КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Призраки кургана [Денис Александрович Чекалов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Денис Чекалов Призраки кургана

Пролог

 Благоухание липового цвета, сладкое и почти ощутимо тягучее, подобно льющемуся из кувшина золотисто-зеленоватому молодому меду, заполнило рощу на той стороне реки, перетекло ее, поглощая запахи воды и мокрого песка, хлынув в долину, за которой начинался лес.

Недаром этот месяц, середина лета, издавна назывался на Руси липец — высокие кроны лип покрывались в это время зелеными полумесяцами, на которых цветы источали свой нежный аромат.

Побелевшее от жара солнце в бесцветном небе заливало зноем буйно пестреющую цветами и травами землю, с наслаждением купающуюся в нем, греясь после нескольких прохладных дождливых дней.

Веселые птицы заливались каждая по-своему, составляя, несмотря на разноголосицу, трудно уловимую, сложную, но странно единую затейливую мелодию.

Река чуть слышно шумела внизу, течение неприметно набирало здесь скорость и лишь издалека смутно доносился шум воды, бьющейся о пороги. Крутые берега соединял мост, срубленный основательно, с расчетом на многие десятилетия из смолистой ольхи, которой не страшна гнилость.

Поверх широкого бревенчатого настила, позволяющего разъехаться не только двум всадникам, но и телегам, лежали доски, чтобы колеса не перекатывались на полукружьях стволов.

Недалеко от конца, где начинался уезженный спуск на равнину, расположился отряд вооруженных воинов. На большинстве всадников блестели кольчуги до колен со сплошными металлическими пластинами, дополнительно защищающими грудь и спину, шлемы со спускающейся на шею сеткой, маленькие щиты, предназначенные встречать летящую стрелу.

Такая же одежда сверкала на пеших, только щиты у них были огромные, почти полностью закрывающие тело.

Несколько человек вместо кольчуг носили тягиляи — толстые стеганые кафтаны, считалось, что сражаться в них вольнее, чем в железе. Длинные бороздчатые мечи лежали до поры в узорчатых ножнах, боевые топоры-чеканы ловили клинками отблески бегущей реки.

Выше, возле самого моста, расположилась группа лучников с колчанами, полными стрел. Эта позиция позволяла стрелять без помех поверх голов товарищей, даже сидящих в седле.

Впереди отряда тихо переговаривались между собой два всадника. Воины всматривались вдаль, лишь изредка встречаясь взглядами. Один — кряжистый мужчина средних лет, с лицом, выдубленным солнцем и зимними ветрами, и с небольшими проницательными глазами, спокойно глядящими из-под клочковатых темно-русых бровей.

Короткая борода и усы с еле заметной проседью окружали жесткий рот, на тонких губах иногда появлялась приязненная усмешка в ответ на слова собеседника.

Второй оказался тонок и строен телом, что было нелегко разглядеть под свободно опускающимися металлическими пластинками кольчуги, не схваченной поясом. Голову и шею закрывали шлем с сеткой, над переносицей блестела тонкая металлическая пластина.

Суровое облачение воина не могло скрыть чуть прищуренных под солнцем ярких синих глаз, густых и тонких черных бровей над ними, разлетающихся к вискам, нежной, без румянца кожи, как будто освещаемой внутренним светом. Трудно обмануться при взгляде на это красивое женское лицо, приняв всадника за молодого воина, настолько оно тонко и нежно создано природой.

Ведунья Снежана присоединилась к небольшому войску по просьбе сотского Ольгерда. Ему было предсказано, что в бою придется встретиться с нежитью, для которой единственным путем в охраняемый край станет стоящий за ними мост.

Среди воинов не было христиан, они верили в могущество волхвов, и потому чувствовали себя увереннее, ожидая помощь магических сил, — тем более, что искусство ведуньи было широко известно по обе стороны реки.

Девушка не пожелала ничем отличаться от людей в отряде, надев обычную одежду воина и выбрав тонконогого сильного коня, серого с черным нависом — грива, челка и хвост его блестели под лучами солнца тьмою только что откинутой плугом земли. Ольгерд сидел на мощном кауром жеребце, и лошади то и дело поворачивали головы друг к другу, как бы переговариваясь по примеру людей.

Отряд стоял здесь давно, с ночи, никто не знал, когда произойдет нападение. Под раскаляющимся солнцем все труднее становилось дышать — влажная земля и растения испаряли впитанную за время дождей влагу.

Казалось, она так и остается на месте, постепенно густея, ибо ветер исчез бесследно, даже редким дуновением не облегчая тяготы жары. Струйки пота стекали по лицу Ольгерда. Он вытерся огромным платком, достав его из небольшой сумки, привешенной на металлический пояс кольчуги. Рокочущим низким голосом воин заметил:

— Верно говорят, что в червец солнце без огня горит. Кажется, раскаленным паром от кипятка дышишь.

Девушка улыбнулась.

— Не люблю этого названия, сразу о червяках вспоминаешь. Куда лучше, когда зовут его светозарник — прохладная роса, косьба на заре, косы посвистывают, птицы просыпаются.

Ольгерд согласился.

— Оно так, да ведь и без червецов не обойтись — жучков не соберешь, алой краски не получишь.

И тут же переводя разговор, кивнул на растущее неподалеку огромное дерево.

— Хорошо, дуб на нашей стороне стоит. Дерево самого Перуна, бога воинов, может, через него молитвы наши до самого Громовержца дойдут быстрее, он и поможет. А подмога нам понадобится — я ведь до сих пор не знаю, с кем биться станем. Жрец по золе смотрел, сказал, то не люди будут, — а кто, сам не знает, не открылось ему. Признался только, что ему не по силам будет с ними справиться. Потому тебя и позвали.

Он помялся в некоторой растерянности.

— Снежана, а ты не можешь сразу колдовство свое на них напустить, чтобы и сражаться не пришлось? Сама знаешь, это для меня не первый бой, я уж и счет потерял им, да никогда не приходилось встречаться неизвестно с кем.

Ведунья понимала опасения старого воина. Он привык к честному сражению, когда видишь перед собой противника, имеющего обычное человеческое лицо.

Девушка ответила с сожалением:

— Не могу. Заклинания следует произносить только в тот момент, когда начнется бой. Я должна видеть, кто ведет за собой врагов.

Ольгерд невозмутимо отозвался:

— Ну, что ж, выбирать не приходится. — Тронув поводья, он привстал на стременах и обернулся к своему воинству, зычно крикнув: — Отступать некуда, воевать, так не горевать, а горевать, так не воевать! Никто нас не устрашит, кто бы ни явился, верно, ребята?

В ответ «ребята», потрясая в воздухе копьями, булавами, а кто и просто могучей рукой, проревели нечто одобрительное и вернулись к своим тихим разговорам.

Ольгерд, машинально поглаживая конскую гриву, замолчал, и Снежана вновь заметила постоянно мелькавшую на его лице тень озабоченности, которая явно не была связана с предстоящим сражением. Наконец, он заговорил, ни к кому не обращаясь, как будто размышляя про себя:

— Неужто никогда не поживем спокойно, со всеми в мире, в ладу с собой? Вот сын вырос, а я и не заметил, с коня не слезая.

Снежана спросила:

— Сколько ж лет ему?

Тот улыбнулся.

— Да взрослый уже, шестнадцатый пошел. Хороший парень, в мастерской плотника работает, учителя своего превзошел. Как сделал резной навес над крыльцом, так смотреть приходили с дальних дворов, как будто не дерево, а тонкое кружево застыло над головой. — Помолчав, добавил: — Один он у меня, жена давно померла, так вдвоем и живем.

Он вновь задумался, и Снежана проглотила вертевшиеся на языке слова: «А что же он не с вами, не в ополчении?»

Но раз сам не сказал, значит, не считает нужным, и незачем допытываться, тем более, видно — гнетет что-то воеводу, в чем признаваться не хочет. Но Ольгерд, как будто отвечая на незаданный вопрос, сказал:

— Игорь был бы здесь, да еще до того, как стало известно о походе, отправился к купцу за лесом вверх по реке. Далеко пришлось ехать, не знаю, скоро ли вернется.

Неожиданно прервав рассказ, он воскликнул:

— Смотри, Снежана, никак дымка на горизонте клубится, дождь будет. Вот не ко времени!

Но та молчала, и, взглянув в напряженно застывшее лицо, ратник проследил за ее взглядом, вновь уткнувшись глазами в полупрозрачное облачко, еле видное на горизонте.

— Это они, — жестко сказала ведунья, снимая с запястья витой серебряный браслет с тремя удивительной красоты камнями — черным, алым и белым.

С трудом веря ее словам, воевода смотрел на стремительно увеличивающееся дымчатое пятно, казавшееся безобидным предвестником дождя. Однако он понимал, что ведунья не может ошибиться, и скомандовал отряду приготовиться.

Те, кто спешился, оставив повод своей лошади товарищу, и спустился к реке, теперь бежали, становясь в строй. Сердце Ольгерда на мгновение замерло, в какой-то момент он понял, что это действительно надвигается враг.

Облако потемнело, вытянулось, прижимаясь к земле, и мчалось к людям мерными волнообразными скачками. Внутри него сгустилась темнота, казалось, черным пятном забилось сердце неведомого зверя.

Перевалив через невысокую насыпь, единое пятно распалось на множество созданий, похожих на крупных волков. Они бежали молча, иногда, приподнимаясь, летели над землей, сверкая яркими желтыми глазами. Их неподвижный огонь был виден, несмотря на царивший вокруг солнечный свет, и оттого казался еще более страшным.

Как будто по команде, твари одновременно слегка закинули на бегу огромные вытянутые головы и, не открывая ртов, издали высокий, пронзительный и тоскливый вой.

Люди внезапно заметили, что кроме этого страшного звука ничего больше не слышно — замолк перестук дятлов, чириканье воробьев, щебет синиц, клекот коршунов, парящих в небе. Природа замерла, соприкоснувшись с чем-то, чуждым ей, отторгая надвигающуюся нежить, как будто призывая людей на помощь.

Позади приближающейся стаи, на огромном белом коне, мчался всадник в багрово-белых одеждах. Вздох ужаса пронесся среди воинов, когда они смогли разглядеть скакуна и его седока.

Подпруга стягивала местами оголившиеся ребра, глазницы на лошадиной морде были наполнены клубками шевелящихся толстых червей. Полусгнивший язык болтался в углу безгубого рта с желтыми зубами, торчащими из беловатых костей челюсти.

Конь был мертв, как и сидящий на нем человек. Глаза всадника, странно плоские и матово-черные, как будто прикрывала полупрозрачная пленка. Кожу на лице усеивали пятна тления, губы и веки превратились в лохмотья. И лишь прекрасные черные волосы густыми волнами рассыпались по плечам, отбрасываемые назад вихрем стремительного движения.

Ведунья проговорила почти неслышно:

— Лорд зомби.

Слова были непонятны Ольгерду, да и не важны для него — не ему разбираться с названиями силы, поднявшейся против войска. Он выхватил меч и крепко собрал в руке поводья, трогая лошадь и призывая сотню следовать за ним.

Согласно разработанной раньше тактике, они не спешили, не желая далеко удаляться от реки, чтобы не дать возможность противнику обойти фланги и подобраться к лучникам.

Дикий, сверлящий мозг вой теперь не прекращался ни на секунду, все более и более истончаясь, вгрызаясь в черепа, готовые, казалось, разорваться на куски от чуждой силы, бушующей внутри.

Люди и нежить столкнулись, взметнулись мечи в сильных руках, поднялись смертоносные палицы, но беда пришла, откуда не ждали — верные помощники, лошади, привыкшие к звону оружия, крикам и стонам сражающихся, испугались того, с чем встретились.

Они становились на дыбы, беспорядочно ударяя копытами по воздуху, задевали других седоков передними ногами, танцуя на задних, косили обезумевшими глазами, хрипя и роняя клочья пены.

Этим тут же воспользовались твари — они набрасывались на незащищенные тела коней, разрывая их на куски, перекусывали сухожилия, и как только те падали, принимались за всадников, не давая им подняться.

Волчьи лапы превращались в стальные крючья, которые разрывали защитную сетку, свисающую с шлема, и с тонким торжествующим возгласом монстр впивался в беззащитную шею, захлебываясь и глотая кровь.

Почти иссяк летящий над головами воинов поток стрел — лучники опасались задеть вздыбившихся лошадей, закрывших струящуюся по земле и невысоко над нею стаю.

Вдруг испуганное ржанье затихло. Кони тяжело опускались на землю, давя копытами не ожидавших этого тварей, тяжело поводя потными боками и оглядываясь по сторонам, не понимая, что привело их в состояние ужаса, не обращая больше внимания на волков, как будто перестав их видеть.

Лишь теперь стал слышен напряженный настойчивый голос ведуньи, произносящей последние слова заклинания, обращенного к Перуну:

— …Пусть будут бесстрашны и послушны руке всадника эти кони, как те, что несут по небу твою огненную колесницу, не мешая твоим рукам держать лук и стрелы, направляя их в сердца врагов, верша справедливый суд.

Она поднимала к небу маленький серебряный молот, подобный тому, каким карает грозное божество провинившихся, и такой же крошечный жернов, подобие того огромного, на котором Перун перемалывает человеческие судьбы.

Потрясенный Ольгерд закричал:

— Смотри, Снежана, я знал, знал, что дерево поможет твоим словам дойти до самого Громовержца!

И действительно, в застывшем безветрии столетний дуб зашелестел листвой, клонясь ветвями почти до земли, будто бы под напором грозового вихря. Страшный крик ненависти разнесся над застывшей на миг равниной, и Лорд, вначале безучастно наблюдающий за началом битвы, пришпорил своего мертвого коня, направляя его к ведунье.

Однако путь ему преградил молодой воин Изяслав, лицо юноши побледнело при столь близкой встрече с омерзительным созданием, но присущая всегда храбрость не покинула ратника.

Рука зомби, сквозь багрово-черную кожу которой проступали кости, выхватила меч, пытаясь выбить клинок ратника, но тот, повернув лезвие плашмя, заставил отскочить ударившую сталь и не прекращая движения, сбоку, снизу вверх чиркнул острием по груди Лорда.

Откинутый за спину плащ не пострадал, но рубаха, не защищенная броней, легко разорвалась. На луку седла шлепнулся кусок гниющего мяса, распространяя тошнотворное зловоние.

Зомби даже глаз не опустил на отделившийся кусок собственного тела, тогда как Изяслав замер, оцепенев при виде поврежденной груди, из которой сочилась густая темная жижа.

Клинок мертвеца уже почти опустился на голову воина, но был перехвачен мечом Тита, — младшего брата, вовремя подоспевшего на помощь.

Опомнившийся Изяслав дернул поводья. Отступая в сторону, он попытался ударить нападавшего сбоку, но между ними взвился волк, передние лапы его быстро превратились в длинные обоюдоострые кинжалы, вонзившиеся с обеих сторон в шею лошади. Та была прикрыта тонкой металлической сеткой, поэтому животное почувствовало лишь сильные удары, отпрянув назад.

Воин направил острие клинка в незащищенную грудь твари, но сталь наткнулась на подвижные костяные пластины естественного панциря, лишь вблизи заметного среди густой серой шерсти. Им было защищено все тело чудовища, даже на макушке проглядывало несколько крупных коричневатых, наползающих друг на друга чешуек.

В это время меч Лорда скользнул по шишаку шлема Тита, стремительно спускаясь вниз, прорубил кольчугу на плече, залив его алой кровью. К счастью, он не смог отсечь руку юноши, так как был остановлен зажатым в ней боевым топором.

Изяслав при виде раненого брата зарычал от ярости и с размаха ударил палицей с металлическими навершиями по голове волка, ломая панцирь и пробивая череп. Тварь забилась на земле в судорогах.

Не обращая больше внимания на умирающего врага, ратник устремился на помощь брату. Но сражаться пришлось с волками, которые оттеснили Лорда назад, став стеной между ним и людьми. Позади осталось лишь несколько лучников, изредка выбирающих момент, когда можно было выпустить стрелу в тварь, подпрыгнувшую вверх или мелькающую под ногами лошадей.

Остальные, оставив луки, прикрываясь высокими щитами, бросились в пеший бой на подмогу боевым товарищам. Всадники оказались в невыгодном положении, они были не в силах достать противника с высоты седла, тогда как кинжалы, заменившие одну из передних лап и острые зубы калечили лошадей, добираясь до ног воинов. Тем оставалось орудовать острыми пиками, стремясь попасть в почти единственные уязвимые места нечисти — глаза и шею.

Лучникам мешали и толпящиеся вокруг кони, и тяжелые щиты, с которыми было трудно увернуться от вьющихся вокруг стремительных тел. Наконец их пришлось отбросить, оставалось полагаться только на кольчуги.

Но всадники опасались спешиться — толпа неуправляемых лошадей, не привыкших к свободе во время боя, могла смести людей, открыв дорогу на мост.

И в какой-то момент в тоскливом вое нечисти послышалась нотка торжества. Люди дрогнули, никто не бежал, не бросал оружия, но смятение постепенно охватывало их, порождая неверие в собственные силы.

Ольгерд, вместе с тремя другими воинами сражавшийся рядом с ведуньей, оберегая ее от нападения, бросил на нее вопросительный взгляд, и она кивнула головой — заклинание при столкновении с зомби следует произносить только в тот момент, когда они начинают побеждать.

Привстав на стременах и раскрыв ладонь с землей, на которой лежали три магических камня, она заговорила:

— Велес, грозный повелитель царства мертвых, ты провожаешь души в иной мир и закрываешь за ними дверь своим ключом, могильная земля с кургана, что лежит сейчас на моей руке, навсегда скрывает их лица от взглядов живых.

Лишь по твоей воле мертвец может на время явиться в мир солнца, не причиняя никому вреда, повинуясь тебе, богу мудрости, подчиняющему разрушительные силы Хаоса.

Но Лорд, возомнивший себя сильнее бога, преступил закон, запретными чарами и черным колдовством открыл путь в этот мир, желая наполнить его другими, такими же, как он, оспорить, пошатнуть твою власть.

Вот он прячется за своим воинством, торжествуя над тобой и порядком мироздания! Порази его своим гневом, испепели лучом своего взгляда, развей прах над своим царством, и пусть он вечно старается собрать свою душу!

Пусть этот сверкающий алмаз, зовущийся халдеями божественным, привлечет тебя к моим словам, пусть кровавый агат покажет тебе искренность моей молитвы, а черная яшма — значение тех ценностей, что я стремлюсь защитить, прибегая к твоему могуществу. Да будет так!


Она разжала пальцы, и горсть земли с камнями упала вниз, немедленно провалившись бесследно сквозь зеленый дерн, как будто обладала свинцовой тяжестью, увлекающей ее в неведомые глубины.

Ведунье показалось, что жизненные силы ушли вместе с землею, лишь теперь заметив, что бой вокруг нее разгорелся с новой силой.

Стая волков, безмолвно направляемая волей Лорда, кинулась к ней, щеря зубы и размахивая клинками-лапами в тот момент, как она обратилась к божеству, желая остановить молитву. Но люди, конные и пешие, окружили ее плотной стеной, не давая тварям ни пролезть под ногами лошадей, ни прыгнуть вверх.

Звон металла, треск проломленных палицами черепов, волчий визг и людские крики слились в страшную мелодию борьбы жизни и смерти. Однако как только могильная земля провалилась вниз, нападение стало ослабевать, будто она унесла за собой силу нечисти. Огромное существо взмахнуло клинком перед лицом Ольгерда, но тут же рассыпалось пылью, и нападающий тяжело рухнул на землю.

Сражающийся рядом Трофим ударил мечом по хребту твари, с досадой вспомнив о почти непробиваемом панцире, но металл без особого труда разрубил пластины, и две половины твари в конвульсиях забились на земле.

Другая, допрыгнув до шеи воина и вцепившись смертоносными зубами в сетку, тут же упала с оголившимися челюстями, а желтые обломки частью застряли в металлических звеньях, частью осыпались на траву.

Вместо клинков выдвигались сухие тонкие кости, белые пластины панцирей растрескивались, шеи безвольно сгибались под тяжестью голов, глаза закрывались бельмами.

Что-то еще случилось, но в первый момент никто не мог сообразить, что именно изменилось, пока почти одновременно все поняли — исчез непрерывный вой. Воцарилась благословенная тишина, нарушаемая лишь привычными звуками продолжавшегося боя.

Теперь торжествующие крики стали издавать люди, тесня и круша противника. Сердце ведуньи исполнилось радости — ее молитва услышана, восставшая нечисть исчезнет с лица земли, не ступив на мост, к которому так стремилась.

Девушка встретилась глазами с Ольгердом, лицо ратника сияло улыбкой, и на какой-то миг они забыли о еще грозящей опасности. Но чуткое ухо старого воина среди шума сражения уловило пронзительное пение стрелы, и еще не видя ее, он знал, кто будет целью.

Не оглядываясь, не раздумывая, ратник дернул поводья, бросая лошадь вперед, собственным телом создавая заграду между летящей смертью и Снежаной.

Почувствовав боль только от удара, он обрадовался, уверенный, что наконечник не пронзил кольчугу, но дрожащее перед глазами белое оперение сказало ратнику, что стрела застряла в груди. Услышав пронзительный вскрик Снежаны, он попытался обернуться, чтобы успокоить ее, но земля мягко качнулась, и он с удивлением понял, что прижимается щекой к траве.

Ведунья скользнула с седла, упав на колени рядом, отбросив шлем, прижалась ухом к груди раненного. Серебряные гребни не удержали черные густые волосы, гладко зачесанные со лба, и они блестящей волной покрыли кольчугу.

Кровь выступила возле древка стрелы, и подняв голову, Снежана дотронулась до алой капли, поднеся ее к губам — подобно немногим другим волхвам, она умела точно определять по вкусу крови характер ранения и поврежденный орган.

Лицо ее не изменилось, осторожно подсунув руку под спину Ольгерда, она поняла, что стрела застряла в теле, и наконечник не причинит лежавшему навзничь дополнительной боли.

Так же бережно девушка сняла шлем с воина, облегченно вздохнувшего, не глядя, сдернула притороченную к седлу небольшую сумку и, вынув из нее атласный плащ, подложила под голову.

Бродир, старый товарищ Ольгерда, глаза которого наполнились слезами при виде белого лица друга и стекающей из уголка рта струйки крови, закричал:

— Ворожи, Снежана, лечи же его!

Но та лишь взглянула на него печально — ведунья могла лечить, но не воскрешать умирающего, уже переступившего черту жизни. Бой откатился от моста, кто-то сбегал к реке, принеся воды в собственном шлеме, и Ольгерд выпил несколько глотков, наслаждаясь каждым.

Девушка холодной водой обтерла его лицо и шею, успокаивая, что-то ласково приговаривая. Обращаясь к Бродиру, воин прерывающимся голосом попрощался с ним, но тот продолжал упрямо твердить:

— Нет, нет, еще не время нам расставаться, Снежана вылечит тебя!

Ольгерд только ласково и снисходительно усмехнулся, как будто разговаривал с малым ребенком. Несмотря на палящее солнце, он почувствовал холод, медленной волной поднимающийся от ног к сердцу, и заторопился, боясь, что не успеет сказать необходимое.

Хриплым голосом, обращаясь к Снежане, он попросил ее придвинуться, и девушка приблизила лицо к его губам. Черные крылья ее волос отгородили их от окружающего мира, и Ольгерд почувствовал нежный, еле уловимый аромат ландыша, так отличающийся своей прохладой от зрелых, пьянящих запахов середины лета.

Несколько человек, стоявших рядом, поняли, что он хочет сказать ведунье нечто тайное, и отошли, тихо переговариваясь и наблюдая уже не за боем, а за исчезновением тварей. Ольгерд прошептал непослушными губами:

— Я солгал тебе, Снежана, — помолчал, набираясь сил и продолжил, — тебе и сыну. Когда отсылал его с поручением, то уже знал, что скоро сражение с чем-то неведомым. И захотел сохранить его, оградить… он не простит, ежели узнает… и душа моя никогда не успокоится.

Он смолк, закрыв глаза, и на миг показалось, что дыхание прервалось, но шорох голоса послышался вновь.

— Детей других отцов взял, и они полегли здесь, а своего сохранил. Смерть моя — наказание богов за малодушие и подлость.

Снежана воскликнула:

— Неправда, ты спас меня, спас жизнь другого человека, как ты можешь называть себя подлым?

Но тот уже не слышал ее и, глядя в синие глаза, путая их со звездами, обращаясь то ли к ней, то ли к высшему существу, прошептал последние несколько слов, в ответ на которые она ответила только:

— Обещаю.

Снежана опустила веки умершего, постояв рядом на коленях — ей казалось, что она видит прозрачное облачко души, отделившейся от тела и улетевшей в иной, неведомый мир. Вдруг слезы на глазах девушки высохли, она выпрямилась во весь рост, ища взглядом зомби, все еще сидящего неподвижно на своей мертвой лошади с опущенным арбалетом в руке.

Поняв, что ратник умер, а ведунья по-прежнему жива, он широко раскрыл рот в крике, одновременно злорадном и разочарованном. Снежана схватилась за меч, сделав шаг вперед, но тут же остановилась в удивлении.

Крик заглох, превратившись в удушливый клекот, страшный и единственный порыв ветра ударил зомби в лицо, забивая рот, наполняя, разрывая тело.

Он выпустил арбалет и поводья, хватаясь за шею, как будто пытался выдавить из нее излишки воздуха. Глаза вылезли из орбит, тело, корчась, вздувалось пузырями, одновременно расширяясь подобно воздушному шару. Ведунья, потрясая мечом, закричала:

— Ты проклят, тебя наказывает грозный Велес!

И в тот же момент тело зомби лопнуло, разлетевшись по долине ошметками, которые мгновенно поглотила земля. За ними последовали остатки стаи, и зеленое, изрытое копытами лошадей поле опустело. Остались лежать только тела убитых воинов, старых и молодых.

Глядя в васильковые глаза одного из них, Снежана вспомнила покаянные слова: «Дети других отцов полегли здесь, а своего сохранил».


Глава 1 Ледяная пустыня

1
 Яркое солнце, сверкающий вокруг белый покров снега, чистое голубое небо над нами не вызывали в душе чувства радости, столь естественной в такой сияющий день.

Слишком огромна была эта пустыня, красно холодное светило, унылы почти одинаковые сугробы с загнутыми пролетевшим ветром верхушками и острыми краями снега там, где он поднимался недавней вьюгой. И слишком малы и одиноки казались мы, две человеческие фигуры, теряющиеся в бескрайних просторах.

Снежана, закончив рассказ о давно миновавшем бое, теперь ехала молча, задумчиво сдвинув тонкие брови, — видно вновь переживая события, казавшиеся забытыми, но вдруг так ясно выступившими из пелены времени. Синие глаза посмотрели на меня:

— Я обещала Ольгерду навещать его могилу раз в пять лет.

Девушка поправила меховую шапку, опушенную иглами инея, и улыбнулась.

— А ведь этот день по законам нумерологии должен быть если не счастливым, то во всяком случае удачным. Восьмерка — куб первого четного числа и двойной квадрат его, а это напоминает каждому о вечности и незыблемости вселенной.

Я выразил искреннюю надежду, что так оно и будет — удача нам не помешает в таком странном месте, где безмятежность природы пронизана неприятным ощущением опасности.

Снег слепил глаза, и лишь случайный взгляд помог мне заметить почти невидимую тень, отбрасываемую стенками неглубоких выемок, бегущих одна за другой вдоль снежной насыпи.

Я спрыгнул с коня, чтобы разглядеть их поближе, сапоги взметнули сверкающие искры не смерзшихся снежинок.

Почти догадавшись, кому принадлежат следы, я все же опустился на землю, желая убедиться в своей правоте, поскольку оставшиеся на виду углубления были почти засыпаны, чудом сохранившись за грядой после ночной метели.

Длинная ступня оканчивалась широкими плоскими пальцами, развернутыми веером, что обеспечивало устойчивость ноге и ее владельцу. Я поднялся с колен, отряхивая руки от снега.

— Гоблины были здесь несколько часов назад, — сказал я. — Ветер прекратился до того, как пороша успела замести их следы.

— Это неважно.

Снежана встряхнула черными волосами, спадающими на плечи из-под пушистого заиндевевшего меха шапки. Белый единорог под ней нетерпеливо рыл снег золотым копытом.

— Я дала слово Ольгерду, что навещу его в определенный день и отказаться от него не могу.

Девушка тронула поводья, и единорог под ней расправил крылья, заскользив над снежной пустыней.


Высокий сугроб взорвался перед нами комьями снега, и из-под него вылез ледяной курганник. Длинная, прозрачная голова твари заканчивалась прямым, как у дятла, клювом. Два толстых рога, словно уши, поднимались по обе стороны черепа.

Тело чудовища было длинным, и казалось обманчиво хрупким. Тонкие лапы разгребали снег, освобождая хвост, на котором были нанизаны человеческие черепа.

— Лучше бы ты послушала своего друга, амазонка, — сказал курганник.

Его голос был тихим, словно шелест ветра далеко, на дне холодного фиорда.

— Я не боюсь гоблинов, — ответила Снежана.

— Напрасно. Эти твари поедают своих родителей, как только вырастают. Убить человека — для них особая доблесть. Как только вы въехали в Долину ветров — по крайней мере, три прайда гоблинов отправились по вашему следу.

Девушка презрительно фыркнула.

— Тогда почему они до сих пор не напали, сосулька?

Неясные тени пробежали по лицу курганника, словно там, где-то в глубине льда, перекатывалась вода. Для него это означало улыбку.

— Они боятся меня, красавица, — сказал он.

Монстр наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра.

— Мне нет дела до тех, кто умирает в Долине, — произнесло существо. — Здесь нельзя жить. Сюда приходят только за смертью. Люди, гоблины, кобольды режут друг друга, одни ради золота, другие для шкур и мяса. Каждый считает себя высшим существом, а остальных — зверями. Мне все равно.

— Чего ты хочешь? — спросил я. — Денег?

Курганник всплеснул тонкими птичьими лапами:

— Какой вздор! Мне не нужны монеты. В отличие от вас, людей, я счастлив и без них. Я нуждаюсь в чем-то неизмеримо большем или меньшем, это уж как посмотреть. Единственная крохотная капля крови — вот плата за проезд.

Я усмехнулся, глядя на нелепое создание, и снял кожаную перчатку, освобождая руку. Однако тварь отрицательно замотала прозрачной головой с такой силой, что казалось, тяжелые рога отвалятся, не выдержав напряжения.

— Нет, не ты! Виру[1] платит тот, кто нуждается в проезде, а это не ты, красавчик, а твоя спутница ведунья. Ей и резать пальчик.

Снежана, не желая спорить из-за пустяка, сняла с пояса тонкий кинжал, уколов острием палец. Курганник немедленно подставил неизвестно откуда появившуюся склянку из горного хрусталя и поймал алую каплю, плотно закрыв горлышко флакона притертой пробкой.

Довольно перекосив лицо, возможно, подмигнув, он немедленно исчез в сугробе, принявшем прежний вид застывшей морской волны с гребешком пены. Снежана, склонившись с седла, зачерпнула с верхушки снега, вытерла кинжал и палец, недоуменно покачав головой:

— Что за глупые причуды, не ворожить ведь он собрался.

Я промолчал, уже жалея о нашем согласии — ведь кровь хранит в себе память о человеке, вряд ли она понадобилась курганнику для коллекции или доброго дела.

Впрочем, возвращать склянку было поздно, тварь не сидела в сугробе, а постоянно меняла место, неслышно струясь под снегом.

2
Согласно обычаю, Ольгерда похоронили возле родной деревни. Затем кобольды, призвав элементалей земли, перенесли курган в Ледяную пустыню, — в далекий холодный край, где солнце никогда не садится, зависнув низко над горизонтом. Русы верили, что тем самым оказывают уважение мертвому.

Спрыгнув на снег, Снежана остановилась возле насыпи, вглядываясь в нее, как будто желая разглядеть лицо воина. Я услышал негромкий голос.

— Вот я и пришла, Ольгерд. Годы пролетели так быстро, и так много всего случилось за это время. Но я никогда не забывала, что живу благодаря тебе, отдавшему свою жизнь за мою.

Вдруг в вышине раздался тонкий дрожащий звук, как будто струна ожила на мгновение и вновь замолчала. Это пронесся первый, одинокий порыв ветра перед надвигавшейся бурей.

Он принес с собой тучи, закрывшие солнце, затенившие все вокруг, спустившиеся так низко, что казалось, их можно достать острием меча.

Покинув седло, я подошел к Снежане, настороженно оглядывающейся вокруг. Черное клубящееся марево начало сгущаться, превращаясь во вращающийся кокон, вдруг распавшийся на две части, плеснув голубоватым светом. Перед нами предстала фигура всадника на коне в боевом облачении.

— Ольгерд! — воскликнула Снежана, порывисто шагнув к нему.

Но я удержал ее, положив ладонь на плечо — нечто странное происходило с другом ведуньи. Лицо его исказилось и набрякло, руки метнулись к горлу, как будто пытаясь ослабить невидимую веревку, стягивающую шею, веки неестественно сжались, заползая за глазные яблоки, лезущие наружу.

Вдруг руки мертвого ратника опустились, кулаки замолотили по воздуху, отбиваясь от неведомых врагов, но очевидно не попадая в них.

Тело воина сотрясалось и гнулось от сыпавшихся на него ударов, потом напряженно вытянулось, сотрясаемое мелкой дрожью. И наконец замерло, совершенно обессилев. Звенящий от ужаса голос Снежаны вопрошал:

— Ольгерд, что с тобой? Хоть слово скажи, я не могу помочь тебе!

И тот глухо, со смертельной усталостью проговорил:

— Я и сам не понимаю, девочка моя добрая, спасибо, что выполнила обещанное. Мне хоть немного легче стало, как лицо твое увидел. Но душу мою не пускают в загробный мир, Ирий, тот прекрасный сад, куда отправляются после смерти почти все, кроме самых страшных преступников. И я день за днем пересматриваю свою жизнь и не нахожу того, за что мог быть наказан такими страданиями.

Он замолчал, на миг забывшись, сцепив пальцы и устремив глаза в неведомое. Видно, в бессчетный раз просматривал минувшее и собственные поступки в нем. Я поторопился вернуть его в сегодняшний день, не зная, сколько еще Ольгерд сможет говорить с нами.

— Так что с тобою происходит, воин?

Тот снова очнулся.

— Душа моя не может покинуть мертвое тело. Лишь изредка ей удается вырваться, но сил не хватает навсегда покинуть курган.

Вы не можете понять, и пусть боги не допустят вам никогда узнать, как страшно ей внутри ледяной, неподвижной оболочки, где она вынуждена биться минута за минутой, день за днем, год за годом. Всегда, вечно!

Мои мучители — души рабов, что были похоронены вместе со мной. Не знаю, как смогли они ускользнуть от всевидящего ока бога Велеса, кто ведет всех в загробный мир, запирая своим ключом дверь от него, — но они свободны.

Они не отвечают на мои вопросы, но разве был я им плохим господином? Кто-то наделил их черной, злой силой. Иногда они тащат меня по мрачным, диким, угрюмым пустыням, где обступают уродливые, чудовищные создания, хохочущие упыри, василиски с головой петуха, туловищем жабы и хвостом змеи, от чьего дыхания трескаются горы.

Они воют, указывают на меня пальцами, обвиняя в страшных преступлениях, которые я не совершал. Даже подумать не мог, что подобные греховные дела вообще возможны на земле.

Бывшие слуги, а теперь палачи, наделяют моей душой казненных татей, и те оживают, бродя по улицам со следами пыток и смерти, приводя в ужас людей, которые снова, еще более страшной смертью уничтожают восставших из смерти. И я страдаю вместе с ними, вновь и вновь умирая.

Нередко эти трое заставляют меня лететь по бесконечным, призрачным коридорам и узким подземным ходам, пока я не попадаю в какой-то высокий, наполненный сумерками зал. Там бьются крики и стоны других душ, и их вместе со мной рубит на куски чудовищная тварь.


Вдруг Ольгерд замолчал, настороженно прислушиваясь. До нас донесся уже слышанный ранее звук тронутой пальцем струны. Три призрачные фигуры в длинных белых рубахах до земли появились возле призрака.

Лица, искаженные злобой, совсем утратили человеческие черты.

Перекошенные рты выкрикивали нечто неразборчивое, горящие ненавистью глаза смотрели на меня со Снежаной и Ольгерда.

Они схватили воина, легко оторвав его от земли, и понесли к кургану, скрываясь в засыпанном снегом склоне. Ольгерд, безуспешно пытаясь отбиваться, успел только вскрикнуть:

— Помоги мне, ведунья! Освободи!

Снежана кинулась к нему, но я снова удержал девушку:

— Остановись, ты ничем не сможешь сейчас помочь, ведь у тебя нет власти в мире мертвых.

Она оттолкнула мою руку, подбежав к тому месту, где только что стояли Ольгерд и его враги, но там не осталось никаких следов, снег лежал нетронутой белой пеленой. Опустившись на колени, ведунья попробовала разгрести его, но скоро наткнулась на промерзшую, похожую на камень, землю.

Я молча помог ей подняться, и мы отправились в обратный путь.

— Они совсем не хотели умирать, — заметила Снежана и снова замолчала.

Я понял, о ком она говорит, и подумал о том же, представляя погребение Ольгерда, — так ясно, словно сам присутствовал на нем…

3
Старейшина деревни, в которой родился воин, с утра обошел все дворы с черным жезлом, объявляя о том, что павшего в бою привезли домой.

Белый круг солнца лил раскаленный жар на землю. Спасая от него тело погибшего сотского, установили на невысоком холме навес на четырех столбах, между ними натянули плотный белый холст. Ольгерд в боевом облачении лежал на деревянном возвышении, вокруг столпились женщины, поющие погребальную песню:

Приуныло, приутихло море синее,
Приуныли, приутихли реки быстрые.
Приуныли, приутихли облака ходячие,
Из далека чиста поля.
Из раздолья широкого
Как бы гнедого тура
Привезли убитого —
Привезли убитого
В бою голову сложившего храброго Ольгерда…
Они призывали усопшего раскрыть ясные очи, взглянуть на белый день, красное солнце, подняться со смертного одра. Слезы свои плакальщицы собирали в маленькие склянки, называемые плачевными. Эти сосуды будут погребены вместе с воином, как и любимая собака, конь, оружие, еда и мехи с медом.

На лужайке возле холма справлялась тризна, воины пили и ели, вспоминая своего командира. На холме, разобрав шатер, стали копать глубокую могилу, куда опустили труп и вещи.

С любовью было собрано все необходимое, что только могло понадобиться на трудном пути в загробное царство. Среди них сплетенная из ремней лестница — по ней легко подняться в дивную страну, куда на зиму улетают птицы и где обитают мертвые.

Острые кинжалы пронзили бьющихся от страха собаку и коня, они должны последовать за хозяином в смерти так же, как было это в жизни. После вывели трех мужчин в длинных белых рубахах до земли, босиком — рабов погибшего. Однако они вовсе не изъявляли желания умереть, преданность их была не столь безгранична.

Люди отбивались, кричали о несправедливости, один из них, самый молодой и сильный, впился крепкими зубами в руку удерживающего его воина, вырвав кусок мяса и выплюнув его к ногам мучителя.

Но окружающие были неумолимы — те же длинные клинки перерезали горло всем троим, и трупы опустили в яму. Во время похорон многие в знак скорби царапали себе лицо и грудь наконечниками стрел, ножами, вырывали клочьями волосы, кидая их в могилу.

Наконец курган был насыпан. Старшина с черным жезлом объявил начало стравы — торжества, венчающего мрачный обряд. Сошлись бойцы на кулаках, поодиночке и стенками, состязались бегуны, силачи, ломающие подковы и поднимающие тяжести. Обессилевшие подкреплялись едой и питьем, расставленными в тени под деревьями.


Картины эти мелькали перед моими глазами, похожие на иные, много раз виденные на других похоронах. Невольно вспомнился печальный случай, когда во время стравы на славян, утративших осторожность, внезапно напали греки, полностью разгромив скорбящих и веселящихся.

Из задумчивости меня вывел голос Снежаны:

— Как же нам помочь Ольгерду? Я не могу оставить его, хотя и не понимаю, что происходит.

Слова ее не оказались для меня неожиданными, слишком хорошо я знал ведунью, чтобы предположить, будто она оставит в беде друга — даже если бы он и не спас ее жизнь, как Ольгерд. Покачиваясь в седле, я заметил:

— Я слышал о том, что посредством черного колдовства душа может быть замурована в мертвом теле.

Тибетские монахи практикуются много лет, чтобы научиться открывать дорогу вылетающей из тела душе. Два магических слова, выкрикиваемых определенным образом, позволяют открыться на темени усопшего отверстию, примерно в палец шириной, через которое дух навсегда покидает тело. Сама процедура учения связана для лам с большой опасностью — они должны правильно выдохнуть магические слова, малейшая ошибка грозит тем, что монаха покинет его собственная душа.

Снежана удивилась:

— Но как тогда они смогут научиться?

Я пожал плечами:

— В том-то и тонкость древнего искусства — трапа, ученик, должен уловить тот момент, когда после долгих тренировок он наверняка сумеет совершить обряд, и только после этого, в присутствии мертвеца, может выкрикнуть оба магических слова. Тогда он говорит как бы за усопшего, помогая ему отпустить душу на свободу.

Ведунья задумчиво произнесла:

— Но кто и зачем заточил душу Ольгерда? Конечно, слуги противились своей смерти, но мстить следовало не сотскому, а тем, кто перерезал им горло. Да и как души простых холопов, не волхвов, не черных магов, смогли бы это сделать? Нет, кто-то другой заставляет усопших, возможно, против их собственной воли.

Синие глаза холодно блеснули:

— Я найду его. И заставлю прекратить мучения воина.

Девушка говорила только о себе, предоставляя мне возможность отступить, хотя и не верила, что я воспользуюсь ею.

Я промолчал, увидев вдруг, что время разговоров окончилось — впереди маячило длинное, кажущееся хрупким тело курганника, над которым покачивалась прозрачная голова.

За ним толпились заледеневшие, покрытые снегом живые мертвецы — люди, плененные им раньше. Лицо его корчилось переливами теней, изображающих улыбку, голос шуршал старой соломой:

— Ну что, насладились последней свободной прогулкой перед тем, как присоединиться к моему воинству? — и он небрежно мотнул головой назад, указывая на застывшие фигуры.

— У тебя, видать, мозги застыли от стужи? — сочувственно осведомилась Снежана.

Тварь всплеснула лапами:

— Со мной все в порядке, а вот ты забыла, как отдала мне каплю крови, превратившись в мою служанку. Теперь ты навсегда останешься здесь, со мной. Единственная дама придаст очарования нашему строгому мужскому обществу.

Он скрючился в пароксизме неслышного хохота, звеня сухими черепами на хвосте.

Я вполголоса ругнулся, поняв, что мои опасения подтвердились. Двинув коня на поганца, с досадой констатировал:

— Знал, что у тебя нет чести, но все же надеялся, что ошибаюсь. Ты потребовал пошлину и получил ее, больше мы тебе ничего не должны.

Поистине удивительно, как обвинение в бесчестии способно задеть не только человека, но и совсем отличное от него существо, особенно если оно соответствует действительности.

Курганник выпрямился:

— А тебе вообще следует помолчать, ты-то ничего не платил. Испугался, за девкой спрятался, не тебе о чести толковать. Ты у меня самым младшим холопом станешь, учить тебя придется долго и сурово.

Нелепая перепалка стала раздражать меня.

— Послушай, уйди с дороги, — произнес я. — Не тронь нас, не зови лиха на себя.

— Зачем тебе слуги? — спросила девушка. — Подсказать твое имя, если забудешь?

— Смех — единственный друг, который спасает человека перед лицом смерти, — согласился курганник. — А все потому, что он — обратная сторона глупости. Зачем ты дразнишь того, кто сильней тебя, амазонка?

Багряный меч со свистом вылетел из заплечных ножен Снежаны — так молния появляется из черноты облаков.

Существо рассмеялось.

— В Китае ходит легенда о герое Джань Бао, который не боялся смерти. Когда ему пришло время умирать, он взял меч и положил его рядом с собой, сказав: «Если смерть появится, ей придется сразиться со мной». Но когда Дух мертвых на самом деле вошел в его келью, у Джань Бао уже не было сил даже пошевелиться, не то, чтобы поднять свой клинок… Так и ты, амазонка, пытаешься бороться с тем, что уже случилось.

Его прозрачная лапа, сотканная изо льда, поднялась к свинцовому небу. Шесть пальцев выросли на ней, словно перевернутые сосульки, потом исчезли, растаяв и превратившись в голубоватый туман.

Он взвился над головой курганника, распахнулся густыми клубами, и начал чертить рунические строки на далекой линии горизонта.

Снежана послала единорога вперед, но я остановил девушку, взяв зверя под уздцы. Как правило, заклинание можно прервать, атаковав чародея; но то, что белыми письменами растекалось по свинцовому небу, не было рождено обычными чарами. Я не знал этой школы магии, но хорошо усвоил основной закон боевого волшебства — не бей кулаком то, что может взорваться.

Кипенные[2] слова множились, и взглянув на них, я почувствовал, что вижу перед собой историю мироздания — и пророчество о его неизбежной гибели. Потом строки сжались, стянувшись в тугой, трепещущий узел, и перед нами воссиял белый иероглиф.

— Ван Чи! — воскликнул курганник.

Теперь и я узнал его — символ власти и обладания, вторую по мощности руну китайского волшебства, после знака Великих Небес. Я вспомнил слова, начертанные на стене в гробнице Конфуция: «Тот, кто покорил Ван Чи — владеет всем».

— Школа Нефритового льва… — пробормотал я.

Существо рассмеялось.

— Бей силача хитростью, а хитреца силой, — проскрипел он. — Если хочешь победить, используй оружие, которого противник не знает. Разве не этому учил великий Сармунд? Здесь, в Ледяной пустыне, никто не владеет магией, которой я научился на берегах Ян Цзы.

Белый иероглиф ширился, и края его блистали, словно раскаленный металл. Небо над нашими головами стало черным, как проклятая душа.

— Я изучал школу Льва, — произнес я.

— Что ты можешь знать о ней? — отмахнулся курганник. — Так, прочел пару строк в древнем манускрипте, где половина — домыслы, а половина — ошибки. Только посмотри — символ почти закончен, а ни ты, ни твоя подружка не можете сотворить даже простые чары.

4
Где-то далеко, на звенящей глубине сознания, я шептал заклинание льда, — настолько сильное, что его нельзя произносить вслух. Я знал, что бескрайняя пустыня, ее холод и скрипящий снег помогут мне, наполняя силой бурана.

Я смотрел на курганника, и видел в его глазах отражение страниц магической книги, по которой я когда-то изучал волшебство. Слово за словом, складывались кирпичики волхования, но когда настал миг положить последний, они рассыпались, с хрустальным далеким звоном.

— Вот видите? — спросил курганник почти с укором. — В моем народе принято говорить — ты можешь махать рукой против ветра, но ветер от этого не изменится.

Я посмотрел на Снежану — даже не бросил взгляд, но швырнул в приступе отчаяния. Человеку, который тысячу лет был умелым магом, сложно принять мысль, что он не в состоянии колдовать.

Девушка стояла, сложив перед собой руки, словно пыталась лепить снежок. Я никогда не использовал это заклинание — оно принадлежит к другой школе, но знал, что так чародеи огня создают файерболл. Обычно он сам вылетает из ладони, но если силы волшебницы на исходе, или вокруг разлито анти-магическое поле, приходится формовать его пальцами.

Между рук Снежаны тихо вспыхивали и гасли крохотные огоньки, которые и близко не походили на обжигающий шар огня.

— Вот видите? — повторил курганник. — Не стоит сопротивляться. Подумай сама, амазонка. Остаток жизни ты проведешь здесь, со мной, как моя служанка. Да, сейчас тебе кажется, что это страшно, и ты готова скорее умереть, чем согласиться на рабство. Но я не дам тебе это сделать; ты слишком нужна мне.

Сияющий иероглиф вспыхнул, и слепящая волна света растеклась по взорвавшемуся всполохами небу.

— Долгие годы, столетия ты проведешь в этой пустыне. Сперва будешь страдать, но потом привыкнешь, как привыкают все и ко всему, если остаются в живых. Тогда тебе захочется чем-то скрасить свое существование.

Кипенное блистание стало гаснуть, и я с ужасом понял, что оно впитывается в меня — в меня и в Снежану.

— Чем больше ты сопротивляешься, тем слабее станешь, когда я порабощу тебя, — говорил курганник. — Позволь своей силе остаться; стань лучшей из моих воинов. Сейчас тебе кажется, что это рабство. Но придет день, и ты осознаешь, что даже рабство бывает разным.

Я закрыл глаза, призвав на помощь все то, чему учили наставники в Ледяном дворце. Увидеть магическую силу, которая направлена против тебя, представить ее как нечто телесное, плотное — словно стрелу или арбалетный болт. И потом пропустить ее сквозь себя, раствориться густым туманом, которому нельзя повредить.

Я не смог.

Магия Нефритового льва не была сильнее моей — напротив, я чувствовал, что она гораздо слабее. Но курганник был прав — я совершенно не знал ее. Это как детская загадка — совсем простая, с которой справится даже пятилетний ребенок. Только заданная на языке, который мне не знаком.

Я ощутил, как холодный свет иероглифа проникает в меня, растекаясь по всему телу. Он бежал вслед за кровью, обгонял ее, хватал холодными лапами, заставляя остановиться. Сковывал холодным дыханием нервы, ловил облачки дыхания в моем рту и превращал их в крохотные кусочки льда.

Только сейчас я увидел крохотную алую точку, замершую в центре вихревой фигуры. Сапфировые глаза Снежаны тоже устремились к ней. То пронзала ветер капелька крови, которую амазонка отдала курганнику.

Ослепительный свет залил небо, и я уже не мог различить, где он — вокруг меня или внутри моего тела, раздираемого нестерпимым холодом. Голова монстра вдруг оказалась пугающе близко, наши глаза встретились и стали единым.

Я ощутил, как его сознание поглощает меня, словно жаркий день, слизывающий каплю росы с листа дерева. Я пытался сопротивляться, бороться, но биться мне было не с кем — вокруг тугой пеленой растекалось мое поражение.


Курганник отшатнулся и встряхнул льдистой головой. На его узкой, прозрачной морде искрами перекатывалось удивление. Я обхватил руками лицо, и на мгновение мне показалось, что моя кожа растаяла, намертво прилепив ладони к щекам.

Потом я понял, то был тонкий слой льда, — так бывает, если на морозе коснешься обнаженного металла. Мои мускулы по-прежнему сковывал холод, но я чувствовал, как он отступает, словно из объятий ледяного ветра я вдруг шагнул в жарко натопленную избу, и дыхание спасительного огня увлекало прочь запах смерти.

Монстр махал головой, и судорожно сучил вдоль нее лапами. Я понял, что мой последний кошмар не был рожден умирающим мозгом — курганник и правда перекинул мост между нашими сознаниями, и теперь, когда эта связь вдруг рухнула, ему было так же плохо, как мне несколько мгновений назад.

Подняв глаза, я увидел, что иероглиф Ван Чи стремительно тает — но не для того, чтобы погрузиться в одного из нас. Он рассыпался, словно фигурка, вылепленная из песка, а потом высохшая.

Беснующийся ветер срывал с него слой за слоем, швыряя в далекую бездну степи, и вскоре уже невозможно было различить только что стройных очертаний руны.

Лишь алая капля крови продолжала темнеть в центре символа, упорно сражаясь с безжалостным вихрем. Однако потом и она сдалась, рухнув в снег рубиновой слезой и исчезнув там.

Мне хотелось верить, что иероглиф Ван Чи рухнул благодаря моим усилиям. В тот момент, когда сознание угасало, я продолжал бороться, даже не понимая этого. Навыки, полученные в Ледяном дворце, искусство вихремага, которое я оттачивал тысячу лет, обретаясь в вечности — вот что спасло нас от чародейства курганника.

Однако в глубине души я знал, что это не так. Нечто другое вмешалось в ход событий, разрушив символ Нефритового льва.

Хотел этот кто-то помочь мне и Снежане? Знал ли он вообще о нашем существовании, или бросил горсть песка на чашу весов совершенно случайно, занимаясь иным и преследуя другие цели?

Ответ на эти вопросы был чрезвычайно важен — или же ничего не значил. Я выхватил из-за пояса явару и направил огненного феникса на стража кургана. Бесконечная свобода переливалась по моему телу, сладкая и пьянящая, как обещание жизни.

Полукруглое лезвие снесло голову чудовища, разбросав тысячи мелких трещин по его ледяному телу. Один за другим падали ледяные воины, осыпаясь в снег, — точно так же, как несколько мгновений назад рушился в вихрь символ Нефритового льва.

5
Вязкий дым поднимался над широкой пиалой.

Снежана сидела на большой вышитой подушке, скрестив стройные ноги, и положив перед собой багряный клинок. Мягкие волосы, цвета воронова крыла, падали на прекрасное лицо девушки.

Она молчала, и мне тоже не хотелось прерывать тишину — я знал, что там, в глубине души, она все еще стоит перед высоким курганом, не сводя глаз с призрака Ольгерда.

Люди вокруг говорили мало. Юрта трактирщика в Ледяной степи — это не караван-сарай в Харамистане, где громкие голоса сливаются со звоном золотых чаш, а веселому смеху вторят песни бродячего сказителя-гоблина.

Там, в прохладе оазиса, где яркое солнце сверкает в каплях росы на широких листьях сильфийской пальмы, душа человека распахивается миру. Он черпает силы отовсюду — из небесного света, из аромата тропического леса, и даже улыбка случайного путника наполняет сердце теплом.

Но здесь, в ледяной степи, природа так враждебна и человеку, и гоблину, что ты запахиваешься поглубже в теплую шубу, молчишь, настороженно оглядываясь исполдлобья, и видишь в каждом вокруг своего врага.

Холодный ветер, налетавший из промерзшей пустыни, бился в толстые стены юрты, заползал под них морозными пальцами, бросая на пол рассыпчатые белые горсти.

— Никогда не думала, что Ольгерд закончит вот так, — сказала Снежана. — Мне всегда казалось, будто я умру как-то героически, романтично, но я никогда не спрашивала себя, что будет потом. Навеки стать рабом кургана…

Она передернула плечами.

— Ты собираешься помочь Ольгерду? — спросил я.

Снежана сделала небольшой глоток из пиалы. Это был гоблинский чай — терпкий, с растворенными кусочками жира и дольками пещерных грибов, плавающих на поверхности, словно мертвые рыбы.

Я видел — напиток ей не нравится, но горло девушки вдруг свело судорогой, как бывает, когда хочешь заплакать. Она не знала, что это такое, или, по крайней мере, убедила себя в том, что не знает. И теперь ей надо было отпить, пусть даже этого жуткого гоблинского чая, чего угодно, лишь бы голосовые связки расслабились и перестали корчиться, выпустив на волю слова.

— Я должна, — амазонка коротко улыбнулась.

Нет ничего хуже таких улыбок.

— И как ты собираешься это сделать?

Она подумала, только для вида, — ответ был уже готов и ждал только вопроса.

— Ты говорил, что знаешь колдуна света?

— Да, — подтвердил я. — Его зовут Порфирий. Живет на острове Рюген, при храме Свентовида. Сама знаешь, эта школа волшебства не пользуется особой популярностью. Для боя не создана, да и денег не приносит. Он, скорее, монах, чем чародей.

Тяжелый полог распахнулся, пропуская в юрту серого гнолла. Свистящая вьюга влетела следом за ним, веером метнула на пол хрустящую крошку, лизнула холодным языком лица тех, кто сидел рядом с входом.

— Это то, что мне нужно, — сказала Снежана. — Думаешь, он согласится помочь?

— Порфирий никому не отказывает в помощи, — ответил я. — Возможно, потому, что его редко о чем-то просят. А что ты задумала?

Девушка обхватила пиалу обеими руками.

— Колдуны света — единственные, кто умеет заклинать призраки. Ты говорил, он очень силен?

— Он архимаг.

— Отлично. Пусть успокоит души рабов. Тогда они перестанут пытать Ольгерда. Знаю, это не каждому чародею по плечу, но надо попытаться.

Гнолл прошел мимо нас, устраиваясь возле котла с едой. Это место уступали тому, кто пришел последним — таков обычай Ледяной степи.

Юрта не топится; в основном, ее согревает тепло тех, кто собрался здесь.

Единственный огонь полыхает под начищенным казаном[3], в котором варится похлебка. Он мал, как звезда на далеком небе, — но тот, кто долгие часы брел по заснеженной пустыне, рад даже тихому потрескиванию дров, и слабому аромату чая.

— Ты хочешь, чтобы я сам попросил об этом Порфирия? — спросил я.

— Тебя он знает. И потом, я не хочу бросать Ольгерда одного. Вернусь к кургану, прочитаю несколько заклинаний. Магия огня призракам не страшна, но я немного училась на некромантку. Все лучше, чем ничего, да и ему будет приятно чувствовать, что я рядом.

Хозяин-гоблин прошел мимо нас, шлепая валенками по расстеленным на полу шкурам.

— Для того, чтобы попасть на Рюген, необходимо несколько месяцев, — предупредил я. — Остров защищает могущественная магия. Это столица Свентовида — туда нельзя перенестись с помощью колдовского портала.

— Я знаю, — сказала Снежана. — Потому и хочу остаться. Ольгерд должен знать, что я о нем не забыла. Если поедем вместе, он подумает, будто я его бросила.

Я откинулся на вышитую подушку.

— Думаешь, успеешь найти за это время? — спросил я.

Амазонка вскинула голову.

— Что?

— Череп Всеслава. Тот, что, согласно легенде, способен изгонять призраки. Я буду совершать долгие ритуалы очищения, — без которых нельзя ни попасть на остров, ни покинуть его. А ты тем временем примешься искать вещь, которую даже некроманты запретили упоминать в своих летописях — а уж им-то, казалось бы, не с чего бояться смерти.

Снежана стиснула зубы.

— У меня мысли на лбу написаны? — спросила она. — Если так, то вроде бы волосы длинные. Закрывать должны.

Я пожал плечами.

— Ты сама некромант, и знаешь — если маг Порфирий и согласится провести такой ритуал, то изгонит все души, в том числе и Ольгерда. После этого твой друг попадет в Нидгаард, откуда провалится в Геенну.

Не всегда приятно говорить о мертвецах правду, но порой это нужно сделать, чтобы живые не присоединились к ним.

— Только человек с чистым сердцем может выйти из Нидгаарда в Лимб, а оттуда вознестись в Элизиум. Рабов Ольгерда захоронили вместе с ним, заживо. Он знал, что это произойдет, а значит, виновен. Не думаю, будто ты хочешь такой судьбы для него. Значит, решила отправить меня поиграть в песочек, пока сама займешься чем-то очень опасным.

Девушка кивнула.

— Только череп Всеслава дает власть над мертвыми, — сказала она. — Какая ж я дура, что пыталась тебя обмануть. Надо было просто дать по затылку кастетом, заковать в цепи и запереть на время. В Диррахие есть дворец для таких целей…

Она отпила чая.

— Место хорошее. Сама проверяла. Там знатные дамы держат дорогих наложников. Если, скажем, драконов в пещере не хватило, и муж вернулся из похода пораньше. Игрушку надо куда-то спрятать, пока благоверный снова не отправится покорять мир, а евнухи Диррахия[4] позаботятся о нем за хорошую плату.

Снежана выудила кусочек гриба двумя пальцами, осторожно облизнула его и проглотила.

— Или если заездили бедняжку, и ему надо восстановить силы. Давно хотела тебя туда отправить — на отдых, да все не складывалось. А тут такая удача, и надо же, упустила момент.

Ведунья посерьезнела.

— Ты не должен ехать со мной. Сам же сказал, даже некромантов этот череп пугает. Тот поход у Всеслава с самого начала был неудачным. Воевода предупреждал, что нельзя плыть через пороги на ладьях.

— Печенеги отрезали ему дорогу, — подтвердил я. — Его дружине пришлось зимовать там. Наступил голод — такой, что за конскую голову давали полгривны. Когда пришла весна и лед спал, князь захотел прорваться через вражеские заслоны, — но измученная армия была обречена. Ему отрубили голову, а из черепа сделали чашу, оковав ее золотом.

— Никто не знает, как она приобрела власть над мертвыми, — продолжила за меня Снежана. — Хан передал его в дар оркскому кагану, и несколько лет кубок хранился в Кеграмском форте, на Камышовой реке. Затем его следы теряются.

— Говорят, орки испугались могущества чаши, — заметил я, — и поспешили избавиться от нее. Говорят, будто дух Всеслава преследует каждого, кто осмелится выпить из нее — но я полагаю, это просто легенда. Призрак князя скорее захотел бы отомстить печенегам, но этого не случилось.

Снежана бережно взяла меня за руку.

— Тебе незачем рисковать, — сказала она. — Ольгерд спас мою жизнь, а не твою. Я ему должна, а не ты. Найти голову Всеслава и свою сохранить — значит, слишком искушать удачу. Лучше уж с гоблинами в кости играть. А как найду — будет еще хуже. Для того, чтобы разбудить силу черепа, надо вызвать к жизни такие силы, что могут просто размазать.

Она скупо усмехнулась.

— Но и то хорошо — другим не придется меня хоронить, а мне — гнить в кургане, как делает это Ольгерд. Впрочем, амазонок сжигают.

— Прости, Снежа, — я покачал головой. — Но отпустить тебя одну не могу. Мне надо позаботиться о своих деньгах. Вспомни, сколько я тебе цветов подарил. Обеды в лучших тавернах. Наряды. Драгоценности. А ведь это все удовольствия дорогие. Я уже не говорю про время и силы. Нет, слишком много в тебя вложено, чтобы вот так все бросить.

Какое-то время девушка разглядывала меня.

— И отговорить тебя не удастся? — спросила она.

— А если попробуешь сбежать, или еще что выкинешь — все равно поймаю, — предупредил я.

Девушка фыркнула и смерила меня взглядом.

— А что потом? Перекинешь через колено и отшлепаешь?

— Ни в коем случае, Снежа — а вдруг тебе понравится. Я просто найду череп раньше тебя, и разбужу его силу сам.

Снежана медленно выдохнула. Она не смирилась с поражением, но поняла, что настало время отступить.

— И ведь найдешь же, — пробормотала она.

Потом глухо зарычала, встряхнув пушистыми волосами. Редкая девушка может сделать так и выглядеть прекрасной, а не как взбесившийся орк.

— Почему ты всегда выигрываешь у меня в спорах? — спросила она.

— Зато удар справа у тебя лучше выходит, — утешил я.

6
— Нам надо остаться наедине, — сказал я.

Гоблин настороженно поднял голову от братины, где побулькивал чай. Хозяин только что нарезал туда свежей капусты, которую выращивал под снегом. Несколько простых заклинаний бывают очень полезны, если держишь огород в Ледяной пустыне.

Я понял, разговор начался не с той ноты. Трактирщик испугался, что именно ему я предлагаю побыть вторым. Если человек несколько недель, один, бредет по снежной пустыне — что ж, у него могут возникнуть и более безумные идеи, чем романтическое свидание с пожилым гоблином-садоводом.

Он уже хотел открыть рот, чтобы излить на меня оскорбленную невинность, но тут взгляд его темно-серых, с карими прожилками глаз коснулся Снежаны. Девушка уже сбросила с плеч легкую шубку, и осталась в черном доспехе из кожы вивверны, с золотыми заклепками.

Возрадовавшись тому, что не придется отбиваться от изголодавшегося по общению постояльца, гоблин с важным видом помешал чай, бросил в него два рубленых гриба, и сообщил:

— А что вам, под шкурами неудобно? У меня только две юрты. В одной едят, в другой спят, потому как…

Он явно хотел добавить, что во время сна происходит нечто, способное испортить аппетит окружающим, но тут же вспомнил, — вокруг гости, которые вот-вот захотят еще по чашечке чаю. Поэтому быстро выровнял полет разговора:

— Отапливать нечем. Хотите — в спальную отведу. Только там…

Гоблин вытер нос.

— Несподручно будет.

Я собирался с достоинством возразить срамнику, что вовсе не намерен черпнуть любовных утех под его гостеприимной, но кишащей радужными блохами крышей.

Уединение было нужно нам по совсем иной причине — для того, чтобы создать магический портал, и с его помощью перенестись на несколько тысяч верст, к Камышовой реке, — туда, где, согласно легенде, люди в последний раз видели череп Всеслава.

Конечно, раскрыть волшебную дверь можно в любых условиях. Любой школьник знает, что в битве при Эзенроте чародей Селебзир распахнул врата, через которые прошла византийская конница, несколько баллист и отряд дендроидов.

Однако подобное колдовство требует больших затрат энергии. Совершив заклинание, Селебзир погрузился в хрустальный сон, и провел в этом состоянии шесть с половиной лет, просыпаясь лишь раз в неделю, чтобы поесть и прочитать молитву.

На ближайшие годы, у меня имелись другие планы, поэтому я должен был совершить заклинание в тишине и покое, как предписывает Драконья книга магов. Все это я собирался объяснить трактирщику, однако же не успел.

Снежана тут же прищелкнула языком и подмигнула гоблину с самым бесстыжим видом — так ведет себя девочка-подросток, когда, сказав маме, будто идет поиграть с подружками в куклы, сама гуляет с парнем из колледжа магов, и очень хочет показать всем вокруг, что уже взрослая.

— Но сам-то ты спишь не там, — сказала она, умудрившись вложить в эти простые слова столько подтекста, что проходи мимо смиренные монашки, собирающие пожертвования на приют для сироток, — всех бы хватил удар.

А окажись поблизости монастырь — тут же бы рухнул.

