модели, заявленные в трилогии «На пути в Дамаск». Речь идет и об исторических пьесах, и о камерных драмах, и о «Пляске смерти». Художественного совершенства Стриндберг достигает в написанной в том же, что и последняя часть трилогии, году пьесе «Игра снов». Это произведение действительно стало Драмой Мечты, и произошло это, возможно, именно из-за отказа от масштабного замысла и достижения художественной и жанровой целостности. Сам Стриндберг называл «Игру снов» своей «самой любимой драмой». В трилогии «На пути в Дамаск» множество приемов, сюжетных схем, поэтических образов, персонажей, которые получат развитие в пьесах 1900-х годов, прежде всего в «Игре снов» и в камерных пьесах. Кульминационный момент трилогии происходит в готическом зале капитула, где перед Неизвестным, облеченным в монашеское одеяние, предстают Приор и двадцать Патеров, рассказывающих свои истории. Стриндберг стремится представить все возможные модели человеческого сознания, чтобы прийти к некоему универсальному человеку, выстрадавшему чистое знание и освободившемуся от земных привязанностей. Приор напоминает Неизвестному историю, произошедшую с Неизвестным же в детстве (в 1856 году): тогда он разорвал и спрятал книгу, а обвинение пало на его товарища. Последующие обвинения в адрес Неизвестного стати расплатой за эту подлость. Неизвестный просит о прощении и получает его от Патера Исидора, в прошлом — того самого пострадавшего товарища. Выясняется также, что раньше подобные низменные поступки были и на совести самого Патера Исидора, и даже Приор грешен. Все палачи и все жертвы! Нет разделения на божественное и дьявольское, но это нужно найти и признать в себе самом. Таков современный Фауст. Сцена — воспоминание о порванной книге — вошла в качестве отдельного эпизода в пьесу драматурга «Игра снов». Там Офицер разговаривает об этом со своей матерью, но мать умерла, так что разговор получается с самим собой, первопричины ищутся в собственном сознании. И это игра снов. Распространенный в символизме мотив падения на землю звезды и обретения ею земной ипостаси становится завязкой пьесы «Игра снов», в Прологе которой дочь Индры — Агнес — нисходит с Сириуса (Шукры) на землю. Сюжет преломления вечной женственности в земной юдоли использован впоследствии в блоковской «Незнакомке». Другой символистский мотив «Игры снов» — открывание дверей, за которыми предполагается путь к обновлению человечества. Герой с детства мечтает открыть запретную дверь, а когда она открыта, героя ждет разочарование. Сам прием сна Стриндберг использует так же, как впервые это было сделано в 1636 году в драме Кальдерона «Жизнь есть сон». Сехисмундо по воле других людей перемещается между тюремным застенком и дворцом, он то король, то узник. При каждом его пробуждении все предшествующее объявляется сном. В итоге однозначной реальности нет. Все, с чем человек соприкасается, ему лишь снится. В этом высшая мудрость. Воплотившись в земную женщину, дочь Индры сталкивается со всеми земными тяготами, проникается земными страданиями. Бесконечная вереница героев возникает в пьесе как вспышки в сознании героини. Множественность эпизодов и персонажей точно передает «эстетику сна». Все возникающее на сцене происходит в сознании Агнес, но одновременно она становится персонажем какой-то высшей игры, в которую втянуты не только люди, но и весь космос. Игра сновидений пропитана бытовыми деталями, подробностями характеров героев, но и смелыми поэтическими фантазиями, такими как замок, распускающийся, подобно цветку. Три основных персонажа, с которыми Агнес вступает во взаимодействие за время ее земного существования,— Офицер, Адвокат, Поэт. Каждый из них несчастлив. У каждого возникает надежда на выход из тупика, и Агнес пытается принести каждому облегчение. Офицер — вечный влюбленный, Адвокат несет груз страданий своих клиентов, Поэт желает найти слова о судьбе человечества, которые дойдут до ушей Бога. Но никто не разрешает свои проблемы. Связь с землей, с прошлым, с бытом останавливает любые порывы. Только Агнес свободна от всего этого. Она разочаровывается в людях и уходит, забирая их страдания, но так и оставаясь посторонней. Уходя, она оставляет людям песню, гимн человеческого страдания и надежду на прощение тех грехов, которые совершает каждый. Пьеса оказалась настолько новаторской по форме, что ее путь на сцену был нелегким. Премьера состоялась в Стокгольме в 1907 году, без особого успеха. В Германии Макс Рейнхардт поставил пьесу в 1921 году в экспрессионистической манере, о предчувствии неизбежной катастрофы. Значение, которое придавал Стриндберг этой пьесе, выразилось в том, что он сам перевел пьесу на французский язык. Однако, получив сильнейший творческий импульс от французского символизма, Стриндберг решительно двинулся дальше. В начале XX века сценическое искусство оказалось не готовым к новой стриндберговской эстетике. Только в конце 1920-х постановка стала возможной во Франции. Закономерно, что интерес к ней возник в сюрреалистической среде. 