КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Истории странных (неофициальный перевод, с иллюстрациями) [Ренсом Риггз] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Истории Странных. Ренсом Риггз

(обратно)
(обратно)

Странные авторские права

ИСТОРИИ СТРАННЫХ


Составитель и редактор: Миллард Наллингс

Иллюстратор: Эндрю Дэвидсон


Copyright © 2016 Синдригаст Пабликейшнс


Отпечатано в палатке кочевника в пустыне Лоп, простирающейся на восток вдоль подножья хребта Курук-таг к бывшей границе Таримского бассейна в Синьцзян-Уйгурском автономном районе в Китае, и известной как почти идеально ровная горизонтальная местность.


Переплетено за огромную плату глубоко под землей, в помещениях, вход в которые, расположенный в Лондоне между улицами Фиш-Стрит-Хилл и Паддинг-Лейн, вы никогда не должны пытаться найти ради своей же собственной безопасности.


Тщательно вычитано двумя головами и пятью глазами Патрисии Паноптикот.


«Caesar non supra grammaticos»{1}.


Пожалуйста, не копируйте, не воруйте, не загибайте страницы этой книги. Пожалуйста, не используйте эту книгу как подставку или дверной упор. Пожалуйста, не читайте третью историю из этой книги задом наперед вслух. Издатель не несет ответственности за то, что может произойти.


Версия_1

(обратно)

Посвящение

Альме ЛеФэй Сапсан, которая научила меня любить сказки.

- МН

(обратно)

Эпиграф

Homo sum: humani nil a me alienum puto.{2}

- Теренций



(обратно)

Оглавление

Exlibris

Обложка

Странные авторские права

Посвящение

Эпиграф

Обращение к читателям

Предисловие

Щедрые людоеды

Принцесса с раздвоенным языком

Первая имбрина

Женщина, которая подружилась с призраками

Кокоболо

Голуби Святого Павла

Девочка, которая умела приручать кошмары

Саранча

Мальчик, который мог сдерживать море

Сказка о Кутберте

Об авторах


(обратно)

Обращение к читателям

Дорогой Читатель,

Книга, которую ты держишь в руках, предназначена только для глаз странных. Если по воле случая, ты не принадлежишь к числу ненормальных, иными словами, если ты не обнаруживаешь себя посреди ночи парящим над кроватью из-за того, что забыл привязаться к матрасу, не выстреливаешь пламенем из ладоней в самое неподходящее время или не пережевываешь пищу расположенным на затылке ртом, то, пожалуйста, верни эту книгу туда, где ты ее нашел, и забудь, что это вообще происходило. Не волнуйся, ты ничего не пропустишь. Я уверен, ты нашел бы истории, содержащиеся на этих страницах, странными, печальными и вообще не соответствующими твоему вкусу. И в любом случае, они не твоего ума дело.


Страннейше ваш,

Издатель.




(обратно)

Предисловие

ЕСЛИ ВЫ ИЗ СТРАННОГО РОДА, — и если вы читаете это, а я искренне надеюсь, что вы именно такой, — тогда эта книга не нуждается в представлении. Эти истории были определяющей и любимой частью вашего воспитания, и вы росли, читая и слушая, как их читают вам вслух, так часто, что можете пересказать свои любимые моменты слово в слово. Если, однако, вы из числа тех несчастных, кто только недавно обнаружил свою странность, или тех, кто вырос в условиях, где не была доступна странная литература, я предлагаю это краткое введение.


ИСТОРИИ СТРАННЫХ — это собрание нашего самого любимого фольклора. Они передавались из поколения в поколение с незапамятных времен, и каждый рассказ в них это одновременно и история, и сказка, и урок морали, предназначенный для юных странных. Эти истории произошли из разных уголков земного шара, как из устных, так и из письменных источников, и претерпели в течение этих многих лет поразительные трансформации. Они сохранились до наших дней, потому что были любимы за их достоинства как сказок, но в них скрыто еще и нечто большее, чем это. Они являются также носителями тайных знаний. На их страницах зашифрованы месторасположения спрятанных петель, тайные личности некоторых важных странных, и другая информация, которая может помочь странному человеку выжить в этом враждебном мире. Мне ли не знать, «Истории...» — причина, по которой я жив и пишу сейчас эти строки. Они сохранили не только мою жизнь, но и жизни моих друзей и нашей любимой имбрины. Я, Миллард Наллингс, живое свидетельство пользы этих историй, хотя они и были написаны много лет назад.

Вот почему я посвятил себя их сохранению и распространению, и взял на себя труд отредактировать и снабдить примечаниями это специальное издание «Историй...». Оно ни в коей мере не является исчерпывающим или полным — издание, на котором вырос я, было знаменитым собранием в трех томах, которые все вместе весили больше, чем моя подруга Бронвин, — но истории, представленные здесь, являются самыми моими любимыми, и я взял на себя смелость прокомментировать их исторической и контекстуальной информацией, чтобы странные по всему свету могли извлечь пользу из моей мудрости. Я также надеюсь, что это издание, будучи более компактным, чем предыдущие, станет легким спутником в ваших путешествиях и приключениях и сможет доказать свою полезность вам, как оно это сделало для меня.

Так что, пожалуйста, наслаждайтесь этими «Историями...», — в идеале у потрескивающего холодной ночью огня, с похрапывающим у ваших ног медвегримом, — но учитывайте также их деликатный характер, и если вы должны будете читать их вслух (что я настоятельно рекомендую), убедитесь, что ваши слушатели — странные.



— Миллард Наллингс, эскв., ДПН, БМХ

(обратно)
(обратно)

ЩЕДРЫЕ ЛЮДОЕДЫ


ЩЕДРЫЕ ЛЮДОЕДЫ

Странные из деревни Болотная Водица вели скромную жизнь. Они были фермерами, и пусть у них не было разных модных вещиц, и жили они в хлипких домиках, построенных из тростника, они были здоровы, веселы и не требовали от жизни многого. Еда росла в изобилии в их садах, чистая вода бежала в ручьях, и даже их скромные жилища казались им роскошными, так как погода в Болотной Водице стояла такая прекрасная, а жители так преданно посвящали себя работе, что многие после долгого дня копания в грязи просто ложились и засыпали в своих болотах.

Сбор урожая был их самым любимым временем года. Работая сутками напролет, они собирали самую лучшую болотную траву, что вырастала в течение сезона на их болоте, вязали ее в охапки, грузили на запряженные ослами тележки и отправлялись со своей добычей в торговый город Чиппинг-Уиппет, что был от них в пяти днях пути, чтобы продать там все, что удастся. Это была тяжелая работа. Болотная трава была жесткой и резала руки, а у ослов был дурной нрав, и они очень любили кусаться. Дорога на рынок была вся изрыта ямами и кишела ворами. Случались и несчастья, например, когда фермер Пуллман в порыве чрезмерного усердия во время сбора урожая нечаянно отрезал косой ногу своему соседу. Его сосед, фермер Хэйворт, понятное дело, расстроился, но жители деревни были настолько покладистыми людьми, что в скором времени все простилось. Денег, вырученных на рынке, было немного, но их хватило на покупку всего необходимого, плюс небольшой кусок туши козленка, и с этим редким лакомством в качестве главного блюда они устроили шумное празднество, которое продолжалось несколько дней.

В тот самый год, едва только закончился праздник, и жители уже собирались возвращаться к своей тяжелой работе на болотах, появились трое приезжих. В Болотную Водицу редко заглядывали вообще какие-либо приезжие, так как это было не то место, куда людям хотелось приезжать, и сюда уж точно никогда не заезжали такие гости, как эти: двое мужчин и женщина, разодетые с ног до головы в дорогие шелка и парчу и сидящие на спинах трех прекрасных арабских скакунов. Но хотя путники явно были богачами, выглядели они сильно исхудавшими и еле держались в украшенных драгоценными камнями седлах.

Жители деревни с любопытством обступили их, изумленно разглядывая их красивые одежды и коней.

— Не подходите слишком близко! — предупредила фермер Салли. — Они выглядят так, словно они больны.

— Мы едем к побережью Смиренных{3}, — объяснил один из путников, мужчина, который, по-видимому, был единственным, у кого еще оставались силы, чтобы говорить. — Несколько недель назад за нами увязались разбойники, и хотя нам удалось ускакать от них, мы безнадежно заблудились. С тех пор мы ездим кругами в поисках старой Римской дороги.

— Вы никак не рядом с Римской дорогой, — ответила фермер Салли.

— Или с побережьем Смиренных, — добавил фермер Пуллман.

— Как далеко оно отсюда? — спросил путник.

— Шесть дней верхом, — ответила фермер Салли.

— Нам ни за что не добраться туда, — произнес мужчина мрачно.

При этих словах разодетая в шелка женщина соскользнула с седла и упала на землю.

Жители деревни почувствовали сострадание и, несмотря на их опасения по поводу возможной болезни, они отнесли упавшую даму и двоих мужчин в ближайший дом. Им дали воды и удобно устроили на кроватях из охапок соломы, и с десяток жителей деревни столпились вокруг них, предлагая свою помощь.

— Расходитесь! — велел фермер Пулман. — Они устали, и им нужен отдых!

— Нет, им нужен доктор! — не согласилась фермер Салли.

— Мы не больны, — возразил мужчина. — Мы — голодны. Наши припасы кончились почти неделю назад, и с тех пор у нас во рту не было ни кусочка.

Фермер Салли удивилась, почему такие богатые люди просто не купили себе какой-нибудь еды у других проезжих путников, но она была слишком вежливой, чтобы спросить это вслух. Взамен, она велела нескольким деревенским мальчишкам сбегать и принести супа из болотной травы и просяного хлеба, и того немногого, что осталось после пира от куска козлятины. Но когда все это положили перед путниками, они отказались от еды.

— Не хочу показаться грубым, — произнес мужчина, — но мы не можем это есть.

— Я знаю, это скромное угощение, — сказала фермер Салли, — а вы, вероятно, привыкли пировать как короли, но это все, что у нас есть.

— Нет, дело не в этом, — ответил мужчина. — Зерно, овощи, мясо животных — наши тела просто не могут переварить такое. А если мы заставим себя есть, мы сделаемся только слабее.

Жители деревни были озадачены.

— Если вы не можете есть зерно, овощи или животных, — спросил фермер Пуллман, — тогда что же вы едите?

— Людей, — ответил мужчина.

Все, кто находился в маленькой хижине, сделали от путников шаг назад.

— Вы хотите сказать, что вы... людоеды? — спросил фермер Хэйворт.

— От природы, а не по собственной воле, — ответил мужчина. — Но, да.

Он принялся уверять потрясенных жителей, что они цивилизованные людоеды и никогда не убивали невинных людей. Они и другие, подобные им, заключили договор с королем, по которому они согласились никогда не похищать и не есть людей против их воли, а взамен им позволено приобретать, причем за огромные деньги, оторванные в результате несчастных случаев конечности и тела повешенных преступников. Это и составляет весь их рацион. Они держат путь к побережью Смиренных, потому что эта местность в Британии славится самым большим числом несчастных случаев и казней через повешение, и соответственно еды там, пусть и не в изобилии, но относительно много.

Людоеды в те дни хоть и были богатыми, но все равно почти всегда ходили голодными. Строго соблюдая закон, они обречены были проживать свои жизни в вечном недоедании, постоянно мучаемые своим аппетитом, который они редко когда могли удовлетворить. И казалось, людоеды, которые появились в Болотной Водице и уже умирали от голода, находясь в нескольких днях пути от побережья Смиренных, теперь были обречены на гибель. Узнав все это, люди из любой другой деревни, странная она или нет, вероятно, просто пожали бы плечами и оставили людоедов и дальше умирать с голоду. Но жители Болотной Водицы были сердобольными сверх меры, и поэтому никто не удивился, когда фермер Хэйворт, хромая на своих костылях, вышел вперед и произнес:

— Так уж случилось, что несколько дней назад я потерял ногу в результате несчастного случая. Я забросил ее в болото, но уверен, что смогу ее найти, если угри еще ее не съели.

Глаза людоедов засветились.

— И вы сделаете это? — спросила дама-людоед, отбрасывая длинные волосы с исхудавшей щеки.

— Признаюсь, это все немного странно, — ответил Хэйворт, — но мы не может просто дать вам умереть.

Остальные жители деревни согласились с ним. Хэйворт похромал к болоту и нашел свою ногу, отогнал угрей, которые уже вгрызлись в нее, и принес ее людоедам на блюде.

Один из мужчин-людоедов вручил Хэйворту кошель с деньгами.

— Что это? — спросил Хэйворт.

— Плата, — ответил мужчина. — Столько же, сколько берет с нас король.

— Я не могу это принять, — возразил Хэйворт, но когда он попытался вернуть кошель, людоед спрятал руки за спину и улыбнулся.

— Так будет справедливо, — сказал людоед. — Вы спасли наши жизни!

Жители деревни из вежливости отвернулись, когда людоеды начали есть. Фермер Хэйворт открыл кошель, заглянул внутрь и слегка побледнел. Там было больше денег, чем он видел за всю свою жизнь.

Людоеды провели несколько последующих дней, питаясь и восстанавливая силы, и когда они наконец были готовы вновь отправиться к побережью Смиренных (на этот раз в правильном направлении), все жители собрались, чтобы попрощаться с ними. Когда людоеды увидели фермера Хэйворта, они заметили, что он передвигается без помощи костылей.

— Я не понимаю! — изумленно воскликнул один из мужчин-людоедов. — Я думал, мы съели вашу ногу!

— Так и было! — ответил Хэйворт. — Но когда странные из деревни Болотная Водица теряют свои конечности, те отрастают у них снова. {4}

Лицо людоеда приобрело загадочное выражение, он как будто хотел сказать что-то еще, но затем передумал. А потом он сел на своего коня и уехал вместе с остальными.

Шли недели. Жизнь в Болотной Водице вернулась в свое нормальное русло для всех, кроме фермера Хэйворта. Он был рассеян, и в течение дня часто можно было увидеть, как он стоит, опершись на свою лопату для ила и оглядывая болота. Он все думал о том кошеле с деньгами, который он спрятал в яме. Что ему делать с ним?

Его друзья давали ему советы.

— Ты мог бы купить целый гардероб красивой одежды, — предложил фермер Беттельхейм.

— Но что мне с ней делать? — ответил фермер Хэйворт. — Я целый день тружусь на болотах, она только испортится.

— Ты мог бы купить целую библиотеку отличных книг, — предложил фермер Гегель.

— Но я не умею читать, — ответил Хэйворт, — да и никто в Болотной Водице не может.

Предложение фермера Башляра было самым глупым из всех.

— Тебе нужно купить слона, — сказал он, — и использовать его для того, чтобы отвозить всю твою болотную траву на рынок.

— Но он съест всю болотную траву до того, как я успею продать ее, — возразил Хэйворт, начиная раздражаться. — Если б я только мог что-нибудь сделать со своим домом. Тростник почти не спасает от ветра, и зимой бывает много холодных сквозняков.

— Ты можешь потратить деньги на то, чтобы оклеить стены обоями, — предложил фермер Андерсон.

— Не будь идиотом! — встряла фермер Салли. — Просто купи новый дом!

И именно так он и поступил: он построил новый дом из дерева, самый первый, что был возведен в Болотной Водице. Он был небольшим, но крепким, и не продувался ветром, и у него даже была дверь на петлях, которая открывалась и закрывалась. Фермер Хэйворт был очень горд, а его дом стал предметом зависти для всей деревни.

Несколько дней спустя появилась еще одна группа путников. Их было четверо: трое мужчин и одна женщина, и по тому, что они были одеты в прекрасные одежды и ехали верхом на арабских скакунах, жители деревни сразу догадались, кем они были — законопослушными людоедами с побережья Смиренных{5}. Не похоже было, однако, чтобы людоеды умирали с голоду.

И снова жители собрались, чтобы подивиться на них. Женщина-людоед, на которой была сорочка, расшитая золотыми нитками, штаны, застегнутые на перламутровые пуговицы и сапожки, отороченные лисьим мехом, сказала:

— Наши друзья приезжали в вашу деревню несколько недель назад, и вы отнеслись к ним с большой добротой. Поскольку мы такие люди, для которых непривычно доброе отношение, мы приехали поблагодарить вас лично.

И людоеды сошли со своих коней и поклонились жителям деревни, а затем принялись пожимать им руки. Жителей деревни удивило то, какая мягкая у людоедов кожа.

— И еще кое-что, перед тем, как мы отправимся в путь! — произнесла женщина. — Мы слышали, что вы обладаете уникальным талантом. Это правда, что вы отращиваете заново ваши потерянные конечности?

Жители сказали им, что это правда.

— В таком случае, — сказала женщина, — у нас есть к вам скромное предложение. Те конечности, что мы едим на побережье Смиренных, редко бывают свежими, и мы так устали от испорченной пищи. Не продадите ли вы нам немного своих? Разумеется, мы щедро заплатим.

Она открыла седельную сумку и показала кучу денег и драгоценностей. Жители вытаращили глаза на деньги, но они были не совсем уверены и отвернулись, чтобы посовещаться.

— Мы не можем продавать свои конечности, — рассуждал фермер Пуллман. — Мне нужны мои ноги, чтобы ходить!

— Тогда продай только руки, — предложил фермер Башляр.

— Но руки нужны нам, чтобы копаться в болоте! — возразил фермер Хэйворт.

— Если тебе заплатят за руки, тебе больше не придется выращивать болотную траву, — ответил фермер Андерсон. — Мы едва ли что-то зарабатываем от фермерства в любом случае.

— Это как-то неправильно, продавать себя подобным образом, — сказал фермер Хэйворт.

— Тебе легко говорить! — воскликнул фермер Беттельхейм. — У тебя есть дом, построенный из дерева.

Так что жители деревни заключили с людоедами сделку: те, кто были правшами, продадут свои левые руки, а те, кто были левшами — свои правые, и они будут их продавать, как только те отрастут снова. Таким образом, они получили бы постоянный источник дохода, и им бы больше никогда не пришлось проводить целые дни, ковыряясь в грязи, или терпеть неурожай. Все были довольны этим соглашением, кроме фермера Хэйворта, который предпочел ковыряться в грязи, и ему было грустно видеть, как жители бросили свое традиционное ремесло, даже если оно и не было таким доходным, как продажа своих конечностей людоедам.

Но фермер Хэйворт ничего не мог с этим поделать и только смотрел беспомощно, как все его соседи оставили фермерство, забросили свои болота и пошли рубить себе руки. (Их странность заключалась также и в том, что это не причиняло им особой боли, и конечности отделялись довольно легко, словно хвост у ящерицы). Они потратили заработанные деньги, чтобы купить еду на рынке в Чиппинг-Уиппет, — козлятина теперь стала блюдом, которое подавалось ежедневно, а не раз в году, — и на постройку деревянных домов, как у фермера Хэйворта. И, конечно же, всем хотелось дверь на петлях, которая бы открывалась и закрывалась. Потом фермер Пуллман построил дом с двумя этажами, и вскоре все захотели дома с двумя этажами. Затем фермер Салли построила дом с двумя этажами и двускатной крышей, и вскоре все захотели дома с двумя этажами и двускатной крышей. Каждый раз, когда руки жителей отрастали, отрубались и снова продавались, они тратили деньги, чтобы добавить что-нибудь новое к своим домам. В конце концов дома стали такими большими, что между ними почти не осталось пространства, а деревенская площадь, некогда просторная и широкая, превратилась в узкий переулок.

Фермер Башляр стал первым, кому пришло в голову решение. Он купит кусок земли на окраине деревни и построит там новый дом, который будет даже больше, чем его настоящий (у которого, кстати, было три двери на петлях, два этажа, двускатная крыша и крыльцо). Это было примерно в то время, когда жители деревни перестали звать себя «фермер такой-то» и «фермер такая-то», а начали зваться «мистер такой-то» и «миссис такая-то», потому что они уже не были фермерами — все, кроме фермера Хэйворта, который продолжал копаться в своем болоте и отказывался продавать еще какие-либо свои конечности людоедам. Его вполне устраивал его простой дом, как он говорил, да и им он не пользовался целиком, поскольку по-прежнему предпочитал спать на болоте после целого дня тяжелой работы. Его друзья стали считать его глупым и старомодным и перестали навещать его.

Когда-то скромная деревня Болотная Водица быстро разрослась, а жители стали покупать участки земли все больше и больше и строить на них дома все больше и вычурнее. Чтобы оплатить это они начали продавать людоедам и руку и ногу (нога всегда была с противоположной стороны, чтобы было легче удерживать равновесие), и научились ходить на костылях. Людоеды, чье богатство и голод казались неисчерпаемыми, были очень этому рады. Потом мистер Пуллман снес свой деревянный дом и заменил его домом, построенным из кирпича, что запустило между жителями целую гонку за тем, чтобы увидеть, кто построит самый шикарный кирпичный дом. Но мистер Беттельхейм переплюнул их всех: он построил красивый дом из известняка медового цвета: в таких домах жили только богатые купцы из Чиппинг-Уиппета. Он смог его позволить, продав свою руку и обе ноги.

— Он зашел слишком далеко, — жаловалась миссис Салли за сэндвичем с козлятиной, который подавали в новом модном ресторане, который построила деревня.

Ее друзья согласились.

— Как он собирается наслаждаться своим трехэтажным домом, — заявила миссис Уонамейкер, — если он даже не может подняться по лестнице?

И в этот самой момент мистер Беттельхейм вошел в ресторан — вносимый крепким мужиком из соседней деревни.

— Я нанял человека, чтоб носить меня вверх и вниз по ступеням, и вообще везде, куда я пожелаю, — гордо заявил он. — Мне не нужны ноги!

Дамы были ошеломлены. Но вскоре и они продали свои ноги, и по всей деревне каменные дома были снесены, а на их месте выросли огромные особняки из известняка.

Людоеды к тому времени уже покинули побережье Смиренных и жили в лесу неподалеку от Болотной Водицы. Больше не было смысла перебиваться на скудной диете из повешенных преступников и случайно оторванных конечностей, когда руки и ноги жителей деревни были свежее, вкуснее и в гораздо большем изобилии, чем вообще где-либо на побережье Смиренных. Их дома в лесу были скромными, потому что большую часть денег они отдавали жителям деревни, но людоеды были довольны как никогда, и гораздо более рады жить в хижинах с полными желудками, чем голодными в особняках.

По мере того как жители деревни и людоеды стали зависеть друг от друга, аппетиты и тех и других продолжали расти. Людоеды стали толстыми. Перепробовав все известные им рецепты с руками и ногами, они стали гадать, каковы на вкус уши жителей. Но жители не продавали им свои уши, потому что уши не отрастали. Так было до тех пор, пока мистер Башляр на руках своего дюжего слуги не нанес тайный визит в лес и не спросил их, сколько они хотят заплатить. Он ведь все равно сможет слышать и без своих ушей, рассуждал он, и хотя это сделает его немного уродливым, зато отличный дом из белого мрамора, который он сможет построить на вырученные деньги, будет достаточно красивой компенсацией. (Тут те из вас, кто смыслит в финансовых делах, возможно спросят, почему мистер Башляр не мог просто скопить денег от постоянной продажи его рук и ног, чтобы в конце концов позволить себе мраморный дом? Все потому, что он не мог скопить денег, потому что взял в банке большой кредит, чтобы купить землю, на которой был построен его дом из известняка, и теперь он должен был банку одну ногу и одну руку каждый месяц, только чтобы платить проценты по кредиту. Так что ему нужно было продать уши.)

Людоеды предложили мистеру Башляру заоблачную сумму. Мистер Башляр отрезал свои уши, с радостью избавившись от них и заменив свой дом из известняка мраморным домом своей мечты. Это был самый красивый дом в деревне, да и наверное во всем Странфордшире. И хотя жители Болотной Водицы обсуждали за спиной Башляра, каким уродливым он сделался, и как глупо было продать уши, которые никогда уже не отрастут, они все наносили ему визиты, а их слуги таскали их по всем мраморным комнатам, и вверх и вниз по мраморным ступеням, и к тому времени, когда они разошлись, они все были зелеными от зависти.

К этому времени ни у одного из жителей деревни, кроме фермера Хэйворта, уже не было ног, и у редких еще оставались руки. Какое-то время они все еще настаивали на том, чтобы оставить одну руку, чтобы они могли указывать на предметы и есть, но потом поняли, что слуга вполне может поднять к их губам и ложку и стакан, а сказать «подай мне это» или «принеси мне то» будет не сложнее, чем указывать через комнату на что-либо. Так что руки стали казаться им ненужной роскошью, и жители, уменьшившиеся до одних туловищ, стали передвигаться с места на место в шелковых мешках, висящих на плечах их слуг.

Вскоре уши разделили судьбу рук. Жители сделали вид, что они никогда не называли мистера Башляра «уродливым».

— Он не так уж и плохо выглядит, — сказал мистер Беттельхейм.

— Мы можем носить теплые наушники, — предложил мистер Андерсон.

Итак, уши были отрезаны и проданы, и были построены мраморные дома. Деревня приобрела известность благодаря своей великолепной архитектуре, и то, что когда-то было захолустьем, стало туристической достопримечательностью. Была построена гостиница и еще несколько ресторанов. Сэндвичей с козлятиной теперь даже не было и в меню. Жители Болотной Водицы делали вид, что никогда даже не слышали о сэндвичах с козлятиной.

Туристы иногда задерживались у простого, с плоской крышей, деревянного дома фермера Хэйворта, с любопытством глядя на контраст между его простым жилищем и теми дворцами, что окружали его. Тогда он объяснял им, что он предпочитает простую жизнь имеющего все четыре конечности и выращивающего болотную траву фермера, и показывал им свой клочок болота. Это был последний заболоченный участок в Болотной Водице, так как все остальные были засыпаны землей, чтобы освободить место для новых домов.

Взгляды всей страны были обращены на Болотную Водицу и ее чудесные мраморные дома. Владельцам домов нравилось это внимание, но им отчаянно хотелось хоть как-то выделяться, так как все дома были почти одинаковыми. Каждый хотел прославиться как владелец самого красивого дома в Болотной Водице, но они уже тратили все свои руки и ноги только на то, чтобы оплачивать проценты по их непомерным кредитам, и все они уже продали свои уши.

Они начали приходить к людоедам с новыми предложениями.

— Вы не ссудите мне денег, если я заложу свой нос? — спросила миссис Салли.

— Нет, — ответили людоеды, — но мы с радостью купим ваш нос прямо сейчас.

— Но если я отрежу свой нос, я стану похожа на монстра! — возразила она.

— Можете повязать на лицо шарф, — предложили они.

Миссис Салли отказалась и из своего мешка приказала слуге отнести ее домой.

Следующим к людоедам пришел мистер Беттельхейм.

— Вы не купите моего племянника? — прошептал он, а его слуга подтолкнул к людоедам восьмилетнего мальчика.

— Ни за что! — ответили людоеды и дали перепуганному мальчугану конфету, после чего отправили его домой.

Миссис Салли вернулась несколькими днями позже.

— Хорошо, — вздохнув, сказала она, — я продам свой нос.

Она заменила его искусственным, сделанным из золота, и на вырученные деньги построила на своем мраморном доме гигантский золотой купол.

Вы, наверное, уже догадались, к чему это привело. Вся деревня продала свои носы и построила на своих домах золотые купола, а также башни и башенки. Затем они продали свои глаза — каждый по одному — чтобы выкопать вокруг своих домов рвы, которые они заполнили вином и диковинной, пьяной рыбой. Они утверждали, что бинокулярное зрение все равно является роскошью, и необходимо было в основном, чтобы бросать и ловить предметы, что за неимением рук они не могли больше делать так и так. А одного глаза вполне хватает, чтобы оценить красоту их домов.

Так вот, хотя людоеды и были цивилизованными и законопослушными, они не были святыми. Им надоело жить в лесу и готовить пищу на костре, в то время как жители деревни жили в особняках и дворцах и имели слуг. Так что людоеды переехали к жителям в дома. В домах было так много комнат, что прошло некоторое время, прежде чем жители деревни заметили это, но когда они все-таки это заметили, то очень разозлились.

— Мы никогда не говорили, что хотим, чтобы вы жили с нами! — сказали им жители. — Вы — грязные людоеды, которые едят человеческое мясо! Оставайтесь в своем лесу!

— Если вы не впустите нас в свои дома, — ответили людоеды, — мы перестанем покупать ваши конечности и вернемся на побережье Смиренных. И тогда вы не сможете оплачивать свои кредиты и все потеряете.

Жители не знали, что делать. Они не желали видеть людоедов в своих домах, но также не могли представить, что вернутся к тому образу жизни, что был у них до этого. Фактически, все стало бы даже хуже, чем было: они не только были бы бездомными, изуродованными и наполовину слепыми, но у них не было бы и болот, чтобы заниматься фермерством, так как они все их засыпали. Это было немыслимо.

Скрепя сердце, они позволили людоедам остаться. Людоеды расселились в домах по всей деревне (кроме дома фермера Хэйворта, так как никто не хотел жить в его примитивной деревянной хибаре). Они заняли хозяйские спальни и все самые большие спальни в домах, и вынудили жителей переехать в их собственные комнаты для гостей, в некоторых из которых даже не было ванных комнат! Мистер Башляр был вынужден отправиться жить в курятник. Мистер Андерсон переехал в свой подвал. (Он был очень хорош для подвала, но все же).

Жители без остановки жаловались на это новое соглашение. (Все-таки у них все еще были языки).

— От запаха вашей стряпни меня тошнит! — говорила миссис Салли своим людоедам.

— Туристы постоянно спрашивают о вас, и это ставит меня в неловкое положение! — кричал мистер Пуллман своим людоедам, заставляя их испуганно вздрагивать, когда они тихо читали в кабинете.

— Если вы не съедете, я скажу властям, что вы похищаете детей и варите из них пироги! — угрожал мистер Беттельхейм.

— Пироги не варят, пироги пекут, — отвечал ему его людоед, образованный испанец по имени Гектор.

— Мне плевать! — кричал мистер Беттельхейм, багровея.

Через несколько недель Гектор решил, что больше не выдержит. Он предложил мистеру Беттельхейму все, что у него было, до последнего пенни, если он всего лишь продаст Гектору свой язык.

Мистер Беттельхейм не стал отвергать данное предложение. Он тщательно его рассмотрел и обдумал. Без языка он не смог бы больше жаловаться или же угрожать Гектору. Но с деньгами, что пообещал ему Гектор, он смог бы построить на своих владениях второй дом и поселиться там, подальше от Гектора, и ему больше не на что было бы жаловаться. И у кого еще в деревне есть не один, а два мраморных дома с золотым куполом?

Спроси мистер Беттельхейм совета фермера Хэйворта, его старый друг сказал бы ему не принимать предложения людоеда. «Если запах готовящейся еды Гектора беспокоит тебя, приходи и живи у меня, — сказал бы Хэйворт. — У меня в доме более чем достаточно места». Но мистер Беттельхейм сторонился фермера Хэйворта, как и все остальные в деревне, так что он ничего у него не спросил, а даже если бы и спросил, Беттельхейм был слишком гордым, и лучше стал бы жить без языка, чем в жалком домишке Хэйворта.

Так что Беттельхейм пришел к Гектору и сказал:

— Хорошо.

Гектор вытащил разделочный нож, который всегда носил в ножнах на боку:

— Да?

— Да, — ответил Беттельхейм и высунул свой язык.

И Гектор сделал это. Он набил рот Беттельхейма ватой, чтобы остановить кровотечение. Он отнес язык на кухню, пожарил его в трюфельном масле со щепоткой соли и съел. Потом он взял все деньги, что отдал Беттельхейму, раздал их его слугам и распустил их. Без рук, без ног, без языка, и очень злой, Беттельхейм рычал и извивался на полу. Гектор поднял его, отнес наружу и привязал в тенечке к столбу в саду за домом. Он поил и кормил Беттельхейма дважды в день, а Беттельхейм, словно фруктовое дерево, отращивал конечности, которые Гектор ел. Гектор чувствовал себя слегка виноватым по этому поводу, но не так чтоб уж слишком. В конце концов он женился на чудесной людоедочке, и вместе они завели семью, которая вся питалась странным человеком из их сада.