Гоблин икнул, подвергнув серьезной опасности чай, в который едва не натекли слюни. Да, если бы Снежана пригласила его побыть наедине — он бы не колебался.

Этот мир дает женщинам гораздо больше возможностей, чем мужчинам — но, к счастью или к беде, почти ни одна из них не умеет ими воспользоваться. А вот если девушка знает, с какой стороны хлеб намазан белужьей икрой — только держись.

Держаться было непросто. Сразу же захотелось призвать Снежану к порядку, напомнив, что она не в борделе для амазонок, да и вообще, рядом могут оказаться знакомые.

Однако делать этого я не стал. Если хочешь общаться с людьми, и получать плюшки хоть немного чаще, чем тумаки, — прежде всего надо научиться, когда вмешаться, а когда промолчать в тряпочку.

К слову, Снежана как раз-таки этого не умеет.

Остановить неловкий разговор невозможно. Это все равно, что пытаться затормозить деревянный паровоз гномов, встав для этого перед ним на рельсы. Результат для вас будет примерно одинаков.

Амазонка вцепилась мне в руку. То ли призывала к молчанию, то ли хотела дать гоблину понять, что я с ней в каждой безумной выходке.

— Если пустишь нас туда, — сказала она лукаво. — Не пожалеешь.

В этих словах вновь не было ничего постыдного. Однако тон, каким они были произнесены, мог довести до инфаркта сапфирового дракона. Умение обещать, ничего не обещая — одно из главных в ремесле обманщика.

Гоблин как раз вытирал лапы о фартук. Его пальцы сжались и хрустнули так, что едва не сломались в каждой фаланге сразу.

Я задавил бьющиеся из горла возражения, чтобы не доставлять трактирщику еще большего веселья.

Впрочем, положа руку на сердце, должен признать, что мое возмущение было рождено вовсе не соображениями нравственности, но мелочным чувством собственника, — которое слишком часто рядится в сверкающие ризы морали.

Гоблин прокашлялся, и я спросил себя — стоило ли пить его чай, если повар так охотно делится с ним своими эмоциями. Затем трактирщик огляделся — он проверял, не услышал ли слова девушки кто-то из гостей, и не потянется ли за нами длинный хвост, объединивший желающих присоединиться к потехе.

Однако все гости сидели на шкурах, погрузившись в себя и свои пиалы. Даже гнолл, пришедший последним и сидевший к нам ближе остальных, ничего не заметил. Это было для него к лучшему, так как спасло от сомнений относительно того, что именно плавает в его чашке — подснежные грибы или нечно иное, не столь съедобное.

— Ладно, — сообщил трактирщик.

Будучи мудрым гоблином, он не стал делать вид, будто ему нужно время на раздумье. Быстрым движением хозяин передал большую ложку слуге — печальному карлику с головой лося и развесистыми рогами, которые с трудом умещались на хилых плечах халфлинга.

Затем трактирщик вытер руки о фартук, ими же вычистил нос, — что слегка умалило его предыдущий подвиг, — и затопал вперед, знаком предложив нам следовать за ним.


Как будто и не было жестокой схватки, криков ужаса и боли, искристой пыли, поднятой ногами людей и почти мертвых созданий.

Пролетел порыв ветра.

Ледяная пустыня холодными пальцами небрежно смела признаки разыгравшейся трагедии, бросив на ее место горсть снега, выровнявшего вздыбленную поверхность, и зажила своей прежней, отстраненной от людей жизнью.

Но это спокойствие длилось недолго. Над белым покрывалом показались странные на вид отростки, с одной стороны розовеющие на солнце, с другой — покрытые мелкими завитками бурой шерсти.

Они замерли на некоторое время, как будто прислушиваясь и присматриваясь, не грозит ли опасность, а потом вновь закопошились, разгребая снег.

Будь здесь случайный наблюдатель, только сейчас ему бы стало ясно, что это шевелятся пальцы руки, похожей на человеческую, которая пытается отыскать выход на поверхность. Очевидно внизу, под снегом, ее обладатель, не имея ориентиров, не сразу сумел понять, в каком направлении следует пробиваться.

Идеально гладкую белую поверхность нарушили бугры и ямы, снег постепенно осыпался, открывая неловко поворачивающегося человека, на лице которого не таяли ледяные звездочки, облепившие брови, ресницы, застывшие на сомкнутых губах и впалых щеках.

Он дергался и вновь замирал без сил, приподнимался на руках и коленях, тут же падая вниз лицом, полз, перекатываясь с боку на бок, мучительно пытаясь подняться во весь рост. Наконец, это ему удалось, и единственный человек, оставшийся в живых от армии курганника, встал на ноги, шатаясь из стороны в сторону.

В рабстве чужая воля почти полностью управляла его телом. Теперь потребуется некоторое время, чтобы восстановить прежние силы.

Залепленные снегом глаза с трудом открылись, обводя взглядом равнину и опрокинутое небо над нею, рот перекосился и из него послышались странные скрежещущие звуки, торжествующие и угрожающие — он выжил, несмотря ни на что!

Долгие годы он был рабом зверя, не в силах противиться его воле, однако разум оставался ясным, в то время как сознание других давно помутилось, закрывшись облаками безумия.

Магические способности, дарованные Горкану небом, позволили ему сохранить свою личность в ожидании того дня, когда достойный противник погубит курганника.

Сам он не мог противостоять своему пленителю, который владел древней китайской магией, восходившей ко временам династии Хань. Секрет этого волшебства, был известен, пожалуй, только ледяному зверю.

Правда, сейчас спасшийся думал, что его могли знать и те двое, что сокрушили тварь. Горкан был уверен, что рано или поздно такие люди придут в пустыню, а вот его бывший хозяин, несмотря на все тайное могущество, не распознал их даже тогда, когда пришельцы стояли перед ним и следовало бежать прочь от гибели.

Ожидая освобождения, пленник укреплял свое тело и дух, хоть это было нелегко, почти невозможно под давящей волей хозяина. Теперь, когда все другие слуги курганника рассыпались в прах, он единственный остался жить и может вновь идти к своей цели.

7
Распахнув двустворчатые резные двери, служившие входом в юрту, гоблин высунул свой маленький, приплюснутый нос наружу. Открыв рот, он поймал на язык несколько снежинок и улыбнулся — здесь это считается хорошей приметой.

Плотнее завернувшись в шубу, он заковылял по сугробам к соседней юрте. Всего их было три — две парадные, для гостей, именуемые «конак-уй», в одной из которых мы только пили чай, и крохотная, где жил сам хозяин.

— Что ты вытворяешь, Снежа? — вполголоса спросил я. — Мало какие мысли у гоблина появятся.

Девушка округлила глаза — при этом она выглядит так забавно, что на нее просто невозможно сердиться.

— Но мы же хотели остаться наедине? — спросила она. — Для заклинания. А гоблина я и правда отблагодарю — дам монетку.

Я понимал, что должен приструнить озорницу. Подобные выходки ни к чему хорошему не приводят. Это доказал еще Гунпур Тре’укс в своем давно ставшем классическом труде «О розыгрышах и кровопускании».

Но как призвать Снежану к порядку, и не подарить гоблину при этом лакомой пищи для сплетен, которыми он затем будет угощать каждого, кто остановится здесь, — причем, в отличие от чая и лепешек с тмином, совершенно бесплатно?

Первое, что пришло мне в голову, — это дернуть девушку за косу, но я тут же отверг такой вариант, как слишком вульгарный. Тогда я закрыл глаза и с удовлетворением услышал, как Снежана вскрикнула и принялась хлопать себя по бокам, — в попытке вытрясти из-под доспеха огромную льдинку, которую я там наколдовал.

— Если это не научит тебя манерам, — смиренно произнес я, — всегда можно повторить.

Гоблин не заметил ее высоких прыжков, поскольку как раз открывал двери в юрту.

Это была «жолым-уй» — самая маленькая, какие только бывают. Ее стены, которые называют «кереге», состоят всего-навсего из трех решеток, тогда как в парадной юрте, «боз-уй», их число может достигать тридцати.

Трактирщик остановился, и любовно провел лапой по резной двустворчатой двери. Фигурки снежных сайгаков, орлов и гигантских червей-хорхоев служили не просто украшением. По ним гости судят о богатстве хозяина и его положении в обществе.

Я понял, что гоблин ждет от меня восхищенных возгласов, и не разочаровал его, дав Снежане еще пару минут для неравной борьбы с льдинкой.

Войдя вслед за хозяином, я продолжал рассыпать конфетти похвал, — чтобы хоть как-то приглушить возгласы девушки, раздававшиеся из-за моей спины. Порой я восхищаюсь тем, сколько в мире различных языков, на которых можно сказать то, чего говорить нельзя.

С веселой ухмылкой, гоблин показывал мне гордость своего дома — войлочные ковры-телекметы, которые в степи служат главным украшением юрты.

Несмотря на то, что «жолым-уй» совсем небольшая, здесь нашлось место для широких дорожек, с причудливым орнаментом в форме птиц и плодов, для яркого разноцветья нарядных лент — плетеные, свалянные из шерсти, украшенные вышивкой, они завораживали глаз, и казалось чудом, что столь прекрасные вещи можно создать из такого нехитрого материала.

Пары десятков букв хватает для барда, чтобы создать прекрасную песню — каждый раз новую. Горсть пыли и пара сухих корешков в руках алхимика превращаются в волшебное снадобье.

Как часто люди жалуются, будто жизнь обошла их своим вниманиям — и как редко они задумываются над тем, что магия вовсе не в руках доброй феи, которую мы должны ждать, уныло перебирая просо — а в наших собственных.

Впрочем, в руках Снежаны, когда она повернулась ко мне, была большая, порядком обтаявшая льдинка. Перейдя на сильфидский язык — особо нежный и мелодичный, а потому более других подходящий для угроз, связанных с физической расправой, — амазонка подробно расписала мое с этой сосулькой совместное будущее.

Не желая шокировать читателей, среди которых могут оказаться пикси или же монахи света, — скажу лишь, что это общение обещало быть гораздо более тесным, чем мне бы того хотелось.

— Спасибо, что позволили нам воспользоваться своей юртой, дорогой гоблин, — обратился я к нашему хозяину, спеша развеять любые недоразумения прежде, чем они успеют сгуститься и поглотят нас с головой. — Разумеется, она нужна нам всего лишь для очень простого и совершенно безопасного заклинания.

Гоблин изрядно скис — по его морщинистой рожице стало ясно, что он ожидал нечто совершенно иное, хотя нередко тоже разгуливающее в компании со словом «безопасный».

Он бросил на Снежану пару осуждающих, но унылых взглядов, — какие всегда бывают у парня, которого развели на ужин, но этим и ограничились. Затем он мрачно посмотрел на меня, давая понять, как близко подобралась ко мне кармическая расплата.

— Ну что же, — произнес гоблин, неожиданно, хотя и вполне объяснимо, став ужасно сварливым. — Надеюсь, огненных шаров кидать мне не будете. Были тут давеча, трое репликантов, обещались костер устроить магический, — вместо, понимаешь, оплаты, — так чуть большую юрту мне не спалили.

Трактирщик погрозил пальцем неведомым репликантам, и стало ясно, что он, мягко выражаясь, не зря чистил нос, но зря не вымыл после этого руки.

— Будто не знают, из чего юрты делают! Это же все ууки, ууки.

Гоблин простерл лапу куда-то вверх — то ли призывал в свидетели богов Ледяной пустыни, то ли указывал на потолок юрты.

— Кто? — спросила Снежана.

— Деревянные жерди, которые поддерживают каркас, — пояснил я.

— Да, а сверху войлок натянут, в четыре слоя, должен заметить. Обычно в два делают, только у нас в степи мороз и железо рвет, и птицу на лету бьет. Поэтому в четыре. А сверху жиром, значит, чтобы ни дождь, ни снег не прошел. Впрочем, какое там, когда у нас дождь-то был, тьфу…

Разочарование сделало его весьма бранчливым — веская причина, чтобы не разочаровывать людей.

Я заверил гоблина, что его жилище не пострадает, — да и нет более простого заклинания, чем телепортация, если у вас с собой есть зачарованный камень. Их без опаски могут использовать даже гномы, а им, как известно, лучше не давать в руки волшебных палочек.

Подняв глаза, я взглянул на круглое отверстие в крыше юрты — «шанырак», верный часовой, он стережет покой степного дома, выводит наружу дым от очага, впуская внутрь свежий воздух и солнечный свет.

Из бокового кармана я вынул заговоренный динар с четырехгранной дырой в середине, — такими их чеканят во многих странах затем, чтобы нанизывать монеты на нитку. Потом из другого я достал драгоценный камень — хранить их надо раздельно, чтобы случайно не совместились.

Иначе вас забросит так далеко, что вы вряд ли успеете в гости к тетушке на праздник Поющей репы. Впрочем, есть вероятность, что значительная часть вашего тела все же останется дома — а это вряд ли порадует и вас самих, и того, кому придется примывать вашу кровь и собирать внутренности.

Я вновь поднял голову, стараясь уловить крошечный кусочек неба за свинцовым плетением туч. Далекое солнце, отмеченное прикосновением багряных вампиров, должно было указать нам путь на Камышовую реку — туда, где в крепости орков хранился череп Всеслава.


Сообразив, чем именно я занят, гоблин страшно забеспокоился и, хватая меня за края магической мантии, принялся верещать. Он слагал эпическую сагу о чае, который стоит немалых денег, о месте на войлочных коврах, а также об особой награде, обещанной ему за право посетить его юрту.

Слезы наворачивались при мысли о том, какой великий бард погибал в этом трактирщике. По его словам можно было решить, что мы задолжали ему разве что не стадо слонов, каждый из которых нагружен сундуками с сокровищами.

Впрочем, скорее всего, именно с ремесла бродячего сказителя он и начал свою стремительную карьеру, пока не накопил денег на постоялый двор.

Я дал ему золотую монету, и он припал к ней, как мать к новорожденному младенцу. Захлебываясь словами, он благодарил нас за щедрость и подвывал так, словно мы были братьями, обреченными навсегда расстаться.

Приглядевшись в полутьме, я понял, что по оплошке дал ему монету в два раза крупнее, чем собирался, — меня подвел полумрак юрты и коварная харденская чеканка. Известно, что в этом городе динары делают из чистого мифрила, а оттого по весу и форме они так похожи на золотые.

Ощутив под заскорузлыми пальцами такое богатство, гоблин сообразил, что сейчас сокровище у него отнимут, и потому теперь заходился воем.

Я утешил гоблина, сказав, что он может оставить монету себе, и трактирщик, поспешно спрятав ее в потайной карман, принялся шмыгать носом и громко икать, пытаясь совладать с навалившимся счастьем.

Держа заговоренный динар между большим и указательным пальцами, — напомню, что он ни в коем случае не должен касаться вашей ладони, если, конечно, вы не хотите потом два месяца ходить с облезлыми крыльями вместо рук, — я осторожно вставил в четырехгранное отверстие драгоценный камень.

Гоблин отступил подальше, насколько позволяла узкая юрта, — он не собирался отправляться в путь вместе с нами. Золотой столб света вспыхнул в центре его жилища, переливаясь алмазными волнами, и через мгновение я услышал, как журчит Камышовая река, играя с прибрежными камнями.


Глава 2 Цитадель

1
 Мы шагнули в весну, на берег реки, широкой и спокойной, текущей меж пологого берега, изрезанного рукавами и поросшего высоким камышом, обрывистого и нависающего над водной гладью.

Над зарослями, высокими столбами, то неподвижными, то враз неизвестно почему падающими, кружилась мошкара — вероятно, неподалеку расстилалось болото, едкой зеленью с водяными прогалинами, скрытое шуршащей стеной тонких гладких стеблей с коричневыми длинными макушками.

На тихую воду выплывали дикие утки, сторожко оглянувшись, ныряли в глубину, лихо болтая в воздухе лапами и вздымая к небу перышки хвоста.

В голубой выси парил коршун, высматривая в реке серебристое рыбье тело, из почти невидимого на горизонте леса слабо доносился голос кукушки, отсчитывающей годы чьей-то жизни.


— Говоришь, они были здесь? — спросил Горкан.

Трактирщик мог сказать многое, но сейчас его рот был занят.

Он прилежно грыз золотой, пытаясь проверить — не поддельный ли.

Шаман наблюдал за ним с легким высокомерным презрением. Колдун в совершенстве владел иллюзиями, и мог на время превратить в золото что угодно, пусть даже горсть снега, зачерпнутую за порогом.

Ни глаз, ни зубы гоблина не смогли бы уловить разницу. Однако делать этого Горкан не стал, полагая, что расходовать магию по пустякам — значит, унижать себя.

Да и не привык он скаредничать — что такое один золотой для того, кто только что обрел весь мир?

— Да, — отвечал трактирщик, после того, как пристально оглядел динар и не нашел на нем ни следа царапины, которая говорила бы о подделке.

Монета скрылась в складках его меховой телогреи.

— Вот в эту дырочку, стало быть, и улетели.

Он потыкал скрюченным пальцев в отверстие над их головами. Горкан поднял глаза. Кто-то открывал здесь портал… Шаман еще чувствовал кожей легкое прикосновение астрала. Если поспешить, можно пройти через Врата, и оказаться там же, где и маг с амазонкой.


Когда Горкан шагнул сквозь дымящийся портал, его спина взорвалась судорогой боли.

В первый момент он подумал, что полугоблин, владелец постоялого двора, мог ударить его между лопаток серпом — острым, с кривыми зубьями, какие зеленокожие всегда держат при себе. Захотел забрать его деньги и решил убить.

Эта мысль вздрогнула и исчезла, подхваченная потоком боли.

Если на него напали, надо бежать, скрыться, спрятаться в прибрежных кустах, что окаймляли Камышовую реку. Но если…

Возможно, он не сумел пройти через портал полностью. Полугоблины — слабые, трусливые существа, они кормятся возле людей и промышляют такими низкими ремеслами, как ростовщичество.

Кармическая аура трактирщика могла ослабить врата. Если это действительно произошло, значит, Горкан оказался в плену, сжатый в захлопнувшемся портале.

И стоит ему дернуться, как часть его останется там, в гудящем ничто, размазанная на сотнях верст, отделяющих Ледяную пустыню от Камышовой реки.

Но если гоблин только что ударил Горкана в спину — следующий взмах кинжала будет последним.

Проклятье.

Горкан рванулся, и тяжело рухнул на серебряный песок. Боль раскатилась по спине, нырнула внутрь тела и разорвалась, словно бутыль, наполненная греческим огнем. Он понял, что был зажат во вратах пространства.

Несколько минут он лежал ничком, не двигаясь и пытаясь успокоить боль. Обмануть ее не удавалось. Песок забивался в рот, в нос, но Горкан даже не поворачивал головы. Ему не нужно было дышать, он мог обходиться без воздуха, как и без еды и пищи.

Но не без куска плоти, который вырвали из него врата.

Наконец он решился пошевелиться. Рука потянулась к спине, сложилась в шести суставах, которые тут же возникли между костями, — чтобы потом вновь исчезнуть.

Он мог перестраивать свое тело так, как ему было нужно, — научился этому за долгие годы, пока был в рабстве у курганника.

Его ладонь ползла вдоль порванной мантии, словно гигантский паук, перебирая изогнутыми лапами пальцев. Наконец он коснулся раны, и снова вскрикнул от боли. Портал вырвал из него большой кусок кожи, клок мяса и несколько позвонков.

Не страшно…

Сейчас он полежит здесь, не двигаясь, и все зарастет. Главное не думать о боли, не думать ни о чем, кроме выздоровления. На это уйдет не больше пары часов. А пока можно лежать здесь, ни о чем не волноваться, и вспоминать…


Сын могущественногокоменданта грозного Кеграмского форта мчался по пустому в это время дня плацу, ведя за собой преданное войско. Враг трусливо прятался в засаде за солдатскими казармами, и его следовало безжалостно уничтожить, приписав новую страницу в летопись боевых подвигов.

Чистое детское лицо раскраснелось, светлые волосы, завязанные боевым хвостом на макушке, воинственно развевались над головой. Он выглядел обычным человеческим ребенком, если бы не густая шерсть, покрывающая грудь и руки, кроме ладоней.

За ним преданно следовали дети орков, размахивая настоящим, только меньшего размера, оружием, широко разевая в боевом кличе рты, белеющие четырьмя рядами зубов, сверкая желтоватыми, еле видными из-под нависающего черепа глазами.

Горкан желал особенно отличиться в этом бою, видя, что за его войском наблюдает отец.

Из-за строений выскочил затаившийся отряд, зазвенели мечи, пущенные в ход тяжелые цепи и дубинки. Орки считали, что пара-тройка царапин, да и ран посерьезнее, не повредят детям, а лишь научат правильному поведению в сражении. Это была настоящая тренировка, а не та детская игра деревянными мечами, которой забавляются сыновья людей.

Отряд Горкана победил, и мальчик оглянулся, отыскивая глазами отца, надеясь увидеть его одобрительную усмешку.

Но тот уже скрылся в доме, даже не узнав о победе сына, тогда как другие воины или скупо хвалили, или резко выговаривали своим детям в зависимости от того, на чьей стороне те сражались — победителей или побежденных.

Сперва он удивлялся, обижался, старался достичь еще больших успехов в ратном деле, думая, что отец недоволен им, и лишь со временем понял, что тот просто стыдится собственного сына, такого непохожего на остальных детей.

Горкан был полуорком, ребенком насилия, совершенного его отцом над женщиной людей. Он ничего не знал о своей матери, лишь однажды подслушал разговор волшебников крепости. Те вспоминали, что она пыталась вышвырнуть младенца в реку через стену крепости, поскольку ненавидела порождение твари — так она называла орка.

После этого женщина исчезла, возможно, сбежала, но скорее всего, ее убил прискучивший ее красотой комендант. Понизив голос, старый маг прошептал — впоследствии тот не раз пожалел о том, что ей помешали совершить задуманное.

Дети от подобных союзов бывали умнее, сильнее и талантливее обычных людей и орков, однако всегда сохраняли внешность последних, за исключением немногих, почти незаметных черт.

Но на сей раз вышло иначе — Горкан выглядел почти как человек, если не считать шерсти, которой была покрыта его грудь и руки, кроме ладоней.

Маг почти шипел на ухо другому, но слова его четко слышались в осеннем воздухе ночи:

— Хунчард видеть не может собственного сына. Как-то признался, что лишь только заметит мальчишку среди воинов, рука сама хватается за меч — кажется ему, что шпион пробрался в крепость. Думаю, он бы с радостью прикончил парня, да не может — орк, убивший собственного ребенка, умирает в непереносимых мучениях. А по мне, так он все одно орк, кровь-то наша есть, а уж лучшего ученика невозможно представить. Иногда кажется, что не я его, а он меня учит магическому ремеслу.

Эту ночь Горкан редко вызывал в памяти. Она положила конец прежней жизни, детским надеждам, сделав его другим. Вытравила из сердца всю ту слабость, что досталась от людей, называемая любовью, преданностью и другими красивыми, но пустыми, бессмысленными словами.

2
Горкан увидел их издали.

Два человека шли по лесной тропе — те, кто убил курганника.

Боль все еще терзала его спину, словно полчища муравьев, забравшиеся под кожу. Горкан мог ослабить ее, даже заглушить совсем — это было несложно после того, как выросли новые позвонки, и свежая кожа закрыла рваную рану. Он даже усмехался про себя, думая о том, что его тело оказалось восстановить проще, чем порванную волшебную мантию.

Однако Горкан не хотел бежать от боли — шаман любил ее. Она напоминала ему о том, что он все еще жив.

Девушка шла впереди, мужчина сзади. Они знали, где находится череп Всеслава. Горкан в этом не сомневался. Теперь оставалось заставить их рассказать.

Несколько минут шаман оценивал — кого из двоих лучше будет убить. Он опасался, что лишит жизни того, кто знает нужный ему ответ, а потом окажется, что второму ничего не известно.

Горкан пришел к выводу, что надо захватить в плен обоих. Конечно, это гораздо сложней и рискованней. Зато можно будет нажать на одного из них, пригрозив смертью второму.

Боль снова пробежала по позвоночнику. Это было все равно, как прикосновение старого, испытанного друга, который говорит тебе — все в порядке. Я с тобой.

Горкан зашагал вперед. Люди, за которыми он следил, не подозревали о его существовании. Умение оставаться невидимым было одним из навыков, которое он особенно высоко ценил, и никогда не прекращал совершенствовать.

Он коснулся кольца на указательном пальце, и попытался повернуть его камнем к ладони. Это получилось не сразу, шаману пришлось применить силу, и часть кожи сошла вместе с перстнем. Горкан даже не заметил.

Снизу вверх он поглядел на четверых существ, которых вызвал из недр Геенны.

— Вы знаете, что делать, — произнес он.


— Люблю реку, — сказала Снежана.

— Может быть, ты комар? — уныло поинтересовался я.

Было скверно, что приходилось так долго идти пешком. Длинные марш-броски — не совсем то, к чему ты готовишься, когда становишься чародеем. Однако я не рискнул открывать портал слишком близко от Кеграмской цитадели.

Орки, охранявшие крепость, могли решить, что из врат на них посыплются неприятельские орды, — и это было бы не лучшим началом для переговоров. По той же причине я решил обойтись без верховых животных, — пеший вызывает гораздо меньше опаски у караульных, чем конный.

На самом деле, не так уж важно, что под тобой — породистый дракон или всего лишь подошвы твоих сандалий. Главное твой опыт, навыки и намерения, но здесь вступал в силу психологический фактор.

Я хотел, чтобы, приближаясь к Кеграмской цитадели, мы выглядели как можно менее опасными. Поэтому приходилось обильно кормить насекомых.

— Помню, как мы с подружками впервые пошли купаться на Дон, — сказала Снежана. — Я не знала, что почти все они лесбиянки.

Продолжение этой истории обещало быть столь же интересным, сколь и порочным; однако мне не удалось ее дослушать. Прямо перед нами, на тропе стояли четыре эттина — и я мог поклясться, что еще мгновение назад там не было даже зайца.

Каждый из великанов в полтора раза превосходит ростом обычного человека; но если учесть ширину плеч, грудь колесом и руки, закованные в мускулы, — можно сказать, что эттины вдвое больше людей.

У этих тварей две головы, но до совершеннолетия доживает только одна. Когда вторая отмирает, ее не отрезают, и она продолжает слегка покачиваться на окоченевшей шее.

Так делают потому, что в мертвом мозгу поселяются кольчатые черви, — они необходимы взрослому эттину для пищеварения. Время от времени, великан запускает руку в рот дохлой головы, выгребает оттуда горсть паразитов и пожирает их.

Никто достоверно не знает, от чего зависит, какая из двух голов останется жива. Долгое время считалось, что это обязательно должна быть правая, однако данная теория была опровергнута после того, как Трогард Остронож обнаружил целое поселение великанов в ущелье Морфеуса, причем почти все из них были левоглавыми.

Эттины бывают только мужчинами. Поэтому они похищают и насилуют женщин из других народов — гигантов, циклопов, орков. Существует много рассказов о том, как великаны похищали девиц из людей или сильфов, однако следует признать, что подобные истории — вымысел. Эттины не позарятся на ту, кто настолько меньше их ростом.

Впрочем, подобное не мешает им охотиться на других существ ради пропитания. Обычно они поедают только мозг жертвы, но в голодные годы могут пожрать и внутренности. Мясо и кости они не трогают — вообще, эттины едят мало.

Ричард Аладорн, император сильфов, призывал другие народы объединиться, чтобы уничтожить двухголовых людоедов. Остальные правители поддерживали эту идею, однако никто так и не решился перейти от слов к делу — слишком велик был риск, что вслед за этим начнется чистка гномов или хобгоблинов, а там очередь дойдет до всех остальных рас.

Так и случилось, что эттины продолжают процветать, несмотря на то, что ненавидят всех и не стесняются это показывать, пожирая каждого, кто достаточно медлителен, чтобы не убежать от них вовремя.

Я знал, что эттины не водятся возле Кеграмского форта. Орки слишком осторожны, чтобы мириться с такими соседями. Они даже разрыли и выжгли огнем гнездо шестикрылых вирмов, которое нашли в нескольких верстах выше по течению Камышовой реки, — хотя известно, что вирмы нечасто нападают на людей. Однако когда речь заходит об их укреплениях, для орков недостаточно слова «редко» — им нужно твердое «никогда».

Эттины появились словно из ниоткуда, а это значило, какое-то время их скрывал магический занавес. Я не сомневался, что кто-то вызвал великанов с помощью магического кольца.

На такое способен только очень умелый маг, и я спросил себя, отчего он не пригласил себе на помощь двух черных драконов или гидру, — подобное лишь немногим сложнее, но дало бы нашему неизвестному врагу значительное преимущество.

Ответ мог быть только один — неизвестный волшебник хотел захватить нас живыми. Это открывало целую колоду вариантов, ни один из которых мне не нравился.

Возможно, он хотел допросить нас, а это означало пытки. Или искал рабов для невольничьих рынков Диррахия, — а может, кто-то из тех, кому мы в свое время перешли дорогу, решил расквитаться с нами, и объявил награду за нашу голову.

Нет ничего более скверного, чем встретить в бою отряд воинов, и знать, что где-то из леса за тобой следит их маг. У тебя нет времени не только для того, чтобы найти его, но и даже просто следить за тем, что происходит вокруг.

Явара — небольшая палочка, умещающаяся в ладони, — уже лежала в моей руке. Она раздвинулась в обе стороны, превращаясь в боевой топор на длинной рукояти. Деревянное ратовище[5] венчало острое лезвие пики.

Эттины необычайно сильны в бою, но их главное преимущество состоит в ином. Двухголовые великаны полностью иммунны к магии. Отсюда возникла пословица — «Воину не идти против Левиафана, а колдуну — против эттина».

— Ты знаешь, что эттины особо ненавидят амазонок? — спросила девушка, вынимая багряный меч.

— За что? — спросил я.

— За это, — ответила она.

Снежана одинаково хорошо владеет обеими руками, — это позволяет ей перебрасывать клинок из одной в другую, сбивая противника с толка. Я не раз видел, как этот трюк спасал девушке жизнь, отнимая ее у врага. Взяв бастард в левую, амазонка сняла с пояса шамаханскую плеть. Эттины приближались к нам не спеша — каждый их шаг равен полутора человеческим, поэтому они могут позволить себе не торопиться.

Девушка взмахнула хлыстом, и его кожаное щупальце выстрелило вверх, обматываясь вокруг шеи первого эттина. Амазонка резко дернула за рукоять, дерево скрипнуло, и великан стал заваливаться на дорогу, словно подрубленный дуб.

Снежана резко ударила его мечом в живот. Эттины не носят доспехов, но их мускулы заменяют любую броню.

Как-то я рассказал одному гному, что о брюшной пресс двухголового великана можно сломать палицу. Тот не поверил, и долго еще посмеивался — до тех пор, пока мы не встретили двух эттинов, и обломки его дубины не посыпались ему на голову.

Багряный меч способен отрубить голову дракона, но в тело гиганта он вошел только на пару пальцев. Такая рана не могла убить великана — даже раздразнить была не в силах.

Но Снежана вонзила клинок в его брюхо так, что лезвие там застряло. Затем она отпрыгнула в сторону, и, падая, монстр сам пронзил себя насквозь.

Лезвие прошло сквозь его живот, рассекая сердце — которое, как известно, у эттинов расположено в центре желудка. Если бы меч натолкнулся на кость, он бы остановился — разрубить скелет великана невозможно. Однако удар девушки был нацелен с безжалостной точностью.

Клинок разрезал внутренности гиганта, и замер только тогда, когда уперся в хребет. Тело эттина дернулось, но вес его был слишком огромен — меч вышел из спины чудовища, вырывая тугую цепь позвоночника сквозь кожу и мускулы.

Великан распростерся на дороге, практически выпотрошенный. Этот прием — особое искусство амазонок, которым не владеют другие воины.

Рассказывают, что некоторые рыцарские ордены специально посылали своих лазутчиков на Дон, чтобы разведать секрет этого искусства, однако те всякий раз возвращались ни с чем. Или не возвращались.

Я ударил второго великана боевым топором. У эттина есть только одно место, в которое стоит целиться, если вы собираетесь убить его, а не умереть сами, — это шея.

Она находится так высоко, что достать до нее можно только секирой или пикой. При этом надо быть очень осторожным, — эттины медленно ходят, но быстро поворачиваются. Если ваше лезвие застрянет во втором, мертвом горле чудовища, — исход битвы уже решен, и не в вашу пользу.

Полумесяц топора прошел четко от плеча до подбородка гиганта, отсекая ему голову. Чудовище сделало еще четыре шага после того, как лишилось мозга. Он уже не видел, куда идет, и все же вполне мог раздавить меня, если бы я не отскочил в сторону.

Потом он натолкнулся на дерево, обхватил его руками, словно собирался вырвать, освобождая себе дорогу. Огромное тело ослабло, но он так и не упал, запутавшись руками в тугих зеленых ветвях.

Третий эттин нагнулся, чтобы схватить Снежану. Его заскорузлая ладонь просвистела в воздухе, в нескольких вздохах от амазонки. Девушка перекатилась по земле, уходя от удара, но тут же другой великан сделал шаг в сторону, и накрыл ее ударом двух сцепленных кулаков.

У гигантов тоже есть свои приемы.

Амазонка дернулась, но второй пинок заставил ее распластаться по земле. Мне хотелось броситься на помощь девушке, однако я понимал, что это бессмысленно. Между нами стоял третий эттин, и я не мог добраться до Снежаны, не пройдя мимо него.

У меня оставался только один путь — убить его прежде, чем его товарищ успеет расправиться с амазонкой, или унесет ее прочь.

Я стоял так, что не мог ударить великана секирой. Он стоял, повернувшись ко мне мертвой головой, и она надежно защищала его шею. При других обстоятельствах, я постарался бы отступить и занять более выгодную позицию.

Но сейчас у меня не было времени на маневры. Я слегка сжал ратовище топора. Его широкое лезвие набрякло, словно капля, собирающаяся на краю стола, и превратилась в утреннюю звезду — тяжелую шипастую булаву, на длинной цепи.

Я с размаха ударил ей эттина. Великан отшатнулся, но именно этого я и ждал. Наконечник моргенштерна просвистел мимо его виска, полетел дальше, но цепь заставила его вернуться, наворачиваясь вокруг обоих шей гиганта.

Он захрипел, пытаясь освободиться, и я увидел, как от напряжения у него лопнули оба глаза. Выпустив из рук ратовище, я бросился мимо него, к Снежане.

Оставшийся великан нагибался, намереваясь поднять девушку. Я догадывался, что ему приказано привести нас живыми, — однако по оскаленной морде зверя, по черной пене, что хлестала из его рта и волосатого носа, я понял, — эттин взбесился и больше не подчиняется чародею.

Он намерен убить Снежану, даже если потом будет жестоко наказан своим хозяином.

Я создал под ним ледяную дорожку. Да, эти существа не боятся магии, но обычные законы природы действуют на них так же, как и на всех остальных. Он поскользнулся и грянулся спиной о древесный ствол.

Девушка встала, из ее рта густо сочилась кровь. Другой эттин шагнул к нам. Его грубые пальцы пытались размотать цепь, сдавливавшую его горло. Он не мог нас видеть, но это мало что значило. Великаны обычно находят свои жертвы по запаху.

Рукоять моргенштерна покачивалась под ним, словно часовой маятник. Я ухватился за нее и резко дернул, ломая ему шею. Я знал, что этот прием срабатывает очень редко — но другого у меня не было.

Где-то над моей головой раздался густой хруст, и я с замиранием сердца спросил себя, какая из двух шей эттина сломалась — живая или мертвая. Когда он упал на дорогу, неестественно вывернув лицо набок, я понял ответ.

Мне не пришлось разматывать цепь утренней звезды. Я просто вновь превратил лезвие в боевой топор. Оставшийся эттин, тот, что пытался убить Снежану, уперся рукой о землю, чтобы подняться.

Его голова лежала на плоском камне. Я подошел к нему и отсек ее. На мгновение я ощутил себя палачом, который казнит приговоренного к смерти. Странно, но никаких угрызений совести у меня не было. Вторая, мертвая голова эттина свесилась набок, и комок кольчатых червей вывалился из раскрытого рта.

3
Горкан смотрел на мага и амазонку. Он сидел в ветвях высокой сильфидской сосны, с нежно-голубыми иголками, внутри которых переливался янтарный сок. Ему нравилось отрывать одну за другой, разламывать, и глядеть на то, как прозрачная жидкость стекает по его пальцам.

Эти люди начинали его интересовать. Они сумели одолеть эттинов, — непростая задача даже для тех, кто был готов к встрече с двухголовыми великанами.

Маг и амазонка не могли ждать нападения, — и все же убили четверых гигантов. Сами при этом остались в живых, хотя Горкан был уверен, хотя бы один из них погибнет. Или оба.

Он специально выбрал для себя место здесь, в кроне, — сильфидские сосны растут не так, как обыкновенные, и в их ветвях можно укрыться. Шаман опасался, что эттины выйдут из-под контроля и попытаются убить людей. Тогда надо будет остановить их.

Так и произошло, однако ему не понадобилось вмешиваться — маг и амазонка справились сами. Это было плохо, так как означало, что перед ним более опасный противник, чем казалось сперва. Но это было и хорошо, так как ему стало интересно.

Конечно, они стали искать его. Долго осматривали лес, у волшебника оказалась с собой дозорная труба, из тех, что привозят из Константинополя. Они обшарили все кусты, искали следы, но сумели найти только то место, где он вызвал эттинов с помощью магического кольца.

Один раз сапфировые глаза девушки поднялись и устремились прямо к нему, упершись в его укрытие между ветвей сильфидской сосны. На мгновение Горкану показалось, что амазонка его увидела. Он уже был готов произнести первое заклинание, но тут же взгляд волшебницы скользнул прочь, и он понял, что остался незамеченным.

Итак, они были хороши, — достаточно, чтобы победить эттинов и курганника, и все же не идеальны. Идеальных воинов не бывает, каждого можно победить.

Это важная мудрость, которую следует запомнить любому ратнику. Обоюдоострая, как говорил отец. Она значит, во-первых, что любого врага можно победить — надо только подобрать к нему ключик.

А во-вторых, из нее следует, что не надо расстраиваться, если кто-то одержал верх над тобой — подобное бывает со всеми. Горкану казалось, что большинство воинов, которые делили с ним рабство у курганника, сломались именно потому, что не смогли принять поражения.

Шаман редко оказывался в проигравших, но никогда не зацикливался на этом. Надо идти дальше и не оглядываться, повторял он себе.

Его позабавило, как маг заботился об амазонке. Накладывал на нее лечебное заклинание так, словно она была нежным цветком гибискуса. Неужели он и правда ее любит? Значит, они оба гораздо слабее, чем кажется им обоим. Этим надо будет воспользоваться.


День стал по-летнему жарким.

Над головой вились стайки мошкары, комаров и еще каких-то кровососущих букашек, названия которых я не знал, да и не очень жаждал. Единственно, чего действительно хотелось, так это опустить руки в прохладные воды реки и посидеть в тишине и покое несколько часов, а то и дней.

Снежана бодро шагала впереди, казалось, она даже не запыхалась. Я тащился позади, проклиная все на свете. Однако через несколько минут внимание мое привлекли неясные следы, которые кто-то старательно пытался скрыть.

Однообразие унылого шествия было прервано, и настроение мое заметно улучшилось. Я поднял высохшую еловую шишку и бросил ею в спину девушки. Она сразу насторожилась и принялась оглядываться по сторонам.

Я знаком призвал ее к тишине и протянул руку в сторону песчаного берега.

Ведунья подошла ближе и только теперь увидела под корягой, которая мешала воде смыть следы, четкое очертание ноги.

— Здесь кто-то шел, — шепотом произнес я. — Совсем недавно. Неплохо бы разведать, кто здесь бродит, и с какой целью.

Я принялся внимательно разглядывать песчаную тропинку, ведшую прямо к реке. Не наступая на нее, я взял веточку и принялся очень аккуратно снимать верхний слой. Внизу песок оказался практически мокрым.

— Ты только посмотри, — пробормотал я, — не поленились насыпать свежий. Брали у реки, потому влажный. Ночь была прохладной, вот он и не успел высохнуть.

Неизвестные использовали самое простое волшебство. Снежана подошла ближе и произнесла несколько заклинаний. На дорожке четко вырисовались огромные следы, которые принадлежали босоногим оркам.

Странно, конечно, что те ушли так далеко от своей цитадели, но в свободное время им разрешалось покидать ее стены.

Парочка шла свободно, не торопясь, останавливались у кустов дикой ежевики. Хотя время для ягод еще не приспело, орки любят листья и ветки этого кустарника.

Снежана махнула мне рукой. Я подошел и увидел, что за одну ветку зацепилась ярко-оранжевая нитка. Я вопросительно взглянул на ведунью. Она пояснила, что у влюбленных орков принято обмениваться цветными лентами. Это было явно романтическое свидание.

Некоторое время мы шли вдоль тропинки, представляя, как орк громила любезничает со своей пассией.

Впереди показался низкий густой орешник. Вот здесь-то и ждала наших возлюбленных засада. Мы внимательно оглядели место, где неизвестные поджидали парочку. Скорее всего их было четверо.

Через несколько минут после того, как орки прошли мимо кустов, двое последовали за ними.

Нам послышался тихий стон, мы одновременно повернули головы на звук и заторопились к берегу. Чей-то мучительный крик возвысился и затих. Ведунья побежала, но я вовремя перехватил девушку. Мы оба упали на песок и прокатились по нему несколько шагов.

Следы орков прервались. Слабый призыв о помощи доносился откуда-то из-под земли.

Я взял длинную палку и медленно пошел вперед, проверяя крепость почвы. Все было именно так, как я и предполагал. Недалеко от воды неизвестные убийцы выкопали огромную яму. Сами они, конечно, не могли бы ее вырыть, но так как среди них находился волшебник, пусть и средней руки, им удалось приготовить ловушку.

Мы вскоре обнаружили решетчатую крышку, искусно засыпанную песком. Ничего не подозревающая парочка, направляясь к реке, не заметила ее и провалилась в глубокую яму. Я быстро открыл люк и заглянул внутрь. Маленькие глазки огромного орка, залитые болью и страданием, смотрели из глубины ловушки. Пять или шесть металлических кольев пробили его мощное тело. Печать смерти уже легла на его чело.

Он стал показывать нам на что-то внизу, то было уже мертвое и холодное тело его подруги. Колья пробили ей глаза, и скорее всего, ей повезло больше — она умерла почти без мучений.

Но самым ужасным было другое. У обоих охотники заживо сняли скальпы. Несколько маленьких хищных птиц, привлеченных запахом крови, сначала не решались напасть на добычу, но вскоре поняли, что жертвы не могут им навредить. Они уселись на голову умирающего орка и его мертвой подруги и принялись выклевывать им мозги.

Не отставали и крысы, которые уже суетились в огромном количестве возле безжизненных тел.

Присмотревшись внимательнее, мы обнаружили еще несколько огромных скелетов. Кто-то устроил настоящую бойню, заманивая орков в ловушку и снимая с них скальпы.

Мы не могли помочь несчастному, минуты его жизни были сочтены. Снежана набросила на него шаль иллюзии, великан больше не принадлежал нашему миру.

Он шел со своей подругой по берегу реки, а потом они весело плескались в прохладной воде. И казалось, что впереди у них только море любви и счастья.

Когда все было кончено, мы с ведуньей уничтожили ловушку. Как бы ни было паршиво на душе, нужно продолжать путь. Ведь у нас еще оставался шанс спасти Ольгерда.

— Одного не могу понять, — сказала Снежана. — Как им удалось снять скальпы с живых орков. Ведь для этого нужно было спуститься вниз, что в любом случае небезопасно.

— Они использовали ручных коштов.

— Кто это? Никогда ни о чем подобном не слыхала.

— У некоторых народов умерший человек считается нечистым. Тела бросают в башни смерти. От непогребенных мертвецов может произойти множество неприятностей, грозящих здоровью и спокойствию живых. Как только начинают строить башню смерти, там сразу же появляются демоны, они пожирают оставленных без присмотра мертвецов.

— Как это ужасно, — задумчиво промолвила ведунья.

— Некоторые колдуны заключают с кошти договор. Как только кошти понадобится хозяину, тот подает ему сигнал. Где бы тварь ни находилась, чем бы ни занималась, она услышит зов господина и явится перед его очами. Вот они-то и выполняют всю грязную работу.

4
— Попались, недотепы, — послышался звонкий мальчишеский голос. — Идут в незнакомом лесу, как на прогулке. Тупицы городские. Только попробуйте взяться за оружие, вмиг ножичком вас проткну.

Мы обернулись и увидели босоногого мальчишку-подростка. Ярко-рыжие волосы были спутаны и верно позабыли, а может быть, и вовсе не знали, что такое гребешок. Толстощекое конопатое лицо выдавало упрямый характер.

— Кольца, серьги, звонкие монеты кидайте перед собой. Не забудьте про оружие, небось, тоже денег стоит. А сами можете улепетывать. И без глупостей, я метатель ножей.

О том, что парнишка говорит правду, я не сомневался, беззащитного ребенка не оставили бы на карауле. На его поясе висел странный пояс с кармашками, в которых, по всей видимости, многообещающее дитя хранило острые лезвия.

— Неужели мы с тобой так глупо выглядим, что этот мальчишка с соплей, звенящей под носом, нам угрожает? — сверкнула синими глазами ведунья.

— Похоже на то, — миролюбиво ответил я, снимая с пальца заговоренное колечко.

Юный охранник не обратил внимания, что я несколько раз повернул перстень. С неба упал большой сугроб, который сшиб с ног мальчишку.

Пока он барахтался, скользя и падая, Снежана успела связать его, отобрать острые ножи, которые и правда оказались хорошей работы. Затем амазонка прочла ему краткую, но весьма содержательную лекцию о вежливости и необходимости уважать тех, кто старше, а главное, сильнее.

Неудачливый караульный хотел подать сигнал голосом, но ведунья провела нежной рукой по его рту, произнеся несколько слов.

— Теперь самое время пойти проведать его товарищей, — предложила девушка.

Мальчишка, правда, еще не признал себя пораженным. Поняв, что не может ни говорить, ни кричать, из последних сил он подкатился ко мне с явным намерением укусить за ногу. Причинить боль не сумел бы, а вот поломать зуб или испортить мою обувь мог.

Я неодобрительно посмотрел на него, а потом для пущей важности грозно погрозил пальцем. Так как его друзья расположились на пригорке, можно было не опасаться, что паренек полезет за нами. В связанном состоянии и подавленном состоянии духа, в котором он находился, это было невозможно.

У костра сидели четверо. Они только что сытно поели и не торопились сменять охранника.

— Давайте все обсудим немного позже, — сонным голосом предложил русый великан с пудовыми кулаками.

Рядом с ним на траве лежал обоюдоострый меч, огромных размеров боевой топор и крепкая булава.

Поляна, на которой расположились незнакомцы, была окружена высоким кустарником, что позволило нам идти тихо, но во весь рост. Я был рад безмерно, что не пришлось ползти по-пластунски, елозя ногами и руками в траве и зарываясь лицом в грязь при малейшем шорохе.

Великана уже почти сморил сон, он лениво качал головой в такт словам товарища. Тот же — высокий худой парень о чем-то повествовал со страстью, показавшейся мне даже неприличной.

Он размахивал руками, а один раз даже без всякого почтения пнул ногой богатыря, который почти уснул и ответил невпопад.

— Оставь его, Влас, что ты, в самом деле, как комар, жужжишь и жужжишь. После еды положено поспать.

— Я не могу отдыхать, пока мы не выработаем план, — заламывая руки, изображая всем своим видом крайнее отчаяние, проговорил худой.

— Вот же прилипала, язык у тебя без костей. Ты вообще спишь когда-нибудь? Тебе только богам служить. Уж сколько времени мы вместе, а я так и не знаю, какому ты поклоняешься.

Мы подошли ближе и оказались на краю опушки. Сидящие у костра не могли не заметить нас, да мы и не собирались больше прятаться.

Снежана верно оценила способности великана. Казалось, он лежал в сонной дреме, когда Влас пытался привлечь его внимание, но стоило появиться опасности в нашем лице, как он был уже на ногах, и, будто ожившая каменная глыба, ринулся на нас. Я сделал спутнице знак отойти, и девушка отступила на несколько шагов.

Я повернулся к врагу спиной и принялся не очень быстро улепетывать от него.

От негодования, что я бросил спутницу на произвол судьбы, воин остановился, всплеснул по-бабьи крепкими руками и стал в подробностях рассказывать мне, кто я такой есть, а также ни к селу и не к городу приплел моих родителей, которых я, к сожалению, никогда и сам не знал.

Пока забияка упражнялся в словесной перебранке под одобрительный смех товарищей, я подбежал к примеченному мною высокому пню, вскочил на него, оттолкнулся и практически не касаясь земли в несколько прыжков достиг неприятеля. Трюк требует долгих лет тренировки, так что не пытайтесь повторить его дома.

Сильный удар по коленям, потом под дых, заставил силача болезненно охнуть и скрючиться. Это позволило мне вскочить на плечи великана, и несильно ударить его по голове.

Здесь важен не сам удар, — я вовсе не хотел причинять вред здоровью незнакомого мне человека, но совсем другое. В руке я сжимал тонкую иголку. При ударе она вонзилась в кожу и осталась там. Сделанное из замерзшего настоя травы, шило способно на несколько часов погрузить врага в сон.

Не понимая, как все случилось, но уже ясно осознавая, что побежден, великан рухнул наземь и вскоре затих.

— Это что ж такое получается? — тонким визгливым голосом возопил красивый парень, которого я сразу не разглядел.

Он был одет в красивый, некогда белый кафтан и светлые шаровары. Голубой атласный плащ лежал на траве рядом. Белесую густую шевелюру франт тщательно укладывал в изысканную прическу.

Я подошел к нему, поднял мантию и постарался прочитать знаки, начертанные на ней. Маги попроще используют видимые символы, чтобы окружающие люди сразу поняли, что имеют дело с волшебником. Каждая страна и школа имеют собственную систему рун. Волхвы пользуются тайными письменами, видными лишь посвященным.

Внимательно осмотрев одежду блондина, я сразу догадался, что был он деревенским самоучкой. Большее, что он мог себе позволить, — так это выступать на ярмарках, показывая разомлевшей от неумеренного питья и развлечений публике двухголового цыпленка. Правда, и того нужно было поскорее закрывать шапкой, ибо химера лопалась быстро, как мыльный пузырь.

Сделав грозное лицо, которое, пожалуй могло бы испугать лишь безногую девяностолетнюю старуху, да и то вряд ли, парень поднял руки к небу и громко заговорил, призывая на наши головы гнев небес.

Я пожалел, что в этот момент не пролетала объевшаяся клевером корова, и обернулся к ведунье. Но девушка и без моей просьбы знала, что делать. Она произнесла несколько слов, и бросила щепотку серебряного порошка в сторону чародея.

Тот постоял еще несколько секунд с протянутыми руками, но сегодня, судя по всему, в небесной канцелярии милостыню не подавали. Потому, глухо ворча, как побитая собака, наш противник уполз к костру.

— Ну, с вами так запросто не пошутишь, — поднялся невысокого роста полноватый мужчина средних лет. На такого глянешь в толпе и внимания не обратишь. Губы его растянулись в приветливой улыбке.

— Мы люди мирные, сидим себе, отдыхаем, никого не трогаем. Может, вы обиделись, что вас к столу не пригласили, так милости просим. Ешьте, пейте, все, что есть у костра, — все ваше.

В знак своих добрых намерений, он подошел ко мне, протягивая руку для крепкого рукопожатия. Но по дороге зацепился за ногу лежащего товарища и чуть не свалил меня.

Нехитрые игры простака я разгадал с первого мгновения, и удивлялся, на что он все-таки рассчитывает.

— Давайте решим ситуацию полюбовно, — предложил он. — Мне кажется, что вы воспользовались моментом и присвоили себе вещь, которая вам не принадлежит. Но мы забудем все, что было, только вы сразу же уйдете и не будете нам больше мешать.

— Ты хочешь сказать, что подошел поздороваться, а я тебя грабанул?

— Не так резко, я же не в осуждение, с кем не бывает? Дело житейское.

— Хорошо, — ответил я, — вор отвечает на все вопросы, или ему отрубят голову.

— Да что ты прямо сразу «отрубят голову», — заполошился мой собеседник. — Уйдет с миром и никто его преследовать или еще что не станет.

— Согласен, — ответил я.

Уж сколько раз твердили миру, руби дерево себе по плечу. Но мужчина был явно не знаком с народной вековой мудростью, потому со скромным видом оскорбленной добродетели, вынужденной подчиниться грубой силе, залез в сумку, висящую на поясе. Он тщательно порылся в ней и, сделав рыскающее движение, попытался выбросить предмет, явно ему не принадлежащий.

Но Снежана, которая незаметно подошла к нему сзади, зажала его руку.

— Так кто же здесь вор? — громовым голосом закричал я. — Ты специально сделал вид, что падаешь, чтобы залезть ко мне в карман и украсть драгоценный камень.

Ведунья без особых церемоний приказала мелкому воришке выворачивать сумку, правда, там ничего особо ценного не оказалось. Мне же было интересно, что он хотел подбросить мне. Я еще раз осмотрел его калиту и обнаружил потайной кармашек, в котором лежала золотая монета.

Мы со Снежаной уселись у костра.

— Итак, — обратился я к развеселой компании. — Куда путь держим?

— Видимо, сами небеса послали вас сюда, — наконец-то проявил себя столь говорливый ранее тощий мужчина.

Его худобу подчеркивала тонкая облегающая одежда светло-зеленого цвета. Он важно вышагивал на длинных журавлиных ногах, покачивая головой, на которой красовалась черная шапка. Хорошо поставленный голос свидетельствовал, что человеку приходилось вести долгие беседы перед обширной аудиторией.

— Недалеко отсюда, — проникновенно начал он свое повествование, — расположено гнездо нечистых тварей. Сама природа вопиет к отмщению, столь омерзительны их деяния. Солнце отвращает свой лик от этих мест, смущенное мерзостью чинимых ими жестокостей.

Проповедник сказал и соврал, ибо солнце с очень большим интересом взирало на землю. Шаловливые лучи его играли в густых волосах ведуньи, отражались от серебряной заколки, создавая нимб вокруг головы девушки.

— И кто же они? — заинтересованно спросил я.

— Как кто? — вновь стал заламывать руки Влас, — орки. Они создали неприступную, как им кажется, крепость, чтобы оттуда пить кровь младенцев и пожирать мозги людей.

Нашу интересную беседу прервало неожиданное появление связанного и оставленного нами в тени юнца-охранника. Все же парнишка обещал далеко пойти, если палач его не остановит и не отправит на виселицу.

Даже скрученные руки и ноги не помешали ему ценой неимоверных усилий подползти к поляне, на которой мы сидели, подкрасться к Снежане с явным намерением впиться ей в ногу. Я вовремя подхватили девушку на руки и отпрыгнул.

Но юнец не был столь быстр и сообразителен, потому, двигаясь по инерции, не заметил, что там, где прежде находилась ведунья, стоит проповедник.

Уж и не знаю, кто пострадал больше. Связанный охранник, вцепившийся в костлявую ногу, и чуть не сломавший зубы, — или оратор, испугавшийся, что то подкрался орк расправиться с ним. Возникший переполох скоро утих, и Влас продолжил.

— Гадкие твари нападают на села и деревни. Несчастным крестьянам не у кого просить помощи. Мы не работаем за деньги, — произнеся эти слова проповедник смущенно потупился. — Но ведь и нам нужно покупать оружие, одежду, еду. Потому мы берем себе трофеи.

— Ну и? — хмыкнул я.

— Мы собирались поступить таким образом, — вступил в разговор воришка.

План их был прост, как мычание коровы на лугу в летний день. Где-то им удалось раздобыть план крепости орков, и теперь они решили воспользоваться им.

— И что же вы планируете делать дальше? — мрачно спросила Снежана.

— Сила орка в его скальпе. Когда крепость будет разрушена, под обломками погибнет много тварей, — пояснил мне и Снежане проповедник неизвестного бога, будто мы были неразумными детьми или страдали тяжелой формой слабоумия. — С мертвых снять скальп, раненых добить и тоже снять это самое.

— Давай теперь я, — обратилась ко мне девушка. — Они вас трогали, эти орки? Удумали скальпы снимать, небось, сами не хотите, чтобы вашу черепушку ободрали.

Перепуганная четверка не собиралась защищаться. Наоборот, они стали наперебой жарко шептать, что если знать людей, то трофеи из крепости орков можно выгодно продать. Получить деньжищи огромадные, уйти на покой и жить припеваючи.

— Они что правду говорят? — спросил я у своей спутницы.

— Да, — ответила ведунья. — Многие считают орков кем-то вроде очень крупных и хищных животных. Их скальпы умелые колдуны используют для пошива магических шапок, перчаток, поясов.

Я немного не рассчитал возможности богатыря. Действие ледяной иглы, благодаря его силе и выносливости, оказалось не таким длительным, как обычно. Снежана даже немного вздрогнула, когда услышала позади страшный рев:

— Проболтались аспидам, вражинам все выложили. Теперь они сами пойдут к крепости орков, поубивают их, а нам, как всегда, ничего не достанется.

Богатырь не только вопил, как ужаленный, но и бежал в нашу сторону, размахивая над головой дубиной. Мы дождались, когда он окажется совсем рядом и отпрыгнули в разные стороны. Мужчина продолжал мчаться, пока не врезался в ствол крепкого дуба. Столкновение охладило его пыл, и он без чувств свалился под дерево.

Мое внимание привлекло нечто странное, висящее в тени на хорошем ветерке. Путешественники специально развесили свои трофеи не на солнце, чтобы добыча равномерно высыхала. Я подошел ближе и споткнулся об огромную сумку, чем-то битком набитую.

— Осторожнее, — визгливо закричал проповедник. — Чего ногами-то топочешь, будто обезумевший кабан.

Я наклонился и высыпал содержимое мешка на траву. Оттуда выкатились несколько маленьких, явно младенческих черепов, отрубленная рука висельника, засушенные головы мужчины и женщины. В отдельной полотняной калите хранились уже готовые к употреблению скальпы орков.

На кусте для просушки были развешаны еще два, совсем свежих, со следами крови и уже начавших подсыхать крошками мозгов. Мы знали, кому они принадлежали, а также исчезли последние сомнения в том, кем были наши новые знакомые.

Они тоже поняли, что тайна их ремесла раскрыта. Проповедник швырнул об землю хрустальный пузырек. Густой дым повалил из разбитой склянки, скрывая людей.

Когда серые облака рассеялись, на поляне никого не осталось. Я опустился на одно колено, чтобы найти следы охотников за черепами и догнать их. Снежана остановила меня.

— Не надо, — произнесла амазонка. — Все равно они уже мертвы.

5
Горкан размышлял.

Кеграмский форт находился чересчур близко. Он знал, что здесь, на обоих берегах Камышовой реки, ходят патрули орков. Среди русов и печенегов ходит немало шуток о тупости и близорукости этих созданий, — но шаман знал, как эти рассказы далеки от истины.

Следует быть очень осторожным, если он не хочет, чтобы его заметили дозорные. А подобная встреча в его планы пока не входила.

Шаман не мог сразу же вызвать новых эттинов, или других чудовищ — необходимо, чтобы прошло время после предыдущего заклинания. Чем сильнее чудовище, тем реже ты можешь его призывать.

Он не собирался вступать в бой сам — это слишком рискованно, да и нелепо, если обладаешь способностью заклинателя монстров. И уж тем более, Горкан не хотел меряться силами с теми, кто на его глазах убил курганника и четверых великанов.

Ему придется ждать несколько часов. За это время маг и амазонка успеют дойти до форта.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что смерть эттинов все-таки оказалась ему на руку. Поражение нередко оборачивается победой. Сперва следует выяснить, как много известно магу и амазонке, и чего они добиваются. Возможно, они приведут его к чаше, сами того не подозревая.


В этом царстве природы, столь безразличной к человеку и его самоуверенным устремлениям, чуждым выглядел огромный форт, высящийся вдали, у излучины Камышовой реки.

Строители умело использовали крутой изгиб реки, так что две стороны крепости получили естественную защиту не только в виде глубокой воды, но и крутого, не менее четырех метров высоты каменистого берега.

Уже на нем были возведены стены укрепления из дубовых бревен, с деревянными подпорами через короткие равные промежутки, основания которых уходили в береговую почву. Для большей надежности они были окружены огромными каменными глыбами.

Я констатировал то, что было очевидно и без моих слов:

— Крепость орков. А вот и встречающие.

Снежана, разглядывая приближающийся небольшой отряд, с сомнением заметила:

— Вряд ли они встретят нас дружелюбно, а уж на вопросы и вовсе не ответят.

Я был расположен более оптимистично:

— Орки сильны, а потому самоуверенны. Двух человек они не воспримут как опасность, да это и действительно так, мы не сможем причинить вреда форту, даже если бы хотели. Мы идем с дружескими намерениями, почему бы и им не помочь нам? Тем более что для них это не представляет никакой ценности.

Переговариваясь, мы не спеша двигались навстречу группе орков, и я в который раз подивился их устрашающей мощи. Почти как люди, и в то же время столь отличные, они шли по долине и казалось, что земля колеблется, принимая на себя тяжесть тел и освобождаясь от нее.

Широкие, слегка покатые плечи, как будто сгибающиеся под весом рук, бугрились каменной мускулатурой, выступающей по всему телу под голубовато-серой кожей.

Вселица на первый взгляд были одинаковы — небрежно вытесанные топором природы выступающие далеко вперед узкие лбы, почти смыкающиеся с крутыми скулами, между которыми поблескивали крохотные озерца зеленоватых глаз.

Длинные приплюснутые носы с вывернутыми ноздрями, тяжелые подбородки, узкие щели ртов с непомерно длинными складками кожи над губами, прикрывающими четыре ряда огромных белых зубов с заостренными концами.

Тела их были едва прикрыты короткими кожаными штанами и подобием рубах без рукавов, сплетенных их ремней, в местах соединения топорщившихся острыми шипами на спине и груди. Такие же украшения, напоминающие шпоры, красовались сзади на грубых сапогах без каблуков.

Несмотря на отсутствие видимой угрозы, руки их сжимали боевые топоры, больше похожие выгнутым длинным лезвием на орудие палача. Широкие пояса из металлических пластин несли на себе тяжесть мечей, кинжалов, сумок с дротиками и шипастых кастетов.

Идущий впереди отряда остановился за несколько шагов перед нами и лаконично осведомился:

— Чего надо?

Несмотря на весьма холодный прием, я заметил одобрительные взгляды, которыми они исподтишка окидывали красивую девушку, губы которой чуть тронула приветливая улыбка.

Я чистосердечно признался:

— Надо вашего коменданта.

После напряженной умственной работы, перипетии которой ясно читались на лице предводителя, он нашелся:

— Зачем?

Поняв, что я забавляюсь, и диалог наш может продлиться до вечера, ведунья вмешалась:

— Мы пришли, чтобы сообщить ему об угрозе нападения на крепость, и он вас не похвалит, если время будет упущено. Или вы нас боитесь?

Ответом на столь возмутительное предположение был громкий хохот, больше похожий на грохотанье каменного обвала, за чем последовало приглашение отправиться в форт.

Я с удовольствием человека, любующегося хорошей работой, оглядывал растущую по мере приближения к ней громаду крепости, которую невозможно было взять изгоном, — стремительным набегом. Нападавшие были бы вынуждены прибегнуть к многомесячной осаде, лишь с помощью такого облежания, когда истощатся запасы воды и продовольствия, можно было надеяться на завоевание форта.

Нас подвели к опущенному мосту через глубокий ров, дно которого было утыкано острыми металлическими кольями. Вынутый грунт использовали для насыпи с крутым внешним и более пологим внутренним склонами. Узкая полоса земли между рвом и валом не давала почве осыпаться.

В нижней части насыпи без скрипа отворились тяжелые, окованные металлом ворота. Деревянная башня над ними с узкими бойницами служила не только дозорным пунктом, но и позволяла обстреливать подступившего врага.

За воротами мы миновали еще два вала и рва, наконец попав внутрь гарнизона. Там на вытоптанной, без единой травинки глинистой земле, поднимая клубы пыли, топтались орки, сражаясь мечами и топорами, выкрикивая гортанный боевой клич, то и дело заглушаемый язвительными зычными замечаниями старшего, наблюдающего за тренировкой.

Весьма изобретательно он сравнивал их с жабами, рассевшимися на дороге, недвижными пиявками и клопами, насосавшимися крови и другой столь же привлекательной живностью.

Увидев людей, появившихся в сопровождении отряда, орки прекратили битву, повернув головы к нам. Они представляли собой весьма живописное зрелище — облитые потом, блестящие под лучами солнца мощные тела, маленькие глазки, еще пылающие азартом и злобой боя, тонкие струйки крови от нанесенных ранений, неизбежных при использовании боевого оружия.

Старшина опомнился первый и, раздражаясь на собственное любопытство, заорал страшным голосом, привлекая внимание подопечных. Предводитель нашего отряда, оставив нас на попечение своих людей, отправился в отдельно стоящий небольшой дом, где, очевидно, обитал начальник форта.

Воспользовавшись представившейся возможностью, я постарался внимательно оглядеться, наметить пути вероятного бегства, но таковых не обнаружил.

Внутренний земляной вал венчала такая же высокая бревенчатая стена, как и две предыдущие. По всей ее длине с четырех сторон шла неширокая галерея. Над ней были прорезаны узкие бойницы на тот случай, если падут другие укрепления и придется отбиваться за последним из них.

Эти меры предосторожности свидетельствовали о предусмотрительности орков. Но в общем строения казались совершенно неприступными, и было маловероятно, что враг сумеет добраться так глубоко в крепость.

