Драконье Солнце [Варвара Мадоши] (fb2) читать онлайн

Варвара Мадоши Драконье Солнце

Где мне нужда, там тропы,

Где мне ночлег — там куща,

Где усну — бузина-калина

И темней и гуще.

А из какой деревни

Буду я родом завтра,

В сущности, и не важно

Не страшно и не напряжно.

Башня Rowan. «Бузина»

Они ни во что не верят

И никогда не плачут:

Бог, открывающий двери,

Ангел, приносящий удачу…

И. Калинников. «Приносящий удачу»

Начал никогда не бывает. Ничего нового не бывает. Все повторяется, повторялось и будет повторяться. О чем вы говорите, господа?… Меня и самой-то нет…

* * *

Новую песню слышать страшно. Миг после начала первого звука — и сердце падает в пустоту, потому что понятия не имеет, не угостят ли его сейчас отравой. Потом приноравливаешься, втягиваешься в ритм, но миг между тем, как музыкант прикасается к инструменту, и началом музыки, похож на смерть.

Ничего не меняется от того, что ты сам музыкант.

Остается только усмехнуться и шагнуть вперед — потому что иначе с тобой все кончено.

* * *

Когда открываешь книгу — всегда страшно. Гладишь руками обложку, понятия не имеешь, что за ней, вдыхаешь суховатый пыльный запах пергамента, и чувствуешь прикосновение неведомого, прекрасно осознавая, что неведомое может оказаться кошмаром. Начало чтения — прыжок с обрыва вниз головой, кто знает, может быть, на скалы.

Кто знает — может быть, в полет?…

Если это смерть, то такая разновидность смерти мне нравится.

Часть I

3025 год новой эры

Варвара Мадоши, Ольга Эдо. Карта Коронованного Быка

Глава 1. Девушка на башне

И тут огромное, великолепное чувство охватило меня. Жить! Я был ранен, я знал, что они добьют меня. Так нет же! Жить!

В. Каверин. «Два капитана»

1. Записки Астролога

Великое искусство состоит из трех «А». Астрология, алхимия и артистизм. Лишь первые два официально признаны гильдией магистров. Но незаменимо единственно третье, которое заключается, по преимуществу, в том, чтобы «сделать морду кирпичом и сбежать, когда первые два дают сбои». Это я дословно цитирую запись в дневнике отца. Отец мой был известен, пока один из нанимателей не приказал переломать ему ноги-руки и выбросить шарлатана за городские ворота.

Обычно я говорю сам себе, подсчитывая финансы после очередной халтурки, что с алхимией у меня дела обстоят неплохо, с астрологией — хорошо, ну а в искусстве в нужный момент с достоинством удалиться мне и вовсе нет равных. Однако последние события дали повод сие мнение пересмотреть.

Эх… будь я таким мастером изворотливости, каким тщусь себя представить, разве стоял бы я тут, на стене осажденного города?… И разве дышал бы мне в затылок бургомистр Фернан, вот уже пять дней ждущий чуда, которое я бессилен ему предоставить? Разве угрожала бы мне смерть как от разочарованных ноблей^[1], так и от отборнейших войск бравого герцога Хендриксона, рыцаря Оливы?

Запел олифант^[2]. Чистый, низкий и вибрирующий звук понесся над равниной, разрывая тонкую завесу серого тумана. Внизу наверное, разворачивали знамена охрипшие сотники, а десятники пытались выстроить людей в какое-то подобие ровных линий… попробуйте сделать это, когда столько народа не выспалось, с похмелья, да еще и туман препаскуднейший, и латы покрываются капельками влаги, а кожаные штаны отсыревают! В общем, не позавидуешь нападающим… Нам, конечно, тоже не позавидуешь. Особенно мне.

— Рыбка утку спросила: вернется ль вода, что вчера утекла?… Если да, то когда? И ответила утка: когда нас зажарят, разрешит все вопросы сковорода!^[3] — проговорил я вполголоса.

— Что вы сказали, господин Гаев? — это прозвучало почти подобострастно.

— Я хотел сказать, что обстановка очень тревожная, — произнес я, для пущей важности кутаясь в мой расшитый знаками Зодиака черный плащ. Форменная одежда — своеобразный способ отгородиться от мира и придать самым обыкновенным своим действиям некий оккультный смысл, если вы понимаете, о чем я. А чего мне сейчас не хватает — так это именно оккультного смысла.

Другой символ — позолоченная медаль на широкой цепи, выполненная в виде стилизованного солнечного лика, — висела у меня на груди, и изрядно холодила даже через сюрко^[4]. Я весьма сожалел, что не мог оставить ее в своей комнате, прежде чем подниматься сюда, однако перед бургомистром и ноблями приходилось держать марку — я появлялся только со всеми регалиями.

Блямба называлась Драконье Солнце, однако рожа, нанесенная на нем чеканкой, на драконью никак не походила — человеческая, и весьма ехидно ухмыляющаяся при том.

— Обстановка очень тревожная, — повторил я, собираясь с мыслями. — Насколько я могу видеть, восход солнца сегодня пришелся несколько раньше, чем обычно в это время года. О, буквально на секунду, но тем не менее… и именно в середине шестого месяца… — (чушь это все собачья, великое светило никогда не нарушает расписание). — Учитывая, что луна вчера взошла еще до того, как солнце село, и принимая во внимание то, что Сатурн проходит сейчас так называемую «ось катастроф»…

— Тем не менее, вы должны что-то сделать!

Бургомистр Фернан — высокий грузный тип. Впрочем, я не стал бы обманываться его тучностью: говорят, в молодости он был простым приказчиком, и самолично помогал портовым грузчикам. При разгрузке, при разгрузке помогал, а не в борделях… хотя, в борделях, надо полагать, тоже. Руки у него здоровенные, в твердых мозолях, на тыльной стороне ладоней — жесткие черные волосы. Выходить против такого в рукопашной — удовольствие маленькое.

— Я и не отказываюсь, — я старался, чтобы голос мой звучал как можно мягче и убедительней. — Я стараюсь, но это совсем не просто. Звезды, увы, не благоприятствуют несчастному Адвенту. Но все же положение Марса в Козероге оставляет вам некоторую надежду. Если мне удастся воспользоваться ею и повлиять на события должным образом до летнего солнцестояния…

До летнего солнцестояния — неделя. За это время уж точно либо Адвент будет взят, либо бургомистр потеряет терпение, и устроит «колдуну» — то есть мне — показательную казнь при всем честном народе. Вот, видно, уже сейчас еле от этого удерживается. Рожа кра-асная… С такой комплекцией лично я опасался бы апоплексического удара.

— Если вы ничего не сделаете, — мрачным шепотом произнес бургомистр, — город обречен.

— Я — магистр! — я гордо вскинул подбородок. Корчить из себя самодовольного хлыща — удовольствие маленькое, но одно преимущество есть: если вскидываешь голову и распрямляешь плечи, кажешься выше ростом. — Если вы сомневаетесь в моих профессиональных способностях… — я позволил фразе многозначительно повиснуть в воздухе.

— Не сомневаюсь, нет, конечно же! Только и вы меня поймите. Если вы ничего не сделаете, придется мне вас казнить.

Угроза бургомистра меня не испугала. За пять дней можно привыкнуть ко многому, а привычка убивает страх.

…Началось ведь все просто: Фернан, услышав, что в городе остановился знаменитый Магистр Драконьего Солнца (сам виноват, не нужно было высовываться с правильными толкованиями… что стоило ошибиться… ну жалко стало старика, но ведь если немножко…), пригласил меня к себе на аудиенцию и попросил всего лишь отрегулировать часы на городской башне. Часы, и верно, шли не точно, но не успел я приняться за вычисление истинного небесного времени, как стало известно о наступлении Хендриксона.

Надо, пожалуй, пояснить в нескольких словах, кто был герцог Хендриксон… Адвент принадлежит к так называемому Риринскому краю — область у побережья и вдоль нижнего и среднего течения Великого Рита, причем большая часть расположена на левом берегу. Торговля здесь испокон веку шла и с югом, и с севером, и с Островами. Бывало, что местные сеньоры ходили на Острова войной и захватывали там земли, бывало, отчаянные головы с Островов обзаводились поместьями на континенте. Предки Хендриксона происходили с Континента, но уже несколько поколений жили в основном на Островах. Им когда-то принадлежали земли, где стоял Адвент. Соответственно, именно они собирали с города подати. При деде нынешнего герцога граждане Адвента от этой повинности откупились, и получили диплом на вечные времена: Паулу Хендриксону, пятому герцогу, тогда срочно требовались деньги для политического союза. Сын его, отец теперешнего повелителя изрядного куска Островов, был тем еще пьяницей, и окончательно утратил связь со своими уже набравшими немало воли материковыми владениями. Тем более, в то время случилось так, что смертные убили бога, владычествующего над этими местами… но тссс, об этом нельзя говорить вслух, да еще и днем!

Так или иначе, но предыдущий герцог изрядно подрастерял земель. Теперь же его сын, наплевав на волю богов и привычки людей, восстанавливал утраченное. Начал он семь лет назад с феода на Островах, уже до половины захваченного алчными соседями — а теперь вот и до континента добрался. Молва о Рыцаре Оливы успела разойтись далеко.

Вот тут я в очередной раз проклял свою лень — что бы мне стоило день выделить и составить хотя бы схематичный мунданный гороскоп для города, в котором я, как ни крути, застрял больше, чем на неделю! Однако обстановка в здешних краях была спокойная: крестьяне пахали и сеяли, купцы торговали всем подряд, сеньоры пили и развлекались в замках, ограничивая интриги междусобойными кружками, богов удовлетворяли подношения на храмовых алтарях… в общем, ничего не предвещало беды, как принято говорить. А составить полноценный гороскоп — дело весьма хлопотное и долгое. Если делать это для каждого места, куда тебя заносит в странствиях, всей жизни не хватит (еще и поэтому настоящих странствующих астрологов не бывает — я единственный). Так что я махнул на это рукой.

Естественно, убраться из Адвента вовремя с авансом я не успел — уж не везет, так не везет — и меня, что называется, скрутили по рукам и ногам. Еще точнее — заперли под охраной в Ратуше, предложив немудрящий выбор: либо я «силой Великого Искусства» отправляю герцогскую армию в тартарары, либо меня отправляют на стену в первый ряд обороны в качестве простого копейщика. Без кольчуги: кольчуги нынче дороги.

— Будьте уверены, — произнес я с апломбом. — Если положение Марса изменится до Летнего солнцестояния — а оно изменится, уж доверьтесь моему опыту, — войска герцога не войдут в город.

— Я рассчитываю на вас, — произнес бургомистр, поглядывая на меня хмуро.

Интересно, сколько еще мне удастся прикармливать его баснями? По всему видно, недолго…

Всем известно, что истинные астрологи, особенно магистры, умеют творить чудеса. А истинные астрологи и магистры — такие, как я, — знают, что чудес не бывает. Бывают хорошо рассчитанные шансы. На сей раз меня позвали слишком поздно — у славного города Адвента шансов уже не было. Однако стоит мне признаться в этом — и шансов не будет у меня.

А так… надо тянуть время. Когда Хендриксон войдет в город, все может повернуться по-разному. Я спасусь, если верно прочту подсказки звезд. Ибо звезды дают выход всегда, а судьбы людей обладают гораздо меньшей инерцией, чем судьбы городов.

Олифант пропел второй раз. Словно по сигналу, вдруг стало светлее, как то бывает на восходе. Туман сделался золотым, лучи солнца заиграли в нем, словно струны под пальцами искусного жонглера^[5]. Один из лучников впереди меня прерывисто вздохнул, кто-то ругнулся. Другой сказал ему: «Тише ты! Фрейя слышит!»

Сейчас трубачи под стенами замка последний раз вскинут к губам громадные трубы из слоновой кости, войска внизу придут в движение, и битва начнется. Говорят, именно в олифанты затрубят Изгнанники, когда настанет Судный Час богов… Впрочем, сами боги считают Судный Час ересью, и нещадно карают за его упоминание.

Рядом с нами возник начальник стражи.

— Господин, — обратился он к бургомистру, — вам надо уйти отсюда.

— Да, — сказал бургомистр, — да… — он покачивался с носка на пятку, будто в рассеянности, не зная, что делать.

Потом Фернан обернулся ко мне и сказал:

— Если что, смерть моих людей — на вашей совести. Господин Гаев.

Мне показалось, что он проглотил непочтительное «мальчик».

Подул ветер, взъерошил мои волосы — все прочие здесь были в головных уборах. Унес последние клочья тумана.

Я знал, что внизу, под стеной, есть еще первая линия стен, чуть ниже второй, а за нею ров… Однако укреплений я не видел — угол обзора не тот.

Зато я видел три огромные башни, которые величаво возвышались на позициях Хендриксона — очевидно, подошли ночью, потому что вчера о них не говорили. Время боевых башен пока не настало: ров наступавшие еще не засыпали. Как только им это удастся, башни величаво тронутся в путь по полю, натужно скрипя всеми частями своей дьявольской конструкции. А когда их подвезут к стене, на башни взберутся охочие до славы и не боящиеся смерти рыцари — и сойдутся в рукопашной с защитниками стен.

Говорят, что герцог Хендриксон провидец. Он знает, куда нанести решающий удар. И говорят, что он никогда не делает ошибок. А еще говорят, что у него хвост и копыта, а лунными ночами они с женой летают на ведьмин шабаш.

По мне так пусть хоть залетаются.

В любом случае, нужен ум, гораздо искушеннее моего, чтобы понять, как спасти Адвент. Мне это не по силам. Главное, продолжать делать вид, что я по горло занят спасением города. И побольше времени проводить ночами на крыше бургомистерского особняка. На самом деле наблюдения за звездами не так уж и нужны сведущему в математике, ибо пути небесных светил неизменны из года в год. Однако заполуночные бдения с тетрадью, пером и походной чернильницей наперевес выглядят впечатляюще для невежд.

— Я увидел все, что хотел, — сумрачно сказал я. — Мне пора вернуться к себе и приступить к расчетам.

Когда мы с бургомистром начали спускаться со стены, олифант пропел в третий раз.

2. Записки Безымянной

Ее вели по ступеням вверх, туда, где свет. Лестница была сухой и серой, края ступенек выщерблены.

Неудобная юбка мешала идти. Они с тем же успехом могли связать девушку по рукам и ногам, превратить в этакий клубок из веревочек. Впрочем, блио^[6] в полтора раза длиннее ее роста вполне хватило.

А у стражника, который идет слева с обнаженным мечом, на подбородке бородавка. А у второго, справа, капуста в бороде запуталась. Во дворе холодно. Зябкая сырость моментально прохватила сквозь тонкую ткань. Девушка выпрямилась, слабо надеясь, что это выглядит как гордый жест, а не судорога. Бубен, привешенный к поясу, глухо загудел, три бубенца звякнули.

Бубен шамана не должен петь вне ритуала. Прости, друг. Потерпи, ладно?

Она подняла голову. Ну конечно. Туман. Все еще утренний туман. Неба до сих пор не видно.

Внутри волком выла тоска по небу.

Потом она отвела глаза — и увидела.

Он медленно спускался по лестнице со стены. Медленно, потому что впереди шел бургомистр, который тщательно выверял каждый свой шаг. Ступени, что ведут с башни, обгрызены временем не менее тех, из темницы во двор. Он — мальчик-астролог. Паренек лет пятнадцати, среднего роста (по общепризнанным меркам, для нее он был лишь чуть менее великанистый, чем все прочие великаны), полноватый. Светло-русые волосы, загорелое лицо.

А еще он улыбался.

Ну не идиот ли?

3. Записки Астролога

Хладнокровие девушки вызывало уважение. Она шла по двору, в сопровождении трех конвоиров (двое по бокам, один позади) путаясь в слишком длинном сиреневом блио явно с чужого плеча. Рукава, тоже чересчур длинные, без прорезей, связаны за спиной, стягивая руки. Ее голова была на восточный манер замотана платком, так, что оставались видны только глаза и пряди черной челки. Прокаженная?… Нет, ее бы давно выставили из города, армия там, не армия. Прокаженная из высокопоставленной семьи?… Нет, даже и так — тогда бы ее прятали взаперти, и, подавно, не выводили бы среди бела дня.

Она была небольшого роста, очень худенькая — совсем молодая, наверное. Может быть даже, моя ровесница.

Кто вы, сударыня? Куда вас ведут?

Ступеньки под ногами кончились. Мы стояли на небольшом мощеном пространстве между стеной и арсеналом. Бегуны, которые расположились было отдыхать на сваленных у стены бочках, подскочили и выразили готовность немедленно подхватить на плечи паланкины — как только мы с бургомистром в них усядемся. Так же точно встрепенулась и стража сопровождения.

Я, впрочем, не торопился.

Здесь пахло камнем, лошадиным навозом и свежей травой, пробившейся между каменных плит. На деревню похоже. В моей комнате в личном особняке бургомистра — в хорошо охраняемом личном особняке бургомистра — пахнет только книжной пылью.

Девушку в сиреневом провели к дальнему концу двора сторожевой башни, где она села на лавочку у стены и застыла с гордо выпрямленной спиной. Стражники замерли по краям. Девушка сидела, глядя перед собой.

— Кто это? — спросил я у бургомистра.

— Магистр Гаев, при всем уважении, вас это не касается, — буркнул тот. — Это наши внутренние дела.

— Она пленница? Ее держат в подвале сторожевой башни? Зачем тогда ее выводят на прогулку?

— Это больная. Сумасшедшая. У нее бывают приступы, если не дать ей немного подышать. И на вашем месте, уважаемый магистр, я бы не совал нос не в свое дело.

Значит, приступы. Значит, сумасшедшая пленница. Место заключения странное. Лицо замотано — еще страннее… Ох, господин бургомистр Фернан, что-то я вам не верю. И с чего бы это?

Наверное, потому, что на поясе девушки висит длинный бубен. Танцовщицы тоже любят бубны и тамбурины, равно как и звонкие медные цимбалы, но почему же девочка не кажется мне похожей на танцовщицу?… Может быть, потому, что бубны танцовщиц, как правило, ярко раскрашены, круглые, и бубенцов на них немерено. Этот бубен узкий, похожий на долбленую тыкву, и бубенцов у него всего три.

Шаманы запрещены — так же, как и ведьмы. Но они существуют — так же, как и ведьмы. И так же скрываются. Если эта пленница так открыто носит бубен — значит, считает, что ей терять уже нечего. Но зачем она здесь?… Вероятно, бургомистр пытается использоваться ее для тех же целей, что и меня. А она не соглашается. Кто знает, может, ее и пытают. Астрологов до некоторой степени защищает их статус, шаманы статуса не имеют.

Почему я не могу помочь Адвенту и прекратить войну — понятно. Почему отказывается эта девушка?… Тоже не может? Сил не хватает? Или убийство живых существ убьет и ее?… Слышал я, что некоторые шаманы имеют подобные ограничения.

Я смотрел на ее сложенные на коленях, крепко сцепленные руки в черных кожаных перчатках, и вспоминал свою мать. Ее сожгли на костре как ведьму.

4. Записки Аристократа

Вы знаете, что я ношу в своей котомке?… О, весь мир! Хотите, я вам его подарю?… Совсем недорого, может быть, за пару медяков, может быть, за полсеребряного или четверть золотого…

Смотрите, это желтая баночка. Если поглядеть сквозь нее на солнце, в ней вспыхнут алые искры, яркие, как солнце в полдень. Здесь — эликсир правды. Одна капля заставит раскаяться даже закоренелого злодея, заставит его заплакать совестливыми слезами и поверить вам тайну своего самого страшного преступления. Что?… Скучно слушать?… А вы, простите, кто?… Ах, городской палач?… Ну, извините…

А вот этот пузырек — темно-фиолетовый. В нем клубится чернильная тьма. Знаете, что там?… Это эликсир молодости. Он так темен, потому что многие молодые люди отдали за него жизнь. Алхимик, который смешал его, хотел таким образом добиться любви прекрасной и богатой девушки. Добился или нет — история умалчивает, но, в любом случае, очаровательные леди, старался он зря. Если бы он взял немного снадобья из этого, розового пузырька, любая красавица была бы его… правда, всего лишь на одну ночь, но иногда и ночь стоит жизни… или тысячи жизней, как можно убедиться на примере тысячи легенд.

Этот пузырек… Да-да, вот этот, зеленый… Раствор, содержащийся в нем, привез мне купец из земель Бадашхана. Он дарует сладкие и терпкие сны тому, кто отважится его принять… ибо не всякий просыпается на утро после этих снов. А если иная из вас, о прекрасноглазые, решилась бы принять на двоих с возлюбленным несколько капель из этого вот очаровательного аквамаринового флакончика, вам обоим не пришлось бы спать всю ночь. Ну что, решитесь вы испробовать?… Специально для вас, очаровательница, уступлю за полцены, или даже за четверть, если вы одарите меня своей улыбкой.

…Да. Вот такие байки я обычно рассказываю богатеньким дамочкам. А они покупаются — и покупают.

На самом деле в желтом пузырьке — раствор йода, в темно-фиолетовом — черничный сок с солью, в розовом — вода с раствором красной соли и капелькой душистого масла… ну и так далее. В наше время подделок опасно торговать настоящим. Да настоящие мне и не приготовить — ученым я сроду не был. Мне нравится говорить девушкам, что я ветер, который каждый день надувает иные паруса. Сегодня коробейник, завтра буду купеческим приказчиком, послезавтра нищим на паперти, через неделю — блестящим аристократом. Последняя роль дается мне всего труднее, ибо преизрядно надоела с рождения, ну да что поделаешь!

Сейчас торговля идет плохо — никто не хочет покупать снадобья, которыми можно приманить красавиц, когда идет война. Люди прячут последние медяки под подушкой, чтобы купить на них лишнюю вязанку дров, лишний мешочек муки…

И вот я, Бешеный Стар, сижу на ступеньках пустого дома с заколоченными ставнями и развлекаю малышню. Самому младшему из моих приятелей сравнялось года четыре, а старший, пожалуй, года через два начнет бриться. Впрочем, всем им одинаково интересно — слушают, раскрыв рты.

— А еще на самом полуночном из всех островов, — рассказывал я, — если выйти на самый мыс, чтобы волны серого моря бились о скалы внизу, да не побояться ветра и воды, да дождаться ночи… — пауза. Очень важно держать паузу. Тут у сказителя со слушателями затевается безмолвное соревнование.

— То что? — не выдержал один из мальчишек.

— Ты увидишь, как в небе у горизонта зажжется ночная радуга, — сказал я. — Говорят, что если бросится в воду и поплыть прямо на нее, исполнится любое твое желание… да что-то я не очень в это верю. Уж больно холодна там вода, уж больно далеко надо плыть… назад вернуться вряд ли выйдет.

— Почему? — спросил другой.

— Потому что руки и ноги замерзнут, их сведет судорогой, и ты камнем пойдешь ко дну.

— А я бы… а я бы бревно! — один из мальчишек подскочил и взмахнул руками. — Или корабль! И доплыл бы до радуги!

— Так тебе и позволили, — не согласился другой мальчишка. — Как будто богам нужно, чтобы желания исполнялись!

Я внимательно посмотрел на того, кто сказал про богов. Мальчик как мальчик, взъерошенный, встрепанный, загорелый, с царапиной на носу.

— Что ты говоришь! — воскликнул первый. — Разве можно так… о богах…

Мне захотелось сказать: «О богах иначе и нельзя!», но я не стал. Детишки и так уже переглядывались, будто ожидая грома небесного.

— Ладно, — сказал я. — Это просто байки, ребята. Сам я на Закатных островах никогда не был. Так знающие люди рассказывали. Вот послушайте лучше такую историю. Видите во-от эту баночку?… — я извлек из кармана камзола маленький пузырек темного стекла. — Ее я ни за что никому не продам — потому что там внутри огненная ящерица. Самая настоящая…

Про острова — неправда. На Закатных островах я как раз был и прожил там целых два года. Но мальчишкам рассказывать об этом ни к чему. К тому же до мифического «самого полуночного» острова я, конечно, не добирался: островов этих так много и они уходят так далеко на полночь, что в какой-то момент море между ними превращается в лед, и острова сливаются в матерую сушу. Во всяком случае, так говорил мне лорд Викс, который позже стал графом Бресильонским, один из известнейших мореплавателей Земли Единорога, и мне нет причин не верить ему.

— Ящерица? — фыркнул один из мальчишек. — Неправда! Саламандр не бывает.

— Значит, не бывает… — философски вздохнул я, засовывая пузырек обратно. — Да вы, гляжу, стреляные воробьи, вас на мякине не проведешь…

— Скажи, а ты встречал Магистра Драконьего Солнца? — спросил один из мальчишек, глядя на меня снизу вверх.

— Нет, не доводилось, — покачал я головой. — Понятия не имею, как он выглядит.

— А я его видел! — воскликнул один из ребят.

— И я! И я тоже! — загалдели остальные.

— Он на рынке овощи покупал…

— И зелень…

— А мы его видели!

— Он в нашем городе жил!

— Только никто не знал, что это сам Магистр, но он дочку ткацкого старшины вылечил, вот тут-то…

— А он у нас раньше никогда не бывал! Но мы все равно про него слышали!

— А говорят, он сейчас у бургомистра! Говорят, он войска герцога от города отгонит!

— Как ты думаешь, он их по воздуху перенесет? — спросил у меня с надеждой самый маленький мальчик.

— Нет, какое по воздуху! — оборвал его другой. — Летают только боги. Он так устроит, что земля разверзнется и их поглотит. Как в священных книгах…

— Держи карман шире! Он же астролог! Скорее, какую-нибудь звезду на них обрушит!

— Тогда и весь город сгорит!

— А он аккуратно! В сторону!

— Ну тихо, тихо! — прикрикнул я, делая вид, что рассердился (на самом деле ради подобных разговоров я и водил с ребятишками компанию). — Я бы вам не советовал о таком рассуждать, а то кто из взрослых услышит — уши надерет.

— Это еще почему?!

— Малы еще потому что! Хотите слушать об астрологах — идите к кому другому, а я говорю только о том, что видел сам! И вот что я скажу вам, ребята — я еще не встречал ни одного странствующего астролога, который не был бы шарлатаном.

— Мой папа тоже так говорит, — сказал мальчик, который так хорошо знал про богов. — Это потому, что у настоящих астрологов всякие книги есть ученые и тому подобное… — слово «книга» он произнес с явным благоговением. — Но только Магистр Драконьего Солнца не такой! Он… он настоящий. Ему книги не нужны, потому что он и так все видит. Так мамина кума говорила, а уж она-то знает: она раньше жила в Священной Империи!

— Замечательно, — сухо сказал я. — Хотел я вам еще рассказать, как мы охотились на синих китов, но теперь не буду. Вижу, вы и лучше меня все знаете.

— Нет, нет, Стар, расскажи! — запросили мальчишки.

Какое-то время я только отнекивался и строил пренебрежительные гримасы, но потом «оттаял» и начал обещанную историю. Ее, однако, пришлось прервать на середине, ибо я заметил весьма вескую причину закончить нашу столь познавательную беседу. В конце переулка стояла молоденькая девчушка и делала мне нетерпеливые знаки руками: подойди, мол. Я знал ее — это была служанка из дома бургомистра. Звали ее Илисса. Было ей лет четырнадцать, была она хороша собой и глуповата.

— О, ребят… — я присвистнул и сдвинул шляпу на затылок. — Брысь отсюда, у меня есть дела поважнее.

Они проследили за моим взглядом, разумеется, все поняли. Кто-то презрительно фыркнул, кое-кто просто промолчал, тем не менее, ребятишки послушно ретировались с крыльца. Илисса тут же кинулась ко мне.

— Ой, что сейчас было, что сейчас было… — зачастила она. — Ой, вы просто не поверите…

— Ммм, отчего же, как раз поверю! Я поверю любым словам, которые исходят из этих хорошеньких губок! — я обнял ее за талию и притянул поближе к себе. — Ну что, можешь пойти сегодня вечером со мной?

— Ой, и не просите! — она для вида сделала попытку отстраниться. — Наши все на ушах стоят! Ой, вы бы знали, вы бы знали…

Она воровато оглянулась.

— Ну расскажи мне, тебе ж не терпится, — подбодрил я ее.

— Ой, знаете, господин Астериск…

— Я же просил: Стар. Для тебя, милая, просто Стар.

— Ой, ну ладно, господин Стар… Ну вот как я сегодня напугалась, как напугалась… Еле вырваться удалось: господин-то наш опять бушует! Он как с утра снова с астрологом съездил на стену, так и бушует! И то не так, и прибрано не так, и трава на полу не свежая, и в тюфяке блохи, и перья не заточены…

— И на тебя тоже кричал? На такую милашку?

— Кричал, кричал, еще как кричал! А мы уж все шептались: опять астролог ничего сделать не смог! Снова его завтраками кормил, а больше…

— Так может, и не астролог это вовсе? — перебил я ее. — Просто шарлатан?

— Да вы что! — ахнула Илисса. — Да он же… голова — во! — она показала руками голову размером с тыкву. — Книг — во сколько читает, от пола до потолка! И Драконье Солнце на груди само сверкает! Как же не он! Просто не угодил ему чем-то господин… меня уж кухарки звали в храм Фрейи сходить, жертву принести, свечки там поставить — ну, чтобы скорее астролога уговорить! Да только я с ними не пошла, я к вам пошла…

— Ах ты красавица моя! — я улыбнулся, сильнее притягивая девушку к себе. Она не возражала: обняла меня одной рукой за шею, прижалась к груди. — Да только твоему хозяину бояться нечего. Как совсем худо станет, так они с ноблями прямо из ратуши по подземному ходу-то — и… фьють!

— Ой, да что вы! — воскликнула Илисса. — Не верьте тем, кто так говорит! Господин наш вспыльчивый, но вообще он хороший! Город он просто так не бросит!

Адвент — город довольно большой. Ему очень повезло: он расположен в естественной бухте, защищенной с трех сторон довольно высокими каменистыми холмами. По этим-то холмам змеей и протянулась городская стена. Говорили, что из подземелий ратуши ведет подземный ход. Кончается он уже за холмами по другую сторону от моря, и бургомистр с ноблями сбегут по нему, когда будет уж совсем худо. Ох и долгонько, верно, рыл безвестный строитель хода!.. И не рассчитал чего-то: выводить он должен был, судя по всему, прямо в расположение вражеской армии. Другое дело, что у меня были свои резоны верить слуху, но об этом в свой черед.

Куда уж логичнее бежать по морю. Но море держат в осаде корабли герцога, не пускают никого. Оно и не удивительно: основные владения Хендриксона — на Закатных островах, а тамошним жителям сам бог велел быть искусными мореходами.

— Знаю, знаю, милашка… — я зевнул. — Но что мы все об астрологе да о бургомистре, как будто заняться больше нечем? Расскажи мне больше о себе.

— Ой, ну я даже не знаю, — пробормотала она, хихикая и краснея. — О себе?… Да я ж совсем неинтересная…

— Мне про тебя, красавица, все интересно, — промурлыкал я, целуя шею пониже маленького ушка. Ммм, люблю ушки… Да, и жареные тоже люблю — особенно свиные.

— Ой, ну что вы… Ну про что вам рассказать-то…

— Да вот хоть про день твой. Вот просыпаешься ты с утра пораньше, огонь разводишь, завтрак хозяину готовишь…

— Ой, нет, я сначала быстренько еду готовлю для стражников, что на караул заступают: ну, хлеб режу, который с вечера напекли, то се! А потом пол мыть уже…

— А что, стражники как раз сменяются, как ты работать начинаешь?

— Да вот, почитай, я еще до рассвета, как четыре часы пробьют, а они аккурат в шесть…

5. Записки Астролога

В темницах есть свои преимущества. Нет, честное слово. Не верьте тем, кто скажет вам, что в темнице нельзя хорошо провести время. Вот я, например, сейчас просто наслаждаюсь. Лежу на соломе, смотрю в зарешеченное окно. Оттуда ничего не видно — ночь пасмурная. Но это не важно — я все равно смотрю.

Мне грозит смерть завтра, но я знаю, что проживу достаточно, чтобы спасти ту девушку. Не должны девушек сжигать на кострах. Просто не должны.

Как я оказался в этой темнице? Пожалуй, стоит рассказать все по порядку.

Это произошло сегодня — или уже вчера?… — днем. Ровно в полдень.

Утром я еще сидел в моем роскошном кабинете. Никто не запрещал мне выйти и прогуляться, но я предпочитал безвылазным сидением за письменным столом создавать видимость напряженной работы. Тем более, что большую часть дня я отсыпался после ночных отсиживаний на крыше (ох и острая там черепица, я вам скажу!) На самом деле я писал письмо — а чем мне еще было заняться?… Все эти дни я только и делал, что составлял послания родителям и Рае, отлично зная, что отправлять их не придется. Мне выдавали отличный пергамент.

Окно кабинета выходило на улицу, и я имел возможность наблюдать за жизнью города. Оборотная сторона: зеваки тоже могли наблюдать за мной, работающим, в раскрытое окно. Стражники отгоняли их от стен дома, но помогало мало — глазели издалека. С надеждой.

Два дня с тех пор, как я впервые увидел пленницу. Семь дней осады.

Впрочем, говорят, трупы в город пока не кидали^[7] — не то герцог отличался невиданным человеколюбием, не то мало было чужих мертвецов, а своих хоронили, как подобает. Реку повернуть пытались… хорошо, что Адвент стоит на подземных ключах. Отрезать его от воды практически невозможно. Вот с едой было сложнее.

Свои запасы в городе были не так уж велики, насколько я понял, а крестьяне из окрестных деревень, понятное дело, быстро переориентировались (а что? война-войной, а жить-то надо) и так же охотно, как прежде они заполняли торговые ряды на центральном рынке, повезли продовольствие армии Хендриксона.

Гавань блокировала эскадра графа Бресильонского, союзника Хендриксон, так что продовольствие по воде в Адвент тоже перестало поступать. Говорят, некоторые богатые горожане успели сбежать еще до того, как подошла эскадра, но погоды это не сделало. Большая часть ноблей осталась заперта в прочном кольце городских стен, точно в ловушке. Пока, как мне говорили, ничего совсем уж жуткого, такого, что со смаком любят расписывать странники в кабаках, дабы им поставили бесплатную выпивку, в городе не происходило, хотя беднота уже начала уменьшать поголовье кошек и собак. Свиней, которых держали иные горожане, особенно те, которые жили поближе к городским стенам, дня два днем с огнем не сыщешь. Но если так пойдет и дальше, людоедства долго ждать не придется.

Все это мне также сообщали словоохотливые слуги: что-что, а приказа со мной не разговаривать, им никто не отдавал.

Вечером шестого дня моего сидения, когда над крыльцом противоположного дома зажгли факелы, а по улице уже прошел «ночной вестник» с колокольчиком и колотушкой, ко мне в дверь постучался сам бургомистр.

— Здравствуйте, — мрачно сказал Фернан, заходя в комнату и без особых церемоний усаживаясь в деревянное кресло с ножками в виде львиных лап.

— И вы не болейте, господин бургомистр, — улыбнулся я.

Фернан даже не скривился — стерпел. Ох, чую, припомнит он мне все скопом.

— Господин Гаев… — раздельно сказал он. — Насколько вы сведущи в Древнем Искусстве?

Я промолчал. Мне хотелось раз и навсегда ответить «Не сведущ!», но я вспомнил девочку в сиреневом блио и мою уверенность в том, что она шаманка.

— Это зависит от того, что именно вы понимаете под Древним Искусством, — осторожно произнес я.

Бургомистр устало потер красные от бессонницы глаза, и мне стало его жаль. В самом деле, ведь государственной важности дела у человека! Город надо защищать, а тут война, и герцог этот, который не то человек, не то не совсем человек… В общем, не позавидуешь.

— Шаманизм, — тихо сказал бургомистр.

— А! — хмыкнул я. — Девочка с бубном!

Бургомистр поморщился, как будто съел незрелую сливу, но никак мою догадку не опроверг. Чего уж теперь опровергать…

— Ну и что вы от меня хотите? — устало спросил я. — Я и так с этими расчетами ночей не сплю! Что мне еще, прикупить на базаре тамбурин и шаманке этой вашей подпеть вторым голосом? Ну извините… — я развел руками.

— Значит, вы все-таки понимаете… — прошептал бургомистр с явным облегчением в голосе. — Понимаете!

— Моя мать была адепткой Древнего Искусства, — сухо сказал я, решив не уточнять. В глазах Фернана мелькнул мгновенный суеверный ужас — ведьм боялись, и боялись нешуточно.

— Город надо защищать, а тут война, и герцог этот, который не то человек, — Я улыбался.

— Я хочу, чтобы вы присутствовали завтра на ритуале, который будет проводить шаманка, — сказал бургомистр, преодолев себя. — Чтобы вы… наблюдали за ней.

— О, так она согласилась? — спросил я с некоторым удивлением в голосе.

Признаться, я думал, что меня попросят, скорее, уговорить шаманку на акт защиты города.

— Согласилась, — сумрачно ответил Фернан. — У нас есть мастера… уговаривать. Вы везунчик, господин Гаев, что вам не пришлось познакомиться с этими мастерами.

А вот это уже угроза — и совершенно не завуалированная.

Я улыбнулся снова, как можно искреннее.

— Полагаю, всему Адвенту повезло, что меня не попытались с ними познакомить.

А сам подумал: «Значит, все-таки пытали».

— Ладно, речь не об этом, — повел рукой Фернан, как бы отметая сию неловкую тему разговора. — Речь о том, что я, признаться, не доверяю ведьме.

«Ведьма и шаманка — совершенно разные понятия», — хотел сказать я, но сказал вместо этого:

— Тогда вам и вовсе не стоило пользоваться ее услугами.

— Быть может, — кивнул Фернан. — Но что поделать: я и вас, господин Гаев, знаю не слишком хорошо, и гораздо хуже знаю планету Марс, так что надежда на ее благорасположение тоже тает с каждым днем.

Еще один намек? Нет, даже не намек — практически прямым текстом.

— Если у вас нет доверия к вечным и неизменным светилам — то какое может быть доверие ко мне, ничтожному? — я старался говорить холодно и иронично, но получалось плохо. Эх, надеюсь, хоть желание вздремнуть удалось замаскировать этаким тоном?

— Ладно, — бургомистр поднял свои здоровенные руки. — Хорошо, магистр. Речь идет о том, что я не знаю, против кого будет направлен обряд шаманки. Девчонка это такая… с нее, сумасшедшей, станется обрушить наш город, вместо того, чтобы насылать проклятье духов на хендриксоновы орды. Так вот вы бы… и присмотрели.

— Присмотрел? — я хмыкнул.

Интересно, как он себе это представляет?… Это не представляю даже я, знакомый с шаманским ритуалом лишь понаслышке. А бургомистр… неужели он тоже не наблюдал ни одного? И не расспрашивал надежных свидетелей?

Но…

Только тут до меня дошло: они действительно собираются провести шаманский обряд! На полном серьезе! Они достали для этого настоящую шаманку, которая согласилась добиться от духов уничтожения Хендриксоновой армии… они хоть представляют, какие силы собираются освободить и чем это может кончиться?!

Нет, что, правда не представляют?!

Да если девчонка напортачит, ее же сплющит в кровавую лепешку — и полгорода вместе с ней! Они что, об этом не думали?!

— Я согласен, — сказал я, прежде даже еще, чем успел все как следует обдумать. — Я буду присутствовать при обряде. Если обряд будет не тот, если девушка не Хендриксона начнет уничтожать, а попытается обрушить проклятье на Адвент — я скажу вам.

«И вот тогда вы сами будете думать, что вам делать, потому что я — не знаю».

Этой последней фразы я добавлять не стал.

* * *

К полудню — самое лучшее время для шаманских ритуалов, не считая полуночи, — на сторожевую башню нас с девушкой привели раздельно. Меня, как всегда, принесли в роскошном паланкине, таком же, как у бургомистра и еще у полутора десятков ноблей; девушку — не знаю. Впрочем, далеко ли идти из подвалов под закатной сторожевой башней (башня носила прозвище «Корявый Дани», но до сих пор никто не мог мне объяснить внятно, кто такой был этот Дани и почему именно корявый) до ее вершины?… По лестнице подняться.

И все же когда шаманка вскарабкалась на верхнюю площадку, конвоируемая не тремя, как давеча, а целыми пятью войнами, она двигалась неуверенно и медленно, как будто каждое движение давалось ей с большим трудом.

Дыба? Колючий сапог? Что-то еще, про что я не знаю?

Впрочем, спину девчонка держала прямо.

И одета, кстати, была по-другому. Никакого сиреневого блио — потертый коричневый гармаш^[8], ниже колен, из-под которого выглядывали высокие кожаные сапоги, крепкие, но поношенные, на лице тот же платок… Перчатки, впрочем, были те же, что и тогда, во дворе, — из черной кожи.

— Ну что, — сказал бургомистр повелительным тоном. — Скоро полдень. Начинай, тварь!

Тварь — это он сказал без всякого аффекта. Как будто не оскорбить желал, а просто констатировал.

Девушка дернула плечом, и один из стражников послушно развязал ей руки. Тогда она потянулась и сорвала платок.

Кожа у нее была красная, как кирпич на изломе. Дунул холодный ветер — день был жаркий, но здесь, на порядочной высоте, ветер не утихал — растрепал короткие черные волосы, обнажил уши — круглые. Абсолютно круглые, без вытянутой мочки, без чуть заостренного хрящика с другой стороны…

«Гуль, — подумал я почти отстраненно. — А где же клыки и руки до колен? И глаза у нее нормальные, человеческие… Полукровка, что ли? Но разве такие бывают?»

Мне никогда не доводилось слышать о гулях-полукровках.

Так вот почему ее водили по двору только с лицом, замотанным тканью, и в перчатках!.. Гули живут в полуночных Карлитовых горах, на самой границе Диких земель, которые еще называют землями Драконов. Они не обладают разумом… по крайней мере, никто еще не встречал гуля, с которым можно договориться. Они частенько похищали женщин из человеческих поселений, равно как и детей обоих полов — в пищу, наверное. Я никогда не слышал, чтобы какую из этих жертв удалось отбить, никогда не слышал и о том, чтобы какая-нибудь женщина принесла в подоле.

Стойте, а почему именно гули?…

Возможно, юная шаманка принадлежала к расе, которую мне еще не доводилось встречать, и о которой я не слышал. Говорят, что далеко на Восходе живут люди с желтой и черной кожей (последних можно, по слухам, встретить порой на торгах в Мигароте) — так почему бы не быть и красным? Но каким ветром ее сюда занесло?

Тем временем девушка сняла и перчатки, потом плащ… плащом она не ограничилась. Раздеваясь, бубен из рук она старалась не выпускать.

Я наблюдал за ней в некотором шоке — и не только я. Один изноблей даже отвернулся; в глазах другого мелькнуло что-то, похожее на похоть. Лицо Фернана оставалось непроницаемым.

Впрочем, уже когда девчонка сняла гармаш, и порыв ветра задрал до плеч широкие, неподвязанные рукава блузы, причина ее разоблачения стала ясна. По крайней мере, мне.

Вдоль тонких темно-красных рук были нанесены длинные черные линии татуировки — полосы с утолщениями на концах. Может быть, в другой момент я бы и не догадался так легко, но тогда я сразу понял, что это были стилизованные человеческие кости.

Когда она окончательно разделась, стало видно, что татуировка вилась по всему ее телу — причудливые линии, повторяющие форму и очертания костей… своего рода одежда.

Визуализация скелета — вот как это называется. Но обычно для этого деревянные планочки к одежде привешивают. Зачем… так-то?

Наверное, это должно было быть очень больно.

^{_{Анастасия Мазеина. Вия Шварценвальде}}

— Она все делает верно? — облизав губы, спросил у меня Фернан.

— Понятия не имею, — я почти огрызнулся.

Девушка вскинула руки… Откуда взялся у нее бубен?… Разве что она не положила его прежде на сброшенный шарф, когда только начала раздеваться?…

Но бубен был. Правая рука легко, пружинисто стукнула по светлому боку. Начало легкого, раскатистого ритма ударило в контрфорсы, окружающие площадку на вершине башни, улетело к высокому, голубому, совершенно прозрачному небу.

Говорят, вчера войска герцога понесли потери, и поэтому сегодня утром на штурм не шли. Как знать, может быть, атакуют ночью?… А может быть, к ним еще до вечера подойдет подкрепление?…

Шаманка запела. Голос у нее был низкий, хриплый и слегка вибрировал… не от неумения, но специально. Я поразился, как вообще слышу что-то: на этой — весьма приличной, надо сказать — высоте вой ветра должен был ее заглушить. Или это не вой ветра?… Или это звук бубна?… Совершенно неописуемый звук, который проникает сквозь любой шум и остается висеть в пустоте еще долго после того, как смолк его источник.

Шаманка затянула невнятную песню: без языка, без мелодии, один голый ритм. Голос будто раскачивался на каком-то грандиозном маятнике, все ближе к низким клубящимся тучам. Более того, он проникал в нервы, в мозг… я чувствовал, как все больше и больше подчиняюсь ему, как в костях начинает вибрировать боль…

Замечательно, Райн. Только приступа тебе еще и не хватает для полного счастья.

Усилием воли мне едва удалось подавить бешеный ритм в собственном теле. Это было сродни эффекту камертона: на какое-то ужасное мгновение мне показалось, что я смогу погасить биение сердца только сжав его плотно в руке… так же, как поступают с камертоном. К счастью, с сердцем подобного проделать невозможно.

За несколько секунд меня прошиб холодный пот.

Я не специалист в шаманской магии, да и в Древнем Искусстве тоже. Однако не уметь — не значит «не чувствовать». И вот я почувствовал…

Это было ударом по раскаленным нервам. Как же объяснить…

Ну, представьте, вы сидите в яркой солнечной комнате. За раскрытым окном летний полдень, залитый солнцем сад, розы в цвету… И вдруг в один миг к вам врывается ветер, хлопает ставнями, заносит в комнату песок, пыль и сухие листья, а на небо налетают грозовые тучи, сверкает молния, гремит гром, и на сад обрушивается грязный ливень, ломая розы и превращая аккуратные песчаные дорожки в подобие сели. Вот примерно так выглядит для моих шести чувств вторжение духов.

Наш мир для духов закрыт. Они все время тут, за тончайшим занавесом. Мама объясняла мне так: «Занавес этот тоньше кисеи, он просвечивает, как паутина, но тверже железа». Духи могут влиять на наш мир через него, подобно как мы можем ощупывать предметы через занавеску. Но иногда в занавесе появляются дыры, и тогда духи хлещут к нам как грязная вода через слабину в плотине.

Мне показалось, что я тоже кричу. Но я не кричал — я просто стоял и смотрел, и у меня даже достало сил оглянуться по сторонам.

Один из ноблей валялся без сознания, другой стоял на коленях и молился. Бургомистр Фернан скорчился на полу в какой-то неуклюжей позе, лицо его покраснело и дышало ужасом. Больше всего он походил на недодавленного таракана. Признаться, я испугался за него: старый ведь уже, удар случится! И что, прямо тут кровопускание устраивать?

Некоторые из стражников потеряли сознание, на ногах же остался только один — он хватался за один из контрфорсов. Еще бы — там было, на что посмотреть!

Небо, еще недавно голубое и безмятежное, стремительно затягивалось тучами, сильнейший ветер гулял по равнине над нами, срывал воинские палатки в лагере герцога, подымал на дыбы воду во рву…

Духи крутились, духи спешили, духи стекались к хрупкому сосуду, им предложенному, отталкивая друг друга, шипя и воя, и их борьба находила отражение в реальном мире. С ужасом я увидел, как прямо на моих глазах на холме вспух из под земли и лопнул черным светом огромный пузырь, поглотив спасающегося бегством солдата.

Ах да, кстати! Бежать и спасаться.

Если вы оказались рядом с практикующим шаманом, самое разумное, что можно сделать — это унести ноги и позволить ему самому расхлебывать заваренную им кашу… Ибо, когда шаман предлагает свое тело духам, они не медлят с появлением. Соседство с ними может оказаться весьма и весьма болезненным, а то и летальным. Шаманов до какой-то степени ограждает их безумие, я же всегда мнил себя на редкость здравомыслящим человеком. Хм… какой умник-разумник не мечтал порой, чтобы здравомыслия ему отмерили поменьше, а удачи — побольше?… Вот и для меня, Райна Гаева, настал такой момент.

Голос девушки достиг самой высокой ноты и затянул ее, высоко и пронзительно, почти переходя в ультразвук. Я понял, что нам всем пришел конец.

Девушка все не прекращала вопить — она не видела сейчас ничего вокруг, ибо ритуал был начат раз и навсегда, — а духи продолжали стекаться к ней: их стало так много и стали они так сильны, что я почти мог различить в воздухе их эманации — так, неясные черные тени. Сама же шаманка как будто начала светиться, тоненькая красно-черная фигурка. Тени, рвущиеся к ней, ничего не значили по сравнению с тенями, которые рвались от нее прочь — с ужасом я увидел, как по полу площадки побежал, подобно длинной змее, причудливая, витая трещина… крепостная стена внизу покрылась трещинами, и отколовшиеся осколки камня взмыли вверх, повисли в воздухе, в безмолвии и безвременье, центром которого была тонкая девочка с мрачными глазами.

— Она убивает нас! — захрипел бургомистр, хватая меня за полу плаща. — Сделай что-нибудь, астролог! Она убьет нас!

— Поделом! — рявкнул я, стряхивая его руку. — Пускай убивает!

Расхохотавшись, я шагнул к девушке.

— Разрушай! — заорал я. — Разрушай! Освободи нас обоих! Сотри этот чертов город до основания! Убей нас всех! Какого черта жить?! Жизнь совершенно бесполезна, твои духи это прекрасно знают! Ну! Убей!

Я выхватил из ножен на поясе нож — меч у меня забрали, но забрать нож?… как-никак, я был «почтенным пленником» — и резанул себя по левому запястью. Вдоль. Отбросил железку — не мешала чтобы.

Было больно. Хорошо хоть, руки зверски мерзнут — в жару было бы больнее.

Я шагнул к девушке, схватил ее правой рукой за волосы, а левую руку пихнул к губам, вынуждая пить кровь.

«Умру ведь! — подумал я, когда моей кожи коснулись сухие губы. — А ну и хрен с ним».

* * *

Впрочем, я не умер. А может быть, умер, потому что те несколько минут как будто кто вырезал у меня из памяти. Когда я пришел в себя, я стоял на коленях посреди площадки, там, где раньше стояла шаманка, и негнущимися пальцами пытался перевязать запястье. Чем-то. Чем? Платком, который шаманка носила на голове.

Еще — всюду была кровь. Не моя… наверное. Не мог я потерять столько крови, и все еще оставаться в сознании.

Шаманку я увидел сразу же — она валялась поодаль, рядом с трупом одного из стражников. Может, живая, может, мертва… стражник вот точно был мертв — горло перегрызено. А тот нобль, что молился (интересно, кому?… Фрейе-покровительнице, Зевсу или из богу из Амеша-Спента^[9]?), валялся на полу аж двумя кусками — он отдельно, кишки отдельно.

Второго нобля я вообще не увидел.

Бургомистр Фернан был весь в крови — тоже чужой, наверное, — но жив. Он стоял там, где раньше нелепо корчился на каменных плитах, держал в руках обнаженный меч — на мече ни капли крови почему-то не было — и тяжело дышал. Глаза его были безумны.

— Казнить, — прошипел он, и тут же закашлялся — голос сорвал. Когда, интересно? — Обоих!

Я улыбнулся. Это оказалось больно — я разбил губы, сам не заметил, когда.

6. Записки Аристократа

Наверное, устраивать побеги мне скорее нравится, чем нет. Благородство души в том и состоит, чтобы помогать страждущим.

Однако об этом хорошо размышлять, когда цель уже достигнута и птичка, так сказать, упорхнула из клетки. Между задумкой и конечным результатом должно выстроиться еще немало звеньев цепи, имя которой — «действие».

Скучный голос глашатая скрипел над площадью. Капли мелкого, нудного дождя падали в жидкую грязь, заливавшую каменные плиты. Вчера яркое солнце заставляло вспомнить о раскаленной пустыне, а море, куда я спустился в надежде на прохладу, нестерпимо сверкало серебром. Сегодня небо было равномерно серым, а дождь — нескончаемым.

Это один из паскуднейших законов природы: погода всегда норовит подкинуть тебе как можно больше неприятных сюрпризов.

Впрочем, не одна погода…

Ормузд все подери, если бы не вчерашняя гроза, налетевшая посреди белого дня, не молнии, поразившие войско герцога, сегодня Адвент уже был бы взят, и на сем мои хлопоты закончились бы!

— … сограждане. В неусыпной заботе о населении нашего славного города Адвента господин бургомистр Фернан… — кашель. Можно было бы от души пожалеть глашатая, которому после боевого дежурства приходится заниматься еще и этой заведомо бесполезной деятельностью, но жалость во мне иссякла давно и прочно, как вода в засыпанном источнике.

Глашатай прокашлялся и начал снова:

— …ведьму, которая сошлась с Изгнанниками и своими дьявольскими кознями… — ах, изгнанники. Есть в этом своя горькая ирония. Изгнанников принято стало последние две тысячи лет винить во всех бедах, начиная от неурожая и падежа скота, и кончая разбившимся у модницы зеркалом. А между тем, Хендриксон говорил мне, что именно Изгнанники — самые несчастные существа во всем нашем бедном, раздираемом на части мире. Пожалуй, насчет «самых» я не соглашусь — кто возьмется измерить глубину чужого горя?… — но вот несчастные — это точно.

— …и колдуна чернокнижника, выдававшего себя за известного астролога магистра Райна Гаева…

На этих словах душа моя ушла в пятки. Не может быть. Если они решатся на это…

— …на городской площади через повешение.

О господи настоящий!

Это означало, что время, которое я мог потратить на освобождение Гаева, резко сократилось. До одного завтрашнего дня.

— Ну правильно, — услышал я чей-то приглушенный голос у меня за спиной. — Самозванец и есть. Если бы это был настоящий Магистр Драконьего Солнца, о котором столько россказней ходит, уж верно, мы бы не сидели сейчас в такой заднице!

— Да все они шарлатаны! — ответил ему собеседник. — Настоящие астрологи служат королям, а не шляются по дорогам. А может быть, и тех за носы водят. Наверняка, про чудеса Магистра… как там его… Гаева… брешут все.

— Да наверное… — скорбно согласился первый голос. — Только говорят, он нобля одного прямо загрыз… зубами. Я б его за то расцеловал, шарлатан там не шарлатан…

— Ага, еще и дочурку свою выдал бы! — с насмешкой сказал второй. — Чтоб уж наверняка от нее избавиться.

— Да ты!..

Я пошел по своим делам.

Хендриксон в шутку называл меня «дипломированным шпионом». При этом приговаривал, что диплом единственного в своем роде «шпионского университета» не может не быть невидимым и неощутимым. В моем случае диплом, видимо, выражался в шрамах и отметинах, которые моя шкура благодаря старанием моих педагогов не приобрела.

Профессор в «шпионском университете» был один — сам герцог. Остальные так, ассистенты…

Итак, какие у нас способы спасти из камеры несчастного маленького астролога?…

Способ первый, от меня не зависящий: завтра пойдет такой сильный дождь, что сжечь они его просто не смогут — дрова зальет. А, нет, погодите! Он сказал «через повешение». Традиционно ведьм и колдунов сжигали, но дефицит с дровами в осажденном городе уже давал о себе знать, и тратить такое количество топлива непроизводительно ни бургомистр, ни нобли, ни даже возмущенные черной магией горожане просто не могли себе позволить.

Способ второй: скупить всю тюрьму с потрохами, и просто спокойно вывести астролога за собой. Можно с фанфарами. Это, конечно, замечательный способ, и, главное, почти никакого риска. Но, увы — такого количества золота у меня с собой не было. Во-первых, тяжело это — таскать на себе столько благородного металла, во-вторых, золото никак не вязалось с моим образом скромного коробейника-шарлатана.

Значит, как это ни грустно, придется признать, что и это не про нас.

Способ третий: действовать через мою знакомицу Илиссу. В любом случае малышку придется использовать, чтобы узнать, где конкретно держат астролога, однако что-то еще она вряд ли сможет сделать. Если она не сумеет даже этого — придется либо действовать на свой страх и риск, либо поднимать сеть герцога, (что мне было разрешено делать только в самом крайнем случае).

Способ четвертый: ворваться в башню, размахивая мечом, порубить всех на мясной паштет, и… ммм… ну, оставив в стороне тот факт, что я вообще не большой любитель проливать кровь (и вовсе не из сентиментальных соображений, а из чистого эгоизма, но об этом речь позже), тут возникает ряд осложнений практического порядка. Первое из которых такое: я не владею мечом настолько хорошо, чтобы не считать противников. Да и покажите мне того, кто владеет, если не брать в расчет героев старинных легенд.

Способ пятый, и окончательный…

Импровизация. Художественное сочетание всех предыдущих четырех. Пожалуй, только это мне и остается.

Глава 2. Подземный ход

1. Записки Аристократа

Ее сиятельство миледи Аннабель Хаксли, герцогиня Хендриксон, была чуть полноватой женщиной среднего роста, немолодой по островным меркам. Она вышла замуж за герцога в двадцать четыре года — уже возраст более чем зрелый, особенно для женщины, ибо совершеннолетие на Островах, как и везде, считается в четырнадцать, — сейчас ей сравнялось тридцать. Это в Эмиратах, где, говорят, и до пятидесяти-шестидесяти люди часто доживают, тридцать лет — почти молодость, а у нас — порог старости.

Тем не менее, герцогиня все еще была красива. Ясные глаза, густые волосы, белая, гладкая кожа, которую не брало никакое солнце, изящная линия носа с легкой горбинкой, четко очерченные губы, не слишком пухлые и не слишком худые, красивые зубы…

Никто не мог понять, как при столь исключительных чертах она умудрялась выглядеть незаметной. Когда герцогиня неподвижно сидела в своем кресле, положив руки на подлокотники, можно было подумать, что ее нет в комнате. Она говорила очень редко, а чтобы расслышать ее, требовалось прислушаться.

Она всегда присутствовала на военных советах герцога. Следовала за мужем во всех его походах, что огромная редкость: на Островах, как и везде, принято, чтобы жены владетельных сеньоров оставались в их отсутствие охранять замок. Родовым замком герцога занималась его старшая сестра, на нее же была оставлена и маленькая Мелисса, единственная наследница — при всех своих достоинствах миледи так и не сумела родить герцогу сына.

Как и многие мальчишки, юноши и взрослые воины в окружении герцога, я был влюблен в герцогиню искренней, благородной любовью истинного рыцаря, и готов был защитить ее ценой собственной жизни, если понадобится.

С течением времени наивная, детская влюбленность моя перегорела, оставив глубочайшее уважение и сострадание. Герцогиня — одна из немногих людей на Земле Быка^[10], за кого я и впрямь готов отдать жизнь, если понадобится. Впрочем, пока она с меня сей сомнительной драгоценности не требовала…

Так вот, когда я уезжал последний раз из Чертовой^[11] Крепости, герцогиня перед отъездом пригласила меня к себе.

Гардеробная ее покоев была практически пуста, если не считать двух гобеленов чудесной работы — один изображал охоту с беркутом, другой — принесение бескровной жертвы (герцогиня любила изящные вещи, и неплохо ткала сама). Даже платья вдоль стен висело на удивление мало — герцогиню и сейчас гораздо чаще можно было увидеть в мужской одежде, обходящей рыцарей или руководящей тренировками всадников, чем в наряде, приличествующем ее полу и сану. И подавно, не было здесь скучающих фрейлин за пяльцами и ткацкими станками.

Сегодня, герцогиня, впрочем, решила временно забыть, что в искусстве верховой езды она превосходит даже лучших военачальников Хендриксона, как и то, что в юности она участвовала в турнирах под мужским прозвищем с гербом Рыцаря Желтого Пламени, и оделась в розовое женское блио. Одежда эта удивительно шла ей. Вместо сложного головного убора на миледи был просто белый шелковый платок, подхваченный на лбу изящным обручем. У ног герцогини стояла корзина с шерстью, тонкие пальцы как раз наматывали белый клубок.

Почему мне так запомнилась эта сцена? Наверное, дело в ярких солнечных пятнах, что лежали на полу от лучей, дырявящих насквозь забранное узорной решеткой окно. Или в листьях ползучего вьюнка, что живой рамкой шелестели по окоему. Один белый цветок даже нахально заглянул прямо в гардеробную.

— Какое упорное растение, — улыбнулась герцогиня Аннабель, проследив мой взгляд. — Все цепляется, все ползет на самый верх, хотя не знает, что там.

— Хорошо, что ползет, — улыбнулся я в ответ. — Иначе стены Чертовой Крепости были бы чересчур голыми.

— Да… — герцогиня вздохнула, улыбка ее увяла.

Скрытый смысл ее речей был мне понятен: она во всем поддерживала герцога, но в последние года два все сильнее начинала бояться за нас.

— Стар… — она подняла на меня серо-зеленые глаза, полные странной смеси тревоги и безмятежности. — Я хотела тебя попросить кое о чем…

— Да? — осторожно спросил я. Просьбы герцогини могли оказаться вполне невинными, а могли и такими, что выполнение их навлекло бы на меня множество неприятностей.

— Рассказал ли его светлость тебе о каких-либо запасных путях выхода из Адвента?

— Он показывал мне карты, — пожал я плечами. — Но все они старые. Ведь Хендриксоны потеряли этот город еще при деде его светлости. С тех пор могли произойти какие угодно изменения. Нам всем придется рисковать.

— И все-таки ты рискуешь больше, Стар.

— Мы все знаем, на что идем.

На самом деле, я был не согласен с герцогиней. В конце концов, я избегаю нешуточных опасностей штурма, отправляясь в город заранее. Просто герцогиня относилась ко мне с излишней опекой; возможно, она видела во мне сына, которого у нее никогда не было, а может, дело было в подспудном чувстве вины — ведь сначала именно она настаивала на присутствии лазутчика в Адвенте.

— Стар… — герцогиня крепко сжала руки на коленях. — Ты знаешь, сегодня я видела еще один сон.

— Еще? — я насторожился. Именно сны герцогини сказали нам, что астролог Гаев окажется в Адвенте во время штурма, до этого мы думали, что он двинулся в сторону родной Шляхты — по крайней мере, именно так докладывали наши агенты. Мы еще запаниковали изрядно: вылавливать астролога в дикой и неизвестной Шляхте представлялась нам самоубийственной задачей. Поэтому когда герцогиня рассказала свой сон об Адвенте, мы вздохнули едва ли не с облегчением. Хотя приятного было мало: ведь герцог уже собрал своих вассалов (а некоторые из них отличались недюжинным упрямством), уже назначил дату, и отложить штурм было нельзя!

Тогда-то и решено было послать меня. Проследить, чтобы с астрологом ничего не случилось, и выманить у него Драконье Солнце.

— Да, — герцогиня кивнула. — Не полный… как всегда. Ты знаешь.

Я кивнул. Сны о будущем предельно ясны и четки… настолько, что человеческий разум не может это вынести. От провидца требуется несгибаемое мужество, чтобы досмотреть сон до конца — или относительно до конца. Кроме того, человеческий разум неизменно искажает содержание посланий. По этим двум причинам пророчества всегда туманны — так мне сама герцогиня объясняла.

— В этом сне, — продолжила миледи Аннабель, — ты шел в темноте. Наверное, под землей. Я пришла к выводу, что эта реальная тьма, а не метафизическая. Нес незажженный фонарь.

— А вы уверены, что это действительно сон о настоящих событиях?

Незажженный фонарь — расхожий символ метафизических снов. Они тоже часто снились герцогине, и сложность была в том, чтобы отделить одни от других.

— Не до конца, — призналась она. — Но почти. Там все было слишком вещественным, — она сделала паузу, чтобы подчеркнуть слово «вещественный» — что бы оно ни значило в ее устах. — Потом фонарь загорелся, и я увидела тебя и еще… толпу людей.

— Толпу? — удивился я.

— Да. Причем некоторые из них вещественными не были. Одним был Райн Гаев, уверена совершенно точно. Я его видела уже не раз. Остальные… молодая женщина, очень красивая, с длинными черными волосами, она держала на руках ребенка лет пяти. Одета богато, но так, как у нас не одеваются. Еще… старичок с шаманским бубном, в одежде северян. Еще: четверо мужчин в дорогой одежде темных цветов, тоже северного кроя, и с оружием. Похожи лицами. Еще: студент с виолой на спине и беззаботным выражением лица. И… все это случится скоро, вероятнее всего, в Адвенте.

— Час от часу не легче! — я позволил себе это непочтительное восклицание, ибо действительно был удивлен. — Шаман с севера в Адвенте? Женщина с ребенком? И какие-то вооруженные молодчики? Да вдобавок мы шли подземным ходом?

— Да, — герцогиня Аннабель кивнула. — По поводу последнего я совершенно уверена. Насчет спутников могу ошибаться… это было очень странно, но все кроме Гаева расплывались, перекрещивались, словно были призраками или их вообще там не было. Так случается, если будущее не определено до конца. Значит, ты можешь встретить их или кого-то из них, а можешь не встретить. Но астролога ты выведешь из Адвента, я уверена.

— Зачем мне выводить его, моя госпожа? Мне бы только…

— Знаю! — она подняла ладонь в спокойном жесте. — Но… во-первых, он может согласиться отдать тебе Солнце, только если ты выведешь его из города. А может быть, ты уговоришь его стать нашим союзником. Вам с Хендриксоном почему-то не приходит в голову, — когда она начала эту фразу, в ее голосе так отчетливо прозвучало знакомое мне «Мужчины!», что я едва сдержал улыбку, — что астролог может согласиться сотрудничать с нами. Его светлость, безусловно, найдет, каким образом можно использовать его таланты. В любом случае, вот что я тебе скажу… Когда проникнешь в Адвент, постарайся первым делом разузнать насчет подземелий. Судя по моим снам, ты так или иначе в них окажешься. Лучше быть к этому готовым, чем нет.

— А вы не видели, чем окончилось наше путешествие? — спросил я со слабой надеждой.

Герцогиня Аннабель покачала головой.

Ну разумеется, можно было и не спрашивать. Не родился еще тот провидец, который способен досмотреть сон до конца. Если миледи когда-нибудь попробует это сделать, скорее всего, свалится от удара. Но ведь всегда надеешься на чудо…

— Только вот еще что, Стар… — тихо добавила герцогиня. Я подумал, что мне больше всего нравится, когда она раздает приказы громко, а иначе я никак не могу избавиться от ощущения, будто миледи чем-то больна. — Знаешь, сон иногда менялся. И тогда я видела, что фонарь нес астролог, а ты нес на руках девочку.

— Девочку? — удивился я.

— Да, — кивнула она. — Девочку с темной кожей. Она была без сознания. Завернута в какую-то дерюгу.

Вот это меня действительно удивило. Как ни удивительно, но никогда еще в жизни я не участвовал в спасении девушек или девочек. Как-то бог настоящий миловал. С другой стороны, надо же когда-то начинать?

Как бы то ни было, слова герцогини следовало принять к сведению. Я поклонился ей — и увидел, что нижний край ее подола испачкан травяным соком. Было совсем раннее утро, но миледи, видно, уже успела выйти из крепости по каким-то своим делам.

Солнце сверкнуло на пряди ее волос, когда я выпрямлялся.

— Береги себя, Стар, — сказала она с тоской в голосе.

Герцогиня волновалась за меня всегда так, как, наверное, не волновалась бы родная мать. Впрочем, мама сейчас понятия не имела, где я и что со мной. Я только надеялся, что она винит меня и считает предателем — тогда, наверное, она не так тоскует, и сердце ее одето стальным щитом против дурных вестей.

Итак, я поклонился герцогине и ушел. Уехал в Адвент. А сейчас с благодарностью вспоминал этот разговор. Едва услышав слухи о подземном ходе, через который будто бы сбегут благородные нобли, я понял, что это — именно то, что мне нужно.

Не скажу, что проникнуть в подземелья ратуши было особенно легко, но и назвать это трудным язык не поворачивается. Трудно — это когда вы приползаете куда-то из последних сил, истекая кровью, волоча на спине чуть сильнее раненого товарища.

А пробраться в ратушу было легче легкого. Не знаю, против кого они запирались, но не против Стара Ди Арси, который учился у лучших лазутчиков Хендриксона!

Герцогиня Аннабель… уж она-то всегда знает, что посоветовать.

Выяснив, что мне надо спасать астролога сразу и срочно, я первым делом отправился на рынок. Надо было провести кое-какую подготовительную работу: припасти напильник, например. Никакими сверхъестественными силами я не обладаю, а без сверхъестественных сил весьма трудно открыть толстую чугунную решетку, или, скажем, толстую деревянную дверь, за которой моего «клиента» могут держать. И нет нигде гарантий, что мне по пути повстречается предупредительный тюремщик с ключами. Еще нужен был фонарь — опять-таки не для меня, ибо я видел в темноте вполне сносно, а для «клиента».

Вот чего я действительно не предусмотрел в моем замечательном планчике (как известно, план тем лучше, чем он проще), так это того, что отыскать люк в этот загадочный подземный ход окажется не так просто. Простейшее соображение: если этот тайный ход действительно столько времени оставался тайным, то и запрятан он на совесть — даже не пришло мне в голову. Пророческий сон герцогини Аннабель совершенно заслонил способность думать самостоятельно. В этом-то и опасность пророческих снов. Чтобы пользоваться ими без опаски, надо быть, как минимум, герцогом Хендриксоном.

Итак, представьте себе: ратуша ночью, на кухне храпит прислуга, все видят сны… И только я, аки вор или оголодавший призрак, на цыпочках брожу по комнатам первого этажа, и щупаю стены, как идиот!

Слава богу, мое затмение в мозгах длилось недолго: я понял, что таким образом я могу провозиться до рассвета, и никакого толку не извлечь. Поэтому я сунул руку в карман и вытащил оттуда ту самую темную баночку, про которую рассказывал мальчишкам. Поднатужившись, вытащил пробку — она была очень тугой. Из бутылочки вырвался крохотный язычок пламени, расцвел костерком, затанцевал над горлышком.

— Привет, — тихонько сказал я, — Агни.

— Привет, Стар, — рассеянно сказал нежный голосок, не похожий на голоса человека, птиц или животных, и вообще не похожий на голоса смертных или богов. После паузы саламандра спросила: — Тебе не кажется, что я немного потускнела? Почему ты так долго меня не выпускал потанцевать в очаге?

— Ты замечательно выглядишь, Агни, яркая и царственная, как всегда, — прошептал я. — Ты не представляешь, в каких условиях я жил: в моей каморке даже камина не было. Не мог же я выпустить тебя в очаг в общем зале гостиницы!

— Ты мог бы, — капризно звенел тонкий голос. — Ты мог бы что-нибудь придумать.

— Агни, пожалуйста, прости меня. Я всего лишь человек.

— Ты — больше, чем человек. Ты — мой Стар. Ты на самом деле мог что-нибудь придумать.

— В следующий раз обязательно придумаю, малышка. Обязательно. Ну, ты простила меня?

— Ты же знаешь, я не могу долго на тебя злиться, — а вот теперь печальный вздох и нежные, кокетливые нотки.

— Ладно, тогда поможешь мне, солнышко? Ты видишь вокруг?

— Сколько раз тебе повторять: я вижу не так, как вы, люди. Этого не объяснишь.

— Я об этом и спрашиваю. Я нахожусь сейчас в месте, которое мы называем ратушей. Это высокое здание с каменными стенами. Ты видишь здесь где-нибудь подземный ход?

— Вижу… — она внезапно заволновалась. — Стар, там, под нами — Большой!

— Кто? — опешил я.

— Большой, Стар! Один из них! Здесь! Я вижу его! Очень плохо, он, наверное, прячется! Но он здесь, здесь! Совсем рядом!

— Тише, тише, Агни! — я погладил крошечную треугольную головку ящерки указательным пальцем. — Скажи мне сначала, кто такой Большой? И как он может поместиться где-то здесь, раз он такой большой?

— Большому не обязательно быть большим. А кто он такой… — она помедлила миг, размышляя, потом твердо закончила. — Я не смогу тебе ничего объяснить, ты ничего не поймешь.

— Он опасный — этот большой? — спросил я. Еще только и этого не хватало, как будто мне своих проблем мало.

— Нет, — решительно сказала саламандра. — Большой не опасен.

На самом деле этот ее ответ ничего не значил, я даже пожалел, что задал вопрос. С Агни станется ответить в том смысле, что Большой для нее лично не представляет никакой опасности. Никогда не знаешь, какой из возможных вариантов ответа саламандра изберет. Надеюсь только, что меня, своего друга, она не станет подставлять.

— Итак, ну где же подземный ход?! — нетерпеливо воскликнул я. — И главное, скажи мне, он проходит через подземелье замка? Место, где держат узников?

— Проходит, — тут же отозвалась саламандра. — Узников я чую. Их двое. И Большой тоже там, среди узников. А ход — он вон там.

И она махнула изящным хвостиком куда-то налево. Я обернулся в ту сторону и чертыхнулся: алый кончик, похожий на раздвоенную пику, совершенно четко указывал на дверь чулана с запасными котлами. Пришлось часть утвари оттуда выгребать — захламленность этого местечка служила показателем, что о существовании хода ни бургомистр, ни нобли ничего не знали, а то, конечно же, не позволили бы его так заваливать. Самое отвратительное, что делать это приходилось очень осторожно: было бы крайне неприятно, если бы кто проснулся да и кликнул стражу, приняв меня за вора. Вот уж поистине бесславное завершение великой эпопеи!.. Хорошо хоть, Агни мне подсвечивала вместо фонаря, не забывая, правда, возмущаться столь утилитарным использованием ее чудесной сущности.

Наконец, мне удалось разгрести среди грязных старых котлов проход к дальней стенке, нащупать дверь, ибо увидеть ее было невозможно, и — о чудо! — даже открыть ее (для этого надо было провернуть один из камней вокруг себя). Повезло, петли не слишком заржавели.

Некоторое время подземный ход шел полого под уклон, потом расширился, потом появились ступеньки, а каменная кладка стен сменилась необработанной скалой. Я понял, что нахожусь уже под фундаментом ратуши, в глубине скал, на которых стоит Адвент.

Немного погодя я увидел сбоку проржавевшую дверь, запертую с моей стороны на засов. Агни подтвердила, что темницы с пленниками и загадочный Большой — кто это такой, у меня по-прежнему не было ни малейшего представления, — находятся именно за ней.

— Полезай обратно в бутылочку, — приказал я саламандре.

— Но, Стар!

— Никаких «но». Мне предстоит работа. Зачем шокировать тобой нормальных людей?

— Между прочим, я красива! — с обидой в голосе произнесла саламандра.

— Я знаю, огонечек. Ты лучше всех. Просто не все достаточно хороши, чтобы понять тебя. Надо быть снисходительными к чужим слабостям.

— Кому это «надо», — сердито пробурчала саламандра, но все-таки нехотя залезла в пузырек. Я тщательно заткнул отверстие пробкой.

На самом деле ей там вовсе не скучно. Как-то, когда у нее было хорошее настроение, Агни призналась мне, что в пузырьке она просто засыпает. Так что совесть меня особенно не мучает.

Большого я не боялся. Во-первых, я вообще бояться не люблю, а во-вторых, восприятие Агни таково, что она запросто может обозвать Большим какой-нибудь особо древний камень. Или, скажем, что-то, чего я ни ощутить, ни заметить не могу, а, стало быть, и напрягаться нечего.

Пузырек я сунул в карман, а затем решительно отодвинул засов.

2. Записки Астролога

Иногда я сомневаюсь в правильности своих поступков. Не в сегодняшнем случае. Сегодня я точно знаю, что действовал как должно. Такое приятное чувство. И от этого приятного чувства хочется волком завыть на луну, что издевательски подмигивает мне из забранного решеткой оконца под потолком. Потому что оно совершенно неправильное.

Да, девушку я спас, и не дал обряду вызова духов превратиться в массовую бойню. Двое убитых — это, поистине, малая кровь. Однако шаманку все равно казнят завтра, и, вероятнее всего, прямо у меня на глазах. Бургомистр Фернан достаточно зол, чтобы казнить ее первой и дать мне возможность полюбоваться на всю тщетность моих усилий.

Никто не должен умирать. Это несправедливо.

Я ходил по камере взад-вперед. Не очень-то большое пространство: три шага в длину, четыре шага в ширину. Больше гроба, но ненамного. Потолок высоковат — не допрыгнешь. До окошка не дотянуться тоже, хотя никакой пользы мне бы от этого окошка не было — между прутьями нельзя даже руку просунуть.

Правда, есть еще и вход…

Это тяжелая чугунная решетка и с замком. Решетка лучше, чем сплошная дверь: за ней виден кусок коридора, с поворотом. Там наверху еще одно окно, я знаю… когда меня привели сюда, оттуда падал луч света. Спустя некоторое время луч из белого стал желтым, еще немного позже — розовым, потом иссяк совсем. Наступила ночь. Со стороны моей камеры взошла луна, то же окно, по всей видимости, было прикрыто тенью какого-нибудь строения, поэтому оттуда даже самого слабого отблеска не проникало.

Ничего. Через несколько часов свет прольется и с той стороны. Серый, тусклый свет дождливого утра: если я что-нибудь понимаю в народных приметах, дождливая погода зарядила теперь надолго. А потом меня выведут и вздернут, как хозяйки вздергивают колбасу под потолок коптиться.

Я сел на солому, наблюдая луну, и принялся насвистывать сквозь зубы. Насвистывал я колыбельную, которую тетя Ванесса все время пела мне и Рае. Под нее хорошо думалось.

Думалось о том, что необходимо каким-то образом спасти маленькую шаманку. Ей умирать вовсе не обязательно. Но что я могу сделать?… Мои обещания помочь Адвенту с армией уже не действуют: отчаянием бургомистр, кажется, доведен до такого, что он даже перестал надеяться. А может, кто-то нашептал ему, что астрологи таки не всемогущи. Какие еще могут быть варианты?… Например, мне удастся договориться с кем-то из тюремщиков…

Нет, не выйдет. Кормить меня наверняка уже не будут, так что тюремщиков я увижу только перед самой казнью — слишком поздно. Кроме того, никто из них не обладает ни достаточными возможностями, ни достаточной властью, чтобы спасти девушку… Да никто и не преисполнится к ней нужной степенью сочувствия. Цвета ее кожи будет достаточно, чтобы отпугнуть любого потенциального сострадальца.

Я смотрел на серебряную Луну в моем окне. Эй, старая знакомица, владыка подсознания, сокрытых возможностей и внутренних страхов! Может быть, решишься мне помочь?… Или мне следует обращаться к Плутону?^[12]

И тут я краем глазом заметил за решеткой позади меня желтое пятно света. Эй, погодите, еще рано светать!

Я быстро, одним движением обернулся. Фонарь! Там, по коридору шел человек в длинном черном плаще и с фонарем. Сперва, конечно, я видел только пятно света, потом, когда он приблизился, я сумел разглядеть человека несколько лучше. На голову у него была нахлобучена расхлыстанная шляпа с облысевшим пером, чья плачевная форма говорила о долгой и полной приключений жизни. Рука, которая держала фонарь, была крепкой, вероятно, загорелой, но слишком изящной, чтобы ее можно было принять за руку крестьянина. Сапоги незнакомца, выглядывающие из-под плаща выглядели поношенными, то же относилась и к штанам. Рубашку или камзол я разглядеть не мог, но сомневался, что они отвечают последним веяниям моды. И при всем том плащ его оттопыривали ножны с длинным мечом.

В общем, больше всего мой ночной гость походил на наемного убийцу, солдата удачи. Однако какой смысл подсылать такого наемника в камеру к приговоренному к смерти, да еще и снабжать фонарем?

— Райн Гаев? — спросил человек, подошедши вплотную к решетке.

Голос у него был очень молодой.

— Не совсем, — я позволил себе чуть улыбнуться. Разумеется, без малейшего намека на иронию или сарказм. Так смешнее. — Я — чернокнижник, только присвоивший себе имя знаменитого магистра. А может — кто знает? — я убил его и забрал себе его облик.

— Отлично! — в голосе незнакомца явственно послышалась широченная улыбка. После чего он поднял фонарь таким образом, что тот осветил его лицо. — А меня зовут Бешеный Стар. Приятно познакомиться.

Лицо у него было очень красивым, с аристократически тонкими чертами. Вдобавок, темные блестящие кудри, которые ужасно нравятся дамам. Всю жизнь хотел быть черноволосым…

— Мне тоже приятно, хотя наше знакомство по независящим от меня причинам не обещает быть особенно долгим, — пожал я плечами. — Тем не менее, вы, разумеется, можете звать меня просто Райн, — поколебавшись, я не удержался и добавил. — Милорд Ди Арси.

— Да Ормузду в зад! — это богохульство прозвучало особенно досадливо. — Где я прокололся?

— Нигде, — улыбнулся я. — Просто я вас узнал. Я видел вашего старшего брата, а вы на него очень похожи.

На секунду я пожалел, что сказал об этом. Туз в рукаве никогда не бывает лишним. Нет, нет, все правильно. Если, конечно, я верно просчитал его цели… Так он сразу убедится, что я человек честный и наивный, — я такой и есть. Ну… почти такой.

— Уфф… ну ладно, будем говорить прямо, — лукавство покинуло взгляд моего ночного гостя, он стал острым и оценивающим, словно у банкира. — Господин магистр, я уполномочен предложить вам свободу.

— Кем уполномочены? Бургомистром Фернаном? — слегка наигранно удивился я. — Премного благодарен!

— Нет, аримановы кишки его побери, причем тут этот свиноподобный гордец! — Ди Арси поморщился. — Могут у меня быть свои мотивы, или нет?… В общем, я готов устроить ваш побег.

Ну да, мочь-то он может, но что он потребует взамен?… Совершенно ясно, что бескорыстно помогать мне этот тип не настроен. А ведь, если подумать, почти мой ровесник, на пару лет старше всего.

— А может, я не хочу сбегать, — ленивым тоном произнес я. — Я уже сказал: я вовсе никакой не Райн Гаев, а просто самозванец. Быть может, меня терзает раскаяние. Быть может, я сам хочу, чтобы меня казнили, а?

— Ну нет, — Ди Арси широко улыбнулся, показав ряд белых зубов. — Не хотите. Те, кто хотят умереть, ведут себя по-другому.

— Ваша правда, — я вздохнул. — Умирать мне не охота. Ну и в обмен на что вы хотите предложить мне свободу?

— Ах, какая грубость! А если я — бескорыстный поклонник вашего таланта?

— Ну нет, — я скопировал его улыбку. — Бескорыстные поклонники таланта тоже ведут себя по-другому.

— Значит, действительно, к делу, — Ди Арси быстро обернулся. — Ф-фу ты, крыса… Ну ладно. Словосочетание «Драконье Солнце» вам о чем-то говорит?

— Разумеется. Вот оно, — я коснулся рукой здоровенной медали у меня на груди. Даже когда меня кинули в темницу, никто не посмел не то что снять — просто коснуться сей цацки. Вот что значит сила народных суеверий. Надо думать, с ней меня и похоронят.

— Нет, нет! — он протестующе взмахнул рукой. — Настоящее Драконье Солнце! Драконий артефакт!

— А, это тот, который я будто бы добыл три года назад? — весело спросил я. — Не обольщайтесь, господин Ди Арси. Это все слухи. Вы же знаете чернь. Хлебом не корми, дай придумать легенду покрасивее. То, что я вылечил короля Саммерсонского от бесплодия и мне за это присвоили сан магистра — это, видите ли, неинтересно^[13]. То ли дело артефакт, который мы будто бы вытащили из-под дохлой скотины! И кто бы знал, сколько бессонных часов я просидел, составляя натальную карту^[14] этого непутевого владыки, и сколько…

— Слухи или нет, — он перебил меня, приподняв бровь, — но эта именно та цена, которую я возьму за ваше освобождение.

Я молчал. Он тоже. Потом Астериск Ди Арси пожал плечами и сказал:

— Что ж. Это был ваш выбор.

Он развернулся и направился прочь по коридору — может быть, немного нарочито медленно. А я подумал о шаманке. И еще подумал о том, что цена для каждого человека может быть совершенно разной.

— Стойте, — довольно громко сказал я. Он обернулся.

— Я скажу вам, где спрятано Драконье Солнце. Но взамен вы освободите не только меня. Еще одного человека.

— Девушку-шаманку? — спросил он без всякого удивления.

Я кивнул. Что ж, не так уж трудно было догадаться.

— Что ж, по рукам, — хмыкнул мой непрошенный спаситель.

— Погодите! — я поднял ладонь останавливающим жестом. — Сначала договоримся так, что вы выведете нас из подземелий до безопасного места. Причем расположение войск герцога не будет этим безопасным местом.

— С чего вы взяли, что я собрался выводить вас именно туда? — приподнял брови Ди Арси.

— Очень вероятно, что вы работаете на герцога, — пожал я плечами. — Во всяком случае, я рискнул бы это предположить.

— А не слишком ли многого вы хотите? Допустим, вывести вас из города я смогу, но «безопасное место» — понятие слишком обтекаемое. Полностью безопасных мест…

— Я имею в виду, — перебил я его, — хотя бы на милю позади расположений герцога. Там мы с вами расстанемся, и я скажу вам, где отыскать Драконье Солнце.

— А где гарантия?

— Я дам вам слово. Мое слово как дворянина, мое слово как Магистра. Это васудовлетворит?

— Я не слышал, чтобы шляхетские роды отступались от своего слова… — медленно проговорил он.

Я не стал возражать, что со шляхетскими родами это случается так же часто, как и с благородными семействами всех остальных стран. Человеческая природа везде одинакова. Пусть репутация моей родины сослужит добрую службу блудному сыну.

— Что ж, отлично, — сказал я. — Мое слово, что я сообщу вам местоположение Драконьего Солнца, как только окажусь за стенами Адвента и в относительной безопасности. Вас устроит? Взамен я хотел бы получить ваше.

Ди Арси кивнул.

— Слово дворянина, что выведу вас и шаманку отсюда, за расположение армии герцога. Что никоим образом не сделаю ничего, что могло бы поставить под угрозу вашу свободу и жизнь.

— Отлично.

Через решетку мы пожали друг другу руки.

3. Записки Аристократа

Подпилить пару прутьев и отогнуть их таким образом, чтобы астролог мог пролезть, оказалось не так уж трудно, хотя провозились мы с этим делом порядочно. Пилили по очереди. Сперва, посмотрев на Гаева, я решил, что он максимум с пером и чернильницей может управиться, и то, если чернильница не очень тяжелая. Однако, к моему удивлению, когда я остановился передохнуть, он попросил у меня напильник, и взялся орудовать им так же споро. Тут я решил, что Гаев, вероятно, не упитанный, а попросту крепкий.

Отгибали мы прутья тоже вместе, пыхтя, обливаясь потом и матерясь сквозь зубы: хорошего чугуна для своих темниц в Адвенте не жалели. Гаев ругался на странном лающем языке, раскатывая «р», словно рыча. Я решил, что это звучит весьма устрашающе и запомнил на всякий случай парочку словечек покрепче. Таких, по-моему, даже Хендриксон не знал.

Наконец щель, подходящая для того, чтобы астролог туда пролез, образовалась, он благополучно протиснулся, и мы заспешили по длинному коридору мимо казематов.

— Вы знаете, где держат шаманку? — спросил меня Гаев.

— Знаю, — кивнул я. — В этих же темницах. Тут камер до Ормузда. При одном из предыдущих бургомистров, Черном Галлиле, здесь были настоящие пыточные застенки, как мне рассказали. Поэтому мест, чтобы узников запихать, больше чем достаточно. Но в какой точно она камере — мне неизвестно.

Большинство клетушек не были снабжены дверями, только решетками. Некоторые и решеток-то не имели: предполагалось, что узники будут просто сидеть на цепи, прицепленной за вделанное в стену кольцо. У некоторых камер двери были, но все распахнутые — чтобы, не дай бог, не разбухли в дверном проеме от вечной подземной сырости. По военному времени темницы пустовали: если и оставались здесь какие-то узники, их всех отправили защищать родной город. Может, кому-то и впрямь удалось кровью оплатить свою свободу… Но вряд ли это получилось у многих.

Внезапно Гаев насторожился и произнес напряженным голосом:

— Она там.

— Почему вы…

Но он не слушал меня, а уже резко пошел вперед. Я поспешил за ним, надеясь, что астролог знает, что делает. Действительно, мало ли, какие у него возможности. Вдруг у них, магов, есть какие-то способы чувствовать своих… Миледи Аннабель не уставала твердить мне, что астрологи — не маги, но кто знает.

Девушка, завернутая в старый коричневый гармаш, валялась на полу около одной из стен, пристегнутая цепями на шее и на одной из лодыжек. В темноте она показалась мне сплошной темной грудой, чему я нимало удивился: кожа, что ли, такая загорелая? Была она без чувств.

— Можете привести ее в сознание? — спросил я Гаева.

— Могу-то могу, но зачем? Весит она не так уж много. Полагаю, будет быстрее, если мы ее потащим. А будить ее — опасно.

— Она что, может не пожелать с нами пойти? — с иронией сказал я, опускаясь рядом с девушкой на колени и ощупывая ошейник. Так и есть — замок не чета тому сложному, что висел на решетке Гаева. Можно открыть щепкой, если умеючи. Я в таких делах не очень преуспеваю, мне понадобится, скажем, тонкий стилет. А он у меня есть.

— Так получилось, что она была в трансе, вызывала духов, — пояснил Гаев. — Я этот транс прервал. Так что сейчас у нее очень странное состояние… в общем, лучше не трогать.

— Ну что ж, — замок на ошейнике щелкнул, открываясь, и я преступил к браслету на лодыжке, — но несете ее вы.

— Разумеется.

Он поднял на руки не только девушку — он еще ухватил какую-то светлую штуковину, на которую я впопыхах не обратил было внимания. Это оказался длинный продолговатый бубен. Астролог как-то умудрился пристроить его на девушку сверху. Я сообразил, что это бубен шаманки, и подумал еще, что я бы ни за что не вспомнил про него в такой ситуации. Поистине, эти книжники — совершенно сумасшедшие ребята!

Идти подземельями — особая наука, когда подземелья эти самые настоящие, сложенные природой и временем. Когда же над тем, что было создано ранее, уже успели потрудиться человеческие руки (а человек — существо ленивое, и, выполнив что-то раз, облегчает себе работу на все последующие времена), ходить гораздо легче. Не надо то и дело перепрыгивать через уступы, не надо карабкаться то вверх то вниз и гадать, не обвалится ли потолок, и даже с картой сверяться не очень-то надо — тем более, что и карты у нас все равно не было. Единственное, что требовалось, так это глядеть в оба и не прозевать выход из подземного тоннеля, буде он обнаружится.

И все-таки в подземельях жутко.

Коридор был узкий, но достаточно высокий, чтобы мы с Гаевым могли шагать, не пригибаясь. Я нес фонарь, Гаев нес девушку. Я подумал, что миледи Аннабель увидела свой сон удивительно своевременно. Другое дело, что никакой толпы незнакомцев в странной одежде рядом с нами не наблюдалось… да и откуда они могли бы взяться, в самом деле?… И фонарь горел, отбрасывая на стены жутковатые тени. А в остальном верно, верно…

Мне бы сейчас радоваться, что Драконье Солнце почти у меня, мысленно оттачивать дальнейшие планы… Но почему-то никакой радостной дрожи не было и в помине. Я шел, прислушиваясь, и прикидывая, не может ли встретиться на нашем пути хитрых ловушек, сделанных на погибель особо хитроумному врагу, что вздумал бы проникнуть в Адвент снаружи, а сердце почему-то тоскливо сжималось. Виски давило. Плохой признак. Что-то было не в порядке в окружающем мире, что-то такое, что я чувствовал буквально всей кожей.

Ошибка моя состояла в том, что я до последнего принимал это за обычное отвращение перед подземельями. Ну не люблю я их. Побаиваюсь. Неудобно. В темноте я вижу хорошо, однако тут моей заслуги нет, это от природы. Зато меня пугает толща земли и камня над головой. Опять же, воздуха мало…. Он не движется вокруг, он медленно стынет в глубинах, словно темная стоячая вода.

Что ж, некоторые боятся открытых пространств, некоторые тесных, другие высоты. Большинство укачивает на кораблях. Меня не мутит в самый страшный шторм, хотя я не могу похвастать, что сведущ в навигации. Но чтобы зайти даже в самую неглубокую пещеру, мне требуется сделать над собой серьезное усилие.

Однако в тот раз дело было в другом…

Я почувствовал это только тогда, когда под ногами, и вокруг нас, и над головой содрогнулась земля, и с потолка туннеля посыпались мелкие камушки. По счастью, своды здесь были гранитными, а не известняковыми, и песком нас не завалило. Но этот же восхитительно чистый гранит может стать небывало крепкой братской могилой… А здесь нет даже никаких крепей, подпирающих свод: строители понадеялись, видно, на прочность породы да на узость тоннеля.

Первая моя мысль была «землетрясение!» Дурная мысль, можно даже сказать, идиотская. Горы, в отрогах которых стоял Адвент, были старыми, и уже много веков здесь не слышали о землетрясениях.

Другая мысль пришла одновременно с негромким голосом астролога:

— По-моему, это люди герцога делают подкоп.

Я сглотнул.

— По-моему, тоже.

Чтоб этот Хендриксон! Не мог подождать хоть пару часов!

Мы переглянулись. И одновременно бросились вперед. Если с потолка посыплются глыбы — приятного мало.

Внезапно я в лицах представил, что случится, если взрывом пробьет стену тоннеля, и в пролом, чихая и кашляя от каменной пыли, войдут подрывники герцога. Будет очень обидно убивать своих, или же быть убитым своими, да еще тогда, когда Драконье Солнце…

Бежать под землей тяжелее, чем на поверхности. Пол тоннеля оказался довольно гладким, но отчаянно не хватало воздуха, да и ноги — у меня лично — были совсем как ватные. Эх, Стар, давно ты себе марш-броска не устраивал, обрюзг, растолстел, скоро девушки любить не будут… Бери пример с Гаева: сколько дней сиднем сидел у бургомистра, а теперь вдруг развил несусветную прыть, да еще с шаманкой на руках!

Грохнуло еще раз, на сей раз совсем рядом с нами. Гаев рванулся еще быстрее, я за ним. Через несколько метров ему, однако, пришлось остановиться, чтобы отдышаться. Я остановился тоже.

— Кажется, на сей раз обошлось… — сказал я.

И тут же услышал жуткий скрежет.

Я успел только вскинуть голову… и больше ничего не успел.

4. Ненаписанное. Кое-что об Астериске Ди Арси

3018 г. новой эры, 53 г. от Рождества

Радужных Княжеств не семь, а гораздо больше. Может быть, штук тридцать, а может быть, и за пятьдесят перевалило. Еще до Эры Новых Богов люди верили, что любое имя свято, и говорить его кому попало — значит, навлечь на себя порчу или другие какие неприятности. Сейчас от этого обычая по отношению к людям осталось немного: пожалуй, только то, что куда охотнее при встречах называют фамилию или прозвище.

Но завет предков в отношении земли сохранился по сей день. Ведь мать-земля куда важнее отдельного человека. Только боги, да еще особо доверенные жрецы знают настоящие имена мест, которыми правят. Простые люди пользуются прозваниями. Где-то называют по особенностям края, где-то — по языку или имени племени, какие-то земли носят имена наиболее славных городов. В Радужных Княжествах было принято называть отдельные феоды по цвету герба сеньора. Убьют какого-нибудь благородного графа или герцога, перейдут его владения к другой семье — или, к примеру, распадутся на множество кусочков — поменяется и цвет.