Такая же судьба постигла и остальных жителей деревни, всех, кроме фермера Хэйворта, который сохранил при себе все свои конечности, жил в своем маленьком домике и выращивал траву на своем болоте, как он и делал всегда. Он не беспокоил своих новых соседей, а они не беспокоили его. У него было все, что ему было нужно, и у них тоже.

И они жили долго и счастливо.


(обратно)

ПРИНЦЕССА С РАЗДВОЕННЫМ ЯЗЫКОМ


ПРИНЦЕССА С РАЗДВОЕННЫМ ЯЗЫКОМ

Однажды в старинном королевстве Франкенбург жила принцесса, у которой был свой странный секрет: в ее рту прятался длинный раздвоенный язык, а по всей спине шла блестящая ромбовидная чешуя. Поскольку эти змеиные черты появились у нее в подростковом возрасте, и она редко открывала рот из боязни, что это обнаружится, она смогла сохранить их в тайне от всех, кроме ее служанки. Никто, даже ее отец-король, не знал об этом.

Принцессе было одиноко, поскольку она редко разговаривала с кем-либо, опасаясь, что они заметят ее раздвоенный язык. Но настоящей проблемой было то, что она должна была выйти замуж за принца из Галатии{6}. Они никогда не виделись, но принцесса славилась своей красотой, так что он согласился взять ее в жены в любом случае, и предполагалось, что они впервые увидят друг друга в день свадьбы, который быстро приближался. Их союз должен был укрепить отношения между Франкенбургом и Галатией, обеспечить процветание обоих регионов и создать оплот против их заклятого врага, воинственного княжества Фризии. Принцесса понимала, что этот брак был политически необходим, но боялась, что принц отвергнет ее, как только узнает ее секрет.

— Не волнуйтесь, — наставляла ее служанка. — Он увидит ваше прекрасное лицо, узнает ваше прекрасное сердце и простит все остальное.

— А если не простит? — отвечала принцесса. — Наша лучшая надежда на мир рухнет, а я всю оставшуюся жизнь проживу старой девой!

Государство готовилось к королевской свадьбе. Дворец убрали золотыми шелками, и со всех концов страны прибыли повара, чтобы приготовить роскошный пир. Наконец прибыл и принц в окружении своей королевской свиты. Он вышел из кареты и тепло поприветствовал короля.

— А где моя нареченная? — спросил он.

Его провели в приемный зал, где его ожидала принцесса.

— Принцесса! — воскликнул принц. — Вы даже прелестнее, чем я представлял, слушая рассказы о вас.

Принцесса улыбнулась и поклонилась, но не открыла рта и не сказала ни слова.

— В чем дело? — удивился принц. — Вы потеряли дар речи от моей прекрасной внешности?

Принцесса зарделась и покачала головой.

— Ах, — ответил принц, — значит вы не находите меня привлекательным, в этом дело?

Встревожившись, принцесса снова покачала головой, — она совсем не это имела в виду! — но она видела, что так делает все только хуже.

— Скажи что-нибудь, девочка, не время быть косноязыкой! — прошипел король.

— Прошу прощения, сир, — сказала служанка, — но, возможно, принцессе будет комфортнее, если в первый раз она поговорит с принцем наедине?

Принцесса благодарно кивнула.

— Это неприлично, — проворчал король, — но, полагаю, в сложившихся обстоятельствах...

Его охрана проводила принца и принцессу в комнату, где они могли побыть одни.

— Ну? — произнес принц, когда охрана ушла. — Что вы обо мне думаете?

Прикрыв рукой рот, принцесса ответила:

— Я думаю, что вы очень привлекательны.

— Почему вы прячете рот, когда говорите? — спросил принц.

— У меня такая привычка, — ответила принцесса. — Прошу прощения, если вы находите это странным.

— Вы, и правда, странная. Но я смогу научиться жить с этим, учитываю вашу красоту!

Сердце принцессы воспарило, но так же быстро рухнуло обратно на землю. То, что принц узнает ее секрет, было лишь вопросом времени. Хотя она могла подождать, пока они не поженятся, прежде чем раскрыть его, она понимала, что будет неправильным обманывать его.

— Я должна кое в чем признаться, — сказала она, все еще прикрывая рукой рот во время разговора, — и я боюсь, что когда вы это узнаете, вы не захотите взять меня в жены.

— Чепуха, — возразил принц. — Что это? О нет... мы двоюродные брат и сестра, так ведь?

— Нет, дело не в этом, — ответила она.

— Что же, — уверенно произнес принц, — нет ничего такого, что заставило бы меня перестать желать взять вас в жены.

— Надеюсь, вы человек слова, — сказала принцесса, а затем убрала руку ото рта и показала ему свой раздвоенный язык.

— Звезды небесные! — воскликнул принц, отшатнувшись.

— Это еще не все, — сказала принцесса и, выскользнув из одного рукава своего платья, показала ему чешую, которая покрывала ее спину.

Поначалу принц был ошарашен, но затем пришел в ярость.

— Я не могу жениться на таком монстре как вы! — воскликнул он. — Не могу поверить, что вы и ваш отец обманули меня!

— Мой отец не обманывал вас! — воскликнула принцесса. — Он ничего об этом не знает!

— Ну что ж, теперь он узнает! — вскипел от злости принц. — Это оскорбление!

Он кинулся прочь из комнаты, чтобы все рассказать королю, а принцесса погналась за ним, умоляя его не делать этого.

Это случилось как раз в тот момент, когда пятеро фризийских наемных убийц, которые выдавали себя за поваров, вытащили из своих тортов кинжалы и бросились в комнату короля. Принц уже собирался раскрыть секрет принцессы, когда они выломали дверь. Пока убийцы расправлялись с охраной, трусливый король нырнул в платяной шкаф и спрятался под ворохом одежды.

Убийцы повернулись к принцу и принцессе.

— Не убивайте меня! — воскликнул принц. — Я всего лишь мальчик-посыльный из другого государства.

— Неплохой ход, — сказал главарь убийц. — Ты принц Галатии, и ты здесь, чтобы жениться на принцессе и сформировать союз против нас. Готовься к смерти!

Принц подбежал к окну и распахнул его, оставив принцессу одну лицом к лицу с наемными убийцами. Когда они направились к ней, занеся свои окровавленные кинжалы, она почувствовала странное давление, нарастающее под ее языком.

Один за другим они бросались на нее, и одну за другой принцесса выпускала струи сильного яда им в лица, и все они кроме одного, корчась, упали на землю и умерли. Пятый убийца в страхе выскочил из комнаты и сбежал.

Принцесса была удивлена не меньше других. Она никогда не знала, что умеет делать такое. С другой стороны, ей никогда до этого не угрожала смерть. Принц, который уже наполовину вылез в окно, влез обратно в комнату и смотрел и на мертвых убийц и на принцессу с изумлением.

Теперь вы женитесь на мне? — спросила принцесса.

— Ни за что, — ответил он, — но в знак моей благодарности, я не скажу вашему отцу, почему.

Он схватил валяющийся кинжал и бросился к убийцам, одно за другим пронзая их мертвые тела.

— Что вы делаете? — растерянно спросила принцесса.

Из платяного шкафа выглянул король.

— Они мертвы? — спросил он дрожащим голосом.

— Да, Ваше Величество, — ответил принц, держа кинжал. — Я всех их убил!

Принцесса была шокирована его ложью, но прикусила язык.

— Великолепно! — воскликнул король. — Вы герой Франкенбурга, мой мальчик — да еще прямо в день свадьбы!

— Ах... это, — откликнулся принц. — К сожалению, свадьбы не будет.

— Что! — вскричал король. — Почему?

— Я только что узнал, что мы с принцессой двоюродные брат и сестра, — ответил принц. — Такая досада!

И ни разу не оглянувшись, принц выскользнул из комнаты, созвал свою свиту и забрался в свою карету.

— Это нелепость! — вскипел король. — Этот мальчишка такой же кузен моей дочери, как я дядя этому стулу. Я не позволю обращаться с моей семьей подобным образом!

Король был так взбешен, что угрожал объявить войну Галатии. Принцесса понимала, что не может позволить этому произойти, так что однажды вечером она попросила аудиенции у своего отца, и оставшись с ним наедине, открыла ему секрет, который скрывала так долго. Он отменил свои военные планы, но был так зол на свою дочь и так оскорблен, что заточил ее в самую сырую камеру своей темницы.

— Ты не только лгунья и чудовище, — сказал он, плюнув сквозь прутья решетки ее камеры, — но еще и непригодна для брака.

Он так сказал это, словно это был самый страшный грех извсех.

— Но, отец, — сказала принцесса. — Я же все еще ваша дочь?

— Больше нет, — ответил король и повернулся к ней спиной.

Принцесса знала, что может использовать свой едкий яд, чтобы прожечь замок камеры и сбежать, но вместо этого она ждала, что ее отец, возможно, одумается и простит ее{7}. Несколько месяцев она питалась одной тюремной похлебкой и дрожала ночами напролет на каменном полу, но ее отец не приходил. Единственным посетителем принцессы была ее служанка.

Однажды служанка прибыла к ней с новостью.

— Мой отец простил меня? — с нетерпением спросила принцесса.

— Боюсь, нет, — ответила служанка. — Он объявил всему королевству, что вы умерли. Завтра ваши похороны.

Сердце принцессы было разбито. Той же ночью она сбежала из темницы, покинула дворец, и вместе со своей служанкой оставила позади и королевство, и свою старую жизнь. Несколько месяцев они путешествовали инкогнито, странствуя по земле, берясь за любую домашнюю работу, которую только могли найти. Принцесса испачкала свое лицо грязью, чтобы никто не узнал ее, и никогда не открывала рта ни перед кем, кроме своей служанки, которая говорила всем, что чумазая девушка, с которой она путешествует — немая.

Как-то одним днем они услышали историю о принце из далекого королевства Фракия, чье тело порой принимало форму столь странную, что это обернулось государственным скандалом.

— Может ли это быть правдой? — задумалась принцесса. — Может ли он быть таким, как я?

— Я думаю, это стоит выяснить, — ответила служанка.

И они отправились в долгое путешествие. Им потребовалось две недели, чтобы верхом пересечь Безжалостную Пустошь, и еще две недели, чтобы переплыть на корабле Великий Каскад. Когда они наконец добрались до королевства Фракии, то были сожжены солнцем, изжалены ветром и едва стояли на ногах.

— Я вряд ли смогу встретиться с принцем в таком виде! — сказала принцесса, и они потратили свои последние деньги и отправились в бани, где их вымыли и надушили и умастили маслами. Когда они вышли оттуда, то принцесса выглядела столь прекрасно, что оборачивались ей вслед все, и мужчины, и женщины.

— Я докажу моему отцу, что я пригодна для брака! — заявила принцесса. — Пойдем встретимся с этим странным принцем.

И они пришли во дворец и попросили о встрече с ним, но ответ, который они получили, поистине разочаровал их.

— Мне жаль, — сказал им дворцовый стражник, — но принц умер.

— Что случилось? — спросила служанка.

— Он заболел загадочной болезнью и умер этой ночью, — ответил стражник, — все это произошло так неожиданно.

— Именно это, по словам короля, произошло и с вами, — прошептала принцессе служанка.

Той ночью они проникли в дворцовую темницу, и в самой темной, самой сырой камере обнаружили гигантского садового слизняка с головой довольно симпатичного юноши.

— Вы — принц? — спросила у него служанка.

— Да, это я, — ответило это омерзительное существо. — Когда я в унынии, мое тело превращается в студенистую дрожащую массу. Моя мать в конце концов узнала об этом и приказала заточить меня здесь, и теперь, как вы сами видите, я превратился в слизняка с ног до головы.

Принц, извиваясь, пополз к прутьям решетки, его тело оставляло на полу за ним темный след.

— Я уверен, однако, что со дня на день она одумается и выпустит меня.

Принцесса и ее служанка обменялись неловкими взглядами.

— Что же, у меня для вас есть хорошая новость и плохая, — сказала ему служанка. — Плохая новость в том, что ваша мать сказала всем, что вы умерли.

Принц принялся стенать и плакать, и в тоже мгновение из его лба начала расти пара мягких рожек. Теперь даже его голова становилась как у слизняка.

— Погодите! — воскликнула служанка. — Есть еще и хорошая новость!

— Ах да, я забыл, — шмыгнул носом принц, и рожки перестали расти. — И какая?

— Перед вами принцесса Франкенбурга, — сказала служанка.

Принцесса вышла в луч света, и принц впервые увидел ее сказочную красоту.

— Вы принцесса? — запинаясь, произнес принц, а его глаза расширились.

— Это правда, — сказала служанка. — И она здесь, чтобы спасти вас.

Принц был поражен.

— Не могу поверить! — воскликнул он. — Как?

Его рожки втягивались обратно в голову, а трубкообразная масса, на которую была похожа его верхняя половина тела уже начала разделяться на руки и туловище. Вот так просто, он снова превращался в человека.

— А вот так! — воскликнула принцесса и плюнула струей ядовитой кислоты на замок на двери камеры принца. Шипя и дымясь, он начал плавиться.

Принц встревожено отпрянул.

Что вы такое? — произнес он.

— Я странная, как и вы! — ответила принцесса. — Когда мой отец узнал мой секрет, он отрекся от меня и тоже запер в темнице. Я понимаю, как вы себя чувствуете!

Пока она говорила, из ее рта показался раздвоенный язык.

— А ваш язык, — произнес принц. — Это как раз то, что... что с вами не так?

— А еще это, — сказала принцесса и, выскользнув из одного рукава своего платья, показала ему чешую на спине.

— Понимаю, — произнес принц, его голос снова становился печальным. — Я должен был догадаться, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

По его щекам покатились слезы, а его руки начали исчезать, снова соединяясь с туловищем, превращаясь в колыхающуюся массу слизневой плоти.

— Почему вы опечалились? — спросила принцесса. — Мы идеальная пара! Вместе мы сможем доказать нашим родителям, что мы вполне можем пожениться, и что мы не мусор. Мы можем объединить наши королевства и однажды, возможно, занять наше законное место на троне!

— Вы, должно быть, сошли с ума! — вскричал принц. — Как я вообще могу любить вас?! Вы же мерзкий урод!

Принцесса потеряла дар речи. Она не могла поверить в то, что услышала.

— О, это так унизительно! — возопил принц-слизняк, и из его лба выскочили рожки, его лицо исчезло, и он стал слизнем с головы до пят, дрожащим и стонущим, напрасно пытающимся кричать, не имея рта.

Принцесса и ее служанка отвернулись, чувствуя тошноту, и оставили неблагодарного принца и дальше прозябать в подземелье.

— Полагаю, для меня с принцами покончено навсегда, — сказала принцесса, — странные они или нет.

И они снова пересекли Великий Каскад и Безжалостную Пустошь, и вернулись в Франкенбург, и обнаружили, что тот ведет войну с Галатией и Фризией, которые объединились против него. Короля свергли с престола и бросили в тюрьму, а фризийцы поставили своего герцога, чтобы править Франкенбургом. Герцог был неженат, и как только его власть установилась, и в стране восстановился мир, он начал искать себе жену. Эмиссар герцога увидел принцессу, которая прислуживала в таверне.

— Эй, ты! — подозвал он ее, когда она вытирала стол. — Герцог ищет себе жену.

— Что ж, удачи ему, — ответила она. — Мне это неинтересно.

— Твое мнение не имеет значения, — ответил эмиссар. — Немедленно отправляйся со мной.

— Но я же не королевских кровей! — солгала она.

— Это тоже не имеет значения. Герцог просто хочет найти самую красивую женщину королевства, и это вполне можешь быть ты.

Принцесса уже начала считать свою красоту проклятьем.

Ей дали красивое платье и привели к герцогу. Когда она увидела его лицо, мороз пробежал у нее по коже. Фризийский герцог был одним из наемных убийц, которые приходили убить ее, он был как раз тем убийцей, что сбежал.

— Я тебя знаю? — спросил герцог. — Твое лицо кажется знакомым.

Принцесса уже устала скрываться и устала лгать, так что она сказала правду.

— Однажды вы пытались убить меня и моего отца. Когда-то я была принцессой Франкенбурга.

— Я думал, вы умерли! — воскликнул герцог.

— Нет, — ответила она, — эту ложь придумал мой отец.

— Что же, тогда я не единственный, кто пытался убить вас, — сказал он и улыбнулся.

— Полагаю, что так.

— Мне нравится ваша честность, — сказал герцог, — как и ваше мужество. Вы сильная женщина, а мы, фризийцы, ценим это. Я не могу сделать вас своей женой, потому что вы можете убить меня во сне, но если вы примете мое предложение, я бы хотел назначить вас своим советником. Ваша уникальная точка зрения будет весьма ценной.

Принцесса с радостью согласилась. Она вместе со своей служанкой снова переехала во дворец, получила в правительстве герцога высокую должность, и никогда больше не прикрывала рта, когда говорила, поскольку ей больше не требовалось скрывать, кто она на самом деле.

Когда прошло некоторое время, она нанесла визит своему отцу в подземелье. На нем была надета грязная дерюга, и он был вовсе не рад ее видеть.

— Убирайся, — проворчал он. — Ты предательница, и мне нечего сказать тебе.

— Что ж, зато у меня есть, что сказать вам, — ответила принцесса. — Хотя я все еще зла на вас, я хочу, чтобы вы знали, что вы прощены. Сейчас я понимаю, что то, что вы сделали со мной, не было поступком злого человека, вы поступили всего лишь как обычный человек.

— Отлично, спасибо за чудесную речь, — сказал король. — А теперь убирайся.

— Как пожелаете, — ответила принцесса. Она уже было вышла, но задержалась в дверях. — Кстати, вас собираются повесить этим утром.

Услышав эту новость, король сжался в комок и начал плакать и причитать. Это было настолько жалкое зрелище, что принцессу охватило сострадание. Несмотря на все, что сделал ее отец, она почувствовала, что вся ее обида на него тает. Она использовала свой яд, чтобы расплавить замок на его камере, тайно вывела его из тюрьмы, выдав за нищего, и указала ему направление, в котором она сама когда-то покинула королевство. Он не поблагодарил ее и даже ни разу не оглянулся. А потом он исчез из вида, и ее охватило внезапное дикое счастье — из-за ее доброго поступка, который освободил их обоих.



(обратно)

ПЕРВАЯ ИМБРИНА


ПЕРВАЯ ИМБРИНА

От редактора:

Хотя с уверенностью можно сказать, что многие из героев «Историй…» действительно жили и ходили по земле, достаточно сложно подтвердить их существование чем-либо помимо этого. За века до того, как эти истории были записаны, они передавались из уст в уста и тем самым претерпели значительные изменения, поскольку каждая рассказчица старалась приукрасить историю так, как она считала нужным. В результате сейчас это больше легенды, чем история, а их ценность — помимо того, что они являются увлекательными рассказами — прежде всего в моральных уроках. История о первой имбрине Британии, однако, примечательное исключение. Это одна из тех легенд, чья историческая достоверность может быть тщательно проверена, так как события, которые она описывает, могут быть подтверждены не только множеством источников того времени, но и самой имбриной (в ее известной книге циркулярных обращений «Собирая хвостовые перья»). Вот почему я считаю ее самой важной из «Историй...», это в равной мере и поучительная притча, и потрясающая сказка, и важная запись в истории странных людей.

—МН


Первой имбриной была не женщина, которая умела превращаться в птицу, а птица, которая умела превращаться в женщину. Она была рождена в семье ястребов-тетеревятников, яростных охотников, которые вовсе не одобряли привычку своей сестры в самое неожиданное время становиться мясистым, прикованным к земле существом, ее внезапное изменение в размере выбрасывало их из гнезда, а ее странная невнятная речь портила им всю охоту. Ее отец дал ей имя Ймиин, что на пронзительном языке ястребов означает «та, что странная», и она чувствовала одинокое бремя этой странности с тех пор, как повзрослела достаточно, чтобы держать прямо голову.

Ястребы-тетеревятники — территориальные и гордые птицы, и не любят ничего, кроме славной кровавой охоты. И Ймиин была такой же, и когда разгорелся бой за территорию между ее семьей и бандой луней, она храбро дралась, изо всех сил стараясь доказать, что она до последнего пера была ястребом, как и ее братья. Большие и сильные птицы превышали их числом, но даже когда его дети начали погибать в этой схватке, отец Ймиин не признал поражения. В конце концов они расправились с лунями, но Ймиин была ранена, а все ее собратья кроме одного погибли. Размышляя, ради чего все это было, она спросила своего отца, почему они просто не убежали и не нашли себе другого гнезда, чтобы поселиться там.

— Мы должны были защитить честь нашей семьи, — сказал он ей.

— Но наша семья погибла, — ответила Ймиин. — Где в этом честь?

— Я и не ожидаю, что такое существо, как ты, поймет это, — сказал он и, расправив крылья, прыгнул в воздух и улетел на охоту.

Ймиин не присоединилась к нему. Она утратила вкус к охоте и к крови и драке, что для ястреба даже страннее, чем то и дело превращаться в человека. Возможно, ей и не предназначено было быть ястребом, подумала она, спланировав с дерева вниз и приземляясь на человеческие ноги. Возможно, она родилась не в том теле.

Ймиин долго странствовала. Она останавливалась у людских поселений, изучая их с безопасной высоты верхушек деревьев. Именно голод, из-за того, что она перестала охотиться, заставил ее набраться храбрости и в конце концов отправиться в деревню и тайком раздобыть себе немного человеческой еды: поджаренной кукурузы, что высыпали курам, пирогов, что выставляли остывать на подоконниках, котелки с супом, оставленные без присмотра, и она обнаружила, что она пришлась ей по вкусу. Ймиин немного выучила человеческий язык, чтобы можно было разговаривать с ними, и узнала, что их общество нравится ей даже больше, чем их еда. Ей нравилось, как они смеялись и пели, и показывали друг другу свою любовь. Так что она выбрала себе наугад деревню и поселилась там.

Один добрый старик позволил ей жить в его сарае, а его жена учила ее шитью, чтобы у нее было бы какое-то ремесло. Все шло гладко пока через несколько дней после ее прибытия, деревенский пекарь не увидел, как она превращается в птицу. Она еще не привыкла спать в человеческом теле, так что каждую ночь превращалась в ястреба, взлетала на деревья и засыпала там, засунув голову под крыло. Перепуганные селяне обвинили ее в колдовстве и прогнали ее из деревни с факелами.

Разочарованная, но не напуганная этой неудачей, Ймиин снова отправилась в путь и нашла другую деревню и остановилась в ней. В этот раз она была осторожнее и не позволяла никому видеть, как она превращается в птицу, но деревенских жителей, похоже, настораживала ее независимость. Большинство людей находили Ймиин чудной (все-таки она воспитывалась ястребами), и прошло не так много времени, прежде чем ее прогнали и из этой новой деревни. Она опечалилась и задумалась, есть ли вообще на свете такое место, которому она принадлежит.

Однажды утром, пребывая на грани отчаяния, она лежала на лесной поляне, глядя, как встает солнце. Это зрелище было наполнено такой необыкновенной красотой, что она на некоторое время позабыла все свои печали, а когда оно завершилось, она отчаянно желала, чтобы оно повторилось еще раз. В тот же миг небо потемнело, и рассвет наступил снова, и она поняла, что обладает и другим талантом помимо умения менять форму: она может заставлять короткие промежутки времени повторяться. Несколько дней она забавлялась этим своим умением, заставив повториться грациозный прыжок оленя, или то, как падают мимолетные косые лучи полуденного солнца, просто для того, чтобы она могла получше оценить их красоту, и это радовало ее неимоверно. Она как раз повторяла момент выпадения первого снега, когда ее напугал голос.

— Прошу прощения, — произнес он, — но это вы делаете?

Она развернулась на месте и увидела молодого человека в короткой зеленой тунике и башмаках из рыбьей кожи. Это было причудливое одеяние, но еще более странным было то, что незнакомец нес свою голову подмышкой, полностью отделенную от шеи.

— Я тоже прошу прощения, — сказала она, — но что сделалось с вашей головой?

— О, дико извиняюсь! — воскликнул он, отреагировав так, словно только что увидел, что у него не застегнуты штаны, и, чрезвычайно сконфузившись, водрузил свою голову обратно на плечи. — Как грубо с моей стороны.

Он сказал, что его зовут Энглберт, и так как ей некуда было больше идти, пригласил ее в свой лагерь. Это был бедный поселок из палаток и очагов под открытым небом, и те пара дюжин человек, которые жили там, были в той же степени странными, что и Энглберт. На самом деле они были настолько странными, что большинство из них выгнали из остальных деревень, точно так же, как Ймиин. Они тепло приняли ее даже после того, как она показала им, как она превращается в ястреба, а взамен они показали ей некоторые необычные таланты, которыми обладали они сами. Похоже, она все-таки была не единственной на свете. Возможно, думала она, что для нее все же есть место.

Это были, конечно же, древние странные Британии, и что Ймиин не знала тогда, так это то, что примкнула она к ним в один из самых темных периодов в истории. Было время, когда нормальные принимали, даже почитали, странных людей, и они легко смешивались с ними. Но с некоторых пор наступили времена невежества, и нормальные стали относиться к ним с подозрением. Когда случалось что-нибудь трагическое, что невозможно было объяснить с точки зрения находившейся в те дни в зачаточном состоянии науки, то странные люди становились козлами отпущения. Когда жители деревни Малое Разочарование проснулись однажды утром и обнаружили, что все их овцы сгорели дотла, разве они поняли, что их убила бушевавшая накануне гроза? Нет, они обвинили местного странного и изгнали его в безлюдную глушь. Когда швея из Стежка не переставала смеяться целую неделю, разве жители деревни винили шерсть, которую недавно завезли им, и которая была поражена клещом, переносящим смешливый грипп? Конечно нет. Они возложили вину за это на пару странных сестер и повесили их.

Подобные бесчинства творились по всей стране, вынуждая странных покидать общество нормальных людей и собираться в группы, подобные той, к которой примкнула Ймиин. Это была не утопия, они жили так, потому что не могли доверять никому другому. Вождем их деревни был странный по имени Томбз — рыжебородый гигант, словно проклятием наделенный тонким воробьиным голоском. Из-за его тенора остальным странным было трудно воспринимать его всерьез, но он держал себя весьма серьезно и никому никогда не позволял забывать, что он состоит в Совете Важных Странных{8}.

Ймиин избегала Томбза, выработав что-то вроде аллергии на горделивых мужчин, и вместо этого проводила много времени со своим забавным, подчас безголовым другом, Энглбертом. Она помогала ему возделывать тот небольшой клочок земли, на котором выращивались овощи для лагеря, и собирать в лесу дрова для очагов, а он помог ей познакомиться с остальными странными. Они мгновенно приняли Ймиин, и она стала считать лагерь своим приемным домом, а странных в нем — своей второй семьей. Она рассказывала им о своей жизни ястребом и забавляла их своими трюками с повторением разных вещей — однажды повторяя момент, когда Томбз споткнулся о спящую собаку, до тех пор, пока у всей деревни животы не начали болеть от смеха — а они услаждали ее слух рассказами из богатой истории странного мира. Это был, пусть и на какое-то время, мир. Это было самое счастливое время, что Ймиин могла вспомнить.

Каждые несколько дней, однако, этот пузырь безмятежности протыкался горестными известиями из внешнего мира. Отчаявшиеся странные прибывали постоянным потоком, ища убежища от страха и преследований. У всех у них была похожая история: они всю жизнь мирно жили среди нормальных людей, пока однажды их вдруг не обвиняли в каком-нибудь нелепом преступлении и не изгоняли, и хорошо еще, если им удавалось уйти живыми. (Как и несчастным сестрам из Стежка не всем так повезло). Странные встречали новых прибывших также тепло, как они встретили Ймиин, но уже через месяц такого наплыва население деревни выросло от пятнадцати странных до пятидесяти. Это не могло продолжаться бесконечно — для этого попросту не было достаточно места или еды, и странных стало гнести тяжелое предчувствие беды.

В один из дней прибыл еще один представитель Совета Важных Странных. У него было мрачное выражение лица; он скрылся в палатке Томбза и пробыл там несколько часов, а когда они с Томбзом наконец вышли оттуда, они собрали всех и поделились с ними тревожной новостью. Нормальные уже изгнали странных людей из множества городов и деревень, а теперь решили изгнать их из Страннфордшира вообще. Они собрали отряд из вооруженных бойцов, который скоро будет у странных на пороге. Вопрос состоял в том, бежать или сражаться.

Нет нужды говорить, что странные были встревожены и почти не колебались.

Одна молодая женщина огляделась вокруг и произнесла:

— Этот холм и эти хлипкие шатры не стоят того, чтобы умирать за них. Почему бы нам не собрать вещи и не укрыться в лесах?

— Не знаю, как все, — заявил Томбз, — а я устал убегать. Я говорю, мы должны остаться и сражаться. Мы должны вернуть себе свое достоинство!

— Такова также официальная рекомендация совета, — добавил, кивая, мрачный советник.

— Но мы не солдаты, — возразил Энглберт. — Мы ничего не смыслим в битве.

— Их войско невелико, и они легко вооружены, — сказал Томбз. — Они думают, что мы трусы, которые разбегутся от одного вида войска. Но они недооценивают нас.

— Но разве нам не нужно оружие? — спросил другой мужчина. — Мечи и дубинки?

— Ты удивляешь меня, Юстас, — ответил Томбз. — Разве не ты можешь вывернуть наизнанку лицо человека, просто потянув его за нос?

— Ну да, могу, — сказал мужчина смущенно.

— А ты, Миллисента Нири, я видел, как ты зажигала костер одним только своим дыханием. Представь, как перепугаются эти нормальные, когда ты запалишь на них одежду!

— Красиво рассказываешь! — откликнулась Миллисента. — Да, это будет что-то, ради разнообразия заставить убегать их.

При этих словах толпа загудела:

— Да, это будет что-то.

— Эти нормальные уже давно напрашиваются.

— Слыхали, что они сделали с Титусом Смитом? Разрубили его на кусочки и скормили его собственным свиньям!

— Если мы не постоим за себя сейчас, они никогда не остановятся.

— Справедливости для Титуса! Справедливости для всех нас!

Немного усилий потребовалось советнику, чтобы распалить странных. Даже кроткий Энглберт рвался в бой. Ймиин, чей желудок скрутило при первом упоминании о битве, не могла больше это слушать. Она выскользнула из деревни и долго бродила по лесу. Она вернулась на закате и нашла Энглберта у его костра. Его пыл немного остыл, но его решимость бороться — нет.

— Уйдем со мной, — сказала ему Ймиин. — Мы начнем все сначала где-нибудь еще.

— Куда мы пойдем? — ответил он. — Они хотят выгнать нас из Страннфордшира!

— Обычношир, Тамфордшир, Мирношир. Ты лучше погибнешь в Страннфордшире, чем будешь жить где-либо еще?

— Их всего несколько дюжин, — сказал Энглберт. — Как это будет смотреться, если мы побежим от такой мелкой угрозы?

Даже, когда победа была практически гарантирована, Ймиин не желала становиться частью ее.

— То, как это будет смотреться, не стоит даже одного волоска с наших голов, не то чтобы жизней.

— Значит, ты не будешь сражаться?

— Я уже потеряла из-за войны одну семью. Я не собираюсь смотреть, как другая добровольно бросает себя в топку.

— Если ты уйдешь, они подумают, что ты предатель, — сказал Энглберт. — Ты никогда не сможешь вернуться.

Она посмотрела на него:

— Что подумаешь ты?

