Не буди лихо... [Джо Холдеман] (fb2) читать онлайн

Джо Холдеман Не буди лихо…

^{Иллюстрация Евгения КАПУСТЯНСКОГО}

Перехватив мой взгляд, таксист затормозил. Дверь распахнулась, и я с облегчением выбрался наружу. Здешним водителям, конечно, невдомек, насколько мучительна для приезжих поездка по убитой дороге, которую на Земле не назвали бы даже проселком.

Слабая гравитация и мало кислорода. За тридцать лет, что меня здесь не было, местные условия заметно ухудшились. Сердце билось слишком часто. Я немного постоял, приходя в себя, и скинул пульс до ста, затем до девяноста. Запах серы в воздухе чувствовался сильнее, от него даже щипало в носу, да и такой жары я не помнил. Впрочем, если бы я все помнил, мне бы не было нужды сюда возвращаться. Обрубок пальца на моей левой руке задергался от фантомной боли.

Шесть одинаковых, похожих на корыта зданий из бледно-зеленого, в грязных пятнах пластика занимали весь квартал. По грунтовой дорожке я подошел к номеру три «Межпланетные связи Конфедерации» — и едва не врезался в дверь, когда та передо мной не открылась. Я долго ее толкал и тянул, пока дверь наконец не поддалась моим усилиям.

В здании было немного прохладнее и меньше пахло серой. Я добрался до второй двери по правой стороне коридора — «Отдел виз и разрешений» — и вошел в кабинет.

— Разве у вас на Земле не принято стучаться? — спросил меня высокий, бледный, как мертвец, мужчина с иссиня-черными волосами.

— Во всяком случае, не в общественных учреждениях. Тем не менее простите мое невежество.

Он взглянул на встроенный в рабочий стол монитор.

— Вы, вероятно, Флэнн Спиви из Японии, что на Земле. Вы не очень-то похожи на японца.

— Я ирландец. Работаю на японскую компанию «Ичибан имиджинг».

Он ткнул куда-то на экране.

— «Ичибан» по-японски означает «номер один». Имеется в виду лучший или первый?

— И то, и другое, я думаю.

— Ваши документы.

Я выложил на стол оба паспорта и файлик с проездными документами. Несколько минут мужчина внимательно их изучал, затем сбросил все в первобытный сканер, который стал медленно считывать документы страница за страницей.

Наконец клерк вернул мне бумаги.

— Когда вы высаживались здесь двадцать девять земных лет назад, на Секе^[1] было всего восемь колоний, представлявших две соперничающие политические силы. Теперь колоний семьдесят девять, причем две на спутниках, а политическая ситуация такова, что… В общем, в двух словах не расскажешь. А главное, почти во всех поселениях условия намного приличнее, чем в Космопорте.

— Ну да, мне говорили. Впрочем, я ведь не отдыхать приехал.

Не так уж много планет, где космопорты находятся в приличных местах.

Он медленно кивнул и достал из ящика стола два каких-то бланка.

— И чем, хотелось бы знать, занимается консультант-танатолог?

— Помогает людям умереть.

На самом деле я, конечно, помогал умирающим прожить оставшееся время полной жизнью, но сейчас я об этом распространяться не стал.

— Интересно. — Он улыбнулся. — И хорошо за это платят?

— Нормально.

— Впрочем, я не помню случая, чтобы в этом кабинете появился хоть один бедняк. — Он протянул мне бланки. — С этим дальше по коридору, на вакцинацию.

— Мне уже сделали все необходимые прививки.

— Это требование Конфедерации. На Секе проводят несколько специальных тестов для возвращающихся ветеранов. В особенности для ветеранов Войны за консолидацию.

— Естественно. Анализ на нанобиоты. Но я прошел полное обследование, перед тем как вернуться на Землю.

Он пожал плечами.

— Таковы правила. Кстати, что вы им обычно говорите?

— Кому?

— Людям, готовящимся к смерти. Мы-то здесь, как правило, об этом не думаем — просто позволяем смерти прийти в свой срок. Конечно, каждый старается прожить как можно дольше, но…

— Тоже вариант. — Я взял бланки. — Но не единственный.

Я уже открыл дверь, когда клерк, смущенно кашлянув, сказал:

— Доктор Спиви… Если у вас нет других планов, я бы с удовольствием с вами пообедал.

Любопытно.

— Да, конечно. Я только не знаю, сколько времени займут у меня эти ваши процедуры.

— Минут десять-пятнадцать, не больше. А чтобы нам не трястись по скверной дороге, я вызову флоттер.

* * *

Сдача слюны и крови заняла времени даже меньше, чем заполнение бланков анализов. Когда я вышел на улицу, сверху, жужжа, опускался флоттер, а Браз Найтьян наблюдал за его посадкой с тротуара.

Последовал быстрый, двухминутный прыжок в центр городка, причем последние секунд тридцать флоттер пикировал так резко, что полет напоминал, скорее, свободное падение, от которого подкатывало к горлу. Выбранное Бразом заведение — кафе «Рембрандт» — оказалось помещением с некрашеными стенами, низким потолком и чадящими масляными лампами. Столь грубая попытка создать атмосферу шестнадцатого века была слегка сглажена мягким сиянием десятков репродукций с картин мастера, выполненных, по-видимому, какими-то люминесцентными красками.

Пышногрудая официантка в нелепом платье с оборками (тоже под старину) провела нас к столику под огромным автопортретом художника, которому больше пристало бы название «Блудный сын с девкой».

Я никогда раньше не видел местный «флагон» — плоский металлический сосуд с завинчивающейся пробкой. Он появился на столике первым и, судя по объему, вмещал достаточно вина, чтобы помочь и пищеварению, и непринужденной беседе.

