КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Hardboiled/Hard Luck [Банана Ёсимото] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Банана Ёсимото Hardboiled/Hard Luck

ЧИСТАЯ СОВЕСТЬ (HARDBOILED)

Молельня
Я любила прогулки без определенной цели и в одиночестве. Однажды днем я шла по густо поросшей зеленью тропе, ведущей от автомагистрали к горе, любуясь красивым узором, создаваемым светом и тенью.

От предвкушения путешествия я пребывала в прекрасном расположении духа.

На карте дорога была обозначена как пеший маршрут; соединяющий две автомагистрали.

Я продолжала идти, согретая теплыми, как весной, лучами солнца, и чувствовала себя отлично.

Однако тропинка оказалась более крутой, чем я предполагала, она все поднималась и поднималась в гору.

Пока я упорно преодолевала подъем, солнце постепенно зашло, на ясном небе цвета индиго заблестели вечерние звезды, наполненные, как драгоценные камни, ярким светом. На западе небо еще оставалось нежно-розовым, но светлые облака понемногу поглощались темнотой. Даже месяц вышел. Он был узкий-узкий, как серп.

— Я все иду и иду когда же, собственно, доберусь до города? — задала я себе вопрос вслух. От слишком долгого молчаливого путешествия, как мне казалось, я уже позабыла звук собственного голоса. Ноги от усталости побаливали. — Хорошо бы предупредить отель, похоже, я не успеваю к ужину.

Я вытащила мобильный, но в горах не было связи. Внезапно я поняла, что проголодалась. Еще немного — и появится маленький городок с забронированным номером в гостинице. Дойду и съем что-нибудь теплое, решила я и немного прибавила шаг.

Когда я в сумерках достигла очередного изгиба тропинки, меня внезапно охватило ужасно неприятное ощущение, будто пространство обмякло, искривилось, будто я иду-иду, а вперед не продвигаюсь.


У меня никогда не было сверхспособностей, но с некоторых пор я стала чувствовать невидимые глазу материи.

Хотя я девушка, мне довелось вступить в интимные отношения с женщиной. Она могла видеть то, чего не видят другие. То ли я незаметно увлеклась этим, пока мы жили вместе, то ли натренировалась, но я тоже начала постигать мистическое.

Чуть больше года тому назад мы с ней навсегда расстались на очень похожей горной дороге, где катались на машине. В тот день вела машину я. «Мы уже не можем вернуться в один дом, я отправляюсь в путешествие, поэтому высади меня здесь», — серьезно и требовательно попросила она. Вот чем объяснялось такое количество вещей, взятых ею, — она с самого начала не собиралась возвращаться вместе со мной. То, что я покидаю ее дом, она посчитала более чудовищной изменой, чем мне представлялось. Сколько я ее ни уговаривала, ее решение было непоколебимо. Мне даже показалось, что она может убить меня, если я ее не высажу.

«Я совершенно не хочу видеть, как ты уходишь. Когда вернусь, чтобы ты уже увезла свои вещи!» — потребовала она.

Я так и сделала. Хотя это была ее машина, мне пришлось так поступить.

До сих пор не могу забыть ее печальные глаза и выражение лица в обрамлении черных волос в момент расставания, ее фигуру в бежевом пальто в зеркале заднего вида. Она все махала и махала мне рукой, пока ее не поглотила зелень гор. Словно навечно осталась ждать меня там.

Существуют обстоятельства, которые для кого-то ничего не значат, а для другого горькие настолько, что равносильны смерти. Я плохо знала подробности ее жизни и не могла осознать, почему ей настолько тяжело, когда кто-то собирает пожитки и уходит из твоего дома. Я не понимала, подходили мы друг другу или нет. На самом деле мне было негде жить, и я воспользовалась ее гостеприимством. По правде говоря, у меня уже не было желания поддерживать отношения. Сначала я считала, что она любит меня, поскольку мы живем вместе, и согласилась на физическую близость. Но потом заметила, что это не так. Я стала заниматься самоанализом и думать, как лучше с ней поступить, но решение так и не появилось.

У меня накопилась масса воспоминаний, и они немилосердно омрачали мое существование.


Внезапно передо мной возникла загадочная молельня. Здесь не было ни божества-покровителя — дзидзо, ни какой-нибудь другой статуи, но это могла быть только молельня, — вокруг цветы, бумажные журавлики, саке, правда, все это было уже не первой свежести. Моментально промелькнула мысль: «Наверняка здесь покоится фантастически порочное существо, которое жило в этой местности».

Я не могу объяснить, почему я так подумала. Возможно, изначально здесь был дзидзо, только или разрушился, или кто-то унес его с собой, заключила я, но, как оказалось, ошиблась. Складывалось ощущение, что там витает сгусток каких-то ужасно тяжелых мыслей. Испугавшись, я стала внимательно разглядывать молельню.

Когда присмотрелась, то обнаружила в самой середине молельни где-то около десяти абсолютно черных, похожих на яйца маленьких камней, уложенных в круг. И это тоже было очень неприятно.

Я быстрым шагом, стараясь не смотреть в ту сторону, пошла прочь. Такое изредка встречаешь, когда путешествуешь. В этом мире, несомненно, существуют места, где накапливается отрицательная энергия. И, по возможности, обыкновенному маленькому человеку лучше этого не касаться.

Я вспомнила жуткие пещеры Бали и Малайзии, остров Сайпан и Камбоджу — разные местности, навевающие мрачные мысли о войне. Наверно, одной из причин возникновения моей хорошо развитой интуиции было то, что я, сопровождая отца в его рабочих поездках, с раннего возраста часто бывала в подобных краях. Если я расспрашивала о месте, вызывающем у меня неприятное ощущение, обычно оказывалось, что там произошли какая-нибудь авария или несчастный случай.

Однако я больше всего опасаюсь людей. Я считаю, что, по сравнению с живым существом, какое бы ни было ужасное место, оно не более чем место, и призрак, каким бы он ни был жутким, не более чем мертвец. Я всегда думала, что самое страшное — это человек.

Когда я обогнула молельню, внезапно с моих плеч спало напряжение, и меня снова окружила атмосфера тихого вечера.

Ночь опустила тяжелый занавес. Подул ветер, и в полутьме закружили опавшие листья разных цветов, будто закутывая меня тканью, сотканной в красивом сне.

Поэтому, совершенно позабыв о страхах, я двинулась дальше.


Вскоре тропа плавно пошла под уклон, стала шире. Затем между деревьями показалось множество огней, и я внезапно вышла к маленькому городку, По обеим сторонам улицы выстроились небольшие магазинчики; платформа безлюдной станции была ярко освещена; людей почти не было, только в домах горел свет.

В барах уже веселились после работы местные мужчины, поэтому идти туда не стоило. Я решила зайти в пустую лавку, торгующую лапшой удон.

Похоже, владельца, собиравшегося закрывать заведение, мое появление не обрадовало, но он все-таки пригласил меня войти. Уставшая от прогулки, я с твердым намерением присесть и поесть вошла внутрь.

Лавка оказалась очень маленькой: на цементном полу умещалось всего четыре столика. На столах стояли пустые бутылки из-под острой приправы, выглядевшие так, будто ими перестали пользоваться сто лет назад.

Хозяин чисто механически сварил лапшу и поставил ее передо мной. Единственным источником звука был телевизор, что еще больше подчеркивало ее запущенность. Я поморщилась — удон был на вкус слишком противный. Попросила пива, но получила отказ. Раз так, решила я, лучше поем в ресторане отеля, пусть там даже будет дороже.

Вид сидящего напротив меня хозяина лавки, нервно подергивающего ногой в ожидании конца моей трапезы, сделал остывший и неаккуратно порезанный удон совершенно несъедобным. Чтобы разрядить обстановку, отважилась уточнить у владельца расположение отеля, в котором собиралась заночевать, но когда вытаскивала карту из кармана, оттуда со стуком что-то выпало на пол.

Меня охватил ужас.

Это был черный камень в форме яйца, точь-в-точь как из той жуткой молельни.

Такого быть не может. Не могла же я настолько потерять голову от страха, чтобы сунуть его в карман и не заметить?! Но если в панике я его все же подобрала, значит, мне пора начинать бояться самой себя.

Притихнув, я некоторое время смотрела на камень и решила оставить его здесь на полу.

Пытаясь успокоиться, стала себя уговаривать, что камни сами по себе в карман не проникают, это другой камень, который попал туда, когда я днем ела на улице бенто[1].

Мне вдруг захотелось побыстрее добраться до отеля и оказаться в своем номере. Смотреть телевизор, мыть голову, пить чай — просто заниматься обычными делами. Кстати, про отель было написано, что там имеется онсен — баня на горячем источнике. Хорошо бы расслабиться в воде…

Хозяин начал убирать лавку, поэтому я, оставив недоеденный удон, поднялась. Напоследок я мельком заметила, как веник, перекатывая, замел камень в угол лавки.

Отель
На ресепшн уже было темно, от грязного ковра, лежащего в фойе, пахло затхлостью. Но я привыкла ночевать в таких местах, поэтому меня это нисколько не смутило. Как бы там ни было, я была счастлива, что добралась.

Я не единожды нажала на кнопку звонка, пока, наконец, из глубины гостиницы, где находилась комната в японском стиле, вышла администратор. Это была худая особа за пятьдесят с проницательным взглядом.

Женщина собралась уже, было, отчитать меня за то, что я появилась так поздно, но когда я сказала, что еще не ужинала, неожиданно подобрела:

— Ресторан работает до десяти вечера, если сразу спустишься туда, то успеешь. Но если ты твердо намерена отужинать, то я попрошу их не закрываться, а ты сможешь подняться к себе в номер и оставить вещи. Поблизости есть только одна лавка, где подают лапшу рамен, но там сегодня выходной! — сообщила администратор.

— Спасибо, я мигом, — уверила ее я и поднялась в комнату.

Бросив вещи и сняв пропахшие потом носки, я поспешно спустилась в ресторан.

Конечно, в полутемном зале я оказалась в одиночестве. В странных вазах на столах были воткнуты искусственные орхидеи. У супа-пюре в тарелке с цветочным узором, естественно, был вкус супа быстрого приготовления. Японцы, путая что, где, когда и как должно быть, принимают все это за стандартный атрибут изысканности. Но от супа, черствого хлеба и маленькой бутылки пива у меня наконец-то потеплело в желудке.

За окном виднелись темные горы и сумрачный город. Вдалеке там и сям мерцали фонари. Мне вдруг показалось, что я попала в место, которого не существует; будто я уже не смогу никуда вернуться; будто эта дорога никуда не ведет; конца у этого путешествия не будет и утро уже не наступит. Мне стало казаться, будто я сама призрак. Может быть, привидения навсегда заключены в таком времени. Удивительно, почему я думаю о таких вещах? Наверно, от усталости, решила я.

Когда я вновь случайно посмотрела в окно, то увидела посветлевшее небо. Затем под окнами отеля с шумом промчались пожарная машина и «скорая помощь». Чувствуя себя отвратительно, я вышла из-за стола и расплатилась.

Взяв халат, собралась идти и онсен. Проходя мимо ресепшн, встретила замерзшую дежурную, возвратившуюся с улицы.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Пожар в лавке, где готовили удон.

Вот это да, подумала я.

— Кто-нибудь погиб?

Дамочка молча внимательно всматривалась в меня. Я уточнила:

— Я недавно заходила подкрепиться удоном, но ушла не доев. Неужели это та самая лавка?..

— Ты сказала, что не ужинала… ах, ну да! Там плохо готовят. Даже местные туда не ходят, с какой стати она придется по вкусу городским. Понимаю.

Администратор довольно проницательна, подумала я. Не пришлось говорить то, о чем не хотелось, ведь и без того во рту остался неприятный привкус.

— Никто не погиб! Там был один хозяин, но, говорят, он убежал. Считают, что пожар случился из-за небрежного обращения с горящей печкой. В общем, похоже, пожар был небольшой! — Она улыбнулась: — Это не из-за тебя, иди купайся!

Нет, может, и по моей вине… подумала я.

Затем я отправилась в онсен, хотя на самом деле хотела убежать — в другой день, в другой город. Однако я уже целиком завязла в этой ночи, в этой странной атмосфере одиночества. Казалось, что я видела все сквозь какой-то фильтр и не воспринимала всерьез. Могущество этой ночи довлело надо мной.