Энглберт уставился на огонь, силясь подобрать слова. Тишина между ними, похоже, ответила достаточно, так что Ймиин, не прощаясь, поднялась и отправилась к своему шатру. Когда она ложилась спать, великая печаль овладела ею. Она была уверена, что это была ее последняя ночь в человеческом теле.

Ймиин ушла, едва только забрезжил рассвет, до того как проснулся кто-либо. Она не смогла бы вынести прощаний. Она подошла к границе лагеря, обернулась ястребом и подумала, прыгая в воздух, найдет ли она еще когда-нибудь другую такую группу, которая примет ее, человеком или птицей.

Ймиин пробыла в полете всего лишь несколько минут, когда заметила войско нормальных. Но это был не жалкий отряд из нескольких дюжин человек — это была армия из сотен людей, и они закрывали все холмы внизу сверкающими доспехами.

Странных же просто перережут! Она тут же развернулась и полетела предупредить их. Ймиин нашла Томбза в его палатке и рассказала ему, что она видела.

Он, казалось, был ни капли не удивлен.

Он знал.

— Почему ты не сказал им, что идет так много солдат? — возмутилась Ймиин. — Ты солгал!

— Они бы испугались, — ответил он. — Они бы не стали вести себя с достоинством.

— Им и следует бояться! — крикнула она. — Им следует немедленно бежать!

— От этого будет немного толку, — сказал он. — Король нормальных приказал очистить Британию от странных, от гор до моря. В конце концов они все равно найдут нас.

— Не найдут, если мы покинем Британию, — заявила Ймиин.

— Покинуть Британию! — воскликнул он, потрясенный. — Но мы жили здесь сотни лет!

— И будем мертвыми гораздо дольше, — ответила Ймиин.

— Это дело чести, — сказал Томбз. — Полагаю, птице этого не понять.

— Я понимаю это слишком хорошо, — сказала она и отправилась предупредить остальных.

Но было уже слишком поздно — армия нормальных была у их порога, толпа хорошо вооруженных солдат уже виднелась вдали. И что хуже, странные люди не могли даже сбежать — нормальные приближались к ним со всех сторон.

Перепуганные странные сбились в кучу в своем лагере. Смерть, казалось, была неминуема. Ймиин могла с легкостью сменить обличие и улететь в безопасное место — на самом деле, странные уговаривали ее сделать это — но она не могла заставить себя уйти. Их провели, обманули, и жертва, которую они собирались принести, уже не была добровольной. Так что если она бросит их сейчас, то это будет похоже не на соблюдение ее принципов, а на отказ и предательство. Поэтому она прошлась по лагерю, обнимая своих друзей. Энглберт обнял ее крепче всех, и даже когда отпустил, то еще долго смотрел на нее.

— Что ты делаешь? — спросила она его.

— Запоминаю лицо моего друга, — ответил он. — Так, чтобы я мог вспомнить его даже в смерти.

Тишина повисла над ними и над всем лагерем, и на какое-то время единственными звуками были грохот и лязг приближающейся армии. И тут солнце выглянуло вдруг из-за темной тучи, окутав землю сияющим светом, и Ймиин подумала, что зрелище это так прекрасно, что ей хотелось бы увидеть его еще раз, прежде чем их убьют. И она повторила его, и странные были так очарованы им, что она повторила его второй раз. И только тогда они заметили, что за те минуты, что они наблюдали за солнцем, армия нормальных не стала ближе. С каждым повторением их враг исчезал и снова появлялся вдали, за много ярдов от них.

И тогда Ймиин поняла, что ее умение замыкать время имеет применение, которое она никогда до конца не понимала — то, что навсегда изменит общество странных людей, хотя она пока и не могла об этом знать. Она создала для них безопасное место, пузырь с застывшим временем, и странные смотрели в восхищении, как армия нормальных приближается к ним и пропадает, снова и снова, попав в трехминутную петлю.

— Сколько ты сможешь продолжать это делать? — спросил ее Энглберт.

— Не знаю, — призналась она. — Я никогда ничего не повторяла больше пары-тройки раз. Но довольно долго, я думаю.

Из своего шатра вылетел Томбз, обескураженный и злой.

— Что ты делаешь?! — заорал он на Ймиин. — Прекрати!

— С чего бы мне это делать? — отозвалась она. — Я спасаю все наши жизни!

— Ты только оттягиваешь неизбежное, — заявил Томбз. — Приказываю тебе, властью Совета, прекрати немедленно!

— Чума на весь ваш совет! — воскликнула Миллисента Нири. — Вы просто лжецы!

Томбз принялся перечислять наказания, которые ждут каждого, кто не подчиняется приказам Совета, но тут Юстас Коростель прошагал к нему и дернул его за нос, что вывернуло лицо Томбза наизнанку. Он с визгом убежал, грозя обвинениями, а его голова была розовой и мягкой.

Ймиин продолжала замыкать петлю. Странные столпились вокруг нее, подбадривая, но втайне беспокоясь, что она не сможет продолжать делать это вечно. Ймиин разделяла их сомнения: ей приходилось повторять все заново каждые три минуты, так что она не могла спать, но в конце концов армия, что пока постоянно маячит вдалеке, приблизится и в итоге сокрушит их.

После двух дней и одной ночи Ймиин больше не могла полагаться на себя, чтобы оставаться бодрствующей, так что Энглберт решил сесть рядом с ней, и каждый раз, когда ее глаза закрывались, он толкал ее. Через три дня и две ночи, когда Энглберт начал засыпать сам, Юстас Коростель сел рядом с ним и толкал его, а потом, когда Юстас уже не мог бороться со сном, Миллисента Нири села рядом с ним и лила воду ему на лицо каждый раз, когда его глаза закрывались, и так далее, и так далее, пока весь лагерь странных не уселся в длинную цепь, помогая друг другу помогать Энглберту помогать Ймиин не заснуть.

Через четыре дня и три ночи Ймиин все еще не пропустила переустановку петли. Однако от изнеможения у нее уже начались галлюцинации. Ей чудилось, что ее погибшие братья прилетели повидаться с нею — пять ястребов, кружащих свои собственные петли в небе над лагерем. Они пронзительно выкрикивали ей слова, которые не имели никакого смысла:

— Снова!

— Еще!

— Снова! Снова!

— Сделай мертвую петлю, чтобы сделать ее кожу двойной!

Она крепко зажмурилась и потрясла головой, а затем выпила немного воды, которой Миллисента Нири поливала лицо Юстаса Коростеля. Когда она снова посмотрела вверх, призраки ее братьев исчезли, но их слова все еще были с нею. Она гадала, пытались ли ее братья (или какой-то ее собственный, внутренний инстинкт) сказать ей что-то важное.

Снова и снова.

Ответ пришел к ней на пятый день. Ну как ответ: она не была уверена, правильный ли он, но она была полностью уверена, что не протянет еще один день. Скоро никакое количество тычков не сможет удержать ее от сна.

Итак, она переустановила петлю. (Она уже давно потеряла счет тому, сколько раз она заставила солнце выглядывать из-за той тучи, но должно быть тысячи). А затем, всего через несколько секунд, после того, как она замкнула петлю, она сделала еще одну — внутри первой петли.

Результат был мгновенным и причудливым. Странным образом удвоилось все вокруг них: солнце, туча, армия вдалеке, словно ее зрение размылось. Прошло совсем немного времени, прежде чем мир снова собрался в фокус, а когда это случилось, все было чуточку старее, чем до этого. Солнце было скрыто за тучей. Армия была дальше. И в этот раз у солнца заняло шесть минут, а не три, чтобы выглянуть из-за облака.

Тогда она дважды замкнула петлю во второй раз, и тогда их петля стала двенадцать минут, и она сделала это в третий раз, и она стала двадцать четыре минуты. И когда она довела это время до часа, она наконец вздремнула. После она замыкала петлю еще и еще, и это было похоже на то, как если бы она заполняла сосуд водой или воздухом. Она буквально чувствовала, как оболочка петли растягивается и растягивается, чтобы вместить все это новое время, до тех пор, пока не стала тугой как барабан, и она поняла, что больше та не вместит.

Петля, которую создала Ймиин, теперь содержала двадцать четыре часа и начиналась предыдущим утром — задолго до того, как на горизонте появилась армия. Ее приятели странные были так впечатлены и так преисполнены благодарности, что пытались называть ее Королева Ймиин или Ваше Величество, но она не им позволила. Она была просто Ймиин, и самой великой радостью, что она познала, было то, что она создала безопасное место, гнездо, для всех своих друзей.

Хотя теперь они были спасены от нападения нормальных, их проблемы еще далеко не закончились. Армия, что едва не уничтожила их, отправилась терроризировать странных по всей стране, и как только разошелся слух о временной петле в Страннфордшире, беженцы и выжившие стали прибывать с все увеличивающейся частотой{9}.

В течение нескольких недель их число с пятидесяти выросло до сотни. Среди них были и несколько членов Совета Важных Странных (включая Томбза, чье лицо вывернулось обратно в нормальное состояние). Поскольку они, видимо, больше не были заинтересованы в закрывании петли, советники пытались отстаивать свои полномочия, настаивая на том, что больше не должны приниматься никакие новоприбывшие. Но все смотрели на Ймиин (все-таки это была ее петля), а она даже слышать не желала о том, чтобы отказывать кому-либо, даже если лагерь уже трещал по швам.

Советники разозлились и пригрозили всем наказанием. Люди тоже разозлились и обвинили советников в том, что те солгали, чтобы обманом заставить их идти на войну. Советники показывали пальцами на Томбза, утверждая, что тот действовал самостоятельно (хотя это явно было неправдой), и что его жульничество не было санкционировано советом. Дальше они показывали пальцами на Ймиин и обвиняли ее в посягательстве на их законную власть — нарушение, наказуемое изгнанием в Безжалостную Пустошь. Тут уже все люди встали на ее защиту, бросаясь грязью (а возможно даже чуть-чуть и экскрементами) в советников, и выгнали тех из петли{10}.

В недели, последовавшие за этим, странные смотрели на Ймиин как на лидера. В добавление к тому, что она следила, чтобы петля продолжала переустанавливаться, ее звали, чтобы разрешать личные споры; ее голос был решающим, когда они выбирали, какие из множества правил совета следует сохранить, а от каких избавиться; ее просили определить наказание для нарушителей тех правил, что они соблюдали, и так далее и так далее. Она быстро свыклась со своей новой ролью, но и была несколько обескуражена ею. Из всех странных в петле она была самым новым и наименее опытным. Они и полностью человеком-то пробыла только последние полгода! Но ее товарищи рассматривали ее неопытность как благо: она была свежей и свободной от предрассудков, беспристрастной и справедливой, и в ней была какая-то спокойная, величественная мудрость, больше, казалось, идущая от птицы, чем от человека.

Но при всей ее мудрости Ймиин не могла разрешить их самую большую проблему — как сотня с лишним странных людей смогут жить на участке, в котором было всего лишь три сотни футов от края до края. После установки петлю можно было заставить вместить больше времени, но не больше пространства, а Ймиин запетлила только их маленький лагерь с несколькими дюжинами палаток. У них было мало еды, и хотя ее запасы каждый день возобновлялись вместе с переустановкой петли, ее все равно никогда не хватало, чтобы накормить их всех. (Снаружи петли началась суровая зима, так что им мало что удавалось добыть охотой или собирательством. У них было больше шансов найти бродячую шайку нормальных, чем еду, поскольку нормальные стали просто одержимы поисками странных, что исчезли прямо у них перед глазами).

Однажды ночью, когда они сидели у окруженного людьми костра, Ймиин обсудила это с Энглбертом.

— Что нам делать? — сказала она. — Если мы останемся здесь, то будем голодать, а если выйдем, нас выследят.

Энглберт снял свою голову и положил на колени, чтобы можно было чесать ее обеими руками, что он делал, когда усердно думал.

— А ты могла бы сделать петлю побольше где-нибудь в другом месте, где будет много еды? — спросил он. — Если мы будем осторожны и постараемся остаться незамеченными, мы все сможем переехать.

— Возможно, когда погода потеплеет. Мы, скорее всего, замерзнем насмерть в любой новой петле, что я сделаю.

— Тогда подождем, — сказал он. — Нам просто нужно немного поголодать, пока не наступит оттепель.

— А потом что? — сказала она. — Прибудет еще больше нуждающихся странных, и скоро мы переполним и ту новую петлю. Мы достигнем предела. Я уже не смогу справиться с такой огромной ответственностью.

Энглберт вздохнул и почесал свою голову:

— Вот бы ты могла скопировать себя.

На лице Ймиин появилось странное выражение:

— Что ты такое сказал?

— Вот бы ты могла скопировать себя, — повторил Энглберт. — Тогда бы ты могла сделать множество петель, и мы могли бы немного расселиться. Я переживаю о том, что нас так много живет в одном месте. Разногласия разделят нас, и начнутся драки. И если, Боже упаси, что-нибудь трагическое случится в этой петле, то численность странных Британии сократится одним ударом сразу наполовину.

Лицо Ймиин было обращено на Энглберта, но глаза ее смотрели мимо него.

— В чем дело? — спросил он. — Ты придумала способ скопировать себя?

— Возможно, — ответила она. — Возможно.

На следующее утро Ймиин собрала странных и сказала им, что она ненадолго уходит. Волна паники пробежала по толпе, хотя она и уверяла их, что вернется вовремя, чтобы переустановить петлю. Они умоляли ее не уходить, но она настояла на том, что это было крайне важным для их выживания.

Она оставила Энглберта за старшего, приняла птичье обличие и вылетела из своей петли впервые со времени ее создания. Паря над замерзшими лесами Страннфордшира, она задавала один и тот же вопрос каждой птице, которую она видела: «Знаете ли вы птиц, которые могут превращаться в людей?». Она искала целый день и целую ночь, но везде, где она пролетала, ответ был «нет». Поздней ночью она вернулась в свою петлю, уставшая и разочарованная, но непобежденная. Она переустановила петлю, уклонилась от вопросов Энглберта и снова улетела, не отдохнув ни секунды.

Она искала и искала, до тех пор, пока у нее не начали болеть крылья и глаза, размышляя: «Не могу же я и в самом деле быть единственным таким существом на свете?»

После еще одного долгого дня бесплотных поисков она была почти убеждена, что она абсолютно уникальна. Эта мысль заставила ее почувствовать отчаяние... и отчаянное одиночество.

И тогда, как раз когда садилось солнце, и она уже собиралась возвращаться в свою петлю, Ймиин пролетала над лесной прогалиной и заметила внизу стаю пустельг, а среди них — молодую женщину. Все случилось в одно мгновение. Пустельги увидели ее и разлетелись, рассеявшись по лесу. В этой суматохе молодая женщина как будто исчезла. Но куда она могла деться так быстро?

А не могла ли она обернуться пустельгой и улететь вместе с остальными?

Ймиин нырнула за ними и устроила погоню, и в течение часа пыталась выследить пустельг, но пустельги — естественная добыча ястребов-тетеревятников, и они в ужасе разлетались от Ймиин. Она должна была попытаться приблизиться к ним как-то по-другому.

Стемнело. Она вернулась в свою петлю, переустановила ее, с жадностью съела пять початков поджаренной кукурузы и две миски супа из лука-порея — целый день полета заставит разыграться аппетит — и на следующее утро вернулась в лес, где обитали пустельги. В этот раз она явилась на их поляну не с неба, в виде ястреба, а пешком, в виде женщины. Когда пустельги увидели ее, они взлетели на деревья и уселись там, наблюдая за ней с любопытством, но без испуга. Ймиин встала в центре поляны и обратилась к ним не на человеческом языке, и не на ястро-речи (языке ястребов-тетеревятников), но с теми несколькими сбивчивыми словами из языка пустельг, что она знала, настолько внятно, насколько ее человеческое горло могло воспроизвести их.

— Одна из вас не такая как остальные, — сказала она, — и к этой молодой женщине обращаюсь я. Ты одновременно и птица и человек. Эта способность также и мое страдание и благословение, и я бы очень желала поговорить с тобой.

Зрелище человека разговаривающего на языке пустельг вызвало целый шквал пронзительных криков среди деревьев, а затем Ймиин услышала хлопанье крыльев. Через несколько секунд из-за дерева показалась молодая женщина. У нее была темная гладкая кожа и коротко остриженные волосы, в ее высокой, хорошо сложенной фигуре отчетливо проглядывалось что-то птичье, и она была одета в мех и кожу, чтобы защититься от холода.

— Ты понимаешь меня? — спросила ее Ймиин на английском.

Женщина робко кивнула. «Немного», — как будто сказала она.

— Ты можешь разговаривать на человеческом языке? — спросила Ймиин.

Sí, un poco, — ответила женщина.

Ймиин узнала человеческую речь, но не смогла понять слов. Возможно, эта молодая женщина была из перелетного клана и выучила их где-то еще.

— Меня зовут Ймиин, — сказала она, указывая на себя. — А тебя?

Женщина прочистила горло и издала громкий крик на языке пустельг.

— Может быть, пока мы будем звать тебя мисс Пустельга, — предложила Ймиин. — Мисс Пустельга, у меня к тебе важный вопрос. Ты когда-нибудь заставляла что-нибудь случаться... больше чем один раз?

Она нарисовала в воздухе пальцем большой круг, надеясь, что молодая женщина поймет ее.

Мисс Пустельга подошла ближе на несколько шагов, а ее глаза расширились. В этот момент с ветки упал ком снега, и взмахом рук мисс Пустельга заставила его исчезнуть с земли и упасть с дерева второй раз.

— Да! — воскликнула Ймиин. — Ты тоже можешь такое делать!

И тогда и она помахала рукой и тоже повторила падение снега, и челюсть мисс Пустельги отпала от изумления.

Они подбежали друг к другу, смеясь, хлопая в ладоши и крича, и обнялись, каждая возбужденно болтая на языке, который вторая едва могла понять. Пустельги на деревьях ликовали тоже и, почувствовав, что Ймиин была другом, слетели со своих веток и закружили над двумя женщинами, щебеча от волнения.

Облегчение, которое почувствовала Ймиин, было неописуемым. Хотя она и была странной даже среди странных, теперь она знала, что она не одна. Были и другие, такие же как она, что означало, что — возможно — общество странных людей получится сделать более безопасным, более здравомыслящим местом, больше не зависящим от недальновидных прихотей горделивых мужчин. Она пока имела отдаленное понятие о том, какую форму должно принять это общество, но она знала, что то, что она нашла мисс Пустельгу, уже было важным прорывом. Они проговорили в этой сбивчивой манере почти час, и к концу их разговора мисс Пустельга согласилась последовать за Ймиин в ее петлю.

Остальное, как говорят, история. Мисс Пустельга осталась жить со странными людьми. Ймиин научила ее всему, что она знала о петлях, и вскоре мисс Пустельга набралась достаточно опыта, чтобы самой поддерживать их петлю. Это позволило Ймиин совершать путешествия на дальние расстояния, чтобы найти еще таких же как они, умеющих замыкать время женщин-птиц. Что она и сделала, доведя ихчисло до пяти. И когда новоприбывшие были обучены, а суровая, голодная зима сменилась теплой весной, они разделили странных между собой и разбрелись по стране, чтобы основать пять новых постоянных петель.

Эти петли стали считаться безопасными гаванями здравомыслия и порядка, и слава о них быстро разлетелась по свету. Странные, что выжили в зачистках, шли к ним со всей Британии в поисках убежища, хотя чтобы быть допущенными туда, им пришлось согласиться жить по законам женщин-птиц. Эти женщины стали зваться «ймиинами» в честь первой из них (хотя с течением времени и постепенного изменения языков в Британии это слово превратилось в «имбрина»)

Дважды в год имбрины созывали совет, чтобы обмениваться мудростью и сотрудничать. Многие годы Ймиин лично руководила заседаниями, наблюдая с гордостью, как разрастается их сеть имбрин и временных петель, и как число странных, которых им удалось спасти, выросло до многих сотен. Она дожила до глубокой счастливой старости, до ста пятидесяти семи лет. Все это время Энглберт делил с ней один дом (но никогда одну комнату), так как они любили друг друга спокойной дружеской любовью. Эпидемия Черной чумы, одна из самых жестоких в Европе, в конце концов унесла ее. Когда ее не стало, все странные, которых она спасла, и кто все еще был жив, и все их дети и внуки, рисковали своими жизнями, чтобы пересечь враждебные территории в великой процессии и перенести ее в лес к, если Энглберт правильно помнил, тому самому дереву, на котором она была рождена, где похоронили ее среди его корней{12}.



(обратно)

ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПОДРУЖИЛАСЬ С ПРИЗРАКАМИ


ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПОДРУЖИЛАСЬ С ПРИЗРАКАМИ

Жила-была одна странная женщина по имени Хильди. У нее был высокий смеющийся голос и шоколадного цвета кожа, и она могла видеть призраков. Она совсем не боялась их. Ее сестра-близнец утонула, когда они были детьми, и пока Хильди росла, сестра была ее самым близким другом. Они все делали вместе: носились по маковым полям, которые окружали их дом, играли в палки-стучалки на деревенском выпасе, а по ночам рассказывали друг другу страшные истории о живых. Призрак сестры Хильди даже ходил с ней в школу. Она смешила ее, строя учительнице рожи, которые никто больше не мог видеть, и помогала ей на экзаменах, подглядывая в ответы других учеников и нашептывая их Хильди на ухо. (Она могла бы и громко кричать их, и никто, кроме Хильди ее бы не услышал, но шептать казалось более разумным, просто на всякий случай.)

На восемнадцатый день рождения Хильди ее сестру отозвали по каким-то призраковым делам.

— Когда ты вернешься? — растеряно спросила Хильди. Они еще ни разу не разлучались с тех пор, как ее сестра умерла.

— Пройдет не так много лет, — ответила ее сестра. — Я буду ужасно скучать по тебе.

— Не больше, чем я по тебе, — печально отозвалась Хильди.

Сестра Хильди обняла ее, в ее глазах стояли призрачные слезы.

— Постарайся завести друзей, — сказала она, а потом исчезла.

Хильди попыталась последовать совету своей сестры, но у нее никогда не было друзей среди живых. Она приняла приглашение на вечер, но не могла заставить себя ни с кем поговорить. Ее отец устроил для Хильди чаепитие с дочерью одного из своих сослуживцев, но Хильди была скована и неуклюжа, и все, что она смогла придумать, так это сказать: «Вы когда-нибудь играли в палки-стучалки?»

— Это же игра для детей, — ответила женщина и под каким-то предлогом ушла пораньше.

Хильди поняла, что она больше предпочитает компанию призраков, чем живых людей, так что она решила завести себе призрачных друзей. Проблема была в том, как это сделать. Даже если Хильди и могла видеть призраков, с ними было нелегко поговорить. Призраки, знаете ли, немного похожи на кошек — их никогда нет поблизости, когда они вам нужны, и они редко приходят, когда их зовешь{13}.

Хильди отправилась на кладбище. Он стояла и ждала там несколько часов, но ни один призрак не подошел поговорить с нею. Они смотрели на Хильди с другого края лужайки неприветливо и подозрительно. Она подумала, что они, должно быть, умерли уже давно и научились не доверять живым. В надежде, что с недавно умершим ей будет легче подружиться, она начала ходить на похороны. Из-за того, что люди, с которыми она была знакома, не умирали очень часто, она стала ходить на похороны незнакомцев. Когда оплакивающие умершего спрашивали, почему она здесь, она врала и говорила, что является дальней родственницей, а потом спрашивала, был ли умерший хорошим человеком и нравилось ли им бегать с ним по маковым полям и играть в палки-стучалки? Скорбящие думали, что она странная (какой, скажем честно, она и была), а призраки, почувствовав неодобрение своих родственников, давали ей от ворот поворот.

Примерно в это время умерли родители Хильди. «Может быть, они станут моими призрачными друзьями», — подумала Хильди, но нет, они отправились искать ее дорогую сестру и оставили Хильди совсем одну.

У нее родилась новая идея: она продаст дом родителей и взамен купит дом с привидениями, в котором уже будут свои собственные призраки! И вот она отправилась покупать новый дом. Агент по недвижимости подумала, что она неприятная и странная (какой, скажем честно, она и была), потому что всякий раз, когда она показывала ей отличный уютный дом, единственный вопрос Хильди был о том, происходило ли там что-нибудь ужасное, вроде убийства или самоубийства, или еще лучше, убийства и самоубийства, и она не обращала внимания на большую кухню или залитую светом гостиную, а сразу шла смотреть чердак или подвал.

Наконец она нашла правильный дом с привидениями и купила его. И только после того, как она переехала туда, она узнала, что призрак, который прилагался к дому, обитал там только на полставки, заглядывая один раз в несколько ночей, чтобы погреметь цепями и похлопать дверями.

— Не уходите, — попросила Хильди, успев застать призрака, когда он уходил.

— Простите, у меня есть еще и другие дома, где я должен обитать, — ответил он и заторопился прочь.

Хильди почувствовала себя обманутой. Ей нужно было больше, чем привидение на полставки. Она столько промучилась, пока выбрала кишащий привидениями дом, но, похоже, тот, что она выбрала, не достаточно кишел ими. Она решила, что ей нужен самый населенный привидениями дом в мире. Она накупила книг о таких домах и провела исследование. Она спросила своего приходящего призрака о том, что ему известно, громко крича вопросы ему вслед, пока он носился из комнаты в комнату, гремя здесь и хлопая там. (Он, похоже, всегда торопился наводить страх где-то в более важном месте, что Хильди старалась не принимать близко к сердцу). Призрак бросил что-то про «квимбра» и быстро ушел. Хильди узнала, что это на самом деле был город в Португалии (который произносится как «Коимбра»), и как только она это узнала, достаточно просто было вычислить, который дом в городе является самым кишащим привидениями. В переписке с человеком, который жил там, тот рассказал, как его днями и ночами беспокоят бесплотные крики и бутылки, которые сами слетают со столов, а она написала ему, как мило все это звучит. Он подумал, что это странно, но также еще, что она очень красиво пишет, и когда она предложила купить его дом, его отказ был настолько вежливым, насколько только возможно. Дом много поколений принадлежал его семье, как он объяснил, и так и останется. Этот дом был его бременем.

Хильди начинала отчаиваться. В особенно тяжелые моменты она даже подумывала убить кого-нибудь, чтобы его дух преследовал бы ее, но это казалось не лучшим способом завязать дружбу, так что она быстро отбросила эту идею.

Наконец она решила, что если она не может купить самый наводненный призраками дом в мире, она построит его сама. Сначала она выбрала самое кишащее призраками место, которое только могла придумать: вершину холма, где проходили массовые захоронения во время последней вспышки чумы. Потом она собрала самые подходящие для привидений материалы, которые только смогла найти: дерево, оставшееся после кораблекрушений, где не было ни одного выжившего, кирпичи из крематория, каменные колонны из богадельни, которая сгорела вместе с сотней людей, и окна из дворца безумного принца, который отравил всю свою семью. Хильди украсила дом мебелью, коврами и предметами искусства, купленными в других домах с привидениями, включая и дом того человека из Португалии, который прислал ей бюро, из которого ровно в три часа ночи раздавался плач младенца. Вдобавок ко всему, она в течение целого месяца разрешала семьям, потерявшим своих родных, проводить обряды прощания с покойными у себя в гостиной, а потом, в самый разгар завывающей бури, сразу после того, как пробило полночь, переехала туда.

Хильди не разочаровалась. По крайней мере, не сразу. Там повсюду были призраки! На самом деле в доме едва хватало места, чтобы вместить их всех. Призраки толпились в подвале и на чердаке, боролись за место под кроватью или в шкафу, и всегда стояла очередь в ванную комнату. (Они не пользовались туалетом, конечно же, просто хотели посмотреться в зеркало и проверить прическу, чтобы убедиться, что она достаточно растрепанная и пугающая.) Они часами напролет танцевали на лужайке перед домом — не потому, что призраки так сильно любят танцевать, а потому, что люди, которые были похоронены под домом, умерли во время Танцующей Чумы{14}.

Призраки стучали по трубам и хлопали окнами, и сбрасывали книги с полок. Хильди ходила из комнаты в комнату и представлялась им.

— Вы можете нас видеть? — спросил ее призрак молодого человека. — И вы не боитесь?

— Нисколечко, — ответила Хильди. — Мне нравятся призраки. А вы когда-нибудь играли в палки-стучалки?

— Простите, нет, — пробормотал призрак и отвернулся.

Похоже, он был разочарован, словно он хотел напугать кого-нибудь, а Хильди лишила его этой возможности. Тогда она притворилась, что испугалась следующего встреченного ею призрака — призрака старой женщины, который был на кухне и заставлял парить в воздухе ножи.

— А-а-а-а! — закричала Хильди. — Что происходит с моими ножами! Я наверное схожу с ума!

Призрак старой женщины, казалось, был доволен, она сделала шаг назад и подняла руки, чтобы заставить ножи взлететь еще выше… и тут запнулась о другое привидение, которое ползало по полу позади нее. Призрак старой леди свалился на пол, а ножи с лязгом рухнули на кухонный стол.

— И что это, по-твоему, ты там делаешь?! — закричал призрак старой женщины на ползающего призрака. — Разве не видишь, я пытаюсь тут работать?!

— Сама смотри, куда идешь! — закричал на нее в ответ ползающий призрак.

— Это я должна смотреть, куда иду?!

Хильди начала смеяться. Она не могла удержаться. Два призрака прекратили перепалку и уставились на нее.

— Думаю, она нас видит, — сказал ползающий призрак.

— Да, похоже, — сказал призрак старой женщины. — И она ни в малейшей степени не боится.

— Нет. Я испугалась! — возразила Хильди, подавив смех. — Честно!

Призрак старой женщины встал и отряхнулся.

— Ты явно подыгрываешь мне, — проворчала она. — Меня еще ни разу так не оскорбляли за всю мою смерть.

Хильди не знала, что делать. Она пыталась быть собой, но это не сработало, она пыталась реагировать так, как она думала, призраки хотят, чтобы она реагировала, но и это не сработало тоже. Разочарованная, она вышла в коридор, где призраки выстроились в очередь в ванную комнату, и спросила:

— Кто-нибудь хочет стать моим другом? Я очень хорошая и я знаю много страшных историй о живых людях, которые вам наверняка понравятся.

Но привидения затоптались на месте и потупились, и ничего не ответили. Они видели ее отчаяние и от этого чувствовали себя неловко.

После затянувшегося молчания она поплелась прочь с горящими от смущения щеками. Она села на крыльце и стала смотреть, как во дворе танцуют чумные призраки. Похоже, она потерпела неудачу. Нельзя силой заставить людей дружить с тобой... пусть даже и мертвых людей.

Чувствовать, что тебя игнорируют, было даже хуже, чем чувствовать себя одинокой, так что Хильди решила продать дом. Первые пять человек, которые пришли взглянуть на него, испугались еще до того, как переступили через порог. Хильди попыталась сделать дом чуть менее кишащим призраками, продав кое-что из преследуемой духами мебели обратно ее изначальным владельцам. Она написала письмо тому человеку в Португалию, спрашивая, не интересно ли ему будет забрать обратно его воющее бюро. Ответ пришел немедленно. Он не хотел бюро, писал он, но надеялся, что она поживает хорошо. И он подписал письмо примерно так: «Твой друг, Жуан».

Хильди, не отрываясь, смотрела на эти слова несколько минут. Действительно ли она может называть этого человека своим другом? Или он просто проявил... дружелюбие?

Она написала ему ответ. В письме она старалась придерживаться веселого беззаботного тона. Она соврала и написала, что поживает отлично, и спросила его, как поживает он. И она подписала свое письмо примерно так: «Твоя подруга, Хильди».

Жуан и Хильди обменялись еще несколькими письмами. Они были короткими и простыми, всего лишь обычные любезности и замечания о погоде. Хильди все еще была не уверена, считает ли Жуан ее своим другом, или он просто вежлив с нею. Но однажды он закончил свое письмо словами: «Если ты когда-нибудь будешь в Коимбре, для меня было бы честью, если бы ты почтила меня своим визитом».