Ведунья заметила:

— А ведь совершенно так и люди строят свои укрепления. Вспомни Киевские ворота и Золотые ворота Владимира, в наших городах зачастую даже меньше рвов и стен.

Я кивнул головой, соглашаясь. Где-то здесь, как и в любой крепости, должны быть потайные ходы наружу, но как я ни приглядывался, заметить мне их не удалось.

По углам укрепления высились сторожевые башни, возле одной из стен, ближней к реке, располагались приземистые бараки для воинов, амбар, возле которого сейчас разгружали телегу с мешками муки. Там, вероятно, хранились запасы на каждый день и на случай осады.

Посреди площади, под навесом из парусины, стояло высокое деревянное кресло, покрытое волчьими шкурами, спинка наверху была украшена грубой, но не лишенной своеобразной красоты резьбой и золотыми шарами.

6
Горкан стоял в густых кустах гномьего тамариска, не сводя глаз с зубчатых стен Кеграмского форта. Там, внутри этих стен, он родился. Там была его судьба, которая так и не исполнилась. Он мог стать комендантом крепости; но теперь стоит подле нее, как вор, как враг.

Шаман мог открыто подойти к цитадели. Многие из тех, кто служил в ней, помнили его. Порой Горкан ощущал себя чужим везде — и среди орков, и среди печенегов. Но это было лишь чувство, тягостная острая боль в душе. Разумом он понимал, что у медали есть и другая сторона — колдун везде мог сойти за своего.

Подойти к патрульным, — возможно, среди них окажутся знакомые, а если и нет, дозорные наверняка слышали о сыне старого Хунчарда, прежнего коменданта форта.

Гриург примет его, как равного — этот простодушный служака никогда не осознавал, что занял чужое место, и тем самым приобрел себе смертного врага. Там, за пиршественным столом, можно узнать все новости.

Но будет ли разумно открывать свои карты? Для всех Горкан исчез много лет назад, когда стал рабом курганника. Лучше, если для всех он будет оставаться мертвым. Тогда ему будет проще найти череп Всеслава.

Решение было принято. Он миновал дозорных так легко, словно проходил сквозь туман. Маршруты патрульных постоянно менялись, как и время дежурства.

Но Горкан сам был наполовину орком, и видел, что за этой тасовкой стоит неколебимая система, которую вряд ли осознавали сами офицеры форта. Ее сложно выразить словами, — скорее, ее надо было прочувствовать, погрузиться в нее, как маг опускается на дно медитативного транса.

Осторожность подсказывала — вызови голубей, пусть осмотрят Камышовую реку с неба, и сообщают тебе о патрулях. Но самолюбие пересилило, он решил положиться только на интуицию и знание обычаев орков.

Горкан понимал, что это неправильно — тем самым он пытался взять реванш за поражение, которое потерпел тогда в битве с курганником. Однако искушение было слишком велико, и он поддался ему, успокоив себя двумя доводами.

Во-первых, ему полезно рискнуть и выиграть, чтобы подкрепить свою уверенность в себе. Во-вторых, даже если патруль и встретится по дороге, можно всегда вернуться к первому плану, и попросить встречи с комендантом.

Он дошел до стены, ни с кем не столкнувшись, и это наполнило его душу приятным теплом. Подобное шаман ощущал редко — лишь когда удавалось сотворить особенно сложное заклинание, или когда отрубал голову надоевшей любовнице.

Остальное было уже гораздо проще. Высоко вдоль неба, орки шагали по крепостной стене, иногда обмениваясь короткими рыкающими фразами. Ни один из них не видел Горкана — магия иллюзии надежно защищала колдуна от дозорных.

Он неторопливо подошел к стене — знал, что снова рискует, заклинание могло спасть в любой момент. Теперь уже ему не удалось бы сделать вид, будто он пришел мирно поговорить с комендантом — честные гости не лазят через стену к хозяевам.

Но шаман не мог ничего поделать с собой — его охватило пьянящее чувство свободы, которое, казалось, ушло навсегда, пока он был в рабстве у курганника. Теперь каждая мысль об осторожности казалась кандалами, которые он не собирался на себя надевать.

Горкан плавно перелетел через стену — это заклинание он выучил у одного руса, которого пытал на дыбе. Тот надеялся, что его отпустят, если выдаст палачу свою тайну — впрочем колдун его разочаровал.

Проносясь над патрульными, что вразвалку шагали по забралу[6], шаман не смог удержаться от того, что сбил шлем с одного из них. Тяжелый шелом покатился по бревнам, хлопая бармицей[7], словно выброшенная из воды рыба.

Другие ратники с громким хохотом потешались над раззявой-товарищем, и ни один из них не заподозрил, что все произошло не случайно.

Шаман опустился по другую сторону стены. На несколько мгновений он замер, чутко улавливая пульсацию Пустого кристалла. Подобные камни устанавливают в центре каждой крепости орков; и никто, кроме них самих, об этом не знает.

Его первая задача — защищать цитадель от демонов. Вторая — питать энергией магов, которые охраняют крепость.

Вражеские волшебники не могут воспользоваться этим преимуществом, они не только не знают о существовании Пустого кристалла, но и не в силах почувствовать его пульсации. Это дано лишь оркам.

Теперь энергия камня питала Горкана. Шаман мог не бояться, что заклинание иллюзии спадет с него, и он станет видимым.

Оставалось пробраться в покои Гриурга — нет, не проникнуть, а просто зайти туда.

Никто не заметит волшебника, если только не столкнется с ним в узком коридоре. Таких в цитадели не было — орки не допускали мысли, что враг проникнет внутрь, и придется дать ему бой в стенах крепости.

Поэтому все помещения здесь были просторными и широкими, — чтобы было удобнее перебрасывать силы от стены к стене, в зависимости от того, где появится неприятель.

В крепости были свои маги, но Горкан этого не боялся. Их способности не шли ни в какое сравнение с талантами, которыми обладал он.


Уже давно он видел отца только издали, по его воле отданный в распоряжение магов. Потому не только удивился, но и испугался, когда тяжелая дверь распахнулась и вошедший орк объявил, что старый Хунчард ожидает его.

Желание коменданта не предполагало ни минуты промедления, поэтому мальчик сразу же последовал за провожатым.

Возле отцовского дома стояли два оседланных коня, в одном Горкан узнал принадлежащего ему скакуна, к седлам были приторочены объемистые сумки. Сердце его дрогнуло, когда он переступил порог дома, который когда-то считал своим, но и только — он больше не испытывал детского всепоглощающего желания завоевать отцовскую любовь.

Возле орка сидел на лавке человек, печенег, в обычной для этого народа персидской одежде с грубым и обветренным лицом скотовода и воина.

Застыв возле двери, Горкан ждал распоряжений коменданта, тот при виде сына, как бывало всегда, в первое мгновение отвел глаза в сторону. С непонятным для него самого торжеством, будто навсегда освобождаясь от груза невыполнимых желаний, Горкан, не меняя выражения лица, подумал:

«Когда-нибудь ты заплатишь мне за все, и за эти уклончивые взгляды, и за сожаления, что я не погиб от рук матери, и за стыд при виде моего лица. Ничего, мое время еще придет».

Печенег с невольным облегчением воскликнул:

— Да он совсем как человек!

От этих слов лицо отца на миг перекосилось отвращением. Обращаясь к сыну, он объявил:

— Ты знаешь, что наш народ и печенеги — союзники, нам есть чему поучиться друг у друга. В знак моего высочайшего доверия, я отдаю тебя на воспитание дружественному народу. Ты уже взрослый, пора становиться полезным.

Горкан безмолвствовал, и явно приходивший в раздражение Хунчард продолжил:

— Тебе будет легче среди людей, на которых ты больше похож, чем среди орков. И сверстники, и старшие сделали тебя объектом издевательств за твою внешность, а там ты не будешь ничем выделяться.

На миг сын почувствовал желание обвинить отца во лжи, ибо в форте давно его причислили к своим, уважая и за силу, и за удивительные магические способности, иногда посмеиваясь над нежной кожей, но никогда не унижая. Да он бы и не позволил никому так обращаться с собой.

Но юноша благоразумно промолчал, понимая не только бесполезность, но и опасность возражений. Горкан попрощался только с магами, и старший сказал, что давно знал о решении отца, но не хотел сам сообщать печальную весть. Однако в седельные сумки уложил книги, снадобья, свитки, что могут понадобиться в учебе.

Воспоминания были такими яркими, казалось, кожу вновь обжигает знойное июльское солнце, он слышит сетования проводника на то, что трава выгорает и нечем кормить скот, прерываемые унылыми звуками, которые тот извлекает из тонкой дудочки.

Мысленным взором он вновь видит огромное стойбище, заполненное кибитками, вежами шатрами, среди них выделяется один, самый обширный и высокий, — обитель хана Мардука.

Навстречу выходит сын хана, Исмаил, ровесник Горкана, который в дальнейшем относился к гостю почти как к брату, не пробуждая, однако, в том никаких ответных чувств.

Длинные годы лицемерия, когда он изображал сыновнюю почтительность к Мардуку и братскую дружбу с Исмаилом. Их скрашивали только занятия магией, шаманы печенегов, весьма в ней искусные, искренне дивились таланту орка, превзошедшему их в собственном ремесле.

Изгнанник нередко думал, тогда и сейчас, кем бы он стал, если бы не обладал такими способностями. Возможно, превратился в подобие наемника, которому вынуждены оказывать почтение как сыну коменданта степной цитадели.

7
Дверь дома открылась, и показался орк, отличающийся от всех остальных поистине чудовищным ростом и мощью. Голову со встопорщенными серебристо-серыми волосами охватывал серебряный обруч с алмазами.

Толстые перевитые между собой золотая и серебряная цепи лежали на груди, такие же браслеты красовались на запястьях толщиной с ногу человека. Яркие желтые глаза враз охватили меня и ведунью, он, не поднимая руки, согнул указательный палец в непонятном жесте.

Тут же почувствовав ощутимый толчок в спину, я догадался, что это означает приглашение подойти ближе. Снежану не подталкивали, но она не замедлила последовать за мной.

Орк, отряд которого доставил нас в крепость, сообщил с почтением, что перед нами комендант форта Гриург. Тот, с достоинством выслушав представление, осведомился, зачем люди явились к оркам, которых безосновательно считают своими врагами.

Я не стал перечислять множество причин, существующих для такого отношения, а перешел к делу:

— По пути сюда мы встретили людей, которые собираются напасть на форт. Те столбы, что поддерживают стену с внешней стороны от реки, можно взорвать, если удастся подобраться поближе через Камышевую реку. Обрушившийся берег потянет за собой другие укрепления. Людей немного, но они и не собираются сражаться — ночью, после неожиданного крушения цитадели, казавшейся всем неприступной, неизбежно останутся убитые и раненные, тогда как остальные начнут искать полчища врагов. Не потребуется много времени, чтобы отрезать головы мертвым или беспомощным, а только это и нужно. Ты знаешь, как ценятся черепа орков.

Гримаса пробежала по лицу коменданта:

— Я знал, что с этой стороны нам всегда будет грозить опасность. Но когда строили крепость, я был никем, простым воином и к моим словам не слишком прислушивались. А теперь это наследство досталось мне, нужно все менять, но ты представляешь, какая это работа? Да и как, хотя бы на время, ослабить оборону, пусть даже такую? Когда ты подходил к форту, он ведь казался неприступным?

Я согласился, что степная застава производит грозное впечатление и, еще не договорив, уже понял, о чем думает Гриург.

Он уставился на меня своими проницательными глазками, задумчиво двигая челюстями из стороны в сторону, издавая при этом приглушенный скрежещущий звук множества острых зубов. Наконец он изрек с сомнением и изрядной долей подозрительности:

— Мало кто сумеет догадаться об уязвимости стены, если знающий человек не подскажет.

Комендант форта замолчал, но невысказанное ясно читалось на его физиономии.

— А вы двое уже знаете. Сами можете измыслить что-то или поделиться сведениями за хорошее вознаграждение. Возможно, и не планируете ничего, да всегда лучше знать наверняка, что секрет не откроется. А что надежнее, чем смерть, способна запечатать рты?

В разговор вмешалась ведунья:

— Гриург, я знаю, о чем ты думаешь, и понимаю твои опасения. Но сам размысли — зачем нам предавать тебя? Мы не нуждаемся в деньгах, о тайне крепости узнали случайно, могли ведь и не сказать, так было бы для нас безопаснее. Конечно, мы явились сюда не только для того, чтобы предупредить тебя о готовящемся нападении. Ответ, который мы ищем, для тебя ничего не значит, и не было нужды выкупать его сведениями о намерениях ваших врагов. Поверь, в наши планы не входило причинить вред тебе и твоим людям.

Гриург согласно кивал головой, однако непонятно было, то ли он любуется ее прекрасным лицом и сияющими синими глазами девушки, то ли действительно соглашается с правотой ее слов.

Наконец, встряхнувшись, и как будто на время скинув с плеч тяжесть сомнений, начальник крепости отозвался почти приветливо:

— Я разберусь с этими людьми. А вы пока побудьте моими гостями, пришли издалека, устали. Да и дело у вас ко мне какое-то есть, не станем же обсуждать его стоя.

Он махнул нашим сопровождающим, отпуская их, и пригласил нас в дом. Идя следом за широкой спиной Гриурга, я внезапно почувствовал себя карликом, чего раньше при моем-то росте никогда не случалось, и ощущение это было не из приятных.

Верно говорят — поймешь, когда сам переживешь. Только сейчас я посочувствовал тем, кто уродился маленьким, и вынужден всю жизнь смотреть на окружающих снизу вверх, иные — пенясь злобой, завистью и желанием навредить.

Впрочем, не от высоты головы над землей зависит человеческая личность. Я знал многих, почти не видных в толпе, кто был во сто крат лучше иного гиганта.

Мы вошли в большую комнату, явно принадлежащую солдату.

Деревянный грубо сколоченный стол, широкие лавки с небрежно брошенными звериными шкурами, на одной, очевидно служащей постелью, — пухлый мешок, туго набитый сеном. На металлических крючьях висели боевые топоры, палицы, копья, толстые железные цепи, используемые как грозное оружие в бою.

Стол был загроможден потрескавшимися глиняными кружками и блюдами, между которых неуместно выглядели золотые и серебряные, украшенные драгоценными камнями и тонкой резьбой.

Сдвинув утварь на край стола, отчего часть ее с грохотом упала на глиняный пол, хозяин предложил садиться. Без зова явился молодой орк, принесший несколько жареных уток, каравай и жбан с медовухой.

Я понимал, что гостеприимство носит вынужденный характер. Предусмотрительный комендант все же опасался, как бы мы не сообщили, проникшись жалостью, охотникам за черепами о том, что их планы раскрыты.

Однако и мы не спешили уходить, не получив то, за чем пришли. Каждый своим ножом отрезал приглянувшийся кусок мяса, ломоть хлеба, и некоторое время трапеза проходила в молчании. Наконец, отхлебнув медовухи, орк заметил:

— Я знаю, кто вы и поверю вам, о которых люди и орки говорят много лестного. Ты, — он ткнул толстым пальцем в сторону Снежаны, — вылечила князя Василича, хоть он не мог ничем заплатить за твое искусство, а враги предлагали сокровища, если он не выживет. Ты, — тот же указующий перст замаячил перед моими глазами, — стал на сторону князя Рогвольда, когда мог выбрать сторону сильнейшего. Да и вообще возле вас вечно вертятся какие-то калечные, убогие, нищие, обиженные судьбой, и всем вы стараетесь помочь неизвестно зачем. Ведь им проще было бы спокойно умереть, не обременяя себя и других.

Указка превратилась в недурную зубочистку, крепкий длинный ноготь прилежно орудовал между зубов, вытаскивая застрявшие куски мяса. Наконец, подводя итог своим размышлениям, он убежденно заявил:

— Вы не предатели.

Я счел нужным ответить:

— Тут ты прав, нас могут не любить, желать смерти за что-то, но не презирать. Давно, столетия назад, Цезарь сказал о фракийском царе Риметалке, что он любит измену, но ненавидит изменников. Ими пользуются, а потом уничтожают. Девушка Тарпея помогла сабинцам овладеть Римом, открыв ночью ворота и потребовав за услугу «то, что они носят на левой руке», имея в виду золотые браслеты воинов. Полководец Татий захватил Рим и сдержал свое обещание об оплате помощи. Он бросил в девушку браслет и тяжелый металлический щит, который тоже носили на левой руке, предложив своим воинам последовать его примеру. Несчастная была погребена под грудой железа и золота. Нам не хочется последовать ее примеру.

Гриург громко захохотал, выслушав мой исторический экскурс, очевидно, полностью одобряя расправу.

Он широко разевал рот, хлопал ладонями по столу, отчего уцелевшая утиная тушка подпрыгивала, как будто приседала перед взлетом.

Оставшиеся между полукружьями зубов крошки и капли слюны щедро осыпали мою тарелку, из которой я бы уже даже под угрозой голодной смерти не стал есть. Снежана избежала неприятной участи, присев на край лавки, подальше от орка, то и дело бросающего на нее шаловливые взгляды.

8
Когда он наконец успокоился, я сделал вид, что отгоняю докучливую муху и на всякий случай крепко вытер лицо рукавом рубахи.

Оставив веселье, Гриург коротко спросил:

— Что вы хотели спросить?

Я кратко изложил цель нашего визита. По мере моего рассказа лицо его мрачнело, приобретая недоброжелательное выражение. Когда комендант заговорил, я вздохнул с облегчением, поняв, что враждебность к нам не относится.

— Проклятая чаша! — воскликнул орк, дотрагиваясь пальцами до какого-то талисмана, висящего на простой веревке, теряющейся среди витого серебряно-золотого великолепия цепей на шее. — Я думаю, ты прав. Хан подарил ее оркскому кагану не с добрыми намерениями. Только за то время, что я здесь, в крепости, а это не так давно, погибло несколько воинов, и смерть их связана с чашей. Как только ее передали в Кеграмский форт, начальник, старый Хунчард, велел хранить ее под замком в подвале.

Гриург для большей убедительности топнул ногой, показывая местонахождение подземелья.

— Но однажды, по случаю победы над кочевыми дикими старками, он решил наградить двоих особо отличившихся, оказав им честь и разрешив пить из человеческого черепа. Они пили поочередно, соблюдая старшинство, подбадриваемые нашими криками.

Когда вынесли чашу, окованную серебром, с ручкой, мерцающей алмазными гранями, всех на миг охватил непонятных страх. Я возблагодарил судьбу, что не нахожусь на месте избранных, хотя за минуту до этого страшно завидовал им.


Орк помолчал, задумчиво поглаживая серебристую макушку, а потом нехотя продолжил.

— Даже командир привстал на миг, чтобы остановить их, да было поздно — первый уже отхлебнул несколько глотков. За ним отпил второй, поскольку ничего не случилось, на них перестали обращать внимание. Да и до того ли было, когда мы пировали, пили и пели песни победы!

Вдруг закричал воин, сидящий с ними рядом. В красноватом, дымном свете смоляных факелов мы увидели их побелевшие, мертвые лица. Те, кто пытался дотронуться до них, немедленно отдергивал руки, касаясь ледяного камня, в который превратились их тела.

Но хуже всего стало тогда, когда они одновременно поднялись. Мы поняли, что ноги их остались живыми. Они сгибались под тяжестью камня, пытались бежать, сохраняя неподвижность тел. Вы не поверите, да и я объяснить не сумею, однако ноги несчастных странным образом выражали дикий, безумный ужас.

С некоторым превосходством комендант крепости заметил:

— Вы знаете, что среди орков не бывает трусов, — и тут же пожал плечами, — но если бы нас видели тогда, то никто бы не усомнился, что перед ним сборище дрожащих зайцев.

Снежана спросила:

— Что же стало с ними потом?

Гриург, снова вспоминая что-то, рассеянно отозвался:

— Что могло случиться? Конечно, оба умерли, несмотря на то, что наш колдун и лекарь пытался магическими обрядами помочь горемыкам. Перед самой смертью, не больше, чем на минуту, они снова стали прежними, но только телами — речи их понять было невозможно, хоть слова звучали знакомые.

Во время его рассказа в дом осторожно вошел молодой орк, в обязанности которого, по всей видимости, входило прислуживать старшему. Он совершенно неслышно, ловко, что было удивительно при его габаритах, стал собирать блюда и объедки со стола и пола.

Работая, юноша то и дело замирал, прислушиваясь к рассказу Гриурга, глубоко сидящие глазки его, весьма смышленые, посматривали на нас, губы шевелились. Я понял, что он горит желанием вмешаться в разговор, но опасается гнева начальника.

Наконец, тот обратил внимание на юного воина и снисходительно разрешил:

— Ну, давай, Рандор, поведай, что хочешь, а то ведь лопнешь от неутоленного желания, а у меня каждый солдат на счету.

Придя в восторг от собственной незатейливой шутки, комендант форта вновь закатился смехом, забыв о недавних переживаниях.

Орк, вздрогнувший, когда к нему обратился сам глава цитадели, быстро пришел в себя и, отставив посуду, заговорил, от избытка эмоций размахивая чудовищными руками перед моим носом, что заставляло каждую секунду быть настороже.

Ведунья едва заметно усмехнулась уголком рта, забавляясь моими попытками отстраниться от страстного оратора, не обидев его, но в то же время опасаясь лишиться щеки или глаза. Но юный орк ничего не замечал, желая рассказать новым слушателям то, что постоянно занимало его разум, приводя в смятение.

— Они были моими друзьями, я был рядом, когда они умирали, никого не узнавая. И хоть бормотали бессвязное, мне все же показалось, что они видят себя возле какого-то дома, не нашего, дома людей, на берегу реки. Один крикнул, что дом проклят, второй сказал, что в нем спряталась смерть и зло. Они метались, стараясь убежать от чего-то страшного, кричали о черном божестве, предательстве, все время называли имя Всеслава, как будто тот был рядом с ними.

Наконец Гриург наставительно произнес:

— Уймись. Получается, что ты слышал больше всех. Я так думаю, что это тебе привиделось или потом стало казаться, что в их предсмертных хрипах и редких словах был смысл.

Заметив разочарование и обиду на лице орка, он примирительно заметил:

— Я не говорю, что ты лжешь, но такое бывает и с орками поумнее тебя, когда желание понять выдается за понимание. Оставь ты эти черепки, иди лучше потренируйся с другими. Не забывай, что враг не станет предупреждать, когда нападет, нужно быть наготове.

Он проводил глазами Рандора, заметив:

— Все сбиты с толку страшными событиями. — Увидя мой вопросительный взгляд, пояснил: — Ведь было не одно несчастье, да и эти двое оказались только первыми погибшими. После неудачного пира чашу, подхватив длинными палками, не дотрагиваясь до нее, снова заперли в подвале.

Но каждый, хоть и боялся, все же хотел героем оказаться, сам не зная как, справиться с чарами кубка. Хоть он и был сделан из черепа, все же оставался почти что простой кухонной утварью.

Однажды ночью пятеро самых молодых орков, похваляясь один перед другим, и уже из самолюбия не имея возможности отступить, боясь, что их обвинят в трусости, воспользовались отсутствием прежнего коменданта, и отперли замок, вытащив чашу наверх.

Там их уже поджидали другие глупцы, осмелевшие, видя, что ничего не происходит. Все вместе стали перебрасывать череп вместо мяча, распаляясь от собственной неустрашимости, пинали чашу ногами, как будто таким образом сводили счеты за погибших товарищей.

9
Командир форта сделал добрый глоток медовухи, широкими плоскими пальцами потер голову, скребя ногтями по жестким волосам, освежая память. Потом заговорил снова.

— Я наблюдал их буйство, стоя возле ворот. Сначала попытался было остановить разошедшихся дурней, но потом отошел, освистанный и обвиненный в слабости. Да и поделом — каждый сам должен отвечать за себя, чтобы после некого было винить в собственной глупости. Случилось все в начале весны, с вечера собирались тучи, потому и ночка выдалась темная.

Я живо представил эту картину — предгрозовое небо, мечущиеся тени, отбрасываемые огромными орками в красном тревожном свете факелов, топот тяжелых ног, сталкивающиеся в погоне за «мячом» разгоряченные, потные тела, серо-голубая кожа которых кажется блестящей и темной, глухие вскрики, торжествующий вопль победителя, на миг овладевшего чашей.

Рокочущий бас мрачно продолжал повествование.

— Вдруг небо раскрылось, будто черную пелену облаков полоснули острым ножом, открыв узкий глаз с белым зрачком луны.

Признаться, я не ожидал, что предводитель орков, народа злобного, мстительного и кровожадного, для которого главным времяпрепровождением была война, способен говорить с таким чувством. Глаза Гриурга смотрели на нас, не видя ни лиц, ни комнаты, перед ними проплывали картины прошлого.

— Я почувствовал быстрое, короткое дуновение ветра, тут же затихшего. Едва ли кто обратил на это внимание. Белый свет луны, казалось, стал таким тяжелым, что его можно было зачерпнуть рукой.

Он был странен на вид и залил форт, будто заполнив пространство между стен густым молоком. Я поднялся по лестнице на дозорную башню и не поверил своим глазам — вокруг крепости царила темнота летней ночи.

Снова я попытался крикнуть, чтобы оставили череп, но призыва никто не смог услышать — посреди плаца появилось крохотное завихрение, стремительно перерастающее в огромную черную воронку, втягивающую в себя все, что попадалось на пути. А были там только орки, потревожившие покой черепа Всеслава.

Видели вы когда-нибудь человека, стремящегося выплыть из речного водоворота? Точно так было с ними, только они бились с затягивающим, вращающимся все стремительнее воздухом. Около тридцати сильных, проворных, молодых тел со страшной скоростью неслись по кругу, заключенные в воздушные стены, корчась и извиваясь.

Сначала они кричали, но потом звуки перестали вырываться из открытых ртов, запечатанных ветром. Затем и тел не стало видно, они сплющивались, перемешиваясь друг с другом.

Иногда из сердца этого урагана вырывалась окровавленная нога или рука, падая на землю рядом, по двору покатилось несколько голов, и только чаша, оставшаяся прямо под острием воронки, за все это время даже не дрогнула.

Мне было видно с башни, что вокруг крепости, на реке и в поле царила тишина, даже легкое дуновение ветра не колебало листьев и воды.

Воины выбежали из казармы, с ужасом наблюдая за страшной гибелью товарищей. Один из них бросился вперед, пытаясь вырвать кого-то из ужасных тисков, но тут же был затянут вглубь и пропал вместе с остальными.

Ураган затих мгновенно, воронка исчезла, послышались глухие, хлюпающие о землю удары и перед нами открылась груда изодранных тел, даже не тел, нет, а кровавых частей, обрывков, изломанных костей, раздавленных голов.

Глупый колдун пытался лопотать что-то, прыгать возле чаши, но на него прикрикнули, потому что ясно было — он не может справиться с этой силой.


Гриург усмехнулся, вспомнив нечто забавное.

— Тут явился старый наш начальник, постоял возле страшного месива, слушая объяснения, и первый свой вопрос адресовал колдуну, спрашивая, долго ли звезды предсказали ему жить. Дурень ответил, что небо благосклонно к нему, тот усмехнулся, сказав что чародей не разбирается в голосах небесных огней и немедля собственной рукой отрубил ему голову.

С явным одобрением Гриург продолжил:

— Старик сразу успокоился, сделав единственно возможное, что было в его силах. Приказал убрать мертвых, заметив, что те сами виноваты в собственной гибели, чашу вновь запереть. Прикрикнул на тех, кто пытался заговорить о необходимости вернуть череп кагану, да и был прав — ведь тогда бы получилось, что он не справился с поручением хранить чашу.

Орк восхищенно покачал головой.

— Да, старик был как кремень, ничто не могло выбить его из седла. Видя его недовольство, все быстро разошлись по местам, а он, заперев подземелье, улегся спать.

Снежана с сомнением заметила.

— Возможно, следовало бы убрать эту смертоносную вещь подальше, в степи закопать, что ли.

Орк уставился на нее в почти комическом изумлении.

— Верно про тебя говорили, девица, что ты хорошо соображаешь. Я бы тогда так и сделал, да не было моей воли. А через пару дней, утром, он не появился в обычное время и когда вошли в комнату, то увидели на этом вот столе, — чтобы мы не растерялись и правильно поняли, о каком столе идет речь, Гриург оглушительно хлопнул кулаком по дереву, — стоящие в ряд головы — его и пятерых слуг. И перед каждой — дитячья игрушка, из ваших, человеческих — заяц деревянный, медведь, еще что-то. Но тел, как ни искали, не нашли.

Он поднялся с лавки, потянувшись и вновь устрашая своими размерами. Затем начал расхаживать вокруг стола, заставляя нас вертеть головами, чтобы видеть его лицо. На ходу разминаясь, Гриург откровенно заявил:

— Жаль его, да что скрывать — смерть старика открыла мне дорогу и я стал начальником форта. Но первые несколько дней дались мне нелегко — я ведь жил в том же доме, и каждую ночь как будто кто появлялся в комнате, я ощущал пристальный недобрый взгляд, жгущий затылок, но как только пытался стремительно обернуться, никого не находил. Наконец мне стало казаться, что скоро шея моя скрутится жгутом.

Я вставил свое слово:

— Точно как у нас со Снежаной, ты же ходишь кругами, а мы тебя пытаемся поймать.

Он остановился, как будто только сейчас поняв, что находился в непрерывном движении и засмеялся:

— Ладно, я сяду, а то и правда головы поотваливаются. А с гостями, — тут он ужасающим образом скривился, подмигнув Снежане, — тем более, такими красотками, следует обращаться прилично.

Та улыбнулась в ответ, синие глаза заблестели, губы приоткрыли белые зубы, и орк, любуясь ею, на секунду замер в нелепой полусогнутой позе, прервав процесс усаживания на лавку.

Проведя руками по лицу, восстанавливая его серьезность, он продолжил:

— А ночами спать не мог, все мерещились отрубленные головы на столе да игрушки, стоящие напротив. Стыдно признаться, спал с зажженным факелом, темноты стал опасаться. Однажды проснулся — черно вокруг, по комнате белые огни летают, на снег похожие, пол, лавка трясется, как будто из подземелья кто выбраться хочет.

Я на крышку пару сундуков навалил с золотом, серебром, оружием, еле с места сдвинул такую тяжесть. Сам пошел по форту, вроде стражу проверяю, да так всю ночь и бродил.

К рассвету решил, что от чаши избавлюсь, не посмотрю на то, что каган скажет. Да вряд ли он против будет, когда узнает, что случилось в крепости. Зашел в комнату — сундуки на прежних, обычных местах стоят, крышка откинута, но замок на двери комнаты в подвале, где чаша стоит, заперт снаружи.

Уже ни о чем не думая, решил прилечь на часок, кошму откинул — а на лавке две вырезанные из дерева руны лежат, одна в прямом положении, другая в обратном, но обе символизируют дурное — внутреннее зло и внутренний враг.

А между ними фигурка маленького мальчика на коленях матери, лица обоих искажены, то ли от боли, то ли от горя.

Тут у меня и сон прошел, крикнул троих своих лучших людей, самых осторожных, опытных, умных. Велел отнести чашу и знаки эти в степь, подальше, да там и закопать. Но они не вернулись, и мы не нашли их, так что не знаю, что стало с черепом.


— Любой магический предмет оставляет астральный след, — заметила Снежана. — Это как раненый враг, за которым тянутся капли крови. Вы не пытались идти по ним?

Гриург досадливо крякнул.

— Об этом я знаю, но в форте не нашлось умелого мага. А когда колдуна прислали, он сказал, что поздно, время упущено — ничего найти больше нельзя.

Ведунья разочарованно посмотрела на меня.

— Так мы даже не сможем найти место, где она закопана.

Я отозвался:

— Мы не знаем даже, в земле ли она, ведь орки пропали, а только они могли знать о ее судьбе.

Гриург с сомнением покачал головой:

— Кажется мне, что не чашу следует искать, а начинать с родового гнезда вашего князя Всеслава.

Я удивился.

— Почему ты так считаешь? Он был убит уже взрослым мужчиной, что может открыть нам его дом?

Орк с некоторым раздражением ответил.

— Да откуда мне знать? Но сам посуди, первые двое, умирая, упоминали его имя, говорили о доме, предательстве в нем, каком-то зле. О каком человеческом доме они могли говорить? Только о дворце князя. Я отослал Рандора, сказал, что все ему привиделось, чтобы не было лишних фантазий, да только он всю правду сказал. Те, которых воронка затянула, тоже кричали почти об этом, я слышал собственными ушами. А потом игрушки эти, фигурка матери с ребенком, руны — все говорит о том, что эта история связана с домом, а раз череп принадлежит Всеславу, то и дом должен быть его. Впрочем, это мои домыслы, а вы поступайте как угодно. Только если что разузнаете, постарайтесь сообщить — мне и просто интересно, да и, может быть, новые сведения послужат оправданием перед каганом, ведь чашу я не сберег, а он еще ничего не знает.

Мы обещали выполнить его просьбу, тем более, что нам это ничего не стоило, а поддерживать хотя бы подобие добрых отношений с орками было со всех сторон полезно.

10
Главным по-прежнему оставалось найти чашу. В жарком весеннем воздухе над остатками нашего пиршества роилось множество мух, зеленых, черных, синих, однако независимо от цвета одинаково отвратительных.

В углу раскинул гостеприимные сети большой коричневый паук. Самого хозяина не было видно, он спрятался и терпеливо поджидал, когда зазевавшаяся жертва прилипнет к паутине.

Снежана буркнула тихонько:

— Мне все время кажется, что они только что с трупа, а теперь решили сменить обстановку, погулять по нашим лицам.

Я был согласен с ее замечанием и только открыл рот, чтобы предложить Гриургу выйти во двор, как дверь отворилась, и вбежал Рандор, громко топая и звеня железными цепями, навешанными на шею в качестве украшения. Вспомнив, что начальник не один, он приосанился и прошептал тому что-то на ухо, скрипя всеми четырьмя рядами своих зубов и вращая от возбуждения глазками.

Сообщение было выслушано не только внимательно, но даже благосклонно. Лицо коменданта форта прояснилось, и он кивнул головой. Молодой воин, едва не припрыгивая от восторга, не удержался, воскликнув:

— Ну, теперь пойдет потеха, — и выскочил за порог.

Мы с ведуньей переглянулись, не понимая, что могло вызвать столь бурные чувства. Однако орк немедленно пояснил:

— Схватили тех, о которых вы говорили, гонец из дозорного отряда только что прибежал. Я велел перед казнью вас позвать, ведь их поимка — во многом ваша заслуга, да и развлечемся после неприятных воспоминаний.

Сердце мое неприятно заныло в предчувствии зрелища, которое Гриург считал занимательным. Мелькнуло запоздалое сожаление — возможно, и не следовало говорить оркам о готовящемся набеге.

Наш хозяин шел впереди и не мог слышать рассудительного голоса Снежаны:

— Оставь ты свои философические сомнения: что было бы, если бы. Случилось так, как случилось, а потому именно так и должно быть. Те люди — не ангелы, они даже не простые разбойники, которые грабят, ну, может, убьют одного — двоих, да и то случайно. Нет, они потеряли право называться людьми. Просто твари, которые не остановятся перед тем, чтобы уничтожить дитя, если это сулит грош.

Я был согласен с ней, но лучше бы мы сами сразились с ними, одолев в бою. И тут же подумал: «Права Снежана, опять у меня «лучше бы…». Что произошло, то и нужно принимать как данность».

Во дворе я увидел Рандора, тихонько шептавшегося с другим молодым орком, видимо, гонцом, доставившим весть о поимке преступников. Однако веселья у него почему-то поубавилось, а лица обоих покрывали желто-зеленые пятна, что у орков свидетельствовало о высшей степени растерянности.

Гриург торжественно провел нас к трону посреди двора, возле которого были установлены два кресла поменьше, предназначенные для нас, — почетных гостей. Мы уселись, ожидая драматических событий, и провели некоторое время в безмолвии.

Навес над нами отбрасывал тень, но жаркое солнце так нагрело воздух, что трудно было дышать. Вдруг я заметил, как лицо коменданта форта постепенно тяжелеет, набрякая гневным недоумением, сузившиеся щелки глаз переполняются свирепым раздражением.

Тут только я обратил внимание, что жизнь форта идет своим чередом, солдаты тренируются, только их учитель из уважения к присутствию начальника пытается приглушить громовой голос.

То и дело я ловил устремленные на нас удивленные взгляды, вполне, впрочем, понятные — среди дня Гриург и двое людей расселись посреди плаца, под палящим солнцем, безмолвно ожидая невесть чего.

Наконец комендант заревел, обращаясь к своим помощникам, топчущимся в растерянности неподалеку от нашего насеста:

— И долго мы будем ожидать? Где орудия казни, палач, почему продолжаются учения? Долго вы будете мельтешить у нас перед глазами? Или вы смеетесь надо мной? Весело, что я и почетные гости сидим посреди двора, как три слизня под гнилым листом?!

Жилы на его лбу вздулись, глаза вращались и вряд ли кому захотелось бы веселиться при взгляде на его лицо.

Вперед вытолкали Рандора, и тот залопотал прерывающимся голосом:

— Ошибка… не поняли приказа… несут победители.

От неминуемой расправы его спас гул приближающихся голосов, внутренние ворота распахнулись, и появился небольшой отряд орков.

Пятеро идущих впереди несли на поднятых копьях головы неудавшихся охотников за черепами, лица которых побелели, глаза закрылись, волосы слиплись от крови.

Воины вовсе не ожидали взрыва восторга от соплеменников — обычная вылазка, стычка, уничтоженные враги, однако и встретившее их мертвое молчание было явно странным.

Только пройдя несколько шагов, они заметили торжественно восседавших на помосте людей и коменданта, причем лицо последнего почти почернело от гнева. Поднявшись во весь свой гигантский рост, он вопросил:

— Кто посмелубить, когда я приказал казнить здесь, в крепости, передо мной и гостями?

Тихий голос его вселял еще больший страх, чем предыдущий крик. Немолодой орк из маленького отряда победителей вышел вперед и почтительно заговорил:

— По твоему приказанию мы дежурили возле потайных, чуть приоткрытых дверей, что выходят на речной откос.

Он замолчал, покосившись на нас — своими словами он невольно выдавал чужакам тайну крепости, но Гриург махнул рукой, чтобы тот продолжал. Видно было, что он относится к воину с уважением, спокойно воспринимая его объяснения. Солдат переступил с ноги на ногу и указал рукой на головы врагов.

— Они вышли из реки, а до этого плыли под водой, дыша через камышинки. У них было то, что люди называют греческим огнем — он взрывается, сокрушая скалы. Мы наблюдали, как они подрыли столбы и заложили мешки с этим составом, и только тогда хотели схватить их и привести в крепость, чтобы ты решил их участь. Но люди сопротивлялись, — с невольным уважением он добавил, — они были хорошими бойцами. Мы не видели причин сохранять им жизнь, а потому противники погибли в бою.

Он замолчал, явно чего-то не договаривая. Гриург искренне, даже без гнева удивился:

— Не было причин? А разве мое распоряжение привести их в форт живыми недостаточная причина?

Старый воин лишь отвел глаза, сосредоточенно вглядываясь в застывшее лицо ближайшей к нему головы.

Но тут заговорил Рандор.

— Это моя вина. Я забыл передать ему твои слова.

Над плацем воцарилась мертвая тишина, только голос одинокой камышовки доносился с реки. Гриург после тяжелой паузы обронил:

— Ну что ж, значит ты займешь их место, — и снова сел.

Растерянность юного орка исчезла, он собрался, гордо выпрямившись, не оспаривая правомерности наказания.

Я видел, что парень симпатичен командиру своей непосредственностью, желанием знать побольше, преданностью, однако слова, возможно, слишком поспешные, были сказаны, и отступить от них уже невозможно.

Однако дипломатичная ведунья, повернув свою длинную точеную шею и засматривая в суровое лицо красивыми глазами, вдруг попросила:

— Подари мне его жизнь.

Тот поглядел на нее сперва грозно, затем в глазах мелькнуло понимание и почти благодарность. Гриург торжественно объявил, что не может отказать в просьбе прекрасной гостье и отныне Рандор, оставаясь в форте, все же будет рабом Снежаны. Как только ей понадобится его помощь, он немедленно предстанет перед ней, стоит только сообщить ему, Гриургу.

Пронесся общий вздох ощутимого облегчения, и комендант важно покинул трон, приглашая нас возвратиться на минуту в дом.

Там он пробормотал:

— Глупый мальчишка, — адресуя замечание чудесным образом избавившемуся от смерти Рандору, и открыл крышку сундука, стоящего в углу.

Там были свалены бруски серебра и золота, мечи в богатых ножнах с усыпанными драгоценными камнями рукоятками.

Порывшись среди этого изобилия, он наконец выудил простую деревянную коробочку, которую, открыв, отбросил в сторону.

На его лопатообразной ладони остался лежать медальон в форме сердца из черного янтаря, усыпанный рубинами разных оттенков, подобранных искусным мастером таким образом, что алый цвет переливался волнами, создавая впечатление того, что сердце непрерывно пульсирует. Это была уникальная по красоте и мастерству исполнения вещь, которую он протянул ведунье, коротко бросив:

— Это тебе.

В двух словах он выразил свою благодарность полнее, чем иной делает в длинной, полной пафоса речи. Снежана поблагодарила за оба подарка — жизнь орка и драгоценность.

Я заверил, что как только мы узнаем о чаше, немедленно дадим ему знать. Пора было двигаться в дорогу, и мы начали прощаться. Однако орк неожиданно заявил, что поедет с нами, проверит посты да заодно отдохнет от глупости своих подчиненных.

У нас не было причин для возражений, кроме того, с ним мы могли легко отыскать место, где должна быть захоронена чаша. Узнать его на огромном ровном пространстве долины было бы нелегко, несмотря на подробные объяснения.

Лошади были немедленно оседланы, и мы наконец покинули крепость.

Нужно признать, что визит прошел гораздо более гладко, чем мы ожидали.

Кони двигались шагом, усыпляюще покачивая нас в седлах под лучами солнца, слепившего глаза, монотонный голос уставшего Гриурга доносился как будто издалека:

— Слава о нас идет, как разбойном племени, да разве это верно? Мы живем так же, как и вы, люди, — сражаемся за землю, врага убиваем, берем в плен. Но своими, в отличие от вас не торгуем, да и в жертвы их не приносим.

Тут он был прав — торговля людьми: пленниками, преступниками, даже собственными холопами, была обычным делом. Человек приносил другого в жертву, а жрецы считали необходимым пить кровь людей, уверенные, что она дарует способность пророчества.

Комендант продолжал негромкую речь:

— Вы правильно поступили, что сообщили о готовящемся нападении, ведь крушение Кеграмского форта нарушило бы то хрупкое равновесие между степными народами, которое сейчас установилось. Мир здесь выгоден и нам, и вам, а место, где разжиться добычей, найдем за рекой, за пределами равнины.

Я согласно кивал головой, наблюдая, как веки Снежаны постепенно опускаются, она едва не засыпала, убаюканная мерных ходом лошадей и бормотаньем орка.

Вдруг она неожиданно встрепенулась, и я на миг испугался, что девушка вывалится из седла. Да и сам я невольно вздрогнул от зычного крика Гриурга:

— Здесь это место, стойте!

Было непонятно, как он узнал его среди ровного ковра зеленеющей степи, но орк уверенно спешился, и мы последовали его примеру. Тут только он указал на плоский, вросший в землю камень, оплетенный ползучей травой с мелкими белыми цветами, полностью его закрывающими.

Гриург носком сапога поворошил траву, приподнимая стебли, тут же ложившиеся на прежнее место. Он констатировал:

— Видите, никаких следов нет, земля не вскопана. Да мы уже несколько раз все здесь осмотрели, искали хоть каких-то примет, по которым можно было отыскать наших пропавших воинов, но все бесполезно. Они или не дошли сюда, или с этого места вместе с чашей исчезли, непонятно как.

11
Маг и амазонка выехали из форта, когда солнце стояло уже высоко в зените. Вместе с ними был орк в офицерской форме. Горкан узнал Гриурга — помощника своего отца. А ведь я сейчас мог быть на его месте…

Он тут же поправил себя — я должен был быть на его месте.

В душе заструилась старая, давно утратившая вкус мысль — зато я обрел гораздо больше, чем мог бы, оставшись в крепости. Да, быть верховным магом при Исмаил-хане — гораздо почетней и интереснее, чем служить в цитадели. День за днем проводить в сыром каменном мешке бараков, месить грязь на плацу вместе с другими орками…

Здесь бы явно никто не дарил ему новую наложницу каждый месяц.

И вместе с тем Горкан понимал, что обманывает себя. Он без сожалений отдал бы все, что имел, — лишь бы остаться с отцом и вырасти рядом с ним.

То, что произошло в крепости, заставила шамана задуматься. Маг и амазонка знали, где находится череп. Но они сами не подозревали об этом. У Горкана возникла мысль спросить напрямую — возможно, удастся их обмануть или купить.

Следовало проверить, из какого теста они слеплены. Шаман видел обоих в бою, но этого было мало. Надо поставить их в такую ситуацию, когда им придется принимать выбор — и это решение скажет о них больше, чем лучшее гадание волхва.

Горкан чувствовал себя кукловодом, и ему это нравилось.


Мы постояли некоторое время, бесцельно разглядывая землю, как стоят над могилой усопшего, не решаясь первыми покинуть ее, и не зная, как вести себя дальше. Чуткое ухо Гриурга уловило какие-то звуки. Он быстро обернулся, воскликнув:

— Никак соседи пожаловали мокролапые, от любопытства сейчас полопаются, ишь, носы свои острые повытянули!

Теперь и мы заметили людей, поднимающихся снизу, от реки, текущей вдоль постепенно понижающейся крутизны берега за излучиной, где стоял Кеграмский форт. Я знал, к кому относятся слова орка — это были бродники, переходящие реки вброд в поисках улова рыбаки, селившиеся на нижнем Днепре, Днестре и некоторых других реках.

Они не признавали власти ни киевских князей, ни половецких ханов, жили, не отходя от реки, которая давала пищу и некоторую защиту от набегов степных народов. Очевидно, здесь они ухитрялись балансировать между такими грозными соседями, как Русь, печенеги, татары и орки.

Отряд состоял из троих юношей, двух мужчин постарше и глубокого старика, державшегося, тем не менее, бодро, шагавшего широко и легко, распрямив плечи.

Длинные белые волосы были прихвачены вокруг головы через лоб тонким кожаным ремнем, седая серебристая борода спускалась на грудь, голубые глаза заинтересованно помаргивали из-под широких неожиданно темных бровей.

Сопровождающие были так похожи, что казались братьями — выгоревшие пшеничные волосы, стриженные под горшок, продубленные солнцем, ветром и водяной пылью красноватые лица, светлые глаза, широкие носы и губы. Ноги их были босы, холщовые порты подвернуты, как и рукава ветхих рубах.

Старик спросил, зорко оглядывая землю вокруг нас:

— Никак, силки ставили?

Гриург ответил достаточно миролюбиво:

— Нет, Прокоп, просто степь объезжаем, смотрим, все ли в порядке. А спешились, потому что девка подустала, молодая еще, в седле плохо держится.

Я незаметно усмехнулся, представив негодование Снежаны, которое она благоразумно не показала. Старик перевел взгляд на девушку, неодобрительно пожевав губами.

— И чего они все такие беспокойные стали, нет, чтобы дома сидеть, как положено, веретено крутить да полотно ткать.

Я примирительно заметил:

— Да ведь большинство тем и занимаются, однако уже лет триста назад, при осаде Константинополя, греки дивились, найдя среди убитых славян-воинов женские трупы. Твой дед, Прокоп, еще не родился, а женщины уж воевали вместе с мужьями и сыновьями.

Он не стал спорить, в незлобивой улыбке открыв на удивление белые зубы.

— И то верно, кому какая судьба выпадет. Иной мужик как баба, а бывает и наоборот.

Меняя тему разговора, осведомился:

— Видать, на жаре устали? Пошли с нами, в поселке отдохнете, холодной водой умоетесь, перекусите. Мы гостям всегда рады.

Он выжидательно посмотрел на коменданта, и тот согласно кивнул головой. Мы тоже не отказались в надежде узнать что-нибудь об исчезнувших орках.


Горкан всегда презирал бродников. Эти люди во многом напоминали его самого — чужие везде, они не были ни русами, ни орками, ни печенегами. Однако у них не хватило ума воспользоваться своим положением.

Там, где другой мог умело играть на разности интересов степных народов, умножая свое богатство и силу, — бродники всего лишь жили, как лишайник, прицепившийся к краю скалы, и одного дуновения ветра было довольно, чтобы уничтожить их.

Нет, они не заслуживали жизни.

Шаман решил, что это хороший способ сделать то, о чем он размышлял по пути из Кеграмской крепости. Испытание. Горкан знал, что никто в селении не подозревает о нем.

Он призвал летающего коня, с помощью волшебного медальона, и теперь двигался вслед за магом, амазонкой и орком, держась с подветренной стороны. Тела, скакуна и всадника, ставшие почти прозрачными, терялись на фоне неба.

Сейчас, приблизившись к селению бродников, шаман ощутил присутствие магии. Оно было едва уловимым и неприятным — словно затхлый запах, который ощущаешь, войдя в старый подвал, давно стоявший запертым.

Горкан постоял немного на невидимом крае, который ограничивал зону действия волшебства. Несколько раз он делал шаги вперед и назад, пытаясь определить его сущность.

Он был лучшим среди колдунов печенегов, и однажды даже посрамил царьградского мага, превзойдя его в умении создавать призраков. Однако сейчас шаман не мог определить, с чем столкнулся.

Наверное, волховал местный самоучка, наконец решил Горкан. Волхв-неумеха, напутавший заклинания, — он не раз встречался с такими горе-волшебниками, которые не умели даже как следует читать и писать.

Отмахнувшись от предчувствия, шаман направился дальше. Если бы он мог взглянуть на себя со стороны, и оценить свои действия — то понял бы, что потерял бдительность.

Запах свободы опьянил его, а несколько простых фокусов, которые удались ему в цитадели орков, только усилили это чувство. Размышляй Горкан трезво, он никогда бы не подошел к деревне, объятой непонятным волшебством.

Но сейчас шаман не думал об этом. Испытать мага и амазонку, посмотреть, как они будут вести себя в сложной ситуации, — вот все, о чем мог думать сейчас волшебник.

Впрочем, к этим мыслям примешивалась еще одна, в которой Горкан не мог до конца признаться себе. Ему будет приятно посмотреть, как Гриург, этот честный тупица, станет извиваться на простеньком крючке, на который сейчас его насадит шаман.

Он расстегнул сумку, висевшую у пояса, — кожа задубела и потеряла цвет, за долгие годы, что он нес стражу в Ледяной пустыне. Однако волшебные зелья, спрятанные внутри нее, не пострадали от времени. Они могут пережить столетия, — вспомнил Горкан слова алхимика-гнома, у которого всегда покупал снадобья.

Что с тобой случилось, забавный коротышка, подумалось шаману. Жив ли, все так же смешиваешь растворы в своей лавчонке? Или все-таки сын с невесткой отравили тебя, как ты опасался? Горкан решил, что первым делом, когда вернется в Киев, заглянет к гному и выяснит, как у того дела.

Шаман высыпал на ладонь два черных семечка, и поморщился. Его рука была слишком маленькой, слишком нежной для орка, что всегда заставляло душу болезненно сжиматься от недовольства собой.

Вернув колбу в суму, Горкан растер темные шарики в пальцах, и высыпал порошок на землю. Да, эти зелья не помогли ему в битве с курганником, — но это не имело значения сейчас. Если действовать умело, они способны на многое. И те, кто сейчас пирует в бедняцкой избе бродника, сейчас в этом убедятся.

Несколько мгновений черный порошок лежал без движения. В душу шамана закралась тревога — уж не переоценил ли он зелье гнома, возможно, семена все же испортились. Однако беспокойство оказалось напрасным.

Вскоре темная пороша зашевелилась, превращаясь в крошечный человечков с паучьими лапами. Они суетились и шуршали, наползая друг на друга, ощупывая себя длинными, изогнутыми скорпионьими хвостами. Потом развернулись и поспешили к избе.

Сейчас все начнется.

12
По знаку старика молодые парни взяли лошадей под уздцы, а мы направились к реке, ведомые Прокопом. Он что-то рассказывал развеселившейся Снежане, тогда как комендант заметил мне, что бродникам ничего неизвестно ни о чаше, ни о пропавших воинах, их уже расспрашивали не раз, да и нет у них причин скрывать правду.

На берегу под нами открылась широкая каменная терраса с расположенными на ней хижинами, частью из дерева, частью из камыша. Она лежала высоко над водой, так что повредить селению могли только самые широкие разливы. Маленькие волны покачивали несколько лодок, растянутые на колышках, сушились сети, на длинных шестах вялилась рыба.

По дороге домой бродники прихватили корзины с рыбой, оставленные ими перед тем, как подняться к нам на взгорок. Встречавшиеся по пути люди здоровались с нами одновременно приветливо и настороженно. Они не желали ссориться с могущественным соседом, но и не потерпели бы ущемления своей независимости.

Старик привел нас в свой небольшой дом, где на пороге уже встречала жена, полная немолодая женщина, такая же крепкая, как муж. Вся изба состояла из единственной комнаты, прохладной и темноватой, посреди которой стоял стол, окруженный лавками. В углу сверкала побеленными известью боками приземистая печь, другой был задернут цветастой занавеской, очевидно, там находилась супружеская спальня в виде широкой лавки или двух.

Орк оглядывался и вжимал голову в плечи, ему было тесно в этом крохотном низком помещении. Усевшись на взвизгнувшую под ним лавку, он почувствовал себя свободнее.

На стол выставили раскаленную жирную уху из нескольких сортов рыбы, сероватый удивительно вкусный хлеб, оловянные блюда с жареной икрой и кусками судака.

Торжественно внести несколько вместительных глиняных кувшинов с медовухой. К тем, что пришли с нами, присоединились еще несколько человек, которые уселись, тесно прижавшись друг к другу, но не желая разделить лавку с орком, впрочем, она и была почти занята широко рассевшимся Гриургом.

Разговор ни о чем постепенно перешел на степные дела, и в комнате заискрилось напряжение. Молодой бродник, Сарагур, высасывая мозг из рыбьей головы и громко чавкая, заметил, что улов в последние дни особенно хорош, рыба, засыпанная солью, в возах доставляется в город и идет по высокой цене. А обратно везут оружие, которое сейчас особенно необходимо — степь наполнена разной нечистью, от которой так и жди пакостей.

Гриург, как все орки, живущие среди людей, весьма болезненно воспринимал высказывания, которые можно было отнести к его народу и счесть оскорбительными.

Даже если Сарагур имел в виду лишь кровожадные дикие кочевые племена старков, ему следовало быть осторожнее и выражаться яснее.

Комендант форта, перестав жевать, напрягся, уставившись желтыми глазами на того, кого посчитал обидчиком. Наконец он выдавил своим низким рокочущим голосом:

— Оружие нужно тем, кто умеет с ним обращаться. А ежели всю жизнь в мертвечине копаться, — очевидно, он имел в виду уснувшую рыбу, — то устрашить врага можно только собственным видом, мечи тут не надобны.

Простодушный Сарагур кивнул с некоторым недоумением, очевидно не поняв, о ком ведется речь. Однако другой рыбак, Степан, человек более проницательный, но и не в меру горячий, покрылся пятнами гнева.

— Не всем дано зарабатывать на жизнь грабежом и убийствами. Но иной мирный человек в честном бою да с божьей помощью одолеет десяток… — он запнулся, подыскивая нужное слово и наконец выпалил, — тварей поганых.

Его приятели разразились смехом, громким и не слишком естественным, призванным показать, на чьей они стороне.

Старик, видя, что словесное сражение зашло слишком далеко, попытался остановить их, призывая вспомнить, что они находятся в его доме и разговаривают с гостями.

Но вошедшие в раж после излишка медовухи люди не обратили внимания на его призывы. Снежана не вмешивалась, понимая, что ее замечания вызовут или новый всплеск враждебности, или повлекут оскорбления в ее адрес и тогда точно придется биться с рыбаками, чего следовало избегать всеми силами.

Мой увещевающий голос был воспринят всеми как писк докучливого комара. Орк, лицо которого пошло непривлекательными пятнами, ощерил частоколы своих зубов, почти спокойно осведомившись, о каких тварях ведется речь.

Я понял, что на языке Степана вертится короткий ответ:

— О тебе, — но он все же сдерживался, уже сам не понимая какой была причина ссоры, нарушающей все правила человеческого гостеприимства.

Он покосился на старика, как будто взывая о помощи, но тут самый молодой и, видать, слабый умом бродник звонко выкрикнул:

— О вас, серых крысах! И откуда вы только взялись на земле? Ишь ты, зубастый, форт на степи поставили, свои порядки хочете установить! Чтоб ваша крепость поганая сгорела да и вы вместе с нею! Трусы, прячетесь за стенами, а воевать боитесь! — И секунду подумав, выпалил уж совсем нелепое обвинение: — Из-за вас река обезрыбела, распугали рыбку-то своими рожами серыми!

Брошенные обвинения явно противоречили недавно обсуждаемому факту невиданных уловов. Гигантский орк неожиданно оказался в таком положении, что должен был или смиренно проглотить обиду, что для него означало не только потерю собственного лица, но и унижение собственного народа, чего он никак не мог допустить.

Гриург не был виновником глупой ссоры, зашел к бродникам по их приглашению, чтобы выказать дружелюбие, закрепить хорошие отношения между людьми и защитниками цитадели.

Однако, обычаи степи недвусмысленно требовали, что обиду можно смыть только кровью, потому силой обстоятельств он был вынужден взяться за оружие. Орк стремительно поднялся, отбросив лавку и положив огромную ладонь на рукоять меча.

— Возможно, я трус, а вы храбрецы, так не пожелаете ли сразиться со мной, сколько бы вас там ни было? Кстати, ответили бы на вопрос, почему при любой опасности вы трусливо бежите спасаться за стены проклинаемого вами Кеграмского форта, богатыри на соломенных ногах. Отчего не бьетесь за себя, как пристало настоящим воинам?

Старик, глава этой маленькой общины тоже вскочил, обводя гневными глазами своих соплеменников. Прокоп кипел от гнева, ибо оказался почти в таком же положении, как и Гриург.

Не желая ссориться с гостем, старейшина бродников в то же время не мог отречься от буянов, затеявших свару, тем более, что их становилось все больше.

Новые голоса, выкрикивающие оскорбления в адрес орков, доносились из-за открытых дверей. Правда, многие пытались утихомирить скандалистов, но если дело дойдет до драки, миротворцы тоже не оставят своих в опасности.

Я понял, что в моем распоряжении остается только секунда, чтобы предотвратить столкновение, гибельное для всех жителей степи — ведь крохотная искра в ней рождает пожар, в котором ничто не может уцелеть.

Скривив рот в издевательской усмешке, я громко объявил, глядя в бледные глаза парня:

— Коли курица петухом запоет, беду на свою голову накличет. Слышишь, ты, красноносый? Тебе говорю, который раскудахтался, когда старшие молчат.

Поднапрягшись, я вспомнил другую обидную пословицу и тут же ее огласил, так, чтобы все было слышно:

— Голова с печное чело, а мозгу совсем ничего. Это и к вам относится, храбрецы, что прячетесь за дверью да орете, рыла свои свинячьи показать боитесь. Вы что думаете, комендант Кеграмского форта будет сам с вами, шелупонью рыбьей, биться? На это у него другие, попроще советники имеются.

Обведя взглядом застывшие от неожиданного нападения лица, я с притворным ужасом осведомился:

— Никак языки проглотили? Да для вас оно и лучше, а то язык говорит, а голова не ведает.

Краем глаза я заметил облегчение и одобрение на лицах Гриурга и Прокопа — своими оскорбительными речами я переводил конфликт в плоскость спора между людьми, предотвращая противостояние двух степных племен.

Наконец молодой дурень опомнился и завизжал, поддерживаемый воплями снаружи:

— А ты хуже любой твари, ты людей предаешь, против нас идешь вместе со своей девкой ведуньей!

Ни меня, ни Снежану слова такого глупца не могли оскорбить, однако именно ими я воспользовался, чтобы закрепить успех и отвлечь внимание от орка.


Следуя примеру Гриурга, я отшвырнул ногой лавку, забыв, однако, что рядом со мной сидит Снежана, которая в результате моего героического маневра едва не свалилась на пол, одарив меня гневным взглядом.

Но извиняться было некогда, я размахивал руками, разъяренно выкрикивая:

— Ты лучше свою сестрицу заставь от лица отскрести рыбьи пузыри да хвосты, небось, лет за десять поналипли!

При этом понадеялся, что у парня нет сестры, которую оскорблял совершенно безвинно. Я продолжал бушевать:

— Ты храбрый в стае, как шакал, что один никогда не нападет, но стоит только палкой взмахнуть, как ты под столом очутишься, а ну выходи во двор, я тебе лицо подправлю, может, на человека станешь походить, а не на лягушачьего головастика!

Я видел, что довел парня до умоисступления, но мной овладело какое-то странное веселье, и мелькнувший удивленный взгляд Снежаны уже не мог меня остановить.

Побелевший парень, хрипя, как рвущаяся с цепи разъяренная собака, двинулся за порог, за ним следовали другие бродники, едва ли менее возбужденные. Шествие замыкал я, вдруг опомнившись, недоумевая, что могло вызвать у всех такой взрыв ненависти по пустяковому поводу.

На утоптанной земле двора образовался круг, и парень немедленно бросился на меня, размахивая пудовыми кулаками. Я не мог унизить его до такой степени, чтобы уложить первым же ударом, поэтому скользнул в сторону, слегка ударив летящего мимо в плечо.

Врезавшись в толпу, где и остановился, он развернулся, снова кинувшись ко мне, я встретил его ударами по торсу, но намеренно приоткрылся, дав ему возможность ударить в лицо, отчего из рассеченной губы заструилась кровь, приведя в восторг сторонников скандалиста.

Он набросился на меня с новым пылом, но был остановлен несколькими несильными, но достаточно эффектными ударами. Я позволил ему еще раз ударить меня в грудь, после чего решил, что ни он, ни его сторонники не смогут считать себя униженными, и после нескольких отступлений, ложных выпадов и покачиваний с ноги на ногу отвесил наконец удар, повергший противника наземь.

Бой был честным, в любой драке всегда есть побежденный, так что обижаться бродникам было не на что. Да они и не обиделись, обсуждая поединок, комментируя наше умение и ловкость, так что дело шло к восстановлению мира.

Обрадованный старик, подходя то к одному, то к другому, уговаривал расходиться по домам.

13
Бродник стал подниматься, — гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Мне пришло в голову, что я зря беспокоился о том, как бы не покалечить парня — рыбак оказался крепким, и пришел в себя почти мгновенно. Я уже жалел, что не вложил в свой удар побольше силы.

Всем было на руку, чтобы бузотер какое-то время отлежался. Страсти успокоятся, горячие головы остынут, и конфликт, который чуть не привел к бойне, съежится до размеров невинной житейской ссоры.

Но если бродник снова поднимет шум, — остановить его будет не так уж просто. Я замер в настороженном ожидании. Следовало сбить его с ног сразу же, как поднимется, не дав и шанса подбросить новое оскорбление в затухающий костер вражды.

В то же время, нельзя нападать на лежачего — правило, которое никогда не соблюдают в настоящем бою, но здесь отступать от него не стоило.

По мере того, как бродник вставал, подбородок его тянулся к земле, а рот открывался шире. Губы растягивались, словно дыра в вязком тесте.

Водянистые глаза вздрогнули, скатываясь по лицу вниз, и за ними на обветренной коже рыбака тянулся след из крохотных бесцветных капель. В центре каждой темнел зрачок, с бесконечной злобой уставленный на меня.

Тело бродника начало терять форму, руки втягивались в него, а вместо них по бокам появился десяток коротких лапок. Его ноги исчезли, растворившись в паху, и теперь он покачивался на месте, словно гриб.

Отверстие в его туловище, когда-то бывшее ртом, разрослось и пробуравило человека насквозь. Сквозь него, я увидел потрясенное лицо Прокопа, который мелко крестился, на манер христиан, однако твердил языческий заговор:

— Спаси меня, Тригла, спаси Перун, спаси Мокошь…

Гриург развернул плечи, и только теперь я осознал, что все это время, после того, как вышли из избы старика, комендант форта сутулился и стремился выглядеть как можно меньше, — полагая, что тем самым разрядит обстановку.

Подобная задача оказалась непростой для великана, но лишь сейчас, когда он распрямился, я понял, как хорошо она ему удавалась.

Орки славятся своим умением навести ужас на врага. Мне доводилось читать записки одного гнома, который пережил битву на Западном перевале. Автор писал, что наступающие орки внезапно стали в три раза больше, — и почти половина его армии от ужаса обратилась в бегство.

Конечно, мемуарист во многом преувеличил, — а, вернее, это за него сделал страх. Однако теперь я сам видел, как удивительно способны орки съеживаться и увеличиваться в размерах, — и дал себе слово никогда не отмахиваться от невероятных историй, какими бы нелепыми они ни казались.

Внутренние края дырки, что насквозь прошла через тело бродника, были покрыты гладкой ярко-алой плотью, словно человеческий рот. Из нее стремительно начало расти то, что я вначале принял за щупальца. Потом я увидел, что это ветви позвоночника, которые становились все длиннее и толще.

Одно из них обвилось вокруг моих ног, дернуло, сбивая наземь и волоча по пыльной улице. Второе сжало горло, надавив так сильно, что если бы оба отростка действовали слаженно, наверняка сломали бы мне шею.