Разглядывая красивый узор старого кафеля, будто колышущегося в воде маленького бассейна, наполненного водой из горячего источника, я немного успокоилась.

Теплая вода постепенно снимала усталость тела;

Я хотела, чтобы скорее настало утро, хотела погрузиться в него, как в этот горячий источник, подставить тело под ослепительный свет, очищающий все что угодно. Но я знала, что сейчас мне никуда не деться от этой ночи, что могу жить только в ней, как в горячечном бреду.

Я приоткрыла окно, чтобы охладить лицо. На улицу вернулась темнота и тишина, только блестели холодные звезды. Ветви деревьев совершенно не шевелились, словно застряли в вязкой темноте. Время застыло.

Именно таким оно было, когда я жила с Тидзуру.

Почему же сегодня я так часто вспоминаю о ней?

Я перевела взгляд на свое тело: обыкновенные ноги и живот, нормальная форма ногтей. И вдруг я вспомнила. Вот оно что, сегодня же день ее смерти!

Я помолилась о ее загробном блаженстве маленьким звездам на небе.

Чтобы боги непременно узнали о ее доброте, славном характере и хрупкой душе. Чтобы у нее была удобная, мягкая кровать с особенным балдахином. Особенно сладкое райское саке. Особенно легкое перерождение. Пусть даже ценой года моей жизни. Похоже, мне предстоит жить долго.

Все осознав, я совершенно обессиленная вернулась в свою комнату.

Сон
Я абсолютно ослабла после онсена, поэтому выпила саке из холодильника и сразу рухнула в кровать. Не распаковав вещи, надев гостиничный халат и не погасив даже свет у кровати, я вошла в мир сна. Я погрузилась в сон, мечтая о том, что, когда открою глаза, будет всходить утреннее солнце, освещая выгоревшие занавески. И неприятные ощущения, которые я испытала сегодня, наверно, уже проищут… Эта мысль позволила мне с облегчением вздохнуть.

Однако реальность не так снисходительна.

Время растягивается и сжимается. Когда оно растягивается, совсем как резина, то надолго заключает человека в свои объятия. Так просто не выпускает. Бывает, возвращаешься снова туда, где был прежде, останавливаешься, закрываешь глаза и оказываешься во времени, которое не продвинулось ни на секунду.


Во сне я оказалась в месте, похожем на лабиринт.

Я двигалась в темноте по запутанному узкому проходу. Он разветвлялся, я хладнокровно выбирала, куда идти, желая, во что бы то ни стало, выбраться наружу. Иногда проход расширялся и образовывал пространство, где можно было встать во весь рост.

Вскоре впереди показался свет, и я поспешила туда.

Это была маленькая пещера, украшенная разноцветными тканями. Здесь повсюду горели свечи. Я осмотрелась и увидела молельню. Очень знакомая молельня, подумала я.

В это время кто-то сказал у самого уха: «Сегодня… число». Хотя мне не удалось отчетливо разобрать слова, но стало неприятно. Это был день, который я хочу забыть. Именно его.

Затем в голове всплыл некий образ. Та дорогая моему сердцу квартира. Из окна видна скоростная автомагистраль, проходящая рядом с домом, из-за нее всегда шумно и пахнёт выхлопными газами. Пол грязный, стены тонкие. Там я жила с кем-то…

Пока я думала о ней, свечи, мерцая, осветили колеблющуюся тень человека.

— Если не принести жертву… — сказала Тидзуру.

Ну конечно, это была она.

Она незаметно появилась из-за моей спины и вошла в пещеру. Такая же светлая кожа, чересчур короткие волосы. Она отчего-то казалась грустной.

Затем, совершенно не обращая на меня внимания. Тидзуру начала выстраивать на площадке, похожей на алтарь, черные камни.

— Я принесла камни с берега реки смерти, — сказала Тидзуру.

Я решила, что надо что-то ответить, и произнесла:

— Конечно, с той знаменитой реки… Оттуда, куда ты не можешь попасть при жизни, — и тут же обвинила себя в жестокости, раз смогла придумать только это.

— Да! — согласилась Тидзуру, не взглянув на меня, — Я собираюсь принести жертвоприношение. Сегодня — день смерти.

— Разве это не мое дело? — спросила я.

— Но ты же забыла, — улыбнулась Тидзуру. — Совершенно забыла, шла себе но горной дороге и напевала.

Мне нечего было возразить.

— Ты все еще ничего не понимаешь. Считаешь, что тебе хуже всех, думаешь только о своем покое, главное, чтобы тебе было хорошо, — Ее глаза горели темным невиданным гневом.

Мне стало очень досадно, ведь я всегда по-своему любила Тидзуру.

— Думаешь, мне стоит быть серьезней? Да, я, в отличие от тебя, не буду тащить за собой груз проблем! Моя жизнь, по сравнению с твоей, слишком легкая! — Мой голос дрожал, я не могла сдержаться. Говоря это, я поняла, что моя жизнь намного хуже, чем я думала, и ужаснулась.

В пещере стало душно. Мне требовался хоть глоток свежего воздуха. Сколько же я пробуду здесь? Свечи едва освещали стены. Пахло пылью и плесенью.


Я проснулась в поту. Потолок комнаты освещался лампой. Из-за тяжелого сна разболелась голова. Халат жутко перекрутился на мне, простыня тоже измялась. Что за сон? — удивилась я.

Я посмотрела на часы, было два часа ночи. Сон меня покинул. Казалось, я больше не засну. Встав, достала из холодильника воду и выпила большими глотками. Только в этот момент я, наконец, почувствовала себя живой. Вот в чем дело — отопление включено на полную мощность. Я отрегулировала степень нагрева старого кондиционера.

Ночной номер погрузился в звенящую тишину.

Я подошла к окну. В полной темноте, естественно, все выглядело неподвижным. Мое лицо отразилось в оконном стекле.

Что-то не так, в сегодняшней ночи есть нечто странное, решила я.

Все-таки я кое-что подобрала на той горной дороге — эту атмосферу.

В Тидзуру из сна не было той глубины, которой обладала настоящая Тидзуру.

Тидзуру не способна была сказать такое. Она иронизировала острее, обиднее, язвительнее, но всегда была умнее и добрее. Несомненно, это мое чувство вины сотворило такую Тидзуру.

Я снова легла, и меня вновь потянуло в сон.

И опять оказалась в пещере.


Тидзуру, закрыв глаза, сосредоточенно молилась, стоя на коленях. Она была прекрасна. Стены пещеры, освещенные свечами, приобрели пепельный оттенок. Благодаря ее позе и облику пещера совершенно преобразилась в молельню.

Ресницы в мерцающем свете казались фантастической длины. Из-под опущенных век сверкали ее красивые холодные карие глаза. О чем она молится? Что ее мучает?

Я снова подумала, что ничего толком не знала о Тидзуру. Когда мы жили вместе, мое сознание было неясным. Я уставала, обижалась — была еще ребенком. Мне казалось, что за окном всегда пасмурно. Нет, не только пасмурно. В тот год слишком часто случались туманы. Ночь за окном всегда была мутно-серого цвета.

Я рассудила, что этот печальный сон навеян городом, в котором я оказалась.

Да, если бы она все время молчала, эта Тидзуру из сна, то выглядела бы как прежняя Тидзуру, которая была мне очень дорога. Белая кофта с широкими рукавами, джинсы, которые мы купили вскладчину, разделив цену пополам, и из-за которых мы всегда бились, в конце концов, решив, что их будет надевать та, кто раньше встанет утром, ее светло-каштановые волосы, взъерошенные пальцами, — я всегда хотела увидеть ее, но не могла. Теперь я внимательно наблюдала за Тидзуру.

Затем я решила, что на самом деле никогда не могла донести до Тидзуру ни одной своей мысли. Она всегда была так же глубоко погружена в себя, как и я. И у Тидзуру не возникало даже желания попытаться рассказать мне об этом.

Я именно поэтому любила наблюдать за Тидзуру. Она была существом, словно созданным бледным отражением человеческой жизни, сотканным из страданий.

Когда Тидзуру повернулась ко мне, пламя свечей погасло и стало совершенно темно.


Было три часа ночи. Во рту пересохло, в больной голове стоял туман.

Я окинула взглядом незнакомую комнату. Все казалось нереальным. Я прижала лицо к простыне, но ничего не почувствовала и пришла к заключению, что мне стоит выпить. Достав из холодильника виски, налила в стакан. Мне уже все равно, пусть я буду смотреть этот сон. Разве плохо снова встретить Тидзуру в годовщину ее смерти хотя бы во сне, пусть даже вызванном злыми чарами этой местности?..

— Где же находится эта пещера? — подумала я и тут же поняла. Кто-то или что-то злое живьем закопано в той пещере, находящейся у молельни. Я не знаю, почему я так решила. И тогда я постепенно осознала все.

Не знаю как, но я была убеждена в этом.

Хотя Тидзуру умерла, я не пролила ни капли слез. Почему? Почему я разозлилась на нее во сне? Лучше бы я была добрее, пусть даже это и грезы.

Посетитель
В это время раздался стук в дверь.

Удивившись и испугавшись, заглянула в глазок. Наверно, администратор с ресепшн, подумала я.

Однако в необычно ярко освещенном коридоре навытяжку стояла, опустив вдоль тела руки, незнакомая женщина в купальном халатике.

Я открыла дверь и выпалила:

— Как видишь, я — женщина, и мне девочки не нужны!

На что она ответила низким голосом:

— Heт, вы не то подумали, у меня дверь захлопнулась.

— А изнутри тебе не могут открыть?

— Похоже, спят.

— Ну, можешь позвонить из моего номера.

— Большое спасибо.

Женщина была очень худой и с длинными распущенными волосами. Нижняя половина ее лица была слишком узкой, тонкие губы невыразительными, хотя в общем она выглядела изящной. Под халатом она оказалась совершенно голой. Когда она проходила мимо меня, я страшно удивилась, заметив волосы на ее теле. И сколько же времени она была в коридоре в таком виде, задумалась я.

Хотя она встала перед телефоном, звонить, похоже, не собиралась.

— Вряд ли ты забыла номер комнаты, — сказала я.

— Нет-нет, конечно. — Она преувеличенно сильно покачала головой. — На самом деле мы поссорились. Поэтому, если я позвоню, он наверняка не подойдет к телефону.

— А он не пожалеет потом, что ты ушла в таком виде? — спросила я.

— Да, я через десять минут попробую позвонить. Позвольте мне чуть-чуть отдохнуть… — попросила она.

Я налила еще один стакан виски и предложила ей.

Она взяла стакан обнаженной узкой рукой и сделала глоток.

— С вами такое случалось? — спросила она.

— Поступали ли со мной люди жестоко, а я с ними? Много раз! B такое время… — Будто я не могла быть помягче с Тидзуру даже во сне… — …я словно в другом измерении. Не в состоянии воспринимать все адекватно, тело двигается автоматически.

— Будто в плохом сне, — согласилась она. — У него есть жена, он не расстается с ней.

Поэтому вы поссорились, и он выгнал тебя в коридор голой?

— Он понимает, что сам виноват, поэтому становится еще грубее. Стоит повысить голос, все станет известно, поэтому иногда я специально затеваю ссору на улице этого маленького городка. Он упорно отмалчивается, а я начинаю орать. И в кафе, и по дороге. Сама довожу себя до такого душевного состояния, будто залезаю в полиэтиленовый пакет, и из него постепенно исчезает кислород. В истерическом состоянии не понимаешь, что творишь, а сделанного уже не воротишь. Потом, едва только мы заходим в отель, он сильно бьет меня. Мне уже надоело это однообразие. Мы встретились на горной дороге. Пока быстро шли и опять кричали друг на друга, нам уже стало все равно. О нас уже пошли слухи, мама уговаривает меня лечь в больницу, и, похоже, настала пора уезжать из города. Что ни делай, это — конец!

Она продолжала говорить приглушенным голосом, совсем как будто о посторонних людях.

— Извини, но ты меня уже замучила своим присутствием, — сказала я.

Это была правда. Когда я смотрела на нее, слышала ее голос, голова немела, казалось, она что-то высасывает из меня.

— Звони скорее.

— Я не могу, потому что мне страшно, — созналась она.

— Ну давай я разбужу администратора и попрошу дать тебе ключ.

— Да, так будет лучше всего. Можно вас попросить?

— Да?

— Пожалуйста, поговорите со мной еще немного. Я хочу успокоиться.