Следуя рекомендации диетологов, я заказал себе порцию тушеных овощей: животные протеины Секи могли вызвать у меня сильнейший приступ ксеноаллергии. Среди прочего, чего я не помнил о своем предыдущем визите на эту планету, был вопрос о том, входили ли в наш рацион мясо и рыба местного происхождения. Но даже если я без всякого для себя вреда ел их тридцать лет назад, то сейчас вполне мог заработать белковую аллергию. Как сказал мне врач «Хартфорда», моей изрядно состарившейся пищеварительной системе могло оказаться не под силу расщеплять инопланетные протеины до безопасных аминокислот.

Браз учился на Земле, в Калифорнийском университете, за казенный счет (что обошлось недешево) и теперь, согласно контракту, обязан отработать десять лет на государственной службе — это равнялось четырнадцати земным годам. Он получил научные степени по математике и макроэкономике, но ни одна из них не пригодилась ему в скучной чиновничьей работе. Чтобы не терять квалификацию, Браз три раза в неделю преподавал и писал научные статьи, которые читали от силы десять-пятнадцать специалистов. К тому же все они не согласны с его умозаключениями.

— Как же получилось, что вы стали консультантом-танатологом? — спросил Браз. — Или вы мечтали об этом с самого детства?

— Если не получится стать ковбоем или пиратом.

Он улыбнулся.

— Не видел на Земле ни одного ковбоя.

— Пираты их всех выловили и заставили пройти по доске. — Я усмехнулся. — На самом деле, перед тем как завербоваться в армию, я был бухгалтером, а после демобилизации поступил на подготовительные курсы при медицинском колледже. Потом переключился на психологию и начал специализироваться на проблемах бывших военнослужащих.

— Вполне естественно. Познай себя — так, кажется?

— Именно так. — Я бы даже сказал: «Найди себя». — Кстати, к вам на Секу приезжает много ветеранов?

— Не так уж… Во всяком случае, не с Земли и не с дальних планет. Ветераны обычно не могут похвастать достатком.

— Это точно.

Перелет с Земли на Секу и обратно действительно стоил как очень приличный дом.

— Как я понимаю, лечение ветеранов также много денег не приносит.

— Конечно. Все, что у меня есть, — результат моей многолетней криминальной деятельности. — Я улыбнулся, и Браз вежливо хохотнул. — Дело в том, что ветераны, с которыми мне приходится иметь дело, люди не совсем простые и по большей части состоятельные, — объяснил я. — Люди с нормальной продолжительностью жизни в моих услугах обычно не нуждаются. Я помогаю тем, кто прожил уже не одну сотню лет, а такого без богатства не достигнешь.

— Им надоело жить?

— Это нечто более глубокое, чем потеря новизны ощущений. Людям со слабым воображением я не нужен. Они могут прекратить свое существование при помощи пули или веревки… или, как у меня на родине, приняв специальное лекарство, которое обеспечит безболезненный уход.

— Эвтаназия на Секе запрещена законом, — холодно заметил Браз.

— Знаю. Я и сам не в восторге от этого метода.

— Вы считаете, что эвтаназия отнимает у вас клиентов?

Я пожал плечами:

— Это как раз неизвестно.

Официантка подала закуски: мне — жареные грибы на палочке, Бразу — горшочек мелких хвостатых зверушек во фритюре. Их полагалось есть руками: брать за хвост и макать в острый желтый соус. Еда оказалась лучше, чем я ожидал: грибы были зажарены на палочках из какого-то ароматического дерева, напоминающего лавр; к грибам официантка принесла стаканчик с напитком бледно-лилового цвета, похожим по вкусу на сухой херес.

— То есть дело не в том, что им все надоело? — снова спросил Браз.

— Так обычно считается. В книгах и на головидении проблему, как правило, изображают именно так, но…

— Вы хотите сказать, что реальная жизнь не столь интересна? И она слишком сложна, чтобы воспринимать ее в обычном драматургическом ключе?

— Представьте себе, — сказал я, — что вы живете на свете несколько сотен лет: на Земле, по крайней мере, это возможно. При этом вы год за годом, десятилетие за десятилетием понемногу отрываетесь от родных корней, от привычной культуры. Все, что вам было знакомо и дорого, остается в далеком прошлом. Вы практически бессмертны — если не в буквальном, то в культурологическом смысле, — а ваши смертные друзья и родные, ваши коллеги умирают один за другим у вас на глазах. И поэтому, чем дольше вы живете, тем крепче становится ваша связь с сообществом бессмертных.

— Но ведь есть, наверное, несогласные? Нонконформисты?

— Есть, конечно. «Чудилы», как называли таких ковбои.

— Пока их не истребили пираты. Ковбоев, я имею в виду, — улыбнулся Браз.

— Верно. Так вот, эти «чудилы» редко переживают первый добавочный век. Все, с кем они росли и взрослели, либо такие же бессмертные, либо давно умерли. Впрочем, речь не об этом… Как правило, долгожители организуются в свой особый социум, отличающийся необыкновенной сплоченностью. Поэтому когда кто-то из них принимает решение уйти, подготовка к этому шагу оказывается довольно непростой, она втягивает в свою орбиту сотни людей. Именно на этой стадии и требуются мои услуги. Я выступаю в качестве своего рода… было такое старинное слово… душеприказчика. Фактически, это распорядитель, управляющий имуществом: благо у большинства долгожителей скопилось значительное состояние, а ближайшие родственники — праправнуки.

— То есть вы помогаете долгожителям поделить свои состояния между многочисленными наследниками?

— Все гораздо интереснее. С веками сложилась традиция рассматривать оставляемое наследство, так сказать, через призму личного эстетического самовыражения, посмертной воли. Именно поэтому мне и нравится называть себя душеприказчиком. Если бы вы просто умерли, предоставив разбираться с вашим наследством совершенно посторонним людям, это опошлило бы и вашу жизнь, и вашу смерть. Моя задача состоит в том, чтобы наследие такого-то стало как бы продолжением его физической жизни, значительным и долговечным. Выражаясь высоким стилем: чтобы память о человеке жила в веках. Иногда речь идет о материальных объектах, но чаще используются финансовые инструменты — пожертвования, благотворительность, спонсорство. Благодаря одному такому спонсору, кстати, я и оказался здесь.