Снежана прыгнула вперед, ее багряный меч пронзил извивающиеся хребты и глубоко вошел в землю. С каким-то отстраненным интересом, словно речь шла не о моей жизни, а о любопытном алхимическом эксперименте, — я ждал, что раздастся хруст перерубленных костей.

Вместо этого моих ушей коснулся вязкий, чавкающий звук, и тугая струя крови хлынула из рассеченного позвоночника, словно то была гигантская артерия, ведущая прямо от сердца.

Жгучая, резко пахнущая железом жидкость ударила мне в лицо, растеклась по груди, насквозь пропитала мантию.

Я видел, как молниеносно твердели змеящиеся отростки. Их покрывал плотный панцирь, чем-то напоминающий чешую двухголового карпа. Стало ясно, что когда окончится превращение, существо станет неуязвимым.

Гриург оказался рядом всего лишь на одно мгновение позже, но когда его кривой скимитар грянул о второе щупальце-позвоночник, металл только скрипнул по костяной броне.

Я пытался подняться, но непонятная слабость охватила меня, заставляя мысли путаться. Мои ноги бессильно дергались, не в силах поднять тело над землей. Тяжкий ком подкатил к горлу, мир начал плавиться и отекать вокруг, словно картина, на которую плеснули кислотой.

Кровь чудовища — вот что убивает меня, пронеслось в скованной спазмами голове. Тот, кто призвал к жизни это отвратительное существо, позаботился, чтобы любая победа дорого обошлась его врагам.

Я начал судорожными движениями срывать с себя плащ, но руки лишь скользили по вязкой жиже, не в силах достать заколку на правом плече. Мои ладони все глубже погружались в горячую жидкость, и от ее прикосновений мне становилось все хуже.

Вдруг вспомнилась древняя германская легенда о герое Зигфриде, которого мать окунула в кровь дракона, чтобы сделать неуязвимым. Алая влага, в которой я искупался, оказывала прямо противоположное действие.

Теряя сознание, я видел, как крепкий неразрушимый панцирь стекает по щупальцам вниз, к их корням, покрывая изнутри рот чудовища.

Снежана тоже увидела это. Гриург, отбросив в сторону бесполезный скимитар, оттаскивал меня в сторону, — при этом его правая нога, обутая в высокий сапог, наступила на край пропитанной кровью мантии, сдирая ее с меня.

Амазонка скользнула вперед, и багряный меч вонзился во внутренний край алого отверстия, зиявшего в теле монстра. Радуга крови взметнулась над головой девушки.

Клинок вошел в тело существа на четыре пальца, и остановился. Но этого оказалось достаточно.

Чудовище издало резкий, протяжный звук, какого не услышишь ни от зверя, ни от вивверны. Казалось, сам океан плакал над своим умирающим сыном. Ножка гриба дернулась, словно пыталась унести своего хозяина прочь от бойни, но было слишком поздно.

Существо содрогнулось, кровь все быстрее вытекала из него. Вопль его затих, тело перестало биться в конвульсиях, и осело, словно оплавленная свеча.

14
Горкан дрожал.

Его тело тряслось от холода, зубы стучали так, что ему казалось — этот грохот слышно даже в Кеграмском форте. Он наложил на себя столь мощное заклинание, что теперь оно вытягивало все силы, все тепло из ходящих ходуном мышц, заставляя останавливаться мысли в голове.

Однако шаман не собирался развеивать чары, он даже наложил бы на себя новые, если бы на это осталась хоть капля магической энергии.

То, что произошло, не просто напугало Горкана. Он ощутил, как шагнул к краю зияющей пропасти, и только чудо заставило его остановиться, не грянув вниз.

Теперь, отматывая случившееся назад, он понимал, что поступил слишком беспечно, войдя в меченую волшебством деревню. А уж пробудить здесь Семена ненависти — черных человеко-пауков, что сеяли раздор между людьми, — и вовсе было безумием.

Возможно, надо было сразу бежать, нестись прочь, не оглядываясь, пока чародей льда сражался с многолапым чудовищем. Однако Горкан боялся, что тем самым выдаст себя.

Нет ничего страшнее, чем крысогоблином дрожать под корягой, и не знать, какое из двух решений принесет смерть — оставаться в укрытии, или мчаться прочь.

Он почти завидовал магу и амазонке. Те даже не подозревали о том, с какой опасностью только что разошлись. Им казалось, будто драчливым бродником просто овладел дьявол. Если бы!

Это напомнило ему старую мудрость — легко пройти по доске, когда лежит на земле, и сложно, коли та же доска переброшена через глубокое ущелье.

Чародей льда не видел, какая бездна была только что под ним.


Наверное, после этого я потерял сознание. Не лучшее занятие для благородного героя, но уж что случилось, то случилось. Я пришел в себя только в реке, ощущая всей кожей прохладное прикосновение чистых волн.

— А вот и очнулся, — сообщил Гриург, словно это было для меня новостью. — Я же говорил, надо только промыть.

Он с важным видом покивал головой, и я понял, что пропустил ожесточенный спор между ним и Снежаной по поводу того, как надо меня лечить.

— Хотели в баню тебя наладить, — продолжал орк.

Комендант стоял напротив меня, погрузив в прозрачные волны реки босые ноги, с подвернутыми штанинами. Зачерпывая ладонями воду, он поливал меня, сидящего в ней почти по шею.

Я ощутил неловкость оттого, что сижу перед ним даже без подштанников, — второй поступок, который не к лицу отважному магу — красоваться без штанов.

Однако Гриург, очевидно, не видел в ситуации ничего непристойного, и я сообразил, что ему не впервой купаться в реке с другими мужчинами, — как орками, так и людьми.

— Извящение, скажу я тебе, настоящее извящение.

Новый ушат воды вылился мне на голову — его огромные руки заменяли хорошее ведро.

— Сам посуди — соберутся голые мужики, и айда друг друга вениками мутузить, — продолжал орк, и только сейчас я сообразил, что в их честном, прямом языке нет слова «извращение» — они заимствовали его у нас, так и не научившись говорить правильно. — Тут тебе и садомазохизм, и содомитство — все сразу.

Он критически осмотрел меня, и знаком разрешил подниматься.

— Нет, говорю, реченька под боком, там и окунемся. Слава Перуну, никто следом не увязался. Ишь чего придумали, баню.

На берегу, на серебряном песке рядом с высокими ботфортами орка, лежала свернутая одежда, придавленная для верности камнем.

— Это чтобы морлоки не потаскали, — пояснил Гриург. — Поганые твари, тащут все, что плохо лежит. Однажды взяли мы прачкой девку одну, из печенегов, а про них рассказать и позабыли. Так весь форт потом без запасной одежды остался. В одной и той же щеголяли с неделю, пока не привезли новой.

Я с некоторым недоумением оглядывал наряд, который протягивал мне Гриург. Толстая, тяжелая материя явно предназначалась оркам, а когда я развернул рубаху, то сразу понял, что утону в ней.

— Великовато, конечно, — не стал спорить комендант. — Но все ж лучше, чем сверкать голой задницей. А там веревочками обвязать, у локтей, колен и щиколоток — в самый раз будет.

Пока я одевался, он пояснил:

— Всегда вожу с собой чистые порты да рубаху. Здесь много народу бывает — порой встретишь печенежского хана, или кто из ваших, русских князей лагерь разобьет. Надо заехать поздороваться — а не идти же в том, в чем неделю по степи скачешь.

Заминка возникла с обувью — запасных сапог у Гриурга не было, да вряд ли бы они и удержались на моих ногах. Решение пришло само собой — штанины оказались такими длинными, а ткань столь прочной, что оказалось достаточно обмотать их вокруг ступней, словно поршни[8].

Гриург критически осмотрел меня, словно матушка, снаряжающая к жениху невесту, заставил обернуться вокруг своей оси, кое-где одернул рубаху, и только после этого счел возможным вернуться в деревню.


По счастью, у коменданта нашелся плащ, который отчасти скрыл недостатки моего наряда. Когда мы вернулись в деревню, бродники стояли возле дома Прокопа, молчаливые и нахмуренные, бросая друг на друга тревожные взгляды.

Они походили на крестьян, к которым приехал князь — выбрать, кто из мужчин поедет с ним на войну, в далекий опасный край. Предстоящее пугало, но рыбакам казалось, что подчиниться — их долг.

В воздухе было разлито напряжение, словно аромат ядовитых лилий на Тритоньем болоте. Я чувствовал, что-то должно произойти, и не был этому рад. Судя по всему, Гриург тоже ощутил тревогу.

Он замолчал, не досказав истории о том, как четверых его бойцов завалило в винном погребе, шаг орка стал тяжелей и медлительней. Даже движения рук, которыми он по-солдатски махал во время ходьбы, стали иными — вязкими, словно он шел по дну реки и боролся с течением.

Снежана стояла рядом с бродниками, — не напротив, что подчеркивало бы возникшее противостояние, но слегка сбоку. Сложив руки на груди, девушка смотрела в сторону реки.

В какой-то момент мне показалось, что все мои усилия оказались напрасны, и конфликт продолжится — бродники обвинят нас в смерти своего товарища, а, может быть, еще и в том, что мы заколдовали его по какой-то, ведомой лишь нам причине.

Гриург бросил на меня быстрый взгляд, держа руку на черене[9] скимитара. Люди пришли в движение, и внезапно, так, что орк машинально выхватил из ножен клинок, подняв его перед собой, — из толпы выскочил Прокоп, упав перед нами на колени.

Он действовал так стремительно, словно прожитые годы на краткий миг утратили над ним власть. Подняв сухими коленками облачка пыли, старик принялся биться головой об землю, повторяя:

— Смилуйтесь, добрые господа, пощадите! Ванька совсем из ума выжил, не велите из-за него, дурня, всех казнить.

Мы с орком переглянулись. Конечно, внезапное превращение бродника вопияло об объяснении. Однако я, скорее, мог ожидать, что рыбаки станут все отрицать, делая вид, будто ничего не знают о произошедшем. Да и странной была реакция старика — никто не собирался расправляться с жителями, а по моему поведению он еще раньше понял, что наша главная задача — сохранить мир.

Прокоп тем временем верещал, сбиваясь на бабий визг.

— Не иначе, червь-мозгляк к бедолаге пристал, когда купался на русалочью субботу. Сколько ни говори, что в этот день в воду ни ногой, так разве молодые послушают. К уху прилепился, в голову влез, да все и выжрал. Яйца отложил, не иначе, скоро бы целый выводок появился.

Лицо Снежаны стало жестким, и я понял, что она разделяет мои мысли. «Даже если бы на бродника и правда напал паразит, сожравший его мозг, — это никак не объясняло случившегося.

Но главное, я сомневался, что орки позволят остаться в реке червям-мозглякам, — в первую очередь, это было опасно для гарнизона крепости. Если же учесть, что вывести тварей довольно просто, — надо раз в неделю выливать в реку склянку освященной воды, — вряд ли можно было поверить, что комендант забудет об этих мерах.

По взгляду Гриурга я понял, что не ошибся. Прокоп, однако, только начал свою историю.

— Слишком уж гордым Ванюшка был, упокой Марья Моревна его душечку. Хотел лучшим в деревне стать, вот потому и связался с омутником, — тьфу, тьфу, поди прочь, нечистый! То-то все дивились, как ему удается столько рыбы домой носить, ведь и ленив был, да и неумеха.

Я тщетно пытался заставить старика подняться, но тот продолжал биться в пыли, и я предпочел оставить его в покое, — испугавшись, что Прокоп станет дергаться и сломает руку или ключицу.

— А когда вы, добрый господин, с Ваньки-то спесь сбили, — он и призвал омутника себе на помощь. Простите нас, непутевых, не распознали вовремя, что парень с нечистым спелся. Не наша в том вина.

Наконец старик замер, стоя на коленях. Его морщинистое лицо стало серым от пыли. Он обращался только ко мне, видимо, рассудив, что не найдет сочувствия в орке, — а Снежану вообще не считая за человека.

Я посмотрел на девушку, потом на Гриурга. История, рассказанная Прокопом, была столь правдоподобной, что хоть сейчас вези ее на гномий фестиваль лжи, где раз в году выбирают самого умелого враля.

Однако мы понимали, что стоит начать докапываться, — как произойдет то, чего все мы хотели бы избежать. По хмурым лицам людей, коротким взглядам, которые тут же гасли, я понял — все они напряженно ждут, поверим ли мы россказням старосты.

Оставлять эту историю просто так я не собирался, но и давить на них сейчас было слишком опасно. Я повернулся к Гриургу, в немом вопросе, — не сомневаясь, что комендант подыграет мне.

Орк так и сделал, задумчиво насупив брови, он произнес, что и правда слышал об омутнике, но считал все это людскими россказнями, — досужими враками, которые выдуманы только для того, чтобы оправдать пустые сети проделками бесов.

Тонко почувствовав, что этого будет мало, — ложь часто надо смазать, дабы лучше прошла, — Гриург перешел на другую тему, и принялся строго вычитывать Прокопу, наставляя никогда не якшаться с нежитью, и обязательно освятить берег в том месте, где на него мог выбираться омутник.

Я подивился, каким умелым актером оказался орк — он говорил столь серьезно, что я сам был готов поверить. Бродники явно были довольны таким исходом, и Прокоп даже пытался всучить нам в дорогу гигантскую рыбину, — хотя и было ясно, что она не перенесет обратной дороги к форту.

15
Когда двое людей и орк скрылись из глаз, люди продолжали стоять возле дома старосты. Они не расходились, не обсуждали случившееся, — и лишь напряженно молчали, стараясь не смотреть в сторону степи.

Гости, от которых они так спешили избавиться, наконец покинули деревню. Но бродники не испытывали облегчения. Чувствовалось, что главное испытание для них еще впереди.

На мгновение Горкану остро захотелось остаться, и посмотреть, что произойдет — чего именно так боятся эти людишки. Однако ужас, испытанный им недавно, оказался добрым советчиком.

Что бы ни призвало к жизни чудовище, в которое превратился бузотер-бродник, — эта сила оставалась здесь, в деревне, а не последовала за магом, амазонкой и орком. Да и какой смысл совать нос во все тайны, которыми полна великая степь?

Чувство свободы и всесилия, которое охватило Горкана после гибели курганника, уже растаяло. Его сменили воспоминания о годах рабства, — и запоздалые сожаления о том, что он мог и не попасться в плен к ледяному чудовищу, будь чуть более осторожен.

Нет, второй раз он не совершит той же ошибки. Шаман вызвал из медальона магического коня, — в первый раз чары не сработали, так как колдун слишком нервничал, и пришлось повторить слова заклинаниявновь.

Горкан увидел в этом знак — к чему рисковать из-за пустого любопытства, если сейчас он сбился даже в таком простом волшебстве. Убедившись в правильности своего выбора, шаман вскочил в седло и поспешил вслед за магом, амазонкой и орком.


Никто из бродников не заметил его отъезда — как, впрочем, и его появления. Но тот, кого они ждали, видел Горкана так же ясно, словно того и не прикрывали могущественные чары иллюзии.

Он ждал, пока колдун-полуорк топтался на месте, принимая решение, позволил сесть на коня и уехать прочь. Шаман показался Ему слишком самонадеянным, — но, возможно, жалкий полукровка, бывший раб курганника, еще сможет оказаться полезен. Поэтому пусть живет. Пока.

Четвертый, невидимый всадник, исчез на горизонте, вслед за тремя первыми. Только тогда Он решил появиться. Несмотря на свое могущество, Он любил оставаться в тени, появляясь перед людьми только в тот момент, когда был готов нанести смертельный удар.

Бродники не знали, с какой стороны Он приедет на сей раз. Но шестое чувство, развившееся у них со времени Его появления, подсказало им, что надо смотреть на восток.

«Вы учитесь и растете вместе со мной, — подумал Он. — Даже жаль будет убивать вас».

Он становился видимым медленно, не сразу, словно гравюра, начертанная молоком, — которая постепенно проявляется, если поднести бумагу к свече.

Высокий всадник, с осанкой молодого воина, чье тело наполнено силой и энергией юности. Черные пушистые волосы, мягкие, как у девушки, только подчеркивали мужественность его фигуры.

Белоснежный плащ с алой оторочкой развевался за спиной седока. Руки в кожаных перчатках сжимали поводья. Мертвые глаза, задернутые тонким белесым слоем тления. Нос провалился, обнажая белизну черепа меж темно-зеленых, покрытых лишайниками, клочьев кожи.

Лорд зомби.

Бродники опустились на колени, только Прокоп оставался стоять — он знал, что Хозяин не любит разговаривать, опуская голову слишком низко. Мертвый конь вздымал серую пыль под стальными копытами. Тускло сверкала массивная серебряная цепь на шее умертвия.

— Приветствую тебя, господин, — произнес старик, глядя в матовые глаза мертвеца. — Мы рады, что ты почтил нас своим приездом.

Вороной остановился, в нетерпении роя землю ногой. Лорд зомби сверху вниз посмотрел на человека.

— Рады? — спросил он. — Настолько, что потеряли разум?

— Нет, господин, — твердо ответил Прокоп. — Ты видел, что произошло. Иванко не виноват. Сила, таившаяся в нем, пробудилась сама собой, когда пришелец его ударил. Он не мог ее контролировать.

Сейчас, разговаривая с всесильным Лордом, старик совсем не походил на того жалкого, испуганного человечка, который униженно валялся в пыли перед магом, орком и амазонкой.

То была лишь маска, одна из многих, которые пришлось освоить Прокопу, чтобы защищать свой народ, зажатый между могущественными империями русов, орков и печенегов.

Но теперь старик стал самим собой — гордым, уверенным и готовым принять смерть, если не будет другого выхода.

Это не была дерзость или самоуверенность. Прокоп знал, что только так может заслужить уважение Лорда — который презирал трусов, но ценил внутреннее достоинство в любом, даже самом слабом физически существе.

Старик подозревал, что когда-то, пока зомби был еще человеком, тот сам испытывал унижения. И теперь, несмотря на свое могущество, Лорд не относился свысока ни к людям, ни даже к гоблинам, — он оценивал других не по расе, не по физической или колдовской силе, а по высоте духа.

Мертвый конь несколько раз ударил копытами об землю.

— Кем вы были до моего появления? — спросил зомби. — Жалкой кучкой нищих, беглецов, которые пришли сюда кто из Руси, кто из печенежской степи. Я дал вам силу и власть, которая помогла вам выжить. Я помогал твоим людям, старейшина, в обмен на ничтожную плату.

Цена за могущество, которым Лорд поделился со своими союзниками, и правда была ничтожной, — или же безмерной, как посмотреть.

Своих собратьев, которые покидали этот мир, бродники не хоронили, и не сжигали на погребальном костре. Мертвые тела засыпали солью, как поступали они с рыбой, которую отсылали в город, на продажу. Потом их отвозили к замок зомби, где тот делал из них новых бойцов для своей армии нежити.

— Мы благодарны тебе, — произнес Прокоп. — И даю слово, этого больше не повторится.

Лорд кивнул.

Он и правда испытывал сожаление из-за того, что предстояло сделать. Слегка наклонившись, мертвец коснулся рукой в перчатке головы старика. Человек резко выпрямился, словно судорога сотрясла и вытянула его тело.

Тугой фонтан крови, смешанной с кусочками мозга, грянул из его темени, — там, где дотронулся зомби. Веки Прокопа сомкнулись, глаза судорожно закатились. В алом потоке появились ошметки внутренностей, потом белые кусочки костей.

Грязно-алая струя била из головы старика, пока все его тело не выхлестало наружу, превращенное в вязкий густой поток. Кожа, пустая оболочка, — все, что осталось от человека, — бессильно распласталась на земле.

Лорд повернулся к людям, застывшим от страха.

— В вас не было ничего особенного, — произнес он. — Вы не были избранны. Вы не были достойны. Вы просто оказались ближе других к тому месту, где я нашел Чашу, а Чаша нашла меня.

Он повел рукой, и сухой ветер налетел из степи, поднимая над землей серые завитки. Вихрь накатывался на людей, превращая их в мокрые от крови пылинки, сносил дома, сравнивая их с землей.

Зомби стоял в сердце бурлящего урагана, и его черные пушистые волосы вздымались над когда-то красивым лицом.


Глава 3 Стольный град

1
 Горкан увидел себя в собственном шатре, Мардук со временем выделил ему, ставшему верховным колдуном, отдельное жилище. О могуществе молодого орка ходили в степи легенды, многие князья желали бы видеть его у себя на службе, но посулы их были слишком жалкими и ничтожными. Другие властители не могли предложить ничего из того, чем бы он хотел обладать.

Новый колдун печенегов точно знал, — отец сожалеет о том, что способности сына используют степные племена, а не орки.

Но Горкан напрасно ждал просьбы вернуться, чтобы насладиться отказом ее выполнить — отец не смог пересилить своего отвращения к сыну даже ради пользы для своего народа.

Посреди земляного пола, устланного коврами, в железной треноге курятся травы, отгоняющие докучливых насекомых. Слышится шум, полог отдергивается решительной рукой и появляется Исмаил, заменивший отца после смерти. Лишь ему дозволено свободно входить в шатер главного жреца. Грубое лицо его лучится искренним дружелюбием и загадочной улыбкой человека, приготовившего сюрприз.

Горкан вынужден поддерживать эту нелепую игру, которая раз за разом возобновляется — в знак особого благоволения молодой хан каждую луну дарит своему брату новую любовницу, купленную у лучших работорговцев Диррахия.

Маг не нуждается в услугах хана, в его силах поручить людям выкрасть любую женщину из племен, населяющих степь, но от подарков властителя не отказываются.

Он идет навстречу, улыбаясь и протягивая руки в дружеском жесте, разыгрывая нетерпение, заглядывает через плечо правителя. Тот окликает слуг и в шатер вводят красивую пленницу. Горкан испытывает почти наслаждение, когда ее ноги ступают на то место возле входа в шатер, которое не покрыто ковром, где лишь пару дней назад земля впитала кровь, ударившую фонтаном из перерубленной им шеи прежней красотки.

Факел освещает ее пшеничные волосы, и маг с неожиданно поднявшейся тяжелой злобой подумал о предстоящем удовольствии, которое доставляет ему казнь женщин именно с такими волосами, похожими на его, передавшимися от матери, предавшей сына.

Каждый раз ему кажется, что он наконец расправляется с ней, хотя в иные моменты понимает, что она могла поступить так, ибо не желала ребенка, напоминающего постоянно о насилии.

Он никогда не оставлял любовницу больше, чем на месяц, обезглавливая ее за несколько дней до новой луны.

Больше всего боялся колдун появления детей, которые будут нести то же проклятие полукровки, что и он — чужие и среди людей, и среди орков. А это могло случиться, если проявить неуместную мягкость, оставить женщину, привыкнуть к ней, хотя Горкан и не верил в возможность возникновения каких-либо чувств между ними.

Он снова в своем шатре, полог которого открыт в душную летнюю ночь. Низко у горизонта виднеются огненные всполохи, но так далеко, что грома еще не слышно. Приближается гроза, которой так ждут печенеги — она должна оживить пожухлые травы, наполнить реки, сохранить главное достояние кочевого народа, скот.

Горкан усмехается, слыша отдаленное ликование в стойбище. Глупцы уверены, что это их великий шаман вызвал грозу, но он не имел отношения к этому дару природы, лишь заранее сообщив о ее приближении. Пальцы его перебирают крупные отшлифованные кругляши янтарных бус, оставшихся от последней женщины.

Горкан отрубил ей голову, не дождавшись обычного срока, не в силах терпеть слезливые сетования на разлуку с любимыми родителями, бесконечные рыдания, пугливые вздрагивания при его приближении. Да и любовницей она была весьма посредственной.

Из-за шатра хана показалась череда красноватых огней, послышались резкие, гортанные голоса людей. Горкан поднялся — к нему направлялся сам Исмаил в сопровождении охраны и слуг. Маг вышел навстречу, почтительно сгибаясь до земли, соблюдая установленный ритуал.

Хан придержал колдуна за плечо, останавливая очередной поклон, обычно непроницаемое лицо его выглядело странно смущенным. Не снимая руки с плеча Горкана, он сказал:

— Брат мой, тебе не очень понравился мой предыдущий подарок, ты отказался от женщины раньше, чем обычно. — Орк попытался возразить, но тот небрежно качнул головой. — Не оправдывайся, я хочу дать лучшее моему брату, но не всегда это бывает в моих силах. Теперь же, боюсь, ты сразу разочаруешься. Торговцу рабами в Диррахии я велел подготовить женщину со светлыми волосами, как ты любишь, к новой луне, но ты расстался с прежней слишком рано, и у него не оказалось нужного товара. Я купил лучшую, но она все же другая.

По его знаку слуга подвел закутанную в белые одежды женщину и хан отбросил плотную вуаль, закрывающую ей лицо.

Огромные черные глаза светились под тонкими густыми бровями, распущенные волосы, путаясь в шелках накидки, тяжелыми длинными прядями падали на плечи и высокую грудь. Она была удивительно красива и так отлична в своем почти надменном спокойствии от привычных светловолосых, испуганных прежних пленниц, что Горкан невольно улыбнулся, и лицо хана просветлело.

Время, проведенное с Арникой показалось магу минутой. В отличие от других, прежних, постоянно стенающих и плачущих, с ней можно было разговаривать, она никогда не унижалась до просьб о помиловании, несмотря на то, что Горкан в первый же день предупредил ее о грядущей казни.

Он вдруг понял, что приближающийся час ждет с большим страхом, чем она. Ему нравились ее смуглая кожа, полные капризные губы, размыкающиеся в свободном, открытом смехе, сильное тело, умеющее приносить наслаждение не только ему, но и себе.

Исмаил, заглядывающий в шатер, с удивлением видел что она все еще жива, но молчал и не приводил новой пленницы.

2
На княжеский двор запрещалось въезжать верхом на конях. Я не был уверен, распространяется ли это правило на моего огненного феникса и единорога Снежаны, но на всякий случай мы спешились и спрятали волшебных скакунов в медальоны.

Дружинники князя без лишних расспросов распахнули двери, ведущие в хоромы. Старший, низкорослый, крепкого телосложения мужчина из вежливости предложил проводить нас, но мы отказались, путь был хорошо известен.

Охранник, получивший, по-видимому, указ от самого князя, не возражал. Снежана сосредоточенно шагала впереди, я последовал за ней.

От бревенчатой стены бесшумно отделились четверо слуг, двое пошли впереди нас, оставшиеся замыкали шествие.

— Они что, в стене растут? — поинтересовалась моя спутница.

— Нет, прячутся в нише, — пояснил я. — Знаешь, это очень удобно. Слуг не видно, углубление большое, почти полностью скрывает человека. Но в любую минуту можно обратиться с тем или иным распоряжением.

— Оттуда очень сподручно подслушивать, — с сомнением произнесла девушка. — В чем же здесь удобство, всегда опасаешься соглядатая.

— С этим не поспоришь, — согласился я, но не стал развивать тему дальше, ибо короткий широкий коридор уже привел нас к закрытым дубовым дверям.

Первая пара сопровождающих скрылась, желая оповестить хозяина о нашем приходе. Я не стал дожидаться разрешения, толкнул двери, и мы вошли. От пышущих жаром печей по комнате стелился горячий воздух. Солнечные лучи ярко освещали гридницу.

Князь, пренебрегая правилами гостеприимства, даже не обернулся в нашу сторону, хотя не мог не слышать, как стукнули створки дверей. Он только махнул рукой в сторону прислужников, приказывая им покинуть помещение.

— Здравствуй, князь, — приветливым голосом поздоровалась ведунья. — Что там такое интересное ты увидел за окном, раз даже гостям не рад?

— От гостей всегда жди одних неприятностей, — отрезал хозяин, не оборачиваясь. — Чего на вас смотреть-то, видал я, как вы топали по двору. С чем пожаловали?

— Грозный, неприветливый и негостеприимный, — прокомментировал я, усаживаясь на высокий стул, который показался мне самым удобным из всех.

Князь стал посредине зала, сложил руки на груди и устремил суровый взгляд на нас. Новый правитель был уже не очень молод, но все еще крепок. В нем чувствовалась скрытая могучая сила, которую он, судя по рассказам близких людей, не всегда умел держать в узде.

Широкие плечи, мускулистые руки, узкая талия, длинные сильные ноги, — все в его облике было почти идеально. Искусно сшитая одежда темно-серого цвета сидела на нем как влитая, подчеркивая стройность и красоту фигуры.

Только опытный взгляд волшебника сумел бы обнаружить, что фигура князя имеет призрачные очертания. Внутри же, под этой оболочкой находился большой крысяк, который был не виден окружающим его людям.

Когда слуги ушли, князь потянулся, будто только что вывалился из кровати, и перед нами появился крысооборотень Флегонт.

Это был худой человек небольшого роста. Его темная блестящая кожа напоминала цветом каштановую скорлупу. Длинные черные волосы заплетены в косу, темная бородка и усы ухожены и даже напомажены.

На голове Флегонта красовалась высокая круглая оранжевая шапка, отороченная мехом. Дорогой кафтан с длинными рукавами цвета спелой малины, желтые широкие шаровары, спускающиеся на высокие алые сапоги, свидетельствовали о пристрастии оборотня ко всему яркому, блестящему. На шею он повесил золотые цепи и ожерелья с драгоценными камнями. Каждый палец украшало кольцо.

— Одного не пойму, — обратилась к хозяину гридницы Снежана. — Почему ты просвечиваешься. Вроде бы так не должно быть.

Флегонт вновь отвернулся к окну, раздумывая, что ответить.

Судя по промелькнувшему выражению лица, сам вопрос был ему не совсем приятен.

— Вот сейчас, как ни приглядывайся, ты выглядишь как настоящий человек, — продолжала расспросы ведунья.

— Здесь и приглядываться нечего, — с изрядным высокомерием процедил Флегонт. — Я не выгляжу, я и есть человек. Это мой второй облик. Забыла, видать, ведь я оборотень. Оно и не удивительно, женский ум короток.

— И каково в новом обличье? — спросил я, желая своим вопросом не допустить возможную перепалку.

Флегонт легко прошелся по гриднице. Каждый раз, когда он делал поворот, раздавался легкий перезвон украшений, висящих у него на шее.

— У каждого своя судьба, — уклончиво ответил он, не желая вдаваться в подробности своего нового положения.

— А твоя, значит, княжить?

— Кто-то же должен, — усмехнулся Флегонт. — Вы вот маги великие оба, а поди ж ты, отказались, не захотели на свои плечи такую ответственность взваливать. Бывший правитель тоже — после того, как немного оправился, ушел, куда глаза глядят. Искать чего-то решил. Мне же так представляется — от трусости он так поступил. Испугался бояр, дружины, купцов. Могли ведь объявить безумным, да и заточить будто бы для его же пользы в темницу. А кому охота в молодые годы сгнить в неволе?

— Трудно привыкать к новому положению? — вновь поинтересовался я. — А кто знает о твоей истинной сущности?

Я не любил Флегонта и не доверял ему. Он относился ко мне так же, и я часто ловил на себе его внимательный взгляд. В глазах оборотня сверкал холодный ум, который замышляет гораздо больше, чем могут себе представить те, кто поставил его у власти.

— Новый жрец Тимофей, верховный маг Иероним и двое влиятельных бояр, Никифор Устюгов и Андрей Сытов. Да вы еще, но что и кто может от вас утаиться, — с издевкой подытожил Флегонт.

Я хорошо знал эту недавнюю историю. После тяжелой болезни, еще не совсем оправившись, и как утверждали некоторые из близких людей, почти полностью потерявший рассудок, прежний князь объявил, что боги велели ему идти в пустошь и жить там, до тех пор, пока он не получит знак о прощении. Лишь тогда он сможет вернуться.

Большое княжество оставалось без правителя. И тогда на ум новому верховному магу Иерониму пришла мысль поставить у власти Флегонта — человека, бывшего правой рукой князя Свентояра, предательски убитого братом.

Верховный маг и жрец сочинили приличествующую случаю историю, выдав Флегонта за одного из князей, имеющих законное право занять престол. С помощью колдовских чар они помогли претенденту изменить внешность, и теперь никто бы не смог узнать в нем прежнего крысооборотня.

Бояре не стали сильно возражать, им было важно, чтобы не начались война и смута. Флегонт устраивал всех. Да и сам он, видимо, получил то, что хотел. Хотя порой мне казалось, что не княжеская власть привлекала крысооборотня. Она была лишь важной ступенькой, которая вела к цели, известной лишь ему.

— Однако, — продолжил я беседу, — мы пришли совсем по другому делу. Нам нужен твой совет.

Когда я предложил ведунье отправиться к Флегонту, чтобы он прояснил, где скрывается чаша, Снежана выразила свои сомнения.

«С чего бы крысяк стал с нами откровенничать? — удивилась девушка. — Теперь он стал князем, — вернее, его им сделали. Ему благоволят влиятельные бояре, жрец, верховный маг. Он чувствует себя уверенно».

«Не совсем, — ответил я. — Его положение очень шаткое. Вдруг при дворе появится колдун-чужеземец, да и обнаружит истинную сущность лжекнязя. Не думаю, будто кто-то из его покровителей станет ему при таком раскладе помогать. Принесут в жертву одному из богов, и дело с концом. К тому же не забывай, стечение обстоятельств, любой магический вихрь, способны рассеять чары, что наложили на внешность Флегонта волшебники. Нет, он охотно поможет, побоится настраивать нас против себя».

— И что же вам нужно? — с удивлением спросил Флегонт.

— Да так, пустяковая малость, — сделав самое простодушное лицо, которое было мне под силу, ответил я. — Где находится череп Всеслава?

То, что последовало за моим вопросом, с трудом поддается описанию. Князь ринулся к печке, на ходу превращаясь в крысу весьма крупных размеров. Именно это и подвело его — оборотень попытался протиснуться в замаскированную дыру, но не преуспел.

Голова и передние лапы без труда прошли в лаз, что же касается всего остального — раздобревшего от хорошей жизни туловища, — то оно застряло.

Ноги оборотня отчаянно били по полу, пытаясь протолкнуть внутрь толстое пузо, — но, как ни старался Флегонт, у него ничего не получалось.

Снежана коршуном кинулась к беглецу и схватила его за длинный блестящий хвост. Тот стал отчаянно сопротивляться, и острыми когтями поцарапал руки девушки.

— Нет, ты посмотри, что он вытворяет, — возмутилась ведунья, обращая ко мне раскрасневшееся от гнева лицо.

— Обжорство — вот причина многих бед, — назидательно произнес я, отстранив Снежану.

Сдернув с лавки кружевную накидку, я набросил на дергающееся тело крысооборотня и аккуратно потянул.

— Ну, ладно, — холодно бросил мне вновь преобразившийся в человека Флегонт.

Он с важным видом прошествовал по гриднице и забрался на свое место, где принимал посетителей.

— Нужно будет расширить лаз. Неудобно получилось.

Снежана еле сдерживая смех, повторила мой вопрос.

— Я не знаю, — коротко ответил князь. — А даже и знал бы, все равно бы не сказал. Уж слишком это опасные речи. Кто услышит — беды не миновать.

— Значит, ты все-таки знаешь, где он находится? — настаивала ведунья.

— Ничего я не знаю, да и знать мне подобные вещи не положено, ни к чему. Обладатель черепа получает такую силу, о которой вслух и сказать страшно. Ни один маг, колдун или иной кто из этих не смеет даже в руки его брать. А уж о том, чтобы хранить или использовать — и говорить не приходится.

— Понятно рассказываешь, — похвалил я крысооборотня. — А теперь, когда ты нам так складно все объяснил, скажи мне, а то я чего-то не расслышал, — где можно найти череп Всеслава.

Флегонт тем временем оборотился князем и грозно уставился на меня и ведунью.

— А ну, как я кликну верную свою дружину. Висеть вам обоим на одной перекладине.

— А ну, как я во время твоего разговора произнесу заклинание, и брызну на тебя сон-травой. Предстать тебе перед воинниками своими с крысиной мордой и лысым хвостом, — пригрозила Снежана.

Подумав несколько мгновений, Флегонт вздохнул и произнес:

— Ладно, договорились. Какие вы все-таки странные существа — люди. Не то что мы, оборотни.

— А что же такого странного ты в нас нашел? — искренне удивилась моя подруга.

— Звери, к примеру, на земле всеми четырьмя лапами стоят. Птицы от земли оторвались и летают в небе. Небесные они, скорее, твари, чем земные. А вы, так, от земли оторвались, а в небо не взмыли, болтаетесь между грязью и высью.

Подобные философические рассуждения я мог ожидать от кого угодно, но только не от Флегонта. Но он, презрительно махнув в нашу сторону рукой, уже продолжал.

— Для чего вам он?

— Чем меньше знаешь, тем крепче спишь, — отозвалась Снежана.

— И то верно, — согласился крысооборотень. — Я не волшебник, не маг и способности мои весьма ограниченные. Мне-то подобная вещь совершенно ни к чему. В последнее время я мало общаюсь с кем-нибудь из порядочных существ, по причинам, которые вам хорошо известны. Так, лишь люди и прочие, проживающие рядом с оными. Потому новости слышу редко. Однако, могу дать небольшую подсказку.

Флегонт поднял левую руку, пальцы на которой были унизаны драгоценными перстнями. Солнечные лучи, пронзив сверкающие камни, распались на множество ослепительных лучей, которые чуть не ослепили меня — чего, по всей видимости, оборотень и добивался. Я успел поймать на его физиономии довольную усмешку человека, которому только что удалась замечательная шутка.

Снежана тоже видела мелкое пакостничанье крысооборотня, но я сделал ей знак не обращать внимание, — уж слишком Флегонт был напуган своим нынешним положением.

— Этот череп должен храниться в заброшенном каменном карьере.

— Что, вот так просто валяется среди щебня и булыжников? — недоверчиво переспросила Снежана.

— К этому карьеру ходили все, кому нужен был крепкий камень. Он находится на ничейной территории. Вот любой приходил со своей кирочкой, молоточком, телегой. Пожалуй, единственное место, где сохранялось перемирие. Нельзя было преследовать врага до тех пор, пока он поклажу свою не довезет до дома. Никто не хотел мешать другим. Работали кто где. Вот это-то и привело к ужасному несчастью.

Флегонт замолчал, побарабанил пальцами по столу, обернулся крысой и скрылся в норе.

— Вот гаденыш, — прошептала с досадой Снежана.

— Не волнуйся, — утешил я ведунью, — вон он из другой норки сейчас выползет.

Действительно, Флегонт быстро выскочил из другой замаскированной дыры между стеной и полом, и принял свой прежний человеческий вид.

— Это я на всякий случай, — пояснил крысооборотень. — Сноровку и скорость развиваю, кто знает, как могут сложиться обстоятельства. Продолжим беседу.

Состроив важную физиономию, Флегонт пояснил, как быстрее и проще добраться до места, где спрятан магический череп.

3
— Надеюсь, — сурово произнесла Снежана, вскочив на единорога, — он нам не соврал.

— Не думаю, — отозвался я. — Он умный, хитрый, а такие всегда стремятся ладить с окружающим миром. Чем больше людей хорошо к тебе относятся, тем проще жить на свете. Но, с другой стороны, нужно держать ухо востро. Он непременно о чем-то умолчал, чтобы напакостничать.

Как всегда, я оказался прав. С чем себя и поздравил, зарываясь носом в сугроб, ибо без всякой команды мой верховой феникс и единорог Снежаны исчезли в волшебных медальонах.

Ведунья хуже, чем я, переносила холод. Мне было проще, — как никак я маг льда.

Я помог Снежане выбраться из глубокого сугроба, в котором она зарылась по самую голову, бережно отряхнул снег с ее одежды.

— Хорошо, что это случилось вблизи постоялого двора, — подбодрил я спутницу.

По рассказу Флегонта, в конце дороги на каменный карьер располагался постоялый двор. Он, правда, не стал уточнять, что за народ там собирается, да мы и не спрашивали. Именно здесь, вблизи трактира начиналась полоса, где использовать волшебные медальоны было нельзя.

— Тебе не кажется странным, что по такому холоду никто печь не топит? — обратилась ко мне Снежана.

Я и сам заметил, что из волоковых окон не идет дым, к тому же, не видно было никаких следов около крыльца.

Мы подошли ближе и увидели давно заброшенную большую избу, бывшую некогда постоялым двором. Начинало темнеть.

Я толкнул дверь.

Сначала она не поддавалась, но стоило мне хорошенько ударить несколько раз, как вроде бы неприступная бревенчатая крепость рухнула. Створка вывалилась внутрь, и мы вошли.

Длинные столы, лавки, место для трактирщика, — все было покрыто пылью, сухими листьями, залетевшими в щели.

— Знаешь, Снежана, — оглядевшись по сторонам, сказал я своей спутнице, — а ведь Флегонт не соврал.

— А мне кажется, что ты переоцениваешь его честность, — отозвалась ведунья. — Конечно, налгал с три короба.

Но и в этом случае я оказался прав, в чем мы оба скоро убедились.

Мне показалось, что в углу за стойкой, где в былые времена стоял трактирщик, что-то зашевелилось.

— Ты слышал? — спросила ведунья. — Пойду-ка я погляжу, кто там прячется от дневного света.

Я не стал уточнять, что и в солнечный день здесь темновато, чего уж говорить о спустившемся вечере. Когда мы подошли ближе, то увидели, что в углу что-то светится. Оттуда доносились звуки веселой музыки и шум голосов.

— Они чего, под полом танцы и веселье устроили? — недоуменно пробормотал я, отстранил Снежану и двинулся к стене.

Сделав с десяток шагов, мы обнаружили, что бревенчатая перегородка на самом деле оказалась искусно сработанной ширмой. Я осторожно отодвинул ее. Перед нами была широкая каменная лестница с крепкими деревянными перилами, которая вела куда-то вниз. Именно оттуда и доносились голоса, смех, шорохи и странное постукивание.

Мы, придерживаясь за поручни, начали спускаться вниз. Ступени оказались на редкость скользкими, и я опасался сверзиться вниз головой. Мне показалось неприличным предстать перед незнакомой компанией катящимся кубарем, потому я шел, придерживаясь за поручни.

Предосторожность оказалась нелишней, ибо кое-где ступеньки изрядно стерлись, а в иных местах и вовсе раскрошились. Мы оказались в большой просторной зале, в центре которой на полу был разведен жаркий костер.

Возле него сидел, блестя в ярком свете, тщательно отполированный скелет. Освещения хватало только на центр комнаты, но там, дальше за спиной хозяина лежало довольно высокое нагромождение то ли веток, то ли бревен.

— Я так сразу и понял, что идут незнакомцы, — обратил к нам безглазое, безротое лицо скелет. — Знаю, вам любопытно узнать, почему я сделал такой вывод. Идут сторожко, — значит, дороги не знают. За перила цепляются, — сразу понятно, боятся расшибиться. Нам, скелетам, падение не страшно. Да вы садитесь без опаски, посмотрите, как мы живем.

Казалось бы, лицо скелета не может меняться. И все же, уж не знаю, каким образом, но мы со Снежаной точно могли сказать, когда он смеется или строит уморительную гримасу.

— Только вот беда, — задумчиво проговорил скелет. — Чем же вас угощать, ведь мы ничего не едим.

— Да ты не волнуйся, нам еда не нужна, не за тем мы к тебе пришли.

— А зачем? — тут же поинтересовался скелет. — А понял, понял. Небось слава о наших умениях по всему свету идет. Ладно, садитесь и смотрите во все глаза. Давай, ребята, выходи из укрытия.

От стен отделились высокие скелеты. Раньше они были невидны в темноте, таящейся вдали от костра. Их было многовато, и я подумал, смогу ли здесь раскрыть явару в случае неожиданного нападения. Но наш новый знакомый, судя по его виду, не собирался замышлять против нас ничего плохого.

Скелеты выстроились в форме треугольника.

— Приготовились, — рявкнул главный, — разойдись.

Сначала я решил, что скелеты разбредутся, или начнут соревнования по бегу, однако они поступили иначе.

Сопровождая свои действия шумом и страшным сухим треском, они в мгновение ока рассыпались, образовав гору костей. Только сейчас я понял, что позади лежали не ветки, а такие же косточки.

— Перемешаем, — бормотал хозяин костра.

Он взял огромную лопату и стал перемешивать то, что некогда было его «ребятами».

Потом утер лоб, будто бы сухой череп мог каким-то образом вспотеть, остался доволен своими действиями. А затем громовым голосом скомандовал:

— Раз, два, три.

На счет «три» обе кучки пришли в движение. Не прошло и нескольких минут, как два отряда отборных крупных скелетов стали по правую и левую сторону от своего командира.

Мне даже показалось, что они закончили собирать свои «детали» одновременно. Видимо, так оно и было на самом деле. Только в левом отряде один боец явно оплошал, поторопился, потому вместо ног опирался на руки, а нижние конечности неловко топорщились в две стороны.

— Это называется, — пояснил нам хозяин костра, — «игра в кости». Здесь у нас забав разных много, было бы время, все показал, но сдается мне, вы пришли по другой причине.

Я не люблю ходить вокруг да около, потому просто и без затей спросил:

— Вы кто?

Скелет почесал отполированный череп и ответил вопросом на вопрос:

— А вы кто?

— Так мы далеко не уедем, — вступила в разговор Снежана. — Не станем уточнять, кто мы и кто они. Дело в том, что нам очень нужен череп Всеслава. Для целей благородных и бескорыстных. Нам стало известно, что он находится у вас. Одолжите на время.

Хозяин костра взял огромную ветку и принялся энергично перемешивать ветки в костре. Искры высоко взлетали вверх и гасли, вспыхивая на заиндевевшем потолке.

Он долго раздумывал, тараща на нас пустые глазницы.

— Не отдам, — твердо сказал он.

— Нам только на время, — настаивала ведунья.

— Нет ни одной причины, которая могла бы заставить меня сделать это, — ответил хозяин заброшенного карьера. — Да вы и сами не сможете поступить подобным образом. Пошли.

Он решительно встал, велел троим товарищам следить за костром и быстрыми шагами пошел к высокой арке, приглашая нас следовать за собой. Мы слышали, как вслед за нами уныло тащились игроки в кости. Однако на сей раз настроение у них было очень подавленным.

4
— Что-то здесь не так, — прошептала Снежана.

— Сдается мне, это происки поганца Флегонта, — согласился я.

Сначала главный скелет провел нас через длинный коридор, вырубленный в твердой горной породе, потом мы очутились в просторной круглой зале, в стенах которой виднелось множество арок, ведущих в другие помещения.

— Вы ведь уже знаете, что здесь в давние времена был каменный карьер. Сюда приезжало слишком много существ, желающих получить бесплатный камень. Все были очень разными и зачастую, во избежание ненужных столкновений, грозящих нарушить сложившийся порядок, стремились работать подальше друг от друга. Не было ни плана вырубки камней, ни указаний, где уже есть глубокие шахты, где они безопасны, а где могут обрушиться на головы рудокопов. Все закончилось печально. Тонкие перегородки не выдержали и обрушились на тех, кто работал в глубине каменных шахт. Кое-кто успел спастись, — мы, — хозяин карьера широким жестом обвел следующую за нами процессию, — нет. Тот, кто умер сразу, раздавленный обрушениями, должен благодарить своих богов за легкую смерть. Нам повезло меньше. Погребенные под толщей земли и камней, мы медленно умирали, лишенные возможности двинуться с места, без еды, питья, а позже и без воздуха.

Скелет горестно вздохнул и поковырял пальцем в воображаемом ухе.

— Но дело не только в этом. При аварии камни завалили также большое крысиное семейство оборотней, потому они нас прокляли. А за что собственно?

— И в чем заключалось проклятье? — поинтересовалась ведунья.

— Мы обречены на вечные муки. Камни должны были обрушиться на наши кости и тяжким бременем лежать на вечно живых телах. Не очень милосердное заклятье, доложу я вам.

— Да, видно, вам пришлось не сладко, — согласился я.

За разговором мы не заметили, как спускались все ниже и ниже, пока не очутились у истока подземной реки.

В каменном гроте светился причудливым серебристо-мраморным сиянием округлый предмет.

Присмотревшись внимательнее, я понял, что это большой человеческий череп, из глаз которого струилась прозрачная вода, дающая начало реке.

— Богиня печали, Желя, сжалилась над нами. Она даровала нам этот череп, который снимал черное заклятие. Мы смогли подняться, расчистить завалы и зажили спокойно здесь. Дар богини не позволяет использовать волшебство и магию, а в честной схватке мы можем кого угодно победить.

— А если позаимствовать его на короткое время? — спросила Снежана.

— Источник тут же иссякнет, вода пересохнет, каменные глыбы вновь обрушатся на наши головы. Исполнится проклятие мерзких крысооборотней, и больше не от кого будет ждать нам помощи. Боги капризны и непостоянны, они не дадут нам второго шанса.

— Что же делать? — немного растерянно спросила ведунья.

Она закусила губу и нахмурила брови.

— Я все-таки не понимаю, почему вы нас допустили к своей святыне.

Снежана еще в удивлении округляла глаза, а я уже знал ответ.

— Что же здесь непонятного, — переспросил главный скелет карьера. — Разве ты сама не видишь?

— Если бы я что-то видела или поняла, — начала раздражаться девушка, — то не стала бы тебя расспрашивать. Терпеть не могу, когда отвечают вопросом на вопрос, загадки дурацкие также не люблю.

— Свет преломляется в воде, искажая истинные размеры черепа. На самом деле он обычных размеров. Сосредоточься и представь.

Я перепрыгнул через неширокую водную полосу, подошел к гроту, протянул руку и дотронулся до пустых глазниц, из которых вытекала вода.

Череп перевернулся и взмыл в воздух, застыв на одном уровне с моей головой.

Снежана вскрикнула и на миг закрыла глаза.

— Никогда больше так не делай, — взволнованно проговорила она. — Я была готова к чему угодно, но только не к этому.

— Здесь очень тонка грань между нашим миром и безвременьем. Орден всегда держал под особым контролем каменный карьер. Когда произошел обвал, заживо погребенные, а потом обреченные на вечные муки скелеты, своими страданиями притягивали тварей из темного мира. Я обратился за помощью к богине печали, и она сделала слепок с моего черепа, наполнив артефакт волшебной силой. Это не чаша, которую мы ищем. А пакостник Флегонт хотел стравить нас и скелетов. Знал ведь паршивец, как обстоят дела.

— Откуда он мог знать?

— Крысооборотень не столь прост, как представляется. Не удивлюсь, что его неприязнь ко мне продиктована именно тем, что я прекратил действие заклятья, которое наложили его собратья. Возможно, это его семейство погибло при обрушении карьера.

Я представил, как светящийся череп поплыл в мою сторону, а мой собственный приобрел четкие контуры, полностью совпадающие с очертаниями артефакта. Это изрядно развеселило меня.

— Пришел хозяин, в его воле лишить нас дара богини и обречь на верную смерть, — со слезой в голосе причитывал верховный скелет каменного карьера.

— Ничего мы забирать у вас не будем, — ответила Снежана. — Живите счастливо. Только время даром потеряли.

5
Снова перед глазами Горкана поднялась из прошлого ночь, изменившая всю его жизнь. Она должна была стать последней для Арники, и женщина знала об этом. Но, несмотря на печаль, изредка проскальзывающую в черных глазах, страсть ее не угасла, доставляя ему острое, никогда ранее не испытываемое наслаждение.

Кожа ее мягко светилась янтарем в огне двух факелов, горящих у входа, обнаженное тело вольно раскинулось на шелковом покрывале, наброшенном на жесткий ворс ковра.

Горкан ощущал исходящий от нее еле уловимый запах пота, но он не был неприятен, походя на сладкий аромат цветущей сливы и какой-то степной травы.

В смятении он поднялся и вышел из шатра, набросив на голое тело свой длинный черный плащ колдуна. Ночная степь щедро поила пролетающий ветер одновременно сладким и суховатым запахом разнотравья, звезды сверкали на высоком чистом небе, окружая свою царицу Луну.

Вдалеке послышался вой волчьей стаи, и Горкан ощутил вдруг почти непреодолимое желание присоединиться к этим свободным, умным животным, мчаться с ними, подобно призрачным теням по степи, упиваясь горячей кровью пойманной жертвы, которую приносят лишь голоду, а не далеким богам для удовлетворения суетных, пустых желаний.

Однако порыв быстро прошел, он был всего лишь полуорком, которому недоступна абсолютная свобода и в то же время ограниченность желаний, присущая зверям.

Шаман вернулся в шатер, не сразу увидев Арнику. Девушка уже покинула ложе и облачилась в свое белое одеяние, в котором впервые предстала перед ним.

Горкан замер, услышав ее голос:

— Пора? — и тоскливо воскликнул:

— Что же мне с тобой делать?

И так же просто, как говорила всегда, она ответила:

— Не убивай. Я очень хочу жить.

Оставляя себе путь к отступлению, хотя знал, что не воспользуется им, мужчина подумал:

«Я не обязан делать это вообще, а тем более, именно сейчас. Убью ее, когда сочту нужным».

Сделанный выбор принес ему облегчение, и девушка прочитала это по лицу колдуна.

Однако не бросилась ему на шею, не зарыдала, не засмеялась весело, — мудро рассудив, что любое проявление радости может быть истолковано Горканом как торжество над ним, его волей и властью.

Арника лишь низко склонилась перед шаманом в поклоне и поцеловала его руку. Маг понял, о чем подумала пленница, и был благодарен ей за столь сдержанное поведение.

Не желая признаваться Исмаилу в собственной слабости, он зарезал возле порога барашка, чтобы видны были следы крови, и принял новую наложницу в подарок, убив ее в ту же ночь.

Особым заклинанием и порошком он превратил ее тело в пыль, рассеяв по степи, Арника же, закутанная в накидку, играла ее роль во время редких посещений хана.

Наверное, эти немногие дни были единственными, кроме раннего детства, которые он мог назвать счастливыми, но не слишком ли высокой оказалась плата за них?

6
Если вы хотите произвести впечатление на девушку, пригласите ее в дорогой сильфидский ресторан. Правда, для этого вам придется выложить двадцать золотых или даже больше, — в зависимости от того, следит ли дама вашего сердца за своей фигурой, или привыкла есть столько, сколько дают.

Конечно, существуют более дешевые способы. Можно, например, спеть ей под окном серенаду — это обойдется в две серебряные монеты для музыкантов. Если не повезет — придется заплатить еще и третью, в качестве штрафа за непристойное поведение.

Если в городе ярмарка, вы можете нанять за четыре медяка огра-борца, с тем, чтобы он оскорбил вас при девушке, а потом позволил победно сбить себя с ног. Впрочем, эти парни часто бывают под мухой, так что нанятый вами тяжеловес может и забыть свою роль, а потому навешать вам кренделей.

Существуют также подарки — о подарках никогда нельзя забывать, начиная со свежих роз (не забудьте срезать с них шипы, а если забыли, поскорей сбрызните их быстродействующим ядом — иначе девушка, уколовшись, прогрызет потом вам всю голову), и заканчивая украшениями из алого золота.

И все же, если у вас в калите есть деньги, начинайте с сильфидского ресторана. В отличие от подарков, серенад и прочих забав, — хороший обед улучшит настроение не только вашей спутнице, но и вам самому, а, значит, будет гораздо проще расплачиваться по счету.

Несколько музыкантов играли на свирелях в полутемном алькове. Просторная зала, обшитая мореным дубом, была заполнена посетителями, — однако ощущения скученной толпы все же не возникало, благодаря мудрости архитектора, и умению распорядителя.

И все же, конечно, основной холл — не то место, куда следует приглашать девушек. Это вотчина осанистых купцов и седобородых магов. Здесь можно пообедать со вкусом, встретить полезных знакомых, и, разглядывая богатых, влиятельных людей за соседними столиками, втайне смаковать мысль, что ты один из них.

Для романтических свиданий созданы небольшие уютные балконы, где вы чувствуете себя наедине со своей спутницей, и в то же время ловкий официант готов в любой момент переменить вам блюда, или дать салфетку, если дама выльет кубок с вином себе на платье.

Посмотрев вниз, вы видите роскошество ресторана, но оно столь далеко от вас, как Преисподняя от вознесенного над ней Рая, и глядя на собравшихся там людей, вы еще острее ощущаете интимность обстановки.

Посмотрев в окно, вы увидите прекрасный город, с магическими башнями, храмами языческих богов и крепостями рыцарских орденов. Снежана всегда выбирает столик, откуда видны Радужный мост и Хрустальные ворота.

Но если и этот вид вам наскучит, вы всегда можете поднять голову и увидеть бескрайнее небо, заполненное звездами, или украшенное белыми облаками, чистыми, как душа дриады.

— Единственная проблема, которая возникает в сильфидском ресторане, — задумчиво сказала Снежана. — Здесь нельзя закидывать ноги на стол, как принято у амазонок. Не знаю, отчего во всех других странахэто считается дурным тоном.

— Это легко объяснить, — живо отвечал я. — Только у амазонок ножки достаточно хороши, чтобы все вокруг могли их открыто показывать. Посуди сама, — я указал на дородистую купчиху-хобгоблина, что уписывала в главном зале баранью ножку. — Представь, если она так поступит. Всех же хватит удар от ужаса.

— Парни никогда меня не выслушивали, — задумчиво сказала Снежана, вертя кубок в пальцах. — Стоило мне открыть рот, как они тут же скисали. Им больше по душе были мои подружки, которые щебетали о всяких пустячках и восхищались их мускулами.

— Лесть — лучший способ, чтобы уложить мужчину в постель, — авторитетно заявил я. — Правда, сам я никогда не пробовал.

— Они всегда говорили, что им интересно меня слушать, — заметила девушка.

Янтарная влага скользила по краю кубка, вот-вот готовая хлынуть на скатерть, но всякий раз амазонка вовремя поворачивала сосуд. Я видел, как в первое время официантов хватал удар от этой ее привычки, но потом они смирились, — во многом, благодаря щедрым чаевым.

— Но не слушали. Девушка это чувствует. А с тобой мне так хорошо… Я могу рассказать тебе обо всем, и знаю, что тебе будет интересно.

Она вздохнула, сделала небольшой глоток и принялась вертеть кубок дальше.

— С другими парнями я всегда должна была напоминать себе: «Смотри, не ляпни какую-нибудь глупость», и тут же начинала говорить о том, как лучше отравлять клинок или о своей тетушке. Рядом с тобой я чувствую себя такой свободной… Мне не приходится притворяться.

Высокий человек в шелковом камзоле появился из высоких дверей балкона.

Он не походил на официанта, — скорее, его можно было принять за одного из гостей, который ошибся комнатой.

Его широкое, костистое лицо было по-своему красиво. В нем читалось нечто звериное, первобытное, — и в то же время, в глубине темных глаз светился острый и живой ум. Это сочетание пугало и восхищало одновременно; прежде, чем я успел что-то сказать, незнакомец щелкнул пальцами, создав для себя третье кресло, и опустился в него.

— Рад, что вы уже пообедали, — сказал Горкан. — Не хотелось мешать вам.

На самом деле, он намеренно ждал, когда маг и амазонка закончат. Ему было хорошо известно, что сразу после еды, когда тело человека набрасывается на проглоченную пищу, все силы отдаются желудку — тогда как мозг погружается в полудрему.

Всем знакомо приятное, расслабленное ощущение сытости, которое накатывает на тебя после хорошего обеда. В такие минуты человек не так остро мыслит, и не так быстро реагирует.

Небольшое преимущество, которое хотел обеспечить себе Горкан. Он знал, что настоящая победа куется из таких небольших штрихов.

Он выложил на стол небольшой шар, размером с яблоко. Идеально круглый, тот отчего-то не покатился, даже не качнулся, оставшись стоять там, где его поставил шаман.

— Надеюсь, вам известно, что это, — произнес Горкан. — Дыхание василиска — его собирают в сферу в тот миг, когда чудовище прощается с жизнью. Рискованное занятие, потому и шар стоит очень дорого…

Шаман коснулся волшебного предмета пальцем.

— Если я разобью его, все в зале умрут — а это двести или триста человек, если считать прислугу. Я какое-то время следил за вами обоими, и пришел к выводу — такая угроза будет наиболее эффективной для того, чтобы заставить вас сотрудничать.

Он повернул руку.

— Как видите, я наполовину орк, поэтому дыхание василиска меня не тронет. Пощадит оно и вон того купца, двух магов из школы дерева и, кажется, метрдотеля, — хотя не уверен, возможно, он все же хобгоблин. Остальные умрут. Разумеется, это произойдет только в том случае, если вы откажетесь отвечать на мои вопросы.

Дверь снова распахнулась, и на пороге появился официант. Сзади него шел толстый крепыш-гном, приставивший лезвие короткого меча к животу своего пленника.

— Конечно, вы можете мне не поверить, — сказал Горкан. — Вы не знаете меня, и можете решить, что я просто пугаю вас, но не решусь воплотить в жизнь свою угрозу. Поэтому я приготовил для вас небольшую демонстрацию…

Гном подтолкнул официанта чуть ближе.

— Если вы не станете отвечать сразу, мой друг убьет этого сильфа. Возможно, вид его крови сделает вас более разговорчивыми. Если нет — все в зале умрут. До балконов ядовитое дыхание не дотянется, поэтому вы останетесь живы, и сможете на досуге подумать о том, что стоило быть более сговорчивыми.

7
— В чем вопрос? — спросил я.

Незнакомец слегка тронул шар, и тот неохотно покатился по скатерти.

— Череп Всеслава, — произнес он. — Вам известно то, что я должен знать.

Я слегка приподнял край стола. Он покачнулся, и хрустальная сфера, слегка и тревожно вздрогнув, понеслась по столу вниз.

— Нет! — воскликнул Горкан.

Шар разбился.

— Аромат лаванды, — заметил я. — Хотел выбрать розовый, но его не нашлось. Спасибо, Калеб, вы можете идти.

Гном коротко кивнул мне, спрятал меч, хлопнул по плечу официанта, и они вышли.

Мой собеседник дернулся, намереваясь бежать. Снежана покачала головой, и сдернула салфетку с небольшого карманного арбалета, который был нацелен прямо ему с сердце.

— Давайте не будем мусорить в ресторане, — миролюбиво предложил я.


— Вы сказали, что я не знаю вас, — продолжал я, когда убедился, что наш гость успокоился, и не собирается делать свечу в потолок. — Это не так. Ваше имя Горкан; вы старший сын Хунчарда, коменданта Кеграмской крепости.

Лицо полуорка застыло, он пристально смотрел на меня.

— Вы были верховным шаманом у Исмаил-бея, печенежского хана, — продолжал я. — После его смерти, вы посвятили себя поискам чаши Всеслава. Именно они привели вас к кургану Ольгерда, где вы и попали в плен к ледяному зверю…

— Гном выдал меня, — хрипло произнес Горкан.

— Вовсе нет, — возразил я. — Я вышел на него только после того, как все о вас узнал. И он очень неохотно согласился нам помогать.

— Пытать гнома — особое искусство, — заметила Снежана. — Или развлечение. Амазонки владеют им в совершенстве. Твой друг Калеб решил не рисковать.

Горкан кивнул. Он не сердился на старого приятеля — на месте гнома шаман поступил бы так же.

— Чего вы хотите? — спросил он.

— Все просто, — отвечал я. — И вы, и я ищем череп Всеслава. Если мы объединим наши знания, нам станет проще.

— Мы обменяемся информацией?

— Нет, конечно. Вы расскажете все, что знаете, а моя подруга не станет вас убивать. Думаю, это хорошая сделка.

Горкан помолчал.

— Хорошо, — наконец согласился он. — Как мы станем делить череп, когда его найдем? У чаши может быть только один хозяин.

— Не будьте наивным, — отмахнулся я. — Мы не станем его делить.

Полуорк согласно кивнул. Не имело смысла притворяться и лгать по пустякам. Когда кубок найдется, каждый будет сам за себя.

— Я видел, как создавали чашу, — осторожно произнес он. — Более того, ее сработали по моему приказу. Я держал ее в руках — но выпустил. Я был уверен, что в Кеграмском форте кубок окажется в безопасности, и отослал его туда. Мой отец никогда бы не расстался с подарком печенежского хана. Но Гриург… Он оказался трусом. После смерти Хунчарда, новый комендант приказал увезти чашу и закопать в степи. Я опоздал всего на неделю. И потерял след черепа.

— Расскажи нам то, чего мы не знаем, — предложила Снежана.

— Кубок живет своей жизнью. Он как живое существо — у него есть своя воля, свой разум, он сам решает, как поступить и кого выбрать своим хозяином. Я был уверен, что никто в Кеграмском форте не придется ему по душе. Так и случилось. Но там, на равнине…

Горкан прищелкнул пальцами.

— Уверен, чаша нашла для себя владельца, — вернее, сама овладела им. Найти его невозможно, кто угодно мог проезжать в тот день по степи и встретить трех орков, которым Гриург приказал закопать кубок. Череп Всеслава убил их — или сам, или руками этого незнакомца. Теперь вопрос в том, как его найти.

— И как же? — спросила девушка.

— След привел меня к могиле Ольгерда. Я думал, что чаша захоронена там, но ошибся. Об этом рассказал мне старый кобольд, один из тех, кто возводил курган.

Снежана кивнула.

— У Ольгерда был похожий кубок. Его положили в могилу, вместе с остальными вещами.

— Моя оплошность дорого мне стоила, — продолжал Горкан. — Я стал рабом курганника. Но за те годы, что я провел в плену, я мог убедиться, что чаши в захоронении нет. Я не мог не почувствовать столь мощное волшебство.

— И вы хотите продолжать поиски?

— Без сомнения. Я слышал, как вы говорили с призраком. Мне казалось, вам известно, где череп. Если он не в могиле Ольгерда, значит, у вас — так я думал. Не зря же след привел меня к кургану. Но, наверное, нюх меня обманул.

Признание в собственной ошибке не доставило ему особой радости.

— Теперь надо начинать сначала. Чаша — могущественный талисман, он не мог исчезнуть бесследно. Я должен больше узнать о ней, о ее свойствах, характере — да, у нее есть свой характер, как у любого живого существа.