— Ладно!

— Как вы себя чувствовали, когда разбили другу сердце?

Она смотрела мне прямо в глаза, но ее мир был наполнен ею самой, и в ее глазах ничего не отражалось.

— Извини, я не буду об этом говорить. Со мной такого не случалось, отрезала я. — Всегда, в любое время, было что-нибудь интересное, веселое, красивое и замечательное.


Тот год был ужасным.

Отец, который давно не жил дома из-за другой женщины, умер, оставив наследство только мне одной. Мама тоже претендовала на это ничтожное наследство и выкрала мою печать, банковскую книжку и сбежала.

Хотя я называю ее мамой, она не была мне родной матерью. Правда, у нас сложились неплохие отношения, поэтому я была крайне потрясена случившимся. Ходили слухи, что она бросила закусочную, где работала до этого, и убежала с мужчиной. Мне было настолько досадно, что я выяснила ее адрес. Однажды я предприняла решительные действия по возвращению наследства. Я не думала, что это произойдет слишком гладко, но все прошло как по маслу, так просто, что вызвало даже разочарование.

Я прибыла в тот город ближе к вечеру. Не хотелось бы, чтобы мать связалась с каким-нибудь бандитом, поэтому я только посмотрела, где они живут, но в дом не вошла, решив дождаться вечера и пока побродить по незнакомому городу.

Так я себя ощущала тогда.

То, что называют образ жизни, впитывается до мозга костей, В то время мое тело еще оставалось пропитанным единственными узами, связывающими меня и мать.

Я не воспринимала все всерьез, поэтому думала, что мы когда-нибудь встретимся снова. Я знала, что родительские права на меня мать передала бабушке со стороны отца, но все равно мне казалась, что мы снова увидимся. Однако с тех пор мы не встретились еще ни разу. Может быть, уже больше и не встретимся. Но тогда мне было горько признать это, поэтому я старалась отогнать подобные мысли.

Поток сознания, с детских лет вселившийся в мою душу, посетил и тот город. Вечером, когда начинаются телевизионные новости, когда птицы пересекают темнеющее небо, когда большое заходящее солнце спокойно опускается за горизонт, я всегда гуляла одна. Когда жила с матерью, я всегда возвращалась домой переодеться — после занятий в школе, свидания с возлюбленным, встреч с друзьями.

Это были единственные моменты, связывающие меня с матерью. Я возвращалась не потому, что хотела встретиться с ней, это было как чувство долга по отношению к неродному человеку. Инстинктивное ребяческое желание напомнить ей, что есть живое существо, о котором надо заботиться, впиталось в мое сознание.

Когда я появлялась дома, мать всегда ужинала. Потом уходила в магазин. После того как отец перестал бывать дома, прошло уже довольно много времени, поэтому во второй половине дня мы почти всегда были вдвоем. Немного пообщавшись во время маминого ужина, я провожала ее. Пока-пока, доброго пути! — махала ей рукой, мыла посуду, наводила порядок, а потом обычно отправлялась к друзьям или возлюбленным. Возвращалась домой поздно.

Были и такие дни, когда мама не приходила ночевать. Но она никогда не водила мужчин к нам домой. Наверно, для нее, с обостренным чувством долга, дом был местом отца. Меня поразило, как мать с таким чувством долга тайно прикарманила наследство. Я не укоряла ее, наверно, она очень оскорбилась, что отец ничего не оставил ей, той, которая изо всех сил воспитывала меня, не родную.

В этом незнакомом городе я сходила на аттракционы, много раз попила кофе, сидя на дамбе, смотрела на заходящее солнце, почитала в книжном магазине и перестала осознавать, что происходит.

У меня появилось ощущение, как будто я нахожусь в городе из обычного сна. Будто сердце отказывается работать под заходящим солнцем. У меня кружилась голова, мне казалось, что я поверну за угол и смогу вернуться домой. Я не могла себе представить ничего, кроме дома, где жила с матерью, я чувствовала, как воскресает запах выстиранного белья и слышится скрип пола на кухне. Хотя наш дом был еще довольно крепкий — он был двадцатилетней давности постройки — повсюду образовались щели, летом было жарко, зимой — холодно. Мне казалось, будто я смогу вернуться в тот дом. Казалось, мать как ни в чем не бывало будет ужинать, и, если неожиданно войду, я снова начну прежнюю жизнь. Я даже подумала, что сегодня понедельник, поэтому и белье сложено для стирки, и за покупками тоже надо идти.

Однако мать жила в неком особняке в этом городе с незнакомым мужчиной. Я вернулась к новому ее дому в то время, которое считала как раз подходящим.

Мать никогда не задергивала занавесок, естественно, и здесь они были раздвинуты. По суетливым движениям ее силуэта в окне можно было понять, что она спешит уходить — в ее обычной манере, одевшись, передумать и еще раз поменять пиджак, и по привычке рассматривать себя, поставив у окна большое зеркало. Я больше и больше запутывалась и перестала даже понимать, в каком времени я нахожусь. Казалось даже, если я войду, станет так, будто ничего не было, и время вернется. Мать выключила свет и вышла из комнаты. Значит, мужчины сейчас нет дома, подумала я.

Затем мама, не подозревая о том, что я притаилась неподалеку, быстро покинула дом. Мало того что она красавица, она умела хорошо обслуживать посетителей закусочной — это было ее любимое занятие. В этом городе она развлекалась тем же. Ее стройная фигура со спины совершенно не изменилась. Мама торопливо уходила.

Я быстро нашла почтовый ящик от маминой квартиры, пошарила сверху. Как я и думала, она, как всегда, приклеила туда липкой лентой ключ. Я достала его и направилась в новую мамину квартиру.

Дом был большой — многоквартирный жилищный массив. Я была грабителем — когда проходила мимо кого-нибудь, каждый раз у меня учащенно билось сердце. Из окон слышались веселые голоса детей, голос их отца, принимающего ванну, голос, который кого-то звал, звуки приготовления ужина, ощущались приятные запахи… Мне почему-то захотелось плакать, и я быстро миновала коридор.

Мамина квартира была в самой глубине. Я вставила ключ в замочную скважину и открыла дверь. На стене — одежда незнакомого мужчины. Костюм. Я облегченно вздохнула: качество костюма говорило о том, что он принадлежит простому служащему. Похоже, он не имеет отношения к якудза. Мама начала новую жизнь. Кухня была аккуратно убрана, чувствовался мамин запах. В квартире было всего четыре комнаты, но я, поразмыслив, направилась в ту, в окне которой был виден мамин силуэт, открыла ящик шкафа, где должно было лежать нижнее белье. Как и следовало ожидать, под ним находилась моя банковская книжка и печать. Отец оставил мне в наследство двадцать миллионов[2]. Похоже, на них еще не наложили руки. Я подумала, черт бы с ними, с двадцатью миллионами, а вот жить без печати очень затруднительно. Прихватив все, я вышла из комнаты, закрыв дверь на замок и считая себя потрясающим вором. В глубине ящика я оставила записку, где написала только одно: «Здесь был Рупан Сан-сэй!»[3] Но, наверно, ей будет не до смеха. Затем я аккуратно приклеила ключ обратно, села на поезд и вернулась домой.

На следующий день я расторгла договор на городской телефон и купила мобильный. Затем занялась процедурой переезда, чтобы не быть застигнутой врасплох, когда мама, заметив пропажу, приедет вернуть деньги. Все эти хлопоты отобрали у меня часть моей жизни. Я не спала всю ночь, разбираясь с вещами. Сложила одежду отца в картонную коробку. Папины книги, письма, оставленные им вещи, сдала в камеру хранения. Мамины все без разбора выбросила только потому, что они были ей не нужны. Затем разобрала свои, сократив их до минимума. То, что я не в состоянии была выбросить, все-таки отдала на хранение. У меня осталось два чемодана. Через два дня я пошла в банк, заново открыла счет на десять миллионов, попросила оформить чек на другие десять и отослала его маме. Когда получила клочок бумаги с подтверждением отправки заказного письма, я всей душой осознала, что с того момента, когда оно попадет в почтовый ящик, я действительно останусь одна.

Некоторое время я проживала в бизнес-отеле, но Тидзуру позвала меня к себе. Изначально она была другом моего друга. Я знала, что я ей нравлюсь, я тоже симпатизировала ей, поэтому решила воспользоваться ее предложением на время, пока не приду в себя.


Жизнь с Тидзуру с самого начала была интересной.

Тидзуру видела призраков, чувствовала их присутствие. Когда с кем-то из друзей случалось какое-либо несчастье, в тот же момент у нее выступали на глазах слезы, хотя она совсем не хотела плакать. Еще она вылечила прикосновением рук мои боли в спине и гастрит. По словам Тидзуру, в детстве с ней произошел несчастный случай: она упала с высокой лестницы и после этого стала такой. У нее был странный взгляд, она всегда пристально смотрела не на человека, а немного в сторону. Она была сильной. Она ничего не боялась.

Мы жили в квартире, которая усугубляла бурю в моей душе. Квартира была на седьмом этаже обшарпанного здания рядом со скоростной дорогой, под окном виднелись заброшенные дома, напоминавшие трущобы. В здании всегда было шумно, здесь обитали жильцы, которые постоянно просрочивали квартирную плату, а прямо сверху находилась двухкомнатная квартира с такой же, как у нас, планировкой, где жила семья из восьми человек — гвалт стоял ужасный, как в «Замке девяти драконов», который я когда-то видела по телевизору[4].

Когда я спросила, почему она выбрала для жилья такое место, она с улыбкой ответила: «Почему-то мне здесь очень спокойно. Потому что, когда я смотрю на обычных людей, задумываюсь о своих странностях и ощущаю беспокойство».

Она болезненно любила чистоту и всегда начищала до блеска полы и кухню. Много раз она даже будила меня ночью звуками своей уборки, и частенько бывало, что я поскальзывалась на хорошо отполированном полу и падала.

Она почти не спала. Говорила, что ей достаточно лишь нескольких часов сна. Говорила, что уборкой убивает время. Что перед тем как мы стали жить вместе, она ожидала рассвет за мытьем полов, хоть никто не замечал их чистоту.

Она настаивала на том, что видит призраков. И постоянно бормотала страшные вещи — бабушка принесла хурму или того ребенка сбила машина. Когда я была с ней, мир кишел призраками.

Я взяла себе за правило считать, что раз я не могу этого увидеть, значит, этого не существует, поэтому не принимала близко к сердцу ее слова. И, тем не менее, иногда я что-то чувствовала. На дороге, в квартире. В это время она обязательно говорила, что там кто-то есть. Чтобы не видеть призраков, она всегда спала, надев на тело много украшений — блестящих колец, цепочек, браслетов. Она говорила, что, если это сделать, призраки не приближаются. Поэтому во время секса, где она, почему-то всегда играла мужскую роль, в меня везде впивались ее украшения, и было больно.

В тот год действительно часто случались туманы.

Когда я просыпалась на рассвете, Тидзуру, прервав свою уборку, с тряпкой в руке садилась и смотрела в окно.

Свет от фар машин пробивал туман и наполнял небо. Пейзажей этого мира не было видно. Казалось, эта панорама, включая и Тидзуру, была последней картиной мира. Я, приоткрыв глаза, не выдавая, что проснулась, смотрела на нее. Она, облокотившись на ржавую оконную раму, качающуюся на ветру, с детским любопытством разглядывала улицу. На улице был густой, как молоко, такой, будто его можно коснуться, туман. Я думала: может, утро никогда не настанет. Мне даже казалось, этот мир отвергает и хрупкое тело Тидзуру, и ее тонкие руки. Будто этому существу разрешается находиться только в таком странном месте.

Люди твердо убеждены в том, что расстаются по воле одного из партнеров — когда один из них надоедает другому. Но это не так. Время быть вместе заканчивается, будто сменяется время года. Просто поэтому. Это невозможно осуществить по воле человека. Потому, наоборот, следует жить полной жизнью до того дня, когда это произойдет.

Нам до самого конца было спокойно и весело.

Может быть, так думаю только я? Нет, пожалуй, я не ошибаюсь.

В той жизни в старом доме с бенто из универсама на обед, я прилагала все свои душевные силы, чтобы постепенно стать взрослой. Думала: может, уже пора начать жить одной? Неподалеку обнаружила подходящее дешевое жилье, поэтому сразу решилась и сообщила Тидзуру. Тогда она отреагировала спокойно. Улыбнулась: мы же и потом будем общаться! Оттого я совершенно не заметила, что она этим шокирована.