Принесли основное блюдо. Браз получил что-то, похожее на угря. Угорь был ярко-зеленым, с черными усами и, похоже, сырым, зато мое овощное рагу выглядело ободряюще привычным.

— Стало быть, один из ваших клиентов что-то финансирует здесь, на Секе?

— Нет, этот человек финансирует меня, мою поездку. Это фактически дар; мы с ним хорошо ладим. Но его поступок может стать образцом, примером для тех, кто, возможно, тоже захочет вернуть утраченную память одному из ветеранов.

— Как это — утраченную?

— Была такая военная программа по нейтрализации негативных последствий боевого посттравматического шока. Препарат назвали «аквалете». Слышали о таком?

Он недоуменно потряс головой.

— Вода… Какая-то вода, что ли?..

— Название препарата представляет собой лингвистически некорректную смесь латыни и древнегреческого. «Аква» — это вода, а Лета в античной мифологии — река забвения в царстве мертвых. Души умерших пили воду из этой реки, чтобы забыть свою прошлую жизнь и таким образом получить возможность нового воплощения. Достаточно верное название, кстати… Препарат отключал у человека долговременную память, что позволяло блокировать развитие боевого посттравматического синдрома, так называемого ПТСР — посттравматического стрессового расстройства.

— И как, успешно?

— Слишком успешно. Мне было двадцать с небольшим, когда я провел на Секе восемь месяцев в боевых частях, но я не могу вспомнить ничего, что происходило между выброской и перелетом обратно.

— Это была ужасная война, — вздохнул Браз. — Молниеносная и жестокая. Возможно, вам и не стоит возвращать память. У нас говорят: «Не буди лихо, пока оно тихо».

— У нас тоже есть такая поговорка. Впрочем, в моем случае… Можете назвать это профессиональным барьером, хотя на самом деле все намного серьезнее. Составной частью моей работы с клиентами является сочетание совместных размышлений и беседы. Я стараюсь помочь им сформировать связную логическую картину прожитой жизни в разнообразии ее добрых и злых проявлений в качестве основы для выражения посмертной воли. То, что я сам до сих пор этого не сделал, мешает моей работе консультанта-танатолога. Особенно когда клиент — как, например, мой спонсор — сам имел боевой опыт, который необходимо проанализировать как можно тщательнее.

— Он… уже умер?

— Нет, что вы! Как и большинству долгожителей, ему совершенно некуда спешить. Просто он желает быть подготовленным.

— Сколько же ему лет?

— Триста девяносто земных лет. И он намерен прожить до четырехсот.

Браз перестал терзать угря и задумчиво посмотрел в пространство.

— Не могу представить… Я хочу сказать, что отчасти понимаю, когда психически нормальный человек сдается, просто потому что стал слишком стар и немощен. Привязанность к мирским вещам с годами настолько слабеет, что человек перестает цепляться за жизнь. Но ваш-то клиент, судя по всему, находится в своем уме и в полном здравии.

— Он даже здоровее меня, я полагаю.

— Тогда почему же четыреста лет, а не пятьсот? Или не триста? Почему бы не стремиться дожить до тысячи? Я бы так и поступил, имей такую возможность.

— Я бы тоже, но… Во всяком случае, сейчас я считаю именно так. Мой клиент говорит, что точно так же думал, когда был смертным. Но объяснить, что же произошло, что изменило его взгляды, он толком не может. По его словам, это все равно что объяснять малышу, который только учится говорить, что такое супружество. Крохе кажется, будто он знает, что такое любовь, поэтому он станет применять наши взрослые слова к своим собственным обстоятельствам. Но у ребенка не хватит ни словаря, ни жизненного опыта, чтобы понять более широкий смысл этих слов.

— Супружество — сравнение неверное, — сказал Браз, изысканным движением отделяя черные усы от головы угря. — Вы можете развестись, но восстать из мертвых — никогда.

— Малыш ничего не знает о разводах. Видимо, здесь и находится ключ к пониманию аналогии.

— То есть мы не знаем, что такое смерть?

— Знаем, но не так хорошо, как те, кто способен жить во много раз дольше нас.

* * *

Браз мне в общем понравился, к тому же мне нужен был проводник из местных. У парня накопились кое-какие отгулы, и он был не прочь подработать на стороне. К тому же он хорошо владел испанским, что на Секе было редкостью — здесь говорили на причудливой смеси португальского с английским, а я если и познакомился с этим наречием тридцать лет назад, то сейчас все равно ничего не помнил.

Курс нейтрализации действия аквалете основывался на сочетании химио- и психотерапии. Проще говоря, аквалете не уничтожал воспоминания, а просто донельзя ослаблял внутримозговую психофизиологическую связь с ними. У меня имелась схема лечения: двадцать таблеток по два раза в день, но принимать их было предпочтительнее в обстановке, которая могла бы подхлестнуть мою память.

Это означало возвращение на опасную территорию.

В Серраро не было прямых рейсов. Тридцать лет назад нас выбросили в этой высокогорной пустыне, чтобы «восстановить контроль над ситуацией». Обстоятельства той десантной операции сейчас покрыты тайной и, возможно, позором. Чтобы попасть на место, нам с Бразом предстояло проехать по пустыне около сотни километров от расположенного в оазисе городка Консоле-Верде. Я заранее позвонил туда, чтобы взять напрокат «джи-пи» — армейский внедорожник.