Она в тот же день купила билет на поезд в Португалию, в ту же ночь собрала полный чемодан одежды, а рано утром прибыла повозка, чтобы отвезти ее на вокзал.

— До свидания, призраки! — весело прокричала она от входной двери. — Я вернусь через пару недель!

Призраки ничего не ответили. Она услышала, как что-то разбилось на кухне. Хильди пожала плечами и направилась к повозке.

У нее ушла целая жаркая пыльная неделя на то, чтобы добраться до дома Жуана в Коимбре. Во время своего долгого путешествия она старалась подготовить себя к неминуемому разочарованию. Хильди и Жуан прекрасно общались в письмах, но она знала, что вживую она, скорее всего, не понравится ему, потому что она никому не нравилась. Она должна была ожидать этого, иначе боль от еще одного отказа точно сломит ее.

Она прибыла к его дому — потусторонне выглядящему особняку на холме, который, казалось, наблюдал за ней своими треснувшими окнами. Как только Хильди поднялась на крыльцо, стая черных ворон с карканьем сорвалась с мертвого дуба во дворе перед домом. Она заметила призрак, раскачивающийся в петле, свисающей с перил балкона на третьем этаже, и помахала ему. Призрак смущенно помахал в ответ.

Жуан открыл ей дверь и проводил ее внутрь. Он был добр и любезен, и принял у Хильди пыльный дорожный плащ, и выставил блюдечки с чаем с молоком и корицей и пирожными. Жуан вел с ней вежливую беседу, расспрашивая ее об ее путешествии, о том, какая была погода в пути, и о том, как подают чай там, откуда она прибыла. Но Хильди постоянно запиналась в ответах и была абсолютно уверена, что она выглядит как дурочка, и чем больше она думала о том, как глупо она выглядит, тем сложнее ей было вообще произнести хоть что-то. В конце концов после особенно неловкого молчания Жуан спросил: «Я сделал что-то, что обидело тебя?» — и Хильди поняла, что она разрушила свою единственную возможность завести настоящего друга. Чтобы спрятать подступившие слезы, она встала из-за стола и выбежала в соседнюю комнату.

Жуан не пошел за ней сразу, а позволил Хильди побыть одной. Она стояла в углу его кабинета и, закрыв лицо руками, тихо плакала, злясь на себя и чувствуя себя ужасно, ужасно неловко. Потом через пару минут она услышала позади себя глухой стук и обернулась. За столом стоял призрак молодой девушки, скидывая на пол ручки и пресс-папье.

— Перестань, — велела Хильди, вытирая слезы. — Ты устраиваешь беспорядок в доме Жуана.

— Ты можешь меня видеть? — удивилась девушка.

— Да, и я вижу, что ты уже чересчур взрослая для детских шалостей.

— Да, мэм, — ответила девушка и ушла сквозь стену.

— Ты говорила с ним, — раздался голос Жуана, и Хильди вздрогнула и увидела, что он смотрит на нее от дверей.

— Да. Я могу видеть их и разговаривать с ними. Она больше не побеспокоит тебя. По крайней мере, не сегодня.

Жуан был поражен. Он сел и рассказал Хильди обо всех способах, которыми призраки усложняют его жизнь: они не дают ему спать по ночам, отпугивают посетителей, ломают его вещи. Он пытался поговорить с ними, но они никогда его не слушали. Однажды он даже позвал священника, чтобы избавиться от них, но это только разозлило их, и на следующую ночь они сломали еще больше его вещей.

— С ними нужно быть строгими, но отзывчивыми, — объяснила Хильди. — Не просто быть привидением, и, как и любой другой, они хотят уважения.

— Как ты думаешь, ты смогла бы поговорить с ними за меня? — робко попросил Жуан.

— Я, конечно, могу попробовать, — ответила Хильди. И тут она поняла, что они болтают уже несколько минут, ни разу не запнувшись ни на одном слове и не сделав неловкую паузу.

Хильди начала в этот же день. Призраки пытались спрятаться от нее, но она знала, куда они любят уходить, и одного за другим уговаривала каждого из них выйти и поговорить. Некоторые беседы продолжались часами, во время которых Хильди спорила и настаивала, а Жуан смотрел на нее с немым восхищением. Потребовалось три дня и три ночи, но в конце концов Хильди удалось убедить большинство призраков покинуть дом, а тех, кто не пожелал уходить, уговорить вести себя потише, когда Жуан спит, и, если уж им так нужно поскидывать со столов вещи, хотя бы пощадить фамильные реликвии.

Дом Жуана преобразился, а с ним и сам Жуан. Три дня и три ночи он наблюдал за Хильди, и за три дня и три ночи его чувства к ней стали только сильнее. У Хильди тоже возникло чувство к Жуану. Она обнаружила, что теперь она может свободно говорить с ним о чем угодно, и была уверена, что они настоящие друзья. Тем не менее, она опасалась, что со стороны может показаться, что она слишком охотно и слишком долго загостилась, так что на четвертый день она собрала вещи и попрощалась с Жуаном. Она решила вернуться, переехать в ненаселенный привидениями дом и попытаться еще раз завести себе друзей среди живых.

— Я надеюсь, мы еще увидимся, — сказала Хильди. — Я буду скучать по тебе, Жуан. Может быть, когда-нибудь ты сможешь приехать и навестить меня.

— Мне бы очень этого хотелось, — сказал Жуан.

Повозка и кучер уже ожидали Хильди, чтобы отвезти ее на вокзал. Она помахала ему на прощание и направилась к повозке.

— Подожди! — крикнул Жуан. — Не уходи!

Хильди повернулась и посмотрела на него:

— Почему?

— Потому что я влюбился в тебя, — ответил Жуан.

И в тот миг, когда он произнес это, Хильди поняла, что тоже любит его. И она взбежала обратно по ступеням, и они бросились друг другу в объятия.

На этом моменте призрак, что свисал с перил третьего этажа, улыбнулся.

Хильди и Жуан поженились, и Хильди переехала жить в дом Жуана. Те несколько привидений, что остались там, относились к ней дружелюбно, хотя ей и не нужно было больше заводить призрачных друзей, потому что теперь у нее был Жуан. Вскоре у них родилась дочь, а потом и сын, и жизнь Хильди стала такой полной, как она даже и не мечтала. И как будто этого было недостаточно, одной чудесной полночью раздался стук в дверь, и Хильди увидела парящими на крыльце не кого иного, как призраков своей сестры и родителей.

— Вы вернулись! — воскликнула Хильди вне себя от радости.

— Мы вернулись давным-давно, — ответила ее сестра, — но ты переехала! Мы искали тебя целую вечность.

— Но это не важно, — сказала мама Хильди. — Теперь мы все вместе!

Тут на крыльцо вместе с Жуаном, потирая сонные глаза, вышли двое детей Хильди.

— Pai{15}, — спросила маленькая дочка Хильди у Жуана, — почему Mamãe{16} разговаривает с воздухом?

— Нет, не с воздухом, — ответил Жуан и улыбнулся своей жене. — Дорогая, это те, о ком я думаю?

Хильди обняла своего мужа одной рукой, а свою сестру — другой, а затем, чувствуя, что ее сердце так преисполнено радости, что готово разорваться, она представила свою умершую семью своей живой.

И они жили долго и счастливо.


(обратно)

КОКОБОЛО


КОКОБОЛО{17}

Ребенком, Чжэн боготворил своего отца. Дело было во времена правления в древнем Китае Хубилай-хана, задолго до того, как Европа стала господствовать на всех морях, и отец Чжэна, Лю Чжи, был знаменитым морским путешественником. Люди говорили, что в его крови течет морская вода. К тому времени, как ему стукнуло сорок, он достиг больше, чем любой другой мореплаватель до него: он нанес на карту все восточное побережье Африки, установил контакт с неизвестными племенами в сердце Новой Гвинеи и Борнео, открыл и объявил собственностью империи обширные новые территории. Во время своих путешествий он дрался с пиратами и разбойниками, подавлял мятеж и дважды выживал в кораблекрушении. Его огромная статуя из железа стояла в порту Тяньцзиня, с тоской глядя на море. Эта статуя была всем, что осталось у Чжэна от отца, поскольку тот пропал, когда Чжэну было всего десять.

Свою последнюю экспедицию Лю Чжи снарядил на поиски острова Кокоболо, о котором давно ходили легенды, и где, как рассказывали, рубины росли на деревьях, а жидкое золото разливалось широкими озерами. Перед отплытием он сказал Чжэну: «Если я никогда не вернусь, пообещай, что однажды отправишься искать меня. Не позволяй траве вырасти под твоими ногами».

Чжэн честно пообещал, про себя думая, что даже неистовый океан не сможет одолеть такого человека, как его отец. Но Лю Чжи никогда больше не вернулся домой. Когда целый год о нем не было никаких известий, император справил по нему пышные похороны. Чжэн был безутешен и несколько дней проплакал у ног статуи своего отца. Однако, становясь старше, Чжэн стал узнавать о Лю Чжи кое-какие вещи, которые он был слишком мал, чтобы понимать, когда этот человек был жив, и его мнение об отце постепенно изменилось. Лю Чжи был странным человеком, а под конец жизни он стал только страннее. Ходили слухи, что он сошел с ума.

— Бывало, он каждый день часами плавал в море, даже зимой, — говорил старший брат Чжэна. — Он почти не выносил находиться на суше.

— Он считал, что умеет разговаривать с китами, — смеясь, говорил дядя Чжэна, Ай. — Однажды я даже слышал, как он пытается говорить на их языке!

— Он хотел, чтобы мы отправились жить на остров посреди неизвестности, — сказала мать Чжэна. — Я сказала ему: «Нас приглашают на званые обеды во дворец! Мы развлекаем герцогов и виконтов! С чего нам бросать эту жизнь, ради того, чтобы жить как дикари на куче песка?» Он со мной после этого почти не разговаривал.

Лю Чжи многое свершил в молодости, говорили люди, но потом он начал гоняться за фантазиями. Он отправился в плавание, чтобы найти землю говорящих собак. Он рассказывал о месте у самых северных границ Римской Империи, где жили меняющие обличие женщины, которые могли останавливать время{18}. Его стали избегать в приличном обществе, и в итоге знать перестала финансировать его экспедиции, так что он начал финансировать их сам. Когда он растратил все свое личное состояние, оставив жену и детей на грани банкротства, он загорелся мечтой найти Кокоболо, чтобы заполучить его богатства.

Чжэн видел, как эксцентричность его отца привела к его разорению, и, по мере того как он вступал в зрелость, старался не повторять ошибок Лю Чжи. В крови Чжэна тоже текла морская вода, и как и его отец он стал мореплавателем, но иного рода. Он не возглавлял исследовательских экспедиций, не был путешественником-первопроходцем и не объявлял собственностью империи новые земли. Он был абсолютно практичным человеком, купцом, и он владел флотилией торговых кораблей. Он не рисковал. Он избегал маршрутов, которые облюбовали пираты, и никогда не уходил далеко от знакомых вод. И он был очень успешным.

Его жизнь на суше была такой же устоявшейся. Он присутствовал на званых обедах во дворце и завел дружбу со всеми правильными людьми. Он ни разу не произнес ни одного шокирующего слова и не придерживался спорной точки зрения. Он был вознагражден социальным положением и выгодной женитьбой на избалованной внучатой племяннице императора, что поставило его почти на одну ступень с высшим сословием.

Чтобы защитить все, чего он достиг, он старался дистанцироваться от своего отца. Он никогда не упоминал имени Лю Чжи. Он сменил фамилию и делал вид, что они вообще не являются родственниками. Но чем старше становился Чжэн, тем труднее было отринуть память об отце. Старшие родственники часто высказывали замечания о том, как сильно Чжэн манерой поведения похож на Лю Чжи.

— То, как ты ходишь, как ведешь себя, — говорила его тетя Си Пэн. — Даже слова, которые ты выбираешь — словно он сам стоит передо мной!

И Чжэн попытался измениться. Он копировал подпрыгивающую походку своего старшего брата, Дэна, которого никто никогда даже не пытался сравнивать с их отцом. Прежде чем заговорить, он делал паузу, чтобы мысленно перебрать слова и выбрать другое с таким же значением. Однако он не мог изменить свое лицо, и каждый раз, когда он проходил мимо порта, гигантская статуя его отца напоминала ему, как сильно они похожи друг на друга. Так что однажды ночью он пробрался в порт с веревкой и лебедкой и, приложив немало усилий, снес ее.

На его тридцатилетие начались эти сны. По ночам его стали мучить кошмарные видения старика, изголодавшего и морщинистого, с белой бородой, свисающей до колен, уже совершенно не похожего на Чжэна, который отчаянно махал ему с пустынного берега какого-то выжженного солнцем острова. В предрассветные часы Чжэн просыпался от страха, с каплями пота на лбу, терзаемый чувством вины. Он дал своему отцу обещание, которое даже ни разу не попытался исполнить.

Приди и найди меня.

Его травник готовил ему сильнодействующее снадобье, которое он принимал каждый вечер, прежде чем идти спать, и оно помогало ему крепко уснуть и не видеть снов до самого утра.

Лишившись доступа в его сны, отец Чжэна нашел другие способы преследовать его.

Однажды Чжэн обнаружил, что задержался у причалов, охваченный загадочным порывом прыгнуть в океан и поплавать — и это посреди зимы. Он с трудом подавил это желание и несколько недель не позволял себе даже взглянуть на море.

Некоторое время спустя он возглавлял плавание в Шанхай, во время которого, находясь в трюме, он услышал песню кита. Он приложил ухо к корпусу корабля и прислушался. На какое-то мгновение ему показалось, что он понимает, о чем кит, долгими неземными гласными звуками, говорит.

Ко... ко... бо... ло!

Он заткнул уши ватой, убежал наверх и отказывался снова спускаться в трюм. Он начал беспокоиться, что теряет рассудок, точно так же, как и его отец.

Дома на суше ему приснился новый сон, который не смог сдержать даже глоток снадобья. В этом сне Чжэн пробирался сквозь заросли тропической растительности, а в это время рубины, словно дождь, тихо сыпались с деревьев. Душный воздух будто произносил его имя: «Чжэн, Чжэн», — и хотя он чувствовал повсюду присутствие своего отца, он никого не видел. Выбившись из сил, он прилег на траву, которая внезапно начала расти вокруг него, дерн поднялся от земли, оборачивая его в удушающие объятия.

Он резко проснулся, чувствуя, что его ноги жутко чешутся. Откинув одеяло, он страшно перепугался, увидев, что они покрыты травой. Он попытался стряхнуть ее, но каждая травинка была прикреплена к его ногам. Они росли из его ступней.

Испугавшись, что его жена заметит это, Чжэн выскочил из постели, побежал в ванную и побрился.

«Что за дела со мной творятся?» — подумал он. Ответ был ясен: он теряет рассудок, в точности как и его отец.

На следующее утро он проснулся и обнаружил, что не только его ступни покрыты травой, но еще и длинные нити водорослей выросли из его подмышек. Он помчался в ванную, вырвал водоросли (это было очень болезненно) и побрил ноги во второй раз.

На следующий день он проснулся с привычной уже порослью, но также еще и с новой деталью: его простыни были полны песка. Ночью он сочился из его пор.

Он отправился в ванную, вырвал водоросли и побрил ноги, по-прежнему убежденный в том, что это всего лишь безумие. Но когда он вернулся, песок все еще был на его постели, а также на его жене и в ее волосах. Она уже проснулась и была очень недовольна, пытаясь вытряхнуть его.

Если она могла его видеть, понял Чжэн, то он точно настоящий. Песок, трава. Все это. Что означало, что он все-таки не был сумасшедшим. Что-то происходило с ним.

Чжэн пошел к своему травнику, и тот дал ему отвратительно пахнущую мазь, чтобы он нанес ее на все тело. Когда это не помогло, он отправился к хирургу, который сказал ему, что с этим ничего невозможно сделать, кроме как ампутировать его ступни и залепить поры клеем. Это явно было неприемлемо, так что он отправился к монаху, и они вдвоем стали молиться, но Чжэн заснул во время молитвы, а когда проснулся, то увидел, что песок, сочащийся из него, засыпал всю келью монаха, и рассерженный монах прогнал его.

Похоже, от того, что с ним было не так, не было лекарства, и проявления этого недуга становились только хуже. Трава на ногах теперь росла постоянно, а не только по ночам, а из-за водорослей он стал пахнуть как пляж во время отлива. Его жена стала спать на отдельной кровати в другой комнате. Он беспокоился, что его партнеры по бизнесу узнают о его состоянии и станут сторониться его. Тогда он будет разорен. В отчаянии он начал подумывать о том, чтобы ампутировать ноги и залепить поры клеем, но тут у него в памяти внезапно пронеслось воспоминание: последние слова его отца зазвучали в его ушах.

Не позволяй траве вырасти под твоими ногами.

И сейчас эта загадочная фраза, о значении которой Чжэн гадал многие годы, обрела конкретный смысл. Это было послание, зашифрованное послание. Его отец знал, что случится с Чжэном. Он знал это, потому что то же самое случилось и с ним! Одинаковыми у них были не только лицо, походка и манера говорить — у них также был и одинаковый недуг.

«Приди и найди меня, — сказал он. — Не позволяй траве вырасти под твоими ногами».

Лю Чжи не отправился искать мифические богатства. Он отправился искать лекарство. И если Чжэн надеялся когда-нибудь избавиться от этой странности и снова зажить нормальной жизнью, ему нужно было выполнить обещание, данное его отцу.

В тот же вечер за ужином он объявил семье о своих намерениях.

— Я отправляюсь в плавание, чтобы найти своего отца, — сказал он.

Они отнеслись к этому скептически. Другие уже пытались и потерпели неудачу, напомнили они ему. Поиски финансировал сам император, но никаких следов ни этого человека, ни его экспедиции так и не было найдено. Неужели он, купец, который никогда не плавал дальше своих торговых маршрутов, действительно ожидает, что ему повезет больше, чем им?

— Я смогу это сделать, вот увидите, — ответил на это Чжэн. — Я просто должен найти остров, который он отправился искать.

— Ты никогда не найдешь его, будь ты хоть лучшим мореходом на свете, — сказала тетя Си. — Как можно найти место, которое не существует?

Чжэн пребывал в уверенности, что его семья ошибается. Остров существует, сказал он, и он как раз знает, как его найти — он перестанет принимать свои сонные снадобья и позволит снам вести его. А если это не сработает, он будет слушать китов!

Его первый помощник тоже пытался отговорить его. Даже если остров и существует, говорил он, каждый моряк, который утверждал, что видел его, клялся, что его нельзя достичь. Они говорили, что по ночам он двигался.

— Как можно высадиться на землю, которая убегает от тебя? — сказал его первый помощник.

— Снарядив самый быстрый из когда-либо построенных кораблей, — ответил Чжэн.

Чжэн истратил изрядную долю своего капитала, чтобы построить такой корабль, который он назвал «Невероятный». Это привело его почти на грань банкротства, и ему пришлось выдать долговые расписки, чтобы нанять команду.

Его жена была в бешенстве.

— Из-за тебя мы закончим в богадельне! — кричала она. — Мне придется пойти в прачки, чтобы только не умереть с голоду!

— Я набью карманы рубинами, когда найду Кокоболо, — отвечал Чжэн. — Когда я вернусь, то буду богаче, чем когда-либо. Вот увидишь!

И «Невероятный» отправился в плавание. По слухам Кокоболо находился где-то в Индийском океане, к юго-западу от Цейлона, но остров никогда не видели на одном и том же месте дважды. Чжэн перестал принимать снотворное и стал ждать пророческих снов. А пока что «Невероятный» держал курс на Цейлон.

По пути они останавливали другие суда и расспрашивали о Кокоболо.

— Я видел его на восточном горизонте три недели назад, — сказал один рыбак, показывая в голубую даль. — В той стороне, где Аравийское море.

Сны Чжэна были разочаровывающе лишенными сновидений, так что они поплыли на восток. В Аравийском море они повстречали корабль, чей капитан сообщил им, что видел его двумя неделями ранее.

— На западе, недалеко от Суматры, — сказал он.

К тому времени Чжэн начал видеть сны, но они были бессмысленными. Так что они поплыли на запад. Возле Суматры, один человек крикнул им с утеса, что Кокоболо видели на юго-востоке, возле Тинаду.

— Вы слегка разминулись с ним, — сказал он.

И так они проплавали несколько месяцев. Команда начала роптать, и уже пошли слухи о мятеже. Первый помощник уговаривал Чжэна сдаться.

— Если бы остров был настоящим, мы бы уже нашли его, — сказал он.

Чжэн умолял его поискать еще раз. Он провел эту ночь в молитве, прося ниспослать ему пророческие сны, а на следующий день, в трюме, приложив ухо к корпусу корабля, он изо всех сил старался услышать песни китов. Но ни песни, ни сны не явились ему, и Чжэн впал в отчаяние. Если он вернется домой с пустыми руками, он будет вконец разорен, и все равно останется без лекарства. Его жена точно бросит его. Его семья отвернется от него. Его инвесторы откажутся финансировать его, и его бизнес рухнет.

В унынии он стоял на носу корабля и смотрел вниз на пенящуюся зеленую воду. Он почувствовал внезапное сильное желание прыгнуть в воду и поплавать. В этот раз он не стал противиться ему.

Он ударился о воду с невероятной силой. Течение было сильным и обжигающе холодным, и оно потянуло его на дно.

Он не боролся с ним. Он чувствовал, что тонет.

Из тьмы появился огромный глаз, торчащий в стене серой плоти. Это был кит, и он быстро приближался к нему. Но прежде чем он столкнулся с ним, кит нырнул и пропал из виду. А затем, также внезапно, Чжэн почувствовал, как коснулся чего-то твердого. Кит толкал его снизу, направляя его наверх.

Они появились на поверхности вместе. Чжэн выкашлял полные легкие воды. Кто-то с корабля бросил ему веревку. Он обвязал ее вокруг талии, и в тот момент, когда его втягивали на борт, он услышал песню кита.

И его песня говорила: «Следуй за мной».

Когда его подняли на палубу, Чжэн увидел, как кит уплывает. И хотя он дрожал от холода и все еще не мог отдышаться, он нашел в себе силы крикнуть: «За тем китом!»

«Невероятный» поставил паруса и пустился в погоню. Они следовали за китом весь день и всю ночь, отмечая его положение по облаку брызг над его дыхалом. Когда взошло солнце, на горизонте показался остров... тот, которого не было на карте.

Это мог быть только Кокоболо.

Они поплыли к нему так быстро, как позволял им ветер, и в течение дня то, что было лишь пятнышком на горизонте, становилось все больше и больше. Но ночь наступила прежде, чем они смогли достичь его, а когда опять взошло солнце, остров снова был всего лишь пятнышком вдалеке.

— Все как они и рассказывали, — изумился Чжэн. — Он движется.

Они гонялись за островом три дня. Каждый день они подбирались к нему так маняще близко, и каждую ночь он снова ускользал от них. А потом подул сильный ветер, который погнал их к острову быстрее, чем когда-либо, и наконец «Невероятный» смог достичь его и стать на якорь в песчаной бухте, как раз когда солнце начало опускаться к горизонту.

Чжэн месяцами мечтал о Кокоболо, и он позволил своим фантазиям стать слегка буйными. В реальности же все было совсем не таким, как он себе представлял: не было ни льющихся в море золотых водопадов, ни горных склонов, на которых мерцали бы усыпанные рубинами деревья. Это было глыбистое скопление ничем не примечательных холмов, покрытых густой зеленой растительностью, точно такое же, как и тысячи других островов, мимо которых он проплывал во время своих путешествий. Самым разочаровывающим было то, что здесь не было ни следа экспедиции его отца. В своем воображении он рисовал его наполовину затонувший в бухте корабль и самого старика, двадцать лет прожившего отшельником, ждущего его на берегу с лекарством в руках. Но здесь был только белый полумесяц песка и стена раскачивающихся пальмовых деревьев.

Корабль бросил якорь, и Чжэн высадился на берег вместе со своим первым помощником и отрядом из нескольких вооруженных членов команды. Он сказал себе, что разочаровываться рано, но после нескольких часов поисков они не обнаружили ни Лю Чжи, ни какого либо намека на человеческое поселение, и Чжэн был разочарован еще больше, чем прежде.

Начало темнеть. Они уже собирались разбить лагерь, когда услышали треск веток. Два ягуара выскочили из кустарника и издали жуткий рев.

Люди разбежались кто куда. Они выпускали в ягуаров стрелы, которые, похоже, только злили кошек еще больше. Один из зверей прыгнул к Чжэну, и он помчался прочь со всех ног. Он прорывался сквозь джунгли, пока его легкие не начали гореть, а кустарник не превратил его одежду в лохмотья, и только тогда он остановился. После того как он отдышался, он прислушался, в надежде услышать своих людей, но не услышал ничего. Он был один, и уже почти совсем стемнело.

Он поискал укрытие. Через некоторое время он набрел на скопление пещер. Горячий влажный воздух входил и выходил из них через равные промежутки. Он решил, что это такое же подходящее место для ночлега, как и любое другое, и нырнул внутрь.

Он выкопал в земле маленькую ямку и разжег костер. Не успели начать подниматься языки пламени, как земля содрогнулась, и оглушительный вопль эхом донесся из недр пещеры.

— Потуши!!! Потуши огонь!!! — прогремел голос.

В ужасе Чжэн ногой загасил пламя. Когда огонь потух, земля под ним перестала дрожать.

— Почему ты делаешь мне больно? — вопросил мощный голос. — Что я тебе такого сделал?

Чжэн не знал, с кем он говорит, знал только, что лучше ему ответить.

— Я не хотел никому сделать больно! — сказал он. — Я только хотел приготовить немного еды.

— И как бы тебе понравилось, если бы я вырыл дыру в твоей коже и разжег там огонь?

Взгляд Чжэна упал на яму с потухшим костром, и он увидел, как та заполняется жидким золотом.

— Кто ты? — требовательно спросил голос.

— Меня зовут Чжэн. Я прибыл из портового города Тяньцзиня.

Последовала долгая тишина, а затем взрыв радостного смеха раскатился по пещере.

— Ты наконец-то пришел! — прогремел голос. — Я даже не могу сказать тебе, как я счастлив видеть тебя, мой дорогой мальчик!

— Я не понимаю, — сказал Чжэн. — Кто ты?

— Что, не узнаешь голос своего собственного отца?

— Отец! — воскликнул Чжэн, оглядываясь вокруг. — Где?!

Из пещеры последовал новый взрыв смеха.

— Повсюду вокруг тебя! — сказал голос, и тут рядом с ним поднялась земля и заключила его в песчаные объятия. — Как же я ужасно скучал по тебе, Чжэн!

Потрясенный, Чжэн понял, что разговаривает не с каким-то гигантом, прячущимся внутри пещеры, но с самой пещерой.

— Ты не мой отец! — крикнул он, выворачиваясь из этой хватки. — Мой отец — человек... мужчина!

— Я был человеком, — произнес голос. — Я немного изменился, как видишь. Но я всегда буду твоим отцом.

— Ты хочешь обмануть меня. Тебя зовут Кокоболо. Ты двигаешься по ночам, и углубления в тебе заполнены жидким золотом. Так говорят легенды.

— Все это верно для любого человека, который становится островом.

— Есть еще и другие такие как ты?

— Кое-где{19}. Видишь ли, Кокоболо это не просто какой-то один остров. Мы все — Кокоболо. Но я — твой отец.

— Я поверю тебе, если ты сможешь доказать это, — сказал Чжэн. — Какими были последние слова, которые ты сказал мне?

— Приди и найди меня, — ответил голос. — И не позволяй траве вырасти под твоими ногами.

Чжэн упал на колени и заплакал. Это было правдой: его отец был островом, а остров был его отцом. Пещеры были его носом и ртом, земля — его кожей, трава — его волосами. Золото, что заполнило ямку, которую вырыл Чжэн, было его кровью. Если его отец и отправился искать лекарство, он потерпел неудачу. А значит и Чжэн. Он почувствовал безвыходность и отчаяние. И это то, чем он обречен стать?

— О, отец, это ужасно, ужасно!

— Это не ужасно, — сказал его отец с некоторой обидой в голосе. — Мне нравится быть островом.

— Правда?

— Конечно требуется время, чтобы немного привыкнуть, но это несравненно лучше, чем альтернатива.

— А что такого плохого в том, чтобы быть человеком? — теперь уже была очередь Чжэна чувствовать себя оскорбленным.

— Ничего, — ответил его отец, — если человек — это то, чем тебе суждено быть. Мне лично не суждено было быть человеком вечно, хотя многие годы я не мог смириться с этим. Я боролся с теми переменами, что происходили со мной... и что также происходят и с тобой. Я требовал помощи у докторов, а когда стало ясно, что они бессильны, я разыскал другие далекие народы и культуры и советовался с их колдунами и знахарями, но никто не мог остановить это. Это было невыразимо печально. В конце концов я не смог больше это выносить, и я оставил дом, нашел себе в океане клочок суши, на котором мог бы жить, и позволил своему песку рассыпаться, а своей траве расти и, о небеса, что это было за облегчение.

— И ты в самом деле счастлив, будучи вот таким?! — удивился Чжэн. — Кусок наводненных ягуарами джунглей посреди океана?!

— Да, — ответил его отец. — Хотя, признаю, быть островом порой очень одиноко. Единственный другой Кокоболо в этой части света — нудный старый брюзга, а те немногие люди, что посещают меня, хотятлишь выкачать мою кровь. Но если мой сын будет рядом со мной... ах, большего нечего и желать!

— Прости, — сказал Чжэн, — но я не поэтому приехал. Я не хочу быть островом. Я хочу быть нормальным!

— Но мы с тобой не нормальные, — сказал его отец.

— Ты просто слишком рано сдался, вот и все. Должно же быть лекарство!

— Нет, сын, — сказал остров, испустив вздох такой силы, что у Чжэна отбросило назад волосы. — Лекарства нет. Это наша естественная форма.

Для Чжэна эти новости были хуже, чем смертный приговор. Подавленный безысходностью и гневом, он злился и плакал. Его отец пытался утешить его. Он поднял постель из мягкой травы, чтобы Чжэн мог прилечь на нее. Когда начался дождь, он нагнул пальмы так, чтобы они укрыли его. Когда Чжэн вконец вымотался и уснул, его отец держал диких кошек на расстоянии, отпугивая их устрашающим рокотом.

Когда утром Чжэн проснулся, он оставил позади свое отчаяние. В нем была железная воля, и она отказывалась принимать его потерю человечности. Он будет бороться за нее, есть лекарство или нет, и если потребуется, будет бороться до самой смерти. Что же касается его отца — от одной мысли о нем Чжэну становилось невыносимо грустно, так что он решил никогда больше о нем не думать.

Он встал и направился прочь.

— Подожди! — позвал его отец. — Пожалуйста, останься и присоединись ко мне. Мы оба станем островами, ты и я — будет маленький архипелаг! — и у нас всегда будет компания друг друга. Это судьба, сынок!

— Это не судьба, — с горечью ответил Чжэн. — Ты сделал выбор.

И он ушел в джунгли.

Его отец не пытался остановить его, хотя с легкостью мог бы это сделать. Горестный стон поднялся из недр его рта-пещеры вместе с волнами горячего дыхания, которые пронеслись над островом. Пока он плакал, ветви деревьев качались и дрожали, что вызвало легкий дождь из рубинов. Чжэн останавливался то тут, то там, чтобы подобрать их, и набивал ими свои карманы, и к тому времени, как он добрался до бухты и вышел к кораблю, он собрал достаточно слез своего отца, чтобы оплатить жалование своего экипажа и пополнить дома свою опустевшую казну.

Его люди обрадовались, когда увидели его, думая уже, что его загрызли ягуары, по его приказу они подняли якорь и отправились в Тяньцзинь.