Зеленое Княжество называется Зеленым по цвету герба нынешних его владельцев, графов Ферье. Ди Арси когда-то ходили у них в приближенных вассалах… дед нынешнего барона Ди Арси даже стал побратимом тогдашнего графа. Однако уже с его наследником гордый Симон Ди Арси поссорился крепко, и впал бы в немилость, а то и в опалу, не будь он так силен и богат.

Как бы то ни было, вражда с владетельным сеньором бесследно не проходит: всего два поколения спустя Ди Арси были не менее гордыми, чем раньше, но гораздо менее богатыми и могущественными. Хотя обедневшими их тоже никто бы не назвал. Во всяком случае, охотничьи угодья сохранялись роскошные.

Нынешний барон Ди Арси, по имени Шарль, не особенно задумывался о преумножении фамильных богатств. Своим главным богатством он считал семью: жену, отспоренную у богов, и четверых детей. Вскорости он, однако, должен был расстаться со старшей дочерью — ее сговорили замуж. Не абы за кого — за самого виконта Ресского, сына нынешнего графа Ферье! Не то чтобы красота юной Ди Арси оказалась сильнее древней неприязни — просто времена изменились. Сейчас графу стоило большого труда удерживать свои земли, а потому он нуждался в каждом из своих вассалов. И когда старший (из оставшихся в живых) сын графа заявил, что без памяти влюбился в увиденную им на охоте старшую дочь одного из сильнейших баронов, граф Ферье счел, что все к лучшему.

Вот так и вышло, что сейчас юную Анну (ей было пятнадцать лет — самый подходящий возраст для брака) везли к жениху. Сам он по этикету не мог поехать охранять ее, однако прислал доверенных приближенных. Разумеется, барон Ди Арси тоже выделил большой охранный отряд и — более того! — лично отправился с этим отрядом. При бароне даже были оба его сына: четырнадцатилетний Симон и десятилетний Астериск, которого дома называли Стар…

Для юной баронессы подготовили карету, все прочие должны были ехать верхом. Ночевать собирались либо на постоялых дворах, либо у перекрестков дорог — как повезет. Отряд был достаточно большим, и можно было надеяться, что они благополучно доберутся до места.

Баронесса-мать вышла проводить их к воротам в сопровождении своих женщин. Фрейлины ее несколько дней накануне суетились, укладывали и упихивали всевозможные припасы, снаряжая как следует юную невесту. Ее приданое должно было ехать в отдельном возке под вооруженной охраной, однако женщины дома Ди Арси не успокоились, пока не забили всю карету разнообразными вкусностями — в таком количестве, как будто невеста собиралась путешествовать как минимум полгода. Это не считая того, что везли отдельно для отряда…

— Ну ладно, хватит! — недовольно сказал наконец барон Ди Арси. — Этак мы до вечера не сможем тронуться.

— А как же пирожки? — встревожено воскликнула баронесса Ивонна. — На кухне испекли специально…

— Я сказал: все!

— Милорд, но если вы подождете хотя бы минутку… Ведь я сама помогала готовить, специально для нашей ненаглядной дочери!

Это было правдой: баронесса частенько наведывалась в кухню и самолично давала указания, а то и помогала в готовке… Кажется, слова, а пуще того, взгляд огромных просящих глаз жены смягчили сердце барона.

— Ну ладно… — буркнул он. — Но только еще одни пирожки.

Симон с почти брезгливой физиономией стоял рядом с ним: он не понимал уступчивости отца, ему было скучно. Однако он почитал своим долгом оставаться рядом с бароном.

Стар, в отличие от брата, уже вскочил на свою кобылку Молнию и гарцевал у самых ворот. Ему тоже не терпелось отправиться в путь, и он досадовал на задержку. Одновременно мальчик ругал себя за нетерпение: ведь всякая проволочка означала, что сестра Анна еще на какое-то время останется дома. Стар очень любил старшую сестру.

Да, конечно, хорошо, если Анна останется здесь подольше… но как было бы здорово отправиться в самое настоящее путешествие! А может быть, еще и схватиться по пути с каким-нибудь духом или одержимым Изгнанниками! А то ведь так их окончательно изгонят с земель Радужных Княжеств, а Стар будет все еще слишком мал, чтобы сражаться, как говорят эти взрослые! А если Стар хорошо покажет себя в этой поездке — может быть, отец отправит его хоть на годик учиться ратному делу к одному из своих друзей-баронов. Там Стар мог бы носить оружие за каким-нибудь благородным рыцарем — как это делал Симон, пока не вернулся домой — а потом бы его посвятили, и… Вот все говорят, что Симона посвятят в рыцари уже скоро… сколько же еще расти Стару?… А уж он всем покажет, когда станет рыцарем!

К нему подбежал мальчик-слуга — не старше Стара — и крикнул:

— Милорд, вас к себе миледи Анна просит!

— Спасибо, Рене! — Стар тронул поводья Молнии и цокнул языком, заставляя ее подойти вплотную к экипажу, в котором уже сидела Анна. Вот еще один повод для зависти к Симону: он-то разъезжает на настоящем боевом коне, а старова лошадь, хоть норовистая и сильная, но всего лишь кобыла… Правда, если уж на то пошло, он лучше ладит с кобылами, но все равно — у настоящего рыцаря и конь должен быть под стать, не так ли?

Подумав так, Стар тут же виновато погладил Молнию по шее — ему стало стыдно, пусть это даже была всего лишь мысль. «Нет, Молния тоже хорошая… — подумал он в раскаянии. — Самая-самая лучшая…»

— Стар! — Анна отодвинула ставенку маленького окошка экипажа. — Может быть, ты слезешь с лошади и поговоришь со мной нормально?

— Сейчас, сестрица, — он и впрямь соскочил с Молнии.

Анна приоткрыла дверцу.

— Садись, — сказала она, и похлопала рукой по подушкам рядом с собой.

Стар оглянулся на отца с матерью. Они все еще о чем-то спорили, Симон маялся рядом. Не похоже было, что отец скоро даст команду к отъезду. Можно и скоротать время за разговором, никто не поторопит.

Он послушно влез в карету и уселся рядом с сестрой. Здесь было душно, пахло благовониями. И как девчонки такое выносят?…

— Мне страшно, Стар, — сказала Анна. — Я очень волнуюсь.

— Не бойся, сестрица! — сказал Стар, приосаниваясь. — Я буду тебя защищать! И отец, и Симон…

— Нет, ты не понимаешь… — Анна улыбнулась. Стар знал, что у нее было очень красивое лицо, но так говорили все. А вот то, какая у нее хорошая улыбка, знал только Стар. Да еще, наверное, ее жених, иначе с чего бы он стал на ней жениться?… Дочек могущественных баронов полно, красивых девушек еще больше, но вот с такой улыбкой одна Анна… И не имеет значения, что у нее нет одного из передних зубов — еще два года назад она упала с лошади, и зуб сломался — все равно она самая лучшая.

— Служанки говорят, что все девушки перед свадьбой нервничают… — хихикнул Стар. Ему показалось, что он понял, о чем говорила сестра.

— Нет, нет! — Анна покраснела. — Я не о том! Я ведь уеду отсюда совсем! Ты понимаешь, совсем! И очень-очень редко буду видеться с мамой и папой, и с тобой, и с Еленой! — Елена — это была их самая младшая сестренка, которой еще и пяти лет не исполнилось.

— И с Симоном, — добавил Стар.

— И с Симоном, — согласилась Анна.

— Но ты ведь любишь своего жениха, правда?

— Конечно, люблю! — сердито воскликнула Анна. — Если бы не любила, я бы ни за что за него не пошла, чтобы там кто ни говорил! Просто… я почему-то волнуюсь за тебя, Стар.

— С чего бы это? — удивился мальчик.

— Просто так… Ты же все время попадаешь в какие-то истории. Уж как я стараюсь за тобой приглядывать, но без меня ты все время делаешь глупости…

— Ничего подобного! Я уже почти взрослый!

— Да, конечно… — она вздохнула. — И все-таки я волнуюсь.

— Ты же женщина! Ты и должна волноваться.

Анна только улыбнулась.

— Ну вот что… — сказал Стар самым взрослым тоном. — Ты можешь попросить своего жениха, когда он станет мужем, чтобы он попросил отца, чтобы я стал у него оруженосцем. И тогда я снова буду у тебя на глазах.

Про себя Стар подумал, что это может быть хорошим шансом начать готовиться к посвящению в рыцари раньше, чем принято. Почему это, он, в самом деле, должен ждать, как все?… Все — это все, а он, Стар, — это Стар!

— Ты еще для этого маловат.

— Но я выше остальных мальчишек! И сильнее! И я даже читать умею, если на то пошло! — тут Стар сник. — Хотя это, конечно, не достоинство для настоящего рыцаря… Наверное, об этом можно и не говорить, правда?

— Можно и не говорить… — Анна взъерошила волосы у Стара на макушке. — А можно и подождать годика два. Честное слово, не торопился бы ты вырастать.

— А я и не тороплюсь! Я уже взрослый! — воскликнул Стар, возмущенно увернувшись от ее ласки. — И не надо тут всяких телячьих нежностей!

— Из теляток, между прочим, вырастают быки, — поддразнила его Анна. — А из тебя ничего не вырастет: больно уж ты тощий.

Только Стар хотел придумать остроумный ответ, как дверца кареты распахнулась. Старая кормилица Оливия всплеснула руками.

— Господи, да что же это вы тут, молодой господин?! Ведь мы уже готовимся уезжать! Седлайте-ка быстро свою лошадку!

И пришлось Стару выпрыгивать из экипажа, так и не сказав ничего умного. Ну и что! Вся его душа пела. Наконец-то они отправляются в путь! Пусть путешествие продлится всего три дня туда и столько же обратно, но это ровно в три раза дальше, чем Стар когда-нибудь удалялся от их замка!

…Где ему было знать, что он и вовсе не вернется домой.

5. Записки Аристократа

Что-то мне снилось хорошее, отчего не хотелось просыпаться. Сквозь сон я подумал — благоприятный признак. С тех самых пор, как я едва не замерз в лесу, оставленный Симоном умирать, мне редко снится приятное. Если уж мое воображение рисует что-то за сомкнутыми веками, то чаще всего — тот самый удар, и первые снежинки, которые кружились в воздухе, да одна еще, помню, легла на отворот моей перчатки. Капля крови — и рядом снежинка. На темном ворсе. Ей-богу, это стоило бы картины иного прославленного живописца.

Сегодня же, мне, как в детстве, не хотелось просыпаться. Почему-то казалось, что вот-вот я услышу шарканье ног нашего старого дворецкого в коридоре, приглушенные смех и разговор служанок… Моя комната была недалеко от комнат слуг, и они всегда проходили мимо по утру, будили меня. И голове было мягко-мягко, словно на полудюжине подушек… Мне даже показалось, что я улавливаю запах свежего цветочного сена, которым по утрам слуги выкладывали комнаты замка… мама требовала, чтобы сено всегда было свежим. Я как будто даже слышал треск огоньков в светильниках, шелестящие голоса, шорох шагов…

Нет, это пахнет не сено — это запах прелой листвы. Старой — откуда в середине лета возьмется свежая? И шелестят не голоса… это кроны деревьев на ветру. И где-то неподалеку текущая вода… Ручей течет.

Тело немедленно напомнило о себе. Мол, пора бы уже подниматься и заниматься собственными нуждами.

Я попробовал пошевелиться, и тут же обнаружил, что зверски болит голова. Сотрясение? Просто шишка? Ладно, это потом. Сначала надо выяснить, где я.

Выяснить не очень-то получилось. Когда я открыл глаза, сел и огляделся, оказалось, что я валяюсь на небольшой полянке в лесу. За кустами журчал ручей, его серый блеск я разглядел сквозь густо зеленеющие ветки. Утро было пасмурное, трава, на которой я лежал, мокрая — наверное, дождь не так давно прошел. К камзолу прилипли мокрые травинки и прочий сор. Я недовольно отряхнулся, оглянулся кругом… и тут же увидел маленькую шаманку.

Девушка, свернувшись калачиком, лежала неподалеку, у подножия сероватой, пасмурно поникшей березы. Спала она крепко, раз не вскочила, когда я пошевелился, и, видимо, в ближайшее время просыпаться не собиралась. Неподалеку от шаманки, на аккуратно подложенном от сырости листе папоротника, лежал давешний бубен. Забота Гаева, наверняка.

Самого астролога на полянке не наблюдалось. Ну да… я бы на его месте тоже долго не задерживался рядом с человеком, которому пообещал отдать ценный артефакт. Клятва?… Не смешите меня, почтенные, в наше жестокое время не многие идиоты доверяют дворянскому слову. Такие, вроде меня.

А может быть, Гаев счел, что он свое слово сдержал: ведь не я же доставил его в безопасное место из застенков, это он меня вытащил, вместе с шаманкой.

Я ощупал пояс, и с облегчением убедился, что мой меч, верная Коса, при мне. А вот… Агни!

Я торопливо сунул руку за пазуху, нащупывая скляночку. Все в порядке, на месте. Пузырек темного стекла был цел и невредим, внутри все так же переливалась крошечная красная искорка. Это она сейчас крошечная, а если выпустить…

С облегчением вздохнув, я поднялся на ноги. Надо было заняться собственными неотложными нуждами…

Далеко отходить от полянки я не стал — из вида шаманку упускать тоже не стоило. По крайней мере, следовало порасспросить ее, когда очухается, откуда она знает Гаева. А там, кто знает, может и герцогу доставить. На всякий случай, чтобы окончательно обезопасить себя, я подобрал бубен и привязал его к поясу за один из шерстяных шнурков, что свисали с бубенцов. Теперь шаманка точно не сбежит.

Уже застегивая ремень штанов, я сообразил, что меня с самого начала удивило в ее облике, когда я увидел ее спящей. Сперва я просто зафиксировал странность, но не осмыслил ее. Лицо шаманки было жутковатого красно-кирпичного цвета. «Именно такого цвета лица у горных гулей», — подумал я.

Я моргнул и взглянул на шаманку еще раз, в надежде, что морок развеется. Ничего подобного. Ну что ж, приучаемся жить в новм мире. Для начала заносим странноватый цвет кожи в список вопросов, который требуется задать шаманке, а потом идем умываться. Свинство это — с утра неумытым ходить.

Первое, что я увидел у ручья — две довольно-таки увесистые рыбины, еще живые. Рыбы бестолково трепали хвостами на берегу, как будто надеялись отчаянным усилием тела скинуть себя обратно в воду. Неподалеку от них, но все же на таком расстоянии, чтобы рыбы не сумели перебросить себя прямо на одежду, были аккуратно разложены на камнях рубашка и мужской сюрко. Сапоги были аккуратно составлены рядом, понуро свесив голенища. А на середине весело бегущего по камням ручейка я увидел астролога Гаева. Он стоял голым по пояс, штаны закатаны по колено. На шее у него поблескивала серебром цепочка, на цепочке, продетая за ушко, висела длинная штопальная игла. Сперва я слегка удивился необычному украшению, потом вспомнил, что на Востоке (стало быть, в Шляхте, наверное, тоже) принято было, отправляясь из дому, брать у матери что-нибудь «на счастье».

Гораздо больше меня заинтересовало другое: на широком кожаном поясе штанов, скрепленном затейливой фибулой^[15], у Гаева был пристегнут за пришитое к ножнам ушко мой собственный кинжал, Сын Грома.

Сперва я решил, что астролог ловит рыбу руками, но потом сообразил — ничего подобного. Он просто умывался. Вот набрал полную пригоршню воды, протер лицо… Я впервые заметил, что волосы его слегка серебрятся… от солнца, что ли? Да какое солнце, пасмурно.

Гаев отнял руки от лица, и наконец заметил меня.

— А, Ди Арси! — весело крикнул он. — Проснулись?

Я только кивнул. Кричать не хотелось.

Ловко перепрыгивая с одного камня на другой, чтобы не поранить босые ноги о мелкую гальку, астролог выбрался на берег. Потом отстегнул с пояса нож, протянул мне.

— Я тут одолжил, пока вы спали, — сказал он. — На всякий случай. Надеюсь, вы не против? Насколько я понимаю, у вас все равно оставался другой — в сапоге.

Да, наметанный взгляд у этого звездочета. И запасной клинок углядел! А ведь у моего Орлиного Когтя не было даже ножен, чтобы сподручнее прятать. И сапоги у меня кожаные, а отнюдь не тонкие суконные.

Значит, не мог он не заметить сейчас и шаманского бубна на поясе. Эта штука сразу бросается в глаза. Почему же ничего не сказал? Впрочем, кто-кто, а я первым заводить разговор о шаманке не намерен.

— Оставьте себе, — вдруг сказал я. — Пригодится. У вас, как я понимаю, оружие отобрали?

— Не в первый раз, — он вдруг на удивление лучезарно улыбнулся. — И, наверное, не в последний.

Снова прицепил нож к поясу, потом начал неторопливо одеваться.

— Куда вы теперь? — спросил я его.

— Куда-нибудь, — пожал плечами Гаев. — Мне везде интересно. Может быть, в Мигарот… Может быть, в Эмираты — если подвернется подходящий караван. Может быть, в горы. За Каменным Поясом лежат Радужные Княжества. Я никогда там не был.

Голос его звучал мечтательно — не дать не взять, придворный поэт.

Он закончил одеваться, пристроил на голову невесть откуда взявшийся бархатный берет — раньше при нем я берета не замечал. Наверное, прятал в кармане. Последней он подобрал с земли оставленную там массивную позолоченную цепь, с тяжеленной блямбой — магистерским знаком астрологов. Хотел было надеть ее на шею, потом, поколебавшись немного, протянул мне.

— Держите.

— Зачем? — я чуть было не отступил назад. Еще не хватало — таскаться повсюду с этой штуковиной… потом до меня дошло.

— Погодите, — начал я, — вы что, хотите сказать…

— Именно, — Гаев серьезно кивнул. Его голубые глаза смотрели на меня очень пристально и внимательно. — Это — Драконье Солнце. Все остальные носят символы. У меня — настоящее. Я обещал отдать его вам — и отдаю. Хотя, видят боги, это дается мне непросто.

Я протянул руку и взял цепь. Она показалась мне невероятно тяжелой — тяжелее, чем была бы, окажись вся из чистого золота.

— Не знаю, зачем оно вам, — продолжил астролог, — но постарайтесь не применять его без крайней необходимости. Очень вас прошу.

И тут до меня наконец-то дошло — вовсе не утренний свет высветлял волосы Гаева. Они слегка серебрились сверху, словно припорошенные мелом.

В светлых волосах седину заметить трудно — как понять, седые или просто выгорели?… Но почему-то я не сомневался, что это была именно седина.

— Почему? — спросил я. — Вы могли бы уйти раньше, пока я не очнулся. Если уж на то пошло, вы могли меня просто не вытаскивать.

Он покачал головой… усмехнулся.

— Благородство и гордость, отвага и страх — все с рожденья заложено в наших телах. Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже — мы такие, какими нас создал Аллах! Так что, как видите, моей воли здесь не много.

— Чьи это стихи? — спросил я. — И кто такой Аллах?

— Автора этих стихов уже нет в живых, а Аллах… ну, считайте, что одно из имен Ахура-Мазды, если вам так удобнее. Ну что ж… я, пожалуй, перейду уже через ручей да и пойду, куда глаза глядят. Надеюсь, вы за мной не пойдете?

— Такому астрологу, как вы, были бы рады в войске герцога, — глупо это прозвучало как-то.

— Я не люблю воевать, Ди Арси. Но с вами мне приятно было познакомиться. Прощайте. Может, еще увидимся.

— Прощайте.

Мы крепко пожали руки. Потом он развернулся и пошел вдоль ручья — туда, где в отдалении угадывалась цепочка камней — таких, чтобы перейти, не замочив сапог.

Я почувствовал себя полным идиотом, крикнув:

— Стойте! А рыбы?

Он обернулся и махнул мне рукой.

— А рыбы вам! — пронеслась над водой вроде бы негромкая фраза. — Покормите девочку!

Ну вот и как это понимать?

Глава 3. Ну, Гаев, погоди!

…есть только один, единственно возможный и правильный способ: зная формулу и исходя из заданного количества духов, необходимо провести соответствующие вычисления и из различных эссенций изготовить строго определенное количество концентрата, каковой в свою очередь в точной пропорции, обычно колеблющейся от одного к десяти до одного к двадцати, следует развести алкоголем до конечного продукта. Другого способа, он это знал, не существовало. И поэтому то, что он теперь увидел и за чем наблюдал сперва с насмешкой и недоверием, потом в смятении и, наконец уже только с беспомощным изумлением, показалось ему самым настоящим чудом. И сцена эта так врезалось в его память, что он не забывал ее до конца дней своих.

П. Зюскинд. «Парфюмер»

1. Записки Астролога

На самом деле в маленьких селениях работы для астрологов практически нет. Нам, в силу специфики нашей профессии, положено подвизаться при дворах могущественных — или относительно могущественных — правителей, предсказывать им исходы интриг, войн и переворотов. Тут дело не столько в престиже профессии: есть вполне объективные обстоятельства.

Прежде чем начинать начертание натальной карты, хорарного^[16] или мунданного^[17] гороскопа, всегда необходимо определить координаты той точки поверхности земли, для которой рассчитываются взаимовлияния планет. А это не так-то просто. Разумеется, у астрологов есть таблицы, в которых указаны координаты большинства крупных городов, но подчас эти таблицы не слишком точны, если составлялись вдали от места применения. Иными словами, хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо — сделай это сам. Если мне случалось работать на богатого и могущественного нанимателя, я всегда требовал, чтобы мне предоставили астролябию, и проводил порядочно времени, вычисляя точные земные координаты места. Беспокойнее всего бывает, когда клиент проживает в одном городе, а родился совсем в другом… но на этот случай существует голубиная почта. В некоторых городах есть отделения Гильдии, в других даже проживают Магистры, в третьих твой наниматель или его друзья почти наверняка знают какого-нибудь подходящего человека — моряка, образованного купца или ученого — который согласится выполнить эту работу за тебя.

Но, опять же, это касается больших городов. А если вы решитесь практиковать в деревнях — приготовьтесь к тому, что вам либо придется таскать за собой астролябию (то есть потребуется карета, повозка, или пара дюжих грузчиков на худой конец — и это изрядно скажется на себестоимости ваших услуг), либо вы должны составить собственную таблицу координат для опорных точек, а потом постоянно точно высчитывать расстояние от них до того места, где вам довелось работать. Неудобно, с какой стороны ни подойди.

Кроме того, имеете ли вы представление о том, каким количеством книг астролог должен обложиться, чтобы мало-мальски точно указать расположение планет?… Одни таблицы за предыдущие семьдесят лет (обычно пятидесяти более чем достаточно, но клиенты бывают разного возраста), переписанные на пергамент и оплетенные в кожу — это с десяток увесистых фолиантов! И весьма дорогих фолиантов, смею заметить. Но только таблиц недостаточно: большинство астрологов время от времени, а то и постоянно, прибегают к трактатам своих великих предшественников или современников, потому что ни в одной голове не удержатся те сотни и тысячи примеров различных частичных положений и влияний, которым были даны истолкования за прошедшие века! Кроме того, методов в нашей профессии множество — все в голове не удержишь. Вот хотя бы уточнение времени рождения: общеупотребительных только пятнадцать, а сколько вспомогательных! И на каждый — отдельный трактат написан…

Поэтому любому астрологу нужен рабочий кабинет, нужны карты, нужна астролябия, желательно телескоп, нужно множество книг… а еще хотя бы один слуга, который содержал бы это хозяйство в порядке и напоминал бы хозяину о том, что и поесть, вообще говоря, пора. Вот и приходится магистрам находить себе богатых покровителей: кто-то же должен за все это платить. Поэтому наша гильдия невелика. Могущественных сеньоров, под крылышком у которых можно пригреться не так много, а хорошим астрологом без денег не станешь. Равно как и без учителя, кстати. Поэтому естественный прирост здесь, как правило, равен естественной убыли: большинство астрологов за всю жизнь берет себе только одного ученика, и то уже под старость, когда понимают, что одному с работой справляться становиться все тяжелее и тяжелее. Потом ему же и передают практику.

Следовательно, все те, кто что-то знают, сидят по надежным убежищам, а на большаках, в деревнях да в провинции работают исключительно обманщики и шарлатаны, худо-бедно затвердившие названия планет. Нет, я их не виню — каждый зарабатывает себе на хлеб, как может: мы живем в непростые времена. Но весь этот сброд подрывает доверие к нашей науке, и честному человеку потом весьма непросто… Ладно, это я о наболевшем.

Однако у меня положение уникальное. У меня очень хорошая память. Не то чтобы я не забываю вообще ничего: мне сложно припомнить события каждого отдельного дня жизни, как и всем прочим. Но стоит мне запомнить что-то — и я не забуду уже никогда. Отец только диву давался, как я в четыре года без малейшего труда заучивал наизусть все астрологические таблицы. Поэтому, как вы понимаете, мне такое большое количество книг совсем не нужно.

Еще я довольно быстро могу считать в уме — дело привычки. Поэтому на само составление гороскопа по таблицам — то, что отнимает порядочно времени даже у опытных астрологов — у меня уходит всего ничего. И — да, я действительно черчу собственную карту. В уме: еще не хватало, чтобы меня какой-нибудь не в меру подозрительный сеньор, с грехом пополам выучившийся читать, вздернул бы за шпионаж, случайно ее у меня обнаружив! Именно поэтому я могу составить вполне толковый гороскоп когда угодно и где угодно. Ну, потом, конечно, начинается толкование… однако это уже вопрос практики, опыта и такта. И мои предсказания сбываются.

Правда, брать за услуги я вынужден все равно как шарлатан: ведь никто не согласится платить больше неизвестно за что. Это не всегда мало, но гораздо меньше того, что я получал бы, осядь при каком-нибудь владыке. Тогда вопрос: почему же я брожу по дорогам вместо того, чтобы действительно приискать подходящего покровителя?… Способности у меня есть, уж как-нибудь отспорил бы тепленькое местечко, пусть даже пришлось бы его вытаскивать из-под чьей-то задницы.

О, тому много причин, господа!

Назову одну из них, самую простую — оседлый образ жизни, который ведет астролог при каком-нибудь дворе, запросто может превратиться в сидячий: в темнице, а то и на колу. Или висячий — на дыбе. У меня же нет ни могущественных друзей, ни опыта интриги. Я, в сущности, простой деревенский парнишка.

Ну и еще: я не честолюбив. На жизнь хватает — и ладно. Век человеческий слишком короток, чтобы запирать себя в четырех стенах, пусть даже эти стены обиты золотом.

…Когда я три года назад принял решение странствовать, не задерживаясь подолгу ни на одном месте, мне даже в голову не пришло, какие последствия это за собой привлечет. Думаю, если бы я был всего лишь одним из многоголового сонма аферистов, чьи предсказания время от времени сбываются, — никто бы на меня внимания не обратил. Но я был слишком молод — и это очень бросалось в глаза. Кроме того, историю с драконом потом рассказывали по всей Империи, а там, видно и в соседние земли перекинулось… Ну и как я вылечил короля… случайно получилось, я тогда и сам лечился в монастыре, а с ним мы просто так разговорились — скучно же. И медаль с Солнцем из мальчишеского бахвальства поначалу таскал, не снимая, жутко ею гордился… как меня не ограбили и не прибили в подворотне из-за нее — до сих пор не понимаю. Словом, про меня узнали. Я стал известен. Все заговорили о совсем молоденьком «Магистре Драконьего Солнца», как меня прозвали, и о том, что он единственный из всех магистров странствует по дорогам и помогает обычным людям, не только сильным мира сего. Кое-где даже рассказывали, что я не беру денег… и с этими измышлениями мне приходилось сражаться бескомромисснее.

Но увы: такая слава сослужила мне скорее дурную службу. Одно время появилось очень много мальчишек-босяков, выдающих себя за меня, и мне приходилось всеми правдами и неправдами доказывать, что уж я-то настоящий астролог, никакой не обманщик. Порой случалось приходить в места, где подобные пройдохи побывали и ни на чем не прокололись — тогда мне не верили вовсе. «Что вы, уж мы-то знаем, как выглядит настоящий Райн Гаев!» Сперва я из кожи вон лез, чтобы доказать… потом махнул рукой. Смиренно соглашался со своей ролью скромного «одного из», и соответственно, с более скромным размером гонорара. Ничего не поделаешь. Сам виноват. Оно и полезно иногда.

^{_{Анастасия Мазеина. Райн Гаев}}

Вот сейчас, например, я собирался всячески скрывать, что имею к тому Райну Гаеву, Магистру, какое бы то ни было отношение.

Распрощавшись с Ди Арси, некоторое время я шел очень быстро. Я был уверен, что он довольно долго не станет меня преследовать… по крайней мере, пока не распознает, как именно я его обманул. А когда распознает, тогда, конечно, бросится в погоню. Значит, надо оторваться.

Я долго шел вверх по ручью, пока не обнаружил другой ручеек, уж совсем маленький, впадающий в него. Ручеек тек вниз с холма, так что мне пришлось подняться на самую вершину, чтобы обнаружить ключ, из которого ручеек выходил. Я уже опустил руки в воду, чтобы набрать воды в горсть и выпить, как вдруг ветер разогнал утренний туман, и выглянуло солнце, позолотив вершины деревьев. Я стоял на коленях у воды, у меня не было ничего — ни денег, ни даже записной книжки. Но все же я чувствовал глубокую благодарность за то, что выбрался живым из этой передряги. И — мало того — еще и смог спасти живую душу. Эй, маленькая краснокожая шаманка… интересно, где же ты ходила до этого? Где ты будешь потом?… Надеюсь, не пропадешь и не сгинешь бесследно.

Потом я спустился с холма с другой стороны, и, продравшись сквозь кусты, оказался на поле. Оно было под паром, все заросло клевером и сорняками. Здесь даже коровы не паслись. Я рассудил, что поблизости должна быть деревня, и что мне не худо бы зайти туда, однако в какой эта деревня располагалась стороне, я не имел ни малейшего понятия. Знал только, что каменистые холмы, окружающие Адвент, остались позади: подземный ход вывел нас уже за них. Теперь вокруг меня раскинулись холмы гораздо более пологие, лесистые. На них тоже рос вереск, волчья ягода и редкие сосны.

Далеко осталось и море — я не мог разглядеть его даже в виде колышущейся синевато-серой тени на горизонте — и войска герцога Хендриксона. Я от всей души надеялся, что мне удастся не напороться на них в самый неподходящий момент.

Сперва я шел через поле напрямик, потом наткнулся на узкую, петляющую между кустиков шиповника тропинку. Она вывела меня прямо к тайному святилищу какого-то местного бога из древних — я счел это хорошим знаком. На самом деле, только хорошие знаки и существуют на свете. Я вам это как Магистр Драконьего Солнца готов подтвердить. Если какой другой астролог будет доказывать вам, что бывают и плохие — вы не верьте ему. Он, наверное, не все понимает. А может быть, не понимает даже большую часть.

У меня с собой не было никакого подношения, поэтому я просто поклонился идолу, и стряхнул с каменного знака пыль и сор рукавом рубахи. Никогда не следует забывать, что существует множество мелких богов, заслуживающих уважения, ибо они жили тут прежде людей, и много с тех пор настрадались.

Тропа, по которой я пошел, кончилась у статуи божества, однако, продравшись сквозь небольшой, но густой ельник, начинавшийся сразу за идолом, я отыскал тропу снова. Она становилась все шире и шире, по обеим сторонам закурчавились заросли черники. С сожалением я подумал, что время слишком раннее, ягода еще не созрела. Потом я увидел на одном из деревьев пометку краской, и понял, что деревня уже рядом. Солнце стало припекать, и мне, наконец, удалось согреться.

Когда я взобрался на очередной холм и посмотрел назад, я увидел Адвент. Над ним в небе все еще висели хмурые серые тучи. Яркие солнечные лучи отчетливо выделялись на их фоне, как бывает виден на большой равнине дождь, идущий далеко от тебя. Давно такой красоты мне не попадалось…

Куда двигаться теперь?… Я мог отправиться на север, в Армизон, пересечь Великий Рит и попытать счастья в Священной Империи, которая начиналась прямо за ним. В Армизоне мне легче было бы заработать денег: там я уже бывал, и мое искусство стало известно правителям этого города. Однако по этой же причине мне не хотелось туда возвращаться. Назовите меня скучным и пресным человеком — я возражать не буду, очень часто я такой и есть — но мне совершенно не хочется перемазываться в придворных интригах.

С другой стороны, я мог пойти дальше на Восход — большак здесь раздваивался — и через недельку достичь Мигарота, особенно, если мне повезет пристать к какому-нибудь каравану. ВМигароте я никогда не был, а вот в Эмиратах был, и снова попадать туда меня тоже не тянуло. Красивые земли, но там сила Большой Семерки особенно велика. Кому как, а лично мне больше нравятся Младшие Боги. В том смысле, что они не стремятся так уж сильно контролировать свою паству.

Значит, через горы?… В Радужные Княжества?… Это можно бы, тем более, что я соскучился по горячему южному солнцу. Но перевал Абентойер^[18] остался позади, вблизи Адвента. Чтобы попасть туда, требовалось пересечь позиции войск Хендриксона, а у меня не было к тому ни малейшего желания. Значит, перевал Собаки?… Мне как-то говорили, что снег там тает только в августе…

А с другой стороны, что за необходимость идти именно перевалом?… Я ведь не купец с караваном! А Каменный Пояс вовсе не такой уж непроходимый. В горах тоже живут люди. Если порасспросить их, они могут мне указать какие-нибудь тропы, подходящие для одного… Только надо обзавестись теплыми вещами. Лошадь для гор покупать бессмысленно, да и не заработаю я так быстро денег на лошадь… Ничего, в Княжествах будет легче. Там почтение к адептам Великого Искусства традиционно сильно.

И, кроме того, если Астериск Ди Арси будет меня преследовать — а он будет, это точно — быть может, он поостережется соваться в родные края. Насколько я понял из давнего разговора с Симоном Ди Арси, с распростертыми объятиями его там отнюдь не ждут.

Деревня, куда я попал сначала, называлась Амсгольф. Представляла она собой улицу с рядками домишек по обеим сторонам — один рядок на два дома длиннее, другой короче. Тына вокруг деревни не было: в этих краях еще надеялись на Адвентские укрепления. Видимо, ими большая часть жителей и воспользовалась: почти половина домов пустовала. У одной женщины я обменял свой роскошный бархатный плащ на шерстяной, поплоше, и провизию в дорогу. С плащом я расстался не потому, что не мог достать пропитание как-то иначе — просто сей предмет гардероба делал меня слишком приметным, тогда как следовало скрываться. Потом я двинулся дальше: следовало уйти от Адвента на возможно большее расстояние. Ноги у меня уже побаливали, и это заставило меня снова — о моем коне Филче, оставленном в Адвенте и, без сомнения, уже покойном… мир его праху.

Большак мимо Амсгольфа не проходил, я шагал по обыкновенной, натоптанной, но все же очень узкой дороге. Шел быстро, но ближе к полудню сделал основательный привал, даже в реке выкупался. До чего приятно было впервые после долгого перерыва окунуться в воду как следует! Когда я ждал, пока проснется Ди Арси, искупаться полностью я не рискнул: надо было распрощаться с ним как можно быстрее. Теперь же отвел душу. Мой знак воздушный, но влияние водных знаков в гороскопе чувствуется особенно сильно — наверное, именно поэтому меня всегда тянет к воде.

Чуть позже, часа в два после полудня, я пришел в следующее село. Оно было уже покрупнее (целых три улицы, и даже небольшой храм Фрейи), обнесенное тыном, и меня пустили переночевать. Не без скрипа, правда: я говорил и выглядел как высокородный, но был пешком и без оружия, что внушало подозрение. Пришлось мне долго до хрипа доказывать, что я астролог… кончилось тем, что меня пустили с условием составить гороскопа хозяину. Кажется, хозяйке просто стало меня жалко: в мое астрологическое мастерство они, по-моему, все-таки не поверили. Однако это не помешало мне составить им нормальный гороскоп. Весь вечер просидел, и полночи — сплю я, по счастью, мало, а работаю, по мере сил, честно. Делай добросовестно свою работу и всегда мой руки перед едой — вот что мне говорил отец. Это я запомнил накрепко. Папа, ты не очень на меня сердишься?… знаешь, иногда я про руки забываю, да и с работой получается не всегда. Но я стараюсь. Веришь?

В общем, в той семье я составил гороскоп и, по просьбе матери хозяйки, заговорил поле от порчи (бормотал всякую ерунду, но вреда это никакого не принесло: порча — это один из мифов, никто ее не умеет ни снимать, ни наводить… во всяком случае, я таких не встречал). Мне было ясно: вскоре эту семью ожидают роковые несчастья, с которыми я ничего не могу поделать. Скорее всего, это будет связано со старшим сыном — авантюристом, только и мечтающим сбежать подальше, поискать в большом городе приключений на мускулистую шею. Я тихонько предупредил отца семейства, отведя его в сторону. Он поблагодарил меня, но сомневаюсь, что принял мои увещевания близко к сердцу. В этом вся и беда.

У них был хороший дом. Большой, добротный, «полная чаша», как обычно говорят. И батраки ели с ними за одним столом. Я надеюсь, у этой семьи все-таки все будет хорошо. Ведь звезды — это не императорские законы. Это только возможности бед и радостей, о которых нас предупреждают. Даже боги с движением звезд ничего не могут поделать, и все же небесные огни любезно оставляют нам лазейку. Они милосерднее, чем боги.

До следующей деревни — точнее, большого села — где была ярмарка, меня подвезли на подводе. Я валялся на мешках, смотрел в жаркое синее небо и ни о чем не думал. Может быть, самую каплю — о зеленоглазой девчонке-шаманке. Интересно, как случилось, что она, наполовину гуль, обладает разумом?… Или цвет ее кожи все-таки объясняется не столь экзотическим родством, а другими причинами? Увидимся ли мы еще когда-нибудь?

2. Записки Аристократа

Когда я вышел из кустов обратно на полянку, шаманка только что проснулась. Она еще делала вид, что спит, пытаясь прочувствовать, нет ли в окружающем мире чего-то недоброго, но слабо трепетнувшие ресницы, рука, словно бы невзначай сместившаяся по земле так, чтобы в случае необходимости на нее можно было бы сподручней опереться, вскакивая, — все это сказало мне, что она бодрствует.

— Доброе утро, — сказал я. — Прекрасная леди.

Она открыла глаза не сразу. Какое-то время еще лежала, притворяясь спящей, потом поняла, что это бесполезно: я стоял над ней, не двигаясь, и ждал, когда она кончит ломать комедию.

Наконец шаманка, без предварительного сонного шевеления, быстро оперлась на почти готовую к тому руку и одним ловким движением, словно танцовщица, выполняющая фигуру диковинного танца, поднялась с земли. Из-под прядей упавших на лоб черных волос на меня взглянули темно-зеленые, словно лесное озеро перед закатом, глаза. Совсем не гульи. У гулей глаза красные, маленькие, налитые злобой. Эти были человеческие, в них — вот удивительно! — читалось равнодушие. Девушке словно наплевать было на мужчину, стоящего рядом с ней. А ведь я мог сделать с ней все, что угодно.

— Утро, — сказала она без всякого выражения. Потом спросила: — Где мы?

— Недалеко от Адвента, сам точно не знаю, — ответил я несколько легкомысленно. — Во всяком случае, войско Хендриксона тоже далеко.

— Это вы меня спасли?

— А что если и я? Не хочешь ли ты отблагодарить меня, красавица?… Впрочем, ты ведь, кажется, ведьма, и способна отблагодарить только каким-нибудь отравленным зельем.

Девушка отпрыгнула назад — так, чтобы стоять на достаточном удалении от меня. Прыгнула легко, несмотря на то, что долго просидела в подземелье, и тело ее наверняка должно было утратить сноровку. Но в густых зарослях папоротника в половину ее роста, что начинались у нее за спиной, не скрылась: она уже заметила бубен, прицепленный к моему поясу.

Девушка не могла уйти, потому что не могла бросить бубен. Шаману бросить бубен — хуже, чем воину бросить меч. Для некоторых из них это в прямом смысле слова означает расстаться с жизнью. А я пока его отдавать не собирался. Она это осознала. «Сейчас зыркнет с ненавистью», — подумал я. Но нет, во взгляде спасенной по-прежнему ничего кроме равнодушия не было.

— Как тебя зовут, милая девушка? — спросил я. Потом понял, что мой голос прозвучал насмешливо, спохватился, и сказал уже более мягким тоном. — Не бойся, я не причиню тебе зла. Этот астролог зачем-то хотел вытащить тебя из темницы, и положил твое спасение на чашу весов вместе со своим. У вас, колдунов, что, так принято — держаться друг за дружку?

Затравленное удивление, мелькнувшее наконец-то во взгляде девушки, сказало мне лучше всяких слов — не принято. Поступок Гаева явился для нее полной неожиданностью. Вряд ли они особенно много успели наобщаться там, в застенках… хотя кто знает.

— Я спросил, как тебя зовут, — уже мягче повторил я. — Меня зовут Бешеный Стар. Я — странствующий наемник. А ты шаманка, верно?

Она молчала.

— Считай, что меня заело любопытство. Не бойся, я не стану тебя выдавать: в отличие от этих невежд, мне кое-что известно о шаманах, и я знаю, что ни вы, ни Изгнанники зла не несете. Справиться с вами довольно просто, вот вам и приходится скрываться. Обычно шаманы прячутся в своих горах на севере. Но если уж им случается пуститься в путь, маскируются под жонглеров — так легче спрятать бубен. Кого изображаешь ты, девушка? Танцовщицу?

Про себя я прикинул, что очень может быть. Если она носит длинное блио и накидку на лицо, подобные тем, которые надевают женщины в Отвоеванном Королевстве на юго-западе, а на руки натягивает перчатки, то кожи совсем не видно. А фигура ведь у нее вполне человеческая, притом гибкая, как у настоящей танцовщицы…

^{_{Марина Могульская. Вия}}

— Меня зовут Вия Шварценвальде^[19], — сказала вдруг девушка. Теперь стало ясно, что она говорит на арейском чисто, без малейшего акцента, которого я ожидал бы от человека, носящего имя из Священной Северной Империи. — Я — странствующая целительница и сказительница.

— Это в таком-то возрасте? — я насмешливо сощурил глаза.

Девушка молчала. «Зачем спрашиваешь? — словно было написано у нее на лице. — Все равно ведь придется драться…»

Готовность драться я отчетливо видел. И что-то мне подсказывало — шаманка сумеет постоять за себя. Вряд ли она способна меня одолеть (хотя кто их, шаманов, знает!), но доставить неприятностей — запросто.

— Я путешествовала с наставником, — наконец сказала девушка, словно бы выплюнув эти слова. — Его убили.

— Он был шаманом?

— Нет, лекарем. Зачем вам знать, человек, выдающий себя за наемника?

Я присвистнул, хотя внутренне поморщился. И эта туда же! Ладно, Гаев — он-то, похоже, меня просто узнал. А маленькая шаманка?… Или она даже без ритуала способна видеть человеческие души?

— Просто любопытно. А почему ты решила, что я не наемник?

— Потому что вы не похожи на того, кто служит за деньги. Хотя, может быть, и сами не знаете, ради чего вы служите…

Это прозвучало так же, как и все, что она говорила до сих пор. Да только вот я равнодушным не остался, хотя и попытался не показать. Затаился змеей в засаде — сейчас ужалю.

— И куда ты теперь, шаманка?

— Куда глаза глядят, — ответила она все тем же тоном.

— А куда они глядят?

Она молчала.

Пауза затянулась. Я сказал:

— Герцог Хендриксон собирает под свои знамена разных людей. Какое-то время назад, я слышал, он пытался разыскивать и шаманов — не явно, разумеется, чтобы не навлечь на себя божественный гнев. Быть может…

— Вам нравится служить, — холодно проговорила шаманка. — Я никому никогда не служила. И не собираюсь.

— Любой шаман служит духам.

— Не служит. Говорит.

— Почему у тебя красная кожа? Это имеет какое-то отношение к гулям?

Девчонка вздернула подбородок.

— Я полукровка, — истинно, таким тоном можно заморозить.

— Первый раз слышу о таких.

— Насколько я знаю, я единственная. Моя мать умерла родами.

Снова повисла тишина. На меня упало несколько мелких капель — наверное, снова начинался дождь. Я отвязал от пояса бубен и кинул ей.

— Забирай.

Пусть, в самом деле, идет, куда несет ее дорога. Пусть поступает, как хочет. Почему я должен беспокоиться о ее судьбе?… Подумаешь, миледи Аннабель видела девчонку в своих пророчествах! Это еще не обязательно что-то означает.

Она схватила бубен — бубенцы даже не звякнули — и ловко, словно маленький зверек, скрылась в зарослях. Метнулись вороновым крылом нечесаные черные волосы. Да еще, как мне показалось, за ней в заросли втянулась какая-то темная тень, на которую больно было смотреть. Почему больно — знаю. Это просыпалось, натужно ворочаясь, внутреннее зрение, которое я всячески вытравливал в себе. Наученное тренировками тело сопротивлялось, не желая перерождаться, — чтобы переродиться, сначала надо умереть.

А теперь, когда у меня есть Драконье Солнце, даст бог настоящий, ТОТ не вырвется наружу, может быть, никогда.

* * *

— Это не Драконье Солнце, — произнесла герцогиня Аннабель. Не разочарованно — скорее, просто удивленно. Перед нею на бархатной подушке катала золотые блики по грязно-белому пологу шатра та самая блямба, которую протянул мне Гаев на берегу ручья.

— Не оно?! — у меня даже колени ослабли.

— Нет, — герцогиня покачала головой. — На этой вещи даже и следа магии нет.

— А может так быть, что Драконья Магия скрыта, или проявляется не всегда… — проговорил я, стараясь сохранить остатки достоинства, не заорать дурным тоном и не прыгнуть к миледи Сюзанне, выдирая штуковину у нее из рук. Нет, вряд ли герцог и лорд Малькольм поняли бы меня, если бы я вдруг схватил медаль и начал трясти, как трясут походную фляжку в поисках последних капель вина.

— Может быть, — с большим сомнением в голосе произнесла герцогиня. — Ни в чем нельзя быть уверенным, когда говорим о драконах.

— Говоришь, эта штука лежала на земле? — тихо спросил герцог.

— Да, — я кивнул, чувствуя, как к горлу подступает не то дурнота, не то щемящая ярость, из-за которой невозможно выговорить ни слова. — Я еще сначала засомневался, что такой амулет… а потом вспомнил: некоторые вещи только из рук в руки можно дать, просто так взять их нельзя, так что он мог и не беспокоиться. Миледи говорила…

— Это верно, — герцогиня Аннабель сдвинула брови — не гневаясь, а словно размышляя. — Говорила. И в самом деле, есть подобные вещи. И я даже слышала, что Драконье Солнце именно из таких, но не уверена — говорят, Гаев с боем взял его у дракона. И, в любом случае…

Она не договорила, но все мы здесь поняли и так. Надо быть совершенно хладнокровным и неимоверно уверенным в себе человеком, чтобы вот так, купаясь, походя, положить на землю магическую драгоценность, за которую иные люди клали жизни. Такую вещь надо всегда держать при себе, наверное, даже спать в ней, пусть ее и не могут забрать силой!

Ах черт, какой же я дурак! Меня заморочила спокойная улыбка Гаева, заворожили изящество и простота: ну как же, так тщательно скрываемая вещь — и на самом виду, где ее никто не замечает! Стишок еще этот дурацкий!

Волком выть хочется на собственное тупоумие.

— Говоришь, этот Гаев мылся… — герцог не ругал меня, он даже не выматерился сквозь зубы. У него вообще не в привычке было ругать. Но этот спокойный тон и этот взгляд светло-карих глаз, почему-то удивительно напоминавших мне отцовские (что странно, ведь у отца, как и у меня, глаза были черные) действовали посильнее всякой ругани. Я чувствовал себя не то нерадивым ратником, которого охаживают плетьми перед строем, не то мальчишкой, поставленным в угол за то, что разбил мамину любимую вазу.

— А не было ли у него при себе в этот момент какой-то мелочи?… Кольца на пальце… пряжки на поясе… чего-то круглого, я думаю… — герцог с герцогиней переглянулись, она согласно кивнула.

Действительно, Драконье Солнце должно быть круглым. Круг — извечная совершенная форма, символ мира, гармонии, вечности, возрождения, смерти и пустоты. К тому же название — Солнце… Круг, или крест, или свастика^[20]. Так же, если уж его можно взять просто так, Гаев обязан всегда носить его при себе. Хоть ночью, хоть в воде. И это что-то…

Круглое. Что-то было… Игла и наперсток на шее Гаева?… Нет… Кольцо?… Были ли у него кольца?… Я вспомнил его руки, цеплявшиеся за решетку камеры, и решил — не было. Даже и тогда. Что же было?…

И тут я вспомнил. Гладко отполированная фибула на широком кожаном ремне, в которой неярко блестело тусклое утреннее солнце. Круглая. С узором… каким-то орнаментом, если очень припечет, я, наверное, даже смогу его приблизительно зарисовать по памяти.

Если бы не присутствие герцогини, я бы выругался сквозь зубы. Надо же!..

— Может быть, пряжка ремня, — тихо сказал я. — А может быть, амулет действительно не при нем, а он его спрятал в надежном месте, как и сказал вначале.

— При нем, — покачала головой герцогиня. — Я знаю, что при нем.

— Позвольте, милорд, — я склонил перед герцогом голову. — Я обязательно найду его. Только позвольте мне.

Я рассматривал циновку у меня под ногами и даже не глядел на Хендриксона, а потому не мог видеть, с каким выражением он смотрит на меня. Надо думать, без особой укоризны, оценивающе, как привык. Да за такой проступок он тысячу раз должен был разочароваться во мне… Были, были у меня промахи, подчас довольно-таки неприятные, но никогда — настолько глупые. Может быть, Гаев все же обладает какой-то магией и отвел мне глаза?

Да нет, нечего переваливать вину с себя на обстоятельства. Сам виноват, сам будешь исправлять.

— Что, хочешь расплатиться с астрологом за то, что он провел тебя? — спросил герцог.

Я поднял на него глаза. Герцог улыбался.

А я, неожиданно для себя, сказал правду: Правдой была мысль, что пришла ко мне пару моментов назад, разве что обогащенная.

— Нет, милорд. Я зол на него, но квитаться не собираюсь — он ничем не нарушил клятвы. Обещал отдать мне Драконье Солнце — и отдал. Так что во всем виноват только я. А значит, мне и исправлять. Нам все равно нужно Драконье Солнце, от этого никуда не деться.

А про себя я подумал: «Ну Гаев! Погоди ты у меня!»

3. Записки Астролога

Большое село называлось Аксдорф. Ярмарка здесь, наверное, была велика и в обычное время, по седьмым дням недели^[21]. Сюда приезжали обменивать и продавать товар крестьяне из многих соседних деревень, у которых не было возможности быстро обернуться туда и сюда до Адвента. Сейчас, однако, ярмарка была еще бойчее, чем всегда, и места занимала много на удивление: здесь остановилось порядочно купцов из тех, кто везли свои товары в Адвент, чтобы либо продать их там, либо отправить морем дальше. Часть торговцев, узнав о нападении герцога, поворотила коней да и отправилась восвояси, сетуя на причиненный убыток, часть решила обогнуть несчастный город и везти товар дальше, в Нейт. А некоторые, что не могли по каким-то причинам позволить себе долгий переход, развернули торг прямо здесь, в Аксдорфе. Продавали они дешевле, чем обычно, ибо понимали, что по городским ценам покупателей не найдется, а хоть какую-то прибыль получить хотелось. Рачительные хозяева со всей округи кинулись сюда, почуяв выгоду. Хоть кому-то осада на пользу.

Проходя по улице, я увидел, как из двери трактира вышли двое. Вывеска заведения когда-то в незапамятные времена изображала, должно быть, громадного сома, на котором верхом ехал маленький мальчик, держась за усы. С тех пор краски успели выцвести, а рисунок вытерся почти до полной неузнаваемости; этим мальчиком вполне мог оказаться и сам владелец — лысенький тощий старичок, который выскочил на улицу за посетителями. Провожал. Ну еще бы… С такими гостями следует держать ухо востро, и, уж точно, оказывать им все возможное уважение. А то мало ли что…

Один из двоих был высок и широкоплеч, хоть и худощав. Длинные волосы, какие носят мужчины на самых полуночных из Закатных островов, были заплетены в косу, почти достигающую пояса. Второй был толстым, если не сказать круглым, и низкорослым. Стрижен коротко, ежиком — под шлем. Его меч висел не на спине, как у первого, а у бедра, вольготно похлопывая хозяина по ноге. Ножны из диковинной клетчатой кожи показались мне смутно знакомыми. Так же как и рукоять, сделанная в виде полуобнаженной, неимоверно изогнувшейся женской фигуры. «Танцовщица! — вспомнил я вдруг. — Вот как зовут этот меч! А кожа, из которой сделаны ножны, называется крокодиловой!»

Человека же я не узнавал. Нет, вроде бы, рост был тот… но полнота?… Мог ли знаменитый боец так раздаться вширь всего-то за… да нет, теперь получается, что мы не виделись почти семь лет! Такой срок кого хочешь доконает. Да вот хоть меня взять.

Я замер на другой стороне улицы. Замер попросту от неожиданности, хотя по уму мне полагалось бы скрыться в ближайшем переулке, только меня и видели. Однако хотелось совершенно иного. Хотелось подбежать к этому человеку со всех ног, начать расспрашивать… Начать рассказывать о себе, начать говорить — просто чтобы услышать наконец звуки родной речи.

«Только бы он не обернулся, — думал я. — Только бы он просто прошел дальше, спиной ко мне. А то ведь не удержусь…»

Он обернулся. Древние силы знают, что его надоумило — может быть, случайность, может быть, некое звериное чувство, которое, как говорят, появляется у бывалых воинов. Он посмотрел на меня. И, самое страшное, он меня тоже узнал. Какое-то время — мне показалось что долго, хотя на самом деле едва ли прошло несколько секунд, — он молчал, словно вспоминая что-то, потом крикнул.

— Райн! — он быстрым шагом направился через улицу ко мне. — Райн Гаев!

«Р» оба раза было раскатистым и звонким. Такого даже в шпрахсте не бывает. Только в Речи.

— Простите, вы ко мне обращаетесь? — сдержанно спросил я на арейском, языке, на котором говорили в Адвенте.

— Райн! — дядя Игорь, мамин побратим, боевой товарищ и вернейший друг, остановился в двух шагах от меня. — Райн, какого черта?! Ты что, меня не узнаешь?! Что это за шутки?! — он продолжал говорить на Речи.

— Простите, — еще раз повторил я на арейском. — Как вы ко мне обращаетесь, любезный?

— Райн! — он схватил меня за плечи. — Тебя что, в самом деле по дурной башке стукнули, что ты соображение потерял? Прекрати дурить, а то как…

Я стряхнул его руки.

— Прошу извинить, вы, вероятно, пьяны, — так же холодно произнес я, и сделал попытку пойти прочь.

— Постойте, — дядя Игорь перегородил мне дорогу. Слава всем силам мира, теперь он говорил на арейском, и мне не приходилось делать над собой усилие, чтобы не отвечать ему на Речи. — Прошу меня простить, — он неловко поклонился. Впрочем, в глазах его не было и следа неловкости: взгляд был холоден и пронзителен. — Я принял вас за одного человека… Он сын моей названой сестры. Юный стервец сбежал из дома совсем несмышленышем, и пропал. Сестра с мужем считают его погибшим. Когда я гостил у них с год назад, они уже и перестали ждать его возвращения. Я подумал, что юноша просто слишком горд и совсем забыл о своей семье, вот и не хочет возвращаться домой. Прошу простить. Вы, вероятно, не он.

— Разумеется, нет, — брезгливо произнес я, отряхивая рукав, словно рука дядя Игоря оставила на нем следы. — Меня даже несколько оскорбляет сравнение с таким неблагодарным молодым сыном. Я только делаю скидку, что вы, вероятно, очень хотели обнаружить этого юношу, а во мне, должно быть, есть некое с ним сходство. Разрешите только мое недоумение: на каком языке вы сперва ко мне обратились, думая, что я — это он?

Дядя Игорь смотрел на меня все так же, и подозрительность не покидала его взгляда.

— На северо-востоке, — сказал он, — есть страна, которую ее жители называют Великой Шляхтой. Оттуда родом и я, и тот юноша. Оттуда же и язык.

— Спасибо, — я кивнул.

— И вам спасибо, что не держите зла за мою досадную ошибку, — дядя Игорь ответил мне таким же кивком.

Когда я пошел дальше по улице, он еще оглядывался мне вслед — думал, наверное, «он или не он?». Дядя Игорь последний раз видел меня, когда мне было лет пять. Я понимал, что стал очень похож на отца, но сходство, хоть и было сильным, все же не делало меня его двойником. Кажется, держался я именно так, чтобы никоим образом не подкрепить его догадку. Или все таки?… Засомневался ли он?… Может быть, остался при своем мнении, что я — испорченный молодой человек, который знать не хочет прежнюю родню?… Что ж… тоже не худший вариант.

Кстати, а что они с товарищем здесь делали?… Они из армии герцога?… Зачем приходили сюда — договориться о дополнительных подводах с продовольствием и фуражом?… Просто нализаться до зеленых Ариманов?

Ладно, проехали. Главное, постараться держаться от них подальше. Это непросто: если мне хотелось найти себе работу, предстояло поработать ногами. Увы, я не ярмарочный зазывала, который может стоять у пестрой палатки, украшенной слюдяными звездами, и орать во все горло, привлекая толпу. Мне приходится изыскивать свои способы…

* * *

То, что я искал, я заметил скоро: ярко расшитый звездами и знаками зодиака шатер, что высился недалеко от ярмарочного заграждения. Перед шатром стояли несколько зевак, и яростно спорили, кому заходить первым. Победу одержал один, купец Второй Гильдии. Двое других, тоже купцы, тоже весьма состоятельные, но без серебряных гильдейских цепей на шее (один, впрочем, был не из Союза Городов, а откуда-то с юга, у них там гильдии другие), остались, с весьма недовольным видом, снаружи.

Улучив момент, я подошел к одному из них — тому, кто показался мне риринцем, потому что на Юге я жил весьма недолго, следовательно, смутно представлял, как разговаривать с южанами, — и осторожно кашлянул, привлекая его внимание.

— Вы кто такой? — человек повернулся ко мне с настороженным выражением лица. Я внутренне улыбнулся. Боже мой, какая ностальгия… давно я не искал себе работу вот так, «в свободном полете».

— Добрый день, уважаемый, — сказал я. — Вы ищете предсказателя судьбы? Может быть, я подойду?

— Что ты можешь, малец? — спросил меня купец с легким сарказмом.

— Я знаю пути звезд, уважаемый. Звезды не смотрят на то, сколько человеку лет, с ними может разговаривать даже младенец, если кто-то обучит его премудрости, и будет на то воля богов. А если нет таланта — то и древний старец зря переведет пергамент.

— Пергамент? Зачем звездочетам и гадателям пергамент? — удивился купец.

— Звезды год от года ходят не совсем теми же, но все-таки похожими путями. Мудрецы придумали, как выразить эти пути языком цифр. Такой язык ведом астрологам. Без него нельзя разговаривать с небесами. Но в то же время слова этого языка слишком сложны, чтобы запомнить их все и разом. Расчеты приходится записывать.

— Вот как? — брови купца взлетели вверх. Правильная гладкая речь — вот то, чем легко завлечь покупателя, все равно, каков товар: знания ли, пестрая ткань, причудливые сладости… Скажем, я торгую судьбой. Но говорю так, как шарлатаны не говорят.

— Что ж… — купец задумчиво посмотрел на меня. — Может быть, ты и впрямь сможешь сказать мне что-то дельное, мальчик.

…Человека, который посулил мне заплатить за гороскоп, звали Скельд из Ферни. Всю жизнь он преумножал деньги, пускал их в оборот и снова преумножал, складывал долю в подвал и продолжал увеличивать оставшиеся средства. Он знал, для чего это делает — чтобы дочь его вышла замуж за достойного человека, может быть, даже за дворянина. Меня он о том и спросил: когда ему приступать к поискам достойного зятя, и какими приметами руководствоваться. Он боялся допустить ошибку, ибо желал, чтобы дочь его была счастлива.

Два дня я гостил у него. Скельд из Ферни, оказывается, был из местных — жил в этом селе. У него был двухэтажный дом, стиснутый с обеих сторон домами таких же преуспевающих соседей (совсем как в городе!), где окна почти не раскрывались, и где много добротных вещей стояло во всех комнатах, и сундуки были заполнены тканями и посудой.

Закончив расчеты, я честно сказал своему нанимателю, что девочка, конечно, может выйти замуж, но счастлива она не будет, ибо предназначение у нее другое. Ей бы в жрицы уйти какой-нибудь доброй богини, и блюсти обет безбрачия, и лечить людей. С мужчиной она жить не сможет. Мне тяжело было говорить это — меняла был хорошим человеком, что редкость для базарных менял. Он искренне любил свою дочь, он всю жизнь на нее положил… А кроме того, когда я смотрел на эту девочку — ей было лет тринадцать, симпатичное быстрое существо с черными глазенками и рыжими кудряшками — я вспоминал Раю. Ей сейчас именно столько — тринадцать.

Конечно, купец остался недоволен. Но врать я не мог — мое искусство не прощает этого.

Я дал старику несколько советов. Не знаю, правда, послушает ли он их. С людьми никогда не знаешь, это уж, верно, один из законов природы.

Заплатил, он, впрочем, хорошо. А девочка, когда я уходил, сделала передо мной реверанс, и сказала:

— Пусть в вашем доме всегда кто-то будет, господин Магистр.

— В моем доме никого нет, — улыбнулся я, хотя горло сжало невидимыми тисками (эй, невидимки!.. Берегитесь: я говорю со звездами! Вычислю и надаю по сусалам!). — Потому что дома у меня нет.

— Это неправильно, господин магистр, — покачала головой девочка.

А то я не знаю, юная красавица! Да ведь у тебя тоже есть дом только пока, только временно. Ты еще этого не знаешь. Но выдаст тебя отец замуж, или покинешь ты родные стены ради какого-то храма… и дом твой перестанет быть твоим.

Думал ли я, когда три года назад покидал место, где родился, что уже больше никогда не смогу вернуться туда по-настоящему? Ведь я уходил именно ради возвращения… уходил, как уходят на заработки в соседний город. А ушел в итоге, как уходят в жертву богу водопада.

По сей день не знаю — можно ли спорить с судьбой? Ведь существует же что-то, что поворачивает все наши усилия куда-то не туда, и по иному решает примеры, которые мы пытаемся привести к совершенно определенному концу…

…Получив с моего нанимателя деньги, я купил себе кое-каких припасов в дорогу. Теперь можно было пускаться в путь, обходя человеческое жилье. Наконец-то сам по себе!.. Наконец-то один!..

Я свернул с большого тракта на узкую лесную дорогу, которая вела к горам. Люблю горы. Настроение у меня было умиротворенное и грустное одновременно. Такое состояние духа мне, в принципе, нравилось, но все же было бы неплохо, чтобы умиротворения было побольше, а грусти поменьше. Бесполезно грустить над тем, чего не изменишь. Я мерил ногами дорогу, стараясь поменьше обращать внимания на самого себя.

Или плюнуть на все, и пойти учеником к деревенскому знахарю? Я еще в таком возрасте, что любой меня возьмет… Какое-то время я повертел в голове эту мысль, с улыбкой прикидывая, каково это будет — тихо, спокойно жить, делать свое дело и бояться только войны или мора. Потом, шутливо сожалея, оставил. Все равно ведь — не дадут.

Следующую ночь я провел в лесу, закутавшись в шерстяную накидку. У костра. Давным-давно не жег костер, и не смотрел на звезды, влажно мерцающие сквозь ажурные ветви высоко в прозрачной черноте небес. Слава богу, ночь оказалась теплой. До холодных ночей еще целый месяц. До осени — два. А до следующей весны еще ого-го сколько! Не загадывай так далеко, малыш Райни.

Утром я пошел дальше. И в следующей же деревне мне пришлось застрять.

Вышло это случайно. Я свернул с большака на тропинку — сам не знаю, зачем, просто ноги понесли. Потом услышал невдалеке шум широкого ручья, — понял, что он бежит вдоль тропы, но параллельно ей, на небольшом отдалении, и решил идти вдоль берега. Люблю текущую воду, как она скачет с камня на камень, и солнце в ней блестит…

Впрочем, эта речушка жила под низкими кронами деревьев, и поэтому солнца в ней не отражалось. Зато там чудесно пахло мокрой корой, и свежестью, и песком, и прелью… Многим не нравится, а я люблю. Волков я вблизи от деревни не боялся, медведей, особенно в середине лета, тоже, поэтому шел не спеша и беззаботно. Нет, конечно, и оглядывался по сторонам, и ветками старался не хрустеть без нужды и, понятное дело, ничего не напевал, но, в общем, не сильно остерегался. И правильно делал. Потому что самая страшная угроза всегда исходит от нас самих.

Так вот, шел я по берегу реки, шел, а потом вдруг сообразил, что стало темнее. Между тем, солнце только поднялось высоко, и до темноты оставалось еще уйма времени. Я запрокинул голову, чтобы посмотреть, не идет ли гроза. И тут же понял, что никакой грозы не было и в помине. Потому что в затылке закололо, я почувствовал ломоту и боль. Не в руке, ноге или животе — болело, казалось, все тело, отказываясь не то что идти по земле, а и вовсе существовать в этом жестоком мире.

— Только не сейчас! — крикнул я, и, кажется, крикнул вслух. Не кричать надо было, а убегать быстрее, пытаться подняться повыше (я шел по краю обрывистого берега). Однако не успел. Эти приступы всегда проходят по-разному. Иногда головная боль и онемение длятся несколько минут, порою даже около часа. Тогда обморок медлит, и я успеваю найти место, где приступ можно переждать. А иногда, очень редко, онемение быстро сменяется параличом, руки и ноги становятся как каменные, и перед глазами вспыхивают черные звезды.

Вот как сегодня.

Разумеется, я полетел в воду. Но всплеска уже не слышал.

4. Записки Аристократа

На сей раз в путь я отправился не пешим. Со мной была моя Иллирика, кобыла выносливой долгогривой породы, какой славится Зеленое Княжество. К седлу была приторочена Безымянная — так звали виолу: до меня она принадлежала пожилому трубадуру Эльфрику из Майне, одному из приближенных герцога. Виола эта не принимала ни одно имя, потому так ее и прозвали.

Эльфрик был из знатной островной семьи, но всю юность прожил на континенте, участвуя со своим тогдашним сеньором то в одной битве, то в другой. Виолу он приобрел где-то на юге, там же научился на ней играть. После гибели того сеньора в очередной стычке трубадур вернулся на Острова и присягнул на верность Хендриксону. Этот человек учил меня одно время, а потом умер. Его виола досталась мне. Других умельцев не нашлось: на островах этот инструмент был пока еще малоизвестен. Может, и никогда не будет… Виола — это не лютня, на которой с грехом пополам сможет бренчать почти любой. И не труба, чей голос поражает воображение, не тонкая древняя флейта, священная в храмах многих богов. Она поет тихо, когда настроена («настроена» конкретно для Безымянной означает еще и «в настроении»), но от ее голоса хочется плакать. Или петь — это уж по настроению.

Выехать с рассветом, как я было собирался, мне не удалось. Причиной были не чьи-то злые козни — самое что ни на есть банальное любопытство. Дело было в том, что непокорный бургомистр Фернан и городские нобли наконец-то согласились сдаться. Парламентеров прислали как раз незадолго до моего появления в лагере.

Так вот и вышло, что нынешним утром, под ясным голубым шатром небес с подвешенной походной лампой солнца, мы наблюдали, как торжественно открываются ворота города, и герцог Хендриксон въезжает туда на своем гнедом Альбатросе (его так прозвали за широкий мах, сходный с вольным полетом… на Островах вообще принято было называть лошадей в честь каких-то птиц — да-да, лошади с кличками вроде «Общипанная курица» мне тоже встречались). Я наблюдал издалека — не хватало еще, чтобы кто-то из делегации Адвента случайно зацепил меня взглядом и узнал…или узнал наполовину — мол, знакомое лицо, где же это я его видел?… Герцогу от этого ни жарко ни холодно — не он первый засылает шпионов за двери невзятого города, не он последний, — а вот мне каково, если придется еще там работать?

Я видел, как угодливо склонялся бургомистр Фернан перед герцогом, как блестели золотые нити в его расшитом камзоле. Вот же, не постыдился!.. Золотое шитье от века было привилегией дворян. Или, быть может, в Адвенте другие нравы? У них ведь так давно не было настоящего сеньора… Ничего, теперь-то уж Хендриксон наведет порядок.

Я видел, как герцог, чуть наклонившись с коня, принял с вытянутых рук бургомистра ключ от ратуши, как что-то сказал Фернану… Затем он протянул ключ графу Малькольму Бреаннону, чей конь Алый Сокол — за светло-гнедую, почти рыжую масть — всегда держался рядом с Альбатросом. Хендриксон и лорд Малькольм были друзьями с детских лет.

А еще рядом с Хендриксоном присутствовали опоясанные рыцари: позолоченные шпоры, плюмажи на шлемах, гербы на щитах… Не мне чета — я даже в оруженосцах никогда не ходил. И отказался от рыцарской чести почти добровольно, предпочтя ей не слишком почетное ремесло лазутчика, доверенного лица, более приставшее не дворянину. Наверное, узнай я о такой судьбе лет семь назад — расстроился бы насмерть. Может быть, даже украдкой заревел где-нибудь в уголке.

Сейчас мне было все равно. Но надо знать цену этого «все равно». Надо знать, что такое для мальчишки посвящение в рыцари…

Бреаннон поднял ключ вверх на вытянутой руке — и тут же, словно по сигналу, полковые трубачи вскинули к губам витые рога. Торжествующий звук поплыл над равниной. Да… Давно надо было уже сдаваться. Зачем тянули бесполезную осаду?…

Я тронул поводья — дальше смотреть мне было ни к чему. Успеть бы отойти подальше, пока солнце не поднялось высоко, и не стало жарко настолько, чтобы боевой доспех казался орудием палача… Я нагоню астролога быстро: ведь я еду на лошади, а он идет пешком. Другое дело, что сперва надо определить, куда он направился.

— Стар…

Не успела моя лошадь повернуться, как я оказался почти лицом к лицу с миледи Сюзанной. Она была верхом, в кольчуге и даже в шлеме — теперь герцогиня уже не шла сама в бой, но часто облачалась в кольчугу перед битвой. Всегда обходила раненых, а многих и врачевала сама. И после битвы часто вместе с герцогом объезжала строй. Это хорошо поднимало боевой дух. В войске герцога все в ней души не чаяли — от последнего латника до лорда Малькольма. Рыцари из благородных называли ее своей прекрасной дамой и клялись ей в верности. Миледи это, кажется, больше забавляло. То, что она делала, она делала в первую очередь ради мужа.

Я заметил, что на щеке герцогини царапина, и удивился. Когда она успела ее получить? Вроде бы вчера, во время разговора в шатре, никаких отметин у нее на лице не было.

Кажется, миледи заметила мое удивление:

— Неловко натянула поводья, поцарапала… — объясняя, она протянула мне руку, жестом, каким подают для поцелуя. Рука была в кожаной перчатке, на тыльной стороне — металлическая нашлепка с гербом Хендриксонов — для украшения, видимо.

— Вы бы осторожнее, миледи… — сказал я.

— Кто бы говорил, Стар, — она усмехалась. — Это я хотела предостеречь тебя: поостерегись. Пожалуйста.

Когда она мне так не говорила?…

Вместо ответа я спросил:

— У вас опять был сон, госпожа?

Она покачала головой.

— Напротив, Малыш. Я давно уже не видела снов. Тот, про погасший фонарь, был последним. Почти месяц назад. Это меня как раз и беспокоит.

Я не знал, что ответить. Меня напугало, что герцогиня назвала меня Малышом. Они с Хендриксоном звали меня так когда-то давно, когда я только пришел к ним. Прозвище было не то чтобы обидным, как мне сначала показалось — скорее грустным. И сейчас герцогиня сказала так неспроста. Она словно бы извинялась передо мной: «Видишь, несмотря на то, что ты малыш и я должна бы опекать тебя, я ничего не могу сделать…»

— Может быть, это просто означает, что будущее еще само не знает, как с нами быть? — весело спросил я. — Если так, моя госпожа, то я уж постараюсь, чтобы его выбор был наилучшим!

— Тогда с богом, Стар, — она тоже улыбнулась.

Ей не требовалось уточнять, с каким богом.

А прямо у ворот замка на переносном алтаре жрицы как раз приносили в жертву молодую козочку — специально, чтобы умилостивить Фрейю. Отсюда козочка казалась смутным белым пятном, но я хорошо знал, что там происходило. Не так уж часто я присутствовал при жертвоприношениях — стараюсь этого не делать по некоторым причинам — но что они из себя представляют, запомнил прекрасно. Почему-то я подумал о Вии Шварценвальде. Не будь она шаманкой, в жертву Фрейе, возможно, решили бы принести ее: чтобы богиня отвела беду от хранимого города.

Я поклонился миледи и щелкнул поводьями. Иллирика послушной рысью тронулась с холма.

Эх, легко говорить о том, что все дороги одинаково хороши, и о том, что судьба непременно сделает лучший из возможных выбор — а уж мы-то ей подскажем! — когда разговариваешь с прекрасной дамой на вершине холма. И совсем другое — когда в летнюю жару едешь по накатанному посреди холмов большаку… и как назло — никаких тебе нависших веток, которые отбросили хотя бы жиденькую тень. Я скоро снял сюрко и ехал в одной рубахе, однако сапоги девать было некуда — не босые же ноги в стремена совать! Я понятия не имел, какой путь избрал Гаев, тем более, и герцогиня не могла мне ничего посоветовать. Оставалось только предположить удаляться от Адвента, начиная от того места, где мы расстались, по дороге расспрашивая всех, кого придется. И иметь в виду, что если астролог решил несколько деньков, скажем, отсидеться в лесу, опасаясь погони, мне придется туговато.

Я ехал не быстро и не медленно: еще не хватало торопиться, когда я не знаю, куда Гаев подался. Торопиться буду тогда, когда возьму след. И вот тогда уж покажу этому паршивцу… Нет, я не солгал герцогу, сказав, что не собираюсь мстить ему за то, что он не отдал мне Драконье Солнце — слова он действительно не нарушал. Я злился на него за то, что он обвел меня вокруг пальца.

Да, да, я человек, в сущности, мягкосердечный… хотя и не следовало бы, в наше-то время. Мною владела не столько тяжелая, ищущая кровавого выхода ярость, сколько азартная злость игрока, которому не повезло. Еще посмотрим, Гаев, кто окажется сильнее в следующем раунде!

Так вот, Иллирика чередовала шаг и рысь (иногда, если попадался достаточно длинный ровный участок дороги и если сама кобыла не слишком активно возражала, я пускал ее в галоп — исключительно для разминки), но все же мы с ней передвигались достаточно быстро. По крайней мере, быстро для того, чтобы догнать скрипучую тихоходную телегу. Хозяева впрягли в оглоблю костлявую клячу, кажется, мучимую всеми лошадиными болезнями. Но и груз был не так чтобы тяжел: на телеге стояла средних размеров пустая, как мне сначала показалось, деревянная клетка, добротная и довольно старая, из крепких сосновых досок. Я прикинул про себя, что в такой клетке, пожалуй, можно содержать детеныша медвежонка, чтобы водить-показывать по ярмаркам… а то и взрослого зверя, если вас не слишком-то заботит его благополучие.

Идущих рядом с телегой мужиков, одного с густой окладистой черной бородой, которой он, видно, немало гордился, и второго, лысого и бритого, но с отросшей трехдневной щетиной, благополучие обитателя клетки волновало мало. Как раз, когда я нагналтелегу, один из них ударил по прутьям длинной палкой. Лежащая внутри куча тряпья даже не пошевелилась.

Наверное, зверь был замордован до полного бесчувствия. Или вообще уже подыхал. Или… это был не зверь. С каких это пор звери стали носить одежду?… Ведь не клали же лесному зверю подстилку из тряпок… Веток могли кинуть — это в лучшем случае.

— Что это у вас? — спросил я довольно-таки дружелюбно, хотя внутри уже просыпалось подозрение. На охотников за наградой эти оборванцы не походили — у тех обычно на поясах оружие посерьезнее охотничьих ножей и одного топорика на двоих. Может, поймали в лесу какого-то бродягу и собираются его продать на каторгу или в рабство. В человеке, торгующем себе подобными, есть что-то от бога… а богов я ненавижу всей душой.

— И вам добрый день, господин, — настороженно сказал лысый, косясь на меня.

Я достал из кошеля несколько медных монеток и кинул ему. Он поймал — и сразу же подобострастно поклонился. Ну как есть, худшая божественная черта. Ради приношения готовы на все что угодно.

— Диковину в лесу поймали, — сказал бородатый веселым тоном. — Вот, господин. Не то гуль, не то шут знает, кто. На вид девка девкой, только кожа красная. И не говорит, дерется только. А одета, как человек. И даже говорить, как человек, может. Только больше любит кусаться.

Лысый поморщился, и подхватил одной рукой другую, перевязанную тряпицей.

Груда тряпья на дне клетки зашевелилась. Когда из-под него высунулась растрепанная голова, и за черными прядями, закрывающими лицо, сверкнули знакомые темно-зеленые глаза шаманки Вии Шварценвальде, я не испытал удивления. Мне, пожалуй, стало даже смешно. Это надо же! Астролог ее спасал-спасал, я ее отпустил, не расспросив и даже не попробовав привести к Хендриксону, а она тут же вляпалась в приключение. Вот это поистине невезучесть! Интересно, а что она поделывала до того, как оказалась пойманной в Адвенте?…

В тряпье я теперь узнал коричневый гармаш шаманки, пыльный и в паре мест порванный. Сапогов на ней не оказалось — наверное, их следовало поискать в вещевых мешках парочки возничих. Насколько мне помнилось, они были из добротной кожи. Только боязнью ее прежних тюремщиков перед колдовством можно было объяснить то, что их не отобрали еще раньше, в Адвенте.

Насколько я мог заметить, губы у шаманки были разбиты, под левым глазом фонарь… еще удивительно, что не что-то посерьезнее!

Бубна при ней тоже не было видно. Еще бы! Я не я, если он не лежит, разломанный, где-нибудь под кустом. Или тоже обретается в одном из вещевых мешков. Бубен стоит дешевле, чем сапоги, но тоже можно на что-нибудь выменять или продать. И в любом случае, запас карман не тянет.

— Мы раньше с медведем ходили-то, — снова включился лысый, ревниво глядя на своего спутника: видно, надеялся получить еще монету за рассказ. А может просто хотелось похвастаться человеку, который явно не станет отбивать прибыльное дельце. — Да только совсем вырос, лютый стал, и кормить накладно. Собаками затравили. Хотели в лесу ловушку на другую мамку поставить, чтобы, значит, медвежонка нового поймать. А вон как получилось. Ну, оно может, даже лучше! Такого на ярмарках еще не видывали. А там, может, через горы сведем. Говорят, при Главном Храме Вохумана^[22] жрецы платят неплохие деньги за диковины всякие…

— А довезете живой-то? — спросил я с веселым безразличием. — Путь неблизкий. Девчонка-то вроде хилая…

Мужики переглянулись.

— На все воля Фрейи-покровительницы… — уклончиво произнес бородатый.

«Не лез бы ты не в свое дело, благородный, — явственно говорил его взгляд. — Мы — люди вольные, тебе не принадлежим. Свою прибыль уж все равно как-нибудь не упустим!»

Взгляд шаманки скользнул по мне равнодушно. Она не просила спасения. Но…

Нет, конечно, я мог проехать мимо, и допустить, чтобы ее и впрямь показывали на ярмарках на потеху праздной толпе, а там на самом деле затравили собаками или продали бы жрецам, которые, говорят, разрезают еще живых существ бронзовыми ножами, чтобы посмотреть, как там бьется у них сердце. Однако… Я сам спасал эту девушку. Я даже перемолвился с ней парой слов. Наконец, я знал, что как бы она ни выглядела, она была человеком, а не гулем.

— А то, может, уступите мне? — я окинул клетку оценивающим взглядом. — Мой сеньор тоже собирает диковины.

Мужики хохотнули, запереглядывались.

— Да как же вы ее допрете-то, господин хороший? Без телеги?

— Вы свяжете, а я перекину ее через седло, — хмыкнул я. — Давайте. Серебрушка.

Они снова переглянулись.

— А откуда мы знаем, — сказал черноволосый, — что на ярмарке мы не соберем больше?… И сколько предложат нам жрецы?

— Вот именно, откуда знаете? — со значением спросил я. — Вдруг там не окажется денежных идиотов, готовых глазеть на вашу диковинку? Или она и впрямь помрет…

Мужики колебались.

— Смотрите, пока предлагаю добром, — я как бы невзначай коснулся мечом на поясе. — Обычно мне удается добыть то, что, по моему мнению, пригодится господину. А чтобы попусту не обагрять кровью мой славный меч, — я усмехнулся, — я готов увеличить плату, скажем, до одного с полтиной.

Полтора серебряных — это была цена годовалой телочки. Более чем солидная сумма за такую «диковину». Чернобородый уже остановил лошадь, придержав ее за узду, и шагнул к клетке — видимо, выпускать, — как лысый окриком остановил его:

— Стой! А связывать ее кто будет?

Чернобородый нерешительно остановился.

— И впрямь… — он оглянулся на меня даже с некоторый беспомощностью. — Видите, господин, мы бы и рады, да еле в клетку ее загнали. Свирепая, страсть!

— Ха, — я спрыгнул с Иллирики, и, показывая, что дело решенное, вытащил из кошелька, не глядя, две монетки (вот уж что-что, а с деньгами я всегда обращаться умел), и метнул их в бородатого. А сам направился к клетке.

— Ну-ка, — сказал я властным тоном, — будешь баловать?… — и добавил на лагарте, языке, на котором, как я знал, говорили на севере (вот только земель на севере много, поэтому оставалось надеяться, что выученный мной вариант лагарта не слишком отличался от диалекта этой девушки, и предложение я построил правильно). — Вот мы и снова встретились, драгоценная госпожа.

Взгляд шаманки не изменился — остался таким же равнодушным. Может быть, я ошибся?… В конце концов, имя у нее типичное имперское, а в империи говорят не на лагарте, а на шпрахсте… Нет, все правильно: гули живут только в Карлитовых горах, а северной границей Империи вот уже три века является Митик, чтобы они там не думали по этому поводу. Так что если девушка умудрилась родиться полукровкой, произошло это, скорее всего, на правом берегу^[23]. Возможно, она просто мне подыгрывает.

— Правильно, — сказал я снова на лагарте. — Не отвечай мне. Позволь мне связать тебя — так будет проще, чем драться с этими. Потом отпущу.

Она молчала. И вдруг глаза ее закатились, она завыла, и скорчилась на полу клетки, отчаянно скребя днище обломанными ногтями.

— Вот… — выругался лысый. — Никак помирает?

— Это я заговорил ее, — сказал я надменно. — В нашем роду не боятся диких зверей. Давайте-ка веревку.

В действительности, никакой уверенности я не испытывал. Я так и не понял, восприняла ли шаманка мои слова. Кто знает, может, с ней действительно случился припадок?

— Кусаться будет… — неуверенно произнес чернобородый. Кажется, не слишком-то его убедило разыгранное мною — нами? — представление. Спасибо, что лагарт он не знал. Я мог обратиться к шаманке и, скажем, на игиле — языке Островов. Но в здешние края частенько заплывали островные купцы, и местные, если и не знали игиль, то, уж по крайней мере, сумели бы отличить его на слух.

Веревку они мне все же дали. Чернобородый даже открыл дверь клетки, запертую на сложный засов, и тут же отскочил в сторону. Только тогда я заметил, что он слегка прихрамывал. Это у него давно, или только с поимки «зверушки»?… Шаманка явно сопротивлялась яростно. Как еще не убили…

Сейчас она, однако, не двигалась — валялась кулем на дне клетки. Я легко вытащил ее оттуда. Девушка казалась совсем невесомой: еще бы, неудивительно — кожа да кости, да при таком росточке!

Я, не особенно напрягаясь, смотал ей запястья, так же лодыжки, и примотал руки к туловищу. Возницы наблюдали за мной недоверчиво, еще и переглянулись. Очевидно, такое связывание показалось им недостаточным. Ну и пусть. Плевал я на них.

Оборванцы тоже решили, что это уже проблемы «благородного», как он будет дальше разбираться с дикаркой-зверенышем. А может быть, задумали еще немного последить за мной и поглядеть, не перегрызет ли шаманка мне горло. Тогда можно попробовать забрать «звереныша» обратно, да еще и вдоволь покопаться в моих седельных сумках…

Я перекинул шаманку через седло, сам вскочил сзади. Махнул рукой двоим — и пустил Иллирику вперед. Она и сама уже неловко переступала на месте, косилась на клетку, фыркала — от телеги пахло зверем. Понятное дело, лошади не любят медведей. И скорость она сразу набрала хорошую, несмотря на дополнительный груз.

Отгородившись от неспешно едущей телеги двумя холмами, я свернул в лес. Если верить плану местности, что в надежном кожаном футляре висел сейчас у меня на груди, ручей, возле которого мы распрощались с астрологом, приняв в себя несколько других родников, здесь подходил довольно близко к дороге. По сути, большак шел вдоль этого ручья, постепенно ширящегося и переходящегося в довольно солидную речку.

Я повернул Иллирику с дороги, и она послушно сошла с низкой насыпи в густой березовый подлесок, — к лесу она тоже привыкла, и он ее не пугал. Мягкая под травой и папоротником земля почти не давала шума, встречая лошадиные копыта. Скоро Мы сообща обнаружили тропу — не то звериную к водопою, не то все же человечью. А еще через какое-то время я услышал шум ручья.

Сам ручей, однако, встретился нам еще не очень скоро — в тихом лесу звуки разносились далеко. Я спешился и вел Иллирику в поводу, чтобы не цепляться головой за низко нависшие над тропой ветки. Шаманка все так и лежала поперек лошадиной спины, связанная, не подавая признаков жизни.

Наконец мы подошли к ручью. Он тек в дубраве, и трава по берегам была уже не такая густая — под ногами густым серо-бурым ковром лежали прошлогодние листья, время от времени нога в сапоге натыкалась на желудь. Было здесь и темнее: густые кроны загораживали солнце. Зато прямо в ручей вдавалась небольшой земляной мысок, еще и нависая над водой. Как раз зверю напиться.

Я снял шаманку с Иллирики, прикинул — посадить, положить… Вышло, что сажать: она открыла глаза и посмотрела на меня. Говорить не торопилась.

Я посадил ее на землю, прислонил спиной к ближайшему дубку, и начал развязывать — спасибо моей предусмотрительности, особого труда это не потребовало.

Шаманка все так же молчала. По уму ей полагалось бы спросить что-то типа того «Зачем ты меня спас?», но она не спросила. Либо не видела особого толку, либо понимала, почему. Пришлось первым спрашивать мне — не молчать же!

— Это как же тебя угораздило, Говорящая с Духами? — я спросил у нее на арейском. В этом языке слово «шаман» давно и прочно успело стать ругательным, поэтому пришлось его заменить.

И вдруг девушка досадливо поморщилось. Поистине, это было удивительно! Первый раз нормальная человеческая эмоция. А я уж было решил, что она вроде блаженной.

— Дура была потому что, — сказала она хмуро. — Один на меня напал в лесу — у этого самого ручья, ниже по течению. Я не стала с ним драться, решила, что проще убежать. А он меня, оказалось, гнал на второго.

Потом она спохватилась и добавила:

— Спасибо вам, милорд. Увы, мне нечем отблагодарить за добро.

— Так ты умеешь говорить, как нормальные люди? — восхитился я. — Вчера ты не была такой разговорчивой.

— Вчера я очень испугалась, — призналась девушка. Я уже закончил распутывать ее руки.

Как только руки освободились, она сразу пошла к ручью умываться — ну, женщина, она женщина и есть, какого бы цвета кожа у нее ни была. А потом попробовала расчесать пятерней волосы, но получилось плохо: этого добра у нее хватало, хотя, скажем, моя сестра ни за что не стала бы стричься по-мужски, выше плеч. Большинство мужчин, конечно, стригутся еще короче. Рыцари вообще предпочитают оставлять на голове едва щетинку — под шлем. Я, конечно, не рыцарь, но и я не люблю, когда волосы отрастают до такой степени, что их приходится подвязывать веревочками. Неудобно, в конце-то концов. А может быть, это она не сама так, а другой кто обкорнал?

— У вас есть гребень, милорд? — спросила она.

— И даже зеркальце, — улыбнулся я. — И я их, так и быть, тебе одолжу.

— Зеркало?… — она чуть поморгала глазами, и посмотрела на меня как будто даже слегка подозрительно. Ну еще бы. Зеркала — штука дорогая, не у всякой модницы они есть. А чтобы нашлось у мужчины, да еще чтобы он таскал его всюду с собой…

— Память, — коротко сказал я.

И полез во вьючную суму.

На самом деле, зеркальце в черепаховой оправе было никакой не памятью. Оно, действительно, принадлежало не мне — его дала мне миледи Аннабель. А для каких целей — расскажу в другой раз. Пока оно еще в назначенном качестве ни разу мне не пригодилось. А вот просто как зеркало — было дело, да…

Я бросил ей деревянный гребешок, и она принялась с шипением расчесываться, зло дергая черные пряди. Закончила довольно быстро, достала откуда-то из складок гармаша бечевку, и перевязала волосы по лбу. Более сложных причесок, хотя бы «конский хвост» она делать явно не собиралась.

— Почему вы не убили их? — спросила она, подняв на меня глаза.

— А что, должен был? — усмехнулся я.

— Вы должны были либо вообще проехать мимо, либо… но уж никак не давать им деньги. На благородного сеньора это не похоже. Тем более, что вы могли. У вас оружие, у вас навык, а они что?…

— Ну, не так уж я могуч, чтобы из-за своей прихоти рубить двоих. До этого мне ни замков, ни сокровищ не хватает. А полтора серебряных — невелика цена. Да и времени потерял меньше. Деньги добываются просто.

Дальше она не спрашивала.

…Нет, конечно, будь я не один, а будь нас целый отряд, мы могли бы до того запугать тех двоих, что они отдали бы и клетку, и телегу даром. Но один?… Не запугаешь. Только убивать. Да и то… сбежит один, и как бы чуть позже меня в лесу не подстерегли озлобленные крестьяне…

Это не говоря о том, что просто противно. Хотя, по мнению шаманки, люди, способные обращаться с разумным существом, как со зверем, наверняка заслуживают гибели.

— Отпустите меня?

— Отпущу, — кивнул я. — Шаманка Вия Шварценвальде. Только скажи мне, что ты собираешься делать дальше? Мили не прошла, сразу кому-то попалась…

— Не повезло, — только и сказала она. — Потом повезет больше.

— Так повезет, что тебя просто под ближайшей осиной закопают, — усмехнулся я.

— Осина — священное дерево, — огрызнулась девчонка. — Выйдет достойный обелиск.

Хорошо держалась, короче.

— А может, расскажешь, откуда ты такая взялась? — это я спросил уже на лагарте.

— А может быть, вы расскажете, милорд, зачем вам нужно Драконье Солнце? — спросила она тоже на лагарте. Говор у нее был незнакомый, не тот, которому учили меня, но понять было можно.

— Так значит, ты все слышала тогда? — спросил я уже на арейском. Не собираюсь соревноваться в знании языка, который для меня родной, а для нее — нет. Пусть уж оба будем в равных условиях.

— Не знаю, о чем, — сказала девушка. — Ничего я не слышала. Немного подумала. Право, это было несложно.

Потом чуть помолчала, и сказала тоном, в котором вдруг проскользнули нотки просителя:

— Милорд… хотите, я помогу вам добраться до этого амулета? А платой будет то, что вы позволите мне воспользоваться им один раз. Драконье Солнце повелевает временем, так что время вы не потеряете, если вам срочно…

Я удивленно моргнул — хотя, если героически, то полагалось бы прищуриться. Да уж, девушка-шаманка преподносила сюрприз за сюрпризом.

— Каким образом ты мне поможешь? — спросил я. — И зачем оно тебе нужно?

— Время повернуть, я же сказала. Зачем — это долгий разговор, — уклончиво произнесла она. — А каким образом… Вы ведь даже не знаете, куда пошел астролог. А я могу спросить духов, и они мне скажут.

Заявлено это было будничным тоном, как о самом обычном деле, и я удержался от реплики «Что ж они не сказали тебе, где подстерегает засада?» Может быть, и сказали, но обойти не удалось. Всякое бывает.

— Предположим, расспросы людей заменят разговоры с духами, — усмехнулся я. — По крайней мере, один раз я нашел Гаева таким образом. Найду и второй.

— О да, милорд, — она склонила голову жестом ложной покорности. — А сумеете ли снова отличить, не подсунет ли он вам фальшивку вместо Драконьего Солнца?

Я чуть было не заорал: «Откуда ты знаешь?!» Небось, снова скажет — «подумала и догадалась». Она поняла, что я спасал астролога из темницы не по великой дружбе, а корысти ради. Какая эта могла быть корысть — вычислить несложно, если она и впрямь знала Гаева. Или знала о Гаеве. Раз я отпустил его (да и ее) с миром — стало быть, получил то, что мне причиталось. А раз теперь гонюсь за ним, стало быть, был обманут в своих ожиданиях. Однако… что-то уж больно длинная цепочка рассуждений построилась, гениальные догадки одна к одной.

Встретившись со мной взглядом, шаманка произнесла:

— Я чувствовала, что Драконье Солнце — при нем. Не прикопано где-то в тайном месте, не спрятано, а именно у него. Когда мы встретились в крепости, я это поняла. А потом, когда вы меня разбудили там, у ручья… при вас его не было. Я сперва решила, что вы договаривались с астрологом о какой-то другой цене, но потом, когда увидела вас на дороге, подумала, что вы можете охотиться за Драконьим Солнцем. А когда вы так прореагировали на мой вопрос, я уже не сомневалась.

Я вычленил из ее речи главное.

— Так ты можешь чувствовать это Драконье Солнце?

— Не я, — коротко мотнула она головой, — гехерте-геест^[24].

— Кто? — не понял я.

— Гехерте-геест. Дух-хранитель, — ответила девушка. — У некоторых шаманок есть такие. Мой бережет меня, как может и когда может.

— Не вижу я тут никакого духа!

Девушка только улыбнулась. И сказала:

— Мой дух обретает силу только ночью, да и вдалеке от родной земли он может не так много.

— И он, значит, может указать дорогу к Райну Гаеву?

— Может, — кивнула головой девушка. — Прошлой ночью дух сумел указать мне приблизительное направление. Этой ночью я хотела расспросить его поподробнее.

— Тебе обязательно ждать ночи?

— Не обязательно. Но так проще.

Я призадумался. И против воли вспомнил, как долго я выслеживал Гаева в прошлый раз — так долго, что в итоге пришлось ломиться в город, предназначенный герцогом для штурма! Неужели судьба будет насмехаться снова, и мне опять придется вести его до какого-нибудь малоприятного места, а потом следом за ним совать голову в пекло?… Ормузд всех раздери, почему Драконье Солнце не отобрал у дракона настоящий Магистр — умудренный опытом и убеленный сединами, старающийся лишний раз не покидать хлебное местечко при дворе какого-нибудь монарха?…

Ага, вопрос из разряда «И почему это трактиры бывают только при дороге, куда ни пойдешь?»