В последнее воскресенье нам стало немного грустно. Поэтому Тидзуру сказала, что хочет покататься на машине. Я села за руль машины Тидзуру, и мы поехали к ближайшим горам. В чайной на горе мы поели рис с грибами, добрались до смотровой площадки и полюбовались на разноцветные горы, побывали у горячего источника.

Да, все-таки тогда была осень.

У горячего источника скопилась облетевшая красная и желтая осенняя листва такой головокружительной окраски; что, казалось, сходишь с ума. Каждый раз, когда дул ветер, листья кружились, будто поднятые бурей. Мы долго плескались в бассейне на открытом воздухе, но грусть не исчезала.

Грусть оттого, что время проходит. Что наши дороги расходятся.

— Почему же так необычайно грустно? — наперебой говорили мы друг другу, будто это нас не касается. — Всего лишь переезд. Почему же?

Все люди, которые нас окружали, выглядели такими веселыми, что было даже завидно. Бабушки, маленькие дети, мамы, которые пришли в онсен. Одни люди уходили, другие приходили, а мы все сидели в бассейне под открытым небом. Небо было очень высоким.

— Я не покидала квартиру, и туманов было слишком много, и погода стояла неважная, поэтому, наверно, мне здесь так хорошо, будто во сне, — сказала Ткдзуру.

— Когда небо чистое, и в голове проясняется!

Затем в машине по дороге домой Тидзуру сказала:

— Я выйду здесь.

Как я ее ни уговаривала, она упорно стояла на своем. Постепенно атмосфера в машине сгущалась, стало невыносимо, и я, будто поддавшись колдовству, высадила ее.

Когда я в одиночестве приехала на квартиру Тидзуру, подумала: что же я наделала? Однако она не шутила. Все, что я сейчас могу сделать, — не дожидаться ее в этой квартире, чтобы не оскорблять ее чувства сценой своего ухода. Поэтому я упаковала вещи и досконально уничтожила следы своего пребывания. Наши общие вещи все оставила. Я думала о своей жизни, в которой за короткий период времени с такой скоростью переезжаю уже второй раз. Думала и о Тидзуру. Как бы я ни любила ее, у меня не было уверенности, что смогу любить настолько, чтобы продолжать жить в ее грустном и темном пространстве. Я понимала, что когда-нибудь полюблю мужчину и буду еще более безжалостной. Поэтому я не звонила ей.

Затем, спустя месяц, когда жизнь на новом месте совершенно вошла в свою колею, подумав, что она все-таки мой друг, и наконец, решившись встретиться с ней, я позвонила.

— Эй, как поживаешь? Прости, что тогда забрала у тебя машину. Как ты добралась?

— Все в порядке! Это было не так уж далеко. Я путешествовала еще два дня, потом вернулась автостопом.

— Здорово!.. — Я чуть не расплакалась.

— По сути, это же я попросила высадить меня. Я была серьезно настроена, потому что мне хотелось еще немного побыть на осенней природе. Хотелось привести в порядок свои мысли. Я сама заставила тебя так сделать, как же я могу злиться? — мягко сказала Тидзуру. — Это потому, что я ни за что не хотела видеть, как ты уходишь.

— Я поняла, но мне стоило бы довезти тебя до станции, — как бы извинилась я.

— Нет уж, вот так кошмар — расставаться на станции!

— Пожалуй…

— Мне правда было хорошо жить вместе с тобой. Я сама не знала, что могу жить с другим человеком.

— Я тоже.

— Я думаю, что тебе очень повезет. У тебя будет другая жизнь. В ней многое произойдет. Но себя нельзя упрекать! Живи со спокойной совестью. Что бы ни случилось, будь гордой.

— Почему? Разве я уже не такая?

— Нет. — Тидзуру захихикала. Ее голос тихо звучал в ушах, как колокольчик.

— Ну, что ж.

— Ну, пока.

Я, вздохнув с облегчением, положила трубку. Наверно, для нас не наступит завтрашний день, но во мне появилась надежда, что мы сможем общаться по-другому. Я впервые после той разлуки на горной дороге действительно смогла крепко заснуть.

И тогда я тоже видела странный сон.


Я уже не сержусь и возвращаюсь на горную дорогу. Я приближаюсь к тому месту, где мы расстались с Тидзуру. Тидзуру лежала на обочине, свернувшись, как котенок. Когда я приблизилась, она радостно рассмеялась. Открыв дверь, села в машину, оживленная, какой никогда не была. Мы беремся за руки. Одной рукой вести машину по горной дороге ужасно трудно, но я не хочу выпускать ее руку. Холодная рука Тидзуру. Всегда холодные пальцы. Тидзуру выглядит еще более хрупкой, чем всегда. Какой бы ни был грязный дом, как бы он ни протекал под дождем, какие бы ни были тонкие стены и как бы ни было шумно, пусть даже не будет за окном ласкающих взгляд пейзажей, мы вернемся в ту квартиру вдвоем и уже никогда в жизни не расстанемся…

На этом я проснулась.


Целый день я размышляла о сне. А вечером, вспомнив, что не сообщила никому, кроме Тидзуру, свой новый адрес, позвонила другу. Это был наш общий с Тидзуру знакомый.

— Ты жива! — закричал он. — Тебе чертовски везет!

— А в чем дело? — спросила я. Его слова удивительно повторяли сказанное Тидзуру.

— Ты не знаешь? Извини. Позавчера в вашем доме случился пожар, Тидзуру погибла!

— Что? Но ведь я вчера говорила с ней по телефону?! — удивившись, ответила я.

— Это… в ее духе. С Тидзуру это возможно!

— Т… такое?..

— Все думали, что ты еще там, волновались, пытались обнаружить твое тело, искали, куда ты подевалась. С тобой никакой связи, ничего было не поделать! Но хорошо, что ты жива. Вот повезло. Я всем передам! — Он говорил какие-то бессвязные фразы, а мне передавалась его печаль.

Я в ужасе вцепилась в телефонную трубку:

— Спасибо, что дал мне знать. Похорон, наверно, не будет.

— Кто-то, вроде бы дальний родственник Тидзуру, приехал в больницу и быстро забрал останки. Сказал, что не встречался с Тидзуру около десяти лет. Похоже, Тидзуру раньше натворила дел, поэтому родственники разорвали с ней отношения! Я попросил сообщить о похоронах, но мне никто не позвонил.

— Вот как. Ты спросил, как можно с ним связаться?

— Да, спросил. В следующий раз объясню. Хоть могилу ее хочу посетить. На самом деле Тидзуру бесследно исчезла в одно мгновение!

— Да.

Я спросила еще только одно, что хотела знать:

— Пожар начался в квартире Тидзуру?

Друг с уверенностью ответил:

— Нет, в другой. В соседней, где жил алкоголик. Говорят, он оставилвключенным чайник и мертвецки напился. Самому-то удалось спастись.

— Понятно…

Я не могла плакать. И сейчас не могу как следует поплакать.

Я много раз раскаивалась. И сейчас тоже. Но каждый раз одумывалась. У нас наверняка больше ничего бы не получилось. Нам было хорошо до самого конца. Я повторяю это как заклинание.


— Здорово, я бы тоже так хотела. Где же и в чем я могла ошибиться?

Хотя я вовсе не делилась с ней своими воспоминаниями, эта женщина словно прочитала их в моей душе. Она произнесла слова со скучающим видом. Ей было абсолютно наплевать.

— Еще не поздно все исправить, — сказала я. — Возвращайся в номер и прямо поговори о том, что вы будете делать — расставаться или продолжать встречаться? Оденься. Холодно же ведь.

— Наверно, уже поздно, — посетовала она.

Из-за распущенных волос ее лица не было видно.

— Мы пытались совершить двойное самоубийство… — Повисла пауза.

— Но ты ведь…

— А если это так, что делать? А если я, убив его, вышла из номера… Я сама не хочу об этом думать. А может быть, у меня не получилось умереть, и я проснулась, только я, а он мертв… Какой вариант?

— Какой? Никакой! — закричала я.

Потому что, если бы не крикнула, мне бы, наверно, стало страшно от этой чертовщины.

— Хватит! Надо действовать. Я возьму ключ у администратора!

Я схватила ключ от своего номера и встала. Почему-то я подумала, что, если у меня не будет ключа, я, как и она, не смогу вернуться в номер… Хотя она здесь…

У двери я оглянулась, она, медленно передвигая ноги, подошла к кровати и печально опустилась на нее.

Ее голова упала на грудь, она пристально смотрела в пол.

Я спустилась на лифте, подошла к стойке ресепшн и настойчиво позвонила.

Поскольку никто не появился, я повторила снова. В совершенно темном фойе раздавался только звук кондиционера, из темноты всплывали выцветшие диваны.

Прошло очень много времени, прежде чем из глубины коридора появилась заспанная, злая дежурная.

— У женщины из соседнего номера проблемы — захлопнулась дверь, она не одета, я могу взять у вас ключ от ее комнаты?

— Чего?

Невозможно изобразить более недовольный голос.

— Если сомневаетесь, пойдемте со мной, — сказала я.

Я подумала, что даже если тот мужчина мертв, лучше бы администратору присутствовать.

— Мне неловко, но, кроме тебя, сегодня здесь никого нет! — удивилась дежурная.

— Что? Но я точно сейчас видела…

— Нет, чью сторону я должна выбрать? — спросила администратор.

— Вы о чем?

— Выгоды отеля или спокойствия посетителей? — уточнила она с серьезным лицом.

— В настоящий момент без разницы! — возмутилась я.

— Да, я понимаю, о чем ты говоришь. Сегодня — странный день! Раньше в такие дни появлялись оборотни-тануки. Воздух какой-то тяжелый, ночь темная! Но послушай, все проходит! И эта ночь тоже. Ты ведь говоришь о женщине в купальном халате?

— Да.

— Она появляется здесь. Она раньше задумала совершить здесь двойное самоубийство, но умерла только она сама. Ее любовник, школьный учитель, остался жив. Ему снотворного не хватило. И тогда он, забрав жену и детей, покинул город.

— Вот как…

Мне стало противно, я хотела многое высказать.

— Что ж, в старых отелях многое случается, — сказала администратор.

— Следовательно, сейчас никто не заперт и не умирает в комнате?..

— Вот такие дела. Но через несколько часов уже будет утро. Если снова что-то случится, разбуди.

Дежурная удалилась.

Я осталась в фойе со своей дилеммой, что мне предстоит, когда я одна вернусь в номер, — жалобы призрака или жуткие сны? Выбор был невелик.

Я решила выйти на улицу, чтобы освежиться.

Там дул ужасный ветер.

Наверняка листья быстро осыпаются.

И здесь, и там, где я последний раз видела Тидзуру.

Я взглянула на небо.

Звезды были красивые.

Я оглянулась, действительно кроме моей комнаты и коридора в окнах везде было абсолютно темно.

Я вспомнила печальную фигуру той женщины.

И тут меня осенило: она специально выпила больше лекарства.

А ему дала выпить немного.

Поэтому эта женщина оставляет такое мимолетное впечатление.

Откуда я это узнала? Почему сегодня ночью я многое понимаю?

Когда, совершенно озябнув, я вернулась в фойе, там оказалась проснувшаяся администратор.

— Вы не призрак? — спросила я.

— Я — это просто я, кто работает здесь много лет! Из-за тебя я не смогла заснуть!

— Извините. Еще раз схожу в онсен, — сказала я.

— Будь осторожней! Я все равно уже не сплю и похожу тут.

Я, тронутая ее добротой, быстро направилась к бассейну.

Комната с татами
Бассейн по-прежнему был наполнен горячей водой, и я смогла хорошенько прогреться.

Через стеклянную перегородку я взглянула на часы в раздевалке — скоро уже будет четыре часа.

Ну и ночь, бесспорно, это я привела с собой в отель все странности, которые встретила на горной дороге… Раздумывая над этим, я почувствовала прилив усталости и сонливости, достигшей апогея, мои глаза закрывались сами собой.

В следующий раз, что бы ни случилось, буду спать, решила я и посмотрела на банное полотенце.