— Что насчет вашего отца? — спросил его первый помощник, отводя Чжэна в сторону, чтобы поговорить с глазу на глаз.

— Я удовлетворился мыслью, что он умер, — коротко ответил Чжэн, и помощник кивнул и больше об этом не заговаривал.

Даже когда Кокоболо постепенно исчез вдали, Чжэн все еще мог слышать плачь своего отца. Борясь с накатившим на него сильным чувством жалости, он стоял на носу корабля и отказывался оглядываться.

Целый день и всю ночь стая китов полосатиков мчалась вслед за кораблем и пела ему.

Не уходи.

Не уходи.

Ты сын Кокоболо.

Он заткнул уши и изо всех сил старался не слушать их.

За время своего долгого плавания домой Чжэн стал одержим сдерживанием изменений, которые происходили с ним. Он брил ноги и выщипывал водоросли из подмышек. Его кожа была почти всегда припудрена слоем мелкого песка, который источали его поры, так что он начал носить одежду с высоким воротником и длинными рукавами и каждое утро купался в морской воде.

В день, когда он прибыл домой, перед тем как увидеться с женой, Чжэн отправился к хирургу. Он велел ему сделать все необходимое, чтобы сдержать его трансформацию. Хирург дал Чжэну сильное снотворное, а когда Чжэн проснулся, то увидел, что его подмышки заполнены липкой смолой, его кожа покрыта клеем, чтобы заткнуть его поры, а его стопы ампутированы и заменены деревянными протезами. Чжэн оглядел себя в зеркало и преисполнился отвращением. Он выглядел странно. Все же, с мрачным оптимизмом он считал, что жертва, которую он принес, спасла его человечность, так что он заплатил доктору и захромал домой на своих новых деревянных ногах.

Когда жена увидела его, то чуть не упала в обморок.

— Что ты с собой сделал?! — воскликнула она.

Он сочинил историю о том, как пострадал, спасая в море одному человеку жизнь, а заклеенную кожу объяснил плохой реакцией на тропическое солнце. Он повторил эту же ложь своей семье и его партнерам по бизнесу, прибавив к ней ложь о том, как он нашел на Кокоболо тело своего отца{20}. Лю Чжи, сказал он им, был мертв. Их больше интересовали рубины, которые он привез с собой.

Какое-то время его жизнь была нормальной. Его странная поросль перестала расти. Хромая на своих деревянных ногах, он сменил свое причудливое несчастье на вполне мирское, и это его устраивало. Рубины снискали ему славу не только богача, но также и исследователя: ведь он нашел Кокоболо и вернулся, чтобы поведать об этом. В его честь устраивались банкеты и званые вечера.

Чжэн пытался убедить себя, что он счастлив. В надежде, что это поможет заглушить тоненький голосок сожаления, который звучал в нем время от времени, он постарался убедить себя, что его отец и в самом деле был мертв. Это все в твоей голове, сказал он себе. Тот остров никак не может быть твоим отцом.

Но временами, когда дела приводили его на причалы, ему казалось, что он все еще слышит песни китов, зовущих его обратно на Кокоболо. Временами, глядя на океан в подзорную трубу, он мог поклясться, что видел на горизонте знакомые очертания, и это был не корабль, и ни один из нанесенных на карту островов. Постепенно, по прошествии нескольких недель, он начал чувствовать, как внутри него нарастает странное давление. Особенно сильно оно ощущалось, когда он был недалеко от воды: она словно напоминала его телу, чем оно хочет стать. Когда он стоял на краю причала, устремив взгляд на океан, он чувствовал, как трава, песок и водоросли, которые он запер внутри себя, стараются выбраться наружу.

Он перестал подходить к воде. Он поклялся, что нога его больше не ступит на палубу корабля. Он купил дом в глубине суши, где ему никогда не пришлось бы смотреть на океан. Но и этого оказалось недостаточно: он чувствовал это давление всякий раз, когда принимал ванну или умывался, или попадал под дождь. Он перестал принимать ванны и умываться и никогда не выходил на улицу, если на небе было хоть одно темное облачко. Он даже не пил воды из боязни, что она может пробудить в нем желания, которые он не сможет контролировать. Когда ему совсем уж требовалось пить, он посасывал мокрую тряпицу.

— Ни капли, — велел он своей жене. — Я не позволю в этом доме ни единой капли.

И так это и продолжалось. Много лет провел Чжэн, не притрагиваясь к воде. Старый и сухой как пыль, Чжэн стал напоминать очень большую изюмину, но ни его поросль, ни желания не возвращались. У него с женой никогда не было детей, отчасти потому что Чжэн был заклеен с головы до пят, отчасти оттого, что он боялся передать свой недуг следующим поколениям.

Однажды, собираясь составить завещание, он разбирал свои личные вещи. На дне одного из ящиков стола он натолкнулся на маленький шелковый мешочек, а когда перевернул его, на ладонь ему упал рубин. Он продал все рубины уже давным-давно и думал, что этот последний потерялся, и все же он был тут, тяжелый и прохладный он лежал в его руке. До этого мгновения он не думал о своем отце почти полжизни.

Его руки начали дрожать. Он спрятал рубин с глаз подальше и вернулся к своим делам, но, похоже, он не мог остановить то, что начало подниматься внутри него.

Откуда придет влага, он не мог и представить. Он ведь даже тряпку не сосал уже три дня, но его зрение начало расплываться, а его глаза наполняться слезами, словно внутри него открылись какие-то скрытые резервы.

— Нет! — вскричал он, ударяя кулаками по столу. — Нет, нет, нет!!!

Он отчаянно оглядел комнату в поисках чего-нибудь, что отвлекло бы его мысли. Он отсчитал от двадцати в обратном порядке. Он спел глупую песенку. Но ничего не могло остановить это.

Когда наконец это случилось, событие это оказалось таким до скучного простым, что он подумал, не делает ли он из мухи слона. Одна единственная слеза сбежала по его щеке, скатилась к подбородку и упала на пол. Он стоял как вкопанный, и, не отрываясь, смотрел на темное пятно, которое она оставила на дереве.

Несколько долгих секунд все было тихо и спокойно. А затем то, чего больше всего боялся Чжэн, случилось. Оно началось с этого старого чувства ужасного давления внутри него, которое через считанные секунды стало просто невыносимым. У него было ощущение, что по его телу прокатывается землетрясение.

Покрывавший его клей растрескался и отвалился. Песок начал литься из его кожи. Смола, которая залепляла его подмышки, рассыпалась, и длинные жгуты водорослей выстрелили из него с огромной скоростью. Меньше чем за минуту они заполнили почти всю комнату, в которой он стоял, и он понял, что ему надо убираться из дома, или тот будет уничтожен. Он выбежал наружу... и попал прямо под ливень.

Он упал посреди улицы, и из него хлынули песок и водоросли. Люди, которые увидели это, с криками разбежались. Его деревянные ноги отлетели, а из культей вырвались бесконечно длинные стебли травы. Его тело начало расти, дождь и трава смешивались с песком, образуя землю, которая слой за слоем оборачивалась вокруг него, словно один слой кожи за другим. Вскоре он стал широким как улица и высоким как его дом.

Собралась толпа и напала на него. Чжэн с трудом поднялся на свои травяные культи и попытался побежать. Он упал, раздавив своим весом дом. Он снова встал и тяжело зашагал дальше, медленно двигаясь к вершине холма грохочущими шагами, которые оставляли на дороге глубокие дыры.

Толпа преследовала его, к ней присоединились и солдаты, которые выпускали стрелы ему в спину. Из его ран хлынуло жидкое золото, которое лишь побудило еще больше людей присоединиться к атаке. Все это время Чжэн продолжал неуклонно расти, и вскоре он стал вдвое шире, чем его улица, и в три раза выше, чем его дом. Его облик быстро становился все менее человеческим, его руки и ноги пропали внутри гигантского земляного шара, в который превратилось его туловище.

Он добрался до верхнего конца улицы, переваливаясь на крохотных обрубках. Через секунду поглотило и их, и без опоры его шаровидное тело покатилось вниз по улице, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Его стало невозможно остановить. Он расплющивал дома, повозки и людей на своем пути, вырастая все больше и больше.

Он скатился в гавань, пронесся по трескающемуся причалу и плюхнулся в море, подняв волну такую большую, что все лодки вокруг него захлестнуло водой. Погруженный в воду и относимый течением, он стал расти еще быстрее, его трава, и земля, и песок, и водоросли распространились по воде, формируя маленький остров. Трансформация была такой всепоглощающей, что он не заметил приближения нескольких императорских боевых кораблей. Однако он их почувствовал, когда они начали палить в него из пушек.

Боль была невероятной. От его крови море засияло на солнце золотом. Он уже думал, что его жизнь вот-вот закончится... и тут он услышал знакомый голос.

Это был его отец, который звал его по имени.

Кокоболо ворвался в их ряды с чудовищным грохотом. Волна, которую он поднял, раскидала императорские корабли, словно те были игрушечными. Чжэн почувствовал, как что-то присоединилось к нему под поверхностью воды, а затем его отец потянул его в открытое море. Как только они оказались далеко от опасности, и кругом стало тихо, его отец использовал кокосовые пальмы, нагибая их и метая землю, чтобы заполнить ею дыры, которые были прострелены в Чжэне.

— Благодарю тебя, — произнес Чжэн. Его голос превратился в громкий рокот, исходивший, он сам не знал откуда. — Я не заслуживаю твоей доброты.

— Конечно заслуживаешь, — ответил его отец.

— Ты продолжал наблюдать, — сказал Чжэн.

— Да, — произнес его отец.

— Все эти годы?

— Да, — снова произнес тот. — У меня было чувство, что однажды тебе понадобится моя помощь.

— Но я был так жесток с тобой.

Его отец помолчал какое-то время. А потом он произнес:

— Ты — мой сын.

Кровотечение Чжэна остановилось, но теперь он чувствовал куда худшую боль — невероятный стыд. Чжэн был хорошо знаком со стыдом, но этот был совсем иного рода. Ему было стыдно за ту доброту, что ему выказали. Ему было стыдно за то, как он обошелся со своим бедным отцом. Но больше всего ему было стыдно за то, как он стыдился самого себя, и что из-за этого позволил с собой сделать.

— Прости, отец, — заплакал Чжэн. — Мне очень-очень жаль.

Даже когда он плакал, Чжэн чувствовал, что продолжает расти, его песок, трава и земля расползались все дальше, его водоросли превратились в густой подводный лес из бурых ламинарий. Коралловый риф, что окружал его отца, примкнул к тому, что начал формироваться вокруг Чжэна, и этими нежными объятиями старший Кокоболо повел младшего еще дальше в море.

— Я знаю чудесное местечко возле Мадагаскара, где мы сможем отдохнуть в безопасности, — сказал старший. — Думаю, тебе нужен хороший долгий сон.

Чжэн позволил вести себя, и по мере того, как проходили дни, он начал чувствовать что-то замечательное и совершенно новое.

Он чувствовал себя самим собой.


(обратно)

ГОЛУБИ СВЯТОГО ПАВЛА


ГОЛУБИ СВЯТОГО ПАВЛА

От редактора:

История о голубях и их соборе — одна из самых старых в фольклоре странных людей и на протяжении многих веков она принимала совершенно различные формы. В то время как большинство распространенных версий представляет голубей как строителей, я нахожу их роль как разрушителей в данном изложении этой истории гораздо более интересной.

— МН


Давным-давно в странные времена, задолго до того, как в Лондоне появились башни, колокольни или вообще какие-либо высокие здания, все голуби жили высоко на деревьях, подальше от суеты и склок человеческого общества. Им было безразлично, как люди пахнут, или какие странные звуки издают своими ртами, и вообще весь тот беспорядок, что они устраивали, но они весьма ценили разные чудесные съедобные штуки, которые они роняли на улицах или выбрасывали в мусорные кучи. Поэтому голубям нравилось находиться неподалеку от людей, но не так, чтобы слишком близко. Двадцать-сорок футов над их головами было в самый раз.

Но затем Лондон начал расти, и не только вширь, но и ввысь, и люди начали строить наблюдательные башни и церкви с высокими шпилями, и разные другие штуки, которые вторгались в то, что голуби считали своими личными владениями. Так что голуби созвали совет, и тысячи и тысячи их собрались на пустынном острове посреди Темзы{21}, чтобы решить, что делать с людьми и их все продолжающими расти зданиями. Голуби были демократичными, они выступали с речами и выставили этот вопрос на голосование. Небольшой контингент проголосовал за то, чтобы примириться с людьми и разделить воздух. Еще меньшая группа высказалась за то, чтобы оставить Лондон и найти другое, не такое густонаселенное место. Но абсолютное большинство было за то, чтобы объявить войну.

Конечно голуби знали, что они не смогут выиграть войну против людей — да и не хотели этого делать. (Кто тогда будет выбрасывать для них объедки, если все люди умрут?) Но голуби были экспертами в искусстве диверсий, и с помощью продуманной комбинации разрушений и вандализма они начали многовековую борьбу за то, чтобы удержать людей на уровне земли, где им и место. Вначале это было просто, потому что люди строили все из дерева и соломы. Всего лишь пара тлеющих угольков, брошенных на соломенную кровлю, превращала раздражающе высокое здание в пепел. Но люди продолжали строить — их было чрезвычайно трудно разубедить — и голуби продолжали поджигать все строения выше двух этажей, едва только люди успевали их возводить.

Со временем люди стали умнее и начали строить свои башни и колокольни из камня, а потому сжечь их стало гораздо труднее. Тогда вместо этого голуби стали всячески мешать их строительству. Они клевали строителей в головы, сбивали вниз леса и испражнялись на архитектурные планы. Это немного замедляло работу людей, но не останавливало ее, и через несколько лет вырос величественный собор, который был выше, чем все деревья в Лондоне. Голуби посчитали его оскорблением взора и посягательством на их господство в небе. От этого они стали ужасно сварливыми.

К счастью вскоре на город совершили набег викинги и сровняли собор с землей — как и большую часть Лондона. Голуби просто влюбились в викингов, которым дела не было до высоких зданий и которые повсюду оставляли много вкусного мусора. Но через несколько лет викинги ушли, и строители высоких башен снова принялись за работу. Они выбрали высокий холм с видом на реку и построили там огромный собор, рядом с которым все казалось карликовым. Они назвали его Собор Святого Павла. Раз за разом голуби пытались сжечь его, но люди поставили на защиту собора небольшую бригаду пожарных, и все усилия голубей шли прахом.

Разозленные своей неудачей, голуби начали устраивать пожары по соседству, с подветренной от собора стороны, по ночам, когда дул особенно сильный ветер, в надежде, что огонь распространится. Ранним утром второго сентября 1666 года их попытки увенчались катастрофическим успехом. В тот день голубь по имени Несмит поджег пекарню в полумиле от собора Святого Павла. Как только пекарня занялась, свирепый ветер погнал огонь в сторону собора. Он сгорел полностью, все его нефы и все звонницы, все-все, а через четыре полных разрушений дня эта же участь постигла и восемьдесят семь других церквей, а также более тысячи домов. Город превратился в дымящиеся руины{22}.

Голуби и не предполагали, что разрушения будут настолько масштабными, и они чувствовали себя от этого поистине ужасно. В эмоциональном плане это совершенно отличалось от набегов викингов. Хотя разрушения были похожими, на этот раз это была полностью их вина. Они созвали собрание и принялись совещаться о том, не покинуть ли им Лондон вообще. Возможно, спорили некоторые, они больше не заслуживают жить в этом городе. Голоса разделились, и они решили слететься на следующий день и обсудить этот вопрос снова. Но в ту же ночь начались ответные нападения. Часть людей как будто догадались, что в пожаре виноваты именно голуби, и решили выгнать их из города. Они пропитывали хлебные крошки мышьяком и пытались отравить голубей. Они срубали облюбованные голубями для гнездования деревья и уничтожали их гнезда. Они гоняли голубей метлами и палками и стреляли в них из мушкетов. После такого ни один голубь не пожелал покинуть город, так как все они были очень гордыми. Вместо этого они проголосовали за продолжение борьбы.

Голуби клевались и гадили, и разносили болезни, и делали все, что только было в их силах, чтобы сделать людей несчастными. В свою очередь люди ожесточили свою борьбу с птицами. По правде говоря, голуби не могли сделать чего-то большего, чем просто досаждать людям, но когда те начали восстанавливать собор — самый символ их высокомерности — голуби развернули полномасштабную войну. Тысячи и тысячи их слетелись на строительную площадку, рискуя своими крыльями и жизнями, чтобы прогнать рабочих. День за днем между людьми и птицами велись решительные сражения, и не важно, сколько голубей или людей погибало, на их место как будто всегда приходило еще больше. Они зашли в тупик. Строительство застопорилось. Казалось, что никогда уже на месте прежнего собора Святого Павла не будет возведен новый собор, и что голубей Лондона будут преследовать и убивать вечно.

Прошел год. Голуби продолжали сражаться, а их число — сокращаться, и хотя люди упорно восстанавливали остальную часть Лондона, они, похоже, отказались от планов насчет собора. Тем не менее, расправы продолжались, поскольку ненависть между людьми и голубями въелась очень глубоко.

Однажды, когда на острове у голубей было собрание, к берегу причалила лодка, в которой приплыл один единственный человек. Голуби встревожились и уже собирались наброситься на него всей стаей, но тут он вскинул руки и крикнул: «Я пришел с миром!» Чуть позже они узнали, что он был не такой как другие люди — сбивчиво, ломано, он мог говорить на родном языке голубей, состоящем из щебета и воркования. Он много знает о птицах, сказал он им, причем о странных птицах, так как его мать была одной из таких. Более того, он сочувствует их делу и хочет заключить мир.

Голуби пришли в изумление. Они проголосовали и решили не выклевывать этому человеку глаза... по крайней мере, не сейчас. Они принялись задавать ему вопросы. Человека звали Рен, что означало «королёк»{23}, и он был архитектором. Его друзья-люди поручили ему еще раз попытаться восстановить собор на холме.

— Ты зря тратишь время, — сказал ему Несмит — поджигатель и лидер голубей. — Слишком многие из нас погибли, чтобы не дать этому случиться.

— Конечно, без мира ничего не построить, — ответил на это Рен, — а никакого мира не достичь без взаимопонимания. Я пришел искать новое взаимопонимание между вашим и моим народами. Во-первых, мы признаем, что воздух — это ваши владения, и мы не будем в нем ничего строить без вашего разрешения.

— А с чего бы нам давать вам разрешение?

— Потому что новое здание будет отличаться от тех, что были раньше. Оно не будет предназначено исключительно для использования людьми. Оно будет также и вашим.

Несмит рассмеялся:

— А какая нам нужда в здании?

— Как же, Несмит, — сказал другой голубь, — если бы у нас было здание, мы смогли бы укрыться от холода и дождя, когда случится непогода. Мы могли бы вить там гнезда и откладывать яйца, и оставаться в тепле.

— Не тогда, когда повсюду будут люди, которые станут тревожить нас! — ответил Несмит. — Нам нужно наше собственное пространство.

— Что, если я пообещаю вам такое? — сказал Рен. — Я сделаю собор таким большим, что люди вообще не будут заинтересованы в использовании верхней его половины.

Рен сделал больше, чем просто дал обещания. Он вернулся на следующий день, чтобы обсудить свои чертежи, и даже изменил их, чтобы удовлетворить прихоти голубей. Они требовали разнообразные укромные уголки и закоулки, и башенки, и арки, которые едва ли пригодились бы людям, но для голубей были уютнее, чем любая гостиная, и Рен согласился. Он даже пообещал голубям сделать для них отдельный вход, который располагался бы высоко над землей и был бы недоступен для бескрылых созданий. Взамен голуби пообещали не стоять на пути у строительства, а когда собор будет построен, не слишком шуметь во время служб и не испражняться прихожанам на головы.

Так было заключено это историческое соглашение. Голуби и люди прекратили воевать и вернулись к тому, что просто слегка раздражали друг друга. Рен построил собор — их собор — горделиво возвышающееся здание, и голуби никогда больше не пытались уничтожить его. Вообще-то, они так гордились собором Святого Павла, что поклялись защищать его, и они держат свою клятву и по сей день. Когда вспыхивает пожар, они поднимаются всей стаей, чтобы сбить пламя своими крыльями. Они прогоняют вандалов и воров. Во время Второй мировой войны эскадрильи голубей перенаправляли в полете бомбы, чтобы те падали подальше от здания. Можно с уверенностью сказать, что собор Святого Павла не стоял бы сейчас без своих крылатых смотрителей.

Рен и голуби стали лучшими друзьями. Всю последующую жизнь самый уважаемый архитектор Англии никуда не ходил без кружившего поблизости голубя, который мог бы давать ему советы. Даже после его смерти птицы иногда прилетали навещать его в подземном царстве. По сей день вы можете увидеть, как собор, который они построили, по-прежнему возвышается над Лондоном, а странные голуби продолжают присматривать за ним.


(обратно)

ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ УМЕЛА ПРИРУЧАТЬ КОШМАРЫ


ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ УМЕЛА ПРИРУЧАТЬ КОШМАРЫ

Однажды жила-была девочка по имени Лавиния, которая больше всего на свете хотела стать врачом, как ее отец. У нее было доброе сердце и острый ум, и ей нравилось помогать людям. Она бы стала великолепным врачом, но ее отец утверждал, что это невозможно. У него тоже было доброе сердце, и он просто хотел уберечь свою дочь от разочарования, ведь в то время женщин-врачей в Америке не было вовсе. Казалось немыслимым, чтобы ее приняли в медицинскую школу, так что он настоятельно советовал ей сменить свои мечты на более осуществимые.

— Есть и другие способы помогать людям, — говорил он ей. — Ты можешь стать учительницей.

Но Лавиния ненавидела своих учителей. В школе, пока мальчиков обучали наукам, Лавинию и других девочек учили, как вязать и готовить. Но Лавиния не падала духом. Она воровала у мальчишек их научные книги и заучивала их наизусть. Она подсматривала в замочную скважину за отцом, когда он у себя в кабинете принимал пациентов, и она донимала его бесконечными вопросами о его работе. Она препарировала лягушек, которых ловила на заднем дворе, и изучала их внутренности. Однажды, поклялась она, она найдет лекарство от какой-нибудь болезни. Однажды она станет знаменитой.

Она и представить себе не могла, как быстро наступит этот день, или в каком виде. Ее младшего брата Дугласа всегда мучили кошмары, а в последнее время они стали только хуже. Он часто просыпался с криками, убежденный, что к нему идут монстры и хотят его съесть.

— Нет никаких монстров, — сказала Лавиния, успокаивая его как-то ночью. — Попытайся думать о каких-нибудь милых маленьких зверушках, когда будешь засыпать, или о Шустрике, резвящемся в поле, — она погладила их старого гончего пса, который свернулся в ногах кровати.

Так что на следующую ночь, перед тем как заснуть, Дуглас стал думать о Шустрике и о цыплятках, но в его снах собака превратилась в монстра, который откусил курам головы, и он снова проснулся с криками.

Беспокоясь, что Дуглас, возможно, заболел, их отец заглянул Дугласу в глаза, уши, и горло, и осмотрел его всего на предмет сыпи, но не смог найти никаких физических признаков того, что с мальчиком что-то не так. Ночные кошмары стали такими сильными, что Лавиния решила осмотреть Дугласа сама, просто на тот случай, если ее отец вдруг что-то пропустил.

— Но ты не врач, — возразил Дуглас. — Ты просто моя сестра.

— Помолчи и стой смирно, — велела она. — Теперь скажи «а-а-а».

Она заглянула ему в горло, нос и уши, и вот в них, глубоко внутри, при помощи света она заметила странную черную массу. Она ткнула в нее пальцем и повертела им, и когда она его вытащила, на кончике пальца было намотано какое-то черноватое нитевидное вещество. И пока она убирала руку, из уха Дугласа вытянулось еще целых три фута этой штуки.

— Эй, щекотно! — воскликнул он, смеясь.

Она скатала нить в руке. Та слегка извивалась, будто живая.

Лавиния показала нить своему отцу.

— Как странно, — заметил он, поднося ее к свету.

— Что это? — спросила она.

— Точно не знаю, — ответил он, нахмурившись. Нить, медленно извиваясь в его руке, тянулась к Лавинии. — Однако мне кажется, ты ему нравишься.

— Может быть, это новое открытие! — предположила она взволнованно.

— Сомневаюсь, — возразил ее отец. — В любом случае тебе не стоит об этом беспокоиться.

Он погладил ее по голове, сунул нить в ящик стола и запер его.

— Я тоже хочу изучить это, — заявила она.

— Время обеда, — сказал он, выгоняя ее из кабинета.

Рассердившись, она потопала в свою комнату. На этом история могла бы закончиться, если бы не одно но — у Дугласа не было кошмаров ни в эту ночь, ни в последующие, и он считал, что его выздоровление было полностью заслугой Лавинии.

Их отец не был так уверен. Вскоре, однако, к нему обратился пациент, жалующийся на бессонницу, вызванную дурными снами, и когда ничего из того, что прописал ему доктор, не помогло, он неохотно попросил Лавинию заглянуть пациенту в ухо. Одиннадцатилетней девочке, да еще к тому же слишком маленькой для своего возраста, ей пришлось встать на стул, чтобы сделать это. И конечно же, ухо было закупорено этой черной нитевидной массой, которую ее отец не мог увидеть. Она сунула внутрь мизинец, покрутила им, а потом вытянула нить из уха пациента. Она была такой длинной и так крепко держалась внутри его головы, что для того, чтобы вытащить ее, ей пришлось слезть со стула, упереться пятками в пол и дернуть ее изо всех сил обеими руками. Когда нить наконец выстрелила из его головы словно резинка, то Лавиния упала на пол, а пациент свалился со смотрового стола.

Ее отец подхватил черную нить и затолкал в ящик своего стола вместе с предыдущей.

— Но это мое, — запротестовала Лавиния.

— Вообще-то это его, — сказал ее отец, помогая мужчине подняться с пола. — А теперь иди и поиграй со своим братом.

Мужчина вернулся через три дня. У него не было ни единого кошмара с тех пор, как Лавиния вынула ту нить из его уха.

— Ваша дочь просто кудесница! — объявил он, обращаясь к отцу Лавинии, но глядя сияющими глазами только на нее.

Слава о загадочном таланте Лавинии стала распространяться, и в их дом потек непрерывный поток посетителей, желающих, чтобы Лавиния забрала и их кошмары. Лавиния пришла в восторг, возможно именно таким образом она сможет помогать людям{24}.

Но ее отец всех их отправлял обратно, а когда она потребовала ответить почему, все, что он сказал, это: «Леди не подобает совать пальцы в уши незнакомым людям».

Лавиния, однако, подозревала, что у его неодобрения была и другая причина: к Лавинии приходило больше людей, чем к ее отцу. Он завидовал.

Обиженная и злая, Лавиния стала ждать удобного случая. На ее удачу, несколько недель спустя ее отца вызвали куда-то по срочному делу. Поездка вышла неожиданной, и у него не было времени договориться с кем-нибудь, кто бы присмотрел за детьми.

— Пообещай, что ты не станешь.., — сказал ее отец, указывая пальцем на ухо. (Он не знал, как назвать то, что она делает, и в любом случае не хотел говорить об этом).

— Обещаю, — сказала Лавиния, скрестив за спиной пальцы.

Врач поцеловал детей, подхватил сумки и ушел. Его не было дома всего несколько часов, когда раздался стук в дверь. Лавиния открыла ее и увидела на пороге несчастную молодую женщину. Она была бледной как смерть, а под ее затравленно глядящими глазами лежали темные круги.

— Это ты та девочка, что забирает кошмары? — робко спросила она.

Лавиния пригласила ее внутрь. Кабинет ее отца был заперт, так что она проводила женщину в гостиную, уложила на кушетку и принялась вытягивать из ее уха длинную-предлинную черную нить. Когда она закончила, женщина расплакалась от благодарности. Лавиния дала ей носовой платок, отказалась принимать какую-либо плату и проводила до двери.

Когда женщина ушла, Лавиния обернулась и увидела Дугласа, который следил за ней из коридора.

— Папа не разрешил тебе это делать, — сказал он строго.

— Это мое дело, а не твое, — заявила Лавиния. — Ты ведь не расскажешь ему, правда?

— Наверное, — сказал он вредным голосом. — Я еще не решил.

— Если ты так сделаешь, я сразу же верну это туда, где взяла! — она подняла клубок нити из кошмаров и притворилась, что собирается засунуть ее Дугласу в ухо, и он выскочил из комнаты.

Пока она стояла там, чувствуя себя немного виноватой из-за того, что напугала его, нить в ее руке поднялась, словно зачарованная змея, и указала дальше по коридору.

— Что такое? — спросила Лавиния. — Ты хочешь куда-то пойти?

Она пошла туда, куда указывала нить. Когда они дошли до конца коридора, та указала налево — на кабинет ее отца. Едва они остановились у запертой двери, нить потянулась к замку. Лавиния подняла ее и дала вползти, словно червяку, в замочную скважину, и через несколько секунд раздался щелчок, и дверь открылась.

— Ну надо же! — восхитилась Лавиния. — А ты оказывается умненький маленький кошмарик.

Она проскользнула внутрь и затворила за собой дверь. Нить выползла из замка, упала ей в руку и указала через комнату на ящик стола, куда отец Лавинии спрятал остальные нити. Она хотела быть со своими друзьями!

Лавинию охватило чувство вины, но она быстро отогнала его — они всего лишь забирают себе то, что по праву принадлежит ей, вот и все. Когда они подошли к ящику, нить снова повторила свой фокус, открыв навесной замочек, которым тот был заперт, и ящик открылся. Увидев друг друга, новая нить и старая напряглись и отпрянули назад. Они закружили по столу, осторожно обнюхивая друг друга, словно собаки. Каждая, похоже, решила, что другая настроена дружелюбно, и в мгновение ока они переплелись и образовали шар размером с кулак.

Лавиния засмеялась и захлопала в ладоши. Как чудесно! Как замечательно!

Днями напролет люди шли к двери их дома, чтобы просить помощи Лавинии: мать, мучаемая снами о том, что пропал ее ребенок; малыши, которых приводили встревоженные родители; старик, который каждую ночь раз за разом переживал сцены той кровавой войны, на которой он воевал полвека назад. Она вытянула из них десятки кошмаров и добавила к шару. По прошествии трех дней шар стал большим как арбуз. Через шесть он был уже размером почти с их пса, Шустрика, который скалил зубы и рычал всякий раз, когда видел его. (Когда шар зарычал в ответ, Шустрик выпрыгнул в открытое окно и не возвращался).

По ночам она не ложилась допоздна и изучала этот шар. Она прокалывала его, отковыривала от него кусочки и рассматривала их в микроскоп. Она внимательно штудировала медицинские учебники своего отца в поисках упоминания о нитях, живущих внутри ушного канала, но не нашла ничего. Это означало, что она сделала научное открытие — что, возможно, и сама Лавиния была научным открытием! Вне себя от волнения она стала мечтать о клинике, где она могла бы использовать свой дар, чтобы помогать людям. Все, от нищих до президентов, приходили бы к ней, и может быть, однажды кошмары остались бы в прошлом! От этой мысли она почувствовала себя такой счастливой, что несколько дней порхала как на крыльях.

Между тем брат большую часть времени избегал ее. Шар заставлял его чувствовать себя ужасно неуютно: то, как он постоянно извивался, даже когда находился в покое; тот еле уловимый, но распространяющийся повсюду запах тухлых яиц, который он источал; то равномерное низкое жужжание, которое он издавал, и которое невозможно было игнорировать по ночам, когда в доме не слышно было больше никаких других звуков. А также то, как он повсюду следовал по пятам за его сестрой, словно преданный питомец: вверх и вниз по лестнице, в кровать, за обеденный стол, где терпеливо дожидался объедков, и даже в ванную комнату, где наскакивал на дверь до тех пор, пока она не выходила{25}.