А еще во мне шевельнулось что-то вроде жалости. Смесь жалости с расчетливостью хуже, чем вино после виски: такого потом натворишь, что целый год будешь расхлебывать. Ясно, что стоит мне отправить эту малявку бродить самой по себе, как она немедленно огребет еще неприятностей, значит, придется брать ее с собой… а кроме того, вдруг еще удастся привести ее к Хендриксону?… Уж он-то не преминет рискнуть и укрыть шаманку, не побоится божьего гнева. Он мне как-то говорил, что охотнее всего заключил бы договор с Изгнанниками — попадись они ему в руки. Еще бы ему весьма пригодилась ведьма из адепток Древнего Искусства… за шаманками в Северные горы он меня, правда, пока не посылал. Очень может быть, что только пока.

То, что ей нужно Драконье Солнце — не беда. Если она и впрямь хочет им воспользоваться — почему бы и нет?… Разумеется, с разрешения герцогини Аннабель, потому что кто его знает, каким путем можно применить этот артефакт. Лично я судить не берусь, ибо ни хрена не понимаю в магических цацках. Если и впрямь никакого вреда не будет, то герцог с герцогиней вполне могут ей и разрешить. А почему нет?

— Предположим, я разрешу тебе… — задумчиво произнес я. — Откуда я буду знать, что ты не испортишь амулет?

— Вы не выглядите знатоком артефактов, милорд, — улыбнулась девушка. — Или я ошибаюсь?

Деликатный намек на то, что меня оставили в дураках. Ладно, стерпим. И впрямь ведь оставили.

— Не ошибаешься.

— Таким образом, раз уж вы взялись разыскивать этот артефакт, у вас непременно должны быть знакомые, вассалы или сеньоры, которые понимают в них больше. Иначе вам не было бы просто никакого смысла их разыскивать.

— Предположим, есть, — я кивнул.

— Мне не к спеху, — сказала Вия Шварценвальде. — Раз уж все равно время поворачивать… Поэтому пусть тот человек тщательно обследует Солнце и скажет, смогу ли я испортить или спрятать его, воспользовавшись один раз. Я немного понимаю в этом — он скажет, что ничего артефакту не будет. И тогда я воспользуюсь им, и навсегда исчезну из вашей жизни.

— Хм… — я потер подбородок. — А все-таки… что такого ты хочешь сотворить, шаманка?

— Зачем вам это знать? — она сразу словно ощетинилась, инстинктивно прижавшись спиной к древесному стволу. Я подумал, что ей, должно быть, холодно сидеть на влажной от ночного дождя земле.

— Затем. Мне нужно понять, что ты замышляешь, — сказал я довольно холодно.

Шаманка вздернула подбородок.

— Моя мать умерла родами, — четко сказала она. — Я хочу повернуть время, и сделать так, чтобы этого никогда не случилось. Вы можете это понять, милорд?

Я подумал о своей матери… живой и здоровой, но в страшном далеке от меня. И расстояние тут измерялось не столько милями, сколько… бог знает, чем. Несказанными словами, непродуманными мыслями, ненужным прошлым…

— Могу, — сказал я. — Я даю тебе слово, шаманка Вия Шварценвальде: если это никак не повредит талисману, и не послужит причиной, по которой я утрачу Драконье Солнце, я сделаю все, чтобы ты воспользовалась им по своему желанию.

Я произнес эти слова, и тут же с внутренней усмешкой подумал: ну что, дал слово?… А теперь будем ждать, когда же оно по закону подлости вывернется таким образом, чтобы достать самого тебя?… Хотя… вроде бы предусмотрел все. Или нет?…

5. Из потерянного дневника Гаева Р. Г.^[25]

В жизни всегда есть место подвигу. Но после подвига не всегда есть место жизни.

Народная мудрость

3022 год новой эры, 57 год от Рождества

Вчера я решил возобновить свой дневник. Мои вещи лежат в моей келье — как ни странно, сумка пострадала меньше, чем я. Но руки так дрожали, что это похвальное намерение выполнить не удалось. Правда, меня вывели погулять в сад. «Погулять» — чересчур сильное слово, тем не менее, я посидел на солнышке, закутавшись в теплую шаль. Сестра Анна говорит, что правой рукой я смогу владеть как следует, со временем и думать забуду, что там были раны. Однако шрамы останутся во множестве: не только на плечах, но и на спине, на груди… проехалось по мне здорово, конечно. Если бы не моя сверхъестественная везучесть, не остаться бы мне в живых, это точно.

В саду было хорошо. Он маленький: этот монастырь задуман больше как крепость, поэтому места в кольце его стен не так уж много. Садик служит и огородом: здесь растет много овощей, сестры сами работают в нем. Это называется «во славу Изиды».

Каменные стены здесь обвивает вьюнок. Сейчас, в начале весны, он как раз цветет: любо-дорого посмотреть. Над цветами вьются маленькие желто-коричневые бабочки. В Гаево их называли медушки. Как зовут здесь, понятия не имею… в общем-то, мне больше и делать нечего, кроме как наблюдать за ними. Вот странно — мне всего двенадцать лет, а я чувствую себя стариком. Наверное, это нормально, в таком-то состоянии души и тела…

Еще вчера, когда я сидел в саду, я видел печального человека в пурпурном сюрко. Сестра Анна сказала, что это король Саммерсонский. Он приехал сюда молиться о том, чтобы Изида избавила его от бесплодия. Говорят, у него было уже три жены, и всех он пережил: они умерли, так и не родив ему ребенка. На его месте я обеспокоился бы не заступничеством богини, а политическими соперниками: очевидно, есть таки у короля какой-нибудь ретивый двоюродный брат или племянник, который меньше всего желает появления преград между собой и престолом. Но это, конечно же, не мое дело. Тем не менее я начал прикидывать — просто со скуки, наверное — какие влияния планет могли бы определять подобную невезучесть. И чуть не рассмеялся. Да уж, Райн, ты еле-еле вытащил из могилы ту самую пресловутую «одну ногу», а все к прежнему лезешь! Неисправим, что сказать!

Ну да ладно. Раны заживут, и я отправлюсь в долгое путешествие на восток. Придется изрядно покружить, если я не хочу нарваться на неприятности, но, если повезет, до зимы я буду дома. Может быть, даже еще в начале осени. Признаться, мне страшно. Мне очень страшно. Как знать, что получилось у меня?… Кто выйдет мне навстречу: обрадованные моим возвращениям, но скорбящие о моей неудаче Рая с тетей Ванессой, или… или вся моя семья, радостная и счастливая?… Мне, кстати, только что пришло в голову: если в этой, новой реальности, порожденной Драконьим Солнцем, родители остались живы, у меня ведь за истекшее время могли появиться новые братики и сестрички! Это было бы забавно…

Но полно. Больше не буду писать так в дневнике: подобные мысли искушают судьбу. Тем более, мне не дают покоя еще последние слова дракона. Почему он смеялся, когда умирал?… Ну почему?… Хочется верить, что люди для драконов вообще смешнее некуда, но что если смеялся он надо мной?…

А, ладно. Если начнешь задумываться над побуждениями дракона, недолго и впрямь свихнуться и превратиться в блаженного. В конце концов, мне удалось же добиться того, что не получалось еще ни у кого в мире. Значит, дай бог, и пожать плоды своей удачи удастся…

Глава 4. Кровные родичи

1. Записки Аристократа

Нам пришлось еще потерять время, возвращаясь за бубном Вии — она заявила, что без него дальше не пойдет. Ладно, кто я такой, чтобы отказывать женщине в такой мелочи?…

Бубен обнаружился выше по течению того же ручья: оказывается, именно рядом с ним Вию и поймали. Когда она поняла, что ее неминуемо схватят, то зашвырнула бубен подальше, и он упал в густые заросли шиповника. Удивительно, как не разбился. Я уж думал: ну все, исцарапаюсь, пока буду лазить… нет, шаманка полезла сама. Не доверила. А когда вернулась, ни царапинки на ней не было. Как будто кусты перед ней сами расступились.

Я к ней очень тщательно присматривался. Двигается уверенно, одежда выглядит более или менее аккуратной — недолго в плену продержали?… Видал я, в какие лохмотья превращается одежда узников… Или держали ее в куда более приличных условиях, чем доводилось сиживать, скажем, мне.

Впрочем, когда я попал тогда в застенки, особенно рассиживаться мне не давали. Зато теперь свысока могу поглядывать даже на опоясанных рыцарей: немало песен поется о нескончаемых мытарствах бравых вояк, и о том, как высоко потом вознесла их судьба. Меня пока судьба никуда не вознесла, но, судя по количеству синяков и шишек, в перспективе, как минимум, графство и женитьба на королевской дочке.

Когда мы вернулись на дорогу, шаманка предусмотрительно прикрыла лицо маской, будто бы от пыли, и широким капюшоном. Было ясно, что девушка довольно долго странствует вдали от родной северной земли. Удивительно, что до сих пор умудрялась гулять относительно на свободе. Или для Вии Шварценвальде жизнь была чередой побегов?…

Она упоминала о каком-то наставнике, с которым странствовала вместе. Быть может, этот наставник защищал ее?… Тогда смерть показалась ему желанным отдыхом: у девчонки настоящий дар влипать в неприятности.

Шаманка сидела в седле позади меня, обхватив руками за талию. Я решил, что в ближайшем селе надо будет купить для нее лошадь или, может быть, осла — а то Иллирика будет чересчур уставать в дороге.

Дорога, кстати, была отличная. Перевалило за полдень, жара потихоньку стала спадать. А может, все дело было в том, что мы теперь ехали по лесу, и дающих тень ветвей хватало в избытке.

Леса я не боялся — во-первых, что я, не отмашусь от разбойников, или уж не ускачу на худой конец?… Во-вторых, края тут достаточно мирные… Что до диких зверей, то они сидят себе по чащобам, дрожат от страха перед людьми.

Думал я и о другом. Шаманка сказала, что она полукровка… Но ведь девушка ничем, кроме собственно цвета, не похожа на гуля. Те — высоченного роста, с ручищи до колен. Ладони — настоящие клешни, ступни — лопаты, зубы оскалены. Глаза — да, умнее, чем у животных, — яростные, пронзительно жестокие. Но ненависть и жестокость эти — не человеческие. Я встречался с гулями… я знаю. Более или менее. В точности-то не знает никто. Кто-то говорит, что красные чудовища — остатки древних племен, ранее наравне с людьми проживавших в Подлунном Мире, кто-то — ошибка, неудачные слуги новых богов. Гули часто совершают набеги на человеческие поселения, иногда похищают женщин. Но я никогда не слышал, чтобы кто-то из этих пленниц когда-то возвращался, и, уж подавно, никогда не слышал о полукровках. Да и откуда им взяться, если гули никогда не оставляют в живых попавшего к ним человека?

В лесу простучал дятел и затих — смутился, что ли?…

Я спросил:

— Послушай, Вия… ты говорила, что ты одна такая.

Она сразу поняла, что я имею в виду.

— Насколько я знаю.

Я молчал, не зная, как спросить. Как получилось, что она осталась в живых?… Я слышал, что очень часто гули похищали человеческих женщин. Но вот о том, чтобы эти женщины сбегали или иным каким способом возвращались к семье — нет, о таком не говорили.

— Мою мать похитили гули, — вдруг сказала Вия. Видимо, она решила расставить все точки над i, чтобы я больше не приставал к ней с расспросами. А может, ей просто захотелось хоть кому-то о себе рассказать — вряд ли ей часто выпадала такая возможность. — Она была дочерью главы нашего клана. Пять ее родных братьев и четверо двоюродных поклялись, что вернут ее. Они отправились в поход, и сумели отбить ее у гулей… Правда, вернулось только четверо из них…

Вия сделала паузу. Я подумал, что, должно быть, нелегко знать: твое рождение было оплачено шестью жизнями. Впрочем, наше рождение — рождение детей семейства Ди Арси — тоже случилось не просто так.

— Мать оказалась беременной. Еще она утратила рассудок. Когда шаман хотел избавить ее от ребенка, она вела себя, как дикая кошка, и никого не подпускала к себе, даже собственную мать и любимую младшую сестру. Спустя семь, а не девять месяцев, как положено, она родила, и умерла при родах, потому что ребенок был слишком большим, да еще и лежал неправильно.

Я не мог скосить глаз на Вию, потому что она сидела у меня за спиной, но помнил и так: росточку она совсем небольшого. Впрочем, кто его знает, этих младенцев…

— У ребенка была красная кожа, острые зубы от самого рождения, он щурил глаза и не плакал, а скулил, как собака. Это была я. Шаман хотел на всякий случай принести дитя в жертву духам, но младшая сестра покойной не дала. Ее звали Виола Шварценвальде. Она ухаживала за мной. Потом ей пришлось прятать меня от родни, потому что они хотели избавиться от меня. А когда мне было восемь лет, она умерла тоже. Мне пришлось уйти из дому. Отшельники горы Зубчатый Кинжал позже посвятили меня в шаманы. От них же я узнала о Драконьем Солнце. Тогда я спустилась с гор вниз, пересекла реку Гарм и отправилась к Вольным Городам, чтобы разузнать об астрологе Гаеве. Там я встретила странствующего лекаря, Эрнеста из Аламболя, который взял меня в ученицы и в помощницы.

— Он знал о твоем происхождении?

— Да.

— И не боялся?

— Чего, милорд?

— Того, что ты как-нибудь перегрызешь ему горло? — я спросил это с явственной насмешкой. Подумал: вполне может замкнуться, обидеться насмерть. Она ответила с таким же смешком:

— А вы не боитесь?

— Будь ты кровожадной, мне бы не пришлось спасать тебя два раза, — я чуть пришпорил Иллирику. Она плелась все медленнее и медленнее, хотя невеликий вес шаманки уж никак не мог столь пагубно сказаться на ее скорости. Саботировала она, вот что. — А ты даже ту парочку не покалечила. Хотя, сдается мне, драться умеешь. Шаманам запрещено проливать кровь?

— У каждого шамана есть свои обеты. Они отличаются от племени к племени, отличаются в зависимости от духов, которым служит шаман. У меня таких обетов нет. Но… вы правы. Я никого не убиваю. Никогда. Лучше сама умру.

Она сказала это таким твердым, непоколебимым тоном, что я даже слегка удивился.

— В святые метишь?

— Ничуть, милорд. Я не против убийства, как такового. Но я ни за что не буду убивать сама. Если я кого-то убиваю… мне плохо, милорд. Очень плохо. Так, что лучше бы я умерла сама. Это… такое вот наследство.

Мои брови сами собой поползли вверх. По меньшей мере странно, что кровь гулей-людоедов в этой девушке сыграла бы именно так. Мне не слишком в это верилось. Но… чего только в жизни не бывает.

Когда мы достигли развилки, я придержал поводья Иллирики (кобыла недовольно фыркнула: только что понукал, хозяин, и уже тормозишь! Ты давай, определись с чем-нибудь одним!)

— Ну что, на север, драгоценная госпожа Шварценвальде? — мягко спросил я. — К Армизону?

Армизон — это был очень крупный город. Крупный город, крупный порт, множество власть имущих. Будь я астрологом, потерявшим весь свой багаж, я бы направился именно туда. Там очень легко найти себе заработок. Там же есть и отделение Гильдии Астрологов — самой, пожалуй, странной Гильдии под этим небом.

— Нет, — моя спутница покачала головой. — Духи говорят мне, что он пошел не на север. Он пошел на юг. Точнее, на юго-восток.

— На юго-востоке? — я был удивлен. В той стороне нет практически ничего, только маленькие деревушки, да холмы, которые перетекают потом в горы. Над горами летают орлы и стервятники, а за горами… За горами — Радужные Княжества.

Пограничные горы были невелики — снег на вершинах таял к середине лета — но труднопроходимы. Самый невысокий и широкий перевал, который чаще всего и используют путешественники, тоже находился около Армизона и назывался Абентойер… из чего вы можете заключить, что приключений купцам хватало и там. На востоке есть еще один перевал, он называется Перевал Собаки, но, насколько я помнил, снег там не таял до конца восьмого месяца. Зачем туда Гаева понесло?…

Погодите… он мне что-то говорил насчет того, что хочет пересечь горы. Но это же глупо, черт побери — делать то, о чем ты оповестил своего потенциального преследователя! Правда… быть может, он хотел запутать меня: сделать вид, что собирается пересечь горы по перевалу Собаки, а сам направляется вовсе даже в Мигарот?…

А, впрочем, чтобы понять, что заставляет астролога делать то или это, надо самому быть астрологом. Они-то сверяют судьбу по звездам, а звезды свои тайны непосвященным не раскрывают. Поэтому соревноваться с ними в хитрости — дело безнадежное. Брать нужно другим. Например, разумом и упорством.

— Вы уверены, леди? — спросил я у Вии Шварценвальде.

— А вы, милорд, уверены ли в руке своей, когда она наносит удар? — слова были насмешливыми, но голос — серьезным.

Я не стал выворачивать шею, чтобы попытаться увидеть ее лицо. Раз она уверена — значит, уверена.

Плохо, правда, что астролог имеет день форы. Но в южном направлении он вряд ли сумеет разжиться конем. А значит мы, пусть даже вдвоем на Иллирике, живо его нагоним.

Через час или около того мы подъехали к первой деревне. Расспросы сразу дали положительный результат: все запомнили молодого светловолосого паренька с очень светлыми глазами, который проходил через деревню утром прошлого дня. Весьма приметная личность: без лошади, без денег и без оружия, но одежда добротная, и плащ расшит знаками зодиака. Он оставил этот самый роскошный плащ одной из местных жительниц, взамен выторговав у нее шерстяной гармаш и еды в дорогу. Нам даже сказали, что один из крестьян подвез его до ближайшей ярмарки… нет, сударь, поговорить с этим крестьянином нельзя, уехал к куму в Адвент. Там сейчас герцог продовольствие закупает, выгодно очень можно продать…

Молодец, шаманка! Правильно указала путь. Стало быть, что-то есть в силах, тебе подвластных… Или это ты подвластна неким силам?… Скорее всего, последнее. Иначе в нашем мире почти уже и не бывает.

Следующее село — мы достигли его уже после обеда — оказалось гораздо больше. Здесь даже была ярмарка. И вот тут мы след Райна Гаева потеряли. Без приметного плаща он стал похож на отпрыска не то бедной дворянской, не то богатой купеческой фамилии, соответственно, совершенно теряясь в толпе. Светлые глаза?… Да, это примета, но не такая уж значимая. Вот если бы у него был горбатый нос с бородавкой…

Единственное, за что я мог зацепиться — это порасспрашивать, не искал ли тут два дня назад работу некий молодой астролог… ростом чуть пониже меня, телосложения плотного, волосы светло-русые, глаза голубые (я знал, что он не назвался собственным именем: слухи о знаменитом Магистре Драконьего Солнца разнеслись далеко, и, объявись он тут, об этом бы говорили до сих пор — нам бы и расспрашивать не пришлось). Да-да, искал ваша светлость, еще как искал, и не один такой был… да кто ж их запоминает, тут всяких шарлатанов прет — пруд пруди! Гороскоп составить, и то не могут, а все туда же, в астрологи лезут… И все почти светловолосые, тут вам не Земля Басков, тут, простите, ваша светлость, ваш цвет волос скорее за редкость… Прощения просим, ваша светлость, а только не припомню… что, молоденький совсем парнишка?… Не знаю, может, и был, сопляков всяких тут тоже много вертится…

Наконец, мы получили что-то вроде зацепки: одна из торговок вспомнила, что некий симпатичный молодой человек, назвавшийся адептом Великого Искусства, нанялся в караван, уходящий по дороге на Мигарот. Вроде бы предсказывать им судьбу, спасать караван от сиюминутности бытия… ибо что под этим прекрасным небом более бренно, чем судьба торговца, ищущего свою ненадежную прибыль?

Этот след порадовал меня, как радует, наверное, взятый запах хорошего охотничьего пса. Дорога до Мигарота отсюда одна — и это значит, что никакого труда нам не составит настигнуть осторожных караванщиков и нашего скользкого друга! Это оттуда можно куда угодно: хоть вниз по Риту, до самого Ририна, хоть вверх, в Эмираты!

Однако моя спутница почему-то не обрадовалась. Обожгла меня взглядом из-под капюшона и сказала:

— Я бы на вашем месте, милорд, не говорила бы «ам», пока рябчик еще не на вертеле.

— Что такое?

— Предчувствие, — коротко сказала она. — И еще: духи говорят, что надо идти в сторону гор.

— А духи могут ошибаться? — спросил я ее.

Вия пожала плечами; видно было, что ей не слишком хотелось отвечать, но ответила она все-таки честно.

— Да, духи могут ошибаться. Они могут даже умышленно говорить неправду. Дело шамана — это понять, где правда, где вымысел. Мне кажется, что астролог Гаев не ходил никогда ни с каким караваном, и что он не стремился ни в какой Мигарот.

— Почему? — спросил я с законным удивлением. — Мигарот — крупный город, там есть университет, и гильдия Астрологов там тоже есть… и я знаю, что там живет как минимум с десяток магистров. Куда еще и идти нашему адепту, как не туда?

— Вот именно поэтому он не пойдет в Мигарот… — тихо проговорила Вия. Разговор этот велся на центральной площади, только здесь не было фонтана, как в Адвенте — всю ее занимал один рынок с крытыми киосками. Здесь было шумно, но Вия даже тихо умела говорить так, что я слышал каждое ее слово, не напрягая слуха. Или это я умел слушать? — В Мигарот, где солнце посылает первые лучи башням желтого мрамора, где ветер несет по мощеным улицам лепестки цветущих вишен… нет, в Мигарот он не пойдет. Духи говорят, что он ищет покоя и искупления, а Мигарот не подходит ни для того, ни для другого.

— Ты что, еще и стихи пишешь? — спросил я удивленно. — Почему вдруг так заговорила?

Вия ответила загадочно.

— С кем поведешься, милорд.

— Вы бывали в Мигароте, драгоценная госпожа? — спросил я без насмешки. Мне и впрямь было интересно узнать, бывала ли она в Мигароте, потому что сам я там никогда не был. Говорят, очень красивый город.

— В прошлой жизни, — уголок рта Вии Шварценвальде чуть дернулся, как будто она хотела улыбнуться, да передумала. — Ну что, когда едем, милорд?

Мне оставалось только изумленно качать головой. Покоя и искупления, надо же! Довольно странное стремление для парнишки на два года младше меня, обретшего славу, которая мне и не снилась! Или как раз потому — ничуть не странное?… Откуда-то же он нажил полную голову седины…

Чтобы настичь жертву, надо поставить себя на ее место, а этого-то я как раз и не мог сделать, потому что слишком плохо знал Райна Гаева. Вия же говорила так, как будто знала его очень хорошо. Духи подсказали?… Очень удобно, наверное, но я бы не хотел, чтобы мне помогали такие духи. Слишком много в этом мистики, слишком много божественности.

— Обойдем ярмарку еще раз, — твердо сказал я. — А потом решим.

Мы обошли ярмарку снова, но никаких сведений о Райне Гаеве это нам не добавило. Кто-то, правда, сказал нам о молоденьком астрологе, который взялся делать гороскоп дочери ростовщика, но оказался на поверку сущим шарлатаном: напредсказывал мол, всяких глупостей — все село потом сплетничало. Говорили, что потом он сбежал подобру-поздорову куда-то в сторону гор.

Ловкач Гаев вряд ли мог столь глупо провалиться, поэтому, хоть Вия и упорно твердила мне, что она против, я решил, что искать его надо все-таки на дороге к Мигароту. И мы с облегчением покинули деревенский базар, его сутолоку, пыль и толкотню, чтобы вернуться к колдобистой, мятой ленте дороги.

Вия Шварценвальде, увы, на роль хорошего собеседника никак не тянула. То есть если ей случалось заговорить, она говорила только по делу. Это не походило на стеснение простолюдинки рядом саристократом (да ведь она сказала, что ее мать была из знатного северного рода) или юной девушки перед мужчиной, пусть даже своим спасителем, — казалось, она просто не находила нужным вести светскую беседу. Только и оставалось, что смотреть на путевые пейзажи, которые в этих краях разнообразием не баловали. Впрочем, чувствовать небо над головой я всегда люблю.

Зато моя спутница неожиданно оказалась кладезем познаний об окружающих нас лесах и полях. Вот за этим холмом есть родник — можно наполнить фляги для воды. А вон в той рощице — жертвенник местному богу, надо спешиться и хотя бы вина плеснуть, а то мало ли… Если пойти по этой тропинке, можно срезать путь — иначе дорога будет вилять, огибая крутые холмы. Ведь для купцов прокладывалась, не просто для путников.

Когда я спросил, откуда ей все это известно, Вия так же загадочно ответила:

— В прошлой жизни.

Однажды она обмолвилась о своем полном имени. Было это так.

В какой-то момент я заметил, что она очень неудобно поджимает ногу — ей мешал тюк с виолой. Я остановил Иллирику, спешился, и перевязал тюк так, чтобы ей было поудобнее.

— Что там, милорд, если не секрет? — спросила она. — Очень странная форма.

— Виуэла.

— Кажется, я слышала что-то похожее… — она чуть приподняла брови.

— Музыкальный инструмент… Что-то вроде пандорины. Или лютни, — сказал я. — Только играют не руками, а луком. У меня на родине была очень популярна на юге. А отец мой с юга. Сейчас большинство предпочитает лютню, но отец научил меня играть именно на виуэле, — я подумал, и добавил. — Но на лютне я тоже могу.

— Виуэла?… Я слышала о таком инструменте: виола.

— Так называют его на Островах.

— Совсем как имя.

— Какое имя?

— Мое имя, — это был первый раз, когда она улыбнулась. — Когда я выбирала себе имя, я не знала, что так зовут еще и музыкальный инструмент.

— Вы сами выбирали себе имя?

— Нет. Взяла в наследство, — она махнула рукой. — А! Не берите в голову! У каждого свой способ обзаводиться именем. Ваше, скажем, странное… в языке Княжеств я не знаю таких.

— Астериск? — теперь была моя очередь пожимать плечами. — «Звездный» на древнем языке. У родителей было поэтическое настроение.

— Да-а? — протянула Вия со странной интонацией. — А мне показалось, что Стар — сокращение совсем от другого…

По моей спине пробежал холодок. Духи нашептали?… Сама догадалась о чем-то?… Ну и Ормузд с ней. Пусть догадывается, сколько влезет.

Мы догнали караван вечером. Даже, как сказали бы некоторые, уже ночью: уже стемнело, и на небе появилась луна. Караванщики были благоразумными людьми: расположились лагерем чуть в стороне от дороги, в лесу. Либо постоялых дворов как раз на этом участке пути не было, либо они сочли ближайший разбойничьим гнездом.

Когда я уловил в прохладном вечернем воздухе запах костра, я спешился, велев Вии сидеть на лошади, и взял Иллирику под уздцы.

— Главное, молчи и ничего не говори, — сказал я шаманке. — И чтобы не случилось, не откидывай капюшон. Слава богу, этот гармаш надежно скрывает силуэт.

— О чем вы? — удивленно спросила она.

— Будешь моим младшим тяжело больным братом, — мрачно сказал я. — Ростом ты как раз с мальчишку. Торговцы испугаются, что болезнь заразна, и приближаться не будут. Главное голос не подавать.

— Слушаюсь и повинуюсь, — сказала Вия, и я чуть язык не проглотил от удивления — она что-то такое сделала со своим голосом, что он стал звучать немного иначе… вроде бы и не совсем, а так действительно за мальчишеский сойдет. По крайней мере, если бы я не знал, что это девушка, мог бы и ошибиться. — Дорогой брат, а вы уже придумали, чем я болен?

— А вот как раз это я и буду узнавать у нашего гениального астролога, — хмыкнул я.

Минут пять мы объезжали довольно высокий холм, заросший вереском… я решил, что это, наверное, чей-то курган: слишком уж правильной формы. Но кто, интересно, строит такие большие курганы?…

А потом я увидел торговцев.

Все было именно так, как я и думал. Они расположились на пятачке у подножия холма, который, видно, уже неоднократно использовался для привала: здесь было натоптано и умеренно намусорено, Как и положено, поставили фургоны и телеги в круг, в центре круга развели костер. Когда мы подошли, большая часть людей сидела вокруг костра. В основном, мужчины, разговаривают, шутят. Кто-то даже дергает струны лютни… о боги, вас много, вам так нравится измываться над людьми… выдерните кто-нибудь руки у этого бедолаги!

Еще на подходе меня встретила охрана — пара крепких молодых ребят, приблизительно моих ровесников, и один мужик постарше. Просто встретили, и проводили к костру довольно вежливо — даже назваться не попросили, когда я сказал, что иду с миром. На разбойника или даже разбойничьего подсыла я и впрямь не походил.

— Мир вам, — сказал я. — Прибылей в кошельки, убылей в рядах соперников.

— И вам мир, юный лорд, — сказал предводитель каравана с несколько натянутым дружелюбием. Кажется, он тоже был не из простых — во всяком случае, воротник его украшали кружева, а на боку болталась шпага… но торговцы, шляющиеся от города к городу, от страны к стране, от одних богов к другим часто не соблюдают регламентацию одежды, а без оружия им и вовсе нельзя. — Пусть ваш клинок не скучает в ножнах, и всегда возвращается в них.

— Притом желательно с помощью моей собственной руки, — улыбнулся я. — Спасибо за пожелание, водитель^[26]. Тебе желаю всегда благополучно возвращаться домой.

— Юный лорд кого-то ищет? — спросил предводитель каравана.

Отблески костра плясали по нему, и по его людям. Они, еще недавно оживленно переговаривавшиеся, даже веселившиеся, теперь напряженно молчали и явно ждали чего-то. Все-таки они меня опасались. Вооруженный одним легким мечом, серьезной угрозы я не представлял. Однако любой путник может оказаться кем угодно, даже и богом. Некоторые из них время от времени позволяют себе такие безвкусные шутки.

— Да, — сказал я. — Я ищу одного юного астролога. Говорят, ему нет равных в предсказании судьбы и определении болезней. Мой братишка тяжело болен. Его болезнь не заразна, но никто из лекарей пока не смог определить этот недуг. Я надеюсь, что прославленный астролог сумеет это сделать, если составит его гороскоп.

Люди расслабились. Люди беззаботно заулыбались. Люди запереглядывались.

— А, так толки этого хвастунишки успели добраться и до вас? — настороженность покинула предводителя каравана. — Нам он тоже все это на уши вешал. Мол, он грозный победитель драконов. Магистр, чуть ли не тот самый обладатель Драконьего Солнца. А цеховый знак у него воры украли. С нами напрашивался. Обещал проезд отработать.

— Ну и что? — спросил я.

— А ничего, — снова фыркнул предводитель каравана. — Отрабатывает. За лошадьми ходит. Астролог из него никакой, а помощник нашему коневоду ничего получился.

— А где ваш знаток лошадей?

— А спит. Умаялся за день. Во-он в том фургоне. Если, конечно, с Зубастой Марой не уединился. А где мальчишка — не знаю. Где-то тут… наверное. Далеко не уйдет.

Ох, непохоже на Райна Гаева ходить за лошадьми в каком-то караване! Но…всякое может быть. Если он решил, что безопаснее не выказывать своего мастерства…

Я представил себе, как буду разыскивать его в темноте, в круге фургонов и повозок, среди спящих и полусонных людей и лошадей — и мне стало ощутимо нехорошо.

— Позовите его немедленно! — тон мой был вежлив, но вельможен.

— Можно, отчего нельзя… — сказал какой-то толстый мужик. — Только зачем он вам? Говорим же, никакой из него астролог.

— А вот и посмотрим.

Водитель каравана хмыкнул. Мол, так уж и быть, отчего не уважить благородного?… Торговцы этих земель и караванщики по всему Континенту к голубым кровям особого пиетета не питают, однако и связываться остерегаются.

— Гай! — вдруг без предисловий крикнул предводитель каравана, ничуть не заботясь, что может разбудить спящих в фургонах и повозках. — Гай, бездельник, где тебя даймы носят!

И через несколько секунд заспанный, раздраженный голос протянул откуда-то из-за круга света:

— Ну здесь я, здесь… кто тревожит великого астролога?!

Это заявление было встречено взрывом смеха. Паренек появился в освещенном круге — точнее, его вытолкнули — и я сразу же понял, что это не Гаев. Нет, конечно, он был чуть пониже меня, и светловолосым… но на этом сходство кончалось. Гаев был широк в кости и крепок, этот — худощав. У Гаева волосы были аккуратно, коротко стрижены, как принято на Островах и в Империи. Волосы стоящего перед нами парня отросли почти до плеч, и он явно их не расчесывал вот уже несколько дней, не говоря о мытье. Глаза у него были не светлые — самые обыкновенные, карие. Лицо прыщавое. И, наконец, он был значительно старше. Пожалуй, старше даже, чем я, и уж подавно старше Магистра, победителя дракона, о чьей юности рассказывают самые неправдоподобные небылицы.

Вия была права. Нам следовало идти к горам.

У меня возникло желание плюнуть, развернуться и уехать. Однако я сдержал первый порыв. Этот субъект выдавал себя за Гаева… значит, может статься, что-то о нем знает. Обидно будет совсем ничего от него не добиться, потеряв уже столько времени.

— Я тревожу, — лениво, цедя слова сквозь зубы, произнес я самым аристократическим тоном из богатого набора своих интонаций. — Можешь ли ты определить болезнь моего брата?

Парень довольно неуклюже поклонился, но ответ его так и сочился наглостью:

— Благодарю, ваша светлость! Истинная астрологическая наука знает о людях все! Составив гороскоп вашего брата, я с легкостью определю, каким недугам он более подвержен, и смогу вычленить из них нужный. Когда вы желаете, чтобы я приступил к его составлению?

— Прямо сейчас, — ответил я. — Болезнь Симона, — черт, вылезло же имечко… ну и ладно, — не может ждать. Вот он, со мной, — я махнул рукой, показывая на неподвижно замершую за моей спиной Иллирику.

— Прямо?… — лже-Гаев стушевался. Очевидно, рассчитывал, что я отложу все это дело до утра, а там он за ночь сумеет сбежать. Или еще что придумает.

— А что? Сейчас ночь — самое подходящее время, чтобы наблюдать за звездами. Если мы поднимемся на вершину холма…

Это была ловушка. Я ни черта не смыслю в астрологии, но даже мне понятно, что, прежде чем составлять гороскоп, необходимо тщательно, до минуты^[27] выяснить дату рождения твоего клиента, потом начать составлять расчеты, как именно звезды и планеты располагались на момент его рождения. Только баран, ничего не узнав о заказчике, попрется смотреть на небо.

То есть не баран, конечно. Баранам звезды до одного места. Вся беда с людьми в том, что они даже инстинктивной мудростью животных не обладают, а все туда же — мнят себя венцами творения. Какого творения? Чьего? Если находиться в плену нашей мифологии… богов много, и я ни за что не поверю, что тот же Зевс (старый слабоумный пьяница, если по правде) способен был когда-то сотворить что-то путное. Когда?… Когда он потрясал своими мужскими достоинствами над океанами чужого мира?…

Ах, простите, господа и дамы. Кажется, я увлекся, сказал слишком много и стал нескромен.

Вернемся же к нашему рассказу.

Не моргнув и глазом, авантюрист нагло ответил:

— Разумеется, ваша светлость! Если вам угодно, поднимемся на холм! Это самое подходящее место.

Я отметил — можно было заметить и раньше — насколько правильно он говорит. Нет, как бы то ни было, а какое-то образование он получил. Интересно, какое?

— Охотно.

Глава каравана переглянулся с сидящим справа от него человеком.

— Может быть, послать с вами моего человека? — спросил водитель каравана. — Фонарь подержать, все такое…

— В этом нет необходимости, — махнул я рукой.

Я понимал, о чем думает этот человек. Он размышлял, не разбойничий подсыл ли Гай. Если так, то, очень может статься, что за караваном крадутся его дружки-бандюганы, и, заманив меня на холм, Гай сдаст меня им в руки. Я, однако, был уверен, что это не так. Во-первых, любых разбойников мы с Вией заметили бы еще на подходе к каравану, во-вторых, деревьев на холме не росло — только вереск. Подняться на него незаметно было невозможно, а луна светила ярко, значит, там мне засады опасаться нечего. А уж этого хиляка я как-нибудь скручу. Я вооружен, у него оружия нет. К тому же, на моей стороне Вия.

Поддельный астролог нагнулся подобрать фонарь — я обратил внимание, какие скупые и точные у него движения. Может, он и хиляк, но реакция хорошая. Если и не доводилось участвовать в битвах, то как пить дать доводилось драпать.

Тем не менее, когда мы отходили от костра, я увидел, как водитель каравана обмолвился о чем-то со своим помощником, и за нами скользнули какие-то тени. Решил, значит, подстраховаться. Смерть мимоезжего щенка-аристократа ему совершенно не нужна, а парнишке он не доверяет. Ну и пусть их.

Мы поднимались на вершину. Я вел Иллирику в поводу, она время от времени фыркала. Вия горбилась на спине кобылы, словно слишком большой тюк с поклажей. Она послушно не двигалась и не произнесла ни слова с тех пор, как мы подошли к костру. У меня даже мелькнула мыслишка: и впрямь с ней что-то случилось.

Парень шел впереди меня, я нарочно старался не пускать его себе за спину. Предосторожность вовсе не лишняя. А когда тропа сошла на нет, и мы достигли вершины, я выпрямился во весь рост, глотая ночной воздух. На возвышенностях ветер всегда свежее. Тут же мы оказались где-то на уровне древесных вершин, так что под нами во все стороны разлилось курчавое лесное море, пенящееся в звездном свете редкими барашками бликов. Мы были не настолько высоко, чтобы я мог видеть змею дороги, разрезающую этот лес, но лента реки на западе стала мне заметной. А вот и горы, к которым мы идем — молчаливая, кажущаяся отсюда пологой гряда на горизонте.

Из нашего замка у побережья тоже были видны горы…

Тем временем астролог-самоучка начал возиться с фонарем.

— Что ты делаешь? — нарочито ленивым, насмешливым тоном произнес я. — Пытаешься осветить звезды?

— Ни в коем разе, мой господин, — откликнулся самозванец. — Мне нужно… посмотреть мои записи… ах, Ормузд раздери!

— Что такое?

— Вы не подержите? — он подошел ко мне вплотную, высоко подняв фонарь. — А то фитиль воском заплыл… Вы его подержите, а я почищу…

Это было так нелепо, что я чуть было не взял фонарь. И когда я протянул руку — просто повинуясь первому побуждению — самозванец сделал какой-то быстрый жест, и свеча внутри фонаря вспыхнула. Уж не знаю, как он умудрился, однако так случилось. Вспышка тепла и света была столь сильна, что у меня перед глазами на миг помутилось. Всего на миг — но этого хватило.

В тот же момент я почувствовал сильную боль в области живота. Вот поганец… печень… второй раз… ах-ххх он…

Ноги у меня ослабели моментально, я только начал вытаскивать Косу, но сил вонзить ее в мерзавца уже не оставалось. Как ни странно, слов выругаться тоже не было. Ну и идиот же я! Неужели теперь меня будет обводить вокруг пальца не только Гаев, но и всякие самозванцы?! Что ж, дураку — дурацкая смерть.

Ударив меня ножом, парень бросил или просто выпустил из рук фонарь — он упал на землю недалеко от меня, я видел, как медленно гаснет красная точка фитиля. Ужасно медленно. Красная точка… красная точка… как красная звезда низко-низко над горизонтом, которая растет и разбухает, становится красным солнцем, солнце заливает своим горячечным светом поля сражений, и…

Огонь!

И — гнев!

И — страсть!

И я, вечно молодой, смеющийся дух, лечу туда, в средоточие пульсирующей боли, чтобы наесться до сыта истекающим мясом, чтобы опустить холеные когтистые пальцы в чью-то кровь… смотрите-ка, моя собственная? Какая разница! Плоть, ставшая вместилищем бога, обретает толику бессмертия. Смех мой, презрительный и гордый, разносится над ночным лесом.

Вы думали, вы сумеете убить меня? Похитив, унизив, оболгав, обокрав, вы — думали?

Нет, правда?!

Ну что ж, ребята, вы здорово ошибались!

Я, Кевгестармель Юный, не сдаюсь!

…Красная точка на миг вспыхнула, перед тем как погаснуть. Это действительно курган… курган, в котором похоронены какие-то древние кости. Боги любят могильники — словно черви. Словно трупоеды…

Боги живут на чужих трупах…

Я сжал зубы, чувствуя, как путаются мысли в голове и теряются все до одной. Руки мои сжимали кинжал в собственном теле. Нет. Нет. Нет. Пусть трижды бежит убивший меня подонок — я не должен выпускать на волю то, что живет во мне. Не должен. Лучше честно умереть… Сам подставился. Не смог переиграть поднаторевшего в портовых кварталах ублюдка. Расслабился. Туда мне и дорога.

Если я выпущу бога наружу, отец никогда не простит меня.

— Ди Арси!

Кто это кричит? Кто знает мое имя?…

Чья-то рука ложится на мою собственную руку. Другая рука — на лоб. Сухие губы касаются моих губ, но это не поцелуй: в меня вливается холодная, вязкая тьма. Тьма, похожая на сухой песок в преисподней. Тьма льется в рот густой соленой жидкостью… я знаю этот вкус, я тысячи раз вкушал его на своих алтарях… Тьма звучит бубенцами.

Вия Шварценвальде. Шаманка.

Виола.

* * *

Я очнулся, и увидел, что по травинке ползет божья коровка. Такая маленькая, красно-черная. Эй, божья коровка, а какого ты бога?

Когда мы в детстве играли с братом и сестрой, у нас была считалочка:

Неплохо было бы сейчас хлеба. Пусть даже самого что ни на есть простого, кислого ржаного, с жесткой, как у сухаря, коркой. Есть хочется — ужасно. Живот подводит так, как будто в нем дыру проделали.

Стойте, а ведь и впрямь — проделали!

Я рывком сел. Мое многострадальное туловище отозвалось болью, но поскольку болело везде, так сразу оценить ущерб не получалось. Посмотрел на руки. Ну точно: обе ладони в бурой, запекшейся крови. Ощупал себя. На камзоле — дыра, лоскут болтается. Под лоскутом — запекшаяся корка. Пошевелишься — болит. Стало быть, верхом ехать в ближайшие несколько дней будет тяжеловато.

Это что, очередной подарок от Кевгестармеля? Вроде того, который мне позволил выжить семь лет назад?

Но нет, в тот раз зажило без следа и сразу. В этот, похоже, останется шрам.

Агни!

Я сунул руку за пазуху, и облегченно вздохнул, нашарив знакомый пузырек. Вытащил его. Осмотрел. Вроде бы стекло цело… и внутри горит знакомая искорка… ну-ка…

Пробка у пузырька специально была тугая — чтобы случайно не выпала. Из-за этого ее не так-то просто было вытащить, когда действительно возникала нужда. Уфф, так ведь и зубы сломать можно… ну-ка…

— Стар! Как ты мог!

Здрасьте-пожалуйста… Не успела выскочить, и туда же!

Саламандра изящной огненной петлей изогнулась у меня на плече, обежала шею кругом.

— Нет, ну как ты мог! Почему до сих пор меня не выпустил?! А я так волновалась!

— Из-за чего, огонечек?

— Ты исчезал! Нет, ну ты правда исчезал! И приходил этот… противный… который меня плеткой…

Один из немногих недостатков Агни состоял в том, что она никогда и ни за что не запоминала людей, которые ей категорически не нравились. Или богов. Впрочем, недостаток оборачивался преимуществом: боги ее не запоминали тоже… В частности, Того она знала лишь по огненной плети, которую он обожал носить в своем прежнем воплощении.

Огненная-то саламандра огненная, но огонь ведь тоже разный бывает. Не все огненные существа между собой ладят.

— Ну теперь-то он ушел?

— Шаманка прогнала его.

— Шаманка?

— Да! Прогнала его и вылечила тебя! Я чувствовала ее даже сквозь стекло! Стар, кто она?! Она красивая?! Почему ты мне о ней ничего не рассказывал?!

— Ну тише, тише, маленькая. Не надо так ревновать. Она самая обыкновенная, просто хорошая шаманка… Не то чтобы совсем страшная, но далеко не красотка. Зато она нелюдимая и мрачная, ты в тысячу раз более приятная собеседница.

— Правда?

— Правда.

— Ну, хорошо… — сменила ящерка гнев на милость.

^{_{Анастасия Мазеина. Стар Ди Арси}}

Поглаживая Агни по алой бархатной спинке, я напряженно размышлял. Шаманка. Удержала Кевгестармеля. Лечила меня. Ну ничего себе…

Она поила меня своей кровью.

Или не поила?… Слышал я о таких техниках, когда чужой кровью лечат рану, но никогда не видел вживую… И уж подавно полной глупостью это звучало в отношении шаманов: шаману нельзя проливать кровь во время ритуала. Это разрывает границу между миром духов и миром людей, и может кончиться самым плачевным образом…

Тогда откуда я помню это?…

— Вот что, Агни, полезай-ка назад, — велел я ящерице. — Потом выпущу погулять еще.

— А? — удивленно спросила Агни. — Это еще почему?

— Потому! Незачем пока шаманке знать про тебя. И вообще, мало ли…

— Зануда, — фыркнула Агни, но все-таки послушалась. И то хлеб… Мне вообще было интересно: почему она выполняет мои приказы?… Почему считает меня хозяином?… Я никогда не слышал — и, что важнее, ни герцогиня, ни герцог, не слышали тоже — чтобы саламандры когда-либо уживались с людьми. А спрашивать у самой Агни я боялся — вдруг она задумается и, как следствие, одумается?…

Я поднялся на ноги. Осмотрелся.

Холм как холм. Сейчас, ранним утром, когда солнце только-только поднималось, он странным образом выглядел еще более пустым и неприветливым, чем ночью. Лес также курчавился вокруг странным зеленым шелковистым морем.

Рядом, с видом пресытившегося гурмана пощипывая мелкую травку, пробивающуюся между пучками вереска, паслась Иллирика. Кто-то — да шаманка, кто же еще — снял с нее тюки и аккуратно сложил рядом. Поверх тюков я с удивлением заметил коричневый гармаш и черную повязку, которой Вия закрывала нижнюю половину лица.

Значит, не сбежала совсем. И то хлеб.

Морщась от боли (кажется, шрам этот еще довольно долго будет причинять мне беспокойство), я навьючил Иллирику снова — и не надо так жалобно смотреть на меня, я знаю, что тебе не тяжело! — вскарабкался на нее… ох, Ормузд всех побери, ну и неприятно мне будет сегодня! — и направил ее с холма вниз.

Чтобы услышать призывное ржание еще одной лошади.

Чуть погодя, когда мы спустились ниже, я увидел между деревьями эту самую лошадь. Это был огромный черный жеребец. Он буквально танцевал на неширокой площадке, где вчера вечером горел костер: приплясывал, мотал черным шелковистым хвостом, вскидывал узкую морду с широко, хищно раздутыми бровями, заливисто ржал. Конь был, безусловно, красив — я залюбовался игрой мускулов под лоснящейся шкурой. Но вот нормален ли?…

А на нем, довольная, радостно улыбающаяся, восседала Вия. Она была без плаща и даже без сапог — сапоги я заметил прислоненные к дереву. Более того, она сидела на черном коне без седла и как-то умудрялась править им без поводьев. При этом у меня создавалось впечатление, что черный красавец повинуется каждому ее малейшему движению, если не мысли…

Я вдруг понял, что соврал Агни. Шаманка в этот момент показалась мне необыкновенно хорошенькой. Мужская одежда ей шла, подчеркивая фигуру, лицо было таким радостным и счастливым, что даже красная кожа казалась какой-то странной прихотью освещения — вроде как если бы только всходило солнце.

Иллирика отшатнулась, и мне пришлось успокаивающе погладить ее по шее. Явно поведение родича было столь же необъяснимым для нее, как и для меня.

Вия заметила нас. Улыбка ее тут же погасла, она наклонилась к уху жеребца, что-то ему шепнула. Конь немедленно прекратил свои выкрутасы, успокоился, и чинным шагом направился к Иллирике. Мне еле удалось удержать бедную кобылу на месте.

— Доброе утро, милорд, — сказала Вия. — Как вам спалось?

Вот теперь я совершенно точно сумел уловить в ее голосе иронию.

— Это что, твой способ сказать «я же говорила»?

Вия пожала плечами.

— Вы это сказали, не я… И все-таки, как ваша рана?

— Жить можно, — поморщился я. — Что с тем самозванцем?

— Убит, — коротко ответила Вия.

— Это ты его? — удивился я. — Но ты же…

— Не совсем, — покачала головой девушка. — Вы.

— То есть как? — я опешил. — Я…

— Тот, кто сидит в вас, — пояснила девушка. — Он…почти выбрался. Когда вы почти умерли. Тот… Гай… успел уже броситься бежать. Но за происходящем на холме наблюдали водитель каравана и один из его доверенных лиц. Они тоже ему не доверяли. Они задержали жулика. И тут его настигла смерть. Это… ну, для человеческого взгляда выглядело, наверное, как если бы он вдруг просто упал и тело его иссохлось и прахом рассыпалось, без всякой причины.

Надо понимать, для взгляда шаманки это выглядело иначе?…

— А ты где была?

— На холме, рядом с вами, милорд. Вы разве не помните?…

Я вспомнил поцелуй и вязкую тьму, вливавшуюся в меня…

— Смутно, — я потер лоб ладонью. — Ну и?

— А дальше ничего не было. Почти ничего. Водитель каравана перепугался — вся эта история была ему совершенно ни к чему. Он вернулся к костру и приказал всем купцам в срочном порядке собираться в путь. Они довольно быстро снялись и уехали. Только один конь у них взбесился, да так, что ни в какую не хотел уходить. Кусался и бил своего хозяина копытами. Они хотели его прирезать, но не могли подобраться. В конце концов конь порвал привязь и сбежал в лес. Они не стали за ним гнаться, уехали. А конь потом вернулся к холму. Я сумела с ним поладить.

— Да… — я поглядел на нее с неподдельным уважением. — У вас в северных горах все так умеют обращаться с лошадьми?

— У нас почти нет лошадей, — мотнула головой девушка.

— Тогда как же…

— У каждого есть свои маленькие секреты, милорд. Я не собираюсь расспрашивать о ваших. Нам надо только найти Драконье Солнце, и мы расстанемся.

Вия Шварценвальде смотрела мне прямо в глаза. Ну и бог с ней, в самом деле. В конце концов, она меня спасла. А могла бы и не спасать, и спокойно удрать на Иллирике, с моими деньгами в сумке. Что, рискнем довериться?

— Ты знаешь, куда нам ехать? — спросил я.

— Да. Я спрашивала у духов. Если повезет, мы найдем Райна Гаева уже завтра.

Мы отправились в путь, задержавшись только затем, чтобы наскоро перекусить, да дать Вии время одеть плащ и сапоги.

По лесу лошадей нельзя было пустить даже рысью — дорога выдалась уж очень плохая. Не верилось, что по этим колдобинам регулярно возят товары в Мигарот. То есть, может и возят — контрабандисты всякие, которым пользоваться человеческими путями мало чести. Мы достигли той развилки, у которой решали, куда идти, лишь ко второй половине дня, и направились в противоположную сторону — к горам. Довольно скоро Вия повернула жеребца на узкую, малоприметную тропку в зарослях клевера, и мне ничего не оставалось, как следовать за ним.

— Что он там собирается делать? — ворчал я, отмахиваясь от слепней, которые взвились с нагретого солнцем луга словно драконы в атаке и накинулись на беззащитных нас. — Там же сплошь бедняцкие деревеньки, да и те натыканы редко, как изюм в пироге у скупой тещи!

— Колоритное сравнение, милорд, — Вия посмотрела на меня с уважением. — Может, он гербарий здесь собирает?

— Не смешно, — только и ответил я, хотя уголки губ против моей воли поползли вверх.

Да, разнотравье тут действительно было такое — дай бог всякому лугу. На сто гербариев хватит. И запах меда был так силен, что с удвоенной силой хотелось жить вечно. Или прогуливаться здесь с прекрасной девушкой, заговаривая ей зубы стихами и ожидая подходящего момента, чтобы завлечь под кустик и совлечь одежду…

Девушка рядом, конечно, имелась. Но вот что-что, а стихи ей читать меня совершенно не тянуло. Равно как и все остальное.

Подъем был довольно крутым, за короткий срок мы поднялись вполне высоко, и сумели бросить взгляд на дорогу, по которой ехали только что. Вид на зеленые волны сосен, расцвеченные серебристой пеной берез и чуть более светлыми «отмелями» дубрав здесь открывался превосходный. Я заподозрил, что преследуемый нами Гаев таил в себе талант не только ботаника, но и художника. Иначе совершенно непонятно, какого черта он поперся в эти края. Если он собрался к Перевалу Собаки, то проще было еще некоторое время идти по тракту к Мигароту, а свернуть в горы уже позже.

Потом Вия сошла с тропы, которая, пусть и истаивая иногда до едва примятых трав, до сих пор с успехом указывала нам путь, и нырнула в заросли барбариса. Я был выше ее ростом, поэтому мне пришлось спешиться и вести Иллирику в поводу. Чуть позже я обнаружил, что Вия спешилась тоже, проехав всего пару метров.

— А почему он сюда полез? — почти обреченно спросил я Вию.

В тени слепни от нас отстали, зато накинулись комары.

— Может быть, по грибы? — кротко спросила она.

Я почувствовал неодолимое желание выругаться. И как удержался?…

— И тем не менее, — произнес я брюзгливо. — Ты что, за ним идешь по следу, как ищейка?… Угол срезать никак нельзя? Может, он просто отлить пошел, а мы за ним тащимся…

— Я не знаю этой местности, милорд, поэтому мне приходится идти так, как шел он, — коротко сказала она. — Кроме того, у меня плохо получается говорить со здешними духами: я не знаю их языков, а они не знают меня. Мой же гехерте-геест весьма неохотно сообщает мне местоположение Гаева. Поэтому и приходится идти так, как идется.

— Погоди, почему неохотно? — удивился я. — Разве ты не хозяйка этого… риддари?

— Поэтому-то он и артачится. Ищи мы женщину, а не мужчину, все было бы проще.

— Почему?

— Ревнует.

Волей-неволей я задумался о характере взаимоотношений шаманов с духами…

Впереди мы услышали веселый говорок ручья, а скоро нашли и сам поток. Он тек по дну ложбинки, расширяясь и становясь все более полноводным прямо на глазах. Видимо, астролог шел вдоль него, ничуть не беспокоясь, что крутой бережок может осыпаться в любой момент. Нам же пришлось держаться на расстоянии, путаясь в зарослях, ушибаясь о корни деревьев, успокаивая лошадей, и в голос кляня Гаева.

— А если он на своих двоих заберется в такие места, где на лошади не проедешь? — недовольно спросил я. — Что будем делать?

— Вот тогда и будем думать, милорд, — только и ответила Вия. — А собственно… — она остановилась, как вкопанная.

— Что? — спросил я, повисая на поводе, потому что Иллирика выбрала как раз этот момент, чтобы заинтересоваться зеленым еще барбарисом. Еще не хватало мне расстройства желудка у этой красавицы…

— Вот тут он и упал в ручей.

— Что?!

— Упал в ручей, милорд. Кажется, уцепился за что-то, его понесла вода… Но он жив, милорд, значит, выбрался.

— Отлично! — я хлопнул себя по шее, убивая особенно настырного комара. — Значит, очень скоро мы его возьмем голеньким: будет сушить одежду у какого-то костра.

— Он еще далеко отсюда, милорд, — с сомнением произнесла Вия. — Темнеет. На вашем месте я бы не рискнула ходить ночью по незнакомому лесу.

— Боишься диких зверей? — как бы невзначай я положил руку на эфес Косы.

— Боюсь ям, — коротко ответила Вия. — Веток, поворотов. И тому подобного.

— Я тоже, — вздохнул я, спрыгивая с Иллирики. — Вот что, похоже, тут самое подходящее место для ночлега. Если мы сейчас недалеко от Гаева, завтра с утра наверняка нагоним его. И будет нам счастье.

— Что? — кажется, Вия посмотрела на меня, как на психа.

— И будет нам счастье. Выражение такое. Никогда не слышала?

— Нет, милорд, — сдержанно сказала она, тоже спешиваясь. — Быть может, я схожу за хворостом?

— И много утащишь? — фыркнул я. — Сам схожу. А ты сторожи своего зверюгу.

— Зачем? — удивленно спросила Вия.

— А не видишь?

«Зверюга», действительно, давно косила глазом и била копытом в сторону Иллирики. Удивительно, как хозяйка прежде не замечала столь компрометирующего поведения своего жеребца. Вия стала буквально коричневой — я догадался, что так она краснеет, — и потащила своего коня за узду, привязать к раскидистому грабу как можно дальше от Иллирики. Я, внутренне усмехнувшись, отправился пристраивать кобылу к березе в противоположной стороне поляны. Не хватало мне устраивать моей кобыле счастливую личную жизнь! Довольно и того, что моя никак не клеится…

…Спустя час на полянке над ручьем весело полыхал костерок. Над огнем висел котелок — мы ждали, пока он закипит, чтобы бросить туда сладкие корни. Вия сидела напротив меня, и ее темное лицо почти терялось в сумерках.

— Вот что, шаманка… — тихо сказал я, — дай мне, пожалуйста, твою левую руку.

— Зачем? — удивилась и слегка насторожилась она.

— Пожалуйста, — мягко попросила я.

— Не вижу смысла, — она тут же закуталась в гармаш поплотнее.

— Поздно. Я уже видел. У тебя на руке повязка. Вены резала?

— А если и так, милорд? — голос у нее сердитый.

— Вчера ночью, — сказал я. — Ты загнала Его обратно. Своей кровью, своей силой. Верно? А что стало с тем горе-астрологом? И с караваном?

Вия помолчала. Потом поняла, что отвечать придется — довольно уже, намолчалась за день. Наконец нехотя произнесла:

— Караван ушел. Как я вам и сказала.

— А горе-астролог? Что с ним случилось?

— Лошадь.

— Что? — сначала я подумал, что не расслышал.

— С ним случилась лошадь. Этот черный «зверюга»… он и есть тот Гай. Когда тот, что внутри вас, убил его, я отправила его душу, чтобы она не досталась богу. А то он бы наелся, и я бы не удержала его.

Я почувствовал слабость в ногах, даром, что сидел.

— Напомни мне, чтобы я никогда тебя не злил, — постарался я усмехнуться.

— Я не шучу и не сумасшедшая, — покачала головой Вия. Говорила она совершенно серьезно. — Потому конь и стал вести себя странно, и глава торговцев велел его оставить. Но меня он слушается. Изгнанные из тела духи ведут себя странно. Иногда они начинают следовать за своими убийцами, но вовсе не потому, что желают мстить. Просто убивший их — единственное знакомое им существо. У них меняется зрение, и больше никого они узнать не могут. Да и то сказать — что может быть крепче тех уз, которые связывают убийцу и жертву?… Плоть, кровь… как у матери и дитя.

Она сказала это, и мрачно улыбнулась каким-то своим мыслям. А мне стало слегка не по себе. Еще пару лет назад мороз продрал бы по коже… Я вспомнил, какой счастливой она выглядела утром, объезжая свое новое «приобретение».

У этой девушки, должно быть, совсем особые отношения с потусторонним миром. Да и с посюстронним тоже.

— А ты не хочешь поинтересоваться, что именно ты загоняла? — спросил я.

— Я догадываюсь, — ответила она ровным тоном. — Лет двадцать назад сказители начали петь про некоего юного лорда, который одолел бога. Одного очень кровавого, очень жестокого и сильного бога. Вероятно, бог отомстил тому юноше…

— Вероятно, — я кивнул головой. — Да. И не только ему, но и его сыну. Эту историю рассказывают и на севере?

— Эту историю рассказывают по всему Континенту. Вот только имени юноши не называют.

— Мы смешали кровь, — дошло вдруг до меня. — Ты ведь спасла мне жизнь, Вия Шварценвальде. А я до этого — тебе.

Вия только грустно улыбнулась.

— На поле битвы в таких случаях братаются? — спросила она с горьким сарказмом.

— Никогда не был на поле битвы, — пожал я плечами. — И потом, у меня слишком много проблем и слишком много секретов, которое я никому не могу открыть, чтобы можно было позволить себе заводить родичей. Но ты мне не чужая, Вия Шварценвальде. Если тебе нужна помощь…

— У меня тоже слишком много тайн, которые я никому не могу рассказать, милорд, — перебила она меня. — Простите… Не хотите ли сыграть, пока вода не закипела?

Я улыбнулся. Ветер шумел в листве, становилось все темнее и темнее. Фыркали лошади, и тихо, почти неслышно трещали сучья в костре.

— Почему бы и нет?… Только это будет совсем не та игра, которую я бы показал тебе в Че… в спокойном месте. Знаешь, виола ужасно расстраивается, стоит повозить ее в седле. Настраивать очень долго, сейчас этим заниматься просто бессмысленно. А без настройки… Но… в общем, посмотрим, что выйдет.

…Мой учитель музыки говорил мне: неважно, насколько инструмент расстроен. Все равно по-настоящему ладной игрой радуют только жонглеры в богатых замках на торжественных событиях, да и то если умудряются приехать к аристократу заранее, чтобы хорошенько подготовиться. В иных случаях музыкант делает что может, а все остальное зависит от слушателя. Слушать музыку — ничуть не более легкое дело, чем играть ее. Но если вы оба, два человека по разные стороны от инструмента, сумели вычленить в вихляющей в разные стороны мелодию общую, одну на двоих, тропу, вы сможете… сможете пойти по ней. А там куда выведет.

Все играют на расстроенных инструментах, исключения лишь подтверждают правила. Важно не расстраиваться самому…

Я пристроил тяжелую виолу на согнутом колене… вообще-то, полагалось бы сидеть на стуле, но ладно… поза с подогнутыми, скрещенными ногами тоже подойдет. Вскинул туго натянутый лук смычка. Игра тоже похожа на битву…

— Что тебе сыграть, красавица?

— Все равно. Лишь бы время шло легче.

— О?… Его не бывает, легкого времени…

И — первое касание струн. Каким он будет, звук?… Тише! Стихните деревья, ветер, вода, лошади и вездесущие комары! Остановись, движение мира сквозь вековечный океан. Хотя бы на миг! Дайте мне возможность вклиниться, встроиться в вашу непреходящую гармонию собственной нотой…

Я заиграл старую-старую музыку. Говорят, она была еще до того, как в мир пришли Новые Боги. Иногда ее называют «Песенкой заблудившегося пастуха», иногда — «Песенкой о юнце и ведьме». Она изменяла ритм и темп, сбрасывала, прежние слова как змея старую шкуру, и обретала новые, наращивала куплет за куплетом и снова отбрасывала лишнее… Во всех землях поют ее по-разному. Мелодия там очень простая, и поэтому знатоки часто кривят рты в презрительной усмешки. Слова… когда проще, когда сложнее. Можно хоть самому придумать на ходу. Да что там — я сколько раз пел и матерные варианты, особенно под хмель! Но теперь, не знаю, почему, я выбрал те куплеты, которые больше всего любил напевать, перебирая струны лютни, лорд Бреаннон… Наверное, потому что они нравились Хендриксону. Наверное, потому, что я решил, что и Вии они понравятся.

Некоторые могут играть и петь одновременно — я же опустил смычок тогда, когда отзвучали первые такты (разумеется, фальшиво, а как же иначе!) Не могу. Не хватает и на то и на другое сразу. Спасибо, что голос повинуется мне гораздо лучше, чем своевольные, не в такт дрожащие струны.

Начал — и понял, что фальшивлю не хуже инструмента. Не то что неправильно пою… не то пою. И не той. Вия слушала молча, опустив голову, перебирая пальцами край плаща, и песня в ночном лесу звучала совсем чужой. Но уже начав мелодию, остановиться невозможно. Я продолжал…

Я больше люблю народные песни. Такие, ну, вы знаете, истории, простые или жуткие, про монахов, людоедов и распутных красавиц. У этой тоже есть народная версия: про пастуха, который искал отбившегося ягненка, да и заплутал среди холмов, да и встретил деву… А слова, что любил Бреаннон, наверное, были сложены менестрелями.

Вия теперь глядела на меня, и мне даже казалось, что я вижу ее…и даже повязку на руке, скрытую рукавом, вижу.

Она смогла задержать бога. Невозможно…

Вены вскрывала из-за меня. Почему?… За себя испугалась, что всех разнесу?… Нет, я-то знаю, как думают в такие моменты. Там логика иная. Думала бы о себе — побежала бы прочь, потом сообразила бы, что сделала не то.

Мы найдем то, что ищем. Вместе. А там решим, что будем делать дальше. Что у нее за беда, зачем ей нужно Драконье Солнце?… Я помогу, если смогу. И если не смогу — все равно постараюсь.

2. Записки Астролога

Обычно в таких случаях я недолго нахожусь без сознания — может быть, несколько минут. Может быть, несколько больше. Но в этот раз я провалялся, вероятно, два или три часа. Скорее всего, ударился головой о дно, когда падал — ручей-то был мелким. Или же о камень, что торчал из воды. Тогда мне повезло, что я еще жив…

Когда я очнулся, то обнаружил, что лежу на лавке в каком-то бедном жилище. Пахло здесь плохо: гарью и плесенью; таракан, покачав усиками, отбежал от моего локтя в угол, протиснулся в щель между бревнами.

Сквозь маленькое окошко, чьи распахнутые ставни были перекошены, бил в комнату узкий пыльный луч света. Он освещал плохо сложенный очаг, два грязных горшка, один с дырой. Две лавки, паутину по углам, с балок свисают какие-то засохшие веники. Наверное, когда-то это были травы — целебные, приправы или сушеная облепиха на компот — бог его знает. Я лежал на лавке, укрытый какой-то дерюгой. Моя перекидная сумка, которой я обзавелся на той ярмарке, стояла у стены. Мой плащ и шерстяная накидка, распяленные, висели на крючках. Одежда была влажной. Уложить меня уложили, а раздеть не удосужились. Даже сапоги не сняли. С одной стороны, хорошо, что не ограбили, с другой — как бы не простудиться.

Зато приступ прошел почти бесследно — даже легкого привкуса боли не оставил. Только вот голова казалась необыкновенно легкой.

Странная штука, драконий яд. По меньшей мере, странная. Ты даже не замечаешь его… до времени. Жить он не мешает. Тоже до времени…

Несмотря на дерюгу, которой меня укрыли, я дрожал от холода, Я сел, и тут заметил, что на лавке у противоположной стены кто-то лежит. Но в маленьком пространстве бедной хижины с земляным полом не слышно его дыхания.

— Простите… — осторожно сказал я.

Тот, кто лежал на лавке, и кого я не мог как следует рассмотреть в полумраке, проигнорировал мой голос. Не ответил. И с внезапным отвращением я понял, что здесь труп.

Не то чтобы я так уж мало видел трупов в жизни. Но приятного в них мало, тем более, что всегда внутреннеждешь от них запаха разложения, даже если они совсем свежие, или еще какой-то гадости. Не могу относится к человеческим останкам с тем же здоровым прагматизмом, что и к коровьим тушам. Правда, и кремация мне не по душе. Уж лучше закапывать, как делают в некоторых землях. Потому что каждый раз, когда я вижу погребальный костер, я вспоминаю другое пламя… пламя, на которое я смотрел, хотя тетя говорила не смотреть и закрывала мне глаза. Без толку. Даже сквозь ее пальцы, сухие, твердые, пахнущие лавандовым мылом, я видел рыжие языки. Прямо за сомкнутыми веками видел.

Так о чем это я?…

Ах да, трупы я не люблю. Но и не боюсь. Чего их бояться? Может быть, у хозяина этой лачуги мания такая — подбирать трупы. И меня он за труп принял. Монахини говорили мне, что во время приступа я почти не дышу…

А может быть, это сам хозяин и есть? Притащил меня и умер?

Я встал со своего ложа (сапоги хлюпнули). Подошел к лавке.

И едва не рассмеялся. Это вообще было не тело! Это была кукла в человеческий рост, аккуратно сшитая из разномастных тряпок. Как сейчас помню, половина лица, по шву, была сделана из грубого небеленого холста, а другая половина — из полосатой шерстяной ткани, будто от чулка.

Кукла была не одна. Она лежала на краю широкой лавки, а у нее под боком, у стены, пристроилась кукла поменьше. Ничем она от первой не отличалась: просто голова без намека на лицо, руки и ноги. Размером… ну да, как ребенок лет трех. У «детской» куклы был какой-то намек на волосы — растрепанные желтые нитки. Я вдруг вспомнил Раю — какой она была маленькой, в три годика, с такими же растрепанными светлыми волосами — и меня неприятно резануло по сердцу.

Я подошел к двери из хижины и вышел наружу — обнаружив при этом, что меня слегка пошатывало…

Там, за дверью, оказался обычный огородик. Я заметил укроп, петрушку, сельдерей, крошечные кочаны капусты, вьюнки гороха беспомощно стелятся по земле… вездесущий горный шиповник, про который не поймешь, сажают ли его, сам ли он растет, как сорняк… Расколотое корыто, заросшее мхом. Из него должна пить домашняя птица, но воды там давно уже нет. На чурбаке возле корыта сидела женщина в лохмотьях. Впрочем, черные волосы, в которых очень мало седины для ее возраста — лет сорок, наверное — аккуратно приглажены. В руках она держит какую-то ткань. Она шьет.

— Здравствуйте… — сказал я нерешительно на арейском.

— И ты здравствуй, — она говорила с акцентом, что делало арейский в ее устах похожим на язык Радужных Княжеств… да-да, я там никогда не был, но основы знаю — меня сестра Анна научила. — Молодой господин.

— Ты нашла меня в ручье?

— Да, я нашла тебя в ручье. И подумала, что неплохо бы взять твою одежду. Но ты оказался жив, поэтому я принесла тебя сюда.

Она говорила равнодушно, как будто находить людей в ручье было ей не в диковинку. Я еле удержался, чтобы не задать ей поямой вопрос.

— Как вас зовут, добрая женщина? — сказал я вместо этого.

— Зовут меня Сумасшедшая Хельга, — ответила она. — А как звали по-другому, я уже и забыла. А как твое имя, молодой господин?… Только уж извини, шпагу я твою не нашла. Наверное, зарылась где-то в песок.

Я только плечами пожал. Свой фамильный меч, который мне достался от отца, а ему от его отца, я сломал о бок дракона еще два с половиной года назад. Тот, что я таскал после этого, оплакивать не стоило. Да и оставил я его у бургомистра Фернана задолго до падения в реку.

— Ничего, — сказал я. — Вода дала, вода взяла, как говорят на севере. А зовут меня Райн Гаев.

— Это нездешнее имя.

— Правильно, я из Великой Шляхты. Знаете такую страну? Это на северо-западе.

— Ты пришел издалека, молодой господин. А уйдешь еще дальше.

Я кивнул. Ох уже эти деревенские сумасшедшие! Каждый второй — пророк. Разговариваешь с такой, и кажется, что в старую сказку угодил. Из тех, где добрые старухи дают юному рыцарю мудрые советы.

— Все мы, добрая женщина, уходим далеко. И, заметьте, никто не возвращается.

Я сказал это без раздумий — в тон попал, что ли?…

— Страну богов ты имеешь в виду, молодой господин?… — женщина улыбнулась, по прежнему не глядя на меня, а глядя на свои руки. — Нет этой страны богов, нет и не было. И боги наши все не настоящие. Не боги они, они — недобоги.

— Не говори так, бабушка. Дождешься стрелы с ясного неба от Зевса… Или Амон Ра тебя испепелит. А то и Вискондил расстарается.

— Какое дело нынешним богам до сумасшедшей старухи?… Раньше, еще до всего, был такой бог… сейчас его если называют, то зовут только Проклятым Богом. Кевгестармель. Вот он ничто и никого не считал ниже своего гнева. Вот он бы покарал меня. Но его нет. Убит человеком, слышишь ты?! Убит человеком!.. — последние слова она почти прошептала, нагнувшись над своим шитьем, и прошептала так, что мне вдруг стало неизъяснимо жутко в этом унылом садике.

— Проклятые… — шептала она, склоняясь все ниже и ниже. — Проклятые боги… проклинаю вас… проклинаю…

Так звучал ее страшный, одинокий шепот, что даже у меня на голове волосы стали дыбом… И снова сжало горло, потому что я вспомнил, как бил тогда кулаками по столу и кричал сорванным от слез голосом: «Проклинаю вас, боги!» И Рая, тоже плача, утешала меня. А тетя Ванесса к нам не подходила. Маму обрекли на смерть жестокие люди, сказала она. Это надо пережить, сказала она. А мстить не надо. Мстить никогда не надо, потому что местью ничего не изменишь.

Но человеческая жестокость отличается от жестокости богов. Боги жестоки в первую очередь тем, что, не вмешиваясь в наши дела, — или, вернее, вмешиваясь очень редко, — они не дают нам даже утешения. Даже надежды на лучшую долю после смерти они нам не дают. Именно поэтому права сумасшедшая женщина. Они все ненастоящие боги. Они недобоги, в лучшем случае.

Вот бог, о котором говорила мне Рая… Впрочем, его, скорее всего, просто не существует.

— Спасибо, что спасли меня, добрая женщина, — произнес я. — Чем я могу отблагодарить вас?

— А что у тебя есть, молодой господин?

— Немного денег, например.

— Тогда оставь мне деньги. Мой племянник кормит меня, но ему это тяжело. Лучше я буду сама покупать себе еду у соседей. Да и с женой его не придется мне тогда общаться. Не любит она старуху.

— Хорошо, — я кивнул. — Как скажешь.

Остаток дня я посвятил тому, что, сколько мог, привел дом в порядок. Починил пресловутые ставни, укрепил крыльцо, вычистил очаг и смахнул паутину. Потом, уже вечером, постирал свою одежду и повесил ее сушиться над очагом. У меня, слава богу, опыта в домашних делах было не занимать. В нашей семье слуг никогда не держали — даже при жизни отца. Когда мы с Раей были совсем маленькие, убирали тетя Ванесса, или мама, если была дома (насколько тетя ей позволяла — она твердила постоянно, что маме нужен отдых). Потом, когда папа умер, а Рая была еще маленькая, а тетя Ванесса потянула спину, почти всей работой по дому приходилось заниматься мне, пока Рая не подросла настолько, что смогла мне помогать. Тогда уж все домашние дела — ну, почти все — свалилась на нее. Я-то зарабатывал.

Вот такая мы были «шляхетская» семья. Половина наших крестьян жила лучше.

* * *

Кажется, вся деревушка живо заинтересовалась новым постояльцем сумасшедшей Хельги. За день к нам наведались, наверное, все женщины и несколько мужчин. Зашел и деревенский староста: ему нужно было непременно знать, кто я такой и куда держу путь. Я отвечал без затей: странствующий астролог (что дворянин — не сказал, разговаривал со старостой без высокомерия, но как с младшим, ибо этого требовал ранг моей профессии), держу путь в Мигарот, по дороге со мной случилось несчастье — лошадь понесла, я упал и потерял сознание. Сумасшедшая Хельга подобрала меня и доставила к себе.

Староста попытался подбить меня на то, чтобы я задержался в деревне ненадолго и составил бы ему гороскоп, обязуясь неплохо заплатить, но я вежливо отказался. Задерживаться здесь мне не хотелось. Старосту расспрашивать о том, как пересечь горы, я не стал: я ведь сказал ему, что ехал в Мигарот. От Хельги я уже знал, что неподалеку, чуть выше в горах, есть еще одна деревенька. Уж там-то я точно найду себе проводника, и сумею перейти горы, минуя перевал Собаки.

Другой раз, когда я отправился к ручью, из которого меня вытащили, за водой, ко мне подошел незнакомый человек… тоже селянин, по всей видимости. Был он средних лет, рослый, с вислыми усами.

— Молодой господин… — начал мужчина. — Вы ведь астролог?

Я кивнул. Естественно, в деревнях всегда так: сказал одному, значит, сказал всем.

— Вы — Райн Гаев, Магистр Драконьего Солнца, — вдруг сказал он. — Настоящий.

Я чуть было не свалился в ручей.

— Как ты догадался? — удивленно спросил я.

— Я вас видел, — пожал плечами мужчина. — Давно… вы тогда были еще моложе, уж не серчайте.

— За что мне сердиться? — улыбнулся я. — Я действительно очень молод.

— Вы молодо выглядите, молодой господин, — не согласился мужчина. — Я не буду спрашивать, сколько вам на самом деле лет.

Я хотел было сказать «пятнадцать», но сдержался. Кто я такой, чтобы опровергать многочисленные мифы о себе?… В народе почему-то ходят слухи, что адепты Великого Искусства способны жить практически вечно. И когда случилась та суета с драконом, моментально нашлись идиоты, которые сказали, что я — столетний отшельник, специально вышедший на битву с крылатым мудрецом, дабы отбить у него артефакт. Людям проще поверить в героическое, чем в человеческую глупость: шел, дескать, юный оболтус на смерть, не ведая, что творит, и неожиданно преуспел… ну а какую он цену за это заплатил, наверное, никогда не узнает никто, кроме меня. Ах да, еще Рая знает, конечно. Она вообще знает теперь почти все. По крайней мере, все, что стоит знать.

— Я действительно молод, — повторил я. — Мне именно столько лет, на сколько я выгляжу. Что тебе нужно от меня?

— Меня зовут Альбас, Альбас из Пестрых Скал, господин. Я заплачу, сколько скажете, — сказал этот человек. — Только исцелите мою тетку. Она мне заместо матери была. У них с мужем своих-то детей не было, они меня воспитали, как своего… А потом, на старости лет, родилась у них дочка… Хроменькая, правда, была от рождения, да и головой страдала, но уж как они ей радовались! Ей два годика было, когда мор их унес обоих: и мужа, и дочку… Да вы ведь живете у нее, господин астролог? Вы же видели кукол этих! Она и к нам с женой отказалась прийти, все живет там, в этом своем огороде чахлом… Богам страшно на это глядеть.

— Поверь мне, боги мало чего боятся… — я покачал головой. Наверное, жест получился грустным… — Как бы ни хотелось верить в обратное, есть предел могуществу и астрологии, и алхимии. Лучше обратитесь к целителю. Я лечить не умею.

— Ну так это… вы ж дракона-то того… убили… Разве с болезнью обойтись так получится?… Я слыхал, астрологи много чего могут, а вы-то уж точно все можете! Вы не то что прочие, вы людям не отказываете! По крайней мере, так говорят. А я вам хорошо заплачу, мы не бедствуем…

— Попробуйте лучше разобраться со своей женой, — мягко сказал я, зачерпывая из ручья тяжелым деревянным ведром. — Именно из-за нее ваша тетка не хочет переселяться к вам. Вам бы за этим следовало приглядывать, а не искать спасения в магии. Магии нет. А Великое Искусство может помочь, но не всем и не всегда. И в любом случае, главное вы должны сделать сами.

Он замолчал, ошарашенно глядя на меня.

— Так давайте я с ведром-то помогу…

— Нет, спасибо, сам донесу, — улыбнулся я.

Ведро действительно было не таким тяжелым. Что бы там ни подумал этот человек, отказывать ему было тяжелее.

Если бы у меня в самом деле была сила вылечить Сумасшедшую Хельгу!

Ничего-то я по-настоящему полезного не умею…

Во время моих хозяйственных и дипломатических хлопот Сумасшедшая Хельга по-прежнему сидела в саду, шила то самое нечто. Шитьем она занималась, пока не стемнело. Потом вернулась в дом.

Она села у очага, и занялась своей работой снова. Я заметил, что это было наполовину шитье, наполовину вязание. Шитые части она распарывала, вязаные распускала.

— Зачем вы это делаете, добрая женщина? — спросил я у нее.

— Когда я довяжу эту шапочку, мои муж и дочь вернуться ко мне из страны, куда они ушли, — она кивнула на кровать, где лежали две куклы. — Видишь, они после себя ничего не оставили. А что оставили, то племянник мой закопал. Пришлось сделать самой. А то куда они вернутся?

— А когда это будет? — спросил я. — Когда вы довяжете шапочку?

— Завтра. В одно из полнолуний.

— Но завтра вовсе не полнолуние, — возразил я.

— Завтра, — ответила Сумасшедшая Хельга, и склонилась к своему шитью. — Не лишай бедную женщину утешения, о великий астролог. Ты знаешь больше о луне и ее состояниях, а я знаю больше о завтрашних днях. Они никогда не наступают. Знаешь, мой муж обещал мне, что завтра он будет здоров. И что же?…

Я молча склонил голову. Я, конечно, все понял. Да и трудно было бы не понять теперь.

Мне вспомнилось… В коридоре было темно, но из-за приоткрытой двери падал свет, непривычно яркий для нашего дома: отец все время читал и писал, и для него до самой его смерти покупались дорогие восковые свечи. Они по-особенному пахли: как в храме… В щель я видел волнистые, каштановые волосы матери. Они были такие густые и длинные, что скрывали и спину ее, и плечи с накинутой на них мохнатой серой шалью собачьего меха. Она сидела на низенькой табуреточке у отцовой постели. Отец полулежал откинувшись на подушки, и я слышал его голос — очень мягкий, приятный (отец мой очень хорошо пел, любое слово его звучало заклинанием).

— Что ты печалишься, рыжая? Завтра все будет хорошо.

— Когда — завтра? — я понимал по голосу матери, что она едва сдерживала рыдания, но не понимал, почему она хочет заплакать. Мне тогда было пять лет, и я никогда не слышал и не видел, чтобы мама плакала.

— Когда мы встретимся в вечности.

— Если тебя туда пустят боги…

— Бог один, дорогая. И он не жаден.

Тут Рая, которая толклась у меня за спиной (нам тогда все время говорили, что подслушивать нехорошо, но мы постоянно подбивали друг дружку к нарушению правил) не выдержала и чихнула. Еще бы — босиком на холодном полу! Ходить босиком мы были привычны, но по каменным плитам нашего старого обветшалого дома тянуло особым, каким-то всепроникающим сквозняком.

— Кто это там? — спросил отец нарочито строгим голосом.

— Это я! — Рая смело толкнула дверь и вошла в спальню. — И Райн.

— А вам спать не пора? — не менее строго спросила мама. — Тетя Ванесса будет ругаться.

— А она уже спит, — сказала Рая.

— Можно, мы сегодня ляжем попозже? — спросил я. — Папа, ты обещал мне рассказать про мировые циклы…

— Георгий! — мать укоризненно посмотрела на отца. — Не кажется ли вам, что наш сын еще маловат?…

— Пять лет — прекрасный возраст, — не согласился отец. — Только и узнавать вселенские тайны… ладно уж, прыгайте сюда, бесштанная команда.

Правильно, бесштанная. Даже я штанов тогда не носил. А зачем?… Жарко же, длинной рубашки вполне хватает…

Мы с Раей послушно (еще бы!) запрыгнули на папину кровать.

Рая тут же прижалась к матери. Та достала из подвесного кармашка на поясе маленький гребешок и начала расчесывать золотистые кудри сестренки. Мама очень любила укладывать ее волосы, и. что еще важнее, Рая тоже это обожала до безумия. А отец стал рассказывать. Мы — все трое! — внимательно слушали…

Я точно не помню, что из известного мне поведал отец, что позже я вычитал в его книгах (там столько было пометок на полях, что у меня всегда было ощущение, будто я не читаю книги, а это отец говорит со мной своим удивительным голосом), и уж подавно не могу вспомнить, что в точности он рассказал мне именно тем вечером. Но я хорошо помню одну его фразу, и глаза, выцветшие почти до белизны (я похож на отца, но мне говорили, что у меня глаза все-таки поярче):

— Запомни, Райн… Завтра — это такая хитрая вещь, которая никогда не наступает. Вечности не существует. То есть она слишком велика, и потому человек представить ее не может. Поэтому на вечность загадывать все равно нельзя. Стоит вести себя так, как будто этот миг — центр и смысл жизни. Иначе ничего стоящего ты не сделаешь.

Не сказать, что я эти слова понял. Просто мне запомнился его тон, серьезный, спокойный. И запомнился вес его руки, лежащей на моей макушке. Руки у отца были большие и сильные. Даже болезнь на это не повлияла.

Это был последний счастливый вечер.

На следующий день мать уехала в столицу, просить короля о помиловании нашего рода. Мы ведь почему так обеднели?… Наша семья уже несколько поколений была осуждена. Мы жили в деревне, которая принадлежала нам, но даже собирать с крестьян налоги мы были не вправе. Все шло королю. У нас не было денег, чтобы пригласить к отцу лекарей. Правда, мама сама была целительницей, и она как-то сказала мне (гораздо позже), что тут уже все равно ничего не помогло бы. Но все-таки у нее была надежда — быть может, кто-то более умный и опытный, чем она, нашел бы способ, спас бы отца… Говорят, что любящие женщины не отступают никогда.

Вот она и поехала в город. Но ничего не добилась. Вернулась без пользы, уже через три месяца. И попала только на похороны отца. По словам тетушки Ванессы, на них она улыбалась… или я уже об этом говорил?… Я ничего не видел: лежал дома с воспалением. Думали, придется ногу отрезать… Ничего, не отрезали. Даже не хромаю с тех пор. Не надо было, конечно, бросаться защищать отца. Теперь-то я это понимаю. Все равно пятилетний мальчик ничего не может поделать, когда вся деревня является с вилами по душу того, кого считают чернокнижником и шаманом, наславшим на деревню чуму (в нашей семье чумой никто не заболел… стало быть, поэтому?…). И отца сожгли на деревенской площади. Этого я не видел, слава богу. А вот мать сжигали в Толково — ближайшем городе. И было мне в ту пору десять лет, и был я совершенно здоров, настолько здоров, что проделал сам весь путь до Толкова, вместе с Раей, причем сестренку приходилось иногда брать на руки. Мы надеялись, что мы сможем что-то сделать… не смогли, конечно. Хорошо еще, что нас самих не сожгли, как детей ведьмы.

С приговором я не согласился бы ни за что, но вывод суда был отчасти верен. Если отец чернокнижником никогда не был, он был просто книжником, то мама действительно являлась ведьмой. Одной из тех, кто помнил Древних Богов, и призывал их, и практиковал магию древних легенд, и мог, при стечении благоприятных обстоятельств, творить настоящие чудеса. Но это магия чисто женская, поэтому мама никогда не учила меня ей. А у Раи ни малейших способностей не было. Поэтому мамино искусство погибло вместе с ней в пламени костра, вознеслось с дымом к Извечному Небу, в которое она верила. Возможно, что мама была последняя. Или одной из последних. Во всяком случае, она мне никогда не рассказывала о других. Однако справедливость обвинения меня не утешала. Наверное, она бы не утешила меня, даже будь моя мама злодейкой, даже применяй она и в самом деле свою силу во зло. Ведь она была мамой!

…Я не плакал, сидя у очага в хижине сумасшедшей. Я просто смотрел на огонь, и думал, что приступы учащаются. Мне не хотелось в это верить, но вот… за первый год было только два. А в нынешнем году этот приступ уже четвертый. Может быть, и пятого я дождусь очень скоро… по крайней мере, скорее, чем мне бы хотелось. Как быстро они станут такими частыми, что будут мешать мне вести привычный образ жизни и начнут заметно сказываться на моем самочувствии между ними?… Я проверял себя, как мог, пока прибирался в хижине. Пока никаких признаков слабости или сильного нездоровья не заметно. Ну, подташнивает чуть-чуть, когда разгибаюсь резко, так это после удара головой более чем естественно. Ну и горло немного побаливает… так и это вполне объяснимо.

Ночью я спал на той лавке, на которой проснулся, а сумасшедшая — на другой, с куклами. Отодвинула их просто к стенке и легла.

Я совру, если скажу, что спал плохо. Я спал хорошо, но думал о безумии, которое не приносит облегчения, и о полной луне, что светит через верхушки сосен, и о родном доме, куда не могу вернуться. И о могиле тети Ванессы, и о других могилах, которые поглотило измененное время, и о маленькой пещере у Благословенного Источника, где ничего — ничего! — не изменилось, и, вероятно, очень долго ничего не изменится.

Перед тем, как заснуть, я еще подумал — вот странная мысль! — что кто-то сейчас поет обо мне. Немного даже смешно. Кто бы мог сложить такую песню?

Утром я проснулся, позавтракал тем, что было у меня в сумке, и, оставив сумасшедшей почти все деньги (по городским масштабам не так много, но для деревни сумма значительная), вышел за ворота ее садика. Вот они горы впереди — не поймешь, не то в самом деле есть, не то парят над лесом, не то вообще на небе нарисованы. Проверим?…

Я специально встал совсем рано, чтобы ни с кем не встретиться. Не хотелось мне разговаривать с деревенскими, и уж подавно, не хотелось наткнуться на вчерашнего Альбаса-племянника. Но не успел я миновать первый дом (как уже было сказано, хижина Хельги стояла на отшибе), как заметил «засаду». На завалинке у ограды, где висели глиняные горшки — зрелище, виданное мною в любой стране и в любом климате — сидел мой новый знакомец.

— Господин… — начал он. Видно было, что говорить со мной ему тяжело: слова падали в синеватую утреннюю тишину, как камни. — Господин, может быть, вы все-таки передумаете?… Вы ж хороший человек, я ж вижу. Разве ж вам не жалко ее?…

— Альбас… — что сделал бы на моем месте истинный шляхтич?… Наверное, высокомерно задрал бы подбородок и прошел бы мимо. Впрочем, истинный шляхтич просто не смог бы оказаться в такой ситуации. Начать с того, что аристократам и вовсе не полагается наемничать — по крайней мере, когда ремеслом не является битва. По этому поводу матери пришлось выдержать немало разговоров с тетей Ванессой, а когда мама умерла, тетя Ванесса уже молча мирилась с тем, что мне приходится работать. Гордость гордостью, а есть-то надо.

— Альбас… — начал я. — Поверь мне, я рад бы тебе помочь. Но мое искусство не всемогуще. Есть вещи, которых оно сделать не может. Но ты сам вполне можешь помочь старой Хельге, и если…

— Если ваша тетка одержима демонами, я могу исцелить ее, — вдруг прервал меня сильный, чуть с хрипотцой, но чистый голос. Я знал его: это он кричал тот страшный крик со стен города Адвента несколько ночей назад. Это был голос сумасшедшей шаманки.

Откуда она выехала, я не видел. Но она спрыгнула со спины вороного жеребца совсем рядом с Ди Арси — кожа ее тоже казалась в сумерках до странности темной, как и тогда на башне, в свете факелов. Неподалеку — ага, теперь я понял, откуда — со стороны ручья! — вышла из леса гнедая кобыла. На ней сидел Ди Арси. Выследил-таки… Да, конечно, я не слишком-то путал следы, но я очень надеялся, что хотя бы неделя в запасе у меня есть. Ведь ему же надо было сначала понять, что я обманул его… сам бы он не разобрался, если уж сразу не заметил. Значит, кто-то подсказал. Те самые «знающие люди», про которых говорил ему я, или шаманка? Но почему она вдруг стала ему помогать, и почему, если уж на то пошло, они нашли меня так быстро?

— Меня зовут Вия Шварценвальде, — сказала шаманка уверенным тоном. — Я берусь вылечить вашу тетку, но только если она действительно одержима злыми духами.

Ди Арси молчал. Я смотрел на него и улыбался. Мне нравится улыбаться тем, с кем сейчас придется драться.

Он приложил руку в перчатке к берету, украшенному одним небольшим пером (походный вариант широкополой шляпы, надо полагать) и небрежно отсалютовал.

— Ну вот я вас и нашел, друг мой по несчастью, — сказал он. — Точнее, мы нашли.

— И, как видите, даже готовы помочь, — говорила девочка-шаманка с иронией, но глаза ее не улыбались. Они жадно смотрели на меня, словно искали место на моем теле, где я мог спрятать Драконье Солнце.

Мне казалось — найдет. Не знаю, что, но найдет. А чтобы получить, сорвет даже с трупа.

Глава 5. В туманной стране

Вот и всё, мои живые,

Дальше с мертвыми пойду я.

Теплый ветер Преисподней

Мои волосы раздует…

Башня Rowan.

1. Записки Астролога

— О, какая встреча! — я улыбнулся. — Необыкновенно рад вас видеть.

— А уж мы-то как рады! — расплылся в ответной улыбке Ди Арси. Рука его как бы невзначай легла на рукоять меча.

Шаманка промолчала. Может быть, не хотела говорить. Может быть, ничего язвительного или просто умного придумать не смогла.

— Очень любезно с вашей стороны в этой сложной ситуации протянуть мне руку помощи, — я слегка поклонился. Жалко, берета нет, чтобы снять — наверное, в ручье остался.

Племянник Сумасшедшей Хельги хранил благоразумное молчание, предпочитая не вмешиваться в разговор. Мужик явно сам не свой был от беспокойства: что они там задумали?… Просил одного, а тут же из леса еще понаехали. И не понятно, чего теперь сотворят.

— И когда вы приступите? — спросил я.

— Когда вам будет угодно, — Ди Арси растянул было губы в наглой ухмылке, однако Вия Шварценвальде коротко отрезала:

— Сейчас. Покажите мне, где ваша тетя.

— Эээ… простите, госпожа, вы ведь не астролог? А может, алхимик? — Альбас из Пестрых Скал тщетно оглядывал госпожу Шварценвальде, видно, надеясь разглядеть на ее одежде хоть что-нибудь, удостоверяющее принадлежность к адептам Великого Искусства. Она только смотрела на него снизу вверх, никак сии попытки не комментируя. Когда пауза грозилась затянуться, все же проговорила:

— Нет. Но не только астрологи и алхимики умеют лечить людей.

— Но и на целительницу…

Альбас заткнулся. Все правильно. Официально и Древнее Искусство, и шаманизм были запрещены — боги, жрецы и светские власти сурово карали за нарушения. Однако если что-то запрещено по закону, это совсем не означает, что «чего-то» нет совсем. Так и в деревнях крестьяне до сих пор предпочитают прятать забредающих к ним ведьм и шаманов, потихоньку пользуясь их услугами. Особенно если поблизости нет большого храма, или какого-нибудь бенефициария с судебным правом и отрядом стражи…

— Простите, госпожа ведьма, — он вдруг чуть в ноги ей не повалился. Неправильно определил род занятий Вии, ну да ладно. Ему это не важно, а шаманы в здешних краях — огромная редкость. О них, в лучшем случае, доходят только слухи.

— А… как насчет оплаты, госпожа… ээ… — нашему нанимателю явно не удалось с первого раза запомнить имя шаманки. Оно и не удивительно — для здешних мест оно довольно-таки странное. Но красивое. Вия… словно ветер в ветках деревьев поет. А «Шварценвальде»… это означает «черный лес» на шпрахсте. Больше похоже на прозвище, которое стало фамилией совсем недавно. Может быть, одно или два поколения назад…

— Я не возьму с вас денег, — произнесла шаманка почти высокомерно. — Это неприемлемо.

Мне никогда не приходилось бывать в полуночных землях, но лагарт я немного знал — доводилось общаться с купцами оттуда, ну и отец учил немного. А зная язык, волей-неволей узнаешь и некоторые обычаи народа. Там, к полночи, начиная от границы снегов и до верхнего течения Радагана, рассыпалась мозаика крошечных земель. Едва ли не в каждом из кусочков мозаики был свой бог, ревностно охраняющий границы. Что касается власти светской, то ее представлял, как правило, даже не то что благородный сеньор — глава какого-нибудь мощного клана, выбираемый старейшинами. Этот глава должен был получить одобрение Императора, что на деле сводилось к чисто формальному разрешению от его нунция. Налогов эти племена не платили вот уже много поколений, насколько я знал. Диалекты в каждом феоде тоже отличались изрядно.