Это старое, но красивое полотенце напомнило мне то банное полотенце, которое было у меня в детстве, когда я жила с папой и родной мамой. В то время я не представляла, что мне выпадет такая судьба. Я думала, что буду жить обычной жизнью единственного в семье ребенка вместе с родителями, потом выйду замуж. И что моя линия жизни будет проходить далеко от этого…

Впав в некоторую сентиментальность, я внимательно разглядывала полотенце. Потом перевела взгляд на бассейн для купания, окаймленный примитивной мозаикой из обычных камней.

Никчемный отель, но бассейн хорош… подумала я и почему-то похолодела от страха. Что-то во мне яростно восставало против этих мыслей.

В чем дело? Здесь так приятно — небольшая уютная комната, как раз хорошо, что она старая, качество воды в источнике отличное… Среди серых камней, заменяющих мозаику и проходящих по краю бассейна, только один был другого цвета. Он был совершенно черным.

Вот оно что, все связано с отелем.

Я убедилась в своих странных ощущениях.

По какой-то причине один из тех камней используется здесь, поэтому тут и творятся такие странные дела.

Я припомнила лавку с удоном, и у меня заболело в груди, но сообразила, что отель существует давно, и ничего страшного с ним не происходило, и, наверно, лучше оставить все как есть.

Я плохо понимала, можно ли сказать «ничего страшного», когда совершают двойные самоубийства и появляются призраки, а за то, что в лавке с удоном никто не погиб, следует благодарить ту молельню.

Я тихонько вышла из бассейна, стараясь не наступить на этот камень, и пошла к стойке.


— Спокойной ночи, — подала я голос.

— Может, хоть чаю выпьешь, наверно, у тебя нет большого желания возвращаться в номер? — появившись из-за стойки, сказала администратор.

Я хотела поскорее уснуть, но в горле у меня пересохло.

Я прошла через дверь сбоку от стойки, и вошла в комнату позади ресепшн.

Это была аккуратно убранная маленькая, размером около шести дзё, комната, пол которой был покрыт соломенными циновками-татами[5]. Занавески с цветочным рисунком были плотно задернуты.

Дежурная стояла перед маленькой плитой и кипятила воду.

Стол украшали белые-пребелые неестественно прекрасные хризантемы[6].

Неся чашки с чаем, администратор, видимо перехватив мой взгляд, сказала:

— Ах да, да.

Чай был очень горячим и ароматным.

— Вкусный.

— Потому что у меня есть родственники в Сидзуока, — сказала администратор. — Эти цветы тот мужчина-самоубийца присылает каждый год.

— Любовник призрака?

— Да. Каждый год просит принести их в жертву. Но нельзя же их поставить на ресепшн. Плохая примета. Они и без того не к добру. И в номере жертву не принесешь, поэтому я и поставила их здесь. И даже ароматические палочки каждый день зажигаю!

— Понятно.

Я вспомнила печальную женщину.

— Все говорят, что боятся призраков, но живые люди намного страшнее! — продолжила она. — Кстати, я и тогда была на ресепшн, когда сюда приехали эти самоубийцы. Это было страшно! Ночь была такая же странная, как сегодня. У мужчины лицо было землистого цвета, все в грязи. Женщина — босая, грязные волосы растрепаны. Они сказали, что шли по горной дороге… Измученные, возбужденные, от них веяло чем-то ужасным. Обычно я таким отказываю, но у женщины были совершенно красные, распухшие от слез глаза, она все повторяла, что хочет отдохнуть… Было страшно… В конце концов, я пустила их на ночлег, потом был такой кошмар. Хорошо хоть, меня не уволили. Но я уверена, она хотела умереть одна. Она только себе сделала большую дозу лекарства, а ему дала выпить маленькую! Мужчина чуть с ума не сошел, когда узнал это. Я думаю, они действительно любили друг друга, это было не просто развлечение.

— Скорее всего.

— Но она стала призраком. Это называется — отплатить злом за добро. Все равно отель закроется в следующем году, и ладно.

— Этот отель исчезнет? — думая, что и впрямь так будет лучше, если он исчезнет, спросила я.

— Да. Потому что хозяин умер. Сын в следующем году его перестроит в ресторан. Этот бассейн владелец сам сделал!

— Ничего себе!

— Правда, чудесный?

— Он в горах камни собирал? — спросила я.

— С чего ты взяла?

— Странная мозаика.

— Да! Хозяин был необычным человеком, собирал камешки. Не бриллианты или что-то такое! Настоящие камни.

— Но бассейн замечательный, — признала я. — А вы берегите себя! И призраки тут есть, и вообще как-то чудно.

— Все будет хорошо, мне и раньше это говорили, но диковинные ночи случаются везде. К тому же они обязательно проходят. Работаешь как обычно, а когда наступает утро, кажется, будто ничего и не было! Я не этого, людей боюсь. По сравнению с ликованием сына, когда умер владелец, это не важно. Бывает и так, переночуют благородные супруги, а уборщика потом выворачивает наизнанку. Чем же они там занимались в номере? Такое страшнее.

Все будет хорошо, если есть такие люди, подумала я и прекратила переживать за этот отель.

— Ну, я пойду. Спокойной ночи, — сказала я.

На улице еле слышно запели птицы. Скоро рассвет.

— А ты не боишься возвращаться? Ночуй тут, — предложила дежурная.

— Можно?

— Можно-можно, тут тесно, но у меня и футон еще один есть. Так будет лучше. А то она снова появится! — улыбнулась администратор. — Утром все уже будет в порядке, ты возьмешь свои вещи и уедешь.

С чего это я, заплатив деньги за отдельный номер, буду спать с этой особой в чересчур японской комнате, подумала я, но в этом было нечто интригующее, поэтому я согласилась.

— Ну, уговорили.

Мне уже очень хотелось спать и было все равно.

Администратор расстелила неподалеку от своего футон для меня.

В узкой комнате с низким потолком и с запахом хризантем.

Я легла и пожелала ей спокойной ночи.

Дежурная тоже пожелала мне спокойной ночи и выключила свет.

Освещение оставалось только на кухне, пока она мыла посуду, а я в одно мгновение провалилась в сон.

Еще сон
Это был очень реальный короткий сон.

Я даже не понимала, сон это или воспоминание. Казалось, будто наблюдала дежавю.

Я была в квартире Тидзуру, которой сейчас уже нет.

В поле моего зрения находились даже пятна на высоком потолке.

Еще отражение от нержавеющей стали на начищенной до блеска кухне.

За окном туман такой, что кажется, будто он входит в квартиру.

На небе сквозь туман видны огни, с улицы слышатся приглушенные шумы машин.

С верхнего этажа долетают звуки, издаваемые супругами, занимающимися деланием детей в ванной комнате — у них и так их много, неужели не хватает?

— Какой грохот! А ведь ночь на дворе! — возмутилась я.

Я рассеянно читала журнал.

И попивала японское саке из бутылки в 1,8 литра. Опорожняя стакан за стаканом, я довольно сильно опьянела.

— Давай хоть музыку включим!

Тиздуру, бодрствующая по ночам, очень обрадовалась, что я тоже не сплю.

Она казалась счастливой, как ребенок.

Тидзуру включила CD довольно громко, но мелодия, будто поглощаемая туманом, звучала приглушенно.

Словно в пику музыке, супруги сверху тоже разошлись: с грохотом опрокинули умывальный таз, щедро спустили воду, скандалили по поводу проблем воспитания детей. Казалось, они специально распахнули окно из ванной, чтобы все было отчетливо слышно.

— Чудовищная у них энергетика!.. -

прокомментировала я.

Вследствие моего опьянения Тидзуру выглядела просвечивающей. То ли из-за тонкой кожи, то ли из-за тумана, то ли из-за своих способностей. И я подумала, что, наверно, не смогу прожить с этим человеком долго.

Что не может долго жить существо, которое не спит по ночам и почти не ест.

— А я не имею ничего против. — С восхищением прислушиваясь и к музыке, и к звукам наверху, Тидзуру улыбнулась: — Ведь это естественно. А что естественно — то не стыдно.

— Им стоит не так бурно выражать свои эмоции, — возразила я.

— Нет! Вместе принимать ванну, говорить о том, о сем, мыть друг друга, от этого возбуждаться — жизнеутверждающие звуки, издаваемые родителями, — сказала Тидзуру.

Но меня больше впечатлял силуэт Тидзуру на фоне тумана в окне при свете ночника. Казалось, она исчезает, растворяясь. Меня охватило беспокойство. Я не могла уловить, в каком я мире. И вдруг поняла: именно такие шумы успокаивают и заставляют Тидзуру задержаться в реальном мире.

Воспоминания и сон перемешались. Это точно.

Однако, повернув голову от окна ко мне, Тидзуру сказала:

— Слушай, в тех снах, которые ты видела раньше, я — это не я! В этом сне, когда ты в комнате администратора, я настоящая. Ты видела сегодня странную молельню? Но это не опасно. На этом все закончится! Но, похоже, у тебя были проблемы, поэтому ты все время меня видела.

Прозрачные глаза, глаза Тидзуру.

Я прослезилась:

— Спасибо.

Взяла ее за прохладную руку.


Я резко открыла глаза, вокруг была незнакомая, совершенно темная, убогая комната.

Свет едва проникал сквозь занавески.

Где я? Я вскочила. Рядом, громко храпя, спала дежурная.

Волосы с проседью, крупный нос, полосатая пижама… все было просто и мило. На стене аккуратно висела форма администратора.

Я даже подумала, что на таких людях держится мир.

Я успокоилась и снова заснула.

Наконец-то эта ночь закончится.

Свет утра
Затем пришло утро. Я вернулась в номер.

Комната при свете ясного утра была мирной настолько, что было непонятно, что же, собственно, вчера так пугало в ней.

Я переоделась и приняла душ.

Единственное, что напоминало о вчерашних событиях, — это два стакана.

Сразу уложив вещи, я пошла на ресепшн.

— Спасибо за заботу, — сказала я.

— Да-да, будь здорова, — ответила с улыбкой администратор, аккуратно взяв плату за постой.

Будто ничего и не было. Я про себя проворчала: именно это называется любовью на одну ночь, — и улыбнулась.


Выйдя на улицу, я попала в утреннюю атмосферу провинциального городка.

Один за другим открывались магазины, на бензозаправочной станции энергично работали служащие, старушка махала веником.

Вдалеке горы, раскрашенные кленами, позади них ясное небо.

Вот так история! — подумала я.

Хорошо, что я смогла встретиться во сне с настоящей Тидзуру. Наверно, это было возможно только в искаженном времени. Все-таки какая бы ночь ни была, я найду в ней что-нибудь интересное, сумею извлечь пользу из чего угодно.

Я достала карту и пешком отправилась на станцию.

ДОЛЯ (HARD LUCK)

О ноябре
Когда я пришла в больницу, к моему удивлению, мамы там не оказалось.

Сакаи один сидел около моей сестры, читая книгу.

Все ее тело по-прежнему было оплетено различными трубками. Тишину больничной палаты нарушал противный звук аппарата искусственного дыхания.

Я уже привыкла к этой картине, иногда она мне снилась, но почему-то видеть ее во сне было намного хуже, чем в реальности, и я просыпалась от чувства полного бессилия.

Когда я во сне прихожу навестить сестру, мои ощущения сразу обостряются до крайности. А в реальности я начинаю готовиться к этому постепенно, еще в электричке, на пути в больницу. Я исподволь подготавливаю себя к состоянию, которое у меня наступит, когда я увижу ее, коснусь ее тела. Во сне все по-другому. Сестра обычно разговаривает, ходит. Но и во сне я все знаю. Всегда где-то рядом мерещится больничная палата. Я постоянно осознавала это, поэтому все больше и больше переставала различать, сплю я или нет. У меня возникло ощущение, что, где бы я ни была, я нахожусь в безвыходном положении и не могу расслабиться. Хотя со стороны я выглядела очень спокойной. Пока осень шла своим чередом, я быстро становилась все более и более бесстрастной, когда грустила, мои слезы всегда катились непроизвольно.

С тех пор, как у моей старшей сестры, которая собиралась устроить помолвку и готовила документы, чтобы передать дела и уволиться из фирмы, где она работала, после бессонной ночи случился инсульт, истек один месяц. Головной мозг получил довольно серьезные повреждения, нервные ткани мозга, сдавливаемые отеком, постепенно теряли свои функции. Сначала она перестала самостоятельно дышать. Я впервые узнала, что такое коматозное состояние. Мозг сестры постепенно продолжал умирать.