— Тебе нужно избавиться от этой штуки, — сказал ей Дуглас. — Это всего лишь мусор из человеческих голов.

— Мне нравится, когда Бакстер поблизости, — ответила на это Лавиния.

— Ты дала ему имя?!

Лавиния пожала плечами:

— По-моему, он милый.

Но правда была в том, что Лавиния не знала, как от него избавиться. Лавиния пыталась запереть Бакстера в сундуке, чтобы она могла выйти в город без катящегося позади нее шара, но он разломал крышку и выбрался. Она кричала и злилась на него, но Бакстер только подпрыгивал на месте, в восторге от того, что ему уделили столько внимания. Она даже попыталась завязать его в мешок и, выйдя с ним на окраину города, бросить его в реку, но Бакстер каким-то образом освободился и вернулся в ту же ночь: ввинтился в щель почтового ящика, вскатился вверх по ступеням и прыгнул ей на грудь грязной мокрой массой. В конце концов она дала этому разумному шару имя, что сделало его постоянное присутствие чуть менее нервирующим.

Все это время она прогуливала школу, но когда прошла неделя, больше пропускать она не могла. Она знала, что Бакстер покатится следом за ней, и вместо того, чтобы объяснять ее клубок из кошмаров учителям и одноклассникам, она затолкала Бакстера в сумку, повесила ее через плечо и взяла с собой. Пока сумка была рядом с ней, Бакстер сидел тихо и не создавал проблем.

Но Бакстер был не единственной ее проблемой. Новости о таланте Лавинии распространились и среди других учеников, и когда учитель не смотрел, толстощекий задира по имени Глен Фаркус нацепил ей на голову ведьмовской колпак, сделанный из бумаги.

— По-моему, это твое! — заявил он, и все мальчишки засмеялись.

Она сорвала колпак и швырнула на пол.

— Я не ведьма, — прошипела она. — Я — врач.

— Да ну? — съязвил он. — Это потому тебя отправляют учиться вязанию, пока все мальчики изучают науки?

Мальчишки засмеялись так громко, что учитель потерял терпение и заставил всех переписывать словарь. Пока они сидели и тихо писали, Лавиния залезла в сумку, вытянула одну ниточку из Бакстера и зашептала ей. Нить сползла по ножке ее стола, проползла по полу, поднялась по стулу Глена и забралась ему в ухо.

Он, похоже, не заметил этого. И никто другой тоже. Но на следующий день Глен пришел в школу бледный и трясущийся.

— В чем дело, Глен? — спросила его Лавиния. — Плохо спал ночью?

Глаза мальчика расширились. Он попросил разрешения выйти из класса и не вернулся.

В тот вечер Лавиния и Дуглас получили известие о том, что их отец возвращается на следующий день. Лавиния понимала, что ей нужно придумать способ, как спрятать от него Бакстера, по крайней мере, на время. Применив все знания, полученные на так ненавидимых ею уроках домоводства, она размотала Бакстера, связала из него пару чулок и надела себе на ноги. И хотя чулки чесались страшно, ее отец вряд ли бы что-то заметил.

Он возвратился следующим вечером, запыленный и помятый с дороги, и после того, как он обнял обоих своих детей, он отослал Дугласа из комнаты, чтобы поговорить с Лавинией наедине.

— Ты хорошо себя вела? — спросил ее отец.

Внезапно у Лавинии отчаянно зачесались ноги.

— Да, папа, — ответила она, почесывая одну ногу о другую.

— Ну тогда я горжусь тобой, — сказал ее отец. — Особенно потому, что перед отъездом я не привел тебе ни одной веской причины, почему я не хочу, чтобы ты использовала свой дар. Но я думаю, теперь я смогу объяснить лучше.

— Да? — откликнулась Лавиния. Она была ужасно рассеянна, ей потребовалась вся ее сила воли и концентрация, чтобы не наклониться и не почесать ноги.

— Кошмары не похожи на опухоли или пораженные гангреной конечности. Они, безусловно, неприятны, но иногда неприятные вещи служат какой-то цели. Возможно, не все они должны быть удалены.

— Ты думаешь, что кошмары могут быть хорошими? — спросила Лавиния. Ей стало немного полегче, когда она смогла почесать одну ногу о твердую ножку стула.

— Не то чтобы хорошими, — сказал ее отец. — Но я думаю, некоторые люди заслужили свои кошмары, а некоторые — нет, и как ты поймешь, кто есть кто?

— Я просто могу сказать это, — ответила Лавиния.

— А если ты ошибаешься? — возразил ее отец. — Я знаю, что ты очень смышленая, Винни, но даже самые смышленые люди порой ошибаются.

— Тогда я могу засунуть их обратно.

Ее отец опешил:

— Ты можешь засунуть кошмары обратно?

— Да... я..., — она чуть было не рассказала ему о Глене Фаркусе, потом решила, что лучше не стоит. — Думаю, что могу.

Он тяжело вздохнул.

— Это слишком большая ответственность для такого маленького ребенка. Пообещай, что ты не будешь пытаться делать ничего такого, пока не станешь старше. Гораздо старше.

Ее так мучил этот ужасный зуд, что она едва слушала его.

— Обещаю! — выпалила она и бросилась наверх, чтобы снять чулки.

Она закрылась в своей комнате, сняла платье и попыталась сорвать чулки, но те не снимались. Бакстеру нравилось оставаться приклеенным к ее коже, и сколько бы она не тянула и не дергала, он не сдвинулся с места. Она даже попробовала использовать нож для писем, но его металлическое лезвие согнулось прежде, чем она смогла отсоединить Бакстера от своей кожи хоть на миллиметр.

В конце концов она зажгла спичку и поднесла ее к ноге. Бакстер заскулил и съежился.

— Не заставляй меня это делать! — пригрозила она и поднесла спичку ближе.

Неохотно, Бакстер отклеился от ее ноги и снова принял сферическую форму.

— Плохой Бакстер! — отругала она его. — Это было плохо!

Бакстер немного сплющился, поникнув от стыда.

Измученная Лавиния плюхнулась на кровать и поняла, что размышляет над тем, что сказал ей отец. Что забирать людские кошмары — это большая ответственность. Теперь она была в этом уверена. Бакстер уже был настоящей головной болью, а чем больше кошмаров она заберет у людей, тем больше он вырастет. Что тогда она будет с ним делать?

Она села на кровати, внезапно загоревшись новой идеей. Некоторые люди заслужили свои кошмары, сказал ее отец, и до нее дошло, что только оттого, что она забирает их, она вовсе не обязана хранить их у себя. Она может стать Робином Гудом сновидений, освобождая от кошмаров хороших людей и отдавая их плохим. И вдобавок за ней не будет постоянно таскаться клубок из людских кошмаров!

Выяснить, кто из людей хороший, было довольно легко, но ей нужно было быть осторожнее, определяя, кто является плохими. Ей ужасно не хотелось отдать кошмар не тому человеку. Так что она села и составила список самых плохих людей в городе. Во главе списка стояла миссис Хеннепин, директриса местного детского приюта, о которой было известно, что она бьет своих подопечных хлыстом для верховой езды. Вторым шел мистер Битти, мясник, про которого все говорили, что ему сошло с рук убийство жены. Следующим был Джимми, водитель автобуса, который переехал собаку-поводыря слепого мистера Фергюсона, когда сел за руль пьяным. Потом шел список всех людей, которые просто были грубыми или невежливыми, который получился гораздо длиннее первого, а за ним — список людей, которые Лавинии просто не нравились, который вышел еще длиннее.

— Бакстер, к ноге!

Бакстер подкатился к ее стулу.

— Как ты относишься к тому, чтобы помочь мне с одним важным проектом?

Бакстер с готовностью завертелся.

Они начали в ту же ночь. Одевшись во все черное, Лавиния засунула Бакстера в свою сумку и закинула его за спину. Когда часы пробили полночь, они выскользнули наружу и отправились бродить по городу, отдавая кошмары людям из ее списка: самые страшные — тем, кто шел вначале, помельче — тем, кто шел дальше. Лавиния вытягивала из Бакстера нити и велела им заползать вверх по водосточным трубам и забираться в открытые окна к немеченым еюцелям. К концу ночи они посетили десятки домов, а Бакстер уменьшился до размеров яблока, став достаточно маленьким для того, чтобы уместиться в кармане Лавинии. Она вернулась домой без сил и провалилась в глубокий и счастливый сон, едва коснувшись головой подушки.

Через несколько дней стало ясно, что у того, что сделала Лавиния, есть последствия. Она спустилась к завтраку и увидела сидящего за столом отца, который цокал языком, читая свою утреннюю газету. Джимми, водитель омнибуса, попал в ужасную аварию, потому что был слишком уставшим из-за недосыпа. На следующее утро Лавиния узнала, что миссис Хеннепин, взбудораженная каким-то неизвестным недугом, запорола нескольких своих сирот до бессознательного состояния. А на следующее утро она узнала о мистере Битти, мяснике, который по слухам убил свою жену. Он сбросился с моста.

Терзаемая чувством вины, Лавиния поклялась не использовать свой талант до тех пор, пока она не станет достаточно взрослой, и не сможет лучше доверять собственным суждениям. Люди продолжали приходить к ее дверям, но она всем им отказывала, даже тем, кто взывал к ее чувствам полными слез историями.

— Я не принимаю больше никаких пациентов, — говорила она им. — Извините.

Но они продолжали приходить и приходить, и она начала терять терпение.

— Мне все равно, уходите! — кричала она, захлопывая дверь у них перед носом.

Это было неправдой — ей было не все равно — но это небольшое проявление жестокости было ее броней, защищающей от заразной боли других людей. Ей пришлось воздвигнуть барьер вокруг своего сердца, или она рисковала навредить еще больше.

По прошествии нескольких недель она вроде бы справилась со своими чувствами. Но однажды, поздно ночью раздался стук в окно ее спальни. Откинув занавеску, она увидела бледного молодого человека, стоящего на залитой лунным светом лужайке. Она отказала ему ранее этим днем.

— Разве я не велела вам уходить? — сказала она сквозь треснувшее стекло.

— Простите, — откликнулся он, — но я в отчаянии. Если вы не можете мне помочь, может быть, вы знаете кого-нибудь еще, кто мог бы забрать мои кошмары. Боюсь, они сведут меня с ума.

Она едва взглянула на этого юношу, когда он приходил ранее этим днем, но в выражении его лица было что-то, что заставило ее задержать на нем взгляд немного дольше. У него было приятное лицо и добрые кроткие глаза, но его одежда была в грязи, а его волосы растрепаны, словно он едва спасся от какой-то беды. И хотя ночь была сухой и теплой, он дрожал всем телом.

Она понимала, что ей следует задернуть занавески и снова отказать ему. Вопреки своим самым здравым рассуждениям, она выслушала, как молодой человек в деталях описал все те ужасы, что мучали его во сне: демоны и монстры, суккубы и инкубы, сцены, вызванные прямиком из ада. От одного только рассказа о них Лавинию бросило в дрожь — а она была не из тех, кого так легко бросает в дрожь. И все же она не испытывала соблазна помочь ему. Она не хотела больше никаких причиняющих неприятности кошмарных нитей, так что Лавиния, как бы ей не было жаль молодого человека, сказала ему, что не может ему помочь.

— Иди домой, — сказала она. — Уже поздно, твои родители будут волноваться.

Юноша разразился слезами.

— Нет, не будут, — сказал он сквозь плач.

— Почему? — спросила Лавиния, хотя и понимала, что не следует этого делать. — Они жестокие? Они плохо обращаются с тобой?1

— Нет, — ответил он. — Они умерли.

— Умерли! — воскликнула Лавиния. Ее собственная мама умерла от скарлатины, когда Лавиния была маленькой, и это было очень тяжело… но потерять обоих родителей! Она чувствовала, как в ее броне растет брешь.

— Возможно я еще смог бы это вынести, если бы они умерли мирной смертью, но это не так, — добавил юноша. — Они были убиты, жестоко убиты прямо у меня перед глазами. Вот откуда все мои кошмары.

Лавиния поняла тогда, что поможет ему. Даже если она была рождена с этим талантом, чтобы избавить от кошмаров всего одного человека, подумала она, то это должен быть именно этот юноша. Если это означает, что Бакстер станет слишком большим, чтобы его можно было спрятать, тогда она просто покажет Бакстера отцу и признается во всем, что она сделала. Он поймет ее, думала она, когда услышит историю этого юноши.

Она пригласила его внутрь, уложила на свою кровать и вытянула невероятно длинную черную нить из его уха. У него в мозгу набилось кошмаров больше, чем у любого из тех, кого она лечила прежде, и когда она закончила, нить покрывала пол ее комнаты подобно широкому извивающемуся ковру. Молодой человек поблагодарил ее, улыбнулся странной улыбкой и выскочил через окно так быстро, что порвал свою рубашку о карниз.

Через час, когда Лавиния все еще гадала, что могла означать эта улыбка, начало светать. Новая нить все еще не закончила собираться в шар, а Бакстер, который, похоже, боялся ее, спрятался у Лавинии в кармане.

Отец позвал детей завтракать. Лавиния поняла, что еще не совсем готова рассказать ему, что она сделала. Ночь была длинной, и ей сначала требовалось поесть. Она затолкала нить под кровать, потом закрыла дверь спальни, заперла ее и пошла вниз.

Отец сидел за столом, погруженный в газету.

— Ужас, — пробормотал он, качая головой.

— Что такое? — спросила Лавиния.

Он положил газету на стол:

— Это так омерзительно, что я сомневаюсь, стоит ли вообще тебе рассказывать. Но это произошло неподалеку отсюда, и я полагаю, ты все равно рано или поздно услышала бы об этом. Несколько недель назад были хладнокровно убиты мужчина и его жена.

Значит, тот молодой человек говорил правду.

— Да, я слышала об этом, — сказала Лавиния.

— Что же, это еще не самое худшее, — продолжил ее отец. — Похоже, полиция наконец определила главного подозреваемого — это приемный сын той пары. Теперь его разыскивают.

Лавиния почувствовала, что у нее закружилась голова.

— Что ты сказал?

— Посмотри сама.

Отец подтолкнул к ней газету. Наверху страницы было зернистое изображение молодого человека, похожего на того, что был в ее комнате всего несколько часов назад. Комната начала вращаться, и Лавиния тяжело плюхнулась на стул и вцепилась в край стола.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил ее отец.

До того, как она успела ответить, раздался громкий стук, который шел со стороны ее спальни. Новый шар из кошмаров закончил формироваться и теперь хотел быть подле нее.

Тук. Тук.

— Дуглас, это ты там балуешься? — крикнул отец.

— Я здесь, — сказал Дуглас, выходя в пижаме из кухни. — А что это за шум?

Лавиния помчалась в свою комнату, отодвинула стул и открыла дверь. Нить и в самом деле собралась в шар. Новый Бакстер был поистине огромным — почти вполовину ее роста и шириной с дверной проем — и он был злой. Он обернулся вокруг Лавинии несколько раз тугими кольцами, рыча и принюхиваясь, словно решая, съесть ее или нет. Когда ее отец взбежал по ступеням, Новый Бакстер прыгнул на него. Лавиния выбросила руку и успела схватить одну из его нитей и, используя всю свою силу, смогла оттащить это существо от него.

Она втащила Нового Бакстера в свою комнату и захлопнула дверь. С колотящимся сердцем она смотрела, как он съел ее письменный стол, выбрасывая за собой кучу щепок, будто дорожку экскрементов.

О, это плохо. Это ужасно.

И дело было не только в том, что Новый Бакстер был словно бешеный пес по сравнению со Старым Бакстером, ведь он был соткан не из снов невинного ребенка, а из кошмаров насквозь прогнившего убийцы, но еще и в том, что этот убийца сейчас разгуливал на свободе и благодаря ей был избавлен от сдерживающих его страхов. Если он убьет снова, это будет отчасти и ее вина. Она не может просто бросить Нового Бакстера в огонь и избавиться от него. Она должна вернуть его туда, откуда он появился — внутрь головы того молодого человека.

Эта мысль напугала ее. Как она вообще найдет его? А если и найдет, что помешает ему убить и ее тоже? Она не знала. Все, что она знала, это то, что она должна попытаться.

Она вытянула из Нового Бакстера целую пригоршню толстых нитей и обмотала их вокруг своей руки словно поводок. Потом она рывками протащила его через комнату и вылезла с ним в открытое окно. На лужайке перед домом лежал клочок ткани, оторванный от рубашки того человека. Лавиния подняла его и дала понюхать Новому Бакстеру.

— Ужин, — сказала она.

Результат был мгновенным. Новый Бакстер чуть не оторвал ей руку, потащив Лавинию за поводок сначала через двор, а потом вниз по улице. Новый Бакстер шел по следу того молодого человека большую часть дня, водя Лавинию кругами по всему городу, а затем вывел за окраину. Они направлялись по сельской дороге в какую-то безлюдную местность. Наконец, когда уже садилось солнце, они подошли к расположенному удаленно от других большому дому — приюту миссис Хеннепин.

Из окон нижнего этажа валил дым. В здании полыхал пожар.

Лавиния услышала крики с другой стороны дома. Она забежала за угол, таща за собой Нового Бакстера. Пятеро сирот высовывались из окна верхнего этажа, кашляя и задыхаясь, а вокруг них клубился дым. Внизу перед домом стоял тот юноша и смеялся.

— Что ты наделал! — воскликнула Лавиния.

— Этот дом ужасов — место, где я провел свое детство, — сказал он. — И сейчас я избавляю мир от кошмаров, также как и ты.

Новый Бакстер весь напрягся и потянулся к молодому человеку.

— Взять его! — приказала Лавиния и отпустила поводок.

Новый Бакстер покатился по земле к юноше, но вместо того, чтобы съесть его, прыгнул тому на руки и лизнул в лицо.

— А, привет, старина! — воскликнул молодой человек, смеясь. — Мне сейчас некогда играть, но на... Апорт!

Он поднял палку и кинул. Новый Бакстер бросился за ней прямо в горящее здание. Через мгновение раздался нечеловеческий вопль, и Нового Бакстера охватило пламя.

Оставшись без защиты, Лавиния попыталась убежать, но юноша схватил ее, повалил на землю и сдавил руками ее горло.

— Сейчас ты умрешь, — спокойно произнес он. — Я перед тобой в большом долгу за то, что вынула у меня из головы все эти ужасные кошмары, но я не могу допустить, чтобы ты задумывала мое убийство.

Лавиния силилась вздохнуть. У нее начало темнеть в глазах.

И тут что-то зашевелилось у нее в кармане.

Старый Бакстер.

Она вытащила его из кармана и втиснула молодому человеку в ухо. Юноша убрал руки от горла Лавинии и схватился за ухо, но было уже слишком поздно. Старый Бакстер уже вполз внутрь его головы.

Молодой человек уставился вдаль, словно разглядывая там что-то, видимое только ему. Лавиния извивалась, но никак не могла вырваться от него.

Юноша снова посмотрел на нее и улыбнулся.

— Клоун, пара гигантских пауков и бука под кроватью, — рассмеялся он. — Детские сны. Как мило. Я стану наслаждаться ими!

И он снова принялся душить ее.

Она ударила его коленом в живот, и на какое-то время он убрал руки с ее горла. Он сложил одну руку в кулак, но прежде чем он успел ее ударить, она крикнула:

— Бакстер, к ноге!

И Бакстер, старый верный Бакстер, вырвался из головы молодого человека внезапно и яростно, вылетев из его ушей, глаз и рта вместе со сгустками красной крови. Издавая булькающие звуки, юноша упал навзничь, а Лавиния села.

Дети кричали и звали на помощь.

Собрав все свое мужество, Лавиния встала и побежала в дом. В густом дыму она начала задыхаться и кашлять. Миссис Хеннепин лежала на полу в гостиной мертвая, а из ее глазниц торчали ножницы.

Дверь на лестницу была заблокирована платяным шкафом — без сомнения, работа того молодого человека.

— Бакстер, помоги мне! Толкай!

С помощью Бакстера Лавиния смогла скинуть с дороги шкаф и открыть дверь, после чего взбежала по ступеням, выбравшись из самого сильного огня и дыма. Одного за другим она вынесла детей из дома, прикрывая им глаза, когда они проходили мимо миссис Хеннепин. Когда все они были в безопасности, она рухнула в обморок на лужайке перед домом, полумертвая от ожогов и отравления дымом.

Она очнулась через несколько дней в больнице и увидела, что над ней склонились отец и брат.

— Мы так тобой гордимся, — сказал ее отец. — Ты герой, Винни.

У них была к ней тысяча вопросов, она видела это по их лицам, но они решили оставить их на потом.

— Ты билась и стонала во сне, — сообщил Дуглас. — По-моему, у тебя был кошмар.

Так оно и было. И она продолжала видеть этот кошмар еще многие годы после этого. Она могла легко залезть себе в голову и достать его, но она так не сделала. Вместо этого Лавиния посвятила себя изучению человеческого разума, и вопреки всем преградам стала первой женщиной — доктором психологии в Америке. Она вела успешную врачебную практику и помогла многим людям, и хотя она всегда подозревала, что в ушах ее пациентов скрываются нити кошмаров, она никогда не использовала свой дар, чтобы избавиться от них. Существовали, как она была уверена, и лучшие способы.


***

От редактора:

Эта история необычна по многим причинам, в основном, конечно же, выделяется ее окончание. В темпе повествования и образах ее последней части отчетливо слышатся современные мотивы, и я подозреваю, что это потому, что оно было придумано в не столь отдаленном прошлом. Я смог найти альтернативный, более старый конец истории, в котором нить из кошмаров, которую Лавиния достала из головы того молодого человека, поднялась и поглотила все ее тело, вроде тех носков, что она связала в этой истории ранее. Не в состоянии оторвать от себя эту извивающуюся вторую кожу, она покинула общество людей, сама став кошмаром. Это трагично и несправедливо, и я понимаю, почему некоторые современные рассказчицы решили придумать новое, более вдохновляющее окончание.

Какое бы окончание вы не предпочитали, мораль остается примерно одной и той же, и это тоже необычно. Она предупреждает странных детей, что есть такие таланты, которые слишком сложны и опасны, чтобы их использовать, и их лучше оставить в покое. Другими словами, то, что мы родились с определенной способностью, совсем не означает, что мы должны пользоваться ею, а в редких случаях — мы не должны пользоваться ею вовсе. Все вместе это составляет довольно безрадостный урок — какой странный ребенок, страдая от трудностей, вызванных своей особенностью, захочет услышать, что его дар — больше проклятие, чем благословение? Я уверен, что именно поэтому моя собственная директриса читала эту историю только старшим детям, и именно поэтому она остается одной из самых загадочных, если уж не чудесных, историй.


(обратно)

САРАНЧА


САРАНЧА

Однажды жил один работящий эмигрант из Норвегии по имени Эдвард, который приехал в Америку в поисках счастья. Это было в те дни, когда только восточная треть Америки была заселена европейцами. Большинство западных территорий все еще принадлежали народам, которые жили на них со времени последнего ледникового периода. Плодородные земли посередине были известны как «фронтир» — дикий край больших возможностей и большого риска, где и поселился Эдвард.

Он продал в Норвегии все свое имущество и купил на вырученные деньги сельскохозяйственный инструмент и участок земли в месте, известном как территория Дакота, где поселилось много таких же выходцев из Норвегии. Он построил простой дом и основал маленькую ферму, и через несколько лет тяжелого труда даже немного преуспел.

Люди в городе говорили ему, что он должен найти себе жену и завести семью.

— Ты здоровый молодой парень, — говорили ему. — Это естественный порядок вещей.

Но Эдвард отказывался жениться. Он так любил свою ферму, что сомневался, что в его сердце найдется место еще и для любви к жене. Ему всегда казалось, что любовь такая непрактичная вещь, что она стоит на пути у более важных вещей. В Норвегии, будучи еще юношей, Эдвард видел, как его лучший друг отказался от того, что могло стать жизнью полной удач и приключений, когда влюбился в девушку, которая даже слышать не хотела о том, чтобы бросить свою семью и уехать из Норвегии. В этой старой стране невозможно было сколотить хоть какое-то состояние, и теперь у его друга не шее были жена и дети, которых он едва мог прокормить, и он был приговорен к жизни, состоящей из компромиссов и лишений, и все из-за прихоти своего юношеского сердца.

И все же судьба распорядилась так, что и Эдвард встретил девушку, которую полюбил. Он нашел место в своем сердце и для фермы и для жены. Он думал, что невозможно быть еще счастливее, что его грубое маленькое сердце уже было так переполнено, что могло лопнуть, так что, когда его жена попросила подарить ей дитя, он отказался. Как он сможет любить и ферму, и жену, и ребенка? И все же, когда жена Эдварда забеременела, его удивила та радость, что наполнила его, и он с огромным нетерпением стал ждать рождения малыша.

Через девять месяцев на свет появился мальчик. Роды были тяжелыми, и жена Эдварда осталась после них ослабевшей и больной. С ребенком тоже было что-то не так: его сердце было таким большим, что одна половина груди была заметно больше другой.

— Он будет жить? — спросил Эдвард у доктора.

— Время покажет, — ответил доктор.

Не удовлетворившись этим ответом, Эдвард отнес своего ребенка старому Эрику, целителю, который в их прежней стране заработал репутацию необычайно мудрого человека. Он положил на дитя руки, и в то же мгновение его брови взлетели вверх.

— Этот мальчик особенный! — воскликнул Эрик.

— То же мне сказал и доктор, — заметил Эдвард. — Его сердце слишком большое.

— Дело не только в этом, — сказал Эрик, — хотя то, что конкретно в нем является особенным, может не проявить себя многие годы{26}.

— Но он будет жить? — спросил Эдвард.

— Время покажет, — ответил Эрик.

Сын Эдварда выжил, но его жена все слабела и слабела, и в конце концов умерла. Поначалу Эдвард был опустошен, а потом в нем начала расти злость. Он злился на себя, за то, что позволил любви разрушить его планы жить рациональной жизнью. Теперь у него была ферма, на которой надо было работать, и младенец, о котором надо было заботиться, а жены, которая помогла бы ему — нет! Он злился и на ребенка, за то, что тот был таким особенным, странным и хрупким, но больше всего за то, что тот отправил его жену в могилу по пути в этот мир. Конечно же, он понимал, что это не вина ребенка, и что злиться на младенца бессмысленно, но ничего не мог с собой поделать. Вся любовь, которой он позволил расцвести внутри себя, превратилась в горечь и теперь застряла в нем подобно желчному камню, от которого он не знал, как избавиться.

Он назвал мальчика Олли и растил его один. Он отправил Олли в школу, где тот изучал английский и разные другие предметы, в которых Эдвард мало разбирался. В некоторых отношениях мальчик был полностью его сыном: он был похож на Эдварда и также усердно трудился, вспахивая и возделывая землю бок о бок со своим отцом все то время, что он не проводил в школе или не спал, и никогда не жаловался. Но во всем остальном мальчик был для него словно незнакомец. Он говорил на норвежском с американским акцентом. Он, похоже, верил, что у мира для него припасено много хорошего, верил в ту самую американскую идею. Хуже всего было то, что мальчик был рабом порывов своего слишком большого сердца. Он влюблялся моментально. К семи годам он уже сделал предложение своей однокласснице, соседской девочке и женщине, которая играла в церкви на органе, и которая была на пятнадцать лет старше его. Если случалось упасть с неба птице, Олли шмыгал носом и плакал несколько дней. Когда он узнал, что мясо, которое лежит на его тарелке за ужином, получается из животных, то перестал есть его вообще. Внутри мальчишка был сделан из желе.

Настоящие проблемы с Олли начались, когда ему стукнуло четырнадцать — в год, когда пришла саранча. Никто в Дакоте еще не видел подобного: тучи насекомых, такие огромные, что заслоняли собой солнце, растянулись на мили и мили, словно кара Божья. Люди выходили на улицу и с хрустом ступали по сотням насекомых. Саранча съела всю зелень, что смогла найти, а когда у нее кончилась трава, она переключилась на кукурузу и пшеницу, а когда закончились и они, она стала пожирать дерево, ткань, кожу и покрытые дерном крыши. Она состригала с овец шерсть, пока те были в поле. Одному бедолаге, который случайно попал в рой саранчи, насекомые съели на спине одежду{27}.

Это было настоящее бедствие, которое грозило уничтожить средства к существованию у каждого поселенца во фронтире, включая и Эдварда, и поселенцы пытались всеми мыслимыми способами бороться с ним. Они использовали огонь, дым и яд, чтобы прогнать насекомых. Они катали по земле тяжелые каменные катки, чтобы раздавить их. Власти города, рядом с которым была расположена ферма Эдварда, постановили, что каждый житель старше десяти лет обязан сдать на свалку тридцать фунтов мертвой саранчи, или будет оштрафован. Эдвард с энтузиазмом взялся за дело, но его сын не соглашался убить ни единой саранчи. Когда Олли выходил из дома, он даже специально шаркал ногами, чтобы случайно не раздавить хоть одно насекомое. Это доводило его отца чуть ли не до безумия.

— Они же сожрали все наши посевы! — как-то раз кричал на него Эдвард. — Они разоряют нашу ферму!

— Они просто голодны, — возразил его сын. — Они же не нарочно вредят нам, так что будет нечестно нарочно причинять вред им.

— Честность здесь не при чем, — заявил Эдвард, изо всех сил стараясь держать себя в руках. — Порой в жизни, чтобы выжить, нужно убивать.

— Не в этот раз, — сказал Олли. — Их убийство не приносит никакой пользы.

При этих словах Эдвард побагровел.

— А ну раздави эту саранчу! — потребовал он, указав на насекомое на земле.

— Не буду! — воскликнул Олли.

Эдвард пришел в ярость. Он отвесил непослушному сыну оплеуху, но тот по-прежнему отказывался убивать ее, так что Эдвард выпорол мальчика ремнем и отправил спать без ужина. Слушая, как Олли плачет за стеной, он смотрел в окно на облако саранчи, поднимающееся с его загубленных полей, и чувствовал, как ожесточается его сердце по отношению к сыну.

Новость о том, что Олли отказывается убивать саранчу, распространилась среди поселенцев, и люди разозлились. Городские власти оштрафовали его отца. Одноклассники Олли издевались над ним и пытались заставить съесть одну из них. На улице, люди, которых Олли едва знал, бросали вслед ему оскорбления. Его отец чувствовал такой стыд и такую злость, что вообще перестал разговаривать с сыном. Внезапно Олли обнаружил, что у него нет ни одного друга, и совершенно не с кем поговорить, и ему стало так одиноко, что однажды он завел себе питомца. Это было единственное живое существо, которое терпело его присутствие — саранча. Он назвал его Тор, в честь древнего северного бога, и прятал у себя под кроватью в коробке из-под сигар. Он кормил его крошками, оставшимися после ужина, и подслащенной водой, а поздно ночью, когда ему полагалось спать, разговаривал с ним.

— Ты не виноват, что все тебя ненавидят, — шептал он Тору. — Ты просто делаешь то, для чего ты создан.

Чир-чиррип! — отвечала саранча, потирая свои крылышки.

Тсс! — шептал Олли, бросал в коробку пару зернышек риса и закрывал ее.

Олли стал носить Тора с собой повсюду. Он очень привязался к своему маленькому насекомому, которое забиралось ему на плечо и стрекотало там, когда на небе светило солнце, и которое весело подпрыгивало, когда Олли насвистывал песенку. Но однажды его отец нашел коробку с Тором. В ярости он вытащил оттуда саранчу, отнес ее к очагу и бросил в огонь. Раздался тонюсенький писк и тихий хлопок, и Тора не стало.

Когда Олли заплакал по своему мертвому другу, Эдвард вышвырнул его из дома.

— В моем доме никто не будет проливать слез по саранче! — проорал он и вытолкнул сына на улицу.