После того как мы с Бразом сделали все необходимые приготовления, я получил сообщение от какого-то «шефа службы внутренней безопасности». В сообщении указывалось, будто моя деятельность вызывает сомнения с точки зрения законности, и предлагалось завтра в девять утра явиться к этому начальнику в офис для объяснений. К счастью, когда я получил это предписание, мы уже находились в аэропорту и, заплатив наличными, могли успеть на рейс, вылетающий через двадцать минут. На Земле подобное было бы невозможно.

Я пообещал Бразу, что в оазисе куплю нам все необходимое, и мы поспешили подняться на борт, имея при себе лишь документы, мои лекарства и те вещи, что были на нас. Мой бумажник, по счастью, был набит местными банкнотами, которые здесь ходили вместо пластиковых карт. Я заранее выяснил, что обменный курс на Земле был намного выгоднее, и притащил с собой чуть ли не половину годового заработка в этих бумажках.

Рейс был даже не суборбитальный, поэтому нам понадобилось целых четыре часа, чтобы преодолеть расстояние в одну десятую длины окружности планеты. Большую часть полета мы спали; чтобы рассказать Бразу все, что я смог выяснить о восьми месяцах, которые оказались вычеркнутыми из моей памяти, мне не потребовалось и двадцати минут.

По правде говоря, колония Серраро и в лучшие времена не считалась оплотом демократии и свободы слова, а тот период в истории, о котором я вел речь, большинство людей предпочли бы поскорее забыть. Эта область планеты никогда не была бедной. Пустыня изобиловала залежами редкоземельных элементов, необходимых для межзвездных перелетов. По всей округе были во множестве разбросаны небольшие рудники (никаких фермерских хозяйств) и один-единственный городок. Шахтерский район назывался Ново-Би, сокращение от Новая Бразилия, и до сих пор считался отнюдь не самым безопасным местом в Конфедерации. Тем не менее нам нужно было именно туда.

Тридцать лет назад наш взвод выступил из Консоле-Верде в составе экспедиционного корпуса численностью в одну тысячу человек. Когда мы возвратились в оазис, нас оставалось едва ли шесть сотен. Зато вся область была зачищена. Там, где находилось семьдесят восемь небольших шахт и рудников, остался всего один — «Пресиоса», и никто не горел желанием обсуждать, как это могло произойти.

Официальная историческая наука описывает консолидацию этих семидесяти восьми рудников как образец объединения мелких разрозненных артелей рудокопов-старателей в мощное горнорудное предприятие. Было какое-то сопротивление, даже противозаконные партизанские вылазки, но правительственные силы (а я был в их составе) менее чем за год восстановили конституционный порядок.

Кстати, все архивы местной регистрационной службы оказались уничтожены мощным взрывом, в котором обвинили партизан, но при очередной переписи выяснилось, что численность населения Серраро уменьшилась больше чем на треть. Очевидно, все эти люди просто эмигрировали.

На улицах Консоле-Верде наши с Бразом строгие деловые костюмы выглядели довольно экстравагантно. Местные жители носили либо военную форму, либо белые халаты свободного покроя. Я немедленно отправился в магазин рядом с аэропортом и купил для нас по такому же халату, а заодно и по пистолету. Бразу, правда, уже много лет не доводилось стрелять, но в конце концов он согласился, что отсутствие оружия будет бросаться в глаза.

И все равно мы выделялись в толпе высоким ростом и светлой кожей. Жители Консоле-Верде были сплошь невысокими, смуглыми, с длинными черными волосами, заплетенными в косу или перевязанными лентой. Я не сомневался, что о нашем появлении скоро станет известно буквально всем, и даже прикинул, сколько пройдет времени, прежде чем нас настигнут агенты службы безопасности. Оставалось надеяться, что послание их шефа было всего лишь формальностью и нас не станут преследовать слишком ретиво.

В крохотной гостинице оказался всего один свободный номер, но Браз нисколько не возражал против совместного проживания. Он даже намекнул, что мы могли бы заняться сексом, чем застал меня врасплох. Пришлось объяснить ему, что на Земле мужчины подобными вещами не увлекаются. Браз, к счастью, принял мои объяснения совершенно спокойно.

Спустившись на первый этаж, я спросил хозяина гостиницы, есть ли в городе библиотека, и тот ответил, что нет, но можно навести справки в школе, находящейся на другом конце города. Браз прилег отдохнуть: после обеда началась сиеста, поэтому я оставил ему записку и отправился в путь один в полной уверенности, что мне достанет ума повернуть от дверей направо и пройти по совершенно прямой улице противоположной окраины Консоле-Верде.

На Земле я побывал во многих местах, но за ее пределами оказался лишь однажды — в той восьмимесячной экспедиции тридцатилетней давности. Поэтому сейчас усердно высматривал «инопланетные» детали.

Индекс Дрейка для Секи равнялся девяноста пяти сотым. Это означало, что только на пяти процентах ее поверхности условия были хуже, чем в самых суровых районах Земли. Должно быть, здесь есть какая-нибудь экваториальная пустыня, предположил я. Мы же находились в поясе, который на Земле назывался бы умеренным, и все равно я обильно потел на сухой жаре.

Колонизация планеты началась не более пяти поколений назад, однако некоторые генетические мутации налицо. Впрочем, их было не больше, чем на некоторых островах и в других изолированных социумах на Земле. В частности, среди черноволосых и коренастых аборигенов я не заметил ни одного блондина или рыжего. Мужчины имели хмурый вид и все до одного носили оружие. Женщины одевались несколько ярче мужчин, но лица их отличались равнодушным, почти отсутствующим выражением.

Некоторые молодые мужчины имели, кроме пистолетов, кинжалы, а то и сабли. Я даже задумался, уж не существует ли здесь какое-то подобие дуэльного кодекса. И если да, то каких действий мне следует избегать, чтобы не спровоцировать конфликт. Впрочем, можно надеяться, что отсутствие кинжала на поясе сможет до некоторой степени меня обезопасить — вроде как демонстрация моих миролюбивых намерений.