— Вы говорили, что создали ее сами? — напомнила Снежана.

— Я лишь недолго держал кубок в руках, и почти сразу же отослал его в Кеграмский форт. У меня не было времени, чтобы изучить чашу, она еще спала.

Горкан пододвинул себе чашу и налил в нее нектара. Направленный ему в грудь арбалет больше не беспокоил его.

— Есть два человека, с которыми я хотел бы побеседовать. Это ближайшие помощники Всеслава — воевода Руфус и боевой маг Калимдор. Оба хорошо меня знают, и вряд ли станут отвечать на мои вопросы. Я думал над тем, как заставить их говорить. Но на вас у них нет зуба — поэтому вам окажется проще.

— Где их найти? — спросил я.

— Руфус Огнемеч бросил ратное дело. Теперь он книжник в библиотеке Тритонов. Калимдор стал целителем — кто б мог подумать, он, положивший столько людей. Его храм находится на горе Изаранда, подле Южного перевала.

— Тот самый, где раньше изгоняли демонов?

— Да. Бесы до сих пор боятся этого места. Там они бессильны, даже самые могущественные из них. Думаю, именно поэтому Калимдор выбрал его.

Я посмотрел на Горкана, и стало ясно, что он не собирается продолжать.

— Хорошо, — согласился я. — Мы поговорим с Руфусом и Калимдором.

Шаман приподнял руки.

— Я могу идти?

— Разумеется. И, конечно, аромат лаванды, хранившийся в хрустальном шаре, не был таким безвредным. Теперь в течение месяца вы не сможете никого убивать сами или причинять вред другим способом… Я не хочу, чтобы выйдя отсюда, вы для забавы убили с десяток людей. Естественно, зелье действует только на орков и полуорков.

Горкан кивнул. Ему нужно было время, чтобы осознать услышанное. Я понял, что этот жест он усвоил от своего отца — в нем было нечто военное.

— Последний вопрос, — сказал он.

— Я слушаю.

— Где я ошибся?

— Нигде, — безмятежно ответил я. — Вы все сделали правильно.

Он покачал головой.

— За комплимент спасибо. Но мне надо знать правду. Вам известно, кто я. Где меня найти. Чего я хочу. Откуда? Моя магия иллюзии оказалась недостаточно сильной? Или я оставил следы в лесу? Где-то я допустил ошибку. Где?

— Я никогда не делаю комплиментов, — сухо возразил я. — Можете спросить у Снежаны. Я видел ваших эттинов, Горкан. Но сомневаюсь, будто вы хотели их от меня спрятать. Остальное просто.

Он насупился.

— Не хотите говорить — так и скажите.

Фраза получилась неловкой, он осекся, но я махнул рукой, давая понять, что уточнений не требуется.

— Я все объяснил, — развел руками я. — Я видел ваших эттинов.

Горкан пренебрежительно откинулся на спинку кресла.

— Я же не некромант, — отвечал он. — Не ставлю личного клейма на головы тварям, которых вызываю. Ладно. Пусть это останется вашим секретом.

Снежана улыбнулась.

— Никаких секретов, Горкан. Он увидел эттинов, и этого довольно.

Наш собеседник явно не понимал, о чем идет речь.

— Хорошо, я объясню, — согласился я. — Это простая логическая цепочка. Слишком простая, если ее озвучить. Вы хотите, чтобы я это сделал?

— Будьте любезны.

— Хорошо. Для начала, было очевидно, что эттины не просто паслись там, в двух шагах от Кеграмской цитадели, под носом орочьего гарнизона. Их кто-то вызвал.

— Это не надо объяснять, — нетерпеливо бросил Горкан. — Я не дурак.

— Остальное еще проще. Я спросил себя, где вы сели нам на хвост. Предположим, до Ледяной пустыни.

— Тогда бы я напал там.

— Разумеется. Нет лучше места, чтобы нанести внезапный удар.

— Я мог быть увидеть вас на постоялом дворе. Скажем, таинственный враг из прошлого. Только не говорите, что у вас таких нет.

— Полно, — согласился я. — А в будущем еще больше, чем в прошлом. Но это не вариант.

— Почему?

— Я маг льда. Но даже я был измотан, как хлющ, после перехода по Ледяной пустыне. Когда мы вошли на постоялый двор, нас можно было брать, как цыплят перчаткой. Вывод — вы пришли позже.

— А если я не решился? Вокруг было полно народу. Если не был уверен, что хочу прижать вас к ногтю, а когда решился, вы уже исчезли?

— Это невозможно. Я знал, что у нас на хвосте опытный и могущественный маг. Ведь вы создали не вивверну или тифона, а эттинов, причем четверых сразу. Волшебник с вашим опытом — это не скучающая девица, которая не знает, лечь ей в постель с наемником, или поиграть в невинность. Вы точно знаете, чего хотите, и принимаете решение мгновенно. Значит, вы пришли на постоялый двор, когда нас там уже не было. Из этого вытекает, что вы начали преследовать нас в пустыне. Но что вас задержало? Напрашивался ответ — вы были одним из отряда курганника.

— Хорошо, — согласился Горкан. — Но что дальше?

— В Ледяную пустыню никто не ходит просто подышать свежим воздухом. А вы направлялись прямо к кургану. Маг вашего уровня не мог не знать, с каким опасным врагом там встретится. Значит, причина была веская. И уж, конечно, вы не похожи на дешевого грабителя могил.

— Это все?

— Этого хватило. Итак, я искал могущественного мага, который в совершенстве владеет школами иллюзии и призывания, — мага, который исчез в Ледяной пустыне в течение последних пяти лет. Таких оказалось немного…

— Как выбрали меня?

— Стоило мне узнать, что вы знаете Кеграмский форт, как свои шесть пальцев, и пропали, разыскивая череп Всеслава — как все стало на свои места. Я навел справки, с кем вы поддерживали контакты в городе, и мне назвали имя Калеба. Остальное было просто.

Горкан вновь коротко кивнул по-военному, затем встал и, не прощаясь, направился к двери.

— Он солгал, — заметила Снежана. — Не сказал и половины того, что знает. Так, кинул нам немного объедков, чтобы отделаться, а главное скрыл.

— Конечно, — подтвердил я. — Но я и не ждал другого. Это тебе не трусливый алхимик, которого удалось припугнуть шестиколесной дыбой. Он ничего не скажет, если сам не захочет.

— Значит, ты сделаешь так, чтобы он рассказал нам все добровольно? Обманешь его?

— Нет, конечно.

— Почему?

— В этом нет необходимости, Снежа. Он уже рассказал нам все, что было ему известно. Только сам этого не понял. Это как с эттинами — стоит дернуть за конец ниточки, как клубок разворачивается сам… Будешь доедать пирог с рыбой?

8
Горкан улыбался, возвращаясь в свою таверну. Вновь жизнь доказывала старое правило — поражение часто оборачивается победой. Его план, столь тщательно разработанный, внезапно рухнул, — противник оказался слишком умен.

Кто бы мог подумать, что в голове чародея льда окажется столько проницательности? С усмешкой, шаман вспоминал трактат о человеческом теле, написанный египетскими жрецами, который прочел однажды.

Служители пирамид верили, будто человеческий мозг состоит из того же вещества, что и семя. Поэтому, всякий раз вступая в половой акт, мужчина отдает женщине часть своего ума. Тот, кто делает это слишком часто, в конце концов остается безумцем.

Шаман не верил в подобную теорию, — прежде всего, потому, что сам был большим охотником до женщин, и никогда не замечал, чтобы они плохо влияли на его разум.

Горкан думал об этом, поднимаясь по кривой, слегка скрипящей лестнице на второй этаж таверны, где располагались комнаты для постояльцев. А неплохо было бы вновь ощутить жар женского тела.

И правда, в последний раз он был с девушкой много лет назад, еще до того последнего боя, в котором погиб Всеслав Черепокрушитель… Слишком долго.

С внезапным удивлением, он осознал, что эти мысли раньше не приходили к нему. Попав в рабство к курганнику, он перестал нуждаться в еде, сне, тепле.

День за днем он ходил вокруг могилы Ольгерда, безжалостно убивая всех, кто окажется поблизости — людей, гоблинов, орков. Его скимитар разрубал даже мелких зверьков и куропаток, хотя Горкан понимал, что эти твари никак не могут навредить его хозяину.

Так, наверное, выражалась его тяга к свободе — хоть в чем-то он мог отступить от приказов курганника. Только теперь, спустя много часов после освобождения, в нем начали просыпаться обычные человеческие чувства.

Шаман ощутил, что голоден, хочет спать, и безумно нуждается в женщине.

Проклятье, с чего же начать, подумал Горкан. То-то будет смешно, если я усну на потаскушке.

Он раскрыл дверь, и успел сделать несколько шагов, прежде чем понял — в комнате кто-то есть. Сперва волшебник не мог понять, как пропустил столь очевидные признаки чужого присутствия.

Однако вскоре осознал, что простые желания, спавшие в нем много лет благодаря колдовству курганника, вновь пробудились и захлестнули его, заставив обо всем забыть.

— А вот и наш когтистый друг, — раздался негромкий голос.

Горкан шагнул назад, но было поздно. Крепкие руки схватили его с обеих сторон, и усадили на стул.

Вновь он болезненно ощутил свою слабость.

Эх, ну почему небеса не создали его орком? Будь в нем сила отца, пусть ее половина, — он бы без труда раскидал всех тех, кто сейчас глумился над ним. Но нет, он был орком только душой, тело же его оставалось человеческим — жалким, ничтожным, годным только для любовных утех.

Шаман сник. Теперь он явственно ощутил запах разлагающейся плоти. По обе стороны от него стояли живые мертвецы — неупокоенные, как принято называть их, чтобы не обидеть. Как, Перун, можно оскорбить гниющие трупы?

Человек, стоявший у окна, повернулся, и Горкан понял, что тот не был человеком. Кожа на узком, когда-то красивом лице, приобрела зеленый цвет и сходила клочьями. Из провалившихся губ сверкали белоснежные зубы черепа.

— Маленький глупый зверек… — промолвил Лорд зомби, подходя ближе. — Слишком слабый, чтобы оставаться животным, и чересчур глупый, чтобы считать себя человеком…

Он наклонился, и его длинные, наполовину сгнившие пальцы коснулись лица Горкана. Тот отшатнулся — но не от страха, не от отвращения, а потому, что умертвие точно угадало его мысли.

— Я чувствовал твой страх, там, в деревне бродников, — продолжал Лорд. — Он растекался вокруг тебя, как зловонная лужа… Ты никогда не замечал, что такие вот существа, как ты — сильные, гордые, — поддаются боязни быстрее, чем слабаки?

Он отошел прочь, и вновь поглядел в окно.

— Мне ничего не стоило убить тебя прямо там, — сказал он. — Но столь жалкий звереныш не заслуживает того, чтобы я тратил на него время…

Горкан откинул голову назад и ответил:

— Ты боялся, что о тебе узнают орки. Они не позволят трупу бродить вокруг Кеграмского форта.

Его голос прозвучал хрипло, — не так, как хотелось бы шаману. И все же.

— «Они»? — удивился зомби. — А сам-то ты кто? Человеком себя считаешь? Напрасно. Никто из людей не признает тебя своим, стоит ему только увидеть твои волосатые лапы…

— Ладно, труп, — Горкан усмехнулся. — Ты пришел сюда не затем, чтобы мне их побрить, я прав? Не думай, что перед тобой несмышленый дикарь, пришедший из степи. Я знаю, что в Киеве власти у тебя нет.

Он подался вперед.

— Видишь костяную башню, вон там, за храмом? Это цитадель Некромантов. Ты явно не на службе у них — ты сам по себе. А черные маги не любят трупы, которые расхаживают по улицам без присмотра. На каждой площади, у каждого перекрестка, в землю заложен заговоренный камень. Они блокируют твою силу. И сейчас ты не сильнее, чем твои громилы, выкопанные из ближайшего кладбища.

И тем не менее, они могут сломать мне шею или перегрызть горло, добавил Горкан про себя. Лорд зомби, по всей видимости, тоже подумал об этом, однако говорить вслух не стал.

Вместо этого он отбросил полу плаща и опустился на стул, напротив шамана.

— Хорошо, звереныш, — произнес он. — Перейдем к делу. Тебе нужна чаша Всеслава, я прав?

— Я создал ее, — хрипло ответил Горкан.

Лорд отмахнулся, и по его лицу полуорк понял — тот не знает, как именно появился на свет проклятый кубок.

— Неважно, кто выковал меч, главное, у кого он в руках, — отвечал он. — Чаша у меня. Я могу отдать ее тебе, если мы договоримся.

Горкан снова усмехнулся. И вновь поражение оборачивалось победой. Только что он считал себя мертвецом — без пяти минут трупом, который Лорд сможет оживить и добавить в свою армию умертвий.

Но теперь все снова переменилось — и его заветная цель, к которой он шел так долго, пережил ради нее горечь и унижения рабства, — сейчас она стала очень близко.

Конечно, зомби попытается обмануть его, и в конце концов не отдаст чашу. Ничего. Посмотрим, кто окажется хитрее.

— С чего вдруг такая щедрость? — спросил Горкан, хотя и предвидел ответ.

Лорд беспечно ответил:

— Тебя называли лучшим шаманом печенегов, звереныш. Бедный народец, если так высоко чествовали твои волосатые лапы. И все же, несмотря на скудость твоего орочьего мозга, ты должен знать — любой волшебный предмет рано или поздно завладевает своим хозяином. Тем более, если он так могущественен, как череп Всеслава, который способен заклинать призраки и воскрешать мертвых.

Я только что думал о разуме, подумал Горкан. Неужели зомби читает мои мысли? Он вспомнил старое предание, в которое мало кто верил из современных чародеев — будто зомби питаются энергией, которую источает человеческое сознание.

Они не телепаты в обычном смысле слова, не способны узнать, о чем ты думаешь, и все же какие-то обрывки твоих чувств, оброненных про себя слов, — все это оседает в их голове, вместе с ментальным потоком.

— Я получил от черепа все, что мог, — продолжал Лорд зомби. — Если буду и дальше хранить его при себе, стану его пленником. А я этого не хочу, как ты понимаешь. Будь моя воля — я бы уничтожил чашу, чтобы она никому больше не досталась. Но опасаюсь, как бы кубок при этом не взорвался, — и даже если я прикажу разбить его своим людям, а сам буду находиться за тридевять земель оттуда, проклятие все равно падет на меня, так как я отдавал приказ.

Он прихлопнул ладонями, и несколько кусочков гниющей плоти отвалились от них, упав на пол.

— Все, что мне остается, — это спрятать чашу от чужих глаз, зная, что рано или поздно ее все равно найдут, или продать за хорошую цену. Я выбираю последнее — так не останусь в убытке, а к тому же, буду знать, у кого теперь череп, и с чьей стороны стоит ожидать удара.

Горкан попытался заверить его, что вовсе не собирается причинять вред Лорду, но зомби остановил его движением руки — оба знали, что это была бы неправда.

— Чего ты хочешь? — спросил шаман.

— Это просто. Ты знаешь мага льда и амазонку Снежану. Они… Как бы это сказать? Муравьи, которые лезут в мою банку с вареньем. Мелкое, досадное недоразумение, о котором и говорить-то стыдно. Убей их, принеси мне их тела, — и чаша твоя.

— Тела? — удивился шаман. — Ты хотел сказать — головы?

— Конечно, тела, — отвечал Лорд зомби, досадуя на недогадливость полуорка. — Я воскрешу их, и добавлю к своей армии. Мне пригодятся два лича[10], владеющих таким волшебством.

Двое умертвий, схвативших Горкана, теперь отошли в сторону. Это значило, что, с точки зрения Лорда, согласие уже почти достигнуто.

Шаман перебросил ногу за ногу, — единственный человеческий жест, который ему нравился. Орки так не умеют.

— А почему ты сам не убьешь их? — спросил он. — Ты же у нас такой могучий.

— Снежана знает меня, — отвечал Лорд. — Мне было непросто скрыться от нее, когда я был в селении бродников. Не хочу, чтобы они успели приготовиться к моему нападению. Тебе же они доверяют, мои люди подслушали ваш разговор на площади. Ты без труда сможешь лишить их жизни.

Какое-то время Горкан смотрел на зомби, потом нагло расхохотался.

— Да ты боишься ее, — вымолвил он.

— Пусть так, — Лорд не стал спорить. — Видишь ли, когтистый звереныш, такое жалкое существо, как ты, этого все равно не поймет. Что ты, что твоя никчемная жизнь? Раз, и нет ее, и никто вокруг даже не заметит. Но я — я могу жить вечно, если не стану подставлять себя под удар. Если хочешь называть это страхом, — пусть так, ты столь мизерен, что не в силах меня обидеть. В твоем языке все равно нет слов, на которых я мог бы тебе объяснить бессмертие…

Он направился к двери. Один мертвец вышел первым, другой ждал, чтобы оказаться позади хозяина и закрывать ему спину.

— Единственное, что мне остается добавить, — произнес Лорд, остановившись на пороге и повернувшись к Горкану. — Не храни у себя чашу чересчур долго. Иначе она завладеет твоей душой…

9
— Ты сказал, будто Горкан проговорился, где находится чаша, — произнесла Снежана, принимая из рук сильфа свой багряный меч, в черных с золотом ножнах.

Здесь, как и во всех других приличных заведениях, принято сдавать при входе оружие.

— Тогда почему он сам ее не нашел?

— Полагаю, Горкан не успел сделать правильные выводы. Освободившись от власти курганника, он тут же направился в погоню за нами. Ему казалось, что мы приведем его к чаше. Ни о чем другом он не мог думать. Но со временем, наш друг шаман тоже обо всем догадается.

Снежана поправила кинжал на поясе и бросила сильфу серебряную монету. Здесь не подают на чай ничего, меньше динара. Если достанете медный — вас не поймут.

— Я не знаю, где именно чаша, — уточнил я. — Мне известно, у кого она. Но это почти одно и то же. Найти его даже проще, чем выяснить настоящее имя Горкана.

— Расскажешь мне? — спросила девушка.

— Это довольно просто, — отвечал я. — Что сделал Горкан, узнав, что орки потеряли чашу где-то в степи? Отправился по астральному следу. Вспомни, это произошло почти сразу же после того, как кубок исчез.

Мы вышли на шумящую людьми улицу. Двое гномов катили пузатую бочку с элем, один из них говорил:

— Вот если б я уши не лечил, то и не носил бы шапку. А так…

Амазонка задумалась.

— Так как же шаман оказался около могилы? — спросила она.

— Поиски привели Горкана к мосту, возле которого погиб Ольгерд. Узнав, что воевода недавно похоронен, шаман решил проверить курган. Но, конечно, не сотский стал хозяином черепа.

— Это был Лорд зомби.

— Иначе и быть не могло. Простой человек случайно встретил в степи трех оркских всадников. Чаша преобразила его и дала силу некроманта.

Снежана остановилась. Шедший позади кобольд едва не размазался у нее по спине.

— Ты говорила, что никто так и не узнал, откуда появились Лорд зомби и его отряд, — напомнил я.

Кобольд протиснулся мимо нас, вполголоса бормоча проклятия.

— Да, — согласилась девушка. — Но в этом не было ничего удивительного. Нередко бывает, что человек сидит-сидит у себя в подвале, а потом вдруг освоит чары, над которыми безуспешно бился несколько лет.

— И тогда худо становится соседям, которые передвинули изгородь, — подтвердил я. — Но у Лорда были куда более серьезные планы. Ведь его вела чаша. Некроманты — единственные, кому не нужна большая армия в начале войны. Другим нужны орды — ведь с каждым боем люди станут умирать.

— А зомби, напротив, мог пополнять свой отряд, воскрешая мертвецов, — сказала Снежана. — Начав с небольшой горстки тварей, он мог со временем превратить ее в полчища умертвий.

— Кто знает, что сделал бы Лорд, если бы вы с Ольгердом не остановили его в начале пути.

Девушка порывисто обернулась ко мне.

— Я думала, мы его убили… — произнесла она, и ее голос упал.

— Так бы и случилось, не помогай ему чаша. Лорд зомби затаился, собирая силы. И если мы найдем его, то и кубок окажется в наших руках…

10
Прекрасные черные глаза и смуглое лицо всплыли перед его мысленным взором, и орк невольно протянул руку, чтобы дотронуться до нежной щеки, как сделал это тогда, много лет назад.

Но пальцы его встретили пустоту, хотя негромкий голос продолжал звучать в ушах как наяву:

— Я не хотела умирать, но и не желала торговаться с тобой, поэтому скрыла, что служу великому демону Елистаре.

Горкан услышал и собственный голос:

— Ты многим рисковала.

Послышался смех Арники:

— Да, но зато узнала, что ты даровал мне жизнь, а не продал ее.

Он приподнялся, облокотившись на ковер ложа, заглядывая в озера глаз, где отражающееся пламя факелов двоило зрачки, осторожно провел указательным пальцем вокруг ее лица, как будто рисуя его на песке.

Девушка поймала его руку, зажав между щекой и плечом, потерлась о гладкую ладонь мага, шевеля густые завитки шерсти на ее обратной стороне.

Уже серьезно она продолжила:

— Я знаю, что ты хочешь отомстить своему отцу за пренебрежение, за то, что стыдится тебя, своего собственного сына. Но ты не можешь убить его ни собственными руками, ни с помощью заклятия, потому что только у вас, орков, сын или отец, лишившие друг друга жизни, умирают в страшных мучениях.

Он усмехнулся:

— Не только его я ненавижу.

И женщина ответила:

— Знаю, ты считаешь, что Исмаил относится к тебе, как к любимому шуту, одаривая и одновременно презирая. Думаю, он искренне благоволит к тебе, считая почти братом, но это «почти» останется всегда. Хан никого не может признать равным себе, для него ощущение превосходства так же естественно, как дыхание.

Горкан молчал, с обжигающей ясностью понимая, что она права. Полуорк не мог убить Исмаила — подозрение сразу пало бы на него, верховного шамана, который не смог защитить своего господина.

А даже если никто и не обвинит его, что тогда? Власть перейдет к Селтеку, двоюродному брату хана, — а тот приведет с собой своих колдунов, не столь могущественных, как Горкан, зато преданных и проверенных.

Участь полуорка не улучшится — напротив, станет хуже в стократ.

И вновь он болезненно ощутил свою зависимость, и от орков, и от печенегов. И те, и те считали его чужаком, использовали его талант, но не принимали, как равного. Отомстить им Горкан не мог, не навредив самому себе.

Сквозь эти мысли слышался голос Арники:

— Елистара даст тебе особую силу, которая победит всех врагов…

Он слышал свой слегка насмешливый вопрос:

— И чего это будет стоить, если твою жизнь я опрометчиво отдал даром?

Арника села, рассыпав каскад черных волос по плечам.

— Елистаре нужен миньон, слуга на земле, и для того, чтобы его создать, потребуется твоя помощь. В этом не будет ничего особенно для тебя трудного.

Лишь после этого разговора он, великий маг, с досадой осознавший себя слепцом, понял, что появление девушки не было случайным. Жрецы подослали ее, приказав окрутить шамана любовными путами, сделать своим служителем.

Утешением служило лишь то, что даже Елистара не могла заставить его изменить обычаю и оставить девушке жизнь. Это было его собственное решение, и Арника действительно рисковала.

Кроме того, он был почти уверен в искренности ее чувств к нему, — ведь она готова была умереть, но не выторговать свою жизнь.

Правда, ничто не мешало ей предложить сделку в последний момент, когда смерть стала бы неизбежной, но он старался не прислушиваться к этому тонкому, еле слышному голосу, зудевшему в мозгу искушенного, никому не доверяющего колдуна.

Горкан согласился тогда стать на ее сторону, ибо в конечном счете все опасения, внутренние голоса и недоверие пересилило желание поквитаться с отцом, а уж если представится возможность, то и с ханом Исмаил-беем.


Глава 4 Серебряный болт друидов

1
 Библиотека Тритонов расположена в западной части Киева, возле Совиной горы. Ее основал в незапамятные времена гоблин Силантий; согласно преданию, он так любил чтение, что отказался от семейного ремесла — грабить купцов на Золотой и Ежевичной дорогах, ведущих к Киеву со стороны реки Дон.

Отец отрекся от него, лишил наследства и поставил во главе шайки своего племянника, Святослава, прозванного потом Черношапочником. Вы до сих пор можете увидеть памятник, посвященный ему, в нескольких кварталах от Львовских ворот, если свернуть направо.

Силантия не сильно огорчило решение отца. Он занимался тем, что было ему по душе — открыл книжную лавку недалеко от Архибашни магов, да так и провел бы всю жизнь в ее тени, если бы однажды, перелистывая страницы купленного по случаю тома, не нашел в нем семь бриллиантовых ожерелий, а также заколку с черным алмазом.

Прежний хозяин книги вырезал середину, использовав ее в качестве тайника, закрепил сокровища клеем, чтобы не гремели, а затем слепил страницы и обложку — поэтому человек, случайно взявший фолиант в руки, не мог догадаться об ее истинной ценности.

Поскольку тема книги, гласившая: «Верно ли, что у минотавров шерсть становится гладкой, если кормить их жженою пробкою, а также другие воспоминания имперского брадобрея», — не могла никого заинтересовать, томик переходил от одного перекупщика к другому, и ни один так и не удосужился его открыть.

Впрочем, дело здесь было не только в том, что их любопытство давно зачахло и сморщилось, — антиквары боялись, что порвут страницы, пытаясь разъединить их, а следовательно, не удастся перепродать кладезь знаний.

Гоблин Силантий оказался среди них первым, кто увидел в книге книгу, а не предмет для продажи. Когда вы заходите в библиотеку — не забудьте сдать при входе оружие и магические жезлы, вам вернут их в целости, а вот волшебные палочки можете брать с собой, — то сразу видите перед собой мраморную плиту, на которой изображен основатель хранилища в тот момент, когда он раскрыл склеившиеся страницы и увидел спрятанные между ними сокровища.

Книга успела поменять столько хозяев, что искать истинного владельца камней не имело смысла. Впрочем, будь он все еще жив, то наверняка сам бы разыскал свой тайник, — благо, фолиант долгое время пылился то у одного продавца, то у другого.

На деньги, вырученные от продажи ценностей, гоблин основал библиотеку Тритонов, которая с тех пор растет ввысь, вширь и вглубь — поднимаясь к небу новыми этажами, распахиваясь крыльями и вгрызаясь в землю необъятным цоколем.

Настоятелю даже пришлось нанять целый отряд гномов, чтобы держать в порядке подвальные помещения.

Эта история хорошо известна в Киеве и далеко за его пределами, а если так случилось, что вы раньше не слышали ее — при входе в библиотеку вам охотно подарят красочный свиток, со множеством иллюстраций, в котором она подробно описана.

Пользоваться библиотекой может любой, она бесплатна, и существует за счет богатых пожертвований, которые охотно делают бояре, купцы и маги, — справедливо считая хранилище Тритонов одной из главных ценностей города.

К главному входу ведут семь мраморных ступеней, каждая из которых украшена одним из латинских слов, обозначающих шаги на пути познания — от «Удивления» до «Свободы».

Руфус Остромеч встретил нас на верхнем этаже библиотеки, — впрочем, гномы уже начинали выстраивать новый ярус. Книг в мире так много, что для них всегда не хватает места, — любил говорить Силантий. Поэтому, согласно замыслу основателя, хранилище Тритонов никогда не будет подведено под крышу, постоянно расширяясь, как и знание о мире.

Взглянув на седого книжника, сложно было поверить, что перед тобой — прославленный воин, кровавый завоеватель, служивший воеводой у самого Всеслава Черепокрушителя.

Перед нами, в мягком удобном кресле, сидел умудренный жизнью старик — привыкший познавать мир, глядя на него издалека, через витражные окна высокой библиотеки. На его лице не было ни озлобленности, ни печали, и хотя глубокие морщины давно испещрили его лоб, ни одна из них не была росписью ярости или горя.

Снежана замедлила шаг, словно споткнулась — ей показалось, что мы ошиблись комнатой. Так не может выглядеть человек, который убивал сам и лишь волей Перуна не погиб много лет назад под вражеским топором.

Однако мраморная табличка с золотыми буквами, приклепленная у входа, не оставляла сомнений, кто перед нами, и первый же взгляд на руки старика убедил меня в том, что мы на месте. Сильные, крепкие несмотря на возраст, они были покрыты былыми шрамами, а тяжелые мозоли говорили о том, что в прошлом эти пальцы сжимали меч, а не перо птицы Рух.

Подняв глаза на нас, он скользнул по нашим фигурам с интересом — так маленький мальчик глядит на игрушки в лавке, еще не зная, станут ли они частью его мира, или пройдут мимо, исчезнув в круговерти событий, — и по-детски не заботясь об этом, в уверенности, что доброе провидение в лице матери и отца пошлет ему не те, так другие.

Я не раз убеждался в том, что по-настоящему мы живем лишь в детстве и старости. Ребенок не верит, будто мир вокруг него может рухнуть, объятый пламенем времени, и потому не боится будущего. С возрастом мы понимаем, что все вокруг нас исчезнет, да и нас не минет эта судьба, — а потому надо радоваться тому, что есть, беспечно не думая о завтрашнем дне, который рано или поздно отнимет все.

Между этими эпохами лежит зрелость — когда мы отчаянно прибиваем себя к земле, не в силах понять, что все наши усилия тщетны, и однажды холодный ветер вырвет нас, словно дерево с корнем, и унесет туда, откуда возврата нет.

— Чародей, — произнес Руфус, поднимаясь навстречу нам, и у меня невольно захватило дух при виде этого зрелища — словно могучая, покрытая седым снегом скала выросла там, где мгновение назад сидел книжник.

Да, если его душа и забыла яростный звон битвы, тело сохранило память о прошлом. Перед нами стоял мускулистый, закаленный в бою воин — но с чистыми глазами безгрешного старика.

— Смотритель сказал, что у вас вопросы, — произнес Остромеч, после того, как мы обменялись приветствиями, и книжник указал нам на мягкие глубокие кресла, стоявшие напротив его стола. — Раньше, я часто водил гостей по библиотеке, рассказывал об ее истории…

Он улыбнулся своим воспоминаниям, и меня пронзила мысль о том, что этот человек называет своим прошлым то, что случилось с ним здесь, в тиши мраморных стен, — а вовсе не свои походы под знаменем Всеслава.

— К несчастью, сейчас у меня нет на это времени. Я давно задумал трактат о Платоне, и теперь все мои мысли занимает лишь он… Знаете ли вы, что великий философ никогда не ездил верхом, так как считал, что сидя в седле, человек забывает о скромности, ибо становится выше своих собратьев?

Я мог возразить, что автор «Диалогов» вовсе не был таким идеальным; к примеру, он полагал, что слабых детей надо убивать сразу после рождения.

Однако свое мнение потому и свое, что следует держать его при себе — особенно, если пришел просить незнакомого человека об одолжении.

Какое-то время мы говорили о Платоне — сначала я поддерживал беседу только из вежливости, но затем убедился, что Руфус Огнемеч по-настоящему глубоко проник в мысли античного философа, а не скользит по поверхности его работ, как делает большинство.

Разговор захватил меня, и Снежане пришлось вмешаться, иначе я так и не перешел бы к цели нашего визита.

— Вы были воеводой у Черепокрушителя? — спросила амазонка, нимало не заботясь о том, чтобы ее вопрос хоть как-то увязывался с предыдущей беседой.

Книжник повернулся к ней, и ответил, спокойно, словно речь шла не о нем, а о герое древней летописи, давно умершем — а по мнению многих, и вовсе выдуманном.

— Это было давно, ведунья. Я уже совершенно забыл те времена.

Сапфировые глаза Снежаны сверкнули холодом. Истории, которые ходили о Всеславе и его войске, были не из тех, что можно выбросить из памяти, — сколько бы лет не прошло с тех пор. И пусть странствующие барды во многом приукрасили их, — тот, кто сражался рядом с Черепокрушителем, не может говорить, что забыл об этом.

— Вижу, вы не верите мне, — произнес Руфус со спокойной улыбкой. — Я не могу вас винить, ибо хорошо знаю, что рассказывают люди. Позвольте вам кое-что показать.

Старец повернулся к нам в профиль, и его крепкие, сильные пальцы откинули прядь седых волос, обнажая правый висок. Там, в точности между бровью и ухом, сверкала шестигранная бляха, выкованная из серебра.

На первый взгляд, ее можно было принять за необычное украшение, тем более странное, что никто не мог видеть его под длинной прической книжника. Однако я сразу вспомнил легенды о том, чего никогда не видел сам, и чему не верил.

— Это болт забвения, — подтвердил Руфус. — Друиды Стимфалийского озера ввинтили его мне в голову несколько лет назад. Там, внутри моего черепа, находится стержень, толщиной в шесть пальцев.

Старец немного повернул голову, давая нам возможность рассмотреть металлическую шляпку.

— Длина его такова, что будь он чуть-чуть побольше, и вышел бы с другой стороны. Не знаю, как все произошло…

Огнемеч опустил прядь волос, и серебряный болт вновь скрылся под седыми кудрями.

— Пришел ли я сам к друидам, желая навсегда забыть свое прошлое, или кто-то из моих врагов захотел отомстить мне, но не убил. Может, вера запрещала ему проливать чужую кровь, не исключено, что боялся мести — как знать! Эти воспоминания покинули меня, как и все, что произошло до Стимфалийского озера.

— И вы не расспрашивали друидов?

— Они безумны и немы, милая ведунья. Все Стимфалийское озеро наполнено чужими воспоминаниями. Это жуткий край, и если я смог уйти оттуда, не повредив рассудка, — то лишь потому, что сделал это сразу же.

Он помолчал.

— Я видел то, что пережили тысячи людей до меня, и все эти картины были ужасны. Даже воспоминания о счастливых, безмятежных днях наполнены ужасом и болью, поскольку это чудесное время осталось в прошлом, а будущее обещает лишь новые страдания.

2
— Но ваша собственная память стерта?

— Не совсем так, милая ведунья.

Руфус дотронулся до своей головы.

— Все осталось здесь, как и раньше. Но серебряный стержень блокирует мои воспоминания. Они словно книга, которая закрыта и запечатана магией.

— Вы можете вынуть болт? — спросила Снежана.

— Конечно. Но яне хочу этого делать. Я счастлив. Когда я пришел в себя, — там, на озере, — за пояс мне был заткнут свиток. В нем было написано мое имя, кем я был раньше, и почему ничего не помню.

Он обернулся, вместе с креслом, которое быстро перебирало ножками по полу. С широкой полки позади себя, заставленной книгами и берестяными грамотами, Руфус взял небольшой пергамент, перевязанный шелковой лентой.

— Я до сих пор храню его и перечитываю время от времени. Вы можете посмотреть сами, — с этими словами он протянул мне свиток. — Здесь нет ничего, о чем не пели бы сказители-гоблины в придорожных тавернах.

Я развернул лист, и убедился в том, что Огнемеч не преувеличил. Текст был набросан резким, размашистым почерком человека, который явно получил хорошее образование, но не привык излагать свои мысли на бумаге. Я понял, что автор послания обучался у хороших наставников, возможно, в Киеве или в Царьграде, но затем оставил науки, посвятив себя другому ремеслу — скорее всего, стал ратником или вором.

— Там же, — продолжал Руфус, указывая рукой, — чуть ниже, говорится о том, где мне найти людей, которые подтвердят сказанное в свитке. Сперва я не решался пойти туда — боялся, что попаду в ловушку. Тот, кто оставил мне этот свиток, мог захотеть расправиться со мной чужими руками — послав к людям, которые хотели найти меня и убить.

Я передал пергамент Снежане, — скорее из вежливости, ибо ничего интересного в нем не было. Тот, кто составил его, явно умел цедить информацию, и привык говорить ровно столько, сколько необходимо — не оставляя места для вопросов или сомнений, но и не сказав лишнего.

— Однако любопытство все же пересилило осторожность, — продолжал Огнемеч. — Я поехал к тем, чьи имена здесь написаны. Это оказались воины, когда-то служившие под моим началом, но давно оставившие прежнее ремесло. Каждый из троих был рад снова увидеть меня, и мне стало приятно, что не все на этой земле произносят мое имя с ненавистью.

Ведунья вернула старику свиток, он вновь развернул его, пробежав глазами по строчкам, которые давно знал наизусть. Потом вернул на полку.

— Они рассказали мне многое, чего не было в этом письме. Чем больше я узнавал о своем прошлом, тем сильнее удивлялся — настолько чужим стало оно для меня. Для того, чтобы стать воином, надо пройти через горнило битвы, но память об этом исчезла, и теперь сама мысль о том, чтобы взять в руки меч, казалась мне безумием.

Он взял другую книгу.

— Я не знал, что делать, мне были нужны деньги, но я ничего не умел — мои навыки спали, и я не хотел их пробуждать. Мир и покой, пришедшие в мою душу, так прекрасны, что я не мог расстаться с ними. Каждый из троих ветеранов, у кого я гостил, предлагал мне помощь, — но я не хотел быть нахлебником. Видно, стимфалийским друидам все же не удалось стереть из моей памяти гордость…

Я раскрыл томик, который он мне протянул. Руфус пояснил:

— Последним в списке было имя Даграмия. Из рассказов двух других я уже знал, что это тоже один из моих боевых товарищей, поэтому ехал уже без опаски. Они говорили, что ему удалось воплотить в жизнь мечту, о которой судачат все наемники возле походного костра…

— Открыл постоялый двор? — спросила Снежана.

— Верно. Интересно, хотел ли я того же? Все мои прежние желания исчезли, вместе с памятью… Даграмий предлагал мне остаться, но я понял, что ему будет неловко держать при себе слугой человека, который раньше вел его в бой.

Руфус не стал продолжать эту мысль, однако стало ясно, что и его самого не устроил бы такой расклад.

— Однако там, в таверне, я разговорился с одним сказителем-гоблином. Слово за слово, и он пожаловался мне на то, что не так-то просто найти новые сюжеты для песен, — а когда начинаешь рассказывать о том, что люди вокруг уже не раз слышали от других бардов, вместо денег в тебя швыряют объедки.

Снежана уставила взгляд в потолок, и стало ясно, что здесь она не совсем безгрешна.

— Тогда мне пришло в голову, что почти никто не был на Стимфалийском болоте… Я взялся за перо, и с тех пор с ним не расставался. То, что когда-то произошло со мной, спрятано в глубинах моей памяти, и я не могу рассказать об этом, — хотя многие не раз предлагали мне вынуть болт, пусть даже на время, чтобы написать книгу воспоминаний.

Именно ее я держал в руках; теперь я вспомнил, что и раньше видел это сочинение Руфуса на книжных полках, и подосадовал на себя, что не нашел времени прочесть его. В конце концов, я живу уже тысячу лет.

Огнемеч продолжал:

— Но я никогда не чувствовал потребности в этом. Мир так велик, если смотреть на него широко открытыми глазами — он неисчерпаем, и в нем всегда есть истории, которые стоит рассказать людям. Как я понимаю, одна из них и привела вас сюда…

Его голос стал шутливо-суровым — так умеют говорить люди, никогда не сердившиеся по-настоящему.

— Я поведал вам достаточно. Теперь ваша очередь — здесь, в библиотеке Тритонов, собраны тысячи тысяч книг, и все же я всегда с жадностью рад новым рассказам…


Некоторое время Снежана смотрела на него, не зная, стоит ли раскрывать правду. Далеко не все готовы рукоплескать вам, если вы признаетесь, что говорили с призраком, да, к тому же, еще и собираетесь ему помочь.

В первый момент, девушка хотела солгать, сказав, что мы всего лишь интересуемся историей армии Всеслава, а также тем, что произошло с его черепом, который стал легендой после смерти своего владельца.

Однако сбоку от стола Руфуса стояло высокое зеркало, оправленное в золотую раму; узоры улыбались нам нимфами и сатирами, на нижней планке устроился толстый фавн, лежавший на спине и игравший на флейте, а верхняя распахивалась крыльями райской птицы.

Между этими буколическими фигурами, амазонка увидела свое отражение. Полуторный меч, поднимавшийся за плечами, кожаные с клепкой доспехи и высокие сапоги могли принадлежать кому угодно, но только не любительнице истории.

Огнемеч же потерял лишь память, но никак не разум, — к тому же, новое ремесло научило его наблюдательности. Он явно мог отличить, когда ему лгут, — а нередко, как бывает с опытными слушателями, умел понять правду, даже получив вместо нее ложь.

Вздохнув, Снежана рассказала ему все, что произошло, — начиная с боя на мосту, и заканчивая крепостью орков.

Старик слушал внимательно, не перебивал, умело балансируя на тонкой грани, когда человек и не вмешивается в повествование, но в то же время проявляет к нему живой интерес. Когда девушка смолкла, он произнес:

— Надеюсь, вы не откажете мне в праве рассказать эту историю в одной из хроник, — хотя, если пожелаете, я не стану называть ни истинных имен, ни мест.

Девушка согласно кивнула, — было гораздо проще разрешить Руфусу сделать это, чем заставлять его ломать голову над тем, как изменить сюжет до неузнаваемости. Было ясно, что Огнемеч все равно его куда-нибудь вставит.

— Что же касается призраков, — он помедлил. — Конечно, я никогда не занимался этим специально, но не раз читал, что даже некроманты не в силах заклинать привидения. Только боги вправе решать судьбы умерших, а они, скажем прямо, редко идут под знаменем справедливости…

Крепкие пальцы, совсем не стариковские, побарабанили по столу.

— Здесь, в этом кабинете, я разгадал немало загадок прошлого, — пробормотал он. — Порой мне становились опорой древние тексты, нередко приходилось отправлять в путь послушников библиотеки, чтобы поговорить с очевидцами событий или осмотреть место, где они развернулись.

В его словах не было ничего хвастливого. Он рассказывал о своих успехах так же просто, как садовник говорит о том, что высадил сегодня шесть яблонь.

— Странно, но только сейчас я понял, что судьба черепа никогда меня не интересовала. Это и правда одна из самых ярких тайн в истории колдовства, и многие до вас пытались найти ей разгадку. Но, очевидно, я подсознательно бежал от нее, чтобы не сталкиваться со своим прошлым.

Старец взглянул на свои руки, сцепленные в замок, и несколько мгновений мы провели в молчании.

— Признаюсь, на какой-то момент ваш рассказ разбудил мое любопытство. Мне бы хотелось заглянуть через порог, переступить который я никогда не решусь. Открою вам небольшую тайну…

Он приблизил к нам голову через стол, хотя прекрасно знал, что в просторной, залитой светом комнате некому нас подслушать. Руфус вел себя, словно ребенок, который играет в тайны, — когда сама игра во сто крат важней результата.

— Время от времени, — нечасто, — я слегка поворачиваю болт в своей голове, чтобы разбудить воспоминания. Я вращаю его совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы прошлое встало передо мной так ясно, словно я вновь переживаю его наяву.

Руфус коснулся металлической бляхи, скрытой под седыми прядями.

— Иногда я загадываю, что именно хочу увидеть, а порою просто скольжу по волнам прошлого. Не знаю, удастся ли мне на сей раз раскрыть свою память на нужной странице. Когда я отпущу руку, болт будет медленно вращаться в обратную сторону, как пружина в часах, пока не встанет на место. Тогда я вновь обо всем забуду.

— Тогда как нам это поможет? — спросила Снежана.

— Вы увидите, — ответил старик и повернул стержень, погруженный в его череп.

3
Первым моим ощущением была тяжесть.

Она навалилась на меня, обволокла тело, тянула к земле, — и хотя я чувствовал, что в силах ее превозмочь, само это ощущение было странным и болезненным, как бывает во время хвори, когда голова наливается гудящим свинцом, и просто поднять руку требует огромных усилий.

Когда схлынул морок, я увидел, что стою у входа в шатер, держа в руках бердыш — топор с искривленным лезвием, в форме полумесяца. Ни один народ не знал подобного оружия, кроме русских, — ни в лесах Европы, ни в азиатских степях вы не встретите такой секиры.

Я перехватил поудобней оружие, невесть как оказавшееся в моих руках, — да и что я сам делал в самом центре разбитого на ночь лагеря, в окружении высоких палаток, костров, воздевающих к небу пламенные руки, и расхаживающих вооруженных людей.

Высоко над головой раскинулись звезды, хотя я мог бы поклясться, что только-только забрезжил рассвет, когда мы отправились в библиотеку Тритонов. Уж не сон ли это, — мелькнула мысль, не заснул ли я, ожидая ответа Руфуса.

Однако острая боль, пронзившая руку, сразу развеяла это предположение. Глянув на ладонь, в неверном свете далеких факелов, я увидел тонкую струйку крови. Конечно, как я мог забыть про косицу — характерную черту бердыша.

Нижний край его лезвия сильно оттянут, и крепится к ратовищу, то есть древку, несколькими гвоздями, поверх которых наматывается веревка или тонкий ремень. Тот, кому принадлежало оружие, обращался с ним не слишком бережно, — шнур спал, и изогнутый металл поцарапал мне руку.

Странные звуки раздавались из палатки — тяжелые стоны, которые были рождены явно не в груди человека. Бросив взгляд туда, я увидел, что рядом со мной стоит второй караульный, безучастно вперивший взгляд во вспыхивающую кострами темень походного лагеря.

Мир накатился на меня мутной волной прибоя, и лишь только новые вопросы забились в моем мозгу, как я увидел группу людей, направлявшихся к нам.

Впереди шел высокий мускулистый воин, огромный, как гора, — и в его облике я почувствовал что-то знакомое, хотя мог поклясться, что никогда раньше не видел этого льва, вставшего на дыбы — герб, выкованный на латном доспехе.

Позади него шли еще трое, — явно ниже рангом. Увидев их, ратник, что стоял справа от меня, взял на караул, и прежде, чем я успел подумать, мои руки повторили его движение.

Командир знаком велел нам следовать за ним, и шагнул под своды шатра. На мгновение свет, падавший оттуда, упал на его лицо, и я узнал Руфуса.

Только теперь я понял то, о чем должен был догадаться сразу же. Все, что я видел вокруг себя, было воспоминаниями книжника. Пригласить меня в свою память — оставалось единственным способом сохранить то, что будет зачерпнуто с ее глубины, после того, как болт вернется на место.

Огнемеч явно не узнавал меня, и я догадался, что вижу не того книжника, с которым несколько мгновений назад беседовал на верхнем этаже библиотеки Тритонов, — а другого, каким он был много лет назад.

Я вступил в палатку последним — мне не хотелось оказаться зажатым между двух вооруженных людей, и хотя каждый из них, по всей видимости, видел во мне своего товарища, я не знал, долго ли продлится этот обман, и что произойдет, когда он раскроется.

Блики факелов сверкали на оружии и доспехах. Несколько человек стояли в центре шатра, однако я почти не смотрел на них, сразу же увидев Снежану.

Девушка возлежала на широкой постели, — очевидно, столь же удивленная своим новым нарядом, как и я. Шелковая накидка, почти прозрачная, не скрывала чувственной красоты ее тела. Между высоких, крепких грудей сверкало золотое украшение — разорванный круг, знак жреческого ордена Сарондары.

Когда наши взгляды встретились, глаза девушки радостно вспыхнули. Она подалась вперед, чтобы встать и подойти ко мне, но я слегка покачал головой. Здесь, в мире воспоминаний Руфуса, мы оставались лишь зрителями и не должны были выходить из этой роли.

К тому же, как ни странно, Снежану замечал только я. Прекрасная амазонка, почти полностью обнаженная, не может не привлекать внимания, — если, конечно, вы не находитесь в Лахвардии, городе содомитов. Однако ни Руфус, ни другие воины словно не видели волшебницу.

Я понял, что в том, реальном прошлом никакой девушки в шатре не было. Всеслав Черепокрушитель, конечно, мог возить с собой любовницу и забавляться с нею в своей палатке, — однако он вряд ли позволил бы ей присутствовать при важном совещании, а именно оно разворачивалось перед нашими глазами.

Блудница могла оказаться шпионкой, посланной печенегами, или просто разболтать об услышанном, в обмен на чарку вина. Однако в армии Всеслава не было женщин-воительниц, и, погрузившись в мир воспоминаний Руфуса, Снежана получила роль мессалины.

— Мы захватили двух печенегов, мой командир, — сказал Руфус. — Они говорят…

Громкий, пронзительный свист был ему ответом. Простой звук «тссс», которым люди призывают друг друга молчанием, звучал, словно шипение змеи, в устах высокого худого человека в длинной волшебной мантии.

— Молчи, Руфус, — властно произнес он. — Опасно прерывать гадание.

Узкое лицо чародея, с тонким носом и глубокими глазами, было натерто блестящей мазью — кровью дракона. Некоторые из черных магов используют ее, чтобы укрепить свое тело и защититься от вражеских заклинаний.

Она может уберечь колдуна от любых чар, и делает его почти неуязвимым, — однако при частом использовании, превращает человека в евнуха. Поэтому большинство волхвов все же не решаются прибегать к ее помощи, а если делают это — то очень редко, перед большими сражениями или опасной дуэлью.

Поверх гибкого, жилистого тела чародея струился безрукавный плащ — вотола, сшитый не из толстой льняной ткани, словно у обычных людей, но из шелка, как подобает лишь князю. Мантия спускалась до колен мага, и была заколота у горла застежкой-фибулой.

Взгляд мага уперся в лицо Руфуса, и тот смолчал, хотя было видно, что ратник не видит смысла проводить гадание, если можно допросить пленников-печенегов. Однако стало ясно, что чародей имеет большое влияние на князя, а потому воевода вынужден был смириться.

— Продолжим, мой повелитель, — произнес чародей, и в руке его сверкнул длинный золотой кинжал.

— Да, Калимдор, — сказал его собеседник.

По всей видимости, это и был Всеслав Черепокрушитель. Он стоял за пределами круга, который отбрасывали факелы, и я не мог рассмотреть его, — однако в памяти сразу встало грозное, нахмуренное лицо, виденное мною на гравюрах.

Впрочем, я сомневался, что оно, рожденное скорее фантазией художников, чем рассказами очевидцев, имеет хоть какое-то отношение к истинному облику полководца.

Калимдор шагнул в сторону, и только теперь я увидел, что кроме них двоих в шатре был еще и третий — орк, стоявший на коленях. Руки пленника были скованы за спиной железными кандалами, — я видел, как огонь играет вдоль начищенных звеньев цепи. Конец ее был прикреплен к металлическому штырю, вбитому в землю.

Такие же обручи соединяли его ноги, и, присмотревшись, я увидел, что все четыре кольца спаяны вместе, словно листья клевера. Выгнутый в неестественном положении, орк запрокидывал голову назад, не в силах пошевелиться.

— Сейчас, господин, — произнес Калимдор, склоняясь над орком. — Вам откроется будущее.

В его руке появился ритуальный молот, и маг приставил острие кинжала к груди пленника. Я бросился вперед, чтобы остановить его — мысли о том, что мы здесь всего лишь зрители, сразу оставили меня, я не мог безучастно смотреть на жестокую казнь.

Однако тело не повиновалось мне, как и в тот раз, когда я отсалютовал подошедшему к шатру Руфусу. Я видел происходящее глазами солдата, служившего Черепокрушителю, — и не мог управлять телом, которое принадлежало не мне, вмешиваясь в события, давно ставшие прошлым.

Глаза Снежаны вспыхнули, и я понял, что девушка тоже не в силах пошевелиться. Калимдор поднял молот, потом слегка передвинул кинжал, скользнув острием по волосатой груди орка.

— Давай, давай! — приказал Всеслав, и я заметил, как легкое облачко недовольства замутило глаза чародея.

Положение княжеского слуги его тяготило, и мне подумалось, что опасно полагаться на мага, который недоволен своим местом в армии и стремится занять твое.

По всей видимости, такие же мысли пришли и в голову Руфуса — а может быть, это и были его размышления, которые теперь стали такой же частью воспоминаний, как прикосновения холодного воздуха к моей коже и легкий аромат жареного мяса, доносившийся от костров.

Калимдор размахнулся, и несильно ударил молотком по рукояти кинжала. Лезвие вошло в тело неожиданно легко, словно не встретив сопротивления. Рык боли и ярости вырвался из груди орка, он рванулся, пытаясь освободиться, однако железные цепи крепко держали его, выгнувшегося, словно натянутый лук.

Мохнатое тело сотрясалось в судорогах. Из распахнутого рта, глаз, выпученных в агонии, из косматых круглых ушей вдруг полились переливающиеся звенящие струи, и невозможно было понять, что это — влага, крохотные сверкающие песчинки или же сияние.

— Предо мной свет, — вскричал Калимдор. — Позади меня тьма. Справа от меня бог, слева от меня дьявол; ибо вокруг меня горит Пентаграмма, а в Столпе находится шестиконечная Звезда.

Сияние вытекало из тела орка, сбегало по толстой шкуре и, на миг коснувшись земли, возносилось вверх, переливаясь над телом блистающим облаком.

Вобрав последнюю каплю мертвого света, оно ярко вспыхнуло, пронзив полутьму шатра ослепительными лучами, и золотая корона, украшенная алмазами, появилась перед лицом Всеслава.

Возглас удивленного торжества, граничащий с религиозным экстазом, вырвался из груди князя, и в то же мгновение все исчезло, погрузив людей в темноту.

4
Долго никто не произносил ни слова. Ратники не решались прервать молчание. Они чувствовали, что малейший звук способен сейчас разрушить ту ауру величия, которая незримо окружала Всеслава, — разбить на звенящие осколки, и тогда князь, который мгновение назад ощущал себя властелином мира, вдруг осознает и свою смертность, и ограниченность, и нелепость самой мечты обрести в конце жизни нечто большее, чем погребальный костер. И тогда рокочущий огонь гнева обрушится на головы тех, кто дерзнул вырвать его из сладкого сна.

Что же до Калимдора, то он, по всей видимости, был доволен произведенным эффектом.

В свете факела, случайно упавшем на лицо мага, я, — а может быть, Руфус, — смог увидеть довольную и немного насмешливую улыбку, пробежавшую по лицу колдуна.

В этот момент он был похож не на чародея, который только что провел сложный ритуал, и не на гадателя, принесшего добрую весть своему повелителю.

Нет, перед нами стоял мошенник, ярмарочный фигляр, который только что распилил на шесть частей свою ассистентку, собрал ее снова, и теперь наблюдает за тем, как селяне замерли вокруг с выражениями ужаса и восхищения на глуповатых лицах.

— Вы сами видели, мой повелитель, — вкрадчиво проговорил он. — Власть и могущество, — вот что предрекают вам судьбы.

Всеслав шагнул вперед, — его лицо по-прежнему оставалось в тени, но я — или Руфус? — мог увидеть руки, стиснутые перед собой, с побелевшими костяшками пальцев, и с широким шрамом, пересекавшим тыльную сторону ладони, который также покрыла мертвенная бледность волнения.

— Я щедро отблагодарю тебя, Калимдор, — произнес Черепокрушитель, и в странной улыбке, которая промелькнула на лице волхва, я прочел ответ:

«Ты уже сделал это, мой господин, — своей глупостью».

Я спрашивал себя, насколько могу доверять тому, что вижу — на самом ли деле маг обманул Всеслава, или я видел не истинные события, но лишь то, как они запечатлелись в памяти Руфуса. Я чувствовал, что все происходящее не по душе Огнемечу, и он подтвердил мою догадку, сказав:

— Если волхв закончил, мой князь, пора перейти к более важным делам. Трое печенегов ждут допроса в моем шатре. Они так напуганы одним твоим именем, что выложат все, даже без пыток.

Черепокрушитель живо повернулся к нему.

— Важным? — переспросил он. — Что может быть более важное, чем мое будущее, Руфус? Неужели ты сам не видел, что показал нам маг? Решено — завтра на рассвете мы сядем в ладьи и пойдем к порогам. Там меня ждет будущее.

«Смерть тебя ждет», — пронеслось в моей голове, и я не знал, чьи это мысли — мои, Руфуса, или же Калимдора, прочтенные мною в его глазах.

— Неразумно делать так, князь, — глухо произнес воевода. — У порогов засели печенеги. Они или уничтожат нас, или отрежут дорогу к Киеву. Нам придется здесь зимовать.

Громкий смех князя был ему ответом. Он прокатился под сводами шатра, потом смолк, словно отрезанный кинжалом. Всеслав шагнул к Руфусу, схватив его за руку, и произнес голосом, едва слышным от ярости.

— Ты говоришь, печенеги разобьют нас? Меня, Черепокрушителя, кому платят дань и Царьград, и Корсунь, и Новгород? Я хозяин этой земли, и каждый, кто берет в руки меч, будет или сражаться под моим знаменем, или умрет. Другого не дано, Руфус. Разве ты не видел гадания?

Его голос взвился, словно взмах хлыста.

— Не заметил золотого света? И корона не блестела?

Воевода нахмурился, готовый ответить, — он не привык спускать вольностей никому, даже своему полководцу.

Дрожащая рябь прошла перед моими глазами — словно я смотрел на отражение в озере, и внезапно рыба плеснула где-то на его середине, заставив картины смяться и потерять четкость.

Я вновь ощутил накатившее ощущение слабости, тяжелый доспех потянул меня к земле, в глазах легла темнота, прорезаемая вспышками боли, — словно ночь, усеянная звездами, обволокла меня своими объятиями.

Мне показалось, что воспоминания кончились, — болт встал на место, и теперь я снова окажусь в залитой мягким светом комнате библиотеки. Однако мелкая рябь прошла, как успокаивается вода, и только глухая боль, пульсирующая в затылке, напоминала о мгновении морока.

Руфус шагнул к Всеславу, готовый что-то сказать, но маг Калимдор отстранил его, словно раздвигал занавеску, быстрым движением холеной руки.

— Молчание, — приказал он, хотя никто в шатре не произносил ни слова. — Что-то не так.

Слова его произвели прямо обратный эффект. Князь взвыл, словно медведь, которого ткнули горящим факелом. Подскочив к чародею, Черепокрушитель схватил его за отвороты мантии и встряхнул — явно выплескивая гнев, который пару мгновений назад не решился обрушить на голову дерзкому воеводе.

— В чем дело? — прогремел он. — Гадание сорвалось? Ты ошибся? Я не получу власти?

И все вы хотите власти, а что делать-то с нею будете, промелькнуло в голове Калимдора, вспыхнув в глубине его глаз. Можно подумать, ты ее в сундук положишь да замок навесишь, да еще сверху сядешь, чтобы не убежала.

Знаю я тебя, и таких, как ты, много раз видел, и всегда все одним и тем же заканчивается. Вы спешите к власти, словно рыба на нерест, а обретя ее, всплываете кверху брюхом. Или кинжал убийцы, или стрела в бою, или яд любовницы, — все едино уложат тебя на погребальный костер, а там и империя твоя рухнет, словно ее и не было никогда.

Эти мысли вспыхнули и исчезли, оттесненные другими, более важными.

— Нет, мой господин, — отвечал Калимдор почтительно, но вместе с тем твердо. — Гадание свершилось, и ничто не сможет изменить твоей судьбы, — лишь ты сам, если, послушав дурных советчиков, откажешься от нее.

Чародею было досадно, что приходится терять время на эти слова, — однако он должен был успокоить князя, а вместе с тем и нанести еще один удар Руфусу, который мог стать помехой для его планов.

Он увидел, как лицо Всеслава разгладилось, и ощутил, как разжались его пальцы, отпуская мантию — Калимдор не глядел на них, полагая, что, опустив голову, унизится перед князем, а потому смотрел своему повелителю прямо в глаза.

— В шатре есть тот, кому быть здесь не полагается, — пробормотал он, отходя от князя и делая несколько быстрых шагов вдоль шатра. — Ты уверен в людях, которых привел, Руфус? Может, среди них лазутчики печенегов?

Он стремительно повернулся к воеводе, словно рассчитывал застать на его лице выражение растерянности, испуг человека, чье коварство было раскрыто.

Огнемеч встретился с ним взглядом, однако в глазах воеводы не было ни удивления, ни гнева. Он смотрел сквозь волшебника, словно не замечая, зрачки воина замутились, как у безумца, и тело его начало таять, исчезая в полумраке комнаты.

Калимдор оборотился к Всеславу, настороженно глядя на него. Можно было ожидать, что оба будут потрясены внезапным уходом Руфуса. Однако и князь, и маг полностью забыли о воеводе. Словно того и не было вовсе; Калимдор продолжил, обращаясь к полководцу:

— Я чувствую прикосновение магии, мой господин.

Чародей стремительно шагнул ко мне, и его острые глаза впились в мое лицо. Я ощутил острый, горьковатый запах драконьей крови.

— Ты уверен в людях, которых привел с собой, князь? — произнес он шипящим голосом, словно змея, — будто и не задавал только что этого вопроса Руфусу.

— Каждый из них без колебаний умрет за меня, — ответил Всеслав.

— Хорошо… Именно это они и сделают немедленно, мой господин. Я уверен, что один из них — шпион печенегов, и лучший способ найти его — это убить всех солдат, кто сейчас в шатре.

5
Воспоминания Руфуса закончились — схлынули, как быстрый весенний дождь, который бьется по крыше, в отчаянии умоляя впустить его, а потом внезапно стихает, обнажая умытое лицо неба.

То, что происходило вокруг нас, было иным, не памятью о давно пережитом прошлом, но какой-то новой, не зависимой от нас реальностью, которая возникла между явью и пробудившимися воспоминаниями книжника.

Поэтому самого воеводы и не было здесь — ему не нашлось места в мире, который существовал только для нас со Снежаной. Кто и зачем создал его? Почему мы оказались в нем заперты? Нам предстояло найти ответы прежде, чем они найдут нас.

Свинцовая тяжесть отступила, растаяв в далеком, покрытом звездами небе. Но стоило мне пошевелиться, как она возвращалась, растекаясь по телу болезненным коконом. Я понял, что все еще не могу двигаться, и мне оставалось только смотреть, что произойдет дальше.

Слова Калимдора грянули в сознании князя, как ослепительная молния пронзает ночную мглу. Секунду назад он видел себя властелином мира; теперь безжалостный меч сомнения висел над его мечтами, готовый в любой момент рухнуть и уничтожить их.

Всего один человек стоял между Всеславом и исполнением того, что обещал предсказатель. Неведомый шпион печенегов, пробравшийся в шатер под видом верного ратника. Пару минут князь простоял молча, не в силах собраться с мыслями, — и тот, кто недостаточно хорошо знал его, мог подумать, что он раздумывает над словами мага.

Однако решение уже было принято. Человек, который привык отправлять людей на смерть, быстро учится видеть в них всего лишь пушечное мясо, жалкие пешки, созданные с одной только целью, — лечь костьми на пути к победе.

Тот, кто берется за меч, нередко делает это из благородства. Он хочет защитить родной край, свой народ, свои убеждения. Но клинок — коварный союзник. День за днем он выпивает благие помыслы, оставляя лишь жгучее желание убивать.

Человек, посвятивший себя войне, перестает быть человеком.

Мысль о том, что его солдаты, верой и правдой служившие ему много лет, заслуживают хотя бы расследования и суда, — о, такие сомнения даже не появились в голове князя. Да и какая разница, где им погибнуть — здесь, под топором палача, или в далекой степи, от стрелы орка или печенега?

Служить своему полководцу — значит, умирать за него, а тот, кто хочет жить, становится предателем, — так полагал Всеслав.

В сердце вцепилось голодным зверем сомнение — сбудется ли предсказание мага? Не совершил ли он роковой ошибки прямо сейчас, позволив простым воинам стать свидетелями гадания?

Пока эти мысли терзали князя, ратники переглядывались. Лица одних стали каменными — словно они превратились в глиняных воинов, которыми, согласно легенде, первый император Китая повелел заполнить свою гробницу.

В глазах других мелькали страх, сомнение, неуверенность — они были готовы бежать, сражаться, умолять о пощаде, — что угодно, лишь бы спасти свою жизнь. Они думали о будущем, которое никогда не настанет, о детях, что вырастут без отцов, о сияющем солнце, которое взойдет без них.

Один из них, самый юный, рванулся прочь, ныряя под тяжелую занавесь шатра. Он не понимал, что не сможет спастись из лагеря, где каждый вокруг, еще вчера бывший его другом, — теперь станет врагом по приказу князя.

Воины кичатся верностью клятве; но с удивительным равнодушием готовы предавать по приказу.

Седой воин, с лицом, обезображенным кривыми когтями орка, выхватил нож и ударил молодого в спину.

Тот споткнулся, хватаясь обеими руками за полы шатра, сделал шаг, подставив лицо звездному небу, — и умер, предателем, но свободным.

Калимдор шагнул ко мне, плавным быстрым движением, словно морская волна. Его темные, глубоко посаженные глаза впились в меня, и я понял, что за шелухой внешности он угадывает душу. Он чувствовал человека, который принадлежит к совершенно другому миру — к тому, где ценят людей, а не знамена и стяги, и где жизнь и свобода гораздо важнее, чем пустые слова о долге.

Тело мое мне не подчинялось, — а впрочем, оно и не было моим. Однако разум оставался свободным, и я призвал на помощь навыки, которым меня учили наставники в Ледяном дворце.

Морозная стена опустилась передо мной, закрывая от проницательных глаз волшебника, и я увидел, как сомнение мелькнуло и начало расти в его взгляде. Он больше не чувствовал во мне чужака, и обернулся к другому солдату.

Я молил небеса, чтобы у Снежаны нашлось подобное заклинание. Однако магия огня создана, чтобы разрушать, а не обманывать, — она сжигает тело, но бессильна оплести разум.

Взгляд Калимдора только скользнул по лицу соседнего со мной ратника, не успев остановиться на нем, когда маг уже стремительно поворачивался к амазонке.

— Кто это, князь? — шипящим голосом спросил он.

Лицо Всеслава полыхнуло гневом. Наложница принадлежала ему; подозревать ее — означало оскорбить самого Черепокрушителя.