Олли провел ночь в поле, дрожа от холода. На следующее утро его отец, чувствуя себя виноватым оттого, что был так суров с сыном, вышел из дому, чтобы поискать мальчика, но вместо него наткнулся на гигантскую саранчу, спящую между рядами уничтоженной пшеницы. Эдвард отшатнулся в отвращении. Существо было большим как мастифф, с ногами, похожими на рождественские окорока, и усиками, длинными как хлысты для верховой езды. Эдвард побежал в дом, чтобы взять ружье, но когда он вернулся и уже собирался застрелить это существо, вокруг него поднялся рой саранчи. Насекомые влетели внутрь ствола ружья и закупорили его. Потом они закружили в воздухе перед ним, образовывая буквы, из которых сложилось слово:

«О-Л-Л-И».

Эдвард уронил ружье и ошеломленно уставился на гигантскую саранчу, которая теперь стояла на задних ногах, как стоял бы человек. Глаза у нее были не черные, как у саранчи, а голубые, как у Олли.

— Нет, — произнес Эдвард. — Это невозможно!

Но потом он заметил, что на шее этого существа болтается порванный воротник от рубашки его сына, а за ногу зацепился обрывок штанов Олли.

— Олли? — позвал он осторожно. — Это ты?

Жук пошевелил головой вверх-вниз, что было похоже на кивок.

У Эдварда странно закололо кожу. Ему показалось, что он как будто наблюдает всю эту сцену со стороны.

Его сын превратился в саранчу.

— Ты можешь говорить? — спросил Эдвард.

Олли потер одной задней ногой о другую и издал высокий стрекот, но это, похоже, было лучшее, на что он был способен.

Эдвард не знал, как ему поступить. Ему был отвратителен сам вид Олли, но все же с мальчиком нужно было что-то делать. Однако он не хотел, чтобы все об этом узнали, и вместо того, чтобы позвать городского доктора, который был страшным болтуном, он послал за мудрым Эриком.

Эрик приковылял на поле. Оправившись от первоначального потрясения, он промолвил:

— Все, как я и предсказывал. Потребовались годы, но его странность в конце концов проявила себя.

— Да, явно так и есть, — сказал Эдвард, — но почему? И как это обратить вспять?

Эрик проконсультировался со старой потрепанной книгой, которую он принес с собой — народным справочником странных состояний, который передавался в его семье из поколения в поколение, начиная еще с его прабабки, которая сама была странной{28}.

— А, вот оно, — произнес он, помусолив палец и перевернув страницу. — Здесь говорится, что человек с определенным странным характером и большим и отзывчивым сердцем, который чувствует, что больше не любим своими сородичами, принимает форму того существа, с которым чувствует наибольшую связь.

Эрик бросил на Эдварда странный взгляд, от которого тому стало стыдно.

— У мальчика был друг-саранча?

— Да, питомец, — ответил Эдвард. — Я кинул его в огонь.

Эрик поцокал языком и покачал головой:

— Возможно, ты обошелся с ним слишком сурово.

— Он слишком мягок для этого мира, — проворчал Эдвард, — но не важно. Как его вылечить?

— Для этого мне не нужна книга, — сказал Эрик, закрывая свой потрепанный том. — Ты должен любить его, Эдвард.

Эрик пожелал ему удачи и оставил Эдварда наедине с существом, которое когда-то было его сыном. Он посмотрел на его длинные чешуйчатые крылья, на его ужасные жвала и содрогнулся. Как он вообще сможет полюбить такое существо? Все же он попробовал, но его так переполняла неприязнь, что его попытки были неискренними. Вместо того чтобы проявить по отношению к мальчику доброту, Эдвард целый день читал ему нотации.

— Это я-то не люблю тебя, парень? Разве не я кормлю тебя и обеспечиваю крышей над головой? Мне пришлось бросить школу и пойти работать, когда мне исполнилось восемь, но разве не я позволяю тебе зарываться с головой в книги и школьные занятия, сколько твоей душе угодно? Как еще это называть, если не любовью? Что еще тебе надо, ты, американское отродье?

И так далее, и так далее. Когда наступила ночь, Эдвард не смог заставить себя впустить Олли в дом, так что он устроил его на ночлег в сарае и вынес ему в ведре немного объедков, чтобы тот мог поесть. Твердость делает мужчину мужчиной, считал Эдвард, а если он будет сейчас обращаться с Олли мягко, то только поспособствует этому мягкосердечию, которое изначально и превратило его сына в саранчу.

Наутро его сын пропал. Эдвард обыскал каждый угол в сарае и каждую борозду в своем поле, но мальчика нигде не было. Когда и через три дня он не вернулся, Эдвард задумался, не выбрали ли он к Олли неправильный подход. Он придерживался своих принципов, но для чего? Он прогнал своего единственного сына. Теперь, когда Олли пропал, Эдвард понял, как мало по сравнению с ним значит для него его ферма. Но этот урок он выучил слишком поздно.

Эдвард почувствовал такую печаль и сожаление, что отправился в город и рассказал всем о том, что случилось.

— Я превратил своего сына в саранчу, — сказал он, — и теперь я лишился всего.

Поначалу ему никто не поверил, так что он попросил старого Эрика подтвердить его рассказ.

— Это правда, — говорил Эрик каждому, кто спрашивал. — Его сын — огромная саранча. Он размером с собаку.

Эдвард сделал жителям города предложение.

— Мое сердце похоже на старое сморщенное яблоко, — сказал он. — Я не могу помочь своему сыну, но тому, кто сможет полюбить его настолько, что он снова превратится в человека, я подарю свою ферму.

Это необычайно вдохновило горожан. Ради такого ценного приза, говорили они, можно заставить себя полюбить почти что угодно. Конечно, для начала мальчика-саранчу надо было найти, так что они разбились на группы и начали прочесывать поля и дороги.

Олли, у которого были сверхчувствительные уши саранчи, слышал все. Он слышал, что о нем говорил отец, слышал шаги тех, кто отправился на его поиски, и не желал в этом участвовать. Он спрятался на поле на соседней ферме со своими новыми друзьями-насекомыми, и когда кто-нибудь подходил близко, саранча взлетала и окружала этого человека плотной стеной, которая давала Олли время убежать. Но через несколько дней у саранчи кончилась пища, и она поднялась в небо, чтобы перекочевать на другое место. Олли попытался присоединиться к ним, но он был слишком большим и слишком тяжелым, чтобы взлететь. Будучи несентиментальными существами, ни одна саранча не осталась, чтобы составить ему компанию, и он снова остался один.

Без друзей, которые помогали ему защищаться, прошло немного времени, прежде чем к Олли смогла подкрасться группа мальчишек и поймать его в сеть, пока он спал. Это были те же самые мальчишки, которые издевались над ним в школе. Самый старший из них закинул Олли за плечо, и они помчались обратно в город, веселясь и распевая по дороге.

— Мы превратим его обратно в мальчика, и тогда нам достанется вся ферма Эдварда! — радовались они. — Мы станем богатыми!

У себя дома они посадили Олли в клетку и стали ждать. Потом, когда и через несколько недель он упорно оставался саранчой, они сменили тактику.

— Скажите ему, что вы его любите, — посоветовала мать мальчиков.

— Я тебя люблю! — прокричал Олли сквозь прутья решетки самый младший мальчик, но он едва смог это выговорить, потому что начал смеяться.

— По крайней мере, сохраняй серьезный вид, когда говоришь это, — сказал старший мальчик и тоже решил попытаться. — Я люблю тебя, саранча.

Но Олли даже не обратил на них внимания. Он свернулся в углу клетки и задремал.

— Эй, я с тобой разговариваю! — заорал мальчик и пнул клетку. — Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!

Но он не любил его, да и не смог бы заставить себя полюбить его, и когда Олли начал стрекотать ночами напролет, семья сдалась и продала его своему соседу. Это был старый охотник совсем без семьи и мало что смыслящий в делах сердечных, и после нескольких вялых попыток показать мальчику свою любовь он оставил эту затею и отправил его жить со своими охотничьими псами. Олли компания собак понравилась намного больше, чем людей. Он ел вместе с ними и спал рядом с ними в их загоне, и хотя поначалу они боялись его, Олли был так ласков и добр с ними, что вскоре все они к нему привыкли, и он стал членом их стаи. На самом деле, он чувствовал, что они настолько его принимают, что однажды охотник не обнаружил гигантскую саранчу, но получил взамен огромную собаку.

Месяцы, которые Олли провел в облике собаки, были одними из самых счастливых в его жизни. Но потом начался сезон охоты, когда собакам полагалось работать. В первый день охотник вывел свору на поле с высокой травой. Он выкрикнул команду, и все собаки с лаем понеслись по полю. Олли тоже понесся с ними, лая и шумя. Вот веселье! И тут вдруг он споткнулся о гуся, прятавшегося в траве. Гусь взмыл в воздух и стал подниматься, но прежде чем он успел улететь, раздался громкий треск, и гусь упал на землю мертвый. Олли в ужасе уставился на его труп. Через секунду к нему подскочила другая собака и спросила:

— Чего ты ждешь? Разве ты не собираешься отнести его Хозяину?

— Конечно нет! — воскликнул Олли.

— Ну как знаешь, — сказал пес, — но если Хозяин узнает, то пристрелит тебя.

И он схватил мертвого гуся в зубы и убежал с ним прочь.

На следующее утро Олли пропал. Он убежал вместе с перелетными гусями, следя за их косяками с земли.

Когда Эдвард узнал, что его сын нашелся и опять пропал, то впал в отчаяние, и те, кто знал его, беспокоились, что он не сможет из него выкарабкаться. Он перестал выходить из дома. Он забросил свои поля. Если бы старый Эрик раз в неделю не приносил ему еду, то он, возможно, умер бы с голоду. Но, как и нашествие саранчи, темные времена Эдварда в итоге прошли, и он снова начал ухаживать за фермой и появляться в городе на рынке и на своей старой скамье в церкви по субботам. Через какое-то время он снова влюбился и женился, и у них с женой родился ребенок, девочка, которую они назвали Асгард.

Эдвард был полон решимости любить Асгард так, как он не смог полюбить Олли, и пока она росла, он изо всех сил старался держать для нее свое сердце открытым. Он позволял ей любить бездомных животных и плакать над всякими глупыми вещами, и никогда не бранил ее за проявление доброты. В тот год, когда ей исполнилось восемь, у Эдварда выдался неудачный сезон. Урожай пропал, и у них не осталось никакой еды, кроме репы. Однажды над их домом пролетала стая гусей, и один из них отстал от нее и приземлился возле дома Эдварда. Он был очень большим, почти вдвое больше обычного гуся, и так как он, похоже, его не боялся, Эдвард смог приблизиться к птице и схватить ее.

— Ты станешь отличным ужином! — обрадовался Эдвард, отнес гуся домой и запер в клетке.

Прошло уже много недель с тех пор, как они последний раз ели мясо, и жена Эдварда была в восторге. Она разожгла огонь и приготовила большой котел, пока Эдвард точил свой разделочный нож. Но когда Асгард вошла в кухню и увидела, что происходит, то сильно расстроилась.

— Ты не можешь его убить! — воскликнула она. — Это хороший гусь, и он ничего нам не сделал! Это нечестно!

— Честность здесь не причем, — сказал ей Эдвард. — Порой в жизни, чтобы выжить, нужно убивать.

— Но нам не нужно убивать его, — возразила она. — Мы можем опять поесть супа из репы, я не против!

И она упала на колени перед клеткой с гусем и расплакалась.

В другое время Эдвард, наверное, отругал бы свою дочь и прочитал бы ей лекцию об опасностях мягкосердечия, но он помнил своего сына.

— Ох, ну ладно, мы не убьем его, — сказал он, опускаясь рядом с ней на колени, чтобы утешить.

Асгард перестала плакать.

— Спасибо, папочка! Можно мы оставим его?

— Только, если он сам захочет остаться, — ответил Эдвард. — Это дикая птица, так что держать ее в клетке будет жестоко.

Он открыл клетку. Гусь вразвалку вышел оттуда, и Асгард обняла его за шею.

— Я люблю вас, мистер Гусь!

Га! — ответил гусь.

В ту ночь они поели супа из репы и легли спать с урчащими животами, и были счастливее некуда.

Гусь стал любимцем Асгард. Он спал в сарае, провожал каждое утро Асгард в школу, и весь день, гогоча, сидел на крыше ее школы, пока она находилась внутри. Она всем дала знать, что этот гусь — ее лучший друг, и что никому нельзя стрелять в него или делать из него суп, и их оставили в покое. Асгард придумывала разные чудесные истории о своих с гусем приключениях, например, как они с ним летали на Луну, чтобы узнать, каков лунный сыр на вкус, и рассказывала их своей семье за ужином. Поэтому они не так уж сильно удивились, когда однажды утром она разбудила их в сильном волнении и заявила, что ее гусь превратился в юношу.

— Иди спать, — зевая, ответил на это Эдвард. — Даже петух еще не проснулся!

— Я серьезно! — воскликнула Асгард. — Иди и посмотри сам! — и она за руку вытащила своего уставшего отца из кровати.

Эдвард чуть не рухнул в обморок, когда зашел в сарай. Там, в гнезде из соломы, стоял его давно пропавший сын. Олли вырос и был уже шести футов ростом, с мужественными чертами и покрытым щетиной подбородком. Вокруг его талии был намотан кусок мешковины, которую он нашел на полу сарая.

— Видишь, я не врала! — сказала Асгард, подбежала к Олли и крепко обняла его. — Что ты творишь, глупый мистер Гусь?

Олли расплылся в широкой улыбке.

— Здравствуй, отец, — сказал он. — Ты скучал по мне?

— Очень, — сказал Эдвард.

Его сердце заболело так сильно, что он заплакал, а потом он подошел к сыну и обнял его.

— Я надеюсь, ты сможешь простить меня, — прошептал он.

— Я простил тебя давным-давно, — ответил Олли. — Просто у меня заняло какое-то время, чтобы найти дорогу назад.

— Отец? — спросила Асгард. — Что происходит?

Эдвард отпустил Олли, вытер слезы и повернулся к дочери.

— Это твой старший брат, — сказал он. — Тот, о котором я тебе рассказывал.

— Который превратился в жука? — спросила она с широко открытыми глазами. — И убежал?

— Он самый, — сказал Олли, протягивая Асгард руку. — Приятно с тобой познакомиться. Я Олли.

— Нет, — сказала она, — ты мистер Гусь! — и она проигнорировала его протянутую руку и снова обняла его. — Как ты вообще стал гусем?

Олли обнял свою сестренку в ответ.

— Это довольно долгая история, — произнес он.

— Отлично! — заявила Асгард. — Я обожаю всякие истории.

— Он расскажет нам ее за завтраком, — сказал Эдвард. — Так ведь, сынок?

Олли заулыбался:

— С удовольствием.

Эдвард взял его за одну руку, а Асгард — за другую, и вместе они повели его в дом. После того, как жена Эдварда оправилась от потрясения, они все вместе сели за стол и позавтракали репой и тостами, а Олли рассказал им о годах, проведенных им в облике гуся. С того дня он стал членом их семьи. Эдвард любил своего сына безоговорочно, и Олли никогда больше не терял человеческий облик. И они жили долго и счастливо.


(обратно)

МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ МОГ СДЕРЖИВАТЬ МОРЕ


МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ МОГ СДЕРЖИВАТЬ МОРЕ

Жил однажды один странный юноша по имени Фергус, который мог обуздывать силу течений и приливов. Это было в то время, когда в Ирландии свирепствовал страшный голод. Фергус мог бы воспользоваться своим умением и наловить немного рыбы, но он жил глубоко на суше, далеко от моря, а его сила не действовала на реки и озера. Он мог бы отправиться на побережье (он был там, когда был совсем мальчишкой — вот как он узнал, что умеет делать), но его мать была слишком слаба для путешествий, а Фергус не мог оставить ее одну, он был всей семьей, что у нее осталась. Фергус отдавал ей каждую крошку, что ему удавалось раздобыть, пока сам перебивался на опилках и вареной коже от сапог. Но в конце концов ее забрала болезнь, а не голод, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Пока его мать лежала при смерти, она взяла с него обещание, что он отправится к побережью, как только ее зароют в землю.

— С твоим даром ты станешь лучшим рыбаком, которого когда-либо видел свет, и тебе больше никогда не придется голодать. Но не рассказывай никому, что ты умеешь делать, сынок, иначе люди превратят твою жизнь в ад.

Он пообещал, что сделает все, как она сказала, и на следующий день она умерла. Фергус похоронил ее на церковном кладбище, кинул свои немногочисленные пожитки в мешок и отправился в долгое путешествие к морю. Он шел шесть дней, в одном башмаке и совсем без еды. Он голодал, и люди во всех городах, через которые он проходил, голодали тоже. Некоторые города вообще стояли заброшенными. Фермеры отправились за лучшей жизнью и более полными желудками в Америку.

Наконец он добрался до побережья и пришел в город под названием Скеллиген, где ни один из домов не выглядел пустым, и ни один из жителей голодным. Он посчитал это за знак того, что он прибыл в правильное место: если люди в Скеллигене все еще были на месте и были сыты, то с рыбалкой здесь дела обстоят очень хорошо. Что было настоящей удачей, потому что он знал, что дальше идти он уже не сможет, если не поест. Он спросил встретившегося ему мужчину, где он может найти удочку или сеть, но тот сказал ему, что такого в Скеллигене не водится.

— Мы здесь не рыбачим, — сказал он.

Он был странно горд этим, словно быть рыбаком здесь считалось зазорным.

— Если вы не рыбачите, — спросил Фергус, — чем же вы живете?

Фергус не заметил никаких признаков хозяйств, пока бродил по городку. Ни загонов для скота, ни каких других посевов, кроме все той же гнилой картошки, что он видел по всей остальной Ирландии.

— Мы занимаемся спасением имущества, — ответил этот человек и больше ничего не добавил.

Фергус спросил его, есть ли у него что-нибудь поесть.

— Я отработаю, — добавил он.

— А какую работу ты можешь выполнять? — спросил мужчина, оглядывая юношу с головы до ног. — Мне бы пригодился кто-нибудь, кто смог бы таскать тяжелые ящики, но ты щуплый как птаха. Держу пари, ты и семидесяти фунтов не весишь!

— Я, может, и не могу таскать тяжелые ящики, зато умею кое-что такое, что не умеет никто другой.

— И что это? — спросил мужчина.

Фергус уже чуть было не сказал ему, но потом вспомнил про обещание, данное матери, пробормотал что-то неопределенное и поспешил убраться.

Он решил сделать удочку из шнурка от своего ботинка и попытаться поймать что-нибудь. Он остановил одну довольно пышную даму и спросил, где он может найти хорошее место для рыбалки.

— Не стоит и пытаться, — ответила эта леди. — Все, что ты поймаешь с берега, так это ядовитую рыбу-собаку.

Фергус все равно попробовал, соорудив приманку из кусочка черствого хлеба. Он рыбачил весь день, но не поймал ничего, даже ядовитую рыбу-собаку. Отчаявшись и чувствуя ужасную резь в желудке, он спросил у шагающего по берегу мужчины, есть ли у кого-нибудь лодка,которую он мог бы одолжить.

— Тогда я смогу отплыть подальше в море, — пояснил Фергус, — где рыбы, возможно, будет больше.

— У тебя ничего не выйдет, — ответил мужчина. — Течение разобьет тебя о камни!

— Только не меня, — возразил Фергус.

Мужчина с сомнением посмотрел на него и уже собрался было повернуться к нему спиной. Фергусу очень не хотелось нарушать свое обещание, но ему уже стало казаться, что он умрет с голоду, если не расскажет хоть кому-нибудь о своем таланте. И он сказал:

— Я могу управлять течением.

— Ха! — ответил мужчина. — Я слыхал много врак за свою жизнь, но ты переплюнул их все.

— Если я докажу это, ты дашь мне что-нибудь поесть?

— Конечно, — весело откликнулся мужчина. — Я устрою тебе настоящий пир.

И Фергус с этим человеком отправились на берег, где сейчас был отлив. Фергус запыхтел и зарычал, и стиснул зубы, и, приложив немало усилий, смог вернуть прилив. Вода поднялась от щиколоток до колен всего за несколько минут. Мужчина был поражен и взволнован тем, что увидел. Он привел Фергуса в свой дом и, как и обещал, устроил ему роскошное пиршество. Он пригласил всех своих соседей, и пока Фергус набивал рот, хозяин дома рассказывал горожанам, как Фергус поднял прилив.

Они пришли в восторг. Странный восторг. Даже слишком странный восторг.

Они столпились вокруг него.

— Покажи нам свой фокус с притягиванием прилива! — крикнула ему какая-то женщина.

— Мальчику нужно восстановить силы, — сказал хозяин. — Пусть сначала поест!

Когда Фергус уже не мог больше проглотить ни кусочка, он поднял взгляд от тарелки и оглядел комнату. Она была заставлена коробками и ящиками, доверху набитыми разными предметами: бутылки вина — в одном, сушеные пряности — в другом, рулоны ткани — в третьем. Рядом со стулом Фергуса стоял ящик, полный молотков.

— Простите, но зачем вам столько молотков? — поинтересовался Фергус.

— Я занимаюсь спасением имущества, — объяснил мужчина. — Я нашел их, после того как однажды утром их выбросило на берег.

— А вино, ткань и пряности? — спросил Фергус.

— Их тоже, — ответил мужчина. — Похоже, мне повезло!

Остальные гости по какой-то причине сочли это забавным и засмеялись. Фергус почувствовал себя неуютно, поблагодарил хозяина дома за чудесную еду, извинился и сказал, что ему пора идти.

— Но ты же не можешь уйти, не показав нам свой фокус! — воскликнул один из гостей.

— Уже поздно, он, должно быть, устал, — сказал хозяин. — Пусть мальчик сначала поспит!

Фергус очень устал и не смог отказаться от предложенной кровати. Мужчина проводил его в уютную спальню, и как только голова Фергуса коснулась подушки, он провалился в глубокий сон.

Посреди ночи он внезапно проснулся и увидел в своей комнате людей. Они окружили его кровать и сорвали с него одеяло.

— Хватит спать! — сказали они. — Пора показывать свой фокус!

Фергус понял, что совершил ошибку, что ему надо было улизнуть из спальни через окно и сбежать, а еще лучше, вообще не рассказывать о своем таланте. Но теперь уже было поздно. Толпа вытащила его из кровати и отвела на берег, где они потребовали, чтобы он снова притянул прилив. Фергусу не нравилось, когда его заставляют что-то делать, но чем больше он отказывался, тем сильнее они злились. Они не собирались отпускать его, пока он не сделает, как они говорят, так что, решив, что сбежит при первой возможности, он поднял прилив.

Вода хлынула на берег. Люди запрыгали от радости. Со стороны моря раздался звон колокола. Завеса тумана раздвинулась, открыв взору огни проходящего мимо корабля, который тащило к земле быстро поднимающимся приливом. Когда Фергус понял, что происходит, он попытался опустить прилив обратно, но было уже слишком поздно, и ему оставалось лишь с ужасом наблюдать, как корабль разнесло на куски об выступающие из воды острые камни.

Начался рассвет. Груз с корабля в ящиках и коробках прибило к берегу вместе с телами членов экипажа. Горожане разделили между собой ящики и начали уносить их с берега. Вот что они подразумевали под «спасением имущества». Они были мародерами, грабителями разбившихся судов, которые они заманивали на скалы с помощью ложных огней и сигналов. Они были ворами и убийцами, и они обманом заставили Фергуса сделать их черное дело за них{29}.

Фергус вырвался от них и побежал, но толпа преградила ему дорогу.

— Ты никуда не пойдешь! — заявили они. — Сегодня мимо пройдет еще одно торговое судно, и ты поможешь нам затопить и его!

— Да я лучше умру! — воскликнул Фергус и побежал туда, куда никто ожидал — к воде. Он прыгнул в прибой, ухватился за обломок доски от разбившегося корабля и начал грести. Мародеры пытались поймать его, но Фергус использовал свой дар, чтобы создать волну, которая покатилась в обратную сторону и понесла его от берега, а не к нему, и вскоре он оказался вне пределов их досягаемости.

— Идиот! — кричали они ему вслед. — Ты утонешь!

Но он не утонул. Он изо всех сил вцепился в доску, и волна вынесла его мимо скал в открытое море, в глубокие холодные воды, где ходили корабли.

Он прождал там несколько часов, покачиваясь на волнах и дрожа от холода, прежде чем на горизонте показалось судно. Тогда он создал еще одну волну и поплыл на ней к кораблю, а когда оказался достаточно близко, начал кричать. Корабль был высоким, и он боялся, что его никто не заметит, но его в конце концов увидели. С корабля опустили веревку и втащили Фергуса на палубу.

Судно называлось «Ханна», и оно было полно людей, которые иммигрировали в Америку, убегая от разразившегося в Ирландии голода. Они продали все свое имущество, чтобы оплатить проезд, и теперь у них остались только их жизни, да одежда, что была на них. Капитан был жестоким и жадным человеком по фамилии Шоу, и не успели Фергуса вытащить из океана, как он уже хотел бросить его обратно{30}.

— Я не потерплю безбилетников на своем судне, — заявил он. — Только платежеспособные пассажиры!

— Но я не безбилетник, — взмолился Фергус. — Я — спасенный!

— Я говорю, кто здесь кто, — прорычал капитан, — и все, что я знаю, так это то, что ты не платил за билет.

— Я отработаю проезд! — опять взмолился Фергус. — Не выбрасываете меня!

— Отработаешь! — рассмеялся капитан. — Да у тебя руки как макаронины, и ноги, тощие как у цыпленка. Какую работу ты сможешь выполнять?!

И хотя Фергус знал, что его умение обращаться с течениями и приливами будет для капитана весьма полезно, он выучил урок, который ему преподали в Скеллигене, и промолчал о нем. Вместо этого он сказал:

— Я могу работать усерднее, чем любой другой на судне, и вы ни разу не услышите от меня ни одной жалобы, какую бы работу вы не заставили меня делать!

— Да неужели? — усмехнулся капитан. — Это мы еще посмотрим. Кто-нибудь, принесите парню щетку для палубы!

Капитан превратил Фергуса в своего личного раба. Каждый день ему приходилось прибираться в каюте капитана, гладить его одежду, чистить его обувь и носить ему еду, а когда он заканчивал с этими делами, то отскребал палубу и выносил отхожие ведра, которые были очень тяжелыми и постоянно выплескивались ему на ботинки, пока он выливал их содержимое за борт. Фергус делал больше работы, чем кто-либо еще на судне, но, верный своему слову, никогда не жаловался.

Но не работа беспокоила его, а проблемы с обеспечением продовольствием на борту. Капитан взял слишком много пассажиров и недостаточно провизии, и хотя капитан и его команда ели как короли, Фергус и остальные пассажиры вынуждены были питаться корками черствого хлеба и чашками бульона, где было больше мышиного помета, чем мяса. Но даже эти почти несъедобные скудные порции подходили к концу, и как бы быстро не шла «Ханна», их едва ли хватило бы до конца плавания.

Погода стала не по сезону холодной. Однажды утром пошел снег, хотя стояла уже поздняя весна. Один из пассажиров заметил, что солнце находится не там, где должно быть, если бы они плыли на запад, к Америке. Вместо этого они, похоже, шли на север.

Группа пассажиров встретилась с капитаном.

— Где мы? — спросили они. — Это в самом деле путь в Америку?

— Это короткий маршрут, — заверил их капитан. — Не успеете оглянуться, как будем там.

В тот день Фергус увидел проплывающий вдалеке айсберг. Он начал подозревать, что их дурачат, так что вечером решил подслушать под дверью капитанской каюты, притворяясь, что отскребает коридор.

«Еще день или два и мы достигнем острова Шкур, — услышал он голос капитана, который обращался к своему первому помощнику. — Мы заберем груз шкур, доставим его в Нью-Йорк и удвоим нашу прибыль от этого плавания!»

Фергус пришел в ярость. Они вовсе не плывут коротким путем в Америку! Они нарочно отклоняются от курса, делая путешествие дольше, чтобы почти гарантированно все пассажиры умерли от голода, прежде чем они достигнут порта!

Но до того как Фергус успел улизнуть, дверь в каюту капитана распахнулась. Его застукали.

— Он подслушивал! — закричал капитан. — Что ты услышал?

— Все до последнего слова! — заявил Фергус. — И когда я расскажу пассажирам, что вы сделали, они вас выкинут за борт!

Капитан и первый помощник выхватили кортики. Но едва они приблизились к нему, раздался ужасный грохот, по судну как будто прокатилось землетрясение, и их всех швырнуло на пол.

Капитан с помощником вскочили на ноги и бросились из комнаты, забыв о Фергус и его угрозе. «Ханна» налетела на айсберг и быстро уходила под воду. На судне была только одна спасательная шлюпка, и прежде чем пассажиры поняли, что произошло, капитан Шоу и его трусливая команда присвоили ее себе. Матери в отчаянии кричали капитану, чтобы они взяли в шлюпку их детей, но с пистолетами в руках его команда угрожала пристрелить любого, кто приблизится к шлюпке. А потом капитан и его люди уплыли. Спасательных шлюпок больше не было, и Фергус и остальные пассажиры остались одни на тонущем судне посреди ледяного океана{31}.

Яркая луна стояла высоко, и в ее свете Фергус увидел айсберг, в который они врезались. Он был недалеко и выглядел достаточно широким и плоским, чтобы на нем можно было стоять. Корабль сильно накренился на один борт, но еще не затонул, так что Фергус призвал течение и толкал поврежденную «Ханну», пока она не ударилась бортом о край айсберга. Пассажиры помогли друг другу сойти на лед. Последний из них покинул корабль как раз перед тем, как тот скрылся под волнами. Они радовались и ликовали, но их голоса начали стихать, когда задул зимний ветер. Похоже, они променяли быструю смерть от утопления на медленную — от холода и голода. Они провели ночь на льду, дрожа от холода, и обнимая друг друга, чтобы хоть немного согреться.

Утром они проснулись и увидели, что рядом с ними бродит белый медведь. Он выглядел тощим и жалким. Люди и медведь нервно поглядывали друг на друга, а потом, когда прошло несколько часов, медведь встал и подошел к краю айсберга. Он словно что-то почуял, и когда Фергус, держась на почтительном расстоянии, приблизился к нему, то увидел в нескольких сотнях ярдах от них большой косяк рыбы. Их были тысячи — больше чем достаточно, чтобы накормить каждого, если бы только до нее можно было добраться!

Медведь прыгнул в воду и поплыл к рыбе. Однако он был слишком слаб, чтобы доплыть до нее, и вскоре вскарабкался обратно на айсберг, измученный и несчастный.

Фергус знал, что ему нужно делать, даже если это означало, что он опять должен будет нарушить данное матери обещание. Он поднял руки, сжал кулаки и создал течение, которое направило косяк рыбы прямо к их айсбергу. Вскоре рыба сотнями стала биться об него и шлепаться на лед. Медведь радостно заревел и всосал в свою пасть сразу несколько штук, затем собрал полную охапку рыбы и убежал.

Люди несказанно обрадовались. Хоть и не особенно приятно было есть сырую рыбу, это все же было лучше, чем умирать с голоду. Фергус спас их! Они принялись качать его, скандируя его имя, а потом они все уселись и стали есть, и ели, пока не смогли проглотить больше ни кусочка.

Как выяснилось, не очень-то Фергус их и спас. Хотя теперь у них было достаточно рыбы, чтобы продержаться несколько недель, в тот же день температура понизилась и началась метель. Когда они сбились в одну кучу, чтобы согреться, сытые, но замерзающие, они поняли, что без одеял они не доживут и до утра. Уже темнело, когда они услышали за пределами своего кружка рычание. Медведь вернулся.

— Чего тебе надо? — вскочив, крикнул ему Фергус. — У тебя рыбы столько, сколько ты сможешь съесть, так что оставь нас в покое!