…Купец Ганельф добродушно улыбается, принимая от меня связку перьев огневиски — со мною ими расплатились, и я почел за лучшее обратить их в деньги: зелья, которые можно приготовить, выпарив содержащееся в перьях вещество, мне ни к чему. Купцу есть с чего веселиться — сделка более чем выгодная.

«Грабитель ты, Ганельф, — говорю ему я, давая понять, тем не менее, что фраза эта — не более, чем шутка, вполне допустимая между хорошими приятелями. — С большой дороги».

«Вот чего нет, того нет, Райн, — он улыбается еще шире. — Сам знаешь, за сырые перья тебе никто больше не даст. Слушай, земель на Полночи много… ни в одной из них тот, кто живет по завету предков, не станет жульничать. Но не взять положенных денег за хорошую работу — это, извини, не по-нашему! Мы не берем денег только когда помогаем другу, или когда преследуем врага…»

Я спас Вию Шварценвальде от смерти. Казалось бы, мне нечего было бояться ее мести. Но почему, когда я гляжу на нее, меня не покидает ощущение, что другом она меня вовсе не считает?

Неспроста, одно я вам скажу.

Я даже знаю, почему она решила помочь Хельге вместо того, чтобы сразу попытаться отобрать у меня Драконье Солнце — хотел бы я знать, зачем оно ей нужно! Девочка побоялась, что деревня станет защищать меня, и решила обезопаситься.

— Прямо вот так и пойдем? — удивился Альбас, видимо, обескураженный предложением шаманки. — А как же…

— Просто пойдем, и все, — сказала Вия Шварценвальде. — Думайте, мы будем дожидаться ночи?… Лучше все сделать сейчас, пока этого никто не увидит.

Несмотря на ранний час, Сумасшедшая Хельга сидела в огороде, у той же разбитой лохани. Внимания на нас она обращать и не думала. Мы подошли к заборчику слаженной группкой: Вия в середине, мы с Ди Арси плечом к плечу, и крестьянин чуть позади. Ди Арси изо всех сил старался меня не упустить. Он не вертел попусту головой и не впивался в меня взглядом, но я отлично понимал, что выскользнуть из его поля зрения и тихонечко смыться не получится. Можно было не сомневаться: как только шаманка закончит что там она собирается сделать, он приставит мне к горлу меч и непререкаемым тоном потребует Драконье Солнце.

Райн, ну почему ты ленишься составлять свой гороскоп хотя бы каждый месяц?!.. Быть может, что-то подсказало бы тебе, как выбраться из этой в высшей степени неприятной ситуации…

Вия Шварценвальде в сад не вошла. Остановилась у калитки, и тихонько кашлянула, привлекая внимание. Старуха вскинула на нее глаза. Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Я снова почувствовал что-то… как будто воздух зазвенел, да и потеплело… Рукам стало жарко, к лицу прихлынула кровь. Захотелось скинуть плащ. Я знал, что ощущение ложно: утро здесь, повыше в горах, было холодным, вот-вот парок изо рта пойдет.

Это собирались духи. Не так, как в прошлый раз, но я чувствовал их: запертые в глубинах духи земли, и духи растений в огороде, и несчастная мятущаяся душа Хельги, которая еле держалась в теле. Они почувствовали присутствие шаманки и приветствовали ее на свой лад.

— Простите, — сказала вдруг Вия Шварценвальде, и склонилась в низком поклоне.

Это уже ни в какие ворота не лезло… кланяться перед сумасшедшей крестьянкой! Что-то мне подсказывало, что Вия явно не принадлежала к этому почтенному, но малоуважаемому сословию. Или она кланялась духам?…

Хельга, напротив, выпрямилась.

— Кто ты, девочка? — спросила она почти ласково. — Ты похожа на мою дочь…

В голосе сумасшедшей звучала чуть отстраненная нежность. Я понял, что она не приняла шаманку за свое погибшее дитя — просто поставила в известность. Похожа. На дочь. И все.

— Для меня это было бы большой честью, — ответила Вия, и я каким-то образом понял: это не просто формула вежливости. — К сожалению, я — это не она. Но я могу сделать так, что вы ее увидите. И вашего мужа тоже.

Хельга как будто не удивилась. Можно подумать, чего-то в этом роде она от шаманки и ждала. Женщина возразила словно бы только для порядка:

— Мои муж и дочь спят в этом доме спокойным сном.

— Я могу сделать так, что они ненадолго проснутся и поговорят с вами.

— Можешь?…

В голосе Хельги почти не было надежды. Так, какая-то тяжкая, невыразимая печаль. Она, конечно же, не верила. Ей было почти все равно, ее уже почти не трогало то, что происходит вокруг ее тела здесь. Но все-таки только почти.

Мне очень жаль эту женщину. Когда-то давно я тоже мог бы выбрать подобный способ умирания. К счастью, достало здравого смысла и воли к жизни. Но я отлично помню, что это такое — стоять на краю.

— Если пожелаете, госпожа, идемте со мной. Здесь наверняка есть где-то поблизости место более подходящее. И возьмите с собой вашего мужа и дочь. Вы ведь унесете их, не так ли?… — Вия говорила с убедительной мягкостью профессионального лекаря.

«Откуда она узнала про куклы?» — мелькнуло у меня в голове, и тут же забылось. Уж верно, у шаманов есть свои методы узнавать такие вещи.

Хельга тотчас нырнула в свою хижину. Мы остались снаружи. Я стоял и рассматривал травинку у себя под ногами. Кто-то наступил на нее, и сломал: капельки травяного сока студенисто поблескивали на сломе. Одна полоска травинки — вы ведь знаете, травинки растут как бы полосками, — торчала к небу, будто отломанная щепка. Она была достаточно короткой, чтобы не сгибаться…

Я подумал, что более низкий рост дает известное преимущество в драке — так меня учили. Я был ниже Ди Арси. Но он дрался лучше, в этом можно было не сомневаться. Он-то, в отличие от меня, получил нормальное воспитание. А после нормального, наверняка, специфическое. У меня же и меча-то нет.

Хельга возникла в проеме. Кукол она держала в руках, закутав в старую тряпку. Я узнал в этой тряпке бывшее одеяло на лавке. Снаружи хижины оно почему-то смотрелось неуместно — так часто бывает с вещами, стоит перенести их за порог.

— Здесь есть какое-нибудь заброшенное пастбище или что-то в этом духе? — спросила Вия самым повелительным тоном. — Такое, куда никто не пойдет? Только пойдемте туда быстрее, потому что есть ритуалы, которые надо проводить ночью, а есть такие, которые проводят на рассвете.

Я подумал, что сейчас буду наблюдать шаманский ритуал первый раз — не считая того, на башне. Самому мне с северными шаманами сталкиваться не приходилось, хотя однажды я пересек Полуночные Земли. Надо постараться запомнить поточнее, а потом записать. Вдруг пригодится?…

Альбас хотел было что-то сказать, но Хельга опередила его.

— Есть такое место, как не быть. Моя дочь собирала там цветы в последний день, когда была здорова. Идемте, дети, я покажу вам его.

И никаких тебе «благородных господ».

…На самом деле, детьми нас назвать было уже нельзя. В наших краях поступают на службу уже лет в тринадцать, а Ди Арси по возрасту вполне мог бы оказаться отцом семейства. Да и Хельга сначала величала нас «господами». А вот поди ж ты, сбилась…

На какое-то время возникла заминка: шаманка и Ди Арси заспорили, оставить лошадей здесь или взять с собой. Ди Арси хотел взять, шаманка уперлась: она заявила, что лошадям рядом с ней не место. «Или вы хотите чего-то в духе прошлого раза, милорд?!» В результате дико косящего жеребца привязали к дереву неподалеку от хижины Сумасшедшей Хельги, а недовольно фыркающую гнедую кобылу — к ограде.

Хоть Хельга сильно сутулилась, шагала она широко и твердо. Даже удивительно. Чем-то сумасшедшая напомнила мне тетю Ванессу.

На старое пастбище пришлось взбираться по довольно крутой, но широкой тропинке. Она порядком уже заросла, но идти по ней все еще было легко.

— Почему это пастбище больше не используют? — спросил Альбаса Ди Арси.

— Так там жук на траве завелся, овцы болели… вытравить не могли, ну и пришлось уйти. Думаем на следующее лето пасти снова, кажись, сгинул жук-то…

Мы шли, наверное, с полчаса — во всяком случае, мне так показалось. Становилось все светлее и светлее, но я знал, что солнце встанет еще не скоро. Наконец тропа выбежала на то самое пастбище: широкий зеленый луг, больше похожий на самое настоящее горное плато. Считать его таковым мешали только относительно скромные размеры.

Трава казалась серо-серебристой в утреннем тумане. Слева поляна была оторочена громадными серебристыми вязами, справа — полосой сосняка. Прямо перед нами уступами, туманными голубыми складками поднимались горы, как никогда восхитительные.

— Замечательное утро, — с энтузиазмом произнес Ди Арси. Мне его энтузиазм показался слегка зловещим, но я тут был лицом заинтересованным.

— Действительно, — ответил я. — Самое подходящее для чего-нибудь важного.

— Для сражения, например, — в тон мне заметил он, дернув уголком губ.

Я только склонил голову. Мне не хотелось с ним сражаться — исход был совершенно ясен!

Значит, предстояло придумать, как от драки отделаться. Я не особенно ломал себе голову… по крайней мере, пока. По опыту я знаю, что в таких ситуациях главное — не дергаться. Не дергаться, но и не упустить свой шанс. Пусть все идет, как идет.

Хельга остановилась, и шаманка шагнула вперед. Почему-то я думал, что она направится на середину луга, но она уверенно пошла к старым вязам. Остановилась, едва войдя в тень одного из них.

— Надо развести костер, — сказала она.

— Веток, что ли, наломать? — спросил Альбас нерешительно.

— Да, — кивнула Вия, — только немного. Скорее всего, нам не понадобится, чтобы костер горел долго. Только в самом начале…

Альбас послушно направился вглубь рощи.

— Я пока начну, — мягко сказала Вия, обращаясь к Хельге. — Дайте же мне их.

Девушка слитным движением размотала полоску ткани, прикрывающую ее лицо. Хельга даже не вздрогнула — по-видимому, она и вовсе не обратила внимания на то, что кожа шаманки была неправильного цвета.

Сумасшедшая без возражений протянула Вии куклы.

А потом госпожа Шварценвальде сделала то, чего я никак от нее не ожидал. Она крепко сжала куклы в охапке и потерлась о них щеками. Выражение лица у шаманки было мечтательное, словно у девчонки за игрой.

Она жестом попросила Хельгу расстелить на траве покрывало, и бережно опустила на него кукол. Потом сняла сапоги, аккуратно отставила их в сторону. Я решил, что она разденется совсем, как тогда, на башне, и приготовился успокаивать Альбаса, когда он вернется, — скорее всего, бедняга не привык к таким эксцентричным выходкам. Однако дело ограничилось только сапогами: вероятно, для этого ритуала визуализации скелета не требовалась. Шаманка просто переступила несколько раз с ноги на ногу, как будто пробовала землю на ощупь. Потом потянулась, встала на цыпочки, понюхала воздух. Достала из-под гармаша бубен… я не совсем понял, где она прятала такую здоровенную штуковину так, что та ни разу не звякнула. К животу привязывала двумя ремнями?… Вскинула руки. Бубенцы звякнули.

Потом шаманка опустила руки и словно бы к чему-то прислушалась. Мы молчали. Вообще было очень тихо, но довольно быстро мы услышали шум шагов — это Альбас торопился назад с охапкой довольно тоненьких палок. Все правильно, ведь шаманка велела побыстрее…

Девушка выбрала несколько веточек, сложила их неуклюжей, как мне показалось горкой. Потом потребовала кремень и трут — что ей и выдал Ди Арси. Огонь девушка развела с удивительной сноровкой: даже по такой неловкой кучке огонек заплясал очень весело, разгорелся сразу. Мне бы так…

— Садитесь, — сказала Вия. — Садитесь вокруг. Вы будете как племя.

Кажется, я понял, что она хотела этим сказать… насколько я помнил, в некоторых обрядах шамана участие должно принимать все племя. Очевидно, Вия Шварценвальде решила за неимением лучшего обойтись нами.

Мы послушно расселись вокруг костерка… причем Ди Арси, разумеется, предусмотрительно предпочел устроиться рядом со мной. Я знал, что обряды шаманской магии обычно обладают гипнотическим эффектом, и прикидывал, смогу ли убежать, пока все будут безотрывно пялиться на госпожу Шварценвальде. Решил, что это зависит от того, насколько сам я смогу остаться безучастным. А смогу ли?…

Если удастся… думаю, уйду довольно далеко, пока они очухаются. От лошадей в горах все равно никакого толку, а на своих двоих им меня не догнать. Что-что, а отрываться от погни я умел.

Шаманка положила кукол около костра. Видно, она не боялась, что на них попадут искры.

Тут взошло солнце. Я как раз сидел лицом к горам, поэтому увидел, как вызолотились их вершины. Кажется, мое лицо само собой расплылось в широкой улыбке. Мне снова грозила смерть — я совершенно точно знал, что Ди Арси, если будет необходимость, не остановится перед убийством, — и в то же время я радовался. Я чувствовал, что здесь, на этом лугу, просыпается что-то… готовится. Шаманка взывала к таким силам, которые новые боги заставили уснуть, но не умереть. Их соседство казалось мне пугающим и бодрящим одновременно.

Вия снова вскинула бубен… рука ее точно начала дрожать. Тонкий дребезжащий звук показался мне очень неприятным, даже зубы заныли. Я подумал, что очередной приступ будет совершенно излишним… особенно, если учесть, что с окончания предыдущего прошло менее суток.

И вдруг шаманка запела. Это уже был не вой, как тогда, на башне, а именно песня. Правда, звучала она необычно, да и язык был незнакомый — даже не лагарт.

Девушка начала медленно идти вокруг костра странной, прыгающей походкой… она как будто приплясывала, проворачиваясь вокруг своей оси. Вращение становилось все более размеренным. Не сразу, но я все-таки сообразил, что она имитирует ход планеты вокруг солнца… вот странно! Мне всегда втолковывали, что лишь астрологам известно, что планеты обращаются вокруг центрального светила, да некоторые еще и крутятся вокруг себя, словно детские волчки, — когда-то давно боги сочли это откровение слишком волнующим для неискушенных людских ушей, и завещали хранить в тайне ото всех, кому по роду профессии не приходится соприкасаться с подобными «секретами». То же мне секрет, если подумать! Просто боги боятся, что, узнай люди, как на самом деле устроено мироздание, они не смогут удержаться от смеха.

Наверное, я правильно подметил раньше: у шаманов есть свои способы узнавать по-настоящему важные вещи.

Одеяние шаманки развевалось, волосы ее метались в воздухе, и мне казалось — не только в прыжках дело, еще какой-то невидимый ветер дует. Чушь, конечно. Бубен все звенел и звенел в том же рваном, неприятном ритме. Песня тянулась на низких нотах, которые мало отличались одна от другой… или это на мой слух не отличались?… Я подумал, что Ди Арси смотрит на шаманку вполне зачарованно — можно попробовать улизнуть.

Не получилось.

В момент, когда я собрался вскочить и побежать, я вдруг осознал, что песня не просто звучала раннимутром в предгорьях. Песня и была ранним утром, и была предгорьями. Песня звала, ворожила и чаровала… только не так, как чарует что-то прекрасное. Песня не была прекрасной — она просто была. От начала времен мы сидели у костра. От начала времен краснокожая фигурка в развевающихся одеждах, с ореолом черных волос вокруг головы подпрыгивала и кружилась вокруг пламени…

Мне вдруг показалось, что это бабочка порхает над языками огня. Над диковинными цветами. Да, точно… бабочка, как же я раньше не понял?… Красная бабочка с черными пятнышками — словно божья коровка.

Жаркий, солнечный сентябрьский день. Мама взяла меня на ярмарку — тогда, когда отец еще был жив, она чаще и подолгу оставалась дома, и проводила больше времени со мной и с Раей. До ярмарки мы добрались в подводе нашего богатого соседа-крестьянина. Мне очень захотелось поглядеть на кукольный спектакль, который разыгрывали скоморохи на площади. Мама строго сказала: «Смотри, Райн, но придется возвращаться пешком». Я пожал плечами — пешком так пешком! Подумаешь, напугала… Мне было пять лет, и я мнил себя великим ходоком. Во всяком случае, ходил я гораздо лучше папы.

В общем, час я грыз сахарного петушка на палочке, глазел на Петрушку в пестром колпаке и чувствовал себя совершенно счастливым. А потом мама сказала: «Ну все, пора. А то не успеем до темноты».

Мы пошли.

От ярмарки до нашей деревни было недалеко, мили две, наверное, может, чуть больше. Я имею в виду наши мили, шляхетские^[28]. Но для натруженных ножек пятилетнего малыша — целое путешествие. Под жарким солнцем, которое и не думало смирять свой пыл, пусть даже перевалило за полдень. К тому же и одет я был «празднично»: в бархатные штанишки и рубашку с широким воротником — тетушка Ванесса настояла. Мама разрешила мне отстегнуть воротник (хотя сама не поддалась искушению снять чепец, ибо дома всегда одевалась как добропорядочная матрона), но на руки меня так ни разу не взяла. Мы останавливались много раз, но все-таки в итоге доплелись. Я дошел. Сам…

Потом, лет в одиннадцать-двенадцать, когда мамы уже не стало, я, бывало, в ярмарочный день успевал проделать путь до ярмарки и обратно раза три через холмы, напрямик: подряжался таскать грузы для наших мужиков. Дело не дворянское, конечно, но за него платили, а деньги были нужны…Особенно когда Рая болела. А болела она часто.

Мы присели отдохнуть под дерево, и я, наблюдая, как ползет по моей загорелой исцарапанной ноге божья коровка, спросил: «А почему Божья коровка вообще прилетает на землю?… Ведь говорится же в считалке, что у нее на небе деточки». Мама взъерошила мне волосы и сказала (голос у нее был низкий, грудной, с едва заметной хрипотцой): «Потому, Райни, что коровке тоже надо кушать. Она ведь, хотя питается божьей росой, но и роса тоже только на траве выпадает. А стало быть, ей и себе, и деточкам надо прокорм на земле искать, а не на небе». «Мам… а коровка — она божья… но какого Бога?… Их же много, Богов…» «Наверное, общая», — Мама прижала меня к себе. Нога моя дернулась, красная капелька божьей коровки сорвалась и улетела. «А они не передерутся? Она же маленькая…» «Ну, во-первых, коровок много, на всех хватит. А во-вторых, станут тебе боги из-за какой-то коровки ссориться… Им достоинство не позволит». «Как наше, шляхетское?» «Ну да, как наше…»

…Нет. Кажется, я не столько вспомнил этот разговор, сколько придумал прямо сейчас. Мама была не охотницей говорить о богах. Скорее всего, она просто ответила бы что-то вроде: «Не касайся этого Райни, малыш. А то не вырастешь». «Почему?» «Не дадут». Это если бы вообще не ограничилась коротким: «У тебя есть силы разговоры разговаривать? Значит, пойдем уже».

* * *

Я встал и пошел. Точнее, попытался. В этом месте было некуда идти. Все заволок серый туман с гор… серый — будто дым от костра. Пепелища. Да нет, это и есть дым. Он пахнет гарью. Где-то в этой гари потерялись папа и мама, я непременно должен их найти, или Рая будет плакать, а тетя Ванесса будет укоризненно смотреть на меня… Ну же, Райни, встали и пошли ножками…

Вокруг скользили тени: родители, здоровые и счастливые, в окружении чужих детей Рая протягивает мне чашу воды… Тетя Ванесса укоризненно смотрит на меня, качая головой.

Последняя тень не ушла просто так — я попытался погнаться за ней, и она еще несколько раз мелькнула вдалеке. В руки не далась — наверное, потому, что мне так и не удалось сделать даже несколько шагов. Зато возник наш фамильный склеп… просто каменный короб, украшенный, если это можно так назвать, грубой лепниной. Древняя, чтоб ее… Я плакал и скребся в тяжеленную деревянную дверь, просил, чтобы открыли… Они меня не пускали: те Гаевы, что были прежде, и тетя Ванесса, и родители. Они говорили, что я уже умер, и что мне не место с ними — они-то живы… «Вы умерли! — кричал я. — Пустите меня к вам!» Но родичи, наверное, чем-то заложили дверь изнутри: как я ни бился о тяжелые створки — и плечом, и головой, и всем телом — открыть мне не удавалось.

Убей себя об дверь, ага…

Потом я просто упал на землю и лежал без движения. Если бы тени вздумали выйти ко мне теперь, я бы даже не посмотрел на них. Они могли делать со мной все, что им заблагорассудится.

Рядом с моим лицом на каменном полу остановились босые ноги. Потом шаманка присела на корточки. В моем сне она снова была без одежды, как тогда, на башне. Но не обнаженной — все ее тело ковром покрывали чернокрылые бабочки в красную крапинку. Противно, наверное…

— Что с тобой? — спросила она участливо. Ее глаза смотрели только с любопытством — ни гнева, ни алчности. — Я могу помочь тебе?

— Нет, красавица, — я улыбнулся ей разбитыми губами… когда успел разбить?… — Это я должен помогать тебе, а не наоборот.

— Я поймаю тебя, — пообещала она, протянув мне руку.

— Конечно, поймаешь, — я схватил ее ладонь и рывком поднялся. — Но еще не сейчас.

Мы стояли все на той же равнине, только и костер, и Альбас, и сумасшедшая, бесследно исчезли, а туман стал гораздо плотнее и растекся в какую-то бесконечную плоскость без высоты и времени. Только деревья, вдруг ставшие серебряными, тихо шелестели металлической листвой. Да, еще Драконье Солнце… я знал, что оно восходило там, в вышине, за туманом.

— Я буду звать духов, — сказала шаманка. — Раз уж ты оказался здесь… стой спокойно и не мешай.

А может быть, сказала она совсем другое. Все это было как во сне, причем я не был уверен, что сон снится именно мне.

Госпожа Шварценвальде вытянула руки вперед. Крапчатые бабочки сорвались с запястий и широкими шуршащими лентами размотались вперед, в туман. Нет… какие бабочки! Вороны. Самые настоящие вороны. Черные, хищные, лесные птицы. С громким карканьем, будто на кладбище, они пропали где-то вдалеке.

— И что дальше? — спросил я.

Шаманка только насмешливо посмотрела на меня.

В следующий миг она шагнула вперед, протягивая руки… и вот уже рядом с ней стоят двое… двое… нет, не получится найти верное слово. Наверное, если бы я знал их живыми, то смог бы и теперь углядеть хоть что-то, но я видел их только куклами, и чем-то вроде кукол они для меня и остались: просто силуэты в человеческий рост, слишком пестрые, чтобы на них можно было смотреть без рези в глазах. Кроме того, силуэты эти были совершенно одинаковые. Мне почему-то казалось, что душа девочки должна хоть как-то отличаться от души мужчины.

— Вы будете говорить через меня, — сказала им шаманка. — Согласны?

Силуэты медленно кивнули.

Тогда Вия крепко сжала своими руками их руки… да, это были руки, хотя по очертаниям они не слишком напоминали человеческие конечности. А потом нас накрыла вязкая тишина. Тишина и спокойствие тумана… Да, наверное. Влага. Здесь было очень много влаги. И очень много понимания — прямо в воздухе. Веяло там, как зараза.

Кажется, я плохо объясняю, но довольно сложно описать галлюцинацию. Это продолжалось, наверное, доли секунды, но мне потом показалось, что целые вечности. Я чувствовал, как растут деревья. Чувствовал, как медленно крошатся и покрываются землей горы. Чувствовал, как копошатся насекомые в слое почвы. Чувствовал жизнь и смерть. Даже небо и звезды я чувствовал — о все силы мира, впервые в жизни я действительно чувствовал звезды, вместо того, чтобы вычислять их!

Но бред быстро кончился — спасибо ему за это. Пришли слова и судорожные рыдания. Женщина, сумасшедшая Хельга, просила сжалиться, смилостивиться над ней, она не вынесет больше безумия, заберите ее к вам, пожалуйста, заберите…

Я даже увидел это на миг, уж не знаю, какими глазами: Сумасшедшая Хельга изо всех сил сжимала маленькую шаманку в объятиях, и рыдала, страшно растягивая рот. Сердце мое сжалось — мне показалось, что это самое страшное, что мне приходилось наблюдать. Почему?… Казалось бы…

Тут я понял, потому что мне наконец удалось разобрать всхлипывания старой женщины.

— Зачем?!.. — рыдала Хельга. — За что?! Не хочу! Не хочу!

Я даже догадался, чего именно она не хочет. Она не хотела помнить — вот что. И не хотела понимать. До сих пор ее безумие было ее спасением.

Ну что ж… может быть, и мне безумие показалось бы соблазнительным выходом. Слава богу, что я не женщина, и мое не столь изобретательное подсознание ничего подобного не подсказало.

— Не хочу! — рыдала Хельга. — Не хочу! Лучше убейте меня!

Она оттолкнула шаманку от себя. К моему удивлению, Вия Шварценвальде упала покатилась по лугу словно кукла… словно тряпичная кукла. Я попытался шагнуть к ней, но не смог сдвинуться с места: все-таки здесь даже шевелиться оказалось сложно. А старуха закричала, раздирая руками длинные седые пряди волос.

— Убейте! — кричала она. — Боги, убейте меня!

Только богов не было и не могло быть здесь… или могло?… Где мы — в самом сердце тумана, оживленного для нас магией шаманки, или же на горном лугу под вязами?… Ничего отныне не было очевидным: время от времени реальность оживляла блики костра, на который я все еще смотрел, перед моими глазами… но в тот же миг туман набивался в меня, и я не мог видеть ничего, кроме его серебряной сердцевины, и только вой…

Туман взорвался языками пламени. Сверху, плавно кружась, сыпались золотые осенние листья со снегом вперемешку. Я откуда-то знал, что это был не первый снег — второй… Тот, который может при желании лечь на всю зиму.

Вокруг в одно мгновение стало холодно и ясно. Так холодно и ясно, наверное, может быть только утром середины осени в лесу. Да, — мы оказались точно в таком утре. Нет! В том самом утре.

Еще бы знать, в каком…

Теперь я смог сделать шаг и даже два, но это ничего не меняло. Потому что к сумасшедшей старухе шел бог.

Это был, конечно, не настоящий Бог. Но все-таки один из тех, что повелевают нами — раз увидев, невозможно ошибиться. Я однажды видел Спента-Армаити^[29] на храмовом празднестве в Алом Княжестве… то самое Сумеречное Явление, к месту которого третий год водят паломников, да… «Антропоморфны» — дурацкое слово. Боги совершенно не похожи на людей. Они вообще ни на что похожи. Так… овеществленная абстракция. Не понимаю, как им удается обмануть хоть кого-то, когда они пытаются принять человеческий облик. Их вечно выдает то, что художники — да и жонглеры в своих песнях! — пытаются передать неземным светом, пылающим вокруг фигур. Когда боги идут в мир, реальность изгибается вокруг них, не в силах выдержать их веса.

Вот такой бог, алый и золотой, словно осенние листья, пахнущей кровью на жертвенных алтарях, и гарью пожаров, двигался к нам — медленно и неспешно, и в то же время гораздо быстрее, чем всадник на лошади. Мне казалось, будто он идет от гор, но впечатление было обманчивым: я знал, что этот бог только что сидел рядом со мной у костра. У него было лицо Астериска Ди Арси.

Реальность бреда выгибалась вокруг него, даже рвалась иногда. Тогда я видел и костер (он почти уже догорел), и небывало густой столб дыма, поднимающийся в утреннее небо, и неподвижно стоящую шаманку… бог тоже был там: я ощущал его присутствие рядом с собой. Здесь же, в реальности странного сна, я мог его видеть.

Я не анализировал — лишь много позже у меня нашлось время хорошенько порассуждать — только подумал: «А ведь бедняга на краю держится!» Первое озарение часто бывает верным…

Бог шел к старухе и улыбался. Она смотрела на него как зачарованная.

— Ты ждала смерти? — спросил он. — Ты получишь ее.

Сумасшедшая Хельга смотрела на него такими глазами, какими, наверное, кролик смотрит на удава — не знаю, ни разу не наблюдал это поучительное зрелище!

Я твердо знал, что старуха будет только благодарна богу, избавь он ее от страданий пробужденного разума. Еще я знал, что мое вмешательство не изменит ничего — для такого как он стереть меня в порошок не составит ни малейшего труда. Кроме того, отдать свою жизнь, чтобы помочь какой-то там зачуханной селянке, живущей в жутком горном захолустье — совсем не то, что может прославить доблесть шляхтича (ну, предположим, последнее меня никогда слишком не волновало), и вообще было бы весьма обидным итогом моей недолгой, но такой интересной жизни! Да, все так… Но почему же тогда я сорвался вперед, как бешеный, чтобы встать между богом и старой женщиной?…

Ох, должно быть, сумасшествие — заразная штука!

А с другой стороны… Райн, тебе это ничего не напоминает?… Ведь совсем недавно в сходной ситуации ты повел себя примерно так же…

Первым я не успел. Первым оказался, как ни странно, Альбас, про которого я совсем забыл. Более того, я думал, что ему не удалось попасть в эту странную страну туманных видений. Нет, он был здесь, и с ревом бросился на бога. Тот просто отмахнулся… отшвырнул крестьянина, да так, что Альбас отлетел весьма далеко, врезался в вяз спиной и сполз по нему, оставляя на коре густой маслянисто-темный след.

Я хотел крикнуть что-то глупо героическое, вроде «Только через мой труп!» или «Убей сначала меня, если ты хочешь повеселиться!» Но, конечно, ничего не успел. Бог уже нанес удар — огненным клинком, разумеется. Ну почему, почему у богов обязательно должен быть огненный клинок?! Завел бы кто-нибудь… ну, не знаю… ну хоть пращу, что ли?… Можно прямо с небес орудовать — дешево и сердито!

Клинок вошел мне в верхнюю треть живота, под грудиной. Я успел даже подумать что-то типа «как горячий нож в масло». В следующий миг меч взорвался. И я взорвался тоже — вместе с ним. Понял, что умираю. Четкое, ясное осознание. Я должен был умереть именно так…

Мне, наверное, следовало вести себя достойно, но тело, увы, хотело не проявлять достоинство, а попросту без затей жить. Я заорал. А когда заорал, мир сложился как-то вдруг, будто витражный узор на окне, когда отходишь подальше и воспринимаешь картину целиком. До меня дошло, что я снова сижу у костра, и по-прежнему ору, схватившись за складки сюрко у себя на груди, словно пытаюсь руками вытащить оттуда сердце. Ох, что-то досталось этому бедному органу в последнее время!

Все то же утро…

Шаманка валялась неподалеку, лицом в траве. Нормальное для нее состояние, судя по всему… Так же без сознания, только на боку, растянулся Астериск Ди Арси. Руки его сжимали рукоять меча… который, конечно же, был вытащен из ножен. Хорошо еще, что не у меня в животе засел!

Зверски болела голова. Ну конечно… еще бы после такого не болела.

Я присмотрелся к моему незадачливому преследователю. Нет, все нормально — жилка на шее бьется. Значит, живой. Может быть, мне, ради мирового спокойствия стоит прибить его здесь и сейчас?… Его устами улыбался бог… кажется, я даже знал, какой именно.

Кинжал у меня был. Я нащупал рукоять на поясе. Старов кинжал, между прочим. Я ведь тогда не спросил, как зовут оружие… подумал, и назвал Сын Бури. Немного выспренно, но мне показалось, что правильно… Такой парень, как Ди Арси, и должен любить выспренние названия — стало быть, кинжалу будет привычно.

Перерезать горло спящему — тем более, что Ди Арси скорее в обмороке, чем просто спит, — дело пустячное. И для меня не новое — уже приходилось однажды.

Я мог. Запросто.

Кинжал, конечно, придется оставить рядом с телом. Не смогу же я взять его с собой… И как я буду в горах без ножа?…

Нет, что за глупости… конечно, не буду оставлять. Возьму с собой. Вытру только хорошенько.

Я разжал пальцы и поднялся. Боль в голове отзывалась противными спазмами в желудке — как с похмелья. Надо проверить, как там шаманка… не сломала ли чего. Да и вообще — напряжение такого ритуала может оказаться для нее слишком…

И замер. Встав, я увидел некую деталь окружающего пейзажа, которую раньше не замечал: опершись о ближайший вяз, полулежал, свесив голову на грудь и широко разбросав ноги (на подметках сапог — лепешки грязи), Альбас из Пестрых Скал. На коре дерева медленно подсыхал широкий темный след. А Сумасшедшая Хельга стояла на коленях у тела своего племянника. Она медленно раскачивалась туда-сюда, и мерно повторяла:

— За что?!.. За что?!..

Судя по голосу, от ее спасительного безумия не осталось и следа — совсем, как во сне.

* * *

…Мне нужно было торопиться. Множество дел следовало закончить до того, как Ди Арси придет в себя. Например, позаботиться о шаманке. А еще — помочь Хельге оттащить труп.

2. Записки Аристократа

Приходить в себя пришлось едва ли не дольше, чем в тот раз, на холме. Разница состояла в том, что тогда я просто проснулся, как будто после обычного сна. В этот раз я даже не чувствовал, что сплю: я все отлично осознавал. Даже запомнил, что Гаев сидит около меня, положив руку мне на лоб, и словно бы о чем-то думает… пальцы у него были до странности холодные.

— Вот что, — сказал астролог сочувственно — причем сочувствие было ни капли не наигранным, я мог бы в этом поклясться! — Вам нужно сейчас полежать немного, Ди Арси. А лучше бы много. Но много не получится — есть ведь еще госпожа Шварценвальде. Вам придется о ней позаботиться.

Потом он поднялся и отошел в сторону — я потерял его из виду. Я понял, что он опять сбегает, но встать просто не было сил. Тело как параличом разбило.

Тем не менее, повторюсь, сознания я не терял. Все как будто в тумане плавало. Ветки дерева надо мной вдруг показались потолком, который то удалялся, то приближался… впервые в жизни я настолько не чувствовал собственного тела. Однако мне нужно было встать, и я все-таки встал. Для этого пришлось попросту приказывать своим рукам и ногам двигаться, не слишком обращая внимания на их реакцию… а им все происходящее совсем не нравилось.

Когда я с грехом пополам выпрямился, опершись о ствол вяза, я увидел шаманку. Лежала она неподалеку… Вроде, цела, все на месте…

Кажется, когда я выпрямился, меня вырвало… не знаю точно. Помню только, что в голове у меня помутилось, а потом я вытирал рот пучками травы… впрочем, может быть, я просто пытался ее есть.

Только тогда мир перестал играть со мной в прятки, и я, негнущимися пальцами распустив шнуровку сюрко, сунул руку за пазуху и достал оттуда маленький пузырек темного стекла. Это уже становилось традицией, которую мне не хотелось бы продолжать. Если моя «другая сущность» будет вырываться на волю с таким завидным постоянством, меня очень скоро обнаружат. Так мне совсем ничего не успеть.

На сей раз, когда я вытащил пробку, Агни не поспешила выходить, чем очень сильно напугала меня. Я буквально похолодел и несколько секунд не знал, что же предпринять. Однако вскоре робкий алый блик появился на горлышке пузырька, а затем на краешке темного стекла заплясала крошечная алая фигурка.

— Стар… — прозвенела ящерка. И, клянусь, впервые в жизни ее нежный голосок был похож на шепот! — Стар… он уже ушел?

— Тот?… — спросил я. — Ушел, не бойся.

Сказал я это с уверенностью, какой не чувствовал. ТОТ был все еще слишком близко, выжидал за резной изукрашенной дверью…

— Да нет же! Большой! Я снова чувствовала его! Он близко, слишком близко!

— Ты уже раньше говорила об этом… — произнес я медленно, пытаясь собраться с мыслями: голова пока еще категорически отказывалась работать. — Ты говорила об этом, когда я прошлый раз приходил в себя, когда ТОТ… может ли быть…

— Ни в коем случае! — она аж испугалась. — Нет! ТОТ, другой — это ТОТ! Стар, ты что?! Ты думаешь, я спутаю бога с Большим?

— Да кто же этот Большой, в конце концов?! — я чуть было не рявкнул на маленькую Агни, но тут же сбавил тон. — Прости… я хотел сказать, может быть, ты попытаешься объяснить мне в двух словах? Только быстро, я тороплюсь. Мне нужно догнать этого астролога…

— Звездочета? Так вот он кто! Нет, ни в коем случае! Стар, ты не должен этого делать!

— По-моему, мы договорились, что ты не указываешь мне, чего я должен делать, чего не должен, — произнес я медленно, чувствуя изрядное раздражение. — Так что… — но тут же запнулся. — Постой, что ты хочешь сказать этим «Так вот он кто»?

— Этот астролог… он такой… молодой, да?… — спросила Агни. — И такой… спокойный, доброжелательный?… Стар, хочешь, я скажу тебе, какой он?…

Я осторожно погладил ящерку указательным пальцем… и мне пришлось снова замереть, потому что моя бедная несчастная голова вдруг чуть не разлетелась. Ну точно! Агни уже общалась со мной подобным образом, но только когда я спал, а она в это время выбиралась из своего пузырька. Такое случалось, когда мы с ней мирно жили в под защитой стен Чертовой Крепости. Мне и в голову не приходило, что она способна на что-то в этом духе, когда я бодрствую! Это уже отдавало чудесами, а именно от чудес я старался в первую очередь держаться подальше.

И все же образы рванулись в меня, отчего голову, от висков к затылку, словно раскаленный стержень пронзил. Я вдруг как будто воочию ощутил Гаева… не его самого, но то, каким его восприняла Агни… не знаю, как это объяснить — может быть, какой-нибудь философ из тех, что провел почти всю свою жизнь в мрачных стенах университета, и справился бы! Я же могу сказать только одно: это было похоже на тот образ человека, который складывается у вас в мозгу, если вы долго знаете его. Тогда вам достаточно назвать его имя — скажем, купец Клод из Нейта, — и вы, прежде чем отзвучала последняя буква, уже знаете, о ком идет речь. Еще раньше, чем вспомните, скажем, что этот самый Клод обожает вишневые камзолы, носит широкую бороду лопатой, а на носу у него огромная бородавка.

Вот такое ощущение на грани памяти и скользнуло в меня. Только уж очень оно было странным. Мне бы и в голову не пришло почувствовать астролога таким образом. Теперь я понял, почему Агни называла его Большим: этот образ не мог быть человеческим! Впрочем, и божьим тоже. Да он вообще живому существу не принадлежал!.. Помните, я говорил, что образ мыслей Агни мог бы заставить ее уважительно говорить о каком-нибудь особенно старом камне?… Вот-вот, оно самое! Иначе, или просто точнее, сказать не могу. Тут надо быть саламандрой, или каким иным причудливым существом, или хотя бы со звездами регулярно на брудершафт стопочку опрокидывать, как тот же Гаев, или еще что…

Мне стало по-настоящему страшно. Правда, всего на мгновение.

— Малышка, а ты не ошибаешься? — ласково спросил я у Агни. — Может быть, ты слишком долго просидела в этом пузырьке?

— Я действительно слишком долго просидела в пузырьке, ты совсем меня не выпускал! — сердито воскликнула ящерка. — Но это тут не при чем! Это ты, Стар, где-то пересидел: всю дорогу вел себя по-идиотски! А этот… этот… не знаю, как там его, но он Большой! И если ты в своем уме, то близко к нему не подходи!.

— Ну уж нет, — я решительно выпрямился. Голова слегка закружилась, но я с этим справился. — Нет, у него Драконье Солнце! И я его добуду, чего бы мне это не стоило… А если ты боишься — полезай в пузырек и сиди там.

— Я боюсь, Стар, я ужасно боюсь! Он тебя уничтожит! Он от тебя совсем-совсем ничегошеньки не оставит! — мне показалось, что саламандра вот-вот заплачет.

— Ну так…

— Нет! Пожалуйста, не прячь меня! Оставь меня рядом с собой! Если что, я попробую защитить тебя!

— Знаешь что, кто бы там Гаев ни был, мне совсем не улыбается, чтобы он тебя увидел.

— Нет, ни в коем случае! — ящерка соскочила с бутылочки, одним прыжком оказалась у меня на голове — есть у нее такая милая привычка. — Нет, нет! Я останусь с тобой! Я больше не отпущу тебя одного, ни за что!

Мне оставалось только чертыхнуться. Больше всего на свете я хотел броситься на поиски Гаева… бог его знает, сколько я провалялся тут, таращась на ветки вяза, в полубессознательном состоянии! Он мог уже уйти далеко.

И все-таки, прежде чем сорваться в путь, я проверил, как там шаманка. Сперва я испугался, что девушка не дышит, но потом все-таки уловил биение крови в жилке у нее на шее… просто кровь двигалась очень медленно. Не просто сон. Все это меня встревожило: я и не заметил, как стал относиться к этой девчонке гораздо лучше…или просто заботиться о ней вошло в привычку?…

Тем не менее, астролога следовало догонять. Большой он там или Небольшой. Мой первый и истинный долг — отыскать Драконье Солнце, остальные обязательства побоку.

— Ты чувствуешь этого Большого? — спросил я у Агни. Слегка нервировала необходимость разговаривать с кем-то, кто сидит прямо у тебя на голове, — все время хочется посмотреть вверх, а нельзя.

— Еще как! — подтвердила Агни. — Ты хочешь, чтобы я его нашла?

— Да!

— А может, не надо?

— Надо, Агни.

Ящерка вздохнула (я без труда понял, что это именно вздох, хотя звучал он, как звон колокольчика), спрыгнула у меня с головы. Земля на ощупь ей явно не понравилась — в первый момент Агни совсем по-кошачьи поджала лапку. Потом опомнилась и заскользила вперед между стеблями травы. Я побежал за ней.

Как выяснилось, астролог не успел уйти очень далеко… и в то же время, наоборот, ушел гораздо дальше, чем, как я думал, было возможно. Нам все время приходилось карабкаться выше в горы. Я увидел Гаева, когда влез по крутой тропинке на небольшую скальную площадку. С нее я отчетливо увидел и луг, на котором все произошло, и вяз, под которым очнулся… и удивился, как близко они оказались, ведь я шел не меньше часа! А потом Агни воскликнула:

— Большой, Стар! Прямо над нами!

И вспрыгнула мне на плечо, готовая охранять от всего мира.

Я вскинул голову, и увидел Гаева. Он стоял на почти такой же смотровой площадке — метров на пять выше надо мной. Вот только эти пять метров приходились на совершенно гладкую базальтовую стену. Каменный Пояс — горы не самые высокие, но все же это самые настоящие горы, и на их вершинах почти на все лето задерживается снег… по крайней мере с этой стороны хребта, где еще дуют холодные ветры с Северного Моря. И если уж они решают, что настала пора побыть крутыми, они делают это весьма основательно. Нас с астрологом могло разделять и десять минут, и день пути. Нет, ну день вряд ли — не мог же я проваляться настолько долго! Но полчаса, час — вполне.

— Доброе утро, Ди Арси! — весьма приветливо сказал этот наглый тип, как будто мы с ним повстречались во время предобеденного променада на кладбище^[30]. — Нормально себя чувствуете?

— Замечательно! — прорычал я. — Гаев, какого… — я выругался.

— Что «какого»? — участливо спросил он. — Уж не думаете ли вы, что я так запросто возьму и отдам вам Драконье Солнце? Кстати, кто это у вас на плече? Неужели саламандра?… Великие небеса, как вам удалось с ней подружиться?

Я поперхнулся заготовленным обвинением. Меня больше всего поразило то, что Гаев совершенно четко сказал «подружиться», вместо, например, «Как вам удалось ее приручить?!»

— Это она со мной подружилась, — сказал я, скрестив руки на груди. — Ладно, не отступайте от темы!

— Я и не отступаю, — Гаев покачал головой. — Ди Арси, вы мне нравитесь все больше и больше! Человек, способный так заинтересовать саламандру, чтобы она осталась с ним… Вот это подвиг! Я готов поверить, что вы действительно способны отобрать у меня Драконье Солнце.

— А его можно отобрать? — резко спросил я. — Или только передать по доброй воле?

— По доброй воле или хитростью, — равнодушно передернул плечами астролог. — Если, скажем, вам удастся поймать меня, запереть куда-нибудь и запытать до такого состояния, чтобы я сам отдал вам эту штуку…

— Зачем вы это мне говорите? Вам же следовало сказать: «По доброй воле и только!»

— Сказал же, вы мне нравитесь. Не люблю врать людям, которые мне симпатичны… да и вообще врать не люблю! Это плохо влияет на судьбу… А кроме того, вам все равно не светит поймать меня.

— Вы так уверены? — поинтересовался я — надеюсь, иронично, а не зло.

— Еще как, — с удовольствием кивнул мой собеседник. — Вот ваша огненная подружка вам подтвердит, легко ли меня поймать.

И тут, к моему удивлению, маленькая проказница взяла его сторону.

— Стар, не преследуй его! Он — Большой! Будешь гнаться за ним — погибнешь!

— С чего ты взяла, малышка? — я, насколько мог, попытался скосить глаза, чтобы встретиться взглядом с маленькой саламандрой (глаза у нее не огненные, а синие, словно сапфиры или небо ранней осенью, так что смотреть в них совсем не больно). Разумеется, ничего не получилось: скосить взгляд на собственной плечо, почти под самую шею, довольно трудно, особенно если тебе мешает высокий воротник сюрко.

— С того! — саламандра упрямо махнула хвостиком. — Он — Большой! Лучше не вставать у него на пути.

Судя по тому, как звучал голос Райна, когда он заговорил, астролог был удивлен такой категоричностью никак не меньше меня.

— Да, лучше не становиться у меня на пути! — подтвердил он на редкость растерянным тоном. — Уж не знаю, с чего эта красавица взяла, что я большой… вроде бы, особой огромностью не отличаюсь! Но в любом случае, Ди Арси, мой вам совет: откажитесь от Драконьего Солнца. Ничего хорошего вы не добьетесь.

— Мое дело, чего я хочу добиться! Но… послушайте, Гаев, вы достойный противник! Вы спасли мне жизнь, мне и шаманке, уже второй раз! Первый — когда вытащили из подземного хода. Я сам виноват в своих неудачах — то, что я не могу до сих пор поймать вас, всего лишь вопрос моей собственной глупости. Но поверьте мне, рано или поздно эта полоса невезения кончится, и…

— Разумеется, кончится, — астролог серьезно кивнул головой. — Марс уже выходит из противостояния Сатурну, так что…

— Постойте… — я замолчал на секунду, переваривая. — Так…

— Ну да, разумеется, — как ни в чем не бывало продолжил этот пройдоха. — Я, конечно, не знаю времени вашего рождения и не составлял вашего гороскопа, однако могу предположить, что Марс имеет в вашей карте одно из определяющих влияний. А сейчас Сатурн как раз мутит воду всем планетам, кроме Юпитера — он вышел из чистого аспекта с Юпитером пять дней назад. Так что ваша полоса неудач еще продолжается, а моя как раз закончилась. Не удивляйтесь. Вашей вины тут минимум — всему виной предопределенность.

Ну почему, почему беседуя с этим типом, я все время хочу ругаться?… Видит бог настоящий — если бы не я занимал в этой истории почетное место главного недотепы, преобладающим чувством было бы чистое восхищение!

— Тем более! — воскликнул я. — Значит, я вас все равно догоню! И… уж поверьте мне на слово, если Астериск Ди Арси хочет что-то получить, его мало что может удержать! А вы не кажетесь слишком опасным бойцом.

— Я действительно весьма посредственно владею мечом: разве что чуть получше какого-нибудь новобранца-ополченца, — улыбнулся Гаев. — Тут дело в другом… Господин Ди Арси, вы когда-нибудь задумывались о том, что такое Драконье Солнце?

— Еще как задумывался! Я догадываюсь, как оно выглядит!

— О нет, я не о том! Вы задумывались, что это такое на самом деле? Как мне удалось отобрать его у дракона?… Мне, двенадцатилетнему мальчишке! Смею вас уверить: Древним Искусством я как тогда не владел, так и сейчас не владею! А астрология — не тот инструмент, который может помочь в подобном деле. Разве что категорически отсоветовать соваться в пекло… для чего и обычного житейского здравого смысла более чем достаточно! Итак, вы не задумывались об этом?

Я поразился, до чего страстной и убедительной была его речь. До сих пор Гаев не производил на меня впечатление человека, способного так говорить… глупо с моей стороны, ничего не скажешь. Любому астрологу требуется умение складно болтать с клиентами.

Что мне оставалось делать?… Сказать, что еще как задумывался, но относил всю эту историю с драконом на счет досужих сплетен?… Менее всего мне верилось, что какой-то там мальчишка действительно способен одолеть живую легенду! Куда более вероятным представлялось: нашел это Драконье Солнце в какой-нибудь особенно глубокой ледяной пещере, а потом наплел с три короба.

— Предположим, не задумывался, — холодно сказал я. — Хотите сообщить мне нечто новенькое?

— Несколько неподходящая обстановочка! — в голосе астролога так и слышалась ухмылка… хотя, если вспомнить, я ни разу не видел, чтобы Райн Гаев по-настоящему ухмылялся. — Могу вам только сказать: Драконье Солнце — это совсем не то, что вы думаете! Обладание им никакой пользы вам не принесет.

— А вам принесет?

— И мне нет, — охотно согласился астролог.

Я несколько опешил. А потом вкрадчиво произнес:

— Ну что, может, тогда вы мне попросту его отдадите?… А я уж там сам разберусь, что мне с ним делать. Да вот хоть с вашей подругой-шаманкой поделюсь: она очень хотела эту цацку заполучить. Только, в отличие от вас, она не жадина, и соглашается делиться.

— А ей-то зачем? — мне показалось, или голос Гаева дрогнул?

— Женщины ужасно легкомысленные — любят всякие безделушки!

— И все-таки?

— Говорит, хочет повернуть время и оживить свою мать. Вполне понятное стремлении, — я пожал плечами. — Девочка — полукровка, ее мать умерла при родах. Вы в курсе?

— Догадывался, — коротко бросил Гаев. — Нет, господин Ди Арси! Если дело принимает такой оборот, я тем более не могу отдать вам Драконье Солнце!

О господи, ну что за интонации честного учителя приходской школы! Мол, «мальчик, это для твоего же блага»! Я как-то привык сам разбираться с тем, что для меня благо, а что нет.

— Знаете что, — вдруг предложил я, — давайте вы спуститесь оттуда, а потом мы пройдем еще несколько миль до Амсгольфа, разыщем там какой-никакой трактир и за кружечкой пивка обсудим нашу общую проблему?… Местные трактирщики, конечно, варят просто ужасное пойло — особенно по сравнению со Священной Империей! — однако это лучше, чем перекрикиваться вот так! У меня уже скоро горло заболит, честное слово!

— Да, Стар, давай уйдем отсюда! — почти взмолилась Агни.

Вся ситуация выглядела все более и более безумной. Никогда я не видел, чтобы Агни чего-то боялась. Порою мне казалось, что она совершенно лишена чувства страха, и даже, возможно, все саламандры его совершенно лишены.

— Боюсь, я не могу принять ваше лестное предложение, — мягко произнес астролог. — Я бы с удовольствием, но меня ждут неотложные дела по ту сторону гор.

— Ну что ж, идите, не могу задерживать, — я пожал плечами. — Все равно я вас вскорости нагоню, и мы продолжим нашу увлекательную беседу. Шаг у меня шире.

— Не догоните, — уверенно сказал астролог. — А знаете, почему? Потому что там, на лужайке, осталась Вия Шварценвальде, ваш товарищ по несчастью. И вы не сможете ее бросить. Она еще по меньшей мере сутки останется без сознания. И все это время будет совершенно беззащитна. Наверное, ее придется охранять, потому что духи только и ждут, чтобы захватить человека в таком состоянии! — астролог говорил спокойно и печально. — Обычно шаманов, если уж их угораздило так перенапрячься, охраняют их близкие… может быть, даже все племя целиком. А у девочки никого нет. Придется вам взять это на себя. Иначе она умрет. Тем более, что если бы не вы, она бы так не пострадала.

— А с чего вы взяли, что я стану о ней заботиться? — сказал я с презрительной усмешкой, хотя сердце у меня екнуло. Почему-то я сразу решил, что астролог говорит правду. — Предположим, я просто пойду за вами следом, наплевав на нее?…

— О нет, вы не тот человек! — фыркнул Гаев.

— Так и вы не тот, насколько я могу судить! Что если я сейчас скажу, что если не сбросите мне сейчас со скалы Драконье Солнце, я предоставлю шаманку ее собственной судьбе? Что вы тогда будете делать?

— Развернусь и пойду, — только и сказал он. — Я-то знаю, что вы так не сделаете… Я в выигрышной позиции, понимаете?… Чтобы догнать меня и принудить к чему-то, вам понадобится час или даже два… а вы не располагаете таким временем. Вам нужно торопиться к шаманке. Ее нельзя оставлять одну.

— Откуда мне знать, что вы меня не надуваете? — холодно спросил я. — Вы уже продемонстрировали свои способности в этой области!

— Даю честное слово шляхтича. Кроме того, вы немного времени потеряете, если вернетесь на поляну, чтобы проверить, как там наша драгоценная госпожа Шварценвальде! Если с ней все в порядке, вы успеете меня догнать. А я пошел. Я и так уже говорил слишком много. Знаете что, попробуйте обсудить проблему с саламандрой и с шаманкой! Может быть, в следующий раз вы будете готовы к тому, чтобы послушать меня… и мы в самом деле сможем поговорить о наших общих бедах в каком-нибудь кабачке за пивом!

С этими словами он помахал мне рукой и как ни в чем не бывало принялся карабкаться по тропинке, которая с его стороны забирала вверх. Мне оставалось только скрипеть зубами от злобы. И от… страха. Да, именно. Почему-то я совершенно точно знал: он не соврал мне, и с шаманкой действительно не все в порядке. Мне надо спешить к ней, иначе может произойти непоправимое!

— Стар, не гонись за ним! — почти всхлипнула Агни. — Не надо.

— Не бойся, огонечек, — я стиснул зубы. — Позже. Позже.

В ярости обернулся к нему снова — точнее, к его спине, удаляющейся прочь, — и проорал:

— Ну, погоди! Я тебя прикончу!

— Ага, — откликнулся он, не оборачиваясь. — Но еще не сейчас.

Ормузд бы побрал этого звездочета! Желательно, несколько раз! Он снова умудрился поймать меня в ловушку… причем снова словно бы ничего не сделал для этого, как будто вся ситуация подвела к такому исходу совершенно случайно! И в то же время он хорошо просчитал меня: бросить Вию Шварценвальде я не мог. Никогда больше… Не знаю, в чем тут было дело. Но когда я, сломя голову, несся вниз по той же самой тропе, по которой до того карабкался с таким трудом, у меня было несколько весьма напряженных минут, за которые я осознал: в эти два дня, что мы с Вией провели вместе, она каким-то образом успела стать для меня очень важной… факт, которому можно было только удивляться! Какая-то шаманка с севера, не красавица, неразговорчивая, и вообще почти совершенно лишенная какого бы то ни было обаяния…

Да чушь все это!.. Уж я-то могу отличить влюбленность от просто сочувствия!

— А я люблю, когда такое случается, — вдруг сказала Агни. Она сидела у меня на плече, вцепившись острыми коготками в складки плаща.

— Тебе нравится, когда я в неприятности попадаю? — хмыкнул я.

— Ага. Потому что тогда ты меня не прячешь в эту стекляшку… И я тебе нужна, — саламандра на секунду коснулась треугольной мордочкой моего подбородка — будто поцеловала.

На секунду я испытал угрызения совести. Вот тоже… таскаю с собой, в пузырьке держу… можно было бы и получше обходиться с моей маленькой спутницей. Впрочем, оправдание пришло тут же: никто Агни не заставлял со мной отправляться. Жила бы в камине в Чертовой Крепости, маленькая Мелисса ее бы подкармливала… В замке о саламандре знали, побаивались, но любили — считали ее чем-то вроде духа-защитника. Так что Агни сама виновата.

Я упал на колени рядом с маленьким телом шаманки, Агни спрыгнула с моего плеча. Вия лежала совершенно неподвижно, не металась — даже позы, кажется, не изменила с того момента, как я покинул ее.

— Стар, да хватит возиться, пойдем уже дальше! — Агни красной искрой металась вокруг меня в густой траве. — Нам надо быть подальше от Большого!

— Не мельтеши, огонечек, — сказал я ей. — Мне нужно, чтобы ты взглянула вот на эту девушку. И сказала бы мне, что с ней…

— Что-что… — саламандра вспрыгнула на шаманку, пробежалась по ней туда-сюда. — Вселился в нее кто-то, да и все.

— Что?! — на миг я подумал, уж не ТОТ ли решил сменить пристанище… но надежда почти сразу незаметно истаяла: это было бы слишком хорошо.

— То! — передразнила ящерка. — Кто надо, тот и вселился… А может и не вселился, может, только дверь открыл… Сама не знаю! Только не бог. Дух какой-то. А вообще ей не привыкать, в ней и так… вон уже сколько, духов этих. Думаю, эта твоя ненаглядная скоро очухается. А теперь пусти, я обратно полезла… сыро здесь.

— Стой! Ты мне вот что еще скажи: мне-то чего делать?!

— Чего-чего… астролог тебе правду сказал. Одну не оставляй, да и все! Тут бы, конечно, целителя хорошего, чтобы с душой мог разговаривать, но ты не целитель и не будешь никогда! Так что пускай сама излечивается.

Я решил не допытываться от Агни большего, позволил ей забраться в пузырек и плотно заткнул его крышкой. Кто их знает, этих шаманов… может быть, в них, действительно кто-то после каждого ритуала вселяется.

Сначала я подумал, что неплохо было бы отнести шаманку в деревню… и тут услышал тихое ржание. А еще через несколько секунд на луг, тяжело дыша, поднялась сумасшедшая Хельга. В поводу она вела обеих лошадей — и Иллирику, и вииного проклятого жеребца. Уже одно это крайне меня удивило: я знал, что Иллирика у меня лошадь умная и дружелюбная, но чтобы черный коняга пошел за кем попало?…

— Возьмите лошадей, милорд, — сказала мне Хельга тусклым тоном. Глаза у нее были красные, как будто она плакала, но отрешенности сумасшедшей в лице старой крестьянки не наблюдалось. Мне, правда, показалось, что она еще постарела.

— Вообще-то, я собираюсь вернуться в деревню, — сказал я. — Моей спутнице нужен уход.

— Не думаю, что вам стоит это делать, милорд, — покачала головой женщина. — Еще решат, что вы убили Альбаса. Кто-то же его убил. А вы, уж простите, больше похожи на убийцу, чем господин астролог.

Все, что я мог сказать на это, застряло у меня в горле колючим комом. В самом деле… в самом деле. В этот момент воспоминания взорвались во мне, словно перележавшие на солнце тыквы. Я вспомнил смех бога, и легкое движение руки, от которого здоровенный мужик тряпичной куклой полетел в сторону. Ну да… Наконец-то мне стало ясно происхождение темного потека на коре соседнего вяза.

От тоски вдруг захотелось завыть. Но тоска — не скорбь. Этот человек погиб не по моей вине — по вине бога. Я был всего лишьвместилищем… и в любом случае мне предстояло расплачиваться за все разом, в самом конце. Я это знал и давно был готов.

Еще я зло подумал, что могу и вернуться в деревню — и пропади все пропадом! Как будто банда каких-то крестьян сможет мне угрожать! К счастью, вовремя опомнился. Может быть, этот приступ гнева был своего рода отрыжкой бога. Еще совсем недавно я побрезговал нападать на двух ублюдков, что схватили шаманку, а вот теперь собирался сразиться с целой деревней. Да уж, образец благоразумия. Как бы я ни был силен, не так уж трудно справиться с одиноким путником, обремененным заботой о больной. Не говоря уже о том, что ребята вполне могут позвать подмогу из соседней деревни. Уболтать их и убедить, что убийца не я, — мало ли что там показалось сумасшедшей?… Ормузд его знает, станут ли они меня слушать. Когда я пытался представить ситуацию в лицах, что-то подсказывало мне, что мой дипломатический дар будет тут бесполезен.

— Спасибо, женщина, — сказал я Хельге.

— Не за что, — в голосе ее звучала горечь. — Убирайтесь, милорд. Убирайтесь… к богам. Я покажу вам, как можно выйти на большак, не возвращаясь в деревню.

— Нет, лучше… — начал я, и тут же осекся. Я собирался сказать ей, что меня не надо провожать на большак, а надо показать мне кратчайший путь через горы — я был уверен, что Гаев отправился именно таким путем — но тут же сообразил, что лошади безвестными тропами вряд ли пройдут. А роскошь бросить Иллирику и черного беса тут я не мог себе позволить: во-первых, этого нельзя было делать, пока Вия находилась без сознания, во-вторых, я не был уверен, что за горами нам удастся быстро разжиться подходящими лошадьми. Уж мне-то как никому другому была известна обстановка в Радужных Княжествах! И в-третьих (и, наверное, в-главных) — бросать Иллирику мне просто отчаянно не хотелось.

Так что пришлось волей-неволей взвалить шаманку на Иллирику, пристегнуть девушку ремнями — провозился я довольно долго, но иначе никак не выходило, — и повести обеих лошадей тропой, указанной Хельгой. Состояние шаманки вызывало у меня опасение, но я решил, что пусть лучше она три часа потрясется на шее лошади, чем ее прирежут в деревне со мной за компанию.

— Выйдете на большак, — сказала Хельга, — а там часа через три уткнетесь в Небендорф. Не промахнетесь. Там даже постоялый двор есть.

— Спасибо, женщина, — сказал я. — Скажи… а тебя деревенские не обвинят в гибели племянника?

— Меня? — она встретилась со мной глазами. — Чтобы у старой женщины хватило силы кинуть здоровенного мужика, да и все внутренности ему о дерево отшибить?… Нет уж, это только какому рыцарю-герою под силу. Или богу.

— Но ты ведь знаешь, что я не бог, — заметил я.

— О да, — безразлично ответила сумасшедшая Хельга. — Пока не бог. Но если бы я не надеялась, что ты меня убьешь, я бы перед тобой на колени упала.

— Даже ты можешь жить, женщина, — сказал я. — Даже ты. И стоило бы тебе воспользоваться своей жизнью!

— Астролог тоже так сказал, — Хельга смотрела на меня почти с ненавистью. — Так. Да. Вот бы он убил тебя! Или ты его. Если бы не вы, ничего этого бы не было.

Когда я уходил дальше по дороге, ведя двух лошадей в поводу, меня не покидало ощущение, что она все так же смотрит мне в спину, и проклинает меня со всей силой своего сердца.

Глава 6. Разыскивается…

Не дай Бог повстречаться с каким-нибудь мелким божеством, эти существа совершенно аморальные и бесконтрольные, потому что бессмертны и ничего не боятся.

Кир Булычев. «Покушение на Тесея»

1. Записки Астролога

В таверне бог искал встречи со мной.

Никто кроме меня его не заметил, да и я сначала удивился: создания, властвующие нами, не самые скрытные существа на этой земле! Если уж они возникают, то обычно с помпой. Этот же сидел тихо: пристроился в уголке и полоскал в кружке с сидром кончик длинной белой бороды.

Углядев его в темном углу, я хотел было выскочить прочь со скоростью выпущенной из большого лука стрелы, но вовремя одумался. Если бог зашел сюда просто проветриться, или приударить за какой-нибудь сговорчивой красоткой, то мне от этого ни жарко, ни холодно. А если он дал себе труд спуститься непосредственно ради меня, то тут бегай — не бегай…

Поэтому я плюхнулся на скамью подальше от очага — не хотелось, чтобы не слишком расторопные подавальщицы поливали мне голову жиром. А холод меня все равно не мучил — этим летним вечером, по мнению закаленного жителя Шляхты, в пору было страдать от жары, а не кутаться в плащ. Завсегдатаи таверны считали иначе — дальний край стола, ближе к входу, был совершенно свободен. Правда, и народу по раннему времени было еще маловато. Ужин здесь, видимо, подавали позже…

Усталая немолодая женщина с черными зубами подошла ко мне и, вытирая руки о грязный передник, спросила, не угодно ли мсье сидра или эля. Я сказал, что не отказался бы от молока — если, конечно, оно тут есть. Молоко, естественно, было — когда я подходил к таверне, то слышал коров на заднем дворе, — хотя явно не пользовалось особенным спросом. Ну да мне-то что…

Девица ушла за молоком, а я подумал, что сейчас хорошо бы поспать или хотя бы подремать — я шел почти сутки, практически не отдыхая, — но спать на жесткой лавке не слишком приятно. Если привалиться спиной к стене и задремать, шея затечет. Да и ограбить могут…

— Господин Гаев? — каким-то образом бог оказался совсем рядом со мной. Только что, я мог бы поклясться, он сидел совсем в другом конце стола и, кажется, довольно прочно там обосновался. А вот теперь, пожалуйста, толкается локтем в бок. Значит, придется расстаться с иллюзией, что его мог заинтересовать кто-то другой…

— Совершенно верно, — я доброжелательно взглянул на него. — А вас как зовут?

Не знаю уж, понял ли он, что я догадался, кто он такой. Честно говоря, большая часть богов особой проницательностью не отличается. Но этому по должности полагалось читать души людей, как раскрытые книги. Или, вернее сказать, полагалось бы — потому что у богов вообще плохо получается понимать людей.

— Можешь называть меня Мудрецом, — произнес бог, поглаживая белую бородку. У него были длинные, тонкие, узловатые пальцы ученого, украшенные дорогими перстнями. «Подагра», — подумал я. Перстни совершенно не вязались с прочим его одеянием — невзрачным и весьма потрепанным.

— Очень приятно.

— Ниц тоже разрешаю не падать, — продолжил он. — Хотя ты, мальчик, отлично понял, кто я такой.

Я склонил голову.

— Но мне нравится дерзость, — старик подмигнул мне. — Куда бы этот мир покатился без дерзости молодых, а?!

Я вспомнил, как Воху-Мана как-то испепелил паломников Зевса, не преклонивших перед ним колени. Года полтора назад об этом боязливо перешептывались по всему Закату. Уж в чем в чем, а в излишнем добродушии Мудреца обвинить было нельзя.

— Наверное, ты догадался, что ты зачем-то нужен нам, — задумчиво сказал старик. — Ты умный мальчик… иначе мы не стали бы даже говорить с тобой.

Он замолчал, выжидательно гладя на меня. О боги мои… ну почему вы так банальны?… Ну нельзя начинать разговор с того же примитивного хода, что какой-нибудь сектант! Хотя… а от кого учатся сектанты, если подумать?

— Что же нужно от меня всемогущим Семи? — тихо спросил я.

— О, сущие пустяки! Ты примерно представляешь, чем Мойры занимаются? — спросил он.

Я кивнул. Сестры-мойры, сущие за шатром небес… говорят, они не боги, но даже боги прислушиваются к их советам. Еще говорят, что они живут не в нашем мире, а где-то еще, совсем далеко… и что в них верят везде, где живут люди. Повсеместная вера — большое достижение для существа, претендующего на божественность. Особенно, если им не строят храмов.

— Ясно, не представляешь… Оно и к лучшему. Ну так вот, они сказали нам, что только ты в состоянии нам помочь. А потому ты это сделаешь.

— В состоянии… но помогу ли? — осторожно спросил я.

— О, какие глупости! Разумеется, поможешь! Приложишь все усилия — уж мы позаботимся, чтобы ты… так сказать, всеми силами восхотел.

Я приподнял брови.

— Я охотно помогу вам, как почтительный подданный…

Он взмахнул рукой.

— Оставь это! Почтительность смертных мне известна. Кнут и пряник — вот что по-настоящему надежно. Старо как мир. Не выполнишь — чик, — он провел себя когтистым указательным пальцем поперек бороды. — Выполнишь… ну, тут можно и поторговаться. Слава у тебя, вроде бы, уже есть, но богатство, власть… ничего этого ты пока не приобрел. Впрочем, и не стремишься, не так ли?

Я кивнул.

— Ну, мы что-нибудь придумаем, — оптимистически пообещал бог. — Не для тебя, так для твоей сестры… ты ведь, кажется, очень любишь свою сестру?… Хочешь, мы ее вылечим? Вернем все, как было?

Не скажи он последнюю фразу, я бы, может и купился… нет, не купился, но хоть задумался бы, хоть секундочку поразмыслил бы над его заманчивым предложением. А так…

— Но вообще, юноша, вы меня разочаровываете! Договариваться о вознаграждении, когда задание еще не оговорено… Или звезды уже сказали вам, что мы от тебя хотим?

Глаза у него были очень странные. То есть… нет, я неправильно сказал. Знаете, у бога, наверное, и глаз-то нет. Во всяком случае, я их не видел. У меня словно бы зрение отшибло… или память. Я видел морщины на лице, видел бороду и усы, не мог от этого лица глаз отвести… но никаких глаз. Какое там соревнование в гляделки — я растерялся хуже малого ребенка.

Хотя малый ребенок, наверное, как раз не сплоховал бы.

— Нет, звезды ничего не сказали мне об этом. Я давно не проверял собственный гороскоп.

Это было правдой: обжегшись в Адвенте, я на какое-то время заделался очень прилежным, и высчитал свою судьбу на год вперед. Но чем более длительные прогнозы ты делаешь, чем менее они четкие. Я знал, что этот год для меня будет наполнен важными и драматическими событиями с неоднократным риском для жизни, но полагал, что события эти произойдут лишь осенью… а ведь восьмой месяц начнется только завтра. Эх, ну вот чего мне стоило потратить немного больше времени и посчитать хотя бы один лунный гороскоп!

— Ты знаешь эту народную побасенку… песенку… о двух юношах, которые одолели бога?

— Как и большинство людей на Закате… — осторожно ответил я.

— А может быть, ты знаешь и имя этих юношей? — допытывался бог.

Я помедлил, прежде чем отвечать.

— Я не знаю даже, откуда они были. Эту песню поют по-разному во всех землях. У нас дома я слышал, что один из них был из Шляхты, а другой чуть ли не из Полуночных Земель. В землях Союза Городов свято уверены, что один из них был риринцем, а другой — откуда-то с Закатных островов. В Мигароте рассказывают, что это были друзья-пришельцы из Эмиратов. В самих Эмиратах говорят, что ребята были из Земли Басков… а в Земле Басков я никогда не был, поэтому не знаю, как поют эту песню там.

— Ты забыл сказать, — усмехнулся бог, — что здесь, в Радужных Княжествах, считается, что один из этих двух… героев ли, еретиков ли… был одним из местных владетельных сеньоров, а второй — его другом, то ли купцом из Союза Городов, то ли мелким бенефициарием с Островов… и, как ни странно, здесь они ближе всего к истине!

— Какая разница? — пожал плечами я. — Боги… вы, господин… давно уже покарали их. Насколько я помню, обоих поразил небесный огонь, а девушка, из-за которой все и началось, не то удалилась в монастырь замаливать грехи, не то живой была взята на небо, в жены Вискондилу… или Зевсу?…

Говоря так, я постарался запрятать в дальний уголок ума свое знание: я был абсолютно уверен, что это не так. Изложенная мной версия присутствовала лишь в тех вариантах легенды, что звучали в харчевнях, тавернах и пабах (на площадях при большом скоплении народа это сказание вообще никогда не исполняли — береженого… вот то-то и оно). А ночами у лесных костров, когда над головой шумели кроны старых деревьев и божеского гнева опасались почему-то куда меньше, хотя на то, казалось бы, было мало оснований, путники пели совсем другую песню… ее же заучивали наизусть и бесшабашные жители Полуночных Земель, которые богов не боялись совсем — когда живешь рядом с драконами, бояться можно только драконов.

Я уже догадался — почти догадался! — что Воху-Мана захочет приказать мне, но надеялся, что он моей догадки не заметит. Все-таки мысли человека для бога слишком сложны и сумбурны, они предпочитают читать эмоции… так говорила мне мама, и до сих пор у меня не было повода усомниться в ее словах. А эмоционально я оставался совершенно спокоен: не такой уж трудный фокус, если ты астролог. Особенно, смею заметить, уравновешенность тренируется в момент, когда приходится отправлять в камин третий вариант чьей-то натальной карты, потому что ты неправильно вычислил положение Луны в Козероге…

— Скажем так… — Воху-Мана чуть поморщился. — Наказание было далеко не таким строгим, как нам хотелось бы… собственно говоря… только недавно нам удалось разыскать одного из… этих.

— Так вы не нашли их тогда? — удивился я.

Нет, действительно удивился. До сих пор мне казалось, что боги всегда могут разыскать нужного человека, если только тот не додумался спрятаться у драконов или прибегнуть к услугам хорошего шамана. И то — насчет шамана — вилами по воде. Временное средство. Но, если ребята действительно были из Радужных Княжеств, вряд ли они могли так быстро добраться до драконов, да и шамана им здесь взять было негде.

— Нет, — Воху-Мана усмехнулся, как добрый дедушка, который решил в воспитательных целях подстроить некую пакость смышленому внуку. — Тогда мы их не нашли. Они сумели ускользнуть и спрятаться… кроме того, мы не слишком искали. С падением Кевгестармеля нам хватало своих забот.

Да уж, не трудно представить. Кевгестармель владел весьма обширной областью на Закате, в которую входила вся территория Союза Городов и половина земель Княжеств. Сейчас Верховной Богиней этих мест считалась его жена Фрейя, однако, насколько я знал, она находилась под определенной опекой Зевса и Тота… боги воспринимают время иначе, чем люди, и эти вопросы будут решаться ими еще сотню лет. Падение Кевгестармеля произошло всего около двадцати лет назад — удивительно еще, что они среагировали так быстро.

— Вы хотите, чтобы я составил гороскопы и нашел их? — спросил я. — Они каким-то образом сумели спрятаться от ока богов?

— Нет, они не сумели! — Воху-Мана совсем развеселился, разве что ладони не потирал. — Где им! Они узнали, как это можно сделать, но знать и мочь — совсем разные вещи. Никто из смертных не способен на такие фокусы.

— Тогда зачем я?

— Затем, что скрылся сын одного из них… Он получил в обладание вещь… очень важную вещь… вещь, способную разрушить весь мир, при умелом подходе, разумеется. Его отец по глупости отнял ее у бога, — вид у Воху-Маны при этих словах был такой, словно он подсматривал за «глупостью» в замочную скважину и от души наслаждался каждым мгновением.

«Ну да, если смертный, то, разумеется, не от большого ума…» — меланхолично подумал я. А потом спохватился.

— О какой вещи вы говорите?

— О! — Воху-Мана хитро прищурился. — Уж ты-то должен знать о ней получше прочих. Ибо именно тебе эти глупые людишки приписывают обладание ею…

— Вы имеете в виду… — начал я, и, по-моему, на сей раз мне не удалось проконтролировать выражение лица.

— Именно, — Воху-Мана кивнул с довольным видом. — Ах, как приятно говорить с таким сообразительным юношей! Все понимает с полуслова. Ну конечно, это Драконье Солнце! Как мог какой-то самый недоделанный сплетник подумать, что мы, боги, способны позволить драконам завладеть сим артефактом?… Нет, ну вот скажи мне, как они могли быть столь наивны?…

Воху-Мана качал головой, как будто наивность жителей Заката была его личной и глубоко выстраданной проблемой. Я мог ему только посочувствовать.

— Так значит, я должен найти не его, а… артефакт?

— Нет, ты должен найти человека! — Воху-Мана насторожился. — Драконье Солнце нельзя разыскать вашими, человеческими методами.

Я не стал тешить свое самолюбие репликой вроде «вашими, божескими, тоже». В конце концов, я еще собирался сколько-то жить после окончания своей «миссии»… если мне, конечно, доведется ее закончить. Боги злопамятны.

— Попробую, — я пожал плечами. — Вы мне можете сообщить точное время его рождения?…

— Ну нет, дорогой мой! — тут Воху-Мана не удержался, и ладошки-то потер. — Ты должен не «попробовать» — ты должен его найти! А точное время его рождения сообщим, у Мойр все записано.

— Вы должны понимать, господин Мудрец, что астрология полной гарантии не дает. Моими методами можно приблизительно вычислить, к каким областям на земле больше всего тяготеет… искомое лицо. Но ни в коем случае нельзя быть уверенным, куда именно он двинется на самом деле! Люди подчас виртуозно уклоняются от того, что судьба планирует для них…

— Ну а уж это твои проблемы, мальчик! — бог взмахнул рукой царственным жестом. — Я свое слово сказал. Мойры открыли нам, что только ты это можешь — значит, только ты. Сроку тебе — месяц. Работу сдашь… предположим, в нашем городе, в Медине. Ты все равно в ту сторону идешь.

Умственная ограниченность — тоже один из атрибутов божественности. Правило «выживает сильнейший» у них не работает… точнее, работает слишком медленно с человеческой точки зрения. Проблема богов в том, что они были созданы невесть когда, и человечество с тех пор успело уйти вперед, а эти всемогущие господа — застряли на месте.

И, подумав об этом, я позволил еще одному соображению вырваться на волю.

— Отлично, — сказал я. — А какие гарантии?

— Гарантии чего? — опешил Воху-Мана. Правда, следующая его реплика показала, что он все отлично понял. — Да как ты смеешь?!

— Кто вас знает, — извиняющимся тоном произнес я. — Нет, я, конечно, трепещу и все такое, но все-таки… что если я разыщу вам этого парня, а вы после решите, что я «слишком много знаю» или что-то в этом духе, и что мое земное существование надо пресечь от греха подальше?… Смею вас уверить, я им очень дорожу!

Воху-Мана какое-то время остолбенело смотрел на меня, видимо, пытаясь сообразить, что имеет в виду эта козявка, и наконец рассмеялся мелким хихикающим смехом.

— Чем тебе дорожить-то, мальчик! Ты все равно долго не протянешь!

— Это для меня не новость, — я пожал плечами. — И тем не менее, я хочу прожить жизнь целиком, сколько есть, столько есть, — не думаю, что умершие так уж веселятся в Подземных Чертогах.

— Да кому ты нужен! — снова хихикнул Воху-Мана. — Я же не какой-то король, который поручает тебе разыскать несостоятельного должника! Я — бог! Мы — боги! Живи, сколько угодно!.. Чем ты нам можешь повредить?… Хоть на каждом углу об этом своем задании ори! Хоть песню о нем сложи, да распевай ее на площадях… Ах нет, спеть ты не сможешь — у тебя голоса нет! Эх, нет, ну и рассмешил ты меня! — Воху-Мана, действительно, чуть ли не покатывался со смеху. И не говорите мне после этого, что у богов все в порядке с чувством юмора!.. Смех становился все громче, раскатывался океаном, громом, землетрясением, сотрясал хлипкие стены таверны, разрастался до звезд… а потом исчез. И сам бог исчез. Рядом со мной никого не было. Только лежал на скамье узкий пергаментный свиток, перевитый черной шерстяной ниткой.

Я подхватил пергамент, развернул его… на довольно большом куске — ну и потранжирил кто-то дорогой материал! Вы, там, в небесной канцелярии, учитесь экономии, а то дождетесь ревизии! — была выведена всего одна строчка.

«3008 год новой эры, 26 число третьего месяца, пять ударов сердца после того, как солнце скрылось за горизонтом».

Наверное, ни одному астрологу мира еще не доводилось работать со столь точными и достоверными данными… Ну что, Астериск Ди Арси, мне было бы не так уж сложно разыскать вас… но мне нет необходимости этого делать. Я знаю, что очень скоро вы сами найдете меня. Точнее, я удивлен, почему вы до сих пор этого не сделали.

— Ваше молоко, мсье, — женщина бухнула передо мной на стол глиняную кружку. Жидкость плеснула, оставив на красно-коричневой, чуть неровной стенке белый след.

2. Записки Аристократа

В жизни я никогда ни о ком не заботился, а пришлось. Самое странное, что это оказалось не так отвратительно, как можно было себе вообразить.

Сначала я надеялся, что шаманка придет в себя быстро. Когда мы расстались с Хельгой, я повел лошадей, рассчитывая до вечера добраться в указанное мне село. Но к обеду погода начала портиться, а потом зарядил мелкий обложной дождь. Сперва я не обратил на это особого внимания. Потом, подумав, извлек из своей седельной сумки одеяло и накрыл им шаманку. Это вызвало некоторую задержку, потому что пришлось перетянуть ремни… в общем-то, мог и раньше догадаться: не бог весть какое напряжение ума, а девчонка бы поменьше мерзла.

Однако в какой-то момент дождь хлынул с такой силой, что пришлось сойти с дороги и искать приют под деревьями. По счастью, мне удалось обнаружить подходящую ель: ветви ее шатром расходились на порядочном расстоянии от земли, даже лошади прошли спокойно. Не сказать, правда, что эти хвойные лапы совсем не пропускали воду — отдельные капли периодически падали мне за шиворот — но все же такая защита лучше, чем никакой.

Вот тогда, когда я, слушая дождь (а ведь весьма неплохое занятие, если вдуматься), сидел под деревом на сухом пятачке рыжей хвои, подложив под себя весьма отощавшую без одеяла сумку с одежкой, я услышал, как шаманка застонала.

Сперва я испытал нешуточное облегчение: ага, в себя приходит! Но в тот же момент я сообразил, что стон — не самый благоприятный признак.

Я вскочил. Оказывается, мне до ужаса надоело сидеть вот так, ничего не делая, ожидая изменения не зависящих от меня обстоятельств… герцог тренировал меня ждать сколько угодно, и я могу это делать весьма сносно, но, когда ожидание истекает, раздражение тут же наскакивает на меня, душит и берет в плен. Очень вовремя среагировал: шаманка задергалась, пытаясь освободиться. При этом она даже не попробовала развязать узлы, хотя могла бы — я ведь не по-настоящему пытался ее скрутить, а всего лишь хотел не дать ей сверзиться с Иллирики. Нет, Вия рвалась и билась, как дикое животное. Даже захрипела. Глаза ее при этом были закрыты, пальцы конвульсивно сжимались и разжимались. Из уголка рта потекла слюна, верхняя губа приподнялась, и девушка не то зарычала, не то захрипела. Не самое приятное зрелище.

Что хуже всего — лошадям оно тоже не слишком понравилось. Проклятый конь, кажется, отнесся с полным пониманием, даже фыркнул одобрительно. А вот Иллирика хрипела не хуже своей живой ноши, косилась, переступала с места на место и, кажется, не вздымалась на дыбы и не кидалась в галоп только из-за многолетней привычки мне доверять. Как будто я стою доверия!..

Если вы думаете, что справиться с перепуганной лошадью, и маленькой, но весьма крепкой припадочной девчонкой одновременно очень легко — попробуйте сами. Мне не понравилось, сразу скажу. Тем не менее, каким-то чудом я смог стащить Вию с кобылы — попросту без затей перерезал все веревки, какие попались под руку. Транжирство, но ничего не поделаешь.

По счастью, веревки у меня были и запасные — без них в дороге никуда. Так что смотать заново запястья и лодыжки шаманки худо-бедно удалось, хотя сопротивлялась она яростно — не то что специально царапалась и кусалась (тогда, думаю, пришлось бы оглушить ее, а мне ужасно этого не хотелось — мало ли, еще задохнется, в бессознательном-то состоянии!), но и простых конвульсий хватало.

Более того, мне удалось даже сунуть шаманке между зубами наскоро связанный из прихваченных с собой тряпичных бинтов жгут — чтобы язык не дай бог не откусила. Однажды я видел, как латник откусил себе язык, когда ему отпиливали ногу — этому бедолаге колено палицей раздробили. К счастью, он потом умер.

Шаманка рычала и вращала глазами, тело ее дергалось и билось, стремясь вырваться на свободу. Признаться, меня посетили опасения: а ну как превратится в какое-нибудь животное… кто там, этих шаманов, знает, как у них после сложных ритуалов принято поступать!.. С другой стороны, пускай превращается: зверь тотчас убежит в лес, а я избавлюсь от необходимости изображать из себя сиделку!

Такого счастья мне, конечно, не выпало: шаманка ни в кого не превратилась, но окончательно потеряла сознание. Тело ее расслабилось, скрюченные пальцы разжались. Весь припадок занял не так уж много времени: наверное, с полчаса или даже меньше. Зато я устал так, как будто весь день работал в каменоломнях.

За полчаса дождь успел кончиться. Тучи не разошлись: хмурое серое одеяло над нами по-прежнему норовило зацепиться за верхушки гор и расплескать на нас свое ледяное неприятное содержимое. Что я не люблю в горах: стоит забраться повыше, и нормальное теплое лето тотчас превращается в какую-то стылую осень… Но делать было нечего: я снова с грехом пополам пристроил шаманку на Иллирике, и направился вперед по дороге, к обещанному постоялому двору.

Небендорфа мы достигли не за три часа, как обещала старуха Хельга, но часов за пять. Все это время я нервничал — вот уж не ожидал от себя! — из-за шаманки: а ну как снова припадок?… По счастью, с ней ничего такого не происходило: она не стонала, и глаз не открывала. И Иллирика больше не беспокоилась.

Нам повезло еще и в том, что большака-то было — одно название. Вроде и крупные купеческие центры рядом, а удалишься на день пути… да что там, на полдня… и уже сплошное захолустье. Никто нам на этой горной дороге не встретился, даже какой-никакой крестьянин с повозкой, и я был этому рад.

Постоялый двор тоже многолюдьем не отличался: так, деревенский кабак, хозяин которого сдавал пару верхних комнатушек редким приезжим побогаче… в остальное время там кое-как размещались приживалы трактирщика. Приезжие победнее, если такие случались, ночевали, расстелив свои одеяла прямо на полу харчевного зала, а ночлег порой отрабатывали колкой двор, уборкой мусора или чисткой котлов.

Нам, впрочем, грубый труд простолюдинов не грозил: деньги у меня были. Я даже нанял племянницу трактирщика (а может, дочку или какую иную родственницу — в семейные отношения вникать было неохота), чтобы присмотрела за шаманкой, и заплатил за две комнаты: одну для меня, другую для больной. Честно говоря, я с тревогой подумывал, что я буду делать, если шаманка проболеет подольше — бросать ее в этой глухомани, а самому отправляться на поиски Гаева мне почему-то совершенно не хотелось, не говоря уже о том, что с ее помощью я смогу его найти гораздо быстрее и проще. Но если так пойдет и дальше, у меня просто не останется выбора.

Я решил: жду еще сутки и ухожу. Иначе Гаев заберется слишком далеко. И так мне придется потратить солидное время, обходя горы: астролог шел без лошади и мог себе позволить роскошь блуждать по узеньким тропинкам, я же не собирался оставлять здесь Иллирику, и поэтому мне придется идти через перевал Собаки… ох, черт, там же снег еще не сошел! Ждать до восьмого месяца?… Возвращаться и топать через Абентойер?… Ни то, ни другое мне не нравилось. Еще не нравилась перспектива оставлять проклятого коня без присмотра: кто знает, что он может натворить… Я даже раздумывал, не прирезать ли его, если соберусь уходить в одиночестве. Хотя еще вопрос, удастся ли это.

К счастью, никакие экстренные меры не понадобились: шаманка очнулась. Как ни странно, это произошло ночью того же дня, в который мы прибыли в Небендорф. Мне не спалось: я сидел в своей комнате, прямо на полу, привалившись спиной к кровати (такой роскоши, как стол со стулом, здесь не водилось — только табуретка, на которой стоял кувшин с водой для умывания) и размышлял. Луны не было — небо все еще затягивали тучи. В темноте хорошо думалось, я то ли дремал, то ли не дремал, и в голове бродили обрывки каких-то почти бессмысленных, но таких красивых рифм… с удовольствием бы спел что-нибудь в этом роде под балкончиком прелестницы, и чтобы решетка непременно была увита вьюнком, а красотка была бы нежно-зеленом, как молодая трава, блио, и чтобы ее голову венчал какой-нибудь особенно вычурный головной убор… некоторые ругаются, а вот мне нравится нынешняя аристократическая мода: пусть леди хоть целые башни на головах наворачивают, если им это по вкусу, они так становятся только чуть смешнее… а значит, милее и краше… Люблю смешное.

Так я мечтал о вьюнке, и о прелестнице на балконе (чтобы непременно с припудренными веснушками… люблю, когда девушки пудрят веснушки — пудру потом так приятно сдувать с нежных щек), и услышал в соседней комнате, за тонкой деревянной стенкой, приглушенный всхлип. Раз, потом другой… потом — рыдания, тоже приглушенные, как будто кто-то пытался реветь, закусив зубами угол тюфяка. Вот уж гадость, так гадость! В местных тюфяках клопов, похоже, не водилось, но какая-то живность там наверняка жила — и в рот совать?… Спасибо, если на этом еще можно хоть как-то спать, хотя и сие сомнительно…

И тут я сообразил: это же шаманка ревет! Ревет, будто и нет у нее волшебной силы и боги знают каких неведомых возможностей. Девчонка — она девчонка и есть.

Какое-то время я колебался: больше всего не люблю вмешиваться, если женщина плачет. Мне до сих пор кажется, что это одно из самых страшных преступлений — женщины ведь льют слезы не как мужчины. Мы плачем, когда уж совсем сердце рвется, и никакого другого выхода нет — иначе лопнуть. Некоторые, кто плакать не умеют, действительно лопаются. Женщины плачут просто оттого, что им плохо, и часто они со слезами выливают… нет, не печаль, но отчаяние. Тогда им становится легче…

Так вот, я не хотел мешать ее слезам. Наверное, в иных обстоятельствах и не стал бы. Но тогда я просто ужасно обрадовался, что она пришла в себя. Слезы почти всегда — показатель здоровья, больное тело на такие глупости отвлекаться не будет.

Так что я вскочил с пола, быстро прошел к двери, отворил — еще, помню, с засовом сражался, даже занозу умудрился посадить, — выскочил в коридор, дернул на себя дверь комнаты шаманки… разумеется, она оказалась не заперта изнутри: ведь там должна была дежурить сиделка. Сиделки не было — вышла, небось, решила, что никто проверять не будет. Или просто по нужде отлучилась.

Шаманка лежала на кровати и плакала так самозабвенно, что даже моего появления не расслышала. Однако стоило мне сделать по комнате всего два шага, как она тотчас вздрогнула, извернулась почти по-кошачьи, и даже вскочила на постели, чтобы встретить меня во всеоружии. Спала она, конечно, одетой, только без плаща.

Узнав меня, шаманка не стала облегченно вздыхать — думаю, потому, что никакого облегчения она не чувствовала, — а просто села на кровати и уставилась на меня отчаянными глазами. Таких глаз не бывает у истеричных дамочек, они были скорее похожи на глаза человека, который вернулся с войны, и обнаружил, что замок его взят и сожжен врагом, жена и дети убиты, а земли отошли обидчику, и ему нечем даже заплатить сделанные в странствиях долги, да и средства для мести он еще не скоро соберет.

…Сестренка Анна, бывало, если я просыпался среди ночи с криком, крепко-крепко обнимала меня, заставляла рассказать все, что мне приснилось, до малейших деталей… Спали мы все, дети, в одной кровати так что до определенного возраста она меня прямо спасала: кошмары в детстве мне снились очень часто. Когда ей исполнилось двенадцать, ее перевели в другую спальню, и я остался без защитницы. Однако с тех пор я на всю жизнь запомнил, как следует поступать в случаях, когда кто-то вскакивает с криком.

Что-то подсказывало мне: Вию Шварценвальде мучили отнюдь не простые кошмары. Безнадежность, глухая тоска были в ней, но страха не было. Почти совсем.

Я подошел к шаманке, сел на край кровати, и крепко обнял девушку. Просто обнял, позволил уткнуться лицом мне в плечо. Лицо у нее было мокрым от слез.

— Ну что случилось?… — тихо начал я. — Кто тебя обидел?… Что произошло?… Сейчас все будет хорошо…ты просто немного заболела, но утром выздоровеешь, обязательно… мы поедем дальше, найдем этого дурацкого астролога, найдем Драконье Солнце, все будет замечательно…

Я продолжал нести какую-то чушь в том же духе, внутренне изумляясь себе: и надо же, в какой ситуации оказался! Просто невозможно представить ни одного из знакомых мне рыцарей в подобных обстоятельствах. Начать с того, что они вообще вряд ли бы стали тратить время на спасение посторонней девчонки, из которой даже наложницу делать не собираются… если бы и потратили, то в лучшем случае кинули бы ей две-три монеты и велели бы убираться восвояси.

А даже воспользуйся они ее помощью, уж ни за что не стали бы с ней возиться, начни это хоть в малейшей степени угрожать их драгоценному долгу или не менее драгоценным планам.

Наверное, еще каких-то пару лет назад я сам был таким. Или не был?…

Помнится, я особенно над мотивами своего в высшей степени великодушного, даже родственного отношения к шаманке не задумывался. Не знаю. Когда тебе какое-то время приходится пребывать в шкуре бога, быстро понимаешь, что люди — это только люди. Ну и ты только человек. Доброе отношение — единственная валюта, цена которой, меняясь от легчайшего дуновения ветерка, тем не менее, всегда по большому счету остается неизменной.

Вия, прижавшись к моему плечу, уже не плакала, только тихо вздрагивала, как от икоты. Слезы в ней уже кончились, а рыдания еще нет. Такое случается.

— Милая, ну почему ты плачешь… — ласково приговаривал я, поглаживая ее по волосам. — Из-за ритуала, что ли?… Ну так бог уже ушел, и я постараюсь, чтобы он больше не вернулся… постараюсь… честное слово…

Нет, вот идиот, честное слово! Нашел о чем на ночь глядя говорить.

Она тотчас едва ли не гневно оттолкнула меня. Шаманка больше не плакала, она прямо-таки стремилась убить меня взглядом.

— Да что ты можешь понимать?! Молодой господин, лучше бы ты убил меня!

— Что?… — я слегка опешил. До сих пор Вия величала меня «милордом» — все правильно, я был явно не родовитее ее, — но никак не «молодым господином» — все-таки ее мать принадлежала к знатному роду.

— Лучше бы ты убил меня… — тихо сказала она. — Как убил моего бедного племянника… или когда мы прощались там, на тропе.

Показалось мне, или нет, что этот странный голос, когда-то так легко ставший мальчишеским, теперь почти идеально имитировал надтреснутое контральто Сумасшедшей Хельги?… Показалось или нет?…

— Хельга?… — удивленно спросил я.

— Не только, — глазами Вии на меня смотрела вечность.

— Но как?!

— Как только Хельга проводила вас, она пошла на утес Скотья Погибель — там есть такой. И бросилась вниз.

Я услышал, как за стенами таверны пошел дождь. Сразу и вдруг, как будто отворили заслонку в плотине. Капли шуршали в соломенной крыше, бились о деревянные рамы и ставни…

Вот странно, одна капля падает совершенно незаметно. Не услышать. А когда их много…

— Хотите, я все вам расскажу?… — почти сердито сказала Вия. Она села по-другому, подтянув к себе колени и обхватив их руками. — Вот честное слово, до того достало это все в себе держать… — всхлипнула. Я подумал, что ей, небось, здорово хочется, чтобы я ее снова обнял, но она скорее даст себе язык вырвать, чем в этом признается.

— Все ты мне все равно не расскажешь, — усмехнулся я. — Спорим, не знаешь, где раки зимуют?

— Отчего ж не знаю, я там сколько раз бывала… — она поддержала попытку пошутить, но не улыбнулась. — Все и в самом деле не расскажу. А вот причину сегодняшнего рева — извольте. Если вам, конечно, интересно.

— Все равно я должен тебя слушать, — я пожал плечами. — Видимо, судьба у меня такая.

— Судьбу вашу истолкую вам не я, — серьезно сказала шаманка. — Можете считать это предсказанием. А вот начало своей — пожалуйста…

— Поучительно, должно быть, — я отодвинулся от нее и оперся на спинку кровати, благо, она оказалась неожиданно подходящих для этого габаритов. И почему-то мне стало вдруг очень удобно. Да, телу удобно, а душе тоскливо — я предчувствовал, что услышу что-то весьма неприятное. Но не слушать, из-за обострившегося чувства сопричастности с шаманкой, тоже не мог.