В последнее время мы всей семьей ходили на консультации, и только на прошлой неделе нам объяснили, что ее состояние — это даже не жизнь растения и что после смерти головного мозга тело сестры будет жить только благодаря аппарату искусственного дыхания. Поэтому матери было уже отказано в просьбе сохранить ей жизнь в таком состоянии. Теперь нам оставалось только ждать, когда констатируют смерть головного мозга и отключат дыхательный аппарат.

Мнения всех членов семьи сошлись в одном — чуда не произойдет, от этого стало немного легче. Пока мы пребывали в неведении, нам без конца лезли в голову всякие мысли. Это было время постоянного ада, где сосредоточилось все — от научной информации до молитв к богам в надежде услышать голос сестры, появляющейся во сне. И когда прошло это время мучений, все успокоились, ломая себе голову только над тем, чтобы не делать того и не думать о том, что не понравилось бы сестре, чтобы ее телу было легче. То, что она уже не вернется, стало понятно по ее глазам. Однако, когда руки еще теплые, ногти растут, слышно дыхание, стучит сердце, обязательно надеешься на лучшее.

Это странное время до того момента, как сестра окончательно покинет этот мир, давалось нам всем, чтобы многое осмыслить.

Как раз с сегодняшнего утра я снова начала процедуру оформления учебы в Италии, которую поневоле прервала и вовсе хотела отменить из-за состояния здоровья сестры. Жизнь без сестры продолжалась. Однако над всем по-прежнему украдкой витала ее тень.

Единственным, кого, казалось, это не беспокоило, был Сакаи, старший брат жениха сестры. Сам жених, в шоке от несчастья, случившегося с сестрой, уехал к матери. Он был студентом медицинского университета, учился на факультете стоматологии, поэтому прекрасно понимал, что это значит, когда мозг уже не функционирует Вчера он дал согласие на предложение моих родителей расторгнуть помолвку.

Сакаи, ссылаясь на то, что живет в Токио, попросил разрешения навещать сестру в больнице. Поначалу все решили, что он задумал искупить малодушие младшего брата, но, похоже, это было не так — он ежедневно появлялся и… приставал к медсестрам. Мне казалось, он слишком быстро смирился с обстоятельствами, чем вызвал подозрения.

Его прежнюю жизнь окутывала тайна. Старшая сестра как-то рассказывала мне, что братья перенесли довольно много страданий. Что их отец умер от тяжелой болезни, мать, работая старшей медсестрой, одна воспитывала братьев.

Вспоминая общение с сестрой, я всегда чувствовала, будто меня окружает оболочка. У сестры был высокий и нежный голос, она любила побеседовать. Часто в детстве, стоило только расстелить постель в нашей общей комнате, мы сразу начинали болтать до рассвета. Мы, наивные, пообещали друг другу, что вырастем и обязательно будем жить в каком-нибудь доме, где в крыше будет окно, и, разговаривая, мы будем смотреть на звезды. Мы представляли темное блестящее оконное стекло, ясное небо и звезды, сияющие, как бриллианты. Там сестры никогда бы не смогли наговориться, и, должно быть, даже утро не наступало.

Старшая сестра всегда была ласковой и какой-то сказочной, но в любви она была страшной женщиной, полной противоположностью мне. Влюбившись, она, например, часто всерьез помышляла о том, чтобы сделать татуировку с инициалами избранника.

— Прекрати! Ты не сможешь потом встречаться с мужчинами, у которых другие инициалы!

— Почему?

— Да потому, что если ты сейчас наколешь букву «Н» из фамилии Накадзава, то будет логичным встречаться только с теми, у кого в имени есть «Н». И что ты будешь делать? Хорошо, если случайно попадется парень на букву «Н», ну а если ты полюбишь человека с другими инициалами. Извинениями тогда не отделаешься!

— С чего это тебе пришло в голову? Отстань от меня! Я не собираюсь больше встречаться ни с кем другим. По-моему, замечательно выйти замуж за того, кто был твоим первым мужчиной. Я уверена в своих чувствах.

— Это абсолютно невозможно, прекрати!

Мы часто развлекались всю ночь, болтая о подобной ерунде. Это было время, когда мы могли силой воображения сотворить огромное звездное небо, даже если в крыше не было окна.

Эта оболочка, которую я чувствую при воспоминаниях о сестре, поначалу каждый раз, когда я плакала, плавилась и исчезала. Сейчас слезы перевелись и мое тело и душа смирились с этой ситуацией. Однако эта оболочка всегда окружает меня как напоминание о сестре.

— А где мама? — спросила я.

Я ушла из дома и жила одна, занималась в аспирантуре изучением итальянской литературы. Когда с сестрой случилось несчастье, я поняла, что не следует надеяться на помощь родителей, да и захотелось отвлечься, поэтому в последнее время стала подрабатывать. Больница, уход за сестрой, ночная работа в баре, аспирантура, забытье, недоедание — время проходило в бесконечном однообразном повторении. Я знала, когда поменяю ритм жизни, у меня появится достаточно денег. Похоже, я сама смогу заработать даже на учебу за границей.

Поэтому дома у родителей почти не бывала. И хотя я разговаривала с ними каждый день по телефону и встречалась в больнице, я даже не могла представить себе, насколько сильно мама страдает. Она выглядела так, будто вот-вот свалится с ног. Всегда, когда я появлялась в палате, мама или читала журнал, или отирала похудевшее тело сестры, или переворачивала, чтобы не возникли пролежни, или разговаривала с медсестрой. С виду она была спокойной, и то, что внутри нее бушевали страсти, обнаруживалось только, если находилась с ней рядом.

— Она сказала, что простудилась, — ответил Сакаи.

Мало того что я называю его на ты, мне очень легко с ним общаться, и мы разговариваем как друзья, хотя ему уже за сорок.

Работа у него очень странная. Он был учителем особого направления Тай Цзы Цюань, открыл свой класс, где преподавал теорию и практику этого искусства. Однако в последнее время я узнала, что он пишет об этом книги, что у него есть ученики и даже последователи, которые приезжают к нему из-за границы, и поняла, что и этим можно зарабатывать.

Я была влюблена в него с первого взгляда. Его необычно длинные волосы, глаза, излучающие странный свет, непостижимость того, что он преподает, и его неожиданная реакция на произошедшее выдавали в нем человека, которого принято называть чудаком.

Для меня, с моей давней слабостью к чудакам и оригиналам, настолько сильной, что моей первой любовью был «Тору, который на глазах у всех проглотил головастика», он был довольно притягателен. Может быть, именно по этой причине сестра никак не хотела меня с ним знакомить. Доверяла своей женской интуиции и знанию моего характера. Он был слишком подозрительным, наверно, поэтому она беспокоилась. И впервые мы встретились, лишь, когда сестра стала такой.

Увидев его в больнице, я, совершенно изможденная, немного взволнованная, сразу подумала: «Какой приятный человек!», однако, все мои помыслы по-прежнему были о сестре. Я могу сдерживать свои чувства. Когда в душе украдкой испытываешь удовольствие от любовных терзаний, когда при разговоре учащенно бьется сердце, я всегда начеку и могу подавить это в себе. Сестра часто говорила мне, это означает, что я по-настоящему никогда не теряла голову от любви. Что когда любишь, то страдаешь, мучаешься, и такое подавлять в себе невозможно, тебя не остановит даже чья-либо смерть, тебе хочется добиться своего! Даже если ты мешаешь людям! Из этого можно предположить, что, наверно, тогда сестра любила женатого человека.

Я даже пробовала ей возражать: у тебя чуть что — любовь! Это только влюбленность! Да я на самом деле более страстная!

Но я только радовалась различию наших характеров.

Тогда меня полностью поглотило несчастье, и я даже забыла, что он мне нравится.

Теперь в моем сердце появилось немного свободного места. И это говорит о том, что я смирилась с положением сестры.

— В ноябре небо какое-то высокое, и все дышит печалью, — сказал он. — Ты какой месяц любишь?

— Ноябрь.

— Почему?

— Потому что небо высокое, и чувствуется печаль одиночества, сердце тревожно бьется, кажется, будто становишься сильнее. В воздухе ощущается какое-то оживление, и находишься в предвкушении настоящей зимы.

— Согласен.

— Да, почему-то я ужасно люблю это время.

— Я тоже. Кстати, хочешь мандарин?

— Разве уже сезон мандаринов?

— Нет, твоя мама сказала… как же ее зовут, забыл имя… родственница прислала.

— Кто же это? Наверно, тетя с Кюсю.

— Может быть.

— Где же мандарин?

— Здесь.

Он повернулся и достал из корзинки на телевизоре один мандарин. Телевизор только для посетителей. Сестра его не смотрит, даже своего любимого Накаи из группы «SMAP».

— Ах, сестра их обожала, — сказала я.

— В самом деле? Тогда давай дадим ей понюхать!

Он достал еще один, разрезал пополам, поднес к носу сестры. По комнате поплыл кисло-сладкий приятный аромат, и я почему-то увидела, как сестра в этом дневном свете поднялась с кровати, улыбнулась и сказала своим звонким, как колокольчик, голосом: «Какой приятный запах!»

Конечно, в реальности этого не случилось, это были грезы. Сестра с потемневшим лицом спала под звуки приборов. Но это видение было слишком живым, и от неожиданности я заплакала.

— Видела? — не обращая внимания на мои слезы, спросил Сакаи, округлив от удивления глаза.

— Думаю, видела. Наверно, у сестры все-таки где-то осталось сознание.

— Перестань, ты ошибаешься! — категорично заявил он. — Это тебе сейчас мандарин продемонстрировал. Знал, что Куни обожала мандарины, воскресил и показал тебе.

У него с головой все в порядке? — подумала я.

— Мир — такое хорошее место, правда? — Его улыбка была слишком доброй, поэтому во мне снова что-то взорвалось, и я заплакала навзрыд.

Упав ничком на кровать, я рыдала, размазывая слезы, всхлипывала и никак не могла остановиться. В этот момент мне было уже все равно, кто посредник — мандарин, грейпфрут. Я хотела встретиться с сестрой.

Пока я не успокоилась, он молчал.

— Я пойду. Извини, что расплакалась, — сказала я.

— Я тоже пойду. — Он встал.

— Но если мы уйдем вместе, сестре станет очень одиноко.

— Тогда подожди меня в магазине внизу.

Наши взгляды встретились, и я заметила кое-что удивительное.

Я ему нравлюсь.

Честно говоря, я обрадовалась.

Но ничего не поделаешь, сейчас не до этого, а потом я уеду в Италию.


В магазине собрались больные и посетители, которые пришли их навестить. У всех было хорошее настроение. Улыбались даже те, кто плохо себя чувствовал. На солнце тепло, в магазине уютно, все почему-то выглядели счастливыми. Я подумала, что для ослабевших людей больница — очень доброе место.

Вскоре пришел Сакаи.

Кого он мне напоминает? — думала я. И не якудза, и не служащего, и не предпринимателя, нет, я вспомнила, художника комиксов или костоправа. Пока я размышляла, он приблизился.

— Давай хоть чаю попьем, — предложил он.

— Я бы выпила крепкого кофе.

— В соседнем квартале есть хорошее место.

— Пойдем прогуляемся.

Мы отправились пешком.

Казалось, мы так поступаем уже много лет. На самом деле сейчас мы впервые остались наедине. Странно было идти из больницы вместе с этим человеком, с которым я бы, наверно, и не познакомилась, если бы с сестрой не случилось несчастье. Никогда не знаешь, что произойдет в жизни. У меня распухли от слез глаза, и поэтому все предметы вокруг имели нечеткие очертания. Я столько не плакала, наверно, с тех пор, как была младенцем.

Небо было высокое, необычайно прозрачное, листва деревьев понемногу блекла.

В воздухе плыл сладкий запах сухих листьев.

— Теперь быстро будет холодать, — сказала я.

— Да, пожалуй. В это время так красиво, сколько ни смотри, не наглядеться.

— Сакаи, что ты думаешь о поступке брата?

— Думаю, ему свойственно малодушие, я даже восхищен таким постоянством. Его волнует только будущее, как он станет врачом и вернется домой, но характер у него добрый, руки золотые и организм крепкий, наверно, с ним все будет в порядке. Но если такой трус захочет стать хирургом, я буду против.

Мое внимание привлекла красивая сухая ветвь. Хотя еще ноябрь, она, как кость, воткнулась, обнаженная, в небо. Я посмотрела ему в глаза и смогла успокоиться. В этих глазах был какой-то глубокий и сильный свет. Похоже, что ни сделай, он все простит.