За исключением ломбарда с тремя шарами^[2] и таверны, яркие вывески которой предлагали отведать бино и бербесу, специализацию остальных лавок определить было невозможно. Я решил, что в изолированном городке все и так знают, где что находится.

Без инцидентов, впрочем, не обошлось. Внезапно передо мной остановились двое мужчин. Они перегородили тротуар, а один из них, положив руку на револьвер, громко произнес несколько слов, смысла которых я не уловил.

— Soy de la Tierra, — быстро ответил я на стандартном испанском, бесцветном рабочем языке Конфедерации. — Я землянин.

Они переглянулись и прошли мимо. Я постарался не обращать внимания на ползущую по спине каплю пота и задумался над отсутствием у меня воинских инстинктов. Может, я тоже должен схватиться за оружие? Наверное, нет… Если бы они открыли огонь, что мне тогда оставалось делать? Бросить шестидесятилетнее тело на землю, перекатиться, выхватить пистолет и выстрелить в грудь?

«Два в грудь, третий в голову», — возникли слова из какого-то фильма «про мафию». Увы, ничего подобного, относящегося ко временам моей армейской службы, я не помнил. На Земле наша военная подготовка состояла в основном из вольных гимнастических упражнений и бесконечной шагистики на учебном плацу. Тренировки с оружием начнутся позже, обещали нам. Но из этого «позже» в памяти остался лишь обратный полет на Землю.

Я помнил всю начальную подготовку от первого до последнего дня, помнил даже, как лифт поднял нас на борт десантного транспорта и как с ускорением в 1,5 g мы устремились к порталу Оорта, но потом… Потом что-то произошло. Во всяком случае, следующее, что я осознал, это как меня и остальных выживших высадили на Землю с чеком на крупную сумму и чемоданом боевых наград.

Ну, а еще мне ежемесячно приходил чек поменьше — компенсация за потерянный в боях палец.

Я понял, что подхожу к школе, когда мне навстречу стали попадаться ребятишки в возрасте от семи до двенадцати земных лет.

Школа оказалась совсем небольшой: всего на три-четыре класса. Из дверей вышел седобородый невооруженный мужчина, я его окликнул. Мы выяснили, что можем общаться на английском, и я спросил, есть ли в школе библиотека. Он ответил, что есть и еще два часа будет работать.

— Правда, у нас там в основном детские книги. А что вас интересует?

— История. Современная история. В частности, Война за консолидацию.

— Понятно. Идем. — Через пыльную спортивную площадку он повел меня к заднему фасаду. — Вы были солдатом Конфедерации?

— Думаю, это очевидно.

Он помедлил, взявшись за дверную ручку.

— Надеюсь, вы понимаете, что в наших краях вам следует быть предельно осторожным?

Я ответил утвердительно.

— Не выходите по ночам в одиночку. С вашим ростом вы, как радиомачта в пустыне… — Он открыл дверь и позвал: — Суэла! Тут одному путешественнику нужны книги по истории.

В хорошо освещенном помещении библиотеки — с толстыми каменными стенами и высоким потолком — было прохладно. Почтенная дама с седыми волосами снимала с тележки бумажные книги и расставляла по полкам.

— Прошу извинить меня за плохой английский… — Ее произношение было намного лучше моего. — Но что может быть в бумажной книге такого, чего нельзя скачать из Сети?

— Мне любопытно узнать, что рассказывают у вас детям о Войне за консолидацию.

— Ту же правду, что и везде, — ответила она с оттенком иронии и сделала движение к полке напротив. — У нас… — она пробежала глазами по корешкам, — есть только одна книга на английском. Я не имею права дать вам ее с собой, но здесь можете читать сколько угодно.

Я поблагодарил и понес книгу через зал, туда, где стоял стол для взрослых. Остальная мебель в библиотеке была уменьшенных размеров. Пока я шел, девочка лет восьми не сводила с меня удивленных глаз.

Я и сам не знал, что хотел найти в этой книге. Консолидации и «Пресиосе» в ней посвятили четыре страницы, сюрпризов было немного. Коалиция нескольких рудников пришла к выводу, что Конфедерация платит за диспрозий слишком мало, и убедила других мелких производителей применить схему занижения объемов добычи, чтобы позже сбывать излишки по возросшей цене. В книге это было названо спекуляцией и ограничением свободы торговли. В конце концов «Пресиоса» — крупнейшая диспрозиевая шахта — стала вести дела с Конфедерацией самостоятельно, гарантируя покупателям низкую цену на сырье, что, естественно, не могло понравиться конкурентам. Началась гражданская война. Вскоре Сека (а фактически владельцы «Пресиосы») обратилась за помощью к Конфедерации, и война приняла межзвездный характер.

В книге говорилось также, что боевые действия велись в основном вдали от населенных пунктов, в суровой высокогорной пустыне, где находились сами рудники.

Тут я остановился. Еще в городе меня поразило, что я почти не видел древних зданий: все постройки в Консоле-Верде были не старше тридцати лет. Невольно я вспомнил изречение времен одной из войн, которые Америка вела в XX веке: «В целях защиты этой деревни нам пришлось стереть ее с лица земли».

Пожилая библиотекарша, присев напротив меня, сказала негромко:

— Вы здесь воевали, но ничего об этом не помните. Я угадала?

— Да, вы совершенно правы.

— Среди нас есть те, кто помнит все.

Я пододвинул к ней книгу.

— Что-нибудь из этого правда?

Она повернула книгу к себе, пробежала глазами разворот и с беспощадной улыбкой покачала головой.

— Этим даже ребенка не проведешь. Чем, по-вашему, является Конфедерация?

Немного подумав, я сказал:

— С одной стороны, Конфедерация — это добровольный союз сорока восьми или сорока девяти планет, объединенных договором, гарантирующим равные права гуманоидов и негуманоидов, а также общими торговыми правилами, способствующими справедливости и прозрачности коммерческих отношений. С другой стороны, это корпорация «Хартфорд» — самая богатая компания в человеческой истории, которая фактически может творить все, что ей заблагорассудится.