Но поведение медведя изменилось. Он больше не казался ни отчаявшимся, ни опасным, как тогда, когда был голодным. Вообще-то, он выглядел благодарным и как будто понимал, что Фергус и остальные были в беде.

Медведь подошел к ним, лег рядом и задремал. Люди обменялись напряженными взглядами. Фергус на цыпочках подкрался к медведю, сел и осторожно прижался к нему спиной. Мех медведя был роскошно мягким, а его тело излучало тепло. Он, похоже, не возражал, что Фергус прислонился к нему.

Один за другим, люди стали подходить к нему. Дети и старики прижались прямо к медведю, женщины примостились рядом с ними, а снаружи их окружили мужчины. Чудесным образом, пусть некоторые и были согреты больше чем другие, пережили эту ночь все.

На следующий день, когда медведь и люди ели рыбу, мимо проплывал другой айсберг. На нем были три полярных медведя, и когда медведь людей увидел их, то встал на задние лапы и заревел.

«Привет, ребята, — как будто говорил он. — Тут есть мальчик, который может достать нам столько рыбы, сколько мы захотим. Давайте сюда!»

Три медведя прыгнули в воду и переплыли к ним.

— Ну здорово! — проворчал один из мужчин. — Теперь на нашем айсберге уже четыре медведя.

— Не волнуйтесь, — ответил Фергус. — Рыбы хватит на всех. Они не побеспокоят нас.

Медведи весь день лакомились рыбой, а когда стемнело, они легли спать одной кучей, и люди расположились среди них. В эту ночь тепло было всем, и мужчинам, и женщинам, и детям.

На следующий день еще три медведя перебрались к ним с проплывающего мимо айсберга, а через день появились еще четыре. Люди начали нервничать.

— Одиннадцать медведей — это очень много медведей, — сказала одна женщина Фергусу. — Что будет, когда у них кончится рыба?

— Я наловлю еще, — ответил Фергус.

Он провел весь следующий день, всматриваясь в море, стараясь разглядеть там еще один косяк рыбы, но не увидел ни одного. Их запасы рыбы почти подошли к концу. Теперь даже Фергус начал волноваться.

— Нужно было убить этого медведя, пока он был один, — проворчал кто-то из стариков. — Вместо этого этот странный мальчишка притащил нам еще десятерых, и теперь посмотрите, во что мы вляпались!

Фергус чувствовал, что люди начинают настраиваться против него. Он гадал, что произойдет, если кончится вся рыба. Наверное, они скормят его медведям! В ту ночь они спали довольной мохнатой кучей, но наутро люди проснулись и обнаружили, что одиннадцать белых медведей смотрят на них голодными глазами, подчистив все запасы рыбы, что оставались на айсберге.

Фергус побежал на другой край айсберга и бросил отчаянный взгляд на море. То, что он увидел, заставило его сердце подпрыгнуть от радости, но это был вовсе не косяк рыбы. Это была земля! Вдалеке виднелся заснеженный остров. И что еще лучше — Фергус смог разглядеть, как над ним поднимаются струйки дыма, что означало, что он обитаем. Там должны быть люди и еда. Забыв на мгновение об опасности, которую представляли медведи, Фергус побежал к остальным, чтобы сообщить им новости.

Их это не впечатлило.

— Что толку в земле, если нас съедят до того, как мы успеем доплыть до нее? — сказал один из мужчин, и тут же к нему подошел медведь, поднял за одну ногу и потряс, словно ожидая, что рыба посыплется у него из карманов. Мужчина завопил, но прежде чем разочарованный медведь успел откусить от него кусок, раздался ружейный выстрел.

Все обернулись и увидели мужчину, одетого в белую меховую шубу, который держал в руках винтовку. Он выстрелил второй раз, и медведь бросил брыкающегося мужчину и убежал. За ним побежали и остальные медведи.

Мужчина в шубе увидел их с острова в подзорную трубу, как он объяснил, и пришел к ним на выручку. Он жестом показал следовать за ним и привел их в скрытую в айсберге бухточку, где их ждала флотилия маленьких крепких лодок. Люди плакали от благодарности, пока все они грузились в лодки и гребли к берегу.

Фергус тоже был благодарен, но по мере того, как берег становился все ближе, он все больше беспокоился о том, что кто-нибудь может рассказать их спасителям о его таланте. Было уже нехорошо, что так много людей знали, что он умеет делать. Но ни один из них не сказал ни слова про него... или ему. На самом деле, большинство людей даже не смотрели на него, а те, кто смотрел, бросал на него недобрые взгляды, словно обвиняя во всех их злоключениях.

Его мать была права, с горечью думал Фергус. То, что он поделился своим секретом, принесло ему одни только неприятности. Люди видели в нем лишь предмет, инструмент, которым можно воспользоваться, когда тебе удобно, и отбросить в сторону, когда он становится не нужен, и он решил больше никогда, никогда не рассказывать о своем таланте никому, что бы ни случилось.

Лодки причалили к маленькой пристани, окруженной бревенчатыми домами. Дым поднимался из их труб, и в воздухе висел запах готовящейся еды. Обещание горячей пищи у теплого очага было так маняще близко. Мужчина в шубе привязал свою лодку и шагнул на пристань.

— Добро пожаловать на остров Шкур, — объявил он.

С внезапно пробежавшим по спине холодком Фергус вспомнил, где он слышал это название раньше. Это был тот самый торгующий мехами остров, до которого пытался добраться капитан Шоу, когда они налетели на айсберг. Прежде чем он успел толком ухватиться за эту мысль, он увидел у причала кое-что, что поразило его еще больше — потрепанную спасательную шлюпку с буквами «Ханна» на борту.

Капитан и его люди все-таки добрались до острова. Они уже были здесь.

Через секунду кто-то тоже заметил шлюпку. Это известие быстро разлетелось среди людей, и вскоре разъяренная толпа пожелала знать, где капитан Шоу и его команда.

— Они оставили нас умирать! — закричала какая-то женщина.

— Они угрожали нам пистолетами, когда мы пытались спасти наших детей! — крикнул один из мужчин.

— Они заставляли нас есть суп с мышиными какашками! — добавил щуплый мальчишка.

Человек в шубе пытался успокоить их, но люди твердо решили отомстить. Они отняли у него винтовку, ворвались в город и нашли капитана Шоу и его людей в таверне, пьяными в стельку.

Разгорелся жестокий бой. Толпа дралась с капитаном и его командой, используя все подручные средства: камни, куски мебели, даже пылающие поленья из камина. У них не было оружия, но они значительно превосходили людей капитана числом, и в итоге, потеряв в драке несколько человек, сильно избитые капитан и его команда сбежали в заснеженные холмы за городом.

Пассажиры победили. Нескольких из них убили, но они все же свели счеты со злобным капитаном Шоу, и в придачу добрались до суши и цивилизации. Им было что праздновать, но вскоре их победные крики были прерваны воплями о помощи.

Разгорелся пожар.

Прибежал мужчина в шубе.

— Глупцы, вы устроили пожар в городе! — заорал он на людей.

— Ну так потушите его! — ответил один из уставших бойцов.

— Мы не можем! — заявил мужчина. — Горит как раз пожарная станция!

Они пытались помочь этому человеку погасить пожар, передавая ведра с морской водой от причала, но ведер было недостаточно, а огонь быстро распространялся. В отчаянии толпа обратилась к Фергусу за помощью.

— Ты не мог бы что-нибудь с этим сделать? — умоляли они его.

Он пытался сказать «нет». Он уже пообещал себе, что откажет. Но когда их мольбы превратились в угрозы, Фергус понял, что попал в безвыходную ситуацию.

— Ну ладно, — зло сказал он. — Отойдите.

Когда все отступили туда, где было повыше, Фергус использовал свою силу и призвал из океана огромную волну. Она обрушилась на город и погасила пламя, но когда вся эта масса воды уходила обратно в море, она сняла дома с их фундаментов и потащила с собой. Толпа в ужасе смотрела, как весь город смыло в море.

Фергусу пришлось спасаться бегством. Разъяренная толпа гналась за ним по улицам и между холмами, где он наконец смог оторваться от них, спрятавшись в сугробе. Когда они ушли, он вылез, промерзший до костей и, шатаясь, побрел куда глаза глядят.

Через несколько часов блужданий по лесу Фергус наткнулся на людей. Это были капитан и его первый помощник. Капитан привалился к корням дерева, а его рубашка была насквозь пропитана кровью. Он умирал.

Шоу рассмеялся, когда увидел Фергуса.

— Так значит, они повернулись и против тебя. Полагаю, это делает нас собратьями по оружию.

— Нет, не делает, — ответил Фергус. — Я не такой как вы. Вы — чудовище.

— Я всего лишь человек, — произнес капитан. — Это тебя они считают чудовищем. А имеет значение только то, что думают о тебе люди.

— Но все, что я пытался сделать, это помочь людям! — воскликнул Фергус.

После того, как он произнес это, он задумался, действительно ли это так. Неблагодарная толпа угрожала ему, когда он призывал волну, чтобы потушить пожар. Мог ли он, в своем гневе, вызвать бОльшую волну, чем это было необходимо? Могла ли какая-то небольшая, темная его часть уничтожить город нарочно?

Может он действительно чудовище.

Он решил, что единственное, что ему остается — это жизнь в полном одиночестве. Фергус оставил капитана умирать и начал спускаться с холмов к городу. Наступила ночь, когда он крался по разрушенным улицам, и никто не увидел его. На пристани он поискал лодку, которой мог бы воспользоваться, но всех их отвязало и раскидало по морю той огромной волной.

Он прыгнул в воду и поплыл к тому, что в темноте поначалу показалось ему большой перевернутой лодкой, но это оказался один из деревянных домов, плавающий на боку. Фергус забрался в него через входную дверь, создал волну, чтобы поставить дом прямо, и поплыл в нем в море, на юг.

В течение нескольких дней он толкал свой дом все дальше и дальше на юг, питаясь рыбой, что запрыгивала внутрь через дверь. Через неделю ему перестали попадаться айсберги. Через две погода начала теплеть. Через три недели на окнах растаял иней, море стало спокойным, и в окна подул тропический бриз.

В доме еще оставалось много мебели. Днем Фергус садился в удобное кресло и читал книги. Когда он хотел позагорать, то вылезал в окно и лежал на крыше. По ночам он забирался в кровать, и его убаюкивало нежное покачивание волн. Он дрейфовал так много недель, абсолютно довольный своей новой жизнью и своим одиночеством.

Однажды на горизонте показался корабль. Фергусу совершенно не хотелось никаких новых встреч, и он постарался увести дом от него подальше, но корабль изменил курс, его паруса надулись, и он стал быстро нагонять его.

Это была внушительного вида шхуна с тремя мачтами, и она нависла над домом. Через борт была переброшена веревочная лестница. Похоже, корабль не собирался оставлять его в покое, и Фергус решил, что раз такое дело, то он поднимется на борт, скажет команде, что его не требуется спасать и отправит их и дальше заниматься своими делами. Но когда он поднялся по лестнице и ступил на палубу, то с удивлением обнаружил там только одного человека — девочку, примерно одних с ним лет. У нее были темные волосы и смуглая кожа, и она очень внимательно смотрела на Фергуса.

— Что ты делаешь в доме посреди океана? — спросила она его.

— Убегаю с острова на морозном севере, — ответил Фергус.

— И как тебе удалось удержать его на плаву? — подозрительно спросила она. — И проделать весь этот путь без паруса?

— Просто повезло, наверное, — сказал Фергус.

— Чепуха, — отрезала девочка. — Говори правду.

— Извини, — ответил Фергус, — но моя мать велела мне никогда об этом не рассказывать.

Девочка сузила глаза, словно раздумывая, сбросить или нет его за борт.

Фергус оторвал от нее взгляд и с тревогой посмотрел ей за плечо.

— А где капитан? — спросил он.

— Ты смотришь на нее, — ответила девочка.

— О, — произнес Фергус, не в силах скрыть своего удивления. — Ну что ж, где тогда твоя команда?

— Ты смотришь на них, — сказала она.

Фергус едва мог в это поверить.

— Ты хочешь сказать, что ты ведешь этот огромный корабль от самого...

— Зеленого мыса{32}, — подсказала девочка.

— ... от самого Зеленого мыса совсем одна?

— Ага, — ответила девочка.

— Как?!

— Извини, — сказала девочка, — но моя мать велела мне никогда об этом не рассказывать.

Тут она отвернулась от него и подняла руки. Подул сильный ветер и наполнил паруса.

Когда она снова повернулась к нему, на ее лице была улыбка.

— Меня зовут Сезария, — сказала она, протягивая руку.

Фергус был потрясен. Он еще не встречал таких же, как он.

— П-приятно познакомиться, — запинаясь, произнес он и пожал ей руку. — Я Фергус.

— Эй, Фергус, твой дом уплывает!

Фергус развернулся и увидел, как дом медленно отплывает от корабля. Затем дом накрыла довольно большая волна, перевернула, и он начал тонуть.

Фергус не возражал. Он уже решил, что дом ему больше не нужен. На самом деле, может быть даже сам Фергус создал ту волну, что потопила дом.

— Ну, похоже, я застрял тут, — произнес он и пожал плечами.

— Я не против, — сказала Сезария и заулыбалась.

— Ну и отлично, — сказал Фергус и заулыбался в ответ.

И двое странных детей стояли, улыбаясь друг другу еще долгое время, потому что знали, что наконец-то нашли того, с кем можно поделиться своим секретом.


(обратно)

СКАЗКА О КУТБЕРТЕ


СКАЗКА О КУТБЕРТЕ

В давние-давние странные времена, в дремучем и древнем лесу бродило огромное множество животных. Там жили и кролики, и олени, и лисы, также как и в любом другом лесу, но при этом встречались и не совсем обычные звери, вроде ходулелапых медвегримов или двухголовых рысей, или говорящих эму-рафов. Эти особенные звери были излюбленной добычей охотников, которые просто обожали стрелять их и прибивать на стены, и хвастаться ими перед своими друзьями-охотниками, но еще больше они любили продавать их в зоопарки, где их запирали в клетки и брали деньги за то, чтобы люди могли приходить и смотреть на них. Сейчас вы, наверное, подумали, что лучше быть запертым в клетке, чем застреленным и прибитым к стенке, но странные создания счастливы только тогда, когда они бегают на свободе, и очень скоро посаженные в клетку существа падали духом и начинали завидовать судьбе своих прибитых к стенке собратьев.

Это было в те времена, когда по земле еще бродили великаны, как они бродили в эпоху Древних, хотя их и осталось уже совсем мало и становилось все меньше{33}. И так случилось, что один из великанов жил как раз недалеко от этого леса. Он был очень добрым и говорил очень спокойным голосом, и питался одними только растениями. Его звали Кутберт. Однажды Кутберт пришел в лес, чтобы набрать ягод, и увидел охотника, который охотился на эму-рафа. Будучи добрым великаном, Кутберт поднял бедного эму-рафа за загривок и, выпрямившись в полный рост, и даже привстав на цыпочки, что он делал очень редко, так как от этого хрустели все его старые кости, он смог достать до очень большой высоты и поставить эму-рафа на вершину горы, где тому больше не грозила опасность. А потом, просто на всякий случай, он наступил на охотника и расплющил его в лепешку.

Слух о доброте Кутберта быстро разлетелся по лесу, и вскоре каждый день к нему стали приходить странные звери и просить, чтобы и их подняли на вершину горы и избавили от опасности. И Кутберт сказал:

— Я защищу вас, мои маленькие братья и сестры. Все, что я прошу взамен, это чтобы вы разговаривали со мной и составляли мне компанию. В мире осталось не так много великанов, и порой мне бывает очень одиноко.

И они ответили:

— Мы будем, Кутберт, будем.

Так что каждый день Кутберт спасал от охотников странных зверей, поднимая их на гору за загривки, пока там не собрался целый зверинец. Животные были счастливы, что наконец могут жить спокойно, Кутберт тоже был счастлив, потому что, когда он вставал на цыпочки и клал подбородок на вершину горы, то мог разговаривать со своими новыми друзьями сколько душе угодно.

Но однажды утром к Кутберту пришла ведьма. Великан как раз купался в маленьком озере в тени горы, когда она сказала ему:

— Мне ужасно жаль, но я должна превратить тебя в камень.

— Зачем тебе так поступать? — удивился великан. — Я очень добрый. Я помогающий великан.

А она сказала:

— Меня наняла семья охотника, которого ты раздавил.

— О, — ответил он. — О нем я позабыл.

— Мне ужасно жаль, — снова сказала ведьма, а потом махнула на него березовой веткой, и бедный Кутберт превратился в камень.

Внезапно Кутберт стал очень тяжелым — таким тяжелым, что начал погружаться в озеро. Он погружался и погружался, пока не оказался по шею в воде. Его друзья-звери видели, что происходит, но хотя им и было страшно жаль его, они решили, что ничем не могут помочь ему.

— Я знаю, вы не можете спасти меня, — крикнул Кутберт своим друзьям, — но хотя бы придите и поговорите со мной! Я застрял тут внизу и мне ужасно одиноко!

— Но если мы спустимся, охотники убьют нас! — крикнули они ему в ответ.

Кутберт понимал, что они правы, но продолжал молить их.

— Поговорите со мной! — кричал он. — Пожалуйста, придите и поговорите со мной!

Звери пытались кричать и петь бедному Кутберту с безопасной высоты своего утеса, но он был так далеко, а их голоса такими слабыми, что даже для Кутберта и его гигантских ушей они звучали тише, чем шорох листьев на ветру.

— Поговорите со мной! — умолял он. — Придите и поговорите со мной!

Но они так и не пришли. И он все еще продолжал звать их, когда его горло окаменело, как и все остальное его тело.


***

От редактора:

Исторически, на этом сказка кончается. Однако она так печальна, и ей так недостает ценной морали, и она так знаменита тем, что оставляет читателей в слезах, что среди рассказчиков уже стало традицией придумывать новые и менее мрачные окончания. Я взял на себя смелость добавить свое собственное.


Звери пытались кричать и петь бедному Кутберту с безопасной высоты своего утеса, но он был так далеко, а их голоса такими слабыми, что даже для Кутберта и его гигантских ушей они звучали тише, чем шорох листьев на ветру.

— Поговорите со мной! — умолял он. — Придите и поговорите со мной!

Через некоторое время звери начали чувствовать себя очень-очень плохо, особенно эму-раф.

— Ох, Бога ради, — сказал он. — Все, что он хочет, это небольшая компания. Неужели это такая большая просьба?

— Осмелюсь сказать, что да, — заметил медвегрим. — Там внизу опасно, а теперь, когда Кутберт превращен в камень, как мы сможем вернуться сюда на вершину, в наше безопасное убежище?

— Мы ничего не можем для него сделать, — сказала двухголовая рысь. — Конечно, если только ты не знаешь, как снять заклятие ведьмы.

— Конечно не знаю, — ответил эму-раф, — но это не имеет значения. Когда-нибудь мы все умрем, и сегодня возможно пришел черед Кутберта. Но мы не можем позволить ему умереть в одиночестве. Я просто не смогу с этим жить.

С таким чувством вины звери уже не могли справиться, и вскоре все они решили присоединиться к эму-рафу, несмотря на опасности, которые грозили им на земле. Под руководством эму-рафа они сделали лестницу из своих тел, держа друг друга передними лапами за задние, и спустились по обрыву к подножью горы. Как они смогут вернуться назад в безопасное место, был уже совсем другой вопрос. Они подбежали к Кутберту и стали утешать его, и великан плакал от признательности, даже когда превращался в камень.

Пока они разговаривали с ним, его голос становился все тише и тише, его горло и губы отвердевали, пока наконец совсем не перестали шевелиться. В конце концов он замолчал и застыл, и звери стали гадать, не умер ли он. Эму-раф прижал ухо к груди Кутберта.

Через секунду он сказал:

— Я слышу, его сердце все еще бьется.

Королек, которая могла превращаться в женщину, села на ухо Кутберта и спросила:

— Друг, ты слышишь нас?

И из каменного горла до них донеслось тихое, как дуновение ветерка: «Да, друзья».

Они разразились радостными криками! Под этой каменной кожей Кутберт все еще был жив, и оставался живым. Заклятие ведьмы было сильным, но не настолько сильным, чтобы заставить его окаменеть насквозь. Звери стали присматривать за ним, как он когда-то присматривал за ними: они составляли ему компанию, собирали для него еду и бросали ему в открытый рот, и разговаривали с ним целыми днями напролет. (Его ответы становились все более редкими, но они знали, что он жив по биению его сердца.) И хотя те из них, кто были бескрылыми, не могли попасть на безопасную скалу, Кутберт охранял их другим способом. Ночью они спали внутри его рта, а если поблизости появлялись охотники, звери забирались ему в горло и издавали жуткий вой, чем страшно пугали охотников. Кутберт стал их домом и их убежищем, и хотя он не мог пошевелить ни единым мускулом, он был счастлив насколько только возможно.

Много лет спустя сердце Кутберта в конце концов перестало биться. Он мирно умер, окруженный друзьями счастливый великан. Королек, которая выросла и стала имбриной, решила, что их стало слишком много, чтобы продолжать жить внутри каменного великана, и отвела странных зверей во временную петлю, которую она создала на вершине скалы{34}. Вход в петлю она сделала внутри Кутберта. Таким образом, он не был забыт, и каждый вход или выход были возможностью поздороваться со старым другом. И всякий раз, когда она или кто-нибудь из зверей проходили сквозь Кутберта, они хлопали его по плечу со словами: «Привет, друг». И если они останавливались и внимательно прислушивались, и если ветер дул в правильном направлении, то им почти слышалось в нем «привет».

(обратно)

Об авторах

ФОТО ЛЕИ ГАЛЛО

МИЛЛАРД НАЛЛИНГС — выдающийся филолог, авторитетный ученый и бывший подопечный мисс Сапсан. За время пребывания в приюте мисс Сапсан для странных детей он заочно получил двадцать ученых степеней, стал автором самого подробного описания одного дня из жизни маленького острова и помог победить парочку по-настоящему гадких монстров. У него аллергия на шерсть медвегрима и миндальное масло. Его нельзя увидеть невооруженным глазом.


ФОТО ТАХИРЫ МАФИ

РЕНСОМ РИГГЗ — автор романов из серии «Мисс Перегрин», попавших в список бестселлеров по версии New York Times. Риггз родился на ферме в штате Мэриленд, США, и провел свое детство во Флориде. Он изучал литературу в колледже Кеньон и кинематографию в Университете Южной Калифорнии. Он живет в Лос-Анджелесе со своей женой Тахирой Мафи, также автором нескольких бестселлеров.


ФОТО ДЖУЛИИ ДЭВИДСОН

ЭНДРЮ ДЭВИДСОН закончил Королевский колледж искусства со степенью Магистра графического дизайна. Дэвидсон работал как иллюстратор в различных отраслях, но профессиональное мастерство и дизайн всегда были краеугольным камнем его работы. Его разнообразная карьера включает в себя создание гравюр к «Железному человеку» Теда Хьюза, более двенадцати комплектов марок для Королевской Почты и гравировку стеклянных дверей Центрального корта в Уимблдоне. У него есть жена Джулия и двое сыновей, Льюис и Хью.

(обратно)
(обратно)

1

«И Цезарь не выше грамматиков» (латинское выражение, прим.пер.)

(обратно)

2

Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. (латинское выражение, прим.пер.)

(обратно)

3

Историческая местность, куда отправлялись изгнанники, предположительно располагавшаяся на территории современного полуострова Корнуолл. (Здесь и далее — примечания Малларда, если не указано иное).

(обратно)

4

Было время — определенная стародавняя безмятежная эпоха — когда странные могли жить вместе, вне петель, не скрываясь и не опасаясь преследований. Странные в те дни часто делились на группы, в соответствии со своими способностями — практика, которая в настоящее время не одобряется, так как поощряет племенное обособление и внутристранную вражду.

(обратно)

5

Источник богатства людоедов? Изготовление конфет и детских игрушек.

(обратно)

6

Названия стран здесь вымышленные, хотя в некоторых региональных версиях сказки они замещаются реальными. В одних рассказывают, что Франкенбург — это Испания, в других, что Галатия — это Персия; сама же история, в любом случае, остается прежней.

(обратно)

7

Одно время на странном черном рынке продавалась крайне едкая жидкость. Бутылочки с ней были обернуты в змеиную кожу, а вещество внутри могло прожигать металл насквозь. Оно называлось «Слюна Принцессы» — без сомнения, в честь этой сказки. После ряда несчастных случаев с участием этой жидкости, странными властями было решено закрыть ее производство. В наши дни бутылочки со «Слюной Принцессы» являются редкостью и объектами коллекционирования.

(обратно)

8

Совет Важных Странных, состоявший полностью из мужчин, в течение многих веков предшествовал Совету Имбрин. Он состоял из дюжины приятелей-советников, которые собирались дважды в год, чтобы издавать законы, которые странным предписывалось соблюдать, и которые в основном касались способов разрешения конфликтов (дуэли были разрешены), обстоятельств, при которых странным было позволено использовать свои способности среди нормальных людей (всегда, когда им это было удобно), и бесчисленного множества наказаний за нарушение правил (начиная от выговора и кончая изгнанием).

(обратно)

9

Хотя в этой истории о них не рассказывается, скорее всего потому, что их слишком много, чтобы рассказать обо всех, множество знаменательных открытий было сделано в то время, касающихся поведения и функционирования петель. Это включает в себя концепцию остановки старения, ограничение доступа для не-странных, двойные выходы из петли в прошлое и настоящее, и вероятно зачатки теории временного потока и проблем параллельных потоков. Все это делает Ймиин не только первой британской имбриной, но и настоящим первопроходцем в петлелогии. Нельзя забывать также и о вкладе ее друга Энглберта. Внутри его съемной головы находился острый научный ум, и если бы не его подробные записи, многие из достижений Ймиин были бы утеряны.

(обратно)

10

Это небольшое народное восстание положило начало установлению матриархата имбрин в странном мире, но все началось не с чистого листа. Совет и его дружки нелегко расставались с властью и в последующие годы организовывали серию неудачных переворотов. Но это уже другая история.

(обратно)

11

Да, немного. (исп., прим.перев.)

(обратно)

12

Дерево Ймиин многие годы было целью странных паломников, но сведения о его местонахождении уже давно утеряны. Одно из ее желто-черных хвостовых перьев, тем не менее, сохранилось и является древней реликвией, которую все еще можно увидеть хранящейся под стеклом в Пантеоне Выдающихся Странных.

(обратно)

13

Это также справедливо и для медвегримов, если, конечно, у вас нет с одним из них особой связи.

(обратно)

14

Танцующая Чума погубила миллионы, но ее жертвы изобрели фокстрот, чарльстон и ча-ча-ча. Так что это палка о двух концах.

(обратно)

15

Папа (португ., прим. перев.)

(обратно)

16

Мама (португ., прим. перев.)

(обратно)

17

Кокоболо является также названием древесины нескольких видов деревьев из рода Дальбергия, темно-красного цвета с черными, коричневыми или оранжевыми прожилками. Очень ценится как материал в скульптуре и резьбе по дереву. (прим.пер.)

(обратно)

18

Похоже, слухи об имбринах Британии разошлись широко по всему свету, став темой легенд даже среди не-странных.

(обратно)

19

Сейчас живые острова в странном мире практически неизвестны. Если такие все еще существуют, то они остаются хорошо спрятанными. Нельзя их винить за их стеснительность — исторически, такие острова перекапывали, чтобы добывать их кровь — процесс в точности такой же гротескный и болезненный, как это и звучит.

(обратно)

20

Технически это не являлось ложью, поскольку Кокоболо и был телом его отца.

(обратно)

21

В настоящее время носящий название Ил-Пай-Айленд (англ. Eel Pie Island, дословно «остров пирога с угрем», прим. пер.), этот остров был издавна известен как место сбора странных. Это было любимое место короля Генриха VIII, а в двадцатом веке туда слетались хиппи, анархисты и рок-музыканты.

(обратно)

22

В некоторых отчетах о пожаре говорилось даже о голубях, крыльями раздувавших пламя. Поистине постыдный момент в странной истории.

(обратно) name="en23">

23

Рен (англ.Wren — крапивник, королёк и другие птицы из семейства крапивниковых, прим. пер.)

(обратно)

24

В истории странных людей существовало много манипуляторов снами, но только один из них обладал талантом Лавинии создавать реальное из нематериального вещества снов. Его звали Сайрус, он воровал хорошие сны, которые были нужны ему, чтобы поддерживать свое существование, и был печально известен тем, что похищал счастье целых городов, по одному дому и одной семье за ночь.

(обратно)

25

Большое внимание уделяется этому отрывку, который некоторыми рассматривается, как доказательство того, что шар Лавинии по своей природе был некой демонической сущностью, и что сама Лавиния была кем-то вроде экзорциста снов. Лично я считаю, что это глупо, и что некоторые так называемые академики в свободное время смотрят слишком много фильмов ужасов. У шара просто была пара плохих привычек.

(обратно)

26

Как Эрик узнал, что мальчик является странным, просто положив на него руки, остается не совсем ясным. Возможно, он сам был странным, и его способностью было выявлять странности в других, даже если те были скрыты или неразвиты.

(обратно)

27

Небывалые нашествия саранчи обрушивались на запад американского континента на протяжении восемнадцатого-девятнадцатого веков. Запись о самом крупном нашествии датируется 1875 годом, когда огромный рой саранчи численностью более двенадцати триллионов особей накрыл территорию, по площади превосходящую штат Калифорния, полностью опустошив равнины.

(обратно)

28

Это, вероятнее всего, был «Vitaligis Peculiaris», медицинский справочник, написанный давным-давно на наполовину придуманном латинском языке одним неизвестным врачом-шарлатаном. Некоторые из содержащихся в нем советов вполне разумны, остальные же — полный бред. Фокус заключается в том, чтобы понять, какие из них какие.

(обратно)

29

Существует множество рассказов о злоумышленниках, которые зажигали фальшивые сигнальные огни, сознательно подстраивая кораблекрушения, но это единственное упоминание, как в истории, так и в фольклоре, о том, что для этих целей использовались странные способности.

(обратно)

30

«Ханна» — не вымысел. Это было реально существующее судно — и притом печально известное — которое отплыло из ирландского порта Ньюри третьего апреля 1849 года под командованием малоопытного капитана Карри Шоу. К двадцати трем годам он уже заработал репутацию жестокого человека, и был презираем многими еще до печальных событий, постигших его судно.

(обратно)

31

Это также исторически подтверждено: позже, ночью двадцать седьмого апреля «Ханна» налетела на айсберг, и Шоу сбежал с несколькими членами экипажа на единственной спасательной шлюпке.

(обратно)

32

полуостров на африканском побережье Атлантического океана, в Сенегале (прим.пер.)

(обратно)

33

Не то чтобы великаны вообще исчезли, они просто перестали ходить по земле. Прочитайте сказку «Кокоболо», чтобы узнать, что с ними стало.

(обратно)

34

Они поднимались на вершину скалы с помощью хитроумной системы из веревок и блоков, придуманной ей самой.

(обратно)

Оглавление

  • Странные авторские права
  • Посвящение
  • Эпиграф
  • Оглавление
  • Обращение к читателям
  • Предисловие
  • ЩЕДРЫЕ ЛЮДОЕДЫ
  • ПРИНЦЕССА С РАЗДВОЕННЫМ ЯЗЫКОМ
  • ПЕРВАЯ ИМБРИНА
  • ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПОДРУЖИЛАСЬ С ПРИЗРАКАМИ
  • КОКОБОЛО
  • ГОЛУБИ СВЯТОГО ПАВЛА
  • ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ УМЕЛА ПРИРУЧАТЬ КОШМАРЫ
  • САРАНЧА
  • МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ МОГ СДЕРЖИВАТЬ МОРЕ
  • СКАЗКА О КУТБЕРТЕ
  • Об авторах
  • *** Примечания ***