— Я тоже поняла, что он слабый человек.

— Да, поэтому сбежать для него было действительно честно. Сейчас, вероятно, он даже не ест, только плачет! Я думаю, он скоро соберется с духом и будет присутствовать на похоронах. Я не осуждаю его за то, что сейчас он не приходит в больницу и согласился на расторжение помолвки.

— Я тоже. Мне кажется, и сестра не осуждает.

— Каждый человек все воспринимает по-своему, правда?

— Да и я не забываю об учебе. Поведение нелегко менять! И мне, и твоему брату тоже. Но, да, я хочу, чтобы он пришел на похороны.

— Придет, он обязательный.

— Думаешь, если бы он пообещал жениться, в таком случае он бы не сбежал?

— Трудно предположить, но, наверно, не сбежал бы. Я думаю, смерть приближается, и все будто бы решились на что-то. На самом деле это Куни уже настойчиво сообщает о разлуке с этим миром.

Для меня это было понятно. Едва только я начала оформление документов для поездки в Италию и снова стала старательно листать запыленные разговорники по итальянскому языку, остановившееся время потекло и мои прежние ощущения тоже вернулись.

Печальна не смерть, а ее атмосфера.

Шок от нее.

Шок остался внутри и застыл. Что ни делай, его не растопишь. Только подумаешь, что уже можешь держаться, — уверенность исчезает при мыслях о сестре.


В то утро она, держась за голову, появилась на кухне.

Я случайно предыдущим вечером зашла в дом родителей и пила за столом кофе.

Я спросила сестру:

— Кофе будешь?

— Нет, у меня очень болит голова. — Ее голос был удивительно добрый.

Я подумала, что она скоро выйдет замуж и в будущем, когда муж вернется в дом родителей наследовать семейное дело, переедет очень далеко, поэтому и стала немного сентиментальной.

Подумала, что уже не будет ни разговоров об окне в крыше, ни реализации планов.

Почему-то с головокружительной силой воскресли воспоминания детства. Та атмосфера, и запах, и журналы, наваленные у изголовья, и многое другое. Нам было так весело, у меня даже комок подступил к горлу.

Поискав на полке травяной чай или что-нибудь от головной боли, я дала ей лекарство. Сестра, радостно улыбаясь, выпила две таблетки аспирина.

Никакого предчувствия у меня не было. Если бы было, я не стала бы этого делать.

Почему воспоминания со временем вызывают только печаль. Вынужденная составлять компанию своей мечтательной и влюбчивой сестре, я ходила с ней посмотреть на окна дома, где жила ее первая любовь. Вечером мы шли вдвоем по дороге, вставив в уши по одному наушнику от плеера, без конца слушая одну и ту же мелодию, которая нам в то время нравилась. Хотя возлюбленный сестры меня не интересовал, я стояла у его дома и смотрела вверх на свет в его окне, и у меня щемило в груди. Всегда над нами были звезды. И фары машин выглядели красиво. Мы были детьми и переживали, что к нам кто-нибудь пристанет, что нам может попасться маньяк. Однако когда мы были вдвоем, ничего страшного не происходило.


Лед в груди, высвобождая сентиментальность, начал таять.

Смерть не печальна. Мучительно, когда тебя охватывает чувствительность и становится невозможно дышать.

— Сакаи, что ты со мной сделал? Я не могу унять слез.

— Это несправедливое обвинение, — сказал он и взял меня за руку.

Его тепло помогало таянию льда.

— Сегодня плакательный день, можешь поплакать.

— Сакаи, ты любил сестренку? — спросила я.

— Нет, я приходил в больницу, чтобы сблизиться с тобой.

Я улыбнулась.

— К сожалению, я уезжаю в Италию.

— Очень жаль.

Выражение его лица не выдавало истинных чувств.

— А сестричка об этом знала? — задала вопрос я.

— Знала.

— Расскажи что-нибудь о ней.

— Хорошо, — сразу кивнул он. — Младший брат на вечеринке взял номер телефона другой девушки и засунул бумажку с номером в записную книжку. Когда он вернулся домой, бумажка вылетела, Куни сразу все поняла и на наших глазах разорвала ее вместе с книжкой.

— И что?

— Вышло так, что меня оставили ночевать. Чувствуя кожей накаленную атмосферу и полагая, что они наверняка поссорятся ночью, я заткнул уши и пораньше отправился спать. И тут я узнал, что на самом деле у Куни легкий нрав. Все было как всегда. Не то чтобы она пересиливала себя, просто как обычно. Я впервые подумал, что она — прекрасный человек. До этого я считал ее заурядной женщиной, страшной в гневе. А тут вижу: они вдвоем мило разговаривают. Что завтра будем есть? Давай угостим брата чем-нибудь вкусным.

Или купим хлеб в новой булочной у парка, или нет, давайте все пойдем куда-нибудь поесть и хорошо отдохнем. Да. Так они перешептывались, стараясь меня не разбудить.

— Представляю. В этом — вся моя сестра. — Я снова разревелась. — Почему же сегодня я все время плачу.

— Потрясение от произошедшего сейчас отступает. Время лечит все, хотя в это невозможно поверить.

— Почему ты все понимаешь?

— Если только дело касается тебя.

— Хоть ты и врешь, все равно спасибо.

Я подумала, эх, хорошо бы такой разговор состоялся при других обстоятельствах. Однако в его словах сквозила такая непринужденность, которая заставляла меня забыть обо всем.

В кафе никого не было.

Мы сели у окна и выпили по чашке кофе. Все, кроме существования сестры, было естественным. Сестра покинула мой мир, будто промелькнувший сон. Обидно, но не стыдно. Было бы справедливо желать, чтобы в нынешнем состоянии сестра побыстрее исчезла из этого мира.

— Горевать о положении Куни может каждый, — сказал Сакаи. — Но не нужно ее жалеть. Кажется, что она от этого становится еще беспомощней.

— Я тоже так думаю. Мы были дружны и счастливы. Наверно, сейчас самое тяжелое время. Мама не простудилась, ей психологически трудно. Но когда-нибудь обязательно наступит день, который принесет в нашу семью новые радости. И сейчас, вне нашей семьи, существует другая жизнь, хорошая настолько, что даже трудно себе представить. Но ждать этого я уже не хочу. Потому что сначала долго ждала, что случится чудо.

— Естественно не хочешь, — согласился Сакаи. — Все скорбят, даже чужие люди, как я. Даже те мандаринчики шокированы тем, что нет Куни.

— Такое бывает. И в больнице много подобных пациентов. Я всего наслушалась. До этого момента я не знала, что есть такой мир.

— Да. Но думай не думай, всегда происходят аналогичные вещи и многие другие.

— Ты так считаешь?

— Я стараюсь думать только о том, кого вижу, — сказал он.

Я впервые искренне улыбнулась.

И, улыбаясь, все забыла.

За окном тянулась торговая улица, загадочная музыка заглушала Моцарта, звучащего в кафе.

Пока еще теплое тело сестры дает всем время — без мечты о будущем, без надежд, без чудес — осознать, что она покидает этот мир. В этом промежутке времени я тихонько улыбалась. Здесь была вечность, красота, здесь сестра точно существовала. Считали же люди в старину, что приходит день, когда тело и мозг умирают по отдельности?

Это священное время, в котором уже не думаешь о проблемах умирающего, время поразмыслить о том, о чем обычно даже не задумываешься.

В какой-то нежданный момент и тяжесть утраты, и слезы исчезнут, и я смогу ощутить прикосновение души сестры.

Я подумала, что этот мужчина хорошо это понимает, и еще больше прониклась чувством к Сакаи. Ко мне любовь всегда приходит неожиданно. Почему я люблю человека, который заставляет задумываться о таких вещах в такое время?

— Ноябрьский вечер дарит последний запах осени, — сказал он, смотря в окно.

— Потом будем только радоваться.

— Не прилагая усилий.

На улице молодые люди, шумно обмениваясь шутками, рассматривали витрину магазина секонд-хэнд. По соседству располагалась овощная лавка, за стеклом разноцветные овощи были красиво подсвечены. Цвет хурмы и моркови. Сколько ни смотри, не насытишься цветом, который сотворили боги.

Месяц тому назад я и помыслить не могла, что буду спокойно пить кофе, отдавая дань уважения овощам. Не понимаю, что случилось? Каждый в своем сердце уже был готов тихо проводить мою сестру. Соглашаясь с неизбежностью, мы спокойно и без колебаний следовали по этому пути так, как проходит осень и наступает зима.

Звезды
В тот вечер я отправилась в фирму, где раньше работала сестра. Меня совершенно замучили раздававшиеся отовсюду соболезнования людей, с которыми я не была знакома и которых никогда не видела, но я разделяла их скорбь.

Когда я стала приводить в порядок стол сестры, женщина, работавшая рядом, сказала:

— Вы так похожи, у вас даже те же движения рук, — и начала плакать.

— Обнаженные, мы вообще копия друг друга, — ответила я, но она даже не улыбнулась.

Все, будто на похоронах, хотели прикоснуться ко мне, и это было ужасно. Впрочем, хорошо понятно: сестра была светлым, трудолюбивым человеком, хорошо разбиралась в компьютерах, при этом все держала в образцовом порядке.

Правда, в шкафу оказалось много таких вещей, которые не следовало хранить на работе — стильные лыжные ботинки и принадлежности для сноуборда, которым она недавно начала заниматься.

Когда скачала на дискету переписку сестры по е-мейлу и стала уничтожать ее личную информацию с жесткого диска, я, естественно, разрыдалась. Мужчина, коллега сестры, который помогал мне, тоже заплакал. Это было намного печальней, чем застывший взгляд Куни, подключенной к аппарату искусственного дыхания. Я поделилась своими мыслями с мужчиной, и он сказал:

— Рядом с тобой мне очень тяжело, поскольку я все время представляю себе твою сестру. Твои интонации и действия означают, что Куни не стало.

Я плохо знала, чем здесь занималась Куни — только то, что она — секретарь дирекции.

Когда умирает обычный человек, как правило, все его коллеги по работе скорбят по ушедшему. Убедившись в этом воочию, я подумала, что память о сестре надолго останется в их сердцах. Было бы проще простого обвинить в произошедшем ее большую загруженность на работе, сказать, что она отдавала ей все свои физические и душевные силы. Но это не так. Никто не виноват. Такой оказалась ее доля. А нам нужно сохранить приветливый и добрый свет, который дарила Куни.

Когда мы вдвоем, с красными от слез глазами, закончили работу, приехал отец и поприветствовал старших коллег и начальника сестры.

Несколько человек помогли нам перенести на подземную автостоянку вещи Куни. Кое-как запихав вещи в машину, я помахала рукой на прощанье. Хотя почти всех их я видела впервые, почему-то у меня возникло ощущение, будто сама здесь работаю и перетаскиваю вещи потому, что уволилась, чтобы выйти замуж.


— Папа, почему ты приехал на маленькой машине? Разве я не просила взять пикап? — задала вопрос я после того, как машина тронулась.

— Мама уехала на нем в больницу! От горя и усталости она стала плохо понимать, что делает. Когда я пришел на стоянку, осталась только эта. Ничего не поделаешь, — сказал отец.

Я сидела рядом с отцом, причудливо изогнувшись из-за обилия вещей Куни.

В таком положении я могла видеть только уличное освещение и ночное звездное небо, что было необычно и красиво.

— Ну ладно…

— Я тебя неважно слышу! — сказал отец.

— Можно я положу голову тебе на колени?

— Давай.

— Будто опять стала ребенком, — улыбнулась я.

Полные бедра отца были такими же крепкими, как раньше.

— Смотри не возбудись от присутствия молодой и красивой девушки.

— Не шути так с отцом!

Улица быстро проплывала мимо.

— Сказали, что уже скоро отключат дыхательный аппарат.

С такой же интонацией отец сообщил «Поти умер», когда погибла собака, когда-то долго жившая в нашем доме и больше всех привязанная к отцу.

— Почему же это произошло, как в плохом сне, — сказал отец.

— Плохой сон! — эхом отозвалась я.

Мы замолчали.

В машине сильно ощущался запах духов сестры, исходивший от ее вещей.

Я решила поменять свои духи на эти. Куни словно сидела на заднем сиденье, поэтому действительно казалось, будто я вернулась в детство, в то время, когда мы с семьей часто путешествовали на машине.