— Только вы не перебивайте, — попросила Вия, но не тоном вопроса… как будто условие ставила. Или нет, даже не условие… ей как будто было бы все равно. — Иначе мне будет труднее. Если вы не станете ничего переспрашивать, я постараюсь представить, что вас и вовсе здесь нет.

Я молча кивнул. Почему-то не сомневался — она в темноте разглядит.

Дождь падал…

3. Записки Безымянной

Моя жизнь началась семь лет назад. Я очнулась среди ночи, слизывая с пальцев кровь Сестры — именно этот соленый вкус привел меня в сознание. Такого я до того не пробовала. Я убила ее тогда. И не только ее — еще четырех человек: троих моих дядьев, родных и двоюродных, и нашего шамана.

Впрочем, я забегаю вперед. Это все менестрель: он никак не может успокоиться, все ему надо рассказать историю поглаже и покрасивее, да так, чтобы захватить внимание. Он тоже мертв уже три года… может быть, потому и старается. Был бы живым, небось, не просыхал бы от вина да эля, позабыв про все истории на свете…

Так вот, надо начать по порядку. Мою мать звали Биртильда фон Цварфхаут… нет, вы ничего не путаете, милорд Ди Арси. Цварфхаут означает на лагарте «Черный Лес», а мы так и звались — семья из Черного Леса. Я просто перевела фамилию на наречие Империи, потому что именно там мне и довелось жить.

Как-то моя мать с подругами и слугами отправилась на охоту. Они забрели слишком далеко — моя мать была очень своевольной женщиной, и ни в коем случае не стала бы слушать чужих советов. На охотников напали гули, похитили женщин и перебили мужчин. В наших краях гули довольно часто похищают женщин, но знатных, как правило, хорошо охраняют, до них добраться сложнее. Моя мать стала редким исключением.

Ее отец — мой дед и глава рода — казнил главного грума и одну из ее служанок за недосмотр, объявил мою мать погибшей и запретил кому бы то ни было искать ее. Однако Биртильда была не только своенравна, но и добросердечна, мягка душой и располагала к себе. Таким образом, несмотря на отцовский запрет, пятеро ее родных братьев и четверо двоюродных — последние все надеялись получить ее в жены в случае успеха — отправились на выручку. Их миссия увенчалась успехом, хотя из всех их слуг и грумов, которых они взяли с собой, не вернулся ни один, а из них самих вернулось только четверо. Но мать они с собой привезли… Единственный оставшийся двоюродный брат поспешил сочетаться с Биртильдой браком, хотя она явно была не в себе. Никто не посмел ему отказать. Когда оказалось, что Биртильда беременна, все очень радовались, и думали, что брак принес свои плоды. Она же только молчала — вероятно, она слегка повредилась умом после плена, потому что стала весьма угрюмой и неразговорчивой. По истечении семи месяцев Биртильда родила, и умерла в мучениях, потому что ребенок оказался слишком крупным. А еще у ребенка были когти на руках и ногах, которыми он повредил родовой канал, красная кожа и круглые уши… Нет-нет, не смотрите на мои руки, милорд: когти эти сточились довольно скоро после рождения.

Муж Биртильды в ужасе отказался от этого создания, да всем и так было ясно, что ребенок никак не мог быть его. Сперва глава рода хотел убить девочку, но шаман возражал: ему хотелось как следует изучить ребенка. В конце концов за дитя вступилась младшая, любимая дочь главы рода. Ей тогда было меньше, чем мне сейчас, но она не побоялась пойти и против отца, и против шамана. Она заявила, что будет заботиться о бедной девочке, которая ни в чем не виновата, в память в возлюбленной сестре, а если ей не позволят этого, то она наложит на себя руки. Глава рода души в ней не чаял, и потому, хоть и вспылил поначалу, в итоге согласился. Был назначен испытательный срок в год и один день. Если в клане не случалось никаких несчастий, значит, ребенок достоин жить.

Эта девушка — а звали ее Фьелле, Виола, если перекладывать на шпрахст — сама ухаживала за ребенком весь год. Девочка росла нормально, разве что мало кричала и плохо ела для своего возраста. Хоть она родилась крупнее, чем прочие дети, но росла медленнее их, и, вероятно, должна была всю жизнь оставаться крохой. Видя это, глава рода решил, что ребенок все равно долго не протянет, и успокоился, и позволил дочери сохранить свою игрушку. Девочка никому больше не причиняла вреда, но научить ее ходить оказалось очень трудно, а говорить — так и вовсе невозможно. Вскоре всем стало ясно, что у ребенка были проблемы с головой. Например, она не могла запомнить имя своей воспитательницы, и называла ее «сестрой». В лагарте слова «сестра» и «тетя» похожи.

Но злости в этом существе, в отличие от гуля, не было.

И тем не менее, выжившие из той спасательной экспедиции четверо во главе с мужем Биртильды настаивали на смерти ребенка. Они говорили, что рано или поздно сущность гуля прорвется наружу. Виола защищала малышку сколько могла, но отец ее начал стариться и сдавать, он уже не мог так хорошо приглядывать за своими сыновьями и племянником… да и ему, вероятно, начало казаться, что проще всего избавиться от звереныша.

Тогда Виола придумала спрятать ребенка в уединенном домике посреди леса. Она приходила к девочке каждый день, приносила ей еду, играла с ней. С глаз долой, из сердца вон — никто не мешал ей выхаживать ребенка, о нем просто не вспоминали. И все же на всякий случай Виола договорилась с лесными духами и запутала тропы, потому что очень боялась за свою подопечную. Пару раз все-таки ночью родичи Виолы приходили к дому посмотреть на ребенка, но не убили. Испугались мести.

Но однажды, когда отец Виолы умер, ее братья пришли в домик вместе с шаманом, среди бела дня. Шаман расплел тропы, ибо теперь его уже не удерживала верность главе рода. Они хотели убить девочку, Виола кинулась ее защищать… Думаю, у них бы все получилось, если бы они держали себя с юной Виолой так, как до сих пор, боясь обидеть младшую сестренку — ведь они были вовсе не плохими людьми. Но они находились в подпитии, и вдовец Биртильды — впрочем, к тому времени он уже был заново женат — ударил Виолу наотмашь по щеке. Удар был не слишком силен, но все же Виола пошатнулась и схватилась за щеку. Ее никогда прежде не били.

И тут дитя разозлилось. Природа гуля взяло верх, и девочка за несколько минут в порыве ярости убила всех, кто находился в комнате. В том числе и свою тетку. Думаю, в своем ужасе онапросто не видела разницы между напуганными и разгневанными существами. Как у нее это получилось?… Не знаю, милорд. Это всегда получается. Убивать совсем не трудно. Легче, чем что-либо еще.

Что?… Почему я говорю в третьем лице?… Нет, это не просто фигура речи… Понимаете, милорд, этот детеныш не был мной. А я… не знаю, что я. Меня, наверное, просто никогда не существовало. То существо, которое пришло в себя над истерзанными телами, меньше всего понимало, что оно такое. В его голове, не привыкшей к мыслям, роились тысячи образов, слов, поступков, воспоминания о многих годах жизней, принадлежащих не ему, вопящие и корчащиеся от боли личности, разлученные со своими телами… Оно завыло по-звериному, проорало что-то бессмысленное — оно знало теперь несколько языков, но губы его еще не умели произносить человеческие слова — и кинулось из избушки прочь… Оно долго бежало по лесу среди ночи… удивительно, как не погибло!.. пока не набрело на какую-то пещеру в скалах… смутно помнится, что было потом. Кажется, оно долго лежало там, может быть, несколько дней, может быть, несколько месяцев, может быть, даже дольше… питалось, чем придется, и пыталось не думать. Не получалось. Все думалось и думалось.

А потом меня нашел отшельник. Он поил меня какими-то отварами, помогал думать. Я его очень плохо помню — жила, как во сне. Там у меня и начало складываться что-то вроде личности. У меня ведь не было опыта управлять таким количеством памятей, они тянули в разные стороны… Я чувствовала себя то Виолой, то мужем Биртильды, то старым шаманом… в последнем случае я просто сходила с ума, потому что духи чуяли меня и стремились ко мне, а я духов видеть не могла.

Да, милорд Ди Арси, вы правильно поняли: мне удалось забрать части личностей тех людей, которых я убила. Это произошло совершенно независимо от меня — таково уж свойство моего тела. Поверьте, мне хотелось бы не делать этого, но здесь я не властна. Как вы видели сейчас, порой это происходит даже тогда, когда я сама не вонзала кинжал и не сворачивала шею. Достаточно, чтобы существовала связь. Вот и с менестрелем так же было…

Ах, этот менестрель был очень тщеславен — он все время желает говорить только о себе… Ну что ж, его же память подсказывает мне, что стоит продолжать по порядку. И я продолжаю.

Так вот, тот отшельник собрал еще нескольких, таких же, как он, и они посвятили меня в шаманы. Я не имею права рассказывать о том, как это было, да вам и не к чему. Но с их помощью я научилась справляться с видениями. Я даже придумала себе имя. Точнее, взяла в наследство.

Но вот, мало-помалу я поняла, до чего ужасную вещь я совершила. Сперва до меня не доходило это: я просто боялась, и пряталась, и старалась выжить, как умела. Однако через какое-то время я поняла, что я убила свою тетю, единственного человека, который любил меня и которого я любила, и еще прикончила троих своих дядьев и шамана. Убить шамана — великий грех, ибо это чревато большими бедами. Нашу местность еще семь лет после того преследовали несчастья: всякого рода неурожаи, катастрофы… Наш род из сильного и богатого стал бедным и захудалым. Я явилась причиной гибели множества людей.

Когда я осознала это до конца, мне стало понятно еще кое-что. Слово «я» в моем отношении — это по-прежнему бессмысленный звук. Меня, как таковой, до сих пор нет… Потому что не умевший говорить звереныш, кажется, умер в ту ночь. На его месте не появилось ничего. Мое дальнейшее существование бессмысленно, как было вредным существование предыдущее… Если только я не придумаю, как исправить причиненные беды.

Но я плохо понимала, что делать. Два года назад мое обучение у отшельника окончилось, и я спустилась с гор. Не показалась в родных местах, обошла их десятой дорогой, и сразу направилась в Империю. Надеялась разузнать там что-нибудь. Мне было все равно, чем я буду жить. Попрошайничала, воровала. Прятала лицо, но, конечно, все равно попала в неприятности почти сразу… Один человек напал на меня — он был менестрелем, а заодно агентом Тайной службы императора. Он увидел, как я выгляжу на самом деле, и решил попробовать продать меня своим господам. Я защищалась слишком яростно, и убила его… вы понимаете, что было потом. Около суток пролежала пластом. Сперва в какой-то придорожной канаве — еле успела отойти подальше от трупа. Мне повезло: мимо проходил странствующий целитель. Он сразу понял, что я не пьяна, и у моего состояния есть какие-то непростые причины. Он помог мне оправиться. Мне пришлось ему все рассказать. Тогда он предложил мне следовать за ним, быть его помощницей и ученицей. Сперва я опасалась его, но он оказался очень хорошим человеком. Шаман, убитый мною, разбирался в травах, да и отшельники учили меня, так что наука целительства давалась мне легко. Зарабатывать этим было легче, чем побираться, хоть и медленнее.

Мое новое имя на языке Империи звучало как «Виола». Старик-целитель говорил, что имя «Виола» слишком длинное для меня — ведь я небольшого роста. Он так шутил. Поэтому стал называть меня «Вия».

Из памяти того менестреля, когда я разобралась в ней, я узнала о Драконьем Солнце, которое заполучил астролог Гаев. Менестрель был в курсе всех самых свежих сплетен Континента. Тогда же я решила разыскать астролога, но у меня не было возможности странствовать по своей прихоти — я понимала, что одной мне не выжить. Я могла положиться только на судьбу. Все эти, внутри меня, верят в судьбу.

Уже в Адвенте моего учителя убили. В первый день осады. Он не сумел вылечить женщину от родильной горячки. Когда она умерла, ее муж впал в ярость и заколол лекаря ножом. Я попыталась выбраться из города, но попалась страже. Они сперва решили, что я подсыл Хендриксона, и привели к бургомистру Фернану. А он, насколько я поняла, читал кое-что о древних силах… а может быть, и сам сталкивался с ними — я слышала, он был купцом, а купцы с чем только не сталкиваются. Он понял, что я шаманка, и знал, что обученный шаман может многое. Он попытался заставить меня колдовать для города. Остальное вам известно.

Вы только не знаете, почему я вам это все рассказываю. Или догадываетесь?… Ну ладно, если не догадываетесь, скажу. Я сразу, как увидела вас, поняла, что мы с вами в одной лодке. В одной и той же дырявой, прохудившейся лохани, если вы понимаете, о чем я… а уж вы-то понимаете.

Вместо эпилога

Интерлюдия саламандры

…и вообще в Средние века жилось несладко. Потому что детство кончалось очень рано. Практически сразу.

А. Егорушкина. «Настоящая принцесса и снежная осень»

В Чертовой крепости была собственная мастерская, где изготавливали хорошие восковые свечи. В некоторые даже добавляли ароматические масла — такие свечи потом очень хорошо пахли, прогорая. Но даже обыкновенные, без масел, горели ровно и света давали много. Господин Бурже, учитель Стара, настаивал, чтобы мальчик зажигал как минимум две свечи, а лучше три. Стар вообще-то особым послушанием не отличался, но в этом отношении не спорил.

Агни лежала на подушке кровати и наблюдала за мальчиком из-под полуприкрытых век. Саламандра очень любила вот так просто смотреть на него, когда он работал. Люди иногда могут быть очень красивыми. Красивее, чем деревья, красивее, чем камни, и даже красивее, чем лепестки огня. Не все, но иногда на них нисходит некий сорт вдохновения, освещая изнутри.

Стар, чертящий карту Весского княжества, был чудо как хорош: он злился, досадовал на нудное задание, на непослушное перо, которое так и норовило зацепиться за пергамент и поставить кляксу, на герцога, зачем-то обязавшего его слушаться громогласного пьяницу Бурже, но держал эти чувства в себе. Эмоции прорывались наружу чудными, бледно-лиловыми, почти осязаемыми и необыкновенно вкусными языками. Агни наслаждалась. Она уже знала, что далеко не все люди умеют думать так же вкусно, как ее собственный, личный человек.

— Слушай, прекрати на меня таращиться! — вдруг вспылил Стар. Действительно, вдруг: хотя Агни и наблюдала за тем, как он чувствует, она никак не ощутила прорыва.

— Я тебе мешаю? — удивилась ящерка, приподняв голову. — Я ничего не делаю!

— Ты меня прямо взглядом сверлишь! Я же чувствую! Я из-за тебя вот-вот кляксу поставлю! Тогда все с начала!

— Ты сам виноват, — резонно заметила Агни. — Зачем дотянул до вечера? Можно было еще до захода солнца все сделать.

— Я с его светлостью на инспекцию ездил! Сама же знаешь!

— Ездил, а меня не взял!

— Ах, так вот оно что… Ты же сама не захотела в бутылку лезть!

— А толку тогда?… Когда я в этом пузырьке, я ничего не чувствую и ничего не вижу.

— Слушай, огонечек, ну не мог же я тебя просто на плечо посадить, верно? Там же люди были! Что они сказали бы, если бы в свите герцога оказался мальчик с саламандрой?

— О тебе и так по всему замку судачат. Сплетней больше, сплетней меньше…

Стар замер. Лопатки его напряглись, обращенная к Агни спина дрогнула.

— Дождешься, огонечек, — пообещал он мрачным голосом. — Водой плесну.

— Увернусь, — пообещала саламандра в ответ.

Стар замолчал. Агни ругала себя за то, что снова завела разговор о сплетнях. Освоить человеческий юмор, сарказм и все такое прочее было делом пары часов, но вот понять, когда и над чем шутить можно, а когда и над чем нельзя… Вроде бы, они эту тему обсудили раз и навсегда и решили больше ее не касаться, ан нет, время от времени все равно проскальзывало. Наверное, Агни просто хотелось побольнее задеть Стара: она действительно сердилась, что он не взял ее с собой на инспекцию, хотя был такой замечательный солнечный денек, и вообще…

Кроме того, когда он сердился, у него действительно мысли становились еще вкусней…

Но не стоит забывать, что люди не саламандры. Если их обижать, они на это реагируют. Это забавно, но ведь у них тогда жизнь становится короче. Агни может видеть это. А ей хочется, чтобы Стар жил долго. Долго-долго. По-возможности, оставаясь Старом, а не превращаясь в какое-то идиотское божество.

Самым трудным было понять, что такое день, а что такое ночь.

Зрение саламандры устроено не так, как человеческое — смотрите, у них и зрачков-то нет. Сплошная синь. Строго говоря, это и не глаза вовсе, а… ну, в общем, много чего. И глаза, и уши, и нос. Потому что кроме глаз и маленькой клыкастой пасти на треугольной мордочке ничего нет.

В общем, как нетрудно догадаться, саламандры света белого не видят. Темной ночи тоже. Зрение у них есть, но все им кажется совсем другим. Так что Агни стоило большого труда понять, почему время от времени люди начинают вести себя как деревья зимой — почти не шевелятся и молчат (ну, во всяком случае, не говорят членораздельно). Единственное различие: люди, в отличие от деревьев, во сне росли. По крайней мере, десятилетние мальчики.

Да, еще трудно было научиться откликаться на собственное имя. У нее ведь сроду имени не было. И привыкнуть к тому, что время так быстро несется мимо — до сих пор Агни время вообще измерять не приходилось. Она просто жила и жила… только иногда становилось холодно и приходилось залезать в деревья, чтобы дождаться тепла. Некоторых саламандр деревья не терпели, выгоняли прочь. Такие сбивались в стаи, но все равно чаще всего в итоге погибали. Агни повезло — то ли она деревья выбирала хорошо (ящерка особенно любила клены: они все были самолюбивые, но в глубине души добрые), то ли умела нравиться, но с ней ни разу такого не случилось. Хотя холодов Агни пережила множество. Может быть, сто. Может быть, двести. Счет — это была еще одна захватывающая штука, которой саламандра научилась от людей. Она очень любила считать — тем более что при желании могла восстановить в памяти все, что угодно, и сосчитать, скажем, количество съеденных ею за всю жизнь мышей — и всякий раз получала немного разный результат.

Определенно, все эти вещи — смена дня и ночи, имена, счет — делали жизнь людей осмысленной. Агни никогда не понимала, зачем им за это цепляться, когда можно просто всласть поноситься по мягкой траве или вздремнуть в каком-нибудь дереве, но мирилась с тем, что им это непременно надо, а то они сходят с ума и постепенно хиреют. Кроме того, если подумать, ей люди по-настоящему помогли…

Это случилось, когда Агни поняла, что стареет.

Саламандры, как уже было сказано, времени не чувствуют. Но однажды они понимают: все, конец. Воздух перестает быть сладким, огонь — вкусным, а мыши — забавными. Никуда не хочется бежать, ничего делать, и даже превращаться в Праздничную Ночь в человеческое существо или, скажем, в белую лань, и заманивать путников в лес на жертвоприношение тоже не очень хочется, хотя, казалось бы, что может быть веселее?… Тогда одно из двух: либо ты не найдешь ранней осенью, пока они еще сговорчивые, дерева на зиму, останешься одна-одинешенька и тебя заметет снегом, либо ты попадешься на зуб лисе, потому что тебе даже сдачи этой животине давать не захочется. А, ну еще единорог какой может наступить из жалости, чтоб не мучилась. Но это редкость. Единороги, вообще, довольно флегматичные, лишний раз не вмешаются… только людей они ненавидят лютой ненавистью.

Ну вот, саламандра чуяла, что именно такое с ней и происходит. Она прекрасно понимала, что это смерть, но… какая разница? Если раньше она завопила бы от ужаса, повстречавшись в лесу с агрессивно настроенным роем феечек, то теперь, наверное, только слабо вильнула бы хвостом.

В тот год она даже в Ламмасе не участвовала и яиц не откладывала: муторно. Заботиться о них еще потом, выхаживать… Хватит с нее. Зачем вообще все?

Саламандра, лежа у корней старого дуба, — кажется, именно его желудь она в свое время, любопытствуя, зарыла передними лапками в землю, когда была в этих краях, хотя кто знает, — наблюдала за неспешным течением мыслей в собственной голове. Мысли были привычными, спокойными, имели откатанную временем форму. Они походили на дубовые листья, плывущие вниз по реке. Вы ведь знаете, что листья — это мысли дерева?… Оно зачинает их зимой, пока спит, потом выкидывает весной наружу в едином порыве, все лето доводит до ума, потом наконец сбрасывает и отпускает прочь, чтобы снова остаться легким и свободным. И отрастить новые — а как без этого?

Ящерка чувствовала: вот-вот что-то случится. Например, выпадет снег. Его предчувствие жило в воздухе еще с тех самых пор, когда солнце показалось из-за края земли. Хотя в небе не было скоплений пара, заграждающих тепло, Агни знала, что уже к тому моменту, когда солнце пройдет половину пути, станет гораздо холоднее. И снег начнет рождаться из воды в небесах.

Это будет знаком: зима приходит, жизнь уходит…

А потом был глухой топот подкованных копыт по опавшим листьям и звук голосов в отдалении.

«Люди», — подумала Агни.

Давным-давно, до того, как жизнь изменилась, и саламандр стало больше, люди не боялись приходить в лес даже по ночам. Сейчас они даже днем никогда не появлялись поодиночке. Осенью, правда, слегка смелели, и не зря.

Охота промчалась мимо, даже не заметив прикорнувшую под деревом ящерку. Она уловила: три лошади. Два жеребца и кобыла. На одной ехал большой человек, на других — не такие большие. Может, взрослый и двое детей. Может, мужчина и две женщины.

Лошади ускакали, и довольно долго ничего не происходило. Потом все-таки пошел снег. Он падал маленькими такими звездочками…

Люди появились снова. На сей раз их было только двое, они вели лошадей в поводу и переругивались. Саламандре стало ясно, что это действительно дети, кажется, мальчики… Причем один старше, чем другой. Или нет?… Ну, во всяком случае, выше.

Тот, который ниже ростом, ругал того, который выше: выходило, что именно из-за старшего они упустили «отца». Саламандра смутно помнила, что «отец» — это, вроде бы, почти то же самое, что «мать», а мать — это тот, кто отложил яйцо, из которого ты вылупился. Хотя… секунду, ведь люди не откладывают яйца. У них это как-то по-другому происходят. Так зачем им матери и отцы?…

Мальчики, очевидно, думали, что зачем-то нужны. Ящерка не прислушивалась к их разговору, но уловила, что они собираются возвращаться к «остальным», и ждать отца. Ах да, еще они думали, что может быть, отец уже там, и тогда они получат от него нагоняй.

И тут на сцене появился бог.

Он возник почти незаметно — среди падающего снега, среди шепота засыпающих деревьев. Попытался войти в тишину, как входит нота арфы в журчание ручья. Не получилось, хотя почти, почти…

Саламандре не было страшно — ведь в последнее время она разучилась бояться. Однако ей все равно захотелось поглубже зарыться в опавшие листья — просто по привычке. Не стала. Толку… Зато она отлично могла его разглядеть.

Вон, люди тоже заметили бога. Остановились. Даже слишком резко остановились, сказала бы она. И что это с их глазами?… Почему они отводят их и прячут? Разве бог так страшен? Разве он сияет?… Подумаешь… Просто большой человек в странной просторной одежде и огненным мечом в правой руке.

Бог сказал:

— Не ищите вашего отца. Он у нас.

Люди ему ничего не ответили. А бог продолжил:

— Я забрал его, потому что один из вас совершил грех. Один из вас. Один из вас пустил в себя Нашего врага. Я дам второму меч. Если он убьет грешника, значит, я верну вашего отца.

Люди все так же молчали. Снег падал.

— Вы меня поняли? — раздраженно спросил бог.

— То есть… — вдруг с дрожью в голосе произнес один из мальчиков. — Вы хотите, чтобы мы убили друг друга?! Но мы ведь ничего плохого не сделали!

— А вот и нет! — расхохотался бог на пол-леса, и саламандра почти увидела, как бросились в разные стороны разные мелкие зверьки, напуганные звуком его голоса. — Я хочу, чтобы ты, — указующий перст ткнул в одного, — убил вот его, — во второго. — Это будет не так-то просто, потому что отступник дал ему силу. Но я одолжу тебе свой меч.

— Не может быть! — мальчик, которого должны были убить, молчал и даже не двигался, это говорил второй. — Он же мой брат!

— Ну и что? — пожал плечами бог. — Какая разница? Я — твой бог. Ну, пусть не точно твой, но мы, Семерка, превыше всех остальных богов! И вот Я тебе говорю, что он — грешник. Что его надо убить. Это твой высший долг. И отца твоего я тогда верну. Правда, я хорошо придумал? Разве это не твой долг перед отцом твоим и господином, а?

Тот мальчик, что говорил, теперь замолчал и только облизывал губы. Мысли его казались очень странными и все время менялись — саламандра так и не поняла, то ли он что-то рассчитывал, то ли с чем-то смирялся, то ли притворялся чем-то перед самим собой. Люди вообще странные.

— В чем он виновен? — спросил старший.

Младший тотчас попятился назад… о, не более чем на полшага. Но вот это саламандра уже поняла. Тот, второй, спросил — «виновен». Значит, подыскивал оправдания. Значит, действительно готов был уже исполнить божью волю.

— Он впустил в себя бога-отстуника, — сказал бог. — Еще лет шесть-семь — и тот пробудится. И тогда мало никому не покажется. Ты, юный рыцарь, всего лишь окажешь услугу всем, если убьешь его сейчас. То для тебя не грех, но величайший подвиг.

— Я этого не сделаю… — сказал старший. Но не слишком уверенно. Как будто раздумывал.

И тут младший кинулся бежать.

Агни не знала, почему он это сделал. Ничто в течении его чувств не говорило, что он готов броситься в бегство — он был ошеломлен, растерян, парализован внезапным ужасом… нет, в таком состоянии никто не бегает. Разве что олени кидаются в сторону, если их напугать, да птицы взлетают… люди устроены иначе. А этот побежал.

«Не иначе, бог внутри сработал, — подумала ящерка с некоторой меланхолией… а может быть, уже и с интересом. События перед самым ее носом начинали ей нравиться все больше и больше. — Или он просто хорошо знал второго, и знал, что от него ожидать?…»

Старший стоял, не понимая, что надо делать.

— За ним, — властно сказал бог. — Не то я убью твоего отца.

Человек снова облизал губы… затем сказал:

— Господин мой Шахревар^[31]… Если мой брат действительно бог… я же не смогу с ним ничего сделать! Если тебе надо что-то — доберись до него сам!

— Ну уж нет! — снова гулко расхохотался бог. — Если бы я мог, я бы уж, наверное, не стал бы тут юлить! Ну-ка, вытащи меч из ножен! — когда человек послушался, бог протянул руку к мальчику… и на мече вспыхнул огонь.

О, это был самый настоящий огонь, яркий и жаркий! Жара от него исходило столько, что саламандра еле усидела в своей норке — ей буквально физически захотелось вынырнуть из укрытия и рвануться к этому теплу. Она вдруг снова почувствовала себя молодой — ее ударило острое сожаление о Лугнассаде, Мабоне и Самхейне, которые она пропустила в этом году^[32]. Ведь могла же, могла же кружить в хмельном хороводе вокруг истекающих кровью жертв, могла и влюбиться в молодой огонь, и… Ах, да что толку!

Не кинулась ящерка к загоревшемуся мечу по одной-единственной причине: ей стало очень страшно. Ужас проснулся вместе с прочими эмоциями. Она сидела в своем укрытии, каждый мускул ее был напряжен, хвост хлестал по бокам, а раздвоенный язык то высовывался из пасти, то втягивался обратно — она не в состоянии была контролировать напряжение. Хорошо хоть, благодаря маленьким размерам ее не заметили, а то бы совсем туго пришлось.

Старший мальчик как зачарованный смотрел на языки пламени, что плясали на тускло-серебристой стали, невесть чем питаясь.

— Это как ваш огненный меч, господин? — спросил он сдавленным шепотом: не дать не взять, молодое дерево, чей старший сосед только что упал, освободив поляну, и теперь можно разрастись к свету.

Шахревар рассмеялся снова, но ничего не прибавил. Саламандра сама поражалась своей отваге: оказывается, она осмеливалась смотреть даже на мысли бога. Они были страшными, но малоинтересными: каждая походила на такой же загоревшийся меч.

— Можешь идти, — милостиво разрешил бог. — Да, если будешь себя хорошо вести… я оставлю эту способность у тебя.

— Какую? — спросил мальчик пораженно.

— Горящий меч. Не огненный, как у меня, а всего лишь горящий. Тебе хватит. Враги в ужасе будут разбегаться от барона Ди Арси.

Старший по-бычьи наклонил голову и сорвался с места. Он будет очень торопиться. Он нагонит брата, который младше на четыре года, и убьет его, даже если внутри у того сидит бог-изгнанник. У него все получится — ведь правильный, правый бог дал ему часть своей силы.

Симон Ди Арси даже не заметил оговорки бога — и не понял, что отца никто ему возвращать не собирался. А если бы даже и заметил… как знать, изменило бы это хоть что-нибудь?…

* * *

Саламандра решилась вылезти только значительно позже того, как ушел бог. Насколько позже, она не знала — ведь время считать еще не научилась. Осторожно заскользила по ковру опавших листьев, пролезая под корягами и виляя между камнями и кустами. Она шла по следу — по тонкому, но такому вкусному, такому неотразимому запаху пламени, что буквально стекал с меча. Сочился. Да, сочился — верное слово.

Запах пламени смешивался с запахом мыслей — не таких вкусных, но пикантных, придающих ему необходимую остроту. Ящерка уже и не помнила, когда же ей последний раз так хотелось чего-то. Удивительно, как нетрудно, оказывается, разбудить интерес к жизни: немного опасности и вкусная еда!

Однако до конца следа она так и не дошла. На полпути саламандру остановило кое-что еще…

Да, у этого чего-то тоже был характерный запах, но совершенно иной природы. Это даже не кровь была… что-то более едкое… такое, неприятное… Конечно, в лесу какой только гадостью порой не пахнет, но такое она и здесь редко обоняла.

Мальчика найти не составило труда. И не только по запаху этой гадости и по ярчайшему сиянию боли — просто саламандра буквально наткнулась на руку в черной замшевой перчатке. Скрюченные пальцы слабо скребли землю, будто пытаясь ухватиться за что-то, и перчатки были очень грязными.

А крови вокруг не было совсем, хотя ею отчетливо пахло в воздухе.

Ящерка обежала кругом тело — со стороны черноволосой курчавой головы, на которой уже успели осесть снежинки и даже один особенно нахальный кленовый листочек. Человек был очень слаб. Саламандра вообще не понимала, почему он еще не умер. Что-то нарушилось в его теле, и теперь его собственная кровь превращалась в яд, убивая его.

Он, наверное, почувствовал саламандру рядом, потому что с трудом приподнял голову и поглядел на нее. К щеке у него тоже прилип листик — такой старый, высохший и перекрученный, что уже невозможно было понять, какой он породы. А темно-карие глаза человека были мутными. Он мог даже ее не видеть.

— Огонечек… — прошептал человек.

Он был очень красив. В том же смысле, что и деревья, скалы, камни или небо с облаками — он был восхитительным творением природы, не менее значимым, чем сама саламандра. Она это почувствовала еще тогда, когда увидела его, горящего гневом и страхом. А теперь убедилась снова.

Больше он не сказал ничего. Вроде попытался что-то еще пробормотать, но саламандре трудно было разобрать, и она не стала даже пытаться. Ее интересовало нечто другое.

У человека были такие вкусные мысли… Вкуснее, чем даже те, по чьему следу она шла.

Ему было очень больно — особенно тогда, когда он пытался пошевелиться. Однако он все-таки скреб землю обеими руками, сжимая полные кулаки сора и лиственной трухи, пытался встать… а снег падал на него. Человек даже на Агни особенно внимания не обратил, хотя все знают, что за саламандрами обычно приходят и все прочие обитатели лесов — единороги, например.

Он назвал ее «огонечек». Он сравнил ее с огнем… Если саламандре и можно сделать комплимент — то только такой.

Если она поторопится, она сможет догнать того, с горящим мечом.

Да, но… может быть, он убьет ее саму? Мало ли… Горящим мечом ей, конечно, зла не причинишь, но есть много способов обидеть маленькую саламандру. Да вот хоть поймай ее и быстро, чтобы руки не успели обгореть до костей, сунь в холодную воду — и мало ей не покажется.

А этот явно ни в какую воду совать не будет. Он сам еле дышит. По крайней мере, дыхание прерывистое и слабое.

Кроме того, саламандра чувствовала к человеку интерес. Это было нечто такое, чего с ней давно не случалось. И еще — она хотела сделать то, чего никогда еще не делала.

Саламандра подбежала к человеку поближе, и одним прыжком запрыгнула к нему на голову. Это не должно быть сложнее, чем пробраться в дерево. Правда, в дерево забираешься от корней, а с людьми, наверное, надо действовать с другого конца — это ящерка инстинктивно чувствовала.

Волосы человеческие не похожи на кроны деревьев. Они совсем даже не мысли. Мысли движутся под ними. Если саламандра постарается, она сможет скользнуть в эту реку, и поплыть по течению вместе с прочими, такими необыкновенными, листьями…

Еще через миг саламандра была внутри. Вся боль и весь страх человека стали ее, но это больше ничего не значило. Не так уж трудно разобраться с внутренностями… Не сложнее, чем помочь дереву весной разогнать соки, когда наступает время просыпаться, или успокоить их во время неожиданной оттепели.

Ее даже не пугало присутствие бога внутри человека. Оно было слабым, еле мерцающим. Бог был еще слаб, а сейчас его почти убили вместе со своим носителем. Уж она как-нибудь с ним справится. Ей, определенно, нравилось это тело, куда больше, чем любое зимнее пристанище, и она не собиралась его никому уступать.

* * *

Спустя десять дней саламандра, все еще находясь в теле мальчика, встретила герцогиню Хендриксон.

Это произошло вот как.

Саламандра вовсю наслаждалась новыми возможностями. Правда, тело следовало кормить и вообще заботиться о его нуждах, но это отнимало минимум времени: охотиться и находить ночлег оказалось проще, чем саламандра думала. Не так уж трудно оказалось и позаботиться о том, чтобы тело не мерзло: подумаешь, всего-то ускорить движение соков! Ну и сделать так, чтобы бегало побольше… А панические мысли человека, теперь запертого и не способного управлять самим собой, оказались еще вкуснее, чем она думала. Саламандра могла бы прожить только на одних этих мыслях, не надо никакого огня!

Правда, она решила поскорее увести человека прочь от Свободной Земли. Теперь ее совершенно не пугала перспектива показаться в местах, которыми владели боги: ни один бог в этом теле маленькую саламандру не увидел бы. А вот кто-то из ее сородичей, более молодых и более сильных, мог бы у нее укрытие и отобрать, что в планы саламандры отнюдь не входило.

Так она добралась до границы Радужных Княжеств, почти до самой окраины Нейтской области. Конечно, сама саламандра понятия не имела, как называются эти места, и что рядом расположен богатый и процветающий город Нейт, тоже не знала. Она просто чувствовала, что земли, на которых вольготно живут такие, как она, кончились, и теперь ей меньше стоит опасаться козней сородичей.

Саламандра как раз вела свое тело между стволами деревьев, рассчитывая добраться до моря — она никогда в жизни не видела моря, и ей казалось, что это может оказаться очень красиво и вообще интересно, — когда она вдруг поняла, что море гораздо ближе, чем она думала.

Саламандра неожиданно, без всякого предисловия почувствовала в лесу то, что ничем иным, кроме как морем, быть не могло. Это было что-то такое просторное, шелестящее, раскинувшееся между деревьями, пахнущее свободой от горизонта до горизонта, и невообразимо печальное… Саламандру вдруг подхватило и понесло прочь, как будто настоящими волнами.

Она сама не знала, откуда родилось такое сравнение: ведь на самом-то деле она никогда в жизни не видела моря, и даже не знала, что там должны быть волны. Только предполагала: ведь в реке есть небольшие волны, которые бьются о берег.

Потом присутствие схлынуло, оставив после себя нечто неуловимое, подобно шуму в раковине, найденной в песке, или запаху соли на пальцах. Саламандра, несмело выглянувшая из-за дерева, увидела человека в черном одеянии, стоявшего на коленях. Человек опустил пальцы в палую листву и, казалось, глубоко о чем-то задумался. Саламандра вспомнила о мальчике, который еще совсем недавно скреб руками по земле… о мальчике, чье тело она носила.

Человек был очень сосредоточен. Он перебирал листья, пересыпал их, будто песок на берегу, не обращая внимания на все остальное. Ощущение моря исходило именно от него.

Человек поднял голову, и саламандра, собрав воедино свои скудные знания о людях, поняла, что это была женщина, пусть и в мужской одежде. Ее карие глаза грустно смотрели из-под светлой челки, и каким-то образом ящерка знала, что женщина видит ее… хотя укрытие саламандры было более чем надежным.

— Выходи, — сказала она. — Хватит прятаться.

Саламандра вывела тело из-за дерева. Она была уверена, что женщина не причинит ей вреда. Это же не единорог, в самом-то деле…

— Ты меня боишься? — спросила женщина.

— Что ты делаешь? — тоже задала вопрос саламандра. Задала с трудом: горло плохо ее слушалось. Женщина не поняла, пришлось повторить.

— Слушаю лес, — грустно сказала она тогда. — Плохо получается… Глупо, конечно. Если земля не отвечает, тут уж касайся — не касайся… Хоть весь в земле вымажься и в землю заройся. Ничего не будет.

Саламандра подумала, что это, по меньшей мере, глупо. О чем можно говорить с землей и главное, зачем?… Как будто почва может быть интересным собеседником. В земле черви живут. Земляные. И кроты всякие, и букашки, и корни деревьев.

— Помоги мне, пожалуйста, — сказала женщина спокойным тоном. — Я думаю, у тебя получится. Просто постой рядом.

Саламандре стало любопытно. Нет, существо, обладающее присутствием моря, с самого начала интересовало ее, но теперь, когда она попросила помощи… кажется, это был первый раз, когда у ящерки кто-то попросил помощь.

Саламандра приблизилась. Она совершенно не боялась: ибо была надежно защищена чужим телом. Однако врожденная осторожность и многолетний опыт приучали ее двигаться медленно. Женщина не торопила ее. Она по-прежнему стояла на коленях и ворошила листву. Медленно, нежно, как будто ласкала. С высоты роста своего нового тела саламандра видела гладко причесанную голову женщины, светлые волосы, расчесанные надвое и уложенные в два кренделя на затылке. Несколько не то выбившихся, не то оставленных на свободе специально прядей колыхались в такт движению.

Саламандра стояла теперь совсем близко.

— Что мне делать? — спросила она хрипло. Наверное, следовало бы почаще поить тело: что-то горло совсем плохо слушается… А может быть, оно простыло?…

— Ничего особенного, — женщина вскинула голову и улыбнулась. — Просто…

Она быстрым, очень быстрым движением поймала тело саламандры за запястье и дернула на себя. Саламандра не удержалась от вскрика… вскрик вышел беззвучным: тело не среагировало. Очень быстро женщина выхватила откуда ни возьмись длинный острый стилет, молниеносно взмахнула им, отрезая прядь от черной кучерявой челки…

В следующий миг Агни в своем собственном четырехлапом и лишь относительно телесном обличье шлепнулась на листья и пожухлую траву. Женщина еще умудрилась подхватить ее одной рукой, другой поддерживая упавшее, никем не управляемое тело мальчика.

— Ну вот, — сказала она довольно. — Теперь никуда не убежишь.

Как саламандра ни старалась, она не смогла ее обжечь.

— Ты меня убьешь? — спросила ящерка. Она хотела произнести это безразлично — она была уверена, что получится безразлично! Нет, не получилось. Почему-то в ее голосе звучал самый настоящий страх… наверное, потому, что она этот самый страх чувствовала. В полной мере.

— Ни в коем случае, — ответила женщина. — Надо же научить тебя отвечать за свои поступки.

— Зачем? — ящерица была настолько сбита с толку, что смогла выдавить лишь это короткое слово в ответ.

— Надо, — просто ответила герцогиня. — Считай, что это пророчество. А теперь сиди смирно. И только попробуй полезть внутрь — мало не покажется.

С этими словами она пристроила саламандру себе на голову. А мальчика подхватила на руки.

— Уронишь, — сказала саламандра с сомнением. Она знала, что ее прежнее тело было не самым маленьким и хрупким, особенно для ребенка такого возраста.

— Помолчи, — ответила женщина. — И так тяжело.

Как оказалось, женщину звали герцогиня Хендриксон, и она была среди людей очень важной особой — наверное, примерно так же, как могла бы быть важной очень высокая сосна или очень старый дуб. Но ящерка не была уверена: она еще мало разбиралась в людях.

Герцогиня путешествовала «инкогнито», и что это такое, саламандра не очень поняла. Поняла, что та забралась очень далеко от своей земли, и что за это ей грозили какие-то опасности.

С герцогиней было множество людей, и множество других существ — например, лошади, собаки и соколы. Не говоря уже о насекомых, которые путешествовали на людях, собаках, лошадях и соколах в равной мере. Все они добрались сюда по одной только причине: чтобы исполнить какое-то там пророчество. Все они занимались, в основном, тем, что охраняли герцогиню, и были просто вне себя из-за того, что она отправилась в лес одна-одинешенька. Но поделать ничего все равно не смогли — а что поделаешь с женщиной, которая может время от времени становиться подобной морю?… Так даже боги не умеют.

— Какое еще пророчество? — недовольно спросила ящерка у герцогини, когда та располагалась на ночь в роскошном походном шатре.

— Мое пророчество, — ответила герцогиня спокойно, отшнуровывая рукава котты^[33]. К помощи слуг она не прибегала, и тогда это не показалось саламандре удивительным, хотя позже она выяснила, что люди обожают окружать ритуалами самые простые вещи… да вот хоть взять откладывание яиц.

— Ты разве Царь Единорогов, чтобы делать пророчества? — рассмеялась саламандра. — Или может быть, ты один из древних богов?

— Ни то ни другое, — ответила герцогиня безмятежно. — Но ты ведь уже видела мою силу, — и она подмигнула, ящерке, стягивая котту через голову. — Все дело в этом мальчике. Так вышло, что у нас с мужем на него большие планы. А ты нам поможешь.

— С чего это?! — будь саламандра кошкой, она бы ощетинилась.

Женщина задумчиво продолжала, будто бы не слушая ее:

— В старых легендах говорилось, что только девственница может поймать единорога и повести его за собой на поводе из собственного волоса. Чушь собачья. Еще там говорилось, что огонь, добытый в новолуние, отгоняет нечисть. Тоже чушь. И говорилось, что если человек поймает какую-нибудь нечисть — оборотня, например, — и даст ему имя, то этот оборотень переходит в подчинение человеку.

— Чушь! — саламандра так и взвилась.

— Чушь, — согласилась герцогиня. — Разумеется, чушь… — она накинула поверх камизы другую котту, не мужскую, охотничью, а женскую и такую длинную, что подол волочился по полу. — Но ведь ты, малышка, типичный оборотень, — голос у нее звучал очень по-доброму. — И ты, как и все прочие тебе подобные, больше всего на свете хочешь получить имя. Потому что без имени у тебя и твоих братьев и сестер нет настоящего смысла и вообще ничего нет… интереса тоже нет. Ты ведь уже старенькая, правда?… Тебе умирать скоро…

— С чего ты взяла? — напряженно спросила саламандра. Хвостик ее от злости так и хлестал по бокам.

— Да так просто, — пожала плечами герцогиня. — Но знаешь что… мне кажется, что если ты познакомишься с этим мальчиком, когда он очнется, он даст тебе имя. Особенно, если ты его попросишь.

— С чего бы это? — ахнула саламандра. — Это же…ерунда просто…

— Просто… — герцогиня протянула руку, и саламандра послушно взбежала по ее пальцам на запястье, там на предплечье и на плечо. — А что бывает самое простое?… У нас, людей, есть свои законы. Так вот и получается, что если мы сделали кому-то плохо, у нас принято просить прощения. А если мы сделали кому-то хорошо, нас благодарят. С одной стороны, ты очень помогла этому мальчику: ты спасла его от смерти. С другой стороны, ты использовала его, подавила его собственный разум… это очень страшное преступление с человеческой точки зрения. Как ни посмотри, вы с ним теперь просто не можете взять и расстаться. И еще… ты ведь маленькое, изящное, красивое существо. Ты ему очень понравишься.

— И что? — холодно спросила ящерка.

— А то, что он ведь тебе тоже нравится Он весьма симпатичное явление природы, не правда ли?… А еще… он будет расти и изменяться. Это очень интересно. Может быть, самое интересное в мире.

— Чушь собачья! — фыркнула саламандра, снова повторив попытку взъерошить чешую, словно кошачью шерсть.

* * *

Стар продолжал чертить, все ниже и ниже склоняясь над листом пергамента. Агни подумала, что это тоже необыкновенно интересно: переносить леса, реки и горы на бумагу, превращать видимое в воображаемое, а реальное в нереальное.

— Слушай… — позвала она тихонько. — Стар…

— Да? — пробормотал он, не отрывая глаз от работы.

— А ты помнишь, как ты меня в первый раз увидел?

— В лесу. Я умирал тогда. Этот ублюдок ударил меня прямо в печенку. Ты меня спасла.

— А второй раз?

— А второй раз, когда уже в кортеже миледи в себя пришел. Слушай… — он вдруг замирает, отставил стул от стола и повернулся к Агни. — А ведь это уже два года прошло!

— Ну…да.

— Это выходит, меня два года дома не было?… — он постучал острым концом пера об стол и удивленно воззрился на пятнышко чернил. — Ничего себе… Интересно, они меня там хотя бы вспоминают?

— Думаю, что вспоминают, — вздохнула Агни.

— Я тоже боюсь, — Стар дернул плечом, поморщился. — К Ормузду их всех! Мне еще карту закончить, а я уже засыпаю…

— Стар… скажи, а ты помнишь, что было между тем, как ты меня первый раз увидел и между тем, что во второй?

— Огонечек, опять капризничаешь?… Зачем меня отвлекать зря?

— Нет, ну ты помнишь?

Стар устало вздыхает.

— Нет, не помню. Только то, что герцогиня нас с тобой в лесу нашла.

Он отвернулся и снова принялся за чертеж. Потрескивали свечи.

— Стар… — тихонько позвала Агни.

— Что, огонечек?

— Стар, если вспомнишь… ты мне скажи…

— Знаю, — Стар старался говорить мягко, но видно было, что он здорово раздражен. — Это для тебя важно, так что я обязательно скажу. Как только вспомню. Если вспомню.

— Хорошо…

Агни соскочила с постели, пробежала по каменному полу, между колеблющимися бликами и глубокими черными полосами теней. Забралась по ноге Стара к нему на колени, потом на плечо, оттуда вспрыгнула на столешницу. Взбежала на пресс-папье в вид е рыцарского шлема, и постаралась сверкать поярче.

— Так видно лучше? — спросила она.

— Да, — Стар посмотрел на нее и благодарно улыбнулся. — Спасибо, солнышко. Ты мне очень помогаешь.

Агни светила ему не в первый раз. Он знал, что она это может, но никогда не просил сам — ведь у нее могли быть другие дела. У нее действительно были. Например, она разговаривала с камнями. От замковых камней можно узнать много: скажем, один из ее знакомых все время посвящал оглядыванию реки под определенным углом, а его сосед смотрел с места чуть пониже, и все свободное время — а у них все время свободное — они обменивались мнениями по поводу разности своих философских позиций, что, конечно, обогащало их кругозор необычайно. Но даже беседа с камнями рано или поздно может наскучить.

Стар был лучше. Стар не наскучивал ей никогда. Даже просто смотреть на его лицо было радостью: у него черты все время изменялись, как и предсказывала герцогиня. Он был похож на клены, в которых она так часто зимовала. Клены, они все такие — кудрявые, самолюбивые, но в глубине души очень добрые.

Ей казалось странным, как это когда-то давно она могла просто использовать его. И тем не менее… Он дал ей имя, выделив из многих, и дал интерес к жизни. Она запомнила его имя, и тем самым выделила из тех, кто приходили и уходили.

Агни была уверена, что Стар победит бога. Рано или поздно. Что все с ним будет хорошо. А она поможет ему, потому что без нее он никуда.

Из потерянного дневника Гаева Р. Г

— Чтобы убить дракона, надо стать драконом…

— Что?! Мальчик, кто сказал тебе эту чушь?!

Из разговора с Мандрагорой Заровым, драконоловом.

…Сегодня сестра Анна, наконец, рассказала мне о смерти Тадеуша-Болтуна. А я даже не знал, что он умер уже здесь. Был уверен — лошадь еще до деревни упала… Оказалось, да, упала.Оказалось, я его волоком дотащил. Еще как смог-то?… Правда, он не силач был, Тадеуш… Что нас в монастырь в телеге вдвоем везли — тоже не помню, как отрезало.

Сестра Анна сжалилась надо мной — не стала пересказывать в подробностях. Но я ведь составлял его гороскоп… как и остальных в отряде Зарова. Что не сказала — домыслил. Что не знал — придумал. Теперь, видно, не избежать. По ночам мне будет сниться: свистящим шепотом, монотонно, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, и все-таки не в силах остановиться совсем, замолчать, потому что это последние слова, а Тадеуш-Болтун очень ценит слова, и последние в особенности…

На этом дневник обрывается. Строчка вымарана. Остальное не из дневника. Остальное просто так.

Знаете эту песню, сестричка?… Эй, вы не смотрите, что зверюга выела мне половину живота, ниже-то еще все в порядке… Фрейя свидетель, в иное время я бы на тебе, красотка, живого места не оставил… что, что молчать?… Пока я могу говорить, я буду говорить, а там закопаете меня поглубже, да и не будет вас мучить моя болтовня!

Знаете эту… ах, я уже спрашивал… вот так вот, сестричка. Скоро уже снесут, а сало-то мне и не досталось. Все этот пацан… вы его знаете?… Берегитесь… тут он где-то бродит, тут… вон из угла ухмыляется. Ууу, черт светлоглазый! Сказал, что астролог… кто ему поверит… малец совсем, соплей перешибешь… Был бы при нас Большой Дюк, он бы сразу сказал: мол, давайте брать… Извращенец был Дюк, понимаешь, сестричка?… Ну так его с нами не было. Прокусила ему какая-то гулящая девка руку, он от заражения крови и помер. Небось, щас у Вискондила в Граю пиво ячменное пьет да водкой разбавляет… Знаете поговорку: «Кто при жизни наблудил, того примет Вискондил?» То-то же… и я не знал: мне ее Большой Дюк рассказал…

А мальчишка ушлый оказался… так и растак, смотрит Зарову — это командир наш, Заров фамилия у него была, звали мы его Мандрагора, а как по матушке — по батюшке, то он, наверное, уже и сам забыл… И говорит: мол, дайте мне сутки сроку, и я вам сразу расскажу, кто вы по жизни, чем болели, чем маялись, будущее обскажу… только с собой возьмите. Взгляд — и голодный, чисто волчонок, и такой… черт^[34] его знает, какой взгляд! Я не черт, я не знаю… как будто отчаялся он, да настолько, что уж и все равно… У кореша моего такой взгляд был, когда шляхтич какой-то дом его спалил, с матерью и женой… ну, все под богами ходим… шляхтичу мы потом этому тоже петуха пустили… собрались и пустили… он еще так кричал… а кто ж кричать не будет, если до гола раздеть, связать да водой облить, чтоб не сразу помер…

Так я про мальчишку… ты слушай, слушай, сестричка, может, ты последняя меня слушаешь… потом спросят тебя, кто с тобой откровеннее всех был?… Скажешь, Тадеуш-Болтун из Северной Шляхты…

Ну вот мальчишка… Тоже шляхтичем назвался. Гонору, правда, меньше было, чем у них обычно. Спокойно так держался. Глаза… говорил я уже про глаза?… Светлые глаза. Зрачок как тает. Не понять ничего по глазам…

Ну это… что… пошли мы на дракона… Да, парня Заров взял, конечно… а что ж не взять, если он даже Зарову точнехонько сказал, в какой год он своего первого убил, когда на драконов охотиться начал, когда прозвище получил… Да… У Зарова, знаете, мания была… он прочел как-то, значит, что мандрагоров корень дракона травит, ну вот и думал…

Нет, Заров слабаком не был. Но вы знаете, сестричка, как на драконов охотятся?… Выбирают молодого, который только с родительницей поцапался и из гнезда вылетел, находят его пещеру, выслеживают… днем обкуривают, чтобы вылез, и, пока дурной… ну, поняли. И все равно опасно. Как в песне поется… Из семерых тех смельчаков… их семеро смелых… нет, не так… врут они в песне-то… бывает, пятеро пойдут — и невредимыми вернутся, а бывает, дракон и двадцатерых положит, и хоть бы кто остался… как, что — не разберешься потом… Хорошо, если кости найдешь, а то и костей…

Мандрагора сказал тогда нам: «Мне, мол, молодняк надоел. Я настоящего хочу. Дракона — так дракона, а не ящерицу-переростка. Мы, говорит, в самый центр пойдем… кто не со мной, тех не держу…» Мы и пошли. Он знал, что пойдем. Кто ж из настоящих охотников откажется?… Ты, сестричка, может, не понимаешь, но…

…Так вот оно и было. Парень с нами пошел. Хрен знает как он это все вычислял, да только провел он нас мимо драконьих логовищ как по нитке. Мы молодняк обошли только так… Даже прибили парочку… везло нам. Только Зарову руку оцарапало, ну так этот мальчишка чем-то там полечил, она и зажила почти сразу… Шкуры снимать не стали, когти тоже не резали, и сало не срезали — забросали только камнями. Смеялись: на обратном пути будем большого волочь… может, в следующий раз вернемся, заберем, что останется… Пришли мы, где старики живут… они так: кто старше, тот к центру ближе… Красиво там, в драконьей стране, страсть… Скалы, ели, водопады…. эх, сестричка… идешь, а там радуги перед тобой играют, прямо в воздухе, и под тобой, и над тобой, и скалы все разноцветные… думаешь, я только из-за золота туда ходил?… Нет, сестричка, это еще красота такая, какой больше на земле нигде не увидишь…

И тот дракон красивый был… Мы его дня три наблюдали… эх, образина…. высотой… ну, может, с пол-этого монастыря^[35]… Что улыбаешься?… Думаешь, я монастырь снаружи не видел?… Не запомнил?… Помню я его, еще как, сколько раз мимо проходил… а как-то раз решили мы, значит, подземный ход… но ты не помнишь, сестричка, ты ж девчонка еще совсем…

Пещеру его обложили… прятались столько… Яд приготовили… Колья — чтобы если от яда, значит, корчи… там обрыв был, так мы внизу…

Без толку. Понимаешь, он… у него глаза умные были. У молодняка — дурные. А у этого все равно как… не знаю я. Тоже… вот вроде поглядел, и чем кончил… и не жалею… а парнишка тот… ты б его видела, сестричка. Играл с ним дракон, как кот с мышонком… если бывают такие мыши мелкие. Изодрал всего. А он стоит и смотрит… у, отродье… И дракон смотрит… и ты не поверишь… он дракона-то переглядел! Эта ящерица упала и издохла. Не веришь?… Правильно, сестричка. И я не верил. А только издохла. Как будто издевалась, честное слово… Правда, и его придавила. Я думал, не выползет. Не собирался вытаскивать. Какое вытаскивать?… С такой раной… Нет. Это он выполз. И меня дотащил. Как дотащил?… Мы туда месяц шли. Сейчас какое время?… Лето? Середина?… Не прошло месяца еще. С такой раной долго не живут, как у меня… И я не проживу. А он, мерзавец, проживет… свой план у него был, свой! И Зарова он погубил, и ребят…. Ты мне его приведи, я ему шею сверну… никогда детей не убивал, а тут убью…

Эй, сестричка, ты хоть знаешь… нет, не песню… ты знаешь… я сейчас посплю, ладно?… Устал почему-то… язык — он ведь тоже работает… кому как не мне, Тадеушу-Болтуну, знать… ты помни, сестричка… если что — Тадеуш-Болтун, он с тобой был честнее всех…

Часть II

Пролог

3016 год новой эры, 51 год от Рождества.

Когда тебе плохо, улыбнись своей печали широко и ясно. И она, напуганная искренней радостью твоего лица, уйдет, чтобы не возвращаться боле. Улетая в небо вместе с твоим поцелуем, она тихо шепнет тебе: «Живи!».

А еще найди себе дело.

* * *

Что отличает взрослого от ребенка?…

Когда-то давным-давно, в детстве, мы все трое были счастливы…

Райн Гаев

Мы жили бедно. Так говорила тетя Ванесса, и сразу же поджимала губы, так что рот превращался в узенькую полосу. На лбу у тети возникали две вертикальные морщины.

Я с ней согласиться не мог. У нас ведь был большой дом — самая настоящая усадьба. Правда, ограда нуждалась в починке, обширные конюшни пустовали, в разваливающемся сарае жили только коза и несколько кур, а из всех комнат большого дома мы занимали лишь четыре: каморка тети Ванессы, рабочий кабинет отца (даже когда отец умер, комната оставалась в неприкосновенности, и только мне иногда разрешалось заходить туда), их с мамой спальня, а четвертая — кухня, где на печи, сложенной по образцу Полуночных Земель, спали мы с сестрой, потому что так было теплее. На второй этаж вообще старались лишний раз не подниматься: лестницы могли обрушиться в любой момент, а через крышу там можно было ночью увидеть звезды. Все это представлялось мне сущими пустяками. Многие из моих приятелей в деревне жили всей семьей в одной крохотной избушке.

Еще у меня были холмы с засохшими и заросшими руслами ручьев, где ничего не стоило сломать ногу. И лес, в который тетя мне не разрешала ходить одному, но куда я, конечно, все равно убегал. И река, в которой так здорово было купаться, даже когда к концу осени она подергивалась тонким ледком. И были у меня папины книги, которые занимали три длинные, во всю стену, полки. Гораздо больше их лежало в отдельном чулане, пристроенном к его кабинету. По-моему, туда свалили все, какие вообще были в особняке. Часть, конечно, отсырела, другие изрядно погрызли черви, но и того, что удавалось прочитать, мальчишке хватало с избытком. Когда я стал постарше, я, помню, вынес все это добро на солнце, разобрал, просушил, и, прежде чем сложить обратно, обернул в плотную мешковину. Но это случилось уже незадолго до моего ухода из дома. А в тот день, который я по какому-то капризу памяти так отчетливо помню, тетя как раз застала меня за чтением особенно толстого отцовского фолианта — и погнала из кабинета веником, потому что считала меня слишком маленьким для постижения сложных премудростей, а сами эти премудрости — не подходящими для юного шляхтича^[36].

Я, разумеется, ужасно обиделся, и спрятался за поленицей. Дрова лежали на каменном возвышении, около старого колодца (я их сложил сам), и я знал, что тетя туда ни за что не полезет — у нее болели суставы. Она, может быть, и догадывалась, где я притаился, но поделать ничего не могла, а кричать почитала ниже своего достоинства. Поэтому я был оставлен в покое. Я знал, что ближе к обеду мне придется выйти, чтобы заняться печью (для завтрака мы ее не разжигали, экономили дрова) — Рая еще слишком мала, и, если я не помогу, тетя будет сама орудовать тяжелым ухватом, а ей это нельзя. Я же для своих шести лет был мальчиком высоким и крепким.

Однако пока у меня было около часа, когда я мог посидеть спокойно, помечтать и поразмышлять над прочитанным. Конечно, еще лучше было бы уйти в лес, но теперь мимо тети незаметно не проскользнешь, а если она меня увидит, то непременно будет читать нотации…

Вдоль бревна по каким-то своим делам неспешно ползла гусеница. Таких я в наших краях не видел: гусеница была зеленая, с красными и желтыми тонкими полосками вдоль спинки. Пушистая. Волоски тонкие, серебристые. Я задумался, зачем гусенице нужны волоски. Может быть, для красоты?… Или она ощупывает ими все вокруг — как ощупывают все языком змеи? Тетя Ванесса считала, что раздвоенный язык змеи — это ее жало, но я-то знал, что это не так: в книгах отца было написано, как все на самом деле. Да, но тогда зачем гусенице волоски на спине — что можно ощупывать в небе? Или она ощущает потоки воздуха?

Я так глубоко задумался, что вздрогнул, услышав крик тети Ванессы:

— Райн! Райн, куда ты подевался, негодник!

Это что-то новенькое! Неужели тетя решила отступить от своих принципов?… Скорее мэр Толкова начнет бесплатно раздавать на улицах еду беднякам.

— Райн! Мама приехала!

Мама! У меня от радости перехватило дыхание. Приехала мама, и теперь уже, конечно, нельзя терять ни минутки времени на всякие дурацкие прятки и нытье.

Я выбежал из-за моего надежного укрытия, стремглав пронесся через двор и бросился на шею высокой женщине в пропыленном дорожном плаще. От нее пахло полынью, цветами и чесноком — запах магии и путешествий. Самый лучший аромат на свете.

Мул ее Лентяй смирно стоял у ограды, и я мельком подумал, что надо потом дать ему морковки — он привез маму домой живой и невредимой.

— Райн! — белозубо рассмеялась мама. — Какой большой вырос!

Мама у меня очень красивая. Как здорово просто смотреть на нее, и зарываться лицом в ткань капюшона у нее на плече, и чувствовать, как она крепко держит меня сильными руками.

— Совсем тяжелый стал, мне тебя не поднять! — мама опустила меня на землю. Это она так пошутила. Мама могла поднять все что угодно.

— Мамочка! — это сестра, Рая. Ей было всего четыре года и она, хотя вышла из дома вместе с тетей Ванессой, не сумела меня обогнать, прибежала второй.

Она просто обняла маму за ноги, и мама, весело смеясь, схватила ее и подкинула вверх. Сестра завизжала от восторга. Они с мамой такие разные: мама большая, сильная, волосы у нее темные и отливают рыжим, глаза карие, а кожа загорелая. Сестренка маленькая, белокурая, лицо у нее совсем светлое, а глаза голубые. Она похожа на отца… так же, как и я. Так здорово было смотреть на них вместе! Говорят, что есть семьи, в которых мама не пропадает на полгода.

Тетя Ванесса стояла рядом, поджав губы. Я видел: она считает, что маме надо сперва отдохнуть, переодеться с дороги, а потом уже радоваться встрече с детьми. Да и вообще, столь бурное проявление чувств никак не подобает шляхетской семье. Истинные шляхтичи дают волю эмоциям в битве, но никак уж не в любви.

Однако она молчала. Она тоже радовалась, что мама приехала. Тетя Ванесса сама рассказывала мне: когда отец решил жениться, она, его старшая сестра, была против. Кто, позвольте спросить, его избранница?… Какая-то странствующая знахарка, да еще, может быть, ведьма! Мало того, что незнатная, — опасная! И без того на отца смотрели косо, как на чернокнижника — а с этой спутается, так еще неизвестно в чем обвинят…

Тетя Ванесса оказалась совершенно права. Но все-таки она тоже радовалась, когда мама приезжала.

…А еще страннее, что мама никогда не перестает улыбаться. Она всегда улыбается. Тетя рассказывала, что и на папиных похоронах…

…И когда ее вели на костер, ослепленную, обессиленную, с переломанными руками, она, говорят, смеялась в голос…

Фьелле из Черного Леса

Темнота. А затем свет. Свет — это плохо. Это значит, что кто-то придет за мной. Кто?… Они опять будут обижать Сестру. Это нехорошо. Сестру нельзя обижать.

— Кроха!

За светом приходит голос. И тепло. Это Сестра взяла меня на руки.

— Привет, кроха! Ну, как спалось сегодня?… Погоди, сейчас сестра тебя покормит…

Нет. Не так. Это не свет. Это солнце. Уже утро. Точно, утро. Значит, ночь прошла. Это хорошо, потому что ночью приходят охотники.

— Ну вот и замечательно… как, не соскучилась без меня? Смотри, что я тебе принесла…

Сестра дает мне вкусную белую штуку. Бывает две вкусных белых штуки: одна жидкая, а другая твердая. Которая жидкая, Сестра дает мне каждый день, а которая твердая, я только раз попробовала. Сестра очень сердилась. А потом она дала мне других штук. Они были вкусные, даже еще вкуснее, но мягкие. А я хочу твердого.

Она дает мне жидкую белую штуку. Я уже знаю, как правильно пить из кружки, чтобы сестра меня хвалила. Это трудно: надо обхватить кружку двумя руками, поднять ее и наклонить, так, чтобы белая штука текла прямо в рот. Раньше Сестра наливала в блюдечко. Так было лучше. Но Сестре нравится, когда из кружки, а мне нравится, когда сестра улыбается.

…Сестра вся бело-желтая. И глаза зеленые. А я красная, не такая совсем. Те тоже все желтые. Они называют меня «звереныш», а Сестра называет — Кроха. А Сестру они называют «Фьелле». Когда они рядом, Сестра плачет. Это плохо. А сейчас утро, значит, до следующей ночи они не придут. Это хорошо.

— Ну, что мы будем делать сейчас?… — говорит Сестра. — Поиграем?…

Как хорошо! Свет золотой. Сестра улыбается. Мы будем играть. Я так рада!

Я даже открываю рот и говорю: «Поиграа…». Дальше не говорится.

— Молодец! — сестра снова обнимает меня. От нее пахнет мылом. — Так мы сделаем из тебя человека, Кроха!

Мне становится совсем хорошо. Когда Сестра говорит так, значит, все очень-очень здорово.

Астериск Ди Арси

Наш дом не чета новомодным замкам. Те, конечно, строят такими большими, что шпили на вершинах остроконечных крыш задевают облака, но камни их чистые и темные, лишенные аристократических трещин и благородного налета мха. Родовое гнездо Ди Арси заложили давно, в ту пору, когда еще не было осадных башен, а военная наука только-только отходила от освященного пращурами принципа «стенка на стенку». Тогда честному бенефициарию^[37], чтобы оборониться от врагов, хватало земляного вала, укрепленного кольями. А всего замка и было, что одинокая башня в два этажа. И пара хозяйственных сараек рядом.

Если по совести, то зачем настоящему воину больше?… Роскошества все это. А от роскошеств недалеко и до излишеств, таково мое мнение.

С тех пор, конечно, много воды утекло — бочонков тысяча, не меньше. Рядом с башней появился низкий приземистый дом, сложенный из грубых камней… потом его успели переделать в современном стиле, прорубив окна побольше и забрав их широкими плетеными рамами с мелкими стеклами — роскошь, которая порядочно серебра стоила моему деду. Земляной вал сменился широкой каменной же стеной. Изнутри шла приступка пониже, где, на уровне роста взрослого человека были прорезаны бойницы. Еще с внутренней стороны стены пристроили четыре деревянные башни, способные ненадолго сдержать врага, пока гонец летит за подмогой или пока семья барона выбирается из дома подземным ходом. До моего рождения эти укрепления вот уже поколения два почти не использовались… но года за три перед сим знаменательным событием (я мое рождение разумею… нет-нет, это я серьезно: такие исключительные персоны не каждый год рождаются!) в княжестве стало неспокойно, и латники вернулись на свое дежурство.

При моем прадеде прежде просто утоптанный земляной двор вымостили широкими, неровными, заглаженными сверху плитами. Отец строго-настрого приказывал слугам содержать двор в чистоте, однако каждую весну неширокие зазоры все равно проклевывались одуванчиками, подорожниками, лютиками и безымянной травой. Один такой непокорный лютик как раз качал желтой головкой прямо рядом с моим сапогом, доверчиво расправив лепестки.

— Никогда не думай в драке о том, что будет после! — клинок блестел на солнце. Хорошо бы он был совсем гладкий, но нет — на нем царапина. Это после вчерашней драки с Симоном. Братец разошелся, а я теперь мучайся, полируй… — «После» просто не существует. Миг, в который ты живешь, всегда один-единственный.

Голос отца звучал размеренно и спокойно, как будто он поучал оруженосцев, лежа в тенечке на травке. Но я-то знал, что это не так. На самом деле он разминался, причем разминался уже давно и даже, может быть, успел немного устать. На отца я смотреть не мог, — солнце мешало, — но украдкой поглядывал на его тень, когда отрывался от полировки шпаги.

— Но ведь о будущем тоже надо думать, — произнес я просто, чтобы что-нибудь сказать. Когда отец делает паузу — это значит, он ждет какого-то отклика, чтобы развивать свою мысль дальше. Раньше я вставлял невпопад, но потом наловчился попадать ему в тон. Мне ведь уже восемь, как-никак! Совсем взрослый.

— Надо, чтобы это будущее было. А если ты отвлечешься в бою, твоя жизнь может оборваться в пустоту, как незаконченная мелодия, — голос отца лучился удовольствием, ибо ему только что удался особенно трудный финт: вместе с особенно труднопроизносимым сравнением, надо думать. — Так что о будущем надо думать до. И после.

— А Симон мне говорил, что надо уметь по движениям… ну, определять, куда противник дальше…

— Кому ты больше веришь, отцу или брату?… У каждого своя манера боя. Симон слишком рассудочный, он в бою хладнокровен, как единорог. В кого только такой? А ты как я: у тебя интуиция будь здоров. Тебе надо на нее и полагаться.

Я услышал мамин голос из окна надо мной:

— Милорд, вам не кажется, что пора к столу?… И может быть, хватит мучить сына?… На таком солнце вам обоим станет плохо.

По тону было слышно: закончила говорить — и прикусила нижнюю губу, как будто хмурится. И глаза потемнели. А еще она нервно теребит четки, которые привешены у нее к поясу домашнего темного платья.

— Одну минуту, дражайшая миледи! — отец отсалютовал матери шпагой и поклонился ей. — Разрешите преподать сыну еще один урок! Полагаю, если как следует прожариться на солнце, особенно оценишь искусство нашего повара в приготовлении жаркого, нет?…

Я не услышал смешка, но совершенно точно знал, что мама тихонько прыснула и прижала ко рту крошечный кружевной платочек. Мама только хочет казаться строгой.

— Стар, становись!

Кажется, я задрожал от радости и волнения. Отец будет драться со мной! Вот это здорово. Конечно, его-то обойти у меня никаких шансов нет (с Симоном получалось иногда, хотя и очень редко), но все равно с ним интереснее.

— Не бледней, — на смуглых губах отца играла улыбка. — И не делай такого решительного лица. Относись к бою проще. Вся жизнь — это драка. Господь рассердится на тебя, если ты станешь принимать его дары с такой мрачной миной.

Я постарался улыбнуться ему в тон как можно шире. Мы Ди Арси! У Ди Арси все всегда замечательно и лучше всех.

Но недолго…

Глава 7. Владыка Луны

Из-под стрехи в окна крысится

Недозрелая луна.

Все-то чудится мне, слышится:

«Выпей, милый, пей до дна!»

Hellawis. «Оборотень»

 ^{_{Анастасия Мазеина. Владыка Луны}}

Записки Астролога

После всего, что случилось, наша встреча с Астериском Ди Арси должна была произойти совсем буднично. Мне один раз она даже приснилась — посреди какого-то каждодневного сумбура о горных речках и полетах в облаках. Я сидел в той же самой таверне, где встретил бога — ну да, а где же еще?… — дверь отворилась, и вошел человек. Откинул испятнанный дождем капюшон, улыбнулся широко и угрожающе — он. Право же, я мог бы придумать что-нибудь и пооригинальнее, тем более, что дальнейшие события показали: жизнь богаче всех и всяческих измышлений — я умудрился в третий раз спасти жизнь этому герою.

Надо сказать, что еще лет двадцать назад Радужные Княжества были совершенно обыкновенными землями, ничем не лучше и не хуже прочих. Правда, ими управлял весьма деспотичный и жестокий бог, который обожал кровавые стычки между сеньорами, отчего границы перекраивались каждый год, а то и полгода, если богу случалось устроить внеплановую оттепель или, скажем, задержать зиму… но — бывает и хуже. Шляхтой управляет Ра, так что у нас все зарегулировано дай боже. Жители Земли Истинных Богов, говорят, без позволения самого Ахура-Мазды даже дыхнуть не смеют, а Кевгестармель, в отличие от своих коллег, делал, что хотел, и позволял остальным поступать так, как им вздумается — до определенного предела. Предел этот становился ясен преступившему, как правило, внезапно и весьма болезненно.

В общем, на мой взгляд, как бог прежний правитель Княжеств был очень даже ничего. Может быть, потому, что они с Вискондилом пришли из другого мира, не из того, что все прочие боги — так написал в своем труде Леон Странник, а ему я верю. Впрочем, я под властью Кевгестармеля не жил. По возрасту не смог бы — его действительно уничтожили двадцать лет назад… чуть больше, чуть меньше — сейчас уже едва ли можно сказать точно.

Конечно, Кевгестармеля убили не из-за непосильного гнета или бесконечных стычек на границах — к этому жители Радужных Княжеств за три тысячи лет худо-бедно притерпелись. Но вот один молодой лорд воспылал страстью к жрице-девственнице из храма Кевгестармеля… Говорят, она была необыкновенно прекрасна… ну что ж, может, и так. А может, и нет. Уверен, за истекшие века многие попадали в такую печальную ситуацию. Однако сей молодой человек, в отличие от прежних своих товарищей по несчастью, не стал попусту лить слезы и жаловаться на судьбу, или идти напролом и пытаться умыкнуть девушку из храма (что так же бесполезно, но гораздо более гибельно), а решил разрушить первопричину своих бед. То есть — убить бога.

Не спрашивайте меня, как ему это удалось. Он был обычным человеком — уж на этом все истории сходятся. Даже о Древней Магии ни один певец не упоминает. Говорят, юноша выведал о тайном уязвимом месте этого бога, поплыл на остров посреди Южного океана, а на том острове росло дерево, а на дереве висел сундук… А еще говорят — точнее, намекают — что молодой человек с товарищем умудрились сыграть на противоречиях между богами и сделать так, что свои же объединились против Кевгестармеля и прибрали его. Как — дело темное, и едва ли мы это когда-нибудь узнаем.

Официальные версии легенды правда, еще сообщают, что ребята не убили Кевгестармеля — убить бога, мол, невозможно — а всего лишь усыпили его. Кевгестармель еще проснется, — говорят они, — и вот тогда всем задаст… Не знаю. Что-то мне сие сомнительно. Если уж не проснулся, когда делили его территорию… вряд ли что другое способно разбудить алчное божество.

Так вот, о территории. Радужные Княжества остались без бога. Они и до сих пор в таком положении, пусть Союз Городов отошел Фрейе, а Эмираты получил Вискондил. Сердце владений все еще не имеет хозяина. Это противно самой природе богов — оставлять землю без присмотра — но так случилось. И там начало происходить что-то странное.

Вот саламандры, например. Столетиями о них рассказывали сказки, тысячелетиями мальчишки уходили ночами в скалы и разводили в безлюдных местах костры, надеясь изловить хоть одну — да что там, я и сам ходил! — и никому до сих пор это не удавалось. Никто их даже не видел. Так же, как птицу Сирин. Или Оленя Золотые Рога, исполняющего желания. Или Белую Лань, женским голосом вещающую о скорой беде. Или Призрачного Пса Финнегана. Или древесных фей. Или оборотней. Клянусь Белой дамой^[38], да мало ли их, этих причудливых существ, не то порождений человеческой фантазии, не то воспоминаний о прежних эпохах, когда люди были подвластны Древней Магии и Древним Богам!

А в Радужных Княжествах — пожалуйста. И оборотни, и саламандры, и Белая Лань. Старики шепчутся: скоро Древние Боги придут. А что?… Очень даже запросто. Вот приготовят их слуги все для них, и… вот тогда и начнется, помяните мое слово! Ой, нет в людях того страха, что раньше, вот в наше время…

За пределами Княжеств верили в разгул нечисти слабо. Сейчас, правда, больше, чем раньше — успели привыкнуть. А прежде или считали досужими выдумками, или — особо продувные жонглеры — даже песни слагали о Земле Обетованной, полной чудес. Местным жителям от чудес радости было мало. Сеньоры позабыли о вековых распрях, и объединяли силы, чтобы худо-бедно защищать людей от леса и вод. Маленькие деревни пустели, большие разбухали и ощетинивались частоколами. Жизнь приспосабливалась.

А знаете, где происходил тот разговор с Воху-Маной, когда он меня нанял?… В Фиолетовом княжестве, не больше не меньше! Совсем рядом с родными местами господина Ди Арси. Может быть, вы спросите меня, почему я направился именно туда? Все просто:, я с самого начала шел в Медину-дель-Соль, столицу Отвоеванного Королевства. Я был уверен, что Воху-Мана найдет меня там… я надеялся на это. И не просто так найдет — потребует с меня того же, что несколько раньше потребовал Симон Ди Арси.

В результате он нашел меня даже раньше — оно и хорошо.

Так мне гораздо легче будет спровоцировать бога. Пока все складывалось так, что мне даже не надо делать для этого ничего особенного.

Я просто пошел дальше.

Когда я расплачивался с хозяином за ужин, он сказал мне:

— А что, молодой господин, будете ночевать в общем зале, или прикажете вам комнату подготовить?

— Нет, — я улыбнулся. — Я, пожалуй, пойду.

— Куда пойдете? — опешил хозяин. — Ночью в лес — это ж верная смерть!

— Ну… — я неопределенно пожал плечами. — Просто пойду. Не беспокойтесь, мне есть, где переночевать.

Это было правдой.

Вечер, как я уже сказал, был теплый, и, когда я подошел к частоколу, огораживающему деревню, как раз гасли последние малиново-алые отблески заката. Деревня стояла на тракте, так что местные жители днем открывали ворота, пропуская всех проезжих — это составляло немалую часть местного дохода, так как путников обычно просили пожертвовать на храм, да и как не остановиться горло промочить?… — ночью же, извините, господа хорошие, все закрывалось. Меня это не волновало. Тын, ограждавший село, охранялся, но охрана была рассчитана на то, чтобы не пустить кого-то со стороны леса, а никак уж не на то, чтобы помешать кому-то выйти прочь. Вот и не помешала.

Под деревьями сразу показалось холоднее, после духоты и тепла таверны зябкость пробрала сквозь плащ и сюрко. Надо идти побыстрее — тогда и согреюсь. Но ходить по лесу в темноте тяжело — ночным зрением я никогда не обладал. Света сквозь листву, даже если ночь лунная, не проникает совсем. Чернота словно хватает тебя тяжелыми лапами за плечи, закрывает глаза. Ночь в лесу вообще не для людей — для тех, кто был раньше. И ты чувствуешь это буквально всей кожей.

Сегодня луна пока еще даже не взошла — я мог назвать время ее восхода, не заглядывая в календари и таблицы.

Впрочем…

Я опустился на одно колено и слегка погладил траву, придавленную, должно быть, каким-то неосторожным путником еще днем. Прикрыл глаза — не то чтобы сейчас это имело какое-то значение — ощущая, как под пальцами медленно распрямляются и срастаются сломанные было стебли. Хорошо.

Когда я выпрямился и поднял голову, у моего лица парило сразу несколько фей. Малютки светились ровным, голубоватым светом, похожим на болотные гнилушки.

— Добрый вечер, — сказал я и улыбнулся.

Феи мне, конечно, не ответили — они и говорить-то не умели. Просто молча парили рядом.

Я шагнул вперед — и летуны рассыпались в стороны. Множество их собратьев — сестер?… — уже повисли между деревьями, обозначив что-то вроде тропы, протянувшейся вглубь леса. Мимо кленового куста, мимо кустика спелых ягод брусники…

— Спасибо, — сказал я в пустоту.

Вряд ли меня поняли сами феечки — я обращался к более древней силе, что стояла за ними. Я пошел вперед, осознавая, что за мной тоже остается полоса примятой, израненной травы… и еще осознавая то, что распрямится она гораздо быстрее обычного.

Записки Аристократа

Обидно, но астролога нам так сразу догнать не удалось. И не сразу не удалось. Из-за всей этой возни с лошадьми и с перевалами, из-за болезни Вии — она таки еще пять дней провалялась в том захолустье, не в силах подняться с постели, — мы потеряли уйму времени. О нет, сама Вия утверждала, что она еще как в силах, только бы на лошадь сесть, а уж там она… Я не дал. Сам себе удивляюсь. Обычно, когда надо срочно что-то сделать, я могу быть вполне безжалостным, не щадить ни себя, ни других. А ее я не просто щадил — я натурально заботился о шаманке! Хотя она ничего не делала для того, чтобы мою заботу заслужить.

Так вот, так и вышло, что снова в путь мы пустились почти через неделю. Я решил не терять времени и не возвращаться к перевалу Абентойер, а рвануть напрямик к перевалу Собаки. Вия одобрила. Она снова посылала своего духа разведать путь, и он сказал ей, что дорога свободна. Весна в этом году была ранняя и жаркая, а потому снег на перевале стаял раньше, уже в начале седьмого месяца. И то хлеб.

Беспокоило меня другое. Прямо за перевалом Собаки — Радужные Княжества. И среди них — Зеленое княжество. Оно, правда, начинается не сразу у подножия гор, наоборот. Оно — самое южное из них, граничит уже непосредственно с Землей Басков. Ну там крошечный кусочек границы с Отвоеванным Королевством тоже имеется — пресловутый Анмарский перешеек, за который до исчезновения Кевгестармеля воевали чуть ли не ежегодно. Потом стало других проблем хватать, и, пока суд да дело, договорились о том, что будет это покуда свободная зона.

Так вот, Радужные Княжества… Рай для искателей приключений, ад для тех, кто живет там постоянно. Ну ладно, не ад. Я немного преувеличиваю. Человек ко всему привыкает, а земля там хорошая, иначе уже давно никого бы не осталось. Но все-таки не самое лучшее местечко на континенте. И вот именно туда-то понесло астролога!

Я весьма сомневался, что Гаев решит надолго задержаться у меня на родине. Разве только найдет богатого заказчика в лице какого-нибудь барона или графа. Это, конечно, было бы очень неудобно: в таком случае астролог станет на какое-то время практически недосягаем. Когда человек прячется таким образом, убить его еще можно, а вот изловить — нет. Тогда мне только и останется, что звать на помощь Хендриксона. Неприятное положение.

Ну а если он не захочет воспользоваться чьей-либо защитой и покровительством (правда, равнозначным длительному, хотя и комфортабельному, заключению), то вряд ли в Княжествах задержится. Значит, пойдет в Землю Басков. Ну или в Отвоеванное Королевство на худой конец. А туда ведь не обязательно топать напрямик: вполне можно обогнуть через Эмираты… А что, почему бы и нет?! В конце концов, мы, в отличие от астролога, на лошадях, стало быть, довольно быстро наверстаем разницу: не может же он с утра до вечера бегом бежать!

Впрочем, едва мне в голову пришла эта паническая мысль, как я быстро взял себя в руки. Нет, ну почему, в самом деле, я так не хочу возвращаться в Княжества? Можно подумать, меня там с собаками ловят! Ничего подобного. Ушел я оттуда семь лет назад вполне тихо и мирно… ну, более или менее. Дома я до сих пор числюсь погибшим… Мы делали все, чтобы туда не дошли слухи о моей службе при дворе Хендриксона — ни сам герцог, ни ваш покорный слуга вовсе не собирались афишировать мое настоящее имя и подробности биографии. Узнать меня сложно: пусть даже я похож на своих отца и брата, но и они пользуются известностью только в самом Зеленом Княжестве. Кроме того… ну похож. Ну мало ли. Никогда не спрашивал, но подозреваю, что у моего отца могло быть множество незаконнорожденных отпрысков, не говоря уже о деде и прадеде! Да и бывают же просто похожие люди, не так ли?…

В общем, это мое нежелание было всего лишь страхом напуганного ребенка в темноте. Куда разумнее справиться с собой, чем очертя голову бросаться пересекать Эмираты. Обычаев тех мест я совсем не знаю, не говоря уже о языке. Из богов там Вискондил — весьма и весьма опасный тип. Лучше не связываться. Пропасть легче легкого.

Так что… значит, Радужные Княжества. Бывали у меня времена и похуже.

Путешествие через перевал оказалось даже приятным. Погода не испортилась, мы не попали в ураган, на нас не обрушилась метель, мы не утопли в снегу и ни моя Иллирика, ни Виин Гай не сломали ноги. После нашего памятного ночного разговора Вия Шварцевальде несколько оживилась. Во всяком случае, собеседницей стала гораздо более приятной. Подозреваю, что ее множественная память хранила огромное количество самых разнообразных историй, но рассказывать их она не спешила — могу ее понять. Зато случаями из ее собственного скудного опыта в качества помощницы лекаря делилась охотно, и было их так много, словно она не два или три года с странствовала со своим наставником, а лет десять. Наблюдательности этой девчонке хватало, равно как и способности видеть смешное и занимательное в разных пустяках. Наследие одной из ее личностей?… Собственное качество?…

Глупый вопрос, если подумать. А шаманке приходится отвечать на такие постоянно, по десять раз на дню. Самой себе… что бы слово «себе» для нее ни значило.

Горы в седьмом месяце были необыкновенно красивы. Погода стояла ясная, солнечная — нам везло. Величественные вершины, обмороженные сверху небесным холодом, возвышались над нами, навевая на меня не то робость, не то восхищение. Места здесь были безлюдные — по крайней мере, с этой стороны перевала. Пушистые темные леса стлались ковром из долины в долину, рассеченные только узкими венами рек и речушек. Чем выше мы поднимались, тем холоднее и свежее становился воздух. Думалось иногда: правы были жонглеры, такой воздух действительно можно пить.

Небо над нами все время было неправдоподобно высокое. В горах оно всегда такое. И мы, мелкие существа, ползли по горным тропам, бросая человеческим упрямством вызов древнему величию. Я уже и забыл, какая эта радость.

Ну, конечно, не только в небе было дело. Меня переполнял веселый азарт, я не просто гнался за астрологом, но еще и получал от этой погони самое настоящее удовольствие. Я ни капли не сомневался, что Драконье Солнце вот-вот окажется в моих руках, а значит, с назойливым постояльцем своей души, который изрядно отравлял мне жизнь, я тоже сумею разделаться скоро.

Мы просыпались, как правило, с рассветом, ехали довольно долго — пока перевалившее за полдень солнце не сходило совсем низко к горизонту. Потом искали место для привала, устраивались… в течении дня тоже делали привалы. Разговаривали мало, все больше о вещах несерьезных: о серьезных нас говорить не тянуло. Каждый из нас понимал, что другой его понимает, и именно поэтому не очень-то хотелось высказывать это хрупкое чувство в словах. Мы оба знали, что ищем исцеление — а пока не нашли, просто так чесать языки никакого толку нет. Это хрупкое сопереживание возникло не к месту и не ко времени. И все-таки оно казалось мне самой драгоценной вещью на свете.

Я даже познакомил Вию с Агни: как ни странно, они друг другу понравились. Агни заявила про Вию «Ничего, сойдет!» Так что теперь саламандра ехала попеременно то на моем плече, то на Виином. Ящерка здорово экономила нам время, когда нужно было под вечер разводить костер: если саламандра просит дрова не упрямиться и разгореться, они не долго сопротивляются.

Как-то, когда лошади, поднимаясь по склону, медленно ехали бок о бок, минуя черно-рыжий сосновый бор, я не поленился выяснить у Вии, не бывала ли она сама или кто-то из ее «Альтер эго» в Радужных Княжествах.

— Менестрель объехал весь Закат, и он достаточно молод, чтобы его сведения не успели устареть, — пожала плечами Вия. — Так что мне примерно известно, что такое Радужные Княжества.

— А в Мигароте он тоже бывал? — спросил я вдруг, вспомнив про наш с Вией давнишний-предавнишний (кажется, будто несколько месяцев прошло!) разговор по поводу выбора маршрута.

— Бывал, — кивнула девушка. — Разумеется. Я бы тоже хотела там побывать… — добавила она почти мечтательно.

Из чего я сделал вывод: память ее личностей все же каким-то образом отличается от ее собственной памяти… хотел бы я знать, каким! И, как бы шаманка ни кокетничала, она все-таки обладает настоящим «я» — или чем-то вроде. А любое «я», разумеется, имеет свои собственные желания. Это меня очень обрадовало. Да что там обрадовало, я почувствовал себя прямо-таки счастливым!

Едва мы пересекли перевал, стало понятно, что мы оказались совершенно в других землях. С этой стороны Каменного Пояса было гораздо теплее, да и склоны спускались более полого, поэтому, стоило немного сойти вниз с перевала, как сразу же начались виноградники, а еще в долинах запестрили знакомые, крытые красноватым речным тростником крыши. Во всех прибрежных деревнях в Княжествах кроют крыши этим тростником, а больше почему-то нигде, даже в Земле Басков, где он еще растет… Сам не ожидал, чтобы сердце мое так вздрогнуло и сжалось. Никогда не думал, что примусь ностальгировать, а вот поди ж ты!

За одним поворотом у меня прямо дух замер: я увидел знаменитые пестрые облака! Честное слово, хоть в Радужных Княжествах действительно каждое княжество носить имя своего цвета, прозвали их так именно из-за облаков, а не из-за чего иного. Облака словно бы отыгрываются в наших краях за века и километры, когда им приходится быть только белыми, и меняют оттенки с непринужденностью балаганной танцовщицы, накладывающей краску на щеки: те, которые нам довелось увидеть сразу же, висели в небе (казалось, на одном уровне с нами, потому что мы все еще спускались) гроздью пушистого зеленого пара, как молодые листья зимой. Кое-где в них проглядывали оттенки бирюзового.

 ^{_{Анастасия Мазеина. Облака в Радужных Княжествах}}

Я сам не заметил, как заорал в голос.

— Вия! Облака! Нет, ты видишь, облака! Эй, привет, знакомцы! — и, как мальчишка, замахал им рукой. А потом расхохотался, спрыгнул с Иллирики и вскарабкался на обломок скалы, который как раз попался рядом с тропою. — Эй, облака! — снова заорал я. — Привет!

Вия удивленно посмотрела на меня: думаю, таких фокусов она все-таки не ожидала. Потом внезапно улыбнулась краешком рта.

— А ты куда более одинок, чем может показаться, — наконец сказала она.

Эта реплика изрядно охладила мой пыл. Я спрыгнул с камня, отряхнул ладони и полез обратно на лошадь. Да уж, не самая мудрая выходка! Но я, оказывается, соскучился…

Когда мы вошли в предгорья и начали приближаться к человеческому жилью, пришлось Агни снова закупорить в пузырек: в моих краях очень не любят саламандр. Долгими зимами родичи Агни, обычно живущие наособицу, сбиваются в стаи и рвутся поближе к теплу. Тепло для них — это только живое тепло. Одна саламандра, если захочет, может и не причинить вреда человеку (Агни меня ни разу не обожгла), но, собравшись вместе, они словно разом с ума сходят. Ну и устраивают поджоги, конечно. Могут дотла деревеньку спалить. Мне приходилось видеть такие вот пепелища на исходе зимы. Поэтому, если крестьянам случится встретить саламандр поодиночке, они стараются их убивать. Ничего сложного тут нет, хватает и удара ножом. Или, скажем, вилами. Илидаже просто дубинкой.

Мы старались останавливаться на ночлег именно в деревнях, потому что Радужные Княжества — совсем не те места, где приятно бродить по ночам. В каждой деревне нас, например, встречали побасенками об оживших покойниках. Я этому не очень верил: что-что, а такой гадости встречать не доводилось. С другой стороны, я не был здесь семь лет. За семь лет всякое могло случиться.

Да и без оживших покойников оставаться ночами под открытым небом — приятного мало. Те же единороги, например, предпочитают охотиться именно по ночам, особенно под луной. И прочая нечисть очень луну любит… да-да, я всегда говорил, что поэты — тоже разновидность нечисти!

Так что мы старались не ночевать под открытым небом. Поскольку я эти края не знал как следует, каждый раз я сверял карту с рассказами жителей местечка, где мы останавливались, чтобы решить, куда двигаться на следующий день, и все шло замечательно.

Вот только Гаева нам, как ни странно, догнать не удавалось. Каждый раз дух-защитник Вии говорил ей одно и то же. Ладно, у астролога была фора как минимум в неделю, которую он изрядно продлил тем, что пересек горы не по перевалу, а бог знает как. Предположим, даже, что ему удалось спуститься быстрее, чем нам: в горах есть такие места и такие крутые тропы, где лошади только тормозят путников. Но в остальном… Когда мы спустились с гор, расстояние между нами должно было быстро сокращаться, но вместо этого оно оставалось почти таким же, уменьшаясь крайне медленно. Либо Гаев шагал круглые сутки (чего просто не могло случиться — не железный же он, в самом деле!), либо все-таки купил лошадь, либо…

Однажды, когда мы в очередной раз петляли по узкой колее, шедшей на сей раз по лесу (это заставляло меня настороженно вглядываться в заросли по обе стороны тропинки, держа руку возле рукояти Косы), Вия сказала:

— Я знаю, почему мы его не догоняем. Он идет по лесу напрямик.

— Напрямик?! — я посмотрел на нее и нахмурился: Вия говорила совершенно серьезно, как всегда. — Это невозможно. Его бы там триста раз уже сожрали, сожгли и принесли в жертву. Наши леса, особенно вдали от жилья, это такое…

— И все-таки он идет напрямик, — стояла на своем шаманка. — Сами рассудите, милорд: разве еще каким-то способом он мог бы так долго держаться впереди?…

— Воздействует на нечисть своим неземным обаянием? — хмыкнул я. — Нет, он, конечно, парень изворотливый, но не настолько же!

День тот был пасмурный, и хмурые темные ели, опушенные густым неприветливым осинником по обе стороны от нас, казались весьма неподатливыми любому обаянию.

— Я думаю, он воздействует на них Драконьим Солнцем, — сказала Вия. — Милорд… вы знаете, что такое солнце для драконов?

— Знаешь, я как-то до сих пор не встречал ни одного дракона, чтобы его об этом расспросить!

— Я тоже не встречала, — кивнула Вия. — Но в наших краях драконов хоть иногда можно увидеть… и знаете, милорд, только по ночам. На фоне лунного неба. И еще… во всех сказках герой всегда идет в драконью берлогу среди белого дня. Вы не задумывались, почему? Разве не проще подстеречь гадину, пока она спит?

До меня что-то начало доходить.

— Драконы спят днем, да? — спросил я. — А летают ночами?

Вия кивнула.

— Поэтому солнце для драконов, это…

— Луна, — закончила Вия. — Именно Луна. А обитатели здешних лесов ей поклоняются, по вашим же словам. Как вы думаете, они могут пропустить нашего общего друга, если он обладает Драконьим Солнцем?

Я только ругнулся.

— Вот именно, — подтвердила Вия.

— Ну и что нам делать? — сердито спросил я. — Имей в виду, если ты сейчас предложишь очертя голову тоже рвануть через лес напрямик, я на это не пойду. У меня есть задание, которое я должен выполнить и вернуться живым. Я не такой везунчик, как этот астролог, и испытывать судьбу не собираюсь.

— Я тоже, — кивнула Вия. — Мне тоже хотелось бы дожить до того момента, когда я смогу использовать Драконье Солнце… Поэтому я ничего такого не предлагаю. Просто надо смириться с тем, что мы догоним его позже.

— Хм… — я потер подбородок. Неприятная новость, что и говорить, но… рано или поздно ведь нагоним, верно? — А если он решит отсидеться у кого-нибудь из своих новых друзей?

— Вот тогда и будем думать, что делать, милорд, — пожала плечами Вия.