— А что такое Конфедерация лично для вас?

— Для меня это организация, которая дала мне работу в трудные времена, когда рабочих мест не хватало. Я стал так называемым специалистом по безопасности. Впрочем, я не был «специалистом» в буквальном смысле слова. Скорее, меня можно назвать «подготовленным работником широкого профиля».

— Наемником.

— Нет. Во всяком случае, мы не делали ничего противозаконного или противоречащего морали и этике.

— Вам же стерли память. Так что на самом деле вы могли совершать и то, и другое, но ничего об этом не помнить.

— Возможно, — согласился я. — Собственно, именно это я и собираюсь выяснить. Вы слышали о препарате, который нейтрализует действие аквалете?

— Нет… Он должен вернуть вам память?

— Так говорится в описании. Завтра я собираюсь за город — туда, где когда-то побывал, чтобы узнать, что из этого выйдет. Таблетки рекомендуется принимать в том месте, о котором вы собираетесь вспомнить.

— Сделайте мне одолжение, — сказала она, отодвигая от себя книгу. — А может, и себе тоже. Выпейте лекарство здесь, хорошо?

— Выпью. В Консоле-Верде когда-то находился наш штаб. Я наверняка бывал здесь хотя бы проездом.

— Тогда поищите меня в толпе. Я тогда была девчонкой и хорошо помню, как мы бегали смотреть на солдат. Вы все были такие красивые, такие рослые и статные…

Десять местных лет, прикинул я, равнялись четырнадцати земным. Похоже, эта пожилая леди была моложе меня. Тяжелое здесь детство…

— Я не думаю, что воспоминания будут настолько подробными. Но постараюсь вас разглядеть.

Она похлопала меня по руке и улыбнулась.

— Так и сделайте.

Когда я вернулся в гостиницу, Браз еще спал. Похоже, перелет через шесть часовых поясов его утомил, и я решил дать ему выспаться. Мой организм все еще был настроен на условное бортовое время звездолета; впрочем, я и без того почти не нуждался в адаптации. Работая консультантом, я мотался по всему свету и привык к частой смене часовых поясов.

Стараясь не шуметь, я растянулся на второй койке, приладил наушники-пуговки и включил запись Генделя, чтобы заглушить храп.

* * *

В гостинице овощей не оказалось, поэтому на завтрак я взял яичницу (уповая на то, что яйца все-таки снесены птицей) и сухие, безвкусные крекеры из какого-то зерна местного сорта. Заказанный нами внедорожник подогнали к половине девятого, и я вышел внести задаток и осмотреть машину. Как нам и обещали, внедорожник был пуленепробиваемым, за исключением стекол. Что ж, и то хорошо.

Первый отрезок пути я решил вести машину сам. Позже я приму свои таблетки, а на упаковке есть предупреждение: «Может спровоцировать галлюцинации. После приема препарата управление транспортными средствами запрещено». Очень правильные слова.

Консоле-Верде совсем не имел пригородов. Город был расположен в оазисе, и там где кончалась растительность, тут же заканчивались дома.

Поначалу я вел машину очень осторожно. Мой собственный автомобиль, оставшийся в Лос-Анджелесе, был оборудован автопилотом, поэтому я уже несколько лет не сидел за рулем по-настоящему, и сейчас у меня даже слегка закружилась голова.

Километров через тридцать дорога вдруг стала невероятно ухабистой, и Браз предположил, что мы въехали на территорию соседней колонии Претороха. Там, утверждал он, собирают так мало налогов, что их не хватит даже на один день работы бульдозера.

Через час, когда мы наконец доползли до первого рудничного террикона, я передал руль Бразу. Пора было глотать первые двадцать таблеток.

По правде говоря, я и сам толком не знал, чего ожидать. Мне было известно, что средства против аквалететерапии без наблюдения врача способны вызвать неадекватную реакцию. Некоторые бедняги и вовсе слетали с нарезки, поэтому я заранее вручил Бразу седатив, которым он должен воспользоваться, если я утрачу контроль над собой и ситуацией.

Развалины, обломки камней и воронки. Все вокруг покрыто толстым слоем черного пепла и песка. Руины домов почти не тронуты температурной эрозией — в этих краях не бывает резких перепадов: жаркое сухое лето сменяется чуть менее жаркой, но более сухой зимой. Мы долго колесили вокруг этих развалин, но абсолютно ничего не происходило. Через два часа (а это минимальный перерыв для приема моего лекарства) я проглотил еще двадцать таблеток.

Как мне сказали, я лишился пальца именно в Преторохе — там, где войска Конфедерации понесли наибольшие потери. Может быть, препарат на меня просто не действовал?

Нет, вряд ли. Если я правильно понял прилагавшуюся к лекарству инструкцию, причин могло быть только две: либо местность настолько изменилась, что моей памяти было просто не за что зацепиться, либо я никогда здесь не бывал.

Последний вариант я исключал. Здесь во время боев я лишился пальца, и Конфедерация это подтвердила: вот уже тридцать лет мне выплачивают пенсию за боевое ранение.

Первое объяснение, пришедшее на ум, заключалось в том, что картины сражений запечатлелись в моей памяти такими же уныло однообразными, как и этот разрушенный ландшафт. Возможно, я упускал что-то существенное, вроде запахов или летнего зноя. Но в описании к лекарству говорилось, что оно начинало работать под воздействием зрительной стимуляции.

— Возможно, эта штука действует на вас слабее, чем на других, — предположил Браз, внимательно за мной наблюдавший. — Или вам просто попалась бракованная партия. Сколько еще мы будем нарезать круги?