— Ты встречаешься с тем мужчиной? — внезапно спросил отец, и я мгновенно пришла в себя.

— С кем? Ты о том толстяке из фирмы, с которым мы вместе только что паковали вещи и плакали?

— Нет, о том подозрительном старшем брате.

— О Сакаи? Только не в таком смысле. Не говори так, он хороший человек.

— Возможно, но я с ужасом представляю, что, если ты выйдешь замуж за старшего брата, то трусливый младший снова станет мне родственником и придется с ним встречаться. Эх, только подумаю, сразу раздражаюсь.

— Наверно, этого не будет. Но я считаю старшего брата замечательным! Да и младший — человек, которого полюбила сестра, поэтому давай не будем говорить о нем плохо, даже если хочется!

— Но его побег домой — не шутка! С таким характером — и нашу дочь в невесты. Нахал!!!

Сейчас отцу требовалось сорвать на ком-то злость, решила я и перестала за него заступаться.В общем-то, я плохо знаю человека, который был женихом сестры. Во всяком случае, сестра любила его, как всегда, до безумия.

— А ты утешай себя тем, что у такого человека, на которого нельзя полагаться в критический момент, не стало невесты.

— Думай, что говоришь!

— Я хотела тебя успокоить!

— Как тяжело, как все тяжело! — Голос отца долетал до меня из живота.

Меня укачало в машине, и я снова непроизвольно заплакала. В последнее время мои слезы уже почти не были связаны с воспоминаниями. Отец понял это и замолчал.

Так мы и въехали на улицу, где я родилась и выросла.

— Мама, наверно, ужасно устала. Сегодня я, пожалуй, останусь у вас. Разберу эти вещи, — предложила я.

— Оставайся.

— Ну, тогда заодно что-нибудь приготовлю.

— Хорошо бы набэ[7]. Хочется съесть чего-нибудь горячего.

— Если так, давай подъедем к универсаму.

А ведь нам снова может стать хорошо, подумала я.

Куни предоставляет нам время, в котором не только тяжесть утраты — все становится острее. И хорошее в этом мире делается в сто раз лучше. Каждый день происходит битва между хорошим и плохим. Я не хотела провожать сестру в последний путь с таким туманом в голове.

Музыка
Несколько дней спустя отключили дыхательный аппарат Куни и констатировали ее смерть.

Я прочитала в книге, что мозг сестры уже размягчился. Но лицо было таким, как всегда. Когда я сделала ей макияж, она еще больше стала похожа на себя. Будто собралась пойти на работу. Я прикоснулась к тональному крему, взяла зеркало — в каждой вещи я чувствовала сестру. Я надела на нее ее любимую одежду и украсила цветами, которые она любила.

Мою красивую Куни понесли на погребальный костер.

Я думала встретить это время с ясной головой — не удалось. Мои глаза отказывались смотреть на то, что было перед ними. Казалось, что все вокруг происходит как во сне. В голове была звенящая пустота, и я все делала машинально.

Сакаи, как я и предполагала, не было на похоронном обряде, но его младший брат пришел. Он остался до последней минуты, несмотря на то, что отец ударил его, а мама довела до слез. Это был настоящий поступок. Если бы на меня хоть раз так взглянули, я непременно бы захотела снова убежать домой. Мне удалось немного поговорить с ним. Он оказался неплохим человеком. Однако останется тем, с кем мы встретились при печальных обстоятельствах и вряд ли доведется увидеться вновь. Странная доля. И все-таки Куни, должно быть, радовалась его приходу. Потому что она была женщиной, которая жила любовью.


Когда сестра формально умерла, и к ней не надо было ходить в больницу, мне стало одиноко.

Я рыдала, замечая в ванной кусочек мыла в виде животного, привезенный ею в подарок из заграничной поездки, хотя он уже потерял форму и стал просто обмылком.

Время шло.

На самом деле время идет всегда, но это редко осознаешь и не обращаешь на него внимания. Я уже никогда не буду прежней. В моем мире обострилась восприимчивость, совсем как во время неразделенной любви.

Я только и делала, что всецело отдавалась изучению итальянского, поэтому преуспела в языке.

Потом я поеду учиться за границу. Буду по часам связываться с родителями, чтобы хоть чем-то поддержать их в тяжелый период. Буду стараться найти потом хорошую работу. Потребуется много сил для восстановления. Теперь у родителей осталась только я. Эта мысль меня преследовала постоянно.


Я встретилась с Сакаи в буддийском храме, а потом воскресным вечером неделю спустя. Мне казалось, что для встречи с ним почему-то подходит только вечер.

Я заметила Сакаи, и у меня отлегло от сердца просто потому, что рядом находился светлый человек, не обремененный семейными проблемами и скорбью. Я, улыбаясь, подбежала к нему.

— Когда мы сможем встретиться? — спросил он.

— Не здесь же об этом говорить!

— Как насчет воскресенья? У тебя будет время?

— Да, думаю, я буду свободна.

Мы договорились о встрече. В буддийском храме, залитом лучами солнца, царила безмятежность. Он сказал, что хочет прогуляться, и исчез среди могил.

Небо было характерного для Токио неопределенного цвета — к синему примешивалась белесость. Между могил стояли замерзшие, сухие деревья. Все, кто был на похоронах, одетые в черное, смотрелись, будто вороны. Я не чувствовала холода. Просто успокоилась, встретив Сакаи. Я впервые испытала чувство радости от того, что кто-то может поддерживать тебя только одним своим существованием. Я ощутила себя маленьким птенчиком, смотрящим в небо из гнезда. Я дала отдых крыльям в этом бесконечно расширяющемся пространстве. Только поэтому было хорошо. Наверно, только это имело значение. Сейчас и навсегда.

После смерти Куни я питалась только рисом карри, который она любила.

Поэтому и с Сакаи я пошла есть карри.

Кафе было странное, там ели индийский карри, сидя на полу. Прохожие с любопытством заглядывали в окна. Но мы, обливаясь потом, с завидным упорством ели рис.

— Сакаи, у тебя есть девушка? — задала вопрос я.

— Сейчас никого. Есть друг, — сказал он.

— Может, когда-нибудь мы снова встретимся, — сказала я.

— Наверняка встретимся, и довольно скоро.

— Пока у меня плохо со временем.

— Если ты скажешь мне: давай прямо сейчас встречаться, я буду удивлен.

— Кстати, на похоронах я много разговаривала с твоим младшим братом.

— Он опять смалодушничал?

— Да, только плакал.

— Слушай, терпеть не могу обсуждать то, о чем имею приблизительное понятие. Я тоже сталкивался со смертью близкого мне человека, но отцом я никогда не был. Наверно, поэтому я и брата не могу до конца понять. Конечно, и Куни. И тебя. Я разбираюсь только в том, что видел своими глазами и слышал своими ушами, в том, что чувствовал. Мне хочется многое сказать. Однако слова почему-то не идут… — торжественно сказал он.

— Людей с таким опытом мало, — улыбаясь, сказала я. — Мне и не надо, чтоб все меня понимали. Но я понимаю, что ты добр ко мне.

Мы вышли из кафе, над нами простиралось зимнее звездное небо.

— В книге, которую я недавно читал, говорилось, что, если услышишь очень красивую мелодию, то она придет к тебе во время смерти. Однажды ясным днем, когда главный герой шел по улице, из магазина грамзаписи раздалась благозвучная музыка, он остановился и стал слушать. Его психотерапевт сказал, что это — знак смерти, знак, который дала ему судьба.

— У меня такое было. Однажды зимой я сидела в этом кафе и в одиночестве пила чай. По радио транслировали передачу о регги и играли одна за другой грустные мелодии, которых я до этого не слышала. И одна из них особенно запомнилась. Пели мужчина и женщина, песня была о летних каникулах. Так себе песня, но она звучала прямо у меня в голове. Хотя была зима, все вдруг наполнилось летним светом солнца. И я поняла, что умру летним днем. Будет так или нет, не знаю. Интересно, какую музыку услышала последней Куни?

Прохладный ветер продувал улицу. Шагая между жилыми домами, где почти не было прохожих, мы шли туда, где можно выпить чаю. Я подумала, как бы было хорошо, если бы эта дорога никогда не кончалась.

— Я не знаю. Но что считать ее концом? Когда она потеряла сознание? Или когда головной мозг повредился? Или же время смерти мозга? Или когда отключили аппарат искусственного дыхания? — сказал он. — Когда-нибудь придет день проверить это самому.

Тема была неприятная, но я не рассердилась на его слова.

Черные силуэты деревьев вдоль дороги тянули свои голые ветви к небу, и мы шли, словно по тоннелю. Я достала плеер.

— Сестра в последнее время записала только две песни, и все время слушала их. Может быть, они не связаны с этим.

— Какие?

— «Сентябрь» группы «Earth, Wind & Fire» и «Осеннее путешествие» Юмин.

— Нелепая подборка! Наверно, навеяна осенью.

— Скорее всего. Почему Юмин, мне ясно — сестренка была фанатом Юми Араи настолько, что прокляла ее брак с Мацутоя.

— Ну, в любом случае это музыка ее поколения.

— Давай вместе послушаем, пока идем.

Мы стали слушать диск, воткнув по одному наушнику, как раньше это делали с сестрой. Раздалась не просто случайная музыка, а та, которая звучала в самом последнем сентябре сестры. Если бы она была жива, наверняка заново бы составила подборку. В ноябре Куни уже не стало.

— Кстати, мой брат часто поет эту песню в караоке! — громко сказал Сакаи.

— «Сентябрь»?

— Да.

— Но тогда причина ясна.

— Да, думаю, поэтому она и записана.

— Нормально получается?

— Брат за «Earth»? Хорошо, но страшно.

Мы шли вдвоем и пели: «Ты помнишь ночь 21 сентября?» Под музыку мир стал немного привлекательнее, и холод, и ночные звуки внезапно превратились в радужное мерцание. Мы шагали в такт с биением сердца. Мне показалось, будто воскрес тот мир, где мы шли с сестрой в детстве.

Я изумилась — как мне дорог тот мир! Именно это ощущение стало силой, выталкивающей меня в реальный мир и делающей меня взрослее.

Когда музыка сменилась на песню мрачной Юми Араи, которую почему-то больше всего любила сестра, Сакаи сказал:

— Сейчас настоящая зима, твое сердце сходит с ума от тоски. Но придет лето! Когда я приеду отдыхать в Италию, ты будешь сопровождать меня по итальянским деревенькам?

— Конечно!

— Это ведь не значит, что и мне, и тебе не везет. Просто мы попали в такие условия. Сейчас нельзя. Но как бы то ни было, ведь только сейчас и нельзя?!

Перед моим мысленным взором всплыли медицинские трубки, аппарат искусственного дыхания, больничный свет. Я сказала:

— Мы каждый день будем есть спагетти и осматривать окрестности. Будем ходить пешком, пока не заболят ноги, пить вино, спать в одной комнате. В невыносимо жарких летних лучах будем смотреть из чужого окна на совсем другой мир. До этого момента я буду помнить тебя. Мы познакомились в странное время, но в этом наша доля. Но сейчас я ни о чем другом не могу думать.

— Да, — кивнул он.

В ушах звучала только музыка. В небе светили зимние звезды, совершенно не меняющиеся, кто бы и когда на них ни смотрел. Меняюсь только я. Там были неизменные три звезды Ориона. Те же самые, какими они были, когда мы с сестрой замечали их, состязаясь, кто быстрее увидит.

…Да, наверно, как в той песне, эта осень, которая бывает только раз и никогда уже не вернется, именно этой ночью проходит между голыми зимними деревьями и уходит далеко. И неумолимо и уверенно наступает зима, которая еще не видна.

Примечания

1

Еда в дорогу, которая продается в коробке. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Около 5 млн. рублей

(обратно)

3

Талантливый вор (персонаж мультфильма)

(обратно)

4

Район трущоб в Гонконге

(обратно)

5

Дзё — единица измерения жилой площади, около 1,6 кв. м.

(обратно)

6

Хризантемы в Японии считаются символом смерти, ими украшают только могилы или алтари.

(обратно)

7

Кушанье, подающееся на сковороде

(обратно)

Оглавление

  • ЧИСТАЯ СОВЕСТЬ (HARDBOILED)
  • ДОЛЯ (HARD LUCK)
  • *** Примечания ***