— Видно, головастики выели твои мозги, чародей, — рыкнул он. — Неужто не видишь, что это Марция, жрица Сарондары? Я купил ее на рынке рабов в Хазарканде, — и ты сам однажды провел с ней ночь, когда я наградил тебя за удачное предсказание.

Калимдор смотрел на Снежану, быстро и нервно встряхивая головой. Это движение, больше подходящее встревоженному ослу, — каинова печать черных колдунов. С его помощью они избавляются от морока, — хотя и выглядят при этом слегка безумно.

Сильная судорога прошила тело волшебника.

— Ты убил Марцию, мой господин, — произнес он, поворачивая голову к князю змеиным движением. — Две недели назад, когда застал ее с одним из ратников.

Его голос понизился, — магу не хотелось лишний раз напоминать князю о его позоре, и он надеялся, что слова, сказанные тихо, не так сильно ранят Всеслава.

— Потом ты сожалел что сделал это — отрубил ей голову сразу, вместо того, чтобы долго пытать, а потом привязать за руки и за ноги к четырем скакунам, дабы разорвать заживо на куски.

Снова вязкая рябь пробежала по холодному полумраку шатра. Теперь она растекалась не вокруг меня, как в прошлый раз, — центром ее стал князь.

Прозрачные волны, накатываясь друг на друга, плеснули по всем сторонам от Черепокрушителя. Морок сходил с него, он начинал вспоминать.

— Ты прав, колдун! — воскликнул Всеслав, и меч, с изогнутым вперед клинком, вылетел из обитых бархатом ножен. — Недаром нетопырь давеча в шатер залетел — дурное знамение.

Он обернулся к ведунье.

— Кто послал тебя, волочайка? Кто приказал шпионить за нами?

Голос князя раскатывался так громко, что девушка не смогла бы ответить, даже если бы захотела. Впрочем, для него все уже было ясно — перед ним лежала, бесстыдно раскинувшись на шелковых подушках, лазутчица печенегов.

Калимдор, напротив, почти не смотрел на Снежану. Он замер в центре шатра, настороженно к чему-то прислушиваясь и подняв раскрытую ладонь в заговоренной перчатке, словно пытался поймать в нее быстрое и очень опасное насекомое.

Солдаты расступились — вроде как давали ему простор для поимки неведомой нечисти, а на самом деле стремясь избежать его взгляда. На многих лицах читалось облегчение. Лазутчик найден, а, значит, им сохранят жизнь.

Другие оставались нахмуренными — они понимали, что князь все равно может казнить их, — или опасаясь пропустить второго шпиона, или просто не желая отменять расправу, о которой уже объявил, и тем самым прослыть мягкосердечным.

Безучастно смотрел вперед старый ветеран, с лицом, обезображенным орком, — тот, что несколько мгновений назад убил своего товарища, как оказалось, безвинно.

— Отвечай! — воскликнул Всеслав и, высоко подняв меч, обрушил его на голову девушки.

Разумеется, это не имело смысла. Мертвый не в силах отвечать на вопросы, но князь был слишком взбешен, чтобы о чем-то думать.

Если человек живет сердцем, а не разумом — то все вокруг него живут в страхе.

Я оказался рядом с ним, и мой бердыш остановил изогнутый меч. Острое лезвие скрипнуло по деревянной рукояти, и только тогда я понял, что могу двигаться.

6
Лицо Всеслава оказалось передо мной — и я отшатнулся, настолько непохож он был на портреты, которые я привык видеть раньше. Словно я увидел чудовище вместо давно знакомого человека.

Художники изображали его грозным, с глубокими темными глазами, высоким лбом и орлиным носом. Вокруг решительного, четко очерченного рта растекалась ровная черная борода, кое-где тронутая сединой.

Человек, стоявший напротив меня, ничего общего не имел с этим портретом. Да, он был высок и широк в плечах, — но иначе и быть не могло, ибо доспехи Всеслава сохранились лучше, чем память о нем, и вы можете сами полюбоваться на них в Архибашне магов.

Однако лицо, нависшее надо мной, казалось чужим. Бледное, изъеденное оспинами, оно вздергивалось кверху маленьким носом, а под ним топорщились неровные, измазанные жиром и сажей усы, переходившие в кривую неопрятную бороду.

Правители кажутся нам великими лишь издали — с высоты трона или через обманчивую призму времени. Взглянешь на них вблизи — и увидишь мелкого человечка, который не умел ни строить, ни пахать землю, ни даже просто работать, — а потому взялся управлять, с помощью огня и меча.

Искривленное лезвие скользнуло вдоль рукояти бердыша, и я усилил нажим. Будь у Всеслава обычный, прямой меч, какие обычно носят русичи — ратовище моего топора тут же было бы рассечено пополам.

Но княжеский клинок изгибался вперед, к тому же, имел расширенную и тяжелую верхнюю часть. Такие мечи созданы для рубящих ударов, — так же, как лезвие, изогнутое назад, предназначено для режущего.

Мне повезло — первый удар не разнес рукояти, возможно, пришелся о металлическое навершие топора, я не успел этого заметить. Я выиграл несколько секунд, чтобы прийти в себя и понять, что происходит.

Могу ли я умереть в этом вымышленном мире? Не хотелось выяснять это на опыте. Я ударил князя ногой, заставляя его отступить, и тут же пожалел о своем решении.

Я забыл, что на мне тяжелые доспехи ратника, а не легкое шелковое одеяние мага. Выпад оказался не таким сильным, как я рассчитывал, и Всеслав лишь пошатнулся, но не упал.

— Корона будет моей! — воскликнул он.

Князь осознал, что только зря тратит время, пытаясь выбить у меня из рук бердыш, и отвел меч. Я мог воспользоваться этим мгновением, чтобы нанести удар. Вместо этого я сделал другое — шагнул в сторону, так, чтобы оказаться спиной к толстому шесту, поддерживавшему шатер.

Я взглянул туда, где только что стояли воины Черепокрушителя. Однако там уже не было никого; только белые облачка таяли, ловя отсветы факелов. Ратники исчезли, как пропал воевода Руфус — так бывает во сне, когда все вокруг тебя резко меняется, но только ты сам находишь это странным.

Теперь нас было двое на двое. Я развернулся, поднимая бердыш, и оказался лицом к лицу с Калимдором. Тонкие губы мага шептали руническое заклятье.

Я рванулся вперед, чтобы остановить его, прервать магические слова ударом секиры. Но было поздно — чары сотворены.

Черный, оскаленный в хохоте череп вознесся над головой Калимдора. Он повернулся дважды вокруг своей оси и прежде, чем я успел понять, что за силы вызвал колдун — маг бросился ко мне.

Впрочем, тело его оставалось на месте. Но капли крови дракона, покрывавшие лицо, тело, руки под заговоренными перчатками — они взмыли в воздух, проходя сквозь складки одежды, и устремились вперед, сохраняя при этом очертания тела мага.

Пока кровавый призрак летел ко мне, форма его менялась. Человеческое лицо вытягивалось, превращаясь в драконью пасть. Тонкие руки тянулись ко мне, распухая и обрастая когтями. Черные крылья всхлопнули за спиной фантома.

Это был Мардред — самое страшное из черных заклятий. Разное рассказывают о тех, кто овладел им; и хотя мало кто верит в эти истории до конца, лишь немногие колдуны Мрака осмеливаются вызвать себе на помощь Мардреда, ибо знают, что цена за это будет чересчур высока.

Только сила огня способны уничтожить его — яростная, безумная, не знающая жалости, как он сам. Понял ли Калимдор, что я изучал волшебство льда, а потому не в силах остановить его миньона[11]?

Было ли то совпадение? Или неведомая сила, создавшая этот мир на грани реальности, подсказывала черному колдуну ответы, которых он знать не мог?

Я призвал к жизни двенадцать кристаллов льда, которые окружили меня и завертелись холодной радугой. Каждый из нас владеет хотя бы слабыми заклинаниями других школ. Я хотел создать огненный шар, но понял, что у меня не хватит сил удержать его.

Костер раскатится по шатру, кусая и жаля все на своем пути, а потом затихнет, шелестя искрами на обгорелых кончиках ткани. Поэтому я метнул в Калимдора пламенную стрелу, и влил в нее мощь ледяных кристаллов.

Холодный огонь обхватил дракона, слился с ним, и теперь вместо кроваво-красного Мардред стал призрачно-синим. Две стихии боролись друг с другом, и все наши силы были отданы этому сражению.

Я видел, как медленно вытекает кровь из-под ногтей Калимдора. Гулкие колокола били в моей голове, багряный туман застилал глаза.

Медленно, с мучительным трудом, Мардред двинулся вперед. Каждое движение стоило колдуну немалых усилий — и все же он шел, а я отступал. Холодный огонь не мог уничтожить демона, — по крайней мере, не так быстро, как настоящий.

Мир превратился в оглушительный гром, раскатывавшийся в моей голове. Я ничего не видел вокруг, кроме кровавого демона, и Калимдора, стоящего за его спиной.

Потом Мардред рухнул. Он упал так быстро, рассыпавшись ледяными искрами, что я даже испытал разочарование. Лицо колдуна дернулось гримасой, я шагнул вперед, поднимая бердыш.


— Корона будет моей! — закричал Всеслав.

Он взмахнул мечом, и только сейчас понял, что перед ним теперь другой противник. Снежана медленно поднялась с шелкового ложа, почти обнаженная и прекрасная. Однако князь не видел ни красоты девушки, ни того, что у нее нет оружия.

Все это не имело значения для него, жившего лишь от победы к победе, видевшего в людях лишь глину, из которой он лепил остов своей империи.

Маленькие, близко посаженные глаза Всеслава качнулись в сторону, — он увидел, что Калимдор творит заклинание, и понял, что может больше не думать о своем прежнем противнике.

Резкий, стремительный удар понесся к девушке, чтобы разрубить ее от плеча до бока. Вся сила князя, вес его немалого тела скатились по руке вниз, к мечу, сосредоточившись в верхней части клинка — широкой и утяжеленной.

В такие секунды, оружие было подобно боевому топору, способному с одного замаха отрубить голову дракона, — но в то же время не теряло легкости и маневренности меча.

Снежана выбросила вперед руки, блокируя удар обоими запястьями. Глаза князя расширились от удивления — он не видел ничего подобного раньше, и ожидал, что теперь обе кисти, отрубленные свистящим лезвием, упадут наземь мертвыми бабочками.

Столкновение длилось всего секунду. Яростное пламя охватило пальцы ведуньи. Оно остановило меч, охватило его и пронзило насквозь.

Всеслав вскрикнул, когда его ладони ощутили жар рукояти. Кожа на руках мгновенно расплавилась, приклеивая плоть к черену. Вопль князя усилился, он попытался выронить клинок, но тот пристал к рукам и не хотел отпускать их, нагреваясь все сильнее.

Снежана ударила его ногой в лицо. Подошва мягкой сандалии раздробила воину нос и размазала его по щекам.

Со звериным рычанием, Всеслав размахнулся, и раскаленный клинок врезался в шест, поддерживавший потолок шатра. Лезвие не разрубило опору, — не такова была цель Черепокрушителя, — но выпало из обожженных рук.

Снежана обернулась в поисках оружия. Она рассчитывала, что сможет сорвать короткую дубинку с пояса одного из ратников, или выхватить меч из ножен. Но все охранники растаяли, исчезнув из шатра, словно художник мироздания, нарисовавший их, вдруг передумал и размашисто набросал поверх них фон.

Кривая половецкая сабля лежала между чаш для вина; амазонка вспомнила, что таков обычай степи — если положить клинок на пиршественныйстол, хозяину дома обеспечена победа в бою, а его гостям — поражение.

Девушка рванулась за оружием, но Всеслав оказался быстрее.

Его не зря прозвали Черепокрушителем, — несмотря на страшные раны на руках, он двигался стремительно, хотя в его движениях и не было звериной плавности, что отличала Калимдора.

Ладонь князя сомкнулась на рукояти сабли, и тут же он вскрикнул от боли — удержать клинок в обожженной руке было невозможно. Ему пришлось наклониться, чтобы дотянуться до оружия; он не успел выпрямиться, когда Снежана ударила его коленом в лицо.

Всеслав сжал руки в пудовые кулаки. Первый врезался ведунье в бедро, ломая кости. Второй угодил в правый бок, заставив девушку скорчиться со сдавленным вздохом.

Князь поднялся, направляя третий удар в висок амазонки. Этот хук должен был разнести кости черепа, впечатав их в мозг.

Снежана пнула ногой рукоять сабли, заставив оружие высоко подпрыгнуть в воздух и, перехватив на лету, подняла его перед собой.

Кривое половецкое лезвие прошло точно через кулак Всеслава, разрубая на две половины ладонь и сложенные пальцы. Воин захлебнулся болью и даже не смог закричать. Клинок прошел через его запястье и только потом остановился, вздрагивая, как породистый конь.

Тело Всеслава развернулось, выгнувшись колесом, — в точности, как у пленного орка, которого князь так недавно пытал. Снежана ударила его в живот. Пламя охватило ее пальцы, прожигая кольчугу, толстый тягиляй под ней и врезаясь в солнечное сплетение князя.

С глухим, жалобным стоном он сложился вдвое, обхватывая левой рукой покалеченное запястье. Снежана схватила его за голову обеими руками и резко ударила коленом в шею, разбивая кадык и ломая позвоночник.

Всеслав упал на тело мертвого орка, и в объятиях смерти они оба стали равны.


Калимдор выпрямился.

Холодный пот стекал по его лицу, смывая драконью кровь, и оставляя глубокие следы на алых щеках. Мне удалось блокировать первое заклинание — но я хорошо знал, что у него в запасе несколько десятков таких, если не больше.

Мне также было известно, что мои силы на исходе. Оставался лишь один шанс — поразить его бердышом в эту короткую, крохотную долю секунды, и тем самым прервать нить магических слов.

Внезапно черная тень встала между мной и волшебником. Острые клыки, загнутые внутрь, окаймляли ее, словно передо мной была одна огромная пасть, без головы и без тела. Внутри зияла бездна, не знающая границ, и мне чудилось, что злые невидимые глаза смотрят на меня оттуда.

Боевой топор замер в моей руке — мне казалось, что стоит коснуться твари, как холодное ничто засосет меня, поглотит, и я стану одной из мириадов пылинок, носящихся в ее безбрежной пустоте.

Торжествующий смех вспыхнул в глазах Калимдора. Мои мускулы напряглись, но я понял, что уже поздно. Черный туман заглатывал меня, обхватывая вязкими лапами.

Я чувствовал, как ноги оторвались от земли, видел, как распахивается рот неведомой твари, чтобы сомкнуться за мной. Свет ярко вспыхнул, отчего глаза мучительно заболели, и я вновь оказался в мягком бархатном кресле, на верхнем этаже библиотеки Тритонов.

7
Горкан почти с прежней силой ощутил удивление, поразившее его в тот, далекий теперь момент.

Арника просила его встретиться с другим жрецом Елистары — который, по ее словам, должен передать ему волю демона.

Полуорк нередко уходил в степь один, глубокой ночью, — собирал волшебные травы, совершал обряды, которые нельзя творить в лагере, ибо они требуют одиночества. Но чаще он просто бродил по бескрайней равнине и смотрел на звезды.

В такие моменты Горкану казалось, что душа его открывается безграничной Вселенной, и он чувствовал себя чуть менее одиноким.

Вот и в этот вечер он отправился в степь. Караульные не удивлялись, видя его высокую фигуру, скользящую мимо затухающих вечерних костров, — они привыкли к его ночным странствиям, как и он сам.

Но на сей раз не шепчущая травами степь, и не далекое небо ждали его.

Несколько часов он шел туда, где только что опустилось багряное солнце. Горкан шагал с уверенным видом человека, спешащего к важной цели, — а на самом деле лишь хотел убедиться, что никто не следит за ним.

Однако эта осторожность оказалась излишней. Никто в лагере не подозревал измену, и Исмаил-бей даже не помышлял отправлять шпионов за полуорком.

Убедившись, что он один, Горкан свернул к реке, и вскоре оказался возле условленного места встречи. Хрустальный поток струился по дну глубокой балки, небольшой долины с глубокими склонами.

В степи негде спрятаться, все видно на многие версты вокруг. Но здесь, в ложбине, на обрывистом берегу, шаман мог не бояться чужих взглядов. Рассказывали, что именно в таком логе прятался князь Игорь, спасаясь от половцев.

Под высоким деревом, слегка склонившемся к потоку реки, стоял человек. Свет магического шара, который плыл впереди шамана вместо фонаря, упал на лицо незнакомца, и Горкан с изумлением узнал своего врага, — мага Калимдора, служившего князю Всеславу.

Случай нарушил планы Исмаила — доносчик сообщил князю, что печенеги ждут дружину возле порогов, и Всеслав решил избежать ловушки, проведя зиму возле небольшой деревни.

Горкан и Калимдор встретились поздней осенью, и человек признался полуорку, что давно служит демону, одаряющему особой силой своих жрецов. План использовать Всеслава — а вместе с ним и меня, с горечью подумал Горкан, — принадлежал Арнике, верховной жрице Елистары.

То, что Исмаил считал случаем, было в действительности тщательно продуманным шагом. В роли доносчика выступил человек Калимдора. Для того, чтобы из черепа князя стало возможным создать миньон Елистары, он должен был наполниться аурой страдания и боли еще при жизни владельца.

Сперва Калимдор подтолкнул конунга идти к порогам, несмотря на то, что Руфус Огнемеч, княжеский воевода, настаивал обойти их по суше.

Затем, когда уже стало поздно отступать, маг подослал ложного перебежчика, для достоверности сильно избитого, как будто тому пришлось бежать от печенегов, с сообщением о том, что огромное войско преградило дорогу князю.

Требовалось задержать Всеслава на зиму, чтобы дружина перенесла долгий голод и мор, чтобы боль разрывала его сердце при виде страданий воинов, чтобы каждый день он сожалел о том, что не прислушался к советам Руфуса, почти собственными руками уничтожив множество преданных, доверявших ему людей.

Горкан вглядывался в темные непроницаемые глаза колдуна, невольно думая, что как Всеслав не смог разглядеть предательства, так и он сам смотрит с надеждой в глаза Арники, не зная, что таится в их глубине.

Почти нехотя, размышляя о другом, он спросил:

— Как же Всеслав смирился с твоими советами, оказавшимися на деле пагубными для дружины?

Брови на узком лице чародея взлетели вверх, изображая удивление.

— Да так же, как мирится твой хан, когда ты ошибаешься.

Горкан хотел было возразить, сказать, что его предсказания всегда оправдывались, но промолчал, не видя смысла доказывать свою непогрешимость.

Однако Калимдор, усмотрев сомнение на лице собеседника, счел нужным добавить:

— Я сказал, что боги разгневались на слишком скудную жертву, которую принес князь. Да и откуда он мог взять другую, если скота уже почти не было. Конина ценилась на вес золота, а человеческие жертвы он не признавал.

Порыв холодного ветра бросил в них жесткие струи дождя, и мужчины одновременно отвернулись, придерживая развевающиеся полы накидок.

Калимдор сказал, что теперь они встретятся только весной, после того, как обессилевшая дружина по его совету вновь подойдет к порогам и будет разгромлена.

Маг ушел, вскоре затерявшись в пелене тумана, а Горкан еще долго оставался на месте, глядя на серые воды реки и пляшущие на них капли дождя.

Он вновь испытал то чувство опустошения, что охватило его тогда, вязкое и беспросветное, навсегда лишившее того, что он сам не мог определить словами, но чем так дорожил недавно.

Утвердившись в своих давних подозрениях, что он лишь средство в руках Арники, необходимое для достижения целей Елистары, он не почувствовал ни гнева, ни ненависти.

В конце концов он сам всю жизнь использовал, отбрасывал и уничтожал ненужный материал, были это люди или иные существа. Лишь боль невозвратимой потери, испытать которую он считал себя неспособным, легла на сердце тяжким камнем.

Именно в тот момент, один посреди безлюдного, мрачного берега, он принял решение, от которого уже никогда не отступал. Он никого больше не подпустит к себе так близко, как эту женщину, он не позволит больше никому стать настолько важным для него, чтобы превратиться в причину страданий, источник слабости.

Вернувшись в лагерь, он вел себя как обычно, не возбудив подозрений жрицы, однако для себя твердо определил, что их пути расходятся, и череп Всеслава он будет добывать только для себя.

8
— Странно, а ведь нога до сих пор болит, — пробормотала Снежана.

Девушка стояла на мраморных ступенях, уперев сапожок в среднюю планку перил, и сосредоточенно ощупывала бедро длинными тонкими пальцами.

Мы стояли у входа в библиотеку Тритонов. Читатели спешили вверх по каменной лестнице, спеша приникнуть к пергаментным источникам мудрости.

Одни из них мечтали продвинуться в своей Гильдии, вторые стремились освоить новые заклинания, третьи надеялись отыскать среди пожелтевших свитков секрет философского камня или хотя бы средства от облысения.

Для девиц-полуорков успешная сдача экзамена по математике означает выгодное замужество — ибо во взрослой жизни им предстоит стать лавочницами или купчихами.

Гоблины, люди, тролли поднимались по мраморным ступеням, а навстречу им спускались вампиры и мертвецы, уже отягощенные знаниями.

Они с досадой глядели на давно поднявшееся солнце, закрывались широкими зонтиками и давали слово, что вот в следующий раз уж точно проследят за временем, и не станут засиживаться так долго.

Все они хором останавливались у лестницы, и глядели на Снежану, сразу забывая о цели своего путешествия.

— Ты уверен, что кости целы? — спросила девушка. — Такое чувство, словно вивверна хвостом ударила.

— Чего ты хочешь, — ответил я. — В мире грез тебе сломали ногу и два ребра. Конечно, теперь будет болеть.

— Хочу, чтобы прошло, — огрызнулась девушка. — А может, заклинание не сработало?

— Магия лечит тело, — возразил я. — А неприятное чувство живет у тебя в памяти. Хочешь, ввинтим тебе в голову болт, как у Руфуса.

Толстая матрона, в которой жира было раз в шесть больше, чем костей, внутренностей и жил, вместе взятых, — с вселенским осуждением смотрела на амазонку. Женщина хотела сказать, что уж она-то никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы так высоко задирать ноги при посторонних людях.

И следовало возблагодарить небеса за это.

Снежана пропустила мою шпильку между ушей, и это значило, что она озадачена.

— Но все же было в воображении, — сказала она. — Вот, ты даже не запыхался.

— Со мной такого не случается, — возразил я, — так как я берегу дыхание и не трачу его на боевые кличи.

— Боевой клич пугает противника, — ответила амазонка и продолжила спуск, подчеркнуто хромая и цепляясь за мою руку. — Когда я пошла на своего первого Левиафана, то крикнула так, что у самой уши заложило. Правда, только потом узнала, что они ничего не слышат. Ну, в смысле, на тех волнах, на которых мы говорим. И, наверное, не стоило делать это в горах. Но к счастью, у меня была с собой лопатка, и я смогла прорыть ход в сугробе, который…

Девушка остановилась и с подозрением взглянула на меня, проверяя, уж не давлюсь ли я смехом.

— Ты совершенно права, — ответил я с превеликой серьезностью. — Боевой клич — великое дело. Жаль только, воспитание не позволяет мне его применять.

— Верно, — приободрилась Снежана, не уловив смысла последней фразы. — Хочешь, покажу?

— Не надо, — поспешно ответил я. — Верю тебе на слово.

Мы доковыляли до площади, и я свистом подозвал экипаж — поскольку ведунья делала вид, что сильно ранена, она не могла сесть на единорога.

Я возблагодарил небеса, что мы садимся у библиотеки Тритонов — будь мы в любом другом месте, возница сразу же бы решил, что амазонка перебрала горячего меда с перцем, и наверняка отказался бы нас везти. Но здесь можно было сделать вид, что Снежану пришибло книгой.

Пролетка остановилась, и мне пришлось едва ли не на руках внести в нее волшебницу, — крайне опасное занятие, ибо девушки слишком быстро привыкают, и потом от них не отделаешься.

Амазонка вдохновенно играла роль раненого партизана — прекрасный повод, чтобы поупражняться в бессердечии.

Недостаток сочувствия рождает ненависть, избыток — безразличие.

— Руфус так извинялся за то, что нас едва не убили в его воспоминаниях, — сказала Снежана, поудобней устраиваясь на сиденье, и укладывая ногу на соседнее, — это значило, что мне придется выложить лишний золотой, за испачканную обивку. — Но про себя жутко жалел, что не видел поединка.

Не так уж просто сесть в экипаж, если в одном его углу сидит амазонка, уперев длинную ножку в противоположный. Правда, я мог пристроиться на потолке, но счел, что этот свой талант продемонстрирую как-нибудь в другой раз.

Я вернул ногу девушки туда, где ей и положено быть, — на пол, тщательно протер сиденье и уселся.

— Эй, мне же больно! — воскликнула девушка.

— Так и было задумано, — успокоил ее я. — Думаю, Руфус видел, как чародей вызывает демонов, но сам этого не понял. Сам он не колдун, и не мог знать смысла слов и ритуалов.

Снежана вздыхала над бедром, и делала это так громко, что я испугался — как бы возница не подумал о нас дурного.

— Потом он стал книжником, и узнал много такого, что проливало свет на события прошлого. Но вот беда — эти воспоминания остались под тяжелым замком. Руфус сегодняшний не помнил того, что видел, — а Руфус вчерашний не знал, какие выводы из этого можно сделать…

Толстая сурепка влетела в окно экипажа. Она извивалась и громко пищала: «Покупайте пончики с малиновым джемом. Покупайте пончики». Потом взорвалась в моих руках, обдав нас яркими конфетти.

Возчик ругнулся, сетуя на навязчивых торговцев, а я старательно собрал ворох цветных бумажек, и обильно насыпал их там, где Снежана испачкала сапожком обивку. Авось, удастся не платить золотой.

— Руфус хотел показать нам, как начинался последний поход Всеслава. Поэтому и создал для нас выдуманный мир, в котором мы смогли увидеть и понять то, чего сам Огнемеч в то время заметить не мог.

— Или он просто пытался нас убить, — ответила Снежана. — Останови, хочу пончиков.

9
Огромный особняк растекался в сад тремя широкими лестницами, словно осьминог, запустивший любопытные щупальца в зеленые волны декоративных кустов.

Возле центральной было написано: «Для гоблинов», возле правой — «Для людей, орков и полуорков», возле левой — «Для прочих».

Маленькие импы, ростом не больше пикси, прыгали по ступеням с огромными метелками, и наводили порядок столь быстро и суетливо, что порой казалось — они не машут своими вениками, но, напротив, сидят на них верхом и пытаются укротить, словно породистых скакунов.

Солнце стояло высоко в небе, и длинный алмазный шпиль над особняком уже раскалился добела, вбирая его энергию. Ни один гном не доведет свою башню до такого состояния; однако нет никого более беспечного, чем волшебники-гоблины.

Они готовы наполнить шпиль астральным могуществом до краев, а потом удивляются, когда им присылают счет за разрушение шести городских кварталов.

— Было время, я тоже хотела миньона, — мечтательно произнесла девушка, глядя на то, как импы деловито перебирают по штучке золотой песок, выковыривая кусочки мусора и складывая их в летающие ведра с крылышками.

— Вот как? — осведомился я, поскольку совершенно не слушал.

— Да, — она взяла меня за руку и прильнула, едва не опрокинув нас обоих в кусты гномьего гибискуса. — Очень завидовала. Идешь по дороге, а у всех вокруг кто-то есть, — или имп, или волчонок, или детеныш панды.

— И что? — спросил я, не уверенный, стоит ли задавать этот вопрос, — ибо начатая история явно не завершалась блистательной победой Снежаны.

— Ну, — девушка, естественно, надулась, хотя никто не заставлял ее начинать разговор об этом. — Сперва я грохнула черте-сколько денег на заклинания. Ты же знаешь, что сперва ты учишь чары сам, а потом еще и покупаешь гримуары[12] для своего миньона?

Я не знал, но, будучи джентльменом, умолчал об этом.

— Я даже продала кристальную катану, чтобы завести импа. И что? Явился один, метр с кепкой, носом повертел и сказал, что я ему не подхожу.

— А разве миньоны это могут? — удивился я. — Разве они не должны тебе подчиняться, и служить верой и правдой? И все такое.

— Конечно, должны, — окрысилась девушка. — Только он сказал, что я готовить не умею, и одеваюсь безвкусно.

Она провела ладонями по кожаному доспеху, которым страшно гордится.

— А ему, видите ли, три раза в день надо похлебку с гречкой и с помидорами. Где я возьму ему томаты в Чернигове? Их же придется в Мексике покупать. Представляешь, сколько это стоит?

Я подивился тому, что маги до сих пор не изобрели способ собирать энергию, которую человек высвобождает в минуты ярости. Сейчас Снежана могла зарядить две, а то и три магические башни.

— И знаешь, что было потом? Встретила я этого гаденыша в Киеве. Сидел на плече у какой-то фефелы и преспокойно ел огурцы. Да еще и ножками болтал. Жаль, не свернула им шею обоим.

Имп-метельщик подскочил к нам, обмахнул нам сапоги веником и упрыгал в кусты.

Мы оба знали, что это плохая примета — которая означает, что денег не будет. Однако озвучить дурное знамение, значит, усилить его, тем более было ясно, — сквернавец-гоблин нарочно обучил импов этому фокусу, чтобы огорчать посетителей.


Как любой человек, вышедший из грязи в князи и быстро о том забывший, гоблин Махрудорус любил роскошь, старинные девизы и огромные статуи. Под одной из них он и сидел, напевая «Сагу о Греттире» и поправляя когти мифриловым напильничком.

У гоблинов они растут очень быстро, — обычно лапы служат им для того, чтобы копать норы в земле и сдирать кору с деревьев, чтобы доставать червяков. Поэтому, если проводишь жизнь в городе и пользуешься за едой ложкой, приходится заботиться о маникюре.

Скульптура, нависавшая над Махрудорусом, изображала мужчину, столь огромного, что его естество было едва не больше хозяина дома.

Мужественное лицо, высокий рост и стальные мускулы громко пели о том, что сам хозяин дома всего этого лишен. Ни один нормальный человек не стал бы украшать свой дом скульптурой, которая подчеркивает его недостатки; однако, как я уже говорил, гоблинов губит самоуверенность.

Вокруг был мрамор — так много, что возникала мысль о склепе или общественных банях. По зале летали три темно-фиолетовых демона, — они не занимались ничем особенным, и были здесь лишь для того, чтобы радовать глаз хозяина дома.

— Мой дорогой друг! — воскликнул гоблин, быстро слизал с руки опилки когтей и проглотил их.

Махрудорус уверен, что для всех в мире они являются таким же лакомством, как и для него, и не желает делиться.

— Мы с вами так и не закончили партию в шахматы.

По правде говоря, мы ее и не начинали; играть с гоблином в шахматы — дело тухлое, он будет мухлевать и передвигать фигуры прямо у вас на глазах, а потом с невинною мордой уверять всех, что так и было.

— Я тут говорил Снежане, что ты непревзойденный специалист по инфернальным созданиям, — заметил я, ловко уворачиваясь от рукопожатия.

Садиться здесь было некуда — в силу некоторых особенностей анатомии, о которых не принято говорить вслух, гоблины не признают стульев и лавок, а потому привыкли сидеть прямо на земле или на полу.

Я знал одного ростовщика, он купил себе кресло, обитое плюшем; несолидно ему казалось говорить с людьми в такой позе. На следующий же день выбросил, и потом еще пару месяцев ходил, словно жаба, разбитая артритом.

Поэтому если увидите гоблина, сидящего на лавке, — можете биться об заклад, что один из его дедушек был человеком или, по крайней мере, орком.

— И верно, — подтвердил Махрудорус, которому выпала редкая в его жизни возможность не лгать о своих способностях.

Демонолог снисходительно усмехнулся, отчего складки на его зеленом лице раздвинулись, и он стал одновременно похож и на старого, стоящего у порога смерти человека, и на новорожденного младенца.

— К чему лгать? — спросил гоблин с усмешкой, хотя обычно делал это с охотой и без всякого повода. — Всякий в Киеве знает, что ни здесь, ни в Новгороде, ни в Царьграде вы не найдете более умелого демонолога.

Махрудорус взглянул на Снежану снизу вверх — оттуда, где сидел, открывался великолепный вид на ее стройные ножки. Хозяин дома причмокнул с видимым сожалением.

— Эх, жаль, — произнес он, нимало не смущаясь бестактности, — что задние лапы у тебя слишком ровные. Ну точно жерди. Вот будь они короткими, да кривыми, да еще зеленого цвета…

Чародей мечтательно сглотнул.

— Но что ж, нет в мире совершенства.

Сапфировые глаза Снежаны сузились, и я понял, что надо срочно спасать гоблина.

— Не расскажешь ли ты нам что-нибудь о бесах? — попросил я.

— Отчего ж нет, — степенно ответил Махрудорус, так и не поняв, сколь близко был от доли стать половым ковриком. — Только что мы говорили о женской красоте…

Он вновь поглядел на Снежану и сокрушенно покачал головой.

— Не все знают, что инфернальные создания нередко принимают облик прекрасных девушек, чтобы соблазнять мужчин, а потом подвергать их жестоким мукам. Впрочем, разоблачить беса довольно просто — когда обнимаешь оборотня, руки и ноги твои коченеют, словно на сильном морозе.

Гоблин хрюкнул, и я понял, что в глубине души он сожалеет, что сам ни разу этого не испытывал.

— Наверняка вы слышали о Николае Реми, известном демонологе Запада. В своем трактате «Demonolatrie», он рассказывает о демоне Абраэле — в деревне Далем, недалеко от города Лимбург, он соблазнил пастуха Пьеррона, притворившись его юной соседкой.

— А зачем Реми это сделал? — удивилась девушка.

Махрудорус мрачно взглянул на нее и пришел к выводу, что даже кривые зеленые ноги ее не спасут.

— Разумеется, у крестьянина были жена и дочь, — продолжал он, подчеркнуто не замечая вопроса. — Иначе бес не выбрал бы его своей жертвой. Абраэль потребовал, чтобы Пьеррон принес девочку ему в жертву, и дал для этого отравленное яблоко.

Он бросил на Снежану гневную молнию взгляда, и слова: «Я помню, помню, была такая сказка», — застряли у той во рту.

— Откусив кусочек, крошка тут же скончалась. В тот же момент морок покинул пастуха, и он понял, что сотворил. Пьеррон начал умолять Абраэля оживить девочку, и бес ответил, что сделает это, если крестьянин станет молиться ему, как богу.

Гоблин пожал узкими плечами.

— Дочка ожила, но стала худой, бледной и двигалась с трудом. Конечно, демон солгал, и после этого малышка прожила только год. Как пишет сам Реми, «тело девочки, издающее невыносимую вонь, крючьями вытащили во двор и зарыли в поле».

Сия поучительная история повисла в воздухе. Гоблин хмуро глядел на амазонку, не уверенный, вынесла ли она мораль из его рассказа, и уже был готов потребовать, чтобы Снежана пересказала все своими словами.

Я понял, что пора разборонять их, и встрял:

— Не так давно мне рассказывали об одном бесе…

Зеленые уши гоблина пару раз хлопнули, словно крошечные крылья. Я понял, что мне удалось остановить свалку в последний момент. Наверное, в Махрудорусе Снежана видела зловредного импа, который дерзко поедал огурцы и посмел сказать, что она плохо одевается.

Я подробно описал гоблину тварь, которую мы с девушкой видели в мире воспоминаний. Демонолог какое-то время катал обиду во рту, не зная, проглотить или выплюнуть в лицо ведунье, — однако не смог устоять перед возможностью в очередной раз заблистать бриллиантами своих знаний.

10
Справа от него, на полу, лежала толстая книга, с готической надписью «Lemegeton» на кожаном переплете[13]. Гоблин коснулся ее шишковатым пальцем, и фолиант взмыл вверх, раскрывшись на середине и переворачиваясь обложкой вверх.

Махрудорус взошел на него, словно полководец-гном на летающую платформу, и том медленно понес его вверх, плавными круговыми движениями обнося вокруг мраморных стен залы.

Время от времени, гоблин вытягивал лапу, и тогда очередной тяжелый камень поворачивался со скрипом, обнажая книжную полку, пестревшую названиями на всех языках мира, начиная с шумерского и заканчивая древнесильфидским.

Вскоре его уже не было видно, мы снизу могли разглядеть лишь книгу, на которой стоял демонолог.

— Как ты думаешь, часто он падает? — спросила Снежана.

— Пожалуй, нередко, — ответил я. — И мне кажется, эти демоны порхают здесь именно для того, чтобы его ловить.

Возможно, мы и оскорбили доблестного знатока демонов своими догадками, — в любом случае, я бы никогда не решился отправиться в полет на столь шатком скакуне, как книга.

Махрудорус возился наверху гораздо дольше, чем я ожидал, — однако известно, что если гоблины и дружат с аккуратностью, то не чаще, чем раз в год, а потому найти на полках нужный фолиант было непросто. Затем он спикировал вниз, так рискованно, что даже азартный картежник не поставил бы на него и половину сухой лепешки. Длинные когти, венчавшие задние лапы, глубоко ушли в переплет летающей книги, и только это спасло демонолога от позорного падения.

Вместо того, чтобы исполниться смирения и благодарить небеса за то, что не превратился в заготовку для студня, — Махрудорус напыжился еще больше.

Такова наша природа — чудом уйдя от неприятностей, мы не только не извлекаем урока, не становимся более осторожными, — а напротив, начинаем верить в собственную неуязвимость. Гоблин пронесся над головой Снежаны, заставив амазонку нагнуться, чем немало потешился. Затем он соскочил на пол с видом бывалого кавалериста, распахнул взятую с полки книгу и произнес:

— Бес, о котором вы говорите, зовется Елистара. Извольте поглядеть сами.

Он листал страницы, и по мере того, как они открывались, над ними поднималось светящееся изображение демона, о котором шла на них речь.

Перед нами, сменяя друг друга, появлялись Андрамелех, в образе льва с крыльями и седой бородой, трехголовый Азиэлис, с мужской головой и женским чешуйчатым телом, затем Мархозиас, волк со змеиным хвостом, изрыгающий пламя, — а за ними десятки других, порою пугающих, порой прекрасных.

Наконец палец гоблина дошел до цели своего путешествия. Над книгой поднялось существо, заслонившее Калимдора в мире воспоминаний — черная бездонная тьма, окаймленная загнутыми когтями.

— Елистара, — с удовлетворением произнес гоблин, словно по меньшей мере сам ее создал. — Один из самых опасных демонов Преисподней. Великий колдун Киприан, ставший потом священномучеником, говорил в своей молитве: «Господи, спаси нас от Дьявола и Елистары».

Зубастая бездна распахивалась все шире, а Махрудорус, унесенный порывом рассказчика, уже пританцовывал на пергаментной странице книги.

Его загнутые, чуть заостренные когти погружались в расписную буквицу[14], отчего все строки начинали коситься набок, съезжать и налезать друг на друга, словно строй марширующих солдат, который сбил замечтавшийся направляющий.

Острые зубы демона вспыхнули, как загораются глаза хищника, почуявшего добычу. Теперь в них не было ничего призрачного, ничего придуманного.

— Елистара трижды искушала Киприана, — живописал гоблин, и его зеленое тельце оказалось в опасной близости от распахнутых челюстей беса.

Прежде, чем я успел произнести хоть слово, Махрудорус споткнулся, ноги его беспомощно заскользили по гладкому пергаменту, пытаясь уцепиться за строчки, — но черная вязь только смешивалась под ними, превращаясь в безобразную кляксу и не давая опоры.

Елистара раскрыла пасть, став вдвое больше, чем была вначале, и полугоблин, с отчаянным и жалобным писком, провалился внутрь, успев только взмахнуть острыми ушами и прокричать:

— Но дух его был сильнее искушения!

Мелькнули лапы с растопыренными пальцами, вспыхнул и затерялся где-то во тьме расписной кафтан с золотыми пряжками-колокольчиками, — и вот уже демонолог исчез, словно кто-то выдумал его, а потом расшутил.

Распахнутая пасть Елистары оставалась такой же огромной всего секунду. Потом она начала затворяться, и, складываясь, уменьшалась до размеров тонкого волоса сильфиды, пока не исчезла вовсе.

Книга сама собою закрылась, ее обложка хлопнула, издав при этом тяжелый, громоздкий звук, словно то была створка купеческих ворот.

Как я говорил, гоблины очень беспечны.


Темно-синие демоны перестали скользить вдоль высоких мраморных стен. Они замерли, подрагивая на месте, похожие на летающие шары гномов, — зависшие над вражеской армией, пока их хозяева спешно чертят карты укреплений противника, а маги и лучники с земли тщетно пытаются достать шпионов стрелами и шипящими заклинаниями.

— Ну? — спросила Снежана.

Я бросил взгляд на серебряную нить, которую держал в руке. Кончик ее уходил меж захлопнувшихся страниц книги.

— Деньги, — напомнил я.

— Послушай, — возмутилась девушка. — Он там страдает, а ты думаешь о деньгах.

— Думать о деньгах — верный способ, чтобы никогда не страдать самому, — отвечал я.

Снежана бурчала и исходила дымом, словно деревянный паровой танк, в который залили слишком горячую воду. Естественно, ее беспокоили не три динара, которые девушка мне проспорила, — а то, что я оказался прав.

— Тебе просто повезло, — бормотала она, пытаясь поймать в калите монеты. Деньги всегда имеют склонность прятаться, когда с ними надо расставаться. — Это совпадение. Да кто ж мог подумать, что он провалится в книгу.

— Я, — смиренно ответил я, принимая от амазонки выигрыш, и возвращая обратно. — Мы спорили на мифриловые динары, не золотые.

— Так они ж стоят в два раз больше.

— Именно поэтому.

Приняв от девушки монеты, я внимательно осмотрел их и убедился, что ни одна не подпилена — в основном, чтобы позлить амазонку. Затем потянул за серебряную нить.

Книга вспучилась, словно от избытка знаний с ней случилось несварение. Передняя страница обложки начала биться, как бьется лапа собаки, когда чешешь той за ухом. Несколько букв вылетело из фолианта, потом целая горсть, затем они полились широкой струей.

Я тянул дальше, хорошо зная, что даже Левиафан не порвет тонкий, но зачарованный шнур. Наконец книга распахнулась, и мы увидели ногу гоблина, которая торчала из пробела между абзацами.

Пока мы разговаривали, магическая веревка незаметно выбралась из моего кармана, и сама привязалась к щиколотке Махрудоруса.

Снежана, которая обладает множеством талантов, кроме терпения, — отпихнула меня и дернула за веревку так сильно, что гоблин взмыл к потолку, разрезая воздух со свистом и оглушительным воплем.

Он махал руками, пытаясь привлечь внимание демонов, однако те все еще не вышли из ступора, и только следили за полетом хозяина, как раскормленный сметаной и сливками кот глядит на пробегающих мимо мышек — чисто из любопытства.

Наконец вознесение гоблина закончилось, и он грянул вниз, наглядно доказав мудрость слов: «или взлетает, или падает[15]».

Хряснувшись о подставленные руки Снежаны, и едва не переломав их в четырнадцати местах, Махрудорус кошкой перепрыгнул на стол, и долго рассказывал нам о своих несчастьях, — впрочем, из его зубастого рта при этом вылетали не слова, а буквы и строчки, которых он наглотался во время своего путешествия.

Наконец он успокоился, развел руками, и смачно пролил мимо пасти стакан коньяка, который принес один из пробудившихся демонов.

Гоблин пошамкав губами, плюснул пару раз языком, не в силах понять, отчего не чувствует вкуса, и наконец убедил себя в том, что все дело в набившихся ему за щеки буквах.

Тогда он приосанился, при этом опасливо поглядывая на фолиант, и произнес:

— Как видите, это весьма полезная книга, особенно для того, кто хочет поближе познакомиться с Елистарой.

Можете смеяться, но он и правда уже успел убедить себя в том, что отправился в опасное путешествие сквозь книжные страницы по своей воле — единственно, чтобы больше узнать о коварном бесе.

— А потому я готов уступить вам ее, за смехотворную цену, в шесть золотых.

Кадык гоблина дернулся, при мысли о том, что он слишком заломил цену, и ему не удастся избавиться от столь напугавшей его книги, — а ни о чем другом бедолага сейчас думать не мог.

Я не стал торговаться — гоблины не умеют этого делать. В их голове не укладывается мысль о том, как один и тот же предмет может иметь разную цену, а тем более, мгновенно менять ее.

Передав Махрудорусу три мифриловых динара, я взял фолиант под мышку, заверил демонолога, что обязательно сыграю с ним партию в го или маджонг, но только не в шахматы, — после чего мы откланялись.


Возле особняка гоблина я взял экипаж — мне хотелось поскорее полистать купленную книгу, а сделать это, сидя в седле, если и можно, то только в том случае, если хотите насмешить всех вокруг своим внезапным падением.

Снежана сидела рядом, напрочь забыв о больном колене, — из чего я сделал блестящий вывод, что лучший способ излечить человека от ипохондрии, это развести его на шесть золотых динаров.

Впрочем, говорить подобного я благоразумно не стал, а иначе бы вы не читали этих строчек.

Амазонка уперла правую ногу в сиденье, и озадаченно бормотала что-то себе под нос. Наконец ее мысли вылились во фразу:

— А почему я заплатила за книгу?

— Девочка моя, — ласково ответил я, деликатно выпустив третье слово из известного стихотворения, которое гласит «пучеглазая». — Боюсь, ты была слишком занята, считая ангелов на кончике иглы, и не заметила, что расплачивался с гоблином я.

— Моими деньгами, — возразила Снежана.

— Разве? — спросил я.

Девушка прикусила губу.

— Напомни мне никогда, никогда больше не спорить с тобой на деньги, — сказала она.

Я захлопнул книгу.

— Это ничем тебе не поможет, Снежа. Не хочешь спорить на деньги — станешь спорить на интерес, а после этого окажешься в еще большей долговой яме.

Она задумалась.

— Я такая дура? — спросила она.

— Нет, просто я знаю твои слабости и беззастенчиво ими пользуюсь.

Амазонка хмыкнула.

Скашивать ко мне постоянно голову было неудобно, к тому же, так она казалась себе курицей. Поэтому девушка пересела на другое сиденье, оказавшись ко мне лицом.

— А как же честность? — спросила она. — Разве отношения не должны строиться на доверии?

— Нет, конечно, — живо возразил я. — Любовь состоит из маленьких уловок, как сказала одна девушка, влюбленная в полностью парализованного мужчину. Отношения рушатся оттого, что люди пытаются быть честными; ведь честность — лучшая политика, если хочешь что-то испортить.

11
Человек шел по переулку, заложив руки за спину и что-то насвистывая. Один раз он остановился, чтобы поболтать носком сапога в растекавшейся у стены луже. Увидев, как корчит рожи отражение в потревоженной воде, улыбнулся, и что-то ответил ему неразборчивым, слегка хмельным голосом.

Таких людей вы всегда встретите возле Изумрудного рынка. Они приезжают в Киев раз в год — чтобы продать перья грифона или саженцы ходячих деревьев.

Провинциальный торговец! Готовясь к путешествию в большой город, он предвкушает веселую, красивую жизнь — роскошные пиры, где не смолкает звон серебряных кубков, полуобнаженные красавицы-сильфиды, гонки на колесницах, где он ставит все свои деньги на аутсайдера и выигрывает.

Приехав в Киев, он сидит в душном здании склада, скупясь, торгуется за медную монетку, а вечером выпивает в полутемной таверне бутыль кислого вина, — и по-детски рад, что так славно покутил в столице.

Живой мертвец, стоявший у задней стены таверны, видел таких достаточно. Возможно, и сам был одним из них, пока дышал, а тело его содрогалось от переливающейся внутри жидкости.

К счастью, теперь это позади — кровь, лимфа, желчь, вся эта мерзость была слита из его сосудов, смыта раствором спирта, и теперь ее заменил чистый, добрый формальдегид.

Он не мог позволить себе гнить и разлагаться, как другие мертвецы. Его задача — охранять Лорда, пока тот в городе, а с такой работой плохо пахнуть нельзя.

Упырь подумал о том, что надо будет еще извлечь сердце и селезенку. Обычно их оставляют в теле, но все-таки лучше вынуть, и набить вместо них проспиртованных опилок.

Подвыпивший купец чуть споткнулся, но удержался на ногах и стал смеяться, напрасно притворяясь трезвым. Он немного раздражал упыря.

Здесь, в городе, Лорду угрожает опасность. У хозяина много врагов, и каждый может напасть неожиданно. Поэтому упырь и стоял здесь, у бокового входа в таверну, — он следил, не появится ли кто подозрительный. А этот купец закрывает собой улицу.

Вдруг за его спиной, прячась за ним, подкрадывается убийца?

Надо велеть мужику убираться. Да, так и нужно сделать.

Горкан сделал еще три шага, слегка покачиваясь, и только потом снес упырю голову. Стальное лезвие выскользнуло из рукава быстро и бесшумно. Несколько пузырей формальдегида вспучились над разрубленной шеей, потом опали.

Маска подвыпившего купца слетела с лица шамана. Здесь, в городе, Лорд зомби терял свою силу, — но только не он, Горкан. Преимущество вновь было на его стороне.

Голова упыря лежала на мостовой, слегка покачиваясь, глаза вращались. Шаман нанес еще один удар, и разрубил ее надвое.

Выпрямившись, цепко ощупал переулок взглядом. Не видел его какой-нибудь досужий прохожий, случайно заглянувший в узкую щель между домами? Не открылось ли наверху окно, не мелькнула ли за ним тень?

По мостовой прогромыхал экипаж, запряженный парой лесных дракков. Убедившись, что чары иллюзии надежно скрывают его, шаман шагнул вперед, быстрым движением вытирая клинок о тело упыря.

Ни к чему, чтобы запах формальдегида насторожил остальных.

Задняя дверь таверны оказалась открыта. Не имело смысла запирать ее, ведь рядом стоял часовой.

Дальше все было просто.

Подняться наверх, по узкой скрипучей лестнице. Зарубить мертвецов, которые несут стражу в коридоре, — шаман знал о них от полового, которого подкупил. Вышибить дверь, войти и убить Лорда.


Нога Горкана коснулась нижней ступени.

Он ненавидел свой человеческий облик, и порой презирал себя за то, что не унаследовал роста и силы отца.

Однако порой ему приходилось признать, что в таком теле тоже есть свои плюсы — например, малый вес. Орк не смог бы так бесшумно подняться по лестнице, несмотря на звериную ловкость.

Горкан вспоминал бы о таких преимуществах чаще, не будь они его частью. То, что у нас есть, мы редко ценим — прежде всего, свои таланты.

Сделав второй шаг, он заметил легкое колебание света. Солнечные лучи играли в пустоте, словно звуки, которые давно должны были смолкнуть.

Если бы Горкан имел привычку улыбаться, он бы это сделал. Обычный человек мог не заметить эти легкие всполохи, растворенные в полумраке лестницы. Но внимательные глаза мага увидели их сразу.

Недаром говорят, что слово «зоркий» произошло от «орк».

Колдовской барьер. Возможно, он безвреден и просто должен сообщить нежити о том, что кто-то идет. Или, стоит коснуться невидимых нитей, как тебя охватит черное пламя, принесенное проклятыми душами из темниц Нидгаарда.

Лорд зомби не мог воспользоваться своим могуществом, пока находился в городе. Поэтому мертвецу приходилось полагаться на обычное колдовство, — хотя и очень сильное.

Горкан высыпал на лестницу немного порошка, который хранил в рукаве, в потайном кармане. Колба с таким же снадобьем была привешена к поясу, однако шаман не хотел тратить даже пары секунд, поэтому не стал доставать ее.

Прозрачная пыль пушистым снегопадом осела на ступени. Каждая крупинка вспыхивала — то ярко-голубым светом, то изумрудным, то вдруг становилась черной.

Могло показаться, будто они меняют цвет, но шаман знал, что это не так. Падая, частички порошка поворачивались к нему разными гранями, каждая из которых была особой.

Тот, кто следил бы за этим представлением с другой стороны, увидел бы совершенно другую радугу оттенков.

Пылинки шипели, касаясь невидимых нитей. Горкан понимал, что они разрушат барьер за несколько мгновений, и все таки выждал полминуты, чтобы не рисковать. Затем зашагал вверх.

В коридоре, как он и ожидал, стояли два мертвеца. Шаман разрубил первого пополам, прежде, чем те успели опомниться. Все-таки упыри немного глуповаты, и движутся недостаточно быстро.

Верхняя часть мертвеца плашмя упала на пол. Руки тут же задвигались, приподняли обрубок и поставили его ровно. Второй замахнулся, и Горкан снес ему руку вместе с головой. Затем рассек первого на две части, точно по линии носа.

Заклинание вылетело из его горла, словно сдавленный крик. Волшебство вынесло толстую дверь, превратив в щепки. Горкан переступил порог. Там было пусто — ни алтаря из костей, с тайником для священных реликвий внутри, ни ложа, усеянного мелкими обломками черепов. Ничего.

Лорд успел покинуть таверну.

Шаман настороженно обернулся. Он ожидал ловушки. Однако нападения не последовало — зомби не рассчитывал, что полуорк нанесет ему нежданный визит.

Он оставил трех мертвецов охранять пустую комнату, просто из осторожности. Теперь Лорд наверняка покинул город, а значит, магическая сила вновь вернулась к нему. Горкан упустил шанс расправиться с ним.

Когда шаман покидал комнату, он был собой недоволен.

12
Горкан не мог убивать. Он убедился в этом сегодня утром, когда на рассвете выскользнул из таверны, в которой остановился, без труда обманув умертвий.

Лорд приставил к нему двоих соглядатаев — один оставался в общей зале трактира, делая вид, что травит байки с завсегдатаями. Второй околачивался на другой стороне улицы, заигрывая с торговкой.

Шаман использовал Кожу хамелеона — простое, но действенное заклинание. Он опасался, что более мощную магию нежить сможет почувствовать. Выскользнув из окна, Горкан поднялся на крышу по водостоку, прошел по карнизу и спрыгнул в полутемном дворике. Оттуда он вышел, уже никем не замеченный.

Здесь снова пригодилось человеческое тело. Орка не выдержала бы не толькотруба, но и сама крыша.

Шаман вышел из города, смешавшись с толпой паломников-берендеев. Его путь лежал по главной дороге, ведущей в Киев с юга. В нескольких верстах от ворот, из нее вытекала крохотная тропа, вившаяся между холмами.

Горкан хорошо знал это место. Люди бывали здесь редко — рассказывали, что однажды русалки насмерть защекотали здесь одного греческого богослова.

У полуорка не было определенного плана, но замысел сразу сформировался в его голове, как только на тропе показались двое крестьян. Первого он сожжет заклинанием, второму перережет горло.

Ему нравилось это мгновение, — когда один вздох разрезает нить, натянутую между жизнью и смертью.

Он любил ощущать тело врага, прижатое к его груди, слышать его судорожное дыхание, видеть кровь, стекающую по бороздке ножа.

Потом руки разжимаются, и мертвое тело падает наземь, — а вместе с ним из тебя словно выходит все злое, мерзкое, что накопилось в душе.

Убивать приятно.

Двое крестьян прошли мимо него, а он даже не пошевелился.

Маг не солгал. Волшебное зелье действительно лишило его способности убивать. Впрочем, этот запрет не касался нежити. Убить мертвеца нельзя, — по крайней мере, в точном смысле этого слова.

Поэтому Горкан мог уничтожить Лорда.

Зомби все равно убьет его, рано или поздно. Конечно, и не собирается отдавать чашу. Расправиться с неупокоенным надо было как можно скорее — пока тот в городе, и благословленные камни блокируют его силу некроманта.

Шаман отправился к гному. Калеб был очень пристыжен, что выдал старого друга. Однако они оба слишком хорошо знали жизнь и смерть, чтобы останавливаться на этом.

Алхимик пообещал узнать, где остановился Лорд, и вскоре в калите полуорка лежал кусочек пергамента, с адресом и названием таверны.

К несчастью, зомби оказался быстрее. Он покинул город раньше, чем его удалось найти Горкану. Теперь оставалось только одно — продолжать игру, и сделать вид, будто он выполняет соглашение с нежитью.

Надо было убить мага и амазонку. Как это сделать, если ты не можешь никому причинить вреда? Решить задачку было несложно, и шаман уже знал, как он это сделает.


— Вы уверены, что Огнемеч не хотел убить вас? — спросил Горкан.

Он сидел напротив меня, слегка откинувшись на спинку стула — чисто человеческая поза, которая недоступна оркам. В правой руке держал кусочек дерева, из которого выгрызал кораблик.

Вот это была забава, которую знают только его собратья. У орков четыре ряда зубов, и они славятся тем, что могут создавать ими самые разные фигурки — от всадника на драконе до боевой колесницы.

Редкая улыбка Горкана говорила о том, что челюсти у него человеческие.

Однако, по всей видимости, его резцы были гораздо крепче и острее, чем выглядели, поскольку работа продвигалась быстро и ловко.

Все же ему было очень сложно, поскольку приходилось орудовать одним рядом зубов, вместо четырех. Но, по всей видимости, шаман научился этому еще в детстве, когда не уметь выгрызть себе свистульку считалось среди его сверстников таким же позором, как недостаточно хорошо владеть булавой.

— Я много изучал память, — ответил я, не став уточнять, что делал это не из простого любопытства.

Мою мне стерли, когда исполнилось десять; впрочем, даже в этом я не мог быть до конца уверен.

— Руфус показал нам то, о чем мы просили. Его сознание было отключено, но разум способен действовать и тогда. Не думаю, что нам всерьез угрожала опасность.

— Ну, раз вы так говорите.

Полуорк не стал спорить.

— Я вспомнил об еще одном человеке. Имени его я не знаю. Он бард, и стал знаменит благодаря песням о Всеславе. Бездельник часто похвалялся, будто знает, где найти череп, но не может сказать. Страшная печать тайны закрыла его уста, и прочий поэтический бред.

Горкан взмахнул рукой, давая понять, что думает об изящном искусстве.

— И все же мне всегда казалось, что дыма без огня не бывает. Вряд ли ему на самом деле известно, что стало с чашей, — однако он долго изучал последний поход Всеслава. Читал летописи, расспрашивал очевидцев. Он ярмарочный фигляр, но он умеет собирать факты. Иначе не стал бы так знаменит. Думаю, какие-то крохи ему удалось выведать.

— Почему вы сами не пошли к нему? — спросила Снежана.

— Я думал, что найду череп в кургане Ольгерда. К тому же, бард наверняка узнает меня. Вам будет проще разговаривать с ним, — как и с Руфусом. Огнемеч ведь охотно согласился вам помогать, я прав? Меня он вряд ли согласится даже принять.

Я поднялся.

— Мне говорили, тот бард сейчас в деревне Холмы, — заметил Горкан, вытачивая главную мачту. — У них там какой-то поэтический турнир или что-то подобное. И будьте осторожны — не хочу, чтобы вы пострадали…


Глава 5 Сказитель

1
 На востоке поднималось солнце, собираясь в очередной раз порадовать людей теплом и светом. Я приподнял голову, отряхивая с головы сено.

Снежана уже давно проснулась. Я вспомнил, что она собиралась подняться до восхода, собрать какие-то растения. Они обретали силу только в определенный день, на рассвете. Из них ведунья готовила целебную мазь на целую зиму.

Ночь застала нас в поле, и мы решили переночевать в стогу сена. Я, правда, сомневался, не спрела ли в конец трава, но ведунья уверила меня, что крестьяне очень следят за своим имуществом, так что опасаться не стоит.

Окончательно проснувшись, я несколько минут раздумывал, как лучше поступить. Можно было раскидать сено и выйти из него в полный рост. Однако этот вариант был сопряжен с излишней физической нагрузкой.

Более удобно, но не так эффектно, вылезать из подобного сооружения на четвереньках, зорко следя по сторонам, чтобы никто не застал вас в таком непрезентабельном виде.

Мои размышления прервала Снежана. Она разрешила ситуацию быстро и эффективно, острым мечом расчистив проход.

— Нужно торопиться, — обратилась она ко мне.

Я не стал возражать. Страдания Ольгерда с каждой минутой становились все сильнее. Не исключено, что через некоторое время мы будем бессильны помочь ему.

— Но, — сказала ведунья, — сразу предупреждаю, придется идти пешком. Сам понимаешь, огненный феникс и единорог могут сбить с толку простых селян и напугать их до смерти. Тогда мы ничего не узнаем. А если еще твой феникс примется разбрызгивать капельки пламени, тут уж любой удерет от страха.

В словах девушки был определенный смысл, потому я не стал возражать, хотя перспектива тащиться по пыльной дороге, соревнуясь в скорости с козой или одомашненной свиньей, мне не улыбалась. Пришлось сурово взглянуть в лицо реальности, и она ответила мне таким же взглядом.

— Я думаю, — засобиралась Снежана, — это будет очень полезно, отличная тренировка для ног.

Подобные заявления всегда внушают мне серьезные опасения, но я не стал спорить со спутницей. Солнце стало припекать. Я решил, что совершенствовать мастерство и умения можно по-разному. Потому произнес про себя волшебное заклинание.

Не видная никому ледяная дорожка разворачивалась под моими ногами, я стал на нее и неспешно покатился, с удовольствием оглядываясь по сторонам. Со стороны казалось, что я бодро, как и все остальные, иду по пыльной дороге.

Рядом споро вышагивала Снежана, она так усиленно тренировала ноги, что мне стало жалко мою спутницу. Незаметно я направил в ее сторону крохотную снежинку, которая приклеилась к платью девушки. Сразу же она почувствовала приятную прохладу.

Ведунья обернулась ко мне и лукаво улыбнулась.

— Ты думаешь, я не заметила, что ты не тренируешься, а жульничаешь? Сделай и мне такую дорожку, надоело ползти по дороге.

По проселочному тракту народ шел все больше в одну сторону.

— Вроде сегодня нет никакого особого праздника, — поинтересовался я, адресуя свои слова спутнице. — Так почему столь много людей? Будет свадьба или похороны?

— Какие похороны? — переспросила Снежана, ибо не расслышала моего вопроса, занятая маленькой девчушкой, упавшей с телеги. — Не ушиблась? Вот и хорошо, беги к маме.

— Я спрашивал, по какому поводу такие сборы? — повторил я вопрос.

— О, это очень интересная история, — с воодушевлением ответила Снежана.

Из ее рассказа я узнал, что у поворота реки, жителями трех близлежащих деревень, была построена крепость. Она служила для охраны воды, ибо очень легко было прорыть канал и пустить поток по другому руслу. Особенно, если тебе поможет в этой затее хитрый маг.

Такой нашелся в одном селении. Он стал подговаривать жителей нарушить договор, расписывал преимущества хозяев реки. Селяне поддались искушению и согласились.

Однако лукавый колдун надул людей, доверившихся ему. С их помощью он завладел крепостью, повернув воду в другую сторону. А добровольных союзников изгнал из их собственной деревни.

Прошло много лет, прежде чем людям удалось прогнать колдуна, вернуть себе дома и примириться с соседями. Но они никак не могли решить, кому же первому вновь доверить охрану крепости.

Говорят, что когда вожди села отчаянно спорили, из толпы вышел мальчик со светлым личиком, голубыми ангельскими глазами и длинными золотыми кудрями.

— Спойте песню, — произнес он кротким голосом и исчез.

Все сразу же решили, что его появление — знак, который боги подают запутавшимся людям.

С той поры, каждую весну в этот день на лесной поляне собираются барды от трех деревень. Кто займет первое место, тому и охранять излучину. Сегодня, когда соберутся крестьяне, начнется состязание.

— А что стало с колдуном? — спросил я, видя, что Снежана более не собирается продолжать свое повествование.

— А кому это интересно? — искренне удивилась девушка.

— Мне, — разочарованно протянул я. — Тут и борьба, и явление ребенка с челом ангела, и примирение. Только нет конца, хотелось бы все-таки узнать, куда девался колдун.

— Хорошо, — согласилась ведунья, — пусть он раскается и научит гномов выращивать репу.

Конец истории показался мне уж слишком приземленным, но если гномы любят репу, тут уж ничего не поделаешь.

2
Впереди показалась большая лужайка, заросшая мягкой светло-изумрудной травой. Круглая форма свидетельствовала, что это творение человека, а не природы. Посредине росла высокая старая береза.

— Раньше здесь было поле битвы, тут же и заключили мир. Теперь на этой поляне собирается вече, и проводятся состязания бардов.

— Не мало ли участников? — поинтересовался я.

— Пять или шесть человек. Как раз хватит дня, чтобы всех выслушать.

У меня аналитический склад ума, кроме того я всегда был первым по математике. Ответ Снежаны несколько меня озадачил. К стыду своему, но для большей верности, пришлось посчитать количество участников и деревень на пальцах.

— Хотелось бы уточнить. Было три села, от каждого по одному человеку. Получается вроде бы три. Откуда взялась шестерка?

— Ах, да, забыла сказать, если жители не очень уверены в певце или так, на всякий случай, они могут взять наемника-барда. Конечно, все берут, коли можно. Поэтому шестеро.

Мы сошли с ледяных дорожек и смешались с весело гомонящими селянами. Те обменивались шутливыми репликами о соседях, расхваливали своих музыкантов, надеясь на победу.

Если поначалу девушки и парни держались каждый возле своих, то спустя некоторое время все смешались. Кое-кто разбился на парочки, стояли рядом, бросая друг на друга влюбленные взгляды.

В одной деревне была пекарня, во второй разводили свиней, третья славилась овощами и фруктами. Думаю, скотоводы, пекари и овощеводы договорились заранее накормить всех до отвала, ибо недостатка еды не было.