У меня оставалось еще шесть упаковок с таблетками. Препарат, несомненно, действовал на организм: холодный пот, одышка, боль в глазах — побочные эффекты налицо. Все, кроме главного…

— Черт, я думаю, мы действительно насмотрелись достаточно, — сказал я, наконец, Бразу. — Остановимся отлить, потом поедем назад.

Встав на обочине дороги под палящим низким солнцем, я каким-то образом окончательно убедился, что до сегодняшнего дня никогда здесь не бывал. Такое жуткое место просто не могло не впечататься в подсознание.

С другой стороны, аквалете было очень сильным средством. Настолько мощным, что его не так-то просто нейтрализовать.

На обратном пути в Консоле-Верде за рулем снова сидел я. Кондиционер имел только два положения: «очень холодно» и «выключено». Мы решили отключить его совсем и, опустив небронированные стекла, впустить в салон спадающий зной. В подступающих сумерках у этой местности проявлялась какая-то особенная, лунная красота. Она непременно должна была произвести на меня впечатление, но этого почему-то не произошло. Вот, кстати, еще одна причина, чтобы все вспомнить, подумал я. Что-то ведь случилось в тот год — что-то серьезное, после чего все прекратилось.

Когда дорога стала лучше и появились другие машины, Браз снова сменил меня за рулем. Я давно разучился самостоятельно ездить в транспортных потоках, к тому же здесь левостороннее движение.

Предчувствие внезапно нахлынуло на меня, когда из-за скалы показались первые городские строения. Мне даже стало трудно дышать, словно я слишком туго затянул галстук.

Все вокруг светилось и мерцало. Вот где я был. Здесь. На этой окраине.

— Браз… началось. Не гоните.

Он съехал к левой обочине, и я услышал, как защелкала аварийка: клик-клик-клик.

— Вы… Во время войны вы находились здесь?

— Не знаю. Возможно. Я еще не понял.

На меня накатывало все сильнее и сильнее. Окружающее двоилось и плыло. Да я и сам как будто готов был раздвоиться.

— Давайте на другую сторону. — Сверкающий туман заволакивал глаза, и рассмотреть что-либо было невероятно трудно. — А вот это большое здание? Вон то…

— Вывески нет, — отозвался Браз. — Но над автомобильной стоянкой герб Конфедерации.

— Туда… поезжайте туда, скорее… Мне кажется, я теряю сознание.

— Быть может, наоборот… обретаете себя.

Салон машины постепенно таял перед глазами, потом какая-то сила подхватила меня и медленно повлекла куда-то вперед и вверх. Сквозь стены здания. По коридору. Сквозь запертую дверь. Прямо в один из кабинетов.

В кабинете сидел я, только молодой. Черная как смоль аккуратно подстриженная бородка. Военная форма. Все пальцы на месте.

Большую часть стены за моей спиной занимала светящаяся таблица, я сразу догадался — нет, вспомнил! — что там может быть. По обе стороны компьютерной рабочей станции стояли два длинных стола, заваленных стопками гроссбухов и скоросшивателей, набитых бумажными документами и перепиской.

Моя работа заключалась в том, чтобы украсть планету у ее законных владельцев. Не целиком, конечно, а только права собственности на МРЗЭ — месторождения редкоземельных элементов.

Кроме них, на Секе не было ничего, что представляло бы для Конфедерации сколько-нибудь серьезный коммерческий интерес. После открытия связанного тахиона^[3], началась разведка доступных месторождений диспрозия, необходимого для полетов в сверхглубокий космос. Автоматические зонды обнаружили диспрозий на похожей на Меркурий планете, обращавшейся вокруг желтого карлика Поуко — звезды, находящейся сравнительно недалеко от нашей Солнечной системы. Но примерно в это же время — вскоре после того, как первые тысячи колонистов рискнули начать освоение Секи, — кто-то из них наткнулся на огромные залежи диспрозия и других редкоземельных элементов в бесплодном аду Серраро.

Это оказалось самое большое из когда-либо найденных на планетах месторождений диспрозия, да и добывать его здесь было намного удобнее, чем на рудниках Земли, не говоря уже о необитаемых, малопригодных для жизни планетах.

Колонисты прекрасно понимали, какое богатство им досталось, и вели себя предельно осторожно. Под шумок они протащили закон, по которому права на месторождения могли регистрироваться и передаваться исключительно на бумажных носителях, никакая электронная документация не допускалась. Затем в течение многих лет семьдесят восемь рудников Секи продавали лишь два процента добываемого диспрозия, а остальные девяносто восемь (больше, чем Конфедерация добывала на двух десятках других планет) припрятывали. Собрав достаточный запас этого стратегического сырья, рудники Секи могли в один прекрасный день стать на рынке диспрозия монополистами.

Но у них был только один покупатель, причем весьма опасный.

Тайну Секи случайно раскрыл дежурный картографический спутник: съемка, проведенная в гамма-лучах, показала скопления пород с высоким содержанием редкоземельных элементов. В Конфедерации довольно быстро поняли, что происходит, и подготовили специалистов вроде меня, чтобы «установить контроль над ситуацией». Со специалистами отправили воинский контингент, достаточный для того, чтобы скрыть наши манипуляции, так сказать, «в дыму войны».

Пока изнуренная войной экономика шла вразнос, я по фальшивым доверенностям и через подставные фирмы скупал небольшие пакеты акций рудников, занятых добычей редкоземельных элементов.

Когда Конфедерация стала главным акционером всех рудников и шахт планеты, она мигом установила выгодные для себя цены на диспрозий. Выполнившие свою задачу войска отправились по домам, получив предварительно прививку аквалете.

Со мной, очевидно, дело обстояло не так просто. Аквалете стирало память о боевых ранениях и психических травмах, но со мной-то ничего подобного не случилось. Всю военную кампанию я просидел в офисе, командуя цифирками да время от времени подделывая подписи.