Тут она была права, так что мы просто продолжили свое путешествие навстречу неприятностям. В тот день неприятности нас, правда, не застигли. И на следующий. И вообще еще дня два прошли спокойно. Расстояние между нами и Гаевым постепенно сокращалось: он все-таки не уходил в глушь (хотя, казалось, должен был, если уж пользовался у нечисти «дипломатическим иммунитетом»), а предпочитал держаться более или менее людных мест. Ночевал всегда в деревнях, на постоялых дворах. Нас уже разделяло не больше дня пути — хозяева всегда легко припоминали светловолосого светлоглазого молодого человека, который назвался странствующим астрологом… шарлатан, конечно, но ничего себе парнишка, приветливый! Деньгами, видно, астролог так за весь путь и не обзавелся: его способы рассчитаться за ночлег менялись изо дня в день. Гороскоп составил… матушке бородавки на руках вылечил… травками меня напоил какими-то, верите ли, ваша светлость, с тех пор больше животом не маюсь, а то ни одна знахарка помочь не могла!

А потом произошла катастрофа.

Это случилось ранним утром. Погоня за астрологом завела нас в места совсем безлюдные. Следующая деревня, в которой можно было заночевать, располагалась далеко — чтобы попасть туда засветло, следовало выйти раннее раннего. Так мы и поступили: покинули постоялый двор, когда еще туман стоял.

Пока я расплачивался с хозяйкой (у этого постоялого двора для разнообразия была хозяйка, а не хозяин), Вия стоя клевала носом, привалившись плечом к косяку. Мальчик-прислужник, который как раз разжигал огонь в очаге, косился на нее с изрядным подозрением: разумеется, в населенных местах Вия всегда заматывала лицо. Ладно хоть о проказе тут не слыхали, а что будем делать, если Гаев нас за собой до юга протащит, и там придется в какой-то большой город заходить?…

Ладно, решил я. Тогда и буду думать. А еще припомнилось смутно, будто, как я слышал, в Отвоеванной Земле и в Эмиратах женщины носят накидки на лицах. Предположим, Вия у нас будет какой-нибудь молоденькой стеснительной барышней оттуда… а почему бы и нет?…

Наконец мы вышли наружу. Вия еще какое-то время ждала, пока я выводил лошадей из сарая, который здесь по недоразумению называли конюшней. Кажется, шаманка зевала во весь рот, но под повязкой все равно ничего не видно.

Потом мы наконец-то сели на лошадей, и выехали со двора.

— Завтрашнее село ведь не так далеко от того, куда мы придем вечером, милорд? — спросила шаманка. Когда мы отъехали от деревни подальше, она, как всегда, размотала свой шарф.

— Поближе, — кивнул я. — Там дальше начинаются более населенные края. Мы деревеньки две-три будем за день проходить. А к чему ты это?

— Давайте завтра никуда не пойдем, — сказала она. — Раз начинаются населенные края… Гаев, если не свернет, уже не станет срезать путь через леса… не будет смысла. Если верить карте.

— Да, — я кивнул.

— Вот… значит, еще один день особенно ничего не изменит. Давайте лучше завтра отдохнем.

— Ты не заболела? — спросил я с некоторой тревогой. — Или это опять твои шаманские штучки?…

— Нет, просто… милорд, разве вы не помните?… Сегодня последний день седьмого месяца. Завтра полнолуние… и Ламмас.

— Ламмас?… — я удивленно моргнул. — Что это такое?

— Как, вы не знаете?!

— Первый раз слышу.

— Ламмас, — повторила Вия. — Он же Лугнассад. День, когда Древние Боги начинали стареть и дряхнуть. В Самхейн они умирали, в Йоль возрождались… милорд, вы же выросли в Радужных Княжествах! Разве вы никогда прежде не слышали об этих праздниках?!

— Сегодня от тебя слышу в первый раз, — пожал я плечами. — Ламмас… Лугна… Лагна… на что?

— Лугнассад, милорд…

— Ха! Ну и названьице… Там что, у них бог плодородия как раз в этот день в кустики сходил?

— Бог плодородия? — Вия покачала головой. — О чем вы, милорд?… Древние боги почти все были связаны с землей, со смертью и возрождением.

Что-то такое прозвучало в словах шаманки… что-то толкнулось в сырых, холодных гроздьях тумана по обе стороны тропы. «Самхейн!» — вздохнул туман. «Ламмас», — хлюпнула трава под ногами.

— И что? — спросил я. — Это же просто дни в году, которые праздновали тысячелетия назад. Чем они могут быть опасны?

— Уж вы-то, милорд, должны знать, что праздники вовсе не перестают быть праздниками с течением столетий, — строго сказала Вия. — Это дни, когда ткань бытия нарушается. Когда все наоборот. Дни, о которых мы говорим, связаны с фазами Луны. Освобождается сила, благодаря которой наш мир обновляется… точнее, так было когда-то. Теперь этой силой владеют новые боги. Но здесь… — шаманка промолчала.

«Где новый бог убит», — ехидно качнули ветками осины по обе стороны дороги.

— Так, и чем нам может угрожать этот праздник здесь? — деловито спросил я. — Кстати сказать, за двадцать лет местные жители ничего такого не заметили…

— Местные жители наверняка заметили связь с полнолунием, — покачала головой Вия. — Скажете, нет?

Крыть было нечем. Еще когда я был совсем малышом, нам было прекрасно известно, что в полнолуние из дома лучше не выходить.

— А чтобы обратить внимание, что некоторые полнолуния опаснее прочих, нужно порядочно времени, — припечатала Вия. — За какие-то двадцать лет с этим не справиться. У людей столетия уходили. Ну… может, где-то и справились. В деревеньках подальше, где память прежних времен еще умудрились сохранить.

— Ну хорошо, если ты считаешь, что так разумнее, день и в самом деле можно переждать, — пожал я плечами. — Или ночь. Ведь если полнолуние, разгул каких-то там сил должен быть только ночью, под луной, верно?

— Надеюсь, что так, — осторожно сказала Вия.

— Ну тогда и вовсе никаких проблем. Ночи-то мы с тобой и так проводим под крышей, — заметил я довольно легкомысленным тоном.

Когда мы проехали еще с полмили, Вия вдруг произнесла:

— Милорд, а почему вы не выпускаете Агни?

— Она не любит такую погоду, — пожал я плечами. — А что, ты по ней соскучилась?… Ну ладно, можно и выпустить, отчего нет.

Я действительно раскупорил пузырек. Ящерка в кои-то веки оказалась недовольна пробуждением: и холодно, и сыро, и в воздухе что-то не то, и вообще ей тут не нравится… Правда, услышав, что о ней справлялась Вия, сменила гнев на милость, и пересела на плечо к своей новой подружке. Спряталась у нее в волосах. Вот странно: со мной Агни болтать просто обожает, но мне ни разу не удалось поймать ее на том, чтобы они с Вией о чем-то вообще разговаривали. Как-то я спросил Агни, почему тогда ей так нравится проводить время с шаманкой. Будь ящерка человеком, она бы пожала плечами. «С ней просто приятно быть рядом, — ответила она. — Она же все время меняется». «А я? — спросил я. — Я тоже все время меняюсь?» «Нет, но тебе и не нужно», — ответила Агни тоном, каким взрослые часто просвещают детишек-несмышленышей по поводу самых простых и элементарных вещей.

День вообще оказался пасмурный: восхода солнца мы даже не заметили. Но уже ближе к полудню, когда мы сделали привал, дали лошадям отдохнуть, а потом поехали дальше, солнце наконец-то показалось. Выглядело это феерически: туман вдруг вспыхнул золотом, молочной белизной и бирюзой, капли воды на волосах Вии, на гриве Гая заискрились, словно живые драгоценности.

Я увидел, как Вия улыбнулась… а потом глаза ее расширились от ужаса.

— Мне не нравится этот туман, — резко произнесла она.

Тут я каким-то образом понял, что она имела в виду. Почувствовал, что ли?… Услышал?… Краем сознания засек.

— Стой! — я натянул поводья. — Слушай!

Мы прислушались. Может, показалось?… Да нет. В лесу сквозь шелест листьев что-то странно шумело или жужжало — словно рой.

— Вот что, — сказал я. — Держись-ка поближе ко мне. Да не так! С левого бока! Что под руку лезешь?…

Вия пожала плечами и щелкнула поводьями, заставляя Гая обойти Иллирику и почти притереться к ней боком. Я же опустил руку на рукоять меча… и очень вовремя. Потом что в тот же момент что-то вылетело из тумана, свистнув возле моего уха. Вия вскрикнула.

Меч я выхватил прежде, чем успел об этом подумать. Рубанул — и только после заметил, что именно рубанул. Хорошо хоть по Вии не попал: она, умница, догадалась пригнуться. Тонкая нить, перерубленная, упала вниз и канула в тумане.

— Спасибо, — сказала Вия, потирая шею. — Чуть не заарканили, с-сволочи.

По пальцам у нее протянулась красная полоса. Должно быть, шаманка тоже услышала свист и успела подставить под нить руку, чтобы петля не затянулась на шее.

Вдруг что-то метнулось прямо мне в лицо, то ли птица, то ли летучая мышь — если мыши летают днем, — дохнуло пламенем. Я взмахнул Косой… попал! «Летучая мышь» тонко вскрикнула, и я краем глаза увидел, как в сторону отлетело легонькое, разрубленное напополам тельце со стрекозиными крылышками. Опять свист… я вскинул руку, защищаясь, и липкая нить петлей обхватила мое запястье. Тут же я почувствовал острую боль в руке: нить была не просто липкой, она еще почему-то жглась.

«Вот уж!» — подумал я с досадой, перерубая «поводок». К сожалению, сама липучка никуда не делась. Вия ругнулась слева от меня: я заметил, что она отмахнулась от чего-то кинжалом.

— Они дышат огнем! — крикнул я. — Осторожней!

— Это феи, Стар! — ахнула Вия. — Эльфы! Надо бежать! В галоп!

— Какой галоп в тумане?!

Вия только матернулась — да так крепко, как девушки вообще-то материться не должны. Впрочем, в этой ситуации я мог с ней только согласиться.

Феечки. С крылышками. По цветочкам порхают. Рассказать тому, кто не бывал в Радужных Княжествах, — вот уж он посмеется. Кто бывал, тот знает, что эти самые цветочные феи — одна из главных напастей, которая только может подстерегать путников. Одно счастье: они никогда не нападают на дорогах, только защищают от людей свои владения в глубине леса. То есть раньше не нападали. Девять лет назад. Обнаглели?…

Расплодились?!

Тогда почему нас никто не предупредил?! И почему, черт побери, мы раньше на них не наткнулись?! Все этот Ламмас пресловутый, будь он трижды неладен!

— Давай, — крикнул я. — Хотя бы рысью. А может, твой Гай сквозь туман видит?!

— Он-то, может, и видит, — резко ответила шаманка. — Я — нет.

Тем не менее, проклятого коня пришпорила. Я тоже пришпорил Иллирику, пуская ее легкой рысью. Еще две или три паутинки свистнуло мимо нас: одна хлестнула Вию по щеке, оставив длинную кровоточащую царапину, одну шаманка отбила кинжалом, другую я — мечом. А потом феи хлынули на нас потоком.

Вам когда-нибудь случалось потревожить осиное гнездо или, скажем, пчелиный улей?… Так вот, очень похоже. Они маленькие, их много, и жалят они больно. А еще эти самые липкие нитки… Вообще-то, это просто паутина. Но она тонкая и врезается в тело. Стоит такой петле захлестнуться вокруг тебя — и все, на скаку уже не снимешь. Шлейку можно обрубить — проще простого. Ну и что?… Липкая гадость осталась, жжется, мешает, движения сковывает…

И огонь опять же…

Моя Коса, увы, слишком длинная — не приспособлена она для конного боя. Нам с Вией волей-неволей пришлось разъехаться, иначе я непременно порубил бы ее заодно с нашими противниками. Впрочем, противников я рубил не так уж много — верткие, зар-разы… Нет, с десяток или даже больше все-таки упали под копыта Иллирике, но что такое два десятка?… Капля в море. Их было две сотни, если не больше. Иллирика же запаниковала, заржала, поднялась на дыбы… Правильно, я бы тоже поднялся: ведь феечки, не будь дуры, целили в кобылу не меньше, чем в меня. Сперва на дыбы, а потом, ясное дело, понесла.

Тут уж мечом махать стало и вовсе невозможно, и мне волей неволей пришлось нести Косу в оставленной в сторону руке, потому что вкладывать ее в ножны я не хотел (и не смог бы, наверное!). Феи не отстали: неслись следом раздраженным роем. Может, мы и в самом деле их гнездо потревожили?!.. Да нет, чепуха: всем известно, что цветочные феи гнездятся на цветочных полянах и лугах, а какие тут луга?… Сплошные осины…

Как ни странно, одну из атаковавших меня фей снесло встречным воздушным потоком прямо на меч. Услышав предсмертный писк, я удовлетворенно хмыкнул — и смахнул с лица вторую фею, которая примерилась дыхнуть пламенем мне прямо в левый глаз. Смахнуть-то смахнул — рука у меня тяжелая, а много ли такой малявке надо?… Другое дело, что тут же у меня перед глазами возник низко нависший над тропой сук, и пригнуться уже не получилось.

Я даже не успел устыдиться собственной глупости, летя с лошади. И про Вию не успел подумать. Зато почему-то подумал, что испачкаю плащ — жалко…

Записки Астролога

Тем днем мне не удалось как следует выспаться. Проснулся я уже сразу после обеда, с гудящей, горящей головой, и, как я ни ворочался на жестком тюфяке, так и не смог как следует заснуть. Тогда я поднялся, окатил голову водой из кувшина и, закутавшись в плащ да прихватив с собой заплечный мешок (я никогда не оставлял вещей в комнате даже на короткое время), вышел на улицу.

Меня сразу насторожил туман — обычный в этих местах с утра, он почему-то не рассеялся даже к середине дня. И еще… когда я подошел к растущей во дворе березе и прислонился к ней затылком, то не почувствовал отклика. Нет, дерево, определенно, было здешним и определенно все пропиталось той самой силой, которой управляло Драконье Солнце, но в то же время… По какой-то причине эта сила не тянулась ластиться ко мне, как домашний котенок, а ждала, затаившись, словно его дикий собрат.

— Говорят, сегодня день-то… особенный… — вдруг услышал я. В тумане все звуки разносятся странно: иногда не разберешь, говорят совсем далеко, или у тебя над ухом. Но в этот раз я сразу же понял, что говорят у калитки. Это хозяину привезли дров, и он расплачивался с дровосеком.

— Мало ли что говорят… — уклончиво заметил хозяин.

— А все-таки… бабы шепчутся… вроде как у нечисти праздник. Луна потому что.

— У нечисти праздник каждый месяц — как у баб текучка. Потому что луна. Глупости-то не болтай — а то еще боги услышат…

— Кому нас здесь слышать…

— Но-но, а все же лишнего не надо! Старика Ива-то вон, говорят, молнией…

— Врут они все — скажешь тоже, молнией! Молодуху свою с мельником застукал, вот его и хватило. Мне жена рассказывала.

— Ты давай-ка, лучше, чем болтать, ставь воз к сараю…

— Да ладно тебе… Н-но, Крапчатый…

Голоса отдалились, а я так и застыл посреди двора, прижимаясь затылком к бесполезной березе. Особая ночь, говорят. Луна, говорят. А Астериск Ди Арси почти уже догнал меня.

А я почти уже составил его гороскоп. Почти совсем. Мне осталось просчитать совсем немного влияний.

«Я безнадежный идиот, — сказал я сам себе. — Тебе радоваться надо, Райн, если с ним что случится! От счастья прыгать!»

Но прыгать я не стал. Вместо этого отлип от дерева, и порадовался, что дорожный мешок уже у меня на плече. Не надо заходить в таверну и терять время.

Вокруг этой деревни частокола, или даже просто насыпи не было — здешние места считались уже гораздо более спокойными. Да и замок близко. И белый день. Поэтому мне не пришлось, как часто в последнее время, перелезать ни через какие стены. Однако лес не обрадовался моему приходу — это я тоже уловил сразу. Вот так заходишь в дом, и по чуть напряженным складочкам у рта хозяйки, по тому, как пугливо спрятался за занавеску ребенок, понимаешь, что тебе тут не рады.

Я неспешно направился вглубь леса. Шагал без тропы, и от каждого шага сквозь хвою проступала вода от прошедшего ночью дождя. Было очень тихо, даже упрямого дятла, который, кажется, долбит при любой погоде, не слышно. Хвойные ветки парили где-то высоко-высоко надо мной, теряясь в тумане. Деревня, по моему расчету, осталась далеко позади — случайных грибников и охотников поблизости оказаться не должно.

Я остановился. Кругом было тихо, так тихо, что, кажется, слышно, как трава растет и копошится в ней всякая мелочь. Так и хочется что-нибудь сказать — просто так, ради звука хоть чьего-нибудь голоса. Я кашлянул и произнес:

Разумеется, лес молчал в ответ. Высокие сосны, кажется, усмехались: «Ты-то, может, и трава — перед нами».

Я двинулся вперед, и через несколько минут увидел фею — она выюркнула откуда-то из крон деревьев, медленно и осторожно подлетела ко мне… отпрянула.

— Ну же, — сказал я, снова вслух. — Может быть, проводишь меня к вашему капищу?…

К капищу мы добрались, наверное, только под вечер. Пришлось идти далеко и быстро — что весьма неудобно, если шагаешь почти без дороги. Феечкиного умишка хватало, чтобы выбирать для меня звериные тропы, но все-таки нам часто преграждали путь совершенно непроходимые заросли или валежник. Кроме того, феечка-то сменялась — время от времени из-за деревьев вылетали новые и сменяли товарку. У меня же сменной пары ног не было.

В общем, у меня было достаточно времени проклясть и Астериска Ди Арси, и Драконье Солнце, и его дурацкую идею меня преследовать. А больше всего я успел проклясть шаманку. Без нее Ди Арси, небось, до сих пор болтался бы в окрестностях Адвента, не зная, где меня искать.

В общем, я проклинал, а ноги несли меня все дальше и дальше. Помню, где-то часа через полтора я остановился, присел на очередное поваленное дерево и поел хлеба с сыром и луком, а потом поспешил дальше. Меня гнало неосознанное беспокойство. Я знал, что сегодня ночью Ди Арси угрожает опасность. Я догадывался, что опасность эта может быть связана с жаждущими жертвоприношения… Ошибиться я не боялся — ошибкой больше, ошибкой меньше, мало ли их у меня было?… Я боялся опоздать.

Я успел задолго до начала празднования. Солнце уверенно отрабатывало последние мили ежедневной барщины, но краснеть и уходить на покой еще даже не думало. Туман после обеда рассеялся, и широкие золотые лучи ножами разрезали воздух между стволами. Поляна, на которую привели меня феи, казалась совершенно пустой. Ну или была пустой, когда я, тяжело дыша и едва пробравшись через очередной бурелом, только что клочки плаща на ветках не оставляя, буквально вывалился туда. Помню, еще сапогом зацепился, потерял равновесие, и вынужден был пропрыгать пару саженей на одной ноге. Как еще умудрился не упасть!..

Так вот, поляна была совершенно пуста. Высокая трава, сплошь покрывавшая ее, казалась серой. Вокруг возвышались буки, перемежаемые редкими елями. Серые ошметки паутины только добавляли последним неопрятности. Еще было очень тихо — как весь день сегодня. Так бывает тихо перед грозой, вот только грозы не случится, в этом я был уверен. Разве что в переносном смысле.

Я расправил плечи и огляделся:

— Ну?… — я старался говорить как можно мягче и дружелюбнее. — Я пришел. Не хотите ли показаться, господа?…

Разумеется, так сразу они не показались. Я и не ждал. Я отошел к краю поляны, потому что там заметил лежащий на земле поваленный ствол дерева, на который вполне можно было бы присесть… Когда я приблизился к нему и смог рассмотреть получше, то увидел, что ствол опален. Не скажу, что это меня так уж удивило.

Я присел на обугленную валежину, стащил с плеч мешок и развязал горловину. Перекусим, что ли…

Слизывая с пальцев последние крошки сыра, я услышал шорох с той стороны поляны. Поднял голову… Ко мне неспешно, раздвигая копытами высокие травы, шел единорог. Очень старый единорог: в гнедой гриве виднелись пегие пряди, да и зубы, когда он чуть приоткрывал пасть, фыркая, выдавали возраст. В пасти желтели клыки — очень острые и длинные, таких у лошадей или косуль не встретишь, один надломлен. Но все равно мне не хотелось бы встретиться с этим зверем в поединке. Тем более, что острый витой рог блестел темной бронзой, ловя солнечные лучи. Единороги сбрасывают рога в конце осени, как лоси, весной у них отрастают новые.

Стараясь быть учтивым, я поднялся ему навстречу.

— Приветствую тебя, хозяин леса, — сказал я как мог приветливо. — Прости, что забрел сюда без разрешения, но у меня были очень веские причины поступить так.

Откуда-то сверху слетел ворон. Уселся на макушку единорога между ушами и повернул голову, уставившись на меня бессмысленным черным глазом. Потом открыл клюв и прокаркал — почти чисто, почти по-человечески:

— И тебя приветствую, Хозяин.

Честно говоря, такое обращение грело бы мне душу куда больше, если бы я не понимал, какой смысл стоит за ним.

— На праздник пришел? — спросил ворон. — Гостем будешь?

— Возможно, — я склонил голову. — А может быть, и нет. Там посмотрим. Вы будете встречать праздник здесь?

Ворон ничего не ответил, все так же смотрел на меня, будто интересовался — зачем, мол, спрашиваешь очевидное?… Как будто и так не понятно.

— Тогда я подожду, — сказал я, присаживаясь на бревно. — Не возражаешь, хозяин леса?

Ворон снова не ответил ничего, сорвался с головы единорога и улетел… только пара черных перышек упала в траву.

Я наклонился и подобрал одно. Потер между пальцами. В детстве, помню, казалось: между перьями птиц живет ветер…

Единорог наклонил голову в траву и принялся жевать, неожиданно сильно дергая длинные стебли. Я нагнулся, достал из сумки плоский матерчатый мешочек. Там лежала пергаментная тетрадь с вычислениями. Накануне я решил зарисовать гороскоп, чтобы уж без ошибок. При мне была и походная чернильница, но я знал за собой страшную неаккуратность: начну писать на коленке, обязательно клякс наставляю. Поэтому я просто принялся разглядывать схему, составляя набросок толкования в уме. Самое любимое…

Все выходило совершенно правильно. Сегодня. Сегодняшний день — кризисный. От того, как разрешится кризис, зависит очень и очень многое…

С дерева слетела феечка и присела мне на плечо. Еще пара пристроилась у сапога в густой траве. Я не стал их отгонять — феечки мне не мешали.

Я разглядывал натальную карту, вертел ее то так, то эдак, и, кажется, упустил момент, когда на поляне все начало меняться. Свет стал тусклее и более оранжевым, единорог прекратил жевать… Я вскинул голову, и обнаружил, что откуда ни возьмись появилось еще несколько единорогов. Эти выглядели моложе, через короткую шерсть можно было разглядеть длинные, извилистые шрамы. По весне единороги дерутся за самок…

Молодые повели себя иначе — не так, как старик. Они по очереди подходили ко мне и преклоняли колени в траве. Первый раз я чуть ли не подпрыгнул — а вы попробуйте остаться спокойным, когда заточенный до игольной остроты кончик рога оказывается где-то в непосредственной близости от вашей шеи! Второй раз было легче, на третий я почти привык, ну и так далее.

Единороги закончили представляться и разошлись по поляне. Вороны больше ниоткуда не слетали и ничего не говорили, я тоже молчал, так что человеческих слов над поляной не раздавалось. Только единороги время от времени фыркали, да какая-нибудь феечка со стрекотом проносилась с ветки на ветку.

Потом я услышал шум и шорох. Солнце почти зашло, но алые отблески на стволах деревьев не погасли, а как будто даже разгорелись сильнее. Да не просто разгорелись! Они танцевали, перемещались…

Я вскочил, уронил тетрадку в траву… Сидящие возле меня феечки в возбуждении вспорхнули, присоединились к своим товаркам, бестолково носящимся под ветвями поляны. Саламандры! А кто же еще!

Саламандры высыпали из леса разом, как будто плотину прорвало. Расплескались по валежнику, по ветвям деревьев, зашныряли в траве, осветив поляну мерцающим, неверным светом. Вот ей же ей… скажи мне кто — не поверил бы. Саламандрам стоит только сбиться в стаю, как они тут же из себя выходят, жгут кругом все что ни попадя, но эти пока ничего жечь не спешили. Двое прошмыгнули совсем рядом со мной. Одна задела сапог, не оставив на коже ни подпалины, другая спрыгнула с ветки мимо моего лица — точно прохладный ветерок пронесся.

Алые, трепещущие огни бестолково и хаотично расцветили лес, как будто отражая ускоренное в миллиарды раз безумство ночного неба. Вот уж!

А потом на поляне появились те, кто так долго и безнадежно меня преследовали, не зная, что на самом деле это я преследовал их.

Наверное, если бы меня не отвлекли саламандры, я расслышал бы появление Стара Ди Арси издалека. Он ломился, не пытаясь скрываться, не отвлекаясь на последствия. Однако я увидел его уже тогда, когда он почти появился на поляне. Он бежал по лесу, перепрыгивая через поваленные стволы и огибая живые деревья. Вселенская тьма его побери, у меня бы так ловко даже днем не получилось! В руках баронский сын нес обнаженный меч. Иногда, если кто-то из саламандр или феечек слишком приближался к нему, Ди Арси описывал мечом мощный полукруг, отгоняя нападавших. Правда, ни разу не попал. Как будто… не видел!

Когда он, наконец, вбежал на поляну и одна из саламандр прыгнула ему на голову — она тут же соскочила, но лицо его осветила, как нарочно, — я увидел, что глаза его закрыты. Или показалось?

Кстати, о саламандрах… с ним же была какая-то саламандра, он ее называл Агни. Куда делась?… Бросила его? Пропала по дороге?

Целая стайка саламандр пробежала позади Ди Арси, он быстро обернулся к ним, взмахнул мечом и сделал несколько шагов назад… Тут же несколько феечек бросились на него спереди, заставляя снова пятиться. Я понял наконец-то — можно было и раньше догадаться! — что его планомерно оттесняют к центру поляны.

Шаманка появилась из леса, совсем с другой стороны. Вообще-то, она выскочила почти у меня из-за спины и приземлилась в прыжке на то бревно, на котором я только что сидел — при желании я мог бы поймать Вию Шварценвальде за рукав. Не стал. Теперь-то я разглядел: она действительно шла с закрытыми глазами.

Шаманка плавным, грациозным шагом направилась к центру поляны, как будто ее тянуло туда на канате…

Вот уже оба моих незадачливых преследователя оказались именно там, куда их загоняли… А солнце уже почти зашло… или даже совсем зашло — я не мог бы поручиться. Впрочем, если предположить, что жертва должна быть принесена точно тогда, когда угаснет последний луч…

Вия и Ди Арси стояли спина к спине. Ди Арси — по-прежнему с мечом, на котором не было ни капли крови, шаманка плавным движением извлекла из обоих рукавов длинные ножи. Глаза у обоих все еще были закрыты.

Лицо Вии вдруг показалось мне удивительно знакомым. Как будто я видел его… когда-то очень давно. Во сне или в воспоминании о сне.

В кронах деревьев засмеялись вороны.

«Что за… — подумал я ни к селу ни к городу. — Ведь вороны ночью спят…»

Старший единорог взвился на дыбы и яростно заржал.

А меня захлестнула волна всепоглощающей… ненависти? Злобы? Возбуждения? Наплыв эмоций был такой сильный, что я, кажется, застонал и даже потерял соображение на секунду. Весь мир пропал — я не помнил себя прошлого, не думал о будущем. Перед моими глазами только и было, что красная пляска саламандровых огней. Сегодня Ламмас! Сегодня последний всплеск угасающей силы лета! Оно, вечно живое, вечно молодое! Не древнее мертвых скал, но такого же возраста, как я, Райн Гаев!

«Выпейте вина, Хозяин», — ласково прошептала, склонив передо мной голову, незнакомая рыжеволосая девушка. Кожа ее сияла золотым светом, и такими же золотыми были глаза на нежном лице.

Она протягивала чашу, выдолбленную из целого дубового чурбака… кто же делает из дуба чашки?

Я принял долбленку из ее рук, и почувствовал, как от девушки на меня дохнуло жаром.

— Саламандра? — спросил я.

Она только хихикнула, и тут же подруги подхватили ее под руки и унесли прочь в танце. Страсти во мне бушевали по-прежнему, но теперь, после короткого затмения, я вернул себе способность хоть как-то мыслить. Огни вспыхнули ярче, как будто саламандры увеличились в размерах, но это все же были именно саламандры, никакие не прекрасные девы. Ох Райн, о чем говорят такие видения, а?… Вот именно!

Чашка осталась у меня в руках.

А посреди поляны происходило жертвоприношение.

Теперь в игру вступили единороги — они кружили вокруг своих жертв, яростно ржали. Время от времени кто-нибудь из них бросался на Ди Арси или на Вию, но почти тут же отпрыгивал. Я заметил, что шкуры многих единорогов украсили свежие кровоподтеки: меч Стара Ди Арси, определенно, не был самым худшим на континенте. Один из единорогов и вовсе валялся на земле поодаль, в конвульсии дрыгая ногами и отчаянно силясь подняться… поток алой крови хлестал из его шеи, несмотря на засевший в ране нож. Шаманка упала на одно колено, уже безоружная. Она зажимала левой рукой рану на правом плече. Куда делся второй ее нож, я не видел.

Я знал еще одну девочку, которая, наверное, именно так и сражалась одна против всех, прежде чем погибнуть…

Стар Ди Арси тоже был ранен, но пока еще успевал отмахиваться мечом за обоих. Не открывая глаз. Что он видел?… Чем ему представлялся этот бой, бесполезный и безнадежный?…

Стоит мне еще немного подождать — и я избавлюсь от своей главной проблемы.

Я поднес чашку к лицу. Принюхался. Ну точно, кровь. Или наваждение.

Что бы это ни было, в чашке его оказалось совсем немного — я осушил ее одним глотком. Отбросил в сторону и шагнул вперед, срывая с пояса кинжал.

— Эй! — крикнул я. — Вы хотели жертв?! Сейчас их тут будет предостаточно!

Пляска огней. Пляска звезд. Астрологу ли не справиться со звездами-недоделками?…

Записки Аристократа

Только земли подо мной не было. Вместо этого я спиной упал в воду.

«Лужа!» — решил я, но через мгновение понял, что вода подо мной вовсе и не думает кончаться, способствуя встречи моего тела с твердой почвой. Напротив, она продолжалась и продолжалась. В считанные мгновения вода захлестнула меня с головой. Эй, да я просто тонул! Мы так не договаривались!

Не забудьте, что в правой руке у меня был зажат меч. До сих пор не знаю, как мне удалось всплыть, да еще так, чтобы мою любимую Косу нигде не бросить и не оставить. Но я вынырнул, отфыркиваясь и отплевываясь. Рукой с зажатой в ней Косой я пытался смахнуть с лица мокрые, прилипшие волосы. Вот… додумался! Как только без уха не остался?…

Вода была противной, холодной, пахла гнилью и рыбой. И еще какой-то гадостью, которую я распознать не мог. А чего еще вы ждете от такой воды, как эта?… Морок. Ставлю десять серебряных, морок. Потому что откуда еще…

Я попытался оглядеться, причем первыми мыслями, как водится, было: «В воде драться неудобнее всего! Не размахнешься, и…» Я уже прикидывал, как будет удобнее рубить нападавших.

Увы, рубить оказалось некого. Водная гладь расстилалась от горизонта до горизонта. Над водой светила луна, превращая ее в гладкое слюдяное зеркало.

Плавать с мечом да еще и в одежде — очень неудобно, но чему меня только не учили… Вкладывать меч в ножны, будучи в воде, еще сложнее, практически невозможно, поэтому я просто сунул рукоять в зубы. Не сказал бы, что так легче — моя крошка не абордажная сабля, чтобы ее в зубах таскать. Центр тяжести не тот, и вообще, тяжелая слишком, хотя и не двуручник. Впрочем, говорят, что челюсти сами по себе очень сильные.

Кое-где гладкую зеркальную гладь прорывали непонятные лохматые метелки. Когда глаза немного привыкли к серебру и блеску, я разобрал, что это просто кроны деревьев, показавшиеся над водой. Правда, кроны почему-то голые, без листьев. Однако! Это какая же глубина…

Я глянул вниз… и едва не проглотил собственный меч!

Вода подо мной оказалась очень, очень прозрачной… это только поверхность ее сверкала зеркалом фей, лунной амальгамой… Зато глубина была прозрачна насквозь: корявое переплетение деревьев, хаос ветвей, будто над лишенным листвы лесом парю… а в самом низу костры горят. Яркие такие искры.

Костры. Под водой. И темные силуэты вокруг пляшут.

Невпопад мне вспомнился танец Вии, тот самый, который она исполняла, чтобы не то исцелить, не то до самоубийства довести сумасшедшую Хельгу. Эти тоже что-то такое делали… наверное. Я не мог толком разглядеть — высота большая была, почти птичий полет. У меня от одного взгляда на хоровод теней руки-ноги ослабели.

Я сжал зубы поплотнее, чтобы не дай бог не выпустить Косу, и, отчаянно барахтаясь, поплыл к ближайшему дереву. Тоже мне, потомственный аристократ… плаваешь, как… да, вот как это самое и плаваешь. Хорошо еще, что не тонешь.

На дереве мне почудился какой-то темный комок. Сперва подумалось, что это особенно густой, нечесаный клобук веток, а может быть, вороньи гнезда. Потом понял: ничего подобного. Вия. Она сидела на одной из веток, крепко обняв ее и дрожа всем телом. Я вскарабкался на ветку рядом с шаманкой, и, двигаясь не слишком-то ловко — руки и ноги окоченели — сунул Косу в ножны, да еще не с первого раза попал. Меч недовольно лязгнул, негодуя на такое пренебрежительное обращение. Извини, солнышко, такие дела…

— В чем дело? — спросил я у шаманки. — Что случилось?

Лицо Вии показалось мне по-настоящему испуганным, как в ту ночь, когда девочка рассказывала мне свою историю. Только теперь страх был иного качества. Тогда наружу рвался глубинный ужас потери себя — древнее древнего, из тех времен, когда людям только был дарован разум. Сейчас же шаманка боялась просто по-человечески, испуганно дрожала, приникнув к ветке, и это в каком-то смысле было неприятней. Мне-то думалось, что Вию, способную оседлать демона, вообще ничто напугать не в силах.

— Ламмас, милорд, — произнесла она с трудом: видно было, что язык от холода (а я только сейчас осознал, что здесь и на воздухе очень холодно, не только в воде) плохо ее слушался. — Я же говорила: Ламмас… Зря вы меч в ножны вложили…

— Значит, сейчас достанем, — я взялся за рукоять Косы, стараясь говорить спокойно. Огляделся снова. Ничего. Вода серебряная. Луна в пустом небе, яркая до того, что смотреть на нее больно.

— А может, не зря… — проговорила шаманка. — Толку с него…

— Ормузд тебя подери, да объясни ты толком?! В чем дело?!

— Понятия не имею! Нас поймали, это ясно… и загнали в ритуал. Мы в ритуале Ламмаса, милорд. Помните, как мы тогда провалились в мой, шаманский ритуал?… Это похоже, только другое немного. Для шамана ритуал — одно, и каждый раз новое. Это — место Ламмаса. Оно творится из года в год. Оно… ну, вода — это души, бывшие тут до нас, и деревья — это души, бывшие тут до нас, а Луна — она Луна и есть. Тут ничего настоящего нет, и в то же время все настоящее.

— А что с нами тут будут делать?! Зачем мы здесь?!

— В жертву приносить будут, милорд. Чтобы силы природы насытить. Они-то помнят: нельзя брать, не отдавая. Это боги забыли. И людям помнить запретили. А эти — не люди и не боги. Вот и приносят людей в жертву. Считайте, благое дело делают…

— Кто — не люди и не боги, Вия?! Кто?! Гули? Такие, как твои родичи?!

— Нет, милорд. Это Радужные княжества, а не северный берег Радагана. Откуда тут гули?

— Кто тогда?!

— Понятия не имею. Появятся — спросите! — огрызнулась она, на миг превращаясь в ту самую девчонку, которая спорила со мной на берегу ручья в дубовом бору, где на неправдоподобно черной земле — желтые мелкие листья.

Пусто. Тихо. Даже вода не плещет. Только, пожалуй, тот шум, который мы сами создаем. Дыхание, да хлюпанье одеждой, да шмыганье носом… Кто шмыгает? Вия?… нет, Вия вообще, похоже, старается не дышать. Методом исключения получаем, что я. Недостойно, однако. Насморк, что ли начинается?

А что тут… тени эти внизу… тихий рокот… удары… нет, их не слышно, их ощущаешь всем телом, как будто кто-то под водой бьет в гигантский барабан, чтобы вселенная воды и луны от края до края наполнилась странным, мерным, перекатистым ритмом… Ритмом совсем не страшным, скорее, убаюкивающим… ага… всплеск… нет, не вода всплеснула. Всплеск в ритме. Вот ровно-ровно — потом удар. Взрыв. И пойми еще — где взорвалось. По-настоящему?… Под водой?

— Ты слышишь?… — тихо спросила Вия. — Стар?… Милорд?

— Да хватит уже твоего милорда, — рявкнул я. — В ушах от него звенит.

В ушах действительно звенело — но не от милорда. От другого…

Вода ближе к нам вспучилась горбом, набухла здоровым пузырем, будто какой-то умник решил вскипятить весь этот невиданный водоем сверху донизу. Да только было по-прежнему холодно.

Верхушка пузыря разорвалась с громким плеском, и чудовищная пасть рванулась оттуда, кинулась на нас, собираясь схрумкать вместе с верхушкой дерева за здорово живешь… не на того напали! Я, Стар Звездочет…

Короче говоря, зверюгу я перерубил пополам. Водяная — она водяная и есть. Нас водой, холодной, но совершенно обыденной, и я едва удержался, чтобы не рассмеяться от облегчения: морок, не морок, а вот как я тебя! Просто, правда?…

Тут коротко охнула Вия, и мне немедленно пришлось уворачиваться от второй такой же пасти, наскочившей сзади. Эту гадину мне даже рубить не пришлось — просто приложил плашмя мечом по затылку, и она сама обрушилась в воду.

— Что за ересь?! — охнул я.

Тут же с обеих сторон на меня и на Вию ринулись выросшие из воды водяные жгуты. Те, что пришлись на мою долю, я живо обрубил Косой — было бы из-за чего волноваться. Вия тоже пока справлялась с помощью ножей, извлеченных из широких рукавов. Однако тут же я услышал бульканье еще одного пузыря — где-то сбоку. Обернулся как раз вовремя, чтобы принять гадину на меч. И…

И огромная, размером с крупную собаку, светящаяся лунным светом птица спикировала на нас с неба!

Честно говоря, я даже испугаться не успел, ибо птица летела совершенно бесшумно — ни тебе клекота, ни шелеста крыльев. Я просто полоснул по ней Косой, и с удовлетворением отметил, как птица, сброшенная моим мечом, упала в воду и утонула. В стылом озере от нее расплывались два пятна: кровавое и золотое.

— Стар! — я обернулся, чтобы увидеть, как Вия с двух рук одновременно метнула два ножа в приближающихся с ее стороны птиц. Одной, кажется, подбила крыло, но птица — удивительно — не обратила на это особого внимания. Другой попала в шею, и эта немедленно затонула. Та же, вторая, подбитая, принялась крутиться вокруг нас, к ней присоединилось еще несколько ее товарок.

— Ну все, я теперь без оружия… — усмехнулась шаманка.

И тотчас одна из птиц-призраков, как будто услышав, налетела нанее. Я успел развернуться и достать птицу кончиком Косы.

— Прорвемся! — прорычал я.

Шаманка только тихо застонала сквозь сцепленные зубы и съежилась на ветке. Я понял, что последняя птица ранила ее, Ариман знает, насколько серьезно, но поделать все равно ничего не мог. Мы зажаты на дереве, в воду не спрыгнуть…

Ормузд вас всех! Отбрасывая мечом еще одну птицу, я понял, что она каким-то образом умудрилась зацепить меня клювом по руке. Клювы этих призраков почему-то оставляли вполне реальные и очень болезненные раны. Рука теперь отзывалась болью при каждом движении… хорошо хоть левая, не правая.

«Как я ни хорохорься, — подумал я, отбиваясь от сумасшедшего летучего хоровода, — как я ни напрягайся, а мы все равно тут погибнем. Я стану вот таким же упрямым деревом, а Вия… Вия водой, наверное. И снова будет эта холодная равнина под луной, от праздника к празднику… Тьфу ты! Если у тебя хватает времени такие мысли раздумывать, значит, тебя еще не напрягли как следует! А ну-ка дерись!»

На самом деле, я был несправедлив к себе. Обычно во время хорошей драки действительно не остается никаких посторонних мыслей, но в этот раз все почему-то было совершенно по-другому. Сознание мое как будто раздвоилось, и одно как обычно звенело ощущением битвы, зато другое…

«Боже настоящий, за что?!» — подумал я, когда заметил, что лунный свет усилился. И еще я увидел — точнее, эта вторая, отвлеченно-спокойная и даже меланхоличная половинка меня увидела, что лунный лик в небе начинает разрастаться. Луна все росла и росла, скоро она занимала уже больше половины неба, и я отчетливо видел черные впадины глаз и страдальчески распяленный провал рта. «Все. Конец, — понял я с отчетливостью приговоренного к казни. И еще почему-то подумал: — Лунный владыка…»

Птицы закричали — то есть мне показалось, что они именно закричали, хотя на самом деле они просто бесшумно разевали клювы. И начали взрываться кровавыми брызгами, падать в воду одна за другой. Что за…

Тут дерево тряхнуло. Сердито заговорила вода, по прежде зеркальной и незамутненной глади побежали волны, и я понял: вот теперь действительно все. Небось, сейчас настанет тот самый момент жертвы. Что ж, встречать его безвольно и в страхе я не собирался. Схватить Косу…

— Держись, — сказал знакомый голос и кто-то, пахнущий хвоей, сырой землей и железом, поддержал меня под мышки. — Как, ноги-то ходят?…

Я изумленно моргнул. Вокруг меня, хватая еловыми лапами, смыкалась густая темнота ночного леса. Краем глаза я заметил лунный свет, падающий на поляну, и хотел было обернуться, но те же самые руки меня удержали.

— Лучше тебе туда не ходить, — прошептал кто-то. — Мало ли… Утром посмотришь, если интересно будет.

Я почувствовал, что меня попросту шатает. Левая рука онемела. С ума сойти… только что все было нормально…

Внезапный доброхот усадил меня на землю, прислонил спиной к стволу какого-то дерева, сунул в здоровую руку флягу.

— Ну-ка, выпей, — сказал он. — Поможет.

— Гаев… — процедил я. — Какого…

— Долг платежом красен, — ответила темнота и усмехнулась. — А еще, мне твой гороскоп понравился.

Я глотнул из фляги чего-то ужасно крепкого, сперва больно ударившись зубами о горлышко.

— Как шаманка? — спросил я.

— Спит, — ответил голос. — И ты спи… хотя стой, тебе руку надо перевязать… ох, черт свет такой дурацкий, не видно… сейчас я тебе тряпку дам чистую, справишься сам на ощупь? Я помогу.

— Справлюсь, — процедил я, чувствуя, как меня охватывает дремота, и уже и рука не болит, и совсем ничего не хочется. — Не впервой…

Посплю. Я совсем скоро засну. Только сначала надо, действительно, позаботиться о руке…

* * *

Настоящий трус темноты не боится. А вот света в чужих руках — очень даже.

Это уже во сне…

* * *

Потом мне еще смутно виделось: рядом горел костер, и к костру из глубины леса вышла необыкновенно красивая девушка. Гаев как будто сказал ей: «Это ты принесла мне вино?… Ну что ж, видишь, с ним все хорошо… присаживайся». И девушка вроде бы даже подошла…

Глава 8. Настоящая встреча

Свойства и соответствия знака никогда не бывают чистыми. Поэтому нет нужды переписывать перечень этих свойств! Всегда учитываем комбинацию. Перечень свойств указывает лишь на основной тон воздействия.

Ян Кефер. Практическая астрология, или искусство предвидения и противостояния судьбе.

Записки Аристократа

В этот раз я чувствовал, что надо проснуться. Нет, не так: я просто обязан был проснуться. Мой сон и так уже слишком затянулся. Я невыносимо замерз, словно все еще не выбрался из той воды, и ужасно хотелось пить, но глаза не открывались.

Почему «словно»?… Я ведь не выбрался, я умер там, в ледяной…

Все-таки мне помогло проснуться фырканье лошадей. Стоило понять, что это именно лошади, как я вскочил моментально, расплескав остатки сна. Тут же едва не заорал — такой болью отозвались рука и все избитое вчера тело.

Я тут же понял, что дело не слишком плохо: меня знобило, голова раскалывалась, в глаза словно песку набилось, но все это было несерьезно. Встать и ехать верхом я был вполне в состоянии.

Я потер затекшую шею и огляделся. Кто-то пристроил меня на ночлег под разлапистыми лапами великанской ели… хм, надо надеяться, у меня в шевелюре не слишком много паутины запуталось?… Правому боку было очень тепло, в отличие от левого, насмерть замерзшего… я обернулся и увидел, что рядом со мной калачиком свернулась Вия. Шаманка все еще крепко спала. Она была укрыта моим плащом — все правильно, он у меня хороший, плотный, с подбитым мехом воротником. Меня же тот самый ночной доброхот завернул в шерстяной плащ попроще… то-то я в сюрко на голой земле за ночь задубел.

Едва я подумал об этом, как сразу оглушительно чихнул.

— А, Ди Арси, проснулись! — услышал я отвратительно жизнерадостный голос.

Наскоро прокляв все и вся, я выбрался из-под еловых веток, заодно прихватив Косу — она, в ножнах, лежала справа от меня. Вот предупредительный сукин сын…

Сукин сын сидел на трухлявом пне совсем рядом с елью… и рядом с привязанными к соседнему кленовому кусту лошадьми. Утро было свежее, однако мерзавец, похоже, ничуть не страдал в одной камизе с развязанным воротом, даже без сюрко. По взъерошенным светлым волосам, по этой самой камизе, по тетради из сшитых пергаментых листов, зажатой в больших, немного угловатых ладонях, похожих, скорее, на руки ученика мастерового, чем ученого, по коричневым штанам в плохо отстиранных пятнах чернил, по старым, но добротным сапогам, украшенным затейливым узором по голенищу, елозили солнечные пятна. Лица астролога я не видел: он смотрел в тетрадь у себя на коленях.

Райн Гаев поднял голову и взглянул на меня, широко улыбнувшись.

— Здравствуйте. Ну вот и встретились по-настоящему.

— Утро доброе, — ответил я. — Что вы…

— Я спас вашу шкуру, — ответил Гаев. — Как — это мы обсудим чуть попозже. Почему… этот вопрос вы мне уже ночью задавали. Следующим на очереди должно быть — что мы собираемся со всей этой ситуацией делать?

— Отлично, — я почувствовал, что ноги мои еще не очень ладят со всем остальным телом, и уселся прямо на росистую траву. Плевать. Все равно после нынешней ночки болезни мне не избежать. — И что мы будем делать?

— Зря вы так, — сказал Гаев, и поднялся с пня. — Садитесь лучше сюда. Простудитесь же. Роса не высохла.

Разумеется, я не поднялся.

— Говорю же, зря, — вздохнул Гаев, но на пенек снова не сел.

На какое-то время мы оба замолчали. Я медлил — ждал, что Гаев скажет. Не один он тут умный. Если я продул ему три раза — это еще ничего не значит. Соображай он как следует, прикончил бы меня и отделался бы раз и навсегда от преследователя. Нет, играет. Что-то ему нужно. Вот мы и посмотрим, вот мы и поторгуемся…

Гаев начал первый — очко в мою пользу.

— Мне вас заказали, — сказал он.

— Что?! — я чуть было не вскочил — не получилось. Левая нога подвела.

— То, — ответил Гаев. — Заказали ваш гороскоп. На предмет того, где вы можете сейчас скрываться. Я, разумеется, не стал посвящать клиента в тонкости наших взаимоотношений.

«Разумеется?» Не могу поверить! Он действительно имеет в виду то, что говорит?… Он даже не пытается играть или интриговать?!

Вот уже второй раз…

— Кто клиент? — напряженно спросил я. А сам подумал: «Неужели скажет?! Неужели снова, как в Адвенте, мне просто все расскажет?!»

— Воху-Мана, — ответил Гаев с улыбкой, как будто все происходящее его искренне забавляло. — Представьте себе.

Я замер. Нет, в принципе, чего-то такого и можно было ожидать… Но так скоро?…

— Какой срок заказа? — спросил я.

— Месяц, — ответил Гаев. — Неделю назад… Ну вот и смотрите.

— Вы отдадите гороскоп?

— А это уж как мы с вами решим, — Гаев снова улыбнулся. Ормузд его побери, эти улыбочки меня больше всего раздражают!

— Что вы от меня хотите? — процедил я сквозь зубы. — Чтобы я оставил вас в покое?… При всем уважении, Гаев, не получится! Если бы ты меня убил, когда была возможность… но, раз не убил, так теперь…

— Я хочу знать, — перебил меня Гаев, — зачем тебе Драконье Солнце? — он перешел на «ты» очень неожиданно, так что я сперва даже не успел этого понять. — Ты хочешь с его помощью сдержать бога?… Не получится.

— Откуда ты знаешь?! Ты что, пробовал?

— Поверь мне, о возможностях Драконьего Солнца я осведомлен куда лучше тебя! Я ведь его хозяин, в конце концов.

Первым моим порывом было заорать «оно у тебя с собой?!» или еще что-нибудь в том же духе, но я сдержался. Герцогиня Аннабель говорила, что Солнце при Гаеве, говорила, что Солнце поможет, и тут я верил ей — безоговорочно. Кроме Хендриксона и его леди мне больше некому было верить.

Поэтому я произнес как можно более спокойно:

— Послушай… очень знающие люди уверены, что Древняя магия Драконьего Солнца противостоит богу! Ты ведь догадался уже обо мне, верно?… Ну так вот: мне легче было справиться с богом все то время, которое я преследовал тебя — то есть Драконье Солнце! Даже просто находится рядом!.. Потом, мы с герцогом хотим…

Гаев перебил меня.

— «Магия» Драконьего Солнца… — произнес он задумчиво, словно размышляя, и я отчетливо услышал, как он голосом выделил первое слово, — никого и ничто не подавляет. Она просто маскирует. Именно поэтому боги не могут тебя найти… не смогли даже после того, как Бог показался там, на пастбище…

«И раньше, на кургане», — машинально подумал я, но говорить не стал, ибо Гаев, разумеется, ничего не знал об инциденте с жуликом Гаем, и посвящать его я был не намерен.

— Они не могут тебя найти, потому что влияние Драконьего Солнца перекрывает след бога. Хватило и того, что ты раз касался его.

— Касался Драконьего Солнца?! Когда?! — я не мог сдержать изумления. Впрочем, и не особенно пытался. — Но ведь это как раз то, что надо! Если оно замаскирует присутствие бога, мы получим преимущество! Послушай, тогда, может быть, ты хотя бы одолжишь мне его на время?! Я дам тебе слово чести — не совру, уж ты-то знаешь!

— Получается вот что… — продолжал астролог, не обратив внимания на мою последнюю реплику. — Драконье Солнце замаскирует тебя, не позволит остальным богам тебя найти. А потом бог в тебе вырастет, и вырвется на свободу. Ты ведь и сейчас еле удерживаешься.

Я опустил глаза. По травинке ползла божья коровка. Божья коровка, полети на небо…

Райн Гаев вздохнул.

— Знаешь еще, почему я не могу отдать Драконье Солнце тебе?… Ты ведь его не удержишь.

— С чего ты взял? — выпалил я уж совсем ребячески.

Он подошел ко мне, сел рядом на корточки и протянул руку, ладонью вверх.

— На.

— Что «на»? — не понял я.

— Руку бери, — повторил он терпеливо.

Я машинально взял его за руку. Рука как рука. Твердая. Чувствуется, что Гаев не только с пером да чернильницей дело имел. Ну да, если вспомнить, как мы с ним на двоих чугунную решетку пилили…

Гаев убрал руку.

— Ну вот, — он, к моему удивлению, кажется, едва сдерживал смех. — Можешь считать, что снова потрогал.

— Что?!.. — не понял я. — Твоя рука — Драконье Солнце?!

— Нет, — он весело покачал головой. — Я весь — Драконье Солнце. С тех пор, как драконьим ядом отравился. Веришь, нет?

— Разумеется, не верю! — заявил я. — Такой-то чуши…

— Ну и зря, — Гаев поднялся. — Потому что я говорю тебе правду. И еще, Ди Арси, вот что я тебе скажу… Я вел тебя за собой все это время, потому что не хотел убивать. Сообразил, что ты не отстанешь. Хотел посмотреть, что ты за птица. Понял. Теперь хочу понять, сможешь ли ты довести до конца то, что начал. Ты пойдешь со мной. Убедишь, что твое дело, во-первых, реальное, во-вторых, стоит наших с тобой жизней — я помогу, тебе ли, твоему герцогу, не суть важно. Не убедишь — я тебя убью. Мне, в общем, все равно, чем заниматься, при условии, что выбираю сам.

— Убьешь? — я все-таки поднялся на ноги, и порадовался — сразу образовалось какое-никакое, а преимущество. Я был на голову выше Гаева. — А не наоборот ли? Раньше ты меня опасался?

— Опасался тебя убить, если что, — вздохнул он. — И девочку было жалко. Но теперь до меня дошло, что ты упрямый, — он с улыбкой легонько стукнул себя кулаком по лбу. — Наконец-то, правда?… Ди Арси, я — Драконье Солнце. Человеку — даже богу — меня не победить.

Каюсь, я растерялся. Даже не испугался — именно растерялся. Скрестил руки на груди. Ну что ответишь на такое заявление?…

— За что мне такая честь? — это было единственное, что я придумал.

— Мне понравился твой гороскоп, я же сказал, — и почему-то он помахал в воздухе кожаной тетрадкой.

Он замолчал. Я тоже не говорил ни слова. Мы стояли друг напротив друга. Было тихо, только лошади фыркали, и перекликались под пологом леса беззаботные птицы. Я вдруг понял, что мне ужасно хочется отдать дань природе — ну все правильно, проснулся ведь недавно.

— Отлично, значит, дальше идем вместе, — сказал я. — Пора и мне сменить тактику. Если не удается отобрать у тебя Драконье Солнце силой, быть может, удастся убедить. Два условия, да?… Первое, что это возможно сделать, второе — что оно того стоит? Идет.

— Ну вот и договорились, — кивнул Райн. — Кстати… ты ночью на поляну смотрел. Сходи, полюбуйся…

Райн отошел к пню, на котором сидел, поднял из травы заплечный мешок на лямках и начал не спеша упаковывать туда кожаную тетрадку. Я же, как послушный придурок, поплелся туда, где за деревьями солнце светило ярче всего — видно, там и была вчерашняя поляна. Какая, в конце концов разница, где отливать?…

Впрочем, о своей нужде я забыл, не дойдя до поляны и метров десяти — когда в нос мне ударил резкий запах подсохшей крови. Мне стоило некоторого труда не сбиться с шага. Я примерно представлял, что там увижу, но одно дело представлять…

Когда я отвел в сторону ветку остролиста и заглянул в просвет, я понял, что представил все совершенно не правильно.

Травы на поляне не было. Землю покрывала корка подсыхающей бурой грязи, по которой были раскиданы лошадиные тела… нет, слишком маленькие для лошадей… скорее, крупные косули, или, может, годовалые жеребята… морды вытянутые, на каждой — длинный золотистый рог…

Несколько мгновений я пялился на это, ничего не соображая. Подумаешь, лесной вариант мясной лавки. А потом до меня дошло.

Туши лежали довольно аккуратно, лишь на некоторых заметны были порезы от меча. Многие были почти совершенно целыми — кто-то аккуратно перерезал им глотки. Кажется даже, чем-то не слишком длинным. Кинжалом, стилетом или ножом.

Ормузд побери, кем для этого нужно быть?! Я даже не могу представить… Или звери должны просто стоять, не сопротивляясь. Смех да и только.

Никакое месиво на поле боя, никакие горы отрезанных рук и десятки раскроенных черепов не могут…

Я почувствовал, что еле-еле сдерживаю тошноту. Сдержал. Отошел чуть назад, прислонился спиной к буку. Сполз по стволу вниз. Нет, нет, меня не вырвет. Что я, страшнее вещей в жизни не видал?

Райн подошел сбоку и встал рядом со мной, уперев руки в бока.

— Вот так вот, друг Ди Арси, — произнес он с непонятной мне интонацией. — Поверьте мне, если бы вас окончательно зажали в угол, это место имело бы вид еще более… неприглядный. Так что мы с вами в одинаковом положении. Почти.

Я посмотрел на Гаева снизу вверх. В этот момент я действительно его боялся. Или это бог во мне боялся?… Улыбочки постоянные, словно созданные дам охмурять до и после рыцарских турниров, а внутри не пойми что.

Мне оставалось только глубоко вздохнуть. Если действительно удастся убедить астролога присоединиться к герцогу, игра в любом случае будет стоить свеч.

— Так куда ты направляешься? — я умудрился спросить это почти беззаботно.

— Сперва — в Зеленое Княжество, — ответил астролог. — А оттуда — в Отвоеванное Королевство. Дойдем до Медина-дель-Соль, там решим, что дальше.

— Что я должен сделать, чтобы убедить тебя? — спросил я. — Рассказать тебе все? Да хоть сейчас!

— Я многое знаю и так, — пожал плечами Гаев. — Ты хочешь победить богов.

— Правильно, — кивнул я. — Хочу. Точнее, мы с герцогом хотим. Какие у меня причины — ты уже догадался. Какие у него — спросишь при встрече. Одно скажу: это не только для нас двоих важно.

— Вот и посмотрим, — сказал Гаев.

…Вия проснулась, едва я коснулся ее плеча. Открыла глаза, внимательно посмотрела на меня и села. В волосах у нее запутались еловые иглы, и я машинально провел рукой по собственной бедной голове — не стряхнется ли что-нибудь?… Не стряхнулось.

— Собирайся, — сказал я. — Мы едем в Зеленое княжество. С Гаевым.

Она только кивнула.

— Ты не удивлена?

— Он — Драконье Солнце, — произнесла Вия. — Ты попытаешься привлечь его на свою сторону, договорившись. Все правильно, так и должно быть.

— Так ты знала?!

— Вчера догадалась, — она покачала головой, и неожиданно улыбнулась краешком губ. — Помнишь лунного гиганта, который осушил озеро и поломал деревья?… Это ведь был он. А как ты будешь действовать, мне ясно, потому что я тебя знаю.

— Какой гигант? О чем ты? — моргнул я. — Не помню никакого гиганта.

Вия не ответила.

Ну вот и кто тут главный идиот?… Ладно, можете тоже не отвечать.

— Предупреждаю, — сказал я, выходя из-под ели. — Иллирика двоих не вывезет. По крайней мере, не меня с тобой.

— Иллирика — нет, — лучезарно улыбнулся Гаев. — А этот красавец — да. Верно? — и похлопал Гая по крупу. Черная скотина вытянула морду и лизнула астролога в ухо. Ни Ормузда себе, коняга даже с хозяйкой так не обращался!

Потом Гаев посмотрел куда-то за меня и спросил.

— Вы ведь тоже не возражаете, леди?

Я оглянулся. Вия стояла позади, сверля взглядом Гаева, и глаза у нее были — с такими на смертную казнь идут.

* * *

Когда мы уже садились на лошадей, я вдруг спохватился. Вчера днем у меня на поясе, с внутренней стороны, был пришит довольно-таки солидный кошель. Часть денег, правда, как водится, была в заначке в сапогах, част в седельных сумках… но с пояса деньги пропали!

Я снял пояс и тщательно осмотрел его. Может, оборвался где?… Конечно, все равно не найдешь, но…

Да не оборвался, а был аккуратно срезан!

— Это ищешь? — спросил Гаев, и показал мне мой же кошель. Издали.

— Ты! — «ты» было отнюдь не единственным словом, которое я сказал в его адрес, положа руку на сердце. — Какого…

— У тебя еще есть, — пожал плечами Гаев. — У меня — меньше. А я вас спас, так что все честно. И вообще, я потом верну.

Ну и вот что ответить на такую наглость?… Кинжал он мне в прошлый раз предложил вернуть. Кошель явно не предложит. Кстати, если дворянской чести Гаева не претит воровство — правда, покажите мне дворянина, которому в наше время это действительно претит! — то какого черта он меня в прошлый раз не обокрал?…

— В прошлый раз мне деньги были не нужны, — сказал вдруг астролог. — Точнее, нужны, но не так, как сейчас. Сейчас нужнее. Заработать-то в ближайшее время я не смогу как следует.

— Ты что, мысли читаешь?!

— Больно надо. Твои мысли у тебя на физиономии — саженными буквами.

— Саженными?

— Мера длины такая. Что-то вроде фарлонга^[39].

Записки Астролога

Последний месяц смеялся в лицо — на нас опускалась осень. Мы ехали на юг, а осень все равно настигала — глубокой синевой небес, жарой, оставляющей на губах привкус скорого дождя… По-осеннему яркими звездами сквозь невнятно-серый дым от костра. Осень угадывалась по ранним закатам, желтым квадратам вызревшей пшеницы на полях, сытым стражникам на дорогах и довольным сборщикам налогов. Осень — сытое время.

Мне было хорошо. Я люблю эту странную пору, когда одно время года уходит, но еще не ушло, а другое не спешит прийти ему на смену…

Мне вообще было хорошо ехать с этими двумя. Тяжело прошел только первый день. Тогда Стара лихорадило, а он, естественно, не признавался, нахохлившись в седле этаким ястребом с подбитым крылом. Вия же со мной вообще не разговаривала, хоть мы и ехали на одной лошади. Ничего удивительного, конечно.

Мне удалось разговорить этих двоих только ближе к полудню.

— Кстати… — заметил я как ни в чем не бывало, но это «кстати» в гнетущей тишине прозвучало весьма сомнительно. — Стар, при тебе, вроде, была саламандра? Агни — так ее зовут?

— Была, — Стар аж поводья натянул, заставляя кобылу недовольно всхрапнуть и попятиться. Вия машинально тоже остановила своего черного жеребца. — Ты что-то о ней знаешь?!

Меня ничуть не удивила ярость, на мгновение отразившаяся на его лице — людям не по нутру, когда угрожают даже их домашним любимцам, а дураку было ясно, что ручная саламандра — гораздо больше, чем любимец.

— Знаю, — кивнул я. — Она ночью со мной заговорила. Ей плохо после Ламмаса. Но она обещала обязательно нас нагнать. Не переживай, Стар, никуда она от тебя не денется.

Стар отвернулся от меня и снова тронул поводья.

К моему удивлению, заговорила Вия.

— Спасибо, — вот что она сказала.

— О?… — я слегка удивился. — За что?

— За то, что сказали про Агни. Я за нее беспокоилась.

— Послушай… Вия, если тебя еще что-то побеспокоит, сразу спроси меня. Я меньше всего хочу, чтобы ты волновалась. Так что чем могу…

— Сейчас меня волнует то, что Гай идет шагом, а вы едете верхом, — сказала Вия. — Вы могли бы слезть, и тоже пройтись немного. Чтобы дать ему отдохнуть.

— Прости, не подумал, — улыбнувшись, я соскочил с седла и пошел рядом с лошадью. Мне показалось, или Вия посмотрела на меня почти удивленно?

— Когда надумаешь рысью, скажешь, — сказал я. — Боюсь, бежать так быстро, как этот силач, я не смогу. Кстати, его зовут Гай?… Я правильно понял?… Стало быть, мы в некотором роде тезки.

Вия не ответила ничего. Лица ее я не видел, потому что она опять замоталась шарфом и накинула капюшон, как, видимо, поступала всегда в дневное время суток.

— Это ведь не простая лошадь, — сказал я чуть позже.

— Не простая, — согласилась Вия и больше ничего не добавила.

Так мы и двигались дальше в молчании.

Из-за Ламмаса мы потеряли много и во времени, и в расстоянии. Солнце уже клонилось к закату, а никаких признаков близкого жилья заметно не было.

— Вот что, — сказал я, заметив, как Стар тревожно озирается. — Теперь вы со мной, и опасаться в лесу вам нечего.

— И после вчерашнего? — насмешливо спросил Ди Арси.

— Особенно после вчерашнего, — склонил голову я.

Он недоверчиво посмотрел на меня, лицо его на миг приобрело почти испуганное выражение… Вот интересно, он наберется смелости прямо спросить, что я сделал с единорогами?… Почти уверен, что не наберется. Если даже и спросит, то вряд ли поверит ответу. А зря.

Так что мы заночевали в лесу, у небольшого пруда. Видимо, последний раз. Дальше мы уже не будем так удаляться от человеческого жилья. В Отвоеванное Королевство попасть короче и быстрее всего, если держаться хороших дорог.

Мы набрали хвороста, наломали (то есть я наломал, а Стар — нарезал) веток. Стар развел небольшой костер и даже начал варить кашу в небольшом котелке — запаслив, однако. Видно, что привык обходиться без слуг, оруженосцев и помощников. Пока он возился с костром, Вия занялась лошадьми. Я только сидел и смотрел на то, что они делают. Эти двое уже прилично путешествуют вместе, успели друг к другу притереться. А что я?…

Я поднялся с камня, на котором сидел (после полудня мы вступили в холмистую местность, и елово-буковые леса сменились сосновыми), подошел к костру, сгрузил с плеча свой любимый мешок на лямках и достал оттуда тряпицу, в которую замотаны были замотаны набранные вчера по дороге травы. Ничего особенного — ромашка, крапива, щавель… Уже подвяли, ясно, но еще вполне годятся в дело.

— Скоро шалфей пойдет, — сказал я, начиная кромсать ножом щавель в котелок. — Дальше на юг. Кориандр я, опять же, там дикий видел, когда в Зеленом княжестве бывал. Интересно, орехи уже созрели?… Лето было жаркое…

— Зачем ты был в Зеленом княжестве, если не секрет? — спросил Ди Арси, проигнорировав мое вмешательство в его кулинарные изыски. — Тогда, когда разговаривал с Симоном?

— У меня там сестра живет, — сказал я. — Кстати, с твоим братом я у нее же и познакомился. Считай, нос к носу столкнулись.

— Разнесло же вас, — хмыкнул Ди Арси. — По всему Быку.

— Да не говори, — поддержал я его. — Прямо как моровое поветрие.

Он искоса взглянул на меня, а потом еще раз продемонстрировал блеск дедуктивной мысли:

— Слушай, почему ты всегда на мои вопросы прямо отвечаешь?

— А что, нельзя? — немного наиграно удивился я.

— Нет, серьезно! Ты мне говоришь всегда больше, чем выгодно. В проигрышную позицию себя ставишь. Ты действительно так веришь в то, что ты неуязвим, непобедим и все такое прочее?

— Вот не знал, что мы играем, — ответил я, поканчивая с последней ромашкой. — По-моему, уже готово. Тьфу, черт, пошел я отсюда — весь дым на меня.

Я отошел от огня, а Стар, действительно, начал снимать котелок, поддев его длинной палкой. Снял, поставил на землю. Обернулся ко мне и спросил:

— Слушай, кто такой черт?

— Старинное шляхетское проклятие для превращения в козла, — ответил я. — Теперь утратило силу. Не бойся, рога не вырастут.

Стар на уловку не поддался — фыркнул что-то неразборчиво, а бурно отрицать наличие у себя какого бы то ни было страха не стал.

Напротив, выпрямившись во весь рост, сказал:

— Кстати… помнишь, мы тогда еще вместе решетку пилили… Ты какими-то грозными словами по-своему ругался. Может, научишь? Чтоб от тебя хоть какая-то польза была.

— Окстись, — ответил я, вытаскивая из своего мешка ложку — деревянную, с щербатым краем. — Какие ругательства?… Я почти и ругаться-то не умею. По-моему, я тогда чушь какую-то бормотал… «решетка, вот хренова решетка, ну давай открывайся, решеточка» или что-то в этом роде.

— Ага, оно самое, — обрадовался Ди Арси. — Ну-ка, что это значит?

Я сказал. А потом добавил, чтобы мало не показалось:

— А хрен — это такое растение. Корнеплод. С блинами — вкуснотища.

* * *

Ночью я никак не мог заснуть. Мы улеглись бок о бок, чтобы было теплее, Вию пристроили в середину. Кажется, оба моих невольных попутчика уже заснули, я же все таращился в переплетение веток, из которых мне влажно подмигивала зеленоватая звезда. Альтаир, если я ничего не путаю.

Никакого сна. Ну хоть плачь. Может, это тоже симптом?…

Да нет, чепуха, какие к черту симптомы… Голова гудела совсем по-человечески, глаза зудели. Тело просто отказывалась спать, подстегнутое давешними волнениями. Так отчаянно, по-черному блефовать и не попасться — вот это, я понимаю, везение. Мне еще повезло, что моим оппонентом оказался Стар Ди Арси, и повезло, что он меня начал уважать. Другой бы полез проверять мою неуязвимость — а вот что будет, если я тебя сейчас мечом тыкну? Ты меня сразу испепелишь, или сначала кровью истечешь?…

Я бы истек, никуда бы не делся.

Я сел, скрестив ноги. Какое-то время глядел на угли костра — алые искры в золе еле тлели, вспыхивая. Когда с легким треском обломился и упал в золу торчащий вверх сучок, я понял, что так тоже ничего доброго не высижу. Встал и пошел прочь от нашего ночлега. На берегу озера луна, все еще казавшаяся полной, ярко светила над водой. Квакали лягушки — не так сильно, как в конце весны, но все-таки квакали.

Разыскать сухую кочку оказалось легко. Роса на траву еще не выпала, и я уселся прямо на землю. Тишина…

Шаги было слышно издалека — это Вия не спеша спускалась к берегу пруда, земля осыпалась из-под коротких сапожек. Я обернулся и молча наблюдал за ней. Девушка подошла ко мне, остановилась в нескольких шагах. Луна светила прямо на нее, и кожа казалась не красной, а просто темной. Глаз не видно.

— Господин Гаев, — начала она.

— Прекрати уже, — я улыбнулся, кажется, печально. — Давай просто «Райн». И на ты. Идет?…

— Райн… — послушно поправилась она, не стала спорить — мол, «женщине неприлично». — Ты и в самом деле собираешься убить Стара?

Я пожал плечами.

— Сам не знаю. Это все как карты лягут. Может убью, может, нет. Мне бы не хотелось.

— Ты можешь мне пообещать, что не станешь убивать его?

Из груди моей сам собой вырвался тяжкий вздох.

— И эта туда же! Ну сама посуди, как я могу обещать, если так все может повернуться, что либо он, либо я?

— Эта туда же? — по-моему, она приподняла брови. В голосе-то точно звучало искреннее удивление.

— Ты вторая, — грустно сказал я. — Вчера ночью ко мне приходила Агни. Просила не убивать Стара, даже себя предлагала. Ты, надеюсь, ее примеру следовать не собираешься?… Что простительно ящерице…

Вия не удивилась. Кажется, она уже раньше догадалась — а может быть, знала с самого начала — что саламандра может становиться человеком.

— Я думаю, — сказала она с легкой насмешкой, — у меня тут больше шансов преуспеть. К Агни ты равнодушен. А я тебе нравлюсь, это видно.

Она замолчала. Я тоже замолчал, радуясь, что цвета лица в темноте не видно — скорее всего, я сейчас покраснел. Что поделаешь, легко краснею. Терпеть не могу эту свою реакцию. Хорошо смуглому Ди Арси!

— Поправка, — сказал я, зная, что голос мой звучит совершенно ровно и спокойно, хотя ладони на самом деле взмокли. — Ты мне не нравишься. Я тебя люблю. Сам недавно понял.

— Глупости, — отрезала Вия почти без паузы. — Это невозможно. Мы с тобой и двух слов не сказали.

— А это не обязательно, — ответил я. — Сейчас ты скажешь: ты же ничего обо мне не знаешь. Знаю. Немного, правда… И того, что знаю, мне хватает. Потом, это тоже неважно на самом деле.

Мы оба замолчали. Лягушки квакали. Луна светила. «Вот уж глупость так глупость», — подумал я.

— Не убивай Астериска Ди Арси, — попросила Вия. — Пожалуйста. Даже при том… даже при всем при том. Этого нельзя сейчас делать.

Какое-то время она ждала моего ответа — невыносимо долго, как мне показалось. Потом развернулась и направилась прочь.

Плеснула рыбина, круги пошли по воде.

Мама говорила: «Трус боится света в чужих руках».

Я подобрал у подметки сапога камешек и метнул его в воду. Еще один всплеск — потише.

— Не убью, — сказал я в спину шаманке. — Но не потому, что ты просила. Просто… он хороший человек, Стар. Нельзя убивать хорошего человека из-за плохого бога. Только пожалуйста, ты ему этого не говори. А то будет неинтересно.

* * *

Наутро произошел забавный инцидент.

Мы встали сразу с рассветом — точнее, Стар и Вия встали, я так и вовсе не ложился. Не люблю, честно говоря, тереть заспанные глаза весь день напролет, но одна бессонная ночь роли не играет — бывает, и по три к ряду приходится выдерживать, когда работаешь над срочным заказом. А тут что?… Ничего рассчитывать не надо, и никто не грозит тебе дыбой и кипящим маслом в случае, если ошибешься где-то в акцептах… Легкотня.

Так вот, когда дорога, по которой мы ехали, встретила другую, пошире, выворачивающую из леса, солнце только-только взошло. Теперь лошади уверенно ступали по натоптанному до каменной твердости большаку. Иллирика была не в духе, Гай порывался то и дело пуститься рысью — еле Вия его удерживала. Я снова шел пешком, Ди Арси, впрочем, тоже. Вия ехала. Мы молчали.

— Сколько воинов у герцога Хендриксона? — спросил я.

Стар удивленно посмотрел на меня: ну да, для него-то такое начало разговора было внезапным.

— Это для пущего убеждения? — довольно зло это прозвучало.

— Ну да, — кивнул я.

— Хм… — Стар усмехнулся. — А ты берешь быка за рога.

— Это Хендриксон хочет взять Быка за рога… не так ли? — тихо спросил я. — За южный рог уж точно. Адвент и его владения на континенте — прекрасный плацдарм… Адвент держит под контролем пол-Ририна. А если Отвоеванное Королевство…

— Это дело будущего, — сухо сказал Стар. — По крайней мере, насколько я знаю. С Отвоеванным Королевством так просто не справиться. Их ведь делят, как вотчину, Семерка. Им не понравится, если кто восстанет против установленного ими порядка. Да и без богов… области там очень богатые, тебе ли не знать. А герцог пока что — выскочка, чирей на заднице… Нет, так просто это не будет.

— Это будет долго и сложно, — кивнул Райн. — Но так или иначе, герцог возьмет Отвоеванное Королевство. Или договорится. Скажи мне другое… почему он зажимает Радужные Княжества вот так, а не начинает именно с них?… Ведь в Радужных Княжествах сейчас как раз нет бога.

Ди Арси только ухмыльнулся.

— Именно поэтому… — тихо сказал он. — Именно поэтому.

И именно в этот момент из-за деревьев на нас вывернул отряд стражи. Наверное, выехали прямо с рассветом на объезд, и теперь возвращались — лица все как на подбор сонные, невыспавшиеся. У одного, вон, кожаная куртка с нашитыми металлическими пластинами расстегнута для удобства, и сопит бедняга в седле, едва поводья не роняет.

В первый момент я даже растерялся — я дорожных объездов с самого Адвента не видел, то бишь уже два месяца. Совпало так. В области Адвента их всех из-за атаки Хендриксона как языком слизнуло, а потом, в Радужных Княжествах, я границы княжеств пересекал только по лесу. А тут — нате вам, нарисовались! Значит, граница неподалеку…

Стражники миновали нас, сопроводив хмурыми взглядами, но прицепиться не прицепились — выглядели мы, вероятно, не слишком подозрительно. Стар — вообще явный вельможа, Вия в своем гармаше с надвинутым на глаза капюшоном сойдет за младшего братца (непонятно только, почему ребенок — и на таком гигантском коне), ну и я при них… не то оруженосец, не то — по общему умному выражению лица — молодой приказчик, взятый с собой ради умения читать и считать.

Лишь только когда они уже проехали нас, тот самый засоня в расстегнутой куртке вдруг встрепенулся, приосанился, круто натянул поводья рыжего в подпалинах коня, заставляя беднягу остановиться, а затем и развернуться, и крикнул:

— Достопочтенные господа… Простите невежду… вы что же, в лесу ночевали?

Его товарищи — а всего их в группе было шесть человек — тоже заинтересованно остановили лошадей. Старший группы, что показывала отличительная блямба на шее, прикрикнул на подчиненных, и, после короткой суматохи, ему удалось провести свою лошадь к нам. Мы послушно остановились — надо же уважать закон.

— А с какой стати это вас интересует? — Стар мрачно смерил его взглядом.

— С той, милорд, — упрямо произнес десятник (я решил, что все-таки правильнее будет назвать его десятником, хотя подчиненных и шестеро). — Простите, покорнейше, но тут поблизости только деревня барона Феруа, да манор его. Мы как раз оттуда. А в лесу у нас не ночуют, если вы, конечно, сами человек, и богов чтите… — стражник прикоснулся к мечу.

«Человеческой глупости нет предела, — подумал я со вздохом. — Если ты подозреваешь, что мы нечисть, то какого цепляешься?… Дал бы спокойно проехать… Думаешь, нечисть бы ваш отрядик не пораскидала? Вот, ты только погляди, как твои подчиненные за спиной жмутся… а пуще всех соня, который кашу заварил… Сами уже не рады…»

Кажется, Ди Арси это тоже пришло в голову, потому что он широко улыбнулся, показывая клыки.

— Мы на единорогов похожи, десятник? — ухмыльнулся он. — Или на лесных фей?… Или, может, на вервольфов?… А лошади, само собой, заколдованные…

Стражники за спиной десятника облегченно заулыбались, хотя Стар ничего особенно смешного не сказал. Ну да, всякому приятно узнать, что ты не вервольфа затормозил, и что в ближайшие две минуты тебя вместе с мечом и луком не схарчат на аперитив после сытного завтрака…

…Кстати, когда я ходил по ночам, пытаясь оторваться от Ди Арси, оборотней я среди здешних обитателей не встречал. Очень крупных, очень умных волков-одиночек — да, было дело. До человека по разуму они все-таки не дотягивали, и, понятное дело, превращаться не умели. Наверное, верфольфы — это выдумка, пугало для местных детишек.

— Мы тоже уже думали, нам конец пришел, — сообщил вдруг Стар с неожиданной доверительностью. — Вчера днем еще заблудились… деревни вашей не нашли. И тут, слава богу, наткнулись на забытое святилище Фрейи. Там переночевали.

Выражение лица у Стара был — ну ни дать ни взять высокородный юнец, который здорово струхнул и кому угодно готов выговариваться, хоть пограничникам, и при этом изо всех сил старается не показать свой страх.

Играть Стар умел, однако десятник все равно сомневался — морщины на его лбу разглаживаться не спешили. Служака, наверное, отлично знал — пусть только на опыте, не спеша облекать повседневное знание в слова — что сила Фрейи в этих местах почти ничего не значила. Но… действительно, не оборотней же в нас подозревать?…

— Повезло, милорд, — сказал он.

— Повезло, — кивнул Стар, и полез в кошель на поясе. — А это вам за старание. Заодно убедитесь, что не нечисть.

Он кинул стражнику полсеребряного.

Тот изобразил поклон в седле, однако слегка потер монетку в ладони, прежде чем опустить ее в собственный кошель.

— Благодарю, милорд, — кивнул он. — Прошу простить меня.

— Благодарите Фрейю, что я в хорошем настроении, — хмыкнул Стар.

Десятник поклонился Стару, Стар едва удостоил его кивком — и мы двинулись дальше. Ди Арси недовольно поглядел на меня.

— Чего ухмыляешься?

— Я разве ухмыляюсь?

— Еще как ухмыляешься! Что я смешного сказал?!

— Ничего, — вот теперь я и впрямь не смог сдержать улыбку. — Просто… ты, доказывающий, что ты не нечисть?… Это чересчур для моего чувства юмора!

— На себя посмотри! — огрызнулся Стар.

— Все это, конечно, хорошо, — подала голос Вия. — Но нам надо бы подождать немного, прежде чем пересекать границу княжества. Если мы не хотим, конечно, таких же проблем.

— Это разве проблемы, — махнул я рукой легкомысленно. — Это так…

— Мы подождем, — сказал Стар. — Меня все больше волнует отсутствие Агни. Без нее…

— Все с ней в порядке, — сказал я, и удивился, ибо одновременно со мной Вия произнесла:

— С ней все хорошо.

Мы с шаманкой переглянулись. Она опустила глаза.

— Я спрашивала гехерте-геест, — тихо сказала Вия. — Я ведь тоже за нее беспокоюсь.

— А ты не знаешь, почему она не возвращается? — спросил Стар холодно. — У всех, понимаешь, какие-то тайны, какие-то секреты…

— Не спрашивала, — Вия покачала головой.

— Но она собирается вернуться? — на сей раз тревога в голосе Ди Арси была гораздо более ощутимой.

— Не знаю, — ответила Вия, а я произнес одновременно с ней:

— Собирается.

— Ты откуда знаешь? — фыркнул Стар.

— У меня свои источники.

Тем ему и пришлось удовлетвориться.

Так или иначе, пост на границе княжества, представляющий собой огражденное тыном поселение — просто часовой будки и рогатины с нарядом стражи в этих краях было недостаточно — мы миновали без проблем. Пошлина оказалась в меру грабительской. Из деревни — она называлась звучно, Фос-де-ля-Ваш^[40], — мы отправились уже вместе с двумя купцами при охранниках. Торговцы там тоже проездом ночь коротали. У нас не было возможности продолжить разговор. Ничего, еще наговоримся, — по моим расчетам, времени у нас хватало.

С купцами мы путешествовали весь день. Сплетен наслушались — со всей восточной части княжеств. Один из купцов, слава великим небесам, оказался мужиком словоохотливым, и всю дорогу рассказывал нам свежайшие анекдоты тех мест. Кто родился, кто женился, чью дочку в монастырь Исиды отправили — грехи искупать да брюхо прятать… Товарищ его больше молчал, молчал и Ди Арси. Я же вообще изображал из себя скромного секретаря не то приказчика, в разговоры вообще не вступал.

Вечером я предупредил Стара:

— Завтра, на полпути нам надо будет свернуть к Григорийскому холму, — сказал я ему.

— Какого черта? — удивился Стар. Он сам не заметил, как подхватил у меня это выражение. — Ты же говорил, что мы идем в Отвоеванное Королевство?…

— Сначала мы идем навестить Источник, — ответил я. — Святую источника. Думаю, и ты там свою Агни встретишь. Если повезет.

Мы распрощались с купцами на следующий день, еще до полудня.

Глава 9. Святая источника

Слушай,

Ты пой мне,

И это будет моей болью,

Это будет моей любовью.

Я услышу все, что ты мне споешь.

Может, это станет моей

Ложью,

Перепутать совсем не сложно,

Что такое правда, что ложь.

Ольга Тишина. «Пой мне»

Записки Астролога

Место было очень красивым. По обочинам уходящей в сторону от большака дороги росли клены, почти смыкаясь вершинами, и дорога тянулась словно в тоннеле из ветвей. К тому же здесь, между двумя холмами, какое-то время можно было ехать почти прямо: будто заходишь в храм Святой Семерки и медленно, торжественно приближаешься к алтарю вдоль нефа, а над головой у тебя — величественное скрещение арок, изящные ниши апсид…

Чепуха какая. Еще не хватало сравнивать природу с божьими храмами…

Кстати, рассказывают, когда архитектор Юлиус веков пять назад построил первый собор по новому образцу — его чуть ли не сам Ахура-Мазда испепелил. Чтобы неповадно было отступать от прежнего канона. А потом ничего, понравилось. Даже вовкус вошел. С тех пор все храмы Семерке возводятся так и только так — с крутыми, изломанными линиями, чтобы божественная мощь возвышалась перед человеком недосягаемым идеалом.

Здесь же — ничего подобного. Привстань в седле — и свободно достанешь нижних веток вытянутой рукой. Под особо низкими даже пригибаться приходится — по крайней мере, нам со Старом.

Сейчас, сразу после полудня, было по-летнему жарко, даже душновато. Пахло зеленью — вода, наверное, близко — корой и пылью. Стар даже какую-то песенку себе под нос напевал — я прислушался и разобрал что-то про пастушку и рыцаря, причем в действии активное участие принимали гуси. Напевать он принялся после того, как накинулся на меня с расспросами и успел понять, что без толку — ничего полезного я ему не скажу. Он все пытался выведать, не оракул ли эта святая, и какого бога, а если оракул, то какого горячего рожна мы у нее забыли, если я и сам предсказатель?… На все я отвечал только: «Расскажу позже». Никакой особенной причины для молчания у меня не было, можно было бы и рассказать… но рассказывать придется долго, и лучше, чтобы он сперва сам с ней познакомился. А то предвзятость из нашего бравого милорда похлещет через край.

Наконец, дорога свернула налево, и дальше уже начала вилять, как все нормальные дороги. Лес вокруг пошел не только кленовый — самый разный, очень даже смешанный. Потом начали все чаще попадаться березы. Потом между березами засверкали яркие солнечные просветы, и мы выехали на берег реки.

— Здесь брод, — сказал я. — На лошадях перейдем, не замочив сапог.

Вия только пожала плечами и направила Гая вперед. Стар последовал ее примеру.

На том берегу дорога убегала дальше, в холмы, но мы свернули на тропу чуть поуже, что шла берегом. Так мы поднимались вверх по течению, пока не увидели текущий в реку с пологого холма ручей.

— Вот теперь не заблудимся, — сказал я. — Дальше, вверх. До самого Источника.

Я старался не показать, что на душе у меня тревожно: меня настораживало, что мы до сих пор не встретили ни одного паломника. Когда я здесь был в прошлый раз, они кишмя кишели… Впрочем, тут же успокоил я себя, я-то был тут в середине лета… А сейчас — конец, как раз начало уборки урожая. Небось, ни у кого нет времени приходить к провидице…

Все-таки одного паломника мы встретили, но уже ближе к источнику — какой-то нищий, опираясь на палку, ковылял по тропе. Услышав звук копыт, он посторонился, и стоял на обочине, провожая нас слезящимися, прищуренными глазами.

Когда-то источник был обыкновенным, пробивающимся из земли родником, вокруг которого растекалась небольшая лужица. Однако с тех пор чьи-то руки уже успели обвести источник кругом камней, так что получилось что-то вроде большой чаши для омовений, какие иногда используют в храмах. Источник осеняли ветвями молодые дубы, земля между которыми была вытоптана до черноты — даже трава здесь не росла. Паломники… Я знал, что дальше, в лесу, левее и ниже по склону, выстроено несколько шалашей и землянок для тех, кто подолгу обитал тут. У самого источника задерживаться было не принято. Одна Святая могла сидеть здесь часами.

У источника было очень тихо, только вода журчала. Возможно, это самое тихое место на всей нашей планете.

Святая жила чуть выше в гору. Там земляной покров холма прорывался гранитным выворотом, и в одном месте расщелины сливались в приличную пещеру. Несколько приближенных Святой, из тех, кому она позволила не уходить, устроили себе землянки у подножия этой скалы.

Сегодня Святой на месте не было. Впрочем, какая-то женщина все равно стояла около каменной чаши и глядела на воду. Солнце падало сейчас таким образом, что вода отбрасывала на листья дубов крошечные радуги и, казалось, светилась сама по себе. У женщины в ушах были серьги с бриллиантами… Так вот, они казались тусклее.

О знатности женщины говорили не только эти серьги, не только ее блио темно-красного бархата, из широких прорезей рукавов которого выглядывала светло-сиреневая шелковая камиза, не только ее головной убор — не слишком высокий, чтобы не мешал в лесу, но все же, все же… Главным в ней была стать. Так ровно и прямо держать спину умеют только потомственные аристократки. Тетя Ванесса, например, умела. А мама — нет.

Еще к головному убору женщины была приколота невесомая темная вуаль — новая мода в Радужных Княжествах, о которой я уже был наслышан. Пока лица прикрывали только замужние женщины, появляясь где-то без мужа, да вдовы в трауре… Скоро, вероятно, мода распространится и на молодых девушек. А может, сгинет, исчезнет без следа…

Спутники леди — две женщины средних лет в темных коттах и простых головных накидках, а также вооруженный слуга, стояли метрах в десяти, под деревом. Компаньонки болтали между собой, слуга ковырялся в зубах. Им было скучно.

Я подошел к источнику и, как здесь было принято, снял перчатки и, опустившись на одно колено на том удалении от женщины, какое только позволяла величина чаши, погрузил в воду руки. Плеснул немного воды в лицо и на волосы. Женщина с любопытством посмотрела на меня и тут же отвела взгляд — без особой спешки. Просто я ее ничем не заинтересовал. Действительно, с чего бы…

Под вуалью был виден подбородок — белый, с родинкой и едва намечающейся складочкой. А еще угадывались остальные черты лица… миледи, наверное, была красива. Объективно говоря.

Она чуть наклонила голову в ответ на мой вежливый кивок. И тихо, величественно пошла прочь. Так медленно, что казалось, не идет — плывет над травами.

Я взглянул ей под ноги. Нет, в невесомой черной пыли, оставшейся на вытоптанной земле, были видны следы маленьких каблучков. Женщина подошла к своей свите, и те направились прочь — к шалашам, где их, наверное, ждали лошади и сопровождающие. Свита такой знатной дамы должна составлять человек восемь-десять, никак не меньше.

Стар подошел ко мне сзади.

— Надо руки намочить? — спросил он.

— Не совсем, — ответил я, не оборачиваясь. — Надо лоб побрызгать. Если сможешь это сделать, не намочив рук — валяй.

Сзади раздался плеск.

Я обернулся, и увидел, что Ди Арси, схватившись за лежащие на краю камни, нагнулся и окунул голову в чашу. Потом он выпрямился и, отфыркиваясь, смахнул с лица мокрые волосы. Расстегнул ворот промокшего сюрко.

— Ну и зачем? — спросил я.

— Это была моя мать, — ответил он. — И эта твоя Святая расскажет мне, о чем они разговаривали!

— Святая тебе не скажет, а заставить ты ее не заставишь, — пообещал ему я. — Я тебе не позволю.

— Источник — это, конечно, хорошо, — мечтательно произнесла святая. — Но только здесь я чувствую себя по-настоящему хорошо. Похоже на дом. Правда, Райни?

Святая сидела на краю каменистой площадки. Как я уже сказал, выше по склону земля понемногу с холма съезжала, как съезжает одеяло с приподнявшего плечо человека, и вершина холма увенчивалась небольшой каменной горушкой. Пещера Святой была чуть ниже, над ней как бы нависал скальной козырек. Вот на нем-то и сидела Святая, неловко скрестив ноги.

Перед нашим разговором я попросил Стара остаться внизу, у подножия холма.

— Щас, — хмыкнул он совсем не аристократически. — Ты мне так и не объяснил, какого черта сюда прешься. Потом, у меня к Святой свой интерес.

— Поступай, как знаешь, — пожал я плечами.

В самом деле… мне ли беспокоится. Если Святая захочет поговорить со мной наедине, она найдет способ, а не захочет, то тут уж будет Ди Арси со мной или нет — дело десятое. Я только сказал:

— Это ведь я заставил тебя пойти со мной. Не наоборот.

— Считай, что я проникся. Ты — опасный тип, астролог. Я теперь тебя вообще не собираюсь отпускать шляться самому по себе. Пока ты не присоединишься к Хендриксону.

Я расшифровал это так: «Я знаю, что у тебя есть свои секреты, и, раз уж ты меня шантажируешь, то тоже терять времени не собираюсь. С паршивой овцы — хоть шерсти клок».

Так что у подножия скалы осталась одна Вия — стеречь лошадей. Мы с Ди Арси вскарабкались наверх вдвоем. Однако когда мы поднялись на площадку, протиснувшись сквозь узкую каменную щель, Святая даже не повернула к нам головы.

— Я приходила сегодня утром к Источнику, — сказала она. — Те, кто подлечиться хотели, или там совет получить, уже ушли.

Голос ее был, как мне и прежде помнилось, спокоен и безмятежен.

— Я не за советом, — тихо сказал я. — И уж тем более не за пророчеством.

— Ну, — Святая хмыкнула. — Я не удивлена, что тебя пропустили. А вот молодого милорда с какой стати?

— Мне уйти? — спросил Ди Арси. — Если дама попросит…

Святая совсем не выглядела дамой. Она сидела, сгорбившись, невнятного цвета одеяние — даже не понять, что такое, не то жреческая хламида с рукавами, не то сердех^[41], только без кармана, не то халат, как в Эмиратах носят, — заплатано на рукавах, редкие седые волосы связаны в пучок на затылке.

Тут она обернулась к нам.

Святая казалась очень старой — лет не меньше ста. Когда я увидел ее в первый раз, подумал даже «столько не живут». Но глаза у нее были по-молодому ясными, слезились от ветра. Узловатые пальцы сжимали свирель. Святая со свирелью — так ее еще иногда называли. Но никто никогда не видел, чтобы она на ней играла.

У меня сердце замерло — сухонькая старушка на краю скалы, у подножия которой невероятно густым дорогим ковром раскинулся лес, а над вершиной слепило синевой послеполуденное небо… Святая почему-то показалась мне божественнее, чем сами боги. Так всегда и бывает. Когда глядишь на нее, понимаешь, почему ее называют Святой. Правда, никто не говорит, кому она служит.

— Лучше уйди, — сказала старушка. — Мы с тобой потом поговорим. А пока очередь Райни. Правда?

И улыбнулась неожиданно зубастой улыбкой.

Я не стал оборачиваться — и так по шороху камней понял, что Стар развернулся и начал спускаться обратно в щель. Я ему посочувствовал: по опыту знаю, что подняться сюда проще, чем спуститься. Но Святую в любом случае ослушаться было нельзя. Едва познакомившись с этим местом, я удивился было: как его до сих пор не разрушили?… Мало разве охотников?… Разбойничья шайка, отряд какого-нибудь владетельного сеньора, не в меру ретивый сборщик налогов, озлобленные конкуренцией жрецы из ближайшего храма…

Потом я узнал: близлежащие разбойники и бенефициарии сами охраняли Святую. Судьбу она предсказывала всем без разбора, и исцеляла тоже всех. А храмы о ее существовании если и знали, то предпочитали закрывать глаза — ведь Святая никогда ничего не проповедовала.

Это с одной стороны.

С другой стороны, Святую вообще невозможно было ослушаться. По крайней мере, ни у кого из встреченных мною здесь не получилось. Наверное, я и сам не исключение… не знаю, она мне никогда не приказывала.

Я подошел и сел рядом с ней на камень, скрестив ноги. Вид внизу открывался великолепный — только кроны деревьев до самого горизонта.

— Привет, — сказала Святая на Речи. — Райни…

И неожиданно порывисто обняла меня, зарылась лицом в ткань плаща на груди.

Я тоже обнял ее.

— И ты здравствуй, Рая… Ну, как ты тут одна?…

Она не то усмехнулась, не то всхлипнула.