2 июня 1928 года состоялась премьера пьесы «Игры снов» на сцене Театра «Альфред Жарри» в постановке Антонена Арто. Деньги на постановку были добыты в шведском посольстве, на премьере собралась аристократическая публика. Все это послужило причиной очередного скандала и выдворения сюрреалистов со второго представления с помощью полиции. Первая постановка во Франции пьесы Стриндберга была принципиальна для режиссера. Здесь вполне раскрылись две тенденции эстетики Арто того периода: символистская и сюрреалистическая. Поэтика сна играла значительную роль в творчестве сюрреалистов. Лидер сюрреалистов Андре Бретон в первом «Манифесте сюрреализма» писал: «Меня всегда поражало, сколь различную роль и значение придает обычный наблюдатель событиям, случившимся с ним в состоянии бодрствования, и событиям, пережитым во сне» [9]. Логика сна воспринимается сюрреалистами как реальная, даже сверхреальная. Основное качество, приписываемое ими сну,— непрерывность. В этой непрерывности полностью удовлетворяются сознание и потребности спящего, связывая прошлое и будущее. Арто, конечно, исходил из идей, сформулированных Бретоном: «Следует учитывать многослойность сна. Обычно я запоминаю лишь то, что доносят до меня его поверхностные пласты. Но больше всего я люблю в нем все, что тонет при пробуждении, все, что не связано с впечатлениями предыдущего дня,— темную поросль, уродливые ветви» [10]. Но режиссер пошел дальше. В глубинных слоях сна он обнаружил не некую иную реальность, а мифологическую структуру, целостную, фантасмагорическую и священную, связывающую «внелогическое» мышление с повседневным. В постановке Арто опирался на уникальные возможности пьесы. Ее героиня Агнес, дочь Индры, была порождением сна. Другой аспект сна в спектакле — восприятие земли глазами Агнес. Она, сталкиваясь с конкретными и аллегорическими персонажами, видит сущность мира, воспринимает его скрытые стороны. Роль Агнес исполнила Таня Балашова. Среди других участников спектакля были Раймон Руло (Офицер), поставивший свою версию «Игры снов» в 1970 году в «Комеди Франсез», Огюст Боверио (Поэт), Ивонн Сав, Этьен Декру и другие. Арто считал пьесу Стриндберга идеальной для Театра «Альфред Жарри». В связи с премьерой он писал: «Между реальной жизнью и жизнью сна существует некоторая игра психических комбинаций, соотношений, жестов, событий, переходящих в действие, игра, которая очень точно определяет ту театральную реальность, которую Театр Жарри поставил своей целью воссоздать» [11]. Спектакль строился на принципах симультанного восприятия явлений во сне, сосредоточенного на одном центральном объекте. По мнению ученых, композиция сна строится следующим образом: «Во время сновидений субъект сосредоточен каждый раз на каком-то одном, наиболее четком и изолированном от других образе, и именно вокруг него когнитивно «достраивается» сюжет сновидений с использованием других образов, находящихся на периферии поля зрения» [12]. Таким изолированным и централизующим образом являлась в спектакле Агнес. Подобная сюрреалистическая концепция приводит в результате к символистской схеме. А именно, театральная реальность выступает как некое построение символов, отражающих сущностный мир. Таким образом, на сцене возникает замкнутая вторая реальность, решительно противопоставленная действительному миру (и театральному залу). Арто, следуя основополагающим идеям Бретона, усиливал в театре символистскую поэтику Стриндберга. Современный французский исследователь отмечает два принципа постановки Арто: «Принцип негативный: отказ и от реалистического копирования, и от иллюзии. Принцип позитивный: определение себе места на полпути между реальностью и сном» [13]. Конечно, это один принцип — принцип создания законченной структуры, противостоящей реальности с ее театральной фальшью на сцене и в жизни. Цельность же достигалась непрерывностью сна, соединением элементов, несводимых к обыденной реальности. В XX веке к постановке «Игры снов» неоднократно обращался Ингмар Бергман. Именно эта пьеса оказала сильнейшее влияние на эстетику его кинорежиссуры. В 1900 году Стриндберг познакомился с актрисой, норвежкой по происхождению, Харриет Боссе, исполнившей главную роль в пьесе «Путь в Дамаск» в стокгольмском «Драматен». Роль Агнес писалась с расчетом на нее. 6 мая следующего года заключен третий брак писателя. Этот союз продолжался до осени 1903 года и сопровождался частыми кризисами. В ноябре 1904 года брак был расторгнут. Но именно Харриет сыграет Агнес в стокгольмской премьере «Игры снов». В 1907 году Стриндберг создает в Стокгольме «Интимный театр» и пишет новые пьесы, названные им «последними сонатами». Он дает им номера музыкальных opus’ов: № 1 — «Буря», № 2 — «Пепелище», № 3 — «Соната призраков», № 4 — «Костер» («Пеликан»). Эти драмы, подобно пьесе «Игра снов», состоят из множества диалогов, отдельных сценок. Мозаичность и монтажность, некая параллельность или временное несовпадение событий раскрывают в Стриндберге предшественника экспрессионизма. Однако «Игра снов», любимое детище драматурга, отличается глобальностью, фаустовской космичностью сюжета. Последняя пьеса Стриндберга — «Большая дорога» — написана в 1909 году. Умер писатель 14 мая 1912 года.
В а д и м М а к с и м о в