И вот однажды ко мне в кабинет ворвались три мордоворота в черных капюшонах и отволокли в какой-то подвал. Натянув толстые перчатки, они, чередуясь, избивали меня на протяжении нескольких часов, не сломав, впрочем, ни одной кости и не повредив внутренних органов. С завязанными глазами, в наручниках, я превратился в сплошной комок бесконечной боли.

Наконец с меня сняли наручники и повязку. Убедившись, что я в сознании, двое громил подняли меня с пола, а третий взял тяжелый болторез и отхватил мне палец на левой руке. После этого они перевязали мне кровоточащий обрубок и сделали какой-то укол.

Очнулся я уже на подлете к Земле — с наградами, при деньгах, но без каких-либо воспоминаний.

И без пальца.

* * *

Я пришел в себя в гостинице, валяясь на койке, а Браз сидел напротив с графином мелонада, который подавали здесь вместо утреннего кофе.

— Как вы себя чувствуете? — заботливо спросил он. — Мне пришлось помочь вам подняться по лестнице, сами вы не могли сделать ни шага. Было очень паршиво?

В окно заглядывали первые лучи утреннего солнца.

— Это… совсем не то, чего я ожидал. — Я с трудом сел и взял у него чашку. — Оказывается, я не был солдатом. Я носил военную форму, но, по сути, оставался просто клерком. На службе у мафии.

И я вкратце пересказал ему, что мне удалось вспомнить.

— Значит, вам отрубили палец? Точнее, сначала вас измолотили до бесчувствия, а потом отхватили палец болторезом?

Правой рукой я машинально потрогал культю.

— Ну да. Это было нужно, чтобы аквалете подействовал. До войны я играл на гитаре, поэтому после возвращения мне пришлось долго разрабатывать альтернативную аппликатуру, чтобы играть без среднего пальца. Но из этого так толком ничего не вышло.

Я отхлебнул из чашки. Напиток был похож на каву, во всякомслучае оказался таким же горьким и явно содержал какой-то алкалоид. — Словом, пришлось задуматься о смене карьеры…

— Вы хотели стать певцом?

— Нет, гитаристом. Я ведь играл на классической гитаре, но теперь мне пришлось пойти на медицинские курсы. Затем в университет, на отделение психологии и философии. Там я без особого труда получил степень доктора наук. И стал современной версией Харона, который, согласно античной мифологии, перевозит души умерших через Стикс.

— И что вы теперь собираетесь делать? С той правдой, которую узнали?

— Рассказать всем, я полагаю. Пусть люди как следует задумаются…

Он удивленно откинулся на стуле.

— Рассказать всем?.. — Браз покачал головой. — Ваша история достаточно интересна, но в ней нет ничего такого, что взволновало бы хоть одного человека старше двадцати лет. Всем давно известно, из-за чего на самом деле велась эта война. И какими методами. Пусть она была даже более циничной и лживой, чем я до сих пор думал, но знаете, что я вам скажу? Ничего из того, что вы мне рассказали, не способно вызвать в обществе негодование и протест. Когда речь заходит о правительстве, а тем более о Конфедерации, люди уже ничему не удивляются. «Все то же самое», — вот что они скажут.

— То же самое дерьмо, — поправил я. — Так у нас говорят.

— С другой стороны, именно Конфедерация на пару с корпорацией положили конец самоубийственной гражданской войне, щедро и без задержек оплатили все иски по поводу возмещения убытков, заново отстроили Консоле-Верде. К тому же война закончилась полжизни назад — нашей с вами обычной, непродленной жизни. Как все происходило на самом деле, помнят теперь только старики, но им, по большому счету, все равно.

Его слова не удивили меня, я и сам часто думал о чем-то подобном. Больше того, я готов был признать свое поражение, ведь то, что случилось со мной, было пустяком по сравнению с тем, что потеряли другие.

Я сделал глоток отвратительно горького напитка и снова поставил чашку на стол.

— Но ведь должен я что-то сделать! Не могу же просто молчать!

— Можете, — отрезал Браз. — Более того, должны. — И, подавшись вперед, продолжал говорить с нажимом и убежденностью: — Послушайте, Спиви, пусть я и захолустная деревенщина, но у меня как-никак докторская степень по макроэкономике, и я ясно вижу, что сейчас вы не в состоянии рассуждать здраво ни о войне, ни о Конфедерации. Дождитесь хотя бы, пока закончится действие ваших таблеток, иначе вы натворите такого, о чем потом будете долго жалеть.

— Все это довольно серьезно, Браз…

— Да бросьте вы! Ситуация, в которой вы оказались, скорее, мелодраматична. Или вы действительно собираетесь вернуться на Землю и заявить: у меня, мол, есть неопровержимые доказательства того, что Конфедерация использовала людей, чтобы ценой тысяч жизней и триллионов хартфордов, вложенных в недвижимость, ограбить планету, а потом эта же Конфедерация пытала и калечила, чтобы понадежнее стереть всю память об этом? Вы этого хотите?

— Ну и что? Ведь именно так все и было.

Браз поднялся.

— Подумайте об этом еще раз… и подумайте как следует. А заодно задумайтесь о том, что может произойти после.

Он вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.

Мне не надо было долго раздумывать. Браз был прав.

Перед тем как отправиться на Секу, я изучил все доступные материалы о войне. Один тот факт, что их оказалось на удивление мало, должен был меня насторожить, но я рассчитывал, что узнаю недостающие подробности на месте. Что ж, мое желание сбылось. Что и говорить, приятно иметь возможность путешествовать от звезды к звезде, собирая экзотические воспоминания, вот только возвращаться на Землю все равно придется.

Рано или поздно, но придется.

И если эти воспоминания окажутся неприятными или просто неудобными, Конфедерация снова найдет способ их подправить.

Примечания

1

Seca (исп.) — бесплодная, пустая. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Три (золотых) шара — вывеска ростовщика, дающего деньги под заклад.

(обратно)

3

Тахион — гипотетическая частица, движущаяся быстрее скорости света.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***