— Это лучше ты мне скажи… каких дел натворил…

— Никаких. Меня пытался привлечь на службу шах Благословенной. Потом князь Асса… Это княжество там, где Великий Рит истекает из Внутреннего Моря. Потом Его Величество Король Мигарота. Потом бургомистр Адвента… тоже пытался.

— Ко мне приходила жрица Фрейи… эти одни из первых. Приходили от Воху-Маны. От Спента-Армаити. От остальной Семерки тоже приходили… Слуги Вискондила… От Зевса были… Остальные олимпийцы не очень, и от Ра тоже не было, но жрец Тора однажды зашел…

Она не стала договаривать, но это было и не нужно. Как и раньше, боги требовали, чтобы сестра признала одного из них. Пошла бы на службу. Регулярно восхваляла, окуривала пусть не храмовыми благовониями — дымом луговых трав. Пела бы пусть не осанну — простые благодарственные гимны своим сорванным старушечьим голосом…

— Сестренка… — тихо сказал я. — Может быть, тебе все же кого-нибудь принять? Вот хоть Фрейя… Ничего себе богинька…

Рая ничего не ответила. Я и так знал, что она не ответит.

— А к тебе боги не приходили? — тихо спросила она. — Если не приходили, то скоро придут. Берегись.

— Приходили, — ответил я, баюкая ее в объятьях. — Воху-Мана, собственной персоной…

— И ты?…

— Шаркал ножкой и со всем соглашался. Ты не представляешь, что мне поручили. Найти того парня, видишь ли, чей отец на пару с приятелем двадцать лет назад Кевгестармеля завалил, не больше не меньше!

Рая хмыкнула.

— Это тот, который только что с руганью спускался вниз и лодыжку чуть не свихнул?

— Значит, все-таки не свихнул?… Молодец! Я вот первый раз…

Рая потерлась лбом о мое плечо.

— Ты в курсе, что в нем живет бог?

— Нет, у меня тяжелое расслабление ума.

— А… Слушай, он ведь думает, что бог побеждает.

— А ты?

— А я думаю, что пока идут голова к голове… как на скачках. Боги — они, в сущности, слабые, особенно теперь… Помнишь скачки в Толкове, Райн?

— Когда тетя Ванесса поймала за руку воришку?… Конечно, помню!

Рая тихонько рассмеялась.

— А здесь скачек никогда не бывает^[42]… Только в Шляхте… — она помолчала, потом сказала совсем другим тоном. — А ты сам, Райн?… Как, не сильно болит?…

Я скривился, радуясь, что Рая не видит выражения моего лица.

— Сама ведь знаешь… Участились приступы.

— Ну знаю… я теперь много что знаю, — Рая вздохнула. — А толку… все равно ничего сделать не могу. Но все будет хорошо, Райни, ты верь… Только… ты ведь знаешь, тебе надо поторопиться.

— Сколько? — только и спросил я.

— Три года, не больше. Может быть, меньше. Прости… — она сильнее прижалась ко мне.

— Еще не хватало тебе передо мной извиняться!

Вот так мы и говорили — не глядя друг другу в глаза.

— Рая… — наконец сказал я, — я о многом хочу расспросить тебя. О твоем боге. О недобогах. О…

— О многом, — повторила за мной она, причем я разобрал иронию в ее голосе, несмотря на то, что ткань моего гармаша хорошо глушила звук. — Давай, спрашивай, братец. Отвечу на что смогу.

Записки Аристократа

Наверное, можно было бы просто подойти к ней и заговорить. Сказать: «Вот и я, мама. Здравствуйте. Помните меня?» Или еще что-то в том же духе. Можно было бы поклониться и добавить: «Я все еще жив. Удивительно, правда? Наверное, вы сожалеете об этом…» Можно было бы поговорить о Симоне, о сестрах… Если бы она стала со мной разговаривать, конечно.

Я не стал даже пытаться. Может быть, зря. Я решил дождаться, пока мама уедет, и расспросить паломников. Райн говорил: многие остаются тут надолго, живут в шалашах… Бог его знает, зачем: не то молятся, не то чего-то ждут. Не понимаю. Если ты хочешь, чтобы у тебя что-то получилось, надо не молить ложных богов об удаче, а браться за дело самостоятельно. Тогда получится. А иначе жизнь твоя ничего стоит не будет, ибо много ли стоит выпрошенное?…

Так или иначе, когда Святая — много там в ней святости! карга какая-то старая, старушонка — божий одуванчик, дунь — полетит, — выставила меня с площадки, я не пошел сразу искать этих таинственных паломников. Я почистил Иллирику, напоил ее — пониже, из ручья, не из источника, разумеется, — попытался поговорить с Вией (не получилось), и уж только потом отправился в лес.

Разыскать паломников труда не составила — прямо от источника брала начало натоптанная тропинка, которая привела меня к скоплению шалашей и землянок на небольшой полянке. Кроме шуток, к скоплению: их там было штук восемь. Шалаши были добротные: стояли уже, небось, не один год, и время от времени их кто-то подновлял. Землянки тоже были сделаны на совесть, если о землянке можно такое сказать.

Насколько я знал от Гаева — а он, видно, хорошо был осведомлен об этом месте — паломников вблизи источника нечисть по ночам не трогала. Чудо приписывали святой. Я же, услышав, был склонен отнести это к какому-нибудь природному явлению. Ну мало ли… трава здесь для единорогов невкусная.

Сейчас — видно, по случаю начала сбора урожая — в шалашах почти никто не жил. Всего народу было — старик со старухой, которые меня до жути перепугались и встретили, истово кланяясь. Они, скорее всего, пребывали в страхе еще с момента прибытия свиты баронессы и до самого ее отъезда. Кое-что у них я узнать смог. Оказывается, баронесса приехала сюда вчера ближе к вечеру — посоветоваться со Святой по поводу свадьбы ее старшего сына. О чем-то долго говорила с ней с утра, потом почти сразу уехала. Больше ничего конкретного мне старики рассказать не смогли.

Так значит, Симон женится?… На ком, интересно?…

Если бы у меня была нормальная жизнь, я тоже мог бы жениться. Может быть, мама уже бы даже подыскивала мне невесту, а я бы, разумеется, отбивался руками и ногами — покажите мне нормального парня, который рвется вступать в брак!

А вот Симон, наверное, подошел к делу серьезно. Выбрал, небось, подходящую партию — и наследницу, и богатую, и достаточно умную, чтобы в его отсутствие могла управляться с хозяйством, а то и границы защищать. Я попытался прикинуть, какая из наших ближайших соседок могла бы всему этому соответствовать, но быстро бросил. Семь лет назад меня такие вещи не слишком интересовали, а с тех пор успело многое измениться. Нечисть распоясалась, у баронов и шевалье дочки подросли…

Райн все разговаривал со святой, и я понял, что сегодня мы в путь уже не тронемся, ибо до следующего села к ночи доехать не успеем. Пусть даже нам в лесу ничто не угрожает — утренний инцидент со стражниками живо доказал, что малонаселенные места мы покинули, и излишнего внимания привлекать к себе не стоит.

Так что я подыскал землянку покрепче, чтобы не обвалилась ночью нам на головы, а заодно и место для коновязи. Ну и порасспросил стариков, как тут насчет волков — надо ли лошадей ночью постеречь. Оказалось — не надо. Что бы ни действовало тут на нечисть, на волков оно действовало не меньше: оказалось, зверей тут видели во множестве, но они еще ни разу ни на кого не напали. Подозрительно, по-моему.

Гаев общался со Святой долго — несколько часов. Потом вернулся, как всегда спокойный, как всегда с улыбочкой. Разумеется, рассказать, о чем они с ней говорили, и ради чего он нас сюда потащил, и не подумал. Я решил, что непременно поговорю со старушенцией завтра утром — раз уж она тут кому попало советы дает у источника, стало быть, и мне не откажет. Хоть пойму, что за птица.

А с Райном мне вечером поговорить не удалось — все отмалчивался.

Зато ночью мне приснился странный сон.

То есть сначала я не понял, что это сон — очень уж он был похож на явь.

Мне снилось, что я не могу заснуть — все ворочаюсь с боку на бок в землянке (я лег у входа). Наконец, мне это надоело, я встал и вышел на улицу. Ночь была прохладной, небо затянуло легкими облаками, но через них ярко светила большая еще луна — ведь полнолуние было только позавчера.

Я шел мимо шалашей и землянок, ночью похожих на бесформенные кучи хвороста или неаккуратные стога сена, и вдруг увидел склон, которого, кажется, днем не было. Днем здесь начинался спуск, я же шел вверх и вверх, не удивляясь при этом ничуть. Законы сна — что поделаешь.

Когда деревья кончились, я немного испугался — мне показалось, что я поднимаюсь на тот самый холм, где погиб мошенник по имени Гай. Но нет, холм оказался совсем другим. До самой вершины я так и не дошел — остановился на полпути, где потерялась в траве ведущая меня тропинка. Странно… Здесь, оказывается, была тропинка?… Я заметил ее только тогда, когда она пропала, и оказалось, что теперь я не могу сделать ни шагу.

Прямо передо мной на земле, поваленная, лежала надгробная плита. Старая, потрескавшаяся, поросшая мхом, в обрамлении бесцветных ночью лютиков. На камне сидели и разговаривали две… девушки? Девочки?… Обе выглядели очень молодо — я решил, что младшей не больше тринадцати, а старшей хорошо если пятнадцать. Младшая была одета в длинную и широкую белую рубаху. Светлые волосы заплетены в две длинные, до пят, косы. В левой руке девушка держала свирель.

Вторая девушка, старше, была абсолютно обнажена — ее прикрывали только длинные, кудрявые волосы, темнее, чем у первой. Девушка в белом молчала, склонив голову и выпрямив спину, вторая, сидя куда в более свободной позе — одна нога, согнутая в колене, поджата под себя, другой неизвестная красавица болтала в воздухе, непочтительно постукивая круглой пяткой по могильной плите, — и взахлеб что-то говорила, отчаянно жестикулируя.

— Мне слишком часто снятся сны в последнее время, — обреченно произнес я. — И все пророческие.

Девушки отвлеклись от разговора — они явно только меня заметили. Курчавая отшатнулась и, кажется, замерла в испуге. Та, что с косами, улыбнулась и посмотрела на меня очень знакомыми светлыми глазами.

— Естественно, как ты хотел, — сказала она радостно. — Если уж ввязался в войну с богами, придется воевать на их территории.

— Ты кто такая? — спросил я, машинально ища на боку меч… не нашел, что странно: я точно помнил, что клал Косу рядом с собой, когда ложился, а, когда выходил из хижины, первым делом прицепил ее на пояс.

— Святая Источника, — хихикнула девочка. — Не узнал? Вот идиот!

— Я брежу… — вздохнул я. — А это кто рядом с тобой?

— А это… — начала Святая, лукаво косясь на подругу…

— Не говори! — вскрикнула голая девушка.

— А это просто дух леса, — закончила Святая. — Одна из. Не бойся, мы тебе плохого не хотим.

— Еще не хватало — бояться вас, — насмешливо сказал я. — Ну что, леди, может быть, объясните, зачем вы решили мне присниться?

— Да в общем ничего особенного, — отмахнулась Святая. — Так… Слушай, как ты планируешь победить богов? Мне же тоже интересно! Считай, еще и побольше прочих интересно!

— А здесь можно говорить спокойно? — я в сомнении кинул взгляд на звездное небо, подумав, что звезды какие-то подозрительно яркие и крупные.

— Здесь — еще и поспокойнее, чем в прочих местах, — рассмеялась Святая. — Давай-давай, выкладывай! Бояться тебе нечего, честное слово! Я — просто святая, вреда тебе не причиню, а пользы — ого-го сколько!

— Святая? — спросил я. — Какого бога ты святая?

— Настоящего, — безмятежно улыбнулась девочка. — А то ты как думал?…

Она снова весело расхохоталась — черт (вот прилипчивое слово!), неужели мое лицо представляет собой такое забавное зрелище?!

Тут до меня дошел смысл ее слов. Слуга. Настоящего Бога. Значит, она как герцогиня. У нее тоже есть дар — иначе Настоящего Бога у нас, под прикрытием реальности Нижнего Мира, и не увидишь.

— Что ты будешь делать? — спросил я тихо. — Чего ты от меня хочешь?

— Я буду помогать тебе, — безмятежно улыбнулась она. — И Райн будет. Ты затеял благое дело, но непременно погибнешь в конце. И это-то ладно, но ты ведь еще и погибнешь бесполезно, и кучу народу с собой уволочешь, если тебе не помочь! Это надо же — развязать такую большую войну, чтобы боги вмешались в нее — додумались!

— Войны не будет, — я с трудом находил слова, ибо они застревали в горле. Почему-то я почувствовал себя необыкновенно маленьким, глупым и наивным. — Все кончится раньше, чем до нее дойдет. Мы только пригрозим богам войной. И тогда в дело вступлю я. И Райн — если мне удастся его уговорить.

— Удастся, — ответила Святая. — Ты его все-таки поймал. Позволь мне тебя с этим поздравить. Он ведь наивный в своем роде. Ему больше всего хочется друзей и семью. И в девочку эту он тоже влюбился… почему, думаешь?… Просто потому, что она первая ему на глаза попалась! Спас он ее, вот и все. Другой причины нет.

— Ты о Вии говоришь? — спросил я.

— А то о ком же! — Святая погрозила мне пальцем. — Стар! Выкинь ее из головы. Я-то знаю, ты тоже о ней думаешь. А ты попробуй о ком другом… Она бы, может, и была с тобой, но ей это хуже каторги. Ты ведь убил ее племянника.

Я молчал, но бывшая старуха не то мысли прочитала, не то просто по лицу догадалась… хотя я-то был уверен, что выражения его отлично контролирую.

— Да-да. Ее племянника. Еще ты — бог. По крайней мере частично. А она — шаманка, и богов ненавидит всем существом. Так что ничего у вас с ней не выйдет. Я бы тебе с ней даже в одной комнате спать не рекомендовала, и касаться лишний раз — тоже. Мало ли… как вам до сих пор с рук сходило — просто удивительно.

Я по-прежнему молчал.

Святая вздохнула.

— Поверь, я вам всем только добра желаю, — просительно сказала она. — У Райна с Вией тоже ничего не получится. Вы не для того вместе собрались. Может быть, после войны…

— Войны не будет, — повторил я, и сам подивился: голос мой звучал здесь как-то не так. Неправильно.

— Может, и нет, — согласилась Святая. — Если вы с Райном поведете себя как нужно. Так уж вышло, что все сейчас зависит от вас. И меня ты тоже не слушай. То есть слушай, слушай… Я ненужных вещей не говорю. Но ты слушай не то, что я говорю, а ты подумай, зачем я это говорю.

— Зачем? — спросил я. — По-моему, ты не сказала мне ничего полезного и ничего, что мне стоило бы знать. Чепуха какая-то.

Святая рассмеялась.

— А вот догадайся! Догадайся-догадайся! Иди-ка сюда, — она вытянула вперед руку, подзывая.

Я пошел к камню. Трава показалась мне очень влажной — сверкающие капли росы срывались при каждом шаге. Странно… вроде бы до утра еще далеко.

При моем приближении вторая девушка отпрянула, даже соскочила с камня в траву, откуда наблюдала за мной огромными темными глазами, похожая на маленького зверька. Я не особенно обращал на нее внимания. Плита лежала «лицом» вверх, но ее поверхность была сплошь засыпана каменной крошкой.

Святая осторожно, узкой, детской ладошкой смахнула немного пыли. В голове у меня зашумело — кровь, что ли, ударила?… Или это просто поднялся ветер, встревожив кроны деревьев?…

Только Бог Настоящий знал, каких откровений я ожидал. Ничего подобного. Никаких откровений. Мне открылось всего лишь несколько совершенно непонятных, бессмысленных значков, больше всего похожих на следы тетерева в снегу.

— Что это? — спросил я. — Дети карябали?…

Спросил больше чтобы скрыть свой страх, чем в шутку: во-первых, понятно было, что никакой ребенок не сможет прорезать камень так глубоко, а во-вторых, сам вид этой надписи навевал на меня беспричинный ужас. Кто его знает, отчего. Обстановочка сказывалась, наверное.

— Ничего подобного, — ответила она. — Это имя.

— Чье имя?

— Кевгестармеля.

Это сказала не Святая. Это произнес тихий, почти шелестящий голос откуда-то сзади. Я обернулся. Курчавая девушка стояла позади меня, и смотрела… как она смотрела! Почему-то я подумал о пустыне и воде.

Вдруг девушка шагнула вперед и прижалась к моей груди. Очень быстро: я не успел даже схватить ее, отстранить или еще что, хотя стояла она, надо сказать, не вплотную. Руки мои сомкнулись на пустоте, и так вышло, что я обнял ее.

Она подняла голову и поцеловала меня. Это, движение, пожалуй, оказалось еще быстрее, но поцелуй быстрым не был. Он был… эй, вы никогда не пробовали целоваться с солнечным лучом? Ей-богу, только так я и мог бы это описать… Хотя откуда солнце? Тут же луна везде!

Свирель упала на траву.

А Святая куда-то пропала. Ушла, наверное. Даже если бы она улетела на метле или утанцевала бы вприпрыжку, потряхивая бубном, я бы и то не обратил внимания.

Записки Безымянной

Когда ты не живешь по-настоящему, а просто идешь к своей цели, все очень просто. Тебя, по сути, даже и нет; ты — одна мысль, одно стремление. Ты ищешь не вкусной еды — а источник силы, не теплого ночлега — а укрытия на ночь, не друзей и спутников — а тех, кого можно использовать. Когда используют тебя саму, ты не отчаиваешься и не гневаешься — ты это просто терпишь. Тебе вообще все равно.

Единственное, ты не хочешь умирать. Раньше времени.

Шаманка проснулась инстинктивно, когда Стар поднялся и вышел из землянки. Она ожидала, что он скоро вернется, и на всякий случай чутко вслушивалась в темноту — слух у нее был очень хороший. Нет. Не возвращался.

Впрочем, ничего тревожного снаружи тоже не доносилось — обычные ночные звуки. Меч Стар с собой взял, она слышала это совершенно точно. Следовательно, беспокоиться за него не стоило.

Безымянная осторожно села. Подтянула согнутые ноги к груди, положила подбородок на колени. В детстве это была ее любимая поза… да и до сих пор, наверное, оставалась. Снаружи ветер разнес облака и выглянула луна — темнота в землянке вдруг пропала, изрезанная синеватыми лучами. Это крыша щелястая… хорошо, дождя нет. «Красиво», — подумала Безымянная. «Я бы написал стихи», — подумала она. «Без тебя тошно», — подумала она. «Заткнитесь все», — подумала она.

Астролог спал рядом, на полу. Лицо его выглядело во сне очень спокойным, он чуть улыбался, как будто ему снилось что-то невероятно смешное или просто хорошее. Стар вот во сне всегда выглядел напряженным, каким-то несчастным… кошмары мучают?…

Безымянная рассматривала Райна, и думала, что он очень красив. Точнее, это думали на разные голоса живущие в ней. Улыбка у него добрая. За такой улыбкой многие женщины на край света отправились бы… да и некоторые мужчины, пожалуй. Стар тоже был красив, но смотреть на него без горечи и боли шаманка не могла. А на этого — могла. Пока.

«Он убил дракона, — подумала шаманка. — Вот не думал, что такое возможно!» «Он может помочь мне», — подумала шаманка. «Он очень милый», — подумала шаманка.

Она уткнулась лбом в колени, так, чтобы ничего не видеть. Закрыла глаза. Сосредоточилась на темноте. Не спать… во сне исчезает все, в том числе, и та ее часть, которая каким-то образом до сих пор может управляться со всеми остальными. Надо ведь разобраться… надо разобраться, что хочет та самая часть — которая не живет, а просто стремится к цели, которая…

Когда все ушли, осталась только одна мысль. Она не хотела уходить — вертелась, как робкий, застенчивый щенок, терлась у края сознания и смотрела издали. С ней Безымянная никак не могла справиться — потому что мысль пахла шалфеем, и молоком, и утренним светом…

«Он бы тебе понравился, сестра? — подумала шаманка с болью. — Ты бы его полюбила, да?»

Она сама не знала точно, кому принадлежит эта боль.

Глава 10. Медина-дель-Соль

Город, любимый всеми богами…

Ольга Тишина

^{_{Марина Могульская. Медина-дель-Соль}}

Записки Астролога

Ди Арси разбудил меня на рассвете. Был он крайне бодр и весел, что-то там эдакое насвистывал себе под нос… а вот мне, против обыкновения, просыпаться совершенно не хотелось. Обычно я встаю легко, но сегодня с утра я чувствовал себя препаршиво — спина болела, в горле першило…

Это все Рая, наверняка. Я еще по тому разу заметил: любой разговор с ней столько сил у меня выпивал — куда там трех-четырех часовой разминке с шестом или шестичасовому сидению над гороскопом! Она мне сама же объясняла: во мне дело. Она-то никому сейчас вреда причинить не может. Это у меня с окружающим миром разлад, и чем дальше, тем больше.

Виду я, разумеется, не подал — еще не хватало. Но умываться мне пришлось буквально через силу, а о том, чтобы лезть на лошадь, и вовсе подумать было тошно. Хорошо хоть, этого и не требовалось — как и вчера, на коня вскочила Вия, а я всего лишь повел Гая в поводу.

Когда мы подошли к Источнику, чтобы вернуться на дорогу, то встретили Святую. Она, как всегда по утрам, сидела прямо на траве у каменной чаши, неподвижная, будто изваяние — каждая морщинка была словно подчеркнута влажной обводкой росы. Чуть в стороне, под деревьями, там, где вчера ждала свита леди, ожидали ученики Святой… или правильнее было бы назвать их охранниками?… Последователями?… В общем, кем бы они ни были, они ждали ее там.

Стар почему-то очень пристально вглядывался в ее учеников — ребята были закутаны в серые плащи с капюшонами, скрывающими лица. Не поймешь даже, мужчины или женщины.

— Не подходи к Святой близко, — вполголоса проговорил я. — Она вообще-то этого не любит.

— Благодарю за совет, — довольно холодно кивнул Ди Арси, не прекращая сверлить взглядом помощников Святой. Что ему было так интересно?

Когда мы проезжали мимо источника, Святая неожиданно поднялась и столь же неожиданно быстро приблизилась к лошадям, ухватила Иллирику за стремя.

— Приходите еще, милорд, — сказала она Стару. — Обязательно. Года через три. С ним или без него, — она кивнула на меня, — но приходите. Договорим, о чем не успели.

— Я в вашем распоряжении в любой момент, мадам, — чуть поклонился Стар.

— В любой момент — не надо. Приезжайте, когда я сказала.

— Госпожа… — Стар нахмурился. — Кто это был? Ночью?

— О чем вы, милорд? — Рая улыбнулась той самой ясной улыбкой, которая всегда появлялась на ее лице, стоило девчонке как следует напроказить… улыбка совсем не изменилась, в отличие от лица. — Разве что-то было? Сон вам приснился. Сон.

Очевидно, Стару пришлось с этим примириться. Я знал: здесь иногда снятся странные сны, которые снами-то и не являются. Например, два года назад именно здесь мне приснилось, как Рая — одиннадцатилетняя девочка, а не древняя старуха, — вскрыла мне грудь ножом и показала в водяное зеркало вместо сердца — круглое серебристое зерно, которое пульсировало в такт и гнало по венам древесный сок.

«Метафора, — сказала Рая. — Не думай лишнего».

Все равно думалось. И тогда думалось, и сейчас думается.

Когда мы отъехали от источника, Вия задумчиво спросила Стара:

— Ты разговаривал со Святой о чем-то, когда уходил этой ночью?

— А я уходил? — напряженно спросил Стар.

Вия кивнула.

— Да. Я заметила. Даже начала волноваться. Пришлось спросить гехерте-геест, и он ответил, что с тобой все в порядке. Ты вернулся уже под утро, незадолго до рассвета, и сразу заснул. Я не успела с тобой поговорить.

— С ума сойти, — только и сказал Стар.

— Да, разговоры со Святой иногда влияют именно так, — заметил я. — Что поделать.

Стар посмотрел на меня с самой кислой миной на лице, но ничего не сказал.

* * *

Зеленое Княжество было одним из самых процветающих, нечисти здесь водилось значительно меньше, чем во всех остальных княжествах — может быть, потому, что меньше осталось лесов. Мы путешествовали по большаку в густой толпе — во всяком случае, я это воспринимал так, после того, как больше месяца видел одни пустые лесные тропы. Еще: нам хватило двух дней, чтобы пересечь княжество из конца в конец.

Ди Арси вел себя неспокойно. Кажется, прежде всего его тревожило то, что он находится в землях предков. Один раз, когда мы проезжали мимо какого-то поворота — довольно непримечательного, на мой взгляд, и малонаезженного, он сказал без всякой связи с предыдущей нитью разговора (или, точнее, с предыдущим молчанием, потому что разговаривали мы тогда мало):

— Если свернуть туда, скоро окажешься у фамильного замка Ди Арси.

— Вот как? — вежливо отреагировал я. — А мы увидим его башни?

— Нет, — ответил Стар. — Это маленький замок. Очень старый.

Больше он не сказал ничего.

Еще его определенно беспокоило отсутствие Агни. Когда мы останавливались днем передохнуть, он все время заходил довольно далеко в лес, и либо стоял там молча, либо бродил без видимой цели. Я знал: ни Агни, ни какая другая саламандра ему не встретились. Если женщина по какой-то причине решает уйти, она уходит… а особенно, если это саламандра. Они во многих отношениях похожи на кошек. Но будь я проклят, если скажу это Ди Арси!

Прерванный разговор — тот самый, о войне — мы возобновили только ночью в гостинице.

У содержателя постоялого двора не нашлось трех отдельных комнат… хорошо, хоть две нашлось. Так что нам с Ди Арси пришлось волей-неволей расположиться в одной. Кровать тоже была только одна, да притом весьма сомнительного качества… подумав немного, мы спихнули тюфяк на пол и решили расположиться на голых досках, завернувшись в плащи. Так-то спокойнее. Пусть живность поголодает — я люблю природу, но у всякой любви есть границы.

Зато в комнате была неслыханная роскошь — стол! И даже со стулом! Я прямо удивился, как они сюда попали. Не иначе, какой-нибудь дикой случайностью.

Так что я затребовал у хозяина свечу (еле дал, жмотина… только когда Стар мечом пригрозил… наплыв гостей у него…), зажег ее и углубился в свои записи. Наконец-то можно было выложить на пергамент то, что я столько раз продумывал и передумывал…

Ди Арси тем временем, сидя на кровати, приводил в порядок сбрую — кажется, у него ремешок на подпруге потянулся. При этом он время от времени поругивался сквозь зубы. Меня так и подмывало отпустить какой-нибудь ехидный комментарий насчет того, что благородному лорду тяжело путешествовать без оруженосца, но я сдерживался. Я ведь и сам был благородным лордом — ничуть не хуже него.

— Слушай, тебе долго еще? — спросил Ди Арси.

— Спать помешает? — удивился я. Свеча горела не слишком ярко: собственно говоря, не стоило бы при таком свете писать, но нормальное рабочее место было для меня слишком сильным искушением.

— Да нет, просто тут шить надо, а ничего не видно. Так что ты там не слишком возись, чтобы свечи побольше осталось.

— Между прочим, — хмыкнул я, — ради тебя же вожусь. Думаешь, что я пишу?

— Тот гороскоп, что тебе Воху-Мана заказал, что ли? — догадался Стар. — Это еще зачем?

— Должен же я буду его отдать. Не тот заказчик, чтобы с ним мухлевать, знаешь ли. Кроме того, мы сейчас направляемся в его земли, если ты не забыл. Отвоеванная Земля принадлежит Семерке.

— Знаю я! Ну и… постой, так ты меня ему попросту сдашь?!

— Ну не идиот ли? — мне только и оставалось, что воздеть глаза к небу. — Стал бы я столько возиться! Ничего я тебя не сдаю, наоборот! Между прочим, ты хоть знаешь, какие земли — твое предназначение? Где тебе будет жить легче, лучше и привольнее всего?

— Ну и где? — хмуро спросил Стар.

— Закатные Острова, Эмираты и Хинду. Радуйся. А, учитывая нынешние акцепты, ты должен быть сейчас либо в Радужных княжествах, либо на Островах. Там бы ты и оказался, если бы не я, верно же?

— Хочешь сказать, что Воху-Мана не будет искать меня у себя под носом?

— Именно. Более того, он тебя просто не заметит — я же буду рядом. Драконье Солнце надежно замаскирует тебя своим сиянием, можешь не беспокоиться. По крайней мере, пока.

— Радует безмерно… — Стар вздохнул. — И все-таки я бы предпочел тебя оттащить к Хендриксону. Желательно, в связанном виде — чтобы еще чего-нибудь не отчебучил по дороге.

— Мечтай, — хмыкнул я. — Но вообще… ладно, давай поговорим о Хендриксоне. Сегодня вообще последний день, когда мы можем о нем поговорить. Завтра окажемся на земле Воху-Маны — и все, и адью, как там говорят. Драконье Солнце там или не драконье солнце, а услышать богохульные речи боги всегда в состоянии, уж ты не беспокойся.

— Отлично, — Стар делал вид, что он по-прежнему увлечен сбруей, однако я заметил, как напряглись его лопатки под тканью котты. — Давай про Хендриксона. Что ты хочешь о нем узнать?

— Как связаны Хендриксон и Бог Настоящий? — спросил я. — Что особенного в Аннабель Хендриксон? Как герцог планирует удержать земли, которые завоюет?

— Два первых вопроса… — задумчиво произнес Стар, — это на самом деле вопрос и ответ.

— Не совсем.

— Не совсем… ну ладно. Миледи Хендриксон — ясновидящая, вроде Святой Источника. Только она не проповедует. Откровение открылось ей в битве. Как она говорила, она не знала, что с ним делать, потому что всегда была воином. Ей же сказали, что воевать плохо, — Стар ухмыльнулся. — Честно говоря, вот эту-то часть учения мне всегда было понять трудно. По мне так нет ничего лучше хорошей драки — все сразу на свои места ставит. Ну так вот, узнала она о боге настоящем… узнала о том, что в нашем мире два слоя… это ты знаешь?… Нижний Мир и Средний Мир.

— В общих чертах, — я покачал головой. — У нас их в старину называли Явь и Навь. Явь — это где живем мы, Навь — это где живет всякая нечисть… было еще какое-то место специально для богов, но мама говорила, что пришельцы уничтожили его. Не удержали. Тогда еще, когда уничтожили наших.

— Правильно, — кивнул Стар. — Так мне и миледи рассказывала, — он с интересом взглянул на меня. — А твоя мать, что, тоже была посвященной?

— Почему была? — спросил я с наигранным удивлением. — Она и сейчас есть… Не совсем посвященная. Она — ведьма. Можно сказать, жрица Древних. Тяжело быть жрицей мертвых богов.

— Наверное, — Стар пожал плечами, однако, как мне показалось, фразу насчет моей матери мимо ушей не пропустил — метнул в меня этакий испытующий взгляд. — Сам понимаешь, я-то жрецом никогда не был. Ну ладно, вкратце… Герцогиня называла это место, которое уничтожили Новые Боги, Олимпом или Хан-Тенгри^[43]. Кто его знает, может, еще как, меня, знаешь, от этих терминов всегда в сон тянуло. Ну так вот, был наш мир триединым, а потом стал двуединым. И новым богам, хоть они и победили, жить стало негде. Тогда они выгнали всю нечисть из Нижнего Мира — как там ты его назвал?… — и стали жить там. Но что-то там у них не так пошло. Старались они — старались, а тот, второй, мир, умирает.

— Его затопляет, — сказал я.

— Что? — удивился Стар.

— То. Как будто ты сам не видел. Когда вас с шаманкой в жертву пытались принести, ты же был в месте, где светит луна, верно?

— Ты тоже там был? — удивился Стар. — Ах да… вроде как Вия тебя там видела.

— Не то чтобы… — я вздохнул. — Это сложно описать. Скажем так, я знаю о его существовании. Знаю, как там все выглядит. Но был или нет — это сложный вопрос. Я так думаю, что на самом деле я попросту сам часть этого мира. Ну или не я, а Драконье Солнце. Поэтому я всегда так легко туда проваливаюсь. Помнишь ритуал, когда Вия пыталась помочь той сумасшедшей?… Ты что оттуда помнишь?

Стар вздрогнул. Лицо его чуть изменилось, но он почти сразу овладел собой.

— Бога помню, — сказал он хмуро. — Листья помню осенние. Как бог этого придурка Альбаса кидал — тоже помню. Все.

— Вот, — сказал я. — Спроси Вию, вряд ли она тебе расскажет больше. И скорее всего, по-другому — даже не решусь предположить, как шаманы там видят. А я оченьхорошо то место запомнил, и почти все по ходу понимал. Честно. Управлять не мог — Драконье Солнце для этого не предназначено — но понимал. Ну или мог бы понять, если бы дал себе труд подумать. Так вот… ты помнишь, там в тот раз туман был. Влажный. А потом, когда вы на обряде оказались… там вода была, да?… Много воды. Это старые силы лезут, которые под властью Луны. Луна всегда водой управляла — вот хоть приливы возьми.

— Уж настолько я знаю, — Стар оборвал меня. Нахмурился. — Скажи… а роса — это тоже… оттого же?

— Где роса? — удивился я. — Какая роса?… Там что, и роса была? Когда?

— Да ладно, — Стар отмахнулся. — Это я так, к примеру.

— Ну вот… — я вздохнул. — Считай, что боги пытаются плотину поставить. Человеческими жизнями, между прочим. Последние несколько веков пытаются, но пока не выходит и выйти не может. Понимаешь, они же пришельцы. Все из других сфер. Здесь у них настоящей власти нет. Боги — отдельно, люди отдельно. Они нас под себя не выстраивают.

— Ты о чем? — удивился Стар.

— А о том… — я вздохнул. — Стар… Фрейя — суровая волшебница в меховой шубе, разъезжающая на волках. Ее народ — торгаши и работяги, любители празднеств и жирной пищи, которые живут в климате, где зимой снега если на палец выпадет — уже катастрофа! Ра — мудрый и суровый бог, любящий порядок, и разгуливающий, между прочим, в одной и той же хламиде на голое тело зимой и летом. А соотечественники мои чуть что, за ножи хватаются, короля уже сорок лет выбрать не могут, а зимой у нас на севере зима длится месяцев по пять — и не такая зима, как здесь… Вискондил… ветреный пьяница, декламатор стихов, покровительствующий праздности и разврату… повелевает народом суровых воителей и хитрющих купчин, которые до того боятся тлетворного женского влияния, что заставляют своих красавиц носить паранджу и прячут их под замком! Кевгестармель… — при звуке этого имени Стар даже в лице не изменился, — мрачный кровосос в одежде из свежесодранной человеческой кожи — во главе земли, славящейся бардами и рыцарями! О Семерке я вообще молчу — куда они только свой нос не суют, не заботясь, к месту или не к месту! И при этом до сих пор никто не знает, семеро ли их, двое ли, или вообще один! Продолжать?!

Глаза Стара сузились. Он кивнул.

— И еще вот что… Ты замечал, как мы не меняемся?… Мореплаватели отплыли разыскивать иные земли — где они, те мореплаватели?… Молодой мастер-ткач собрал новый станок — отнесли в храм на пробу, а там заставили разломать и огромный штраф выплатить — и в храм, и в цеховую казну! Гениальный изобретатель, который, как говорят, придумал повозку, способную двигаться сама по себе, поражен молнией на главной площади… между прочим, площади Медина-дель-Соль, куда мы как раз направляемся! Это Семерка Зевса и Тора с Островов призвала, чтобы впечатляющей выглядело! Ни о чем не говорит?… В радужных Княжествах лет двести назад жил ведь такой… Герцог Ораильский. Он нашел корону Старых Королей, провозгласил себя их наследником, собрал армию и принялся собирать земли под своей рукой. С кем-то и впрямь воевал, с кем союз заключил, за кого дочку выдал, другие сами под его руку пошли… чем все кончилось?!

— Кевгестармель явился перед ним сам, — пожал плечами Стар. — Да. Эту историю у нас хорошо знают. Годрик Проклятый. Герцог тоже так говорит. Если боги хотят разделять и властвовать — лучше им не мешать.

Стар прикрыл глаза.

— Да, — произнес он снова. — Я понимаю, о чем ты говоришь. Я нужен — полубог-получеловек — герцогу чтобы охранять его от гнева богов. Я нужен ему, чтобы он собрал землю, на которой я мог бы стать богом. Точнее, не я… а тот, кто сидит во мне. Тогда на этой земле он повернет все так, как он хочет. А мне он нужен, чтобы он создал для меня площадку, с которой я мог бы уверенно говорить с остальными богами. Тогда я добьюсь, чтобы они вернули моего отца. Они ведь украли его.

— А ты сам? — спросил я. — Ты ведь не хочешь становиться богом. Что, рассчитывал героически погибнуть по ходу дела?

Стар не ответил. Я плохо видел его лицо в тусклом свете свечи — желтые пятна, черные пятна… Как тут разберешь выражение?… Сверчки в стенах трещат.

— А что я? — спросил он со смешком. — Мне бы отца спасти. Потом… я надеялся, что мне удастся выжить и перестать быть богом. С помощью Драконьего Солнца. Правда, понятия не имею, как им пользоваться…

— Ну, тут я тебе не помощник. — хмыкнул я. — Думаешь, я умею? Я же не могу себя разобрать и посмотреть, как оно там все работает.

— Не бойся, — сказал Стар, — если что, желающих разобрать будет больше чем достаточно.

Мы переглянулись… и усмехнулись синхронно.

— Ты правда о Драконьем Солнце ничего не знаешь? — спросил Стар.

Я запоздало вспомнил наш с ним позавчерашний разговор и свой уверенный блеф. Пришлось уклончиво заметить:

— Что-то умею, что-то нет… Я даже до сих пор не разобрался, оно в меня попало, или я в него. А оно еще и растет… — я сделал паузу, собираясь с мыслями. — Ну ладно, значит, ты готов охранять герцога и помогать ему, в надежде, что когда-то твои планы осуществятся. А почему именно герцог? Почему не сам по себе?

— Сам по себе… — хмыкнул Стар. — Как ты это себе представляешь? Десятилетний ребенок — сам по себе?… Герцог и герцогиня меня спасли. Если бы не они, я бы, скорее всего, не выжил.

— То есть все дело просто в благодарности?

— Нет, не только, — покачал головой Стар. — Я, знаешь, вообще сомневаюсь, что люди умеют быть «просто» благодарными… какое-то недолговечное чувство. Наши цели сейчас совпадают. И слава богу, потому что герцог — великий человек. Не хотел бы я быть его врагом или просто соперником.

В голосе Стара слышалась искренняя убежденность. Вот как… А ведь ты легко введешься на авторитеты, мой вспыльчивый друг. Ты, безусловно, умен, вне сомнения, скептичен… но ты легко соглашаешься с чужими решениями… или хотя бы с решениями тех, чей авторитет уважаешь. Ты идешь за герцогом Хендриксоном, который, очевидно, отчасти заменил тебе отца… ты пошел за мной, подчинился моему блефу, хотя легко мог бы разоблачить его… не потому ли, что ты поверил в мой авторитет и способность принять верное решение?…

Но почему так, милорд Ди Арси?… До сих пор я готов был поставить полновесное серебро, что ты — один из тех упорных и упрямых типов, которые в любой ситуации предпочтут собственное решение, каким бы опасным оно ни выглядело. И твой гороскоп говорит — вопиет! — о том же. Так в чем же дело?…

— И еще, — вдруг сказал Ди Арси неожиданно хмуро и очень тихо, еле слышно. — Мой отец убил бога, ты знаешь. Точнее, устроил его смерть — ради моей матери. А герцог Хендриксон ему помогал. Если дойдет до этого… он, наверное, сумеет убить бога второй раз.

Да, конечно: Стар ужасно боится. Боится себя самого. И не доверяет себе. Ха! Не бог весь какой гениальный вывод, мог бы и раньше догадаться…

Мы оба замолчали.

— Как мне убедить тебя нам помочь? — спросил Стар.

— Скажи мне, как твой отец и Хендриксон убили бога, — рассеянно ответил я, обмакивая перо в чернила.

— Только после того, как ты присоединишься к нам, — хмыкнул Стар.

Я слегка улыбнулся.

— Вот видишь. В итоге, это все-таки вопрос доверия, и ничего кроме.

Стар ругнулся. Я же промолчал: мне-то было ясно, что не только в доверии между Ди Арси и мной было дело. Лично мне хотелось бы знать, на что надеется Вия, по-прежнему следуя за нами. Ведь она должна понимать, что, если я даже и умею поворачивать время, я никогда не соглашусь изменить историю так, чтобы шаманка исчезла бесследно.

И тут свеча потухла.

Стар от души выругался.

— Ну и, — сказал он хмуро. — Как я должен теперь пришивать этот идиотский ремень?…

— На ощупь? — предложил я.

В следующую секунду мне пришлось схватить со стола тетрадку и пригнуться, потому что Стар подхватил с пола вышеупомянутый набитый живностью тюфяк — тяжелый, между прочим! — и швырнул его в меня. Эту бы энергию, и в мирных целях.

Я подумал, не швырнуть ли мне чего-нибудь в Ди Арси, но решил не поддаваться на провокацию.

— Ждут тебя тридцать три года несчастья, — произнес я замогильным голосом. — За нападение на магистра.

— Ха! Ты мне, стало быть, гарантируешь еще тридцать три года?… Спасибо большое, Гаев!

— Всегда пожалуйста, Ди Арси, — я подошел к окну и отворил ставню. Опять луна светила… да когда же она наконец на убыль-то пойдет!.. На улице кто-то ругался визгливыми голосами.

— Хорошо быть человеком… — вдруг сказал Стар… и как-то очень резко замолчал, словно это у него против воли вырвалось.

— Не надейся! — усмехнулся я.

— Ну ты гад, — и в этой фразе Ди Арси звучало неподдельное чувство.

Записки Аристократа

Гаев говорит, все дело в доверии. Ну, кому как. Доверие — вещь хрупкая и неосязаемая. Я, может, только Хендриксону и миледи на всем свете могу доверять. Даже матери своей не могу. Правда, Агни… Но Агни ведь и не человек.

Где она, побери ее этот непонятный черт или кто-то более традиционный, вроде Ормузда?! Как можно вот так исчезать, ни здрасте, ни до свидания… Причем обстоятельства… Она ведь исчезла перед боем с единорогами. Если бы Райн и Вия не заверили меня, да еще и по отдельности, что все с ней в порядке, я бы, вероятно, объявил Гаеву, что с места не сдвинусь, пока саламандру не найдем или пока не убедимся, что ее нет в живых (что бы это слово ни значило по отношению к саламандре). Райн, в принципе, мог бы и соврать, но Вии я верил. Кроме того, я и сам откуда-то знал, что Агни жива, но не возвращается ко мне. Не хочет?… Вроде бы, я ничем не обижал ее… По крайней мере, не больше, чем всегда. Она ведь тоже со мной спорила почем зря — этот-то и составляло прелесть наших отношений.

На следующий день после длинного разговора с Гаевым, когда мы поутру снова двинулись в путь, я снова начал расспрашивать Вию, что там да как с Агни. У нее, кажется, уже не было сил от меня отбиваться. Правда, шаманка подтвердила, что действительно связывалась со своим духом, и он ей сказал, что с Агни все хорошо — при этом таким усталым голосом, что мне вдруг даже стало стыдно почему-то. Эх, Агни, куда же ты подевалась…

Больше всего меня бесило, что ведь выскочит потом из придорожной травы, как ни в чем не бывало, вильнет хвостом, вскочит мне на голову и скажет так капризно: «Ну вот! Небось, совсем не скучал! Даже не заметил, что меня рядом не было!»

Кстати, о придорожной траве. Когда мы пересекли границу Зеленого Княжества — это произошло еще до полудня — я вздохнул с облегчением. Теперь-то можно было не опасаться нападения феечек и безумия единорогов. А ведь я все-таки опасался в глубине души, несмотря на вроде бы предоставленные Гаевым гарантии. В гробу я их видал, честное слово, эти гарантии, и не один я…

Границу с Отвоеванным Королевством оформили, конечно, посолиднее. Тут была и застава с гарнизоном, и целая приграничная деревушка, ощетинившаяся высоким тыном… и, как поведал словоохотливый стражник, собирая мзду, совсем недалеко стоял замок идальго Никедия, которому король передал бенефиций на эту часть границы. Очевидно, благородный идальго правильно распоряжался доходом: стража была хорошо вооружена, все в кольчугах, а капитан даже сверкал металлическим нагрудником.

Я только головой покачал. Нет, конечно, в Радужных Княжествах общую власть со времен Годрика никто установить и не помышлял, но все-таки если бы я был полным владыкой, ни за что не стал бы бенефиций на пограничный сбор отдавать в чужие руки. Налоги — еще куда ни шло, нельзя же со всем самому управляться, местные суды часто удобнее королевского, но границы — дело особое. Кто держит границы, тот держит и государство.

А в процветающем Отвоеванном Королевстве границами торговали.

В приграничном селе мы останавливаться не стали, двинулись дальше. К вечеру уже достигли Падильи, небольшого городка. Медина-дель-Аврора осталась еще в пяти днях пути…

Нам еле удалось устроиться на ночлег — оказывается, в Медина-дель-Соль намечался вскоре не то какой-то крупный храмовый праздник, не то день рождения короля, мы так и не поняли — и множество людей отправились поучаствовать в этом действе. Причем не только со всех концов королевства — из Радужных княжеств тоже. Вот сегодня в обед, оказывается, прибыл сразу целый караван (и как мы с ним разминулись!) и занял два ближних к воротам постоялых двора. А их в городе всего было, как нам сказали, штук пять не то шесть…

Пришлось порядочно поискать, прежде чем нам удалось устроиться. И то — на сей раз нам дали одну комнату на троих. Правда, кровать была приличная, хотя и узкая — может, потому что матраса не было вообще, вместо этого раму застелили сеном.

Кровать, естественно, досталась Вии, нам же с Райном пришлось устраиваться на полу. То есть я начал устраиваться, а Райн вдруг заявил:

— Пойду-ка я на конюшне переночую.

— Зачем? — удивился я.

— Затем, что это вам не Радужные княжества. Лошадей могут увести. Караулить надо.

— Посмотрел бы я на того, кто рискнет увести Гая! — хмыкнул я. — Да и Иллирика, даром, что со мной смирная…

— Здесь очень хитрые конокрады, — покачал головой астролог. — Сегодня я с лошадьми переночую, завтра ты. А вообще, с завтрашнего дня сможем путешествовать с караваном. Этим, который здесь уже стоит. Меньше внимания привлечем.

— Чьего внимания? — удивился я.

— Чьего?… — Райн только усмехнулся. — Вот что три недели в дикой стране с человеком делают… совсем страх божий потерял.

И вышел.

Я лег на полу, завернувшись в плащ и сунув под голову сумку, но заснуть не мог. Какое-то время спустя спросил у Вии:

— Послушай… ты разговаривала со Святой Источника? Пока я там паломников про мою мать расспрашивал?

Она молчала так долго, что я решил — спит. Потом ответила:

— Да.

— Скажи… там возле нее не было такой девушки… невысокой, на голову тебя выше… темноволосой, кудрявой, с темными глазами…

— Синими.

— Что?! — я даже приподнялся на локте.

— У нее синие глаза. А волосы темно-рыжие.

— Вия! Так ты ее видела! Кто она такая?!

— Дух. Возле Святой много духов. Ты лучше спи. Хочешь, ложись сюда — места хватит.

— Ха! Нет уж, спасибо. Я с женщинами ложусь либо если они мне родственники^[44], либо с определенными целями.

Агни так и не появлялась.

* * *

На следующий день мы действительно двинулись с караваном. Меня это злило: раньше ехали не быстро, а тут и вовсе пришлось подстраиваться под их медлительный темп. Но так уж взбрело в голову Райну. Не знаю, зачем он это затеял. Если боги смотрят на нас сверху… ладно, пусть не сверху, пусть из-за тонкой грани, что отделяет Нижний Мир от Среднего… то они, уж верно, сумеют почувствовать нужного им человека во множестве ненужных!

Или нет?…

Если подумать, что я знаю о богах?… Герцогиню бы спросить…

Вообще, хорошо бы увидеть герцогиню. И герцога, если на то пошло. Но без Гаева я к ним не явлюсь — хватит, проходили. Пусть сами с ним разбираются, а то опять все шишки на мою бедную голову.

Вообще, если оставить в стороне скорость, которая откровенно выводила меня из себя, и отсутствие Агни, ехать оказалось не так уж плохо. Давно у меня не было такого, чтобы целыми днями не приходилось ни о чем волноваться и ничего особенного делать тоже не приходилось. В основном, мы беседовали с Райном или с Вией… Вию, как ни странно, нам совместно удалось разговорить. Она рассказала кое-что о Мигароте (насколько я понял, менестрель, самая одиозная из ее личностей, довольно долго там прожил), поведала об Эмиратах. Тут у них нашлось много общих тем для разговора с Гаевым: он, оказывается, тоже успел каким-то образом в Эмиратах побывать. Говорил он как-то, или нет, что ушел из дома лет в двенадцать?… Или в тринадцать?… Не помню. В общем, за два там или три года, что он путешествует сам по себе, астролог весьма в этом плане отличился: это надо же, и в Карлитовых горах умудриться побывать, и в Эмиратах, и в Радужных Княжествах (правда, насколько я понял, Райн бывал только в Зеленом), и в Отвоеванном Королевстве, и в Земле Басков… а потом Райн опять через Эмираты и Внутреннее Море достиг Рита, а уж по Риту спускался вниз до самого Адвента.

— То есть ты в Эмиратах дважды бывал? — спросил я его.

— Именно.

— Что, там так хорошо?

— Как везде, — пожал плечами астролог. — Люди-то везде живут. Я, знаешь, работал в Открытом Медресе… ну, что-то типа библиотеки при монастыре. Обычно в медресе так просто не попадешь, но за меня замолвили словечко — в Эмиратах тоже своя Гильдия Астрологов есть — и я там работал… В общем, много всего интересно нарыл, и в том числе переписал множество замечательных стихов. Записи эти как раз в Адвенте остались, вместе с вещами, которые Фернан конфисковал, но это уже все равно — любимое я запомнил. Вот например… — он прикрыл глаза и процитировал: — Лучше пить и веселых красавиц ласкать, чем в постах и молитвах спасенья искать. Если место в аду для влюбленных и пьяниц, то кого же прикажете в рай допускать?…

Я аж замер в седле — и чуть было не свалился, разумеется. Оглянулся по сторонам… нет, по счастью, мы ехали между двумя повозками, и наши соседи ни спереди, ни сзади, не обращали внимания на наш разговор, занятые своими делами. Кроме того, Райн процитировал это на шпрахсте… есть надежда, что здесь шпрахст не все понимают.

— С ума сошел, — прошипел я в полголоса, свесившись с лошади (Райн все так же шел пешком, ведя под уздцы Вииного Гая). — Автора, небось, казнили давно, ты тоже, гляди, грома с ясного неба дождешься!

— Казнили, — усмехнулся Райн. — Люди казнили, а не боги^[45]. Не думаю, что боги понимают иронию. Разве что некоторые из них… и то, нет, сомневаюсь. В нашем пантеоне таких нет.

Вия искоса взглянула на нас.

Тут уж изумленно замерли мы оба.

— Поразительно! — воскликнул Райн. — А этого я не читал! Что-нибудь еще знаешь?!

Вия чуть улыбнулась.

— Боюсь, та память хранит немного… странный набор. Как насчет этого?

— Это я знаю, — улыбнулся Райн. — Но оно мне не особенно нравится.

— Эй, а это полезно! — я, напротив, оживился. — Вия, милая, и много еще стихов про любовь ты помнишь?… Вот это запомнить было бы не лишним!

— Что, не хватает собственных стихов, чтобы охмурять женщин? — поинтересовался Райн.

— Настоящий мужчина никогда не упускает возможности самосовершенствоваться!

Так мы ехали и дальше. Вия, действительно, читала стихи — много стихов, и Райн даже что-то себе записал. Я ничего не записывал, но запомнил парочку поинтереснее — а вдруг и впрямь пригодится?… Или на музыку положить, например…

Наши с Гаевым разговоры чем дальше, тем больше приобретали характер дружеской беседы. То, что кто-то там может кого-то там убить, оказалось забыто почти сразу и прочно. К нашим нечеловеческим сущностям мы тоже не возвращались. Иногда мы поднимали серьезные темы, иногда — довольно часто — просто болтали. Райн, например, оказался кладезем смешных историй про жрецов. И откуда только выкопал?… «Едет жрец Зевса по лесу темной ночью, вдруг глядь, прямо перед ним — изба о семи углах и семи дверях…» «Что такое изба?» «А, изба… ну, так у нас на севере и северо-востоке называют дом из бревен, а не из досок…»

Дорога тянулась мимо деревень, храмов, небольших городков, под высоким, прокаленным солнцем бледным небом. Погода стояла сухая и жаркая, трава уныло желтела по обочинам, вожделея осенних дождей. Я подумал еще: окажись здесь саламандры, пожара не миновать. Однако саламандр не было.

Медина-дель-Соль предстал нашим глазам на пятый день пути.

Это был очень, очень большой город — я мог это оценить по тому, как плавно закруглялась городская стена. Рва вокруг города не было, и к стенам доверчиво лепились домишки предместий.

— Слишком велика окружность, много бы пришлось копать, — пояснил Райн. — В городе еще есть старые укрепления — три кольца стен. Это — четвертая. Так вот, вокруг первой и второй стен были рвы. Мне рассказывали, их даже сперва засыпать не хотели… потом засыпали, конечно. Мусор скапливался. Вонища была страшная.

— Да и сейчас не лучше, — хмыкнул я.

— Города воняют. Ничего не поделаешь. Привыкают же люди. Но в городах, мой дорогой друг, есть свои преимущества…

— Например? — спросил я.

— Например, банки… Знаешь, что такое «банк»?

— Слышал, — хмыкнул я. — Это вроде менял, которые дают расписки?

— Вроде. С Радужными Княжествами никто дел не имеет, а вот что касается Медины, то тут-то как раз с этим очень хорошо. И местные банкиры имеют налаженные связи с ребятами из Ририна или Эмиратов.

— И что?

— И ничего. Я к тому только, что мне, быть может, удастся вернуть часть своих сбережений. Иногда моя работа не так уж плохо оплачивается, знаешь ли, — заметил он вполголоса.

В город нас тоже пропустили легко. Одиноких путников без поклажи не обыскивали и пошлину не взяли — слава богу настоящему, дворянина во мне еще можно было распознать. И, как принято говорить, мы вступили под сень высоких ворот… Да уж, я вам скажу, Медина-дель-Соль — это вам не купеческий Адвент!

Начать с самих ворот. Они подавляли. Отцам города показалось мало выстроить стену из обыкновенного серого гранита или, скажем, известняка. Нет, они сложили ее из плотного желтого песчаника, причем каждый камень был тщательно обтесан, квадратной формы и одинакового размера ради. Зряшный труд, конечно же… но впечатляюще!

В толпе купцов мы прошли под огромной аркой, где шелест шагов, слова или покашливание эхом отдавались под величественным сводом, и вступили в город.

Нам не то повезло, не то, наоборот, повезло — мы угодили прямо на праздник. Многие дома даже на окраине украшали венки и цветные ленты, а на центральных улицах свежих зеленых веток и пестрых флагов становилось больше. Горожане были нарядно одеты… правда, странно: все женщины здесь прятали лица под вуалями и мантильями — порою плотными, порою тонкими, из кисеи, причудливо расшитыми… Раньше, на окраинах королевства, и уж тем более вне городов, это не так бросалось в глаза… Да и нравы в провинции посвободнее. Здесь же открытыми улыбками сверкали только совсем молоденькие девчонки — лет, может, двенадцати, не старше — и прехорошенькие, смею заметить. Впрочем, двенадцать лет — это все-таки маловато.

Повсюду витали запахи чеснока, жарящегося лука, прочих приправ — они вылетали из распахнутых дверей кабаков и харчевен, поднимались от уличных жаровен: расторопные хозяева вынесли их на свежий воздух, чтобы товар расходился бойчей. По раннему времени люди были еще, в основном, трезвыми, да и гуляла пока только молодежь — старшее поколение еще просыпалось. Однако порой попадались отдельные подвыпившие личности, да и в общем народу на улицах хватало.

— Вот что, — сказал Райн, когда нам пришлось отойти к стене одного из домов — по центру улицы проезжал со свитой какой-то знатный вельможа, — мы на постоялых дворах останавливаться не будем. У меня здесь есть знакомые.

— Знакомые? — удивленно спросил я.

— А то как же, — хмыкнул Райн. — В самом Медина-дель-Соль я никогда не бывал, но как-то делал гороскоп одному человеку отсюда. Вроде как мы подружились. Он должен меня помнить. Сейчас только надо узнать, где здесь Львиный переулок, дом Федерико Черного.

— Федерико Черный? — ахнул я. — Тот…

— Ага, тот, — весело кивнул Райн. — Который художник и ювелир. Как-то нас с ним свела судьба… года полтора назад. У него жена пропала, и он хотел узнать, как ее вернуть.

— И что?

— Я ему отсоветовал, — пожал плечами Райн. — Очень убедительно отсоветовал.

Львиный переулок располагался ближе к центральной части города. Прогулка нам предстояла более чем впечатляющая. Медина-дель-Соль был центром процветающего королевства, которым управляли весьма сильные боги, могущие заставить всех прочих с собой считаться — и это сказывалось. По пути я насчитал как минимум по одному храму каждого из Семерки. Каждый храм был великолепно отделан, сам по себе служил украшением города — особенно тот, посвященный Воху-Мане, с орлами на фронтоне, — однако не только в этом дело… Город был построен так, чтобы подавлять своей красотой, но и радовать тоже. Высокие шпили вздымались к самому небу, с роскошнейшим разноцветнейшим камнем зодчие творили такое, что язык хотелось проглотить от восхищения. Я едва мог удержаться, чтобы не начать восторженно лепетать по поводу каждого дома, мимо которого мы проходили… останавливало меня только то, что Райн, возможно, начал бы отпускать неприятные для меня комментарии. Или — вернее всего — затаил бы про себя.

Что касается Вии, то она опять ехала, замотанная по самые глаза. Вроде бы, она тоже смотрела вверх, на крыши и балконы, хотя кто ее знает…

Я с некоторым раскаянием подумал, что надо ей купить мантилью, как тут носят, и нормальный женский наряд. В конце концов, стараниями Гаева мы непонятно сколько еще здесь проторчим…

И тут я увидел…

Несколько молодых девушек с открытыми лицами, в просторных белых одеяниях, шли навстречу нам посередине улицы (две не шли, а ехали на лошадях — гнедой кобыле и белом жеребце), а двое стражников в красных храмовых накидках разгоняли толпу перед процессией. Улица была широкая, людей не так чтобы совсем уж много, так что стражники не перерабатывали.

Сперва мой взгляд непроизвольно скользнул по жрице на белом жеребце — уже не так чтобы молода, пожалуй, лишь года на четыре моложе миледи Хендриксон, но роскошна, роскошна! Королевская осанка, рыжее пламя кудрей поверх белого сердеха… — но потом я и вовсе оцепенел. Последней в процессии шагала моя давешняя знакомая. Из странного сна про росистую траву и могильный камень. Действительно, рыжеватая. В таком же белом плаще, как прочие жрицы, но без всяких украшений и в простых сандалиях вместо дорогих, расшитых бисером сапожек. Замыкавший процессию стражник едва замечал ее, чуть ли копьем не толкал. Она что, чем-то провинилась? Просто самая младшая?

— Райн! — крикнул я, не надеясь, что астролог меня услышит — шум здесь был порядочный.

Но он услышал — повернул голову.

— Мне надо бежать! — я едва ли осознавал тогда, что делаю. — Срочно! Позаботься о Вии! Я вас потом найду!

Астролог улыбнулся, как будто что-то понял, и кивнул в своей обычной спокойной манере. Я еле дождался его кивка, соскочил с Иллирики, и повел кобылу по улице вслед за процессией. Собственно, на ритуальный ход-то они не походили, это, скорее всего, жрицы возвращались в храм со служения или, напротив, шли куда-то…

Помню, на архитектуру я уже внимания не обращал. Иногда я терял жриц из вида, но быстро замечал снова — рыжие волосы предводительницы, сидящей на большом коне, были заметны издалека. Жалко, что моя красавица такого небольшого роста, я куда охотнее следовал бы за ней…

Я догнал их уже около храма.

Ворота его были открыты, широкая подъездная аллея свободна. Многие горожане собрались снаружи, по краям аллеи, — очевидно, пока внутрь не пускали. Я благоразумно пристроился в толпе сбоку, благо, рост позволял мне наблюдать за происходящим даже и не из первых рядов.

Впрочем, меня постигло горькое разочарование: как ни странно, синеглазой (по утверждению Вии!) малышки среди жриц не оказалось. Уж не знаю, когда она умудрилась отстать в толпе — я уверен, я непременно заметил бы белый сердех — однако отстала. Жриц, вошедших в храм (две старшие спешились) было явно на одну меньше.

Итак, они вошли, прошествовали через весь неф к алтарю, на котором горел огонь, и преклонили колени. Я с запозданием заметил, что это был храм Ахура-Мазды^[46]. Тем самым, кем я частенько ругаюсь, совершая величайшее богохульство. Уж ругаться — так выбирать, казалось бы, его злобного и многопечального не то брата-близнеца, не то сына Ангра-Манью^[47]…

Нет.

Кем богохульствовал — тем и богохульствовать буду.

Люди перед храмом тотчас повалили внутрь — и мне пришлось войти волей-неволей. Не такой я дурак, чтобы переть поперек толпы! Более того, движением людей (ну ладно, ладно, предположим, я хорошо знал, как именно и когда вклиниться в это движение) меня вынесло к самому алтарю. К самой рыжей жрице, стоящей на коленях у мраморных ступеней…

Сложив молитвенно руки у лба, она начала громко, нараспев, читать благодарственную молитву, которую подхватили мужские голоса — хор, очевидно, прятался в боковых приделах за колоннами. Перед тем, как начать говорить, она бросила короткий взгляд в сторону… глаза у нее были удивительные: золотисто-карего, очень редкого цвета. Похожи на тот желтый кирпич, из которого сложены стены Города Солнца, только ярче.

Мое сердце остановилось на секунду. Я понял, что пропал. Удар гонга… она поднесла зажженную свечу к чаше с благовониями… светлые блики заплясали по маслянистой поверхности. Зачем я сюда пришел?… Как?… Не помню. Не важно. Я закрыл глаза, наслаждаясь тем, что она — эта великолепная красавица — здесь. Она будет со мной. Это ведь неизбежно.

…Мне пришлось ждать до самого полудня. Служба все не кончалась — священники приходили и уходили, жрицы то скрывались за алтарем, то появлялись снова. Одни священные гимны сменяли другие, запах благовоний, пота и чеснока все усиливался. Я совсем взмок и вынужден был, сняв сюрко, перекинуть его через руку. В случае чего это помешало бы мне быстро выхватить меч, но почему-то меня совершенно не волновала собственная безопасность. Я был очарован. Все остальное не стоило труда.

Наконец, после полудня, гимны иссякли и народ стал понемногу расходиться. Появились служители храма — в основном, мальчики-подростки — и начали, весело или, напротив, раздраженно, переговариваясь, мести полы, мыть их, и разбрасывать по мрамору свежее сено. Я отошел к колонне, чтобы не мешать. Там-то меня и нашла молодая жрица. Я узнал в ней одну из присутствовавших в утренней процессии, мало чем примечательное существо с веснушчатой мордашкой. Впрочем, сейчас она была не в белом храмовом одеянии, а в обыкновенном темно-синем плаще и высоком голубом уборе с прикрепленной мантильей — обычная девушка из богатой семьи.

— Моя госпожа просила передать вам, что ждет вас… она заметила, что вы всю службу не сводили с нее глаз. Если вы желаете, я провожу вас к ней.

— Веди, красавица, — улыбнулся я. — С удовольствием последую за тобой.

Она привела меня в небольшой домик на одной из ближайших к храму улиц. Чего-то в этом роде я, признаться, и ожидал. От жриц Ахура-Мазды их бог не требовал целомудрия: ими могли становиться даже замужние дамы, при условии, что часть имущества мужа переходила храму (именно поэтому замужние все же редко попадались среди жриц). Но зато определенных приличий требовало общество — и с этим приходилось считаться. Старшая жрица походила на женщину, многого ждущую от жизни: я был более чем уверен, что такое вот гнездышко у нее найдется.

Она уже ждала меня, одетая в обычное, хотя и очень роскошное светло-коричневое, расшитое золотом блио. Цвет ее платья прекрасно сочетался с цветом обивки кресла, в котором она сидела, и самой ей шел необыкновенно.

— Здравствуйте, прекрасный юноша, — сказала она, милостиво улыбаясь. — Что привело вас сюда?

— Ваша несравненная красота, миледи, — ответил я, поклонившись. — Позволено ли мне, ничтожнейшему из смертных, узнать, каково ваше имя?

— Мое? — она улыбнулась. — Фильхе. Старшая жрица Фильхе. А вас как зовут?

— Меня зовут Астериск, — ответил я. — Но я буду безмерно счастлив, если вы станете звать меня Стар.

Ее улыбка обещала мне весь мир — и еще немного больше.

Глава 11. Божья кара

Этот град обречен на скончание дней,

Ему гореть как в огне,

Как бы вечным огнем.

И господь посетит эту местность

На следующий день,

Через тысячу лет,

И найдет нас уснувших вдвоем…

«Несчастный случай». «Армагеддон».

Записки Астролога

Мой друг, как ни странно, жил именно в том же месте — и я правильно запомнил адрес, и он не переехал. Более того, Федерико Черный оставался тем же самым Федерико Черным — торопливым, вечно расстроенным, вечно обеспокоенным, нескладным и абсолютно гениальным. Разве что набрал вес и отрастил усы, превратившись из тощего голодного художника в выставочный образец преуспевающего мастера. Но меня он помнил.

— Райн! — воскликнул он, сбегая по лестнице с верхнего этажа, где располагалась его студия, чтобы самолично встретить меня. — Сколько лет сколько зим! Бог мой! Эй, да ты вырос! Почти на голову! Совсем ребенок был! А этот мальчик с тобой? Тоже юное дарование?

— Это?… — переспросил я (на шпрахсте — чтобы спастись от любопытства слуг, мы разговаривали на этом северном языке, плохо известном тут). — Это, дорогой мой Федерико, прекрасная леди, путешествующая инкогнито. Зовут ее Вия Шварценвальде. Ничего, если я попрошу твоего гостеприимства на несколько дней? У меня в этом городе дела…

— Ради тебя — все, что угодно, — произнес Федерико, однако нахмурился. — Скажи, Райн… уж не влип ли ты опять в неприятности? Вроде тех, с дочкой султана?

— С дочкой султана влип мой клиент, я был не причем, — ответил я довольно-таки сухо. — Нет, сейчас не в этом дело. Хотя неприятности, да, имеют место. Но ничего такого, с чем бы я не мог справиться. Особенно, если высплюсь как следует. Правда, чуть попозже подойдет один наш друг… если ты не против. Мы путешествовали втроем.

— Ага, значит, неприятности у друга, — прозорливо произнес Федерико. — Райн, я же тебя знаю! Тебя хлебом не кормить, дай изгваздаться в чужих проблемах по уши! Когда свои решать начнешь?

— Можешь мне не верить, именно этим я сейчас и занимаюсь, — я только улыбнулся. — Ну так что, есть у тебя, где расположиться?

— Само собой! Эй, Диего, давай, размести господ! Господина в гостевых покоях, а госпожу — временно в комнате натурщиков, — Федерико с извиняющимся выражением лица повернулся ко мне. — Ты извини, Райн, у нас тут редко бывают гости, поэтому не сказать, чтобы дом был в большом порядке. То есть, гости-то бывают…

— А то я не знаю, что бывают! — рассмеялся я, и легонько хлопнул Федерико по плечу. — Знаю я этих гостей. Это после которых слуги по всему дому пустые бутылки да забытые впопыхах рукава собирают?

— О, Райн, ты всегда все понимал! — хмыкнул Федерико. — Ну что ж, раз так…

Федерико не преувеличивал недостатки своего жилища: огромный дом действительно был плохо прибран и неухожен, слуги же — а их насчитывалось множество — кажется, весь день только со свойственной сему обиталищу артистизмом придумывали способы, как бы улизнуть от дела. Но коллекцию картин Федерико собрал роскошнейшую, а сам дом комфортом все равно неизмеримо превосходил любой постоялый двор. Дареному коню же, как известно…

Нам повезло и еще в одном: Федерико сейчас работал где-то на середине большого полотна. То есть период начальной меланхолии, когда он с утра до ночи наливался дорогими и не слишком винами, не открывал ставен и предавался вселенской скорби, уже прошел, а предконечный творческий запал, когда он целыми днями мог не есть, не спать и швыряться кистями да предметами обстановки в любых несанкционированных визитеров, еще не начался.

Нас действительно разместили хорошо. Во всяком случае, я на свою комнату пожаловаться не мог. Огромным плюсом ее было то, что окно выходило во внутренний дворик — следовательно, уличный шум мне не мешал. Посреди дворика должен был бы журчать фонтанчик… но, как многое в доме Федерико, фонтанчик давно забросили, отчего бедняга зарос травой и вьюнком. Живописно, что и говорить.

Бросив на кровать свою дорожную сумку — распаковывать мне было особенно нечего — я зашел посмотреть, как разместили Вию. Нормально разместили. Оказывается, служанку, которую приставил к ней Федерико, она отпустила, и теперь сидела на кровати в большой полупустой и довольно сильно запыленной комнате. Поскольку комнату освещал только одинокий желтый луч, с риском для жизни прорвавшийся между приоткрытых, но так и не распахнутых до конца ставен, я мог вообще не заметить девушку.

— Вия… ты себя хорошо чувствуешь? — тихо спросил я.

— Как всегда, — ответила шаманка.

— Между прочим, здесь есть редкая возможность помыться в горячей воде. Надо было попросить слуг, чтобы они тебе ванну приготовили. Если хочешь, я сам прикажу.

— Прикажи.

Я осторожно вошел в комнату — до этого разговаривал с порога, — прикрыл тяжелую скрипучую дверь за собой.

— Вия… скажи, пожалуйста, я могу тебе помочь? Пожалуйста! Я очень хочу тебе помочь.

Она подняла опущенную голову.

— Хочешь мне помочь? — ее голос зазвучал вдруг с какой-то новой интонацией… более саркастической, что ли. Да и показался ниже. — Не ломай комедию. Люди не нужны друг другу. Они друг друга не видят. Только и делают, что подгоняют друг друга под выгодный им образ. Вот взять хоть тебя. Ты привык ко мне, и считаешь меня человеком, наделяешь человеческими чертами. А это не так! Меня вообще нет! Ты меня себе придумал, понял?!

У меня вдруг ослабли ноги. Я подумал, что сейчас самое время замереть у стены, буквально прилипнув к ней спиной, и потерять во рту собственный язык, не в силах ничего сказать. А затем промямлить что-то невразумительное непослушным голосом и выйти отсюда прочь — потому что окак на такое ответишь?…

— Не говори ерунды, — сказал я мягко. — Ты — это ты. Ты что, думаешь, у тебя нет души? Или нет судьбы? Кто сейчас говорил со мной? — я шагнул к ней ближе.

— Ты знаешь про них? — ахнула она.

— О боже настоящий, как любит говорить Стар! — я закатил глаза. — Если бы не знал, я бы сейчас просто-напросто решил, что ты переутомилась, сделал ручкой и ушел, чтобы ты отдыхала! Да, знаю. Мне Святая рассказала.

— Какая удобная святая… — хмыкнула Вия. — И что она тебе еще рассказала?

— Много чего, — пожал я плечами. — Хотя это плохо, конечно. Я был бы рад больше, если бы ты сказала сама. Ну, — я сделал еще шаг, — так кто же со мной все-таки говорил?

— Менестрель, — она глядела на меня с вызовом.

— А теперь кто отвечает?

— Старый шаман.

В два или три шага я пересек оставшееся между нами пространство, схватил Вию за руки и сдернул с кровати, заставляя встать.

— Пойдем-ка, — сказал я. — Я твое лицо плохо вижу.

И потащил ее к окну, под тот самый луч света. Взял за подбородок, заставляя приподнять лицо… другая девушка бы гневно стряхнула мою руку, Вия не прореагировала.

Более того, она не щурилась и не смущалась.

— А кто сейчас на меня злится? — спросил я мягко. — Так злится, что убить готов?

Тут она моргнула и замешкалась с ответом. Наконец ответила:

— Сестра…

— А кто меня боится?

Ей сказать было нечего, и она опустила глаза.

— Вот… — только и мог я сказать. — Значит, все-таки есть ты настоящая…

Она снова подняла на меня глаза… я ожидал увидеть слезы — нет, на лице не было. Но они звучали в голосе, когда она заговорила:

— Но этого недостаточно, пойми ты, идиот! У всех нормальных людей…

— А как, ты думаешь, это происходит у нормальных людей? — спросил я грустно. — Они ведь тоже тасуют личности одна за другой, выкидывая подходящее. Только они личности наращивают сами, а тебе достались с чужого плеча. Ничего страшного. Мне все равно. Ты думаешь, я мог бы влюбиться в одного из этих людей, которые тебя населяют? Я люблю тебя! Тебя настоящую! Может быть, это единственное чувство, которое не даст мне исчезнуть.

— Дурак… — сказала она тихо. — Я вот думаю… а ты вообще любить можешь?

— А как это еще назвать? — мягко спросил я. — Я хочу, чтобы ты была счастлива, гораздо больше, чем хочу счастья для себя. Если даже придется ради этого отдать тебя другому — ну что ж, пусть так будет. Скажи, мне придется? Я ради тебя что угодно устрою. Впрочем, если это Стар, особенно много и устраивать не придется — он ведь тоже тебя любит. Я, правда, еще не уверен, как…

— Прекрати! — гневно воскликнула Вия. — Если бы это была любовь, ты бы!..

Я обнял ее и прижал к себе. Хорошо, что я не слишком высокий: Стару Вия была до плеча, а мне — почти под подбородок. И в руках у меня она казалась не такой хрупкой, как я боялся. Не хрустальную вазу схватил невесомую, а, скорее… кошку. Ободранную уличную кошку с крепкими когтями, которая в любой момент может цапнуть.

— Я бы тебя не отпустил, согласен, — прошептал я ей на ухо. — Но ведь мне не так важно, полюбишь ты меня в ответ или нет. Я действительно всего лишь хочу тебе помочь. Скажи мне, что для этого нужно, и, если я тебе поверю, я это сделаю.

— А если не поверишь?

— Я подумаю над тем, что ты на самом деле хотела мне сказать.

— Райн… — она отстранилась, посмотрела на меня с удивлением. — Ты действительно думаешь, что я есть? Ты действительно думаешь, что у меня может быть будущее?

Я немного помедлил с ответом.

— Насчет будущего — не знаю, — тихо ответил я наконец. — Знаю только, что в настоящем ты мне очень нужна.

И я поцеловал ее. Губы у нее были холодными — вот и хорошо, значит, мои ей кажутся теплыми. А еще: она на поцелуй не ответила, даже не попыталась.

Я выпустил ее из объятий. Отошел на пару шагов в сторону, сел на подоконник… пыльный. Прикрыл глаза, откинулся головой на ставни. Ребристые. Твердые.

— Райн… — тихо спросила моя любимая. — А что будет, если я скажу… если я скажу, что я тоже хочу быть с тобой?

— Тогда мы вместе со Старом отправимся к Хендриксону, — сказал я, не открывая глаз. — Я присягну герцогу на верность и соглашусь помогать. Я буду очень и очень полезен. Герцог поженит нас с тобой — к богам мы обращаться не станем, хотя, конечно, жертвы потом надо будет принести… — и пожалует мне какой-нибудь титул с землей. Ты сможешь жить там… а может быть, при герцогине. Она ведь посвященная в какие-то там тайны, как мне Рая сказала.Ты тоже. Стало быть, найдете о чем поговорить. Может быть, ты поможешь ей. Может быть, она тебе. Не знаю. Как получится. А там посмотрим. Как повернется жизнь.

— А как насчет… поворота времени? — спросила Вия безжизненно.

— Пока я жив, этого не будет, — просто ответил я. — Но не горюй: жить-то мне осталось недолго. Рая от щедрот обещает года три. Когда умру, понятия не имею, что случится с Солнцем. Впрочем, я надеюсь, к тому времени ты уже не захочешь ничего поворачивать.

— Почему?

— Потому что я надеюсь объяснить тебе две вещи. Во-первых, что жизнь стоит того, чтобы ее жить. Во-вторых, что ты сама достойна жизни.

Я открыл глаза, обернулся к ней и улыбнулся.

— Ну что, миледи? Вам нравится мое предложение?

Она резко отвернулась.

— Ладно, — сказал я, соскакивая с подоконника. — Можно считать, что это было «я подумаю». Я пойду, дела в городе. До вечера вернусь. Тут шествие будет на улице и танцы… хочешь пойти?

Вия молчала.

— Ну, кто-то из твоих все равно хочет, — бодро резюмировал я. — В Медине-дель-Соль, говорят, лучшие шествия на Континенте. Будет, на что посмотреть. Так что до вечера.

Я вышел прочь, все еще чувствуя холод ее губ на своих.

И сразу же за порогом на меня свалилась мирно висевшая рядом с дверью шпалера. Пыльная, между прочим. Приятного мало. Неужели я так сильно хлопаю дверями?… Надо держать себя в руках.

* * *

Наверное, день у меня был неудачный. Один из тех, когда в один из домов^[48] проникает какая-нибудь пакостница-комета, и начинает там наводить свои порядки.

Дела мои заняли больше времени, чем я предполагал. Во-первых, уже почти выйдя из дома, я сообразил, что гораздо приличнее было бы все-таки переодеться и вымыться перед тем, как разыскивать нужных мне людей… пришлось задержаться. Впрочем, необходимые гигиенические процедуры я проделал в ураганном темпе (скорости немало способствовало то, что нерадивый слуга вывернул на меня полный таз воды… почти кипятка…. хорошо, я увернуться успел). Гораздо сложнее было оторвать Федерико от холста, извлечь его из мастерской и заставить одолжить мне что-нибудь из его одежды.

Одежда, разумеется, нашлась. Мы с Федерико были одного роста, а ширина тут особой роли не играла, так что мне прекрасно подошла одна из его котт. Вещь оказалась с широким вырезом, который, по-моему, больше бы подошел какой-нибудь даме. Федерико навязал мне в пару расшитую бисером камизу, хотя у меня на дне мешка имелась своя — мол, последняя мода в столице, не могу же я позволить, чтобы мой лучший друг ходил как оборванец! Вот сапог он одолжить мне никак не мог, однако мои выглядели еще вполне прилично, особенно, когда над ними поработал взбодренной парой зуботычин слуга… Правда, по поводу сапог мне пришлось выслушать от Федерико несколько фраз недовольной воркотни: мол, что это еще за бахрома дурацкая, ты бы еще кисточки прицепил! И в каком захолустье так носят?…

Я сдержался и не сказал ничего по поводу шитья на рубашке, хотя мне очень хотелось.

Еще мне велено было надеть берет — мол, сейчас в Медине ни один знатный господин не выйдет на улицу без берета. Ты же не хочешь, чтобы тебя приняли неизвестно за кого?…

Мне было все равно, лишь бы не за крестьянина — чтобы ненароком древком копья в бок не схлопотать — но я не мог ранить чувства Федерико. Подобно любому горожанину он придавал внешнему виду слишком большое значение. Так вот и получилось, что из дома я вышел при полном параде.

И почти у самого порога поскользнулся в луже помоев — откуда, откуда помои на богатой улице?! Неужто у них кухарки из парадных дверей свои ведра выплескивают?! — и едва не упал. Чудом удержался, отпрыгнул в сторону. Зато какой-то высокий господин в черной мантии — судья, кажется — таки не удержался. Так что пользу я все-таки извлек: выучил несколько новых выражений. Всегда полезно упражняться в живом разговорном.

Едва я сделал несколько шагов по улице, как прямо передо мной с громким треском упал и раскололся горшок. Ночной. И малоприятное его содержимое образовало ничуть не более приятную лужу.

Я задрал голову и посмотрел наверх. На стене странного, полосатого дома (он был не раскрашен, а сделан из разноцветного гранита: полоса красновато-бурая, полоса светло-серая) одно из окон было раскрыто настежь. Из глубины комнаты доносились истерические вопли, на которые я раньше не обратил внимания только потому, что по улице, громко звеня бубенцами на оглобле, прошел смирный ослик продавца воды, таща за собой побитую скрипучую телегу.

Оставалось только философски пожать плечами: жизнь, мол, она везде жизнь…

Однако, стоило только мне пройти еще несколько шагов, на мостовую упал фонарь. На сей раз позади меня, а не впереди, но промазал очень и очень мало. Да… Ночные горшки летают периодически, при семейном скандале еще и не то могут кинуть, но вот чтобы фонари — такое я видел впервые.

Спустя полчаса, я решил, что Медина-дель-Соль крайне неспокойный город… или эта самая комета обладает какой-то прямо почти человеческой злопакостностью. У меня не было времени любоваться на изукрашенные лепниной стены всех оттенков серого и желтого, на изумительные барельефы в виде львиных голов, виноградных лоз и райских птиц в полете, на изящные балконы и апсиды в стенах домов. Единственное, чем я был озабочен, так это как бы с этих роскошных балконов на меня что-нибудь не выплеснули, один из этих искусных барельефов не обломился бы прямо на меня, а из этих тщательно пригнанных друг к другу плит мостовой не вынырнула бы прямо под ноги свежайшая конская лепешка.

Да, кстати, о лепешках: наверное, в Медина-дель-Соль они разумные. Я только и делал, что вертел головой по сторонам, запрокидывал ее вверх и поглядывал под ноги, однако умудрился вляпаться целых два раза. Не иначе, они меня специально подстерегали.

Несмотря на все эти подлые козни неодушевленных предметов, я умудрился довольно быстро разыскать дом нужного мне человека. Уверен, гербы^[49] на стенах менялись местами у меня за спиной, одалживая друг другу фигуры. Вот уж невезение так невезение.

Как я уже говорил, нас, астрологов, слишком мало, мы рассеяны по разным городам и часто знаем друг друга исключительно по переписке… и все же в нашем мире невозможно прожить, не образуя сообщества. Вот и у астрологов так. Есть оно, это сообщество, есть. Гильдия Магистров. Именно она, чтобы показать свою значимость, дарует возмужавшим ученикам друг друга знания магистра… говорят, этому даже предшествует экзамен. Не знаю. Мне это звание даровали по просьбе короля Саммерсонского. Но так уж случилось, что именно магистра Альбина из Панеи я знал лично: он как раз был одним из трех знаменитых астрологов, которым король тайком — дабы, не дай бог, завистники не проведали — назначил встречу в монастыре Изиды на севере. И теперь я рассчитывал на его помощь.

…Расчет оправдался.

С магистром все оказалось на удивление просто: он весьма удивился, встретив меня здесь, без цехового знака и без денег, однако выпытывал не слишком дотошно. Больше всего его интересовало, не собираюсь ли я здесь работать, и надолго ли задержусь. Услышав, что не собираюсь и что уеду скоро, явно обрадовался и написал парочку рекомендательных писем к знакомым банкирам. Под конец беседы предложил остаться к обеду — я отказался, чем вызвал еще большее расположение к себе.

С крыльца в доме магистра я спускался вприпрыжку, за что и поплатился — поскользнулся, разумеется. Хорошо, уцепился за перила.

Полоса странных мелких неприятностей продолжалась и дальше, у банкиров. У одного меня облаяла собака и никак не желала успокаиваться, пока ее не заперли в другой комнате. Другого попросту не оказалось дома, и пришлось разговаривать через дверь с весьма сердитым слугой. Впрочем, меня это не особенно обескураживало: у одного я получил уже некоторую сумму денег, которой должно было хватить, пока не заработаю еще. В Медина-дель-Соль можно будет задержаться на пару недель. Отдохнуть заодно хоть немного. Если подумать, я давно не засыпал каждую ночь на одном и том же месте. Если не считать отсидки в Адвенте, но там, ясное дело, совсем другое.

На пути домой я, уже привычно уворачиваясь от падающих из окон предметов и огибая неожиданно появляющиеся на мостовой препятствия, да так, чтобы при этом не столкнуться ни с прохожими, ни с лошадьми, ни с повозками и паланкинами, зашел еще в пару лавок. И вышло, что к Федерико я вернулся не с пустыми руками, а с объемистым тюком ткани, перевязанным бечевой, под мышкой. Самое удивительное, что, таки поставив себе пару синяков (почти наверняка!) и поцарапав щеку, сверток я умудрился не повредить.

Вернувшись, я первым делом отправился к Вии — она была в своей комнате. Правда, само помещение приобрело более обжитой вид: мои распоряжения слугам не пропали даром. Наверное, и ванну она тоже приняла… да не наверное, а точно: когда я вошел в комнату, Вия спала, а голова у нее была мокрая. Волосы разметались по подушке.

Я сел на край кровати… Спящей она выглядела просто замечательно. Нежное лицо без всякого следа мрачных мыслей. Если бы еще не эта ужасная короткая стрижка… Все-таки женщины должны носить длинные волосы, иначе невольно думаешь о всяких неприятных вещах, вроде разводов и болезней. Впрочем, если ей угодно стричь волосы, пусть стрижет и дальше, я не собираюсь ей в этом мешать.

Собственное щемящее, теплое чувство вдруг показалось просто удивительным. Мне захотелось не то заплакать, не то заснуть, не то… нет, не знаю. Свет перевалившего за полдень дня, падающий в окно, вдруг показался невероятно, слишком ярким, а вселенная сосредоточилась до одной спящей девочки… Мне захотелось поцеловать ее, но я не осмелился, и тихонько вышел из спальни, осторожно притворив за собой дверь. На краю кровати я оставил сверток — там были подарки для Вии. Пара котт и вышитая женская камиза, которые, как я надеялся, окажутся подходящими ей по длине. Стоило, конечно, порядочных трудов разыскать готовые вещи, да еще в день праздника, но не зря же говорят, что в больших городах есть абсолютно все.

Все-таки отвратительные у Федерико слуги. В приличном доме меня бы сразу предупредили, что гостья спит.

Вия проснулась часа через два. За это время мне удалось отвлечь Федерико от картины и заставить его пообедать со мной. За обедом говорил, в основном, Федерико, увлеченно рассказывая о своих планах на будущее, заказчиках-идиотах и замечательных коллегах Насколько я знаю людей искусства, они обычно для своих товарищей не то что слова, междометия доброго пожалеют. Федерико был исключением: все у него выходили либо гениями, либо просто «своими ребятами» — ну ладно, что талантом не вышел, зато всех веселых девчонок в Медина-дель-Соль знает!.

Еще я разыскал в этом доме библиотеку: обширное, но пустоватое помещение, потому что последним книжником в семье был дед Федерико, умерший, лет пять назад, а сам Федерико книгами не интересовался. Тем не менее, кое-что интересное там было: я разыскал на полке одного из солидных шкафов «Философию истории» Иеремии Бента с весьма спорными комментариями де Мигайоса, примостился в старинном деревянном кресле (даже без обивки!) у залитого солнцем окна и, под аккомпанемент отдаленно долетающего сюда шума толпы и обрывков мелодий, погрузился в проблему доказательства божественности. Согласно ушлому жрецу-отступнику Бенту, которого в конце-концов покарал Кшатра-Варья, боги существовали, да… но вот как доказать их существовании?… Ведь просто зрения и слуха недостаточно: чувства весьма часто нас обманывают… Поставив такой вопрос, Бент пускался в пространные рассуждения, нить коих неискушенный читатель скоро утратил бы. Я неискушенным не был, но и мне приходилось туго. Зато время летело быстро.

Так меня Вия и нашла: забравшегося в кресло с ногами — каюсь, есть такая привычка! — с книгой на коленях.

Я почувствовал ее присутствие и вскинул голову… она, оказывается, стояла рядом. От нее пахло ромашкой и шалфеем, и на ней была одна из тех котт, которые я купил: одна половина ярко-зеленая, другая — белая. И ярко-желтая камиза. На плечи накинута расшитая мантилья, но голова не прикрыта.

Это была мантилья для замужней женщины: с плотной темной сеткой, которая хорошо маскировала лицо. Так можно без всякого риска даже на улицу выйти.

— Привет, — сказал я. — Выспалась?

— Да, — она кивнула. — Это ведь ты купил?… Спасибо. Но что ты сделал с моим духом?

— Не за что, — я улыбнулся. — Что я сделал с твоим духом?… Надеюсь, поднял!

— Я не о том, — сердито ответила шаманка. — Мой дух-покровитель! гехерте-геест! У многих шаманов есть дух-покровитель, который облегчает им путь в мир духов! Мне очень повезло, что у меня есть мой! Но он отказывается со мной говорить. Все, чего я могу добиться — это то, что он очень обижен. И причина — ты. Если только тут поблизости нет другого «читающего звезды».

— Клянусь, я его даже не видел никогда, — сказал я удивленно. — И вообще вот только что узнал о его существовании. А он не сказал тебе, чем я его разозлил?

— Сказал только, что ты — скользкий тип, — пожала плечами Вия. — По-моему, в доказательствах не нуждается.

— Спасибо за похвалу, — я изобразил поклон. — Вы мне льстите, это не я такой уж изворотливый, это вы со Старом — господа прямолинейные… Постой… — тут меня осенило. — А твой дух… вы давно вместе?

— Несколько лет, — она насторожилась.

— А что он вообще может?

— То есть?

— Ну, мелкие неприятности подстраивать может?… В материальном мире действовать?… Горшок опрокинуть, булыжник в мостовой расшевелить?…

— Нет, — сухо сказала Вия. — Он, скорее, повлияет на какого-то человека, чтобы тот неосознанно что-нибудь сделал. Это несложно. Особенно когда речь идет не о созидании, а о разрушении. Но…

— Это я к тому, — извиняющимся тоном перебил я, — что я сегодня днем в какие только неприятности не влип. И плутал, и нечистоты на меня выплескивали, и сверху всякая дрянь сыпалась… Такого количества мелких неприятностей за несколько часов просто быть не может у одного человека. Не то звезды с ума сошли, не то…

Вия побледнела.

— Ой… — сказала она. — И как же я теперь тебя защищу?…

— Он ревнует, да?… — я постарался сделать улыбку как можно более понимающей. — Ничего страшного. Как уже стало ясно сегодня, от его гнева мне уворачиваться удается.

Вия сдвинула брови. Поверить она мне явно не поверила. А я, глядя на ее нахмуренное и пытающееся, подумал о ревнивом духе… представил его, методично подстраивающего мне неприятности — и непременно хохочущим при этом демоническим смехом! — что просто не смог удержаться, и рассмеялся сам. Вия смотрела на меня с таким видом, как будто здорово сомневалась в моих умственных способностях.

К счастью, мне довольно быстро удалось взять себя в руки.

— Хочешь погулять сегодня? — предложил я.

— Зачем? — она явно была удивлена внезапной сменой разговора, но к проблеме духа вернуться не предложила.

— Все-таки праздник.

— Я думала, ты не любишь храмовые праздники.

— За что мне их любить? А все-таки, люди веселятся. Это хорошо. Знаешь, я театр люблю. И кукольный, и всякий. Медина-дель-Соль — большой город, наверняка здесь где-то дают представления. Я попрошу Федерико: все равно, при свечах он вряд ли будет рисовать. Пусть он нам покажет обычные места. Ты когда-нибудь видела театр?

Она задумалась.

— В общей сложности — семнадцать раз, — и косо улыбнулась.

Если бы я ел что-нибудь, я точно поперхнулся бы. Пытается пошутить насчет своих личностей?… Однако!

— А я — всего два, — ответил я. — Так что, если ты не против, хотел бы еще посмотреть. Вместе с тобой.

— Мне все равно, — Вия дернула плечом.

— Э, так не пойдет! — главное, чтобы тон возражения был столь же решительным, сколь и мягким.

— То есть? — взгляд ее был таким же спокойным, равнодушным, каким он бывал почти всегда, и от этого мне хотелось не то разозлиться до белого каления и выкинуть шаманку в окно, не то крепко обнять ее и не выпускать. Увы, ни того, ни другого я сделать не мог.

— Тебе никогда не приходило в голову, что гулять — приятно? — ответил я вопросом на вопрос. — Гулять с другом — приятно. Гулять с человеком, которого ты любишь — еще приятнее. Праздник — это весело. Знаешь, простые вещи. Уж конечно, ты должна это знать.

— Знаю, — она кивнула. — Ну и что?

— Ну… — я глубоко вздохнул. Все-таки тяжелы такие разговоры, ничего не попишешь. — То, что это к тебе тоже имеет отношение. Ты — человек среди людей. И не надо, не надо многозначительно хмыкать! — я вскочил с кресла, аккуратно положил книгу на сиденье и подошел к Вии. — Ты человек. Ты — прекрасная девушка. Честно. Может быть, ты попробуешь научиться радоваться жизни? Это лучшее, на что я могу надеяться.

В ее взгляде появилось удивление.

— А причем тут ты?

— Во имя белой дамы Розенберга! — я хлопнул себя по лбу. — Я люблю тебя! Мало я это говорил?!..

А вот появившееся на ее лице теперь выражение я истолковать не смог.

В общем, я помог ей закрепить как следует мантилью и мы в самом деле пошли гулять. Правда, сначала, завернули к Федерико, который сидел в студии, баюкал в руках кувшин вина наподобие младенца и отсутствующим взором сверлил свое незаконченное творение. Гипнотизировал, что ли?…

Я бросил на холст короткий взгляд… Какое-то батальное — и банальное — полотно. Наверняка по храмовому заказу: вон, троица богов в небесах. Кшатра-Варья побольше, Тор и Зевс поменьше, но все примерно одинаковые и необыкновенно грозные.

Когда-то, может быть, еще не так давно, рассказывала тетя Ванесса, рисовать богов в облике людей было запрещено. С тех пор не то кто-то додумался, как убедить богов, что им это полезно, не то тем стало все равно, но рисовали вовсю. Людям нравилось.

Оторвать Федерико от творческой созерцательности и вытащить на улицу оказалось не так уж трудно — кувшин в его руках был уже пуст, художник все вылакал в отсутствии творческого вдохновения. Правда, переодеваться он не пожелал: так и пошел в заляпанной краской рубахе. Ну и ладно. Я был более чем уверен, что Федерико давно знал весь город, и не просто знал, но был привычен к его причудам.

Прогулка, определенно, удалась. Мы действительно нашли театр под открытым небом и, хотя подошли уже ближе к середине пьесы, нам с Федерико все равно понравилось… Вия, разумеется, ни слова не сказала, а под этой чадрой даже не видно, смеялась она над комедией, или нет.

Потом уже стемнело, и мы смотрели устроенный властями над ратушей фейерверк. В одной из отцовских книг — с оторванной обложкой, так что я даже не знал, кто автор — было описано, как на основе пороха пытались создать могущественное оружие (идея-то, собственно, не новая), но боги это решительно запретили. И попытки создания такового отслеживали жестко. За это им стоит сказать спасибо — но только за это.

Потом мы наблюдали за праздничным шествием — шествие возглавляло символическое изображение Ахура-Мазды в виде огненного сокола, побеждающего змей… то-то думаю, драконы бы поскрежетали зубами!

Конечно, Вия не могла так быстро развеселиться, и одна прогулка явно мало что меняла. Но тем не менее… Иногда я брал ее за руку, обтянутую тонкой замшей черной перчатки. Один раз толстая дама с корзиной орхидей протолкалась мимо в толпе, обдав нас запахом лука, и крикнула: «Эй, благородный сеньор, не хотите букетик молодой жене?» Цветок, я, разумеется, не взял.