Пока мы со Снежаной озирались по сторонам, мужчины установили длинные столы, возле которых поставили лавки. Места хватало всем. Устроители состязаний не возражали, если к ним послушать хорошую песню и поесть приходили гости.

Первые певцы вышли вдвоем, что не запрещалось условиями конкурса. Приятными задушевными голосами они повели рассказ о какой-то девице, которая ждала жениха домой. Но тот затерялся в битве и стал жертвой дракона.

Я прослушал этот момент, ибо сидевшая рядом со мной плотная женщина с русыми косами, не обращая внимания на Снежану, стала энергично угощать меня калачом.

Когда я с трудом отбился от толстухи, то оказалось, что потерявшийся ратник превратился в дракона, похитил бывшую невесту и намеревался ее съесть.

Певец помоложе горестным тонким голосом, имитирующим женский, стал молить чудовище вспомнить о прошлом и вновь стать человеком. Слезы девицы тронули дракона, он отпустил ее, а сам, сгорая от стыда за прошлые безобразия, бросился со скалы и разбился.

Слушатели были тронуты, но, как мне показалось, ожидали более счастливого конца.

— Присудят третье место, — шепнул я на ухо Снежане. — Вот посмотришь. Она столько плакала, море слез пролила, а он не нашел ничего лучше, чем сверзиться с горы. Лучше бы пошел деревни от саранчи охранять.

В перерыве люди встали, размялись. Кто-то занялся играми, водили хоровод. Но вот появился старейшина одной из деревень, главный распорядитель состязания, и сделал знак усаживаться на места.

Второе селение также выставило дуэт. Пели они хорошо, но взяли, на мой взгляд, уж слишком животрепещущую тему, — рассказывали о битве за крепость.

Старые обиды хоть и забылись, но не настолько, чтобы пришла пора их ворошить и давать оценку прошлому. Реакция слушателей была столь живой, что изрядно подвыпившие парни решили на кулачках прояснить вопрос.

Распорядители не стали сильно церемониться. Дюжина крупных мужиков, судя по их экипировке, специально для этой цели предназначенных, выскочили как из-под земли, и бросили в воду близ протекающей реки всех, кто начал потасовку. Впечатление от выступления было смазано.

Третья деревня выставила всего одного певца, к тому же, наемника. Это всегда рассматривалось как свидетельство слабости. Но бард знал, как следует себя вести. В отличие от других исполнителей, он вышел не с музыкальным инструментом, а с увесистым мешком грецких орехов.

— Надо было шлем надеть, — посетовал я про себя. — А ну как он сейчас мешок свой раскрутит и начнет лупить всем по головам.

Бард был очень высок ростом, может быть, немного ниже меня.

Необыкновенно толстая шея была почти незаметна на бугристых плечах. Большая голова поворачивалась с трудом, казалось, она привинчена прямо к телу. Черные, немного навыкате глаза смотрели с каким-то нечеловеческим упрямством.

Он с важным видом подошел к месту, где до него исполняли песни. Новый бард подтащил к себе крепкий стол, нимало не заботясь, что кто-то за ним не только сидел, но и собирался еще подзакусить. Это вызвало глухое ворчание присутствующих, но ненадолго.

— Кто это? — наклонился я к ведунье.

— Не знаю, видно, местная знаменитость.

Снежана произнесла еще несколько слов, но я их не расслышал, что было немудрено.

Бард поднял голову к нему и рявкнул громовым голосом:

— Черепокрушитель! Всеслав Черепокрушитель!

Повторив эту фразу раз десять и оглушив слушателей в надлежащей степени, он повел рассказ об удивительных событиях, которые происходили в жизни князя.

Из них можно было узнать, что Всеслав еще с раннего детства узнал о своем призвании, которое, как я понял, заключалось в «славном черепокрушении врагов».

Но главный фокус барда все же заключался в ином. Стоило ему начать описывать битву, как он щедрой горстью доставал из мешка орехи и аккуратно раскладывал их на столе.

Далее шел уже известный слушателям припев:

— Черепокрушитель! Всеслав Черепокрушитель!

Выводя громким басом эти слова, бард лупил кулаком по столу, растрескивая орехи, которые должны были символизировать черепа врагов.

Для пущей убедительности и эффектности, певец собирал расколотые орехи и огромными зубами перемалывал их вместе со скорлупой.

Сложно сказать, насколько все это соответствовало действительности. Правда ли, будто бы Всеслав, как хищный зверь грыз черепа своих врагов? Думаю, это все-таки преувеличение. Но оно приводило зрителей в восторг. Теперь уже не приходилось сомневаться, кто победит.

— Нам нужно поговорить с ним после состязаний, — шепнула мне ведунья. — Говорят, что он единственный знает историю жизни князя. Давай расспросим, может быть, нам повезет, и мы узнаем, где покоится череп Всеслава.

Я согласно кивнул головой. Правда, идея представлялась мне весьма сомнительной. Хотя я старался слушать внимательно, тем не менее, ничего особо нового так и не узнал.

Мне казалось, что бард — обыкновенный болтун, лишенный чувства ритма, музыкального слуха и всякого понятия об искусстве. Он мне не понравился, но я мог и ошибаться. Следовало использовать любую возможность, чтобы продвинуться вперед в своих поисках.

Собравшиеся громкими криками подбадривали певца, выражая восхищение его талантом. Почему-то особый восторг вызвало окончание баллады, в нем говорилось, что Всеслав и после смерти остался «черепокрушителем», в чем может каждый убедиться, если послушает вечером на постоялом дворе новые песни. За умеренную плату, конечно.

— Ну, что, — спросила ведунья. — Сейчас ловить его будем или подождем до вечера?

— Ты ж не хочешь выслушать этот рев еще раз?

— Нет, — отрицательно покачала головой девушка.

Слушатели окружили барда плотной толпой, так что пришлось выждать пока первый прилив восторга пройдет. Потихоньку все стали разбредаться по поляне, пользуясь возможностью отдохнуть и вкусно поесть.

— Мы бы хотели поговорить с тобой о Всеславе, — обратилась к певцу Снежана.

— Если вы хотите узнать о нем больше, — важно ответил великан, — приходите вечером на постоялый двор. Там я впервые расскажу об одной очень важной битве.

— Нас больше интересуют последние годы его жизни. Если быть точным, нам бы хотелось знать, где найти череп Всеслава, — встрял я в разговор.

С такими людьми нельзя ходить вокруг да около. Я предпочитаю задавать вопрос в лоб. Знает — скажет, нет — сэкономим время.

— А кто ж этого не знает? — в искреннем изумлении спросил певец.

— Мы не знаем, — признался я. — И нам очень важно выяснить, что же случилось дальше.

— Хотите, я вам все спою? Только нужно пополнить запас орехов, для убедительности и наглядности. Без этого никак.

— Ты нам лучше расскажи. Не стоит такой талант зря тратить.

— Ну, хорошо, — немного поколебавшись, согласился бард. — Слушайте.

С мелкими подробности, в которых и особой нужды не было, певец познакомил нас с детством Всеслава, — весьма занимательным, но не имеющим никакого отношения к сути вопроса. Остановился кратко на многочисленных подвигах, а потом завершил рассказ словами, что череп героя попал в руки хана. Тот в знак своей великой милости отдал реликвию на хранение коменданту цитадели орков.

Но начальник форта не оправдал доверие, не сумел справиться с великой силой, заключенной в артефакте, и отправил доверенных ратников с поручением навеки захоронить кубок.

— Неясным остается вопрос, кто и зачем превратил череп в чашу. Мне кажется, это как-то не уважительно по отношению к памяти Всеслава, — произнесла Снежана.

— Что ты, женщина, понимаешь, — раздраженно ответил бард. — Так повелели боги. Только в чашу они могли заключить великое послание.

— Какое и кому? — сразу вступил в разговор я.

— Каждому свое. Череп по велению богов стал оракулом. Он предсказывает будущее и откровения богов тем, кто этого достоин.

— А куда девались орки, которых отправил Гриург?

— Оракул сжалился над ними и поведал, что командир решил казнить их, лишь только они появятся в виду крепости.

— Разве боевые товарищи не стали бы на их защиту?

— Оракул и это увидел. Посланцы должны были вернуться на рассвете, до восхода солнца. Гриург, пользуясь темнотой, решил расстрелять их с крепостных стен. Он хотел объявить тревогу, будто бы вражеские лазутчики появились, и тех бы пронзили стрелами.

— Но ведь останутся тела, — не унимался в приступе любознательности я.

— Тот, кому было сделано предсказание, сразу после смерти исчезает. Никто ничего не смог бы найти.

— Зачем это нужно Гриургу?

— Он решил объявить хану, что изменники украли реликвию и исчезли с нею.

Объяснение оказалось туманным и не совсем понятным, но я не стал уточнять, опасаясь утонуть в словесах барда.

— Я так считаю, — воодушевился певец, — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Давайте я лучше отведу вас туда, где сейчас хранится череп. Согласны? Ведь, вы, хитрецы, именно этого хотите?

Бард хитро подмигнул мне.

— Не будем тянуть, мне еще вечером селян развлекать. Пошли сразу же.

«Что-то слишком все просто и легко произошло», — подумал я. Такая же мысль промелькнула у ведуньи, мы решили быть настороже.

3
Наш добровольный проводник сообщил поклонникам, что непременно повеселит их вечером на постоялом дворе, главное, чтобы бочки с медовухой и квасом были полны. А также следует заготовить еды побольше, на сытый желудок и слушать, и рассказывать куда как лучше.

Трактир находился на равном расстоянии от трех сел, так, чтобы всем жителям было удобно.

— Как тебя зовут? — поинтересовался я. — Идем вместе, наши имена ты знаешь, а мы твое — нет.

— Зовите меня просто — Всеслав Черепокрушитель. Я так часто пою о его подвигах, что сжился с ними, будто бы я сам все это совершил.

Приветливо махнув огромной ручищей продолжавшим пировать крестьянам, бард широкими шагами направился вглубь леса. Он шел не разбирая дороги, пробираясь через бурелом, как огромный медведь-шатун. Нам со Снежаной это было лишь на руку, мы шли следом по расчищенной его руками и плечами просеке.

— Интересно, он знает, куда нас ведет? — спросил я свою спутницу. — Чашу вроде бы в степи Гриург велел закопать.

Бард не мог слышать моего вопроса, но будто бы отвечая на него, ответил:

— Комендант-то всем врет бессовестно, что схоронил череп в степи, а на самом деле, — спрятал в глухой чащобе. Но нет такой тайны из жизни Всеслава, которая не стала бы мне известна. Вот еще немного, и считай пришли.

Мы прошли еще несколько шагов и мне сразу стали понятны тайные замыслы певца или того, кто принял его личину.

Легкая дымка зеленоватого тумана отделяла нас от предполагаемой цели.

— Ишь слизняки тумана напустили, — заворчал бард, принявшись размахивать руками, будто бы не понимая, что его секрет давно разгадан.

— Опасно, но необходимо, — произнес я, ступая за блекло-изумрудную завесу.

Казалось, ничего не изменилось, лишь кроны деревьев стали шуметь громче, да листья приобрели нездоровый мясисто-красноватый оттенок, более подходящий для поздней осени.

Мы стояли у кромки странного леса, через дорогу виднелся колодец. Певец-самоучка куда-то исчез, но как я мог догадаться, ненадолго.

— Смотри, — воскликнула Снежана, — вон там.

Я посмотрел, куда указывала ведунья.

Перед нами, из-за колодезного сруба медленно вырастало существо, очертания которого лишь отдаленно напоминало человека.

На нас смотрело лицо с одним глазом, посредине высокого крепкого лба. Ровный нос придавал существу выражение патриция, с презрением глядящего на плебеев.

Голова незнакомца поворачивались вокруг своей оси, являя нашему взору три остальных физиономии — с двумя, тремя и четырьмя глазами. Тело не имело конечностей и передвигалось скользящими движениями, словно на воздушной подушке.

Из лба чудовища стали вырастать маленькие ручки, они становились все длиннее, крепче, и потянулись в мою сторону. Свирепое выражение, которое возникло на всех четырех лицах, не оставляло сомнений в намерениях монстра.

— Уж не решил ли он стать шестиликим, проглотив нас, — спросил я у Снежаны, отступая на несколько шагов.

Длинная ручонка, которая теперь заканчивалась увесистым кулачищем, выпрямилась. На ладони твари стали мелькать молнии, они собрались в один серебряный шар, и, набирая скорость, полетели ко мне.

Пора было продемонстрировать все, чему я учился в Ордене. Я поставил на пути летящего снаряда ледяной барьер, в который тот врезался и растекся мокрой лужей.

Снежана, зайдя с другой стороны, бросила в тварь огненным шаром, но добилась лишь обратного эффекта. Неприятель не только увеличился в размерах, но и прибавил по одному глазу на каждой морде.

Покопавшись в голове, тварь вытащила изящной формы кувшин, который, казалось, был наполнен светом. Стало так светло, что на несколько мгновений мне показалось, будто я ослеп.

Сбросив свой плащ, я бросился к монстру. Мантия широкой черной пеленой заслонила ему глаза.

Тварь затихла, а потом стала разбухать, как гнилой пузырь, и с громким шумом лопнула. На земле остался один маленький глаз, который с укоризной посмотрел на нас. Потом встал на невесть откуда появившиеся ножки-прутики и скрылся в траве.

— Кто это был, — спросила Снежана, настороженно озираясь по сторонам.

— Глазоед.

— Кто?

— Муравьед ест муравьев, потому его так и зовут, а глазоед выедает глаза врага. Он питается новыми впечатлениями, которые черпает из чужих очей. Сначала он предлагает своей жертве — «отдай глазки, я тебя отпущу». Добившись своего говорит — «я милосерден, и знаю, что слепец — это все равно что мертвец. Потому умри». И убивает жертву.

Поясняя ведунье, кем было напавшее на нас существо, я не отводил взгляда от колодца, справедливо считая, что все твари гнездятся либо в нем, либо около него.

Не прошло и нескольких минут, как появился новый противник. Тело существа было покрыто шерстью, похожей на собачью. Хотя чудовище не имело ни глаз, ни рта, ни носа, оно сразу повернулось к нам.

Из каждого плеча противника вырастали по три больших пушистых хвоста, напоминающих лисий или волчий. На их концах сверкали острые когти.

Тварь хлестнула меня с молниеносной быстротой. Если бы я вовремя не отпрыгнул, то лежал бы с проломленным черепом.

Увидев, что промахнулся, противник переменил тактику. Он принялся с необыкновенной скоростью вращать хвостами вокруг своей оси. Они превратились в жесткие диски, которыми, наподобие пилы, намеревался располосовать меня на части.

Я стал медленно отступать, понимая, что тварь преследует некую, еще не понятную мне цель.

В это время Снежана зашла за спину чудовищной твари и нанесла удар по правому плечу, отсекая вращающиеся хвосты. Чудовище взвыло от боли. Потеряв равновесие, оно упало мордой в землю.

Ярко-алая кровь хлынула ручьем, заливая туловище существа. Левые диски продолжали вращаться с той же скоростью. Лежащему врагу сложно было удерживать и контролировать их. Наконец, он совершенно обессилел.

Грозное оружие обернулось против своего хозяина, упав на его тело, принялось с неимоверной быстротой разрезать его.

— Ни шагу назад, — предупредила ведунья. — Оглянись, куда он гнал тебя.

Я повернулся и увидел, что прямо из земли росло странное животное. Оно было похоже на барана, но с волчьей пастью и дополнительными конечностями, которые росли на спине из лопаток. Все тело покрывала мягкая белая шерсть.

Огромные лапищи превращались в два обоюдоострых меча, которые угрожающе блестели в лучах солнца. Снежана метнула острый нож, целя твари прямо в голову.

Кинжал попал между глаз, но это не причинило врагу ни малейшего беспокойства. Он просто впитал в себя и растворил метательное оружие, получив дополнительный запас сил.

— Снежана, — крикнул я. — Нужно метить в кишку, связывающую животное с землей. Когда она будет перерезана, — зверь умрет.

Явара оказалась хорошим оружием против мечей. Вскоре я ощутил, что сила ударов стала ослабевать. Ведунье удалось подкрасться к стеблю и перерезать его.

— Кто же из них был бардом? — переводя дух, спросил я свою спутницу.

Из колодца высунулась человеческая голова. Затем появилось тело, принадлежавшее крупной рыбе. На хвосте находились мощные присоски, они впивались в тело жертвы, решившей отведать колодезной водички, и утягивали ее на дно.

— Все мы и были бардом, — проскрипела голова. — Теперь я осталась одна, жалко, что вы так далеко от меня. Будь живы мои товарищи, которых вы истребили, у меня хватило бы сил доползти до вас и сожрать.

— Не сомневаюсь, — ответила ведунья. — Чего ради вы затеяли всю эту битву?

— Каждый год непременно находится один или несколько таких, как вы. Подавай им череп Всеслава. Вот здесь они все, на дне, и покоятся.

— Что же будет с тобой? — поинтересовался я.

— Снявши голову по волосам не плачут, — сварливо ответило существо. — На дно нырну, зароюсь и сдохну.

С этими словами оно исчезло. Вот уж не знаю, исполнило ли задуманное или нет.

— Видимо черепу нужна дополнительная жизненная сила. Не думаю, что это единственный колодец с его слугами-охотниками… А теперь, Снежа, думаю, настало время задать еще несколько вопросов нашему летающему на книгах другу.

4
— Курганник? — переспросил Махрудорус.

Гоблин послюнявил палец и запустил его между страниц пергамента.

— Эти ледышки потому и прозваны так, что кормятся силой захоронения. Сами знаете, отрядить покойного в иной мир можно по-разному. Ибн-Фоллан, арабский историк, был удивлен, что вы, руссы, сжигаете своих мертвецов, тогда как у него на родине их закапывают в землю. В ответ на эти слова…

Демонолог подтянул к себе другой фолиант, лежавший на столе, и прочел:

— «Умершему, — сказал русс, — и так тяжело, а вы еще наваливаете на него лишнюю тяжесть, зарывая в землю. Вот у нас лучше; посмотри, — сказал он, указывая на сгорание трупа знатного русса, — как легко наш умерший восходит к небесам вместе с дымом».

Гоблин захлопнул книгу.

— Если на погребальный костер положить, скажем, вещи, или сжечь вместе с умершим его коня — все это вознесется вместе с ним к небу, и будет служить ему в новой жизни. В Индии, например, жена тоже идет в огонь вслед за трупом супруга, чтобы не разлучаться с ним и после смерти.

Махрудорус позвонил в колокольчик. Сразу явился демон, принесший посеребренный графин и стопки.

— Не хотите? — предложил радушный хозяин. — Желчь единорога, смешанная с кровью тифона. Укрепляет мышцы и дух бодрит, — хотя, может, для людского желудка и крепковато.

Верх стопок был покрыт тонким слоем соли. Гоблин наполнил одну из них, опрокинул, потом бросил в рот сушеного головастика.

— В Китае не всегда кладут на костер настоящие вещи. Сгодятся и фигурки, вырезанные из бумаги, — и горят лучше, и не так накладно. Но что здесь главное? И мертвец, и вещи его сожжены, в нашем, земном мире их нет, — они полностью перешли в потусторонний пласт.

Он помахал перед моим носом рукой, чтобы подчеркнуть значение своих слов, — при этом забыл, или не придал значения, что в ней болтается новый головастик.

— Другое дело в Египте, или у степняков, когда мертвеца хоронят вместе с вещами. Душа, конечно, отлетает, куда положено. Но и рабы, и оружие, и утварь — все же осталось здесь, и за душой не поскачет, как собачонка за телегой.

Махрудорус пошамкал губами, недоумевая, как столь простые вещи могли не прийти нам в голову.

— Так между курганом и миром мертвых протягивается ниточка. Тонкая, почти незаметная, — но с ее помощью ваш покойник может пользоваться вещами, которые остались в могиле. Пока эта связь существует — будут у него на том свете и конь, и рабы, — иными словами, все, с чем его похоронили. Но стоит прервать ее, — останется гол да бос, словно нищий бард, которого на пустынной дороге лихорадка согнула.

— А курганник?

— Он, шельмец, питается возле этой нити. Многого ему не надо, — так, кое-что перехватит. Покойник порой и не заметит, что его обворовывают, а даже если и поймет, все равно поделать ничего не сможет.

Гоблин почесал морщинистый подбородок.

— Конечно, курганник-то паразит, за чужой счет живет, но, с другой стороны, и польза от него есть. Охраняет могилу, смотрит, чтобы никто вещички покойного не украл, а тогда душе несладко на том свете придется.

Он поднял графин, хотел плеснуть в прежнюю стопку, но поскольку успел слизать с нее почти всю соль, деловито потянулся за новой.


Небрежно сжимая в руках поводья, Горкан ехал по узкой лесной тропе. На этот раз он взял обычную лошадь, не став призывать магического коня. Не стоило привлекать внимание — после его бегства в городе, Лорд наверняка пустил шпионов по его следу.

Картины прошлого, такие яркие, как будто все происходило только вчера, вставали перед глазами Горкана.

Весеннее торжество пробуждающейся жизни, победившей зимнее оцепенение, вновь нарушили люди, не обращающие внимания ни на что, кроме своих мелких, суетных целей, не понимая их ничтожности перед краткостью собственного существования.

Теплый ветер шевелил золотистые волосы Горкана, наблюдающего за боем с невысокого, стоящего в отдалении холма. Черный, мертвящий поток колдовских заклинаний связал его с Всеславом, обессилевшим после холодной, голодной зимовки.

Маг чувствовал близкое присутствие Калимдора, покинувшего армию князя перед наступлением и сейчас притаившегося неподалеку, так же направляя свои силы против дружины руссов.

Горкан отметил и оценил мужество, с которым сражался князь, но исход боя уже был предопределен. Увидев, что хан, сбросив шлем, торжествующе поднимает за волосы голову Всеслава, он прекратил колдовать, ибо дружина была практически уничтожена и немногие спасшиеся разбегались по сторона в поисках спасения.

Прыгнув в седло, шаман поспешил к Исмаилу — ему было необходимо, чтобы притаившийся близко Калимдор слышал слова хана.

Еще с вечера, зайдя в шатер Исмаила, маг небрежно рассказал историю фараонов древности, которые делали чаши из черепов выдающихся врагов. Он был уверен, что промолчавший хан запомнит его слова и наутро, победив Всеслава, объявит затею с чашей как свою собственную придумку.

Едва не засмеявшись, он услышал слова правителя, передающего окровавленную голову слуге:

— Я хочу чашу из черепа этого человека. Он был мужествен и горд, не сдаваясь до последнего, пусть с каждым глотком вина его сила вливается в меня. Ты, брат мой, очистишь череп в моем шатре, я буду смотреть за твоей работой.

Горкан облегченно вздохнул, склоняясь в поклоне. Теперь никто не мог обвинить его в том, что он не выполнил обещанного, не передал голову жрице Елистары. Решение хана никто не осмелится оспорить.

Он и сейчас усмехнулся, представляя себе злобу, затопившую в тот момент Калимдора и Арнику, узнавших о непредвиденной задержке. Но его собственные планы уже не имели никакого отношения к устремлениям этих двоих, вместе с их повелительницей.

Горкан знал, что власть Елистары ограничена Преисподней с тех пор, как ее победил святой Киприан. Теперь все ее силы вложены в миньона. Если отнять его, похитить прежде, чем демон укрепит связь со своим посланником, — тварь ослабнет, и со временем совсем потеряет возможность проникать в человеческий мир. Надолго, на тысячу лет, а может, и больше.

Все, что необходимо — спрятать от жрецов череп, на несколько лет, пока Елистара будет в отчаянии биться в барьер между мирами. Она не сдастся, нет, но ее энергия скоро иссякнет. Тогда можно будет без опаски вынуть череп из тайника, и воспользоваться его мощью…


Горкан вновь ощутил своеобразный, не лишенный приятности запах магического снадобья, сыплющегося из нефритового рога на отрубленную голову князя, помещенную в золотой таз.

Уже наготове был золотых дел мастер, который должен был оковать череп золотом и украсить драгоценными камнями, превращая в настоящую чашу.

Серый, на ощупь шелковистый порошок лип к волосам, ресницам князя, засыпая полуоткрытые глаза. На миг колдуну показалось, что они ожили и теперь устремлены на него, мрачно и осуждающе, голубой светящийся рог непроизвольно дрогнул в руке.

Но тут же чародей опомнился, сказав про себя, обращаясь к витающему где-то духу Всеслава:

— Я не предавал тебя, ибо не был обязан верностью. За тобой должен идти твой колдун, и, победи ты хана, его голова красовалась бы на твоих воротах.

Исмаил, сидевший на резном сундуке, с интересом и некоторой опаской наблюдал за действиями Горкана. Он слышал, что для получения черепа головы долго варили, затем очищали, процедура была длительна и выглядела неопрятно.

Однако ничего подобного не требовалось его колдуну — почти сразу, как порошок гладкой поверхностью застыл в тазу, шаман опустил туда металлический крючок и вытащил белый, чистый череп, вызвав одобрительные возгласы самого хана и нескольких приближенных, участвующих в процедуре.

Почти не слыша их, молча наблюдая за покачивающимся на конце длинной ручки белым предметом, он думал:

«Наконец ты мой. То, чего я желал столько лет, вскоре сбудется, и отец умрет без помощи моего меча или заклятий».

Однако для торжества время еще не наступило. Арника, уверенная в его преданности и прячущаяся в его шатре, наконец успокоилась, заметив, что один день промедления не имеет особого значения и вечером они втроем заберут из шатра хана готовую чашу.

Тому, чтобы помешать им, были посвящены все дальнейшие планы Горкана.

5
Поднявшись по шести пологим ступеням, Лорд вошел в залу для ритуалов. Она находилась на верхнем этаже замка, который зомби построил для себя в непроходимом лесу, на краю степи.

Убранством комната, скорее, напоминала подземелье, но для колдовства нужен солнечный свет. Помещение представляло собой многоугольник — иногда в нем было десять стен, когда одиннадцать, а порой тринадцать.

Но только не два раза по шесть.

Лорд не знал, почему это происходит. Зомби выстроил замок уже давно, когда был еще наполовину человеком, и не освоил всех тонкостей волшебного мастерства. Он создал комнату такой, как велела Чаша; а кубок редко утруждал себя объяснениями.

Зала была пуста; если не считать алтаря, сложенного из человеческих костей. На каменных стенах не виднелось никаких украшений — только позднее Лорд узнал, зачем это необходимо. В комнате, где проводится ритуал, нельзя оставлять следы чужого дыхания, а они всегда остаются на любых предметах.

Ни окон, ни светильников. Обычно такие покои озарены свечами, каждую из которых волшебник должен изготовить сам. Однако зомби создал залу иной, по приказу Чаши.

Как только он вошел, три стены вспыхнули, щедро впуская солнечный свет. В них не открылись окна, камень не стал прозрачным, — и все же яркие лучи струились сквозь него так же легко, как через царьградский витраж.

Лорд поднял руку. С медленным скрипом, лучевая кость начала отделяться от нее. Она продиралась сквозь полусгнившую плоть, раздвигала кожу, вытягиваясь вперед, словно лапа богомола. Теперь она была направлена вверх, словно жезл, зажатый в ладони зомби. Какое-то время мертвец стоял, собираясь с силами. Затем кость начала двигаться, чертя в воздухе магические фигуры.

Справа от себя Лорд нарисовал круг, слева — пентаграмму.

— Went ad me et nunquam me derelinquas, ubicunque ivero[16], — произнес он.

Два человеческих лица, мужское и женское, проглянули сквозь начертанные им символы. Они тянулись друг к другу, вытягивались, и зомби отступил в сторону, чтобы не мешать им соединиться.

Образы слились, и теперь между кругом и пентаграммой заструился бурлящий поток энергии.

— Cum morair, medium solvar et inter opus! — воскликнул Лорд[17].

Астральный сноп начал сжиматься, узиться, пока не превратился в черную, извивающуюся змею. Она упала на каменный пол, зашипела, и исчезла между гранитных плит.

Зомби не двигался, вглядываясь в то, что было видно только ему.

— Время пришло, — чуть слышно прошептал он.


Глава 6 Гора Калимдора

1
 Мы остановили коней у подножия горы, вершина которой терялась в облаках, сливаясь с ними своей белой снеговой шапкой. Позади оставалась полная весеннего тепла и цветения щедрая долина, незаметно переходившая в щебенистое предгорное плато.

Кое-где чудом пробивались сквозь камень и продолжали расти бледные и бессильные травянистые стебли. Тонкий, но непрерывный людской поток паломников протоптал тропу, с трудом взобравшуюся на первые валуны и вьющуюся дальше то по крутизне, то спиралью охватывая особенно отвесные участки пути.

Казалось, что по мере приближения к каменному великану, весна отступает, а ушедшая было зима нашла приют в узких расщелинах, поглядывая оттуда ледяными глазами и посылая идущим холодные безрадостные вздохи.

Мы со Снежаной переглянулись — путь предстоял нелегкий, тем более, что местами, на особой крутизне, придется ехать, не сворачивая с тропы, приноравливаясь к медленному шагу паломников. Все они шли пешком, как и полагается людям, решившимся на долгий тяжкий путь к какой-либо святыне.

Многие были босиком и не только по бедности, но и для дополнительного усложнения дороги. Смиренные просители хотели явить прорицателю, судьбе или кому-то еще, высшему и могущественному, свое преклонение перед тем решением, которое будет принято по их просьбам.

Заскорузлые, с потрескавшимися черными пятками ступни крестьян, привыкших обходиться без обуви с ранней весны до поздней осени, соседствовали с бледными израненными ногами зажиточного люда, даже по коврам ступающего в сапогах и туфлях.

Снежана в сердцах воскликнула:

— Ну и занесло же этого Калимдора под самое небо, не мог найти места поприличнее!

Я отозвался:

— Ты бы еще пожелала, чтобы он сидел на городской площади в харчевне. А трудности пути, усилия, которые вознаграждаются встречей с магом, а поэзия достижения цели, тайна прорицателя, живущего почти на небе, возле богов, подслушивая их разговоры? Доступность лишает цель изрядной доли привлекательности. Во всяком случае, пусть тебе послужит утешением возможность пользоваться лошадьми — ведь мы не паломники, нам не о чем просить.

Она улыбнулась и легонько тронула поводья, направляя коня на первый валун. В начале подъема нам удавалось ехать по краю тропы, не мешая путникам и лишь наблюдая за ними, изредка встречая усталый и завистливый взгляд.

Остальные двигались, углубившись в собственные переживания, забыв о тяготах пути и разбитых ногах. Очевидно, мысленно все повторяли обращения к колдуну, пытаясь сделать просьбы еще более убедительными, чтобы не получить отказ висполнении заветного желания.

Некоторые увлекались настолько, что говорили вслух. Еще не старый мужчина, плотный и кряжистый, очевидно привыкший к тяжелой работе, ступая затвердевшими подошвами по острым камням, бормотал:

— Глупец, ты станешь нищим после моей смерти. Оставить дом, виноградник и уехать в город, чтобы учиться у какого-то проходимца астрологии! Много ли богатства она принесла людям? А не забыл ли ты, сынок, костер, на котором горел такой звездочет, неправильно предсказавший судьбу князя? Сколько радости было, когда ты родился, посадил первый куст и ухаживал за ним. Помнишь ли, какие огромные кисти висели на нем, покрытые росой, каждая виноградина почти как слива, такая же дымчатая. И вдруг заезжие скоморохи смутили твой ум, и ты пошел за ними, да и пропал, уж сколько месяцев нет известий. Слава богам, что мать умерла в пору нашего счастья, как бы она плакала сейчас, страдая о тебе! А может быть, она бы сумела уговорить тебя остаться, кто знает. Лишь бы колдун нагадал мне скорое твое возвращение!

Слушая это горькое обращение к сыну, не предназначенное чужим ушам и случайно подслушанное, я думал:

«Оставь ты своего сына, пусть сам выбирает дорогу и плачет, если совершил ошибку. Разве только он нуждается в счастье? А ты, проработавший всю жизнь на винограднике, разве ты не должен наконец позаботиться о себе? Сын твой молод, пусть идет, куда считает правильным, а ты… нет, не забудь, забыть ты не сможешь, но хотя бы отстранись от него, найди то, что любезно твоему сердцу, подними глаза к небу. Избавься наконец от ответственности за другого человека, которая лежала на тебе всю жизнь, подумай о себе».

Короткий отрезок пути позволял ехать быстрее, и я слегка сжал сапогами бока лошади, ускоряя ее шаг. С удивлением я почувствовал доносившийся откуда-то дымок и услышал блеяние коз.

Ведунья, которая ехала позади, заметила:

— Смотри, даже здесь живут люди!

Только теперь я увидел притулившуюся под горным уступом хижину, одну стену которой составляла скала, а три других были сложены из ничем не скрепленных валунов. На маленькой огороженной площадке толпились козы, здесь же остановилось несколько путников, которым изможденная, одетая в рванье женщина продавала молоко.

Мужчина, сгорбленный, казавшийся окоченевшим от царившего здесь почти круглый год холода, вынес из дверей огромный казан с кипятком, в который добавил небольшой ковш молока. Эту обжигающую жидкость с наслаждением пили те, кто не мог позволить себе иного питья.

Молодые родители, красивые лица которых несли на себе отпечаток постоянного страдания, постелили на камень телогрею отца, усадив на нее мальчика со старым лицом, искривленным телом, похожими на лучины тонкими руками и ногами. Мать поила ребенка горячей водой, а отец бережно пересчитывал мелкие монеты, которые высыпал из тощей поясной сумки.

Снежана задержалась, чтобы дать им денег, но не было у нас гривен и счастья для всех, кто сейчас шел по этой печальной дороге и так нуждался в том и другом. Сердце мое заныло от сострадания при виде этих людей, но я не мог облегчить их боль, как и Снежана, испытывающая такое же чувство беспомощности.

Я узнал то выражение растерянности, какое всегда появлялось на лице Снежаны, когда сложившаяся печальная ситуация не зависела ни от ее искусства ведуньи, ни от личного мужества. Глаза девушки странным образом гасли, и хоть были ярко синими, как всегда, теряли какую-то часть присущего им внутреннего огня, как будто она долго плакала в печали.

Гора еще снисходительно позволяла отступать от тропы. Там, где это было возможно, сидели на холодных камнях нищие попрошайки. Калечные, уродцы выставляли на всеобщее обозрение свою физическую ущербность — покрытые гноящимися язвами ноги с отъеденными болезнью стопами и голенями, руки, оканчивающиеся двумя разъединенными костями, раздутые водянкой чудовищные пузыри тел, тестом выпирающие из дыр в одежде.

Перед каждым стояла какая-нибудь выщербленная, треснувшая плошка, в которой были видны куски хлеба, слипшейся просяной каши, половинки пирожков, луковица — делились тем, что брали с собой в дальнюю дорогу, денег же почти не было.

Лишь люди побогаче бросали изредка мелкую монетку, сберегая оставшееся для уплаты гадателю. Задался ли кто-нибудь вопросом, почему несчастные не обратились к чудодейственному могуществу Калимдора, год за годом сидя здесь и вымаливая подаяние?

Возможно, они гнали неизбежное недоумение, заставляя себя верить в исключительность собственной проблемы, недопустимость того, что не существует способов решить ее, как и у тех несчастных, с глазами которых так страшно встретиться.

Постепенно склон становился все круче, а восхождение труднее. Мы не раз ловили злые, осуждающие и просто завистливые взгляды, которые бросали на нас пешие, тащившиеся по каменистой тропе со сбитыми ногами.

Пропустив людей и выбрав достаточно длинный промежуток между ними, мы направили лошадей на сужающуюся тропу, справа от которой клубился туман, скрывая глубину пропасти, а слева возвышалась, кажущаяся живым недобрым телом, горная громада.

Лошади, привыкшие к простору степей, настороженно прядали ушами, тихо всхрапывая, приседая на задние ноги, как только камень с особым шумом скатывался в бездну.

Ведунье пришлось спешиться, и подойдя к каждой, тихонько прошептать в чуткое ухо заговор, после чего животные успокоились и дальше шли спокойно, в то же время соблюдая крайнюю осторожность.

Я почувствовал облегчение от того, что больше не приходится смотреть на тоскливые лица паломников и нищих. Не иначе, такое же ощущение испытывает страус, пряча голову в песок от окружающих бед.

2
Я задумался над предстоящей встречей с колдуном, с удовольствием наблюдая, как искусно управляет лошадью Снежана, которая ехала теперь впереди. Вдруг мой конь заржал, дернув головой, вырывая поводья из рук. Я не мог понять причины беспокойства, пока не оглянулся.

За его хвост крепко уцепился древний старик, силы которого окончательно иссякли. Тело его почти висело, но сухие загорелые ноги, уже не служа опорой, все же скребли по земле. Создавалась иллюзия, что он как то и необходимо, выполняет главное требование для паломников — пройти путь пешком.

Я спрыгнул с седла, идя рядом по рыхлой осыпающейся кромке измельченного временем камня, сперва испуганные старческие глаза, видя мое спокойствие, наполнились облегчением и благодарностью. Вдруг позади раздался громкий, кипящий злобой голос:

— Куда ты плетешься, скелет, тебе пора забыть о мире людей, думая о встрече с червями, а ты все еще желаешь просить о чем-то! Но даже если не помрешь по пути, с тобой прорицатель не заговорит — ты не шел пешком, волочился на лошади, а это не считается. Это все одно, что ехать в седле!

Торжествующая, беспричинная, нелепая ненависть клокотала во впалой груди почти такого же изможденного, но гораздо более молодого мужчины.

Старик не ответил — в жизни многих, переступивших порог старости, наступает пора, когда насмешки, пренебрежительные, унижающие, уничтожающие человека замечания сыплются со всех сторон и, в конце концов, он не то что перестает замечать их, но горькие слезы уже не наворачиваются на глаза, и сердце не обливается кровью обиды.

К ним привыкают, иные и правда перестают видеть в себе человека, другие пытаются отгородиться по мере сил коконом, постоянно пробиваемом острием злобы.

Мне эти молодые ненавистники были не только омерзительны, но внушали чувство искреннего удивления, отчего они вдруг решили, что старики — некая нечеловеческая особь, к которой они не могут иметь никакого отношения? Неужто ужас перед смертью настолько силен, что слабые натуры пытаются таким образом поставить преграду между собой и ею, жалкую, эфемерную завесу, которая все равно когда-нибудь неизбежно распахнется. И тогда они поймут, что стали такими же изгоями, которых так недавно безжалостно травили.

Я остановился, придерживая поводья.

— Не лучше бы тебе помолчать? Что же до червей, то они частенько заводятся в длинных языках.

Парень невольно провел кончиком языка по губам, как будто проверяя, не торчат ли из него крохотные головки.

Тут же заметив мой насмешливый взгляд и осознав, насколько глупо выглядит, залился багровым румянцем и шагнул вперед, как будто собираясь сразиться со мной на краю обрыва.

Хоть было это абсолютно невозможно, поскольку решившиеся на это безумцы после первого же столкновения оказались бы в пропасти. Я выдвинул слегка меч из ножен, показывая, что буду биться без правил и с безоружным. За время короткой перепалки нас нагнали другие путники и дружно накинулись на обоих, крича, что мы можем, если желаем, прыгнуть вниз, но не задерживать их на пути к цели.

Я предложил старику взяться за стремя или седло, так было ему удобнее, но он уже отпустил даже хвост лошади, устрашенный словами молодого мужика.

Сняв притороченный к седлу толстый посох, я отдал ему взамен кривой палки, выломанной из какого-то кустарника на пути к горе. Он принял дар с благодарностью, тяжело опираясь на удобную широкую рукоять.

Снежана, придержавшая лошадь, наблюдая за стычкой, вновь направила ее вперед. Мы ехали молча, пока не остановились на небольшой площадке, пропуская идущих. Ведунья, усмехаясь по своему обыкновению уголком рта, заметила:

— Я вижу, ты не можешь ехать верхом, сердце рыцаря протестует, когда слабые остаются позади, забрызганные грязью из-под копыт.

Я с несправедливым раздражением ответил:

— Да и на твоем лице я не замечаю особых признаков радости, несмотря на то, что сидишь в седле. Ты одурманила этих одров, но тропа становится все уже, как бы они не превратились в птиц, да и мы вместе с ними, только без крыльев, что весьма огорчительно при такой высоте.

Девушка негромко засмеялась, и я мгновенно опомнился, заговорив уже серьезно.

— Ты права, я с удовольствием бы избавился от лошадей, несмотря на то, что никто бы ими не воспользовался, даже иди мы пешком. Однако, дорога действительно становится все круче, и скоро их копыта не смогут цепляться за камни. Пока еще возможно, они должны спуститься.

Проблема решилась неожиданно быстро.

На тропе сталкивались два людских потока — идущие вверх, полные надежды, и другие, уже достигшие заветной цели, возвращающиеся назад, в чьи лица паломники вглядывались с трепетным вниманием.

При виде мрачного, нахмуренного чела сердца их обрывались, светлое же лицо возрождало упования на великую силу колдуна. Перед особо узкими участками пути, когда разминуться было почти невозможно, спускавшиеся останавливались, пропуская идущих к вершине и проходили, выбрав момент, когда тропа становилась свободной.

Неизвестно, как сложился этот обычай, но он неукоснительно соблюдался.

Выбрав из остановившейся группы двух смышленых на вид юношей, я поманил их пальцем на нашу сторону. Когда они подошли, по явному сходству стало видно что это братья, лица обоих одинаково сияли, очевидно, предсказатель сообщил им нечто весьма приятное.

Когда я, получив согласный кивок Снежаны, сказал, что дарю им лошадей, рты их одинаково раскрылись в изумлении, а потом парни переглянулись торжествующе — очевидно, они уверились, что начинает сбываться таинственное предсказание колдуна. Оставив так и не проронивших слова братьев на площадке, мы влились в поток паломников.

3
Карие, чуть раскосые глаза молодого печенега вновь смотрели в лицо наставника, выражая взглядом бесконечное преклонение и преданность.

Мальчишка желал стать магом, не имея к этому никаких способностей. Но Горкан поощрял его и несколько таких же ребят, учил элементарным навыкам ремесла, заботливо создавая свой маленький отряд абсолютно бескорыстных, готовых отдать за него жизнь, людей. И вот пришло время, когда один из них пригодился.

Отдавая ему кожаную сумку с чашей, Горкан сказал, что поручает ему дело великой важности. Хан Исмаил передает на хранение в Кеграмский форт драгоценную чашу, о чем никто не должен знать.

Лицо парня преисполнилось фанатической гордостью в связи с оказанным доверием. Горкан понял, что тот скорее умрет, чем не выполнит поручения.

Впрочем, умереть ему придется в любом случае. Маг нарисовал на его груди особый знак, который тот должен показать коменданту крепости в подтверждение достоверности своих слов. В действительности это был тайный знак орков, предписывающий умертвить того, кто будет им отмечен, чтобы тайна, которую тот знает, умерла вместе с ним.

Мальчишка исчез из лагеря, никем не замеченный. Горкан вздохнул спокойно — теперь чаша в безопасности. Кеграмский форт хорошо защищен от демонов, Елистаре нет туда доступа.

В конце концов, она забудет о чаше, найдя иную возможность создать миньона. Но главная мысль, что грела его сердце, была о скорой и теперь неизбежной смерти отца.

Чаша убьет его рано или поздно, когда сын не будет знать об этом, а потому и не понесет страшной ответственности за смерть отца.


Пока хан и его свита, подобно глупым детям, забавлялись, наблюдая работу золотых дел мастера, печенеги пировали, торжествуя победу.

Горкан, небрежно и незаметно переходя от шатра к шатру, дошел до глубокой зловонной ямы, куда был брошен княжеский воевода Руфус Огнемеч, отделенный от остальных пленников.

Днем маг слышал шум веселья, доносившийся отсюда — победители наблюдали за бесплодными попытками Руфуса выбраться, цепляясь руками и скованными ногами за осыпающуюся глину.

Стремление к свободе было столь велико, что он не обращал внимания на бессмысленность усилий — ведь только покажись воевода на краю ямы, как немедленно был бы сброшен вниз.

Со временем развлечение надоело, пленнику связали руки за спиной и разошлись по своим делам. Выбраться из ямы собственными силами было невозможно, что показал длительный опыт.

Не трудясь оглянуться, не видит ли кто, ибо не было ничего странного в желании главного жреца взглянуть на пленника, Горкан остановился на краю. Немедленно сидящий на земле мужчина поднялся, глядя снизу вверх злыми серыми глазами.

Он устал, был ранен, первый, почти неконтролируемый взрыв ярости, вызванный поражением, миновал, и теперь он был почти спокоен, уже трезво размышляя о будущей участи.

Некоторое время они смотрели друг на друга, и маг успокоился — такой человек не побежит домой, выбравшись из плена. Сперва он исполнит неумолимое требование закона язычников, отомстит убийце своего князя и друга, непрощаемому врагу своему, хану Исмаилу.

Если бы Горкан не уверился в этом, он бы ушел, оставив воеводу собственной судьбе, спешно придумывая другой план, позволяющий обмануть демона и ее прислужников.

Незаметным движением руки, скрытой плащом, он бросил вниз длинный кинжал. Тонкое заговоренное лезвие, выкованное слепым гномом, могло за секунду перепилить цепь.

Потом шаман уронил несколько зазубренных железных костылей — вбивая их в стену, пленник сумеет выбраться наверх. За ними скатился увесистый камень, который следовало использовать в качестве молота.

Удивленный Руфус спросил:

— Зачем ты делаешь это? — но маг, не отвечая, неспешно отошел от ямы.

Все, что мог, он уже сделал, теперь следовало лишь ожидать развития событий.

4
По мере приближения к вершине становилось все холоднее, спускались тучи. Иногда голова невольно втягивалась в плечи, избегая столкновения с мохнатыми темными пуховиками. Хлестнувший вдруг порыв ветра погнал их над тропой, смешал с белесым туманом внизу, вытряс хлопья снега вперемешку с дождем.

В мгновение ока гора превратилась в единое целое с бездной, мутное, призрачное и расплывчатое. Не было видно вытянутой руки и идти стало невозможно.

Нам повезло, буря застала возле глубокой расщелины, в которой удалось поместиться всем. Я с ужасом подумал о тех, кто остался позади на узкой тропе. Забившись поглубже, путники расселись на камнях, кто где сумел отыскать местечко посуше.

Первое время все наблюдали за верчением снега, изредка заносимого внутрь порывом ветра, затем постепенно стали поглядывать друг на друга, выделяя каждый для себя чем-то привлекательное лицо, послышались негромкие разговоры.

Многие, воспользовавшись моментом, достали из сумок еду, застывшую от холода, но не потерявшую от этого своей привлекательности для голодных и усталых людей.

Вдруг что-то черное заслонило круговерть метели. Некоторые паломники вскрикнули от неожиданности и страха, однако тут же к ним вернулось прежнее спокойствие — в расщелину шагнула высокая худая фигура человека, облепленного снегом.

Некоторые немедленно отвели глаза, копаясь в торбах с едой, делая вид, что даже не заметили вошедшего, чтобы не пришлось поступиться выбранным местом, уже ставшим их собственностью. Другие радушно потеснились, и человек, поблагодарив, присел на камень, расположенный возле входа, но все же защищающий от пронзительного холода.

Вновь вошедший встряхнул головой, провел руками по плечам и сразу стало видно, что это монах, христианин.

Длинная черная ряса, из-под которой виднелись порыжевшие от старости сапоги да приплюснутая под тяжестью снега скуфейка не защищали его от холода. Однако, по его поведению не было заметно, чтобы что-то неприятно досаждало его телу.

Он взял в руки серебряный крест, висевший на груди, негромко прочитал молитву, в которой благодарил Создателя за избавление людей от смерти в непогоде и просил уберечь тех, кто остался позади и брел дальше по тропе.

Затем благожелательным взглядом обвел окружающих, как будто делясь с ними собственным спокойным мужеством. Снежана протянула ему лепешку на меду, и он с благодарностью принял угощение.

Обратив на девушку свои черные глаза, монах спросил:

— Куда идешь, милая?

Но та не успела ответить, заглушенная пронзительным голосом еще не старой женщины с лицом, иссушенным какой-то внутренней злостью и вечным раздражением.

— Ну, закудакал девке дорогу, теперь не будет ей удачи.

Она как будто и упрекала монаха за неосмотрительный вопрос, но в то же время явно была довольна неизбежным провалом планов незнакомой девушки.

Монах примирительно улыбнулся.

— Я не сказал ничего худого, но разве ты, годящаяся по летам ей в матери и наставницы, ожидаешь добра от встречи с обманщиком, кудесником?

Я даже поежился от неосмотрительности горемыки — крайне глупо было упоминать не только о возрасте паломницы, но и о бессмысленности обращения к колдуну, тем более что последнее замечание задевало всех путников.

Послышался недовольный гул голосов, однако его перекрыл без особых усилий визгливый голос женщины.

— Тебе что, повылазило? Какая я ей мать, когда она старше меня, ты посмотри на ее лицо, все в морщинах!

Ведунья безразлично слушала ее выкрики, нимало не тронутая упоминанием о несуществующих следах времени на ее прекрасном лице.

Та продолжала кричать, все больше возвышая голос.

— Ишь, вырядилась, в сафьяновых сапогах, плаще атласном, брильянты в ушах так и сверкают! Думает, что краше всех, а сама на паучиху похожа!

Снежана поморщилась, но не потому, что ее задели глупые слова, а при упоминании пауков, которых недолюбливала. Видя, что девицу не проймешь, и она не собирается отвечать на вызывающие слова, женщина переключила свой гнев на монаха.

— А ты, стручок скрюченный, не смей порочить великого прорицателя и кудесника! Он даст нам то, о чем попросим! А ты что можешь вместе с твоим богом, который сам себя защитить не мог, как же ему другим помогать?

Она торжествующе посмотрела на других и хоть никому не понравилась ее озлобленность, все согласно закивали головами — ведь было нанесено оскорбление тому, от кого ожидали столь многого, почти новой судьбы. Монах ответил без гнева, но с великой, несгибаемой убежденностью.

— Он отдал свою жизнь за тебя, за нас всех, искупив смертью наши грехи и открыв нам возможность новой, светлой жизни с Богом!

Из темного угла послышался жесткий, саркастический голос, явно принадлежащий не крестьянину.

— Я его об этом не просил. Деды, прадеды наши поклонялись нашим собственным богам, и те достаточно помогали нам. Зачем искать новое, чужое божество, которое непонятно нам, далеко и чуждо нашим обычаям?

Монах, уже слегка горячась, воскликнул:

— То были не боги, а истуканы, идолы! Сказано в Библии: Проклят, кто сделает изваянный или литой кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника и поставит его в тайном месте! Горе тому, кто говорит дереву: «встань!» и бессловесному камню: «пробудись!» Научит ли он чему-нибудь? Вот, он обложен золотом и серебром, но дыхания в нем нет.

Тот же насмешливый голос спросил:

— А твои иконы и кресты разве дышат? Никогда о таком не слышал, однако же действительно это было бы чудо!

На скулах монаха, выступающих из темной бороды, вспыхнули красные пятна, он поднялся с засверкавшими глазами.

— Обратись к Господу и оставь грехи; молись пред ним и уменьши свои преткновения. Возвратись ко Всевышнему, и отвратись от неправды, и сильно возненавидь мерзость. Кто будет восхвалять Всевышнего в аде, вместо живущих и прославляющих его?

Тот же язвительный голос раздумчиво протянул:

— Да пожалуй, что никто, ежели всем помереть придется.

Каждое пренебрежительное замечание невидимого спорщика сопровождалось гулом одобрительных голосов, — словно греческий хор, призванный подчеркнуть и усилить значение слов ведущего актера.

От подобной бестелесности оппонента монах чувствовал себя неловко, ибо казалось, что его слова, не достигая конкретного человека, канут бесследно в призрачной темноте.

Он попытался пройти вперед, чтобы разглядеть мужчину, но в нашем укрытии было слишком тесно, да и ноги сидящих, вдруг распрямляясь перед ним, не давали шагу ступить. Паломники защищали оратора, высказывающего их собственные мысли и надежды.

Монах благоразумно отступил на прежнее место, понимая, — если будет стремиться пробраться дальше, то неизбежно упадет, что не прибавит ему достоинства.

Уже спокойнее он заговорил.

— К кому вы идете? К человеку, который лжет каждому, обещая с помощью сушеных ящериц и жаб, прочей нечисти избавить от горя, предсказать будущее. Как дохлая тварь, брошенная в огонь или растолченная в порошок, может спасти вас и тех, за кого вы просите?

Голос, поддразнивая говорившего, меланхолически вопросил:

— Так ты не веришь в сказанное в Святой Книге?

Глаза монаха едва не выскочили из орбит от подобного кощунственного предположения, но незнакомец продолжал безмятежно.

— Разве в книге Товита не сказано, что если кого мучит демон или злой дух, то следует курить перед таким человеком сердцем и печенью рыбы, а рыбья желчь способна исцелять бельма на глазах? Возможно, волхвы, лекари открыли такие же полезные свойства в других тварях и теперь используют их во благо людей?

Монах гневно воскликнул:

— Ты кощунствуешь! А Книга говорит, что мерзок пред господом прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых.

Неожиданно он замолчал с приоткрытым ртом и ошеломленным выражением лица. И через секунду высказал то, о чем я уже размышлял некоторое время.

— Ты, кого я не могу видеть, слишком многое знаешь из Святого Писания. Да не отступник ли ты, принявший, а потом отринувший истинную веру?

Впервые голос безмолвствовал. Монах тоже прекратил свои обличения и уселся на прежнее место, опустив голову на сложенные руки.

Снежана задумчиво и сочувственно смотрела на него. Она никогда не вступала в споры, то и дело возникающие по поводу искусства волхвования, считая, что использование этого дара не может принести вреда. Как и многие люди, ведунья полагала недопустимым и противным человеческой природе лишь черное колдовство.

Эмоции стихли, и постепенно все сильнее стал ощущаться холод, пропитавший стены неглубокой пещеры и накатывающий волнами с резкими порывами ветра, залетающего в расщелину.

5
Вновь завязались тихие беседы между соседями. Я невольно услышал сетования женщины, напустившейся на монаха и Снежану. Обращаясь к деду, который пытался идти, хватаясь за лошадиный хвост и теперь сидевшему без сил, вряд ли вслушиваясь в журчание слов, она говорила:

— Дом большой после родителей остался, хозяйство, скотина, а вот мужика боги никак не пошлют.

Она пригладила широкие кустистые брови двумя пальцами, предварительно поплевав на них и загудела снова.

— Конечно, мне не к спеху, небось еще молодая, да все же в дому хозяин требуется — плетень поставить, огород вскопать, поле засеять, да мало ли дел для мужика найдется. И почему другие девки, одна другой страшнее, замужем, а мне все не везет?

Я мог бы попытаться ответить на ее вопрос, но не рискнул. Старик, очнувшись, посмотрел на нее блеклыми глазами.

— Ты, небось, как и я, идешь за внуков просить? И то, о ком, как не о них, нам беспокоиться осталось.

Он закашлялся, хрипя простуженными легкими. Вдруг мне стало смешно при виде огорошенного лица старой девицы. Конечно, я не позволил бы себе столь оскорбительного для нее поведения, разразившись хохотом, независимо от того, что женщина была мне несимпатична. Она же отнюдь не намеревалась сдерживать собственные чувства, перекосив лицо в злобной гримасе и шипя в лицо старика.

— Трухлявый пень, чтоб ты сдох! Пусть тело твое покроется язвами, руки и ноги покорчатся, глаза перестанут видеть, а язык поганый говорить! Чтоб тебе…

Тут негромкий, но оттого не менее звучный голос Снежаны как будто хлестнул ее по лицу, заставив замолчать.

— Хватит! Прекрати проклинать его. Твои слова к тебе же и возвратятся, усилившись во сто крат! Он ничего плохого тебе не сделал. От того, что старик сказал, годов тебе не прибавится. За что ты желаешь ему смерти? Никому нет дела до того, старая ты или молодая. Сиди молча, дай другим отдохнуть.

Та не проронила больше ни слова, лишь глаза, полные ненависти, не отрывались от ведуньи. Я почти забыл о неприятной особе, прислушиваясь к непрерывному вою ветра, ловя признаки прекращения урагана. И вдруг заметил, что физиономия гарпии застыла в напряженном внимании, похожее на лицо рыболова, ожидающего удобного момента, чтобы подсечь рыбу.

Проследив за ее взглядом, я увидел, что из щели в стене, возле сидящей Снежаны выползала длинная многоногая тварь, даже на вид скользкая и холодная, которая уже примостила половину туловища на плече девушки, норовя зарыться в густые волосы, спадающие на плащ.

Паршивка, жаждущая свадьбы, с замиранием сердца предвкушала момент, когда склизкий многолап свалится за воротник плаща моей спутницы. Схватив посох, который я раньше отдал старику, и теперь лежавший возле его ног, я успел острым концом поддеть многоножку, отбросив к выходу.

Снежана и монах вздрогнули, но тварь шлепнулась с таким сильным звуком, что заглушила ветер, и они догадались о причине моих действий.

Ведунья, посмотрев на женщину, с презрительным удивлением пожала плечами, тогда как здоровый рыжий мужик, пытающийся согреть ноги, натянув на ступни полы армяка, убежденно заметил:

— Да никогда тебе, бабонька, мужа не отыскать, недаром люди говорят — злая жена сведет мужа с ума. А уж тебя злей я за всю жизнь не встретил, бог миловал от такой напасти.

Он долго еще крутил головой, недоуменно приговаривая что-то себе под нос. Несмотря на то, что сороконожка все же не попала на кожу ведуньи, женщина развеселилась, как будто уже только от представившейся возможности досадить Снежане получила приток новых сил.

«Глупое, мелочное, несчастное существо, — подумал я, глядя на торжествующее лицо. — Ты богата, свободна, почему же ищешь радости в горе других, что оно может принести, кроме иссушающего, тебя же мертвящего дыхания зла?».

Я заметил, что ветер стихает, монах тоже поднялся, высунул голову наружу и, обернувшись, объявил, что буря скоро прекратится.

Люди зашевелились, собирая остатки еды в узелки и сумки, торопясь продолжить путь. Выйдя на тропу, я невольно зажмурился — белизна снега резала глаза после полутьмы пещеры. Посветлевшие облака, сбросив груз снега и дождя, поднялись вверх, туман, клубившийся в пропасти, тоже осыпался кристаллами снега, отчего ее глубина представлялась еще более устрашающей. Казалось, белый покров должен сгладить мрачность крутой горы, но странным образом она стала еще более грозной.

Блестящими одеждами отгородившись от людей, она была пуста и мертва, безразличная к жалким живым точкам, застывшим от стужи. Я задержался возле входа, монах тоже не торопился идти — мы хотели узнать человека, который спорил с Божьим слугой.

И мы одновременно поняли, кто он по тому насмешливому взгляду, которым он одарил двоих любопытствующих. Высокий черноволосый мужчина, которому не было еще сорока, не имел спутников, держась независимо и слегка надменно.

Поверх белой рубахи, ворот которой был вышит мелким жемчугом, и кафтана фиолетового цвета была наброшена вотола без рукавов из толстой льняной ткани. Суконные штаны были заправлены в кожаные сапоги, он относился к тем немногим, что шли в обуви.

Не останавливаясь, он прошел вперед, ясно показывая тронувшемуся было за ним монаху свое нежелание продолжать разговор. Тот разочарованно вздохнул, но не стал нагонять отступника.

Рыхлый, мокрый снег создавал обманчивое впечатление, расширяя тропу — он зацепился за выступающие камни на самом ее краю, так что казался ее продолжением.

Опасаясь обвала, который мог случиться от громкого звука, я передал по цепочке, чтобы люди держались ближе к скале, и тут же почувствовал сильный толчок в спину, отбросивший меня в сторону.

Мимо быстро шел, почти бежал, приземистый парень, очевидно, из той группы паломников, что оставалась позади. Он задел бредущую впереди женщину, едва не свалив ее в пропасть, затем двоих мужчин и уже почти опередил всех паломников, как вдруг первый, предваряющий цепочку, с громким криком вцепился в его рукав.

Я невольно втянул голову в плечи, ожидая ударов камней и осыпающейся массы снега, но к счастью ничего не произошло. Люди остановились, с удивлением наблюдая за стычкой, как резкий рывок мужчины разорвал свиту из конопляной ткани.

Раскрылась пришитая изнутри матерчатая сумка, и на снег посыпались цепочки, кольца, золотые пряжки и другие ценности. Толпа ахнула — никто и помыслить не мог такого кощунства, чтобы у паломников воровать то немногое, возможно, последнее, что они несут для прорицателя.

Парень попытался вырваться, мужчина тянул его к себе, и когда вор все же умудрился выскользнуть из одежды, тот потерял опору, сделал несколько шагов назад и с диким криком, размахивая руками, ищущими несуществующей опоры, рухнул вниз, не переставая взывать о помощи.

Мне казалось, что я вместе с ним пережил тот страшный миг, когда ноги еще касаются земли, а тело уже затягивает бездна и становится понятным, что те, кто стоит так близко и смотрит на тебя, не в силах помочь и ты, такой живой, уже не относишься к их миру.

Вор, замерший на миг, бросился бежать, не разбирая дороги, и некоторое время все ожидали услышать второй крик, но его не последовало. Недаром говорят, что у воров есть свое собственное божество, защищающее в трудную минуту. Кое-кто хотел бежать вдогонку, но их остановили — грабителя все равно уже не поймать, а опасность чересчур велика.

В кучке оставленных вещей люди узнавали свои, выбирая их из общей груды, остальные передали монаху — он не собирался следовать в пещеру и возвращался назад, к той площадке, на которой паломники обычно отдыхали, и где он истово проповедовал новую веру.

Брат Игнатий — я только сейчас узнал его имя — согласился раздать ценности хозяевам, хоть и сомневался в том, что не найдется ни одного человека, кто позарится на чужое. Мы распрощались и пошли каждый своим путем.

6
Рука Горкана нежно поглаживала молодую траву, но он даже не замечал собственного движения. Даже долгий весенний день неизбежно сменяется ночью, и маг, уже некоторое время не спускающий глаз с ямы пленника, вдруг увидел показавшуюся над краем голову Руфуса.

Она замерла на мгновение, молнией мелькнула тень и тут же все исчезло. Горкан подумал, что недаром славилось воинское мастерство воеводы — сам шаман увидел беглеца только потому, что знал, куда следует смотреть.

Быстро поднявшись, полуорк отправился в свой шатер, на ходу поставив магическую заграду перед глазами воинов, охранявших Исмаила снаружи. Им показалось, что надвигается гроза, и черные тучи покрыли небо, затмив свет факелов.

Конечно, ратники не испугались, и тем более не забили тревогу по поводу столь естественного явления природы. Да и кто мог пробраться в лагерь, когда главный враг уничтожен?


Аромат благовоний из маленькой жаровни пропитывал воздух внутри шатра. На ковре сидела укутанная в накидку Арника, привычно исполняющая роль очередной наложницы.

«Прах скольких женщин развеян за это время в степи, а она все еще жива», — невольно подумал Горкан, прижимая к себе вскочившую жрицу.

Он обнимал ее, касаясь губами шелковистых волос, нежного лица, зная, что делает это в последний раз, но не испытывая ни гнева, ни сожаления.

Чаша была надежно спрятана — он взял ее у хана, якобы прочитать над нею молитву богам, которые наполнят сосуд счастьем для его владельца.

Исмаил был доволен услужливостью шамана, его заботой о благе господина, да и не было у него оснований подозревать своего верховного колдуна, так что получить череп не составило труда.

Полог откинулся, и в шатер скользнул Калимдор.

— Пора, — объявила Арника, и вслед за Горканом они осторожно вышли наружу, три темные тени, скользящие мимо постов.


Уже забытое, явившееся тогда неожиданным чувство потери снова скребнуло по душе.

Держась позади Калимдора, рядом с Арникой, он почти неотрывно смотрел на кольцо, даже ночью светящееся на безымянном пальце.

Вдруг камень погас, и Горкан понял, что хан, подаривший перстень «брату», умер. Одна месть его исполнилась, но ни радости, ни облегчения это не принесло.

Если бы можно было вернуться назад, он не изменил бы своему плану, однако он ожидал чего-то иного, что и сам не мог определить. Теперь следовало спешить — они должны были видеть бегство воеводы, но не поймать его.

Снова сердце замерло, как в ту прохладную весеннюю ночь. Калимдор ворвался в шатер, столкнувшись внутри с изумленным Руфусом.

7
Тропа все круче взбиралась вверх, но при этом плавно уходила влево, чтобы обернуться вокруг скалы, облегчив восхождение. Сначала идти было достаточно легко, ноги находили опору в рыхлом, мокром снегу, который сплющивался под шагами, прессуясь и превращаясь в подобие ступеньки.

Неожиданно появилось солнце. Белый покров стремительно таял, обнажая камни, пропитывая водой одежду бредущих. Им нередко приходилось прижиматься к скале всем телом, чтобы удержаться на склоне.

Но еще более опасным путь сделался, когда внезапно похолодало, как часто бывает в горах. Мокрые валуны покрылись льдом, а оставшийся снег — толстой смерзшейся коркой.

Ноги скользили по гололедице, вокруг не было ни корней, ни кустов, за которые можно было ухватиться руками. Многие опускались на колени, но и это не помогало. Если человек начинал соскальзывать вниз, то только чудо или помощь соседа могли спасти его жизнь.

Я не спускал глаз со Снежаны, плащ которой намок, сковывая движение. Рядом с ней полз старик с моим посохом, который как будто открыл в себе источник новой силы. Одной рукой он поддерживая девушку, другой вбивал острие посоха в каменистые трещины.