Еще мы пили вино в на пороге какой-то лавки. Рука Вии дрожала, когда она поднимала под вуаль крохотный медный стаканчик. Я спросил: «Тебе плохо?» Она ответила: «Нет». Не знаю, может быть, это уже достижение, что ей не плохо.

Мы двигались то вместе с толпой, то — редко и без особого успеха — поперек течения. Федерико все время пытался завести со мной какой-то спор, но довольно быстро терял нить беседы. Время от времени к нам подходили его друзья — такие же молодые забулдыги. Федерико, похоже, знал если и не весь город, то большую его часть. Он представлял нас: «Мой хороший друг, Райн… ээээ… Гаев…. Он, знаете, ли этот… Магистр Драконьего Солнца. Тот самый, знаменитый. Даже великий, можно сказать. Позвольте отрекомендовать… Отлично говорит по-нашенски, так что чур не…. это… а, вот, не высмеивать, а то знаю я вас! А это его…. эээ… прекрасная подруга, она из Империи». Друзья вежливо смеялись и не верили в мое величие. Я тоже вежливо улыбался и закатывал глаза, пихая Федерико локтем — мол, не принимайте всерьез. Таким образом, взаимопонимание мы находили.

А потом нас вынесло на маленькую площадь, зажатую между каменными домами с одинаковыми ажурными башенками. Указующий перст Ратуши вздымался где-то по левую руку, напротив нее сиял верхним кольцом Огня Негасимого храм Ахура-Мазды. Здесь, на самой площади, на наспех сколоченном деревянном помосте, играло несколько вдрыбадан пьяных музыкантов. Ребята, похоже, впервые встретились сегодня, а инструменты увидели не далее, чем неделю назад — и все же мелодия, разухабистая, радостная и почти издевательски веселая взахлеб хохотала над площадью. И так же радостно танцевали люди — парами, группами, в хороводах… Время от времени кто-нибудь выкрикивал что-то типа «Слава солнцу!» или «Огонь небесный!» или «Амеша-Спента милостивые!», но все это тонуло в общем гуле толпы.

Я снова взял Вию за руку.

— Не хотите потанцевать, сеньора?

Мне показалось, что она усмехнулась… по крайней мере, что-то вроде смешка я услышал.

— А вот и хочу, благородный сеньор.

Музыка звала и звенела, время от времени прорывая общую смешанность и скованность ритма неожиданным всплеском гармонии, на несколько секунд начиная звучать почти красиво. Каждый раз на такой всплеск я сбивался и обязательно путал шаги… Впрочем, танцевать по всем правилам здесь было бы сложно: на площади все разбились на группы и танцевали свое, группы смешивались, хороводы разбивались… Было много смеха, много бурдюков с вином, передававшихся по кругу, много потерянных мантилий… Эй, праздник, значит, положено! Какая-то растрепанная женщина, возникшая неизвестно откуда, вдруг обняла меня и поцеловала горячими губами, а потом исчезла.

Танцевать не выходило.

А потом посреди ночи вдруг запахло розами. Я обнаружил, что нас оттерло от Федерико, но вот Вию я каким-то образом до сих пор не потерял.

— Это розы? — спросила она, на миг прижавшись ко мне: в толпе иначе было нельзя.

— Наверное, — ответил я. — Пойдем, посмотрим.

Мы свернули в узенький-узенький тупичок между домами. Через несколько шагов свернули еще раз. Там был, наверное, личный садик какого-то богача: крошечный кусочек земли, отгороженный витой чугунной изгородью, очень частой — мальчишки не пролезут. За изгородью мы увидели несколько розовых кустов — сейчас, в темноте, сложно было разобрать, какого цвета — и фонтан в виде львиной головы на стене. Из львиного рта вытекала тонкая струя воды и с тихим шелестом падала в бассейн. Здесь не было никаких огней, даже фонарных — фонари остались на людных улицах. Только звезды светили.

— Хорошо… — сказала Вия незнакомым мне мечтательным тоном.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Правда, хорошо, — она откинула черную вуаль, посмотрела на меня прямо. — Иногда все-таки бывает, ты был прав.

— Не иногда, — ответил я. — Всегда. Даже когда плохо… Понимаешь, даже когда совсем-совсем плохо, надо понимать, что может быть и хорошо.

— Звучит глупо.

— Может быть, — покладисто согласился я. — Очень даже может быть.

Кто-то громко, надсадно захрипел совсем рядом, попробовал затянуть песню — и смолк.

А я наклонился к Вии и поцеловал ее снова. На сей раз получилось лучше, чем тогда, в доме Федерико… определенно, лучше. Она мне даже отвечала. Замедленно, а может, неохотно — но отвечала. Сердце мое сжалось… ни за что на свете не хотелось останавливаться, гори оно все огнем! Черт, почему я стою так неудобно — у нее за плечом?… Ей приходится выворачивать шею… Я развернул шаманку… кажется, даже немного приподнял ее в воздух — она была совсем легонькая. Крепко обнял. Так вышло, что мне никогда не приходилось держать в объятьях девушку, которая бы мне нравилась и уж тем более, которую бы я любил — Рая не в счет. И я понятия не имел, до чего это… эх, не знаю. Как рассказать?… Ощущение, будто ты под два метра ростом, и глаза у тебя в темноте светятся, и хоть что сейчас произойди — хоть землетрясение — сразишься со всем миром, с любой стихией один на один, лишь бы с твоей любимой все было в порядке.

Она легонько стукнула меня кончиками пальцев по подбородку, отстранилась. Шепнула:

— Мне воздуха не хватает.

— Дыши носом, — посоветовал я.

Вия усмехнулась. Потом расхохоталась. Через секунду мы с ней смеялись вместе.

— О духи всемогущие… — отсмеявшись, она вытирала глаза. — Ты хоть понимаешь, что первый раз… первый раз за все мои жизни мне кто-то в такой ситуации что-то похожее заявил!

— Какой-то у твоих альтер-эго был односторонний опыт, я тебе скажу. Мало ли. Со всяким бывает.

— Ну, большая часть моих альтер-эго была мужчинами. Так что, если по совести, я вообще сейчас занимаюсь жутким безобразием.

Я приподнял брови.

— Мне много раз говорили, что для определенного сорта взрослых мужчин я был бы очень даже привлекателен.

Вия рассмеялась снова, на сей раз мелко хихикая и вжимаясь лицом в котту у меня на груди. В какой-то момент хихиканье перешло во всхлипы.

Ну что сделал бы любой нормальный человек в подобной ситуации?… Я приподнял ее лицо за подбородок и поцеловал снова, очень мягко, осторожно, спрашивая разрешения. Разрешение последовало.

Ох, сестра Анна, спасибо вам большое! Даже представить не можете, насколько я вам сейчас благодарен!

Внезапно наш поцелуй прервало сдавленное покашливание. Я поднял голову, наполовину ожидая увидеть слегка смущенного Федерико… или, например, наконец-то вернувшегося блудного Стара, но… нет. Неподалеку от нас, почему-то не способный затеряться в густой тени, плотным плащом накрывшей переулок, стоял высокий старик в сером плаще с капюшоном и длинным посохом. Перстни на его руке, сжимавшей посох, светились собственным светом.

— Фьелле, крошка, — ласково сказал я, накидывая на лицо Вии вуаль. — Иди дальше развлекайся. Мне очень неловко, но, может быть, ты разыщешь своего мужа? Кажется, у меня важные дела на остаток вечера.

Вия отступила на шаг. Лица я ее теперь не видел: во-первых, вуаль, а даже если бы не вуаль — темно. Она подняла руку, размахнулась, и залепила мне пощечину. Н-да, рука у нее почти такая же тяжелая, как у тети Ванессы, кто бы мог подумать…

— К-комедиант! — прошипела Вия самым что ни на есть аристократическим шепотом. — Лицедей! Подлец! Да как ты смеешь так со мной поступать?! — развернулась на каблуках и с очень натуральным всхлипом кинулась прочь, в темноту.

С ума сойти… если бы я не любил ее до сих пор, полюбил бы именно в этот момент. У какой еще девушки найдется столько самообладания в подобной ситуации?…

Я обернулся к богу.

— Господин мудрец, — поклонился, прижав руку к сердцу. — Прошу прощения за эту досадную помеху.

Больше всего я боялся, что Воху-Мана сейчас гадко этак усмехнется и скажет что-то типа: «Думаешь, я не вижу, как ты пытаешься отмазать свою маленькую шаманку? Ничего не выйдет!»

Он гаденько усмехнулся и сказал:

— Ну что ты, мальчик, я все понимаю. Молодость не дается дважды, а людей есть определенные… ммм… потребности, — он захихикал. — Милая маленькая самочка.

А мне пришлось подавлять неприятное холодное чувство, поднимавшееся откуда-то из живота. Умей я убивать богов или знай бы хотя бы приблизительно, как это делается — воспользовался бы непременно, и плевать на все грядущее или на то, что поймают и отомстят. Ох, что-то порывистым я становлюсь… с кем поведешься?

— Ты выполнил заказ?

— Как вы приказывали, господин, — я снова поклонился. Ничего, не сломаюсь! Эх, как страшно-то… в прошлый раз в половину так страшно не было. Что изменилось?

— Он у тебя с собой?

— Разумеется.

— Тогда пойдем. Надо поговорить. В месте поспокойнее, — Воху-Мана брезгливо отшатнулся глубже в тень: между нами, пошатываясь, прошел пьяница, чей вопль мы с Вией так недавно слышали.

— Пойдем, — бог зашагал прочь, уверенный, что я последую за ним. Я и последовал. Шагов его на мостовой не было слышно.

Записки Аристократа

Кому как, а мне больше всего нравится засыпать рядом с женщиной. В комнате было очень жарко, и мы почти сразу раскатились по разные стороны широкой кровати, только за руки держались. Она вообще была высокого роста, и рука ее в моей казалась не такой уж маленькой. Необычное ощущение.

С ней вообще было необычно. Сложно сказать, почему, но — лучше чем с другими. Мне казалось, что порой я читал ее мысли, а она — читала мои. Может быть, просто казалось, но совсем отделаться от этого ощущения не удавалось.

— Ты никуда не торопишься? — спросил я сонным голосом. — Нам не придется в спешке вскакивать, нашаривая одежду?

— Нет, — ответила она, ее дыхание было чуточку сбито. — Можешь спать, если хочешь. Я тоже устала. Подготовка к обряду шла последние три дня…

— Мы еще затемно вышли, — сказал я. — Вот только в город пришли. Последние несколько дней не высыпался.

— Что так? — спросила она участливо.

— Да всякое… в общем, я сейчас засну. Ладно?… Только ты не уходи.

— Спи, — тихо ответила она. — А я буду с тобой.

И крепко сжала мою руку.

А я действительно заснул.

Когда проснулся, в комнате было прохладнее, а рыжая жрица каким-то образом оказалась у меня под боком. Вообще-то, насколько свидетельствует мой опыт, спать в обнимку хорошо только зимой, иначе — жарко. Но с ней это почему-то не имело значения. С ней вообще ничего не имело значения. Какое-то… да, головокружение. Ничего не видишь, ничего не помнишь, ничего не знаешь, идешь к ней, как мотылек на огонь летит. На рыжий такой огонь волнистых волос…

Я осторожно поцеловал ее макушку… волосы пахли какими-то незнакомыми цветами. Она потянулась, потерлась головой о мою шею.

— Уже вечер, наверное, — тихо сказал я. — Мне надо пойти хотя бы показаться на глаза моим спутникам. Я на их месте точно решил бы, что меня в переулке из-за кошелька прирезали, а тело в сточную канаву бросили.

— Друзья… или жена? — спросила она шепотом. — А может, невеста?

— Я похож на женатого? — я погладил ее по голове. — Нет, я не женат. У меня нет ни невесты, ни родителей, которые могли бы мне ее навязать. Правда, здорово? Так что люблю, кого хочу. Только я не думал, что это для тебя значение имеет. Ты ведь тоже жрица. У тебя своих ограничений до… до Аримана, прости за богохульство.

— Я тоже не думала, — она потянулась и села на кровати, глядела на меня теперь сверху вниз, щуря светло-карие, в тон волосам, глаза. Богохульство, кажется, вообще мимо ушей пропустила. — А вот лезет. Как жрица, я должна блюсти духовную чистоту. В идеале. А не в идеале — бог за нами не смотрит. Давно уже. Тем более, я тебя старше… сколько?… Лет на восемь?

— Старше?… — я тоже сел и потянулся, чтобы поцеловать ее. — Не говори ерунды. Ты же огонь. Какой возраст у огня.

— Мальчик, — она чуть отстранилась, с какой-то грустной улыбкой. — Вот не думала никогда… Ты же ребенок совсем.

— Ага, — согласился я. — Жеребенок.

Уже ближе к вечеру я спросил:

— Тебе никуда не надо сегодня идти?

— Нет, — ответила она, улыбнувшись. — Я провела всю подготовку к ритуалу, значит, проводить сам ритуал — очередь другой жрицы. Если бы мы делали по-другому, многие из нас к концу праздника валились бы от усталости. А кто постарше, может, и замертво.

— Это работа для крепких мужчин. И желательно, безмозглых.

— Почему безмозглых? — в ее глазах вдруг появился испуг.

— Потому что безумные ближе к богам! — рассмеялся я.

Она ответила на улыбку краешком рта.

— Безмозглые и безумные — разные вещи. Когда-то Ахура-Мазде служили только мужчины. Тогда еще мертвых не хоронили, а оставляли на вершинах башен на съедение хищным птицам… тогда обычный человек не мог прожить день, не прочитав, по крайней мере десяти молитв… тогда священное одеяние носили не только жрецы, — она с тоской посмотрела на седрех и кушти, которые, сброшенные, валялись на полу. — Да и храмы тогда святились как положено: мочой белого быка, и никак иначе. А сейчас даже белые быки живут не везде.

Я тоже посмотрел на длинную рубашку с карманом на груди и широкий пояс. Одежда как одежда, никогда не мог понять, что в ней такого священного. А ведь жрецы дальше идут: утверждают, что она — инструмент веры. Покажите мне бога, который хочет, чтобы в него верили! Боги хотят, чтобы им молились и жертвы приносили, вот и все.

Тоже, кстати, само по себе богохульство — бросить священную одежду на пол.

Я сидел, удивленный. Так она, нарушительница веры в большом и малом, неверная жрица, болеет за нее?… Она жалуется, что мир прогнил?… Для нее это действительно важно?… Воистину, не устаешь поражаться, сколько всего может сочетаться в одном человеке.

— Когда это было, милая? — ласково спросил я. — Что-то я не вижу в городах Отвоеванного Королевства, или любого другого, заброшенных башен с площадками на вершине! Да и все-таки… священные одеяния — это, конечно, здорово, но даже здесь их носить круглый год было бы прохладно. Ну а в Радужных Княжествах, особенно когда зима приходит?… А еще севернее? Где в Эмиратах — я бы еще понял, и дальше на юг, но там Семерка никогда не правила…

Фильхе вздохнула.

— Ладно, — сказала она. — Забудь. Где было — там было, а у нас не было.

— Нет-нет, ты уж говори. Говори, раз начала.

Я вспомнил разговор с Райном. Он же тоже что-то такое говорил: мол, боги не там правят и вообще, по сути, не правят, только запрещают. Почему-то про фейерверк подумалось — бог настоящий знает, почему. Вот, кстати, Настоящий Бог… настоящий бог не требует жертв. Он даже поклонения не очень-то требует, по крайней мере, миледи Аннабель объясняет это так. Он даже веры не требует. Он просто учит, что вера в него помогает людям жить.

Фильхе поглядела на меня с юмором.

— Храмовые тайны тебе выдай? Вот так запросто?

— А как, по-твоему, храмовые тайны выдаются?

Нет, что смешного было в этой реплике? Ну вот что?!

Отсмеявшись, жрица сказала:

— Извини, у меня как-то в этом опыта не было.

И, потянувшись, села на кровати. Я смотрел на нее. Одно удовольствие — глядеть, как двигается красивая женщина. Особенно, если это твоя женщина. А я почему-то не сомневался, что Фильхе — моя. Хотя, казалось бы, что она мне? Встретились внезапно, расстанемся вдруг… Она — старше, она — жрица, у нее обязательства… У меня — долг.

Долг! Драконье Солнце! Райн! Ох, черт!

Я кубарем скатился с кровати, подскочил к окну, распахнул ставни… Хорошо, в последний момент хватило ума держаться сбоку, чтобы в проем только выглядывать — одеться-то я так и не удосужился. Фильхе взвизгнула и скатилась с кровати по другую сторону: окно было как раз напротив.

— Прости, — быстро сказал я.

Звуки улицы слышны были плохо — это окно выходило вовсе не на площадь, и даже не на улицу, а в переулок. И еще Фильхе как-то устроила — а может быть, это устроилось без нее — что с задней стороны дома был садик. Маленький, но самый настоящий садик, с тремя розовыми кустами и даже настенным фонтаном в виде львиной головы. Пахло розами.

Заорал какой-то пьяница, его поддержала пара приятелей… До меня долетел смутный обрывок фразы, что-то типа: «Вечер только начинается» и «Встретимся у сеньоры Бенедикты». Ффух, слава богу настоящему, еще не позднее полуночи. Райн с Вией, конечно, с просьбой о помощи в поисках пропажи в любом случае не будут обращаться в ратушу, но кто его знает, этого астролога — еще решит уйти с утра пораньше. И Вию с собой прихватит. Вполне в его духе. А мне после этого, что — опять их разыскивать по всему Быку? Или к Хендриксону не солоно хлебавши возвращаться?

— Ну? — спросила Фильхе холодно у меня из-за спины. — Успокоился?

— Вполне… — ответил я.

И вдруг голос Райна в ночной темноте отчетливо — и довольно громко — произнес:

— Фьелле, крошка… Иди дальше развлекайся. Мне очень неловко, но, может быть, ты разыщешь своего мужа? Кажется, у меня важные дела на остаток вечера.

Я так и застыл с открытым ртом. Это с кем же Райн развлекается в Медине? Уже кого-то нашел? Быстро он! С другой стороны, я ведь тоже… Но я — другое дело. Если бы не та синеглазая девица…

Кстати, а куда делась синеглазая девица?

И какого черта я вообще потратил с рыжей целый день, когда у меня дел полон рот? Я теперь, сказать по совести, даже не знаю, где моих спутников разыскивать. А если вдруг в храме узнают об этой интрижке и не захотят по какой-то причине посмотреть сквозь пальцы, как обычно — или у них действует правило «не пойман — не вор?» — Фильхе не поздоровится, и мне, очень возможно, придется из города пробиваться с боем.

Не иначе, наваждение случилось. А от холодного воздуха в голове становится ясно.

Я услышал звук пощечины — правильно, Райн дождался! Кто же с женщиной так прощается?… Им ни в коем случае нельзя говорить, что у тебя какие-то важные дела помимо них есть! Одно слово, книжник… Потом я услышал быстрый топот — бежала девушка, совсем юная, должно быть, в сапожках на каблуках. Мне показалось, что я даже увидел, как мелькнул за чугунной оградой смазанный силуэт. Совсем маленького роста малышка, одной рукой придерживает на груди мантилью, чтобы не соскользнула с головы… Ну да, Райну, наверное, нравятся маленькие.

А потом мне стало тошно, пальцы сами собой соскользнули с деревянной створки ставни, и я почему-то подумал: «Бог вышел из тени…»

Дурнота была не сильная, я отогнал ее почти сразу… И тут же услышал голоса: за оградой садика Фильхе говорили двое, один из них Райн, другой — кто-то мне незнакомый. Говорили, особенно не таясь, но негромко, поэтому я ни слова разобрать не мог.

Потом, наверное, Райн и его собеседник пошли прочь — в сторону, противоположную той, куда убежала женщина. Не к людям, а прочь от них.

Так! Райн говорил, что идет в Медину, чтобы отдать гороскоп Воху-Мане… А вдруг это как раз за гороскопом пришли?… Нет, не сам Воху-Мана — едва ли я тогда смог бы его увидеть — но кто-то из его посланников?…

— Прости, красавица, — сказал я, не оборачиваясь и не очень следя за тоном: он выдал напряжение и, может быть, некоторый затаенный страх. — Уже поздно… Так вышло, что мне нужно идти. У меня этим вечером завелись дела.

Я сразу мысленно проклял себя: ну вот, сделал ту же самую ошибку! Фильхе, конечно, женщина взрослая, пощечину не залепит, но…

Тут я инстинктивно обернулся и даже пригнулся. Очень вовремя, как выяснилось. Потому что Фильхе была уже готова всадить кинжал мне в спину, а глаза у нее были безумные.

Нет, ну да, виноват… Но так-то зачем?!

Записки Астролога

Мы шли на кладбище. Это стало ясно почти сразу. Во-первых, какое еще спокойное место посреди города можно придумать?… Во-вторых, раз уж этот город принадлежал Семерке, покойных тут наверняка сжигали, и закапывали в землю, осветив соответствующими знаками. А раз так, значит, Воху-Ману, наверное, так и тянет к земле, где святого больше всего… Хотя вообще с него сталось бы меня в главный храм вызвать и работу там потребовать. Не потребовал. Не хочет людей лишних впутывать?… С чего бы? Когда это боги от людей таились?

Или… не доверяет?

Воху-Мана не доверяет собственным жрецам?

Нет, глупости, хватит на пустом месте рассуждать, этак меня самая легкая несообразность к чему хочешь приведет. Мало ли почему он сделал так, как сделал. Прихоть, например. В храме все, по случаю праздника, перепились до полной невосприимчивости: им сейчас что Воху-Мана, что дождь зеленых ежиков с неба…

Просто не додумался, в конце концов.

Далеко в глубь кладбища мы идти не стали. Просто зашли за ограду. Мирно тут было. Ряды каменных обелисков, украшенных соколиными перьями или бычьими рогами. Рога в лунном свете — луна уже взошла, пока мы с Вией торчали около фонтана — блестят, перьев вообще не видно. По ночному времени на кладбище никого не было, даже пьяниц. Днем — одно дело, можно спокойно и гулять между могил, и жонглеров слушать — но ночью, когда могущественное Солнце, видимое тело Ахура-Мазды, скрывается с небосклона, может случиться все, что угодно. Медина-дель-Соль в этом плане от других городов не отличается.

— Ну вот, — сказал Воху-Мана, едва ли руки не потирая. — Так-то лучше, молодой человек. Давай-ка мне… эту штуку.

Я послушно полез за пазуху, и достал оттуда переплетеную тетрадь. Ту самую, в которую я переписал начисто гороскоп Стара. Специально прихватил с собой — в расчете примерно на такой случай.

Гороскоп был составлен правильно — от первого до последнего слова. И истолкован верно. Но был он для Семерки совершенно бесполезен: зря, что ли, я так долго отводил Стара от его судьбы?

Тетрадь легла в протянутую руку Воху-Маны, и я едва удержал выдох облегчения. Теперь… теперь, по крайней мере, это кончено. Только от него можно ожидать любого подвоха.

Воху-Мана раскрыл тетрадь, брезгливо держа пергаментные листы длинными пальцами за уголки. Пробежал глазами строчки — горжусь я, горжусь своим ровным почерком, и совершенно за дело! Редко кто из астрологов сойдет за каллиграфа, но их попросту не колотила по пальцам тетушка Ванесса.

— Кажется, это оно и есть, — сказал Воху-Мана. — Надеюсь, ты душу вложил в этот гороскоп?

— Обижаете, господин мудрец, — ответил я сдержанно. — Делать иначе работу — любую работу, но особенно по вашей просьбе — просто ниже моего достоинства.

— Да?… Вот как? — он рассеянно вздохнул, перевернул страничку. — А где… ах да, вот оно. И это тоже… — постучал пальцам левой руки по пергаменту, помычал что-то. — Ну что ж… — это он бормотал под нос, как будто сам для себя… на его лицо по-прежнему падала тень от глубокого капюшона, не приходилось хотя бы на эти жутковатые ускользающие черты смотреть, как тогда, в таверне. — С душой, значит, работал… Ладно, если что, с душой мы тоже можем побеседовать. Это запросто.

И, не отрывая взгляда от тетрадки, сделал быстрый жест правой рукой.

Отвратительная, ужасная боль пронзила мою грудь… Сам не знаю, почему я не заорал. Рот моментально наполнился кровью… вот гадость. Немного на свете есть вкусов, противнее собственнойкрови, особенно когда ее так много. Даже застонать не получилось.

Еще у меня сразу подогнулись ноги и голова пошла кругом. Я упал — сперва на колени, сжимая обеими руками торчащий у меня из груди посох. На ощупь посох почти обжигал — это явно не дерево. Металл.

Потом Воху-Мана посох выдернул. Я упал ничком и замер. Почему такой странный удар?! В грудь — но не в сердце. В правую сторону. Или в левую?… Черт, не соображаю ничего… Нет, если бы влево, я бы сразу умер. А так… дышать трудно… кровь изо рта… интересно, она пузырится?… Ладно, почти наверняка легкое. Правое легкое.

— Оказывается, убивать их просто, — голос Воху-Мана, доносившийся словно откуда-то издалека, хотя я знал, что он, скорее всего, все еще стоит рядом, звучал почти удивленно. — Всего-то и надо, что бить левой рукой.

Сердце мое ухнуло бы вниз, если бы я стоял. Я лежал — поэтому оно, наоборот, подпрыгнуло к самому горлу. Это что же… Воху-Мана никогда не убивал прежде САМ?… Вот так просто?… Он что, действительно перепутал лево и право?!

Или все-таки играет?! Он же мудрый бог, мудрый! Нет, конечно, я знаю, что их качества сильно преувеличены, но чтобы настолько…

Я лежал, боясь пошевелиться, и чувствовал, как вместе с кровью из меня вытекает жизнь. Боль адская… Сейчас бы, по-хорошему, плащ порвать и перевязать хоть как-то… кровь остановить… а если он еще не ушел?…

Конечно, не ушел… он же должен чувствовать, что я еще жив!

Или Драконье Солнце ему помешало?…

Или?!..

Да пошли вы с этими «или» — я жить хочу! И буду!

Я лежал, сцепив зубы, считал секунды и больше всего на свете боялся потерять сознание.

Записки Аристократа

Вообще-то в окружении Хендриксона чего только ни рассказывали. Мне приходилось слушать истории вроде этой: когда женщина после ночи любви — или во время — набрасывалась на мужчину с ножом. Но обычно этому хоть какая-то причина была — например, она за своего отца мстила, или просто так… мстила, в общем. Однако сейчас я был совершенно уверен, что малознакомых мужчин, которые могли бы оказаться родственниками Фильхе, не убивал (да и разве жрицы не должны отказываться от всякого родства, когда принимают на себя служение?), и вообще, ничего такого, что могло бы навлечь на себя ее недовольство, не делал. Или все-таки?… Вроде, ей нравилось…

Разумеется, от ножа я увернулся. Двигалась жрица быстро, но боевого опыта ей недоставало. Я откатился в сторону, она кинулась на меня еще раз, вопя «Умри!», потом снова… Я подставил ей подножку и, когда она полетела лицом вперед, быстро вскочил и заломил ей руку за спину. Ту самую, что с кинжалом. Выкрутил ей запястье, заставляя пальцы разжаться, и оружие выпало из руки, глухо стукнувшись о плетеный половик. Ну вот…

— А вот теперь можем поговорить, — я хотел, чтобы мой голос звучал холодно и размеренно, но, боюсь, вышло всего лишь растерянно и почти испуганно. — Что это на вас нашло, моя леди?

— Убийца! — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Палач! Ненавижу! — и попыталась извернуться. Я надавил на руку чуть сильнее — не хотелось, а придется! — и она зарычала уже не от ярости, а от боли.

Та-ак… Похоже, отец — не отец, а какой-нибудь там брат все же имел место. Но я мог бы поклясться, что последние два-три года никого не убивал из благородного сословия… Разве что того юношу на дуэли, но он был с Островов, и семью его я прекрасно знал… Нет, не сходится.

— У вас истерика, мадам, — холодно сказал я. — Успокойтесь и скажите мне толком, что происходит и чем я вам не угодил. Вы, помнится, сами меня к себе пригласили. Я не напра…

— Сволочь! — перебив меня, прокаркала Фильхе мерзким, осипшим голосом. — И ты сволочь, и шлюха твоя! Гад! Ты мне всю жизнь… ты нам всю жизнь…! — она снова зарычала. Тело ее было напряжено хуже туго натянутого лука, мне стоило огромного труда удерживать ее.

— Черт побери! — я встряхнул ее. — Да успокойтесь вы! Я же ничего…

— Кевгестармель! — пролаяла она. — Ты… отвратителен! Ты — это он! Думал, я не вижу?! Я его жрица! Меня в огонь кинули, чтобы посвящение снять! А все равно — вижу!

Я замер. Жрица Кевгестармеля?… Сколько ей было двадцать два года назад?… Года четыре?… Больше?… Не поймешь — жрицы выглядят моложе обычных женщин, даже знатных: им ведь, как правило, не приходится рожать, и сносить тяготы замужества тоже не приходится. А посвящают их где как… При храме Кевгестармеля, вроде бы, чуть ли не с младенчества, по совокупности признаков… Или лет с двух…

В любом случае — да, она могла быть посвященной жрицей. А жрице остаться без бога… даже не знаю, что это такое и с чем это лучше сравнить. Я ведь жрецом никогда не был. Но отверженных видеть приходилось: психи лепечущие, калики перехожие — вот что они такое. И не более.

Фильхе же вот… выжила. Перестроилась. Присягу другому богу дать сумела… наверное, о девочке позаботился кто-то из жриц постарше. Но…

Скорее всего, я задумался задумался и ослабил хватку. Фильхе вывернулась — и ударила меня ногой в пах. Мало того, что у меня от такого удара все перед глазами поплыло, так я еще и упал на пол и… Да, наверное, тут-то и пришла бы моя смерть. Какое-то время я от боли вообще ничего не видел. Но почему-то никто меня не убил. Когда зрение вернулось, я увидел Фильхе, торопливо надевающую сердех.

— Держи, — она кинула в меня камизой — моей собственной, между прочим. — Поторапливайся.

Я ругнулся.

— Фильхе, ты же только что…

— Это не Фильхе, — отрезала она. — Точнее, то была Фильхе, а я — не она. И вообще, извини. Теперь-то уж больше такого не повторится. Во-первых, я ее проконтролирую, а во-вторых, я с ней объяснюсь. Ох, что за дикая женщина! Не могла раньше дать понять!

— Ты о чем? — как идиот, я сидел на полу, комкая камизу и почему-то не в силах сообразить, с какого конца ее надевать. — Вас что, две сестрички-близнеца? Вы меняетесь, когда я моргаю?

— Не говори глупостей! — Фильхе вздохнула, как-то уж очень знакомо. — О боже настоящий, Стар, ты же про Вию все знаешь теперь! Мог бы и догадаться!

— Ты… — у меня в голове наконец-то начали шевелиться колесики — как в часовом механизме — и, наконец-то, в правильном направлении. — Так ты не одна в этом теле?!

— Именно, — сурово кивнула Фильхе (или кто там?!). — Нас двое. А теперь, если ты протянешь еще немного, мы не успеем помочь твоему другу-звездочету.

— Откуда ты знаешь?… — я наконец-то разобрался и принялся натягивать камизу… как вскоре выяснилось — задом наперед, но такие мелочи меня уже не особенно волновали.

— Ты меня до сих пор не узнал? — горько спросила Фильхе. — Так я и знала, чего еще от тебя ждать! Намекали тебе, намекали, а ты… ты никогда меня не любил!

С этими словами она отвернулась и сложила руки на груди.

Я замер со штанами в руках.

— Агни? — тихо спросил я. — Ты и так можешь?!

— Ну разумеется! — она сердито обернулась. — Я же дух! Дух! У меня есть что-то вроде плоти, но это не настоящее тело! Сколько раз я тебе рассказывала, как я в деревьях ночевала?! А люди куда более податливы, уж поверь!

— Черт… — только и мог сказать я.

— Ты ведь не хочешь, чтобы со звездочетом что-то случилось, верно? — спросила Агни по-прежнему холодно. — Он тебе нужен, верно? Ну вот, а с ним случится, если ты не поторопишься. К нему какой-то вампир пристал.

— Вампир?! Это еще кто?!

— Долго объяснять. Ладно, может, не вампир, но какая-то нечисть точно. А он ни сном ни духом. Давай-давай, собирайся, со мной мы его быстро догоним. Кстати, кто такой черт?

— Кто-то вроде духа предков… — слабым голосом сказал я. — А хрен — это такое растение… Агни… но зачем?! Почему?!

— Потому что! — припечатала она. — Мне так захотелось. Ясно тебе?! Ну поторопись же ты, ради всего святого! А за эту женщину не волнуйся. Больше она тебе беспокойства не доставит.

Я уже накинул котту, даже эти жуткие пуговицы на рукавах застегнул и теперь подвязывал пояс. Голова шла кругом, решительно отказываясь воспринимать реальность, но я на нее прикрикнул: ишь чего, глупая!.. Потом будешь капризничать, сейчас дело надо делать.

— Агни… — вдруг вырвалось у меня, когда мы уже готовы были выйти за дверь домика. — Скажи… ты меня любишь?…

Она сердито посмотрела на меня снизу вверх… глаз было не видно в темноте, но я знал, что они сухие и блестящие. Вот просто знал.

— Естественно, — ответила Агни сердитым голосом жрицы Фильхе. — А то как же. Почему еще я с тобой вожусь, идиот ты несчастный?

— Я тоже тебя люблю, — сказал я очень тихо, коснувшись ее плеча кончиками пальцев. — Тебе бы лучше остаться здесь.

— Мне эта нечисть ничего не сделает, — она дернула плечиком. — Максимум, тело убьет. Так я другое себе найду, получше. И помоложе. А ты без меня звездочета не найдешь. Пойдем.

Она решительно повернула ключ в висячем замке и заспешила прочь по переулку. Я последовал за ней, попытавшись что-то сказать насчет того, что совершенно не хочу, чтобы это тело убивали — Фильхе и так из-за меня настрадалась — но почему-то не смог. Видимо, мы рванули слишком быстро. Потом почти побежали… мне пришлось придерживать Косу рукой, чтобы не била по ноге. Наконец мне удалось все-таки поймать Агни за руку, крепко сжать ее длинные ловкие пальцы и шепнуть ей на ухо: «Я все равно буду защищать тебя. Всегда. И попробуй только подставиться. Или там с телом этим что сотворить…»

— Тише, — Агни вдруг остановилась, она совершенно не слушала меня. Поднесла руку ко лбу. — Тут… я не могу их найти! Куда они пошли?… Ах, как следы путает…

Она присела на корточки и начала водить рукой над грязной мостовой, будто слепая.

— Ты что, пытаешься их учуять? — спросил я.

— Да, — она кивнула. — Раньше-то я Большого чуяла отовсюду… Но теперь это тело… оно как шоры на глазах… Может быть… — она задумчиво кинула взгляд на меч на моем поясе.

— Ни в коем случае, — сурово сказал я, сразу сообразив, что она собралась делать. — Сама же сказала: ты с этой женщиной договоришься. Договоришься, а не убьешь! Я не желаю, чтобы она и жизнь из-за Кевгестармеля теряла!

Агни открыла рот — может быть, чтобы язвительно сообщить: мол, жизнь в теле, занятым чужим разумом, хуже каторги, — но изменилась в лице и сказала явно совсем не то, что собиралась:

— Почуяла! Они близко! Но… — она подняла голову и посмотрела на меня, сдвинув брови. — Это не вампир… совсем не вампир. Это…

— Бог? — резко спросил я.

Она вскочила, отшатнулась.

— Нет! Нет, не скажу! Ты погибнешь! Погибнешь, или выпустишь бога!

Я шагнул к ней. Был я зол в тот момент неимоверно. Сказать, нет?… Если она хочет быть со мной, она никогда не должна решать за меня. Никогда. Или сама поймет?… Потому что если я произнесу это вслух, она может очень серьезно обидиться: саламандры — существа свободолюбивые.

Агни сделала еще шаг назад.

— Прости… — прошептала она. — Прости. Да, я понимаю… Он знаешь где?… На кладбище. Надо торопиться.

И, обернувшись, побежала так быстро, что я еле успел за ней.

Бежали мы недолго — или мне показалось, что недолго. Зато мы много петляли, и пару раз я спас свою спутницу от падения в нечистоты. Да и сам я однажды поскользнулся и вынужден был схватиться за стену соседнего дома… Если вы бывали в Медина-дель-Соль, то, может быть, вспомните: этот тот самый маленький переулочек, где стены домов словно выгибаются пузырями, а кирпичи кое-где выступают из кладки, без всякого видимого порядка. Там еще расстояние между домами такое, что двум людям не разойтись: хорошо, что нигде нет дверей напротив друг друга. А толстые горожане, если им случается тут проходить, наверняка застревают…

Переулок влился в улочку пошире и почище, потом мимо нищего, который что-то пробурчал на ходу (не то защищал от нас свою бутылку, не то, напротив, звал присоединиться), мы сбежали с пригорка и уперлись прямо в чугунные кладбищенские ворота. Они были заперты, на них, как и положено, висел замок. В сторожке огонь был уже потушен: и не удивительно, что сторож не то пьет где-то, не то веселится.

— Сможешь войти? — спросила Агни.

Вместо ответа я ухватился за край оградки — стоило всего лишь поднять руку — подпрыгнул, ухватился одной рукой и перемахнул через ограду. И только тогда сообразил…

— Агни! Я же не могу тебя оставить здесь!

— Ты же не хотел, чтобы я шла с тобой, — ехидно сказала она.

— Да, я по-прежнему не хочу! Но оставить тебя глубокой ночью у кладбищенской ограды немногим…

— Я сумею постоять за себя, — ответила она. Из складок мантильи, которую она маскировки ради накинула поверх сердеха, блеснуло лезвие стилета и тут же спряталось. — В праздничную ночь все перепились. Торопись, Стар!

— Если с тобой что-то случится, я тебя сам убью! — пригрозил я, и кинулся вглубь кладбища. Нет, возможно, я и поступил по-идиотски. Но хоть убейте, после того, что случилось, я не мог заставить себя воспринимать Агни в теле Фильхе как обычную женщину. И если она говорит, что сумеет постоять за себя и грозится кинжалом, значит, наверное, и впрямь сумеет…

Записки Астролога

Бог не уходил. Я чувствовал, что он стоит надо мной, возможно, перебирая пальцами бородку, и поэтому попытаться сесть и перевязать рану было нельзя. Интересно, почему?… Он действительно перепутал руки, не знает, с какой стороны у человека сердце?! Может ли быть такая глупость?… Или сказал так только ради игры: мол, абсурдность ситуации заставит меня поверить в то, что подобный идиотизм действительно возможен, и тогда я выпрямлюсь… и он добьет меня.

Наверное, так… иначе зачем он так долго глазеет на предполагаемый труп?… Или времени прошло мало?… Время в таких ситуациях течет по-другому, минута может показаться за десять… По идее, Драконье Солнце не дает ему чувствовать меня… Если бы еще не было так больно… И так страшно, что уж греха таить.

— Вот интересно, — задумчивым, заинтересованным тоном произнес Воху-Мана, — он должен быть уже мертв, а крови все больше и больше… Друг мой Кшатра Варья как-то сообщал мне при случае, что из мертвецов кровь не течет…

Вот гад, а?!

Неосязаемое, легчайшее предчувствие коснулось меня… Еще мгновение назад я думал, как бы не пошевелиться, а теперь насколько мог сноровисто откатился в сторону… и тут же схватился за грудь: там будто вертел провернули. Раскаленный.

Воху-Мана, чей посох, вместо того, чтобы вонзиться мне в спину, проткнул пропитанную кровью землю, разочарованно покачал головой. И произнес голосом расстроенного дедушки:

— Ах, мальчик-мальчик, что ж ты так?… Обманываешь?… Нехорошо.

Занес посох второй раз, и я понял: все, не увернусь.

Однако Воху-Мана меня не ударил. Он резко обернулся и врезал посохом по кому-то с разворота… интересно, это и в самом деле был сноп искр, или мне показалось?…

— Ты кто, юноша?… — процедил Воху-Мана сквозь зубы.

— Не узнаешь? — ответил ему Старов голос. — Собственно, предмет вашей сделки! Косвенно.

Записки Аристократа

Еще бы чуть-чуть… если бы я проговорил с Агни на пару секунд дольше, астролога уже бы убили. Наверное.

Во имя Ормузда, что стоило этой ящерице быть чуточку болтливей?! Теперь вот выкручивайся, спасай его… А он, еще того гляди, потом все равно помрет. Вон, скорчился как и за грудь держится. Да еще и кровью кашляет. Дрянь дело. Сомневаюсь я в целительских возможностях Драконьего Солнца.

Это он, значит, так насчет моего гороскопа договаривался. Ага, договорился.

Нет бы сбежать по-тихому! Так сам подставился… Это он вроде как богов от меня отводил, отмазывал. А в итоге мы оба помрем, потому что драться с богом — дело заведомо бесполезное, если только ты сам не бог.

Нет, умирать нельзя. Ни в коем случае.

Я встретил удар посоха Косой и зашипел сквозь зубы: с-силен, мужик! Я чуть плечо не вывихнул! Даром, что мудрец! Как бы тогда Кшатра-Варья ударил?!

— Что ж ты, дедушка, — прошипел я сквозь зубы. — Мудрец, а дерешься!

Воху-Ману я узнал, естественно. Трудно было бы не узнать.

— Что это за мудрость, если она не умеет постоять за себя? — в голосе отчетливо чувствовалась тонкая ухмылка.

Ненавижу тонкие ухмылки.

Мы отпрыгнули друг от друга… я, между прочим, чуть ногу не подвернул, не говоря уже о том, что едва не споткнулся о надгробие. Ох уж эти прыжки… Как замечательно они выходят на тренировках, и как прискорбно не получаются в жизни!

Эй… мне показалось, или бог и впрямь повел себя неуверенно?… Что, я должен был концы отдать при первом столкновении меча и посоха?… И вообще, почему он меня молнией к Ормузду не испепелит?… Что его держит?!

Я бросился на него с мечом на перевес. Не люблю нападать первым, но тут было важно отвлечь внимание Воху-Маны от астролога — чтобы не решил сперва его добить, а потом заняться мной. Что я тогда скажу Хендриксону?…

Противник был сильнее меня… противник был чудовищно силен. Он угадывал мои движения, посох его было не переломить даже прямым ударом, он идеально держал оборону, а увернуться от его атак мне удавалось только чудом и в последний момент. Что это он, специально?!

Меня осенило быстро, может быть, секунде на двадцатой боя. Да ничего не специально! Он растерян! Он не понимает, что вообще происходит! Что-то пошло не так! Например, он и впрямь должен был испепелить меня еще до того, как я подошел, но почему-то не получилось. Почему?! Драконье Солнце помогает?!

Но если он что-то не понимает, нет ничего проще: прекратить со мной драться, обездвижить меня и допросить с пристрастием. Значит, либо и этого не может, либо запаниковал.

Конечно, я мыслил далеко не так связно, как это сейчас выглядит. Это были скорее обрывки мыслей, куски предчувствий. Тут было понятно: если я хочу хотя бы остаться сейчас в живых, мне надо думать и думать быстро.

Мы снова сошлись близко: идиотский такой момент, когда мечи плотно прижаты друг к другу, и никак их не отвести, потому что каждый пытается прорвать оборону противника. Вещь, которая случается очень редко — на самом деле, если оба противника искусны, этого не происходит практически никогда. Но Воху-Мана специально подстроил… кто там его знает, зачем?!

— Кто ты?! — сказал он, и старческий голос показался похож на крик.

— Что?! — мы снова разняли мечи, прежде чем мне удалось привезти мысли в порядок.

Он попытался между делом достать меня по ногам, я подпрыгнул… Бог не знает, кто я?! Бог мудрости не знает, кто я?!

Ну, ребята, ничем иным, кроме как Драконьим Солнцем, я это объяснить не могу. И впрямь мощная штука.

— А кто ты? — крикнул я, под воздействием внезапного порыва решив прикинуться идиотом. — Я хочу знать, с кем сражаюсь! Скинь капюшон, ты, ублюдок?

— Ты не знаешь?!

— Черта с два!

Воху-Мана замер, уперев посох в землю. Я тоже остановился, замер в двух шагах от него, стараясь перевести дыхание. Если есть передышка, надо пользоваться… Может быть, Райн в это время… ну не знаю, хоть отползет, что ли?… Кто его знает, насколько серьезно он ранен.

Воху-Мана поднял руку и аккуратно отвел с лица капюшон. Тот упал ему на спину тяжелыми складками.

Лицо как лицо. В темноте практически не видно. Бородка… белая. Длинная.

— Кто такой черт? — спросил Воху-Мана. — Сдается мне, я где-то слышал…

И ударил меня посохом. На сей раз бог целил в голову, а увернуться до конца я не успел. Конец посоха — заостренный! — прорезал щеку. Ох, ну и боль! У меня даже нет слов нормальных, чтобы сказать, как мне было больно. Кажется, его кончик еще и по зубу чиркнул. Во рту тут же стало холодно.

В глазах потемнело. Ей-богу, вроде и на ногах стоял, но мне показалось: даже в тот день, когда Симон ударил меня мечом и потом я лежал в лесу, мне так больно не было. Может, потому что я сразу сознание потерял?…

Бог рванулся из меня наружу. Пламенем костра, огнем подземелий, гневом воина, горестным стоном боли… Божье столкнулась с божьим. Божье корчилось внутри меня, яростно пытаясь отомстить…

Первый раз с того момента, на старом пастбище.

Отец говорил, что я должен беречься. Что чем старше я буду становиться, тем больше сил будет набираться спящая внутри меня сущность, и что рано или поздно она может выбраться наружу, как бабочка из кокона. Разумеется, от меня самого тогда ничего не останется, зато Кевгестармель возвернется во всей красе. И, естественно, покарает. Кого надо, того и покарает — то есть, практически всех.

Но почему-то сегодня я смог поймать Кевгестармеля.

Где-то за забором стояла и ждала меня Агни, которая Фильхе (а ведь за Фильхе тоже нужно было мстить!). Я встретил мать у источника. Совсем рядом на кладбище истекал кровью Райн… а ведь я почти уже — или даже совсем? — стал считать его своим другом. На ночных улицах Медины нас искала Вия. Мне никак нельзя было проигрывать.

Вия сказала мне «молодой хозяин». В ней поселилась Хельга. Хельгиного племянника убил я…

Теперь, когда бог рвался наружу, его воспоминания стали моими, и я отчетливо увидел это: горы, туман… фальшивая осень, вызванная из моей собственной памяти. Возможно, мне тоже хотелось убить кого-нибудь, как в тот раз брат чуть не убил меня. Бог ничего не мог сделать без моей помощи. Я был проводником. Это я, Астериск Ди Арси возрождал Кевгестармеля — своей жаждой мести, жаждой власти, сотнями прочих ненужных чувств.

Но чувства мои — человеческие. Мне плевать на богов! Слышите, боги! Можете разбираться сами между собой сколько угодно — я в вас не верю! Я верю только в Бога Настоящего, как раз потому, что он не требует и по сути своей не может требовать никакого поклонения. Я отказываюсь вас уважать и вам подчиняться. И уж тем более я отказываюсь подчиняться тому, кто, как кишечный червь, пожирает мое тело изнутри!

Мне, ей богу, показалось, что я схватил его за хвост… а потом — что отшвырнул за спину.

«Шрам будет, — подумалось. — Через всю щеку. И, скорее всего, некрасивый. Но многим женщинам шрамы нравятся… Может, еще и пользу извлеку».

Как там говорил отец?… «Жизнь рассердится на тебя, если ты будешь принимать ее битвы слишком всерьез…» Или немного не так?… Не важно!

— Держи ответ, мразь! — крикнул я, взмахивая мечом и шагая навстречу Воху-Мане. — Смотри мне в глаза!

И я действительно увидел глаза бога — карие… Удивленные донельзя, даже не испуганные.

После чего рухнул прямо в кровавую грязь.

Записки Безымянной

Город был безмолвен. Точнее, он до сих пор сыпал остатками праздника, фонтанировал фейерверками постепенно угасающего веселья. Но в нем было самых главных, неслышных большинству людей голосов — тех, которые принадлежали духам.

На Вию, вероятно, поглядывали как на сумасшедшую — те, кто были в достаточной степени трезвы. А может быть, и не поглядывали. Сегодня вечером она могла бы бегать хоть в мужской одежде и без мантильи — такие мелочи мало кого волновали.

А она металась от стены к стене, гладила гладкие камни или шершавые кирпичи, и не могла понять, где… куда… будто проход закрылся, или по нервам ударили чем-то ослепительным… или… ах, ну где же он?! Бог ушел… там точно был бог… и закрыл за собой проход…

«Бесполезно, бесполезно даже и пытаться…» «Да что ты можешь! Вот если бы добрый меч…» «Боги! Людям не тягаться с богами!» «Спокойно, девочка, спокойно…»

Впервые за долгое время Вии хотелось заорать вслух: где он?! Она даже в транс уйти не могла: транс не давался в руки, хлеща по лицу холодной чешуей неизбежности. Дух-хранитель, язвительный и непокорный, никак не отзывался, издевательски прячась за левым плечом и отказываясь выходить вперед.

Дух-покровитель молчал, и не вел ее к астрологу, не показывал, где он… даже намекнуть отказывался… Никто ей не отвечал. Общее веселье кидало в лицо пригоршни тишины между взрывами смеха, городские улицы спутывались в клубок…

Райн смеялся над духом. Смеялся, стараясь поскорее взять себя в руки, давя смех тыльной стороной руки, прижатой к губам… Сегодня, в библиотеке. Солнце золотило его волосы, и седина была совершенно не видна. А кисти рук у него широкие. Весной, наверное, в веснушках… А может, и нет.

Вия дважды пробежала вдоль одной и той же улицы, трижды вернулась обратно… Она все пыталась подойти к ратуше, но не могла… «Покажи мне хотя бы Ди Арси!» — почти взмолилась она. Дух, казалось, колебался… Вия отчетливо чувствовала его: стерегущего, будто пес, на самой границе ее сознания и упивающегося его множественностью. В конце концов и от этого дух отказался. Хотя, как казалось Вии, он даже начал… даже попробовал искать его…

«Почему?!» — нет ответа.

Когда все успело произойти?… Сегодня утром жизнь была ясна и понятна: идти вперед, ждать, пока не представится возможность забрать Драконье Солнце… простые цели: то, что она была в состоянии придумать и объять сама. С тех пор все успело стать отчаянно сложным, и отчаянно безвыходным.

Что, если она не найдет Райна? Что, если бог убьет его?

Секундочку, а даже если она отыщет астролога, то чем сумеет помочь?… Уж не собирается ли она натравить гехерте-геест на Воху-Ману?! Или бубном вокруг бога трясти будет?… «Замолчи», — велела Вия менестрелю… и тут же сообразила, что не уверена, менестрель ли это. Может быть, старый шаман. Может быть, еще кто-то.

Он назвал ее Фьелле. Кто его знает, почему. Вия точно помнила: она никогда не говорила Райну, как звучит ее имя на лагарте. Сам догадался?… Ну да, лагарт он, скорее всего, знает. В общем, ничего особенного, назвал и назвал… Но… Фьелле…

«Фьелле, девочка моя, тебе уже четырнадцать лет… полно возиться со зверенышем, девушке в твоем возрасте пора бы подумать и о браке». «Отец, мой нареченный погиб… я до конца дней не буду смотреть ни на кого другого. Если вам угодно, я удалюсь в монастырь, но никогда не… никогда не…»

Суженый Фьелле, оруженосец ее старшего брата, был, кстати, похож на Райна. Тоже блондин с темными бровями и постоянной полуулыбкой… Только его улыбка выглядела всегда немного смущенной, будто он вот только что подумал о чем-то нехорошем или не до конца понимал, где находится. Фьелле он нравился с детства, она лет в пять еще сказала себе: вот, за него я обязательно выйду…

— Вия! — она умудрилась не врезаться в Федерико, но только благодаря уже ставшей бессознательной осторожности. Художник еле держался на ногах и был творчески меланхоличен: схватился за девушку сразу же, но не для того, чтобы воспользоваться случаем, а чтобы не упасть. — Драгоценная госпожа моя Шварц… Шварцен… чернушечка вы моя, что вы тут делаете? Да еще одни?… Этот гад астролог вас бросил?… Только дайте мне знак, и я его…

Первым порывом Вии было вырваться — ах же, как некстати! — и продолжить свой одинокий, отчаянный и суматошный поиск. Ей все казалось: она уговорить духа, или нащупает нить, или еще что-то случится, или…

Но вместо этого она крикнула:

— Федерико! Райн в беде! На него напали разбойники! Десять человек! Он стал отбиваться, и крикнул мне бежать!

Федерико если и не протрезвел, то обрел некоторую крепость в ногах.

— Так, — сказал он, выпрямляясь и даже отпуская Виины руки. — Надо кликнуть стражу. Стража! Стража! — в праздничном хороводе на него оглядывались, как на идиота.

Художник схватил Вию за руку и потащил к краю площади.

— Стража! — кричал он время от времени. — Стража!

Вия поняла: если что, уж дорогу-то до того места, где они целовались, она стражникам покажет. Для этого ей помощь духа не нужна. И все то время, когда она помогала все еще путающемуся в собственном языке Федерико объясняться со стражей, все время, пока она вела десяток вооруженных людей к переулку, в голове у нее билось одно: «Это битва людей. Люди тоже что-то могут…»

…У чугунной решетки, что ограждала садик с фонтаном, они увидели странную процессию: женщина в мантилье, накинутой поверх сердеха, и с факелом в руке, шла впереди двоих мужчин. Один почти нес другого, перекинув руку того себе через плечо… Впрочем, оба изрядно шатались: перебрали, вероятно. С кем не бывает. Тому, кого несли, было явно хуже: белобрысая головушка свесилась вниз, лица совершенно не видно. Зато левая половина лица идущего самостоятельно была сплошь в кровавой корке.

— Агни… — прошептала Вия, поднесла пальцы к губам нервным жестом… и наткнулась на вуаль, которую, отказывается, так и не откинула.

— Кто вы, господа, и что вы делаете возле моего дома в этот час? — холодно спросила женщина, держась с королевским достоинством.

Райн поднял голову и вымученно улыбнулся… он тоже был в крови и грязи, и, когда один из стражников поднял факел повыше, стало видно, что верхнюю часть туловища юноши охватывала импровизированная перевязка… судя по всем, откромсанный подол его собственной котты: теперь неровно обрезанное одеяние даже не прикрывало колен.

— Все в порядке, госпожа Фильхе… — сказал он. — Это свои.

А Стар добавил высокомерно:

— Спасибо за беспокойство, господа стражники. Как видите, мы справились своими силами.

Вия подумала, что не знает, кому из них броситься на шею. Желание броситься на шею само по себе было столь странным, что она не удержала слезы. Хорошо, под вуалью ничего не видно.

Эпилог

Ах как бы не умереть мне,

А в каждом дне капля смерти,

Но если ты будешь петь мне,

Мне будет легче….

Ольга Тишина. «Пой мне»

Записки Астролога

Все-таки потеря крови — штука пренеприятнейшая! Вроде и ничего особенного: всего-то и надо было, что промыть и перевязать рану — а в постель дней на несколько укладывает с гарантией.

Одно меня несколько радовало: когда я очнулся от глубокого, полуобморочного сна, в который провалился, едва только меня совместными усилиями оттащили в особняк Федерико, у кровати моей на низеньком табурете сидела Вия.

По опыту я знал: если кто-то днюет и ночует у постели больного, последний очухивается как раз в тот самый момент, когда добровольный сиделец вот буквально вышел на несколько мгновений по самой неотложной нужде. Поэтому я без труда предположил:

— Ты только что вошла?

Вия кивнула.

— Да. Зашла проверить, дышишь ли.

Голос ее был абсолютно серьезен, даже мрачен, и у меня не возникло сомнений в том, что она сообщила именно то, что намеревалась сказать.

— Рана не настолько серьезная, чтобы я мог умереть, — пожал я плечами. Точнее попытался: это очень трудно сделать, когда лежишь. И больно стало тут же.

— Может быть всякое.

— Скажи уж лучше: ты надеялась, что я умру, и тогда Драконье Солнце материализуется и перейдет к тебе!

Я шутил лишь отчасти.

Солнце грело еще праздничнее, чем вчера, как будто ему было начхать с такой высоты на смерть одного из богов, — и Вия в ярком свете, падающем из окна, казалась удивительной. Просто неземной какой-то. Подумаешь, цвет кожи. Мне хотелось ничего не говорить, не двигаться — не двигаться, возможно, еще и потому, что неосторожные движения вызывали изрядную боль в ране, — а просто смотреть на нее. Каждое ее движение казалось мне исполненным необыкновенного внутреннего смысла, куда более значимого, чем все астрологические трактаты вместе взятые. Умом я понимал всю абсурдность такой постановки проблемы, но то умом.

— Нет, — покачала Вия головой. — Мне не хотелось, чтобы ты умер.

— Спасибо, — сказал я, понимая, что эта фраза, пожалуй, самое близкое к признанию в любви, что я от нее дождусь.

— Не за что, — ответила она.

Потом посмотрела на меня сурово и заметила:

— Знаешь, пожалуй, я должна согласиться на твое предложение.

Подумав немного, она уточнила:

— Руки и сердца.

— Вроде, я ничего больше тебе и не предлагал.

— Все возможно, — она пожала плечами.

Я вздохнул.

— А ты знаешь, что дракон смеялся?

Вия чуть склонила голову на бок, как будто пыталась лучше меня рассмотреть. А я продолжил говорить, лишь отчасти понимая, почему я рассказываю все это именно сейчас:

— Дракон. Который отдал мне Драконье Солнце. Он сперва исполосовал меня когтями — когти были, каждый с мою руку размером. Прямо какая-то Нейтская кружевница, а не дракон, скажу тебе. А потом и спросил: к чему ты пришел сюда, ребенок?… Так и спросил: и к чему, и ребенок… Весь отряд, к которому я примкнул, уже, конечно, был перебит. Один мужик остался… Тадеуш Болтун… он уже потом умер. Ну а я ничего не соображал к тому времени — сама понимаешь. И ответил просто: за Драконьим Солнцем. Хочу мол, время повернуть. Тут-то дракон расхохотался…

Я умолк и уставился в окно. За коном не было ничего примечательного — фронтон соседнего дома с рельефами крылатых богинь — не настоящими. Не то Изида (говорят, у нее был сын сокол), не то вообще что-то выдуманное — никто из богов обычно с крыльями не расхаживает. Во всяком случае, я не слышал.

— И что дракон?

— А представляешь, дал. Сложно это описать. Понятия не имею, что он со мной проделал. Только я действительно усилием воли изменил время. Чувствовал одновременно и прошлое, и будущее, и… — мне не слишком-то хотелось развивать эту тему, но я все же продолжил. — Я не вслепую действовал, понимаешь… Я уже… когда начал, понял, что мне придется сделать. Я видел… Понимаешь, моих родителей сожгли за колдовство. Сперва отца — как чернокнижника. Потом мать — как ведьму. То, что они на самом деле были чернокнижником и ведьмой, дела не меняет… Я хотел сделать так, чтобы этого никогда не происходило. Ну и сделал. Там все началось из-за чумы сначала… Во всей деревни, в каждой семье кто-нибудь да болел. У нас нет. Тогда горожане сожгли отца, как будто он виноват. Ну а теперь — заболел. Тетка моя, Ванесса. Она нас с Раей воспитывала. Даже еще когда родители были живы, все она…

— Почему ты… — шепнула Вия.

— Мне было двенадцать лет, — я смотрел на Вию, и старался не отводить взгляд. — Мне было двенадцать, и мне было трудно понять, о чем я в тот момент думал. А тетя была очень строгая. Всегда. И еще… мне казалось, что это понарошку. То есть я не верил, когда желал, чтобы время повернулось, что это по-настоящему произойдет. Только… я сам себе не верю теперь, когда это говорю. И сестру я так и не спас. Она в любом случае… превратилась неизвестно во что. У нее сильный дар был. Ну, может быть, она стала бы тоже ведьмой, как мама. Но на нее боги глаз положили. А она оказалась им служить. В одном варианте — потому что из-за богов погибли ее родители. В другом — потому что из-за богов пропал без вести ее любимый старший брат.

— Ты?

— Я. Видишь, я же прошлое изменил. Но получился бы парадокс. То есть если бы родители были бы живы, я бы не поперся к дракону, не стал бы домогаться Солнца… Короче говоря, получилось так, что меня как бы не было с момента изменения. Я просто исчез. И Рая снова сбежала, отправилась на мои поиски. Она мне сама рассказала потом. Потому что теперь-то она видит все на свете.

Вия тихо сказала:

— Райн… я не могу тебе помочь.

— Это я должен тебе помогать, а вовсе не ты мне, — возразил я. — Все хорошо.

Уголки губ Вии вдруг дрогнули. Кажется, это был первый раз, когда я видел, как она пытается улыбнуться. Или все-таки не первый?

— Как мне жить без любви твоей?… — начала она. — Что на родине, что на чужбине я твое повторяю имя, заплутав в лабиринте дней.

— Что?… — мне показалось, что я вижу ее в первый раз. У нее даже лицо стало каким-то другим.

— Как мне жить без любви твоей, если мир вдруг обрушится в пропасть?… Я меняю смелость на робость, ибо горечь мне страха страшней.

«Страшнее страха…» — толкнулось во мне в ответ.

— Что это? — повторил я. Хорошо хоть, не спросил, «это мне?», хотя очень хотелось. Безумная такая надежда.

— Это… менестрель написал, — Вия неожиданно беспомощно улыбнулась, развела руками. — Для меня. Представляешь, он написал это мне. До сих пор я как-то не задумывалась… мне казалось, что те, внутри меня, меня ненавидят. Уж как минимум, терпеть не могут. А оказывается, они меня любят. Сестра так меня любила, что готова была отдать за меня жизнь. Когда она кинулась наперерез… ну, когда ей пощечину залепили… Нет, я же не тебе это рассказывала, а Стару!

— Неважно, — я кивнул. — Продолжай.

— Она думала, что они ее убьют. И была готова. Она не могла не отстоять меня, понимаешь?…

Я даже не знал, что на это ответить.

— Мне все еще трудно найти саму себя, — тихо продолжала Вия. — Может быть, меня все-таки нет. Но мне бы очень не хотелось, чтобы и твоя любовь, и их, пропала бы впустую. Ведь ты меня правда любишь, да?… Иначе не стал бы рассказывать. Ты, по-моему, Стару еще не говорил о чем-то таком.

— Мне тоже нужны люди, которых я мог бы любить, — я развел руками, стараясь не морщиться от боли. — Ведь не мог же я остаться со своими родителями. Я… ну, приехал к ним после того, как все это дело поменял. Раи не было, тети Ванессы не было… У родителей было трое других детей. Представляешь?… Отец был мрачным. Я его не помнил таким. Я даже не стал разговаривать с ними… Только издали посмотрел.

Вия вдруг вытянула руку и легонько дотронулась до моего лба кончиками пальцев — скорее, намек на прикосновение. Пальцы у нее были теплые.

Я поднял руку и сжал ее ладонь в своей. Мне не хотелось ее отпускать.

— Скажи… А почему ты называл меня Фьелле? — спросила она спустя какое-то время.

— Фьелле — это название виолы на лагарте, — охотно пояснил я. — Ну еще и женское имя. Похоже на твое, правда?… Только немного длиннее. Ты мне сама виолу напоминаешь. Такой же тихий, необыкновенно красивый звук. А вообще, не знаю. Просто вылетело.

— Называй меня так иногда, — попросила Вия. — Только не слишком часто.

— Как пожелаешь, — кивнул я.

— Что мы будем делать? — спросила она.

— Мы поедем со Старом к его герцогу. Мы будем ему помогать. Собственно говоря, так я и намеревался поступить с самого начала. Больше мне ничего не остается делать. Я знаю, для чего нужно Драконье Солнце.

Вия склонила голову в знак согласия.

— Ты все еще хочешь никогда не рождаться?…

Она не ответила, но улыбнулась. Потом поднялась с табурета и вышла за дверь. Я остался один в этой обширной солнечной комнате в особняке Федерико.

* * *

Федерико и Стар явились навестить больного в моем лице ближе к вечеру. Федерико был пьян в стельку, Стар — слегка нетрезв, но соображал хорошо.

— Привет, о торгующий с богами! Что, доторговался?! — Федерико заорал это мне еще с порога, и Стар ощутимо вздрогнул… пришлось мне успокаивающе махнуть рукой. Нашего гостеприимного художника мы в детали вчерашнего инцидента не посвящали: прозвище «торгующий с богами» появилось давным-давно, когда я при Федерико торговался с храмом Хаурвата за составление мунданного гороскопа.

— я махнул рукой.

Федерико расхохотался и бесцеремонно уселся на край кровати — пришлось срочно ноги сдвигать, а то раздавил бы, ей-богу!

— Вот за то я тебя и люблю! У тебя всегда есть что сказать…

«Даже если это не мои слова», — мог бы добавить я, но промолчал.

— Признавайся, почему без оружия вышел? — спросил Федерико. — А если бы твой друг не успел?

— Федерико, дорогой вы мой, выучите же наконец мое имя! — Стар вальяжно развалился на том самом стульчике, который недавно занимала Вия… вальяжно развалиться на стульчике без спинки довольно трудно, но ему удавалось. — Мы с вами третий час за упокой души пьем, а вы все путаетесь. Стар! Стар, один слог! В крайнем случае Астериск.

— Обелиск?… — Федерико наморщил лоб.

— Вот так каждый раз! — Стар махнул рукой. — При чем тут памятники?…

— Постойте, а за чей упокой вы, собственно, пили? — спросил я, ибо возникло у меня некоторое нехорошее подозрение.

— За твой, чей же еще! — произнес Федерико с неестественным весельем. — Хочешь, присоединяйся! — и извлек из-за пазухи плоскую флягу.

Я прикрыл глаза и откинулся на подушку. Смеяться сил уже не было, а очень хотелось. Только, боюсь, смех бы вышел несколько саркастический. Так что я просто произнес, мельков подумав, что почему-то от усталости я всегда начинаю читать стихи, и надо с этим как-то бороться:

От этих слов даже Федерико, кажется, слегка протрезвел.

— Ты о ком это? — спросил он с некоторым подозрением. — Надеюсь… об этом… Ахура-Мазде, да?…

— О нем, о нем, — произнес Стар с нехорошей улыбочкой. — Чтоб ему икнулось.

Федерико ощутимо побледнел.

— Так вы что же это… — он сглотнул. — Ладно, господа, если что, я…

— Ничего… — сказал я. — На самом деле ничего. Федерико, друг мой… может ли быть, что ты слишком устал?… Переволновался и перебрал… Я и мои друзья доставили тебе столько неудобств… Может быть, ты хочешь пойти и прилечь?…

— Да, пожалуй… — Федерико поднялся. — Да…

Он медленно пошел к двери. Выходя из нее, он только беспомощно произнес.

— Надеюсь, это был действительно Ахура-Мазда.

Страх Федерико мне было отлично понятен. Говорить о сотворении и творце — запреты страшнейшие. Еще пару-тройку веков назад за само упоминание могли испепелить. Вот просто так прямо взять, громом среди ясного неба, и… нет, сейчас уже другое. Боги слишком заняты борьбой с наводнением, чтобы слышать нас.

Когда Федерико вышел, мы со Старом некоторое время просто в упор смотрели друг на друга.

Потом он спросил:

— Что ты собираешься делать теперь?

— А Вия тебе не сказала? — я снова попытался пожать плечами, и снова горько раскаялся в своей попытке. — Мы едем с тобой к Хендриксону.

— Вы? — он приподнял бровь.

— А, так она совсем с тобой не говорила… Мы женимся.

— О! — Стар выглядел просто-таки пораженным. — А… с чего вдруг?!

— Так сложилось. Можешь считать, судьба.

— Чем я убедил тебя? — спросил он. — Ты сказал, что ждешь какого-то убеждения. Мы за этим в Медину и пришли… Но я ведь ничего не сделал!

— Это смотря с чьей точки зрения, — фыркнул я. — И вообще, с чего ты решил, что я с самого начала не намеревался помочь тебе?…

— То есть как это с самого начала?! А все эти разговоры про убийство…

Япомахал левой рукой, давая понять, что это был блеф и вообще не стоит принимать всерьез.

— Мы с тобой так и не договорили, — сказал я. — Про планы Хендриксона. Ну вот… и еще нам надо кое о чем поговорить. Например, что такое бог. И как ты убил бога этой ночью.

Стар вздрогнул.

— Так я все-таки его убил?… Я ничего…

— Убил, — кивнул я. — Я все видел. Он растаял в воздухе. Боги просто так в воздухе не тают. Если бы он не умер, а ушел, он бы точно нас обоих разнес. И еще полгорода вдобавок, случись вдруг в плохом настроении. Воху-Ману уничтожили. И там, наверху, не знаю, кто и почему. Думают, что я, наверное… если они знали про заказ Воху-Маны. Про тебя они вообще ни сном ни духом.

— Но как я его?! — взвыл Стар. — Я бы еще понял, если бы я своего бога выпустил! Так не выпускал! Я его удержал, представляешь?

— Представляю, — кивнул я.

— Так ты поэтому идешь со мной?… Потому что я смог одолеть бога?… Ты считаешь, что теперь мы с Хендриксоном справимся с богами?

— Боги рано или поздно падут, — я снова попытался пожать плечами, и на сей раз попытка оказалась не такой болезненной, как с утра. — Кто такой бог?… Это управитель энергетических процессов. Они изгнали тех, кто был здесь раньше, завладели потоками… а потоки их не слушаются. Рано или поздно они исчезнут сами. Они ведь уже не те, что раньше. Когда-то, говорят, Зевс и Воху-Мана и впрямь были мудрыми, а Кшатра-Варья и Ра — справедливыми. Прошли те времена. Они и миром не управляют. Справиться не могут. Попытались сначала — не вышло. Теперь запрещают только. Даже собственные страны формировать под себя не выходит. Нет, их победить не так сложно. Вопрос в другом…

Я устало потер лоб, поглядел на Стара, ждущего продолжения моей путаной речи с терпеливым выражением лица, и добавил:

— Проблема в людях. Ты вот богам мстишь. А чего хочет Хендриксон?

Стар ответил сразу и прямо, отлично поняв вопрос.

— Он тоже мстит. Во-первых, мой отец был его лучшим другом. Во-вторых, на всей его семье лежит проклятье. Несколько поколений назад их прокляла Спента-Армаити. В их роду дети обязательно ненавидят родителей и наоборот. Хендриксон всю молодость враждовал со своим отцом, чего не смог этого простить богам. Теперь у него дочь… Пока она еще совсем маленькая, и никакой ненависти к нему не испытывает, равно как и наоборот. Но тут как говорится… все впереди, — Стар хмыкнул. — Когда Хендриксон повстречал миледи Аннабель, и она рассказала ему о Настоящем Боге, он решил, что хватит терпеть.

— Потрясающе… — я вздохнул. — Нет бы смириться и потерпеть немного… В конце концов, жизнь довольно быстро кончается.

— Да ты оптимист, — хмыкнул Стар.

— Я реалист, — отрезал я. И посмотрел на него с иронией. — Давай сюда карту. Обсудим, чего он хочет. Я правильно понял: создать империю, свободную от божественного влияния?… И в основе — землю Княжеств?… Тогда кой хрен начал с Адвента?… А не с Нейта, скажем?… И как он собирается справляться с Отвоеванным Королевством, если оно вмешается — а оно непременно вмешается?… И вообще, сколько у него сил, черт возьми?… На какие резервы он рассчитывает?… И сколько сил потратить? Неужели он думает, что такое дело возможно осуществить при жизни одного поколения?

Стар буквально просиял.

— О! — сказал он. — Погоди чуток! Сейчас карту принесу! — и сорвался с места, как ужаленный.

Я удовлетворенно прикрыл глаза. Вот так и начинается самое интересное.

Разговор за шахматной доской

3026 год новой эры

Континент Коронованный Бык велик и необозрим. Он плывет в бурном синем океане, и населяют его люди с обычаями сколь удивительными, столь и неописуемыми. Достаточно сказать, что народы, разделенные Великим Ритом, порою не то что не понимают языка друг друга, а попросту считают своих соседей отвратительными, настолько разнятся их внешность и характер.

Далеко-далеко на Востоке едят собак. На крайнем западе немыслимо решить все вопросы, не сев предварительно в круг да и не побив камнями о другие камни — ради достижения внутреннего согласия путем малозаметного устранения несогласных (что довольно просто сделать, когда у каждого в руках по увесистому камню). Нечего и думать о том, чтобы собрать эти области под одной рукой. Во всяком случае, человека, который решился бы на подобное дело, стоило с полным правом назвать безумцем.

Сьен Хендриксон натворил в жизни множество дел, за которые его мало кто похвалил бы, но безумцем он не был ни в коем случае. Он никогда не ставил себе целью завоевать весь Континент или даже весь Закат. Закатные Острова — и то было слишком много для него.

Нет. Хендриксон хотел не власти силы. Он хотел власти идеи.

К чему владеть континентом, если ты контролируешь основные точки?… Горные перевалы, торговые пути, важнейшие участки побережья… К чему контролировать Континент, когда достаточно власти лишь над самой развитой в торговом отношении частью?…

И тут немаловажно напомнить, что там, где золото звенит громче железа, почтение к сверхъестественным силам отчего-то наименее сильно. И там же сильнее всего страсть к идеям. Идеи как раз тот товар, который боги при всем своем всемогуществе бессильны предоставить.

Тот, кто контролирует торговые пути, скоро будет контролировать ход мысли.

…Несмотря на холод, окна второго этажа Восходной Башни в Чертовой Крепости были распахнуты настежь — очень уж много народу там скопилось. Ночью выпал снег, и довольно много снега, что стало особенно очевидно, когда утром он начал таять. В результате обычную пристройку, где проходили занятия в устроенной герцогом школе для мальчиков, затопило, и занятия были перенесены в башню — а отнюдь не отменены, как на то надеялись ученики.

Теперь из открытых окон во всю силу молодых глоток неслось:

— Небо с землей разделили предвечные боги, мудрость их в этом понять нам порой не под силу. Мы лишь красою любуемся их несказанных деяний, помня, что Сущий изрек перед мира началом: вечность тогда хороша лишь, когда ее отварный мир оживляет…

— О боже настоящий, и это на одном дыхании… — улыбнулась миледи Аннабель, изящным движением переставляя пешку. — Не слишком ли наставники жестоки к детям?… Кстати, мне не нравится сочетание слогов в последней строчке.

Чета Хендриксона находилась на третьем этаже Восходной башни, в комнате герцогини. Вышивальщицы были отпущены, и супруги наслаждались обществом друг друга.

— Вспомните, что мы разучивали в их возрасте, — не согласился милорд герцог. — Одни имена чего стоят. Тут, по крайней мере, не упоминается имен. Что же насчет сочетания слогов, то за это отвечает Лорк. Я в слабо разбираюсь в стихосложении.

— Если позволено будет заметить, милорд, — нахмурила миледи светлые брови, — я все же считаю, что это было слишком рискованно. Кто-нибудь может и заметить. Достаточно того, о чем они поют. Ни крови, ни насилия, ни неприглядных деяний… одно это уже может заставить людей задуматься. Имена можно было бы убрать как-нибудь потом, когда гимны устоятся…

— Аннабель, дорогая моя, я склоняюсь пред вашей мудростью, — задумчиво произнес герцог, как будто он думал совсем о другом. — Но все же позвольте заметить, что из песни слова не выкинешь. Что запоминается однажды в каком-то виде, уже достаточно трудно заставить выучить в каком-либо ином виде. Проще убить, а это, согласитесь, несколько расточительно.

— Вам виднее, милорд, — герцогиня склонила голову, показывая, что по этому поводу она больше спорить не собирается… — Однако… Знаете ли, я часто думаю о нашем образе действий в целом… Правильный ли мы выбрали путь? Пророчества — пророчествами, но я ясно чувствую изначальную правильность, честность, если хотите, заложенную в богах. Да, они чужие. Да, они неприглядны. Но они олицетворяют существующие явления. Боги пришли из других миров, однако все же они не лучше нас самих. Настоящий же бог… тот, кто действительно выше и лучше нас… да, в него можно верить, потому что мы не знаем, есть ли он на самом деле. Но правильно ли заменять то, что есть, тем идеалом, до которого непонятно, как и тянутся?

Ее рука замерла над доской, взгляд на секунду отвлекся — изящный шахматный столик с единственной ногой в виде львиной лапы стоял у самого окна. Герцогиня кинула взгляд во двор по ту сторону забранного мелким узорным переплетом оконного проема, потом вновь посмотрела на мужа и спросила:

— Понимаете ли вы, что я хочу сказать, милорд?

Жизненный опыт научил ее, что люди редко слышат в словах других людей именно тот смысл, который вкладывает говорящий. С писаным текстом, кстати, выходит ничуть не лучше, даже хуже, ибо простор для толкований и домыслов куда больше.

Сьен чуть склонил голову. Вопрос этот за годы совместной жизни начал служить для них своеобразным паролем:

— В какой-то мере, сударыня. Вы знаете, что это меня тоже беспокоит. И все-таки я считал, что вам легче: пророчества дают вам некую гарантию.

— О, нисколько, — она вновь отвлеклась и посмотрела в окно.

С третьего этажа башни хорошо были видны шестеро юношей, которые, разбившись на пары, отрабатывали во дворе фехтовальные приемы. Все это были юные оруженосцы рыцарей Хендриксона, их дети или просто мальчишки, которые оказались в крепости случайно. Хендриксон знал каждого в лицо, а многих и по имени, и мог бы припомнить, пожалуй, как кто из них здесь появился. Его жена отлично знала, кто чем болел последний год.

Вниманием герцогини, впрочем, завладела одна пара, которая занималась в самом углу двора — чтобы прочим не мешать. Остальные ребята приходились друг-другу ровесниками, и им едва ли насчитывало по тринадцать лет (в случае одной из пар — даже вскладчину). Двое, интересующие августейшую чету, были несколько старше. Кроме того, если в остальных парах сражались примерно равно, здесь один явно был учеником, другой — учителем. Причем излишне темпераментным учителем: и герцог, и герцогиня ясно видели, до чего он злится и выходит из себя, пытаясь выучить своего более медлительного и менее понятливого в этой области друга хоть чему-то.

— Мальчишество, — герцог чуть поморщился. — Ерундой занимаются.

— Они же мальчишки, разумеется, иногда они могут вести себя по-детски, — улыбнулась герцогиня. — И потом, я бы не сказала, что тренировки Гаева так уж безнадежны. Для книжника он владеет мечом просто превосходно.

— Ну, нам-то он нужен именно в качестве книжника. Рыцарей у нас хватает, — герцог потер переносицу большим и указательным пальцами.

— Вас что-то беспокоит на его счет, милорд? — осторожно спросила герцогиня.

— Что-то вроде того.

— Может быть, вы мне скажете?…

Сьен Хендриксон прямо посмотрел на жену. Потом улыбнулся.

— Да нет, ерунда. Едва ли я могу выразить свои опасения связными словами.

— Позвольте мне?… — Аннабель вопросительно приподняла брови и, дождавшись кивка мужа, продолжила, — Все дело в его поведении. Стар, например, ведет себя куда нормальнее меня, с моими видениями. Заметили?… Не знаю уж, Драконье Солнце тому причиной, или что иное, но бог теперь прорывается наружу, только если мальчик ранен. И никак иначе.

— Заметил, — кивнул герцог.

— Ну а астролог… он настолько фаталист, настолько верит в судьбу, что эта уверенность попросту пугает меня. И это при том, что внешне он делает все, лишь бы помешать осуществлению рока.

— Я бы сказал, что Стар верит в судьбу больше, — герцог позволил прорваться в голосе некоторому удивлению. — По крайней мере, он не раз ставил меня в тупик несколько обескураживающими в устах столь молодого человека заявлениями.

— Ах, ну вы же понимаете, о чем я говорю! — герцогиня взглянула на мужа очень ласково. — Он много и красочно любит про это говорить… про то, что мы все не знаем, где будем завтра. А действует зрабро, будто крошечный щенок, который лает на лошадь, не видя толком ничего, выше ее колен. Что касается Гаева… Хорошо ли вы помните рассказ нашего… Стара, когда он описывал их преследования астролога в Радужных Княжествах?… Как он срезал через лес?

— Разумеется.

— Вас ничего не насторожило в этом рассказе?

— Предположим. Продолжайте.

— Вы считаете себя храбрым человеком?…

— Я понял вас, — ответил герцог после некоторого молчания, пробарабанив кончиками пальцев по краю доски. — Да. Безусловно. Я бы не стал без крайней необходимости заходить в лес, кишащий чудовищами, даже если бы был уверен, что они меня не тронут. Только если бы не знал реальной опасности, либо если бы мой ум помутился, но ни то, ни другое, похоже, не относится к этому молодому человеку.

— Человеку?…

— Сударыня?… Не хотите ли вы сказать, что Гаев в некоторой степени приближается к богу?… Или дракону?… Скажем так, к надчеловеческой сущности.

— Не думаю, — со вздохом ответила герцогиня. — Не приближается к чему-то, а удаляется от человека. Впрочем, общение со Старом, кажется, идет ему на пользу.

— Да?… А я как раз хотел сказать, что при всех моих подспудных тревогах, астролог уже отлично повлиял на Стара: теперь мальчик чаще задумывается перед тем, как лезть на рожон.

Внизу, во дворе, юноши, которых они обсуждали, завершили поединок — не по своей воле, просто пара самых юных участников вдруг прекратила сражаться на легких тренировочных саблях и, отбросив холодное оружие, перешла к более привычному для них способу выяснения отношений. Мальчишки без затей схватили друг друга за грудки и повалились в снова выпавший после обеда снег. Астролог, хуже различимый сверху на фоне снега из-за светлой шевелюры, кинулся разнимать драчунов. С некоторым запозданием Стар поддержал это благое начинание, и упорядоченная тренировка каким-то не совсем понятным образом вдруг переросла во всеобщий и беспорядочный обстрел снежками.

— Девочка просто молодец, — сказала герцогиня, казалось бы, без всякой связи. — Она очень старается. Малыш не зря их обоих сюда привел.

— Ой ли?… — герцог приподнял бровь. — Кто еще кого привел. Что до девочки… она мне кажется слишком мрачной. Впрочем, я не так часто ее вижу.

— Она уже пытается улыбаться мне, — успокаивюще сказала герцогиня. — Малыш в утверждает, что ему она улыбается даже очень часто и заявляет, что наедине с Гаевым она даже смеется. Он, мол, сам слышал.

— Странный брак, — сказал герцог. — Если бы эта девочка была моим вассалом и я подбирал бы ей мужа, я бы выбрал кого-то иного.

— Совершенно с вами согласна.

— Кстати, раз уж зашел разговор… Агни не успокоилась?

— Да нет, все еще капризничает, — пожала плечами герцогиня. — Как всегда. Ни с кем, кроме меня, Стара, Вии и немного Гаева общаться не желает. Не замечает не только слуг — даже моих фрейлин. И постоянно ноет, как она хотела бы сменить это тело. Слишком старое, — герцогиня поморщилась.

— Стар ей, безусловно, не позволит.

— Разумеется. Однако вам стоит учитывать, что он ее не бросит. Поэтому если вы держите в уме некий династический брак, вам следует поразмыслить над другими возможностями.

Герцог перевел взгляд в окно.

— Вам не кажется, что тогда тоже шел снег?

— Когда? — спросила герцогиня Аннабель.

— Когда мы с вами познакомились.

— Нет, милорд. Было очень холодно, но снега не было. Он пошел на следующий день… когда вы едва не рассорились с моим отцом.

Герцог молчал.

— Я иногда думаю… — сказала герцогиня. — Повернись все немного по-другому… пророчицей могла оказаться сестра, а не я. И тогда…

— В таком случае мне пришлось бы обойтись без помощи пророчицы, — пожал плечами герцог. — Или же я уговорил бы Малькольма жениться на леди Виктории. Кстати, тогда у вашего отца и вовсе не было бы повода для ссоры: обе дочери оказались бы пристроены.

— Бедный Малькольм, — улыбнулась Аннабель.

Она не строила иллюзий относительно своей сестры.

Герцог улыбнулся тоже. Посмотрел на руку герцогини, как раз коснувшуюся ладьи, чтобы сделать последний ход, и подумал, что у нее невозможно красивые руки — особенно для женщины, которая столько упражняется с мечом и луком.

Герцогиня посмотрела на доску. Безнадежная ситуация, право слово… Миледи временами была отчаянно счастлива с мужем, но тщательно взлелеянная и оберегаемая от него мечта у нее осталась.

Вот если бы Хендриксон, этот блестящий стратег и тактик, научился как следует играть в шахматы, ее брак приносил бы ей полную духовную и интеллектуальную гармонию.

Конец первой книги

© Copyright Мадоши Варвара, январь 2005 — май 2007, Омск — Томск — С.-Петербург — Омск — Барнаул — Омск

Примечания

1

Нобли (от лат. nobel — благородный) — наиболее влиятельные горожане, члены городского совета, избирают из своей среды бургомистра. В Адвенте их 12, бургомистр — тринадцатый (стоит заметить, что 13 в этом мире не является несчастливым числом, потому что Тайной Вечери никогда не было)

(обратно)

2

Олифант — огромный рог из слоновой кости. Использовался знатными сеньорами, чтобы подавать сигналы в сражении.

(обратно)

3

Здесь и далее Райн цитирует Омара Хайяма.

(обратно)

4

Сюрко — род одежды, похож на камзол без рукавов; котта — длинная (до середины голени или даже до икр) верхняя одежда с рукавами. Сюрко носился поверх котты в походах или путешествиях.

(обратно)

5

Жонглер (фр. jaunglear) — странствующий певец, сказитель, музыкант или актер. Как правило, путешествовали не в одиночку, а «творческими коллективами». Во Франции жонглерами называли преимущественно тех, кто исполнял героические сказания, аккомпанируя на виоле, позднее это название распространилось на всех комедиантов.

(обратно)

6

Блио — род женской одежды, предшественник платья. Фактически, длинная узкая рубашка с длинными и широкими (иногда узкими) рукавами, иногда кроилась из двух кусков: юбки и лифа. Ее носили принадлежавшие к верхним классам, а также в раннее средневековье — артистки, ибо их наряды первоначально имитировали одежды благородных.

(обратно)

7

Существовал обычай перекидывать катапультами в осаждаемую крепость трупы ее защитников: чтобы деморализовать, а заодно и прибавить хлопот по санитарной части.

(обратно)

8

Гармаш — род плаща, аналог пончо: кроился из целого куска ткани, в середине проделывалась дыра. Иногда (в том числе у Вии) снабжался капюшоном.

(обратно)

9

Амеша-Спента — досл. Семь Мудрецов, семерка высших зороастрийских божеств, представляющих собой не то ближайших к Ахура-Мазда, верховному божеству, святых, не то семь его воплощений.

(обратно)

10

Бык или Коронованный Бык — так называют единственный на этой планете континент. Та часть его, о которой известно Стару, похожа на карте, как их рисуют у него на родине («западом» вверх), на бычью голову с короной из Закатных островов.

(обратно)

11

Чертова Крепость — это название означает просто устаревший вариант слова «пограничный».

(обратно)

12

…Плутон — Райн использует астрологическую систему с участием всех девяти планет, как принято теперь, хотя в Средние Века знали только шесть, а в более раннее время и того меньше. Плутон считается самой мистической планетой, его влияние с трудом поддается расшифровке.

(обратно)

13

Многие астрологи и в нашем мире в Средние Века являлись искусными лекарями и диетологами: считалось, что звезды управляют не только судьбой человека, но и его здоровьем. Соответственно, и Магистры от этой традиции не отступают.

(обратно)

14

Натальная карта — собственно, гороскоп.

(обратно)

15

Фибула — узорная застежка. Чаще всего для плаща, но могла быть и пряжка на поясе.

(обратно)

16

Хорарный гороскоп — гороскоп, составляемой для определенного события. В качестве отправной точки берутся время и координаты начала события. Может быть составлен даже для какой-либо мысли: таким образом можно предусмотреть последствия, которые эта мысль еще окажет.

(обратно)

17

Мунданный гороскоп — гороскоп, составляемый для определенного места на поверхности Земли (города или страны). Бывает только солнечный — сроком действия на год — или лунный, сроком действия на месяц. Сбывается далеко не так точно, как гороскоп по рождению, но в определенных случаях может быть полезен.

(обратно)

18

Abenteuer (нем.) — «Приключения».

(обратно)

19

Schwarz(en) (нем.) — черный, der Wald — лес. Таким образом, если добавить приставку «фон», на которую Вия имеет право, как происходящая из знатной семьи, получаем «Вия из Черного Леса».

(обратно)

20

Крест и свастика — древнейшие символы солнца.

(обратно)

21

Неделя — четвертая часть лунного месяца.

(обратно)

22

Вохуман (Воху-Мана) — Один из Семи Мудрецов (Амеша-Спента) — воплощений верховного божества Ахура-Мазды (Ормузда).

(обратно)

23

Митик — пограничная река. Исток ее находится в отрогах Карлитовых гор, но уже на территории Великой Шляхты. По правому берегу расположены земли т. н. «Полуночных племен» (на самом деле живущие там народы находятся на переходной стадии от соседской общины к настоящему государству), а уже за этими землями — Карлитовые горы. Стар предполагает, что Вия должна происходить, скорее всего, оттуда.

(обратно)

24

Geherte gheest — дух-хранитель по-голландски.

(обратно)

25

Гаева Р.Г. - да, на севере Шляхты, в отличие от реальной Польши, есть отчества. Соответственно, полное имя Райна — Гаев Райн Георгиевич.

(обратно)

26

Водитель — имеется в виду водитель каравана.

(обратно)

27

Стар действительно ничего не смыслит в астрологии. До секунды.

(обратно)

28

Под «шляхетскими» милями Райн, вероятно, имеет в виду старорусские, которые насчитывали приблизительно 7,5 км (примерно столько же — географическая, немецкая миля). Английская миля — 1,4 км.

(обратно)

29

Спента-Армаити — одна из Амеша-Спента, единственное божество-женщина. Покровительница любви и красоты, как не трудно догадаться.

(обратно)

30

…во время предобеденного променада на кладбище — кладбища в средневековых городах служили традиционным местом прогулок: тихо, зелено и в самом центре.

(обратно)

31

Шахревар (Кшатра Варья) — Небесный Воитель, покровитель воинского искусства и силы, один из Амеша-Спента.

(обратно)

32

Лугнассад или Ламмас (1 августа), Мабон (21 сентября), Самхейн (31 октября) — кельтские языческие праздники годового цикла. Всего их было 12.

(обратно)

33

Отшнуровывая рукава котты… — рукава котты могли не пришиваться, а прикрепляться к проймам шнуровкой. Соответственно, к одной котте могло делаться несколько пар рукавов, рукава, как и шнуровка, могли быть разного цвета. Женщины дарили поклонникам свои рукава, возлюбленные рукавами обменивались.

(обратно)

34

Черт его знает… — как будет сказано позднее, черт — это фольклорный персонаж Северной Шляхты.

(обратно)

35

…с пол-этого монастыря — Тадеуш-Болтун, конечно, преувеличивает. Молодые драконы различаются размерами в холке примерно от крупного пони до коня-тяжеловоза. Что касается старых драконов, то они не вырастают выше четырех метров в высоту.

(обратно)

36

Шляхтич — это и житель страны под названием Шляхты, и шляхетский дворянин. В данном случае употребляется во втором значении.

(обратно)

37

Бенефициарий — человек, получивший от могущественного землевладельца какие-то права на землю (имущественные, судебные или право собирать налоги с крестьян, или же все вместе). Владение не было наследственным, и предполагало несение службы сеньору. Постепенно, однако, бенефициарии превратились в более поздних феодалов, весьма прохладно относящихся к своим служебным обязанностям.

(обратно)

38

Клянусь Белой дамой… — это восклицание Райна не несет никакой особенной смысловой нагрузки. Просто распространенное междометие. Думаю, он его подцепил уже где-то после Адвента.

(обратно)

39

Разумеется, Райн издевается. Сажень — 2,133 м длиной, фарлонг — 201 м.

(обратно)

40

Fosse de la Vasce (фр.) — Коровья Яма.

(обратно)

41

Сердех (сурда) — рубаха, священное одеяние в зороастризме. Каждый верующий должен носить ее до смертного часа. В мире Быка стала принадлежностью жрецов Семерки.

(обратно)

42

Скачки — вообще-то, в средние века скачек как таковых действительно не было.

(обратно)

43

Хан-Тенгри — двойная вершина Тибета на границе Киргизии и Казахстана (спорно: в том числе и Китая). Считался символом горнего мира, в котором обитал верховный бог древне-тюркской религии Тенгри (Небо). Откуда это название взялось в мире «Недобога» — понятия не имею, ибо сам Тенгри там точно не появлялся.

(обратно)

44

…если они мне родственники — Стар имеет в виду, что в неотапливаемых замках родичи, особенно дети, часто ради тепла могли спать вместе в одной кровати, порою вместе со слугами и домашними животными.

(обратно)

45

Казнили — в нашем мире Омар Хайям умер все-таки своей смертью, хотя неоднократно и подвергался гонениям.

(обратно)

46

Ахура-Мазда — собственно, то же самое, что и Ормузд.

(обратно)

47

Он же Ариман.

(обратно)

48

Райн имеет в виду один из астрологических домов. Всего их 12, и каждый отвечает за определенную сферу деятельности.

(обратно)

49

Гербы — гербы имелись не только у дворян. В городе их рисовали на стенах домов, используя вместо номеров.

(обратно)

Оглавление

Часть I

  Глава 1. Девушка на башне

    1. Записки Астролога

    2. Записки Безымянной

    3. Записки Астролога

    4. Записки Аристократа

    5. Записки Астролога

    6. Записки Аристократа

  Глава 2. Подземный ход

    1. Записки Аристократа

    2. Записки Астролога

    3. Записки Аристократа

    4. Ненаписанное. Кое-что об Астериске Ди Арси

    5. Записки Аристократа

  Глава 3. Ну, Гаев, погоди!

    1. Записки Астролога

    2. Записки Аристократа

    3. Записки Астролога

    4. Записки Аристократа

    5. Из потерянного дневника Гаева Р. Г.[25]

  Глава 4. Кровные родичи

    1. Записки Аристократа

    2. Записки Астролога

  Глава 5. В туманной стране

    1. Записки Астролога

    2. Записки Аристократа

  Глава 6. Разыскивается…

    1. Записки Астролога

    2. Записки Аристократа

    3. Записки Безымянной

  Вместо эпилога

    Интерлюдия саламандры

    Из потерянного дневника Гаева Р. Г

Часть II

  Пролог

    Райн Гаев

    Фьелле из Черного Леса

    Астериск Ди Арси

  Глава 7. Владыка Луны

    Записки Астролога

    Записки Аристократа

    Записки Астролога

    Записки Аристократа

  Глава 8. Настоящая встреча

    Записки Аристократа

    Записки Астролога

  Глава 9. Святая источника

    Записки Астролога

    Записки Аристократа

    Записки Безымянной

  Глава 10. Медина-дель-Соль

    Записки Астролога

    Записки Аристократа

  Глава 11. Божья кара

    Записки Астролога

    Записки Аристократа

    Записки Астролога

    Записки Аристократа

    Записки Астролога

    Записки Аристократа

    Записки Безымянной

  Эпилог

    Записки Астролога

    Разговор за шахматной доской

*** Примечания ***