Вжимаясь в камни, я сдвинулся к ним поближе, так, чтобы оказаться позади на случай, если кто-то покатится вниз. Сняв с пояса кинжал, я сначала укреплял его в скале, и лишь потом подтягивался вверх, пядь за пядью карабкаясь к вершине, каждую секунду готовый принять на себя тяжесть падающих тел.

Сбоку раздался грохот и страшный крик, кто-то проиграл бой с горой и теперь несся вниз к началу пути, обернувшемуся для него концом.

Ведунья дернулась в сторону, желая помочь, но я успел остановить ее каким-то хриплым карканьем, вырвавшимся из пересохшего рта.

Она все порывалась обернуться, чтобы проверить, держусь ли я еще у скалы, или каменная глыба небрежным щелчком уже сбросила меня со своего тела. Каждый раз я кричал в ответ, чтобы ведунья слишком не отклонялась назад, рискуя потерять равновесие.

Иногда мне хотелось прекратить это чудовищное восхождение и остаться лежать, вжавшись в холодные камни, отдавшись на волю судьбы.

Но каждый раз я вспоминал, что в таком случае Снежана останется только со стариком, практически беззащитная, и мое безвольное тело не остановит ее падение. Изредка бросая взгляды по сторонам, я видел застывшие, бледные лица, в которых почти не было страха, а только истовая уверенность в счастливом исходе.

«Как же сильна их вера в великого Калимдора, последнюю надежду, которая отворит перед ними двери к счастью», — подумал я.

Неожиданно перед глазами возникла изогнутая рукоять моей трости, настойчиво стучавшая по камню. Подняв голову, я увидел лица старика и Снежаны, свесившихся за край обрыва и две тонкие руки, женскую и стариковскую, крепко державшие посох, предлагая мне помощь, от которой было невозможно отказаться.

Придерживаясь за рукоять, я быстро преодолел последние шаги подъема и встал на обширной и плоской вершине горы.

Обняв Снежану за плечи, я почувствовал мелкую дрожь, сотрясавшую ее тело, вызванную напряжением и холодом, но помочь не мог — мой плащ намок не меньше, чем ее.

Испытывая острое счастье от того, что она жива, и я вновь могу смотреть в ее прекрасные глаза, я на миг забыл окружающий мир. Чей-то крик вернул меня к действительности. Кричал старик, которого вновь покинули силы, указывая рукой вниз, но не имея возможности самому подняться.

Я увидел ту молодую пару, что вела с собой искалеченного болезнью ребенка, вернее, на последнем отрезке пути они вдвоем тащили его за собой, увернув в кокон сермяги. И теперь, когда цель была так близка, они медленно и неудержимо скользили вниз, пытаясь каждый удержаться одной рукой, другой намертво вцепившись в обледеневшую ткань свертка с сыном.

Мужчина и женщина, заливая лед кровью разбитых пальцев, старались вбить их в еле заметные трещины, не обращая внимания на боль, действуя ими как бесчувственными инструментами, подобными моему кинжалу.

Человек, которого монах назвал отступником, уже лежал на краю пропасти, вытягивая вниз руку, чтобы ухватиться хотя бы за краешек одежды, но это ему никак не удавалось, а расстояние между ними все увеличивалось.

Схватив посох, забыв об опасности, я ринулся к краю, намереваясь спуститься на несколько шагов, и если никто не сумеет ухватиться за рукоять, то хотя бы зацепить ее изгибом одежду одного из отчаянно борющихся за жизнь несчастных.

Я не задумывался о том, что может произойти, если у меня не хватит сил их вытащить, но точно знал, что в любом случае не оставлю этих людей. Меня задержал отступник, возле которого уже толпилось несколько мужчин.

Крепко взяв мою руку, для верности быстро обмотав наши кисти коротким куском веревки, он придерживал меня, пока я осторожно спускался, идти приходилось почти боком. Его, все больше свешивающегося вниз, держали за ноги оставшиеся на вершине паломники.

Увидев деревянную ручку перед лицом, отец ребенка, как и я недавно, поднял лицо, и я содрогнулся, увидев глаза, полные смертной тоски и отчаяния.

На миг найдя опору для ног, он успел схватить спасительную рукоять, не нарушив еле удерживаемого равновесия — ведь эту секунду их удерживала только рука женщины, да его дрожащие ноги.

Мать, обхватив ребенка, вцепилась в его одежду. Я начал с помощью других паломников постепенно поднимать их, с замиранием сердца ожидая, что ручка вот оторвется, и все усилия останутся напрасны.

Но судьба была благосклонна — мы выбрались наверх, и родители ребенка бессильно рухнули на камни. Оставив их в центре толпы, я подошел к Снежане, бросившейся мне навстречу, тихонько шепча, что боялась больше не увидеть моего лица.

Наконец мы смогли внимательно оглядеться, обнаружив, что вершина представляет собой весьма обширное плато, на противоположной стороне которого возвышается старый полуразрушенный храм.

Древние стены были сложены в незапамятные времена из огромных плоских камней, сейчас частью выветрившихся, частью выпавших из кладки. Разрушения потянули за собой другие крепления, перекосив стены.

Обращенная к нам сторона разрушилась полностью, сложившись бесформенной грудой перед входом. Позади храма, примыкая к нему, возвышался острый пик, венчающий гору, острие которого терялось в дымчато-серых облаках. Они вероятно, опускаются на саму поверхность равнины, когда спадает мороз.

Представив, какие усилия потребовались тем, кто строил это сооружение, я посочувствовал давно умершим каменщикам. Такие храмы принято было сооружать вокруг магических камней в далеком прошлом, закрывая их от взглядов непосвященных.

Возле святилища селился жрец. Избранный в определенные благоприятные дни открывал вход страждущим, предсказывая их судьбу и являясь переводчиком того, что исходило от камня, на понятный человеческий язык.

Сами служители не обладали магическим искусством, не были чародеями, их способности ограничивались только пониманием знаков святыни и их истолкованием.

Мне показалось странным, что целитель избрал такое место — известно, что волшебные камни чаще всего уничтожают магию колдуна, и лишь крайне редко усиливают ее. Но мысль эта мелькнула и исчезла, вытесненная более важными — мы добрались до цели и теперь главным было выполнить задуманное. В противном случае преодоление всех трудностей стало бы бессмысленным.

8
Мы направились к храму, сопровождаемые старыми спутниками, опасливо жмущимися друг к другу. Отыскав глазами супружескую пару, я уверился, что с ними все в порядке, несмотря на кровоточащие ноги и руки — раны не были особенно глубоки.

Спешить не стоило, возле входа толпился народ, пришедший раньше.

Их следовало пропустить, ведь даже крошечная задержка должна казаться нестерпимой человеку, прошедшему все преграды в поисках вожделенного откровения.

С удивлением я увидел спешащих навстречу вездесущих торговцев, предлагающих горячее питье, лепешки, сушеные фрукты. Неужели они каждый день проходят тот же путь, что и мы? Но Снежана, улыбаясь бледными губами, заметила:

— Смотри, вот хитрецы.

Она указывала належащие возле торговцев свернутые веревочные лестницы, металлические костыли и молоты для их забивания. Очевидно, сюда вела и другая дорога, которой они пользовались, потому что мы ни одного не встретили по пути наверх.

Я досадливо качнул головой.

— Мы поторопились, следовало лучше подготовиться, не рисковать жизнью. Или самим запастись лестницами.

Но ведунья возразила:

— Хороши бы мы были, болтаясь на лестницах, как две обезьяны, когда люди, которые должны дойти только своими ногами, скользили бы мимо, падая в пропасть. Ведь ты не пожелал воспользоваться даже лошадьми, испытывая чувство неловкости, впрочем, как и я. Да мы не смогли бы и веревки прицепить, ведь сначала нужно вверху забить крючья. Нет, эти люди сперва забрались сюда, а уж потом наладили постоянный спуск и подъем.

Признавая ее правоту, я на ходу осторожно поцеловал ее маленькое ухо, ощутив губами холод кожи и драгоценных камней серьги. Она улыбнулась и вдруг радостно воскликнула:

— Вот что нам сейчас нужно!

Оставив меня, Снежана быстро пошла, почти побежала вперед и лишь теперь я обратил внимание на небольшой костерок, возле которого лежала кучка дров, доставленных снизу. Она слишком опередила меня, и я не слышал начала разговора между нею и сидящими возле огня.

Но увидев, как она отступает, пятясь, теснимая двумя мужчинами, размахивающим перед ее лицом поленьями, я кинулся вперед, подняв посох и чувствуя, как багровая пелена гнева затмевает мой разум.

Мужчины, еще не замечая меня, наперебой кричали:

— Пошла отсюда, девка, ишь, удумала сушиться без платы! А ты дрова пилила, сюда поднимала, костер поддерживала? Убирайся, пока зубы да глаза не повыбили!

Не видя, но уже зная, что я бегу на помощь, разъяренный обрушившимися на нее оскорблениями, Снежана быстро обернулась, вытянув руки вперед и успев схватить меня за полы плаща.

Едва не сбив девушку с ног, я остановился, почти не видя ее, желая лишь добраться до мужиков и преподать им полезный урок, относительно выбитых глаз и зубов. Но сильные руки ведуньи продолжали удерживать меня на месте. Наконец, опомнившись, я услышал ее слова.

— Посмотри на них, ведь это самые последние бедняки. Представь усилия, которые потребовались для того, чтобы доставить сюда дрова, и все ради нескольких жалких монет. А тут явилась я и стала воровать их тепло. Чем это отличается от того, что я обокрала бы булочника или мясника? Ведь они тоже ничего не дают даром, и никто их за это не осуждает.

Я посмотрел на двух хранителей огня, вид которых вблизи производил удручающее впечатление. Низкорослые, худые, сгорбленные от постоянной непосильной работы, они были одеты в ветхие накидки, весьма похожие на старую мешковину. Порты из усчины, грубая ткань которой заправлялась под онучи, обмотанные вокруг ног и древние лапти.

Увидев перед собой высокого сильного мужчину, потрясающего увесистым посохом, они испуганно отбежали от своей охраняемой ценности и застыли неподалеку, готовые мчаться дальше при первых признаках опасности.

Они были похожи на несчастных дворняг со впалыми боками и поджатыми хвостами. Бродячих псов отгоняют от обглоданной сухой кости, представляющей для них невиданное лакомство.

Не в силах ни сопротивляться, ни отступить перед сильнейшим, они только отбегают, скаля зубы и жалобно повизгивая. Гнев мой испарился при виде столь жалкого противника. Снежана, видя это, отпустила меня, заметив:

— А все же было бы неплохо обсушиться возле огня.

Я достал из сумки несколько монет и направился к дымящимся головешкам, однако их владельцы по-прежнему опасливо топтались поодаль. И лишь по зову ведуньи, которая, как было видно, заступилась за своих обидчиков, они подошли ближе.

Получив плату, бывшую, судя по их обрадованным лицам, даже чрезмерной, мужчины засуетились, подбрасывая хворост и поленья, разводя настоящий огонь.

Я подозвал родителей с ребенком, нескольких обессилевших стариков, и некоторое время мы наслаждались теплом, поворачиваясь перед огнем, как будто совершая ритуал поклонения ему. Я ссыпал горсть мелочи одному из двух хранителей тепла, велев подпускать каждого, кто промок под сорвавшимся бураном и вскоре нагонит нас.

9
Воевода увидел перед собой жреца, который вдруг неизвестно куда пропал перед самым боем.

Колдун тоже был на миг ошеломлен неожиданной, невозможной встречей, и лишь поэтому Руфус успел выкрикнуть свои вопросы и предположения:

— Откуда ты? Тоже выбрался из ямы?

И тут же лицо его просветлело.

— Я понял, ты пришел убить хана, сквитаться за князя! Но я уже совершил месть!

Он отступил в сторону, открывая залитый кровью ковер, на котором лежал, бессильно раскинув руки, Исмаил, утративший в смерти присущую его лицу надменную значительность.

С тяжелым сердцем смотрел на «брата» Горкан, перед глазами которого вихрем пронеслись, сменяя друг друга, картины их детства, взросления, несчетные примеры того, как молодой хан проявлял свою искреннюю симпатию к орку.

Наверное, права Арника, от человека нельзя требовать того, чего он не может дать в силу своей природы, характера. Исмаил действительно любил его как младшего брата — так, как только был способен на такое чувство.

Тело хана на минуту отвлекло внимание всех, но Калимдор тут же пришел в себя, прошипев в лицо Руфуса слова, полные торжества человека, выполнившего священный долг:

— Собачий сын, холоп княжеский! Именно для того, чтобы отомстить за эту погань господина твоего, я сюда и явился! Ведь нет ничего более важного в моей жизни.

Не дожидаясь, пока ошеломленный воевода придет в себя, колдун взмахнул тяжелым посохом, ударив Руфуса по голове с такой силой, что казалось, череп неизбежно должен был треснуть, вминая кости внутрь мозга.

Воевода, на которого можно было свалить исчезновение чаши, не сбежал вовремя, и теперь Горкану предстояло изменить прежний план. Арника крепко стиснула его пальцы, привлекая внимание к дальней, плохо освещенной стороне шатра.

Теперь и он увидел там пульсирующий сгусток тьмы, безуспешно пытаясь разглядеть очертания фигуры, встретиться глазами с Елистарой. Жрица оставила шамана, подойдя к демону, и склонившись в глубоком поклоне.

Медленный, тягучий голос, казалось, доносившийся со всех сторон, произнес:

— Покажи мне чашу.

Арника обернулась, выжидательно глядя на Горкана, и он понял, что решительная минута наступила. Именно сейчас он узнает, сможет ли обмануть демона, безнаказанно завладев кубком. Полуорк уверенно объявил:

— Уже готовая, окованная золотом чаша оставалась здесь, в шатре хана. После ее создания, мне уже нечего было делать с ней, да и никому другому Исмаил не отдал бы ее, слишком дорожа трофеем.

Голос Елистары приобрел пронзительность, ввинчиваясь в уши:

— Так найдите ее! Я не могу оставаться здесь надолго, с каждой минутой теряя силы!

Арника с Калимдором уже переворачивали сундуки, поднимали ковры в поисках тайника, ворошили сваленную в углу конскую упряжь.

Полуорк небрежно проронил, проходя мимо Калимдора:

— Нужно бы Руфуса обыскать, — и тот немедленно кинулся к неподвижному телу, что выглядело нелепо, ибо в скудной одежде пленника невозможно было ничего спрятать.

Но желая показать свое усердие Елистаре, колдун ворочал воеводу, ощупывал тело, как будто искал украденную иголку.

Горкан присоединился к поискам, постепенно приближаясь к лежавшему навзничь Руфусу, пока не наступил каблуком, окованным тонкой металлической полоской, на его руку.

Тот дернулся, приоткрыв глаза. Ожидавший этого момента Горкан, встретил его взгляд, опустившись на колени, ощупывая руками землю под ковром, как будто искал крышку от хранилища.

Почти не двигая губами, шепнул:

— Не показывай, что очнулся, беги, — и тут же отполз на коленях в сторону, продолжая поиски.

Везение нельзя принимать в расчет при составлении планов, однако оно само по себе может вмешаться в них самым неожиданным образом.

Калимдор, елозящий по полу возле края шатра, вдруг воскликнул:

— Нашел, нашел!

Он вцепился в кольцо деревянной крышки, пытаясь ее поднять. Остальные бросились к нему, и Горкан мельком отметил, что даже не предполагал о существовании тайника. Видимо, доверие хана не распространялось до этих пределов.

Одновременно краем глаза он постоянно следил за лежавшим Руфусом, чтобы в случае надобности отвлечь от него внимание. Но тот немедленно воспользовался возможностью, когда люди кинулись исследовать содержимое закопанного ларца. Одним плавным, змеиным движением, скрылся за вздыбленными тяжелыми коврами, скользнул за порог шатра, исчезнув в ночи.

Горкан уже решил, как поступит с ним. Руфус был опасен — он мог проговориться, что именно полуорк освободил его из темницы. Тогда спастись от гнева Елистары будет непросто.

Но убить воеводу было нельзя. Огнемеч должен жить, и как можно дольше. Демоны обладают неограниченной властью в мире мертвых. Когда душа ратника попадет туда, она предстанет перед Подземным судией, и правда о предательстве Горкана раскроется.

Полуорк знал о Стимфалийском болоте, и о том, что местные друиды могут лишить человека памяти. Он найдет Руфуса — это будет несложно, тот вряд ли станет прятаться, — одурманит и отвезет к топи.

Затем позаботится о том, чтобы Огнемеч прожил долгую и спокойную жизнь, надежно храня тайну Горкана. Недаром говорят, надежный секрет — лишь тот, о котором знаешь только ты один.

10
Возле самого входа в храм притулился на камне торговец водой, лепешками и сухими фруктами. Продукты потихоньку раскупались ждущими своей очереди. Мне показалось удивительным, что кто-то думает о еде в преддверии встречи с могущественным колдуном, но, наверное, долгое ожидание следовало чем-то скрасить.

Тепло и кратковременный отдых вернули лицу ведуньи свежие краски. Снежана оглядела толпу, покачав головой.

— Ждать придется долго, смотри, сколько народу пришло раньше нас.

Торговец, низкорослый полный мужчина, похожий на турка, с курчавыми волосами и черными глазами, крючковатым носом громко объяснял порядок посещения прорицателя.

— Нельзя лезть к Калимдору кучей, только по одному, а то беда будет с просителями.

Он не объяснил, какое именно несчастье обрушится на них, да никто и не интересовался, желая вести себя только так, как следует, чтобы не разгневать колдуна.

Оглядев каждого — поняли ли, тот продолжил:

— Иное дело, если идете по одному делу. К примеру, родственники притащили невесть как больного, который сам ходить не может, или несколько братьев пришли узнать, как отомстить за убийство родственника, тогда можно всем зайти.

Турок, очевидно, принял на себя обязанности распорядителя при Калимдоре, против чего никто не возражал, безропотно выполняя его указания.

Бережно отломив кусочек от дольки засушенной груши и заложив его за щеку, он объявил:

— Там мужик сейчас, давно уже пошел, а после него твой черед.

Пальцем с желтоватым грязным ногтем он указал на сидящего возле молодого мужчину, который побледнел, отпрянув от устремленного на него перста. Турок пожал плечами.

— А зачем тогда явился?

Только сейчас я заметил, что на лицах людей лежит одинаковая печать подавленного страха, ничего общего не имеющая с обычными опасениями по поводу благоприятного исхода своей миссии. Этот ужас был бы уместен перед встречей с сонмом обезумевших призраков или исчадием ада, выбравшимся из своей подземной обители.

Мне казалось, я понял, зачем люди в столь ответственный момент покупают еду — они стараются отодвинуть тот миг, когда придется ступить внутрь храма, предоставляя эту возможность и свою очередь другим, отнюдь не жаждущим воспользоваться нежданным даром.

Когда Снежана спросила, не позволят ли нам войти первыми, в ответ послышался гул почти радостных голосов, полных облегчения.

Мы переглянулись, не понимая того, что наверняка знали все остальные, но задать вопрос не успели. Из глубины храма раздался странный звук, одновременно похожий на детский плач, кошачий вой и крик ночной выпи, от которого на миг заломило зубы. Те, кто сидел, вскочили, толпа ахнула, отпрянув от входа, но не отрывая от него потрясенных взглядов.

Длинный оранжевый язык пламени плеснул из открытого зева полуразрушенного святилища, коснулся стоящих поблизости, но не ожег, взлетев к серым облакам, вплетая в них тонкую красноватую нить.

Люди сунулись ближе, влекомые непреодолимым любопытством, как тянет заглянуть в пропасть стоящих на самом ее краю, тогда как торговец прытко отбежал в сторону, почти спрятавшись за угол. Он поступил предусмотрительно, видно, руководствуясь прежним опытом.

Из храма с немалой скоростью вылетели какие-то ошметки, с силой влипая в лица и тела прихлынувших к входу людей. Многие упали, другие вертелись на месте, пытаясь отодрать от себя отвратительную мокрую кашу.

Парень, сделав из переплетенных пальцев подобие скребка, с силой провел им по лицу, сталкивая мешанину от лба к подбородку и вдруг завизжал неожиданно девичьим пронзительным криком.

Из кучки кровавых лохмотьев на его руках выглядывал голубой человеческий глаз, возле которого лежал обрывок уха с золотым кольцом серьги.

Тут завыли и те, на кого попали человеческие останки, и те, кто видел их жалкие куски. Первые бились, сдирая одежду, пытаясь вытереть лица, тогда как остальные отбегали от них подальше как будто боясь заразиться.

Тут торговец развил поистине бешеную деятельность — не было никого, кто пожалел бы последнюю монету за берестяной ковш воды, чтобы омыться от крови и размозженного тела.

— Да что же здесь творится, — закричала Снежана, машинально изо всех сил дергая меня за рукав.

Я знал, кто нам ответит, и прихватив ее за руку, направился к турку. Тот, отдавший уже всю воду, сокрушенно цокал языком — покупателей было больше, чем товара. В ответ на мой вопрос он недвусмысленно позвенел монетами, показывая, что за знания положена плата, однако тут же опомнился, поняв, что ситуацию объяснит мне любой паломник, как только успокоится.

Торговля на время закончилась, делать ему было нечего, кроме того, им владело присущее многим людям желание первым сообщить неприятные сведения.

Заговорщицким голосом, устрашающе тараща глаза он поведал:

— Я тут уж сколько времени просидел, всего навидался, почитай, каждый день такие страсти случаются. Сперва бежать отсюда хотел, а потом понял, что если внутрь не заходить, то ничего и не случится.

Он задумчиво почесал затылок, приподняв красную шапку и надвинув ее низко на лоб.

— Дело в том, что одним Калимдор может помочь, другим — нет. И вот тем, кто сюда явился без пользы, приходится умереть страшной смертью, чтобы подкрепить силы колдуна и дать возможность помочь тем паломникам, чьи просьбы исполнимы.

Потрясенный этим коротким повествованием, где смерть несчастных преподносилась почти как обычное, едва ли не полезное дело, я недоуменно спросил:

— Так эта тварь, что спряталась там, внутри, пожирает людей для поддержания сил? А что не пришлось по вкусу, выбрасывает наружу? И ты, торгаш, так спокойно говоришь об этом злодействе?

Тут и Снежана, гневно сверкая синими глазами, подступила к турку.

— Ты изо дня в день наблюдаешь за убийствами и молчишь, никого не зовешь на помощь? — Беспомощно оглянувшись, она воскликнула: — Почему никто не положил конец зверству колдуна?

И вновь обратившись к торговцу, саркастически заметила:

— Ну, конечно, какая тебе выгода, ведь если Калимдора прогонят, ты лишишься своей жалкой выручки!

Мужчина, не ожидавший нападения, в первый момент отступил, но затем с раздражением стал защищаться.

— Да что вы на меня напали? Я, что ли, людей истребляю? И что я, по-вашему, могу сделать, в бой вступить? Грушами и клюквой Калимдора забросать? Да если бы даже смог победить его, мне что, кто-нибудь сказал бы спасибо? Неужели у вас обоих головы пустые, не понимают ничего? Ведь сюда приходят не чирей лечить, а просить о чем-то, что бывает подчас дороже собственной жизни!

Он широким жестом обвел рукой толпу, которая прислушивалась к нашему разговору.

— Все заранее знают, что их ждет, и никто еще, дойдя до храма, не повернул обратно. Конечно, боятся, но ведь и жить тоже боязно бывает.

Отец калечного ребенка тоскливо заметил:

— Он прав, мы шли сюда, зная, что можем не вернуться все трое. Но что же делать? Это наш единственный сын, он чахнет на глазах и скоро умрет, как мы будем жить без него, такого долгожданного, такого умного и доброго? А тут есть хотя бы лучик надежды, можем ли мы не использовать ее? И если придется умереть, — что ж, так тому и быть.

Ответом ему был одобрительный ропот собравшихся. Глядя в их лица, полные упования и страха, я вдруг понял, — они правы, любой поступил бы так же, если бы этот путь был единственным для спасения близкого человека.

Приземистый мужичок спросил:

— Вы вроде желали первыми зайти? Так мы не возражаем, храните вас боги. А мы еще чуток посидим, на небо посмотрим, может, в последний раз видим.

11
Посмотрев на Снежану, одновременно ободряя ее и черпая силу в ее взгляде, я шагнул за гряду камней, помогая ей перебраться через завал.

Лишь теперь стало понятно, почему снаружи была неясно видна только противоположная стена храма, создавая обманчивое впечатление крайне ограниченного пространства.

Путь круто уходил вниз, в скальную породу, дробясь на множество боковых ответвлений. Однако все они были заложены камнями, потому и заблудиться в этом бывшем лабиринте казалось невозможно.

Будто страшная тяжесть горы наваливается на нас по мере спуска, оглушая безмолвием и одиночеством, чувством оторванности от остальных людей живущих на земле.

Несмотря на отсутствие факелов и других светильников, нас окружало призрачное свечение крупных голубоватых камней, вмурованных в пол и стены.

Путь оканчивался большим залом, где возвышался магический камень, изнутри которого пробивался зеленый мягкий свет, придавая этому обломку, упавшему с неба, необычную притягательную красоту.

Однако после первого беглого взгляда становилось заметно, что камень покрыт мелкими трещинами и темными пятнами, из мест разломов поднимается даже на вид жирный, вязковатый туман.

Непонятно как и когда, но небесный обломок был сильно поврежден. В нем, на высоте человеческого роста виднелась половина человеческой головы, как будто острым мечом ее перерубили сверху вниз, точно по линии, проходящей между глубоко посаженных темных глаз.

Могло показаться, что перед нами барельеф, если бы не еле заметные движения губ и единственного глаза.

— Боги, что с ним случилось? — прошептала Снежана.

Я сказал бы, что человека вмуровали в камень, оставив открытой только половину лица. Глазное яблоко повернулось, уставив на нас зрачок, и губы чуть шевельнулись.

— О чем вы просите, паломники? — раздался негромкий голос.

Стараясь, чтобы ответ звучал если не дружелюбно, то хотя бы без явной враждебности, я пояснил:

— Мы не нуждаемся в исполнении желаний и предсказаниях. Но тебе известен ответ на наш единственный вопрос — что стало с чашей Всеслава? Из этого знания ты не извлекаешь никакой пользы для себя, нам же это необходимо для того, чтобы освободить душу нашего друга.

Я был почти уверен, что по остаткам лица Калимдора пробежала насмешливая гримаса.

— Всеслав так стремился домой, в Киев, но ему не было суждено пройти днепровские пороги. После поражения те, что остались от дружины, разбежались, кто куда, многие поступили на службу к другим князьям. Я не был храбрее остальных и не сложил голову вместе со своим конунгом. Знаток волшебного искусства магии — желанный гость в любой стране, так что я служил не только русам, но и иноземцам.

Он помолчал, закатив глаз, уйдя в воспоминания, воскрешая перед мысленным взором свои приключения, а потом продолжил.

— Мне воздавали почести, перед моими знаниями преклонялись, я занимал место, не сравнимое с жалким званием жреца на Руси.

Он явно оживился, приготовясь поделиться воспоминаниями.

— Разве можно сравнить поход князя, даже самого могущественного, с выступлением персидского царя, полным величия, внушающим почтительный страх?

Согласно древнему обычаю, звук трубы из царского шатра, объявляющий начало похода, раздается утром, когда восходит солнце, воплощающее светлое божество Ахурамазду.

С любого конца лагеря каждый воин может увидеть над царским местом изображение дневного светила, посреди которого сверкает кусок горного хрусталя. Перед войском на серебряном алтаре несли огонь, означающий для персов то же, что и солнце.

Я, как главный прорицатель, шел непосредственно за огнем, а меня сопровождали триста шестьдесят пять юных магов в алых плащах, поющих старинный гимн. Их было столько, сколько дней содержит год.

Упряжка белых коней везла колесницу Юпитера, за нею следовал огромный конь, по преданию принадлежащий Солнцу. Сверкая золотыми и серебряными украшениями, плыли колесницы, конница разных племен, где каждый отряд имел собственные, отличные от других вооружение и одежду.

Особой роскошью отличалась одежда тех, кого персы называют «бессмертными», другой многотысячный отряд, еще более богато экипированный, назывался родственниками царя. На войну везли жен, наложниц, детей царя, воспитателей и евнухов, изображения богов.

Над всей этой варварской роскошью возвышался сам царь в короне, называемой Кидарой, пурпурной тунике, плаще, затканном золотыми ястребами. Какая красота, какое великолепие и мощь!

Я прервал это самозабвенное глухариное токование.

— А что после, когда начиналось сражение? Евнухи и наложницы бились с противником? Нет? Так зачем они вообще на поле боя? И скажи правду, разве наше войско, без всего этого великолепия, сражается хуже или становится трусливее?

Калимдор с раздражением ответил:

— Ты прост, как холоп, подобный тому мужику, что набросился из-за уголька на твою девицу, не видя ее сияющей красоты. Где тебе понять поэзию подготовки к бою, выступления, самого столкновения войск!

Не желая затевать бессмысленного спора, я вернул его к любимой теме о себе самом, надеясь, что рассказ даст ответ на единственный интересующий нас вопрос.

— Что же приключилось с тобой дальше?

— Надоело мне кочевать по иноземью, да и ремесло черного колдуна прискучило. Не смог я найти счастья ни в богатстве, ни в могуществе, вот и решил посвятить себя целительству, и в этом благородном деле душа моя наконец отыскала покой.

Несмотря на почти полную неподвижность выступающей из камня половины лица, я мог бы поклясться, что видел на ней промелькнувшее выражение скромного достоинства благодетеля человечества.

Снежана не могла смириться с подобным лицемерием и уже приоткрыла рот, чтобы осведомиться, какое исцеление получили те, что вылетали отсюда кровавыми ошметками, но я успел сжать ее руку, прося о молчании — разгневанный Калимдор мог просто из злобы не рассказать того, что ему известно о чаше.

Губы колдуна вновь зашевелились.

— Я отыскал этот храм, в котором был упавший с небес камень, уже черный и мертвый. Понимая, что собственной силы для целительства не хватит, ибо вся моя жизнь была посвящена магии смерти и разрушения, я решил искупить вину, пожертвовав жизнью, и вступил в камень, оживив его, но и став навеки пленником святыни. Зато теперь передо мной открылось высшее искусство — умение помогать людям и исцелять болезни.

Сердце мое обливается кровью, ибо передо мной каждый день проходит череда несчастных. Собственный выбор лишил меня возможности увидеть иную, обычную покойную и довольную жизнь, но я ни о чем не жалею. Довольно того, что иные возвращаются от меня домой счастливыми. А солнце, небо, реки и леса скрыты от меня навеки.

12
Слушая его речь, исполненную пафоса, я не верил ни одному ее слову, слишком многое зная о Калимдоре, для которого подобное жертвенное изменение было просто невозможно без полного разрушения личности, подобного смерти. Его заключительные слова рассеяли последние сомнения, тем более что еще раньше я заметил кое-какое несоответствие в окружающей обстановке.

По-прежнему не желая обвинять его во лжи, я снова спросил:

— Но что ты можешь сказать о чаше? Ведь тебе известно, где она.

Черты его неприятно исказились, то ли от боли, то ли от ненависти, и колдун с почти естественным удивлением ответил:

— Почему ты решил, что я должен знать о черепе князя? После его гибели у порогов я слышал разные побасенки о чаше, да стоит ли верить всему, что сочиняют люди? А я так уверен, что череп уже гниет где-то, занесенный землей.

Снежана уже второй раз оступилась, и я подхватил ее под руку. Мы стояли в конце широкой тропы, выбитой в камне босыми ногами множества паломников и обрывающейся перед круглой, еще более глубокой выемкой от колен просителей.

Не желая топтаться сапогами на этом символе горя и надежды, мы не сходили со стержки, однако нетерпеливая ведунья, изнывающая от желания обличить лицемера, то и дело соскальзывала с нее. Не будь этого, я, возможно, не обратил бы внимания на еле заметную тонкую дорожку, ведущую от камня в глубину пещеры, теряясь в темноте.

Но оступившись в первый раз, девушка уронила серебряную застежку с плаща, и я наклонился, чтобы поднять ее. Только в этом положении, близко от земли, скосив глаза в поисках небольшой вещицы, я смог увидеть почти нитевидный след, высвеченный мерцанием голубоватых камней в стенах и полу.

Я промолчал до времени, и теперь, когда Калимдор попросту отказался отвечать на вопрос, я осведомился:

— Как же ты смог прожить так долго, не видя белого света, стоила ли твоя жертва таких лишений?

Губы головы, выступающей из камня, не шевельнулись, однако сбоку донесся насмешливый, злобно-веселый голос.

— Полно тебе, я сразу понял, что ты догадался. Да еще сам язык распустил, нужно же было брякнуть, что видел, как мужественный рыцарь с дубиной бросился на защиту девичьей чести у костра!

Снежана от неожиданности вздрогнула, едва не подпрыгнув на месте, поворачиваясь на голос. Перед нами стоял Калимдор, освещаемый расплывчатым светом, закутанный в теплую накидку из бараньих шкур до самой земли.

На плечах сидела вторая половина головы и место разруба было прикрыто полупрозрачной вибрирующей пленкой. Забыв о недавнем веселье и благостных рассуждениях, он с ненавистью заговорил:

— Из-за проклятого черепа, который вы так желаете отыскать, я был вынужден сразиться с демоном Елистарой, силы которой превосходят мои. Из древних книг мне давно было известно, что здесь, на вершине горы, когда-то построили храм и поклонялись камню, исполненному великой силы.

Я пришел сюда почти мертвый, надеясь исцелиться, но ранения были столь велики, а наложенное демоном проклятие столь сильно, что даже камень не смог излечить меня. Но я остался жив, выпив почти всю силу кристалла, отчего он потрескался и потемнел.

Страшно было наблюдать за содроганиями этого обезображенного, но полного энергии тела, широко открывающейся при каждом слове искривленной половиной рта, выкатившимся глазом, тем более, что каждое движение лица повторяла другая половина, составляющая часть камня.

Он уже кричал, потрясая кулаками.

— И теперь являетесь вы, сильные и свободные, из любопытства желаете знать о судьбе того, что искалечил мою жизнь, наивно и глупо полагая, что я все расскажу! Даже если бы я все знал, я не сказал бы ни слова, потому что вы оба глупы и ничтожны!

Маг остановился, потому что пленка, закрывающая чудовищный разрез, вздулась, грозя разорваться, выплеснув его мозги наружу.

Со стороны камня послышался болезненный стон, глаз выступающей половины лица закатился. Переведя дух, после чего голова его приняла прежний вид, он почти спокойно продолжил:

— Теперь я вынужден влачить эту жалкую жизнь, порванный на две части, не в силах выйти отсюда и лишь из щелей наверху могу наблюдать жизнь. Но чью? Каких-то жалких людишек, бедняков, увечных, нищих, всех тех, кого раньше использовал как сырье для моих магических опытов!

Ведунья дружелюбно осведомилась:

— Но если такая жизнь так трудна, почему бы тебе не удавиться?

Тот уставился на нее с тяжелой злобой.

— Да потому, колдовка, что это не навсегда. Энергия камня никогда не оскудеет полностью, она возрастает каждый раз, как ему удается помочь паломнику, и я продолжаю с ее помощью восстанавливать силы. Когда я полз сюда, ко мне пристал один из тех добряков, что ищут беды на собственную голову, пытаясь воскресить мир. С его помощью я пустил слух о существовании волшебного камня, о котором давно забыли. И паломники поползли сюда сотнями. Но почти всю силу камня забираю я, так что он может выполнять только самые простые желания. Но ведь для каждого именно его дело является важнейшим, потому довольные разносят молву о нем, и поток людской не скудеет.

Я спросил:

— А что стало с твоим помощником и теми, кто пришел сюда напрасно?

Калимдор захохотал, давясь западающей в горло половиной языка.

— То же, что сейчас произойдет с вами, твари, я вырву ваши сердца и получу крошечный глоток силы!

13
Руки людей сталкивались, из ларца, больше похожего на объемистый сундук, вылетали золотые и серебряные кубки, мотки шейных цепочек, ожерелий и другие ценности, но единственной необходимой вещи в нем не оказалось.

Наконец, увидев пустое дно, они выпрямились, избегая смотреть на демона и машинально отряхивая руки от пыли. Вдруг глаза Арники расширились:

— Где Руфус?

Кинулись во двор, но там лишь бродили, лениво переговариваясь, ничего не замечающие стражники. Горкан не хотел сам выступать с удобными для себя предположениями. От этой необходимости его избавила Арника:

— Это он, он украл чашу, — указывая рукой вдаль, на предполагаемый путь беглеца.

Тут Горкан поспешил вмешаться:

— Невозможно, ведь его осмотрел Калимдор, — и первый уставился в лицо колдуна, глаза которого невольно метнулись в сторону, хоть он больше кого-либо другого знал о собственной невиновности.

Уверенность Горкана перешла в удивление, сменившись подозрительностью, и он удовлетворенно наблюдал, как эти же выражения мелькают на лице женщины.

Она не стала церемониться:

— Полно, да осматривал ли Калимдор пленника. А может, наоборот, передал ему череп, зная, что тот очнулся и обязательно убежит?

Обращаясь к Елистаре, она уже кричала:

— Да, эти двое украли чашу, сговорившись! Ведь кто-то же выпустил Руфуса из ямы, кому это было нужно, кроме Калимдора? Горкан никогда не стал бы помогать человеку, да и почти весь день он был в шатре со мною, а вот где бродил в это время колдун князя?

— Ах ты мерзкая девка! — закричал Калимдор с перекошенным злобой лицом. — Без меня вы не получили бы голову Всеслава, и теперь ты смеешь обвинять меня в предательстве?

Вдруг он взвизгнул, крутанувшись на месте.

Для Елистары слова жрицы оказались убедительнее всех иных доводов. Она хлестнула колдуна жалом дымящегося света, вылетевшего из ее недр.

Маг не был готов к нападению. Его багряная мантия вспыхнула и задымилась. Второй удар Калимдор отразил сучковатым посохом, превратившимся в длинный сверкающий меч.

Арника с криком:

— Предатель! — кинулась наперерез соскользнувшей с острия меча молнии, выставив перед собой магический щит.

Летящий зигзаг разбился о него, рассыпавшись мелкими искрами.

Горкану был безразличен исход битвы, однако он не желал показывать этого демону. Потому встал на ее сторону, почти лениво окружив Калимдора роем летающих тарантулов, облепивших его лицо и шею, кусавшихся и выпускающих под кожу смертоносный яд.

Однако, сотворенные небрежно, они сразу же осыпались песком, иссушенные коротким заклинанием колдуна. Елистара раз за разом ударяла мага раскаленными всполохами, но он успевал отвести опасность своим мечом.

Горкан заметил, что луч слабеет — демон не мог долго находиться на земле, сохраняя силу. Понял это и Калимдор, испустивший торжествующий крик.

Однако он радовался слишком рано. Уже исчезая, сливаясь с тьмой ночи, Елистара достала его последним, самым мощным ударом, почти напополам раскроив череп, сквозь который, деля его на две части, сверху вниз прошла глубокая трещина.

Колдун зашатался, опустив меч, и Арника повторила его ошибку — открылась, полуобернувшись к Горкану. В ту же секунду меч Калимдора вновь со свистом разрезал воздух, раздался удар, приглушенный толстым ковром.

Жрица, уже без головы, залитая алой кровью, все еще стояла в позе победителя, вздымая волшебный щит.

Это продолжалось не долее, чем надо для того, чтобы сделать короткий вдох, но Горкану не удалось даже этого.

Воздух застрял в горле каменным кляпом, разрывая легкие и мозг, выдавливая глаза из орбит, клокоча так и не вырвавшимся диким криком.

Елистара уже исчезла, шаман, не чувствуя собственного тела, сделал несколько шагов вперед, к уже упавшей возлюбленной и только теперь услышал полный неверия, изумления голос Калимдора:

— Так это все ты? Ты погубил наши планы?

И вдруг раздались хрипящие, булькающие звуки — то смеялся из последних сил Калимдор. Кровавая пена хлопьями падала с его тонких губ:

— Так ты, ублюдок, помесь человека и твари, действительно любил ее?

Он сгибался от смеха, опираясь на посох, помогающий удерживать равновесие, и желтовато-бурая жидкость капала на пол из трещин в черепе.

— Твое коварство погубило девку, и пусть это будет тебе проклятием до конца твоих жалких дней на земле.

С трудом наклонившись, он поднял голову Арники, держа за прядь черных волос, которые блестящей завесой скрыли ее лицо и обрубок шеи. Он шел к выходу и у Горкана, упавшего на колени, не было сил догнать его.

Обернувшись напоследок, колдун проскрипел:

— Я сделаю собственную чашу из ее черепа, и она вечно будет служить мне. А это тебе на память.

Резким движением ножа он отсек густой локон, бросив в лицо Горкана, чудом поймавшего его непослушными пальцами.

Калимдор пропал, а полуорк остался стоять на коленях возле тела, тупо глядя на простое голубое платье, купленное им тайком вместе с другими вещами на невольничьем рынке.

Она не желала носить одежду девушек, которых он убивал каждый месяц, а потому радовалась этому платью, как будто он осыпал ее грудой бриллиантов.

Горкан видел ее смуглую, уже побледневшую от потери крови кожу в складках ворота, скрученные серебряные цепочки, на одной из которых висел звездчатый коралл, подаренный им в ту ночь, когда он оставил ей жизнь. Жрица никогда не снимала амулет.

Дикая мысль мелькнула в голове, а вдруг она еще жива. Горкан прижал ухо к ее груди, ожидая услышать ровное сильное биение сердца, которое так часто билось в унисон с его собственным.

Он осторожно снял цепочку с камнем и обвязал ею прядь волос, спрятав ее в полый жреческий медальон с заклинаниями жизни, поцеловал нежные ладони, ощущая исходящий от них травяной запах и еле уловимый железа, — от рукояти, за которую она держала щит.

Горкан прощался с нею, бессмысленно, поздно поняв, что все его здравые, логические построения, сомнения и подозрения не стоили ее единственного взгляда, улыбки, мимолетного прикосновения. Но в сердце его крепла мысль, возрождая его к жизни — он воскресит Арнику с помощью чаши Всеслава.

Он знал, что в этом случае кубок разрушится, и вся его волшебная сила будет истрачена в один миг, но какое это имеет значение, если ему будет дарована возможность снова заглянуть в ее черные живые глаза, услышать смех, почувствовать поцелуй на губах?

Он не желал ни мести, ни богатства, ни могущества, потому что все это — только прах по сравнению с его любовью.

14
Отрубленная голова Калимдора упала на базальтовый пол пещеры. Вторая ее часть, приросшая к камню, смотрела своим единственным глазом на то, как опускается на колени мертвое тело. Потом посеревшее веко закрылось, и половина морщинистого лица с сухим хлопком отвалилась от метеорита.

Горкан вернул скимитар в ножны на поясе. Между нами и мертвым телом волшебника в воздухе загорались защитные руны. Раньше они были невидимы, и защищали чародея от тех, кто приходил к нему с опасной тропы паломников.

Среди них были разные люди. Одни шли за помощью; другие мечтали сами завладеть волшебным камнем и занять место Калимдора. Третьи хотели отомстить колдуну за то, что в его пещере погибли их близкие, когда мнимый лекарь не смог выполнить их просьбу.

Колдовские символы надежно защищали волшебника. Никто, вошедший в храм через главный вход, не мог победить мага, которого отделял от гостей невидимый охранный барьер. Но этой стены не было с другой стороны камня; все силы метеорита уходили на то, чтобы возродить Калимдора, и их не хватало для того, чтобы окружить всю залу магическим барьером.

Именно отсюда и появился Горкан.

Шаман смотрел на поверженного чародея, и в его глазах было больше чувств, чем сам он подозревал в себе. Он завершил дело, к которому шел давно, — и теперь новое, гораздо более важное, ждало его впереди.

Заметив, что я уловил выражение его лица, Горкан поспешно стер его, и произнес с нарочитой усмешкой:

— Как видите, я все же оказался полезен. А ведь ты, амазонка, не хотела, чтобы я пошел с вами. Пока вы поднимались по тропе и отвлекали внимание Калимдора, я обошел гору и отыскал этот потайной коридор, которым пользовался сам волшебник. Магия иллюзии вновь помогла мне, и колдун не заметил моего присутствия. Мне оставалось только подождать вас.

Руны таяли — теперь, после смерти своего создателя, они быстро теряли силу.

Переступив через мертвое тело Калимдора, полуорк сказал:

— А теперь я жду то, что вы обещали мне.

Снежана жестко спросила:

— Почему мы должны доверять тебе, шаман? Ты обещал Лорду убить нас. Потом предал его.

Горкан фыркнул.

— Доверие — вздор, в который верят лишь дети. Твой друг обещал мне чашу, а это сделка.

Он коснулся рукояти меча. Теперь, когда первые чувства схлынули, шаман ощутил сладкое покалывание в пальцах. Приятно, что он вновь может убивать — как хорошо, что заклятие с него сняли.


Волшебный камень слегка вспыхивал и тут же угасал вновь.

Его всполохи были похожи на дыхание умирающего человека. Снежана подошла к метеориту и коснулась его рукой.

— Думаешь, он возродится? — спросила она.

— Теперь, когда Калимдор не высасывает из него энергию, это произойдет скоро, — ответил я. — Вспомни, каждое доброе дело, сотворенное им, каждая выполненная просьба укрепляют камень.

Я приблизился.

— Все, что остается сделать, — проложить новую тропу в горы и позаботиться о том, чтобы никто не наживался на паломниках.

Положив обе руки на поверхность камня, я слегка надавил на него, и две половинки метеорита начали раздвигаться, открывая круглую нишу, — сияющую, словно бриллиант, на который смотришь изнутри.

— В древности, сюда клали священные предметы, чтобы усилить алтарь, — пояснил я. — Потом обычай забыли, и мало кто вообще догадывается, что камень полый. Однако Калимдор знал это, и использовал его в качестве тайника…

Наклонившись, я поднял золотой кубок. Тонкая филигрань драгоценного металла вспыхивала передо мной багряными глазами рубинов. Выбеленный годами череп служил основой для чаши.

Поверх него шла надпись: «Ища чужих, своих погубил».

— Всеслав, — негромко произнес я.

— Вы заранее знали, что он здесь? — спросил Горкан.

— Я догадывался. Мне было известно об обычае хранить в алтаре зачарованные предметы. Но главное сообщили мне вы…

— Я?

— Ну конечно. Лорд сам рассказал вам, где спрятал череп. Он говорил, что не может хранить чашу у себя, чтобы не стать ее рабом. Уничтожить ее тоже слишком опасно. Но как поступить с кубком? Зомби упомянул, что готов продать его за хорошую цену, но вряд ли вы в это поверили…

— Конечно, он лгал. Череп — слишком могущественное оружие, и каждый новый владелец первым делом обратит его против прежнего.

— Разумеется. Следовательно, Лорд искал человека, который согласится хранить у себя чашу, но в то же время не будет опасен. Кубок надо хранить в таком месте, где он не сможет найти себе нового владельца, как уже произошло однажды. Но самое главное — Елистара не должна была найти его…

— И храм Калимдора оказался идеальным хранилищем.

— Я сразу об этом подумал. Черный маг нуждался в помощи черепа, чтобы излечиться. Однако сам он был прикован к метеориту. Его раны были так серьезны, что даже чаша не сделала бы его прежним — по крайней мере, быстро.

Я смотрел на Всеслава, пытаясь воскресить в памяти облик живого человека, которого видел в мире воспоминаний Руфуса.

— Что же до паломников, которые заходили в пещеру, вряд ли кто-нибудь из них мог понравиться черепу, в качестве нового хозяина. Если же такое и происходило, Калимдор немедленно убивал бедолагу, — прежде, чем тот успевал обрести силу чаши.

Я поставил магический предмет на алтарь.

— Метеорит обладает способностью подавлять чужое волшебство. Поэтому Елистара не смогла найти кубок, хотя, без сомнения, настойчиво искала его. Все это подтолкнуло меня к мысли, что именно здесь надо в первую очередь искать череп Всеслава…

Обнаженный меч появился в руках Снежаны. Взгляд девушки уперся в Горкана.

— Мы нашли чашу, — сказала она. — Что теперь?

— Ничего, — я пожал плечами. — Как я уже сказал, мы не будем его делить. Все, что нам нужно — освободить дух Ольгерда. Для того, чтобы победить призраки кургана, достаточно одного ритуала. После этого череп нам будет не нужен. Я, во всяком случае, не хочу превращаться в еще одного Лорда-зомби… Значит, мы сможем спокойно отдать чашу Горкану.

— Чтобы он обрел его силу?

— Нет…

Я покачал головой.

— Что-то мне подсказывает — наш друг искал череп совсем по другой причине… Чаша нужна Горкану для Последнего ритуала. Затем она разрушится, и все проблемы решатся.

Девушка посмотрела на меня, потом перевела глаза на шамана, ожидая объяснения. Но полуорк уже не слушал меня. Он стоял на коленях перед распахнутым алтарем, и держал в руках грубый матерчатый сверток, который хранился в алтаре вместе с черепом.

Руки Горкана бережно разворачивали его, и казалось, что мягкая шерсть на его ладонях ласково гладит то, что находилось внутри. Толстая ткань неслышно упала на пол, и шаман взглянул в мертвые девичьи глаза.

Женская голова высохла, кожа натянулась, когда-то мягкие волосы топорщились ломкой соломой. Но полуорк видел в уродливом лице мумии ту, кого знал живой.

— Арника, —шепотом произнес он, и слеза покатилась по обветренной щеке.

15
Почти прижимаясь к голове коня, сливаясь с его телом, он мчался в Кеграмский форт, чтобы забрать чашу. И вдруг зеленый ковер кинулся ему навстречу, он вылетел из седла, со страшной силой ударившись о твердую непаханую землю, на миг потеряв сознание. Такого с ним, опытнейшим наездником, еще никогда не случалось.

Очнувшись, он кинулся к коню, лежавшему в странной искореженной позе, и не сразу понял, что его передние ноги и грудь попали в яму, на дне которой установлен толстый заостренный кол. Тот пробил сердце лошади, умершей мгновенно.

Раздались голоса, и он увидел небольшую группу бродников, везущих на рынок рыбу, укрытую от солнца свежими листьями и травой.

Остановившись возле него, покрутив головами и поцокав зубами, они объяснили, что ловушка поставлена на их пути полусумасшедшим отшельником, который прячется где-то поблизости, чтобы забрать лошадь по частям и продать мясо.

Он проделывал это уже много раз, не остановившись даже после того, как погиб человек. Горкан пришел в бешенство, оглядываясь вокруг, желая немедленно поймать преступника и разорвать его на части.

Ярость его была столь велика, что бродники опасливо отодвинулись подальше, боясь попасть под горячую руку такого силача.

Молодой рыбак сказал:

— Наши лошади вам не подойдут, смирные да тихие, только возок и могут тащить. А вот в Кеграмском форте иногда можно купить скакуна и задешево.

Но другой возразил:

— Не до того теперь им. При новом коменданте у них пропала какая-то чаша, так они только и делают, что ищут, да всех расспрашивают. Да еще, дураки пытаются историю в тайне сохранить!

Все весело и снисходительно посмеялись над глупостью нелюдей. Так Горкан узнал о смерти отца и исчезновении чаши, не испытав радости от первого известия и содрогнувшись, услышав второе — без чаши Арника оставалась мертвой, ускользая от него навеки.

Он вновь сидел возле мертвой лошади, солнце палило спину и твердое, незыблемое решение отыскать чашу любыми средствами и жертвами зрело в его голове. С этого дня начался тот тяжкий путь, что в конце не может не привести его к цели, потому что это было бы слишком несправедливо со стороны судьбы.


Глава 7 Курган

1
 — Я вернулась, Ольгерд, — сказала Снежана. Ледяной ветер трепал ее иссиня-черные волосы, мешая их с кипенными снежинками. — Как обещала.

Девушка опустилась на колени перед высоким курганом. Она держала в руках череп Всеслава, переливающийся золотыми гранями в лучах солнца.

Темная фигура Горкана замерла в отдалении. Лицо шамана оставалось невозмутимым, но я чувствовал, как напряжение сковывает мускулистое тело полуорка.

Долгие годы он искал чашу, чтобы оживить любимую; теперь исполнение мечты было так близко.

Снежана встала. Подняв руку, она указала на высокого юношу, стоявшего рядом с ней.

— Твой сын, Игорь, пришел с нами, чтобы сказать, что прощает тебя.

Резкие черты парня были скованы от переполнявших его чувств. Черные волосы выбивались из-под высокого шлема.

— Вот что не давало тебе покоя, вот почему другие призраки обрели власть над тобой. Здесь, в мире живых, у тебя есть дело, которое надо завершить.

Над курганом заструились сапфировые искры, и образ старого воина явился перед нами.

Не так уж много времени прошло с тех пор, как я видел его, — однако Ольгерд словно постарел на несколько десятков лет. Его лицо избороздили морщины, седые, покрытые снежинками брови тяжело опустились, словно у них больше не осталось сил. Фигура воина сгорбилась, плечи поникли.

— Сынок… — прошептал он. — Мне так много сказать тебе…

— Я знаю, — ответил Игорь, и голос его треснул, как бьется хрустальная чаша. — Ты не должен был обманывать меня. Все стало бы по-другому, совсем, совсем…

Призрак хотел что-то произнести, но юноша остановил его.

— Не говори ничего, отец. Я знаю, ты защищал меня. Хотел уберечь. Мне не за что тебя прощать; я тебе благодарен. Ты помогал мне, пусть против моей воли, обманом, но помогал. Я сделал бы то же самое…

— Сынок, — негромко произнес Ольгерд.

Было видно, что он хочет сказать так много — но времени уже не оставалось. Призраки, что держали его в плену кургана, скоро должны проснуться. Нам следовало спешить.

— Торопись, — молвил воевода. — Возьми у Снежаны чашу. Я хочу, чтобы ты сам освободил меня.

— Конечно, отец.

Девушка передала кубок Игорю. Рубиновые звезды бросали всполохи на лицо юноши.

— Теперь подойди, — продолжал Ольгерд. — Повторяй за мной.

Его голос взвился ледяным бураном.

— Тетрограмматон! — произносил он слова ритуала. — Именем Бога богов, Гогмагога, заклинаю и призываю твою силу. Да войдет она в призрак. Multa renascentur, quae jam decidere[18].

— Нет! — заревел Горкан.

Полуорк молнией рванулся вперед, стараясь вырвать чашу из рук Игоря. Юноша отшатнулся, прижимая ее к себе.

— Остановите его, — прорычал шаман. — Это Последний ритуал. Ольгерд не хочет упокоиться с миром — он решил воскреснуть. Вот зачем ему нужна чаша.

Быстрый взгляд, полный черной ненависти, был ответом мертвого воеводы. Он перевел глаза на нас, пытаясь определить, поверили ли мы Горкану. Но слова проклятого обряда были хорошо известны и мне, и Снежане. Ольгерд прочел это на наших лицах.

Его черты исказились, потом разгладились.

— Замолчи, орк, — властно произнес он. — Теперь ты бессилен. Заклятие произнесено. Даже если Игорь не повторит его следом за мной, как я приказал, — чары все равно подействуют, и никто не сможет их остановить. Это всего лишь займет чуть больше времени. Я ждал пять лет в ледяной могиле — и не спешу.

— Отец… — в отчаянии прошептал Игорь. — Что ты задумал?

Горкан в ярости вырвал у него чашу.

— Стать умервием, зомби — вот чего он хочет! — вскричал шаман. — Стать вонючим, разлагающимся трупом, — таким ты видишь своего папочку, человек?

— Нет, — воскликнул юноша. — Мне говорили, что чаша воскрешает людей…

Лицо Горкана исказилось от боли. Теперь он прижимал кубок к себе, но знал, что это ничего не изменит. Ритуал совершен, роковые слова произнесены. Чаша разрушится, и Ольгерд поглотит ее силу.

— Только тех, кто при жизни служил демону или богу, — прошептал шаман. — Таких, как моя Арника… Твоего отца чаша превратит в ожившего мертвеца.

Призрак высокомерно взглянул на орка. Его мускулистые руки были сложены на груди. Теперь фантом больше не казался ни старым, ни немощным. Сила, спрятанная в чаше, уже начала струиться в него.

— Какая разница, полуорк? — надменно ответил он. — Главное — жить, неважно, в каком обличье. Ты, небось, считал красивым своего отца, — а для людей он был всего лишь уродливым зубастым зверем.

За спиной призрака появились трое рабов. Их головы почтительно склонились. Было видно, что они готовы выполнить любой приказ своего хозяина.

— Ольгерд, — прошептала Снежана. — Что ты делаешь? Зло, спящее в чаше, уничтожит тебя. Ты превратишься в монстра, который не знает ли любви, ни жалости, ни сочувствия. Тебе придется убивать, чтобы жить дальше, с каждым разом все больше.

Глаза призрака вспыхнули. Я понял, что он медленно обретает плоть.

— Жалость и сострадание умерли во мне много лет назад, — отвечал он. — Зачем, зачем я отдал жизнь за тебя? Как я презирал, ненавидел ту глупую минуту. Ты радовалась, любила, путешествовала — а я гнил в этом кургане, вместо того, чтобы жить! Долгие годы я мечтал обратить время вспять, и это произойдет сегодня.

Его голос раскатился по Ледяной пустыне.

— Гордитесь — вы станете моими первыми жертвами. А потом, Игорь, я покажу тебе путь к бессмертию.

Рука призрака потянулась к амазонке.

— Я отдал за тебя жизнь, Снежана, — произнес он. — Теперь я забираю ее обратно.


— Этого не будет, — произнес я.

Горкан хмыкнул и одним движением расколол чашу надвое.

— Кубок поддельный, — произнес я. — Как и эмоции, которые так умело изобразил наш друг шаман. В черепе была лишь капля магической энергии, — ровно столько, чтобы обмануть вас, Ольгерд.

— Настоящая чаша послужит мне, чтобы воскресить Арнику, — сказал полуорк. — Надеюсь, она сможет простить меня. В обмен на кубок, я обещал помочь здесь.

Снежана потрясенно повернулась ко мне.

— Зачем… — прошептала она. — Зачем ты лгал мне?

— Ты бы мне не поверила. Твой старый друг собрался тебя предать. Он должен был сам сказать тебе правду.

Ольгерд вскрикнул.

Его руки тянулись к небу, в тщетной попытке ухватиться за горизонт. Тело сотского вновь становилось прозрачным, астральная энергия покидала его, растворяясь в морозном воздухе.

Жалобно закричали слуги. Они были слабее хозяина; силы оставили их первыми. Крутящийся водоворот взвился в груди каждого из них, он все ширился, пока не захватил и не пожрал всех.

Ольгерд напрягся, пытаясь сопротивляться. Но он чувствовал, что скоро и его затянет в свистящий поток.

— Как ты узнал? — жестко спросила девушка.

— Вспомни, что рассказал нам гоблин. Курганник питается возле тонкой нити, которая натянута между двумя мирами — живых и мертвых. Но если Ольгерд не мог попасть в потустороннее царство, откуда взялся этот мостик?

Глаза Снежаны вспыхнули, словно далекий пожар.

— Это правда… — прошептала она.

— И кто помог нам, когда ледяной страж пробудил иероглиф Ван Чи? Это мог быть только призрак сотского. Он знал, только ты согласишься помочь ему, рискуя жизнью, — и не собирался позволять твари обратить нас в рабство.

— Но Ольгерд не говорил про чашу…

— Этого и не требовалось. Только с ее помощью ты могла заклясть духов кургана. Он хорошо знал тебя, и позволил самой принять решение, которое его устраивало. Если бы сотский сам попросил нас найти кубок — у тебя возникли бы подозрения.

Призрака уже почти не было видно. Он протягивал руку к сыну, что-то шепча, но слова уже не долетали до нас. Снежана повернулась к нему.

— Прощай, Ольгерд.

На ее глазах стояли слезы.

2
— Не так быстро, — произнес Лорд зомби.

Лицо Игоря стремительно менялось. Кожа темнела, сворачивалась гнилыми струпьями, обнажая выбеленный смертью череп. Глаза провалились, став матовыми и утратив прежнее выражение.

Рука умертвил поднялась, и призрак Ольгерда вновь стал обретать силу.

— Отец… — произнес Лорд зомби. — Ты заставил меня убить себя, когда закрыл собой амазонку. Как я ненавидел тот миг. Ведь мы могли быть с тобой вместе — вечно! Но потом я понял, что ты спас меня, сам того не подозревая.

Умертвие шагнуло к кургану.

— Твоя смерть помогла мне избавиться от власти чаши. Горечь утраты прояснила мой разум, и я понял, что едва не стал рабом кубка. Я отослал его Калимдору, и с тех пор приходил туда лишь изредка, потайной тропой, чтобы напитаться силой черепа Всеслава.

Снежана стремительно повернулась к нему. Багряный меч сверкнул в руке волшебницы.

Лорд зомби презрительно усмехнулся. Он взмахнул рукой, даже не касаясь девушки, и клинок отлетел прочь, утонув в снегу.

— Пять лет прошло, амазонка, — напомнил мертвец. — Я стал гораздо сильнее.

Черный туман заискрился вокруг нас, пожирая солнечный свет.

Я ощутил, что не в силах пошевелиться. Взглянув на искаженное лицо Горкана, я понял, что сила шамана не помогла и ему.

— Не старайтесь, — негромко посоветовал Лорд. — Вы бессильны, несмотря на всю вашу магию. Скоро мой отец вернется из царства мертвых, и он будет очень голоден…

— Сын, — голос Ольгерда пронесся сквозь мглу, разделяющую два мира.

— Я хотел воскресить тебя сразу, — обратился к нему зомби. — Но потом понял, что ты еще не готов. Человеку сложно принять бессмертие. Ты отказался бы от моего дара.

— Вот почему ты просто наложил на курган проклятие, — сказал я. — И позволил отцу свободно ходить между миром живых и мертвых. Так ты заставил его задуматься — о воскрешении.

— Порой приходится обманывать близких, ради их блага, — пожал плечами Лорд. — Давай, отец. Тебе не нужна чаша, чтобы вернуться в мир. Достаточно моей силы.

Зомби обратился к нам.

— Сперва я опасался, что вы нарушите мои планы. Освободите отца прежде, чем он будет готов принять бессмертие. Но ритуал сказал мне, что время пришло.

Снег начал темнеть. Каждая его крупинка становилась алой, наливаясь изнутри кровью.

— Certa finis vitae mortalibus astat[19], — воскликнул Лорд.

Завершающие слова ритуала пронеслись над курганом. Ослепительный свет хлынул из глаз зомби, потом изо рта. Мертвец сделал шаг вперед, и Ольгерд протянул руку, думая, будто сын идет ему навстречу.

Силуэт креста вскипел в теле умертвия, разрывая его на части. Черная пелена спала, я снова мог двигаться. Снежана подняла меч.

— Что это было? — спросил Горкан.

— Серебряный христианский крест, — ответил я. — Я завернул его в платок, пропитанный соком мандрагоры, и положил Игорю в калиту.

Рука Ольгерда замерла, не коснувшись сына.

— Колдовское растение не дало Лорду почувствовать амулет, — сказал я. — Но когда черный ритуал закончился, — крест пробудился. На это я и рассчитывал.

— Игорь… Сын… — пробормотал Ольгерд.

Его кожа начала гнить. Он превращался в зомби.

— След чаши привел вас к кургану, Горкан, — продолжал я. — Значит, сотский был тесно связан с хозяином черепа. Им не могла оказаться женщина — Снежана видела Лорда и знала, что он мужчина. Все товарищи воеводы были в тот день на мосту. Кроме сына.

Ольгерд смотрел на растерзанные куски плоти, которые мгновение назад были Игорем. Когда сотский поднял глаза, он увидел Снежану.

Девушка держала в руке меч.

— Я спас твою жизнь, — прошептал зомби.

Волшебница размахнулась и отрубила голову Ольгерду.

— Я спасла твою душу, — ответила она.

Начал идти снег.



Примечания

1

Вира — пошлина, плата, взимаемая за право проезда.

(обратно)

2

Кипенный — белый.

(обратно)

3

Казан — котел с выпуклым дном.

(обратно)

4

Диррахий — город на побережье Адриатического моря.

(обратно)

5

Ратовище — рукоять оружия.

(обратно)

6

Забрало — часть крепостной стены.

(обратно)

7

Бармица — кольчужная сетка, которая крепится к шлему и служит для защиты шеи.

(обратно)

8

Поршни — вид древнерусской обуви. Они состояли из простого куска ткани, который оборачивался вокруг ноги и крепился веревочками.

(обратно)

9

Черен — рукоять меча.

(обратно)

10

Лич — нежить-волшебник.

(обратно)

11

Миньон — демон, служащий чародею.

(обратно)

12

Гримуар — книга заклинаний.

(обратно)

13

«Lemegeton» — трактат по демонологии.

(обратно)

14

Буквица — цветная рисованная заглавная буква, нередко в форме животного, растения, человека и т. д.

(обратно)

15

Все или взлетает, или падает — девиз Дрехара, шестого императора гномов. Он видел смысл этих слов в том, что не существует ничего постоянного; если что-то не растет и не развивается, значит, уже начало погибать.

(обратно)

16

Явись ко мне, и не покидай никогда, куда бы я ни направился (лат.).

(обратно)

17

Пусть смерть встретит меня среди мертвецов (лат.). Слова римского поэта Овидия. Считалось, будто они обладают магической силой и позволяют вызывать демонов.

(обратно)

18

Мертвое может возродиться (лат.) Магическая формула, восходящая к стихам Горация.

(обратно)

19

Неминуемый конец предстоит смертным (лат.) — Лукреций.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1 Ледяная пустыня
  • Глава 2 Цитадель
  • Глава 3 Стольный град
  • Глава 4 Серебряный болт друидов
  • Глава 5 Сказитель
  • Глава 6 Гора Калимдора
  • Глава 7 Курган
  • *** Примечания ***